Избранное. Компиляция. Книги 1-5 [Таня Валько] (fb2) читать онлайн

Таня Валько Арабская жена Роман

Игорю в благодарность за все

Пролог

Я стою на палубе контейнеровоза, держась за металлический барьер. Вся дрожу. Сердце выскакивает из груди, я чувствую его биение в висках, в ушах, даже в мышцах по всему телу. Еще мгновение — и я начну стучать зубами, хотя стоит прекрасная восточная зима и температура точно не ниже плюс двенадцати. Малышка Дария крепко обнимает меня за ноги и утыкается личиком в складки просторного старого пальто. Наконец нам удалось убежать из ада.

— Мам… — жалобно шепчет худышка, еще сильнее прижимаясь ко мне.

Она поднимает голову и смотрит на меня припухшими от слез глазенками. Маленький ротик дрожит, кривясь подковкой. Я решительно беру ее холодные пальчики в свои ладони, пытаясь обогреть и перелить спокойствие — то самое спокойствие, которого мне самой так недостает, — в ее трепещущее, будто птичка, крохотное сердечко.

— Все хорошо, доченька. Теперь уже все будет хорошо, — говорю я, хотя и не слишком уверена в этом.

Напрягаю зрение, силясь высмотреть что-то на отдаляющейся суше. Вечерние сумерки ложатся на побережье, окутывая минареты и купола мечетей розовой шалью. Плоские крыши домов отражают алые лучи солнца. Я отлично знаю, что еще минута-другая — и огромный бордовый шар погрузится в море, все укроет черная как сажа тьма. И вот тогда я буду в безопасности.

Вдруг чувство невыразимой боли охватывает меня и слезы отчаяния тихо бегут по впалым щекам. Знаю, я должна радоваться — ведь мы наконец свободны. За эту свободу я боролась, выцарапывая ее, рискуя собственной жизнью. Но все вышло не совсем так, как я хотела. Теперь, когда все уже позади, я боюсь, что больше никогда не увижу ее. Хуже всего то, что мне придется еще вернуться сюда.

Внезапно налетает ветер с суши, принося с собой дурманящий аромат жасмина, запах раскаленных каменных стен и пыли, клубящейся в воздухе. Я закрываю глаза и полностью отдаюсь успокаивающему покачиванию судна, которое уносит меня к неизвестному, но наверняка лучшему будущему.

Эмир из Аравии День рождения

Наконец-то мне исполнилось восемнадцать! Как я мечтала об этом! Теперь уже никто, никтошеньки, даже моя деспотичная мамочка, не сможет заставить меня возвращаться домой в десять вечера. Она не сможет больше запрещать мне ходить на дискотеки и в клубы. Ох, помню я прошлый Новый год! Это была драма — как, впрочем, и всегда. Единственное, что было разрешено, — это развлекаться в компании двоюродных сестер в доме тетки, под присмотром взрослых. «Веселитесь, девочки? Только не шумите сильно! А как сюда попало вино? Кто его принес?» Боже! Ежегодный кошмар.

Мама называет меня принцессой, цветочком, кошечкой и своим любимым сокровищем. Она заявляет, что не позволит меня обидеть ни одному мужчине. Но разве со мной непременно должно случиться то же самое, что с ней? Мой отец разбил ей сердце и разрушил жизнь, но это совершенно не означает, что все мужчины подлецы. Ей просто не повезло. А кроме того, она вела себя глупо, позволяла ему обманывать… да и вообще все ему позволяла. Я собираюсь строить свою жизнь совершенно иначе. Я и в самом деле буду принцессой, и принцу, моему избраннику, придется непрестанно завоевывать меня, обожать двадцать четыре часа в сутки без передышки. Он будет дарить мне цветы, осыпать меня подарками, будет очарователен, элегантен, прекрасен и, разумеется, будет люби-и-ить меня без памяти.

Честно говоря, свою вторую половинку я еще не встретила. Это не так просто, я знаю об этом. Но ведь я никуда не спешу. Мне только восемнадцать.

День рождения я отмечаю в лучшем клубе города — а вдруг в этот день мне повезет и приключится что-нибудь эдакое?! Одно я знаю наверняка: я буду танцевать до утра, пить самое лучшее вино и курить сигареты — хотя курю я редко и, в общем, не слишком это люблю, но ведь я теперь взрослая!

Другой сказал бы: клуб как клуб, ничего особенного. Но мне-то как здесь нравится! Раньше я не бывала в таких местах. Пульсирующие прожектора и мелькающие по стенам лазерные лучи слепят, в глазах радужно, и кружится голова. Музыка играет так громко, что не только разговаривать невозможно — я даже не слышу собственных мыслей и биения сердца. Во мне гремит «техно»: бум, бум, бум! Вот это здорово! Мы — я и две мои ближайшие однокашницы — понимающе переглядываемся с парнями: вот это угар! Путь к бару мы прокладываем себе локтями; стоим на цыпочках и хватаем то, что нам дают. Вскоре, получив все, что нужно, мы бросаемся к последнему свободному столику. Мы перекрикиваемся, чтобы слышать друг друга, но из этого все равно ничего не выходит, и в конце концов, сделав несколько глотков, мы жестами показываем друг другу: неплохо бы выйти на танцпол… Это какое-то безумие! Несколько минут — и я вся взмокла от пота. Вообще-то, я не люблю таких скопищ: все толкают друг друга, а танец заключается в том, чтобы извиваться, стоя на одном месте.

Вскоре я начинаю проталкиваться в сторону нашего столика. Конечно же, за ним уже заседает другая компания, наше пиво исчезло без следа, бутылка вина тоже испарилась. Я беспомощно осматриваюсь вокруг. Мои друзья отлично развлекаются в своем кругу, а я чувствую себя пятым колесом к телеге. Впрочем, как и всегда.

Черт подери, но ведь это мой день рождения и глупо было бы смыться в самом начале вечеринки! Я должна дотерпеть, по крайней мере, до полуночи. Тяжко вздыхая, я подпираю стенку. Надвигаются черные мысли. Со мной всегда так происходит: стремлюсь к чему-то, часто по трупам идти готова, но стоит заполучить желаемое — и оказывается, что это фигня.

Швейцары-охранники вновь и вновь запускают группы визжащей молодежи, которая хочет только развлечений, танцев, алкоголя, секса, «порошочка» и бог знает чего еще. Я даже пугаюсь, поскольку раньше не встречала таких людей. В общем-то, я ни с кем особо не общалась и бо́льшую часть времени проводила с мамой, а если и виделась с подругами, то у нас дома или в кафе-кондитерской у школы… Во что же это я встряла?!

— Малышка, «дорожку» хочешь? Что-то ты, я вижу, напряжена. — Брюнет с напомаженными волосами хватает меня за плечо.

— Проваливай! — отвечаю я возмущенно. — Я что, похожа на наркошу?!

— Ну, здесь вроде нет наркош, а все нюхают. Так что, может, все-таки возьмешь «порошочек» для расслабона, ледяная принцесса?

Крутнувшись на пятке, я снова оказываюсь среди танцующих. Если выбирать из двух зол, здесь все же безопаснее. Понятия не имею, куда подевались приглашенные мной однокашники. Встав на цыпочки, я озираюсь, но никого не вижу. Они просто на меня наплевали. Как мило! В этом чертовом клубе душно, жарко и воняет сигаретами. Я так мечтала устроить здесь вечеринку, а теперь хочется отсюда попросту сбежать.

Наконец близится полночь. Все, только выпью у бара стакан холодной воды — и удеру. Липкой рукой вытираю со лба пот. Хоть бы открыли окно! Хочется принять душ, смыть с себя всю эту грязь. Тоже мне день рождения! Хорошо, что разгоряченные самцы хотя бы перестали пускать слюну при моем виде. Одурманенные водярой и «порошками», они ни на что уже не обращают внимания. Или выбрали себе более доступный товар. А выбирать есть из кого — девчонки на любой вкус, даже самый привередливый. На девчонках — ажурные колготки, так называемые бордельки, непременно черные; на парнях — обтягивающие футболки в сетку. На плечах, спинах, попах или ногах почти у всех татушки, большие или поменьше. Все они похожи на попугаев из сумасшедшего птичника. Пора смываться!

Внезапно я ощущаю на себе чей-то взгляд. О нет… Не слишком ли много впечатлений для одного вечера?

Наконец я его замечаю. Он сидит в углу у бара, и его лицо частично скрыто за рядами висящих бокалов и пивных кружек. Робко улыбается мне. Неужели и на этой убогой танцплощадке не все нахалы? Он не похож на других. Не знаю, чем он меня привлекает, но его взгляд останавливает меня и велит остаться еще хоть на минутку. Вечер был отвратителен — возможно, хотя бы окончание его станет приятным.

— Одно красное, пожалуйста, — быстро заказываю у бармена вино. Не могу же я просто так стоять и пялиться на мужчину! Закуриваю сигарету, хотя дыма здесь и без того хватает, и по-прежнему не знаю, куда деть руки.

У него удивительные глаза. Их даже не назвать черными — они искрятся, будто пылающие угли в печи. Итальянец он, что ли, или латиноамериканец?

Он поднимается с места. Неужели уходит?! Но нет, он идет в мою сторону. У меня перехватывает дыхание.

— Привьет! — Красивый мужчина, говорящий со странным акцентом, пытается перекричать музыку. Я была права, он иностранец!

— Hi! — отвечаю растерянно, краснея до корней волос и опуская глаза. Все-таки английский я, хоть и не слишком старательно, учу с детства.

— Тебье не скучно? — спрашивает он.

— Ну… немного. Вообще-то, я уже удираю.

— А ты здьесь одна?

«Ой, одна-одинешенька», — отвечаю мысленно и печально вздыхаю.

— Я потеряла свою компанию, — неуверенно говорю. — Приятели… где-то там…

Он улыбается — не до ушей, а тонко. Одет с иголочки, вид какой-то нездешний. А ведь мы в дрянном задымленном клубе, вокруг по танцполу скачут толпы визжащих придурков. И уже почти полночь.

— Можно тебья проводить? — тихо спрашивает он, помолчав. — Ой, забыл. Меня зовут Ахмед. Ахмед Салими.

— А я думала, что ты итальянец, — слегка разочарованно вздыхаю я.

— Увы, нет, — ехидно отвечает он. — Всего лишь араб. Всего лишь ливиец.

— Не хотела тебя обидеть, — быстро говорю я. — Просто я иначе представляла себе араба. Знаешь, из книг, из фильмов… Я никогда не бывала в твоих краях…

— Из «Тысячи и одной ночи» и школьных историй о средневековых завоеваниях? Представляла себе бравого всадника с тюрбаном на голове и кинжалом в руке? С тех времен кое-что изменилось. — В его голосе слышен упрек. — Как насчет более современного образа?

— Я не интересуюсь политикой, — пытаюсь успокоить его. — Все это болтовня для любителей сенсаций. Меня это вообще не касается.

Наступает неприятная пауза.

— Интересно, а бедуины в белых одеждах по-прежнему ездят по пустыне на верблюдах? Или уже вымерли? — я силюсь пошутить, чтобы разрядить обстановку.

— Дитя мое, — говорит он с очень серьезным выражением лица и наклоняется прямо к моему уху, — у наших бедуинов есть «мерседесы» и палатки размерами с виллу, а к верхушкам этих палаток они пристраивают спутниковые антенны.

Ошарашенная, я смотрю на него.

— Заливаешь! — Я разражаюсь нервным безудержным смехом.

Но он сохраняет серьезность и оценивает меня взглядом. В уголках его глаз я замечаю какие-то отблески, но не могу их расшифровать. Мне немного страшно. Кажется, я перегнула палку. А если он…

Ахмед от души хохочет.

— Это правда, правда, — говорит он. — Сколько стран, столько и обычаев.

— Я — Дорота, друзья называют меня Дот, — с облегчением вздохнув, наконец представляюсь я.

Мы жмем друг другу руки. Какая у него нежная кожа! Молодой аристократ из бедуинской палатки, который ездит на белом «мерседесе»… а еще лучше — на серебристом, цвета «металлик».

— Теперь мы уже знакомы и ты можешь меня проводить, — любезно позволяю я. — Честно говоря, не нравится мне это заведение. — Поджав губы и сморщив нос, я делаю глупую гримаску и, смеясь, выбегаю на свежий воздух.

Дорога домой оказывается удивительно долгой. Мой дом расположен за две улицы от клуба, но мы все ходим кругами. Вместе нам замечательно. Проводы длятся до рассвета. Нам столько нужно сказать, что мы захлебываемся в словах, перекрикиваем друг друга, толкаемся локтями и вообще ведем себя как пара сумасшедших. И что удивительно — мне кажется, будто мы всегда были знакомы. Он начинает какую-то фразу, я продолжаю, и наоборот. Две разные страны, две разные культуры — и мы настолько похожи! А самое главное — он не пытается ни облапить меня, ни чмокнуть. Я воспринимаю это как знак уважения. Так держать!

Под утро я падаю от усталости, но уже так привыкла к его смешному польскому произношению, что и сама говорю ему на прощанье: «Привьет, Ахмед».

Love, love, love

Он обещал позвонить. Я не могу дождаться, мне страшно: вдруг не позвонит? И я схожу с ума, не могу найти себе места в прихожей, где стоит старенький телефонный аппарат; делаю вид, будто у меня здесь какие-то срочные дела. Наконец, чтобы не возбуждать подозрений, я принимаюсь за уборку антресолей.

— Доротка, сегодня воскресенье, — замечает мама, — нельзя убираться.

— Но ведь на неделе вечно нет времени, — лгу как по писаному. — Я хочу кое-что найти, а заодно разложу как следует и весь остальной хлам.

— Делай что хочешь, но говорю тебе, это грех, — настаивает мама.

— Давно ли ты стала такой религиозной? — пытаясь уязвить, ехидно интересуюсь я.

Звонит телефон. Я успеваю первой.

— Это я, Ахмед. — Слышу его голос, и у меня подкашиваются ноги.

Маменька, разумеется, стоит рядом и удивленно на меня смотрит. Кажется, ей так любопытно, что она готова вырвать у меня трубку. Она не любит терять контроль над чем-либо, тем более надо мной. Все-то ей необходимо знать.

— Это звонят мне, мама, — резко заявляю я и поворачиваюсь к ней спиной. Но по-прежнему ощущаю ее присутствие, словно она вросла в пол. — Ты дашь мне поговорить или будешь подслушивать?! — срываюсь я на грубый тон.

— Прекрасно, просто прекрасно! — Разозлившись, мать повышает голос. — Один раз побывала в пещере разврата — и вот, пожалуйста, уже появляются тайны. Секс, «порошочки»… И что же ты выбрала? Может, это какой-то дилер предлагает тебе «дорожку»?! — Ее крик заглушает слова Ахмеда.

— Извини, тут кое-кто не дает мне разговаривать. Я ничего не слышу, — объясняю ему. — Подожди минутку. — Я вдыхаю поглубже, закрываю трубку рукой и ору: — Дашь ты мне, в конце концов, черт побери, перекинуться двумя словами? Или нет?!

Обиженная мать разворачивается и уходит.

— Прошу прощения, тут мелкие неприятности, — уже совсем другим тоном обращаюсь я к своему собеседнику.

— Да слышу я, — смеется он. — Не волнуйся, мы в семье тоже иногда кричим и ссоримся. И это вовсе не значит, что мы друг друга не любим.

Уф-ф-ф! Как отлично он все понимает! Я сажусь на пол в углу прихожей, закрываю двери, и мы начинаем разговор.

— Может, после обеда сходим выпить кофе? — предлагает он. — Спокойно поболтаем. Ведь сегодня вечером мне уже нужно уезжать.

— Куда? Зачем? — Только что познакомились, а он уже собирается исчезнуть из моей жизни… Я не согласна!

— Я учусь в Познани. Собственно, пишу диссертацию, — грустно отвечает он. — Сюда приехал на выходные — навестить своего земляка, приятеля из лицея. Он живет неподалеку от тебя, очень приятный человек. Женат на польке, имеет двух прелестных, хоть и крикливых, детишек и собаку.

— Серьезно?! И что же, в таком случае, ты делал вчера вечером в клубе?

— Мои друзья отправились на семейный слет, о котором они узнали лишь в пятницу. Встреча назначена у тещи, поэтому отказать они не смогли, — говорит Ахмед, и у меня нет причин ему не верить. — Они хотели, чтобы я пошел с ними, но для меня это слишком. Я там ни с кем не знаком, наверняка водка лилась рекой, на столе были горы свинины — это все мне не очень нравится. Я отправился в кино, а когда вернулся — моих друзей еще не было. На последний поезд я опоздал, а единственным открытым в это время суток заведением оказался клуб, в котором мы с тобой познакомились. Вот и вся история.

— Ты отчитываешься, будто на исповеди, — смеюсь я, смущенная тем, что он передо мной оправдывается.

— Не знаю, как проходит исповедь, а я просто честно рассказываю, как все было.

— Приходи к моему дому в четыре. Пойдем пить кофе и есть вкусные пирожные, — решаю я.

Нам не остается ничего другого, кроме как видеться по выходным. До защиты его диссертации еще почти год — приблизительно столько же, сколько и мне до аттестата зрелости. Мы решили, что будем поддерживать друг друга и много работать, чтобы достичь наилучших результатов. Может, и я наконец начну учиться как следует, хотя до недавней поры учеба шла у меня неровно.

Ахмед — программист; в Польше он живет уже четыре года и потому так хорошо знает наш язык. Говорит он не совсем чисто, смягчает звуки там, где не нужно, — но ведь это всего лишь акцент, а слов он знает, кажется, больше, чем я. Он признается, что заучивал словарь наизусть, но для него это ерунда — он с детства зубрил Коран, упражняясь в запоминании. Даже в условиях польской безработицы Ахмед не жалуется на недостаток заказов. Он и двое его однокурсников основали собственную фирму и пишут какие-то программы для компаний — и небольших, и немного покрупнее. Кажется, получается это у них неплохо — во всяком случае, в Познани Ахмед снимает однокомнатную квартиру и имеет собственное авто; он и сам признает, что живется ему вполне комфортно.

В течение недели наше общение ограничивается телефонными разговорами. Мама подслушивает под дверью. Мобилки у меня нет, нам не хватает на нее денег, вот и приходится часами висеть на старом аппарате, по которому едва-едва что-то слышно.

— Я не могу дождаться пятницы, — слышу его голос в трубке.

— Я тоже, — отвечаю вполголоса. — Ты будешь в обычное время?

— На этот раз у меня есть шанс вырваться даже пораньше — мой научный руководитель заболел. Ну и ладно, стану дезертиром.

— То есть? — Стресс скверно влияет на мое серое вещество.

— Приду в университет, немного покручусь там, покажусь как можно большему числу людей и… — Он делает паузу и добавляет: — Побегу на поезд! Ура, прогул!

— Здорово.

— Да, послушал бы тебя кто-нибудь — и пришел бы к выводу, что ты молчунья или вообще практически немая, — не слишком довольно констатирует он.

— Я же тебе говорила, какая у меня ситуация, — я еще больше понижаю голос. — Достаточно неудобная, — уже почти шепчу.

— Постараюсь помочь тебе ее разрешить, — обещает Ахмед.

Я жду его на вокзале, топчусь на месте от нетерпения. Наконец в окне вагона показывается его улыбающееся лицо. Мне все тяжелее выдерживать долгие, ужасающе скучные недели без него. Я бы хотела видеться с ним каждый день, но знаю, что это невозможно, по крайней мере до получения аттестата.

— Привьет, как поживаешь? — В знак приветствия он нежно целует меня в лоб.

— Замечательно, хоть порой и одиноко.

— И сейчас одиноко?

— Сейчас нет, а вот всю неделю — да… — поясняю я ему, словно капризная девчушка.

— А ты учебой занимайся — и не будет времени размышлять об одиночестве. И неделя быстрее пройдет.

Я беру его под руку, и мы идем в центр города. Несколько людей оглядываются на нас, но, как я заметила, так происходит всегда: в маленьких городках обычно пялятся на чужаков, а уж на смуглых и подавно. Для жителей это сенсация. Я побаиваюсь, как бы обо мне не распустили сплетен, ведь маме я, конечно же, до сих пор ничего не рассказала.

— Я возьму тебя с собой на ужин к приятелю, тому самому, у которого останавливаюсь, когда приезжаю сюда, — утверждает план действий Ахмед. — И он, и его жена хотят наконец познакомиться с тобой. Может быть, ты с ней подружишься… впрочем, в этом я не уверен. Мне кажется, вы с ней немного разные, — загадочно говорит он.

— Посмотрим. — Я радуюсь перспективе провести вечер вне дома, хотя и знаю, что потом будут проблемы с мамой.

Мы направляемся в сторону нового модного района, где красуются пятиэтажные дома с охраной и видеокамерами.

— Неплохо им живется, — констатирую я, не отрывая глаз от свежей штукатурки, балконов, утопающих в цветах, и подстриженных газонов. «Почему в моем районе всего этого нет?» — думаю про себя.

— Али — отличный врач. Он учился в Германии, а в Польшу приехал, чтобы получить специализацию. — Заметив мою зависть, Ахмед старается оправдать друга.

— Надо же, выбрал именно Польшу, — удивляюсь я.

— Он познакомился с Виолеттой, которая приехала на летние сезонные работы. Дальше все пошло быстро: love, свадьба, ребенок… ну, или в другой последовательности. Doesn’t matter![1] — смеется он, довольный собственной шуткой. — В конце концов они пришли к выводу, что с теми небольшими деньгами, которые у них имеются, легче будет устроиться здесь, в Польше, а не где-нибудь на гнилом Западе. А все из-за того, что она не захотела поехать к нему, глупая… — Ахмед презрительно кривит губы.

Мы заходим в дом. Чистая широкая лестничная клетка… А в моем подъезде все стены размалеваны граффити и запах мочи смешивается с вонью блевотины.

— Здесь красиво, — говорю я шепотом, будто в костеле. — Я бы не отказалась здесь жить.

— Это всего-навсего многоквартирный дом. Вот свой особняк — это да…

— Мечтать не вредно, — смеюсь я.

Дверь нам открывает улыбчивый лысеющий араб, одетый в спортивный костюм, но без обуви.

— Салям алейкум, — говорит он в знак приветствия и впускает нас в квартиру.

Я с удивлением смотрю на Ахмеда.

— Это означает «здравствуй», а точнее — «мир тебе», — поясняет он.

— Мне стоит это выучить! Красиво звучит.

Тут же прихожую заполняют визжащие дети и прыгающая собака, а напоследок, будто звезда, выходит Виолетта. Кажется, ей около тридцати, но вызывающий макияж прибавляет ей годы. Одета она в куцую мини-юбку, короткий мохеровый свитерок, открывающий нижнюю часть живота, и черные колготки в сеточку. На ногах — туфли на металлических шпильках. Волосы ее в полнейшем беспорядке, неаккуратные пряди местами склеились от пенки или геля. Я младше Виолетты как минимум на десяток лет, но одета словно ее мать: в пепельное вискозное платье до середины икры с вырезом под шею и длинными рукавами. Возможно, это платье и подходит к моим светлым волосам, скромно сколотым в небольшой пучок, но сейчас мне кажется, что я выгляжу слишком старомодно.

— Привет, привет, красавица, — свысока обращается ко мне женщина и чмокает воздух около меня, имитируя поцелуй. — Мы уж и дождаться не могли знакомства с тобой. — Она осматривает меня с головы до ног. — Но ведь ты совсем юная! Тебе хоть исполнилось восемнадцать или Ахмед уже водится с несовершеннолетними?

— Уймись, — обрывает ее муж. — Проходите, пожалуйста.

И мы идем в гостиную, меблированную на современный лад. Некоторые детали напрямую говорят о происхождении хозяев. На одной стене висит коврик с оленями, тут же в позолоченной пластмассовой рамочке — репродукция Ченстоховской Божьей Матери. На полке стоит арабский кальян и дощечки, испещренные витиеватым письмом, а рядом — множество кожаных верблюдов и осликов, набитых соломой и ватой, а также глиняные фигурки арабов в народных костюмах.

— Садитесь, пожалуйста. — Али указывает нам на диван, на который моментально запрыгивает пес. — Пошел прочь! — кричит Али и добавляет еще какие-то слова, которых я не понимаю.

— Все в порядке, я люблю животных, — смеюсь я и треплю по шерстке умильное кудлатое существо.

— Свинину у нас не едят, — ни с того ни с сего сообщает мне Виолетта. — Надеюсь, один вечер ты обойдешься без крестьянской колбасы? — В ее голосе я слышу ехидство.

— Я тоже очень редко ем такую пищу. Она тяжела для желудка и не очень полезна. — Я стараюсь говорить как можно изысканнее, старательно подбирая слова.

— Ты, похоже, вообще мало что ешь, — продолжает Виолетта. — Ты такая худая! Ну что ж, когда я была подростком, тоже могла жить одной лишь любовью.

Она разворачивается и испускает выразительный вздох. Становится у дверей кухни и закуривает сигарету, выдыхая клубы дыма. Нет, судя по всему, вряд ли мы станем подругами.

— Виолетта, успокойся, какая муха тебя опять укусила? — Али повышает голос, но в тоне его слышится мольба. С первого взгляда заметно, кто главный в этом доме. — Погляди-ка, какое совпадение… — На этот раз хозяин обращается уже ко мне, и в его голосе появляется теплота. — Ахмед приехал навестить меня, а познакомился с такой красивой девушкой. Наш князь нашел себе королевну. Он всегда был привередлив.

— Так где же вы познакомились? — снова подключается к разговору Виолетта.

— Я ж вам говорил — в клубе, — в первый раз подает голос Ахмед. По выражению его лица я вижу, что он недоволен.

— Это единственное заслуживающее внимания заведение в нашей дыре. Когда-то я могла там просиживать часами. — Виолетта мечтательно вздыхает. — У тебя, разумеется, есть и время, и возможность развлекаться, — обращается она ко мне. — А я уже как выжатый лимон: дом, дети, а в довершение всего — этот чертов пес.

— Но я там была впервые в жизни, — оправдываюсь я, словно маленькая девочка. — Я не хожу по таким местам.

— Ну да, ты еще на том этапе, когда радует поход в «МакДональдс» или кафе-кондитерскую. — Она насмешливо улыбается и снисходительно кивает мне.

— Вряд ли в этом я когда-либо решительно поменяюсь, — отвечаю я.

Мужчины обмениваются хмурыми взглядами. Али закуривает сигарету, Ахмед стакан за стаканом пьет холодную воду. Вдруг оба как по команде поднимаются и выходят из гостиной. Из прихожей доносятся их негромкие голоса, какое-то странное причмокивание языком, а напоследок — приглушенный смех. Почему это им так весело?! Вскоре они возвращаются и уже с расслабленным видом занимают свои места.

— Накрываем на стол, пора ужинать, — радостно говорит хозяин, похлопывая себя руками по бедрам.

— Вот и подними свою жопу, что тебе мешает? — грубо обращается к мужу Виолетта. — Или она у тебя приросла к дивану, ведь ты вечно на нем сидишь?!

Это для меня уже слишком! Рассерженная, я выразительно смотрю на Ахмеда. Нужно немедленно уходить, иначе мы станем свидетелями базарной ссоры. К тому же мне хочется плакать.

Как всегда, Ахмед понимает меня без слов. Мы оба встаем, проходим через коридор и покидаем этот «гостеприимный» дом.

— Ахмед, Дорота! — кричит нам вслед Али, и его голос отдается эхом на лестничной клетке. — Вернитесь, простите нас!

— Илля лика![2] — отзывается Ахмед, остановившись на минутку и подняв голову вверх.

Я снова удивленно гляжу на него, но на этот раз даже не хочу знать, что это значит.

— Моя одноклассница устраивает новогоднюю вечеринку. — Мы с Ахмедом, как и прежде, разговариваем по телефону, с той лишь разницей, что я лежу на кровати в своей комнате — теперь у меня есть мобилка, которую Ахмед купил мне на День святого Николая.

— И что ты хочешь этим сказать? — недовольно интересуется он.

— Тебе не хочется пойти туда со мной? — спрашиваю я, удивленная его реакцией.

— Чтобы получилось так же, как у Али? На этот раз твои друзья могут меня поколотить за то, что я отбираю у них такую девчонку.

Не знаю, комплимент ли это, но тон Ахмеда меня не радует. После похода к Али и Виолетте наши с ним отношения стали прохладнее. Мы и видимся реже — ведь теперь Ахмеду негде останавливаться и всякий раз приходится снимать номер в отеле. Частные квартиры — не выход: во-первых, там отвратительные условия, во-вторых, местные жители отказываются сдавать комнату любому арабу, даже самому смирному и спокойному. Словом, мы оказались в патовой ситуации.

— Может, приедешь ко мне в Познань? — после паузы предлагает Ахмед. — Город большой, люди с более открытым мышлением. В университете планируется новогодний бал. Все будет изысканно, без драк и оскорблений.

— Я бы хотела, но как сказать об этом маме? Боюсь, она меня не поймет.

— Почему?

— Она со мной строга. Не разрешает мне ездить, куда я захочу и с кем захочу. Хоть я уже и совершеннолетняя.

— Может быть, ты меня ей представишь? — робко спрашивает он. — Если не стесняешься…

— Чего же мне стесняться? — От радостного возбуждения мое сердце бьется сильнее. — Ты ведь не горбатый, не хромой…

— Но я араб, а это для многих из вас еще хуже, — холодно произносит Ахмед.

— Прочь предрассудки.

— Если, как ты говоришь, твоя мама привержена традициям, ты можешь с ней серьезно повздорить, даже если просто пригласишь меня домой.

Разумеется, он не ошибся.

— Наконец-то ты любезно сообщаешь мне, что у тебя кто-то есть! — повышает голос мать. — Весь город уже болтает, что ты шляешься с каким-то черномазым!

— Ты преувеличиваешь, мама! Неужто людям больше нечего делать, кроме как сплетничать обо мне? — Я стараюсь быть рассудительной, зная, что, если полезу на рожон, это ничего не даст. Мне нужно сохранять спокойствие, чтобы не позволить спровоцировать себя на конфликт.

— И кого же ты хочешь привести в мой дом? Цыгана? — роняет первую колкость она.

— Ахмед — араб.

— Что?! — Не успела я закончить предложение, а мать уже вскинулась как ошпаренная. — Араб! Грязнуля! Террорист! — Она театрально хватается за голову.

— Я и не знала, что ты расистка. От этого один шаг до фашизма.

— Ты, соплячка, обзываешь меня гитлеровкой?! — Раскрасневшись от злости, она дает мне пощечину.

К этому я была не готова.

— Не хочешь с ним знакомиться — и не надо! — кричу я со слезами на глазах. — Но я и дальше буду с ним встречаться. — Я поворачиваюсь к ней спиной и пытаюсь взять себя в руки.

— Я тебе запрещаю! Или… прочь из моего дома!

— Ты меня выгоняешь?!

— Или — или! У тебя есть выбор!

— Должна тебе сказать, что эта квартира не только твоя, но и моя. Отец купил ее не одной тебе. Если тебе что-то не нравится, съезжай! Я уже, слава богу, совершеннолетняя. Подавай на меня в суд или вызывай судебного исполнителя.

Я разворачиваюсь и почти бегу в свою комнату. Не хочу, чтобы она видела, как я плачу; не хочу, чтобы она получила от этого удовлетворение. Такого от своей матери я не ожидала. Ахмед был прав.

— Я приеду к тебе на Новый год. Собственно, могу приехать и на несколько дней раньше, ведь каникулы уже начались, — говорю я дрожащим голосом в трубку.

— Ничего не вышло, да? — Он слышит меня и не нуждается в уточнениях.

— Как ты и предполагал.

— Тогда, может быть, мне приехать в эти выходные? Сделаем твоей маме сюрприз, — говорит он полушутя. — Я попытаюсь сразить ее своим личным обаянием.

Мы оба смеемся, хоть и предчувствуем: будет нелегко.

— Не знаю, хорошая ли это идея… — Я начинаю колебаться.

— Не беспокойся. Я знаю, как себя вести со строгими и упрямыми дамами средних лет. В конце концов, у меня тоже есть мать.

Ахмед сидит в маленькой гостиной на потертом диване, в руках крепко держит большой букет красных роз, а коробка конфет у него на коленях. Я вижу, как он напряжен, хотя и притворяется расслабленным.

— Так ты думаешь, она сейчас придет? — в который раз спрашивает он.

— Да-да, буквально через минутку… Богослужение заканчивается в час дня, дорога занимает максимум пятнадцать минут…

Не успела я договорить, как послышался скрежет ключа в замочной скважине. Делаю глубокий вдох. Понятия не имею, чего ждать от матери. В последнее время она меня поражает. Пока я была ребенком, отношения между нами были сказочными, мы очень любили друг друга. Но по мере моего взросления мать становилась все более холодной, нервной и колючей. Я совершенно не могу этого понять. Если она боится, что дочь оставит ее, выпорхнув из идеального гнездышка, то почему же ведет себя так, чтобы я сделала это как можно скорее?

— Здравствуйте. — Ахмед встает и целует моей изумленной матери руку. — Большая честь для меня познакомиться с матерью Дороты. — Он протягивает ей цветы и конфеты.

— Вы застали меня врасплох, — признается она, едва придя в себя от удивления.

Мы все садимся и выжидающе смотрим друг на друга. Повисает неприятная пауза.

— Я принесу пирог, надеюсь, он вышел удачным. — Я вскакиваю, не в состоянии вынести этого молчания. — Кофе или чай? А может быть, кока-колы?

— Кофе, пожалуйста, — неуверенно улыбается Ахмед.

— Мне тоже, — бормочет мама, холодно оглядывая моего смуглого друга и силясь выискать хоть маленький недочет в его внешнем виде. Но шансов на это нет: он действительно красив. Высок, строен, кудрявые волосы отлично подстрижены, лицо гладко выбрито, итальянский костюм будто с иголочки, рубашка замечательно отглажена, а галстук идеально подобран.

— Так что же вы делаете у нас в Польше? Охотитесь за молодыми девушками, совращаете их и бросаете? — начинает приятную беседу мама.

Я дрожащими руками накладываю бисквит с желе, разливаю кофе и спешу на помощь Ахмеду.

— Вы очень хорошо воспитали вашу дочь. — Он избегает прямого ответа. — Можете гордиться, Дорота никому не позволит сбить себя с толку.

— Но чем вы здесь занимаетесь? На что рассчитываете? — не сдается мама.

— В отношении вашей дочери у меня серьезные намерения. Я уважаю ее, как и вас. — Его голос звучит спокойно. Он больше не нервничает.

— И как же долго вы встречаетесь, раз у вас уже появились «серьезные намерения»?!

— Более трех месяцев, не так ли, Доротка? — обращается он ко мне, и я киваю.

Мать смотриит на меня с упреком. «И ты мне ничего не говорила?» — читаю я в ее глазах.

— Всего лишь три месяца! Всего ничего! — насмешливо произносит она.

— Но это хорошее начало, уважаемая. — Ахмед говорит уже прохладным и решительным тоном.

— У нее даже нет аттестата зрелости! Что вы себе думаете?! — Мать повышает голос.

— Мама, мы встречаемся и хотим только пойти вместе на новогодний вечер, а не сразу жениться, черт побери! — не выдерживаю я, поскольку чувствую себя в ужасно глупом положении. — Да, мы общаемся всего три месяца, и не время строить какие-то далеко идущие планы на будущее. Ахмед хотел сказать, что он не собирается меня использовать или что-то в этом духе.

— Поживем — увидим. — Мать иронично кривит губы и неприветливо смотрит на нас. — А теперь, пожалуйста, оставьте меня одну, мне хочется немного отдохнуть.

— Конец аудиенции, — шепчу я и беру Ахмеда под руку.

Веду его в свою крохотную комнатку. Между диваном и столом места так мало, что едва помещается табурет; можно было бы даже писать за столом, сидя при этом на диване. Обстановку дополняет маленький платяной шкаф, в котором висят мои нехитрые вещи: джинсы, несколько маечек, два застиранных свитера, немодное выходное платье и костюмчик для школьных торжеств и экзаменов. Мы садимся на изрядно потрепанный диван, который помнит еще времена моего детства.

— И как же ты здесь, девочка моя, помещаешься? — Ахмед обнимает меня за плечи и одновременно осматривается. — Здесь же нечем дышать.

Он встает, сбрасывает пиджак, галстук, расстегивает ворот рубахи.

— Может, хватит устраивать стриптиз? — смеюсь я. Он безумно мне нравится, особенно вот сейчас, с раскрасневшимся лицом.

— Уф, ну и жарко у тебя тут. — Его глаза горят удивительным блеском. — Я открою окно, ладно?

Через минуту он снова садится на край дивана и нежно берет мои руки в свои.

— Тебе известно, что я очень уважаю тебя? — говорит он. — У нас обычно парень, который имеет по отношению к девушке серьезные намерения, даже не целуется с ней. Да, так принято. Но это несколько старомодные установки, моя семья их не слишком придерживается. По меркам нашей страны мы довольно-таки прогрессивны. Хотя здесь, в Польше, даже мы казались бы окружающим провинциалами из прошлого века.

— К чему ты клонишь? — Похоже, разговор с моей мамой плохо на него повлиял.

— Хочу, чтобы ты знала: я кое-что чувствую к тебе. И это чувство очень глубокое. Не мимолетное.

— Я тоже это чувствую, — шепчу я, садясь поближе и прижимаясь лицом к его шее. Ощущаю его ускоренный пульс.

— Никогда прежде… ни к кому другому…

— Я тоже, — прерываю его я.

Мы пристально смотрим друг другу в глаза, прерывисто дышим. И — впервые с момента знакомства — целуемся. Сперва робко и нежно, потом все чувственнее, со страстью. Внезапно мы теряем равновесие, заваливаемся на диван и сильно ударяемся головами о стену.

— Ой!.. — вскрикиваем оба, массируя ушибленные места, и заливаемся смехом.

— Вот это на сегодня и все по части секса, — говорю я. Мне так больно и весело, что я чуть не плачу.

— Нужно купить тебе вечернее платье для новогоднего бала.

— Знаешь, у меня средств маловато, — стыдливо сознаюсь я.

— Ты только выбери и примерь, а остальное оставь мне.

— Нет, я не могу, пойми меня, — объясняю ему. — Это будет выглядеть так, будто я содержанка, будто я тебе продаюсь.

— Но ведь это не так! — возмущается он. — Что именно ты продаешь? Свое общество? Улыбки?

— Во всяком случае, мама воспримет это однозначно, — уныло бормочу я. Признаться, мне очень хочется иметь новое платье! — Я не должна на это соглашаться…

— Ну и что же нам делать? — Ахмед задумчиво потирает свой немалых размеров нос. — О, придумал! Мы купим платье, но ты его не получишь. Переоденешься у меня перед выходом на бал, а после вечера платье останется в моей квартире. Или ты впоследствии выкупишь его, когда начнешь зарабатывать, или заберешь, когда мы оформим наши отношения.

— Ах ты хитрец! — счастливо восклицаю я и ерошу его черные волосы.

— Айда по магазинам! — Ахмед хватает меня за руку и почти бежит, довольный, словно мальчишка.

Как же я люблю атмосферу праздника! И это не только домашние вечера с наряженной елкой и пахучим дрожжевым пирогом, но и все то волшебство, которое окружает нас в эти дни. Непрестанно порошит снег, держится легкий морозец, а на тротуарах такой гололед, что можно сломать ногу… Но разве об этом кто-нибудь тревожится? Изо всех окон и магазинных витрин подмигивают цветные лампочки гирлянд, отовсюду слышны звуки колядок. С детства я хотела, чтобы рождественские праздники длились вечно.

Мы направляемся к нарядной рыночной площади.

— Я видел красивые платья в одном из бутиков, — прерывает мои раздумья Ахмед. — Думаю, там ты кое-что для себя подыщешь.

Знаю я эти магазины. Самые дорогие в городе. Ни разу еще я не купила там ни одной вещи, даже носового платка.

— Ты уверен? Там все довольно дорого, — пытаюсь я остудить его пыл. — Можно ведь присмотреть что-то и в супермаркете.

— Поверь мне, одежду следует покупать не в тех магазинах, в которых продают колбасу.

В бутике мне нравится абсолютно все. Я блуждаю, словно ребенок в тумане, и боюсь к чему-либо прикоснуться, чтобы не испортить или не запачкать.

— Ахмед, ты сошел с ума! — Я отворачиваю ценник на одном из простых черных платьев. — Это уже слишком! — шепчу возмущенно. — Это ведь больше, чем будущая пенсия моей мамы, которую ей назначат после тридцати с лишним лет работы! Кто в наших небогатых местах может позволить себе это купить?!

— Ты, — улыбается он.

— Пойдем отсюда, пока никто еще нас не заметил, прошу тебя.

Я тащу его к выходу, но он поднимает руку, подзывая жестом продавщицу. Все пропало.

— Вас можно попросить? Посоветуйте что-нибудь этой юной леди, а то она никак не может определиться.

— Да, разумеется, но для какого случая?

— Для ближайшего Нового Года, — смеется Ахмед, оглядывая продавщицу с головы до ног своим взглядом с поволокой. Очаровать ее хочет, что ли?

Девушка мигом бросается подносить блестящие наряды. Все ткани либо усыпаны блестками, либо вышиты стразами, и все сверкают — то ли розовым, то ли оранжевым, даже салатным.

— Кажется, она с ходу определила мое общественное положение, — сержусь я. — Она что, издевается? — добавляю театральным шепотом, и продавщица замирает на полпути.

— Но это самые модные фасоны и цвета. Так сейчас носят, — поясняет она. — Может быть, не у нас и не на каждый день, но…

— Мне нужен туалет для новогоднего бала в университете, — цежу я слова сквозь зубы, чтобы ей было понятнее. — Неужели вы думаете, что жена профессора могла бы надеть нечто подобное?! — повышаю голос.

Ахмед разводит руками, лукаво улыбается и наблюдает всю ситуацию со стороны.

— Сразу бы сказали, — плаксивым голосом оправдывается продавщица.

— Что случилось? — К нам подходит элегантная женщина зрелых лет. — Вы недовольны обслуживанием? Быть может, я смогу чем-нибудь помочь? — Она выразительно смотрит на свою подчиненную, и та вся сжимается прямо на глазах.

— Я предложила этой пани самые модные наряды…

— Ошибочная оценка личности или профессии, — говорю я резко, желая окончательно унизить ее. — Я с мужем иду на университетский бал, а она предлагает мне вещи… как для публичного дома! — не выдерживаю я.

— Прошу прощения, это просто ее собственный извращенный вкус, — оправдывается хозяйка бутика, оценивая меня при этом пристальным взглядом. — При вашей чистой и безукоризненной красоте и безупречной фигуре необходима утонченная элегантность.

Она покровительственно берет меня под руку и ведет в примерочную.

— А теперь вами займется профессионал, — обещает она с блеском в глазах. — К туалету подбираем и аксессуары, не так ли? Туфли, сумочку, украшения?

Риторический вопрос. Не могу же я к новому платью надеть свои старые стоптанные «лодочки». Да и самая миниатюрная сумочка в моей коллекции — размером с рюкзак.

Через минуту она засыпает меня тюлем, крепом, шелком и сатином. Но ничего примерить у меня не выходит: она не оставляет меня одну, все время смотрит то на платья, то на меня. Наконец она делает выбор.

— Вот это! И никакое иное, — уверенно заявляет женщина. И, конечно же, она права.

Это уже не вульгарное куцее мини, а элегантное платье длиной до середины икры, с боковым разрезом до бедра. Спину и декольте прикрывает тончайший прозрачный тюль. Из того же материала сшиты длинные узкие рукава. Вся ткань ненавязчиво проплетена серебристой нитью.

— Вот теперь ты похожа на жену профессора, — смеется над моей ложью Ахмед. — Вероятно, мне придется им стать. Правда, тогда мне сроду не хватит денег на такой наряд! — Он разражается смехом.

— Тихо, перестань, — пытаюсь унять его я.

— Ох ты и вредина, ох и скандалистка! Впрочем, мне понравилось. Будто дама из высшего общества. — Он галантно целует мне руку. — Мне бы хотелось, чтобы ты одевалась в таких магазинах. Ведь ты этого достойна. — Теперь он говорит серьезно.

— Ты смотришь слишком много рекламы, — смеюсь я и изумленно наблюдаю собственное отражение в зеркале. На меня смотрит совершенно другая девушка.

На выходе я с гордостью и удовлетворением оглядываюсь назад — и вижу презрительный взгляд и ехидную усмешку хозяйки бутика. Той самой, которая была со мной так любезна!

— Ахмед, — шепчу я, сжимаясь от стыда, — эта баба тоже считает меня шлюхой! Она просто притворялась, чтобы вытянуть из нас деньги.

— Какой же ты еще ребенок! Безусловно, она тебя не уважает. В ее глазах ты бы выглядела достойнее, если бы пришла сюда с художником-пьянчужкой или криминальным авторитетом в спортивном костюме.

— Но она вела себя так мило… — не могу поверить я.

— Милая, деньги творят чудеса. Но… —он делает выразительную паузу, — заставить кого-то любить тебя или уважать они не могут. Начинай взрослеть. Такова жизнь.

На таком балу я впервые в жизни. Кажется, я перенеслась в кадр американского сериала о Кэррингтонах или каких-то других богачах и аристократах. «Господин граф, карету подали…» Бедный гадкий утенок или измазанная в саже Золушка приходит в высокий зал — и очаровывает всех своей простотой и наивностью. В нее влюбляется принц, и живут они долго и счастливо.

Мраморный пол, длинные столы, накрытые белыми скатертями и уставленные фарфором, бумажные фонарики, сеющие неброский свет, а на танцполе — мерцающие лампы… От всего этого у меня перехватывает дух. Но после полуночи, увы, все начинает блекнуть, возвращается обыденная действительность.

— Уже поздно, — говорит Ахмед, наклоняясь к моему уху и перекрикивая музыку и все усиливающийся гул голосов. — Сейчас все свалятся под стол, и выглядеть это будет уже не так мило.

— Ну и напились же они! — искренне удивляюсь я. — А такое образованное, изысканное общество…

— Кажется, такова ваша национальная традиция, — усмехается он.

— Это совершенно не смешно! — сержусь я. — Это даже отвратительно.

— По-моему тоже. Поэтому пойдем-ка отсюда и завершим наш вечер более приятно, — уговаривает меня он. — У меня в холодильнике шампанское.

— А мне бы хотелось, чтобы этот бал длился вечно… Что-что? — С некоторым опозданием до меня доходит смысл его последних слов. — Это некое дерзкое предложение или провокация? — Я кокетливо заглядываю в его глаза.

— Это вариант продолжения волшебного вечера уже в несколько иной обстановке, — приглушенно говорит он.

Я вижу огонь в его глазах и ощущаю, как меня охватывает возбуждение.

— Так чего же мы ждем? — Я хватаю его за руку, и мы почти бегом проталкиваемся к выходу.

Его квартира хороша: большая гостиная, удобная спальня с гардеробом, современная кухня и просторная светлая ванная комната с треугольной ванной. В гостиной на небольшом столике стоит елка, украшенная алыми и золотыми шарами. Лампочки гирлянд ненавязчиво мерцают, распространяя теплый приглушенный свет.

— Неужто ты стал отмечать наши христианские праздники? — говорю я в шутку.

— Мне хочется проводить их с тобой, — тихо отвечает Ахмед, помогая мне снять пальто. — Они так торжественны, так красивы.

— Но ведь и ваши праздники, должно быть, красивы.

— Они не так красочны, да и музыки на них меньше. Хотя в день рождения Пророка мы тоже украшаем деревца и зажигаем гирлянды. Это нечто вроде нашего мусульманского сочельника.

— Серьезно? А я и не знала, — удивляюсь я.

— Ну, это, скажем так, недавний обычай. Похоже, мы не хотели ни в чем уступать вам, — смеется он и усаживает меня на удобный кожаный диван.

— Хорошо, что мы ушли с бала! Хотя, несмотря на малоприятное окончание, он был прекрасен. Спасибо тебе.

— Отныне в твоей жизни будут только прекрасные мгновения.

Ахмед идет в кухню и приносит оттуда заиндевевшую бутылку шампанского. Из серванта он достает блестящие хрустальные бокалы.

— За отличный Новый год! И пусть исполнятся твои самые сокровенные мечты. — Он склоняется ко мне с наполненным бокалом в руке.

— Они исполняются как раз в эту минуту, — шепчу я, приоткрыв губы для поцелуя.

У меня нет ни малейших сомнений, что я хочу продолжения и что именно этот мужчина — мой единственный, мой сказочный принц.

Ахмед берет меня на руки и несет в спальню. Постель освещена неярким светом. Он медленно стаскивает с меня роскошное вечернее платье — так медленно, будто боится его разорвать или хочет продлить этот сказочный миг. У меня вновь перехватывает дыхание, кружится голова. Я пылаю страстью; охотнее всего я бы сейчас набросилась на него в любовном бешенстве. Он нежно целует меня в шею, спускаясь все ниже и ниже. Оставив на мне лишь лифчик и трусики, Ахмед не торопясь, будто в режиме замедленной съемки, снимает пиджак, начинает расстегивать рубаху. Еще мгновение — и я взорвусь, я сойду с ума! Быстро опустившись на кровать, я хватаю его за полы рубахи и дергаю в разные стороны. Разлетаются пуговицы.

— Тигрица! — хрипло выдыхает он. — Я тебя даже боюсь.

Он тяжело падает на меня и крепко, до боли сжимает мои девичьи груди. Испустив стон наслаждения, я раздираю ногтями его спину и будто сквозь туман слышу его сдавленный крик. В пылу страсти мы срываем друг с друга остатки одежд. Наши обнаженные тела прижимаются и сплетаются, поглощая друг друга. Я ощущаю, как в моем горячем и влажном лоне подрагивают его крепкие пальцы. Внезапно что-то огромное и твердое разрывает мне промежность. Инстинктивно сжавшись, я издаю невнятный пронзительный звук — то ли визг, то ли вой.

— Доротка! — замирает Ахмед. — Ты что, девственница?! — Он поражен и встревожен.

— А ты как думал? Или тебе казалось, что ты имеешь дело с одной из клубных девок? — гортанно шепчу я, кусая от страсти собственные пальцы.

— Ну и ну! Надо это отпраздновать, — обеспокоенно произносит он, опираясь на локоть и слегка отодвигаясь от меня.

— Ахмед, а разве мы сейчас не празднуем? Я готова и очень желаю этого. — Я обнимаю его за шею, привлекаю к себе и крепко хватаю зубами за ухо.

— Я люблю тебя, моя светловолосая принцесса, — нежно шепчет он.

Я зажмуриваюсь и утыкаюсь лицом в его шею. Он пытается успокоить меня, касаясь вспотевшей ладонью моих губ. Но как же мне больно! А подруги рассказывали, что, мол, ничего страшного, ничего-то они и не почувствовали и не было никакой крови, никаких страданий… Вечно мне не везет. Слезы льются ручьями из моих глаз. Ахмед выходит из меня, оставляя там, внутри, огонь и боль. Я вся дрожу. Он нежно, будто фарфоровую куклу, обнимает меня и покрывает поцелуями лицо, волосы, пальцы рук — один за другим.

— Прости меня. Я чувствую себя мясником, — оправдывается он, и в его глазах я вижу сожаление и раскаяние.

— Я и не думала, что это настолько неприятно, — всхлипываю я. — Это ты меня прости. Вечно со мной какие-то проблемы.

— Доротка, эти проблемы не страшат меня. Я хочу, чтобы ты оставалась со мной всегда.

Он осторожно берет меня на руки и несет в ванную. Набирает в ванну теплой воды, вливает немного масла для релаксации и кладет меня в душистую пену. Вот и мне довелось искупаться в треугольной ванне… Постепенно напряжение и боль уходят, я начинаю глубже дышать, ощущаю расслабление, разливающееся по всему телу. Ахмед зажигает разноцветные ароматические свечи и расставляет вокруг. Затем он идет в спальню, включает там диск с лирической музыкой и возвращается с бокалами, наполненными шампанским.

— Выпьем за нас, — предлагает он тост. После садится на пол, опираясь локтем о бортик ванны, и влюбленным взглядом смотрит на меня. Выглядит очень серьезным.

— Иди ко мне… — Я подвигаюсь в ванне, высвобождая ему место.

Мы обнимаемся в воде, пьем изысканное шампанское. Затем, мокрые, возвращаемся в спальню. На этот раз мы занимаемся любовью долго и медленно, становясь единым телом и единой душой. Мое сердце переполняется сильным чувством, и это уже не дикая животная страсть, а искренняя любовь, такая, которую проносят через всю жизнь.

— Моя и только моя навеки, любимая моя Доротка… — уже на рассвете тихонько произносит мой мужчина и погружается в глубокий сон.

— Так мы, уважаемая барышня, вести себя не будем! — такими словами встречает меня мать в первый день нового года. — Погляди-ка, на кого ты похожа!

— Мама, мы гуляли до рассвета, я не сомкнула глаз. Мне хочется немного отдохнуть. — И я направляюсь к своей норке.

— Мне известно, с кем ты провела всю ночь, но посмотри на свое лицо! Как ты завтра пойдешь в школу?!

Сегодня у меня не было даже минутки, чтобы взглянуть в зеркало, — так я спешила на последний поезд. Поэтому и не знаю, как я выгляжу. Но мне это безразлично — душой и телом я по-прежнему не здесь. Еле тащусь в ванную мимо разгневанной матери. Становлюсь перед зеркалом. Действительно, картина скверная. Губы мои распухли и напоминают теперь рот Анджелины Джоли, мешки под глазами наводят на мысль о злоупотреблении крепкими напитками, и в довершение всего на шее пестрят красноватые засосы. Да, затушевать их будет непросто. Но сейчас ничто не сможет вывести меня из равновесия. Я иду спать.

— А можно прийти на предвыпускной вечер кое с кем не из нашей школы? — спрашиваю я учительницу во время беседы на классном собрании.

— Да, конечно. Это же ваш праздник, ваш бал.

Все девчонки класса визжат от радости, подпрыгивают за своими партами и хлопают в ладоши.

— Знаете, что строжайше запрещено? — задает риторический вопрос училка, предостерегающе грозя пальцем. — Алкоголь! Никакого алкоголя! Если кто-нибудь нарушит запрет, бутылка будет отнята, а может случиться и так, что вашего спутника не впустят в школу. Таковы меры безопасности; мы идем на них с мыслью о вас, чтобы на вашем празднике все было в порядке.

— Дура конченая, — высказывается Йоля, которая сидит сзади меня. — Мы-то уже давно все решили: водяру проносим в коробках со жратвой. А потом ищи ветра в поле! — смеется она.

— Но ведь это опасно, зачем рисковать? — шепчу я, шокированная их идеей.

— А ты, принцесса, вообще заткнись. Что ты можешь знать о жизни, о потрясных развлечениях? — издеваются они. — Иди-ка к своей мамочке и сиди с ней дома до скончания века.

И я умолкаю.

Я пригласила Ахмеда на бал, но ни он, ни я сама не вполне уверены, что это хорошая идея. Я предпочла бы отправиться в Познань и провести выходные у него. Но если бы это открылось, мама наверняка выгнала бы меня из дому.

Ахмед привез мое роскошное вечернее платье. Мама еще ни о чем не знает. Но она и не спрашивала, в чем я иду на предвыпускной и с кем. Должно быть, она думает, что я надену старый школьный костюм: застиранную белую блузу и куцую темно-синюю юбочку — и буду, как всегда, подпирать стенку.

У школы мы встречаемся с Госькой и Улей, моими единственными подружками, и их парнями. Девчонки, увидев моего спутника, умолкают. Похоже, они поражены. Выглядит Ахмед восхитительно: в своем длинном черном кашемировом пальто он похож на героя-любовника.

— Где ты его откопала? Откуда такой субъект в нашем-то городке? — шепчут они.

Парни, кажется, не очень довольны, однако вежливо здороваются.

У входа в школу уже собралась небольшая толпа. Всех входящих наскоро проверяют две строгие учительницы. Когда настает наш черед, Госька и Уля со своими парнями проходят без проблем, а нас с Ахмедом задерживают.

— Дорота, как это понимать? — хмурится учительница математики.

— А что такого? На классном собрании нам сказали, что можно приводить спутника не из нашей школы, — нервно оправдываюсь я.

— Но ведь он и не из соседней школы! Он вообще не школьник! — возмущается училка.

— Кажется, верхней возрастной границы никто не устанавливал. По крайней мере, он еще не пенсионер, — огрызаюсь я.

— Ты мне здесь не умничай, соплячка!

Толпа за нами начинает волноваться. Все мерзнут и хотят как можно скорее попасть внутрь.

— Что здесь происходит? — Вдруг словно из-под земли вырастает директор школы.

— Эта малявка из четвертого «А» привела вот этого типа. — Математичка презрительно указывает на Ахмеда.

— Ну что ж… Вы иностранец… — говорит директор вежливо, но смотрит подозрительно. — Не знаю, возможно ли это…

— Я живу в вашей стране, у меня есть разрешение на постоянное проживание, — наконец подключается к разговору Ахмед. — Я учусь в аспирантуре в Познани. Неужели это…

— Покажите ваше разрешение… Так, дайте его сюда. На выходе вы получите его обратно, — сдается директор.

— Проходите уже! — кричат те, кто ждет своей очереди. — Сколько можно!

— С дороги, с дороги! Жратва прибыла! — оповещают мои бритоголовые однокашники.

Разумеется, в коробках с едой они проносят и гектолитры водки, но никто даже не думает их проверять. Зато на меня математичка смотрит с подозрением.

— А что в твоей сумке? — спрашивает она и в последний момент хватает мой кулек, почти вырывая его у меня из рук.

— Туфли на смену, — поясняю сквозь зубы я.

Наконец мы проходим. Неприятное начало.

— Не стоило мне идти, — шепчет Ахмед, побелев от гнева.

— А что, я должна была прийти на вечер одна? Ты шутишь? Конечно, я бы тоже предпочла посидеть дома. — И добавляю: — У тебя. В Познани. — Я кокетливо улыбаюсь и крепко беру его под руку.

Я ощущаю на себе чужие взгляды. Все пялятся на нас, а через минуту начинают и перешептываться. Моя мать возмущена, и первое, на что падает ее оценивающий взгляд, — это мое платье. Она берет меня за плечо и оттаскивает от Ахмеда.

— Наша семья еще никогда так не позорилась! И за что только мне это! — Она изо всех сил впивается ногтями в мою руку.

— Значит, когда отец бросил тебя с маленьким ребенком и ушел к какой-то курве на двадцать лет младше, это был меньший позор? — Вырвавшись из ее тисков, я возвращаюсь к Ахмеду и остальным.

— Давно ты в Польше? — интересуется у Ахмеда любопытная Госька.

— Четыре года. Сначала я изучал язык, а потом стал учиться по специальности. В июне у меня защита, — отчитывается он, будто дает показания.

— Значит, вскоре ты уезжаешь? — уточняет она, словно радуясь этому.

— Это еще не факт. Пока не знаю. — Ахмед выразительно смотрит на меня. Я заливаюсь румянцем.

— А где вы познакомились? — подключается к допросу Уля.

— А помните мой день рождения? Тот самый, когда вы наплевали на меня, бросили и растворились в толпе? — с ухмылкой спрашиваю я.

— В клубе, что ли? — изумляются девчонки. — Тогда ты должна еще сказать спасибо, а не злиться! Благодаря нам ты отхватила себе парня. Наконец-то!

— Ладно, ладно, сменим тему. Я голодна, когда можно будет перекусить?

— Кто знает, — вздыхают они. — Нас еще ждут торжественные речи, полонез, и только потом, когда люди уже начнут терять сознание от голода, нам любезно разрешат поесть.

— Ску-у-ука, — стонем в один голос мы.

Но вот закончилась официальная часть, которую мы еле-еле вытерпели, и наконец можно начинать развлекаться. Родители и педагоги отправляются в учительскую, чтобы дать нам немного свободы. Молодежь тут же набрасывается на еду и в первую очередь на водку. Алкоголя, несмотря на строжайший запрет, разумеется, полным-полно.

— Ты ведь говорила, что вам нельзя… — Обескураженный Ахмед кивком указывает на молодых людей, пьющих водку из пластиковых стаканчиков.

— Разве не видишь, они мучаются от жажды, просто не могут не напиться, — отвечаю ему насмешливо.

— Но ведь они прямо сейчас надерутся в дым! К тому же они нарушают запрет, это может скверно для них кончиться.

— Так уж у нас повелось: ни одного застолья без водки.

— Эх вы, поляки! — Ахмед сокрушенно качает головой. — Водка, нарушение правил… Именно такими вас знает весь мир. Такова ваша визитная карточка.

— Ты что, хочешь нас оскорбить? — злюсь я. — Пьянство мне тоже не нравится! Но известно ли тебе, чем славятся во всем мире арабы? — замечаю ехидно.

— Лучше сменим тему, — холодно говорит он, избегая моего взгляда. — Когда уже можно будет отсюда уйти? Мне здесь неуютно.

— Ну пошли. Берем наши пальто и смываемся, — соглашаюсь я, но мина у меня при этом недовольная. Не потанцевали, не пообщались с людьми, почти ничего не съели. Разве это предвыпускной?!

— Но я не хочу огорчать тебя. — Ахмед останавливает меня на полпути. — Пойдем потанцуем.

На середине спортзала, переделанного на этот вечер в танцплощадку, подпрыгивают какие-то бритоголовые придурки. Похоже, они начали пить гораздо раньше, поскольку уже едва держатся на ногах.

— Ой-ой-ой! — одновременно произносим мы с Ахмедом, переглядываемся и заливаемся смехом.

— Чего это вам так весело? — К нам подходит компания крепких парней. Я всего несколько раз видела их, они из параллельного класса. Их боится вся школа и учителя в том числе.

— Но мы ведь на вечеринке, — отвечает Ахмед, который явно напрягся.

— Надо за это выпить, — заявляет один из парней и протягивает Ахмеду бутылку мерзкой водки. Выглядит этот тип ужасающе, как Халк из комиксов: мускулы, наверняка выращенные на стероидах, распирают его пиджак, все лицо в ссадинах, над одной бровью длинный кривой шрам, глаза опухшие, ничего не выражающие. Страх буквально парализует меня.

— Спасибо, я не пью, — неуверенно сопротивляется Ахмед.

— Может, это с нами ты пить не хочешь? Не так ли?! — «Терминатор» угрожающе повышает голос: — Мы недостаточно хороши для вас, господин черномазый?

— Слушайте, оставьте его в покое, — вмешиваюсь я. — Он мусульманин, а мусульмане спиртного не пьют.

Держась за руки, мы с Ахмедом медленно пятимся. Но вот за спиной у нас уже только стенка.

— Эй, шлюшка, не умничай! — Один из компании, самый отвратительный, берет меня за подбородок. — Не раз я видел черномазых, надравшихся в дым. Эдакие лицемерные твари, притворяются, будто не пьют, а тайком хлещут водяру сколько влезет. Может, после выпивки бомбы легче подкладывать? — Его дружки разражаются смехом.

— Что там происходит? — Это голос учительницы, и я облегченно вздыхаю.

— Госпожа учительница! — кричу в ее сторону. — Подойдите, пожалуйста!

— В чем дело? — недовольно спрашивает она, становясь между нами и окидывая взглядом Ахмеда.

— Мы хотим пойти наверх и что-нибудь съесть, — на ходу выдумываю я, не решаясь говорить правду из страха мести. — Можно ведь уже идти к столу?

Должно быть, в этот момент я выгляжу идиоткой: ведь столы, окруженные изголодавшимися старшеклассниками, стоят посреди коридора и, направляясь сюда, я просто не могла их не заметить.

— Похоже, ты уже напилась. — Учительница разворачивается и почти бегом выходит из зала, а за ней и мы. Уф, мы спасены!

Группа амбалов громко гогочет нам вслед.

— Эй, блондинка, мы еще встретимся! — кричит их главарь и на прощание машет нам рукой.

Мигом поднявшись на второй этаж, мы растворяемся в толпе, окружившей столы.

— Съедим-ка что-нибудь. — Побледневший Ахмед крепко держит мою вспотевшую от волнения руку. — А потом сразу смываемся. Не хочу здесь оставаться ни минуты больше. На этот раз с меня действительно хватит.

— Так, может, сразу пойдем на ужин в ресторан? — предлагаю я.

— Ну, не стоит. Зачем же зря тратить деньги, когда здесь такая вкусная домашняя еда?

Мы берем тарелки и с горкой накладываем себе закуски. Я поясняю Ахмеду, в каких блюдах есть свинина, а какие он может смело брать.

— Привет, как вам вечеринка? — К нам подходит компания парней и девчонок из моего класса.

— Спасибо, все окей, — отвечаю я с набитым ртом.

— А напитки у вас есть?

— Но ведь пепси-колы и соков полно.

— Ты шутишь? Ты и дальше хочешь оставаться ребенком, даже в выпускном классе? — Они явно насмехаются надо мной.

— Меня это устраивает, — ощетиниваюсь я.

— А вдруг твоему восточному спутнику по душе кое-что другое? — Один из одноклассников вынимает бутылку из внутреннего кармана пиджака.

— Спасибо большое, я не пью, — снова объясняет Ахмед.

— Абстинент или уже зашился? — Опять начинаются насмешки.

— Мальчики, в самом деле, спасибо, но дайте нам спокойно поесть. — Я пытаюсь сплавить их поскорее, так как они уже начинают действовать мне на нервы.

Неожиданно возникает какая-то суматоха, но нам ничего не видно за спинами моих однокашников.

— Подержи-ка минутку. — Моя одноклассница, та самая, что всегда сидит у окна, всучивает Ахмеду пластиковый стаканчик, наполненный какой-то зловонной алкогольной жидкостью.

В эту секунду все поворачиваются к нам спиной и расступаются, и мы оказываемся с глазу на глаз с директором школы и математичкой. Тут же стоят моя мать и классная руководительница.

— Что это вы такое потягиваете? — спрашивает директор с нездоровым румянцем на лице.

— Это не мой стакан, какая-то девушка дала мне его подержать, — объясняет не на шутку встревоженный Ахмед.

— В таком случае дайте его сюда. — Директор выхватывает стакан из его руки и нюхает содержимое. — Знаете что?! Ваши оправдания жалки! «Не мой стакан»! Ха! — кричит он, а вокруг собирается еще больше любопытных подростков.

— Но так и было, у меня нет необходимости лгать! — решительно возражает Ахмед.

— Вы нарушаете правила, а в довершение всего глупо врете. — Директор скользит взглядом по всем присутствующим. — Что уж тут поделать, к такому лицемерному народу вы принадлежите.

— Что вы хотите сказать? — Ахмед ставит на стол свою тарелку с едой.

— То, о чем знаем мы все. Вы пришли сюда, чтобы развращать нашу польскую молодежь.

— Вы шутите?! Да здесь же все пьяны! — Не выдержав, Ахмед повышает голос. — Это же Содом и Гоморра! Невозможно испортить то, что уже испорчено.

— Хватит! — Директор замахал руками, будто желая ударить его. — Ваше присутствие здесь нежелательно. Ясно?!

— Не смейте меня оскорблять! Я этого не позволю! — Лицо Ахмеда буквально сереет. Надвигается что-то весьма скверное.

— И что же вы сделаете?! Может, вызовем полицию? Тогда тебя сразу же депортируют в родную пустыню. Не станут панькаться.

— Вызывайте, только скажите им, чтобы взяли с собой алкотестер. Сначала дыхну я, а потом вы.

— Что-о-о?

— Тогда и выяснится, кто развращает молодежь. Давайте, чего же вы ждете? — Ахмед иронично усмехается.

— Убирайся отсюда! — Директор аж хрипит от злости; кажется, он вот-вот взорвется. Отдав Ахмеду его карту проживания, он грубо толкает его к дверям. — А ты, девица, или парня меняй, или школу! — заявляет он мне на прощание.

Мы без оглядки выбегаем прочь. Уже на улице второпях набрасываем наши пальто, дрожа не так от мороза, как от возмущения. Мы не произносим ни слова. Мне хочется плакать. Ахмед, не глядя на меня, направляется прямиком к моему дому. Стоит пронизывающий холод, тротуары покрыты тонким слоем льда, воздух насыщен влагой. На дороге темно — как обычно, почти все уличные фонари разбиты местными хулиганами. По моей спине пробегает дрожь.

Из переулка доносятся веселые, приглушенные расстоянием голоса. К нам приближается какая-то компания. Вот я уже различаю отдельные силуэты — и с ужасом обнаруживаю, что это те самые типы, которые задирали нас в спортзале. Их то ли четверо, то ли пятеро. Как только им удается еще держаться на ногах?!

— Эй, куколка! — Они все-таки заметили нас. Мы пытаемся не обращать на них внимания, но это нелегко: они загораживают узенький проход. — Эй, тебе говорят, потаскуха!

— Вот мы и встретились снова. — Самый здоровенный из них становится передо мной. — Поглядите-ка, какое совпадение! — Наклонившись вперед, он хватается за живот, изображая смех, и его дружки вторят ему отвратительным вульгарным гоготом.

Я отвожу глаза и делаю попытку шагнуть на заиндевелый газон, но в этот момент мощная лапища хватает меня между ног.

— Что, только обрезанному даешь? Может, другие тоже хотят. — Он разражается грубым хохотом, остальные подвывают от восторга.

— Дружище, оставь нас в покое, мы ведь ничего тебе не сделали, — вежливо обращается к бандиту бледный как мел Ахмед, силясь одновременно оттащить его от меня.

— А что же вы можете нам сделать? — Зверюга выпускает меня и хватает Ахмеда за полы пальто. — Вы нас можете разве что в жопу поцеловать.

Банда угрожающе хихикает. Они сужают круг, и я вижу, что путь к бегству для нас отрезан. От них несет перегаром и дешевыми сигаретами.

— Да мы же с вами из одной школы, парни, что ж вы вытворяете?! — Еще немного, и я расплачусь. — Пустите нас, мы хотим вернуться домой.

— Ха! Домой! Чтобы трахаться с этим арабом?! Давай-ка мы тебе покажем, как это делается по-настоящему. А он посмотрит, авось научится.

— Ну хватит, я вызываю полицию. — Ахмед лезет в карман за мобилкой.

— Я тебе дам полицию! — Отморозок внезапно отвешивает правый хук, и вот уже Ахмед лежит пластом на выщербленных тротуарных плитах.

— Не задирайся ко мне, сопляк! — Тут же вскочив на ноги, мой спутник сбрасывает пальто и бьет противника ногой в живот.

Тот падает, словно мешок с картошкой, затем поднимается и, шатаясь, окидывает все вокруг таким безумным взглядом, что даже его дружки перестают дышать.

— Да ты не знаешь, с кем дело имеешь, черномазый, — шипит он.

Ахмед стоит на слегка расставленных ногах, немного согнув колени. Я слышу, как колотится мое сердце. Слышу я и тяжелое дыхание распаленных парней, которые все теснее окружают нас. Уголком глаза я замечаю, как в руке огромного обезумевшего скота что-то блеснуло; затем, будто в режиме замедленной съемки, вижу, как он широко замахивается в сторону Ахмеда; Ахмед отскакивает, но недостаточно далеко, и с хрипом падает наземь. Теперь я вижу четко: в руках отморозка нож.

Мертвая пауза, все беззвучно замерли, словно в стоп-кадре.

— А-а-а!!! — Это я бросаюсь на колени и размахиваю руками, не зная, что делать. Кровь ручьями бежит из шеи моего любимого, глаза у него вылезают из орбит, а подбородок он изо всех сил прижимает к грудной клетке, пытаясь остановить кровотечение. Обеими руками он держится за раненое горло. Я стаскиваю шарф и набрасываю на его руки, словно не желая видеть крови, текущей сквозь его пальцы. — Ах ты дрянь! — Я кидаюсь на амбала, который, оторопев от собственного поступка, стоит с раскрытым ртом и сжимает в руке окровавленный нож. — Убийца! — воплю я и колочу его кулаками по опухшей от выпивки роже. — Сядешь и не выйдешь!.. Помогите! — кричу я во все горло, обернувшись к черным окнам. Кое-где отодвигаются занавески, и это вселяет в меня надежду на спасение.

— Сама напросилась, сука! — Бандит громадной ручищей бьет меня по лицу, и я оказываюсь на земле, рядом с корчащимся Ахмедом.

Хватаюсь рукой за горящую щеку и ощущаю боль в голове — падая, я ударилась о тротуар. Через мгновение вижу огромную тень, которая нависает надо мной, заслоняя слабый свет далекого фонаря.

— Ну так что, принцесса? — Отморозок зловонно дышит прямо мне в лицо. — Сейчас я тебя отымею, — заявляет он, и у меня от страха перехватывает дыхание. — Записывайтесь, кто следующий, — говорит он своим дружкам.

— Давай, давай, пока у нас на морозе члены не отвалились.

Меня хватают гигантские лапищи, я извиваюсь, как угорь, но защитить меня некому. Мое пальто рвется, худенькое тело бьет дрожь. Тонкое платьице — единственное, что осталось на мне. Я отталкиваю отморозка от себя, бью его, расцарапываю ему рожу, не переставая отчаянно кричать.

— Ах ты дикая кошка! — Похоже, мое сопротивление лишь сильнее возбуждает его, и он рвет на мне платье — от разреза вверх.

— Сукин сын! — Я впадаю в бешенство: только что он испортил самую красивую вещь, какую я когда-либо носила.

Я съеживаюсь, лягаю его, бью острыми каблуками куда попало. Разумеется, это не помогает. Насильник хватает меня за ноги, переворачивает на живот. Колготки и трусики с треском рвутся, и я знаю: еще минута — и все пропало. Щека моя прижата к обледенелой земле, и я вижу Ахмеда. Его глаза полуприкрыты, кажется, будто он уже умер. Внезапно все происходящее становится безразличным. Я перестаю сопротивляться. Но тут я замечаю, как Ахмед, закусив губу, из последних сил пытается придвинуться ко мне.

— Спасите! — снова ору я. Невозможно, чтобы меня и сейчас не услышали! — Помогите, люди! Убивают! Спасите! — Быть может, еще не все потеряно, быть может, нам еще удастся выжить…

Бандит принимается лупить меня головой о бетонные плиты тротуара. Я ощущаю во рту вкус крови и не понимаю, почему не чувствую боли.

— Старик, не перегибай палку, оставь ее в покое. — Дружки берут распаленного насильника за плечи и оттаскивают от меня. — Пора валить, Пшемек. Зачем нам садиться в тюрягу из-за какой-то шлюхи и черномазого? — В страхе они ускоряют шаг: поблизости уже слышны сирены полиции и скорой помощи.

— Я эту потаскуху еще трахну! — уходя, грозится бандит.

— Дорота… — будто сквозь туман доносится до меня слабый шепот Ахмеда. — Не говори полиции, что ты знаешь его, что он из твоей шко… — Он умолкает, судорожно хватая ртом воздух.

— Успокойся. — Я подвигаюсь к нему и нежно утыкаюсь лицом в его окровавленное плечо. — Не думай сейчас об этом. — Оборванными полами пальто я прикрываю свои голые ноги и ягодицы. — Отморозка поймают, до конца жизни из кутузки не выйдет…

— Нет, говорю тебе! — хрипит Ахмед, из последних сил пытаясь приподняться на локте. — Ну получит он два года условно, посидит с полгодика — и все. Оглянуться не успеет, как выйдет на свободу. Понимаешь?!

— Нет, не понимаю, — ошарашенно признаюсь я, снова укладывая его на мерзлую землю. За моей спиной уже слышны встревоженные голоса полицейских.

— Не понимаешь — ну и ладно. Я хочу решить этот вопрос по-своему, — едва слышно поясняет Ахмед. — Не говори им…

Двое санитаров уже кладут его на носилки и устремляются к карете «скорой». Вспыхивает мигалка, и «скорая» с воем отъезжает. Я остаюсь.

Подбегает полицейский.

— Что это было, кто это был?! — спрашивает взволнованно, даже не дав возможности медикам перевязать меня. — Вы кого-нибудь узнали? — настаивает он.

— Нет… Это какие-то чужие, не наши… — лгу я как по писаному и откидываюсь на землю, теряя сознание.

Не знаю, сколько времени проходит — то ли день, то ли неделя. Чувствую лишь острую головную боль и неведомую ранее слабость — как будто из меня вышел весь воздух. И непрестанно возвращаются ко мне картины той ночи.

Открыв глаза, я вижу озабоченное мамино лицо, какое-то медицинское оборудование, белые халаты врачей… и снова все окутывается туманом.

— Что с ним? — таковы первые слова, которые мне удается произнести.

— Все хорошо, все хорошо, — успокаивает меня мама. — Отдыхай, набирайся сил. Не думай сейчас о глупостях.

Что она говорит?! Да это же самое важное, что только может быть, ведь речь идет о самом любимом моем человеке, а она называет это глупостями… Вдруг он уже мертв, а мать так неумело пытается от меня это скрыть? Но вот она на минутку выходит, и я использую момент: сползаю, ослабевшая, с больничной койки и шаг за шагом, держась за стену, иду в отделение интенсивной терапии. Никто меня не останавливает — видно ведь, что я пациентка. Узнать меня сейчас нелегко: забинтованная голова, опухшее лицо с черными кровоподтеками под глазами и ссадинами на носу.

— Простите… — обращаюсь я к медсестре отделения, которая сидит в регистратуре. — Не знаю когда, но к вам должны были привезти моего парня. Его зовут Ахмед Салими, он араб… — Я едва дышу, ожидая наихудшего.

— А… это тот, с подрезанным горлом? — весело уточняет она. — Где же это вы волочились, что на вас такие бандиты напали?! — с любопытством спрашивает она. Как же, по меркам нашего городка это сенсация: наконец хоть что-то произошло.

— Мы возвращались домой, — объясняю я, а сама еле держусь на ногах. — Это была единственная дорога. — Побелевшими пальцами хватаюсь за край конторки. — Так что с ним? — Чувствую, что больше уже не вытерплю этой неизвестности. — Я только хочу увидеть его.

— Это будет непросто, — беззаботно отвечает она, с интересом глядя на меня. — На следующий же день за ним приехал его друг, вроде бы доктор. Только их и видели. Ординатор не хотел выписывать его, он ведь был в скверном состоянии, но что ж тут поделаешь? Арестовать не арестуешь, он ведь вроде не виноват. Под собственную ответственность покинул отделение, все бумаги подписал, так что мы чисты. Хочет подыхать под забором — его дело. Хотя этот его приятель как будто бы в частной клинике работает…

Так вот оно что! Наверняка это Али вытащил своего земляка из беды. Может быть, благодаря этому Ахмед и выживет! А я-то думала, что после того нашего неудачного визита, так внезапно завершившегося, они никогда больше не захотят друг друга знать… Вот что значит мужская солидарность!

— Такая смазливая девка — и с черномазым водится, — слышу я за спиной слова медсестры. — Мало разве нормальных парней по улицам ходит?! Вот и получила, что заслужила.

Напрягаю все силы, чтобы ускорить шаг. Надо побыстрее вырваться отсюда и начинать действовать. Хватит уже вылеживаться на больничной койке.

Выйти на Али я не могу — не знаю номера его телефона, а Виолетта настолько меня не терпит, что отказывается даже открывать мне дверь и отвечать на какие-либо вопросы.

Телефон Ахмеда молчит целую неделю. Он не подает признаков жизни, а я не хочу быть назойливой: может, он плохо себя чувствует или не в состоянии говорить… Но, проведя в одиночестве выходные, я не выдерживаю и звоню. Раз, второй, третий. Он не берет трубку. Не хочет со мной разговаривать! Я всерьез обеспокоена.

Проходит три недели — а у меня по-прежнему тишина. Жив ли он? А может, вернулся в свою страну, к любящей семье? Но что же будет со мной? В довершение ко всему я с недавнего времени как-то странновато себя чувствую и вот уже дважды у меня не было месячных. В январе я думала, что просто не заметила их, — ведь я никогда особо тщательно не отслеживала свой цикл. Но весь февраль я ждала их с нетерпением. Сейчас же, в начале марта, я уже отдаю себе отчет, что кое-что изменилось, и отлично понимаю, в чем дело. Тогда, в новогоднюю ночь, во время нашего первого раза, мы с Ахмедом не предохранялись. Мне не нужны даже тесты на беременность — я и так вижу изменения, происходящие с моим организмом.

А связаться с любимым у меня нет возможности! В конце концов я решаюсь оставить сообщение на автоответчике, хоть и не люблю этого делать.

— Ахмед, милый, почему ты не хочешь разговаривать со мной? Ты же знаешь, что в случившемся с нами нет моей вины. Я по тебе скучаю. Позвони. — Это было первое сообщение.

— Ахмед, сокровище мое, в чем дело? Жив ли ты? Я очень беспокоюсь. Мне ничего не известно о том, что с тобой происходит. — Второе сообщение.

— Ахмед, ты что, больше меня не любишь? Зачем ты так огорчаешь меня и причиняешь боль? — Третье.

— Солнышко, любимый мой! Отзовись! — Очередное.

— Ахмед, пожалуйста, позвони, — хнычу в трубку.

— Нам нужно встретиться и серьезно поговорить, — резко говорю, доведенная до отчаяния. — Прошу тебя, не избегай меня!

— Ахмед, нам необходимо увидеться, — плачу. — Ты же говорил, что мы предназначены друг для друга и всегда будем вместе… — Я срываюсь на рыдания, и время для голосового сообщения заканчивается.

— Разве трудно тебе встретиться со мной? Скажи! Мне нужно рассказать тебе кое-что очень важное. — Я голосом выделяю последние слова.

— Дорота, ты все-таки законченная идиотка. — В ванную, где я сижу с мобилкой в руке, внезапно влетает мама.

Она оглядывает меня с головы до ног, обращая особое внимание на живот и грудь. Я принимаю ванну, но вода уже почти вытекла, едва закрывает дно, и я стою голышом, будто прародительница Ева. Я скрещиваю руки на талии, но от взора обеспокоенной матери ничего не утаить.

— И что же стряслось на этот раз? — прикидываясь дурочкой, спрашиваю я.

— Ты можешь хоть на минутку перестать притворяться? — нервно произносит она. — Я ведь твоя мать и знаю тебя. Не только характер твой знаю, но и твое тело.

— То есть?

— То, что тебя не тошнит и ты не падаешь в обморок, еще ни о чем не говорит. Ты беременна, черт подери, и почему бы тебе не признаться в этом?!

— Тьфу… — единственное, что у меня выходит сказать.

— Это серьезное дело, Дорота! — Она пристально смотрит мне в глаза. — Ты вот осуждала мой неудачный брак с твоим отцом и дальнейший развод, но я, по крайней мере, была замужем. Поверь мне, гораздо лучше быть разведенкой, чем заиметь ребенка в девках, тем более в таком городке, как наш.

— Да ну? — бесстыдно переспрашиваю я.

— Именно так, — настойчиво продолжает она. — Идти замуж за араба — тоже, конечно, позор, но зато будет с кого требовать алименты. Говорят, арабы обожают детей.

— И что дальше? — ожидаю дальнейших указаний я.

— Ну и пусть он женится на тебе! — кричит она, уже не контролируя себя. — Он вообще живой? Что с ним? Или он тебя уже бросил? — Мать буквально засыпает меня вопросами.

Я принимаюсь дико хохотать, но вскоре хохот сменяется рыданиями. Я плачу так, что наверняка слышно даже в соседнем доме. Изо рта бежит слюна, течет из носа. Я бьюсь головой о край эмалированной ванны и не ощущаю боли — боль моего сердца несравнимо сильнее.

— Доченька моя любимая! — Сердце матери не выдерживает этого зрелища. Она кладет руку на мой ушибленный лоб и ласково обнимает меня за плечи. — Дитя мое… — шепчет она, и на ее глазах выступают слезы.

— Ма-а-амочка-а… — рыдаю я, будто раненый зверь, не в состоянии ничего больше из себя выдавить. Впрочем, говорить ничего и не нужно, все уже ясно.

— Чтоб ему пусто было, паршивцу! — вскрикивает мать. — Цветочек мой сорвал, для кого ж я его растила, лелеяла, заботилась… — Прижавшись подбородком к моей голове, она задумывается, а через минуту очень серьезно произносит: — Не волнуйся, милая, все будет хорошо. И не такое проходили. Бывало и хуже.

Не знаю, что она имеет в виду. Мое нынешнее положение кажется мне самым ужасным из того, что со мной могло произойти.

— Что мы будем делать, мама? — Я доверчиво смотрю ей в глаза.

— Аборт отпадает?

Глупый вопрос. Я утвердительно киваю. Разумеется, отпадает — мне это противно, и не столько по религиозным причинам, сколько по этическим. А возможно, и по эгоистическим. Как можно убить кого бы то ни было, не говоря уже о собственном ребенке? Это ведь частичка меня самой и человека, которого я любила… И если уж нет рядом Ахмеда, то пусть по меньшей мере напоминание о нем останется со мной.

— Справимся, солнышко, справимся. — Мама печально вздыхает и нежно целует меня в щеку.

В этот момент звонит мобилка. Дрожащими руками я хватаю ее и от волнения не могу нажать нужной кнопки. На цветном экране высвечивается фотография Ахмеда.

— Это он! — в панике шепчу я матери.

— Так бери трубку, дорогая, бери же, бога ради!

— Алло, слушаю, — тихо говорю я.

— Это я. Сама знаешь кто, — слышу его слабый голос.

— Угу, — отвечаю обиженно. Мама делает комичные жесты, означающие, что мне следует или придушить Ахмеда, или хватать его в мужья, и деликатно выходит из ванной.

— Я звоню, как ты и просила, — холодно произносит он хрипловатым голосом.

Мне не нравится его тон, но я не в той ситуации, чтобы показывать коготки.

— А раньше мне не приходилось просить… — с грустью констатирую я. — Скажи мне, что изменилось? Или это в твоей манере — вот так уходить, не говоря ни слова? Неужели ты думаешь, что я не беспокоилась о тебе, не молилась за тебя, не боялась? Я ведь даже не знала, жив ли ты! — Я изливаю все наболевшее.

— Так будет лучше, — все так же холодно заявляет он. — Для тебя, разумеется.

— Но почему? Я не понимаю…

— Я больше не хочу подвергать тебя опасности. Если бы не я, этого не случилось бы.

— Да ты что! Это же банда кретинов. Они гопники и расисты. Таких полно по всему миру. Просто мы оказались не в том месте и не в то время. Это с каждым может случиться.

— С тобой уже когда-нибудь случалось?

— Конечно же нет! Но со мной случалось много других неприятных и глупых историй. Хотя, должна признаться, настолько опасными они не были… Ахмед, те люди даже не стоят того, чтобы говорить о них, а уж переживать из-за них — и подавно. Они должны сидеть! И я не понимаю, почему ты…

— Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы, — прерывает он меня на полуслове. — Не хочу, чтобы ты вынуждена была менять школу, не хочу, чтобы тебя называли арабской подстилкой.

— Мне на это плевать! — Я повышаю голос. — Мне до задницы, что обо мне говорят. И школу менять никто меня не заставит. Выпускной экзамен я сдам, даже не сомневайся.

— В маленьком городке сплетни могут серьезно подпортить жизнь. На тебя будут показывать пальцами, глумиться… Я не хочу, чтобы ты стала человеком второго сорта, к которому, увы, кое-кто относит меня. Ты можешь быть честнее всех на свете, но тебя все равно вычеркнут из списка — из-за цвета твоей кожи, места рождения или родственных связей.

— Еще раз повторяю: мне это до одного места, — решительно говорю я. — Раньше меня дразнили принцессой и высмеивали, а теперь дали мне новое прозвище. Ну и что? А ничего.

— И какое же это прозвище?

— Невеста черномазого. Что ж, еще не самое ужасное, — неуверенно посмеиваюсь я.

— Действительно, могло быть хуже. Но меня, Доротка, последнее происшествие поразило не на шутку. Конечно, вступить в дерьмо можно всегда, но умный человек избегает таких ситуаций. Прежде всего я боюсь за тебя.

— Это замечательно — именно таким я тебя и люблю, — говорю я и облегченно вздыхаю: слава богу, вернулся мой прежний Ахмед. — Так мы в конце концов встретимся или нет? — спрашиваю я, понимая, что надо ковать железо, пока горячо. — С тобой мне ничего не страшно. Я иду ва-банк, — снова шучу, чтобы разговор не звучал чересчур серьезно.

— И что же такого интересного ты собиралась мне сообщить? — спрашивает он.

— Даже не рассчитывай решить все по телефону, — обижаюсь я. — Неужели тебе не хочется увидеть меня?

— Конечно, хочется, но в твой городок меня пока не тянет.

— Этому я не удивляюсь. Я тоже теперь в темное время суток никуда не хожу. Даже в полдень, когда я иду по нашему району, у меня душа в пятки уходит.

— Ну вот, сама понимаешь… — Он почему-то сердится. — Приезжай ко мне в эти выходные.

— Ладно. Познань — прекрасный город, — быстро соглашаюсь я, пока он не передумал. — Я приеду в пятницу после обеда. Еще созвонимся. Только будь любезен, бери трубку, — говорю напоследок.

Выхожу из ванной, завернувшись в полотенце, и с радостным визгом бросаюсь маме на шею.

— Я же тебе говорила — все будет хорошо. — Она крепко обнимает меня.

— Думаешь?

— Знаю, глупышка. — Мама ласково гладит меня по щеке. — Кто же оставит такую красавицу? Будешь еще веревки из него вить!

— Ничего мне больше не надо, лишь бы он был со мной, — вздыхаю я и кладу голову ей на плечо.

— Знаешь, что говорили в местных новостях? — неожиданно меняет тему мама. — В маленьком озере поблизости от нашего городка нашли изувеченные останки какого-то юного бандита.

У меня перехватывает дыхание.

— У него было перерезано горло от уха до уха… Подумать только, что творится на этом свете!

Я выжидающе смотрю на нее.

— Не из тех ли он, которые напали на вас? Погоди-ка, в новостях упоминалось его имя… Пшемыслав… фамилию не помню.

— Ох, мне хочется поскорее забыть об этом. Должно быть, местные банды сводят свои счеты, — говорю я, хотя в памяти всплывает имя Пшемек.

— Да, да, ты права. Не стоит травить душу. Оставим это правосудию Господнему.

Я ощущаю, как дрожь пробегает по моей спине. Возможно, правосудие и свершилось, но оно далеко от Господнего.

Свадьба по-польски

В пятницу я сбега́ю с двух последних уроков — не могу дождаться встречи. Я не знаю, как отреагирует Ахмед на известие о моей беременности, мне страшновато говорить об этом, и я хочу одного: управиться с этим делом как можно скорее.

— Ты дома? — звоню я ему с вокзала.

— Ты что, уже едешь? — удивляется он.

— Я на месте!

— Но я заканчиваю в пять. Почему ты не предупредила, что будешь так рано? — В его голосе слышна озабоченность.

— Ничего страшного. Я приеду к твоему университету, отыщу какую-нибудь приятную кафешку и там подожду тебя. Я еще позвоню и скажу, где я, ладно?

— Договорились. Может быть, мне удастся вырваться пораньше. Я соскучился… — Последние слова он произносит страстным шепотом.

— Я тоже.

…Как же прекрасна студенческая жизнь! Я сижу за чашечкой кофе, вокруг меня — говорливая молодежь, и мне становится грустно при мысли о том, что я потеряла свой шанс продолжить образование и достигнуть чего-то в жизни. Мне осталось молиться о том, чтобы сдать выпускной экзамен. Ох, как же я усложнила себе жизнь! Обхватив голову руками, я предаюсь невеселым раздумьям.

— О чем думаем? — слышу я голос неожиданно появившегося Ахмеда. Он обнимает меня и целует в голову.

— О жизни… — Я печально вздыхаю.

Пристально смотрю на его осунувшееся лицо, силясь что-то прочитать на нем. Вроде бы тот самый взгляд, та самая мимика, но чувствуется какое-то отчуждение, будто между нами возникла невидимая стена. И этот шарф на шее, который плохо скрывает длинный свежий шрам…

— Эй, что с тобой? — в свою очередь беспокоится Ахмед. — Всего чуток не виделись, а ты изменилась. — Наклонившись, он смотрит мне в глаза — внимательно и напряженно.

— Ничего себе чуток! — с упреком говорю я. — Месяц — это ведь куча времени.

— Хорошо, что мы снова вместе. — Он берет меня за руку. — Пойдем ко мне домой. Вместе приготовим торжественный ужин.

— Нет, это даже к лучшему, что мы сначала встретились здесь, — холодно отвечаю я, отодвигаясь от него. — Нам нужно серьезно поговорить.

— Как хочешь. И о чем же пойдет речь? — обиженно спрашивает он.

— Вообще-то, я понятия не имею, как ты ко мне относишься и есть ли у тебя какие-то планы на будущее, связанные со мной, — начинаю я.

— Да, вижу, разговор действительно серьезный, — пытается шутить он.

— Не смейся надо мной! — не выдерживаю я и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

— Доротка, что случилось? Не ходи вокруг да около, а скажи напрямик, что у тебя на душе. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. Я не раз говорил тебе о своих чувствах, и они не изменились.

— Да?! Но почему тогда ты дал мне ногой под зад? Подумать только, я вынуждена была умолять тебя об одной-единственной встрече! — тихо всхлипываю я.

Чувствую я себя по-идиотски, поскольку молодежь вокруг начинает обращать на нас внимание.

— Ты же знаешь причину, — рассерженно шепчет он. — Я хотел уберечь тебя. Я думал о тебе, а не о своем разбитом сердце.

— Но ты сделал мне больно! Что за дурацкое оправдание! — гневаюсь я. — Ради твоего блага я рублю тебе голову, продырявливаю живот, вырываю сердце! Все это — с мыслью о тебе! — передразниваю его.

— Не ори, на нас все смотрят. Неужели обязательно устраивать скандал? — нервничает он. — Если ты намерена говорить со мной в таком тоне, то я не хочу продолжать наш разговор.

— Ну да, это удобнее всего — самоустраниться. Использовать невинную девушку, а потом бросить ее. — У меня колотится сердце — от страха, что сейчас он встанет и уйдет и я больше его не увижу.

— Что-что? — холодно переспрашивает Ахмед, действительно собираясь уходить.

— Я беременна, — выпаливаю я. — И делать аборт не буду. — Прячу лицо в ладонях. — А теперь можешь идти.

За соседними столиками все резко замолкают. Значит, все-таки подслушивают!

Ахмед тяжело опускается на стул и смотрит на меня со снисходительной улыбкой.

— Этого я и ждал, — доброжелательно произносит он. — К этому я был готов. Правда, не был уверен, готова ли ты.

— Но почему же тогда ты оставил меня? — Я уже ничего не понимаю.

— Я дал тебе возможность выбора. После столь драматического происшествия именно ты вполне могла захотеть самоуст… самоустра…

— Самоустраниться, — подсказываю я ему и слышу смешки за своей спиной.

— Что ж, ты не дала мне шанса торжественно попросить твоей руки. Но теперь, — он повышает голос так, что его слышит все кафе, — я беру в свидетели всю студенческую братию и заявляю, что хотел на тебе жениться… с первого взгляда!

Все кафе, включая меня, заливается смехом.

— Совет да любовь! — кричит молодежь, поднимая бокалы с дешевым вином. — Так держать, старик! — слышны голоса парней, а кто-то басит: — Заварил, мужик, кашу — расхлебывай!

— Охотно, — покраснев, отвечает им Ахмед. — Увиливать не собираюсь.

Держась за руки, мы выбегаем из кафе прочь, на дождливую улицу.

— Вот видишь, — говорю я, — не все плохо относятся к арабам.

— Попробовал бы я выкрутиться или сказал бы тебе что-то грубое — уверяю, их реакция была бы совсем другой!

— Но ты…

— Но я люблю тебя и жить без тебя не могу. — Он заключает меня в объятия и целует до головокружения — прямо посреди улицы.

В тот же вечер мы едем ко мне домой. В руках у Ахмеда такой огромный букет алых роз, что самого его не видно. Впрочем, мама и так отлично знает, кто прячется за букетом.

— Доротка, ты могла бы и предупредить! — кричит она и бежит в одной лишь комбинации в ванную. — Я хотя бы подготовилась, — говорит уже из-за дверей.

— Да все в порядке, — уверяет Ахмед.

— Порядка как раз нет, уборку мы планировали на завтра, — оправдывается мама, уже одевшись и выйдя к нам. Ахмед протягивает ей цветы, она берет их, и ее глаза довольно светятся. — Вы садитесь здесь и включайте телевизор, а мы с Дороткой приготовим что-нибудь поесть.

Держа друг друга под руку, мы с мамой выходим в кухню. Как сближает людей горе! Я-то думала, что мы с ней настолько отдалились друг от друга, что наши отношения никогда не станут лучше. Знаю, маме хотелось бы, чтобы вся моя любовь и внимание принадлежали исключительно ей; но вот сейчас наконец она начала заботиться о моем будущем, моем счастье. Преисполнившись чувством безмерной благодарности, я целую ее в щеку.

— Ты довольна? — спрашивает она, едва мы переступаем порог кухни. — Что там? Рассказывай.

— Как видишь, довольна, — со смехом отвечаю я. — Он утверждает, что уже давно собирался попросить моей руки, но тот злополучный инцидент несколько охладил его пыл. Представь себе, он чуть было не умер от потери крови. Чудом выжил.

— Не стоило тебе так афишировать ваши отношения. Не стоило брать его с собой в школу. — Мать пожимает плечами. — Видишь ли, у здешних людей не слишком современные взгляды.

— Это я уже поняла.

Пожалуй, не стану напоминать о ее собственной первой реакции на Ахмеда. Сейчас мы с ней должны держаться вместе и быть заодно, а не начинать грызню между собой.

— Чем богаты, тем и рады, — говорит мать, приглашая Ахмеда к столу. — К сожалению, сегодня я не готовилась принимать гостей.

— Но я уже не гость, — заметил Ахмед, улыбнувшись до ушей. — Отныне я свой.

Он достает красивый маленький футляр, встает и отвешивает легкий поклон в мою сторону.

— Дорота, я уже говорил тебе, что собирался попросить твоей руки раньше, но некоторые… гм… неприятные происшествия привели меня в замешательство и… смешали мои карты… то есть планы… — Раскрасневшись, он путается в словах и отчаянно машет руками. — Если ты, несмотря ни на что, все еще хочешь быть моей женой, то я… буду польщен и очень счастлив.

Он раскрывает футляр и вынимает красивое блестящее колечко.

— Надеюсь, вы позволите? — обращается он к моей матери.

— А как же, как же иначе, — отвечает она, затаив дыхание.

В ее глазах слезы. Она отдает свою принцессу чужому мужчине, иностранцу, и наверняка тысячи ужасных сценариев будущего не дают ей сейчас покоя. Но мне в этот миг ничто не может испортить настроения; я — самая счастливая женщина на этой земле.

Вечер проходит в доброжелательной домашней обстановке. Мы не строим подробных планов, отложив это на потом. Ведь и свадьба не может состояться немедленно, хотя это было бы неплохо. Нам придется потерпеть, пока я не сдам выпускной экзамен, иначе меня вообще к нему не допустят. Что ж, два месяца подождем, да и у Ахмеда будет достаточно времени, чтобы оформить все необходимые бумаги. Мы пока не имеем представления, какие именно документы будут нужны, но уже представляем эту кипу бумаг.

Впервые Ахмед получает у моей мамы официальное разрешение остаться у нас на ночь. Предполагается, что он будет спать на полу в моей маленькой комнатке, но кто же в это поверит?.. Все просто замечательно.

— О свадьбе ты сейчас вообще не думай, — дружно убеждают меня мама и Ахмед. — Перед тобой — самый важный в жизни экзамен. Постарайся его сдать. На пересдачу времени не будет.

Но разве я могу зубрить школьные предметы, когда уже вскоре сбудется моя мечта? Свадьба! Как же мне не интересоваться ею? Это ведь мой праздник, самый счастливый день в моей жизни.

— О чем вы тут спорите? — Вечером я не выдерживаю и после целого дня зубрежки выхожу к ним в маленькую гостиную.

— Все выучила? — осведомляется Ахмед.

— Что, хочешь меня поспрашивать? — дразню я его.

— Договорились, в воскресенье с утра повторяем материал. Времени у тебя осталось немного.

— Да, а живот мой все растет. Я замечаю изумленные взгляды, и широкие свитера не спасают. Мне кажется, все уже знают, — признаюсь в своих опасениях я.

— Даже если и так, в ученическом кодексе нет параграфа, который бы гласил, что беременная ученица не имеет права сдавать выпускной экзамен. Я все узнала, — успокаивает меня мама.

— Все будет хорошо. — Ахмед сажает меня к себе на колени. — Хуже обстоят дела с документами, которые я должен предоставить. В этих ваших ведомствах все посходили с ума. От всех других иностранцев требуют лишь свидетельство о рождении и справку о том, что лицо не состоит в другом браке, а людей из моих краев проверяют по всем статьям, включая размер ботинок, шляпы и пениса.

Мы все заливаемся смехом.

— Значит, ты думаешь, что не успеешь все это уладить? — Я снова начинаю нервничать и чувствую, как к горлу подкатывает ком. Как легко сейчас вывести меня из равновесия! — Может быть, твое посольство чем-нибудь поможет?

— Ты шутишь? Господа из посольства только и делают, что отращивают животы на жирной польской еде, заколачивают сумасшедшие деньги и хлещут водяру на дипломатических приемах, — с отвращением произносит Ахмед. — Говорят, наш посол — законченный алкоголик! — возмущается он. — Мы ведь мусульмане, мы не должны пить спиртного… по крайней мере, не крепкие напитки и не каждый день. В нашей стране алкоголь запрещен!

— Ясно, потому они и расслабляются в чужих краях, — вставляет мама.

— Так и есть. Запретный плод сладок, — вздыхает Ахмед.

— Так что же будет? Что же будет?! — впадаю в панику я.

— Только спокойствие может спасти нас. — Ахмед крепко придерживает меня. — У нас ведь еще целый месяц.

— И что, тебе придется ехать туда и самому бегать по инстанциям, оформляя документы? — Мне становится страшно: вдруг он уедет и больше не вернется! — Я никуда тебя теперь не отпущу! — восклицаю плаксивым голосом.

— А для чего же, по-твоему, существуют родственники? — Он гладит меня по голове и хитро улыбается.

— Родственники? Ты мало мне рассказываешь о них, — говорю я, изумленная тем фактом, что у него есть родственники. — Если подумать, я ничего не знаю о твоей маме, о твоем отце, о братьях, сестрах…

— Они замечательные, но совсем не такие, как люди вашей страны, — задумчиво произносит Ахмед. — Они более непосредственны, искренни, доброжелательны. В моей стране никому не приходится просить о помощи: для нас, арабов, помочь в чем-то другому человеку — большая честь. Мы делаем это во имя Аллаха.

— А у нас все друг другу только завидуют и ставят подножки, — с грустью констатирует мама.

— Может быть, не всегда, но по большей части именно так все и происходит, — соглашается Ахмед. — Это печально, но в утешение вам я скажу, что таким образом дела обстоят не только в Польше — так во всех странах, где властвует коммерция. В погоне за карьерой, деньгами и общественным положением люди забывают о старых добрых обычаях.

— Хотелось бы мне увидеть эту твою отчизну! Молочные реки, кисельные берега… — говорю я.

— Мы туда поедем, не беспокойся.

— Не так скоро. Сперва нам предстоит пройти все брачные формальности, а это, как видишь, не очень-то просто. — Я охлаждаю его пыл: арабские страны вызывают у меня одновременно интерес и страх. О них ведь столько всего говорят…

— Моя сестра Малика работает в министерстве, причем не уборщицей, — заявляет Ахмед. Сейчас он пребывает в отличном настроении.

— О-о! — Мы с мамой приятно удивлены.

— Я уже говорил с ней. Все необходимые документы будут готовы в течение недели. Так что можно уже определять дату свадьбы и покупать платье.

Мы, словно малые дети, кричим и хлопаем в ладоши.

— Зачем же тогда было так пугать нас?! — Я бросаюсь на Ахмеда и прижимаюсь к нему округлившимся животом.

— Пойду-ка я в кухню готовить ужин. — Мама дипломатично оставляет нас, и в ее голосе я слышу удовлетворение.

Я касаюсь языком полных губ Ахмеда, затем впиваюсь в них страстным поцелуем, слегка покусывая. Не знаю почему, но сейчас меня переполняют мысли не о материнстве, а о сексе. Я стала невообразимо пылкой, даже развратной. Бедный Ахмед сперва боялся, что мы навредим ребенку, но однажды я взяла его с собой к гинекологу.

— Любовь, в частности физическая, — лучшее лекарство от стресса. Если только нет противопоказаний, а у вас я их не вижу. Итак, можете заниматься любовью сколь угодно часто. — Таковы были рекомендации врача, и с тех пор мы с Ахмедом весьма усердно их придерживаемся.

— Не стоит покупать или шить свадебное платье в нашем городке, — решительно говорит мама. — Тебе ведь придется раздеваться, и тогда ты уже ничего не скроешь. Люди станут трепать языками, сплетни дойдут до школы, и кто знает, что выдумает школьное начальство, чтобы усложнить тебе жизнь!

— И как же нам поступить? — спрашиваю я, отрываясь от учебников.

— Надо поехать в Познань и выбрать что-нибудь там. В Познани можно купить и готовые приглашения.

— Блестящая идея, — соглашаюсь я. — Когда мы едем?

— В ближайшие выходные.

— Позвоню Ахмеду и расскажу ему. — Я вновь поворачиваюсь к письменному столу.

— Да, и пусть он составит список своих гостей, чтобы я одним махом написала все приглашения.

— Спасибо, мама, ты у меня замечательная. О свадебном обеде я вообще пока не думала. Да и кого тут приглашать?

— С нашей стороны соберется человек двадцать, — говорит мать. Она выглядит счастливой и воодушевленной. — И отцу твоему следовало бы сообщить.

— Это твое дело. Для меня он не существует.

— Однако формальности необходимо соблюсти. Лишь бы только вместе с ним не явилась эта его молоденькая потаскушка! — Мама грустно вздыхает. — Ну, думаю, у него достаточно ума и совести, чтобы не брать ее с собой. Хотя от такого человека всего можно ожидать…

Суббота — идеальный день для совершения покупок. По-видимому, так считаем не только мы: город осаждают толпы народа. Я как раз нуждаюсь в небольшом отдыхе, да и в зубрежке пора сделать перерыв. Я уже не в состоянии усваивать даже простейшие правила, а о решении математических задач и говорить нечего. Хорошо, что у Ахмеда есть склонность к точным наукам и он помогает мне.

— Слушайте, — говорит Ахмед и предлагает нам с мамой блестящий план на сегодняшний день: — Поговорил я со своими однокурсницами, порылся в местных газетах и нашел несколько неплохих свадебных салонов. Там мы непременно подберем что-нибудь стоящее, а затем, дорогие дамы, я приглашаю вас пообедать в ресторане.

Мы оказываемся перед просторным салоном эксклюзивных моделей. Я смотрю на маму, на ее стоптанные туфли, затасканный свитерок и потертую юбку. Да и на мне вся одежда выглядит куцей и слишком тесной, будто с плеча младшей сестренки. Я неуверенно поглядываю на Ахмеда: кто-кто, а он выглядит прекрасно, и заметно, что одеваться он привык в магазинах высшего класса. На нем легкий весенний костюм в неброскую полоску, отглаженная рубашка, удачно подобранный галстук и блестящие кожаные туфли. Единственное, что немного не вписывается в образ, — это шелковый шарф на шее, с которым Ахмед с некоторого времени неразлучен.

— Кажется, этот магазин не для нас. — Я испуганно хватаю его под руку.

— Ну что ты выдумываешь?! — сердится он и упрямо стоит на месте.

— Здесь дорого, ужасно дорого! — лепечу я, не переводя дыхания.

— В конце концов, женятся люди раз в жизни. Не так ли, мама? — Он пытается найти поддержку у будущей тещи, но та молчит, рассматривая выставленные в витрине туалеты.

— Что-что? — наконец произносит мама.

— Милые дамы, заходим. — И Ахмед настежь открывает перед нами большие стеклянные двери.

Все, теперь назад пути нет. Я уже чувствую: выйдем мы отсюда не с пустыми руками.

Продавщицы сначала воспринимают нас с прохладцей, безжалостно оценивая взглядом. По их мнению, мы только морочим им головы. Все равно такие бедняки, как мы, купить ничего не смогут — лишь посмотрят, потрогают, помечтают… Такое отношение к клиенту всегда выводит меня из себя. Я принимаюсь выбирать вещи, не обращая внимания на цену.

— Рекомендую вот этот небольшой щадящий корсет. — Молодая девушка, единственная любезная продавщица в этом магазине, приносит мне резиновые трусики с высоким поясом. — Ты почувствуешь себя увереннее, если наряд будет скрадывать живот. Полчаса вполне можно выдержать.

— Вот, поглядите-ка! — восхищенно кричу я Ахмеду и маме. — Такой корсетик не только на свадьбу, но и на выпускной экзамен подойдет! То, что нужно!

Я прикусываю язык, но, как всегда, слишком поздно. Продавщицы посмеиваются в кулак, а мама заливается густым румянцем.

— Ох, Доротка, Доротка, — стыдясь, причитает она.

Нам удается купить абсолютно все в одном месте — начиная с платья невесты и костюма жениха и заканчивая приглашениями и декором для свадебного стола. Через два часа мы выходим, нагруженные покупками. Оставляем пакеты в машине Ахмеда и в отличном настроении отправляемся гулять по городу. Какой же замечательный все-таки у меня жених! Зная, что у мамы нет денег на элегантный туалет, он тащит нас в бутик и покупает ей шикарный костюм, а к нему, разумеется, туфли и сумочку.

— Не надо было, Ахмед, правда, не надо. — Маме неловко, но я вижу, что она довольна.

Я так счастлива!..

— Ахмед, Ахмед! — вдруг кто-то кричит прямо за нашей спиной.

Ахмед вздрагивает, но идет дальше, не замедляя шага.

— Ахмед, чтоб тебе пусто было, ты что, приятелей не узнаешь?! — Смуглокожий франт преграждает нам путь. — Как же так? Сколько лет, сколько зим! Куда ты подевался? — Похлопав Ахмеда по спине, он бросается ему в объятия.

— Ахлян, ахлян уа сахлян. — Обменявшись любезными приветствиями, они начинают забрасывать друг друга вопросами.

— А кто эта красивая блондинка, твоя спутница? — Незнакомый мне субъект в конце концов обращает на меня внимание.

— Это моя невеста, — поясняет Ахмед, почему-то потупив взгляд в землю.

— Тания? Везет же тебе, Ахмед! — Мужчина восторженно хлопает себя по бедрам.

— Нет, не Таня, а Дорота, — вмешиваюсь я, чувствуя какое-то беспокойство.

В эту минуту они оба разражаются безудержным смехом, хотя я не вижу в ситуации ничего забавного.

— Это такое арабское словечко, а вовсе не женское имя, — объясняет мне Ахмед. — Познакомься, это Махди. Когда мы с ним только-только приехали в Польшу, старались держаться вместе. Давно это было.

— Ну, не так уж и давно, — возражает тот и целует мне руку.

— Но что означает это словечко? — не могу успокоиться я.

— Что? Какое именно? — Похоже, сегодня Ахмеду не хочется быть переводчиком. — Это зависит от сочетания с другими словами… Знаешь, арабский — довольно сложный язык.

— Надо бы пообщаться, вспомнить старые дела. — Махди вновь хлопает его по спине. — А может, прямо сейчас куда-нибудь зайдем, посидим?

— Прости, у нас другие планы, — уклоняется Ахмед и добавляет напоследок: — Марра тания.

Мы в молчании движемся дальше. Идем обедать в модный ресторан в центре города. Но мое хорошее настроение почему-то испарилось, и в голове начинают роиться какие-то дурные мысли.

— А что означает по-арабски марра? — спрашиваю я, когда подают изысканное второе блюдо, которое, впрочем, застревает у меня в горле.

— У этого слова много значений, но в основном оно переводится как «раз».

— Тогда что означает марра тания? — продолжаю выпытывать, стараясь усыпить его бдительность.

— Ах ты хитрюга, хочешь изучать арабский? — довольно говорит он. — Марра тания — это значит «в следующий раз».

— Итак, тания — это «следующий» или «следующая»? — Я презрительно гляжу на него, а он только сейчас осознает, к чему я учинила этот допрос. Ловко же я его провела!

— Доротка… — Он кротко склоняется ко мне.

Мама поджимает губы и под столом больно наступает мне на ногу, и это, без сомнения, означает: «Молчи, идиотка!»

— Ну что ж… — Я взмахиваю рукой, довольная собственной сметливостью. — Мы ведь не будем жить прошлым, что было, то сплыло, не так ли?

— Мама, я вас прошу, — весьма серьезно и решительно говорит Ахмед. — На это я не соглашусь, даже не уговаривайте.

— Но… — не сдается мама.

— Это дискуссии не подлежит. В этом вопросе на уступки не рассчитывайте.

— Всего несколько бутылочек… это ведь не грех!

— Мама! — вмешиваюсь я, видя, что они друг друга не поймут. — Это наша свадьба. Очень тебя прошу, откажись от этой мысли. Ахмед этого не хочет, я его полностью поддерживаю — значит, решено.

— Но ведь это польская свадьба! — восклицает мать. — Перед людьми-то стыдно! Таковы традиции, а ведь ты, Ахмед, говорил, что для вас традиции святы, — напоминает она, хватаясь за последнюю надежду.

— Уважаемая мама, — Ахмед приподнимает брови, дивясь ее хитрости, — если ваши обычаи велят вам на свадьбах надираться в стельку, то я, с вашего позволения, терпеть этого не стану.

— Но…

— Ладно, я куплю хорошее белое и красное вино. Будет и шампанское. Но никакой водки! Здесь я стою на своем и не отступлюсь.

Мать уходит в кухню и там гремит кастрюлями. Ей хочется продемонстрировать нам свое неудовольствие, но прежде всего — выплеснуть злость. Что-то идет не так, как она хотела, с чем-то мы не соглашаемся, и осознание этого для нее нестерпимо. Я знаю, что не стоит верить этой уступчивости, кротости и великодушию, которые она проявляет в последнее время. Я хорошо изучила ее характер. Ей всегда нужно настоять на своем, поэтому спорить с ней и доказывать свою правоту бесполезно: только и делай, что выполняй ее распоряжения. Сейчас она поставила перед собой цель — выдать меня замуж хоть за кого-нибудь — и ради этой цели на время спрятала свои коготки. Осталось только проглотить последние наши капризы, наше своеволие — но зато потом… Что-то мне уже страшновато.

Перед церемонией бракосочетания я волнуюсь сильнее, чем перед экзаменом на аттестат зрелости. Экзамен прошел гладко, без стресса. Мне не важны были оценки — я ведь не собираюсь поступать в вуз и продолжать учебу; мне нужно было просто сдать этот экзамен, что мне и удалось. Проскочила побыстрее — и ладно. А вот свадебное торжество мне бы хотелось запомнить надолго. Оно должно быть безупречным.

Погода в день свадьбы ясная и солнечная — лето в этом году пришло в мае. Уже с утра на дворе двадцать пять градусов, и с каждым часом становится все теплее. Небо чистое и голубое, не дует даже легчайший ветерок. Но мама с самого утра ходит насупленная. Она надеется, что Ахмед, увидев ее недовольство, наконец смягчится. Но он не обращает на ее поведение никакого внимания — он занят мной и нашими друзьями, которые заранее пришли к нам домой, чтобы помочь с последними приготовлениями. Не знаю, как так вышло, но приглашенных оказалось больше двадцати; это самый пышный прием, который мы с мамой когда-либо устраивали.

Вдруг раздается звонок в дверь. Мы удивленно осматриваемся: вроде никого уже не ждем. Маленькая квартирка и так трещит по швам от количества гостей; трудно разминуться, проходя из гостиной в мою комнату, кухню или ванную.

Ахмед открывает дверь.

— Я не помешаю?

Высокий мужчина средних лет в темном костюме с белой гвоздикой на лацкане неуверенно переминается с ноги на ногу.

— Вы к кому? — удивленно спрашивает Ахмед и оглядывается, желая услышать от кого-нибудь подсказку; но все заняты и не замечают его замешательства.

— К Дороте, — робко отвечает гость.

— Жених, что ли? — шутит Ахмед, но заметно, что он обеспокоен.

— Нет, думаю, жених — это ты. А я всего лишь ее отец, — грустно улыбается пришедший.

— Прошу прощения, заходите, пожалуйста. — Ахмед делает приглашающий жест. — Мне ваше лицо показалось знакомым, но я не мог понять, кого вы мне напоминаете. Теперь понимаю. Дорота на вас похожа.

— Похожа? Не знаю. Мы с ней давно не виделись.

— Ты что здесь делаешь? — Я метнула разъяренный взгляд на человека, который оставил мою мать и бросил меня, будто маленького бедного щенка.

— Доротка! — с упреком шепчет Ахмед.

— Надо же, ты приперся именно сегодня, чтобы испортить самый главный день в моей жизни! — Я стою в белом платье из тюля и ору, словно цветочница на базаре.

— Это я его пригласила. — Мать проталкивается сквозь толпу гостей и становится между нами. — Ты говорила, что согласна.

— Нет, это ты говорила, что всего лишь известишь его! О приглашении речь не шла… Ну ладно… — Я машу рукой, поймав ее укоризненный взгляд. — Не помню. Может быть, я в тот момент готовилась к экзамену… или думала о чем-то другом.

— Лучше придержи свой язык, — отпускает колкость мама, оборачивается к моему отцу и говорит ему уже совсем другим, теплым голосом: — Входи. Я посчитала, что правильно будет, если ты приедешь на ее свадьбу.

— Спасибо. Большое тебе спасибо, но, наверное, лучше я подожду у бюро регистрации. Здесь я, кажется, лишний. — Он растерянно пятится к двери и почти убегает.

— Вот и отлично, — говорю я, крутнувшись на пятках.

— Нечего сказать, отличные манеры у твоей невесты! — с претензией в голосе говорит моя мать ни в чем не повинному Ахмеду, затем хватает сумочку и бросается вслед за бывшим мужем.

Да она же законченная идиотка! Стоит ему поманить ее пальчиком — и она упадет к нему в объятия. Ни капли собственного достоинства! Я возмущена и разгневана.

К ратуше мы подъезжаем на белом «мерседесе», украшенном воздушными шарами и бантами. В бюро регистрации браков людей тьма-тьмущая — как в центре Варшавы. Будущие молодожены нервничают и выстраиваются в очередь, гости теряются и смешиваются с толпой. Слышны какие-то возгласы, уговоры, цокот каблучков по мраморному полу и детский плач.

— Немного припаздываем. — Из зала высовывается голова швейцара. — Все хотят жениться именно сегодня! — хихикает он, но никому из ожидающих веселее не становится.

Мы с Ахмедом пристально смотрим друг другу в глаза, крепко держась за руки и не говоря ни слова. На его вспотевшем лбу пульсирует жилка, а шрам на шее приобретает темно-фиолетовую окраску и контрастирует с белизной воротничка. К сегодняшнему случаю уж никак не подходил шелковый шарф, под которым Ахмед обычно прячет шею. А впрочем, зачем же прятать, чего тут стыдиться?

Я едва дышу — живот мой перехвачен резиновым поясом, который я собиралась надеть «всего на полчасика». Смотрю на остальных невест: все взмокли от пота, праздничный макияж кое у кого начинает течь. Мы с ними подбадривающе улыбаемся друг другу. У одной бедняжки живот такой большой, что, кажется, из бюро регистрации она собирается ехать прямиком в роддом. Ей-то уж ни один корсет не поможет!

— Как ты себя чувствуешь? — Ахмед не сердится, он беспокоится о моем здоровье.

— Переживем, — невесело отвечаю я. Да уж, я ожидала чего-то совершенно другого! Так ведь часто получается: мы долго мечтаем о чем-то, а на деле оказывается, что мы слишком идеализировали абсолютно банальное событие. Здесь и сейчас я убеждаюсь в том, сколь обыденна вся эта брачная церемония. И мне уже хочется, чтобы все поскорее закончилось, хочется надеть кольцо, взять фамилию Салими и уединиться с Ахмедом в нашей замечательной съемной квартирке.

— Ух! Эх! — слышатся веселые выкрики.

Только что мы с Ахмедом, измученные и вспотевшие, с более чем двухчасовым опозданием входим в арендованный банкетный зал. Похоже, наши гости давненько уже начали развлекаться — выглядят они очень разгоряченными. Кажется, что мы им не слишком-то и нужны!

— Пожалуйста, не нервничай. — Я крепко сжимаю руку Ахмеда, заметив неудовольствие, даже презрение на его лице.

— Они что, не могли нас подождать? — Он неприятно удивлен. — Или это тоже здешние обычаи?

— Ты же знаешь, обычаи тут ни при чем. Просто в бюро регистрации нас с тобой продержали не полчаса, а два с половиной… — Я пытаюсь найти оправдание всем этим людям, которых сама же и пригласила… Впрочем, приглашала их не я, а моя мама.

— Они все уже надрались! — возмущенно кривится Ахмед.

— Послушай, сейчас подадут обед, а потом будут поздравления и торт. — Я держу обе его руки в своих, словно боюсь, что он сейчас развернется и убежит. — Сразу после этого мы с тобой можем уйти, и, поверь мне, наше исчезновение мало кто заметит. Мне тоже не хочется ни развлекаться, ни танцевать, — признаюсь со слезами на глазах.

— Кошечка моя, мы останемся здесь, потому что это наша свадьба, и поверь мне, я не допущу, чтобы тебе было неприятно. Это самый главный день в нашей жизни, и я никому не позволю испортить его. — Он тянет меня к столу, и мы садимся на почетные места.

— Мама даже не благословила нас хлебом и солью, — разочарованно отмечаю я очередную оплошность матери, пока она за милую душу пьет водку с моим отцом.

— Дома у нас есть и хлеб, и соль — если захочешь, я тебя угощу этими деликатесами. — Ахмед улыбается, пытаясь шутить, но я впервые замечаю в его глазах ледяной холод, особенно когда он наблюдает за моими родственниками. Я знаю, он никогда этого моей матери не забудет, и сама полностью разделяю его чувства.

С нашей стороны стола уже расхватали половину блюд, но это, кажется, никого не интересует. После длительного ожидания официантки приносят закуску — холодец из свиных ножек. А я ведь говорила матери: на столе не должно быть свинины! Ее злоба не имеет границ. Это она отомстила за водку, которая все равно льется рекой.

Мы с Ахмедом, обменявшись взглядами, понимающе усмехаемся и дружно отставляем в сторону тарелку с жирной закуской. Проголодавшись, мы хлебаем польский национальный супчик на курином бульоне, и я уже опасаюсь, что это и есть единственное «безопасное» блюдо.

После очередного часа ожидания и бурчания в животе нам приносят свиную отбивную с картофельным пюре, обильно политым жиром, и жареную капусту с грудинкой.

— Похоже, мне придется сегодня пригласить тебя в какой-нибудь ресторан, поскольку здесь мы не наедимся, — снова отпускает шутку Ахмед, а сам стискивает зубы и качает головой, не веря своим глазам.

— Извини. — Стыдясь, я склоняюсь к нему и кладу голову ему на плечо.

— Успокойся, я знаю, что это не твоя вина. — Он отчаянно машет рукой и достает мобилку.

— Куда ты звонишь? — удивляюсь я.

— Не думаешь же ты, что я позволю твоей матери издеваться надо мной и оставить голодным?

Мои глаза округляются от изумления, но тут же, послушав телефонный разговор Ахмеда, я заливаюсь громким смехом. Через пятнадцать минут в банкетном зале появляются элегантно одетые официанты из «KFC» и «Pizza Hut». Напротив нашего стола ставят еще один, который в мгновение ока заполняется дымящимися ароматными блюдами.

— Это для тех, кто не желает обжираться жирной свининой. Мы предлагаем кое-что не менее калорийное, но здоровое и вкусное. — Поднявшись со своего места, Ахмед приветливо обращается ко всему залу. Собственно, ему даже не пришлось повышать голос — стоило ему встать, как все замерли и затаили дыхание. Кажется, некоторые гости только сейчас заметили наше присутствие.

— Ты что, сдурел?! — как оглашенная, орет мать, пытаясь преградить путь официантам, несущим очередную пиццу и очередного жареного цыпленка.

— Прошу прощения, мама, но мы с вами, видимо, не поняли друг друга в вопросе меню. Дело в том, что ни нас, — он показывает рукой на меня, — ни моих гостей ваш выбор не устраивает.

— Какое бесстыдство! Какая неблагодарность! Какое хамство! — заводится мать.

— Я прошу извинения у всех гостей. — Я выхожу из-за стола с намерением закончить весь этот цирк. — Пожалуйста, продолжайте развлекаться. Мы с мужем приглашаем вас к новому столу. Эй, включите музыку! — кричу я в сторону каморки ди-джея.

Бо́льшая часть гостей срывается со своих мест и бежит с тарелками к нашему столу, на глазах расхватывая только что принесенный фастфуд.

Ахмед оплачивает заказ и тащит меня танцевать.

— Это был самый забавный и самый приятный момент сегодняшнего вечера, — смеюсь я, оборачиваясь вокруг него и возвращаясь в его объятия.

— Мне тоже так кажется, — охотно соглашается он. — Мы не сдадимся!

Проблемы и проблемки

Еще за две недели до свадьбы мы сняли маленькую уютную квартирку — не в Познани, а в моем родном городке.

— Видишь ли, здесь все мои знакомые, друзья, здесь моя мама… — убеждала я Ахмеда.

— Понимаю, любая дочь стремится быть поближе к матери, когда сама готовится стать матерью, — отвечал он. — Моя сестра Мириам живет через дорогу от матери и каждый день подбрасывает ей своих детей. Но у тебя, мне кажется, другой случай… Кроме того, я до сих пор не чувствую себя здесь в безопасности. Да и эти косые взгляды…

Но все же, поискав немного, мы нашли подходящий для нас вариант и решили, что здесь пока и останемся, по крайней мере на год.

Наш новый район совсем не таков, как те кварталы многоэтажек, где я жила раньше. Квартал огорожен, войти можно только через охраняемые ворота, а в кирпичных домах всего по пять этажей. К каждой квартире полагается гараж, и это оказалось очень существенным для Ахмеда — он не любит оставлять свою машину где попало, чтобы потом беспокоиться о ней. Уже случалось, что ему царапали гвоздем лак и пробивали шины, причем всегда не одну, а две, чтобы невозможно было поставить запаску и уехать.

У нас две просторные комнаты с высокими, как в довоенных каменных зданиях, потолками, и еще одна маленькая комнатушка — для ребенка. Наконец-то есть чем дышать! Новая мебель, современный ремонт… Роскошь, о которой я не смела и мечтать!

— Возможно, ты был прав, когда предлагал жить в Познани. — Я поворачиваюсь в постели и смотрю на своего новоиспеченного мужа.

— Почему? — Он еще не полностью проснулся, и его голос звучит глухо.

— Наверное, нужно было снять квартиру там. Поскольку теперь, после свадьбы, я еще долго не захочу видеть свою мамочку, — грустно усмехаюсь я.

— После драки, милая, кулаками не машут, — отвечает он, взлохмачивая свои кудрявые волосы. — Договор уже подписан, да и квартирка вполне нас устраивает.

— Да, она прелестна, — соглашаюсь я. — Я даже и не думала, что в нашем городке можно подыскать такую.

— Тогда не будем волноваться из-за мелочей, а станем радоваться жизни. — Ахмед вскакивает с постели и раздвигает шторы.

Стоит прекрасная погода: солнечно, но еще не жарко. Поют птички, со двора доносятся детские голоса и смех.

— Как чудесно! — Подойдя к окну, я опираюсь на локти, опускаю подбородок в ладони и вдыхаю свежий воздух. — Сегодня я иду в школу — забирать аттестат. Самое время перевернуть эту страницу моей жизни. Пойдешь со мной?

— Знаешь ли, — растерянно посмеивается Ахмед, — твою школу я вспоминаю не самым лучшим образом. Зачем нам очередные неприятности?

— Не преувеличивай. Ситуация диаметрально поменялась. Мы теперь женаты, и весь педагогический коллектив, включая директора, может разве что присвистнуть нам вслед, — весело говорю я.

— Как хочешь, — отвечает Ахмед, но я вижу, что он по-прежнему колеблется.

— Да, хочу. Хочу показаться там с тобой. А еще сильнее я хочу показать им мой живот. Теперь уже можно его не прятать. И прятать его я больше не хочу. — В одних трусиках я дефилирую по комнате и с гордостью глажу выпуклый живот.

— А знаешь, ты выглядишь безумно сексапильно!

Мой молодой муж подходит ко мне, и от его касаний у меня появляется гусиная кожа. Его возбуждение передается мне, и вместо похода в школу мы предаемся страсти: сперва торопливо, будто мартовские коты, после — медленно, наслаждаясь каждым мигом, каждым прикосновением. Наш малыш уже привык к родительским выходкам и совершенно не тревожится — преспокойно спит у меня в животе.

Лишь после обеда мы наконец собираемся выйти из дома.

— Ты прямо так и пойдешь? — Ахмед смотрит на меня с удивлением.

— А почему нет?

Я так долго скрывала беременность, что сейчас охотнее всего вышла бы на улицу в одних трусиках и лифчике и всем бы кричала: «Я жду ребенка! Я жду ребенка! И мне плевать, что вы скажете!» Я надела джинсы с добавлением лайкры, купленные уже с учетом беременности, и короткую маечку, открывающую живот. Мне непременно хочется показать его всем, особенно в школе. Но, почувствовав холодок, пробежавший по голой пояснице, я все же набрасываю на себя тонкую вискозную клетчатую рубаху, но не застегиваю ее.

— Так немного лучше, — смеется Ахмед и берет меня за руку.

Кажется, в здании школы все вымерли, хотя учебный год закончился всего две недели назад.

— Кто-то должен там быть, — заверяю я мужа, а заодно и себя. — Учителя не сразу разъезжаются в отпуска.

Так и есть. Не успев открыть входные двери, как мы уже видим самого директора.

— Опять вы? — не слишком любезно приветствует он нас, одновременно преграждая дорогу. — Я уже раз вышвырнул отсюда этого типа. Неужели мне придется сделать это снова?

— Я пришла, чтобы получить аттестат. — Меня охватывают напряжение и гнев. — Что, не имею права?! — повышаю голос.

— Он тоже сдавал у нас экзамены? — Директор иронично кивает в сторону Ахмеда.

— Думаю, мой муж может войти вместе со мной! — гордо произношу я.

— Мне все равно, муж он тебе или любовник. Мы сюда таких не пускаем. Мы видели, как он соблюдает правила и как…

— Вы отлично знаете, что он не пил! — Не помня себя от злости, я крепко хватаю директора за запястье и сжимаю изо всех сил. — В отличие от остальных!

— Ты что, драться со мной собралась?! — на всю улицу вопит он, и немногочисленные прохожие поворачивают головы. — Полиция, полиция! — Директор жестом подзывает к себе человека в черной униформе и блестящем желтом жилете, который спокойно прогуливается по противоположной стороне улицы и не обращает на нас ни малейшего внимания. — Помогите! В школу хотят проникнуть арабы! — Директор употребляет коронный аргумент, и полицейский моментально подбегает к нам.

Ахмед нервно смеется и потирает рукой лоб.

— Подумать только! Это какой-то абсурд, — бормочет он себе под нос.

— Что происходит, господин директор? — любезно спрашивает у школьного начальника молодой полицейский, полностью игнорируя нас.

— У нас уже были проблемы с этим фруктом, — директор кивком указывает на Ахмеда, — и вот теперь он снова бесстыдно пытается проникнуть в нашу школу.

— Простите… — обращаюсь я к человеку в униформе.

— С вами никто не разговаривает! — повышает голос полицейский, едва удостоив нас взглядом. — Уходите прочь!

— Вы спятили?! — восклицаю я, теряя самообладание. — Я хочу получить свой аттестат зрелости, а директор меня не пускает. И вы считаете, что я должна уходить?

Полицейский оторопел.

— Так в чем же здесь дело? — наконец спрашивает он у нас.

— Моя жена, как она и говорит, пришла забрать свой аттестат, и я составил ей компанию, — спокойно объясняет Ахмед. — А этот человек еще в прошлый раз при встрече поносил меня и предъявлял ложные обвинения. Вот и теперь он продолжает свой расистский крестовый поход.

— Ваши документы. — Полицейский не слишком доверчив.

Ахмед предъявляет ему карту постоянного проживания, вузовскую справку об обучении в аспирантуре и загранпаспорт.

— Других документов при себе не имею, но свидетельство о браке могу принести через десять минут, — вежливо говорит он, хотя на лице его читается ярость. И зачем только я притащила его сюда?!

— Отойдемте-ка на минуточку. — Парень отводит Ахмеда в сторонку. — Этот старый козел вечно ко всем придирается, не думайте, что только к вам, — шепчет он. — Были и у меня с ним стычки.

— Серьезно? — удивляется Ахмед.

— Другого лицея здесь нет, и этот пьяница чувствует себя царем, — печально вздыхает полицейский. — Кстати, я тоже учился в Познанском университете.

— Правда? И что же вы изучали?

— То же, что и вы. Информатику и программирование, — отвечает он с блеском в глазах.

— Тогда почему же на вас, черт побери, эта униформа? — вновь удивляется Ахмед. — Ведь компьютеры приносят побольше денег.

— Это так, но нужно иметь стартовый капитал, а его у меня никогда не было, — признается полицейский. — Да я и в чужую фирму пошел бы, только нет их в нашем городке.

— Одна скоро будет.

— Серьезно? Где? Откуда ты знаешь? — воодушевленно спрашивает парень.

— Я ее открываю. Собственно, у меня уже есть фирма в Познани. Теперь там будет центральный офис, а здесь я открою филиал. Видишь ли, моя жена отсюда родом, а потому не захотела уезжать, — вздыхает Ахмед.

— Дура, что ли?.. Ох, извини. — Парень прикусывает язык.

— Кажется, она и сама уже жалеет, но… Понимаешь, здесь ее мать, подруги…

— Ах эти бабы! — Оба кивают в знак мужской солидарности.

— Дружище, мне здорово повезло, что я с тобой познакомился. Меня зовут Метек. — Он протягивает руку и крепко жмет руку Ахмеда.

— Я тоже рад. Только что я нашел первого сотрудника, не так ли? — довольно улыбается Ахмед. — Теперь нам нужно найти офис.

— Слушай, да я тебе десяток офисов подберу. И охрана бесплатная. Мои парни будут там по сто раз на дню прохаживаться. Никто не вломится, даже мышь не прошмыгнет. — Они уже смеются, будто старые товарищи, и хлопают друг друга по спине.

Мы с директором, стоя чуть поодаль, наблюдаем за происходящим. Я, по правде говоря, слышу далеко не все, спятого на десятое, но ушки у меня на макушке, и я уже смекнула, о чем у них там речь. А старик и представления не имеет, что происходит. Я иронично усмехаюсь.

— Метек, давай-ка малой кровью все-таки заберем этот злополучный аттестат моей жены… пока она не родила. — Ахмед по-приятельски берет полицейского под руку.

— Да, конечно. Это совсем вылетело у меня из головы. — Они вдвоем подходят к нам. — Уважаемый господин директор, не собираетесь же вы оставить себе на память аттестат этой славной выпускницы нашего замечательного лицея? Быть может, все же отдадим документ ей? — не столько спрашивает, сколько приказывает Метек тоном, не терпящим возражений.

— Но ведь… — пытается возразить директор.

— Не буду же я тратить на ваши чудачества целый день! — Страж порядка берет его под локоть и заводит в школу. — Чтобы через пять минут все было готово! А вы входите, входите, дорогие детки, — с шутливым дружелюбием бросает он нам через плечо.

— Метек, как ты разговариваешь со своим учителем?! — кричит директор, извиваясь, будто угорь.

— Для вас я не Метек, а господин полицейский. Я здесь нахожусь не как частное лицо, а как должностное. И в довершение всего из-за вас я трачу время и нервы. Вы оскорбляете честных граждан, и я боюсь, что мне придется написать рапорт.

— Что?! — таращит директор глаза.

— Сколько вам осталось до пенсии? Небось недолго уже? Хорошо было бы дождаться ее на этом теплом местечке, не так ли? — выбрасывает последний козырь Метек.

Директор, поджав хвост, вбегает в свой кабинет. Не прошло и минуты, как его заместительница и давняя любовница, учительница математики, раскрасневшись, вручает мне желанный аттестат.

Со времени нашей свадьбы мама ни разу не навестила нас. За все длинное жаркое лето у нее не возникло желания — хотя бы из любопытства! — взглянуть, как живет ее дочь, как справляется с делами. Может, это и к лучшему: мы за это время остыли, злость наша прошла и воспоминание о злополучном свадебном банкете уже не пробуждает в нас никаких эмоций. Нам даже смешно, особенно из-за нашей выходки с фастфудом. И дела у нас теперь совсем другие, более важные.

Еще год назад мне бы и в голову не пришло, что вскоре я буду жить в прелестной квартирке с мужем, ждать ребенка и организовывать наш маленький семейный бизнес. Ахмед уже защитил диссертацию и теперь все свое время и силы посвящал фирме. Метек, с которым мы познакомились случайно, стал его правой рукой. Он просто незаменим во всех делах, и не только служебных. Привинтить карниз, повесить гардины, сходить в супермаркет, отвезти в чистку ковер — никакой работы он не гнушается, ничего ему не в тягость. Наконец-то он начал зарабатывать приличные деньги, хотя фирма и не получила еще ни одного серьезного заказа. Метек понимает, что Ахмед платит ему из собственного кармана, и умеет это ценить. Пока что фирма находится на этапе раскрутки, мужчины заняты маркетингом и рекламой, но мы верим, что скоро наши усилия начнут приносить плоды.

— Слушай, помощь твоих парней из полиции, конечно, неоценима, но все-таки нам нужно подписать договор с профессиональной охранной фирмой и купить страховку, — решает Ахмед.

— Но зачем? Это же выброшенные деньги! — Метек так упирается, будто ему лично придется оплачивать услуги охранников.

— Затем, что в случае кражи нам компенсируют хотя бы часть имущества. А нет страховки — нет и компенсации. Не будь ребенком, сэкономишь в малом — рискуешь потерять все.

Зная своего мужа, я догадываюсь: наверняка он уже оформил договор, а говорит об этом лишь для видимости.

— Доротка, ты не устала? — Ахмед все время заботится обо мне.

— Нет, что ты, я отлично себя чувствую.

— Может, пойдешь домой и отдохнешь? — настаивает он.

— Ты шутишь! — протестую я. — Неужели я должна сидеть дома, когда вы здесь прокручиваете такие важные дела?

— Пожалуйста, не напрягайся. Да брось же ты эту метлу! — кричит он, уже рассердившись.

— Твои крики скорее повредят мне, чем немного движения, — заявляю я и с упреком смотрю на него. — Не знаю, как в вашей стране относятся к беременным женщинам. Должно быть, как к священным коровам.

— Ты угадала, — соглашается он. — Наши женщины и сами не против, чтобы с ними так носились.

— Кошмар! — Я еще старательнее принимаюсь протирать мокрой тряпкой письменный стол. И в этот момент левую сторону живота пронзает судорога; еще секунда — и резкая боль распространяется на весь живот. У меня перехватывает дыхание.

— Но это все касается только городских женщин, — тем временем продолжает Ахмед, не глядя на меня. — В селах, в пустыне женщины работают до последней минуты и рожают на ходу, — смеется он, спокойно раскладывая бумаги и ничего не замечая. — Кажется, именно этого ты и хочешь. Ты все время чем-то занята, чтобы не думать о родах, потому что панически их боишься. Ты думаешь, что как-нибудь проскочишь их, но от природы не убежишь. Это ведь физиология…

— Не мели ерунды, Ахмед, — грубо перебиваю его я, хрипя от боли. — Собственно, я у цели, — уже немного вежливее поясняю ему, опершись руками на стул и медленно сгибаясь пополам.

— Что? — Он ничего не понимает.

— Парень, она рожает! Быстро в больницу! — Верный Метек бежит заводить машину.

— Эй, сюда нельзя. — Сторож с пропитой физиономией преграждает Ахмеду дорогу.

— Моя жена только что родила, и я хочу увидеться с ней. Думаю, это нормально.

— Может, нормально, а может, и нет, — загадочно отвечает мордоворот в грязном халате. — Но заходить просто так нельзя, это не конюшня. Пропуск есть? — Он протягивает руку в сторону ошеломленного Ахмеда.

— Метек, в чем проблема? — кричит Ахмед подбегающему приятелю.

— Дай ему на лапу, и он пропустит, — говорит Метек, удивляясь неосведомленности товарища.

— Ага, эдакий бакшиш. Совсем как у нас.

Ахмед сует в липкую, грязную ладонь сторожа сто злотых, тот без единого слова выдает им передники, и мужчины проходят.

— Ты с ума сошел! Дал ему такие бабки! Десятки бы хватило. — Метек неодобрительно качает головой.

— Так бы и сказал. Откуда мне знать?

Тихонько, на цыпочках идут они по темным коридорам. Нигде никого не видно, больница кажется вымершей. Не задерживаемые никем, они проходят через большую дверь с надписью «Родильное отделение № 2» и останавливаются как вкопанные. Перед ними — грязный, зловонный коридор, у стен которого стоят кровати, а на кроватях лежат женщины; не умолкает плач новорожденных.

— Аллах милосердный, дорогая, что ты делаешь в этом коридоре, да еще и напротив параши?! — Ахмед, ужасаясь, склоняется надо мной.

— Как ты отыскал меня в этой адской бездне? — слабым голосом спрашиваю я, совершенно изнемогшая. — Боже, как мне хочется пить! Полцарства за глоток воды.

— Тебе не дают воды? — В его глазах появляются отблески гнева.

— Ты шутишь?! — сквозь слезы смеюсь я. — Даже за кровать мне пришлось бороться. Нашу первую дочь я чуть было не произвела на свет в уборной!

— Что-о-о?! — вопит Ахмед и злым взглядом окидывает все вокруг.

— Тихо, тихо, — успокаивает его Метек. — Вы что, ничего не заплатили?

— Но ведь это не частная клиника, это государственная больница! — хватаясь за голову, говорит Ахмед. — Кому платить? Сколько?

— Вы как дети, совершеннейшие дети! — Теперь уже Метек хватается за голову. — Бесплатно в нашей стране можно только умереть! Это просто чудо, что твоя бедняжка жена вообще родила. Слава богу, что не было осложнений, — облегченно вздыхает он. — А как малышка?

— Она здоровенькая и сильная, так мне сказали, — с гордостью сообщаю я. — По какой-то там шкале у нее десять баллов из десяти, хоть я и не знаю, что это значит. Кричала она нестерпимо громко, значит, все хорошо.

Я крепко вцепляюсь в руку Ахмеда, опасаясь, что он уйдет и мне придется опять быть здесь в одиночестве. Чувствую себя беззащитной и совершенно растерянной. У меня все болит, я грязная, а кроме того, даже отказалась сходить в туалет — такой он здесь отвратительный. Боюсь, сейчас я уписаюсь. Какой стыд!

Ахмед снова с ужасом осматривается вокруг.

— Метек, нужно забрать их отсюда, причем немедленно, — наконец произносит он решительно и твердо.

— Не паникуй! По крайней мере, три дня они должны оставаться под наблюдением, таковы правила. Что ты будешь делать дома, если начнется какое-нибудь заражение? На первых порах ты можешь сам не распознать инфекции, а когда начнешь принимать меры, может быть уже поздно, — возражает Метек. Идея Ахмеда ему не по душе.

— Но здесь я их не оставлю! Ни минуты более!

— Будь спокоен, любому делу можно помочь. — Метек хватается рукой за подбородок и задумывается, но по его лицу я вижу: на самом деле он все уже придумал. Он ведь знает, как живут в этой стране. — Шеф, а доллары у тебя дома есть?

— Конечно, есть, хоть и не так много. — Ахмед с надеждой смотрит на вездесущего приятеля.

— На три дня должно хватить трех сотен.

— Это для меня копейки. Так что нужно делать?

— Мигом беги домой, только передник сторожу не отдавай — скажи ему, что через минутку вернешься. А я пока позвоню одному знакомому. Его мать когда-то была здесь ординатором, у нее наверняка остались какие-то связи.

— И что, она вот так бескорыстно поможет нам? — сомневаюсь я.

— Долг благодарности, — отвечает Метек с плутовской улыбкой. — Как-то под влиянием алкоголя сыночек всеми уважаемой матушки-доктора спровоцировал автомобильную аварию. Вдобавок он был в компании двух легкомысленных барышень — а дома ждала жена. Поскольку серьезно никто не пострадал, разве что у барышень были немножко поцарапаны физиономии, я позволил ему удрать, а потом мы инсценировали кражу машины, — мечтательно вспоминает Метек, будто это был лучший день в его жизни. — Что ж, пришла пора уплатить должок.

Дослушав его, Ахмед выбегает из больницы. Метек с мобилкой возле уха растворяется во мраке коридора, и до меня доносятся лишь звуки приглушенного разговора.

Не проходит и четверти часа, как два санитара хватают мою железную кровать за спинки и катят ее по коридору.

— Куда мы едем?! — в ужасе кричу я, хотя больше всего мне сейчас нужны спокойствие и сон. Что со мной будут делать — осматривать, зашивать? Нет, пусть ко мне не притрагиваются — боль почему-то усиливается и охватывает все мое тело. Мне становится страшно, и я кричу на все отделение: — Метек!..

— Спокойно, все под контролем, а скоро уже будет совсем хорошо. — Метек подбегает ко мне и крепко сжимает мое плечо, желая подбодрить. — Ничего не бойся.

Меня привозят в маленькую уютную палату. Здесь и пахнет совсем по-другому, не так, как в коридоре. В палате стоят две кровати, на одной из них лежит молодая женщина и читает журнал. На ее металлической тумбочке стоит сок, вода, корзинка с фруктами, а возвышается над этим всем ваза с красивой алой розой. Совсем другой мир.

Санитары не слишком осторожно перекладывают мое зловонное тело на свободную кровать и удаляются. Мне ужасно холодно — я ведь лежу на одеяле, а не под ним, но сил, чтобы повернуться, у меня нет. Закрыв глаза, я погружаюсь в полудрему.

— Здравствуй, здравствуй. — Вдруг кто-то легко касается моей руки.

— Здравствуйте, — вежливо отвечаю я, приоткрыв глаза.

Надо мной склоняется улыбающееся лицо симпатичной медсестры.

— Похоже, душ ты еще не принимала, — говорит она, нахмурив брови. — Давай-ка, юная леди. — Она приставляет ходунки и помогает мне встать.

— Но у меня так все боли-и-ит… — капризничаю я, будто ребенок.

— Именно поэтому тебе нужно двигаться. Ты уже давно должна была встать и пройти хоть несколько шагов. Не надо так жалеть себя. Кто же займется твоей крошкой, когда ты вернешься домой? Прислуга?

Со стоном я пытаюсь спустить ноги с кровати, но голова кружится, и я едва не падаю.

— Осторожнее, принцесса! — Медсестра в последний момент подхватывает меня. — Только не сиди на всей попе! В ближайший месяц тебе придется приседать только на одну ягодицу. Представь, что ты из пансиона для благородных девиц, — смеется она.

— Это еще почему?

— Иначе швы разойдутся, глупышка, — поясняет она.

Мы отправляемся в ванную, явно не предназначенную для общего пользования. Чистехонькая ванна будто сама приглашает улечься в нее, а на кушетке ровно сложены белые полотенца.

— Замечательно, — шепчу я, криво присаживаясь на одну ягодицу, и крепко сжимаю ноги.

— Замечательно будет, когда мы смоем с тебя всю грязь, — доброжелательно улыбаясь и осторожно поддерживая меня за плечо, говорит моя спасительница.

Через полчаса я возвращаюсь в свою палату и чувствую себя однозначно лучше — словно вместе с потом и засохшей кровью с меня смыли и дурные воспоминания. Боль отступила, я даже проголодалась.

Но вот в палату входит улыбающийся Ахмед, а за ним — элегантный пожилой мужчина в белоснежном переднике.

— Как поживает наша славная молодая мама? — доктор протягивает мне в знак приветствия свою изящную руку.

— Спасибо, уже гораздо лучше, — шепчу я, немного стесняясь.

— Но голосок еще слабый, — смеется он. — Господин Салими, жене пора подкрепиться, закажите для нее вкусный обед.

— Разумеется, господин ординатор, я сейчас же этим займусь.

— Дочку вам принесут только на кормление, — снова обращается ко мне доктор. — Остальное время лучше посвятить отдыху. Вам нужно набраться сил, чтобы вскоре самостоятельно заботиться о малышке. Сначала это дается тяжело, но привыкнуть можно. — Он говорит со мной тепло, будто отец.

Повернувшись к выходу, он дружески берет Ахмеда под руку. Они о чем-то перешептываются; до меня долетают лишь отдельные слова — «компьютеры», «новейшие разработки», «программы», «Америка»… Неужто рождение ребенка помогло нам найти первого серьезного клиента?

— Мама, я хотела тебе сказать: у нас родилась Марыся.

Я наконец позвонила матери: неприлично ведь не сообщить ей, что она стала бабушкой.

— Это хорошо. Я тебя поздравляю, — холодно отвечает она.

— Она крупненькая, здоровая и красивая. Мы уже дома, так что ты, если хочешь, можешь ее увидеть, — предлагаю я, хотя и ощущаю ее напряжение.

— К сожалению, сейчас у меня нет времени, — не сдается мать. — Но спасибо, что известила.

— Перестань дуться, — разочарованно говорю я. — Долго еще ты собираешься обижаться? Между прочим, непримиримость — это грех.

— Ты стала такой же бесстыжей, как и твой муж. Да и чему тут удивляться — он ведь араб.

— И многих арабов ты знаешь, раз у тебя такое четкое мнение на их счет? — возмущаюсь я.

— Одного мне достаточно. Более чем. — Она вешает трубку.

Как же она меня нервирует! Лишь бы такой характерец не перешел по наследству. Я гляжу на свою хорошенькую доченьку и улыбаюсь. Что за ангелок! Кожа у нее белая, светлые волосики вьются, бровки словно ниточки, черные реснички густые и длинные. Ох, парни будут к ней очередь занимать! Мое материнское сердце радуется при виде Марыси.

А какая она спокойная! Ест и спит, спит и ест, ничего не требует и совсем не плачет. Просыпаемся мы с ней в десять утра, причем я первая, потому что грудь распирает от накопившегося за ночь молока, а кроме этого, я всякий раз дрожу от страха: жива ли моя крошка? Быть в ее возрасте такой соней — нормально ли это? Но с девочкой все хорошо. Кажется, судьба ко мне благосклонна.

— Так когда я могу увидеть внучку?

Мать позвонила мне через пять дней. Немало времени понадобилось ей, чтобы превозмочь свою гордыню!

— Когда захочешь, — отвечаю я, невольно радуясь.

— А сегодня после обеда можно?

— Конечно. Адрес ты знаешь. Найдешь сама?

— В конце концов, не в мегаполисе живем, как-нибудь отыщу, — говорит она, даже сейчас не в силах удержаться от легкой иронии.

— Ждем тебя к пяти.

Я начинаю суетиться как сумасшедшая, чтобы успеть прибраться и испечь какой-нибудь пирог. Я догадываюсь, что она все равно раскритикует и меня, и наше жилище, но, по крайней мере, мне самой не в чем будет себя упрекнуть.

— Твоя любимая теща наконец-то придет посмотреть на свою внучку, — сообщаю я Ахмеду.

— Отлично, уже пора, — говорит он абсолютно естественным тоном, без гнева и неприязни.

— Так что, ты уже на нее не злишься? — удивляюсь я.

— Мои личные чувства к этой женщине здесь ни при чем, — поясняет он, обнимая меня за плечи и пристально глядя мне в глаза. — Это твоя мать и бабушка нашей малышки. Я уважаю родство и не намерен запрещать тебе встречаться с ней.

— Очень любезно с твоей стороны, — насмешливо говорю я.

— Чего я побаиваюсь, так это твоей вспыльчивости. Прошу тебя, постарайся при встрече с матерью не возвращаться к теме нашей свадьбы и банкета. Мои отношения с тещей от этого не улучшатся — напротив, может развязаться маленькая домашняя война. Давай оставим это в прошлом. Ладно?

— Ладно, ладно, — бормочу я.

Слышу звонок в дверь — и у меня замирает сердце. Сейчас начнется!

— Доротка, relax, please[3]. — Ахмед на мгновение задерживает меня в коридоре, а затем, настежь распахнув дверь, улыбается гостье: — Приветствуем вас в нашем скромном жилище.

— Добрый день, — без особого энтузиазма отвечает мать.

— Заходи, пожалуйста. — Я веду ее в гостиную.

Марыся сладко спит в манежике. Спать ей не мешают ни громкие разговоры, ни свет, ни даже телевизор. Наоборот, она просыпается, когда становится слишком тихо. Поэтому у нас все время включены то радио, то магнитофон.

— Какая же она маленькая… — нежно шепчет мать, стоя у манежика.

— Говори как обычно, она не проснется. — Я становлюсь рядом.

Мать стоит неподвижно, крепко держась за спинку кроватки, словно боится, что кто-то сейчас оттолкнет ее. Она не может оторвать от внучки взгляд.

— Хорошенькая, ничего не скажешь, — после довольно продолжительного созерцания говорит она. — Но совсем кроха.

— Родилась она очень крупной — почти четыре с половиной килограмма, — с непритворной гордостью сообщаю я. — А за месяц прибавила еще килограммчик. Врач ею очень довольна.

— И такая спокойненькая… — Мать, кажется, вообще не слушает меня.

Я иду в кухню и помогаю Ахмеду приготовить легкий перекус. Он понимающе смотрит на меня и слегка улыбается.

— Она уже наша, не беспокойся. — Он нежно целует меня в лоб. — Теперь у нас есть бабушка в умиротворенном варианте.

— Думаешь? — по-прежнему сомневаюсь я.

— Знаю.

— Она проснулась! — Испуганная мать врывается в кухню.

— Приближается время кормления, — спокойно поясняю я. — Она ведь не плачет, значит, все в порядке.

— Именно! Почему она не плачет? — Моя мать снова ищет пятна на солнце. — Все младенцы должны плакать. С ней что-то не так!

Я выразительно смотрю на Ахмеда, и на лице у меня написано: «Я же говорила!»

Мать неотступно следит за каждым моим шагом: наблюдает, как я кормлю грудью, как меняю пеленку и после всех процедур кладу Марысю снова в кроватку.

— Мама, хотите подержать внучку на руках? — не сдается Ахмед.

— А можно? Такая малышка… — Мать неуверенно протягивает руки, берет ребенка и уже до вечера никому его не отдает.

Атмосфера становится по-настоящему семейной, а потому приятной. Ахмед оставляет нас с мамой и Марысей, а сам отправляется в кухню стряпать макароны по-арабски — с луком и томатным соусом. Блюдо маме нравится, она с нами уже ласкова, будто ягненок. Никаких колкостей, никаких плохих воспоминаний.

— Быть может, я буду как-то помогать тебе? — говорит она, уже собираясь уходить.

— Это было бы здорово.

— Мне ведь не трудно пойти с Марысей погулять или посидеть с ней вечером. А вы в это время могли бы куда-то сходить — в кино или в гости…

— Замечательно, — довольно посмеивается Ахмед. — Как-нибудь созвонитесь.

— Зачем же откладывать в долгий ящик? Скажи мне, в котором часу ты обычно гуляешь с ней, и я приду завтра, — дрожащим голосом предлагает она.

— Где-то около полудня. — Я приятно удивлена.

— Отлично! — Ахмед хлопает в ладоши. — А ты, Доротка, посидишь это время в офисе на телефоне. Может, наконец обучишься каким-то компьютерным азам.

— Даст бог, и такая старуха, как я, еще на что-то сгодится, — говорит мама с грустью, но в то же время с искоркой надежды в глазах.

И мы расстаемся, довольные приятным вечером и перемирием.

Со времени первого своего прихода мать кротка и уступчива, хоть к ране прикладывай. Она не просто помогает мне с дочерью, а практически на сто процентов выполняет за меня мои материнские обязанности. Другая бы на моем месте, возможно, сердилась, но для меня это идеальный вариант. Я поняла, что еще не совсем доросла до роли матери, и семейные обязанности стали меня, мягко говоря, тяготить. А с момента нашего примирения я снова дышу полной грудью. Марыся обожает бабушку, при виде ее смеется и дрыгает ножками, да и бабушка теперь совершенно помешана на внучке.

Я же почти все время провожу в фирме Ахмеда. Когда мужчины уходят по делам, я отвечаю на телефонные звонки и договариваюсь с клиентами. С компьютеризацией больницы ничего не выходит — государственная служба здравоохранения не выделяет на это денег; но, возможно, когда-нибудь в будущем… А пока мы хватаемся за более скромные заказы, и клиенты очень довольны нашими услугами. Метек и Ахмед идеально подходят друг другу для сотрудничества: один — шутник и хитрец, другой — трудяга и педант. Один находит и приводит клиентов, другой составляет какие-то программы — то бухгалтерские, то базы данных; у меня пока что на слуху только их названия.

— Доротка, может, займешься ребенком? А то малышка забудет, как ты выглядишь. — Ахмеда уже несколько утомило мое постоянное присутствие в офисе.

— Но я ведь вам помогаю, — обиженно отвечаю, осматриваясь по сторонам в поисках поддержки.

— Да-а-а, — хором тянут Ахмед и Метек, не желая ни оскорбить, ни рассердить меня.

— Так, может, вы бы предпочли заменить меня автоответчиком? Выгнать меня, выбросить? Признавайтесь! — задетая за живое, я начинаю атаку. — И что же такого вы здесь собираетесь делать, раз я вам мешаю? Что? — Со слезами на глазах я хватаю сумочку и направляюсь к дверям.

— Доротка, ты вообще не разбираешься в нашей работе и, более того, не хочешь учиться. Клиентам нужны консультации специалистов, а ты, к сожалению, этого предоставить не можешь, — серьезно говорит Ахмед. — Ты далека от современности, не знаешь никаких технических устройств.

— Что?! — Я возмущенно повышаю голос, и Метек ретируется, не желая быть свидетелем семейного скандала. — Неужели я так уж глупа? Думаешь, я не умею включать, к примеру, магнитофон?

— Вот-вот, на этом ты и остановилась. Приемниками «грюндиг» пользоваться научилась, а дальше — никак. И ты совершенно не хочешь меняться. Раз уж я не смог тебя ничему научить, так хоть на курсы какие-нибудь запишись. Главное — захотеть. — Он неодобрительно смотрит на меня. — Если ты не занимаешься ребенком и дома сидеть не желаешь, так делай хоть что-нибудь осмысленное.

— Превосходно! — кричу я. — Наконец-то я узнала, какого ты мнения обо мне! Мало того что я дура, так еще и плохая мать. — Больше я слышать ничего не хочу, поэтому разворачиваюсь и выбегаю на шумную улицу.

Быстро же он поменял свое отношение ко мне! Раньше я была для него принцессой, совершенством, райской гурией на земле, а теперь… Я ему еще покажу! А домашней наседкой не буду, не позволю запереть себя в четырех стенах, среди кастрюль и вонючих пеленок. Для этого ему надо было жениться на арабской бабе. Что ж, меняем тактику — и выше голову!

Я делаю несколько глубоких вдохов, и передо мной уже вырисовывается светлое будущее. Действительно, зачем я им навязывалась, идиотка? Давно пора подумать о себе! Сперва — к косметологу, парикмахеру и маникюрше, затем, может быть, на какой-нибудь массаж. Начинаем действовать!

Союзников у меня маловато, нужно брать дела в собственные руки. На фонарном столбе я нахожу рекламу аэробики: недалеко, недорого, гарантия идеальной фигуры всего через месяц. В познанской газете выискиваю объявление о дополнительном наборе на курсы секретарей с углубленным изучением компьютера: три вечера в неделю, для меня в самый раз.

Жизнь заиграла новыми красками, время пошло быстрее. Я теперь так занята, что и не замечаю, как проходят дни. Дочкой я занимаюсь до обеда, потом меня сменяет мама. Она ужасно рада, что я продолжила учебу, и гордится мной.

С Ахмедом мы видимся поздними вечерами, а бывает, что и словом не перекинемся несколько дней кряду. Нередко он приходит домой, когда я уже сплю. За последнее время я даже несколько раз учуяла от него запах спиртного, причем не пива и не вина, а именно того напитка, который был ему так отвратителен. Наверное, сказывается скверное влияние Метека и польской действительности; тем не менее я делаю вид, будто ничего не замечаю, — не буду же я ломать копья из-за мелочей. На самом деле все у нас сейчас хорошо, каждый воплощает в жизнь свои собственные планы, мы строим семью, и нас неразрывно объединяет Марыся.

— Доченька моя любимая… — сквозь сон я слышу неясное бормотание. — Любишь па-а-апочку? — Узнав голос Ахмеда, я удивленно открываю глаза. — А мамаше твоей на меня давно уже насра-а-ать… — по-дурацки хихикает он, держа нашу малышку на руках. А сам-то едва стоит на ногах!

— Ахмед, черт подери, что ты вытворяешь?! — Я подскакиваю к нему и пытаюсь удержать его в вертикальном положении.

— А что, уже и с ребенком поиграть нельзя? — глупо спрашивает он, глядя на меня пьяными глазами.

— Есть время играть и время спать, — резко отвечаю я. — А для тебя сейчас время трезветь и ждать завтрашнего похмелья.

— Ого, наша принцесса рассердилась. — В его взгляде я вижу злобный блеск. — Стоило бы хоть немного внимания уделять семье, а не по любовникам таскаться.

— Что?! — Я не могу прийти в себя от изумления. — Ты же сам выгнал меня из фирмы! Я, недоучка, тебе только мешала! Ты сам сказал мне, чтобы я пошла на какие-нибудь курсы. Какие же у тебя ко мне претензии?

Ахмед теряет равновесие и как подкошенный падает на кровать. Марыся смеется, ей весело, а у меня от ужаса волосы встают дыбом. А если бы он уронил ее?!

— Оставь ребенка в покое, пьяница! — кричу я, разгневавшись не на шутку. — Ты причинишь ей вред.

— А ты не причиняешь нашей дочке вреда, каждый день оставляя ее без матери? — Мы начинаем вырывать ребенка друг у друга. — Оп-ля! — Он смеется пьяным смехом и сползает на пол.

Я хватаю Марысю на руки и быстро кладу малышку в кроватку.

— С тобой мы побеседуем завтра. — Я становлюсь над Ахмедом, упирая руки в бока. — Если только ты будешь помнить хоть что-нибудь из того, что говорил.

— Ага, ага… — Он пренебрежительно машет рукой, сворачиваясь клубком на полу. — Спать, спать… — неразборчиво бормочет.

Мне не хочется перетаскивать его на кровать. Пусть завтра у него болит не только голова, но и кости!

Утром, когда я просыпаюсь, его уже нет — чувствуется лишь затхлый запах перегара в нашей спальне. Я настежь отворяю окно, беру на руки Марысю и иду с ней в кухню. Какой же здесь бардак! Я останавливаюсь в дверях как вкопанная. На столе — остатки еды, холодильник открыт настежь, пол — липкий от пролитых напитков. Я сажаю ребенка в кресло и начинаю убирать. Изумленно замечаю надрезанную ветчину, надкушенные свиные сосиски под толстенным слоем горчицы; а посреди стола красуется выпитая до половины бутылка еще холодного пива. Куда же подевались все заповеди правоверного мусульманина? Вероятно, будучи в стельку пьяный, Ахмед и сам не осознавал, что делает… Лишь бы с ним ничего не случилось! Мое сердце начинает колотиться быстрее. Только бы он не садился за руль!

— Мама, милая, ты бы не могла сегодня прийти пораньше? — говорю я в трубку, дрожа от волнения и в то же время пытаясь навести порядок в кухне.

— А что случилось? У тебя какой-то странный голос. — Всегда-то она почувствует, если что не так.

— Ничего особенного. Ахмед просил меня помочь в офисе — у них там полно работы, — делаю я попытку соврать, хотя и знаю, что у меня выходит не очень-то хорошо.

— Ну, раз так… — недоверчиво тянет мать. — И когда же мне прийти?

— Прямо сейчас. Если сможешь, то быстрее. — Все-таки нервы выдают меня.

— Угу. Скоро буду.

Я мечусь по квартире, словно помешанная. Черт подери, дела плохи.

— Ну что? — раздается в прихожей голос матери, которая действительно пришла минут через десять.

— Да-да, я сейчас убегаю. — Я на ходу собираю волосы в пучок. — Как быстро ты пришла!

— Как на пожар. — Она испытующе смотрит на меня. Я отлично знаю этот взгляд.

— Все в порядке, мама. Не тревожься. — Мимоходом целую ее в щеку и убегаю из квартиры, пока она не забросала меня вопросами.

— Но, Доротка… — слышится мне вслед.

— Все будет хорошо! Спасибо, что пришла!

Хоть наш городок и невелик, но сегодня я, добежав до офиса за пятнадцать минут, побила рекорд.

— Есть здесь кто-нибудь? — кричу я прямо на входе, не видя ни одной живой души.

Вокруг тихо, слышен лишь гул компьютеров. Кажется, если кто-нибудь зайдет и вынесет отсюда половину оборудования, никто и не заметит. Странно… В углу стоит телевизор, которого раньше не было; на экране — стоп-кадр какого-то фильма. Они что, сериалы тут смотрят?.. Я замечаю, что телевизор подключен к видеомагнитофону, и наугад жму клавишу пульта. Внезапно на весь офис раздаются стоны, повизгивания и страстные вздохи совокупляющейся на экране пары. Это же порнография! От изумления я выпучиваю глаза. Какая гадость!

— Вижу, тебе интересно, — слышу я резкий голос мужа за моей спиной.

— Что?

— Хочешь немного подучиться перед очередными свиданиями со своими хахалями? — Он тупо смотрит на меня.

— Кажется, это я должна тебя спросить, каким образом этот фильм оказался у тебя в офисе. Не так ли?

— Не собираюсь я, женщина, оправдываться перед тобой. Мне достаточно того, что вытворяешь ты. — Он стискивает зубы, а рубец на шее багровеет, будто сейчас разойдется.

— О чем ты, черт побери?! — кричу я. Это все меня уже нервирует не на шутку. — Какую блажь ты вбил себе в свою глупую арабскую голову?!

— Арабскую? Когда-то ты ничего не имела против. — Он хватает меня за скрученные в пучок волосы и приближает мое лицо к своему. От него несет спиртным.

— Я и сейчас ничего не имею против, но ты вздумал вести себя как самый жалкий польский голодранец-деревенщина! — шиплю я сквозь зубы от боли и ярости. — Пусти меня, хам!

Я вырываюсь из рук Ахмеда, оставляя у него в пальцах приличную прядь своих светлых волос. В этой борьбе нечаянно сталкиваю на пол видеокассеты, лежащие на столе ровной стопкой. Их немало. На обложках — обнаженные пары, запечатленные во время секса.

— Теперь-то я знаю, какими делами занят мой муж, — с неподдельным удовлетворением говорю я. — Теневой бизнес, торговля порнофильмами.

— Не преувеличивай, — уже гораздо покладистее отвечает он, сбитый с толку.

— Значит, я преувеличиваю?! — кричу я, перепуганная всерьез. — Это ведь незаконно! Это все равно что наркотиками торговать! Глупец, ты что, сесть хочешь?! Хочешь в польскую тюрягу?!

— Доротка, не драматизируй. — Пристыженный, Ахмед пытается обнять меня.

— Не прикасайся ко мне, извращенец! А может, ты уже и с мафией сотрудничаешь? Это ведь их сфера влияния!

— Что, маленький семейный скандальчик? — Изрядно выпивший Метек с глупой улыбкой вваливается в комнату.

— Вот что, Метек, — набрасываюсь на него я. — Я-то думала, что ты умнее, по крайней мере хитрее…

— В чем дело? — Все такой же веселый, он допивает коктейль из липкого стакана.

— Дело в том, что рано или поздно вы попадетесь, потому что ваша деятельность нелегальна.

— Ты преувеличиваешь. — Пренебрежительно махнув рукой, Метек, покачиваясь, выходит. Выходит наверняка для того, чтобы налить себе очередной стаканчик.

— Доротка, на самом деле ты права. — Ахмед смиренно глядит мне в глаза. — Но это временно, для начала. У нас нет заказов, нет прибылей, а ведь жить на что-то надо.

— Но…

— Мы осторожны, никто о нас не пронюхает, потому что все заказы разлетаются быстрее свежих булочек. Рискует пункт видеопроката, а не мы. Вот эта партия — уже последняя. — Он склоняется ко мне и прикасается вспотевшим лбом к моему лицу.

— Надеюсь. — Я потихоньку успокаиваюсь. — И перестань пить!

— Да ведь ты знаешь, что я…

— Тебе это вредно и противоречит твоей религии. Ты сам говорил это. А кроме того, после водки ты становишься совершенно другим человеком, — добавляю я огорченно. — Не тем, которого я знаю и которого люблю.

— Принцесса моя, это больше не повторится, обещаю тебе. — Снова наклонившись, он нежно целует меня, но я чувствую только одно: невыносимую вонь из его рта.

— Ахмед, я возвращаюсь к своим делам и надеюсь, что у нас все снова будет так, как прежде. Обдумай все хорошенько, ладно?

— Пока, Доротка. — Он комично приставляет два пальца ко лбу, будто отдает мне честь.

Ну что ж, не зря опытные люди говорят, что надежда — удел глупцов. Видно, и я тоже из глупцов. Проходят вечера и ночи, а я по-прежнему или одна, или в обществе пьяного мужа, настроенного ко мне враждебно. Он сидит молча и, прищурив глаза, наблюдает за мной, словно знает обо мне что-то скверное. Мне начинает казаться, что лучше, когда его нет рядом. Его присутствие тяготит меня. Не знаю, как так вышло, ведь совсем недавно мы не могли обходиться один без другого, бывало, что разговаривали часами, наслаждаясь обществом друг друга.

— Дорота, ты должна приструнить их. — Это моя мать, не выдержав, решает вмешаться.

— Кого? — Я, как всегда, притворяюсь дурочкой.

— Господи, как ты меня нервируешь этими своими дурацкими переспрашиваниями! Повзрослей наконец. Ты ведь жена и мать. Перестань прятать голову в песок.

— Ты поумнее меня будешь. — Я сбрасываю маску, решив, что притворяться дальше не имеет смысла. — Так скажи мне, что надо делать.

— Надо реагировать, причем решительно. Иди туда и разгони всю эту компанию пьянчужек. О них уже весь город болтает.

— Ах, так вот почему ты этим так озаботилась! — гневно повышаю голос я. — Из-за сплетен! Иначе тебе это было бы до задницы.

— Перестань со мной ругаться. Сама собой эта проблема не решится. Ты должна действовать.

— Вообще-то, я давно уже хотела туда явиться и надавать им всем по физиономиям, — признаюсь я и, прислушавшись к ее подстрекательству, стала собираться. — Хватит! По-хорошему они, видимо, не понимают. Я им покажу!.. А ты оставайся с малышкой и уложи ее спать. — И я хлопаю дверью.

— Но необязательно сразу прибегать к рукоприкладству! Достаточно будет, если ты решительно им скажешь… — доносится до меня испуганный крик матери, выскочившей на лестничную клетку.

Я шагаю и, разъяренная и напряженная до предела, мысленно еще сильнее накручиваю себя. Будто торпеда, влетаю в офис фирмы. Свет везде выключен, лишь экраны компьютеров излучают неземное свечение. Но из дальних комнат доносится смех, в том числе и женский. О нет, это уже слишком!

— Приветствую развлекающихся. — Я становлюсь в дверях, презрительно поджав губы.

Общество замерло. Я скольжу по нему недоброжелательным взглядом. Вот, разумеется, Метек, вот Али со своей женой Виолеттой, вот случайно встреченный нами Махди с какой-то юной блондинкой… А вот и мой муж, исполняющий обязанности хозяина.

— А ты что здесь делаешь? — Ахмед первый преодолевает растерянность. — Конечно же, ты оставила ребенка, чтобы шляться по ночам, — заявляет он, переходя в наступление.

— Ты, оказывается, помнишь, что у нас есть ребенок? Когда ты в последний раз обращал внимание на дочку?

— Заткнись, женщина, и марш домой! — повышает голос Ахмед. — Марш, марш, и вприпрыжку!

Я слышу тихое женское хихиканье. Размалеванная вульгарная красотка выходит из маленькой кухни и обнимает моего мужа за талию. Я не верю собственным глазам, пульс барабанит где-то в голове, а горло перехватывает от отчаянной обиды. Променял меня на такую потаскуху!

— А ты, дорогой, не хочешь ли вернуться и пожить в нашем доме хоть немного? Или ты уже и адреса не помнишь? — не сдаюсь я, хоть и чувствую себя полной дурой, да еще на глазах у всех этих чужих людей.

Ахмед крепко хватает меня за плечо и вытаскивает на середину комнаты. Я ощущаю, с какой страшной силой он сдавливает мне руку, и на глаза наворачиваются слезы.

— Может, ты и бить меня начнешь?! — У меня начинает дрожать голос.

— Если придется. — Стоя напротив, он с ненавистью смотрит мне в глаза. — Не смей позорить меня перед друзьями, шлюха. — Он резко толкает меня к двери.

— Ты сам себя позоришь, — шиплю я сквозь стиснутые зубы, с трудом сдерживая слезы, — если бы ты знал, как…

— Если бы ты не таскалась со своими дружками, то и я сидел бы дома.

— Черт побери, что ты мелешь?!

— Знаешь, я вообще не хочу с тобой разговаривать. Вон отсюда! Возвращайся к своим познаньским любовничкам. — Вытолкнув меня за дверь, он запирает ее на ключ.

Это какая-то безвыходная ситуация, ловушка, тупик. Слезы, которые я уже не сдерживаю, ручьями бегут по моим щекам. Должно быть, у меня размазалась косметика, прохожие смотрят на меня, но мне все равно. Я так несчастна! Стою посреди улицы и плачу, точно маленький ребенок.

Проходит несколько минут, я поднимаю глаза и словно сквозь туман вижу открытый магазин. Плевать мне на все! Раз ему все можно, то и мне тоже. Вхожу, покупаю вино, пиво и две пачки сигарет. Может, хоть это утешит меня, потому как совместного будущего с Ахмедом я уже не вижу.

Захожу домой, почти выталкиваю маму за дверь и ложусь в вальяжной позе на диван в гостиной. Музыка играет на максимальной громкости, я в ускоренном темпе опорожняю все бутылки и выкуриваю целую пачку никотиновой дряни. Погасив в переполненной пепельнице последнюю сигарету, я вдруг ощущаю, что содержимое желудка просится наверх. В последний момент я добегаю до туалета и, стукнув сиденьем унитаза, с рыком выдаю обратно все то, что в себя влила. А потом еще долго сижу в ванной на ледяном полу, заливаясь слезами.

Нет, не должна я уподобляться ему — что же тогда станет с нашим ребенком, с нашей жизнью? Топить горе в спиртном — глупо, только что я убедилась в этом на собственной шкуре. В конце концов я ложусь в холодную постель и забываюсь беспробудным сном.

Внезапно что-то будит меня… Господи, я не могу дышать! Будто клещи стискивают мою шею. В ужасе открыв глаза, я вижу над собой очертания головы Ахмеда и его блестящие холодные, словно сталь, глаза. Я начинаю хрипеть, одновременно лягаясь, колотя его вслепую кулаками и извиваясь, будто угорь. Но как же сильно, убийственно сильно сдавливает он мою шею! Последний проблеск сознания подсказывает решение: я просовываю ногу между нашими телами и изо всей силы отталкиваю его. Это подействовало, он немного расслабил пальцы. Это для меня единственный шанс, и я уже обеими ногами что есть мочи лягаю его, понимая, что спасаю свою жизнь. Ахмед падает спиной на стоящий поблизости комод и стонет от боли. Я с трудом восстанавливаю дыхание, слышу свист, вырывающийся из собственного горла, и понемногу прихожу в себя. Вскакиваю на ноги, бросаюсь к кроватке Марыси, хватаю ребенка на руки и без оглядки, в чем была выбегаю из квартиры.

— Доротка, я не защищаю его, но все-таки он твой муж, такого уж ты себе выбрала, — осторожно убеждает меня мама.

— Неужели ты думаешь, что я вышла бы за него, знай я тогда о нем то, что знаю сейчас? — огорченно отвечаю я.

— Ну что ж, не всегда нам живется легко и приятно. Но такова взрослая жизнь. Иногда нужно идти на компромисс.

— То есть позволить себя убить? — не выдерживаю я и сердито гляжу на нее. — К чему ты меня склоняешь? Хочешь от меня избавиться?

— Ты ведь знаешь, что можешь жить и у меня. Но твое место — рядом с мужем. Дай ему шанс.

— Шанс на что? На что, скажи мне? — Я начинаю ходить из угла в угол, и Марыся беспокойно наблюдает за моими передвижениями. После недавнего происшествия она стала нервной и плаксивой.

— Доротка, он говорил со мной. Сказал, что и сам не знает, что на него нашло…

— Да мне это до задницы! — перебиваю ее я. — На него, значит, нашло затмение! Но ведь я за это могла поплатиться жизнью! Нет, его ничто не оправдывает.

— Верно, не оправдывает, но с того дня он не пил ни капли спиртного. Более того, он говорит, что теперь окончательно понял, почему его религия запрещает эту отраву.

— Значит, ты ведешь с ним долгие беседы? И, разумеется, за моей спиной! Премного тебе благодарна, — укоризненно говорю я.

— Каждый день утром, выходя в магазин, я вижу его у нашего подъезда. Он умоляет меня помочь, просит поговорить с ним. Я же хочу только добра и тебе, и Марысе. Я ведь вижу, как ты без него несчастна.

— Я? Без него?! Да я из дому не выхожу из страха, что этот сукин сын кокнет меня в темном переулке!

— Ну, не сходи с ума, — говорит мать, но на лице ее я читаю сомнение.

— Вот я и сижу здесь, словно мышка, — продолжаю я. — Даже учебу бросила. Может, именно этого он и хотел — чтобы я была необразованной домохозяйкой, дурой беспросветной. Он себе навыдумывал, будто у меня в Познани какие-то любовники, а у нас в группе всего-то двое парней было, да и те, кажется, гомики.

— Вот-вот, это все из-за ревности, — поддакивает мать. — Он болезненно ревнив. Сколько я на свете живу, а таких еще не встречала.

— Ну, если он всякий раз будет ревновать меня к каким-то поклонникам, существующим только в его воображении, то я никогда не буду в безопасности. И брак наш от этого крепче не станет. Как же с таким человеком жить?

— Тяжело, но попытаться стоит. Дай ему еще один шанс. Если он его профукает, то я больше никогда, никогда не стану тебя уговаривать вернуться к нему. Даже наоборот, я тогда тебе и с разводом помогу. В этом-то у меня опыт есть, — горько усмехается она.

— Уж и не знаю… — колеблюсь я, поскольку, дура, до сих пор люблю его.

— Значит, я приглашу его на воскресный обед. — От радости мама даже в ладоши захлопала. — И на этот раз не будет ни свиных отбивных с капустой, ни грудинки! — И мы обе смеемся до слез.

Месяц проходит за месяцем, времена года сменяют друг друга, будто в калейдоскопе. В том, что я становлюсь старше, я косвенно убеждаюсь, глядя на свою дочку. Сперва я торжествовала, что она какает в горшок, потом радовалась ее первым шагам, затем — первой самостоятельно съеденной тарелке супа, а теперь мы покупаем все новые и новые пробковые доски, чтобы размещать на них ее художества в духе абстракционизма. Ахмед ужасно балует ее, и даже мама, которой малышка порой садится на голову, осуждает маленькие сумасшествия моего мужа и называет его поведение непедагогичным. У Марыси уже есть электронное пианино «Ямаха», кубики «Лего», целая выставка Барби и Кенов, велосипед, самокат, розовые ролики, миниатюрный скейтборд, ана свой третий день рождения она получила игровые приставки «Нинтендо» с ее любимыми «Братьями Марио».

— Ребенок должен развиваться, дорогая моя, — объясняет мне Ахмед, довольный собой. — Вот ты поздно познакомилась с современной техникой и поэтому до сих пор панически ее боишься. А ведь без умения пользоваться великим множеством электронных устройств нынче не проживешь.

— Но я же как-то живу, — приходит мне на помощь мама.

— А я повторяю: это необходимо. Вот вам пример: Марысе не стоит труда включить себе сказки на видеомагнитофоне, а моя жена не умеет поставить кассету с упражнениями по аэробике. Вот так!

— Здесь я с Ахмедом согласна, — подключается к разговору Госька, приехавшая нас навестить. — Без знания компьютера с новейшими программами и всех офисных устройств мечтать о работе бессмысленно. У нас были занятия по информатике, но я ходила еще и на дополнительные курсы, и это принесло свои плоды: я единственная из своей группы нашла работу через неделю после окончания учебы. Причем хорошо оплачиваемую работу!

— Языки тоже важны, — говорит Уля, желая, наверное, меня добить. — Еще до окончания университета я хочу сдать английский на FCE и получить сертификат — или оксфордский, или кембриджский. А может, выйдет даже advanced[4].

Понятия не имею, о чем она говорит. Я темная провинциалка, домохозяйка, запустившая себя. Один семестр на курсах секретарей чуть было не разрушил мой брак и мою жизнь. А они, мои подруги, приехали погостить из большого города и теперь строят из себя дам высшего света. Одна будет превосходной ассистенткой главного менеджера, а другая — специалисткой по связям с общественностью. А что я? Я воспитываю ребенка, и общение с людьми у меня ограничивается занятиями аэробикой в районном клубе, который я посещаю два раза в неделю. Я хожу на утренние занятия, потому что именно утром там не бывает мужчин — одни лишь располневшие домашние наседки.

— Ну а вообще как у вас дела? — спрашивает Госька, разодетая в брендовые шмотки.

— Да так, помаленьку… — отвечаю я. Чем же мне похвастаться?

— Превосходно! Блестяще! — с энтузиазмом перебивает меня Ахмед. — Я боялся открывать интернет-бизнес в такой глуши, но ведь нынче мир становится все теснее. Мне уже не приходится ездить к клиенту со всем оборудованием. Теперь я могу, сидя в удобном кресле в теплом офисе, выполнять заказ для фирмы, расположенной за тысячи километров.

— Хорошо, что у вас все получилось, — искренне радуется Уля; видимо, у нее в голове еще не помутилось, как у Госьки. — А сколько ты берешь за обычную программу — не для фирмы, а для частного лица?

— Для знакомых у нас скидки, — смеется Ахмед и откупоривает очередную бутылку красного вина.

— Отложу немного денег и обращусь к тебе. — Улька лихо закидывает ногу на ногу. Кажется, она кокетничает!

— Да что ты! — Ахмед разглядывает ее длинные ноги. — Приходи завтра, расскажешь, что тебе нужно, и сделаем. А об оплате подумаем потом.

— А где же подевались ваши прежние парни? — ехидно спрашиваю я. Должна же я как-то защитить себя и напомнить им, чтобы знали свое место!

— Ну, знаешь… — Госька вытягивает губы трубочкой: — Михал не вписывается в мою нынешнюю жизнь.

— А что же изменилось? Твоя жизнь или твои взгляды на жизнь? Насколько я помню, ты говорила, что у тебя с ним love до гробовой доски… или даже дольше.

— Механик не имеет ничего общего с офисной жизнью. Он там не в своей тарелке.

— А зачем ему сидеть в офисе? У него ведь есть своя работа. — Ее объяснения мне непонятны, зато я отлично вижу, какая она расчетливая.

— Но ведь у нас бывают корпоративы, встречи! — гордо произносит она. — Как он будет держать бокал с шампанским в своей невымытой лапе с мазутом под ногтями?

Лицо Ахмеда вытягивается от изумления. Его приветливый взгляд тухнет, и он смотрит на мою элегантную приятельницу довольно жестко. Пусть все так и остается. Этого я и хотела.

— Но ведь раньше ты не находила в его профессии ничего отталкивающего, — насмешливо замечаю я.

— Я же говорю — люди меняются, взрослеют. Одни идут вперед, поднимаются по служебной лестнице, получают повышения. А другие остаются на месте, а значит — позади.

— Хорошенькая философия! — восклицает мама: она хоть и играет с Марысей, но сама все время следит за разговором. — Очень удобная. Сегодня я с тобой, а завтра мне повезет, меня повысят — и я дам тебе ногой под зад. Что ж, дай бог, чтобы тебе всегда везло…

— Вы преувеличиваете, — смеется Госька, быстро хватает бокал и опорожняет его до дна.

— Ну а меня насчет Томека даже не спрашивайте. Он сам меня бросил, и я до сегодняшнего дня не могу прийти в себя. — Уля, увы, кажется безгрешной, но тем не менее продолжает бессовестно кокетничать с моим мужем. Она пожирает его глазами и без конца вертится в кресле, желая со всех сторон продемонстрировать свои ноги в мини-юбке. — Мне даже пришлось сделать аборт, — добавляет она и этим признанием шокирует нас всех.

— То есть как это «пришлось»? — изумленно спрашиваю я.

— А зачем же я долгие годы училась, зубрила по ночам предметы? И добилась все-таки своего — поступила в вуз, причем в университет, а не в какую-то там частную академию! Неужели я шла на все эти жертвы зря? Неужели должна была перечеркнуть все это и посвятить себя материнству? Ты шутишь! — искренне возмущается она.

— Скажи мне только одно, — коварно подкалываю ее я, — что было раньше: Томек порвал с тобой или ты сделала аборт?

— А какое это имеет значение? — На этот раз она одним глотком осушает весь бокал.

Обстановка накаляется настолько, что уже никому ничего не хочется говорить. Девчонки поспешно уходят, даже не поцеловавшись с нами на прощание.

В гостях у арабской семейки Едем всего лишь на лето

— Ну почему ты не хочешь ехать? Посмотрела бы, что там и как. — Ахмед снова уговаривает меня поехать в его страну. — Устроим себе долгий отпуск. Поедем в начале лета и останемся там до сентября, до тех пор когда Марысе нужно будет идти в школу. У нас полно времени! И тебя ведь никто насильно удерживать не станет!

Не знаю почему, но я боюсь. Прежде всего, наверное, боюсь его семьи. Что-то трудно поверить в их открытость и приветливость по отношению к другому миру, который, по их мнению, «загнивает». Стоит мне увидеть по телевидению передачу о дикарях с винтовками и гранатами, об этих безумцах, у которых фанатично горят глаза, — и я впадаю в панику. Но как мне объяснить свои страхи моему мужу-ливийцу, чтобы не сделать ему больно? Тогда наши отношения опять могут испортиться, а ведь сейчас у нас все хорошо, настолько хорошо, что мрачные эпизоды из прошлого кажутся лишь дурным сном.

— Скажи же что-нибудь! — настаивает он.

Из другой комнаты доносится счастливый визг Марыси, беззаботно играющей с моей матерью, которая рядом с ней тоже, кажется, впадает в детство. Ну почему я должна оставить этот маленький уютный дом, отречься от этого ощущения покоя и безопасности и отправиться на край света? Все время я боялась, что муж предложит мне навестить его семью, и одновременно ждала этого. Я ведь знала, что рано или поздно Ахмед захочет поехать на родину, показать родственникам жену и дочку.

— Доротка, ты меня слышишь? Где блуждают твои мысли?

— Не знаю, как тебе об этом сказать, — нерешительно начинаю я.

— Просто взять и сказать. Я ведь знаю, ты не умеешь лгать. — Он обнимает меня и нежно целует в шею. — В чем дело?

— Просто… я боюсь, — шепчу я.

— Но чего же, кошечка моя? — удивляется он и пристально смотрит на меня.

— Всего, всего! Страны, людей, а в первую очередь — твоих родственников! Как они примут меня? Быть может, я вовсе не понравлюсь им и они начнут подстрекать тебя… — пулеметной очередью выпаливаю я почти все свои опасения.

— Скажи-ка мне кое-что. — Чуть отодвинувшись, Ахмед серьезно смотрит мне в глаза. — Только одно скажи. Ты доверяешь своему мужу?

Впервые я вижу на лице Ахмеда такую напряженность и сосредоточенность. Мускул на его щеке нервно подрагивает, а рубец на шее, как всегда в таких ситуациях, становится темно-багровым.

— Глупый вопрос, — громко отвечаю я. — Ты же отлично знаешь, что да.

— Что — «да»? — продолжает настаивать он. — Скажи, что — «да»?

— Ты отлично знаешь, что я тебя люблю и доверяю тебе… — Нежно прижавшись к нему, я слышу биение его сердца.

Честно говоря, он еще не полностью вернул себе мое доверие. Я ведь помню тот скверный период, который мы пережили в начале нашей супружеской жизни, и непрестанно боюсь, что это все может вернуться. По крайней мере, там, в Ливии, нет спиртных напитков, клубов, пьяных дружков и размалеванных блондинок — всего того, из-за чего я порой не могу заснуть. Неплохо будет, если мне удастся окончательно обо всем этом забыть.

— Ладно, давай подумаем, когда мы поедем, — наконец говорю я.

— Да?! — вскакивая, обрадованно восклицает он. Как быстро меняется у него настроение! — Значит, я бронирую билеты и улаживаю все формальности. Нужно оформить загранпаспорт для малышки, а это может занять месяц. Но это ничего! — добавляет он, похлопывая себя по бедрам. — Насчет виз не беспокойся. Да ты вообще ни о чем не беспокойся!

— Погоди, до лета ведь еще куча времени! — говорю я, пораженная таким поворотом событий.

— Принцесса моя любимая, в Ливии уже лето. — Ахмед смеется и заключает меня в объятия.

Я чувствую себя так, будто из меня вышел весь воздух. Все, я дала согласие, вопрос решен, и назад дороги нет.

— Знаешь что, красавица моя? — говорит он своим приятным сексуальным голосом. — Давай-ка обновим твой гардероб. Ведь ты, в конце концов, — он делает паузу и выразительно смотрит на меня, — собираешься в да-а-альнюю дорогу. Купим тебе все новое, что только захочешь! Начиная с трусиков и заканчивая шляпками.

— Ты шутишь?

— Конечно же нет!

— Ну что ж, неплохое предложение.

…И все же, несмотря на перспективу больших перемен и множества покупок, в моем сердце тлеет искорка тревоги. Боюсь, нескоро это чувство оставит меня. Боюсь, оно еще сильнее схватит меня за горло в момент нашего приземления в Ливии. И в минуту приветствия. И в первую ночь. И во вторую. И… мне уже хочется домой, хоть я еще никуда и не отправилась.

Первое впечатление

Самолет, которым мы летим, — большой, комфортабельный, не гудит и не подбрасывает. Он благополучно поднялся в небо, и я надеюсь, что приземление будет таким же беспроблемным. Стюардессы, трудолюбивые пчелки, всячески обхаживают пассажиров, и неудивительно — это ведь бизнес-класс. Должна признать, Ахмед знает, что делает.

— В последний раз я задаю тебе этот глупый вопрос, — говорю я с дурацкой нервной улыбкой. — Ты и вправду думаешь, что все идет по плану?

— Принцесса моя, максимум через полчасика мы уже будем на земле. Самолеты ведь практически не опаздывают. Вот, мы уже начинаем готовиться к посадке. — Ахмед наклоняется к маленькому круглому окошку и успокаивающе поглаживает мою руку. — А потом мы сядем в машину и помчим домой, — мечтательно произносит он.

— А почему мы не летим непосредственно в Триполи? — наивно спрашиваю я. — Ведь так было бы удобнее.

— На нас наложили эмбарго — ты что, не слышала? Ничего не знаешь? — слегка пренебрежительно отвечает он.

— Но я думала, что санкции касаются только торговли и политических отношений, а не полетов.

— Нет, они наложили лапу на все, что только можно. Травят всю нацию — поносят, клевещут, бездоказательно обвиняют, — гневно говорит Ахмед, и глаза его злобно сверкают.

— То есть как это? Локерби[5] — это вымышленная история? И берлинская дискотека[6] тоже? Это все политические интриги? — спрашиваю я. Мне трудно в это поверить, поскольку я читала обо всех этих происшествиях в серьезных источниках.

— Ух ты, умница выискалась! — Ахмед уже не скрывает злости. — Ну ничего, ливийский народ все равно выживет, — заявляет он, и я впервые убеждаюсь, как сильны в нем патриотические чувства.

Отворачиваюсь к окну, а про себя делаю вывод: эту тему затрагивать не следует.

Металлическая громадина «боинга» прорывается сквозь слои туч, и я наконец вижу внизу долгожданный кусочек суши, маленький островок.

Мы кружим над морем, на котором уже удается различить плывущие миниатюрные яхты и пароходы, а затем — бирюзовую полосу прибрежных вод, светлые песчаные пляжи и оранжевые просторы земли.

— А мы на пляж ездить будем? — спрашиваю я, внезапно оторвавшись от окна, и, не дожидаясь ответа, снова возвращаюсь к осмотру окрестностей.

— Конечно, конечно, — слышится приятный голос мужа за моей спиной. — Это ведь наш отпуск.

— А пляж где-то вблизи от вашего дома?

— От нашего дома, дорогая.

— Ну да. Так пляж где-то близко?

— Не так уж и близко. До красивого побережья нужно проехать около сотни километров.

— О-о… — разочарованно тяну я.

— Ничего, у нас неплохие автострады, а на пляж едут, чтобы провести там целый день, — успокаивает меня он. — Мы будем устраивать пикники и барбекю у моря. Тебе понравится. — Он смеется, и искорки счастья поблескивают в его черных как сажа глазах.

Вновь воодушевленная, я хлопаю в ладоши, словно маленькая девочка, и целую его в щеку.

Море решительно прячется где-то за хвостом самолета, а мы идем на посадку, направляясь к аэродрому, которого еще не видно. Ровные ряды невысоких раскидистых деревьев стоят, будто шеренги солдат во время муштры, а между ними — оранжевая земля.

— Что это за сады?

— Оливковые рощи и цитрусы, гектары цитрусов! — гордо отвечает он, словно все они принадлежат ему.

Самолет наконец приземляется.

— Жаль, что нам еще так долго ехать, — сетую я, потому что чувствую себя усталой, а перед нами еще около четырехсот километров пути. — Сегодня уже ничего толком не увидим, ведь в Триполи мы будем только ночью.

— Если захочешь, поедем через центр города — там жизнь никогда не замирает, а освещение такое, что и из космоса, кажется, видно. Да, из космоса видны две достопримечательности: Великая Китайская стена и ливийская Зеленая площадь, — с гордостью говорит Ахмед. — А в центре Триполи — десятки ресторанов, кафе и толпы покупателей. Там никогда не бывает тихо и ночь сливается с днем.

— Ладно, ловлю тебя на слове. — После его слов я даже немного радуюсь.

Похоже, мои опасения действительно преувеличены. Виной всему людская болтовня и пропаганда масс-медиа: они, как всегда, приукрашивают, переворачивают все с ног на голову и лгут. А дурочки вроде меня верят всему, каждому их слову. Хватит уже этих треволнений, пора начинать радоваться отпуску.

Аэропорт на острове Джерба — маленький и замызганный. Все облеплено грязью, в углах валяются окурки и пластиковые стаканчики. Туалет, в который нам с Марысей пришлось зайти, просто ужасен — дыра в кафельном полу, залитом мочой и измазанном дерьмом. О том, что в уборной принято спускать за собой воду, здесь, похоже, не слышал никто, даже те, кто строил эту будку. Что было духу мы выбегаем оттуда, боясь, что еще мгновение — и мы потеряем сознание от невыносимой вони. Из ресторана доносится оглушительно громкая восточная музыка, а сексуально-мяукающий голос из мегафона протяжно сообщает какие-то крайне важные сведения на незнакомом мне языке.

— Ахмед! Саляма! — кричит высокий седоватый мужчина, стоящий за барьером для встречающих.

— Это мой отец. Идем. — Ахмед берет на руки Марысю и увлекает за собой меня.

— А-а-а-а-а!!! Зоуджа, зоуджа!!! Джамиля джиддан!!![7] Мийя, мийя!.. — Пожилой мужчина произносит какие-то слова, которых я, конечно же, уразуметь не в состоянии. Но, кажется, они означают что-то хорошее, иначе Ахмед не улыбался бы до ушей. — Сах! — напоследок восклицает мой свекор. Что ж, сах так сах, раз уж я все равно ничего не понимаю.

— Куда нам теперь? — обеспокоенно спрашиваю я.

— На автостоянку, любовь моя. — Ахмед крепко обнимает меня, и глаза всех присутствующих обращаются в нашу сторону. — Ничего не бойся. Я с тобой.

И мы садимся — кто бы сомневался! — в «мерседес». Правда, он не серебристый, а черный как смола и очень большой.

— Значит, теперь в палатку посреди пустыни? — шучу я, а сама чувствую себя крайне неуверенно.

— Как пожелаете, мадам, — загадочно отвечает Ахмед.

А вдруг так и будет? Я снова полна опасений… Ну и трусиха же я!

Мужчины заняли передние сиденья и оживленно беседуют. При этом они энергично жестикулируют и кричат, как будто ссорясь. Но о ссоре не может быть и речи: они улыбаются и каждую минуту похлопывают друг друга где ни попадя — по рукам, плечам, бедрам, даже по голове.

Машина мчит с головокружительной скоростью, а мы с Марысей наблюдаем совершенно незнакомый нам мир. Дорога тянется через пустыню, которую время от времени разнообразят одинокие кустики и небольшие селения, расположенные вдоль трассы. Люди, попадающиеся на нашем пути, одеты бедно, на женщинах — длинные разноцветные платья, волосы прикрыты полинявшими платками, а их фигурки словно срисованы с гравюр прошлого века. Мужчины тоже носят платья, но бежевого или мышиного цвета, а на головах у них нечто наподобие тюрбанов. В качестве транспортного средства используется преимущественно тележка, запряженная осликом или неказистой изголодавшейся лошадкой. Глядя на все это, я даже не хочу ни о чем расспрашивать. Порой на скутере промчится кто-то более современный; часто в прицепе за ним едет вся семья, включая и маленьких детей.

— Ну, у нас все немного по-другому, — говорит Ахмед, и я встречаю его озабоченный взгляд. Кажется, он наблюдает за моей реакцией.

— Угу… — Разговаривать мне не хочется, но скрыть испуганное выражение лица не получается.

Тем временем мы подъезжаем к большим воротам, перед которыми вытянулась вереница машин. Мужчины лихорадочно мечутся туда-сюда, кричат и размахивают руками, женщины со скучающими минами сидят в машинах, ни о чем не заботясь, а дети без всякого присмотра носятся как сумасшедшие между автомобилями. Ослики и скутеры остались позади; теперь вокруг нас элегантные лимузины и побитые, поцарапанные, почти разваливающиеся на глазах шестиместные такси.

— Что это такое? — взволнованно спрашиваю я.

— Это граница, любовь моя, — успокаивающим тоном сообщает Ахмед. — Ты и оглянуться не успеешь, как будем уже дома.

— Но ведь в этой очереди мы простоим до завтра! — разочарованно говорю я.

— Ничего не бойся, не всякий обязан в ней стоять.

И наш «мерседес», сделав несколько непозволительных маневров и нарушив все возможные правила дорожного движения, включая запрет на езду по «встречке», пробивается на совершенно свободную полосу. Ахмед выходит из машины, убирает дорожный конус, преграждающий путь, и мы не спеша подъезжаем к таможенной будке. Над проездом виднеется большая черная надпись: VIP.

Мужчины выходят из автомобиля, приветливо здороваются с людьми в мундирах; всего минута — и мы вновь в пути.

— Ну что, все не так уж плохо? — Довольный собой, Ахмед гордо выпячивает грудь.

Теперь уж мы разгоняемся на полную катушку. Трехполосная автострада почти пуста. Везде вплоть до горизонта простирается безлюдное плоскогорье. Кое-где пригибаются к земле маленькие засохшие кустики — вот и весь пейзаж. Монотонный ландшафт и переживания прошедшего дня клонят меня в сон.

— Эй, сони, побудка! — слышу я будто сквозь туман. — Мы уже дома. — Ахмед, улыбаясь до ушей, гладит по лицу только что проснувшуюся Марысю.

Мы постепенно приближаемся к центру города, и все больше фонарей, ярких реклам и магазинных витрин освещают сумерки. Пара минут — и вокруг уже светло как днем, а уличная толпа стала еще гуще. Я замечаю, что восемьдесят процентов прохожих — мужчины. Одеты они в элегантные итальянские костюмы, молодежь щеголяет в джинсах и цветных футболках или рубашках. Лишь изредка можно увидеть прохожего в традиционном арабском платье. Женщин мало, идут они только группами; почти все носят длинные плащи блеклой расцветки, а на головах платки. К счастью, попадаются и одетые на европейский манер, но это преимущественно девочки-подростки или совсем юные девушки. Столики на летних площадках ресторанов и кафе тоже оккупированы мужчинами.

— Ахмед… — Я осторожно трогаю мужа за плечо, желая расспросить его об этой аномалии.

— Потом, потом, — отмахивается он от меня, будто от назойливой мухи, а сам почти приклеивается носом к боковому стеклу, жадно поглощая глазами этот свой давно не виденный мир.

Неплохое начало! Я закусываю губу и глажу воодушевленную Марысю по голове. Она задает множество вопросов, а я ни на один не могу ей ответить.

Мы сворачиваем в какую-то узенькую улочку, затем в еще и еще одну. Наконец машина останавливается перед высокой, более чем двухметровой, стеной из красного кирпича. На верхнем краю стены через каждые несколько метров светятся круглые фонари; между ними натянута колючая проволока.

— Ахмед, что это за крепость? Похоже на казарму. — Я снова касаюсь его плеча, уже настойчивее; меня охватывает беспокойство.

— Welcome home[8], Доротка, — говорит он и широко улыбается.

— Гм… — От удивления и испуга я теряю дар речи. Сердце у меня гулко отзывается где-то в горле. — Ничего не понимаю, — выдавливаю я из себя после паузы.

— Я ведь говорил тебе: у нас принято строить более солидные дома и более надежные ограды. — Игриво приподняв бровь, он берет меня за руку. — Это для того, чтобы наши женщины чувствовали себя в безопасности. Тогда и нам, мужчинам, легче живется.

Я растерянно наблюдаю за тем, как медленно открываются крепкие железные ворота… Что-то мне это напоминает; я гоню от себя тревожную мысль, но в голове все равно стучит одно-единственное слово: тюрьма.

Во дворе столько женщин, молодых девушек и детворы, что у меня рябит в глазах. Мужчины стоят в стороне, будто отгораживаясь от этой пестрой и визгливой компании.

Открыв дверь, я выхожу из машины; в ту же минуту Марысю вырывают из моих рук, а меня плотно обступает любопытствующая толпа. Женщинам не терпится узнать меня поближе, и проявляется это их желание самым что ни на есть буквальным образом — в прикосновениях и ощупывании. Как же меня это бесит! Особенно привлекают их, судя по всему, мои длинные прямые светлые волосы.

— Ахмед, Ахмед, спасай меня! — кричу я, перепуганная и рассерженная не на шутку. — Проклятье, да пусть же они отстанут от меня! — уже воплю я во все горло.

— Успокойся, они никогда в жизни не видели такой роскошной светлой копны волос, — весело смеется он. — Они просто завидуют тебе.

— Ты же знаешь, я не люблю, когда меня трогают! Ненавижу это! — по-змеиному шиплю я.

— Что ж, придется тебе немного усмирить свой характерец, — холодно произносит он. — Позволь им обожать себя. Будь с ними приветлива и не предъявляй претензий.

— Но ведь…

— Постарайся принять непривычные для тебя обычаи и найти в них положительные стороны. Иначе все мы сойдем с ума! — выговаривает он мне, точно ребенку. — Или ты хочешь обидеть их? Сразу же, с самого начала? — спрашивает Ахмед, твердо глядя мне в глаза.

Разумеется, не хочу. Но ведь и он должен понять, что я чувствую себя не в своей тарелке, оказавшись в толпе чужих людей, которые разглядывают меня так, словно хотят сожрать! И глаза у всех черные, искрящиеся, как у каких-то зомби… Я опускаю голову. У меня тяжело на душе, мне плохо и страшно, и слезы подступают к глазам.

— Ялла, ялла! — кричит какой-то незнакомый мне брюнет, разгоняя женщин, которые с визгом и смехом разбегаются в стороны.

Он заметил мой испуг, а моему любимому мужу это до лампочки! Ахмед вообще исчез из поля моего зрения; его веселый голос доносится уже из самого дома. Незнакомец деликатно подталкивает меня к дверям. Не знаю, как называется это помещение; должно быть, гостиная. По размерам она больше целой нашей польской квартиры — может, восемьдесят квадратных метров, а может, и больше. Толстые шерстяные ковры покрывают весь пол. Тяжелая, обитая тканью мебель занимает центральную часть помещения; зато столики расставлены по всей комнате — у каждого, даже самого маленького, места для сидения стоит свой столик. С одной стороны, отделенная от остальной части комнаты мраморной перегородкой с прилавком, находится столовая. Стол, примерно три метра длиной, накрыт превосходной кружевной скатертью, художественно задрапированной посредине; лакированные украшения привлекают взгляд.

Я стою посреди комнаты словно ребенок в парке аттракционов, верчусь во все стороны, всматриваясь в каждую деталь. Какие огромные у них здесь окна! Более трех метров высотой, занавешенные толстыми шторами, — как во дворцах старых польских аристократов, что запечатлены на фотографиях прошлого века. А эти вышитые гардины, ниспадающие до пола? Как же хочется прикоснуться к ним!

На стенах нет картин, вместо них — оправленные в богатые рамы дощечки, в основном черные, с золотыми надписями на удивительном здешнем языке. Кроме того, стены украшены роскошными гобеленами. Вдоль стен расставлены серванты из массивного цельного дерева, а в сервантах — неисчислимое множество безделушек: вазы, кофейные чашечки, графины, кувшины, сахарницы — все из фарфора или серебра. Есть и другие изящные мелочи; много хрусталя — а я-то думала, что это польская традиция… Изделия из цветного стекла завораживают феерией красок и разнообразием форм. Как же мне нравятся эти крохотные фиолетовые собачки, голубые обезьянки, а больше всего — скамеечка, точь-в-точь парковая, под стеклянным деревцом с янтарными листьями… Интересно, кто изготовляет такие филигранные шедевры?

— Где такое можно купить? — не задумываясь, выпаливаю я. Не обращаясь ни к кому конкретно, я указываю пальцем на понравившиеся безделушки.

В следующую минуту я на ватных ногах, обливаясь холодным потом, стою перед внезапно умолкнувшим обществом. Какая же я идиотка! В этот момент спускающаяся по лестнице элегантная женщина произносит что-то и криво улыбается, окидывая меня оценивающим взглядом.

— Мама догадалась, о чем ты спрашивала, — поясняет мне Ахмед. — Не нужно ничего покупать. Они твои.

— Но я не хотела… Я не это имела в виду… Я… Я не могу… — лепечу я, чувствуя, как мое лицо заливается краской.

— Ты бы лучше поблагодарила. Это ведь ты знаешь?! — говорит Ахмед, стиснув зубы от гнева.

— Шукран джазилян. Спасибо большое, — бормочу я, оглянувшись в сторону женщины, но она уже не обращает на меня ни малейшего внимания.

Никому меня так и не представили, никто не пожал мне руку и не чмокнул символически в щеку. Ну да, они ведь знают, кто я такая, а мне, судя по всему, необязательно знать, кто они.

Перед сном мы с Ахмедом — впервые за очень долгое время — даже не желаем друг другу доброй ночи. Мы лежим на огромном царском ложе на расстоянии двух метров друг от друга — я на одном краю, он на другом. Я не сплю и знаю, что он тоже не спит. Тишина звенит в ушах. Не знаю, о чем думает Ахмед, но в моей голове возникают самые черные сценарии и всплывают самые скверные эпизоды из нашей супружеской жизни. Неужели это все повторится?.. В конце концов, уже слыша за окном птичий свист и пение муэдзина, созывающего правоверных на утреннюю молитву, я вся в слезах засыпаю.

Среди арабских хозяек

— Любимая, просыпайся, — слышу я нежный голос, шепчущий мне на ушко ласковые слова.

Просыпаться мне не хочется, пусть бы этот сон длился вечно; но что это за божественный аромат? Кофе, шоколад, жженый сахар, приправы, а прежде всего — выпечка… Словно домашняя выпечка моей мамы! Я слышу, как раздвигаются шторы, и ощущаю лучи солнца на лице.

— Давай-давай, открывай свои красивые глазки. — Ахмед нежно целует меня в губы. — Спящей красавице пора просыпаться, — смеется он.

— Не хочу, — лениво шепчу я, потягиваясь, будто кошка.

— Новый день сулит новые радости, — говорит он, словно вчера ничего не произошло.

— Ну, знаешь… — я обрываю фразу.

Мне, разумеется, хотелось спросить, какая же радость была мне дарована вчера, но я вовремя остановилась. Я уже поняла, что не следует играть с огнем и что в моей теперешней ситуации нужно держать рот на замке. Я в проигрышном положении, в этом нет никаких сомнений. И все же солнце за окном и ароматный кофе в чашке придают мне оптимизма. Все будет хорошо, не может быть иначе! В конце концов, мы приехали сюда ненадолго, лишь на время отпуска, а время бежит быстро.

— Может, сегодня ты все-таки представишь меня хоть кому-нибудь? — спрашиваю я, садясь в постели. — Или, точнее, представишь хоть кого-нибудь мне? Ведь они все и так знают, кто я такая, — уточняю вопрос, вспоминая свои ночные размышления.

— Для начала позавтракай, а затем моя младшая сестра обо всем позаботится. — Последние слова Ахмед произносит с облегченным вздохом. — Я еду в город. Проведаю старые места, посмотрю, что здесь изменилось за время моего отсутствия, — делится муж со мной своими планами. — Самира придет за тобой где-то минут через пятнадцать, так что фиса, фиса, — говорит он, уже направляясь к дверям.

— Что-что? — не понимаю я.

— До встречи вечером, кошечка! — кричит он уже из-за дверей. — Желаю хорошо провести время!

Я даже не успела ему заявить, что приехала сюда с ним, а значит, это он, мой муж, должен уделять мне внимание. Должно быть, этого он и хотел — пользуясь моей растерянностью, сбыть меня с рук!

Сижу на постели и хлебаю кофе вперемешку с солеными слезами. Вдруг слышу детский смех во дворе. Это же Марыся! А я и не слышала, как она встала… Господи, что же я за мать такая! Хорошо, что моя доченька везде чувствует себя как дома.

В двери стучат.

— Кто там? — спрашиваю тихим, чуть дрожащим голосом.

Вместо ответа в комнату входит красивая молодая девушка с копной вьющихся черных волос надо лбом.

— Ахлян, ана Самира. My name is Samira[9], — говорит она с приятной, искренней улыбкой. Слава богу, она знает английский!

Я склоняю голову, желая украдкой утереть слезы.

— Эй, Блонди, что случилось? — спрашивает она, присаживаясь на край кровати. — Нельзя плакать в первый же день на новом месте. Это приносит неудачу. — С обеспокоенностью глядя на меня, она осторожно берет мою руку в свою.

В ее глазах я вижу огоньки радости и озорной блеск. Это сразу поднимает мне настроение, и я чувствую, что готова полюбить эту девушку.

— Все в порядке. Просто у меня болит голова, — словно по нотам, лгу я, а она отлично понимает, что это вранье.

— Знаешь, что лучше всего помогает от печали? — спрашивает она и вновь лучисто улыбается. — Особенно женщинам…

— Ну и что же? — вздыхаю я и бросаю на нее шаловливый взгляд. — Хороший секс?

Будто ошпаренная, Самира отпускает мою руку и вскакивает с места.

— Тише, тише!!! — кричит она. — Я ведь не замужем, мне нельзя говорить о таких вещах.

— То есть как это? — удивляюсь я ее реакции. — Ведь именно незамужние об этом и болтают, кто же еще! Мужние жены говорят между собой о детях, об оплате счетов, покраске потолков и покупке новой мебели. А о приятных вещах они напрочь забывают.

— Ну а я тебе скажу, что наши женщины, чтобы не грустить, едят пирожные и шоколадки, — немного успокоившись, говорит Самира и снова присаживается на самый краешек кровати.

— А-а, так вот отчего почти все они такие толстухи! — невинно констатирую я очевидный факт.

— Блонди… а что это такое — «хороший секс»? — наклоняясь ко мне, вдруг шепчет Самира с проказливой улыбкой на губах.

— Во-первых, что еще за Блонди? Меня зовут Дорота, сокращенно Дот, — ухожу я от ответа, опасаясь очередных проблем.

Тянусь за рогаликом с шоколадной начинкой, политым глазурью и присыпанным кокосовой стружкой и кусочками засахаренных фруктов.

— М-м-м… — постанываю от удовольствия, — теперь я понимаю! Никогда в жизни я не ела ничего вкуснее, — бормочу я с набитым ртом.

Зажмуриваю глаза и наслаждаюсь божественным вкусом шоколада на своем нёбе. Да, это и впрямь может поднять настроение! Я тянусь за следующим пирожным и самозабвенно вонзаю в него зубы. На этот раз — медовое с орехами… Ей-богу, это прекраснее ангельских песнопений!

— Вот увидишь, ты и оглянуться не успеешь, как станешь такой же толстой, как наши женщины, — смеется Самира и тоже присоединяется к пиршеству. — И все-таки, что значит «хороший секс»? — настаивает она, глядя мне прямо в глаза.

— Hey, you![10] Ты же говорила, что для тебя эта тема — табу! — Я заливаюсь смехом. — Нельзя, ни-ни, — поддразниваю я ее, выразительно грозя пальцем.

— Но ведь никто не узнает! Это будет наша маленькая тайна, — умильно просит она. — Secret, secret![11]

— Окей, но попозже. А сейчас покажи мне дом и познакомь хоть с кем-нибудь, прошу тебя, — говорю я и спрыгиваю с кровати. — А то я себя чувствую так, будто оказалась на Луне.

— Moonwalker, moonwalker[12]. — Самира вновь хлопает в ладоши, не совсем понимая, что я имела в виду.

А может, это я спутала английские слова? Что ж, бывает. Главное сейчас — вообще хоть как-то понять друг друга.

— Все наши уже с самого утра в кухне, — весело говорит она. — Готовим праздничный обед. Лучше всего узнаешь человека за стряпней, не так ли?

Праздничный обед по случаю нашего приезда! Это меня несколько приободрило. «Быть может, все не так уж плохо»,— подумала я, сбегая по лестнице вниз и пытаясь не отставать при этом от худенькой сестры Ахмеда.

Кухня просторная, около двадцати квадратных метров. Больше всего мне нравится выход на маленькое заднее крылечко, где можно посидеть, выпить кофе или чай и даже слегка перекусить. Меблировка в кухне тоже недурна — нечто подобное я видела в каталоге итальянской мебели: красивое черное дерево в хромовой отделке. А сколько кухонной техники! Разумеется, половины всего этого я даже не смогла бы включить. «Ничего себе арабская палатка в пустыне!» — мысленно посмеиваюсь я.

Когда мы входим, гул голосов затихает и все женщины поворачиваются в нашу сторону.

— О-о, ты уже встала? — ехидно произносит мать Ахмеда. — С тобой все ясно, спящая красавица, — заявляет она, мешая арабские слова с английскими.

Я уже вижу, что общение будет нелегким, но как-то придется справляться. В конце концов, у нас есть еще и руки, а жестикулируют здесь бурно.

— Я… — пытаюсь оправдаться, хотя оправдываться мне совсем не хочется.

— Мы все уже познакомились с Блонди, — перебивает меня Самира, — а теперь и ей следует узнать, кто мы.

Уф-ф, наконец-то!

— Это Малика, наша самая старшая сестра. Она забегает к нам лишь время от времени — у нее серьезная должность в министерстве и собственный бизнес. Частная клиника. — Я жму крепкую руку самой смуглой и самой элегантной женщины в кухне. Действительно, если судить по ее внешнему виду, ей здесь не место.

— Hi, не позволяй этим бабам взять над собой верх, — хрипло произносит она. — Я порой буду забирать тебя отсюда, чтобы ты вконец не оглупела и не одичала, — продолжает она менторским тоном, выразительно покачивая указательным пальцем, испачканным в томатном пюре. — Не дай превратить себя в арабскую домашнюю ведьму. — Понизив голос, Малика заговорщически подмигивает мне. — Arabic wife, — насмешливо фыркает она уже себе под нос.

В ее тоне нет ни одной игривой ноты, похоже, она говорит совершенно серьезно, а я не возьму в толк, что эта молодая женщина имеет в виду. Разве есть что-то плохое в том, чтобы быть арабской женой? Или я о чем-то не знаю?!

— Малика, не пугай девочку! — слышится чей-то теплый голос. — Я — Мириам, средняя сестра. — Слегка полноватая женщина входит в кухню со стороны крыльца. Она целует меня в щеку, и я ощущаю запах сигарет. Теперь мне становится ясно, какую из сестер больше всех любит Ахмед и в чью честь он дал нашей дочке имя Марыся — по-арабски Мириам.

— А я ничего и не боюсь, — успокаиваю ее я. — Я всего лишь немного растеряна и не в своей тарелке.

— Я — Хадиджа, — буркнул кто-то из-за спины матери. — Тоже средняя.

Ахмед говорил мне, что какой-то из его сестер не посчастливилось в жизни; должно быть, это она и есть. Засушенная дылда волком смотрит на меня и даже не желает пожать мне руку, не говоря уже о поцелуях.

— А теперь за работу, девочки, — вмешивается мать, нарушая неприятную тишину, и тут же поворачивается ко мне спиной.

Только теперь я замечаю разбросанные по всему полу пакеты, картонные коробки и сумки с продуктами. Огромный арбуз весом более десяти килограммов (кто же его поднял?) лежит в углу среди дынь, персиков, слив и яблок. Кто это все будет есть?! Пожалуй, этого хватило бы на небольшую деревенскую свадебку!

— Блонди! — слышу я голос Мириам и уже отзываюсь на свое новое имя. — Помоги-ка мне с этой тушей.

Под столом, завернутое в серую бумагу и газетные полотнища, лежит мертвое тело какого-то животного.

— Что это? — удивленно-испуганно спрашиваю я, хватая тушу за ногу и силясь приподнять ее, чтобы положить на самый большой стол посередине кухни.

— А ты как думаешь? Подросший ягненок, — смеясь, отвечает Мириам. — Только не совсем живой. Морта.

— И кто это все будет есть? — шепчу я, склонившись к ее уху.

— Увидишь, — загадочно произносит она. — У наших людей аппетит неплохой, да и к столу садится обычно человек двадцать, не меньше.

Ну, раз так… Придется засучить рукава, попрощаться с длинными ухоженными ногтями и скорее приниматься за работу.

— Но если это все должно быть готово к обеду, то как же мы успеем к трем-четырем часам дня? — спрашиваю я, уже немного паникуя.

— Котик, у нас обедают поздним вечером или даже ночью, — успокаивают меня женщины. — Времени у нас достаточно. Наши мужчины весь день проводят вне дома и лишь вечером расслабляются в кругу семьи.

Неплохо! Значит, мужики, поработав немного, шляются по городу, просиживают штаны в ресторанах и кафе, а бабы целый день торчат в кухнях, чтобы мужья и отцы ближе к ночи могли набить свои животы и расслабиться… Ха-ха! Хотя, вообще-то, мне не до смеха. Понемногу я начинаю понимать, что имела в виду Малика, говоря об арабской жене. О нет, мой сегодняшний день станет исключением, исключением, подтверждающим правило! Я никому не прислуживаю и прислуживать не собираюсь. И если завтра Ахмед снова исчезнет с приятелями на весь день, то я возьму Марысю и тоже отправлюсь гулять по городу. Должны ведь здесь ходить автобусы или, на худой конец, такси! Словом, мы разберемся. Хорошо, что я согласилась приехать сюда лишь на время отпуска. Ничего себе отпуск!

— У вас есть резиновые перчатки для работы? — спрашиваю я на ломаном английском, помогая себе жестами, но ответа не получаю. Вместо него — лишь удивленные, исполненные неодобрения взгляды: мол, какая же ты глупая!

Молча, стиснув зубы, я чищу овощи, удаляю с мяса жир, готовлю маринад под надзором матери, помогаю лепить вареники, сворачивать рулетики и месить тесто для пирожных. Быть может, кому-то эти занятия и по душе, но не мне. Я вся вспотела, ноги разболелись от долгого стояния, а руки горят огнем — я ведь чистила и шинковала перец чили. Ей-богу, мне уже хочется, чтобы сегодняшний день поскорее закончился.

Краем глаза я замечаю, что Мириам выходит на крыльцо, и украдкой следую за ней. Спрятавшись за углом, она закуривает сигарету.

— Угостишь? — спрашиваю я.

— Разумеется, но помни: нельзя признаваться в том, что куришь. И уж точно нельзя курить при мужчинах, — шепотом говорит она.

— Это еще почему? — удивляюсь я. — Я не раз курила в присутствии Ахмеда.

— Но это было в Польше. А здесь не надо. Мой тебе совет.

Я затягиваюсь дымом. Кажется, никогда еще сигарета не приносила мне такого удовольствия. Это шанс расслабиться на минутку — и в то же время это знак моей независимости.

— Ты живешь с родителями? — спрашиваю я, помолчав минуту.

— Да ты что! — смеется она. — Я сошла бы с ума. Мой дом на другой стороне улицы. Иногда — может быть, даже слишком часто — я беру детишек и прихожу сюда. Вместе всегда веселее, чем когда сидишь одна.

— Ты в разводе? У тебя нет мужа?

— Есть, причем хороший, — говорит она и кивает, будто желая убедить саму себя в правдивости своих слов. — Но у него ведь работа, обязанности… и все такое. Даже когда он в городе, его практически весь день нет дома. Но в основном он там, в пустыне, на нефтяных месторождениях. Он работает в нефтяной фирме, очень хорошо зарабатывает, но… — Она вздыхает. — Знаешь, чем-то приходится жертвовать. — Ее лицо ничего не выражает, только брови поднимаются кверху. — Такова жизнь, — бесстрастно подытоживает Мириам, разводя руками.

— Ну и что это за жизнь?! — почти вскрикиваю я. — Так ведь нельзя!

— Тихо, не ори, — сердито шипит она. — У меня есть семья, отличный муж, а с деньгами вообще превосходно. Я не жалуюсь. Мне и так очень повезло: мужа я выбрала сама и у меня была возможность хорошо узнать его, пока мы учились в университете. Кроме того, он не какой-нибудь старик, а вполне привлекательный мужчина одного со мной возраста.

— Так ты училась в университете? — изумляюсь я, бросая еще один взгляд на Мириам: в цветастом домашнем халате и смешно повязанном платке она смахивает на служанку довоенных лет.

— Как ты мила, — иронично констатирует она. — Что ж, я не удивляюсь. Я не похожа на женщину высшего круга. Не то что Малика… — Она печально вздыхает. — Но Малика никогда не боялась сопротивляться. Ну а сейчас, когда она уже достигла положения в обществе, стала хорошо зарабатывать, ей и вовсе никто не может диктовать условия. А я всегда была послушной, слишком послушной. Вот и пришла к тому, к чему должна была прийти. — Мириам энергично указывает пальцем на свою пышную грудь.

Мне жаль ее. Она сидит, грустно потупившись, и выкуренная тайком сигарета — единственное проявление ее независимости, ее своеволия, ее бунта.

— А почему ты сказала, что тебе еще повезло — ты сама выбрала мужа? — интересуюсь я. — Не понимаю…

— Ты что, совсем ничего не читала об арабской культуре, истории, обычаях, традициях?! — с укоризной в голосе спрашивает она и недоуменно смотрит на меня. — Выучила несколько слов по-арабски и думаешь, что этого достаточно, чтобы выходить за араба? Салям алейкум, шукран джазилян и ахлян уа сахлян: здравствуйте, большое спасибо, всего вам доброго. — Теперь уже она гневается не на шутку. — Три слова — и ты со своим арабским мужем будешь жить долго и счастливо… Ха! — Обиженно фыркнув, Мириам отворачивается, чтобы идти обратно в кухню.

— Почему ты так злишься? — Я пытаюсь разрядить обстановку. — Люди знакомятся, влюбляются и хотят быть вместе. Так мне кажется. И мне не нужны для этого никакие пособия и исторические труды, — высказываю я свою точку зрения, хотя в последнее время она не кажется мне такой уж неоспоримой.

— И ты думаешь, этого достаточно? — Мириам снова присаживается на корточки рядом со мной. — А как же родственники, обычаи, религия? Взять хотя бы то, как у нас отмечают праздники! Нет, малышка Блонди, любовь — это далеко не все.

— Кое-что я уже на своей шкуре испытала, — неохотно признаюсь, вспоминая наши с Ахмедом ссоры и непонимание по многим существенным вопросам. — Я немного читала об арабских традициях, но мне казалось, что все это уже история, все это в далеком прошлом; сейчас ведь конец двадцатого века, не так ли? Да и сам Ахмед относит себя скорее к людям современных взглядов…

— Это в Польше он так говорил, милая моя! Польша — совсем другое дело. А здесь у нас правит традиция, old good tradition[13]. — Она внимательно смотрит на меня, и в ее взгляде я читаю озабоченность. — Идем-ка скорее в кухню, а то будет скандал. Сейчас все начнут возмущаться, что мы бездельничаем.

Мы бегом возвращаемся, но, кажется, ни одна из женщин не заметила нашего отсутствия. Баранина печется, салаты готовы (причем каждый в огромной миске, размером с таз для мытья ног!), суп булькает в котле, а пирожные спрятаны в кладовке, чтобы до них не добралась детвора. Осталось лишь приготовить соусы, и тогда можно будет сказать, что скромный семейный обед готов.

На дворе уже смеркается. Марыся во внутреннем дворике играет с детьми; ей здесь хорошо — она ничего не боится, смеется и озорничает, как у себя дома. Все-таки хорошо, что Ахмед разговаривал с ней по-арабски: теперь она не ощущает языкового барьера. Все слышанные когда-либо слова и выражения ожили в ее памяти, и дочка забавно общается на удивительном гортанном наречии с окружающими детьми, словно тут и родилась.

Силы покидают меня: долгий день, проведенный в кухне, дает о себе знать. Да еще этот нестерпимый зной… Волосы липнут к вспотевшим щекам, покрасневшие от острого перца руки выглядят ужасно, о ногтях лучше вообще не думать, да и ноги распухли так, что не видно щиколоток. Я не привыкла столько работать, тем более в такую жару.

— А куда подевалась Самира? — Ее отсутствие я замечаю, хоть глаза у меня и слезятся.

— Счастливица! У нее занятия в университете, поэтому она всегда отлынивает от работы, — спокойно отвечает Мириам.

— Но ничего, это ненадолго, ненадолго! — почти вскрикивает Хадиджа, и в голосе ее я слышу злорадство.

— Почему? Она что, уже оканчивает университет? — невинно осведомляюсь я.

— Вольница ее оканчивается, — шипит эта тощая женщина. — И ее скоро жареный петух клюнет. Хватит уже этих гулянок с подружками, этой модной одежды и полной свободы. Ха!

— Успокойся, Хадиджа, — спокойно, но твердо произносит Малика. — Еще ничего не решено. Девчонка так старается избежать своей гадкой участи, что, может быть, ей это и удастся. Во всяком случае, я ей этого желаю от всего сердца. Мне очень жаль ее, жаль отдавать ее такому старикану.

Я не понимаю сути этого разговора, поскольку меня, конечно же, никто ни во что не посвящает, а кроме того, женщины от возбуждения забывают переходить на английский и перекрикиваются по-арабски. Слава богу, они все время жестикулируют, и это помогает мне ловить смысл их высказываний и хоть немного понимать, о чем идет речь.

— В чем дело? — Я украдкой толкаю Мириам в бок. — Что ожидает Самиру?

Разумеется, все остальные тоже услышали мой вопрос и отвечают хором:

— Брак.

— Значит, арабские браки так ужасны, что вы сравниваете их с тюрьмой? — Я по-прежнему не могу взять в толк, в чем тут дело. Мне довелось уже частично узнать невеселую историю Мириам, но я не думала, что несчастье в браке здесь правило, а не исключение.

— Они бывают очень плохи, а бывают сносны, — говорит Малика. — Но для нашей бедняжки выбрали, — она бросает на мать обвиняющий взгляд, — отвратительного старика.

— И почему же ты на меня-то таращишься?! — сердится и кричит мать, размахивая руками; кажется, женщины вот-вот вцепятся друг другу в горло. — Проклятье! Разве меня вообще кто-то спрашивал? Разве мое мнение на что-то влияет? Ни на что, совершенно ни на что. — В руке у нее большой нож, которым она режет печеное мясо, и я уже побаиваюсь, что еще мгновение — и она использует нож с другой целью.

— Это, в конце концов, и твоя дочь тоже! Легче всего прятать голову в песок! — взвизгивает Малика. — Если бы я в свое время не переехала к дедушке и не попросила его опеки, меня наверняка ждала бы такая же участь.

Я чувствую, что разворошила муравейник. Зачем было спрашивать? Кто меня дергал за язык? Эх, опять я что-то натворила.

— Но, может быть, все еще уладится? — говорю я, пытаясь смягчить обстановку.

— Что уладится? Да-да, конечно, все будет fine and happy! — Малика орет уже во все горло. — Девушка она умная, ей бы поработать хоть немного по той профессии, на которую она много лет училась. Зачем нам культивировать этот обычай, по которому сразу после защиты магистерской работы выпускницу тащат к шейху и накладывают на нее брачное ярмо?! — Она делает какой-то символический жест. — Может, мы должны радоваться, что нам вообще позволено учиться?

— Похоже, ты угадала. — Задумавшись, мать сверлит взглядом кухонный стол.

— Но Самира хочет чего-то большего, — тихо произносит Мириам.

— И чего же?! — пронзительно визжит Хадиджа. — Да у нее уже крыша поехала от этих книг! Обязанность женщины — выйти замуж и подарить мужу как можно больше детей.

— Заткнись! — дуэтом вопят обе сестрички.

— Нужно угождать и прислуживать мужу — и все это для того, чтобы он развелся с тобой, когда ты станешь старой и некрасивой, да? — невинно спрашивает искренняя до бестактности Малика. — А может, и не разведется — окажется настолько милым и сострадательным, что всего лишь возьмет себе вторую жену, помоложе и поздоровее, которую тебе придется терпеть! Ага?

Я представления не имею, на кого был рассчитан этот удар, но мать вдруг побледнела и снова направила на свою старшенькую испепеляющий взгляд.

— И детей ему рожать — для того чтобы он потом их у тебя забрал? — тихо шепчет более деликатная Мириам, выразительно глядя на Хадиджу, которая после этих слов со слезами на глазах выбегает из кухни.

— Так чего же все-таки хочет моя Самира? — возвращается к изначальной теме мать. — Быть может, кто-нибудь из вас наконец просветит меня? — спрашивает она уже более спокойным тоном.

Сестры переглядываются, словно каждая желает заставить другую произнести какую-то страшную новость. На меня уже никто не обращает внимания — и ладно.

— У нее есть шанс получить стипендию в Канаде и учиться там в аспирантуре, — весьма серьезным тоном, будто объявляя приговор, провозглашает Малика.

— Что?! — Похоже, мать не верит собственным ушам. — И она думает, что сможет одна уехать в Канаду?! Женщина?! Без опекуна?! — Слава богу, нож она уже отложила в сторону и теперь обеими руками упирается в столешницу, недоверчиво качая головой. — Дуры… дуры!.. Все мои дочери — ужасные дуры!!! — кричит она и бьет по столу кулаком.

Ох, кажется, с меня хватит. Сейчас сбегу отсюда, а они пусть хоть поубивают друг друга. Превосходная семейка!..

Но первой оставляет нас мать — уходит из кухни с гордым, поистине королевским видом.

Две заговорщицы, улыбнувшись, дают друг дружке «пять».

— Для этого мы, в конце концов, здесь сегодня и собрались. Мне пришлось взять на работе выходной, но я не жалею. Мы сделали это! — Гордая собой Малика кладет голову на плечо Мириам.

— Блонди, иди отдохни, мы здесь все закончим без тебя. — Мириам все же помнит о моем присутствии. — Всего один день, а у тебя уже столько впечатлений.

И я, едва передвигая ноги, медленно отправляюсь прочь. Чувствую себя такой усталой, словно только что сдала смену в шахте. В голове гудит, кожа на руках горит, ступни и щеки пылают огнем, лицо раскраснелось, будто у деревенской девицы. Единственное, о чем я мечтаю, — это ванна и сон. А этот их ужин… да ну его ко всем чертям, пусть сами едят. Я никуда больше не пойду, даже если меня станут тянуть на аркане.

Торжественный ужин

— Эй, Доротка! — будто сквозь туман, доносится до меня голос. — Просыпайся, спать еще не время. Все уже пришли. — Ахмед теребит меня за плечо и, похоже, прекращать не собирается.

— Оставь меня, я безумно устала, — жалобно бормочу я. — И никуда я не пойду. Там наверняка уже столько людей, что моего отсутствия никто и не заметит, — произношу более осмысленно.

— Ты с ума сошла?! — повышает голос Ахмед. — Точно свихнулась! — Он уже кричит. — В нашу честь приготовлен праздничный ужин, а ты не собираешься на него идти?!

— Да я же его и готовила! — отвечаю я тоже на повышенных тонах. Я по-прежнему лежу, опираясь на локоть, и ощущаю нестерпимое жжение на ладонях и щеках.

Я прикасаюсь к собственному лицу — оно горячее, будто печка. В ушах шумит, и я снова падаю на подушки.

— Что с тобой? — уже ласковее спрашивает он и склоняется надо мной. — Что ты с собой сделала? — Все-таки он хоть немного беспокоится обо мне. — Ты что, загорала на этом убийственном солнце?

— Ты шутишь! — разражаюсь я гневом. — Весь день я провела в кухне! Отличный день, не правда ли? — иронизирую я, но он не слышит насмешки.

— Вот и хорошо, что он был отличным, а вечер будет еще лучше. — Тыльной стороной ладони он касается моих щек. — Возможно, это от жары. Прими прохладный душ и спускайся. — Он ничего не желает понимать. — Тебя все ждут. Не разочаровывай нас, кошечка. — Думая, что утешил меня, Ахмед выходит из комнаты.

Я на мгновение закрываю глаза. Не знаю, что со мной происходит, чувствую я себя как-то странно, но отдаю отчет, что спускаться к ужину все равно придется. Заставляю себя встать с кровати и медленно тащусь вниз.

Боже мой! Теперь я понимаю, зачем им такая большая гостиная… и такой огромный стол! Людей — будто муравьев в муравейнике; и все они проталкиваются к еде, а детишки бегают туда-сюда, держа в руках какие-то жирные куски. Мало того что сами они замараны, так еще и на ковры капают, и руки вытирают об эту прекрасную мебельную обивку… Марыся со счастливой улыбкой на замурзанной мордашке пробегает мимо меня.

— Мамочка, мы шалим! — кричит она. — Здесь можно!

— О! Вот и Блонди, наша спящая красавица. — Я даже не знаю, кто именно отпустил это едкое замечание, да мне уже, признаться, все равно. Мой взгляд блуждает от одного пирующего к другому, пока я наконец не замечаю Ахмеда, но возле него нет свободного места. Ни одного свободного стула! Так зачем же он тащил меня сюда? Разве жена не должна сидеть рядом с мужем, да еще и на торжественном приеме в их честь? Я стою, продолжая растерянно осматриваться по сторонам в поисках хоть одного знакомого лица.

— Кыш отсюда!

Я оборачиваюсь на звук этого голоса. Это Малика прогоняет прочь какого-то слюнявого ребенка, торчавшего возле нее, и подает мне знак рукой. Я чувствую облегчение.

— Так ты спала? — удивленно спрашивает она. — Ты просто не привыкла так пахать, принцесса. Кое-кому, в частности мужчинам, кажется, что раз женщины сидят дома, значит, бездельничают, сплетничают и обрастают жиром. А ведь на самом деле быть домохозяйкой — самый тяжелый и неблагодарный труд, разве я не права?

— Вынуждена признать, что ты права. На сто процентов, — отвечаю я, протискиваясь к освободившемуся месту.

Стоит мне взглянуть на всех едоков, на всех этих людей, которые вырывают друг у друга из рук блюда, чтобы положить из них как можно больше на свои залитые жиром тарелки, — у меня пропадает аппетит.

— Сейчас мы раздобудем для тебя посуду и столовые приборы. — Малика заботится обо мне, точно сестра, и я ей за это безмерно благодарна. А с первого взгляда ни за что не догадаешься, что она так добра: выглядит суховатой, деловитой и холодной. Впрочем, внешность обманчива, в этом я еще в кухне убедилась.

— Послушай, мне не хочется есть, — уверяю я, бросая на нее выразительный взгляд. — Не беспокойся.

— Да какое там беспокойство! — машет она рукой.

— А они все? Неужто целый день ничего не ели, раз так голодны?

— Шутишь? — отвечает она с озорной усмешкой. — Просто они обжоры ненасытные! Погляди-ка на их животы. — Она глазами указывает на весьма упитанного господина, который с полным ртом что-то рассказывает соседу. — Думаешь, они знают, что такое диета, что такое здоровое питание? Им это до лампочки — они едят точно так же, как ели их деды и прадеды. А потом один за другим оказываются в моей клинике, и частенько я уже ничем не могу им помочь.

— Но ведь ты как-то держишься? — говорю я, кивая на ее плоский живот.

— Большая физическая нагрузка и режим. — Она гордо выпрямляет спину и выпячивает грудь.

Никто бы и не предположил, что весь день она провела в кухне за стряпней. Элегантный кашемировый костюм с глубоким декольте, из-под которого кокетливо выглядывает кружевной лифчик, изысканные украшения, дурманящий запах духов, модная аккуратная прическа, как будто она только что из салона красоты, и неброский макияж — благодаря всему этому Малика смотрится шикарной женщиной.

— Так почему же ты меня уговариваешь есть? — укоризненно спрашиваю я. — Я ведь тоже не хочу располнеть.

— Я не уговариваю тебя есть, я только обеспечиваю тебя тарелкой, чтобы ты могла что-то на нее положить, размазать и сделать вид, будто ты уже поела, — объясняет она мне, точно ребенку. — У нас именно так и делается.

И вот тарелка добыта и наполнена жирной едой. Это все довольно аппетитно пахнет, но я решительно не могу есть перед сном такие тяжелые блюда — кажется, если бы я так поужинала, то умерла бы!

Сейчас уже никто ко мне не придирается — я затерялась в толпе. Тем временем Малика начинает описывать мне гостей и тех домашних, с которыми я еще не познакомилась. Похоже, она любит посплетничать и может стать для меня неисчерпаемым источником новостей.

— Видишь вон того красавца, который сидит рядом с Самирой? — шепотом произносит она. — Это Махди, ее однокурсник. Она лишь о нем и мечтает, но для нашей требовательной семейки он слишком беден. Пока он накопит на соответствующий дом и на выкуп невесты, Самира уже поседеет. А жаль, ведь она по нему сохнет, а уж он-то как хотел бы… да что и говорить! — грустно вздыхает Малика. — Но ничего не поделаешь. У него тоже есть шанс получить стипендию. Если бы наш отец позволил им пожениться, они могли бы вместе уехать и воплотить свои мечты, — говорит она и смотрит куда-то вперед невидящим взглядом. Кажется, это не все, что ей известно, она могла бы рассказать и больше. Впрочем, слишком многого я и не жду, ведь мы и знакомы-то всего один день.

— А вон тот вспотевший скрюченный старикан рядом с твоим отцом? — любопытствую я и обвожу все общество изучающим взглядом.

— Именно он, не исключено, и станет мужем бедной Самиры, — цедит сквозь стиснутые зубы Малика. — Он страшно богат и благодаря этому, как говорится, может обеспечить ей счастье и блестящую будущность. — Она с иронией повторяет популярный штамп, а уже через мгновение злобно шипит: — Шиш! Если это действительно произойдет, меня хватит удар.

— Но почему же она на это соглашается? Почему не скажет, что ей плевать на его богатство и она не хочет «блестящей будущности» такой ценой? — удивляюсь я и чувствую, что тоже начинаю злиться. — Это же глупость!

— Не глупость, а традиция, — уже более спокойно отзывается Малика. — Семья, то есть отец, выбирает для тебя кандидата в мужья, и если ты сама не найдешь себе более выгодную партию — жениха еще богаче и родовитее, — то придется покориться судьбе. И никому нет дела, что мужик мог двадцать лет шляться по миру, оставить где-то неизвестно сколько жен и детей, прежде чем вернуться домой с мешком денег и наконец осесть на одном месте! Семьи невест соперничают, чтобы заполучить такую партию, — посвящает она меня в тайны здешних обычаев.

— Но погоди, если у него уже была где-то жена, зачем же он бросает любящую женщину и детей и хочет жениться на совершенно чужой девушке, которой он противен? — никак не могу взять в толк я.

— Пойми, Блонди, он ведь может после свадьбы уехать куда-то за границу, теперь уже с молодой женой, — и тогда у него будет дома кусочек родины. У нас говорят, что любовь приходит сама, уже позднее. А самое важное — это обычаи, культивирование традиций, общая религия… И домашняя арабская жратва. — Улыбаясь, она кивает на щедро накрытый стол. — Кускус! Много кускуса! — Малика заливается смехом.

— Знаешь, а в этом что-то есть. Наши эмигранты, особенно в Америке, тоже стараются держаться вместе и охотнее всего женятся на польках. Случается, что иной такой эмигрант даже приезжает на родину, чтобы отхватить себе красивую молодую девушку, которая польстится на его мнимое богатство. А потом эта девушка оказывается где-то на техасской ферме или в рабочем районе Чикаго и сказке о Золушке приходит конец.

— Вот видишь, — радуется она, — у наших народов все-таки есть кое-что общее.

— Думаю, что даже больше, чем нам кажется, — подытоживаю я.

— Ох уж эта Мириам! — вдруг недовольно щелкает языком Малика.

— А в чем дело? — я пытаюсь найти упомянутую Мириам взглядом.

— Идиотка, совершеннейшая идиотка! — почти кричит Малика, театральным жестом хватаясь за голову.

Мириам сидит у центра стола, в самой гуще толпы. Я слышу, как она заливается смехом, и вижу огоньки в ее глазах. Как она сейчас красива! На расстоянии всего одного места от нее (это место занимает какой-то малыш, жадно поглощающий макароны) сидит смуглый мужчина, одетый довольно скверно по сравнению с остальным обществом. Его торс обтягивает застиранная футболка, обрисовывая напряженные мускулы груди и плеч. Сложен он неплохо — возможно, какой-то культурист. Они с Мириам без умолку болтают, вероятно, перебрасываются шутками, поскольку и он, и она покатываются со смеху. Похоже, все остальные для них сейчас не существуют. Они склоняются друг к другу поверх головы мальчишки, и кажется, что еще миг — и прогонят его прочь. Их руки все время соприкасаются, расходятся и вновь соприкасаются.

— Да не лапайте же вы друг друга, глупцы! — Малика мечет глазами молнии, напрочь потеряв самообладание. — Видишь, какая дура моя сестра? — задает она мне риторический вопрос.

— Гм… — Я предпочитаю не отвечать, но все же не выдерживаю и интересуюсь: — Это ведь не ее муж?

— Нет, с мужем ей бы не было так весело, по крайней мере теперь. Этот идиот — тренер из моего фитнес-клуба, — презрительно шепчет она. — И зачем только я их познакомила?!

— Так здесь есть фитнес, аэробика? — Я готова хлопать в ладоши от радости.

— Разумеется, есть. А ты как думаешь, где же я себя истязаю, чтобы прилично выглядеть? Мы ведь не в лесу живем, — с упреком говорит она.

— Ну… нет, конечно нет… — Я боюсь оскорбить Малику, потому что меня страшит ее реакция: она ужасно импульсивна.

— Тебе известно, для чего существует фитнес-тренер? — гневно продолжает она. — Для того чтобы прыгать, как обезьяна, с тренажера на тренажер и качать собственные мускулы. Именно для этого. И ни для чего другого! И уж точно не для того, чтобы крутить роман с замужней женщиной на глазах у всех ее родственников и соседей.

Она медленно поднимается со стула.

— Ты куда? — со страхом спрашиваю я.

— Пойду надеру ему задницу, — спокойно отвечает Малика, а мне боязно и представить, что будет дальше.

Но, прежде чем я успеваю хоть как-то отреагировать, она исчезает. Я тяжело опускаюсь на стул. Господи, здесь все время что-то происходит! У меня снова шумит в ушах — должно быть, от нервов. Щеки горят до самой линии роста волос. Мне хочется смыться отсюда, запереться в своей комнате или посидеть на балконе — лишь бы ничего уже не говорить, ни о чем больше не узнавать. С меня хватит.

Я вижу, как Малика склоняется к собеседнику Мириам и что-то шепчет ему, сильно сжимая его плечо. Похоже, она не слишком вежлива с ним — мужчина напрягается как струна, еще сильнее темнеет лицом (должно быть, так арабы краснеют) и смотрит на Малику взглядом провинившегося пса. Зубы у него стиснуты, широкая улыбка тает без следа. Мириам пытается возражать, но Малику не переспоришь. Мужчина покорно встает со своего места, на которое тут же садится Малика. Сестры молчат — обе понимают друг дружку без слов. Казалось бы, ничего особенного не случилось, но все гости вдруг притихли и переглядываются между собой.

— Когда же наконец приедет твой муж? — повысив голос, спрашивает отец, и всем понятно, к кому именно он обращается.

— Уже скоро, через несколько дней, — почти шепотом отвечает Мириам, сверля глазами стол.

— Шаа Аллах! — отец с облегчением благодарит Бога. — Шаа Аллах!

Собравшиеся начинают вставать из-за стола; одни садятся в удобные кресла или на диван, другие выходят на террасу, а женщины бегом направляются в кухню, чтобы заварить зеленый чай с мятой для улучшения пищеварения и подать к столу пирожные.

Я тоже выхожу из-за стола и делаю попытку незаметно улизнуть. Думаю, это никого не огорчит — никто и не заметит моего исчезновения. Но, проходя через гостиную, я замечаю в углу молодого араба в кресле-качалке, держащего на коленях… мою дочь. Они раскачиваются что есть сил, рискуя упасть и отделаться в лучшем случае синяками. Марыся визжит от страха и удовольствия, а мужчина издает гортанные звуки, в которых есть что-то отвратительное и порочное. Я подхожу ближе, и мне становится ясно, в чем причина его экстаза. Марыся сидит лицом к нему, оседлав его бедра, а он держит ее за ручки. Когда кресло угрожающе наклоняется вперед, моя девочка изгибается назад, почти касаясь головой пола, а при наклоне в другую сторону с размаху опускается на член молодого человека. Для невинного ребенка это головокружительная забава, но выражение лица мужчины не оставляет сомнений в том, что он занят чем-то непристойным. На его губах играет развратная улыбка, глаза горят безумным огнем, лоб покрыт капельками пота, кудрявые волосы завиваются еще сильнее, а тучное тело колеблется в такт покачиваниям.

— Что здесь происходит, черт побери?! — Я подбегаю к ним и, не на шутку обеспокоенная, силюсь вцепиться в подлокотник кресла, чтобы остановить его. — Марыся, хватит! — истерически кричу.

— Мадам, в чем дело? — Едва удостоив меня вниманием, парень смеется, растянув рот до ушей. — Ребенок отлично развлекается.

— Вижу, что ты тоже! — на повышенных тонах продолжаю я.

— Да, конечно.

— Хватит! Хватит!

Марыся с ошалевшими глазами продолжает сидеть на коленях у чужого мужчины, да еще и обнимает его за шею.

— Мамочка, я еще чуть-чуть… — Как всегда, она оттягивает момент послушания.

— Немедленно! Я кому сказала! — Я хватаю ее за руку и пытаюсь стащить на пол.

— Что происходит? — слышу я нетерпеливый голос мужа за своей спиной. — Что ты опять вытворяешь? — Это он говорит мне, а не расшалившейся непослушной дочери.

— Что я вытворяю?! — изумляюсь я. — Я, а не твой неуправляемый, избалованный ребенок?! Значит, ты считаешь, эта игра ей подходит?

— А что же в этом плохого? — сердясь, цедит сквозь зубы он.

— Тебе это кажется нормальным?! — Разнервничавшись, я размахиваю руками. — Глупенькая малышка сидит на пистоне у взрослого парня! — Я уже не слежу за своим лексиконом, и слава богу, что никто здесь, кроме нас, не понимает по-польски.

— Ты извращенка. — Ахмед качает головой. — Совсем свихнулась.

— Я?

— Да! Девочка радуется, что хоть кто-то наконец уделил ей внимание. Ее мать, к сожалению, то ли слишком устала, то ли расстроена, но думает только о себе, а вовсе не о дочери.

— Мы сейчас не обо мне, хотя, конечно, твое мнение очень приятно мне. Мы о том, что чужой мужик предается нездоровым развлечениям с нашей дочерью.

— Чокнутая! Маджнуна, маджнуна. — Он крутит пальцем у виска, дабы все интересующиеся поняли, что он мне говорит. — Кроме всего прочего, это не чужой мужик, а мой кузен, кретинка!

В эту минуту Марыся, пошатываясь на ногах, исторгает все содержимое своего желудка на меня и на прекрасный шерстяной ковер, а затем от страха начинает плакать.

— Ты по-прежнему считаешь, что это была отличная игра, засранец? — с неподдельным удовлетворением говорю я, хватаю ребенка на руки и, вся в блевотине, бегу в спальню.

Среди ночи я просыпаюсь от собственного хрипа. Такого со мной никогда не бывало — разве что кто-то меня душит! В ужасе я пытаюсь открыть глаза, но они, будто засыпанные песком, нестерпимо болят, а распухшие веки будто склеены каким-то гноем. Не понимаю, в чем дело: я не могу проглотить слюну, а увеличившийся в размерах язык не пропускает воздух в горло; кажется, еще мгновение — и я задохнусь. Касаюсь собственных губ — они тоже ужасно распухли. В голове шумит все сильнее, у меня горит все тело, а не только лицо и руки, как накануне вечером. Я силюсь приподняться на локте и позвать на помощь, но голова кружится так, что я безвольно падаю на подушки. Ощущаю какие-то жгучие шишки у себя под мышками и в паху; прикасаюсь к ним — они с кулак величиной, горячие, твердые и невыносимо болят. Боже, что со мной, неужели я умру?! Меня охватывает ужас; сердце колотится, гулко отзываясь в грудной клетке, а пульс такой бешеный, что сейчас, кажется, лопнут сосуды. Бум, бум, бум! — содрогается все мое тело.

— Ахмед… — бормочу я тихо и невнятно. — Ахм… — Когда же он проснется?..

Что есть сил, а сил у меня сейчас немного, тяну его за рукав пижамы. Наконец он, заспанный, поворачивается ко мне и нетерпеливо высвобождает руку; через минуту, проснувшись окончательно, зажигает ночник и смотрит на меня вытаращенными глазами.

— Доротка, — шепчет он, склонившись надо мной, — что ты наделала!

Он выскакивает из постели и начинает бегать по комнате как сумасшедший. В состоянии стресса мужчины не способны мыслить логически; да и не только в состоянии стресса.

— В больницу, в больницу… — едва-едва бормочу я, но, слава богу, он прислушивается ко мне.

— Едем, едем! — кричит он, подхватив меня на руки и выбегая в темный коридор. — На помощь! На помощь! Да помогите же мне кто-нибудь! — вопит он во все горло.

Я вижу, как в комнатах зажигается свет, слышу хлопанье дверей и крики сбежавшихся людей. Затем все окутывает туман; я теряю ощущение собственного присутствия. Я больше не нервничаю, не чувствую собственного сердцебиения, слабею; кажется, я умираю.

Огни фонарей все чаще мелькают перед моими полузакрытыми глазами; вероятно, я лежу на заднем сиденье машины, колеса которой пронзительно скрежещут на поворотах. Этот звук, бьющий по ушам, — единственное, что до меня еще доходит.

Снова кто-то прикасается ко мне; у меня болит все тело, но боль какая-то тупая. Я слышу свой собственный стон.

— Фиса, фиса! — кричит незнакомая женщина прямо над моей головой.

Меня везут куда-то на металлической каталке, и ее холод проникает в каждую частичку моего воспаленного тела. И я дрожу; свет неоновых ламп режет глаза, вызывая обильные слезы.

— Барра![14] — Кого-то отогнали от меня, и надо мной склонилось еще одно незнакомое лицо. — В последний момент, надо же! Еще бы немного — и все! Чего вы медлили, черт подери?! Вы что, слепые?!

Похоже, со мной стряслось что-то скверное, но я спокойна — я уже попала в хорошие руки.

— Не бойся, — приятный голос обращается ко мне по-английски. — Тебе сделают три внутривенных укола. Больно не будет, но после одного из них тебе станет очень жарко, просто невыносимо жарко, — спокойно говорит врач, одновременно прокалывая кожу над моей веной.

Но мне кажется, что хуже моего теперешнего состояния ничего уже не может быть. Сознание постепенно возвращается. Возвращается и слух, только слезящиеся глаза еще не способны видеть нормально: вся комната будто в тумане и люди, передвигающиеся в ней, словно видения.

— Пора, — произносит мужской голос.

Что — пора? Внезапно меня охватывает огонь. Это не та горячка, которую, бывает, ощущают женщины во время менопаузы; нет, такого они бы не пережили. Я не могу дышать, сердце оглушительно барабанит где-то в горле, а в моих легких словно сочится кипяток. Я силюсь сорваться с кушетки, желая убежать от этих ужасных ощущений. Издаю неконтролируемый вопль.

— Спокойно! — кричит доктор и крепко, словно клещами, держит меня. — Дыши, глубоко дыши!

Кто-то лежит на моих дрожащих ногах, а врач хватает меня за талию и весом своего тела прижимает к зеленой простыне; в одной руке он до сих пор держит пустой шприц. Меня бьет ужасающая дрожь, которую я не могу унять. Представления не имею, дышу я сейчас или нет, бьется ли у меня сердце. Жар разливается по всему телу и холодным потом испаряется через кожу. Я потихоньку остываю. Возобновляется острота зрения. Я вижу бледного Ахмеда, который в пижаме стоит посреди кабинета, с ужасом закрыв руками рот. Хадиджа в домашнем халате, со сбившимся платком на голове и выглядывающими из-под него вьющимися волосами, кусая губы, присела на табурет в углу. Самире, кажется, стало плохо, и медсестра помогает ей подняться с пола.

— Я уже в порядке, — пересохшими губами шепчу я и облегченно вздыхаю. — Простите меня.

Пытаюсь улыбнуться, но это пока не слишком хорошо получается. Невольно опускаю голову на твердое изголовье кушетки.

— Ну и нагнала ты на нас страху, Блонди, — со слезами на глазах говорит Хадиджа, затем подходит ко мне и ласково гладит по слипшимся от пота волосам. Бледная Самира тихо всхлипывает.

— Господин доктор, что это было? — гневно спрашивает Ахмед. — Что это, черт побери, было?!

Он бьет себя руками по бедрам, как будто собирается устроить кому-то скандал, а то и поколотить. Как же он рассержен!

— Очевидно, у вашей жены аллергия на что-то, и сегодня она, должно быть, испытала на себе действие аллергена, — спокойно объясняет врач. — С вами раньше подобное бывало? — обращается он ко мне.

— Да что вы, никогда! — рьяно отрицаю я.

— Подумайте: не ужалило ли вас сегодня какое-нибудь насекомое? Даже укус маленькой мухи может вызвать такую реакцию. Что вы сегодня ели? К чему прикасались?

— Ну, отвечай же на вопрос! — нетерпеливо подгоняет меня Ахмед. Почему он так злится? Где же его внимательность, забота, любовь? Неужели я совершила что-то плохое? Мне грустно, очень грустно, и вот уже слезы ручьями текут из моих глаз.

Врач садится на край кушетки и заботливо берет мою холодную влажную руку.

— Сестра, принесите, пожалуйста, плед! Вам сейчас будет холодно, может появиться дрожь — весь яд будет выходить наружу через кожу. На ней могут выступить красные, даже багровые пятна, но вы их не расчесывайте. И ничего больше не бойтесь. — Он доброжелательно улыбается. — Вы живы, и это самое главное.

Я вижу, как Ахмед поворачивается ко мне спиной и пренебрежительно пожимает плечами. Самира подбегает ко мне и без единого слова обнимает за шею.

— Вы понемногу все вспомните, — продолжает доктор, — время у нас есть. Я все равно отпущу вас не ранее чем через час, а то и через два. — Эти слова, похоже, адресованы не столько мне, сколько обиженному на весь мир Ахмеду. — А сейчас, увы, я должен идти к другим больным. Если что-то пойдет не так, зовите меня. Медсестра дежурит в коридоре.

— Может, это перец чили? — Я вдруг вспоминаю ужасное жжение в глазах и на коже рук, которое началось, когда я готовила ужин.

— Что-что?

— Ну, чили… У вас, кажется, этот перец называют харисса, — поясняю я.

— Вы слишком много его съели? — Врач делает забавную гримаску, выражающую неодобрение и отвращение.

— Нет, нет! Да я бы сгорела заживо! Я его мыла, чистила, шинковала… Целый кулек!.. Да-да, это перец чили, и ничего больше.

— И ты была без перчаток?! — изумляется Ахмед. — Почему ты не надела резиновых перчаток?! — уже кричит мой муж, вероятно считая меня законченной идиоткой.

Доктор приподнимает брови и вопросительно склоняет голову.

— Потому что их не было, — объясняю. — Я спрашивала о них, но мне… не дали. Вот по-че-му! — Под конец я сама уже ору на весь кабинет, делая ударение на каждом слоге.

— Значит, нужно избегать этого. В следующий раз будете знать, — спокойно произносит врач и похлопывает меня по спине. — Было бы жаль, если бы мы потеряли такую красивую женщину.

Ахмед презрительно смотрит на меня, а доктора, моего спасителя, готов испепелить взглядом. Он сошел с ума! Не могу поверить: он ревнует меня даже к врачу, спасшему мне жизнь.

— Одни хлопоты с этой бабой, — бормочет он себе под нос, выходя из кабинета.

Домой он поехал на такси — прямо в пижаме. А мы через два часа уезжаем на машине Самиры.

Ферма

Утром я сквозь сон слышу гул голосов и суматоху — бо́льшую, чем обычно. Что происходит? Здесь ведь не встают рано.

— Ахмед! Блонди! — кто-то зовет нас снаружи. Помедлив минутку, я неуверенно направляюсь к балкону.

— Что происходит? Вы что, с ума посходили? Еще только восемь утра!

— Собирайтесь, сегодня пятница! Выходной! — кричит Мириам, задрав голову и заслоняя ладонью глаза от слепящего солнца.

Да разве же это выходной? Опять придется готовить, мыть, убирать и бог знает что еще делать. Должно быть, женщины так радуются, потому что у мужчин по пятницам нет предлога, чтобы удрать, и хотя бы один день в неделю они проводят со своими семьями.

— Мы едем на ферму! Будет здорово! — не унимается Мириам. — Спускайтесь вниз и помогите нам собраться, лентяи!

Уже полностью проснувшись, я разворачиваюсь и иду к спящему Ахмеду. После инцидента с перцем чили он перестал со мной разговаривать. Как будто в этом была моя вина! Он молчит уже долго, слишком долго. Исчезает на целый день, а придя домой, избегает меня. Поздней ночью приходит в спальню, ложится спать — и ничего больше. Может, хоть сегодня мы проведем весь день вместе и Ахмед станет прежним? Мне бы очень этого хотелось — его враждебность страшит меня.

— Ахмед, вставай, мы собираемся на ферму, — шепчу я ему на ухо, почти прикасаясь губами.

— Успеется, — бормочет он и переворачивается на другой бок. Мои ласки ему неприятны. — Они еще несколько часов провозятся в кухне и во дворе. Будут без толку бегать, принося каждый раз по одной вещи и забывая о самом необходимом. Это бессмысленно.

— Тогда можно мне еще полежать с тобой рядом? — не сдаюсь я и принимаюсь мурлыкать по-кошачьи: — М-м-м-м…

— Как хочешь.

Что это, черт возьми, значит — «как хочешь»? Вообще-то, это он всегда хотел, я от него отбиться не могла! Я обижаюсь и сержусь.

— Эй, господин муж! — говорю я, обращаясь к его спине. — Не забываете ли вы о ваших супружеских обязанностях?.. Ну что с тобой, Ахмед? — спрашиваю я уже жалобным голосом. — Что я тебе сделала?

— Ничего. — Вздыхая, он поворачивается ко мне. — Просто… кое-что изменилось, — твердо произносит он. В его голосе я не слышу грусти — в нем лишь отчуждение и неприязнь.

— Что изменилось? Быть может, нам удастся это исправить?

— Ты здесь чужая, Блонди, — констатирует он.

Блонди? Он ведь никогда не называл меня так.

— Как это — чужая? — Я не на шутку возмущена. — Я отлично поладила с твоими сестрами. Даже Хадиджа меня приняла.

— Может, я и ошибаюсь, — неуверенно говорит он.

Какое счастье, что мы приехали сюда лишь в гости! Если бы мы остались здесь надолго, наш брак непременно развалился бы… Ахмед впервые со дня приезда все же вспоминает о том, что он мужчина, и неожиданно — после такого прохладного разговора — привлекает меня к себе. Я ощущаю его возбуждение, и меня окутывает блаженное тепло желания.

— Блонди, Блонди… — шепчет мне на ухо он.

Всегда нежный и деликатный в постели, на этот раз он грубо хватает меня за шею, будто котенка или щенка, и переворачивает на живот. Эта поза мне не нравится, я пытаюсь высвободиться, но он прижимает меня к кровати, и я не могу даже пошевелиться. Он входит в меня резко, без всякой прелюдии. Все происходит настолько быстро, что я не успеваю даже запротестовать. Не могу понять, что происходит! Мой дорогой муженек меня попросту трахнул!.. Через мгновение он отталкивает меня, поднимается с постели и как ни в чем не бывало идет в ванную.

Я лежу, поджав ноги к груди, и не могу оправиться от шока. В голове пустота. Кажется, я не в состоянии сдвинуться с места.

— Ах ты развратница! — вопит он, едва выйдя из ванной. — Так и будешь весь день лежать — голой задницей кверху?! — Он набрасывает на меня плед, который накрывает меня с головой, и хлопает дверью.

Мне уже ничего не хочется: ни ехать куда-то, ни общаться с его родственниками. Хочется только одного: сбежать отсюда. Полумрак окутывает мое тело, накрытое пледом и сотрясаемое тихими рыданиями. Я засыпаю, лежа в том же самом положении.

— Мамочка, мамочка! — Марыся изо всех сил тянет меня за руку. — Вставай, вставай скорее, мы уже едем! — возбужденно выкрикивает она. — Почему ты еще в постели? Тебя все ищут!

— Я… сейчас, сейчас. — Не хочется огорчать ребенка, но нелегко и к чему-то принуждать собственное страдающее тело, не говоря уже о раненой душе. — Беги вниз, через минутку я буду.

Марыся быстрее ветра вылетает из комнаты, а я еле волочу ноги в ванную. Голова кружится, приходится прилагать усилия, чтобы устоять на ногах. Мое собственное отражение в зеркале пугает меня: спутанные немытые волосы, опухшие глаза и щеки бледнее мела. Конечно, за пять минут я себя в порядок не приведу, остается сосредоточиться на самом необходимом: быстро принимаю прохладный душ, облачаюсь в легкое платье, надеваю солнечные очки и бегу во двор, откуда доносятся возбужденные голоса.

Пикапы и большие роскошные автомобили стоят с уже заведенными двигателями и включенными кондиционерами в салонах в ожидании своих пассажиров. Шум стоит такой, что трудно понять, кто что говорит.

Детвора взбирается на кузов одного из небольших грузовиков. Там лежат матрасы, стоят канистры с водой; туда же положили еду, и ее снова немыслимо много — ей-богу, таким количеством еды можно накормить целый взвод солдат! Я вижу, как другие дети лет пяти-шести втаскивают на грузовик мою Марысю — кто тянет ее за руку, кто за платьице.

— Эй, эй! — кричу я, подбегая к ним. — Ты это куда, барышня?

Я пытаюсь оттащить ее от машины, но детвора не пускает. Право же, мой ребенок не будет ехать в открытом кузове грузовика! Так можно перевозить вещи, животных, если они привязаны, но не людей!

— Ахмед! — зову я мужа, оглядываясь вокруг. Я ведь привыкла искать у него поддержки и помощи.

— Что ты опять вытворяешь? — слышу я за своей спиной его шепот, больше похожий на шипение.

— Детям нельзя ездить в открытом кузове грузовика, — поясняю ему я, размахивая от волнения руками. Да он же и сам все это отлично знает! Всего несколько недель назад он скрупулезно придерживался всех правил безопасности, даже был педантом в этом!

— Здесь другие правила, — разъяренно произносит он. — Для такой кучи детей пришлось бы арендовать автобус, чтобы они могли поехать с родителями на пикник, в зоопарк или на море… Уймись наконец! — заявляет он и забрасывает Марысю на матрасы, будто она мяч.

— Послушай, с тех пор как мы здесь, ты просто невыносим! На солнышке перегрелся?! — Я готова бороться за свое дитя, словно тигрица. — Мне до задницы, что у вас тут все плодятся, как кролики, и в каждом доме свой маленький детский сад. Марыся — моя дочь и, между прочим, твоя тоже, хоть я и не уверена, что ты об этом помнишь. Она у меня единственная, и я боюсь ее потерять! — во все горло ору я.

Тем временем мой муж, этот идиот, снова крутит пальцем у виска, давая другим понять, что я ненормальная.

— Мне совершенно не хочется потом отскребать останки моего ребенка от асфальта, понимаешь ты или нет?! — воплю я, одновременно пытаясь взобраться на кузов и снять оттуда малышку.

— Значит, идите обе пешком, — говорит он со злобным блеском в глазах и саркастически посмеивается.

Мириам, похоже, не поняла из нашей беседы ни слова (мы ведь говорили по-польски), но интуитивно почувствовала, из-за чего мы ссоримся.

— Пойдемте уже, пойдемте в нашу машину. — Она подталкивает меня вместе с визжащей и упирающейся Марысей к громадному черному лимузину. — Мы все поместимся, только спокойнее, без нервов. Ялла, ялла! — кричит она всем присутствующим, и караван машин медленно трогается с запруженного въезда.

Мы едем уже так долго, что я успела успокоиться и прийти в себя. Марыся, разочарованная тем, что ей не разрешили ехать в кузове и перенесли в обычный автомобиль, тихонько всхлипывает и время от времени проваливается в поверхностный сон; когда я дотрагиваюсь до нее, она, обиженная, протестует. Монотонный монолог Мириам и покачивание машины усыпляют даже меня. Мириам говорит, что дорога довольно долгая, но путешествие того стоит, потому что где-то за сто километров от столицы начинаются самые красивые пейзажи. Она рассказывает мне о Ливии, о ее богатствах. Когда я чего-то не понимаю, Мириам объясняет жестами, а по выражению ее лица я угадываю, о хорошем идет речь или о плохом.

Земли в этой стране предостаточно, и ни для кого она особой ценности не представляет — разве что те участки, на которых расположены нефтяные месторождения: такая земля уже кое-что стоит, в то время как остальные наделы можно купить за гроши. Земледельцев здесь немного — мало кому хочется бороться с пустыней и противостоять превратностям судьбы под палящими лучами солнца. Именно земледельцы — самые бедные люди в этой стране. Мы проезжаем мимо ферм, хотя назвать их фермами было бы преувеличением: простые домики из глины или шифера, вместо ограды — вставленные в песок палки и колючая проволока или кусты опунций — такая вот арабская живая изгородь из кактусов. Жалкий вид.

Меня уже подмывает увидеть поскорее нашу ферму, ту, на которую мы едем. Само слово «ферма» вызывает у меня ассоциации с американскими вестернами. На ферме разводят лошадей, коров, возделывают землю. Должен быть на ферме и дом, и я очень надеюсь, что он не шиферный.

Мириам неустанно продолжает свой рассказ. Она говорит, что иногда за какие-то заслуги граждане получают от государства земельный участок в качестве премии. Семейную ферму получила и Малика, но женщины, согласно законодательству, не могут владеть имуществом, поэтому все бумаги оформлены на Ахмеда. Такая ферма представляет собой арабский вариант нашего приусадебного участка или дачи — отличие лишь в том, что арабская дача насчитывает несколько гектаров земли… Понемногу смысл ее слов доходит до меня.

— Что ты говоришь?! — Я подскакиваю на месте,уже совершенно пробудившись от дремоты, и бьюсь головой о потолок машины.

Обеспокоенный муж Мириам поворачивается к нам.

— Афуан, афуан! — извиняясь, кричу я.

Он лишь усмехается себе под нос и возвращается к управлению машиной. Приятный человек.

— Рано радуешься, — предостерегает меня Мириам. — Еще посмотрим, что ты скажешь, когда мы приедем. Вот увидишь, какие это развалины.

— Что, неужели все так плохо? — разочарованно вздыхаю я. — Боже мой, такой огромный кусок земли! Столько всего можно сделать! — Я энергично всплескиваю руками и ловлю себя на мысли, что начинаю жестикулировать, как подлинная уроженка Востока.

— Прежде чем уехать в Польшу, Ахмед имел с этого участка неплохую прибыль, хоть он и не чувствует в себе призвания к земледелию, — спокойно продолжает Мириам. — Сам он жил в городе, а работали нанятые люди, он только за всем присматривал. Но самое главное — у него было чутье. Хорошее чутье. И стоило ему уехать, как все полетело коту под хвост.

— И чем же именно он занимался? Выращивал гашиш? — шучу я.

— Ты, наверное, и правда чокнутая! — взрывается Мириам и сплевывает через левое плечо. — Не смей даже произносить такого!

— Но ведь это была шутка, пусть глупая шутка… — Я улыбаюсь, желая разрядить обстановку. Если еще и Мириам на меня обидится, то я вообще останусь здесь одна как перст.

— Не надо так шутить, — предостерегает она, строго глядя на меня. — Стоит кому-то услышать — и беда тут как тут!

— Не понимаю…

— Ты, Блонди, вообще пока мало что понимаешь. Тебе нужно быть внимательнее и осторожнее.

— Клянусь, я просто неудачно сострила, — каюсь я, уже по-настоящему расстроенная.

— Такая острота вполне могла бы срубить чью-то голову. За выращивание гашиша, его хранение и распространение грозит смертная казнь. Без суда и следствия. А уж клеветники, поверь, всегда найдутся.

Я раскрываю рот от изумления.

— Поняла? — приподнимает брови Мириам. — Теперь поняла?

Да уж, теперь и я старательно сплевываю и через правое, и через левое плечо. Слава богу, наш разговор никто не мог подслушать!

— И все же, что он там выращивал? — шепотом спрашиваю я.

— Клубнику, глупышка, только клубнику! — Обезоруженная моим любопытством, Мириам заливается смехом.

Постепенно оседает дорожная пыль, и перед моими глазами показывается добротное серое бунгало. Видно, что лучшие времена у этого одноэтажного дома позади, но и сейчас он выглядит весьма внушительно. Широкий вход закрыт тяжелыми деревянными навесными воротами темно-коричневого цвета; из того же материала и жалюзи на больших окнах. Терраса покрыта лососевого цвета плиткой, очень напоминающей мрамор. Мужчины бросаются к замкам и щеколдам, отворяя ворота. Мальчики быстро разжигают гриль. Неужели они так голодны, что уже думают о еде, не успев даже распаковать вещи?.. Детишки выпрыгивают из грузовика, а моя дочка ошалело колотит маленькими ручонками в окно машины, желая выйти. Я открываю дверь, и Марыся не выходит, а выпадает, погружаясь коленками и носиком в придорожный песок.

— Вот сейчас лучше держи ее при себе, — кричит мне Ахмед. — Прежде всего нам надо выкурить отсюда скорпионов и змей. Это можно было сделать и раньше, но, разумеется, об этом никто не подумал!

Я вижу, что он опять сердится, но на этот раз, слава богу, не на меня. Марыся ревет в полный голос, и невозможно убедить ее посидеть в машине еще несколько минут.

— Интересно, как мне ее унять?! Ахмед! — беспомощно кричу я. — Почему остальные дети носятся вокруг и никто им этого не запрещает?

— А почему они ехали в кузове, а Марыся нет? — отвечает он с ноткой ехидства, но уже без злобы. — Если ты не в состоянии справиться с одной малюткой, то разве можно запретить что-то такой банде детворы?

Он усмехается себе под нос, утирая пот со лба. Стоит нестерпимая жара — должно быть, более тридцати градусов в тени.

— Марыся, Марыся, кошечка моя, — вкрадчиво начинаю я, но рыдания пока не утихают. — У меня есть для тебя кое-что особенное. — Плач становится тише. — Они этого не получат. — Заплаканные глазки глядят на меня.

— А что?

— Сейчас мама возьмет тебя на ручки, и мы обойдем вокруг всего дома, ладно? — Она немного колеблется, и я кую железо, пока горячо. — Может быть, мы отыщем какое-нибудь сокровище! — Ну все, я своего добилась. — Держи леденец — и в путь!

Дом просто огромен. Хорошо, что перед отъездом я бросила в сумку кожаные кроссовки. Теперь с удовольствием переобуваюсь в них, и мы отправляемся на разведку. Я уже вижу: мне бы здесь понравилось! Да, я смогла бы здесь жить — разумеется, после того как отсюда изгонят скорпионов и прочую нечисть. Дом окружает довольно широкая, метра в полтора, дорожка, вымощенная точно такой же плиткой, что и терраса. Но за долгие годы дорожка обросла травой и кустарниками, которые сейчас, в разгар лета, совершенно высохли и с треском ломаются, стоит на них наступить. С тыльной стороны дома обустроен небольшой дворик-патио, в который можно зайти через ворота в стене, отделяющей его от основного здания. Посреди дворика стоит пересохший маленький фонтанчик, в углу — каменный стол с двумя длинными скамьями, а с другой стороны — гриль из красного кирпича. Все это находится под навесом из деревянных планок, который оброс одичавшим виноградом и напоминает теперь балдахин. Хорошо хоть на виноградных побегах еще зеленеет несколько пыльных листочков! Из самого особняка на патио ведут широкие двери, точно такие же, как и передние. За этими дверьми наверняка находится кухня, но проверить это я пока не могу — они еще заперты, хотя из-за них уже доносятся голоса. Чувствую я и запах дыма. Мы отправляемся дальше, опасаясь наткнуться на какое-нибудь пресмыкающееся, в испуге уползающее в дверную щель.

— Доротка, ты где? — слышу я голос Ахмеда за оградой. — Тебя никакая тварь не ужалила?

Я разворачиваюсь и бегу на его голос, с ужасом глядя себе под ноги.

— Я здесь. Со мной все в порядке.

Подбежав к нему, я в воодушевлении обнимаю его за шею. Марыся висит на мне, словно новогодний шарик на елке.

— Какой красивый дом! — шепчу я, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

Вкус его губ — совсем такой же, как был в Польше, и я моментально забываю обо всех неприятностях, случившихся со мной здесь. Ахмед прижимает меня к себе, я ощущаю его возбуждение. Меня всегда поражало, как быстро он реагирует: одно поглаживание — и он готов. Я так хочу его — нежного, любящего, заботливого! Мы льнем друг к другу, одновременно обнимая Марысю. У меня кружится голова.

— Опасность миновала, — приглушенным голосом говорит он. — Марыся, отправляйся к детям. Давай, беги! — Он ставит дочку на землю и слегка шлепает по попке.

Мне трудно дышать, в глазах темнеет; не знаю — то ли это от жары, то ли от желания, а может быть, от одного и другого вместе. Но где же нам уединиться, когда вокруг такая орава людей?

— Пойдем, кое-что покажу. Тебе понравится, — шепчет он и тащит меня за руку, уводя с дороги на песчаное поле.

Мы бежим, словно ошалевшие; я спотыкаюсь о какие-то невидимые камни, путаюсь в иссохшей траве. Перед моими глазами вырастает бетонный домик без окон и дверей, похожий на кубик. Ахмед направляется к нему. Вдруг он берет меня на руки и пускается бежать стремглав. Пот заливает ему глаза, я целую его покрытое пылью лицо, слизывая соленые капли. Оказывается, у боковой стены домика есть ступени. У их подножия Ахмед ставит меня на ноги, и мы, держась за руки, взбегаем наверх, перепрыгивая через ступеньки. Запыхавшись, добираемся до крыши. Я уже не замечаю, какой оттуда открывается вид, — вижу лишь Ахмеда, а весь остальной мир в эту минуту меркнет. Мы опускаемся на колени на плоской поверхности крыши, тремся телами, срываем друг с друга одежду. Мой муж снова стал самим собой! Я ощущаю его руки на своем теле; его длинные пальцы ныряют в мои потаенные глубины, щекочут и дразнят, доводя меня до безумия. Он касается моих грудей — то нежно лаская, то грубо сжимая их. Я кричу от возбуждения, желая, чтобы он поскорее вошел в меня, но Ахмед не торопится, хотя он очень пылок и возбужден донельзя. Я касаюсь его члена; он испускает стон и дрожит всем телом. Мне нравится ласкать его член; он гладок, словно бархат, и тверд как сталь. Наклонившись, я беру его в рот, пробуя на вкус и щекоча языком. Дольше мы уже не выдержим! Ахмед ложится на шероховатый бетон и сажает меня сверху. Я так горяча и влажна, что он почти незаметно входит в меня и начинает скользить внутри. Поймав ритм, я предаюсь ему; мелкие камушки вонзаются в колени, но я не обращаю на это ни малейшего внимания. Слипшиеся волосы ниспадают на мою шею, а пот с груди капает прямо на его губы. Он нежно берет в рот то один, то другой мой сосок, лаская их языком. Наконец в одну и ту же секунду мы оба экстатически кричим среди безлюдных песчаных просторов. Кажется, весь мир, окружавший нас, исчез: и заросли, и палящее солнце, и всяческие недоразумения. Усталая и счастливая, я ложусь рядом с мужем. Из мелких ранок на коленях сочится кровь, которую Ахмед нежно слизывает, целуя их.

— Прости меня, Доротка. В последние дни я вел себя как придурок, — шепчет он мне на ухо. — Это все потому, что я так долго не был здесь. Я захлебнулся собственным прошлым.

— И ты меня прости. — Повернувшись к Ахмеду, я смотрю прямо ему в его глаза. — Здесь многое так ново для меня. Многого я не понимаю… Должно быть, я и впрямь была не совсем готова к поездке. Слишком мало читала об обычаях, о культуре… Впрочем, в жизни всегда все не так, как описано в научных трудах. В жизни все иначе. Прежде всего интереснее.

— Да что ты… — улыбается он. — Ты ни в чем не виновата. Это я осел.

— Милый, пойми, ты всегда вел себя точно так же, как и все мои знакомые, все поляки, с которыми я общалась. Поэтому я думала, что ты мыслишь и чувствуешь, как мы. — Я говорю искренне, стараясь объяснить ему, что именно повергло меня в шок.

— Доротка, я и уехал отсюда именно потому, что никогда душой не принимал здешних средневековых обычаев, всех этих глупых традиций.

— Но почему тогда…

— Не знаю. Должно быть, я оглупел, — признается он, и на его лице появляется комичная гримаска, призванная выражать сожаление. — Видишь ли, старые друзья… Наверное, я поддаюсь влиянию…

— Да прекрати, ты ведь не ребенок, у тебя есть своя собственная голова на плечах! — сержусь я, вспомнив Метека и остальных его дружков из Польши. — Я всего лишь хочу, чтобы ты… чтобы и ты хотел быть со мной… — Я путаюсь в словах, желая рассказать ему о самых больших своих опасениях. — Я заметила, что арабские мужчины избегают женщин, в особенности собственных жен. Они избегают их все время, разве что кроме тех моментов, когда делают им детей. Кажется, это единственная близость, которая возможна здесь между мужчиной и женщиной.

— Именно поэтому я не хотел жениться на арабке. Не хотел брать в жены женщину, лишенную собственной воли, женщину, не испытывающую ко мне любви — любви, которая вроде бы должна прийти позже… Но потом, как показывает жизнь, становится только хуже. — Задумавшись о чем-то, он печально вздыхает.

Мы лежим, обнаженные, на горячей крыше и всматриваемся в небесную синь. Солнце осушило пот на наших телах; если не двигаться, то его лучи даже приятно ласкают нас.

— Слушай, нам с тобой грозит солнечный удар, и тогда уже мы оба окажемся в больнице, — говорит Ахмед, приподнимаясь на локте. — У тебя отвалится носик, а у меня — мой малыш. — Он указывает на свой большой пенис, который я снова, сама не желая того, довела до эрекции.

— О нет, он далеко не малыш, — смеюсь я, кокетливо отбрасывая волосы с лица.

Мы снова приближаемся друг к другу и на этот раз неторопливо погружаемся в наслаждение, шепча нежные слова и клятвы в вечной любви.

Солнце уже клонится к горизонту, а мы, счастливые и словно обновленные, в обнимку возвращаемся к остальному обществу. Сейчас между нами все даже не так, как было в Польше, — все так, как не было еще никогда! Мы наконец сломали стену, возникшую между нами, начали говорить друг другу о своих чувствах, опасениях, ожиданиях. Так близки мы еще не были, и ведь не только в сексе дело — важнее всего единение душ. Теперь я в этом убедилась.

Дети спят на расстеленных в гостиной матрацах, среди них и наша Марыся. Мужчины играют в шашки или в бильярд, некоторые спят, а женщины прилегли на плетеных ивовых матах в тени полуиссохшей акации. Они сплетничают — уж сегодня-то им есть о чем и о ком поболтать!

— Пойдем, я покажу тебе дом, — говорит Ахмед и берет меня за руку.

— Замечательно! — Я бесстыдно трусь бедром о его бедро, но на сей раз он не отодвигается от меня и не возмущается.

Главный вход ведет прямиком в гостиную — более тридцати квадратных метров размером. На полу запыленная плитка, видно, что стены белили давно. С потолка тут и там свисает паутина, на которую никто не обращает внимания. Никаких ценных вещей здесь нет, за исключением разве что сорокадвухдюймового телевизора и музыкального центра «Sony». В углах свалена какая-то старая мебель и поломанные стулья.

Лавируя между лежащими на полу людьми, мы проходим в другие комнаты, в которые ведут двери из гостиной. Размер каждой из этих комнат по меньшей мере двадцать квадратных метров, и в каждой есть большое окно. В стенах зияют дыры, оставшиеся от кондиционеров.

— Их украли, — поясняет Ахмед, следя за моим взглядом. — Нужно будет нанять более порядочного гафира[15].

— Так здесь и сторож есть? — удивляюсь я: по состоянию дома этого не скажешь. — Что же здесь еще стеречь? Если аудиоаппаратуру перевезти домой, останутся голые стены.

— Думаешь, дармовые стройматериалы невозможно сбыть на вторичном рынке? — смеется он. — Хуже всего нелегальные мигранты. Подобный тип может разобрать одну из стен твоего дома, чтобы сколотить себе хижину… Может ограбить тебя, даже убить, а потом — ищи ветра в поле! Ведь по документам его не существует, он не пересекал границы, паспорта у него нет, он нигде не зарегистрирован… Да тут нужно пятерых гафиров нанимать!

В кухне есть все необходимое для ведения хозяйства: бойлер, кухонный комбайн с хлебопечкой и холодильник, — но оборудование старое, кажется, что оно разваливается на глазах. Ванная выглядит гораздо лучше — возможно, ею просто никто не пользовался: облицовка с коричневыми разводами без единой трещины, как и кафель на полу. Душевая кабинка сияет белизной, а унитаз совсем чуть-чуть протекает.

— Все обычно пользуются другим туалетом — тем, который во дворе. Он ближе, — поясняет Ахмед, заметив удивление в моих широко раскрытых глазах. — Но я не советую тебе ходить туда. Обходи десятой дорогой! — смеется он.

— А патио сзади ты видел? — спрашиваю я, как будто это я показываю ему свой дом. — Там так красиво! Там прекрасно! Мне бы хотелось временами сидеть там и рвать спелые виноградные гроздья над головой. — Я тащу его за руку к выходу из кухни, чтобы выйти во внутренний дворик.

— Это и мое любимое место, — говорит он.

Держась за руки, мы садимся у пыльного каменного стола и пристально смотрим друг другу в глаза. Мы и сами не понимаем, как вышло, что мы так отдалились. Слава богу, это уже в прошлом.

— Больше никогда, — одновременно шепчем мы оба, и наши губы сливаются в нежном поцелуе.

— Через неделю, моя принцесса, я приглашу тебя сюда на ужин, — обещает Ахмед.

— Знаешь что? Дай-ка мне метлу, ведро и тряпки. Я уже сегодня здесь приберусь немного. — Я вскакиваю на ноги, готовая приняться за работу.

— Кошечка, успокойся. Здесь нужна целая армия людей. Я сам все организую.

— У-у… — разочарованно тяну я. — Но я хочу уже сегодня… прямо сейчас, немедленно!

— Раз уж тебе тут так нравится, завтра я одолжу у Малики машину и мы приедем сюда вдвоем. Ты будешь распоряжаться прислугой в доме, а я посмотрю, как дела в поле, удастся ли спасти хотя бы какую-то часть урожая. Быть может, у нас еще получится навести здесь порядок? — Он сажает меня к себе на колени, крепко обнимая за талию.

Весь вечер мы проводим на нашем патио, обнимаясь и целуясь.

Темнота застает нас лежащими на каменной скамье. Сплетясь в объятиях, мы спим, словно дети, отдыхая после бурного дня.

— Эй, пора ужинать! Неужели никто не проголодался?! — слышу я голос Мириам.

— Ахмед, Ахмед! — осторожно бужу мужа я. — Уже зовут к столу, а я так и не помогла им в кухне. Они будут на меня злиться.

— Беги к ним, я тоже сейчас приду.

Я мчусь в ванную, быстро принимаю прохладный душ, смывая липкий пот и пыль. Вытираясь бумажными полотенцами, обеспокоенно замечаю, как покраснели от солнца мои плечи и лицо.

— Блонди! Куда вы подевались?! — кричит из кухни сердитая Малика. — Может, они вернулись в город? Их вообще хоть кто-нибудь видел?

— Они должны быть где-то здесь, — спокойно отвечает Мириам. — Возможно, девчонка осматривает свои новые владения. В Польше, думаю, у нее таких не было.

— Я здесь, я здесь! — отзываюсь уже у входа. — Действительно, тут у вас есть чем восхититься. Мне страшно нравится. Ужасно! — силюсь описать свои чувства я.

— И что же такого восхитительного ты находишь в этой заброшенной дыре, Блонди? — Малика недовольно кривит губы. — Ну, разве только если ты любишь песок и сухие кусты… Или змеи со скорпионами так тебе нравятся?

— Решительно все, милочка. Мне здесь нравится все. Здесь прекрасно, вот только немного запущено. — Я беру большую миску с каким-то салатом, приправленным оливковым маслом и лимонным соком, и отношу на террасу. — Я хотела уже сегодня приняться за уборку, но Ахмед не разрешил.

— Ты одна? За уборку? Один в поле не воин. — Малика снисходительно покачивает головой. — Здесь нужна целая армия людей…

— Ахмед сказал то же самое, слово в слово, — перебиваю ее я.

— Вот видишь! — Довольная своей правотой, она делает выразительный жест. — Матильда-а-а!!! — вдруг орет она во все горло. — Матильда, где ты шляешься, несчастная?!

— Кто такая Матильда? — тихо спрашиваю я.

— Моя служанка, разве ты ее не знаешь?

— Ах да, я забыла ее имя. Я видела ее у стола на террасе. Она расставляет тарелки и раскладывает приборы, — заступаюсь я за бедную девушку.

Матильда — не служанка и не экономка, скорее рабыня. Малика привезла ее из последней своей дипломатической миссии, где она была послом. Миссия размещалась в одной из стран Центральной Африки, тех самых стран, где много изголодавшихся детей с огромными вспухшими животами, а счастливцы, которым удалось найти хоть какую-нибудь работу, готовы на все ради миски еды. Матильда до смерти благодарна Малике и верна ей как собака. Да Малика к ней и относится как к собаке.

Чернокожая девушка с распущенными волосами вбегает в кухню и, чуть ли не вдвое согнувшись перед Маликой в поклоне, бормочет извинения. Хозяйка почти швыряет ей блюдо с помидорами, которое, к несчастью, выскальзывает из мокрых рук Матильды и разбивается об каменный пол. В эту же секунду Малика размахивается и бьет служанку наотмашь по лицу.

— Ах ты косорукая! — кричит она. — Ну и убирай теперь, никто в этом хлеву с тобой сидеть не станет! — И удаляется из кухни, пиная ногами во все стороны стеклянные осколки и остатки еды. Матильда тихонько всхлипывает.

— Какая муха ее укусила? — спрашиваю я Мириам, которая как ни в чем не бывало сидит в углу кухни.

— В этом вся Малика, — вздыхает она. — Будь с ней осторожна, малышка. Бывает ласковой — хоть к ране ее прикладывай, а через минуту уже горло тебе перерезать готова. — Мириам бесстрастно описывает характер сестры. — Ну, не в буквальном смысле, конечно…

— Но что же все-таки стряслось? Не станет же она так буянить на ровном месте… — допытываюсь я, желая понять психологию женщины, которая так мне понравилась в момент нашего знакомства и так шокировала минуту назад.

— Пойми, Блонди, бедная Матильда тут ни при чем. Она ни в чем не провинилась. Как и всегда, впрочем.

— Тогда что же?

— Ах, Малика, Малика, — театрально вздыхает Мириам и всплескивает руками, — такая независимая и самостоятельная, но в то же время одинокая… Вот почему она не может вынести чужого счастья. Когда кто-то слаб, сломлен, спотыкается на жизненной дороге, она всегда поможет. Этого у нее не отнять. — Подчеркивая истинность своих слов, Мириам качает головой и целует кончики собственных пальцев. — Но когда все отлично, Малика чувствует себя лишней, отвергнутой, никому не нужной… И вот тогда-то она взрывается. В такой момент лучше не попадаться ей под руку! — Мириам посмеивается себе под нос.

— Ну и кто же на этот раз показался ей слишком счастливым? — Я смотрю на нее, игриво приподнимая брови.

— Ой, Блонди, ты же вся лучишься счастьем. Я за тебя очень рада. Любовь — это прекрасно.

Застеснявшись, будто девочка-подросток, я опускаю глаза к полу и ощущаю, как по моим щекам разливается румянец.

— А что у нас на ужин? Я умираю с голоду, — меняю я тему.

— Кое-что такое, чего ты, должно быть, никогда еще не пробовала. Называется бордин. Блюдо это то ли турецкое, то ли арабское — об этом мы спорить не станем.

— Никогда не слышала, — заинтригованная, признаюсь я. — Это что-то мясное?

— Прежде всего нужно выкопать в земле ямку, — весело продолжает Мириам.

Я смеюсь, представив себе, как я потом из этой ямки вынимаю червей, кладу их на листья салата, поливаю оливковым маслом и поглощаю в сыром виде. Одни витамины!

— Ну что тебя так позабавило? Словом, разводим костер в глубокой ямке. Когда древесный уголь весь выгорит, можно добавить несколько веточек душистых растений или особых хвойных деревьев. Над жаром развешиваем нанизанные на длинные шампуры куски мяса. Лучше всего брать баранину, но иногда бордин готовят и из верблюжатины — выходит не хуже. У нас ягнятина! — Она причмокивает языком: мол, ужин будет — пальчики оближешь! — Затем дымную струю накрываем плотным жестяным листом или специальной крышкой, присыпаем землей, и остается только ждать. Здесь нужно терпение: чтобы мясо стало мягким, порой приходится его коптить два-три часа. Мы коптим уже как минимум четыре — значит, мясо или пересохло напрочь, превратившись в подметку, или будет таять у нас во рту.

Мы берем соусы, очередное блюдо с помидорами и направляемся на террасу. Все уже сидят у пластиковых столиков, держа в руках тарелки и вилки; кое-кто нервно грызет ломти хлеба. Дети, разумеется, набивают себе животы пирожными и шоколадом; меры они не знают, но на это никто не обращает внимания. Лишь Ахмед борется с Марысей, пытаясь отобрать у нее какое-то лакомство и затащить дочку в ванную. Ее лицо, руки и ноги сплошь в пыли и песке — даже светлые волосы посерели. Малышка отчаянно сопротивляется, и я спешу на помощь мужу.

— Оставьте ребенка в покое! — слышатся голоса отовсюду.

— Должна же она хотя бы руки вымыть перед едой, — объясняю я.

— А какая-такая грязь у нее на руках? Она ведь не была в больнице, не общалась с заразными больными…

Я не верю своим ушам. Средневековье какое-то!

— Земля и пыль тоже содержат бактерии, и ее организм к этим бактериям не привык. Она ведь не живет с ними в симбиозе, как местные жители, которые глотают эти бактерии с детства, — огрызается Ахмед.

— Ой-ой, каким ты стал неженкой! — саркастически произносит кто-то. — Весь такой образованный, современный… Пожил немного в Польше — и свихнулся. — Все присутствующие разражаются громким смехом.

Ахмед лишь снисходительно кивает, но уступать не собирается. Он хватает на руки ревущую Марысю и заносит в ванную. Мы вдвоем засовываем ее под прохладный душ. В этот момент мы похожи на родителей-садистов, но уж лучше принудительное мытье, чем шлепки по заднице или, что еще хуже, какая-нибудь здешняя инфекция в желудке.

Когда мы возвращаемся на террасу, бордин уже готов и дымится на большом металлическом блюде посреди стола. Все помогают снимать мясо с шампуров и при случае кладут лучшие куски в свои тарелки. Боюсь, мне сегодня может и не хватить этого необычного яства. Впрочем, выглядит оно не слишком аппетитно. Мясо почернело от пепла или дыма — они что, уронили его в кострище? С крупных, неприятных на вид кусков капает жир. Ахмеда явно забавляет выражение моего лица; я силюсь скрыть отвращение.

— Блонди, давай сюда тарелку. — Малика, словно ничего не случилось, подзывает меня и протягивает громадный кусок испепеленной туши.

— Но… вдруг другим не хватит?.. — делаю попытку отвертеться я. — Видишь ли, мне необязательно это есть… Я обойдусь овощами и хлебом.

Ахмед покатывается со смеху.

— Эй, не хитри, — не сдается Малика. — Иди-ка сюда с тарелкой, а то я не стану ждать и положу твой кусок прямо тебе на колени.

После недавнего инцидента в кухне и предостережений Мириам я решаю не спорить с Маликой и послушно протягиваю тарелку. Пытаюсь наколоть мясо вилкой, но не получается: оно твердое, как бетон. Пораженная, я поднимаю глаза. Ахмед тем временем протягивает мне салфетку, показывая элементарное решение. Поскорее завернув в нее мясо — для маскировки, — я спокойно отставляю тарелку на стол. Уф-ф!

— Ну и кто это пек? Кто был шеф-поваром?! — спрашивает Малика тем самым тоном, который заставляет всех умолкнуть и в страхе ожидать, кто станет жертвой ее гнева. — Я сама купила мясо — превосходную, восхитительную тушку ягненка! Я этого ягненка сюда притащила, я его потрошила, а какой-то кретин, не умеющий пользоваться часами, превратил его в подметку! Кто это был?!

— Малика, хватит, — спокойно произносит отец, пытаясь утихомирить надвигающуюся бурю. — Скорее всего, это был я. Твой отец — кретин, не умеющий пользоваться часами. Ясно?

Малика фыркает, последнее слово все равно должно быть за ней, даже если это и не слово вовсе, а неразборчивый звук. В следующую минуту она приносит большой черный мешок для мусора и бросает в него оставшееся на огромном блюде мясо, а заодно и салаты, соусы и в довершение всего — несчастные помидоры. Все сидят молча, будто приросли к стульям. А ведь салатов-то никто и попробовать не успел!

— Вот и поужинали, — иронизирует Ахмед.

Малика посылает ему убийственный взгляд.

Собравшиеся неторопливо поднимаются со своих стульев.

— Мы отправляемся в город — есть шаурму. Едем вместе с Мириам. Приведи Марысю. — Ахмед дает мне короткие распоряжения, затем жмет руки нескольким незнакомым мне мужчинам, и мы уезжаем.

Огни фермы остаются за нашей спиной, но я не жалею о неудавшемся пире. Ничто не может испортить мне сегодняшнего дня. Меня переполняют счастье и надежда, что все снова будет хорошо. Даже лучше, чем было.

Но когда мы, веселые и сытые, с животами, набитыми шаурмой, картошкой фри, пахлавой и кока-колой в придачу, оказываемся в родительском доме, у меня вновь появляется ощущение, будто вокруг моей шеи затягивается петля. Этот дом, похожий на дворец, угнетает меня. Кажется, Ахмеда тоже. Притихнув, мы стараемся незаметно проскользнуть к себе на второй этаж. В комнатах наших холодно и неуютно, но дышится все равно вольнее, когда запираешь за собой дверь. Только Марыся по-прежнему веселится и даже не думает ложиться спать.

— А знаете что? — вдруг спрашивает она.

— И что же? — неохотно отзываемся мы, желая как можно быстрее нырнуть в постель.

— Там, на ферме, был мой новый старший друг Али. Тот самый, которого мама не любит.

— Ну-у-у?! — Словно по команде мы поворачиваем головы в ее сторону.

— Он такой веселый!

— И что он выдумал на этот раз? — с иронией и в то же время с опаской интересуюсь я и тут же обращаюсь к Ахмеду: — Ты его вообще видел? Лично я — нет.

— Видел, мимолетно… Так что же такого веселого вы с ним делали? — забеспокоившись, осторожно выпытывает он у Марыси, которая и так сгорает от желания все нам рассказать.

— Он поймал одну большую змею — из тех, что прятались в домике. И засунул ее в карман своих широких брюк. Как такие брюки называются? Панталоны?

— Ну а дальше что?! — Я не выдерживаю и тороплю ничего не подозревающую девчушку.

— Мой друг Али знает все на свете, и в змеях он тоже разбирается. Эта змея оказалась неядовитой, но зато она заколдованная. Если ее погладить, она становится твердой-твердой, растет и поднимается вверх, — восхищенно рассказывает шестилетний ребенок.

— Заколдованная, да? — шепотом повторяет Ахмед, и я вижу, как муж бледнеет.

— Да, да! — Марыся подпрыгивает на кровати и хлопает в ладоши. — Али хотел, чтоб я эту змею поцеловала, но вдруг кто-то пришел, кажется, дедушка, и ничего не вышло. Не знаю, почему нельзя всем показать эту змейку, раз она такая смешная, но Али запретил мне и убежал. Так почему же, почему нельзя? — невинно спрашивает она.

— Потому что… — Прервавшись на полуслове, я стою с открытым от изумления ртом и понятия не имею, как ей это объяснить. В ужасе гляжу на Ахмеда.

— Потому что это был мерзкий ползучий гад, — сквозь зубы цедит мой муж. — Запомни: змеи, которые у мужчин в штанах, скверные и опасные.

— Неправда… — Марыся от эйфории переходит к слезам. — Эта змейка была очень миленькая, у нее такая бархатная кожица…

— Хватит! — истерически кричу я, схватившись за голову.

— Али обманул тебя, и я с ним еще поговорю! — Ахмед, не выдержав, тоже повышает голос. — Забудь же об этой дурацкой змее и не говори об этом больше никому. Никому! — повторяет он и берет расстроенную доченьку на руки. — Папа купит тебе красивого зверька, и ты будешь играть с ним столько, сколько душе будет угодно. Причем совершенно безопасно, — добавляет он и крепко обнимает Марысю.

— Зверька? А какого? — Настроение у Марыси мгновенно меняется.

— Какого захочешь. А сейчас в кроватку. Для одного дня впечатлений уже предостаточно. — Он передает ее в мои руки и, не сказав больше ни слова, уходит из спальни.

Я прекрасно знаю, куда он едет. Мне не очень интересно, разделит ли Али судьбу Пшемека из Польши; единственное, в чем я могу быть уверена, — это в том, что никогда больше он не приблизится к нашей дочери. И это для меня сейчас самое важное.

Судьбоносное решение

— Как быстро летит время, не правда ли, милая? — замечает Ахмед, неся утренний кофе и вкуснейшие французские пирожные на балкон нашей спальни.

— Да, удивительно быстро, — поддакиваю я. — Смотри-ка, мы собирались поехать на ферму и привести ее в порядок, но прошел месяц, а у нас даже не было случая это обсудить.

— Наверное, пора уже спокойно подумать, что нам делать дальше, — тихо произносит он, избегая моего взгляда.

— То есть? — Уточняю я, хотя, вообще-то, ожидала этого разговора.

— Сегодня вечером я приглашаю тебя в самый изысканный ресторан города, «Tripoli by night»[16]. В течение дня ты подумай над тем, на что я тебе намекнул. Надеюсь, мы наконец примем какое-то решение и тогда уже будем знать, с чего нам начинать.

— А Марысю с собой возьмем? Наверное, не стоит… Вряд ли у нас получится серьезный разговор в присутствии ребенка.

— Самира сказала, что этот вечер у нее свободен, поэтому она охотно посидит с малышкой, — говорит Ахмед, и я понимаю, что он уже все спланировал.

Интересно, каким он видит наше будущее? А прежде всего — где мы, по его мнению, должны в этом будущем жить? Впрочем, я уже догадываюсь.

Ахмед уходит, а я остаюсь на балконе, предоставленная собственным мыслям. Я должна подготовиться к разговору. И мне бы не хотелось молча выслушивать принятые мужем решения. Для меня важно, каким будет мое место в той будущей жизни, к которой он стремится. Кем буду я: арабской женой, которая сидит дома и рожает детей, или равноправной партнершей, как принято в современном мире?

Собственно говоря, ужасно я себя здесь чувствовала только поначалу, сразу после нашего приезда. Но поездка на ферму все изменила в лучшую сторону. С того дня мы стали меньше времени проводить дома, с родственниками Ахмеда, а больше — друг с другом. Мне снова хорошо, и я поневоле должна признаться: Ливия стала мне нравиться. Должно быть, я проглотила какую-то восточную бациллу! Говорят, если полюбишь эту страну, то уже не захочешь из нее уезжать. Никогда. Да и жизнь в роскоши, не скрою, пришлась мне по душе.

Мы с Ахмедом повидали уже многие интересные места: фактории времен античности, древние арабские достопримечательности, побывали на традиционных ремесленных фабриках и в шикарных современных торговых центрах, на море и в горах. Я знакомилась с разными людьми, молодыми и старыми, и все они были приветливы, дружелюбны, искренни. Моя жизнь сейчас не похожа на серые будни — напротив, сплошной праздник и ноль обязанностей. Представления не имею, на что мы будем здесь жить, откуда брать деньги на собственное содержание. Я не спрашивала Ахмеда, откуда у него средства, — постеснялась. Да и он чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы я вынудила его признаться, что деньги он, к примеру, берет у отца или у матери.

Погруженная в свои мысли, я захожу в наши комнаты и начинаю прибираться. Между прочим, не так давно мы обустроили для себя маленькую отдельную кухню, и теперь я могу готовить для нас еду, не рискуя встретиться с матерью или Хадиджой. Что же до Мириам и Самиры, то они и так просиживают у меня целые часы напролет.

Вот и сейчас я слышу осторожный стук в дверь. Наверняка это одна из них.

— Hi![17] — Самира просовывает голову в дверь и оглядывает зашторенную комнату.

— Входи, входи! — кричу я из ванной, пытаясь как можно быстрее переодеться из ночной рубашки в платье.

— Вы вечером уходите?

— Да, собираемся. А ты будто бы и не знаешь? — Я лукаво улыбаюсь.

— Кое-что слышала. На этот вечер я нанята на должность бэби-ситтера.

— Мы отправляемся в супермодный ресторан, где состоится серьезный разговор. Мне даже страшно, — признаюсь я.

— Страшно? Да что ты, Ахмед ведь влюблен в тебя по уши! — говорит она, запрыгивая на наше супружеское ложе. — Ты только должна все по-умному обыграть.

— Ты о чем?

— Не позволяй запереть себя дома. Все время говори: «Мне нужна работа, мне необходимо общаться с людьми, встречаться с подругами…» — перечисляет она. Надо же, юная девушка, а дает мне такие зрелые советы!

— Но с какими подругами? — смеюсь я. — С тобой? Думаю, это он мне разрешит.

— Погоди, погоди! Здесь ведь живет много полек, среди которых есть и жены арабов, — объясняет она. А я-то об этом даже не думала! — Ты должна с ними познакомиться, они покажут тебе, как выглядит наш, арабский, мир с вашей, польской, точки зрения. Они посоветуют, как жить в этом мире, как в нем двигаться, как к нему приспособиться и избегать конфликтов. — Довольная собой, Самира хлопает в ладоши и подпрыгивает, путаясь в одеяле.

— Вот я глупая, ни разу об этом не подумала, — признаюсь я. — Но как с ними познакомиться? Вряд ли я найду их по объявлениям в газете!

— Здесь есть польское посольство, оно в нашем районе, на Бен-Ашур. Есть и польская школа. Честно говоря, я понятия не имею, где именно она находится, но должна где-то быть. Я разузнаю, — обещает она. — А прежде всего, здесь есть костел! В самом центре города, на Дахре, неподалеку от нас. Вот уж где наверняка встречаются и общаются все поляки! Ведь ваш народ почти так же религиозен, как и наш.

Мне приходит в голову одна мысль.

— Послушай, Самирка, — я произношу ее имя ласково, на польский манер, — может быть, я смогу найти там работу? Хотя бы на полставки! Тогда у меня будет повод выходить из дому, прилично одеваться, а не бродить по комнате весь день в халате.

— Об этом и речь! Гениальная идея! Вот ты ему сегодня вечером обо всем этом осторожно скажи, а я тем временем проведу следствие — где, что и как. Гей-гей! — восклицает она и бежит к дверям. — Я в университет, а то опоздаю. Буду в шесть. See you later, alligator…[18]

— Пока, — говорю я ей вслед и чувствую, что мир начинает окрашиваться в яркие цвета.

Вечером я уж точно поставлю одно обязательное условие: здесь — в этом ледяном дворце с матерью Ахмеда и его разведенной сестрой — я жить не буду. Отец, как ни странно, бывает тут редко, разве что по выходным. Впрочем, по выходным здесь и так вся семья в сборе.

Ресторан и вправду high class[19], на Гаргареше (Гаргареш — это такая здешняя Маршалковская[20]). Я сильно робею. Ступаю на цыпочках по пушистым шерстяным коврам, будто по льду. Зато мой муж чувствует себя превосходно; здоровается с менеджером зала, затем с официантами… Разумеется, столик он забронировал заранее, иначе свободного места здесь днем с огнем не сыскать.

Мы садимся за небольшой столик на двоих, закрытый от посторонних глаз резной деревянной ширмой, и официант зажигает свечи в серебряном канделябре. Из колонок льется тихая музыка, успокаивающе журчит маленький фонтанчик посередине зала. Словом, все perfect[21].

Меню напечатано на арабском и английском языках.

— Что закажем? — Ахмед весело наблюдает за мной, мое растерянное лицо вызывает у него улыбку. — Быть может, сначала подумаем о выпивке? Я помню, ты любишь красное вино. Хочешь бокальчик?

Я шокирована.

— А как же запрет на алкоголь?

— Ливийское красное сухое — это сладкий виноградный сок. — Он смеется: как легко я дала себя одурачить! — Что-то похожее на вино, но не совсем вино.

— Давай, — говорю я, все еще не в состоянии преодолеть растерянность.

Мы заказываем напитки, и я снова погружаюсь в чтение меню. Понятия не имею, что выбрать. Видимо, придется заказать фри и курицу-гриль.

— Может, тебе что-нибудь посоветовать? — наконец спрашивает он.

— Это было бы замечательно, — облегченно вздыхаю я.

— Хорошо. Тогда начнем с закусок, их подают бесплатно.

— Неужели здесь что-то подают бесплатно?

— Рано радуешься — все остальное стоит так дорого, что, право же, они могли бы быть и щедрее. Так что, закажем салат с дарами моря?

— Окей. Звучит аппетитно. Я уже ощущаю голод.

— И крабовый суп… или это уже будет перебор с frutti di mare?[22]

— Нет-нет, ты ведь знаешь, как я люблю крабов.

— Ну да, — улыбается он. — А в качестве основного блюда предлагаю превосходные фирменные шашлыки из баранины. Что скажешь? Наконец-то ты попробуешь настоящий шедевр восточной кухни. А то наша домашняя еда пока не особенно удавалась.

Вспомнив бордин на ферме, я морщу нос.

— Что, баранинка из земляной ямы вспомнилась? — веселится Ахмед.

Я киваю в знак согласия. Как здорово мы понимаем друг друга!

Ледяной виноградный сок расслабляет почти как сухое вино. Понемногу я чувствую себя свободнее, дышу глубже. Еда здесь и впрямь восхитительна — пальчики оближешь! Не зря я весь день постилась, рассчитывая на вечерний праздник обжорства. Я уплетаю за обе щеки, а Ахмед, довольный, приветливо смотрит на меня.

— Вот видишь, хоть что-то из нашей кухни пришлось тебе по вкусу.

— Угу, — подтверждаю я и отправляю в рот большую тигровую креветку.

— Я тебе куплю несколько кулинарных книг с восточными рецептами на английском языке, и попробуем вместе что-нибудь приготовить. Ладно?

— Замечательно. Но для этого нам нужна приличная собственная кухня, а не две конфорки в углу. Ты ведь не думаешь, что твоя мать позволит тебе браться за стряпню в ее кухне?

О, глупые здешние обычаи! Мужчина ждет ужина в гостиной или столовой, но не станет помогать женщине в кухне, даже если сам умирает с голоду. Случается, что, вконец отчаявшись, он вбегает на минутку и хватает, словно вор, первый попавшийся кусок со стола.

— А вот и суть дела. Как мы будем обустраивать нашу жизнь дальше? — Кажется, Ахмед только и ждал подходящего момента.

— Вот именно, как? Ты-то сам что предлагаешь?

— Ты здесь уже больше месяца, успела кое-что понять, посмотрела, как здесь живут. Как, по-твоему, можно тут жить или нет? Я хочу знать, видишь ли ты себя и свое будущее в этой стране? Я ведь не хочу делать тебя несчастной. Помни, я очень люблю тебя. Ужасно люблю! До смерти! — Под столом он касается моего колена, и у меня по коже бегут мурашки.

— Но жизнь — это не только радости, это еще и работа, содержание дома, заботы, проблемы… — Я все время держу в голове советы Самиры. — Отпуск закончится, начнутся будни.

— Вот-вот. Поэтому нам нужен собственный дом. С моими родственничками мы, боюсь, свихнемся.

— Разумеется, — соглашаюсь я, пережевывая лист салата.

— Быть может, для начала поселимся на ферме? Это далековато от цивилизации, но зато там свежий воздух и простор. Пока Марыся не ходит в школу, мы вполне можем принять такое решение. Конечно же, я куплю машину и мы будем ездить в город, когда захотим.

В принципе, он прав. В дом на ферме нам не пришлось бы вкладывать больших денег, которых у нас, как я понимаю, нет. Достаточно все покрасить и освежить ремонт. Так что идея хороша, но лишь для начала. Надеюсь, это только на время! Ведь если мы уедем жить на ферму, то у меня отпадает вопрос насчет подруг, костела, посольства или польской школы… Я не смогу общаться с земляками! Гм… Да я вообще ни с кем не смогу общаться!

— Это ведь только на первых порах? — уточняю я.

— Несомненно. Думаешь, я хочу спрятать тебя в глухой провинции? «Я горожанин, я городом пахну», — цитирует он нашу любимую песню.

Я неуверенно улыбаюсь.

— Но мы там будем совсем одни. Кто будет приходить к нам в гости? Кому захочется ехать сотню километров?!

— Почему сотню? Я знаю короткую дорогу. Максимум восемьдесят километров.

— Тоже немало, — замечаю я.

— И Самира, и Мириам, и Малика, и любая другая твоя подруга сможет приезжать и оставаться на выходные или даже дольше. Увидишь, многие будут рады возможности вырваться из душного, закопченного города, особенно летом! А если мы еще и бассейн обустроим… Хо-хо!

— Значит, и другие мои подруги смогут приезжать? — переспрашиваю я, помня о советах Самиры.

— Ну да, а почему нет?

— Но откуда же мне их брать, этих подруг? Давать объявление в газету?

— Послушай, мы еще никуда не переезжаем. К переезду нужно подготовиться, это тоже займет какое-то время. Мои сестры возьмут тебя под опеку, и ты найдешь себе сотню приятельниц, поверь. Я ведь знаю, любой бабе нужна еще одна баба, чтобы наговориться и посплетничать вволю. Да и мужику приятели нужны.

О нет, только не приятели! Как-то он сам признался, что поддается чужому влиянию, и уж мне это известно доподлинно. В Польше я постоянно боялась, как бы не вернулись те ужасные времена, когда Ахмед расслаблялся с дружками; потому-то я и дала уговорить себя приехать сюда… Однако, должна признаться, его предложение поселиться на ферме меня привлекает. На ферме мне нравится абсолютно все, там я чувствую себя чуть ли не владелицей поместья.

— А в случае необходимости я будуподбрасывать тебя в город, и ты сможешь там проводить столько времени, сколько захочешь. Я же не хочу превратить тебя в отшельницу, — прерывает муж мои размышления.

Принесли шашлыки, но мысли о предстоящих переменах так захватили меня, что я потеряла аппетит. Мясо остывает, а я все в раздумьях.

— Да не переживай ты так, все у нас получится, — утешает меня Ахмед. — А ну-ка ешь, иначе все остынет и станет невкусным.

Он заказывает еще один сок и заботливо смотрит на меня.

— Значит, вариант возвращения в Польшу мы вообще не рассматриваем? — спрашиваю я.

— А ты этого хочешь? Куда ты хочешь вернуться? В маленькую съемную квартирку, в бесперспективную жизнь? Тебе уже известно, как настроены поляки к людям моей национальности, — у вас нечасто встретишь доброе отношение. Сегодня моя фирма процветает, но завтра полоса удач может закончиться, и тогда никто не поддержит нас. Кто возьмет на работу «вонючего араба», когда и среди поляков безработица все выше и выше с каждым днем?

— Почему же вонючего?! — возмущаюсь я.

— Да ладно тебе! Отношение к нам из года в год все хуже, — вздыхает он. — Да и на дядю работать — вариант не из лучших. Сколько бы я тогда зарабатывал? Триста зеленых, четыреста? И ты думаешь, на это можно прожить?

— Но я тоже могла бы пойти работать, — неуверенно предлагаю я.

— Со школьным образованием? Без специальности? Кем ты пойдешь работать? Уборщицей? Продавщицей? Или попытаешься сделать карьеру в «Макдональдсе»?

— Ты прав, — признаю я. — Ну хорошо… А здесь… здесь-то мы откуда деньги будем брать? — Покачав головой, я беспомощно развожу руками. — Воровать отправимся?

— Ты, наверное, успела догадаться, что тут, в Ливии, я не самый бедный человек. — Он загадочно поджимает губы. — Впрочем, финансовый отчет я тебе предоставлю исключительно после шашлыков. — Ахмед вдруг энергично ударяет двумя выпрямленными пальцами по столешнице — аж фарфор задрожал, а я подскочила на стуле. — Я серьезно! Ешь давай! И чтоб уши кверху… Кажется, так у вас говорят? — Он морщится, вспоминая. — Или — чтоб уши шевелились?.. — Он всерьез задумался. Как будто нет у него более важных дел, чем вспоминать польские поговорки. — О! Чтоб за ушами трещало! Какой же я молодец! — Довольный, он хлопает себя по бедрам.

Я заливаюсь смехом. Пью вкусное вино, хоть оно на самом деле и не вино вовсе, ем великолепные, пусть и немного остывшие шашлыки, провожу время с любимым мужчиной. В эту чудесную минуту я полна светлых надежд. О том, что наши планы могут не осуществиться и что-то пойдет не так, как нужно, мне думать не хочется. В конце концов, если что-то не сложится, мы всегда можем вернуться в Польшу.

Все важные решения и подсчеты мы отложили на другое время, когда у нас под рукой будет калькулятор, лист бумаги и ручка. Говорим — лишь в общих чертах — об обустройстве фермы, о том, где мы разместим бассейн и кого пригласим на новоселье. Для меня это будет первое собственное жилище на земле, первый дом для меня и моей семьи! Дом без мамы, свекрови и других любопытных родственников. Там я смогу делать все, что пожелаю, никто не будет наблюдать за мной и критиковать меня. Но когда же наступит этот счастливый день? Сколько времени нам понадобится, чтобы превратить довольно запущенное здание в приличное место, достойное того, чтобы жить в нем?

— Швейя, швейя, — говорит Ахмед, — понемногу, не все сразу. Поспешишь — людей насмешишь. — Интересно, он, изучая польский язык, начал со сборника пословиц?.. — Спеши медленно. — Да, похоже, так и есть!

Арабские будни Деньги на жизнь

Несколько дней я почти не вижу Ахмеда — он где-то пропадает. А затем он просит меня сесть рядом с ним и поговорить о наших средствах.

— Я уже все выяснил. Обратился параллельно в две строительные фирмы, и каждая составила смету на ремонт фермы. Цены у них почти не отличаются, и, к сожалению, они достаточно высоки. — Он раскладывает на столе бумаги, и мы оба склоняемся над ними. — Вот банковские выписки. Похоже, в то время, пока меня здесь не было, моя семейка не слишком-то бережливо относилась к моим деньгам.

— К каким деньгам?

— У меня есть дом в эксклюзивном районе. Вилла. И много лет я ее сдаю — сначала ее арендовали нефтяные фирмы, затем, после ремонта и улучшения условий, — посольства. Они регулярно платят довольно высокую арендную плату. — Его лицо багровеет. — За все те годы, пока я был в Польше, денег должно было накопиться на вторую виллу, такую же или даже лучше, а осталось лишь на глинобитный домик в пустыне! — Возмущенный, он указывает мне на какие-то цифры в банковских распечатках.

— А откуда у тебя эта вилла? Ты в ней жил? — пытаюсь наконец хоть что-то выяснить я.

— Малика, как тебе известно уже, госслужащая, и она получила земельный участок в качестве премии.

— Еще одна премия? Хорошо же этим госслужащим! Машины, земельные участки, фермы…

— Ливия — богатая страна, потому и награждает достойно своих высших чиновников за их лояльность. Но здесь и более бедным слоям населения неплохо живется. Даже бездельники получают большие пособия, карточки на продовольствие, бытовую химию, товары для детей, технику для дома… Здесь никто особенно не бедствует. — Его слова звучат как оправдание для тех, кто оказался у государственной кормушки.

— Гм… — Мне даже комментировать не хочется.

— Такова политика правительства, милая моя. Правда, нефтяных месторождений никто никому не жалует, раздаются только земельные наделы в пустыне. Это называется заселением. Разумеется, все хотят жить в крупных городах, а тысячи квадратных километров песчаных земель остаются незадействованными. Думаешь, легко на таких наделах хозяйствовать? Знаешь, сколько воды должна вобрать в себя эта земля, прежде чем породить хоть один живой побег? Там даже кактусы не росли! Государство не хочет этим всем заниматься, потому и раздает земли своим предприимчивым гражданам — а вдруг кто-то из них все же превратит свой надел во что-нибудь путное!

Я слушаю его, попивая свой дьявольски крепкий кофе, который, правда, уже успел остыть.

— Когда мы, — продолжает Ахмед, — первый раз приехали в Джанзур, именно так называется эта местность, то все дружно смеялись над Маликой. «Ну и поместье тебе досталось!» — шутили мы. Вообрази себе бескрайнее поле, по которому гуляет ветер, вздымая клубы песка. Деревенька представляла собой традиционное арабское поселение: два несчастных магазинчика, одна скверная забегаловка и приткнувшиеся у главной дороги грязные крестьянские хижины, построенные из самого дешевого сырья… Тамошние жители, забитые провинциалы, чуть было не забросали Малику камнями — Малику, ливийку, свою соотечественницу! — за то, что она приехала в одном из своих деловых костюмов и без платка на голове. На меня тоже смотрели неприязненно — я ведь не носил галабеи[23].

— Когда же это все происходило? Сто лет назад? — поражаюсь я словам мужа.

— Да нет, лет пятнадцать назад. Не так уж давно. И все-таки я решил, что в этот надел стоит вложить деньги, — это будет долгосрочная инвестиция. Именно я оплатил все счета и уладил юридические вопросы, потому что Малика злилась и не хотела этим заниматься, ей все это было по барабану. Она бы предпочла получить в качестве премии тысячу зеленых и купить себе новый комплект украшений.

— Таковы уж мы, женщины, — засмеялась я. — И я на ее месте, должно быть, чувствовала бы то же самое.

— А потом она получила должность посла, отправилась в эту свою дипмиссию и забыла о Джанзуре.

— А где же была эта ее дипмиссия?

— Где-то в негритянских краях. Отличная дипмиссия! Синекура: усилий практически не требовалось, а платили много. Везет же моей сестрице!

— Ах да, она ведь привезла оттуда Матильду, — припоминаю я.

— А я понемногу строил большой красивый дом. По западному проекту, представь себе! Увы, на его обустройство у меня уже не осталось ни гроша. Слава богу, нашлись сумасшедшие иностранцы, которым вилла настолько понравилась, что они внесли арендную плату за полгода вперед — при условии, что я на эти деньги оснащу дом всем необходимым. Вот такая у этого дома история.

— А ты мне его покажешь? — интересуюсь я. — Можно и мне посмотреть на эту красоту на безлюдье?

— Да, я уже и с жителями договорился. Я знал, что ты захочешь туда поехать.

— Дом на пустоши… — задумчиво говорю я.

— О, ты ошибаешься, — довольно смеется муж. — Я же говорил, это долгосрочная инвестиция. Сейчас, любовь моя, Джанзур практически стал районом Триполи, и автострада соединяет его с центром города. Живут в Джанзуре правительственные чиновники, работники иностранных фирм, дипломаты… Вот такой эксклюзивный спальный район нашей многолюдной столицы. Ты и не представляешь, какие резиденции там можно увидеть! Немало там и супермаркетов, и бутиков, и ресторанов, и кафе. В Джанзуре можно поесть даже лучше, чем в Триполи, и уж точно намного дешевле.

— Съесть бутерброд с тараканом? — кривлюсь я.

— Бутербродов с тараканами там уже нет. Новым клиентам такие закуски не нравятся.

— И когда же мы поедем? — уточняю я, ибо мне не терпится увидеть эту виллу.

— Вскоре.

Типично арабский ответ! Никакой конкретики, одно увиливание.

— А поселиться там мы не сможем? Там же, наверное, лучше, чем на ферме!

— А на что мы тогда будем жить? Сейчас уже, по крайней мере, все деньги с виллы поступают на мой счет и никуда с него не улетучиваются! — Снова разгневавшись, Ахмед ударяет ладонью о стол. — Впрочем, они обещали вернуть мне деньги… по частям. — Он тупо глядит в пространство.

— Кто — они? — робко спрашиваю я.

— Да ладно тебе! Не хочу и говорить. Я сейчас взорвусь!

— Ну хорошо, не будем больше об этом — мне жаль твои нервы, — тихо говорю я и хочу погладить его по руке, но он срывается с места и начинает шагать по комнате туда-сюда.

— А я-то думал, что мне хватит на повторное открытие фирмы, на ремонт фермы, а весной — еще и на саженцы! Как было бы прекрасно! — кричит Ахмед, воздев руки. Он так разнервничался, что даже не замечает, как то и дело дергает себя за волосы.

Не знаю, как его успокоить, не отваживаюсь уже ничего говорить, чтобы не ухудшить положение. Но мне любопытно, кто же все-таки растратил его деньги?

— Метек хочет выкупить у меня наш маленький бизнес. На эти деньги, надеюсь, мне удастся снова открыть здесь предприятие — разумеется, того же профиля. — Надо же, Ахмед ни о чем не забыл, а я-то думала, что польская фирма уже выветрилась из его памяти. — А в университете мне предложили несколько преподавательских часов в неделю — это, конечно, жалкие гроши, зато положение в обществе и какое-никакое удовольствие от работы мне гарантированы. Не зря я все-таки защитил эту диссертацию в Польше! А ферму мы будем понемногу отстраивать. И я рассчитываю на то, что вскорости мы туда переедем. — Он садится рядом со мной, обнимает за плечи. — Все они мне уже изрядно надоели, — шепчет мне на ухо Ахмед, и я его отлично понимаю. — Рано или поздно мы встанем на ноги и смоемся отсюда.

Что ж, ему-то я верю, но как же я сама? «Мы встанем на ноги…» Мы — это в первую очередь Ахмед, мой муж. У него есть вполне определенные планы: карьера, фирма, университет, — но о моем будущем не прозвучало ни слова. Сама же я сейчас боюсь задавать ему волнующие меня вопросы, поскольку он и без того зол и расстроен. Надеюсь, вскоре я все же смогу дать ему понять, что у меня тоже есть какие-то потребности. А может, он и сам об этом догадается? Я ведь должна здесь хоть что-нибудь делать! А пока я даже о воспитании собственной дочери не забочусь: Марыся сейчас живет в домашнем детском саду, занятия в котором с энтузиазмом и любовью ведет моя свекровь, а помогает ей Хадиджа.

Свадьба

— Эй, красавица, хватит уже лентяйничать, — слышу я голос Малики.

Я пробуждаюсь от летаргии, в которой уже некоторое время пребываю. Мне нечего делать. Совершенно нечего! Поначалу мне это даже нравилось, но чем дальше, тем больше притупляются мои эмоции и тем глупее я становлюсь. Зато Марыся превосходно себя чувствует в огромном бабушкином доме, играет с детьми, все ее балуют. Она слишком много ест, особенно сладостей, и уже превращается в маленький пончик. Ахмед с утра до вечера улаживает в городе какие-то «наши» дела, и мое общество ему совершенно не нужно, даже мешает. Я прочитала все журналы и книги, привезенные из Польши; со скуки принялась изучать арабский по школьным учебникам, одолженным у детей Мириам. Идет туговато, но читать я все-таки научилась, а это уже кое-что. Уроки мне дает десятилетняя девчушка, которая очень гордится своей ролью частной учительницы. Кроме того, сестры Ахмеда подбрасывают мне какие-то женские журналы на английском. Но сколько можно читать о моде, диетах и разновидностях основы под макияж? К тому же следовать всем этим советам для меня сейчас нереально, да и излишне… Ничего-то мне не хочется. И я вновь прикрываю глаза и сонно потягиваюсь в постели.

Распахиваются двери, и я слышу цокот каблуков-шпилек по напольной плитке.

— Кажется, ты уже напрочь оглупела! — Малика дергает меня за руку. — Ты что, намерена проспать остаток своей жизни?!

— Нет, — апатично отвечаю я, открыв один глаз. — Но что мне делать? Плевать в потолок?

— Я наконец-то нашла для тебя занятие. Давай, сдвинься же с места — ты толстеешь прямо на глазах!

Так и есть. Как быстро можно себя запустить, особенно если мало двигаешься!

— И что ты придумала? Я открыта для всех предложений. — Медленно, будто старушка, я приподнимаюсь на локте. Болят все мышцы и кости — понятия не имею почему.

— Ах ты инвалидка! Ты же заржавела! Обленилась!

Малика выглядит отлично: она, как всегда, элегантна в одном из своих деловых костюмов, на этот раз бежевого цвета, на высоких каблуках; кожу ее оттеняют ненавязчиво поблескивающие украшения. Волосы уложены, ногти накрашены… Боже мой! Я чувствую себя бедной родственницей из деревни.

— Слушай меня. Сначала — бегом в ванную, затем я веду тебя в салон красоты, а то с тобой на людях показаться стыдно… А после обеда мы отправляемся к тетке Мине. — Она планирует мой день, и сердце у меня от радости начинает биться быстрее.

— А кто она?

— Мамина сестра, но старше меня всего на несколько лет. Ты ведь знаешь, здешние женщины рожают чуть ли не до самой смерти, а количество детей — это их гордость. Роды в зрелом возрасте должны служить доказательством того, что они еще молоды и бодры. Правда, выглядят они как страшилища, а дети уже буквально сами из них выпадают, но это другой вопрос… В каждой стране свои обычаи.

— А вот у нас…

— Ладно, ладно, не сейчас, — нетерпеливо перебивает меня Малика. — Дочь тети Мины, идиотка, выходит замуж. А я, как ближайшая тетка, обязалась во всем ей помочь.

— Похоже, помогать другим у тебя в крови.

— Дело не в этом, и я бы даже не сказала, что они как-то особенно любят меня. Просто у меня есть деньги и связи, и я, в отличие от них, способна организовать что угодно.

— А почему твоя племянница — идиотка? Она что, по доброй воле идет за столетнего старикана? — Кажется, меня ничто не удивит, я ведь уже немного знаю здешние нравы.

— Нет, все еще хуже. Она-то считает себя современной и образованной, — начинает рассказ Малика, одновременно вталкивая меня в ванную и открывая кран. — Только что окончила университет и стала полноценным инженером. Защитила диплом два месяца назад. Ей бы работу искать, ведь по ее специальности столько предложений! А она замуж идет. Кретинка! — кричит Малика, усевшись на сиденье унитаза, и всплескивает руками. — Зачем только учить таких?! Государство целые миллионы на них выбрасывает!

— Но что же все-таки не в порядке? Жених хреновый? — допытываюсь я.

— Да нет, с женихом они знакомы уже лет пять. Ей повезло — они влюбились друг в друга. Славный молодой человек, ее однокурсник.

— Так в чем проблема? Поженятся и пойдут оба работать. Они просто хотят быть вместе.

— Да они давно вместе. Тетя Мина и ее муж не такие, как мои родители, наоборот, они уж слишком современных взглядов. Молодые давно встречались, спали вместе, и все об этом знали. Даже я считаю, что это несколько неприлично, бросает тень на семью. Они разве что в одном доме не жили.

— Ну, знаешь…

— Что — «знаешь»? Знаю! А вдруг бы он на ней не женился?! И осталась бы одна уже не девственницей, прослыв шлюхой… Можно, конечно, заштопаться в Тунисе за тысячу долларов и снова строить из себя невинную, это сейчас нетрудно, но люди-то все знают, все видят. Кто бы на ней потом женился? Разве что какой-нибудь имбецил, ну или там дедушка, который уже одной ногой в гробу… Так здесь принято: девственность нужно отдавать только собственному мужу. Такова традиция.

— Да ведь все уладилось, они женятся, а ты ворчишь… — Я по-прежнему ничего не понимаю, и мне кажется, что Малика просто любит осуждать всех и вся.

— После свадьбы она уже не станет думать о работе и карьере — сразу побежит покупать колыбельку. Вспомнишь мои слова. Через девять месяцев появится крошка.

— Но это должно быть их общим решением… Вероятно, они умеют предохраняться, раз уж все предыдущие годы у них это получалось.

«Не то что у меня, — думаю я. — Залетела с первого же раза». Но стоит ли в этом признаваться, особенно Малике, этой эмансипированной моднице?

— После свадьбы любой арабский парень, даже самых современных взглядов, хочет как можно скорее заиметь ребенка. Непременно! Just now![24] — Малика смеется и двумя пальцами указывает на свое сердце — в знак того, что говорит чистую правду. — Иначе скажут, что с ним что-то не в порядке, что у него аппаратик не работает. А ведь ни один парень в мире не желал бы, чтобы о нем так говорили.

— Да уж…

— Увидишь, какой это ад — устраивать здесь свадьбу и готовиться к ней! А потом придут сотни дармоедов и начнут искать пятна на солнце, будут приглядываться, что не так, чтобы затем посплетничать и осудить нас. Но мы не сдадимся! Всем утрем нос, и пусть пожелтеют от зависти!

Вот это я люблю! Вокруг Малики всегда что-то происходит, и, когда ты с ней рядом, кровь быстрее бежит по жилам. Сломя голову я бегу вниз по лестнице, посвежевшая и вновь исполненная воодушевления. Все-таки жизнь прекрасна!

Мы входим в дом тетки Мины, который находится на той же улице, что и дом родителей Ахмеда. Они что, выкупили целый район?! Выгляжу я уже вполне прилично: волосы подстрижены и причесаны, кожа чистая, на ногтях блестит свежий лак; к тому же на мне новая кофточка, которую мы купили по дороге, поскольку Малика сказала, что моя старая майка — застиранная и в пятнах.

Тетка — симпатичная толстушка, одетая в традиционном стиле: на ней юбка до щиколоток и блуза с длинными рукавами, все из ткани самого высшего качества. Головной убор идеально подходит к наряду, а модные туфли-лодочки так блестят, что в них можно разглядеть свое отражение. Украшения она носит элегантные, хоть и не настолько изысканные, как у Малики. Ладони тетки Мины полностью выкрашены хной.

— Наконец-то познакомились, — говорит она уверенным глубоким голосом и протягивает мне свою сильную руку. — Только не называй меня тетей, это старит. Я Мина.

— Я Дот, но все здешние называют меня Блонди, — улыбаюсь я, сразу почувствовав к ней симпатию.

— Не слишком-то вежливо так тебя называть! Для меня ты Дот. — Вот она меня и подкупила. — А волосы ты красишь или они у тебя от природы такие?

— В детстве они у меня были еще светлее, — недовольно кривлюсь я.

— Каждая из нас хотела бы иметь такие же… Ну так что, какие у нас планы? — обращается она уже к Малике, провожая нас в гостиную и усаживая на кожаный диван.

— Записываем, что еще нужно сделать, и действуем.

— Все надо сделать, птичка моя, абсолютно все! — Мина нервно переплетает пальцы. — Лейла, ты наконец принесешь нам кофе или мы засохнем от жажды?! — кричит она в сторону приоткрытых дверей. — Моя дочь уже забыла обо всем на свете, ходит как спящая красавица. Ох, не знаю, что из этого всего выйдет! — Драматическим жестом Мина стаскивает с головы платок и бросает его на ближайший табурет.

— Только не надо паниковать, — успокаивает ее Малика. — Блонди… ах, прости, Дот, садись к компьютеру и печатай пункт за пунктом. — Она указывает мне рукой на большой письменный стол, на котором полным-полно всяческой офисной техники.

— Кто? Я? — Я таращу глаза. — Но я не знаю… не умею.

— Ну вот, а еще говорят, что арабы отсталые, — с удовлетворением констатирует Малика. — Неужели муж-компьютерщик не мог тебя хоть чему-то научить? Сам не хотел или ты обучению не поддавалась? — Ну и вредина же она!

Лейла, высокая бледная девушка крепкого, как и ее мать, телосложения, тихонько входит в комнату, неся в руках полный лакомств поднос.

— Привет. Я слышала, что ты пришла помогать нам. Спасибо, — обращается она ко мне приятным, чуть хрипловатым голосом.

Малика делает глоток кофе, черного как смола и приторно-сладкого, и тут же запивает его водой, такой ледяной, что зубы от самого ее вида ломит; затем она садится за компьютер, еще раз окинув меня насмешливым взглядом.

— Ну ладно, диктуйте, — бросает она тетке и ее напуганной дочери. — Что у нас по списку?

— Мы никак не можем выбрать зал, — начинает Мина. — Я считаю, это должен быть отель, приличный — «Эль-Кебир» или «Махари», они оба пятизвездочные…

— Бедняжка, видать, Аллах оставил тебя. — Малика снисходительно покачивает головой.

— И я то же самое говорю! — не выдерживает Лейла. — Это же выброшенные на ветер деньги! Мама, если для тебя они лишние, то лучше дай нам на свадебное путешествие!

— Да я и так вам дам! Я же все время даю вам деньги, черт подери!

Кажется, намечается маленький семейный скандальчик. Неужели арабы ничего не умеют решать спокойно? По любому поводу кричат друг на друга, оскорбляют, размахивают руками, да и до рукоприкладства частенько доходит… Ну что за бешеный народ! Меня это уже начинает раздражать.

— Тихо, тихо! — пытается успокоить их Малика. — Так мы ни к чему не придем. Не лучше ли за половину этой суммы устроить прием во дворце бракосочетания? Даже лучший дворец столицы обойдется не в пример дешевле отеля. Я знаю один дворец, в нем устраивают свадебные приемы исключительно правительственные чиновники.

— Ну… — мнется Мина.

— Правда, я не уверена, что там будет в ближайшее время свободный день, но постараюсь как-то уладить этот вопрос, — предлагает свое содействие Малика. — Ну а платье ты уже заказала? — Она оборачивается к Лейле, мысли которой витают где-то далеко.

— Зачем? Куплю готовое.

— А ты, я вижу, с другой стороны головой ударилась! Тоже мне, экономная выискалась! Может, вообще напрокат возьмешь?! — сердито повышает голос Малика.

— Послушай, тетя, не преувеличивай! И вообще, прекратите вы все издеваться надо мной! — взрывается Лейла. — Я уже устала от этой нервотрепки! — Кажется, еще мгновение — и она расплачется.

— Да ты счастлива должна быть! Выходишь за своего избранника, сама хочешь этой свадьбы, никто тебя не принуждает… Ничего не понимаю! — удивляется Малика. — Блонди, а ты, когда выходила замуж, тоже вот так переживала, нервничала? Или, наоборот, прыгала от радости?

Понятия не имею, к чему она клонит, но в их разборки влезать не хочется.

— У меня была совершенно другая ситуация, — пытаюсь я объяснить им польскую действительность. — Свадебный обед был в небольшом районном клубе, двадцать приглашенных…

— Что?! — хором восклицают все три женщины.

— Ну да, прием для самых близких родственников и немногих друзей.

— Ты что, сирота? — изумляется Мина.

— Нет, но семьи у нас не такие большие, как здесь. А седьмую воду на киселе и людей, которые не поддерживают с тобой связи, вообще приглашать не принято.

— Вот видите! — ищет в моих словах поддержку Лейла. — А у нас? У нас-то будет как минимум сотни полторы гостей!

— И все родственники? — не могу надивиться я.

— Да нет, родственников около пятидесяти, но ведь обычно каждый из них приводит с собой кого захочет… Может даже с улицы кого-то прихватить! Скажет случайным прохожим: «Слушайте, сегодня вечеринка у Лейлы, она замуж выходит! Пойдемте-ка, там можно пожрать задаром!» — Девушка хватается за голову — по-видимому, она уже безумно устала от всего этого. Что ж, ее можно понять.

— Не преувеличивай, — перебивает дочь Мина.

— Ладно, а что все-таки с платьем? — Малика нервно смотрит на часы. — Еще буквально минутка, и мне нужно будет снова бежать в офис. Не будем терять время.

— Хорошо. Давайте пойдем в свадебный салон. Если из готовых платьев ничего не подойдет, тогда закажем, — сдается невеста.

— Окей, — соглашаются все.

— Теперь еда. Уф-ф! Это самое сложное задание, — говорит тетка. Именно она, как хозяйка дома, несет ответственность за это дело.

— Это уж тебе, дорогуша, придется как-нибудь организовать, — говорит Малика, умывая руки, ибо не желает браться за грязную работу. — Разумеется, о кейтеринге не может быть и речи?

— Ты издеваешься? Чтоб я на свадьбу собственной дочери не приготовила хорошей домашней арабской еды, а заказывала оптом какое-то дерьмо? Может, еще французскую кухню? Или, что еще хуже, пиццу?! — Она хлопает себя по пышным бедрам и неодобрительно качает головой, а я едва сдерживаю смех: мне вспомнилось, как Ахмед заказывал фастфуд в день нашей свадьбы.

— Может быть, часть мы приготовим, а часть все-таки закажем? — не сдается молодое поколение в лице Лейлы. — Не станешь же ты печь торт высотой в метр!

— Не делайте из меня дуру! — Мина не позволяет себя перехитрить. — Ясное дело, придется заказать некоторые сладости, по крайней мере те, которыми свои животы будут набивать дети. Не стану я надрываться для такой оравы, которая все равно бы моих усилий не оценила. Я составлю список главных блюд, а ты, Малика, тоже предложи что-нибудь — вспомни, что подают на всех этих твоих изысканных приемах, и стащи парочку идей. А на следующей встрече все и согласуем. Только никаких моллюсков и никаких лягушачьих лапок! — со смехом восклицает она.

— Договорились.

Мы все облегченно вздыхаем — наконец хоть что-то решено.

— Завтра же идем смотреть платья, ведь заказа из Лондона или Парижа придется ждать как минимум месяц. Иначе пойдешь под венец в ночной сорочке, — оставляет за собой последнее слово Малика.

— Пусть с нами идет Самира, ладно? — Лейла побаивается полностью предавать себя в руки деспотичной тетки.

— До завтра! — Малика встает и подает мне знак — мол, уходим.

Когда наша машина отъезжает от теткиной виллы, самая изысканная женщина в семье несколько раз бьется головой о руль и при этом ругается как сапожник. Передо мной снова истинная Малика.

— Зачем мне это все было нужно! — восклицает она и жмет на газ. — Надо снять стресс. Приглашаю тебя на ланч за городом.

Но вот зал арендован, а свадебное платье заказано в Лондоне всего за четыре тысячи фунтов. Последнее же задание, самое трудное, только частично доверили кухаркам и поварятам из роскошного ресторана в центре города; разумеется, всю еду персонал должен готовить непосредственно в доме тетки Мины под ее неусыпным контролем. Все женщины семьи обязаны принять активное участие в стряпне. Хорошо, что кухня здесь большая — более двадцати квадратных метров, к тому же оборудована всем необходимым. Впрочем, хозяевам все равно пришлось купить еще один мощный холодильник. Безумие! Зачем это все? Ради одного-единственного вечера!

— Доротка, только никакой хариссы больше не чисти! — кричит во все горло Ахмед, выбежав вслед за нами во двор. — Эй, вы все! Слышите? Ей нельзя прикасаться к перцу!

— Ладно, ладно, заботливый муженек, — смеемся мы, садясь в машины.

— И не вкалывайте там до изнеможения — кто ж тогда на свадьбе веселиться будет? Берегите силы для танцев! — Он машет нам на прощание.

По дороге нужно еще прикупить кое-какие мелочи, в которых разбирается, конечно же, только Малика. Более того, выбирает она их самолично, и из-за этого мы уже в самом начале теряем два часа.

О том, что нас ожидает, я и думать не хочу. Приготовить жратву на сто пятьдесят едоков — это задание для крупного ресторана, а не для стайки доморощенных кухарок. Никогда в жизни я не проводила в кухне столько времени, как здесь! Я толстею на глазах, не влезаю уже ни в одну вещь из Польши, если не считать растянутых футболок, леггинсов и спортивных рубах. На свадьбу Лейлы Ахмед купил мне платье сорокового размера! А где мой тридцать шестой[25]?! Скоро я с ума сойду! Как только закончится вся эта свадебная кутерьма, сяду на строгую диету.

Во дворе перед виллой тетки Мины царит совершеннейший переполох. Толпы людей бесцельно снуют туда-сюда, курьерские машины травят всех выхлопными газами, а на земле, на самом солнцепеке, лежат горы ящиков и авосек с продуктами.

— Надеюсь, они не рассчитывают, что мы сами будем все это заносить в дом?! — фыркает от злости Малика. — Если продукты сейчас же не отправить в холодильники, то еще немного — и их можно будет выбросить! Не станем же мы травить гостей!

Мириам, Хадиджа, Самира и их мать понимающе переглядываются: кажется, нечто подобное они уже проходили, и не раз.

— Эй, ты! — Малика хватает за край рубахи какого-то парня. — Бери авоськи — и в кухню!

— Я не нанимался это делать, дамочка! — Он возмущенно вырывается. — Я привез товар и все, уже уезжаю.

Но не успел он развернуться, как получил тычок под лопатку — едва на ногах устоял.

— Бери сумки, осел!

Ошеломленный парень стоит, открыв рот.

Бедная Матильда, которая крутится тут с самого утра, услышала голос своей госпожи, выбежала из дома с безумными глазами и пытается поднять огромные мешки.

— Сейчас же! Дава-а-ай! — Мощный рев Малики разносится на весь район.

И парень, покраснев как рак, стиснув зубы и не говоря уже ни слова, поднимает большой ящик и тащит его по лестнице.

Есть в Малике что-то такое, что заставляет людей слушаться ее, даже побаиваться и уж точно уважать. Поэтому все мы берем по сумке и растворяемся в толпе, заполонившей дом.

Работы у нас тьма-тьмущая. Еще и жених, с которым у меня пока не было случая познакомиться, в день свадьбы устраивает ланч только для мужчин — своих друзей и коллег, тех людей, по отношению к которым он имеет какие-то обязательства. Приглашенных около пятидесяти; подавать будем шорбу (так называется суп из баранины) и кускус с мясом. К кускусу мы готовим, разумеется, верблюжатину — она дороже баранины, считается более редким и изысканным мясом. Салаты стандартные; на десерт помимо целой горы фруктов предполагаются домашние пирожные. Ланч будет коротким — все ведь знают, что в этот день еще многое нужно успеть; впрочем, для нас, женщин, это особой роли не играет — нам все эти приготовления и так кажутся бесконечными.

По решению Малики и Мины основное меню для женского бала будет состоять из восточного риса с сухофруктами (кускус — это для простолюдинов), шашлыков (из баранины или курятины — на выбор), домашней шаурмы и моих куриных отбивных; к этому всему будут поданы овощные салаты и пасты, прежде всего хуммус из нута и баба-гнуш из баклажанов. Меня честно предупреждают: скорее всего, в кухне мы проведем всю предсвадебную ночь.

И действительно, возня в кухне заканчивается только к пяти утра. Я совершенно измотана. А вечером мне предстоит резвиться на танцполе и я должна хорошо выглядеть… Ага, как бы не так! Ноги распухли и ни в одни туфли не влезут.

Невеста ни малейшего участия в приготовлениях не принимает. В этот самый важный в ее жизни день она с утра пораньше отправляется в салон, где женщины-мастера сделают все, чтобы подчеркнуть ее красоту. Бедная Лейла бледна как тень, нелегко сегодня будет довести ее внешность до ума.

Я тоже часиков в двенадцать собираюсь к косметологу, а затем в спа-салон. Впрочем, поедем мы все вместе — вид-то у нас у всех замученный. Не знаю, как мои арабские товарки регулярно сносят эти ночные кухонные бдения.

До двенадцати я сплю, на приеме у косметолога даже захрапела — разбудил меня громкий смех наших девчонок. Возвращаемся домой, и в машине Малики я опять засыпаю. Мне разрешают до вечера остаться дома и отдохнуть. Именно об этом я и мечтаю. Падаю в кровать, и, кажется, ничто в мире не разбудит меня.

Хорошо, что гости приглашены на девять вечера, а начнется свадебный банкет еще позже, и все об этом знают. Я трупом лежу в кровати, пытаюсь прийти в себя. Ахмед разбудил меня еще час назад, но я не могу даже пошевелиться.

— Эй, ты до сих пор не готова? — будто сквозь туман слышу я. — Вставай, все остальные уже у Лейлы. Ну, что же ты? — В его голосе мне снова слышится разочарование.

Похоже, я все время не оправдываю его ожиданий, но… мне так не хочется вставать! Опять предаюсь размышлениям о здешней жизни и обычаях. Невеста, героиня сегодняшнего вечера, почти весь день провела в салоне красоты. Я никак не могла понять, что она там столько времени делает, пока девчонки не объяснили: перед свадьбой нужно очень тщательно депилировать все тело, включая киску, потом тебя умащивают какими-то маслами и мазями, о которых я имею весьма отдаленное представление, и ты лежишь вот так около часа. Затем по плану легкая сауна, ванна и массаж. После всех этих процедур парикмахер изумительно красиво подколола Лейле ее длинные иссиня-черные волосы, а мастер-визажист сделала профессиональный макияж. Сейчас Лейла наверняка уже дома и ближайшие родственницы помогают ей одеться… А меня там нет, черт возьми!

Я поскорее принимаю душ, стараюсь привести в порядок искусную утреннюю прическу и салонный макияж. С волосами я справилась, но лицо решила умыть и лишь подчеркнуть ненавязчиво глаза и губы. Не хочу смахивать на фарфоровую куклу.

Натягиваю на себя платье, быстро надеваю украшения, хватаю в руку туфли, босиком сбегаю вниз по лестнице и зову Ахмеда.

— Теперь-то нам осталось только в зал ехать, — сердито говорит он. — И то не знаю, успеем ли. Они уже выехали.

— Кто они? Лейла?

— А на чью свадьбу ты идешь?!

— Почему ты злишься? Мне говорили, что для мужчин сегодня вечером не будет ничего интересного. Вечеринка только для женщин, бабские танцульки.

— Да, но я сейчас, вообще-то, должен быть с женихом, в свите его родственников и друзей мужского пола. Они все кавалькадой подъезжают к дому невесты и гудят клаксонами… Я целый день провозился с их машиной, а теперь этого всего даже не увижу!

Я понимаю его, но задаюсь вопросом: почему же он мне раньше не сказал?

— Учитывая вкусы моей семейки, в особенности сестрички Малики, украсить цветами и символикой только лобовое стекло оказалось недостаточно, — продолжает он. — Машину готовили к торжеству несколько часов кряду — сперва в мойке, затем в цветочном магазине. Ее украсили лентами, будто бонбоньерку, да еще и разноцветные воздушные шарики в ход пошли. Знаешь, эти шарики такие забавные! Были даже в форме сердечек…

Мой муж, отец нашего ребенка, сам ведет себя как дитя малое! У него грустная мина — и все из-за того, что ему не довелось погудеть клаксоном, высунуться в окно машины и увидеть еще раз воздушные шарики. Что за ребячество! Но ему я, разумеется, этого не говорю.

Тут на мобильник Ахмеду звонит Малика: оказывается, спешить не надо — молодые надолго застряли у фотографа и им предстоит продолжительная фотосессия. Да, чтобы сделать художественные снимки, нужно немало времени.

Мы подъезжаем к арендованному залу. Сколько людей! Даже припарковаться негде. Девушки и женщины из обеих семей, подружки и просто знакомые — все толпятся у главного входа. Все закутаны в длинные черные плащи, у всех на роскошные прически наброшены платки. Я вхожу в зал и теряюсь; все меня теснят и безбожно толкаются. Осматриваюсь в поисках кого-нибудь из наших родственниц.

— Дот, Дот! — слышу я за спиной и ощущаю, как кто-то крепко сжимает мое плечо. Славная Мина! Может, хоть кто-то здесь возьмет меня под свою опеку.

— Ой, как здорово, что ты здесь, — облегченно вздыхаю я, едва не начав уже паниковать.

— Давай, проталкивайся вперед, поближе к сцене. Наш столик — номер пять. Даже если за ним не сидит никто, ты смело садись и ни о чем не беспокойся.

Она отворачивается и растворяется в толпе — только ее и видели. Бедняжка, должно быть, рассаживает гостей и пытается хоть как-то упорядочить весь этот балаган, но это нереально.

Я вижу множество столов на восемь и десять мест, украшенных и сервированных просто восхитительно — чувствуется рука Малики! Каждый стол накрыт двухцветной, изысканно задрапированной скатертью; посередине, завернутые в салфетки, стоят бутылки с минеральной водой; перед стульями — посуда из прекрасного фарфора и столовые приборы тонкой работы. Каждого гостя ждет маленький подарок — шоколадка в форме сердечка в хорошенькой коробочке, перевязанной алой лентой.

Все женщины снимают плащи, демонстрируя купленные специально для сегодняшнего вечера наряды. Садятся на свои места, здороваются с теми, кого давно не видели, пьют воду и газированные напитки, поедают шоколадки и сплетничают. Из колонок доносится арабская музыка, традиционная или популярная, и лишь изредка ее разбавляют современные американские хиты.

Я проталкиваюсь к указанному Миной столику. Под ногами путаются девчушки в нарядных платьях, которые визжат и подпрыгивают от радостного возбуждения. С ними и Марыся; к счастью, кто-то позаботился о ней, нарядил и привез сюда. Иногда мне кажется, что я отвратительная мать. В Польше я хоть иногда уделяла дочери внимание, а здесь быстро приняла местный обычай, оказавшийся очень удобным, — коллективное воспитание детей. Чаще всего «воспитываются» они во дворе, за каменной оградой двухметровой высоты… Нужно с этим что-то делать; впрочем, не думаю, что сама Марыся будет в восторге, если я все же решусь кое-что изменить. Я с умилением гляжу на нее; несмотря на белую кожу и светлые вьющиеся волосы, она — в традиционной арабской одежде — мало отличается от остальных детей. Ведь и здесь помимо брюнеток попадаются и шатенки, и рыжие… Да, моя дочка унаследовала острые семитские черты Ахмеда — ее далеко не маленький носик бросается в глаза.

— Привет, мама! — на бегу кричит она и машет мне ручонкой, окрашенной хной.

Мне хочется переброситься с ней хоть несколькими словами, но она с визгом убегает.

В углу зала несколько столиков оккупируют девочки-подростки. Они идут танцевать, едва услышав модный хит. Вокруг царит ужаснейшая суматоха, у меня даже голова разболелась. Контролировать происходящее пытаются задерганная тетка Мина и — как же без нее! — доктор Малика. Последняя осаживает нетерпеливую молодежь и на бегу ловит расшалившуюся детвору. Щеки ее сильно раскраснелись, лоб покрылся потом. Да, похоже, даже ей приходится тяжеловато.

Пробившись наконец к нашему столику, я с наслаждением пью ледяную минералку, чтобы остыть немного. Вдруг подскакиваю и обеспокоенно осматриваюсь. Слышны какие-то громкие грудные возгласы — их издают приглашенные женщины, прикрыв руками рты. В зал с гордостью и достоинством входит Лейла. Она в белом платье с длинным шлейфом, с изысканной прической; на ней подаренные женихом украшения; на лице — искусный макияж, благодаря которому ее черты приобрели особую выразительность; несмотря на усталость, выглядит она изумительно — будто кинозвезда. Невеста усаживается на большой белый трон, на котором, по-видимому, ей придется восседать ближайшие несколько часов. Ей нельзя есть, пить, танцевать — она должна сидеть там, словно кукла. Очередной старинный обычай! Традиция! Лейла должна вести себя степенно, ведь теперь она замужняя женщина… Малика, конечно же, вертится вокруг нее, поправляя то шлейф, то складки платья. Приглашенные женщины подходят к трону, поздравляют невесту, фотографируются с ней как с самой важной персоной нынешнего вечера. Бедная Лейла в одном и том же положении (разве что иногда ей удается незаметно перенести вес тела с одной ягодицы на другую) ожидает прибытия молодого супруга. Ну а он убивает время, развлекаясь в своем доме с родственниками и приятелями мужского пола. Впрочем, какое уж там развлечение — одни мужики!

Чтобы у кухарок было время приготовить заказанные блюда, официантки сперва разносят домашние пирожные производства тетки Мины и матери жениха. Вот и мои любимые миндальные безе, а к ним сладкий напиток, тоже миндальный… Но все равно мне нестерпимо скучно. За столиком со мной сидят Самира, Хадиджа, Мириам и мать Ахмеда, но о чем с ними говорить? Мы ведь и так видимся почти каждый день. Они сплетничают о гостях, но я тех людей, о которых они говорят, не знаю, да мне и неинтересно. Малика, разумеется, командует и в кухне, и в зале; не знаю, удастся ли ей сегодня хоть на минутку присесть. Надо признать, старается она от всего сердца и без нее здесь, вероятнее всего, ничего путного бы не вышло.

Около одиннадцати вечера начинают подавать основное блюдо. Оно превосходно, и я замечаю, как приглашенные дамы одобрительно кивают; но я вспоминаю, скольких трудов нам это стоило, и у меня пропадает желание есть.

После угощения гостьи постарше продолжают беседовать и слушать музыку, а молодые девушки идут танцевать. Партнеров у них, разумеется, нет, но им это, кажется, не мешает — выглядят они счастливыми. Мне тяжело это понять, я удивленно гляжу на них, и это удивление замечают мои соседки по столу. Эх, вечно у меня на лице все написано!

— Для арабских женщин, которые ведут традиционный образ жизни, свадебные банкеты и приемы в женском кругу — единственная возможность блеснуть внешностью и туалетом, — говорит Мириам. — Ты ведь уже знаешь, что их повседневная одежда — это блузки с длинными рукавами, юбки до щиколотки длиной, платки на голове, а иногда даже плащи. Зато в такие торжественные вечера они оголяют плечи и декольте, накладывают очень броский макияж и — сама видишь — от всей души развлекаются. Наряды и косметика меняют их до неузнаваемости, не так ли?

Ну да! Казалось бы, некрасивая, худая как палка Хадиджа — и та преобразилась так, что не узнать. Сейчас она выглядит словно модель с французского подиума — как раз такие анорексичные красавицы там в почете. Она ведь действительно красавица, должна я признать! А какие красивые у нее волосы! Зачем же они в повседневной жизни так уродуют себя? Неудивительно, что их мужья избегают их!

Далеко за полночь вдруг раздаются звуки свирелей и бубнов. У меня от усталости глаза сами закрываются, я не могу подавить зевоту, а тут снова что-то происходит… Все помещение окутано дымом, мало что получается разглядеть. Новсе-таки я вижу: в зал входит мужская музыкальная группа. Местные красавицы мигом прикрывают свои обнаженные прелести, дабы не осквернил их мужской глаз. Более храбрые девушки и молодые женщины выбегают к музыкантам, танцуя и хлопая в такт музыке; возглавляет их, конечно же, Малика. За музыкантами, гордый, как павлин, шествует жених. Лейла выходит ему навстречу, прикрыв лицо вуалью; парень вручает ей цветы, отбрасывает вуаль и целует невесте руку. Оба — под прицелом сотен горящих любопытством женских глаз — выглядят ужасно растерянными. Новобрачные обмениваются кольцами, надевая их друг другу на левую руку: это знаменует окончание периода помолвки. Затем они уже вместе садятся на трон, после чего опять начинаются поздравления и фотографирование.

В зал вносят многоярусный торт. Молодожены сначала дружно режут его с помощью большой серебряной сабли, потом кормят им друг друга. Кажется, это первое, что Лейла сегодня съела.

Меняется музыка: теперь из колонок доносится романтичная песня о любви, под которую пара исполняет свой первый официальный танец. После него молодые еще совсем немного остаются с гостями, а затем супруг уводит новобрачную — теперь ведь должно произойти самое главное. На этом заканчивается официальная часть свадьбы. Молодежь продолжает вовсю веселиться, а гости зрелых лет покидают зал. Ура, нам тоже можно идти домой!

— Некоторые для первой брачной ночи снимают номер в отеле, — сообщает мне Мириам, — но наши молодожены предпочли новый дом, который обустроил сам Салем и его семья.

— Интересно, что они придумают с простыней, — говорит подбежавшая к нам Самира, вспотевшая, но, похоже, ничуть не уставшая. Ух, что она вытворяла на танцполе!

— Все будет как надо, — хитро улыбается Малика. — Раз уж тетка, — она тычет себя указательным пальцем в грудь, — раз уж тетка взялась за дело, то, поверьте, все будет идеально! Без неприятных сюрпризов.

— Какая еще простыня, о чем речь? — спрашиваю я.

— Блонди снова не выучила урок. — Женщины заливаются смехом. — В старину после осуществления брачного акта окровавленную простыню выставляли на обозрение родственникам. И родственники готовы были этого ждать до самого утра!

— Серьезно? — изумляюсь я. — Но ведь это отвратительно, унизительно!

— Этого обычая придерживаются и по сей день, хотя, возможно, в более мягкой форме. В первую брачную ночь девушка должна потерять девственность и каким-то образом это доказать.

— То есть как это? Вы же говорили, что они давно вместе, значит, сегодня у них далеко не первый раз!

Малика и Мириам качают головами и таинственно улыбаются.

— Старинные обычаи — это само собой, но и жизнь не стоит на месте, — произносит Малика и прикладывает к губам указательный палец: — Тихо!

— Так что же с окровавленной простыней? — не могу успокоиться я.

— Раз уж старики хотят соблюдения обычаев, мы им это гарантируем. Думаешь, у меня в клинике мало крови? Тебе какую группу?

Девчонки хохочут во все горло.

— Другие используют кровь животных — что ж, тоже неплохо. Самое главное — чтобы девушка потеряла девственность именно с будущим мужем, чтобы у него не возникло вопросов. Ведь, если она сделает это до свадьбы с кем-то другим, у нее будут проблемы.

— Слава богу, кончается уже весь этот цирк, — облегченно вздыхаю я. — Столько усилий, а зачем?

— Иначе никак. Да просто надо этим всем как следует увлечься! Впрочем, это еще не конец торжества.

— Что?! О нет, я этого не переживу, — стенаю я, пошатываясь, а затем снова падаю на стул.

Мои собеседницы опять заливаются смехом.

— Не волнуйся, нас это уже не касается. Мы там будем только гостями. Уф-ф! — Малика довольно похлопывает себя по бедрам. — Завтра, в пятницу, как и велит традиция, родственники Салема дают прием для тесного круга по случаю присоединения к их семье нашей Лейлы. А потом новобрачных отправят — барра! — в свадебное путешествие: делать детей. Вот увидите, через девять месяцев семья пополнится еще одним новым членом… Ах, бабы, бабы, какие же вы дуры! — под конец восклицает она, театрально вздымая руки.

И мы направляемся к выходу, оставляя в зале одну лишь танцующую молодежь. Среди нее главенствует наша Самира, которая оказалась прекрасной и неутомимой плясуньей.

Приговор для Самиры

Лето по-прежнему в разгаре, и семья Ахмеда решает провести выходные на пляже. А это означает пикник, купание в море, разнообразные игры и развлечения. Может быть, мы даже спать будем в палатках на берегу! Девчонки строят планы уже со среды и каждый день проверяют долгосрочный прогноз погоды, хотя что-что, а погода здесь точно не изменится, по крайней мере в ближайшие три-четыре месяца. С раннего утра до заката солнца стоит невыносимая жара, разве что вечера чуть прохладнее.

Провожу я эти вечера большей частью в одиночестве, сидя в саду или на балконе. Вот и все, что мне осталось, вся моя свобода. Подобие сада, окруженное стеной в два с половиной метра высотой и напоминающее колодец, — ведь по соседству тесно сгрудились четырехэтажные дворцы, — и этот балкон, закрытый от любопытных глаз виноградными зарослями и стеной из стеклоблока… Впрочем, слава богу, что меня сейчас никто не видит! Я похожа на хрюшку. Запущенная и растолстевшая. Нет, я больше не та Золушка, которую достаточно было одеть в дорогие шмотки, чтобы она преобразилась в принцессу, стройную и прекрасную… Изменения в моей внешности начали закрепляться. Дня не проходит, чтобы я не обещала себе что-то с этим сделать, — но не делаю ничего. А собиралась ведь сесть на диету, приняться за упражнения, бросить курить… Никогда в жизни я не смолила так безбожно, как здесь. И не ела так много. И не лежала так долго днем.

У меня по-прежнему нет никаких планов на дальнейшую жизнь здесь, я существую в подвешенном состоянии; разве что какое-нибудь событие порой пробуждает меня от спячки. Вот почему я как дурочка радуюсь предстоящей поездке на пляж. Это сулит мне минуты радости, беззаботности; наконец, это хоть какое-то движение, разрешенная и безнаказанная отлучка из дому. Я понемногу перестаю удивляться арабским женщинам, которые в большинстве своем выглядят запущенными, недовольными и нервными. Более того, я уже уподобляюсь им, хотя мне это совершенно не нравится. Разве что пятерых орущих детишек у меня пока нет: еще не закончились контрацептивы, привезенные из Польши, и я неизменно их использую. Впрочем, Ахмед мне все чаще говорит: мол, раз уж ты все равно сидишь дома, не пора ли нам задуматься о маленьком сыночке… Хадиджа как-то просветила меня: оказывается, пока не родился сын, арабский брак ненадежен. Нужен именно сын, дочка не в счет. Малика, правда, в ту же минуту вежливо заметила, что сама Хадиджа подарила своему мужу троих сыновей, а брак ее все равно развалился. Сейчас ее мальчишки живут с отцом, потому что женщина-мать — по здешним законам — не имеет права заниматься их воспитанием. Детям позволено видеться с матерью только в выходные дни и в праздники, да и то если папочка согласится. Они тоже собираются с нами на пляж, поэтому Хадиджа готова из кожи вон вылезти, чтобы поездка состоялась и все было безукоризненно.

— Блонди, давай-ка встретимся и пообщаемся на следующей неделе. — Будто из-под земли выросшая Малика окидывает меня оценивающим взглядом. — Что ты с собой сотворила?!

— Ничего! — огрызаюсь я сквозь зубы. Нечего ей лезть в чужие дела.

— Ничего?! Да мне на тебя смотреть больно!

— Так не смотри, черт возьми!

Ничего не скажешь, неплохое начало долгожданной пятницы… Да пропади оно все пропадом! Я и так знала, что она будет меня осуждать, но так ничего и не предприняла. Все откладывала со дня на день. Букра, букра, баад букра…[26] Как же я на себя злюсь!

Во взгляде Малики — холодное пренебрежение. Впрочем, я не удивляюсь.

— Извини, — наклоняюсь я к ней. — Я знаю, что похожа на свинью, и мне очень неприятно в этом признаваться. Помоги, если можешь, сестрица!

— Вот так уже лучше, — смягчается она. — Не отталкивай мою руку помощи. И помни, я никогда не протягиваю ее дважды.

Через двор бежит Самира, она направляется к машине отца. Девушка тоже как-то скверно выглядит: в отличие от меня, она сильно осунулась, лицо у нее бледное, волосы растрепаны.

— Эй, Самира, что с тобой? — кричу я ей вслед, но она даже не оборачивается.

— Проблемы у нее, — бубнит мне на ухо Малика. — День защиты диплома — день ее приговора. И никто не может ей помочь. Или не хочет… Мне бы очень хотелось как-то повлиять, но я только ее сестра, женщина. Я мало что могу… — С каменным лицом Малика вглядывается куда-то вдаль. — Впрочем, еще посмотрим, — произносит она загадочно.

— Опять этот старик? — удивляюсь я. — Я-то думала, что дело заглохло.

— Здесь никогда ни о чем не забывают. Арабы — народ с самой долгой памятью. — Она сжимает губы. — Мне больно признаваться в этом, но я и сама такая. Если уж что решила — по трупам иду, а цели достигаю. Если ненавижу кого-то — желаю ему самого худшего. Если кто-то станет на моем пути — никогда ему этого не прощу. Если кто-то из друзей начинает создавать мне проблемы — этого человека я из своей жизни вычеркиваю. — Она смеется, как будто это смешно. — В лучшем случае вычеркиваю, — добавляет Малика напоследок.

Я слушаю ее и начинаю бояться. Принцип «око за око, зуб за зуб» у нас в Европе давно вышел из моды, но уже по некоторым действиям Ахмеда можно судить, что для арабов это до сих пор основной постулат правосудия. А теперь вот и Малика туда же — прогрессивная, эмансипированная женщина! Видимо, здесь царят иные правила; арабская ментальность в корне отличается от нашего, европейского, мировоззрения. Я ощущаю, как где-то в голове у меня зажигается предостерегающая красная лампочка. Мне нужно тщательнее следить за своим поведением, быть осторожнее, дабы никого не обидеть, ведь за эту обиду я рискую поплатиться головой. Я нервно глотаю слюну.

Самира, еще бледнее, чем минутой раньше, вбегает в дом. Похоже, она плачет. Мы с ней не разговаривали наедине с того памятного дня, когда она согласилась посидеть с Марысей, пока мы с Ахмедом ужинали в ресторане и обсуждали планы на будущее. Кажется, с тех пор прошла целая вечность!

Я захожу в дом и стучу в дверь ее спальни. Из-за двери слышны рыдания.

— Самирка, открой, — уговариваю я, но ответа нет.

— Дот, поехали. — Ахмед, проходя мимо, хватает меня за руку и ведет за собой во двор. — Марыся, давай-ка в машину. — Он усаживает нашу доченьку в детское автокресло, прикрепленное к заднему сиденью нашего нового «ниссана». Я сажусь впереди, рядом с мужем.

— Что стряслось с Самирой? — спрашиваю я, когда мы трогаемся.

— Да ведь девчонки наверняка тебе уже обо всем рассказали, — говорит он, выруливая со двора.

— Но неужели это неизбежно? Неужели ей действительно придется выйти за старика, которого она не любит?

— Это в планах отца.

— Ты шутишь! — возмущаюсь я. — И никто ничего не может сделать?

— Не думаю, что кто-то ей поможет. Традиция есть традиция.

— А ты?! — Похоже, он умывает руки, и меня это бесит. — Ты же любишь ее, это твоя младшая сестра!

— Успокойся. Никто не пойдет против воли отца. Никто не хочет впасть к нему в немилость.

— Но почему? Ведь у каждого из вас уже давно своя жизнь! Что он вам сделает? Ты тоже мужчина, ты его единственный сын, с тобой-то он должен считаться!

— Я с ним не разговариваю.

— Давно ли? И почему? Что случилось?

— С того дня, когда я проверил свои банковские счета.

— А ты пытался его об этом расспросить? Как он это объясняет?

— Он не находит нужным что-либо объяснять. — Ахмед стискивает зубы и бледнеет.

— Он у вас что, царь и бог?! Поверить не могу! Он действительно так ничего и не сказал?

— Нет, почему же, сказал. Поставил меня перед фактом. Но ничего не объяснял, не оправдывался.

— Ну и куда же он дел деньги? — спрашиваю я, умирая от любопытства. — Ты говорил, что сумма была немалая.

— Они были ему нужны.

— Нужны? На что?

— Нужны и все. — Ахмед поджимает губы, и наступает неприятная пауза. — На новую жену, — наконец шепчет он. — На свадьбу с девкой возраста Мириам! С ровесницей его дочери! — Я слышу, как скрежещут его зубы.

— Э-э… — Ничего больше у меня не получается из себя выдавить.

— Получается, это я оплатил отцу его прихоть.

Мы оба умолкаем.

— Если уж отец заупрямится, то никто не сможет его переубедить, — снова начинает говорить Ахмед, и в голосе его слышна злость. — Так называемый жених Самиры — его старый знакомый. Очевидно, такой же любитель выпивки и шлюх, как и мой отец, этим-то он ему и близок. А на нас папочке нашему плевать! Умную, образованную девчонку — родную дочь! — он собирается выдать за старого хрена! Может, он проиграл ее в карты или об заклад побился… уж не знаю, но мне и самому не хочется верить, что отец делает это осмысленно. Ведь Самира была его любимицей! Самая младшенькая, дороже всех… — с грустью шепчет он. — Он благоволил ей даже больше, чем мне, сыну!

— Тогда как же такое могло случиться?

— Все течет, все меняется. Теперь у него новая жена и новые дети — еще младше. Их-то он теперь и любит. А я их ненавижу! — Ахмед бросает на меня мимолетный взгляд, и выражение его глаз пугает меня: я боюсь того, чтó в них замечаю.

— Недавно мать пыталась отговорить его от этой затеи с браком Самиры, — говорит он, снова сжав зубы. — На ее спину после этого разговора было страшно смотреть. К тому же он опять угрожал ей.

— Чем?

— Женщины не имеют права жить отдельно от мужчин, как живут мама и Хадиджа. Это запрещено законом и традицией. Полиция нравов может в любой момент вмешаться и потребовать, чтобы мы назначили им опекуна мужского пола. Если таким опекуном будет назначен наш миленький папочка, у него появится возможность переехать в мамин дом, причем со своей новой семейкой. Вот славно-то будет!

Кажется, я вообще ничего не понимаю. Какой-то бардак. Мало того что этот сукин сын бросает жену, так после этого он может не только шантажировать ее, но и вообще делать с ней все, что ему вздумается… Неужели у женщины нет права жить одной в собственном доме?!

Радует, конечно, что хоть кто-то стал на защиту бедной Самиры. Но что это дало? Ничего. И что может сделать сама Самира?! Да уж, не хотелось бы мне оказаться на ее месте.

Пляж действительно прекрасен: чистые бирюзовые воды до самого горизонта, крупнозернистый песок, усыпанный мелкими цветными ракушками, а кое-где в углублениях, полных водорослей, можно найти и большие ракушки, в которых шумит море.

Приблизившись почти к самой линии воды, мы едем вдоль берега. Мне жаль чистого песка, но, видимо, так делают все — парковок нет нигде. Выбрав наконец идеальное местечко, мы паркуем машины полукругом (и таким образом снова окружаем себя стеной!). Вдоль побережья стоят летние домики для общего пользования: низ у них прочный, каменный, а верх — из пальмовых веток. Никаких кондиционеров, разумеется, нет, зато их насквозь продувает ветер, и от палящих лучей солнца они спасают.

Мы расстилаем ивовые подстилки, расставляем пластиковые столики и стулья. Женщины начинают подавать бодрящий охлажденный чай из гибискуса, а к нему кокосовые пирожные и безе. Мы уже чувствуем себя как дома. Каждый устраивается поудобнее, и мы предаемся отдыху. Дети, как обычно, носятся туда-сюда, но, слава богу, моря они боятся, потому на глубину не лезут. У одной лишь Марыси есть круг безопасности, а на ручках — надувные рукава. Ахмед идет с ней купаться, а я все верчусь на нашей подстилке, которую мы расстелили немного поодаль от остального общества.

Впрочем, сегодня оно, это общество, не такое уж и шумное: все ведут себя сдержанно, говорят мало. Чувствуется общее напряжение, которое, кажется, вот-вот разразится бурей. Одна только Хадиджа лучится радостью от осознания, что ее сыновья проведут с ней все выходные. Красивые парни: одному двенадцать лет, другому четырнадцать, а самому старшему семнадцать. Они неуклюже уворачиваются от материнских нежностей. Еще в машине Ахмед сказал мне, что старшему Хадиджа за наши деньги купила автомобиль, новенький «Фольксваген-гольф», мол, в качестве подарка за хорошо сданный выпускной экзамен. Но этот факт, как ни странно, моего великодушного мужа ни капли не рассердил: он оправдывает сестру, говорит, что способен ее понять. Мне не хочется выглядеть скрягой, и я согласно киваю, хотя на самом деле у меня есть большое желание устроить ей скандал.

Намазавшись маслом от солнца и заколов волосы, я принимаюсь лениво разглядывать красивый пляж, а заодно и отдыхающих по соседству людей. Иностранцев не видно, вокруг сплошь арабы. Мужчины дефилируют в шортах, в них и купаются; в плавках один лишь Ахмед. А женщины… Очередной шок для меня! Только я, я одна, не стесняясь своего целлюлита и жировых складок, надела купальник, да еще и раздельный! В панике я осматриваюсь кругом. Цветные купальнички только на девочках лет до десяти; похоже, девочкам постарше и взрослым женщинам носить купальные костюмы запрещено. Девушки-подростки купаются в велосипедках или лосинах из лайкры, а грудь (или ее отсутствие) прикрывают футболками. Каждая — прямо-таки Мисс Мокрая Майка![27] Ну а замужние женщины купаются в одежде. В чем приехали, в том и входят в соленую морскую воду: в длинных, до земли, платьях, с платками на головах… Бродят по колено в воде, поскольку плавать, конечно же, не умеют и боятся волн; впрочем, на мели они храбро приседают на корточки и потом визжат, когда набежавшая волна приподнимает намокшую ткань платья.

Я вновь оглядываю всю нашу группу, силясь отыскать еще хоть одну «развратницу». Чувствую себя так, будто я совсем голая.

— Ну, что же ты растерялась? — Малика подбегает ко мне и, словно шаловливый ребенок, обсыпает меня песком. — А ну-ка, быстрее в море! Плавать же ты умеешь? — кричит она и бежит к набегающим волнам.

Уф-ф, какое облегчение! Она тоже в купальнике! Правда, в цельном, но на тоненьких шлейках и с высоко вырезанными трусиками. Глубокое декольте открывает ее большую грудь. Выглядит Малика весьма сексапильно, но совершенно этого не стесняется.

— Как тебе эти идиотки? — показывает она на своих соотечественниц, купающихся в платьях.

— Ты о чем?

— Два в одном: и поплавают классическим арабским стилем, и вещи заодно постирают. Гляди-ка — экономия времени и денег!

У меня в голове не укладывается: Малика умеет вольнодумно смеяться над традициями и обычаями своего народа, — а с другой стороны, она сама восточная женщина до мозга костей, импульсивная и злопамятная.

— Малика, я что-то не вижу Самиры, — говорю я, приблизившись к ней. — Я о ней тревожусь. Она не поехала с нами?

— Нет. После приятной беседы с папочкой она заперлась в своей комнате и сказала, что не выйдет оттуда. Ну а он постыдился в присутствии стольких людей высаживать двери. В общем, все скверно. — Малика становится серьезной.

— Почему же никто из вас не вмешивается?! — возмущаюсь я. — Неужели вы не хотите ей помочь, не желаете ей счастья?

— Дорогая моя, это не так-то просто. Мама уже пыталась…

— Да, я слышала, — перебиваю я, чтобы не вынуждать ее повторять эти позорные вещи.

— Меня бить он бы не осмелился, но против меня у него есть другие козыри.

— Разве может он как-то помешать тебе? У тебя столько возможностей, положение в обществе… Вся семья использует твои связи.

— Связи связями, но есть древние законы, которые даже мне не по зубам. Я не могу явно нарушать эти законы — могу лишь потихоньку обходить их, если будет на то молчаливое согласие моей семьи. Но если наши дорогие родственнички сейчас распустят языки, то и я поневоле окажусь вместе с мамой и Хадиджой в нашем премилом семейном гнездышке, причем — только этого не хватало! — под попечительством папочки. И я не выиграю ни один суд. Это я отлично понимаю.

— Даже ты?!

— Да, дорогая. — Малика грустно качает головой. — Даже я, такая хитрая лисица.

Мы с ней садимся в мелкую воду у берега, набираем в ладони чистейший песок и пересыпаем мокрые зернышки между пальцами. Мне не хочется понуждать ее говорить, не хочется торопить ее. Меня смущает выслушивание их семейных тайн и полоскание грязного белья, которого, как оказывается, немало.

— Я нахожусь под опекой дедушки, что официально признано судом, — продолжает она. — Но это всего лишь видимость. Так называемая «липа».

— А что с дедушкой? Он умер? — Я уже всякого ожидаю, здесь ведь все возможно.

— Ну, ситуация не настолько плоха, — смеется Малика. Кажется, ее позабавила моя испуганная мина. — Он за границей, в Штатах, живет у своего брата. Он там уже так долго, что люди даже перестали спрашивать о нем.

— Сколько лет он там?

— Восемь.

— Что-о-о?! Вот это да! И ты все это время числишься под его опекой?

— Ага-а-а… — Малика хихикает и кокетливо строит мне глазки.

— И что, отец способен на тебя донести? На собственную дочь?

— Не знаю, способен или нет, но я у него на крючке. А в довершение всего я живу вместе со своим двадцатиоднолетним сыном, а это, с точки зрения наших великолепных законов, абсолютный разврат и испорченность…

— Стоп-стоп! Опять я кое-чего не знаю, — перебиваю я ее, внезапно поднимаясь на ноги. — Так у тебя есть сын? Минуточку… Но ведь ты, если не ошибаюсь, никогда не была замужем! — Заинтригованная, я гляжу на нее. Ух, сколько тайн у этих арабов!

— Это сын тетки Мины, которого я усыновила, когда была на дипмиссии. Я состоятельнее, чем тетя, и больше могу ему дать.

— Ладно, ладно, это официальная версия, для прессы… а как насчет правды? — На этот раз я, не в силах подавить любопытство, бесстыдно давлю на нее.

— А это уже совсем другая история. Быть может, я расскажу ее тебе… как-нибудь в другой раз. Когда ты завоюешь мое доверие.

— Значит, ты мне не доверяешь?! — прихожу в недоумение я. — А я-то думала, мы подруги! — Я вздыхаю, чувствуя себя разочарованной.

— Дружба приходит и уходит, а мы с тобой связаны семейными узами, это уже навсегда. Однако доверие завоевывается не за один день. Не сердись, Дот, ты мне очень нравишься, но жизнь научила меня быть осторожной. Я уже не раз пострадала за свою беспечность; в здешних условиях мне приходится весьма тщательно следить за тем, что и кому я говорю… Да и разве мало секретов я сегодня тебе уже рассказала? Для одного дня, по-моему, вполне достаточно. Ты согласна?

Она тоже встает и обнимает меня за талию. Мы бредем вдоль линии моря, словно влюбленная пара; ноги наши в воде.

— Мы говорили о Самире. Возможно, Ахмед сумел бы чего-то добиться. Впрочем, я не уверена.

Малике не хочется возвращаться к остальным, и она тащит меня прогуляться. Похоже, она не прочь еще поболтать со мной. А я и рада: обычно-то мне и словом перемолвиться не с кем!

— Ахмед не разговаривает с отцом. — Я намекаю на наши деньги, которые мужнина семейка дружно разбазарила. Интересно, участвовала ли в этом сама Малика, моя недоверчивая подруга?

— Да, я слышала. Растрата сбережений Ахмеда — самое отвратительное из всего. — Она умолкает, и какое-то время мы идем в тишине, слушая лишь успокаивающий шум моря, который проясняет мысли. — Что касается меня, я одолжила только две тысячи — на отпуск в прошлом году. Не могла я больше находиться со своей чудесной семейкой. Понимаешь, я боялась, что если не уеду, то зарежу их всех, причем тупым ножом.

От ее слов у меня кровь стынет в жилах.

— А что тогда случилось?

— Как раз тогда отец устроил себе новый свадебный пир, — вздыхает она. — Больше я говорить не хочу, да и тебе будет противно слушать, поверь.

— Ладно, оставь, не мое это дело.

— В общем, две штуки я взяла, но уже сказала Ахмеду, что отдам ему в конце года, с тринадцатой зарплаты. Непременно и без всяких споров. Хотя он говорит, что кто-кто, а я могла бы и не отдавать ему долг. Это ведь я, в конце концов, получила землю под ферму от государства, не так ли?

— Конечно, он прав. Забудь об этих двух тысячах! Там же речь шла о гораздо большей сумме, правда?

— Вот-вот, — соглашается Малика. — Хадиджа купила своему нахальному старшему отпрыску машину. — Она неодобрительно морщится. — Бедняжке кажется, что за это он ее будет сильнее любить. Тем не менее, когда она болела, он даже отказался подбросить ее к врачу. Гнида!

— Ахмед говорит, что лучше бы сам дал ей эти деньги.

— Ну что ж, пусть говорит, назад их он все равно не получит, это уж точно. Но я бы не давала денег для такого поганца! Он же собственную мать — не в глаза, разумеется, — называет шлюхой. Уж в чем, а в распутстве ее не упрекнешь. Это все муженек ее, чтобы себя оправдать, пытался обвинить Хадиджу в супружеской измене. Но все равно никто ему не поверил и не поверит, приведи он в суд хоть сотню лжесвидетелей!

— Из этого всего следует, что девяносто процентов сбережений Ахмеда забрал папаша, который, судя по всему, не отдаст их, — подытоживаю я, беспомощно разводя руками. — Похоже, какой-то нелицеприятный разговор между ними уже был.

— Да, был скандал, я сама слышала.

— Значит, о Самире с отцом говорить никто не собирается? — огорчаюсь я.

— Будет лучше, если Ахмед не станет брать на себя роль посредника. Отец просто из упрямства может ему отказать. Наш папочка стал в позу обиженного и оскорбленного! Не бесстыдство ли это? — задает она риторический вопрос. — Он практически ограбил собственного сына, а теперь еще гневается, когда сын деликатно просит вернуть деньги.

— Так какой выход ты для нее видишь? — возвращаюсь я к сути дела.

Внезапно Малика разворачивается и направляется в сторону нашей компании.

— Ну и проголодалась я, даже в животе бурчит. Я ничего еще не ела сегодня. — Мой вопрос она полностью игнорирует.

— Я тоже, — принимаю ее игру я. — Вкусно пахнет!

И мы пускаемся бежать, заметив, что остальные уже наполнили свои тарелки.

После еды, обильной и жирной, все растягиваются на подстилках, чтобы немного вздремнуть. Даже дети притихли: вместо скаканья, беготни и криков они занялись выкапыванием ямок в песке, строительством крепостей и замков и сооружением ловушек для проезжающих у самой кромки моря машин.

У меня тоже глаза слипаются, но я, лежа на животе рядом с посапывающим Ахмедом и нашей красавицей Марысей, которая уже спит, словно ангелок, исподтишка наблюдаю за всей семьей. Отец. Зачем он по выходным раздражает всех своим присутствием? Хочет непрестанно держать руку на пульсе? Контролировать и управлять? Сейчас он играет в кости со своими «новыми» детьми — малышами дошкольного возраста. Наверняка его, немолодого уже человека, клонит в сон, но он хочет казаться бодрым и крепким и громко смеется, мешая спать другим. Его взрослые дети не разговаривают с ним, стараются не обращать на него внимания.

Мать ведет себя так, чтобы быть незаметной: ничего не говорит, не шутит, держится на расстоянии. Она постоянно где-то с краю, не в центре событий. Занята она в основном детьми Мириам — ровесниками «новых» детей отца. Сейчас как раз ее внуки плещутся у берега и выуживают из воды какие-то сокровища… Мать до сих пор красива — типичная арабка с классическими чертами лица: крупный орлиный нос, большие черные глаза с завесой длинных ресниц, высокий лоб и густые, по-прежнему черные волосы, не слишком тщательно покрытые изящным шелковым платком. И черты, и осанка, и жесты — все выдает в ней врожденную гордость. Дети Мириам дурачатся, визжат и смеются во все горло; вот уже и Марыся, разбуженная их криками, подкидывается и бежит к ним, чтобы присоединиться к игре.

Мириам приехала с мужем — что-то в последнее время он все чаще стал наведываться в город из своей пустыни. Не знаю, спасет ли это их брак: враждебность, которую они испытывают друг к другу, видна невооруженным глазом. Они сидят на расстоянии вытянутой руки, но оба наполовину отвернулись. Не смотрят друг на друга, ничего не говорят. Оба напряжены; кажется, что достаточно одной искры — и бомба взорвется.

Хадиджа с раскрасневшимся лицом бегает между своими сыновьями, от одного к другому, а те откровенно скучают. Как они выдержат здесь до завтра?

Эмансипированная Малика разлеглась не на земле, а на собственном шезлонге под солнечным зонтиком и читает иностранную прессу. Молодой и, несмотря на болезненную худобу, красивый мужчина, расположившийся рядом с ней в другом шезлонге, — наверняка ее загадочный сын. Я видела его много раз, но понятия не имела, кто это. А ведь он очень похож на Малику. Невозможно, чтобы это был не ее родной сын.

Мне передается напряжение, гнетущее всех членов семьи. Похоже, никто из них добровольно сюда бы не приехал, а если бы они и приехали, то, по крайней мере, не в таком составе. Но что и кто принуждает их круглые сутки терзаться и нервничать попусту? Видимо, традиция совместно проводить пятницы (пятница здесь выходной) пересиливает все иное.

Матильда разносит блюда с ломтями холодного арбуза и дыни.

Дремоту мою прерывает звук двигателя машины, которая, кажется, едет прямо по моей голове. Я резко приподнимаюсь. Если я и ошибалась, то не так уж сильно: на расстоянии всего лишь метра от себя я вижу колеса какого-то автомобиля.

— Что за дебилы! — кричу я и вскакиваю на ноги.

Заспанный Ахмед садится на подстилке и трет глаза, будто маленький ребенок. Вся компания зашевелилась. Пусть же кто-нибудь задаст взбучку этому кретину, который чуть было не наехал на меня!

— Это Мохаммед, бывший муж Хадиджи, — спокойно поясняют мне.

Сыновья Хадиджи чуть ли не прыгают от счастья. Ничего не говоря, они поспешно собирают свои вещи. Их мать медленно подходит к автомобилю со стороны водительского места.

— Они ведь должны были остаться до завтра, — тихо, почти умоляюще произносит она.

— Ты что, сдурела? — грубо отвечает нетерпеливый голос. — Зря я, что ли, тащился в такую даль, за сто километров?!

— Но мы же договаривались.

— Успокойся, они были с тобой всю пятницу, как и полагалось! Что им тут еще делать?! Смотри, как они удирают, — безжалостно иронизирует он.

— Но…

— Никаких «но». Им надо будет идти в школу, они должны сделать уроки…

— Ты лжешь! — Хадиджа начинает нервничать.

— Заткнись! — орет бывший муж во все горло.

Честное слово, я не хочу всего этого слушать! Неужели я учила арабский для того, чтобы выслушивать их бесконечные разборки?! Лучше бы я ничего не понимала!

— Папа, мы готовы! — Мальчишки подбегают к машине, быстро забрасывают в нее свои сумки и запрыгивают сами. Ни один из них не обращает внимания на мать.

— Потом обсудим день следующей встречи, — сообщает Мохаммед. — Может, назначим ее на Рамадан.

Машина резко трогается, взбивая клубы песка. Рамадан? Но ведь этот праздник, если не ошибаюсь, через несколько месяцев?

Я смотрю на Хадиджу. Лицо ее мертвеет, только глаза неотрывно следят за отъезжающим автомобилем. Она зажимает рукой рот и бежит прочь, за заднюю стену пляжного домика. Все опускают головы.

Обстановка становится все напряженнее.

— Пошли купаться. — Ахмед берет меня за руку и, стиснув зубы, направляется к морю.

Мимо проезжает несколько машин, набитых орущими молокососами.

— Эй, Барби! Bikini baby[28], у-у-у! — раздаются смешки, и парни на ходу высовывают головы из машин.

— Барра нек! [29] — вопит разъяренный Ахмед и бросается вслед за машинами. Хватает горсть песка, швыряет в их сторону, но обсыпанным с головы до ног оказывается сам.

Муж ведет себя как идиот, но я ничего не говорю. Опускаю глаза, чтобы он не заметил насмешки в моих глазах: мне действительно смешно, когда взрослый мужчина ведет себя так по-детски.

Мы плещемся на мели, у самого берега. Вода приятно холодит разогретое на солнце тело.

— Ты ведь не хочешь оставаться здесь на ночь? — спрашиваю я, поскольку сама в ужасе от такой перспективы.

— Да уж, не слишком хочу, — признается Ахмед. — Поплаваем и будем собираться. Извини, что поездка вышла малоприятная. В следующий раз постараемся как-нибудь увильнуть.

— Слава богу. Мы ведь и одни можем куда-нибудь поехать.

— Так мы и будем делать. С меня хватит.

Малика подбегает и обрызгивает нас водой — не понимаю зачем, мы ведь и так мокрые.

— Весело. — Не знаю, это она вопрос задает или утверждает. Мы с Ахмедом лишь кривимся.

— Мы будем собираться. Уезжаем, — сообщает ей Ахмед.

— Да ладно вам, еще только пять. Давайте посидим хотя бы до семи.

— Ты тоже хочешь смыться? — удивляюсь я.

— Неужели ты думаешь, что я собираюсь спать здесь, чтоб над моей головой летали ночные бабочки, комары, цикады и прочая живность? А где мне принять душ? Посмотри, у меня уже вся кожа стала белой от соли, все тело жжет и чешется, до завтра я не выдержу. А ты при своей аллергии вообще даже и не помышляй об этом!

— Значит, мы едем прямо сейчас, а ты в семь? — уточняю я.

— Ну не уезжайте! — Не понимаю, почему она так давит на нас. — Вы начнете собираться — и все остальные за вами. У всех наших колоссальное стадное чувство.

— Чем раньше мы будем дома, тем скорее расслабимся, — говорит Ахмед, которому не терпится удрать.

— Послушайте, мы ведь еще не играли в мою новую настольную игру, — почти умоляет Малика. — Потрясающе интересная! Я заказала ее в Турции.

Я смотрю на мужа. В принципе, два часа еще можно было бы потерпеть, поскольку самое худшее, кажется, уже позади. Киваю, желая убедить его. Малика хлопает в ладоши, словно ребенок.

— Извини, Малика, — говорит Ахмед, который, судя по всему, изрядно устал. — Поиграем лучше у нас, наверху. Мы тебя приглашаем. Примем душ, приготовим хороший кофе…

— Что, черт подери, меняют эти два часа?! — зло шипит Малика и впивается ногтями в его плечо.

— Еще одна чокнутая в семье! — Ахмед вырывается и крутит пальцем у виска. Мне начинает казаться, что это его излюбленный жест.

Мы поспешно собираем наши вещи, даже не отряхивая с них песок. Марыся так вымоталась, что первая садится в машину. Без единого слова мы трогаемся с места. Оглянувшись, я смотрю в заднее стекло и вижу, что вся компания тоже начинает готовиться к отъезду.

Противно визжат шины, и мы останавливаемся у передних ворот дома. Надеюсь, на сегодня лимит неприятных сюрпризов исчерпан. Малика тормозит следом за нами и паркуется так, что едва не сдирает нам лак с бампера.

— Ахмед, пультом не открывай, — резко произносит она.

— Опять тебя на чем-то переклинило?

— Я войду первая, — шепчет она, и в глазах ее я вижу ужас.

— Не знаю, что там у тебя снова. — Ахмед поворачивается к сестре спиной и возвращается к машине. — Понятия не имею, что она задумала. Уж могла бы предупредить, — объясняет он мне, заглянув в приоткрытое окно. — Сейчас опять выкинет какой-нибудь фортель.

Машины всех родственников почему-то останавливаются у нашего въезда. Ох, лучше б они все уже отправились по домам! Неужели им это все не надоело? И отец здесь — каков наглец!

Но Малика не успевает открыть калитку и войти — большие раздвижные ворота медленно, со скрежетом открываются сами. Во дворе стоит Самира, в руках у нее два битком набитых чемодана. Возле нее — красивый молодой парень, он уже коснулся дверной ручки красного «Пежо-206». Увидев нас, оба застывают на месте. Тем временем отец, будто ошалелый, врывается во двор.

— А-а-а-а, сука! — орет он, хватая Самиру за волосы.

Я вся сжимаюсь на сиденье машины. Охотнее всего я сейчас провалилась бы под землю. Малика делает шаг назад, словно хочет спрятаться за приоткрытой калиткой. Все присутствующие замирают. Вот, значит, какой выход из положения нашла Самира! Разумеется, Малика обо всем знала, но почему же она ни с кем не поделилась?

— Ах ты выродок, позор нашей семьи! — Отец тянет Самиру за волосы, дергая из стороны в сторону, будто она тряпичная кукла. Девушка падает на колени и закрывает руками голову, затем пытается схватить отца за штанины, но он отталкивает ее на длину собственной руки и бьет кулаками в лицо, нанося удар за ударом. Парень не реагирует, только таращит глаза — кажется, он силится что-то сказать, но слова застревают в горле.

— Оставьте ее немедленно! — наконец выдавливает он из себя, но его никто не слышит.

— Ах ты извращенец! Преступник! — вопит обезумевший отец. — Я сейчас же звоню в полицию, и пусть тебя посадят, сукин сын! — Одной рукой он по-прежнему тянет за волосы Самиру, а кулаком другой угрожающе потрясает в сторону молодого человека.

— Оставь ее! Быстро! — К ним подбегает мать и пытается защитить Самиру. — Сам ты извращенец и подлец!

Звук удара. Нет, это была даже не пощечина, скорее хук справа. С матери слетает платок, сама она падает и ударяется головой о мраморные ступени крыльца. Не шевелится. Ахмед и Малика бросаются к ней на помощь. Наконец и я, собравшись с духом, выхожу из машины, но понятия не имею, как мне вести себя в этой ситуации и что нужно делать. Я боюсь, ужасно боюсь. За спиной у себя слышу тихое всхлипывание Мириам.

— Убийца! Сукин сын! Убийца! — надрывается Малика.

— Отпустите мою жену! — уже более решительным тоном произносит молодой человек. — Немедленно! Иначе полицию вызову именно я, а не вы.

— Что ты сказал, негодяй?! — Разъяренный отец крутит головой то вправо, то влево, не зная, кого ударить на этот раз.

— То, что вы слышали. Самира — моя жена. И мы уезжаем.

— И кто же заключил ваш брак? Какой опекун дал свое согласие? Ну? — Отцу кажется, что победа на его стороне.

— У нас есть официальное свидетельство о браке. Контракт. Все по закону.

Кажется, что у отца вот-вот глаза вылезут из орбит. Еще немного — и его хватит удар! Самира заливается слезами и тихо причитает.

— Уж я-то знаю, кто вам так ладненько все устроил. — Отпустив наконец волосы Самиры, которая обессиленно падает на землю, отец разворачивается к Малике: — Тебе нечего сказать мне, дочка?!

Малика гордо поднимает голову и с презрением смотрит на него. Она молчит. Недолго думая, он наотмашь бьет ее. Какое же он чудовище! Бьет женщин! Малика крепче матери, но удар был, видимо, мощным — она едва удерживается на ногах.

— Сволочь! — сквозь зубы произносит она.

— Ты о ком это сказала, шлюха?! — Снова удар, на этот раз кулаком, и Малика отлетает к стене дома. Вытирает кровь с губ и носа.

— Может, я и шлюха, однако же ты частенько пользовался моими связями и возможностями! Без зазрения совести!

— Ах ты… — Отец снова замахивается, но тут вмешивается Ахмед. Он хватает его за запястье и кричит:

— Хватит! Я говорю, хватит!

— Это ты, щенок, будешь мне указывать?! — Отец пытается высвободить руку. — Я у себя дома и буду делать все, что мне заблагорассудится!

— Нет, это больше не твой дом, — напоминает ему Ахмед, продолжая сдавливать руку отца в крепких тисках. — И это засвидетельствовано в официальном документе. Более того, тебя здесь не особенно хотят видеть.

— Ах ты каналья!

— Проваливай в свою нору, которую ты даже не смог обустроить на собственные деньги! Ты сделал это на краденые, а краденое на пользу не идет, оно тебе боком выйдет, еще убедишься в этом! Убедишься, Аллах тому свидетель! И он справедлив!

— Ты выгоняешь меня из моего собственного дома?! А-а-а-а! — Почувствовав в себе новые силы, отец наконец высвобождает руку из тисков; теперь он стоит посреди двора и ревет благим матом. Целыми горстями вырывает волосы у себя на голове, сам себя колотит кулаками в грудь, бьет по бедрам. Я слышу, как хлопают рамы открывающихся окон соседних вилл. Хорошенькое же представление устроил он соседям!

— Это не твой дом, — холодно повторяет Ахмед. — До тебя что, не доходит? Мне вызвать полицию, чтобы она избавила нас от твоего присутствия?!

— Но я по-прежнему — опекун твоей матери-шлюхи! Ха, да если я захочу, то и жить сюда перееду! — Оказывается, он об этом все-таки подумывает.

— Хрен тебе! — смеется ему в глаза Ахмед. — Теперь я здесь живу, и я — махрам[30] моей матери и сестер. — Он показывает на отца пальцем, презрительно кривя губы. — Твоя молодка-потаскуха никогда здесь не поселится! Ни она, ни ее ублюдки!

— Это оскорбление! Я подам на тебя в суд!

— В судебном порядке будешь доказывать, что твоя новая женушка — порядочная женщина?! Ну что ж, сочувствую! Все равно никто в это не поверит! Ха-ха-ха!

Все присутствующие иронически усмехаются и снисходительно качают головами.

Мать тем временем пришла в себя и сидит на ступенях рядом с Маликой, они обнимают друг друга. Лица у обеих в крови.

Отец наклоняется и, упершись руками в колени, оборачивается вокруг своей оси, после чего выпрямляется и медленно шагает к выходу. Наконец-то!

— Ты шлялся где-то в Польше, — напоследок кричит он Ахмеду, — и думал, что там Аллах тебя не видит! Еще и привез оттуда куколку-блондиночку, которая всем показывает и задницу, и волосы! Да такую и просить не надо, сама даст, бесплатно! Попомнишь мои слова! Твоя жена — шлюха, и дети, которых она родит, — шлюший помет!

Ахмед бросается на отца; кажется, на этот раз он действительно намерен побить его, но все женщины разом преграждают ему путь, желая охладить его пыл.

— Не стоит, Ахмед. Не пачкай рук, — шепчет мать, наклоняясь к сыну.

Я замечаю, как муж Мириам неодобрительно качает головой, затем сажает детей в машину и уезжает. Мириам остается. Ахмед садится в наш автомобиль, мы медленно въезжаем в открытые ворота и останавливаемся у крыльца.

— Почему вы так торопились? — спрашивает он сестер. — А ты почему ничего мне не сказала? — Ахмед обращается непосредственно к Малике.

— Все было подготовлено уже давно. Свидетельство о браке я купила еще год назад, на всякий случай. Но сегодня утром Самира подслушала телефонный разговор отца, в котором он обещал старикану, что обручение вот-вот произойдет. А вдруг он имел в виду обручение и свадьбу в один день? Кто его знает? — Малика энергично сплевывает через плечо.

— Кого ты упомянула в качестве ее опекуна? — допытывается Ахмед.

— Тебя! — Малика сама смеется над собственной выходкой. — Я все предусмотрела. Взяла левую справку из больницы о том, что отец болен… А что? Кажется, он делал себе подтяжку яиц, чтоб лучше работали, — женился-то на молодухе как-никак!.. Сочинила я и бумагу о твоем согласии быть опекуном Самиры…

— Но ведь я тогда был в Польше!

— Ну и что?! Указала, что временно отсутствующий, а то, что ты отсутствовал более десяти лет, никого не касается. Время бежит быстро, а подпись у тебя до примитивности простая…

— Ах вы чертовки! — шутя говорит Ахмед, обнимает пошатывающуюся Самиру и ведет ее в гостиную.

Вслед за ними все мы наконец входим в дом. Там восхитительно прохладно, царит приятный полумрак. Мы зажигаем лишь маленькиенастенные светильники, несколько свеч и аромалампу. Устраиваемся поудобнее и глубоко дышим. Самира, все еще дрожа, судорожно цепляется за руку своего молодого мужа. Он гладит ее по многострадальной голове, которую она положила ему на плечо. Малика обнимает Муаида, своего внебрачного сына; мать, Хадиджа и Мириам, прижавшись одна к другой, сидят на маленьком диванчике. Впервые я наблюдаю, как члены этой семьи проявляют друг к другу нежность. Ахмед, с недавних пор хозяин этого дома, обнимает меня за плечи и окидывает взглядом своих пострадавших родственниц.

— Нет ли у нас чего-нибудь эдакого, для особенных случаев? — спрашивает он, игриво приподняв брови.

— Разумеется, есть. — В первый раз я вижу на губах матери искреннюю улыбку.

Мириам ставит перед каждым красивую хрустальную рюмку, насыпает в серебряные миски орешки и чипсы и направляется в кухню — поторопить Матильду с ужином.

Мать приносит литровую бутыль из темно-коричневого стекла, без этикетки и передает ее Ахмеду, который и разливает рубиновый нектар по рюмкам. Я ощущаю запах сухого вина и глотаю слюнки. Такого глубокого и выразительного винного оттенка я еще не встречала! Тостов никто не произносит, хотя все поднимают рюмки, пристально глядя друг другу в глаза. Они знают, что нужно пожелать близким в эту минуту, и им не нужно говорить об этом вслух. Муаид зажигает сигарету, которая не пахнет табаком, Ахмед берет ее у него и делает пару затяжек, мы с Мириам тоже курим.

Ощутив приятный шум в голове, я — впервые в этом доме — действительно расслабляюсь. Не думаю о завтрашнем дне и возможных трудностях. Я рада, что Самира отсрочила свой приговор, а если Бог будет милостив, то угроза и вовсе исчезнет. Сейчас все зависит от действий отца. Станет ли он вытаскивать на публику грязное семейное белье? Неужели он настолько низок? Будущее по-прежнему туманно, но теперь я, по крайней мере, знаю, что в тяжелые моменты здесь все выступают одним семейным фронтом и на этот фронт можно положиться. Эта мысль прибавляет мне оптимизма.

Фитнес

— Ну, что у тебя слышно? — Малика звонит рано утром, отвоевывая меня у глубокого сна. — Как дела? Как самочувствие? Как Марыся? — сыплются на меня стандартные вопросы в знак приветствия.

— Все в порядке, спасибо, — пытаюсь я отвечать достаточно бодрым голосом, чтобы она не принялась снова высмеивать мою лень и безделье.

— Давай, просыпайся, подруга! — Да уж, ее не обманешь.

— Я и не сплю, это из-за погоды… Я все время какая-то вялая.

Действительно, со дня нашей последней встречи погода резко переменилась. Лето по-прежнему в разгаре, но днем солнца нет, небо в густых тучах. Впрочем, прохладней не стало, напротив, жара и духота усилились. Не могу понять, чем это объясняется.

— Ну да, — понимающе говорит Малика. — Ты впервые узнала, что такое гибли, пустынный ветер. Но не беспокойся, через несколько дней он уйдет, чуют мои кости. — Она искренне смеется. — Прекращай жалеть себя, выпей кофе и подвигайся хоть немного — тебе сразу же станет легче. Послушай, Ахмед просил, чтобы я с тобой чуток позанималась, а то ты совсем изнываешь от безделья.

— Серьезно? Значит, он…

— Абсолютно серьезно. Может, вы сейчас и маловато общаетесь, но все равно он видит и знает, что с тобой происходит. Так ты долго не протянешь! При таком образе жизни и с ума сойти недолго.

— И какая же у тебя идея? — интересуюсь я,

— Я тебе рассказывала, что хожу в фитнес-клуб. У тебя сейчас последний шанс вернуться в форму и не растолстеть до чудовищных размеров. Имей в виду, мой брат не любит жирных баб.

— Ты хочешь, чтобы я ходила с тобой? — искренне удивляюсь я. — Во-первых, я не тренировалась уже целую вечность. Кажется, на аэробике я просто сдохну! А во-вторых…

— Ничего, терпенье и труд все перетрут. Да и кто заставляет тебя сразу прыгать полтора часа кряду? Для начала хватит и сорока минут. — Она ехидно хихикает. — Подруга, еще немного — и ты не сможешь без одышки подняться на второй этаж. А мы ни эскалатор, ни лифт строить не намерены.

— Очень мило! Так вот, во-вторых, — продолжаю я оборванную фразу, — у меня нет машины. Как я должна в этот фитнес-клуб добираться? На такси, которое завезет меня неизвестно куда, или на автобусе, битком набитом чернокожими рабочими?

— Эта отмазка тоже не прокатит. Тебя будет отвозить Мириам — благо, сама она ездит туда слишком уж часто. Ха-ха! — Похоже, Малика все уже спланировала. — Хорошо, что теперь у моей сестрицы будет компания. Надеюсь, она перестанет таскаться невесть где и невесть с кем.

— О, снова тайны! Что же скверного делает Мириам?

— Сегодня в шесть вечера я за тобой заеду, — говорит Малика, игнорируя мой вопрос. — Кроссовки у тебя есть, возьми с собой питьевую воду, а костюм пока одолжит тебе Мириам. У вас уже почти одинаковый размер.

— Вот спасибо, Малика! Ты любезна, спору нет.

— Знаю. — Она кладет трубку.

После разговора, повергшего меня в расстройство, я волочусь в ванную. Принимаю душ в черепашьем темпе: решившись наконец взглянуть на себя объективно, я откладываю момент истины, насколько это возможно. Затем направляюсь в спальню — к большому зеркалу, которое я в последнее время обходила десятой дорогой. Сбрасываю с себя полотенце — и голая правда предстает предо мной в хрустальном отражении.

Фас, профиль, вид сзади и снова профиль. Да-да, именно профиль хуже всего. Мой живот, некогда плоский, раздулся, будто я на восьмом месяце беременности. Над лобком нависают жировые валики. Вид сзади тоже неутешителен: на бедрах целлюлит, попа печально обвисла. Я стараюсь напрячь мышцы, но какие там у меня мышцы после долгих дней, да нет — месяцев, проведенных в постели или на диване перед телевизором! Еще одна попытка. На этот раз немного лучше: ягодицы лениво приподнялись. На что пожаловаться я не могу, так это на грудь: она у меня всегда была маленькая, девичья, вечно я из-за этого комплексовала, а теперь у меня образовался как минимум второй размер.

Я бросаюсь в гардеробную и из-под кучи чемоданов вытаскиваю ненавистные весы, которые Ахмед купил вскоре после нашего приезда. Может, это был некий намек с его стороны, может, он стеснялся сказать мне напрямую: не жри, мол, столько сладостей… На весах ровным слоем осела пыль — я ведь ни разу ими не воспользовалась. С учащенным сердцебиением я становлюсь на весы и наблюдаю, как мелькают циферки. Только бы не пересечь красной линии, обозначающей шестьдесят килограммов! Когда-то в подростковом возрасте, когда в моем организме бушевали гормоны, я весила именно столько; позднее, придя в нужную форму, я изорвала все свои фотографии тех времен… Таращу глаза: у меня не только живот как у беременной — у меня еще и вес соответствующий! Столько, сколько сейчас, я весила в последний месяц беременности! Это уже не предостерегающая красная линия — это колокол, бьющий тревогу!

Сажусь на пол и заливаюсь слезами. Но я же не ела так много, как все местные! Это несправедливо! Я вытираю рукой нос, размазываю по лицу слезы. Что ж, подытожим: пусть я и не обжиралась, но девяносто процентов моего рациона составляли сладости и фастфуд — Ахмед ведь почти каждый день поздно вечером возил нас в забегаловки… Но дальше так продолжаться не может! Нет! Не позволю я Малике надо мной насмехаться!

Поднимаюсь и снова иду принимать душ — на этот раз холодный, для отрезвления. Затем отправляюсь в кухню, беру черный пакет для мусора и принимаюсь ходить от шкафчика к шкафчику, выдвигая ящички и бросая в кулек все найденные сладости. Колу и остальную газировку несу вниз, в общий холодильник. Для себя ставлю на стол бутылку минеральной воды и берусь за уборку.

— Интересно, как выглядят арабские фитнес-клубы? — спрашиваю я у Мириам, устраиваясь поудобнее в ее изящной маленькой машине.

— Обыкновенно, как и все другие. Впрочем, мне сравнивать не с чем — я ведь была только в арабских. А ты в Польше ходила на аэробику?

— Да, еще когда училась в лицее. Учительница физкультуры, чтобы разнообразить занятия, иногда вела у нас аэробику. А во второй половине дня она подрабатывала тренером в профессиональном клубе. Классная была училка, — растроганно вспоминаю я далекое прошлое. — А потом… Потом родилась Марыся и у меня не было возможности заниматься собой, — вру я как по писаному, не желая распространяться о том, что мне пришлось пережить с ее ревнивым братом.

— Ты скучаешь по Польше? По той, другой жизни? По свободе, по своим друзьям?

— Кто знает… По маме скучаю, хотя она вечно лезла в нашу жизнь. Она ужасно надоедливая и вредная, но любит меня до безумия. А в остальном мне здесь нравится. Тут все не так, как у нас, но, должна сказать, совсем неплохо. Будь у нас свой собственный дом или квартира, наверняка было бы еще лучше. А если бы мне удалось найти работу, то я была бы на седьмом небе от счастья.

— А куда же тебе идти работать? — искренне удивляется Мириам. — Сперва тебе нужно подучить английский и арабский, пойти на какие-нибудь курсы. Вот тогда, может быть, Малика что-нибудь да придумает.

— Тоже хорошая мысль, — от души радуюсь я.

— Тоже? А у тебя есть какая-то еще?

— Я думала о работе в какой-нибудь польской фирме, — отвечаю я. — Должны же здесь быть польская школа, посольство… что-то в этом духе.

— Ого, сплошные гениальные идеи. — В ее голосе слышатся неодобрительные нотки. — А знает ли Ахмед о твоих планах?

— Пока я всего лишь прикидываю, что и как, — говорю я, понимая, что пора сменить тему. — А ты почему не работаешь?

— После свадьбы это проблематично, — холодно произносит Мириам. — Сначала рождаются дети, потом нужно заботиться о них, пока они не подрастут хоть немного, и в конце концов ты теряешь квалификацию. — Сжав губы, она вздыхает. — Возможно, после Рамадана я получу полставки в нефтяной компании — той самой, где работает Махмуд. Наши мужья не хотят отпускать нас на работу туда, где много мужчин, а в моей отрасли, к сожалению, работают в основном мужчины. Из креативного инженера я превращаюсь в ассистентку, принимающую заказы. Буду торчать в крохотной комнатушке два на два метра. Но все равно это лучше, чем сидеть дома… Это фирма Махмуда, там сплошь его знакомые, поэтому все будет у него под контролем.

— Full control[31], — пытаюсь я разрядить атмосферу.

Мне вспоминается жизнь в Польше и тот эпизод, когда я вынуждена была уйти с секретарских курсов. Поведение Ахмеда мне тогда казалось смешным, абсурдным; но теперь я вижу — он не один такой, это какая-то заразная болезнь. Арабские мужчины прячут своих женщин, будто это их трофеи, добыча, собственность. Вот почему они строят такие высокие стены вокруг своих домов.

— Возвращаюсь к фитнесу… В то время, когда мы приходим, здесь идут более-менее современные занятия. Эти часы предназначены для иностранцев и немногочисленных местных с прогрессивными взглядами. — Мириам прерывает мои тягостные раздумья. — У Малики с руководством зала какие-то договоренности.

— Вот как? — Я ожидаю услышать еще что-то новое для себя.

— Занятия для здешних женщин проводятся с утра и до полудня, — продолжает пояснять она. — Позднее же, вплоть до самой полуночи, вход разрешен только мужчинам. Вместе заниматься нельзя.

Ага, теперь я понимаю, почему в Польше Ахмед разрешал мне ходить только на утреннюю аэробику. Чисто ливийские обычаи. А я-то, дурочка, даже представления не имела, что он их и в Польше так тщательно культивировал.

— Значит, сейчас в спортзале будут только представительницы прекрасного пола — с тем лишь отличием, что и иностранки тоже? — уточняю я.

— Да нет, говорю же тебе, в эти часы занимаются вместе все те, кто не соблюдает строгие арабские условности, — говорит, стараясь скрыть раздражение, Мириам. Похоже, у нее уже не хватает терпения. — Даже тренеры у нас — мужчины.

— А мой муж об этом знает? — спрашиваю я, слегка обеспокоенная.

— О чем?

— О том, что я буду ходить на совместный фитнес…

— Понятия не имею! Считай, что я всего-навсего твой водитель. — Она нервно взмахивает руками и продолжает: — С ним разговаривала Малика, это ведь она у нас всем заправляет. Вместе они и решили, что да как.

Наступает неловкое молчание, которое ни одна из нас не желает прерывать, и до самого фитнес-центра мы едем, не проронив ни слова.

Здешний фитнес-клуб располагается в большом дворце спорта на боковой улочке, ответвляющейся от одной из главных улиц Триполи — улицы Омара Мухтара, неподалеку от Зеленой площади. Мы заходим и попадаем прямо к стойке администрации, за которой сидит симпатичная молодая ливийка в платке. Она не знает ни слова ни на одном иностранном языке, и создается впечатление, будто сидит она здесь для красоты. На втором этаже с одной стороны — раздевалки, душевые, туалеты и сауна для женщин, с другой, на безопасном расстоянии, — все то же самое, но для мужчин. Полы выложены специальными нескользящими плитами, краска на стенах выглядит такой свежей, словно красили их вчера. Пахнет не столько дезинфицирующими средствами, сколько лавандой и сандаловым деревом.

Переодевшись, мы спускаемся на первый этаж, где и находится сердце фитнес-клуба: огромный тренажерный зал и — еще громаднее — зал аэробики. Малики нигде не видно, и Мириам ведет себя как-то странновато, будто это и не она вовсе. В облегающем костюме она смахивает на перетянутый шарик или беременную муху; впрочем, под тонкой лайкрой у нее не только жир — прорисовываются и мышцы. Должна признать, результаты ее усилий уже видны, так что она на правильном пути. Что касается меня, то я всячески избегаю зеркал, хотя сделать это практически невозможно — все стены зеркальные. Со «спасательным кругом» на животе и свисающими с боков валиками жира выгляжу я хуже, чем моя спутница, хоть я и младше ее на десять лет и беременность у меня была всего одна… Какой позор! Но мысленно я себе говорю: «Если ты сейчас не возьмешься за себя и не приведешь свое тело в порядок, будет еще позорнее. За три месяца ты должна вернуться к своему размеру».

— Это наш тренер, Рахман. — Мириам представляет мне человека, который, как мне показалось, самый главный в этом зале.

— Ахлян уа сахлян. — Я подаю ему руку и ощущаю крепкое пожатие. Рука у него жесткая, рабочая.

— Когда-то он был чемпионом всей Северной Африки по карате, — говорит Мириам. — Вот увидишь, он даст нам прикурить!

— Чемпион по карате? И теперь ты ведешь аэробику? — удивляюсь я.

— А почему бы и нет? — искренне смеется он. — Я очень люблю танцевать, а кроме того, увлекаюсь различными стилями борьбы. Все это я объединил в своем курсе и теперь с удовольствием изматываю людей. Признаться, мне это тоже нравится.

Приятный, скромный парень. Он вовсе не смотрит на меня, как ловчий на зверя, — напротив, опускает взгляд. Не знаю, почему Мириам вся дрожит. Неужели она всегда так нервничает перед занятиями?

Вдруг в зал вваливается большая и шумная компания немцев. Они здороваются, обмениваясь поцелуями. Мне эти нежности не слишком по душе; холодно представившись, я держу дистанцию. Пора начинать занятие, и мы переходим в зал аэробики. Все занимают свои привычные места, а я стараюсь слиться с пространством и стать невидимкой. Ох, я этого не переживу! У меня никогда не было успехов ни в одной спортивной дисциплине, а физическим упражнениям я всегда предпочитала чтение книг, особенно любовных романов. Кроме того, я любила посплетничать с подружками в кафе-кондитерской, любила послеобеденный кофе, который мы с мамой всегда пили с молоком и неизменной шоколадкой… Почему же тогда я так не толстела?

Все проявляют нетерпение, а Мириам и вовсе стоит в дверях, подпрыгивая.

— Почему Рахман не идет? — спрашиваю я. Время проходит, а он стоит и беззаботно болтает с какими-то друзьями.

— Тебе что, не терпится?! — ворчит золовка. — Ты ведь здесь, чтобы забыть о проблемах и расслабиться, вот и расслабляйся. — Она скользит по мне взглядом, в котором я вижу какое-то замешательство.

— Что с тобой, Мириам?

— Сегодня не его очередь. Занятие будет вести тот, другой, — говорит она, даже не поворачиваясь ко мне.

И тут я вспоминаю нелицеприятную для Мириам сцену на приветственном приеме в нашу честь, когда она скомпрометировала себя на глазах всей семьи. Флирт с мускулистым парнягой в застиранной майке. Так вот зачем меня сюда притащили! Вовсе не затем, чтобы я похудела, — моя фигура здесь никого не интересует. О нет! Мне предназначена роль дуэньи-надзирательницы! Именно поэтому Мириам, всегда милая и ласковая, сегодня показывает коготки и так на меня злится. Она воспринимает меня как шпионку. Ну что ж, ничего не поделаешь. Однако, раз уж я решила собой заняться, так легко меня отсюда не выкурить.

Мои раздумья прерывает какая-то суета в дверях — и вот наконец в зал с бешеным гиком влетает тот самый тренер, которого все с нетерпением ждут. И, похоже, ситуация еще сложнее, чем я предполагала: вслед за ним вбегает Малика.

— Hi, everybody![32] — бодрым жаворонком кричит инструктор. — Ну-ка, почему до сих пор не включили музыку? Что это вы ленитесь? Ра-а-азминка!!! — орет он как безумный.

Все уже позабыли о своем недавнем нетерпении и довольно улыбаются. Играет музыка, люди начинают слегка двигаться в ее ритме, а тренер, словно поп-звезда, непременно должен поздороваться с каждым персонально: здесь жмет руку, тут дает «пять», там целует в щечку… Как меня это злит! Что это еще за поведение?!

Малика становится впереди всех и начинает разминку, да так, что я лопаюсь от зависти. А Мириам сама не своя — во время приветственных объятий с тренером у нее подгибаются колени. Ее что, переклинило?! Пусть сложен он неплохо, но по выражению лица смахивает на дебила!

— Hi! Ты Блонди? Малика мне говорила, что на мои занятия будет ходить красивая полька. — Он берет мою ладонь в свою и глубоким взглядом смотрит мне в глаза. Чокнутый, что ли?! — Как у тебья дьела, милая? — говорит он, а затем направляется к центру зала, таща меня за собой.

Я растеряна. Чувствую, как краснеют мои щеки. Наконец я высвобождаю руку.

— Становись за мной — так тебе на первый раз легче будет поймать шаг и ритм. — Он смеется, растягивая рот до ушей и обнажая ослепительно-белые зубы.

Я еще и подпрыгивать не начала, а уже не могу перевести дыхание. Что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, в чем секрет этого ливийского донжуана. Он без зазрения совести обольщает и соблазняет всех женщин подряд: старых и молодых, свободных и замужних, горбатых и хромых. Вынуждена признать, что в нем действительно что-то есть. Тем временем Мириам смотрит так, словно готова утопить меня в ложке воды или перерезать мне горло тупым ножом. Она что, сдурела? Она думает, на него любая клюнет? Но ведь я замужняя женщина, причем жена ее брата! Какая же она идиотка!!!

По решению семьи Мириам должна отвозить меня в фитнес-клуб и забирать оттуда, и она волей-неволей вынуждена подчиняться. Наши с ней отношения становятся значительно прохладнее. Отныне никакой дружеской болтовни, никаких перекуров и признаний. Я тоже несколько отошла от семейного общения, отказавшись от завтраков в общей кухне — завтраков с французскими рогаликами, арабскими лепешками, политыми медом, и с неизменным кофе, приторно-сладким и черным как смола (от этого кофе у меня уже стало покалывать сердце). Теперь я ем легкие ланчи, на которые порой заходит домой и Ахмед, ужины из овощей и фруктов, а мяса вечером практически не беру в рот, разве что позволяю себе рыбу. Вес мой стремительно падает; в принципе, скоро мне уже можно будет отказаться от изматывающих тренировок, но я сама не хочу их бросать — боюсь снова погубить фигуру, с таким трудом обретенную. А то засяду опять дома без движения — и пиши пропало.

После месяца моего строгого режима Малика, глядя на меня, не верит своим глазам, а Мириам и вовсе старается не смотреть на меня, особенно на тренировках, — бывает, что я отлично справляюсь с каким-то упражнением, а у нее никак не получается, и она злится. Хуже всего, когда наш тренер осыпает меня комплиментами: в эти минуты в ее глазах горит искренняя ненависть, а у меня от страха бегут мурашки по спине. Впрочем, чувствую я и некоторое удовлетворение: в конце концов, я ведь типичная женщина и люблю соперничать.

Мне приходится допоздна просиживать у стойки администрации фитнес-клуба, ожидая Малику или Мириам, и это меня утомляет. Тем временем Малика беззаботно болтает с иностранцами, договариваясь о каких-то встречах и вечеринках, а Мириам ходит как привязанная за тренером. Такое впечатление, будто она пребывает в трансе.

— Слушай, забери ты ее домой, в конце концов! — шепчет мне на ухо Малика. — Она совсем ошалела! Какой позор!

— Не могу же я ее подгонять. Это она меня сюда привозит, а не я ее.

— Мириам! — кричит Малика на весь зал. — Блонди устала и хочет домой. Пожалей ее.

— Вот ты и отвези Блонди, ты ведь уже закончила заниматься, — невозмутимо отвечает Мириам.

— У меня вот-вот начнется официальный прием. Кто меня там заменит, уж не ты ли?!

Вечно они устраивают разборки на глазах у посторонних!

Мириам подходит ко мне, берет меня под руку, и мы уходим. Напоследок Мириам с шаловливой улыбкой оборачивается к сестре и машет ей на прощание.

— Мы с Хамидом отправляемся есть шаурму. Хочешь с нами? — задает она мне риторический вопрос.

— Что?! Знаешь, тогда я, наверное, возьму такси. Меня ждут Ахмед и Марыся.

— Ты что, тронулась? — Мириам иронически смеется. — Марыся наверняка давно спит, а Ахмед возвращается не раньше девяти, а то и в десять… Да не глупи ты! Это нам даже по пути, — уговаривает она меня уже более ласковым тоном.

Не знаю, как мне и поступить. Предполагалось, что я буду дуэньей, а теперь сама позволяю себя втянуть в какие-то опасные игры.

Супружеская измена

— Что ты здесь делаешь? — удивляюсь я, увидев Ахмеда в послеобеденное время на пороге нашей спальни.

— Вижу, ты мне рада, — с усмешкой произносит он. — Я тебе помешал? Может, мне уехать куда-нибудь или побродить по городу?

— Ну что ты, — я обнимаю его за шею, — просто сейчас за мной заедет Мириам. У нас сегодня аэробика, разве ты забыл?

— У Мириам сегодня нет времени. У нее какой-то визит к врачу или что-то в этом роде. Тебя отвезу я.

— Ах, вот как…

— Ты не рада?

— Но что ты собираешься делать там целых полтора часа? А если ты не будешь ждать, то как я попаду домой?

— Рядом с фитнес-клубом у меня есть небольшое дельце, как раз улажу его.

— Тогда все замечательно! — Вот теперь я действительно радуюсь. — Заодно посмотришь, как там здорово. Может, и ты начнешь ходить? Спорт полезен в любом возрасте, — цитирую я фразу, вычитанную в каком-то журнале о фитнесе.

— Ты считаешь меня уже старичком, да? «В любом возрасте» означает «даже в пожилом»…

— Ну да, в пожилом тоже, но нам с тобой до пожилого возраста еще далеко.

— А может, ты думаешь, для меня годится уже только реабилитационный фитнес, замедляющий старение? — Он откровенно задирается ко мне.

— Ахмед, что с тобой?

— Ничего, ничего. Собирайся, не то опоздаешь. — И он поворачивается ко мне спиной, что означает: разговор окончен.

Я чувствую беспокойство. Ахмед сегодня как-то странно себя ведет, но мне сейчас об этом не думается. Скоро у меня аэробика, и я уже радуюсь, предвкушая сумасшедшие прыжки и повороты под музыку. Фитнес частично возмещает мне отсутствие в моей нынешней жизни танцевальных вечеринок и дискотек.

Бросаю вещи в кулек и вдруг вспоминаю, что в прошлый раз, когда мы уходили из фитнес-клуба, Мириам положила мои кроссовки в свой рюкзак. Было уже очень поздно, очевидно, она сделала это машинально, а я смолчала, подумав, что мы ведь все равно всегда ездим вместе.

— Ахмед, я сбегаю к Мириам, она забрала мои кроссовки, а другой пары у меня нет. Лишь бы кто-нибудь был дома! Нет, я лучше возьму запасные ключи, а рюкзак ее всегда в прихожей, я найду. Буду через пять минут.

Бегу сломя голову — я и так уже практически опоздала. Вот черт! Передняя дверь заперта, я обхожу со стороны террасы и кухни. Какая-то лампа внутри все же поблескивает. Открыв кухонную дверь, я потихоньку вхожу. Хорошо, что горит этот маленький светильничек, а то я, не зная дома золовки, могла бы что-нибудь ненароком разбить или повредить. Иду на цыпочках в сторону коридора.

— Почему все так вышло? — вдруг доносится до меня надрывный голос Мириам. — Хамид, скажи мне! Я так больше не могу!

— Так уж мне везет, — отвечает мужчина. — Стоит мне влюбиться в женщину, как оказывается, что она несвободна.

О нет! Зачем меня сюда принесло? И как теперь незаметно удрать? Рассказать ли об этом Ахмеду или Малике? Наверное, лучше набрать воды в рот… Однако женское любопытство подталкивает меня к приоткрытой двери, и я стою, затаив дыхание.

— Но все можно изменить. Это зависит от нас. — Я вижу обнаженную руку Мириам, обнимающую смуглый мускулистый торс тренера. Они разлеглись на диване в гостиной, даже не думая, что их могут застать врасплох.

— Что ты можешь, женщина? У нас ведь живы вековые традиции, — говорит он нетерпеливо, даже слегка пренебрежительно.

— Но ведь существуют суды, разводы…

— Да оставь ты это! — В голосе нашего мачо слышится легкая обеспокоенность. — Хочешь проблем на свою голову? Мы и так усложняем себе жизнь, подвергаем себя смертельной опасности. Если сейчас сюда явится твой муж и шлепнет нас, ему дадут всего пять лет тюрьмы, максимум семь. Убийство в состоянии аффекта, измена жены! — Он произносит это с неподдельной злостью, как будто не мужу Мириам, а ему наставляют рога. — И это на бумаге, а фактически… Знаешь, через сколько он вышел бы на свободу? Самое большее — через год! А если еще и фетва[33] будет в его пользу, тогда твоего супруга вообще встретят объятиями и будут почитать до конца дней. Я кое-что об этом знаю, у меня кузен — юрист. Такие приговоры в традиционном стиле у нас весьма часты.

— Но пока Махмуд в пустыне, а мы с тобой живы и хотим быть вместе, — говорит Мириам. Я боюсь, что это только ее желание, а вовсе не обоюдное. Бедная женщина! Она ослеплена. — Нужно действовать! Мне плевать на презрение окружающих, на все те страдания, через которые придется пройти. Нет ничего хуже, чем невозможность видеться с тобой, невозможность пойти куда-то вместе! Что ж мы с тобой прячемся, как беглецы! — кричит она дрожащим голосом.

— Нет. Как преступники. — Впервые я слышу, как этот человек хоть что-то говорит всерьез. — Мы и есть преступники — перед нашим законом и перед Аллахом.

— Не говори так! Нужно что-то менять. Мы должны проявить смелость.

— А как же твои дети? — Он прибегает к самому сильному аргументу, словно стремясь отбить у нее желание предпринимать какие-либо действия. Ему-то наверняка хорошо и так, хоть он и рискует.

— О детях очень хорошо заботится моя мама…

— Проклятье! В какой ты стране живешь, женщина?! — Я слышу его торопливые шаги и вжимаюсь в стену, желая слиться с тенью, которую отбрасывает дверь. — Мне пора, — холодно произносит он и начинает медленно одеваться.

— Нет, нет, любимый! — умоляет Мириам. — Я приготовила вкусный ужин… все то, что ты любишь. — Она опускается к его ногам и кладет голову ему на колени. — Мы больше не будем говорить об этих глупых мелочах. — Она расстегивает ему брюки. — Давай радоваться тому, что у нас есть, ладно?

Я вижу, как смиренно и преданно смотрит она в глаза этому мелкому, малодушному человеку, который бессовестно ее использует. Он еще делает вид, будто сопротивляется, будто не хочет этого всего, но Мириам склоняется над его мужским достоинством — и я слышу причмокивания губ и стон наслаждения. К низу моего живота приливает тепло, я ощущаю безумное возбуждение. Я не в состоянии сдвинуться с места, хоть и знаю, что не должна сейчас оставаться здесь.

Еще минута — и Хамид усаживает Мириам на свой большой набухший член, и они начинают жестко трахаться. Ее пышные груди колышутся вверх-вниз; он берет их в свои руки и сжимает крепко, до синевы. Он кусает ее соски, а Мириам стонет, царапает его спину, слизывает с его шеи пот, посасывает собственные пальцы. Ее ягодицы звучно шлепают о его бедра. Их движения становятся все резче; из его гортани вырывается хрип. Густые длинные волосы Мириам липнут к ее вспотевшей обнаженной спине. Вскоре мужчина поднимает ее легко, словно перышко, ставит у дивана и заходит сзади, неистово вдалбливаясь в нее со всей силой самца. Мириам едва удерживается на ногах и издает не столько крики наслаждения, сколько судорожный вой.

— Ялла, бэйби, ялла. — Хамид шлепает ее по мягкой попе.

Наконец они вдвоем падают на ковер и еще какое-то время бесятся, будто животные, кусая друг друга, царапая и издавая неясные звуки. Эта их возня ужасно шумная, они даже опрокидывают какую-то технику. Для меня это самый лучший момент, чтобы сбежать: теперь-то они точно ничего не заметят, они сейчас вообще не в состоянии что-либо заметить. Я бегу к выходу, и вслед мне доносится звон разбитого стекла.

— Что ты там делала столько времени? — спрашивает Ахмед, сидя в машине у въезда.

— Я никого не застала, — лгу как по писаному. — Кроссовок я, к сожалению, не нашла. Что ж, пойду на этот раз в кедах, которые у меня на ногах. Может быть, никто и не заметит.

Сажусь в машину. Ощущаю, как горят мои щеки, как бешено бьется сердце, но не могу унять чувства — они в полном смятении.

— У тебя что, температура? Почему ты так раскраснелась?

— Я бежала, торопилась, — говорю я, зажимая между бедрами дрожащие руки.

— Ничего не понимаю. — Ахмед недоверчиво качает головой.

Когда я захожу в фитнес-клуб, моего опоздания никто не замечает: физкультурники осаждают стойку администрации, допытываясь, где же тренеры. Разумеется, никто ничего не знает, а уж девушка за стойкой — тем более.

— Придет наконец хоть кто-то из этих двоих?! Мы теряем время!

В ответ они получают лишь милую непонимающую улыбочку.

— Иншалла[34].

Право же, лучший из возможных ответов! Даст бог, кто-то из тренеров и придет.

Я смеюсь, видя растущее раздражение иностранцев, которые не могут ни понять, ни принять такого подхода к жизни.

— Привет, Дот. — Наконец-то меня заметили. — Как тебе это нравится?! Полчаса прошло с назначенного времени, а тренера все нет! И ни один негодяй даже не позвонил! — Они подходят ко мне, и начинаются объятия-поцелуи, к которым я уже попривыкла.

«Что касается Хамида, то он вряд ли придет», — хочется сказать мне, но я ограничиваюсь тем, что строю забавную гримаску.

В этот момент двери с шумом открываются и вбегает Рахман.

— Sor-r-r-ry! — кричит он. — А ну-ка в зал! Что вы все здесь еще делаете?

Все мигом забывают о своем раздражении и бегом отправляются в зал. Я хотела было еще перекинуться двумя словами с Ахмедом, который стоит у входа, будто соляной столб, но вдруг Рахман подхватывает меня за талию и, неся под мышкой, бежит вслед за остальными. Я визжу и дрыгаю ногами, ощущая себя девчонкой-подростком. В последнюю минуту замечаю стальной взгляд мужа и его сжатые губы.

— Хорошо поразвлекалась? — Ахмед стоит на том самом месте, на котором я его оставила.

— Превосходно, вспотела как никогда.

— Можно уже вас, достопочтенная сударыня, отвезти домой?

— Конечно, спасибо, что подождал. — Я чувствую себя такой расслабленной и счастливой, что не улавливаю злой иронии в его словах.

— Нет проблем, — произносит он сквозь зубы.

— Что с тобой? — с улыбкой спрашиваю я и беру его под руку, но он отталкивает меня и бросается вперед.

— Хватит с тебя нежностей на сегодня, — ворчит он, открывая ключом машину.

— Да в чем же дело? Ты о чем?!

— Ни о чем. — Он трогается с места так, что визжат шины.

— Ахмед, что случилось? Какая муха тебя укусила? — Я пододвигаюсь к нему, стараясь положить голову на его плечо и коснуться его руки.

— Оставь меня! — кричит он. — Теперь-то я знаю, почему ты всегда так несешься на этот фитнес. Дрянь!

— Что ты плетешь, черт тебя подери?! Это из-за того, что я поздоровалась с людьми? Но здесь так принято! — Я тоже кричу, чтобы он меня услышал.

— Принято?! Замечательные обычаи, нечего сказать! Ха! — иронически смеется он.

— Малика и Мириам, твои сестры, тоже ходят сюда и тоже целуются со всеми в знак приветствия!

— Малика бывает здесь по делам…

— По каким еще делам? — Я ничего не понимаю. — Она ведь работник министерства, а не президент спортивного клуба…

— По делам, я сказал! — орет Ахмед, повернув ко мне искаженное гневом лицо.

— Но я хочу знать! Вы вообще способны хоть иногда говорить откровенно, как нормальные люди?! — не сдаюсь я, поскольку мне уже порядком надоели их здешние интриги и манипуляции.

— Сюда ходят иностранцы — те самые, от которых ты, кажется, млеешь! Малика работает в министерстве иностранных дел, эти люди имеют с ней общие дела, особенно те из них, которые в Ливии надолго. Дошло до тебя наконец?!

— Мириам тоже занимается фитнесом. Она арабка, и ее муж ей это разрешает, — привожу я последний аргумент, хотя он, похоже, не самый удачный.

— Не шути так. — Ахмед пренебрежительно кривит губы. — Мириам — ходячее доказательство того, что наши женщины не должны посещать подобные места. И не притворяйся дурой, меня это бесит! — Он бьет рукой по рулю так, что машина делает опасный поворот. — Ты блондинка, но ведь не кретинка!

— Ахмед, ты хоть сам видишь, как ты смешон? — Я гляжу на него спокойно и презрительно. — Ты жалок.

— Я смешон? Ах ты шлюха! — Он наотмашь бьет меня по щеке.

— За что, черт побери? За что? — спрашиваю я, шокированная его поведением.

— Я там стоял, как идиот, а ты обнималась с целой компанией каких-то немцев! А в довершение всего какой-то араб носил тебя на руках! Мою жену! На моих глазах! Позор! Харам, харам!!![35] — Он замахивается снова, но я закрываю лицо руками.

— Но ты же видел, что я вырывалась! Я не хотела этого, не подставлялась, не давала повода! — оправдываюсь я. Наконец-то до меня дошло, чем тут пахнет, и я поняла, что дела плохи. — Почему ты ревнуешь без причины? Мне бы отродясь и в голову не пришло… Ахмед… — Я начинаю тихонько плакать. Мне так хорошо на фитнесе, я так расслабляюсь, а он обвиняет меня в каких-то подлостях! — Ты же знаешь, я не из таких. Разве ты меня не знаешь? — Жалобно всхлипываю.

— Теперь уже я ничего не знаю. Ты меня оскорбила и опозорила, — произносит он сквозь зубы.

— Я очень, очень хочу ходить на аэробику, это позволяет мне выжить! Тебе ведь известно, что у меня здесь нет подруг, я никуда не хожу, не работаю… Мне что, похоронить себя заживо?! — Я роняю голову на колени, не в силах преодолеть охватывающее меня отчаяние. Ужас, мне жить не хочется. — Ты же сам хотел, чтобы я ходила сюда… — вспоминаю я.

— Видимо, я не ведал, что творю.

…После той злополучной поездки в фитнес-клуб мы с Ахмедом не перекинулись ни единым словом. На следующий раз Мириам, как обычно, заезжает за мной, и я, не спрашивая ни у кого разрешения, беру свои вещи и ухожу. За всю дорогу мы с Мириам обмениваемся лишь рутинными приветствиями — «привет» и «как дела?»; больше ни о чем говорить не хочется. Я потеряла к ней уважение, она, кажется, тоже перестала симпатизировать мне.

Проходят дни. Самира по-прежнему живет с нами, а ее новоиспеченный муж, так и не ставший мужем в полном смысле этого слова, — у себя. Целеустремленная девушка все свое время посвящает учебе — она хочет во что бы то ни стало получить заграничную стипендию. Что ж, с такой покровительницей, как Малика, это вполне возможно.

Со свекровью и Хадиджой я почти не вижусь: они целыми днями возятся с детьми Мириам, с моей Марысей и еще какой-то соседской детворой — по крайней мере, в нашем дворе я частенько вижу как минимум десятерых малышей. Малика тоже, кажется, охладела в своих дружеских порывах ко мне — не знаю, связано ли это каким-то образом с фитнесом или же причина в ее изменчивом характере.

Я продолжаю изучать арабский язык. Уже могу прочитать газету с объявлениями, кое-какие статейки в женских журналах. После длительной борьбы с самой собой преодолела я и страх перед компьютером и, несмотря на слабенькое соединение, начала чатиться в Интернете, желая, разумеется, не романы крутить, а найти здесь каких-нибудь поляков и поискать хоть какую-то работу. Самира совершенно забыла о своем обещании помочь мне, а сама я сейчас всего боюсь. Кроме того, у меня нет машины, а просить Ахмеда о чем-либо я не хочу… Идея переезда на ферму совершенно испарилась, но я об этом и не помышляю, поскольку сейчас ферма стала бы для меня тюрьмой.

Однажды ночью я просыпаюсь от какого-то шороха и вижу, что Ахмеда рядом нет, но место его еще теплое. Где же это он ходит в темноте? Подожду немного — быть может, во мраке ночи нам с ним легче будет растопить лед недоверия и сблизиться снова. Я этого хочу, я на это надеюсь — тот мелкий инцидент, который произошел в фитнес-клубе, не должен разрушить наш брак, мы переживали гораздо худшие моменты. Лежу, а его все нет. В конце концов я начинаю беспокоиться и решаю выяснить, где Ахмед и чем он занят. Быть может, готовит себе какие-то вкусности в маминой кухне или смотрит интересный фильм внизу, в гостиной? Тогда я охотно к нему присоединюсь — мое одиночество угнетает меня.

Иду по дому, не включая света, чтобы никого не разбудить. Спускаюсь по лестнице, водя рукой по стене. Но вот какой-то слабый свет понемногу рассеивает тьму. Горит он за приоткрытой дверью в кладовку. Я же говорила, он чем-то лакомится! «Сейчас я поймаю его на горячем», — думаю я и легонько улыбаюсь. Но, подойдя ближе, я слышу приглушенные голоса, доносящиеся из кладовки. Он там не один…

— Ахмед, нет, прошу тебя, — слышу я умоляющий шепот Самиры. — Это давно в прошлом, я уже выросла, теперь я взрослая женщина, я хочу выйти замуж… Да я, в общем, уже замужем… Я хочу иметь детей…

— Но разве тебе кто-то запрещает? — странным, будто не своим голосом говорит мой муж. — От тебя не убудет. Давай, мы ведь не раз это делали.

Затаив дыхание, я замираю на месте. О чем это он?

— Но я больше не хочу, не могу… — В ее мольбе слышно отчаяние.

— Не ломайся, поворачивайся задом, и быстро! — нахраписто требует Ахмед. — Я кому сказал! — приказывает он сквозь стиснутые зубы.

— Но я заболею, я уже болела из-за этого! — рыдает Самира. — Оставь меня в покое, черт возьми, у тебя же есть жена! Что тебе от меня нужно?!

— Мне нужна твоя задница, сестричка.

— Вся семья вскладчину оплатила тебе твою чертову учебу в Польше — и все лишь для того, чтобы ты наконец уехал и оставил меня в покое!

— Ну да, ну да…

— Ты хочешь затрахать меня до смерти?! — кричит она, но ее голос глухо обрывается.

Не веря собственным ушам, я на цыпочках подхожу к щели между дверью и косяком. Вижу, как мой муж, стоя на полусогнутых ногах, сзади входит в собственную сестру, прижатую под тяжестью его тела к старому деревянному столу. Затем он тянется в сторону, окунает руку в стоящую рядом бочку с оливковым маслом, смазывает свой член и пробует еще раз, издавая при этом нечленораздельные животные звуки. Длинные волосы девушки рассыпаются по спине, она пытается защищаться, но ее руки не достают до его торса, а стройные ноги, не находя опоры, судорожно дергаются в воздухе.

— А-а-а-а… — слышу я ее плач, напоминающий жалобное скуление.

— О-о, хорошо, вот теперь хорошо, вот это я понимаю… — Ахмед близок к разрядке. — Славная девочка, вот так, вот так… — Жирной рукой он гладит ее густые черные волосы.

Еще один резкий толчок — и он всем телом падает на хрупкое тело Самиры. Через мгновение, удовлетворенный, он выходит из нее и, снова наклоняясь над столом, тянется к бочке с оливковым маслом, вылавливает оттуда черный плод и с наслаждением съедает.

Не дожидаясь, пока меня здесь застанут, я, словно бешеная, бросаюсь бегом вверх. Сердце колотится, мысли в беспорядке. Вбегаю в спальню, запрыгиваю в постель, с головой накрываюсь одеялом и застываю от ужаса и отвращения. Не знаю, как мне это пережить. Многого могла я от него ожидать, но такого… Впрочем, почему бы и нет? Боже мой! А знаю ли я его, моего собственного мужа?..

Теперь я не сплю по ночам и почти каждый раз слышу тихие крадущиеся шаги своего супруга, который отсутствует около часа или немногим более. Разумеется, я ни о чем его не спрашиваю и делаю вид, будто сплю. Днем хожу как в воду опущенная и стараюсь не встречаться с ним взглядом — я не в состоянии смотреть ему в глаза.

Значит, это у него началось еще до отъезда в Польшу. Но ведь теперь, как и говорит Самира, у него есть я, его жена, с которой он может искать наслаждений! Видимо, я ему больше не нравлюсь, он меня не хочет; должно быть, я постарела, растолстела, стала для него обыденной, будничной… От этих мыслей мне становится еще грустнее. Зачем я только согласилась остаться здесь? И что теперь делать? Какая же я алчная дура! Соблазнилась фермой, думала, буду госпожой, землевладелицей… А получила что? Дерьмо, завернутое в красивую цветную бумажку. И в это дерьмо я вступила сама, по своему же собственному желанию.

Рано утром после очередной бессонной ночи я иду в сад — подышать свежим воздухом. В углу, в тени, у длинного каменного стола замечаю Самиру. Поколебавшись минутку, я все же направляюсь к ней. Она сидит в мягком пляжном кресле; на коленях у нее толстая книга, но взгляд блуждает в пустоте. Выглядит она скверно: на посеревшем лице — ни следа обычного румянца, глаза опухли. Волосы она гладко зачесала и заколола в скромный пучок. Одета девушка нетипично для себя — не в современном европейском стиле, а традиционно, по-арабски: на ней длинное серое платье. В нем она похожа на монахиню. Весь ее вид говорит о немощи и бессилии.

— Привет, Самирка. — Мне невыносимо жаль ее и стыдно перед ней за моего мужа.

— Блонди… — слабым голосом произносит она.

Я присаживаюсь около нее и беру ее ледяную руку в свою ладонь. Мы пристально смотрим друг другу в глаза: она — как затравленный, смертельно раненный зверек, я — с грустью и состраданием. Мы понимаем друг друга без слов, молчание не тяготит нас — мы поддерживаем друг друга уже тем, что сидим рядом, рука в руке. Две несчастные женщины, обе попавшие в безвыходную ситуацию.

— Салям! — В сад бомбой влетает Малика.

Она окидывает нас изучающим взглядом. Становится перед нами и поджимает губы. Затем осторожно и нежно, словно мать, гладит Самиру по волосам. Приподнимает ее подбородок и с болью всматривается в осунувшееся личико.

— Ладно, — говорит она, опершись обеими руками о стол. — Самире нужно готовиться к защите, а поскольку здесь у неенет для этого ни возможности, ни условий, я забираю ее к себе.

От удивления я делаю глубокий вдох и согласно киваю.

— Что-то не так, Блонди?

— Все в порядке. Идеальное решение.

— Будем откровенны: временное. — Малика разворачивается и быстро идет к дому. — Бегом, девчонки! Собираем вещи. Время не ждет.

Мы в ту же секунду бросаемся вслед за Маликой, без лишних слов хватаясь за наше последнее спасение. Всего через пять минут все вещи Самиры упакованы в коробки и чемоданы и снесены в багажник изящного служебного автомобиля.

— Теперь ты держись, малышка Блонди, — говорит на прощание Самира.

— Такова жизнь… — Малика с горечью кривит губы. — Но мы справимся, правда, Дот?

Не дожидаясь моего ответа, она садится в машину и трогается, а я остаюсь одна в облаке пыли.

После этого вмешательства старшей сестры Ахмед в тот же день пакует чемоданы и уезжает. Куда он едет и надолго ли — неизвестно. Что ж, он-то не обязан ни перед кем отчитываться и ни у кого спрашивать разрешения.

— Привет, Блонди, — слышу я в трубке серьезный голос Малики. Что же такого случилось, что она обо мне вспомнила?

— Ну, что там у тебя? — не слишком приветливо спрашиваю я.

— Я у Мириам, заглянешь к нам?

— А зачем я вам нужна?

— Ты очень занята, да? — резко спрашивает она. — Не хочешь — не надо, сиди дома. — Она кладет трубку.

Что за тон, черт возьми? Если она вздумала относиться ко мне, как к Матильде, то ей не удастся! Тем не менее я беспокойно шагаю по комнатам взад-вперед, не могу найти себе места. А вдруг действительно что-то стряслось и я им нужна?

Пробегаю трусцой под стенами домов и высокими оградами; еще минута — и я уже на месте. Открываю дверь и стремительно влетаю в дом Мириам.

— Привет, девчонки! — кричу с порога. — Вы где?

— Здесь, здесь, — приглушенно отзывается Малика, выходя мне навстречу. На ее руках я вижу кровь, на элегантной юбке тоже пятна крови.

— Господи Иисусе, что случилось?! — пораженная увиденным, вскрикиваю я.

— Небольшая производственная травма, — отвечает она, потупив глаза. — Ты не могла бы немного посидеть с Мириам? Она в спальне. А я поеду и куплю кое-что необходимое.

Прохожу через большую затемненную гостиную и поднимаюсь по лестнице наверх. Детей дома, разумеется, нет — они то ли в школе, то ли у матери. В доме царит пустота. Пахнет лекарствами и дезинфицирующими средствами. Я вхожу в комнату и вижу Мириам, которая лежит в постели с бледным, искаженным болью лицом. На цыпочках приближаюсь к ней и сажусь рядом. Осторожно беру ее руку, холодную и влажную от пота. Бедняжка!

— Я хочу умереть, — шепчет она.

— Ну что ты такое говоришь, все будет хорошо, — утешаю ее я, хотя понятия не имею, что здесь произошло.

— Малика убьет меня…

— Да-да, теперь Малика плохая, — доносится шипение из-за двери. — Малика спасает твою задницу, а ты полагаешь, что она желает твоей погибели! О Аллах, и в самом деле не стоит ничего делать для этой семейки! — без зазрения совести кричит она на несчастную больную.

— Я бы и сама справилась. Я просила тебя всего лишь подвезти. — Мириам оживляется и пытается приподняться на локте.

— О, конечно, ты бы справилась! Ха-ха! Весь дом был в крови.

Только теперь я замечаю капельницу, висящую на креплении с другой стороны кровати.

— Чистку после выкидыша мне бы сделали в любой клинике.

— Да-а-а?! — вопит Малика, театрально размахивая руками.

Эти сестрички даже перед лицом смерти устраивают базарные скандалы! Они невыносимы.

— Девчонки, успокойтесь, — тихо прошу я.

— Shut up![36] — хором кричат они, повернув головы ко мне.

— Эта глупая шлюха, моя сестра, — продолжает Малика, посвящая меня в детали случившегося, — считает, что могла бы поехать на чистку в любую больницу…

— Это же чистка, а не аборт! Я бы ни в коем случае не стала избавляться от этого ребенка!

— Тем не менее к смерти твоей крошки приложил руку твой любовничек, который пилил тебя без всякой меры.

— Ты…

— Я знаю, что говорю! Хорошо, что прежде, чем сажать тебя в машину, я заглянула в твою промежность! Спермы там было больше, чем останков несчастного ребенка!

— Бред! — пытается защищаться Мириам, но, вконец ослабев, падает на подушки.

— Живя в традиционной исламской стране, ты собралась ехать в районную больницу и расставлять ноги перед первым встречным гинекологом. Даже самый тупой коновал скажет тебе: раз уж ты была беременна, то не должна была сношаться, как сучка, включая и анальный секс! А поскольку ты замужем, он непременно захотел бы пригласить для просветительской беседы твоего любимого мужа и вразумить его, чтобы впредь дерзкий мальчик так не делал.

— Прекрати! — Мириам порывается остановить неприличную тираду Малики.

— Ох! — продолжает безжалостная сестра. — Но где же наш уважаемый муж? Его нет дома? Уже месяц как нет? Тогда кто же вас, милостивая госпожа, целомудренная женушка, намедни так оттрахал?

У меня подгибаются ноги, кажется, я сейчас упаду в обморок. Малика хоть и женщина, но характерец у нее явно мужской. Дай Бог, чтобы она всегда была на моей стороне.

— От мужа я все равно ухожу, — сообщает Мириам, всхлипывая.

— Уходишь? — Малика садится у изножья кровати: похоже, это уже слишком даже для нее. — А скажи, пожалуйста, куда?

— Не знаю куда, но знаю с кем.

— А-а-а, о твоих фантазиях известно всем. Это секрет полишинеля. Ты позоришь не только себя, но и всю нашу семью! — Она снова повышает голос.

— Это все отойдет в прошлое! Теперь все изменится…

— Что? Ты бросишь семью, детей и отправишься вслед за этим поганцем на край света?

— Так будет лучше для всех.

В Мириам словно бесы вселились. Надо бы провести процедуру экзорцизма, и, похоже, Малика именно это и собирается сделать.

— Идиотка! — вопит она, подскакивая на ноги. — А я-то считала, что у меня умная и образованная сестра. Кретинка, ослица, тупица…

— Хватит! — Мириам силится сорваться с постели; кажется, еще мгновение — и начнется драка.

— Как ты могла позволить себе закрутить с ним роман?! Да он же трахает все, что ему под руку попадется! Он не уважает женщин, раз лезет и к замужним, причем к арабкам. Поэтому и его никто не уважает, даже приятели говорят о нем с презрением, а его семья многое бы отдала, чтобы избавиться от него. Родственники сами поставили ему дом, все там обустроили, чтобы он только свалил от них.

— Это неправда! Это какое-то недоразумение…

— Должно быть, я знаю, что говорю! — категорично заявляет Малика. — Представь, что будет, если о вашей интрижке станет известно. И если твой муж его не убьет — что было бы идеальным решением для всех! — то твоего хахаля в лучшем случае его же собственная семейка отправит в глухое село посреди пустыни! И там уж он будет трахать исключительно овец… разве что иногда, если повезет, ему попадется какая-нибудь козочка.

— Ты хочешь на него донести? — в ужасе спрашивает Мириам.

— Нет! Это ты хочешь вытащить всю эту грязь на свет божий! Это ты хочешь беды! Он-то, я уверена, пытается отвертеться, хотя, с другой стороны, очень трудно отказать влюбленной до безумия женщине, — иронизирует она. — А еще труднее отказаться от траха на дармовщинку…

— Ты лжешь! — Мириам, несмотря на слабость, срывается с постели и тянется к волосам Малики. Та замахивается, и звонкая пощечина отбрасывает больную назад.

Мириам падает на подушки, сотрясаясь от внезапных рыданий.

— Раз уж ты утверждаешь, — продолжает Малика, — что он у тебя такой замечательный, любящий и хочет быть с тобой до гробовой доски, так пригласи его сегодня к себе. Пусть придет и увидит тебя больной и страдающей, а не милой и готовой к любовным безумствам. Посмотрим, протянет он тебе руку или тут же поторопится уйти.

— Могу и не приглашать, он и так придет сюда через час или два.

— Но мы с Блонди, увы, не намерены уходить из твоего дома, который тебе удалось превратить в бордель, хотя ты, наверное, предпочла бы, чтоб мы убрались, — заявляет Малика, втягивая и меня вопреки моей воле в семейную заварушку. — Мы посидим в шкафу и послушаем, что именно он тебе скажет, чтобы потом ты не могла это приукрасить. Заодно и присмотрим, чтобы не случилось ничего совсем уж скверного.

— Ты чокнулась?! — Мириам таращит глаза и хватает воздух открытым ртом.

— Нет, чокнутая у нас ты, а я, к сожалению, твоя сестра и вынуждена тебя спасать. — Малика разводит руками, изображая бессилие. — Да, надо тебя спасать, хочу я этого или нет! — Она со злостью бьет себя по бедрам. — Вижу, ты уже немного пришла в себя, значит, мы со спокойной совестью оставляем тебя и идем убирать тот бардак, который ты тут устроила. Иначе твой хахаль, явившись сюда на очередную свиданку, будет бродить по колено в крови и в останках твоей крошки, — напоследок бросает она через плечо.

Я вся вспотела, хоть кондиционер и работает на полную катушку. Чувствую я себя омерзительно, мне страшно, меня мучит совесть, словно это я набедокурила.

— Как же так вышло? Что ее побудило? — спрашиваю.

— Моча в голову ударила, — ворчит Малика. — У нее было все, о чем она мечтала. Куча денег и никаких тебе хлопот и обязанностей.

— По идее, ей бы счастливой быть, радоваться жизни… Может, Мириам хотелось общаться с людьми, пойти на какую-нибудь работу? — предполагаю я, потому что сама прекрасно понимаю такую проблему.

— Ни черта подобного! Думаешь, она хотела работать, вставать в семь или восемь утра и бежать в офис? Да Махмуд сам устраивал ее в свою фирму! Пошла бы туда на полставки — получала бы больше, чем я в своем министерстве при работе на полной ставке с премиями включительно! Это же как-никак нефтяная отрасль.

— Тогда я ничего не понимаю. Мне она говорила совсем другое.

— С тех пор как моя сестра помешалась на этом ёбаре, она напрочь разучилась отличать ложь от правды, а сон от яви.

— Но раз ты так плохо думаешь о том парне, зачем ты их познакомила?

— Сдурела ты, что ли?! Сводней я отродясь не была! Я просто стала брать ее с собой на фитнес — мне ее жаль было из-за того, что она все время дома одна сидит. Кроме того, я хотела, чтобы еще какая-нибудь ливийка кроме меня ходила на эти мои занятия, а то слишком уж я там выделялась, бросалась всем в глаза.

— Но ты ведь туда ходишь по делам? — невинно вопрошаю я.

— Давай-ка убирать, — безапелляционно говорит она.

В шкафу душно, над нами вздымаются белые клубы пыли, и я боюсь, что сейчас расчихаюсь.

— Пунктуальностью он не отличается.

— Да уж. — Мне хочется добавить: «Как и все вы», но в последний момент я прикусываю язык.

— Он сюда приходит как к себе домой. Как же это мерзко! А соседи за всем этим наблюдают и уже наверняка чешут языками.

— Но ведь он, кажется, ходит сюда украдкой.

— Ничего, соседки подглядывают тоже украдкой. Да-да, из своих окон, с балконов и террас. Они только и ждут, чтобы хоть что-нибудь эдакое приключилось. Они ведь этим и живут, больше им делать нечего.

Мы умолкаем. Я ощущаю, как по моей спине стекает пот, им пропитывается хлопчатобумажная блузка; но это все не столько от жары, сколько из-за нервов. Слышу какое-то движение и хватаю Малику за руку. Мы что есть силы сдавливаем пальцы друг друга и, затаив дыхание, замираем.

— Hi, baby[37].

Вот он и пришел. Мы осторожно приоткрываем дверцу шкафа и видим фигуру, склоняющуюся над Мириам.

— Что с тобой? Аллах милостивый, что случилось?

— Знаешь… я тебе не говорила, но я была беременна, — слабым голосом объясняет Мириам.

— Что?! От кого?

— То есть как это от кого?

— Ах, вот оно что! Прекрасно! — В его голосе слышна паника. — Ты же замужем, ты опытная женщина и должна бы знать, как избежать залета, — обиженным тоном произносит он.

— Но, когда я вижу тебя, я забываю обо всем, в том числе и о предохранении.

— Не неси бред! — Хамид гневается не на шутку. — Ты хочешь что-то на меня свалить. Хочешь, чтобы я нес ответственность.

— Нет, милый. Я тебя не обвиняю. Я была счастлива носить твоего ребенка.

Даже не снимая куртки, он присаживается на край кровати и исподлобья смотрит на Мириам. Стискивает пальцы — так сильно, что слышно, как хрустят суставы.

— Мы же недавно говорили, что нужно как-то менять ситуацию, что так дальше продолжаться не может, — напоминает Мириам.

— Вот именно.

— Я хотела подождать, не рассказывать тебе о беременности, пока мы не решим, как нам быть.

— А что ж тут решать-то? Все и так ясно.

— Ясно? Но не для меня, Хамид. — Мириам садится на постели и пытается положить голову ему на плечо.

— Да угомонись ты наконец, сколько можно! — кричит любовник и резко вскакивает.

Я ощущаю, как Малика рядом со мной дрожит и стискивает зубы.

— Не понимаю… — плаксиво тянет бледная как полотно Мириам.

— Чего ты не понимаешь? Нам было хорошо вместе, так надо порадоваться этому!

— Что?

— Ну да, нужно жить тем, что дает Аллах, радоваться каждому мгновению и не усложнять себе жизнь.

— То есть…

— Ты замужем, и я все время тебя убеждал: ты должна быть с мужем, с детьми, тебе не следует бросать свою семью. Надо было слушать, что тебе говорят!

— Но я люблю тебя… И ты тоже…

— Какая же ты дура! — вскрикивает он и саркастически смеется. Притворяясь позабавленным, хлопает себя руками по бедрам, при этом шагает вокруг кровати и нервно вертит головой туда-сюда. — Оставь меня в покое, перестань меня терзать! Неужели я должен вот так напрямик тебе это сказать, чтобы ты наконец поняла?!

— Хамид, не надо, прошу тебя. — Мириам силится встать с постели, но вновь падает на подушки — то ли от слабости, то ли от отчаяния.

— Слушай, женщина, я не собираюсь из-за тебя портить или тем более укорачивать себе жизнь! — Похоже, он уже перестал контролировать себя и теперь говорит то, что действительно думает. — Роман с тобой — самая большая моя ошибка. Зачем мне это было нужно?! — Он хватается за голову. — Что меня дернуло?!

— Хамид… — Мириам рыдает, не в силах выдавить из себя ни одного осмысленного слова. Должно быть, такое признание любимого — страшный удар для нее.

— Но ты так меня искушала, так очаровывала, тенью за мной ходила! Будь я образцом честности — и то не выдержал бы! Эх!.. — Пренебрежительно махнув рукой, он поворачивается к выходу.

— Это я тебя соблазняла?! — Оскорбленная женщина больше не может слушать этого вранья. — Это я тебя соблазняла, мерзавец?! Да уж, Малика была права! Ты сукин сын, который и плевка моего не стоит! Ах ты тварь! — кричит Мириам уже во все горло.

— Значит, Малика все знает? — с испугом в голосе спрашивает Хамид. — Как ты могла?..

— А ты? Как ты можешь причинять мне боль?..

— Сочувствую твоему мужу — у него жена потаскуха! Будь я на его месте, убил бы тебя! Шармута, шармута![38]

Дотянувшись до большой хрустальной вазы на туалетном столике, Мириам швыряет ею в бывшего любовника. Удар мимо цели — лишь стеклянные осколки разлетаются по всей комнате.

— Убирайся отсюда и никогда не возвращайся, негодяй! Я проклинаю тебя, и пусть Аллах отомстит тебе за твои грехи! Он все видит и знает, кто чист, а кто виноват!

— Ты меня Аллахом пугать будешь?! — Кажется, сейчас он еще более растерян, чем минуту назад, когда узнал о том, что в суть дела посвящена Малика. Надо же, какой богобоязненный!

— Ключи, отдавай ключи! Немедленно! — Мириам тянется к чашке с кофе, находящейся в пределах досягаемости ее руки. Кофе разбрызгивается по стенам.

— Только не звони мне больше и не умоляй! Хватит! — кричит он, бросая связку ключей в лицо Мириам. — Злобная шлюха!

— Сын осла! Сын пса! Альфонс! — Самые жестокие оскорбления летят вслед уходящему, а тот спасается бегством, ни разу не оглянувшись.

Наконец мы выходим из шкафа. Что же тут скажешь? No comments[39]. Мы садимся на кровать и молчим. Мириам не плачет. Пустыми глазами она смотрит в никуда. Боюсь, сегодняшними событиями эта история не закончится — это было бы слишком просто.

Встреча с польской диаспорой Новые подруги

— Это госпожа Дорота Салими? — слышу я в телефонной трубке незнакомый голос. Женщина говорит со мной по-польски.

— Да, а с кем имею честь?

— Я Барбара Назим. Баська, — представляется моя собеседница.

— Да? — переспрашиваю я, по-прежнему не имея представления, кто это такая.

— Как-то раз, в общем-то, уже давненько, я видела тебя в супермаркете, ты была с мужем и дочкой. Блондины здесь бросаются в глаза, — смеется она. — Однако заговорить с тобой не успела — мой старик, как всегда, торопил меня. Но, по крайней мере, он пообещал раздобыть твой номер телефона. Это заняло какое-то время, и в конце концов мы на тебя вышли.

— Вот как?!

— Ну да, вот я и звоню. Мы должны встретиться. Обязательно. Ни одна полька, которая замужем за ливийцем, не может избежать моего общества, — оживленно продолжает она. — Я самозваный лидер польской диаспоры в этой стране, я собираю вокруг себя, вернее, стараюсь собрать всех наших девчонок, которым выпало жить здесь. Вместе веселей и намного легче.

Я уже начинаю чувствовать симпатию к этой женщине.

— Знаешь, я давно хотела отыскать здесь хоть одну землячку, но совершенно не знала, как и где искать… Кроме того, я немного стеснялась, — честно признаюсь я. — Мне не хотелось никому навязываться…

— Какие глупости ты болтаешь! — беспардонно перебивает меня Барбара. — Ты же молодая, правда? А давно ты тут торчишь? Нравится? А как тебе мужнины родственнички? Мне-то семейка моего мужа задала жару… по крайней мере, поначалу. — Новая знакомая изливает на меня потоки слов, не давая возможности ответить хоть что-то. — Ты, наверное, еще совсем новичок здесь, вот и теряешься. Я угадала, милая? — Она заливается безудержным смехом.

— Скоро четыре месяца, как я здесь. — Вдруг осознаю: как много времени прошло с момента моего приезда, а я все топчусь на месте! Ничего из моих первоначальных планов и обещаний, данных самой себе, пока не выполнено.

— Мискина[40], — жалеет она меня. — Бедняжка, ну почему ты вот так сразу позволила запереть себя в четырех стенах? Нужно обязательно выходить, общаться с людьми.

— Знаешь, сначала мне все очень нравилось: большая семья, фешенебельный дом… Но, если думать о будущем… не знаю, выдержу ли я здесь. Мы еще хотели поселиться на ферме, чтобы жить отдельно от родителей…

— Да ты что! Я бы не смогла жить в деревне! — перебивает она. — Может, это оттого, что я сама из деревни родом. — Бася опять смеется, теперь — собственной шутке. — Честно говоря, окучивание картошки никогда не было моим любимым занятием, да и муженька своего я никак не могу представить с мотыгой в этих его интеллигентских ручонках.

— Ну а я могла бы жить в пригороде… — предаюсь мечтаниям я. — В эксклюзивном районе, в одной из вилл. — Тут мы обе смеемся от души. — Баська, с тобой всегда так весело?

— Да, все считают меня остроумной, кроме моего мужа. Он моих шуток не понимает — но что с араба взять?

— И это тебя не огорчает? — удивляюсь я, не услышав в ее голосе ни капли сожаления по этому поводу.

— Ну что ты, конечно нет! Мы с ним уже слишком давно вместе, чтобы я переживала из-за таких мелочей, — дружелюбно говорит она.

— Давно — это сколько? — любопытствую я. — А прожить с арабом всю жизнь — возможно такое? Все говорят, что, мол, они с нами только ради секса и для разнообразия, а в глубине души считают нас всех последними шлюхами, — делюсь я с ней терзающими меня сомнениями.

— Это все стереотипы, глупая болтовня! — повышает голос Бася. — Сравни-ка нас с их женщинами — и сразу увидишь, что мы лучше. Да мы вообще ходячие идеалы! Ливийки рожают своим мужьям кучу отпрысков, сами почти никуда не ходят, а если уж собрались, то надевают эти дурацкие плащи и платки — поглядите, дескать, какие мы скромницы! Но ты только посмотри, как они дрессируют своих мужиков! Вроде такие тихони, а дома, за закрытыми дверями, только и делают, что орут, а частенько и поколачивают своих муженьков. И ничего, мужья от них не уходят и не ропщут.

— Однако стараются как можно реже проводить время со своими женушками… Впрочем, случаются ведь и разводы. Вот и в семье моего мужа есть разведенные.

— Ну что ж, разводы есть везде. Но вот что могу сказать наверняка: мужиков нужно держать на коротком поводке и порой показывать им коготки, чтоб знали свое место. Нельзя их бояться и постоянно просить прощения уже за то, что ты существуешь. Так ты мужика не удержишь, кем бы он ни был — арабом, китайцем, американцем… да хоть и поляком.

— Ты права, — печально соглашаюсь я.

— Не отчаивайся, всему можно научиться, а тем более правильному поведению с нашими мужчинами. Это ерунда, пара пустяков!

— Ты думаешь? А я-то…

— Да-да, я уже по голосу слышу, какая ты, — снисходительно посмеивается она. — Ничего. Несколько бесплатных уроков у тети Баси — и ты станешь совершенно другим человеком. Так когда ты зайдешь?

— Ну, не знаю…

— Ты работаешь? — быстро спрашивает она.

— Нет.

— Тогда о чем тут думать? Времени у тебя должно быть предостаточно. — В ее тоне я слышу легкое раздражение и нетерпение.

— Боюсь помешать тебе.

— Ну и мямля ты! Я же сама зову тебя в гости, никто меня не заставляет. Так что?

— Кроме того, я не знаю города и… мне не на чем ехать.

— Не понимаю, почему у тебя нет машины. Здесь же можно купить совсем неплохое авто за плевые деньги.

— У меня и прав нет, — растерянно шепчу я.

— Муж не разрешил тебе?!

— Нет-нет, не думай так… Мне самой не пришло в голову…

— Тогда ты могла бы взять такси. Или он не разрешает тебе ездить на такси? — В ее голосе звучит возмущение.

— Он не… — начинаю я, но она решительно перебивает меня:

— Значит, я сама за тобой заеду. Малышка, тебе надо помочь… Ты, как мне кажется, подавлена. Неужели муж не разрешает тебе даже носа из дому высунуть? Ох, скверно это!

— Ты ошибаешься, все не так…

— Ладно, ладно, я понимаю, признаваться в этом неловко, но я как раз и занимаюсь тем, что помогаю таким бедняжкам, как ты.

Я только вздыхаю — тяжело пробиться сквозь поток ее слов. Интересно, знай Баська обо всех моих проблемах, придумала бы она средство, чтобы действительно помочь мне? Ахмеда как не было, так и нет. Никто из семьи даже не говорит о нем, будто его вообще не существует. И у меня впервые мелькает мысль: быть может, мне тоже стоит собрать вещи и вернуться домой, в Польшу, к маме и к тому миру, который я хорошо знаю?

— Буду у тебя завтра в двенадцать. Салют! — говорит на прощание Бася, прерывая мои размышления.

Я жду во дворе на солнцепеке — жду так долго, что уже вся обливаюсь потом. Марыся, несмотря на бешеные игры с детворой в бассейне, уголком глаза замечает меня, выходит из воды и вприпрыжку бежит ко мне, брызгая водой во все стороны. Внезапно соскучившись, она обнимает меня мокрыми ручонками за шею и целует, прижимаясь своим замурзанным личиком; тут же разворачивается и несется назад, к детям. Она уже совершенно забыла о своей польской бабушке — хоть бы раз о ней спросила! Что ж, здесь у Марыси есть и замечательная шальная компания ровесников, и домашний детсад с отличным присмотром. Я радуюсь, видя ее счастливой, но мне немного жаль, что она так легко дарит свое сердце другим. Мне-то самой очень, очень одиноко, я чувствую себя оставленной и мужем, и шестилетней дочкой. Наверное, придется привыкнуть, смириться с судьбой.

Бася приезжает с получасовым опозданием и громко сигналит у въездных ворот. Я бегу ей навстречу, и мы здороваемся как давние подруги. Она и в самом деле классная баба. Внешне это типичная, самая что ни на есть породистая польская блондинка; она не толстуха, но телосложения плотного, а рукопожатие у нее такое крепкое, что хрустят пальцы. Бася высокая, статная, старше меня как минимум лет на десять. Одета она по-современному, видно, что все ее вещи куплены или на базарах, или в наших польских секонд-хендах; тем не менее у нее есть свой стиль — очень красочный и немного фривольный. Ни капли не комплексуя, она втиснула свою довольно большую попу в белые леггинсы — сверху, правда, надела длинную рубаху в цветочек, а на шею повязала пестрый шарф с бахромой. В открытых босоножках видны крупные пальцы ног с ярко-алым педикюром. Я на седьмом небе: наконец-то у меня есть кто-то, с кем я могу перекинуться несколькими словами, да еще и на родном языке!

— Садись, устраивайся поудобнее в этом кавардаке. — Она поспешно сметает крошки с пассажирского сиденья и отбрасывает назад какие-то плюшевые и резиновые игрушки.

— Не переживай, все отлично. — Совершенно счастливая, я располагаюсь в ее машине. — Спасибо, что заехала за мной!

— Да ты что? Как же иначе? — энергично возражает она. — Кто-то ведь должен показать тебе, как здесь надо жить, чтобы ты осознала, что даже в этой стране можно быть счастливой.

— Ох, не знаю…

— Самое главное — чтобы муж тебя любил, а проблемы — они есть везде. К сожалению, именно нам всегда приходится их решать. Или же старательно их избегать.

— Порой это не в нашей власти, — сетую я. — Есть много вещей, которые мы вряд ли можем изменить.

— Не нравится мне твое настроение, — беспокоится Бася. — Долго ты тут не выдержишь, если у тебя уже в самом начале такие мысли.

Мы умолкаем, и какое-то время я наблюдаю за всей той акробатикой, которую Баська устраивает на проезжей части. Это не езда, а какой-то кошмар!

— Куда прешься, осел?! — по-арабски кричит она подрезавшему ее водителю. — Тупица, тебе кто вообще права выдал? Слепой хахаль твоей матушки, не иначе!

Она жмет на газ, и машина, подпрыгивая, несется вперед, а я вся сжимаюсь, судорожно держась за наддверную ручку. Меня бы нисколько не удивило, если бы через минуту мы услышали звон разбитых фар, — но нет, Бася мастер вождения, она в совершенстве овладела секретами здешней сумасшедшей, безудержной езды. Она резко тормозит, авто останавливается буквально в миллиметрах от бампера машины, едущей перед нами. Похоже, тот водитель наложил от страха полные штаны! Бася заливается шальным смехом, силюсь засмеяться и я, хотя, честно говоря, у меня со страху перехватывает дыхание.

Мы въезжаем в старый традиционный арабский район: узкие улочки, низенькие квадратные домики из песчаника, у которых дни напролет просиживают старики и играют маленькие дети. Вокруг гам, зазывные крики торговцев, дурманящий запах выпечки. А царит над всем аромат свежепрокаленных кофейных зерен. «Боже мой, как она тут живет?! А я еще жалуюсь…» — думаю я, оглядывая все вокруг округлившимися от удивления глазами.

— Что, тебя никогда не тянуло в такие места? — с легким пренебрежением спрашивает Бася. — Запретная зона, да? — продолжает она, не скрывая иронии. — А ведь это Гурджи, старая часть города. Она расположена исключительно близко к нынешнему центру, а цены на землю здесь не слишком накручены. Здесь родился мой муж, здесь живут все его родственники. Надо всегда изучать весь город, а не только избранные элитные районы. По-моему, тут даже интереснее, ощущается подлинный дух Востока.

— Если уж меня куда-то возили, то все больше в центр, в шикарные рестораны, в места, о которых потом можно с гордостью рассказывать…

— А я горжусь именно этим районом и его жителями. Они честные, дружелюбные и искренние. Они помнят добро, которое я для них делала, и ценят меня за это. Я для них уже своя.

Ну, я-то предпочла бы здесь не осваиваться, это ведь настоящие трущобы, но Басе этого, конечно же, не скажу.

Перед бампером все время туда-сюда снуют пешеходы, и из-за этого машина едва-едва продвигается вперед. Наконец мы въезжаем на довольно большую квадратную площадку: здесь даже растет несколько деревьев, а кто-то оборудовал миниатюрное футбольное поле. Дома вокруг уже выглядят побогаче — они здесь почти такие же, как и в фешенебельных центральных районах. Впечатляющий контраст.

— Вот мы и приехали, — говорит Бася, заметно недовольная моей глупой снобистской реакцией.

Она останавливает машину, вынимает из багажника какие-то пакеты, подходит к массивным деревянным воротам самой большой — трехэтажной — виллы и кричит во все горло:

— Марыся! Мары-ы-ыся-а-а! Давай, поднимай свой ленивый костлявый зад!

Окно на втором этаже с треском открывается, и в нем показывается продолговатое лицо юной арабки.

— Мама, я уже бегу! — недовольно отвечает она и исчезает из поля зрения.

— Моя дочурка. Старшая. Родилась еще в Польше, — поясняет мне Бася. — Ты снова изумлена, да? Думала, это местная красавица? — иронизирует она. — А Марыся — вылитый папочка. Кто нас не знает, отродясь не поверит, что она дочка белокожей блондинки с Поморья.

Тут двери открываются. У косяка стоит высокая худощавая длинноногая девица, одетая в коротенькие розовые джинсовые шорты и топик на шлейках. Кожа у нее смуглая, в иссиня-черных волосах видны отдельные бордовые прядки.

— Помоги мне, черт возьми, ты же знаешь, мне нельзя поднимать тяжести, — шипит в ее сторону Бася. — Заходи, Дорота, не стесняйся. Сразу же прошу прощения за бардак — имея троих детей, трудно содержать дом в идеальном порядке, а денег на слуг у нас нет.

Переступив порог, я чувствую себя так, словно оказалась в какой-то эксклюзивной резиденции в Польше. Весь первый этаж занимает огромная гостиная, обставленная мебелью производства наших родных заводов с берегов Вислы: никаких тебе восточных украшений, позолоты, никакой броской безвкусицы.

— Вот здорово! Как ты достала эту мебель? — Я не могу опомниться от удивления и восхищения.

— Связи есть, — отвечает Бася с гордым выражением лица. — Видишь ли, я здесь уже двенадцать лет, у меня было время завязать кое-какие знакомства. Все это я купила у польских фирм — когда-то, еще при коммунизме, их тут было полным-полно. Потом они или закрывались, или — если выдерживали конкуренцию — модернизировались и сбывали свою продукцию тотчас же. Надо было только знать, где и когда будет распродажа, иметь под рукой деньги и грузовик. За все эти годы здесь побывало более сотни тысяч поляков.

— Ничего себе!

— Но сейчас осталась только горстка. Европейский рынок безопаснее ливийского, к тому же Европа ближе.

— Да, как же далеко мы от дома, — грустно вздыхаю я.

— Но ведь можно жить с мыслью, что наш дом здесь. — Бася треплет меня по руке, желая утешить. — Марыся, как там чай? И давай сюда творожную запеканку, я ее специально испекла.

— Прекрасно, а я не умею.

— Захочешь — заказывай у меня. Она печется за несколько минут. Никаких проблем.

И мы, две польки, за тысячи километров от родины сидим и пьем вкусный чай с лимоном, закусывая домашней выпечкой. Совсем как дома, вот только…

— Уверяю тебя, Доротка, нужно всего-навсего привыкнуть и найти свое место. Мне тоже было нелегко, а поначалу вообще ужасно…

И она начинает рассказ о своей жизни — необыкновенную историю девчонки из бедной деревушки, расположенной у балтийского побережья. Мать Баси была слабого здоровья и вечно жаловалась, а отец-пьяница исчез в неизвестном направлении, когда дочка была еще совсем малюткой. Бася понимала, что ее единственный шанс пробиться в жизни — это учеба. Уже в начальных классах она подолгу корпела над учебниками, и это принесло свои плоды: табель с отличием, средняя оценка — пять баллов. Для учебы в лицее Басе пришлось уехать в городок покрупнее, и она знала: это лишь начало пути. Мать сетовала, оставшись без дополнительных рук в хозяйстве, но Басю всегда поддерживала тетка, всего на несколько лет старше своей племянницы.

— Боже мой! — вскрикивает Бася, хватаясь за голову. — Я помню тот интернат, в котором жила. Он потом еще долгие годы снился мне по ночам! Это был один из самых мерзких кошмаров моей жизни. Как там воняло! А эти вездесущие тараканы! — Напрягшись как струна, она с отвращением отряхивается. — А в кухне паслись целые стада мышей. Когда нас кормили котлетами, мы шутили: мол, они такие вкусные, потому что сделаны из диетического мышиного мясца… Бе-е!

После педагогического лицея она, разумеется, решила получить высшее образование — роль учительницы младших классов ее не удовлетворяла. В университет Бася поступила уже в большом городе, Гданьске, причем прошла без вступительных экзаменов — ее аттестат из лицея тоже был с отличием, а кроме того, она была лауреатом государственной олимпиады.

— Так ты потрясающе умная баба, — с завистью отмечаю я.

— А почему я должна быть глупой? — удивляется она.

— Ну, я-то думала, что одни только идиотки вроде меня идут замуж за арабов.

— Не понимаю. Впрочем, если ты считаешь себя невежественной или глупой, то еще не все потеряно. Ты можешь многое наверстать. Время есть всегда.

В студенческие годы ей жилось полегче: во-первых, отличникам платили стипендию, во-вторых, Бася уже была совершеннолетней и могла пойти работать.

— Я устроилась в бар рядом с молом. Сезон или не сезон, а все места заняты, — с улыбкой вспоминает она.

— Противная работа. Такая… ну… видишь ли… — Я подбираю слова, чтобы не обидеть ее.

— Ах да, понимаю, о чем ты. Дескать, к тебе все время пристают и делают бесстыдные предложения. — Она сжимает губы. — Подруга, пойми, кто хочет трахаться, тот и в церковной ризнице трахаться будет. Я это дело пресекла с самого начала, причем весьма решительно. Несколько товарищей получили по морде, и об этом пошла слава.

— Ты всегда была такой пробивной и смелой? — спрашиваю я со вздохом, а сама и представить не могу, как бы я действовала в подобной ситуации.

— Я была и осталась работящей, и люди это ценят. А дерзко себя вела скорее из-за страха, а не из храбрости, — смеется она.

Затем в ее жизни появился Хассан и начались чудесные времена. Однажды в жаркий летний день он зашел в бар выпить колы. Робкий и замкнутый, он целый месяц все вечера кряду просиживал в баре в одном и том же месте и не сводил с Баськи своих черных глаз, наблюдая за каждым ее движением. Да и он ей понравился с первого взгляда. И она решила взять дело в свои руки.

— Как-то раз я не выдержала и вылила ему целый стакан ледяной колы на белехонький офицерский мундир. Хассан так и подскочил на месте! — Она заливается смехом. — Мундир нам пришлось сушить, с этого все и началось… Но с работы я не ушла — хотела быть независимой. Чтобы перекинуться со мной хоть парой слов, Хассану приходилось торчать в баре все послеобеденное время. Хассан приносил свои книги — он ведь тоже парень целеустремленный, — и через какое-то время ему выделили маленький столик, который всегда был забронирован «для господина Хассана». Заодно Хассан был мне и вместо телохранителя.

Знакомиться со своей матерью Баська его привела только через два года; впрочем, все равно мать прямо с порога обозвала ее развратницей и выгнала прочь. И снова одна лишь тетка поддержала Басю, посоветовала не переживать из-за глупой болтовни. Поженились Бася и Хассан, как только она окончила учебу, и отдалась она ему только в первую брачную ночь, как и следовало, чтобы у него не было ни малейшего повода сомневаться в ней. Совсем скоро Бася забеременела. Научной карьеры она не сделала, зато чувствовала себя счастливой и могла теперь позволить себе жить на содержании мужа. А он получал громадные по тем временам деньги — хватало и на аренду большой квартиры, и на машину, и на приличную жизнь. Польша была известна отличной военной подготовкой, и Ливия тратила баснословное количество нефтедолларов на своих молодых целеустремленных парней, которые в будущем должны были охранять границы родины. Но как только Хассан получил диплом, закончились и его доходы. Где в Польше может заработать иностранный офицер? Разве что в разведке, но идти на такой риск Хассан и Бася не хотели.

— Нет, он, конечно, мог еще собирать макулатуру или пустые бутылки… Недурственно, да? — Баська иронически усмехается. — Словом, выхода у нас не было, и мы решили переехать сюда. Так и состоялось возвращение блудного сына на родину и в семью. Марысе тогда было два годика.

— Тебе пришлось нелегко? — спрашиваю я, но вопрос, похоже, риторический — ответ и так написан на ее лице.

— Слушай, подруга, — восклицает Баська, — моя свекровь оказалась такой стервой, что в ее доме я продержалась всего полгода! Здесь, поблизости, у нее огромный каменный особняк, и Хассан — ее единственный сын, но жить она нам не дала.

— И что же она вытворяла? — допытываюсь я.

— Отвратительные вещи. Но я не так глупа, как выгляжу. Я быстро выучила местный диалект — без этого здесь никуда, а кроме того, я хотела знать, что она обо мне болтает, — поясняет Бася, раскрасневшись. — А молола она все, что ей в голову приходило. Ты себе даже не представляешь, как они умеют врать и ругаться, особенно здешние женщины! Впрочем, на это я бы еще наплевала, все-таки она старая и глупая, — но эта женщина относилась ко мне как к служанке, более того, как к рабыне! И этого я уже вынести не могла. Она приказывала мне выполнять самую грязную работу, самую тяжелую и унизительную. А напоследок она уволила всю прислугу и эксплуатировала меня по-черному. Села мне на шею и ножки свесила. Хассан всегда принимал мою сторону, и это заканчивалось ужасными скандалами — не раз доходило до того, что, казалось, они друг друга поубивают, ты ведь уже знаешь, какие эти арабы бешеные!

— Да-да, у меня была возможность в этом убедиться, — подтверждаю я, вспоминая домашние сцены с отцом Ахмеда.

— Должна сказать, что я и сама была в таком отчаянии, что мне хотелось перерезать старухе горло. К тому же Хассан редко бывал дома: сначала он искал работу, а когда нашел, то вынужден был ездить почти за сто километров от дома. Кошмар! А я оставалась в полном распоряжении этой ведьмы.

— И как же вы вышли из положения? — интересуюсь я.

— Хассан согласился уехать на военную базу у черта на куличках. Да нет, хуже — там бы и черт не выдержал… Описываю: пустыня, пустыня, еще раз пустыня, затем нефтяная скважина, опять пустыня, скважина, пустыня, пустыня и… военная база. — Она глубоко вздыхает, вспоминая пережитый ад.

Там они пробыли два года — и ни дня дольше. Два года — именно так гласил контракт, не предусматривающий возможности расторжения или сокращения хотя бы на час. Армия есть армия. По истечении срока они сели в машину и уехали, не оглядываясь. Когда возвратились в Триполи, выяснилось, что Хассанова маменька расхворалась и мечтает снова увидеть своего единственного сына, внучку и светловолосую невестку. Обманываться ее ласковостью они не стали, но навестить навестили. Нотариальный акт на покупку земли был уже готов. И тут неожиданно обнаружились деньги, оставленные отцом, умершим десять лет назад.

— Мы пережили шок! Настоящий шок! — кричит Баська, театрально хватаясь за голову. — У нас не было ничегошеньки, мы были бедны, как церковные крысы, — и вдруг в одно мгновение стали владельцами крупной недвижимости в центре столицы, да еще и осталось в кармане, причем не так уж и мало.

— Как в сказке, — мечтательно шепчу я.

— Ха! — Бася потирает руки и похлопывает себя по бедрам.

— Что это вы так веселитесь? — От неожиданности я подскакиваю, услышав у себя над головой приятный мужской голос. — Привет, киска. — Красивый, высокий и очень смуглый араб наклоняется над хозяйкой дома и нежно целует ее в волосы.

— Боже-божечки, как время-то пролетело. — Бася смотрит на часы и изумленно пожимает плечами. — А я не успела приготовить обед…

— Не страшно, я что-нибудь состряпаю. Арабское народное блюдо. Манджарийя либийя.

Мы с Басей обе кривимся и заливаемся смехом.

— Надо же, какие привередливые принцессы! Ну ничего, я вас еще удивлю.

— Хассан, это Доротка, я ведь тебе говорила, что сегодня у нас день бабской трепологии, — Бася представляет меня своему мужу. — Доротка, это Хассан, уже известный тебе по моим рассказам.

— Ой мамочки, мне теперь бояться или стыдиться? — Он корчит забавную гримаску.

— А-а-а! — Баська радостно показывает на него пальцем. — До пикантных подробностей мы еще не дошли, но ведь немного поболтать о неприличном мы можем и при тебе, не так ли?

— О нет, я предпочту ретироваться. Уж я-то знаю, каковы бабские языки. — И он со смехом выбегает из комнаты.

— Классный у тебя муж, — говорю я и хватаю Баську за руки. — Счастливица!

— Ты права, в этом смысле судьба мне улыбнулась, — соглашается она. — Но вообще-то, жизнь с арабом — это не рай, над каждым вопросом приходится потрудиться и отыскать компромисс. Впрочем, это касается любого брака, однако в смешанной семье ко всему этому прибавляются еще и культурные, религиозные различия. И ко всем этим делам нужно подходить с умом, иначе рискуешь потерпеть поражение на всех фронтах.

— Самое главное — что он тебя любит…

— Только не говори мне, что твой тебя нет, — перебивает меня она. — Раз уж он тебя сюда привез и ввел в свою семью, это наверняка означает, что он к тебе серьезно относится и питает глубокие чувства.

— Я… не настолько уверена в этом.

— Должна быть уверена. Ну а будущее покажет, стоило ли рисковать и немного помучиться поначалу. Все постепенно уладится. Тех иностранок, немусульманок, которых арабы не уважают, с которыми только развлекаются, они без всяких угрызений совести бросают, даже если те женщины уже родили им детей. Араб никогда не привезет такую женщину к себе на родину, в свой дом, никогда не познакомит ее со своей матерью.

— Как это подло! — Похоже, после всего пережитого мне тяжело настроиться на позитивный лад.

— Но ведь не только арабы так поступают. Везде есть подлецы и есть хорошие мужики. А наши — самые лучшие! — Она дружелюбно улыбается. — Каждый порой может ошибиться, оступиться, но наше дело в таком случае — дать человеку еще один шанс и согреть его нашей любовью, — подытоживает эта женщина, которая наверняка умнее меня и уж точно опытнее.

— Иногда нельзя простить. Бывают такие вещи…

— Ну, я не знаю, что между вами произошло, но знаю одно… — Она делает театральную паузу, патетически складывает руки у сердца и кокетливо наклоняет голову. — «Любовь тебе все простит…»[41] — напевает Бася, ужасно фальшивя.

— Ох и сумасбродка ты! — Я заливаюсь безудержным смехом.

Хассан гремит кастрюлями в кухне, ему помогает Марыся, а мы с Басей тем временем переходим к сплетням об остальных польках, живущих в Триполи и неподалеку от него.

— В конце месяца Зоська устраивает женский бал на всю ночь — так называемое прощание с летом. Ты непременно должна быть, это в двух шагах от тебя, на самом Гаргареше.

— Да, я там бывала, примерно знаю, где это. Гаргареш — это такая триполийская Маршалковская. Только незнаю, можно ли мне вот так уйти на всю ночь…

— Значит, сначала твой муж должен познакомиться со всей нашей ватагой. Может, в эту пятницу? Эй, Хассан! — кричит Баська в сторону кухни.

— А?

— Что у тебя в пятницу вечером?

— А что у меня может быть? — В дверях показывается его улыбающееся лицо. — Буду к услугам моей обожаемой жены.

— Это превосходно, потому что мы планируем встречу. Может, будет гриль, я приготовлю кускус.

— Встреча будет у нас?

— Ага, — кивает Бася.

— Нет проблем, только скажи, сколько вина, пива и водки я должен добыть. Эти ее подружки, — сообщает он мне, комично жалуясь, — ужасно много пьют. Как драконихи. А их муженьки — и того больше.

— Но здесь же алкоголь запрещен, где Хассан его достает?

— Черный рынок, дорогая, — отвечает Бася, — black market. Там можно достать буквально все. Стоит, правда, чертовски дорого.

— Было бы здорово, но… видишь ли, сейчас моего мужа нет в городе, он уехал, — приоткрываю я перед ней завесу тайны, желая хоть немного прояснить для Баси свое положение.

— По делам? Надолго? — невинно спрашивает она.

— Вот уже две недели прошло, а его все нет… Уезжая, ничего не сказал.

— О-о… это скверно. — Обеспокоенная Бася пристально смотрит мне в глаза, пытаясь понять, в чем дело. — Если до пятницы он не вернется, бери свою Марысю, пригласи с собой какую-нибудь его сестру, родного или двоюродного брата и приходите к нам. Самое главное — чтобы с тобой был кто-то из его родственников, иначе потом он может тебя обвинить — мол, шлялась невесть где. У арабов пунктик на этом вопросе, они ревнивы до безумия.

— Уж я-то знаю, — вздыхаю я.

— Тем более. Слава богу, Хассан нормальный человек, по крайней мере в этом отношении, — снизив голос до шепота, она заговорщически мне подмигивает.

— Сопровождение для себя обеспечить мне будет трудновато. Родных братьев у него нет, с кузенами его я не знакома, а сестры… — Я невольно умолкаю.

— А сестры охотнее всего принялись бы о тебе сплетничать? — продолжает за меня Бася. — Ясно. Говорю тебе, самые несносные в здешнем обществе — это бабы. — Она на минуту задумывается и вскоре легко улыбается. — Может, и мы с тобой точно такие же противные сплетницы? А то чем же мы здесь занимаемся уже почти четыре часа?

— В общем, насчет пятницы я что-нибудь придумаю. Еще созвонимся. Мне пора уходить, а то сколько же можно торчать в гостях?

— Садись, ты еще никуда не уходишь. — Баська, смеясь, толкает меня назад в кресло. — Если ты не поешь этой вкуснейшей бурды, которую с таким энтузиазмом готовит Хассан, он будет иметь на тебя зуб.

Хлопают двери, на лестнице кто-то топочет. В комнату влетает хорошенькая девочка лет двенадцати, одетая в штаны и куртку в военном стиле и обутая в тяжелые черные ботинки.

— Привет, мама! — Подбежав к Басе, она так обнимает ее за шею, словно хочет оторвать ей голову.

— Сначала поздоровайся с тетей. — Моя новая подруга едва высвобождается из крепкой хватки. — Доротка, это Магда, моя младшая доченька. Страшная непоседа.

— Вся в мамочку, — смеется Хассан, входя в комнату и внося миски с каким-то ароматным дымящимся блюдом. — Только не говорите, что это невкусно. Такого просто не может быть.

— Спасибо. — Я приятно удивлена их гостеприимством.

За соседней дверью слышится тихий плач ребенка.

— Вечно Магда его будит, топает, как корова, — злится Бася, а я снова удивляюсь: вот уже несколько часов как мы беседуем, причем довольно громко — неужели кто-то мог при этом спать?

— Просто он так меня любит, что, как только услышит мой голос, сразу хочет ко мне на ручки. — Не вымыв рук, не переодевшись, Магда с шумом вбегает в соседнюю комнату, хватает младенца на руки и вертится с ним на месте, будто шальная. Малыш от радости дрыгает ножками и весело смеется.

— Это наш последыш, Адась. — Бася берет у дочки карапуза. — Теперь, Доротка, ты знакома со всеми членами сумасбродного клана Назим.

Как хорошо мне у них в гостях, как счастлива эта семья! С грустью я осознаю, что мне такого счастья, кажется, не суждено. Нам с Ахмедом недостает даже не любви, а искренности, взаимного понимания и доверия.

И когда я возвращаюсь в наш замерший дом и переступаю порог опустевшей спальни, мне становится еще грустнее. Я падаю на постель и плачу до глубокой ночи.

— Привет, Самирка, как ты там? — Я позвонила с утра пораньше, чтобы застать золовку дома, пока она не ушла в университет. — Как здоровье?

— Собственно говоря, не слишком хорошо, — слабым голосом отвечает она. — Похоже, мне опять предстоит операция…

— Ой-ой, а что стряслось? — инстинктивно спрашиваю я.

В трубке — неловкая тишина. Только теперь до меня по-настоящему доходят ее слова и я понимаю, что это все из-за Ахмеда, именно он — виновник ее болезни и страданий.

— Старый недуг снова дал о себе знать, — после долгой паузы сдержанно произносит она.

— Может, тебе все-таки удастся избежать скальпеля? Решить проблему какими-то домашними способами? Травки и тому подобное… — стыдливо пытаюсь утешить ее. — Сейчас ведь столько неинвазивных методов…

— Вряд ли, — холодно отвечает Самира. — Если честно, у меня уже дата назначена… На четверг… Хочется как можно скорее пережить это и забыть.

— А тебе что-нибудь нужно? Могу я чем-то помочь? — Не знаю почему, но я чувствую себя виноватой перед ней.

— Нет, спасибо. Знаешь, Малика отличная нянька.

— Может, поехать с тобой в больницу? Что ни говори, а вместе бодриться легче…

— Не беспокойся, все будет в порядке. Увидимся уже после всего. Зайдешь к нам поесть пирожных, — грустно смеется она.

— Ладно, Самирка. Как хочешь. Буду держать за тебя кулаки.

Я кладу трубку. Чувствую себя ужасно. Какой скверный человек мой муж! Я рада, что его нет дома, и не хочу больше видеть его. Он мне отвратителен!

Итак, Самира больна, ее ожидает операция, и мне в такой ситуации не слишком-то пристало отправляться на вечеринку, а тем более просить кого-то из родственников сопровождать меня.

— Бася, извини, но в эту пятницу я, к сожалению, не смогу, — говорю я своей новой подруге.

— Что случилось? Еще вчера ты так радовалась, когда мы говорили об этой встрече… Неужто ревнивый муженек вернулся?

— Нет. Его младшая сестра в четверг ложится в больницу, понимаешь…

— Ах, вот что, — успокаивается она. — Слушай, у нас впереди еще полно времени, но все же, чтобы мы не теряли связи… поехали с нами завтра на пляж! Пусть детвора порадуется, пока не закончились каникулы. Нас будет больше десятка — все сплошь эмансипированные ливийские женушки-блондинки со своими визжащими отпрысками.

— Ты шутишь? И как вы не боитесь? Туда же так долго ехать! — поражаюсь я. — Да и места там довольно безлюдные, вдруг с вами что-то случится?

— А где это ты бывала, красавица? — повышает голос Бася. — Куда они тебя возили, а?

— Не знаю. Куда-то за сто километров…

— Сдуреть можно! — восклицает она. — Да здесь же в пригороде, максимум в двадцати километрах от центра, то есть от твоего дома, есть прекрасный охраняемый пляж для иностранцев и ливийских семей, у которых современные взгляды. Мы называем его Чешским, потому что открыли его именно чехи, чешские врачи и медсестры, которые работали в больнице неподалеку. Там есть и спасатели, и кафе, и рестораны, и душевые кабинки. Есть даже игровая площадка для детей. Местность называется Таджура — это чтоб ты знала, куда именно отправляешься. Пора тебе начинать запоминать здешние названия, дорогуша, а то такое впечатление, будто ты блуждаешь впотьмах.

— Я и не слышала об этих местах. Таджура… Что ж, запомню.

— Завтра в десять мы будем у тебя, — сообщает Баська. — Не слишком рано?

— Нет-нет, годится. Наконец-то я смогу хоть чем-нибудь заняться.

Как она и обещала, за мной заезжают — целых четыре машины, битком набитые детишками и утварью. Все женщины — блондинки, всем лет по тридцать-сорок. Носят они короткие брючки, широкие блузки или маечки, на ногах — босоножки. Надо сказать, они ни капли не озабочены тем, что возбуждают у местных нездоровый интерес: прохожие даже останавливаются, чтобы поглазеть на них. А вот я опасаюсь, как отреагируют на моих новых знакомых Ахмедовы родственницы; я ощущаю на себе их взгляды из-за полузанавешенных окон… Быть может, они сочтут мое поведение развратным и это станет последним гвоздем в гроб нашего брака? Но если этот брак должен основываться только на моем страхе и рабской покорности, то лучше уж развод. Смеясь, я влезаю в машину, а сияющая Марыся, устроившись на заднем сиденье, тут же принимается проказничать с другими детишками. Наконец-то ей есть с кем поговорить по-польски.

— Ничего не бойся — после обеда и мечети к нам присоединятся наши мужья, и мы не будем чувствовать себя совсем уж одинокими и брошенными, — утешает меня новая знакомая Боженка, почувствовав мою неуверенность. — Может, и твой приедет?

— Нет, он в отъезде, но, может, в другой раз…

— Конечно, конечно, — говорит она с улыбочкой. — Только не позволяй ему слишком часто уезжать, а то однажды он не вернется.

Я с ужасом гляжу на нее.

— Спроси-ка у Зоськи… или даже не спрашивай, — хохочет Божена. — После нескольких рюмок она сама тебе обо всем расскажет.

— Так почему же она до сих пор тут торчит? — удивляюсь я.

— Ты еще совсем девчонка, жизни не знаешь. Зоська родом из какой-то глухой деревни на Подгалье. Редкая глухомань. Ты-то сама поспешила бы вернуться в такие места? — ехидно спрашивает она. — А здесь она хозяйка дома, землевладелица и по-прежнему законная жена. К тому же ее муж — дипломат. Она ездит на роскошной машине, а бабок у нее столько, что ни одна из нас не сумела бы их потратить. Ну разве что я и Баська справились бы, у нас-то воображения хватает, — говорит Божена. Одна ее рука на руле, в другой она держит зажженную сигарету.

— А Зоська тоже едет с нами?

— Барыня-сударыня уже на пляже, на солнышке греется. — Божена презрительно кривит губы. — А ты ведь совсем недавно приехала, правда? — меняет она тему. — И как тебе представляется жизнь в этой молочной стране с кисельными берегами?

— Кто знает…

— Тяжело здесь, но если есть компания, то полегче. Надеюсь, мужик у тебя нормальный, а не какой-нибудь там остолоп-традиционалист.

— В Польше все было по-другому. Тоже бывали проблемы, но… Здесь он изменился. Похоже, я плохо знаю своего мужа, мне мало что о нем известно. Но его поведение с каждым разом все сильнее меня шокирует, — честно признаюсь я.

— Это скверно. Плохи дела, — разочарованно произносит она. — Если у тебя были сомнения, то не стоило сюда приезжать. Это не игрушки, подруга! Ты пока что проверяй его, наблюдай за ним, а будет что-то не в порядке, сразу сматывайся отсюда! И не мешкай, не выжидай слишком долго, а то потом может оказаться, что твой поезд ушел! — восклицает она, а я таращу на нее глаза.

— Ты о чем? Я в любой момент могу собрать вещи и уехать, — нервничаю я.

— Ты что, с луны упала?! — Божена сердится не на шутку и окидывает меня испытующим взглядом. — Загранпаспорт твой у тебя? И загранпаспорт ребенка?

— Нет, а что? Все документы Ахмед держит в безопасном месте. — Я чувствую, как колотится у меня сердце.

— Да-да, в настолько безопасном, что ты сроду не отыщешь. А известно ли тебе, что для того, чтоб ребенок мог выехать из страны без отца, нужно его, отца этого, согласие? И не просто бумажка — бумажку о согласии очень легко подделать, — нет, папочка должен лично явиться в аэропорт или на другой пограничный пункт и сказать таможеннику: да, согласен я, пусть убираются восвояси.

— Ну и в чем проблема?

— Проблема в том, что они очень любят своих детей. Хочет женщина уйти — пожалуйста, в любой момент, но детей она должна оставить мужчине. Таковы мусульманские законы.

— Но…

— Кончено. Точка. Спорить тут не о чем. — Она хлопает себя по бедру и закуривает очередную сигарету. — Значит, когда он пронюхает, что ты хочешь бросить его, имей в виду, что ребенка ты должна будешь оставить ему.

— Но я не согласна! Это не мои законы, для меня они необязательны! Я не мусульманка, и все тут! Любой суд присудит ребенка матери! — в ужасе кричу я.

— Слушай, тебя это пока вообще не касается, — уже спокойным тоном говорит Божена, наверняка удивляясь взрыву моих эмоций. — У тебя молодой муж, которого тебе еще надо воспитать и настроить под себя, — смеется она, стараясь разрядить напряженную обстановку. — Я всего лишь хотела предупредить о такой возможности, чтобы ты знала, где живешь и что здесь может произойти. Так что действуй разумно, учитывая все возможные последствия, и никогда не лезь на рожон.

Я едва перевожу дыхание. Не знаю, почему этот разговор так повлиял на меня; надо перестать драматизировать, лучше спокойно ждать возвращения Ахмеда. А там уж наша семейная жизнь, как и всегда, вернется в нормальное русло. Я и подумать не могу, что на этот раз может быть иначе.

Теперь на море мы ездим каждый день, и дни стали бежать еще быстрее.

— Слушай, Дорота, — говорит мне Бася с полным ртом, жуя сочный арбуз, — ты должна как-то стать на ноги.

— И как именно? — Мне интересно, что же она для меня придумала.

— Получи наконец эти чертовы права, а там и машинку недорогую тебе подыщем. Приедет твой старина — будет ему сюрприз.

— Да-да, славная идея, — соглашаются остальные товарки. — Без машины ты тут как рабыня Изаура.

— Кажется, у меня нет способностей к вождению, — возражаю я, поскольку вовсе не уверена, что Ахмед отреагирует положительно. Боюсь, его не слишком порадует моя самостоятельность.

— Да что ты, это плевое дело! — восклицает импульсивная Божена. — Водить все умеют, только некоторые об этом не знают.

— Легко тебе говорить, Боженка! — поддерживает меня Зося. — Какой пробег у тебя за плечами? Сколько лет ты таксистом проработала?

— А-а, так вот почему ты так легко водишь. — Я понимающе киваю.

— Так или иначе, а попытаться надо, — подытоживает Бася.

— Но я боюсь! И денег у меня нет, — прибегаю я к последнему аргументу.

Пачка банкнот, которую мы держали в ящике в спальне на так называемые домашние расходы, почти полностью растаяла. Понятия не имею, что я буду делать, когда сбережения закончатся совсем. Не идти же мне к его матери и просить у нее на карманные расходы! Как он мог вот так оставить меня одну в чужом городе, в незнакомом окружении, без средств к существованию!

Девчонки погрустнели, смотрят на меня с пониманием и сочувствием.

— Пойдем-ка прогуляемся. — На мое плечо ложится крепкая рука Баси. — Когда он наконец вернется? — помолчав немного, спрашивает она без обиняков. — Оставил тебя в доме своей матери без гроша за душой? Это ужасное свинство с его стороны!

— Немного денег у меня было, но они уже заканчиваются. Что ж мне, идти к его родственникам и спрашивать у них, как там мой муж и когда он вернется?

— Нет. Притворись, будто тебя это не касается. Этим ты больнее всего заденешь его.

— Кажется, он хочет показать мне, что без него я никто, без него я пропаду.

— Вот поэтому ты должна ему доказать, что распрекрасно справляешься и сама. Он должен понять: ты с ним потому, что хочешь этого, а не потому, что у тебя выхода нет. — Баська останавливается и всерьез задумывается. — Нужно поискать для тебя работу.

— Ха, легко сказать! У меня ведь только аттестат зрелости.

— Такие тоже нужны, — заявила она, развеяв мои опасения. — Ничего не бойся, что-нибудь придумаем.

— Правда? Но ведь я ничего не умею делать.

— Расслабься! Ты к себе слишком строга. — Она смотрит мне прямо в глаза. — Убирать умеешь?

— Ну, это уж непременно.

— С детьми поиграть сможешь?

— А то как же! — восклицаю со смехом, догадываясь, что у Баси уже созрел план относительно меня.

— Вероятно, я скоро получу халтурку в посольстве. Знаю, что им нужен еще один человек. Я еще никому этого места не предлагала, поскольку, вообще-то, все они, — она кивает в сторону наших товарок-соотечественниц, — ужасно ленивые и расхлябанные. Кончилось бы это тем, что мне самой пришлось бы пахать за них, да еще и деньгами с ними делиться. Но ты в патовой ситуации, ты в таком отчаянии, что непременно будешь стараться. Я права?

— Да, я буду очень стараться, изо всех сил буду стараться, из кожи вон вылезу! — кричу я, словно шальная, и подпрыгиваю на месте. — Басенька, милая, ты жизнь мне спасаешь! — В восторге я обнимаю ее за шею.

— Оставь, оставь! — отмахивается Барбара, но видно, что она довольна. — Завтра приедешь ко мне, напишем заявление, а сегодня, когда будешь дома, черкни какое-нибудь коротенькое резюме.

— Да, да! — Я не могу поверить своему счастью. — А что за работа? — спрашиваю из чистого любопытства, потому что, в принципе, для меня это не имеет значения.

— Уборка. — Бася поднимает одну бровь.

— Ладно, пускай!

— Я в тебе не ошиблась. Все-таки разбираюсь я в людях. — Бася понемногу сворачивает в сторону нашей компании. — Только рот на замок! — предостерегает она. — Они все чудовищно завистливы.

— Понятно, я ни гу-гу… — Я выставляю вперед два выпрямленных пальца, будто в знак клятвы.

— Даже мой старина об этом не знает, — шепчет Бася, наклонившись к моему уху. — Я ему сообщу… — она делает паузу и глубоко задумывается, комично морща при этом брови, — в нужный момент. Скажу ему, когда принесу в дом первые деньги.

Я восхищенно смотрю на нее. Она стала моим гуру, моей путеводной звездой, моим спасением.

— А затем подыщем для тебя что-нибудь и на постоянной основе. Я слышала, в нашей польской школе имеется вакансия руководительницы подготовительной группы. Как только директор, мой закадычный приятель, вернется из отпуска, я тут же поймаю его и все выясню. Ладно? — довольным голосом произносит она, подсаживаясь ко всему остальному обществу.

— Что там у вас за тайны? — нападают на нас девчонки. — Это некрасиво, некрасиво! — выкрикивают наперебой. — Или мы — одна компания, или…

— Так кто одолжит Доротке деньги на курсы вождения? — громко вопрошает Бася, меняя тему.

— Я! Я! Я!.. — Словно по команде, все открывают сумочки и принимаются бросать крупные купюры на засыпанное песком покрывало.

— Это уже слишком! Перестаньте! — противлюсь я. — Девчонки, мне надо записать, кто сколько дал, иначе не запомню!

— Глупышка, это все тебе! Должна же ты что-то есть, — говорит Бася и добавляет, не задумываясь, пачку денег.

— На что собираем? Кому помогаем? — Только что прибывший Хассан стоит над нами и открывает бумажник.

— Новенькой! Доротке.

— Хороший поступок. — Он всучивает деньги мне в руку. — Надеюсь, Аллах это видит.

Все заливаются смехом, а я, все еще не придя в себя от изумления, собираю купюры.

Родственники Ахмеда, как и он сам, отошли для меня на второй план. Я по-прежнему живу в их доме, но своего общества никому не навязываю. Видимся мы редко, а если уж встречаемся, то ограничиваемся обычными вежливыми фразами. Мне до сих пор никто не сообщил, где мой муж, когда он вернется и собирается ли вообще это делать. Я ни о чем не спрашиваю, и мы продолжаем сосуществовать, притворяясь, будто все в порядке.

Порой я ощущаю на себе чей-то взгляд. Я знаю, что они наблюдают за каждым моим шагом, но понятия не имею, нравятся ли им мои приятельницы и мой новый образ жизни, побуждающий меня целыми днями быть вне дома. Собственно, я-то подозреваю, что не по душе им все это, но меня их мнение не волнует в той степени, как это было раньше. Совсем недавно я чувствовала себя невообразимо одинокой, зато теперь от подруг отбоя нет. Никогда еще не знала я таких людей, как мои новые подруги: взяв от арабской культуры все лучшее — дружелюбность, искренность, сумасшедшее, вплоть до перехлестов, гостеприимство, щедрость и великодушие, — они проявляют эти черты с типично славянской широтой и непосредственностью. Бесподобное сочетание!

— Дорота, у нас все еще нет ксерокопии твоего загранпаспорта, — беспокоится Хассан, который улаживает для меня все формальности, связанные с курсами вождения. — Начать-то ты можешь уже завтра, поскольку руководитель курсов — мой кузен, но бумаги нужно постараться донести побыстрее.

— Да-да, конечно.

Легко сказать, а сделать не так уж просто. Куда Ахмед подевал наши документы?! Мне вспоминаются слова Боженки — и мурашки бегут по спине. Я уже перерыла все ящики, большой шкаф-купе, все чемоданы и саквояжи. Катастрофа! Я в тюрьме, пусть тюрьма эта и без решеток. Тут разве что Бася сумела бы что-нибудь придумать. Что ж, придется рассказать ей кое-что из моей личной жизни. Беру такси (я наконец-то перестала бояться здесь всего на свете, включая собственную тень) и отправляюсь к подруге за советом.

— Надо же, наша малышка отважилась сесть в такси! — Бася, смеясь, встречает меня на пороге, и сам ее вид придает мне бодрости.

— Девчонки, идите-ка сюда, я зеленый чай заварил. — Кажется, Хассан выбрал себе не ту профессию: будь его воля, он все свободное время проводил бы в кухне. — Ну как, нашла загранпаспорт?

— Дела плохи, — отвечаю я и со вздохом опускаюсь в кресло.

— Потеряла? Вспомни, когда в последний раз ты его использовала, где видела? — старается он помочь мне.

— В аэропорту, как только мы прилетели.

— Хассан, здесь все может быть серьезнее, — вмешивается Бася.

— О, черт! — восклицает мужчина и кривится с отвращением. — Что-то между вами не ладится, да? Знаю, неудобно рассказывать чужому мужчине о семейных проблемах, тем более об отношениях с собственным мужем. Поэтому я оставлю вас, девочки. Но, если захотите услышать совет старого опытного араба, зовите. Дорота, я всегда готов помочь тебе. — Он дружески сжимает мое плечо. — Несколько подобных дел на моей памяти уже было, и я хочу сказать, что никоим образом не поддерживаю идиотских выходок моих земляков, которые они позволяют себе по отношению к женщинам. — Огорченный, он выходит из комнаты.

— А я тебе хочу сказать еще раз, что у тебя замечательный муж, — обращаюсь я к Басе.

— Знаю. Он добрый человек. Но скажи мне, что ты намерена делать?

— Понятия не имею. Может, ты что-нибудь придумаешь?

— Всегда можно найти несколько способов решить проблему, но все зависит от того, чего ты хочешь. Хочешь остаться здесь и попробовать спасти свой брак или сматывать удочки.

— То есть?

— Вариант первый, полюбовный: ты заговариваешь с тем из членов его семьи, кто к тебе лучше всех относится, и спрашиваешь, где твой муж и когда он вернется. При этом гордость прячешь подальше и объясняешь, что очень по нему скучаешь и волнуешься. Если у него есть какие-то чувства к тебе, то после столь откровенного признания он должен прибежать домой вприпрыжку. Может, именно этого он и ждет. Проявления твоего интереса.

— А менее оптимистичный вариант? — содрогаясь, спрашиваю я.

— Идешь в наше консульство, заявляешь об утере загранпаспортов и оформляешь себе и дочери временные документы, с которыми тебя кто-то должен протащить через зеленую границу, лучше всего в Тунис. А оттуда уже ты отправляешься прямиком в Польшу.

— Господи, нет! — в страхе вскрикиваю я. — Все ведь совсем не так страшно! Может, Ахмед взял документы с собой в поездку, а может, вообще не думал о них, когда впопыхах уезжал. Скорее всего они где-то лежат и ждут лучших времен. Да и не был он на меня как-то особенно зол или обижен. Был у него, правда, один приступ бешеной ревности, потом он со мной долго не разговаривал… И сам набедокурил, ужасных гадостей наделал… — приоткрываю я завесу тайны.

— Таких ужасных, что ему даже бежать пришлось? — беспокоится Бася. — Он что, кого-то убил? Или попал в историю с наркотиками? Не хочешь — не говори, не мое это, в конце концов, дело, но, если нужно, Хассан попытался бы помочь, у него есть связи в министерстве.

— Да? А я думала, он держит автомастерскую. Удивлялась даже, почему он ходит на работу в костюме.

— Неплохо, неплохо! — Бася покатывается со смеху. — Живем мы, конечно, на доход от автомастерской, ты ведь знаешь, государственная должность особенно не прокормит, но положение в обществе и связи дает именно она.

— Точно так же поступает и Малика, сестра моего мужа.

— Да, Хассан хорошо ее знает.

Я чувствую со стороны Баси какую-то недомолвку, но мне не хочется допытываться, в каком департаменте ее Хассан встречается с Маликой и какую именно работу они выполняют. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Возвращаясь к Ахмеду, хочу сказать… Нет, он не совершил ничего противозаконного, просто… — пытаюсь я общими словами пояснить ей причины его отъезда. — Опозорился он дома, среди своих. Это коснулось одного члена семьи, очень близкого…

— Больше ничего и не говори, я не хочу этого слышать. Знаю, какая грязь бывает у них в семьях… Я уже многого наслушалась и насмотрелась за все эти годы. — Бася хмурится и вздыхает.

Какое-то время мы сидим молча. Бася с грустью смотрит на меня и держит мою руку в своей.

— Что вы так притихли? — Встревоженный нашим молчанием, Хассан просовывает голову в приоткрытые двери. — Собирались поболтать, а решили помедитировать?

— Доротка, тебе стоит поговорить с Маликой. Хассан, я права? Она ведь у них там главная в семье, не так ли? — продолжает свою мысль Баська.

— Главная — мало сказать! — иронически смеется ее муж. — Она у них там и голова, и шея, и предводитель, и генеральный директор, и удельный властелин.

— Да ладно тебе, не пугай Доротку!

— Я не пугаю, а предостерегаю. Должна же она знать, кто в ее семье серый кардинал. — Говорит Хассан чрезвычайно серьезно. — Доротка, тебе следует с ней подружиться, насколько это вообще возможно, но будь с ней осторожна. Очень осторожна.

— Если хочешь выжить здесь, придется быть хитрой, — тактично поучает меня моя подруга. — Для начала попробуй вариант А. Использовать вариант Б ты всегда успеешь.

— Привет, Малика, как здоровье? — начинаю я, хоть горло и сжимается от волнения. — Как там Самира, ей лучше? И как дела у Муаида?

— Все хорошо, все в порядке, — холодно отвечает она. — А у тебя как дела? Как поживаешь?

— Спасибо, тоже хорошо… — Я набираю побольше воздуха в легкие и спрашиваю: — Ты случайно не знаешь, когда Ахмед собирается возвращаться?

Наступает неловкая тишина; впрочем, я не хочу нарушать ее первой. Жду.

— Откуда я могу знать? — грубовато отвечает Малика. — Это ты должна знать, он же твой муж.

— Нет, я не знаю. Кроме того, я не думаю, что он уехал из-за меня, — раздражаюсь я.

— Но если между вами все было в порядке, то тебе должно быть известно, где он и когда вернется, не правда ли?

— Так или иначе… если ты будешь с ним связываться, то, может, передашь ему, что…

— Не собираюсь, — перебивает она меня и вешает трубку.

Я сижу на изящном кожаном диване у Зоси, смотрю вокруг себя печальным невидящим взглядом и опорожняю один бокал вина за другим. Вечеринку по поводу прощания с летом девчонки решили провести поскорее — потом, мол, будет много дел, связанных со школой у детей (учебный год здесь начинается в октябре). На улице по-прежнему стоит адская жара, но в комнатах эксклюзивной виллы так прохладно, что у меня даже дрожь бежит по спине. Ничто меня не радует, на все вокруг я взираю с критической точки зрения. Женщины из польской диаспоры являются представительницами одного и того же типа внешности и одного и того же общественного слоя. Это бойкие уроженки польских деревушек и маленьких городков, ведущие незамысловатый образ жизни. Выделяются разве что Басенька, которая всем заправляет, стараясь держать весь этот бардак и хаос под своим контролем, и деловая Божена, курящая одну сигарету за другой и поглощающая в диких количествах водку «Отборная».

Помимо нас, белокожих блондинок, в вечеринке участвует тьма-тьмущая смуглых девушек. Сперва я даже удивляюсь: предполагалось ведь, что алкоголь будет литься рекой, а хозяйка, несмотря на это, пригласила и местных.

— Привет, меня зовут Дария. — Одна из смуглянок подсаживается ко мне, и я изумляюсь, слыша ее правильное польское произношение. — Что ты так смотришь? — смеется она. — Думала, я чистокровная ливийка?

Я киваю, подтверждая ее слова.

— Ну, тогда я застала тебя врасплох!

— Но твой отец…

— Отец, разумеется, здешний, а мама моя — вон та немолодая блондинка.

— Я Дорота, — протягиваю ей руку и улыбаюсь.

— Я знаю твое имя, здесь свежие слухи расходятся молниеносно. Не сиди вот так и не глуши вино, это ничего не даст. Ты должна развлечься. Пойдем потанцуем! — Она тянет меня за руку.

— Потанцуем? С кем? — удивляюсь я.

— Со мной! Это ведь женская вечеринка, и мы отлично справляемся без самцов, — хихикает она.

— Может быть, попозже? — увиливаю я.

— Как хочешь, в конце концов, вся ночь впереди. — И она бежит в соседнюю комнату, где слышен восторженный визг, мигают лампочки, пол в цветном дыму. Самая настоящая дискотека! Мне так недоставало развлечений и танцев, а сейчас не хочется даже сдвинуться с места. Я ставлю у ноги бутылку вина и понемногу ее осушаю. Сегодня я решила напиться — быть может, в этом состоянии мне в голову придет какая-нибудь неожиданная, пусть и сумасбродная, но хорошая мысль. В голове начинает шуметь, а на сердце становится легче.

— Эй, отшельница! — Божена с разрумянившимися щеками падает с разгону на диван. В одной руке у нее стаканчик и сигарета, в другой — початая бутылка водки. — Перестань пить это дерьмо, подруга! Покажи, что у тебя тоже есть яйца. — Она ставит передо мной залапанную рюмку, наполняет водкой и протягивает мне. — На погибель всем глупым козлам! — произносит она тост и чокается со мной. — Давай, солнышко, давай до дна. — И смеется гортанным смехом.

— У тебя курево есть? — наклоняюсь я к ней. — Перекурить надо.

Она дает мне самокрутку, которая пробивает так, что дыхание перехватывает. Отродясь не курила я ничего настолько крепкого. Еще минута — и мое жизнеощущение меняется разительно. Я уплываю. После еще нескольких рюмок у нас с Боженкой уже превосходное настроение, к нам возвращаются силы и мы неуверенным шагом, поддерживая друг друга под руку, направляемся к танцполу. Там меня угощают ликером, пивом и опять водкой. Все вокруг начинает вертеться и расплываться, а с полом вообще происходит нечто странное — кажется, он превратился в вату, к тому же норовит уйти у меня из-под ног.

— Дорота! — словно сквозь туман я слышу резкий голос Баськи. — Пойдем-ка в кухню, выпьем кофе. — И она куда-то тащит меня.

— Не хочу-у-у… — Я изо всех сил упираюсь ногами. — Дай мне поразвлечься!

— Оставь ее в покое и перестань, в конце концов, всех муштровать, — защищает меня пьяная в стельку Божена.

Но все же под осуждающим взглядом Баси хмельной кураж и угарная фантазия выветриваются из меня, и мне уже хочется немного передохнуть. Увидев на диване свободное место, я заваливаюсь на него и, увы, нахожу опрометчиво оставленную бутылку с красным вином. Не знаю, как мне это удается, но опорожняю я ее почти одним махом. В следующую же минуту мне становится чертовски грустно, я чувствую себя всеми брошенной, никем не понятой и ужасно одинокой. Слезы наворачиваются на глаза, бегут по щекам и шее, капают в вырез платья.

— Я хочу домой… хочу к себе домой. В свой дом, — доносятся до меня чьи-то неистовые причитания.

Кто-то крепко берет меня под мышки и тащит в ванную. Я пошатываюсь на ногах.

— Ты сдурела, Дорота?! — резкий голос разрывает мне барабанные перепонки. — Чтобы на первой же вечеринке вот так опозориться! К тому же это я тебя привела! Спасибо тебе большое! — кричит Бася.

Хватка у моего плеча неожиданно слабеет, и я, будто мешок картошки, падаю на пол, ударяясь головой об умывальник. Острая боль в голове отрезвляет меня.

— Господи Иисусе! — совсем рядом звучит пронзительный истерический вопль.

Я пытаюсь опереться на локти, но в ушах шумит, и голова болит немилосердно. Снова падаю как подкошенная и вою во всю глотку.

— Под холодную воду ее! Под душ! — Это Баська раздает указания.

— А-а-а-а! — ору я под ледяной струей. Защищаясь от воды, размахиваю руками и обливаю всех вокруг.

Дария тоже залезает в ванну и пытается меня удержать. Уже немного отрезвев, окидываю взглядом окружающих. Лица у них вытягиваются от удивления, а я не без чувства облегчения замечаю, что среди девчонок нет ни одной трезвой, у всех подгулявший вид.

— Покажи, что у тебя тут. — Божена склоняется над моей головой и осторожно прикасается ко лбу. — Придется зашивать, — констатирует она, оборачиваясь к собравшимся.

— Да ты что? — бормочу я.

— Я звоню своему старине, — не обращая на меня ни малейшего внимания, говорит Божена участницам нашей шальной вечеринки, которые трезвеют прямо на глазах.

Меня оставляют неподвижно лежать в ванне — именно тут мне, похоже, безопаснее всего; все остальные пускаются в дебаты. Самое растерянное лицо у Божены: наверняка ее мужу не понравится, что она участвует в таких пьянках. Знать-то он об этом, конечно, знает, но теперь увидит весь этот кавардак и светопреставление собственными глазами.

— За дело, бабы!!! У нас десять минут! — рявкает Баська, отдавая очередную команду. Сразу видно — жена военного.

Мне через приоткрытую дверь видно только мелькающие платья и подошвы туфель. Через минуту девчонки — вчетвером, кажется, — влетают в ванную комнату и перетаскивают меня из ванны на пол. Я будто резиновая, даже сидя едва удерживаю равновесие. В бешеном темпе они меня переодевают, сушат мне волосы, прикладывают к кровоточащей ране на лбу прокладку «олвейз» и переносят меня в гостиную, в которой — о чудо! — идеальный порядок и пахнет лавандой. На протертом до блеска журнальном столике стоят блюда с пиццей и пирожными и стаканы с колой. Я гляжу на девчонок с подлинным восхищением, а они заливаются смехом.

— Извините, — уже более осмысленно шепчу я.

— Чтоб это было в последний раз, — серьезно произносит Бася.

— Да ладно тебе, со всяким может приключиться, — понимающе говорит Божена. — Лишь бы и в самом деле не слишком уж часто.

— Благодаря тебе моя квартира убрана в экспресс-режиме. — Зося выглядит вполне довольной. — Ни о чем не беспокойся, ты еще молодая, потому и глупая. — Все снова заливаются громким смехом, и как раз в этот момент в гостиную входит приземистый араб в зеленой униформе хирурга.

— Кому на этот раз надо пришить голову? — шутливо спрашивает он, обнимая и целуя Боженку.

Приоткрываю глаза и вижу нашу спальню. У меня все болит, я не в состоянии пошевелить даже мизинцем, не говоря уж о голове, которая буквально трещит от боли. Не знаю, то ли это похмелье (которого у меня никогда не было), то ли результат приключения в ванной Зоси. Уголком глаза замечаю какое-то движение и медленно поворачиваю голову в сторону балкона. Кто это, Марыся? Нет, она бы себя так тихо не вела. Открываю глаза шире и вижу знакомый силуэт на фоне ярких лучей солнца.

— Неплохо ты развлекалась в мое отсутствие, — иронизирует Ахмед.

Надо же, именно сегодня его черти принесли! А может, это родственнички сообщили ему о том, что меня всю ночь не было дома?

— Я познакомилась с несколькими замечательными польками, которые счастливо живут со своими мужьями-ливийцами. Они приобщают меня к здешней действительности, — оправдываюсь я, словно маленькая девочка.

— Да-да, вижу. Довольно активная деятельность, — продолжает издеваться он.

— Ну уж извини! — Рассерженная и уже окончательно проснувшаяся, я сажусь в кровати. — Ты смотался непонятно куда, непонятно насколько и непонятно с кем, оставил меня одну — и это, по-твоему, нормально?! И ты еще предъявляешь мне претензии?! — возмущаюсь я.

Тут Ахмед подскакивает ко мне, одной рукой хватает за ворот ночной сорочки, прямо у шеи, а ладонью другой начинает наотмашь хлестать меня по щекам.

— Ты сука, ты шлюха, ты все время пыталась водить меня за нос! — во все горло вопит он. — Ты обыкновенная развратница, ты уличная падаль!

Он бьет все сильнее, но я не чувствую боли, не вырываюсь, не кричу и не плачу. Свой запас слез я уже пролила, а душевные муки ослабляют ощущение физической боли. Я гляжу на него широко раскрытыми глазами и даже не жмурюсь под градом ударов.

— Что, приятно, да?! Мало ты в Польше шлялась, приехала сюда, чтобы снова начать шляться! Я уже один раз простил…

— Что ты мне простил, идиот?! Ты психически больной человек.

Кажется, с меня хватит. Я замахиваюсь и изо всех сил бью его кулаком в нос. Он опрокидывается на спину и, ничуть не расслабляя хватки, тащит меня за собой. Мы падаем на пол, но я, напуганная до предела, высвобождаюсь и молниеносно вскакиваю на ноги. Ахмед, продолжая лежать, дотрагивается до своего носа и ошарашенно смотрит на кровь, бегущую по пальцам. Мне так страшно, что перехватывает дыхание, но вместо того, чтобы убегать, я стою как вкопанная. Теперь-то он точно меня убьет!

— Ты хочешь доказать свою невиновность при помощи кулаков, да? Значит, я был прав, — тихо говорит он, не скрывая удовлетворенности.

Я сажусь на край кровати и грустно опускаю голову. Все бессмысленно. Никогда в жизни мы не поймем друг друга.

— Я познакомилась с женщинами, которые замужем, у которых есть дети, и мы вместе проводили время. Вот и все, — сообщаю ему. — Больше мне нечего сказать, а если тебе хочется выдумывать какие-то истории, то это твои проблемы. — Я произношу эти слова в пространство, даже не поворачивая головы в сторону Ахмеда.

— Ты коварна и лжива. — Он встает и направляется к выходу. — Я не хочу тебя видеть. Ты мне отвратительна. В комнате воняет водочным перегаром, башка у тебя разбита, и ты утверждаешь, что невинно проводила время!

— Был бы ты здесь, сам познакомился бы с теми девчонками и отвез бы меня на женскую вечеринку, как их отвозят мужья. И эти мужья довольны, что у их жен есть компания и всегда есть с кем поболтать. Эти мужчины не имеют ничего против, а совсем наоборот. — Я вновь и вновь пытаюсь что-то ему объяснить, потому что если мы и говорить друг с другом перестанем, то мне действительно пора будет собирать чемоданы.

Ахмед останавливается и опирается на дверной косяк. Глаза его полны печали.

— В одних кругах принято вести себя определенным образом, в иных кругах это недопустимо, — говорит он.

— Это не хлыщи какие-то! — живо реагирую я. — Один из них — дипломат, другой — врач, а муж Баси, Хассан Назим, работает в министерстве и даже знаком с Маликой.

— Гм… — Ахмед кривит губы. Кажется, ему хочется подойти ко мне поближе.

— Может, ты тоже с ними уже где-то познакомился. — Исполненная надежды, я вскакиваю с кровати.

— Хассан… ну да, он действительно порядочный человек. — Муж подходит ко мне и осторожно касается моей руки. — Хороши же мы с тобой, нечего сказать, — подытоживает он. — Идеальная семейка.

Мы вдвоем садимся на кровать и смотрим друг другу в лицо. Ни слова не говорим о Самире и о том, что Ахмед сделал с ней. Я не хочу об этом вспоминать, более того — панически боюсь этой темы. Может, этого и не было, это был всего лишь дурной сон… Боже, он даже с разбитым носом так дьявольски нравится мне! Наши взгляды встречаются, и каждый тонет в другом; мы улыбаемся — сначала едва-едва, затем все откровеннее, а напоследок оба заливаемся истерическим смехом.

Я под покровительством посольства

Именно сегодня я начинаю работать в посольстве. Я дрожу от страха, что наши только-только наладившиеся отношения с Ахмедом снова ухудшатся, узнай он о моем решении. Бася решительно не советует мне рассказывать ему о моей временной работе.

— Тебе это будет стоить базарного скандала продолжительностью в час, и это в лучшем случае. — Она сочувственно смотрит на меня: толстый слой тонального крема плохо скрывает следы ударов на моем лице. — Молчи. Не успеешь оглянуться — и срок работы закончится, а в кармане у тебя будет немного денег на черный день. Если бы речь шла о постоянном трудоустройстве, тогда да, конечно, он должен был бы знать и дать свое согласие. Но на четыре недели? Подруга, не стоит ему говорить.

— И все же… — колеблюсь я. — Он подумает, что я что-то скрываю, что делаю что-то плохое. Он такой недоверчивый…

— Что же ты такого натворила, подруга, что у него доверия к тебе ни на грош?

— Пока что как раз он давал гастроли, и это ему, а не мне есть чего стыдиться.

— Тогда я вообще ничего не понимаю. Может, он подходит к тебе со своими мерками, но… скверно это, вот что. Я не хочу быть злым пророком, однако…

— Так и не будь им! — перебиваю я Басю на полуслове, не желая слышать окончания фразы. — Скажи лучше что-нибудь позитивное, ты ведь умеешь. Ба-а-асенька-а-а… — Я складываю ладони в молитвенном жесте.

— Посмотрим, что у нас выйдет, а сейчас побежали. Некрасиво будет, если мы опоздаем в первый же день.

Мы жмем на многочисленные кнопки звонков, но никто и не собирается нас впускать. То один, то другой голос предлагает: пройдите к воротам номер два, а теперь еще к каким-то, а может, с другой стороны попробуете… В панике мы, как дуры, бегаем вокруг ограды посольства.

— Туда вообще хоть кого-то пускают? — спрашиваю я, уже порядком рассердившись.

— Да ладно тебе! Знаю, дерьмово это все, к людям относятся как к козявкам. Потому Хассан и не хочет, чтобы я тут работала.

В этот момент большие раздвижные ворота открываются, в них показывается машина. Мы со всех ног бежим к ней и осторожно стучим в стекло.

— Черт подери, Баська, что ты вытворяешь?! — ворчливо отзывается нетерпеливый мужской голос. — Сколько я должен тебя ждать? Сделай кому-то добро — проблем не оберешься.

— Прошло всего десять минут с назначенного времени, а кроме того, мы уже четверть часа наматываем круги вокруг здания, поскольку никто не соизволил нас впустить! — не желая сдаваться, возмущенно говорит Бася. — Разве дежурный не знал, что люди должны прийти? Ведь все со мной знакомы, я здесь не первый год.

— Бардак, как и обычно, везде бардак. — Толстый мужчина в машине сдает назад, мы покорно идем следом. Выйдя из машины, он указывает пальцем на аппарат, прикрепленный к стене здания, и холодно произносит: — Отсюда звони на номер тринадцать. Парень, который отзовется, и будет тебе отпирать помещения для уборки. Ну, мне пора.

— Минуточку, минуточку, извини! — Бася бросается за ним следом и хватает его за рукав помятого дешевого костюма. — А этот человек знает, что я пришла убирать? Его предупредили?

— Ну да, конечно, — ворчит потный толстяк.

— И мне не нужен никакой пропуск, никакая бумажка? У меня ведь и рабочего соглашения на руках нет. Видишь ли, Кшись, мне как-то не хочется, чтобы меня застрелили за вторжение на территорию дипломатической резиденции.

— Все время какие-то проблемы! — снова брюзжит мужчина и косо смотрит на нас, но что-то предпринимать ему все же приходится. Он звонит потелефону и кричит на кого-то на другом конце линии — очевидно, такое уж у него милое воспитание. — Он уже спускается, — говорит Кшись, положив трубку, и бросает напоследок: — А ты, Баська, поучись хорошим манерам, чтобы в следующий раз представляла мне людей, с которыми я не знаком. — И тут же поворачивается к нам спиной.

После этих слов, не ожидая, пока Бася исправит свою ошибку, он садится в большой черный лимузин-развалюху и уезжает. Мы смотрим друг на друга и смеемся до слез, чтобы, вероятно, дать выход нервному напряжению и преодолеть чувство неловкости, — в нашем положении ничего такого забавного нет.

— Все в послеобеденное время свободны, один лишь я, будто раб, вынужден сидеть в этом чертовом посольстве и всех обслуживать, — выслушиваем мы тираду дежурного, который, сжалившись наконец, ведет нас в запретную зону. — Сначала я отопру нижние помещения, а когда вы закончите, перейдете наверх. Не прикасайтесь к щитовым коробкам и каким бы то ни было кнопкам, иначе включится сигнал тревоги и будет скандал.

Мы крутимся, словно белки в колесе, потому что и так потеряли уже достаточно времени. Через каких-то полчаса весь первый этаж блестит и пахнет дезинфицирующими средствами, а у нас густым румянцем горят щеки и сбивается дыхание.

— Ладно, поехали дальше. — Бася вытирает со лба пот и направляется к телефону. — Мы уже закончили. Можно продолжать на остальных этажах? — вежливо спрашивает она дежурного.

Не глядя на нас, мужчина запирает помещения и включает дополнительную сигнализацию, набирая какие-то коды в черных ящичках. Цифры он старательно прикрывает второй рукой и выглядит при этом глупо и смешно.

— Еще кабинет посла — и проваливайте! — говорит он нам уже знакомым нетерпеливым тоном. — Я не буду с вами тут торчать все послеобеденные часы, не говоря о вечерних.

— А консульство? — Бася знает, что и как, и хочет хорошо выполнить порученное ей задание.

— Что?! — орет мужик. — Еще чего! Сами пусть там убирают!

После этих слов он захлопывает за собой дверь в частную квартиру.

С растрепанными волосами я влетаю в кабинет посла.

— Эй, вы что здесь делаете?! Кто вы?! Как вы сюда попали?! — сыплется на меня град вопросов.

— Простите, я здесь всего лишь убираю, — вежливо отвечаю я.

— Кто вас об этом просил?!

Я стою посреди богато отделанного кабинета и смотрю на маленького уродца мужского пола: он развалился в большом кожаном кресле и преспокойно попивает виски из чайной чашки. Наполовину выпитая бутылка стоит рядом.

— Здравствуйте, господин посол, — вмешивается опытная Бася. — Мы по согласию с центром заменяем уборщиц, которые ушли в отпуск. Вы подписывали наши заявления.

— Я… — уже менее уверенно начинает он, — я такого не припомню. Вызовите ко мне администратора.

— Но он давно уехал домой.

— Что?! — вопит посол писклявым голосом. — А вы что, вот так просто здесь ходите?! Может, он вам еще ключи оставил?! Вызвать ко мне хоть кого-нибудь! — приказывает он тоном, не терпящим возражений.

— Но как?

— О-ох, все-то я вынужден делать сам. — Он поднимает трубку и набирает один за другим внутренние номера. Разумеется, в такое время нет шансов найти в офисе кого бы то ни было. — Господин консул, миленький, хорошо, что вы на месте. — Ага, значит, он все-таки отыскал жертву. — Вы не в посольстве? А далеко вы? Звоню с мобилки, да-да. У меня тут большая проблема, которую надо решить немедленно. Да-да, я подожду, подожду, но вы уж поспешите, а то бедный посол уже вообще никогда не выйдет с работы.

О ком это он, неужто о себе? Тем временем мы с Басей по-прежнему стоим посреди кабинета и никто даже не предложит нам где-нибудь присесть. Маленький большой человек оценивает нас взглядом, а рука его то и дело тянется к чашке.

Наконец в кабинет вбегает улыбающийся молодой мужчина.

— Вот и я! Извините, пожалуйста, что так долго добирался, в городе ужасные пробки, — оправдывается он, хотя, вообще-то, консул тут и не обязан был находиться.

— Что поделать, что поделать. — Бесстыжий шеф осуждающе смотрит на него. — Что эти женщины здесь делают? Они пришли, чтобы напасть на посла?

— С сегодняшнего дня они работают вместо Крыси и Али. Должен же кто-то убирать, пока девчонки в отпуске, иначе мы утонем в мусоре.

— А почему послу об этом не сообщили? — продолжает он говорить о себе в третьем лице.

— Гм… — Консул не знает, что ответить: вероятно, единственное, что он мог бы пояснить, это то, что в момент подписания документов его шеф был в состоянии алкогольного слабоумия. — Как-то мы это упустили, — дипломатично отвечает он.

— Чтобы это было в последний раз! — выговаривает посол ни в чем не провинившемуся человеку. — А теперь заберите их отсюда, пожалуйста. — Он делает в нашу сторону пренебрежительный жест. — Послу нужно еще немного поработать. Он и так уже достаточно времени потратил на какую-то хренотень.

— А тебе обязательно переться туда?! — слышу я голос Хассана, который говорит на повышенных тонах. — Тебя гонят в дверь, а ты в окно лезешь! Ну что за женщина!

— Мы это уже проходили, — невозмутимо отвечает Бася. — Если что-то не получается, нужно не опускать рук, а пытаться снова. Ты же меня знаешь, я так легко не сдамся.

— Скажи мне только одно: зачем тебе это?

— Все течет, все меняется. Сегодня у нас есть польская школа и я там работаю учительницей, а завтра ее могут закрыть, и тогда будет скверно. Тебе хорошо известно, что ни в одной арабской фирме меня на работу не возьмут, ну разве что уборщицей, а остаться уборщицей на всю жизнь я не хочу ни за какие коврижки. Посольство было, есть и будет, вряд ли оно когда-либо закроется. Я, котик, думаю о будущем. Мы живем здесь, и я хочу иметь постоянную возможность зарабатывать. Даже небольшие деньги лишними не станут. Тем более дети растут, они будут учиться в вузах, может, даже захотят уехать на учебу за границу — а это все стоит денег. Я только хочу тебе помочь. Знаю, ты бы справился и сам, но зачем тянуть лямку одному, когда вдвоем легче? И приятнее… — Слышны звуки поцелуев и громкий смех Баси. — Ну что ты, проказник, сейчас ведь гости придут…

Мы с Ахмедом тем временем стоим на лестничной клетке и весело смотрим друг на друга. Не знаем, идти ли нам сейчас наверх и этим испортить хозяевам отличный быстрый секс — или потихоньку выйти, отправиться попить кофе и поесть мороженого. Мы выбираем второе, разворачиваемся и на цыпочках быстро крадемся к выходу. Но тут двери открываются настежь, и в них показывается хозяйская дочка Марыся.

— А-а-а, вы уже пришли! — кричит она. — Входите, добро пожаловать!

Девчонка вбегает в дом и, перепрыгивая через две ступеньки, мчится на второй этаж.

— Ма-а-ама-а-а, па-а-апа-а-а! — зовет она, а мы с мужем располагаемся внизу, в прохладной гостиной.

— Что там Баська придумала с этим посольством? — силится догадаться Ахмед, а у меня мурашки бегут по спине.

— Она дело говорит. Работа там постоянная и хорошо оплачиваемая. Если тебе дадут шанс, подпишут с тобой договор, у тебя будет место, гарантированное навсегда… или, по крайней мере, до пенсии, — стараюсь я подчеркнуть положительные моменты.

— Если ты полагаешь, что они будут брать на работу жен ливийцев и давать им допуск ко всем своим секретам, то ты наивна.

— А кто сказал, что мы непременно должны работать на разведку? Там ведь много разных вакансий.

— Вы просто глупышки, и все тут. Вас непрестанно будут подозревать, следить за каждым вашим шагом, а пропадет какая бумажка — вас и сделают виноватыми. А впрочем, о чем мы говорим? Все равно это нереально.

— А вот и нет, — как ребенок, проговариваюсь я, потому что он своим пренебрежительно-недоверчивым тоном выводит меня из себя. — Мы уже там работаем, — выпаливаю и тут же прикусываю язык. Я ведь собиралась рассказать ему обо всем деликатно!

— О! Как мило с твоей стороны сообщить мне об этом, — шипит Ахмед и умолкает на время, с чудовищной силой сжимая мое запястье. — Вот, значит, как ты ловчишь?! — Внезапно он встает и направляется к выходу.

— Ахмед, успокойся. — Я бегу за ним. — Тебя не было дома, поэтому я не могла обсудить с тобой это предложение, спросить твоего мнения. Неужели я должна была отказаться? На мое место тут же нашлось бы сто других девчонок, — пересказываю я слова Баськи. — Это был шанс, счастливый случай, нужно было за него хвататься.

— Ты так и поступила. Даже не подумала, как я буду чувствовать себя, узнав, что ты плетешь интриги за моей спиной!

— Какие еще интриги? — со стоном вопрошаю я. В очередной раз он что-то себе навыдумывал! — Это всего лишь шабашка на четыре недельки. Послушай…

— Оставь меня в покое наконец! — кричит Ахмед, уже не владея собой. — Может, именно там ты так славно проводишь время, хлеща водку и по-быстрому трахаясь черт знает с кем…

— Боже мой! — Я поворачиваюсь к нему спиной и опускаюсь на диван, потеряв в одно мгновение все силы и волю к жизни. — Это какой-то абсурд. — Положив голову на руки, я закрываю глаза.

— А что это вы здесь делаете в такой темноте? — Развеселая Баська сбегает по ступенькам вниз и влетает в гостиную. — Привет, мы еще не знакомы. — Улыбаясь, она протягивает руку Ахмеду. — Пойдемте наверх, поможете нам в кухне. — Она тащит моего мужа за собой, не разжимая железной хватки. — Вот-вот нагрянет двадцать человек, а у нас, как обычно, ничего не готово, все в зачаточном состоянии. Фиса, фиса! — подгоняет она Ахмеда, пропуская его вперед и похлопывая по спине.

Она дружелюбно смотрит на меня, а я, расстроенная донельзя, качаю головой. Баська небрежно машет рукой и строит какую-то глупую гримасу, отчего настроение у меня немного улучшается. Я вздыхаю, и моя подруга, желая утешить, обнимает меня за плечи.

— Ну что, за встречу? — Хассан поднимает бокал виски со льдом, и мы, вместо того чтобы готовить, удобно рассаживаемся за кухонным столом.

Разумеется, все у них готово — Баська просто кокетничала, притворяясь, будто нуждается в помощи. Вот и гости приходят, большинство — из посольства, но и лучшие подружки тут как тут — без них никак. Даже разбитная Боженка старается поменьше курить и не пить столько водки, а Зося из далеких гор выглядит настоящей леди, аристократкой до мозга костей. Все очень мило, но Ахмед весь вечер избегает смотреть на меня, а как только какой-нибудь мужчина хочет перекинуться со мной словечком, мой муж стискивает зубы так сильно, что на щеке у него показывается пульсирующая жилка.

— Ахмед, пошли танцевать. — Баська весело вытаскивает его из-за стола и уводит в соседнюю комнату, где мигают гирлянды лампочек и играет громкая музыка.

— Свищут в пляске и топочут — стены ходят ходуном![42] — кричит толстый Кшись из посольства и тащит в танец свою не менее тяжеловесную женушку.

Все срываются с мест и с возгласами пускаются в пляс.

— Дорота, не позволяй себя запугать. — Хассан неуклюже перетаптывается с ноги на ногу, двигаясь совершенно не в такт музыке. — Как только он поймет, что ты его безвольная раба, тебе конец. Он отдал тебе загранпаспорт?

— Еще нет. Говорит, что это я сама где-то его потеряла. Но на самом деле с момента нашего приезда я своего заграна даже в руках не держала.

— Вот видишь, это первый тревожный знак, — доброжелательно предостерегает он меня. — Ты должна быть осторожной. Если вдруг что — беги от него куда глаза глядят. Мне жаль говорить тебе это, но взгляд у него недобрый.

— Хуже всего его ревность. У него какие-то больные фантазии на этот счет.

— Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, обращайся незамедлительно, — серьезно произносит Хассан, крепко сжимая мои пальцы.

— Спасибо.

— Я никогда не бросаю слов на ветер. Помни об этом, Дорота.

В день большого пикника, устроенного польской диаспорой, погода стоит прекрасная, солнечная. Приготовления к празднику начались еще две недели назад, и сегодня все уже готово — без сучка и задоринки.

— Никак в толк не возьму, зачем тебе туда ехать, — ворчит, как обычно, Ахмед. — И зачем я тебе там понадобился, тоже не могу понять. Что ни говори, а в последнее время, когда меня не было, ты отлично справлялась сама.

— Мы, кажется, все-таки семья, и, поскольку ты уже вернулся, почему я должна волочиться где-то одна?.. Впрочем, если у тебя другие планы и они привлекают тебя больше, то давай, вперед. Плакать я не буду. Сколько можно плакать, в конце-то концов…

— Разумеется, ты предпочла бы ехать без меня! Тогда ведь руки у тебя будут развязаны! — снова возвращается он к своей навязчивой идее.

— Со мной едет Марыся, поэтому совершенно развязаны они не будут. Подумал бы о ребенке! Девочке будет грустно, что папа не соизволил провести с нами даже каких-то несколько часов. — Я пытаюсь нажать на чувствительную точку Ахмеда: он ведь по-прежнему обожает нашу дочку. По крайней мере, в этом он не изменился.

Пикник устраивает польская школа с помощью посольства и, конечно, польских семей; активную роль во всем этом играет Бася. Во дворе вокруг большого четырехэтажного здания расставлены деревянные скамьи, на каменной ограде развешаны сотни разноцветных воздушных шариков, а посреди просторного, оборудованного кондиционером зала расположили бар. Ограду окружает широкая полоса земли, засаженная множеством деревьев, кустарников и цветов. Восхитительно пахнет жасмин, влекут своими живыми красками розы — сразу видна заботливая хозяйская рука. С самим хозяином у меня пока не было случая познакомиться, но Бася, кажется, уже говорила с ним обо мне и моих делах. Ахмед, понятно, ни о чем не знает, но я боюсь, что сегодня все раскроется, и тогда будет полный провал. Я представления не имею, как себя вести с моим мужем, как рассказывать ему о моих планах. Каждый наш спор заканчивается одним и тем же.

— Ты бы очень огорчился, если бы я устроилась сюда работать? — быстро спрашиваю я его, еще не выйдя из машины.

Ахмед иронически усмехается и с пренебрежением смотрит на меня.

— Делай что хочешь, — невозмутимо отвечает он.

Когда мы входим, оказывается, что вся дружеская компания уже на месте.

— Наконец-то вы приехали! Что ж так поздно? — спрашивают знакомые, обмениваясь с нами искренними приветствиями.

Первому же встречному я передаю собственноручно испеченный торт и блины с шоколадным кремом — для детей. Каждый что-то с собой приносит, так здесь принято. Может, благодаря этому я стала лучше готовить.

— Это Доротка, наша молодая поросль, — представляет меня Бася приземистому мужчине средних лет.

— Мне очень приятно, что к нашему, так сказать, молитвенному кружку присоединилась еще одна красавица-блондинка. — Джентльмен в очках, забавно застрявших на высоком лбу, склоняется и сочно целует мне руку. — Знал бы раньше — не уезжал бы в отпуск, — галантно флиртует он со мной; улыбка у него приятная, но все-таки чуточку сальная. — А вы счастливец, господин… — обращается он к Ахмеду.

— Ахмед Салими, — со стальным лицом отвечает мой муж.

— Я уже радуюсь, что возьму вас под свое крылышко, — беззаботно продолжает пожилой дамский угодник. — Ну как, нравится вам наш бастион польской культуры?

— Да, очень. — Мне хочется сменить тему, а кроме того, я изо всей силы стараюсь высвободить ладонь из липких рук директора школы. — Прекрасный дом, и такой ухоженный.

— Мы вместе с Басей, моей неофициальной заместительницей, делаем все, что только можем. И, кажется, у нас получается. — Довольный собой, он осматривается вокруг и потирает руки. — Я уже с первого взгляда вижу, что вы нам подходите, — добавляет он и указательным пальцем тычет мне в плечо.

— Да? — Я не верю собственному счастью. — Была бы очень признательна. Я буду стараться…

— В этом я не сомневаюсь. Ваше молодое нежное сердечко будто создано для того, чтобы дарить тепло нашим шаловливым, но благодарным малышам. А вы довольны, господин Салими? — повышает голос директор, обращаясь к моем мужу.

— О да-а-а… — отвечает тот, однако особенно счастливым не выглядит. — А что она тут будет делать? — вдруг вырывается у него вопрос, не слишком вежливый. — Вы отдаете себе отчет, что она ничего не умеет? Она же без образования! Полный ноль!

— Простите? — От удивления брови у директора поднимаются чуть ли не до середины лба. — Аттестат у тебя есть, дитя мое? — добродушно обращается он уже непосредственно ко мне.

— Да, — пристыженно шепчу я.

— Любезный господин Салими… — Директор поджимает губы; видно, что он крайне раздражен. — Наш польский аттестат стоит большего, чем дипломы многих университетов, особенно тех из них, которые, так сказать, непонятного происхождения.

Вот как отбрил он моего в высшей степени образованного мужа — без крика и оскорблений, изящно, но и довольно жестко!

— Дорогая пани Доротка, — продолжает директор, — начинаем мы пятнадцатого, и я прошу вас приехать в этот день немного пораньше, чтобы у нас было время на подписание договора. Рабочий день в подготовительной группе длится с десяти до трех — по-моему, неплохое время, как вы считаете?

— Прекрасное, превосходное…

— Доченьку берите с собой. Подготовительная группа — это почти детский сад, только чуточку посерьезнее. Девочке занятия будут полезны, — говорит он напоследок и треплет меня по спине, после чего отворачивается и отходит к другой компании гостей.

Бася озабоченно смотрит на меня и тоже уходит, оставляя меня наедине с Ахмедом.

— Как ты разговаривал с человеком?! — не выдерживаю я. — Как можно быть таким хамом? Ты себя позоришь, — шепчу я ему прямо в лицо.

— А ты уже опозорилась. Любой старый козел может облизывать тебе руки, вот какую репутацию ты себе заработала! — ядовито произносит он.

— Ты что, окончательно сдурел? Ты же знаешь, что это польский обычай. Кажется, ты какое-то время жил в моей стране, должен был это заметить. — Мне уже хочется уйти и присоединиться к более приятному обществу, но тут Ахмед крепко хватает меня за плечо и привлекает к себе.

— Сука, — шепчет он мне в ухо. — Мы еще сочтемся. Я тебе за все отплачу.

— Ты мне? Как бы не случилось наоборот!

— Ты меня запугиваешь?

— А ты меня?!

— Да ты на такси больше потратишь, чем здесь заработаешь, — с удовлетворением произносит он.

— Я получу права и на первую же зарплату куплю себе машину. Только сперва, будь любезен, отдай мне паспорт…

— Ха!

— Отдай мне этот чертов паспорт! Мне здесь вообще не следовало бы ходить без документов. Из-за этого могут возникнуть немалые проблемы.

— Не шляйся неизвестно где, и проблем не будет, — безапелляционно заявляет Ахмед.

— Я должна стать твоей рабыней и не выходить из дому?

— Ты должна быть женой и матерью, это и есть твоя задача, а не какой-то стрекозой, к которой всякий может лезть с поцелуями.

— Где мой загранпаспорт? Я хочу получить его обратно. В собственные руки, — ставлю я вопрос ребром.

— Пожалуйста, в любой момент. Вместе с обратным билетом в твою чудесную страну. — Ахмед выкладывает карты на стол.

— Ты хочешь от меня избавиться? — Мне становится невыразимо горько. — Вот как, оказывается, нужна тебе твоя дочь! — Я пробую сыграть на его отцовских чувствах.

— Речь идет не о ней, а о тебе, — говорит он, пристально глядя мне в глаза. — Ты можешь ехать, если хочешь. И когда хочешь.

— Естественно, Марыся поедет со мной! Она тоже тебе уже не нужна? — Я на грани слез — этот разговор, откровенный, но слишком жесткий, совершенно выводит меня из себя.

— А кто тебе это сказал? — Он твердо посмотрел на меня, и на его лице не дрогнул ни один мускул. — Ребенок останется со мной, это ясно как день. — Он разворачивается и почти бегом направляется внутрь здания.

— Почему это Марыся останется с тобой? — не сдаюсь я, подлавливая его у бара с прохладительными напитками. — Любой суд присудит ребенка матери, так происходит везде, во всем мире.

— В этом ты глубоко заблуждаешься, — со злой улыбкой говорит Ахмед и презрительно смотрит на меня. — Ты понятия не имеешь о мусульманских законах, куколка. Здесь правит шариат!

— Хадиджа после развода лишилась детей, но ведь у нее мальчики! Сыновей у вас воспитывают отцы, но у меня-то девочка! Значит, ее это не касается.

— Ошибаешься. Если отец мусульманин, а мать иной веры, заботу о ребенке препоручают отцу. Пол ребенка в этом случае не имеет значения. Главное — чтоб ребенок воспитывался в своей вере.

— Марыся крещеная, она христианка, этот закон к ней отношения не имеет.

— И снова ты не права. Я всего лишь оказал любезность тебе и твоей назойливой матушке, но моя дочь — мусульманка до мозга костей. По отцу.

Ахмед наливает себе огромную кружку кока-колы — надо же, и рука не дрогнет! Обо всем этом он говорит с невозмутимым спокойствием, зато я дрожу всем телом и чуть ли не стучу зубами.

— Вот вы где! — Улыбающийся консул становится между нами и обнимает нас обоих за талию. — Для избранных у нас есть другие напитки… те, что для больших детей, — шепчет он. — Захотите — пожалуйста, милости просим.

И лишь в следующее мгновение он замечает выражения наших лиц: у Ахмеда — злость, у меня — ужас.

— Простите, я, кажется, попал как кур в ощип. — Он прикусывает нижнюю губу и собирается отойти.

— Нет-нет, все в порядке, — уверяю я, может быть, слишком громко, потому что несколько голов поворачиваются в нашу сторону. — Мне пойдет на пользу кое-что покрепче. — Выдавив из себя улыбку, я беру консула под руку.

— Господин Салими, прошу вас, пойдемте, — обращается он к моему мужу.

Ахмед следует за нами. В классной комнате, где стоят маленькие школьные парты, собралась вся компания, с которой мы познакомились на приеме у Баси. Присоединился лишь директор школы вместе со своей премилой супругой по имени Аня.

— Где же вы были? Еще минутка, и вам бы не оставили ни капельки. Мы все здесь страдаем от жажды и очень много пьем, — шутят вокруг.

Получив свои коктейли, мы присаживаемся на краешки парт — и начинается пересказ друг другу анекдотов и местных сплетен.

— Какие вы все жестокие, — со смехом говорит директор школы. — Все это время скрывали от меня такой юный и красивый цветочек! — Он кивает на меня.

— Да-да, это было некрасиво, — смеется его жена.

— Теперь-то мы вас, дитя мое, не отпустим. Вы будете украшением каждого нашего праздника, это уж я гарантирую. — Он приближается ко мне и обнимает за талию, а все вокруг добродушно хохочут, зная, видимо, его фамильярный стиль общения.

Потом находится другая тема, настроение у людей становится все веселее, а атмосфера — все расслабленнее. Гости подшучивают над всем и всеми. Начинаются пикантные остроты. Я собираюсь сходить в туалет, а затем немножко перекусить, поскольку крепкие коктейли на голодный желудок, да еще и в такую жару, ничего хорошего не сулят.

— Если тебе нравится столь извращенное общество — это твое дело, но только без меня и моей дочери, — говорит Ахмед, настигая меня на выходе из классной комнаты. — Вижу, тебе по душе весь этот разврат! — театральным шепотом шипит он и вдруг резко хватает меня за запястье и привлекает к себе.

— Ах! — кричу я. Остатки моего коктейля вместе с кубиками льда оказываются у меня в декольте. — Ты напрочь сошел с ума! Пусти меня! — Я пытаюсь высвободиться, начинается борьба. Слышу, как стихают разговоры у нас за спиной.

— Веди себя хоть немного приличнее! — Хассан подскакивает к Ахмеду и выволакивает его из комнаты. — Никто из присутствующих здесь не позволяет себе бить женщин, — произносит он резко и назидательно. — Здешнее общество состоит исключительно из цивилизованных людей с современными взглядами, и мы не приемлем такого поведения, как твое. Понял?!

— Я наблюдал за вами, я слышал ваши разговоры! Вы все испорчены до мозга костей, вы разлагаетесь живьем…

— Казалось бы, годы, проведенные за границей, должны были хоть немного расширить рамки твоего мировоззрения… — Хассан делает паузу и сжимает губы. — Видимо, некоторые люди необучаемы и никогда не перерастут средневековья. — Оттолкнув Ахмеда, он берет меня под руку и сопровождает по направлению к умывальнику.

— Ну, как у тебя дела с твоим? — спрашивает Баська, забежав ко мне в подготовительную группу во время окошка в своем графике.

— Отвратительно. Полный облом.

— Он не вернул тебе загран?

— На той встрече диаспоры, которая закончилась нашим позором, он заявил мне: никаких, мол, проблем не будет, понадобится — верну.

— Так это же хорошо, — успокаивается Бася. — Ну а дальше-то что?

— Но отдаст он мне его вместе с обратным билетом в Польшу.

— Ах вот как…

— И это будет исключительно мой come back[43], потому что Марыся должна будет остаться с ним.

— Вот черт! — взрывается Баська. — Это уже опасное положение.

— Вроде бы есть такой мусульманский закон. Когда-то Боженка мне об этом говорила, но я, конечно же, не поверила ей. Скажи, это правда? Возможно ли такое?

— Хассан подозревал, что Ахмед — ортодокс или их последователь.

— Что-что?..

— Ортодоксы — это арабы, которые живут по средневековым религиозным канонам, строго придерживаются старинных правил, а единственный закон, который они признают, — это закон шариата. Ну, молятся они по пять раз в день, постоянно торчат в мечетях, читают Коран и притчи, а любимая тема для разговоров у них — ислам и пророк Магомет. И к женщинам ортодоксы относятся соответственным образом: охотнее всего они запирали бы нас в домах и прятали под чадрой! С бытовым поведением то же самое: любой забавный или фривольный жест они воспринимают как проявление испорченности и морального разложения.

— Это бред! — кричу я, выслушав ее лекцию. — Полный абсурд! Он не такой! Подруга, он в Польше водку хлестал до зеленых чертиков, вел себя более чем свободно, и я ни разу не видела, чтоб он молился или читал Коран…

— Может, в Польше так и было. Арабы частенько полагают, что, когда они вдали от своей земли, Аллах их не видит, а значит, можно делать что угодно.

— Нет! — возражаю я. — Здесь тоже он поначалу вел себя вполне нормально… — Я запинаюсь и начинаю вспоминать. — Хотя… бывали моменты… Он как-то раз даже травку курил! — вдруг выпаливаю я, словно это окончательный аргумент.

— Вот тварь! И не боялся? Так себя ведет местная элита. Считают себя безнаказанными! В конце концов, всем известно, что сын Малики — наркоман.

— Серьезно? Знаешь, я это подозревала, у него такая нездоровая худоба, да и взгляд какой-то отсутствующий…

— Так или иначе, ортодокс твой Ахмед или нет, ты должна быть очень осторожной и примечать все знаки.

— Какие еще знаки? — спрашиваю я, хватаясь за голову. — Баська, не пугай меня!

— Я тебя всего лишь предостерегаю. Я уже видела несчастных матерей, у которых отцы похищали детей, а потом… ищи ветра в поле.

— Не шути так! И что он сделает с Марысей? Неужели убьет?! Он ведь любит ее!

— Увезет и спрячет на какое-то время, а тебя отправит на родину. — Баська поджимает губы.

— Это невозможно!

— Но такое случалось, поэтому и ты должна быть начеку. Может быть, тебе стоит поговорить с консулом? Ему приходилось иметь дело со многими такими случаями, да и арабов наш консул знает как никто другой — он ведь по специальности востоковед.

— Я опасаюсь идти в консульство. Если Ахмед узнает, то заподозрит что-то неладное.

— Ладно, я договорюсь с консулом, и он зайдет к тебе сюда. Он и так каждый день забирает своих детей из школы. Это хороший и не вызывающий подозрений повод для встречи.

— Басенька, ты гений, что бы я без тебя делала? — Разнервничавшись, я обнимаю ее за шею.

— Пропала бы, разумеется. Но я еще раз повторяю: будь очень внимательна, наблюдай за ним каждый день и, если заметишь что-то недоброе, непонятное, хватай Марысю и беги без оглядки.

— Куда? — спрашиваю я со слезами на глазах.

— Хоть ко мне, хоть в школу, но прежде всего — в посольство. Там он не сможет отобрать у тебя ребенка.

…Еще какое-то время мы сидим в полном молчании. Полученная только что информация закипает в моей голове. Начинаю вспоминать — день за днем — всю нашу с мужем совместную жизнь. Нет, я не нахожу в ней ничего особенного, никакого дурного знака, который подтверждал бы опасения Баси. Это все преувеличения. Ничего плохого не может быть! У нас всего лишь сложный период, небольшой семейный кризис, который, как всегда, пройдет.

— Хочешь, чтобы я поговорил с ним? — спрашивает консул, выслушав мою историю в урезанном виде.

— Нет, ни в коем случае, это может только ухудшить положение! — Я чуть ли не вскакиваю от ужаса.

— И все-таки, когда поймешь, что хуже уже некуда, советую обратиться ко мне. Не медли, потом может быть поздно.

— Поздно? То есть как это? — испуганно спрашиваю я.

— Бася тебе не рассказывала о подобных случаях? У нас было несколько. Коль уж твой муж упомянул, что ребенок, по его мнению, должен быть с ним, значит, он об этом подумывает. А это первый тревожный сигнал.

— Это было сказано в перебранке. — Я стараюсь приуменьшить проблему: в голове не укладывается, что она может стать реальной.

— Доротка, дорогая, — говорит консул, дружелюбно касаясь моей руки, — я тоже выступаю за полюбовное решение вопросов между супругами и всегда к этому призываю. — Он внимательно смотрит мне в глаза. — Но если твои слова и поступки никак не подействуют на мужа, то, поверь, встреча со мной может охладить его пыл.

— Да? А не наоборот?

— Я — представитель польского государства, я защищаю интересы моих земляков, и ливийцы с уважением относятся к моему общественному статусу. Кажется, они даже немного побаиваются меня.

— Разве можно тебя бояться? — смеюсь я, видя перед собой его добродушное лицо.

— Я умею быть непреклонным и решительным. — Он загадочно улыбается. — Я могу подать жалобу в здешний суд или даже инициировать судебный процесс. Это подкинет им проблем или, по крайней мере, опозорит их на всю округу. А огласки арабы всегда остерегаются, поэтому после разговора со мной частенько склоняются к миру и согласию.

— Твои слова меня подбадривают, но пока давай все же воздержимся. Спасибо тебе за совет и помощь. Я сначала сама попробую спасти наш брак. Просто у Ахмеда импульсивный характер, к тому же он безумно ревнив. Это и есть главные трудности, которые мне предстоит как-то преодолевать.

— Да, конечно. — Консул встает и собирается уходить. — Избегай ситуаций, чреватых вспышками его гнева. Лучше всего вам поехать вдвоем куда-нибудь, где вы сможете проводить время только друг с другом и много разговаривать, а главное — непрестанно заниматься сексом. — Мы оба заливаемся смехом, и я чувствую, что краснею до корней волос.

Польская школа

…А все могло бы быть замечательно. Сбылись все — ну, или почти все — мои мечты. У меня теперь есть хорошая работа, которая меня не утомляет и за которую неплохо платят, прекрасный шеф, сдувающий с меня пылинки, я общаюсь с доброжелательными людьми, есть и душевная подруга. Марыся растет не по дням, а по часам, не болеет, не создает мне проблем и обожает ходить в мою школьную подготовительную группу, где делает завидные успехи в учебе. Родственники ведут себя со мной достаточно дружелюбно и ненавязчиво. Вот только он, мой муж… Наверное, не стоит переживать попусту, но я не могу забыть слов, сказанных Ахмедом во время нашей последней ссоры, и предостережений людей, которые хорошо ко мне относятся. Как мне улучшить отношения с мужем, как сделать их искренними и откровенными, разрушить эту стену, в очередной раз выросшую между нами? На сегодняшний день все вроде бы и неплохо, но могу ли я доверять покладистости мужа? Не один ли это из тех тревожных знаков, о которых меня предупредили? Ведь такая мягкость — совершенно не типичное для него поведение. Он вдруг перестал злиться и гневаться; больше не ревнует — напротив, сам побуждает меня бывать в обществе; иногда отвозит меня на работу, порой и забирает; мы опять стали ходить вместе по ресторанам, за покупками, даже заниматься сексом. Может быть, я слишком подозрительна? Может, просто накручиваю себя? Но я с трудом верю в то, что человек может вот так неожиданно измениться. Ощущение, будто все это ненастоящее, притворное, не дает мне покоя.

— У меня есть немного времени, давай кое-куда съездим, — говорит однажды Ахмед, встречая меня у школы и целуя.

— А куда? — удивляюсь я, потому что обычно мы спешим домой обедать.

— Это сюрприз, — таинственно произносит он, а у меня сердце начинает выпрыгивать из груди.

Дорога длится не слишком долго, и вскоре мы останавливаемся у большой площади неподалеку от центра и нашего дома.

— На самом деле Хассан уже все для тебя уладил у своего кузена, но у нас как-никак тоже есть родственники, — говорит Ахмед, а я не могу понять, о чем это он. — Вот и приехали, высаживаемся, — смеется он, помогая Марысе вылезти из детского автокресла. — Иди к папе! — Он поднимает девочку на руки и крепко прижимает к себе.

К нам подбегает молодой человек и сердечно здоровается с Ахмедом, а затем на ломаном английском — со мной.

— Это Ибрагим, мой кузен, а это моя жена из Польши, — знакомит нас Ахмед. — Кто-то хотел учиться водить машину, если не ошибаюсь? — обращается он ко мне.

— А?! — ничего больше я не в состоянии из себя выдавить.

— Это я, я тебя спрашиваю.

— Ахмед! — Сама не своя от изумления и радости, я бросаюсь к нему на шею. — Спасибо! Когда мне начинать? Дождаться не могу! — Я подпрыгиваю и хлопаю в ладоши, словно маленькая девочка.

— Если ты не умираешь с голоду, то начинай хоть сейчас, — смеется довольный Ахмед. — Мы едем домой обедать, нам тут близко, а через часок мы тебя заберем.

— Замечательно! Я уже хочу водить!

— Только не разнеси там все машины в округе, а то я не рассчитаюсь, — добродушно посмеивается он надо мной.

Помахав им рукой на прощание, я сажусь за руль подержанного «хюндая». Сюрприз Ахмеда оказался замечательным, и я даже не думаю искать в поведении мужа какой-то подвох, предназначенный для меня. Не будем впадать в паранойю, черт подери! Я просто радуюсь, что у нас опять все хорошо. Видимо, таков уж Ахмед — настроение у него переменчивое, потому и я вечно переживаю с ним эти эмоциональные качели.

— Баська, Басенька! — На следующий день с утра я, примчавшись в школу, сразу же бегу в учительскую.

— Что, где-то пожар? — со смехом приветствует меня подруга.

— Представляешь, я вчера начала учиться вождению! — выпаливаю я.

— А Хассан мне ничего не говорил, — удивляется она. — Значит, Ахмед наконец отдал тебе твой загран?

— Он устроил меня на курсы к своему кузену, — радостно сообщаю я.

— Поздравляю. И не устаю поражаться его хитрости.

— Почему ты так говоришь? Ты и на солнце пятна ищешь, да? — Я начинаю раздражаться. — Когда он поступает плохо, ведет себя как сволочь и ты осуждаешь его, тогда понятно, но ты ведь осуждаешь его и тогда, когда он делает что-то хорошее! Почему?

— Уймись, никто его не осуждает. Поверь, я желаю тебе исключительно добра. Пусть тебе во всем везет, а все плохое забудется. Люди порой ошибаются, но главное — чтобы в итоге они вышли на правильный путь. Надеюсь, что и вы с мужем наконец отыскали свою тропинку к счастью. Мабрук![44]

— Ну вот, так-то лучше. И я решила не искать больше этих дурацких знаков, которыми вы так меня напугали, иначе я сойду с ума, а в здешней психушке поселиться мне не очень хочется. — Мы обе заливаемся смехом, но в глазах подруги я замечаю тень грусти. Пессимистка!

Жизнь идет спокойно, без больших потрясений, и мне уже кажется, что я всегда жила в Ливии. Я снова счастлива и даже удивляюсь, как быстро мне удается прийти в себя после невзгод. Даже Бася однажды сказала, что с меня все как с гуся вода и теперь она не собирается слишком уж беспокоиться обо мне. Надеюсь, больше у нее и поводов к беспокойству не будет.

— Ну как тебе работается в школе? — с интересом спрашивает Малика.

— Ты себе не представляешь, как здорово, — отвечаю я, улыбаясь. — Работа не напрягает: сижу с несколькими малышами, мы рисуем, играем в игры, иногда я устраиваю для них небольшую гимнастику, за что мне, кстати, официально объявили благодарность.

— А на фитнесе я тебя сейчас крайне редко вижу, — ехидно замечает она.

— Пока не хватает времени, но это ненадолго. Мне нужно стать чуть более организованной. Зато утром или вечером я делаю упражнения дома.

— Молодчина! — от души радуется за меня Самира. — Не забывай и о родственниках, то есть о нас. Мы должны видеться чаще. Наверняка приятельницы-польки понимают тебя лучше и напоминают тебе о родине, но все же мы…

— Вы для меня важнее всех, — немного неискренне уверяю я. — Если б вы не помогли мне поначалу, я бы здесь пропала.

— И помни об этом. Семья — основа всего, хотя порой родственнички и оставляют желать лучшего. Но ничего не поделаешь, родню не выбирают, нужно принимать ее такой, как есть, — высказывается в поучительном тоне Малика. — Только на семью и можно в этом мире рассчитывать, не так ли, Самира?

— Конечно, ты права, — отвечает та, потупив глаза и побледнев.

— А сколько ты зарабатываешь? — Похоже, Малика пришла провести расследование, а не просто по-дружески пообщаться.

— Пятьсот, — отчитываюсь я, словно перед налоговым инспектором.

— Учитывая, что у тебя за плечами только средняя школа, это совсем неплохо.

— Как по мне, то просто отлично. В Польше я на той же самой работе никогда не получала бы пятьсот зеленых.

— Что?! Зеленых?! А я-то думала, динаров… Я вот в министерстве работаю, диссертацию защитила, но мне столько не платят. Вот это да! Эдак наше бедное государство скоро вылетит в трубу! — возмущается Малика.

— Мне не из вашего кармана платят, — спокойно поясняю я, стараясь утихомирить бурю. — Школа польская, зарплаты для учителей выделяет Польша.

— А, ну тогда хоть две штуки получай, не жалко, — успокаивается она.

— Самирка, а ты почему молчишь? Как твоя защита? — меняю я тему на ту, что, как мне кажется, менее опасна.

— Скверно, — с грустью отвечает она. — Знаешь, я немного болела и до сих пор не могу полностью прийти в себя…

— Не преувеличивай. — Малика никому не позволяет расклеиваться. — Ты слишком жалеешь себя, вот и все. Люди худшее переживают, и ничего. Ты всю жизнь была любимицей папочки с мамочкой, тебя берегли как зеницу ока, вот ты и не научилась твердо стоять на ногах.

— Ну что ж, максимум через месяц лечение должно уже закончиться. Но заграничная стипендия полетела к черту, — говорит Самира, не обращая внимания на неприятную реплику сестры, — видимо, ей не раз уже приходилось слышать от нее такие слова.

— Может, на следующий раз получится, — силюсь утешить ее я.

— Вот видишь! — подхватывает Малика. — Так и надо думать, а не впадать в отчаяние. Наверняка она уедет сразу же после Нового года.

— Превосходно! В Канаду?

— Пока еще неизвестно, — отвечает Самира. — Если я и дальше буду болеть, то перестану добиваться отъезда.

— Блонди, послушай лучше, где и как она хочет устроить свадьбу, — теперь уже раздраженная Малика меняет тему.

— Ох, да успокойся же ты, в конце концов. — Самире это все уже начинает надоедать. — Мы собирались приятно пообщаться, посплетничать, поразвлечься, а ты только отчитываешь нас и даешь нам оценки.

— Ладно, заканчиваю, но должна же я сообщить нашей названой сестре о твоей гениальной идее. Скажу в двух словах: свадьба будет праздноваться дома, приглашена только горсточка тщательно отобранных родственников и несколько друзей из университета.

— Так тоже можно, — делюсь я своим мнением. — Не понимаю, зачем тратить кучу денег ради того, чтобы похвастаться перед людьми. Наверняка у Самиры все пройдет славно, в милой камерной обстановке.

Самира ничего не отвечает, только выразительно кивает в сторону Малики, а та поджимает губы и принимается нервно смотреть на часы. Наконец она срывается с места и маршевым шагом удаляется, гордо выпятив грудь. Конечно, конечно, с Маликой не следует спорить.

— Как ты ее выдерживаешь? — допытываюсь я у Самиры.

— А как ты — моего брата? — парирует она, и на этом заканчивается наша приятная семейная встреча.

Не бывает школы без дискотек. Я отлично помню, как устраивались школьные вечеринки в моем лицее. Дискотеку организовывала кучка энтузиастов, учителям все было по барабану, а директор, давая согласие, злился и не скрывал своего недовольства. Здесь же все совершенно иначе. Не знаю, кто больше радуется предстоящему празднику — школьная молодежь или учительский коллектив. Все обсуждается, решается и готовится совместными усилиями. Организационный комитет возглавляет, конечно же, Бася, а я — ее помощница. Учителя и родители готовят еду, причем не что попало, а приличные блюда, как для домашнего приема гостей.

— Послушай, но неужели же мы будем путаться у молодежи под ногами? — удивленно спрашиваю я у Баси.

— Да ты сама еще ребенок, похлеще наших подростков, — смеется она. — Наша школа — не только образовательное учреждение, но и что-то вроде польского дома, объединяющего всех здешних поляков. Поэтому и мы, взрослые, участвуем в дискотеках. Придут люди из посольства, директора фирм, врачи… Считай, что это очередная встреча нашей диаспоры. Молодежь будет на втором этаже, люди постарше — на первом, никто никому не будет мешать. Окей?

Домой я лечу как на крыльях, желая рассказать Ахмеду о предстоящей вечеринке. Разумеется, о том, как закончилась предыдущая, я уже успела забыть и ни о чем не тревожусь. Тогда было скверно, но теперь будет иначе. Ведь все изменилось.

— Слушай, мы в школе в этот четверг устраиваем дискотеку! — С этими словами я вбегаю в нашу с мужем спальню.

— Для молодежи? А ты — как училка — будешь дежурить?

— Нет, для всех! — радостно выкрикиваю я. — Очередная встреча диаспоры. Молодежь и взрослые вместе, тут так принято, и всем нравится.

— И что дальше? — Он морщит лоб.

— Мы пойдем вместе, правда? Ты ведь не занят? — уточняю я уже менее уверенно.

— Насколько я помню, все наши с тобой совместные выходы заканчивались полным фиаско, а за одну такую вечеринку я чуть было не поплатился жизнью. — Он выразительно указывает на шрам на своей шее, почти уже неразличимый.

— Не преувеличивай, здесь ведь все по-другому. — Полное отсутствие энтузиазма у Ахмеда раздражает меня. — Насколько хорошо мы проведем время, зависит преимущественно от тебя, — язвительно произношу напоследок.

— Ты-то наверняка будешь счастливая-пресчастливая — как же, все эти льстивые потные самцы будут пускать слюни, увидев тебя…

— Что?! — повышаю голос я. — Опять ты начинаешь?! А я-то думала, эта дурь у тебя уже прошла.

— Ну да,конечно! Я должен радоваться, что моя жена показывает сиськи всякому, кто только носит штаны?

— Что ты мелешь?! — не выдерживаю я. — Может, ты предпочел бы, чтобы я ходила в черной абайе[45] и платке? А тем временем ни одна из твоих сестер так не одевается, — привожу я последний аргумент.

— А разве они лезут в объятия к чужим мужикам? Позволяют облизывать себе руки?

— Ты несешь какой-то невероятный бред! Имей в виду, оскорбляя меня, ты оскорбляешь и себя самого. Ты ведь сам выбрал себе такую жену.

— Всякий может ошибиться, — спокойно заявляет Ахмед.

Я теряю дар речи.

— Значит, для тебя наш брак — недоразумение? Значит, все последнее время ты притворялся, играл какую-то роль?!

— Я же не хочу, чтобы обо мне думали, будто я муж-садист. Я даю тебе свободу действий — и поглядим, к чему это приведет.

— Так, значит, ты меня проверяешь? Испытываешь?!

— Я уже сказал: даю тебе шанс…

— Но разве я тебя когда-либо разочаровывала? Что я тебе сделала плохого, почему ты так ко мне относишься?

— Я не хочу снова и снова повторять одно и то же, это становится скучным. — Он корчит презрительную гримасу. — Я уже высказал тебе свое мнение о твоем поведении. Ты можешь принять это к сведению или не принять. Мне все равно.

После этих слов Ахмед набрасывает на плечи куртку и направляется к выходу.

— Куда это ты? Мы еще не закончили разговор! — И я становлюсь у него на пути.

— Лично я уже закончил. А тебе желаю счастливо оставаться и приятно поразвлечься.

…Дискотека для меня проходит отвратительно. Я — единственная, кто напился в дым. Вешаюсь на всех мужчин, падаю на танцполе, вливаю в себя гектолитры алкоголя и надоедаю всем своей пьяной болтовней. Положить конец этому безобразию удается только Баське: она запихивает меня в машину Хассана, который везет меня к ним домой. По дороге я дважды блюю в окно, заливаюсь слезами и сморкаюсь в рукав выходного пиджака моего друга. И, прежде чем мы успеваем доехать до места, засыпаю.

Ахмед снова стал редко бывать дома. Даже когда он приходит, спать отправляется в свой кабинет на первом этаже. Со мной он опять не разговаривает. Оттепель в наших отношениях длилась совсем недолго. И вновь я начинаю беспокоиться о будущем нашего брака и задумываться о смысле моего пребывания здесь, в Ливии. У меня по-прежнему нет на руках моего загранпаспорта, и, даже записываясь на курсы вождения, я его так и не увидела — все формальности улаживал мой хитрец муж. В конце концов я получила маленькую ламинированную картонную карточку, заполненную по-арабски, и теперь имею право водить машину. Однако стоит ли ее покупать, я пока не решила — не знаю, как долго еще здесь выдержу. Зарплату свою собираю «в чулок» и прячу в самый дальний ящик шкафа — это моя аварийная страховка, хотя очень хотелось бы, чтобы она никогда мне не понадобилась. Я не перестаю надеяться, что мы с мужем все-таки придем к пониманию, и порой ищу помощи у его близких — это ведь они должны лучше всех знать Ахмеда.

— Пока ты не уйдешь с работы и не согласишься сидеть дома, в четырех стенах, он не уймется, — объясняет мне Самира и ехидно добавляет: — А если б ты еще и родила ему парочку новых карапузов, то он вообще был бы на седьмом небе и тогда уж точно оставил бы тебя в покое.

— Самира, быть этого не может. Он все время утверждал, что ему чужд традиционный уклад и что он противник такого отношения к женщинам. Мол, он и женился на мне именно потому, что хотел иметь современную семью, в которой все любят друг друга.

— Он лгал и притворялся. Это он умеет, уж поверь. Это мастерство у него доведено до совершенства. Может, он и хотел иметь белолицую блондинку в женах, но после переезда сюда эта блондинка должна, по его мнению, приспособиться к извечному здешнему порядку вещей. Мне жаль тебе это говорить, Дот, но такова правда. Ты в дерьме.

— Нет, не могу поверить, — возражаю я. — Он ведь…

— Я тоже надеялась, что он изменился, — грустно произносит она. — Так казалось поначалу сразу после вашего приезда. Но все напрасно. Это по-прежнему тот же самый Ахмед, арабский самец.

— И что теперь? — беспомощно спрашиваю я.

— Я тебе всегда охотно помогу, но никогда не обращайся со своими сомнениями к Малике. Она в точности такая же, как и наш братец. Она только притворяется эмансипе, примеряя на себя современные взгляды. В глубине души она неисправимо консервативна. Малика полагает, что она — и только она! — может быть исключением среди женщин, исключением, подтверждающим правило. Всем остальным надлежит сидеть взаперти, отказавшись от свободы и продолжив жить в унижении перед богами и царями — мужчинами.

— Ты говоришь ужасные вещи… — шепчу я.

— Дот, будь осторожна. Ты должна всерьез задуматься и осознать, что для тебя важнее: ваш брак и любовь Ахмеда — а он тебя наверняка любит, я это вижу, — или независимость и самостоятельность.

— Откуда у тебя, молодой девушки, столько житейской мудрости?

— Мне всегда приходилось балансировать на краю, замышлять интриги, лгать и изворачиваться. Родиться женщиной в арабской стране — уже невезение. И чувствуется это с раннего детства… — Самира со вздохом заканчивает свою мысль и выразительно смотрит мне в глаза.

— Самира заявила, что, если я не уйду с работы, мой брак пойдет прахом, — говорю я Баське, с которой провожу очередное телефонное совещание. — Что мне делать? Посоветуй!

— Сестра твоего мужа, должно быть, знает его лучше, — спокойно отвечает подруга. — Мне-то казалось, характер всякого можно изменить или хотя бы смягчить, но твой Ахмед — это тяжелый случай. Похоже, ничего не выйдет, тебе придется или подчиниться, или бросить его.

— Но я по-прежнему люблю его… хотя сейчас мне очень больно, — признаюсь я.

— Мне жаль тебя, Дорота. Помни, даже если ты запрешься в четырех стенах и будешь ему рожать по ребенку в год, все равно нет никакой гарантии, что когда-нибудь он не выгонит тебя пинком под зад. Мне больно говорить это, но по его поведению видно, что он тебя не ценит, не доверяет тебе, не уважает и…

— Только не говори, что он меня не любит, — внезапно перебиваю ее я. — Когда все хорошо, он замечательный, нежный и преданный муж. — И добавляю: — Да и отец отличный.

— Когда все хорошо! — подчеркивает Баська. — Но супружеская жизнь не сказка и не идиллия. Бывают в ней и тяжелые моменты, которые нужно переживать вместе. И если в такие моменты он, вместо того чтобы поддерживать тебя, будет, наоборот, перекладывать на тебя всю вину, долго ты не протянешь. Впрочем, попробовать ты можешь, это ведь твоя жизнь, никто тебе не станет подсказывать, как поступать. Ты сама должна сделать выбор, а будущее покажет, правильным ли он был.

Погруженная в свои мысли, я спускаюсь вниз, в кабинет. Оттуда доносится смех Ахмеда и Марыси. Приоткрыв дверь, я наблюдаю за ними: они сидят за компьютером и играют в какую-то детскую игру. Марыся, устроившись у папы на коленях, барабанит пальчиками по клавиатуре. Вместе им чудесно, они так увлечены игрой, что не замечают ничего вокруг. Я на цыпочках подхожу к ним сзади и обнимаю обоих. Ахмед отстраняется, Марыся подскакивает от неожиданности.

— Мама, ты меня напугала! — весело кричит она, грозя мне пальцем.

— Кто хочет оладий? — задаю я риторический вопрос — знаю ведь, что оба обожают оладьи.

— Мы! — хором отвечают они. — Но сначала пройдем этот уровень.

— Тогда я принимаюсь за работу. Буду ждать вас наверху. — Я пристально гляжу Ахмеду в глаза и вижу в них печаль и упрек.

Не люблю я этого выражения лица. В такие моменты я сразу чувствую себя во всем виноватой и начинаю лихорадочно соображать, как все исправить. Но я уверена: он не нарочно меня мучает, такой уж у него характер. Когда он увидит добрую волю с моей стороны, то, возможно, постепенно смягчится. Действительно, это моя жизнь и только мне определять, какой она будет. Я хочу быть с этим мужчиной, я не представляю, как это можно — похитить у него дочь и убежать вместе с ней через зеленую границу, будто я преступница! Он-то никогда не поступил бы со мной так. Он ведь добрый человек. Только вот с непростым характером.

Мы сидим на нашем балконе и уплетаем горы оладий с яблоками, запивая колой. Громко причмокиваем, облизываем сладкие пальцы и ради забавы отбираем друг у друга последние оладушки. Потом беседуем о том о сем: Марыся докладывает, как проводит время в школьной подготовительной группе, я сравниваю это с моими собственными детскими воспоминаниями еще из Польши, а Ахмед рассказывает, как он был мальчишкой и как они с сестрами шалили. Наконец-то мы действительно вместе — счастливые, улыбающиеся, радостные! Вот чего я хочу, вот что для меня самое важное, и теперь уже я точно знаю, что мне делать.

Ночью Ахмед становится самым нежным и чувственным любовником в мире. Мы занимаемся любовью целые часы кряду, до самого утра, не произнося ни слова, лишь глядя друг другу в глаза. И каждый из нас силится прочесть в глазах другого будущее — наше будущее, перед которым мы оба немного трепещем. И я вновь начинаю верить, что все будет хорошо, и принимаю нелегкое для себя решение.

— Послушай, дело, конечно, твое, но я считаю… — разгневанная Баська делает паузу и, должно быть, кусает губы на другом конце провода, — считаю, что ты должна поступить так, как велит тебе сердце.

Я чувствую, что говорит она неискренне, и отлично знаю, что моего решения она не поддерживает. Это противоречит ее натуре, сама-то она отродясь не сдалась бы, никогда бы не подчинилась воле мужа, скорее уж оторвала бы ему голову. Но ей повезло, ей попался уступчивый и покорный Хассан, ну а мой муж — совершенно другой экземпляр, и ничего тут не попишешь. Если я хочу жить спокойно и более-менее счастливо, то мне придется отказаться от работы и от частых встреч с местными поляками. Я вынуждена с этим смириться, хоть мне и очень жаль.

— Дорота, вы хорошо все обдумали? — Директор школы и поверить не может, что кто-то добровольно отказывается от такой превосходной работы.

— Да, — утвердительно отвечаю я. — Я поступаю так ради блага моей семьи.

— Понимаю вас, хотя и не поддерживаю, — раздраженно говорит он, приподнимая брови чуть ли не до середины лба, — он всегда так делает, когда сердится. — Ну что ж, каждый человек — кузнец своего счастья. — Желая закончить разговор, он поворачивается ко мне спиной.

— Простите меня, пожалуйста, я осознаю, что разочаровала вас в ваших ожиданиях, но… иначе я не могу, — посыпая голову пеплом, говорю я, прежде чем уйти окончательно.

— Директору нетрудно будет подыскать кого-нибудь на твое место, — отпускает безжалостное замечание Бася. — Ты сама себе все испортила. Теперь уже никто, ни одна польская фирма не возьмет тебя на работу. Ты несерьезный человек, все уже поняли, что на тебя полагаться нельзя. Сегодня у тебя одно, а завтра другое.

— Ничего не поделаешь. Наверное, я и устраиваться больше никуда не буду.

— Как только у твоего мужа ухудшается настроение и он начинает крутить носом, ты принимаешься послушно плясать под его дудку, — невозмутимо продолжает она. — Прости, Дорота, но кто-то должен был тебе это сказать. Я твоя подруга и, наверное, имею право говорить эти слова.

— Мне известно твое мнение, но выхода у меня нет.

— Так, может, он тебе и со мной встречаться запретит? И вообще с кем бы то ни было? На это ты тоже согласишься?

— Ахмед вообще не знает о моем решении. Он не давил на меня, не приказывал, ни разу даже не заикнулся о том, чтобы я ушла с работы.

Бася таращит глаза и неодобрительно морщится, затем качает головой и отправляется заниматься своими делами. Мне предстоит еще доработать до конца месяца. Десять чудесных дней. Как и чем я буду заполнять свое время потом — знать не знаю. Не знаю я и того, как объясню Марысе, что она больше не будет ходить в подготовительную группу польской школы (а ведь она так этим гордилась!). Ей теперь не с кем будет общаться, потому что с начала учебного года и дети Мириам, и соседская детвора пошли в школу. Дом моей свекрови теперь тих и пуст. Может быть, Ахмед все же разрешит ей ходить в польскую подготовительную? Или запишет ее в какой-нибудь детсад… Что ж, оставлю это на его усмотрение, самой мне уже надоело то принимать решения, то отказываться от них. Я даю нашему браку последний шанс. Если моя жертва не возымеет действия и отношения между мной и мужем так и останутся скверными, мне придется сдаться. Сдаться и признать, что, вероятно, мы с Ахмедом все-таки не пара.

Вечером я объявляю Ахмеду о своем шаге. Он внимательно смотрит на меня, его большие глаза блестят, и недоверие в его взгляде сменяется обожанием. Внезапно он срывается с места и подходит к шкафу.

— У меня для тебя кое-что есть, — говорит он и несет маленькую атласную коробочку. — Целая вечность прошла с тех пор, как я купил это. Я тогда не жил дома и очень по тебе скучал.

— Тогда почему…

— Не было подходящего момента… настроения не было, как-то все не клеилось, — поясняет он. — Мы так отдалились друг от друга, что я боялся, а вдруг это уже конец…

Опускаясь передо мной на колени, он открывает футляр. Не могу поверить собственным глазам! Такой красоты я отродясь не видывала! Ахмед берет колечко с крупным бриллиантом и надевает мне на безымянный палец.

— Я очень люблю тебя, Доротка, — шепотом признается он. — Надеюсь, ты никогда не сомневалась в этом. Порой я поступаю глупо, не подумав, но помни, огонь вот здесь, — он прикладывает руку к сердцу, — никогда не угасал и не угаснет. Никогда в жизни.

Жизнь в деревне Переезд

— И все-таки ты уволилась, — с этими словами Самира входит в нашу спальню. — Ты дурочка, и ничего с этим не поделать. Может, за это я тебя и люблю, сестрица, — смеется она, обнимает меня и ласково целует в знак приветствия.

— Я тоже тебя люблю. Все будет хорошо. Теперь-то уж непременно все наладится, — убеждаю я скорее себя, чем ее.

— Разумеется! Если он и на этот раз все испортит, ну, тогда он полный идиот. Но помни, мужчины редко ценят жертвы, принесенные ради них. Они этого вообще не замечают, потому что считают, что так и должно быть — они, мол, цари и боги и все должны им повиноваться.

— Да ладно, не будь такой пессимисткой. Достань-ка пирожные из коробки, а я сварю кофе.

Первый нерабочий день я провожу весьма приятно. Правда, Марыся капризничает и порой хнычет, но я сегодня стараюсь обеспечить ей максимум разнообразных удовольствий. Так или иначе, мне нужно за собой следить и не предаваться полностью праздному образу жизни — я ведь помню, как я растолстела в первые месяцы, проведенные здесь. Мне необходимы гимнастика и хоть какое-то движение, вот только как этого добиться, не нарвавшись на очередные неприятности?

— Привет на старом насесте, курица. — На смену Самире, которая ушла всего десять минут назад, приходит элегантная Малика. — Дот — домохозяйка, зоуза арабийя[46], — дразнит меня она.

— Иногда это лучший выбор, — парирую я.

— Для тебя? Вряд ли. Куда же подевалась твоя эмансипированность?

— Туда же, куда исчезли и мужчины современных взглядов, — огрызаюсь, бросая на нее холодный взгляд.

— Может, ты хоть на фитнес снова начнешь ходить? — меняет тему Малика. — В противном случае через два месяца ты и в дверь не пройдешь. Особенно с такой… диетой. — Она неодобрительно указывает на блюдо с оставшимися пирожными.

— Я перестала ходить в фитнес-клуб, потому что не могу смотреть на негодяя, который разрушил жизнь такой славной, милой и доброй женщины, как Мириам, — поясняю я. — И меня удивляет, что ты еще туда ходишь и поддерживаешь с ним дружеские отношения.

— Дружеские? Да они даже приятельскими никогда не были. Хоть он и мерзавец, но тренер, должна я признать, отличный. А кроме того, клуб посещают мои знакомые, я там завязываю контакты… — И вдруг осекается, осознав, что и так уже сказала слишком много.

— А как дела у Мириам? Мы с ней вообще не видимся. — На этот раз тему меняю я.

— Я для нее делала все, что могла, но она еще сильнее замкнулась в себе и практически не выходит из собственной спальни. На звонки не отвечает, разговаривать ни с кем не хочет. — На лице у Малики вырисовывается грустное выражение, и она нехотя тянется за пирожным.

— Ты меня огорчила. А что Махмуд?

— Даже не вспоминай! — с полным ртом отвечает она. — Он переехал к своему брату, но детей оставил — так ему удобнее: в конце концов, ими всегда занималась и продолжает заниматься наша мать. Ни с кем из нашей семьи он разговаривать не желает, даже с Ахмедом. Всего один раз соизволил взять трубку, и то лишь для того, чтобы заявить мне, что во всем виноваты мы, потому что, дескать, до такого допустили. Мириам была под нашей опекой, и он полагал, что его жена в безопасности. Затем он принялся обвинять всех по очереди, понося нас грязными словами, а в довершение швырнул трубку.

— Скверно, — вынуждена согласиться я. — И раз уж времени у меня отныне хватает, может, я попытаюсь как-то до нее достучаться? Я буду приходить к ней так часто, как только смогу, и, возможно, со временем Мириам мне откроется… как ты думаешь?

— Ей уже вряд ли поможешь. Она увязла в каком-то безумии, впала в беспросветное отчаяние. Нужно, чтобы она сама захотела выбраться из этого ада и вернуться к живым людям. Впрочем, твои визиты не причинят ей вреда, так что давай, приходи к ней, почему бы и нет… — выражает свое согласие Малика.

Хорошо, что я отыскала себе хоть какое-то занятие. Предстоящая встреча с Мириам даже радует меня. Мириам с самого начала очень нравилась мне, но последующие неприятные события напрочь отдалили нас друг от друга. Пора это исправлять.

В тот самый день, первый мой нерабочий день, меня навестила и мать Ахмеда, и даже Хадиджа принесла кусок вкуснейшего пирога, который мы вместе и умяли. Слухи расходятся быстро, особенно среди родственников. Я снова чувствую симпатию и одобрение родни со стороны мужа — тех самых людей, которые в последние два месяца обходили меня десятой дорогой. И это еще раз убеждает меня в том, что поступила я правильно.

— Тебе неинтересно, как дела на нашей ферме? — спрашивает Ахмед однажды вечером, с аппетитом уплетая поздний ужин.

— А что, есть какие-то новости? Ты ни о чем не упоминал, и я думала, что там ничего не происходит.

— Ты хочешь и дальше жить здесь? После выходок Мириам с ума сойти можно.

— Да, но ведь скоро Рамадан, наступила осень, оглянуться не успеешь, как ливни пойдут, — возражаю я, понимая, что на безлюдной ферме будет еще хуже.

— С утра я мог бы отвозить тебя в какой-нибудь фитнес-клуб, Марысю — к маме или в садик, затем ты вполне сможешь отправиться в гости к Малике и Самире или пройтись по магазинам со своими польскими подругами. Кроме того, ты всегда сможешь заглянуть и сюда, к маме.

— Ты предлагаешь, чтобы я ждала тебя до самого вечера, ошиваясь по магазинам? Весь день я должна волочиться по городу, даже в дождь, как бездомная собака? Тебе не кажется, что это глупость? Лучше уж было сидеть в школе, получая за это неплохие деньги…

— Это было твое решение, со мной ты его не обсуждала, — холодно произносит он, и я уже чувствую, как намечается очередная тема для скандалов. — Я не хочу, чтобы ты жаловалась на то, что твой муж прячет тебя в пустыне. Ты в любой момент можешь отправиться в город, «к людям», как ты любишь говаривать. Без проблем.

— Да-да, лучше всего на овощной рынок, к торговцам капустой! — гневно перебиваю его я.

— Ну, как хочешь! Все-то тебя не устраивает — и так плохо, и эдак нехорошо… — обижается Ахмед и отворачивается, не желая смотреть мне в глаза.

Наступает пауза. Мы оба стискиваем зубы. Снова между нами вырастает невидимая преграда. Но все-таки Ахмед продолжает, а это означает, что говорит он о чем-то крайне важном для него.

— Несколько раз в неделю я мог бы освобождаться в обеденное время — лекции в университете у меня заканчиваются в час дня. Во всем я стараюсь подгадать так, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты была счастлива… Ну, что скажешь? Неужели опять что-то не так?

— Почему же ты возвращаешься домой лишь с наступлением ночи? — удивляюсь я.

— А ты думаешь, капитальный ремонт делается сам собой?! Я-то хотел преподнести тебе сюрприз, — огорченно говорит он, и в его голосе звучит разочарование. — Изо всех сил старался успеть до Рамадана. И в те недели, когда я сбежал из этого сумасшедшего дома, я тоже там торчал. Засучил рукава и пахал вместе с рабочими.

— Правда? — Мне становится досадно, что я подозревала мужа бог весть в чем. — И что же ты там соорудил? — интересуюсь наконец, усаживаясь ему на колени.

— Тебе хоть немного любопытно? — Он с грустью смотрит на меня, и я ощущаю ком в горле. Мы сидим, прижавшись лбами друг к другу, и молчим какое-то время. — Ну, тогда давай, набрасывай какую-нибудь куртку и поехали. — Внезапно Ахмед вскакивает на ноги и сжимает губы, корча забавную гримаску.

После более чем часовой езды мы наконец приближаемся к слабо освещенному дому. Над террасой грустно покачивается лампочка в патроне. Боже мой, и здесь мне предстоит жить? На таком безлюдье?

— Посиди в машине, я зажгу еще лампы и открою дом. — Счастливый Ахмед выпрыгивает из машины, угодив ногами прямо в глубокую, до щиколоток, лужу. Слышится плеск воды и его ругательства.

Вижу, как он возится с тяжелыми навесными воротами и не может с ними справиться. А я-то как же буду их открывать?.. Ахмед исчезает из поля моего зрения и через минуту снова появляется, уже в сопровождении худощавого старого негра в пепельно-серой шерстяной галабее. Вместе они хватаются за рукояти и всем весом своих тел тащат их вниз.

— Пойдем, милая. — Ахмед открывает дверь машины и, когда я выхожу, подхватывает меня на руки.

— Осторожно, а то упадем! — кричу я, не очень-то радуясь этим его внезапным нежностям.

— Закрой глаза, а обо мне не беспокойся. Я здесь каждый камень знаю, — говорит он, а сам едва не ломает ноги, оступаясь на скользкой плитке террасы.

Я послушно закрываю глаза, но чудес не жду. И в самом деле, внешняя отделка дома вроде бы изменилась немного, стала светлее, но я изначально настроена отрицательно и заранее знаю, что здесь мне ничего понравиться не может.

— Вот мы и дома. — Он опускает меня, и я ощущаю под ногами что-то мягкое. Не без страха я открываю глаза.

Шок! Не осталось и следа от всех тех пауков, скорпионов и змей, которые жили здесь еще летом. Я стою на роскошном бордово-синем шерстяном ковре посреди просторной гостиной. Мои любимые цвета, мой любимый стиль! Осматриваюсь вокруг и не верю своим глазам. Под одной стеной — мягкая кожаная мебель для отдыха, напротив — большой телевизор, который держится на каких-то невидимых подпорках. Под ним на тумбочке из красного дерева — аудио-и видеотехника. Где-то в двух метрах от нее — камин, вручную выложенный разноцветной плиткой, которая расписана цветочными и анималистическими арабскими узорами. Чудо! Где же он достал всю эту красоту? В каждом углу комнаты красуется какая-нибудь незаурядная вещь — то ли зеленая пальма в полтора метра высотой, то ли угловой комод, то ли кожаный пуф, разукрашенный арабесками. А у окна — кое-что, о чем я всегда мечтала: кресло-качалка с мягонькой подушечкой на сиденье и теплой шалью на спинке… Я теряю дар речи.

— Ну как? — неуверенно спрашивает Ахмед. — Это гостиная, пойдем теперь в кухню, а потом в другие комнаты.

— Ахмед… — Признаться, мне трудно подобрать слова, чтобы выразить свое изумление и восхищение всей этой красотой и теми усилиями, которые ему пришлось ради нее приложить.

Кажется, этого он и хотел добиться. Сюрприз так сюрприз! На его лице я читаю неуверенность и в то же время удовольствие. Он отворяет раздвижные двери, ведущие из гостиной в кухню.

— Вуаля, мадам! — Ахмед зажигает свет, делает шаг вперед и кланяется, словно фокусник, приглашающий осмотреть его чудеса. Вытянув руку, в которой не хватает лишь шляпы с павлиньим пером, он выделывает комичные вензеля.

— О-о! — Это все, что я в состоянии из себя выдавить.

Кухня будто из сказки. В ней есть все, о чем только можно мечтать, включая посудомоечную машину и двухдверный холодильник, который я как-то увидела в рекламе и вслух восхитилась. Надо же, а муж запомнил!

— Но ведь нас всего трое, что же мы будем хранить в таком большом холодильнике?

— Воздух… да хоть и слона, — шутит он. — Разве вам, сударыня, не нравится?

— Да ты что! Очень нравится! Все просто великолепно!

Я хожу туда-сюда, дотрагиваюсь до шкафчиков и техники, вожу рукой по холодной каменной поверхности стола. Все новенькое, аж блестит, все самого лучшего качества. Должно быть, это стоило кучу денег!

Прижимаюсь лицом к стеклу двери, ведущей на дворик-патио — тот самый, где как-то летом мы с Ахмедом провели чудесный вечер. Силюсь разглядеть в темноте каменный стол и скамьи. Льет как из ведра. Внезапно раздается щелчок — и патио заливает яркий свет. Круглые белые садовые лампы, которые не работали, теперь снова горят и освещают каждую деталь, даже самую мельчайшую.

— Это наше любимое место, помнишь? — тихо спрашивает Ахмед, нежно обнимая меня за талию.

— Много воды утекло с тех пор, — отвечаю я с грустью.

Нелегко забыть несправедливость и обиду. Я хочу остаться с ним, я все поставила на карту, но тяжело стереть из памяти то, как он себя вел в последние месяцы, все то плохое, что произошло между нами. На это нужно время.

— Ну что ж, осмотри другие комнаты, и будем возвращаться. Слева комната Марыси, справа — наша, — холодно произносит он.

— А ванная?

— Можешь увидеть и ее. Вход свободен, платить не придется. — Он становится резким. — Возможно, ты найдешь ее в несколько лучшем состоянии, чем в прошлый раз, а впрочем, не знаю.

Я выхожу из кухни и сворачиваю в ванную комнату. Ее не узнать — она словно из итальянского буклета. Глазурованная плитка имитирует мозаику; разумеется, Ахмед выбрал любимые мои цвета — лазурный, темно-синий и сизо-голубоватый. Над большой треугольной ванной — длинная подвесная полка, предусмотрительно заполненная марочной косметикой. Среди тюбиков и флакончиков в художественном беспорядке разбросаны раковины моллюсков и панцири других обитателей моря, тут же и небольшие светильники. На подоконнике стоит высокая узкая ваза из прозрачного стекла, а в ней — срезанные побеги зеленого папирусного тростника. Похоже, к этому всему приложил руку какой-то дизайнер интерьеров.

Комната Марыси словно коробочка в цветной обертке, перевязанная ленточкой. Над маленьким диванчиком висит балдахин из нежного розового тюля, разукрашенный многочисленными фигурками из диснеевских сказок. Все здесь миниатюрное и такое яркое, что от этого цветового разнообразия рябит в глазах. На столике стоит домик для Барби, о котором давно мечтала наша доченька.

— Послушай, ты превзошел самого себя, — обращаюсь я к Ахмеду, который с грустным видом сидит в гостиной. — А наша комната — вон та, другая? — задаю вопрос, впрочем, риторический, ведь других помещений больше нет.

— Угу.

— Ну так покажи мне ее.

Если я хочу быть счастливой, то не должна все время недовольно коситься на него и припоминать старые обиды. Нужно это все перечеркнуть и забыть, причем как можно быстрее. Я не переношу напряженной атмосферы и недоговорок — лучше уж накричать друг на друга и выложить все напрямую, только бы не молчать. Все, что угодно, только не эта немая ожесточенность со стиснутыми зубами! С детства я помню целые месяцы молчания между моими родителями; закончилось это все грандиозным скандалом и бешеными криками: ненавижу! ухожу! ненавижу!.. Ну а затем были разве что встречи в кабинете адвоката и развод через суд.

— Похоже, не оправдал я твоих ожиданий, — говорит Ахмед. — Ты постоянно всем недовольна. Кажется, даже если бы я из шкуры вылез, то и тогда…

— Перестань! — перебиваю я мужа. —Ты ведь отлично знаешь, дело не в этом. Ферма тут ни при чем.

— Не знаю… правда, не знаю, поверь…

Притворяется он или действительно не отдает себе отчета в том, как отвратительно поступал со мной? Мне становится жаль его и себя, жаль наших отношений. Если он сам не понимает, что обидел меня до глубины души, как объяснить ему это? Наверное, шансов нет.

Я поворачиваюсь к Ахмеду спиной, открываю двери и вхожу в нашу спальню. Это большая красивая комната, оформленная в пастельных тонах. Огромное супружеское ложе накрыто пушистым пледом, у изголовья — нагромождение подушек. На одной из них я замечаю маленькую алую коробочку в форме сердечка.

— Что это? — спрашиваю и показываю пальцем, как ребенок.

— А ты посмотри, — отвечает Ахмед и складывает губы трубочкой.

Я беру его за руку, и мы садимся на край кровати.

— О-о… — это все, что я могу произнести. Я не скрываю своего восторга. — Такое даже Малика не постыдилась бы надеть! — невольно вырывается у меня. Роскошный кулон, должно быть, из того же набора, что и кольцо, которое я получила недавно, только бриллиант еще крупнее.

— Именно она и помогла мне выбрать.

— Серьезно? А мне ничего не сказала! Она даже говорила, что не знает, где ты и чем занимаешься.

— Это я ее попросил отвечать так… Мне нужно было время. А тайна, как ты знаешь, есть тайна, особенно в арабской семье.

— А что сегодня за торжество? По какому случаю такие щедрые подарки?..

— Случай всегда найдется. Можно отпраздновать то, что мы здесь уже полгода. Ну, или то, что теперь у меня появилась возможность покупать тебе такие драгоценности. Я охотно подарил бы тебе нечто подобное ко дню нашего обручения или свадьбы, но в Польше я не мог себе этого позволить, у меня не было столько денег…

— У нас в Польше такой красоты и не продают, — перебиваю я.

— Давай отпразднуем то, что я… очень тебя люблю, — страстно шепчет он.

Я глубоко заглядываю ему в глаза. Ощущаю кожей лица его учащенное дыхание.

— Но как же мне понять твое недавнее поведение? Как я должна его себе объяснить? Неужели именно так здесь относятся к женам, которых очень любят? Неужели им не доверяют, подозревают, ожидают от них неминуемой измены?

— Попробуй понять меня. Ты должна. — Ахмед крепко сжимает мои руки.

— Что понять? Что понять?! Сумасшедшую ревность без малейшего повода и базарные скандалы?

— Поверь мне, я и сам чувствовал себя мерзавцем. Мне казалось, что я вдруг перестал для тебя что-либо значить. Ты выглядела такой довольной, такой счастливой в этой своей польской компании, ты лучилась радостью, а мужики пожирали тебя глазами…

— Но ведь от того, что на твою жену кто-то посмотрит, ничего не изменится и твоей быть я не перестану, неужели ты не сознаешь этого? Я никого не соблазняла, не отвечала на их ухаживания — напротив, меня раздражали эти глупые заигрывания.

— Да, конечно, я знаю. Но в те моменты я напрочь терял самообладание. У меня, как у типичного араба, кровь закипала в жилах.

— И это, по-твоему, оправдание? А если бы тебе взбрело в голову кое-что похуже, то что бы ты сделал? Как, по-твоему, должен поступить муж Мириам? Убить ее?

— Мириам — моя сестра. — Ахмед бледнеет и отворачивается. — Это самая любимая моя сестра. — Он стискивает зубы и зажмуривается. Я чувствую, как он весь дрожит от волнения. — Я даже мысли не допускаю, что нечто подобное может постичь и нас.

— Сплюнь три раза. — Я, похоже, становлюсь суеверной.

Ахмед улыбается, будто ребенок, и послушно сплевывает через плечо.

Мы нежно обнимаемся.

— Извини, — тихо шепчет мне на ухо он. — Больше никогда, обещаю… Я блуждал впотьмах, я поступал дурно, и не только с тобой. Я благодарен Богу за то, что у меня такая добрая и мудрая жена, которая все это терпит, и я надеюсь, что она меня простит. Allahu Akbar…

Как я люблю перемены! Я всегда им рада и каждый раз верю, что они — к лучшему.

Ахмеду через друзей и родственников удается как-то повлиять на мужа Мириам, и тот возвращается домой. Это первый шаг к тому, чтобы уладить дело. Впрочем, самого худшего бедный Махмуд не знает или не хочет знать. Ему сказали, что у Мириам было кровотечение по причине кисты яичника, а депрессия у нее из-за того, что она, вероятно, не сможет больше иметь детей. Сплетни же, которые распространяет улица, — всего-навсего клевета, доказать их нечем. Разумеется, все члены нашей семейки молчат как рыбы, и мы искренне надеемся, что правда до конца дней не выйдет на свет божий. Самое важное — чтобы Мириам вернулась к жизни, а это не так просто. По крайней мере, время от времени она выходит из своей спальни и общается с людьми, и это уже вселяет оптимизм.

Преисполненная энтузиазмом, я принимаюсь паковать вещи; Марыся пытается мне в этом помогать, и от ее стараний сам переезд затягивается до бесконечности. И мать, и Хадиджа, и даже больная Самира приходят ко мне каждый день и спрашивают, чем они могут быть полезны. Затем они приносят с первого этажа чай, кофе и теплые пирожные, рассаживаются поудобнее, и сама собой выходит импровизированная вечеринка. Вместо того чтобы собирать вещи, я сижу с ними и болтаю о том о сем. Однако мы никогда не упоминаем ни о бурном романе Мириам, ни об издевательствах Ахмеда над Самирой, ни о том кратком периоде моей свободы и самостоятельности — словно всего этого и вовсе не было. Для семьи сейчас самое важное то, что Ахмед и Малика уладили формальности, связанные с домом. Теперь вся недвижимость и все обитатели дома находятся под опекой старшего и единственного наследника мужского пола. Отец тут по-прежнему не появляется — хоть эта проблема пока что решена, слава богу.

— Слушай, давай отвезем на ферму то, что мы уже запаковали, а все остальное завтра просто побросаем в коробки — без всякой стирки, глажки, аккуратного складывания и тому подобного вылизывания. Свалим в кучу — и все тут. Иначе мы никогда не уедем из этого дома, — говорит Ахмед, который, войдя в нашу спальню, смотрит на гору шмоток, скомканных на постели.

— М-да, пока что у меня все вот так, иначе не выходит. — Я беспомощно развожу руками.

— Мама, мама! — В комнату влетает Марыся.

— Аллах милосердный, что стряслось? Где пожар? — Ахмед подхватывает дочку на руки и кружится вместе с ней, весело смеясь.

— Бабушка хочет кое-что маме дать. Она говорит, мама это забыла.

Мы слышим шаги в коридоре, и в следующую минуту без стука входит моя свекровь, держа в вытянутой руке небольшую обувную коробку.

— Что же ты, Блонди, уже и подарков не принимаешь? — Она улыбается, а я не могу понять, о чем речь.

— Это туфли?

— Не-е-ет! Самый первый подарок, полученный тобой в этом доме.

Я заглядываю в коробку: в мягкой вате лежит филигранная стеклянная парковая лавочка, деревце с янтарными листьями, целая кучка разноцветных зверюшек и сказочных персонажей, а на самом верху — Аладдин с миниатюрной хрустальной лампой. Крохотные шедевры из серванта в гостиной, те самые, которые мне приглянулись в день нашего приезда!

— О, мама! — Мне не хватает слов. — Знаю, я не должна отказываться, но не хочу и грабить тебя, лишая таких сокровищ.

— А ты как думаешь, для кого я это все намерена хранить? В могилу-то с собой не заберу!

— Да что ты, какая могила…

— Неужели они тебе больше не нравятся? — удивляется она.

— Нет-нет, они прекрасны.

— Так бери! — Всучив мне коробку, она разворачивается и поспешно направляется к выходу.

— Погоди! — кричу я и бросаюсь вслед за ней.

Отложив подарок на столик, обнимаю свекровь за шею. Женщина она добрая, но нежности не очень любит.

— Хватит, хватит, ты меня задушишь! — кричит она и ретируется из нашей комнаты. На ее красивом лице я вижу румянец, а в глазах — блестящие слезы. А может, мне только кажется?

— Давайте, поехали! — возбужденно кричу я и хватаю первую попавшуюся сумку.

Рамадан

— Начало Рамадана объявят вот-вот — или нынешней ночью, или завтра. — Ахмед бросает на террасу большие авоськи с едой и возвращается к машине за остальными покупками.

Дождя пока нет, Марыся в калошах бегает по лужам у дома, размахивая палкой. Нет ничего лучше, чем порезвиться в слякоть.

— Не смей таскать тяжести! — кричит мне Ахмед.

— А почему?

— Повредишь позвоночник, а кто весной будет все эти гектары вскапывать?

— Тьфу! — фыркаю я и беру пакет с гроздью бананов.

— Ну, как хочешь.

Шлепнув его по заду, я с визгом убегаю в дом. Как здорово — жить в своем доме! Здесь я могу целовать мужа хоть во дворе. И с момента прибытия мы занимаемся этим безостановочно, наверстывая упущенное за много месяцев.

— Вы все тут помешаны на еде. — Я стою посреди кухни, не зная, за что взяться.

— Послушай, стоит мне только подумать о Рамадане, как я уже голоден.

— Но нас же всего трое! — Я сажусь на пол, упираюсь локтями в колени и смеюсь.

— Значит, пора кого-нибудь к нам пригласить. Во время Рамадана не стоит ужинать в одиночестве. Это почти что грех.

— Ты это к чему? Я даже побаиваюсь.

— Ты еще не познакомилась ни с одним из моих друзей. Мне бы хотелось пригласить к нам нескольких самых близких, разумеется, с женами и детишками. Будет весело.

— Ага-а-а-а…

— Да и маме с Хадиджой очень одиноко в том огромном пустом доме.

— Ты уже по ним соскучился? Мы ведь совсем недолго вдвоем, всего ничего.

— Не в этом дело. Вы, поляки, в сочельник ставите на стол пустую тарелку для неожиданного гостя, а мы зовем к себе одиноких и нуждающихся. А если не хотим видеть их за нашим столом, то, по крайней мере, даем им еду с собой. Это тоже неплохо.

— Хорошо, что мы живем в такой безлюдной местности, а то пришлось бы каждый день накрывать стол для сотен людей, — подшучиваю я.

— Ты все боялась, что тебе здесь будет одиноко, не с кем будет и словом перемолвиться, а когда я предлагаю пригласить гостей, тебе это не по душе. Ох, Дотка, Дотка… — Обидевшись, он водит глазами туда-сюда и намеревается уже уйти из кухни.

— Но разве я сказала, что не хочу гостей? — Я хватаю его за полы пиджака и не пускаю. — Просто я немного волнуюсь — сумею ли приготовить то, что придется по вкусу твоим землякам. Ты ведь знаешь, мои кулинарные способности весьма посредственные. Кроме котлет и бисквитно-творожной запеканки, у меня ничего и не выходит.

— Думаешь, у нас в гости ходят с пустыми руками? — отзывается Ахмед уже более примирительным тоном. — Они принесут арабские блюда, а ты приготовишь что-нибудь особенное, славянское.

— Ну, тогда ладно. Я уже радуюсь. — Вздохнув с облегчением, я принимаюсь разбирать пакеты.

— Я с ними свяжусь, и мы решим, кто и когда приедет. — Гордый собой, хозяин дома отправляется в гостиную, а я остаюсь в моей прекрасной кухне.

Вот и Рамадан. Я тоже пытаюсь поститься, но уже около полудня желудок начинает прирастать к позвоночнику. Как же они это выдерживают, как справляются? В нынешнем году и без того повезло — Рамадан выдался осенью. А как тяжело поститься летом, когда день так долог, жара валит с ног и нельзя выпить ни капли воды!

— Эй, поторопитесь! Дорота, сжалься, давай быстрее. — Ахмед стоит в дверях, собранный, полностью готовый, а у нас с Марысей до сих пор все в зачаточном состоянии.

— Дай нам пять минут и не стой над душой. Выпей пока кофе.

— Я бы не прочь, но разве что в следующем месяце.

— Сорри, у меня голова не соображает.

— Марыся поест у мамы, а ты накинь на себя что-нибудь и поехали. Мне нельзя опаздывать! — кричит он. — На фирму еще куда ни шло, но в университет — ни в коем случае. Студенты не станут ждать даже четверти часа — вмиг смоются, особенно в Рамадан. Сейчас все ходят сонные и голодные.

— И злые, — добавляю я, предвидя, что сейчас может разразиться настоящий скандал.

— Не злые, не преувеличивай. Ну, может, немного нервные…

И вот Ахмед уже в машине, заводит двигатель. Почти на ходу в салон запрыгиваем мы с Марысей, и машина срывается с места. Мы стремглав несемся, срезая путь, и едем, как мне кажется, дольше, чем если бы выбрали обыкновенную асфальтированную трассу.

Сегодня мы намерены впервые опробовать сложный план организации семейной рутины: оставляем Марысю у бабушки, меня отправляем на фитнес, Ахмед едет в университет, после занятий забирает меня и Марысю, и мы дружно возвращаемся в деревенский дом. Но дело осложняется тем, что происходит это все во время Рамадана. Я уверена, что план окажется провальным.

На свою аэробику я попадаю вовремя, а вот Ахмед в университет наверняка опоздает — пробки на дорогах невероятные. И почему мы проспали именно сегодня?

Гимнастику ведет Айша, милая девушка, чемпионка по теннису и выпускница спортивной академии, — словом, профессионалка. У нее приятный голос, она смешливая, замечательная девчонка. Тренеры-мужчины — или, скорее, самцы-соблазнители из клуба Малики, Рахман и Хамид, — Айше и в подметки не годятся.

Во время тренировки мышц живота мне становится дурно, и я вынуждена прерваться. Айша тут же подбегает с вопросом, все ли со мной в порядке. Вот это я понимаю, вот это мне нравится!

После упражнений на растяжку и заключительных аплодисментов друг другу и тренеру участницы занятий окружают меня, желая познакомиться. Все они настолько дружелюбны и приветливы, что я даже готова простить им повышенный восторженный интерес к моим волосам.

— Что нужно делать, чтобы они были прямыми? — спрашивает одна.

— Какой краской ты пользуешься? — интересуется другая.

— Какими бальзамами? Твои волосы такие мягкие!

— Жаль, что сейчас Рамадан, а то пошли бы на шаурму, — грустно говорят они напоследок.

Действительно, жаль, потому что я понятия не имею, что мне делать и где болтаться в ближайшие два часа.

— Значит, договорились — шаурмой полакомимся через месяц, — утешаю их я. — Время пройдет быстро.

— Легко сказать! А ты-то сама постишься?

— Стараюсь, — признаюсь я. — Тяжелее всего выдержать без воды.

— Да, так и есть. Без еды — это ерунда. Мы ведь и так все время сидим на каких-то диетах.

— Я еще схожу в тренажерный зал — времени у меня куча, — поясняю им, прежде чем отправиться в зал. — Муж на работе, приедет только через три часа.

— Мискина, — жалеют они меня и снова гладят по голове.

— В следующий раз поедем ко мне, телевизор посмотрим, — говорит красивая брюнетка с прямыми волосами, похожая на Шер.

— Нет, нет! Ко мне. Будем в Интернете чатиться! — кричит другая.

И вот уже все они хотят опекать меня. Такой доброжелательности нигде больше не встретишь.

— Лучше поезжай со мной, заодно и скупишься, — предлагает солидная хозяйка супермаркета.

— Отлично! Во вторник я договорюсь по телефону с мужем и поеду куда угодно! Ладно? — радостно говорю я, довольная неожиданным обилием новых приятельниц.

— Значит, договорились. Каждую неделюбудешь ездить к одной из нас, вот тебе и полгода гарантированного шефства, — подытоживает какая-то шутница.

— See you![47] — кричат они на прощание и машут мне.

— Пока! До свидания!

В тренажерке я упражняюсь вдоволь: никто меня не подгоняет, никуда не надо спешить. Напоследок отправляюсь в сауну, после которой чувствую себя заново родившейся на свет. Ахмед приходит вовремя, он тоже в неплохом настроении — студенты его все же дождались.

— Ты счастлива? — задает он мне риторический вопрос.

— Угу. — Я беру его под руку и лениво прижимаюсь к нему. — Ой! — Внезапно отскакиваю на метр. — Сорри, я забыла, что во время Рамадана нельзя обниматься.

— Не преувеличивай, ничего плохого мы не делаем, — с теплотой в голосе отзывается он. — После бешеного ночного секса у меня до сих пор болит все тело. Мне бы сперва силы восстановить, а потом уж думать о каком бы то ни было интиме. — Он посмеивается и подмигивает мне.

— Боже мой, а что я тебе такого сделала? — с притворным страхом спрашиваю я.

— Ты мне спину изодрала, ты царапалась, как кошка в течке. Этого мне хватит надолго… хотя, конечно, не на целый месяц… — Он комично приподнимает одну бровь.

— Поехали за Марысей, — меняю я тему, все же стыдясь немного своих ночных выходок.

— Разумеется. — Он забирает у меня тяжелую спортивную сумку.

Мы подъезжаем к дому его матери. Выглядит он опустевшим. Входим в гостиную, окутанную, как и всегда, темнотой. Грустно здесь.

— Ты уже пригласил маму и Хадиджу к нам на ужин? Они так одиноки…

— Именно их я первым делом и позвал. Они приедут в ближайшую пятницу.

— Это хорошо.

Со второго этажа доносится смех Марыси. Мы взбегаем вверх по лестнице и в кухне встречаем всю троицу.

— Как здоровье, как жизнь? — перебрасываемся вежливыми фразами.

— Отлично, превосходно, замечательно!

— Мамочка, папочка, поглядите, что я для вас приготовила! — Счастливая Марыся тащит нас за собой.

У окна стоит большой ящик, наполненный аппетитной домашней едой.

— Это что? — удивляюсь я.

— Во время Рамадана нужно кушать традиционную еду, а ты, кажется, не научилась еще готовить все эти наши жирные, нездоровые блюда, — говорит мать. В ее голосе нет ехидства — разве что легкая ирония. — Можно, конечно, питаться гамбургерами и салатами, но только не во время священного месяца.

Она на сто процентов права — я действительно не умею всего этого готовить. Когда мы жили вместе, мне не хотелось учиться, теперь я начинаю об этом немного жалеть.

— Спасибо, мама. — Я обнимаю ее за шею и пытаюсь поцеловать в щеку, но она со смехом высвобождается.

— Не за что! Оставь, оставь! Чем же еще мне заниматься, как не помогать детям? Хоть чем-то я могу быть полезна.

В очередной раз я убеждаюсь, что она вовсе не злая.

— Поезжайте уже к себе. Чтобы вытерпеть голод, лучше всего лечь спать. А ты, Дот, постишься? — спрашивает она меня напоследок.

— Стараюсь, — в который раз повторяю я: сегодня все меня об этом спрашивают. — С утра ничего не ем, а вот от питья воздерживаться не получается. Заболели почки, пришлось сделать несколько глотков, — оправдываюсь.

— Какая чушь! — возмущенно восклицает мать. — Ты ведь не мусульманка, зачем ты это делаешь? Зачем себя мучаешь? Ради Ахмеда? Единственное, что ты должна соблюдать, так это не обжираться в присутствии мужа и в общественных местах. Вот сменишь религию — надеюсь, ты сделаешь это, — тогда и будет смысл поститься.

— Я поступаю так из чувства солидарности с вами, — объясняю ей.

— Глупости! — ворчит она себе под нос, по-прежнему не соглашаясь со мной, и выходит из кухни.

Мы берем ящик с едой и несем в машину. Сдобренные приправами блюда пахнут так, что хочется проглотить их все и сразу. Марыся бессовестно чавкает ароматной жирной зразой.

— Поехали, иначе я сейчас упаду в обморок… или открою этот ящик, — шепчет Ахмед. — Я покажу тебе, как я срезаю путь. Еще не стемнело, надеюсь, не заблудимся.

— А где пролегает эта твоя дорога?

— Нужно, не заезжая в центр, прямо у нашего дома выехать на окружную. Эта дорога ведет к местному аэропорту Метига, который очень редко используется.

Я с интересом осматриваюсь вокруг. Действительно, очень скоро мы оказываемся посреди большого пустого пространства, пересеченного лишь прямой линией трассы.

— Через несколько километров начнутся кварталы многоэтажек, — сообщает Ахмед.

— А почему так далеко? Почему их не построили ближе к городу?

— Это социальное жилье для бедноты. Для тех, кто приезжает в столицу за пропитанием, не имея ни квалификаций, ни знакомств. Они мечтают о грандиозной карьере и об огромных деньгах.

Показываются первые дома. Это шестнадцатиэтажные громадины, выстроившиеся в ряд слева и справа от шоссе.

— Они, эти башни, довольно дряхлы, да? — спрашиваю я, заметив, что дома почти разваливаются.

— Некоторые из них — новостройки, самым старым — лет пять от силы.

— Ты шутишь? Они выглядят как развалюхи! Будто вот-вот рухнут.

— Теперь ты видишь, что за контингент здесь обитает. Вандалы! Жилье они получают бесплатно, потому и не ценят его. Вот если бы им приходилось зарабатывать себе на квартиры, годами откладывать, отказывая себе в чем-то, тогда они вели бы себя иначе… Эй, знакомая машина! — Ахмед догоняет белый «ситроен» с вмятиной на заднем бампере.

— Погоди-ка, я тоже где-то ее видела…

— Хамид! — хором вскрикиваем мы, тотчас же узнав мужчину за рулем.

— Этот район подходит ему. — Ахмед презрительно кривит губы. — Сейчас мы немного поразвлечемся.

Он резко жмет на газ и небезопасно приближается к бамперу «ситроена».

— Не дури! Аварию устроишь! — пытаюсь я унять мужа, хоть и знаю, что это бесполезно.

— Бойся, сволочь! — Ахмед уже сам не свой, у него адреналин играет в крови.

Машины несильно сталкиваются, водитель передней возмущенно машет рукой у себя над головой, делая какие-то знаки. Ахмед немного притормаживает, а тот, другой, съезжает на соседнюю полосу, пропуская нас на обгон. Но нет, это не гонка, это другая игра; правда, наш соперник еще не знает, что играет с нами в кошки-мышки.

Я бросаю быстрый взгляд на спидометр — и волосы встают дыбом. Сто сорок, и это Ахмед еще притормозил! Нет, мне это не нравится, это очень опасно!

Тем временем Ахмед, кусая губы, тоже съезжает на соседнюю полосу и снова толкает авто Хамида.

— Ахмед, хватит! — в ужасе кричу я. — С нами дочка, ты помнишь об этом?! Если ты решил покончить с собой, то делай это в одиночку! — Я толкаю его в плечо, хоть и боюсь, как бы он не потерял управления.

— Расслабься, все под контролем, — хрипло посмеивается он.

— Но ты себя уже не контролируешь! — воплю я ему прямо в ухо.

Он медленно отъезжает от соседнего автомобиля и опережает его, огибая по дуге; при этом расстояние между машинами так ничтожно, что у меня от страха перехватывает дыхание и кажется, что желудок мой поднимается куда-то к горлу. Хамид оборачивается. Сначала он, похоже, хочет выкрикнуть что-то гневное, затем узнает нас, и на лице его расцветает лучистая, почти сердечная улыбка; но уже в следующую секунду улыбка эта замирает на его губах. Он смотрит Ахмеду в глаза, видит мое мрачное лицо — и понимает: мы обо всем знаем. Кажется, на какую-то долю секунды в его глазах появляется паника. Ахмед без единого слова жмет на газ, и наша машина мчится вперед.

Итак, сначала нас навестят родственники. Я уже побаиваюсь. Это будет их первый визит в нашем доме, и впервые я выступлю в роли хозяйки. Ахмед вот уже несколько дней силится меня успокоить, но это не помогает: от одной лишь мысли о том, что я могу оплошать, я дрожу, как осиновый лист. Знаю, еда должна быть свежей, ничего нельзя приготовить днем раньше.

В пятницу я встаю вместе с мужем в шесть утра — на Рамадановский завтрак. Ахмед решает отвезти Марысю на весь день к матери. Малышка приедет вместе с остальными лишь вечером. Хорошая идея.

— Увидимся, — говорит он, склоняясь надо мной и целуя мои волосы. Желая поддержать меня и подбодрить, забывает о запрете на сближение. Ну что ж, Аллах, должно быть, не слишком оскорбится — цель-то богоугодная.

— Держи за меня кулаки, — вздыхаю я. — Если все испорчу — позвоню. Купишь тогда что-нибудь готовое, и дело с концом. Будут гамбургеры и пицца.

— Конечно, — смеется Ахмед и сжимает мою ладонь. — Я только загляну в офис фирмы на минутку, у нас ведь именно сегодня приходят поставки, но ты не бойся, к вечеру постараюсь вырваться. Зайду в мечеть, а затем бегом домой. Приеду пораньше и помогу тебе.

— Прекрасно. Буду ждать. Ты знаешь, где меня искать, — смеюсь я, а в глазах паника.

Собирались приехать только мать и Хадиджа, но это, по-видимому, было бы слишком просто. Нагрянут еще и Малика с сыном, Самира и ее молоденький муж, Мириам со всей семьей и тетя Мина с мужем. Кроме того, нужно иметь в виду, что каждый из них может привести с собой еще кого-нибудь в нагрузку — так уж тут водится. Итак, готовить мне надо из расчета на двадцать человек как минимум. Я засучиваю рукава и внимательно изучаю список предполагаемых блюд. Если никто не принесет первого, я подам суп с рисовой лапшой, которую здесь называют шорба, — польский суп с арабским акцентом. На второе приготовлю цыпленка по рецепту моей бабушки, он немного напоминает здешние блюда: в состав входит чеснок, душистые травы и томатное пюре. Может, гостям и понравится, а если и нет — мы сами с удовольствием будем есть этого цыпленка в течение ближайшей недели. На гарнир — картофельное пюре, но на всякий случай надо будет приготовить и рис с шафраном. Кускус они непременно принесут, а значит, голодными не уйдут в любом случае. Помимо всего прочего, обязательно должны быть салаты. Наш овощной салат называют здесь Russian salad[48], это одно из фирменных моих блюд. По обычаю, на столе должно присутствовать что-нибудь зеленое; значит, зеленый салат под соусом винегар — как раз то, что надо. На десерт — домашняя творожная запеканка по-венски, по рецепту моей мамы. Рецепт проверенный, а самое важное — эта запеканка почти всегда выходит удачной… впрочем, у меня все-таки не всегда.

С запеканки все и началось. Открываю духовку — красота! Десерт пышный, запеченный до золотистого цвета — пальчики оближешь! Облегченно вздохнув, выключаю подогрев и оставляю запеканку еще на несколько минут за слегка приоткрытой дверцей. Затем снова подхожу — творожного слоя как будто и нет! Пирог опал и распластался по дну формы. А-а-а-а! Как такое могло получиться?!

— Ахмед, у меня пирог не задался, — тут же звоню мужу. — Умоляю, купи мне килограмм свежего творога. Может быть, когда ты вернешься, я успею испечь новый. — Я чуть не плачу.

— Милая, твой пирог наверняка окажется вкусным, а что касается внешнего вида… здесь ведь никто не знает, как должна выглядеть идеальная польская запеканка, — спокойно отвечает он.

— Как это? Не подам же я гостям одну лишь подметку из теста!

— Если они станут кривиться, мы им скажем, что такой и должна быть запеканка, — смеется Ахмед. — Дорогая, у тебя абсолютный карт-бланш, полная свобода действий. Главное — чтобы ты гостей не отравила…

— Веселенькие дела! — И все-таки я улыбаюсь, представив себе их скривившиеся лица.

— Ладно, я на всякий случай куплю еще творога, но, уверяю тебя, печь новый пирог не имеет смысла. Будет что-то еще — звони.

…Суп. Готовить его умеет любой польский ребенок, едва переставший ходить пешком под стол. Сначала кладем цыпленка и овощи, добавляем приправы, уменьшаем огонь и варим два часа как минимум. Никакого труда, никакой премудрости! Как раз то, что мне нужно.

Печеный цыпленок — тоже рецепт для лентяев. Правда, передо мной целых пять цыплят — крупных, раскормленных, жирных. Я снимаю с них кожу, затем пытаюсь разре́зать их большим секатором на порции. Ничего не выходит. Я уже вся взмокла, пот струями бежит по моему лицу и спине.

— Ахмед, у меня не хватает сил разделить цыплят на порции, — стенаю я в трубку.

— То есть как это? — спрашивает он со вздохом.

— Ну, раньше ты всегда просил мясника их разделать, а в этот раз, на мою беду, привез цыплят целиком. Они огромные, как мутанты! Если я их не разделаю, они у меня не поместятся ни в одну посудину.

— Иди к гяфиру, пусть он это сделает — или на террасе, или на заднем дворе, на каменном столе.

— Точно. Спасибо, Ахмед.

— Нет проблем. Звони, если что.

Как хорошо, когда тебя поддерживают, пусть и на расстоянии! Запеканку я отношу в гостиную, чтобы не видеть ее больше. Теперь займемся цыплятами. Гяфир со стоном поднимает большой противень и вставляет в духовку. Через два часа он же придет этих цыплят вынимать. А мне пора сделать перерыв. Тем более приготовить осталось лишь салаты. Овощи я возьму из супа, зеленый салат пока только вымою — ведь соусом поливать его полагается непосредственно перед подачей к столу.

Измученная борьбой с гигантскими цыплятами, я иду в спальню, чтобы хоть спину распрямить. У меня от усталости слипаются глаза…

— Мадам, мадам! — вдруг слышу я скрипучий голос сторожа. — Вы где?

Вскакиваю на ноги. Пахнет пригоревшим мясом. Бегу в кухню. Гяфир уже наклоняется над печкой. Открываем крышку. Дела не просто плохи — они ужасны! Воняет горелым, и я знаю, что эту вонь уже никак не устранить. Что же делать? Мясо я отделяю от костей, готовлю новый соус, а сгоревший выливаю в унитаз.

Но я совсем забыла о супе! Заглядываю в кастрюлю: осталось его немного, лишь концентрированный бульон. Захожусь истерическим смехом, затем включаю магнитофон с моим любимым альбомом и напеваю себе под нос. Я уже бросила нервничать — это ведь от волнения у меня ничего не получается. Добавляю в суп воды, кладу несколько бульонных кубиков, лапшу — и готово.

Уже пять, у меня все готово — правда, что-то подгорело, что-то пришлось разбавить водой, а что-то и вовсе никуда не годится. Ну что ж, сходить с ума по этому поводу я не стану. Сажусь в кресло на террасе и жду мужа — надеюсь, он приедет хоть минутой раньше, чем гости.

Через час принимаюсь накрывать на стол. Смеркается. Сейчас муэдзин объявит о временном прекращении поста и можно будет сесть за ужин. Но, как я и надеялась, гости пока не приехали. Уже слышу отголоски азана из далекой мечети. И вот в этот момент визг шин перед нашим домом свидетельствует о прибытии гостей.

Все влетают в гостиную и с безумными глазами начинают носиться туда-сюда. Неужели они не могут вести себя нормально? Хотя бы в праздничные дни!.. Малика распекает кого-то неизвестно за что, Ахмед тащит в кухню большие ящики — вероятно, в них еда.

— Мамочка, мы все уже здесь! — кричит замурзанная Марыся. — Здорово, правда?

— Я заехал за дочкой, и они меня уже не отпустили, — шепчет мне на ухо Ахмед, прикрывает глаза и театрально разводит руками, изображая беспомощность. Он усталый и бледный как стена.

В гостиной на низеньком столике я разместила сушеные финики и лебен — нечто вроде кислого молока: именно с него во время Рамадана начинают трапезу, чтобы не получить заворот кишок. Затем, по традиции, молитва, после нее — собственно ужин, а в конце — опять молитва. Хорошо, что хоть не каждый день мы отмечаем Рамадан так ответственно и торжественно.

Вокруг шум и беспорядок. Разумеется, пришло и несколько неожиданных гостей, которых я, впрочем, была очень рада видеть. Приехал младший сын Хадиджи — видимо, ему хоть иногда еще нужна мать. Прибыла и Лейла с мужем, та самая Лейла, которой я так самоотверженно помогала готовиться к свадьбе. Мы целуемся в знак приветствия, и я ненароком нащупываю ее беременный животик — еще небольшой, но уже твердый. «Ну вот, я же говорила!» — может теперь сказать Малика.

За столом все не помещаются, поэтому каждый усаживается там, где ему удобно. Мое кресло-качалку вдвоем оккупируют Марыся и дочка Мириам. Обстановка очень приятная, веселая, домашняя. Выделяется одна только Мириам: она единственная не смеется, не выкрикивает, вообще ничего не говорит. Сидит тихонько на диване, держа обе руки между коленями. У ее мужа глаза пусты, а челюсти сжаты; щеки у него запали, он выглядит больным. Они избегают смотреть друг друга, и даже когда кто-то из них обращается к другому, то непременно отвернувшись или глядя в никуда. Не нравится мне это. Надо будет поговорить с Маликой.

Еды полным-полно — гости привезли столько снеди, словно собирались остаться у нас на неделю. Разумеется, привезли они все то, что предусматривает исламская традиция; я же невозмутимо подаю на стол свои польские блюда. К моему изумлению, гости все нахваливают, даже подгоревшее мясо уплетают за обе щеки. Голод не тетка!

— Дот, потом дашь мне рецепт этого цыпленка на польский манер, — с набитым ртом говорит Малика. — Особенно у соуса такой интересный вкус… он будто прикопченный, будто на гриле готовился.

— Конечно, — киваю я, а про себя посмеиваюсь. — Это благодаря приправам.

После чаепития — а пили мы зеленый чай с мятой — все принимаются пересказывать разные истории, анекдоты и арабские шутки, которых я вообще не понимаю. Излюбленный герой здешних анекдотов — Тархуни, парень из провинции под названием Тархуна, местный дурачок.

Ближе к полуночи я подаю свою творожную запеканку, которая исчезает со стола в мгновение ока. Сама я не успела ее даже попробовать.

— Хорошо, что я купил еще килограмм творога! Завтра испечешь что-нибудь эдакое только для нас, — по-польски выкрикивает Ахмед из другого конца комнаты.

— Эй вы, не шипите тут на никому не понятном языке! — грозит пальцем Самира. — Заговоры запрещены!

Я смеюсь. Да, теперь у меня есть замечательная большая семья! В детстве я страдала из-за того, что все праздники мы отмечали только с мамой вдвоем. Мне всегда из-за этого было грустно, хотя мама всячески старалась развеселить меня. Но сейчас я счастлива как никогда и горжусь собой: самое главное — уметь принять правильное, взвешенное решение. Все беспокойство, все опасения испарились, дурные воспоминания исчезли, будто и не было их вовсе.

Гости уходят от нас в три часа утра. Марыся беззаботно посапывает в кресле-качалке, свернувшись на мягкой подушке клубочком, словно кошечка. Мы с Ахмедом переносим ее в кроватку. Ничего не убираем — для этого будет завтрашний день. Зато до утра занимаемся любовью — тихо и неторопливо. В конце концов, именно на ночь прерывается пост…

Последние дни Рамадана — самые скверные. Все уже уставшие, раздраженные, всем надоело поститься, все хотят поскорее вернуться к нормальной жизни. Организм требует возврата к своему обычному ритму. Сейчас легче всего вспыхивают споры и ссоры — нервы натянуты как струны, а воздух, кажется, искрится от напряжения. Поэтому я предпочитаю избегать пока любых контактов с окружающими, особенно с родственниками. Родственники у меня отличные, но иногда их лучше держать на расстоянии.

Мы превосходно продумали и организовали все, что связано с моими поездками на фитнес и в город, и расстояние перестало быть для нас проблемой. У нас с Ахмедом есть мобильные телефоны, дома для меня и Марыси установлено польское спутниковое телевидение, есть и ноутбук, и Интернет. Я продолжаю изучать арабский и подтягивать английский. Может быть, когда-нибудь потом, когда наши с мужем отношения окрепнут, я все-таки смогу пойти на какую-нибудь работу. Я все еще надеюсь на это.

— Дот, как твои дела? — слышу я в телефонной трубке серьезный голос Малики.

— Все в порядке. А что случилось? — Я забываю об этикете и без проволочки перехожу к делу, потому что уже чувствую: происходит что-то скверное.

— Вот так сразу? Нужно сперва справиться о моем здоровье и о наших родственниках, — делает замечание Малика, и я не знаю, шутит она или говорит всерьез.

— Сорри, но ты говоришь таким загробным голосом, что я даже боюсь.

— Что-то мне Мириам не нравится, — поясняет она. — Конечно, эта чертовщина творится с ней уже долгое время, но сейчас, похоже, опять стало хуже. Нужна поддержка, поскольку меня она уже видеть не может. Я почти каждый день ей звоню как сестра, беспокоюсь о ней, не хочу ее ни в чем упрекать, поучать ее тоже не хочу… но она в последнее время перестала брать трубку.

— Неужели она опять виделась с Хамидом и между ними что-то было? — спрашиваю я. — Мне не хочется в это верить!

— Это невозможно. Он так напуган, что готов наделать в штаны, — смеется Малика. — Я ему обрисовала его блестящее будущее в принадлежащей его семье деревеньке посреди пустыни. Именно это его и ждет, если он еще раз хотя бы словом перекинется с моей сестрой.

— Так ему и надо! — Я искренне желаю зла этому человеку. — Что он тебе сказал?

— Спросил, знает ли обо всем Ахмед. Знают ли остальные родственники и соседи…

— Он полагает, что людям не о чем больше говорить, кроме как о его любовных похождениях, — возмущаюсь я.

Рассказываю Малике о нашей случайной встрече на трассе. Ей эта история кажется ужасно забавной, и некоторые моменты она даже просит пересказать еще раз.

— Так что делать с Мириам? — спрашиваю я.

— Может, ты позвонишь ей? Позвони, договорись встретиться, поболтать. Кофе там, пирожные…

— Малика, Рамадан, — напоминаю я.

— Шиш! — ругается она по-арабски. — Ну поговорите для начала на голодный желудок.

— Конечно, нет проблем. Завтра я еду в город на аэробику, а потом два часа у меня свободны. С Ахмедом договорюсь встретиться у мамы.

— Тогда и я туда приду, расскажешь мне о своих впечатлениях. Ох, чтоб только еще хуже не стало, — тревожится Малика. — Мне кажется, ей нужна помощь психолога или даже психиатра, но как женщина в арабской стране может рассказать врачу о своей измене?! Эдак она не в дурдом попадет, а в тюрьму.

Слышу звук разрыва соединения: Малика положила трубку. Вот и весь разговор. А где же прощание по этикету?..

Ахмед рад, что я хочу быть причастной к делам семьи и желаю помочь его сестре.

— Спасибо, любимая, — шепчет он, когда мы утром садимся в машину.

— Я ведь тоже о ней беспокоюсь, — совершенно искренне говорю я.

— Если Аллаху будет угодно, все утрясется.

— Похоже, нам придется немного помочь этому вашему Аллаху.

После фитнеса я ловлю такси и еду к Мириам. Звоню еще раз, чтобы подтвердить, что вот-вот буду. Мне обидно: Мириам, кажется, не очень-то рада предстоящему визиту. Это слышится в ее голосе.

Она встречает меня в дверях и приглашает в гостиную. На столе уже ждет кофе с пирожными.

— Оставь, оставь, сейчас ведь Рамадан. Не буду же я уплетать пирожные у тебя на глазах, — смеюсь я, стараясь создать как можно более приятную атмосферу.

— На меня это не влияет, — тихо, почти шепотом говорит она. — Не стесняйся.

— Как ты? Как тебе живется?

— Хорошо, — машинально отвечает она, стараясь не смотреть мне в глаза.

— А что с работой? Ты говорила о каком-то предложении из нефтяной фирмы.

— Поживем — увидим.

— Дети здоровы? — Чувствуя, что разговор не клеится, начинаю задавать шаблонные вопросы.

— Да, они в порядке.

— Эй, Мириам! — повышаю я голос, уже немного раздражаясь. — Подруга, проснись, посмотри на меня!

— Что тебе нужно, Блонди? — Наконец-то она начала догадываться, что я здесь не просто так.

— Совсем недавно мы с тобой были подругами, разговаривали искренне. Что случилось? Ты же знаешь, что можешь довериться мне. — Я беру ее за руку, но она быстро высвобождает ее.

— Чтобы ты могла отчитаться перед Маликой? Или перед Ахмедом?

— Не оскорбляй меня, черт возьми! Я никогда никому ни о чем не рассказывала — слышишь, ни о чем! — из того, что мне довелось увидеть.

— Замечательно. Значит, сплетни разносятся по воздуху.

— Думаешь, это я распустила слух? — возмущенно восклицаю я, потому что Мириам начинает не на шутку злить меня. — Ты просто подлая! Я от тебя этого не ожидала!

— Я не только подлая, я еще и шлюха, разве ты забыла? — отвечает она, по-прежнему невозмутимо и безжизненно.

— Как-то давно я случайно увидела вас с Хамидом. Здесь, у тебя дома, в этой гостиной. Но я молчала как рыба.

— Ах, так мы играем в шпионов? — Мириам поджимает губы и осуждающе смотрит на меня.

— Ты тогда нечаянно забрала мои кроссовки, а я хотела их найти. Думала, у тебя никого нет дома. Поверь, я не желала быть свидетелем твоей измены.

Наступает неловкая пауза, и я, не зная, что делать с руками, тянусь за пирожным. Нет, так просто я отсюда не уйду. Не удастся ей от меня отделаться!

— Думаешь, я не знаю, что совершила ужасную вещь? — все-таки начинает говорить она. — Я дурно поступила с детьми, с любящим мужем, я принесла бесчестье своим родственникам. — Она прячет лицо в ладонях. — Я всех опозорила. Думаешь, я не осознаю этого?! Но знаешь, что хуже всего? Окажись я снова в том же месте и в тот же час — вела бы себя точно так же. Я должна винить себя за свой поступок, но я… не жалею. Ни о чем не жалею! Это самое лучшее, самое чудесное, что было в моей жизни. — Она принимается плакать — тихо и жалобно. — Разве это не унизительно?

Я подсаживаюсь к ней и обнимаю за плечи. Что тут скажешь? Стоит этому мерзавцу лишь пальчиком ее поманить — и она тут же опять за ним побежит. Побежит, забыв о позоре, о детях, о любящем муже… Я не понимаю ее. Это не любовь, это какое-то помешательство. Она должна освободиться от этого!

— Забудь о нем, — начинаю я негромко. — Он нехороший человек.

— Знаю.

— Ему было плевать на то, что он обижает тебя, причиняет тебе боль. Если бы он действительно любил, никогда бы не поступил с тобой так.

— Знаю.

— Мириам, ты должна вычеркнуть его из своей памяти, выбросить из своего сердца.

— Знаю. — Она рыдает в голос. — Но я не могу! Не могу!

Я глажу ее красивые волосы, иссиня-черные, вьющиеся, и не знаю, что с ней делать. Кажется, остается только стрессотерапия.

— Ты ведь знаешь, что он перетрахал множество женщин. Это типичный соблазнитель. Подвернулась ему какая — он ее тащит в постель, а потом сразу же забывает о ней и принимается за следующую. Он никогда не считался ни с чьими чувствами. Всегда думал только о себе, о собственном удовольствии.

— Откуда тебе известно?

— Все об этом говорят.

— Тебе Малика что-то наплела, и ты, конечно, тут же ей поверила.

— В любой сплетне есть доля правды.

— О тебе в фитнес-группе говорили, что ты вешаешься на каждого встречного фрица и что у тебя уж точно есть какой-то левый хахаль. — Мириам утирает глаза тыльной стороной ладони. — Ну, так как, есть в этом доля правды или нет?

Я немею. От удивления раскрываю рот.

— Что?! — вскрикиваю наконец. — Как так можно?! Это же самая обыкновенная клевета!

— Вот видишь, а болтали. Помни, мой брат безумно ревнив даже без повода, а что было бы, появись у него такой повод? Он не вел бы себя так деликатно и любезно, как Махмуд.

— Знаю, поэтому я бросила работу и закопалась в провинции. Теперь он сможет ревновать меня разве что к гяфиру, столетнему беззубому старику. Мне трудно понять такое поведение Ахмеда, но так уж вышло. Он не доверяет мне, но я не заслужила такого недоверия.

— Дело не в доверии, а в характере Ахмеда. В этом вопросе проявилась вся его натура — натура арабского самца.

— А ты откуда знаешь? — удивляюсь я.

— Он обо всем выспрашивал, будто следователь: что мы делаем на фитнесе, кто нас тренирует, с кем мы общаемся.

— Кого это он выспрашивал? — Я в шоке.

— Сначала нас, меня и Малику, о тебе — как ты, мол, там справляешься… и так далее, и тому подобное. А затем, похоже, у других выпытывал о нас. Несколько людей предупреждали нас, чтобы мы были осторожны.

— Так почему вы мне об этом не рассказали? Подруги называется! Родственницы! А может, вы ждали, пока я оступлюсь?! — Тут уж я напрочь теряю всякую симпатию к этим двум сестрицам. Разгневавшись, вскакиваю и принимаюсь нервно ходить по комнате из угла в угол.

— Подумаешь! Зачем было отравлять тебе жизнь? Ты ведь ничего плохого не делала. Узнай ты о таком идиотском поведении нашего брата, ваши отношения могли бы испортиться. Мы этого не хотели.

— Да уж, как бы не так! — Я ей уже не верю.

— Тогда тебе ничто не угрожало, потому и предостерегать было не о чем, — кратко подытоживает Мириам. — Вот последние твои показательные выступления в обществе польской диаспоры — это уже совсем другой коленкор. Впрочем, нас там не было, мы ничего такого не наблюдали, поэтому ни меня, ни Малики это не касается. Мы не будем вмешиваться в вашу жизнь и беспардонно обсуждать, что у вас и как…

Вроде бы незначительное замечание, но теперь я не могу отделаться от мысли о том, какой же сетью интриг опутал меня Ахмед. Наблюдатели, доносы… Может, он и частного детектива нанял, если, конечно, здесь есть детективы? В голове у меня все смешалось, я паникую и начинаю уже жалеть, что не уехала, точнее, не сбежала, когда была еще возможность, когда я располагала хоть небольшой свободой. Сейчас уже поздно.

В молчании мы наливаем друг другу кофе. Съедаем все пирожные, забыв в этой нервотрепке, что все еще длится Рамадан. Говорить о чем бы то ни было мне не хочется, я чувствую себя уставшей. И я решаю: с меня хватит. Всем им лечиться надо.

— А вообще-то, вы с Ахмедом живете без брака, — вдруг выстреливает полновесным патроном Мириам.

— Что? Что ты несешь?!

— Такова правда. По нашим законам, какая-то бумажка из Польши ничего не значит.

— Это не какая-то там бумажка, а свидетельство о браке, подписанное в государственном учреждении.

— У нас этим свидетельством ты можешь разве что подтереться. — Она ехидно смеется.

У меня перехватывает горло, я и дышать не могу, а уж сказать что-то — тем более.

— Пока ты не примешь нашей веры и вы не заключите традиционный брак в присутствии шейха, полноправной женой араба ты не считаешься, — говорит она с подлинным злорадством. — Таков закон во всех мусульманских странах, малышка.

— Не пойму, почему ты хочешь насолить мне? Зачем стараешься сделать мне больно? Должна признаться, тебе это удалось. — Голос у меня дрожит.

Я встаю, беру свою спортивную сумку и направляюсь к выходу.

— Я всего лишь предостерегаю тебя. Рассказываю, как обстоят дела, чтобы ты знала, на каком свете ты находишься.

— Большое спасибо.

Ухожу, не прощаясь с ней, и хлопаю дверью. Я рассержена. Теперь-то я знаю, как они ко мне относятся. Все без исключения! Кто я для них? Обычная шлюха, развратница, как говорил их отец, блондинка-потаскуха из Польши. Наконец-то мне ясно, в какое дерьмо я влезла, вот только выхода никакого не вижу.

Иду, нет, почти бегу к дому матери. Да мне и сказать им нечего. Пусть сами возятся со своими родственничками и решают свои нездоровые проблемы.

— Ну, что там? Что?.. — Малика подлавливает меня прямо у дверей.

— Ахмед, Марыся, поехали! — кричу я с порога, а на Малику огрызаюсь в повышенном тоне: — Что, что! Лечиться ей надо. В больнице. Причем долго.

Малика делает шаг назад и злобно смотрит на меня. Окидывает меня взглядом с головы до ног.

— Большое тебе спасибо за помощь. — Она разворачивается и входит в дом.

Мы же на свою ферму возвращаемся молча, без единого слова. Ахмед ни о чем не спрашивает, видимо, шестое чувство подсказывает ему, что меня сейчас лучше не трогать.

Двое суток мы с мужем не разговариваем, а на третью ночь нас будит телефонный звонок. Я вскакиваю в ужасе: это не предвещает ничего хорошего.

— Алло, — говорю еще сонным голосом.

— Может быть, вам интересно будет узнать, что Мириам у меня в клинике, — сообщает Малика совершенно бесстрастным голосом.

— Боже мой!

— Она пыталась перерезать себе вены. Мой хирург уже перевязал ее. Она в безопасности.

— Мы сейчас едем. — Я кладу трубку.

Ахмед уже стоит рядом и перепуганно смотрит на меня.

— Мириам, — произношу я одно только имя, и мы бежим к машине.

В последнюю минуту вспоминаем о Марысе. Заворачиваем дочку в одеяло и кладем на заднее сиденье.

Дорога просто ужасная — темная и скользкая от дождя, но мы преодолеваем ее на головокружительной скорости.

— Она резала вены, — говорю, хотя он ни о чем не спрашивает. — Сейчас она у Малики. Вероятно, ситуация уже под контролем.

— Аллах милосердный, что эта женщина вытворяет?! Сколько же еще позора собирается она навлечь на нашу бедную семью?! Сколько еще нам терпеть?! Чаша переполнена, ой, переполнена! В конце концов, честь семьи важнее всего…

Как понимать его слова? Чего в них больше — страха за любимую сестру или недовольства из-за постоянных неприятностей, которые она доставляет?

У входа в клинику — ни души, дверь наглухо заперта. Ахмед звонит Малике.

— В чем у вас там дело? Мы не можем попасть внутрь! — раздраженно говорит он в трубку.

Через минуту из полумрака появляется какая-то фигура, молча открывает нам дверь и кивком указывает наверх.

В кабинете Малики очень светло. Бледная Мириам с перебинтованными запястьями лежит на кожаном диване. Глаза у нее полуприкрыты, выглядит она словно мертвая.

— Если бы ты, Блонди, сказала нам, что произошло два дня назад, то, может быть, этого удалось бы избежать, — обвинительным тоном заявляет Малика.

— Так, значит, это я во всем виновата? — Я не верю своим ушам.

— Малика, это уже слишком, — неожиданно становится на мою сторону Ахмед. — Все мы знаем, кто здесь виновник. Успокойся и не ищи козла отпущения.

— Но она была у нее, она последняя из родственников разговаривала с ней! — не унимается Малика.

В ее глазах я вижу ненависть — то ли ко мне, то ли ко всему миру.

— Все мы знали, в каком состоянии Мириам. — Ахмед опускает глаза и буравит взглядом пол. — Надо было отправить ее в психбольницу и не стыдиться этого. Такое с каждым может случиться, даже в самой уважаемой семье.

— Ты издеваешься?! — возмущается Малика.

— А что, черт подери, это помешало бы твоей политической карьере, да? Сумасшедшая сестра стала бы пятном на твоей репутации?

— Дело не в том, что сумасшедшая, а в том, что прелюбодейка. — Пойманная на дурных намерениях, Малика начинает огрызаться.

— Не хочу этого даже слушать! — кричит Ахмед, размахивая руками. — Прочь сплетни!

Притворяется ли он, будто ни о чем не знает, или, скорее, не хочет знать?

— Должна тебя просветить: психотерапевтическое лечение заключается главным образом в беседах, групповой терапии и увлеченном копании в грязном белье друг друга, — с удовлетворением подчеркивает Малика.

— Хватит! — Ахмед поворачивается к нам спиной и смотрит в окно, за которым — темнота.

— Ты, разумеется, отдаешь себе отчет, что это лечение закончилось бы для Мириам тюрьмой, а может, и громким судебным процессом, который против нее начала бы полиция нравов или ее муж. Этого ты хочешь для нее и для нас?! Ты что, не знаешь, где мы живем? Не притворяйся филантропом и добреньким братцем. Тебя не было с нами около десяти лет, и мы как-то справлялись, вот и на этот раз сумеем выйти из этой скверной ситуации. — Она делает ударение на каждом слове, и в каждом ее слове слышится упрек.

— И ты, конечно, уже придумала, каким именно образом? — с иронией спрашивает Ахмед.

— Мириам должна принимать лекарства. Успокоительные, веселящие, снотворные… — Малика делает паузу. — Время лечит раны, все проходит, и ее депрессия тоже пройдет. Но без медицинского вмешательства тут не обойтись.

— Ну так в чем же дело? У тебя есть доступ к неплохому ассортименту лекарств, сестрица. Почему, черт побери, ты сразу ей чего-нибудь не прописала?

— Прописать не проблема, важно, чтобы она соизволила их принимать, причем в правильной дозировке, не слишком много и не слишком мало… Вот в чем трудность! До сих пор она даже витамины не пила.

— Нужно это контролировать. Значит, ближайший месяц она будет жить у матери. Уж мама займется ею вплотную. Уверен, она глаз с нее спускать не будет.

Мириам пораженно смотрит то на Ахмеда, то на Малику.

— То есть как это? — слабым голосом спрашивает она.

— Именно так. Так, как должно быть. — Ахмед говорит твердо и решительно.

— Ты шутишь! Я ведь не маленькая.

— Может, и не маленькая, но все еще глупая, потому что до сих пор не в состоянии понять, в какой стране живешь. Это тебе не Америка! — орет Ахмед на всю клинику, в которой ночью, слава богу, никого нет.

— Унялся б ты хоть в такой момент. — Мириам презрительно кривит губы.

— Или будешь жить у матери, или мы отдадим тебя в психушку, а после нее я уж не знаю, куда тебя отправят, меня это, признаться, не интересует. Чтобы спасти остатки чести нашей семьи, придется от тебя отречься, моя милая развратная сестрица.

— Да пожалуйста! — Бледная как мел Мириам приподнимается на локте. — Ты, видимо, забыл, что у меня есть муж и что только он может против моей воли поместить меня в психлечебницу. Ха!

— Должен тебя известить, что, если бы не я, твой муж давно бы с тобой развелся. Он видеть тебя не может, и я этому нисколько не удивляюсь!

Мы с Маликой стоим в сторонке, следя за этой перепалкой и не намереваясь вмешиваться.

— Интересно, какова теперь будет реакция этого горемычного рогоносца? Любящая женушка прямо у него под боком режет себе вены. Ха! Не иначе как из любви к нему, не правда ли? — безжалостно продолжает Ахмед, передохнув минутку.

— Да пропади все пропадом! — Мириам отвязывается на полную катушку. — Пускай разводится и оставит меня в покое! Нечего меня пугать, я не боюсь!

— Вот и отлично! — Кажется, Ахмед только и ждал этих слов. — Я тоже рад и убежден, что на этот раз так и произойдет. Наконец-то сбудутся твои мечты. Итак, собирай свое барахло, потому что, как тебе известно, после развода женщина возвращается к своим родственникам, в твоем случае — к матери. Ну, разве что ты предпочтешь отправиться к отцу и его новой женушке… А когда несчастный Махмуд официально обвинит тебя в прелюбодеянии, ты угодишь в тюрьму или в исправительное заведение, на ресоциализацию, и оттуда уже никто тебя не вытащит, потому что я позориться больше не намерен. Вот! У тебя есть право выбора — видишь, как замечательно!

Мы все молчим, затаив дыхание. Аргументов, кажется, уже не осталось, все сказано.

— Малика, отвезешь нашу пострадавшую домой. — Ахмед отдает короткие распоряжения, мы слушаем.

— Так и сделаю, — безропотно отвечает старшая сестра.

— Завтра утром Дот приедет и поможет тебе собрать вещи. — Теперь он обращается к Мириам. — И я бы не хотел, чтобы ты ее каким бы то ни было образом обижала. Вместо того чтобы оскорблять людей, которые желают тебе добра, научись говорить «спасибо». В том, что ты оказалась в таком положении, виновата ты сама и никто больше. Ты еще радоваться должна, что у тебя такая толерантная семья. Другие бы тебя давно уже… — Не договорив, он презрительно кривит губы, крепко берет меня под руку, и мы уходим.

Непременно мальчик

К счастью, Рамадан закончился, следующий будет только через год. А я с недавних пор как-то странно себя чувствую. Утром просыпаюсь в холодном поту; то дрожу в ознобе, то мне жарко. В животе будто переливаются какие-то воды, хлюпают пузыри; должно быть, я где-то подхватила амебу, распространенного здесь паразита. Тревожить Ахмеда не хочу, поэтому сама покупаю себе емкость и собираюсь как-нибудь после фитнеса отнести кал на анализ. Поликлиники здесь почти на каждой улице, так что с этим проблем нет.

Тренировки для меня давно уже не тяжелы, откуда же вдруг эта внезапная слабость? Кажется, я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Часто рябит в глазах, и не только во время физических упражнений, а казалось бы, и без причины. Начинаю всерьез беспокоиться.

Сегодня после аэробики меня так тошнит, что я едва добегаю до туалета у раздевалки. Меня рвет, а девчонки, до которых доносятся звуки моих страданий, знай себе смеются. Странная реакция.

— Мабрук, мабрук! — Они дружелюбно глядят на меня и хлопают по спине.

Не понимаю: меня выворачивает наизнанку, а они желают мне счастья.

— Почему мабрук? — спрашиваю я.

— Да ладно, ты ведь замужем! Ты говорила, у тебя и доченька пятилетняя есть, — удивляются они, все время ко мне притрагиваясь.

— Шестилетняя, — возражаю я.

— Не важно, все равно беременной ты уже была.

— На что вы намекаете?!

— Подруга, не будь ребенком, по тебе же сразу видно. У худых всегда видно. Это толстуха может хоть до седьмого месяца не признаваться. — Они опять смеются.

— Ладно, мне пора идти. — Резко поднимаюсь с места, но, пошатнувшись, быстро сажусь снова. Откуда эти головокружения?

— Ты сегодня лучше не болтайся по городу одна, а то еще плохо станет, — предостерегают меня.

— Нет-нет, все в порядке, — успокаиваю я девчонок. — Наверняка это амеба.

— Это тебе так хочется, — усмехаются они и советуют: — Лучше купи тест на беременность и витамины.

Пренебрежительно махнув рукой, я поворачиваюсь к ним спиной.

— Подруга, это же у тебя только второй, что ты так беспокоишься? — силятся утешить меня они.

— Но у меня другие планы… — отвечаю я, а сама думаю: «Зачем я им это говорю?»

— Что ж, у каждой когда-то были планы. Такова жизнь. — Они грустно опускают головы и расходятся — каждая в свою сторону.

На свежем воздухе мне становится значительно лучше, но сердце в груди заходится от волнения. А вдруг это правда, вдруг я беременна? Целыми днями буду сидеть одна на нашей ферме, снова растолстею, как свинья, и окончательно закопаюсь дома на долгие годы, а может, и навсегда… Я вовсе не уверена, что хочу вести такой образ жизни и пожертвовать собой во имя любви к Ахмеду. Если родится второй ребенок, у меня больше не будет шансов вырваться отсюда. Это и теперь-то уже почти невозможно.

Я иду прямиком к аптеке. Надо же, какое совпадение! Ну что ж, куплю тест, по крайней мере для того, чтобы убедиться, что результат отрицательный. А он должен быть отрицательный, ведь я совершенно не чувствую себя беременной. Стараюсь вспомнить свои ощущения во время первой беременности, когда я носила Марысю, но все уже давно выветрилось из памяти. Помню лишь адские боли во время родов.

Ну вот, опять кружится голова, мне становится нехорошо. Хоть бы только меня не стошнило прямо на улице! Присаживаюсь на каменный парапет и делаю глубокий вдох. Только без паники! Нужно поймать такси и ехать или к свекрови, или к Малике… Оба эти варианта меня не слишком устраивают, но из двух зол я, пожалуй, выберу первое.

Таксист то и дело поглядывает в зеркало заднего вида. Или он со мной заигрывает, или я так отвратительно выгляжу.

— Вам надо отдохнуть, мадам, — говорит он на прощание. — Берегите себя.

Пытаюсь потихоньку проскользнуть через переднюю и гостиную к лестнице, а затем на второй этаж. Только бы меня никто не услышал! Мне сейчас так нужны тишина и уединение…

— Дот, это ты?

— Да, мама. Иду наверх, в нашукомнату, хочу отдохнуть немного.

— А что стряслось, милая? — Она уже возле меня. — Да ты и впрямь скверно выглядишь. — Свекровь обеспокоенно смотрит на меня, а потом дотрагивается до моего лба.

— Ничего страшного. Я сегодня не выспалась, и после интенсивной тренировки меня начало подташнивать.

— Ну-ну… — недоверчиво качает она головой. — А у меня есть вкусный свежий бульончик, он тебя живо поставит на ноги.

— Спасибо, мама, но…

— Если не хочешь есть в кухне, я принесу его наверх. А ты прими пока прохладный душ, это всегда помогает.

И в мгновение ока она исчезает в кухне.

Может, она и права, наверное, стоит прислушаться к ее совету. А потом я лягу в постель и буду спать, пока не приедет Ахмед.

Бульон очень вкусный. Кажется, он согревает все мое тело. Свекровь присела на стул и внимательно наблюдает за мной. Отставив тарелку, я откидываюсь на подушки. Как здорово, как чудесно, сейчас я засну… О Иисусе! Я резко приподнимаюсь: съеденное подступает к моему горлу. Свкровь удивленно вздергивает брови, а я скорее бегу в туалет и с утробным рычанием извергаю из себя содержимое желудка. Остановиться я не могу и мучаюсь при этом ужасно. Наконец со смоченным водой полотенцем на шее я тащусь обратно в спальню.

— Мабрук, дочка, мабрук, — шепчет свекровь, укладывая меня в постель и подтыкая одеяло. — Все в порядке. Это только поначалу так плохо.

— Но, мама…

— Ладно, ладно, я никому ничего не скажу. Ты тоже веришь в дурной глаз?

Мало того что она желает мне счастья в моем несчастье, так еще и думает, что я такая же суеверная, как они все!

Я закрываю глаза и задумываюсь. Нет, это невозможно, я ведь много лет пью противозачаточные таблетки. Ни за чем другим не слежу я так тщательно, как за этим. Ну, может, один раз я забыла их принять — перед Рамаданом, когда поссорилась с Ахмедом… Вспоминаю, что две последние менструации тоже были не такими обильными, как обычно. Завтра с самого утра придется провести этот чертов тест, ничего не поделаешь. А вдруг… На глаза наворачиваются слезы, и через минуту я, отчаявшаяся и уставшая, засыпаю.

Я стою в ванной и смотрю на только что обписанную мною картонную полоску. Сажусь на унитаз. Результат однозначный и сомнению не подлежит, но поверить в него я не могу. Вытаскиваю следующую полоску и повторяю действие. Задерживаю дыхание и… То же самое.

Превосходно! Я залетела! К моему отчаянию прибавляется и ярость. Охотнее всего я бы сейчас кого-нибудь покусала.

— Марыся, что ты, черт подери, вытворяешь с этими хлопьями!.. — ору я, зайдя в кухню и увидев, как моя дочь пальцами вылавливает из молока шоколадные шарики. Впрочем, она это проделывает каждое утро.

— Завтракаю, мамочка. — Она невинно смотрит на меня и продолжает делать то же самое.

— Сколько раз я тебе говорила, что едят ложкой?! Ты что, олигофрен?!

— Да. — Боюсь, Марыся не знает слова «олигофрен» — раньше она никогда его не слышала.

— Когда же ты наконец начнешь меня слушаться! — Наклонившись к ней, я швыряю ложку в ее миску. — Говорю тебе, ешь как человек! Ясно?!

— Ясно, — слабым голоском отвечает Марыся, и я вижу, как в ее черных глазенках показываются слезы.

— Жуй давай, и быстро! — Я разворачиваюсь и выхожу во двор — немного проветриться. За спиной слышу тихий детский плач.

Во дворе вижу нашего гяфира, которому мы неплохо платим, а он, ленясь, расселся на пластиковом стуле и греется на солнышке. Какое бесстыдство! Значит, я должна подметать, убирать двор, а многоуважаемый господин сторож будет расслабляться?!

— Эй, ты! Иди сюда.

Неохотно, будто в замедленной киносъемке, он встает со стула и направляется в мою сторону.

— Возьми метлу, мешок для мусора и убери здесь! — кричу я на него, размахивая руками.

По выражению его лица видно, что он возмущен. Презрительно скривив губы, гяфир выпрямляется и окидывает меня оценивающим взглядом.

— Хозяин ничего мне не говорил.

— Так я тебе говорю. Выполняй!

— Но хозяин ничего мне не говорил, — монотонно повторяет он.

Какой упрямый осел! Тупица! Даже такой вот слуга не слушается женщины — а все потому, что женщина в этом обществе ничего не значит. Ну ничего, я ему докажу, что со мной этот номер не пройдет! Он у меня еще попомнит!

— Ахмед! — тут же набираю номер я. — Этот сторож-дурак не хочет подметать террасу и вообще убирать отказывается, — говорю в трубку по-польски.

— Во-от как…

— Он заявляет, что, мол, хозяин ему не велел, а на хозяйку ему плевать.

— Не может быть. Он тебе очень симпатизирует.

— Мне не надо, чтобы он мне симпатизировал! — воплю я, словно стремлюсь докричаться до него напрямую, минуя телефонную связь. — Мне надо, чтобы он уважал меня и слушался!

В трубке — гробовая тишина. После паузы Ахмед спокойно произносит:

— Передай ему телефон.

Я отдаю трубку гяфиру и слышу, как из нее доносится не столько крик, сколько скрежет. Арабские гортанные звуки переходят в хрипение. Понять что бы то ни было из этого я не в состоянии, но результат налицо.

— Сорри, мадам. — Если бы он мог, то убил бы меня взглядом, однако услужливо склоняет голову и, шаркая, отправляется за метлой.

Больше жертв мне в этом безлюдье не отыскать. Можно еще, конечно, позвонить маме в Польшу, с ней-то поссориться нетрудно; но звонить туда я стараюсь как можно реже. Она все осуждает и постоянно говорит о моем возвращении в Польшу. Знала бы бедняжка, что это нереально, поскольку у меня нет ни наших с дочкой загранпаспортов, ни денег, ни возможностей, наверняка сошла бы с ума. Ясно одно: мне самой придется расхлебывать ту кашу, которую я заварила.

Меня раздирают сомнения. Я не могу сказать с уверенностью, что не хочу этого ребенка. Я всегда мечтала иметь девочку и мальчика, но сейчас такое неподходящее время! Сперва я хочу чего-нибудь достичь, утвердиться в своем положении, почувствовать себя увереннее и поверить в любовь Ахмеда. А я ведь, получается, даже не официальная жена! Да что мне, мало нынешних хлопот? И он-то, муж мой, хоть бы обмолвился о легализации брака… Неужели рассматривает его как временный вариант?

Я сажусь на солнышке и греюсь, будто кошка. Что ж, мне остается только ждать. Заодно и проверю, как Ахмед поведет себя в такой ситуации.

— Шукран[49], — благодарю я за результат анализа, который получаю буквально через полчаса после его сдачи.

— Мабрук, — говорит лаборантка. Значит, можно не открывать конверт и не разбирать нацарапанный на бланке диагноз.

Женщина сплевывает через плечо, чтоб не сглазить, и широко улыбается мне. Я же грустно вздыхаю и довольной явно не выгляжу.

— Если ты себя плохо чувствуешь, то не беспокойся, через три месяца это пройдет, — утешает она. Не допускает даже мысли о том, что меня мог огорчить сам факт беременности. — Теперь тебе нужно к врачу, — доброжелательно советует она. — В нашей клинике принимает очень хороший гинеколог. И берет недорого.

— У меня есть родственница, которая работает в медицинской отрасли, она мне наверняка кого-нибудь порекомендует. Еще раз спасибо.

Медленно направляюсь к дому свекрови. Что ж, придется официально объявить им «радостную» новость. Может, не сегодня? В первую очередь я, наверное, должна сказать об этом Ахмеду… И я решаю еще какое-то время подождать — неизвестно ведь, что будет дальше. Вдруг выкидыш? И что тогда? Стыд и необходимость перед всеми оправдываться?

На смену тошноте пришло другое состояние — быть может, менее неприятное, но еще более тягостное: я целыми днями сплю и ничего не могу с этим поделать. Ужасно боюсь за Марысю: только бы ей не пришла в голову какая-нибудь глупость! Сидя с ней в детской, я засыпаю прямо на ковре среди игрушек, а когда смотрю телевизор, могу захрапеть во время самого интересного сериала. В кухне я едва держусь на ногах, как-то раз уснула прямо за столом, уронив голову в овощные очистки… Ничего не понимаю. Когда я носила Марысю, была бодра, как жаворонок.

Уже месяц я не хожу на фитнес, а Ахмеду объясняю это ленью. Он в последнее время все принимает со стоическим спокойствием, стал кроток как овечка. Порой я ловлю на себе его пристальный оценивающий взгляд, хотя пока ни о чем ему не говорила. Да тут и говорить нечего — уже видно, что скоро я снова стану мамой: живот чуть-чуть раздулся, пупок вышел из ямки, в которой всегда скрывался, а грудь увеличилась на целый размер. Я ношу широкие футболки и думаю еще какое-то время подождать с приятной новостью, поскольку по-прежнему боюсь выкидыша, — самочувствие у меня скверное и какое-то странноватое. Не хочу никого разочаровывать. Кроме того, я понятия не имею, как бы отреагировал Ахмед, если бы я потеряла ребенка; думаю, его реакция была бы весьма непредсказуемой.

— Малика сегодня вечером повезет тебя по магазинам, — сообщает он мне по телефону. — У нас сейчас бешеные распродажи, как и всегда после Нового года. Она приедет в пять, годится?

— Да, отлично. Давненько я ее не видала.

— Она не хотела тебе голову морочить, — неуклюже оправдывает он сестру. — А кроме того, ты же знаешь, какой у всех аврал в конце года, когда нужно сдавать годовой отчет.

Я задумываюсь: собственно, откуда бы мне это знать? — и не нахожу ответа.

— Марысю с собой брать? — спрашиваю мужа.

— Да, оставьте ее у мамы. Пусть даже проведет там выходные.

— О да, и все выходные мы будем только вдвоем, — фривольничаю я.

— А что, разве мы не заслужили? Ну, говори, что ты об этом думаешь?

— Гм…

Что он задумал? Стоит ли мне нервничать? Пока что я отмахиваюсь от всех тревожных мыслей, ложусь в нашу супружескую кровать, принимаю позу эмбриона и вжимаюсь в теплый плед.

— Марыся, иди к маме, — зову я доченьку, прежде чем заснуть.

— Ты готова?! — слышу я голос Малики, и сердце у меня в груди начинает бешено колотиться. Я проспала! А где Марыся?!

— Бегу! — истерически кричу, вскакивая на ноги.

Ребенок! Где мой ребенок?! Не замечая в полумраке Малики, я влетаю, будто ошалевшая, в соседнюю комнату и спотыкаюсь о свою малышку, спящую на ковре среди рассыпанных кубиков «Лего».

— А-а-а! — воплю я и падаю как подкошенная.

— Аллах милосердный, что ты вытворяешь?! — Малика уже рядом, пытается поднять меня с пола. — Будь осторожна. — Она обеспокоенно смотрит на меня и, на удивление, совсем не злится.

— Извини, я проспала, — шепчу я, держась обеими руками за низ живота. Не могу сдвинуться с места. Боль пронзает насквозь, я едва дышу.

— Так, за покупками мы не едем, лучше ко мне в клинику. Давай-ка, потихоньку. — Она осторожно поддерживает меня под руку.

Конечно же, свекровь обо всем ей рассказала. И наверняка не только ей.

— Еще минутка, и я буду в порядке, — говорю я и пытаюсь подняться. — Зачем мне врач? Я ведь ничего себе не поломала и не ушибла… — Проверяю, известно ли ей что-либо.

— Не будь дурой, — уже ворчит Малика, как обычно. — В определенных ситуациях без медицинской помощи никак не обойтись. — Она пристально смотрит мне в глаза.

— Так, может, к врачу поедем завтра утром? — пытаюсь увильнуть я. — Мы же собирались походить по магазинам, я уже, честно говоря, настроилась.

— Ладно. Все можно совместить, — говорит Малика. Надо же, какой она стала уступчивой. — У нас достаточно времени и на то, и на другое. Тебе уже лучше?

— Да, и существенно. — Неуверенно улыбаясь, я направляюсь в спальню, чтобы переодеться.

Вот я глупая! Все равно ведь рано или поздно придется им рассказать. Нет у меня больше ни сил, ни желания скрывать — нужно иметь мужество признаться и перестать бояться их реакции. Свекровь-то, в конце концов, отнеслась ко мне прекрасно.

Мы садимся в машину и в молчании едем в клинику. Малика ведет меня прямиком к гинекологическому кабинету, а сама намеревается отвезти Марысю к матери.

— Наверное, ты и без меня справишься? — иронично спрашивает она.

Вот теперь мне неловко из-за того, что я до сих пор не сказала ей. А ведь уже третий месяц…

Через час передо мной лежит целая куча компьютерных распечаток, результаты анализов крови и мочи. В большом конверте — результат УЗИ и снимок ребенка. Врач очень старался, видно, что выслуживается перед начальницей.

— Ну так что? — любопытствует Малика, вернувшись. — Девочка или мальчик?

— А какое это имеет значение? — удивляюсь я. — Для меня главное — чтобы ребенок был здоров.

— Как ты наивна. Любой мужик хочет сына.

— Ну да, я знаю, но это примитивный подход. В Польше…

— Сколько раз тебе нужно напоминать, что ты уже не в Польше? — недружелюбным тоном произносит она. — Здесь брак, в котором нет сына, не стоит ничего.

— Ну да, — отвечаю саркастически, презрительно скривив губы.

— Нечего дуться, такова арабская жизнь. Муж может в качестве повода для расставания преподнести тот факт, что жена не смогла подарить ему потомка мужского пола.

— Какое коварство! Какая отсталость!

— Знаю, — кивая, грустно говорит она. — Но так уж повелось, и нам не под силу что-либо изменить. Необходимо, чтобы сменились поколения. А прежде всего — желание.

Я направляюсь к выходу. Ехать по магазинам мне уже совершенно не хочется.

— Ты что, не хочешь мне сказать? — спрашивает Малика уже повышенным тоном, не отставая от меня ни на шаг. — Ты и беременность скрывала — это что, такой польский обычай? Чтобы муж и родственники узнавали обо всем непосредственно в день родов? — смеется надо мной она.

— Во-первых, на УЗИ пол еще не виден. Так бывает. Во-вторых, все это время я плохо себя чувствовала и опасалась, что могу потерять ребенка. Потому-то я и не говорила никому, чтобы не обнадеживать напрасно. А теперь поехали домой, с меня хватит.

— Хочешь ты или нет, но мы сейчас едем за покупками. — Она хватает меня за руку и смешно поджимает губы. — Иначе Ахмед меня прибьет, — говорит с притворным отчаянием.

— Это еще почему?

— У меня же было задание сделать тебе приятное, развеселить, развлечь, а не нервировать тебя и вгонять в депрессию. — Малика снова смеется, на этот раз уже доброжелательно. — И не тревожься ты из-за этих разговоров о поле ребенка. Ахмед — человек просвещенный… во всяком случае, должен таковым быть. После стольких-то лет в Европе… — Она делает паузу, и я вижу в ее глазах неуверенность.

Мы подъезжаем к нашему ярко освещенному дому и видим выбежавшего на террасу Ахмеда.

— Девчонки, а я уже начал было беспокоиться, — с улыбкой говорит он, глядя на кучи пакетов в машине и наши довольные физиономии.

— Да ладно тебе. — Малика треплет его по спине. — Security service[50] работает.

— Как ты, Доротка? Довольна?

— Да, только устала ужасно. — Это правда: охотнее всего я сейчас отправилась бы спать.

— Шиш! Я же хотела купить тебе витамины. — Малика рассерженно хлопает себя по бедрам. — Завтра подброшу их тебе в офис, — обращается она к брату.

— Входите в дом, холодно ведь.

— Я к себе домой. — Малика направляется к машине. — Только заберите покупки, и я сматываюсь. Ехать-то далеко.

Мы входим в дом. Я улавливаю какие-то аппетитные запахи и, удивленная, спрашиваю:

— Неужели кое-кто состряпал что-то вкусненькое?

Ахмед обнимает меня и ведет в гостиную. Я останавливаюсь как вкопанная: в камине горит огонь, стол торжественно накрыт и обильно заставлен. Приятную обстановку дополняют ароматические цветные свечи.

— У нас что, праздник? — игриво спрашиваю я, глядя на него искоса.

— Вот ты мне и скажи. Уже пора, наверное. Или ты думаешь иначе? — тихо намекает он, нежно обнимая меня.

— Я, собственно, собиралась. — Я беру его за руку, и мы садимся на диван.

— Честно говоря, не могу понять, почему я узнаю последним, ну да ладно, углубляться в это не стану. Наверняка у тебя есть свои причины.

— Ты же видел, что со мной творилось. Я не хотела тебя разочаровывать.

— Глупенькая ты мышка, — ласково говорит Ахмед и целует меня в шею.

В комнату кто-то входит, и я подскакиваю от неожиданности.

— Мадам… — слышу я приятный глубокий женский голос.

В дверях кухни стоит молодая красивая негритянка.

— Ты что, уже взял себе вторую жену? — со смехом спрашиваю я Ахмеда.

— Она не в моем вкусе, — шутит он. — Тебе нужен человек для помощи по дому и для общения. Это твоя личная домработница, Джойси, — представляет он девушку. — Думаю, я сделал хороший выбор. У нее блестящие рекомендации, раньше она работала в резиденции посла. Она говорит не только на своем национальном наречии, но и по-английски, и по-арабски. Можешь научить ее готовить польские блюда… Ну как, довольна?

— Конечно! Я тебе ужасно благодарна. Сейчас мне действительно нужна помощь по дому, и еще нужно, чтобы кто-то приглядывал за Марысей, пока я сплю, а сплю я теперь бо́льшую часть дня. — Я стыдливо улыбаюсь.

— Не беспокойся, все пройдет.

Мы садимся к щедро накрытому столу, и впервые с незапамятных времен мне все кажется вкусным. С бешеным аппетитом я поглощаю невероятное количество пищи. Ахмед смотрит на меня с нежностью и восхищением.

— Приоткрой завесу тайны, у нас будет мальчик или девочка? — шепчет он уже за десертом.

Этот вопрос, который задают здесь так часто, вызывает у меня содрогание.

— А ты бы кого хотел? — осторожно выспрашиваю.

— Доченька у нас есть, пора заиметь и сыночка, наследника. — Раскрасневшись, Ахмед смеется.

— Пока определить невозможно, еще слишком рано, — поясняю я. — Через месяц я снова пойду на УЗИ, и, может, тогда… — Я делаю паузу.

— Конечно, конечно, — поддакивает он.

— Самое главное… — робко начинаю я, — чтобы ребенок был здоров.

Выжидающе смотрю на него, но Ахмед лишь опускает взгляд и, нахмурив брови, кивает мне.

— Бася, как твои дела? — звоню я старой подруге, хоть мне и стыдно: вот уже несколько месяцев я не давала о себе знать.

— О! Надо же! Наша светловолосая принцесса наконец-то вспомнила об отвратительной старой жабе. Ну-ну…

— Да ладно тебе… извини, — мямлю я в трубку. — Мне ужасно неловко…

— Не знаю, не знаю, — уже более примирительно говорит Баська. — Как поживаешь, отшельница?

— Ты угадала, теперь я действительно отшельница. Мы переехали на ферму…

— Ты идиотка. Патентованная, — перебивает она, опять раздражаясь. — Там тебе останется разве что на луну выть. Хитрец твой муж. Впрочем, об этом я тебе уже говорила, не так ли?

— По крайней мере, теперь мы живем в своем доме…

— Этот ваш дом, — снова сердито прерывает меня Бася, — за сто километров от цивилизации, если я не ошибаюсь!

— Да, где-то так, — вздыхаю я.

— Дуракам закон не писан, Дорота. — Она скептически щелкает языком, будто старая арабка.

— Почему ты так думаешь? Здесь на самом деле намного лучше. Однозначно.

— Меня возмущает другое! Твой Ахмед все-таки настоял на своем. — Баська саркастически смеется. — Господи, какой ты еще ребенок! Тебе кажется, что ты приняла решение, а на самом деле тебя вынудили его принять. Ну скажи, был у тебя выбор? А?

— Не знаю, Бася, но именно сейчас я снова начинаю чувствовать себя счастливой. Я хочу быть счастливой, причем именно с этим человеком, ни с кем другим.

— Это, конечно, прекрасно, лишь бы ты не забывала, как он порой себя ведет и как относится к тебе, когда что-то идет не так, как ему хочется, — резко говорит она.

— Я тебе звоню, чтобы приятно поболтать, посплетничать, а ты сначала делаешь мне выговор, а затем еще пытаешься запугать, — с обидой отзываюсь я. — Неужели подруги существуют для этого?

— Это уж ты решай сама! — обрушивается на меня Баська. — Я всегда была с тобой искренна, ты в любой ситуации могла на меня рассчитывать. Я всего лишь высказываю свое мнение, а если оно отличается от твоего и ты не можешь с этим смириться, то что ж, мне жаль. — Она кладет трубку.

Я делаю глубокий вдох. Если я потеряю единственную родственную душу, то погибну. Кто мне поможет, если — не дай бог! — в моей семье снова что-то пойдет не так? Кто тогда протянет мне руку помощи? Малика? При мысли об этом я содрогаюсь. Нет, я вполне отдаю себе отчет, что единственный мой проводник по этому неизвестному мне миру — это Бася. Бася, непосредственная вплоть до нетактичности, но опытная в бою и знающая ливийскую жизнь. В довершение всего она просто ужасно нравится мне.

— Так что, будем ссориться? — спрашиваю я, снова позвонив ей.

Из телефона доносится фырканье моей собеседницы. Но, во всяком случае, трубку она взяла.

— Посмотрим…

— Это не только от меня зависит, — замечаю я. — Успокойся ты наконец. У меня для тебя суперновость, горячая сплетня.

— Мне уже страшно. Впрочем, догадываюсь, о чем речь.

— Я беременна, — признаюсь я.

— Мабрук или не мабрук?

— Сама не знаю, но потихоньку начинаю радоваться. Как в той песенке: и хочу, и боюсь.

— Пацан или девчонка? — без обиняков задает она мне вопрос, ставший уже стандартным.

— Вот скажи мне, почему все так интересуются этим? Неужели пол ребенка важнее, чем его здоровье?

— Потому что здесь самое хилое отродье мужского пола всегда лучше красивой и умной девочки.

— Может, мне наконец кто-нибудь объяснит, в чем тут суть? Я понимаю, что каждый мужик хочет сына, наследника, но чтобы так зацикливаться…

— Подруга, ты по-прежнему не понимаешь, где живешь, и этим ты постоянно выводишь меня из себя! — повышает голос она. — Если ты не подаришь ему сына, его семья никогда не примет тебя, ты навсегда останешься для них шармутой, обыкновенной шлюхой, которая трахнулась с арабом. Они будут притворяться, что это не так, но при первом же удобном случае напомнят тебе, что ты не в состоянии подарить мужу сына, продолжить род. Вся семья будет его пилить, называть импотентом и требовать доказательств, что это не так. Они начнут сватать ему молодых ливиек, и в конце концов он согласится, лишь бы только его оставили в покое. Тебя же он или отправит домой, дав развод, или без твоего согласия возьмет себе вторую женушку.

— Малика сказала мне то же самое…

— Вот видишь, милочка. Так что это очень важный вопрос.

— А ты? — хватаюсь я за последнюю соломинку. — У тебя же две дочери!

— Так скажи мне, почему я, старуха, уже после сорока решилась рожать снова?

— Потому что хотела еще малыша… или…

— Даже мой Хассан, человек современных взглядов, близких к европейским, чувствовал себя несчастным из-за того, что у него не было сына. О том, какие далеко идущие действия предпринимали его вредная матушка и не менее отвратительные сестрички, я умолчу. — Разгневанная Бася перебивает меня на полуслове. — Уверена, не подари я ему сына, он рано или поздно взял бы себе вторую жену. Такова правда! — выкрикивает она. — Даже мой Хассан!

— И все сложилось так удачно, что на третий раз у вас получилось?

— Удаче нужно было поспособствовать. Целый год мы с моим добрым и понимающим мужем сидели на специальной диете, пили таблетки и занимались любовью только в строго определенные дни.

— Боже мой! — восклицаю я.

— Но не беспокойся, ты еще молода. Не в этот раз, так в следующий, — утешает меня Баська, услышав в моем голосе ужас.

— Э, делая все новые и новые попытки, можно ненароком произвести на свет целый детский сад.

— Слушай, могу тебя утешить тем, что араб скорее уж выпустит из лап дочку, чем сына, так что в крайнем случае…

— Да уж, подбодрила ты меня… — с грустью говорю я и думаю: «Лучше бы я тебе не звонила».

Гостья

— Милая… — Ахмед лениво потягивается в кровати, отлеживаясь в выходной — пятницу. — Мириам намного лучше, может, она погостит у нас недельку-другую?

— Маме она уже надоела? — бесцеремонно спрашиваю я.

— В общем-то, нет, но неплохо бы дать маме несколько выходных. Она ведь обслуживает Мириам и ее детей, а на обед или ужин к ним приходит еще и Махмуд.

— И хватает же у мамы здоровья.

— Она старается исправить ошибки своей дочери и добиться примирения. Делает все возможное, чтобы спасти их брак. Она считает, что именно такова ее роль.

— Хорошая женщина, — совершенно искренне говорю я и вижу, как на лице Ахмеда вырисовывается гордость за мать. — Конечно, пусть Мириам приезжает, — поспешно добавляю, желая казаться не менее великодушной.

Мы решаем, как обустроить все для его сестры.

— Нам нужна комната для гостей, — говорю я. — Если мы захотим как-нибудь пригласить к нам мою маму, ее даже негде будет уложить спать. Можно в гостиной, но, если визит окажется долгим, это будет неудобно.

— Я уже думал об этом. Может, мы используем наш маленький склад?

— Ты о кладовке? — удивляюсь я.

Кухня у нас такая большая, что кладовкой мы и не пользуемся. Я предпочитаю хранить запасы под рукой, в кухонных шкафчиках, а не ходить то и дело в темную комнату, в которой полно пауков. Собственно говоря, в кладовке мы складываем всю пришедшую в негодность или просто ненужную утварь.

Отправляемся туда — посмотреть, что и как.

— Ну и мусорка! — восклицаю я и отшатываюсь прямо с порога. — Интересно, когда мы в последний раз открывали эту дверь?

— Гяфир вынесет весь хлам, а затем Джойси все здесь вымоет, даже стены. Тогда и увидим, что можно из этой комнатушки сделать, сгодится ли она на что-нибудь.

— Правильно. А теперь поехали к маме на обед, я уже проголодалась, — подгоняю я мужа.

— Да мы ведь недавно позавтракали! — смеется он и осторожно гладит по раздавшемуся животику. — Мои вы ненасытные!

— Все вокруг говорят мне, что я должна есть за двоих, вот я и следую добрым советам.

— Кушай, кушай, моя толстушка, — нежно произносит Ахмед.

Ну вот, дали прислуге работу и можем ехать. Иметь прислугу в доме — потрясающее удобство. Наконец-то у меня есть время для Марыси: мы с ней читаем привезенные из Польши книжки, учим наизусть стишки, начали проходить материал, которому учат в подготовительной группе. Ахмед сам, по собственной инициативе связался с директором польской школы, и тот приготовил для нас все необходимые учебники и упражнения. Со стороны моего мужа это очень хороший жест, который дарит мне лучик надежды на какое-то нормальное будущее. Может быть, мы все-таки заживем счастливо: дети будут расти в ласке и любви, а я пойду работать…

— Какая прелестная весна! — восклицает свекровь и даже позволяет мне поцеловать ее в знак приветствия.

Стол мы накрываем в саду, чтобы насладиться солнцем и теплом.

— Как себя вела Марыся? — спрашиваю я: предыдущую ночь моя доченька снова провела у бабушки.

— Как всегда. Проблем не было, — отвечает свекровь, не привыкшая жаловаться. — А твой малыш растет, чтоб не сглазить, тьфу-тьфу! — Она осторожно притрагивается к моему животу. — Уже скоро, — утешает меня она.

— Какое там скоро, мама! — с ужасом говорю я, потому что больше всего боюсь родов. — Еще три месяца. Я успею прибавить килограммов десять.

Мы все смеемся, хотя мне, признаться, вовсе не весело. До сих пор меня мучили тошнота и рвота, поэтому в весе я прибавила совсем немного, что меня радует. Но сейчас я чувствую себя великолепно — кажется, горы могла бы свернуть — и поэтому начинаю наверстывать в еде, из-за чего мои размеры, конечно же, увеличиваются. Аппетит превосходный, меня даже можно назвать обжорой. Нужно себя контролировать.

— Привет, Дот, — слышу я монотонный голос Мириам, которая выходит из дома, неся в руках целую гору тарелок.

— Как поживаешь? — машинально спрашиваю я.

— А как я могу поживать? — ворчит она. — Спроси у Малики и у мамы, чем меня фаршируют.

— Может, ты бы приехала к нам на ферму? — делаю я попытку сменить тему. — Знаешь, как там замечательно! Все цветет… А этот восхитительный запах земли и молодой травы! — Я даже зажмуриваюсь от упоения. Никогда бы не подумала, что жизнь за городом так мне понравится.

— Ну что ж, как Ахмед решит, так и будет. Теперь он здесь властелин, в его руках жизнь и смерть.

— Что ты такое говоришь?! — восклицаю я. Похоже, она вконец свихнулась.

— Это правда, а если ты этого не видишь, значит, ослепла. Может, беременность отразилась на твоем зрении? — ехидно продолжает она. — Ему очень нравится роль властелина, так что будь осторожна.

— Опять ты будешь пугать меня?! Мириам, с меня хватит! — повышаю голос я.

— Девочки, что с вами? — Вдруг словно из-под земли вырастает Ахмед. — Что ты ей опять наговорила?! — кричит он на сестру, увидев слезы в моих глазах.

— Ничего страшного, просто я голодна, — пытаюсь я смягчить ситуацию. — Пойду помогу маме в кухне. Что-нибудь перекушу, а там, глядишь, и настроение улучшится.

Поднимаюсь по лестнице в дом. Оглянувшись, вижу, как Ахмед гневно кричит на Мириам, размахивая руками у нее перед лицом. Мне не нравится его поведение, но ведь он заступается за меня… Наверное, это хорошо?

— Красиво у вас тут, надо признать. — Мириам с мрачным выражением лица входит в нашу гостиную. Ахмед несет за ней чемоданчик, а сама она держит в руке большую сумку с косметикой.

— Погляди, какую уютную комнату твой брат обустроил специально для тебя, — желая смягчить их предыдущие конфликты, говорю я и показываю нашу бывшую кладовку, которая благодаря Ахмеду преобразилась в изысканную комнату для гостей.

— Да-да, у него всегда было чувство прекрасного. Если бы не эти дурацкие компьютеры, которыми он заморочил себе голову, Ахмед стал бы дизайнером интерьеров и зарабатывал бы кучу денег, а вы бы сейчас жили во дворце, а не на маленькой ферме на краю света.

— Но мы не жалуемся. — Чувствую, нелегкая нам предстоит неделя.

— Распаковывай вещи. — Ахмед почти швыряет ее багаж в комнату. — Ждем тебя на обед в гостиной.

Мы закрываем за Мириам двери и пристально смотрим друг другу в глаза. И зачем нам это понадобилось?

— Время бежит быстро, — шепотом говорю я ему в утешение. — Сегодняшний день можно уже не считать. — И мы смеемся.

— А почему ты не взяла с собой доченьку? — разочарованно спрашиваю я, когда Мириам выходит к столу. — Она же почти ровесница Марысе, они могли бы вместе играть. Ахмед говорил, что и она с тобой приедет.

— Я хочу отдохнуть от нее немного, — сухо отвечает она. — Я и так с ней каждый день, а на служанку у нас денег нет, — попрекает она меня присутствием Джойси.

— Да ты что?! У тебя ведь есть бесплатная прислуга в лице твоей матери, которая день-деньской занимается детьми, и не только ими, — молниеносно огрызаюсь я.

— А ты разве не подбрасываешь ей ребенка? — ехидно парирует она.

— Редко, потому что мне ее жаль и я не хочу совершенно измучить бедную женщину. Достаточно того, что все остальные пользуются ее добротой, не зная меры.

— Не сменить ли нам тему, милые дамы? — перебивает нашу перепалку Ахмед, поскольку атмосфера становится весьма неприятной.

Мы едим молча, слышен только звон столовых приборов о тарелки. Лучше ничего не говорить, чем глупой болтовней вызвать ненужный скандал.

— Джойси, подавай десерт! — кричу я наконец в сторону кухни. — Мы будем есть его на крыльце, а то в гостиной стало уже душно.

Ничего не понимаю. Зачем же Мириам приехала, если так этого не хотела? А я-то мечтала, что мы опять станем подругами… На душе скверно, я разочарована. Не будь я так сердита, наверняка бы расплакалась.

— Можешь мне сказать, что с ней творится? — спрашиваю я Ахмеда уже перед сном, укладываясь в постель.

— Она помешалась. Абсолютно, — расслабленно отвечает он.

— Зачем ты ее сюда притащил? Видно же, что она не хотела этого.

— Ты сама говорила, что маме нужно отдохнуть. Она тоже уже не выдерживает, но, конечно, никогда не признается. Представь себе, она все это терпеливо сносит вот уже несколько месяцев.

— Кошмар. И лучше Мириам не становится?

— Мы же недавно имели возможность убедиться… Кажется, у нее претензии ко всем, только не к самой себе.

— Но она должна была принимать лекарства, и не только успокаивающие, а и повышающие настроение! Именно так вы тогда решили, если я не ошибаюсь. А она тем не менее не похожа ни на заторможенную, ни на фонтанирующую отличным настроением, — замечаю с иронией.

— Не все так просто. Даже в больницах пациенты порой обманывают врача или медсестру, пряча таблетки у себя во рту и не глотая. Иногда лекарства прячут даже в матрасе.

— А как же поступим мы? — Я начинаю тревожиться. — Не могу же я ей сказать, чтобы она отдала мне все таблетки, а я буду их выдавать. Она меня убьет!

— Я уже просил было ее об этом, вежливо и без крика, но ответ был весьма неприятный. — Ахмед прижимается ко мне и осторожно кладет голову на мой живот. — Только к матери у нее еще осталось хоть какое-то уважение. Малику она искренне ненавидит, а ко мне относится как к самому главному врагу. В ее глазах и ты разделяешь со мной вину, поскольку ты моя жена.

— Слушай, но это ужасно серьезные вещи, — говорю я, отстраняя его от себя и садясь на кровати. — Мы живем в безлюдном месте, вокруг ни души. Если она возьмет и проглотит разом все эти свои оглупляюще-веселящие таблеточки, нам конец. Я с ней не справлюсь, я не умею оказывать первую помощь, да и сил у меня на это сейчас не хватит. И прежде чем я успею тебе позвонить и ты приедешь домой, все может быть кончено.

— Не будь такой пессимисткой. — Он озабоченно потирает лоб. — Та ее попытка самоубийства — всего лишь желание нас напугать. Пустое. Кто хочет убить себя, тот делает это, а не режет себе кожу на запястьях, пуская две капли крови. Малика говорит, что даже швы накладывать не пришлось.

— Подумать только! Чтобы так пугать родственников!

— Тебе сейчас нельзя переживать, котик. — Ахмед тащит меня под одеяло.

— Ты прав. Но я даже не переживаю. Я злюсь.

— Злость вредит красоте, а если еще и малыш эту твою злость унаследует, то нам не позавидуешь.

Мы прижимаемся друг к другу, и то и дело кто-то из нас вздыхает. Ну что за качели: то мне с ним чудесно, то я снова разочарована и морально убита… Нет, все же мой муж добрый человек, он так заботится обо всей семье.

— Девчонки, желаю хорошо провести время! — кричит Ахмед, уходя на работу, и будит весь дом. — Только не поубивайте друг друга до моего возвращения, пожалуйста!

Я улыбаюсь его ироничному замечанию. Светит солнце, пробиваясь даже сквозь тяжелые шторы спальни. Из кухни доносится хрипловатое пение Джойси и смех Марыси. Я ощущаю, как меня переполняет энергия, и забываю о вчерашних печалях. Решаю, что дольше вылеживаться не буду, — в конце концов, у меня гостья. Сейчас возьму с собой девчонок и прогуляемся по ферме. Там все движется в бешеном темпе: то и дело подъезжают пикапы, переполненные людьми и набитые саженцами, — для земледельцев настал горячий сезон. Из хилой городской фифочки я превращаюсь в землевладелицу, и это мне очень по душе.

— Как дела? — Я вхожу в кухню, целую веселую доченьку и ищу глазами Мириам. — Наша гостья еще не встала? — спрашиваю я Джойси, которая только пожимает плечами. — Пойдем, Марыся, разбудим тетю.

Мы подходим к закрытой двери.

— Мириам, вставай, а то весь день проспишь! — говорю приветливо.

— Я сюда отдохнуть приехала, а меня будят на рассвете, — капризничает она вместо пожелания доброго утра, но дверь открывает. — Что это за отдых!

— Погода сегодня отличная, предлагаю прогуляться по ферме, — невозмутимо продолжаю я, поскольку ничего иного мне не остается.

— Не знаю, чему тут радоваться. При нашем географическом положении солнце светит в любое время года, — снова ворчит она, однако направляется вслед за мной в кухню.

— Завтракать будем в доме или на террасе? — интересуюсь я, действительно желая угодить ей. В конце концов, неделя — не целая вечность. Как-нибудь справлюсь.

— Мне все равно, как хочешь.

Я делаю глубокий вдох, зажмуриваю глаза и пытаюсь сохранить спокойствие.

— Значит, быстренько завтракаем в кухне и отправляемся гулять. — Надеюсь, на открытом пространстве будет полегче. Любую проблему лучше всего «выгулять».

Мы с Марысей надеваем ботинки по самые щиколотки, потому что я по-прежнему немного боюсь змей и скорпионов, хотя в это время года они вроде бы еще спят. Золовка, как назло выходит в шлепанцах. Сказать ей, что у нас в доме нет сыворотки? Что ж, она взрослая и знает, что делает. Марыся берет свою любимую прогулочную тросточку, и мы отправляемся.

— Ничего себе движение у вас тут, работа кипит. — В голосе Мириам слышится недовольство, но идти на поводу у этих эмоций я не буду. Может, я и преувеличиваю.

— Самая тяжелая и в то же время самая лучшая пора для земледельцев. До конца месяца нужно подготовить почву и все посадить.

— И ты позволяешь работникам слоняться по твоему двору?! Это уже слишком. — Она осуждающе смотрит на ободранных и худых наемников, которые прилегли отдохнуть в тени оливкового дерева напротив террасы.

— Ты права, нужно будет как-то это утрясти. Ахмед давно хотел оградить дом, окружив его маленьким двориком.

— Так почему он до сих пор этого не сделал? Вы ведь живете здесь уже больше полугода! — возмущается Мириам. Опять она всех и вся критикует. — Видимо, он слишком много занимается чужими делами и на свои у него не остается времени.

Я не поддаюсь на провокацию, лишь ускоряю шаг. Не обращаю внимания на ее слова, притворяюсь, будто не слышу их, но выдержу ли я так до вечера? Может, после обеда сказать ей, что я устала, и закрыться у себя в спальне? Это была бы хоть какая-то возможность отдохнуть от нее…

— Ты принимаешь лекарства? — Не знаю, зачем я спрашиваю ее об этом; впрочем, я ведь теперь за нее ответственна, а значит, должна знать.

Наступает неловкая пауза, только Марыся знай себе бегает туда-сюда, весело напевая что-то.

— Вам бы этого хотелось, да? Чтобы эти таблетки напрочь выели мне мозг, превратили меня в растение! — почти кричит Мириам. — Нет уж, не пойду я на это, даже если мой милый братец Ахмед и еще более любимая сестрица Малика взбесятся.

— Ну, я не буду занудствовать, что, мол, они делают это все для твоего же добра. Мне кажется, ты и сама должна осознавать это. — Я останавливаюсь и пристально смотрю ей в глаза.

— Да-да, конечно же, — отвечает Мириам, иронично усмехнувшись.

Прихожу к выводу, что Ахмед был прав: она совершенно свихнулась.

Не говоря больше ни слова, мы идем вперед и незаметно набираем такую скорость, что у меня начинаются судороги в икрах и внизу живота. Ну уж нет, я не замедлю движения, даже если придется разродиться прямо здесь! И я, стиснув зубы, шагаю с ней вровень.

— Мамочка, пошли домой, — жалобно подает голос Марыся.

Слава богу! Милая моя доченька! Я-то уже едва дышу.

— Ладно, — отзываюсь, — значит, возвращаемся.

— Я хочу пить и есть, — начинает капризничать она. — И мне скучно…

— Еще минутка — и мы снова будем дома, — утешаю я дочку. — А ты тоже немного устала? — утирая со лба пот, спрашиваю Мириам.

— Ты шутишь? Ни капельки, — отвечает она, презрительно окидывая меня взглядом. — Я еще пройдусь, а вы возвращайтесь. Не беспокойтесь обо мне.

— Но… — Мне не хочется отпускать ее одну. — Там, дальше, уже совсем безлюдно. Может, даже опасно. Дикие собаки и…

— Да, и тигры. Оставь меня, я же здешняя, меня пустырь не страшит. — Она отворачивается от нас и продолжает идти в никуда.

— Мириам, пожалуйста, пойдем домой! — кричу я ей вслед, но она лишь ускоряет шаг. — Не стоит одинокой женщине гулять в таком безлюдном месте. Тем более здесь, у вас… Не подставляй меня! — умоляю я ее и рысцой пускаюсь вслед.

Марыся садится на придорожный камень и развлекается выковыриванием дыр в глине. А я почти бегу — так быстро, как только позволяет мне мое положение. Едва-едва хватает дыхания.

— Мириам, ты что, хочешь, чтобы я родила прямо здесь, в чистом поле?! — кричу я, почувствовав, что не могу больше гнаться за ней. Останавливаюсь, наклоняюсь вперед, кладу руки на колени и пытаюсь дышать ровно.

— К обеду я вернусь! — отвечает она и на прощание радостно машет мне рукой. — Может, Ахмед и не убьет тебя — в конце концов, ты носишь его ребенка, — доносятся до меня ее последние слова.

Как она изменилась! Нет, это уже не та Мириам, с которой я познакомилась менее года назад… Что же теперь делать? Я хватаюсь за голову. А что, если она сейчас уйдет и не вернется, если с ней что-нибудь случится, если кто-то причинит ей вред?.. Ясный пень, мобилку я с собой не взяла, а ведь нужно сообщить Ахмеду в самом срочном порядке. Чтоб только мне самой не попало! Боже! Бегом несусь по направлению к дому. Под боком трусит Марыся.

— Доченька, давай наперегонки, — прибегаю я к уловке. — Кто прибежит первым: мама с большим животом или стройная серночка?

— Я серночка! Я, я буду первой!

— Победитель получит большую вазочку мороженого, — обещаю я. Впрочем, я и сама о такой мечтаю.

— А проигравший? — спрашивает она, немного встревожившись.

— Вазочку поменьше, — смеюсь я.

— Ну ладно. Мамочка, давай руку, я тебе помогу. Ты тоже должна получить приз.

Вспотевшие, все в пыли, мы влетаем в дом. Не на шутку обеспокоенная, я первым делом спешу в гостиную — за телефоном. Нигде не могу его найти, хотя убеждена, что еще утром он лежал на журнальном столике.

— Джойси, ты не видела мобилки? — спрашиваю встревоженно.

— Мадам, не знаю почему, но она была во дворике со стороны кухни. Лежала на каменном столе. — Она дает телефон мне в руки, на лице ее написано удивление. — А ведь кто-то мог ее украсть, и что бы мы тогда делали без телефона?

— Я ее там не оставляла. Может, Марыся игралась, хотя я столько раз ее за это отчитывала…

Так или иначе, следствие по этому поводу проводить сейчас не время. Нажимаю зеленую кнопку, желая поскорее связаться с Ахмедом. С изумлением смотрю на последний набранный номер. Как же так? Я ведь звоню только мужу, иногда его матери, еще реже — Малике… А вверху экрана высвечивается: фитнес. Этот номер в моем телефоне с незапамятных времен, но я и не помню, когда последний раз набирала его. Да и зачем? Это какая-то ошибка.

Отыскиваю номер Ахмеда и снова нажимаю кнопку вызова.

— Милый, у нас проблема, — произношу серьезным, встревоженным тоном.

— Что происходит?

— После завтрака мы пошли прогуляться по полям… — И я начинаю рассказывать.

— Это хорошо. Славная погода, еще не очень жарко…

— Не буду врать, что прогулка была приятной. Мириам продолжала в том же духе, что и вчера.

— Ясно.

— Но я не поддавалась на провокации, чем очень горжусь.

— Так в чем проблема? Котик, у меня куча работы, я же хочу сегодня вырваться пораньше, чтобы поскорее к вам присоединиться. Поверь, мне тебя жаль. Тяжело в одиночку выдерживать такую атаку.

— Мириам не захотела возвращаться с нами домой и отправилась гулять дальше, — перехожу я наконец к сути дела. — Одна.

Тишина в трубке.

— Может, я зря беспокоюсь, поскольку она обещала вернуться к обеду, но все же решила тебе сообщить. Я сделала все, что было в моихсилах, даже гналась за ней и просила вернуться, но это не помогло.

— Остается только ждать. Не стану же я бегать по пустырям и искать мою взрослую сумасшедшую сестру, — раздраженно произносит он. — Придет, придет. Куда она денется? В город пешком вряд ли пойдет… Далековато.

Заканчиваем, договорившись напоследок, что будем на связи. Я принимаю душ, потому что все тело липкое от пота, а затем принимаюсь готовить обещанные вазочки с мороженым.

— Марыся, — спрашиваю я, — зачем ты трогала мамину мобилку? Я ведь столько раз тебя просила…

— Я к ней даже не притрагивалась. — Дочка удивленно смотрит на меня, выжимая из пакета взбитые сливки частично на мороженое, а в основном на стол и на свое платьице.

— Будь аккуратней, милая. — Вытираю ее, а сама нервничаю. — Зачем обманываешь? Кто брал мобилку, да еще оставил ее во дворе? А? — Я наклоняюсь к ней и заглядываю ей в глаза.

— Утром тетя Мириам говорила по телефону, — отвечает Марыся, и в поведении ее совершенно нет ни страха, ни чувства вины. — Вон там она стояла. В углу. — Дочка показывает пальчиком на патио и каменный стол.

Странно…

— Ахмед, а у Мириам есть своя мобилка? — звоню я снова с кратким вопросом.

— Нет. После ее попытки самоубийства мы решили, что ей не надо никому звонить. А родственники и так все время с ней.

— Вы отобрали у нее телефон?! — не могу поверить я.

— Временно, — беззаботно отвечает он.

— Но это… как будто вы считаете ее недееспособной, — возмущаюсь я. — Вы ограничиваете ее свободу. А она ведь не ребенок и не рабыня.

— Да ладно тебе! Она повела себя хуже, чем ребенок. Собственно, а почему ты спрашиваешь?

— Я думала, что, может, позвонить ей и узнать, где она? — хитрю я.

Проверяю дату и время звонка в фитнес-клуб. Сегодня, в десять утра. Буквально перед тем, как мы вышли из дому. Зачем она туда звонила в это время? С утра ведь идут занятия только для ливийских женщин, мужчинам на них вход запрещен. Может, она хотела поговорить с какой-нибудь подругой? Нельзя же все время подозревать Мириам в чем-то плохом, нужно оставить прошлое позади и дать женщине шанс жить нормальной жизнью… Но проверить нужно. Я выхожу на крыльцо и нажимаю кнопку звонка.

— Салям алейкюм, — слышу приятный голос знакомой девушки со стойки администрации.

— Алейкюм салям, — отвечаю, как велит арабский обычай. — Мне бы хотелось узнать, идут ли сейчас какие-нибудь занятия по аэробике? — начинаю следствие.

— Нет, к сожалению. На два дня клуб закрыт, приносим свои извинения.

— А что случилось? — допытываюсь я.

— На втором этаже стряслась авария — прорвало трубы. Из-за этого на первом было небольшое наводнение. Мы сейчас меняем все напольные покрытия. Ужас! — Кажется, девушка на том конце линии действительно в отчаянии. — Представляете, сколько работы?! Хорошо, что парни взяли выходные и помогают нам.

— Кто? — обеспокоенно спрашиваю.

— Ну, наши тренеры. Чего-чего, а физической силы у них хватает, сейчас они тренажеры из зала выносят.

— Там Рахман и Хамид? — У меня перехватывает горло.

— Вы их знаете? Славные парни.

— Да, когда-то познакомилась. — Мне уже хочется как можно быстрее закончить этот разговор — я и так узнала слишком много.

— К сожалению, Хамид куда-то вышел, но сказал, что еще вернется. Надеюсь.

— Значит, сейчас его там нет? — в ужасе уточняю я.

— Кто-то ему позвонил, и он выскочил на улицу как ошпаренный.

— Радостный? — Я дрожу всем телом, дыхание сбивается.

— Нет, скорее сердитый. Наверное, звонила его сестра. — Девушка-администратор беззаботно смеется.

— Спасибо за все, — убитым голосом произношу напоследок. — Желаю успешной уборки.

— А потом приходите к нам, приходите, — слышу я ее последние слова, а у самой нет сил даже нажать на кнопку разъединения.

Ну и что мне теперь делать? Если Мириам звонила по какому-то другому вопросу или вообще связывалась с другим человеком, значит, зря я поднимаю тревогу. Но если она у меня из-под носа смылась на свиданку с любовничком, то я буду виновата, скрыв это… Свидание — это еще пустяк, а вдруг они сбегут куда-нибудь за границу? Тогда ищи ветра в поле! И снова я буду во всем виновата… Может, сейчас они меня и пощадят — все-таки я беременна, — но никогда не простят. Безвыходная ситуация: и так плохо, а эдак еще хуже.

Окаменев, я сижу с телефоном в руке — не знаю, как долго. Внезапный звонок заставляет меня содрогнуться.

— Вернулась? — спрашивает взволнованный Ахмед.

— Нет, — безразлично отвечаю я. — Дадим ей еще немного времени.

— С десяти утра прошло уже достаточно. Дорогая, ты знаешь, который час? Половина третьего! — кричит он, и в голосе его слышны панические нотки.

Я смотрю на часы.

— Так что делать-то? — спрашиваю беспомощно. — Может, я возьму Джойси и пойдем ее искать? Пока еще не стемнело, будем ходить по полям и звать ее… — Я вскакиваю с места, преисполненная энтузиазма.

— Нет уж, ты лучше из дому никуда не ходи, на сегодня хватит и одной неприятности, — раздраженно говорит он. — А то еще и ты потеряешься.

— Это невозможно! Заблудиться здесь невозможно, и ты об этом знаешь. А сбега́ть я не собираюсь.

— Милая, извини, но я немного нервничаю. Имею право, — тихо поясняет он. — Я за тебя боюсь и не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь скверное.

— Ладно, но сейчас-то что нам делать? — причитаю я, словно маленький испуганный ребенок.

— Я сажусь в машину и еду, срезая дорогу. Ты жди дома — вдруг она все же придет. Как только я приеду, мы начнем организованные поиски, а если они затянутся, вызовем полицию. Ничего не поделаешь.

— Надо бы сообщить маме и Малике.

— Будет еще время. Остаемся на связи.

В голову мою лезут самые мрачные мысли. Раньше-то я не понимала, зачем она сюда приехала, почему так легко согласилась у нас погостить; но теперь ее замысел мне ясен, все шито белыми нитками. Легче улизнуть отсюда, где вокруг одни пустыри, чем из дома, окруженного стеной двухметровой высоты.

— Джойси, подойди ко мне, пожалуйста.

— Да, мадам. — Девушка уже стоит в дверях и печально смотрит на меня.

— Пройдись-ка вокруг дома, может, увидишь где-нибудь мадам Мириам.

— Я уже ходила. Даже забралась на контейнер с водой, чтобы лучше видеть окрестности. Кроме работников, никого нет.

— А ты смышленая. Все понимаешь.

— Просто стараюсь помочь. Может, подать вам обед?

— Сейчас я не в состоянии проглотить ни кусочка. А Марыся что-нибудь ела?

— Ничего, кроме мороженого, но я накормлю ее потом. Не беспокойтесь сейчас о ребенке.

— Ты права. Спасибо.

Я отправляюсь в спальню и падаю на постель. Задумываюсь, что же я неправильно сделала, возможно ли было предотвратить бегство Мириам. Закрываю глаза.

Когда я их открываю, вокруг уже царит кромешный мрак. Господи Иисусе! Я вскакиваю на ноги и бегу в кухню.

— Джойси, хозяин вернулся?

— Нет, его не было, — встревоженно отвечает она.

— Который час? — машинально спрашиваю, бросая взгляд на настенные часы. — Восемь?! — ору истошно. — Восемь! И муж не звонил?! — Я начинаю паниковать.

— Вы же спали с телефоном. Я не слышала никаких звонков.

Бегу в спальню, с трудом добываю из-под одеяла телефон. Смотрю на экран. Ничего. Никто не звонил. Руки у меня дрожат. Я слышу, как сзади подходит Джойси.

— Помочь вам?

Наконец мне удается нажать нужную кнопку.

— Ахмед, ты живой?! — кричу в трубку я.

— Да, — слышу я его убитый голос.

— Что случилось?! Почему ты до сих пор не дома?!

— Я все расскажу, когда приеду. А приеду, наверное, около полуночи.

В эту секунду я слышу пронзительный женский крик.

— Что это? Кто это? — Затаив дыхание, я опускаюсь на край кровати. Мне становится дурно.

— Случилось самое худшее. Я не могу сейчас говорить. — Он разъединяется.

Что же это был за ужасный, почти животный вопль? Что он мог означать? Кто так кричал и почему?.. Внезапно я понимаю, что тембр голоса и его звучание мне знакомы. Это мать Ахмеда… Но что означает «случилось наихудшее»? Очередная измена Мириам, ее бегство или смерть?.. Но сейчас мне остается только ждать. И я чувствую себя виноватой, хоть и не могла ничего сделать.

Жизнь делает поразительные повороты, и судьба нас не щадит. Ахмед гнал на ферму на скорости сто шестьдесят километров в час. Как и я, он предчувствовал, что случилось что-то плохое. Выехал на дорогу между многоэтажками и не сбавлял скорости. Проехав несколько километров, увидел небольшую толпу, собравшуюся у дороги. Перед его глазами мелькнула лежащая на обочине фигура, и что-то его насторожило. Он остановил машину, вышел и медленно приблизился к собравшимся. Люди жестикулировали, кричали, хватались за головы. Растолкав толпу, Ахмед внезапно обнаружил, что он стоит над изувеченным телом Мириам.

Повинуясь первому же инстинкту, он упал на колени и с ревом принялся рвать волосы на голове. Толпа замерла, пораженная: никто не знал, что происходит, кто этот мужчина и кем ему приходилась погибшая женщина. Мириам лежала на боку, ноги ее неестественно изогнулись, одна стопа была расплющена, а на другой еще остался яркий шлепанец. Разорванное платье задралось вверх, открывая израненные бедра; Ахмед одернул его. Сняв пиджак, он накрыл им изуродованное лицо сестры: одна сторона распухла и почернела, на месте другой было кровавое месиво — без глаза, без брови, с выпирающими обломками кости. Волосы, склеившиеся от пота, грязи и крови, прилипли к черепу. В безграничном отчаянии Ахмед наклонился и осторожно обнял тело сестры, испуская истошные рыдания.

Через какое-то время послышался вой сирен — это ехали полицейские машины, а следом за ними карета скорой помощи.

Аварии никто из собравшихся не видел; из тех, кто дал показания, каждый признался, что оказался на месте происшествия, когда все уже было кончено. После осмотра места аварии полицией и оценки ситуации судебным экспертом было составлено заключение о том, что Мириам погибла на месте, сбитая, вероятнее всего, чьим-то личным автомобилем. Однако сам автомобиль отыскать не удалось. Что делала она в том районе и как туда попала, навсегда останется тайной. Но не для всех членов семьи. Мы — Ахмед и я — знали, кто там живет. Знала и Малика. Мне, к сожалению, был известен еще один секрет — факт телефонного разговора Мириам в день ее смерти, причем звонок, в довершение всего, был произведен с моего телефона. Об этом я не рассказала никому, зная царящий здесь закон: око за око, зуб за зуб. Сам разговор, конечно, еще ничего не доказывал, но для убитых горем родственников это могло бы послужить достаточным основанием для расправы. Я изъяла этот звонок из списка исходящих и удалила номер фитнес-клуба из своего телефона.

Родственники со мной не разговаривали ни в тот день, ни в период поминок, длившихся более месяца. Меня и на поминки не допустили, якобы из-за моей беременности; однако я четко ощущала обиду и неприязнь, которую они ко мне питали. Они считали, что это я виновата в случившемся. Как-то я невольно услышала слова матери Ахмеда: «Я присматривала за Мириам более трех месяцев, и все было в порядке, а она и одного дня не усмотрела, обрекла мою дочь на смерть».

В эти тяжелые дни родственники мужа все свое горе и ненависть обратили против меня. Знаю, никогда уже они не будут относиться ко мне так, как раньше.

Махмуд, муж Мириам, сразу после поминок уехал за границу. О детях, как и раньше, заботится моя свекровь — в этом смысле ничего не изменилось. А большой прекрасный дом стоит запертый на все замки.

Визит матери

Восьмой месяц беременности подходит к концу, можно сказать, что я на финишной прямой. Бремя, которое я ношу, начинает меня утомлять. Двигаюсь я медленно и неуклюже. К тому же жара опротивела — здешнее раннее лето в разгаре, редко когда температура падает ниже отметки в тридцать градусов, даже вечером.

Зато Марыся радуется солнцу и теплу. На патио, в тени виноградных зарослей, мы обустроили для нее маленький надувной бассейн, в котором она плещется целыми днями, — разумеется, под бдительным присмотром Джойси, ставшей сейчас совсем уж незаменимой.

— Я уладил все формальности, — звонит мне Ахмед с работы. — Документы о визовой поддержке уже должны быть в Варшаве, так что твоя мама хоть завтра может ехать в посольство.

— Прекрасно, спасибо тебе, — отвечаю я не очень-то весело, поскольку не знаю, радоваться мне ее приезду или огорчаться.

— Доротка, все будет хорошо, — говорит он, почувствовав мою неуверенность.

— Я немного побаиваюсь. Не знаю, как она себя поведет, — признаюсь я. — Она же всегда все осуждает. Помнишь, что она вытворяла в Польше?

— Ты должна настроиться на позитив. Думай о хорошем — и все будет хорошо.

— А вдруг нет?

— Значит, отправим ее первым же самолетом домой, и все тут. — Он смеется. — Правда, самолеты в Польшу летают только раз в неделю, но мы уж как-нибудь продержимся эти семь дней.

— Ты прав, надо как-то упорядочить мысли. Вот сейчас я займусь медитацией, примусь бормотать какую-нибудь мантру… и к маминому приезду буду уже преисполнена оптимизма.

— Славная моя девочка, об этом и речь.

— Боже, ну ты и растолстела, — такими словами мать приветствует меня в аэропорту.

Я бросаю выразительный взгляд на Ахмеда, а он с улыбкой вручает ей цветы.

— Не так уж и сильно, мама, всего на четырнадцать килограммов, — начинаю оправдываться я.

— Значит, у тебя весы неправильно показывают, — ехидно заявляет она. — А как ты выглядишь, какая неухоженная… Совсем как арабка.

Теперь уже я вижу гневный блеск и в глазах Ахмеда. Однако мы пропускаем ее слова мимо ушей и направляемся к выходу.

— Ну, хоть с Марысей все в порядке. — Она гладит нашу доченьку по голове. — Правда, стала такая смуглая… Вся в папу. — Грустно вздыхает.

— Сейчас ведь лето. Девочка с утра до вечера на солнце, вот и загорела.

Мать иронически усмехается и сокрушенно качает головой.

Зачем она сюда приехала? И зачем мы ее пригласили?

— Господи, ну и жара здесь. Как вы здесь выдерживаете?! — продолжает она.

— В аэропорту работает кондиционер, настоящая жара начнется на улице, — сухо сообщает Ахмед.

— Что? Наверное, вы меня сюда позвали, чтоб я тут издохла, — возмущается она.

— Ничего, глядишь, как-нибудь выдержишь, — сквозь зубы отвечаю я.

Мы идем к машине. Я веду за руку Марысю и несу мамин ручной багаж. Ахмед возится с большим чемоданом на колесах, а мать обмахивается букетом цветов и притворяется уставшей. Хорошо, что триполийский аэропорт уже работает полным ходом! Даже думать не хочу, что было бы, если бы матери пришлось лететь через Джербу, а потом еще четыре часа провести в машине…

Не проходит и получаса, как мы подъезжаем к ферме, которую мы к тому времени уже успели оградить высокой — в два метра — стеной. Стена отделана свежей штукатуркой теплого фисташкового оттенка. По верхнему краю через каждые несколько метров вмонтированы круглые светильники. Ворота открываются пультом, а калитка, разумеется, с домофоном. Теперь-то сюда не попадет ни один непрошеный гость.

— Ничего себе заграждения! — комментирует мать. — Это казарма или тюрьма?

Ее вопрос мы оставляем без ответа. Подъезжаем к террасе, на которую выбегает уже ждавшая нас Джойси.

— Здравствуйте, почтенная госпожа, — заискивающе улыбается она.

— Так у вас и чернокожая служанка есть? Ничего себе, — бросает мать в нашу сторону, не удостаивая вниманием девушку. — Не трогай моих вещей, а то еще испортишь! — кричит она Джойси, которая попыталась было втащить в дом ее тяжелую поклажу. — Такую обезьяну ни к чему нельзя подпускать. Она же только что с дерева слезла.

— Мама, приди в себя. Что ты несешь? Ты окончательно свихнулась? — не выдерживаю я.

Мать лишь фыркает и входит в дом.

— С этой стороны я ее раньше не знал, — шепчет мне на ухо Ахмед. — Похоже, мне тоже придется начать бормотать мантру.

— Лучше бронируй билет на ближайший рейс, — отвечаю саркастически и жму многозначительно его руку.

Показываю матери, куда идти, и поясняю:

— Мы приготовили для тебя уютную комнатку.

— Эту каморку ты называешь жилым помещением? Да ты здесь вконец одичала и потеряла представление о хорошем вкусе, — высказывается она.

Я уж и не знаю, смеяться мне или плакать. Начинаю нервно хихикать.

— Распаковывай вещи, и мы ждем тебя в гостиной к обеду. — Ее колкости я игнорирую — мне кажется, это лучший способ их сносить.

— Пока не знаю, стоит ли их распаковывать. Мне придется здесь жить, в этой деревенской хижине на безлюдье? Нет, мне это не нравится. Ты могла бы меня предупредить.

— Я тебе говорила, что мы живем на ферме…

— Но ты ее описывала как восьмое чудо света и земной рай.

Ахмед с удовольствием слушает эти слова и впервые с незапамятных времен смотрит на меня с нежностью. Может, этот визит мамы хорошо повлияет на наши отношения? Может, мы поймем, какая мы прекрасная семья и как много значим друг для друга? Нет худа без добра.

— Потому что для меня это так и есть, здесь я нашла свое место на земле. — Я выхожу из ее комнаты и закрываю за собой дверь. Пусть мама немного остынет в четырех стенах.

Разворачиваюсь — и попадаю прямо в объятия Ахмеда. Правда, мой большой живот немного мешает нам, но не настолько, чтобы мы не смогли страстно поцеловаться.

— Я люблю тебя, — нежно шепчет мой замечательный муж.

— Я тебя тоже, и это еще очень скромно сказано.

Я пристально гляжу ему в глаза. Мы обнимаемся. И тут вдруг малыш в моем животе мастерски брыкается.

— Гол! — в восторге кричит Ахмед, почувствовав удар. — У нас будет футболист в семье!

— Или футболистка, — едва выдавливаю из себя я. Тяжело дышать: я получила прямо в диафрагму.

— Присядь-ка на минутку. — Ахмед ведет меня в гостиную и силится усадить на диван. — Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает он.

— Секундочку, мне нужно восстановить дыхание. — Я наклоняюсь вперед и стараюсь расслабить мышцы живота.

— Доротка!

— Уже все хорошо. — Выпрямляюсь и понемногу прихожу в себя. — Малыш довольно часто играет со мной в такой… футбол.

— Так приглашайте и меня на игры, а то все сами да сами… Эгоисты! — снова шутит Ахмед.

— Ладно, я буду тебя будить на рассвете. Наш малыш — ранняя пташка. Надеюсь, когда он наконец увидит мир, привычки у него изменятся.

— Почему ты беспокоишься? Ведь мама всегда тебе поможет, — весело говорит он.

— Ха-ха-ха.

Накрытый стол ждет, обед готов, но мама не торопится осчастливить нас своим присутствием. От голода у нас бурчит в животах. Марыся уже съела свой суп в кухне.

— Пойду позову ее, — говорю я Ахмеду. — Мама, обед остывает! — кричу я через закрытую дверь.

— Я не хочу есть, — слышится ее ответ. — Я немного отдохну.

— Не глупи и не создавай проблем с самого начала. — Я не выдерживаю и вхожу в ее комнату.

Мама лежит на кровати, прикрыв лицо ладонями. Теперь я вижу, как она постарела.

— Мамочка, пожалуйста, съешь что-нибудь, а потом и приляжешь до вечера, — уже ласковее говорю я. Сажусь на кровать и пытаюсь ее обнять.

— Ну, если это обязательно, то я подчинюсь. — Она резко садится и уклоняется от моих протянутых рук. Мне становится невыразимо грустно.

Все блюда, поданные к торжественному обеду, по мнению моей матери, невкусные, совершенно отвратительные и вообще никуда не годятся.

— Впрочем, не переживай, ты ведь никогда не умела готовить, — подытоживает она. — Вот только как бедный Ахмед это выдерживает? Сочувствую тебе, сынок, — обращается она к моему мужу.

Я сверлю взглядом накрытый скатертью стол. Где же я ошиблась, что плохого сделала собственной матери, почему ее огромная любовь ко мне переродилась в злобу? Ведь там, в Польше, мы расстались в полном согласии, даже плакали в аэропорту… Ее критиканство и природное ехидство давно известны мне, я была к этому готова, но сейчас, похоже, она прибегает к тяжелой артиллерии и намеревается устроить здесь баталию. У меня уже нет на это сил.

— Может, вам хоть десерт понравится? — Ахмед бросает на меня обеспокоенные взгляды и силится разрядить ситуацию.

— Вряд ли, но раз уж я обязана попробовать и его…

Джойси вносит блюда с охлажденными фруктами: черный и зеленый виноград, спелые фиги, порезанные кубиками арбуз и дыня.

— Ну это, по крайней мере, не продукт твоего приготовления. Есть шанс, что это окажется съедобным.

На середину стола торжественно приземляется посеребренное блюдо с моей фирменной венской запеканкой из творога.

— Из кондитерской, разумеется?

— Домашняя, разумеется, — подхватываю я ее манеру, уже всерьез рассерженная и обиженная.

— Когда у кого-нибудь предвидится крупное торжество, все просят Доротку испечь этот пирог, — хвалит меня Ахмед. — Теперь уже никто из нашей семьи не желает есть жирные торты из кондитерской.

— Ну-ну, попробуем. — Мать подставляет тарелку, и Джойси кладет ей большой кусок запеканки. — Только не смей прикасаться своими грязными пальцами! — по-польски кричит мать. — Вдруг я еще заражусь чем-нибудь! У них же всех СПИД!

— Джойси прошла все обследования. У нее прекрасные рекомендации с предыдущего места работы — ни много ни мало от немецкого посла! — не выдерживает Ахмед.

Я замечаю, как обидно становится девушке. Она, вероятно, мало что поняла, но одно слово, то самое, с международным значением, наверняка уловила. Джойси убегает в кухню, я следом за ней. Недоставало мне еще, чтобы она сейчас ушла!

— Мадам… — рыдает она, согнувшись. — Я ведь здорова, я не такая…

— Джойси, не расстраивайся, я прошу у тебя прощения за свою мать. — Я обнимаю ее за плечи и чувствую, как она вспотела от переживаний.

— Почему пожилая дама так меня не любит? Это из-за того, что я черная? — с грустью спрашивает она.

— Дорогая моя, я понятия не имею, что с ней случилось, но сейчас она терпеть не может всех, а прежде всего меня. Радуйся, что не понимаешь по-польски, а то ты бы поседела, слушая весь тот бред, который она тут несет.

Мы обе тихонько смеемся. Джойси вытирает нос кухонной тряпкой (хорошо, что никто этого не видит) и принимается убирать в кухне. Кажется, я ее задобрила.

— В гостиной я уберу, когда пожилая дама уже уйдет, хорошо?

— Конечно, так будет лучше всего. Да мы все стараемся не попасть ей под горячую руку.

Вернувшись в «приятное» общество, я замечаю, как мама с аппетитом закусывает дыней очередной кусок запеканки. По подбородку у нее течет сок.

— Вкусно? — спрашиваю.

— Дыня — да, неплохая.

Украдкой мы с Ахмедом подаем друг другу знаки. Я надуваю щеки, а он щурит глаза и легонько качает головой из стороны в сторону, словно прося, чтобы я не обращала внимания и не расстраивалась. Он прав, жаль тратить на это нервы.

— В пятницу мои родственники приглашают нас на торжественный обед. Они дают его в вашу честь, — говорит он, обращаясь к моей матери.

— Это тоже где-то здесь, в деревне? — интересуется она. Горожанка нашлась!

— Нет, они живут в столице.

— Так почему тогда вы здесь торчите? Вы что, в ссылке? — въедливо спрашивает мать.

— Дороте ферма очень понравилась. Кроме того, мы здесь временно.

— Не знаю, что тут может нравиться? — удивляется мать. — Я бы на таком безлюдье сошла с ума на третий день.

«Тебе это уже не грозит», — ехидно думаю я.

— Хочешь посидеть на крыльце? Должно быть, уже стало прохладнее, — предлагаю я. — Или предпочтешь осмотреть дом?

— Да что здесь осматривать? Все равно что сарай обходить по периметру.

— Неужели? Знаешь, это уже слишком! — Я теряю остатки терпения. — Твоя нора в бетонной многоэтажке лучше, да? Вся твоя квартира имеет такой метраж, как одна только наша гостиная…

— Милые дамы, пойдемте-ка во дворик пить чай, — прерывает меня Ахмед. По выражению его лица видно, что и он начинает нервничать.

Мы встаем, проходим через кухню и направляемся в наш любимый уголок. Предусмотрительная Джойси догадалась унести оттуда Марысин надувной бассейн и хорошенько прибрать все вокруг. С недавно восстановленного маленького фонтанчика посередине патио с умиротворяющим журчанием течет вода, распространяя вокруг приятную влагу и прохладу. В воздухе царит дурманящий запах жасмина, алые бугенвиллии придают немного тепла холодному каменному архитектурному решению. Стол застелен цветной скатертью, на скамьях разложены мягкие подушки. Мать не произносит ни слова, но я вижу, как тщательно она изучает каждую деталь. Жду очередного удара.

— Так что я здесь должна делать целыми днями? — наконец спрашивает она.

— Будешь составлять мне компанию и развлекать меня приятными беседами, — иронизирую я. — Да и по внучке ты наверняка скучала, а значит, охотно будешь с ней играть…

— Может, вы поможете нам купить вещи для малыша? — предлагает Ахмед.

— А что, здесь есть и ларек? Должно быть, на соседнем свекольном поле? — продолжает упражняться в колкостях она.

— Мы часто ездим в город. Дорога занимает меньше часа.

— А у Дороты есть машина? — Она же знает, что нет.

— Нет, вторая машина нам пока без надобности. Кроме того, Дот в положении, а беременным водить машину не рекомендуется.

— Но ведь она не всегда беременна, а значит, в любом случае не может никуда отправиться, потому как не на чем, — подытоживает мать.

— Пока что мы отлично со всем справлялись, — рассказываю я. — Когда Ахмед ехал на работу, он заодно отвозил и меня с Марысей. Малышка была у бабушки, я в это время шла на фитнес, а потом в гости к подругам или родственникам. Трех таких вояжей в неделю нам вполне хватало.

— Ну да, — не сдается мать. — Но Марыся, кажется, вскоре должна пойти в школу? В Польше она бы уже ходила в нулевой класс! Как же вы будете ее возить? У Дороты будет новорожденный, а с ним не очень-то поездишь туда-сюда.

— Мама, я же сказал вам: мы живем здесь вре-мен-но. — Ахмед медленно подчеркивает каждый слог.

— Не разговаривай со мной таким тоном, молокосос! — Мать повышает голос и бьет по столу ладонью.

— Чай, пожалуйста. — Щекотливую ситуацию, которая могла бы всерьез испортить этот наш первый общий вечер, прерывает неоценимая Джойси. Уф-ф!

— Спасибо тебе. — Я нарочно касаюсь ее руки, а она благодарит меня заботливым взглядом.

В полном молчании мы выпиваем по чашке «липтона» и расходимся по комнатам.

— Милая, я на работу. Буду сегодня раньше, — ласково будит меня Ахмед. — Спи как можно дольше, сколько тебе захочется, это полезно для физического и психического здоровья. Пусть она там хоть утонет в собственной желчи.

— Хорошо. Мне, если честно, вообще не хочется вставать. Мне очень грустно.

— Не переживай ты так, — утешает он меня. — Может, это у нее просто первый шок после приезда.

Не знаю и сама, как это вышло, но после его ухода я снова погружаюсь в крепкий здоровый сон.

Будят меня вопли и плач Марыси. Вскочив с кровати, я бегу в кухню и замечаю какую-то суматоху на патио, возле того самого Марысиного бассейна, который Джойси уже опять поставила.

— Что происходит?! — в ужасе кричу я.

— Мадам, я не могу найти общий язык с пожилой дамой, — жалуется Джойси, вся мокрая. — Она не говорит ни на одном из языков, которые я знаю. Не могу понять, чего именно она добивается.

— Но почему Марыся так орет? — Я указываю рукой на собственную дочку, раздетую догола: она стоит посреди бассейна и брызгает водой на все стороны. Лицо у нее так раскраснелось, что со стороны можно подумать, будто с ней случился удар. — Она еще никогда не устраивала такой истерики! Что случилось? — обращаюсь я к матери, которая, скрестив руки на груди, критично окидывает ребенка взглядом.

— Сумасшедшая, наверное, как и папочка. Такой вредный арабский характер.

— Что она сделала?

— Лучше спроси, чего не хотела делать, — прошипела мать.

Вытаскиваю испуганную дочку из бассейна, кутаю в полотенце для купания и крепко прижимаю к себе. Сажусь на лавочку и беру ее на колени. Слышу, как трепещет ее сердце, а маленькое слабое тельце сотрясается от дрожи.

— Может, в конце концов расскажешь мне, что случилось?! — спрашиваю у матери, злая, оттого что обидели моего ребенка.

— Здесь так печет солнце, — говорит мать, — поэтому Марыся должна носить панаму или шляпу. Хочет она того или нет.

— А где ты видишь на этой крытой веранде палящие лучи, а? — спрашиваю я, кивая на густые заросли винограда над нами. — Марыся не любит накрывать голову, а каждый имеет право на свое мнение. Если не знаешь ребенка, нельзя его к чему-либо принуждать. Этим можно больше навредить, чем помочь.

— Посмотрите, какой педагог выискался! У меня больше опыта, чем у тебя, и я лучше знаю, как поступать с невоспитанными паршивками.

— Паршивками?! — обиженно выкрикиваю я. — И это говорит соскучившаяся по внучке бабушка, которая приехала в гости!

— Хорошо же ты ее воспитываешь! Но что удивляться?! Если мать спит до обеда, а ребенком занимается кто ни попадя, то так и получается.

Сказав это, мать исчезает за дверью своей комнаты. Я сижу с раскрытым ртом и пытаюсь отдышаться.

— Спокойно, мадам. — Джойси нежно похлопывает меня по спине. — Вы сейчас должны думать о своем здоровье и будущем ребеночке. Нельзя нервничать.

— Я не люблю бабушку, — шепчет по-арабски Марыся.

— Не нужно так говорить. Как бы там ни было, она всегда будет твоей бабушкой, твоей семьей.

— Ну и что? — Ребенок не понимает этого аргумента. — Бабушка Сана лучше. Намно-о-ого лучше. Она меня любит.

Я ничего больше не могу сказать, просто не нахожу слов. Ее арабская бабушка более ласковая, понимающая и приветливая, чем моя мать. И мне очень грустно осознавать это.

— Ты уже позавтракала? — спрашиваю я Марысю.

— Конечно, сто лет назад, — смеется она и в повороте прыгает в бассейн.

Ребенок быстро обо всем забывает и не таит обиды. Жаль, что я уже взрослая.

— А второй завтрак? — поддразниваю я девчушку, поскольку ищу компании, чтобы поесть. — А ланч? — Мы смеемся вдвоем. — Принесу себе поесть и сяду возле тебя. Может, тебе чего-нибудь и захочется.

Все время до возвращения Ахмеда провожу с Марысей; мы плещемся в воде, а потом я сижу в удобном кресле-качалке. Джойси каждую минуту приносит нам напитки, фрукты и разные вкусности. Чувствую, что теперь она полностью мне верна. Мать укрылась в гостевой комнате и не выходит из нее. Благодаря этому у нас все спокойно и мы можем расслабиться. Не знаю, кому пришла в голову такая глупая идея — пригласить ее. Но сейчас это уже не важно. Остается только надеяться, что она быстро исчерпает свою злость или настолько устанет, что оставит нас в покое.

— Darling, I’m home, — слышится крик от двери, и Марыся с радостным визгом бежит на голос Ахмеда. — Какая ты холодная и мокрая, — смеется он. — Убегай от меня, озорница.

Они вместе вбегают во двор, залитый водой. Первой поскальзывается Марыся, а потом Ахмед.

— Боже мой! — вскрикиваю испуганно. — Сумасшедшие, вы что, хотите убиться?

Несмотря на боль, они смеются, потирая места ушибов. Затем Марыся отправляется в кухню, чтобы съесть тарелку теплого супа: девчушка вдруг почувствовала, что замерзла. Оттуда доносятся веселые голоса и стук столовых приборов.

— Ну как там? — заинтересованно спрашивает Ахмед.

— С утра была буря, и с того времени не выходит из комнаты.

— Что в этот раз случилось?

— Лучше не спрашивай. Пощади свои нервы.

— Немного начинаю побаиваться визита к моей матери, — честно признается он.

— Об этом не беспокойся, — успокаиваю его. — Во-первых, дом ее сдержит и присадит. Во-вторых, она ничего не будет понимать, поэтому ничего не сможет сказать. И, что самое главное, мы будем переводить ее слова, поэтому при небольшой цензуре разговор можно будет считать относительно приятным.

В машине мама садится на мое место, скрещивает руки на животе и, раздраженная, безучастно смотрит перед собой. Я рассматриваю ее. Тонкие, мышиного цвета волосы коротко подстрижены в модной провинциальной манере — казачок а-ля Коперник с завитками возле ушей. Ее платье, кроя годов семидесятых, из стилона или какого-то другого искусственного материала в яркий цветочек обтягивает ее неуклюжее тело. Руки покрыты коричневыми старческими пятнами, кожа морщится и шелушится. Единственным украшением, которое она носит, является перстень с красным камнем, полученный от отца сто лет назад. Она будет сильно отличаться от семьи Ахмеда, и не только внешним видом. Учительница из Польши, которая у нас пользуется уважением, потому что проработала за ничтожные гроши более тридцати лет в сфере образования, за границей кажется нищенкой и не в состоянии ни с кем найти общий язык.

А вот и высокий забор с большими воротами, который в день первого моего визита произвел на меня сильное впечатление. Въезжаем внутрь. Фонари освещают двор, а через окна изнутри здания льется свет. На ступенях, ведущих в дом, стоит мать Ахмеда, одетая в элегантное платье приглушенного цвета, длиной по щиколотки. Она тщательно готовилась к приему. Женщины приветствуют друг друга вежливо, но довольно сдержанно. Моя мать выглядит как служанка, которая сейчас пойдет на кухню и начнет мыть посуду. Я подумывала купить ей какое-то нарядное платье, но боялась предложить, опасаясь вызвать негативную реакцию. Сейчас сама себе должна признаться, как ей, наверное, стыдно.

— Как твои дела, Дот? — Самира подбегает ко мне и берет под руку. — Тебе уже, должно быть, тяжело, да еще эта адская жара, — говорит она и добросердечно смотрит на меня.

— Может, и ты вскоре тоже будешь ходить с животиком. — Я хлопаю ее по руке и мило улыбаюсь. Она выглядит намного лучше, и кажется, что ее проблемы никогда и не было. — Здоровье вернулось, и замужество уже скоро.

— Аллах акбар! — радостно восклицает она. — Я рада, что наконец-то мы с Махди будем вместе, но не говорила тебе еще самого главного.

— Что случилось? Я всегда обо всем узнаю последней.

— Мы попали в ту стипендиальную программу в Канаде! — выкрикивает она с визгом и начинает прыгать, словно маленькая девочка.

— Правда?! Mabruk! — Мы обнимаемся и нежно целуемся. Она для меня как сестра, которой мне всегда не хватало.

— Так что планы относительно ребенка пока ненадолго отложим. Но, в конце концов, мне только двадцать три года! Девушка, у меня еще много времени. Зачем спешить?

— Это правда. Ни к чему так рано заводить детей, ведь перечеркиваешь этим все свое будущее, карьеру. Может, не совсем так, но планы и мечты приходится откладывать на потом. И, к сожалению, часто случается так, что о них забываешь. Или просто жертвуешь своими мечтами…

— Не грусти, — говорит Самира, услышав разочарование в моем голосе. — Мама с радостью займется и твоими детьми тоже, ведь их здесь так много, что скоро можно будет организовывать домашний детский сад. Когда родишь Ахмеду сына, то, он, возможно, немного успокоится и изменит свое отношение к работающим женам и матерям. Безусловно, все уладится, будете жить в городе, где ты будешь чувствовать себя счастливой.

— О, Самирочка, ты такая хорошая! — Я кладу голову на ее худенькое плечо. — Мне так не хватает человеческого общения, подруг…

— Ну, так я в понедельник приеду к тебе на всю долгую неделю, обещаю. — Только возьму с собой ноутбук и чемодан материалов для той моей несчастной магистерской работы. Сейчас уже должна написать ее как можно быстрее. Обсужу все с Ахмедом, хорошо?

— Прекрасно, прекрасно! — Я искренне радуюсь и от счастья хлопаю в ладоши.

Самира произносит имя брата, стиснув зубы. Здесь женщины привыкли все терпеть и уметь не выказывать недовольства, пряча его глубоко внутри. Этому я научилась даже слишком хорошо. Впрочем, что было — то прошло.

— Что это за веселые интриги? — Малика приближается к нам походкой королевы. Лицо у нее серьезное.

— Поеду на неделю к Дот, потому что ей грустно без подруги. Я же могу писать работу где угодно, а из остального у меня только косметика.

— Даже на чердаке или в подвале? Или на кукурузном поле, ведь единственную гостевую комнату, которая есть у них, сейчас занимает ее мать. — Надо признать, что Малика рассуждает вполне здраво, хотя и бестактно.

— Я забыла, — говорю грустно.

— Szisz, я тоже. Не печалься, как только она уедет, я у тебя как штык, — обещает Самира.

— Вернее, если уедет. — Малика иронично смеется.

— Только не говори так! — испуганно шепчу я.

— Сильно донимает? — спрашивает Самира, и мы переглядываемся с ней. — Похоже на то, — соглашается она и добавляет: — Тогда зачем вы ее пригласили?

— Не знаю, просто человеческая наивность. — Я беспомощно развожу руками и иду к Ахмеду, чтобы сменить его в роли переводчика.

Подали еду, и мы все садимся за большой стол, сервированный самым лучшим фарфором. Необязательно им было так стараться, обычная сервировка тоже произвела бы сильное впечатление. Естественно, было приглашено как минимум двадцать гостей, родственников и соседей. В том числе и детвора. Мне не хватает Мириам, и я постоянно ищу ее взглядом, озираясь вокруг.

Если говорить о еде, то в этом семья мужа превзошла себя. Все самые лучшие арабские блюда, фантастически разложенные и необыкновенно украшенные. Наверное, нанимали кейтеринг[51] или по меньшей мере повара из ресторана. Атмосфера царит напряженная, так как нет общих тем. Перевод каждой фразы утомляет и нарушает разговор. Мама сидит тихо, как мышка, а остальные перешептываются между собой. Впервые во время приема здесь так спокойно, даже дети не визжат. Я чувствую себя, будто на поминках, и хочу как можно скорее отсюда сбежать.

— Вы уже купили приданое для новорожденного, ведь уже самое время? — кричит Малика через стол.

— Еще нет, на следующей неделе поедем, — отвечаю я.

— Может, поедешь с нами? — предлагает ей Ахмед. — Ты у нас главный специалист по хорошим магазинам.

Малика чувствует себя польщенной и даже слегка улыбается.

— Я не знаю салонов для новорожденных, но что-нибудь придумаем.

— Прекрасно, значит, договорились. — Я вздыхаю с облегчением, поскольку с ней точно все решим.

Уже съели десерт и пьем чай на террасе. Отовсюду слышится стрекот цикад, и над нами витает мой любимый запах жасмина. Мама сидит нахмуренная, на ее вспотевшем лице появились красные пятна. Она выглядит так, словно ее сейчас стошнит. К сожалению, я не предупредила ее, что здесь не съедают по полной тарелке каждого блюда. А сейчас уже поздно.

— Это для вас. — Свекровь напоследок подходит к моей маме с большой коробкой.

— Что это? Если на прощание хотят мне дать еще немного тех жирных пирожных, то скажи им, что мне достаточно. На всю жизнь.

— Мама, успокойся. — Я незаметно сжимаю ее руку. — Она дает тебе подарок. Здесь есть обычай дарить гостю подарок.

— У них, наверное, что-то не в порядке с головой или слишком много денег, — бурчит себе под нос она. Потом произносит какие-то слова благодарности, хватает коробку и, не оглядываясь, спускается по ступеням.

На обратном пути мы часто останавливаемся. Либо потому, что ее тошнит, либо для того, чтобы дать отдышаться и пройтись по обочине автострады. Дорога вместо сорока минут занимает два часа.

— Хорошие у меня родственнички! — подытоживает мама перед тем, как войти в свою комнату. — Хотели меня отравить, но не на ту напали. Не вышло у них! Ха!

— Мама, просто… — начинаю я, но она захлопывает дверь перед моим носом. — Ты слишком много съела! — кричу, чтобы она хорошо расслышала.

Вечером центр столицы выглядит восхитительно. Здесь светло, как днем, потому что улицы освещаются не только неоновыми лампами, но и многочисленными мигающими рекламами. Супермаркеты и бутики работают на полную, поскольку в это время здесь наибольшее движение. Жара спала, и каждый хочет вырваться из дома, чтобы оказаться в городской атмосфере.

— Что за толпа, разве нельзя было выбраться в другое время? — жалуется вспотевшая мама.

— У нас уже не так много времени, — говорит Ахмед.

— Это не моя вина, что вы оставляете все на последний момент. А мне сейчас нужно за это жизнью поплатиться!? — сердито фыркает она.

— В чем дело? — весело спрашивает Малика, не понимающая разговора, который ведется на польском.

— Можешь догадаться без слов, — говорю я, закатывая глаза под лоб. — Не о чем волноваться, действуем согласно плану.

Мы заходим в самый большой салон, где предлагается все, что нужно для самых маленьких. Неизвестно, с чего начинать. К счастью, с нами Малика.

— Предлагаю начать с покупки самых больших предметов, а в конце будем выбирать мелочи, которые всегда можно докупить.

— Пожалуй, так, — вздыхаем мы с облегчением, счастливые, что она нам помогает.

— Так что, коляска и кроватка? Поднимайтесь наверх.

Нашему взгляду открывается большой зал, до отказа заполненный детскими принадлежностями. Тяжело будет сделать выбор.

— И еще. В конце концов, может, скажете, мы выбираем для девочки или для мальчика? — Малика смотрит на нас. — Сейчас уже есть УЗИ.

— Скорее для девочки, — говорю тихо.

— Мальчик в следующий раз. — Ахмед поджимает губы и грустно смотрит мне в глаза. — Должны будем над этим поработать. — Его смех звучит ненатурально.

— Девочки хорошие, посмотрите на Марысю, — говорит Малика, выражая женскую солидарность.

Выбираем коляску, которая похожа на луноход, ванночку, разноцветные шкафчики и ящички для мелочей и в конце концов оказываемся в отделе с кроватками. Мы ходим по кругу, поскольку ни на чем не может остановиться.

— Ну давайте, выберите уже что-то, — подгоняет нас Малика.

— Но здесь всего слишком много! — У меня вырывается стон. — Все они такие красивые.

— Если для девочки, то я купила бы вон ту, — советует она, и мы останавливаемся перед красивой колыбелькой с розовым кружевным балдахином.

— Мамочка, посмотри, какая игра! — Марыся начинает раскачивать кроватку. — Я буду качать в нем малютку, я! — кричит она на весь магазин.

Сейчас же появляется услужливый продавец, который показывает преимущества рассматриваемого нами товара. Я вижу цену, и волосы встают дыбом, только Ахмед закрывает этикетку рукой.

— Не волнуйся, — говорит он. — Ни о чем не переживай.

Я прижимаюсь к нему и кладу голову на его плечо. Не такой он и злой, как-то смирился с новостью, что и на этот раз не подарю ему сына. Просто он реагирует, как и любой мужчина, ведь каждый хочет иметь мальчика.

— Ну все, хватит этих нежностей. — Малика оттаскивает нас друг от друга. — Для этого вам нужно еще немного подождать.

— Малика-а-а! — выкрикиваем одновременно.

Мы решаем купить розовую колыбельку, а довольный служащий выписывает нам номерок, видя, что это еще не конец хождения по магазинам.

— На тех шторкахтолько пыль будет собираться, — раздается за нашими спинами сердитый голос матери. Это были ее первые слова с тех пор, как мы вошли в магазин.

— Что-что? — весело интересуется Малика, понимая по голосу, что это, скорее всего, неодобрение.

Мы легонько киваем и идем дальше. Уже остаются только мелочи. Мы берем тележку, и каждый из нас бросает туда вещи, которые ему нравятся. Очень скоро набирается приличная горка. При случае Марыся добавляет какие-то игрушки для себя. Малика покупает ей красивый костюмчик, похожий на те, которые носят дети в элитных школах Англии, нарядное платье из тафты и две пары кожаных туфелек. Я не одобряю такие дорогие подарки.

— Дот, неужели тетя не может купить ребенку подарок? — резко спрашивает Малика. — Не перегибай палку с этой своей скромностью, не на бедных напала. Доставить ребенку радость — то же самое, что сделать доброе дело. Аллаху это нравится. А если так, то хорошо.

Ахмед, не желая быть хуже своей сестры, выбирает для Марыси цветной гимнастический мяч и коляску для кукол.

— Будете вместе с мамой и нашим новым малышом ходить на прогулки, — говорит он оживленной дочери и целует ее в разгоряченную от эмоций щечку.

— Супер, супер! — возбужденно кричит Марыся и прыгает от счастья.

— Теперь для всех этих покупок мы нам, наверное, придется заказать грузовик, — смеется Малика.

— А и правда, как мы все это заберем? — Я хватаюсь за голову.

— Спокойно, часть возьму в свою машину, — заявляет Малика, которая, как всегда, легко решает возникшую было проблему. — Завтра после работы Ахмед приедет ко мне и спокойно все упакует, а после обеда все уже будет у тебя дома.

После нескольких часов измученные, но счастливые, со ставшим очень легким кошельком мы покидаем торговый центр. Мама идет за нами молча.

— Ну что, кто проголодался? — спрашивает Ахмед. — Едем на пиццу и шаурму?

— Да, да! — кричим мы в ответ.

— Мама, вы хотите чего-нибудь вкусного? — Ахмед обращается непосредственно к теще, поскольку не видно, чтобы она разделяла наш энтузиазм.

— Пешком на ваши задворки я не доберусь, поэтому ничего другого мне не остается. Еду туда, куда скажете.

— А ты не преувеличиваешь?! — Я уже не выдерживаю. — О чем, черт подери, ты говоришь? Никто тебя не вынуждал сюда ехать, так почему ты постоянно чем-то недовольна? — Уставшая, раздраженная и задетая за живое, я не замечаю, что кричу во весь голос.

— Не нервничай, Доротка, не стоит, — пытается успокоить меня Ахмед.

— Значит, я жду вас в ресторане. Закажу столик. — Малика выходит из неприятной ситуации. — Марыся, пойдем со мной, купим себе сначала мороженое.

— Тебе недостаточно того, что постоянно ко мне цепляешься, так ты еще и моего мужа оскорбляешь. Перестань считать нас дерьмом, — продолжаю я.

— Ну конечно, нашлись господа, — отвечает мать с сарказмом.

Ахмед идет к машине, а мы стоим на мраморном дворе и продолжаем словесную перебранку. У меня больше нет желания все это выносить и щадить ее.

— Вместо того чтобы радоваться, что я хорошо устроилась, что мой муж из хорошей и богатой, — делаю акцент на этих словах, — семьи, ты ходишь надутая, словно индюк. Все время бесишься, ехидничаешь… Так, может, в конце концов скажешь мне, что тебя не устраивает?

Если бы она знала о проблемах, которые были у меня раньше, то наверняка обрадовалась бы. Хорошо все-таки, что я сохранила это в тайне.

— Выкрал тебя этот араб из родного дома, — говорит она, и ее глаза горят ненавистью.

— Что ты плетешь?! Никто меня ниоткуда не крал, не сделал ничего против моей воли! Я просто вышла замуж, счастливо и по любви. Рано или поздно это должно было произойти.

— Можно переехать в другой город, но чтобы так сразу на другой конец света, к дикарям и оборванцам, — говорит она с отвращением.

— Это ты выглядишь как деревенщина, сельская баба и нищенка. — Я окончательно теряю контроль над собой. — Если сравнивать тебя с семьей Ахмеда, то это о тебе можно сказать: дикарка и оборванка. Ты даже не в состоянии общаться ни на одном цивилизованном языке!

— Знаю только один, но и это хорошо, и я не говорю: «Кали хотеть, Кали есть».

— Кто так говорит? Как ты можешь судить о чьих-то умениях, когда сама не можешь даже сказать «How do you do»?!

В следующее мгновение мать со всей силы отпускает мне хлесткую пощечину. Я шатаюсь, едва устояв на ногах. К нам подбегают прохожие.

— Что случилось? Fi muszkila? Какие-то проблемы? Можем как-нибудь помочь? — спрашивают обеспокоенно.

Я грустно качаю головой и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Я дышу глубоко и пытаюсь взять себя в руки — не доставлю ей этого удовольствия, не начну реветь. Ахмед подбегает к нам и нежно обнимает меня заботливыми руками.

— Это уже перебор, я этого так не оставлю! — говорит он по-арабски, чтобы мать не поняла. — Никто не будет бить мою жену! — Муж крепко сжимает ее запястье и переходит на польский, обращаясь к ней холодным, не терпящим возражений тоном: — Вы сейчас поедете на такси в дом моей матери, чтобы подумать о своем поведении. — Там есть комната для гостей, которую вы, уверен, можете занять.

— Что, может, перережешь мне горло, ты, террорист?!

Ахмед окаменел, он поражен ее словами, поднимает брови и открывает рот. Не раздумывая, широко замахивается и бьет прямо в потную жирную щеку моей матери.

Вдруг резкая боль пронзает низ моего живота, словно кто-то хочет разорвать меня изнутри, переходит к нижней части спины и опоясывает горящим обручем. Со стоном сгибаюсь. Не могу вдохнуть.

— В больницу, Ахмед, в роддом, быстрей, — шепчу сквозь стиснутые зубы и падаю на мраморный пол.

Рождение Дарин

Я мало что помню, кроме ужасной боли. В машине скорой помощи рев мотора и визг сирены сверлят мне мозг, а мигающая лампа бьет в глаза. Замыкаюсь и прислушиваюсь к собственному телу.

— Любимая, все будет в порядке. Ты в хороших руках, — слышу шепот Ахмеда и вижу над собой его испуганное и напряженное лицо.

Его голос меня успокаивает. Уступаю врачам и медсестрам, да и сильная боль прошла словно по мановению волшебной палочки. Меня привозят в родильное отделение, в котором я ожидаю увидеть множество кричащих женщин, но останавливаюсь за ширмой в полной тишине. Из колонок, висящих под потолком, льется расслабляющая музыка. С меня осторожно снимают запыленное, пропитанное потом платье для беременных, обтирают прохладной водой и одевают в типичную больничную рубашку с неудобным разрезом на спине. Но она, однако, приятно свежа и ароматна, и я сразу чувствую себя лучше.

— Чтобы позже не было сильных болей, сейчас будет немного больно, — говорит молодой доктор, который с улыбкой склоняется надо мной. Он держит в руке большой шприц с длинной иглой. — Пожалуйста, лягте на бок, это займет всего мгновение.

— Боже мой, — стенаю я, чуть не плача.

— Ничего не бойтесь. Пожалуйста, не двигайтесь, — обращается он ко мне категоричным тоном.

Я зажмуриваюсь, сжимаю кулаки и тихонько попискиваю. Сначала чувствую какой-то холодный спрей, а далее словно легкий укус.

— Храбрая девочка, — говорит доктор, хлопая меня по руке и помогая вернуться в горизонтальное положение.

— Через полчаса сестра подготовит вас к родам. Если вас что-то будет беспокоить или чего-нибудь захочется, скажите ей. Я сразу же приду.

Отличная частная клиника, определенно! Ахмед заплатил несколько тысяч долларов, чтобы я лежала и слушала музыку под присмотром медсестры?! А кто поможет мне родить?

— У вас еще достаточно времени, — слышу приятный голос склонившейся надо мной женщины. — Не нервничайте, ребеночек сейчас только готовится выйти в этот мир, но пока еще не спешит. Можете даже подремать, я буду за вами приглядывать.

Ну, если так… Самое главное, что у меня в самом деле ничего не болит, только внизу живота чувствую небольшую тяжесть. Из дремоты меня выводит какой-то шум. Не представляю, когда появился мой доктор.

— Настало время поприветствовать нового жителя этого мира, — говорит с улыбкой. — Хватит лежать, нужно вставать и браться за работу.

— Что?! Но ведь головка внизу! — испуганно кричу я.

— Прошу ничего не бояться и помнить, что я здесь для того, чтобы помогать пациентам, а не причинять им вред. — Он нажимает кнопку на стойке, и кровать, на которой я спокойно лежала, складывается в удобное наклоненное кресло.

— Ножки по бокам, пожалуйста, — говорит доктор, и в этот момент я замечаю подставки под ступни, которые есть в каждом гинекологическом кабинете.

Меня подключают к дополнительной аппаратуре, которая сразу начинает шуметь и пищать.

— Это пульс вашего ребенка, — объясняет мне доктор. — А ваш пульс видно на мониторе. Не волнуемся, скоро все закончится. — Он гладит меня по голове, но я все же начинаю паниковать и не могу восстановить дыхание.

— Сестра, немного коньяка для дамы! — кричит доктор куда-то назад.

— Я не пью коньяк, и особенно будучи беременной, — лепечу я, шокированная его словами.

Все начинают смеяться.

— Не дал бы вам ни за какие деньги. Мы так называем успокоительную микстуру, поскольку она содержит несколько капель алкоголя.

То место, где у меня когда-то была талия, обвивают холодным резиновым поясом.

— Благодаря этому стильному поясу мы будем видеть, когда вы должны тужиться. Будет дан сигнал, — слышится приглушенный звук. — Ну вот, собственно, и все. — Доктор приветливо улыбается мне.

— Ready?!

— М-м-м, — отвечаю, не будучи полностью в том уверенной.

Все пошло как по маслу, прежде чем я поняла, что держу в руках сверток с моей маленькой доченькой.

— Она прехорошенькая, — говорит ассистентка врача. — Какая беленькая!

Я смотрю на губки Дарин, по-польски Дарьи, и не перестаю удивляться. Еще минуту назад плавала у меня в животе, а теперь она здесь, спокойно дышит и тихонечко попискивает. У нее большой арабский нос, как у Ахмеда, и красивые миндалевидные глаза с тремя длинными ресничками на каждом. Брови расходятся в стороны к вискам и выглядят так, словно нарисованы карандашом.

— Здравствуй, доченька, — шепчу я, склонившись над ней.

Ахмед входит в мою комнату (никак нельзя назвать это больничной палатой) с большим букетом роз. Сразу же за ним вбегает с подскоком Марыся.

— Где моя сестричка? — Запрыгивает на кровать и осматривается вокруг.

— Медсестра взяла ее в ванную. Не переживай, сейчас вернется.

Дверь открывается, и я вижу стоящую в проеме мать. Удивительно, но выглядит она элегантно: длинная, до щиколоток, юбка, блузка из вискозы модного покроя, а на шее изысканный широкий шелковый шарф. Все подобрано по цвету. Я не рада ее приходу, ибо льстила себя надеждой, что Ахмед отправил ее ближайшим самолетом в Польшу.

— Доротка, доченька моя, — выговаривает она со слезами в голосе.

Что это с ней случилось? Не верю я во внезапные перемены и смотрю на нее исподлобья.

— Любимая. — Мать присаживается на кровать. — Мне так жаль, что до этого дошло, — грустно произносит она, наклоняя голову. — Извини меня, извини. — Она хватает меня за руку и старается прижать ее к своей груди.

— Мама, дай мне покой. — Я холодна как лед. — Мне за это короткое время так все надоело, что надолго хватит. Поверь, хватит.

— Я не хотела, не хотела тебя ни обидеть, ни ранить. — Она начинает плакать. — Это все от любви, — шепчет мать, всхлипывая.

— Не мели ерунды, хорошо? Если кого-то любишь, то хочешь ему добра, а тебя удар хватает, если я счастлива.

— Это не так, выслушай меня.

— Все в порядке! Что ты хочешь мне рассказать? — Я умолкаю с выражением недовольства на лице.

— Это такая животная любовь. Я всегда хочу иметь на тебя права. Я не хочу ни с кем делиться тобой и поэтому не хотела, чтобы ты кого-либо полюбила. Я знаю, что это эгоистично, но ты единственное, что у меня есть. А теперь у меня уже никого нет. Я злилась, что ты так легко выехала и бросила меня, одинокую и расстроенную. Знаешь ли ты, какую пустыню ты после себя оставила? Ты не звонила, не писала, не интересовалась, жива ли еще твоя мать. Тебе больше по вкусу была новая семья… А в Польше осталась бедная примитивная мать из маленького городка, плохо одетая и не знающая ни одного языка. Одним словом, дно… — Она жалобно всхлипывает и вытирает нос пальцами.

Ахмед подает ей свой носовой платок.

— Все мои чувства — в тебе, и сейчас я чувствую себя так, словно меня предали. — Она закрывает лицо ладонями и громко голосит.

Марыся, которая не понимает, что происходит, кривит рот и, кажется, вот-вот разразится плачем. Тупо смотрю перед собой. В голове пустота, лишь сердцем признаю, что мать права.

— Мама, мы отдалились друг от друга, — говорю я тихо, сворачиваюсь клубочком, кладу голову ей на колени и даже не понимаю, когда из моих глаз начинают литься слезы.

Для маленького чуткого сердечка Марыси это уже слишком, и она начинает громко плакать, прижимаясь то к бабушке, то к маме.

— Ну нет, мои женщины… — Ахмед не знает, что все это может значить. Стоит, как малый ребенок, с распростертыми руками, а мы втроем хором воем.

— Salam alejkum.

В этот момент в комнату входит вся наша ближайшая арабская родня. Все стоят как вкопанные. Мать, Марыся и я как по команде поднимаем головы и душим судорожные всхлипывания. Смотрим друг на друга и взрываемся смехом, но не можем остановиться и снова заливаемся слезами, на этот раз от сумасшедшего веселья.

— Я с ума сойду! — Ахмед хватается за голову и присоединяется к нам с диким хихиканьем. — Это такой польский обычай, — объясняет он своей остолбеневшей семейке. — На удачу, mabruk.

— А-а-а-а, mabruk, mabruk, — говорят они несколько успокоенные, хотя продолжают смотреть на нас как на сумасшедших.

— И когда у нас будет слет рода Салими? — спрашиваю я, входя в кухню в широкой ночной рубашке, скрывающей отяжелевшую от молока грудь.

— Отдохнула немного, доченька? — Мать целует меня в знак приветствия.

— Да. Меня разбудил запах кофе. Когда уже мне можно будет пить кофе? — вздыхаю я жалобно.

— Если хочешь, чтобы Даруня не сомкнула глаз даже на пять минут, можешь уже сейчас, — со смехом отвечает мать, укачивая нашу малютку, которая лежит в коляске.

— Тогда еще немного подожду. Как-нибудь переживу.

— Мамуся, посмотри, у меня тоже есть малыш. — Марыся тянет меня за руку и показывает свою новую колясочку с куклой внутри.

— Прекрасно, я рада.

— Скорей всего придут в пятницу, — говорит Ахмед, отвечая на мой предыдущий вопрос. Он приветливо смотрит на меня поверх кружки дымящегося, черного как смола нектара.

— Надеюсь, не в эту? — спрашиваю с испугом.

— Почему бы и нет? У нас еще два дня.

— Ахмед, но ведь я хотела принять их как положено. Нужно приготовить много еды.

— Да, Дося права. После того как они нас приняли, мы не можем сплоховать. — Мать вспомнила свое первое обжорство. — Хочу, чтобы они вышли отсюда наевшимися до отвала и у них болели животы.

— Не травите их, ладно? — Ахмед смеется, понимая, что две бабы в доме — это не одна. — Видите ли, я здесь в меньшинстве, вообще не могу с вами спорить.

— Разумеется, даже псина, что к нам приблудилась, и та сучка, — гогочет мать, развеселившись. — Бедненький. — И она гладит его по голове.

— Сегодня вечером все привезу. Мужское слово решающее. Джойси через день уберет и помоет холодильники, чтобы все поместилось.

— Oкей, — говорю я, видя, что спорить не о чем. — Знаешь, по крайней мере, что купить?

— Пришли мне список по электронке, у тебя есть время до четырех. Снова появлюсь на фирме позднее и выйду раньше. Если так буду работать, то до смерти останемся здесь.

— Нет! — кричим мы с мамой.

— Что, уже не нравится тут? — обращается он ко мне с ухмылкой.

— Тут чудесно, это самое прекрасное и счастливое место под солнцем, — говорю я, — но сейчас ситуация изменилась. У нас малютка, с которой безопаснее находиться в городе и иметь под рукой доктора и аптеку.

— Конечно, понимаю. Но зато здесь свежий воздух, тишина и покой.

— Хорошо для уикенда, когда есть ты и автомобиль. Но мы постоянно оторваны от мира. Даже когда не хватает масла, сахара или я забыла купить прокладки, приходится ждать до вечера, пока ты не привезешь их.

— По крайней мере, последние девять месяцев они тебе были не нужны, — подкалывает он меня и медленно собирается на работу. — Остался бы с вами, не хочется мне ехать.

— Ты не должен, это ведь твоя фирма. Организуй работу и радуйся жизни и маленькой доченькой, — говорю я радостно, надеясь провести день вместе.

— Не искушай, женщина! — Он целует меня на прощание. — От хозяйского глаза и конь добреет. Без шефа даже наилучший работник ходит как в потемках, слоняясь по углам. Bye!

Мы с мамой стали составлять меню.

— Разумеется, мы должны приготовить что-нибудь польское, — серьезно говорит мать.

— Я всегда готовлю польскую еду, может, чуть-чуть она напоминает арабскую, чтобы им было вкусно, — хвастаюсь я.

— Ну и что?

— Едят, аж за ушами трещит.

Мы взрываемся смехом.

В пятницу до обеда мы закончили все приготовления.

Помощь матери оказалась неоценимой. Как же легко и спокойно можно приготовить еду на двадцать человек, если есть желание, хорошее настроение и взаимопонимание!

Даже Ахмед сидит с нами в кухне: вызвался чистить овощи. Джойси смотрит на него с радостью: она впервые видит хозяина дома за таким занятием.

— Что вы смеетесь? — говорит он с сосредоточенным лицом. — Я ведь не идиот, чтобы сидеть в одиночестве в зале, когда здесь так весело.

Вместе с Марысей, которая ему помогает, они почистили два килограмма картошки, а потом быстренько идут за следующим ящиком.

Радуются, как дети.

— Большую часть стола мы должны оставить под еду, которую привезут гости, — сообщаю я матери, чтобы снова не допустить промашки.

— Как это, ведь мы столько приготовили, на всех хватит! — Она сразу начинает возмущаться.

— Здесь такой обычай. По крайней мере, хозяйка не так огорчится, если у нее что-нибудь не получится. Поверь, вначале мне это очень помогало.

— Ну разве что это… но все равно чересчур. Приносят себе собственную еду, — фыркает она недовольно. — Зачем же мы так мордовались?

— Увидишь, все будет хорошо. Наверняка ничего не останется, а если останется, то будет на завтрашний обед.

Против обыкновения все приехали вовремя. Даже не шумели так громко, как обычно, может, потому что в доме маленький ребенок, а может, чувствуют себя не в своей тарелке в обществе моей матери. Наверняка Малика сообщила им о последней злополучной выходке, которая закончилась преждевременными родами. Хорошо, что я не видела, как все закончилось, потому что стыдно перед самой собой. Я решила никогда к этому не возвращаться даже в мыслях.

Дарья, которая лежит в симпатичной разноцветной кроватке, с интересом рассматривает гостей. Не боится, хотя наш зал полностью заполнен людьми. Разумеется, снова приехало в два раза больше гостей, чем приглашали. Так уж здесь заведено, и в целом меня это не раздражает. Навезли огромное количество еды, а мы тоже приготовили слишком много.

— Какая прекрасная! Какая красивая! А какой у нее носик, как у Ахмеда! Как две капли воды похожа на папу, посмотрите-ка! — только и слышны охи и ахи, произносимые над нашей маленькой доченькой, и гордость распирает меня.

Я вижу, как свекровь что-то шепчет малышке в одно и другое ушко, а потом прикалывает к детскому конверту золотые амулеты: рыбку — на счастье, всевидящее око — от сглаза, рог изобилия — для привлечения богатства, руку Фатимы — чтобы показывала верную дорогу в жизни, а также миниатюрную табличку с фрагментами текста Корана. Моя мама смотрит на этот ритуал с вытаращенными глазами.

— Ну, теперь ей точно будет везти в жизни, — говорю я своей матери и одновременно благодарю мать Ахмеда за подарки.

Перед тем как сесть за стол, каждый гость подходит к кроватке и всовывает под нее конверт. Это напоминает мне крестины. Я на эту тему еще не разговаривала с Ахмедом, но прихожу к выводу, что с этим мы можем немного подождать. Даже в Польше часто крестят годовалых детей. Думаю, что шепот свекрови — это такое себе мусульманское крещение. Пока этого хватит, так как в конечном счете, возможно, Бог один и для них, и для нас… Кто знает?

Прошел месяц, и в маленькую Дарью словно вселился дьявол. Плачет, верещит, кричит и, что хуже всего, вообще не спит.

Нервы у всех на пределе.

— Вы что, не слышите, что ребенок плачет? — Мать с криком влетает в нашу спальню.

Смотрим на нее в изумлении. Я сижу у кроватки и глажу маленькое бедное тельце доченьки, а Ахмед замер с памперсом в руке.

— Вы, мама, не знаете разве, который час? — говорит он недовольно. — В эту пору вход в нашу спальню строго воспрещен.

— Но…

— Ни под каким предлогом! — подчеркивает он.

— Значит, я должна сидеть у себя под замком и только слушать, как ребенок кончается? — упрямится мать. — Ребенок наверняка болен! Это ненормально, когда дитя так кричит.

— Она здорова, сыта, переодета и уже бы спала, если бы вы, мама, не ворвались сюда и не наделали шуму.

— Все это говно! — начинает она грубить. — Что ты знаешь о детях?! Может, немного о том, как их делать, но уж, конечно, не о том, как их воспитывать.

— Вам нельзя и близко находиться с маленькими детьми, — огрызается Ахмед. — А то, что вы говорите, и вовсе не для их ушей.

— Ты, дрянь, внучку мою хочешь угробить?! Нужно ехать к доктору, спасать ее! — кричит она, явно впадая в панику.

— Повторяю, уже два часа, извините, половина третьего ночи. В это время ни один доктор нас не примет, значит, можно поехать только к дежурному. Ребенок будет мучиться, а нас оттуда выпроводят как сумасшедших или, в лучшем случае, как безответственных родителей.

— Мне кажется, у нее колики, — говорю я слабым голосом, понимая, что нужно прервать этот обмен мнениями, начавшийся так некстати. — Если мне не изменяет память, ты говорила, что я тоже этим страдала. Оно само собой проходит после трех месяцев. Мы просто должны перетерпеть это, оставаясь в своем уме. — Я упираюсь головой в коляску и продолжаю ее качать. Дарья по-прежнему кричит.

— Я не припоминаю, чтобы ты так орала, наверняка нет! Ты была идеальным ребенком, но это было давным-давно.

— Мама, прошу, оставь нас одних, — говорю я умоляющим голосом.

— Еще попомните мои слова! — восклицает она напоследок и неохотно выходит. — Ребенок болен! — кричит визгливо, и даже Дарья подскакивает от страха.

— Убралась отсюда, и то уже хорошо! — бормочу я, совершенно обессиленная. — Никто не будет каркать над моим ребенком.

Утром просыпаюсь в неудобной позе, свесившись над коляской. У меня болит каждая косточка, а позвоночник трещит в районе крестца. Ахмед тихо постанывает, лежа поперек нашей кровати. Кормлю малютку, которая, несмотря на бессонную ночь, неплохо выглядит. Затем, держа карапуза на руках, укладываюсь, чтобы хоть на минутку выровнять спину.

— Дай мне ее, а сама поспи немного, — слышу я измученный голос мужа.

— Спасибо.

Не знаю, как долго я дремала, но подхватываюсь, услышав крик матери и стук открываемой двери.

— Дося, я с этой женщиной больше не выдержу! — рычит по-арабски Ахмед. — Она доводит меня до бешенства!

— Отдай мне этого ребенка, еще угробишь его!

Мать подбегает к Ахмеду и хочет вырвать у него Дарин.

— Что ты устраиваешь? — Я пытаюсь встать с кровати. — Неужели ты никогда не остановишься?

— Я спасаю мою внучку! Этот идиот сломает ей хребет!

— Этот идиот, как ты его называешь, — отец моей дочери, и, хочешь ты этого или нет, он будет ею заниматься. Наверняка он более уравновешенный, чем ты, и мне спокойнее, когда он с Дарин, а не ты.

— Или ты совсем уже с ума сошла, или…

— Успокойся, мама, не кричи. Иди отсюда и займись своими делами.

— Выбрасываешь меня снова?!

— Дай мне ребенка, тогда я выйду. — Она бросается с распростертыми руками, тараня мимоходом Ахмеда плечом.

Он отклоняется, и мать стремительно валится на кровать.

В последнюю минуту мне удается отодвинуться в сторону.

— Видишь, как относится ко мне твой арабский муж?! Уже собрался бить, — вдруг начинает она стонать со слезами в голосе. — Так-то вы обращаетесь с пожилыми женщинами, хорошее же будущее тебя ждет!

— Он даже не дотронулся до тебя! Спасибо Богу, видела собственными глазами, так что не надо ничего выдумывать.

— Держи его подальше от меня, очень прошу, а то я ему покажу. Жизнь тебе еще отплатит! — кричит она напоследок, потрясая кулаком.

— Ты нам снова грозишь какой-то трагедией? А может, ты этого хочешь?

Дарья снова начинает плакать. Вначале попискивает слабо, но через минуту плач переходит в крещендо, а вскоре ее маленькое тельце сотрясается от внезапных спазмов.

— Довольна?! — стараюсь я перекричать верещание ребенка. — Смотри, чего ты добилась!

Я падаю на кровать и заливаюсь слезами. Мать демонстративно покидает нашу спальню, на прощание хлопнув дверью.

— Поедем с маленькой к доктору. — Ахмед не комментирует ссору. — Собирайся. Должны же быть против этого какие-то средства, обезболивающие или успокоительные. Если ничего не поможет, собираем консилиум у моей мамы. Семья, кумовья, все бабы в округе. В конце концов, здесь много детей рождается, не может же это быть уникальным случаем. А Малика наверняка порекомендует самого хорошего педиатра в городе, в крае или даже на всем Близком, Среднем и Дальнем Востоке. У нее есть один талант, даже гений с чутьем. Он учился в Европе, а стажировался в Америке, но в родной стране может больше заработать, поэтому после многолетнего пребывания за границей вернулся в отчизну. Он прекрасно себя чувствует, а его маленькие пациенты — еще лучше.

— Приветствую, приветствую вас. — Доктор лично открывает нам дверь кабинета. — Доктор Малика звонила, я в курсе.

— Спасибо, что нашли для нас время. — Мы играем в соблюдение условностей, но у нас нет другого выхода. Я улыбаюсь, хотя едва стою на ногах. Хочется, чтобы он предложил мне стул.

— Может, вы отдохнете, вижу, что малышка вам дает прикурить, — сочувственно произносит доктор.

— Так ужасно плачет, не знаем, что и делать, — жалуюсь я слабым голосом.

— Судя по описанию Малики, это типичный случай, ничего не бойтесь, мы тщательно осмотрим нашу маленькую пациентку.

Как назло, Дарья спит себе сладко и только время от времени издает тихие звуки. Можно подумать, что идеальный ребенок.

Исследование длится почти час. Все малыши, особенно новорожденные, не могут быть настолько терпеливыми. Из-за двери доносится вначале тихое хныканье Дарьи, позже плач, а под конец — рев.

— Что они с ней делают? — У меня сердце вырывается из груди.

— Поверь мне, конечно, не обижают, — успокаивает меня Ахмед.

Вижу, что он вспотел. На лбу и под носом собрались капельки пота. Он хрустит пальцами рук, что всегда ужасно меня раздражает, но сейчас я не обращаю на это никакого внимания. Хожу туда-сюда, как зверь в клетке. Мучат моего ребенка!

— Как там? — Малика машет нам рукой в знак приветствия. — Глядя на вас, можно предположить наихудшее. — Ведь это всего лишь детские недомогания.

Она прижимается ко мне и похлопывает меня по плечам.

— Дот, ты вся мокрая, успокойся. — В ее взгляде читается искреннее беспокойство.

— Это уже слишком долго длится. Там что-то не так, — выражаю я свои опасения.

— Колики у детей случаются даже в самой заботливой семье, необходимо это пережить. Через два-три месяца вы обо всем напрочь забудете. — Она задумывается и крутит головой во все стороны.

— Муаид через это не проходил, но я до сих пор помню тот период как самый страшный из кошмаров. Я была близка к сумасшествию, считала это наказанием за грехи. Но вы, мои любимые, вместе, вы вдвоем…

— Даже втроем. — Ахмед косится на меня и заговорщически мне подмигивает.

— Видите, как хорошо, справитесь. — Малика взрывается смехом. — Иду разбираться.

Без стука, как будто она входит к себе, отворяет дверь в кабинет педиатра.

— Ну, она и безбашенная. — говорит Ахмед. — Временами я ей завидую.

— Это называется боевая, — поправляю я мужа. — Я тоже хотела бы такой быть.

— Не дай бог, Дот! Я бы этого не перенес. — Он пробует улыбнуться.

— Прошу к себе. — Доктор с красными пятнами на лице появляется перед нами. — Извините, что так долго, но мы старались как можно лучше и тщательнее обследовать вашу малышку.

— Да, конечно, — отвечаю я, про себя отметив в его словах явное влияние Малики.

Дарья лежит уже спокойная в объятиях Малики. Тетка, держа ее на руках, выглядит очень довольной. Она что-то ей говорит, сюсюкая, и дотрагивается до ее носика. Совершенно другая женщина. У каждого внутри есть запасы сентиментальности, только временами они глубоко скрыты.

— Прошу садиться, осталось только ознакомить вас с диагнозом. Мы здесь имеем дело с обычной газовой коликой, а не серьезной болезнью вроде язвы желудка.

— Слава богу! — говорим мы одновременно: я — по-польски, Ахмед — по-арабски. Смотрим друг на друга, едва сдерживая смех.

— Конечно, надо радоваться, но, если уж вы пришли, вообще-то говоря, радоваться нечему, потому что симптомы эти временами сложно выдержать. Важнее всего выявить причину чрезмерного образования газов и попробовать нейтрализовать последствия.

— А я с вами попрощаюсь. — Малика успокоилась и не хочет больше тратить время на выслушивание вздора, который уже двадцать лет тому назад слышала от другого доктора. — Увидимся на обеде, подумаем о народных методах.

— Доктор Малика, я не приверженец…

— Народной медицины? — резко осадила она его. — Вы меня удивляете, коллега, — говорит она покровительственным тоном. — Никто не собирается совершать ритуалы, но сейчас весь мир поворачивается в сторону использования даров природы. В следующем месяце я еду в США на конференцию, посвященную этой теме. Вы разве нет?

— Нет, — признается он сокрушенно.

— А это ошибка. Даже если вы не поддерживаете народную медицину, вам не мешало бы знать, что она предлагает. — Малика отворачивается от него и уходит.

Доктор уже не смотрит на нас. Он чувствует себя униженным, к тому же женщиной, что для араба наибольший позор. В глазах Ахмеда этот мужчина уже никто. Но я-то хорошо знаю, что Малика — непревзойденный мастер интриг и персональных уколов. И у нее такой острый язык!

Выходя из кабинета, мы знаем столько же, сколько перед тем, как прийти сюда. Это можно было прочитать в каждой энциклопедии здоровья ребенка, справочнике для молодых матерей и в Интернете. Единственная польза от этого визита заключается в том, что мы внутренне успокоились и совесть наша чиста. Иначе моя мать задолбала бы нас насмерть.

— На прощание нужно сказать, что хорошо было бы — на некоторое время, конечно, — наладить связь с детским кардиологом. Он может вовремя что-то спрогнозировать, я отчетливо слышал шумы в сердечке маленькой. Мне также не нравится ее пульс. Может, это следствие, обычная случайность, которая возникает от постоянного крика, бессонницы и общей слабости, но считаю, как старый практик и традиционалист, что береженого Бог бережет. Со здоровьем не шутят.

— Хорошо, хорошо, — пренебрежительно говорит Ахмед, уже серьезно не воспринимая ни доктора, ни его слов.

Падение двух башен

Время летит очень быстро. Мы все очень переживали, пока Даринке не исполнилось три месяца, и это, надо сказать был самый тяжелый период в моей жизни. Я думала, что после очередной бессонной ночи не переживу следующего дня, но как-то все миновало. Из-за волнений за младшую дочь я довольно быстро вернулась к своему прежнему весу. Это было единственным положительным моментом во время того ада, через который мне довелось пройти.

Мама обвыклась, чувствует себя как дома, мы же, наоборот, все чаще раздражаемся от ее присутствия. Она, как всегда, бескомпромиссна и настаивает на своем, а ее норов я постоянно испытываю на себе. Ахмед, который выезжает утром и возвращается поздним вечером, общается с ней довольно редко.

Вечерами мы прячемся в спальне, так как это единственное место, где мы с мужем и детьми можем быть одни. До поздней ночи мы играем в нашем оазисе с Марысей и Дарьей, прыгаем весело на кровати, а потом у нас «тихие» дни с мамой, которая утверждает, что мы избегаем ее.

— Если я вам мешаю или меня слишком много, то просто скажите, — именно так она формулирует свое отношение к происходящему. — Я ведь каждую минуту могу уехать. Нет никакой проблемы.

— Нет, мама, почему же, — отвечаю я.

Знаю, что это только разговоры, и боюсь, что она уже никогда от нас не отстанет. У меня слипаются глаза.

Ахмед тяжело работает — знаю, что хочет сдержать слово и вытянуть нас из этой глуши. Казалось бы, осень, а по-прежнему очень тепло. Тяжело выдерживать целыми месяцами летнюю жару, но теперь начинается наихудшее — период адских пустынных ветров из глубины континента, которые несут облака пыли и песка. Gibli.

— Настоящая печка, — жалуется мама. — Жара невыносимая. Выйди наружу, увидишь, что творится.

— Так не выходи, мама. Никто в такие дни, как сегодня, не гуляет.

— Но дети же должны двигаться. Их не удержишь в доме.

— Они даже во двор не выходят из чувства самосохранения.

Марыся уже переживала это не раз и знает, что в это время самое лучшее — лежать под кондиционером.

— Я должна выйти, иначе с ума сойду в четырех стенах.

— Делай что хочешь, ты уже настоящая арабка.

— Тебе бы только мать обижать!

— Снова одно и то же! Сколько раз мне еще повторять? Это называется предусмотрительность. Не взбираться на вершины гор, когда есть опасность схода лавин, не заплывать в море во время шторма, потому я и сижу в укрытии, когда дует gibli. Кроме пыли он несет с собой магнитные бури, клубы высохших кустов и провоцирует бешеные скачки давления. И вообще, не будь ребенком! Во время тайфуна люди спускаются в подвалы, а не прогуливаются, потому что им скучно.

— Девочки тоже хотят выйти, — упрямо продолжает она, как всегда, настаивая на своем. — А ты вылеживайся и толстей перед телевизором.

— Решительно не согласна. — Я преграждаю ей путь.

Мать фыркает и выходит на террасу. Марыся, с палкой в руке, в одних трусах и тоненькой майке, качается от порывов ветра. Я вытаращила глаза, заметив дорожную коляску с Дарьей, готовую к прогулке. Какая же моя мать упрямая! И в голову ей не приходит, что она подвергает маленьких детей, своих внучек, опасности только ради того, чтобы настоять на своем.

— Ты, если хочешь, можешь идти даже в пекло, но прочь от моих детей! — кричу я, выбегая на террасу и преграждая ей дорогу. — Марыся, домой!

Девочка разворачивается и мигом бежит в дом.

— Глупая коза! — восклицает мать. — Иногда я задумываюсь, почему у меня такая тупая дочка. — Она едва говорит, так как от ветра у нее сбивается дыхание. — Выйду хотя бы на десять минут. — Мать хватается за ручку коляски и старается меня объехать.

— Если хочешь, иди хоть на час! Дорога свободна, я уже тебе сказала! Но мои дети останутся дома. В особенности малютка Дарья. — Я упрямо топаю, потому что мать доводит меня до бешенства.

— Я забираю ее с собой. — Она тянет коляску в свою сторону, а я в свою.

Ребенок смотрит на нас своими маленькими, как пуговички, глазами, поочередно переводя взгляд с меня на сумасшедшую бабку с растрепанными волосами. Затем Дарья кривит личико, думая заплакать, но звука пока не слышно.

— Видишь, чего ты добилась?! — Мать кивает на малышку. — Была спокойная и довольная, а ты, как всегда, делаешь все, чтобы ее расстроить. В конце концов ты всех доводишь до бешенства.

Это уже было слишком. Я не буду выслушивать ее грубости.

— Хватит! — кричу я и резко дергаю коляску к себе.

Мать утрачивает равновесие, и ручка выскальзывает из ее вспотевших рук. Я падаю на спину и с испугом смотрю на то, что происходит. Вижу, как непривязанная Дарья, высвободившись из тоненького одеяльца, словно мячик пролетает надо мной и приземляется в кустах, покрытых толстым слоем серой пыли. Мы с матерью застываем. Через минуту, которая длится вечность, малютка заходится от плача. Мы вскакиваем. Я первой хватаю мою бедную доченьку и со злостью отталкиваю мать локтем.

— Довольна, теперь тебе не скучно?! — истерично выкрикиваю я срывающимся голосом.

Я вбегаю в дом, кладу ребенка на канапе и осматриваю ее тельце. Сопящая мать, всхлипывающая от страха Марыся и тихая Джойси стоят за моей спиной. Потная, вся в пыли, Дарья продолжает кричать и все никак не успокоится.

— Что с тобой? — спрашиваю я у малышки, как будто она может ответить мне. — Скажи мамочке.

Осторожно прикасаюсь лбом к ее животику, так как боюсь нажать сильнее.

Как узнать, сломано ли у нее что-нибудь или, что еще хуже, повреждено внутри?

— Мадам, я принесу воды. — Джойси высказывает здравую мысль. — Отмоем ее — лучше будет видно.

Мы смыли с малютки грязь и пыль. Теперь видно несколько небольших царапин на личике и ручках. Острые ветки не попали ей в глаза, но в нескольких местах содрали кожу на голове. Из ранок среди реденьких волос тонкой ниткой течет кровь. Трясущимися руками раздвигаю кудряшки и промываю раны. Плач Дарьи переходит в рев, она бьет ручками и ножками. По очереди хватаю их своей рукой и осторожно провожу по ним, пытаясь прощупать. Я не вижу никаких изменений, но много ли я в этом понимаю? Я ведь не врач. Как сейчас, при таком вихре, попасть в амбулаторию? Ахмеду добираться в одну сторону около двух часов, так как на улице, несмотря на то что только двенадцать дня, серо, как в сумерки, и видимости никакой. Пустынная буря. Если я расскажу ему о том, что случилось, он так разнервничается, что не сможет думать о безопасности, и жди тогда беды.

— В городе можно было бы даже пешком пойти к доктору, — гробовым голосом произносит мать. — На этом безлюдье всем придется сдохнуть.

— Заткнись! — Я поворачиваюсь к ней лицом и шлю ей взгляд, полный ненависти.

— Как ты со мной разговариваешь? Ты думаешь, я твоя служанка?!

— Повторяю тебе, заткнись, потому что у меня нет больше сил выдерживать это! — предостерегаю я ее, доведенная до крайности. — Если бы не твоя глупая затея насчет прогулки, ничего бы не произошло. Как же, тебе надо было пререкаться со мной и во что бы то ни стало настоять на своем! Жили мы тут себе спокойно и счастливо, — добавила я в конце.

— Ах, значит так?

— Да. — У меня нет охоты дольше скрывать, что ее пребывание у нас пора бы закончить.

— Выбрасываешь собственную мать! Твои дети отплатят тебе тем же, ждать недолго.

— Не пугай меня, не боюсь. — Я запеленала Дарью в тонкое одеяльце и крепко прижала ее к себе. — Мое отношение к детям совершенно другое. У меня печальный опыт, и поверь, они отплатят мне сторицей.

Мать поворачивается ко мне спиной и хлопает дверью. Я звоню Ахмеду и как можно осторожнее сообщаю ему о том, что произошло.

— Думаю, все в порядке. Дуракам везет.

— У твоей матери нет мозгов, — холодно бросает Ахмед.

— Извини, но…

— Я не злюсь. Это горькая правда. Приеду раньше. Постараюсь договориться с каким-нибудь доктором, чтобы он приехал к нам домой. Если получится, счет, как всегда, оплатит Малика.

— Нет ничего страшного, — успокаиваю я его. — Маленькая спит на моем плече и тихонечко посапывает. Она уже спокойна и довольна. Если бы у нее было что-нибудь сломано, то наверняка мы бы об этом знали. Поедем в больницу утром, — убеждаю я его. — Может, погода будет лучше.

— Ну, если ты так считаешь. Доверяю твоему материнскому инстинкту. В конце концов, это ведь девочка… — Ахмед слишком поздно сообразил, что сказал лишнее, и добавил: — Они более выносливые… я в этом смысле.

Воцаряется молчание.

— Да, твоя правда, это всего лишь девочка. Но мы должны как можно скорее переехать в город. — На этот раз я ставлю вопрос ребром. — С двумя маленькими детьми…

— Сделаю что-нибудь, — резко прерывает он меня. — Значит…

— Подожди! — кричу я срывающимся голосом. — Осталось утрясти еще одно дело. — От волнения у меня перехватывает дыхание. — Забронируй один авиационный билет до Польши на будущую неделю, — говорю я напоследок.

— Ты точно решила?

— Да, самое время отослать мать домой.

Сидим с мамой и девочками, бездумно тараща глаза в телевизор. Не говорим ни слова. Между нами снова возведена высокая стена непонимания, и я с нетерпением жду ее отъезда.

Действие в теленовелле становится все более напряженным, и я с интересом всматриваюсь в экран. Вдруг что-то мигнуло и появилось лицо польского ведущего в США, Макса Колонского.

— Холера ясная, Марыся, верни мне фильм! — кричу я, недолго думая над словами. — Знаешь ведь, что это мой любимый сериал, я столько раз тебе говорила, чтобы не переключала каналы, когда я его смотрю.

— Я ничего не делала. — Девочка растопырила пальчики, показывая, что в них ничего нет.

— Что за черт? — Я начинаю внимательнее вникать в сообщение, и волосы у меня на голове становятся дыбом.

— Что все это значит?

— Помолчи, может, что-нибудь и узнаем, — нетерпеливо увещевает меня мать.

— Боже, — говорим мы одновременно, видя оседающие небоскребы. — Кто же это мог сделать?!

— …Берет на себя ответственность за это террористическая организация Алькаида, спонсируемая саудовским арабом-миллионером Бен Ладеном, — сообщает комментатор.

— Прекрасно, прекрасно. Сейчас же в ответ они сбросят пару бомб в арабские страны — и из головы вон! — начинает каркать мать.

— Это невозможно, никто не рискнет начать ядерную войну. Боже, посмотри на этих бедных окровавленных людей.

Мы забыли о наших мелких раздорах и держимся за руки.

— Мамочка, что же это делается? — Марыся с испугом смотрит на меня и отворачивает голову от экрана. — Убери этот фильм, я боюсь… Это не для детей. — Она прижимается ко мне и начинает всхлипывать.

— Джойси! — кричу я в сторону кухни. — Забери девочек, поиграйте вместе, испеките что-нибудь, может, какие-нибудь пирожные.

— Да, да! — Повеселевшая Марыся вскакивает. — Что-нибудь сладенькое, будет что-нибудь сладенькое, — напевает она во все горло.

— В кухню… прошу. — Я отгоняю ее от телевизора.

— Два самолета по-прежнему кружат в воздухе, — слышим мы продолжение сообщения. — Один изменил свой маршрут и направляется в сторону Пентагона…

— Матерь Божья, — шепчет мать и закрывает ладонью рот.

— Будет война, точно будет война…

Не замечаем, как темнеет, в комнате светится только экран телевизора.

— Эй, почему сидите в потемках? — Как из-под земли вырастает фигура Ахмеда, а мы подскакиваем.

— Ты нас напугал. — Кладу ему руку на плечо. — Ты уже знаешь, что случилось? Какоенесчастье!

— Нет, а что случилось? — удивляется он.

— Как ты можешь не знать? На каждом канале передают, по радио только об этом и говорят!

— О чем? — перебивает он. — У меня нет столько времени, как у тебя, чтобы целыми днями таращиться в телевизор.

Я не обращаю внимания на его грубоватый тон и сообщаю о случившемся.

— Ха! Ха!!! — Ахмед прерывает меня на самом страшном моменте рассказа, когда я описываю разрушение Всемирного торгового центра. — Наконец-то эти ублюдки получили по заслугам! Бог справедлив!

— Что ты такое говоришь?! — Я не верю собственным ушам.

— Гребаная прогнившая Америка! Ха! — Он резко вздымает руки и выбегает из комнаты, а через минуту и из дома.

Без слов, в полном шоке мы с матерью смотрим друг на друга. Садимся и в задумчивости обращаем взгляд на экран. Я не понимаю неожиданной и удивительной радости человека, с которым прожила столько лет. Минуту назад любимый муж, чуткий и терпеливый отец — и вдруг столь разительная перемена.

Я его вообще не знаю. Он все время должен был притворяться, играть, потому что такие взгляды не формируются в одну минуту. Как же можно так жить, как можно быть настолько лживым человеком?

В голове у меня все перевернулось.

— Включи телевизор! — Малика тянется к пульту. — Двадцать четвертый канал, давай уже!

— Но ведь он и так все время включен, ты что? — отвечаю я, возмущенная ее бесцеремонностью. — Двадцать четвертый — это Аль-Джазира, что там можно смотреть? — удивляюсь я, но все же дотягиваюсь до пульта трясущимися руками.

— Что-нибудь более плохое, чем показывают CNN или BBC, — цедит она. — Смотри, что твой придурковатый муж вытворяет! Звезда сезона!

Сижу в кресле как пришитая и не могу поверить в то, что вижу.

— Ну, что ты там?! Сделай что-нибудь! — выкрикивает Малика, в голосе которой чувствуется паника. — Знаешь, чем это закончится? Все будем сидеть — или в пески. Я лично предпочитаю второе.

— Почему все? — шепчу я.

— Круговая порука, ты разве не знаешь об этом? И конечно, не иметь ничего общего с домом или, вернее, каменным домом около Зеленой площади, который смели с лица земли, а к его руинам даже через полгода никто не приближается. А было что поискать! Всякая мебель, украшения, одежда…

— Помню, что ты ничего не хотела рассказывать о том, что случилось. Отделалась от меня, как, впрочем, не раз уже было.

— А сейчас тебе растолковываю. Один генерал осмелился кого-то раскритиковать в пику официальному постановлению. Приехали ночью, выволокли всех на улицу, а бульдозер уничтожил остальное. Слишком умный политик пошел в жопу, и слух о нем сгинул, а семье не разрешили ничего взять и выбросили на мостовую. Жена и самая старшая дочь попали, наверное, в тюрьму, дети — в детский дом, а его мать умерла перед домом.

— И какое отношение это имеет к нам? — задаю я глупый вопрос, наблюдая на экране за собственным мужем, который с безумным лицом, искаженным в злобной гримасе, сжигает американский флаг и выкрикивает вместе с толпой оскорбления в адрес несчастных жертв теракта.

— Глава нашего государства в числе первых отправил соболезнования. Скорбит с американским народом и отрекается от всего международного терроризма. Предложил также помощь в искоренении фундаментализма; в частности, у нас, в Ливии, этой проблемы нет. А знаешь почему? Потому что она задушена в зародыше.

— Да, вы сумели достаточно успешно решить все проблемы. Сказала бы, окончательно.

— Так, может быть, ты решила бы и свои? Что за дебил… — Малика стонет в трубку.

— Не берет трубку, — глухо говорит она. — Представь себе нас: меня, девочек, маму, которые бродят по полям, в то время как солдаты или полиция разоряют наш дом.

— Думаю, что он просто не хочет говорить со мной. — Расстроенная Малика тяжело вздыхает.

— Там такой шум, что, даже если бы он держал трубку возле уха, шансов что-либо услышать нет, — трезво заметила я.

— Да, да… Значит, я завтра, в лучшем случае через пару дней, вылетаю с работы.

— Может, ты сгущаешь краски? И все закончится не так уж плохо… — Я стараюсь ее успокоить, а сама не в состоянии оторвать взгляда от безумства на экране.

— Женщина! — снова кричит сестра мужа. — Я тебе еще оптимистический вариант озвучиваю!

Не знаю, как Малика это утрясла, но на следующий день ничего не случилось. Через неделю тоже было тихо. Ахмед ходит хмурый и смотрит на всех исподлобья. Исчезает на весь день, часто и на ночь тоже. Временами меня будит какой-то шепот, стук двери или звук работающего мотора. Не имею понятия, с кем он общается, да и нет никакой охоты выяснять это. Однажды, подстегиваемая любопытством, я выглянула из окна и заметила каких-то мужчин в темных длинных галабиях и платках, намотанных на головах.

Этого мне хватило.

— Малика, что ты делаешь? — звоню я к самому главному члену семьи. — Ты что-то придумала? — спрашиваю я, полная надежды.

— Я? Я?! Я хожу как по льду и не знаю, когда провалюсь и вываляюсь во всем этом дерьме! — выкрикивает она.

— Под твоим льдом есть дерьмо? — смеюсь я.

— А ты в нем сидишь по шею! — заявляет она мне. — Чтобы баба не смогла парня дома удержать… Ты должна над ним иметь власть, укротить его!

— Ты шутишь? — не выдерживаю я и тоже повышаю голос: — Я здесь только убираю, мое мнение вообще никто не учитывает. Я подчиняюсь воле господина и владыки и уже почти сошла с ума от всего этого. Я — никто. Это ты фигура! Госпожа дипломат, из министерства. Так ты что-нибудь сделай, к черту жалость!!! — взрываюсь я напоследок.

— Выезжаю плацкартой, на самом плохом, нижнем и боковом, месте, это единственный билет, который можно было купить с рук. Это еще могу себе позволить. Так быстро, как это только возможно, пока никто меня не связал с Ахмедом и не донес.

— Ты нас бросаешь? — спрашиваю я, ибо эта новость добила меня.

— Нужно спасать собственную задницу, sorry, блондинка, но из жопы или мертвая я никому не помогу.

— Бросаешь мать, сестру… Я не говорю о себе, но о твоих ближайших родственниках.

— Подъедут… Как только я устроюсь… А ты должна помочь себе сама, ты должна вытянуть его из этой компании. Хорошо, однако, что вы живете в деревне, по крайней мере, он не маячит у людей перед глазами каждый день. В городе у него была бы уже слава. Люди бы останавливали его на улице, говоря: «А-а-а… Это тот знаменитый идиот, который на глазах у миллионов зрителей сжег американский флаг, издевался над трагически погибшими людьми и связан с самым главным преступником на свете… Как вы его назвали?.. А-а-а… братом Бен Ладена».

— Хороший повод для шуток. — Слезы наворачиваются мне на глаза.

— Мне не до смеха, поверь… — Малика повышает голос. — Может, удастся вас тоже вытянуть. На самом деле еду в наиболее дерьмовое место на земле, но там есть вакансия администратора. Никаких денег, нулевая позиция, но можно потихоньку перейти в бюро.

— Боже, Малика, так я уже пакуюсь! — выкрикиваю я счастливо и вздыхаю с облегчением.

— Все прекрасно, если бы только этот кретин, мой брат, захотел поехать. Одно выступление по телевизору может сказаться на каждом, но он познакомился с «фантастическими» людьми, — слышу сарказм в ее голосе, — и общается с ними. У меня еще есть связи, и мне сказали, что если он не прекратит, то разделит их неинтересную и конкретную судьбу. Сделай что-нибудь, Дот, а то вскоре будет горячо, — говорит она очень серьезно.

— Я их когда-то видела через окно, — признаюсь я. — Это какие-то странные типы, дико одетые. Они приходят сюда только ночью.

— Так он их даже в дом приводит! — Малика выкрикивает с негодованием. — Пакуйся и выезжай с матерью в Польшу, я тоже отсюда смотаюсь. Пусть сам идет на дно.

— Ты ведь знаешь, что без его согласия я не могу забрать детей, прекрасно это знаешь!

— У меня уже нет времени этим заниматься, завтра вылетаю, но ты должна с ним поговорить, убедить его. Расскажи ему, что если он ввязывается в такую деятельность, то ни жена, ни дети не очень ему нужны, а даже наоборот, мешают. Если он утонул в этом правоверном дерьме, должен тебя отпустить. Звони ему и выезжай с матерью, у нее же забронирован билет на завтра, да?

— Да, — шепчу я испуганно. — Но как я смогу? Даже не знаю, где паспорта…

— Я тебе забронирую место, ты звони Ахмеду и выезжай в чем стоишь. Зачистки вот-вот начнутся, — предостерегает она и кладет трубку.

Мама не отходит от меня ни на шаг, все время ловит каждое слово. Наверное, шестым чувством понимает, о чем идет речь.

— Ты мне ничего не расскажешь? — говорит она с сожалением. — Почему ты мне не доверилась, скрывала, в какой ты находишься ситуации? — Смотрит на меня с сочувствием.

— Не было чем хвастаться, — признаюсь я. — В конце концов мы переехали в деревню, и я снова стала счастливой. Я его люблю, мама…

— Ты думаешь, я твоего отца не люблю, даже сейчас… — Она повышает голос. — Но теперь сложилась такая ситуация, что нужно пойти против чувств, против того, что говорит сердце. Ты должна спасать детей.

— Думаешь, он меня отпустит? — От переживаний у меня чешется все тело.

— Ты должна попробовать… выкинь фортель.

— О чем речь? — слышу я через минуту решительный голос Ахмеда в трубке. — Забудь об этом. Место жены и детей при муже, а мои новые приятели утверждают, что это даже лучше, что у меня семья.

— Я прошу тебя, — умоляюще, со стоном говорю я в трубку, но слышу только гудки.

Прощаюсь с матерью перед домом, так как Ахмед не разрешил мне ехать на аэродром. Обнимаемся нежно и не можем друг от друга оторваться.

— Мама, — шепчу я ей на ухо. — Спасай меня…

— Дочь, не знаю как, но убегай отсюда! — слышу я на прощание ее тихий голос. — Это только начало…

Ссылка в Сахару Опасная вера

— Садись, едем в Триполи, — сухо бросает мне Ахмед спустя неделю, в течение которой я его почти не видела.

— Зачем? — спрашиваю я: не хочется бездумно выполнять его приказы.

— Увидишь, — загадочно отвечает он.

Подъезжаем к большому дому Мириам. Вилла выглядит как огромное надгробье; ни единого звука, ни какого-либо движения, засохшие листья грустно опадают с виноградных плетей, даже воздух замер и тяжело висит над нашими головами.

— Что мы тут делаем? — спрашиваю я, исполненная плохих предчувствий.

Входим внутрь. Ахмед отворяет большие ворота.

— Зачем это? Ведь этот дом принадлежит Махмуду, мы не можем в его отсутствие шататься здесь.

Мне не хочется переступать порог этого храма печали. Меня охватывает чувство неизбывной грусти.

— Махмуд, выезжая, сторговался со мной. Мы пришли к мнению, что продавать недвижимость в центре города не имеет смысла, к тому же он наверняка не захочет провести здесь даже одну ночь.

— Ясно. — Постепенно я догадываюсь, к чему клонит мой муж.

— Мне нужно выплатить только часть его детям, — продолжает Ахмед. — Он не хочет с этой виллы ни цента. Что касается основной части, то я уже все уладил, а с остатком можно подождать. Скорее всего, Махмуд скажет, что ему не к спеху. Дети еще маленькие, живут у матери, и деньги понадобятся им лет через десять, не раньше.

— Это очень хороший договор, конечно. Вот только этот дом… и воспоминания…

— В таком случае ты сама должна решить, хочешь ли здесь жить. Что до остального, то у меня есть доверенность: продам дом, получу сумму, которую уже внес, остаток перешлю Махмуду в Штаты — и можно больше не думать об этом. Но ты должна знать, что такой большой дом мы могли бы позволить себе только на окраине города.

— Почему я должна решать такие трудные и ответственные дела? — спрашиваю я, чувствуя нарастающее раздражение. — Сам знаешь, что это красивое и просто идеальное место, но будем ли мы тут счастливы? — высказала я свои опасения.

Можем ли мы вообще быть еще счастливы? Я уже не верю ему. Этот человек — настоящий двуликий Янус. Я понятия не имею, что таится в его сердце. В одном уверена: в городе я с девочками буду в безопасности, а в случае чего я смогу найти кого-нибудь, кто подаст нам руку помощи.

— Ты всегда обижалась, что я не советуюсь с тобой, когда хочу что-нибудь предпринять, что важные дела проходят мимо тебя, — говорит Ахмед. — Поэтому сейчас повторяю: у тебя есть полное право на принятие решения.

— А ты что думаешь? Хотел бы ты тут жить? Спрашиваю о твоем мнении, чтобы учесть его.

— Я тоже не знаю, что делать, — признался муж, крепко обняв меня.

Мы оба подняли головы и посмотрели на фронтон виллы, от которого пластинами отходили штукатурка и краска. Когда впервые после долгого времени у меня появилась возможность войти внутрь, я все равно не решилась это сделать. Не от страха, но от грусти, сожаления и злости, оттого что Мириам разрушила свою жизнь и так рано ее оборвала. Продала мебель, ковры, склянки-банки, просто все вычистила. Остались голые стены. Сейчас дом утратил свой прежний вид и ничто в нем уже не напоминало о Мириам.

Фактически без внутреннего убранства помещения виллы стали безликими. Мы ходим из угла в угол, поминутно пожимая плечами и качая головой от удивления и неуверенности, которые охватили нас. Наконец серьезно смотрим друг другу в глаза. Без слов, но с обоюдного согласия принимаем решение: пришло время вернуться к цивилизации.

Относительный покой длился недолго, и вскоре вечерние и ночные визиты новых подозрительных приятелей Ахмеда возобновились. Однажды они стали входить к нам уже без стука, через дверь кухни. Даю себе отчет, что соседи, точнее, любопытные соседки, все видят. Жаль только, что мой муж живет в блаженном неведении и ему кажется, что сходки эти остаются тайными.

— Ахмед, ты совсем сошел с ума? — спрашиваю я его, хватая за руку, иначе он, как и всегда, уйдет от ответа.

— Ну, что опять случилось? Почему ты снова ко мне цепляешься?! — ворчит он. — Тебя уже невозможно терпеть!

— Если хочешь во что-то вляпаться, то давай, зеленый свет тебе, но зачем ты впутываешь в это меня и своих собственных детей?! — Я перехожу на шепот, потому что слышу шаги со стороны сада. — Что значат постоянные визиты этих странных типов?

— Только не надо указывать мне, с кем я должен водить дружбу! Я не собираюсь советоваться с тобой, кого можно приглашать в собственный дом, — заявил он и как бы мимоходом ударил меня по щеке. — Какое тебе дело до того, кто ко мне приходит!

— Да, ты прав, — ответила я, не обращая внимания на боль, потому что еще сильнее саднило сердце. — Таскайся с кем хочешь, но мне не нравится эта компания, дай мне отсюда выехать, пока еще есть время.

— Я уже говорил тебе, что твое место при мне и детях, — сказал Ахмед со злой усмешкой. — Выдержав небольшую паузу — видимо, ему в голову пришла новая мысль, — он добавил: — Если хочешь, выезжай, но девочки останутся здесь.

— А кто ими будет заниматься, ведь твоя мать со дня на день тоже выезжает?

— Это уже не твое дело. Если оставишь их, то ты сука, а не мать, и тогда тебя не касается, что с ними будет.

— Надо же, — цежу я сквозь зубы, — чтобы один человек испортил жизнь стольким людям. — Сейчас я готова в лицо высказать ему все то, что столько лет душила в себе. — Какой же ты злой! Только и способен на то, чтобы говорить в мой адрес какие-нибудь мерзости! Или лелеять какую бы то ни было идиотскую мысль, втемяшившуюся в твою пустую башку! Аллах воздаст тебе по заслугам, потому что ты говно и гад.

Последовавший за этим удар был такой силы, что я полетела через всю комнату и остановилась только у противоположной стены, ударившись в нее плечом и головой. Я почувствовала вкус крови на губах и ужасную боль в руке. Ахмед подскочил ко мне и изо всей силы ударил меня ногой в живот, а потом — в плечи. Я схватила его ногу, впившись в нее ногтями, а потом изо всех сил укусила в лодыжку. Если бы не мое безнадежное положение, ситуация казалась бы смешной, как в плохой комедии. Но это была борьба за жизнь, мою и моих дочек. Ахмед отстал от меня и похромал в центр комнаты.

— Ты живодер! — выкрикиваю я, готовясь к очередной атаке. — Ты подлый, лживый ублюдок! — Я с трудом дышу от напряжения и жгучей боли, но все-таки продолжаю говорить: — Годами каждую ночь насиловал свою сестру, которую так пылко любишь, довел ее до тяжелой болезни. Разрушил карьеру Малике, а мать лишил дома. И ты смеешь кого-то обзывать! Ты подонок! Ты такой же, как и те страшные убийцы, ты такой же сумасшедший, как и они, отъе…сь от меня и всей моей семьи.

Ахмед, видя огонь и ненависть, которые охватили меня, пренебрежительно машет рукой и с издевкой на лице удаляется в зал, который он переделал в притон для своих сумасшедших приятелей.

— Самирка, ты дома у мамы? — я шепчу в телефонную трубку, ища утешения у кого-нибудь близкого.

— Да, пакуемся.

— Как, ты тоже? — удивляюсь я. — Я думала, что ты уезжаешь со своим парнем в Канаду лишь на какое-то время. Ведь вы можете там пожениться.

— Ничего не выйдет. Никакого замужества не будет.

В телефонной трубке воцаряется тишина. Знаю, что в таких ситуациях не принято расспрашивать.

— Снова все ухудшилось, — грустно говорит она. — Ничего не поделаешь.

— Что, Самирка, что?..

— Свищ, врачи так ничего и не смогли сделать. Я гнию, дерьмо выливается из меня, и это не только снаружи, каждую ночь начинает перетекать внутрь.

— Но ведь медицинские процедуры не могут нарушить ваши планы, вы так любите друг друга…

— Знаешь ли ты, девушка, что такое свищ?! — кричит она срывающимся голосом. — Имеешь хотя бы элементарное представление?!

— Нет, — отвечаю я коротко. — Что-то вроде операции.

— Wallahi, — вздыхает она, призывая Аллаха. — Я уже сейчас воняю дерьмом, а что будет потом? Какой молодой мужчина захочет связаться с женщиной, которая сохнет и смердит, как клоака. Или ты думаешь, что он сможет до меня дотронуться и поцеловать?

— Но если тебе удалят свищ, тебе ведь станет лучше, правда? — стараюсь ее утешить.

— Да, конечно, — отвечает она с иронией в голосе. — До этого дерьмо было в жопе, а теперь будет в мешочке и кармашке. То есть в тысячу раз лучше… — Она ехидно хихикает. — Но смрад такой же, если не больше. Так что я еду в Штаты, Махмуд уже нашел клинику, которая специализируется на искусственной прямой кишке, а потом присоединюсь к сестрам и маме в Гане. Это, пожалуй, самое восхитительное место на земле. — Она взрывается истерическим смехом и кладет трубку.

Сижу у окна и ударяю себя по лбу молчащей трубкой телефона. Кому еще можно позвонить, кто захочет помочь измученной женщине с двумя маленькими детьми, кто будет с ней разговаривать? Я безнадежно одинока. Смотрю на покинутый дом свекрови на другой стороне узкой улицы, на увядшие листья, кружащиеся в сером от пыли воздухе. Уже чувствуется приближение зимы. Я крепко прижимаю ничего не понимающую Дарью, которая сладко чмокает, прижавшись ротиком к моей груди и прикрыв от удовольствия глазки. Я целую ее маленькую, покрытую нежным пушком головку. Сердце мое сжимается от боли, а глаза наполняются слезами. Марыся, старшая дочечка, тихо входит в комнату и приникает к моим плечам. Какая же она стала спокойная и грустная! Наверняка чувствует, что в нашей семье происходит что-то плохое. Не знает, но и не спрашивает, почему ее друзья, дети тети Мириам, так неожиданно уехали к отцу в Америку. Не понимает, почему любимая бабушка и тетя растворились в тумане. Пару раз спросила только, может ли пойти ее проведать, а когда услышала «нет», то еще больше замкнулась в себе. Не задала типичного детского вопроса «почему?», хотя в этой ситуации он напрашивался сам собой. Но Марыся молчит и только смотрит исподлобья на окружающий ее печальный мир.

Отца она вообще почти не видит, временами только слышит, как он кричит и методично бьет мать. Девочка пошла учиться в арабскую школу, но так и не освоилась там. Однажды утром сказала, что больше туда не пойдет и чтобы ее даже не просили об этом. Так уж получилось, что мне тоже хочется держать ее при себе.

— Бася, это Дот… — В конце концов я не выдержала и решилась на звонок, который еще в состоянии была сделать.

— М-м-м, — слышу в ответ и узнаю голос бывшей подруги.

— Уже никого не осталось, Басюня, ты моя единственная надежда, — говорю я умоляющим голосом. — Друзья должны прощать друг друга. Извини, что так долго не давала о себе знать, знаешь, застряла в деревне, проблемы семейки, горы пеленок. — Я стараюсь придать своей речи веселый тон, хотя мне не до смеха.

— При счастье бранятся, при беде мирятся, — слышу я голос Барбары после долгой паузы. — Мы все знаем и только удивляемся, что ты, черт возьми, здесь еще делаешь? — выкрикивает она.

— Как это знаете? Что знаете? Неужели наша история была на первых страницах местных газет?

— В Триполи, несмотря на то что он кажется маленькой деревушкой, можно услышать разные сплетни, особенно осведомлены те, кто работает в таких отраслях, как мой старик. Если Малика, бывший посол, всеобщая любимица, уезжает со дня на день к черту на кулички, то даже несведущие люди сообразят, что что-то тут не так. А если уж она забирает своих ближайших родственников, а остальных рассылает по всему свету, то это заставляет задуматься.

— Да, простая задачка, — соглашаюсь я.

— Только, если позволишь, повторюсь: не могу понять, почему ты еще здесь сидишь!? — Она снова повысила голос. — Ты же такая мученица!

— Знаешь… — начинаю я тихо.

— Нет, не знаю, не понимаю, не осознаю всего этого! Почему ты не выехала с матерью, почему никто из этой ядовитой, лживой семейки не помог тебе, почему ты тут сидишь и чего-то ждешь?..

— Потому что не получилось, — резко прерываю я поток ее слов. — Потому что Ахмед вначале не захотел отпустить меня, а потом решил, что я могу поступать как хочу, но заявил, что дети останутся с ним. Ты себе это представляешь? Маленькой Дарье всего шесть месяцев… — У меня сбилось дыхание, и я уже не могу ничего из себя выдавить.

— Нужно ли напоминать, что я говорила, предостерегая тебя?!

— Да, — выдавила я из себя и разразилась слезами.

— Мы уже ничем не сможем тебе помочь, — твердо сказала Бася. — Это слишком большой риск. Ты по уши в дерьме, и мы не дадим себя втянуть в это дело. Мне жаль, Дорота, но мы не будем с тобой тонуть.

Повисло молчание. Я замерла от ужаса, как будто услышала приговор, и поняла, что мне, в принципе, осталось только положить трубку.

— Могу, правда, позвонить Петру… — после паузы говорит Бася. — Надеюсь, ты помнишь нашего любезного консула? На твое счастье, он еще работает тут, он добрый парень и с твердым характером.

— Да? — тихо вздохнула я, вытирая нос дрожащими от волнения пальцами.

— Через полчаса на углу вашей узкой улочки будет стоять машина, не такси, частное авто, белый «ниссан». Ни о чем не спрашивай водителя, не называй никаких имен и фамилий, не говори даже, куда нужно ехать. Он будет знать. Сейчас только посольство может тебе помочь, и только наш МИД может что-либо придумать, чтобы тебя оттуда вырвать. Ты в такой ситуации, что они должны оказать тебе помощь. Это уже не обычные семейные дрязги.

— Но у меня нет паспортов и даже свидетельства о рождении Дарьи…

— Дерьмо! — кричит Бася в ярости. — Ты ничего с собой не берешь, глупая коза! Никаких сумок, никаких чемоданов! Выходишь в чем стоишь, даже без памперса в кармане и jalla.

— Да, — эхом отвечаю я, и внутри у меня все сжимается.

— И не звони мне больше. Если кто-то захочет взглянуть на документы, то они у меня и так просраны. — С этими словами, не прощаясь, она заканчивает наш разговор.

Я вскочила, положила Дарью на кровать и поручила Марысе упаковать самое необходимое в школьный рюкзачок, а сама бросилась к шкафу искать самую маленькую сумку. Ведь должна же я взять с собой хотя бы пару трусов. Через пятнадцать минут я была готова. Стоя в дверях спальни, окинула ее взглядом.

В этот момент внизу хлопнула входная дверь и раздались громкие мужские голоса. У меня по спине побежали мурашки. Я в ужасе осмотрелась вокруг, ища другую дорогу к спасению, но беспомощно замерла с Дарьей на руках. Марысю я отодвинула себе за спину. От волнения я не могла ступить и шагу.

— Не понимаю, зачем мы вообще сюда пришли, — донесся незнакомый мужской голос. — Что ты себе воображаешь? Что можешь подкупить должностное лицо? — заорал кто-то, потом послышался удар. — Говорю тебе: по машинам и на работу. И так не выкрутишься, браток. — Снова удар и сдавленный стон Ахмеда.

Я приложила палец к губам и показала Марысе: ни гу-гу. С ужасом поправила соску Дарьи и, повернувшись, на цыпочках вышла в спальню.

Не знаю, как такое могло произойти, может, от страха я слишком сильно сдавила малышку, а может, это мое учащенно бьющееся сердце ее разбудило, но она вдруг открыла глаза, скривила рожицу и издала тихий писк, который уже в следующее мгновение превратился в вой, похожий на сирену. Я вбежала в комнату, закрыла дверь на ключ и забаррикадировала ее тяжелым комодом. Откуда взялись только силы, чтобы ее передвинуть, не знаю, но сделала я это в сумасшедшем темпе. Затем метнулась в самый дальний угол спальни, потащив за собой пораженную Марысю. Мы садимся на пол и, словно цыплята, прижимаемся друг к другу, но Дарья не прекращает своего концерта. Слышу шаги на лестнице и от ужаса хватаюсь руками за голову. Кто-то дергает дверную ручку, позже колотит в тяжелую деревянную дверь, которая, надеюсь, выдержит. Мощный удар ногой срывает замок, и я уже знаю, что ничто меня не спасет. Сорванная с петель дверь падает и переворачивает тяжелый шкаф. Столько сил может быть только у фурии! Не хочу его видеть и от ужаса закрываю глаза. Девочки уже голосят вместе.

— А-а-а, вот где ты прячешь своих розочек, ублюдок. — Какой-то огромный подонок оборачивается к шатающемуся у входа Ахмеду и отвешивает ему страшную оплеуху. — Ну, показывай, что тут у тебя.

Два прыжка — и вот он уже около нас, тянет меня за волосы, вырывая их клоками.

— Какую блондинку себе отхватил! — отвратительно смеется он, скаля при этом неровные пожелтевшие зубы.

Схватив меня за волосы и за юбку, бросает на большое супружеское ложе, а Марысю швыряет к лежащей на полу Дарье. Еще раз оценивает меня взглядом, сжимает потрескавшиеся губы, а потом медленно поворачивается к покорному Ахмеду.

— Ну, — говорит он наконец, как бы преодолевая сопротивление. — Может, еще договоримся, приятель.

Он отпустил мои волосы, а я бросилась к заплаканным доченькам. Мужчины вышли из комнаты, оставляя нас в слезах, а мой муж не делает ни единого шага в нашу сторону. Слышу шепот в коридоре, а потом противный горловой смех бандита. Еще один голос, полный веселья, присоединяется к остальным.

Через минуту дело набирает обороты, на лестнице слышен топот тяжелых ног, какие-то разговоры, повсюду распространяется вонь дешевых папирос, а я сижу на полу, застыв, как статуя, словно я только свидетель происходящих событий. Ахмед вбегает в спальню, не глядя на меня, вырывает у меня кричащих детей, берет их, как котят, под мышку и, не оборачиваясь, выходит. В комнату с откупоренной бутылкой виски в руке входит главарь, и я уже понимаю, на чем строилось их соглашение. Мой любимый муж без зазрения совести обменял меня на свою гребаную правоверную шкуру.

В меру своих возможностей стараюсь сопротивляться, но противный бандюган несравнимо сильнее меня. Я не продержалась и минуты и тут же почувствовала его большой палец у себя внутри.

— О, какая тепленькая цыпочка, — дышит он мне в ухо, от вони из его рта у меня спирает дыхание.

— О, если бы у меня дома была такая, то я бы нигде по ночам не таскался и плевал бы на тех, которые на меня вешаются, как груши.

— Ублюдок! Гребаное дерьмо! — выкрикиваю я оскорбления, едва переводя дух под тяжестью огромного тела, придавившего меня.

— Твоя правда, — смеется насильник, срывая при этом с меня трусы. — Святая правда, идиот твой муж.

С этими словами он входит в меня одним сильным толчком, а я почти теряю сознание от боли в паху, обжегшей внезапной волной низ живота. Мужчина продолжает и без отдыха изливается в меня многократно. Я истекаю спермой и кровью, а мои заплаканные глаза постепенно затягивает пелена. Как бы издали, из другого измерения, долетает до меня мой собственный стон. Закончив, главарь вынимает член с громким шлепком и, довольный собой, в один глоток опорожняет полбутылки водки.

— Эй, не будь таким жадным, дай другим попользоваться, — слышу настойчивые мужские голоса, доносящиеся из коридора. — Шеф…

— Пусть попробует кто-нибудь сейчас войти, застрелю, как собаку, — угрожает главарь банды. — Вот закончу, тогда и позабавитесь, — обещает он, а мне уже все равно. Надеюсь только на то, что не переживу этого.

— Ну что, куколка, продолжим? — противно спрашивает он.

Из последних сил царапаю ногтями его паскудную носатую морду. Еще вижу струйки крови, хлынувшей у него из надбровья, а потом он перевернул меня на живот, и перед глазами был только разноцветный плед, который нам в подарок с Ахмедом достался от его матери на седьмую годовщину нашей свадьбы.

В животном страхе

Будит меня тупая полыхающая боль, начинающаяся от паха и заканчивающаяся где-то в диафрагме. Не имею понятия, где я нахожусь и что происходит. Что-то шумит, что-то убаюкивает меня. Я так слаба, что не могу даже поднять веки. Я во что-то завернута, наверное, в одеяло. Слабыми руками надвигаю его на голову и снова проваливаюсь в пустоту. Из оцепенения меня выводят качка и подбрасывание, которые приносят моему обессиленному телу невыносимые муки. Откуда-то издали доносятся голоса, кто-то спрашивает, кто-то другой отвечает. С огромным трудом открываю один глаз и освобождаю лицо. Темнота. Темнота и удушье. В панике начинаю ощупывать все вокруг себя. Это скорее всего багажник, да, наверняка так и есть. Хотела было начать стучать ногами и кричать: «Люди, спасите меня!», но нет сил. Не хватает воздуха, а тело покрывает холодный пот. Слезы наполняют глаза и приносят успокоение. Пусть уж это закончится, пусть будет так, как есть. Меня окружает всепоглощающая чернота, чувствую, что теряю сознание, отдаляюсь от окружающей меня действительности, от собственного тела и страданий.

— Шевелись! — Мощные захваты почти выкручивают мне руки, и кто-то грубо вытягивает меня из моей норы. — Что за гребаная сука, что за сифилитическая подстилка! И человек должен на это смотреть.

Старый коренастый араб старается поставить меня на ноги, которые все равно подгибаются подо мной и тащатся по земле. Шарю руками вокруг и чувствую, как песок струится между пальцами. Бодрящий холодный воздух остужает мое тело и понемногу приводит меня в сознание. С трудом поднимаю голову, которая нестерпимо болит. Из-под наполовину прикрытых век на расстоянии около двадцати метров вижу Ахмеда, горячо спорящего с незнакомым мужчиной. Что он мне готовит? Что на этот раз? Или снова отдаст мое тело за свою свободу? Из последних сил напрягаю зрение и замечаю, что в руки нового живодера он отдает толстую пачку банкнот. Потом еще немного.

— Вава! Давай ее в чулан! — Догадались наконец. — Fisa, fisa, никто не должен видеть, что тут происходит.

Отец мужчины с силой, несмотря на возраст, тянет меня и подгоняет ударами ноги в направлении какого-то шалаша, находящегося на углу большого подворья. Пытаюсь оглянуться: возможно, это какая-то ошибка. Ведь мой муж, даже если он самый большой мерзавец, не может меня тут оставить на верную смерть.

— Ахмед! — кричу слабым голосом. — Ахмед, что ты устраиваешь? Забери меня отсюда, будь человеком!

Не слышу ответа, вместо этого получаю от старика сильный удар в голову. Падаю на песок и, пользуясь случаем, оборачиваюсь к торгующимся мужчинам. Однако никого уже нет, а с другой стороны высокой стены из песчаника слышу удаляющийся рев мотора.

Будят меня блеяние овец и нестерпимая вонь хлева. Со страшным усилием я поднимаюсь на локте и стараюсь увидеть то, что еще скрывает рассвет. Лежу на вытоптанном глиняном полу, тут везде набросано сено, вся земля покрыта мелкими высохшими и не очень катышками. В углу стоит эмалированный проржавевший таз. Пить. Только сейчас почувствовала, как страшно хочу пить, так, что даже болит пищевод. Пить, безразлично что. Подползаю к тазу и заглядываю внутрь. На дне — коричневатая гуща. Но мне все равно, пусть там будет сибирская язва, амеба, дизентерия или брюшной тиф, по крайней мере, хоть одну каплю я должна почувствовать на языке. У воды противный вкус, она отдает тиной и ржавчиной, но сейчас кажется мне вкуснейшим вином. На поверхности плавает дохлая муха, которую я чуть не проглотила, бросаю ее на землю. Слез уже нет, нет сил на отчаяние. Sza Allah — что Бог даст, то и будет, я уже ничего не могу, уже ничего не придумаю.

Из отупения меня выводит ругань женщин, одетых в традиционную арабскую одежду. Темная ткань с бордовыми и темно-синими поясами, свидетельствующими о том, что женщины замужем. Они говорят на каком-то диалекте (а может, просто по-деревенски), и я почти ничего не в состоянии понять.

— Курву себе притянули, кобели, — удается мне выхватить из потока быстро выплевываемых слов.

— Они думают, что мы такие глупые, как они мудрые, — верещит другая. — Будут теперь ею пользоваться под нашим боком!

— Через мой труп! Убьем стерву, не успеет глазом моргнуть!

Я усмехнулась про себя: «Женщина, ты даже не знаешь, как бы мне этого хотелось. Прошу, сделай доброе дело». Лежу и жду, когда же все кончится, лишь бы побыстрее.

Вдруг к деревенским бабам присоединяется дед, он молотит их по плечам палкой, которая служит ему тростью, и кричит. Хорошо же тут относятся к женщинам! Интересно, как в таком случае обойдутся со мной? Дед, однако, встал на мою защиту, не знаю только для чего.

Может, Ахмед оставил меня здесь на время, может, как только все утихнет и я приду в себя, он вернется за мной? Но уже в следующий миг мысленно ругаю себя: «Ты просто кретинка! Этот мужчина разрушил тебе жизнь, как можно на него рассчитывать? Ты ослица! Неужели успела забыть все зло, все дерьмо, в котором он вывалял на тебя? А что с девочками?!» Эта мысль, впервые после изнасилования появившаяся моей голове, вдруг превращается в огромный красный болезненный цветок, который затмевает все мои чувства. Боже мой, как же я могла забыть о детях, как будто бы они вообще не существовали! Словно сумасшедшая, я хватаю себя руками за голову, начинаю рвать на себе волосы и бить ладонями по лицу. Ногтями раздираю себе лоб, щеки и шею, чувствую себя раненым зверем. Поток ледяной воды, который вдруг обрушивается на меня, сбивает дыхание.

Не знаю, как долго я валялась в луже воды и собственных выделений. Время от времени меня будит пронизывающий холод ночи, и тогда я поворачиваюсь с боку на бок, стараясь натянуть одеяло и вонючее сено на дрожащее от холода и горячки тело. Через некоторое время начинаю чувствовать, что кожа чешется. Бездумно чешусь, пока пальцы не начинают скользить по липкой коже. Никто не заглядывает в чулан — разве что меня оставят тут умирать. Только почему меня так долго мучат, не лучше ли было бросить едва живую женщину в безлюдном месте, где ее мгновенно разодрали бы дикие собаки?

С трудом открываю опухшие от соленых слез глаза. Губы у меня словно надутые, а язык стоит колом. Однако до меня долетает какой-то чудесный запах. Из-под полузакрытых век вижу дымящуюся металлическую собачью миску, которая стоит на уровне моего лица. Не могу поверить, что это правда, но осторожно ощупываю все перед собой. Когда еда оказывается настоящей, хватаю миску обеими руками и, обжигаясь, пожираю все, как зверь. Подливка течет по моему подбородку. Кажется, кто-то спас мне жизнь, и я, довольная, падаю на глиняный пол и проваливаюсь в теплый долгожданный сон. Когда снова открываю глаза, вижу в сумраке какое-то странное существо, напоминающее животное.

— На, на. — Оно трогает меня осторожно, одним пальцем. — Моя, моя. — Показывает на таз. — У тебя есть вода, еще теплый, — говорит странным, каким-то жужжащим голосом. — На, на, jalla, — подгоняет меня. — Вода с мукой, как для деты. Ты гнить, блондинка, ты должна умыть в та вода.

Не знаю, какого пола мой спаситель, но подозреваю, что это молодой парень, хотя волосы у него до плеч. Не понимаю также, почему он так странно разговаривает, может, думает, что я не знаю арабский? Или ему кажется, что с нарушением грамматики его речь легче воспринимается? Сгорбившись, направляется к выходу и бросает мне длинное серое полотно или кусок ткани, в которую заворачиваются здешние женщины.

Медленно сажусь и, промыв глаза скользкой и пахнущей травами водой, осматриваю свое тело. Синяки успели пожелтеть, но между припухшими пластами коросты на ногах и плечах видны следы царапин. Не обращаю внимания на мой внешний вид, потому что мне это безразлично. Может, потому что двигаюсь, улавливаю кисло-сладкую вонь гниющей плоти. Хочешь не хочешь, нужно помыться. После того как я оттерла все тело и помыла скользкую от жира и засохшей крови кожу на голове, я, довольная, села в таз и стала отмачивать мои наиболее израненные органы. Боли в промежности я больше не чувствую, но вода мгновенно окрашивается в ржаво-красный цвет. Вода уже холодная и поэтому, наверное, приносит мне прекрасное успокоение. Кажется, будто маленькая искорка жизни снова начинает тлеть во мне, заставляя упрямо двигаться от края пропасти, и не знаю, почему это происходит, ведь душа моя давно умерла. Вытершись и переодевшись, выглядываю во двор и щурю глаза, хотя солнце уже заходит, медленно опускаясь к горизонту, лучи его косые. Мир выглядит так, словно его кто-то отполировал. Воздух прозрачен, а краски насыщены. Из-за дома доносится блеяние скота, смех женщин и визг детей. Меня овевает запах песка, обычный для пустыни, но еще приятнее аромат готовящегося ужина. Различаю запах жаренных на оливковом масле лука, помидоров, перца и жирной баранины, вдыхаю аромат теплых хлебных лепешек. Не помню, ела ли когда-нибудь что-либо подобное, но сейчас отдала бы королевство за еду, к которой раньше в жизни не притронулась бы.

Душа моя уходит в пятки, но я медленно иду на запах. Может, смилостивятся и что-нибудь мне дадут. За домом на небольшой террасе у пластикового стола, застеленного скатертью, в последних лучах солнца греется и лакомится хорошей едой не менее пятнадцати человек. Женщины, закутанные в длинные цветные полотнища, старые бабки в белых простынях, мужчины в белых галабиях — все как по команде поворачиваются в мою сторону. Разговоры и смех стихают. Малые дети подбегают к своим близким и прижимаются к их ногам, как будто увидели привидение. Стою и жду их дальнейшей реакции.

— Imszi barra. — Осанистая баба средних лет отрывается от стола и направляется ко мне, размахивая руками.

— Ja saida, ja saida… — Я стараюсь быть как можно более милой и употребляю те слова, какие приняты для вежливого обращения к деревенским женщинам. Сейчас за миску еды я готова назвать ее даже королевой.

— Говорю же, деваха, иди сюда, — злобно, но уже немного менее грозно, обращается ко мне женщина. Ее речь грамматически неправильная. Может, таков здешний диалект?

— Ana nibbi mandzarijja! — Я уже просто умоляю, глотая потоки слюны, которые меня заливают. Я, должно быть, выгляжу как оголодавшая, побитая собака, так как вся семья смотрит на меня хоть и свысока, но с явной жалостью.

— Рабия! — кричит дед, с которым я познакомилась раньше. — Дай же ей миску еды, ради Аллаха, ведь это пытка.

Легко ему давать милостыню — ведь я собственными глазами видела пачку денег, которую он получил от Ахмеда. Я уже хочу отойти, когда юная девушка лет четырнадцати, довольно приятная на вид, подбегает ко мне с полной до краев миской тушеного ягненка. Может, здесь, в этих тяжких условиях, хотя бы у некоторых есть сердце?

— Na, na. — Она всовывает мне в руки тонкий плоский хлеб и бежит к стене, где лежит старое ненужное покрывало.

— Сидеть тут, тут твое место, — говорит она наконец, но смотрит, однако, волком.

— Mafisz szughul, mafisz mandzarijja. — Агрессивная хозяйка водворяется на свое место у стола и время от времени с неприязнью поглядывает на меня.

— Я могу работать, но до этого должна восстановить силы, по крайней мере хоть немного, — говорю я на чистом арабском языке, обращаясь ко всей семье, и начинаю есть, помогая себе пальцами и хлебом.

Слабоумный ухажер

Моя жизнь в оазисе Ал Авайнат, что у подножия гор Акакус, медленно превращалась в рутину. Хочешь жрать, должна работать — простое правило. Но работа здесь — это не игра, это не клуб в польской школе в Триполи или уборка в посольстве.

Встаешь вместе с курами, то есть с восходом солнца. Потом семья расходится по комнатам для молитвы и чтит имя Аллаха так долго, что я успеваю приготовить завтрак. Детвора крутится под ногами, а я стараюсь никого из детей не обварить и не растоптать. Боже, сколько эти люди могут съесть! И каждый что-нибудь свое. Взрослые, по большей части мужчины, макают тонкий хлеб — питу — сначала в оливковое масло, потом — в смесь трав, za’tar, и, наконец, в солоноватый творожок — lebneh. Заедают это сладким луком, оливками и помидорами, которые здесь редки и за которыми нужно ехать аж в Гхат — большой оазис. Запивают это все гектолитрами зеленого чая, к приготовлению которого меня еще не допустили. Женщины и девушки объедаются сладкими ватрушками — дрожжевой лепешкой, жаренной в большом количестве масла, политой медом и посыпанной кокосовой стружкой. Иногда их просто смазывают джемом. Женщины слизывают текущий по рукам жир. Для парней я научилась делать такие же лепешки, только с желтым сыром или яйцом внутри. Детвора предпочитает кускус или кашу burghul, политую козьим молоком. Такая себе наша овсянка. Приготовить все это вовремя для многочисленной семьи не так-то просто. Поэтому я встаю раньше всех. Меня ежедневно будит дед, который утром любит пи́сать на лоне природы и для своих дел присмотрел место около моего шалаша. Каждый второй или третий день убираю дом — к счастью, он не такой большой, как наша вилла в столице. Это маленькая одноэтажная хибарка из песчаника с прекрасным видом с крыши, на которой развешивается стираное белье, а если улыбнется счастье, можно себе урвать минутку подремать. Панорама сумасшедшая. Вдали виден большой горный массив, верхушки которого не острые, а как бы срезанные, их можно сравнить с мощным приземистым столом. Цвет у гор всегда темный, они никогда не зеленеют, и здешних детей пугают живущими там джиннами.

Помещения в доме обустроены аскетично. В них только необходимая утварь, изготовленная доморощенными ремесленниками или самими хозяевами. Нигде нет люстр. Самое приятное помещение — зал для молитв. В центре — вытертые, все в пятнах ковры, под стенами лежат матрасы в цветных наволочках, в углу под окном стоиттелевизор, рядом — деревянные шашки. Мне туда входить нельзя, потому что я нечистая.

В дни, когда я не работаю в доме, мне приходится пасти овец и коз. Поскольку одной ходить нельзя, ко мне приставлен учитель и опекун. Как будто отсюда можно убежать. У меня нет ни одного документа, и на ближайшем посту полиции, которых здесь полно, меня бы задержали и, скорее всего, отослали бы в тюрьму или карательное заведение для женщин, лишенных прав. Из огня да в полымя, лучше уж оставаться в этом захудалом оазисе и в недоброжелательной ко мне семье.

Мой опекун, или махрам, — восемнадцатилетний Рамадан, недоразвитый парень, который первым осмелился ко мне приблизиться. Бедолага так вжился в свою роль опекуна, что не отходит от меня ни на шаг. С того момента, как меня сюда привезли, Рамадан казался мне не то девушкой, не то парнем, но за зиму он очень изменился. Возмужал, лицо его стало более заостренным и покрылось редкой темной порослью и угрями, а длинные волосы дед ему обрезал ножницами до такого же состояния, как стригут овец. И вот, словно по мановению волшебной палочки, парень превратился в мужчину. Надо сказать, что изменилось и его поведение. Симпатичный, немного испуганный и нерешительный подросток стал возбужденным молокососом-извращенцем. Я уже понимаю, что с этим у меня будут проблемы, никак не могу от него отделаться, потому что все уже привыкли, что мы неразлучны. Рамадан, находясь в усадьбе, ведет себя еще куда ни шло; он таскается только за мной, шаркая и издавая какие-то странные звуки. Но когда мы идем выпасать овец и едва успеваем удалиться от двора, он становится шумным и напористым. Причем с каждым разом его поведение отличается все большей агрессивностью. Он все время ищет случая, чтобы ко мне притронуться, а потом ощупывает себя. Наверное, только этой весной парень открыл для себя собственную сексуальность. Бедняга просто не вынимает рук из шаровар и онанирует, когда только может.

Выпас овец и коз не так уж плох в сравнении с тяжелой работой по дому. Идешь на ближайший луг, на котором уже в мае нет ни одного зеленого растения, садишься в какое-нибудь укрытие, например под наполовину засохшим оливковым деревом, и дремлешь во время жары, время от времени открывая один глаз и убеждаясь, что животные не так глупы, чтобы чересчур отдалиться.

Я полюбила слушать, как похрустывает сухая трава, которую пережевывают вполне симпатичные овцы и козы. Они ходят за мной, трутся о мои ноги и заглядывают в глаза. Я сижу в мягкой песчаной ямке, а какая-нибудь сытая коза спит, положив голову на мой живот. Нехотя глажу ее бархатный мех, а она довольно фыркает. Марыся вот так же любила прижиматься ко мне и очень похоже вздыхала от счастья, когда я гладила ее волосы. Нет уже слез, чтобы поплакать над моей безнадежной ситуацией. Сердце в моей груди умерло от тоски по детям, оно уже, наверное, даже не бьется.

Вдруг чувствую как бы дуновение ветра в волосах и открываю осоловевшие глаза. Тут же вижу над собой прыщавое лицо Рамадана, его слюнявые губы, которые искривляются сейчас в еще более странной гримасе, чем обычно.

— Эй, что ты ходишь у меня по голове, что надо?! — кричу я, а испуганная козочка подскакивает и убегает.

Парень лишь слегка отодвигается от меня. Его широкие штаны спущены до самых колен, и моим глазам открывается гигантских размеров фаллос, с которого капает темно-желтая сперма. Придурковатый парень продолжает его дергать, иногда чешет слегка покрытые волосами большие ядра.

— Ты, блондинка, смотри, что у меня есть, э-э-э… — Он счастливо смеется, показывая при этом источенные кариесом зубы.

— Ради Аллаха, Рамадан, так нельзя, haram, большой haram! — кричу я.

Бросаюсь бегом к дому, хотя солнце еще высоко и до конца работы далеко. Если даже из-за этого у меня будут неприятности, то это все равно лучше, чем находиться с этим возбужденным существом. Может, рассказать кому-нибудь об этом, может, мне поменяют махрама или вообще от него откажутся? Ведь пустыня — это та же тюрьма, только без решеток.

Жду рассвета как спасения. Когда последние капли мочи упали на песок около моего шалаша, выхожу из него, согнувшись пополам.

— Szabani, дедушка, fi muszkila, — шепчу ему в тишине утра.

— Szinu? — Сгорбленный мужчина подскакивает, как если бы не знал, что каждый раз я являюсь свидетелем его утреннего ритуала.

— У меня большая проблема, — признаюсь я, не глядя ему в глаза, — это знак уважения.

— Что опять? — нетерпеливо спрашивает он и хочет отойти.

— Рамадан…

— А-а-а, этот паренек. — Он пренебрежительно машет рукой.

— Он уже стал мужчиной.

— Э-э, где там, что ты рассказываешь, женщина! Это же ребенок.

— Я бы так не сказала. Он обнажается, дотрагивается до своего хозяйства и чего-то от меня хочет.

Старик пристально смотрит на меня, и я чувствую кожей, что он не хочет соглашаться с моими доводами.

— Как ты смеешь! — Его трость ходит по моим плечам, но чувство боли у меня значительно притупилось, и я, не моргнув глазом, преграждаю ему дорогу.

— Это правда, святая правда. Ради Аллаха, клянусь, дедушка. Спросите его, он глупый, но, может, благодаря этому правдивый. — Следующий удар уже полегче и нанесен как бы нехотя.

Старик быстрым шагом идет к дому, а я прячусь в моем шалаше. Потом на протяжении многих часов слышны удары трости и крики наказываемого Рамадана.

Все лето полно святого покоя, семья как будто забыла о моем существовании. Закончилась вся домашняя работа, единственная обязанность, которая у меня осталась, — это выпас коз и овец, но сейчас на отлогие пастбища я хожу одна. Без контроля, без опекуна — может, боятся, что кому-то другому вскружу голову? Кроме того, я начала закупать продукты в городке. Я рада, ведь это единственный контакт с миром, единственная возможность находиться недалеко от автострады, по которой с сумасшедшей скоростью мчатся грузовики, пикапы и частные автомобили. До этого времени никто не останавливался у маленького хозяйственного магазинчика, но, может, когда-нибудь судьба мне улыбнется.

Мой шалаш выглядит сейчас совсем иначе. Овцы и козы загнаны в специальную загородку, остальное место предоставлено мне. Я убираю, подметаю глиняный пол, а водой, принесенной из родника, вымываю его настолько, что смрад помета уже почти исчез. Под конец обрызгиваю все хлоркой, которая здесь служит для дезинфекции. Когда члены семьи заметили мой порядок, начали по-тихому, таясь один от другого, приносить кое-какие вещи. Так мне достался разодранный старый матрас, изъеденный молью плед, подушка со сбившейся ватой, старая покрышка в качестве табурета и обрубок доски, служащей столом. Тут уж не до удобства, но когда хозяйка неожиданно подбросила мне кусок тюля, я почувствовала себя почти как дома. Позже я начала приносить с поля тонкие гнущиеся палочки, чтобы утеплить мое жилище перед наступающей зимой. Сейчас я уже знаю, чего можно ждать в здешних местах от этого времени года, и должна как-то справиться, потому что даже при минусовой температуре никто не впустит меня в семейное гнездо.

Наблюдаю перемены, которые произошли в моем теле. Слава Богу, не вижу своего лица, но ветры высушили мне руки и ноги. Кости покрыты тонкой, обожженной солнцем кожей, на которой расцветают знамена от солнечных ожогов, царапины и шрамы. Я выгляжу хуже, чем когда-либо. После всех передряг мои некогда красивые светлые волосы начали выпадать пучками. Иногда под пальцами ощущаю только кожу, но, когда настал Рамадан, я решила привести их в порядок. Уже никого не буду просить! Одолжила у деда ножницы, чуть ли не единственные в этом доме, и остригла волосы до кожи. Сейчас голову прикрываю платком, как правоверная мусульманка, но делаю это не столько из глубокой веры, сколько для того, чтобы защититься от солнца и насекомых. Если кто-нибудь увидел бы меня завернутой с ног до головы в традиционную ткань, в платке, пластиковых стоптанных тапках, с загорелым, почти коричневым лицом, ему бы в голову не пришло, что это я, Дот, блондинка, европейка чистых кровей.

Худшими были последние судороги лета, когда оно атакует, собрав остатки сил. Ураган gibli долетает до фермы и Триполи, но прежде чем добраться до тех мест, преодолевает более тысячи километров и поэтому значительно слабеет. В центре же Сахары, под горами Акакус, находится его эпицентр. Здесь он рождается, а потому его мощь устрашающе велика; ужасающий зной, который он несет с собой, вырывается, наверное, из какой-то невиданной печи внутри земли.

Несмотря на вихрь, хозяйка с самого утра послала меня на пастбище. Она, видимо, просто сошла с ума! Что эта бедная скотинка может там съесть, когда все уже настолько высохло, что рассыпается в прах? Объясняю это только злобой в отношении меня, но пойду и вернусь. Все равно справлюсь! Таким способом от меня не избавитесь.

Я всегда отдаляюсь от поселения на пару километров, чтобы почувствовать хоть каплю свободы, но сегодня, пройдя полтораста метров, я уже ничего вокруг себя не вижу. Ветер больно хлещет меня, вбивая крупинки песка под веки, в нос и рот. Не могу дышать, ведь почти все лицо закутано большим платком, осталась только маленькая щель для глаз. Иду по памяти, придерживаясь маленького vadi, на которое бросают тень низенькие, но покрытые листвой оливки. Там даже летом бьют из расщелин малюсенькие роднички, поэтому на этой географической широте существуют места, покрытые зеленью. Вместе с животными, идущими впереди меня, хочу как можно быстрее укрыться в глубоком тенистом ущелье, которое хотя бы частично защитит от порывов вихря. Из глаз и носа у меня течет слизь ржавого цвета, на зубах скрипит песок. Вдруг сила порывов слабеет, а за два шага до ущелья ветер вообще исчезает. Можно отдохнуть, правда, ничего не видно и кажется, что все вокруг кто-то обернул бежевым саваном. Овцы радостно блеют, а козы молниеносно взбираются на полуживые, изрядно объеденные оливковые деревья. Я сама себе улыбаюсь, довольно отметив: какая же я все-таки сообразительная! Сажусь под низкими густыми кронами, слышу плеск невидимой воды и по звуку нахожу родник. Вытягиваю из кармана черствую лепешку, смачиваю ее и отправляю в рот, потом долго пережевываю. Наполнив немного запавший живот, умащиваюсь в теплом песке, снова закрываю лицо платком и впадаю в дрему. Так быстрее течет время, так восстанавливаются силы.

Внезапно, повинуясь интуиции, открываю глаза, потому что чувствую чье-то близкое присутствие, тут, около меня, только еще не вижу, с какой стороны. Затаилась, впав в оцепенение. Вдруг со спины меня хватают за горло и словно берут в тиски. У нападающего вся голова закрыта тюрбаном, видны только узкие, как щелки, черные горящие глаза. Напавший садится на меня сверху и старается схватить за руки, которыми я отчаянно размахиваю, пытаясь добраться до его лица. Так уж постоянно получается, что именно я должна переживать подобное унижение. Напрасно трачу свои силы и уже знаю дальнейший сценарий. Когда мужчина наклоняется, чтобы вынуть свой член из широкого вонючего тряпья, я внезапно начинаю трепыхаться и мне удается освободить руку. Я хватаю его за висящий конец тюрбана и одним движением расплетаю его. Моим глазам открывается придурковатое лицо Рамадана, тоже шокированного создавшейся ситуацией. Но его стыд длится не дольше минуты, потому что вожделение парня сильнее всех угрызений совести. С бешеным рвением он принимается за дело, а я становлюсь безвольной и как бы мертвой под его тяжестью, у меня нет сил на борьбу. Сквозь слезы, текущие из уголков глаз, наблюдаю вихри воздуха, несущего с собой облака мелкого песка и клубы высохших, сбитых в шары колючек кустарников.

Кузен, больной СПИДом

В Сахару пришла осень; воздух утром и вечером почти мокрый от невидимого дождя, песок сбился и остыл, а температура ночью уже падает ниже нуля. Однажды в самый полдень было очаровательно, даже плюс двадцать пять, и это напомнило мне наше раннее польское лето. Земля парует, деревья прекрасно пахнут и блестят свежей зеленью, а бесконечные песчаные пространства украшены выросшими из ничего клочками трав и карликовыми кустарниками. Кое-где в углублениях между холмиками растет сочная трава. Настало золотое время для выпаса скота, животные толстеют и наедаются по уши, как будто хотят наверстать упущенное, когда были на сухом корме.

Почти все время провожу одна вне дома, отправляюсь на рассвете, а возвращаюсь перед заходом солнца. Что же меня удерживает здесь? Вместо того чтобы обдумать побег из этого безлюдного места, я, кажется, впала в тотальный маразм. Хожу, как робот, ем, как робот, писаю, как робот, сплю, как робот. У меня открыты глаза, но я ничего не вижу. От действительности меня отделяет какая-то невидимая стена. Думаю, если бы кто-то отрубил мне сейчас голову или руку, даже не обратила бы на это внимания и ничего не почувствовала бы. Ни о чем не думаю.

Со дня на день становится все холоднее, ночью я промерзаю до костей. Осень продолжается или, может, уже перешла в зиму? Моя годовщина приезда сюда давно миновала. Люди пустыни часов не наблюдают — им это ни к чему. Часто они даже не знают даты своего рождения или дня рождения детей. Живешь — хорошо, а потом просто умираешь — так хочет Аллах. Пользование календарем никому ничего не дает, потому как здесь это бессмысленно. Самое важное то, что муэдзин сообщает им время молитвы, и только.

Возвращаюсь почти трусцой, потому что засиделась в прекрасном месте, около скал, на которых очень давно какой-то резчик сделал наскальные рисунки. Весь день рассматривала каменные картины: вот люди работают в поле, а вот пастухи со своими стадами, рядом, как всегда, играют дети, а на пару шагов дальше — охота. Охотники с длинными копьями бегут за жирафом, слоном, тигром, а в реке добывают крокодила. Откуда люди, которые тут жили, могли знать, как выглядят вода и животные, которые водятся в саванне? Это может значить только одно: Сахара не всегда была пустыней. Жаль, что я раньше ничего на эту тему не читала. Но, возможно, еще когда-нибудь…

— Эй, блондинка! — вырывает меня чей-то отрезвляющий голос из другого мира.

Резко останавливаюсь, но сразу падаю на тачку, утрачиваю равновесие и оказываюсь на земле. Только сейчас осматриваюсь вокруг. Что происходит? Строительно-ремонтные работы идут полным ходом.

— Что строите? — спрашиваю у Наджмы.

— Н-и-и-и, ничего не строим, — отвечает со странным деревенским акцентом.

— Тогда что здесь делаете? — не отстаю я.

— А такой себе маленький барак ставим на крыше, — отвечает.

— А для чего? — с дрожащим сердцем продолжаю, так как наивно надеюсь, что для меня.

— А-а, там кто-то городской приезжает, для него будет.

— Гм… — Я отворачиваюсь, поскольку мало интересуюсь гостем, и направляюсь к себе.

Входя, спотыкаюсь о сброшенный на глиняный пол плед — что это, неужели у кого-то хватило совести войти ко мне? Я даже знаю у кого, так как ежедневно вижу его и замечаю преданный собачий взгляд, направленный на меня. Ничего ему не поможет, так как сейчас он мне противен до невозможности, хотя раньше даже жалела его. Когда он поехал на suk в Гхат, то привез мне хлопчатобумажную блузку и, чтобы никто не увидел, завернул ее в газету. Потом был изъеденный временем свитерок с дырками и брюки, которые так смердели в промежности, что я их выбросила. Может, ему кажется нормальным ставить женщину наравне с козами, которые время от времени беспомощно блеют. Однако в моей душе постоянно тлеет искра человечности и чувства справедливости, которые только затрудняют мою жизнь здесь, вернее, существование.

— Ты здесь? Иди сюда быстро. — Дед не отваживается войти внутрь, стоит у входа в мой шалаш и время от времени бьет тростью в дверь.

— Что такое?

— Ты теперь с утра будешь работать в доме, а Рамадан будет выпасать скот, так всегда было, — коротко сообщает он мне и уходит.

Утром неуверенно вхожу в дом и вижу, что семейка мне приготовила.

— Imszi, imszi. — Рабия выпихивает меня без церемоний наружу. Она стала еще грубее, и это, кстати, неплохо у нее получается. — Будешь пользоваться черной лестницей.

— Но как, ведь она ведет только на крышу? — удивляюсь я.

— И прекрасно. Сейчас там будешь работать. Легкий szughul, не уработаешься. — Однако с жалостью дотрагивается до моих тонких, как плети, рук.

Поднимаюсь наверх. Снова засмотрелась на вид, открывающийся с крыши. Замираю в неподвижности и глубоко вздыхаю.

— Нужно убрать и все приготовить, — говорит она, устремляясь к только что возведенной каморке.

Что это за жилище и для кого? Ведь помещение три на три метра можно назвать только тюремной камерой, собственно, тут нет окна, оставлено только отверстие на один кирпич.

— Красиво тут, да? — спрашивает она задумчиво. — И умывальник, и даже охлаждение! — Женщина показывает на кондиционер и довольно усмехается.

Для нее это невообразимый люкс, так как ни в одном доме в округе такого нет. Но что же это за важный гость или, может, за него больше заплатили, чем за меня? Неужели у меня будет товарищ по несчастью?

— Когда мне начинать? — спрашиваю я, не вникая в дальнейшие подробности, так как наверняка все вскоре узнаю.

— Уже, уже, как можно быстрее! — Лицо ее кажется испуганным, она машет руками. — Он может приехать в любой день! — И побежала на лестницу, как будто это она должна спешить.

Вхожу внутрь помещения. Стоит только закрыть дверь, замуровать окно — и перед нами настоящая камера смертника.

— Приехали, приехали! — слышатся крики.

С крыши я прекрасно все вижу, а меня — благодаря невысокой стенке — никто не может заметить. Пустотелый кирпич все равно что маленькое окошко, которым до меня пользовалось, наверное, не одно поколение женщин. Мужчины, в том числе и дед, который тут, разумеется, глава семьи, приближаются к воротам. Подскакивают к ним и младшие, стараются открыть металлическую створку, которая осела уже век тому назад, и с того времени ею не пользовались. С внешней стороны, под стеной, они держат свои пикапы без колес. После долгой борьбы с воротами большой, как корова, черный «мерседес» въезжает во двор. Девушки и женщины прячутся за углом дома, даже пищат от удовольствия, а важная Рабия довольно похлопывает рукой по чему попало, что вызывает еще большее веселье.

Дверь автомобиля медленно открывается, а дед и его сын с незнакомой мне деликатностью стараются помочь выйти пассажиру. Наконец около автомобиля появляется щуплый мужчина, одетый по-европейски или, скорее, в американском стиле. На нем новенькие джинсы, цветная рубашка и куртка, а на голове — бейсболка. С этого расстояния я не могу хорошо разглядеть его, но скрытое в тени лицо вроде бы принадлежит молодому человеку со смертельно-бледным лицом. Видно, что он болен, и тяжело. Из автомобиля выходит упитанный элегантный мужчина, явно постарше. Его походка и волосы с проседью кого-то мне напоминают. Через минуту у меня перехватывает дыхание в груди — это отец Ахмеда! Не верится, неужели они высылали в это место в центре Сахары всех неугодных членов своей семьи? В одно мгновение все мое тело покрывается холодным потом и меня охватывает дрожь. Может, я должна туда побежать, может, он ничего не знает о том, что сделал его сын, может, он меня отсюда вытянет? Но когда припомнила нашу последнюю встречу и его мнение обо мне — он назвал меня блондинкой-курвой! — ноги как будто приросли к полу, ибо я начинаю отдавать себе отчет в бесцельности такой попытки. Я должна сама что-нибудь придумать, потому что, если сама себе не помогу, никто этого не сделает.

— Блондинка, блондинка. — Я чувствую на моей шее крепкую ладонь и слышу свирепый шепот Рабии: — Хватит подглядывать, лучше помоги гостям войти сюда.

— Как это? — спрашиваю я, взволнованная сложившейся ситуацией и моими чрезмерно оптимистическими размышлениями. — Я должна взять его на руки и отнести? Ведь этот бедолага едва на ногах держится.

— Нужно сюда подняться, а как это сделать — твоя забота.

Наверное, он войдет и останется здесь до тех пор, пока его не вынесут вперед ногами. Меня это уже не удивляет, не трогает и не поражает. Может, эти правила жизни более эффективны, чем вечная борьба и соревнование, кто лучше всех? В конце концов, соперничество не дает таких результатов. Может, лучше смириться с судьбой? Сбега́ю вниз и вижу молодого мужчину, который трясется, как старик. Он не смотрит на меня и не оглядывается по сторонам. Очевидно, ему безразличен мир, который его окружает, он идет к бетонной лестнице, как на эшафот. Неужели он знает, зачем сюда приехал и на сколько.

— Прошу, прошу сюда. — Я подхожу и с жалостью беру его под плечо, которое кажется хрупким, как высохшая ветка. Немного ослабляю хватку, так как боюсь, что его кости треснут под пальцами.

— Спасибо, не беспокойтесь… — Я впервые за долгие месяцы своего рабства слышу такие вежливые слова, произнесенные в мой адрес.

— Ничего, буду тебе помогать, я здесь для этого, — объясняю я, сопровождая его, как ребенка, ступенька за ступенькой вверх.

На какое-то время мы задерживаемся, и он прислоняется к стене и, закрыв глаза, восстанавливает неровное дыхание. Замечаю, что лицо его покрыто толстым слоем какого-то геля, вблизи на истонченной, как папиросная бумага, серой коже видны бордово-фиолетовые пятна. На руке, которую я крепко сжимаю, тоже есть два пятна, а может, три, и я, полная отвращения, стараюсь до них не дотрагиваться. Чем он, черт возьми, болен? А вдруг он заразит меня? Наконец взбираемся на крышу. Обессилевший мужчина садится на лестничной площадке, снимает шляпу и вытирает со лба пот.

Волосы у него редкие, а на голове тоже виднеются пятна. Вздыхаю и неуверенно осматриваюсь вокруг.

— Пойдем дальше, хорошо? Отдохнешь в комнате, которую тебе приготовили, там вполне приятно. — Жалость и грусть преобладают в моем голосе.

Впервые он взглянул на меня и как бы замер от удивления. Не знаю почему, так как я его никогда не видела, а может, просто не узнаю́?

— Блондинка, это ты?! — спрашивает он драматическим шепотом.

— Да, так меня называют.

— Да, да, и имя у тебя было… как у той девочки из сказки… — Он неосознанно употребляет прошедшее время, как если бы тот человек уже не существует.

— Впредь называй меня Дот, Дорота, — поправляю его, как бы стараясь доказать, что еще продолжаю жить.

— Да, да, извини. А я Али, кузен твоего мужа Ахмеда.

— Тот Али, который пытался заигрывать с нашей шестилетней доченькой?

— Угу, — смущенно подтверждает он и опускает взгляд. — Плохо вел себя, глупый был, но наказание за мои идиотские поступки неимоверно жестокое, как считаешь?

Я не испытываю к нему ненависти, даже не злюсь на него, потому что это были такие давние времена, а он так изменился…

Сижу в креслице около кровати и осторожно обмываю скелет, в котором, не знаю каким чудом, еще теплится жизнь.

— Этот проклятый СПИД! Я не наркоман и никогда в жизни не спал с проститутками в Амстердаме, — жалуется он слабым голосом. — А может, и нужно было…

Али — единственный сын сестры отца Ахмеда, его кузен, баловень семьи. С детских лет ему все позволялось, и каждый раз его вытягивали из дерьма, в которое он постоянно вляпывался.

Так было с раннего детства, в школе и лицее. Даже когда он изнасиловал соседскую девочку десяти или двенадцати лет, семья как-то уладила эту проблему.

— Не знаю, может, выслали ее к дальним родственникам в безлюдные места, как тебя и меня сейчас? Выдали замуж за какого-нибудь вонючего старичка из деревни, чтобы у него были лишние рабочие руки? — говорит он, а потом, тяжело вздохнув, прерывает речь. — Может, сидела в тюрьме, потому что была нечистая, и ни один мужчина не хотел заботиться о ней? А может, ей дали шанс, отправив в семью за границу? И теперь, получив там образование, она будет бороться за права женщин в отсталых арабских краях… таких, как наш? — Он слабо улыбается.

— А тебя вообще интересовали девушки старше двенадцати лет?! — ехидно прерываю его я. — Виню себя за язык, но не могу остановиться.

— Ты права, — говорит он еще тише и закрывает глаза. — Я уже давно должен был гнить в какой-нибудь тюрьме.

Он впадает в чуткий нездоровый сон. Сейчас все его мучит. За два месяца болезнь быстро его сожрала. Как и говорила Рабия, после того как он взобрался наверх, ему удалось всего пару раз выйти на свежий воздух, а потом бедолага больше не покидал помещения. От удушья и смрада дерет горло. Это смесь дезинфицирующих средств, лекарств, гниющего тела, испорченного дыхания и экскрементов. Нет возможности тут убрать: комнатка так мала, что невозможно передвинуть предметы. Надо бы все вынести наружу.

— Я помогу тебе, — слышу я голос, а уже через минуту передо мной стоит Рамадан. — Ты ведь не можешь сама двигать такие тяжести.

Как он узнал, я ведь ничего не говорила вслух. По мусульманским обычаям общепринято ничего не видеть. Смотрю на Рамадана исподлобья и замечаю очередные изменения, которые произошли в нем. Не знаю, как ему удается делать это, но теперь он так крепко стискивает губы, что слюна не течет по его подбородку. Благодаря этому он приобрел вполне мужское обличье. Одет он в меру опрятно, на нем современные шмотки: джинсы, рубашка, кроссовки.

— Ну давай, — буркнула я, обращаясь к нему. — Пока солнце еще хорошо греет.

— Приведу Хамуда, он поможет с кроватью. — И говорить он стал лучше. Что же случилось такое, что привело его голову в порядок?

— Не могу не признать, что постоянно что-то делал не так, за злом следовало зло. И никакого наказания. Мой отец только каждый раз все меньше со мной разговаривал, а мать становилась все грустнее. Но я этого не замечал. Мне было все равно. — Я поправляю ему подушки, сегодня хороший день, и он решается на длинный рассказ.

— После моих сумасбродных поступков, которые длились многие месяцы, мне назначили курс социальной реабилитации. Ничего хуже им не могло прийти в голову.

— А что в этом было такого страшного? Я была уверена, что они хотели тебе наилучшего.

— Оно, конечно, так, но из-за этого у меня сейчас СПИД.

— Ищешь виновных, и только. Человек имеет то, что сам для себя приготовит.

— Наверное… — повышает он голос, и я отдаю себе отчет, что для Али это своего рода исповедь. Я должна дать ему шанс.

— И что это было за лечение? — спрашиваю его с сочувствием.

— Да, хотели как лучше… Когда мой дед уходил на пенсию, ему подарили землю под Мисуратой, на востоке, около трехсот пятидесяти километров от столицы. Туда меня и выслали.

— Это для тебя должно было стать настоящей ссылкой.

— О да, один отель, один госпиталь, пара школ и в центре — suk. В Ливии вообще с развлечениями трудно, тем более в такой дыре. А то, что у тебя апартаменты «люкс», ванная, джакузи и спутниковое телевидение, вовсе не означает, что ты будешь счастлив. Почти все время я проводил сам, так как местное общество меня утомляло. Почему я был таким легкомысленным?! Почему был таким безнадежно глупым и самовлюбленным?! — взрывается он, а потом вдруг заливается слезами. — Боже, как бы я хотел повернуть время вспять, как бы я сейчас все мог оценить!

Осторожно дотрагиваюсь до его груди, а он, словно ребенок, выплакивает свою грусть, отчаяние, беды, которые уже не исправить. А я все же думаю, что пока сердце бьется в груди, пока еще жив, всегда есть надежда, свет, который рассеет даже самый глубокий мрак.

— Добрый день, блондинка. — Рамадан все чаще ищет моего общества и каждый раз все смелее приближается ко мне. — Принес вам завтрак. Очень хороший, должен дать вам силы.

— Спасибо, но это не твое дело, в кухне хлопочут женщины, они сами о нас позаботятся.

— Но ведь я могу их подменить, — объясняет мне Рамадан, мимоходом притрагиваясь к моей руке, которую я молниеносно отодвигаю.

Из того, что лежит на подносе, только половину он мог взять в кухне. Я уже здесь так долго, но еще не видела, чтобы кто-то ел покупные магдаленки на завтрак и лакомился заграничным молочным шоколадом.

— Банк ограбил или у тебя много денег? — вместо благодарности я говорю гадости. — А вдруг семейка придет проверить, чем ты тут кормишь своего постояльца?

— Не, не… — смущенно возражает он.

— А мы и так расскажем, ведь нам уже надоели макароны, приготовленные с противным луково-помидорным соусом, которыми нас кормят ежедневно. И сухие старые корки, найденные на свалке, которые вы скармливаете овцам.

— Перестань, блондинка. — Он медленно пятится.

— Расскажешь мне, откуда такая перемена в меню? — продолжаю прижимать Рамадана к стенке.

— Получил работу и думал сделать вам приятное, — выдавливает он из себя со слезами в голосе и убегает.

— Почему ты с ним так обращаешься? — осуждающе спрашивает меня Али, который ни о чем не знает. — Ведь он добрый парень, самый порядочный и симпатичный из всей этой семейки. Разве что немного к тебе подкатывается, но это ведь не грех, — смеется он, забавно приподнимая одну бровь.

Хорошее настроение и удвоенные силы — это единственная заслуга очередной дозы морфина, который семья не жалела для больного.

Антибиотиков и капель тоже достаточно, но Али твердит, что для этого еще не пришло время.

— Поедим во дворе? Прекрасная погода, и еще не так жарко, — подаю я хорошую мысль. — Выставим стол и кресла, что ты на это скажешь?

— Хорошо, пока это возможно, нужно смотреть на мир.

Мы с аппетитом проглотили все до последней крошки, хотя больной очень медленно пережевывал каждый, даже самый маленький кусок. Чтобы проглотить его, ему нужно запивать водой. Язвы покрывают его губы, язык и небо, и я не хочу даже думать о том, что происходит у него внутри.

— Приятно греет. — Али закрывает глаза и с удовольствием подставляет лицо под теплые лучи солнца.

Думаю, не повредит ли это, но сейчас уже, наверное, все равно — пусть у него будет хоть немного приятного.

— Так на чем я остановился? — спрашивает он.

— Ты в Мисурате, — напомнила я.

— Ну да, рассказывал тебе о моем одиночестве. В первое время ко мне был приставлен негр, наверное, из Судана или из Того. Он был в моем полном распоряжении двадцать четыре часа в сутки. Ходил со мной везде, убирал, кормил, массировал плечи. Мой личный раб. Ему было, может, лет двенадцать, не спрашивал. Как-то угораздило меня, и я приказал ему прикоснуться ко мне. У него были тонкие детские пальчики, но шершавые от тяжелой работы.

Сообразив, что сейчас последуют его эротические признания, я решила прервать Али, но любопытство оказалось сильнее, и я не сделала этого.

— Он был невинен. После какого-то времени наши забавы стали более смелыми, и наконец я его изнасиловал. В первый раз он был ошарашен, но постепенно привык и позже даже сам стал приставать, чтобы мы делали это постоянно. Однажды он не появился утром. Дед сообщил мне, что мать парня умерла от странной болезни и он боится заразы, поэтому приказал, чтобы немедленно сделали вскрытие. У нее был СПИД. Потом исследовали всю семью — все были носителями. Дед не был дураком, слышал ведь, что я вытворял, но закрывал на это глаза. Сейчас дело принимало другой оборот. Он, не желая меня компрометировать в маленьком мисурацком обществе, сказал, что нужно срочно ехать к родителям. И он отослал меня с указанием как можно быстрее сделать тест на СПИД. Результат был положительным.

Али умолкает и виновато смотрит на меня. Вокруг были слышны привычные для деревенской жизни звуки. Окружающий нас мир красив, а весна в Ливии — это прекраснейшее время года. В воздухе носится сладкий упоительный аромат цветущих лугов, птицы щебечут, а молодые козочки и овцы радостно блеют. Мы же сидим грустные, уставившись в пространство. Наши проблемы не дают нам радоваться очарованием жизни. Вдруг чувствую внутри сильный прилив, как бы щекотку в середине живота. Странно, разве может в таком истощенном теле что-то расти? Не нравится мне все это, но инстинкт подсказывает, что нужно положить руку на живот и прислушаться к жизни маленького существа, невинного и беззащитного, которое еще не знает, какими ужасными могут быть люди. Ребенок, наверное, появился во мне к добру, и я уже не стала прыгать с высоты, пытаясь выкинуть его из себя. Я его к себе не приглашала, но и он сюда тоже не просился. Не на кого обижаться, нужно с этим смириться.

Али стало еще хуже, а я, не будучи врачом, не имею понятия, что делать.

— Нужно вызвать доктора, ведь так нельзя! — кричу я деду, стараясь убедить его, что Али нуждается в профессиональной помощи. — Положили его там, наверху, в той норе, хотите, чтобы он умер? Нужно попробовать ему помочь!

— Девушка, у тебя доброе сердце, и ты хорошая сиделка, но ему даже в Америке не помогли, хотя его лечили большие доктора. А кто же ему поможет здесь, в пустыне? Ну, скажи ты мне! — Старик похлопывает меня по спине, пытаясь успокоить, и, повесив голову, отходит.

— Пришлю Рамадана, тебе будет легче, — напоследок бросает он через плечо.

Этого мне еще не хватало! Я бегу от Рамадана как от огня, пробую спрятать с каждым днем увеличивающийся живот, а дед дает мне парня в качестве помощника. Чтоб ты сдох!

— Так тебя даже в Штатах лечили? — спрашиваю я Али, неумело вонзая иглу с очередной дозой лекарства, которое уже не помогает.

— Да. А откуда ты знаешь, разве я тебе говорил? — спрашивает Али, едва дыша.

— Дед мне рассказал.

Али обнимает меня за талию, стараясь подняться на подушках. Его вспотевшее лицо густо обсажено язвами, запекшиеся губы почти синие, а сухой язык становится колом во рту. Даю ему пить через трубочку, но это не помогает. Ему уже трудно глотать, Али может просто захлебнуться и умереть. За полгода, что он здесь пребывает, болезнь перешла в последнюю стадию. Вдруг чувствую его худую ладонь на своем животе.

— Хорошо маскируешь, но скоро невозможно будет скрыть это, — говорит он с грустью. — Кто тебе подарил этот сувенир? Муж во время нежного прощания?

— Шутишь. — Я отскочила от него, как ошпаренная, и стала в отдалении, поправляя складки ткани на уже выпуклом животе. — Я здесь более полутора лет, — сообщила я ему.

— Неужели здесь?.. Кто-то из местной семейки? Ха, уже знаю. Видел блеск в его выцветших глазах. — Поэтому ты его так не любишь… А он, наоборот, хлопочет и заботится о тебе. Я вот думаю, а что ты вообще здесь делаешь?! Почему ты до сих пор тут? — спрашивает он, повышая голос.

— А что я могу, может, ты мне скажешь?

— Удирай отсюда, сматывайся куда глаза глядят.

— Шутишь? Куда и как? Вокруг одна пустыня, у меня нет никаких документов, и вдобавок сейчас уже слишком поздно для многокилометрового пешего путешествия.

— Слушай, перед приездом сюда я читал в какой-то газете, что Ливия открывается для туристов, но это по большей части только туризм в пустыне. Люди со всего мира приезжают сюда, чтобы погрести песок и поставить пару палаток. В этой дыре есть, наверное, какой-то кемпинг, такие шалаши, я видел в Интернете, и множество иностранцев останавливается в нем на ночлег, а в конце, после стольких дней мытья в кружке воды, хотят принять душ и положить кучку в туалете.

— Говори дальше. — Я чувствовала, что ему не хватает воздуха.

— Ты должна как-то незаметно прокрасться туда и сделать дело — найти каких-нибудь добрых, благосклонных и смелых людей, которые помогли бы тебе убежать. Женщина, к делу! — радостно выкрикивает он.

— Нет, сейчас нельзя. Я не могу оставить тебя, должна быть при тебе…

— Ошалела! Ты должна думать о себе, меня, считай, все равно что нет, понимаешь?! Можешь даже не сомневаться, я уже труп.

— Не знаю…

— Не раздумывай и не мешкай, очень скоро для побега будет слишком поздно. Может, ты и не любишь этого ребенка в себе, но он больше твой, чем его, так как ты его носишь, ты его будешь кормить и ты его выпустишь в мир. Не обрекай его на жизнь здесь, ведь это хуже, чем смертный приговор. Если семейка узнает, что это потомок их придурковатого парня, тебя сразу же за него выдадут и сделают из вас образцовое пустынное стадо.

— Что ж, наверное, ее помешает пойти и посмотреть, хотя летом только идиот может приехать полюбоваться пустыней, — размышляю я вслух и чувствую, как сильно бьется сердце.

— Будет тяжело кого-то сейчас застать, но, может, тебе повезет, попробуй.

На следующий день утром выбираюсь из дому, хотя от страха душа моя уходит в пятки. Сейчас, ухаживая за Али, я почти не выхожу из его комнаты, а потому семья целыми днями не видит меня, значит, никто не кинется искать меня и ни у кого не возникнет никаких подозрений. Но все равно нужно быть начеку… Мне тяжело идти, так как, несмотря на раннюю пору, зной дает уже себя знать, а живот становится все более тяжелым. Кемпинг очень близко, может, в километре от нашей фермы. Дохожу до него вся потная, но сердце переполнено надеждой. Как я и предполагала, объект выглядит вымершим, он закрыт наглухо. Я обошла вокруг и с обратной стороны обнаружила в ограждении из опунций маленький проход. Протискиваюсь в него, выдирая волосы и раня плечи. Через минуту стою уже в центре маленькой стоянки, на которой, конечно же, нет ни единого автомобиля. Раз я уже тут, нужно хотя бы немного осмотреться. Шалашики с крышами из пальмовых листьев кажутся вполне симпатичными и уютными. Отворяю незакрытую дверь и вхожу. Внутри две металлические кровати, застеленные цветными пледами, рядом какой-то примитивный деревянный шкафчик, туалетный столик и зеркальце. Душевой нет, значит, наверняка должна быть снаружи. Когда я обернулась к выходу, в дверном проеме возникла чья-то фигура, и в помещении наступил полумрак. Я чувствую характерный смрад арабского мужского пота и отдаю себе отчет, что это не богатый американский турист. От страха у меня перехватывает дыхание.

— Что ты здесь ищешь, женщина? — говорит незнакомец по-арабски, с классическим бедуинским акцентом. — Это частная территория, сюда нельзя входить! — повышает он голос.

— Я… — начинаю неуверенно.

— А может, ты хотела здесь что-то украсть? Что? Воровка!

— Нет, нет, извините… — испуганно шепчу я. — Я слышала, что тут можно найти работу… — Вдруг мне в голову приходит идеальная ложь.

— И ты ищешь ее в доме, а не в конторе? — смеется он. — А как ты вошла, если здесь все закрыто?

— Там был такой проход, и я подумала, что можно…

— Ты уже наверняка что-то украла, сейчас проверим. — Мужчина, здоровый парняга в грязной фланелевой рубашке и потертых джинсах, медленно подходит ко мне. — О-о-о! — выкрикивает он довольно. — Так ты не арабка, только какая-то adznabija ухоженная. Он смеется, показывая щербатый рот. — Иностранка… здесь — вот день сегодня счастливый! Показывай, что там уже успела украсть. — В два прыжка он подскакивает ко мне и лапает меня за грудь. Я хочу уберечь живот, поворачиваюсь к нему спиной и съеживаюсь. — Смотрю, какая ты чувственная, сразу пристраиваешься. — Большой лапой он хватает меня за ягодицу, стараясь всадить в меня свой здоровенный член. — Теперь уж не отбивайся, ты сама этого хотела, — шепчет он мне в ухо, и от его тухлого дыхания меня начинает тошнить.

Упираюсь животом в деревянный комод и прихожу к выводу, что если я не буду бороться, то скорее закончится то, что неизбежно. Может, он не так сильно меня травмирует, может, не навредит ребенку. На седьмом месяце еще возможен секс, но не насилие. Я поддаюсь без сопротивления, и мужчина дает волю долго сдерживаемой похоти. Я молюсь, пока все не кончилось, но это никак не влияет на грубость насильника. Он так сильно придавил меня к комоду, что я почти потеряла сознание. Когда я начинаю оседать на пол, он бросает меня на скрипучую кровать и вскакивает на меня, обрушившись всей своей тяжестью. Я чувствую, как старые металлические пружины впиваются в мой твердый, напряженный живот, внезапная боль разрывает мне крестец, и я начинаю кричать. Насильник затыкает мне рот подушкой и еще долго продолжает начатое дело. Когда солнце клонилось уже к закату, довольный, он собирается уходить.

— Вот это я понимаю, хороший день, — говорит он со смехом, бросая несколько динаров на одеяло, перед моим носом. — Там есть душевые, можешь ими воспользоваться, так как перед сентябрем никакая хромоногая собака здесь не появится. Но потом убери после себя. — Он садится на кровать и поворачивает мое лицо к себе. — А если хочешь, можешь приходить сюда чаще, я здесь два раза в неделю, но могу быть ежедневно. — Он похлопывает меня по щеке. — Ну, маленькая, договорились? Хотела ведь что-то заработать, вот тебе и представился случай. — Он встает и исчезает во мраке.

Я закрываю глаза и чувствую все усиливающуюся огненную боль, широко опоясывающую спину и низ живота. Какая-то слизь вытекает из меня широким потоком, что немного уменьшает боль. Через минуту у меня начинаются первые судороги, и я уже хорошо понимаю, что это значит. Я должна как можно быстрее найти душевую. С туалетного столика беру декоративный ножичек для конвертов и, согнувшись пополам, выхожу наружу. В этот момент преодоление дистанции даже в сто метров становится для меня невозможным. Частые схватки разрывают мой живот, я падаю на колени, затем снова встаю. В последнюю минуту становлюсь под душ, пускаю холодную воду и сажусь на корточки, выдавливая из себя маленького окровавленного мальчика. Он не двигается, даже не шевелится. Я осторожно дотрагиваюсь до него пальцем, подолом платья вытираю ему личико, но это ничего не меняет. Жизнь не хочет возвращаться к нему. У меня отошло детское место, потом я оторвала кусок ткани от платья и завернула в него останки моего ребенка, как в саван. Я еще долго сидела под водой летней температуры, смывала с себя грязь, и кровь, и все дерьмо этого мира. Затем постирала окровавленное платье, майку и надорванные трусы. Одежда молниеносно высыхает на непрекращающейся жаре. Я копаю ребенку маленькую могилку под опунциями, приваливаю ее камнями, чтобы дикие собаки не вырыли, и направляюсь к дому. Сейчас уже знаю наверняка, что должна ждать до сентября, и ни минутой дольше.

Болезнь Али достигла последней стадии. Я думала, что в жару постоянно включенный кондиционер должен был овевать больного, но в его состоянии легко схватить воспаление легких. Сижу с инструкцией, которую мне оставили, чтобы я знала, что ему давать и от какой болезни. Все время необходимы лекарства для укрепления организма и повышения сопротивляемости при лейкоцитозе. Грибок и язвы у него были изначально, и поэтому лечить их уже нечем. Следующий пункт — описание пневмонии. Значит, они прекрасно знали, как будет протекать болезнь, и, несмотря на это, оставили его тут на мучительную смерть без профессиональной медицинской помощи. Хотя я знаю, как много зла сделал Али, как много в жизни натворил, он не заслуживает этого.

— Дедушка, Али задыхается. У меня предписание, что нужно давать кислород, — говорю я холодным тоном старику,который вылеживается в блаженном удовольствии на матрасе в тени оливкового дерева.

— Мы только и ждали, когда ты с этим придешь, — заявил он. — Сейчас возьму парней и все это внесем наверх.

— Много ли места это займет? Там уже и так невозможно двигаться.

— Это что-то вроде газового баллона в кухне, только немного тоньше и выше. Каждую ночь ставится за кроватью, у головы больного, но можно и сбоку, — объясняет дед.

— Наверное, к этому еще что-то нужно, такой механизм для дозирования и трубки, и…

— Мы тут не собираемся играть в больницу двадцать первого века. Должен быть кислород — кислород есть. А также баллон, трубка и маска, — прерывает он меня, на удивление резко поднимаясь на ноги. — Через пять минут все будет наверху. Рамадан, Хамуд, ко мне, парни!

Управилась со всем, что они принесли, потом вытащила из комнаты одно кресло, ножки кровати отодвинула на пару сантиметров к самой стене. Может, еще что-нибудь убрать?

— Давай, давай! — слышу я голоса. Али смотрит на меня с удивлением, не может извлечь из себя ничего, кроме мокроты.

— Спокойно, сейчас тебе будет легче дышать, — утешаю я, вытирая пот с его лица.

Через пару минут после подключения примитивной аппаратуры больному стало намного легче. Али получает тут же дозу пенициллина и морфина и впадает в нездоровый сон, а я сижу около него без движения и смотрю с сочувствием. Из задумчивости выводит меня чмоканье — классический арабский зов. Оборачиваюсь в сторону открытых дверей и вижу Рамадана с большой, обернутой в полотенце бутылкой фанты в руке. Слюна приливает в мой рот: давно не пила ничего подобного.

— Что такое? — говорю ему, однако грубо.

— Может, вы хотите в такую жару выпить чего-нибудь другого, кроме воды? — задает он глупый вопрос.

— Это дед для нас купил или ты утащил из кухни?

— Был в магазине. Мороженое хотел купить, но не донес бы. Может, когда-нибудь пойдешь со мной, тогда съедим на месте…

— Ты меня на свидание приглашаешь или как?! Ведь я не свободна! Mamnu’u!

— Дед разрешил, сказал, что хорошо…

— Как это называется?! — Я не могу поверить собственным ушам и, задыхаясь от такого подвоха, зло осведомляюсь: — Спросил у старшего?!

— Так положено, — говорит он, как воспитанный парень. — Еще Наджма с нами бы пошла…

Я вырываю бутылку у него из рук, вбегаю в комнату Али и захлопываю с треском дверь.

Все аж задрожало, а больной, чуть приоткрыв глаза, тихо спрашивает:

— Что это? Что происходит?

Я вижу, что ему уже намного лучше, чем утром.

— Ничего такого, — говорю я нервно, сквозь стиснутые зубы. — Дали попить что-то сладенькое, холодное и газированное. Большой праздник.

Он смотрит на меня внимательно, уже более осознанно.

— Наверняка это принес твой любимец Рамадан?

— Не шути надо мной, а то ничего не получишь, ни капельки. Все сама выпью. — И потягиваю содержимое большой бутылки так, что жидкость течет по моему подбородку.

Слегка утолив жажду, я наливаю фанту в пластиковую кружку и подношу ее к сожженным горячкой губам Али. Не знаю, может это ему навредит, но…

— Спасибо, конечно, но этот газ и химия выжгут на губах еще бо́льшие раны. Это не для меня, выпей все. — Осторожно отодвигает мою руку. — В следующий раз присоединюсь, — говорит он, подмигивая.

— Может, что-нибудь съешь? Мягкий бисквитик, например. Залью его молоком, и будет легко глотать.

— Нет, спасибо, я не голоден. — У него такой благостный взгляд, как будто он смотрит на меня с того света.

— Полечу вниз сказать, чтобы тебе приготовили бульон из цыпленка, это самое лучшее для легких, правда, действует, как лекарство. — Я срываюсь с места и выбегаю.

Через минуту, вспотевшая, но довольная собой, я вернулась. Али не переменил позы, и я уж подумала, жив ли он. Он моргнул, и я с облегчением вздохнула.

— У тебя было такое лицо, как будто ты увидела привидение. — Он смеется одними губами.

— Али, не пугай меня, прошу тебя. — Я сажусь рядом, беру его ледяную и влажную ладонь в свою горячую руку.

— Однако Аллах надо мной сжалился, а я думал, что он для удобства меня проклял.

— Как это?

— Я вернулся из прекрасного центра в Америке, где умирал бы под чуткой опекой чужих, преданных делу людей. Идиот! Затосковал по дому, по семье. Когда они меня увидели, удрали. «Да мы целое состояние, извращенец эдакий, на тебя выбросили, оплатили все, а ты нам такие номера откалываешь и приезжаешь сюда, в Ливию?! В таком виде?! Недостаточно того, что счета из-за тебя у нас как волной смыло, так еще должен семью компрометировать!? И в голову не берет! Что за урод, что за эгоист!» Спорили неделю и решили отправить меня в пустыню, где легко исчезает каждый… Тут ведь никто ни о чем не спрашивает, а эта семейка уже не один раз занималась отбросами нашего большого величественного клана. Лишь бы только не утратить доброго имени.

— Ну и в чем же твое счастье, где же этот перст Божий?

— Я встретил тут добрую женщину, которая стала моим опекуном, моей Беатриче, моим поводырем. Сейчас мне не страшна смерть, так как наихудшее я прошел с тобой…

— Успокойся, — прервала я его, сконфуженная этим признанием.

— Дай мне договорить до конца, так как у меня нет сил с тобой перебрасываться шутками. Спасибо за все, но тебе уже пора. Начинается туристический сезон, и это твой единственный шанс. — Осторожно, двумя пальцами он прикасается к моему запавшему животу. — Я не спрашиваю, почему или как это случилось, но сейчас у тебя больше шансов. Спасайся, сделай это не только для себя, но и, прежде всего, для своих детей. Вытаскивай их из этого края, где честь приказывает родителям оставлять детей, когда те нуждаются в помощи, где предают и позорят хороших жен и закрывают глаза не на одно преступление. Дай им нормальную жизнь в нормальном правовом мире.

Побег

Стою на крыше и наслаждаюсь ночной прохладой. Солнце село всего минуту назад, и сразу же все заволокло тьмой.

— Хорошо бы нашего парня пристроить, дать ему нормальную жизнь, — слышу голос старика, доносящийся вместе с экзотическим запахом из тишины оливкового сада.

— Думаешь, отец? Он ведь глупый.

— Каждому свое. А ему в какое-то время стало лучше, даже выражение лица сделалось почти нормальным.

— Что правда, то правда.

— И работу себе нашел…

— Но такую, которая нравится ему… И сколько нам это стоило? Не лучше ли держать его возле семьи, без хлопот и лишних затрат? В конце концов, это лишние рабочие руки.

— Ты, сын мой, неправильно мыслишь. — Старик нетерпеливо причмокивает. — Кто же от такого хорошего парня избавляется? Только глупцы! У нас тут есть одна женщина, свободная, от которой муж отказался…

— Что? Такую нечестивую, иностранку?!

— Кто знает, где правда. Я о ее муже не раз слышал, в телевизоре недавно был.

— Какой-то известный?

— Не столько известный, сколько глупый, потому что в опасную политику ввязался. Может, это он плохой, а жена из-за него пострадала.

— Что ты говоришь, отец?! Он мужчина, он знает, что делает!

— Только Бог знает, что делает, и знает наши сердца…

— Ma sza Allah, — произносят одновременно.

— Я думаю, что она хорошая женщина. Посмотри, как она этим больным занимается, а для нашего Рамадана будет идеальной женой. У тебя что, глаз нет, сын мой?

— Ааа, что такое? — отвечает тот неуверенно.

— Ведь твой парень никого, кроме нее, не видит! Вот так-то!

— Wa Allahi…

— Для него будет хорошо, для нас дешево и без изменений, а adżnabija и так ничего не может сделать, и ей некуда идти. Хорошо твой старый отец придумал, а?

Слышится смех, и еще сильнее чувствуется запах табака. Мужчины решили судьбу двух взрослых людей и теперь упиваются своим гением.

— А где они будут жить? — спрашивает сын.

— Помещение наверху вскоре освободится, он быстро построит еще одну комнату, и будут у них условия лучшие, чем могли бы мечтать.

У меня все готово, и на рассвете я лишь возьму пакет, коснусь на прощание еле теплой руки Али и исчезну в редеющей ночной темноте. Я должна спешить, потому что солнце здесь восходит так же быстро, как и садится. Буду как раз бежать через городок, пребывающий в это время в молитве, — у меня есть полчаса, чтобы пересечь пустынную песчаную дорогу, еще полчаса, чтобы обойти слева последний оазис, а далее остается только путешествие в сторону виднеющихся на горизонте темных гор Акакус. Там все те красивые места, к которым съезжаются туристы со всего мира: наскальные гравюры, рисунки и чудеса природы. Али посоветовал мне, чтобы я выбралась на проложенную через пустыню дорогу, по которой ездят туристические джипы и грузовики, следующие к Чаду. Я наверняка узна́ю ее по разъезженному песку. Как увижу грузовик, должна буду прикинуться бедуинкой, которая возвращается к кочевому лагерю в пустыне, а если появится группа внедорожников, должна быстро снять традиционные арабские одежды и остаться только в футболке и джинсах, которые мне удалось купить на малом рынке в Аль Аванат за тяжело «заработанные» мной в лагере деньги. Там же достала кеды, а потом купила еще и адидасы на толстой резиновой подошве, поскольку через тонкую подошву китайских ботинок раскаленный песок моментально обожжет мне стопы. В узелке спрятаны также две пары носков, трусы, сменная футболка и кусок хлопчатобумажной тряпки вместо полотенца. Я запаслась водой, которая в пустыне ценнее золота. Однако жара такая сильная, что половину я выпила еще в первый день.

Уже не видно позади ни городка, ни оазиса — меня окружает только необозримое море песка. Чувствую себя маленькой и беззащитной в этом огромном пустынном пространстве. Я в отчаянии, на глаза наворачиваются слезы, но я быстро беру себя в руки. У меня есть цель, которую я должна достичь любой ценой, в меня кто-то верит, меня кто-то ждет. Не поддамся, во всяком случае не в первый день.

Закаленная длинными переходами при выпасе овец, я вообще не ощущаю пройденных мною километров. Сумерки опускаются очень быстро, однако, несмотря на темноту, мне удается идти очень быстро. Смотрю на небо и отлично ориентируюсь, в каком направлении должна двигаться. Через некоторое время идти дальше уже невозможно. Становится темно, хоть глаз выколи, и я понимаю, что могу попасть в воронку между дюнами или в зыбучие пески. Выкапываю неглубокую ямку на вершине, плотнее закутываюсь в ткань, платком прикрываю голову от ветра, несущего невидимую пыль, сворачиваюсь клубочком и отдыхаю, потихоньку грызя сладкий сухарик. На десерт ем финик, смачиваю губы одним глотком воды и засыпаю, уставшая, но довольная собой. Я нашла автомобильную дорогу, но на ней нет ни единой живой души. Не зная, идти мне влево, в направлении высоких гор, которые меня пугают, или вправо, в бескрайние пески, сижу несколько часов на обочине. Через некоторое время встаю, выпрямляюсь и осматриваюсь вокруг, изо всех сил напрягая зрение. Так провожу практически все утро. Потом двигаюсь вперед, выбирая, однако, мягкий теплый песок, а не прохладные вершины, в которых скрываются джинны. Руководствуюсь страхом, а не рассудком или знаниями.

На четвертый день прихожу к выводу, что если бы отдавала себе отчет в том, на что решаюсь, то добровольно бы осталась в оазисе и рожала Рамадану каждый год по ребенку. Как можно было заблуждаться, веря, что на такой огромной территории я смогу наткнуться на иностранных туристов?! Какая я идиотка! Однако иду вперед, лишь бы не сдаваться. Перед глазами у меня лицо маленькой хорошенькой Марыси и образ Дарьи, которая жадно сосет молоко из моей груди. Сейчас она, должно быть, уже большая девочка, а я намерена забрать дочек и больше никогда с ними не расставаться.

В голове у меня шумит, поскольку вода и еда уже давно закончились. Али дал мне немного витаминов с минералами, я кладу их под язык и тем живу. Отдала бы королевство за каплю жидкости. Давно уже сбросила вонючие арабские одежды, только голову обмотала платком от нещадного солнца. Я поднимаю глаза и далеко перед собой вижу двигающуюся гору песка. Знаю, что это может означать — или вихрь, или транспорт, у которого пыль выбивается из-под колес. Я бегу вперед, чувствуя, что это мои последние силы и последний шанс. Если не сейчас, то никогда. Поскольку песок кружится слишком неровно и не формируется в обычный вихрь, я понимаю, что природа тут ни при чем, это не ее рук дело. Вдруг из-за бежевой пелены прямо на меня выезжают машины. Боже, надеюсь, что это не мираж! Из последних сил делаю еще несколько шагов, размахиваю платком и кричу как сумасшедшая. Одна машина притормаживает, и водитель указывает остальным на что-то в моем направлении. Мир вдруг начал двигаться, словно в замедленной съемке, кадр за кадром, мой голос становится все грубее, а ноги вязнут в мелком песке, как в сметане. В следующее мгновение я проваливаюсь в темноту.

— Женщина, что ты здесь делаешь? — слышу вопрос, заданный на английском, и будто сквозь туман вижу склонившиеся надо мной обеспокоенные лица.

— Воды, пожалуйста, пить… — шепчу я и через мгновение погружаю губы в прохладный сладкий напиток.

— Это поставит тебя на ноги. Послушай, у нас есть водитель туарег и проводник бербер, оба ливийцы. Если не можешь представиться, так и скажи, тогда мы примем тебя в лагерь и спрячем в нашем транспортере, — говорит милый молодой блондин, который внимательно рассматривает меня.

— У меня нет документов, поэтому лучше, чтобы меня не нашли, — тихо отвечаю я, а в глазах моих спасителей появляется недоверие. — Я никого не обидела, никого не убила и ничего не украла, — добавляю поспешно. — Была привезена сюда, закрыта и использована в качестве невольницы, моих детей, двух маленьких девочек, украл муж-ливиец… Не видела их уже два года… два долгих года… — Я начинаю плакать, и у меня перехватывает горло.

— Хорошо, хорошо, остальное, если захочешь, расскажешь позже, — прерывает меня мужчина. — Только скажи, куда ты хочешь добраться, кто может тебе помочь?

— В Триполи, в посольство. — Уже полностью опомнившись, я села, готовая к дальнейшим действиям. — У меня в столице много знакомых, я несколько лет там жила.

— А какое посольство? У нас есть один итальянец-консул, — говорит кто-то из все увеличивающейся группы, что собирается вокруг меня. — Джузеппе, иди сюда. Есть для тебя работа, видишь, не удалось тебе выбраться из бюро. — Все разражаются смехом.

— Нет, нет, спасибо. Я должна обратиться в свое представительство. Я полька…

— Правда? — отозвался по-польски красивый блондин, который вернул меня к жизни, дав попить. — Я Лукаш, а ты?..

— Меня зовут Дорота…

— Эй, Дорота! — Чувствую, как кто-то касается моих волос, и поднимаю голову. Через маленькое окошко между местом водителя и багажным отделением свешивается Лукаш с телефоном в вытянутой руке. — У нас уже есть план действий, до Триполи неполных сто километров…

— Но я ничего не слышу, как мне разговаривать? — Я растерянно развожу руками.

— Спокойно, — добродушно смеется он. — Сейчас задержимся на парковке возле кафе, поскольку все уже проголодались. Ты свяжись с кем-нибудь, чтобы забрали тебя в каком-то месте. Можем тебя подвезти куда нужно, — говорит заботливо он, а у меня слезы наворачиваются на глаза. — Эй, такая отважная девушка, половину Сахары прошла, а теперь раскисла… Подожди, иду к тебе.

Через минуту грузовик съезжает на обочину и с визгом тормозит. Лукаш протискивается ко мне между машинами, перескакивает через сумки и большие металлические холодильники и в конце концов проскальзывает в мягкое, выстланное пледами и покрывалами гнездышко. Кто-то закрывает большие двери, и наступает полумрак.

— Эй, а тут не так и плохо, в общем, как в моих укрытиях, в которых я играл, когда был мальчишкой.

Я подогнула ноги, обхватив колени руками, и украдкой вытираю слезы.

— Если никто не ответит, Джузеппе обещал взять тебя на некоторое время к себе. У него такая большая резиденция, что можно потеряться, так что никто тебя не найдет, — утешает он меня, несмело похлопывая по руке.

— Когда вы вылетаете в Ливию? — спрашиваю в отчаянии от перспективы остаться снова в одиночестве, отдавшись на волю случая.

— Большинство сегодня ночью, итальянец и его девушка, очевидно, остаются, а я планирую задержаться на неделю, потому что хочу еще посмотреть Лептис-Магна, Сабрат и Триполи.

— Знаю те места, там стоит побывать, — прерываю его. — Но в столице мало достопримечательностей, разве что можно посмотреть Зеленую площадь и старый город с турецким рынком.

— Если хочешь, останусь подольше, чтобы тебе помочь. Виза у меня еще действительна, — предлагает он, и это звучит совсем естественно.

— Спасибо не хотела бы…

— Никаких хлопот, у меня нет больше важной работы. — Авто притормаживает, и Лукаш выбирается из укрытия. — Принесу поесть, и поедим вместе… чтобы тебе не было грустно. — Он улыбается и заботливо гладит меня по голове. Потом открывает двери и выскакивает наружу.

Я остаюсь с телефоном в руке и набираю номер, который никогда не сотрется из моей памяти.

— Бася, это ты? — спрашиваю шепотом.

— Да-а-а…

— Как дела, как здоровье? Что нового у Хассана? Как дети, все так же балуются? — Для приветствия задаю серию традиционных арабских вопросов. — Какое счастье, что ты не сменила номер телефона, Басечка… — От переполняющих меня чувств я начинаю плакать.

— Дот, это ты?.. — Ее голос переходит на визг. — Ты жива?! Как, где ты? Девушка, я словно сплю! Хассан, Дотка звонит, Хассан!

Я слышу, как она кричит мужу, а у меня в ушах стучат барабаны.

— Жива, только сейчас оглохну, — смеюсь я сквозь слезы.

— В Триполи прошел слух, что ты попала в автокатастрофу, что нашли труп, а вся твоя ливийская семья растаяла в тумане. Все мы тебя оплакивали, а для нас, ливийских полек, я организовала небольшую вечеринку в твою честь. Все напились… — Она шмыгает носом.

— Это значит только одно: буду жить долго, — говорю я, счастливая, что кто-то все-таки обо мне помнил.

— Спроси у нее наконец, где она сейчас, я туда приеду, — слышу взволнованный голос Хассана.

— Не представляю, где нахожусь, но обо мне хорошо заботятся, люди отличные, международная группа. Еду в Триполи, говорят, что осталось каких-то сто километров.

— Как нам тебя найти? — спрашивает Хассан, вырывая у Баси трубку.

— Знаешь, может, они меня к вам подвезут, они сами предложили. Живете на старом месте?

— Да, так и живем на Гурджи и никуда не собираемся переезжать, — отвечает Хассан и понемногу успокаивается. — Сумеешь к нам попасть?

— С закрытыми глазами, — я растроганно смеюсь и впервые после того, как покинула Аль Аванат, вздыхаю с облегчением.

Объятиям и слезам нет конца.

— Баська, очевидно, хотела бы пригласить сразу всех ваших подруг, но это нужно хорошо обдумать, — рассудительно говорит Хассан. — Боюсь, что мы должны сохранить все в глубокой тайне.

— Поддерживаю, — присоединяется к разговору Джузеппе. — Я уже был свидетелем подобных ситуаций. Нельзя ничего разглашать, только не в этой стране. И нужно действовать как можно быстрее. Лучше не выходи из дому до того момента, пока все не образуется и ты со своими дочками отправишься в аэропорт, в порт или не пересечешь границу.

— Но я не имею понятия, где мои дети, живы ли еще! — дрожащим голосом говорю моим друзьям. — Как я их найду, сидя здесь и попивая кофе?

— Ты должна организовать осторожное расследование. У меня здесь есть такой детектив, по темным делам…

— Ливиец?! — дружно восклицаем мы, а громче всех Хассан.

— Спокойно, у него мать итальянка, а отец — ливийский американец. Он в порядке, неофициально работает в организации по правам человека, поэтому знает, что делать в подобных ситуациях. У него есть опыт, — объясняет Джузеппе.

— Хуже всего то, что у нас теперь такой глупый консул, — вмешивается Баська. — Мужчина не для жизни, эгоист.

— Я с ним поговорю как с коллегой, — заявляет Джузеппе. — А если все-таки не захочет ничего сделать, то сам тебе помогу. В конце концов, к берегам Ливии уже много веков подходят испанские галеры, а на их борту тяжело что-то найти, да и мало кому хочется искать.

— Я позвоню Самире, она хорошая девушка, как будто не из той семьи, — говорю Басе через более чем две недели безрезультатных поисков.

— Думаешь, у нее сохранился старый номер? Когда выезжаешь за границу, то меняешь оператора на местного, поскольку он дешевле. Ты же сама говорила, когда куда-то ехала.

— Да, но попробую, несмотря ни на что. Она бы мне помогла, я уверена. Тем более что она не любит моего мужа.

— Тогда хотя бы используй прошлое время или слово «экс», поскольку такая форма ранит мой слух. Я на твоем месте вообще говорила бы что-то вроде «это» или «оно», — недовольно заявляет Бася. — И скажи наконец, что вы узнали в консульстве?! — От волнения она повышает голос.

— Негодяй остался негодяем и должен был как-то скрыть мое исчезновение. Очень ловко решил проблему. Только интересно, кто его обеспечил справкой из госпиталя? — Мой риторический вопрос явно лишний, поскольку ответ очевиден.

— Эта семья плохая, полностью испорченная. Акт о смерти, подтверждение в консульстве, останки, захороненные на мусульманском кладбище, так как мертвая женщина по своей наивности перешла на другую веру. Бедная твоя мама, что она должна была пережить! Жаль, что ты пока еще не можешь с ней связаться и сообщить, что все в порядке.

— Думаешь, информация двухлетней давности еще актуальна? — прерываю я подругу с иронической улыбкой на губах.

— Успокойся, просто некоторые вещи нельзя обговаривать по телефону. У твоей мамы может случиться инфаркт, ведь она уже немолода, — объясняет Бася допущенную бестактность. — Достаточно этих домыслов… Впрочем, если считаешь нужным сделать это сейчас, то позвони. Держи телефон, надеюсь, что именно она возьмет трубку.

Минуту мы сидим молча. Пьем вкусный особый зеленый чай с мятой и пытаемся расслабиться, глубоко дыша. Самира — моя последняя надежда, и если не она, то конец. В Триполи, да и во всей Ливии, от семьи не осталось и следа. У меня, конечно, была мысль связаться с Лейлой или ее матерью, но Джузеппе и польский консул Мартин единогласно заявили, что я смогу это сделать, только подготовив путь для побега. Нельзя знать, как поступят в этой ситуации родственницы Ахмеда. А вдруг они пойдут в полицию, и тогда уже точно будет конец.

— Ajwa, — после очередного сигнала слышу такой знакомый голос. — Ajwa?

— Здравствуй, никакая не Ajwa, а я, твоя золовка, — шепчу я в трубку, а сердце колотится как бешеное.

Тишина. Настолько глубокая и длительная, что даже звенит в ушах.

Я жду.

— Дот, милая моя… — слышу дрожащий голос на том конце линии. — Что они тебе тогда сделали? Ведь ты же не с того света звонишь?

— Ничего, все прошло, закончилось. Я жива.

— Где ты, habibti? Скорей говори! — уже кричит Самира. — Как я могу тебе помочь?

— Я по-прежнему в Ливии, в Триполи.

— Wa Allahi! Я не буду сейчас расспрашивать о подробностях. Хорошо, что тот негодяй далеко, и пускай там остается навсегда.

— Да, знаю, неплохо устроился. Но он ту женщину давно, должно быть, присмотрел, — информация, собранная детективом, подтвердилась.

— Наивных всегда достаточно. А она была особенная, — смеется.

— Так вы вместе живете в Канаде? — спрашиваю, поскольку интерес не дает мне покоя.

— Я… я… Не хочется и говорить. Они поехали вместо нас, вместо меня и Махди. Одна фамилия позволяет, и этого достаточно… Я с этим уже смирилась. В конце концов, я тогда не претендовала ни на какую стипендию. Да и опекуна не имела, так что выехать не было возможности.

— Тебя вылечили? — спрашиваю с тяжелой душой, вспоминая сценарий, который Самира мне представила двумя годами ранее.

— Знаешь, даже не верится, но чудеса случаются, и врачи просто гении.

— Я очень рада… — Я облегченно выдыхаю. — Где вы сейчас?

— Знаешь чудесный городок под названием Акра? — Она тихо смеется.

— Наверное, нет. Но странное название указывает, что ты поехала с Маликой.

— Какая умная девочка. Мы все здесь… Все! — кричит Самира в трубку.

— Что это значит? — У меня перехватывает горло, и я чувствую, что не могу дышать.

— Твои дочери тоже, они здоровы и в безопасности.

— Слава тебе Господи! — Я невольно вскрикиваю.

Баська, которая слушает разговор, начинает прыгать, исполняя победный танец. Потом вырывает у меня трубку и кричит:

— Спасибо!

— Не за что благодарить, это ведь естественно, — растроганно отвечает девушка. — Я тоже уже знаю, с кем ты, — смеется она. — Ahlan wa sahlan Barbara, — здоровается с моей подругой.

— А теперь, Самира, расскажи, что нужно сделать, чтобы дети вернулись к матери. — Бася переключает разговор на себя, а я падаю на диван и заливаюсь слезами.

— Это не так просто. Знаешь мою сестру Малику?

— Наслышана, — выдыхает Бася. — Это и будет самая трудная часть плана?

— Угу. Но мы справимся, должны. Через месяц курбан-байрам, праздник жертвы, и мы приедем домой в Триполи.

— Все?

— К сожалению, да. Но Триполи большой город, здесь легко потеряться. Кроме того… Хадиджа постарается как можно больше времени проводить со своими вредными сынками, а Малика… свет и люди! В Гане сохнет, а как окажется на старых местах, встречам и свиданиям с подругами не будет конца.

— Это хорошая новость. Так, говоришь, через месяц?

— У нас только месяц, чтобы все организовать. Я выведу девочек из дома, возьму в парк развлечений или куда-нибудь еще, а все остальное зависит от вас. Все должно пройти хорошо, поскольку мне не хочется провести остаток жизни в тюрьме.

— Но ведь ты рискуешь! Что скажешь, вернувшись уже без них?

— Семья меня не волнует. Уже через минуту мы выедем в свое изгнание, а на то, что в группе стало на двух маленьких девочек меньше, вряд ли кто-то обратит внимание. У них свои паспорта, они ни к кому из нас не вписаны…

— Хорошо, очень хорошо… — Бася уже составляет план, наморщив лоб и усиленно что-то обдумывая.

— Мама, наверное, поддержит, она не раз жалела девочек, говоря, что они сироты, и прежде всего потому, что воспитываются без матери. Хадиджа после того, что пережила сама, поддержит меня безоговорочно.

— А Малика… Что с Маликой?

— Она не захочет еще одного скандала вокруг нашей семьи и в первую очередь вокруг своей особы. Поэтому, думаю, из соображений чистого эгоизма будет сидеть тихо.

— Ты права.

— Я ее, в конце концов, знаю лучше всех. Но ничего не должно быть предано огласке, никаких медиа, ни сейчас, ни потом в Польше. Это мое условие. Одно единственное, это ведь немного.

— Ясно, впрочем, так и предполагалось. Все делаем тайно. Никто не знает, что Дорота еще жива и тем более что она сейчас здесь, в Триполи.

— Так держать. Малейший шепот — и я выхожу из игры.

— Окей.

— Давайте повторим еще раз, — настаивает Джузеппе, поскольку сам начал нервничать, как если бы это он крал детей и убегал с ними без документов, как безбилетный пассажир на большом контейнеровозе.

— Специально организовываю День святого Николая первого, а не шестого декабря, так что постарайтесь ничего не испортить, — подчеркивает свой героизм польский консул.

— Хорошо, Мартин, не морочь нам сейчас голову! — Итальянец уже не выдерживает. — Не знаю почему, но именно я буду везти детей в багажнике, а потом попытаюсь переправить их всех на рыбацкой лодке через центр промышленного порта. Так что…

— Мальчики, мальчики, успокойтесь! — Баська появляется, как вихрь, и ставит перед ними большое блюдо с еще горячим творожным пирогом, политым шоколадом. — Съешьте чего-нибудь сладкого и немного остыньте, — говорит слишком веселым голосом, даже как для нее. — Ведь больше всего нервничает здесь Дотка, а вы ее еще больше расстраиваете. Господа, имейте совесть.

Все как по команде поворачиваются в мою сторону и деликатно улыбаются.

— Ну что? — спрашиваю сдавленным голосом и тушу очередную сигарету. — Я собрана и готова, и не такие вещи переживала. — Слабо улыбаюсь и тянусь за большим куском пирога. — Ешьте, ведь такого десерта нигде не найдете.

Сижу, закрытая в каком-то маленьком помещении в консульстве. Слышу голоса, доносящиеся из Ягелонского зала, в котором, как и каждый год, проходит торжество. Доминирует громкий голос Баськи, учительницы младших классов и заводилы на всех детских праздниках.

— Кого мы ждем?! — кричит она. — Кто-нибудь знает?! Петрусь, ты знаешь? Происходит какое-то замешательство — по всей вероятности, бедный мальчик со страха убегает к маме.

— Кто скажет? — настаивает Бася.

— Святого Николая! — слышатся одинокие тихие голоса, а мне снова хочется плакать.

— Теперь давайте все вместе, чтобы он нас услышал и узнал, что здесь послушные дети, иначе он не приедет к нам. Итак, кого мы ждем?

— Святого Николая! — кричат уже все смельчаки.

Слышится, как набирается код на замке двери, и через мгновение вижу незнакомую мне приземистую фигуру. За ней на фоне дверного проема маячит Мартин.

— Наш новый господин посол, он хотел с тобой познакомиться и выразить свое удивление, сочувствие и поддержку, — говорит консул из узенького коридорчика.

— Госпожа Дорота, собственно, я сам хотел все это вам сказать, но просто не мог подобрать слов. — Посол наклоняется и по-джентльменски целует мне повлажневшую от переживаний ладонь. Теперь я замечаю, что это пожилой мужчина лет за шестьдесят, в элегантном спортивном костюме. — Моя жена тоже хотела прийти, но она очень импульсивна и наделала бы столько шума, что все сразу бы сбежались и помешали нашим планам.

— Спасибо, чудесно, — отвечаю я, не зная, что должна говорить дальше.

— Дитя мое, мы так мало можем сделать для вас, что даже стыдно. Вот немного денег для вас и девочек, которые мы собрали. — Дрожащей рукой он протягивает мне помятый серый конверт. — К сожалению, акция не была открытой и коллективной, так что это символический вклад для новой жизни и дорогу в Польшу.

— Господин посол, нам уже пора идти. — Трусоватый Мартин тянет старика за рукав. — Мы должны быть готовы в любой момент и обязаны придерживаться плана, извините.

— Да, да, конечно. Дорота, еще раз успехов вам. — Посол заключает меня в объятия и нежно целует в обе щеки.

Теперь я с облегчением сажусь в кресло и жду сигнала. Если такие люди меня поддерживают, то все должно получиться.

— Святой Николай будет называть имя каждого из вас, и тогда вы подходите, — слышу голос Баси. — Не толкайтесь! Наша, придет твоя очередь! Салем, Рами!!!

Среди всеобщего шума не могу разобрать ни слова, не слышу даже голоса моей подруги. Кажется, что я уже на пределе, но начинаю еще больше нервничать.

— А сейчас приглашаем к святому Николаю Дарью! — кричит охрипшим голосом Бася. — Даруся немного боится и пойдет с тетей Самирой. — Это сигнал, и я вскакиваю на ноги. — Приглашаем сестру Дарьи, Марысю, пожалуйста, где Марыся?

Слышу сзади движение, кто-то быстро открывает двери, и после двух лет расставания я вижу мою маленькую дочку. Она, очевидно, меня не узнает, но через мгновение нежно касается моих волос, и я чувствую, что она уже не боится.

— Ummi? — спрашивает она, оглядываясь на Самиру. — Мама?

— Я показывала ей твои фотографии, — шепчет Самира и в подтверждение кивает ребенку.

После небольшой заминки дочка идет ко мне и обнимает за шею так, словно хочет задушить.

— Хватит этих нежностей, — начинает торопить нас консул. — Для этого у вас еще будет достаточно времени, когда отсюда уедете.

— А где Марыся? — спрашиваю, оглядываясь вокруг.

— Мне очень жаль, но Малика без предупреждения взяла ее с собой на какую-то дурацкую вечеринку. Я не смогла ее убедить, что святой Николай и подарки лучше. Обе меня высмеяли, Марыся находится под большим ее влиянием. — Самира наклонила голову и сжала губы. — Я не проверила, но кто мог предвидеть.

— Это не ваша вина, видно, так угодно случаю. — Мартин хочет как можно быстрее завершить дело. — Дорота, надевай платок, широкий плащ, и мы выходим. Джузеппе ждет на территории консульства. Мы должны это сделать, пока все люди внутри, поскольку потом будет тяжело объяснить детям и взрослым, почему загружаемся в багажник.

— Сейчас, сейчас, что ты выносишь нам мозг?! — Из-за волнения я не могу нормально дышать и теряю всякую выдержку. — Я без старшей дочери никуда отсюда не уеду! Этого не будет! — кричу я, а консул отскакивает, как ошпаренный.

— Извини, я не понимаю, о чем вы говорите, — вмешивается Самира, — но, ради Бога, Дот, ты должна ехать. Один ребенок — это лучше, чем ни одного. У тебя нет документов, никаких прав на дочерей, ты в проигрышной ситуации.

— Молодая девушка, а умнее… — Мартин присоединяется к разговору. Его арабский свидетельствует об отличном знании языка.

— Прошу прощения, я хочу поговорить с золовкой наедине. — Самира беспардонно выталкивает его из комнаты и закрывает двери. — Дот, — она обнимает меня, и мы обе начинаем тихонько всхлипывать, а маленькая Даруся, не осознавая, какая рядом с ней разыгрывается трагедия, лакомится шоколадками, — сестра, ты приедешь сюда еще, отыщешь Мари, я тебе обещаю. Поменяешь фамилию, прическу, цвет волос, никто тебя не узнает, и тогда ты спокойно заберешь свою дочь домой.

— Я не могу без нее уехать, не могу… — Слезы текут по моим щекам, рыдания сдавливают горло.

— Либо ты делаешь это сейчас с Дарин, либо не делаешь вообще, — с грустью произносит Самира. — Выбор зависит от тебя.

Эпилог

— А здесь все изменилось, не так ли, Дот? — Мой муж от волнения подпрыгивает на пассажирском сиденье.

— Да, да, разница большая. Мы тоже здесь были раньше, в 80-х годах, — подтверждает милый сорокалетний мужчина.

— Тогда, господин консул, на Гаргареше еще коз пасли, — смеется Лукаш.

— Настолько плохо не было, но достаточно по-восточному, правда, Тамара? — обращается консул к своей жене, которая сидит рядом со мной на заднем сиденье и грустно смотрит в окно.

— Скажу без преувеличения, тогда были другие времена. Но ты здесь жила позже, правда?

— Да, в конце 90-х и в первые годы второго тысячелетия, — признаюсь я.

— Тогда тут было более по-современному, — смеется он. — Лучше, чем в любом польском доме.

— Семья моего ливийского мужа действительно купалась в достатке и роскоши.

— Да, да…

— Поехали на Гурджи, сейчас в том районе живет ваша бывшая свекровь, и там видели Марысю, — перехожу я на конкретику.

— Да, доброжелательный детектив, тот, из испанского посольства, нашел ее. После смерти Малики мать уехала из Ганы и вернулась на родину, только не могла сама содержать такой большой дом в центре и была вынуждена поменять его на меньший в худшей части города, — объясняет он, с интересом озираясь по сторонам.

— Что это был за дом! — с восхищением говорит Тамара. — Мы подъехали и посмотрели на него с улицы. Там, наверное, были шикарные апартаменты.

— Неплохие, — признаюсь я, не испытывая никакой эйфории.

— С твоей золовкой, которая помогла тебе с младшей дочерью, случился несчастный случай. Вот беда, такая молодая и красивая девушка — и столько лет живет как растение. Что за жизнь…

— Ее действительно жаль, — признается Лукаш, а я кусаю губы, вспоминая нашу последнюю встречу с Самирой, словно это было вчера.

— Мы уже близко, — говорит консул, и я вижу, как он начинает нервничать. — Дорота, идешь и как можно быстрее забираешь дочь. Потом вы садитесь в машину и мы едем в посольство. Я оформляю ей временный паспорт и отвожу вас в Тунис. Все очень просто. Вечером будем уже пить шампанское на Джербе. — Он облегченно вздыхает, как будто все уже улажено.

У меня нет возможности посетить старые места, встретиться с Басей и ее семьей, поскольку все происходящее нужно сохранить в тайне. Единственное, что я должна сделать, — это проведать Самиру в госпитале. С тяжелым сердцем выхожу из машины и направляюсь к двухэтажному дому свекрови. Страх сжимает мне горло. А если Марыся не узнает меня? И тут вдруг, словно выполняя мою просьбу, из дома выбегает худенькая девочка-подросток в цветном платке на голове. Прошло более семи лет, но я знаю, что это она.

— Марыся, Марыся! — громко кричу, но девочка даже не смотрит в мою сторону. Неужели ошиблась? — Мириам, ja binti!

— Szinu? — спрашивает грубо.

— Мириам, доченька, не узнаешь меня? — Мой голос дрожит от волнения.

Девочка словно окаменела, смотрит на меня широко раскрытыми глазами и недоверчиво крутит головой.

— Это невозможно, ты мертва! — зло выкрикивает по-арабски. — Так говорили мои папа и тетя Малика, и это правда. Halas!

— Но я стою перед тобой, и я не призрак… — Я делаю шаг вперед и протягиваю руку, чтобы обнять ее.

— Так нельзя, так не должно быть! — Она испуганно отступает в направлении дома. — Тебя не было много лет, ты оставила меня, бросила! А теперь, соскучившись, решила прийти?!

— До этого я не имела возможности с тобой связаться, а потом не могла найти, — объясняю я, а сердце сжимается от боли.

— Тра-та-та, — говорит она, словно маленький капризный ребенок. — Не верю я тебе. Пока человек жив, он может все.

— Не все так просто в жизни. Но я постараюсь тебе объяснить. Пойдем сейчас со мной, вернемся домой, в Польшу. У нас будет достаточно времени для разговоров, и тогда я спокойно расскажу тебе обо всем.

— Что?! — кричит потрясенная Марыся, и люди на улице начинают обращать на нас внимание.

— Miriam, fi muszkila? — из открытого окна слышится обеспокоенный голос. Поднимаю голову и вижу седую голову матери Ахмеда. Мы долго смотрим друг на друга, она первая отводит взгляд и скрывается за ставней.

— Мама, прости, я так сильно тебя любила… И ты так была нужна мне… Но тебя не было, тебя так долго не было… — горько шепчет Марыся. — Сейчас уже слишком поздно. Здесь моя семья, мои близкие, мой дом и моя вера. Я не могу все это бросить, не могу их оставить.

Несколькими годами позже…

— Лукаш, открой дверь, у меня мокрые руки! — кричу я из кухни в сторону гостиной.

— Женщина, я тоже занят, а ты ближе.

— Конечно, как всегда, — вздыхаю я, но не сержусь. — Даруся, присмотри минутку за Адамом, сейчас вернусь.

— Хорошо, хорошо, — отвечает с улыбкой дочка и обнимает брата. — Вот кому-то не терпится. Но мы никого не ждем.

Выхожу во двор, и жара Рияды, словно вата, обволакивает меня. Боже, что за климат! Как мы здесь живем?

— I am coming! — кричу я, услышав еще один звонок.

Сердясь на такое нахальство незваного гостя, резко открываю металлическую калитку и останавливаюсь как вкопанная. На дорожке перед моим домом стоит молодая арабка с необычно светлой кожей, в черном платке и длинной, до земли, абаи.

— Кто это? — слышу позади голос Лукаша и Дарьи.

— Добрый день, мама… Наконец-то я тебя нашла…

Таня Валько Арабская дочь Роман

Аллах сделал для вас землю ковром, чтобы вы ходили по ней широкими дорогами.

Коран, сура 71, стихи 19—20[52]

Всякое сходство встречающихся в повести собственных имен с действительными, в том числе фамилий и названий институций, является совпадением или используется как всеобще известное. Все события, описанные в книге, — художественный вымысел.

Брошенная Нападение бандитов

Дорота, оцепенев, сидит у окна и бьет себя по лбу молчащей черной трубкой телефона. Кому еще можно позвонить, кто захочет помочь измученной женщине с двумя маленькими детьми, кто захочет с ней разговаривать? Она безнадежно одинока. Она смотрит на покинутый дом свекрови по другую сторону узкой улицы, на увядшие листья, кружащиеся в сером от пыли воздухе. Уже чувствуется зима. Дорота прижимает к себе ничего не понимающую Дарью — девочка сладко чмокает, прижавшись ротиком к ее груди и прикрыв от удовольствия глазки. Женщина целует покрытую нежным пушком головку доченьки. Сердце ее сжимается от боли, а глаза наполняются слезами. Марыся, старшая дочка, тихо входит в комнату и приникает к ее плечам. Какая же она стала спокойная и грустная! Наверняка чувствует, что в семье происходит что-то плохое. Не знает, но и не спрашивает, почему друзья, дети тети Мириам, так неожиданно уехали к отцу в Америку. Не понимает, почему любимая бабушка и тетя словно растворились в тумане. Пару раз спросила только, можно ли пойти ее проведать, а когда услышала «нет», еще больше замкнулась в себе. Даже не задала типичного детского вопроса «почему?», хотя сейчас он напрашивался сам собой. Но Марыся молчит и только смотрит исподлобья на окружающий ее страшный мир.

Отца она вообще почти не видит, временами только слышит, как он кричит и методично бьет мать. Девочка пошла учиться в арабскую школу, но так и не освоилась там. Только как-то раз утром сказала, что больше туда не пойдет и чтобы ее даже не просили об этом. Оно и к лучшему, ведь Дороте тоже хочется держать ее при себе.

— Бася, это Дот… — В конце концов она не выдерживает и решается на звонок, который еще в состоянии сделать.

— М-м-м, — слышит она в ответ и узнает голос бывшей подруги.

— Больше никого не осталось, Басюня, ты моя единственная надежда, — говорит Дорота умоляющим голосом. — Друзья должны прощать друг друга. Извини, что так долго не давала о себе знать, знаешь, застряла в деревне, проблемы семейки, горы пеленок. — Она старается придать своей речи веселый тон, хотя ей не до смеха.

— В счастье бранятся, в беде мирятся, — слышит она голос Барбары после долгой паузы. — Мы все знаем и только удивляемся, что ты, черт возьми, здесь еще делаешь? — выкрикивает она.

— Как это знаете? Что знаете? Неужели наша история попала на первые страницы местных газет?

— В Триполи, несмотря на то что он кажется маленькой деревушкой, можно услышать разные сплетни. Особенно осведомлены те, кто работает в таких местах, как мой старик. Если Малика, бывший посол, всеобщая любимица, уезжает к черту на кулички, то даже несведущим ясно: тут что-то не так. А если уж она забирает своих ближайших родственников, а остальных рассылает по всему свету, то это заставляет задуматься всерьез.

— Да, задачка не из сложных, — соглашается Дорота.

— Тогда, если позволишь, повторюсь: почему ты еще здесь сидишь?! — Она снова повышает голос. — Ты же такая мученица!

— Знаешь… — тихо начинает Дорота.

— Нет, не знаю, не понимаю, не осознаю всего этого! Почему ты не выехала с матерью, почему никто из этой ядовитой, лживой семейки не помог тебе, почему ты сидишь и еще чего-то ждешь?..

— Потому что не получилось, — Дорота резко прерывает этот поток слов. — Потому что Ахмед вначале не захотел отпустить меня,а потом решил, что я могу поступать как хочу, но заявил, что дети останутся с ним. Ты можешь такое представить?! Маленькой Дарье всего шесть месяцев… — У нее сбивается дыхание, и она уже не может ничего из себя выдавить.

— Наверное, не нужно напоминать, что я предупреждала тебя?!

— Да, — глухо отвечает Дорота и разражается слезами.

— Мы уже ничем не сможем тебе помочь, — твердо произносит Бася. — Это слишком большой риск. Ты по уши в дерьме, и мы не дадим втянуть себя в это дело. Мне жаль, Дорота, но мы не собираемся тонуть вместе с тобой.

Повисло молчание. Дорота замирает от ужаса: она будто услышала приговор, и понимает, что теперь ей осталось только положить трубку.

— Хотя, я могу, позвонить Петру… — после паузы говорит Бася. — Надеюсь, ты помнишь нашего любезного консула? На твое счастье, он еще работает здесь, он добрый парень и с твердым характером.

— Да? — Дорота тихо вздыхает, вытирая нос дрожащими от волнения пальцами.

— Через полчаса на углу вашей улочки будет стоять машина, не такси, а частное авто, белый «ниссан». Ни о чем не спрашивай водителя, не называй никаких имен и фамилий, не говори даже, куда нужно ехать. Он будет знать. Сейчас только посольство может тебе помочь, и только наш МИД может что-либо придумать, чтобы тебя оттуда вырвать. Ты в такой ситуации, что они обязаны оказать тебе помощь. Это уже не обычные семейные дрязги.

— Но у меня нет паспортов, нет даже свидетельства о рождении Дарьи…

— Черт возьми! — кричит Бася в ярости. — Ты ничего с собой не берешь, глупая коза! Никаких сумок, никаких чемоданов! Выходишь в чем стоишь, даже без памперса в кармане и jalla.

— Да, — эхом отвечает Дорота, и внутри у нее все сжимается.

— И не звони мне больше. Если кто-то захочет взглянуть на документы, то они у меня и так просраны. — С этими словами, не прощаясь, она заканчивает разговор.

Дорота вскакивает, кладет Дарью на кровать и поручает Марысе упаковать самое необходимое в школьный рюкзачок, а сама бросается к шкафу, чтобы найти сумку поменьше. Ведь должна же она взять с собой хотя бы пару трусов. Через пятнадцать минут она уже готова. Стоя в дверях спальни, окидывает комнату взглядом.

Тут внизу хлопает входная дверь и раздаются громкие мужские голоса. По спине Дороты бегут мурашки. Она в ужасе озирается в поисках другой дороги к спасению, но беспомощно замирает с Дарьей на руках. Марысю она отодвинула себе за спину и от волнения не может ступить и шагу.

— Не понимаю, зачем мы вообще сюда пришли, — доносится незнакомый мужской голос. — Что ты придумал? Что можешь подкупить должностное лицо?! — орет кто-то, потом слышится удар. — Говорю тебе: по машинам и на работу. Так просто ты не выкрутишься.

В следующее мгновение слышатся удар и сдавленный стон Ахмеда. Дорота прижимает палец к губам и показывает Марысе: молчи. Трясущейся рукой поправляет соску Дарьи и, повернувшись, на цыпочках выходит в спальню.

Непонятно, как такое могло произойти — наверное, от страха она слишком сильно сдавила малышку, а может, это ее учащенно бьющееся сердце разбудило дочку. Дарья вдруг открыла глазки, скривила рожицу и издала тихий писк, который уже через несколько секунд превратился в вой, похожий на сирену.

Дорота вбегает в комнату, закрывает дверь на ключ и баррикадирует ее тяжелым комодом. Откуда только силы взялись, чтобы его передвинуть, но сделала она это единым движением. Затем женщина бросается в самый дальний угол спальни и тащит за собой пораженную Марысю. Они садятся на пол и, словно цыплята, прижимаются друг к другу, вот только Дарья не прекращает своего концерта. Дорота слышит шаги на лестнице и от ужаса хватается руками за голову. Кто-то дергает дверную ручку, позже колотит в тяжелую деревянную дверь, которая, как надеется молодая женщина, все-таки выдержит. От мощного удара ногой замок срывается. И она уже знает, что ничто ее не спасет. Сорванная с петель дверь падает и переворачивает тяжелый комод. Столько сил может быть только у чудовища! Дот не хочет его видеть и от ужаса закрывает глаза. Девочки уже голосят вместе.

— А-а-а, вот где ты прячешь своих розочек, ублюдок. — Огромный подонок оборачивается к шатающемуся у входа Ахмеду и отвешивает ему тяжелую оплеуху. — Ну, показывай, что тут у тебя.

Два прыжка — и вот он уже около Дот и детей, тянет ее за волосы, вырывая их клоками.

— Какую блондинку себе отхватил! — отвратительно смеется бандит, скаля неровные пожелтевшие зубы.

Схватив Дот за волосы и юбку, бросает ее на большое супружеское ложе, а Марысю швыряет к лежащей на полу Дарье. Еще раз оценивает женщину взглядом, сжимает потрескавшиеся губы, а потом медленно поворачивается к покорному Ахмеду.

— Ну, — говорит он наконец, как бы преодолевая сопротивление. — Может, еще договоримся, приятель?

Он отпускает светлые волосы Дороты, и она, как львица, защищающая котят, бросается к перепуганным и заплаканным дочкам. Мужчины выходят из комнаты, оставляя их в страхе и слезах, но муж и отец не делает ни единого шага в сторону жены и детей. Дот слышит шепот в коридоре, а потом отвратительный предвкушающий смешок бандита. Еще один голос, полный веселья, присоединяется к остальным.

Через минуту дело набирает обороты: на лестнице раздается топот тяжелых ног, доносятся какие-то разговоры, в открытую дверь тянет вонь дешевых папирос. Дорота сидит на полу, застыв как статуя, словно она лишь свидетель происходящих событий. Ахмед вбегает в спальню и, не глядя на жену, вырывает у нее кричащих детей, подхватывает их, как котят, под мышку, а затем, не оборачиваясь, выходит. Ему на встречу с откупоренной бутылкой виски в руке входит главарь — она уже понимает, что стала выкупом. Любимый муж без зазрения совести обменял ее на свою гребаную правоверную шкуру.

В силу своих возможностей молодая женщина старается сопротивляться, но вонючий подонок несравнимо сильнее ее. Ее сопротивление не продержавшись и минуты — вот она чувствует его палец у себя внутри.

— О, какая тепленькая цыпочка, — дышит он ей в ухо, и от вони изо рта у нее спирает дыхание.

— Ох, если бы у меня дома была такая… Я бы по ночам не таскался и плевал бы на тех, которые на меня вешаются как груши.

— Ублюдок! Гребаное дерьмо! — ругается она, под тяжестью огромного тела, придавившего ее у нее едва хватает сил двохнуть.

— Твоя правда, — смеется насильник, срывая с нее белье. — Святая правда, идиот твой муж.

Он входит в нее одним сильным толчком, и она почти теряет сознание от боли, обжегшей внезапной волной низ живота. Мужчина продолжает и без отдыха изливается в нее многократно. Она истекает кровью, а ее заплаканные глаза постепенно затягивает пелена. Как бы издали, из другого измерения, до нее долетают собственные стоны. Закончив, главарь, довольный собой, одним глотком опорожняет полбутылки водки.

— Эй, не будь таким жадным, дай другим попользоваться, — слышит Дорота настойчивые мужские голоса из коридора. — Шеф…

— Пусть попробует кто-нибудь сейчас войти, пристрелю как собаку, — угрожает главарь банды. — Вот закончу, тогда и позабавитесь.

Дороте уже все равно. Она надеется только, что не переживет этого.

— Ну что, куколка, продолжим? — нагло усмехаясь, спрашивает бандит.

Из последних сил она царапает ногтями омерзительную носатую морду насильника и видит струйки крови, хлынувшей из надбровья. А потом он переворачивает ее на живот, и теперь у нее перед глазами только разноцветный плед, который им с Ахмедом достался в подарок от свекрови на седьмую годовщину их свадьбы.

Ахмед трясущимися руками старается открыть дверь своего большого дома — семейного гнезда. Марыся стоит рядом с опущенной головой, глаза у нее большие, грустные, ничего не понимающие от страха. На лице девочки не только испуг, но и недоумение, да и взгляд какой-то отсутствующий. Дарья извивается у отца под мышкой, но плач уже перешел в едва слышное хныканье.

— Что здесь происходит? — В проеме внезапно открывшейся двери появляется разгневанная пожилая арабка, все еще красивая, несмотря на годы.

— Бабушка! — Марыся бросается к ней в объятия и взрывается непрекращающимся плачем. — Бабушка, любимая, ты не уехала, не оставила меня! — рыдает девочка, и губы ее кривятся.

— Быстро входите и закрывайте дверь. — Взволнованная женщина впихивает всех внутрь. — Где Дорота, почему бы ей тоже не спрятаться у меня?

Она подозрительно смотрит на сына.

— Ты выслал ее одну в Польшу?! — восклицает она с упреком.

— Потом поговорим. — Ахмед отдает матери раскапризничавшуюся Дарью и спешит укрыться в своей комнате.

— Сын, я задала тебе вопрос! — кричит ему вслед старая женщина. — Не веди себя по-хамски и не поворачивайся ко мне спиной.

Она крепко хватает его за рукав рубашки, пытаясь остановить.

— Бабушка, бабушка! — Марыся, превозмогая плач, присоединяется к разговору. — Бабушка, мама осталась в большом доме тети Мириам! Пришли страшные бандиты, напали на нас…

— Девочка моя, о чем ты говоришь? — Мать с недоверием смотрит на Ахмеда.

— Я никогда не лгу, так меня мамочка учила и ты, бабушка. Нельзя обманывать ни в исламе, ни в христианстве, правда?

— Да, любимая, нельзя обманывать и нельзя творить зло… Но некоторые люди, даже воспитанные в вере, позволяют себе это регулярно, — отвечает она, выразительно глядя в глаза сыну.

— Это правда, Ахмед? — спрашивает она холодно.

— Поговорим позже, без детей.

Мужчина захлопывает дверь у них перед носом.

— Марыся, наверное, мама никуда не делась, только упаковывает кое-какие вещи в чемоданы, чтобы вам было во что переодеться.

— А те противные дядьки, они выломали дверь в спальне и били маму и папу?..

— Действительно, не могу в это поверить… — повышает голос арабка, глядя в пустоту.

— А папа ничего не делал, не помог мамочке, только вырвал нас и убежал. Почему, бабушка? Я хочу к ма-а-ме… — Девочка снова начинает плакать, к ней присоединяется младшая сестренка, и женщина не знает, как успокоить расстроенных детей.

— Будете сегодня спать со мной, — приходит ей в голову единственная хорошая и возможная в сложившейся ситуации идея. — Иди сюда, Марыся, выкупаемся, напьемся шоколада. А когда настанет утро, мама уже будет дома. Хорошо?

— Бабушка, моя любимая бабушка…

Семилетняя девочка прижимается к длинной цветастой юбке и судорожно обнимает единственного человека, который относится к ней доброжелательно. Сейчас она уже чувствует себя в безопасности.

— Что на этот раз ты сделал, дьявольское отродье?! — Мать-арабка с распущенными волосами врывается в комнату, в которой сын пьет теплый виски прямо из бутылки.

— Не суй нос не в свое дело, мать. — Ахмед медленно поворачивается к ней.

— Мать не должна совать свой нос?! Чего же после этого можно от тебя ожидать? У тебя нет уважения ни к кому и ни к чему на свете. Ты еще подлее, чем твой отец! — выкрикивает она.

— Ну и отправляйся к нему. И вообще, что ты здесь делаешь? Ты должна быть в Аккре с Маликой и Хадиджей.

— Не увиливай от разговора! Думал, что дом свободен, что никто тебе не будет мешать? Так вот, ты ошибся! Я имею право быть там, где хочу. Что ты сделал на этот раз с бедной Доротой?! Марыся говорит правду?

— Это тебя не касается. — Ахмед делает большой глоток из бутылки. — Она тебе не сват и не брат…

— Дорота — мать моих внучек, — перебивает его пожилая ливийка. — К тому же я ее полюбила. У бедняжки с тобой было столько неприятностей, но она с достоинством все выносила. Вероятно, потому что любила тебя, хотя не стоило бы.

— Иди спать, свои проблемы я решаю сам. — Мужчина, едва держась на ногах, встает и выпихивает мать за дверь.

— Если ты мне не расскажешь, что там творится, я сама пойду и проверю! — Женщина судорожно хватается за косяк.

— Ну тогда иди, может, тебе тоже достанется пара оплеух. — Ахмед гадко хихикает.

— Что?! — выкрикивает мать тонким от удивления голосом. — Так это ты все сам устроил?!

От возмущения у нее сбивается дыхание, и она пытается схватить сына за горло. Ее лицо становится землисто-пепельным, а большие черные глаза горят недоверием.

— Wallahi, пусть Он меня покарает за то, что родила на свет такого урода.

Ранним утром Ахмед потихоньку крадется к большому, словно вымершему дому. Входит через раскрытую настежь дверь в кухню. Там грязно, как в хлеву: на полу валяются пустые бутылки из-под виски и водки, на столе — остатки еды, которые уже успели обсидеть вездесущие мухи. Поняв, что незваные гости покинули дом, Ахмед вбегает на первый этаж и с опаской входит в спальню. Перед его глазами страшное зрелище: Дорота лежит с разбросанными ногами, между которых все еще сочится кровь.

Она не подает признаков жизни, ее лицо опухло и посинело. Мужчина склоняется над ней и пытается услышать ее дыхание. Чтобы понять, жива ли, он с отвращением дотрагивается до жилки на шее и чувствует слабый пульс.

— Бл..! — с недовольством шепчет он и тяжело садится на супружеское ложе, сплошь покрытое кровавыми пятнами. — Теперь еще и об этом заботься.

Он выходит в соседнюю комнату и начинает звонить разным людям. После очередного разговора со вздохом облегчения возвращается к едва живой жене, заворачивает ее обесчещенное тело в плед, выносит из дома и направляется к гаражу.

Дороту будит полыхающая боль, начинающаяся от паха и заканчивающаяся где-то в области диафрагмы. Она не имеет понятия, где находится и что происходит. Что-то шумит, что-то убаюкивает ее. Она так слаба, что не может даже поднять веки. Ее во что-то завернули, наверное, в плед из спальни. Слабыми руками женщина натягивает его на голову и снова проваливается в пустоту. Из оцепенения ее выводят качка и подбрасывание, которые приносят обессиленному телу невыносимые муки. Откуда-то издали доносятся голоса: кто-то спрашивает, кто-то другой отвечает. Дорота с огромным трудом открывает один глаз и освобождает лицо. Темнота. Темнота и духота. В панике начинает она ощупывать все вокруг себя. Скорее всего, это багажник, да, наверняка так и есть. Наверное, надо начать стучать ногами и закричать: «Люди, спасите меня!», но нет сил. Не хватает воздуха, тело покрывает холодный пот. Слезы наполняют глаза и приносят некоторое успокоение. Пусть уж все закончится, пусть будет так, как есть. Ее окружает всепоглощающая чернота, и она чувствует, что теряет сознание, отдаляясь от окружающей действительности, от собственного тела и страданий.

— Шевелись! — Чьи-то сильные руки крепко хватают ее за тонкие запястья и грубо вытягивают из этой норы. — Сифилитическая подстилка! И правоверный должен на это смотреть.

Старый коренастый араб старается поставить женщину на ноги, которые все равно подгибаются под ней и тащатся по земле. Дорота шарит руками вокруг и чувствует, как песок струится между пальцами. Бодрящий холодный воздух остужает тело и понемногу приводит ее в сознание. Она с трудом поднимает голову, которая нестерпимо болит. Из-под полуопущенных век она видит Ахмеда; муж стоит на расстоянии метров двадцати и горячо спорит с каким-то незнакомцем. Что он готовит ей? Что на этот раз? Снова отдаст ее тело в обмен на свою свободу? Дорота из последних сил напрягает зрение и замечает, что муж передает новому живодеру толстую пачку банкнот. Потом добавляет еще немного.

— Вава! Давай ее в чулан! — Наверное, сторговались. — Fisa, fisa, никто не должен видеть, что тут происходит.

Старик, возможно, отец незнакомца, тянет Дороту и подгоняет ударами ноги в направлении какого-то шалаша, заметного в углу большого подворья. Она пытается оглянуться — видимо, это какая-то ошибка, ведь ее муж, даже если он самый большой мерзавец, не может оставить ее здесь на верную смерть.

— Ахмед! — кричит она слабым голосом. — Ахмед, что ты устраиваешь? Забери меня отсюда, будь человеком!

Вместо ответа несчастная женщина получает от старика сильный удар по голове. Она падает на песок и с трудом поворачивается к торгующимся. Однако никого уже нет, лишь с другой стороны высокой стены из песчаника слышится удаляющийся рев мотора.

Темные делишки

— Бабушка, я проверила весь дом, но мамы нигде нет. — Марыся тянет женщину за подол длинной ночной рубашки. — Где она? Ну где? — С каждым разом она все настойчивее пытается разбудить бабушку.

Наконец, очнувшись от сна, старая женщина садится на кровати и привычно приглаживает волосы.

— Прежде всего давай покормим Дарину, а потом все проверим. Спросим у твоего папы, хорошо? — Она пытается отвлечь ребенка от попыток понять произошедшее, ведь и сама почти ничего не знает.

— Хорошо. Только давай я тебе помогу, чтобы мы быстрее нашли маму.

Марыся берет сестру на руки и, сгибаясь под ее тяжестью, бежит в кухню. Старая арабка открывает дверь в комнату сына, но его уже и след простыл, только пустая бутылка стоит на письменном столе.

«Что на этот раз он приготовил этой милой беззащитной женщине? — спрашивает себя старуха, стараясь скрыть от внучек выступившие на глазах слезы. — А может, все еще уладится?»

— Все в руках Аллаха. После завтрака мы помолимся Всемогущему, и Он наверняка нас выслушает, — говорит она уже вслух.

Между тем, Ахмеда нет в доме весь долгий день, и следующий, и еще один.

— Бабушка, ты обещала! — Девочка все настойчивее требует исполнения своей просьбы.

— Марыся, где же нам искать его? Да и что мы можем сделать? Я — это только я, старая арабка, а вы две маленькие девочки. Мы можем угодить в еще бо́льшие неприятности, — объясняет пожилая женщина. — Нужно еще немножко потерпеть, мои любимые.

— Я не знаю, что такое терпение! — выкрикивает раздосадованная девчушка. — Пойдем в дом тети, там оставалась мама.

— Но у меня нет ключей, — возражает женщина, боясь увидеть худшее. — Подождем вашего папу тут, другого выхода нет, — решает она. — А пока давай-ка испечем что-нибудь вкусное, — прибавляет она с грустной улыбкой на лице.

— Я хочу к маме! — Марыся кричит так громко, что ее белое личико от напряжения становится красным. — Ты что, не понимаешь?!

Марыся вскакивает из-за стола, бросает на пол кружку, полную чая, и бежит в комнату на самом верхнем этаже, где она когда-то жила вместе с родителями. Туда, где она когда-то была такой счастливой.

— Малика?! — Ахмед кричит в трубку телефона. В ответ слышны только шум и треск. — Малика, ты там?

— Ajwa[53], — отвечает голос, доносящийся словно с того света.

— Ты должна мне помочь, сестра. — Ахмед решает сразу перейти к делу.

— А где же вопросы о моем самочувствии, здоровье и делах? Почему не спрашиваешь, как Хадиджа…

— У меня срочное дело, которое не может ждать.

— Что ты опять сотворил? — испуганно прерывает Ахмеда сестра. — Что еще отмочил?

— Не нервируй меня! Мне нужен труп, лучше после несчастного случая.

В трубке воцаряется тишина, а через минуту Ахмед слышит сигнал прерванного разговора. Он снова молниеносно набирает номер сестры.

— Не поступай со мной так, Малика. Я знаю, у тебя есть связи в государственных больницах. В конце концов, у тебя самой частная клиника, разве нет?

— Какого пола должен быть труп? — холодно спрашивает сестра.

— Женщина.

— Wallahi, что ты с ней сделал?! Ты ее убил?! Не мог отпустить по-человечески, чтобы она спокойно уехала с матерью? Тогда ты больше никогда бы ее не увидел! Какой грех, какой позор! Haram, haram![54]

Слышны тихий плач и прерывистое дыхание.

— Она такого не заслужила! — горько говорит Малика.

— Заткнись! Во-первых, я ее не убил, только вывез в безопасное и безлюдное место, туда, где ей и положено быть. Во-вторых, я хотел, чтобы она уехала, но без детей. Девочек я никогда не отдам! И точка! — Раздражаясь все больше, он повышает голос. — А в-третьих, я не буду тебе ничего объяснять. Ты услышала достаточно, не пытайся вытянуть из меня больше.

— А нельзя сказать, что она в Польше? Так, кстати, было бы легче и… чище. Кроме того, через минуту уже некого будет спрашивать, потому что мы, все женщины семьи, будем в Аккре, а ты в итоге где-нибудь обделаешься, мой глупый, как осел, братишка.

— Ну и ты и умница! — с издевкой произносит Ахмед. — Пока ты еще в Гане. Наверное, тебя туда спровадили за твой тебя слишком длинный язык. Самира тоже таскается по Триполи, а я собираюсь уехать и просто прошу тебя мне в этом помочь.

— Хо-хо-хо! Да ты без меня просто жить не можешь!

— Мне уже звонили из польского посольства, — гробовым голосом сообщает Ахмед. — И откуда только консул добыл мой номер мобильного телефона?!

— И что он хотел?

— Поговорить с блондинкой. Спрашивал, когда вернется. Заявил, что поскольку не может с ней связаться, то приедет к нам домой, а если не сможет с ней встретиться, то впереди — полиция и расследование. Они уже знают, что ее нет в Польше.

— Прилечу ближайшим самолетом, — холодно роняет Малика.

— Тетя Малика! — Марыся бросается в объятия стройной элегантной арабки под сорок. — Как хорошо, что ты здесь! Ты наверняка найдешь мою маму, ты все умеешь, правда?

Девочка выжидающе смотрит тете в глаза, в голосе у нее тоска и надежда.

— Ой, Мириам, как ты выросла! И, похоже, немного округлилась, — называя девочку на арабский манер, шутит Малика, стараясь не развивать тему, затронутую ребенком.

— Тетя, ты мне поможешь? — настаивает девочка, не давая сбить себя с толку.

— Ну конечно, любимая.

Мать Малики сидит в углу гостиной, кормит из бутылки маленькую Дарью и смотрит на дочь с упреком, но демонстративно не отзывается. Самира, во всем облике которой чувствуется болезнь, присела на пуф. Ее мертвый взгляд не выражает никакого интереса в событиях окружающего мира.

— Сестричка, любимая, ты уже здесь! — Ахмед выбегает из кабинета и бросается к входной двери, как будто хочет обнять Малику.

— Обещала, вот и приехала, — холодно говорит Малика, пренебрегая фальшивыми нежностями. Она быстро поворачивается и скрывается в столовой.

— У меня четыре дня на то, чтобы все уладить. Думаю, не стоит тратить время и изображать образцовое семейство. Давайте сразу перейдем к делу.

После этих слов она направляется в кабинет брата, по дуге обходя обалдевшего Ахмеда. По дороге она дотрагивается до плеча матери.

— Мы поговорим позже, — шепчет ей на ухо. — Извини.

— Мне снова звонили, — заявляет Ахмед после того, как закрыл за собой дверь. — На этот раз Баська. Та примитивная светловолосая девка. Помнишь?

— Муж этой, как ты говоришь, девки занимает в МИДе достаточно высокую должность, он одним росчерком пера может повлиять на твою дальнейшую жизнь, — пытается осадить его Малика, в ее голосе звучит неприкрытое презрение. — Все нужно организовать очень быстро: я назначила пару встреч уже на сегодня, но вижу, что петля на твоей шее неумолимо затягивается. Честно говоря, мне хотелось бы пожелать тебе сесть за решетку или даже чего-нибудь похуже… Но как сестра, я обязана помочь. Надеюсь, что это последняя услуга, которую ты от меня требуешь. И последнее наше свидание. — Она нервно и глубоко вздыхает. — Я очень надеюсь, что никогда больше тебя не увижу.

— As you wish, сестра. — Мужчина презрительно кривит губы, но видно, что это признание его задело: он побледнел, щека дергается в нервном тике, а челюсти стиснулись. — Я говорил, что мне еще нужна помощь, чтобы организовать мой выезд, помнишь?

— Первое дело важнее. Оно прежде всего, ведь тебя могут сцапать, и тогда ты поедешь только в одном направлении — в задницу. И в этом путешествии моя помощь тебе будет уже без надобности.

— Какой у тебя острый язык.. Я уж и забыл, что ты прямолинейна, как трактор. Бедные те бабы, которые от тебя зависят: твоя милость и немилость, твои шуточки не так просто переносить. Девочки тоже поедут с тобой, — заявляет он вдруг, не спрашивая о том, что думает об этом Малика. — Вот их паспорта.

Ахмед бросает на стол ливийские документы зеленого цвета.

— Значит, нашлись! Как мило!

— Они никогда и не терялись, — улыбается он иронично.

— А ты решил, что скажешь Мириам? Она, наверное, что-то видела или что-то придумала…

— Ей же только семь лет, она глупенькая маленькая девочка! — отвечает Ахмед, пытаясь приуменьшить проблему.

— Но она умная девочка. Ты даже не имеешь понятия, как это может отразиться на ее психике. И потом, она вряд ли забудет то, что произошло на ее глазах. Я не сомневаюсь, что Мириам на веки вечные запомнила, что ты причинил зло ее матери, да и ее саму обижал.

— Чепуха! Скажу ей то же, что и всем: мы поссорились, Дорота села в автомобиль и разбилась насмерть. Все очень просто. Быстрое захоронение, никаких поминок, палаток на пол-улицы и сорокадневного траура. Никаких гостей, плакальщиц и гор жратвы. Через четыре дня вы исчезаете, а через минуту после вас упорхну и я. И дело готово. — Тешась прекрасным, как ему кажется, планом, Ахмед с удовольствием похлопывает ладонями по ногам и радостно усмехается.

— Интересно, откуда ты возьмешь разбитую машину, которая действительно принадлежит ей или тебе? Разве что попробуешь развалить свой утюг. Я бы с довольствием разбила его в хлам. — Сестра тут же охлаждает его пыл и удовлетворенно усмехается.

«Какой же лживый прохвост мой брат! Наверное, он даже подлее отца. Хотя казалось, что хуже него просто быть никого не может. Таковы наши мужчины — дерьмо и прохвосты», — думает Малика, глядя в окно на грустный зимний пейзаж.

Горячие порывы gibli[55] из пустыни несут облака пыли и песка, смешанных с сухими листьями, пластиковой рекламой, сломанными ветками деревьев и вырванными кустами. Собирается дождь. Как же бедная Дот выживет в каком-то захолустье?

— Ну что ж, пора уладить эти дерьмовые дела. — Малика решительно поворачивается к двери, не давая ностальгии и жалости охватить себя.

Ахмед и Малика входят в смердящий формалином подвал отдела судебной медицины. Кафельные стены неопределенного серо-бурого цвета кажутся липкими от грязи и потеков. Ахмед горбится, опустив голову, лицо утратило все оттенки жизни, серо-белое и неживое. Малика же идет уверенно, прикрывая нос и рот надушенным носовым платком. В конце концов, она изучала медицину и еще помнит атмосферу морга, который снился ей многие годы даже после окончания учебы.

— Откуда тебе известно это место? — спрашивает брат, у которого перехватывает горло.

— Старая дружба не ржавеет, — отвечает она загадочно.

— Входите — и уладим дело.

Мужчина в грязном, как и все в этом помещении, расстегнутом халате ведет их в зал, полный металлических коек. Некоторые из них заняты трупами. Здесь смердит еще сильнее: к одуряющему запаху формалина примешивается сладковатая вонь разлагающихся трупов.

— Я тоже должен? — Ахмед шатается на подгибающихся ногах, как будто вот-вот сомлеет.

— Ну конечно. Ведь это вы должны опознать труп жены, — с сердитой миной отвечает патологоанатом.

— Тогда быстрее, пожалуйста.

— С некоторыми делами нельзя спешить. Например, с вашим: тело никуда от нас не убежит, у нас достаточно времени.

— Доктор, — Малика с издевательской улыбкой на губах прерывает этот фарс, — ближе к делу. Иначе мой брат рискует присоединиться к обществу ваших холодных пациентов.

— Окей-окей, моя любимая. А я тебя прекрасно вышколил, верно? Помнишь занятия по анатомии?

— Даже слишком хорошо, — вздыхает женщина. — Которая?

— Молодая, приблизительно двадцать пять лет, самоубийца, со светлой кожей. Красивенькое личико изувечено. Скорее всего, какая-то бедуинка или деревенская жительница, которая не умела переходить улицу. Что за глупая смерть!

Говоря это, врач идет к кровати в углу зала и снимает простыню, прикрывающую труп. Это зрелище ужасно даже для привыкшей Малики. У погибшей девушки нет лица, вместо него — кровавое месиво, из которого заметны торчащие сломанные кости, а в том месте, где был рот, из студня выглядывает невидящий мутный глаз. Голова неестественно наклонена вбок, как если бы у женщины вместо шеи была пружина. Все туловище изувечено, искалечено и покрыто многочисленными фиолетовыми синяками и бордовыми гематомами. Из таза торчит большая белая кость, которая прорезала, как ножом, нежную светлую кожу. Ноги сломаны в паре мест, но видно, что когда-то они были стройными и длинными. Одна вывернутая нога со скрученной стопой без пальцев отекла больше, чем остальные части тела.

— Бедолага, — шепчет Малика. — Под что же она попала: грузовик, трактор, танк или комбайн?

— Неплох еще мчащийся прицеп для перевозки новых автомобилей, — уточняет патологоанатом. — Парень не мог ее объехать, так как товар стоит пару сотен миллионов. Если бы его выбросило в кювет, он не смог бы выплатить долг до конца жизни. Как видишь, безопасность ничего не стоит. Поэтому он и протянул тело пару метров под колесами. Считаю, что она еще прекрасно выглядит.

В эту минуту Ахмед опирается обеими руками о холодную металлическую койку и начинает издавать вполне понятные звуки.

— Только не вздумай мне тут блевать! — кричит врач, оттаскивая шатающегося мужчину. — Твоя жена? Говори и проваливай! — Произнося это, он поднимает ладонь самоубийцы вместе с затвердевшей после смерти рукой и частью изувеченного тела.

— Да-а-а-а-а!..

Ахмед, с трудом держась на ногах, бежит к стеклянной двери, но в последнюю секунду не выдерживает и смрадная струя окатывает и нишу, и ближайшую стену.

— Ты, сын осла! И кто это будет убирать?!

— Я компенсирую вам убытки.

Малика быстро всовывает в открытую ладонь патологоанатома пятисотдинаровую купюру.

— Сверх оговоренной суммы, да? — вполне довольный патологоанатом уже не обращает внимания на недопереваренные остатки пищи на стене прозекторской.

— Конечно, kalima bil kalima[56]. Я всегда держу слово. Запишите имя и фамилию: Дорота Салими, двадцать шесть лет, жена Ахмеда, национальность — полька. Погибла поздно вечером седьмого ноября.

— Да, уже записал.

— Транспорт и все формальности на кладбище в Айнзаре будут согласованы? — Ледяной тон Малики заставляет патологоанатома насторожиться. — Полицейский из дорожной службы уже ждет меня?

— Да, нужно торопиться. Он молод и глуп, но я хорошо знаю его напарника. У тебя есть средства? Ведь им тоже нужно кое-что дать на лапу.

— Конечно, но не знаю, хватит ли на двоих. — Она сердито поджимает губы.

— Здесь не сэкономишь, женщина. Вытянуть брата из тюрьмы и смыть позор с семьи будет куда дороже.

— Это какое-то чертово недоразумение, ja saida[57].

Молодой служащий держит Малику и Ахмеда в зале допросов, и глаза его бегают.

— У меня есть фото! Самоубийца была одета в арабскую деревенскую одежду! Кому и как вы хотите заморочить голову?

— Дорота любила носить традиционную одежду.

Малика не дает сбить себя с толку и молниеносно наносит ответный удар. Ее брат, бледный, как труп, сидит, съежившись, на твердом деревянном стуле и пялится в пыльный пол.

— Так девушка хотела влиться в нашу культуру, в ливийскую семью.

— Но вы, я вижу, одеты достаточно модно.

Полицейский смотрит исподлобья, и уже неизвестно, то ли этот человек должен был помочь им, то ли он настроен посадить за решетку.

— Здравствуйте.

Дверь открывается, и в помещение входит небольшого роста толстячок в помятом мундире.

— Как здоровье, как самочувствие? — задает он банально-вежливые вопросы.

— Плоховато. Посмотрите на моего брата, он так переживает внезапную смерть жены… — Малика, не моргнув глазом, затеяла хитрую игру. — Нам нужно свидетельство из полиции, которое, возможно, эти господа нам сейчас дадут.

— А как там наш любимый врачеватель покойников? Как он поживает?

— Хорошо. Я сейчас предоставлю все сведения для оформления документа, а господа получат свои… преференции.

— Десять тысяч. — Старший полицейский сразу сообразил, о чем идет речь. — За эту цену мы достанем еще снимки, размещенные в компьютере.

Малика вздыхает с облегчением: все это время она думала, что за свои, что ни говори, необычные услуги они возьмут значительно больше.

— Рахман, а если вляпаемся? — Служащий помоложе начинает паниковать. — Я не хочу рисковать из-за каких-то убийц.

— А до пятидесяти лет жениться хочешь? Твоя девушка долго ждать не будет. А так у тебя хватит денег не только на жилье, но и на кондиционер к нему впридачу.

— Может, справимся без этих грязных денег?

— Я возьму только тридцать процентов, мне вполне хватит, остальное — тебе, ты же молодой, вот и подработаешь. Меньше чем через пару месяцев, перед Рамаданом, у тебя уже будет тепленькая женушка. Поверь мне, об этой деревенщине никто и не вспомнит.

— А об иностранке, польке? — Молодой смотрит на карточку с данными, которые получил от Малики. — Тут еще и посольство может вмешаться. А если захотят эксгумировать?

— В нашем климате через минуту уже нечего будет осматривать.

Служащий, видя, что Малика уже приняла решение, протягивает руку.

— Что это? — выпучив глаза, восклицает он после того, как открыл конверт. — Шутишь, сука?

Он наклоняется к женщине и крепко хватает ее за стильно подобранные волосы.

— Что такое? Может, я ошиблась, неправильно поняла…

— Ну конечно… — Мужчина постарше с презрением посмотрел на толстую пачку денег. — Этим ты можешь подтереться, хозяюшка. Десять тысяч, но долларов, а не этих, наших, ничего не стоящих бумажек.

— В таком случае я должна поехать в банк — у меня столько при себе нет.

Малика освобождается от захвата, машинально поправляет растрепанные волосы. Она готова к ответному удару.

— Когда вас сцапают с долларами, вам уже ничто не поможет, — резко заявляет она. — Вы работали за границей? Нет? Откуда же у вас зеленые?

— Что ж, баба права, чуть было сами себя не закопали, — бурчит полицейский постарше. — Принесешь эквивалентную сумму, а мы с твоим братиком пока составим протокол.

— А я вам для чего? — впервые подает голос Ахмед.

— Обезопасишь сделку, sadiki[58].

— Чего еще ты от меня хочешь?! Говори быстро, у меня больше нет желания валяться в этой грязи. — Через несколько дней Малика с бледным лицом входит в кабинет брата. — Точнее, в дерьме, в которое ты втянул всю семью.

— Сейчас придет Самира, тогда и поговорим.

— А от нее ты чего еще хочешь? — Женщина театральным жестом хватается за голову в ту самую минуту, когда в комнату тихо входит их младшая сестра.

— Может, он нам сейчас скажет, о чем идет речь, но не стоит ждать от него ничего хорошего, это не тот человек. Правды точно не дождемся, в этом я ни секунды не сомневаюсь.

— Самира, заткнись! — с обычной своей грубостью говорит сестре Ахмед. — Садитесь. Я слышал, тебе стипендию назначили? — не то спрашивает, не утверждает он. — Значит, если бы не тебе, ее отдали бы кому-нибудь из членов семьи, верно? Зачем же нужно было все портить?

Женщины молча слушают очередные бредни брата. Кого на этот раз он хочет ранить, кого собирается использовать?

— Но это же медицинская стипендия, которая выделяется для получения специализации и степени доктора, — не выдерживает Малика. — Или ты хочешь переквалифицироваться на врача? Судя по твоей реакции в прозекторской, в это трудно поверить.

— Поеду как mahram[59].

— Опекун? Чей? — Самира во второй раз с начала разговора подает голос.

— Значит, мне в больнице сказали правду! — Малика неодобрительно цокает языком. — Он очаровал эту бедную наивную женщину.

— Кого? — Младшая сестра понятия не имеет, о чем они говорят.

— Педиатр из моей клиники, тридцать с небольшим лет, — с сарказмом в голосе комментирует Малика. — Эта бедняжка не знает, с кем связывается.

Самира встает и поворачивается к выходу.

— Делайте что хотите. Мне все равно.

С этими словами она выходит из комнаты.

— И как я должна уладить это? — задает риторический вопрос Малика.

— Хм. А кто сделал так, чтобы Самирка получила стипендию?

— Ты слишком многого от меня хочешь, но это уже точно последняя услуга, какую я тебе оказываю в моей жизни, — цедит Малика сквозь зубы. — Chalas, jekwi![60]

— Insz Allah[61]. — И снова уверенный в себе Ахмед с иронией смотрит ей в глаза.

Болезнь сироты

— Марыся, любимая, — говорит бабушка, стараясь обратить на себя внимание молчащего ребенка. — Давай поедем в зоопарк или на море, на Регату? Закажем такси, возьмем корзинку с едой и подарим себе пикник. Вам с сестричкой нужен свежий воздух. Вы же не можете все время сидеть в четырех стенах.

Марыся поворачивается к бабушке, в ее пустых глазах застыл немой вопрос: «Почему ты мне лжешь, почему скрываешь от меня правду?»

— Не хочу, едь с Дарьей.

— У моря мы сможем поговорить начистоту. Я расскажу тебе то, что ты должна знать обязательно. Пусть и считается, что ты еще маленькая, — решается бабушка: у нее уже не хватает сил и дальше держать внучку в неведении.

— Тогда поехали!

Марыся с готовностью поднимается, чтобы тотчас выйти из дома.

Регата — красивое место. Это охраняемый комплекс у моря, заселенный иностранцами и богатыми ливийцами, которых здесь день ото дня становится все больше. Здесь собраны магазины с эксклюзивным чужеземным продовольствием, теннисные корты, фитнес-клубы. Есть также почта, прачечная и маленькие ресторанчики. Марысе очень понравился один из них — у самого пляжа. В нем можно съесть прекрасные гамбургеры, запить их холодной колой и посидеть в шикарном зале с кондиционером.

Однако бабушка, у которой временами вскипает бедуинская кровь, предпочитает пикники и домашнюю еду из корзинки. Они устраиваются на бетонной плите, спрятавшись от солнца под зонтом из пальмовых листьев. Людей на пляже немного — не то время года, чтобы загорать и плавать: с моря дует бриз, который молниеносно делает влажными и лицо, и одежду.

— Что ты хотела мне рассказать? — как взрослая, спрашивает Марыся, после того как бабушка достала кое-какие домашние вкусности из своей корзинки.

— Может, вначале все-таки поедим? — предлагает женщина, стараясь оттянуть минуту трагического сообщения.

— Я и сама знаю, что мама умерла. Только хочу услышать правду от кого-то из взрослых.

Бабушка замирает и грустно смотрит на Марысю.

— Что теперь с нами будет? Я не хочу оставаться с папой! — дрожа, почти кричит девочка. — Совсем-совсем не хочу!

— Мы поедем с тетей Маликой за границу, далеко-далеко. Туда, где живут черные люди, где деревни из глины и белые дворцы.

— К негритенку Бэмби? — спрашивает Марыся, еще помня книжку, которую читала ей мама.

— Может, и к нему. Там уже ждет нас тетя Хадиджа, а позже к нам приедет и тетя Самира. Нам будет хорошо. Пойдешь в заграничную школу, получишь хорошее образование, и во взрослой жизни тебе будет легче. А я все вынесу ради тебя, моя внученька, потому что очень-очень тебя люблю, — признается пожилая ливийка, и на ее глазах блестят слезы жалости.

— Одни женщины, и ни одного парня… — задумчиво произносит девочка. — Это даже лучше. Это очень хорошо.

Старая арабка хочет обнять щупленькое тело внучки, но та уклоняется, садится в некотором отдалении от нее и наблюдает, как морская вода касается ее ног. Так они сидят час, два… О том, что девочка жива, можно догадаться только по плеску воды. Марыся смотрит перед собой так пристально, что скоро у нее начинают слезиться глаза. А может, и не только от этого?

Огромный и отвратительный дядька наклоняется к Марысе. Обдает ее вонючим дыханием, что-то хочет сказать, но слышны только непонятные звуки. Он очень нервничает и, шумно дыша, делает пару шагов вперед. Марыся наблюдает за мамой, лежащей в спальне поперек кровати. Девочка бросается к ней, раскинув руки, но урод преграждает дорогу и отгоняет, как назойливую муху. А потом лениво бодает ее — голова большая, как каравай хлеба, — и девочка летит, словно мячик. Она останавливается лишь у стены. Ее маленькая сестричка лежит на полу между больших ног преступника, обутых в грязные дырявые сапоги. Мама подняла голову, и Марыся видит ее ангельски красивое лицо. Голубые глаза, опушенные длинными черными ресницами, смотрят на девочку нежно и призывно. Прямые светлые, струящиеся шелком волосы светятся, как нимб.

— Марыся, Марыся! — зовет она неземным голосом. — Доченька, иди ко мне, не оставляй мамочку!

Но тут страшный дядька превращается в огромного человекоподобного ящера, лицо которого покрыто чешуей. Он наклоняется над мамой, и его длинный узкий язык скользит к ее рту и уху. Женщина начинает тихо причитать, из ее красивых глаз вместо слез тонкой струйкой льется кровь.

— Мама, мама, мамуся!

Марыся срывается с кровати и бежит куда глаза глядят. Девочка бьется щуплым тельцем о стену и, безутешно плача, почти без сознания падает на пушистый ковер. Бабушка, не в первый раз ставшая свидетельницей душераздирающей сцены, прижимает дрожащую внучку к себе.

— Ja binti[62], habibti[63], это только сон, плохой сон, — успокаивающе шепчет женщина. — На самом деле ничего такого не было.

— Как это не было? — говорит сквозь слезы Марыся. — Ведь мама умерла.

Пожилая женщина понимает, что нельзя не обращать внимания на то, в каком состоянии находится внучка. Девочке каждую ночь снятся кошмары, она страдает лунатизмом, уже несколько раз мочилась в кровать, целыми днями сидит на одном месте и смотрит в пустоту невидящими глазами.

— Марысе нельзя ехать в Гану, если она будет в таком состоянии. Кто ей там поможет? Может, просто шаман, волшебник или амулет из перьев? — решилась она наконец на разговор с Маликой.

— Пойми, мама, мы не можем медлить с отъездом. — Дочь серьезно и без гнева внимательно смотрит ей в глаза. — Ахмед снова кое-что натворил, и мы опять можем из-за него пострадать. Только на этот раз нам всем придется нести ответственность за соучастие в преступлении и сокрытие правды.

— Что за глупости ты выдумываешь! — Старая ливийка начинает нервничать. — Я ничего об этом не слышала. Знаю только то, что мне рассказывают. Вначале сказали, что Дорота жива, и я вздохнула с облегчением. Позже, когда ты приехала, заявили, что мертва. Может, это и лучше для бедной девочки.Sza’ Allah[64].

— Я не имею понятия, куда Ахмед ее вывез и что с ней сделал. И не хочу знать! — заговорщически шепчет Малика. — Но уже звонили из польского посольства… Звонят ее подруги, поэтому я жду, что рано или поздно к нам пришлют полицию. Лучше, чтобы это случилось позже, после того как трупнеопознанной женщины, которую похоронили вместо Дороты, успеют съесть черви. Ну, теперь ты понимаешь?

— Да. — Побледнев, мать смотрит испуганными глазами. — Соберу кое-что для малышек — и в дорогу. Идите укладываться. У нас действительно нет времени на борьбу со своими сомнениями.

— Ахмед, я хотела прийти за вещами девочек. Можешь мне открыть этот проклятый дом?

— Я дома, только позвони, — отвечает сын обычным спокойным голосом.

Старая арабка, в элегантной длинной, до пола, юбке и тоненькой шелковой блузе, с малышкой на руках медленно приближается к большому особняку. Рядом идет старшая внучка, чью ладошку она крепко сжимает свободной рукой. Дом кажется вымершим, только полуоткрытая створка окна мерно ударяется о фрамугу под порывами ветра. Во дворе перед домом лежит пожухлая листва, некогда бордовые бугенвиллеи, высаженные вдоль фасада, засохли, а в каменном фонтане не осталось ни капли воды.

Тихо, как бы на цыпочках, женщина приближается к главному входу.

— Входите, мои дорогие. — Мужчина, улыбаясь, отворяет дверь настежь. — Что там слышно? — обращается он к понурой матери. — Марыся, ты вроде выросла.

Он склоняется над своей старшей дочкой, пытается ее обнять, но та выскальзывает, как рыбка, и со всех ног бежит наверх.

— Хмеда, кофе готов, habibti! — доносится из кухни молодой женский голос.

— Я только соберу вещи девочек, это быстро — и нас уже нет, — говорит мать.

Она смотрит на сына как на чужого человека и крепко сжимает губы: ей не хочется говорить ему то, что она о нем думает.

— Не будем тебе мешать, — добавляет она и, резко повернувшись, торопится за Марысей.

— Но, мама… — мягко произносит Ахмед вслед старухе. Та, вне себя от злости взбегает по лестнице как сумасшедшая.

Действительно, не прошло и пятнадцати минут, как три больших чемодана стоят битком набитые и едва закрываются. Старая женщина так занята, что только время от времени поглядывает на малютку Дарью, беззаботно играющую в своей кроватке, и даже не замечает отсутствия Марыси.

— Внученька моя белолицая, где ты? — зовет она, заглядывая в ванную, а потом и в кабинет на втором этаже.

Наконец не без внутренней дрожи переступает порог супружеской спальни, дверь которой до сих пор висит на одной петле. Маленькая худенькая девочка лежит на кровати, подогнув под себя ноги, и безутешно плачет. Она так сильно обняла подушку своими тоненькими ручками, что сжатые до боли пальцы даже посинели. Личико девочки белое как мел, глаза закрыты, а красиво очерченный маленький рот кривится в гримасе печали и отчаяния.

— Марыся, — говорит бабушка, называя ее по-польски, пусть и искаженно. — Уже все готово, мы можем идти.

Она осторожно притрагивается к плечу внучки, и та медленно открывает янтарно-медовые глаза.

— Да… ты права… некого больше ждать, — говорит девочка и садится на кровати. — А где плед? Тот, твой?

Еще секунду посидев на большой родительской кровати, Марыся с чувством касается маленького пятнышка крови, которое темнеет на красиво украшенной подушке.

Прощай, Ливия, — здравствуй, Гана! Жизнь дипломатии и новые обычаи

После многочасового перелета Малика с матерью и двумя племянницами приземлились на запыленном аэродроме в Аккре.

Попали они на самую плохую в этом районе мира погоду: дует северный ветер, harmattan. Серой завесой пыли он закрыл солнце и, высушивая землю, преследует людей своим горячим дыханием.

— Gibli дует, тетя. — Маленькая Марыся поднимает к небу постоянно грустные глаза и окидывает взглядом облака пыли, крутящиеся в воздухе.

Но тут, словно по мановению волшебной палочки, все стихает, и глазам прибывших открывается голубое небо.

— Это знак, мои девочки: все еще сложится счастливо, — говорит бабушка, которая изо всех сил старается оптимистически смотреть в будущее.

На стоянке, где бумаг и другого мусора больше, чем автомобилей, они садятся в побитый автобус посольства и едут в город, который отсюда выглядит зелено-бело-красным нагромождением домов. Посольство вместе с жилой частью находится около аэродрома и тонет в зелени. Они проезжают мимо красивых зданий, скрытых от любопытных глаз пышными кронами манго и стройных акаций. Окружающие их сады и парки полны ярких цветов, гибискусов, бугенвиллей, декоративных и плодовых деревьев. И над всем этим буйством царят бананы и дынные деревья.

Автобус едет медленно, минуя богатые дома, в сторону все менее симпатичных строений. Через минуту он останавливается перед грязной, некогда белой стеной. За железной калиткой, покрытой облупившейся зеленой краской, в глубине двора маячит приземистое одноэтажное бунгало, похожее на барак. Марыся влетает во дворик с красной латеритовой[65] землей, из которой кое-где торчат высохшие стебли какой-то травы, а на самой середине покрывается вездесущей пылью маленький недействующий фонтан.

— Прекрасно! — скачет она вокруг, поднимая облака пыли.

Дарья с удовольствием стучит ножками в прогулочной коляске.

— Купим золотых рыбок и выпустим их в воду, да? — спрашивает девочка, развеселившаяся в первый раз за долгое время.

— Любимые мои, как хорошо, что вы живы и здоровы! — Хадиджа выбегает из дома с распростертыми руками и прижимает племянниц к себе. — Мама, я так рада, что ты вернулась!

Хадиджа с грустью смотрит на поседевшую от переживаний ливийку.

— Я тоже рада, дочка. — Старая женщина слегка улыбается, похлопывая обрадованную Хадиджу по спине.

— Извините, maam[66]. — Худой как жердь чернокожий мужчина сгибается пополам перед Маликой. — Въездные ворота не исправили, но багаж мы сейчас внесем.

Договорив это, он спешит с негритянкой, одетой ненамного лучше, к автобусу, и они, сгибаясь под тяжестью чемоданов, переносят их в дом. Малика только стискивает зубы и неприязненно смотрит на мир вокруг.

— Обед подан! — доносится изнутри голос Матильды.

Все, не говоря ни слова, входят внутрь.

— Хорошо все же, что ты здесь. Надеюсь, на этот раз задержишься дольше.

Приземистый мужчина в потертом костюме приводит Малику в темную нору, которая должна служить ей кабинетом.

— В конце концов, я собираюсь отсюда уехать, разве нет? — говорит он невежливо.

Здание посольства, возможно, и не относится к самым красивым в Аккре, но это обширный комплекс с огромный садом, бассейном и многочисленными постройками. Кабинет Малике выделили не в главном здании, а в маленьком строении при консульстве, и вход в него для посетителей расположен со стороны боковой улочки. С визовым отделом у них общая приемная с двумя охранниками в глубине длинного, как трамвай, помещения. У Малики не было выбора ни в отношении участка работы, ни в отношении должности — она согласилась на то, что предложили. Ей не пришлось ждать выезда по дипломатическим каналам, который могли отложить в любой момент. Если она захочет получить что-нибудь получше, это потребует времени и хлопот, но когда нужно выехать немедленно, то будешь благодарен за любую должность. Даже если работа изнуряющая и хуже всех оплачиваемая во всем посольстве, даже хуже, чем деятельность консула.

Малика — политический атташе. Она должна заниматься решением ливийско-ганских проблем, что в принципе невозможно. Это отделение принимает всех посетителей, одни приносят жалобы и декларации о налогах, выплаченных ливийскому правительству, другие — заявления о краже денег из посольства Ганы в Триполи, о содержании нелегальных иммигрантов в лагерях для интернированных, о домогательствах, об изнасиловании, избиениях и даже мародерстве в их районах и, наконец, о беспричинной грубой депортации.

— Надеюсь, у тебя крепкие нервы.

Женщина-дипломат стоит посреди будущего кабинета, сейчас заставленного металлическими стеллажами, на которых громоздятся папки и торчат еще неразобранные документы.

— Ну здесь и пыли! — Малика громко кашляет и демонстративно вытирает нос. — Кто-нибудь когда-нибудь тут убирал?

— А как ты себе это представляешь? — Мужчина, злорадно улыбаясь, показывает на документы. — Если ты такая чистюля, то возьми тряпку и сама наведи у себя порядок.

— Послушай… — Взбесившись, Малика делает шаг в направлении грубияна.

— Ты позволишь перечислить твои обязанности или мне сразу уйти, ваше величество?! — перекрикивает ее ливиец.

Повернувшись спиной, он, больше не обращая внимания, начинает пояснять, тыча пальцем то в одну сторону, то в другую:

— Левая сторона под стеной — это дела закрытые, преимущественно естественным путем: например, смерть посетителя или его неявка по повестке. Все остальные — это висяки, с которыми ты должна ознакомиться. Надеюсь, ты это сделаешь успешно. — Он иронично улыбается. — Или нет, as you wish.

— А есть какой-нибудь реестр? — спрашивает пораженная женщина. — Скоросшиватели, сложенные в алфавитном или, может, хронологическом порядке?..

— Тут что-то когда-то было записано. — Он вручает ей белую от пыли папку. — Но потом ни у кого не было на это времени.

— У меня будет какой-нибудь помощник, секретарь-референт?..

— Ничего себе! — Мужчина весело хлопает себя по толстому заду. — Молись, чтобы тебе еще не навесили какую-то дополнительную работу, госпожа экс-посол.

С этими словами он отворачивается и выходит из темной запыленной норы, оставляя Малику с беспомощно опущенными руками и слезами на глазах.

— Госпожа, входите! — Секретарь посла, кругленькая ливийка в пестром одеянии и с начесанными локонами, выкрашенными в рыжие и светлые полосы, приглашает Малику в кабинет. При этом она окидывает женщину с головы до ног оценивающим взглядом.

— Приветствую, коллега. — Высокий худощавый посол манерно поднимается и выходит из-за резного письменного стола. — Добрый день, госпожа посол.

Малика старается вести себя как можно более скромно — она уже знает, что о ней говорят.

— Нравится ли вам наш участок? Как вам Аккра и весь этот негритянский хаос? — задает он банальные вопросы, приглашая женщину к маленькому кофейному столику, на котором стоят хрустальный кувшин с водой и блюдо с пирожными и шоколадом. — Угощайтесь.

— Распаковаться даже еще не успела, а что уж говорить о помещении… Стараюсь, господин посол, по меньшей мере хотя бы сориентироваться в делах, которые до сих пор вело мое бюро.

Малика все же решает рискнуть, описав небрежность своего предшественника.

— Начало всегда бывает трудным…

— Я знаю. Но такой балаган я за всю свою жизнь не приведу в порядок.

— Вы хотите сказать, что участок не выполняет своих задач и есть какие-то нарушения? — Посол каменеет в кресле, и деланная улыбка исчезает с его лица.

— Бюро жалоб — это трудный отдел, и потому нельзя себе позволить ни малейшего проявления нечистоплотности. Сейчас там такие залежи, в том числе в ведении документации, что почти нет шансов на то, что когда-нибудь там наступит порядок.

— Вы только что приступили к работе, и уже критикуете коллег и их способы выполнения своих обязанностей? — посол смерил ее холодным взглядом. — Вы можете выехать отсюда так же быстро, как и приехали, обещаю! Запомните!

Посол встает, тем самым показывая, что аудиенция закончена.

— Я только хотела попросить о какой-нибудь помощи… — шепчет Малика.

— Лучше закатайте рукава и приступайте к работе! Старые времена минули, моя дорогая, советую забыть о прекрасной старине и перестать задирать нос! — Посол направляется к двери кабинета и отворяет ее настежь.

— Амина, передай коллеге папку с реестром факсов, — обращается он к секретарше, и та вручает Малике толстый скоросшиватель. — С завтрашнего дня ты тоже будешь делать это, и я рассчитываю на твою скрупулезность.

Малика, как побитая собака, еле передвигая ноги, направляется к своему псевдобюро. Слезы подступают к глазам, но она решает не доставлять удовольствия тем, кто смотрит на нее. Собрав волю в кулак и гордо выпрямившись, она поворачивает к маленькой пристройке с тыльной стороны здания. Как она и думала, здесь расположена подсобка. Там же Малика застает пару худых чернокожих, парня и девушку, которые, сидя на земле и опираясь о стену, лопочут что-то или дремлют.

— Что вы делаете? — спрашивает Малика парня, который сидит ближе к ней.

— Ничего, — отвечает он честно.

— Тут, между прочим, посольство! — Малика выходит из себя и из последних сил пытается сдержаться, чтобы не стукнуть лентяя по его потной черной физиономии.

— Я садовник… огородник… там бассейн, там метла, — отвечает парень, наконец сообразив, о чем идет речь, и показывает в сторону бассейна грязным костистым пальцем.

— Ты, girl, пойдешь со мной. — Малика кивает подбородком на девушку. — Бери свою метлу, тряпки, воду и мыло. Давай, давай, шевелись!

Она подгоняет девушку и одновременно осматривается, стараясь избежать скрытых камер.

«Черт бы вас всех подрал! — мысленно вырушгалась она. — Чтобы я пинками подгоняла черномазого… нет, наверное, мир перевернулся».

— Ты когда-нибудь тут убирала? — спрашивает Малика, открывая дверь.

— Нет, я здесь не для того, — плачет девушка, уставшая только от одной перспективы поработать.

— А для чего?

— Я для первого этажа здания А, — объясняет она тонким голоском, растягивая слова.

— А кто для консульства и этой конуры?

— Не знаю.

— Долго работаешь?

— Не слишком, — отвечает она, пытаясь выглядеть как дурочка и не смотреть Малике в глаза.

— Я позвоню в администрацию! — Малика сначала закрывает дверь, а потом уже во все горло кричит: — И ты им расскажешь, что работала здесь до той минуты, пока меня не встретила, потому что отказалась выполнить поручение!

— Maam, у меня в доме пятеро детей, а парень просит милостыню, maam! — Молодая ладная негритянка падает к ногам элегантной ливийки и прижимается лбом к ее коленям.

— Мы с тобой можем вполне поладить, только не вопи, глупая! — Малика немного смущена тем, что негритянка ведет себя как рабыня. — Вставай и принимайся за работу! Пока не закончишь, не выйдешь. Можешь торчать здесь хоть до утра.

Все следующие три недели Малика не может найти и минутки времени, чтобы осмотреться в доме. Она отправляется в посольство чуть свет, а возвращается поздно ночью. Берет с собой джинсы и майку, чтобы переодеться во время уборки, и дополнительно — элегантную блузку для часов приема посетителей, а иногда даже длинное платье — на официальные приемы. Когда возвращается после полуночи, дом уже погружен в тишину. На нее успокаивающе действует сама мысль о том, что кто-то спит за стеной и кто-то о ней думает. Об этом свидетельствуют такие мелочи, как ужин, оставленный на кухонном столе, или выстиранная и выглаженная одежда.

Женщина добивается своего. Ее бюро — сейчас это помещение уже можно так назвать — стало светлым, чистым и пристойным. Просторный длинный зал она перегородила тонкой войлочной стенкой: в глубине лежат толстые папки с архивной документацией, а вперед вынесены полки с текущими и отложенными ненадолго делами. Бюро, которое Малика собственноручно покрасила в светло-зеленый цвет, кресло на колесиках с дырой в подушке, которую она накрыла красивой ливийской кашемировой накидкой, многочисленные цветы в горшках — все залито солнечными лучами. Оказалось, что в зале два больших окна, которые непонятно почему до ее появления были закрыты фанерой и черными шторами. Во время уборки оттуда высыпались целые горы высохших насекомых. Сейчас стекла блестят чистотой, а на карнизы Малика повесила вышитые гардины и цветные шторы. А еще повсюду расставлены безделушки, привезенные из Ливии.

— Сейчас-то maam может пригласить посла на чаек, — чуть хрипло смеется Алиса, уже подружившаяся с Маликой.

— Больше всего мне хочется, чтобы он забыл о моем существовании, — тихо говорит Малика, но тут — Алиса как будто в воду смотрела! — отворяется дверь и в помещение входит шеф посольства в сопровождении трех неизвестных мужчин и собственной секретарши.

— Да вы трудолюбивая пчелка! — рассматривая бюро, замечает он насмешливо. — Отличное помещение, как видно, а вы жаловались. Каждый хочет сидеть в салоне сложа руки, но это нужно заслужить.

Он поджимает губы и выходит с гордо поднятой головой.

— Черт возьми, я даже забыла, что Мириам уже пора идти в школу! Девочка потеряет год!

Малика теперь стала раньше возвращаться домой и наконец решила организовать жизнь семьи.

— Вы уже и забыли, что я существую… — обращается она с упреком к остальным.

— Мы вообще еще не виделись, разве нет? — с раздражением отвечает мать. — Ни у кого из нас нет мобильного телефона, стационарный не работает. У нас нет никаких средства передвижения, мы всюду ходим пешком… Хорошо еще, что у наших худых чернушек есть сила воли.

— Да знаю я, все знаю, — отвечает с досадой Малика. — У меня на работе было слишком много хлопот, но я уже с ними справилась.

— Дочь, мы видим, что ты очень занята, мы же не слепые. — Мать слегка похлопывает ее по спине. — Вот и не хотели морочить тебе голову.

— Окей. Сегодня купим машину, телефоны, проведем Интернет, а вечером соберем военный совет, чтобы решить, где взять денег на пропитание. Завтра я узнаю, в какую школу принимают детей из нашего посольства и что там с оплатой. Моего милейшего посла хватит кондрашка, если он узнает, что должен будет выделить на это деньги.

— Но ведь Марыся не твоя дочь. Он скажет, что не положено.

— Я знаю, мама. — Малика хитро улыбается. — Я уже в этом немного ориентируюсь. А перед выездом из Ливии заставила Ахмеда передать мне право опеки над детьми. Сейчас я — их опекун, и баста.

— Наша ловкая сестричка доведет все посольство до головной боли! Ну что ж, так им и надо, — хихикает себе под нос Хадиджа.

— А тут красиво…

Три элегантные арабские женщины с двумя худенькими девочками входят на территорию Международной школы Линкольна.

Марыся, явно волнуясь, старается держаться около бабушкиной юбки. Она не любит школу: она слишком хорошо помнит, что в Ливии дети постоянно дергали ее за волосы и обзывали adżnabija[67].

После покоя и тишины на ферме шум ливийской государственной школы казался девочке невыносимым. Тамошние учителя были не многим лучше учеников: все время кричали и били линейками по рукам, книжками по голове или просто раскрытой ладонью по спине. Девочка до сих пор помнит случай, когда ее наказала толстая потная ливийка. Марыся послушно вытянула свою маленькую ручку, как ей велели. А потом, рассекая воздух, просвистело орудие наказания. Самого удара она уже не помнит — она потеряла сознание и упала на пол без чувств. Как потом вокруг нее все бе-е-егали! При этом воспоминании девочка тихонько улыбается.

А эта школа ей нравится, она совсем не похожа на ту, в Триполи. Ученики все разные — желтокожие, чернокожие, белые — и все вместе. Здесь собраны, наверное, все нации мира. Они все улыбаются и играют. Они одеты в яркую одежду, а не в грязные, пропахшие по́том форменные пиджачки. Никто не бегает как сумасшедший, все ходят парами, торопясь за очень милой, радостной и нежной женщиной. Неизвестно, какие здесь наказания, но никто не кричит и никого не бьют. Так просто не бывает!

— Будь моей парой. — Красивая чернокожая девочка с круглым, как полная луна, личиком улыбается Марысе и протягивает ей ручку, ладошка которой — вот чудо! — не черная, а розовая. — Меня зовут Жоржетта.

— А я Мириам, — отвечает шепотом Марыся и, стараясь держаться рядом со своей новой и первой в жизни подругой, не оглядываясь, направляется за стайкой ровесников.

— Мама, посмотри, кого я встретила на приеме, — впервые после приезда в голосе Малики только теплые нотки.

— Анум, как мило. — Мать, радуясь встрече с хорошим знакомым, здоровается с мужчиной и с теплотой отвечает на его рукопожатие. — Прошу, присаживайтесь у телевизора, сейчас принесу чай.

— Может, мы выпьем чего-нибудь покрепче? — Разодетая дочь, сейчас в радостном, приподнятом настроении, тянет вспотевшего мужчину за собой. — Но szaj[68] нам не помешает.

Она поворачивается к матери и игриво ей подмигивает.

— Так где ты осел по приезде из Триполи? — спрашивает Малика, удобно устраиваясь на мягкой софе.

— Ты же знаешь, Ливия не была для меня легким участком, но, когда я там был консулом, мне удалось получить должность директора консульского департамента МИД.

— Ого, wow! — восклицает старая приятельница, похлопывая элегантного черного мужчину по руке. — Мои поздравления! Будем здоровы! — Она поднимает вверх запотевшую рюмку с whisky on the rocks, кусочки льда весело позвякивают о стекло.

— А ты чем занимаешься в своем посольстве?

— Ничем, — смеется Малика. — Последнее звено в цепи, паршивая и неблагодарная функция.

— Жаль, — говорит мужчина.

— Я занимаюсь тем, что не давало тебе сомкнуть глаз в Триполи. — Женщина таинственно поджимает губы и приподнимает брови.

— А именно? У меня было много таких дел.

— Тебе что-нибудь говорит кража более чем в тысячу долларов из вашего участка или нелегальные иммигранты, беженцы на понтонах и лодках, добирающиеся морем на юг Европы, лагеря для нелегальных эмигрантов, а потом их принудительная депортация?

— Ну, тогда ты имеешь полное право на бессонницу. — Анум с пониманием кивает. — Неужели всем этим должен заниматься один человек? Кассациями, петициями, контактами с министерствами или юристами? Это же просто невозможно! В Триполи у меня было целое бюро и десять сотрудников!

— Конечно, — грустно соглашается Малика. — Но я никого не смогу убедить в том, что нуждаюсь в сотрудниках и мне нужно хоть немного облегчить работу. Или помочь с решением хотя бы одной проблемы. Не говоря уже об исполнении хотя бы одной просьбы и выплате, по крайней мере, двух долларов налогов.

— Как видно, твоему правительству это не нужно. Бюро открыли только потому, что так положено. Ну и еще для того, чтобы закрыть рот нашим властям и защитникам прав человека. Теперь мы, черные глупцы, уже не можем предъявить претензии, что нас обворовывают и нарушают все возможные права и конвенции и что вы не хотите смириться с убытками. Любой черномазый может написать письмо, придти к вам. Он постонет, поплачется… А дело затянется, пока преступник не умрет от голода, болезни, а в Ливии часто и от пыток.

Анум, произнося эти горькие слова, очень нервничает. Он застыл, и взгляд его теперь направлен в никуда.

— Ты почти не ошибаешься. Единственные дела, которые можно закрыть, — это те, что разрешились естественным путем, — признается Малика, жалея, что затронула эту тему и нарушила приятную дружескую атмосферу.

— До свидания. — Мужчина одним глотком допивает виски, встает и направляется к двери. — Наверняка еще не раз увидимся на дипломатических приемах. Желаю успеха.

— Я думала, что ты сможешь или захочешь как-то помочь мне… Что-нибудь посоветуешь… — говорит Малика в спину Ануму, который через минуту исчезает во мраке двора, даже не оглянувшись.

После завершения грязной работы пришло время еще более грязной. Малика больше не может тянуть время и приступает наконец к документам. Она начинает с тех, которые, по мнению ее предшественника, уже закончены. Женщина наивно полагает, что так будет быстрее. Ведь потом она со спокойной душой и чувством выполненного долга станет заниматься текущими делами. Она с головой уходит в работу, буквально обложившись распоряжениями, юридическими договорами и своими записями по курсу, который прочитали ей в течение недели, утверждая, что этого вполне достаточно.

Очень быстро выясняется, что среди многочисленных проблем особое место занимают две, которые легли тенью на дружеские отношения обеих стран. Ливия с некоторых пор решает такие вещи довольно банально: платит, платит и еще раз платит. Например, за дискотеку в Берлине или нашумевшие нарушения, которые имели место в прошлом и о которых все старались забыть. Однако Малика, будучи в глубине души интеллигентной женщиной, отдает себе отчет, что эти миллионы идут из карманов налогоплательщиков, которые из-за ошибок своего правительства стремительно беднеют.

«Вскоре мы будем такими же бедняками, как эти черные негры Бэмби», — скептически думает она, вспоминая растущее из года в год количество бездомных и нищих на улицах Триполи. На какие еще бессмысленные вещи пойдут нефтедоллары, которые могли бы так замечательно обустроить страну? В карманы лидера, членов его семьи и всех его придурков? На подарки в знак примирения для богатых стран Европы и Америки? Как воду, что в руках не удержать. Малика в силу возраста и приобретенного опыта уже не так заинтересована в возвращении Муаммара, как в молодости. Если бы тогда кто-нибудь вслух повторил ей то, о чем она сама думает сейчас, то, чтобы защитить честь своего вождя, она могла бы даже убить. Но она стареет, и ее сердце смягчается…

Малика вздыхает и берет первую стопку запыленных, выгоревших документов.

— Это правда, что служащие твоего посольства замешаны в краже более чем ста тысяч долларов, которые бедные ганские муравьишки, нелегально работая в Ливии, отдавали на сохранение в ваше консульство? — Малика вникла в темные дела о краже в посольстве и, памятуя о возмущении Анума, решила ему позвонить. — Проще всего обвинить во всем ливийцев, да?

— Мне тоже приятно тебя слышать, коллега, — спокойно отвечает ее собеседник. — Извини, что меня тогда так понесло, голова была забита мыслями о лагерях интернированных. Эта кража — какая-то большая афера, покрытая глубокой тайной. Тогда еще охраняли посольства Бенина и Мали, где был убит охранник. Нашего вместо этого заключили в тюрьму. А там он признался, что не имел понятия ни о каких депозитах, а если б и знал, то не смог бы справиться с этим делом. Что может сделать один сторож? Его, конечно, именно так и следовало назвать, ведь у него не было ни оружия, ни мобильного телефона, ни подготовки. А что один человек может сделать против организованной группы? Парнишка радовался, как ребенок, что его не убили. Конечно, как только его выпустили, он первым же самолетом вылетел в Гану.

— Но ты ведь знал обо всем? Денежки-то были депонированы в консульском отделе, разве не так?

— Конечно, так. Но если сейчас я занимаю высокое положение в министерстве, то разве это не говорит, что я не замешан в этой краже? И мои документы, и документы моей семьи были проверены самым тщательным образом. Кроме того, неужели ты думаешь, что я на такое способен? Обобрать бедняков, которые, как обычно, работали нелегально и зарабатывали сущие копейки? Ведь в месяц они зарабатывали максимум двести долларов, и иногда из этой суммы им удавалось отложить сто пятьдесят. Как они жили, и представить себе не могу. Это были не те, кто хотел эмигрировать в Европу, а обычные неквалифицированные рабочие и селяне, помогавшие своим семьям, умирающим от голода в африканском буше. Они откладывали деньги, пока в Ливии не начались чистки и расистские акции, во время которых у бедняг отбирали все до копейки. Посольство казалось островком безопасности, но как выяснилось, что до поры до времени.

— А им давали какие-то расписки, составляли протоколы приема наличности? — настаивала Малика.

— Да, и за моих коллег я могу поручиться, хотя сейчас уже никому на сто процентов не верю. Наверняка она давали квитанции, мы же раз в месяц делали проверку и считали комиссионные деньги. Может быть, кто-то брал процент, но чтобы просто так, из рук в руки принимать доллары — это невозможно. Не верь сплетням! Расчетные листы для безопасности хранились в сейфе. Во время кражи он был полностью вычищен, так что сейчас нам можно приписать что угодно.

— Так кто же это сделал? Почему полиция за столько лет не напала на след преступников? Есть в этом всем что-то… ну очень левое, Анум.

— Если б знать! — вздыхает ее собеседник. — Одна из загадок двадцать первого века.

— А мне что делать, по-твоему, с этими петициями? Выбросить в корзину?

— У тебя нет каких-либо наметок, которые ты получила перед приездом?

— Два свидетеля и заявления нескольких человек из вашего посольства по поводу данного преступления, да еще оригиналы документов, составленных в твоем отделе министерства. Именно это и порождает коррупцию, черт возьми! — Малику возмущает непрофессиональное решение проблемы.

— У тебя есть другое предложение? Как надумаешь, позвони. До скорого, — отвечает Анум и кладет трубку.

— Но почему мы должны еще и платить за это? Ничего не понимаю! — Малика вздыхает, чешет в раздумье затылок и открывает первую папку.

Анум был прав, говоря, что дело о краже ста тысяч долларов — это приятное чтиво на досуге по сравнению со взрывом расизма в Ливии, историями интернирования, описаниями деятельности ливийской полиции или тюремных служб в местах отчуждения. Малика не может поверить, что такие вещи еще происходят в современном мире. После изучения нескольких реляций она всем сердцем перешла на сторону пострадавших. Ей очень стыдно, ведь она помнит себя в сентябре двухтысячного года, когда верила каждому слову пропаганды и сама охотно гнала бы черных по Триполи, стегая плетьми и бросая в грузовики, увозящие нарушителей спокойствия подальше от законопослушных обывателей Ливии.

Она прекрасно помнит рассказ о подозреваемом в Завии, черном работнике с окрестной фермы, который изнасиловал ливийскую девушку. С этого все и началось, это послужило искрой, от которой разгорелся пожар, или, скорее, стало предпосылкой для чисток. Во время беспорядков в течение первого месяца было убито шестьсот эмигрантов из черной Африки, которых раньше, в 90-х годах, правитель позвал сам, провозгласив в скором времени африканское единство. Однако после 90-х жителей страны было в два раза больше, чем прибывших черных, и власти стали проводить другую политику. Говорили, что все чернокожие — это нелегальные беженцы, что они пробрались в Ливию, перейдя «зеленую» границу, что у них нет никаких документов, что они наверняка осужденные и, может быть, у себя на родине даже кого-нибудь убили. Еще распространялись слухи, будто все чернокожие больны, причем больны СПИДом и другими смертельно опасными болезнями. Также в ходу были слухи о том, что они распространяют наркотики и многими другими способами сбивают с пути истинного идеальных и чистых жителей Большой Джамахирии[69]. Самый абсурдный лозунг гласил, что они занимают рабочие места уважаемых и образованных ливийцев. Какая чушь! У них ведь были самые низкооплачиваемые специальности, они выполняли самую грязную работу, которой ни один араб не будет заниматься ни за какие деньги.

— Мой брат находился в лагере для интернированных под Себхой, в центре Сахары, — начинает свой рассказ первый посетитель, которого принимает Малика, интересный мужчина лет тридцати. Сердце у нее бешено бьется и чешутся руки. Она не знает, какую страшную историю услышит. — Он приехал в Ливию официально, по контракту, как квалифицированный электрик.

Посетитель прикладывает ксерокопию визы и bitaki[70], действующих еще полгода с момента задержания.

— Оставьте документы, я сейчас дам вам расписку, а когда ознакомлюсь с ними, верну. Может, через две недели.

— Но я вам все объясню, чтобы не было недоразумений, — упирается мужчина.

— Если дело будет квалифицировано, то вы оплатите услуги курьера, какие-то двадцать долларов, и мы вышлем документы в министерство юстиции в Триполи.

— Мне важно, чтобы мать получила компенсацию за самого младшего и самого любимого сына. Он выехал, потому что хотел немного улучшить наше положение, а вернулся в гробу. Его схватили ливийцы-подростки, избили, изнасиловали, обокрали и в конце концов подбросили едва живого на пост полиции как нелегального иммигранта-беженца. Об этом должно быть в деле, потому что потом это неоднократно повторялось в лагере. А когда из красивого парня, посмотрите на снимок, он превратился в скелет, едва держащийся на ногах, им занялись местные садисты.

Малика смотрит на фотографию, на которой запечатлен смеющийся чернокожий парень. Прямой узкий нос, как у брата, который сейчас сидит за пуленепробиваемым стеклом и рассказывает трагическую историю своей семьи. Полные губы и доверчивые глаза сразу вызывают к нему симпатию.

— Они мучили его, как в Средневековье, а когда фантазии не хватало, обращались к опыту нацистов… Во что они его превратили… — Мужчина закрывает глаза рукой, но Малика и так видит текущие между его пальцами слезы.

— Откуда вы это все знаете? Кто вам рассказал? — взрывается она, ведь в такие ужасы невозможно поверить.

— Я прилагаю признания двух свидетелей, которым удалось пережить это пекло. — Гражданин Ганы показывает пальцем на документы, лежащие перед Маликой. — Кроме того, нам ведь отдали тело.

— В закрытом гробу.

— Мы должны были его открыть, — шепчет посетитель сдавленным голосом, похоже он до сих пор видит перед собой искромсанное тело брата. — Священник Йозеф из миссии по правам человека под Бегоро, по профессии врач, добился вскрытия. Это гвозди, которые извлекли из тела.

Посетитель снимает с шеи мешочек, который носит под рубашкой как страшный и кровавый талисман. Перед Маликой на стеклянной поверхности рассыпаны блестящие металлические гвозди. Теперь ей нужно прилагать усилия престо для того, чтобы не потерять сознания.

После этого дела льются потоком. Видимо, становится известно, что в отделе сейчас работает женщина, и все пострадавшие, веря в ее милосердие и понимание, рассчитывают на лучший исход дела. Малика словно обезумела. Она находит в Интернете рапорт, касающийся жертв эмиграции в Европу под более чем говорящим названием «Бегство из Триполи». Читает его по ночам и вскоре чувствует, что оказалась на грани нервного срыва.

— Извините, мне это удалось пережить, а моего двенадцатилетнего сына пырнул ножом офицер полиции. Это был вполне прилично одетый человек. — Женщина в традиционном ганском наряде, с платком на голове большим грязным пальцем вытирает глаза. — Анис родился у вас, и у него было ваше гражданство…

— Отец моих семерых детей оплатил бегство из Ливии на понтоне в Сицилию. Вы знаете, сколько это стоило? Брали по тысяче долларов с человека! — Изможденная, худая как щепка женщина хватается за голову от самой мысли о такой сумме. — Лодка была маленькая, рассчитана максимум на двадцать человек, а они напихали почти сорок. Вода переливалась через борта, но все рассчитывали на счастье и на помощь Аллаха. Пограничники схватили их недалеко от берега, и некоторых этим просто спасли, иначе они наверняка бы утонули. Моему Абдуллаху судьба не улыбнулась: когда начали стрелять, сразу попали в него, он умер на месте. Служащие делали это, как говорят, для назидания и развлечения, потому что все время кричали и смеялись. Его тело просто оставили в воде, но у меня есть признания двадцати свидетелей, что они убили безоружного человека…

— Муж был простым инженером и официально работал на нефтеперерабатывающем заводе. Зарабатывал большие деньги, восемьсот долларов, — грустно признается женщина с модельной внешностью. — Для безопасности жил в лагере в Завии, но это было плохое место и плохое время для него. Однажды вечером к нему ворвались молодые разнузданные ливийцы… извините, что так говорю, но это чистая правда. Их было около пятидесяти, они убили сторожа у ворот, забили палками несколько чернокожих, троих из Эритреи и пятерых из Того. Никто из жителей лагеря не рискнул оказать им сопротивление, чтобы не быть посаженным за нападение или агрессию. Нападавшие били людей, как скот на бойне. Под конец разохотившиеся парни принесли канистру бензина. Десятерых ганцев, в том числе и моего мужа, привязали к забору, полили и подожгли. Вот и все, извините.

Чернокожая красавица грустно смотрит Малике в глаза…

— Я принес это от имени моего господина. — Чернокожий мужчина кладет конверт в выдвижной ящик.

— Хорошо. — Малика, измученная бесконечными реляциями, вздыхает с облегчением. — Ознакомлюсь и дам ответ в течение двух недель. Есть адрес, телефон или e-mail? — спрашивает она уже автоматически.

— Да, ja saida.

Последняя история такая же страшная, как и остальные, но Малике она кажется еще ужаснее. Здесь речь шла об отношении к женщинам в лагере для интернированных в Сурмане, известном своими красивыми пляжами. В жизни бы она не подумала, что там находятся такие места казни.

Моя жена, которую пригласил приехать ее брат, посол в Триполи, вышла за хлебом в ближайший магазин. Но не взяла с собой никаких документов. Мимо проезжал большой военный грузовик, а она, довольная, как раз выходила из минимаркета, неся еще теплые питы. Мужчины в кабине, заинтересовавшись красивой, стройной, элегантно одетой негритянкой, остановили машину, схватили ее, бросили на ящики и уехали. Ее брат задействовал все возможные связи и официальные пути, чтобы узнать, где находится сестра, но в Ливии все как воды в рот набрали. Прошло две недели, и его жена решила взяла дело в свои руки: она знала, как уладить даже невозможное. Женщина набила дамскую сумочку купюрами крупного достоинства и отправилась в город. Она не расставалась со своим дипломатическим паспортом, чтобы не кончить так же, как невестка. На одном из полицейских постов высокопоставленный служащий, увидев пачку динаров, не помещающуюся в дамской сумочке, пообещал помочь и предложил женщине подвезти ее. Так она оказалась в лагере в Сурмане, где, конечно, нашла мою жену Фатьму. Думаю, что это была просто случайность. Женщин поместили на складе, который приспособили к мерзким целям, разбив его на маленькие комнатушки. Это были помещения приблизительно шесть на семь метров, в которые живодеры впихнули до семидесяти человек. Болезни и голод преследовали задержанных женщин. К этому нужно прибавить ужасные гигиенические условия: на такое количество имелся только один туалет. Моя красивая жена Фатьма, мне стыдно об этом писать, была изнасилована в первый же день, а позже — многократно. То же самое произошло и с моей невесткой. Первым издевался над ней страж порядка, который должен был ей помочь, а потом во дворе день и ночь ее насиловали полицейские и охранники. Когда она уже ни на что не была годна, так как лежала ничком и была едва жива, ее бросили с той же самой целью туда, где находилась две недели ее любимая родственница. Каким-то образом собравшись с силами, женщины смешались с толпой. Ведь они не были уже такими чистыми и красивыми, как сразу по приезде, теперь ими мало кто мог бы заинтересоваться. Кроме того, свежий товар поступал в лагерь широким потоком. После успешного вмешательства на высшем уровне обе женщины смогли вернуться домой. Они скрыли правду, чтобы не ранить мужей и всю глубоко верующую мусульманскую родню. Но моя невестка не могла смириться с тем, что с ней случилось, и в ту же ночь, как вернулась, пополнила ряды самоубийц. Мне не нужно никакого финансового возмещения, только официальное извинение со стороны правительства Ливии — в качестве вознаграждения за моральный ущерб. Быть может, даст Бог, оно как-то поможет озлобившемуся сыну умершей.

На этом письмо закончилось. Малика, потрясенная до глубины души, замирает в растерянности с листком в руках: с такими требованиями она еще не сталкивалась. «Это что, Каддафи должен им написать и извиниться за отмороженных преступников-психопатов?» — задается она вопросом. Она не имеет понятия, как справиться с этим делом. Еще раз просматривает письмо и находит на последней странице напечатанное мелким шрифтом: «жительница Эритреи». Уф! Малика вздыхает с облегчением и сразу садится к компьютеру. Пишет, что ей очень жаль, но уважаемый посетитель должен подать заявление о вышесказанном деле в посольство Ливии из страны, откуда родом супруги.

— Первый dinner[71] у меня! Настоящий прием! — Малика просто дрожит от воодушевления и радости. — Мне нужно немного отдохнуть, как-то прийти в себя после этой ужасной и бесконечной работы.

— Ну конечно, доченька, мы во всем тебе поможем, ни о чем не беспокойся.

Мать старается прижать дочь к себе, но та, как всегда, остается слегка отстраненной.

— Мы справлялись со свадьбами на сто пятьдесят человек, что нам эти дипломаты… Они все едят как птички, — смеется старая женщина, довольная тем, что в доме наконец будет что-то происходить.

Малика пропадает в бюро по десять часов ежедневно, в том числе и в день приема. Но она знает, что семья постарается все сделать наилучшим образом. Женщины вытягивают из еще не распакованных свертков красивую, ручной работы иранскую фарфоровую посуду, лакированные столовые приборы, хрусталь и серебряные подносы. Все это еще раз моется и полируется. Накануне обговорили меню, и все согласились, что это должны быть традиционные ливийские блюда. Дополнительные блюда — мясные и вегетарианские buriki[72] из французского теста, kofty[73] с большим количеством петрушки, домашние кебабы из самой лучшей говядины и шаурма из курицы. Не обойдется и без паст: хумус, baba ghnusz[74] и harrisa[75].

— Помнишь, мама, как Дорота обварила руку и у нее был приступ аллергии после того, как она приготовила с нами харрису? — грустно спрашивает Хадиджа.

— Как я могу это забыть? — отвечает пожилая женщина и тяжело вздыхает. — Давно было, а кажется, будто только вчера.

Она смотрит на Марысю, которая, прикусив язык, украшает песочные пирожные. Девочка либо, как обычно, делает вид, что ничего не слышит, либо действительно не обращает внимания на этот обмен репликами — она ни на минуту не прерывает своего занятия.

— Малика, наверное, переборщила с бараниной. — Женщины с помощью слуг Марцелино и Евки вынимают половину туши из морозильной камеры и бросают на кухонный стол.

— Как мы это разделаем? — заламывая руки, спрашивает Хадиджа.

— Мы умеем, maam, — подключается тихий и услужливый ганец. — Мы из рода охотников.

В следующее мгновение он вытягивает из-под широкой одежды острый как бритва тесак и маленький ножик.

— Он что, всегда с собой это носит? — спрашивает мать по-арабски и удивленно приподнимает брови.

— Мы должны чувствовать себя в безопасности, — отвечает дочка и добавляет: — А может, лучше сразу удрать? Ведь если на него кто-то прикрикнет, он, возможно, возьмет и очень ловко отсечет ему голову. — И она взрывается бешеным смехом.

— С костями или без? — уточняетМарцелино.

После полудня приходит помогать еще и Алиса из бюро со своим «братом», который оказывается замечательным барменом.

— Никогда не было у нас в доме столько алкоголя. И крепкого! — Мать недовольно косится на отдельный столик. — Знаю, что так и должно быть, но наверняка Аллаху это не понравится.

— Таковы уж эти дипломаты, постоянно пьяные. — Хадиджа шутит, игриво подмигивая. — Никто никого не заставляет напиваться до смерти, но на таких приемах просто должны стоять бутылки. Иначе в следующий раз никто не придет. Так утверждает моя старшая сестра, а она знает, что говорит.

— Ну что ж, таков мир, — вздыхает старая ливийка. — Пусть тебе крестные это приносят и ставят. Мы не должны к этому прикасаться, хватит того, что это делает Малика.

— Кускус готов? А как ягнятина, мягкая? Siorba[76] не подгорела? Крем-карамель не жидкий? — Хозяйка приема как сумасшедшая влетает в дом за полчаса до начала ужина и засыпает девушек на кухне тысячами ненужных вопросов.

— Иди умойся, переоденься, а то некому встречать гостей. Ты должна быть готова, дама. — Мать впихивает Малику в ванную.

— Спасибо вам всем, мои любимые. — Она посылает им воздушный поцелуй. — Если привалит очень большая толпа, то я попрошу вас в салон, где и представлю гостям, так что вы тоже принарядитесь, окей?

— Разумеется, конечно. — Измученные, но сейчас уже очень довольные женщины тоже отправляются в комнаты, чтобы привести себя в порядок и достойно представить свою дочь и сестру.

— Должно быть, забыла, — вздыхает мать после двух часов ожидания в кухне. — Знаешь, какая она загнанная.

— Да, ты права. — Хадиджа разочарованно опускает взгляд и нервно поджимает губы. — Только зачем из нас дураков делать?! — взрывается она.

— Марыся, иди уже спать, утром в школу. — Бабушка необычно резко обращается к заскучавшей внучке, одетой в красивое выходное платьице. — Я расстегну молнию, а остальное ты сама снимешь.

— Но… — Марыся пробует возражать.

— Поговори у меня! — кричит женщина и сразу же закрывает ладонью рот, потому что кухня непосредственно прилегает к салону, в котором развлекаются гости. Оттуда доносятся смех, громкие разговоры, но всех заглушает веселая Малика.

Девочка, видя, что сейчас не может спорить, направляется в спальню, а женщины переходят в маленькую комнатку, в которой стоит телевизор и почти не слышны отголоски веселья. Включают телевизор, усаживаются поудобнее на мягкие диванчики, стягивают обувь и кладут уставшие ноги на низкую лавку.

— А знаешь, мы ведь тоже заслужили что-нибудь элегантное и дипломатическое, — начинает мать, глядя на разочарованную дочку. — Я видела в кухне открытую бутылку красного вина. Пророк Мухаммед в Коране запрещает питие, обещая его, однако, всем, кто пребудет в раю. А потому самое время попробовать что-нибудь, стоящее греха.

— Я принесу. — Хадиджа оживляется, как от прикосновения волшебной палочки.

Женщины прекрасно развлекаются в обществе друг друга, слушая арабскую музыку и рассказывая анекдоты из прошлого. О будущем они стараются не думать — ведь в их семье никогда ничего не известно. Жалеют, что раньше не проводили больше времени вместе и торжественно обещают наверстать это. В полночь разговоры в салоне почти полностью стихают. Слышно только два приглушенных голоса: Малики и ее приятеля из Ганы — Анума. Матери и Хадидже уже нечего ждать, и они расходятся по своим комнатам.

Будни в Аккре

Пора делать следующую оплату обучения в школе, а посольство не дало еще ответа о первой сумме. На проблемы, касающиеся работы, Малика может пожаловаться только дома.

— А дорого ли это, доченька? — спрашивает мать, поднимая глаза от женского цветного шрифта.

— Изрядно, даже очень, — вздыхает Малика. — Мое полугодовое обеспечение едва покроет оплату за обучение и вступительный взнос, а как же деньги на жизнь?

— Не шути! Сколько конкретно? — Мать и Хадиджа внимательно смотрят на Малику.

— При поступлении ребенка в школу взимается около пяти тысяч долларов. А учебный год в начальной школе стоит девять тысяч с чем-то, так что сами видите. И чем дальше, тем дороже.

— Но там же много африканских детей! Неужели у их родителей хватает денег на такое дорогое обучение? — удивляется Хадиджа. — А еще говорят, что на черном континенте беда.. Однако у кого-то здесь все-таки есть деньги.

— За моей подругой Жоржеттой каждый день приезжает шофер на черном «мерседесе», а она удирает и говорит, что папа дает ей самый плохой автомобиль, — подключается к разговору Марыся.

— Вот тебе и ответ, — с осуждением говорит пожилая ливийка. — Послушайте, перед приездом сюда я продала — правда, за гроши — мои свадебные украшения. Это не так уж много, но все же…

— Мама! Бабушка! — выкрикивают они с возмущением.

— Хорошо! Хорошо! — Женщина пренебрежительно машет рукой и продолжает: — У Ахмеда тоже отбила пару тысяч зеленых, значит, могу доложить какие-нибудь три тысячи.

— Я совершенно с этим не согласна! — Малика подхватывается на ноги и зажигает сигарету.

— У меня тоже осталось немного от моей компенсации после развода, на черный день, и я считаю, что он, собственно, настал. — Хадиджа встает, идет в свою спальню и приносит конверт.

— Вы что, обе с ума сошли?! — кричит Малика, рассыпая вокруг пепел. — У меня ведь есть еще стабильный доход от клиники в Триполи! Нужно будет только сделать трансфер и подождать, пока деньги дойдут.

— Почему ты считаешь, что должна отстранять нас от общих забот, дочка?

— А разве у нас есть какой-нибудь парень, который мог бы это сделать? Всегда так было, даже отец занимал у меня деньги.

— Ты мужик в юбке, это каждый подтвердит, но сейчас возьми у нас нашу часть вклада. Как заработаешь, нам что-нибудь вернешь, чтобы мы не просили денег на конфеты. — Мать улыбается и похлопывает сильную и независимую дочь по плечу. — Ты всегда нам помогала, значит, сейчас мы можем по меньшей мере хоть немного отплатить. Ты такая серьезная, Малика!

— Тук-тук, подруга за стеной очень занята? — Молодой улыбающийся ганец тихонько входит в бюро Малики.

— Почему же, ведь приемные часы уже закончились.

— И у меня тоже. — Мужчина приближается и усаживается на единственном шатающемся табурете. — Вижу, что к тебе приходит все больше народу. К твоему предшественнику не было смысла ходить, и приемная пустовала. Это был неотесанный грубиян!

— Да уж, я успела заметить. Правда, до этого времени я была знакома только с ним, послом, секретаршей и парой уборщиц, но мне и этого хватило. Почему-то здесь не в обычае представлять новых работников.

— Ну, ты не так уж много потеряла. — Молодой человек наклоняется к ней и говорит шепотом: — Я такой же хам, не представился. Я — Квафи, работник консульства.

Он зычно смеется, что совершенно не идет его молодому возрасту, потом пожимает руку Малики двумя своими.

— Давно здесь работаешь? — осведомляется Малика, которая с первой минуты испытывает симпатию к этому парню.

— Со времени окончания курсов, два года с небольшим. Хотелось бы в министерство, все время жду, что оно поймет, каким ценнейшим приобретением я бы для них стал.

Малика соглашается:

— Да, туда, наверное, невозможно попасть. Они всегда твердят, что у них закрытая организация и что к ним не берут людей с улицы. Это значит только то, что берут своих детей, родственников, прихлебателей и жополизов.

— И у вас тоже так? — Парень как будто не обращает внимания на слова старшей подруги и искренне смеется. — Я мог бы найти какие-нибудь связи, но не хочу. Собираюсь дойти до всего собственным трудом.

Он становится серьезнее. И Малика серьезно ему отвечает:

— Я тоже только собственным трудом. Я всего лишь внучка рыбака и дочка простого инженеришки.

— И видишь, удалось! Ты была даже послом, — говорит он театральным шепотом. — Сейчас я о другом: в будущую субботу я праздную крестины моего первенца, — говорит он, с гордостью выпячивая грудь. — Ты мало уделяешь времени обществу, и я приглашаю тебя и всю твою семью. Это будет для вас интересный experience.

— Большое спасибо! — Малика уже почти усомнилась в его бескорыстной доброжелательности. — А разве это не семейный праздник?

— Семья, приятели и вся негритянская деревенька, — отвечает мужчина и собирается уходить. — Начинается около полудня, но еще нужно доехать, ведь будем отмечать, конечно, за городом. Что скажешь, если я заеду за вами около десяти?

— Супер! Я могу взять с собой друга?

— Конечно! Здешний или белый?

— Ганец, будет нам все объяснять, чтобы мы не допустили ни одного промаха.

Анум приезжает в субботу на час раньше и становится свидетелем небольшой семейной размолвки.

— Сказала «нет» — и точка! — кричит Малика, тыча пальцем в сторону Марыси.

— Но почему?! — Девочка готова заплакать.

— А в чем дело? — спрашивает мужчина, входя в комнату, в которой находится телевизор.

— Дядя, дядя, помоги! — Марыся бросается ему на руки.

— Милый Бог не помог, не в этот раз, — твердо произносит Малика. — Твоя подружка и так ездит с нами всюду. Одну субботу может провести с родителями.

Мать и Хадиджа кивают, соглашаясь с Маликой.

— Но ее родителей никогда нет дома! — выкрикивает Марыся.

— Это печально, — говорит старая ливийка.

— Речь, конечно, о Жоржетте, — объясняет Малика непосвященному Ануму. — Но сегодня мы не возьмем ее — и без возражений!

— Почему? — спрашивает мужчина.

— Во-первых, она из очень знатной семьи. Если оцарапает себе коленку, что в деревне нетрудно, то меня депортируют, а если не дай бог потеряется где-нибудь в лесу, то мы всей командой отправимся в тюрьму. Во-вторых, вдвоем с Марысей их не уймешь, скачут, как маленькие глупые козы. Жоржетта в африканском буше с сотней друг на друга похожих девочек затеряется в один миг, и мне будет очень тяжело за ней уследить. Такое белое лицо, — тетка смеется, показывая на племянницу, — я еще найду в толпе, но не ее.

Взрослые кивают с пониманием, только Марыся садится на краешек софы и, закрывшись руками, кривит лицо от злости. Сейчас она уже смотрит на всех как на врагов.

— Так, может, я вам объясню, на какое торжество мы едем и что будет происходить? — Анум охотно и остроумно вводит женщин в курс всех подробностей присвоения имени африканским детям: — У вас все просто. Имя берете по отцу, или деду, или бабушке, или из головы. А у кого не хватает фантазии или он человек верующий, то по пророку Мухаммеду. Одна церемония, одно торжество. Мы, африканцы, любим развлекаться и, может, потому ищем для этого повод. Присвоение ребенку имени важное событие для семьи, а значение этого торжества подчеркивают разнообразные ритуалы, зачастую долгие и замысловатые. Семейка при этом дерется и дружески подтрунивает друг над другом. Если сами не могут выбрать, то порой даже пользуются услугами колдуна.

Все собираются вокруг Анума, смеются и слушают с большим интересом.

— Имена могут быть связаны с происхождением семьи или родителей. Часто они выражают убеждения, символизируют ценности, служат отражением надежд и стремлений. Детям тоже даются имена дедушек, особенно когда малыш похож на них или других предков, — для того чтобы поддерживать связь с умершими. Иногда таким образом оказывают честь приятелю, который наделен хорошим характером.

— И сколько же у каждого из вас этих имен? — не выдерживает Малика.

— Кажется, три, но иногда больше, если считать прозвища. — Ганец взрывается своим заразительным смехом. — Дайте мне закончить. Самое простое — первое, так как оно означает время рождения, прежде всего день недели. Как назвали этого малыша?

Женщины заметно напрягаются.

— Кофи.

— Это значит, что он родился в прошлую пятницу. Все как по часам: семь дней карантина в доме, на восьмой, это значит сегодня, в субботу, так называемый outdooring, или проводы. Начинаются всегда до полудня в том самом месте, где были роды. Мать гасит огонь в доме, в котором живет, но не в многоквартирном, конечно, подметает полы, обмывает новорожденного.

— Расскажи что-нибудь еще. Это ведь только одно имя, — просят его.

— Ну да. Некоторые имена связаны с явлениями, сопутствующими рождению. Ребенок, родившийся во время дождя, может называться Дождь или Вода. Иногда даются имена животных или красивых растений.

— А твое что означает? — Всем это интересно.

— Камень. — Мужчина скорчил забавную гримасу. — Наверное, был таким твердым во время родов, или просто тверд, как скала, как опора. — И он гордо выпрямляется.

— Думаешь?

— Что ты! — Анум прикладывает руку к сердцу и крутит головой.

— У новорожденного есть еще прозвище Баако. А это что значит? — продолжает расспрашивать явно заинтересовавшаяся Малика.

— Первородный. Видишь! Для нас традиционные имена очень важны. Они — часть культурного наследия и носят очень личный характер. Однако современные имена все больше выходят за область традиционно африканской культуры. Сейчас во время крещения ребенок зачастую получает европейское имя. В моде имена известных людей, спортсменов и популярных музыкантов.

— У нашего малыша имя звучит ангельски — Ричард, — читает Хадиджа.

— Может, мама ребенка смотрела фильмы с Ричардом Бертоном, например «Клеопатра», — вставляет старая арабка и вздыхает, вспоминая прекрасного актера. Остальные взрываются смехом.

— Вы готовы? Справитесь. Помните, что вы передаете подарки только матери, а я вручаю отцу.

— Ага.

— Кроме того, будьте внимательны к тому, что будете пить. Мероприятие обычно заканчивается обжорством, пьянкой и бешеными танцами.

— А если кто-то не хочет? Что они там будут подавать?

— Первое наверняка будет богатое, ведь над этим работает вся деревушка, а вот наш самогон порой бывает опасен. Его гонят из пальмового сока, сахарного тростника, кукурузы или сорго, но часто, чтобы поднять крепость, добавляют метиловый спирт. Иногда перебродившую пульпу укрепляют марихуаной, формалином и даже кислотой из старых аккумуляторов. Такие напитки покупаются обычно на рынке, где разливаются из пластиковых канистр, но напиток из магазина тоже может быть сомнительного качества. Надеемся, что это будет хороший домашний akpeteshie[77].

— Wallahi! Это же яд! — Малика хватается за голову.

— Думаю, что если это порядочная семья и домашнее торжество, то наверняка все будет окей, — успокаивает Анум пораженных женщин. — Пейте пальмовое вино — вкусный, освежающий и богатый витаминами напиток.

Снаружи доносятся звуки клаксона, но женщины, все еще находящиеся под впечатлением рассказа, не торопятся покидать дом. Анум сам бежит к калитке. Через минуту слышны взрывы радостного смеха.

— Девушки! Можете вволю есть, пить и даже танцевать топлес! — обращается к окаменевшим дамам Анум, который вернулся буквально через минуту. — Это больше чем хорошая семья, — добавляет он и похлопывает по спине молодого мужчину.

— Что это значит?

— Все отлично. Мы с Анумом пересекаемся по работе во многих отраслях, он мой гуру и промоутер, — осведомляет их вошедший Квафи.

Деревушка семьи матери новорожденного находится в тридцати пяти километрах к западу от Аккры. Вначале нужно ехать вдоль берега моря по туристической автостраде, потом сворачивать вглубь материка по слегка ухабистой дороге и, наконец, трястись три километра по гравию. Видно сразу, кто едет на своих автомобилях за хозяином, который показывает приятную глазу местность, окруженную пальмовыми рощами. Здесь нет обычных конических негритянских домов из глины под соломенной крышей. По обеим сторонам дороги выстроены ряды длинных одноэтажных бараков из красного кирпича, крытых волнистой жестью. Автомобили проезжают мимо большого побеленного молельного дома, маленького костела со стрельчатыми окнами, пристройками и большим садом и останавливаются на небольшой площади, где стоят представительские здания: ратуша, пивная и супермаркет, а вокруг — одноэтажные каменные дома. Центр площади занимает фонтан: дельфины прыгают вокруг Зевса, из трезубца которого течет вода.

— Тут приятно, — замечают женщины. — А какой воздух! — Они рассыпаются в похвалах, а Марыся в своем выходном белом платье устраивается на краю фонтана и снимает туфли. Дарья сидит в коляске и, опираясь на пухлые ручки, с интересом оглядывается по сторонам.

— Праздник будет на площадке, специально для этого предназначенной, где есть место для танцующих, деревянные лавки и столы, — гордо сообщает Квафи, показывая приглашенным дорогу.

— А почему я здесь до сих пор не был? — спрашивает Анум.

— Я же не знал, что ты любишь народные гуляния, — смеется хозяин и по-приятельски похлопывает гостя по спине. — Ты всегда казался мне высокомерным модником.

— О, пахнет домашней едой… Как у мамы. — Анум не обращает внимания на шутки и почти бегом направляется к расставленным жаровням и кострам, на которых стоят десятилитровые котелки.

— Если все будут так голодны, то мы не сможем поздравить малыша: каждый сразу побежит к еде, — вздыхает молодой отец.

— Он наверняка шутит, — успокаивающе произносит Малика. — Это шутка.

— Здравствуйте, уважаемые господа! — Из-за угла деревянного домика выходит высокая стройная женщина. Держится она просто, как если бы шла по подиуму для моделей.

— Это моя жена, Абла, — представил свою половинку Квафи.

— Прекрасно выглядишь, моя дорогая, — тут же искренне замечает старая ливийка.

— Никогда бы не поверила, что неделю назад ты родила малыша, — соглашается Хадиджа.

— Чувствую себя маленьким толстым цыпленком, — расстроенно вздохнув, говорит Малика.

— Для начала по стаканчику домашнего пальмового вина. — Абла дает баночки из-под горчицы, наполненные до краев мутной жидкостью. — Очень вкусное, мой отец сам делал.

Женщины осторожно пробуют напиток, а потом, удивленные его освежающим вкусом, выпивают почти одним глотком.

— Осторожно, вино все-таки с градусами, — предостерегает их Анум, который словно вырастает из-под земли. — Я ими займусь, а вы спокойно готовьтесь к празднику, — говорит он хозяевам.

Пока приглашенным показывали ребенка, прошло два часа, уже было хорошо за полдень. Гости надеются, что церемонию, возможно, сократят: все уже хотят есть, пить и танцевать. На площадке расставлены разного размера бубны, и музыканты слегка постукивают по ним пальцами. Наконец нового жителя деревушки выносят на всеобщее обозрение.

— Говори всегда на воду — вода! Говори всегда на алкоголь — алкоголь! — Пожилой мужчина обмакивает палец в этих жидкостях и касается губ ребенка.

— Что?! — Малика хохочет, зажимая рукой рот.

— Тихо, черт возьми! — Анум больно стискивает ей руку. — Это значит: будь человеком искренним и правдивым!

— Ага. — Женщина с трудом сдерживает смех.

По завершении обряда церемониймейстер приносит символическую жертву в честь духов предков — выливает на землю алкоголь — и просит их любви и покровительства для ребенка. Имя малышу дано, и теперь начинается настоящий праздник. Все пьют и едят сколько влезет, и никто ни на кого не обращает внимания. Анум занялся пивом, которое, к слову, имеет отменный вкус. Малика пьет вино, но потом, желая поддержать честь арабской семьи, переключается на колу.

Когда начались танцы, все участники праздника уже крепко навеселе. На землю опустились сумерки.

— Пора собираться. — Хадиджа и мать со спящей Дарьей на руках, а также испачкавшаяся и вспотевшая Марыся стоят перед веселой Маликой.

— Как это? Да вы с ума сошли! Хотите испортить мне праздник?! — Нетвердо стоящая на ногах Малика хватает сестру за руку. — Я совершенно не согласна! Я никуда не поеду!

— Так останься, если тебя это так развлекает, — отвечает мать, подбирая подходящие выражения.

— Как вы себе это представляете? Вы думаете сами отсюда выбираться? Это же африканская глушь.

— Я внимательно осматривала окрестности, когда мы сюда ехали, даже на том участке, где гравий, заметила фонари. Кроме того, к этой деревушке ведет единственная дорога, так что заблудиться невозможно, — говорит Хадиджа.

— Лучше, чтобы девочки не видели таких развлечений, — добавляет мать, поджимая губы, и быстро поворачивается к дочери спиной.

— C’est la vie! — Малика смотрит мутным взглядом на удаляющуюся семью.

Затем она снимает блузку, бросает ее на деревянную лавку и в одном только кружевном лифчике вскакивает на настил для танцующих.

Плотная толпа движется в ритме тамтамов, будто в трансе. Анум остался только в обтягивающих темно-синих джинсах, его кожа цвета красного дерева блестит от пота. Стройный силуэт хорошо сложенного высокого мужчины действует на Малику как магнит. Атмосфера на настиле пропитана ароматом чувственности и секса. Некоторые девушки танцуют в длинных юбках, иные топлес или почти топлес, прикрытые только ожерельями из мелких кораллов. Мужчины в одних брюках, шортах или бермудах, и каждый из них — с обнаженным торсом. Все танцуют босиком. Обувь мешает ощущению ритма и единения с природой. Малика чувствует на бедрах сильные мужские ладони, которые начинают вести ее за собой под ритм барабанов.

— Ты красивая, — слышит она томный голос, шепчущий прямо в ухо. — Хочу быть ближе, и ближе, и ближе…

Анум поворачивает ее лицом к себе, одним движением прижимает к своей покрытой потом груди и бедрам. Женщина чувствует по оттопырившимся брюкам, как он возбужден. Она едва может вздохнуть, у нее кружится голова, а низ живота сжимают спазмы. Она так давно ни с кем не была, так сильно в этом нуждается и так желает этого! Никогда она не чувствовала такого звериного желания, горячего и томного. Она могла бы это сделать на глазах у всех. Мужчина берет ее за руку и тянет к виднеющимся постройкам. В красном бараке погашен свет, и Анум с трудом открывает входную дверь. Впотьмах направляется в сторону самой дальней комнаты справа. Малика ищет зажигалку и натыкается в полумраке на грубый деревянный стол со свечой посередине. Любовники начинают двигаться с дикой похотью, и от мигающего света на стенах отражается бешеная пляска теней. Юбка и брюки брошены на грязный глиняный пол. Анум потеет еще больше, и запах, исходящий от его тела, становится необычайно острым. Малика не выносит пота, но на этот раз запах доводит ее до сумасшествия, и женщина слизывает соленую влагу с тела своего партнера, посасывает ему ухо и осторожно его покусывает. Волосы у него на голове короткие и жесткие, и Малика гладит их кончиками пальцев, касается их щекой. Анум водит губами по ее шее, стискивает набухшие груди. Возбуждение достигает пика. Анум тянет Малику в конец комнаты, на деревянную кровать, покрытую грязным одеялом.

— Нет, можем подцепить вшей, — предупреждает женщина.

Поставив ее к стене, Анум поворачивает спиной к себе, надевает презерватив и резко входит. Мощный толчок разрывает ей низ живота, она становится на цыпочки, чтобы приспособиться к более полному проникновению. В эйфории царапает ухоженными, покрытыми лаком ногтями грязную деревянную стену, до боли кусает кожу на предплечье и скрикивает. Мужчина дышит все быстрее, держа женщину в стальных объятиях, и еще некоторое время поднимает ее и притягивает за бедра. Наконец с последним сильным толчком они ложатся на глиняный пол. Их мокрые от пота тела словно приклеиваются друг к другу, ноги женщины дрожат, а низ живота сжимается. Анум стягивает презерватив, и Малика смазывает спермой бедра и низ живота.

— Я здоров, министерство обследует нас на СПИД два раза в год, — хрипло произносит мужчина. — Можно было бы и без…

— Да, прошу тебя, еще, — умоляет женщина.

— Даже не думала, что дождь может так меня радовать, — говорит довольная Малика. — Девушки, идите в сад. Самира расскажет вам, как было в этой испорченной и паскудной Америке.

— Да что там рассказывать… — Молодая красивая женщина с легким румянцем на щечках скромно опускает глаза и явно не очень хочет делиться воспоминаниями. — Почти все время лежала в больнице, а эти подробности не такие уж интересные, вряд ли вы захотите о них узнать.

— Мне можешь все рассказать, — сразу заявляет мать. — Если, конечно, будет желание.

— Хорошо, давайте тогда не говорить о болезнях. — Малика садится на роскошную лавку под небольшим тентом и с удовольствием окидывает взглядом свой красивый зеленый сад. — Помните, как тут было, когда мы приехали? Разруха!

Она взрывается смехом и, посмотрев на мать и Хадиджу, весело спрашивает:

— Кто вообще привел этот клочок земли в порядок?

— Я, тетя, я! — Марыся, вся измазанная мелками, красками и «нутеллой», выбегает из дома и запрыгивает любимой Малике на колени. — Я все делаю хорошо, правда?

— Просто идеально, мой ангел, но сейчас иди и хорошенько умойся.

Она с чувством целует девочку в лоб и обнимает изо всех сил за плечи, не замечая удивленного взгляда Самиры, которая наблюдает за ней.

Послеполуденные солнечные лучи преломляются в прозрачном, очищенном дождем воздухе, голубизна неба ошеломляет своим цветом, а запах осенней листвы и плодородной земли кружит голову и лишает разума. Птицы на эвкалиптовых деревьях, небольших пальмах и бугенвиллеях, растущих вдоль каменной стены, будто ошалели от счастья и поют во все горло. Рядом играют котята, которые тоже хотят, пользуясь моментом, насладиться прекрасным теплом и блаженным покоем. Женщины сидят в креслах, попивают кофе с кардамоном и восхищаются окружающим их миром. У каждой из них свои мысли. Мать благодарит Аллаха за покой и счастье в семье. Самира не может поверить, что выздоровела и теперь способна черпать радость жизни полными горстями. Хадиджа хотела бы поскорее усесться перед компьютером и по скайпу увидеть милое лицо Аббаса, с которым она недавно познакомилась. А Малика просто дрожит от нетерпения: она не может дождаться вечера, чтобы вырваться из дома и встретиться с Анумом в небольшом уютном отеле на берегу океана. Его владелец — кузен любовника, поэтому они чувствуют себя в безопасности, как дома, скрытые от глаз любопытных и жены Анума. Они проводят там все послеобеденное время, вечера, а иногда и ночи.

А еще Малика думает о Дороте, жене брата, и приходит к выводу, что любит их дочь Мириам больше жизни. Если удастся, она удочерит девочку.

Погода меняется в мгновение ока. Небо хмурится, внезапно начинает дуть сильный ветер, падают первые большие капли дождя.

— Бежим домой! — командует мать, и все срываются с места, и только Марыся, босая, выбегает на середину двора и начинает дикий танец.

Дождь такой сильный, что в первую очередь мать бросается к колясочке, в которой спит Дарья, и заносит младшую внучку в дом. Через пару минут с неба уже льются потоки воды.

— Мириам, черт возьми, ты простудишься! — кричит Малика.

По саду течет небольшая река, а в ней разная живность: муравьи, термиты, тли, мотыльки, пчелы и осы, которых с каждой минутой становится все больше. По течению плывет огромный таракан, которого здесь называют фиником, потому что и формой, и цветом, и размером он напоминает этот плод. Мыши и кроты забираются на фонтан, который сейчас остается единственным местом, не залитым водой.

— Тетя! — Марыся тоже взобралась на возвышение и теперь не знает, как добраться до дома. Оглядывается вокруг в поисках помощи, уже собираясь плакать.

— Я должна тебя стаскивать, Мириам? — Малика, не обращая внимания на насекомых и грызунов, к которым испытывает отвращение, пробирается под струями дождя к ребенку. Хватает девочку на руки, крепко ее обнимает и бегом пускается к дому, повизгивая от удара капель.

Через неделю после шалостей под проливным дождем Марыся заболела, несмотря на горячую ванну и массаж с использованием разогревающего бальзама.

— У меня болят мышцы и спинка, — жалобно объясняет она, лежа в кровати. — И мне как-то плохо и постоянно холодно. Кашляю, трудно дышать.

— Нужно вызвать врача, — твердит Жоржетта, закадычная школьная подруга, которая без Марыси не может обойтись и помогает ей даже во время болезни.

— Я знаю, что нужно делать! — Раздраженная Малика обрывает ее и думает, что не позволит десятилетней засранке ей указывать. — Не давай советов, лучше отправляйся домой, иначе наверняка подцепишь грипп.

— Ну что вы говорите! — смеется девочка. — Никакой это не грипп, это обычная малярия.

Женщины в комнате Марыси каменеют и грозно таращат глаза на Жоржетту, которая открывает им страшную правду.

— К сожалению, должен подтвердить диагноз опытной африканки, — смеется доктор-англичанин и гладит гордую Жоржетту по кудрявым волосам. — Прошу точно выполнять мои рекомендации, и все будет хорошо. Не волнуйтесь по поводу высокой температуры, это естественно. Может дойти даже до сорока градусов.

— И что тогда? — Самира просто трясется от ужаса.

— Можно ли ей принимать прохладные ванны? — спрашивает опытная бабушка.

— Положитесь на старинный бабушкин метод и природное чутье негритянки, и гарантирую, что все будет хорошо. Не паникуйте, девочка здоровая, сильная, у нее прекрасные условия. Через неделю все должно пройти.

— Что, семь дней?! Ведь это невозможно пережить! — Малика подходит к доктору, как бы желая его побить.

— Прощайте, дамы! — Мужчина свысока смотрит на расстроенных женщин и, недовольный, выходит.

Вместе с горячкой девочку охватывает страшная дрожь, и кажется, что у Марыси через мгновение от стука выпадут все зубы. Потом приходит головная боль, а позже — тошнота и рвота.

— Холодно, мне холодно, — сворачиваясь клубочком на мокрой от пота простыне, шепчет Марыся, укрытая двумя одеялами и толстым пледом.

Она все время держит за руку Жоржетту, которая позвонила домой и сообщила родителям, что неделю ее не будет, потому что у нее болеет подруга. Никто этому не удивился и ничего не возразил.

— Госпожа Самира пусть лучше не входит, потому что она только недавно закончила лечение, у нее организм ослабленный. Она может легко подхватить эту заразу, — руководит малолетняя, но достаточно опытная африканка. — Бабушка тоже должна поберечься, она пожилая женщина, и лучше будет, если она наденет масочку и намажется чем-нибудь от комаров. А мы с сестрами посидим, неделя — это недолго. И все жуйте кору хинного дерева, мы в дождливый сезон всегда так делаем.

— Ты хочешь стать медиком? — спрашивает успокоившаяся наконец Малика.

— Это моя самая большая мечта. Я очень этим интересуюсь и хочу что-нибудь сделать для моей страны, ведь не каждому здесь хорошо так же, как мне или вам. Окончу престижную академию где-нибудь далеко, в Англии или в Штатах, и вернусь сюда спасать бедных африканских детей. И женщин тоже.

После этих слов девочка заслужила такое уважение, что вообще могла бы поселиться у ливиек, а во всем, что касается малярии, стала главной советчицей и консультантом. Температура постепенно спадает, и уже через два дня Марыся может немного прийти в себя и поднабраться сил, чтобы выдержать будущие приступы, когда лихорадка ударит с удвоенной силой. Кажется, что болезнь никогда не закончится. Самыми страшными были мигрени и тошнота, мучившие ослабленную девочку. После лошадиных доз лекарств наконец-то появляется проблеск надежды.

— Я голодная, — шепчет Марыся на пятый день, вытирая со лба пот, выступающий от слабости, а не горячки.

— Прекрасно, мой любимый ангелочек! — говорит Малика, у которой от недосыпания под глазами темнеют круги, и обнимает девочку. — Мы быстренько примем душ, а бабушка сделает бульон из перепелок, чтоб подкрепить тебя.

— Да, да, конечно. Я даже заранее все купила, — подтверждает пожилая женщина.

— Жоржетта, можно ее выкупать, не будет хуже? — спрашивает совета у юной знахарки Хадиджа.

— Конечно, я помогу. — Подруга тоже измучилась, даже черный цвет кожи посветлел, а на щечках появился более светлый оттенок.

Марыся так ослабла, что Малика берет ее на руки и несет в ванную.

— Самое худшее позади, — говорит вновь приглашенный доктор. — Видите, не так страшен черт, как его малюют. Каждый год миллионы людей болеют малярией.

— А сколько умирают? — с неприкрытым ехидством спрашивает его Малика.

— Сейчас девочка должна получить долгосрочную реабилитацию, поэтому не вижу для нее возможности в этом году продолжать учебу в школе, — говорит врач, уходя. — Есть надежда, что она не потеряет год, в конце концов, это только начальная школа.

— Я звонила директору. С ее оценками это вообще не проблема. Ее уже перевели в следующий класс, — гордо хвалится Малика.

Как и говорил доктор, выздоровление занимает довольно много времени. У девочки была анемия, приступы мигрени. Тети, бабушка и африканская подруга заботятся о ней двадцать четыре часа в сутки. Сейчас они больше всего должны беспокоиться о том, чтобы болезнь не вернулась: этого выздоравливающая может не пережить.

— Скучно без тебя в школе, Мириам, — жалуется Жоржетта. — Не с кем словом перемолвиться.

— У меня на работе точно так же каждый день, — смеется Малика.

— И у меня то же самое, — подключается Хадиджа. — Разве что со стеной. Хорошо, что есть скайп.

— Перестаньте ныть, — упрекает всех улыбающаяся Самира. — Все у вас хорошо, потому что вы здоровы. Это самое главное — и точка!

Ранний ужин женщины устраивают в саду, потому что уже нет сильных ливней — сезон дождей закончился. Но на всякий случай они включают три большие электрические лампы, привлекающие насекомых; все женщины намазаны средством от комаров и одеты в длинные юбки и рубашки с длинными рукавами. Марыся лежит на раскладной пластиковой кровати, прикрытая тоненьким покрывалом. Одну Дарью трудно удержать в коляске: живой ребенок постоянно подскакивает и дрыгает ножками, смеясь до упаду.

— Я испортила вам каникулы, — грустно говорит Марыся. — Мы никуда не поедем.

— Да я бы все равно не получила отпуск, — утешает ее Малика. — А кроме того, проводить время в пока еще незнакомой стране довольно приятно. Как только ты окрепнешь, мы обязательно что-нибудь придумаем. Может, отправимся на экскурсию. Например, в город Кумаси в районе Ашанти, который расположен над огромной рекой Вольтой, или к самому глубокому в стране озеру Босумтви. Будет хорошо, вот увидишь.

— В парке Какум тоже супер, — присоединяется Жоржетта. — Можно смотреть на густые джунгли с веревочных мостов на высоте тридцати метров над землей. Говорю вам, головокружительная поездка!

— Но все куда-то выезжают, — продолжает с грустью Марыся.

— Вовсе нет, — возражает маленькая негритянка. — Я только две недели проведу у бабушки в провинции.

— Может, полететь на праздник Жертвоприношения в Триполи? — приходит в голову старшей женщине. — Это будет в декабре, как и Сочельник, и в школе три недели свободны.

— Твоя бабушка живет в негритянской деревне? — заинтересовавшись, спрашивает у Жоржетты Самира.

— Да, в Нсякре, — с улыбкой отвечает девочка. — Но она не какая-то обычная бедная деревенщина. Она известная в целой округе травница. Всю жизнь лечит больных, которые приезжают из далеких поселков и городов. Бабушка Афуа делает сборы от всех возможных заболеваний и произносит магические заклятия.

— Так значит, она ведьма? — Марыся с интересом приподнимается на локте и пристально смотрит на подругу.

— Можно и так сказать, я не обижаюсь. Но эта ведьма в начале независимости нашего государства дала много денег на развитие своей деревни, строительство дороги и приходской церкви, а еще на цистерну с питьевой водой. Она не боится конкуренции, — с гордостью говорит девочка.

— Значит, у нее денежный интерес, — с подковыркой произносит Малика.

— Да. Мама благодаря этому получила самое лучшее на то время образование.

— Где? В Гане? Это невозможно! — хором говорят ливийки.

— Это верно! Как я вижу, вы знаете, что в черной Африке даже сейчас школьное образование на хорошем уровне — большая редкость. Вот поэтому я хожу в самую дорогую американскую школу. Уровень в государственных школах безнадежно низок. Так утверждает мой папа, а уж он знает, что говорит, ведь он работает в правительстве. Школы миссии, такие, в которые ходили мои родители, дают преимущественно только знание языка, а платить там нужно немало. На образование моей мамы из своего потайного кармашка выкладывала деньги колдунья-бабушка. Мой папа из бедной семьи, он должен был сам заработать на науку. Работал в миссии, в которой же и учился, а вечерами и ночами — в местной пивоварне. Может, поэтому не пьет вообще.

Все взрываются смехом.

— Если речь идет о высшем образовании, университеты у нас — это черное отчаяние. Кадры — это дно, торгуют собственными или чужими работами, каждый экзамен можно купить, а зарплату не один раз получают натурой. Может, поэтому у нас так мало профессоров: большинство умерло от СПИДа.

— Девочка, что ты выдумываешь?! — Бабушку, похоже, возмущает то, что эта малявка уверенно рассуждает о реалиях взрослой жизни. — Откуда ты все это знаешь?

— От старших, — отвечает Жоржетта и оглушиельно смеется. — У меня есть уши, чтобы слышать. И у меня прекрасная, генетически заложенная память. Знаете, оттого что у нас не было письменности, все пересказывалось из поколения в поколение. Поэтому мы так быстро обучаемся иностранным языкам.

— Ох, Жоржетта, — вздыхает бабушка. — Ты такая старая малышка. Я тебя слушаю как пятидесятилетнюю.

— Так где учились твои родители? — допытывается Самира.

— Мама — в Сорбонне, а папа — в Оксфорде. Докторскую писали в Йельском университете, ну, все высшие школы были уже оплачены из европейско-американской ставки.

— Ого! — вскрикивают женщины, а Марыся, заскучавшая от взрослых разговоров, опускается на подушки и наблюдает за последними проблесками солнца в листьях садовых пальм.

— Такая состоятельная семейка, а говоришь, что никуда не едете на летние каникулы. Наверняка проводите их обычно на французской Ривьере, в Испании или Майями, — продолжает допытываться Малика.

— Так было каждый год, и папа уговаривал маму, чтобы и сейчас мы поехали вместе. Но она не хочет. Родители выезжают на Лазурное побережье, а меня посылают на две или три недели к бабушке в Нсякр. Туда, к черту на кулички! — Девочка смеется. — Черт возьми! Моя мама, наверное, меня не любит. А как твоя, Мириам? Любила тебя? — спрашивает подруга.

— Не знаю, не помню, — глухим голосом отвечает выздоравливающая девочка.

— Что ты мелешь, Марыся?! — возмущается бабушка. — Мама тебя любила!

— Разве ты не слышишь, что все называют меня Мириам? Меня так зовут! — У внучки на глазах выступают слезы.

— Зачем ты нервируешь ребенка?! — Малика с посеревшим лицом становится на сторону племянницы. — Не видишь, какая она еще слабая?

Воцаряется непривычная тишина, и Жоржетта окидывает всех вокруг большими черными глазами.

— Так что ты будешь там делать? — спрашивает Самира, желая разрядить ситуацию.

— Бабушка, несмотря на то что кажется такой современной и впихнула мать в науку, на самом деле сторонница старого времени и старых обычаев, — недовольно говорит девочка. — Я должна буду пройти какую-то церемонию, так как в этом году уже стала зрелой женщиной.

— А в чем заключается обряд? — обеспокоенно спрашивает Малика, уже наслушавшись всякого о древних обычаях инициации девушек на африканском континенте.

— Точно не знаю. Кажется, нужно идти на гору Кробо и там проходить испытание на невинность. Мама твердит, что каждая порядочная африканская девушка должна через это пройти и что этого не избежать. Ссорятся из-за этого с папой каждый вечер. Может, еще все изменится и я поеду на море…

— Отпирайся от этого, Жоржетта. Советую тебе. — Бабушка, которая читала о жестоких процедурах, поддерживающихся также в арабских странах, огорчается за подругу внучки и понимающе смотрит на Малику.

— Так они хотят выехать за границу, а ты в это время отправишься в деревню? — включается в разговор Хадиджа.

— Угу. — Маленькая худенькая негритянка кивает и поджимает губы.

— Дай нам на всякий случай точный адрес бабушки, ее имя и фамилию и название того культового места. Может, там есть телефон? — Малика все скрупулезно записывает.

— Будем к тебе звонить каждый день, — обещает Марыся. — Не успеешь оглянуться, как снова будем здесь вместе сидеть.

— Если что, звони, девочка, без стеснения. А если тебе совсем уж плохо будет, то мы приедем к тебе. Оставь мне и номер телефона твоего отца. — Малика чувствует, что тут что-то кроется, и ей жаль, что она ничего не может поделать.

— А вы можете позвонить ему и сказать, что я не хочу туда ехать? — в глазах Жоржеты загорается искра надежды.

После этого вечера время начинает бежать как сумасшедшее. Девочки получают школьные табеля и проводят каникулы в развлечениях и визитах. Все забыли о запланированной инициации Жоржетты, а сама девочка надеется, что проблема умерла сама собой. Однако за день до отъезда за границу родители сажают девочку в большой джип вместе с нянькой, водителем и охранником и отправляют в самое сердце Ганы.

— Мириам! Я все-таки еду! — кричит в телефонную трубку Жоржетта. — Папа под таким влиянием мамы, что ничего невозможно изменить. Она тоже ведьма!

Марыся старается дозвониться к подруге на следующий день и всю следующую неделю, однако мобильный не отвечает. Она все больше волнуется. Однажды она долго ждет Малику, которая, как только племяннице стало лучше, снова начинает возвращаться домой посреди ночи.

— Тетя… — шепчет Марыся и тащит ее в полумраке зала за рукав блузки.

— Почему ты еще не спишь?! — кричит пойманная на горячем Малика. — Хочешь снова заболеть?!

— Жоржетта не берет трубку. Что-то не так.

— Наверняка вне зоны досягаемости. — Малика чуть наклоняется, и девочка чувствует исходящий от нее запах алкоголя.

— Так позвони на обычный, ты же не выбросила номер? — Марыся отодвигается и смотрит на тетку с вызовом.

— Окей, завтра позвоню, обещаю.

— Ничего не получается, — говорит Малика, которая намеренно вернулась раньше с работы и сразу направилась в комнату племянницы. — Со стационарного телефона тоже никто не берет трубку.

— Когда я сегодня звонила, то вроде бы ответила, я услышала тихий плач, а потом связь отключилась.

Марыся от волнения нервно грызет ногти.

— Тетя, а что это за испытание?

— Я опасаюсь наихудшего, детка, — отвечает Малика, — и если сегодня ничего не узнаю, мы завтра поедем к ней. Коллега из консульства — помнишь Квафи? — поедет с нами. Его жена тоже проходила через это, и он противник таких процедур.

— Почему мою подругу обижают? Причем собственная мама,собственная семья! — Марыся в недоумении. — Что с ней там делают?

— Вырезают часть женских органов, там, внизу, в раковинке… — Тетка не знает, как осторожнее объяснить это племяннице.

— Но зачем?

— Такие глупые старые обычаи.

— Афуа Нся? — Малика слышит шум в трубке.

— Да, кто это говорит? — раздается неприятный женский голос.

— Я подруга семьи, сотрудница вашего зятя, — врет, даже не краснея, Малика. — Он просил, чтобы я узнала, как здоровье Жоржетты.

— Все в порядке, — медленно и как-то неуверенно отвечает старуха.

— Я хотела бы с ней поговорить, — настаивает Малика.

— Нет такой возможности, — говорит старуха и с этими словами кладет трубку.

Марыся, Квафи, Малика, водитель и наемный охранник чуть свет отправляются в направлении провинции Ашанти. Им предстоит дальний путь, самое меньшее двести километров по плохим дорогам. Правда, Малике удалось одолжить посольский джип, и это обеспечит им минимальный комфорт. Сразу после полудня они въезжают в деревню, которая выглядит достаточно ухоженной: видно, что в нее вложены хорошие деньги. Приезжие сначала задерживаются у какого-то бара и спрашивают, где живет знахарка. Люди делают вид, будто не знают, о ком идет речь, и не хотят с ними разговаривать. Малика направляется в полицейский участок и там расспрашивает первого попавшегося на глаза служащего.

— Я не знаю, — отвечает мужчина на ломаном английском. — Эта женщина по горам ходит, травы собирает, ездит к пациентам.

— А где вершина Кробо? — спрашивает ливийка, выказывая тем самым, что речь идет о знакомом ей предмете.

— Там, а может, не там, кто бы это знал? — Полицейский прекрасно ориентируется во всем, что касается дел старой колдуньи, но просто покрывает ее.

— Что ж, придется позвать полицию из города, и тогда вы все получите по полной! — взрывается Малика.

Ганец только цокает языком и гордо смотрит на женщину в европейской одежде. Думает, что такая красотка немного понервничает и поедет себе, как бывало всегда.

— Эта вредная баба, Афуа, построила здесь центр здоровья. Может, тут работают какие-нибудь врачи, еще не подкупленные ею? — Ливийке приходит в голову прекрасная мысль.

В маленьком чистеньком домике, у которого расположилась христианская миссия, они встречают симпатичного миссионера среднего возраста.

— Извините, можно к вам обратиться?

Малика рассказывает ему о случае с Жоржеттой и делится своими опасениями.

— Я стерву уже давно хочу поймать на такой позорной процедуре! — Миссионер взрывается, как обычный человек. — Она на этом столько имеет! Сторонниками обрезания являются не только представители низших классов! Можете себе это представить?!

— Да, представляю, ведь там сейчас девочка из семьи правящей элиты. Родители учились за границей, папочка работает в правительстве, а мамочка — известный юрист, по защите прав детей и женщин, — в бешенстве цедит сквозь зубы Малика. — Утоплю в стакане воды, поверьте мне!

— О, если б только ее найти, — соглашается обескураженный миссионер. — Эта колдунья скорее убьет девочку, чем позволит вмешаться в свою деятельность.

— Но Жоржета, которую мы ищем, — ее внучка!

Марыся остается в миссии, где вокруг нее суетятся сестры-монахини, которые давно не видели белолицых и светловолосых девочек. Они восхищаются и засыпают ее подарками. А в это время приезжие и вместе с ними трое миссионеров и молодой доктор-поляк из местного госпиталя, уезжают в сторону буша. У них при себе оружие и мачете. Выглядит это так, как будто они собрались на войну. После четырех часов поисков, когда начало смеркаться и все уже готовы были смириться с неудачей, они находят маленький глиняный домик с крышей из пальмовых листьев. Оттуда доносятся одинокие стоны и ужасная вонь разложения. Малика бежит к нему, но мужчины хватают ее за руку, не позволяя войти внутрь. Они зажигают фонарики, снимают предохранители с оружия и осторожно отодвигают грязное дырявое одеяло, которым завешен вход. Их глазам предстает страшная картина: на глиняном полу лежат восемь худеньких девочек от семи до двенадцати лет, каждая со связанными ножками и окровавленной промежностью.

— Wallahi! — Малика отбегает в сторону, и ее выворачивает.

Три жертвы церемониального обрезания уже мертвы, остальные в тяжелом или очень тяжелом состоянии.

— Она сделала им инфибуляцию, — шепчет доктор, раздвигая ноги одной из девочек. — Садистка и убийца!

— Что это? — спрашивает Малика, не вникавшая в эту тему с привычной для нее дотошностью.

— Это наиболее сложный и отвратительный обычай обрезания, называемый фараонским. Вырезается буквально все, что отвечает за удовольствие, а потом две стороны сшиваются, чтобы осталось небольшое выходное отверстие для мочи и менструальной крови, часто маленькое, как головка зажигалки. Делая все это в антисанитарных условиях, она обрекает половину девочек на смерть. Забираем отсюда этих бедняжек. Когда совсем стемнеет, на нас могут напасть приверженцы таких церемоний или дикие звери.

Жоржетта, у которой уже началось заражение, найдена в бессознательном состоянии и мечется в жару. После очередной дезинфекции гнойной раны девочке снова накладывают швы: теперь уже нет другого выхода. Малика, ассистирующая при вынужденной процедуре, видит, как страшно искалечены половые органы этой будущей женщины и матери. Она уже не удивляется большим международным медицинским акциям противников обрезания и понимает жалобы самих пострадавших. Для этой девочки все, что будет связано с сексом, обернется только болью и адом.

— Ваша дочь умирает в госпитале в Нсякре, — говорит Малика, наконец дозвонившись к отцу Жоржетты.

— Как это? Кто вы, откуда у вас номер моего домашнего телефона?! Вы шантажируете меня! — Напуганный мужчина повышает голос.

— Ты, образованный дегенерат! Ублюдок! — Женщина уже не владеет собой. — У меня племянница такого же возраста, как твоя дочь, и я в жизни не позволила бы ее так изуродовать!

Отец и мать пострадавшей прилетают правительственным вертолетом, который приземляется в центре деревни, и для жителей это становится настоящей сенсацией.

— Мы забираем дочку в город, — говорит стройный чернокожий мужчина с безупречным оксфордским произношением. Он убирает всех с дороги, относясь к окружающим его врачам, миссионерам и Малике с Марысей как к надоедливым выскочкам.

— Вы сделаете это, только если доктор разрешит! — Ливийка упрямо вздергивает подбородок и перегораживает ему дорогу.

— Отойди! — Мать Жоржетты, статная ганка с гордо поднятой головой, машет перед лицом Малики руками с разрисованными ногтями, как будто отгоняет назойливую муху.

— Я сейчас эти твои ногти в дерьмо всажу! — кричит невысокая арабка и подскакивает к расфуфыренной африканке.

— Позвольте. — Мужчина из консульского отдела ливийского посольства осторожно отодвигает коллегу и становится перед матерью, предъявляя свое удостоверение: он — глава ганского отдела Организации прав человека, Квафи, внук Кваме Нкрумаха[78].

Это производит эффект взорвавшейся бомбы. Родители искалеченной девочки буквально на глазах съеживаются, делаясь маленькими и незаметными.

Старый колдун Вуду из племени ашантов

Прошло два месяца с момента страшных событий в провинции. Марыся, каждый день отправляясь в школу, надеется увидеть любимую подругу. Наконец та звонит.

— Жоржетта, как приятно тебя слышать! Как хорошо, что ты отозвалась! Я так по тебе скучала! — радостно кричит в трубку Марыся. — Почему ты не брала трубку?

— Послушай, хватит уже звонить! — говорит африканка ледяным тоном, после чего Марыся, выпучив глаза, нервно сглатывает слюну. — Вы разрушили мое счастливое детство, карьеру моих родителей. Так чего ты еще хочешь? Отвали от меня, паршивая арабка!

— Но…

— Не перебивай меня, сейчас я говорю! Родители развелись, у мамы отобрали лицензию юриста, ей грозит тюремное заключение на пять лет за какое-то там соучастие. Отец потерял авторитет, и его работа в Министерстве висит на волоске. Бабушке, слава богу, ничего не сделали, так как нет ни доказательств, ни свидетелей. Мы вынуждены были выехать из нашей прекрасной виллы, так как ежедневно какие-нибудь воинствующие борцы за права человека бросали в окна яйцами и помидорами. Сейчас я вылетаю в Англию, буду там учиться и надеюсь, что никогда больше тебя не увижу. Ну что, ты довольна? Можешь радоваться вместе с твоей глупой теткой, которая любит во все вмешиваться и совать свой нос туда, куда не надо.

— Жоржетта, мы же спасли тебе жизнь, — шепчет Марыся, у которой от шока перехватило дыхание. — Пять девочек умерли, а ты осталась искалеченной на всю жизнь.

— Лучше бы я сдохла, как тот вонючий шакал, чем переживала сейчас такой позор моей семьи. На устах всех людей, в прессе… Еще вас показывают на наше несчастье!

— Что ты говоришь?! Ты должна быть благодарна, а не проклинать нас.

— Сейчас я — настоящая африканка, а ты грязная арабка! Ты никогда не сможешь меня понять.

Марыся маленькими ручками стискивает свой розовый мобильник и, потрясенная, умолкает. В таком состоянии ее застает бабушка.

— Внученька любимая, что случилось? — Она садится около Марыси и обнимает девочку за плечи. — Плохо себя чувствуешь?

— Да, я хочу лечь. — У девочки нет желания делиться своей болью с другими и открывать не в первый раз израненное сердце.

У нее в голове все время звучат слова Жоржетты. Ей не понять, почему такая умная и не по годам взрослая девочка возненавидела тех, кто ее спас, почему она осуждает их, а не живодеров. Хуже того, гордится своим теперешним состоянием.

И действительно, маленькая арабка никогда ее не поймет. После этого разговора Марыся ходит как сомнамбула и все делает машинально. Слушает лекции в школе, сдает контрольные работы, участвует в торжественных заседаниях и выездах, но душой она где-то далеко. Чувствует себя так, словно смотрит на мир через непрозрачное стекло. Редко смеется, не кричит, не трогает Дарью, не дерзит теткам и бабушке, не бегает и не скачет на месте, как это было раньше. Женщины замечают эти перемены, но объясняют все малярией и более поздними страшными переживаниями. Они пытаются вовлечь подрастающую девочку в жизнь семьи, встряхнуть и разбудить ее, но Марыся по собственной воле не участвует в совместных делах, только если ее просят об этом. Когда она дома, то предпочитает оставаться в своей комнате, и это страшно раздражает всех женщин. Она достаточно быстро делает уроки, немного играет на компьютере или роется в Интернете, а остальное время проводит в кровати. Ее личико, всегда розовое и кругленькое, нездорово вытягивается, приобретает землистый оттенок, под глазами появляются фиолетовые синяки.

— Мириам, едем на прекрасную экскурсию! — громко объявляет Малика, влетевшая, как буря, в комнату девочки. — На все выходные! Девушки не хотят подключиться, но ведь на тебя это не распространяется?

— А куда?

— Поедем в Акосомбо, а оттуда по реке в дельту Вольты к специалистам вуду, — взволнованно отвечает Малика. — Супер, так ведь?

— Значит, к колдуну? Говори, тетя, откровенно, — Марыся не дает себя обмануть и знает, что после случая с Жоржеттой некоторых слов в доме стали избегать.

— Ну да…

— А что это — вуду? — интересуется девочка. — Если никто не хочет ехать, значит, в этом есть что-то опасное или глупое.

— Немного того и другого, — признается тетка. — Это очень древние ритуалы, при которых человек очищается от грехов и болезней и после этого будет как новая копейка, — смеется она. — В конце дают тебе какие-то защитные амулеты, и с этой минуты идешь по жизни припеваючи. Разве нам обеим помешает такая терапия, что скажешь?

— Все это хорошо звучит, но… — говорит Марыся. — Может, там меня принесут в жертву? Ведь никогда не знаешь, чего от них ожидать, — рассуждает она вслух и впервые с незапамятных времен осторожно улыбается.

— С нами едет Анум, значит, у нас будет секьюрити.

Первые сто километров дороги из Аккры в Акосомбо пролетают весело и незаметно. Буквально все время путешественники слушают арабские мелодии, которым вторят Малика с Марысей, или африканские, известные Ануму. Они дурачатся под музыку, подпевают и шутят. Автомобиль паркуют на побережье и, веселые, направляются к одноэтажному суденышку, которое словно только их и ждало. Анум разговаривает с перевозчиком на одном из местных диалектов, а Марыся и Малика, глубоко вдыхая бодрящий воздух, наслаждаются непривычным пейзажем. Марыся чувствует, как снова пробуждается к жизни.

— Однако большая вода. Что-то необычайное! А еще говорят, что в этой стране царит засуха, — удивляется Малика.

— А посмотри, тетя, на эти зеленые заросли вдоль берега и тучи птиц. Как они кричат! — довольно смеется Марыся.

— Если есть летающие существа, то сразу примем лекарство от комаров и смажемся «Off», — предлагает Малика, которая после болезни племянницы буквально трясется над ее здоровьем.

— Анум, сколько времени нам придется плыть? — спрашивает девочка, едва заработал мотор. Она начинает засыпа́ть его лавиной вопросов: — Глубока ли река? Много ли в ней рыбы? А другая живность есть, например крокодилы? Много ли здесь комаров? А сколько деревень вокруг? Как далеко плыть до цели?

— Отвечу на самые важные вопросы, — говорит ганец и смеется, забавно подрыгивая ногой. — До нашего колдуна какие-то полчаса, максимум сорок пять минут.

Мужчина усаживается поудобнее и обнимает счастливую Малику. Они подставляют лица под легкий бриз и с нежностью смотрят друг другу в глаза.

«Может, тетка наконец-то нашла себе мужа? — думает Марыся. — Кажется, здесь можно иметь две жены, значит, его предыдущая супруга не рассердится и не будет мешать. Лишь бы меня не оставили», — немного беспокоится она и пристраивается к прижавшейся друг к другу паре.

На берегу, на малом пирсе, их встречают двое мужчин, одетых в традиционную африканскую одежду. У каждого в руке копье, а за поясом висит большое мачете. Они одни на этой вытоптанной пристани; на берегу — не заросшая травой красная земля, а уже буквально в десяти шагах начинаются густые непроходимые джунгли.

Сейчас стало ясно, для чего служат большие острые ножи. После целых двадцати минут становится светлее, и зеленый цвет понемногу уступает лучам солнца и голубизне неба. На небольшой площадке стоит один-единственный маленький глиняный домик, который выглядит как часовенка; к нему прилегают какие-то примитивные постройки. Через минуту из домика выходит низкий и худой как щепа африканец. Тело у него высохшее, из-под тонкой кожи выступают набухшие старческие фиолетовые вены и кости. Он подает Ануму ладонь с непропорционально длинными пальцами. Мужчины договариваются о цене предстоящей церемонии. За амулеты нужно будет заплатить в конце.

— За двадцать долларов вы будете очищены от всего, — смеется Анум.

— Перестань создавать себе проблемы! — Малика улыбается краешком губ. — Это не опасно? Чтобы снова чего-нибудь не случилось.

— Если участники совершают какой-нибудь обряд и не верят в заклинания, то что может статься, женщина? Ничего! Неужели у тебя есть предрассудки…

— Ну, знаешь!..

Все трое входят в темную глиняную пристройку, которая в два раза больше, чем домик. Под стеной напротив дверного проема на примитивно сделанных полках лежат какие-то фетиши, браслеты из слонового волоса, трещотки, цветные подвески на ремешках. Такие же можно купить на народных базарах в Аккре, но те новые, изготовлены в Китае. На стене висит старая деревянная выцветшая маска с клоком настоящих длинных волос. Глаза у нее круглые, а рот изогнут в ужасной пугающей гримасе. На древке нарисованы белые и красные точки и черточки, первоначальный цвет некоторых уже почти неразличим. Все это должно что-то символизировать. Малика и Марыся зачарованно смотрят на старую вещь. Малика неуверенно оглядывается на Анума, но тот, улыбаясь, только забавно жестикулирует. Они садятся на глиняный пол напротив большого изогнутого металлического таза. Снаружи слышны приглушенные голоса, из чего можно сделать вывод, что у колдуна есть помощники. За спиной приезжих усаживаются три чернокожих, одетых в красную, как у масаев, одежду: у них красиво украшены волосы, а в руках они держат бубны. Все инструменты разного размера: от крошечного до очень большого. Все знают о языке тамтамов, поэтому радуются, что специально для них приготовили индивидуальное представление. «О чем расскажут эти тамбурины?» — задумывается Марыся.

Она так взволнована, что не может спокойно усидеть на месте. В помещение входит еще один африканец и зажигает свечки в простых металлических подсвечниках, а потом те, что расставлены в форме креста на земле. Неизвестно, из чего это сделано, но горит неровным огнем, распространяя незнакомый, довольно неприятный запах. Малика поджимает губы, и тайком осматривается. Душу все время тревожит одна и та же мысль: хорошо ли она сделала, взяв девочку с собой. Она тяжело вздыхает — да, теперь уже убежать нельзя, слишком поздно. В крайнем случае, она бы могла заплатить, чтобы над ними ненароком не произнесли какое-нибудь проклятие. Когда она уже не может встать на одеревеневшие ноги и выйти, входит колдун, облаченный в красную одежду, край которой переброшен через одно плечо, его лицо закрывает страшная маска. Женщина не знает, что она собой представляет, и это беспокоит ее еще больше. За спиной начинают бить барабаны. Вначале тихонько, как бы подражая журчащему ручью, потом громче, словно разговаривая друг с другом. Да, это звучит как беседа, один что-то говорит, а другой отвечает, третий же им вторит. Приезжие, немного расслабившись, удобнее садятся на корточках. Шаман усаживает их по-своему: девочка в середине, женщина слева, мужчина справа. Через минуту колдун начинает танцевать. Одновременно он посыпает землю белым порошком и рисует круг, в котором находятся трое участников. Потом на маленьком костре шаман готовит магическое варево, бросает в горшок какую-то траву с мятным запахом, куски коры, камешки и шарики неизвестного происхождения.

— Я не буду это пить, — шепчет Малика над головой Марыси Ануму. — И ребенку не дам.

— Ш-ш-ш… — Колдун прыгает, как пантера, в их направлении и приставляет маску к ее лицу, моргая из-под нее большими покрасневшими глазами.

Отвар кипит, распространяя еще более сильный запах, чем свечи, и этот запах смешивается с их отвратительной вонью. В помещении становится все более душно и жарко. Шаман выливает немного отвара в жестяную миску и брызгает вокруг нее, завывая страшным хриплым голосом. Барабаны ускоряют свой бой и сейчас звучат, как бы ссорясь. Невысокий мужчина в маске, двигаясь все быстрее и быстрее, впадает в транс. Третий машет расставленными в стороны руками, и его браслеты на запястьях и щиколотках издают при этом глухой металлический звук, который идеально сочетается с тамтамами. Музыка становится еще громче и кажется более напористой. Создается впечатление, что ее как бы вбивают в голову и она доходит до самого мозга, откликаясь вначале эхом в легких.

Непривычный запах и бешеная мелодия делают свое дело, и Малика, Анум и Марыся испытывают странные ощущения. У них кружится голова, они чувствуют себя очень слабыми, а их тела словно отделяются от костей, становятся мягкими и легкими, как облака пара. Все трое начинают медленно двигаться в ритме странной музыки, которая призывает их души. Они смежили веки, их рты слегка приоткрыты, а языки, кажется, высохли… Но они не чувствуют жажды, измученности, онемевших от сидения на корточках ног. Все их мысли, страхи и опасения улетучиваются. Колдуну подают в руки небольшого красивого петушка с цветным хвостом. Шаман не выказывает никаких отрицательных эмоций. Он танцует вокруг сидящих, прижимая птицу к лицу и целуя ее через маску. Затем колдун осторожно гладит перья петушка и дотрагивается до его торчащего хвоста. Барабаны убыстряют свой ритм и вдруг замолкают один за другим, как будто заканчивают марафонский бег, когда бегущие ускоряются на финише, а потом их скорость резко падает. Музыка умолкла, и все застывают без движения.

Приходит время жертвоприношения. Вначале колдун вытягивает руки с петухом во все стороны света, а потом, держа его за ноги, вновь начинает ходить вокруг трех человек, сидящих в середине магического круга. Во время этой церемонии они стоят на коленях; иногда колдун водит петухом над их головами или над их телами, словно это большая пестрая тряпка, которая сметает все нечистое или злое. Позже слышен внезапный треск — это шаман одним движением ломает крылья и ноги птицы, которая под тяжестью всего негативного, отобранного им у участников обряда, не могла ни телом, ни душой улететь и еще раз разбросать это по свету. Глаза Марыси делаются все больше, она единственная уже вышла из транса. Пришло время приносить жертву, и колдун перерезает птице горло. Кровь стекает в металлический таз, а мужчина нетерпеливо ждет, пока она не вытечет до последней капли, выкручивая петушка, как белье. Девочке становится плохо, она чувствует, как слюна наполняет рот. Снова звучат тамтамы, хотя это уже не такая музыка, как вначале. Колдун придавливает горло мертвой птицы, не желая терять ни капли ценной жидкости. Марыся не выдерживает и в один прыжок оказывается у выхода. На слабых, одеревеневших ногах девочка отбегает чуть дальше, чтобы вырвать. Ее одолевает головная боль, и она садится под деревом, прислоняется к нему потной спиной и с облегчением вдыхает свежий воздух.

Внутри домика атмосфера накаляется еще больше. Шаман танцует в трансе, поминутно вскидывая руки вверх и ритмично потрясая головой. Малика и Анум раскачиваются из стороны в сторону и подвывают не своими голосами. Их лица блестят от пота, влажная одежда прилипает к телу. Когда им предлагают сделать по глотку жидкости, смешанной с жертвенной кровью, они не возражают и раскрывают рты. Через минуту их глаза округляются и они обалдело смотрят перед собой.

— Говори! — Шаман указывает длинным пальцем на Малику. — Говори!

Женщина сжимает губы и старается не смотреть на отверстия в маске, подсвеченные горящей свечой колдуна. Слова как будто застряли у нее в горле.

— В тебе по-прежнему течет зло! Ты не очищена, твои грехи не прощены! — верещит ей в самое ухо мужчина, а звук барабанов сейчас похож на плач ребенка. — Выброси их из себя, сделай это, не то тебе грозит страшная кара!

— Ребенок мой рожден в грехе, — шепчет Малика. Ее голова безвольно опущена, лицо направлено вниз. Анум в это время выглядит спящим. — Любимый ребенок — не мой, он похищен… Мужчины — не мои, любовь украдена… Обижена женщина, жена, мать… Нельзя ничего сказать, надо молчать! Мои руки склеены, моя правая рука грязна! — Женщина поворачивает ладони тыльной стороной вверх и смотрит на них с ужасом, так как их внутренняя поверхность в крови. Едва осознав это, Малика теряет сознание и падает на землю.

— Я забираю у тебя гидру, отдай ее мне! Я сверну ей голову! — Колдун склоняется над Маликой и делает какие-то движения, словно хочет вырвать что-то из рук женщины или стянуть с нее одежду. Потом он трясет рукой, и на землю падает сгусток крови. Он снова и снова делает то же самое.

— Зло побеждает, оно захватило тебя! Расплата должна прийти, справедливость восторжествует! — Шаман злится, потому что ничем не может помочь.

Через минуту он выпрямляет спину, отворачивается. Пинает таз, разливая остатки кровавой жидкости, и в следующее мгновение покидает помещение.

— Держи это всегда при себе, белолицая, — говорит шаман, обращаясь к Марысе, и бросает ей в подол браслет из волос и ожерелье из небольших кораллов. — Не расставайся с этими амулетами, может, они тебя уберегут.

Девочка таращит глаза от удивления.

— Опасайся фальшивых черных друзей, будь осторожна с ними, не верь им! — выкрикивает он над ее головой и машет обеими руками.

В эту минуту из домика, где проходил ритуал очищения, выпадает Малика. Покачиваясь, окидывает все вокруг сумасшедшим взглядом.

— Убери руки от моего ребенка! Оставь ее, ты, старый хрен! — кричит она в бешенстве и бежит к шаману, но действие наркотического напитка сдерживает ее: у Малики подкашиваются ноги, и она падает на утоптанную красную землю.

— Не твое, но краденое! — шепчет колдун и, как змея, извивается над ней. — У тебя есть шанс очиститься — верни дочь матери!

Арабка смотрит на старика с нескрываемым удивлением и страхом. В эту минуту Малика отдает ему должное, хотя не до конца уверена: возможно, она, находясь в трансе, сказала ему об этом сама.

Ослабленные участники церемонии вуду, едва держась на ногах, в сумерках добираются через джунгли до пристани. На этот раз они плывут на деревянной негритянской лодке, на которой установлен больших размеров японский мотор.

— Дай это ритуальное дерьмо! — Малика в бешенстве вырывает у Марыси талисманы и бросает их в черную реку. — Тьфу!

Она плюет на них с ненавистью.

Когда они приплывают к пристани в Акосомбо, уже практически стемнело. В свете фонаря виден стоящий на паркинге автомобиль Анума, а рядом — еще один. Из машины выходит по-здешнему одетая ганка и направляется в их сторону. Анум, застыв, открывает от удивления и испуга рот.

— Крадеными яйцами не наешься, — цедя слова, говорит женщина, обращаясь к Малике. Одновременно она бьет наотмашь мужчину по лицу. — Думаешь, что я на это буду закрывать глаза?! Чтоб ты сдохла! Раньше пекло охолонет, арабская потаскуха!

Праздник Жертвоприношения в Триполи Хадж бабушки в Мекку и Eid al-Adha[79]

— Заходите, мои девочки любимые, — бабушка загоняет в свою комнату, как наседка цыплят, неуверенно шагающую двухлетнюю Дарью и Марысю.

— Сегодня мы проведем послеобеденное время как захотим, а я вам расскажу об очень интересных и таинственных делах. Есть сюрприз.

— Где же этот сюрприз? И о каком секрете ты говоришь? — Марысе хочется поскорее все узнать и получить.

Если бы не хитрости бабушки, она, скорее всего, побежала бы за Маликой, не оглядываясь на других членов семьи. И наверняка было бы весело и интересно, просто супер. По крайней мере, что-нибудь происходило бы.

— Не торопись, все по очереди, — говорит пожилая женщина, явно разочарованная. — Прежде сладкий сюрприз.

Она показывает на блюдо с домашней фисташковой пахлавой, над которой колдовала полдня.

— Съешьте немного, а я пока буду рассказывать.

— Ну хорошо, — соглашается Марыся, которую покорило лакомство. — Но позже ты откроешь свою тайну.

Они втроем удобно устраиваются на пуфах, придвигают ближе заставленный столик, и девочки в сумасшедшем темпе начинают поглощать сладкое.

— Не торопитесь так, никто у вас ничего не заберет, — улыбаясь, успокаивает внучек бабушка. — Через минуту у вас разболятся животы или вас стошнит, — смеется она. — Знаете, мои маленькие, что вскоре мы едем в Триполи? — спрашивает она, желая завязать с девочками разговор.

— Хорошо, хорошо. — Марыся пренебрежительно машет рукой. — В прошлом году вы говорили то же самое и сидели в Аккре. В этом году тоже ничего не получится с выездом. Наверное, мы уже навсегда останемся в этой Гане.

— А сейчас точно летим, потому что билеты уже куплены, — спокойно отвечает бабушка. — Скажите мне, знаете ли вы, зачем мы туда едем?

— Чтобы встретиться с подругами тети Малики и ходить на развлечения и на свадьбы, — отвечает Марыся, изо рта у нее вылетают кусочки ореха.

— И это тоже, — отвечает женщина, стараясь скрыть свое разочарование. — Но прежде всего мы едем на праздник Жертвоприношения.

— А что будем давать и кому, бабушка? — Марыся заинтересованно смотрит бабушке в глаза. — Нам тоже что-нибудь дадут?

— Конечно. Прежде всего будем жертвовать Аллаху наши сердца и нашу веру.

— Ох, ты снова с этим Аллахом! — восклицает Марыся, показывая тем самым, что с ней этот номер не пройдет.

— Любимая, ты не знаешь даже, какая это старая традиция и с чем она связана. Праздник Жертвоприношения приходится на окончание хаджа в Мекку, это такой город, он далеко отсюда, на Аравийском полуострове.

— Так почему мы едем в Триполи, а не в эту… Мекку? — спрашивает Дарья.

— Каждый мусульманин по меньшей мере раз в жизни должен туда поехать, но у нас есть еще на это время. Хадж — это один из столпов нашей веры, я говорила уже вам об этом. А что вы еще помните? — Бабушка начинает то, ради чего позвала к себе внучек, начинает свой рассказ о вере.

— Каждый ребенок это знает, — раздражается Марыся, — Szahada…

— Ша… ша… — пытается повторить Дарья.

— Хорошо, Марыся. Восхваление, вот так будет правильно. La Illaha illa Allah, wa Muhammadu rasulu’ llah[80], — заканчивают уже вместе.

— Что еще должен делать настоящий мусульманин? Кто из вас знает? Будут награды.

— Молиться. — Старшая сестра действительно знает все это, но подтрунивает над бабушкой и неохотно идет на разговор.

— Точнее говоря, salat. Теперь мы уже знаем две важных вещи…

— И еще паломничество, о котором ты говорила, — сообразительная Марыся мыслит логично.

— А еще у нас есть святой месяц — Рамадан, во время которого от восхода до захода солнца ничего не берем в рот, да? — подсказывает бабушка.

— Пост, я знаю, saum! — Маленькая Дарья гордо выпрямляется и хлопает в ладоши.

— Но не все его придерживаются, — возражает строптивая Марыся. — Тетя Малика говорит, что не будет портить свои почки, и пьет воду. И я однажды видела, как Хадиджа готовила в кухне и ела просто из кастрюли.

— Небольшие отступления от правил возможны. И если доктор говорит, что отказ от пития жидкости вреден для человека, то нужно его слушать. Аллах не хочет, чтобы мы болели, — поджав губы, отвечает бабушка, которая уже слегка нервничает.

— А в Рамадан мы раздаем бедным еду и Малика дает деньги, я видела. — Дарья ни за что не хочет быть хуже сестры и старается продемонстрировать свои знания.

— Мы все это соблюдаем. Подаяние — это zakat. — Старая арабка вздыхает с облегчением.

— Так что, теперь мы можем идти? — Марысе уже скучно. — Еще, может, догоню тетю Малику. Она пошла на Оксфорд-стрит, чтобы сделать покупки, а потом в кафе выпить капуччино.

— Моя девочка, это всего лишь начало нашего разговора. Сейчас расскажу о моем далеком путешествии в Мекку, моем паломничестве, которое закончилось собственно праздником Жертвоприношения. Садись, Марыся, и не перебивай. Ты меня этим расстраиваешь.

Она смотрит с упреком на внучку, а та всем телом падает на софу и недовольно опускает голову.

— Было это давно, много лет тому назад, — начинает бабушка свой рассказ. — Еще на свете не было вашего папы, а я была молодая и красивая, — смеется она. — Можете себе это представить?

— Нет, — невоспитанно ворчит Марыся.

— Вот моя фотография с дедушкой, она сделана в день выезда из Триполи.

Женщина открывает старый альбом в выцветшей кожаной обложке и показывает пожелтевшую фотографию.

— Ой! — вместе вскрикивают девочки.

— Но ты была прелестная и худенькая… И дедушка какой красавец! — задумчиво произносит Марыся.

— Что ж, не угодил Аллах со старостью, но жаловаться не стоит. Так вот, мы вылетели из Триполи в Каир на самолете, какой-то старой разваливающейся рухляди. Там нас посадили в автобус, и мы ехали целый день и полночи к Красному морю. Позже все вошли на паром, который едва держался на воде, так как был переполнен. Но Аллах над нами сжалился, и мы доплыли до Джедды в Саудовской Аравии, которая расположена уже совсем близко от Мекки.

К счастью, ваш дедушка был ловким и наладил связь со своей дальней родней, которая там жила. Они нам помогли. Девочки, вы не представляете, сколько людей отправляется в паломничество! Сотни тысяч… Миллионы! В те далекие времена дорога была долгая и опасная. Сейчас современные самолеты летают прямо в Мекку, там комфортабельные отели, поезда, навесы, защищающие от солнца, эскалаторы, охранные и медицинские службы, но в наше время все происходило иначе. Конечно, это было опасно, но когда тебе двадцать пять лет и рядом с тобой любимый человек, то ничего не страшно. Важнее всего в хадже — общение с Аллахом. После всех ритуальных приготовлений мы были в состоянии полного удовлетворения. — Старая арабка вздыхает, растроганно вспоминая прекрасные мгновения из прошлой жизни.

— А что было потом? — спрашивает заинтересовавшаяся рассказом Марыся.

— Когда мы расположились в доме родственников в Мекке, а точнее, на их подворье, потому что даже там было полным-полно людей, мы приготовились с дедушкой к ihram[81].

Дедушка остриг волосы, я отрезала только локон, и мы побрили все интимные места, — продолжает старая женщина, не вдаваясь в подробности. — Дедушка, как мужчина, завернулся в два необработанных куска белой ткани, каждый примерно в два метра шириной: один отрез завязал вокруг бедер, другой — вокруг туловища и рук. На ноги надел сандалии. Я могла остаться в своей цветной одежде, но не хотела от него отставать и тоже оделась в белое и покрыла голову. Нельзя надевать никакой бижутерии, так как Аллаху это не нравится. Наконец мы остригли ногти, надушились и вечером, за день перед хаджем, пошли на гору Ноор из грота Хираа, в котором Пророк Мухаммед объявился впервые. Оттуда открывался чудесный вид! Не забуду до конца жизни! Вот тогда я увидела, какие огромные толпы прибыли в святой город, а на второй день утром испытала это на собственной шкуре. В центре площади в Большой мечети в Мекке расположена Кааба — святыня из черного камня, сохранившаяся еще с домусульманских времен. Вокруг Каабы нужно обойти семь раз, таков ритуал. Трижды нужно идти быстро, потом можно помедленнее. Пожалуй, торопиться должны только мужчины, но, поверьте мне, все неслись сломя голову. Нужно было поцеловать черный камень и дотронуться до йеменского угла, и каждый норовил сделать это во что бы то ни стало. И ведь точно сказано (недавно я даже об этом читала и слышала по Азхари ТВ), что как ни трудно, а паломничество зачтется. Тогда, в первый день, было затоптано десять человек, более тридцати оказались в больнице.

— Что значит «затоптано»? — наивно спрашивает Дарья.

— Затоптаны в толпе насмерть, — честно, без скидки на возраст отвечает ей бабушка. — Однако хуже всего было на горе Арафат. Мы вышли из долины Мина с утра, чтобы дойти туда к полудню. Нужно было стать на этом возвышении и молиться, повернувшись к Каабе, целый день, до самого захода солнца. Была весна, но температура даже в эту пору года убийственная, плюс сорок, а может, сорок пять градусов. Многие люди теряли сознание, особенно женщины. Некоторые ждали еще молитвы с имамом, но мы со многими другими двинулись дальше. Помнится, тогда волнение у меня немного прошло, ночью стало прохладнее, и я пришла в себя. На перевале Муздалифа мы насобирали небольших камешков, которые должны были послужить символическому побиению сатаны камнями. Я бросала их в три каменные колонны, выкрикивая: «Allahu akbar!»

— Ты видела дьявола? У него были рога? — взволнованно переспрашивают девочки.

— Нет, это только символически… Нужно вообразить себе, нужно верить, что очищаешься и изгоняешь дьявола, и постоянно вспоминать Аллаха, что важнее всего.

— Люди молились, бабушка, а ты? — Марыся и Дарья с интересом тянутся за другими фотографиями.

— А как же! А еще мы бегали между взгорьями Ас-Сафа и Аль-Марва. Мне не было плохо. Пожалуй, не нужно было так спешить, но ведь мы были будто зачарованные, поэтому все делали как положено. — Женщина смеется, довольная сменой темы. — Послушайте истории об этой беготне, это интересно. Это старая как мир легенда, которую можно найти в святой книге христиан, Библии, и, конечно, в Коране. Ибрагим, известный также как Абрам, и Сара много лет были супружеской парой, но у них не было детей. Мужчину это так угнетало, что сообразительная женщина, желая удержать его при себе, согласилась, чтобы он женился на ее рабыне по имени Наджар, здоровой и ладной, которая бы ему потомка. Так и случилось. Вскоре наложница родила ему сына, которого назвали Исмаил. И тогда случилось чудо: через определенное время Сара тоже родила сына, который получил имя Исаак. С той поры Сара стала ревновать своего мужа Ибрагима к невольнице и ее сыну. Она не давала Ибрагиму покоя, а потом и вовсе велела ему выгнать их из дома. Мужчина не хотел этого делать, он ведь не был злым. Но ему так надоели постоянные упреки, что в конце концов он согласился с Сарой. Приказал красивой Наджар собрать вещи и увез ее вместе с малолетним Исмаилом далеко от дома, оставив точно между этими взгорьями, и положив у порога немного воды и еды.

В этот момент арабка показывает пальцем на панорамный снимок.

— Парни — это настоящие сволочи, — кривится Марыся. — Тетя Малика права.

— Дитя мое, во-первых, не стоит обобщать. А во-вторых, нельзя так говорить об Ибрагиме, ведь все, что он делал, было ему предназначено Аллахом. Дай мне закончить. Итак, когда мать и сын остались одни, Наджар стала бегать от Ас-Сафа до Аль-Марва, пытаясь высмотреть караван или какие-нибудь следы жизни. И пробежала туда и обратно семь раз. Но все ее усилия оказались тщетны. Когда она, вспотев и измучившись, вернулась к Исмаилу, то увидела, что случилось чудо. Малыш, как это часто делают от скуки мальчики, ковырял ногой в песчаной земле, и из этого места стал бить родник Замзам. Ха! Allahu akbar! Аллах не дал им пропасть.

— Ой, бабушка, — стонет Марыся. — Ты в это веришь? Чудес не бывает, это только в сказках…

— Здесь я с тобой не согласна. — Женщина тянется за очередным снимком, указывает на дедушку и на ее саму во времена молодости, где они запечатлены с большими, может, десятилитровыми баллонами в каждой руке. — Мы привезли святую воду в Триполи, и она помогла многим людям. У моей подруги было новообразование в груди, и ей не давали уже никаких шансов. Выпила она, может, две кружки воды Замзам, и доктора, делая анализы через два месяца, не поверили своим глазам. Раковые клетки исчезли! — Бабушка довольно хлопает себя по бедрам и с триумфом смотрит на девочек. — Все паломничество становится одним большим чудом и откровением. По его завершении в долине Мина и отмечается праздник Жертвоприношения, во время которого каждый паломник, если только может, забивает ягненка или козу. Дедушка собирал на это деньги полгода и еще одолжил: ритуал стоил немало.

— Подожди, подожди, — перебивает Марыся. — И сейчас мы это будем делать в Триполи?

— Я не хочу, я боюсь! Убивать плохо! — кричит Дарья и уже собирается плакать.

— Никого никогда я не убивала и не буду убивать! — восклицает бабушка, хватаясь за голову. — А хотите знать, для чего нужна такая жертва — детеныш животного? — Она глубоко вздыхает, желая овладеть собой и ситуацией. — Давным-давно Аллах потребовал жертву: чтобы Ибрагим отдал на заклание своего сына Исмаила, но в конце концов смилостивился и разрешил заменить дитя на ягненка. Аллах милостив!

Девочки не разделяют эйфории бабушки.

— Не знаю, хотела бы я отправиться в такое паломничество. — Марыся с неодобрением кривит рот. — Столько труда, усилий и денег!

— Ты просто не знаешь, что говоришь, ты слишком маленькая. По мне, так стоило, — с нежностью вспоминает старая арабка. — Как только мы вернулись в Триполи, я забеременела и носила под сердечком вашего отца. Господь одарил меня милостью — дал мне сына, — женщина грустно смотрит в пространство, — который немного сбился с пути, но еще, даст Аллах, выйдет в люди.

Мать возвращает себе Дарью

— Эй, Дорота! Мы уже у цели, до Триполи всего сто километров. — Лукаш наклоняется над истощенной и сожженной солнцем молодой женщиной, которую пару дней тому назад нашли в центре Сахары. — Сейчас остановимся на паркинге у пивнушки, так как все проголодались, а ты свяжись, с кем можешь, чтобы тебя забрали в каком-нибудь месте. Мы можем тебя подвезти куда скажешь, — говорит он заботливо, а у женщины слезы наворачиваются на глаза. — Эй, такая отважная девушка, половину Сахары прошла, а теперь раскисла… Подожди, я иду к тебе.

Через минуту грузовик съезжает на обочину и с визгом тормозит. Лукаш протискивается к Дороте между машинами, перескакивает через сумки и большие металлические холодильники и в конце концов проскальзывает в мягкое, выстланное пледами и покрывалами гнездышко. Кто-то закрывает большие двери, и наступает полумрак.

— Эй, а тут не так и плохо, почти как в моих укрытиях, в которых я играл, когда был мальчишкой.

Дорота подгибает ноги, обхватывает колени руками и украдкой вытирает слезы.

— Если никто не ответит, Джузеппе обещал взять тебя на некоторое время к себе. У него такая большая резиденция, что можно потеряться, так что тебя никто не найдет, — утешает он ее, несмело похлопывая по руке.

— Когда вы вылетаете в Ливию? — спрашивает Дорота, испытывая отчаяние от перспективы снова остаться в одиночестве, отдавшись на волю случая.

— Большинство сегодня ночью, итальянец и его девушка, очевидно, остаются, а я планирую задержаться на неделю, хочу еще посмотреть Лептис-Магна, Сабрат и Триполи.

— Я знаю те места, там стоит побывать, — прерывает его молодая женщина. — Но в столице мало достопримечательностей, можно разве что посмотреть Зеленую площадь и старый город с турецким рынком.

— Если хочешь, я останусь подольше, чтобы тебе помочь. Виза у меня еще действительна, — предлагает он, и это звучит совсем естественно.

— Спасибо, не хотела бы…

— Никаких хлопот, у меня нет больше важной работы. — Авто притормаживает, и Лукаш выбирается из укрытия. — Принесу поесть, и перекусим вместе… чтобы тебе не было грустно.

Он улыбается и заботливо гладит ее по голове. Потом открывает двери и выскакивает наружу. Дорота остается с телефоном в руке и набирает номер, который никогда не сотрется из ее памяти.

— Бася, это ты? — спрашивает она шепотом.

— Да-а-а…

— Как дела, как здоровье? Что нового у Хасана? Как дети, все так же балуются? — Для приветствия Дорота задает серию традиционных арабских вопросов. — Какое счастье, что ты не сменила номер телефона, Басечка… — От переполняющих ее чувств она начинает плакать.

— Дот, это ты?.. — Голос подруги переходит на визг. — Ты жива?! Как, где ты? Девушка, неужели я сплю?! Хасан, Дотка звонит, Хасан!

Дорота слышит, как она кричит мужу, и у нее в ушах стучат барабаны.

— Жива, только сейчас оглохну, — смеется Дорота сквозь слезы.

— В Триполи прошел слух, что ты попала вавтокатастрофу, что нашли труп, а вся твоя ливийская семья растаяла в тумане. Все мы тебя оплакивали, а для нас, ливийских полек, я организовала небольшую вечеринку в твою честь. Все напились… — Она шмыгает носом.

— Это значит только одно: я буду жить долго, — говорит Дорота, счастливая, что кто-то все-таки о ней помнил.

— Спроси у нее наконец, где она сейчас, я туда приеду, — слышит она взволнованный голос Хасана.

— Не представляю, где нахожусь, но обо мне хорошо заботятся, люди отличные, международная группа. Еду в Триполи, говорят, что осталось каких-то километров сто.

— Как нам тебя найти? — спрашивает Хасан, вырывая у Баси трубку.

— Знаешь, может, они меня к вам подвезут, они сами предложили. Вы живете на старом месте?

— Да, так и живем на Гурджи и никуда не собираемся переезжать, — отвечает Хасан и понемногу успокаивается. — Сумеешь к нам попасть?

— С закрытыми глазами. — Она растроганно смеется и впервые после того, как покинула Аль Аванат, вздыхает с облегчением.

Объятиям и слезам нет конца.

— Баська, очевидно, хотела бы пригласить сразу всех ваших подруг, но это нужно хорошо обдумать, — рассудительно говорит Хасан. — Боюсь, что мы должны сохранить все в глубокой тайне.

— Поддерживаю, — присоединяется к разговору Джузеппе. — Я уже был свидетелем подобных ситуаций. Нельзя ничего разглашать, где угодно, но только не в этой стране. И нужно действовать как можно быстрее. Лучше не выходи из дому, пока все не образуется и ты со своими дочками не пересечешь границу в аэропорту или в порту.

— Но я не имею понятия, где мои дети, живы ли еще! — дрожащим голосом говорит Дорота друзьям. — Как я их найду, сидя здесь и попивая кофе?

— Ты должна организовать осторожное расследование. У меня здесь есть такой детектив по темным делам…

— Ливиец?! — дружно восклицают все, а громче всех Хасан.

— Спокойно, у него мать итальянка, а отец — ливийский американец. Он в порядке, неофициально работает в организации по правам человека, поэтому знает, что делать в подобных ситуациях. У него есть опыт, — объясняет Джузеппе.

— Хуже всего то, что у нас теперь такой глупый консул, — вмешивается Баська. — Мужчина не для жизни, эгоист.

— Я с ним поговорю как с коллегой, — заявляет Джузеппе. — А если все-таки не захочет ничего сделать, то сам тебе помогу. В конце концов, к берегам Ливии уже много веков подходят испанские галеры, а на их борту тяжело что-то найти, да и мало кому хочется искать.

— Я позвоню Самире, она хорошая девушка, как будто не из той семьи, — говорит Дорота Басе через более чем две недели безрезультатных поисков.

— Думаешь, у нее сохранился старый номер? Когда выезжаешь за границу, то меняешь оператора на местного, так намного дешевле. Ты же сама говорила, когда куда-то ехала.

— Да, но попробую, несмотря ни на что. Она бы мне помогла, я уверена. Тем более что она не любит моего мужа.

— Тогда хотя бы используй прошлое время или слово «экс», поскольку такая форма ранит мой слух. Я на твоем месте вообще говорила бы что-то вроде «это» или «оно», — недовольно заявляет Бася. — И скажи наконец, что вы узнали в консульстве?! — От волнения она повышает голос.

— Негодяй остался негодяем и должен был как-то скрыть мое исчезновение. При этом очень ловко решил проблему. Только интересно, кто его обеспечил справкой из госпиталя? — Ее риторический вопрос явно лишний, поскольку ответ очевиден.

— Эта семья плохая, совершенно испорченная. Свидетельство о смерти, подтверждение в консульстве, останки, захороненные на мусульманском кладбище, несчастная мертвая женщина по своей наивности приняла другую веру. Бедная твоя мама, что она должна была пережить! Жаль, что ты пока еще не можешь с ней связаться и сообщить, что все в порядке.

— Думаешь, информация двухлетней давности еще актуальна? — прерывает Дорота подругу с ироничной улыбкой на губах.

— Успокойся, просто некоторые вещи нельзя обсуждать по телефону. У твоей мамы может случиться инфаркт, ведь она уже немолода, — объясняет Бася допущенную бестактность. — Достаточно одних домыслов… Впрочем, если считаешь нужным сделать это сейчас, то позвони. Держи телефон, надеюсь, что именно она возьмет трубку.

Минуту они сидят молча. Пьют вкусный зеленый чай с мятой и пытаются расслабиться, глубоко дыша. Самира — последняя надежда, и если не она, то конец всем ожиданиям. В Триполи, да и во всей Ливии, от семьи не осталось и следа. У Дот, конечно, была мысль связаться с Лейлой или ее матерью, но Джузеппе и польский консул Мартин единогласно заявили, что она сможет это сделать, только подготовив путь для побега. Нельзя знать, как поступят в этой ситуации родственницы Ахмеда. А вдруг они пойдут в полицию, и тогда уже точно будет конец.

— Ajwa, — после очередного сигнала Дорота слышит такой знакомый голос. — Ajwa?

— Здравствуй, никакая не Ajwa, а я, твоя золовка, — шепчет она в трубку, а сердце колотится как бешеное.

Тишина. Настолько глубокая и длительная, что даже звенит в ушах. Дорота ждет.

— Дот, милая моя… — слышит она дрожащий голос на том конце линии. — Что они с тобой тогда сделали? Ведь ты же не с того света звонишь?

— Ничего, все прошло, закончилось. Я жива.

— Где ты? Скорей говори! — уже кричит Самира. — Как я могу тебе помочь?

— Я по-прежнему в Ливии, в Триполи.

— Wa Allahi! Я не буду сейчас расспрашивать о подробностях. Хорошо, что тот негодяй далеко, и пускай там остается навсегда.

— Да, я знаю, он неплохо устроился… — Информация, добытая детективом, подтверждается. — Так вы все вместе в этой Канаде? — спрашивает Дорота, потому что любопытство не дает ей покоя.

— Я… я… Не хочется и говорить. Они поехали вместо нас, вместо меня и Махди. Одна фамилия позволяет, и этого достаточно… Я с этим уже смирилась. В конце концов, я тогда не претендовала ни на какую стипендию. Да и опекуна не имела, так что выехать не было возможности.

— Тебя вылечили? — спрашивает Дорота с тяжелой душой, вспоминая сценарий, который Самира представила ей двумя годами ранее.

— Знаешь, даже не верится, но чудеса случаются, и врачи просто гении.

— Я очень рада… — Она облегченно выдыхает. — Где вы сейчас?

— Знаешь чудесный городок под названием Аккра? — Девушка тихо смеется.

— Наверное, нет. Но странное название указывает, что ты поехала с Маликой.

— Какая умная девочка. Мы все здесь… Все! — кричит Самира в трубку.

— Что это значит? — У Дороты перехватывает горло, и она чувствует, что не может дышать.

— Твои дочери тоже, они здоровы и в безопасности.

— Слава Тебе, Господи! — Женщина невольно вскрикивает.

Баська, которая слушает разговор, начинает прыгать, исполняя победный танец. Потом вырывает у нее трубку и кричит:

— Спасибо!

— Не за что благодарить, это ведь естественно, — растроганно отвечает девушка. — Я тоже уже знаю, с кем ты, — смеется она. — Ahlan wa sahlan[82], Барбара, — здоровается Самира.

— А теперь, Самира, расскажи, что нужно сделать, чтобы дети вернулись к матери. — Бася переключает разговор на себя, а Дорота падает на диван и заливается слезами.

— Это не так просто. Ты же знаешь мою сестру Малику?

— Наслышана, — выдыхает Бася. — Это и будет самая трудная часть плана?

— Да. Но мы справимся, должны. Через месяц курбан-байрам, праздник Жертвоприношения, мы приедем домой в Триполи.

— Все?

— К сожалению, да. Но Триполи большой город, здесь легко потеряться. Кроме того… Хадиджа постарается как можно больше времени проводить со своими вредными сынками, а Малика… свет и люди! В Гане сохнет, а как окажется на старых местах, встречам и свиданиям с подругами не будет конца.

— Это хорошая новость. Так, говоришь, через месяц?

— У нас только месяц, чтобы все организовать. Я выведу девочек из дома, возьму в парк развлечений или куда-нибудь еще, а все остальное зависит от вас. Все должно пройти хорошо, поскольку мне не хочется провести остаток жизни в тюрьме.

— Но ведь ты рискуешь! Что скажешь, вернувшись уже без них?

— Семья меня не волнует. Уже через минуту мы выедем в свое изгнание, а на то, что в группе стало на двух маленьких девочек меньше, вряд ли кто-то обратит внимание. У них свои паспорта, они ни к кому из нас не вписаны…

— Хорошо, очень хорошо… — Бася уже составляет план, наморщив лоб и усиленно что-то обдумывая.

— Мама, наверное, поддержит, она не раз жалела девочек, говоря, что они сироты, и прежде всего потому, что воспитываются без матери. Хадиджа после того, что пережила сама, поддержит меня безоговорочно.

— А Малика… Что с Маликой?

— Она не захочет еще одного скандала вокруг нашей семьи и в первую очередь вокруг своей особы. Поэтому, думаю, из соображений чистого эгоизма будет сидеть тихо.

— Ты права.

— Я ее, в конце концов, знаю лучше всех. Но ничего не должно быть предано огласке, никаких медиа, ни сейчас, ни потом в Польше. Это мое условие. Одно единственное, это ведь немного.

— Ясно, впрочем, так и предполагалось. Все делаем тайно. Никто не знает, что Дорота еще жива и тем более что она сейчас здесь, в Триполи.

— Так держать. Малейший шепот — и я выхожу из игры.

— Окей.

— Давайте повторим еще раз, — настаивает Джузеппе, поскольку сам начал нервничать, как если бы это он крал детей и убегал с ними без документов, как безбилетный пассажир на большом контейнеровозе.

— Я специально организовываю День святого Николая первого, а не шестого декабря, так что постарайтесь ничего не испортить, — подчеркивает свой героизм польский консул.

— Хорошо, Мартин, не морочь нам сейчас голову! — Итальянец уже не выдерживает. — Не знаю почему, но именно я буду везти детей в багажнике, а потом попытаюсь переправить их всех на рыбацкой лодке через центр промышленного порта. Так что…

— Мальчики, мальчики, успокойтесь! — Баська появляется как вихрь и ставит перед ними большое блюдо с еще горячим творожным пирогом, политым шоколадом. — Съешьте чего-нибудь сладкого и немного остыньте, — говорит слишком веселым голосом, слишком веселым даже для нее. — Ведь больше всего нервничает здесь Дотка, а вы ее еще больше расстраиваете. Господа, имейте совесть.

Все как по команде поворачиваются к Дороте и деликатно улыбаются.

— Ну что? — спрашивает Дорота сдавленным голосом и тушит очередную сигарету. — Я собрана и готова, мне и не такие вещи приходилось переживать. — Она слабо улыбается и тянется за большим куском пирога. — Ешьте, такого десерта вы больше нигде не найдете.

Дорота сидит, закрытая в консульстве в какой-то крошечной комнатке. Слышит голоса, доносящиеся из Ягелонского зала, в котором, как и каждый год, проходит торжество. Лучше всех слышен громкий голос Баськи, учительницы младших классов и заводилы на всех детских праздниках.

— Кого мы ждем?! — кричит она. — Кто-нибудь знает?! Петрусь, ты знаешь?

Происходит какое-то замешательство — по всей вероятности, бедный мальчик со страха убегает к маме.

— Кто скажет? — настаивает Бася.

— Святого Николая! — слышатся одинокие тихие голоса, а Дороте снова хочется плакать.

— Теперь давайте все вместе, чтобы он нас услышал и узнал, что здесь послушные дети, иначе он не приедет к нам. Итак, кого мы ждем?

— Святого Николая! — кричат уже все смельчаки.

Слышится, как набирается код на замке двери, и через мгновение Дорота видит незнакомую ей приземистую фигуру. За ней на фоне дверного проема маячит Мартин.

— Наш новый господин посол хочет с тобой познакомиться и выразить свое удивление, сочувствие и поддержку, — говорит консул из узенького коридорчика.

— Госпожа Дорота, собственно, я сам хотел все это вам сказать, но просто не мог подобрать слов. — Посол наклоняется и по-джентльменски целует ей повлажневшую от переживаний ладонь. Теперь она замечает, что это пожилой мужчина лет за шестьдесят, в элегантном спортивном костюме. — Моя жена тоже хотела прийти, но она очень импульсивна и наделала бы столько шума, что все сразу сбежались бы и помешали нашим планам.

— Спасибо, чудесно, — отвечает молодая женщина, не зная, что должна говорить дальше.

— Дитя мое, мы так мало можем сделать для вас, что даже стыдно. Вот немного денег для вас и девочек, которые мы собрали. — Дрожащей рукой он протягивает ей помятый серый конверт. — К сожалению, акция не была открытой и коллективной, так что это символический вклад для новой жизни и дорогу в Польшу.

— Господин посол, нам уже пора идти. — Трусоватый Мартин тянет старика за рукав. — Мы должны быть готовы в любой момент и обязаны придерживаться плана, извините.

— Да, да, конечно. Дорота, еще раз успехов вам. — Посол заключает Дороту в объятия и нежно целует в обе щеки.

Теперь она с облегчением садится в кресло и ждет сигнала. Если ее поддерживают такие люди, то все должно получиться.

— Святой Николай будет называть имя каждого из вас, и тогда вы подходите, — слышит она голос Баси. — Не толкайтесь! Наша, придет твоя очередь! Салем, Рами!

Среди всеобщего шума она не может разобрать ни слова, не слышит даже голоса своей подруги. Ей кажется, что она уже на пределе, и начинает еще больше нервничать.

— А сейчас приглашаем к святому Николаю Дарью! — кричит охрипшим голосом Бася. — Даруся немного боится и пойдет с тетей Самирой. — Это сигнал, и Дорота вскакивает на ноги. — Приглашаем сестру Дарьи, Марысю, пожалуйста, где Марыся?

Дорота слышит сзади движение, кто-то быстро открывает дверь, и после двух лет расставания она видит свою маленькую дочку. Она, очевидно, не узнает ее, но через мгновение нежно касается волос матери, и та чувствует, что малышка уже не боится.

— Ummi? — спрашивает девочка, оглядываясь на Самиру. — Мама?

— Я показывала ей твои фотографии, — шепчет Самира и в подтверждение кивает ребенку.

После небольшой заминки дочка идет к Дороте и обнимает за шею так, словно хочет задушить.

— Хватит нежностей, — начинает торопить их консул. — Для этого у вас еще будет достаточно времени, когда отсюда уедете.

— А где Марыся? — спрашивает Дорота, оглядываясь вокруг.

— Мне очень жаль, но Малика без предупреждения взяла ее с собой на какую-то дурацкую вечеринку. Я не смогла ее убедить, что святой Николай и подарки лучше. Обе меня высмеяли, Марыся находится под большим ее влиянием. — Самира наклоняет голову и сжимает губы. — Но кто мог предвидеть…

— Это не ваша вина, видимо, так угодно случаю. — Мартин хочет как можно быстрее завершить дело. — Дорота, надевай платок, широкий плащ, и мы выходим. Джузеппе ждет на территории консульства. Это нужно сделать, пока все люди внутри, поскольку потом будет тяжело объяснить детям и взрослым, почему мы загружаемся в багажник.

— Сейчас, сейчас, что ты выносишь нам мозг?! — Из-за волнения Дорота не может нормально дышать и теряет всякую выдержку. — Я без старшей дочери никуда отсюда не уеду! Этого не будет! — кричит она, а консул отскакивает как ошпаренный.

— Извини, я не понимаю, о чем вы говорите, — вмешивается Самира, — но, ради Аллаха, Дот, ты должна ехать. Один ребенок — это лучше, чем ни одного. У тебя нет документов, никаких прав на дочерей, ты в проигрышной ситуации.

— Молодая девушка, а умнее… — Мартин присоединяется к разговору. Его арабский свидетельствует об отличном знании языка.

— Прошу прощения, я хочу поговорить с золовкой наедине. — Самира беспардонно выталкивает его из комнаты и закрывает двери. — Дот, — она обнимает женщину, и они обе начинают тихонько всхлипывать, а маленькая Даруся, не осознавая, какая рядом с ней разыгрывается трагедия, лакомится шоколадками, — сестра, ты приедешь сюда еще, отыщешь Мари, я тебе обещаю. Поменяешь фамилию, прическу, цвет волос, никто тебя не узнает, и тогда ты спокойно заберешь свою дочь домой.

— Я не могу без нее уехать, не могу… — Слезы текут по щекам Дороты, рыдания сдавливают горло.

— Либо ты делаешь это сейчас с Дарин, либо не делаешь вообще, — с грустью произносит Самира. — Выбор зависит от тебя.

Несчастный случай с Самирой

— Малика! Как хорошо, что вы наконец вернулись! — Старая ливийка выбегает навстречу дочери и внучке. Ее покрасневшие глаза свидетельствуют о том, что она еще не спала.

— Мама, что случилось? Почему ты до сих пор не легла спать? С каких пор ты меня ждешь до рассвета? — Любительница развлечений и вечеринок недовольно хмурится, глядя на мать.

— Во-первых, я жду не тебя, а этого бедного, чуть живого ребенка. — Она указывает на Марысю, едва стоящую на ногах. — А во-вторых, звонили из Центральной больницы… — У женщины ломается голос, и она заливается слезами.

В порыве отчаяния старая ливийка рвет на себе всклокоченные волосы.

— Что случилось? — тихо цедит слова Малика. — И с кем? — Голос женщины переходит в шепот, и ее едва слышно.

— Самира… — Мать падает на колени и бьется головой об пол, громко причитая.

Марыся, потрясенная этой сценой, с ужасом в глазах подбегает к бабушке и обнимает ее за дрожащую от всхлипываний спину.

— А Дарья, что с Дарьей? — спрашивает она, наклоняясь к уху бабушки.

— Ничего не знаю, телефон не отвечает, — объясняет она. — Сказали только о Самире и о том, что ее состояние критическое.

Малика быстро достает мобильный телефон, отходит и делает несколько звонков, один за другим. Она успела взять себя в руки и холодна как лед, но в ее глазах, сейчас черных как уголь, видны отчаяние и ужас. Вертикальная морщина на лбу и бледность лица тоже свидетельствуют о состоянии ее души.

— Собирайся, мама, едем. А ты, Мириам, иди к себе и укладывайся спать, — отдает она короткие указания.

— Но, тетя, я тоже хочу… — пробует протестовать девочка.

— Без разговоров, я не шучу, — Малика обращается к Марысе тоном, не допускающим возражений. — К тому же тебя, мое дитя, не впустят в палату интенсивной терапии. Утро вечера мудренее, oкей?

Едва волоча ноги, Марыся с опущенной головой идет к лестнице, а женщины спешат покинуть дом. В сумасшедшем темпе доезжают до Центральной больницы. Движение страшное. Поминутно останавливаются машины скорой помощи и частные автомобили, из которых выносят окровавленные тела.

— Половина этих дебилов не должна была получать водительские права. — Злая Малика с ужасом смотрит на тело мальчика лет десяти, которого мужчины вносят на белой окровавленной простыне.

— С дороги, с дороги! — призывают они. — Доктора, быстро!

— Что за бойня! — Малика берет мать под руку и почти бежит в приемное отделение, возле которого толпится народ.

— Мы должны как можно быстрее перевезти бедную Самиру в мою клинику или в какое-нибудь другое место. Если это только удастся.

После толкотни и пары очередных телефонных звонков известный в Триполи доктор заводит женщину-дипломата и ее мать в отделение.

— Состояние тяжелое, очень. У нее повреждены череп, диски шейного отдела, в нескольких местах сломаны руки и ноги, — профессионально информирует Малику стройный доктор-иностранец, демонстрируя свое уважение к женщине. — Делаем все, чтобы спасти ей жизнь. Это сейчас главная задача.

— Она ехала без ремней безопасности, да? — впервые подает голос мать.

— Трудно сказать. — Доктор неуверенно крутит головой. — Девушка ехала очень быстро. Это было ужасное столкновение, и подобных у нас, увы, предостаточно. Вы сами видели, что творится в приемной. И так каждый день.

— Можно ли нам перевезти сестру в другую больницу, например правительственную, или хотя бы в мою клинику? — Малика не сдается и не верит в эту трагически описанную историю.

— Насколько я знаю, вы тоже доктор… — Ординатор с неодобрением смотрит на Малику.

— Я фармацевт.

— Но этому, если я не ошибаюсь, учат также и в Академии медицины, — иронично продолжает мужчина, нервно стискивая при этом ладони. — Лучше будет, если вы узнаете об увечьях, а потом сами решите. Вы, доктор фармакологии, думаете, что у нас нет хороших докторов, что вождя и членов правительства лечат иначе? И что в частных клиниках дело поставлено лучше? Так пойдите и посмотрите на количество больных в нашей больнице. У медиков достаточно случаев, чтобы повысить свою квалификацию! — Доктор скептически кривит губы.

— Я не хотела вас обидеть, — говорит Малика, только сейчас осознав свою бестактность, но мужчина уже отвернулся от них и пружинистым шагом направился к зеленой двери с надписью «Палата интенсивной терапии».

После того как две женщины спешно надели халаты и бахилы, они, охваченные ужасом от предстоящей встречи, входят на цыпочках в зал с несколькими кроватями, отгороженными друг от друга только переносными ширмами. Слышны звуки включенной аппаратуры, щелчки ламп дневного освещения, шипенье насосов, доставляющих больным кислород, и тихое гудение работающих приборов, управляемых компьютером, которые контролируют работу сердца и нагнетание воздуха. В самом конце зала доктор останавливается у койки, на которой лежит почти полностью забинтованное тело. Одна рука и нога — на вытяжке. Пациентка подключена к устройствам, поддерживающим жизнь, от дыхательного аппарата ее голова неестественно отклонена назад. На штативе висят две капельницы: в одной — прозрачная жидкость, в другой — кровь для переливания.

— Вы по-прежнему считаете, что сестру можно перевозить? — резко спрашивает доктор.

— Я этого не переживу, — шепчет мать, не в силах сдержать плач. — Это проклятие, которое пало на всю нашу семью за злые поступки. Да, Малика, чтобы ты знала. Всегда приходит время расплаты. Только почему это невинное дитя, эта самая хорошая и воспитанная девушка должна быть наказана за грехи других?

Она с вызовом смотрит на старшую дочку.

— Я правильно понимаю: тебе хотелось бы, чтобы это я там лежала? — со злостью отвечает ей Малика. — К сожалению, я еще хожу по этому свету, и это я всегда всю семейку вытягиваю из дерьма!

— Любимые, прекратите! — Хадиджа старается разрядить нервную обстановку. — Не время ссориться.

— Что с Дарьей? Кто-то мне в конце концов скажет или будет так, как со смертью моей мамы? — неожиданно включается в разговор Марыся.

— Wallahi, все забыли о нашей крошке! Мы — чудовища! — Мать падает на кровать, закрывая лицо сморщенными руками, и плачет, плачет, давясь слезами.

— Я ее найду, обещаю, даже если настанет конец света. — Малика выходит из дома, демонстративно хлопнув дверью.

— Господин консул, у меня важное дело, и я боюсь, что в нем замешана польская сторона, — говорит Малика по телефону официальным тоном.

— Да-а-а, — глухо отвечает мужской голос.

— Моя сестра, Самира, неделю тому назад поехала на празднование Дня святого Николая в ваше посольство, — начинает она отчет. — Да, наша невестка была полька, и романтически настроенная сестричка хотела, чтобы дети — неизвестно, к сожалению, для чего, — поддерживали связь со страной матери. Добралась ли она туда с маленькой девочкой по имени Дарин?

— Извините! На таких празднованиях столько людей, что мне трудно заметить всех. Зачастую я их даже не знаю. Не говоря уже о детях, которые бегают как бешеные и веселятся до потери сознания, — со вздохом отвечает консул.

— А кто должен знать, сколько людей приедет и кто будет? Ведь вы готовите какие-нибудь подарки, значит, наверняка должны заранее составлять списки.

— К сожалению, нет, но, возможно, господа из Польши смогут вам больше на этот счет рассказать. Кроме того, мы всегда готовим сто или сто пятьдесят пакетов, а то, что останется, завозим в детский дом или дом ребенка. Разве это не хороший жест?

— Да, очень милосердно. Значит, вы не хотите мне помочь? Погиб ребенок, которого последний раз видели в польском посольстве… — Тон Малики меняется. — Я буду вынуждена подать заявление об этом деле в соответствующие органы. Или можно пришить параграф о похищении, в котором замешана пограничная застава.

— Дорогая госпожа, прошу мне не угрожать, так как ни я, ни другие польские дипломаты, аккредитованные в Триполи, не должны присматривать за разнузданным арабским ребенком. Может, во время торжества девочка вышла из здания и пошла себе, так как тетя, то есть арабка, скорее всего, сплетничала в это время со своими приятельницами. Если верить статистике, у вас достаточно часто погибают дети. А знаете почему? Потому что никто на них не обращает внимания.

— Что за глупости вы говорите?! — Малика вспыхивает, в ней клокочет гнев.

— Легче сделать, чем воспитать, — делает грубое замечание мужчина.

— Как вы смеете! — кричит возмущенная женщина.

— Правда глаза колет. — В трубке слышно прерывистое нервное дыхание. — Ничем не могу помочь вам. Что-нибудь еще? — казенным тоном спрашивает консул, чтобы как можно быстрее закончить разговор.

Малика трясущимися руками отключается и бросает мобильник на стол.

— Что делать? Кто захочет помочь? Ведь ребенок не мог исчезнуть, растаять в тумане. Это только у этого польского идиота такое мнение об арабском воспитании. Такие вещи могут случаться где-нибудь в деревне, в пустыне… в любом уголке мира, если речь идет об отсталых и неразвитых местностях… — Взволнованная Малика не может успокоиться. После разговора с консулом она переживает еще больше. — Должен же быть кто-нибудь, кто знает обо всем этом деле…

Вдруг ей приходит в голову мысль. Она бежит к черным пластиковым мешкам с личными вещами Самиры, которые им выдали в больнице, и начинает их обыскивать. Вытягивает сумочку сестры, которая с одной стороны вся в крови, и с благоговением ее открывает. Добирается до мобильного телефона и в первую очередь проверяет, с кем она говорила, а потом смотрит входящие звонки. В яблочко! Малика даже подпрыгивает, видя имя собеседника, которое высветилось в окошке телефона.

— Ahlan wa sahlan, saida Барбара, — говорит Малика в трубку.

— Salam alejkum, — слышит она привычный ответ.

— Это Малика Салими, вы меня слышите?

— Да.

— Вы встречались с Самирой и моей племянницей Дарин в последнее время? — Малика молниеносно хочет затянуть петлю на шее собеседницы.

— Да, — слышен короткий ответ. — Она приводила девочку на праздник святого Николая.

— Так, может, вы расскажете мне, куда исчезла малышка, а?! — кричит она в трубку.

— Она там, где ей и нужно быть, — не колеблясь ни секунды, отвечает отважная Бася.

— Что это значит? Поподробнее, пожалуйста, а то…

— А то что? Что ты мне сделаешь? Может, начнешь с себя? Надеюсь, ты не забыла, как Дорота терпела ваши притеснения, мошенничество, обман, придирки, торговлю живым товаром и попытку ее убить?

У польки много тузов в рукаве, ей есть чем пригрозить.

— Дот?! — Малика произносит это имя, почти не дыша.

— Да, та самая, которую вы дружно похоронили более двух лет назад. Это все ваша гребаная, злая до мозга костей арабская семейка! — кричит Баська, уже не в состоянии сдерживать свои эмоции.

— Может, не вся, может, только один подлый человек с рождения портит нам жизнь.

— Так не нужно ему потакать! Каков есть, такова и честь!

— Как можно не помочь брату, Барбара? — грустно говорит Малика, чувствуя, как она теряет всю свою решительность. — А теперь еще несчастье, такая трагедия…

В конце концов женщины договариваются о встрече и проводят вместе почти два часа, ведя искренний разговор. Обе напористо, сильно и прямо смотрят друг другу в глаза.

— Что бы там ни было, я не расскажу сейчас Мириам, что Дорота жива, что любимая Дарин вместе с матерью, довольная и счастливая. Психика девочки может не выдержать. Она уже похоронила мать, а сейчас исчезла ее сестра… — при прощании говорит Малика. — Если Дот когда-нибудь захочет обрести вторую дочь, я ей охотно помогу. Может, хотя бы так частично смою с себя грехи, которые у меня на совести.

— Что делать, ведь мы должны ехать в Аккру, но как оставить здесь бедную Самиру одну? — Мать, постаревшая за последний месяц, вслух размышляет над возникшей проблемой.

— Она уже у меня в клинике, у нее отдельная палата, медсестры и сиделки. Мы ничем не можем ей помочь, можем только обеспечить достойные условия.

Состояние Самиры заметно улучшилось. Девушка самостоятельно дышит, ее сердце бьется ритмично, и она может проглотить еду, подаваемую в виде жидкости через трубку. Однако после четырех недель многочисленных обследований и тестов и после энцефалографии диагноз неутешительный. Девушка впала в состояние комы, из которой половина людей никогда не пробуждается. Организм живет, однако не реагирует на раздражители. Выглядит Самира так, как будто находится в сознании: ее веки подрагивают, она двигает конечностями и головой, зевает. Малика отдает себе отчет, что в действительности эти проявления не являются ответом на какие-либо внутренние или внешние раздражители. Однако как же трудно объяснить это матери, которая только и живет надеждой на выздоровление дочери!

— Может, я решу вашу проблему, — подает голос молчащая до этого Хадиджа.

Все смотрят на нее с удивлением.

— У тебя доброе сердце, доченька, но что же ты можешь сделать? Как хочешь помочь? — Растроганная мать гладит ее по голове, как маленькую девочку.

— Я останусь в Триполи, — отвечает Хадиджа.

Женщины не могут поверить в то, что слышат.

— Как это? Одна, в этом большом доме, без никакой защиты?

— Если бы вы хоть раз поинтересовались моими делами и поговорили со мной не только о готовке и уборке дома, то, возможно, узнали бы, что я выхожу замуж, — со смешанным чувством горечи и явного удовлетворения говорит Хадиджа.

— Что?! За кого? Когда? — засыпают ее вопросами женщины.

— Ты познакомилась с ним через Интернет! — выкрикивает Малика. — Да, наверняка! Поэтому столько часов, даже ночью, проводила перед компьютером. Что эта техника делает с людьми! Особенно такими наивными и легковерными, как ты.

— Дочка, ведь это может быть какой-то извращенец! — Испуганная мать присоединяется к Малике.

— Может, вы дадите мне сказать хотя бы слово! — Хадиджа прерывает их крик, стукнув рукой по столу. — Никогда меня никто не слушает!

— Хорошо, говори. — Малика на всякий случай присаживается на софу.

— Это знакомый Мины, нашей родственницы, твоей сестры, мама.

Женщины таращатся на нее в изумлении.

— Я часто разговаривала с тетей и ее дочерью Лейлой по скайпу, ведь в Аккре мне не с кем было и словом перемолвиться, — продолжает Хадиджа, и теперь в ее голосе звучит вызов. — Вспомнили однажды о несчастье, которое случилось у Аббаса. Его молодая жена после рождения второго ребенка не пошла на проверку к гинекологу, твердила, что хорошо себя чувствует и что у нее нет времени на глупости. Когда через два года в конце концов ее затянула туда подруга, оказалось, что у нее рак матки. И она поехала к Аллаху экспрессом: все закончилось в течение трех месяцев. Аббас остался с двумя маленькими детьми. Прошло три года, он успевает справляться с ежедневными хлопотами и в придачу хорошо воспитывает малышей, они у него вежливые, с хорошими манерами. Однажды я разговаривала с Миной, как вдруг на экране компьютера появились милые смеющиеся личики. Я сразу их полюбила. — Хадиджа вздыхает. — Позже я познакомилась с их отцом. Вот так все и началось. А сейчас мы хотим пожениться. Я останусь в Триполи, дорогие, хотите вы этого или нет, но зато буду заботиться о Самирке. Кстати, читала, что людям, находящимся в коме, очень помогают визиты близких, контакт… С такими больными нужно разговаривать, и тогда есть шанс, что они выйдут из комы.

— Что ж, это даже лучше, — спокойно соглашается Малика. — И не рассказывай, что ты была так одинока в Аккре. Если кому-то хочется излить душу, то он приходит и, по крайней мере, раскрывает рот. Ты отдалилась, как, впрочем, и всегда. — Малика наклоняется к сестре и указательным пальцем, направленным в ее сторону, акцентирует внимание на последних словах.

— Девочки, сейчас не время жаловаться и ссориться, — говорит мать, стараясь предотвратить скандал. — Mabruk[83], любимая Хадиджа, mabruk! — Она встает и с чувством целует счастливую дочку в обе щеки. — Желаю, чтобы это замужество дало тебе больше счастья, чем предыдущее.

Возвращение в дипломатическое представительство Wonderful life

Возвращение в Аккру без Хадиджи, Самиры и Дарины действует на женщин угнетающе. Лучше всех это переносит закаленная жизненными неурядицами бабушка. Старая ливийка замкнулась в себе, как черепаха в панцире, и не выказывает никаких чувств. Она выполняет свои ежедневные обязанности и старается помочь дочке и внучке, которые, кажется, полностью сломлены. Но как же трудно ей приходится! Пожилая женщина не знает точной причины их грусти и апатии.

Марыся, обиженная на весь мир, становится еще более непослушной. Наверняка тоскует по сестре, которую каждый день донимала, таская за одежду и высмеивая прямые мышиные волосики. Смеялась над ее беспомощностью и выискивала малейшие огрехи. Тем не менее они часто усаживались вместе на ковре в гостиной, играли в разные игры, в куклы или рисовали. С Самирой Марыся не так близка, как тогда, в Триполи, когда еще была крошечным ребенком. Место подруги и советчицы в ее сердце полностью и нераздельно занимает Малика. Хадиджу девочка воспринимает как тетю, которая умеет хорошо готовить, гладить и шить. Бабушка не понимает, почему Марыся чувствует такую злость и ненависть ко всему миру. Может, это связано с исчезновением Дарьи из ее жизни?

Пожилая ливийка приходит к выводу, что, если эти чувства останутся, нужно будет прибегнуть к услугам детского психолога. Очень усложнилось дело с Маликой. Непонятно, из-за чего она переживает больше: из-за несчастного случая с одной сестрой или по поводу счастья другой, но наверняка не из-за исчезновения Дарьи, с которой даже встречалась нечасто. Никто не догадывается, что причина ее раздражения и недовольства кроется в окончательном уходе из ее жизни Анума. Еще перед отъездом Малика не сомневалась, что их разлука временна, ей даже не пришла в голову мысль, что мужчина уже никогда не поговорит с ней и они больше не увидятся. Вначале она звонила ему, наверное, раз сто, но он не отвечал, а когда женщины вернулись в Аккру из Триполи, номер оказался заблокированным. Она отправила ему на e-mail множество сообщений, полных возмущения и злости, но постепенно поняла, что этим ничего не добьется, и начала просить, молить хотя бы об одном словечке или кратковременном свидании. Она объясняла любимому, что тот может иметь до семи жен, если захочет, в его стране это никого не удивит, это не противозаконно. Писала, что может и не быть его законной женой, у нее не было мысли разбить его семью. Все зависит только от него, его любви и присутствия в ее жизни. Вспоминала чудесные минуты, которые они проводили на выездах, время, когда любили друг друга в маленьком отеле у океана. Писала о наиболее интимных моментах, которые собрала в один поцелуй или одно прикосновение. Она то атаковала, как фурия, то впадала в экстаз, потом в отчаяние. Ее жизнь полностью утратила блеск и смысл. Порой Малика просыпалась вся в слезах, иной раз засыпала заплаканная. Послала к черту работу, часто уходила раньше, говоря, что она едет в министерство, на почту или на дипломатический раут. У нее все валилось из рук. Все свободное время и вечера она проводила у себя в спальне, часто в обществе «Джонни Уокера»[84], которым систематически начала напиваться до беспамятства.

— Я больше не выдержу, она убьет себя, — шепчет мать, слыша стон, доносившийся из спальни Малики.

— Доченька любимая, Малика… — Старая ливийка входит в комнату на цыпочках и садится на край кровати. — Расскажи мне, что на самом деле тебя гнетет, поплачься.

— Я никому ни на что жаловаться не буду! — Женщина с размазанным макияжем и спутанными волосами садится на кровати. — Это мое дело.

— Так не пойдет. Ты здесь, с нами, у нас сердце болит, когда мы смотрим на твои страдания. Если тебе что-то не нравится в Гане, если ты больше не хочешь здесь жить, быть может, уедем, возвратимся в Триполи? Там уж наверняка все утихло, ты вернешься к своим обязанностям, сменишь обстановку и все забудешь. Что ты на это скажешь?

— Я никогда не сдаюсь, мама.

После этих холодных слов пожилая женщина выходит, а Малика идет в ванную и приводит себя в порядок.

— И меня не сломает какой-то отвратный негритянский черный хрен! — шепчет она со злостью своему отражению в зеркале.

С того дня Малика начала вести себя как обычно, стала чаще посещать спортивный зал и меньше пить. Она берет с собой Марысю на прогулки или в кофейню, а на выходные организовывает вылазки в парки и к океану. Однако огонь в ее глазах угас, резче стали морщинки вокруг губ и на лбу, уже не так часто слышен ее громкий хрипловатый смех.

— Я пришел попрощаться. — Квафи, как всегда вежливый и тихий, входит в бюро Малики.

— А куда ты уезжаешь? — спрашивает арабка, приподнимая голову от груды бумаг.

— Наконец-то я получил место с министерстве, — с гордостью сообщает ей Квафи. — Через два-три года наверняка выеду куда-нибудь работать. Может быть, в Ливию?

— Не советую. Хочешь, я дам тебе почитать кое-что из этих дел? — саркастически говорит Малика.

— Нет уж, это все в прошлом. Мир идет вперед и, как защитник прав человека, должен тебе сказать, что становится лучше.

— Ты молодой и такой наивный… — Женщина вздыхает, думая о грузе опыта, который она несет.

Квафи с грустью и чувством вины смотрит на потухшее лицо подруги. Он должен ей рассказать, иначе она будет мучиться и надеяться до конца жизни.

— Знаешь, Анум выехал в Вашингтон, — несмело начинает он, а Малика сжимает губы.

— Угу. — Она делает глубокий вдох, так как от одного звучания любимого имени хочется плакать. — Это прекрасно.

— Я должен был тебе это сказать. Он открылся мне перед вылетом, потому что хотел, чтобы я тебе это передал. Его жена до чертиков ревнива и не одобряет никаких связей на стороне. Знаешь, эта дамочка из местного высшего общества. Училась в Штатах, вот и насмотрелась на моногамию.

— Да-да… — Малика делает вид, что поддерживает разговор, но только и думает о том, чтобы ее приятель поскорее вышел из кабинета и она могла зареветь как белуга.

— Анум из порядочной, интеллигентной семьи, а это значит, что там никогда не пахло ни деньгами, ни связями. Единственное, что у него было, — это мозги. После возвращения из Америки девушка нахваталась каких-то националистических идей, и ей захотелось выйти замуж за обычного местного парня. Анум ей понравился, и она заставила своего папочку, который сидел в то время на высокой должности в правительстве, пригреть его и оказать ему поддержку. По сути, это она протащила Анума в дипломатию. Он никогда ее не любил, но женитьба на ней была его единственным шансом сделать карьеру. После того как у них родился первый ребенок, он смылся работать в Ливию, а потом, вернувшись, сделал второго, но уже никуда не мог выехать — женушка присмотрела для него прекрасное местечко в министерстве. Положение фантастическое, да и деньги приличные. Если бы он заикнулся о разводе, то, скорее всего, оказался бы на улице вообще без штанов. Она бы все у него отобрала, не колеблясь, а волчий билет закрыл бы для него даже неперспективные двери.

— Какой бедняжка! — иронично бросает Малика, чувствуя уже, что из глаз вот-вот потекут слезы.

— Ты должна знать, что у него не было выхода.

— Вот и поехал в Вашингтон… А в какой должности?

— Заместитель консула, — признается Квафи.

— Может, жизнь сейчас и нудная, зато спокойная, — утверждает Малика, сердце которой снова превращается в ледышку. Один-единственный человек в состоянии хоть чуть-чуть смягчить эту гордую женщину: Марыся изо всех сил старается отвлечь тетку игрой или разговорами.

Для Малики, работающей в посольстве, ежедневные дела становятся рутиной. Женщина опять возвращается к своей любимице. Она осыпает ее деньгами на бижутерию и тряпки, забрасывает подарками, все больше балуя племянницу. Возвращение Дарьи к матери не волнует Малику. Теперь она вообще не допускает мысли о возвращении Марыси к Дороте. Родитель тот, кто воспитывает и любит, а не тот, кто родил. Ей запали в сердце слова колдуна вуду, который посоветовал ей отдать чужих детей, но что этот старый дурак, в конце концов, знает? Просто случайно попал в точку. Малика снова стала посещать дипломатические ужины, коктейли и рауты. Жизнь возвращается в свою колею, состояние души обманутой любовницы тоже.

— Малика Салими, посольство Ливии, — представляется она высокому, немного сутулому послу Эритреи, который, наверное, по ошибке пригласил обычного атташе на народный праздник.

— Очень приятно, я слышал о вас много хорошего и часто видел на наших нудных дипломатических встречах, — отвечает мужчина красивым баритоном, слегка растягивая слова, и стискивает ей ладонь. — Поговорим после моей речи, — добавляет он и вздыхает: — Когда уже эта работа наконец завершится?

— Буду признательна. — Малика, приятно застигнутая врасплох, отходит, чтобы не мешать.

Посол, вместо того чтобы беседовать с высокопоставленными гостями, обмениваться мнениями о политических делах, экономических проблемах и событиях культурной жизни, включаясь в разговоры о женах, детях, памперсах, школе, концертах или путешествиях, сидит на деревянной лавочке в тени огромного фикуса и масляными глазами смотрит на Малику. Ей весьма льстит это неожиданное обожание. Посол Эритреи — исключительно красивый мужчина с типичными для его этнической группы чертами лица. У него высокий лоб и длинный узкий нос, кожа намного светлее типичной африканской, глаза черные, миндалевидные, губы узкие и красиво изогнутые. Малика каждый раз сравнивает его с Анумом и приходит к выводу, что ее бывший любовник с широким носом-картошкой, большими негритянскими губами и круглыми, как пуговицы, глазами был просто уродом.

— Вы долго уже здесь находитесь? — начинает вежливую беседу посол.

— Какое-то время, но пока еще не припекло так, чтобы захотелось вернуться. Вполне терпимо, бывает даже интересно. — Женщина для куража делает большой глоток виски с колой.

— Что ты пьешь с таким удовольствием? — переходит он на «ты».

— «Мазут», так в Ливии мы называем коктейль из «Джонни Уокера» с колой, лимоном и льдом. Может быть, из-за его цвета. А ты чем расслабляешься?

— Апельсиновым соком. Я мусульманин, — поясняет мужчина, не отрываясь глядя Малике в глаза.

— Ну что ж, я тоже, — разговор, который до сих пор не клеился, сейчас становится еще более натянутым.

— Я работал в Триполи, но не могу помянуть добрым словом то время. — Эритреец грустно смотрит перед собой.

— Ливия даже для ливийцевнелегка, не то, что для иностранцев. Выдерживают только самые крепкие или отчаянные, — с усмешкой произносит женщина, а, договорив, встает и направляется к выходу.

— Я нудный, правда? — Мужчина берет ее за руку и не позволяет отойти.

— Нет, просто я устала. Можешь представить: работа, дом, обязанности…

— Может, встретимся в какое-нибудь более удобное время и в более спокойном месте?

— Окей, не вопрос, — говорит Малика, хотя в душе просто воет от желания сказать «нет».

— Мириам, не будь свиньей, пойдем со мной, — молит тетка племянницу, так как отдает себе отчет, что сама не выдержит этого ужина. — Он такой неподвижный, вялый, совершенно безжизненный, ух!

— Так зачем ты с ним договариваешься? Я тебя не понимаю. — Девочка смотрит на мир трезво и честно. — Позвони и откажись. Скажи, что у тебя голова болит.

Она смеется, потому что часто слышала, как тетка увиливает таким образом от нежелательных свиданий.

— Не выйдет, Мириам, это же посол. — Малика садится, расчесывает взлохмаченные волосы. — Жаль мне его было, вот и согласилась. Такой красавец и такой соляной столб. Я с ним усну один на один. — И она смеется, представляя себе такую ситуацию.

— А что я буду с этого иметь? — торгуется девочка.

— Съешь отличный изысканный ужин, — дразнит ее тетка.

— Фу! Я хочу горбушку с «нутеллой»!

— Хорошо, я куплю тебе те туфли Massimo Dutti, которые ты присмотрела.

— Ну что ж, тогда собираемся и вперед. Надеюсь, там будет хорошо, нужно думать позитивно, jalla, jalla!

В отеле «Плаза» чрезвычайно изысканно. Малика надела маленькое шелковое платье, поверх набросила кроваво-красный кашемировый пиджак. Аксессуары к одежде у нее ослепительные. Одно колье с сапфирами и бриллиантами должно стоить пять ее зарплат. Давняя любимица правителя помнит те времена, когда в Ливии получала премии такого достоинства. Марыся выглядит как прелестная кукла: блестящие золотые локоны ниспадают на карминное бархатное платье, а длинные черные кружевные рукава посверкивают поддельной детской бижутерией. У девочки на ножках неудобные, но изумительно красивые черные лодочки от Massimo Dutti.

— Мои дамы, как вы поддерживаете такую прекрасную форму? — Посол начинает с комплиментов, не в состоянии оторвать глаз от Малики. — Это же невозможно, при всех этих ночных дипломатических посиделках.

— Тетя ежедневно упражняется, ходит на фитнес в лучший клуб в городе, в бассейн, а в выходные бегает по набережной, — отвечает Марыся.

Она чувствует себя обязанной из-за астрономически дорогих туфель.

— Достойно уважения и… удивления. — Мужчина согласно кивает. — Я когда-то любил бегать, и у меня это даже хорошо получалось: пробегал тысячу пятьсот метров. В студенческие времена входил в сборную, представлял страну.

— В самом деле? — Они смущены, так как их собеседник теперь имеет бо́льшие преимущества.

— Не хочется в это верить, да? Во мне было тогда каких-то пятьдесят килограммов.

— Всегда можно начать снова, — говорит Малика, разочарованная такой слабостью духа. — Пока жив, все возможно.

— Только нужно иметь мотивацию. Я мог бы с тобой побегать трусцой в какую-нибудь субботу или воскресенье, — обращается он к женщине, грустно глядя ей в глаза.

— Я думаю, что вначале ты должен немного потренироваться в зале под присмотром инструктора. — Малика старается отвязаться от нежелательного общества.

— Так я и сделаю, а когда уже буду в форме, то позвоню, хорошо? — Глаза Абдуллаха лучатся, как будто так просто сбросить пару десятков килограммов.

После этого свидания Малика не видит посла почти три месяца. Ни на народных праздниках, ни на дипломатических пикниках. Она удивляется, что он исчез на такое долгое время. С одной стороны, женщина заметила это с облегчением, ведь она избавилась от навязчивого ухажера, а с другой — немного огорчилась, ведь что ни говори, а быть любимой очень приятно. Даже без взаимности.

— Как пробежка? — Высокий африканец затронул Малику, бегущую, как обычно, по набережной, недалеко от ведомства Афья. — Хорошая погода, правда?

Он бежит в ее темпе.

— Если бы я искала компанию, то нашла бы ее в городе. Спасибо, все хорошо, и до свидания, — женщина резко отшивает навязчивого мужчину.

— А ты крепкий орешек. — Мужчина смеется и пробует схватить бегунью за руку, а та, недолго думая, с размаху пинает нахала в голень.

Только в эту минуту Малика узнает голос и смотрит на искривленное от боли лицо.

— Абдуллах, Wallahi! — выкрикивает она, хватаясь за голову. — Что ты вытворяешь?! Ведь я могла тебя еще больше искалечить!

— Кто же знал, что ты такой боец. — Эритреец улыбается сквозь слезы, встает и пробует идти, но не может.

— Ну ты и похудел, парень! Я тебя не узнала! Wow! — Малика удивляется результатам диеты.

— Я же тебе говорил, что нужна мотивация, и она нашлась.

— Правда? И что?

— Есть одна такая амазонка в размере S. — Красивые чувственные губы африканца изгибаются в ироничной улыбке.

— Давай помогу тебе. — Малика скрепя сердце перебрасывает себе через плечо руку травмированного посла. — Может, посидим в отеле на террасе? Ты немного придешь в себя…

— С удовольствием. Даже от одной мысли об этом я чувствую себя лучше.

Школьная экскурсия в форт Эльмина

— В конце концов, когда ты перестанешь расти, дамочка? Я не успеваю покупать для тебя новые шмотки и туфли! Ты меня по миру пустишь! — шутит Малика, стягивая на Марысе блузку, подчеркивающую ее формы. — Простудишься, маленькая кокетка!

— Но, тетя, так модно. — Девочка, сверкнув пятками, выбегает из комнаты. В автомобиле, припарковавшемся у дома, ее уже ждут подружки из класса.

— Когда она успела так вырасти? — спрашивает, улыбаясь, бабушка. Она вздыхает и снова погружается в чтение английской книжки. — Как время быстро летит, не успеваешь оглянуться!

Из гадкого утенка Марыся как-то незаметно превратилась в сияющего красотой подростка. За последние три года вытянулась, наверное, сантиметров на двадцать, и уже давно перегнала Малику. Ей еще не нужно беспокоиться о форме, как тетке. Во-первых, молодость сжигает все калории, а во-вторых, от матери ей досталась прекрасная фигура. Марыся уже не ленится и активно участвует во всех спортивных мероприятиях в школе и вне ее. Кроме того, она ходит на курсы языков, французского и арабского, так как не хочет забыть родной язык, записана в пару научных кружков и участвует во всевозможных конкурсах и олимпиадах. После расставания с первой и единственной подругой Жоржеттой девочка полностью погрузилась в учебу. И уже видны результаты. Она лучшая в школе и всех оставила позади. Директор вместе с американским руководством выбил для нее стипендию награду, и Малике можно не беспокоиться об оплате. В будущем — учеба в США, в этом никто даже не сомневается.

— Тетя, позвони этому глупому воспитателю и расскажи ему, что я уже за шаг до high school и настолько ответственная, что могу поехать на эту экскурсию. Он что, смеется? — Разозлившись, Марыся обращается к Малике, как делает это всегда, чтобы что-то уладить.

— А почему ты не можешь? Кто тебе такое сказал?

— Выезд только для лицея, но ведь я не из начальной школы, мне не нужно трусы подтягивать! Что такого в этой Эльмине, чтобы привести меня в шок?! Каждая компьютерная игра полна убийств, крови и выпущенных внутренностей, но поскольку на этом делают деньги, то все окей. Может, скоро и в музеи будут впускать только после восемнадцати?

— Ты едешь, готовься к взрослому уикенду, — сообщила тетка, вернувшись с работы, и Марыся бросается к ней с визгом и виснет на шее. Малика продолжает: — Эта экскурсия только для взрослой молодежи, вы остаетесь на ночь в кемпинге у пляжа, и учителя боятся, что не справятся. Я их прекрасно понимаю, ведь с подростками можно с ума сойти. Неизвестно, что в этом возрасте взбредет в голову, а потом отвечай за вас…

— Тетечка, любимая, спасибо! — Девочка, весело пританцовывая, увлекает за собой бабушку. — Будет супер! Костер, гриль, песни, барабаны, танцы! Помнишь того вуду с Вольты? Там эти тамтамы звучали! — Марыся начинает отбивать такт руками по столу.

— Успокойся, не вспоминай об этой глупой поездке, да еще при ней, — пытается утихомирить ее Малика, показывая подбородком на мать. — Иди, помогу тебе упаковаться.

Она подталкивает развеселившуюся племянницу в ее комнату.

— Послушай-ка, дамочка, никакого алкоголя в рот не брать! Помнишь, что Анум рассказывал о здешнем пиве? Глотнешь один раз — и слепота на всю жизнь. Или сожженная требуха.

— Я ничего об этом не знаю! Что они туда доливают? — с ужасом спрашивает неопытная девочка.

— Добавляют в него метиловый спирт или жидкость из аккумуляторов. Иногда используют и другие смеси. Прошу тебя, не бери в рот сигареты или, тем более, какую-нибудь травку. Ни в коем случае! Ни под каким предлогом, даже если только попробовать. Не в этот раз, да и вообще не стоит.

— Хорошо, тетя, хорошо. — Марыся крепко обнимает Малику. — Не нервничай, ничего не случится. Это всего-навсего двухдневная экскурсия.

Автомобиль в форт Эльмина тащится немилосердно медленно. Марыся скучает всю дорогу, так как знает лицей в целом, но близко — никого, только чуть лучше — двух девочек и Мохаммеда, сына Абдуллаха. Но юноша все время смотрит на нее исподлобья, словно у него были к ней какие-то претензии. Девочка начинает сомневаться, стоило ли вообще мечтать об этой экскурсии. Почему она так настаивала? Прикинув так и этак, Марыся приходит к простому выводу: если бы ей не отказали, то у нее наверняка пропало бы желание ехать. Просто она хотела настоять на своем, и в этом, как теперь выяснилось, не было ничего умного. Как только они приедут в форт, она позвонит Малике, и та, возможно, вызволит ее. Правда, Марыся не уверена в этом, ведь тетка никогда не отменяет принятого решения, и, скорее всего, ей придется справляться с этим самой.

— Выходим! — Автобус останавливается на большой стоянке, учителя и воспитатели начинают подгонять учеников к выходу. — Вначале разместимся, а позже быстро идем все осматривать. Потом — свободное время. В шесть вечера все должны быть в кемпинге, там, где стоит гриль: будем все вместе готовить еду и веселиться до десяти. Отбой в одиннадцать. Понятно? — Директор громким голосом сообщает режим дня.

— Наверняка будет скучно, — слышит Марыся за спиной чей-то комментарий и радуется, что кто-то думает так же, как и она.

Улыбаясь, девушка оборачивается и видит нахмуренного, как всегда, Мохаммеда.

— После осмотра выскочим за припасами, — слышит она его шепот. — Кофи оттуда, а значит, будет доставка и хороший товар.

— Кто с нами? — спрашивает его один из ближайших приятелей.

— Возьму пару девчонок, будет веселей. Мириам, хочешь с нами поехать? — обращается к ливийке организатор побега.

Все таращат глаза, а больше всех Марыся: всем известно, что у парня на нее «аллергия».

— Я? Да… конечно, — отвечает она на выдохе, радуясь предложению красивого парня постарше и думая, что так наладит отношения с ним. Тетка Малика была бы довольна, если б это случилось.

В музее рабства в Эльмине нет ничего особенного. Основатели, наверное, полагались на фантазию посетителей. Пару старых гравюр, несколько документов на пожелтевших листках. Снаружи здание выглядит намного приличнее, особенно когда на него смотришь со стороны побережья. Однако Марыся чувствует дрожь в спине, ведь она читала достаточно много об одном из наиболее позорных периодов человеческой истории. Никто точно не знает, сколько черных невольников вывезли из Африки на американские плантации, но цифра колеблется между пятьюдесятью и шестьюдесятью миллионами[85].

Более трех веков Эльмина была главным центром переброски. Ученые утверждают, что этот ужасный промысел обескровил Африку, лишив ее наиболее ценных жителей, и разрушил всю хозяйственную и общественную жизнь. Рабство было краеугольным камнем развития этой части мира, камнем, углы которого до сих пор ощущаются. Наихудшим Марыся считала то, что в подземельях форта держали чернокожих, как скот. Некоторые из них болели, другие умирали, а в то же самое время наверху белые колонисты участвовали в религиозных мессах или радовались жизни.

— Едешь? — Мохаммед хватает ее за руку, вырывая из размышлений. — Мы уже свободны и должны торопиться: дорога туда неблизкая.

— А, собственно, за какими припасами мы туда валим в такой спешке? За дровами?

— Ну ты и ребенок! — Все заливаются смехом и вскакивают в подогнанный пикап.

В группе — руководитель и хозяин автомобиля Кофи, Мохаммед, еще один неизвестный Марысе лицеист и две девушки-ганки, которые в школе на самом лучшем счету.

Через полчаса тряски по типичной африканской дороге, в выбоинах и ямах, участники побега сворачивают с нее и гонят как бешеные через густой кустарник. В конце концов подъезжают к странному месту, достаточно темному, окруженному высокими деревьями и задымленному газами от аппаратуры, стоящей посреди площадки под крышей из волнистой жести. Марыся догадывается, что приехали за пивом: пары алкоголя носятся в воздухе, а мужчины, которые с ними здороваются, выглядят очень нетрезвыми. Сделка происходит быстро: парни дают стопку долларов в мелких купюрах, взамен получают ящик домашнего напитка и бумажный мешок с каким-то сорняком. Шепотом разговаривают с производителями и достаточно громко хохочут, а в конце сделки с удовольствием похлопывают друг друга по спине.

— Сделаем ей номер, нет? — долетают до Марыси слова.

Девушка впервые видит Мохаммеда улыбающимся и приходит к выводу, что он удивительно красивый. Ганки тем временем слоняются вокруг, страстно дымя сигаретами.

— Мириам, подойди на минуту, — просит подругу высокий эритреец. — Тут продают какие-то интересные маски и амулеты.

Девочка неуверенно отклеивается от машины, к которой почти приросла от страха. Когда она подходит к смердящим туземцам-бухарикам, то слышит за собой смех и вой мотора. Оглядывается и шалеет: все приятели запрыгнули в машину и отъехали, вздымая за собой облако пыли, оставив ее одну в густом кустарнике с незнакомыми и грозными типами.

— Подождите! — Она бросилась за ними бегом, но в ту же минуту два противных грязных типа преградили ей дорогу.

— Если любит, то вернется, — смеются они, показывая десны и отвратительные желтые кариесные зубы. — А мы тем временем немного развлечемся, верно, малявка?

Они подходят к девочке еще ближе, бросая на нее косые непристойные взгляды.

— Отвали, негритянский ублюдок, иначе будешь иметь дело с моей семьей! — пытается запугать их Марыся, но до пьяных и обкуренных парней смысл ее слов не доходит. Урвали молоденький лакомый кусок на подносе и намерены воспользоваться шансом. Самый смелый из них начинает тянуть ее за руку к одной из глиняных лачуг. Марыся изо всех сил упирается ногами, потом падает на землю, воя от ужаса. Мужчина хватает ее поперек и бросает в лачугу на середину глиняного пола. Другие спешат за ними.

— Старик, это дамочка из хорошего дома, отпустить бы, — шепчет один из них, самый рассудительный. — У нас могут быть большие неприятности.

— Что, испугался? Это просто хорошо одетая девка, и все. Еще никто в жизни не наказал меня за траханье! — Главарь живодеров похотливо смеется.

Мужчины набиваются в темную душную лачугу и, взяв девочку в кольцо, начинают толкать ее из рук в руки, дотрагиваются до ее голого живота, гладят руками по голым длинным ногам. Зря она надела джинсовые шорты — они еще сильнее распаляют омерзительных пьяных парней. Наконец главарь хватает за рубашку на плечах, и та рвется, открывая груди девушки. Мужчины начинают неприлично выть и уже не властны над звериными инстинктами. Главарь отстраняет остальных, с трудом стягивает с ошеломленной и отчаявшейся девочки шорты, затем трусики и поворачивает ее спиной к себе. Марыся чувствует страшную пронизывающую боль в паху, а позже — шум в ушах. Когда мужчина наконец отпускает ее, девушка падает на грязный глиняный пол. После него развлекаются другие, но юная ливийка ничего уже не чувствует. Когда к ней возвращается сознание, она только плачет, стонет и воет.

— Кто, черт вас всех побери, будет следить за аппаратурой?! — словно сквозь туман слышит она ворчливый женский голос. — Что это все значит?! Сейчас все взорвется!

— Мать приехала! — Парни в панике выбегают из лачуги, оставляя свою жертву на утоптанной земле.

— Что вы тут делали? — Старая африканка заглядывает внутрь и останавливается как вкопанная. — Ах вы ублюдки!

Она выбегает, хватает первую попавшуюся под руку палку и бросает ее в испуганных парней.

— Она же белая! Хотите сесть на всю жизнь?! За что боги меня покарали такими подлыми и глупыми сыновьями? — начинает она голосить.

Марыся, слыша доносящийся снаружи скандал, надеется на спасение. Она со стоном поднимается на дрожащие ноги.

— Милая, я сейчас тебе помогу. — Женщина подбегает к девушке, собирает разбросанные вещи и провожает ее к ближайшему источнику. — Они не знали, что творят. Всегда пьяные и обкуренные. Умойся, а я принесу тебе снадобье из травы для таких случаев.

Она с ужасом смотрит на кровь, стекающую по ногам девочки.

Когда Марыся потихонечку приводит себя в порядок и, совершенно обессиленная, сидит на деревянном стульчике, пьет чай, во двор заезжает знакомый ей пикап. За рулем сидит Мохаммед, он, как всегда, стиснул челюсти, глаза его бегают. Парень машет ей рукой, чтобы подошла.

— Барчук! — Старая женщина с гневом смотрит на него. — Свои счеты своди у себя, сопляк!

Она грозит ему кулаком. Испачканная девушка неподвижно сидит на сиденье рядом с водителем. Смотрит тупо во мрак.

— Как ты теперь себя чувствуешь? — шипит африканец. — Хорошо тебе? Теперь ты, по крайней мере, знаешь, что пережила моя мать, когда ей это сделали.

— О чем ты говоришь? — шепчет Марыся дрожащим голосом. — Кто и что сделал? Я, моя тетка Малика или бабушка?

— Не парь мне мозги, подстилка! Вы, ливийцы! Паршивые арабские собаки!

Никто — ни в Эльмине, ни дома — не замечает, что произошло с Марысей. Только настороженная бабушка спрашивает ее, хорошо ли она провела время, уж очень она не похожа на себя. Девушка замыкается в себе, уединяется в комнате и выходит только в школу. Отказывается от всех дополнительных занятий, так любимых ею раньше. Не хочет никого видеть, а в особенности Мохаммеда. Когда тетка Малика предлагает выехать за город вместе с Абдулахом и его сыном, девочке становится плохо.

— Это период полового созревания, гормоны бушуют, — поясняет бабушка. — Вы развлекайтесь, а я посижу с ней дома. Чувствую, что та поездка в форт Эльмина была неудачной. С того времени Марыся очень изменилась.

— Я уже звонила директору и спрашивала, ничего ли не случилось, но он ответил, что все было прекрасно, Он даже не рассчитывал, что сложится такая хорошая атмосфера и учащиеся будут настолько дисциплинированными.

— Значит, как видишь, не из-за чего волноваться. У тебя тоже часто менялось настроение, даже обмороки были. Все будет хорошо.

Через три месяца, когда Марыся физически почувствовала себя лучше, она начинает беспокоиться из-за отсутствия месячных. После изнасилования их ни разу не было. Подождав еще пару дней, она окончательно понимает, что это может означать. В животе словно переливаются какие-то пузырьки, а утром тошнит. Поразмыслив, Марыся решает: или Малика вытянет ее из этого, или она совершит самоубийство. Но как об этом рассказать? Ведь тетка может не поверить: она наконец нашла свое счастье и хочет связать дальнейшую жизнь с Абдулахом, отцом Мохаммеда.

— Тетя, у меня проблема. — Вечером Марыся залазит в теплую постель Малики и обнимает свою названую мать худенькими руками.

— Я вижу, любимая, и жду, когда ты сама мне об этом расскажешь, — мягко говорит Малика.

— Могу только сказать, о чем идет речь в целом, и о последствиях, но не дави, чтобы я вдавалась в подробности, объясняя, как до этого дошло.

— Все в порядке, — смеется Малика, еще не подозревая о серьезности ситуации. — Давай, не тяни!

— Я беременна! — шепчет девочка, и тетка мгновенно напрягается.

— Ты спала с кем-нибудь по своему желанию? — спрашивает Малика тихо.

— Нет.

— Надеюсь, что вы, господин доктор, еще работаете в этой глухомани, — говорит Малика, обращаясь к единственному врачу, которому может доверять, — поляку из Нсякра, спасшему жизнь Жоржетте.

— Здравствуйте, Малика, мне очень приятно, что вы позвонили. Надеюсь, что на этот раз не по такому паскудному делу.

— Такому же, только подлее и грязнее. — Женщина тяжело вздыхает. — Мою племянницу изнасиловали, и она беременна, — с горечью сообщает она.

В трубке воцаряется мертвая тишина. Слышны только шум подключения и быстрое дыхание взволнованной женщины.

— Приезжайте на выходные, у меня есть хороший гинеколог-женщина. Девушка несовершеннолетняя, насколько я понимаю?

— Да.

— Вы заявили о преступлении?

— Нет. Я только сейчас об этом узнала.

— Сколько месяцев?

— Третий, — отвечает Марыся.

— Сделаем все, что в наших силах. — Мужчина кладет трубку, а Малика садится рядом со своей любимой маленькой доченькой, обиженной отморозками, и осторожно берет ее за руку.

— Не стоило выбрасывать те амулеты вуду, — шепчет она, глядя с грустью на девочку.

Через пару дней тетка с племянницей тайком от всех приезжают в африканскую деревню. После обследования молодая женщина-врач соглашается прервать девушке беременность. Взамен получает из рук Малики значительную сумму денег.

— Остальные будут после восстановления девственной плевы, — грустно говорит арабка. — Мы, мусульманки, не допустим, чтобы жизнь моей любимой девочки была испорчена и на ее чести осталось пятно. Шрамы зарубцуются, а об остальном она со временем забудет.

Смерть Малики

— A turiddin an tatazowdżini?[86] — спрашивает Абдулах, традиционно припадая на одно колено.

— Naam[87], — отвечает ему Малика, не колеблясь ни секунды, и переходит на классический арабский язык.

Потом падает своему избраннику в объятия и замирает, не в состоянии от него оторваться. Женщина счастлива. Радуется, что наконец кто-то о ней позаботится и снимет с ее плеч груз обязанностей, которые она несет всю свою взрослую жизнь. Она уже не должна будет беспокоиться о содержании семьи, о работе и, что важнее всего, уедет далеко отсюда, на край света, где Дорота никогда не найдет Марысю, которая уже навсегда останется при ней. Абдулах — идеальный, чудесный мужчина, о котором могут мечтать все женщины. Он чуткий, терпеливый, изящный и к тому же любит ее. Даже в постели, любя ее, он относится к ней как к королеве или фарфоровой статуэтке, с которой нужно обращаться очень осторожно.

— Увидишь, все будет хорошо, я в состоянии примирить и соединить наши судьбы, — убеждает ее мужчина.

— Ты же знаешь, как это будет нелегко. — Малика, прижавшись к любимому, смотрит на жизнь достаточно трезво.

— Вместе все кажется простым… — Абдулах чувственно целует свою избранницу.

— Пока я работаю в дипломатическом корпусе моей страны, не стоит даже мечтать. Нас тотчас же обвинят в шпионаже или как минимум в обычной измене, — говорит женщина.

— Слишком давно я сижу на этом месте, чтобы не знать об этом, любимая. Но ведь ты уже через полгода все закончишь…

— Ах ты ловкач! все продумал и спланировал! — выкрикивает Малика, шутливо ударяя его кулачком по плечу. — Как это хорошо, что я уже не должна обо всем беспокоиться сама.

— О том и речь, моя госпожа! Можешь на меня положиться во всем. Я никому не дам тебя обидеть.

— Ты отдаешь себе отчет, что, взяв меня в жены, берешь также мать и племянницу, которая для меня как дочь? Я так сильно ее люблю.

— Как же я могу вас разделить?! — восклицает Абдулах, замерев на софе. — Я никогда бы этого не сделал!

— Но как это примет Мохаммед? Он ни от меня, ни от моей семьи не в восторге. К тому же с некоторого времени Мириам бежит от него как от огня. Значит, боится его. Не знаю, правда, почему.

— Как это? Не могу понять. — Абдулах разводит руками и, как отец, становится на защиту сына: — Он добрый парень, только немного потерянный после смерти матери.

— Мы, собственно, никогда об этом не говорили. — Малика внимательно смотрит своему избраннику в глаза.

— Как и о твоем сыне Муаиде.

— Есть вещи, о которых лучше промолчать. — Женщина, однако, хочет оставить свою тайну при себе. — Может, не стоит ворошить те дела, которые относятся к давнему прошлому?

— Ты так думаешь? Наверное, ты права. Зачем бередить старые раны? На наши отношения это не оказывает никакого влияния.

Такого роскошного и изысканного банкета Аккра, наверное, еще не видела. Все тонет в великолепии и богатстве, как в сказках «Тысяча и одна ночь». Ни один дипломатический ужин или прием не были доведены до совершенства такой степени. Абдулаху, по уши влюбленному в Малику, очень хотелось, чтобы все было организовано по высшему разряду. Ни невеста, ни ее семья в лице бабушки и Марыси не были вовлечены в приготовления.

— Вы, дорогие дамы, отправляйтесь к парикмахеру, косметологу, на массаж, а всем остальным займусь я, — заявил Абдулах, когда ему предложили помощь. — Я хочу сделать вам сюрприз.

Резиденция сияет тысячами цветных арабских фонариков. Даже фонтан напротив парадного входа подсвечен меняющими цвет лучами. Дорожки выстланы мягкими красными ковриками, чтобы ни одна из дам не потеряла и не сломала каблук между камнями, а столики у самого бассейна стоят на искусственной траве. Еду и обслуживание обеспечивает отель «Плаза», лучший в Аккре. Абдулах знает, как Малика ценит изысканность и сколько раз затягивала туда Марысю хотя бы только на кофе с пирожным. Жених специально закупил нежную ткань пастельных тонов и поручил сшить полотенца и салфетки. Он хотел, чтобы все было в тон и пахло новизной. Сервировка тоже необычная: служебные сервизы посла из наилучшего фарфора, украшенные гербом Эритреи — золотым одногорбым верблюдом в обрамлении ветвей олив, и плаке[88] с выгравированными на ручке гербом. Еда ждет гостей не в привычных для всех ресторанов подогревателях наподобие больших мешков, а в отдельных блестящих стальных емкостях или в тарелках от сервиза.

Гости начинают собираться с курантами, отбивающими время. Все интересуются как женихом и невестой, так и приемом, о котором в Аккре говорят уже две недели. Среди приглашенных — известные личности из ганского правительства, работники здешнего МИДа, пара богатых алмазных царьков, множество представителей дипломатического корпуса и несколько «обычных» людей, знакомых Малики и Абдулаха. Марысю и бабушку пригласили на почетное место, сразу же за молодоженами. Мохаммеда не могли найти с самого утра, но из-за множества дел все о нем забыли. Счастливый Абдулах объявил о помолвке и надел на безымянный палец перстень с большим бриллиантом.

— Будьте счастливы! — Сын посла вдруг появляется из окружающих бассейн бугенвиллий и цветущих опунций. — Такая хорошая пара, поздравляю! — говорит он еще громче, так как его первые слова тонут среди рукоплесканий и смеха.

— Сынок, где ты пропадал? — Абдулах с распростертыми объятиями поворачивается в сторону молодого человека, но в этот момент останавливается в полушаге, заметив небольшой револьвер в опущенной руке Мохаммеда. Никто, кроме него, этого не видит.

— Какой диалог между народами, как любите друг друга! Браво! — Парень дрожит всем телом. — Как же ты забывчив, отец! — истерично кричит он, и у всех гостей перехватывает дыхание.

— Нельзя все время бередить старые раны! — отвечает на упреки сына Абдулах. — И нет всеобщей ответственности!

— В чем, черт возьми, дело? — Малика недовольно морщит лоб, она возмущена тем, что этот паршивец портит самый важный день в ее жизни.

— Помнишь, дамочка, как мой дядя подал петицию в твой отдел? Ты тогда только приехала сюда. Он рассказывал мне об этой встрече.

— О чем ты говоришь?! Разве сейчас время и место?

— Самое то! — прерывает ее Мохаммед. — Ты избавилась и от подателя, и от его беды.

— Абдулах, сделай с ним что-нибудь! — Малика просто бледнеет от бешенства. — Знаешь ли ты, молодой человек, что я получала их мешками?!

— А какие-нибудь читала или сразу все выбрасывала в корзину?

— Сынок, поговорим об этом позже. — Абдулах все же решается сделать шаг в направлении своего единственного сына.

В этот момент раздается глухой выстрел, и теперь уже все видят револьвер под длинным рукавом рубашки. Кое-где слышен женский визг, громкие голоса мужчин, гости начинают пятиться. Шокированный жених держится за руку и с удивлением смотрит на юношу.

— Абдулах, что происходит? — Малика отодвигает пальцы любимого и видит, как кровь понемногу вытекает из раны. — Ах ты гад! Что ты затеял?!

Женщина без раздумий бросается к Мохаммеду.

Раздается второй выстрел. На этот раз уже более прицельный. Малика сгибается, держась за левую сторону груди. Все в панике бегут к выходу, переворачивая при этом стулья и стойки с едой, разбивая фарфор и растаптывая его.

«Террористы! Террористы!» — раздаются голоса. К бассейну устремляется увешанная автоматами Калашникова охрана и озадаченно останавливается, видя, что случилось непоправимое.

— Абдулах, о чем это он? — спрашивает Малика, пытаясь узнать, из-за чего умирает. Силы оставляют ее, и каждое слово дается ей с трудом.

— Видимо, человеку все-таки нужно порой погружаться в прошлое, — грустно отвечает мужчина. — Моя жена умерла не от рака или птичьего гриппа. Когда мы были в Ливии, она решила сама вмешаться в дела моей сестры, с которой ее связывала многолетняя дружба. В Триполи сестра вышла в ближайший магазинчик, не взяв с собой документов… такая рассеянная девушка. А это было время расистских акций и чисток, чернокожих брали просто с улицы… обычная облава. И она оказалась в лагере для нелегальных иммигрантов. Моя супруга Фатьма, мать Мохаммеда, добралась до этого лагеря, и ее при попытке помочь невестке вывезли в Сурман и бросили в общую камеру. Дипломатический паспорт оказался в мусорной корзине. К сожалению, подобное случается. Я нашел ее и свою сестру через две недели, две долгие недели. Сестра была в страшном состоянии, а жена ни с кем не разговаривала. Когда мы вернулись в резиденцию в Триполи, она закрылась у себя в комнате. На второй день ее нашел Мохаммед, которому тогда было десять. Он снял мать, висящую на шелковом шнуре от шторы.

— Wallahi, — шепчет Малика.

— Тетя, любимая моя, не оставляй меня, не уходи, — причитает Марыся, склонившись над умирающей.

Бабушка стоит как статуя, не в состоянии двинуться с места.

— Мириам, моя самая дорогая… моя доченька… — кровь тонкой струйкой течет у Малики из уголка рта, — я должна была тебе рассказать, но не подворачивался подходящий случай… Твоя мама… сестра… — Она делает последний вдох, и ее тело обмякает на руках Марыси.

Home, sweet home Продажа усадьбы

В ту минуту, когда Малика умирает, в резиденцию вбегают полицейские, слышен воющий сигнал скорой помощи, а через минуту входят четыре грустных господина в черных костюмах. Марысю отстраняют от мертвой тетки, и она, ослепленная сиянием полицейских вспышек, прикрывает глаза. Старая арабка по-прежнему стоит на своем месте, как жена Лота, обращенная в соляной столб. Абдулах с холодным блеском в глазах оглядывается вокруг.

— Я не знаю, где мой сын, клянусь! Он стоял там. — Он показывает рукой. — Я видел его в последний раз после того, как он выстрелил.

— Вот письмо для вас.

Новоприбывший человек, судя по одежде, принадлежащий к спецслужбам, вручает раненому мужчине конверт.

— Persona non grata[89], у вас сорок восемь часов. — С этими словами он поворачивается спиной и исчезает из освещенной зоны.

— А вы быстрые, — Абдулах улыбается сквозь слезы.

Неизвестно откуда появляется так нелюбимый Маликой посол Ливии. Видно, что его оторвали от домашнего очага: его одежда неряшлива и вообще не официальна. Он подходит к бабушке, берет Марысю под руку, подсаживается к ближайшему, по-прежнему красиво обставленному столику и шепчет, внимательно глядя на нее:

— «Во имя Аллаха милосердного, милостивого! Хвала Аллаху, Господину мира, милосердному, милостивому, Царю Судного дня. Тебя чтим и Тебя просим о помощи».

Пожилая женщина и юная девушка включаются в декламацию.

— «Проводи нас дорогой прямой, дорогой тех, которые одарены добродетелью; а не тех, на которых разгневан, и не тех, которые блуждают»[90].

— «Тот, кто множит зло и кого объял грех, те будут в огне; там будут пребывать навеки…»[91] — Убитая горем женщина сама продолжает молитву, цитируя Коран, который обычно произносят в подобной ситуации. — «А те, которые верят и творят добрые дела, будут пребывать в Саду; там будут пребывать навеки»,[92] — заканчивает она, наклонив голову.

— Бедная Малика, моя доченька! — начинает причитать пожилая ливийка, и все присутствующие смотрят на нее. — И куда же ты пойдешь, что тебе Аллах предназначит?! — спрашивает она, глядя в пространство заплаканными глазами. — Обида сирот, ложь, распутство и внебрачный сын, пренебрежение к родителям, — шепчет, как бы про себя считая множественные грехи дочери, — питье алкоголя, курение гашиша, лжесвидетельство… Что еще плохого ты сделала?..

— Собираемся в двенадцать, а в шесть вечера должно состояться погребение. Посольство все уладило и покрыло все расходы, — сообщает мать, сделав звонок Ахмеду в Канаду.

— Вам обязательно надо все усложнить! — кричит он недовольно. — Я не собирался сейчас выезжать в Ливию. Такое расстояние!

— Ну извини, что внезапная смерть твоей самой старшей сестры спутала тебе планы, — говорит женщина с сарказмом. — Приедешь — хорошо, нет — и не надо, — заканчивает она сухо. — Нам ничего не нужно, и мы тебе тоже не нужны. Уже нет того человека, который всегда был готов вытянуть тебя из дерьма, так что не стоит забивать себе голову.

— Но, мама, ты же…

— Я все поняла. — Мать обрывает разговор и кладет трубку. Она не может больше слышать разглагольствований сына.

— Фирма, которая занимается покойниками, все отследит. Бальзамирование такое же, как для мусульман, все на своем месте. — Ливийский консул бесцветным голосом отчитывается перед отчаявшейся женщиной о ситуации с умершей неделю тому назад Маликой. — Ящик с металлическим гробом внутри будет на кладбище ровно в шесть…

— Они точно с останками моей дочери, правда? — Даже в эту трагическую минуту присутствует некий комический элемент.

— Конечно… У вас четыре часа до отлета. Проверьте, все ли забрали, — дипломат меняет тему. — Прибыли автомобиль и автобусы. Прощайте. — И он быстро выходит, не подав руки и не бросив взгляда на свою собеседницу.

У старой ливийки, которая, в общем, не выглядит на свой возраст, в течение последней недели появляется больше седых волос и морщин, чем за прошедшие нелегкие годы. Ссутулившись, она идет в комнату умершей дочери. Машинально открывает ящики и наклоняется над большим комодом, заметив что-то в его глубине. Она удивляется, потому что впервые видит замок с шифром и небольшой сейф, вмурованный в стену. Сейчас она вспоминает разговор, который состоялся не так давно, перед роковой помолвкой, когда Малика постоянно хотела с ней общаться, хватала ее за руку, смотрела в глаза, рассказывала какие-то странные вещи и была очень неспокойна. Казалось, что все это — только нервы перед важным событием, но теперь можно не сомневаться: у дочери было предчувствие. А еще она говорила что-то о тайнике, поскольку никогда до конца не доверяла банкам и службам. Какие-то цифирки? «Не забудь, мама, дату моего дня рождения, хорошо?» — словно сквозь туман, слышит пожилая женщина голос дочки.

— Марыся, иди сюда, помоги мне! — зовет она внучку. — Я не имею понятия, как открыть эти ворота Али-Бабы. Сделай что-нибудь, крошка! Fisa, fisa! Сейчас за нами приедут, и что тогда будет?

Внучка с бабушкой, присев на корточки, наклоняются и вытягивают добро, которое осталось от Малики. В красивом футляре они находят несколько гарнитуров украшений, на которых она была помешана, и пакуют их в обычные косметички с зубной пастой. Более скромными обвешиваются, как новогодние елки. Две толстые пачки долларов, обвитые банковской тесьмой, без счета запихивают себе под одежду.

— Думаю, что Малика гарантировала тебе хорошую школу, а может, даже заграничный университет, — шепчет на ухо Марысе бабушка, лицо которой от волнения пошло пятнами. — Только помни, моя маленькая, никому ни слова. А особенно твоему отцу.

— Машины уже приехали, выходите, быстро! — слышен голос услужливой Матильды, которая наконец-то получила свободу и решила остаться в Гане. После многолетней службы у Малики и тяжелых испытаний в Триполи и Аккре она хочет почувствовать себя свободным человеком, вновь обрести достоинство и забыть об унижениях. А еще она решила покончить с пустыми мечтаниями о том, что можно стать счастливой в чужой стране, в частности в Ливии.

— Раз уж мы здесь, то должны урегулировать вопрос о наследстве.

Тело Малики еще не предано земле, но Ахмед, оценив сложившуюся ситуацию, уже спешит позаботиться о собственной выгоде.

Хадиджа и мать смотрят на него с презрением, а Марыся — со страхом.

— Может, вы на минутку отложите это дело, господин Ахмед? — холодно произносит Аббас, муж Хадиджи, и, сжав губы, иронично смотрит на него.

— Почему? Это у вас, ленивых ливийцев, много времени, а я человек мира.

— Госпожа, — обращаясь к матери, говорит могильщик, — этот металлический гроб внутри заварен, мы его не сдвинем с места.

— Но я разговаривала с консулом! Он утверждал, что все будет в порядке. Мы обо всем договорились. Все согласовали…

Ахмед иронично улыбается и отходит на два шага в сторону, чтобы зажечь сигарету.

— Уважаемый, это должно быть сделано сегодня. Нельзя отложить или подождать, — Аббас вытягивает купюру в пятьсот динаров и сует ее в грязную ладонь оборванца.

— Тогда нужно поехать в город и найти кого-то с электрической пилой или чем-нибудь таким. Иначе не получится.

— Мы подождем, нам некуда спешить. — Говоря это, Аббас поворачивается в сторону Ахмеда.

Три часа спустя, когда все кладбище уже охватил мрак, а плакальщицы сидели в автомашинах, довольный собой могильщик привозит специалиста по металлу.

— Господин хорошо заплатит, — говорит он. Используя необычность ситуации, мужчина пытается максимально поднять цену услуги.

После частичного разрезания металлического гроба на все кладбище распространяются сладкий трупный запах и вонь формалина. Запах такой сильный, что женщины не в состоянии его перенести и, закрыв носы, убегают к автомобилям. Ахмед еще минуту топчется на месте, потом быстро шагает к машине и отъезжает. Один Аббас, с закрытым хирургической маской по самые глаза лицом и в пластиковых перчатках из аптечки автомобиля, помогает похоронить малознакомую невестку. Марыся с Хадиджей, дрожа, крепко обнимаются. Тетка старается прижать заплаканное лицо девочки к груди, чтобы та не видела подробностей ужасного погребения. Мать Малики не может оторвать глаз от останков дочери, завернутых в белый, местами посеревший саван. В ярком свете чересчур мощной лампы она видит лицо дочери и наконец находит в себе силы посмотреть в полуоткрытые мутные глаза женщины, еще неделю тому энергичной и полной надежды на светлое будущее.

Настойчивый звонок у входной калитки отражается эхом от пустых стен дома. Сломленная болью, с печатью мучений на лице, старая арабка, лязгая дверными ручками, медленно движется к двери. Смотрит на молодого человека лет двадцати, худого, с черными тенями под глазами. Она не узнает в нем никого из знакомых и сразу, без слов, хочет закрыть дверь у него перед носом.

— Бабушка, это я, Муаид, — слабым голосом говорит парень, придерживая жестяную створку двери.

Пожилая женщина присматривается, сосредоточивается и оценивает фигуру. Еще раз смотрит на гостя и только теперь в его утонченном лице видит глаза и рот своей недавно умершей дочки Малики. Это так ее поражает, что у нее спирает дыхание и она хватается за слабое больное сердце. Парень берет ее под руку и через хорошо знакомый двор ведет в холодную гостиную. Туда прибегает красивая юная девушка с белой, нетипичной для арабов кожей и русыми волосами. Она укладывает сомлевшую пожилую женщину на софу, потом спешит за стаканом холодной воды.

— Ты кто? — ворчит она на парня.

— А ты? — отвечает он ей в том же тоне. — Ты прислуга?

— Моей собственной бабушке я буду даром служить до конца жизни…

— Это и моя бабушка тоже. Меня зовут Муаид, — представился он в конце концов и добавил: — Но я тебя не помню.

— Вовремя же ты появился, — презрительно говорит девушка. — Годами не поддерживал отношений с семьей, с матерью, а теперь, когда она лежит в гробу, вырастаешь, будто из-под земли. Интересно, зачем?! — говорит она с горечью.

— Марыся, дай ему шанс. — Бабушка, опираясь на руку внучки, с трудом садится. — Не осуждай парня, ты ведь его даже не выслушала.

Повисает неловкая тишина. Любящая внучка подкладывает женщине под спину подушки, садится около нее и со сжатыми от злости губами поворачивается лицом к нахалу.

— Ну говори, чего хочешь? — спрашивает она в лоб, а бабушка вздыхает и гладит девушку по спутанным волосам.

— Как у тебя дела, Муаид? Как здоровье, учеба и в целом все? — спрашивает старая ливийка. Голос ее тих и слаб. — Как Лондон?

Девушка фыркает, срывается с места и быстро идет в кухню, расположенную на втором этаже.

— Любимая, сделай нам чаю и принеси мне валиум и глюкардиамид.

— Или одно, или другое, — ворчит девушка, — такое количество лекарств скорее убьет тебя, чем поставит на ноги.

— Умница моя внучка. Очень любила твою мать и пользовалась взаимностью. Она заменила Малике ребенка, который ее бросил.

Воцаряется неловкая тишина, которую парень прерывает в тот момент, когда Марыся спускается сверху, неся кувшин зеленого чая с мятой и лекарство для бабушки.

— Неделю тому назад я случайно встретил в Лондоне Лейлу, — грустно начинает он. — Твою племянницу, бабушка. Она приехала в психиатрическую клинику навестить приятельницу, у которой депрессия. Мы просто натолкнулисьдруг на друга.

— А ты что там делал? — спрашивает женщина.

— Я уже год лечусь, — признается грустно Муаид.

— У тебя СПИД или что-то подобное? — беспокоится бабушка.

— Все не так плохо. Да, я употреблял наркотики, но у меня были деньги на одноразовые иглы и шприцы.

— Хорошо. — Пожилая ливийка вздыхает с облегчением, будто зависимость от наркотиков ничуть не страшнее простого гриппа или ангины.

— Учиться я начал год назад, но из Ливии я приехал уже зависимым и через полгода попал в плохую компанию. У меня была замечательная цель, но, вместо того чтобы учиться, я доставал дозы за бабки, а девушки перли и в двери, и в окна. Позже все покатилось по наклонной. Однажды меня взяли под кайфом, когда я спал на Оксфорд-стрит. За это получил так называемую мойку. Двадцать четыре часа ареста и пятьсот фунтов штрафа. Это стало случаться все чаще, по мере того, как я становился все более зависимым. Мама посылала деньги, поначалу еще звонила, а потом уже ничего, ноль контакта или заинтересованности… Только травка. Я чувствовал себя лишним, нелюбимым, ненужным. Я понимал, что мешаю ее изысканной дипломатической жизни. Мало того что ублюдок, но в придачу еще и наркоман.

— Она ведь предлагала тебе приехать в Аккру, правда?

— Ага, приглашала на праздники, но не вернуться и жить с ней. Она все время повторяла, что в Гане нет хороших учебных заведений и каждый, у кого есть деньги или хоть немного способностей, едет учиться в Европу или Америку. А у меня ведь речь шла уже не об учебе, а о том, чтобы чувствовать себя любимым и кому-то нужным. Иметь дом. Если ребенок растет без отца, он уже одинок и немного не такой, как все. Но если еще и мать к нему так относится, то это настоящая трагедия. Я знаю, что я слабый человек и нуждаюсь в заботе близких. Мне просто хочется тепла. Разве это так много?

Снова воцаряется неловкая тишина, и Марыся на самом деле должна признать, что тетка Малика наверняка не хотела держать сына при себе. Она всегда презрительно говорила о нем, вздыхала с облегчением, когда тот не принимал ее приглашений. Девушка чувствует жалость к родственнику, и ей стыдно за свое поведение.

— После очередного задержания, когда наркотики были у меня уже не только в крови, но и при себе, суд дал мне выбор: отказ от наркотиков и общественная работа или как минимум пять лет тюрьмы. Разумеется, я выбрал попечительство, но не знал, на что решился. Я пережил ад. А сейчас остался еще месяц лечения. Позже, уже как волонтер, я должен буду работать там посменно два года только за проживание, еду и стирку. В общем, совсем неглупая идея. Может, пройду курсы санитаров или медицинского спасателя… Короче, мне это интересно. Оказалось, что я люблю помогать больным и зависимым людям.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. — Бабушка, уже с румянцем на лице, отгоняет от себя мрачные мысли.

— Как закончишь, сможешь открыть такое отделение в клинике твоей мамы, — включается в разговор Марыся.

— Только в Ливии любая зависимость — это идейный враг и решается другим способом, — несмело смеется Муаид.

— Просмотришь все предписания и сделаешь отделение… что-то вроде реабилитации.

— Давайте уладим это дело, у меня через четыре часа самолет. — Ахмед с порога начинает разговор о продаже всего семейного имения.

— Сын, это так не делается, мы должны все подробно обговорить. — Старая мать так легко не собирается уступать ему.

— Ну хорошо, чего вы хотите? Что вам нужно? Говорите, а я над этим подумаю, — заявляет Ахмед. — Видно, вы подготовились к разговору.

— Купим себе небольшой домик, я уже спрашивала о цене, она вполне приемлемая. Это будет, может, одна десятая от того, что ты получишь за нашу резиденцию.

— Извините, какую-такую нашу? — спрашивает на повышенных тонах мужчина.

— Этот участок добыла Малика, как, впрочем, и все, чем мы владеем. А отец построил дом, который после развода достался мне.

— Вот и отлично! — Ахмед вскакивает и хлопает себя по бедрам. — Так иди к нему и скажи, чтобы он продал его. Интересно, сколько ты тогда получишь?

— Давным-давно, неосмотрительно или, возможно, просто потому, что у нас не было выбора, мы сделали тебя нашим махрамом. И сейчас я вынуждена говорить об этом с тобой.

— Замечательно, что ты помнишь, мамочка, у кого здесь туз в рукаве! — Ахмед с перекошенным от злости лицом склоняется над матерью.

— Ты меня не испугаешь, сын. В конце концов, на меня уже мало что действует. Поэтому, несмотря ни на что, тебе придется выслушать, чего мы с Марысей хотим и в чем нуждаемся. Любая дискуссия излишня, а возражения бесполезны. — Женщина тычет искривленным от работы и ревматизма пальцем в грудь сына, пытаясь поставить его на место. — Деньги на дом — это пятьдесят тысяч, в плохом районе, но на большее я рассчитывать не могу. Марыся должна еще четыре года учиться в международной школе: если уж начала, то пусть закончит. Образование — будущее женщины.

— А это уже я буду решать. — Ахмед хочет встать, но мать с необычной для нее силой неожиданно бьет его раскрытой ладонью в лоб, и он, шокированный, плюхается на сиденье.

— Да что такое, черт возьми, я тоже имею к этому отношение!

Пожилая женщина с удивительной стойкостью духа перечит сыну:

— Ей осталось два года IGCSE и потом два уровня А. Если тебе никто не объяснил, значит, я тебя просвещу, что такое гимназия и лицей. На обучение твоей дочери требуется около десяти тысяч динаров, совсем немного для хорошей международной школы, но это потому, что у ливийцев валютная дотация и платят они только в местной валюте.

— Окей, но с одним условием.

— Каким именно? — Пожилая арабка знает, что нужно ждать подвоха.

— Когда она закончит все эти школы, которые ей на хрен не нужны, то приедет ко мне и моей жене в Канаду и в качестве выплаты долга будет жить с нами и помогать немного по дому. У нас уже двое детей, а третий на подходе.

— Ты что, хочешь, чтобы девушка с таким образованием была твоей прислугой?! — Мать не верит своим ушам.

— Если позвал, то позвал, это мое условие. — Ахмед, уже никем не удерживаемый, направляется к двери.

— Insz Allah, сын, — отвечает потрясенная мать. — Даст бог, сдержу обещание.

— Не вмешивай в это Аллаха, даешь слово — и точка.

— Даю… — шепчет она ошарашенно.

— Ну и выбросим это из головы. — Ахмед довольно потирает руки. — Все продадим оптом одному покупателю, так как у меня нет много времени, чтобы с этим играться. Любая цена хороша.

— Разумеется! Курочка по зернышку клюет… Подожди, подожди, так ты сбываешь не только наш дом?

— Еще резиденцию в Джанцуре, ферму и клинику…

— Ничего себе! — Мать бросается на Ахмеда с кулаками. — В клинике лежит твоя сестра, которая до сих пор в коме! И, в конце концов, что-то принадлежит Муаиду, сыну Малики, если ты помнишь еще о его существовании. Он ничего не захотел, никаких денег!

— Да он же наркоман! Небось, уже давно лежит в какой-нибудь британской канаве, обколотый насмерть!

— Представь себе — нет, и если сомневаешься, что ему это действительно принадлежит, то я тебя так взгрею, что боком выйдет. — Мать лупит Ахмеда по спине кулаками и выпихивает за дверь.

Притеснения

— Не знаю, хорошая ли это идея, мама. — Хадиджа неодобрительно смотрит на одноэтажный домик в ряду построек и с ужасом осматривается вокруг. Дом из известняка, который буквально рассыпается от старости. Кое-где видны трухлявые деревянные балки, двери нужно менять. — Никто из нашей семьи или знакомых даже мысли не допускает, чтобы приобретать жилье на Фашлум.

— Ну так мы будем первыми. — С лица старой женщины не сходит улыбка, как если бы она стояла на пороге дворца. — Я уже купила и заплатила, любимые. Нужно это только немного отремонтировать.

— Аббас ведь хотел тебе помочь с деньгами. Нашла бы место получше, — не сдается округлившаяся от беременности дочка. — Еще можно отказаться?

— Но нам с Марысей здесь нравится. — Бабушка обнимает внучку, притягивая ее к себе, хотя девушка, кажется, не очень довольна. — Не всегда человеку выпадает удача жить в особняке. Нужно научиться быть счастливым везде.

— Но пойми, это бандитский район! — Хадиджа не хочет даже войти внутрь. — Если вас ограбят, то будешь радоваться, что не убили.

— Не пугай мне девушку! Я купила домик у югославки, которая жила здесь счастливо более двенадцати лет. Одна с девочкой! И как-то ничего с ними не сделалось!

— А может, они торговали телом… Может, тут был обычный бордель! — выкрикивает Хадиджа еще более отчаянно, а глаза Марыси становятся похожими на блюдца.

— Не болтай глупостей! — Мать, которую сейчас ничто не может вывести из равновесия, объясняет: — Женщина эта была парикмахером и делала прически элегантным дамам из посольств и заграничных фирм. А вокруг живут простые, порядочные, много работающие люди. Почему они должны быть злодеями или преступниками? Только потому, что бедные?

— Ну, если ты так говоришь…

— Через месяц я приглашаю тебя и твоего очаровательного мужа с детками к нам на обед. Тогда увидишь, что можно сделать из такого домика.

Бабушка и Марыся тяжело работают, стараясь приспособить к своим потребностям маленький двухкомнатный домишко. Окна одной спальни выходят на улицу, значит, должны быть все время закрытыми и зашторенными жалюзи от взглядов любопытных прохожих, а окна второй, в которой находится «королевство» Марыси, — на внутренний дворик, самое приятное место в доме. Оно весь день освещено солнцем, поэтому растения, посаженные пожилой ливийкой, растут быстро и даже радостно. Посередине стоит пластиковый стол с четырьмя стульями, за который небольшая семья чаще всего собирается к обеду, в углу спрятан гриль, а на стене закреплен пятидесятилитровый бойлер, который, к сожалению, не поместился в ванной. Прихожая совсем небольшая, но, в общем, ее можно считать еще одной комнатой для отдыха.

Марыся очень устает, ведь она не привыкла к тяжелой физической работе. Но, видя плоды своих усилий, чуть не лопается от гордости.

— Самое худшее было с теми чертовыми подоконниками, — признается она бабушке.

— Не ропщи, внучка. Это неприятно слышать Аллаху, который все знает.

— Извини, но я измучена. Наградой мне будет выражение лиц Хадиджи и Аббаса. Ха!

С той поры тетка вместе с мужем и детьми часто заходит в гости в маленький домик на Фашлум и уже не делает замечаний относительно скромного района. Аббас все же решается и нанимает бригаду, чтобы домик поштукатурили и покрасили. Покупает также тяжелую кованую дверь с большим замком и только тогда вздыхает с облегчением. Сейчас он может спать спокойно, зная, что две близкие сердцу его жены родственницы в безопасности.

Проходит три года. Три долгих года обычной, но приятной жизни, без бурь и больших перемен.

Хадиджа благополучно рожает здорового красивого мальчика и, несмотря на свой возраст, сейчас снова беременна. Ее худенькая модельная фигурка остается в прошлом, но женщина излучает такое счастье, что наверняка не расстраивается по этому поводу.

Муаид отрабатывает два года волонтером в Англии, заканчивает все, какие только возможно, медицинские курсы и возвращается в старое родовое гнездо в Триполи. Он становится совсем другим человеком, причем не только внешне: прежде всего он меняется психологически. Парень поправился, посвежел, научился смеяться, рассказывать анекдоты — он готов помочь всем, кто в этом нуждается. Теперь окружающие видят в нем милого и славного человека. Из отложенных денег Муаид покупает первую в Триполи реанимационную машину, ведь здесь столько всего случается каждый день и очень часто пациента, которому можно было спасти жизнь и здоровье благодаря квалифицированной первой помощи, довозят до госпиталя на тряском пикапе в виде растения. Может, так было и с Самирой, состояние которой нисколечко не ухудшилось, но и не улучшилось. Она просто очень ухоженный овощ.

Марысе из-за проживающих по соседству мусульман-традиционалистов приходится сменить свой имидж. Она исключила из гардероба любимые шорты, мини-юбки и топы на бретельках, в которых каждый день бегала в Гане. Покупает с бабушкой на большом рынке Джума Сада джинсы с высокой талией, длинную юбку «в пол», блузки с широкими рукавами до ладоней и туники, закрывающие пуп, а на голову — разноцветные платки, которые бабушка научила ее завязывать по арабскому обычаю. Красить волосы в более темный цвет не имело смысла, ведь их и так не видно, а по цвету кожи девушку можно принять за сирийку, такую же, как те, что живут на пару домиков дальше о улице. С соседями женщины подружились очень быстро. В школе Марыся — лучшая ученица, и бабушка этим гордится. Девушка отлично успевает по всем предметам, но больше всего любит биологию, химию и английскую литературу. Она побеждает в одном конкурсе за другим, а за первое место в одном из международных состязаний получает современный лэптоп. Учителя пророчат ей светлое будущее и обещают помочь получить правительственное направление на учебу в один из европейских университетов. Они говорят, что выезд Марыси практически уже в кармане.

Девушка с горечью вспоминает злополучную ситуацию в Гане: тогда тоже все пророчили ей большую карьеру, а безжалостная жизнь одним выстрелом уничтожила все планы.

— Внучка, как ты посмотришь на небольшие перемены? — спрашивает бабушка теплым летним вечером, когда Марыся выносит во двор кувшин холодного чая karkade[93] и собственноручно испеченные масляные пирожные.

— А в чем дело?

— Тетя Хадиджа проговорилась твоему отцу о том, где мы живем. Он вынудил ее.

— Ну и что с того? Он что, не знал?

— Нет.

— А что это меняет? Мы должны чего-то опасаться? — Марыся забрасывает свою собеседницу вопросами.

— Три года тому назад он кое-что потребовал от меня, — загадочно произносит бабушка.

— Говори яснее, о чем речь. Перестань уже делать непроницаемое лицо! — нервничает девушка.

— Ты, конечно, дочь своего отца, и он может решать все в твоей жизни и заботиться о твоем счастье. От него также зависит то, что ты будешь делать и где. Разве что у тебя появится какой-нибудь другой махрам, с которым ты найдешь общий язык.

— Бабушка, ты смеешься?! Что за шутки!

— Таковы уж реалии мусульманской культуры, а также нашей страны и нашего закона. Поэтому твоя мать не могла выехать отсюда с вами, так как ты и Дарья принадлежали отцу. А она очень этого хотела. Если бы тогда ей удалось это сделать, в нашей семье было бы на одну трагедию меньше.

— Это было сто лет тому назад, мы были еще маленькими, может, поэтому так все случилось. Сейчас я взрослая, отец не может делать со мной все, что ему вздумается, не может обращаться со мной как со своей собственностью! Это бесправие!

— Нет, любимая, это арабское право, шариат.

Воцаряется тишина, во время которой Марыся нервно сжимает и разжимает ладони, а старая ливийка ждет, чтобы внучка успокоилась. Через минуту она рассказывает об обещании, которое дала три года тому назад. Отец Марыси уже сейчас интересуется, не изменила ли она место проживания.

— Может, я преувеличиваю, но после того, как обжегся на молоке, приходится дуть на воду, — объясняет она. — Наш домик после ремонта выглядит вполне прилично, так что найти покупателя будет легче. К тому же нам заплатят в два раза больше того, что мы за него отдали, поэтому можем остаться в прибыли, — добавляет пожилая ливийка с грустной улыбкой.

— Но… Бабушка! — Марыся взрывается плачем. — Это же наш дом, первый нормальный дом, спокойный и счастливый, после всех испытаний и бед, которые с нами случились!

— Что же делать, любимая? Другого выхода нет, мы всего лишь женщины.

— А тут все изменилось, правда, Дот? — Слегка лысеющий мужчина от возбуждения просто подскакивает на сиденье рядом с водителем.

— Да, да, большая разница, — подтверждает приятный сорокалетний господин, который сейчас исполняет обязанности консула в Триполи.

— Насколько мне известно, ты уехала отсюда уже достаточно давно, так ведь? — обращается он к засмотревшейся на горизонт красивой блондинке.

— Больше семи лет назад. Время быстро бежит, — отвечает Дорота изменившимся голосом.

— Здесь уже в те времена все было довольно современно, — смеется консул. — Лучше, чем в любом польском доме.

— Это действительно так, семья моего бывшего ливийского мужа купалась в достатке и роскоши.

— Да, да…

— Едем в старый Гурджи, сейчас в этом районе живет моя бывшая свекровь, там же видели и Марысю, — переходит она к конкретике.

— Да, знакомый детектив из итальянского посольства нашел ее тут. После смерти Малики мать вернулась из Ганы, но одна не в состоянии была содержать большой дом в центре и должна была заменить его более скромным, в худшей части города, — объясняет Дорота, с любопытством и грустью осматриваясь вокруг.

— Вот это был домина! — с восторгом говорит дипломат. — Мы вместе с женой из любопытства подъехали и посмотрели на него с улицы. Там, должно быть, шикарные апартаменты!

— Неплохие, — признается женщина без излишней эйфории.

— С твоей золовкой, которая помогла тебе с младшей дочкой, произошел несчастный случай — роковая случайность. Такая молодая, красивая женщина — и столько лет живет как растение. Что за жизнь!

— Ее действительно жаль, — признается Лукаш, а Дорота кусает губы, вспоминая их последнее свидание с Самирой, как если бы это было вчера.

— Мы уже близко, — говорит консул, и женщина видит, что он начинает нервничать. — Дорота, идешь как можно быстрее, забираешь дочь в машину, и едем в посольство. Я оформляю ей временный паспорт и отвожу вас в Тунис. Дело в шляпе! Вечером пьем шампанское в Джерби.

Он вздыхает с облегчением, как будто все уже улажено.

Стройная женщина одета в простые элегантные брюки-сафари и блузку с длинным рукавом. Сердце у нее не на месте. Она выходит из машины и направляется к одноэтажному домику. Страх сжимает ей горло. А если Марыся ее не узнает? В ту самую минуту, словно по мановению волшебной палочки, из дома выбегает худенькая девушка в цветастом платке на голове. Прошло столько лет, но мать все равно знает, что это ее дочь.

— Марыся, Марыся! — громко кричит она, но девушка даже не оборачивается. — Мириам, ja binti!

— Szinu?[94] — невежливо отзывается девушка.

— Мириам, доченька, не помнишь меня? — спрашивает дрожащим голосом Дорота.

Девушка стоит как вкопанная, смотрит на нее широко открытыми глазами и, кажется, не верит самой себе.

— Это невозможно, ты же мертва! — со злостью выкрикивает она по-арабски. — Так говорили папа и тетя Малика, и это правда. Chalas![95]

— Но я стою перед тобой, и я не дух. — Женщина делает шаг вперед и протягивает руки, желая ее обнять.

— Так нельзя, так не должно быть! — Девушка испуганно пятится к дому. — Тебя не было несколько лет, ты оставила, бросила меня, а сейчас явилась, истосковавшись?!

— Вначале я не могла с тобой связаться, а потом не могла тебя найти, — пытается объясниться Дорота, и сердце ее сжимается от боли.

— Тра-та-та, — говорит Марыся, словно маленький избалованный ребенок. — Не верю я в это. Пока человек жив, все возможно.

— Не все так просто в жизни. Но постараюсь тебе объяснить. Пойдем со мной, вернемся домой, в Польшу. У нас будет достаточно времени на разговоры, и тогда я спокойно расскажу тебе обо всем.

— Что?! — кричит потрясенная девушка, и люди на улице начинают обращать на них внимание.

— Мириам, fi muszkila?[96] — доносится из открытого окна взволнованный голос.

Красивая, немного за тридцать, блондинка поднимает глаза и видит седую голову своей бывшей свекрови. Они долго смотрят друг на друга. Мать Ахмеда первой опускает взгляд и скрывается за окном.

— Мама, прости, я так сильно тебя любила, ты мне так была нужна… Но тебя не было, тебя слишком долго не было… — шепчет расстроенная Марыся. — Сейчас уже слишком поздно. Здесь моя семья, мои близкие, мой дом и моя религия. Я не могу это все оставить, не могу их покинуть.

Время спасаться бегством

— Эй ты, засранка! — Ахмед все-таки сумел отыскать дочку. — Вы думали, что скроетесь от меня, что я тебя не выслежу! — зло выкрикивает он и сильно хватает девушку за руку. — Есть только одна такая школа в Триполи, вы, идиотки!

Ученики, выходящие из здания, останавливаются и наблюдают за необычной сценой. Учительница английского языка, британка, бежит к ученице, которой угрожает опасность.

— What’s up? Что вы творите? Я вызову охрану! — предупреждает она мужчину, пытаясь оттянуть его от девушки.

— Это моя дочь! Отвали, дамочка! — с привычным для него хамством отвечает Ахмед. — Я могу делать с ней все, что мне заблагорассудится!

Марысе кажется, что от стыда она провалится сквозь землю. Как точно сбываются опасения бабушки… Именно этого она и боялась. Она умная и опытная женщина, однако иногда убежать от судьбы нельзя …

— Это правда, Мэри? Это твой отец? — с жалостью спрашивает учительница, надеясь, что это неправда.

— Да, все в порядке. Спасибо.

Ахмед грубо впихивает дочку в салон, и машина, визжа шинами, отъезжает.

— Ты, засранка, даже не мечтай, что я когда-нибудь изменю решение. А старая мать, если дала слово, должна его держать. Разве что хочет в пекле жариться, а на тот свет ей уже скоро.

— Но до окончания школы у меня еще почти год!

— Мы с женой пришли к выводу, что будет лучше, если ты все-таки получишь это чертово свидетельство, раз уж в тебя столько бабок вложено. Сможешь где-нибудь поработать и, по крайней мере, хоть частично отдать долг.

— Это были деньги тети Малики, а за дом я больше должна бабушке, это ее… — Девушка осекается на полуслове, так как отец отпускает ей такую крепкую пощечину, что она виском ударяется в боковое стекло машины.

— От капризов придется отучиться, иначе выбью их из тебя, как из собаки. Такая же, как и твоя мать, польская подстилка! Хорошо, что эту курву уже давно черви съели. — С этими словами он резко останавливает машину и выбрасывает дочку на улицу. — Будешь здесь до окончания школьного года, и я помогу тебе сдать выпускные экзамены. Сразу же после них выезжаешь, не забудь об этом. И не советую увиливать: найду тебя где угодно, хоть на краю света!

— Если человека вынудили дать слово, то это не считается. Обещание дается только добровольно, — говорит бабушка, лицо которой отражает глубокую сосредоточенность. — Я была у имама, и он подтвердил мою точку зрения. И еще одно: если обещание может причинить кому-то вред, то мы вообще не обязаны исполнять его.

— К чему ты ведешь? — Марыся поднимает раскалывающуюся голову от подушки и смотрит стеклянными глазами на любимую бабушку.

— Еще накануне переезда на новое место, чтобы подстраховаться и подыскать нам хорошее убежище, я начала звонить всей семье, разбросанной по миру. Тем, кто живет в богатых странах, начиная от моих братьев в Лондоне и Чикаго и сестры во Флориде, но эти от нас открестились. — Старая ливийка выразительно поджимает губы. — Единственная моя сестра-бедолага, которая вышла замуж за йеменца, сказала, что будет рада помочь. Даже ее старый проворчал в трубку на каком-то странном диалекте, что ему без разницы, будет ли в семье на два рта больше или меньше.

— А где это вообще находится? — Марыся, уже вполне пришедшая в себя, хмурится.

— На Аравийском полуострове. Там царят сплошная бедность и отсталость. — Бабушка наклоняет голову, как бы стыдясь своих слов. — К тому же север с югом никак не могут помириться, как и тамошние племена тоже.

— А может, нам хватило бы денег, чтобы я закончила последний год школы в Англии? Потом подыщу себе какую-нибудь работу, — предлагает девушка, пытаясь найти другой выход из ситуации.

— Увы, это превышает наши возможности, даже простая жизнь в Англии страшно дорогая. Да и как я могла бы заработать там на жизнь? — улыбается она саркастически. — На работу меня никто не возьмет, я старая. Я могла бы получить единственную должность — дворника или уборщицы туалетов.

— О, бабушка, я бы не позволила тебе этого! — возмущается Марыся. — Ты шутишь!

— К сожалению, это правда, — повышает голос пожилая женщина. — Ты должна была поехать с матерью, — говорит она после паузы. — Только представь, сколько она приложила усилий, чтобы тебя отыскать… Плохое решение ты приняла, моя девочка.

— Извини, мне что, надо было оставить тебя здесь одну?! После всего, что мы вместе пережили, вытерпели? — Марыся резко вскакивает и энергично жестикулирует от охватившего ее возмущения. — Не та мать, которая родила, но та, которая воспитывает и заботится о своем ребенке.

— А как она это могла сделать? Я не знаю подробностей, что стало с Доротой и как ее обидел твой отец. Ты могла узнать об этом у нее, но не захотела, не дала ей никакого шанса. Боюсь, что тайну знала только Малика, которая забрала ее с собой в гроб. Это она помогла брату обстряпать то гнусное дельце. Пусть Аллах простит все ее грехи или хотя бы, по крайней мере, часть их.

— Ja hadżdża[97], я прошу еще раз подумать, — говорит расстроившийся Аббас. Муж Хадиджи помогает им в каждой ситуации, поэтому и сейчас старается убедить тещу отказаться от принятия неправильного решения.

— Не так официально, я не святая, да и в Мекке была сто лет тому назад, — возражает женщина с улыбкой. — Мы не видим с Марысей другого выхода. Там, на краю света, мой вредный сын наверняка нас не найдет и не поработит нашу красивую и умную девушку. Ведь мы не собираемся быть в Йемене до конца жизни, это временно. Марыся окончит школу — в Сане, кстати, тоже есть хорошая международная школа, — а потом пойдет в университет… Может, в Польше? — При этих словах она выразительно смотрит на внучку.

— На разговоры нет времени. — Девушка хватает чемодан и вбрасывает его в багажник большой «тойоты». — Хорошо было бы за день добраться до Джербы, это четыреста километров, а там уже граница. Мне как можно быстрее хочется оказаться по другую сторону.

— Наверное, как и всем, — говорит смуглый мужчина и садится рядом с Хадиджей.

Они решились на совместную поездку, чтобы ситуация смотрелась естественно. Обычная семейная поездка в Тунис, которая никого не должна удивлять. Бронирование номера в пятизвездочном отеле «Abu Nuwas Golf» на неделю стоит немало, но зять — надежный парень. Границу пересекают легко, за какие-то десять минут, и все, кажется, идет как по маслу. Зять, взявший на себя роль махрама, уверенно отвечает на короткие вопросы, и никто ни к чему не придирается.

— Мама, Мириам, не едьте! — Хадиджа стоит перед отелем и не может сдержать слез. — Я чувствую, что уже никогда в жизни вас не увижу.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — сплевывает бабушка через левое плечо. — Не говори глупостей, а то еще и правда накличешь беду. Тьфу!

— И ничего не выдумывай, тетя, — присоединяется к бабушке Марыся и прижимает кругленькую женщину к своей молодой упругой груди. — Представь, что мы просто решили побольше узнать о Йемене. Ну а мой папочка вряд ли отважится туда за мной приехать.

— Хадиджа, доченька, — мать протягивает ей большой бархатный футляр, — это осталось от Малики. Пусть принесет тебе больше счастья, чем ей.

— Не нужно…

— Вы так нам помогли… Позаботься о ней, Аббас, и пусть тебя благословит Аллах. — С этими словами старая ливийка садится на заднее сиденье такси, которое везет ее с внучкой сквозь темную ночь в Тунис.

Из столицы Туниса они летят во Франкфурт, где на огромном аэродроме через час находят ворота, через которые отправляют пассажиров в Сану.

— Бабушка, они что, какие-то ненормальные? — спрашивает Марыся. — Неужели не знают, что в целях безопасности с такими ножами нельзя садиться в самолет? — Девушка усмехается себе под нос, когда охрана забирает, наверное, уже пятую джамбию[98] у ругающихся из-за этого йеменцев.

— Такая традиция, — отвечает бабушка, едва сдерживая смех. — Просто средневековая. Но посмотри, молодое поколение не устраивает таких цирковых номеров и даже стыдится за своих пожилых соотечественников.

Арабка показывает на парня, ровесника Марыси, и мужчину, которому где-то около сорока. У юноши пунцовые щеки, он закрывает глаза, а позже пытается убедить традиционалиста, что нож им утрачен навсегда.

— Ой, бабушка, куда нас несет? — вздыхает девушка и поеживается от страха.

— Не волнуйся, все будет не так уж плохо. Главное — видеть во всем хорошее, а остальное sza Allah.

Спасение в Йемене Второй дом в Сане

Почти всю долгую дорогу бабушка и Марыся разговаривают. Девушка больше слушает и задает вопросы, а старая седовласая арабка рассказывает.

— Мой отец был сообразительным, хотя и необразованным мужчиной, — начинает она семейную сагу. — Даже с королем Идрисом сумел наладить отношения, а был всего лишь обычным рыбаком.

— Он заработал деньги рыбацким промыслом? — удивляется Марыся и с улыбкой добавляет: — Разве что ему попалась какая-нибудь золотая рыбка.

— Больших денег мы никогда не имели, но на трехэтажный дом в старом итальянском районе нам хватило. Даже на образование всем детям, а было нас восьмеро.

— И что же такого мой пронырливый прадедушка делал?

— Сориентировался, вернее, его жизнь заставила. Конечно, работа, которую выполняли в нашей семье из поколения в поколение, не давала возможности комфортно жить, можно было только существовать в беде и нужде. А он хотел чего-то большего. Он жил недалеко от берега, тогда еще в маленьком каменном домике, и заметил, что все больше иностранцев, итальянских дипломатов и высокопоставленных служащих, работающих там, хотели бы прогуляться на лодке со своими женщинами в элегантных шляпках. Два-три корыта там, может, и имелось.Но они были в плачевном состоянии и обслуживали обычных итальянцев, жадных и прижимистых. Мой отец приобщил к этому делу двух своих братьев, они тогда были еще подростками, и всего за неделю переделал старый катер в красивую, ярко раскрашенную прогулочную лодку с тентом. Люди убивались, чтобы на ней покататься! — Бабушка смеется, прикрывая рот рукой, потому что в самолете уже погасили свет и пассажиры стали готовиться ко сну. — Ко всему прочему отец позаботился о том, чтобы подавать отдыхающим холодные напитки, а также арбузы и дыни, которые мы выращивали на участке в пригороде. Через год у него было уже три таких лодки, а через пару лет он стал самым крупным перевозчиком в старом Триполи. Постепенно отец познакомился со многими высокопоставленными людьми, богатыми итальянскими землевладельцами, которые его любили, потому что он умел разговаривать на их языке. Он знал даже пару молокососов из королевской семьи. Для этих он устраивал специальные ночные рейсы с попойками, на которые они брали веселых или просто бедных ливийских девушек. Отец, разумеется, в этих случаях был глух и слеп, и за это его очень ценили, потому что именно такой, собственно, и требовался. Благодаря этому отец смог купить за полцены дом у одного азартного игрока, но банкрота, открыл магазин жемчуга на Турецком базаре, отослал всех своих детей в школу, причем не куда попало, а в итальянскую. Я еще помню христианские молитвы к их Богу, и, несмотря на то что у меня было иностранное имя, я быстро приспособилась жить там.

— Бабушка, а как тебя вообще зовут? — спрашивает Марыся.

— Надя, — шепчет женщина. — Однако меня никогда никто так не называл, только мать или бабка. Наверное, скоро и сама забуду это имя…

— И что дальше, бабушка Надя? — Девушка прижимается к ней и грустно смотрит женщине в глаза.

— Недолго я радовалась итальянской школе и европейским подругам. Так меня отвратило, что я дома не хотела разговаривать по-арабски, не хотела ходить с близкими в мечеть молиться Аллаху. Словно на крыльях летела в костел Святого Франциска и там пела гимны и псалмы. Все ливийское было для меня «фу», а все заграничное — «цаца». Когда мне исполнилось десять лет, отец решил покончить с этими проказами. К слову, мои братья хотели учиться в обычной маленькой арабской школе, вот и меня туда перевели. Я плакала пару недель, но это не помогло. Самой сообразительной и умной из моих родственников была Малика, к которой мы, собственно, едем. Она не только окончила итальянскую школу, но еще и с лучшими оценками, а позже включилась в освободительное движение Каддафи. Она, как одна из первых ливиек в политике, боролась за эмансипацию женщин. Скажи, она кого-то напоминает тебе?

— Ее тезку, твою дочь Малику?! — спрашивает шокированная Марыся.

— Конечно! Отец выдал меня замуж, когда мне еще не было шестнадцати, а ее до двадцати не могли заставить. А когда отец пытался угрожать ей и даже бил, Малика пугала его вождем Муаммаром и муниципалитетом. Так он ничего и не смог поделать, так он боялся своей дочки и ее порядков.

— Неплохо для того времени! — в восторге восклицает девушка.

— Как меня это радовало, ты и представить не можешь! Наконец-то кто-то поставил на место такого ярого шовиниста! — продолжает пожилая ливийка, и Марыся не узнает своей всегда спокойной и покорной бабушки. — Когда Малике исполнилось двадцать лет, она поняла, что сидение на двух стульях не может продолжаться долго, и решила, что будет заниматься только учебой. В те времена благодаря Каддафи открылась для женщин дверь в науку. Малика надумала учиться за границей, в Лондоне, чтобы быть как можно дальше от отца и братьев, ничем не отличавшихся от родителя и ему подобных. Конечно, она получила стипендию и без оглядки, молниеносно выехала. Тогда я видела ее в последний раз.

— Сколько ей было лет? Когда это было?

— Двадцать два, солнышко. Почти сорок лет тому назад. — Бабушка грустно вздыхает. — Не уверена, узнаю ли мою сестру.

Марыся с жалостью смотрит на свою собеседницу. Быстро подсчитывает ее возраст и видит, как печали и грусть состарили ее, отразившись на красивом когда-то лице. Весь лоб изрезан длинными морщинами, а между бровями — еще две вертикальные, под глазами — никогда не исчезающие синие тени, а углы губ от постоянных огорчений опустились книзу. Седые волосы на висках тоже добавляют лет, а ведь их еще не так много. Девушке шестидесятилетняя бабушка всегда казалась старой, особенно после событий в Гане.

— Хватит, не смотри на меня так! — Ливийка закрывает лицо руками, на которых расцвели темные пигментные пятна. — Я никогда не берегла себя, в жизни не пользовалась косметикой и не помню ни одного дня, чтобы позволила себе отдохнуть от семьи, готовки, стирки, уборки… Но я не жалуюсь, видимо, такой у меня характер. Кроме того, молодая дамочка, арабки быстро стареют. Может, это связано с нашей темной кожей. Как хорошо, что тебя это не касается, моя белолицая красотка, — ласково говорит она и гладит внучку по щеке.

— Позже связь с Маликой почти полностью прервалась, — продолжает она свой рассказ. — Из Лондона она написала два письма: в одном сообщила, что выходит за муж за инженера из Йемена, в другом, через три года после этого, известила, что они едут с двухлетним сыночком проведать семью мужа, которая живет в Сане. Также она упомянула, что не планирует оставаться в бедном и заброшенном краю, ведь в Великобритании у них есть работа и вообще за границей жить хорошо.

Бабушка прерывается и вытягивает из большой сумки Коран, а из него — две пожелтевшие фотографии. На одной из них — красивая пара: молодая женщина в мини-юбке, обтягивающем свитерке и туфлях на высоких каблуках с чувством обнимает высокого и худого красавца с черными волосами как у Кларка Гейбла. На второй — та же пара играет в парке с маленьким мальчиком.

— Малика написала о трагедии, которая постигла ее в Йемене, а потом — пять долгих лет молчания.

На лице бабушки — непритворная печаль.

— Никогда не бывает так, чтобы человеку везло всю жизнь. Даже мою Малику постигло несчастье. Через месяц пребывания в Сане ее муж погиб в автомобильной катастрофе, а она была в то время на сносях. Надломленная, она хотела упаковаться и как можно быстрее выехать, но такой выбор не устраивал семью мужа, вернее, его отца и братьев. Они заявили, что она должна родить потомка их рода в Сане, а потом, скорее всего, сможет выехать, но дети останутся у них. Тут не помогли ни боевитость, ни слезы, ни даже шантаж, когда Малика пообещала убить детей и себя. После того как она родила второго мальчика, детей у нее отобрали, а ее поместили в женской комнате в большом семейном доме на прежнем месте. Чуть позже Малике предложили пустующую мансарду. Она хотела видеть детей и кормить грудью младшего сына, поэтому осталась и приняла все условия. Следующее письмо она написала тоже из Саны, а шло оно к нам в Триполи почти год. Я сверила даты на почтовом штемпеле. Она сухо сообщала, что вышла замуж за брата своего покойного мужа и что ее положение с этого времени совершенно переменилось. Позже сестра перешла на открытки. Видно, ей не о чем было сообщать. Мы получали их раз в год на Eid al-Adha[99].

Это всегда были почтовые открытки с видами, и, кстати, должна тебе сказать, что в Йемене красиво. На одной из них Малика с гордостью написала номер телефона, что, к слову, ее и погубило. — Бабушка давится смехом. — Из-за того что хотела похвастаться, она сейчас будет морочиться с двумя бездомными родственницами.

На аэродроме в Сане, после того как они проходят все инструктажи и контроли, бабушка и внучка с багажом на двух тележках наконец покидают аэропорт. Шокированные грязью, вонью и толкотней, они осматриваются по сторонам. Их окружает море неряшливо одетых мужчин с джамбиями за поясами. Среди них показывается сгорбленный старичок с помятой картонкой, на которой кто-то написал: «Ливия: Надя + Мириам». С ничего не выражающим лицом он приближается к женщинам, тычет в картонку искривленным от ревматизма пальцем, а они согласно кивают и двигаются за стариком, который, несмотря на внешность, идет очень быстро. Пожилой мужчина бросает тяжелые чемоданы в битый заржавевший пикап и жестом показывает, чтобы они садились внутрь. «Или он немой, или считает, что в Ливии говорят на другом языке, не таком, как в Йемене», — думает Марыся.

Мелькающий за окном пикапа ночной город им кажется вымершим. По правую сторону различимы во мраке современные десяти-и пятнадцатиэтажные блочные дома. Они плохо освещены, но все равно видны потеки и плесень от грибка, покрывающие их стены, и заваленные хламом балконы. Кое-где от фонарей падает немного света, и тогда открывается очень неприглядная картина: в каких-то садиках и на детских площадках полно изорванных газет, помятых пластиковых сумок и обычного бытового мусора. На газонах не видно ни единого зеленого стебелька — все засыпано отбросами. На горизонте луч света вырывает из темноты большую горную цепь. Каждые пару километров внутрь машины врывается вонь выгребных ям, которые тут, очевидно, вычищают отнюдь не регулярно. Бабушка и внучка, ошарашенные, обмениваются взглядами, рассчитывая, что они все же будут жить в лучших условиях.

Через некоторое время они въезжают в район, в котором жизнь уже пробудилась. Постоянно притормаживают, так как количество машин становится значительно больше, чем может вместить старая узкая дорога. Переезжают через большие античные ворота Баб аль-Йемен. И начинается сумасшедшая езда. Колонны машин разминаются всего в миллиметрах, боковые зеркала едва не задевают развешанные перед магазинами ткани, собаки считают, что приоритет, безусловно, за ними, и с беспечностью следуют под колеса машин. И во всей этой толпе и балагане ездят, будто шальные, скутеры и мотоциклы, обдавая всех выхлопными газами.

Посреди узкой торговой улочки пикап вдруг тормозит, водитель выскакивает и бросает их багаж в ближайший магазин, где продаются ножи. Затем он насильно вытягивает бабушку и внучку из салона, а когда они уже стоят, прижавшись к стене дома, уезжает, визжа шинами, так как в течение двух минут образовалась пробка и все ожидающие водители сигналят, словно душевнобольные. Женщины беспомощно осматриваются вокруг. Вдоль тесного закоулка с обеих сторон возвышаются удивительно высокие, как башни, дома, возведенные больше века тому назад. Нижние ярусы построены из базальта, который сейчас приятно холодит вспотевшие от страха спины, верхние надстроены из красного кирпича, а верхушка — из глины. Все фасады отделаны красивым, похожим на кружево, белым гипсовым орнаментом; особенно впечатляюще смотрятся ажурные балконы и дугообразные окна, которые когда-то были украшены вставками из алебастра, но сейчас вместо них — цветные стекла. Каменные дома, заслоняющие голубое небо и солнце, поражают своей величественностью. Между ними над дорогой висит сеть кабелей, проводов и специальных стеллажей, на которых давным-давно был растянут материал, призванный давать тень и беречь от дождя, но он почти весь порван. Кое-где сохранились маркизы, но о них заботятся хозяева бесчисленных магазинчиков.

— Надя! — Женщины слышат крик, который доносится сверху. — Надя, Мириам, ну что вы там стоите, поднимайтесь наверх!

Через зарешеченный проем окна на первом этаже высунулось болезненно худое лицо старушки, которая в подтверждение своих слов машет им рукой. Рядом с ней высовываются две головки любопытных смуглых девочек.

— Бабушка, улепетываем отсюда! — шепчет Марыся. — Это какое-то недоразумение! Запрут нас в этой башне, и мы уже не выйдем.

От ужаса глаза девушки становятся большими как блюдца.

— Войдем, по крайней мере для того, чтобы вымыть руки и пописать… — Бабушка, тоже обеспокоенная, все же настаивает на своем. — Куда мы должны пойти, маленькая моя, в отель?

Сестра бабушки, иссушенная, древняя, в свои шестьдесят лет выглядит на все сто. Ничего не осталось от ее ослепительной красоты. Наверняка горести тяжкой жизни просто уничтожили женщину. Они полностью изменили и ее характер. Кроме двух сыновей от первого мужа, о которых нельзя даже вспоминать, Малика родила еще десятерых детей; из них трое умерли в детстве, а один — при домашних родах, на которые приглашали местную акушерку. Сейчас при ней остался только пятнадцатилетний сын, родившийся последним, самый старший мужской потомок от второго брака, мелкая ребятня и дочка Лейла. Возраст последней определить трудно, так как даже по дому она ходит закрытая чадрой, видны только глаза. Марыся решила, что девушка снимает завесу с лица только тогда, когда умывается.

Малика каждый день заботится о куче внучат от полугода до десяти лет, чудовищно невоспитанных иизбалованных. Женщины, прибывшие из Ливии, будут жить в пристройке на крыше, наверное, той самой, в которой жила Малика в начале своей жизни в Сане. Там всего одно помещение площадью, может, в двенадцать квадратных метров, с маленьким оббитым умывальником в углу и ведром для отходов. Бетонный пол накрыт потертым, дырявым, сплетенным из ивовых прутьев ковриком. Тонкий матрас и то, что на нем находится, вполне может служить им постелью.

— Бабушка, я не хочу тут оставаться. — Марыся со слезами на глазах присела в уголке и с боязнью посматривает на постель, скорее всего, завшивленную. — Я уж лучше поеду к отцу и буду работать служанкой или рабыней. Правда, поверь мне.

— Детка, немного обживемся и тогда на трезвую голову поразмыслим, как выйти из этой патовой ситуации. Не будем ничего делать поспешно, это никогда хорошо не заканчивается.

— Но… — Марыся уже не выдерживает и начинает отчаянно плакать.

— Тук-тук, — доносится из-за жестяных дверей милый женский голос. — Можно?

— Да, входите. — Бабушка подхватывается с единственного деревянного стула, чтобы впустить гостью.

Лейла, в цветной блузке с длинными рукавами, в джинсах, китайских кроссовках и черном никабе[100], почти на цыпочках входит в маленькое помещение.

— Послушайте, девушки, не расстраивайтесь, — говорит она шепотом. — Мама думает, что если она пережила ад, то и каждый сможет. Пойдемте сейчас со мной в кухню на чай и пирожные, которые я специально испекла к вашему приезду, и спокойно решим, что делать дальше. Вначале можете жить в комнате со мной, не будете здесь мучиться. Брат того же мнения. Что вы на это скажете?

После того как они выпили чаю и немного поостыли, оказавшись в довольно милом помещении на первом этаже, Лейла предлагает ливийским родственницам осмотреть дом. А тут есть что посмотреть!

— Внизу у нас производство и два магазина, — сообщает она. — Один открыл самый старший брат, которого приучил к этой профессии отец. Угадайте, что у нас могут сделать мужчины из старого йеменского рода? — Наверное, она улыбается — это чувствуется по ее голосу и видно по морщинкам вокруг уголков глаз. — Пойдемте, я вам покажу!

Они входят с тыла в ремесленную мастерскую, где делаются не только джамбии, но также ножны и пояса к ним. Кроме обычных стальных или железных загнутых ножей с кожаной, деревянной или веревочной рукояткой здесь изготовляют настоящие предметы искусства. Это серебряные кинжалы, сделанные на заказ для богатых местных и заграничных клиентов. Их рукояти, как и футляры, украшены жемчужинами или выполнены из цельного рога носорога, а подчас даже инкрустированы драгоценными камнями. Из остатков серебра они делают копии для туристов, которые и так все покупают.

— Пояса делаются из очень прочной ткани. — Сорокалетний Ашраф, красивый и статный, наклоняется в сторону женщин и с гордостью показывает свою работу. — Я шью их из специальной парчовой или кожаной тесьмы, чтобы они служили владельцу долгие годы. Некоторые пояса к дорогим джамбиям моя жена вручную вышивает серебряными нитями, украшая их красивыми узорами с цветочными элементами или изображениями зверей. Те, что для обычного клиента, штампуются. — Он улыбается и добавляет: — Но вас, женщины, это, наверное, не очень интересует. Лейла, покажи-ка наш второй магазинчик, — обращается он к сестре.

Экскурсия переходит к секции магазина рядом, и уже ничего не нужно объяснять: даже на расстоянии понятно, чем здесь торгуют.

— Какие же пахучие эти травы! — восторгается бабушка.

Она берет щепотку тимьяна и растирает его пальцами.

— Две наши сестры живут в Вади-Дахр, это около пятнадцати километров от Саны, и занимаются выращиванием, сушкой и смешиванием трав. Мы съездим к ним в какие-нибудь выходные, и вы увидите, какая красивая и зеленая эта долина. При случае можем посмотреть старый дворец имамов.

— Конечно, — с энтузиазмом одобряет идею Марыся, а бабушка, улыбаясь себе под нос, благодарит Аллаха, что не впала в отчаяние и не убежала отсюда сразу же после приезда.

В узком высоком пятиэтажном доме нужно еще сориентироваться. На первом этаже, за производством и магазинчиками, во внутренней части дома, есть мусорник и зловонный туалет в турецком стиле. Над ними — кухня и плавильня для бронзы, а на втором этаже — большой зал, или divan, выстеленный мягкими шерстяными коврами, с нарядно обитыми матрасами на полу вдоль стен. Помещение это служит для приема гостей и для послеполуденного отдыха, молитвы, просмотра телевизионных программ, курения гашиша и игры в арабские шашки. Гостиной преимущественно пользуются мужчины, так как в Йемене по-прежнему существует дискриминация по полу. На третьем и четвертом этажах находятся спальни, одна из которых оказалась пустой, и прибывшие ливийки получили ее в свое распоряжение. На одном ярусе живут Малика со своим последним сыном, Лейла и старая ворчливая родственница, едва держащаяся на ногах, а также новые гости; на другом — самый старший сын Ашраф со своей милой пухленькой женой Фаузией и их малышами, двое братьев и какие-то другие родственники неопределенного возраста между двадцатью и тридцатью годами. Они странные: проскальзывают, крадучись, смотрят исподлобья, ни с кем не общаются, все время проводят вне дома и, судя по всему, занимаются какими-то темными делишками. На этом же ярусе находится закрытая спальня, принадлежащая теперешнему хозяину дома — мужу Малики. На самом верху расположен мафрадж — комната отдыха для членов семьи мужского пола с выходом на террасу, откуда открывается необычайный вид на город, фоном которому служит окутанная туманом горная цепь. В этом помещении, большом, примерно двадцать квадратных метров, мужчины и даже подростки предаются жеванию ката — мягкого наркотического средства. Это растение, листья которого напоминают крапиву, обладает легким наркотическим свойством, и мужчины жуют его везде и всегда: во время работы, на улице, в автобусе и, конечно же, в мафрадже. Они начинают это с утра и заканчивают вечером, закладывая, как хомяки, пережеванные листья за щеку. За день из всего этого образуется целый шар, и можно заметить, что у старых йеменцев — держат они во рту кат или нет — искривленное лицо: с одной стороны щека гораздо больше.

На террасе дома-башни в убранной жилой пристройке лежат пустые чемоданы бабушки Нади и Марыси; гостьи ориентируются в каменном доме уже так, словно давно живут здесь.

— Девушки, так не пойдет! — говорит приятная в общении Лейла, которая оказалась лучшим проводником и самой сердечной подругой беженок из Триполи.

Ее мать они практически не видят, за что тихонько благодарят всемогущего Аллаха.

— Ты, наверное, с ума сошла, если думаешь, что я дам себя одеть в абаю[101] или чадру[102] и закрою лицо хиджабом[103]. — Марыся говорит это, стуча пальцем по лбу. — Об этом и речи не может быть! И что мне сделают, а?! — спрашивает она шутливо.

— Ты, милая арабская эмансипе из современной страны! Хочешь знать, что тебе сделают? Сейчас расскажу, но не знаю, с чего начать. — Йеменка смеется так, что даже ее черная вуаль колышется от дыхания. — Наша полиция нравов может отхлестать тебя по ногам или незакрытому лицу прямо на улице. Кроме того, они имеют право арестовать тебя за оскорбление нравственности. Наши мужчины будут относиться к тебе — и это в лучшем случае, — как относятся к проститутке, и делать тебе неприличные предложения. Слишком вспыльчивые блюстители религиозных догм могут забросать тебя овощами вроде помидоров или картофеля, а подростки, беря пример со старших, могут запустить в такую бесстыдницу даже камнем. — Говоря это, Лейла становится совершенно серьезной. — Что касается йеменских женщин, то они охотно оттаскают тебя за эти вьющиеся светлые кудри, может, даже разрисуют ногтями личико. Они будут еще больше беситься, так как имеют право завидовать такой красивой девушке, которая отважно показывает свои прелести.

— Лейла, ты наверняка преувеличиваешь. — Пораженная Марыся не в состоянии больше ничего из себя выдавить.

— Думаю, что нет, внучка, — включается в разговор бабушка. — Так же или еще хуже в Саудовской Аравии. Это очень ортодоксальные страны.

— Тетя знает, что говорит! Ты, моя белолицая кузина, можешь носить только хиджаб, потому что выглядишь как аджнабия и можешь сойти за иностранку-мусульманку. Но ты, Надя, сама знаешь. У тебя типично арабская внешность и цвет кожи, значит, советую тебе надевать никаб или даже чадру. Этого не избежать, мои дамы. — С этими словами девушка беспомощно разводит руками.

— Так я могу одеться, как в Ливии на Фашлум, бабушка? — нервно спрашивает Марыся.

— Думаю, что да. Сейчас Лейла посмотрит нашу одежду и с сегодняшнего дня будет нашим частным семейным дизайнером исламской моды. — Бабушка старается отнестись к делу несерьезно и развлечь общество.

Проходит почти три часа, и традиционно одетые арабские женщины наконец покидают дом и направляются на Соляной базар через древние ворота Баб эль-Йемен. Тут же напротив они находят автобусную остановку и идут в единственную в Йемене международную школу.

Поездка длится невероятно долго, потому что на узких улицах царит страшная сутолока и автобус каждую минуту стоит в пробке.

Школа находится на окраине Саны, но стоит помучиться ради такого вида и возможности подышать свежим воздухом. Территория этого учебного заведения, окруженная полями с одной стороны, а горами — с другой, огромна: более десяти гектаров. Там есть спортивные площадки для футбола, бейсбола, баскетбола, корты для тенниса и бадминтона. Здания построены относительно недавно, в конце семидесятых, но в стиле традиционной йеменской архитектуры. Девушки в восторге, а довольная бабушка, все время поправляя путающуюся между ногами одежду, шустро движется к входу.

— У госпожи прекрасные рекомендации и высокие оценки, — говорит приятный на вид директор. — Школа имени Линкольна в Гане, Многонациональная Oil School в Триполи, хо-хо! Вы всегда выбирали англоязычное образование? — спрашивает он Марысю, которая сидит прямо, воспитанно сложив скрещенные руки на подоле.

— Да, — отвечает она скромно.

— Сейчас нужно только оформить документы, заплатить — и уже завтра можете начать учиться.

— У меня паспорт и наличные при себе, — говорит бабушка, которая предпочитает ковать железо, пока оно горячо.

— Мириам Ахмед Салими, вы ливийка?

— Да. — Девушка, не желая испортить дело, не вспоминает о матери-польке.

— А ваши родители, где они сейчас? Хорошо было бы, чтобы документы подписал ваш отец. Видите ли, мы живем в арабской стране.

— Родители умерли. — Надя врет и не краснеет. — Сейчас ее опекуном является муж моей сестры, йеменец.

— Ага… — Директор сжимает губы, так как не любит нетипичных ситуаций. — А резидент-виза есть? — спрашивает он неохотно.

— Дорогой господин, — бабушка начинает нервно ерзать на своем месте, — мы только что приехали, и муж сестры уже согласился на наше постоянное жительство, но вы сами знаете, сколько это длится. У девушки может сломаться судьба, ведь она уже начала заниматься наукой.

— Без визы на постоянное место жительства ей не о чем даже мечтать, — решительно отвечает приятный до этого мужчина.

— Господин, будьте человеком! — выкрикивает пожилая женщина. — Должна же быть какая-нибудь возможность. Жаль ребенка! Вы же педагог и наверняка отец.

— Я должен проконсультироваться с центром, — ворчит директор. — Мы не хотим иметь проблем.

— Я верю, что вы что-нибудь придумаете. Вы, несомненно, добрый человек! — Бабушка старается подольститься к директору.

— Дайте мне номер мобильного, на днях я вам позвоню, — обещает директор после паузы.

— У нас еще нет… — в отчаянии говорит Марыся.

— Сейчас, — вдруг включается в разговор Лейла, которая из всего разговора не поняла ни слова, но выхватила лежащее на поверхности известное выражение mobile phone и молниеносно вытянула телефон из сумки.

Всю следующую неделю девушки не выпускают из рук мобильный телефон, следят, чтобы он не разрядился, а если кто-то идет в туалет или принимать душ, сменяют друг друга на дежурстве.

— Если бы я могла ходить в такую школу… — мечтательно говорит Лейла однажды вечером, когда вместе с Марысей они готовятся ко сну в одной кровати в спальне Лейлы.

— А какую ты заканчивала? — спрашивает образованная кузина.

— Никакую, — молодая йеменка грустно смеется. — Арабскую начальную школу и двухлетнюю для будущих жен.

— Тебе не хотелось учиться? — спрашивает удивленно Марыся.

— На образование девушек в нашем доме жаль было денег.

— Не понимаю. — Марыся подпирает голову рукой и внимательно смотрит в глаза родственнице. — Из того, что рассказывала бабушка, я могу заключить, что твоя мама образованная и очень эмансипированная женщина.

— Это давно минувшее прошлое, другая жизнь. Я ее такой не помню. Для меня она замкнувшаяся в себе, скрытная, забитая, нервная арабская домашняя курица, — неохотно описывает она свою мать.

— Так почему ты все еще здесь живешь? Все твои сестры и вообще почти все родственники убрались из дома.

— Ты спрашивала, почему я закрываю лицо даже дома, — Лейла говорит с раздражением и злостью и садится на кровати. — Так посмотри и удивись, только не кричи.

Одним движением она стягивает черный никаб и показывает подруге изуродованное лицо. Марыся натягивается как струна и прижимает ладонь ко рту, чтобы не вскрикнуть.

— Почему..? Как это случилось? — шепчет она.

— Когда я была маленькой, я всегда держалась за мамину юбку и все время помогала ей на кухне, так как она преимущественно находилась там. Однажды она очень спешила с обедом: взбешенный отец уже орал, что она ленивая старая жена и что он должен будет обменять ее на новую. Она тогда жарила картошку и овощи, жира было много. Она бегала как помешанная, потому что ей действительно никто не помогал. Я запуталась в ее длинной, до пола, юбке, а она споткнулась об меня. И все кипящее масло вылилось на половину моей головы и одну щеку. Мне еще повезло, что не потеряла глаз… Счастье в несчастье, — грустно улыбается она.

Черты лица Лейлы правильные и, судя по здоровой половине лица, она была бы очень красивой девушкой. Но вторая сторона выглядит ужасающе. От ожога Лейла потеряла часть волос, а больше всего шрамов на щеке, которая неестественно проваливается, создавая впечатление глубокой дыры, покрытой неровной и грубой кожей. На щеке видны синие рубцы, а в одном месте, из-за неестественно тонкой кожи, просвечивает белая кость.

— Лечили меня домашними, проверенными веками методами. Свежие еще раны смазывали бараньим жиром, и, разумеется, пошло заражение. Температура была под сорок, и воняла я, как разлагающийся труп. Это продолжалось до тех пор, пока мой брат Ашрат, которого ты уже видела на производстве, не занялся мной. Он отвел меня к доктору, а матери пообещал, что оторвет ей руки, если она еще раз смажет меня этой гадостью.

— Милая моя, — грустно говорит Марыся. — Есть специальные клиники, где делают пластические операции. Наверняка тебе могли бы помочь.

— Ага! — с горечью выкрикивает девушка, и поврежденный уголок рта неестественно изгибается вниз. — И кто должен за это платить?! Ты такая наивная!

— Подожди, я окончу школу, получу хорошую работу, и мы насобираем денег… — Марыся, увлекшись, бегает перед девушкой, описывая счастливое будущее. — Я спрошу у бабушки, если у нас что-нибудь осталось, то, может, мы уже что-то могли бы сделать.

— Хорошая ты оказалась родственница. — Лейла гладит кузину по голове.

— Кстати, о бабушке… Она рассказывала директору школы, что твой отец сделал нам визы на постоянное место жительства. Когда это она успела с ним поговорить? Я его еще не видела.

— Соврала и не покраснела. Мой папаша — в Адене, у него свои интересы и второй дом.

— Это как?

— Да очень просто. В конце концов он воплотил свои угрозы в жизнь. Женился на бабе на двадцать лет моложе нашей матери. В Сане появляется эпизодически, разве что затем, чтобы раскрутить сына на деньги и всыпать матери.

— Так что же нам делать?

— Чтобы ты могла сдержать слово с этой глупой пластической операцией, прежде всего я должна буду тебе помочь, — рассудительно говорит Лейла. — Посоветуюсь с Ашрафом, это единственный добрый человек, которого я знаю. Он будет вашим махрамом, другого не порекомендую. А теперь — спать, чтобы у тебя голова была свежей к изучению науки, моя дорогая. В этом теперь не только твой, но и мой интерес.

— Это Мириам Ахмед? — через неделю в трубке раздается голос директора школы. — Мы нашли возможность выйти из трудной ситуации. До того как вы получите визу на постоянное жительство, можете посещать занятия как вольный слушатель. Вы слишком хорошая ученица, чтобы позволить вам потерять год.

— Спасибо, господин, — шепчет Марыся. — Не разочарую. Выдавлю из себя все, что можно.

Бен Ладен

Марыся начинает регулярно посещать международную школу. Желтый школьный автобус каждый день забирает ее от ближайших античных ворот и с другими учениками привозит на место. Кроме изучения обязательных предметов девушка записалась на все возможные спортивные занятия и страноведческие экскурсии. Американская программа, которая здесь обязательна, немного отличается от британской, но в целом занятия, посещаемые Марысей раньше, были на более высоком уровне — бо́льшая часть материала уже давно ею изучена. Благодаря этому она одна из первых не только в классе, но и среди учеников всей школы. Как всегда, в таких местах больше избалованных детей дипломатов и богатых служащих американских и британских нефтяных компаний, которые порой ведут себя просто разнузданно. В небольшом количестве здесь есть и йеменцы, которым нужно, чтобы их зачислили в high class этой страны. Таким образом, начиная от малышей и заканчивая подростками, все школьники слегка сумасшедшие. Марыся, получив опыт в Гане, уже не старается ни с кем сдружиться. Она приезжает каждое утро, приветливая и вежливая, делает все, что нужно, позже расслабляется на спортивных занятиях, принимает душ и едет домой. Два раза в неделю руководитель, который возвращается за учениками и минует Баб эль-Йемен, соглашается забирать Лейлу и перевозить ее туда и назад. Все смотрят тогда на девушек с возмущением: квеф[104] дает им повод считать кузину Марыси забитой, примитивной арабкой.

Подруги, однако, вообще не обращают на это никакого внимания, болтают как ни в чем не бывало и восторгаются окрестностями, мимо которых проезжают, ведь Лейле, несмотря на то что она родилась в Сане, никогда в жизни не доводилось бывать в районах богачей, дипломатов и послов, в которых живут ученики этой школы.

— Нужно поискать возможность подзаработать, — заявляет однажды Марыся, — чтобы у меня были деньги на пирожное или шоколадку в школе. Мне уже надоело вытягивать из бабушки мелочь. Ее источник тоже может исчерпаться, и что тогда?

— Я подготавливаю невест к свадьбе. Девушки меня охотно приглашают. Я беру вполовину меньше, чем в салоне красоты, делаю это на дому у клиентки — и выходит очень хорошо. За одну такую сессию я купила себе мобильный, — смеется Лейла. — Но для тебя, мой синий чулок, нужно бы придумать что-нибудь интеллектуальное. Иначе зачем же ты столько лет вкалывала, платя за это большие деньги? Чтобы сейчас копаться в чьих-то волосах?

Марыся задумывается.

— Так, может, для начала я буду учить тебя английскому языку, и увидим, идет ли мне быть училкой. Что ты на это скажешь?

— Ну, не знаю… Я тупая и глупая, как бревно.

— Хорошо, хорошо. Я не верю тебе. А когда поедешь на операцию за границу, то на каком ты будешь разговаривать? Перейдешь на жесты? — Марыся вытаскивает последний козырь из рукава.

С этого момента ежедневно во второй половине дня они сидят вместе над книжками. Бабушка купила спутниковую антенну, у них в комнате маленький телевизор и декодер, чтобы они могли смотреть англоязычные программы. Почти взрослые девушки больше всего любят сказки и Дональда Дака. Лейла впервые в жизни смотрит такие прекрасные фильмы и благодаря им делает сумасшедшие успехи в изучении языка. В дом провели Интернет, и девушки долго бродят по Сети, так как множество серверов заблокировано религиозной цензурой и цензурой нравов.

В выходные дни Марыся с Лейлой свободны и охотно проводят это время, прогуливаясь по узким улочкам Соляного базара, осматривая сияющую белизной Большую мечеть и глыбу форта, в котором сейчас находится банк. Гуляя по пустынному караван-сараю, они сидят в многочисленных маленьких садиках, которые пахнут травами и свежей землей.

— Ты только посмотри! — Марыся тянет Лейлу к старому каменному дому, где на табличке написано по-английски, что ремонт оплатило Юнеско.

— Я ничего в этом не понимаю. — Йеменка морщит слегка открытый лоб. — Что, кто, как и почему?

— Слушай! ЮНЕСКО — это такая организация, которая занимается достопримечательностями во всем мире. Чтобы они не превратились в руины, перечисляет деньги на их ремонт.

— Ага, ты так и говори со мной. — Лейла через никаб чешет себе голову. — А как же добраться до этого ЮНЕСКО, как это устроить? Ведь наш дом вскоре завалится от старости, и, извини за выражение, это дерьмо никого не беспокоит. Потрескавшиеся стены, осыпавшаяся штукатурка, обваливающийся кирпич… Если хочешь пополнить ряды самоубийц, то выйди на балкон. Все очень красиво и необычно, но висит на волоске.

— А грибок в комнатах? Хотя бы у нас в углу спальни, — добавляет Марыся.

— Нечего болтать, нужно действовать. На этих металлических лентах тоже что-то написано. Но не по-нашему, и я не понимаю, — взрывается смехом шутница.

— Saudi Binladen Group Construction Holding. — Марыся, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, расшифровывает надпись. — Сейчас, сейчас, это тот бен Ладен, который одиннадцатого сентября взорвал World Trade Center? — Она смеется, закрывая рот рукой.

— Видно, приехал к нам на общественные работы. Может, его так наказали? А может, они специализируются на быстром демонтаже с помощью взрывных устройств. — Лейла хохочет, это так ее веселит, что слезы от смеха собираются в уголках глаз. — Такая работа ему подошла бы, знаешь ли… — Девушка смеется уже до икоты, даже мужчины останавливаются и с неодобрением таращатся на нее, кривя губы. — Видела по телевизору те теракты? — Лейла старается взять себя в руки. — Башни осели, как будто у них отсекли фундаменты, а не пронзили их самолетом. Заметила, нет?

— Я молодая была, чтобы видеть это своими глазами. — Марысе не хочется вспоминать этот трагический для нее год. — Уже без глупостей, Лейла, мы должны запеленговать этого бен Ладена, догнать, лишить власти и заставить отремонтировать наш дом. Howk! — Быстрым шагом она обходит весь каменний дом с тыла.

— Нет тут ни адреса, ни телефона. Вероятно, реклама запрещена, — огорчается она.

— Послушай, подруга. Когда мы возвращаемся автобусом из школы и проезжаем через престижные районы, ты обращала внимание на фест-плакат с изображением бандита? С перевернутым серебряным треугольником… Такой значок… о, как тут!

— По дороге с учебы я или разговариваю с тобой, или читаю. Я не трачу время на то, чтобы смотреть по сторонам, — говорит Марыся.

— Ну и напрасно. Я уверена, что где-то там уже видела эту надпись. — Лейла в хорошем настроении. — Увидишь, я ее найду.

— Но что значат проекты? Какие письма и заявления? У вас есть план сохранения зданий? — Марыся, несмотря на свой юный возраст, ведет себя боевито, и ее не так уж просто переспорить. — И есть ли идущее сверху постановление, а если нет, то тогда каждый хозяин приходит в частном порядке и приносит бумагу? Может, еще и сам должен платить за вашу работу? А что вы делаете с деньгами ЮНЕСКО? — повышает голос девушка.

— Ты тут, гражданка, не выступай! — Большой, как шкаф, молодой мужчина встает из-за бюро, чтобы немедленно выдворить непрошеную гостью. — Что ты вообще ищешь, а? Судя по тому, что ты носишь юбку, вряд ли речь идет о твоем доме! Что ж ты такая говорливая?! И где потеряла своего махрама? — Он угрожающе напирает, и девушкам приходится отступить.

— Я хочу только узнать, кто утверждает план работ и оценивает дома, — нисколько не смутившись, стоит на своем Марыся. — Хозяин дома придет в ваше бюро позже. У него нет времени, чтобы препираться с вами, а дом валится. Иначе вам придется объясняться со спонсором, почему наш дом пропустили.

— Выметайтесь отсюда, засранки! А то вызову полицию! — орет раздраженный мужчина и выпихивает девушек за дверь.

— Что за хам! — Марыся бежит без оглядки по ступенькам. Нервничая, она ничего и никого не замечает и налетает на джентльмена в элегантном костюме, а Лейла, поправляя никаб, наталкивается на двоих. В эту минуту Марыся теряет равновесие и падает. Слабо закрепленный платок спадает с ее головы и открывает длинные, до середины спины, золотые вьющиеся волосы. Мужчина цепенеет и смотрит на нее как на новое чудо света, а служащий, который стоит наверху лестницы, разевает от удивления рот.

— Извините, дамы. — Молодой человек лет двадцати пяти помогает Марысе встать, а Лейлу двумя пальцами хватает за руку через чадру.

Ее завеса на лице перекосилась до такой степени, что отверстие для глаз уже находится сбоку головы.

— Извините, но этот грубиян так орал, что мы думали, он нас побьет, — оправдывается перед незнакомым красавцем покрасневшая от волнения Марыся.

— А что случилось?

— Мы хотели подать заявку на реставрацию нашего дома как объекта, который подлежит сохранению, и вообще узнать, есть ли он в плане. А служащий, видно, не хочет работать, и наш визит довел его до бешенства.

— Фалил, поговорим позднее! — кричит красавец грубияну. — Извините, я невежа, не представился. Хамид бен Ладен, к вашим услугам. Прошу в мое бюро.

С этой встречи все и началось. Марыся до этого не знала ни такого ощущения, ни такого состояния души. Она понятия не имеет, что с собой делать. Целыми днями снует бездумно, как привидение, не спит, не ест, не может сконцентрироваться. Думает только об одном: позвонит ли Хамид, придет ли, любит ли ее хоть немного. Они встречаются тайно, без ведома кого-либо из опекунов. Обо всех секретах знает только Лейла, которая устраивает их встречи и всячески потакает им. Такая ситуация в традиционной арабской стране немыслима. Сама Марыся видит в этом что-то плохое: ей кажется, что она провоцирует естественные и невинные контакты с чужим мужчиной.

— Бабушка, любимая! — После месяца утаивания девушка решилась на разговор. — Мы почти не общаемся.

Она вскакивает в бабушкину теплую постель и сильно к ней прижимается.

— Ну наконец-то пришла коза к возу, — смеется старая опытная арабка. — Как там?

— Что? — Марыся не знает, как начать.

— Ты же хочешь мне что-то рассказать, любимая. Я ведь знаю тебя как свои пять пальцев. Мне не замылишь глаза.

— Я познакомилась с одним парнем… Таким красивым, что ой! — признается сконфуженная девушка и падает лицом в подушку.

— Ну и чего тут стыдиться? — Бабушка берет ее за подбородок и смотрит прямо в глаза. — Самое время, моя девочка. У меня в твоем возрасте была уже двухлетняя Малика и годовалая Хадиджа.

— Да, знаю. Я недоразвитая.

— Что ты мелешь? Сейчас просто другие времена, и слава Аллаху. Что это за парень, из какой семьи?

— Он совладелец большой Саудовской строительной фирмы Binladen Group, — шепчет Марыся, наивно рассчитывая, что бабушка не соотнесет фамилии.

— Из тех самых бен Ладенов? — спрашивает, однако, арабка, от удивления подняв вверх брови.

Марыся прекрасно помнит их первое свидание с Хамидом. Они сидели в одном из маленьких садиков, в окружении деревьев, за старым каменным домом в медине[105].

Лейла, конечно, не отставала от них ни на шаг.

— Слушай, а ты из тех самых бен Ладенов? — Марыся просто в лоб задает волнующий ее вопрос, а кузина с присущей ей непосредственностью закрывает глаза ладонями, так как лицо и так уже закрыто никабом.

— Что это значит? — Хамид хитро улыбается и в целом не выглядит обиженным.

— Ты ведь знаешь, о чем я. Из семьи Усамы?

— Sorry… — Лейла старается извиниться за бестактную родственницу.

— Не извиняйся, — успокаивает ее мужчина. — Люди так часто задают мне этот вопрос, что я уже привык. Мой дядя Усама — чрезвычайно известный человек.

В этот момент обе девушки затаили дыхание и раскрыли рты.

— Что? Надеялись на другой ответ? Зачем мне лгать и чего я должен стыдиться? Он — Усама, я — Хамид, два разных человека, вообще разных. А фамилия та же…

— Да…

— Мой дядя, Мохаммед бен Авад бен Ладен, с которым я не имел счастья познакомиться, приехал в Саудовскую Аравию из Южного Йемена как бедный строитель. Но это был очень ловкий парень. Он осел в Джадде, у Красного моря, недалеко от Мекки и Медины, и основал строительное предприятие, которое со временем стало самой большой фирмой такого рода в стране. Она строила, кроме всего прочего, королевский дворец, и мой дядюшка завязал близкие отношения с правящим семейством. Во время конфликта между королем Саудом и князем Файсалом бен Ладен встал на сторону последнего. Ему повезло, так как в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Файсал стал королем. Обычный предприниматель, занимающийся строительством, помог тогда властям пережить трудности — полгода содержал государственную администрацию! В благодарность за это король издал декрет, на основании которого предпринимательская деятельность бен Ладена стала получать правительственные заказы как монополист. Вот так он делает деньги, милые дамы! — весело смеется Хамиди и при этом забавно жестикулирует, а завороженная Марыся чуть не падает с трухлявой деревянной лавки.

— Ну и?.. — подгоняют его девушки, так как история действительно интересная.

— Кроме того что у него было много интересов, он, увы, был страшно богобоязненным мусульманином.

— Почему увы? — удивляется Лейла.

— В семье он ввел суровую дисциплину, был чрезмерно религиозен, а дома все время принимал паломников со всего мира, которые прибывали на хадж в Мекку. Усама с детства общался с известными и подчас одержимыми духовными представителями всевозможных мусульманских ответвлений. Уже в школе он примкнул к консервативному ортодоксальному Мусульманскому братству, созданному в Египте. Движение это по сей день борется со всей «гнилью» Запада и не признает насилия. Все в семье, как и каждый житель Саудовской Аравии, исповедовали вахабизм — наиболее радикальное ответвление ислама. Усама провозгласил возвращение к истокам, то есть к первозданной чистоте религии, простоте и суровости обычаев. Он объединил разные ортодоксальные движения, и эффект был потрясающий.

— Твой папа и ты тоже там воспитывались?

— Нет, избавь Аллах! У дядюшки Мохаммеда, несмотря на то что он очень религиозный, были большие сексуальные потребности.

Девушки смущаются, а Марыся чувствует, что краснеет до корней волос.

— Представьте себе, он взял в жены двадцать две женщины! Такова наша мусульманская традиция.

Хамид со смешным выражением лица продолжает свой рассказ:

— Нельзя договориться с девушкой пойти выпить кофе, в ресторан, потанцевать, а уж тем более переспать с ней. Все это грех и позор. Если хочешь этих всех вещей, то нужно жениться — и баста. Таков порядок! А потом можно без проблем развестись, — заканчивает он со смехом. — Знаете, что в Аравии это очень популярный способ отношений между полами и вместе с тем большая проблема? Редко какая-нибудь из пар выдерживает до первой годовщины свадьбы, разводятся почти семьдесят процентов новобрачных. Религиозная полиция и все мутаввы[106] ничего не могут поделать.

Парень хлопает себя от удовольствия по бедрам.

— На этом «проклятом» христианском Западе люди просто встречаются друг с другом. Но лицемерные, разумеется, они, а не мы… Вернемся к нашим баранам. Мой отец родился, собственно, от такого союза, представьте себе, на одну ночь. Бабушка была красотка, но неплохо, для тех времен, образованна, интеллектуалка, а не девушка для развлечений, поэтому ничем, кроме красоты, не заинтересовала старого богатого ловеласа. Ни она его не любила, ни он ее, и после короткого периода супружества они расстались без сожаления. Он был честолюбивый сукин сын, поэтому регулярно платил алименты, оплачивал обучение отца в школе и институте. После развода бабушка выехала в Рияд, где вышла замуж за моего настоящего дедушку, суперкрасивого парня, и они были очень счастливы.

— Это хорошо… — Марыся вздыхает с облегчением, потому что ей сразу стало жаль обиженную богачом женщину.

— После смерти дедушки, естественно, возникли проблемы. Представляете себе раздел имущества в такой большой семье? Однако дед был очень непрост, и своему сыну Усаме оставил больше всех — целых двести пятьдесят миллионов долларов. Спонсировал фундаменталистов и всю «Аль-Каиду».

— О, черт! — выкрикивает Лейла. — Я не могу представить себе такого количества денег.

— Остальные поделили объедки, хотя им не на что жаловаться, это тоже достаточно много. Итак, возвращаемся к фамилии, мои милые слушательницы. Когда один из семьи, состоящей из двухсот человек, взбесился, всем остальным трудно изменить фамилию и прятаться по кустам. Большинство из нас знает Усаму только по рассказам, телевидению и Интернету.

— Это хорошо, — шепчет Марыся. — А как у тебя с религиозностью?

— Нормально… Или немного набекрень.

— Это как у нас, — смеются девушки, радостно потирая руки.

С того времени Марыся и Хамид бродят по старым районам Саны, где легко затеряться в толпе. Гуляют с Лейлой или в сопровождении великана Фалила, который мог бы работать охранником. Кузен и сослуживец Хамида, он оказался симпатичным и приятнейшим парнем. Все одеты традиционно, дабы не привлекать к себе любопытных или осуждающих взоров. Они выглядят как обычная местная семья, совершающая покупки или отдыхающая в парке после тяжелого рабочего дня, поэтому никто не обращает на них никакого внимания. Иногда в жилах молодых людей все сильнее бушует кровь, а сердца рвутся от любви.

Лейла, однако, не такая наивная и приветливая йеменская девушка, какой кажется и какой должна быть. Она оказалась отважной бунтаркой, воспитанной, в отличие от арабских женщин, в духе вольности и эмансипации, что очень нравится Марысе.

— Я готовлю к свадьбе не только бедных деревенских гусынь, приглашающих меня через сестер из Вади-Дахр и окрестных провинциальных мест, — гордо говорит Лейла Марысе, перед которой уже без стеснения снимает никаб и показывает свое изуродованное лицо. — Преимущественно я занимаюсь девушками из Саны, и это они в основном делают мне кассу. Порой это очень молодые девушки — что за haram! — выкрикивает она, вздымая руки вверх. — Однако чаще всего это зрелые образованные женщины, которые работают и знают, чего хотят.

— Ты после сессии видишься с ними по-приятельски или они относятся к тебе как к парикмахеру, с которым женщина договаривается о встрече и от скуки рассказывает свои тайны? Как относятся к тебе эти йеменские интеллигентки?

— Некоторые, конечно, видят во мне прежде всего работницу, — вздыхает Лейла. — Сделай то, принеси это, помыла ли руки… Но есть пара преподавательниц из университета, женщины из бюро проектов, поэтесса, немного студенток, которые звонят, приглашают на бабские посиделки и разговаривают со мной как с равной.

— Ты должна когда-нибудь взять меня с собой! — заявляет Марыся. — Почему ты до сих пор этого не сделала? — спрашивает она с вызовом.

— Любименькая моя! — Лейла презрительно кривит губы. — Вначале я не знала, с кем имею дело и можно ли на тебя положиться, а как только мы подружились, то кое-кто молниеносно меня подменил.

— Что ты несешь?! Ты всегда будешь моей любимой кузиной, доверенным лицом, моим ангелом-хранителем…

— Хорошо, хорошо, не преувеличивай. Сейчас твой любимец носит брюки и что-то мелкое в них прячет. — Она заговорщически подмигивает Марысе и смеется.

— Ты свинюшка! — Марыся краснеет как рак. — А откуда знаешь, что мелкое?

— Вот видишь! Разве с тобой можно серьезно разговаривать, когда у тебя только одно в голове! Но я все-таки скажу, потому что это страшно важно. Дело, в которое мы сейчас ввязываемся, очень ответственное. Это язва мусульманских женщин не на один день. В традиционных арабских странах, в Йемене или Саудовской Аравий, редко девушке везет так, как тебе. Я имею в виду возможность встречаться с парнем, который нравится, полюбить, говорить с ним, а потом выйти за него замуж и родить ему детей. А хуже всего то, что мужчины-опекуны — отцы, братья, кузены — вынуждают выйти замуж малолеток, подчас даже детей.

— Я знаю об этом, знаю еще с Ливии, такое бывало и в нашей семье. Даже бабушку Надю, которая у тебя под боком, отец заставил выйти замуж в возрасте неполных шестнадцати лет.

— По нашим местным обычаям она была просто старушкой. Здесь замуж выдают даже в восемь! — выкрикивает Лейла, а ее черные как уголь глаза мечут молнии.

— Но ведь это же дети! — удивляется Марыся. — Это какое-то страшное преступление! А как на это реагирует Международная организация прав человека? Что делаете вы, йеменские женщины?!

— В пятницу, кстати, манифестация перед парламентом, — сообщает кузина, понизив голос.

— Ага, — Марыся уже понимает, о чем идет речь.

— Я познакомилась с одной прекрасной женщиной, председательницей Народного комитета йеменских женщин. Ты думаешь, что мы ничего не делаем, не защищаемся, что такие глупые гусыни?!

— Не знаю, что даст такой протест, как выход на улицу. — Ливийка осторожнее, чем ее старшая родственница. — Схватят вас всех и посадят в тюрьму.

— А кукиш им, не дрейфь! Наш теперешний парламент работает над уставом, где оговаривается минимальный возраст для замужества. Он должен равняться семнадцати годам для женщин и восемнадцати — для мужчин. Этим изменениям, конечно, противятся радикальные верующие, которые призвали общественность, то есть забитых баб, позволяющих собой манипулировать, к протестам. Что они в эти тупые головы вбили?! Внушают им, что пророк Мухаммед женился на шестилетней Айше и лишил ее девственности в девять, значит, и всем так можно… — Лицо Лейлы скривилось в гримасе, она закрыла ладонью рот и, желая наказать себя за кощунство, бьет по щекам.

— А я читала, что Пророк взял ее, когда ей было четырнадцать лет. Ждал, пока дозреет, полюбит его и сама ему отдастся. — Марыся с сочувствием смотрит на кузину, которая страшно переживает, что глумится над исламскими догмами.

— Какой там… — Лейла хватается за голову, потому что не знает, как это все объяснить. Ведь ей не хочется никому навредить, в конце концов, она правоверная мусульманка.

— Во-первых, это были старозаветные времена, и мы сейчас, в двадцать первом веке, не можем равняться на старые и уже неактуальные каноны для подражания.

Образованная, светлая и современная Марыся старается помочь дезориентированной подруге.

— Большинству поступков Пророка мы можем следовать, но есть и исключения, которые не соответствуют нормам современного мира. Кроме того, все браки пророка Мухаммеда были обусловлены политическими или общественными причинами. Будучи вождем и политиком, так же как король или президент, он ориентировался на совсем другие приоритеты, а потому и поступал иначе, чем обычный, простой человек. Ведь речь шла о распространении ислама, о привлечении сподвижников, а большие идеи требуют жертв!

— Ну ты и хитро истолковала! — У Лейлы даже дух захватило. Она удивлена и восхищена. — Нужно записать, потом мы перенесем это на транспарант.

— Мы?

— Ты разве не идешь со мной, дамочка из богатого дома и современной страны, которая просто рай для феминисток? — Лейла подшучивает над кузиной, хотя и знает, что та, несмотря на боязнь, все равно присоединилась бы к ней.

Манифестантки в черных чадрах, из которых большинство закрывает лица, доехали автобусом на место протеста, к парламенту. Они просто возвращаются с пятничной молитвы, во время которой были воодушевлены лозунгами, выкрикиваемыми ортодоксальными имамами. Марыся, сегодня тоже совсем закрытая, и Лейла приезжают на место с Хамидом, который на этот случай надел типичную местную одежду: белую джалабию[107], шерстяной пиджак в елочку, а острую джамбию воткнул за вышитый пояс.

Голову он обмотал тонким платком, через плечо перекинул шерстяную шаль, которая должна закрыть торчащее оружие.

— Все хорошо, но держитесь меня, — просит Хамид горячих девушек. — Если что-то пойдет не так, они вас линчуют, верьте мне.

Он с ужасом смотрит на окружающую его черную толпу.

Противницы закона принесли с собой транспаранты с лозунгами: «Не запрещайте то, что разрешил Аллах», «Нет манипуляциям правами женщин!» и «Коран и Сунна[108] превыше скандального договора с нашей религией». Маршируя, они скандируют выданные им кем-то слоганы, так как трудно поверить, что они сами за это право, благодаря которому их дочери обречены на поругание, боль и, что тоже часто бывает, смерть.

— Тех, кто ратует за законное ограничение возраста замужества, мы считаем врагами Аллаха, его Пророка и нас самих! — заявляет первая выступающая. — Пророк Мухаммед женился на Айше, когда ей едва исполнилось девять лет! — выкрикивает она как сумасшедшая.

— Шесть, дебилка, шесть, — слышны в шеренгах голоса тех, кто стоит в группе оппозиции, намного большей.

Марыся и Лейла смотрят друг на друга с пониманием.

— Когда у нас утвердят это новое право?! — раздается через усилители вопрос очередной манифестантки, одетой в черное. — В большинстве феминистских групп, якобы защищающих права человека, действуют женщины, которым сорок лет, и все это время у них не было мужа! Среди студенток йеменских университетов очень много старых дев. Значит, это женщины второго сорта! — кричит она срывающимся голосом.

— Что за кретинка! — раздаются голоса противостоящих, над головами которых качаются транспаранты.

— Нет торговле детьми! — приступает к атаке группа эмансипированных женщин. — Нет педофилии! — кричат образованные йеменские женщины, а вместе с ними Марыся и Лейла.

Все вспоминают громкое дело восьмилетки, которую безработный отец принудил выйти замуж за мужчину старше ее на двадцать лет. Суд в конце концовпозволил девочке развод, но это был единичный случай. Обычно такой возможности нет, отец берет за дочь большие деньги и не хочет их возвращать.

— Фавзия Абдуллах Йозеф! Фавзия Абдуллах Йозеф! Фавзия Абдуллах Йозеф! — раздается громкое скандирование, и возносятся плакаты с фотографией красивой арабской девочки.

— Безбожницы! В тюрьму их! Высечь розгами!

Противницы закона размахивают руками, а кое-где проявляется и более агрессивное поведение.

— Убийцы собственных дочерей! Спекулянтки! Торговки живым товаром! — Группа интеллигенток, отодвинутая от парламента, сопротивляется все слабее.

— Уходим! — Хамид перекрикивает толпу и хватает девушек за руки. — Через минуту здесь начнется драка, так что оставаться очень опасно. Знаете ведь, что в этой стране каждый носит при себе оружие!

Девушки неуверенно осматриваются вокруг и видят, что они находятся в раздраженной черной массе. К счастью, машина, в которой их ждут два вооруженных охранника, в том числе мощный Фалил, не так далеко от них. Когда они сели в автомобиль, Лейла начинает плакать, вначале тихонько, а потом все громче и громче. Молодые люди смотрят на нее с непритворным удивлением. Может, она чересчур разволновалась, перепугалась, приняла происходящее близко к сердцу?

Никто не знает, что случилось.

— Лейла, не бойся, ты уже в безопасности, — шепчет Марыся, наклоняясь к подруге и обнимая ее за плечи.

— Не в этом дело… — отвечает та сквозь слезы.

— А в чем? Расскажи нам.

— Та красивая Фавзия… — плачет она еще громче.

— А что с ней стало? — спрашивает, заинтересовавшись, Хамид. — Это твоя родственница? Одна из множества обиженных?

— Да, одна из множества, ты прав, — с горечью подтверждает Лейла. — В прошлом году двенадцатилетнюю Фавзию родители вынудили выйти замуж. Через девять месяцев она умерла во время родов вместе со своим ребенком. Не слышали? О ней писали в газетах по всему миру, а мы, йеменские активистки, в течение многих месяцев долбили об этом деле. Дерьмо! — выкрикивает она в бешенстве, стукнув пятерней по обивке машины.

— А почему именно этот случай так тебя волнует? Ты ее знала? — спрашивает Марыся.

— Я готовила ее к свадьбе, мыла, причесывала, натирала маслами, делала макияж, как у куклы. — Лейле стыдно, и она опускает глаза. — Я думала, что богатая семья готовит девочку на какой-то киндербал с переодеваниями. Даже не могла представить…

— Пригласи его, внучка, к нам, а то когда еще случай представится, — говорит бабушка через пару недель обдумывания. — Не можете же вы прятаться в сумерках в каких-то рассадниках с пряностями. А вдруг увидят там Лейлу в чадре — и гарантированы тюрьма и бичи без разговоров.

— А что на это скажет йеменская семейка? — спрашивает девушка, не веря в их поддержку.

— Ашрат — настоящий парень с яйцами! — Бабушка закрывает ладонью рот, как и всегда, когда у нее с языка срывается что-то неприличное, и взрывается смехом. — С удовольствием познакомимся с твоим бен Ладеном. Посидите на террасе, и никто это не осудит.

— Порядочные у тебя родственники, — шепчет Хамид, неуверенно присаживаясь на белый пластиковый стул. — И современные… даже диву даюсь.

— Здравствуйте, — бабушка входит с подносом пирожных и кувшином зеленого чая.

— Очень приятно. — Хамид встает и протягивает руку, которую старая арабка крепко пожимает. — Спасибо за доверие, — говорит мужчина, глядя ей прямо в глаза.

— Надеюсь, что вы его оправдаете и не обидите мою любимую внучку Марысю, — отвечает женщина, после чего поворачивается и исчезает в полумраке лестничной клетки.

Стройная юная девушка наконец может признаться парню в своих чувствах. Одета она по-спортивному, как и всегда, когда бывает дома: джинсы, рубашка из хлопка с короткими рукавами и кроссовки. Конечно, без платка на голове, на что мужчина обращает внимание в первую очередь и не в состоянии отвести глаз от ее необычных волос.

— Откуда у тебя такой цвет кожи и волос? — спрашивает он, не желая дольше скрывать волнующих его вопросов.

— Моя мама — блондинка-полька с голубыми, как васильки, глазами, — неохотно признается девушка.

— Поэтому Надя так странно произносит твое имя. Марыся, — повторяет Хамид, наслаждаясь его звучанием. — Значит, это по-польски, очень красиво. Почему же ты не с матерью, а здесь, в чужом и диком регионе мира?

— Это она для меня чужая, а не арабские страны, — резко говорит Марыся. — Я с детства воспитываюсь в ливийской семье, почти всю жизнь провела в мусульманском мире, и бабушка для меня самая близкая родственница. В других родственниках я не нуждаюсь! — говорит она, под конец повышая голос.

— Не злись, я просто спросил, — объясняет Хамид.

— Ничего…

— Чтобы развеселиться, прочитай интересную статью в «Саудовской газете», которую я принес специально для тебя. — Он вручает девушке ежедневную газету. — Если ты такой знаток ислама, то должна это все знать.

— «Пятьдесят семь способов, чтобы получить любовь своего мужа». А что это? Какая-то шутка? Почему именно пятьдесят семь, а не семьдесят три?

— Все данные методы редактор взяла из блога исламских женщин MuslimMatters.org или что-то в этом роде. Это опыт саудовских завуалированных дамочек. Очень поучительно, — говоря это, он таинственно улыбается.

— Ну давай! — соглашается заинтересованная Марыся и начинает читать: — «Веди себя как девушка… одевайся притягательно и обольстительно, а если сидишь дома, то не ходи весь день в ночной рубашке»… Сейчас, сейчас… для чего им супермодные шмотки, если сверху них они надевают чадру или абаю?

— Наверное, речь идет о том, чтобы они дома для мужа так одевались. — Хамид лукаво улыбается. — Это рассуждение шопоголичек из Аравии.

— «Издавай хороший запах»! — молодые вместе взрываются смехом. — «Не пили мужа, не отчитывай его, не спрашивай его, о чем он думает…» Да ни о чем! — смеется Марыся. — Упс! Sorry, это не для тебя. — Похлопывает его по колену и сейчас же убирает руку. — «Узнай все права и обязанности мусульманской жены. Успокаивай мужа всегда, когда только он того пожелает…» Хо, хо, хо! Неплохо вам с этими женами, — обращается она к Хамиду и краснеет до корней волос. — «Научись штучкам и техникам, чтобы удовлетворять своего мужа…» Хм-м… «Говори ему постоянно, что любишь его. Дари ему подарки…» Уф! Вот это жизнь! Зачем вам потом рай, господа?! — Скользкая тематика сконфузила Марысю, и она старается перевести все в шутку. — «Расчесывай волосы. Не забывай о стирке», — сейчас уже она читает пункты избирательно. — «Не покидай дом без согласия мужа и без опекуна. Хорошо себя веди; не смейся, не говори громко, ходи тихо»… Вот это круто! — вырывается у девушки. — И такую чушь публикуют в газете?

— Должны же они подбросить какую-нибудь тему своим обывателям, чтобы те не начали интересоваться чем-нибудь поважнее, — грустно говорит житель Саудовской Аравии. — В конце концов, это ведь бульварная газета.

Хамид хочет взять газету из рук девушки.

— Подожди, подожди! Самое интересное я оставила напоследок. «Будь в форме и заботься о своем здоровье, так как ты должна быть сильной матерью, женой и хозяйкой». Ха! — Девушка громко смеется и стучит при этом сложенной газетой по голове, в которой прочитанные глупости не хотят поместиться.

— Если ты уже ознакомилась со всеми правилами для хорошей мусульманской, а значит, и для саудовской жены, не захочешь ли ты выйти за меня замуж? — спрашивает Хамид, буквально шокируя этим Марысю.

Девушка молчит и таращится на него как баран на новые ворота.

— Мириам, я задал тебе вопрос!

— Ты застал меня врасплох… Сначала я должна закончить среднюю школу… К тому же мы еще не знаем друг друга настолько хорошо, чтобы… Так вдруг… быстро…

— Ну, это же не завтра и не послезавтра, а в будущем. Хотя, признаться, я надеюсь, что все же в не очень далеком будущем. Потому что я уже жизни без тебя не представляю.

Он наклоняется к девушке и осторожно целует ее в губы, чувственно гладя ее по волосам.

— Если не через минуту, а через какое-то время, то… — Марыся неосознанно забрасывает ему руку на шею, — да, Хамид бен Ладен! Я выйду за тебя, стану твоей арабской женой, хорошо это или плохо.

Традиционный брак Марыси

Красивой весенней порой не хочется сидеть в городе, в суматохе, в жаре и смраде выхлопов машин. Все общество — Ашраф с семьей, Малика, Лейла, бабушка с Марысей, а также Хамид и Фалил — рассаживается по машинам и едет в Вади-Дахр. В святую пятницу здесь много людей, но всегда удается найти какое-нибудь уютное местечко для себя. Машины останавливаются над пропастью, у скалы, откуда открывается прекрасный вид на зеленую в это время года долину. Даже на горе́ чувствуется запах растений — трав и маленьких ярко-желтых цветов, которые стелются ковром на склонах. Вади, обычно высохшее русло реки, после зимы еще достаточно полноводное, и земля одуряюще пахнет весной. Перед тем как разбить лагерь, все хотят взобраться на взгорье Дар аль-Хаджар — там, на скале, находится дворец имамов, который как будто вырос из скалы. Ему уже восемьсот лет, но он до сих пор выглядит притягательно.

— Я разговаривал с Ашрамом, и мы пришли к выводу, что пора уже подписать, по крайней мере, брачный контракт, чтобы у нас был хоть какой-нибудь документ и мы могли бы свободно встречаться и перемещаться по местности.

Хамид начал разговор во время утомительного подъема.

— Да? — Марыся останавливается, чтобы посмотреть на своего партнера и утереть пот со лба. — А когда?

— Как договоримся, так и будет. Когда появится желание. Если, конечно, ты не передумала, — добавляет Хамид.

— Нет, я не передумала! — Девушка смеется и ласково берет избранника за руку.

— Так в чем проблема? — обеспокоенно спрашивает мужчина, двигаясь чуть впереди по ухабистой дороге.

— Что-то я не могу представить себя женой, матерью и хозяйкой. Это большие перемены. У меня нет опыта, я не знаю, готова ли я к этому… и мне немного страшно.

— Если хочешь с кем-то быть, то чего бояться? И не бойся, что я сразу захочу иметь детей… — повышает он голос. — Нужно быть рассудительным и дозреть до материнства и отцовства.

— Ты отдаешь себе отчет, что если женишься на мне, то со всем багажом, то есть с бабушкой и многочисленной йеменской семейкой?

— Неужели ты думала, что я заставлю тебя бросить любимых тобой людей? — возмущается Хамид. — Мне очень нравится твоя бабушка, я почитаю ее, и для меня будет большой честью, если она будет жить с нами. Хочешь забрать с собой и остальных? — немного обеспокоенно осведомляется он.

— Не надо все преувеличивать! — Марыся взрывается смехом. — А ты знаешь, как это все устроить? Ну там, контракт, брак и вообще?

— Тоже не имею понятия. — Молодой человек забавно морщит лоб и нос. — Думаю, что твои родственники все организуют как следует. Брось им клич, увидишь.

— Это су-у-у-у-пер! — выкрикивает Лейла. — Когда, когда?!

— И потом свадьба сразу или нужно подождать какое-то время? — спрашивает бабушка, не выказывая такого восторга.

— Нет смысла устраивать помолвку, — не дает ответить Фаузия. — Лучше сразу одно за другим, это будет экономнее.

— Может, дадите им ответить? — спокойно прерывает женщин Ашраф.

— Во-первых, я не хочу и не должен экономить, — возражает Хамид. — Жениться намерен раз в жизни, значит…

— Бракосочетание можно было бы быстро устроить после того, как я закончу школу, — говорит Марыся, обращаясь к бабушке. — Только летом страшная жара…

— Свадьбу сделаем здесь, в Вади-Дахр, — вставляет Лейла. — В поселении Байт аль-Хусна, там, где живут наши сестры. Смотри, Мириам, видно отсюда!

Она показывает пальцем вдаль, на светло-зеленые заросли, среди которых выглядывают крыши домов.

— Там прохладнее, чем в городе, и всегда зелено. Под пальмами разобьем палатки, насыплем гравий для танцплощадки, а еду приготовим дома. Ха! Будут свежие овощи, травы, деревенские куры и яйца.

Кузина радуется, как если бы это был ее праздник, а очарованный ее энтузиазмом Фалил не отрывает от нее взгляда.

— Здесь, в деревне, мы сможем все вместе праздновать!

— Как ты себе это представляешь? — впервые подает голос всегда понурая Малика.

— А так! Женщины и мужчины вместе, чтобы не скучать по отдельности.

— Здравая мысль, — первым поддакивает Фалил, а за ним и все остальные.

Все, конечно, должно быть улажено официально. После разговора в Вади-Дахр, поездки к сестрам в их красивые белокаменные дома и после их согласия на организацию свадьбы дела пошли стремительно.

— Сейчас моей внученьке наверняка не до учебы, — беспокоится бабушка. — Голова и сердце находятся в другом месте, только не в книжках.

— Не волнуйся, — возбужденная Марыся обнимает ее и в то же время прислушивается к шагам гостей, — я справлюсь, бабушка. Я, в принципе, уже могла бы сдавать выпускные экзамены. Верь мне, окончу школу с отличием.

Она с чувством целует женщину в лоб и в эту самую минуту подскакивает, поскольку на узкой лестничной плошадке слышатся шаги.

— Спрячься! — Лейла втягивает девушку в кухню. — Это приносит неудачу!

— Что? — Марыся дрожит еще больше, чем прежде.

— Он не должен тебя видеть, а то еще не подпишет контракт. — Кузина и остальные женщины, которые готовят вкусности для вечернего угощения мужчин, смеются. — Я понимаю, что преувеличиваю. Если бы на твоем месте была я, то он, увидев невесту, убежал бы, но ты такая красотка.

Она хохочет еще громче.

— Тише вы, — ворчит Малика. — Если не поспешим, то они увидят пепел от топки.

— В таком случае хорошо, что у нас ее нет, — поясняет бабушка Надя привычный «добрый» юморок своей сестры, а все остальные женщины, пребывая в хорошем настроении, хохочут.

— Что ж, может, это и глупо, но таковы правила, — Ашраф обращается к Хамиду и группке его родственников, с которой тот прибыл, — я должен тебя спросить о предлагаемом количестве махра[109].

— Не стесняйтесь, — говорит красивый худощавый старик, удобно устраиваясь на подушках, лежащих на ковре, и, приветливо улыбаясь, добавляет: — Я махрам этой девушки и должен заботиться о ее благе.

— Да. — Ашраф покорно склоняет голову.

— Предлагаю для начала десять тысяч долларов, — говорит дрожащим голосом Хамид, и у Ашрафа глаза вылезают из орбит.

— Семья бен Ладенов из Тарим не зря дает столько, — говорит старик. — Невеста должна элегантно одеться, поехать в Европу. Может, она захочет что-то дать семье. Это уже ее дело, ее деньги.

— Деньги у нас при себе, так что после подписания вступительного брачного контракта их доставят Мириам сегодня вечером, — сообщает богатый жених, а йеменская семья с дрожью ждет оглашения суммы второй части приданого, которая обычно в двадцать раз больше первой.

— После подписания контракта и воплощения его в жизнь шейк положит на ее банковский счет двести тысяч долларов.

— Ах! — Ашраф издает восхищенный возглас.

— В случае чего… это не предел.

Порядочный Ашраф осознает, что не просто выдает кузину замуж, а делает дело всей жизни.

— Она всегда найдет у нас помощь, даже без этих денег, — говорит молодой человек.

— Знаем, ja sadiki. — Старик для поощрения похлопывает Ашрафа по спине. — Я рад, что мой братик сделал такой удачный выбор. Хорошая учтивая семья — это сейчас редкость. А в Байт аль-Хусна есть какой-нибудь местный водопровод или цистерна с водой? — спрашивает он у мужчин, во дворе которых будет организована свадьба.

Те, шокированные и загипнотизированные названными минуту назад суммами, только поддакивают.

— Ну, до лета подумаем над этим, правда, Хамид? И, наконец, туда нужно провести асфальтированную дорогу.

Хамид довольно часто ездит в Саудовскую Аравию, в головной офис своей фирмы. На этот раз служебная поездка должна была сочетаться с приглашением семьи на свадьбу.

— Я знаю жизнь, им не захочется сюда ехать, — предупреждает он Марысю. — Нужно будет удовлетвориться местной семейкой.

— Это ничего, ведь у меня тоже немного родственников, — утешает его девушка. — Кроме того, праздновать свадьбу на сто человек — это глупости.

— Не обманывай себя, а вдруг будет больше? — смеется мужчина. — Одна моя семья из Тарим — это человек пятьдесят. Не считая детей.

— И этот щедрый дедушка будет? Я слышала кое-что о нем и о вашей щедрости, как это описывала моя семья, а Лейла с ума сходит от счастья, — говорит Марыся, но при этом не выглядит довольной.

— А тебе что, не нравится? Слишком мало?

— Я не продаюсь, но чувствую себя товаром на базаре в пятницу.

— Такие здесь обычаи. Впрочем, не только в Йемене или Саудовской Аравии. Это наша арабская традиция и, на мой взгляд, очень хорошая.

— Но…

— Это обеспечение для тебя и бабушки на тот случай, если со мной что-нибудь случится. О разводе я даже мысли не допускаю.

— Но…

— Перестань, наконец, Мириам, ты начинаешь меня нервировать! Делай с этими деньгами все, что тебе заблагорассудится! Если хочешь, можешь отдать их сиротам!

Хамид с покрасневшим от злости лицом выходит и не показывается следующие две недели.

После отъезда жениха вся семья ходит на цыпочках: неизвестно, то ли боятся потерять выгоду, то ли вдруг решили, что Марыся стала для них чужой, потому что чересчур богата. Даже Лейла предпочитает проводить свое свободное время с Фалилом. Бабушка в последние месяцы жила собственной жизнью, где-то на «обочине», поэтому Марыся утратила с ней непосредственный контакт. В конце концов, что она может ей рассказать? Попытаться объяснить, что обиделась, потому что жених дал ей много денег? Наверное, все слышали их последнюю ссору и считают, что у нее не все в порядке с головой. А Марыся просто не хочет, чтобы кто-то думал, что она выходит замуж по расчету. Она не знала, что Хамид так богат, и влюбилась в него не потому, что он может обеспечить жене безбедное существование. Он просто понравился ей как человек.

— Дорогая Мириам, — начинает директор школы. — Ты хорошо меня понимаешь? У тебя есть шанс сделать карьеру, выехать учиться за границу и вырваться из этой арабской ямы. Дитя мое! — выкрикивает он в конце. — Тебе дано право учиться по Эразмусу![110] Знаешь ли ты, сколько мы этого добивались, сколько хлопотали?!

— Никто меня не спрашивал, хочу ли я этого. Просто выслали пару заявлений и включили меня в число наилучших учеников. А теперь на меня это свалилось, как на слепую курицу зерно. Тут моя яма, как вы говорите. Может, я не хочу другой жизни и другого мира! — отвечает Марыся, надменно глядя мужчине в глаза.

— Ты сюда не вписываешься, — холодно говорит мужчина. — Но чего только не сделаешь за деньги! В конце концов, тебя трудно чем-либо удивить. Войти в такую семью — это счастье!

Марыся открывает от изумления рот. Не может не удивиться, насколько быстро распространяются сплетни. Все же Сана — это более чем полуторамиллонный город, а не какое-нибудь захолустье.

— Надеюсь только, что ты не забудешь обо всем хорошем, что от нас получила, — подытоживает директор. — Особенно о нелегальном зачислении в школу. — Он выразительно смотрит Марысе в глаза. — Это ведь холдинг бен Ладена строит автостраду недалеко от нас… Может, примет во внимание и заезд в школу?

После тяжелой последней недели подготовки к Джоум Халва[111], Нагар аль-Гуффа[112], Нагар ар-Раби[113] и Лайлат аль-Хенна аль-Кабира[114] Марыся падает с ног.

После дня мучений во время депиляции всего тела она — наверное, в утешение — получает в корзинах очередные подарки от Хамида: длинное вечернее платье из Парижа, французские духи и дорогую косметику, сладости, сумки от Прадо и Гуччи, фирменные туфли и платья и большое колье с бриллиантами в комплекте с браслетом, сережками и двумя перстнями. Она смотрит на эти богатства спокойно и перестает поддаваться эмоциям. Когда дом оккупируют маленькие избалованные девочки, запихивающиеся пирожными, Марыся с бабушкой и Ашрафом, Хамид, Фалил и дядя hadżdż с удовольствием уходят к нотариусу, старому знакомому бен Ладена из Тарим. Подписание официального документа о браке занимает пятнадцать минут. В конце молодые ставят подписи и отпечатки пальца, получают копии — и они уже муж и жена. В банке дело несколько усложняется, так как у Марыси чужое гражданство, она не работает и никто из финансистов не знает, что с этим делать.

— Так, может, выплатить эти деньги Ашрафу? — предлагает измученная Марыся, но все присутствующие смотрят на нее как на сумасшедшую. — Отремонтирует себе дом…

— Через два месяца наша фирма за это возьмется, значит, нет нужды, — в бешенстве цедит сквозь зубы Хамид.

— Да делайте что хотите! — Девушке все это надоело, она начинает плакать и впадает в истерику. В одну минуту, словно по мановению волшебной палочки, все формальности удалось уладить, и измученная группа уходит из банка.

— Поскольку мы уже официально являемся супругами, то прощаемся с вами, — стараясь скрыть раздражение, говорит Хамид. Он берет под руку заплаканную Марысю и быстрым шагом направляется к припаркованному у тротуара «мерседесу».

— Но свадьба уже завтра! — Бабушка в расстроенных чувствах заламывает руки.

— Это не отменяет обеда в обществе молодых в «Шератоне», не правда ли? — Хамид тоже измучен этой нервной ситуацией, но не собирается менять планы.

— Мириам, не будем убивать друг друга перед свадьбой. Сделаем это после нее, — шутит мужчина, когда они садятся в автомобиль класса «люкс» с кондиционером. Сделав глубокий вдох, Хамид закрывает глаза и кладет голову на кожаный подголовник.

— Это значит, что уже можно. — Марыся в изнеможении вздыхает, слабо улыбается и высмаркивается в бумажную салфетку. — Нет препятствий, чтобы поехать к тебе. Что ты на это скажешь?

Большие черные глаза Хамида широко открываются, и видно, как жизнь снова возвращается к нему.

Едва живая после упоительной второй половины дня и вечера, когда страстно и многократно отдавалась своему свежеиспеченному мужу, Марыся еще должна делать у Лейлы роспись хной рук и стоп.

— А сейчас иди спать, потому что не доживешь до завтрашнего вечера. — Кузина смотрит на нее с нежностью и наклоняется, чтобы поцеловать в лоб. — Фу! Смердишь мужским потом! Как козел! Как осел! — выкрикивает она и в ужасе спрашивает: — Какую же простыню вы завтра выставите?

— Сегодняшнюю, — тихо смеется Марыся и мгновенно засыпает.

Сразу после обеда у старинного дома раздаются звуки бубенцов и труб. Толпа прохожих и туристов расступается во все стороны, а детвора прокладывает дорогу группе нарядных мужчин. Посередине гордо шагает Хамид в праздничном йеменском наряде: белой как снег галабии, на которую он надел черный кашемировый пиджак. За красивым, вручную вышитым поясом у него самая дорогая джамбия, какую когда-либо в жизни делал Ашраф. Голова Хамида обвита белым платком, а на нем — венок из всевозможных цветов. На плече — меч в блестящих золотых ножнах. Рядом с ним идут представители мужской половины рода бен Ладенов с хаджем во главе. Старший мужчина тоже одет в традиционный саудовский наряд и выглядит как чистокровный князь. На нем несказанно белый тоб[115]с бриллиантовыми запонками на манжетах, с головы спадает белая гхутра[116], скрепленная с помощью черного игала[117]. На плечи он набросил прозрачную развевающуюся черную пелерину с широкой золотой каймой. Фалил отличается от старика тем, что облачен в коричневый плащ и бело-красный платок. Сзади торопятся преимущественно представители от йеменцев, которые в большинстве своем одеты консервативно, хотя многие молодые в европейской одежде — в джинсах и рубашках, часто в спортивных рубашках в клеточку.

Ашраф провожает Марысю из дома, и по улице громко раздается захарид[118].

Девушка традиционно одета в свадебный наряд с золотисто-пурпурным поясом, на ней фантастическое золотое колье, достигающее пояса, на голове шпильками крепятся золотая диадема и венок из маленьких ярких цветочков. Ее непослушные волосы, несмотря на целую тонну лака и геля, вьются, как ужи. Лицо невесты напоминает маску — такой на нем толстый слой макияжа, но Лейла этим очень гордится. Мужчины из семьи молодой помогают ей сесть на ослика с богато украшенным тканым седлом в красно-черных тонах и с кистями около ушей.

Ашраф, как опекун, вручает Хамиду вожжи, что символизирует передачу ему Марыси в качестве жены. И снова поднимается невиданный шум труб, бубенцов, захарид, писка и криков. Молодежь, отдавая дань традиции, доходит так до Баб аль-Йемен. Позднее, путаясь в длинной одежде, молодожены садятся в белый «мерседес», украшенный воздушными шарами, цветами и большой куклой на переднем стекле. Звучит сигнал клаксона, и машина, визжа шинами, срывается с места, чтобы через минуту… уткнуться в пробку. Остальные гости спешат на своих машинах за молодыми. Направляются они в сторону Вади-Дахр. Доезжают до места новехонькой асфальтированной дорогой и расходятся по большим, рассчитанным на несколько десятков человек палаткам: одни — для женщин, другие — для мужчин. Для детей, которых тут бесчисленное количество, всюду вход свободный. Во время пиршества мужчины по сто раз исполняют свой танец с ножами, при этом непрестанно жуют кат, а девушки посматривают на них и пищат от радости. Старые женщины, сидя в своей палатке, сплетничают обо всем и обо всех. Еды немыслимое количество, так что праздник будет длиться до исчерпания запасов и сил. Под утро из палатки молодых выставляется окровавленная простыня, что встречается уже одиночными криками.

Свадебное путешествие по счастливой Аравии

Марыся с бабушкой и Лейлой сразу же после свадьбы в Вади-Дахр переезжают на огромную виллу Хамида в созданном для богатых районе Саны. Не верится, что это тот же самый город. Там зелено, чисто и безопасно. Почти перед каждым домом стоит будка для вооруженного охранника, а по широкой дороге ежеминутно проезжают полицейские машины, патрулирующие территорию. После усилившихся в последнее время похищений и покушений на туристов, дипломатов и иностранных служащих власти создали центры безопасности. Двухэтажная вилла стоит, конечно, за высоким забором и окружена довольно большим садом. Когда они вместе с неразлучной Лейлой, помогающей на каждом шагу, и Фалилом, который должен ей помогать, въезжают в поместье, то просто не верят собственным глазам. Бабушка и Марыся давно не были в таком прекрасном месте. Они думали, что тот период уже пройден и давно в прошлом. Сейчас женщины только кивают. Обычно говорливые, они умолкают и сидят в машине тихо, словно неживые.

— Ну, мои прекрасные, высаживаемся! — Хамид со смехом открывает двери автомобиля. — Мы должны внести вещи, разместиться по комнатам, у меня еще для всех есть пара сюрпризов, а обед уже стынет. Поэтому fisa, fisa!

Девушки, держа под руки пожилую женщину, почти на цыпочках пересекают порог дома. Чемоданы и коробки вносит обслуга, кельнер уже стоит с покрывшимися инеем стаканами, полными апельсинового сока, а молодой хозяин переминается с ноги на ногу, желая наконец-то приступить к одариванию друзей и близких. Щедрость, видимо, у него в крови.

— Первой будет Лейла. Ведь для нас с Мириам она настоящий ангел-хранитель. Самая искренняя, задушевная подруга и сторонница, но не хочу обидеть остальных. — Он наклоняется к бабушке и Фалилу, который улыбается от уха до уха.

— Я? Почему? — Кузина не может поверить, что кто-то что-то для нее делает бескорыстно.

— Подойдите все! — Хамид приглашает всех выйти во двор и следовать за ним к маленькому домику, который выглядит как служебное помещение. — Voilà! — Он открывает дверь и впускает Лейлу первой.

— А-а-а-а! — слышится восторженный визг девушки, которая через минуту бросается Хамиду на шею. — Как ты узнал?! Ты исполнил мои тайные мечты!

— До меня донеслись слухи, что ты в этом настоящий профессионал. — Хамид отстраняется на некоторое расстояние, чтобы не получить по загривку от нахмурившегося вдруг Фалила. — В этом районе у тебя появится множество клиенток, а первой будет, конечно, моя жена.

— Wallahi! — Лейла ходит по своему косметическому и парикмахерскому салону и дотрагивается до новеньких, еще в целлофане предметов. После того как прошел первый шок, у девушки выступают слезы.

— Эй, я хотел тебе доставить радость, а ты хнычешь?! — Хамид, пораженный реакцией Лейлы, не знает, что делать.

— Извини, но это от счастья.

— Если так, то пусть. А сейчас приглашаю бабушку. Конечно, все могут составить ей компанию.

— Ох, даже страшно, — Надя смущенно качает головой.

По широкой мраморной лестнице они заходят на первый этаж. С первого взгляда видно, что этот ярус отличается от других помещений, обставленных по-современному и напичканных новейшей бытовой техникой. Здесь же на стенах — кремовые обои с приятным золотисто-бежевым осенним узором, в коридоре у большой стены стоит старая этажерка с красиво изогнутыми ножками, а рядом с ней висит большое зеркало в деревянной раме в виде ниши, как у традиционных арабских дверей. Повсюду цветы в горшках и миниатюрные деревья. В углу, отделенная от остального ажурной ширмой, находится небольшая комнатка, в нем — софа, два кресла и красивый столик со стеклянной столешницей. Хамид открывает массивную дубовую двустворчатую дверь, и перед глазами предстает комната в португальском колониальном стиле.

— Если в таком темпе ты всех нас будешь осчастливливать, то не заметишь, как пойдешь с сумой, — шутит Лейла.

— Ну, ему это наверняка не грозит, — глубоким басом произносит неразговорчивый Фалил.

— Господин Хамид, — бабушка, как несколькими минутами раньше Лейла, со слезами на глазах подходит к довольному хозяину дома. — Само согласие на то, чтобы я, старая женщина, могла жить с вами, молодыми, уже было очень благородным поступком, но то, что вы приготовили специально для меня… превзошло мои самые смелые ожидания. Вы очень щедры, Аллах наградит вас за это.

— Он уже сделал это, дав мне такую прекрасную, добрую и красивую жену и ее воспитанную семью. Я свою утратил, поэтому, бабушка Надя, я рассчитываю, что вы замените мне мать.

Пожилая женщина, очарованная и потрясенная, не может вымолвить ни слова. Она не отрывает взгляда от красивого антиквариата, особенно от большой кровати с балдахином.

— Мой муж — сто лет тому назад, когда я родила ему сына, отца Марыси, — купил мне спальный гарнитур вроде этого, — говорит она как бы сама себе, дотрагиваясь до красивой атласной накидки.

— Да, бабушка! — выкрикивает Марыся, хлопая в ладоши. — Сейчас я вспоминаю, что в семейном доме в Триполи у нас была красивая элегантная комната. А что случилось с мебелью?

— Твой отец продал ее вместе со всем, что ему попало в руки… — Женщина понижает голос и старается не смотреть на внучку.

Чувствуя неловкость, все тихо удаляются. Одна Марыся на цыпочках подходит к бабушке и обнимает ее.

— Извини, внученька, что давила на тебя и твердила, что принимаешь плохое решение и портишь себе жизнь и карьеру, — шепчет старая ливийка, прижимаясь головой к плечу Марыси. — Если встретился воспитанный человек, полюбился, то не нужно медлить или ждать неизвестно чего, это правда. Ты умнее, чем я, или твое сердечко так хорошо тебе подсказало.

— Бабушка…

— Дай мне закончить, любимая. Видишь ли, наука — это очень много, но не все. Примером служат две наши Малики: обе образованные, обе делали карьеру, но все время были одиноки и несчастливы. Может, тебе удастся совместить два дела сразу. У тебя современный и любящий муж. Рядом с ним ты сможешь претворить в жизнь свои амбициозные планы, а если будешь по-женски умна, то обретешь и женское, и материнское счастье. Так что не заморачивай себе голову остальным. — Она тяжело вздыхает.

— Смотри, Марыся! — вскрикивает вдруг она и тянет девушку к окну. — Наделил всех, а сейчас мы оставили его одного.

Надя показывает подбородком на гуляющего по саду Хамида.

— Пойди к нему, любимая, и никогда не позволяй ему чувствовать себя покинутым.

— Хамид! — кричит, наклоняясь через окно, Марыся. — Подожди меня там, уже лечу!

Всю первую неделю после переезда бабушка и Марыся кружат по большому дому, а за ними снует как тень восхищенная Лейла. Бабушка открыла металлическую коробочку, привезенную из Ливии, к которой не прикасалась со дня приезда в Сану. Она лежала почти год вместе с другими сумками в пристройке на крыше и пылилась, ведь вещи, которые в ней находились, казались совершенно неуместными в обстановке старого дома. Зато здесь они как находка. Водитель раз за разом ездит в химчистку, отдает чистить элегантные кашемировые и атласные женские костюмы и гарнитуры. Привозит также массу дорогих вещей, которые заказывают женщины. То чего-то не хватает на кухне, то цветы в зале увяли, то гардины истрепались. И уже через несколько дней в особняке происходят существенные перемены: становится видно, что к порядку в доме, где жил одинокий мужчина, приложила руку женщина.

— Ой-ой-ой, теперь тут все по-домашнему, — в восхищении комментирует Хамид, удобно усаживаясь в зале. — Как вы это делаете, мои любимые женщины?

Счастливый, он прижимает к себе Марысю и глубоко вздыхает.

— Это мелочи, у нас это в крови, — отвечает довольная бабушка, угощая зятя хрустящими миндальными пирожными домашнего приготовления.

— Я думаю, что уже пришло время отправиться в свадебное путешествие, — произносит мужчина. — Надя, ты не обидишься? Не будешь чувствовать себя одинокой?

— С чего бы это? Не шути! — выкрикивает она возмущенно. — Медовый месяц пролетит мгновенно, и когда же ехать, как не сейчас? В старости? Кроме святых пятниц у меня есть Лейла, которая в состоянии заменить десять человек и с которой невозможно скучать. Будет меня ежедневно причесывать, пока полностью не вылезут мои старые седые волосы.

Она взрывается счастливым молодым смехом.

— А может, ты так говоришь, пока мы еще здесь? А как только уедем… — Марыся хмурится. — Я не люблю, когда все решается за моей спиной, без моего участия. Похоже, мое мнение никого не интересует, поэтому меня ни о чем не спрашивают, — злится она.

— Не преувеличивай, дитя мое. — Бабушка озадаченно смотрит на внучку. — Не жалуйся, ведь не на что.

— Я как соловей в золотой клетке! — Девушка встает и начинает нервно ходить по залу. — Мне это не очень нравится!

— Марыся в чем-то права, — смеется Хамид. — Да, сейчас я это вижу и совсем не сержусь на эти искренние слова. Садись. — Он похлопывает ладонью по софе, приглашая девушку присесть около него, и она, надувшись, устраивается с краю. — Пойми, любимая, я много лет один и потому привык решать все сам, без каких-либо внушений и советов. Это настолько вошло в привычку, что я даже не думал, что люди могут что-то делать вместе.

— Wallahi, какой хороший парень! — с чувством восклицает бабушка и театрально прикладывает ладонь к сердцу. Она бесконечно влюблена в Хамида. Как если бы это был ее собственный сын. Она наклоняется к мужчине и целует его в лоб, после чего тот краснеет от стыда.

— Ahlan wa sahlan всем!

В этот момент в зал вбегает, тяжело дыша, Лейла и встает как вкопанная. Через минуту взрывается своим заразительным смехом:

— Надя, возьми себя в руки, не отбивай у внучки мужа!

— Лейла, если угомонишься, то сможешь узнать, куда мой добрый муж, господин и повелитель берет меня в свадебное путешествие.

Марыся усаживает кузину, одаряя ее ледяным взглядом.

— Ну как это куда, по Йемену, конечно! — без запинки отвечает родственница и продолжает тараторить без остановки.

— Однако с кем-то ты все же посоветуешься! — С этими словами Марыся встает и выбегает из зала.

— Только теперь без неожиданностей, прошу, — говорит не до конца успокоенная молодая жена, усаживаясь в белый «Ленд-Крузер». — Я вообще не знаю, зачем нам три машины и еще эти чужие люди. Романтическое свадебное путешествие, ничего себе!

Бабушка, слыша эти слова, закатывает глаза, а Лейла тихо посмеивается.

— Там больше оружия, чем во всем Йемене! Мы что, едем на войну? — продолжает Марыся, сжимая от злости губы и глядя исподлобья на своего мужа, который носится как ошпаренный, упаковывая последние вещи. Что ж, сам все придумал, сам запланировал, так пусть сам и возится.

— Вначале отправимся в пустыню Руб аль-Хали, чтобы посетить самую красивую часть Йемена, то есть Вади-Хадрамаут. Там найдем необычные места с остатками древности, историческими памятками, а также всевозможные чудеса природы и архитектуры. Тебе понравится, — рассказывает непобежденный муж, глядя перед собой на дорогу. — Мы выехали в полдень, значит, на закате доберемся до красивейших песчаных холмов, по которым немного погоняем. Если захочешь, то тоже можешь сесть за руль, посмотрим, как пойдет, а? — продолжает он разговор. — Сегодняшнюю ночь проведем в котловине среди красных дюн, разожжем костер, поджарим колбаски, попоем песни. Завтра доберемся до столицы легендарного королевства Сабы, владений царицы Савской, посмотрим и двинемся дальше. Будем ехать, пока не стемнеет, снова разобьем лагерь в пустыне, а послезавтра увидишь чудеса архитектуры в местности Шибам, называемой Манхеттеном пустыни, и город, где живет мой дядя, с которым вы все познакомились на свадьбе. Будем жить у них в Тарим, немного покрутимся, осмотримся, а позднее — в дорогу, но не обратную. Если нам хватит времени, то подскочим к Адену, к морю, посидим на пляже, позагораем, поживем в пятизвездочном отеле… — Он повышает голос, не услышав ни звука со стороны своей молодой жены.

У Марыси непроницаемое лицо, кажется, что она спит с открытыми глазами. Выдает ее только движение щек, свидетельствующее о постоянно испытываемой злости. Машины вдруг съезжают на ухабистую пустынную дорогу. Первым движется «Ленд-Крузер», на котором едут молодые вместе с сумками, полными личных вещей и упаковками минеральной питьевой воды, за ними — пикап, набитый канистрами с водой для купания, и горючим, а также охапками топлива на костер и палатками; конвой замыкает джип со складными креслами, столиками, матами, ковром и холодильниками с едой. Во всех машинах есть автоматическое оружие и пистолеты, не считая личных джамбий, которые являются неотъемлемым атрибутом каждого йеменца. Марыся подумала, что им не хватает только гранат и ракетных установок, и слегка улыбнулась.

— Почему ты ни о чем не спрашиваешь, ничего не комментируешь, не критикуешь? — Хамид не в состоянии дольше выдерживать молчание.

— Что, например, и для чего? — ворчит девушка. — Если бы меня заранее поставили в известность, куда мы подадимся, то я могла бы что-нибудь почитать на эту тему, о чем-то узнать. А так я темная и невежественная. Рассчитываешь на то, что я буду засыпа́ть тебя вопросами, а ты, зная все, будешь просвещать меня?

— Ты ведешь себя как маленькая девочка! — взрывается молодой супруг. — Какое-то глупое соперничество, которого я не в состоянии понять! Ты была самой лучшей в классе? — спрашивает он после небольшой паузы.

— Да, всегда.

— Это многое объясняет. — Хамид умолкает, поджимая губы.

В машине слышны только рев мотора и стук маленьких камешков о днище. Вокруг — однообразный дикий, но прекрасный ландшафт. Пока хватает глаз, тянется пустыня из гравия, на которой ветер выдолбил углубления, тянущиеся в бесконечность волнами. Машины разгоняются до безумной скорости, возможно, потому что их ведет сумасшедший Хамид, который вымещает свое недовольство на моторе автомобиля. Марыся видит сзади мигающие фары остальных, но ее муж как будто не замечает их и бездумно мчится вперед. На секунду он отрывает руку от руля и включает громкую арабскую музыку. Девушка дрожит от переполняющих ее эмоций, мурашки бегут у нее по спине, от страха и восхищения спирает дыхание. На горизонте маячат подернутые дымкой силуэты: не то животных, не то палаток или гор, и все это — на фоне красной ауры, дрожащей от высокой температуры. Машины глотают километры и движутся сейчас ровной колонной. Но вот один автомобиль остается позади, чуть позже останавливается и второй, и никто не догоняет сумасшедшую парочку. Когда сумерки окутывают землю, молодожены в конце концов остаются одни, без машин с охранниками, без еды и палаток, с одним старым «калашниковым» на заднем сиденье. Перед ними вырастают, будто из-под земли, огромные, более ста метров в высоту, дюны. Марыся заметила на них какой-то блеск, позже — снова, но в другом месте. Она думает, что это осколки стекла или минералов, сверкающие в лучах заходящего солнца. Откуда ни возьмись появляются люди пустыни — на верблюдах, в тюрбанах на головах, в длинной развевающейся одежде, с закрытыми лицами. Каждый из них держит в руке карабин, и, задорно размахивая оружием, они издают радостные крики. Девушка чувствует себя как в кадре старого приключенческого фильма, но, когда в воздухе раздаются выстрелы, от страха скукоживается, сползает на пол машины. Она прижимает голову к коленям. А Хамид даже не потянулся за оружием на заднем сиденье, когда дверь с его стороны вдруг внезапно открывается, его грубо вытягивают и бросают на плотный песок.

— Szuf, mar’a![119] — Какой-то вшивый тип всовывает в машину свою голову, обвитую грязной тряпкой, из-под которой поблескивают его бешеные глаза.

Марыся сжимается еще больше, но другой бандит открывает дверь с ее стороны и, словно перышко, выбрасывает девушку из машины.

— Chalas, ja achi, chalas![120] — На красивом гнедом коне к ним подъезжает мужчина в черной развевающейся одежде, с покрытой головой, но открытым лицом.

— Jekwi! — успокаивает он с десяток своих подручных. — Они нам нужны для более важных дел, а не для того, чтобы сразу их убить! — кричит он хрипло. — Вы, собаки, вы, сыновья осла, слушайте меня!

Он соскакивает с коня, подбегает к группе арабов и обкладывает их матом.

Хамид поднимается с земли, чтобы подойти как можно ближе к Марысе, но, когда хочет стать на ноги, все бросаются к нему с визгом. В очередной раз главарь ставит их на место.

— Вы поедете с нами, господа, — говорит предводитель банды. — Вы нам нужны, и если все пойдет так, как надо, завтра поедете своей дорогой.

— Это нападение, похищение, ты — сын вшивой верблюдицы! — Хамид распрямляет избитую спину и гордо смотрит бандиту в глаза. — Не знаешь, с кем имеешь дело!

— Это ты,молодчик, не знаешь, сколько знаю я. — Высокий, крепко сбитый мужчина подскакивает к стройному красавцу и хватает его за горло. — Связать их, вижу, что по-хорошему не пойдет!

Со связанными руками и ногами их вбрасывают в багажник собственного «Ленд-Крузера». За руль садится вождь похитителей. Начинается поездка в незнаемое, а сумрак все сгущается. Схваченные даже не пробуют поднять голову, вокруг слышны только голоса бедуинов, ни одного мотора других машин.

— Куда эти дебилы подевались? — шепчет Хамид Марысе. — Я им ноги из задницы повырываю!

— На том свете это будет тяжело сделать, — отвечает девушка, чувствуя боль в разбитой коленной чашечке.

— Эти типы чего-то хотят. Если бы они намеревались убить нас, то ни меня, ни тебя уже не было бы в живых, — с присущей ему логичностью рассуждает молодой человек.

— У нас есть надежда. А может, это один из твоих сюрпризов или аттракционов, которые ты для меня приготовил? — злорадно усмехается она.

— Ты опять за свое?

Автомобиль останавливается через добрых полчаса. Пара, вся в синяках, видит свет, прорезающий черноту пустынной ночи. Снаружи автомобиля начинается суматоха. У похищенных душа ушла в пятки, они поняли, что их сейчас ожидает. Самосуд, страшная, мучительная смерть в пытках, насилие, забрасывание камнями, четвертование или все же гуманное отсечение головы перед камерой? Их довольно аккуратно вытягивают из багажника и ставят на мелкий песок. Пленники с удивлением осматриваются вокруг. В сумраке молодые видят контуры высоких гор, дальше — очертания палаток, глиняных домов и старый каменный колодец. Они чувствуют вонь животных в загоне, слышат блеяние овец, коз и звуки, издаваемые верблюдами. Кто-то наклоняется и развязывает им руки и ноги, потом их подталкивают к центру поселения.Там стоит крепкий кирпичный дом, из дверей и окон которого льется в ночую тьму теплый желтый свет.

— Приветствую вас, господин бен Ладен. — Напротив входа, на подушках, покуривая арабский кальян, сидит морщинистый мужчина. — Как дела? Как семья? — задает он классические приветственные арабские вопросы, как если бы говорил не с похищенными им же людьми, а с наилучшими друзьями или семьей, которую долго не видел.

— Спасибо, хорошо, — отвечает Хамид, принимая игру, так как чувствует, что на кону их жизнь. — А как ваше здоровье, ja szejch?[121] — вежливо осведомляется он, склоняя перед стариком голову. — Как жизнь, как дела, как торговля, выпас?..

— Szukran dżazilan, ja walad[122].

— Прошу садиться. — Хозяин указывает на свободный матрас около него. — Наверное, вы хотите пить, голодны и измучены дорогой. Такова уж наша пустыня: негостеприимна для чужих, но для нас она как мать. Одна-единственная.

Он хлопает в ладоши, и по этому знаку юные девушки вносят в комнату кувшины с водой, соками и финиковым вином, полные миски дымящейся ароматной еды и корзины с горячим бедуинским хлебом.

— Что Аллах послал, — говорит старик, с удовольствием показывая на покрытый ковром пол у их ног, где поставили угощение.

В помещение входят еще трое мужчин, среди них известный уже главарь, владелец арабского коня, который доставил их сюда. Они садятся вокруг еды и начинают ее поглощать, беря ее собственными пальцами и плоскими хлебцами.

— Last supper, — шепчет Марыся мужу по-английски, а ее большие миндалевидные глаза наполнены жалостью и грустью.

— Сговариваетесь?! — Старик сразу настороживается, замыкается в себе и кладет руку на неразлучную джамбию.

— Ну что вы! — выкрикивает Хамид. — Моя жена, как сами видите, иностранка. Она сказала, что ей нужно воспользоваться туалетом и помыть руки. Женщина не хотела это произносить при всех мужчинах, так как она хорошая zołza[123].

— Ну, разве что так, — говорит бедуин и вздыхает с облегчением.

После этого небольшого инцидента прием длится почти два часа. В это время старший мужчина рассказывает о трудной жизни, ничтожном урожае в оазисе и пустыне, которая пожирает каждую пядь хорошей почвы. В конце, после пары стаканов финикового вина, молодоженам даже стало жаль его.

— Может, в твоем поместье нужна какая-либо помощь? — спрашивает наконец Хамид.

— Мы не побираемся! — молниеносно раздражается щепетильный рассказчик. — Мы не какие-нибудь нищеброды с улицы, мы — бедуины, соль этой земли.

— Ну конечно нет! — вскрикивает молодой ловкий саудовец. — Это Аллах направил мои стопы к вам, это его перст, а не моя милостыня! — говорит он, словно читает Коран, а уже пьяная Марыся с трудом контролирует себя, чтобы не засмеяться.

— Ты хорошо говоришь, мой друг! Слышал, Файсал, какого мудрого человека ты ко мне привез?! — Старик смеется беззубым ртом, наклоняется к родственнику и одновременно похлопывает Хамида по спине.

— Мы потом обговорим дела, а женщины пусть принесут чай и сладости.

Речь идет о банальной вещи, возможно, не такой уж дорогой, которой горожане не придают особого значения. Выяснилось, что это поместье и два других соседских нуждаются в емкости для сбора воды, иначе им придется умереть или они будут вынуждены покинуть семейное гнездо. А поскольку большинство из них местные, родившиеся в пустыне, то они не представляют себе жизни вне ее. Даже когда выпасают животных в другом, удаленном месте, эти люди знают, что им есть куда вернуться, что у них есть свой дом, который, собственно, и расположен в этом оазисе.

— Утром увидишь, как у нас здесь красиво. И какая тут плодородная земля, только ее нужно поить и поить, а колодца едва хватает на нас и животных.

Хамиду с Марысей достается самая красивая, побеленная и чистенькая хижина, в ней — железная кровать с пружинами, старый ветхий комод с зеркалом, жестяная миска на стеллаже и ведро воды. Есть там также один стул. Когда они укладываются, то слышат окружающую их пустыню: пение цикад в ветках пальм, шелест каких-то насекомых в стенах и вой диких животных в ближайших песках. Время от времени раздается уханье серой совы и слышен плач ребенка. Под эту приятную девственную музыку они проваливаются в глубокий сон. Утром Марыся находит под дверью их чемоданы, две бутылки с минеральной водой и два ведра свежей холодной воды из колодца. На завтрак у них глубокая миска сладких фиников и leben[124].

После совершения туалета, по-прежнему неуверенные, они выходят из дома. Там их уже ждет толпа мужчин и женщин. Хамиду суют в руку мобильный телефон, и утверждается соглашение. Марысю затягивают на маленькую площадку, где играют дети, а вокруг них сидят женщины. Через минуту девушка сообразила, что у их ног в кошелках лежат прекрасные серебряные украшения. Бедуинки с росписью на лице показывают ей жестами, чтобы смело примеряла бижутерию, а они тем временем дотрагиваются до ее вьющихся светлых волос.

— Zahab, zahab[125], — шепчутся они между собой и не могут поверить, что это природа так наградила девушку.

В полдень, после очередного обильного застолья, молодая пара отъезжает на собственной машине из гостеприимного, трогательно провожающего их селения. Перед ними на несущемся джипе — проводник, который должен вывести их на главную дорогу. Две отставшие накануне машины ждут их уже в Мариб. Весь багажник забит провиантом: финиками, еще теплыми лепешками, козьим сыром и молоком, банками с лебеном, бутылками с соком шелковицы и граната, оливками, бруском домашнего масла, а Марыся держит на коленях большую шкатулку, полную прекрасных украшений ручной работы. Бедные бедуинские женщины желали одарить ее и не хотели абсолютно никаких денег. Сообразительный Хамид бросил деньги детям и тем решил дело.

— О чем, собственно, шла речь? — спрашивает Марыся, когда они уже едут по хорошо знакомой трассе.

— Ты же слышала вчера, бедуины хотят, чтобы им построили водосборник, иначе все пойдет к чертовой матери, как и они сами.

— Не хочется мне в это верить! Похищают людей, чтобы выкопать какие-то там колодцы? Так это тут устраивают?

— Иногда. Сейчас, увы, все чаще. Эти дикие бедуины во время таких соглашений по случайности могут и убить. Это были не террористы, а бедные люди, которые просто не видят другого пути, чтобы добиться своей цели, поэтому используют насилие и шантаж.

— Ну и что? Сделаете для них водосборник?

— Оказывается, фирма уже подписала контракт на эти работы и будет поставлять в этот регион для начала десять цистерн, а позже, может, даже и больше.

— Так что это, черт возьми, за игра? — нервничает шокированная Марыся.

— Почему-то никому не пришло в голову поставить в известность жителей пустыни, больше всего заинтересованных в этом.

После двух недель скитаний от отеля до мотеля, от палатки до примитивного хостела, воняющего морем и верблюжьим навозом, после пребывания во дворце богатого дяди, где им прислуживали, как князям, Марыся и Хамид пакуют вещи в «Ленд-Крузер» и со вздохом облегчения отправляются в обратную дорогу, хотя теперь им придется сделать небольшой крюк.

— Какие неожиданности ты еще для меня готовишь? — спрашивает измученная путешествием, но в конечном счете довольная Марыся.

— Думаю, что для одного выезда достаточно, — отвечает Хамид. — Памятники старины пересчитаны, кальян с семейкой покурили, подарки собраны… Ну и еще небольшое похищение по дороге. — Он скептически улыбается.

— Может, нам пора бы уже вернуться домой, а? — прерывает его молодая жена. — Я скучаю по бабушке и нормальной, немного даже прекрасной жизни. Королевство в ванной, бальзам для тела, собственная кухня и мой любимый кофе! — шутит она.

— Мы договаривались, что из Тарим не едем сразу в Сану, помнишь? Рванем немного на север, в сторону провинции Сада, но не слишком далеко. За Амраном, в поместье Аль-Джабай, живет моя бабушка и далекая родня, поэтому заскочим сказать Hello! И тогда можем уже возвращаться, — неожиданно меняет планы мужчина.

— А должен был быть Аден у моря, насколько мне не изменяет память, — недовольно возражает Марыся. — Неужели так важен этот Джабай, чтобы мы туда тащились? Я читала, что в ту провинцию лучше не соваться.

— Хочу, чтобы ты познакомилась с моей бабушкой. У меня нет никого из ближайшей родни, но если три лишних дня для тебя — это очень много…

— Ну хорошо, хорошо! — Марыся, смутившись, чувствует угрызения совести. — Я ведь ничего такого не говорила.

Мятежники Хусейна аль-Хаути[126] и связи с «Аль-Каидой»

После того как они проехали пару сотен километров мрачными безлюдными ухабистыми дорогами Руб аль-Хали, даже выносливый Хамид чувствует навалившуюся на него усталость. Тем временем машины едут или сжатой кавалькадой, или плотной цепочкой, одна за другой. Ночью по меньшей мере двое мужчин стоят на страже, у всех оружие, снятое с предохранителей.

— Сейчас у меня такое ощущение, словно мы едем на войну, — говорит перепуганная Марыся. — Скажи, зачем мы туда торопимся? Неужели ты не мог пригласить бабушку к себе?

— Если для тебя, молодой и сильной, эта дорога так мучительна, то представь, какое это испытание для древней старушки. В конце концов, я ее сто лет не видел, она не приехала даже на похороны матери. Такие люди как грибы: их не пересадишь.

— Но откуда эта неожиданная заинтересованность бабушкой? Ты ведь очень долго обходился без нее, а сейчас вдруг нашла такая тоска! Сколько раз в жизни ты вообще ее видел? — атакует Марыся, не давая Хамиду опомниться.

— У меня там была назначена встреча, но из-за этого чертова похищения и задержки я не смогу отвезти тебя в Сану, — наконец-то признается мужчина. Раньше он об этом не говорил ни слова. — Если хочешь побыстрее оказаться дома, можешь возвращаться с водителем, — добавляет он.

Марыся поджимает губы, но все же решает остаться с мужем.

После того как молодожены пересекли Амран, достаточно скучную местность, они неожиданно останавливаются в высохшей оливковой роще.

— Милая, будет лучше, если ты сольешься с окружающей средой, — говорит Хамид и подает ей чадру, никаб, черные рукавички и черные носки и туфли. — Там раньше не видели иностранок, разве что тех, которых похищали. Но они не делают это для исполнения простых желаний вроде дороги или цистерн с водой. Они выдвигают политические требования, которые практически не выполнимы. Лучше не разговаривай в обществе, чтобы чего-нибудь не ляпнуть, а с бабушкой в особенности, об этом прошу отдельно. Не старайся изменить ее взгляды. Об остальном — в доме.

Молодой муж стал вдруг совершенно другим, незнакомым Марысе человеком. Он сосредоточен, сух, бесцеремонен и холоден как лед. Дрожь пробегает у нее по спине. Что-то изменилось не только в поведении Хамида, но также в его облике, и, перед тем как отправиться дальше, она понимает это еще острее. Мужчина надевает грязную помятую йеменскую одежду с джамбией, но не такую, которую носят для красоты.

Поселение Аль-Джабай — это маленькая крепость, окруженная стеной из больших старых камней. Наверху, на высоте двух метров, видны позиции с пулеметами. У ворот стоит тринадцатилетний мальчик и присматривает за ними, направляя в их сторону снятый с предохранителя автомат Калашникова. Слышно, как кто-то сказал «Бен Ладен», и после этого перед ними широко открываются деревянные, укрепленные железной арматурой дверные створки. На центральной площади не слышно ни детского смеха, ни голосов женщин, как будто они тоже были призваны на братоубийственную войну. От ужаса Марыся не в состоянии даже вымолвить слово, не то что задавать вопросы. Один из охранников толкает ее двумя пальцами в сторону грязного каменного домика, который состоит из одной комнаты, разделенной прутьями на жилое помещение и хлев для животных. Маленькие оконца пропускают недостаточно света и воздуха, вонь животных смешивается с человеческой — и все в облаках дыма от кальяна. Посередине сидит старая как мир женщина. Ее татуированное лицо ничего не выражает. Скорее всего, старушка подсыпает себе гашиш, ее блеклые глаза прикрыты отвисшими сморщенными веками. У женщины нет бровей, ее обнажившаяся голова почти лысая, видно только несколько седых прядей редких, склеившихся от грязи волос. Искривленным, как у ястреба-перепелятника, и окрашенным хной пальцем она показывает девушке на место перед собой на старом вытертом табурете со скрещенными ножками. Марыся, садясь, чуть не приземляется на грязную дырявую циновку, прикрывающую глиняный пол. Она затаила дыхание, так как старая арабка напоминает ей ведьму или отвратительного злобного джинна, живущего в горной пещере.

— Вот какую жену взял себе мой внук, бен Ладен, пусть Аллах сжалится над мстителем Усамой, — начинает говорить старуха скрипучим голосом. — Ты должна хорошо служить ему и выполнять законы Корана! — кричит она вдруг, размахивая трясущимися руками. — Помни, что твой мужчина превыше тебя! «Ваши женщины для вас пашня. Приходите на ваше поле когда хотите, делайте в первую очередь что-либо хорошее для самих себя»[127]. Так завещал Аллах! Делаешь так?! — кричит она снова.

— Да, — шепчет в смущении Марыся, поправляя никаб и натягивая на глаза дополнительную сетку, заслоняющую лицо.

— Моя дочь заплатила адским огнем за свой разврат и все свои грязные поступки! Ад! — громко продолжает говорить женщина, глубоко затягиваясь при этом дымом. — Если бы она осталась там, где ей место, жила в смирении и глубокой вере, то Аллах не покарал бы ее так!

Марыся быстро вспоминает все, что рассказывал ей Хамид о своей матери. Это немного, и девушка не знает, о чем говорит бабка. Но догадывается уже, где она находится. Сориентировалась, что новоиспеченный супруг повез ее в свадебное путешествие в поместье мятежников «Аль-Хаути», о которых столько трубят в газетах. Только что он здесь делает?!

— Захотелось ей науки, захотелось большого мира, так на тебе! Поехала девка в город, в какую-то школу ходила, кто это видел?! А мой старый идиот, — рассерженная бабка прядет нить своего рассказа, — все ей разрешал, всему радовался и еще говорил, что наука — это будущее. И что ей это дало?! Далекой родне в городе наплевать на то, чтобы следить за чьими-то девахами, да и ни у кого времени не было, чтобы за ней на учебу бегать. А те преступники, извращенцы, неверные, — женщина даже плюется от злости, — паршивые американцы нарочно дали эти дурацкие стипендии для наших голубок, чтобы их использовать, опозорить и унизить.

Старуха хватается за остатки волос на голове и с остервенением рвет их, так что клоки летят во все стороны. Через минуту скукоживается, плечи ее опускаются, и она, наклонившись лицом к земле, кладет голову на колени. Марыся замирает от ужаса, ей кажется, что бабка от чрезмерных эмоций вот-вот покинет этот мир.

— «Расплатой для тех, которые стараются распространять разврат по земле, будет только то, что будут они убиты, или распяты, или четвертованы, или изгнаны из страны»[128], — шепчет в экстазе старуха, закатив глаза.

Марыся едва успевает подумать, что цитата из Корана наверняка относится к другой эпохе, событиям и ситуации, как возгласы и выстрелы заставляют ее резко вскочить. Она хочет выбежать из дома, но как вкопанная остается стоять в стороне, у одной из замшелых стен, и прячется за каким-то анемичным кустом.

— Да здравствует Абдул Малик![129] Смерть Израилю! Хотим имамат! Прочь Али Абдуллу Салеха![130]

Большая группа мужчин, размахивающих джамбиями, карабинами и мечами, стоит в центре площадки и скандирует лозунги мятежников. Среди них Марыся видит своего мужа. Когда волна аффекта ослабевает — наверное, у мужчин разболелись глотки от крика, — они делятся на группки и становятся подальше, бурно споря и энергично жестикулируя. Девушке уже приходилось видеть после пятничной молитвы в мечети раздраженных правоверных. Здесь происходило то же самое: экстремистский имам подстрекал бедных, необразованных людей к страшным поступкам.

— Тебя поздравляет дядя Усама, сын, — слышит Марыся громкий голос, доносящийся из группы, к которой примкнул ее муж. — Радуется, что идешь дорогой правды.

— Во имя Аллаха, ja hadżdż, — отвечает Хамид, а у девушки от этих слов мурашки бегут по спине. — Постараемся действовать сообща с «Аль-Каидой», чтобы отсечь щупальца американской гнили. В единстве — сила!

— В Аллахе сила, парень, только Аллах может привести нас к победе.

— Выгоним отсюда неверных и покажем этим глупым саудовцам, которые дают себя обворовывать ковбоям, как это делается.

Другой молодой йеменец бросает очередной известный лозунг:

— Уже недолго семья лжемонархов будет радоваться своему богатству и притеснять бедных правоверных мусульман!

— С каждым разом нас все больше прибывает из проклятого королевства.

Мужчина в саудовском длинном белом платье, приглушая голос, склоняется к группе собравшихся:

— Есть план, но узна́ют его только избранные, а назначенный джихадист[131] его выполнит.

Усама указывает на наиболее забитых людей, так как операция эта — что-то вроде двух башен.

В собрании воцаряется тишина, а мужчины с благоговением смотрят на говорящего.

— Хамид бен Ладен, иди за мной.

Остаток разговора и наставлений Марыся уже не слышит, но того, что до нее дошло, было чересчур. Когда она села в машину, то боялась даже громко вздохнуть, чтобы это не спровоцировало сход лавины. Всю обратную дорогу она не перемолвилась с Хамидом ни словом, они ни разу не останавливались и не переодевались. Молодые люди в молчании вышли у подъезда дома в Сане. Уставившись в землю, каждый пошел в своем направлении.

Следующие два дня Марыся спит с бабушкой, боясь приблизиться к мужу. Старая ливийка только раз спросила, что случилось, и, не дождавшись ответа, решила молча наблюдать за происходящим. Девушка не может найти себе места, в голове у нее пустота. Перед ее внутренним взором все время мелькают образ неистовой бабки Хамида, поместье Аль-Джавай и его безумные мужчины. Зачем Хамид втянул ее во все это? Неужели супружество — это лишь хорошее прикрытие для переворота и террористической деятельности?

Муж находит ее в саду лежащей на бамбуковой софе с закрытой книгой в руках.

— Не хотел втягивать тебя в это дерьмо, — говорит Хамид, словно читает ее мысли. — Во время нашего путешествия, в Марибе, был короткий телефонный разговор, и я не мог отказать.

Марыся молчит, глядя перед собой, а Хамид присаживается на один из садовых стульев.

— Я должен рассказать тебе все, хотя это и нелегко. Выслушай меня, а потом примешь решение: захочешь быть со мной или нет. Я и мысли не допускал о том, чтобы подвергать тебя опасности. Я думал, что дело умерло естественной смертью и что я снова свободный человек. Я ввязался в это еще до того, как мы познакомились, тут, после приезда в Сану. Почему? Сейчас постараюсь объяснить, хотя все чертовски запутано.

Хамид усаживается удобнее, забрасывает ногу на ногу и делает глубокий вдох.

— Речь идет о семейной истории, от которой холодеет кровь в жилах. С чего бы начать? Помнишь теракты, которые приписывали «Аль-Каиде» с дядюшкой Усамой во главе и которые не давали мировой общественности спокойно спать? А взрыв бомбы в гаражах World Trade Center, убийство сотен американских солдат в Саудовской Аравии и нападения на посольства? Сейчас такая жизнь — все время что-то случается, одна группа террористов сменяет другую. Обычный человек, если проблема непосредственно не касается его, не берет это в голову. Кто, что, почему и как — кого это волнует? Однако после 11сентября 2001 года моя жизнь превратилась в ад. Фамилия бен Ладен появилась на первых страницах всех газет, в ведущих изданиях новостей и на каждой странице в Сети. Тогда я впервые столкнулся с вопросами: «Ты из тех бен Ладенов? Усама — это твой родственник?» Вроде да, но я в жизни его не видел, моя семья никогда не поддерживала с ним связи и никогда не вспоминала о нем даже в разговоре. Можно было сменить фамилию и таиться всю жизнь, однако мой отец, честный человек, объяснил нам, что он этого не сделает, так как ему нечего стыдиться. Видимо, таково наше предназначение. В школе я не раз получал по голове, оскорбления в мой адрес сыпались на каждом шагу, но были и такие, которые умоляли, чтобы им помогли вступить в организацию. — Хамид грустно смеется, хватаясь за голову. — Я был непослушным подростком и дрался с приятелями до крови, а дома отрывался на родителях и сестре. Когда я избил до потери сознания нашу служанку-филиппинку, отец не выдержал, достал ремень, и мне наконец пришлось понести заслуженное наказание. После этого я, обиженный на родителя, убежал из дома в пустыню. Я пробыл там три дня: курил гашиш, пил виски и рвал на себе волосы. А потом, вернувшись, сказал, что справлюсь со всем. Мать, радуясь, что я жив, целовала мне руки, а отец перестал со мной разговаривать. Лучше всех было моей младшей сестре, потому что она ничего не понимала. После случая в школе, когда какой-то шутник позвонил и сказал, что подложили бомбу, меня, конечно, моментально отправили в полицейский участок и арестовали. Тогда родители приняли решение о том, что мне нужно сменить место учебы, и отправили меня в частный американский колледж. Думаешь, что-нибудь изменилось? Совсем немного: учителя чуть больше меня защищали и охраняли, а ученики были менее агрессивны. Потом я уехал учиться в Штаты, весь период учебы у меня был свой ангел-хранитель. Сколько же американское правительство должно было выложить на такого обычного человечка, как я? Я привык к этой ситуации и временами даже радовался охране, потому что моя жизнь не раз висела на волоске, но не потому, что я бен Ладен, а потому, что я вообще вонючий араб. Если бы знали мою фамилию, то я, наверное, был бы уже мертв. С одним парнем из американской безопасности я даже подружился, и, когда он меня охранял, мы шли вместе в паб выпить по скотчу. В то время мой отец умер, а когда я вернулся после учебы в Саудовскую Аравию, то пережил большую трагедию, так как из этого мира ушли моя сестра и мать. Я чувствовал, что должен уехать, убежать от воспоминаний и любимых мест. Семья уговорила меня на переезд из Штатов в Йемен. Это было не так давно, всего год тому назад. Я должен был основать филиал нашей фирмы, нацеленной не на прибыль, а на помощь бедному соседу. Если что-то удастся заработать — хорошо, а если нет — то ничего страшного. Мне нравилась такая благотворительная деятельность, я для нее создан. Однако я переехал сюда с другой целью. Мой приятель, охранник из Штатов, был откомандирован в Рияд, чтобы помочь дружественному правительству в борьбе с террористами. Ну и втянул меня в это. «У тебя идеальная фамилия для того, чтобы быть террористом, или для того, чтобы втереться к ним в доверие и сдать нам, — говорил он. — Помоги, парень! Не сомневаюсь, что ты войдешь в их организацию как нож в масло. Когда будет нужно или станет слишком горячо, ты в ту же минуту сможешь выбраться, а мы обеспечим тебе безопасное перемещение в Саудовскую Аравию, Штаты или куда-нибудь еще. А в придачу до конца жизни у тебя будет свой охранник, может быть, даже лично я», — шутил он. Я не думал об этом, о моих возможностях. Но как только я приехал в Йемен, ко мне постучались и те, которые из «Аль-Каиды», и те, кто из «Аль-Хаути». Их цели основываются сейчас на ненависти не только к Америке, но и к большому богатому соседу — Саудовской Аравии. Они уже не останавливаются перед убийством собственных братьев по исламу и перед тем, что их теория о джихаде в этом случае не работает. Если кто-то лишает жизни женщин и детей, то они не заморачиваются такими мелочами, как убийство представителей той же религии, ибо в этих случаях пускают в ход идею превратно истолкованной борьбы с неверными. Все это — полный бред, потому что более истово верующих людей, чем саудовцы, нет во всем мусульманском мире!

Хамид встает и закуривает сигарету, чего никогда раньше не делал, наливает себе трясущейся рукой воду из кувшина и продолжает:

— Все казалось чертовски просто, мятежники и террористы верили каждому моему слову. Как одни, так и другие падали на колени, едва узнавали о моем родстве. Вот что значит хорошее происхождение! — мрачно шутит он. — После первых контактов и двух встреч ничего не случалось почти целый год. Когда я тебя узнал и понял, что хочу с тобой прожить остаток моих дней, то облегченно вздохнул, что не очень глубоко ввязался в эту опасную игру. Позже я забыл об этом деле вообще. В Мариб, во время нашего свадебного путешествия, мне впервые позвонили после большого перерыва. Может, ждали, когда меня можно будет чем-то шантажировать и когда появится возможность держать меня в кулаке. В поместье со мной должен был встретиться человек из «Аль-Каиды» с поручениями от дяди Усамы, а в это время мы попали на проповедь в пятницу, которую проводил предводитель «Аль-Хаути» — имам Абдул Малик. Радуйся, что не слышала, что он молол в мечети! Ты не представляешь, как такие люди извращают наш святой Коран! Они верят, что то, что делается, — это джихад[132], священная война, и утверждают, что убийство неверных — это обязанность каждого мусульманина. Те, кто взрывает себя, чтобы убить больше безоружных людей, делают это, потому что думают, что их ждет награда в раю. Они надеются, что Аллах благословит их, что они будут есть еду небожителей, пить сколько хочешь вина без боли в голове на следующий день и получать удовольствие в обществе божественных гурий[133]. Откуда у них, черт побери, такие извращенные представления?! Как произошло, что они поверили, что убийство невинных людей — это богоугодное дело?!

Кровь ударяет Хамиду в голову, и Марыся, уже переживая вместе с ним, наблюдает его раскаяние.

— Знаешь, когда-то давным-давно я был в Египте, в Шарм-эль-Шейке, на отдыхе с семьей. Как и все дети, мы с сестрой переключали вечером телевизионные каналы. Мы нашли много интересных программ, нас они страшно смешили, и мы удивлялись, отчего это вдруг наш отец приказал выключить телевизор. То была какая-то религиозная программа, в которой верующие египтяне давали советы по поводу смерти, которую надо любить, и объясняли, почему нужно воспитывать детей как мучеников и учить их ненависти. А еще эти рекламы! Видела ли ты когда-нибудь рекламу рая?

Марыся только качает головой, потому что после этих признаний не в состоянии выдавить из себя ни слова.

— Миллионы мусульман получают ежедневную порцию рекламы загробной жизни. В Эдеме разгоряченных самцов ждет неземной секс с девицами, убежденными, что герой-покойник — самый красивый в мире. Если мужчина погибнет как мученик, во имя Аллаха, то пули, которыми он будет сражен, превратятся в поцелуи ангелов, а умершего героя окружит гарем самых красивых девушек мира. Его семья на земле будет гордиться и хвастаться, а он сам станет примером для других и, оказавшись на небесах, будет наслаждаться вечной оргией.

В этот момент супруги вместе взрываются смехом.

— Ты мелешь ерунду, — прерывает его Марыся. — Ты должен был стать вожаком.

— Может быть, но наверняка не в таком деле и не для таких людей. Сейчас я должен закончить то, что начал. Это одна-единственная ужасная акция. И она станет самым важным испытанием в моей жизни. Позже выпутаюсь, исчезну — и след мой простынет. Пойми, я хочу стереть пятно исламского терроризма с моей личности! И комплекс дядюшки Усамы. Надеюсь, мне это удастся, но я боюсь за тебя и думаю, что нам лучше развестись или, по крайней мере, расстаться на какое-то время. Тебе нужно выехать, Марыся. К сожалению, я вынужден тебя об этом просить. Возможно, в Польшу…

— Я останусь с тобой, без разговоров! — выкрикивает молодая жена дрожащим от волнения голосом.

Она подбегает к своему любимому мужу и забрасывает ему руки на шею.

— У христиан говорят: «Быть с мужем и в радости, и в горе». Так будет и с нами.

Изощренное покушение

— Ну вот, дожили до взрыва бунта, — говорит Хамид, читая «Саудовскую газету», доставляемую каждое утро в дом.

— А что такое? — спрашивает ни о чем не догадывающаяся бабушка. — В Сане беспорядки? — беспокоится она.

— Насколько я понимаю, это те, с севера, последователи организации «Аль-Хаути», — поясняет Марыся, которая уже досконально вникла в эту тему.

— Ты угадала, — подтверждает ее предположение муж. — Если заваруха начнет распространяться, мы смоемся отсюда ближайшим самолетом.

— Но куда?! — Старая женщина замирает от ужаса. — Нам уже надоело скитаться! — выкрикивает она со слезами на глазах.

— Милые мои дамы, мы ведь в любом случае раньше или позже должны будем отсюда выехать, — говорит Хамид, делая ударение на каждом слове и пристально глядя жене в глаза, а та наклоняет голову и прикусывает губу.

— Я о чем-то не знаю? Если я и дальше буду жить с вами, то, может быть, вы могли бы хоть иногда сообщать мне о своих решениях, — возмущается бабушка. — Разве только вам надоело мое общество…

— Ahlan, что творится? — В зал, словно буря, вбегает довольная Лейла.

Семья у стола молчит, закрыв рты.

— Какая-то небольшая семейная ссора? — спрашивает девушка, стягивая через голову чадру, а вместе с ней ненавистный никаб. — Ах! — вскрикивает она, расстроенная, и закрывает искалеченное лицо смотанной тканью.

— Чтобы проторить нам дорогу, Лейла первой поедет в Саудовскую Аравию, — сообщает всем Хамид, опуская взгляд, чтобы не смущать девушку, которая нервно закрепляет легкую ткань.

— Что?! Почему? Зачем? Я в жизни не была за границей! — защищается кузина.

— Потому.

Мужчина указывает пальцем на ее лицо и продолжает:

— У меня есть старый добрый приятель, с которым я знаком еще со школы в Рияде и со времен учебы в Штатах. Вместе мы прошли многое. Он известный хирург и, кроме того что работает в госпитале, вечерами подрабатывает в частной дерматолого-пластической клинике. Я разговаривал с ним о тебе, Лейла. Нужно только сделать снимки, начальные анализы — и едешь. Ашраф будет тебя сопровождать, так положено — ты знаешь.

Женщины открывают рты от удивления. Хамид, как всегда, шокирует их своей добротой и щедростью. Растроганная Марыся подходит к нему и нежно целует. Лейла замерает, но видно, как она дрожит, а затем и вовсе взрывается плачем.

— По крайней мере, я уже знаю куда мы едем теперь, это уже кое-что, — говорит шепотом бабушка, похлопывая всхлипывающую девушку по спине.

Хамид все чаще находится вне дома. Марыся с бабушкой, одинокие и лишенные общества веселой Лейлы, находящейся сейчас в Рияде, все больше времени проводят в разговорах и воспоминаниях. Старая мудрая женщина не дает Марысе забыть о ее польских корнях — месте рождения и матери.

— Бабушка, ну сколько можно об этой Польше! Дай мне наконец покой и не называй меня Марысей. Это, во-первых, ставит меня в неудобное положение, а кроме того, вводит в какое-то состояние раздвоения личности. Я привыкла к Мириам, и девяносто девять и девять десятых процента людей так ко мне обращаются! — Девушка, весьма недовольная, не в первый раз настойчиво напоминает бабушке, как та должна себя вести.

— Не понимаю тебя, мое дитя. Почему ты так зла на свою мать? Ведь она столько вытерпела, столько времени и денег потратила, чтобы тебя отыскать. А ты, как та глупая коза, не поехала с ней и уготовила себе такую тяжкую судьбу.

— Я уже говорила, что в жизни не оставила бы тебя…

— Тоже мне героиня! — прерывает ее старая ливийка.

— К тому же, если ты заметила, я не жалуюсь. Для меня приезд в Йемен не был ошибкой, я узнала прекрасных людей, нашла свою любовь…

— Но я по-прежнему не могу понять, что ты скрываешь в глубине своей впечатлительной души. Нельзя не любить мать!

— Когда она появилась впервые, ее интересовала только Дарья, — жалобно говорит девушка, уставившись в пол. — На меня ей было наплевать! — взрывается она наконец, потому что драматические переживания последних лет переполнили чашу страданий и она больше не может заглушить обиду.

— Но это неправда! — возражает Надя.

— Вспомнила обо мне после семи лет! — Марыся вскакивает и хочет выйти из комнаты.

— Иди сюда, моя маленькая. — Бабушка хватает ее у двери и крепко прижимает к себе.

Девушка, не в состоянии удержать слезы, начинает плакать.

— Ты уже настолько взрослая, что я расскажу тебе все, что знаю… о связи твоих мамы и папы. Узнаешь пару сильнодействующих подробностей о своем отце, хотя, думаю, у тебя уже сложилось мнение о нем. Садись.

Она усаживает внучку в кресло напротив, делает глубокий вдох и начинает рассказывать неизвестную Марысе историю супружества ее родителей.

— У твоей красивой мамы никогда не было легкой жизни с моим сыном, потому что, честно говоря, из него вышел почти идеальный мерзавец. Не знаю, как было в Польше, но, когда она приехала к нам в Ливию, стало заметно, что твой отец давит на нее со всем арабским умением. Если он хотел, то был милым, чутким, любящим и давал ей счастье, тем самым привязывая к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был самим собой, а это значит — отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Тьфу, тьфу.

Она сплевывает ругательство, чтобы не оскорбить Аллаха.

— Я не говорю о таком привычном издевательстве, как избиение, что часто у нас случается, но он убивал эту бедную девушку психологически. Дорота узнала, конечно, о его приставаниях к младшей сестре, Самире, с чем вся наша семья не могла справиться. Знаешь, что он сделал? Обиделся на всех и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом доме, в чужой стране. Потом возвратился как ни в чем не бывало. Со временем Дорота начала привыкать к новому окружению и становиться независимой, потому что была очень умной и терпеливой. Но как только она осмелилась высунуть нос наружу — познакомилась с польскими подругами, начала ходить на фитнес, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, — он превратил ее жизнь в ад. Дот хотела вернуться в Польшу, но могла это сделать только исключительно в одиночку, без тебя, так как у нас ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Но ведь ты помнишь историю нашей йеменской Малики. Что ж, твоя бедная мать по-прежнему до такой степени любила твоего отца-деспота, что была готова на все закрыть глаза, пожертвовать собой для добра семьи и твоего, моя девочка, лишь бы ты жила в нормальном уютном доме.

Марыся грустно кивает. Ей открывается то из жизни ее родителей, о чем она вообще не имела представления.

— Наконец Ахмед вывез вас на ферму, за город. Я не могу рассказать, как красиво он все устроил, но это была настоящая золотая клетка. Однако твоя влюбленная мать пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствует рождение Дарьи. Позднее началось еще большее пекло, так как твой папуля, — презрительно произносит старая женщина, — а мой сынуля связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению во время манифестации, поддерживающей Усаму бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра. Говоря об этом, он с гордостью бил себя в грудь.

— Что?! Это невозможно! Никто никогда ни слова на эту тему не говорил! Для мамы и папы эта тема была табу. — Девушка, сидя как на иголках, ловит каждое слово бабушки.

— Ты просто многого не понимала и не прислушивалась. Возвращаясь к теме, скажу, что экстремизм в Ливии был, и допускаю, что он по-прежнему карается смертью. Поэтому мы должны были как можно быстрее бежать из Триполи. В этом нам помогла Малика, которая присмотрела себе должность в Гане.

— А что с мамой?

— Ты что-нибудь помнишь о случившемся перед тем, как папа оставил вас с Дарьей у меня? — обеспокоенно спрашивает старая ливийка.

— Как в тумане. Единственное, что осталось в памяти, — это ужасный страх… Помню, как большой незнакомый мужчина бросил маму на кровать. Он так противно и громко смеялся, показывая пожелтевшие испорченные зубы. Позже мне это часто снилось. Что с ней случилось?

— Не имею понятия и боюсь, что даже тетя Малика не знала всего об этой истории. Одна Самира, наверное, знает, так как общалась с Доротой, помогала ей организовать ваш вывоз из Ливии, но она, к сожалению, ничего нам уже не расскажет.

— Не нас, только Дарью! — Марыся снова начинает нервничать. — Только от нее, от матери, это зависело!

— Я помню тот день как сейчас и знаю точно, о чем ты думаешь. Самира изо всех сил уговаривала тебя, чтобы вы вместе пошли на праздник святого Николая в польском посольстве. Но ты не хотела даже слышать об этом, выбрала поход с теткой Маликой. Ты забыла, как была в нее влюблена? Никто тебя не мог от нее оторвать! А она, к сожалению, не очень хорошо на тебя влияла, хотя и любила как собственного ребенка. Наверняка она никого в жизни не обожала так, как тебя. Из-за этого распустила тебя, и ты отбилась от рук.

Марыся с грустью склоняет голову, потому что хорошо помнит помолвку тетки и тот страшный день, когда с Самирой случилось несчастье, а Дарья исчезла.

— Малика хотела мне что-то сказать о маме и сестре перед смертью, но не смогла, — выдает она бабушке свою печальную тайну.

— Она знала, где Дарья, она начала частное расследование, шантажировала посольство, я слышала, как она разговаривала с подругой Дороты, Барбарой. Но она боялась тебя потерять и, чтобы удержать тебя при себе, решилась на очередной плохой поступок. Скрыла правду. Если бы она только захотела, уже тогда ты была бы с семьей в спокойной нормальной стране, где нет мятежников, террористов и где мужчины не делают своих женщин бесправными.

Марыся достает помятую фотографию матери, спрятанную в шкатулке, и, вздыхая, смотрит на красивую худенькую блондинку, которая держит ладони на округлившемся от беременности животике и счастливо улыбается.

— Sza Allah, найдете друг друга, — утешает ее бабушка. — Гора с горой не сходится, а человек с человеком — всегда.

Хамида нет целыми днями и ночами, а когда он дома, то у Марыси возникает ощущение, что муж старается не попадаться ей на глаза. Молодой человек невероятно похудел, щеки запали, из-за чего его лицо удлинилось и стало напоминать лица изображенных на старых гравюрах бедуинов. К тому же он отрастил потрепанную, как у саудовцев, бороду. Женщины боятся даже смотреть на него.

— Марыся, он ни во что не ввязался? — шепотом спрашивает обеспокоенная бабушка.

— Не знаю… — Девушка не хочет и не может рассказать бабушке о том, что ей стало известно от самого Хамида.

— Если да, то надо бежать! — Старая женщина крепко хватает ее за руку. — Потом может быть уже слишком поздно! Помни о коллективной ответственности.

— Но он участвует в хорошем деле, против бандитов-экстремистов, — старается успокоить бабушку Марыся.

— Это не имеет значения! — Надя хватается за голову. — Если человек замарлся в это, то он уже никогда не станет прежним в глазах окружающих, ему никогда не отмыться от грязи.

Бабушка, не зная никаких подробностей, близка к истине. Хамид по уши утонул в болоте фундаментализма и не справляется с бременем, которое взвалил на свои плечи. Ситуация довлеет над ним. С момента свидания в поселении Аль-Джабай события становились все более страшными, невозможно было ни предотвратить их, ни выпутаться из них. Хамид как сейчас помнит молитву в небольшом городке с символическим названием Махрам в провинции Сада. Проповедь вождя Аль-Хаути, известного всем как имам Абдул Малик. Он превзошел самого себя, кричал как помешанный, призывал к борьбе, а если кто-либо был против, угрожал ему адским огнем. Через минуту он прельщал собравших, которые поддались воле Аллаха, рассказом о соблазнительном рае. На этой встрече Малик аль-Хаути мог приобщить к делу не одного добровольца-самоубийцу, а по меньшей мере десять. Хамид должен был признать, что восхищен им. Если бедному парню, земной удел которого совершенно бесперспективен, обещается от имени Аллаха вечная благодать и перепих, то даже одного заверения, что у тебя будет полное брюхо, вполне достаточно. А когда еще «Аль-Каида» подбросит немного денег семье, то люди, привыкшие жить в крайней нужде, будут строиться шеренгами или записываться в waiting list. К таким выводам с ужасом пришел Хамид.

Двадцатилетний саудовец Абдуллах аль-Асири так быстро бежал за имамом, который уже садился в машину в сопровождении своих людей и членов йеменской «Аль-Каиды», что даже потерял тапку, споткнулся и упал. Тогда к нему подскочили охранники, намереваясь на всякий случай сразуизбить его.

— Я хочу идти дорогой Аллаха! Я хочу отдать себя исламу! — выкрикивает худой юноша, протягивая одну руку к небу. — Хочу делать джихад!

Он обращает сумасшедший верноподданический взгляд к вождю:

— Я отдаю вам свое тело, чтобы его использовали в нашей миссии! Против неверных!

Хамид стоит тут же, рядом, с горечью думая о том, что молодой простак наверняка не отдает себе отчета, что будет марионеткой, которую экстремисты используют с целью попытаться убить одного из благороднейших и самых богобоязненных людей в Саудовской Аравии.

— А будет больно? — спрашивает Асири, когда они уже добрались до безопасного укрытия в рабочих районах Саны, и окружающие его мужчины смотрят на него с недоумением.

— Что такое смерть, пока не знаю, еще не проходил, — говорит парнишка, который кажется самым нормальным из этого общества. — Может, ты после всего вышлешь мне информацию эсэмэской? — смеется он.

«Однако не все так плохо под солнцем», — думает Хамид, который представляет в группе саудовскую «Аль-Каиду», то есть спонсоров, идейных руководителей и организаторов заговора, а также secret service, и надеется, что об этом никто не имеет никакого понятия, хотя, впрочем, очень сомневается.

— Прежде всего — диета, отважный борец. — Завербованный в ряды террористов врач приступает к работе. — Сегодня еще можешь нажраться, но с завтрашнего дня только то, что я тебе дам. Ты должен подготовиться к акции, молодой человек.

Худой парень растерянно смотрит на всех и переступает с ноги на ногу. Хамид уверен, что, если бы сейчас открылась дверь, он смылся бы в мгновение ока.

— Но я достаточно худой, разве нет? — Перспектива оказаться в условиях голодания еще большего, чем обычно, пугает добровольного самоубийцу и как-то не окрыляет его.

— Федаин[134], подумай о том, что вскоре будешь есть и пить! И кое-что делать… с гуриями! — выкрикивает специально приглашенный деревенский имам, который должен служить психологом или психотерапевтом для молодого человека, готового покуситься на чью-то жизнь.

— Садись, ешь досыта и не хнычь. Завтра мы должны приступить к делу, чтобы уничтожить неверных на нашей земле, всех до единого!

Так начался самый большой ад в жизни Хамида и, конечно, Асири. Оба решились на это добровольно.

— Слушай, я не знаю, как ему это засунуть в зад, — шепчет врач по телефону BlackBerry. — Во-первых, это какой-то аноректик, который ничего не жрал, потому и в жизни ни единой какашки не оставил, может, пару каких-нибудь козьих катышков.

— Ну, молодой человек, поставим тебе клизму для очищения кишок, — говорит он чуть позже, склонившись над парнем, который с ужасом осматривается вокруг.

Они сидят в скромном помещении, оборудованном как профессиональный кабинет врача и одновременно больничная палата. Стены, как и в обычной больнице, окрашены в белый цвет, на одной висит милый пейзажик, а остальные обвешаны стихами из Корана. Зато медицинская койка самого последнего поколения, с электрической сменой уровней и двигающимся столиком для еды, которой Ассири уже с неделю не получает. На столике вместо этого лежит экземпляр свежей книги, используемой и интерпретируемой фундаменталистами по их собственному усмотрению.

«Бедный пророк Мухаммед, наверное, в гробу бы перевернулся», — говорит про себя Хамид. Напротив койки на стене прикреплен телевизор, по которому можно смотреть только избранные религиозные программы.

— Брах, — Хамид слышит в трубке своего американского сподвижника, — пусть звонит князю. Все уже обговорено и утверждено.

— Но я даже не знаю, захочет ли такой человек со мной разговаривать, — защищается парень, напросившийся в террористы. — Ведь он может и не взять трубку, увидев незнакомый номер.

— Это не твоего ума дело, — напирает Абу Сафьян, у которого в списке восемьдесят пять добровольцев, желающих подорвать саудовское Министерство внутренних дел.

Грозный мятежник набирает номер мобильного, данный ему Хамидом. Затем он протягивает Асири трубку и бумажку с текстом, который тот должен прочесть.

— Я скрываюсь в Йемене, ваше превосходительство, — начинает парень дрожащим голосом. — Рядом со мной Абу Сафьян и другие, которые уже считают, что с них хватит, и желают сдаться и перейти на сторону князя, — сообщает он. — Мы больше не хотим прятаться по норам.

Воцаряется тишина, а парень, лицо которого от волнения пошло пятнами, слушает ответ.

— Да, мы плохо поступали, но сейчас хотим вернуться к нормальной жизни и быть под защитой саудовского правительства, которое для нас как мать.

Снова тишина, а Хамид чувствует, как учащенно стучит сердце, словно вот-вот выпрыгнет из груди.

— Личная аудиенция через три дня, да, — повторяет Асири и согласно кивает. — Я приеду первым, со списком желающих и петицией, а позже — остальные. Спасибо, ваше превосходительство.

Парень трясущейся рукой передает телефон и тяжело опускается на подушки.

— Три дня, — говорит он грустно, а окружающие его мужчины смотрят друг на друга со значением.

— Нет времени на свержение. Значит, завтра чуть свет нужно отправляться. Поедешь на машине.

Абу Сафьян пристально смотрит на врача и двух ближайших сотрудников, фото которых тоже находятся в публикациях о розыске.

Хамид сидит в соседнем с медкабинетом помещении и курит одну сигарету за другой. Проходит еще один час с начала процедуры, а доброволец не перестает выть как резаный. Не выдержав, Хамид встает, открывает дверь и подходит к месту экзекуции. Асири стонет, зад его выпячен вверх, двое сильных мужчин держат его за руки.

— Что ты, черт возьми, вытворяешь?! — кричит Хамид, с возмущением глядя на действия врача. — Лучше бы пальцем этот пакетик в него впихнул!

— Да? — медик резко поворачивается. — А если у парня самая маленькая попка, какую я в жизни осматривал за двадцать лет работы проктолога, то что?! Сжатая и высохшая в довершение всего!

— Дай ему морфин, или у тебя его нет? — Бен Ладен презрительно всматривается в его вспотевшее лицо.

— Держим его на дорогу, сейчас я не буду тратить ни капли, иначе он даже не войдет во дворец, — взрывается врач и отворачивается, чтобы продолжить выполнение своих обязанностей.

— Ты что, шутишь?! — Хамид крепко стискивает ему руку. — Сию же минуту!

Он вытаскивает из кармана две маленькие ампулки и бросает на грязную от крови и кала простыню.

Через минуту стоны прекращаются, и Асири наконец укладывают на уже чистую кровать, где он, лежа на боку, впадает в нездоровый сон.

— Нужно его убрать — и едем.

Абу Сафьян приезжает рано, с первыми лучами солнца, которые пробиваются сквозь облака. Голос муэдзина призывает правоверных к молитве.

— Давай эту электронику, — обращается он к Хамиду.

— Окей, но у меня есть еще кое-что для парня. Это от организации для его семьи.

Побледневший Хамид хочет войти в комнату Асири, подготовленного для покушения на жизнь князя.

— Конечно, я им передам.

Террорист вынимает из рук Хамида коробочку с часами на истрепанном ремешке и старую, бывшую в употреблении мобилку Nokia. Рядом лежит не очень большая пачка американских стодолларовых банкнот.

— Чешский пластик плюс американский взрыватель и детонатор, забавное соединение. — Абу Сафьян тихонько смеется. — Я слышал, что ты уходишь?

— Да. — Хамид отворачивается и быстро оставляет проклятое место.

Коллаборационист сидит в кабинете, освещаемом только одной лампочкой, смотрит в пустоту и берет в руку самый безопасный, потому что его невозможно прослушать, мобильный телефон BlackBerry.

— Крис, это уже завтра, — начинает он разговор по-английски. — Не знаю, почему Сокол на это согласился. Это чертовски рискованно. Такое устройство превратит дворец в пыль, камня на камне не останется, если бомба взорвется.

— А это уже по нашей специальности, — отвечает мужчина с американским акцентом. — По голосу слышно, что с тобой что-то не то. Ты не должен был жениться. Мы завербовали тебя, потому что ты был свободен, парень. Сейчас у тебя ненужное бремя и стресс и ты не можешь сосредоточиться на задании.

— Худшему врагу не пожелаю такого задания, — шепчет Хамид.

— Что ж, ничего не скажешь, интересно они это придумали, — со смехом отвечает американец.

— Тебя это веселит?! — возмущается Хамид. — Тебе не жаль парня? Столько вытерпел.

— Ему разве не все равно? Так или иначе, завтра будет уже в раю, где рассчитывает на неплохой перепихон да еще и с выпивкой.

— Думаешь, что ваша электроника дезактивирует бомбу? Что вы, черт возьми, задумали? Почему я ничего не знаю?! — взволнованно кричит Хамид и чувствует, что из-за нервного срыва у него шумит в голове.

— Так нужно, приятель, потому что, если бы все всё знали, эта рискованная акция не имела бы смысла. Нам тоже нужна жертва, а эти глупые террористы даже не подозревают, какую услугу нам оказывают.

Коллаборационист из Йемена

На столе в кухне лежат разбросанные газеты. Марыся не может оторвать взгляд от первой страницы «Саудовской газеты» с фотографией джихадиста-самоубийцы на полстолбца, бабушка, водя по тексту пальцем, с недоверием читает «Арабские новости», а Хамид хочет найти немного правды в «Al-Watan», выходящей на арабском языке.

— Что за чушь пишут! — Мужчина встает и начинает нервно расхаживать по кухне.

— Как это чушь?! — Надя возмущенно поднимает брови. — Такая страшная история, все написано черным по белому.

— Любимая бабушка, пишут, что у джихадиста в заднице был килограмм пластика, который сдетонировал. — Хамид не сдерживает эмоций.

— Да, — подтверждают женщины, так как все источники трубят об этом направо и налево.

— А знаешь ли ты, как дворец выглядел бы после такого взрыва?

Обе только отрицательно качают головами.

— Вообще бы не выглядел, так как остались бы от него только руины.

— Бедный князь, это в него метили… — Старая женщина не может успокоиться.

— Эти спесивые глупцы рассчитывали на то, что им удастся реализовать задуманное и уложить такого человека! Дебилы! — выкрикивает Хамид.

— Один факт мне кажется немного странным, — подает голос Марыся. — Пишут, что весь зал для аудиенций разрушен, стены ободраны и обрызганы кровью и останками, парень распылен от пояса и ниже, а у князя только пластыри на двух пальчиках.

Она с удивлением поднимает брови.

— Скорее всего, князя там вообще не было или кто-то другой его замещал, а пальцы повредил себе при чистке морковки. — Хамид старается представить ситуацию и знакомого парня.

— Перегнули также с информацией, что якобы никто из окружения и охраны не погиб. Как это возможно? Террорист входит в пустой зал и взрывает себя, потому что хочет вынудить правителя сменить обои и шторы? А может, кто-то дистанционно привел в движение взрыватель?

Женщины смотрят на Хамида, который в последнее время очень изменился, а сейчас со злостью в глазах саркастически описывает эту страшную ситуацию. Обе женщины молчат. Бабушка складывает газету и удаляется к себе, а Марыся начинает убирать после завтрака.

— Ты с этим как-то связан? — спрашивает она, когда они остались одни.

— Если бы не был связан, то дело выглядело бы совершенно иначе, — говорит шепотом Хамид после некоторого молчания. — Вы с бабушкой обсуждали бы не разрушения во дворце, а появление некролога одного из важнейших людей в государстве.

Марыся от ужаса нервно сглатывает.

— Как они могли подобраться так близко? Неужели кто-то поверил в их лживые обещания?

— Никто, и поэтому саудовское правительство выиграло эту схватку. — Хамид после первого шока и переживаний по поводу страшной смерти молодого добровольца чувствует, что его миссия, однако, достигла цели.

— Почему взялись именно за князя?

— Потому что он вылавливает этих тараканов и, я надеюсь, наведет порядок: уничтожит всех террористов до последнего!

— А что будет с коллаборационистом, который их выдал, который не дал им убить врага номер один? Или ты думаешь, что члены «Аль-Каиды» настолько глупы, что не нападут на след этого человека?

Сразу после возвращения из Саудовской Аравии Лейла спешит к ближайшей подруге и ее мужу, своему благодетелю.

— Я думала, что уже никогда сюда не доеду, — говорит девушка и пальцем показывает на старые саудовские газеты, валяющиеся на маленьком столике в гостиной. — Вижу, что знаете об этом деле, — добавляет она, — в конце концов, шумиха была на весь мир.

— А что происходило в Саудовской Аравии? — спрашивает с интересом бабушка.

— Чистки — это мало сказано! Акция за акцией, специальные бригады проверяли даже женщин, приказывая им открывать лицо и расстегивать абаи. Хорошо, что меня это не коснулось: как меня, так и служащего. — И Лейла иронично смеется.

— А женщины тоже подкладывают бомбы? — Марыся не может не удивиться.

— Нет, чертовы террористы нашли идеальный камуфляж, — поясняет Лейла. — Однажды на шорте[135] у дороги, ведущей в Мекку, схватили парней, переодетых женщинами, с хорошо закрытыми лицами. В багажнике они везли оружие и начиненные взрывчаткой пиджаки для самоубийц, вызвавшихся совершить теракт. Представляете себе?!

— Органы безопасности добрались до интеллектуальной верхушки, — вмешивается Хамид. — Я не в состоянии понять, как образованные люди могут участвовать в этом движении! Это страшно!

— Если не понимаешь, о чем идет речь, то знай: наверняка о деньгах, — объясняет опытная бабушка. — Интересно, а что с «Аль-Каидой» в Йемене?

Женщина с нежностью смотрит на своего зятя.

— Обезоружена! — не сдерживая эмоций, гордо выкрикивает тот. — Абу Сафьян, представитель из Саудовской Аравии, убит во время преследования, а все его подручные — или в тюрьме, или сдохли. После получения информации от доброго северного соседа ими занялось правительство Йемена, у которого тоже очень неплохие антитеррористические бригады.

— Интересно, а что станет с теми, кто помог их схватить? — Надя очень внимательно смотрит в глаза Хамиду. — Эту заразу никогда не уничтожишь до конца. На место одного убитого вербовщики наберут десять новых.

У Марыси перехватывает дыхание, но счастливая и веселая Лейла не хочет больше никаких серьезных разговоров и тянет женщин наверх, в спальню, где хочет показать им свой новый облик.

— Ну, что вы на это скажете? — стягивая никаб, гордо спрашивает она. — Вообще-то пока еще нечем хвастаться, но я уже вижу прогресс.

Марыся — плохая актриса, она не может врать. Молодая женщина опустила глаза, чтобы скрыть разочарование.

— Ты глупая, Мириам! — выздоравливающая запрыгивает на кровать и занимает место между бабушкой и Марысей. — Это первый пушок, как у младенца, который вытирается или выпадает. После него появляются настоящие волосы. — Она с довольным видом массирует пушистую правую часть головы. — Кроме вживления новых волос мне на лице в двух местах удалили шрамы от ожогов. — Она показывает пальцем, хотя эффект ничтожен. — Это место на щеке нужно регулярно смазывать кремом, а на челюсти необходимо сделать пересадку. Будет воля Аллаха, в ближайшем будущем.

— Да, моя хорошая. — Добрая бабушка поддакивает, не желая лишать надежды возбужденную Лейлу.

— Через твердые наросты на голове ни один волос не хотел пробиваться, и их должны были разбивать, — рассказывает Лейла. — Болело, девочки, прямо ужасно, но я даже не пискнула! В конце концов, они это делают, чтобы помочь, а не обидеть. Там был один доктор, он даже подкатывался ко мне и говорил, что из меня выйдет красавица, — смеясь, добавляет Лейла и краснеет при этом до корней волос.

— Бесстыжий! — возмущенно выкрикивает бабушка, а девушки удивляются ее толстокожести. — Ты уже красивая, моя девочка, а процедуры только устранят некоторые недостатки, — смеется она, хватает девушек за руки и тащит их, пока все не падают на спину.

— Как думаете, я могла бы показаться Фалилу? — спрашивает Лейла, ища поддержки у близких.

— Потерпи немного, моя девочка, — сразу посерьезнев, отвечает бабушка. — Пусть этот пух вытрется.

Хамиду начинают поступать анонимные телефонные звонки, и он чувствует, что за ним наблюдают. Его женщины наверняка были правы, говоря, что фундаменталисты никогда не оставят его в покое. Сердце у него замирает от мысли, что с его любимой Мириам и доброй бабушкой Надей может случиться что-то плохое. Наверное, пришло время выезжать, хотя ему очень хотелось бы отыскать Абдула Малика и отдать его властям, чтобы эта страшная братоубийственная война на севере Йемена закончилась. Его арест был бы самым большим достижением шпионской деятельности Хамида. Но он отдает себе отчет, что должен как можно быстрее обеспечить близким безопасное убежище. Те, с которыми он борется, — очень серьезные противники, и относиться к ним пренебрежительно нельзя.

— Алло, Крис? — звонит Хамид с безопасной линии, желая обсудить обещанный путь отступления.

— Yes? — отвечает незнакомый голос.

Хамид отодвигает телефон от уха, чтобы посмотреть на номер, который, возможно, ошибочно набрал. Но нет, все как всегда — те же крестики и черточки, свидетельствующие о защищенном разговоре.

— Я могу поговорить с Крисом? — спрашивает он тихо, чувствуя в сердце беспокойство.

— А кто это говорит?

— Йеменский бен Ладен, — называет он свою кличку.

— Криса нет дома, — слышит Хамид приглушенный ответ и гудки.

Хамид чувствует, что ему не хватает воздуха. Террористы добрались до его давнего американского друга. Или тот погиб в акции, или ранен, потому что наверняка не уехал бы в ходе так долго планируемой и ожидаемой чистки. Хамид может только предполагать. Он понимает, что никогда не узнает правды. В одну минуту он принимает решение. Вскоре он выедет из города и под видом оказания гуманитарной помощи беженцам попытается перебраться на север страны в опасный район Сад, чтобы встретиться с имамом-террористом. Информацию о месте его пребывания он отдаст своему йеменскому связному. После всего этого они вернутся в Сану, чтобы собраться, а затем сядут в самолет и направятся в Саудовскую Аравию. Там его защитит или правительство, или его собственные деньги.

— Если думаешь, что я тебя отпущу самого, то очень ошибаешься! — Марыся становится на дыбы, и видно, что на этот раз она действительно не отпустит его. — Хочешь оставить меня тут. Хочешь, чтобы мы, возможно, никогда больше не увиделись?

— Откуда у тебя, мое золотце, такие плохие мысли? — Хамид прижимает к себе дрожащую, вконец изнервничавшуюся жену и старается ее успокоить. — Что-то случилось?

— Мне все время кажется, что кто-то за нами наблюдает. Может, это только навязчивая идея, но вчера какой-то йеменец стоял перед нашим домом и таращился в окна на первом этаже, а когда я отдернула штору, он быстро ушел.

— Случайность, — небрежно отмахивается муж.

— Может быть, но я хочу быть рядом с тобой. В это время бабушка все упакует. Я хочу хоть немного помочь этим бедным людям, которые потеряли все свое имущество в результате каких-то эгоистических разборок. Это ведь благотворительная акция, а не бомбардировка. Никто не будет стрелять в гражданских, правда?

— Эй, эй! Я тоже! Я тоже! — Лейла, шурша длинной абаей, вбегает без стеснения в спальню супругов и обнимает их. — Берешь Фалила, а меня не берешь?

Ее «разведка» действует весьма результативно.

— Девушки, там опасно и по-прежнему идет борьба. — Хамид старается переубедить их, но сейчас у него нет никаких шансов.

— Темнее всего под фонарем, верно, кузина? — Марыся с улыбкой вытягивает из шкафа маленький рюкзак, чтобы упаковать самые необходимые вещи.

Солнце медленно клонится к западу, окутывая обоз беженцев розовой дымкой, в которой скрываются все его недостатки. Подножия гор, возвышающихся вокруг него, уже тонут во мраке, отвесные скалы приобретают фиолетовый оттенок. Карликовая растительность, в эту пору года ярко-зеленая, дает отдохнуть глазам и успокоиться душе́. Для двух тысяч человек этот обоз в Мандия кажется большим пикником. Люди, расслабленные и немного сонные, сидят перед палатками и любуются окружающей их природой, забыв на минуту об ужасах войны, которая так больно их затронула. Раздается голос пятнадцатилетнего парня, который громко призывает всех правоверных к молитве. Мужчины встают и направляются в ближайшую оливковую рощу, где из военного брезента соорудили временную мечеть.

— Allahu akbar! Allahu akbar! Allahu akbar![136] — Эти слова вызывают у Марыси дрожь. Она волнуется — настолько близко чувствует Бога в этом спокойном, безлюдном месте.

Вместе с женщинами она идет к большой палатке в центре обоза, которая служит залом для собраний, столовой и игровой комнатой для детей. В углу выделили место, где женщины расстилают свои маленькие коврики и предаются молитве. Но у них нет времени на более длительное общение с Аллахом, так как голодная детвора не дает им покоя.

Марыся раздает вечернюю еду. Черпает ее из огромного котла, под которым тлеет небольшой огонь. Каждый подходит со своей железной миской и дрожащими руками подставляет ее под половник. Суп питательный, с кусками баранины, густой от разваренного риса, моркови и цукини. Вследствие непрекращающейся войны доставка продуктов происходит редко, но как только удается очистить окрестность от мятежников и укрепить безопасный коридор, мощные американские грузовики привозят массу разнообразных продуктов. Среди них картофельное пюре в порошке, сушеные овощи, говядина и рыба, а также специальные пакеты протеина, используемые военными.

Марысе всегда помогает Лейла, которая любит детей и умеет найти к ним подход, но сейчас ее нет рядом. Девушка, думая о ней, слегка улыбается. Подозревает, что кузина снова отошла с Фалилом. Ой, из этого точно выйдет свадьба. После получаса, который ушел на разливание супа и поддержание порядка в очереди, Марыся передает эстафету очень энергичной Абли, чтобы хоть минутку отдохнуть. Хамид долго не возвращается, что ее очень беспокоит. Куда он таскается в быстро сгущающихся сумерках и с кем на этот раз? Вдруг она осознает, что он, как всегда, пошел с Фалилом, и, обеспокоенная, начинает искать Лейлу. В полумраке замечает ее в конце обоза, та играет в мяч с группой шести-или семилетних детей. Она забавно выглядит в развевающейся чадре, в порхающем никабе и адидасах. Вдруг один из малышей сильно пинает старый футбольный мяч, который подлетает высоко вверх, а потом падает далеко на пустом каменистом поле. Марыся медленно направляется к ним, думая присоединиться к игре. Мальчик бросается бегом через площадку, а веселая Лейла — за ним. В следующее мгновение всех оглушает страшный грохот. Люди затаили дыхание, боясь очередной атаки, и осматриваются вокруг. Через минуту женщины, как наседки, прижимают детей к своим черным одеждам и заходятся в плаче. Никто еще не сориентировался, что произошло на самом деле. Марыся, остановившись, стоит на краю поля с разведенными в стороны руками и открытым от ужаса ртом. Перед собой она видит малыша, который съежился и дрожит всем телом. В паре метров от него, словно в замедленной съемке, взметнулась чадра. Со стороны кажется, будто черный дух летает над площадкой. Время остановилось, а шокированная Марыся, как в тумане, слышит крики и беготню за спиной. Тело ее лучшей подруги падает на землю, взбивая столб пыли. Кто-то хватает девушку за руки и старается оттянуть от места трагедии.

— Мириам, любимая моя! — говорит Хамид дрожащим голосом. — Снаряды и мины в местах стоянок для беженцев! Что за черт!

В этот момент что-то падает Марысе под ноги. Девушка опускает руки вдоль одеревеневшего тела и наклоняется над окровавленной головой Лейлы. Впервые с детства она показывает лицо без никаба. Ее красивые, черные как уголь, а теперь затуманенные глаза не выражают страха, в них застыло веселье. Вживленные волосы оторвались от черепа и висят сбоку, как скальп. Лишь изгиб губ говорит о шоке и испуге, а сожженная кожа отвратительно, неестественно скукоживается. Сорванная осколком щека открывает челюсть и здоровые зубы молодой девушки.

Марыся падает без сознания рядом с останками кузины.

Выезд в Саудовскую Аравию Благополучие в Рияде

В своем красивом доме в Сане Марыся и Хамид вместе завтракают, с удовольствием уплетая приготовленную бабушкой стряпню, которая по-прежнему встает с первыми лучами солнца. Пожилая женщина говорит, что под старость человеку не требуется столько сна и что она привыкла рано просыпаться. Марыся, однако, знает, что бабушка попросту хочет облегчить им жизнь и поэтому ежедневно по утрам печет свежие булочки и заваривает любимый колумбийский кофе. Вот и сегодня она наверняка побежала на ближайший рынок, чтобы купить свежие овощи и что-нибудь к обеду. Бабушку не удается убедить нанять управляющего, который сможет ее заменить, или хотя бы помощницу. Угождая молодым, Надя чувствует себя нужной, и ничего не приносит ей больше радости, чем их похвалы, разве что, возможно, счастливое лицо внучки. Бабушка радуется, что все хорошо закончилось. Нервный и опасный период уже миновал. Мятеж подавлен, а Йемен фигурирует на первом месте среди государств, которые нуждаются в помощи. Даже Барак Обама дал пару миллионов на восстановление и инвестиции в этом бедном государстве. Когда настанет благоденствие, никто не захочет войны, это правда.

Бабушка уже почти дотрагивается до ручки большой входной двери, когда вспоминает, что забыла о цветном женском журнале для внучки. Она оборачивается и почти трусцой бежит к маленькому магазинчику напротив, где снаружи на стеллажах лежат различные газеты. Бабушка отсчитывает мелочь и зовет продавца, который особенно не торопится, чтобы ее обслужить.

— Ja sadiki! — кричит она в сторону выхода.

Вдруг дом сотрясает страшный грохот. Все окна вылетают, а Марыся и Хамид, которые едят в столовой, выходящей на улицу, падают на пол. Мужчина защищает жену своим собственным телом и трясущимися руками дотрагивается до ее головы.

— Любимая, ты цела? — шепчет он дрожащим голосом.

— Что это было? Бомба?

— Не двигайся, сейчас узнаю, — говорит Хамид и осторожно приближается к окну. — Это на противоположной стороне улицы. Там, где стояли магазинчик и киоск, сейчас большая воронка.

Он наблюдает за улицей из-за ниши.

— Говорила тебе, — Марыся от ужаса трясется всем телом, — что они найдут тебя даже под землей.

— Не говори чепухи, а то накличешь беду. Если бы это предназначалось мне, то нашего дома уже не было бы. Я ведь не тот бедный торговец, которого сейчас сгребают с тротуара, — говорит он, вздыхая.

— А может, это только предупреждение? — Марыся на цыпочках подходит к окну и издали смотрит на тротуар перед домом. — Ты видишь ту корзину на улице?! — вдруг спрашивает она охрипшим от волнения голосом.

— Какую?..

— Ту, цветную, с красной тесемкой на ручке! — выкрикивает Марыся, бросается вниз по лестнице, а потом мчится через сад. Она выбегает на улицу и проталкивается, орудуя локтями, в центр собравшейся толпы.

— Ни к чему не притрагиваться, это улики! — раздается голос неизвестно откуда появившегося полицейского. Он отталкивает Марысю, которая стоит как вкопанная, уставившись на окровавленную корзинку. Ее глаза полны слез.

— Это мое, — шепчет девушка. — Это моей бабушки.

Она наклоняется, берет корзинку и благоговейно несет ее домой.

Самолет приближается к земле, а ее все не видно. Вокруг только песок и пыль, от воздушных ям бросает в стороны, а пассажиры с ужасом смотрят по сторонам.

— Здесь уже не могли подложить бомбу, за дело взялась сама природа, — говорит Марыся с сарказмом.

— Постарайся не произносить слово на букву «б», а не то кто-нибудь услышит — и нас арестуют сразу после приземления. Эта страна помешана на такого рода делах. — Хамид сжимает руку жены, то ли чтобы успокоить, то ли чтобы предостеречь.

— Приятная страна, значит, и столица должна быть красивой. В центре пустыни! Здесь всегда столько пыли?

— Почти, — подтверждает мужчина, недовольно сжимая губы. — Если тебе здесь не понравится, то двинемся дальше, не беспокойся.

— Так может, сразу пересядем в следующий самолет, в каком-нибудь нормальном направлении?

Молодая женщина поворачивается лицом к иллюминатору, заканчивая тем самым бессмысленную дискуссию. Она закрывает глаза, окруженные завесой длинных черных ресниц, и вспоминает кошмар последних двадцати четырех часов.

После взрыва бомбы в небольшом магазинчике на узкой улочке, ведущей к их дому, события следуют одно за другим. В течение пары минут появляются специальные службы. Функционеры обследуют дом вдоль и поперек: собаки нюхают, пикает аппаратура. Через минуту становится ясно, что дом чист. Но после произошедшего в нем никто не должен жить, а тем более Хамид, которого, дело понятное и давно ожидаемое, наметили террористы. Убийство бабушки — это лишь предостережение, сигнал и начало игры в кошки-мышки. Марыся сидит с корзиной на коленях, прижимая ее к себе как ребенка. Она не в состоянии вымолвить ни одного слова. Уставившись в пространство, молодая женщина то и дело принимается теребить красную тесьму, которую бабушка привязала на счастье.

— Отдайте это! — кричит ей в ухо молодой служащий. — Там могут быть улики. — С этими словами он изо всей силы дергает за корзину.

В эту минуту все, что еще в ней оставалось, высыпается: помидоры, молодой лучок, спаржевая фасоль, старый мобильный телефон и вытертый кошелек. Девушка поднимает его и открывает, зная, что найдет в нем. Пара монет и бесценные фотографии теток — Малики, Самиры, тогда еще худенькой Хадиджи, а также своей матери и маленькой запеленатой девочки — ее сестры Дарьи. «Сейчас уже никто не назовет меня Марысей. Она умерла вместе с тобой, бабушка», — думает девушка. Сразу после этого она идет паковаться. Бросает вещи в большие дорожные баулы как попало, а чужие мужчины закрывают их и забирают в машины, припаркованные у черного хода. Прошло почти пятнадцать минут, когда Хамид вбегает в комнату, берет шкатулку с украшениями, о которой она совсем забыла, хватает ее за руку и вытягивает из дома. Не успевают они усесться, как большие черные «кадиллаки», взвизгнув шинами, начинают двигаться по улице. Сзади, между чемоданами, сидят, притаившись, охранник с «калашниковым» в руках и расстроенный Фалил в пуленепробиваемом жилете.

Всей отправкой занимались служащие безопасности, ранее работавшие с Хамидом и его двоюродным братом по разработке йеменской «Аль-Каиды» и подавлению мятежа «Аль-Хаути». Молодые супруги пролетают пол-Европы, чтобы запутать следы, но Марыся считала тогда и по-прежнему считает, что они уже и так мертвы. Самолет настолько долго был в состоянии турбулентности, что она не замечает, как они в конце концов выбираются из нее.

— Вот видишь, все обошлось. — Расслабившись, Хамид ласково берет жену за руку. — У нас хорошие пилоты, Wallahi.

— Значит, я должна эту тряпку на себя надеть? — молодая светлокожая женщина с золотистыми волосами с неудовольствием поднимает атласную черную абаю.

— К сожалению. Но не беспокойся, можно достать очень красивую, вышитую драгоценными камнями, кристаллами Сваровски…

— Не рассказывай мне сказок! Речь идет о том, что я вынуждена носить это, хоть я и не шиитка, не вахабитка! Даже не знаю, являюсь ли я мусульманкой! Даже в таком традиционалистском государстве, как Йемен, я носила цветное, и единственное, что не могла показывать, — это волосы, голые рук и зад, и никто не навязывал мне, как я должна одеваться. Может, прикажешь мне закрыть лицо?! — Марыся оглядывается и с неудовольствием замечает, что все красивые саудовские женщины, которые в Париже поднимались на борт самолета в современной одежде, сейчас закрывают их черными мешковатыми плащами.

— Любимая, не волнуйся, — улыбается ей соседка. — Привыкнешь и вообще перестанешь замечать, что на тебе такие тряпки. А если утром будешь спешить, то набросишь абаю на пижаму — и вперед! — Она смеется, довольная собой.

Хамид поднимает брови вверх и разводит руками, как бы говоря: «Ну вот видишь!»

Аэропорт в Рияде нельзя сравнить с известными Марысе в Триполи, Аккре или Йемене. Те — беда с нуждой, какие-то бараки, напоминающие аэродром только названием. Здесь — современность, великолепие и простор. Отправление идет гладко, хотя, чтобы добраться до выхода из зала, нужно перескакивать через спящих на мраморных плитах азиатов.

— Что они тут делают? Это бездомные? — спрашивает Марыся.

— Это здешняя рабочая сила, служба или, как говорят защитники прав человека, современные рабы. Самолеты из Пакистана, Шри Ланки и Филиппин привозят их к нам миллионами. — Немного пристыженный, Хамид знакомит жену с реалиями жизни в Саудовской Аравии. — В нашем доме тоже несколько таких тебя ждут.

Кое-как упакованный багаж супруги погружают в большие, как коровы, «виконы» и движутся в темную ночь, жару, песок и пыль Рияда. Марысе все интересно, но она настолько измучена долгим путешествием, что уже не задает вопросов. На это еще будет время. Они едут широкой — иногда на четыре полосы, иногда на шесть — автострадой. Развивают сумасшедшую скорость, но, как и в каждой арабской стране, на это никто не обращает внимания. Мелькают большие светящиеся здания с множеством внешнихлифтов. В ночной подсветке они выглядят как космические станции. По правой стороне вырастают огромные ворота с надписью: «Sabic», похожие на большую триумфальную арку. Когда в глубине начинают маячить две известные в Рияде башни Файзалия и Мамлюк, они резко поворачивают вправо, а позже въезжают на двухполосную дорогу, ведущую к вилле. Резиденция в дипломатическом районе Ганы по сравнению с этой — деревенская изба. Тут стоят дворцы со стрельчатыми крышами, временами даже из стекла, с витражами в окнах, отгороженные от остального мира высокими стенами минимум в три-четыре метра. Въездные ворота — настоящие шедевры столярно-кузнечного искусства, и все это освещено яркими лампами, поэтому светло, как днем. У фронтона каждого дома — сторожка, в которой круглосуточно находится охрана. После многих поворотов они останавливаются перед красивым зданием из желтого песчаника. Ворота открываются автоматически, и тотчас сбегаются смуглые люди, кланяющиеся в пояс.

— Ты арендуешь такой дом? Зачем? — спрашивает шокированная Марыся.

— Я оставил его три года тому назад, когда выехал в Йемен. Это мое родовое гнездо.

— Шутишь?! Я не знала, что вышла замуж за миллионера, думала, что ты просто богат. — Молодая женщина в растерянности, лицо покрылось румянцем, она опустила глаза.

— О том и речь. — Хамид обнимает ее. — Снимай эти тряпки.

Смеясь, он одним движением распахивает черную абаю и бросает ее на зеленый, ровно подстриженный газон.

— Ты ведь по дому не будешь в этом ходить. Здесь можешь все время носить даже бикини. Конечно, после того, как отошлешь слуг-мужчин домой или за покупками.

— А сколько их, даже страшно… — говорит Марыся.

Перебрасываясь шутками, они поднимаются по мраморной лестнице в зал на первом этаже.

— Ох! — Марыся издает восхищенный возглас, а Хамид взрывается громким смехом. — Надо же! И кто это все проектирует, кто строит такие дома? — Девушка в восторге кружится и разглядывает обрушившееся на нее богатство.

В центре салона, который больше напоминает бальный зал, успокаивающе плещется фонтан в виде водопада. Вокруг него растут зеленые папирусы, а в его прозрачной воде плавают золотые и цветные рыбки.

— В конце концов, фирма бен Ладена более полувека занимается строительством и вначале шлифовала мастерство, возводя королевские дворцы. Научились при этом достаточно, чтобы сейчас делать такие игрушки для себя, — с гордостью говорит муж.

Марыся первые две недели вообще не выходит из дома: распаковывается и старается привыкнуть к новым условиям. Она хочет узнать все закоулки резиденции, но на то, чтобы добраться до кухни и кладовки, у нее ушло два дня. Никто не хочет ее туда впускать, с едой она имеет дело только тогда, когда ест принесенное на серебряных подносах и в фарфоровой посуде.

— Хамид, я не хочу, чтобы в моем доме слуги болтали больше, чем я, — нападает она вечером на измученного после трудового дня мужа. — Поругай их, иначе это сделаю я, хотя они мое мнение и мою особу принимают за воздух.

— Окей, Мириам, кого ты хочешь уволить? Кого первым расстрелять? — Мужчина устало трет глаза рукой, но он отнюдь не раздражен.

— Почему сразу кого-то выбрасывать?! — Молодая женщина с ужасом машет руками. — Я только…

— Хочешь, чтобы они слушались? Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Если они тебя не боятся, то сядут на голову.

Хамид жестом подзывает прислуживающего ему кельнера и приказывает вызвать всех, включая охранника. Через минуту перед ними стоят одиннадцать человек: двое мужчин из прислуги, водитель, садовник, охранник, повар, уборщица, кельнер и еще трое мужчин, обязанности которых Марысе неизвестны.

— Госпожа вами недовольна, — резко начинает хозяин. — Особенно тобой, Нона, а ведь ты должна быть ее правой рукой. Что это должно значить?

В этот момент все начинают говорить одновременно. Филиппинские слова смешиваются с индусскими, а садовник выкрикивает что-то, скорее всего, на суахили.

— Прекратите! — раздается бешеный рык Хамида.

Этому сопутствует громкая пощечина, которая досталась кельнеру, стоящему, к несчастью, ближе всех. Затем молодой хозяин-саудовец берет декоративную трость, стоящую в углу салона, и принимается бить наотмашь всех подряд. Слуги сбиваются в кучку, закрывая головы руками, и начинают причитать, а Марыся, захваченная врасплох, с изумлением наблюдает за своим смирным до этой поры мужем.

— Давно меня тут не было, собаки! Забыли, что такое господская рука?! — кричит мужчина, все больше раздражаясь.

— Sir, нет, просим, — раздаются одиночные стоны. — Мы постараемся…

— Ты, ты и ты остаетесь, а остальные barra![137] — заканчивает Хамид. — Охрана — к себе! И если увижу, что спите в будке, вместо того чтобы ходить и осматривать территорию, прикажу вас застрелить.

Немного запыхавшись, муж с улыбкой поворачивается к Марысе и заговорщически подмигивает ей:

— Ну что? Вот увидишь, теперь все будет хорошо.

Нона действительно прекрасная служанка и с того памятного вечера ходит за своей госпожой, поминутно спрашивая, не нужно ли ей чего-нибудь. Марыся все время снует по дому, наслаждаясь количеством, красотой и запахом богатства. Ей кажется, что она спит, потому что подобные места не для таких, как она, обычных людей.

— Так сколько всего здесь спален? — спрашивает она, прогуливаясь по мраморному коридору первого этажа.

— Шесть, maam, — слышит она ответ, произнесенный тихонько и услужливо. — Шесть больших кроватей, две с отдельными ваннами, а в остальных — по одной на две комнаты.

Спальня Марыси и Хамида, разумеется, самая большая, почти тридцать метров. Такого гигантского ложа девушка в жизни не видела, наверное, оно сделано на заказ. Над ним — огромный балдахин и красивые перламутровые украшения. В соединении с темным цельным деревом выглядит солидно. Постель пуховая, в атласном белье. Ночные тумбочки — в том же стиле, что и все остальное, на них стоят лампочки, загорающиеся от прикосновения, в комнате же освещение включается хлопком ладоней. В высокие стрельчатые окна можно смотреться. Они из специального стекла, которое пропускает свет, но не солнечное тепло, и сквозь него не видно ничего, что творится внутри дома. Для защиты от ярких отблесков есть еще вышитые в стиле ришелье занавеси, тяжелые темные шторы и деревянные, автоматически опускающиеся жалюзи. Комната начинена аудио-визуальной аппаратурой, к которой можно подсоединить и лазерное освещение.

На самом верхнем этаже, под стеклянном куполом разбита оранжерея. Множество экзотических цветов и деревьев, в том числе и орхидеи, заполняют зал площадью почти пятьдесят квадратных метров. Над головой летают маленькие яркие цветные попугайчики, а большой ара бормочет что-то по-арабски, глядя неподвижным глазом на вошедшего нахала. В углу помещения стоит новехонький спортинвентарь, а за стеклянной дверью сбоку находится корт для сквоша. Марыся вздыхает, глядя на это великолепие. Ей жаль, что бабушка, о которой она все время вспоминает, не может всего этого увидеть. Наверняка радовалась бы, как ребенок.

— Maam, пойдемте за мной. — Нона тянет девушку за рукав. — Господин приказал показать.

Они спускаются вниз, пересекают салон и выходят из него через дверь на террасу. В лицо сразу ударяет волна жара, которая не дает вздохнуть, сушит горло, так что начинает кружиться голова. Плюс пятьдесят в тени, а влажность — десять процентов. Может, человек и не вспотеет, но зато высохнет, как щепка. Марыся хочет уже вернуться, но служанка хватает ее за руку и показывает пальцем на стоящее вдоль стены большое длинное здание, похожее на деревянную беседку. В саду по зеленому газону вьются многочисленные маленькие мощеные тропки, а одна, самая широкая, ведет к таинственной постройке. Марыся с трудом добирается до места. За ажурной деревянной стеной дома ее взору открывается крытый бассейн с кристально чистой водой. Он небольшой, около двенадцати метров в длину и шесть метров в ширину, и выложен бело-голубой мозаикой, а дно посередине украшено изображением лазурного дельфинчика. Вокруг на пластиковой зеленой траве стоят пляжные топчаны, стулья и столики. На одном ждет запотевший кувшин с саудовским шампанским и фруктовая тарталетка из лучшей кондитерской в городе. Марыся улыбается, вытирая пот со лба.

— Maam садится и смотрит. — Нона, довольная собой, слегка улыбается.

Она подходит к белой розетке и что-то включает. В то же мгновение с потолка беседки, где закреплены большие кондиционеры, начинает дуть холодный и влажный воздух, который, если понадобится, может охладить не только ее, но и Рияд.

Затем молодую госпожу отводят на кухню. Неудивительно, что раньше ее старались держать подальше от нее. Там уже не так идеально, как во всем доме, хотя оборудование самое современное. Приборы, которые использует безграмотная прислуга, по большей части испорчены и такие грязные, что Марысе становится плохо от одного воспоминания о еде, которая была тут приготовлена. Все движимое имущество она приказывает выбросить, включая захватанный и вонючий холодильник, мойку с серым налетом в середине и еду из шкафчиков, а остальное вымыть водой с хлором. Ее покорение Рияда начинаетсяс похода в «Электро» — самый большой магазин из торговой сети фирмы AGD.

— Слушай, — Марыся звонит Хамиду, когда кассир подает ей чек к оплате, — у меня есть какой-нибудь лимит на карточке?

— О! Как хорошо, что ты вышла наконец из дома, — радуется муж.

— Ну так как? Сколько могу снять?

— Наверное, пятьдесят тысяч, так же как и я. Долларов, конечно. Должно хватить, — добавляет он и довольно смеется.

Марыся покупает все необходимые вещи — и ее «викон» заполнен до самой крыши, а большие предметы привозят через минуту на грузовике. Она забыла обо всем, что не так давно случилось в Йемене, и не вспоминает о своей разрушенной жизни. Чувствует, что в конце концов ей все удалось и что судьба позволила ей радоваться и быть счастливой. Даже в черной абае.

— Во что я должна одеться? — Марыся немного растеряна, потому что они впервые направляются в свободную от работы пятницу в гости к родственникам Хамида.

— Прежде всего — в абаю.

— Мне и в доме придется в ней сидеть? — спрашивает она разочарованно.

— Я пошутил. — Муж весело улыбается. — Но, к сожалению, дядя и тетка достаточно консервативны, поэтому предлагаю черные брюки и блузку с длинным рукавом.

— Кто туда вообще придет? Только пара семидесятилетних старичков?

— Ну почему же? Вот увидишь, людей будет слишком много, особенно детей. Это типичная саудовская семейка, состоящая из многих поколений.

— Когда-то в Ливии у меня была такая, и я чувствовала себя счастливой.

— Знаю, что ты к этому подготовлена. В конце концов, ты больше арабка, чем европейка, правда?

Выйдя из дома, они, вместо того чтобы сесть в один из больших «виконов», которые стоят у подъезда, направляются к гаражу.

— Я слышал, что ты еще здесь не была, — с улыбкой говорит Хамид. — Типичная женщина, автомобили вообще тебя не интересуют.

— Я думала, что две большие машины — это и так много.

— Ну конечно, большие и неудобные. Сейчас мы поедем на моем любимом автомобиле. Их всего три в Рияде, — говорит он с умилением, гладя капот божественного автомобиля бирюзового цвета с белой обивкой внутри. — Мой «бентли».

— Как он называется? — Марыся впервые слышит такое название.

— «Бентли», неплохая тележка.

Когда они подъезжают к резиденции дяди, Марыся уже ничему не удивляется, хотя его дом — это настоящий дворец, по сравнению с которым их собственный кажется малюткой. Внутри — толпа людей. Марысю обцеловали все женщины, однако мужчины держат дистанцию, не подают ей даже руки. Юноши, если и протягивают ладонь, то пожимают только кончики пальцев.

— Забыл тебе сказать, — оправдываясь, шепчет ей на ухо Хамид, — не подавай руки парням.

— Почему?

— Они не могут до тебя дотронуться. Ты нечистая.

— Какого черта?! Я минуту тому назад принимала душ! — возмущается Марыся, а Хамид взрывается смехом и не может остановиться.

— Ты женщина, а они чертовски религиозные мусульмане. Но не такие фанатики, как господин У. Ты нечистая, потому что именно в это время у тебя могут быть месячные или ты где-то оцарапалась.

— Откуда ты такой нормальный взялся?

Марыся не ждет ответа, так как все почти бегом двинулись в столовую. Видно, только их и ждали. К счастью, супругов усадили вместе, иначе молодая женщина чувствовала бы себя не в своей тарелке. Такого общества она еще не видела. Дядя и почти все взрослые мужчины носят тобы, длинные, до пола, белые рубахи, а головы накрывают платками в бело-красную клеточку, которые скрепляют черным околышем. Они все время поправляют свешивающиеся концы, забрасывая их крест-накрест наверх и делая неустойчивую пирамидку, которая через минуту падает. Среди гостей выделяется пара непокорных подростков в джинсах и цветных рубашках с надписями, однако маленькие мальчики подражают отцам, они в такой же одежде, только у них не покрыты головы. Зрелые женщины носят абаи, часто расстегнутые, и черные небольшие платки или шали, закрывающие только волосы. У девушек блузки с длинными рукавами, хотя некоторые носят цветные хиджабы, такие же, как у Марыси были в Ливии и в Йемене. Дети бегают как сумасшедшие, хотя для них есть отдельная столовая с множеством филиппинских нянек. Еда Марысе не понравилась, она заставляет себя хоть что-нибудь проглотить. После замечательной, полной ароматных приправ ливийской и йеменской кухонь — в Сане у них был собственный магазин трав — саудовские блюда кажутся тошнотворными. Суп на вкус как отвар из кухонного полотенца, вместо замечательного кускуса тут едят твердый недоваренный рис басмати, а к нему — высушенное мясо. Баранина сгорела, и зубы в нее воткнуть невозможно, цыплята величиной с перепелок, а о говядине лучше вообще не вспоминать. У мяса такой вкус, как будто его приготовили вместе с волосатой шкурой. К мясу подали овощи в виде разваренного месива, которое все набирают из одной миски тонкими плоскими хлебцами пита, напрочь забыв об эксклюзивных столовых приборах фирмы Baum & Bosch, лежащих на столе.

— А ты, Мириам, арабка или какая-нибудь adżnabija, что и двух слов по-нашему не знаешь? — исключительно мило спрашивает дядя.

Общество притихает, даже дети, поскольку говорит глава семьи.

— Мой отец был арабом, ливийцем… — отвечает Марыся, и старик, услышав это, плюет с неудовольствием через плечо, а Хамид бледнеет и угрожающе сжимает губы.

— Мама — полька, — обескураженно продолжает Марыся.

— И что с ними?

— Умерли, — врет она и не краснеет. Жизнь научила ее делать это прекрасно.

— Как вы подобрались с Хамидом, круглые сироты, — грустно говорит дядя. — Без семьи плохо и тяжело на свете. Если что, смело заходите к нам, — заканчивает он с милой улыбкой.

После двух часов все наелись по горло и встают из-за стола, а решительно не пришедшиеся ко двору новоприбывшие в Рияд родственники медленно направляются к выходу.

— Неужели им не хватает денег на хорошего повара, как думаешь, любимый? — Марыся шепотом подытоживает семейный обед. — А манеры — так это уже с молоком матери…

— Я смываюсь вместе с вами! — Молодая девушка с черной как смоль копной волос трусцой следует за ними. — Почему ты не представил мне свою красивую жену? — с укоризной обращается она к Хамиду. — О, у тебя такой цвет волос! Это, наверное, от мамы, да?

Марыся уже ее любит, ибо находит в незнакомке хотя бы крупицы естественности.

— У мамы были светлые волосы, как пшеница, мои немного темнее и вьются, как у арабских предков. Пойдем к нам на кофе, есть время?

— Дорогая, я б с удовольствием, но не сегодня. У меня еще свидание, — отвечает девушка и лукаво подмигивает Марысе. — Но завтра, после полудня, я организую маленькую чайную вечеринку для девушек. Не волнуйся, мы не будем молиться!

Она смеется как сумасшедшая, набрасывает красивую абаю, которая блестит от драгоценных камней, быстро поворачивается — и в мгновение ока исчезает.

— Кто это? — спрашивает Марыся, развеселившись.

— Моя чудесная кузина Исра, немного шальная и, наверное, самая современная из этой ветви родственников. — Хамид немного расслабился после напряженного приема. — К сожалению, мы не можем уйти по-английски. Мы должны попрощаться, по крайней мере с главой семьи. У меня с дядей общие интересы, за ним последнее и решающее слово в фирме, в конце концов, он szabani и hadżdż в придачу.

Хамид осторожно обнимает дядю за плечи и, прощаясь, целует ему руку.

— Заглядывай к нам, когда хочешь. Всегда найдешь толпу женщин и детей в доме. — Старик, очень довольный, подходит к Марысе и похлопывает ее кончиками пальцев по спине.

Дома, выпив горький чай для улучшения пищеварения, молодые устраиваются в большой спальне. Хамид включает музыку для настроения, приглушает свет и впервые с момента приезда в Саудовскую Аравию они предаются любви, радуясь, что уцелели и как-то нашлись в этом удивительном и неприютном мире. Потом они лежат нагие и расслабленные, наслаждаясь нежными прикосновениями.

— Почему три спальни закрыты на ключ? — спрашивает Марыся, вспомнив, что уже давно хотела выяснить это. — Нона говорит, что туда нельзя входить. Кто тут жил? Ты мало мне рассказываешь о своей жизни в Саудовской Аравии, знаю только, что твой отец умер давно, а потом — мама и сестра. Не знаю никаких подробностей и не собираюсь давить на тебя, ты сам должен рассказать мне. Сегодня неожиданно для себя я узнаю́, что у тебя куча родственников, хотя все время думала, что ты круглый сирота, как и я.

— Госпожа лгунья, у тебя ведь тоже не все вымерли. Из того, о чем ты говорила еще в Йемене, я сделал вывод, что твоя мать жива, что она живет где-то…

— Где-то… — задумчиво повторяет Марыся, — но неизвестно, где именно.

— Если бы ты хотела, то нашла бы ее. А у твоего папочки новая жена, и он, вполне здоровый, живет за океаном, правда?

— Не заговаривай мне зубы, — обрывает его Марыся. — Смотри, сколько ты обо мне знаешь, а я о тебе вообще ничего. Как же обстоят дела с тобой? Мы вместе достаточно долго, чтобы ты рассказал о себе подробнее.

Она внимательно смотрит в глаза собеседнику.

— Это не так просто, Мириам, — глухо произносит Хамид. — Все еще болит…

Воцаряется неловкая тишина.

— Моя семья была более современна и открыта миру, чем та, с которой ты сегодня познакомилась. У моего отца была только одна любимая жена — йеменка, а не жительница Саудовской Аравии, она происходила из семейства аль-Хаути. С моей бабушкой ты уже познакомилась… — Хамид иронично улыбается в усы. — Мама была образованным человеком, училась в Америке, потому что, как способная девушка, получила правительственную стипендию. Там они и познакомились с отцом. Когда они приехали сюда, мать все время работала и, можно сказать, сделала профессиональную карьеру. Отец умер в одну минуту в возрасте пятидесяти семи лет. Вот так… Миг — и человека нет. Сердечный приступ. Худощавый, спортивный, достаточно спокойный, с отличными анализами — мать заставляла нас ежегодно проходить медицинский осмотр. Оставил свою маленькую семью в полном шоке и растерянности. Моя младшая сестра была тогда в очень опасном возрасте, в периоде бунта и сумасшествия шестнадцатилетнего подростка, а я закончил учебу в Штатах. Когда после двух лет вернулся назад, чтобы занять место отца в семейной фирме, Амира попала в плохую компанию. Мама не могла с ней справиться. Сестра подружилась с «Золотой молодежью», испорченным дерьмом, прожигающим жизнь. Если получаешь десять тысяч зеленых на карманные расходы, то и самый порядочный человек сойдет с ума.

— И у всех столько денег? — Марыся не выдерживает и перебивает Хамида, который как бы выбрасывает из себя историю, которая жжет его изнутри.

— Я не знаю, наверное. Так я слышал. Во всяком случае, одна из них, вампирша, воплощенный дьявол, Ламия, самая лучшая подруга Амиры, получала большие деньги от своих предков. И все ей было мало. А моя маленькая наивная сестричка попросту в нее влюбилась. Девица нравилась ей всем, что было в ней плохого. Амира считала ее самой умной, красивой, ловкой… Короче, самой-самой. И дурочка-малолетка старалась подражать ей во всем. Как-то они поспорили, кто кого обгонит и сделает что-либо более плохое и злое. Но сначала были посиделки до рассвета с водкой, гашишем и сексом, а потом, после пьянки, когда они возвращались домой на скоростных автомобилях, все и случилось. У Амиры была доверенность на красный «порш», который еще перед смертью неизвестно для чего купил ей папочка, балуя до потери сознания.

— Подожди! Она что, умела водить автомобиль? Каким это чудом?[138]

— Она ездила перед домом и по улочкам нашего поселка, но всегда в обществе кого-нибудь постарше. Было б сказано! Если увидишь на дороге автомобиль с полностью затененными стеклами, просто черными, — это значит, что водитель — женщина. Глупые запреты как-то надо обходить. Если бы эти глупые девчонки сделали все правильно: учились с инструктором, соблюдали правила движения, то их опыт езды не закончился бы так, как у моей сестры.

Хамид прерывается, сжимает губы и закрывает глаза ладонью.

— После одной из бурных вечеринок, — продолжает он дрожащим голосом, — молодые бунтарки устроили drifting по городу. Но даже этого для них было мало. Поехали на автостраду, ведущую к аэропорту, и там начали гонять. У Амиры не было столько умения, как было у других, но она любой ценой хотела догнать свою псевдоподругу, которая мчалась впереди на скоростном «субару». Дело дошло до столкновения, пять или шесть машин разбились полностью, три были помяты, остальные сбежали с места аварии самым подлым образом. Четыре человека погибли на месте, около десяти были сильно изранены, у Ламии лопнула почка и оторвало стопу, а Амира выглядела, в общем, неплохо, сломана была только рука. Но в больнице выяснилось, что у нее обширное внутреннее кровотечение. Мы сидели с ней всю ночь, самую долгую ночь в моей жизни. Моя маленькая красивая сестричка лежала без сознания, ее глаза вздрагивали под прикрытыми веками, она царапала ногтями простыню и так жалобно стонала… Я думал, что мать этого не переживет, умрет от отчаяния там, на месте.

Марыся с болью смотрит в пространство, вспоминая Самиру, которую знала с детства. Она чувствует себя так, словно трагедия семьи мужа касается ее лично. Хамид незаметно утирает слезы, которые катятся у него из уголков глаз.

— Под утро Амира пришла в себя, схватила маму за руку и с диким ужасом посмотрела на нее. «Мама, я так боюсь! Не оставляй меня, не оставляй меня одну!» — эти слова я буду помнить до конца жизни. Когда после ее смерти мы с мамой возвратились домой, каждый пошел в свою комнату. Мы не обмолвились ни словом, даже не смотрели друг на друга. И за это я тоже буду упрекать себя до конца моих дней. Если бы я тогда ее обнял, если бы поплакал с ней… Она не выходила из своей комнаты весь следующий день. Дверь была закрыта на ключ. После того как дверь выбили, я нашел маму в ванной. Она выпила целый флакон успокоительных таблеток и вдобавок вскрыла себе вены, профессионально, вдоль. Она ведь не могла бросить свою маленькую любимую доченьку, которая так отчаянно ее звала.

— Maam, господин приказал дать вам эти альбомы. — Нона кладет пять больших толстых томов на столик у окна и выходит.

После вчерашних признаний у Марыси не хватает смелости даже заглянуть в них. Она прячет их в коробку на самой верхней полке в гардеробной. Когда-нибудь просмотрит их вместе с Хамидом. Чтобы расслабиться, берет водителя и едет в «Мамлюк» — один из самых больших торговых центров, какие когда-либо видела. На втором этаже — магазины только для женщин, и ни один мужчина не может туда ступить ногой. Только в этом магазине, длинном и широком, как и вся Саудовская Аравия, продавцы — женщины, тут находятся дамские примерочные, можно ходить даже без абаи. Некоторые прилавки предназначены разве что для карманов княгинь, поскольку вещи, которые ничем особенным не отличаются, стоят целый особняк. Кожаная курточка — семь тысяч риалов[139], юбка в комплект — пять, а цена на вечернее платье достигает баснословной цифры — двадцать тысяч и более.

Собственно, тут можно найти абаю ручной работы, вышитую цветными нитками, украшенную дорогими благородными камнями, в том числе и бриллиантами, а также цирконом или жемчугом. Здесь есть и упоминаемые Хамидом черные шелковые плащи с кристаллами Сваровски. Марыся покупает один из плащей с вышитым по тюлю на спине цветным блестящим павлином.

В двенадцать девушка, одетая в новом стиле, входит в дом Исры. У подъезда перед воротами стоит уже с десяток автомобилей, а водители сбились в группку и болтают, попивая кофе.

— Наша новая красивая сестра-блондинка.

Исра молниеносно замечает ее и радостно бросается на шею:

— Заходи, моя маленькая, я представлю тебя всем.

Она тянет Марысю за руку к толпе разодетых, сильно надушенных и обвешанных килограммами украшений женщин.

— Неплохая абая, но тут можешь и без нее, — хохоча, шепчет ей на ухо хозяйка.

Через полчаса Марыся не помнит почти ни одного имени модниц, с которыми познакомилась, но одно врезалось ей в память — Ламия. Эта молодая красивая арабка не может оторвать от нее глаз. Ее черные как уголь глаза, кажется, прожигают Марысю насквозь. У Ламии прекрасная фигурка: она худенькая, длинноногая, высокая, но когда ходит, можно заметить, что слегка прихрамывает.

— What’s your name? — спрашивает она у Марыси по-английски. — Мириам или Мэри?

— Как кто хочет, — отвечает девушка, улыбаясь. — Еще меня называют Марысей.

— А что это за имя?! — театрально восклицает Ламия.

— Это польская версия двух ранее названных тобою имен.

— К чему бы это? Говорили, что ты англичанка, — удивляется она, недовольно кривясь в капризной гримаске.

— Моя мать была полька…

— Пф! — Девушке больше не интересен этот разговор, и она поворачивается к Марысе спиной.

За исключением этого инцидента, время, проведенное с новыми подругами, течет незаметно, а самой приятной атмосфере. Разговоры ни о чем, о балованных детях и вредных мужьях, о том, кто кому изменил и обманул, кто сколько зарабатывает на бирже. Женщины пьют кофе чашку за чашкой, заедая сладостями или фруктовыми салатами, и после двух часов ничегонеделанья собираются расходиться по домам. Когда Марыся с большим удовольствием тоже хочет выйти, Исра хватает ее за рукав абаи и взглядом умоляет остаться.

— И как тебе эти посиделки? Нудно? — спрашивает она, когда все уже ушли.

— Ну, знаешь… Такие бабские темы, сплетни… Некоторым это нравится…

— Мне не очень, да и тебе, наверное, тоже, — говорит хозяйка. — Я должна пойти учиться или на работу, потому что иначе сойду с ума! В конце концов, сколько можно встречаться с такими идиотками! — восклицает она, всплескивая руками.

— С меня тоже хватит, — признается Марыся. — Но может ли женщина здесь хоть что-нибудь делать?

— Конечно! Знаешь, сколько есть возможностей получить правительственное иностранное образование?! Нужно только крутиться. И хорошо оплачиваемой работы в женских отделах вполне достаточно. У нас самые богатые женщины в мире!

— Принцессы, — скептически замечает Марыся.

— Bullshit! — нервничает молодая арабка. — Европейская или американская пропаганда — дерьмо! Они привыкли получать деньги, а не зарабатывать их. У нас множество бизнесвумен, головастых теток, умных и оборотистых.

Она смеется, гордая своими соотечественницами:

— А потом они еще дают взаймы деньги нашим ленивым, забитым парням.

— Я бы тоже могла чем-нибудь тут заниматься? — несмело спрашивает Марыся.

— А что ты умеешь?

— Ничего…

Исра взрывается истерическим смехом.

— Не выдумавай, не поверю. Какую школу ты закончила?

— Британский лицей. Но это было давно.

— Дорогая моя, это же мир и люди. Во-первых, ты без проблем найдешь теплое местечко в British Council или, что еще лучше, сможешь давать частные уроки дочерям тех, которые сидит в пещерах. За час можно запросить двести пятьдесят риалов.

— Но у меня только аттестат! — Марыся не верит собственным ушам.

— Jekwi, habibti, jekwi, вот дурочка. — Хорошенькая Исра обнимает за плечи свою новую родственницу.

— Так поможешь мне, подруга? — спрашивает Марыся, счастливая, что перед ней открываются новые возможности.

— Конечно, маленькая, ни о чем не беспокойся!

После разговора с Исрой новые, полные надежды мысли приходят Марысе в голову, и тут неожиданно Хамид, пребывая в хорошем настроении, признается, что очень хотел бы завести ребенка. Девушка каменеет. Еще в Йемене они решили, что отложат пока рождение младенца и потому Марыся будет принимать противозачаточные таблетки. Муж все время твердил, что ей всего двадцать лет и что прежде всего она должна получить образование, окончить хороший университет. Молодой женщине это нравилось, а сейчас тем более, ведь новая подруга нарисовала перед ней такие прекрасные перспективы! Оказавшись в Рияде, она даже мысли не допускает о том, чтобы стать матерью. Тем не менее молодая женщина задумывается: она частенько забывала принимать таблетки, но не беременела, хотя слышала от подруг и Лейлы в Йемене, что женщины «залетают» сразу. Видно, для нее нужно больше времени. Тут Марыся вспоминает случай в Гане — и кровь стынет в жилах. А может, тому причиной аборт, о котором Хамид, конечно, ничего не знает? Он современный и светлый человек, но Марыся не хочет испытывать его терпение. Никогда даже не вспоминает о той позорной истории. Она сама хотела бы забыть об этом страшном случае в ее жизни. Какая же она тогда была глупая, какая легкомысленная! Всегда, как только вспоминает об этом, она от стыда закрывает лицо руками, не желая даже смотреть в зеркало.

В жизнь молодых супругов как-то незаметно прокрадываются скука и рутина. Марыся впадает в депрессию. Время идет неумолимо, день за днем, но ничего особенного не происходит. Прекрасные обещания Исры, подарившие ей надежду, так и остаются обещаниями. Сейчас уже Марыся понимает, почему у арабских женщин столько детей. Она сама начала подумывать о том, чтобы завести по меньшей мере одного: тогда будет о ком заботиться и с кем словом перемолвиться.

— Может, заскочим в торговый центр? — спрашивает Хамид однажды вечером, который они, как обычно, проводят перед телевизором.

— А когда? — спрашивает сонная Марыся.

— Да хоть прямо сейчас, а?

— А что так, ни с того ни с сего? Ведь ты не любишь делать покупки, тебя раздражают толпы и «бессмысленное хождение от витрины к витрине», — цитирует она слова мужа.

— А ты ненавидишь ходить в рестораны. В результате мы выбросим из головы два пункта развлечений в Саудовской Аравии. Тебе не кажется, что мы киснем дома? Нужно больше двигаться.

Хамид принимает решение и поднимается с софы.

— Кроме того, сегодня среда, семейный день, и меня одного не впустят, поэтому шевелись, ленивица.

В галерее Рияд страшное столпотворение. Марыся не покрыла голову платком, но, конечно, должна надеть абаю. Черная шаль у нее на всякий случай припрятана в сумочке. Хамид, мужчина со светлой кожей, боится тобы как огня. Он одет «в штатское»: джинсы и спортивную рубашку. Остальные люди на девяносто процентов одеты в саудовском стиле: женщины от стоп до головы — в черное, у большинства видны только глаза, хотя есть и такие, которые смотрят на мир через тюлевую завесу, а на руках у них перчатки, мужчины обязательно носят длинную, до земли, белую рубашку, молодые часто выделяются тем, что не покрывают голову платком, а длинные черные волосы свивают в модный пучок. Даже десятилетние девочки и подростки подражают родителям. Только малыши одеты в цветное, как и детвора во всем мире.

Молодая пара снует от магазина к магазину, иногда останавливая взгляд на чем-нибудь интересном, но здесь столько всего, что трудно на что-то решиться. Когда они входят в фирменный магазин с обувью, у двери вдруг происходит какое-то замешательство. Женщины начинают кричать и размахивать руками. Через минуту в магазин вваливается семнадцатилетний парень в потрепанной рубашке в клеточку и майке. Все саудовцы подбегают к нему. Марыся с мужем держатся в сторонке. Девушка немного напугана, потому что не знает, в чем дело.

— Miskin, miskin, tibbi moja?[140] — с сочувствием говорят арабки запыхавшемуся, вспотевшему и испуганному парню, давая ему бутылку с водой.

В этот момент к стеклянной двери начинает пробираться худой, как кляча, грозно выглядящий мужчина в коричневом платье. Он кричит что-то непонятное и размахивает розгой, которую держит в руке.

— Иди к черту! — отвечает ему деловая пышнотелая женщина средних лет. — Madżnun![141] Бей своих собственных детей, сын осла!

Марыся, трясясь от страха, хватает Хамида под руку.

— Ничего страшного, не бойся, — успокаивает он ее. — Такие ситуации происходят каждый уикенд. Это mutawwa.

— Ты, желтый дармоед! — обращается к продавцу служащий полиции нравов. — На улицу вылетишь, на Филиппины! Депортация еще сегодня!

— Пошел прочь! — кричат саудовки. — Мы парня выведем!

— Для вас тоже кнут найдется!

В этот момент стекло трескается и засыпает всех осколками. Мутавва, не обращая ни на кого внимания, в бешенстве хватает парня за руку и начинает бить его розгой. Тогда к делу подключаются двое полицейских и один крепко сложенный охранник. Они оттягивают извивающегося служащего религиозной полиции, а паренек молниеносно использует этот момент для бегства. Кляча в коричневом платье грозит всем кулаком и, сгорбившись, бросается в погоню. Конечно, у него нет никаких шансов. Женщины возмущаются, качают головами и неодобрительно цокают.

— Видишь, это лучше, чем американский триллер, — смеется Хамид и поддерживает Марысю, у которой от волнения подгибаются ноги. — Reality show!

Визит палестинца и его жены-польки

— Что за слет! Столько старых, добрых приятелей! — бормочет в подушку Хамид, когда в три часа ночи беспомощно падает на кровать. — Мириам, моя любимая, извини, но мужчины иногда должны так…

— Набраться? — заканчивает за него Марыся. — Ведь это запрещено! Не только торговать спиртным, но также сидеть и пить, иначе грозит смертная казнь! Я читала.

— Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота. Так половину Саудовской Аравии можно убить. — После этих слов муж вскакивает и бежит в ванную.

— Я встретил вчера своего давнего знакомого. Невероятно интересная личность! — говорит на следующий день утром Хамид с кружкой крепкого горького чая в руке.

— Может, объяснишь, при чем тут я? — спрашивает обиженно Марыся.

— Любимая…

— Объясни, почему я ни с кем не встречаюсь, а?

— Здесь, к сожалению, царит жуткая половая дискриминация. Что я могу поделать?

— Ты просто не знаешь тех, кто ходит на вечеринки с женами! Ты точно такой же, как и эта банда традиционалистов, или еще хуже, раз прикидываешься кем-то другим.

— Окей, ты права, но сейчас прошу, дай мне кое-что рассказать. Я потолковал вчера с парнем, который женат на польке, а сам учился в Варшаве. — Хамид стреляет словами, как из пистолета, чтобы его не перебили.

— Угу. — Марыся присаживается с краю и со сжатыми губами смотрит на мужа. — И что с того?

— Может, пригласим их к нам?

— Его жена была на этой попойке, а я не могла?

— Она сейчас как раз с дочерью в Польше, поэтому… В конце концов, любимая моя, никто это не планировал. Так вышло. У кого-то возникла мысль, кто-то другой сделал пару звонков, ну и… — Он повышает голос и ластится, как кот. — Извини. Устроим ужин у нас, ты напьешься — и будем квиты, — говорит с улыбкой Хамид.

Желая задобрить разобиженную жену, Хамид молниеносно все организует. Предлагает даже свою помощь в закупке продуктов и готовке. Марыся по-прежнему немного дуется, хотя рада, что познакомится с людьми из Европы. Может, соотечественница без огласки поможет ей найти специалиста по лечению бесплодия? Мысль о невозможности иметь детей начала все чаще прогонять ее сон. Но что приготовить, чтобы угостить людей, которые наверняка тоскуют по отчизне и признают только европейскую кухню? Марыся не очень любит готовить, но если уж готовит, то только ливийские блюда. Она побаивается, что они не понравятся участникам пиршества.

— Пусть благодарят Бога за Интернет, — говорит она себе, после того как находит страничку с рецептами разных стран.

— Томатный суп, — переводит она с польского и смотрит на картинку, вспоминая, как любимая бабушка даже через еду пробовала направить ее в сторону Польши.

— Котлеты из свиной грудинки… откуда я возьму свинину? — размышляет она вслух. — Я должна что-то придумать…

— Приветствую, приветствую! — Хамид провожает в салон приглашенных супругов.

— О, я хренею! — говорит по-польски тридцатилетняя женщина, оглядываясь вокруг, а хозяева не понимают, хвалит она или критикует.

— На красивом словянском языке это значит «Как красиво!» Только поляки так реагируют, — смеется симпатичный темнокожий палестинец. — Англичане говорят wonderfull, немцы — wunderbar, россияне — как прекрасно, а эти… немного иначе.

— Ну, неплохо, неплохо… — Маленькая женщина при первой встрече здоровается, троекратно целует Марысю в щеки и представляется: — Я Кинга.

Хамид выбрал из домашнего бара лучшие спиртные напитки, поэтому гости довольны.

— Где же ты купил «Реми мартини»? — спрашивает Амир.

— На Kingdom Compound. Там большой выбор алкоголя, на любой вкус, — гордо отвечает хозяин.

— Но и цены запредельные. Хорошо, что мне пациенты приносят бутылки.

— Ты уже давно здесь? — начинает банальную беседу Кинга.

— Мы можем говорить по-английски? — Марыся не в дай бог, чтобы слово, да и вообще у нее нет желания разговаривать на этом скрипучем языке.

— Я не понимаю этих женщин! Выходят замуж за иностранцев и сразу забывают свой язык! — бесится соотечественница. — Посмотри на Амира и нашу дочку! У них словарный запас больше, чем у некоторых поляков.

Они прерывают милую беседу, и атмосфера заметно накаляется.

— Моя жена родилась в Польше, но еще ребенком выехала в Ливию, — рассказывает за Марысю Хамид, потому что молодая женщина с трудом сдерживает слезы. — В последний раз она видела мать, когда ей было семь лет, и с той поры даже не слышала родного языка, не говоря уже о том, чтобы беседовать на нем. Она воспитывалась в арабской семье.

— Sorry, не знала. — Кинга опускает глаза и краснеет как рак.

А ее муж, если бы мог, убил бы ее взглядом.

— Моя супруга — это такой маленький танк, — шутит Амир, стараясь разрулить неловкую ситуацию. — Что в голове, то и на языке.

— Это даже хорошо, — тихо говорит Марыся. — Я люблю искренних людей, хотя иногда общение с ними бывает болезненным.

С этого момента воцаряется тишина, беседа вообще не клеится. Слышны только позвякивание столовых приборов и прихлебывание вина, которым все стараются расслабиться.

— А что с твоей родственницей в Йемене, кажется, ее Лейлой зовут? — нарушает вдруг тишину Амир, обращаясь к Марысе. — Я вживлял ей волосы и помню, что отпускал комплименты. Эта девушка может быть очень красивой, но ей еще нужно приехать на пересадку кожи лица. Не понимаю, почему она до сих пор не появилась.

— Наверное, уже утратила интерес, — банально отвечает Марыся, но ком встает у нее в горле.

— А что? Нашла себе мужа и ей уже все равно? — доктор грубовато смеется. — В конце концов, ожоговые шрамы не передаются по наследству, правда?

— Она погибла от взрыва в лагере для беженцев, куда мы поехали как волонтеры.

На этом визит и заканчивается — как хозяева, так и гости надеются, что еще долго не увидят друг друга, а может, вообще никогда в жизни.

Экскурсия в Мадин-Салех

Марыся окончательно бросает пить противозачаточные таблетки, ежедневно занимается сексом с Хамидом, но, несмотря на это, у нее регулярно идут месячные. С кем бы на эту тему поговорить, к кому обратиться? Знакомство с исключительно вредной соотечественницей ничего не дало. А посвящать мужа в столь интимные проблемы ей не хочется. Что касается членов саудовской семьи Хамида, то им она тем более не может довериться, поскольку хорошо знает, как это бывает в арабских домах: ей тотчас начнут перемывать кости. А Исра? Нет! Марыся вспоминает устроенный ею девичник и сразу отметает эту идею: ее проблема тут же стала бы горячей темой для сплетен! Марыся чувствует себя очень одинокой и потерянной. Несмотря на золотой кокон, в которм она живет, богатство и роскошь, которыми окружил ее муж, она не может найти себя в этой стране. Саудовская Аравия настолько иная, настолько консервативная и категоричная, что у молодой женщины возникает ощущение, будто на ее шее затягивается невидимая петля. У нее нет возможности самой пройтись по магазинам, а потом заскочить в кондитерскую выпить кофе или в ресторан, чтобы съесть пиццу, потому что на нее может напасть мутавва и спросить, где она потеряла своего опекуна. Если бы она была с подругой или с приятельницей, сопровождающей кучу детей, то было бы еще терпимо, но одной — невозможно, такой вариант отпадает. В больших городах выделены секции для синглов, то есть одиноких мужчин, и для семей, но одинокую женщину не впустяти туда. Маленькие бистро предназначены только для мужчин. Когда ей хочется полакомиться шаурмой, она не может войти в заведение, так как все саудовские самцы сомлели бы от одного ее вида, поэтому Марыся должна просить водителя, чтобы тот купил ее сам. Потом, конечно, она может съесть шаурму в автомобиле. Нечего даже мечтать, чтобы побегать по очень красивым местам для прогулок или паркам: она сразу же возбудит интерес полиции нравов. Кроме того, очень тяжело гулять по спирающей дыхание жаре, давящей пыли и к тому же в длинной, до земли, абае, не говоря о беге трусцой. Правда, ей довелось увидеть пару сумасшедших саудовских энтузиасток-спортсменок. Ну а самое плохое — это то, что со своей светлой кожей и светлыми волосами она сразу выделяется в толпе и возбуждает нездоровый интерес. Марыся даже начала носить черный хиджаб и прикрывать вьющуюся непослушную копну шалью, не желая отличаться от окружающих ее женщин. У Марыси нет настоящей подруги, поддерживающей, доброжелательной семьи. Пустыня! Она чувствует, что почва уходит у нее из-под ног, она тонет и дольше этого не выдержит.

— Слушай, я должен тебя отсюда куда-нибудь вывезти, потому что ты, похоже, вот-вот сойдешь с ума от скуки, — говорит Хамид, возвратившийся с работы, как всегда, поздно вечером.

— А куда? На shopping? — спрашивает молодая женщина, лениво поворачиваясь на другой бок. Она лежит на софе перед большим телевизором, уставившись в экран. — У меня интересный сериал, подумаем, когда закончится.

— Женщина, двигайся! — Муж, разнервничавшись, подходит к телевизору и выключает его. — Я понимаю, что тебе здесь может не нравиться, но прояви какую-нибудь инициативу, сделай что-нибудь, подними свои четыре буквы и… не знаю…

— Ну конечно! — Марыся, небрежно одетая и со спутанными волосами, садится по-турецки и издевательски смотрит на мужа. — Если ты, такой гений, не знаешь, что я могла бы делать, то откуда мне, глупой гусыне, имеющей только аттестат, может прийти в голову идея?

Все чаще их разговоры протекают именно так. Они не ссорятся, не повышают голос, только холодно перебрасываются репликами. Хамиду жаль, что Марыся по-прежнему не беременеет, и он говорит, что с ней что-то не то или же она по-прежнему принимает противозачаточные таблетки, скрывая этот факт от него. Она же задыхается в золотой клетке, а вылететь из нее некуда и незачем. Новое общество, с которым она познакомилась, ее страшит. Саудовские девушки пустые и недоверчивые; они или очень религиозные, или развратные. Одна Исра внушает Марысе надежду. Она почему-то верит, что кузина мужа могла бы помочь ей найти свое место и занятие в Рияде, а значит, и счастье, но со времени свидания на девичнике Исра не подает признаков жизни. Позже выяснилось, что она уехала на учебу в Канаду и вернется не раньше чем через пять лет. Вот так, не сказав ни слова, ни разу не позвонив, хотя уже на первой встрече набивалась Марысе в подруги, девушка исчезла из их поля зрения. И как тут можно на кого-нибудь положиться? О польке, которая осчастливила их своим присутствием с мужем-хирургом, нечего даже говорить. Большая ошибка. В течение одного вечера они допустили столько промахов и создали такую неприятную и раздражающую атмосферу, что у супругов бен Ладен нет охоты их больше видеть.

— Знаешь, наверное, все саудовцы не выносят Рияд. — Упрямый Хамид садится рядом с женой и протягивает руку, чтобы хоть немного пригладить ей волосы. — Говорят, что это искусственное творение в центре пустыне и что в нем нет души.

— А почему? Это ведь такая метрополия! Столько торговых центров! Широкие улицы, автострады, высокие административные здания из стекла и стали, красивые виллы…

— Ну конечно. К тому же… — мужчина опускает взгляд, как если бы стыдился, — неловко признаваться в своих чувствах, но я люблю этот город.

— А есть в Саудовской Аравии какой-нибудь лучше? — спрашивает она заинтересованно.

— Возможно, Джедда, но этот город не для меня. В целом там так же, только от влажности можно задохнуться. Там царит бо́льшая религиозная свобода, меньше мутаввов, ну а в остальном почти то же самое. У них красивое море, в котором нельзя купаться ни женщинам, ни девчонкам. Разве что в абае.

— Ты просто любишь Рияд, этот песок и пыль, которые его почти окутывают. Магнитные бури, перепады давления и эта чертова жара, как из печки. Уф!

— Наверное, у тебя тоже есть любимое место на земле? — Впервые за долгое время супруги разговаривают друг с другом доброжелательно.

— Когда-то это был Триполи. Я любила этот город, эти выхлопные газы и вонь гниющего мусора, смешивающиеся с одуряющим ароматом жасмина, свежезаваренного кофе и теплого хлеба прямо из пекарни.

Марыся оттаяла, вспоминая свою беззаботную юность.

— Наверное, многие надо мной посмеялись бы, но у этого города есть атмосфера, хотя не знаю, как там сейчас. Позднее я переехала в Йемен и должна тебе сказать, что старая Сана очаровала меня. Думаю, что до конца моих дней мне не будет так хорошо, как там. Бедно, некомфортабельно, иногда опасно, с кучей традиционалистических запретов и предписаний, но я была счастлива. В этом городе рядом со мной были бабушка и лучшая подруга, там я познакомилась с мужчиной всей моей жизни… — Она кладет голову на руку Хамиду и продолжает: — В Сане передо мной была какая-то цель, а в голове полно мечтаний. Я ходила в школу, где была лучшей ученицей, и передо мной открывалось светлое будущее. Знаешь, что мне дали стипендию на дальнейшее обучение? — говорит она грустно.

— Мириам, а тебе не приходило в голову поискать что-нибудь в Интернете? Ты посмотри, сколько здесь женских академий и университетов! Придет время, и ты получишь саудовское гражданство, начнешь учиться. Если хочешь, оставим все это бедным и уже завтра полетим на край света, где ты можешь учиться даже языку жестов или… суахили. Правда! Я сделаю все, чтобы ты была счастлива!

— Нельзя так сразу обескураживать, это не в моем стиле. — Молодая женщина забрасывает мужу руки на шею. — Это твой дом, твоя родина, а мое место при тебе, поэтому я постараюсь ее полюбить. В последнее время я немного вышла из колеи, но это пройдет, поверь мне.

— В таком случае для начала беру тебя в четырехдневную экспедицию в пустыню, будем преодолевать песок и пыль! Ты ведь их так любишь, — смеется он.

— Куда?! — вскрикивает Марыся.

— В Мадаин-Салех — самое большое захоронение с прекрасными набатейскими надгробиями посреди песков и скал.

— Wow! От скуки я что-то об этом уже читала и рассматривала серию фотографий. Там красиво!

— Так беги паковаться! Завтра отправляемся. — Хамид похлопывает Марысю по попке, подгоняя ее по лестнице.

— Вот это неожиданность! — радостно визжит она и бросается к себе.

На следующий день в полдень супруги садятся в свой большой «викон», устанавливают GPS-навигатор и медленно выезжают из особняка. Погода в это время года даже в Рияде прекрасна. Весна, наверное, в каждой точке земного шара красива. Особенно это чувствуется в местах, где не живешь постоянно. Марыся, потрясенная красотой пейзажа, удивляется ошеломляющей голубизне безоблачного неба, которое с апреля по октябрь скрывается за облаками пыли. Кристально чистый воздух наполняет легкие и очищает землю, каждый, даже самый маленький, росточек распускается, набираясь сил, ярко зеленеют молодые стебли трав и кустов, и все это осторожно ласкается лучами согревающего солнца. Птицы целыми днями поют как сумасшедшие, коты дерутся, как в марте, и вопят, как черти в аду.

— В последнее время я настолько обосновалась в доме, что даже не заметила перемен в природе, — грустно вздыхает Марыся.

— Пора возвращаться к жизни, моя ты Персефона. — Хамид гладит ее по щеке, не отрывая взгляда от интенсивного движения на дороге. — Пусть в наш маленький мирок снова вернется радость. Верь мне, в Саудовской Аравии тоже можно хорошо развлечься, исполнить свои желания и быть просто счастливым.

— Да. Ты прав, но мне нужно время, чтобы привыкнуть.

— Конечно, я понимаю тебя. Слишком много в последнее время тебе довелось пережить…

С этой минуты, в течение почти десяти часов, до самого Мадаин-Салех супруги лишь изредка обмениваются репликами. Выезд из Рияда ошеломляющий: автострада вырублена в высоких, на пару сотен метров, оранжевых скалах. Грузовики медленно взбираются по специально выделенной полосе, а личные автомобили, как всегда в арабских странах, несутся почти так же, как на гонках. На высоком холме перед их взором открывается бескрайняя пустыня, полная песка и вырастающих из него больших валунов странной формы. Иногда они имеют вид огромной иглы или дубинки, другие напоминают голову каких-то животных или космический корабль. Между валунами изредка встречаются оазисы, а вокруг них — дома, пальмовые и оливковые рощи и небольшие возделанные поля. Марыся всматривается в окружающий ее пустынный, безлюдный, но в то же время захватывающий пейзаж, изредка перемежаемый маленькими поселениями. Больше всего на их пути бедуинских кочевьев, которые выглядят, наверное, так же, как и сто лет тому назад. И везде, конечно, многочисленные стада верблюдов, которых в Саудовской Аравии намного больше, чем в других странах. Марыся понимает, почему вдоль всей автострады поставлена металлическая сетка, преграждающая ход большим дромадерам. Она уже не раз видела, как смелые животные наклоняют голову над ограждением и стараются дотянуться до каких-то вкусных зеленых кустов по другую сторону. Черные, белые и светло-серые верблюды выделяются на фоне многоцветных песков. Их почти не видно на фоне бежевых полос почвы, часто переходящих в оранжевые, а кое-где даже в красные. Красивые холмы кирпичного оттенка тянутся вдоль автострады на многие километры, поверхность их, волнистая из-за ветров, покрыта колеями от квадрациклов, на которых молодые саудовцы ездят во время уикендов, чтобы расслабиться.

— А вдоль дороги есть какие-нибудь рестораны, бары, постоялые дворы? — спрашивает проголодавшаяся Марыся.

— Только на бензозаправках и только для орлов, — отвечает, смеясь, Хамид.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что войти туда могут только мужчины. Но тебе не о чем жалеть, потому что это страшные притоны и лучше, чтобы ты не видела, в каких условиях готовится там еда.

— Ну хорошо, не могу не согласиться с тобой, но скажи, где я могу пописать?

— В мечети, — отвечает муж, и оба сразу взрываются нескончаемым смехом.— Правда. Там, где совершаются омовения, есть туалеты.

— Окей. — Марыся иронично улыбается, не представляя, какой экстрим ее ожидает.

Прошло полчаса, и они останавливаются на ярко освещенной бензозаправке. Им не грозит очередь — тут множество точек, которые обслуживаются пакистанскими рабочими в грязных комбинезонах. Заправляются, не выходя из машин и не выключая моторов. Комфорт. Потом они подъезжают к цепочке дрянных одноэтажных домишек. Вокруг царит страшный балаган: автомобили паркуются как хотят, некоторые даже поперек, баки для мусора переполнены, везде валяется множество бумажек, остатков еды, пластиковых кружек и канистр из-под автомобильного масла. Кафе тут же, рядом с маркетом, в который Марыся может войти. Хамид заказывает для них два бутерброда с тунцом и яйцом, а потом подвозит жену к задней стене маленькой мечети, где есть вход для женщин. Как только Марыся вышла из автомобиля, она уже понимает, где в Саудовской Аравии находится наиболее часто посещаемый храм, единственный на протяжении нескольких сот километров.

— Найдешь по запаху, — шутит Хамид, который тоже выходит, желая размять ноги, но через минуту прячется внутри автомобиля, потому что смрад, распространяющийся от этого места, просто невыносим.

— Справишься! — кричит он через открытое окно неуверенно оглядывающейся жене.

Все женщины, входящие внутрь и знающие уже реалии придорожных туалетов, поднимают абаи вверх, чтобы не окунуть их в покрывающую пол грязь. Марыся подходит к одной, второй, третьей двери. Пробует найти самое чистое место, но все они в страшном состоянии. Внутри все выложено кафелем, но там нет унитазов, а только дыра в полу. Неизвестно, когда здесь убирали. Все покрыто фекалиями, а на полу валяются бумага и платочки, в углу лежат использованные прокладки.

— Турецкая казнь, — шепчет она, задерживая дыхание и судорожно держа в горсти подол черной абаи.

После всего выбегает во двор и вдыхает свежий воздух открытым ртом.

— Ну что, теперь перекусим? — Хамид вручает ей теплый еще бутерброд.

— Не издевайся надо мной! — Марыся, обидевшись, отворачивается к окну и смотрит в сгущающуюся тьму.

Когда уже стемнело, супруги подъезжают к темному Мадаин-Салеху. Городок в десять вечера как будто вымер. На улицах, освещенных придорожной рекламой, не видно ни одной живой души. Хамид вбивает в GPS-навигатор название отеля, но аппаратура направляет их к набатейским надгробьям, и они выезжают из города. Мужчина, уже немного нервничая, делает очередной круг, но ни один из домов не похож на отель.

— Ну что, возвращаемся домой? — спрашивает измученная и смертельно голодная Марыся.

— Дай мне шанс, любимая, хорошо?

Хамид останавливается у какой-то перегородки, где в маленькой будке видны движущиеся тени.

— Нужно спросить, сам не справлюсь, — говорит он, выходя из автомобиля.

Вскоре Хамид возвращается.

— Я уже все знаю, — улыбаясь, заявляет муж, и они отправляются в дорогу. — В жизни бы не нашел сам. Отель находится за городом, по другую сторону древних артефактов.

Не прошло и десяти минут, как они приезжают на место. Оба приятно удивлены.

— Господи, как красиво, как стильно! — Марыся, забыв об усталости, выскакивает из машины. — Может, удастся что-нибудь съесть? Как думаешь?

— Да, maam, — через минуту отвечает на волнующий ее вопрос приятный служащий-филиппинец. — Room service работает до полуночи.

Марыся несколько раз намыливает руки антибактериальным мылом, тщательно моет их — и опять как новенькая! Супруги с большим аппетитом съедают прекрасный ужин и, измученные поездкой почти в тысячу километров, сразу ложатся спать. После полуночи их будит шум. Из-за двери доносятся многочисленные голоса, говорящие по-английски с различным акцентом, хлопают двери, раздаются возгласы.

— Что ж, мы не одни, в конце концов, это отель. — Хамид прижимается к теплому телу жены и снова засыпает.

Ранним утром выспавшаяся и отдохнувшая Марыся бодро подхватывается с кровати. Одним рывком отдергивает тяжелые шторы, и ее глазам открывается фантастический вид.

— Wallahi, как тут красиво! — вскрикивает она, разбудив мужа. — Иди, иди, посмотри на эти горы!

— Доброе утро, любимая. — Хамид, жмуря глаза от ослепляющего солнечного света, садится, заспанный, на кровати. — Действительно, Аллах велик!

Вместе они выходят на балкон и ничего не говорят, наслаждаясь захватывающей дух декорацией. Напротив отеля на горизонте маячат еще подернутые утренней мглой красивейшие оранжевые горы. Салатного цвета газон перед домом ровно подстрижен. Одуряющий запах земли и зелени щекочет ноздри. Маленькие деревца уже выпустили свежие листики, а цветы, которых тут бессчетное количество, тянутся к солнцу. Марыся делает пару снимков, чтобы увековечить чудесное мгновение, и быстро бежит в ванную.

— Я уже хочу ехать, уже хочу быть там! — Она подпрыгивает и хлопает в ладоши от счастья, как маленькая девочка.

— Hi… Hello… Good morning… How are you?..

По коридору ежеминутно проходят туристы, которые, наверное, приехали вчера ночью. Все радостные, улыбающиеся, готовятся к многообещающей поездке.

— Быстро завтракаем — и через несколько минут едем.

Марыся поспешно отправляется в большую стильную столовую.

— Наверное, будем сидеть за этими ширмами? — Она с омерзением показывает на шесть залов с надписью: «Family section».

— Присмотрись, — улыбается Хамид, показывая глазами во все стороны. — Здесь не требуют строгого соблюдения традиций.

В основном это иностранные туристы, женщины, мужчины и дети. У женщин абаи застегнуты на одну пуговицу, а из-под разлетающихся пол плаща выглядывают шорты, блузки на плечиках и куцые платьица. И много голого тела.

— Что за разврат! — шутит золотоволосая девушка, расстегивая застежки своего черного одеяния.

— Господин бен Ладен здесь? — выкрикивает на весь зал по-английски рецепционист.

Хамид поднимается, потому что общество умолкает и замирает.

— Мое имя не Усама, не бойтесь! — чеканя каждое слово, обращается он к присутствующим.

Общество с облегчением взыхает и взрывается нервным смехом. Потом по одному подходят к столику и похлопывают Хамида по спине.

— Встретимся вечером, после осмотра достопримечательностей, да? — приглашает супругов приятный толстячок, говорящий с немецким акцентом. — Мы жарим барана, будет хорошо.

— Спасибо, с удовольствием, — отвечают супруги. Они торопятся закончить завтрак, потому что гид и небольшая международная группа уже ждут их.

В больших автомобилях (все полноприводные) и с охраной из местных полицейских, так называемых сузуки, туристы отправляются прежде всего на осмотр старого города в Аль-Ила.

— Я родился в этом месте и жил здесь до семи лет, — рассказывает приятный на вид гид, которому где-то около пятидесяти. — По другую сторону дороги по сей день работают фермы с пальмовыми рощами и есть места для выпаса верблюдов. Эдакий парк для дромадеров, — шутит он. — Каждую пятницу сюда, на рынок, съезжаются окрестные бедуины. Подчас собирается до тысячи человек. А какие товары предлагают, хо-хо!

Марыся задумывается и приходит к выводу, что саудовцам сильно повезло, что на их территории нашли нефть. Как сложилась бы судьба этой страны без нефтедолларов? Наверное, по-прежнему жили бы в глинобитных домах. Аль-Ула напоминает девушке ливийскую Джерму, которую она видела во время школьной экскурсии, когда еще ходила в лицей. Она тогда была потрясена видом поселения и считала его самым бедным местом под солнцем, особенно в сравнении с красивым каменным оазисом в Гадамесе. Что ж, сейчас она знает, что таких мест еще много на свете.

— Едем дальше! — отрывает ее от раздумий голос гида. — Время для чудес природы, мои господа.

Автомобили направляются за город и едут через все более безлюдную территорию по ровной, как плита, двухполосной дороге, по обеим сторонам которой тянутся горы. Может, не очень высокие, но фантастические и таинственные, в оранжево-красных тонах, с множеством геологических слоев. В скалах полно маленьких и больших дыр, образованных в результате эрозии, поэтому создается впечатление, будто они покрыты тонким кружевом. Через полчаса автомобили съезжают на твердую каменистую дорогу, которая уже в следующую минуту переходит в песчаный тракт.

— Слон, слон! — Марыся машет рукой у Хамида перед носом, показывая на большую скалу, формой напоминающую огромное животное. — Смотри, какой у него хобот!

Хамид слегка улыбается, радуясь, что организовал жене такое развлечение.

— Мы должны чаще ездить на природу, — говорит он Марысе. — Она в Саудовской Аравии самая красивая. За годы пребывания в городе я совсем упустил этот факт.

— Конечно, habibi, каждую неделю будем выезжать в пустыню! — Молодая женщина забыла, где она находится, и целует мужа в щеку.

— Сейчас у вас свободное время, можно влезть на скалы, сделать пару снимков, посидеть в тени, напиться воды или покурить, — говорит гид, которому надо отдать должное: он профессионально руководит группой экскурсантов. — Дамы могут находиться без абаи, тут шариат необязателен, — смеется он и показывает пальцем на черные, чересчур жаркие для пустыни плащи.

После приятного перерыва в окружении чудес природы до ушей туристов доносится громкий вой автомобильных моторов. Через минуту у подножия горы, имеющей вид слона, останавливается около десяти машин, из них высыпаются люди, которых они уже видели в отеле.

— Что за идиоты! — тихо шипит гид. — Или очень бережливые.

Он осуждающе качает головой.

— Почему? — спрашивает Хамид.

— Думают, что если такая большая группа, то не нужно полицейской охраны, — объясняет житель Мадаин-Салех. — Маленькая или большая — не имеет значения. Всегда нужно дуть на воду, а не напрашиваться на неприятности. Это, в конце концов, безлюдная территория.

— Да, — поддакивает Хамид и, задумавшись, внимательно осматривается по сторонам.

— Без паники, я никого и не думал запугивать. Возможно, причиной моей осторожности стала профессия, которая, так сказать, наложила на меня отпечаток. А сейчас развлечение для мужчин! Едем! — Гид снова улыбается и хлопает в ладоши. — Время для off road, время езды по барханам!

Во второй половине дня супруги, измученные, но очень довольные, возвращаются в отель. Песок у них не только на всем теле и в волосах, но даже на зубах. Решаются на релакс — продолжительную ванну и поздний ужин в номере. Хамид взял с собой пару банок пива, которые сейчас, холодные, кажутся напитком богов. После еды их охватили усталость и лень, и они решили вздремнуть до ужина. Хамид, однако, лежит в кровати без сна. У него не выходят из головы слова гида. Неужели даже здесь небезопасно? А казалось, что по всей Саудовской Аравии угрозы террористов в отношении иностранцев уже в прошлом. Сколько лет ничего не происходило, и все свидетельствовало о том, что сейчас «Аль-Каида» перешла от убийства приехавших иностранцев к преследованию саудовцев. Их деревенский гид, наверное, преувеличивает. С этой мыслью Хамид погружается в чуткий нервный сон.

— Эй, людишки, вы там? — будит их громкий стук в дверь.

— Что происходит? — Марыся, запаниковав, резко садится на кровати.

— Это, наверное, наши новые знакомые. Тот самый, утренний, с немецким акцентом.

— Hi, я вас не разбудил? — Приятный толстячок с красным от солнца лицом и лысой головой заглядывает внутрь через приоткрытую дверь. — В такое время в кровати?! Если бы вы были молодоженами, это бы вас оправдывало, — грубо шутит он.

— Окей, что случилось? — Хамид игнорирует личный вопрос.

— Ты что, забыл о моем приглашении? Такой молодой, а уже со склерозом! — кричит толстяк на весь отель. — Баран уже поджарился, общество развлекается, а вино льется рекой. Вы хотите прозевать пиршество?

— Господин, дайте нам пять минут, — говорит из комнаты Марыся.

— Какой там господин, меня зовут Ральф, всех господ уже давно перебили! — Он снова хохочет. — Ждем вас у бассейна, детки.

— Думаешь, что это хорошая мысль — демонстративно пить алкоголь в стране запретов? — спрашивает немного напуганная Марыся.

— Очевидно, в этом отеле так принято. Может, у них охрана и всем посторонним вход сюда заказан. Так же, как в охраняемых в Рияде ресторанах или в некоторых заведениях, расположенных в дипломатическом районе. Если бы не было разрешено, их бы уже давно разогнали.

Супруги быстро приводят себя в порядок. Они находят большую группу из тридцати человек по крикам и смеху, доносящимся из сада с тыльной стороны отеля. Пластиковые столики вокруг бассейна и отделенные ширмами сектора для семей заняты иностранными туристами. Все блещут остроумием и вспоминают о комических ситуациях сегодняшнего дня.

— Опоздавшие, подходите на штрафную.

Ральф тянет их за собой в сторону огороженного бара, заставленного пластиковыми бутылками с домашним вином.

— Моя продукция, «beaujolais nouveau du Riyade», — шутит он. — Нужно сделать основу под жирное мясо, верно?

После того как каждому налили полную пластиковую кружку, он провожает гостей к длинному буфету, заставленному множеством блюд.

— Чем богаты, тем и рады, но перво-наперво представлю вас людям, иначе неудобно, правда?

— Ужасная кислятина. — Марыся наклоняется к уху Хамида, чтобы выразить свое мнение об алкоголе. — Сейчас полью ею кустики, и увидим, как они начнут вянуть.

— Девушка уже выпила?! Молодчина! — Немец настойчив, он снова, несмотря на возражения, наливает винцо скривившимся супругам.

После трех порций напиток начинает нравиться. Молодые люди, с тарелками, наполненными горой еды, подсаживаются к приятным, тоже бездетным супругам.

— Меня зовут Вики, я финка, а мой муж Георг — немец.

— Вики, ты викинг! — слышен смех из-за соседнего столика.

— Ха-ха-ха, забавно! — Солидная блондинка со светлыми ясными глазами вообще не обижается. — Не плюй в колодец…

— Придется напиться! За нашего личного викинга! — уже шутят все.

— Она такая чуткая и деликатная женщина. Чего вы все хотите от моей маленькой женушки? — Невысокий худенький немец с любовью обнимает в два раза бо́льшую, чем он, избранницу сердца.

— Мэри, ты с твоим английским и арабским запросто найдешь работу в одном из посольств в Рияде. Держи мой e-mail, давай свой, когда вернемся, я тебе напишу. — Вики приятно улыбается, показывая ровные и белые как жемчуг зубы.

— Если она тебе сказала, что поможет, то поможет, так что покупай дресс-код, дорогая, — говорит мужчина среднего возраста, судя по акценту, француз. — А где вы живете? В каком поселении? Глупый вопрос! Ведь вы, арабы, не должны прятаться за трехметровой стеной и окружать себя охраной и королевской гвардией, — говорит он с сарказмом.

— А вот и нет, мой новый друг, тут ты ошибаешься, — возражает Хамид. — Сейчас все атаки направлены прежде всего против саудовцев. «Аль-Каида» пришла к выводу, что вас, иностранцев, уничтожить невозможно, — смеется он иронично. — Не хочу никого обидеть, за шмалью и так сюда приедете. Но мы, местные, особенно элита, преграждаем членам организации дорогу к власти. Они думают, наверное, что если поставят у власти королевскую семью, то следующее правительство, их собственное, прервет отношения с Америкой и Европой, короче говоря, с неверными, и они сами будут купаться в богатстве. Только не учитывают уроки истории. В современном мире без союзников и иностранной помощи невозможно вести политику и гарантировать своим жителям безопасность. Тем более в таких странах, как эти, с Аравийского полуострова, которые заметно отставали. Если речь идет о технологиях и прогрессе, мы должны за кого-то схватиться, чтобы нас подтянули. И не стоит этого стыдиться. Скорее, нужно гордиться скачком, какой мы сделали в течение неполных пятидесяти лет. Это невероятно, что мы так много достигли за столь короткое время.

Все молчат и, столпившись, с интересом слушают молодого саудовца.

— Ты должен пойти в политику, потому что неплохо соображаешь, — говорит тридцатилетний англичанин, качающий на коленях спящую восьмилетнюю девочку.

— Приятно слышать светлого и открытого человека из этого региона. Это действительно редкость, — поддакивает Сусанна, его жена, прикусывая язык из-за избыточной искренности.

— Окей, люблю непосредственных людей. — Хамид, закончив говорить, одним глотком опорожняет стакан.

— Давайте выпьем! — звучит очередной призыв, и мужчина-поляк запальчиво продолжает: — Нашей стране тоже нелегко. Нам пришлось пережить более чем столетнюю неволю, но мы завоевали себе свободу и наконец-то избавились от коммуны. Но эта победа окроплена кровью героев.

Он гордо поднимает голову.

— Эх вы, поляки, только к сабельке и пригодны. Ну, может, еще к революции и всякому беспорядку. В спокойствии не умеете работать, — очередной европеец насмешливо обращается к предыдущему собеседнику.

— Что касается тебя, то ты можешь поцеловать меня в зад, — говорит патриот на родном языке и отворачивается ко всем спиной.

Марыся начинает смеяться.

— А тебя что так смешит? — Поляк молниеносно поворачивается к ней.

— Эту фразу я точно помню с детства, — она закрывает рот рукой, — видно, ее частенько произносили в моем доме.

— Тогда сиди тихо! Если бы все поняли, то у них бы спали феодальные короны с их узких лбов. — Он обнимает Марысю рукой и наклоняется близко к ее лицу: — А ты мне сразу показалась не похожей на арабку, красотка.

— Парень, я тоже тебя люблю, но сейчас я дам тебе в глаз. — Хамид грозно смотрит на соперника.

— Успокойся, у него такой стиль жизни. Польский сумасшедший, — говорит Ральф и, оттянув ревнивца в сторону, снова наливает ему вина.

— Поговорим завтра, — шепчет Петр Марысе на ухо. — Он тебя похитил, поработил, обидел?

— Ты что, приятель, с ума сошел?! Это мой любимейший муж. И я сама себе его выбрала!

Вечеринка заканчивается на рассвете, с призывом муэдзина на утреннюю молитву. Собеседники неуверенным шагом расходятся по своим комнатам, а некоторые, в том числе польский бунтовщик, остаются снаружи, устроившись на траве или на стульях у бассейна. Недовольные и огорченные кельнеры и уборщики начинают крутиться вокруг них, выполняя свои обязанности.

Супруги встают поздно утром, но уже не так бодро, как в первый день.

— Боже мой, — шепчет Хамид, хватаясь за голову и снова падая на подушки, — что было в том вине?

— Просто слишком много. — Марыся поворачивается к мужу и, не открывая глаз, говорит: — Секс на похмелье возможен?

Она легонько дотрагивается до его лица.

Поляк, с которым они вчера познакомились, так достал ее своими несправедливыми домыслами в отношении мужа, что ей от всего сердца жаль Хамида. Несмотря на просвещенные взгляды и речи супруга, свидетельствующие о том, что он лучше всех, ограниченные иностранцы все равно будут считать его грязным арабом, который только и занимается, что подстерегает красивых блондинок, чтобы похитить и поработить их. А ведь ее Хамид столько прошел — личную трагедию, постоянные поношения, — но, несмотря на это, оказался патриотом, который, рискуя жизнью, боролся с преследующим его призраком терроризма. Действовал под прикрытием, что еще более опасно, так как, если бы его схватили, нет никакой гарантии, что нашлись бы те, кто засвидетельствовал бы, что Хамид не шпион и что он участвовал в благородном деле на стороне своего правительства. В таких ситуациях власть преимущественно не афиширует своих действий. Марыся надеется, что йеменский период окончательно миновал и что они замели за собой все следы. Сейчас они могут жить спокойно, беззаботно валяться в кровати до двенадцати и заниматься сексом, даже если страшно болит голова.

— Невероятные эти надгробья, у некоторых даже два этажа! — восторгается Марыся, когда во второй половине дня они добираются наконец до места, усеянного древними артефактами. — Но почему не сохранилось ни одного дома, места культа и собраний, театра? Это так грустно, что они оставили после себя только кладбище.

— Но зато какое, моя госпожа, — отвечает гид, уходя от ответа, потому что наверняка он просто его не знает.

Они ездят от одного пантеона к другому и не перестают удивляються: сколько же труда и мастерства было вложено в их создание! Гид показывает разного вида скалы, советует, где лучше сделать снимки и, наконец, проводит их на холм, с которого экскурсанты наблюдают заход солнца.

— Что-то вы какие-то вялые сегодня, — со скрытой издевкой говорит он, обращаясь к Хамиду. — Я слышал, что вчера в отеле была очень шумная вечеринка. Эти иностранцы не могут ни к чему относиться с уважением! — повышает он голос от охватившего его возмущения. — Ведь они здесь только гости, причем нежелательные, поэтому должны придерживаться правил и законов нашей страны, правда?

— Да, конечно, — подтверждает Хамид и опускает глаза.

— А ты, молодой человек, почему не носишь тобу? — спрашивает гид с вызовом. — Стыдишься своего происхождения?

— Я йеменец, — врет Хамид и не краснеет.

— Бен Ладен? Ты думаешь, что с дураком разговариваешь? — задиристо произносит гид и расправляет плечи.

— Мой дед со стороны отца почти век тому назад приехал из Йемена в Саудовскую Аравию! — Житель Рияда наклоняется над деревенщиной-недомерком, как будто хочет вбить его в землю. — Моя мать тоже оттуда. И запомни, никто не будет указывать мне, как я должен одеваться на экскурсию по пустыне!

Хамид уже кричит, и его слова, эхом отражаясь от скал ущелья, повторяются вновь.

— Едем в отель. Меня тошнит от этого таскания по пескам, — говорит он, обращаясь к жене и усаживаясь в автомобиль.

— Я не понимаю, почему вы так нервничаете? — Местный попечитель утратил уверенность и стучит в закрытое окно машины. — Я приглашаю вас ко мне на ферму, дочь приготовила угощение.

— Да? — Хамид, стиснув зубы, открывает окно.

— Эй, не будем злиться, — улыбается хитрый лис. — Все хотят увидеть, как здесь живется.

Он показывает пальцем на два других автомобиля и сидящих в них удивленных иностранцев, которые ничего не поняли из ссоры, потому что собеседники говорили на арабском языке, но, по крайней мере, сообразили, что это не дружеская болтовня.

— По дороге остановимся у дворца княгини, который она здесь себе строит. Эдакий маленький домик лесника. — Гид, видя нерешительность в глазах Хамида, бежит к машине и отправляется на дальнейший осмотр, чтобы тот не успел отказаться.

Стены большого строения, расположенного тут же, при выезде на асфальтированную дорогу, выделяются белизной на фоне бордово-черных в это время дня склонов горы, у подножия которой их возводили. Издалека дворец кажется маленьким белым бараком, но по мере приближения к нему все видят, насколько он большой и роскошный. Высокая, до четырех метров, ограда еще не закончена. Автомобили въезжают через проем, оставленный для ворот. Подъезд завален мусором, строевым лесом и брошенной утварью, а дом выглядит страшно: пустые черные дыры вместо дверей и окон.

— А тут безопасно? — взволнованно спрашивает немка.

— Это же вторжение на чужую территорию, лучше уж возвратиться, — поддакивает ее муж.

— Благодаря вам мы нарушаем право, которого в других вопросах вы так сурово придерживаетесь, — злорадно подытоживает Хамид.

— А что в этом интересного? — говорит Марыся. — Это ведь просто руины.

— Так, собственно, распоряжается деньгами наше правительство, — с горечью произносит гид. — Начали строительство, может, лет пять назад, потом что-то кому-то привиделось, и бросили все к черту. А за эти сотни тысяч риалов можно было бы построить пять мечетей или отдать их на паломников в Мекку.

— Это же чье-то частное строительство, и он делает с ним все, что хочет, — возражает Хамид. — Ведь это не больница, не школа, на которые тратятся деньги из государственного кармана. Не исключено, что собственник лишился своего имущества, или у него не за что закончить проект, или, может, даже умер.

— Мы как птицы-могильщики! — выкрикивает молодая француженка.

— Кладбищенские гиены, — вставляет Марыся и показывает на маячащее во мраке самое высокое, одиноко стоящее надгробье: — И до некрополя рукой подать.

— А нам это надо?! И куда, к черту, подевалась наша охрана?

Туристы начинают впадать в панику.

— Едем уже в город! — с этими словами все как по команде бегут к автомобилям и за минуту покидают грустный вымерший дворец.

— Открывайте! Немедленно! — По коридорам отеля разносятся крики, слышен топот подбитых ботинок, потом раздается стук кулаком в дверь.

— Что происходит? Террористы? Нас хотят выкрасть? — Марыся, перепугавшись, садится на кровати и чувствует, как от страха у нее начинают стучать зубы. — Будут мучить? Насиловать?

Голос у нее срывается, и она уже готова расплакаться.

— Сейчас же одевайся, — говорит Хамид и впрыгивает в джинсы. — Если найдут тебя в этой ночной рубашке, то наверняка не отпустят.

Дверь открывается, и в комнату вваливаются двое молодых мужчин из местной полиции. Это те самые милые парни, которые сопровождали их последние два дня.

— К стене, руки и ноги расставить! — Они уже не такие дружелюбные, как пару часов тому назад. — Оружие? Алкоголь? Наркотики? — спрашивают у Хамида и, не дожидаясь ответа, надевают на него наручники.

— Что это значит?! — Марыся бросается на ближайшего полицейского. — Оставьте моего мужа! В чем он виноват?

— А ты, негодница, лучше надень абаю и закрой лицо! — И молодой женщине отпускают оплеуху.

— Сержант, что вы делаете?! — В комнату, из которой слышен визг на пол-отеля, врывается старший полицейский.

— Вы сказали арестовать подозрительных…

— Дебилы! Глупые монголы! Сыновья осла! — С этими словами капитан собственноручно снимает с Хамида наручники. — Что подозрительного в том, чтобы спать ночью с собственной женой? Этого человека мы возьмем в участок только как свидетеля, может, он что-то заметил.

— А что случилось? — спрашивает, нервничая, Хамид.

— Об этом поговорим в другом месте. Госпожа, saida, пройдите в столовую, в сектор для женщин. Скорее.

Марыся покорно опускает голову и со слезами на глазах быстрым шагом выходит из комнаты. Хамид в сопровождении двух самых ретивых полицейских направляется к выходу. Через минуту садится на заднее сиденье полицейской машины, которая тут же уезжает.

Как для маленького городка, участок в Мадаин-Салех довольно большой. В приемной полно нервных полицейских, которые суетливо носятся от ресепшн к бюро и на улицу.

— Садись и жди, — говорит человек в форме. — Сейчас ни у кого нет времени на опрос свидетелей.

— Так я мог бы остаться в отеле с женой, — отвечает в бешенстве Хамид. — Никуда бы не убежал.

— Хочешь провести это время не зря? — полицейский наклоняется над ним и орет ему прямо в лицо, обдавая несвежим дыханием.

На эти слова риядец садится и, выпрямившись, словно приклеивается к спинке. Он вперяет взгляд в грязный пол и старается ни на кого не смотреть. Именно в этот момент на участке происходит какое-то замешательство.

— Jalla, jalla! — слышны крики, и на середину помещения выпихивают ничего не понимающую иностранку. — Ты нарушила закон! В тюрьму ее! — орут полицейские, с возмущением размахивая руками над ее головой.

— Что происходит? — Хамид хватает женщину за руку и усаживает ее на ближайший стул. Он узнает в ней одну из туристок из большой группы отеля.

Женщина выглядит страшно. Длинные русые волосы растрепаны и слиплись от пыли и пота, лицо опухло, на щеках различимы следы от слез, а руки и ладони измазаны каким-то странным коричнево-рыжим дегтем. Местных больше всего поражает распахнутая абая, из-под которой выглядывают длинные худые ноги и руки.

— Застегнись, а то они сейчас с ума сойдут, — шепчет ей на ухо Хамид, и женщина послушно, как робот, следует его совету.

— Почему ты ехала на автомобиле, почему ты сидела за рулем? — спрашивает словно выросший из-под земли тот самый старший функционер, который помог Хамиду в отеле. — Почему ты нарушаешь наш закон? А? Я с тобой разговариваю! — Он нервничает и грубо хватает женщину за подбородок, поднимая ее лицо вверх.

— Ты, ублюдок, не дотрагивайся до меня! — рычит вдруг женщина, отпихивая руку полицейского. — Вам так хочется наказать и посадить в тюрьму меня, а не тех преступников, которые убили моего мужа и сына?! Вы все террористы! Рука руку моет!

Мужчина отскакивает. Наверное, еще никогда в жизни он не сталкивался с тем, чтобы какая-то женщина орала на него. Он не был зол или возмущен ее словами, но поражен, как малый ребенок, наказанный матерью. Он не знает, что делать в подобной ситуации, и глупо крутится на месте.

— Так для чего вы сюда притащились? — холодным тоном спрашивает новоприбывший полицейский. Хамид узнает в нем их немного глуповатого гида. Сейчас он подает себя совершенно иначе: чувствуется, что он оказывает существенное влияние на жизнь местных обывателей. — Ну, так для чего это вам было нужно? — снова задает он вопрос.

— Не знаю, зачем мы приехали в эту проклятую страну! — Женщина начинает плакать, размазывая при этом пыль, которая осела у нее на щеках.

— Так я тебе скажу: из-за денег! Вас сгубила жадность! Хотите лишить саудовский народ причитающихся ему денег и вывезти их в ваши испорченные страны! Проклятые — это вы! У нас две священные мечети и святая Кааба. Все саудовцы отмечены перстом Аллаха.

— Что ты рассказываешь?! — Хамид не выдерживает. — Семья этой женщины погибла, а вы цепляетесь за тот факт, что она вела машину! Может, еще арестуете ее за это? Почему тратите время на такую чушь, а не ловите убийц?!

— Как это мы ничего не делаем? Бен Ладена уже поймали, зачем нам еще кто-то с менее известной фамилией? — Гид-полицейский толкает его изо всех сил на деревянный стул. — Закрой пасть, а то этот писк обернется тебе боком.

— В котором часу на вас напали и где? — быстро спрашивает Хамид у женщины, которая смотрит на него невидящим взглядом.

— Около шести, уже начинало темнеть, — шепчет она, — по дороге в Джедду. С автострады мы заметили маленькую пальмовую рощу и решили всей группой остановиться на пикник. Дети проголодались, надо было покормить их.

— Сколько примерно километров было от Мадаин-Салех?

— Семьдесят… сто. Я ехала примерно час, не могла найти больницу.

— Кто стрелял? Сколько их было и какого они возраста?

— Подъехали на пикапе, таком деревенском, старом, буквально разваливающемся. Я не видела того, который вел, но в кузове сидели два молокососа, может, семнадцати-восемнадцати лет. Вначале стреляли издалека. Мы растерялись, потому что не могли понять, что происходит. Они ранили Петера, моего двенадцатилетнего сына. Потом они как будто чего-то испугались и отъехали, но, к сожалению, просто сделали круг. Может, воодушевлялись для борьбы, не знаю.

Женщина умолкает и грустно опускает голову. На всем участке царит такая тишина, что слышно тиканье часов на стене.

— Позже началось страшное. Женщин, девочек и одного маленького мальчика отогнали в сторону и привязали к пальмам. Мужчин выстроили в ряд и начали им что-то кричать, плевать на них, бить по лицу. Им хотелось унизить их, так же как меня этот господин за минуту до этого. — Женщина показывает на гида, который молчит, кусая губы. — К сожалению, среди нас был один француз, мастер спорта, гордившийся тем, что имеет черный пояс карате. Он начал сопротивляться и пнул одного саудовца…

— Как ты определила, что это были саудовцы? — возмущается какой-то местный патриот.

— По одежде, — женщина разводит руками. — Но, возможно, они так нарядились, чтобы сбить нас с толку. Наш друг-спортсмен нанес одному из напавших удар, и тот растянулся во весь рост. Но в ту же минуту другой террорист, сильно испугавшись, начал стрелять. Мы, женщины и дети, сбились в кучку за деревом и прижались друг к другу, а наши мужчины уже через мгновение вообще не подавали признаков жизни. После этого молокососы молниеносно запрыгнули в машину и уехали. Мой муж еще дышал. Умер в больнице. В нашей группе было восемь взрослых, пятеро детей и два молодых парня. Мы отъехали от главной дороги где-то на пятьсот метров. В этом была наша ошибка.

— Допрос окончен! — Никем не замеченная блондинка финка проталкивается через толпу мужчин и хватает за руку избитую женщину. — Вы незаконно задерживаете в полицейском участке особу женского пола. — Обращаясь к функционеру самого высокого ранга, она показывает на измученную жертву. — Где ее махрам? Где женщина, которая могла бы ее выслушать? Где отдельная женская камера? Я подам на вас в суд, причем сразу же, как только выберусь в Рияд.

Вики быстро поворачивается и осторожно подталкивает соотечественницу к выходу.

— Тебе нужна моя помощь? У тебя какие-то проблемы? — обращается она непосредственно к Хамиду.

— Не думаю, но спасибо за заботу. — Расстроенный из-за возникшей ситуации и возмущенный услышанным минуту назад рассказом, Хамид грустно улыбается.

— Вы по-прежнему считаете, — обращается он к полицейскому, — что я могу быть свидетелем по делу, которое имело место, когда я был с господином-гидом-офицером, — указывает мужчина пальцем, — в ста пятидесяти километрах от места преступления?

— Убирайся, но я тебя еще найду, бен Ладен! — Полицейский в бешенстве кивает в сторону двери. — Ты не простой турист. Я не дам себя надуть, втирай очки кому-нибудь другому. У террористов всегда есть спонсоры.

Он грозно смотрит на Хамида и цедит сквозь зубы:

— Меня зовут Абдурахман Шукри! Запомни, еще встретимся.

Поиски матери

— Было бы неплохо, если бы ты оформила себе польский паспорт. Так, для безопасности. В конце концов, сама видишь, что в этой стране может произойти.

— Но ведь ты говорил, что это впервые за столько лет. Давай не впадать в панику, ведь в настоящее время покушения случаются во всем мире, даже в Европе, например Мадриде и Лондоне.

— Ты можешь хоть раз сделать что-то, о чем я тебя прошу, без шуточек и дискуссий? — Хамид, нервничая, хлопает дверью и уходит на работу.

Марыся, раздраженная поведением мужа, садится перед клавиатурой компьютера и одним кликом находит польское посольство в Рияде. Очень близко от них, может, минут десять. Молниеносно принимает решение, боится, что если начнет раздумывать, то струсит. Набрасывает обычную абаю, хватает сумку и подгоняет водителя. Прежде чем она успела остыть, автомобиль останавливается перед малопривлекательным зданием в центре города.

— Ты ошибся, — злится она на шофера, — это не может быть представительство Польши. Это же обычная небольшая вилла, а не правительство.

— Maam нужно читать, — филиппинец показывает на золотую табличку с названием по-английски и по-арабски.

Марыся, немного растерянная, дрожащей ладонью нажимает на звонок в консульство.

— Что вам? — невежливо осведомляется старый пакистанец, которого она видит в окошке для виз. — Виза? Сначала нужно анкету заполнить и принести все документы. — Глядя на нее исподлобья, он тычет грязным пальцем в стопку формуляров, лежащих на липкой от грязи столешнице, а потом стучит в стекло, где приклеена бумажка с информацией.

— Зарегистрироваться хотела, — ломая язык, Марыся выдавливает из себя польские слова впервые за более чем десять лет.

— Я не понимаю! English! — кричит ей пакистанец, как если бы она была глухая. — Консул? А звонила, чтобы договориться?

— Нет… — Молодая женщина чувствует себя еще менее уверенно, чем вначале, и хочет как можно быстрее выбраться из маленькой приемной. Пот течет у нее по спине, и кажется, что через минуту она потеряет сознание.

— Вы полька? — Словно врата рая, перед ней открывается боковая дверь, и в проеме появляется крепко сбитый охранник в костюме.

— Ага, — отвечает Марыся из последних сил.

— Входи, не теряй тут мне сознание. — Он берет ее под локоть и усаживает рядом с собой в каморке. — На, выпей воды.

Большой мужчина вздыхает с облегчением, видя, что Марыся приходит в себя и к ней возвращаются силы.

— Я вас запишу, и вы можете идти. Уже лучше?

— Да, спасибо.

— Но это не польский паспорт. — Он удивленно хмурит брови, подозрительно смотрит на документ в зеленой обложке.

— Ливийский… — Засмущавшись, Марыся опускает голову. — Отец был ливийцем, а мама — полькой. Этого недостаточно? Я прочитала, что можно зарегистрироваться, вот и пришла, но если какие-то проблемы, то я пойду.

Терпение Марыси уже исчерпано.

— Не будьте такой гордой, я для проверки, без задней мысли.

Он хватает трубку телефона, говорит о чем-то со своим начальником, а потом с очень серьезным выражением лица впускает посетительницу внутрь.

После такого начала Марысе расхотелось иметь какой-либо контакт со своими земляками, но раз уж пришла сюда… Внутри здание выглядит вполне приятно, и, что самое главное, там царит спасительная прохлада.

— Если что-нибудь получится, — по-английски говорит консул, — то мы вышлем вам информацию на e-mail. Встретимся в любом случае, может, будут наши народные или религиозные праздники, концерты или пикники. Впервые в этом сезоне — выезд в парк Тумама, там же наверняка и увидимся.

— А когда? — Марыся, довольная и улыбающаяся после приятной беседы, хотела бы, чтобы это было завтра.

— Когда все вернутся с каникул, осенью. За месяц до этого дадим знать, прошу не беспокоиться.

— Госпожа Кинга, проводите посетительницу к воротам, — говорит мужчина по телефону.

— Hi.

В дверях рецепционного зала появляется та самая Кинга, которая отличилась острым языком и недостатком хороших манер две недели тому назад на ужине в доме бен Ладенов.

— Hi.

Смутившись, Марыся улыбается и идет к выходу.

— Садись, женщина. — Служащая посольства осторожно подталкивает ее к софе. — Мы должны в конце концов нормально поговорить. Ну и отмочила я в последний раз, да? Мой старый тоже…

После этих слов у женщин не закрываются рты. Они рассказывают друг другу истории из своей жизни буквально с рождения. Марыся, разумеется, вводит некоторую цензуру, не касается пикантных подробностей о супружеской жизни родителей, ливийском дерьме, изнасиловании в Гане, убийстве Малики и, разумеется, тайной деятельности Хамида в Йемене. Бабушка Надя, по ее словам, погибла в результате автомобильной катастрофы. Она обещает себе, что когда-то, в другой ситуации и в другом месте, расскажет новой подруге все до мелочей.

— Вот так это более или менее выглядит, — подытоживает Марыся, чувствуя, что после двух часов должна наконец-то покинуть посольство, иначе охранник или застрелит ее, или свернет ей шею. Он уже три раза заглядывал в помещение, где они разговаривали.

— Во-первых, нужно выяснить, где именно в Польше ты появилась на свет, и восстановить твое свидетельство о рождении. — Во-вторых, — Кинга смеется своей шутке, — твоя мама и сестра где-то же должны быть. Необходимо начать поиски. У тебя есть какие-нибудь снимки?

— Да, конечно, когда мама была беременна мною, — Марыся выгребает из маленькой дамской сумочки бумажник и вручает Кинге поблекшее фото. — Но ведь она могла измениться до неузнаваемости!

— Слушай! — Полька резко подхватывается. — Я убеждена, что видела ее в Рияде.

— Каким чудом? Что она может делать здесь?

— Много чего, — отвечает Кинга и повторяет: — Да, я знаю это лицо! — Ее голос звучит еще увереннее. — А приехать в Саудовскую Аравию она могла, как и каждый из нас, за адреналином.

— Так что мне делать?

— Дай мне этот снимок, я сделаю скан и, если действительно согласишься, отправлю на e-mail в Польшу.

— Боже, какая ты головастая баба! — Марыся, растрогавшись, прикладывает ладонь ко рту.

— Увидишь, с теткой Кингой не пропадешь, — говорит подруга, — и все в твоей жизни еще наладится. Каждый человек нуждается в семье, потому что муж — это только чужой парень, которому ты даешь приют.

После этих забавных слов женщины, возбужденные исследованием прошлого, взрываются громким смехом, и к ним тут же входит взбешенный представитель охраны.

— Кинга, ты могла бы помочь мне еще в одном деле? — говорит Марыся, позвонив новой приятельнице на мобильный буквально на следующий день. — Знаешь, ты здесь так долго живешь и в придачу у тебя муж врач…

— А что, ты больна? — перебивает ее Кинга. — Мой старый — пластический хирург, но, конечно, у него много коллег в области медицины.

— Это немного другая специализация, чем у Амира… Мне нужен хороший гинеколог. — Марыся выбросила это из себя одним духом.

— Ты беременна?

— Нет… но, собственно, именно это меня и беспокоит.

— И снова попала в точку, — смеется Кинга. — Ты даже не представляешь, какие проблемы у нас были… Что мы только не делали, чтобы я забеременела. Уже думали об усыновлении какого-нибудь негритенка.

— Наверное, ты мне послана Богом.

— Тут есть один доктор, индуска. Она творит чудеса. Но чтобы к ней попасть, нужно долго ждать, иногда даже полгода.

— Боже мой! — сокрушается Марыся.

— Спокойно, а для чего нужны подруги? Я только думаю, сколько это будет стоить… Устроить тебе визит уже на этой неделе? Как у тебя со временем?

— У меня его слишком много.

Медицинское обеспечение в Саудовской Аравии на высшем уровне. У них много денег на покупку новейшей аппаратуры и привлечение специалистов со всего мира. Больницы и маленькие клиники строятся знатоками этого типа конструкций, которые добавляют к общепринятым нормам великолепие и элементы архитектуры Востока.

— У меня дома есть альбом, и там на одном снимке увековечена медицинская помощь в Саудовской Аравии, наверное, в сороковых годах, — говорит шепотом Марыся, потрясенная современным уровнем и великолепием частной клиники, на территорию которой они входят.

— На фотографии — место на старой Дире, которая сейчас славится золотым рынком, а тогда это был центр города. Двое грязных парней в галабиях сидят на земле. Один — это медик, а другой — пациент. Фельдшер пальцами вырывает зуб. Грязные лапищи всовывает в рот пациента, а рядом стоит только маленькая жестянка с водой для мытья рук «доктора». И такой прогресс за столь короткое время! — Марыся не может прийти в себя от изумления.

— Видишь, что могут сделать деньги? Если ими мудро распоряжаться, то подчас можно сделать добро. — Кинга с сарказмом улыбается.

Дамы пересекают большую площадку перед построенной в виде буквы С клиникой. В центре ее приятно плещет фонтан, которых в Рияде полным-полно. Здание окружают карликовые деревья. В некотором отдалении, под раскидистыми пальмами и акациями, которые дают приятную тень, стоят красивыедеревянные лавки с солидными металлическими поручнями. Все спроектировано в мягких бежевых тонах, дополненных коричневым и оранжевым цветом, чтобы, наверное, успокоить пациентов, решившихся на осмотр, что, в конце концов, в ста процентах соответствует случаю Марыси. Выложенный бледно-розовым терразитом внутренний двор окружен широкой полосой газона, с которым непосредственно граничит здание. На входе — огромные, автоматически раздвигающиеся двери; большие кондиционеры, подвешенные под потолком, дарят прохладу внутри помещения. Когда женщины переступают порог храма Асклепия, они попадают в другой мир: бодрящий воздух, доброжелательные лица филиппинского медперсонала, улыбки, прекрасный запах свежезаваренного кофе с кардамоном, испеченных булочек и лаванды. Нет смрада хлора, лекарств и унылых лиц больных людей. Не видно страдающих пациентов и каких-либо признаков болезни.

— Все, наверное, пришли сюда для удовольствия… — замечает Марыся.

Ресепшен сразу же напротив входа, и там нет никакой очереди. Слева проходит широкий коридор, который ведет к части, где проводятся педиатрические и гинекологические обследования. Оказавшись в большой приемной, женщины миновали пару буфетов с кофе и пирожными, натуральными соками, минеральной водой и быстро приготовленными горячими блюдами. Мини-пиццы и хот-доги просто кричат, чтобы их съели.

— Аппетитно. — Марыся подталкивает подругу к бару. — Я страшно голодна, хотя цены немаленькие.

— Зайдем сюда после приема. — Кинга берет ее за руку и тянет за собой: — Надеюсь, ты пришла натощак?

— Естественно. — Марыся прикладывает ладонь к недовольно бурчащему животу.

— Не будь ребенком.

Людей множество: женщины с маленькими детьми на коленях и мужчины, играющие со своими отпрысками с большим удовольствием. Для всех есть места, удобные кресла поставлены вдоль стен и продолговатых кофейных столиков. На них остатки еды и напитков, игрушки, бутылки для новорожденных. Царит почти домашняя атмосфера, но не балаган. Каждую минуту приходит уборщик азиатского происхождения, который протирает пол и собирает мусор. Вода в больших галлонах доставляется non stop, потому что дети всегда хотят пить или им нравится само наливание в бумажную кружку в виде рожка. Удивляет тот факт, что маленькие саудовские дети в основном не орут, не мешают, слушают старших и интересуются младшими родственниками. Дети воспитанно сидят на своих местах, и самые резкие движения, которые они делают, — это болтание свисающими ножками. Родители тоже притихли, потому что нет причин кричать. Марыся вспоминает семейные сходки в Триполи и делает вывод, что все малыши в этой клинике, должно быть, больны, потому что такое поведение детей ненормально. Даже новорожденные не плачут. Что-то невероятное.

— У тебя страховка или платишь наличными? — спрашивает Кинга, когда они стоят рядом с регистратурой.

— Думаешь, я знаю? — Марыся хватает мобильный и звонит мужу: — Я с приятельницей у доктора и не знаю, есть ли у меня какой-нибудь полис, — говорит она сдавленным голосом.

— Почему ты не сказала, что больна? — спрашивает Хамид. — Я пошел бы с тобой! Что происходит?

— Я записалась к гинекологу. Это женские дела, и здесь все в порядке с сегрегацией полов.

— Если у супружеской пары проблемы, то они вместе идут к доктору. Не говори, что причина только в тебе. И ты наверняка узнаешь об этом уже через минуту, — обиженно произносит Хамид. — Впрочем, делай как хочешь. У нас договор в Тавунии, твой номер — это дата рождения. — И прервал разговор.

— Рассердился? — спрашивает Кинга. — Парни хотят участвовать в таких делах, — добавляет она, улаживая одновременно всю бумажную работу.

— Сначала мне нужно выяснить, все ли со мной в порядке. Стыдно так обнажаться перед мужчиной.

— А разве ты не делаешь это каждый вечер, котик?

Женщины садятся в переполненной приемной, но очень скоро Марысю вызывают внутрь.

— Идти с тобой? — спрашивает приятельница. — Ты вообще когда была у гинеколога? Сдается мне, что ты делаешь это нерегулярно.

— Только один раз, давно, в Гане, но тогда я была еще подростком.

— Ага.

Доктор Сингх очень ловко и безболезненно обследует пациентку. Сразу же делает УЗИ матки, как внешнее, так и внутреннее. Позже выписывает направление на анализы и также скептически, как и Кинга, воспринимает информацию о том, что Марыся только раз была у женского доктора.

— Вы сейчас хотели бы иметь ребенка, да? — спрашивает она после осмотра, когда они удобно устраиваются друг против друга.

— Да.

— Первое, что я заметила при осмотре, — это рубцы. Глубокие и неровные. Вы могли бы избавиться от беременности у более квалифицированного специалиста, в Европе и Америке таких немало. Такое впечатление, что этот аборт сделан домашним вязальным крючком.

Кинга таращит глаза и сейчас же опускает их в пол, а Марыся становится бледной как стена. Она стискивает ладони и чувствует, как у нее по спине начинает бежать пот. Собственно, этого она и боялась, поэтому не хотела приходить сюда с Хамидом.

— Не всегда есть соответствующие условия, чтобы прибегнуть к медицинской помощи на высоком уровне, — цедит она сквозь зубы. — Когда меня изнасиловали, я была еще подростком и жила с семьей в Гане. Моя тетка работала в дипкорпусе, а остальные члены семьи — одни женщины. Пришлось прибегнуть к подпольному прерыванию беременности в буше у знакомого доктора-миссионера. Лучшего выбора, к несчастью, не было. Мы не хотели огласки и разрушения карьеры женщины, которая была нам очень дорога и к тому же содержала нас.

— Что ж… — Доктор чувствует себя неловко и поджимает губы. — Ваш муж об этом знает?

— Нет, именно поэтому я тут без него.

— Может быть, стоило бы поговорить с ним? Он араб?

— Да.

— Тогда лучше не надо. Я, конечно, сохраню тайну, и в следующий раз вы можете привести его с собой. Возможно, с ним тоже придется провести пару тестов. Вина необязательно должна быть со стороны женщины. Это только мужчины так считают.

— Он просвещенный человек и говорил то же самое, что и вы. Однако я не хочу подставлять под удар наш брак и испытывать его любовь. Если бы он узнал, что меня насиловало стадо негров, может, уже не испытывал бы ко мне такого чистого чувства, как до сих пор.

— У тебя много таких тайн? — спрашивает Кинга после того, как они вышли из клиники.

— Слишком много, слишком для одного человека в столь молодом возрасте, — признается Марыся. — Надеюсь, что когда-нибудь смогу тебе их все рассказать.

— Лучше будет, если мы найдем твою мать. Она тебя выслушает, обнимет, поймет и порадует твое молодое, но уже очень опытное сердце.

В уголках глаз Марыси собираются слезы.

— Сейчас сосредоточимся на этом приоритетном задании, моя дорогая. У меня тоже есть дочь, ей семь лет, — говорит Кинга.

— Лукаш, открой дверь, у меня мокрые руки! — кричит Дорота из кухни в сторону зала.

— Я, женщина, тоже кое-что делаю, ты ближе.

— Разумеется, как всегда, — вздыхает она. — Даруся, присмотри одну минутку за Адамом, я сейчас вернусь.

— Хорошо, хорошо, — с улыбкой отвечает девочка-подросток, обнимая брата рукой. — Вот кому-то не терпится. Ведь мы никого не ждали.

По-прежнему худенькая, хотя уже почти сорокалетняя, Дорота выходит во двор, где ее, словно ватой, обволакивает жар Рияда.

— I am coming! — кричит женщина, слыша следующий звонок.

Она злится на такое нахальство непрошеного гостя, резко открывает металлические ворота и застывает как вкопанная. На лестнице перед домом стоит молодая женщина в длинной, до земли, абае. У нее арабские черты лица, удивительно светлая кожа и вьющиеся золотые волосы.

— Кто это? — Дорота слышит за собой голоса Лукаша и Дарьи.

— День добрый, мама… Наконец-то я тебя нашла.

— Моя Марыся, доченька моя любимая!

Таня Валько Арабская кровь

© Tanya Valko, 2012

© Prószyński Media, 2015

© Shutterstock.com / Luciano Mortula, обложка, 2015

© Depositphotos.com / masterwilu, обложка, 2015

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015

* * *

Пусть те, кто претерпел от режимов и тирании вождей, обретут свободу и человеческое достоинство

Фабула повести основывается на событиях, которые произошли в Ливии во время «Арабской весны» в 2011 году, но описанные истории, а также участвующие в них герои вымышлены. Всякое сходство с людьми, находившимися когда-либо или живущими в настоящее время в Ливии, случайно.

Предисловие

Дорогие читательницы, дорогие читатели!

Вы сейчас держите в руках повесть «Арабская кровь», которая описывает судьбы героинь из повестей «Арабская жена» и «Арабская дочь» во время «Арабской весны».

Выражение «Арабская весна» стало уже общепринятым и означает беспорядки, перевороты и революции, которые имели место в арабских странах начиная с 2010 года и по сегодняшний день. Однако моя книга не является ни исторической повестью, ни репортажем с мест тех событий. Это художественный вымысел, основанный на фактах гражданской войны в Ливии. В моей повести вымышленные герои попадают в водоворот действительных событий. Информацию я брала из телевизионных сводок в «Аль-Джазире» или Си-эн-эн, а также из отчетов прессы и из Интернета. Описывая лагеря для беженцев, массовый исход из Ливии или нарушение прав человека, в том числе женщин и детей, я пользовалась рапортами защитников прав человека и знатоков темы или рассказами очевидцев. Однако я хочу подчеркнуть, что описанные ситуации и участвующие в них герои вымышлены. Всякое сходство с лицами, когда-либо находившимися или живущими сейчас в Ливии, является случайным.

Такие фигуры, как Муаммар аль-Каддафи или его сын Саиф, являются публичными особами, даже смерть ливийского лидера подавалась без подробностей, указанных в Интернете. История, описанная мной, полностью вымышлена, хотя и правдоподобна.

Очень часто в моей повести я обращаюсь к исламским источникам, которые для каждого мусульманина являются друзьями от рассвета до заката, от рождения и до смерти. Если хочешь понять арабскую культуру, прежде всего нужно ознакомиться с религией. Я ни в коем случае не относилась к ней пренебрежительно и не пыталась критиковать, потому что уважаю ее за возвышенную веру, иногда превратно истолкованную или использованную в мерзких целях. Лично я – горячая приверженка межрелигиозного диалога и терпимости.

Итак, дорогой читатель, повесть, которую ты взял в руки, поведет тебя в красивую средиземноморскую страну, которая была уничтожена войной, а ее невинные жители подверглись многим оскорблениям и несправедливости. Вымышленные герои проведут тебя по настоящим полям сражений и покажут, что значит ад войны в современном мире.

Встреча с матерью

Арабская Мириам, или Польская Марыся

По приезде в Эр-Рияд, столицу Саудовской Аравии, Марыся поражается двум вещам. Во-первых – благосостоянием этой страны, во-вторых – богатством мужа. До этого она думала, что он очень успешный бизнесмен. Ей и в голову не приходило, что она вышла замуж за миллионера, хотя у самой не было ни гроша. Почему этот мужчина решился на брак с бедной девушкой, к тому же наполовину ливийкой, наполовину полькой? Наверное, единственным объяснением может быть большая любовь. Другая вещь, которая шокирует современную эмансипированную женщину, – это поведение мужа. В Йемене Хамид был совершенно другим человеком. И речь идет не только о чувствах, которые он проявлял к Марысе, но обо всем стиле жизни мужа. В Сане мужчина смотрел на нее горящими влюбленными глазами. Как только представлялся случай, брал ее за руки или обнимал. Он делал это в общественных местах и на глазах у людей, хоть это не одобрялось в традиционалистской мусульманской стране. Он часто взрывался неудержимым заразительным смехом, шутил, рассказывал забавные анекдоты и шалил, как маленький мальчик. В Эр-Рияде его эмоциональность постепенно угасает, блеск в глазах блекнет и часто, особенно на людях, он смотрит на жену бесстрастно, почти с безразличием. Не может быть и речи даже о самом осторожном прикосновении на улице, во время визитов к его родне или посещении больших торговых центров. Бывает, что они видят какую-нибудь дерзкую саудовскую пару, идущую под руку, но с ними такого не случается. Марыся в растерянности. Но затем, присмотревшись к мужчинам и супружеским парам вокруг, приходит к выводу: в данной стране это считается нормой. Любовь между людьми не должна демонстрироваться, потому что она ничто в сравнении с любовью к Аллаху. Жизнь набожного саудовца состоит в безграничном почитании Всевышнего. Пятиразовые молитвы, заполняющие весь день, и осознание, что живешь на святой мусульманской земле, означают, что, кроме Мекки, Медины и Аллаха, почти для всех людей в Саудовской Аравии, избранных и благословленных, ничто не имеет значения. «Наверное, поэтому они так себя ведут, – объясняет себе Марыся. – А может, их манеры – это только видимость, которую в этой стране нужно создавать?» Они просто не выставляют напоказ свои чувства, и с этим нужно смириться. Марысе это дается с большим трудом. Это противно ее стихийной средиземноморской натуре.

В конце января приходит весна – время пробуждения, радости и любви. Эта пора года красива, наверное, в каждой точке земного шара. По-особенному это чувствуется в пустынных и сухих местах, где мало жизни. Погода даже в Эр-Рияде, построенном посреди пустыни, замечательная. Впервые со времени приезда Марыся видит ошеломляющую голубизну безоблачного саудовского неба. Кристально чистый воздух наполняет легкие и придает сил, каждая травинка и кустик, даже самые маленькие, выпускают молодые побеги. Влажная земля прогревается нежными лучами солнца. Птицы целыми днями поют как ошалелые, а коты голосят ночами. Это идиллическое состояние длится, к сожалению, месяц, может, полтора. Позже, с начала апреля, небо скрывается за облаками пыли. После неудачной, полной трагизма поездки в Мадаин Салих и более поздних конфликтов с польским посольством Марыся вообще не покидает виллу. Молодая женщина закрывается в доме и даже не замечает смены времен года. Ее приятельница Кинга звонит пару раз, приглашает ее лично на народный праздник 3 Мая, который пышно празднуется в резиденции посольства. Но Марысю не удается уговорить. Хамид, видя испуг и растерянность жены, тоже не пытается вытащить ее на улицу. Не устраивает его и употребление алкоголя во время таких торжеств. В конце концов, Саудовская Аравия – это страна запретов и нельзя (по крайней мере так открыто) нарушать закон.

– Слушай, женщина! У меня хорошие… чудесные новости! – взволнованно кричит в трубку подруга, снова позвонив через две недели после большого приема.

– Wallahi, что случилось?

– Я обещала, что найду твою маму, помнишь?

– Да… – Сердце Марыси на секунду останавливается, чтобы через мгновение забиться в сумасшедшем ритме.

– Я была на мероприятии третьего мая, и она сама обратилась ко мне. Нужно было тебе прийти! – говорит она с упреком. – Ну, ничего. Я общалась с ней почти час и на сто процентов уверена, что Дорота – твоя мать. Ты мало о себе рассказывала, в частности о родителях. Но все подробности, о которых я знаю, совпадают. У тебя есть сестра Дарья, красивая девочка-подросток, а Дорота вышла замуж во второй раз за поляка Лукаша. Он зарабатывает здесь, на «Эрикссоне», неплохие деньги.

– Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда может, – шепотом произносит Марыся слова покойной бабушки Нади, которая глубоко верила, что мать с дочерью когда-нибудь встретятся.

– Кстати, у меня есть номер ее мобильного и адрес. Они живут в ДК.

– Я не была там. Что это за квартал?

– Ты живешь уже почти год в Эр-Рияде и не знаешь, что такое ДК? Проснись, дама, перестань спать и гнить, двигайся!

– Спасибо, спасибо! Обязательно всегда быть до боли прямолинейной?

– Но ведь кто-то же должен тебя встряхнуть, моя спящая красавица! ДК – это Дипломатический квартал, дипломатический район. Там находятся почти все посольства и резиденции, а также учреждения, магазины, парки, рестораны, виллы и апартаменты для обычных иностранцев, не только для тех, кто из корпуса. Женщины в ДК могут ходить без абайи[142]! Не могу поверить, что ты еще не была там!

– Если я не дипломат и не живу там, то как меня впустят? Сейчас припоминаю, что один или два раза мы с Хамидом проезжали по автостраде около этого места и я видела бетонные блоки, танкетки с пулеметами и толпы охраны и народной гвардии. Мышь бы не проскользнула.

– Конечно, проверяют каждый автомобиль, боятся, чтобы фундаменталисты-головорезы не убили какого-нибудь важного человека. Но, вообще-то, каждый может туда попасть, это просто, как выпить стакан воды. Говоришь, что у тебя дело в каком-нибудь бюро, – и дорога открыта.

– В таком случае я должна попробовать.

– Не говори, как типичная арабка, «Insz Allah»[143] или «bukra»[144], это меня грузит. Сделай это сейчас – тотчас, моментально. Я позвоню и договорюсь с Доротой. На когда? – Кинга берет дело в свои руки.

– Не вздумай! – вскрикивает в ужасе Марыся. – Я сама…

Она нервно сглатывает.

– Я должна еще все обдумать. – Марыся едва дышит от волнения. – Подожди, я сделаю это, когда успокоюсь, обещаю.

– Как хочешь! – От злости подруга цедит слова сквозь зубы и вешает трубку.

Марысе нужно время, чтобы созреть для свидания с матерью. Она вспоминает и обдумывает свой разговор с бабушкой. Это было еще в Йемене. Старая мудрая женщина не давала забыть девушке о ее корнях, месте рождения и матери.

– Бабушка, хватит приставать ко мне с этой Польшей! – Она помнит, как тогда на нее разозлилась, а случалось это очень редко. – И хватит называть меня Марысей. Это, во-первых, ставит меня в неудобное положение, а кроме того, вводит в какое-то состояние раздвоения личности. Я привыкла к имени Мириам, и девяносто девять и девять десятых процента людей так ко мне обращаются.

– Не понимаю тебя, дитя мое, – не сдавалась бабушка. – Почему ты так злишься на свою мать? Ведь она столько вытерпела, столько времени и денег потратила, чтобы тебя отыскать. А ты, как та глупая коза, не поехала с ней и обрекла себя на такую тяжкую судьбу. Никак не могу взять в толк, что ты скрываешь в глубине своей ранимой душеньки? Разве можно не любить мать?

– Все говорили, что она мертва. Но когда она нашлась, словно с луны свалилась, ее интересовала только Дарья! Меня она послала в задницу! – взорвалась тогда Марыся, впервые выказав, что чувствует.

– Но это неправда! – возразила Надя. – И ты уже достаточно взрослая, – добавила она, крепко прижав Марысю к себе, – поэтому я расскажу тебе все, что мне известно о трагической связи твоих мамы и папы. Узнаешь пару шокирующих подробностей о твоем отце, хотя наверняка у тебя уже сложилось собственное мнение о нем.

Она вздохнула, потому что никогда ни о ком плохо не говорила, – это причиняло ей боль.

– Твоей красивой матери никогда не жилось легко с моим сыном, потому что, честно говоря, из него вышел неплохой бандит. Но что поделаешь. Не знаю, как было в Польше, но, когда она приехала к нам в Ливию, видно было, что твой отец жестоко обращается с ней, в соответствии с шовинистической арабской традицией. Если хотел, то был милым, чутким, любящим и дарил счастье, привязывая ее к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был самим собой – отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Я не говорю о привычном издевательстве, об избиениях, что часто у нас случается. Он доводил бедную девушку психологически. Дорота прознала, конечно, о его заигрываниях с младшей сестрой, Самирой, против чего вся семья не могла ничего поделать. Какова была его реакция? Обиделся на всех и вся и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом доме, в чужой стране. Потом возвратился как ни в чем не бывало.

Со временем Дорота, будучи умной и терпеливой девушкой, начала привыкать к новому окружению и постепенно становилась независимой. Но как только она высунула нос наружу – познакомилась с польскими подругами, начала ходить на фитнес, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, – он превратил ее жизнь в ад. Дот хотела добраться до Ливии, но могла это сделать исключительно в одиночку, без тебя. Ты ведь знаешь, что ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Что ж, твоя бедная мама по-прежнему до такой степени любила твоего отца-деспота, что готова была закрыть глаза на все его выходки. Пожертвовать собой ради мира и добра в семье и ради того, чтобы ты, моя панночка, жила в нормальном, не разрушенном распрями доме. Наконец Ахмед вывез вас на ферму за городом. Я не могу рассказать, как красиво он все устроил, но это была золотая клетка в абсолютной глуши. Однако твоя влюбленная мама пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствовало рождение Дарьи. Позднее началось еще большее пекло, ведь мой сын связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению во время манифестации, поддерживающей Усаму бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Экстремизм в Ливии карался и карается смертью, а ответственность несут коллективно. Один из членов семьи набедокурит, а наказаны будут все. Из-за этого мы должны были буквально в тот же день бежать из Триполи. Тут помогла Малика, которая выбила себе должность в Гане. А что происходило с твоей мамой в то время, не имею понятия и боюсь, что даже тетя Малика не знала до конца эту историю. Одна Самира, пожалуй, знает все, потому что общалась с Доротой и помогала ей вывезти вас из Ливии. Договаривалась как умела, чтобы посетить праздник Святого Николая в польском посольстве. Там было назначено свидание, там вас и планировали передать матери. Но ты не хотела даже слышать об этом, предпочла отправиться на мероприятие с Маликой и ее подругами.

После этого признания бабушки у Марыси прояснилось в голове. Она сама была виновата, что не выехала тогда из Ливии вместе с матерью и младшей сестрой. Значит, никаких претензий и быть не может. Она не должна обвинять мать в недостатке любви или стараний найти свою старшую дочь.

Марыся не забудет до конца жизни событий того страшного дня, когда с Самирой произошел несчастный случай. После этого тетя впала в кому, а сестричка Марыси Дарья исчезла. Тетя Малика хотела ей что-то рассказать о маме и сестре уже перед своей смертью, но не смогла. Она все это время скрывала правду и забрала тайну с собой в могилу. Если бы было желание, то уже в детстве Марыся воссоединилась бы с семьей и жила в спокойной нормальной стране, где нет бунтовщиков, террористов и где мужчины на протяжении веков не подвергают дискриминации женщин по закону.

Сейчас молодая женщина впервые за многие годы вынимает помятую фотографию матери, спрятанную глубоко в шкатулке у кровати. Марыся вздыхает, глядя на красивую блондинку, которая держит ладони на округленном беременностью животе и счастливо улыбается.

– Во имя Аллаха, еду! – выкрикивает Марыся, срываясь с места. – Без звонка, без договоренности. Моя мать живет в этом же городе, а я струшу и не навещу ее?

– Лукаш, открой дверь, у меня мокрые руки! – кричит Дорота из кухни в сторону зала.

– Я тоже кое-чем занят, женщина, ты ближе.

– Разумеется, как всегда, – вздыхает она. – Даруся, присмотри одну минутку за Адашем, я сейчас вернусь.

– Хорошо, хорошо, – с улыбкой отвечает девочка-подросток, обнимая брата рукой. – Вот кому-то горит. Никого же не ждали.

По-прежнему худенькая, хотя уже почти сорокалетняя Дорота выходит во двор, где ее удушливым пеклом обволакивает жар Эр-Рияда.

– I am coming! – кричит женщина, слыша следующий звонок.

Она злится на такое наглое нетерпение непрошеного гостя, резко открывает металлические ворота и застывает как вкопанная. На лестнице перед домом стоит молодая девушка с арабскими чертами лица и удивительно светлой кожей, вьющимися золотыми волосами, в длинной, до земли, абайе.

– Кто это? – слышит за собой Дорота голоса Лукаша и Дарьи.

– День добрый, мама… Наконец-то я тебя нашла.

– Моя Марыся, моя доченька любимая! – Сдерживая слезы, Дорота протягивает руки и обнимает за шею так долго разыскиваемого ребенка.

Она ведет взрослую дочь в дом в сопровождении застигнутого врасплох Лукаша и Дарьи с маленьким Адашем на руках. Дорота берет у Марыси черный плащ и с удовольствием смотрит на стройную, хорошо сложенную фигурку девушки. Дочь выше ее на полголовы, у нее длинные ноги, как у отца, и тонкая талия, как у матери, а большая грудь, пожалуй, как у арабских предков по женской линии. Цвет ее волос напоминает созревшее льняное зерно или мед, подсвеченный лучами солнца. Глаза типично арабские – миндалевидной формы, темно-карие, смешанные с чистым золотом. Их необычность подчеркивают темно-каштановые брови, которые, как крылья пугливой бабочки, ежеминутно поднимаются и опускаются. Ее семитский нос свидетельствует об арабском происхождении, но он не большой, как у некоторых арабок.

– Эй, так ты и есть моя легендарная сестра, которую я знаю только по рассказам?! – выкрикивает Дарья, не в силах выдержать гнетущей тишины. – Давай поцелуемся, не стой истуканом.

Свободной рукой она притягивает Марысю за шею и звучно чмокает.

– Меня зовут Лукаш, – представляется мужчина с приятным и спокойным выражением лица. Он носит элегантные очки в золотой оправе и бреет лысеющую голову. Под рубашкой вырисовывается небольшой живот мужчины среднего возраста.

– Сядем в зале. – Он жестом приглашает войти в гостиную, потому что мать с дочерью совершенно окаменели и стоят в прихожей, как две жены Лота.

Дом очень красивый и просторный, хотя, конечно, не дотягивает до особняка, в котором живет Марыся. Зал обставлен современно и без чрезмерной роскоши, а украшают его изделия саудовских ремесленников. Через застекленную стену и дверь на террасу виден небольшой садик с маленьким бассейном, вокруг которого стоят пластиковые стулья и столик. Тут же – небольшая песочница, пластиковая горка и разбросанные везде детские игрушки.

– Вот так мы живем, – начинает Дорота, следя за взглядом Марыси. – А ты где живешь? Я слышала от Кинги, что у тебя муж-саудовец, – говорит она с нескрываемым недовольством в голосе.

– Мы можем перейти на английский? Я не очень понимаю, – прерывает Марыся поток польских слов.

– Well… – Мать с неодобрением кривит губы и грустно вздыхает.

– Of course! – быстро выкрикивает Дарья, нисколько не смущаясь и необычайно радуясь, что видит сестру.

– Это понятно, что ты не говоришь по-польски, потому что воспитывалась в арабской семье, не говорила на родном языке, – поясняет мужчина, с осуждением глядя на жену.

– Собственно… – Марыся повышает голос. Она чувствует себя не в своей тарелке среди чужих людей. Начинает жалеть, что пришла сюда.

– Мама, возьми Адаша, а я займусь сестрой, – подхватывается Дарья. – Пойдем в кухню, нальем себе что-нибудь выпить. Даже не предложили бедной девушке стакана воды, а жара чертова!

– Не выражайся! – Дорота держит свою семью в ежовых рукавицах.

Когда девушки выходят, супруги начинают шептаться между собой, что еще больше стесняет гостью. «Ведь могли бы даже кричать на этом странном трескучем языке, все равно не поняла бы, – говорит Марыся про себя. – Такое уж мое счастье, что даже семья меня не признает». Ей становится все больше обидно, и слезы наворачиваются на глаза.

– Эй, не обращай внимания! – Дарья сразу это замечает. – У мамы такое настроение. Это называется менопауза.

Она злорадно улыбается.

– Спасибо. – Марыся сдерживает слезы. Язвительность девочки-подростка ее радует. Она чувствует, что любит эту девочку всем сердцем и хотела бы с ней общаться.

– Ты помнишь что-то о Гане? – спрашивает Марыся с надеждой в голосе.

– Пардон, была слишком мала. У меня какие-то разрозненные картинки в голове. Слушай, а там был фонтан посреди сада? И мусульманская прислуга? Я помню страшно худую чернокожую женщину. Я боялась ее, как дьявола, в особенности ее больших глаз.

Дарья смеется, наливая колу в стаканы, полные льда.

– Да, точно! А бабушку Надю?

– Мне снится повторяющийся сон: добрая седая арабка наклоняется надо мной и целует. Она пахнет пижмой и старостью.

– Девочки, идите к нам! Поболтаем вместе! – зовет мать из зала.

– Чем ты занималась все эти годы? – обращается она к Марысе. – Я знаю от Самиры, что вы были в Гане.

– Да. Там погибла тетя Малика. Потом мы возвратились в Триполи, где жили с бабушкой в таком прелестном маленьком домике в округе Фашлум.

– Но я тебя нашла на Гурджи!

– Мы переехали. – Женщины стараются не упоминать о том, что Марыся отказалась тогда вернуться с матерью в Польшу.

– И что дальше? Мой детектив потерял вас из виду.

– Позже был Йемен. Я пробыла там два чудесных года. Жила в большой семье, познакомилась с друзьями, узнала любовь…

– Саудовца в Йемене? Он должен быть бедным, как церковная мышь, а может, что-то натворил в своей собственной стране, что оттуда переехал? Многие так делают.

Дорота не может совладать со своим острым языком и неосознанно ранит девушку.

– Wallahi! Хамид – хороший человек! – Марыся, взывая к имени Бога и поднимая при этом руку вверх, реагирует типично по-арабски. В то же время она благодарит в душе Кингу, что не сказала матери о богатстве и положении ее мужа. Порядочная все же девушка и знает жизнь.

– А чем он занимается?

– Он бизнесмен.

– Как каждый араб, это, в конце концов, народ торгашей.

– Если ты так ненавидишь эту нацию, что же делаешь в такой стране, как Саудовская Аравия? – Марыся уже не выдерживает.

– А тебе здесь нравится?

– Конечно нет, ja’ani[145]… но не жалуюсь и не критикую, – говорит Марыся, повышая голос, кривя при этом губы и неодобрительно цокая языком. Поминутно она вынимает бумажную салфетку и вытирает ею то руки, то лоб, то губы. Перед ней их уже целая горка.

– Я все время это твержу, – вмешивается в разговор Лукаш. – Больше позитива. Ты останешься у нас обедать, Марыся? – меняет он тему. – Приглашаем.

– Не хочу мешать.

У девушки нет ни малейшего желания больше находиться в обществе острой на язык и негативно настроенной против нее матери.

– Что ты! Не уходи! – Дарья поддерживает отчима. – Позвони мужу, чтобы он тоже пришел.

– Может, в другой раз. Нужно привыкнуть друг к другу, – холодно заявляет Дорота. – Ты прямо из Йемена сюда приехала? – допытывается она.

– Да.

– Сколько тебе было лет, когда тебя выдали замуж? Пятнадцать?

– Дорота, что с тобой происходит? Так по ней тосковала, столько ночей проплакала, а сейчас так ведешь себя?! – Лукаш, вообще не понимая агрессии жены, не выдерживает.

– Просто я знаю арабские реалии. Это не ее вина, а только их чертовой традиции и старого исламского закона, которым они по-прежнему руководствуются.

– Мне было почти двадцать, – отвечает девушка, со злостью поджимая губы. – Бабушка старалась выбить у меня из головы замужество, говоря, что я слишком молода, а йеменской семье вообще было все равно.

– Так почему так рано?

– А тебе сколько было лет, когда ты вышла замуж за моего отца? И почему это сделала? Ага, скорее всего, была беременна, а я, представь себе, нет. Я вышла замуж по любви.

У Дороты искривилось лицо после словесного выпада дочери.

– Просто такое окружение тебя устраивает, впитала эту культуру до мозга костей, – продолжает мать, не обращая внимания на колкости.

– Вместе с мужем и двоюродной сестрой мы участвовали в Сане в манифестации против того, чтобы замуж выдавали девочек, – бросает Марыся очередной аргумент.

– А какую школу ты закончила? Арабскую, для будущих жен?

– Английскую. – Молодая женщина заканчивает беседу, поднимается с дивана и быстрым шагом направляется к выходу. – Если ты так ненавидишь арабов, почему у тебя был арабский муж?! Нужно было сделать аборт, меньше бы тогда мы обе мучились! – выкрикивает она под конец, оглядываясь, чтобы найти свою абайю. – С арабским парнем можно иметь только арабского вылупка, отлично чувствуя себя в арабских реалиях и соблюдая арабские законы!

Выведенная из равновесия, Марыся дрожит всем телом, ее голос ломается, и чувствуется, что через минуту она взорвется истерическим плачем.

– Марыся! Прошу тебя! – Дорота наклоняет голову, закрывает лицо обеими ладонями и начинает всхлипывать, выливая из своих больших голубых глаз потоки слез. Они протекают между ее худыми пальцами и льются просто до запястий. Все в коридоре застывают. Даже маленький Адаш перестает лепетать, сидит на полу и грустно смотрит на маму, кривя маленькие губки.

– Чувство ненависти к арабам появилось у меня только тогда, когда твой отец глубоко меня ранил и страшно обидел. Это чудо, что я пережила ад, который он мне устроил.

Мать подбегает к взрослой дочери, крепко ее обнимает и притягивает к себе против ее воли. Девушка будто одеревенела, как кол проглотила.

– Извини меня, но когда я вижу, что моя дочь такая… арабка, то считаю, что этот прохвост выиграл.

– Никогда не считала себя типичным примером арабской девушки. Всегда протестовала против глупых шовинистических законов. А в Йемен выехала, скрываясь, собственно, от отца, который хотел сделать из меня прислугу для своей новой канадской жены и множества вылупков.

– Извини, извини! Я стала обобщать, это страшное, непростительное заблуждение. Один подлый араб не значит ведь, что все они такие.

Дорота берет дочь за руку и осторожно тянет девушку в направлении зала.

– Если бы ты тогда со мной возвратилась в Польшу, не случилось бы всего этого… – грустно повышает голос она, моргая полными слез глазами и хлюпая носом.

– Мы с Дарьей идем в кухню готовить обед, а вы или миритесь, или деритесь, – с улыбкой и вздохом облегчения говорит Лукаш, оставляя женщин вдвоем.

– Как там было? – Не дождавшись никакого отчета о встрече с матерью, Хамид с интересом наблюдает за своей красивой женой. Ее лицо еще белее, чем обычно, на нем читаются злость и ожесточение.

– Не хочешь об этом говорить? – Уже у самого дома муж снова пробует о чем-либо узнать.

– Если захочу поговорить, все сама расскажу, – отвечает Марыся повышенным тоном, сразу же после этого поворачивается и вбегает, прыгая через ступеньки, на лестничную площадку. Полы атласной абайи развеваются во все стороны.

Услышав, как хлопнули большие деревянные дверные створки, Хамид решает не набрасываться на жену. Он усаживается в любимый «бентли» и отправляется за город. Девяносто процентов саудовских мужчин проводят таким образом свое свободное время. Гоняют на быстрых автомобилях, просиживают в кафе, выпивая целый океан кофе, или идут с приятелями в кальянную, где скрашивают вечер беседой и игрой в бильярд. Хамиду это кажется скучным, но в последнее время он старается избегать общества жены. Сегодня что-то пошло не так, он узна́ет об этом раньше или позже. Он все меньше нуждается в разговорах и признаниях этой женщины. Он приходит к выводу, что, очевидно, так уж случается в каждой арабской семье.

Марыся (все еще в выходной одежде) лежит в спальне на большом супружеском ложе. Сегодняшний визит и свидание с матерью после стольких лет разлуки полностью ее доконали. Она чувствует себя совершенно обессиленной и расстроена до такой степени, что дрожит всем телом. Свернувшись клубочком, она обнимает колени длинными худыми руками, прячет лицо. Так она чувствует себя значительно лучше и более защищенно. У нее прошли спазмы в животе и судороги в мышцах. Молодая женщина закрывает глаза, и в памяти всплывают все острые слова, которые говорила ей мать и которые так ее уели. Каждая фраза в устах матери звучала подобно оскорблению. Да, Марыся должна признать, что чувствует себя больше арабкой, чем полькой. Но как же иначе? Ведь бо́льшую часть жизни она провела в ливийской семье, доброй, терпимой, любящей и современной. А эта женщина приписывала ей наихудшую, примитивную ментальность. Отец был, и где-то наверняка есть, сволочью, но это не дает никому права обобщать и утверждать, что все арабы такие. Какой дурак может считать, что все они фундаменталисты, террористы, все обижают женщин и маленьких девочек и являются необразованными мракобесами? Это же нонсенс! Марыся думает о Хамиде, своем очень мусульманском, но необыкновенном муже, кузине Фалиле, не очень умном, но добром Ашрафе из Йемена, бедняге с мягким характером, и Аббасе, дяде с голубиным сердцем. И еще о других, обычных порядочных арабских мужчинах. Женщины Востока в жизни бы никогда так себя не повели, как ее мать. Сколько же тепла и любви Марыся получила от своей бабушки, какое терпение и понимание та выказывала и каким была добрым человеком! А Малика! Девушка, едва вспомнив ее имя, чувствует приступ печали, боли и стискивающей грудь тоски. Она была для нее не только теткой – она дала ей больше, чем какая-либо мать. «Она меня любила, и я об этом знаю, – думает Марыся, вздыхая. – Это самый большой дар, который я от кого-либо получала. Наверняка поэтому она и не рассказывала мне о матери, потому что боялась меня утратить. Может, и хорошо, что так случилось». Марыся расслабляется, представляя облик тетки и шутливую улыбку на ее лице. После вспоминает выражение лица Малики, когда Марыся в возрасте четырнадцати лет сообщила ей об изнасиловании и беременности. Другая женщина кричала бы, в чем-то упрекала, может, даже ударила бы, а та посочувствовала и помогла решить позорную проблему. Она понимала, что это не вина Марыси. Малика, Самира, бабушка Надя, Лейла, Хадиджа были для нее ближе, чем эта высохшая светловолосая дылда. Марыся, измученная воспоминаниями, засыпает почти с первыми лучами солнца, вслушиваясь в утренний призыв муэдзина к молитве.

Дорота тоже не спит до рассвета. Размышляет. Она так долго тосковала, так стремилась отыскать дочь, но ту, свою малютку Марысю, которая говорила ей «мамочка». Ее разочаровал тот факт, что вдруг в ее жизни появилась взрослая, сформированная окружающим обществом девушка, с которой, кроме уз крови, вообще ничего Дороту не связывает. Женщина отдает себе отчет, что собственное отвратительное поведение было вызвано глупыми романтическими представлениями. Она сдуру вылила свою нелюбовь к арабам и горечь на ни в чем не повинную девушку. «Я нашла ее и потеряла, – сжав голову руками, думает Дорота, которая сидит у стола в кухне. – Но кто же после таких испытаний, как у меня, может нормально реагировать? Марыся ни о чем не догадывается и наверняка никогда не узнает, потому что больше не захочет меня видеть», – с горечью подытоживает она.

Дорота наливает себе очередной бокал домашнего вина и осушает его, цедя сквозь зубы: «Сегодня мне остается только напиться», – констатирует она с иронией и вспоминает маленькую доченьку, которая отлично чувствовала себя в доме ливийской семьи, носилась по саду и играла с ровесниками. В памяти всплывают воспоминания о том времени, когда они жили на ферме, облик доченьки, загоревшей до коричневого цвета, с распущенными, вьющимися, непослушными волосами. И все время в голове у Дороты звучат слова: «мамочка это, мамочка то, мамочка сё…». А потом тот последний ужасный момент, когда в испуге Дорота прижимала ее к своему бешено бьющемуся сердцу. Это страшное воспоминание больше пятнадцати лет Дорота старалась стереть из своей памяти. Она никогда к нему не возвращалась, но сейчас кошмар снова оживает.

Видение столь реалистично и так болезненно, как будто все произошло вчера. Она видит себя в испуге сидящей у окна большой спальни на их вилле в Триполи. Она ударяет себя по лбу молчащей черной трубкой телефона. Кому еще она может позвонить, кто захочет помочь измученной женщине с двумя маленькими детьми, кто захочет с ней разговаривать? Тогда она чувствовала себя страшно одинокой. С надеждой Дорота смотрела на опустевший дом свекрови по другую сторону узкой улицы, на увядшие листья, кружащиеся в сером от пыли воздухе. Уже чувствовалась зима. От страха она так крепко прижимала ничего не понимающую Дарью, которая сладко чмокала молоко из ее груди, щуря глаза от удовольствия. Сердце Дороты болезненно сжималось, а глаза наполнялись слезами. Как и сейчас, когда она вспоминает самые трагические минуты своей жизни. К ней возвращается образ старшей доченьки, шестилетней Марыси, которая тихо, на цыпочках, вошла в спальню и прижалась к маминой спине. Дорота посадила ее тогда к себе на колени и обняла. «Мамочка…» – Доченька для смелости произнесла это волшебное для нее слово. Какая же она тогда была грустная! Шестое чувство подсказывало ребенку, что происходит что-то плохое. Дорота в конце концов позвонила к единственной родной душе в Триполи, которая у нее осталась. Это была Баська – наилучшая польская подруга. Еще минута – и Дороте удалось бы сбежать и спрятаться в безопасности в посольстве. Но не это ей было суждено. «Мне был уготован самый ужасный сценарий, который смог придумать Бог», – скептически подытоживает свою жизнь Дорота, забывая, что уже столько лет счастлива. Она бередит старые, уже давно зажившие раны. Она помнит, как подхватилась, как бегала, будто сумасшедшая, пакуя как попало самые необходимые вещи. Должна же она была взять с собой хотя бы пару трусов! Через пятнадцать минут она была готова, но опоздала, может, минуты на две. Вдруг она услышала, как внизу хлопнула входная дверь и раздались громкие мужские голоса. Мурашки побежали у нее по спине. Даже сейчас ее охватывает дрожь при воспоминании о той минуте. В ужасе она осмотрелась вокруг в поисках пути к спасению. Но беспомощно замерла, держа на руке Дарью и прикрыв собой Марысю. Она не могла ступить ни шагу. Дорота приложила палец к губам и жестом велела Марысе не издавать ни звука. В ужасе поправила соску Дарьи и, повернувшись, на цыпочках вышла в спальню.

Дорота по-прежнему помнит все подробности, как будто просматривает в памяти заезженный фильм. Неизвестно, что произошло, может, от страха она чересчур крепко стиснула маленькую доченьку, а может, ее колотящееся сердце разбудило малютку. Дарья вдруг открыла глаза, скривила рожицу и издала вначале тихий писк, а через минуту уже выла, как сирена.Дорота закрыла дверь на ключ и забаррикадировала ее тяжелым комодом. Откуда взялись только силы, чтобы его передвинуть! К тому же сделала она это в сумасшедшем темпе. Метнулась в самый дальний угол спальни, потащив за собой испуганную Марысю. Они уселись на пол и, как цыплята, прижались друг к другу, но Дарья не прекращала своего концерта. Дорота, услышав шаги на лестнице, от страха стиснула зубы.

В эту минуту, спустя столько лет, сидя у кухонного стола и видя перед глазами давние образы и картины, Дорота натягивается, как струна. У нее перехватывает дыхание. Закрыв глаза, женщина вспоминает, как кто-то дернул дверную ручку, потом начал колотить в тяжелую деревянную дверь, которая должна выдержать. Но через минуту мощный удар ноги сорвал замок и она поняла, что уже ничто не может их спасти. Сорванная с петель дверь перевернула тяжелый шкаф. У кого столько сил, чтобы такое сделать? Может быть, только у фурий? Тогда девочки начали голосить уже вдвоем, прижимаясь к матери, как маленькие беззащитные цыплята.

– А-а-а, какие цветочки ты здесь прячешь, хитрюга! – Какой-то огромный подонок, ввалившийся в спальню, повернулся к Ахмеду, который стоял, шатаясь, у входа, и отвесил ему страшную оплеуху. – Ну, показывай, что тут.

Два прыжка – и вот он уже оказался около Дороты и начал тянуть ее за волосы.

– Какую блондинку себе отхватил! Ну-ну! – отвратительно засмеялся он, скаля при этом пожелтевшие неровные зубы.

Взяв Дороту за волосы и за юбку, он бросил ее на большое супружеское ложе. Марысю он ударом руки отшвырнул к лежащей на полу Дарье. Еще раз оценил добычу взглядом, сжал потрескавшиеся губы, а потом медленно направился к покорному Ахмеду – мужу и отцу семьи.

– Ну, – сказал он наконец, как бы преодолевая сопротивление, – может, еще договоримся, приятель.

Когда громила отпустил светлые волосы Дороты, она, как львица, защищающая львят, бросилась к заплаканным и расстроенным доченькам. Сейчас, когда Дорота это вспоминает, она поджимает губы и с остервенением смотрит перед собой. Женщина полностью погрузилась в свое трагическое прошлое. Она помнит, как мужчины вышли из комнаты, оставив их в страхе и слезах. Ахмед не сделал ни единого шага в сторону своей жены и детей. Из коридора доносился шепот, а потом раздался противный горловой смех бандита. Позже к остальным присоединился еще один голос, полный веселья.

Через минуту чьи-то тяжелые шаги послышались на лестнице, доносились какие-то разговоры, чувствовалась вонь дешевых сигарет. Дорота с дочерьми сидела на полу неподвижно, словно происходящее не имело к ней никакого отношения. Ахмед вбежал в спальню. Не глядя на жену, он вырвал у нее кричащих детей, взял их, как котят, под мышки и, не оглядываясь, вышел.

В комнату с откупоренной бутылкой виски в руке вошел главарь, и Дорота уже тогда поняла, на чем строилось соглашение между мужчинами. Любимый муж без зазрения совести обменял ее на свою фундаменталистскую шкуру, а представитель ливийской полиции по борьбе с терроризмом получил за его свободу плату натурой.

Что ж, для одной короткой ночи этих воспоминаний чрезмерно много. Дорота трет глаза рукой, промокает бумажной салфеткой холодный пот со лба, доливает себе вина и выходит в сад. Воздух охватывает ее жаром, но она не обращает на это внимания. Ее бросает в пот от страшных воспоминаний прошлого. Она ложится на пластиковый шезлонг у бассейна и впервые с незапамятных времен закуривает сигарету. Широко открытыми глазами она смотрит в запыленное беззвездное саудовское небо. Словно на экране Дорота видит события того вечера и ночи.

В меру своих возможностей женщина старалась сопротивляться, но сила противного бандита огромна. Дорота не продержалась и минуты, почувствовав его лапы у себя внутри.

– О, какая тепленькая цыпочка, – дышал здоровяк ей в ухо, и от вони из его рта перехватывало дыхание в груди. – О, если б у меня дома была такая, я бы никуда по ночам не таскался и мне было бы плевать на тех, которые вешаются на меня, как груши.

– Ублюдок, дерьмо! – выкрикивала оскорбления Дорота, едва дыша под тяжестью огромного, навалившегося на нее туловища.

– Твоя правда, – смеялся насильник, срывая с нее одежду. – Святая правда, идиот этот твой парень.

После этих слов мир померк перед глазами Дороты и она почти потеряла сознание. Через несколько минут главарь, довольный собой, одним глотком опорожнил полбутылки водки.

– Эй, шеф! Не будь таким жадным, дай другим попользоваться! – услышала она настойчивые мужские голоса, доносящиеся из коридора.

– Пусть попробует кто-нибудь сейчас войти, застрелю, как собаку, – угрожающе произнес главарь банды и добавил: – Успеете еще позабавиться.

Дороте было уже все равно. Тогда она лишь искренне надеялась, что не переживет этого.

– Ну что, куколка, продолжим? – спросил насильник противным голосом.

Из последних сил и остатков сознания она бросилась тогда царапать ногтями отвратительную носатую морду мучителя и с удовлетворением вспомнила, как из надбровья насильника хлынули струйки крови. А потом он сильно ударил ее и перед глазами у нее оказался разноцветный плед, который они с Ахмедом получили в подарок от его матери на седьмую годовщину свадьбы.

Даже сейчас, в темноте саудовской ночи, Дорота при воспоминании о страшном изнасиловании, жертвой которого она стала, чувствует боль внизу живота и обнимает его обеими руками. У нее сбивается дыхание, она поворачивается на бок и со стоном свивается клубочком.

– Пора в кровать. – Лукаш в пижаме наклоняется над женой и вытирает обратной стороной ладони ее лицо, мокрое от слез. – Не возвращайся в прошлое, любимая, а то порядком завязнешь в нем.

Дорота молниеносно поворачивается к любимому мужчине и изо всех сил прижимается к его руке, притягивая его как можно ближе. Она взрывается истерическим плачем.

– Я отыскала ее и потеряла! – вскрикивает она, и голос ее прерывается от слез. – Остались мне вместо нее только страшные воспоминания.

– Когда поспишь, мир снова наполнится красками. Завтра тоже будет день, и мы постараемся его прожить лучше, чем сегодняшний. Все поправимо.

– Я хотела просто отыскать мою маленькую Марысю, которая будет забрасывать мне ручки на шею и говорить мне «мамочка». До меня в тот момент не дошло, что после стольких лет она уже стала взрослой женщиной, совершенно мне незнакомой, которая слово «мамочка» не в состоянии будет даже выговорить.

– Марыся? – Молодая женщина слышит голос матери в телефонной трубке. – Как ты поживаешь? Как дела? – неуверенно спрашивает Дорота.

– Все о’кей, без перемен, – холодно отвечает дочь, нервно сжимая губы. – А у тебя? Как дети? Как дела у мужа? – машинально задает она традиционные арабские вопросы для поддержания беседы.

– Тоже хорошо. Дарья уже скучает по тебе и хочет, чтобы вы наконец-то снова увиделись.

– Знаю. Мы постоянно переписываемся в Фейсбуке. – Марыся хочет показать матери, что не нуждается в ней, чтобы поддерживать связь с сестрой. – Мы выберемся когда-нибудь с малышкой на пиццу.

– А может быть, придешь к нам в ближайший четверг с мужем?

– Он в командировке, – врет, даже не покраснев, она и выразительно смотрит на Хамида, который лежит рядом с ней в постели. Она прикладывает палец к его губам, приказывая молчать. Тот с недовольством вертит головой. – Договоримся, когда вернется.

– Уточни, когда именно? – не сдается мать, но ее голос становится глуше, и Марыся, конечно, сразу выпаливает:

– Вскоре позвоню. – Все же ей жаль женщину, и она добавляет: – Но на этот раз вы приедете к нам.

– Не стоит беспокоиться, доченька! – восклицает Дорота. – У меня больше опыта. Что ты будешь морочить себе голову какой-то готовкой?

– Это для меня не проблема. Дам тебе знать, о’кей?

– Хорошо. Тогда до свидания, – заканчивает разговор мать.

– Марыся, у тебя нет сердца! – недовольно говорит жене Хамид. – Она бедная, соскучившаяся и растерянная женщина. Не знает, как к тебе приспособиться, как разговаривать. Ведь ты ее почти не помнишь, всю жизнь провела в арабской семье, которая ее страшно обидела. Постарайся ее понять.

– Она считает меня типичной забитой арабкой, представляешь? – возмущенно восклицает Марыся.

– В этом она частично права. – Мужчина нежно гладит ее по волосам. – Большую часть жизни ты провела в нашей культуре и напиталась ею. А гены по отцу тоже никуда не денешь.

– Только не говори мне, что я на него похожа! – Марыся нервно вскинулась. – Может, только длинные ноги и этот чертов семитский нос.

– Носик красивый, малюсенький. Посмотри на других арабок, любимая.

– Хорошо, но пусть сначала откроют лицо, – смеется она. – Может, саудовки нарочно так плотно заслоняют лица, потому что такие страшные?

– Ты ничего не должна прятать, ты идеальна. – Муж прижимается к ней и обнимает ее.

В спальне он прежний и не чувствует перед женщиной никакого стеснения. За закрытыми дверями Хамид – тот же мужчина, которого Марыся полюбила в Йемене. Из-за стресса и бури последних месяцев, постоянных изменений в их жизни они давно не занимались любовью. А ведь Марыся любила с ним это делать. Она чувствует на шее его горячее дыхание и нежные, осторожные поцелуи. Его утонченность и чувствительность приводят ее в дрожь. Молодая женщина кокетливо улыбается, страстно смотрит в черные как уголь глаза и поглаживает его покрытые двухдневной щетиной щеки, проводя по ним обратной стороной ладони… Позже они долго лежат, тесно сплетясь и молча наслаждаясь близостью. После непродолжительной дремы пробуждаются расслабленными и вспотевшими. У Марыси теперь совсем другое отношение к миру и к ее отыскавшейся матери – оптимистическое и почти радужное.

– У меня идея, – говорит она, весело улыбаясь мужу.

– Я должен бояться или радоваться? – шутит он.

– Посмотрим. Во-первых, они приходят на ужин к нам. Пусть у них отпадет челюсть.

– Ой, кто-то хочет прихвастнуть богатством… А говорила, что ты в нем не заинтересована.

– Потому что так и есть, но ведь мать, едва узнав, что мой муж – араб, сразу же принялась жалеть меня!

Черты лица Хамида становятся строгими.

– А позже пришла к выводу, что если ты был в Йемене, то должен быть страшно бедным, – продолжает Марыся, – или же саудовским преступником, или прямо террористом, если выехал в эту страну.

– О черт, почему ей это пришло в голову? Или она знает мою фамилию?

– Скорее нет, а если даже знает, то к убогим твою семейку причислить нельзя. Не имею понятия, откуда она все это взяла. А может, снова стереотипы, ведь постоянно пишут, что Йемен – это самая бедная страна в регионе. В прессе даже печатаются письма террористов из Саудовской Аравии, которые там прятались, скрываясь от местного правосудия. Так она и насочиняла себе в своей блондинистой голове.

– Только без публичной критики блондинок. Они не всегда такие глупые, какими кажутся. Стереотипы! – Он показывает на нее пальцем, довольный, что поймал на том, что Марыся сама критикует.

– Хорошо, возвращаемся к сути дела. Когда они придут к нам, то их жаба задавит от зависти. Может, наберутся немного почтения к вонючим, грязным арабам, то есть к нашей паре, – смеется она, представляя выражение лиц семейки.

– А сейчас поддерживаю, но не согласен по поводу «грязных».

Марыся бросает в него подушкой, при этом ее голые увесистые груди кокетливо колышутся.

– Может, еще раз чем-нибудь бросишь? – Хамид протягивает к ней руки.

– Эй, не отвлекай меня! Сейчас самое главное. Мы не выдержим с ними беседы с глазу на глаз, а значит, было бы неплохо пригласить Кингу и Амира. Они не такие занудные, как казалось вначале, только у нее немного грязный язык, но ведь никто не идеален.

– Ты пару раз с ней даже о чем-то договаривалась, – вспоминает Хамид. – Помню, как-то отправилась с ней к гинекологу. Кстати, вместо того, чтобы, как положено, пойти туда со своим мужем.

Он вдруг становится серьезным.

– Что касается вопроса нашей плодовитости или, скорее, бесплодности, она, как мне кажется, лучше осведомлена, чем я.

– Это бабские дела! – упрямо заявляет Марыся. – Здесь даже если захочешь в туалет, то должен сделать это с махрамом[146]. Это очень стесняет и просто ненормально! – злится она.

– Не будем возвращаться к этой теме, у меня, по всей вероятности, совершенно другое представление. Я, в конце концов, стопроцентный паршивый араб, и у меня примитивное отношение к этой материи, – язвительно говорит Хамид и поджимает губы.

– В следующий раз пойдем вдвоем, обещаю.

Марыся примирительно приближается к мужу и прижимается к нему стройным телом.

– Не злись, хорошо?

– Ты знаешь, как меня задобрить.

Мужчина снова тянется к жене, и его глаза светятся любовью и нежностью.

– Обо всем уже договорились, значит, предлагаю остаток вечера посвятить себе, – искушает его Марыся.

– Я – за.

Хамид неотрывно смотрит на жену, и слюна наполняет его рот, как при виде пирожного.

– Кинга, как дела? – Марыся с самого утра решает связаться с приятельницей. – Можешь говорить? Никто тебе не свернет шею в посольстве?

– Свободна! Шеф вышел, у него какая-то важная встреча в министерстве. Ближайшие два часа отдыхаю. Подожди, сейчас тебе перезвоню со служебного. Почему мы должны платить за важные польские разговоры? – смеется она.

– Ты ничего не рассказывала Дороте о Хамиде, о его семье, фамилии и тому подобных вещах? – продолжает Марыся, сняв трубку.

– Конечно нет! Если захочешь, сама ей признаешься при случае.

– Прекрасно! Она считает, что мой муж какой-то старьевщик, бедный араб или даже еще хуже.

– Это значит, что ты ее посетила и meeting прошла не так уж гладко, – грустно смеется подруга.

– Да, собственно, так и есть.

– Не беспокойся. Свидания после долгих лет обычно проходят очень трудно. Вы должны заново узнать друг друга, понять перемены, которые с вами произошли. Она, по всей вероятности, надеялась увидеть свою маленькую доченьку, которой тебя помнит. А ты ее вообще не помнишь – значит, тебе легче.

– Скажи мне, моя умница, я очень похожа на арабку? А может, вообще арабка? – Марыся задает волнующий ее вопрос, зная, что подруга ответит ей искренне.

– Сейчас подумаю… – Кинга повышает голос. – Как по мне, то, возможно, есть немного. Когда я на тебя смотрю, видно, что ты метиска.

– А по манере вести себя, поведению, разговору, способу жизни, ментальности?

– Ты не говоришь ни ja’ani через слово, только через два, – смеется она, – ни IBM…

– Что это? – прерывает ее Марыся.

– Не пользуешься правилами Insz Allah, bukra, mazal, по крайней мере не слишком часто.

Кинга хохочет, радуясь, что отловила хоть кого-то, кто не знает заезженной шутки.

– И ты!

– А что, мамочка упрекнула тебя в том, что ты арабка? Видели глаза, что покупали, то есть твоего папашу. Неужели смуглый брюнет, похожий на итальянца или испанца, сразу же разонравился кукле-блондинке, как только она сориентировалась, что это все же немножко другая нация и культура? Или было уже слишком поздно? У меня тоже муж араб, и я себя хвалю. Нужно выбирать человека по характеру, а не ориентироваться на смуглое тело, черные вьющиеся космы и кое-что еще.

– Ну, у тебя и острый язык! – Марыся даже краснеет от таких фраз. – С моей мамой – другое дело. Была молодая, неопытная и глупая, как гусыня. Кажется, она с самого начала была в проигрышной ситуации. Залетела мной и, конечно, не сделала аборт!

– И это говорит арабка?! – Кинга не на шутку оскорбляется. – В этот момент ты судишь, как какая-то распутная европейка или американская цыпа. Как можно прервать беременность?! Знаешь, сколько лет мы с Амиром старались завести ребенка?!

– Sorry…

– Ты должна быть ей благодарна, что она этого не сделала. Благодаря этому ты существуешь. А она пережила из-за этого настоящий ад. Я ею восхищаюсь. И за то, что не опустила руки и долгие годы старалась тебя отыскать.

– Хорошо, я уже чувствую себя подлой и злой! Хватит! Глупость ляпнула.

– Думай, прежде чем что-то сказать, девочка! А если еще раз такое при мне брякнешь, то я тебе еще больше накидаю!

– Не нервничай, сменим тему. Хорошо?

– Хорошо. – В раздражении Кинга даже сопит в трубку.

– Мать предложила совместный ужин у них, пригласила меня с мужем. Но я хочу ей немного отплатить за последнюю встречу и пригласить к нам. Мы нуждаемся в душевной поддержке и хотели бы, чтобы вы тоже пришли. И это было бы око за око.

– Что ж, они будут шокированы, а ты единым махом без излишних объяснений выбросишь весь негатив из головы. No comments.

– Ну конечно. Итак, в ближайший четверг. Около восьми, подходит?

– Наверняка, но в этот раз ты дашь мне возможность более основательно осмотреть твой дворец.

– Обещаю.

Марыся, понимая, что должна действовать быстро, пока еще есть задор и она не пала духом, звонит к матери.

– Ahlan wa sahlan[147], – злорадно здоровается она по-арабски. – Keifa haleki?[148] Kullu quejs, tamam?[149]

– Thank you, very well. – Дорота не поддерживает игру. – Как ты чувствуешь себя, доченька?

– Great. Звоню насчет нашей встречи. Вы свободны на уик-энд? Может, в четверг? Мы приглашаем к себе. Пришли мне свой e-mail эсэмэской, я сброшу тебе карту.

– А в каком районе вы живете, может, я знаю? – спрашивает Дорота, разрываясь от любопытства.

– Муаджамма Нахил.

– Это пятнадцать минут от нас. На Лас-Пальмерас-виллидж? Наши знакомые там живут, были у них пару раз, смотри-ка! – восклицает она радостно.

– У нас вилла, а охраняемые поселки предназначены для иностранцев, не для саудовцев, хотя, в принципе, и те, и другие – на прицеле у «Аль-Каиды». Кроме того, у местных есть еще другие противники, например шииты, группировки враждебных племен. Но они не так важны, как иностранцы, значит, об охране должны заботиться сами.

– Грустно. Что творится с нашим миром, правда?

– Согласна, я знаю об этом довольно много из обзоров и в политике разбираюсь совсем неплохо. Сейчас начались волнения в арабских странах, а в Йемене уже давно опасно. Регионы Северной Африки и Ближнего Востока подобны спящему вулкану. Интересно, когда взорвется. Я рада, что наконец мы поселились в спокойной Саудовской Аравии. С господствующими религиозными ограничениями нужно попросту смириться и соблюдать их. Бывает хуже, когда нет никакого закона.

– Да, да, безопасность важнее всего. Но слушай, чуть не забыла! – Дорота меняет тему. – Я хотела, чтобы ты познакомилась у нас на ужине с новым-старым консулом, и уже пригласила его. Две недели назад он с женой прибыл в Эр-Рияд, но мы знакомы давно. Это он сто лет тому назад помог мне найти тебя в Гурджи. Мы ездили тогда с Лукашем в его автомобиле, и он во время всего нашего пребывания в Триполи сердечно заботился о нас. Это очень симпатичный и добродушный человек.

– Нет проблем, я вышлю приглашение в посольство. Думаю, за столом все поместимся.

Марыся слишком поздно прикусила язык и слышит с противоположной стороны линии вздох матери.

– Охотно примем его у себя, – поправилась она вежливо. – С женой, конечно. У нас немного знакомых, как-то не сошлись с теми, кого до сих пор встречали. Или чересчур арабы, или чересчур поляки, – смеется Марыся. – Самое время познакомиться с кем-нибудь интернациональным.

– Кроме того, он был в Ливии, сможете вместе вспомнить. Ты любишь эту страну?

– Очень сильно! – Марыся говорит с тоской в голосе. – А ты, скорее всего, нет?

– Знаешь, трудно так однозначно сказать, потому что она тоже у меня вызывает приятное чувство. У меня там остались хорошие приятельницы и преданные подруги. Поездки к морю были прекрасны, и сам город Триполи необычен.

– Я люблю его, вонь выхлопных газов и гниющего мусора смешивается с одуряющим запахом жасмина, свежезаваренного кофе, тепленького хлеба прямо из пекарни. – Марыся оттаяла, вспоминая свое беззаботное детство. – Кое-кто надо мной посмеется, но у этого города своя атмосфера. Правда, не знаю, как там сейчас. Я поехала бы посмотреть на старые развалины. И в переносном, и в прямом смысле.

– В общем, я тоже, – признается Дорота. – Может, когда-нибудь вместе организуем такую поездку. Возвращение в прошлое…

Она умолкла, задумавшись.

– Надеюсь, без ущерба для себя, – после паузы вносит она поправку. – Навестили бы Самирку.

– Хорошая мысль! – Марыся даже подпрыгивает при мысли о пребывании в старом доме, пусть и кратковременном. Женщины замечают, что, вспоминая Ливию, они нашли общий язык.

– Что ж, увидимся в четверг, доченька. Очень хочу познакомиться с твоим мужем. Я слышала от Кинги, что это весьма современный саудовец. Вероятно, не носит сауб?[150]

– Отбивается от нее руками и ногами. – Марыся не уточняет, что так было вначале, сразу же после их приезда из Йемена. Теперь в общественных местах Хамид всегда носит белую, длинную до земли рубашку, что доводит ее до бешенства.

– Ходят слухи, что он также очень красивый, – смеется Дорота.

Марыся садится на софу в зале и начинает размышлять о разговоре с матерью. О чудо, надо признать, что им с матерью очень хорошо говорилось и, в принципе, ей вообще не хотелось заканчивать разговор. Может, Кинга права и со временем они найдут общий язык. В конце концов, они той же крови, а Дорота столько пережила и не отчаялась, разыскивая ее по всему миру. Действительно, ею нужно восхищаться.

Когда Марыся пригласила всех гостей, она вдруг сообразила, что вообще не имеет понятия, как приготовить праздничный ужин. Руби дерево по себе. Единственное, что у нее было, – это большая столовая с огромным столом, за которым могут поместиться до шестнадцати человек. И ничего больше.

– Пригодилась бы нарядная скатерть, фарфоровый сервиз и плаке, – звонит она Хамиду, потому что тот может устранить любую проблему. – Нужно ехать по магазинам, ничего не поделаешь. Ведь не буду же я сервировать гостям блюда на антиквариате! – восклицает она в ужасе.

– Воздержись от покупок. Все, что тебе необходимо, осталось от моей матери. Она устраивала приемы по меньшей мере раз в неделю.

– Значит, она умела прекрасно готовить, а я не умею, да и повар наш так себе. Не могу на него положиться: нет ни малейшего шанса, что он приготовит изысканный ужин. Я умею готовить только ливийскую шорбу[151] и кускус.

– Мама пользовалась услугами «Пэлэс-отель» в Эр-Рияде. У меня еще есть номер знакомого шефа по доставке. Наверняка он не уехал из Саудовской Аравии, слишком ему здесь хорошо. Пригласим его сюда сегодня на ланч, познакомлю тебя с ним, и все сами обговорите.

– В качестве дополнительного блюда предлагаю морепродукты: омар, лосось и креветки.

После отличного обеда в роскошном ресторане отеля, который супругам предложил его менеджер, он приступает к делу:

– К этому можно подать по половинке яйца вкрутую с черной икрой. Суп должен быть изысканный, например французский луковый с гренками. В качестве основного блюда вы хотите говядину или белое мясо?

– Лучше всего цыпленок, – шепчет в восхищении Марыся.

– Хорошо, значит, грудка цыпленка гриль, фаршированная шпинатом и сыром фета в сметанном соусе с луком-пореем. К этому – овощи на пару́: спаржа, брюссельская капуста и, конечно же, для цвета, морковка. На десерт – горячие французские блинчики с шоколадом и шариком ванильного мороженого, посыпанным дроблеными фисташками. Кофе и чай, может быть?

– Господин Икбал, вас мне послал Бог! – восклицает молодая красивая женщина с румянцем на лице. – Сейчас я уверена, что мой первый прием в Эр-Рияде будет прекрасным!

– Но наверняка не последним, моя новая клиентка.

Индус сладострастно смотрит на нее, услужливо кланяется и отходит от столика.

– Сколько они платят за аренду виллы в таком престижном районе? – Дорота осматривает особняки, все больше округляя глаза.

– А ты рассказывала ей, не имея ни о чем понятия, какой у нее убогий йеменский саудовец с джамбией[152] у пояса и грязными босыми ступнями. – Дарья после многочисленных разговоров с Марысей по скайпу уже знает о каждом слове, которое ранило ее сестру во время первой встречи.

– Неправда! Я не то имела в виду!

– Но ты это сказала, а твои мысли ни я, ни Марыся не можем читать. Они слишком запутанные, – дерзит девочка-подросток.

– Не ссорьтесь, девушки! Я вижу номер, который мы ищем, – прерывает Лукаш ненужный спор.

Резиденции в дипломатическом районе, где живет Дорота с семьей, по сравнению с этими, в Муаджамма Нахил, просто деревенские избы. Тут стоят дворцы со стрельчатыми крышами, временами даже из стекла, с витражами в окнах, отгороженные от остального мира высокими стенами в три-четыре, а то и более метров. Въездные ворота – это настоящие шедевры столярно-кузнечного искусства. Все это освещено стольким количеством ламп, что даже ночью светло как днем. У фронтона каждого дома – сторожка, в которой круглосуточно сидит охрана.

Они останавливаются перед красивым зданием из желтого песчаника и таращат глаза на номер дома, который, однако, совпадает с тем, что указан в приглашении. Ворота открываются автоматически, и сейчас же сбегается обслуга, кланяясь гостям в пояс. Лакей в ливрее указывает рукой, чтобы они ехали к огромному подъезду, где припаркованы несколько автомобилей, в том числе красный «бентли» и два черных «Джи-Эм-Си Юкон» XL, принадлежащие владельцам виллы.

Дорота хватает ртом воздух, а через минуту выглядит так, будто перестала дышать.

– Только не падай в обморок от впечатлений, мамочка, – шутит Дарья и в момент, когда азиатский слуга открывает ей дверь автомобиля, грациозно высаживается.

Они идут по мягкой красной дорожке, расстеленной на мраморной лестнице вплоть до зала на первом этаже.

– Ох! – Дорота самопроизвольно вскрикнула от восхищения, а Хамид взрывается веселым смехом.

– Мириам точно так же отреагировала, когда впервые переступила порог этого дома. – Он подходит к своей незнакомой до этого теще и галантно целует ей руку. – Мне приятно и радостно, что одновременно с чудесной женой я отыскал такую красивую мать.

Женщины при этих словах садятся на ближайшую софу, потому что у них подкашиваются ноги.

Все гости уже собрались и реагируют точно так же, как Дорота. Та не может успокоиться и таращит глаза на роскошно обставленный зал. В центре его успокаивающе плещет фонтан в виде небольшого водопада. Вокруг него растут зеленые папирусы, а в его прозрачных водах плавают разноцветные рыбки. Диваны и кресла разбросаны на большой, пожалуй, восьмидесятиметровой площади. Они сделаны из наилучшей мягкой кожи и смотрятся модернистски, авангардно. Посередине – большая невысокая скамья и подставки под лампы, представляющие собой предметы народного саудовского искусства. На солидных резных ножках закреплены деревянные рамы, в которых помещены традиционные резные косяки, украшенные латунной ковкой. Все это прикрыто каленым стеклом. В одном конце зала стоит высокая, в полтора метра, медная лампа в виде кальяна. Из узких щелочек в креплении струятся тонкие золотые лучи, мягко расходящиеся по всей комнате. У стен расставлены буфеты, библиотечки и шкафы с резными дверцами и нишами. Все, разумеется, из цельного дерева и ручной работы. В них находятся драгоценные безделушки: китайский полупрозрачный фарфор, серебряные подсвечники, сахарницы и кинжалы, фотографии в рамках из перламутра и серебряный сервиз для кофе, инкрустированный блестящими драгоценными камнями. Библиотечки же наполнены томами в кожаных переплетах, украшенных золотым арабским тиснением. Некоторые выглядят очень старыми. В центре потолка – большая хрустальная каскадная люстра, льющая из своих специальных светильников свет, имитирующий дневной. Он прямо отражается от блестящих тюлевых гардин, вышитых растительными узорами, и тяжелых шифоновых штор, украшенных оборками. Как в королевском замке. «А я думала, что семья Ахмеда купалась в роскоши и богатстве, а салон в их вилле до сих пор остается самым красивым и эксклюзивным местом, в котором я бывала», – мелькнула мысль в голове Дороты.

– Кто все это спроектировал, кто возводит такие дома? – не выдерживает она и задает волнующий всех вопрос. Она сформулировала его почти так же, как и ее дочка почти год тому назад.

– Фирма бен Ладена, мое семейное предприятие, более полувека занимается строительством. Вначале она шлифовала мастерство, возводя королевские дворцы. Хорошенько поднаторели, чтобы сейчас делать такие игрушки для себя, – с гордостью говорит хозяин, который прекрасно выглядит в клубном костюме. На этот раз Марысе не пришлось его просить, чтобы он не надевал сауб.

У всех, кроме осведомленных Кинги и Амира, при этих словах Хамида отпадают челюсти.

– Чтобы не было недомолвок, позволю себе сейчас, еще перед закуской, рассказать вам интересную историю своей семьи и мою.

Все рассаживаются удобно, осторожно держа в ладонях бокалы с джином и тоником или двенадцатилетним виски.

– Мой дядя, Мохаммед бен Авад бен Ладен, приехал в Саудовскую Аравию из Южного Йемена как бедный строитель. Но это был очень ловкий парень. Он осел в Джидде[153], у Красного моря, недалеко от Мекки и Медины, и основал строительное предприятие, которое со временем стало самой большой фирмой такого рода в стране. Она строила, как я уже говорил, королевский дворец, и мой дядюшка завязал близкие отношения с правящим семейством. Во время конфликта между королем Саудом и князем Файсалом бен Ладен встал на сторону последнего. Дяде повезло: в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Файсал стал королем. Обычный предприниматель, занимающийся строительством, помог тогда властям пережить экономические трудности – содержал полгода государственную администрацию! В благодарность король издал декрет, на основании которого предприятие бен Ладена стало получать правительственные заказы как монополист. Вот так он и делает деньги, мои дорогие! – смеется Хамид, невинно пожимая плечами, а все слушатели согласно кивают.

– Ну и?.. – подгоняет его Дарья, так как история на самом деле интересная.

– Кроме того, что у него было много интересов, он, увы, был страшно богобоязненным мусульманином.

– Почему увы? – удивляется консул Петр.

– В семье он ввел суровую дисциплину, был чрезмерно религиозным. Дома постоянно принимал паломников со всего мира, которые прибывали на хадж[154] в Мекку. Его любимый сынок, Усама, с детства общался с известными и подчас одержимыми духовными представителями всевозможных мусульманских ответвлений. Уже в школе он примкнул к консервативному, ортодоксальному Мусульманскому Братству, созданному в Египте. Движение это по сей день борется со всей «гнилью» Запада. В основном, пожалуй, не признает угнетения. Все в семье, как и каждый житель Саудовской Аравии, исповедовали ваххабизм – наиболее радикальное ответвление ислама. Он провозгласил возвращение к истокам, то есть к первозданной чистоте религии, простоте и суровости обычаев. Усама объединил разные ортодоксальные движения, и эффект был потрясающий. Мы все это понимаем и знаем об «Аль-Каиде» и ее методах. Убийство вождя не поможет, потому что лавина уже двинулась и, к сожалению, захватывает весь мир.

– Твой папа, мама и ты тоже там воспитывались? – тихо спрашивает Дорота.

– Нет, конечно! – восклицает Хамид. – Мы воспитывались у дяди Мохаммеда, о котором я, к сожалению, ничего не знаю, кроме того, что он был очень религиозный и у него были большие сексуальные потребности.

Женщины смущаются, а юная Дарья краснеет до корней волос.

– Представьте себе, что он был женат сразу на двадцати двух женщинах! Такова наша мусульманская традиция, – говорит Хамид и с лукавым выражением лица продолжает рассказ: – Нельзя договориться, пойти выпить кофе, в ресторан, потанцевать или тем более переспать с девушкой. Все это грех и позор. Haram![155] Если хочешь всех этих вещей, то нужно жениться – и баста. Таков порядок! А потом можно без проблем развестись, – заканчивает он со смехом. – Знаете, что в Саудовской Аравии это очень популярный способ отношений между полами и вместе с тем большая проблема? Редко какая-нибудь из пар выдерживает до первой годовщины свадьбы, разводятся почти семьдесят процентов новобрачных. Религиозная полиция и все мутаввы[156] беспомощны.

Мужчина хлопает себя от удовольствия по бедрам.

– На этом вашем, следуя здешнему мнению, испорченном до мозга костей христианском Западе люди попросту друг с другом ходят, но это, конечно, вы лицемерные, а не мы… Что ж, вернемся к нашим баранам. Мой папа родился, собственно, от такого союза, представьте себе, на одну ночь. Бабушка была красоткой, тоже неплохо образованной для того времени, интеллектуалкой, а не девушкой для развлечений. Ни она его не любила, ни он ее, поэтому после короткого периода супружества они расстались без сожаления. Он был честолюбивым сукиным сыном, поэтому регулярно платил алименты, оплачивал обучение отца в школе и институте. После развода бабушка выехала в Эр-Рияд, где вышла замуж за моего настоящего дедушку, суперкрасивого парня, и они были очень счастливы.

– Это хорошо. – Дорота вздыхает с облегчением, потому что ей сразу стало жаль обиженную богачом женщину.

– Можете представить себе раздел имущества в такой большой семье после смерти дедушки? Однако тот был очень непрост. Своему Усаме оставил больше всех – целых двести пятьдесят миллионов долларов. Тем самым спонсировал фундаменталистов и всю «Аль-Каиду».

– О, черт! – восклицает Лукаш. – Я очень неплохо зарабатываю, но не в состоянии представить себе такого количества денег.

– Остальные поделили объедки. Впрочем, никто не жаловался: суммы были достаточно велики. Так, значит, возвращаемся к происхождению фамилии, мои милые слушательницы. Когда один из семьи, состоящей из двухсот человек, взбесился, всем остальным трудно в одночасье изменить фамилию и прятаться по кустам. Большинство из нас знает Усаму только по рассказам, телевидению и Интернету.

– Это хорошо, – шепчет с облегчением Дорота.

– Что касается моего пребывания в Йемене, то у меня там филиал фирмы, которая работала скорее как волонтерская.

– В качестве благотворительности там строят школы, дороги, больницы, – с гордостью говорит Марыся, присоединяясь к супругу.

– Мы сотрудничаем с ЮНЕСКО при реставрации старинных чудес света, достопримечательностей, которых в той необыкновенной, но бедной стране в достатке. И там я познакомился с моей красивой женой, которая была самой дорогой жемчужиной в старом городе Саны.

При этих словах он подходит к Марысе и нежно целует ее в лоб. Она счастлива, что муж в конце концов не постеснялся публично выказать своих чувств к ней.

– Хватит уже этих захватывающих дух историй. Приглашаем на ужин, а то сейчас, пожалуй, вы все свалитесь от голода. – Смущенная, но довольная хозяйка дома встает и направляется в сторону столовой.

После изысканного ужина в резиденции бен Ладенов активность матери значительно уменьшилась. Выглядело это так, будто ей уже не хочется общаться с дочкой. Марыся потерпела ужасное поражение, досадив ей. «Она думала, что мы живем, как цыгане, и сейчас чувствует себя глупо. Пусть ей будет стыдно!» – думала Марыся. Реакция Дарьи, напротив, была совершенно другой. У девушки, по правде говоря, пора выпускных экзаменов в школе и окончание года. Но она ежедневно изводит сестру общением или в Фейсбуке, или по скайпу. В Интернете они стали вместе учить лекции: Марыся ничего не забыла из школьной программы. В отличие от Дарьи, она всегда была первой ученицей.

– Ты должна работать в моей школе, – говорит Дарья. – Знаешь, какие у нас глупые учителя?! Ни один из них так хорошо и понятно не смог мне объяснить тему, как ты. Серьезно!

– Детка моя, у меня только аттестат! – с сожалением бросает Марыся.

– Но ты хорошо окончила школу и чертовски способная. Тебя бы наверняка приняли. Я спрошу, а ты готовься на следующий учебный год. Бессмысленно сидеть целыми днями в доме, даже в таком, как твой. Во-первых, ты еще слишком молодая, а во-вторых, детей-то еще нет.

– Ты права, я должна с этим что-то делать, – вздыхает Марыся, – я тут словно в вакууме.

– Только не беременей, у тебя есть еще на это время, – говорит Дарья, как маленькая старушка.

Марыся признает, что сестра права, но, с другой стороны, хотела бы, чтобы рядом с ней был маленький бутуз. Однако по-прежнему с этим ничего не выходит. Таблеток противозачаточных она не принимает уже давным-давно, и любовью занимаются они с Хамидом, никак не предохраняясь, а беременности нет как нет. Она отдает себе отчет, что они должны вместе пойти к гинекологу-индуске, но страх душит ее от мысли, что та может проговориться об аборте. Кто знает, может, как-то обойдется. Марыся боится, что Хамид окажется традиционалистом и не поймет, что не она была в этом виновата. Жертвы изнасилования никогда не виноваты. Однако в арабских странах на это смотрят иначе. Женщина всегда за все в ответе.

Девушка купается в роскоши и лениво слоняется по комнатам. Немного позанимается, поплавает, но все реже выезжает в город в большие торговые центры или куда-нибудь еще. Ей самой не хочется, да и это достаточно рискованно. Несмотря на все богатство и окружающий ее золотой кокон, Марыся не может в этой стране найти себя. Страна настолько другая, такая невероятно консервативная и ригористическая, что девушка чувствует, как на ее шее затягивается невидимая петля. Она не может одна пройтись по магазинам, а потом заглянуть в кондитерскую, чтобы выпить кофе с пирожным, или заглянуть в ресторан на пиццу. Сразу же появляется риск вмешательства мутаввы и его вопросов о том, где она потеряла опекуна. Если бы девушка была с подругой, другой женщиной, сопровождающей стадо детей, то было бы еще терпимо, но одной это совершенно невозможно. В больших городах выделены секции для синглов (одиноких мужчин) и для семей, но одну ее не впустят. Маленькие бистро предназначены только для мужчин. Когда она хочет купить себе шаурму, то не может войти в бар: все саудовские самцы сомлели бы от одного ее вида. Она должна просить водителя, чтобы тот это сделал для нее. Потом она может съесть ее в автомобиле. Нечего мечтать, чтобы побегать по очень красивым местам для прогулок или паркам, иначе она сразу же привлекла бы к своей персоне интерес полиции нравов. Кроме того, довольно тяжело гулять в удушливую жару. Вдобавок в длинной, до земли, абайе, не говоря уже о беге трусцой. Марыся все же видела пару сумасшедших саудовских энтузиасток. Самое плохое то, что со своей светлой кожей и светлыми волосами она сразу выделяется в толпе и возбуждает нездоровый интерес. Девушка начала даже носить черный хиджаб[157] или, по крайней мере, прикрывать вьющуюся, непослушную копну шалью, не желая выделяться среди окружающих ее женщин.

Сейчас она постепенно начинает понимать, почему ее муж, направляясь в общественные места, надевает длинный, до пят, белый сауб.

Кинга занята: работа в посольстве занимает большую часть дня, а остальное время она должна посвятить маленькой дочери и мужу, который возвращается из больницы домой поздним вечером. Сейчас к тому же все готовятся к каникулам. Поэтому общение с единственной подругой ограничивается часовыми телефонными разговорами.

– Выезжай оттуда на лето, девочка! – советует ей Кинга. – Не оставайся в Эр-Рияде, а то растаешь от жары. Ты даже не имеешь понятия, на что ты себя обрекаешь. Температура будет достигать пятидесяти пяти градусов в тени. Может, и выше, но мы о них не знаем, потому что не хватает шкалы термометра. При влажности пять, максимально десять процентов можно высохнуть, как щепка. С июня по сентябрь жизнь в Эр-Рияде замирает. Прилетишь осенью.

– Как-то устроюсь, – упирается Марыся.

– Но зачем? Или ты святая мать Тереза?

Марыся не хочет говорить подруге, что появились кое-какие осложнения с визой. Хамид не стал вдаваться в подробности, но, как арабский парень, сказал mafi muszkila[158], однако проблема остается.

– Доченька, мы, конечно же, приглашаем тебя вместе с мужем к нам в Гданьск, – говорит мать, которая понемногу начинает настаивать на выезде летом. Как сговорились с Кингой!

– Спасибо, но в этом году не получится.

– Почему? Уже запланировали отпуск где-то в другом месте?

– Мы остаемся в Эр-Рияде, – сообщает Марыся тоном, не допускающим возражения, и в телефонной трубке воцаряется гнетущая тишина.

– Ты взрослая и делаешь что хочешь, но тут летом невозможно выдержать.

– Я знаю, что у нас противный климат, но что делать. Я должна как-то организовать время, и все будет хорошо.

– Летом все выезжают, даже саудовцы, значит…

– Я же сказала, что остаюсь! – нервничая, Марыся повышает голос. – Я жду визу, кроме того, я заполнила анкету на саудовский паспорт. Сейчас ни того, ни другого у меня нет, значит, мне остается только ждать, – приподнимает она все же завесу тайны.

– Знаешь ли ты, что как только получишь их гражданство, то должна будешь отдать ливийский паспорт? Они не признают двойного гражданства, а по саудовскому одна ты отсюда никуда не выедешь. Хамид должен будет каждый раз давать тебе нотариально заверенное разрешение на самую кратковременную поездку, хоть иногда таможенники и этого не одобряют. Муж должен быть с тобой в аэропорту, а бывает, что скрупулезному службисту и этого мало. Значит, супругу придется путешествовать с тобой лично (или тебя будет сопровождать указанный им член семьи – мужчина).

– Так что я должна делать?

– До получения польского паспорта еще долго. Сложные процедуры требуют времени, ты слышала, что говорил консул. Поэтому береги ливийский паспорт как зеницу ока и не избавляйся от него.

– Сейчас у меня в голове все только перемешалось.

– Может, заскочила бы ко мне на ДК? Мы бы с тобой могли все обдумать, я бы испекла твои любимые пирожные с клубникой.

– Не хочу тебе мешать… – возражает Марыся.

– Я ведь тоже сижу дома. Адаш еще слишком мал для начальной школы.

– Я перезвоню… – задумчиво произносит Марыся. – Увидимся…Может, на следующей неделе?

Марыся пробует отвертеться и грустно усмехается про себя, потому что использовала типичное арабское правило IBM, о котором упоминала ей Кинга.

– Прекращай с этими Insz Allah, bukra, mazal! Я слишком хорошо это знаю и страшно раздражаюсь, когда слышу нечто подобное! – не выдерживает Дорота, а Марыся взрывается смехом.

– Лучше вы с Дарьей ко мне приезжайте, – решает она. – Вы ведь еще не видели толком дом. Со мной чуть шок не случился, когда мы приехали сюда из Йемена! Верь мне, я не знала, что муж так чертовски богат! Я думала, что только очень успешен.

– А фамилию знала?

– Конечно, но думала, что он бедный родственник, который работает в семейной фирме.

– Раз такое дело, мы заскочим к тебе до двенадцати, когда мужчин не будет дома. Единственным представителем противоположного пола будет Адаш, – довольно смеется Дорота.

Через два дня все было решено, время бежало, и срок отъезда семьи на каникулы приближался семимильными шагами.

– Помни, ничего не тащи, приходи без звонка. Пусть это будет сюрприз, когда мы снова встретимся осенью, – шепчет Марыся сестре, с которой каждый вечер общается по скайпу.

– Да ты же здесь испечешься, как цыпленок на вертеле. Марыся, любимая, поедем с нами, прошу тебя… – не сдается Дарья и мучит сестру каждый день.

– Не ной, а то взбешусь! – Марыся повышает голос, наклоняясь к микрофону. – Если я говорю, что не получается, верь мне. Даже если бы хотела, – признается она и сама удивляется, что такова правда. Мать, конечно, еще раздражает ее, но малышка чудесная. Родственная душа.

Марыся высылает водителя за семьей, а сама готовит прохладительные напитки, укладывает на серебряном блюде пирожные из лучшей кондитерской в городе и целую гору фруктов. Конечно, ее любимую клубнику и заоблачно дорогие деликатесы, доставленные из Америки: садовую ежевику, малину, бруснику, смородину и ливанскую черную черешню. Едва она закончила приготовления, как услышала голоса у двери. Мать и Дарья, разумеется, закутаны в черные длинные, до земли, абайи, но гордо не закрывают свои светлые волосы. Маленького Адаша, пунцового от жары, сестра берет на руки и как можно быстрее вносит в дом.

– Ну, в этом году и жара! Я не могу! – комментирует Дорота, вытирая вспотевший лоб и верхнюю губу. – Старики саудовцы не помнят такого зноя в середине июня. Ах, это аномальная погода!

Гости выпивают по два стакана прохладного лимонада и уже после десяти минут сидения под холодным дуновением кондиционера приходят в себя.

– Показывай этот дворец, а то сейчас умрем от любопытства! – говорит Дарья, которая первой пришла в себя.

– Тогда приглашаю вас на второй этаж, так как первый вам уже более или менее можно засчитать. – Марыся показывает рукой в сторону широкой мраморной лестницы.

– Сколько вообще здесь спален? – спрашивает Дарья, а мать с Адашем на руке идет сзади тихая, как заяц.

– Шесть.

– Ничего себе! – Сестра восторженно хлопает в ладоши, как ребенок.

Шесть больших спален, две с отдельными ванными, а в остальных – по одной на две комнаты. Спальня Марыси и Хамида, разумеется, самая большая, почти тридцать метров. Такого большого ложа Дорота и Дарья в жизни не видели, оно наверняка сделано на заказ. Над ним – огромный балдахин и красивые перламутровые украшения. В сочетании с темным цельным деревом выглядит солидно. Постель пуховая, с атласным бельем. Ночные тумбочки – в том же стиле, что и все остальное. На них стоят лампочки, загорающиеся от прикосновения. В комнате же освещение включается хлопком ладоней. В высокие стрельчатые окна можно смотреться. Они из специального стекла, которое пропускает свет, но не солнечное тепло. Сквозь него не видно ничего, что творится внутри дома. На кованые медные карнизы надеты вышитые в стиле ришелье занавески, тяжелые темные шторы и деревянные, автоматически опускающиеся жалюзи для защиты от слишком яркого света. Комната начинена аудио-и видеоаппаратурой, к которой можно подсоединить и лазерное освещение. Электронику Марыся включает специально для Дарьи, потому что девушке это страшно интересно.

– Дай, я сейчас хлопну! Адаш, перестань! Я пультом включу лазерную установку!

Малыш пытается вести себя, как сестра, и все ей портит, но при этом они смеются вдвоем.

– Еще что-нибудь испортите, дети! – Дорота делает замечание своим шалунам, сидя на уголке для отдыха в колониальном стиле, который находится в углу большой комнаты у окна.

– Красиво живешь, доченька, mabruk[159], – говорит она шепотом, похлопывая взрослую дочь по руке.

– Сама не знаю, каким чудом из большой беды в Йемене и стесненной жизни в многочисленном семействе в развалине старого города перенеслась во дворец. Временами мне кажется, что это сон и через минуту я проснусь. В моей жизни всегда было так: как только я обретала счастье, то тут же должна была за него заплатить вдвойне страданиями и болью.

– Что-то мне это напоминает. – Мать с грустью смотрит на нее. – Но сейчас для нас обеих настали хорошие времена, нужно этому радоваться. Нельзя изводить себя тем, что вдруг что-то испортится, что-то разрушится, такая уж наша паршивая жизнь. Лукаш все время мне это повторяет, и я понемногу начинаю учиться такому подходу. Carpe diem[160], лови каждый день, любимая, и радуйся ему, насколько возможно.

– О’кей, тоже начну себя уговаривать, sza Allah[161] все будет хорошо. Эй, это не конец аттракциона!

Марыся вскакивает и подбегает к родственникам.

– Есть еще один этаж! – радостно восклицает она и выбегает из спальни.

На самом верхнем этаже, под стеклянной крышей в виде купола, находится оранжерея. Множество экзотических цветов и деревьев, в том числе орхидеи и бонсаи, заполняют зал площадью почти пятьдесят квадратных метров. Над головами у них летают маленькие разноцветные яркие попугайчики. Большой ара бормочет что-то по-арабски, глядя неподвижным глазом на вошедших нахалов. В углу помещения стоят современные спортивные тренажеры. За стеклянной дверью сбоку находится корт для сквоша. Дорота вздыхает, глядя на это великолепие, Дарья открывает рот. Мальчик протягивает ручки вверх, желая поймать разноцветную птичку.

– Надеюсь, что вы готовы к еще одному чуду.

Марыся с трудом вытягивает их из оранжереи и подталкивает в направлении выхода. Они спускаются вниз, пересекают салон и выходят из него через дверь на террасу в сад. В лицо мгновенно ударяет волна жара, которая не дает вздохнуть, сушит горло, и сразу же начинает кружиться голова. Наверняка плюс пятьдесят в тени, а влажность – всего несколько процентов.

– Нет, нет, спасибо, любимая, только не предлагай нам посидеть во дворе в полдень!

Дарья хочет вернуться, но сестра хватает ее за руку и заманчиво показывает пальцем на стоящий вдоль стены большой продолговатый дом, напоминающий деревянную беседку. В саду через зеленый газон бежит много маленьких мощеных тропок, а одна, самая широкая, ведет к таинственному храму. С трудом они добираются к месту. За ажурной деревянной стеной дома их глазам открывается крытый бассейн с кристально чистой водой. Он небольшой, около двенадцати метров длиной и шести метров шириной. Выложен он бело-голубой мозаикой, а дно посередине украшено скульптурой голубого дельфинчика. Вокруг на пластиковой зеленой траве стоят пляжные шезлонги, стулья и столики. На одном ждет запотевший кувшин с саудовским шампанским и клубничные пирожные мамы. Марыся улыбается, вытирая пот со лба.

– Может, все же съедим в доме? – несмело предлагает Дорота, а дочка, довольная собой, слегка улыбается.

Она подходит к белой розетке и что-то включает. Вдруг с крыши беседки, из больших кондиционеров, начинает дуть холодный и влажный воздух, который постепенно охлаждает не только уже почти сварившихся гостей, но и, если понадобится, весь Эр-Рияд.

– Вуаля. – Хозяйка хлопает в ладоши.

Они пару часов плещутся и дурачатся, и измученный Адаш засыпает на руках у Дороты.

– Пойдем внутрь, лучше положить его в кровать, – предлагает Марыся.

Когда малыш уже сладко спит в одной из больших спален для гостей, где за ним присматривает служанка-филиппинка, женщины направляются в комнату матери Хамида: Марыся заинтересовала их фотографиями семьи бен Ладенов, находящихся в альбомах на самой высокой полке в шкафу.

– Я их еще не смотрела, – признается она. – Одной было глупо, но мне все время хотелось. История необычная, но очень грустная.

Они удобно садятся на пушистом шерстяном покрытии, на котором разбросаны изысканные персидские ковры, и заинтересованно смотрят на связанные томики, полные фотографий.

– Семья мужа была более современная и открытая миру, чем большинство в этом регионе. У его отца была только одна супруга, любимая жена-йеменка, а не гражданка Саудовской Аравии, она происходила из племени аль-Хаути. Когда мы были в Йемене, я познакомилась с его бабушкой. Это фанатично верующая женщина. Но мама была образованным человеком, училась в Америке: в юности эта способная девушка получила правительственную стипендию. Там они и познакомились. Когда они приехали сюда, мать все время работала и, можно сказать, сделала профессиональную карьеру. Отец умер в одну минуту в возрасте пятидесяти семи лет. Вот так… мгновение – и его уже нет. Сердечный приступ. Худощавый, спортивный, достаточно спокойный, с отличными анализами. Оставил свою маленькую семью в полном шоке и растерянности. Младшая сестра была тогда в очень опасном возрасте, переживала бунтарский период сумасшествия шестнадцатилетнего подростка. Хамид закончил учебу в Штатах. Когда после двух лет вернулся назад, чтобы заняться долей отца в семейной фирме, Амира связалась с плохой компанией. Мама не могла справиться с дочерью. Сестра попала в разнузданную компанию подростков, которым никогда не хватает денег: они швыряют их направо и налево. Если получать десять тысяч зеленых карманных денег, то самый порядочный человек сойдет с ума.

– Все столько имеют? – не выдержав, перебивает сестру Дарья.

– Не знаю. Слышала такое. Ламия, лучшая подруга Амиры, – это воплощенный дьявол. Я видела ее однажды на женских посиделках сразу же после приезда в Эр-Рияд и до сих пор не могу забыть ее бешеных глаз и противного выражения лица. Маленькая наивная сестричка Хамида просто была влюблена в нее. Деваха очень нравилась ей, особенно тем, что было в ней самого плохого. Она была для Амиры самой умной, красивой, ловкой. Короче, самой-самой… Малолетняя дурочка старалась подражать ей во всем. Так рассказывал мне бедный Хамид. А позже девицы поспорили друг с другом о том, кто из них сделает больше плохого и злого. Гуляли на пьяных вечеринках до рассвета, с наркотиками и сексом, а потом пьяные возвращались домой на скоростных автомобилях. У Амиры был красный «порше», который еще перед смертью купил балующий ее до потери сознания папочка.

– Так она могла водить автомобиль? Здесь, в этой стране и в этом городе?! Каким это чудом?[162] – удивленно спрашивает Дарья.

– Она умела ездить перед домом и по улочкам нашего поселка, но всегда в обществе кого-нибудь постарше.

– Не может быть! – восклицает Дорота так взволнованно, как будто речь шла о ее дочери. – Взбунтовавшаяся девчонка, у которой такой автомобиль, должна была задаваться перед ровесниками! Уж я это знаю!

– Вы наверняка не раз видели автомобили с полностью затененными стеклами. Можно там рассмотреть лицо водителя? Конечно нет. В таких машинах за рулем преимущественно сидят женщины. Возвращаюсь к теме. После одной из бурных вечеринок, – взволнованно продолжает Марыся, – молодняк устроил дрифт по городу. Но даже этого было для них мало. Поехали на автостраду, ведущую к аэропорту, и там начали гонки. У Амиры не было столько умения, как у других, но она любой ценой хотела догнать свою подругу, которая ехала на скоростной «субару». Дело дошло до страшного столкновения, пять машин разбились полностью, три были помяты, остальные смылись. Четыре человека погибли на месте, около десяти получили тяжелые травмы. У принцессы Ламии лопнула почка и была оторвана стопа. Амира же выглядела, в общем, неплохо, сломана была только рука. Но в больнице оказалось, что у нее обширное внутреннее кровотечение. Хамид с матерью сидели около нее всю ночь. Девушка лежала без сознания, двигала глазами под полуприкрытыми веками, царапала ногтями простыню и жалобно стонала… Его мать чуть не умерла от отчаяния, глядя на боль и страдания дочери.

Марыся, сжав губы, смотрит в пространство, представляя Самиру, которую помнила с детства.

– Под утро Амира пришла в себя, чтобы тут же умереть. После ее смерти Хамид с матерью возвратились домой, каждый пошел в свою комнату. Сломленная женщина не выходила из этого помещения весь следующий день.

Все женщины одновременно осматриваются вокруг, как если бы должны были увидеть духа.

– Дверь была закрыта на ключ, – приглушенным голосом продолжает Марыся, ежась. – После того как дверь выбили, нашли ее в ванной. Она совершила суицид. Хамид не мог простить себе, что оставил ее одну. Буквально за пару лет он утратил всех ближайших родственников.

– Бедный парнишка. – Дорота не может сдержать слез, а лицо Дарьи бледнеет от жалости.

– Чтобы продержаться в этот трудный период, он решил выехать в Йемен и посвятить себя работе, больше благотворительной, чем прибыльной.

– Что-то мне расхотелось смотреть эти фотографии, – признается мать. – Какая трагическая история!

– Это как если к кому-то в семейный склеп входили бы в грязной обуви, – точно подмечает сестра.

– Посмотрим, по крайней мере, один альбом. Смотрите, они подписаны. На этом – наклейка с именем Хамида, значит, можно посмотреть, правда?

– О’кей, давай. Может, настроение улучшится.

Дарья открывает альбом и сразу смеется над фотографией, на которой изображен арабский парень в саубе, едущий на маленьком белом верблюжонке.

– У нас делают памятные фотографии на ослике, пони, а здесь… по-другому.

Дорота тоже улыбается.

– Смотри, каким он был красивым ребенком, – гордо говорит Марыся.

– Сейчас тоже все при нем, – бросает комплимент Дорота.

– Чертовски красив! – вырывается у сестры, и она сразу заливается краской по уши.

– Ты у меня его, часом, не собираешься отбить? – Ревнивая молодая женушка с кривой усмешкой грозит Дарье пальцем. – Я больше арабская, чем польская жена, и за такой номер могла бы тебе тупым ножом перерезать горло, моя маленькая любимая сестра.

Девушки катаются по ковру, изображая драку, а счастливая мать смотрит на них с любовью.

– Эй, а с кем он на этом снимке? – прерывает Дорота игру.

– О, черт! Вставила бы в рамку! – ехидно восклицает Дарья.

На фотографии – улыбающийся, может, трехлетний Хамид, который сидит на коленях всем известного Усамы бен Ладена. Волосы мальчика вьются, как серпантин, одет он в темно-синюю с белым матроску. Выглядит он как красивая игрушечка.

– Он утверждал, что никогда его лично не знал, – шепчет мать, внимательно глядя старшей дочери в глаза.

– Может, не помнит об этом случае, он был еще малышом, – защищает его жена.

– Угу, – коротко говорит Дорота и поджимает губы.

Женщины медленно листают страницы, опасаясь, что найдут что-то, о чем не хотели бы знать.

– О, черт меня возьми! – Даже юная Дарья узнает, кто изображен на снимке.

На большой фотографии – тот же мужчина, что и на предыдущем снимке, в белом саубе и тюрбане. Спокойное лицо Усамы излучает радость. Он вновь держит в объятиях маленького Хамида. Рядом стоит, скорее всего, отец мальчика, красивый брюнет среднего возраста, с ухоженными усами и небольшой бородкой, в одежде британского колониалиста, в пробковом шлеме на голове. В большом деревянном кресле, устланном цветным пледом и обложенном подушками, отдыхает (немного сбоку) старый монарх одного из богатейших нефтяных королевств мира и мило всем улыбается. А рядом с ним, опираясь рукой на подлокотник, неподвижно стоит вождь большого народа, одетый в военный американский мундир без знаков отличия. Слуга сзади держит в вытянутой руке сокола с колпачком на голове. У мужчин в руках охотничьи ружья: видно, собрались на охоту. Вдалеке можно разглядеть дюны и красные пески саудовской пустыни.

– Что тут написано? – спрашивает мать у Марыси, показывая на арабскую надпись.

– «1988 год, свободу Афганистану! Блестящие победы задушевных друзей». – Молодая женщина переводит с арабского на английский, при этом кривя от удивления губы и поднимая вверх брови.

Марыся тянется за платочком, чтобы вытереть холодный пот со лба. «Что я должна думать по этому поводу?» – пронеслось у нее в голове. Это начинает выглядеть совсем иначе, чем рассказывал ее муж. «Как ему сейчас верить?» – спрашивает она себя.

Повисает неловкое молчание. Каждая женщина отводит глаза и не хочет первой подавать голос. Марыся трясущимися руками выбирает фотографию. На следующем снимке Хамиду уже семнадцать или восемнадцать лет. Он одет в традиционную йеменскую одежду – коричневую галабию[163], полосатый платок, перекинутый через одну руку. На другой висит автомат. На узких бедрах – широкий разукрашенный пояс, за которым – джамбия, ее рукоять и ножны отделаны цветными камнями. Голова обвита белым тонким платком с бахромой, из-под которой видны длинные, до плеч, вьющиеся черные волосы.

– Красивый юноша, – шепчет мать.

Рядом с молодым мужчиной стоит несмело улыбающийся Усама, снова в белом саубе, тюрбане и американской военной куртке. Вдалеке виднеются какие-то скалы, грязь и вход в пещеру. Надпись по-арабски внизу даже Дарья в состоянии расшифровать: «Афганистан». Из-под снимка торчит уголок какого-то пожелтевшего листка. Дорота хватает его тонкими пальцами, и глазам женщин открывается публикация о розыске бен Ладена от июня 1999 года в связи с покушениями на посольство США в Танзании и Кении, совершенными «Аль-Каидой» годом ранее.

– Наверняка все это как-то можно объяснить… – На лице Марыси читается беспомощность, она разводит руками. – У него много тайн, а внешность обманчива.

– Он сам дал тебе эти альбомы? – удивляется мать.

– Может, забыл, какие в них фото, а может, хотел мне о чем-то рассказать. Не будем делать поспешные выводы.

– Одно можно сказать наверняка, – вмешивается Дарья. – Он не говорил тебе правду, и это давалось ему достаточно легко.

– Где твой паспорт, девочка? – Дорота возвращается к постоянно волнующему ее вопросу, потому что доверие к богатому зятю выскользнуло, как мыло из рук. – Он у тебя?

Марыся только отрицательно качает головой.

– Искала в доме? Может, он где-то спрятан?

– Должен быть в сейфе в нашей спальне! – восклицает дочь. – Пойдем проверим!

Она стремительно выбегает из спальни умершей свекрови и мчит что есть духу в свою.

– Знаешь шифр?

– Конечно, у меня записан.

Девушка с золотыми волосами тянется к замшевому футляру для бижутерии, который держит в ночном столике около кровати. Она высыпает содержимое и поднимает двойное дно. На разукрашенной подкладке лежат два старых снимка: один – с изображением матери, другой – двухлетней Дарьи со смешными мышиными хвостиками, а также комплект украшений с блестящими сапфирами, обычный кулон из желтого золота и красный потрепанный бантик. Все сокровища, с которыми Марыся издавна не расстается.

– Мам, помогите мне! Я никогда этого не делала, – обращается она к взволнованным родственницам.

Молодая женщина отодвигает от стены больших размеров картину, писанную маслом, которая закреплена на петлях и открывается, как дверца. За ней виден стальной бронированный сейф.

– Тринадцать вправо, тысяча сто одиннадцать влево и тринадцать вправо. Есть!

Перед тремя наклоненными женщинами открывается, словно сезам, внутренняя часть сейфа. С одной стороны лежат сложенные стопкой доллары. Марыся совершенно безразлично выкладывает пачки денег и какие-то сертификаты, ценные бумаги, свидетельства и пластиковые карточки. Паспорта, однако, нигде нет. Снизу доносится звук закрывающихся ворот. Женщина поспешно забрасывает все содержимое назад.

– Сложи все, как было, глупая! – шепчет, поучая ее, мать. – Потом он скажет, что ты у него что-то украла!

– Ты с ума сошла! Он сам дал мне шифр, и я могу из сейфа брать все, что мне нравится, в неограниченном количестве. Тебе, похоже, пора лечиться, мама!

– А ты должна была учиться до брака. Каждый мужчина взбесился бы, не только араб, – упрекает она дочь, все еще стоящую перед открытым сейфом.

– Мириам, могу я тебя попросить?! – Хамид влетает в спальню, как буря, задерживается в полушаге от жены и энергично машет рукой. Когда же видит, что она еще и в обществе родственниц, уткнувшихся носами в бронированный сейф, он округляет глаза и начинает метать громы и молнии.

– Fisa, fisa![164] – бросает он по-арабски и выходит. – Я все понимаю, но почему ты со своей семьей переворачиваешь все вверх дном в спальне моей покойной матери?! – кричит он срывающимся голосом. – И почему в грязной обуви топчешься по моему прошлому?! – Вначале он нервно швыряет альбом, который просматривали женщины, а потом трясущимися руками поднимает его и закрывает. – Не ожидал этого от тебя!

– Когда мы сюда приехали, ты сам дал мне эти фотографии, помнишь? – отвечает пораженная Марыся, впервые видя мужа в таком бешенстве.

– Эх! – Только такого ответа она и удостоилась.

Мужчина быстро поворачивается и почти выбегает из дома, громко хлопнув входной дверью. Вскоре до них доносится визг колес его спортивного «бентли».

Рамадан и паломничество в Мекку

От первой серьезной размолвки между супругами не осталось и следа. Хамид возвращается вечером домой, как будто ничего и не было, и засиживается с Марысей до позднего ужина. Она не обмолвилась с ним ни словом, он же без малейшего усилия ведет разговор, рассказывая ей о своем дне в семейной фирме и проблемах на работе. Потом смотрит фильм по кабельному телевидению и идет спать.

У Марыси не выходит из головы то, что Хамид утаил от нее связь с Усамой и такими высокопоставленными людьми, но она объясняет это тем, что в Йемене он тоже не сообщал ей о каждом своем шаге, но шаги были правильными и честными. Зачем ему было лгать ей о своей деятельности против «Аль-Каиды»? Или он на самом деле не работает против этой террористической организации?! По спине поползли противные мурашки. Она убеждает себя в том, что запечатленные на снимках встречи были незначительными инцидентами в жизни ее мужа, которые наверняка вылетели у него из головы. А о дружбе с дядей он не рассказывал по известным причинам. Но что он делал в Афганистане? Поехал к любимому родственнику на каникулы, а тот дал ему поиграть с автоматом? Боже мой! У нее в голове царит хаос, одна шальная мысль сменяется другой. Будучи, как всегда, любознательной, Марыся находит в Интернете информацию, что в восьмидесятых годах все привечали саудовского богача и очень охотно с ним сотрудничали, ведь он выступал против Советского Союза. ЦРУ само доставляло оружие и деньги в лагеря моджахедов, вышколенных бен Ладеном. «Именно война в Афганистане сделала Усаму таким, каким мир смог увидеть его 11 сентября 2001 года. Безжалостный террорист, отличный организатор и умеющий прятаться партизан, он, возможно, остался бы безвестным сыном мультимиллионера, живущим в достатке в богатой Саудовской Аравии, если бы не эта война. Доставленного ЦРУ современного оружия воинственные афганцы так и не выпустили из рук никогда, а в будущем использовали его против своих давних покровителей», – читает она статью в серьезной энциклопедии online и почти полностью успокаивается. Маме и Дарье она переслала ссылку к интернет-страницам, на которых нашла эту интересную информацию, чтобы им стало понятно общение Хамида с дядей. Они, должно быть, имели место тогда, когда тот был соратником больших держав и героем. Девушка не хочет, чтобы ее слишком впечатлительная мать беспокоилась, а экзальтированная сестра напридумывала шпионские сценарии. С этого времени столь щекотливая тема становится табу и никогда не затрагивается в разговорах. Пару других ответов на волнующие ее вопросы Марыся решила отложить на более удобное время. И вскоре его будет вдоволь, потому что во время каникул она останется одна как перст.

Лето в Эр-Рияде действительно нельзя вынести. Город все время окутывают тучи пыли и песка. Сопровождают их магнитные бури, снижение и повышение давления, и вдобавок к этому днями и ночами все заливает страшный зной. Проблемой становится дойти до автомобиля или к бассейну и саду. Движение напоминает шевеление в вате, которая окутывает руки и ноги и влезает в рот. Воздух обжигает. Сейчас Марыся жалеет, что не дала себя уговорить, не выехала с семьей или Кингой в Польшу. Если бы решительно взялась за дело, ее паспорт наверняка нашелся бы. Она в это свято верит. Не хочет впадать в паранойю, которая много лет тому назад овладела ее матерью.

Сейчас единственными приятными моментами являются те, которые Марыся проводит с сестрой в скайпе.

– Что делаешь все эти дни? – спрашивает Дарья.

– Говорила же тебе, ничего. Сижу дома, и только. Впервые в жизни нахожусь в такой ситуации, просто клаустрофобия. Я заключена в персональном гареме. У меня нет знакомых, семьи, подруг, никакой работы и причин выйти из дому.

– Выбирайся все же.

– Конечно. Раз в неделю еду с водителем в магазин, чтобы купить еду. Блуждание вечерами в торговых центрах, что предлагает Хамид, как-то мне не нравится. Выбраться на ужин в ресторан, где я должна сидеть в маленькой клетке в семейной секции, тоже меня не особенно развлекает, – жалуется она сестре.

– А ты уже открывала книги и учебники, которые я тебе принесла?

– Это не так просто, как может показаться. – Марыся берет книгу и машет ею перед камерой. – Это грамматика для детей в начальной школе, но они по меньшей мере умеют читать по-польски и понимают этот язык. Я же – нет! Будут сюрпризы.

– Не сдавайся так легко. У тебя все равно нет лучше работы, занимайся. Сделаешь маме приятное. Я тебе буду помогать, мне тоже скучно. На каникулах у меня слишком много времени. – И она доброжелательно смеется.

– Тебе скучно?! – удивленно восклицает Марыся. – Если бы я только могла выйти из дома, погулять и зайти в кафе, чтобы съесть мороженого! Это уже развлечение.

– Перестань жаловаться и составь план лекции. Я должна тебя встряхнуть, сестричка, а то ты совсем в этой Саудовской Аравии с ума сойдешь.

С этой минуты девушки вместе проходят материал, а Марыся бубнит в микрофон исковерканные польские слова. Дарья – добрая, терпеливая учительница, но при этом не дает ей спуску. Через месяц успехи уже заметны. Ученица набирает обороты, и ей снова хочется жить.

– Мы должны приготовиться к Рамадану, – сообщает Хамид жене в конце июля, когда она составляет список покупок перед выездом в супермаркет «Тамими».

– Это значит, что нам нужно купить меньше еды? – ехидно спрашивает Марыся.

– Конечно нет, наоборот! Неужели ты не знаешь, что если постишься весь день, то позже ешь за двоих?

– Ты хочешь придерживаться очень строгих правил? – спрашивает она, потому что, как ей помнится, в Йемене каждый что-то подъедал и украдкой попивал воду. – Ведь здесь не тот климат, который позволял бы не пить жидкость каждые три часа, не говоря уже о двенадцати. Заболеем!

– Что касается общественных мест, то здесь даже не пытайся выпить и капельки воды! Тебя могут за это линчевать или даже посадить в тюрьму и избить кнутом.

Марыся смотрит на мужа с недоверием.

– Мириам, я не шучу, – говорит Хамид, еще раз подтверждая свои слова.

– Шутишь?

– Фанатично верующие саудовцы даже выплевывают слюну, понимаешь, какие пытки они должны испытывать?

Хамид вздыхает.

– У тебя ситуация легче: ты сидишь дома. Не ешь и не пей только в присутствии прислуги: они могут донести в религиозную полицию.

– Успокойся! Я буду с тобой солидарна.

– Утром, перед рассветом, где-то около половины пятого, можно съесть какой-нибудь бигмак и обпиться колы, потом еще поспать до десяти, ведь все учреждения начинают работать позже. Около часа-двух я буду уже дома, и мы идем спать. Проснемся к вечерней молитве, съедим по финику, запивая это лебеном[165], потом – в мечеть, а с девяти можно есть, пить и веселиться в городе до утра. Не так все плохо.

– Ну, все нужно поставить с ног на голову! – Марысе план Хамида как-то не по душе. – У нас дома все шло нормально. А в Сане, насколько мне не изменяет память, ты тоже перед выходом на работу пил кофе и ел тосты. Бабушка тебе готовила.

– Ну конечно, я ведь не хотел обижать ее. Но в нашем собственном доме, если уж мы мусульмане и в Саудовской Аравии, колыбели ислама, нам следует соблюдать старые добрые правила. Еще ни с кем ничего не случалось, если месяц он поголодает днем. Во время Рамадана люди даже толстеют! – добавляет он с улыбкой, видя, как лицо Марыси вытягивается.

– Ничего удивительного, если начинать день с «Макдональдса». – Молодая женщина опускает глаза, не желая выказывать свое неодобрение. – О’кей, сделаем как скажешь, только позволь мне самой составить утреннее меню, ладно?

Как и предупреждал Хамид, а Марыся опасалась, Рамадан проходит в соответствии с вечной схемой. Днем – голодовка, ночью – обжорство. Только в давние времена в распоряжении мусульман не было баров с фастфудом и доставки домой. «Макдональдс», «Пицца Хат» и другие компании вроде «Хардис» или «Бургер Кинг» в этом месяце имеют самые большие обороты в году. Множество молодых людей спасается от голода, заказывая на рассвете большие бутерброды и литры напитков, в которых уже столько калорий, что хватит на весь день. Газеты гремят, диетологи и доктора предостерегают, но все напрасно. Более зрелые и рассудительные саудовцы с семьями проводят вечера в ресторанах, что тоже Марысе не нравится.

– Рамадан – это семейный праздник, – жалуется она матери по скайпу. – Помнишь, как когда-то в Ливии?

– Конечно! Я тогда на нашей фирме впервые устроила большой прием, – растроганно вздыхает Дорота. – Я очень любила это место и была там необычайно счастлива. А какой воздух! Твой отец даже обустроил наш маленький домик.

В ее глазах читается нескрываемая грусть.

«Может, она тосковала по нему и сожалела, что их брак распался?» – думает Марыся, с сочувствием глядя на худое лицо матери. Сердце женщины не понять, а первая любовь никогда не забывается, даже если была разрушительна и убийственна.

– Я тоже должна что-то приготовить для коллег Хамида по работе. На фирме осталось несколько человек, работающих в летний сезон, а двух идиотов пригласили к себе жены, – удивляется девушка. – Хотелось бы мне от них избавиться, – разрывается она от смеха.

– Это хорошо, что к тебе придут немусульмане! Будешь чувствовать себя свободнее. Встретишься с людьми, может, с кем-нибудь подружишься.

– Я с трудом иду на контакт, а на дружбу в особенности. Жизнь меня много раз учила… – Она прерывается на полуслове, не желая вдаваться в подробности.

Дорота меняет тему разговора:

– А как там твои отношения с семьей Хамида? Поддерживаете связь?

– Да. – Марыся поджимает губы и крутит головой. – Если бы хотели, то каждый вечер могли бы с ними есть ифтар[166]. У нас уже был первый общий ужин на Рамадан.

– Это очень хорошо. – Мать довольна, что кто-то в ее отсутствие опекает старшую дочь. – Они милые?

– Ой, мама! Я знаю, что они стараются, добродушно улыбаются, но они все для меня чужие. Они какие-то холодные, неискренние, бесстрастные. Такого общества ты еще не видела и наверняка не сидела с такими людьми за одним столом более трех часов. Хочешь, я тебе расскажу, насколько это была веселая вечеринка? – смеется она иронично.

– Ну разумеется, очень интересно.

Дорота радуется, что ее замкнутая до этого времени дочь хочет поделиться с ней своими переживаниями.

– Мы были там вчера, поэтому все еще свежо в памяти после прекрасных ощущений. Расскажу все до малейших подробностей. Значит… – Она повышает голос, стараясь вспомнить детали. – Гости, разумеется, все до одного были мусульманами. Дядя и почти все взрослые мужчины носят, конечно, сауб, а головы накрывают белыми или в бело-красную клеточку платками, которые скрепляют черным околышем. Они все время поправляют их свешивающиеся концы, забрасывая их накрест вверх, строя неустойчивую пирамидку, которая через минуту падает. И так по кругу. Пара бунтующих подростков выделяется тем, что они облачились в джинсы и цветные рубашки с надписями. Маленькие мальчики подражают в одежде отцам, только у них не покрыты головы. Зрелые женщины, конечно, носят абайи, часто расстегнутые, и небольшие черные платки или шали, закрывающие только волосы. Девушки дома могли надеть блузки с длинными рукавами, брюки, большинство – с открытыми волосами, хотя некоторые носят цветные хиджабы, такие же, как верующие в Ливии. Детвора гоняет как сумасшедшая, хотя для них есть отдельная столовая с множеством филиппинских нянек. Этот ужин для меня – ад, – признается девушка.

– Не преувеличивай, Марыся.

– Было почти так же скучно, как на приветственной вечеринке, которую они организовали в честь нашего приезда в Саудовскую Аравию. Казалось бы, что-то должно было измениться. Какие-то неизвестные женщины обнимали меня, одна, приятная и кругленькая, схватила за руку и затянула в кухню. Довольный Хамид сразу направился к мужчинам, только я его и видела. Все по-прежнему подъедали только финики и попивали маленькими глоточками лебен, чтобы подготовить желудок к основательному обеду, а у меня в животе так урчало от голода, что я думала, что вот-вот потеряю сознание.

– Ты же строго не придерживаешься Рамадана? Пей воду, а то почки посадишь!

– Не бойся, – успокаивает Марыся мать. – Слушай, что было еще интересно. Во дворце дяди кухни величиной с наш зал. Как в хорошем ресторане. Так вот, вчера за столом было, пожалуй, человек пятьдесят, а еще приготовили еду для прислуги и бедняков, которую вынесли к палаткам, разбитым перед их домом на улице. Они очень хотят подлизаться к Аллаху.

– Марыся, не критикуй! Этот хороший обычай зародился во всех мусульманских странах многие века назад. Я читала в газете, что король оплачивает ифтар в Мекке, Медине и во всех больших мечетях страны для пяти миллионов человек ежедневно! Посчитай, сколько это миллионов долларов!

– Бедному не попадет, я по этому поводу беспокоиться не буду. – Девушка трезво смотрит на эту ситуацию. – За день в Саудовской Аравии добывается нефти в среднем на сто шестьдесят миллионов американских долларов, и, разумеется, все в руках правительства, считай королевской семьи, значит… – она снова повышает голос, – желая удержать власть, они делают гражданам маленькие презентики, а глупый плебс радуется. Помнишь, как в Древнем Риме? Хлеба и зрелищ, а саудовские бедняки хотят только напихать желудки рисом.

– А что подавали на стол на семейном ужине? – Дорота улыбается, не комментируя острых шуток дочери.

– Фу! Здесь еда убийственная, мне не нравится. Я заставила себя хоть что-нибудь проглотить. После замечательной, полной ароматных приправ ливийской и йеменской кухонь – в Сане у нас был собственный магазин трав – саудовские блюда кажутся тошнотворными. Суп на вкус как отвар из кухонного полотенца. Вместо замечательного кускуса тут едят твердый недоваренный рис басмати, а к нему – высушенное мясо. Баранина почти вся сгорела, и зубы в нее вонзить невозможно, цыплята величиной с перепелок, а о говядине лучше вообще не вспоминать. Как будто ее приготовили вместе с волосатой шкурой. К тому же поданы были овощи в виде разваренного месива, которое все из одной миски набирают тонкими плоскими хлебцами пита, забывая вообще об эксклюзивных столовых приборах фирмы «Баум энд Бош», лежащих на столе. У них здоровенные глотки и манеры слона в посудной лавке. Ты не имеешь понятия, насколько они не выносят ливийцев, как критикуют их, называя примитивными, глупыми, коммунистами… Они даже вздрагивают, когда слышат о ливийцах!

– А ты патриотка, – смеется мать, жалея, что у дочери нет таких глубоких чувств к Польше.

– Ну, знаешь, я просто помню, как было заведено у нас дома. Даже в самом худшем случае мы ели на скатерти и, по крайней мере, ложкой. И никогда – из одной миски, потому что бабушка твердила, что это негигиенично.

Марыся задумалась на минуту, видя перед глазами, как живую, свою любимую бабушку Надю.

– Когда вы приезжаете, мама? – спрашивает, соскучившись, Марыся, а Дорота расплывается от счастья, понимая, что постепенно возвращает себе утраченную дочь.

– У меня для тебя сюрприз, – сообщает Хамид в конце Рамадана, когда уже очень тяжело выдержать дневной пост, а в особенности жажду. Организм требует вернуться к извечно установленному ритму.

– И что это? Очередной ужин с семейкой и знакомыми? Или выезд вечером в торговый центр? – спрашивает Марыся, не скрывая сарказма.

– Не будь такой ядовитой, а то я тебя брошу.

Мужчина треплет ее спутанные волосы, и видно, что он с трудом ждет окончания Рамадана, чтобы иметь возможность начать близкие отношения с женой.

– А может, закроем окна на пару часов и предадимся сексу? – Страждущая женщина соблазнительно придвигается к своему мужчине и ощущает его набухшее мужское достоинство. – Аллах закроет глаза на такое маленькое нарушение, гм… – мурлычет она соблазняюще.

– Успокойся! Мы столько выдержали и на последней неделе сорвемся? – Хамид отскакивает от нее как ошпаренный. – Когда придешь в себя, я буду внизу, в зале.

Он поворачивается и исчезает за дверью.

«О, черт! – Марыся в бешенстве. – Этого еще не хватало! Неужели все так скрупулезно придерживаются этих запретов? Как-то не могу в это поверить. В Йемене у нас все было иначе. Хамид говорил, что ночью Аллах спит. Почему он тут так изменился?»

– Так что ты хотел мне сообщить? – спрашивает она официальным тоном, через пять минут спустившись к мужу.

– Думаю, что, может, в качестве развлечения в конце поста навестим моих родственников, живущих в Джидде, а потом посетим мечеть пророка Мухаммеда в Медине и совершим небольшое паломничество в Мекку. Может быть, если осуществим умру[167] в Рамадан, то будем вознаграждены, как если бы это был хадж.

– В самом деле? – Марыся удивляется тому, как переменился ее муж. Еще год тому назад, когда он что-нибудь вспоминал о паломничестве в Мекку, его разбирал смех. Но тогда они жили в Йемене, жива еще была любимая и толерантная бабушка Надя, а они, молодые, считались современными, отнюдь не фанатичными мусульманами.

– Ты же знаешь, что меня окрестили, – пробует защищаться она, чувствуя какой-то неосознанный страх перед местом культа миллионов правоверных.

– Твой отец был мусульманином, значит, и ты тоже. Ты ведь знаешь, что вера наследуется по мужской линии.

– На сегодняшний день я не знаю, смогу ли обрести там себя, хочу ли этого, или…

– Тебе невозможно угодить, Мириам! Ни за что на свете! Я уже забронировал места в прекрасном отеле в Мекке, из окна зала видна Кааба[168], уже договорился в Джидде с двоюродным братом, он моих лет. Мы могли бы жить в их поместье, расположенном на берегу Красного моря. Женщины не носят там абайи, а иностранки загорают у бассейна или на пляже в бикини. – Рисуя такую заманчивую картину, он смотрит на жену в ожидании. – Во-первых, хоть немного отдыха, а потом – пища для души? А?

– Звучит заманчиво, – признается Марыся. – Если бы не Рамадан и потом – паломничество.

– В лагере живут только иностранцы, значит, сможешь есть и пить сколько захочешь. Пожалуй, даже сейчас днем там работают кафе и рестораны. А путешествие в Мекку тоже может быть интересным. Не исключено, что Аллах увидит наши старания и в конце концов мы дождемся потомка. – Хамид повышает голос, а Марыся в шоке от того, что современный человек в двадцать первом веке полон таких суеверий.

– Чтобы до этого дошло, прежде всего нужен телесный контакт, – язвит она, задетая за живое сегодняшним отказом мужа. – Я не опыляюсь ветром!

Она поворачивается и с гордо поднятой головой шагает по лестнице к своему компьютеру и Интернету, действительно единственному месту общения с внешним миром.

– Привет, девушки! – Марыся намеревается обсудить дело с семьей по скайпу. – Что там у вас?

«Как хорошо, что мы нашли друг друга, – думает она. – Без них я была бы страшно беспомощна и одинока».

– Паломничество?! – Дарья от ужаса орет во все горло. – Женщина! Тебя затопчут в этой дикой толпе! Раздавят! Спать будешь в палатке?! И это в Рамадан, без капли воды во рту?! Умрешь! – подытоживает она, театрально хватаясь за голову.

– Доченька, опомнись! – Дорота осторожно похлопывает девочку по плечу. – Живем не в средневековье, – добродушно смеется она. – Наверняка Хамид забронировал уже неплохой отель, правда?

– Еще бы! – Марыся кривит губы. – Ночь стоит тысячу пятьсот долларов в апартаментах площадью семьдесят квадратных метров с видом на Каабу.

– Вот видишь. – У матери глаза вылезают на лоб от мысли о таком транжирстве. – И с остальным так же будет.

– Но я никогда не была глубоко верующей и не придерживалась мусульманских законов, – признается Марыся. – Кроме того, я дочь христианки. Никто никогда меня не заставлял соблюдать законы ислама. Разумеется, я их знаю, это уж бабушка постаралась. Но Ливия не была и, пожалуй, впредь никогда не будет консервативной страной. Как Тунис и Египет.

– Я это очень хорошо помню. – Дорота улыбается, возвращаясь к воспоминаниям почти двадцатилетней давности. – Мы, польки, вообще ни о чем не беспокоились, загорали в бикини, а Баська щеголяла по центру города в белых леггинсах, куда она впихнула свою большую задницу! Хотя, с другой стороны, ваш отец был такой же ревнивый, как все арабские мужчины. – Она поджимает губы, вспомнив его деспотизм.

– Ты бы поехала в Мекку, мама? – хочет убедиться Марыся.

– Детка, а что здесь такого?! Бог один, а когда-то в порыве искренности Малика, твоя любимая ливийская эмансипированная женщина, рассказывала мне, что,может, даже общий для всех людей. Она прекрасно знала не только Коран, но и Библию. Бери с нее пример, Марыся. Открой сердце, потому что ни одна монотеистическая религия не несет зла.

Перелет из Эр-Рияда в Джидду проходит необычайно комфортно, потому что Хамид, разумеется, выкупил билеты бизнес-класса. Такое транжирство не имело бы ни малейшего смысла в Рамадан, если бы ловкий мужчина не заказал билеты на девять вечера. Блюда, которые подают стюардессы, как в самом лучшем отеле в столице. Копченый лосось с каперсами сменяется омаром, лангустом, тигровыми креветками и икрой. Горячее представляет собой французскую кухню, значит, ti-ti, но красиво поданные. Все пассажиры так проголодались, что даже приятно смотреть, с каким аппетитом они это великолепие поедают: могли бы смело рекламировать продукты на телевидении. После полуторачасового перелета все жалеют, что он длился так недолго. Марысю и Хамида ждет «лимузин».

– Разумеется, мы приглашены на ифтар, значит, в гостеприимном лагере поселимся немного позже, – сообщает счастливый Хамид.

– Но я сплю. – Марысю здорово укачало, да еще подействовала чересчур обильная еда.

– Не будь ребенком! – обрушивается на жену Хамид и смотрит на нее с вызовом.

Почти два часа водитель, не спрашивая, возит пару приезжих по артериям города. Хамид за всю дорогу не произносит ни слова. Марыся в конце концов приходит в себя и с интересом рассматривает феерию огней. Джидда ничем не напоминает запыленный и холодный Эр-Рияд. Здания такие же современные, как и в столице, но их конструкция легче и выше. Свет заливает улицы и движущихся по ним пешеходов. Много женщин носят только абайю, не накрывая голову. Кафе у моря и рестораны полны приезжих обоих полов. Марыся взволнована и удивлена, что в Саудовской Аравии может быть такой приятный город, современный и дружественный, и пару раз хотела схватить мужа за рукав сауба, который он в Рамадан надел уже принципиально, но в последнюю секунду остановилась. Она никогда не идет на примирение первой и не будет терпеть перемены в его настроении. Ей и в голову не приходит, что парень может капризничать! Это исключительно привилегия женщин.

Еще некоторое время тому назад у Марыси отвалилась бы челюсть при виде дворца двоюродного брата, который живет в спокойном районе вилл. Но после того, что она видела в Эр-Рияде, принимает факт огромного богатства спокойно и с достоинством. «Лимузин» подъезжает к большой стоянке, окруженной стенами, и останавливается рядом с десятком других автомобилей. Их молниеносно обступают улыбающиеся домочадцы, одетые полностью по-европейски.

– Привет, как ваши дела? Как поездка? Надеюсь, что вы не так измучены, потому что все ждут вас, будет отличный ужин.

Фатима, хозяйка дома, целует прибывших.

– Мириам. – Марыся слегка сжимает теплую ладонь молодой, несколько пышнотелой женщины, на первый взгляд ровесницы. – Очень приятно. Красивый город и красивая вилла. – Она старается сказать приятное хозяйке.

– Что ты! Это не наша, – смеется молодая женщина. – Такая нам еще не по карману, мы просто по службе выехали в Штаты и через шесть лет учебы в Нью-Йорке только недавно вернулись. Мой муж получил от отца небольшой домик в саду, вот сегодня и гуляем у него. Свекру не нравится проводить Рамадан в Саудовской Аравии, он сейчас мерзнет и мокнет в дождливом Лондоне.

– Фахад.

Молодой мужчина после того, как обнял и похлопал Хамида, обращается к его жене, протягивая ей ухоженную руку. Марыся колеблется, зная, что в Саудовской Аравии пожатие рук между представителями разных полов не приветствуется.

– Давай граблю, не дури! Может, она вспотела и грязная, но мне это не мешает.

– Вот именно, идите освежиться и переодеться. – Фатима проводит родственников по боковой дорожке к одноэтажному домику.

– Думаю, что сегодня бросите якорь здесь, ну, по крайней мере, на одну ночь, – говорит она, открывая дверь. – А может, захотите пожить по соседству с нами. Зачем ютиться в каком-то чужом жилье, когда у нас есть помещение для гостей? Может, не такое комфортное, к которому вы привыкли, но свое.

– Супер, мне очень нравится! – Марыся искренне восторгается. – Мне ничего больше для счастья не нужно.

Она хочет быть поближе к этой энергичной женщине, потому что полюбила ее с первой минуты.

– Ну, так набрасывайте на себя что-нибудь удобное и подключайтесь к нам.

Она удаляется, оставляя прибывших в прохладном залике с пристроенной кухней.

– Хочешь жить почти неделю в таком курятнике? – Хамид явно не в восторге и не находит слов.

– Вот именно.

Марыся критически смотрит на избалованного и испорченного богатством мужа.

– Мне это подходит, – говорит она, открывая большой, как шкаф, холодильник, набитый соками, водой и разного сорта сыром, копченостями, фруктами и овощами. – Тут все есть, а как для домика для отдыха, он даже чересчур комфортабельный.

После этих слов она входит в большую супружескую спальню, рядом с которой, конечно, находится полностью оборудованная ванная. Она быстро сбрасывает с себя абайю, принимает душ и переодевается в белые бермуды и широкую тельняшку. В конце концов, они на морском курорте. Когда она снова входит в зал, то не застает там мужа. Девушка недовольно сопит и сама отправляется в большую виллу, из которой, с самого высокого этажа, доносится громкая арабская музыка. Самое прелестное место во всем доме – терраса на третьем этаже, с которой открывается ошеломляющий вид на освещенный город, набережную и черное, поблескивающее в лунном свете море. Там все и собрались. Ночь жаркая, а от акватории веет прохладным бризом. «Тут есть чем дышать, не то что в Эр-Рияде», – думает Марыся.

– Ты уже здесь! – восклицает Фатима, которая, увидев Марысю, сразу же подскакивает к ней. – Это наш первый прием после возвращения, поэтому собралось немного людей, – поясняет она гостье. – Я сама половины не знаю и не буду тебе всех представлять. Большинство моих школьных подруг вышло замуж и выехало из Джидды в другие города Саудовской Аравии или за границу. Многие пошли учиться, но уж если они получили правительственные стипендии, то не спешат заканчивать учение. Мы сами все оплатили, чтобы сберечь деньги для бедных и дать им шанс обучиться за границей, поэтому нам нужно было как можно быстрее закончить учебу. Кроме того, мы хотим независимости.

Женщины проходят вдоль столов с холодными закусками, накладывая себе в тарелки всякие вкусности.

– Нам не нравится сидеть на попечении у баснословно богатого свекра, не хотим ему давать повод напоминать когда-нибудь об этом. Если он захочет, то сам даст. Мы не будем к нему ходить с протянутой рукой.

– А что вы планируете делать? – заинтересованно спрашивает приятно удивленная Марыся.

– Фахад закончил архитектурный и хочет работать в частном проектном бюро. Насколько я знаю жизнь, то оно относится к семейной фирме бен Ладенов. – Она с неудовольствием кривит губы и продолжает: – Зато я по части стоматологии, у меня дело ясное. Стажировалась по Интернету и устроилась на работу в саудовско-американскую клинику. Наверное, вначале мне дадут чистить зубной камень, но это ничего. Я хочу специализироваться на протезировании. Первой сделаю имплантаты моей беззубой бабушке. Только бы она дождалась, – грубовато смеется Фатима.

– Амбициозные планы, – вздыхает Марыся. – Insz Allah, чтобы вам удалось.

– Insz Allah, – кивая, серьезно отвечает собеседница. – А ты чем занимаешься в Эр-Рияде? Там нечем дышать, причем и в буквальном, и переносном смысле. Работаешь, учишься, что поделываешь? Ведь здесь без любимого дела можно просто сойти с ума.

– До сих пор у меня только аттестат, – признается Марыся, которая моложе собеседницы на пару лет. – Я не имею понятия, с чего начать свою жизнь.

– Как это?! Поезжай учиться. Хамид! – кричит Фатима в сторону мужчины, занятого разговором с ее мужем. – Отошли красивую и умную жену на учебу за границу. Не жадничай!

– Она должна сама этого хотеть, – отвечает он недовольно. – Она типичная домохозяйка. Ей не хватает твоего энтузиазма и креативности.

– Да что ты говоришь? – Марыся округляет глаза.

– Это мужской шовинизм. – Фатима возмущена публичным оскорблением новой подруги и иронично кривит губы. – Не обращай внимания, – утешает она. – Иногда мужей нужно воспитывать. А мой Фахад говорил, что твой муж – весьма современный саудовец.

Марыся переживает счастливейшие минуты со времени приезда в Саудовскую Аравию. Она в своей арабской среде, ее окружают добродушные люди, новая подруга и несколько ее приятельниц. Молодая женщина чувствует себя свободной. Она ходит по городу в расстегнутой до пояса абайе и без платка на голове. Пожалуй, в Джидде последнего мутавву забили палками пару лет тому назад, поэтому полиция нравов и религиозная полиция оставили этот город в покое.

– План такой.

В первый день около полудня Фатима влетает, как буря, в домик для гостей.

– Сегодня едем в старый город, а потом покажу тебе наш поселок Санта-Сьерра, где мы арендуем виллу у иностранцев. В конце концов, ты должна увидеть также «Аль-Нахил» – частный клуб на пляже. На него выделим целый день, потому что по ту сторону берег Красного моря самый красивый, риф не уничтожен полчищами туристов и частными подводными лодками, а воды девственные. Нужно будет взять купальники, кремы и полотенца, а остальное найдем на месте.

– Хамид с нами едет? – спрашивает Марыся, оглядывая домик и нигде не видя мужа.

– А что, ты будешь по нему тосковать? – смеется саудовка. – Парни проводят время в мужском обществе, ты еще к этому не привыкла? Утром исчезли, может, появятся на ифтар, а может, и нет. А что ты тут, грешница, подъедаешь? – Она ехидно поднимает брови вверх, подходит к кухонной пристройке и показывает на начатый круассан. – Смотри у меня, а то пожалуюсь, – хохочет Фатима, кладя маленький кусочек в рот, и опускает голову, как если бы хотела от кого-то спрятаться. – Приканчивай хлеб, напейся – и летим.

Трехмиллионная метрополия оставляет приятное впечатление, но Фатима хочет показать подруге не современные застройки, а то, что характерно именно для этого города.

– Медины[169] в арабских городах похожи друг на друга, но в каждой есть что-нибудь особенное, – говорит она, когда девушки гуляют в тени высоких домов, – у каждого – красивое деревянное крыльцо на первом или втором этаже.

– Немного напоминает мне Сану, но дома-башни есть только там. Жаль, что у меня нет фотографий, а то я тебе показала бы.

– Я видела в Интернете, мы хотели как-то выбраться в Йемен, но позже там стало так опасно, что уже не стоило и мечтать.

– Да, там все хуже и хуже. Йеменцы хотят свергнуть Али Салеха. Только позже может воцариться такой хаос, что уже никто с этим не справится.

– В общем, что-то горячо становится в арабских странах, везде какие-то беспорядки, бунты, «Аль-Каида». Что за мир! Так вскоре может случиться, что нельзя будет поехать даже в Египет или Тунис на каникулы!

– Никогда не говори никогда!

– Честное слово! Хорошо, что в нашей старой Саудовской Аравии царят спокойствие и порядок. Худо-бедно король и его семья дают жить обычным людям, не снимают все сливки для себя, так как это делают жестокие тираны соседних стран.

– Мне жарко. – После часовой прогулки Марыся вытирает со лба пот. – У меня кружится голова.

Она опирается одной рукой о крошащуюся древнюю стену.

– Обещали на сегодня сорок, а в Эр-Рияде сорок шесть. Не так плохо, как для середины лета, но будет еще жарче. Поедем обратно и уляжемся под кондишн. Хватит на сегодня достопримечательностей.

Фатима приводит Марысю в свой, как она сказала, маленький домик. Это двухуровневая вилла с бассейном, расположенная рядом с особняком ее свекра, с общим садом.

– Нашей маленькой, в два человека, семье пока этих трехсот метров хватает, но когда появятся дети, нужно будет сделать для них отдельный этаж: спальни, игровые, комнаты для нянек. Все уже цепляются к тому, что мы не размножаемся, как завещал Аллах, особенно моя свекровь. Через минуту начнет склонять Фахада к тому, чтобы нашел себе другую жену, помоложе, – Фатима говорит это вполне серьезно.

– Не шути! – Марыся не верит своим ушам. – Ведь у вас же современная семья.

– Но не во всем. Садись, что-то тебе покажу.

Она подталкивает подругу к софе, стоящей на видном месте в пятидесятиметровой мансарде.

– Это мое королевство! – Она кружится, широко раскинув руки. – Здесь так много света!

Действительно, комнату заливает солнечный свет, который проникает сквозь стрельчатой формы форточки в плитах на крыше. На стенах, как в галерее, развешаны большие и маленькие картины. Шесть выполненных в масле акварелей. Марысе больше всего пришлись по вкусу черно-белые работы – графика и литография.

– Мы были тут сегодня. – Она показывает пальцем на небольшую картину с изображением старого города. – Кто же так красиво нарисовал это? – спрашивает она с любопытством.

– Ну я, кто же еще? – Фатима обнимает ее рукой, снимает одну графическую работу со стены и вручает ошеломленной подруге. – Это тебе подарок от автора в память о пребывании в Джидде. Я еще сделаю дарственную надпись.

– Художница, которая лечит зубы. Способная девушка!

– У женщин в этой стране должны быть какие-нибудь увлечения, хобби – что-нибудь, что заполнит пустоту в их жизни и успокоит израненные феминистические сердца. К сожалению, многие женщины Саудовской Аравии считают, что материнство – это весь их мир, но есть много одаренных и современных девушек. У нас имеется общество с названием «Дочери Айши».

– Это же имя жены пророка Мухаммеда! – удивляется Марыся.

– Как для своего времени и места жительства, Айша была чрезвычайно независимой женщиной. Можешь к нам присоединиться онлайн. Приглашаю.

Фатима доброжелательно смотрит на молодую подругу своими теплыми карими глазами.

– Там можно найти дружбу или совет, как устоять против окружающего нас мира самцов.

На следующий день поутру женщины выезжают через большие ворота в поселок частных вилл Санта-Сьерра. Входы закрыты движущейся бетонной оградой с остроконечными прутами, здание охраняется народной гвардией в бронежилетах.

– Ну и бдят за этими вашими резидентами, – удивляется Марыся. – Еще лучше, чем за дипломатами в ДК Эр-Рияда.

– Нет другого выхода.

– Были в последнее время какие-нибудь покушения? Опасная ситуация?

– Нужно дуть на холодное, – поясняет Фатима. – Самые серьезные теракты в городе были в 2003–2005 годах, но потом тоже, к сожалению, случались. Ты слышала о нападении на князя? Два года тому назад об этом много говорили.

– Да, припоминаю. – Марыся непроизвольно краснеет, интуиция подсказывает ей, что Хамид приложил к этому руку. Она надеется, что он был на правой стороне. – В Йемене мы подписывались на все саудовские газеты, потому что жили там постоянно.

Она отворачивается, чтобы подруга не заметила ее пылающего лица.

– Так, значит, знаешь. Хвала Аллаху, ничего ужасного с князем не случилось, а после сцапали столько террористов, что тюрьмы трещали по швам. К сожалению, одного схватишь, а на его место приходит другой. Отрастает, как хвост у ящерицы! Поэтому мы тоже должны учитывать, что они предпочитают скопления людей. Тогда их подлый поступок будет более эффектным, а степень поражения – большей. На прицел они взяли не только саудовцев, но и иностранцев, чтобы запугать их и тем самым изгнать из нашей страны. Они хотят довести страну до кризиса, потому что тогда легче будет свершить переворот. Не хотела бы я дожить до этого времени, – говорит она в сильном волнении.

Водитель останавливает машину под навесом, в месте для посетителей. Женщины оставляют абайи в автомобиле и выходят. Их сразу охватывают ужасающая жара и влажность.

– На раз-два покажу тебе самые интересные места – и убежим. А говорили, что утром будет прохладнее. – Фатима надевает соломенную шляпку, солнцезащитные очки и, взяв Марысю под руку, тянет подругу в сторону электромобиля, в который они пересаживаются.

Поселок действительно такой большой, что нет и речи, чтобы по этой жаре пройти по нему пешком. Тут находится более трехсот вилл, шесть одноэтажных бунгало, шесть двухэтажных домов с огромными садами, а также трехэтажные блочные дома, где клиенты с меньшим бумажником могут взять в аренду двухкомнатные квартиры. Инфраструктура поселка комфортная. Резидентам предоставлены такие приятные вещи, как кафе и рестораны, в которых можно заказать даже алкоголь. Для маленьких детей – игровые площадки с кондиционером. Для заботящихся о фигуре – центры фитнеса и аэробики и кабинеты оздоровления. Здесь есть также магазины, пункты аренды DVD-дисков, цветочный магазин и бюро путешествий. На территории поселка – два больших бассейна для всех жителей (один из них с искусственными волнами и водопадом) и двадцать поменьше, которые размещены на крыше каждого пятого дома.

– У нас также есть небольшой зоопарк с павлином, козами и двумя лошадками, летний кинотеатр, корты и поля для гольфа. Я думаю, что мы постарались, и это один из лучших поселков такого типа в стране.

Фатима горда, потому что ее семья руководит этим объектом.

– Фахад хочет спроектировать еще концертный зал, ведь сейчас его здесь нет, а иностранцы без музыки и спектаклей жить не могут. Должна признаться тебе, что после стольких лет, проведенных за границей, я тоже уже по этому соскучилась.

– Ну, ты с ума сошла в этой Америке, – говорит Марыся, стараясь приглушить иронией чрезвычайное удивление и легкую зависть.

– Если не знаешь, что теряешь, то и не жаль.

Женщинам не хочется покидать красивый зеленый поселок, и они, несмотря на зной, уже пару часов сидят в тени у голубого бассейна. Из-под навеса ближайшего ресторана на них веет прохладой: там установлены большие кондиционеры, увлажнители и вентиляторы, которые образуют вокруг легкий бриз. Две иностранки с детьми отдыхают и развлекаются в этом приятном месте, но неприязненно смотрят на двух арабок. Они шепчутся между собой и указывают на них пальцами. Позже зовут кельнера, о чем-то спрашивают, а когда тот отвечает, кивают, успокоившись, и уже больше не обращают внимания на пришедших.

Подруги решают провести у моря всю первую половину дня. После раннего многочасового посещения торгового центра они страшно хотят пить, поэтому в частном клубе на набережной сразу направляются в кафе и заказывают ледяной чай. В баре днем можно также купить домашнее пиво и вино, соки и различные холодные закуски. Горячий ужин повар готовит уже вечером. В конце концов, сейчас Рамадан.

– Надеюсь, что Аллах меня простит. – Фатима выпивает напиток одним махом, через минуту кривит лицо от боли и хватается рукой за крестец.

– Девушка, не подрывай свое здоровье! – Марыся с беспокойством смотрит на подругу.

– Врач говорил мне выпивать по меньшей мере пол-литра воды в течение дня, но каждый раз я чувствую себя виноватой, – признается она, опуская глаза. – У меня песок в почках, что в здешнем климате сильно ощущается.

– Моя мама тоже меня предостерегала, что хочешь не хочешь, а немного пить нужно.

– Знаю, знаю. – Фатима с пренебрежением машет рукой. – Сейчас мы уже можем пройтись берегом моря.

Она кладет полотенце на белый пластиковый шезлонг, ставит около него соломенную корзину, снимает бермуды и остается только в сплошном купальнике и обвивающей ее тюлевой тунике.

– Это очень хорошее место для прогулок.

– Прекрасно, этого мне в Саудовской Аравии очень не хватает.

Побережье в самом деле невероятно красиво, как и рассказывала Фатима. Вода бирюзового цвета прозрачна, а риф – на расстоянии вытянутой руки. Разноцветные рыбки подплывают к самому берегу, рассчитывая на кусочек хлеба или крошки хрустящих хлебцев. Дети их подкармливают, поэтому рыбок здесь целые косяки.

– Как чудесно! Я могу взять на память? – Марыся поднимает довольно большой кусок коралла, который нашла на пляже. – Или это запрещено?

– Что ты, глупенькая! Ты же это не отломала и не собираешься вывозить из страны, – смеется Фатима. – Это как если бы было запрещено собирать ракушки. Хуже, когда иностранцы, – Фатима кивает на группу веселящихся мужчин и женщин со светлой веснушчатой кожей, – воруют наши природные богатства и пакуют полные ящики кораллов, переправляя их потом морем. За такие вещи нужно уже наказывать.

– А говорили, что этот пляж только для белых, – вдруг отчетливо слышат они голос жены какого-то британского контрактника, которая указывает на них пальцем.

– Меня сейчас удар хватит! – Фатима даже бледнеет от злости.

– Что за shit! – без малейшего стеснения продолжает женщина. – Они считают, что могут драть шкуру за аренду этих их домов в охраняемых поселках, за членство в европейских клубах, но не соблюдают условий договора. Хитрые и жадные арабы!

– Как она смеет! – Саудовка не выдерживает и поворачивается в их сторону: – Нас дискриминируют за цвет кожи, веру и стиль одежды во всем мире. И даже у себя дома мы должны это терпеть?! – Отважная жительница Джидды на повышенных тонах говорит по-английски, а Марыся тянет ее за руку, не желая, чтобы на них завели дело об оскорблении.

– Ведите себя нормально, как цивилизованные люди, и мы с вами будем хорошо обращаться.

Англичанка встает и направляется к местным жительницам со словами:

– Если вы подкладываете бомбы и подрываете себя, трудно радоваться вашей компании!

Все остальные застыли от этих слов, а мужчина, скорее всего супруг наглой иностранки, подтолкнул ее к креслу.

– Я подкладываю бомбы?! – возмущенно кричит Фатима, взмахивая рукой в сторону группы. – Признаться, я уже не удивляюсь тому, что их пытаются выкурить из нашей страны, – говорит она уже значительно тише сквозь стиснутые зубы. – Зачем нам такая гниль?! Они на нас зарабатывают, а не мы на них. И еще так нагло ведут себя, хоть бы каплю уважения имели.

– Так нельзя, – возражает девушка с золотыми волосами. – Мы их отсюда выбросим, они нас – из Европы или Америки, и к чему это приведет? Где диалог между религиями? Где взаимопонимание?

– Выдумки и сказки для наивных бедняков!

– Не будь расисткой, как какая-то примитивная баба!

– Женщины, я приношу огромные извинения! – Мужчина среднего возраста, с выпирающим животом, одетый только в шорты, обращается к возмущенным арабкам. – Моя жена сквернословит и в бешенстве, оттого что приехала ко мне. Ей здесь не нравится, но так никому себя нельзя вести.

– Да, нам очень жаль! – поддакивают остальные. – Просим прощения!

– Ладно уж! – Фатима пренебрежительно кивает и с неодобрением цокает языком.

Молодые женщины удаляются к своим лежакам. Каждая предается размышлениям, и они не разговаривают друг с другом уже до самого конца пребывания на пляже.

На последний ифтар в Джидде усаживаются только вчетвером.

– Интересно, насколько велика мечеть Пророка в Медине? Я видела на фотографиях, что вся площадь выложена мрамором. А как выглядят могилы Пророка и его двух сподвижников, халифов Абу Бекра и Омара? Я читала еще, что там есть остатки стен старого города, – сыплет вопросами Марыся, радуясь завтрашнему отъезду.

– Так ты туда не помолиться едешь, а больше как туристка? – Хамид осуждающе смотрит на жену и сжимает губы.

– Помолиться тоже… – смутилась молодая женщина.

– Разумеется, разумеется, – между одним куском цыпленка гриль и другим шутливо, но решительно вмешивается Фахад. – Но при случае… – далее поясняет он. – Ведь мы будем ехать почти весь день, так что можно это путешествие использовать и для того, чтобы что-то узнать.

В конце концов Марыся не выдерживает и подает голос:

– Мне уже не очень нравится эта поездка, если ты ко мне так странно относишься! Я не знаю, что происходит, Хамид.

– Я очень хочу, чтобы завтрашний день был приятным, – наносит ответный удар хмурый Хамид, – но я вижу, что наши цели в этой поездке полностью противоположны. Может, ты хотела бы остаться в Джидде? Хватит того, что я вынудил тебя совершить умру, Медину можешь не посещать.

– Ты вообще меня не заставлял. – Голос Марыси дрожит, она вот-вот заплачет.

– О’кей, прекрасно! – Фатима заканчивает дискуссию, которая грозит взорваться супружеской ссорой. – Моя новая подруга, проведем весь день около нашего бассейна у дома. Будем грешить, загорая в костюмах-бикини.

Фахид искренне смеется, а Хамид в очередной раз кривится, что явно свидетельствует о его недовольстве.

В день отъезда в Мекку супруги решили поспать подольше, чтобы им было легче перенести поездку.

– Поселиться мы должны после четырнадцати, значит, можно использовать возможность немного отдохнуть.

– Хорошо. – Марыся не видит повода, чтобы возражать.

– В ихрам[170] вступите у нас или на месте? – спрашивает Фахад.

– В Мекке будет достаточно времени, мы остановимся в отеле на целых три дня, значит, все сделаем спокойно.

– Где остановитесь на привал? – шутит двоюродный брат.

– Думали в «Мёвенпик», но в конце концов решили в «Раффлес Маках Пэлэс». Немного дороже, но условия намного лучше. В стоимость включены ежедневный ифтар и круглосуточный буфет с бутербродами и напитками.

– А пиво подают? – спрашивает Фахад – смешной парень.

– Муж тебя балует, Мириам. – Фатима похлопывает подругу по руке. – Когда мы совершали умру, то останавливались в обычном маленьком отеле в пригороде.

– Все дело в твоей семье. Если бы мы остановились где-нибудь в другом месте, то нас бы заклевали, – снова шутит родственник и продолжает уже вполне серьезно: – Вы берете какие-нибудь повышающие иммунитет лекарства? Нужно начать принимать, по крайней мере, за месяц до хаджа.

– Почему? – удивленно спрашивает Марыся, которая впервые это слышит.

– Ну, вы как дети! – друзья дружно качают головами. – Ведь известно, что во время паломничества в Мекку там наибольшее скопление бактерий и вирусов со всего мира, привозимых сюда всеми верующими. Когда уже никакое лекарство не помогает, то семья посылает больного в Мекку, чтобы его вылечил Аллах или святая вода замзам.

– О нет! – Марыся заламывает руки. – Почему об этом не знаешь ты, мой всезнающий муж?! – обращается она с претензией к Хамиду.

– К черту! – Мужчина нервно ударяет пятерней о стол. – Мы будем там всего три дня, причем в отеле класса люкс, а умру совершим максимум за два часа. Не думаю, чтобы кто-то смог тебя заразить в мгновение ока. Но если ты боишься, то подброшу тебя в аэропорт – и лети себе назад в Эр-Рияд! Твое общество мне действительно не нужно.

– Что тут поделаешь, сейчас нужно думать, что Insz Allah, все будет хорошо, – Фатима мирит супругов. – Поезжайте с Богом.

Как и планировали, добираются они на место во второй половине дня. Еще есть время, чтобы принять душ, чуток вздремнуть, и вот уже муэдзин оглашает период начала поста. Действительно, вид из апартаментов прекрасный: священную Каабу можно увидеть из окон их зала. До Большой мечети, может, минуты две. Хамид выходит туда на вечернюю молитву. Марыся, рассматривая из-за шторы толпу, наполняющую площадь, впервые в жизни чувствует панику, застрявшую комком в горле.

– Я боюсь такого количества людей, – признается она мужу. – Кроме того, я не помню, была ли хоть когда-нибудь в обычной мечети, не говоря уже о такой большой и необычной.

– Так не иди, – холодно отвечает муж. – Я вернусь через полчаса, и мы вместе съедим ифтар. Если, конечно, хочешь.

– Что будет завтра? – Марыся не выдерживает и, молитвенно сложив руки, выражает свои опасения.

– Поднимемся в семь часов утра, тогда не должно быть много людей. – Мужчина тяжело вздыхает. – Представь себе, что самым прекрасным в нашей религии является то, что мы составляем большую непобедимую группу людей, многонациональное сообщество, которое словно большая семья. В этом заключаются мощь и креатив ислама. Когда приверженцы других религий отрекаются от своих святынь, они часто идут в мечеть. Наша численность – это наша сила! Самое важное в паломничестве, малом или большом, – это покорность Аллаху, приближение к нему и воссоединение в молитве со всеми людьми твоей веры, это осознание мощи нашего единения. Ты, очевидно, этого не ощущаешь и не нуждаешься в этом, потому что на самом деле больше христианка и только производишь впечатление мусульманки. Просто живешь в арабской стране и муж у тебя араб, – расстроенно говорит наконец Хамид. В его оценивающем взгляде читается упрек. Затем он поворачивается и уходит, хлопнув дверью.

После часа ожидания Марыся уже не надеется, что Хамид захочет сегодня разделить с ней ужин. Она съедает пару сушеных фиников с разукрашенной лакированной тарелки, выпивает бутылку воды, колы и немного сока из мини-бара, заедает это шоколадным батончиком и укладывается спать. Она чувствует себя растерянной, шокированной этой ситуацией. Единственное, чего она сейчас хочет, – это возвратиться в Эр-Рияд и связаться с матерью и Дарьей. Может, действительно они с Хамидом не пара и Марыся как можно скорее должна выехать из Саудовской Аравии и вернуться в Польшу, туда, где ей следует быть?

Муж возвращается в отель на рассвете, но в семь утра уже готов к ихраму и совершению умры. Он искупался и надушился, состриг ногти, укоротил немного волосы и только что побрился, а тело обернул двумя несшитыми кусками белой материи. Одним обвил бедра, а другим – туловище, оставив открытой одну руку. Марыся должна была вместо одежды использовать длинную белую ткань. Но молодая женщина не хочет рисковать, боится, что она с нее спадет, поэтому набрасывает черную абайю и покрывает платком только волосы. Она оставляет в номере бижутерию, не мажет лицо даже кремом, не красит губы и спешит за своим мужем молча, без вопросов и комментариев. В такое раннее время практически нет паломников. Часть из них спит под стенами мечети, а другая готовится к молитве. Супруги обходят Каабу семь раз, после каждого круга обращаются к ней с восклицанием «Allah Akbar!». Потом они направляются к четырехэтажному, длиной более километра дому, в котором находятся два символических места – Сафа и Марва. Нужно семь раз пройти дорогу из одного конца в другой, но иностранная техника, прогресс и богатство Саудовской Аравии значительно облегчают паломникам выполнение этого задания. Сооружение имеет навес, тут полно кондиционеров, увлажнителей и вентиляторов. Тропинки, ведущие к святым местам, не каменистые, как когда-то, а уложены мрамором. Старые камни оставлены только в конце пути. Для дополнительного удобства есть эскалатор, как на аэродроме, поэтому пилигримы вполне комфортно и без усилий преодолевают путь. После всего этого супруги символически подрезают волосы и, вернувшись, ложатся в постель. Умра заняла у них не более двух часов, Хамид в этом случае не ошибся. Не посоветовавшись с женой, он сократил их пребывание в Мекке, и вечером они возвращаются в Эр-Рияд. Потом Хамид отвозит жену на их виллу и уходит на целую ночь. Не объясняется и ничего не говорит. Не видит в этом необходимости. Когда под утро он возвращается и укладывается спать, Марыся слышит он него запах алкоголя. Рамадан закончился.

Христианские праздники в Эр-Рияде

Осень в Эр-Рияде, как обычно, идет своим чередом. Погода чудесная, напоминает жаркое лето в Европе. Ежедневно светит солнце, через два дня температура достигает даже тридцати градусов. Но вечерами прохладно, а ночью, как это всегда бывает в пустыне, очень холодно. Так как практически не удается различить времен года, человек не замечает течения времени. Дорота вместе с семьей переезжает, пожалуй, в наилучший в Эр-Рияде поселок с названием «Техас», и с этого времени Марыся просиживает у нее почти все дни. Женщины чувствуют себя здесь вольготно, свободно, не носят абайи, водят автомобили и ходят в короткой одежде. По временам даже забывают, что живут в консервативной мусульманской Саудовской Аравии. Поселок чертовски напоминает Санта-Сьерру в Джидде, а когда Марыся упоминает об этом, оказывается, что он тоже принадлежит семье бен Ладенов. Благодаря своим контактам и близкому знакомству с Фатимой Марыся для матери добилась огромной скидки в аренде. Семья платит половину от того, что платят все арендаторы. Хамид ограничил общение с польскими родственниками до минимума. Супруги отдаляются друг от друга еще больше, чем во время Рамадана и паломничества.

– Марыся, я тебя не выгоняю, но выходные дни ты все-таки должна проводить с мужем, – беспокоится мать. – Я не вникаю в то, что произошло между вами в Мекке, но с того времени, как мне кажется, вы живете раздельно.

– Успокойся! – Молодая женщина считает это дело пустяковым и машет пренебрежительно рукой. – Мое супружество гроша ломаного не стоит, – говорит она уже по-польски, причем вполне прилично, хотя еще с сильным акцентом.

– Хамид чувствует себя, наверное, отстраненным и брошенным. По крайней мере пригласи его сюда на ланч или ужин. Может, хочешь, чтобы позвонила я?

– Я просила, он не захотел, значит, не будем волноваться по этому поводу. Он говорит, что находится слишком далеко от центра и весь перерыв на обед потратил бы на дорогу.

– Он прав. Значит, я сегодня перезвоню и приглашу его сюда на целый день. Поиграют с Лукашем в гольф, мы можем поплавать в бассейне, пообедать в ресторане, а потом поедете домой.

Мать составляет план, который дочери не очень по вкусу.

– Хочешь от меня избавиться? Тебе скучно? Ты нервничаешь? – Арабская Мириам испаряется – Марыська же безошибочно говорит на чистом польском.

– Нет, хочу только, чтобы из-за меня ты не потеряла мужа. Мать, когда дети стали взрослыми и у них своя жизнь, должна отодвинуться на второй план. Я счастлива, что ты с нами, и порой даже забываю, сколько тебе лет, но ты уже идешь своей дорогой и держись ее.

– Ну и ладно, выброси меня из головы! – Обиженная Марыся подхватывается с пляжного кресла у бассейна, бежит в дом, как попало пакует свои вещи, набрасывает абайю и направляется к парковке. По дороге она звонит водителю.

Когда она переступает порог собственного дома, то чувствует холод, который в нем царит. И не потому, что там постоянно работают кондиционеры. Она осматривается вокруг и видит красиво обставленный зал, столовую, современную кухню, в которых нет жизни. Все отполировано и стоит на своем месте. Нет ни одной дешевой вещи, брошенной бумажки или смятой салфетки, не говоря уже о разбросанной одежде или полотенцах. «Все выглядит так, будто здесь никто не живет», – подытоживает Марыся, и сердце ее разрывается от мысли, что ее муж, которого она по-прежнему любит, живет один последние пару месяцев в этой холодной гробнице. «Мать, как всегда, права, – признает строптивая женщина. – Я снова потерялась». Она потирает лоб от огорчения. «Моя семья прекрасна, но у них своя жизнь, а я должна иметь свою. Я уже не маленькая девочка и не могу постоянно держаться за мамину юбку. Сейчас так происходит потому, что почти все детство и молодость у меня этого не было, – говорит она себе. – Кроме того, я счастлива находиться с Дарьей. Она не только моя сестра, но и подруга. Эта малышка очень много обо мне знает. Мне с ней лучше, чем с матерью, которая всегда усложняет дело и создает проблемы там, где их нет. Не уверена, будем ли мы когда-нибудь по-настоящему близки, как мать и дочь. Возможно, нам так и не удастся преодолеть годы разлуки», – грустно вздыхает она.

– О, что случилось?! – Хамид удивляется, видя Марысю в зале. – Тебе стало скучно или уже поссорились?

– Пришло время пожить в собственном доме, – шутит жена, впервые за последнее время не раздражаясь от злорадных слов. – Если ты не хочешь встречаться с моей семьей…

– Я как раз разговаривал с твоей матерью и принял приглашение на завтра, – прерывает он ее. – На неделе мне достаточно тяжело вырваться и ехать почти час, чтобы съесть с вами ланч, – оправдывается Хамид. – Сама подумай.

– Знаю, – признает она, вставая с кресла. – А на ужин у тебя есть время?

Она ласкается к мужу, хотя ее все время сдерживает то, что он носит длинный, до земли, белый сауб, напоминающий платье.

– Неужели кто-то соскучился? – Хамид обнимает жену за талию, стараясь вспомнить, когда они в последний раз занимались любовью. Очень давно. Они чувствуют это оба: их возбуждение вызывает боль.

– Может, съедим что-нибудь в постели?

Не ожидая ответа, Хамид берет любимую жену на руки и заносит по лестнице в спальню. Их двухмесячное отдаление, печали и претензии, возникшие непонятно откуда, лопаются, как мыльные пузыри. Они вновь самая любящая пара, как в начале супружества.

Наступает четверг, солнечный и теплый. Голубизна неба ошеломляет своими чистыми красками, а птицы щебечут на деревьях, радуясь такой чудесной погоде. «Эр-Рияд красив не только весной», – думает Марыся, открывая один глаз. Ее разбудил запах кофе и булочек с корицей. «Мама была права», – снова приходит в голову счастливой женщине. После коротких приготовлений, чтобы не тратить чудесный день, они идут к автомобилю.

– Для чего тебе это? – Марыся с отвращением показывает на белый сауб, висящий на плечиках в автомобиле. Она внимательно смотрит на своего красивого худощавого мужа, который прекрасно выглядит в европейском спортивном костюме.

– Мы ведь будем возвращаться вечером, правда?

– Конечно! И что с того?

– Не хочу иметь неприятности. Религиозная полиция нравов снова активизировалась.

– А что происходит? Почему? – удивляется девушка, которая уже полностью забыла о существовании этого органа.

– Приближаются праздники.

– Какие? Ведь Eid al-Adha[171] давно уже прошел.

– Христианские, глупышка, – смеется Хамид и нежно обнимает ее. – Рождество.

– Ах да! Хоть и не знаю, какое отношение это может иметь к ним. – Марыся поджимает губы и молча садится в автомобиль.

Всю дорогу супруги не произносят ни слова. Они вдруг вспомнили о правилах, господствующих в этой ортодоксальной мусульманской стране. Каждую минуту или он, или она вздыхает. Хамид минует парковку для гостей и подъезжает к главным воротам, предназначенным только для жителей.

– Ты должен был оставить машину там, – показывает пальцем Марыся. – Тебя не впустят. – Она хорошо знает правила поселков этого типа.

– Посмотрим, – отвечает ей муж с хитрой усмешкой на губах.

– Ведь знаешь, что выбора нет. Недостаточно иметь приглашение, нужно еще показать и сдать на сбережение охране игаму[172]. Все для блага жильцов, хотя мне лично трудно принять такой контроль. Сразу чувствуешь себя преступником.

Хамид, не обращая внимания на рассуждения жены, вытягивает какое-то пронумерованное удостоверение, тычет охраннику под нос, и тот даже без осмотра автомобиля поднимает шлагбаум.

– Меня снова не посвятили в какие-то подробности, – говорит, вздыхая, Марыся. – Где у тебя нет связей? На Луне? Ты уже был здесь? Такое впечатление, что ты можешь ехать с закрытыми глазами, – удивляется она.

– Я знаю этот поселок как свои пять пальцев.

– Да?

– Еще до отъезда в Йемен мы спроектировали его и контролировали строительство.

От удивления у Марыси вытягивается лицо.

– Наш отдел фирмы занимается его содержанием.

Хамид останавливает машину перед домом родителей и выразительно смотрит на жену.

– Если бы ты ко мне обратилась по вопросу о снижении цены за аренду, а не к глупенькой Фатиме, твои близкие жили бы здесь даром. – С этими словами он выходит из машины, оставляя Марысю в крайнем недоумении.

«Снова я приняла неверное решение, снова ничего ему не сказала и действовала, как кретинка, на свое усмотрение, – подытоживает она в смущении. – Как он мне расскажет что-нибудь о себе, посвятит в тайны, если я его вообще не информирую о моих действиях, нуждах и мечтах? Разговариваем друг с другом, как два чужих человека: обо всем и ни о чем. Я должна это изменить, – решает она. – Так дальше продолжаться не может, иначе наши отношения окончательно зайдут в тупик».

– Hello! Nice to see you! Ahlan wa sahlan! – слышит она возгласы, доносящиеся с порога, и выбегает, чтобы присоединиться к семье.

– Наконец-то вы к нам приехали. – Мать встает на цыпочки, притягивает голову зятя и целует его в лоб, чем вызывает яркий румянец на его лице.

– Привет, сестра. – Хамид похлопывает по спине обрадованную Дарью, у которой от одного его вида даже ноги подкашиваются, а ревнивая Марыся быстро обнимает мужа за талию.

– Входите! – Лукаш приглашает всех в дом. – Ну так что? В такую жару выпьем по одному пивку, и мы, парни, пойдем поиграть в гольф, а девушки, как всегда, предпочтут понежиться у бассейна? – задает он риторический вопрос.

В жилище пахнет апельсинами, дом уже украшают рождественские игрушки, а центральное место занимает большая елка. Из колонок льются мелодии польских и иностранных колядок. Царит приятная праздничная атмосфера. Смеха и радости через край. Все чувствуют себя, как если бы были вместе много-много лет. Даже мать, пожалуй, забыла, что муж ее дочери – араб: она расходилась и рассказывает скабрезные анекдоты. Такой Марыся ее не знает, а знает ли она вообще кого-нибудь? Марыся задумывается. «Я вижу не дальше своего носа», – оценивает она себя критически.

– Если устанете, то знаете, где нас искать. На два часа у нас заказан столик, – напоминает хозяйка, прощаясь с мужчинами, которые поднимают на плечи большие сумки для гольфа.

– К нам подъедут еще Кинга и Амир с маленькой Сарой.

Девушки уже сидят в ресторане, их сморило на солнце, и они проголодались после многочасового плавания и плескания в воде. Маленький Адаш – необычайно воспитанный ребенок, он сидит сейчас у столика, с большим аппетитом уплетая бутерброды с тунцом. Его светлые волосики создают вокруг головки ореол, а большие голубые глаза (в мать) добавляют ему очарования. Он выглядит как херувимчик.

– Ну и симпатичный у тебя сынок. – Марыся не может оторвать глаз от своего родного брата. – Почему так поздно решились? Я старше его почти на восемнадцать лет! – смеется она возмущенно.

– У нас были проблемы, – тихо признается Дорота.

– Как и у нас, – подключается только что подошедшая Кинга, которая приветственно целует их по очереди.

– Только третий раз удалосьоплодотворение in vitro, – признается мать. – Ужас. Сколько мы к врачам ходили, сколько таблеток глотали… – Она тяжело вздыхает.

– Вот видишь, молодежь, – обращается подруга к Марысе, – а тебе кажется, что только ты не можешь забеременеть.

– Ты ничего не говорила о том, что вы хотите иметь ребенка, – удивляется мать, разочарованная тем, что у дочери по-прежнему есть от нее тайны.

– Это не то, чем можно хвастаться. – Молодая женщина сжимает губы и выразительно смотрит на Кингу. У нее по спине бегут мурашки: она напряглась, ожидая, что эта болтушка через минуту выдаст ее страшную тайну.

– What’s the problem? – У них за спинами неожиданно появляется Лукаш.

– Women’s matter, – деликатно отвечает доктор Амир.

– Моя подруга кричит «караул» и делает большую тайну из того, что они не могут зачать ребенка, – выпалила по-английски прямолинейная Кинга, а мать, Дарья и Марыся от стыда заливаются краской.

– Как по мне, то это действительно очень деликатное дело и не самая лучшая тема под котлеты. – Отчим Марыси ставит на место сплетницу, окатывая ее холодным взглядом, а Хамид застыл на месте, словно соляной столп.

– Вижу, что все знают тайну нашего алькова, – язвительно шепчет он, наклонившись к уху жены. – И только меня ты в это не посвящаешь, любимая. – Он крепко сжимает ей руку.

Они ждут заказ более часа, потому что в выходные дни в ресторанах полно как жителей поселка, так и их гостей. У столика атмосфера более чем тяжелая, хотя мать, отец и Амир стараются всех раскрепостить. Домашнее вино и пиво льются рекой, а через некоторое время Хамид приносит из бара бутылку черного «Johny Walker».

– Хорошая ли это мысль? – Дорота пробует удержать зятя от того, чтобы тот напился.

Но Хамид только бросает на нее выразительный взгляд, и при этом его черные как уголь глаза полны злости и нескрываемой неприязни.

– На праздники все выезжают из Саудовской Аравии, – говорит Кинга, которая ни на что не обращает внимания и, похоже, собирается затронуть щекотливую тему. – А что вы собираетесь делать? – обращается она к супругам бен Ладен.

– Я не знаю, – отвечает вполголоса Марыся.

– У меня сдача самого большого в Эр-Рияде проекта, – поясняет Хамид. – До тридцать первого декабря должны закончить, а план валится каждый день.

– Да, действительно, не стоит: просто подвиг перестроить автострады в целом городе за два года. Чрезвычайно быстро, – хвалит Дорота.

– Дорогие, если есть деньги, то можно горы перевернуть! – Кинга недооценивает смелое начинание.

– До сих пор это стоило более десяти миллиардов долларов, – сообщает Хамид с гордостью патриота.

– Ну, видите, основа – это бабки! – подытоживает болтливая молодая полька.

– Я не согласен с тобой, моя дорогая. – Лукаш чувствует, что женщина хочет досадить саудовцу. – Кроме денег, нужны еще воображение и креативность.

– И в первую очередь нужно иметь желание инвестировать деньги на доброе дело, а не только проедать их или прятать в собственный карман, – замечает Дорота.

– Тоже мне! Они имеют столько…

– Слушай! – Марыся нервничает и говорит на повышенных тонах. – Ты определенно должна как можно скорее поехать в отпуск или вообще уехать из этой страны, если так к ней относишься.

– Может, снова сменим тему? – Хамид немного расслабляется. Он доволен, что его жена и ее родня приняли его сторону.

– Мы, пожалуй, тоже выедем недели на три. – Дорота, похоже, не слышит зятя и продолжает: – Не удастся поехать с нами? Хотя бы на неделю?

– Я точно не смогу, но Мириам ведь может к вам присоединиться, – говорит Хамид.

– А что с ее визой? Что с паспортом? – Мать помнит, как они искали документ, и хочет убедиться, что все в порядке.

– Виза на пребывание у нее уже давно есть, а re-entry будет в течение недели.

– А где паспорт, его нет дома? – проговаривается Дорота.

– Важные документы я держу в сейфе в бюро: несмотря на охрану, наши саудовские виллы не являются безопасным местом, – признается мужчина. – Если хочешь ехать, только скажи, – обращается он к Марысе. – Хорошо иногда поговорить открыто и без обиняков, правда? – Он внимательно смотрит в глаза своей избраннице, которая со времени приезда в Саудовскую Аравию так от него отдалилась.

– Ты прав. – Марыся нежно гладит мужа по руке. – Мы должны над этим поработать.

– Так что, доченька? Хотела бы с нами поехать? – не обращая внимания ни на что, мать кует железо, пока горячо.

– Смывайся с нами в Польшу, сестричка! – просит Дарья на молодежном сленге. – Снег будет идти! Пойдем кататься на санках, лыжах, коньках, – искушает она.

– Не знаю… – сердце девушки разрывается между мужем и польской родней.

– Встретилась бы со старой бабушкой! – Сестра использует мощный аргумент. – Неизвестно, сколько она еще проживет.

– Мое место рядом с Хамидом, – принимает Марыся окончательное решение. – Во время праздников попробую что-нибудь приготовить. Может, тебе понравится? – обращается она к супругу, а он, очень счастливый, обнимает ее.

– У тебя нет никаких рождественских украшений! – Дорота расстроенно хватается за голову. – Возьми наши, – приходит ей в голову хорошая идея. – Нас ведь здесь не будет. И записи с колядками тоже.

– Не стоит, – вмешивается Хамид. – На днях я еду в командировку в Бахрейн, Мириам может ко мне присоединиться, пусть сама решит. Там этого, кажется, полно. Будем надеяться, что нам удастся перевезти это через границу.

– Прекрасно! У меня будет своя елка! Я так рада! – Марыся бросается мужу на шею, а мать и сестра, видя распирающее молодую женщину счастье, уже не уговаривают ее выехать.

– Моя дочь – взрослый человек, и у нее собственная жизнь, – подытоживает Дорота с грустной улыбкой на лице. – Все хорошо, так и должно быть. Еще когда-нибудь вместе выберемся, – обещает она.

– Может, в Ливию, мама? – выпаливает Марыся.

– Почему нет? Посмотрим. Весной там красиво.

Семья, знакомые и почти все экспатрианты оставляют глубоко мусульманскую Саудовскую Аравию, чтобы провести Рождество и Новый год в своих христианских домах или в менее строгих исламских странах Ближнего Востока. Чаще всего выезжают в Арабские Эмираты, Катар, ближайший Бахрейн, поскольку, несмотря на то что там доминирующая религия – ислам, они хорошо воспринимают христиан и организуют рождественские торжества, базары, празднества. К тому же там есть костелы, в которых верующие могут помолиться.

– Будь готова к завтрашнему утру, – говорит загнанный в последнее время Хамид, который забегает к жене на минутку. – У меня скоро башка отвалится.

На следующий день Марыся терпеливо ждет мужа, с десяти часов буквально сидя на чемоданах. Со дня приезда в Саудовскую Аравию она не покидала страну ни разу и сейчас вся дрожит от волнения.

«У меня есть паспорт, есть виза, а моя мама только зря перевернула все в моей голове, заставив относиться к мужу с неприязнью и подозрительностью, – думает молодая женщина. – Наверное, она сделала это невольно, но если я и дальше буду слушать ее советы и находиться под ее влиянием, то мой брак разобьется вдребезги. Я должна это как-то уладить. У меня ведь добрый, только немного скрытный и замкнутый муж. Во время праздников снова начнем разговаривать друг с другом, как это было в Йемене, и все будет хорошо, – обещает она себе. – Нужно наконец-то вместе пойти к гинекологу. Надо покончить с этими секретами». В очередной раз она смотрит на часы. Уже начало двенадцатого.

– Хамид? Так что с нашим отъездом? – звонит она мужу, не в силах больше ждать. – Что происходит?

– Плохо, любимая. Не знаю, в котором часу буду, потому что все меняется, как в калейдоскопе. Включи по телевизору новости на канале «Аль-Джазира».

Удивившись, Марыся в ужасе смотрит сводки с мест беспорядков, которые сегодня утром вспыхнули в столице Бахрейна. «Черт побери! – нервничает она. – Я хочу ехать! Это меня не испугает!» – Она топает ногой и от злости до хруста сжимает пальцы.

– Будь рассудительна, – говорит Хамид, который приходит в четыре и сразу принимается отговаривать жену от того, чтобы она сопровождала его в поездке. – Я-то туда должен добраться, но не ты. Я бы хотел, чтобы ты подождала меня в безопасности дома, – просит он серьезно, держа ее за руку. – Это не игрушки, произошла революция.

– Почему? Ведь им очень неплохо живется!

– Если суннитское меньшинство берет власть над шиитским большинством, то рано или поздно это должно было закончиться. А эмиры в Бахрейне не были так щедры и умны, как наш король.

– Демонстрации только в районах, удаленных от центра, а мы же по задворкам не будем таскаться? Хамид, не преувеличивай! Я еду с тобой!

– Как хочешь, – сдается он и язвительно добавляет: – Знаешь, ты ужасно упрямая баба.

– Ага. Поедем же наконец, чтобы не добираться через пустыню в потемках. Я уже бегу к машине.

Поездка проходит в молчании, каждый из супругов думает о своем. Они отучились разговаривать друг с другом и сейчас даже не пытаются начать все заново. Вновь обстоятельства берут верх. Хамид бесится, оттого что в Бахрейне застопорился большой проект – приостановилось строительство островного поселка, на который фирма бен Ладена выделила уже целое состояние. А из-за чего все началось? Из-за расстояния между мечетью шиитов и суннитов. «Что за глупость! – раздражается он и машинально бьет ладонями по рулю и давит на газ. – В самой Манаме целых три христианских костела, и никто по этому поводу не возмущается. Толерантны к чужим и бескомпромиссны к своим. Хуже всего, когда возникают раздоры в лоне той же религии и отщепенцы хотят убить друг друга. – Возмущенный мужчина закусывает губы. – Черт бы их побрал!»

Марыся задумывается о том, не вляпается ли она в какие-то новые проблемы из-за своего упрямства. Но если открыты отели, в международном аэропорту каждую минуту приземляется самолет и люди обвешаны праздничными покупками, значит, не может быть так уж плохо. Она все это видела в последних новостях. Корреспонденты утверждали, что волнения вспыхнули только в шиитских районах. «Но беспорядки эти назвали самыми большими за многие годы», – огорчается она, и сердце ее колотится от страха. Люди вышли на улицы, а Марыся боится толпы и того, что ее куда-то потянут. «Может, нужно было остаться?» – только сейчас она допускает такую возможность, но уже слишком поздно. Перед путешественниками пробегает вся красота окружающего их пейзажа. Большие ярмарки верблюдов, маленькие очаровательные городки, а на заходе солнца они пересекают простирающиеся по обе стороны автострады красные дюны самой большой песчаной пустыни Руб эль-Хали. Барханы красного, бледно-розового и бежевого цвета уложены лоскутами, создающими холмы пониже и повыше. Порой песок гладкий, как поверхность озера, другие же волнистые, как бурное море. Иногда на вершине видны караваны верблюдов, возвращающихся с пастбищ. Бедуины живут здесь так же, как и тысячу лет тому назад. Разбивают большие или очень маленькие палатки, рядом – колодец и ограждение для инвентаря, преимущественно сетка, но встречаются также те, которые обнесены вбитыми накрест палочками. Когда лучи заходящего солнца бросают последние отсветы на красные пески, взволнованные путешественники все еще не говорят друг другу ни слова. Им бы только оказаться в отеле, чтобы как можно быстрее из него выбраться и вернуться в безопасную Саудовскую Аравию.

Когда стемнело, они доехали до шикарного центра «Аль-Дана». В большой красивой комнате с видом на Персидский залив супруги падают от усталости, которая скорее психологическая, чем физическая. Им не хочется даже в ресторан идти, хотя Марыся не должна носить здесь абайю и может сидеть как в мужском, так и в женском обществе. Здесь нет отдельных секций для семей, а женщины могут пойти без сопровождения даже в бар. Супруги заказывают ужин в комнату и поглощают его, просматривая свежие новости, от которых перехватывает дыхание в груди. Большинство арабских стран бурлит, а политологи и политики утверждают, что буря может охватить все исламские народы. Пришла пора больших перемен.

– Слишком много людей обмануто и слишком многих эксплуатировали, вот что! – С этими словами взволнованный Хамид поворачивается к Марысе спиной и делает вид, что спит, но еще долго переворачивается с боку на бок.

«Романтичная поездка вдвоем в первоклассное пятизвездочное заведение, – грустно подытоживает женщина. – Незачем нам, наверное, было и планировать, – скептически думает она и беззвучно роняет слезы на накрахмаленную, пахнущую лавандой наволочку.

Они просыпаются солнечным утром проголодавшиеся и быстро направляются на завтрак. Марыся с удивлением смотрит на мужа, который вышагивает в белом саубе с бриллиантовыми запонками на манжетах и в клетчатом красно-белом платке на голове.

– Ты ведь не должен! – удивляется она, хватая его за рукав.

– Но хочу! – Мужчина грубо вырывает руку. – Я саудовец и не стыжусь этого, – заявляет он, а Марыся ничего уже не понимает.

– Еще два года тому назад…

– Тогда я утратил свою ментальность, но сейчас снова стал самим собой, – обрывает он ее. – Пребывание в родной стране хорошо на меня повлияло.

– Не знаю…

– Зато я знаю! – Он ускоряет шаг и входит в переполненный зал столовой.

Большинство гостей отеля – это соседи из ближайшего зарубежья, саудовцы, которые любят приезжать в более толерантный Бахрейн, где чувствуют себя избавленными от нравственных запретов и рады находиться в абсолютно свободном пространстве. Все мужчины одеты по-европейски. Ни один из них не прохаживается в белых одеждах. Даже женщины, которые все же хотят носить абайю, открыли лица, смеются и оживленно жестикулируют. Марыся, одетая в простые джинсы с лайкрой, обтягивающие ее красивые длинные ноги и маленькие круглые ягодицы, и тонкую майку, чувствует себя неловко, как голая. У нее вылетает из головы, что она носила абайю каждый день. Волнистые русые волосы ниспадают до середины спины, и никто из приезжих и местных не может удержаться, чтобы не бросить на нее взгляд. Некоторые мужчины полностью свешиваются и смотрят на молодую женщину, как на феномен. Хамид от бешенства стискивает челюсти и смотрит в пол.

– Эй, Хмеда! Эй, Блонди! – вдруг доносится до ушей идущих супругов звонкий женский голос.

Они окидывают взглядом огромную столовую и видят сидящую в углу у окна необычайную красоту. Девушка одета в комбинезон цвета пантеры, ковбойские сапоги до половины икры, а из глубокого декольте торчит черный кружевной лифчик. Волосы, подстриженные под пажа, старательно уложены и в свете солнечных лучей поблескивают рыжим оттенком. Она очень стройная и восхитительно красивая. «Где я ее видела?» – размышляет Марыся. Но Хамид прекрасно знает эту саудовскую женщину.

– Привет, Ламия. Что ты тут делаешь? – сухо задает он вопрос вежливости.

– Как это что? Отдыхаю! – Девушка смеется, вставая с кресла, целует подошедшую женщину, а мужчине протягивает руку. Тот, однако, руку не подает и стоит неподвижно.

– Вижу, тобой завладели саудовские манеры. – Она презрительно кривит губы, оглядывая его с головы до ног.

– Как красиво ты вырядился, – шутит она. – В цирк идешь? Или пугать маленьких детей?

– Зато ты ничуть не изменилась! – Хамид едва сдерживается. – Всегда псевдоэмансипированная и отважная защитница прав женщин! С тебя станется, княгинюшка! Никто ничего не может с тобой сделать, и ни один мутавва тебя не тронет.

– Ой, бедняжка, – иронизирует она. – Маленький мальчик из богатого дома боится полицейского.

– Пойдем что-нибудь съедим, не будем тратить время на глупые разговоры.

Муж вдруг хватает Марысю за руку, а та, шокированная его поведением, послушно следует за ним.

– Хорошо тебе развлечься, Ламия, – бросает Хамид на ходу, поворачиваясь к девушке спиной.

– Крепкий орешек решила разгрызть, женщина! – кричит княгиня на арабском через весь зал. – Не позавидуешь.

Супруги в конце концов садятся за столик, официанты смотрят на них с удивлением и неодобрением. Видно, Ламия – их постоянная гостья, потому что они скачут вокруг нее на одной ножке. Супруги же получают почти холодный кофе с прохладным молоком. Марыся думает, не плюнул ли кто-нибудь туда, часом, из мести. Через минуту она стягивает резинкой длинные и притягивающие всеобщее внимание волосы, набрасывает легкий джемперок, который лежал в сумке, и идет к буфету. «Не буду еще больше глупить, – решает она. – Я ведь пришла сюда позавтракать». Накладывая с верхом тарелку еды, она вспоминает историю сестры Хамида, Айши, и ее дружбы с Ламией, а также свою встречу с княгиней на бабских чайных посиделках. После всего этого она не симпатизировала девушке, но почему ее муж как-то уж слишком ее ненавидит? Потому что обвиняет в смерти сестры? Но в этом чувстве Марыся чувствует нечто больше, какую-то огромную страсть. И этот блеск черных глаз саудовца. «Может, они когда-то были парой? – вдруг приходит ей в голову резонный вопрос. Никогда я этого не узнаю, – отдает она себе отчет. – У этого парня слишком много тайн, которые он не хочет открывать, так что наверняка и эту оставит при себе. Что за жизнь!» – Она тяжело вздыхает, когда вдруг получает осторожный тычок в бок.

– Это я. Не злись за мое поведение, но твой муженек всегда приводил меня в бешенство. – Ламия, накладывая себе пирожных из дрожжевого теста и фруктов, шепчет Марысе в ухо: – Как ты собираешься проводить время в Манаме? Наверняка твой муж приехал по делу и через минуту бросит тебя на произвол судьбы. – Она приветливо улыбается.

– Не совсем так, – возражает Марыся. – Мы договорились с водителем поехать в «Сиф Мол», чтобы купить украшения к празднику.

– Так ты христианка?

– Сама не знаю. Пожалуй, немного по матери, но вся моя жизнь до сих пор прошла в арабской семье и в арабской стране. Мне просто очень нравится приподнятая и необычная атмосфера Рождества.

– Что ж, мне тоже, у меня у самой есть немного украшений, елка и лампочки, – признается собеседница. – Договоримся на ланч. Предлагаю суши-бар в самом центре, как ты?

– Супер. – Марыся диаметрально меняет свое мнение о княгине и по-настоящему радуется встрече. Это очень красивая и очень открытая женщина. «Мне хочется получше с ней познакомиться и узнать больше о тайнах прошлого мужа».

– Так, может, в два?

– Прекрасно, до свидания.

После завтрака Хамид едет уладить свои дела, а Марыся садится в поданный «лимузин» и направляется за покупками. Она внимательно оглядывается вокруг и не замечает ничего необычного и опасного. Она надеется, что волнения уже закончились. Если бахрейнцы все еще где-то и проявляют свое недовольство правительством, то, видимо, на окраинах столицы. Она удивляется столь небольшому количеству покупателей в огромном торговом центре. Рестораны почти пусты, а те, кто идет в «Каррефоур», проскальзывают, крадучись, под стенами. Марыся переступает порог маркета и останавливается на месте в восхищении. «Боже мой, – думает она, – сколько же тут всего!» Она ходит от прилавка к прилавку и осторожно притрагивается к гирляндам, шарам, светильникам, а дольше всего задерживается у искусственных елочек. Она решает купить деревце высотой метр восемьдесят, которое упаковано в совсем небольшой коробок. В конце концов она набивает полную тележку одних украшений. К этому подбрасывает продукты, которые в Саудовской Аравии очень редко появляются в магазинах. Все свежее и намного дешевле. Марыся очарована как свободной атмосферой, так и доброжелательностью, царящей в этой стране. «Вот здесь я могла бы жить», – тяжело вздохнув, подытоживает она. Затем, усевшись в автомобиль, молодая женщина просит водителя проехать по центру и показать ей самые интересные места. У нее еще много времени до условленной встречи. Не прошло и получаса, как звонит телефон.

– Немедленно возвращайся в отель! – взволнованно кричит Хамид.

– Почему? Что происходит? Я хотела еще что-нибудь съесть в городе.

– Об этом не может быть и речи! Беспорядки охватили центральную площадь Манамы и переходят на Голден Сук. Мы должны как можно скорее выехать! – Он отключается.

После молниеносного сбора вещей и оплаты номера в отеле супруги направляются к мосту, соединяющему две страны.

– Хуже всего, что мы должны еще проехать через весь город. Нужно было снимать номер в отеле, ближайшем к границе, – беспокоится Хамид. – Да, серьезно? – говорит он в телефонную трубку. – Так что же нам сейчас делать? Чтобы оттуда выехать, я должен пересечь Жемчужную площадь! – выкрикивает он.

Лицо его становится бледным. Марыся от испуга едва дышит и внимательно смотрит на улицы, по которым они проезжают. Ничего не происходит, никто не бежит, никто не стреляет, нет военных машин.

– Ну что? – спрашивает она, когда муж заканчивает разговор.

– Нужно ехать окольным путем, боковыми узкими улочками, – сообщает он. – На Жемчужной площади уже нет жемчужины.

– Как это?

– Вместо этого танки, войска и взбесившаяся толпа.

– Боже мой!

Почти через час кружения по вымершим улочкам супругам наконец удается миновать центр Манамы и въехать на мост. Они видят едущие им навстречу танкетки и танки, наполненные военными. Прибывают они со стороны Саудовской Аравии.

– Вмешиваются в дела суверенной страны? – удивляется Марыся.

– Очевидно, у них такой договор, – отвечает мужчина, пытаясь найти оправдание сложившейся ситуации. – Смотри на надписи на автомобилях и нашивки на рукавах военных. GСС[173], наверное, действуют в рамках регионального сотрудничества. – Он вздыхает с облегчением. – Наверняка правительство Бахрейна попросило их о помощи.

– Интересно, что будет твориться на границе? – волнуется Марыся, потому что прибывающие войска для нее – это демонстрация силы.

– Думаю, из соображений безопасности со стороны Саудовской Аравии она уже закрыта, но со стороны Бахрейна для VIP-персон никогда нет очереди, – успокаивает он жену.

– Черт возьми!

Они видят перед собой около двадцати стоящих автомашин. Почти у всех – дипломатическая регистрация, остальные везут высокопоставленных саудовцев. Автомашины быстро минуют бахрейнскую таможню, но перед тем, как въехать в Саудовскую Аравию, подвергаются тщательному досмотру. Супруги терпеливо ждут, у них нет другого выхода. Мощный джип перед ними задерживают дольше остальных. Таможенники что-то кричат водителю через открытое стекло и трясут ручку двери багажника, закрытого на центральный замок. Они показывают на стоянку сбоку, и автомобиль медленно въезжает на нее. Рядом с машиной появляется полицейский в форме, главный по смене и мутавва в длинном черном плаще.

– Он-то что здесь делает? – удивляется Марыся. – Полиция нравов на пограничном пункте? Это уже чересчур!

– Очевидно, перевозят алкоголь, – поясняет Хамид, знакомый с правилами. – Это преступление, моя дорогая.

Разнервничавшийся японец неосмотрительно выскакивает из машины, открывая тем самым все двери, чем и воспользовался молодой служащий. Взорам всех предстает багажник, набитый ящиками с вином, водкой, виски и шампанским.

– Я под охраной Венской конвенции! – кричит пойманный на контрабанде дипломат. – Я пошлю ноту в Министерство иностранных дел вашей долбаной страны!

– Извини, – спокойно отвечает саудовец. – Если хотите ругаться, я могу мгновенно засадить вас в тюрьму за нарушение закона. Не знаете, что у нас запрещена торговля спиртными напитками? Все без исключения, в том числе и вы, vip’ы, должны соблюдать закон.

– Когда вы приходите в наше посольство на приемы и хлещете виски, как свиньи, то все хорошо? Кто-то же эту водяру должен протаскивать для вас контрабандой!

– Господин, заплатите штраф, – таможенник сует разъяренному дипломату распечатку из компьютера, – и успокойтесь. Я не хочу подкладывать вам свинью, потому что я сам не свинья, но еще минуту так подерзите – получите мандат persona non grata и за два дня распрощаетесь с Саудовской Аравией и неплохими денежками, которые у нас зарабатываете.

Жена разнервничавшегося японца выходит из автомобиля и ищет в сумке кошелек. Она дает мужу кипу денег и гонит его в кассу, а тем временем сотрудники полиции выносят алкоголь из автомобиля и составляют неплохую галерею в магазине. Женщина закуривает сигарету, и в ту же минуту к ней подскакивает мутавва, размахивая руками, как душевнобольной.

– Haram, haram! – кричит он. – Forbidden!

– Запрещено курение сигарет? Я не вижу никакого знака. Если я хочу себе обеспечить рак легких, это уж мое дело!

Полицейский смотрит на нее грозно и ударяет по собственной икре веткой, которую он держит в руке.

После того как уладили неприятное дело, таможенники пребывают в сильном раздражении. Автомобиль дипломата в конце концов отъезжает, приходит очередь Хамида и Марыси. Проверяют их дотошно, и супруги сидят, как на обыске.

– Это твоя жена? – удивляется таможенник. – Иностранка?

– Да.

– Свидетельство о браке предоставьте, – требует он голосом, не допускающим возражений, а Хамид становится бледным, как стена.

– Я же дал семейную игаму, она подтверждает, что мы супруги.

– А я хочу свидетельство о браке! – упирается таможенник, повышая голос.

– Я должен, осел эдакий, позвонить твоему шефу? Хочешь сегодня лишиться места таможенника? – Хамид пробует запугать глупого службиста.

– У нее нет саудовского паспорта, – продолжает цепляться таможенник.

– Найди эту важную визу. Умеешь читать? – Хамид в бешенстве достает мобильный телефон и набирает номер дяди.

– Что тут у нас? – Другой таможенник открывает багажник, отбрасывает плед и пальцем показывает на рождественские украшения. – Любые символы другого вероисповедания, кроме мусульманского, в нашей стране сурово запрещены!

– А это плохо! – Мутавва уже у машины и всовывает нос внутрь.

– Вы не читали Коран? Сам пророк Мухаммед одобрял и уважал людей Книги, – встряет Марыся, не выдержав. – Особенно христиан.

– Таковы законы нашей страны, а вы их нарушаете.

Довольный таможенник радуется, что наконец на чем-то поймал их.

– Наказание – штраф и конфискация, – информирует он.

«Контрабандисты» только стискивают зубы и опускают глаза, потому что у них, арабов, нет никаких конвенций, которые бы защитили их от того, чтобы посадить в тюрьму и наказать кнутом. Функционеры настолько любезны, что наказывают их только штрафом.

– У меня остались лишь лампочки, которые я положила в сумочку, но нет теперь елочки, на которую я могла бы повесить их, – выдавливает из себя после всего этого Марыся.

По приезде в Эр-Рияд супруги расходятся по комнатам. Вилла огромная, и у них нет проблем с тем, чтобы избежать общества друг друга. После недавней поездки снова начались тихие дни. Это легко удается, потому что Хамида постоянно нет дома. Иногда по возвращении домой поздно вечером он буркнет пару слов о срывающихся сроках и о том, что много работы, и только. Марыся не спрашивает о подробностях, и на этом их общение заканчивается. Женщина жалеет, что не обменялась номерами телефонов с Ламией, но договаривались они поспешно и соблюдая конспирацию. Однако больше всего Марыся жалеет о том, что не поехала с семьей в Польшу. Только обманывала себя, что во время праздников сблизится с мужем. Радовалась недолгому согласию, заинтересованности и возвращению к нормальным отношениям.

– Если моя жизнь должна и дальше так выглядеть, то благодарю покорно, – признается она Дарье по скайпу, а та не знает, что ответить на это сестре.

– Не всегда легко, доченька, – подключается мать, которая старается сгладить ситуацию. – Отстраненность от дома – типичная черта арабских мужчин. Они предпочитают проводить время с коллегами, тупо куря кальян и выпивая гектолитры чая. Этого не изменишь. Может, конечно, у него много работы, ведь его фирма заканчивает огромный проект. Хотя, по-моему, на стройке только все разрыли, но не закончили.

– А! – Марыся пренебрежительно машет рукой.

Ей поминутно звонят женщины из семьи бен Ладенов, молодые кузины и старшие тетки, приглашая к себе то на чай, то на ужин, даже на танцевальную вечеринку. Все постоянно говорят о тьме работы на фирме и жалуются, что мужчины чересчур тяжело работают. Как будто хотят оправдать Хамида, но жена не находит этому оправдания. Она сидит одна в праздники, и ей страшно грустно. Все время только и делает, что слоняется из угла в угол. С рождественским ужином ждет до десяти вечера, а потом съедает его в одиночестве. Борщ варит из концентрата, а замороженные пельмени с грибами оставила ей мама. Суп по вкусу как квас с чесноком. Жареная рыба пригорела и пропиталась маслом. Она грызет восточные silki[174], единственное, что ей нравится. «У меня арабский вкус, а еще хочу есть праздничные христианские блюда». Колядки, раздающиеся из колонок, делают ее еще мрачнее. Она заканчивает есть в одиночестве, заливаясь слезами. «Где мое место? – задается вопросом Марыся. – Где же мое место? Кто я?»

Посещение ливийской семьи

Двоюродный брат – большой филантроп

Марыся сбегает по ступенькам вниз и натыкается на ждущую ее служанку Нону.

– Где мой багаж?! – выкрикивает она в панике. – Где чемоданы?!

– В машине, мадам, – услужливо отвечает филиппинка.

– Господин должен был мне еще кое-что оставить. – Марыся нервно сглатывает, потому что ни в одном из шкафов не видит своего зеленого ливийского паспорта.

– Прошу. – Служанка подает ей продолговатый заклеенный конверт.

Марыся набрасывает абайю, вскакивает в автомобиль и вскрывает «посылку». Под пальцами она чувствует обложку документа. Но тут она находит еще маленькую открыточку. «Если не хочешь сюда возвращаться, то я тебя не заставляю. Ты свободна», – читает она слова, написанные узким каллиграфическим почерком Хамида. Ничего больше, кроме этих нескольких холодных слов. Машина следует по автостраде в аэропорт. Марыся, кроме грусти и обиды, не чувствует ничего. Она так хотела получить паспорт, свободу и возможность выбора! Теперь же все это не радует ее. Два года тому назад она полюбила этого мужчину всем своим юным сердцем. Она хотела быть с ним до конца жизни, иметь от него детей и счастливый дом. Восхищалась его опасной деятельностью, смелостью, современностью и толерантностью. Куда все это подевалось, куда сплыло? Сейчас Хамид ведет себя как типичный арабский самец, который не разговаривает с женой, не обсуждает принятых решений, не ценит ее ум. А может, он просто обычный мужчина-шовинист и арабы тут ни при чем? Во всем мире таких полным-полно.

– Хамид с тобой не приехал? – беспокоится мать, которая окружает ее заботой и любовью, как и вся семья. – Могут быть проблемы с твоим выездом из Саудовской Аравии. Я же тебе говорила! Я слышала, нужен кормилец или махрам. У тебя собственная игама?

– Разумеется, нет. – Марыся трясется, как осиновый лист. – У нас общая.

– Дай паспорт, проверю, есть ли там, по крайней мере, обратная виза.

Дорота пытается скрыть волнение, но, когда она тянется за документом дочери, у нее дрожат руки.

– Что это? – Она находит сложенные вчетверо два листочка. На одном – нотариально заверенное разрешение мужа на самостоятельный выезд жены, а на другом – фотокопия семейного удостоверения личности с печатями из соответствующих учреждений.

– Похоже, он не собирался удерживать тебя силой, – скептично подытоживает мать. – Впрочем, нельзя сказать наверняка, что бы он делал, если бы ты хотела выехать с собственным ребенком.

– Дот, у тебя навязчивая идея, которой ты начала заражать твою дочь! – злится Лукаш. – Дай девушке быть счастливой. У нее порядочный, милый и современный муж-араб. Не обобщай! А если Марыся начнет смотреть на него сквозь лупу, то стопроцентно найдет какой-нибудь изъян. У молодых сейчас первый супружеский кризис, но это случается повсеместно. Нужно только притереться.

– Ты прав. – Дорота пристыженно опускает голову.

– Спасибо, что защитил моего мужа. – Марыся обнимает раскрасневшегося Лукаша за шею.

– Это просто мужская солидарность, – смеется отчим. – Сейчас, мои дамы, вы едете в отпуск, отдыхаете и возвращаетесь сюда с новыми силами.

К сожалению, из Эр-Рияда нет прямого сообщения с Триполи. Дорота купила билеты на рейс через Каир, где они будут ждать пару часов в аэропорту. Они проводят его в разговорах, покупках в дьюти-фри и посещении египетского ресторана. Они и не заметили, как наступило время отлета в Ливию.

– Знаешь, может, нужно было нашу поездку отложить, – беспокоится, как всегда, мать. – Везде беспорядки, волнения, тревога…

– Что ты! Мы так долго планировали и ждали этого момента. В конце концов, посмотри. «Жасминовая революция» в Тунисе прошла совсем безболезненно. Даже в Египте было вполне спокойно, хотя предсказывали резню и убийства. Это социальные перемены, а не религиозные революции, как пугали некоторые. И потом ты же знаешь, что в Ливии ничего не происходит, потому что все любят Муаммара, как отца. И не только такие женщины, как тетка Малика, но каждый ливиец. Из молодых мало кто помнит давние времена, до революции 1969 года. Они воспитывались в период этого режима, и им это подходит.

– Может, ты и права, я всегда сочиняю черные сценарии. Сейчас идеальный момент: ты испытаешь ваш брак, а я должна заботиться об Адаше. Уже летом Дарья не будет так свободна, чтобы выехать на целых две недели.

– Хорошо, что она согласилась. Она очень взрослая, как для подростка.

– Я хотела, чтобы мы провели больше времени вместе. Надеюсь, что так мы приживемся и ты поедешь с нами в Польшу. Она не такая неинтересная, какой кажется, – смеется Дорота. Она обнимает старшую дочь, и они направляются к большому двухэтажному «Джамбо Джету»[175].

После того как пассажиры уселись в удобные кресла и самолет идеально взлетел, стюардессы начинают подавать прекрасно пахнущую арабскую еду. У Дороты и Марыси волчий аппетит (быть может, потому что они нервничают), и они буквально проглатывают свои порции. В самолете тепло, кондиционеры шумят, а моторы гудят ритмично. Все это вызывает у двух женщин внезапную сонливость.

– Не могли бы вы принести подушечки и пледы? – просит Дорота у милой девушки из обслуги.

– Конечно. У нас много места сзади, если хотите, можно там прилечь.

– Хорошая мысль. Восстановим силы.

Дочь остается на своем месте, а Дорота располагается на пару рядов дальше. Она не замечает, когда приходит тяжелый сон, наполненный видениями прошлого – трагическими переживаниями в Ливии.

– Извините. – Она чувствует чье-то прикосновение к руке и резко поднимается. – Спокойно, я должна только сообщить, что скоро будем приземляться и нужно сесть в кресло и пристегнуть ремни.

– Да, да, спасибо.

Дорота трет глаза и возвращается к действительности. Она переходит на свое место и садится рядом с заспанной дочерью.

– Ничего не изменилось.

Она уставилась в иллюминатор и в волнении не может оторвать глаз от оранжевых полос земли, простирающихся вокруг Триполи.

– Помню, в каком я была шоке от того, что здесь земля такого цвета. Думала, что везде она черная или коричневая. Оливковые рощи и цитрусовые сады по-прежнему на своем месте, – нервно смеется Дорота, пытаясь рассмотреть город.

– Интересно, Муаид будет нас ждать? – беспокоится Марыся.

– Я Баське тоже звонила, так, на всякий случай.

Когда они вышли из самолета, то почти бегом направились к ленте с багажом, как будто забыли, что это Ливия и здесь никто не спешит и не обращает внимания на то, что спешат другие.

– Тут тоже ничего не изменилось, – говорит Дорота, нервно переминаясь с ноги на ногу, – они работают, как у нас при социализме. От этой системы может хватить удар, ведь так уже нигде не работают, ни в какой стране, даже арабской. Время – это деньги, нужно уделять внимание каждому клиенту, приезжему тоже, – фыркает она от злости и присаживается на тележку, ребра которой впиваются в ее худые ягодицы.

– Наконец-то! Есть! Привет, Доротка! Давай сюда! Узнаешь меня? – Группа женщин в белом приближается к прилетевшим.

– Ahlan wa sahlan! Как дела?! Хорошо выглядишь! Взрослая дамочка! Как доехали? Как муж? Почему его не привезла? – Ливийцы окружают Марысю, перекрикивая друг друга и не ожидая ответа на заданные вопросы.

– Я с мамой, и этого достаточно, – прерывает она их эйфорию. – Помните Дороту?

Все поддакивают и сразу же идут к худенькой блондинке.

– Hello, Dot! Hi, Blondi! Изменилась, но не так чтоб постарела. Только стала как-то элегантнее и благороднее.

– Ну, хватит и этого! Для начала хватит! – прерывает Муаид поток нежностей. – Приглашаю всех на ужин ко мне домой, поляков тоже.

Он отвешивает поклон полякам и машет приглашающе рукой.

– Тогда у нас будет достаточно времени, чтобы замучить нашей общительностью этих любимых девушек.

– Так куда нам ехать? – сразу реагирует Баська.

– Туда, где Дорота и Мириам когда-то жили, рядом с Бен Ашур. В наш семейный дом.

Дорота хватает дочь за руку, считая, что это придаст ей смелости. Она не готова к визиту в печальное место, которое было свидетелем такого большого числа ужасных и подлых поступков. Все прошлое сваливается ей на голову и душит за горло.

– Я думала, что отец его продал! – удивляется Марыся.

– Но я его выкупил, причем со всеми нашими вещами, что в нем еще оставались. – Муаид с гордостью выпячивает грудь.

– Пожалуй, мне удалось его немного оживить, правда, Хадиджа? – обращается он к тетке.

– Этот парень невероятен, в конце концов, увидите сами! – Пухлая ливийка с нежностью похлопывает племянника по обеим щекам, а потом пускается за своим мужем.

Через полчаса кортеж автомобилей въезжает на узкую улочку, по обеим сторонам которой стоят большие трех-и четырехэтажные виллы. Шесть машин паркуются внутри, у подъезда, оставшиеся – снаружи, вдоль высоких стен, окружающих владения.

– Это моя жена Наджля, – представляет Муаид щуплую маленькую женщину, которая стоит на пороге дома, держа за руку дочку лет четырех.

– Как вы подходите друг другу! – Дорота обнимает девушку, которая выглядит как вторая половинка по-прежнему худого, хотя уже тридцатилетнего родственника.

– С виду, может, и да, хуже с характерами, – шутливо возражает собеседница, говоря по-арабски с сильным египетским акцентом.

– Не преувеличивай, котик. – Хадиджа подгоняет всех внутрь, и видно, что она в этом месте по-прежнему чувствует себя как дома.

Входя в зал, Дорота задерживает дыхание. Он по-прежнему производит на нее невероятное впечатление, несмотря на то что в своей жизни она уже видела комнаты и больше, и более элегантные, и отделанные с изысканным вкусом. Хотя бы в доме Марыси. Но это первое место в ее жизни, которое так восхитило и очаровало ее. И оно по-прежнему выглядит точно так же. «У меня дежавю», – вздыхает Дорота. Толстые шерстяные ковры покрывают каждый квадратный метр пола. Тяжелая обитая мебель занимает центральную часть помещения. Маленькие столики, разбросанные по всей комнате, стоят у каждого, пусть даже самого маленького сиденья. С одной стороны находится столовая, отделенная от остальной части мраморной стенкой со столешницей. Стол длинный, около трех метров. Кружевная скатерть искусно задрапирована в ее центральной части, а старые лакированные украшения притягивают взгляд.

Дорота стоит посередине, осматривается вокруг, вглядываясь в каждую подробность. Она еще помнит огромные стрельчатые окна, высокие, более трех метров, закрытые плотными занавесками. Тяжелые вышитые гардины, как и когда-то, спускаются до пола. На стенах по-прежнему нет картин, зато есть таблички в богатых рамах, преимущественно черных, с золотыми арабскими письменами. Сейчас Дорота знает, что это фрагменты из Корана. Кроме того, стены покрывают красивые гобелены. По периметру комнаты стоят буфеты из цельного толстого дерева, а в них – безделушки и фотографии в украшенных рамках. Исчезли вазы, кру́жки, кувшины, кувшинчики, сахарницы из фарфора и серебра и весь хрусталь, который так любила мать Ахмеда. Нет уже коллекции изделий из цветного стекла, но взгляд Дороты вдруг притягивает какая-то маленькая вещица в углу на полке.

– Откуда это у тебя? – обращается она к Муаиду, указывая на маленькую скамейку, как в парке, под стеклянным деревцем с листвой из янтаря. – Я получила это от свекрови, когда мы переезжали на ферму.

Все онемели и смотрят на побледневшее лицо обиженной их семьей женщины.

– Перед отъездом в Йемен мать оставила мне коробку с ценными вещами, которые хотела передать своему внуку, когда тот вернется из Лондона, – к разговору подключается Хадиджа. – Я никогда ее не открывала и четыре года тому назад отдала запечатанной Муаиду.

– Там я это и нашел, как и большинство других прекрасных, но и скомпрометированных вещей, – искренне сообщает мужчина, глядя Дороте прямо в глаза. – Бабушка написала также длинное письмо, где сообщала мне о подробностях истории нашей семьи. Раскрыла тайну, которую мне вряд ли хотелось бы знать, но что поделаешь. Сейчас, по крайней мере, я все знаю. Если захочешь, то можем об этом поговорить, а те безделушки, конечно, твои.

– Поговорим, может, в другой раз – для одного дня это было бы слишком. – Дорота сжимает губы и опускает голову. – Сейчас мы наслаждаемся обществом друг друга, а к семейным тайнам вернемся позже, у нас еще будет время.

Она перестает грустить, присаживается к польским приятельницам. Баська, самая верная подруга с давних времен, нежно обнимает ее.

– Что слышно, девушки, как вы тут живете? – спрашивает Дорота.

– Старая беда и новые проблемы, – отвечает Зоська, а Баська осторожно отодвигается от Дороты.

– По-прежнему держитесь вместе? Как хорошо! – восклицает Дорота. Она чувствует какой-то невидимый барьер, который за все эти годы возник между нею и ее старыми подругами.

– Иногда встречаемся, но все реже и реже, ведь у каждой своя жизнь и свои хлопоты. Не то что раньше.

– Хватит кудахтать, старые квочки! – Божена, как всегда, искренна. – Все знают, что в этой стране невозможно жить, и только идиоты еще хотят сидеть тут. Мы с моим старым, например, собираем манатки и валим отсюда. Хватит уже этой каторги. Здесь все, даже самая малость, дорога́ из-застраданий.

– Когда выезжаете? – удивленно спрашивает Дорота. – После стольких лет тяжело вам будет.

– Тяжело было здесь, причем всегда. Старый заработал хорошую пенсию, и так пролетело двадцать самых лучших лет. В таком дерьме!

– А ты не преувеличиваешь? – возражает Зося.

– Нет!

– Так что ж вы все еще сидите тут?

– Из-за бабок, которые сейчас не можем получить. В ливийских медицинских учреждениях такая система, что за каждый год положен премиальный оклад, но получают его в конце службы. Если у тебя, например, контракт подписан на три года, то по истечении срока договора или расторжения тебе положено заплатить три оклада. Но, конечно, это не работает. Мало того, что по закону выплата премиальных может задерживаться самое меньшее на шесть месяцев. Чтобы на финише получить от них свои деньги, ты должен просто так сидеть здесь и лазить по учреждениям, умоляя отдать то, что тебе принадлежит. Если мой старый работает в больнице более двадцати лет, то посчитай, сколько он должен получить! Ад!

– Действительно плохо, – соглашается Дорота.

– Ну, уже удалось, заплатили кому надо бакшиш[176], и деньги у нас в кармане. Билеты куплены, чемоданы упакованы – и прощай Геня, мир меняется. Хватит!

– Так когда вы выезжаете? – снова задает вопрос Дорота.

– Через два дня. – Божена счастливо смеется. – Эй, Муаид, а как ты справляешься с проблемой выплаты пенсий в твоей частной клинике? – пытаясь задеть хозяина, спрашивает она на ломаном арабском.

– А что за проблема? – удивляется собеседник. – Раз в месяц приходят в бухгалтерию и получают. Мы все чаще перечисляем на карточку, потому что никто в это смутное время не будет ходить с деньгами по городу, – поясняет он.

– А что с премиальными?

– Как везде. До конца первого квартала следующего года у всех работников они уже в кармане.

– Жаль, что мой старый не попал к тебе, а должен был работать в этой дурацкой государственной больнице.

– В которой?

– Центральной.

– Да… – Муаид уже знает, о чем речь, потому что это наихудшее место работы такого типа в столице. – Когда-то там платили регулярно и подписывали контракты на неслыханно большие суммы, но сейчас, я слышал, это просто трагедия.

– Собственно, об этом я и рассказывала Дороте. Она удивляется, почему мы выезжаем.

– Я трудоустроил бы твоего мужа тотчас же, и наверняка у него не было бы никаких хлопот.

– Too late, – вздыхает Божена. – Ты как не с этой земли, не из этой страны, не ливиец, – признает она, а Дорота весело смотрит на Муаида, который с возрастом стал необычайно похож на своего биологического отца. Он кажется копией человека с билбордов, расставленных по всему Триполи, только моложе.

– Бася, почему ты ничего не говоришь? – спрашивает Дорота с грустью в голосе. – Почему ты такая печальная? Всегда была такой болтушкой, что слова не вставишь, – смеется она, вспоминая давние времена.

– Я печальная?! – собеседница почти кричит. – Ты шутишь? Тоже собираюсь выезжать.

– Насовсем? – Дорота только качает головой. – А куда? Хасан нашел работу в Польше? – У сидящих вокруг женщин бледнеют лица, они отводят глаза и поднимают брови вверх.

– Ну, необязательно, – загадочно отвечает Баська, встает и первой направляется к столу, который, собственно, уже накрыт. Она накладывает себе большую тарелку с горой и принимается есть, не желая продолжать беседу.

Польки, приглашенные сердечным хозяином, идут за подругой.

Удивленная вскрывшейся ситуацией и потерявшаяся среди чужих людей, Дорота смотрит на свою красивую дочь, которая разговаривает с семьей. «Может, по крайней мере, ее этот приезд в Ливию радует, – думает она про себя. – Для меня это ад, и я жду только, пока все закончится. Впрочем, я не сомневалась, что так и будет, – признается она себе. – Но потерплю, чего не сделаешь для ребенка». Со стороны она видит, однако, что Марыся сидит, как на турецкой казни, и только согласно кивает в ответ на поток слов, который выбрасывает из себя Хадиджа. «Она ее заговорит насмерть, – смеется Дорота над ситуацией. – Когда она стала такой говорливой? – думает она. – Она радуется, потому что живет без стрессов, и это видно по ее полноте. Я должна спасать дочку», – решает она и отправляется на помощь.

– Ahlan wa sahlan, Хадиджа, – здоровается она по-арабски с бывшей золовкой. – Как вы тут?

– Моя хорошая, Аллах послал мне счастье, видно, я работала добросовестно. – Хадиджа нежно обнимает блондинку, которая ниже ее на голову. – Ты должна увидеть моих чудесных деток, о, какие ангелочки! – Лицо женщины излучает любовь, что заставляет окружающих ее людей сразу же улыбаться. – И муж такой добрый… – Она поворачивается и с гордостью указывает пальцем на высокого мужчину среднего возраста с большим брюшком, а тот мило машет рукой в знак приветствия.

– Супер, женщина, мои поздравления. Mabruk! – Дорота берет дочку под руку и тянет к столу. – Ну как? – шепчет она ей на ухо.

– Какие-то все чужие, – жалуется ей Марыся.

– Именно, – поддакивает Дорота.

– У тебя тоже такое впечатление?

– Угу.

– Но еда, по крайней мере, не изменилась, – смеется Марыся. – Как всегда, великолепная.

После двухчасовой беседы все собираются по домам.

– Я не зарезервировала места в отеле, – говорит Дорота и беспомощно разводит руками, глядя на уходящих подруг. – Вылетело из головы.

– Я думал, что вы останетесь у меня. – Муаид приглашающе показывает на лестницу, ведущую на второй этаж. – Вас ожидают апартаменты, в которых вы жили много лет тому назад. Место приятное и удобное. Даже кухню пристроили.

– Я вам сняла домик в поселке в местности Айнзара, где сейчас кочуем, – включается Баська. – За городом, свежий воздух и щебетание птиц, – уговаривает она.

– Так вы уже не живете на Гурджи в вашей большой вилле? – удивляется подруга.

– Она была слишком велика для нашей семьи, – объясняет Хасан. – Дочери выехали за границу, остались только втроем с сыном, поэтому…

– Да, да… Именно, именно… – Баська поджимает губы, не желая сейчас разговаривать на эту щекотливую тему. – Об этом я, может, расскажу в следующий раз.

Она выразительно смотрит подруге в глаза.

– А в четверг я приглашаю всех к нам на гриль! – улыбается она, хлопает в ладоши и говорит так громко, как в те времена, когда работала в польской школе и учила малышей первого класса.

– Искренне приглашаю приехать, у меня даже с собой карта, как доехать. Добраться очень легко.

Снова это та самая старая Баська, которую знала Дорота. «Может, у нее выдался плохой день или поругалась с Хасаном», – подытоживает с надеждой Дорота.

– Спасибо, наверняка будем, – без колебаний соглашаются польки.

– Мы тоже, очень приятно. – Муаид, как представитель семьи, чувствует себя обязанным.

– Я поеду с Назимами, а ты, Марыся? – Дорота спрашивает дочку, которая искренне удивлена такому решению. – Я еще не готова тут заночевать, – поясняет мать. – Чересчур много воспоминаний.

– Так мы вас разделим, – заявляет Муаид, который не хочет отпускать двоюродную сестру. – Мириам остается с нами, по крайней мере на эту первую ночь, а завтра попрошу водителя подбросить тебя в деревню к матери. О’кей?

– Все в порядке, нет проблем.

Марыся разочарована. В конце концов, они приехали сюда вместе, чтобы подольше побыть друг с другом, а сейчас, с самого начала, разделяются. Какое-то недоразумение. Но все соглашаются с таким предложением, и Марыся решает воспользоваться случаем, чтобы немного побыть с глазу на глаз с двоюродным братом.

– А что еще было в этой коробке? – спрашивает она сразу же, как только они удобно усаживаются в креслах.

– Вижу, что не выдержишь даже до утра. Ну и любопытная же ты!

– Я похожа на твою мать. Ведь это она практически воспитала меня, а бабушка только шлифовала. Свою мать я узнаю́ только сейчас, может, у нас и есть какие-то генетически общие черты, но ничего, что я бы у нее унаследовала.

– Милая моя, уже поздно, а я тоже хочу подготовиться к этому разговору. – Муаид встает и направляется в спальню на первом этаже. – Я уже падаю с ног, потому что на них с шести часов утра, – поясняет он на ходу. – Знаешь, в больнице работа начинается достаточно рано, даже для ее владельца.

– Ты прав, извини, что напрягаю тебя. Твоя жена и дочка уже давно спят, иди к ним, не буду тебя задерживать.

Марыся остается одна. Еще немного кружит по залу, прикасаясь к обломкам прошлого. Позже на минутку выходит в сад. Он как будто стал меньше и выглядит более заросшим. Она находит в конце остатки песочницы, в которой когда-то играла с детьми тетки Мириам. Сердце сжимается от сожаления, что так, а не иначе сложились судьбы их бедной семьи. Хорошо, что хотя бы оставшиеся ее члены счастливы. Она входит в апартаменты на втором этаже, в которых когда-то жила с родственниками. Из всей комнаты она помнит только большой шкаф с огромным зеркалом. Марыся принимает душ, садится на кровать, и ее вдруг начинает бить дрожь. «Мать была права, что не захотела оставаться здесь на ночь», – думает она. Марыся чувствует еще присутствие тети Мириам, которая погибла в дорожном происшествии, слышит смех всегда веселой Самиры, уже столько лет лежащей в коме в клинике Муаида, и властный голос любимой Малики, которая всем тут заправляла. Бабушка Надя, погибшая в теракте в Йемене, наверняка посидела бы с ней и развлекла беседой. Она всегда допытывалась, что гнетет внучку, давала хорошие советы и поддерживала ее. Марыся так нуждается сейчас в беседе с кем-нибудь близким! Она берет телефон и отсылает эсэмэску матери: «Как там, доехали уже? В этом доме страшно. Твое чутье не подвело, ты была права, что не осталась». Через пару минут получает ответ: «Здесь тоже не лучше. Эта Айнзара – страшная дыра: темно, глухо, неприятно. Единственная отрада – свежий воздух в избытке. Домики из жести, полно тараканов. Пожалуй, не сомкну глаз. Иду во двор курить». – «О’кей, не буду морочить голову, постараюсь заснуть».

Дорота выходит на маленькое крыльцо, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на каких-нибудь насекомых, которые сыплются с многочисленных эвкалиптовых деревьев. Она приседает с краю на разваливающееся деревянное кресло и осматривается вокруг. Вдруг она видит открывающуюся входную дверь в домике Баськи. Все же подруга не оставила ее, наверняка хочет поговорить. Дорота уже поднимает руку, чтобы помахать ей, когда видит, что женщина идет в противоположном направлении. Баська входит в соседнюю виллу на другой стороне улочки, мощенной гравием. «Entschuldigen Sie», – слышит Дорота шепот подруги, а в ответ – мужской зычный голос. Дверь закрывается.

Баська входит в дом и видит приглушенный свет и усталый взгляд своего любовника.

– Извини, знаю, что уже страшно поздно, но не могла вырваться, – объясняет она с ходу.

– Успокойся, я вообще не сержусь, только едва держусь на ногах. Знаешь ведь, что каждый день встаю чуть свет, – говорит мужчина густым басом.

– Так, может, я уйду? – Женщина поворачивается к выходу.

– Успокойся! – говорит он и, обняв ее за талию, усаживает к себе на колени. – Рассказывай, как там было? Изменилась твоя старая подруга?

– Если уж зашел разговор, то… не такая, как раньше.

– Постарела? – Ральф игриво улыбается. – Приятно было увидеть?

– Нет, все наоборот, прекрасно сохранилась, ухоженная, макияж, маникюр… – Баська с неодобрением смотрит на свои большие руки со сломанными ногтями.

– Хо, хо! – Мужчина лукаво морщит брови.

– А как она себя преподносит! – Женщина кривит губы, подкатывает глаза, руки скрещивает на пышной груди и корчит из себя дворянку. – Ой-ё…

– Значит, эдакая дамочка в шляпке с перышком.

– Если б ты видел! А когда приехала сюда, до двух не умела считать. Девушка за три копейки из маленького городишки, такая же, как я.

– Ты не за три копейки, а за три миллиона, да и считать умеешь прекрасно. – Ральф старается немного расслабить женщину.

– А как говорит на разных языках, милый, лингвистка просто. Я помню, что она даже по-польски плохо говорила, а словарный запас был, как у школьницы. Сейчас же по-английски говорит с британским акцентом, мяу-мяу, пардон-хердон, сори-рессори, I am я ем и вообще. По-арабски не на диалекте, а как если б прессу читала. Даже ее семейка делала большие глаза.

– Училась, совершенствовалась, ходила на курсы, похвально, – возражает Ральф на эту сплошную критику.

– А если бы ты видел ее шмотки! – Баська, одетая в леггинсы и цветастую тунику до половины бедра, вдруг встает и начинает нервно ходить по маленькому залу, задевая своим большим телом мебель. – Даже не нужно смотреть на этикетки, одна фирма. Зара… Лю что-то там… Дебенхамс… – Она напряженно думает, стараясь припомнить известные марки. – А я все покупаю на Сук аль-Джума Сага, самые дешевые китайские шмотки. Если уж что-либо приобрету турецкое, то это в мир и люди, и прячу эту тряпку на выход, – фыркает она от возмущения.

– Любимая моя, ты страшно завистлива, – искренне подытоживает Ральф.

– Ну, с чего бы это!

– Когда уже отсюда выедем, моя пани, и мы заживем в нормальной стране, то ты тоже будешь этакая госпожа, будешь фрау Барбара. Я куплю эту land под Stettin[177], чтобы построить там для тебя большой прекрасный особняк, – говорит он, протягивая к женщине руки. – Будешь скупать все в самых фирменных магазинах, ходить на маникюр и педикюр, к косметологу, на массаж и в солярий. Даже, может, на фитнес, – смеется он, прижимая к себе пышное тело избранницы. – Будешь землевладелицей! – С этими словами он обнимает ее и крепко целует.

Его страсть вспыхивает молниеносно, и Баська не должна долго ждать, чтобы сильный, как тур, мужчина взял ее на руки и внес в спальню. Он бросает ее на кровать, быстро раздевается и срывает одежду с партнерши.

– Ты что, ошалел, как я вернусь домой? – Смеясь, она быстро сбрасывает шмотки сама.

Любовник без долгого вступления приступает к делу, действуя мощно и быстро. Нежность у него возможна везде, но не в постели. Через несколько минут он уже спит. Баська знает об этой рутине и понимает, что более чем пятидесятилетнего мужчину ей вряд ли удастся изменить. Она лежит рядом с ним возбужденная, разочарованная и неуспокоенная. Она смотрит в полумрак широко открытыми глазами и, придавленная телом партнера, не хочет даже двинуться. Она отдает себе отчет, что ни на что другое в данном случае ей рассчитывать не приходится, и оттого грустит. Связь мужчины и женщины может выглядеть совершенно иначе, она знает это по опыту. Воспоминания наполняют ее сердце, хотя она не хочет этого, мысли мешают успокоиться. Хасан, Хасан, Хасан… Сейчас один лежит в их пустой кровати, а она под боком распутничает с польским немцем, чтобы обеспечить свою старость и гарантировать себе достаток в будущем. А ведь когда-то им было так хорошо, они так любили друг друга… Именно Хасан показал ей мир и вытянул из маразма польской коммунистической действительности… Прошлое нахлынуло мощной волной. Когда в ее жизни появился Хасан, начались чудесные времена. В жаркий летний день он вошел выпить колы в бар, в котором она подрабатывала во время учебы. Несмелый и закрытый, он целый месяц садился на одном и том же месте и своими черными глазами следил за каждым ее движением. Он понравился Баське с первого взгляда, а она запала ему в душу. Баська, видя нерешительность парня, решила взять дело в свои руки. Она помнит, как если бы это было вчера, когда однажды уже не выдержала и вылила ему целый стакан холодной колы на беленький офицерский мундир. «Как он подскочил!» – смеется она в душе, лежа под боком другого мужчины, который давит на нее тяжелой мускулистой рукой. Потом они должны были чистить и сушить мундир, так все и началось. Однако Баська не бросила работу, потому что хотела быть независимой. Если моряк желал перемолвиться с ней хотя бы парой слов, он был вынужден сидеть в пивнушке целыми вечерами. Он приносил себе книги, потому что был самолюбив, и спустя некоторое время у него уже был собственный маленький столик, зарезервированный на имя господина Хасана. Он тогда был ей за телохранителя. Бесился, когда кто-нибудь к ней заигрывал, а сейчас? Что случилось? «Ему стали неинтересны ни я, ни семья», – приходит к выводу она. Ни один уважающий себя мужчина, а тем более араб, не потерпел бы такой ситуации, как сейчас. У нее по соседству любовник, а ее муж делает вид, будто ничего о них не знает. «Просто он меня уже не любит», – грустно вздыхает женщина, вспоминая давние, чудесные времена – времена молодости и бешеной любви. Никогда и ни с кем ей уже не будет так хорошо. Она поворачивается и осторожно высвобождается из объятий Ральфа. Садится голая на кровати, поджимает ноги и опирается на них подбородком. Ей хочется вернуть те давние времена, по крайней мере мысленно.

Вспоминает, как растерялась, когда через два года он представил ее своей матери, а та с порога обозвала ее гулящей, а потом выбросила за дверь. Ха! «А я вообще не обращала на это внимания», – улыбается она, гордясь своей отвагой и отчаянностью. Только ее современная тетка их поддержала и посоветовала, чтобы не забивали себе головы глупым вздором. Поженились они после окончания учебы, а отдалась она ему только в первую брачную ночь, как положено, чтобы у него не было ни малейшего сомнения, что она бедная, но порядочная девушка. Он был ее первым мужчиной, но никогда она не жалела, что не была близка ни с кем раньше. «До сегодняшнего времени», – вздыхает Баська, потому что не в восторге от этой ситуации. «Я вляпалась в грязь, и сама в этом виновата», – думает она, опуская глаза от стыда.

Она мысленно возвращается к тем прекрасным мгновениям, которые были в ее жизни. Когда они начали заниматься с Хасаном любовью, то не могли остановиться. Они делали это по десять раз на день, жаждали друг друга и были ненасытны. Ну и, конечно, она моментально забеременела. Научную карьеру не сделала, но была счастлива и тогда могла уже себе позволить быть на содержании мужа. А он получал гигантскую по тем временам зарплату – хватало на оплату аренды большого жилья, автомобиль и обеспеченную жизнь. Польша славилась прекрасной подготовкой и обучением военных, а Ливия без счета вкладывала нефтедоллары в сотни молодых честолюбивых парней, которые в будущем должны были защищать родные границы. Однако после окончания учебы закончились и доходы Хасана. Где в Польше может подработать офицер чужой страны? Разве что разведчиком, но они не хотели рисковать. Он мог еще собирать макулатуру и пустые бутылки. Баська вспоминает, как поддерживала его в те дни и как вместе они достойно переносили нужду. Однако в Польше не было для них места, и они решились на переезд сюда, в Ливию. Так произошло возвращение блудного сына в лоно отчизны и семьи. Их маленькой дочурке Мириам тогда было два года. Как же им было нелегко! Баська вздыхает, и перед ее глазами предстает покойная уже свекровь, старая арабская золза[178].

Баська выдержала в ее доме только полгода. У бабищи был огромный особняк на Гурджи, а Хасан был ее единственным сыном, но она не дала им жить. Что же она выдумывала?! «Хоть бы я никогда не была такой тещей, – желает себе Баська. – Я и не представляла, что женщина может быть настолько зловредной». Эта старуха делала все, чтобы навредить невестке, но Баська не сдавалась. Прежде всего она быстро научилась разговаривать на местном диалекте, потому что без этого никуда. Кроме этого, она хотела знать, что о ней говорит мамочка. А та ей так кости перемывала, так лгала и кляла, что даже слюна с языка капала. Впрочем, она даже простила бы ей эту болтовню, потому что свекровь была старая и глупая. Но не могла пережить того, что свекровь считала ее служанкой, почти рабой. Она приказывала Баське выполнять самую грязную работу, наиболее тяжелую и унизительную. В конце концов свекровь уволила всех служанок и ездила на Баське, как на сивой кобыле. Что Баське поддерживало дух? То, что Хасан всегда становился на ее сторону, стараясь, чтобы ссора не закончилась скандалом, как в корчме. Не один раз молодая супруга думала, что убьет свекровь, ведь они обе были сумасшедшими. Баська тогда настолько уже отчаялась, что была готова перерезать старой бабе горло. Хуже всего было то, что Хасан редко бывал дома. Во-первых, он искал работу, а когда наконец нашел, должен был ездить туда за сто километров. Трагедия. Но даже в те времена они умели найти выход, спорили друг с другом, размышляли по ночам, не так, как сейчас. Обученный в Польше военный согласился на переезд на базу, куда Макар телят не гонял. «Нет, еще хуже, там никакой бы чертов Макар не выдержал, – вспоминает Баська те дни. – Боже, там были только песок, песок, еще раз песок, потом нефтяная скважина, снова песок, скважина, песок, песок и… военная база». – Она глубоко вздыхает, вспоминая ад, через который ей довелось пройти. Однако же, несмотря на тяжелые условия, она по-прежнему была счастлива. Они выдержали два года и ни дня дольше. На такое время был рассчитан контракт, который нельзя было прервать или сократить хотя бы на час. Понятно, армия. Потом они сели в машину и уехали, не оглядываясь.

Когда приехали в Триполи, оказалось, что мамочка разболелась и мечтает увидеть своего единственного сына, внучку и блондинку-невестку. Баське не удалось отвертеться, и они вынуждены были проведать мать. Нотариально заверенный акт на землю уже был готов. И вдруг они получили также деньги отца, который умер на десять лет раньше. Она не забудет, какой они пережили шок! Не имели ничего, бедные, как церковные мыши, – и вдруг в одну минуту стали собственниками большой недвижимости в столице и вдобавок с большими деньгами в кармане. «Как в сказке, – вспоминает она. – А какой тогда был Хасан красивый, какой нежный. Не такой тощий, как сейчас, не сгорбленный, как старик, но в теле, спортивный, ходил всегда пружинящим военным шагом. И был всегда в красивом белом морском мундире. Не то что… «Не сравнивай, – напоминает она себе, глядя на мужчину, сладко спящего рядом. – Уже выбрала, а может, судьба за тебя решила. Сказано – сделано. Это хорошее решение, – убеждает она себя, – чертовски хорошее решение. Счастье мне улыбнулось: кто-то еще заинтересовался такой старой бабой. Тут, в Ливии, мне придется погибнуть или сгнить вместе с моим мужем. Жизнь – это не сказка, как я когда-то думала, сейчас знаю, что нужно себе разработать план и прийти к компромиссу. Так происходит в каждом браке, и если я смогла справиться в смешанном супружестве, где еще есть различия в культуре и религии, то совместная жизнь с человеком того же самого европейского происхождения будет идеальна. Я должна только перестать вспоминать, расцарапывать старые раны! Нужно идти напролом и не оглядываться! Гауф». – Она слегка улыбается, снова ложится рядом со своим любовником, который не в курсе ее тревожных дум.

Ральф сладко спит и громко похрапывает. «Хасан никогда не храпел», – мелькает у нее мысль, но Баська тут же прикусывает себе язык и сжимает от злости губы.

Она видит, что лежащий рядом с ней мужчина снова возбужден, и прижимается к нему. «Не сравнивай, – приказывает она себе, – потому что, в общем, Ральф и так выиграет». Баська смотрит на него и плотоядно улыбается. А говорят, что, с точки зрения размеров, арабов не переплюнешь. Напрасно говорят…

Баська в который раз напоминает себе, что важнее всего то, что этот парень заберет ее в Европу и устроит ей спокойную обеспеченную жизнь. Обычную и нудную, с ежедневной рутиной, без взлетов и падений, с пивом, свиными колбасками и отрыжкой после сытного обеда. Она только должна зачеркнуть свое прошлое и Хасана. Окончательно! Решив это, женщина успокаивается и в хорошем настроении притягивает любовника к себе. Ральф сразу просыпается, откликаясь на ее призыв. «Уже не будет никаких шансов на прощение и на любовь с нежным и чутким бывшим мужем», – слабо стучит у нее в голове. Баська в конце громко вздыхает, издавая крик и чувствуя, как слезы ручьем текут у нее из глаз. Она и сама не знает, то ли от упоения, то ли от сожаления.

Марыся после кошмарной, почти бессонной ночи ставит чемодан в багажник частной машины, которую поймал Муаид, и направляется к матери. Она подумывает о том, чтобы сократить время пребывания, которое нельзя назвать очень интересным. Они едут улицами Триполи, и молодая женщина вспоминает свое детство и те далекие беззаботные дни. Несмотря на постоянные угрозы со стороны отца, который непременно хотел забрать ее в качестве служанки для своей новой канадской семьи, она была счастлива, живя с бабушкой в бедном домике на Фашлум. «Те годы уже не вернуть, а взрослая жизнь не всегда такая, какой виделась человеку, когда он планировал ее», – вздыхает она, задумываясь над своей судьбой.

Ранняя весна уже дает о себе знать. Особенно это чувствуется за городом, на открытом пространстве. Еще только первая половина февраля, а обильно цветущий вдоль дороги златоцвет радует глаз ярко-желтыми соцветиями; поляны покрыты свежей изумрудно-зеленой травой, украшенной пятнышками мелких разноцветных цветочков. Марыся опускает окно и вдыхает запах земли и кристально свежего воздуха. «Боже мой, в Эр-Рияде никогда не бывает такой свежести, там нечем дышать!» – Ее мнение о столице Саудовской Аравии, как всегда, критично. Город посреди пустыни не выдерживает сравнения с тем, который расположен в Средиземноморье.

– Мамуль, как спалось? – Марыся спрашивает по-польски, и Дорота, несмотря на усталость и головную боль, расплывается от счастья.

– Так, как выгляжу, дочур. – Она крепко обнимает девушку. – Разговаривала с Баськой, и она сказала, что пригласит какую-то женщину, чтобы та основательно убрала этот сарайчик. Прежде всего его нужно полить хлоркой и выгнать тараканов и пауков.

– Супер, тогда я даже не буду заходить. – Марыся отряхивается с отвращением. – Буду спать на этой мини-терраске. – Она садится на кривой стул, который опасно скрипит.

– Здесь еще хуже, потому что насекомые могут упасть с дерева прямо в твои длинные вьющиеся волосы, – смеется мать, а дочка срывается как ошпаренная.

– У меня идея! Ведь мы не для того сюда приехали, чтобы сидеть в какой-то норе. Скоро приедет машина с водителем, как в Саудовской Аравии, поедем проведать Самирку в больнице. Что ты на это скажешь?

– Конечно! – Дорота радостно хлопает в ладоши. – А потом – на Зеленую площадь и на Омар Мухтар, куда я ходила на фитнес.

– На шаурму к Розовой мечети! – Марыся пополняет список.

– К Джанзуру на пиццу!

– На Регату – посмотреть море!

– Собираемся! Есть чем заняться!

Дорота вбрасывает чемодан внутрь домика, берет дочь за руку и быстрым шагом шествует на стоянку.

– А что Баська? Не захотела нами заняться?

– Пожалуй, она занята чем-то другим. Когда Хасан и Адаш вышли утром из дома, она поехала куда-то с соседом, скорее всего немцем.

– Ага, значит, мы свободные и независимые.

Частная клиника, принадлежащая когда-то Малике, изменилась до неузнаваемости. Из одноэтажного барака она превратилась в перестроенное современное четырехэтажное здание, обложенное терразитом и камнем, с большим подъездом у главного входа и двумя стоянками по обеим сторонам. Вход полностью застеклен и накрыт цветным тентом, а отделение неотложной помощи находится, как и везде, в отдельном крыле здания. Отведено даже место для маленького скверика с несколькими скамьями, киоском с напитками и закусками, а на первом этаже открыта большая аптека. Коридоры чистые, под стенами поставлены удобные скамьи для ожидающих, а в приемной молодые ливийки мило отвечают на интересующие посетителей вопросы. Дорота и Марыся хотят сразу направиться в кабинет директора и одновременно хозяина клиники.

– Господин Салими ждал вас с самого утра и обо всем меня проинформировал, но буквально минуту назад вынужден был выйти по делам. Вернется через два часа, – сообщает пришедшим сильно накрашенная молодая девушка. – Он просил, чтобы я вам передала, что отделение посттравматологии находится на втором этаже в левом крыле.

Муаид, конечно же, знал, что прежде всего они захотят навестить Самиру.

– Там еще есть кабинет доктора Наджли, которая вас ожидает. Я ей уже звоню.

– Прекрасно, что вы пришли, – молодая худенькая женщина приветливо здоровается и усаживает гостей в удобные кожаные кресла напротив своего письменного стола. – Благодаря Самире мой муж так хорошо зарекомендовал себя в лечении больных, впавших в кому, что в нашем отделении – самое лучшее оборудование в стране. А я, собственно, тоже на этом специализируюсь.

– Это гениально! – Марыся полна надежды, что увидит свою молодую тетю в хорошем состоянии.

– Должна, однако, предупредить, что некоторых более ранних ошибок не удается исправить, – сообщает Наджля грустно, остужая восторженность девушки. – Но у нас есть реальная надежда. Человеческий мозг не исследован, и известны случаи выхода из комы даже после двадцати пяти лет. Надо думать позитивно. Некоторое время назад, когда мы стали заниматься Самирой, после многочисленных исследований и тестов и после того, как сделали энцефалографию, диагноз был малообещающий, – рассказывает Наджля о течении болезни. – Самира перешла в состояние вегетативной комы, из которой половина людей никогда не выходит. Организм живет, но не реагирует на раздражители. Она выглядит так, как будто в сознании, ее веки поднимаются, она двигает конечностями и головой, зевает. Но в действительности поведение это не является ответом на какие-то внешние или внутренние раздражители. Сразу после случившегося врачи намеренно ввели ее в фармакологическую кому, чтобы мозг быстрее восстановился. Это общепринятая методика. Но они не были очень хорошими специалистами: слишком долго держали ее на сильнодействующих лекарствах. Мы сейчас стараемся устранить результаты этих ошибок.

Мать и дочь переступают порог большой больничной палаты, в которой находится только одна кровать. Марыся прекрасно помнит состояние тетки сразу же после несчастного случая. Оно было тяжелым, даже очень. У нее была серьезная травма черепа, шейного отдела позвоночника, сломанные в нескольких местах руки и ноги. Врачи утверждали, что делают все, чтобы сохранить жизнь молодой женщины. Марыся вспоминает ситуацию, хотя прошло более двенадцати лет. У нее в памяти сохранились специфический хлорный запах клиники, страх и образ всегда веселой Самиры, которая тогда лежала без движения с многочисленными повязками на теле. Нога и рука были на вытяжке. Части лица, которые были видны из-под бинтов, опухли и приобрели бордово-фиолетовый оттенок. Биение сердца испугавшейся тогда Марыси заглушали звуки разнообразной аппаратуры: шум насосов, доставляющих больной кислород, ритм сердца, поддерживаемый с помощью компьютера, дуновение кондиционера и жужжание светильников. К пациентке был также подсоединен аппарат для дыхания, из-за чего казалось, что ее голова неестественно запрокинута. На штативе висели две капельницы: в одной – прозрачная жидкость, в другой – кровь для переливания. Марыся удивляется, что столько помнит со времени первого посещения, но, видимо, она тогда очень сильно переживала, и страшная информация задержалась в голове в виде фильма или фотографии.

Сейчас Самире уже намного лучше. Ей не нужны аппараты для дыхания, ее сердце бьется ритмично, и она может есть сама. Сидит сейчас на кровати, опираясь на поднятый подголовник, двигает руками, как будто что-то вяжет, и смотрит перед собой широко открытыми глазами. К сожалению, она не видит тех, кто пришел: взгляд ее где-то блуждает.

– Поверьте, Самира сегодня уже в очень хорошем состоянии. – Наджля похлопывает свою пациентку по стопе, и та осторожно улыбается. – Мы применяем в терапии сенсорную стимуляцию для атаки больного огромным количеством таких раздражителей, как прикосновение, крик, запахи, визуальные раздражители, слова, но окончательные результаты такого лечения появятся не сразу, нужно подождать. Когда мы здесь появились, как же она, несчастная, выглядела! Ее лечили такие коновалы! – взволнованно восклицает врач, так что Самира слегка вздрагивает. – Да что там говорить! Применяли к больной в коме электрошок, щипали ее, кололи толстыми иглами. Ее ребра были почти черными, на ней было множество синяков и кровоподтеков. Это нельзя было показывать посещающим ее родственникам. К сожалению, должна констатировать, что эту девушку мучили. – Женщины в ужасе смотрят на бедную родственницу.

– Возможно, поэтому у нее были такие судороги, когда мы с бабушкой приходили к ней и дотрагивались до ее рук и других частей тела, – делает вывод Марыся. – И, конечно, доктора запрещали ее купать, говорили, что мы можем сделать ей только хуже.

Молодая женщина садится на стул у кровати и осторожно берет руку тетки в свои.

– Она сжимает мою руку, мама, она чувствует!

– Это первичный инстинкт, такой, как у новорожденных, однако мы не можем исключить и того, что ты говоришь. – Доктор смотрит на все профессиональным взглядом.

– Самирка, ты слышишь меня? – Марыся встает, наклоняется над больной и осторожно обнимает ее. – Не плачь. – Из широко открытых пустых глаз катятся большие, как горох, слезы.

– Может, ваш приезд выведет ее из комы? – На пороге появляется Хадиджа с большой корзиной, полной сладостей. – Выглядит она вполне здоровой, только что-то должно ее встряхнуть. Иногда думаю, что брошу гранату за окном, – смеется она и ласково здоровается с женщинами.

– Ой, лучше не надо. – Наджля с симпатией смотрит на энергичную родственницу мужа. – Ее хорошее состояние – это результат многих лет реабилитации. Прежде всего мы применяли массаж, переворачивали ее, чтобы не было пролежней, а сейчас уже она сама или при небольшой помощи делает упражнения, охотнее всего в ванне с гидромассажем и в бассейне, который у нас находится в подвале. Криотерапию тоже прекрасно переносит. Мы чаще применяем лазерную биостимуляцию и реже – энерготерапию. Во всяком случае, говоря по-человечески, не применяем к ним электрошок, как к психическим больным.

– Вы молодцы. – Хадиджа обнимает худенькую женщину-доктора. – Знаете, девочки, сколько детей после несчастных случаев попадает в их клинику? Это место благословенно для больных и иногда является последней надеждой.

– Но это оборудование, о котором вы говорите, должно быть, стоит целое состояние! – Дорота трезво смотрит на жизнь. – Взяли кредит? Ограбили банк?

– Муаид еще не успел вам рассказать?

– О чем?

– Я оставлю это ему, это ваши семейные дела. – Наджля направляется к выходу, а мать с дочерью с удивлением смотрят друг на друга.

– Подожди минутку. – Хадиджа хватает доктора за рукав белого халата. – Мы хотим организовать встречу, но на этот раз у нас на свежем воздухе, – обращается она ко всем. – Аббас приехал бы за Самиркой и девочками. Такая прекрасная весенняя погода, что ты, госпожа доктор, не должна опасаться, что мы навредим твоей пациентке.

– Ты сейчас живешь в Эз-Завии? – спрашивает Дорота. – Красивый городок, и пляжи хорошие. Я когда-то там была.

– Вообще-то, в пригороде, но почти в пяти минутах езды. Мы влюбились в эту землю, у нас сад и пару участков с овощами.

– И огромный дом, и прислуга, и бассейн, и что там еще? – подшучивает доктор над лукаво улыбающейся фермершей.

– Овцы, козы, пара курочек, две лошадки, чтобы дети катались, и верблюд, который бегает за нами, как собачка, и пасется где хочет. Он чудесный, мы купили его, когда он был совсем маленький, может, трехмесячный.

– Я уже хочу все это увидеть! – Марыся не может надивиться. – Когда мы едем?

– Может, в пятницу? Третьего?

– Погоди, погоди, а на какой день Баська приглашала? – прерывает ее Дорота.

– На четверг, все получается. – У Хадиджи все под контролем.

– Так будем гулять, хо-хо! – Муаид, который как раз возвратился со встречи и слышал последние слова, включается в разговор: – Приглашаю вас, мои дамы, на обед в шикарный ресторан. Таких сейчас появляется все больше, хорошо живется.

Он берет Дороту и Марысю под руки и почти насильно вытягивает из палаты.

– Придете сюда еще не раз, не переживайте.

Итальянский ресторан на Регате, в котором готовят морепродукты, восхитителен. Кроме того, что здесь можно полакомиться вкусно приготовленной рыбой, креветками и кальмарами, ресторан находится на самом берегу моря. Вид ошеломляющий, и женщины в восхищении.

– Сейчас самое время рассказать вам, какое наследство оставила мне бабушка, – возвращается к волнующему всех вопросу Муаид, когда они закончили есть.

– Наверное, это какое-то огромное наследство, потому что инвестиции ты сделал значительные, – догадывается Дорота.

– Вообще-то, можно и так сказать, но de facto это наследство после моей матери, которое Надя только передала мне.

– Как это возможно?! – Марыся тоже решает кое-что рассказать. – Тетя все держала в сейфе в Гане. После ее смерти мы забрали оттуда, наверное, пару десятков тысяч долларов и килограммы золотых украшений. Знаете ведь, какой у нее был пунктик на этом! Бабушка утверждала, что это мое наследство, предназначенное для получения образования. Благодаря этому я могла все время ходить в английские школы. Отец же дал нам после продажи семейного дома какие-то гроши. Бабушка купила на них маленький старый домик на Фашлум.

– Значит, так бабушка хотела справедливо поделить состояние моей матери. – Мужчина согласно кивает. – Я, как единственный сын, получил больше всех, – клинику и банковский счет в Швейцарии.

– И сколько там было? – не выдерживает Дорота.

– Ровно миллион, – говорит Муаид, непроизвольно сдвигая плечами.

– Чего миллион?

– Ну, долларов, не динаров же, – смеется он.

– Откуда у Малики столько денег? – допытывается Дорота, потому что знает, что зеленые никому с неба не падают. Марыся в шоке сидит с открытым ртом.

– В Швейцарии не дают информации о вкладчиках, но тот, кто открыл счет, оплатил и ячейку на пятьдесят лет. Я нашел там фотографии, письма, перстень с большим бриллиантом и обручальное кольцо. Там была также валентинка с изображением сердца, пронзенного стрелой. В ней было признание в любви, просьба выйти замуж. Признание было немного запоздалым, ведь мне уже было два года… Ну, все, как всегда…

– Что же это за жених, который в качестве свадебного подарка дает миллион долларов? – риторически восклицает Марыся, ведь роман Малики с Муаммаром был в семье всегда секретом Полишинеля. – Даже мой бен Ладен дал только двести тысяч, – весело улыбаясь, добавляет она.

– Так ты неплохо вышла замуж, девушка! – Муаид широко открывает глаза. – Вернемся к делу. Вначале я хотел передать эти деньги какой-нибудь благотворительной организации. Но по дальнейшему размышлению пришел к выводу, что этим учреждениям вообще нельзя верить. Они коррумпированы. Слышал даже, что из их банковских счетов поддерживались начинания «Аль-Каиды». Поэтому я решил вложить эти деньги в деятельность, которая принесла бы пользу непосредственно ливийцам, ведь они почти ничего не имеют из денег собственной страны. Знаете ли вы, что ежедневный доход от выработки нефти и газа приносит пятьдесят миллионов долларов, а некоторые жители получают два доллара?! – повышает он голос и вскидывает руки вверх. – Безобразие! Wallahi, злодеяние в массовом масштабе! – От бешенства Муаид тяжело дышит. – Поэтому я инвестировал средства в клинику, особенно в отделение посттравматической реабилитации.

– Да, сами видели. Mabruk, Муаид! – Марыся радостно кивает ему.

– Это не все. Я выкупил ферму и создал на ее базе центр для наркоманов. Я знаю такие учреждения изнутри и понимаю, как это должно функционировать. Сам провел в таком месте два года вначале как пациент, а позже еще пару лет как воспитатель-волонтер. Лечение трудом – это идеальное решение проблемы. Наркозависимые пашут поле, выращивают клубнику и шампиньоны, к тому же у них есть пара участков с овощами для себя, а также овцы, козы и даже одна корова. Вообще-то, ферма сама себя содержит, а многие больные не платят даже за пребывание и лекарства. Живут себе спокойно и безопасно, никто в них не тычет пальцами и к тому же возвращают здоровье и психическое равновесие.

Дорота с удивлением смотрит на молодого креативного человека и осторожно похлопывает его по руке.

– Тем не менее, – продолжает Муаид, – что-то должно принадлежать и нашей семье. Хадиджа получила сто тысяч на дом и другие потребности, а на Самиру я открыл банковский счет в Швейцарии и только жду, что она выйдет из комы, чтобы передать ей эти деньги на новую жизнь. Мириам, оказывается, ты неприлично богата. Твою часть я позволю себе инвестировать в сиротский дом и дом матери-одиночки. Я давно мечтал об этом, купил уже виллу с большим участком, а твои деньги как раз подоспеют вовремя.

– Конечно, Муаид, у меня денег даже слишком много. Мне больше не нужно, я сама бы тебе что-нибудь добавила на эту благородную цель.

– Вы, девушки, не знаете, что у нас делают с женщинами, которые беременеют вне брака. Редко, как это было с моей матерью, семья приветствует это, или закрывает глаза, или даже утрясает дело. Чаще всего отец или другой мужчина из семьи сам обвиняет родственницу и сдает ее в исправительный дом. Исправительный дом для взрослого человека! И неважно, забеременела она в результате романа или изнасилования. Тот, кто ее опозорил, ходит себе спокойно на свободе, а поруганная женщина сидит под арестом. Она не выйдет оттуда, пока опекун-мужчина не захочет простить ее и забрать домой. Иногда их выдают замуж за бедняков, которые берут себе в жены женщин именно из такого заведения.

– Почему? – возмущается Марыся.

– Они не должны платить выкуп, зато получают добрую, покорную и умудренную судьбой женщину, с которой можно сделать все, что хочешь, потому что никто за нее не вступится.

– А как же права человека?! Как это вообще возможно?! – Дорота даже подскакивает на стуле. С ней тоже это могло в прошлом произойти. Ахмед ведь был способен на все.

– В Ливии много несправедливости, и все прекрасно завуалировано. Так действует это правительство, опираясь на ложь, обман, эксплуатацию и несправедливость, – информирует женщин Муаид.

– А я думала, что все здесь счастливы и любят Каддафи, – удивляется Марыся, молодая и наивная.

– На первый взгляд – да. Но как только искренне поговоришь с людьми, то девяносто девятьпроцентов ливийцев желают ему смерти. Он окружает себя только продажными людьми, должен покупать их лояльность, а это, как известно, дорогой товар.

– Ой-ой-ой, что делается! – вздыхает Дорота. – Так у вас тоже может дойти до такого переворота, как в Тунисе или Египте, – вдруг приходит ей в голову мысль. – Надеемся, что нет, потому что такие действия всегда приводят к жертвам.

– Патриоты считают, что «Арабская весна» и к нам пришла. – Мужчина понижает голос и осторожно оглядывается вокруг. – Мы перешли на чересчур важные темы, да еще в общественном месте, – говорит он, как конспиратор.

– Да, нужно иметь это в виду. – Польки тоже осматриваются по сторонам, но не видят ничего подозрительного.

– Еще осталась ты, Дорота, – человек, который больше всех пострадал от нашей семьи, – говорит Муаид, возвращаясь к теме наследства, доставшегося от матери. – Пришли мне, милая, свой номер банковского счета, чтобы мы выбросили это из головы.

– Я не знаю, должна ли это делать, мой муж хорошо зарабатывает, нам всего хватает, – стыдливо защищается Дорота. – Может, лучше ты эти деньги используешь на какую-нибудь благочестивую цель?

– Точно? Ты уверена, что не хочешь ни гроша? Тебе причитается за всю несправедливость и унижение, которые ты испытала. К сожалению, знаю, что в некоторых темных делишках, связанных с тобой, была замешана моя мать. – Он кривит губы. – Бабушка мне об этом написала.

– Тем более не хочу ее денег. Спасибо, Муаид. – Дорота решительно встает из-за стола, поворачивается, выходит с опущенной головой и идет к машине.

Польско-ливийские семьи

Поселок в Айнзаре в целом кажется вполне приличным. Плюсы этого места – свежий воздух и множество зелени. Когда-то это был вполне неплохой лагерь, но с течением времени (к тому же в связи с ужасным управлением) значительно обветшал. Там около пятидесяти одноэтажных домиков, у каждого – маленький садик и крылечко. Два теннисных корта и бассейн, рядом с которым есть место для гриля. Марыся, Дорота и Баська в четверг с самого утра стараются привести в порядок площадку для вечерних посиделок. Сметают горы листьев, которые падают с высоких эвкалиптовых деревьев и не сгребались, наверное, годами. Женщины пакуют их в большие черные мешки, которых насобирали уже три, а конца работы еще не видно. Баська приносит ведро с водой с хлором и обдает деревянные столы и скамьи, Дорота, как Золушка, очищает от пепла большой мангал из красного кирпича. Женщины не разговаривают друг с другом и чувствуют странную скованность. Бывшая подруга до сих пор не открыла тайны, почему они с Хасаном оставили большой дом со всеми удобствами на Гурджи, не сообщила, кто этот сосед, с которым она проводит большую часть времени. Не спросила она и о жизни Дороты или Марыси, ее не интересует, как они нашли друг друга. Единственной реакцией на информацию, что они обе живут в Саудовской Аравии, были ехидные замечания о богатстве этой страны и зарплаты людей, работающих там.

– Вы уже можете доделать остальное, сейчас дам вам скатерти и другие мелочи, а я пойду сделаю пару салатиков. Около двенадцати Баська хочет отпустить девушек.

– Давай мы тебе поможем, на сегодня у нас ничего не запланировано, делать нечего, – предлагает Дорота.

– Лучше отдохните. Вечером посидим, поговорим. Собирайтесь с силами.

– О’кей. – Марыся поворачивается к матери лицом, на котором читается недоумение. До сих пор она была убеждена, что Баська и Дорота – наилучшие подруги со времен их молодости.

– Даже не спросила, не голодны ли мы! – в бешенстве восклицает Дорота и принимается искать сигареты.

– Не слишком ли много ты куришь? Не нервничай, что-нибудь сообразим. Я специалистка в том, чтобы сделать из ничего что-то, бабушка меня научила.

– Тебе тоже досталось, доченька. – Мать обнимает ее и прижимается к ее пахнущим шампунем вьющимся волосам.

– Ты знаешь, что мы не обменяли ни единого доллара на динары? – смеется девушка. – Пожалуй, возьму в магазинчике что-нибудь в долг. Надеюсь, что мне дадут.

– Подожди, я в Эр-Рияде купила пятьсот.

Мать тянется к красивому кожаному кошельку.

– Так мы спасены! Приготовим себе макароны по-ливийски. Тунец с подливкой и оливки здесь, пожалуй, должны быть.

– Я всегда очень любила такую красную пасту, помогу тебе.

Перед тем как съесть такое количество углеводов, они сначала решили отправиться на прогулку. Женщины начинают с главных въездных ворот, которые все время стоят открытыми. Есть, правда, будка охранника, но она пустая. Никто не охраняет это место, потому что не от кого. Никто не контролирует, не открывает багажник машины, не проверяет документы. Обеим женщинам, как по команде, приходит в голову сравнение с Саудовской Аравией.

– Свобода и независимость! – смеется Марыся, исполняя танец живота.

– И никакой абайи! – Мать улыбается, присоединяясь к шуткам дочери. – Чувствую себя просто голой! Ох! Что за распущенность! – Она кокетничает, расстегивая одну пуговицу у шеи.

– А где наш махрам? Мама, что будем делать, если нас сцапает мутавва?!

– Дадим ему в морду и скажем, чтоб катился куда подальше. – Дорота обнимает дочь за талию, и они быстрым шагом идут вперед.

У стоянки для посетителей, на которой стоит одна машина, они видят вполне прилично оборудованную площадку для детей и маленький зоопарк. В наскоро сколоченных клетках прохаживаются два гордых павлина с красивейшими многоцветными хвостами, яркие утки и белые гуси. Над лужицей, которая должна напоминать пруд, чистит крылья большой белый лебедь. В другой клетке помещены маленькие черно-белые козочки, от которых, к сожалению, несет неприятным запашком. Женщины решили заглянуть в магазин, чтобы сориентироваться, чем они могут запастись. Несмотря на их предубеждения, все не так уж плохо. Они находят все необходимые продукты и много тех, которых во время их проживания в Ливии не было.

– Еще возьму себе «Марс» и «Сникерс», – говорит Марыся, которую потянуло на сладенькое. – А ты, мама?

– Что ты! Я толстею от одного только взгляда на шоколад. Не то время, когда я могла позволить себе безнаказанно запихиваться чем попало.

– Ну, прям-таки, не верю! Для тебя тоже беру, худеть будешь после отпуска, – решает девушка.

За две большие, набитые доверху рекламными листками и едой корзины они платят буквально гроши и оставляют покупки у приятного продавца, желая еще посмотреть лагерь.

– Я поиграла бы в теннис, а ты?

– Я не умею, – признается Дорота. – А где ты научилась?

– В английской школе в Сане. У нас там сногсшибательные спортивные площадки, корты, бассейн и вообще все место замечательное.

– Надя была очень доброй и умной женщиной. Знала, что знания и наука дают женщине свободу.

– Особенно арабской, – подтверждает дочь. – Поэтому я тоже должна в конце концов найти свою дорогу и пойти на какую-то учебу. Не могу загубить шанс, который дала мне бабушка. Это было бы нечестно по отношению к ней. Ты даже не имеешь понятия, как она боролась со мной, сколько унижений должна была переносить, чтобы я могла учиться.

Дорота с интересом слушает историю дочки.

– Она злилась на меня, когда я ей сообщила, что тут же после получения аттестата выхожу замуж! – Марыся качает головой и весело хохочет. – Сейчас-то я понимаю. Но тогда уперлась, как осел, и никто не в состоянии был изменить моего решения.

– Ты такая и есть, маленький упрямый ослик. – Мать нежно прижимает ее к себе. – Всегда такая была и в детстве меня донимала.

– Я должна над этим поработать. Может, спросим Баську, есть ли у нее ракетки для тенниса? – возвращается Марыся к прошлой теме. – Я могла бы тебя немного поучить, как ты?

– А что, моя бывшая подруга похожа на человека, который занимается каким-нибудь видом спорта? – После этого риторического вопроса они долго смеются.

Мать и дочь идут дальше по аллейкам из гравия и минуют ряды домиков, состояние которых зависит только от квартирантов. Некоторые домики недавно выкрашены и огорожены ровными деревянными заборчиками. Садики как нарисованные, украшены по краю цветущими весной цветами. Другие выглядят брошенными, с облупившейся краской на фронтонах. Так, собственно, выглядит и дом Баськи и Хасана. Лагерь огражден металлической сеткой, но она или лежит на земле, или просвечивает дырами.

– Идем? – искушает Марыся Дороту.

– Что ты! Зачем? Это может быть чужая собственность или военная часть. Нас застрелят, как шпионов. – Дорота ничему не верит в этой стране.

– Ну что ты, мама! Мы только посмотрим.

Девушка протискивается сквозь дыру в ограде, но едва успевает поставить ногу на чужую землю, как раздается лай. Свора худых диких собак бросается к ней. Дорота поднимает с земли самый большой камень и кидает в животных, которые с визгом бросаются наутек.

– Марысенька, ты действительно должна поработать над своей идиотской напористостью и бездумностью, – злится Дорота на дочку. – У меня в твоем возрасте уже был ребенок – ты! – бросает она последний аргумент.

– И ты что-то еще говоришь о моей бездумности? – непокоренная, хотя и сильно напуганная, Марыся метко наносит ответный удар.

Возвращаясь, они проходят мимо дома немца и слышат доносящийся оттуда смех Баськи. После часового блуждания по окрестностям они сильно проголодались и заскакивают в магазин забрать свои покупки. Потом в грязной маленькой кухоньке вместе стряпают себе роскошный обед. Обмениваются при этом новыми впечатлениями, какие получили во время короткого пребывания в Ливии.

– Здесь все изменилось, – комментирует Дорота. – Прежде всего ментальность и сознание людей. Боюсь, чтобы что-то не началось, тогда мы должны будем отсюда выехать. Может, поменяем обратные билеты с двадцать восьмого на какой-то более ранний срок?

– Не паникуй! – смеется Марыся, видя испуганное выражение лица матери. – Что с нами здесь может случиться, если мы ни во что не будем вмешиваться? Ведь ты не пойдешь на какую-то демонстрацию? Мы не за этим сюда приехали.

– Любимая, эта страна – бочка с порохом, достаточно одной искры, чтобы все оказались по уши в дерьме! – Мать ругается только тогда, когда сильно взволнована. – Если что-то тут начнется, то так быстро не закончится, и неизвестно, в каком направлении будет развиваться. А Каддафи – это не Бен Али из Туниса, он власть легко не отдаст.

– Не каркай, лучше вздремнем полчасика.

Девушка ложится спать, но слышит, что мать разговаривает в другой комнате по телефону:

– У меня какое-то нехорошее предчувствие. Не нужно было ехать в эту страну. Только не сейчас. Лукаш, я боюсь.

Вечером у бассейна собирается много народу. Приходят все старые подруги Дороты: Зоська, Боженка, Люцина, Марыся, но лишь некоторые с мужьями-ливийцами. Остальные приезжают одни или с взрослыми уже дочерьми. Тут и Муаид с Наджлей. Хадиджа отказалась, сказав, что не с кем оставить детей, а Дороте честно призналась, что ей, плохо говорящей по-английски и ни слова по-польски, на этой вечеринке польской и ливийской семьи делать нечего. Обойдутся и без нее. Достаточно людей и так.

– Чмоки-чмоки. – Подруги сейчас без стеснения тискают и целуют Дороту и Марысю. – Когда твоя дочка успела вырасти? А какая красивая из нее вышла дама! – снова восхищаются они. – Но почему так плохо говоришь по-польски, девочка?

– Что ты, уже прекрасно! – Дорота встает на защиту дочери, которая за полгода достигла бешеного прогресса. – Мы после многих лет только недавно нашли друг друга. Марыся до этого времени жила в арабской семье и не имела никаких языковых контактов. Поэтому упрекать ее нельзя! – Она обнимает дочь за талию и крепко прижимает к себе.

– Супер! – дружно выкрикивают женщины. – Вы счастливые! Это вообще какое-то чудо!

Муаид чувствует себя немного не в своей тарелке в польском обществе, но когда появляется спокойный, как всегда, Хасан, они погружаются в разговоры. Наджля ставит миски на стол и присматривает за грилем. Организатора приема еще нет, но это никому не мешает.

– Кто-нибудь мне скажет, что с Баськой? – наконец спрашивает Дорота у Зоськи.

– А что? Кризис супружеской жизни, проблемы с менопаузой, красивый обожатель… – подает голос Зоська и сжимает губы так, что они превращаются в ниточку. – Такое уже бывало.

– Обычно мужчины нас бросают, а в этом случае все произойдет совершенно по-другому, – подключается Божена.

– Не говори! Такой идеальный, образцовый брак!

– Почти такой, как мой, нет? – Зося грустно смеется.

– А что у тебя снова?

– Мой старый чудесный муж и любовник, идеальный отец выехал работать в Украину. Тогда мне стукнуло сорок и я начала быстро стареть. А у него как раз кризис среднего возраста. Все совпало. Я осталась в Триполи, чтобы Дарин окончила школу. Не менять же школу в последний год обучения. А позже он уже не настаивал, чтобы я к нему приехала. У меня по-прежнему большой красивый дом. Муж регулярно присылает деньги. Когда я ему написала, что машина рассыпалась, купил новую. Он все такой же хороший парень, только влюбился, женился и завел с другой женщиной ребенка. Чтобы омолодиться.

– Снова ноешь и рассказываешь о своем старом? – Около них как из-под земли вырастает Баська. – Нужно было проснуться немного раньше. Сейчас, по крайней мере, с ним разведись и постарайся наладить свою жизнь. Это не конец света!

– А ты как себе устраиваешь жизнь? – Дорота бездумно выпалила вопрос, и все польскоязычное общество умолкает в ожидании ответа.

– У меня немецкие сосиски с сыром для тех, кто не брезгует свининой. – Видный, довольно красивый мужчина говорит по-польски с сильным немецким акцентом. Он подходит к грилю и кладет на соседний с ним стол две упаковки колбасок.

– Привет всем, я Ральф, моя семья из Щецина, но я воспитывался в Берлине, – сообщает он только что прибывшим в Ливию дамам, потому что остальные наверняка все это досконально знают.

Хасан опускает взгляд, но когда украдкой поднимает глаза, Дорота видит в них черное отчаяние.

Хозяин, желая выйти из неловкой ситуации, начинает кружить с кувшином и наливать всем домашнее вино. Муаид и Наджля отказываются. Поляки произносят тосты, и атмосфера немного теплеет.

– Знаешь, если кто-то настолько безответственный, чтобы убираться, не договорившись заранее со своей семьей, то, по моему мнению, такого человека нужно оставить и дать ему свободу действий, – отвечает наконец Баська на заданный Доротой вопрос.

Говорит она это настолько громко, что Хасан, конечно, все слышит, но не прерывает своего разговора с Муаидом, Наджлей и двумя другими мужьями полек.

– Вынос тайных документов из министерства и подстрекание армии к бунту – это обычное преступление, поэтому я считаю приговор два года тюрьмы очень мягким. В другой сложной ситуации он уже мог бы заплатить за это головой.

– Я ливиец и патриот и не могу больше стоять в стороне и смотреть на то, что творится в нашей стране, – хмуро говорит Хасан по-английски, чтобы все могли его понять.

Дорота только сейчас отдает себе отчет, что она разворошила муравейник.

– Да, состояние дел позорное, мне тоже больно и противно видеть, что у нас происходит. Надеюсь, что уже недолго… – Муаид не дает закончить фразу.

– Значит, ты считаешь, что это честно – разрушать жизнь всей семьи во имя каких-то недостижимых идеалов и глупых фантазий? – подает голос Баська. – Хорошо, что я смогла выслать девочек за границу и спасти немного мебели. Со дня на день нас выбросят на улицу, потому что ты играешься в политику! Я хочу вести нормальную, спокойную жизнь! Отдай мне только сына – и меня тут же не будет! Тогда ты сможешь вволю играть в конспирацию, а может, даже в войну.

– Боже, какой пожар я раздула, – шепчет Дорота Боженке на ухо. – Девочки, сделайте что-нибудь, смените тему!

– Это уже длится некоторое время, не обращай внимания, – успокаивает ее Люцина. – На каждой встрече, каждой вечеринке, ничуть не стесняясь, они грызутся и вытаскивают на всеобщее обозрение свое грязное белье.

– Сын уже взрослый и сам решает, я его здесь насильно не держу. Но, к сожалению, он не хочет ехать с тобой, любимая, – с иронией и необычайным спокойствием отвечает Хасан жене, вставляя шпильки. – А сейчас, по крайней мере из уважения к нашим гостям, которые приехали, не будем продолжать это позорное представление.

Баська смотрит на своего мужа с бешенством, даже ненавистью. Через минуту оставляет гостей и не появляется до конца вечеринки. Ральф сразу же выходит за ней. Прием уже не клеится, атмосфера более чем тяжелая. Гости достаточно быстро разъезжаются по домам. Хасан с Муаидом обмениваются номерами телефонов и шепчутся о чем-то в сторонке. Видно, что у мужчин много общих тем.

– Может, поедете со мной? Вас ждет комната, – говорит Муаид, подходя к родственницам. – Удобнее жить в центре города, а не на таком безлюдье. А?

– Да, ты прав. – Дорота решает молниеносно, вбегает в домик, бросает в чемодан пару вещей, которые успела вытащить из него, – и уже готова.

– Спасибо, что предложил. – Марыся целует двоюродного брата в щеку. – Я бы тут вообще рехнулась.

Ежедневное счастье Хадиджи

На следующий день женщины уже не так переживают по поводу вечерней встречи. Они не знают реалий, царящих в этой стране, и того, как эти реалии повлияли на отношения между людьми. Может, сейчас все ссорятся из-за того, что не могут решить: оставаться ли им в известном болоте без шансов на лучшее будущее или рискнуть и постараться что-то изменить. Дорота и Марыся отдают себе отчет, что это чужая проблема, чужая страна, чужой цирк и чужие обезьяны, а потому стараются не обращать внимания на происходящее вокруг. Но им все же неприятно видеть, как знакомые им люди мечутся из угла в угол. Женщины радуются, что приехали сюда, что встретились с Муаидом, Самирой и Хадиджой, но сейчас уже осознали, что выбрали неподходящий момент.

Они выезжают из дома в три. Потеплело настолько, что они решают заехать еще на пляж в Сурман, около Эз-Завии. В большой «Тойоте-Камри» много места, хватает для всей семьи Муаида, состоящей из трех человек, и двух гостей – худеньких женщин.

– Я буду плавать, тетя, смотри, у меня все готово! – Невин, маленькая и худощавая, как и родители, очень взволнована тем, что побывает на пляже и откроет плавательный сезон. – У меня есть круг, шлепанцы, а папа купил мне еще трубку, больши-и-и-е очки и ласты. Видишь, видишь! – Худышка даже подскакивает в своем автомобильном креслице.

– Аббас приехал за Самирой в десять утра, – говорит Наджля. – Я не знаю, хорошая ли это идея, чтобы она провела столько часов на свежем, но прохладном воздухе, особенно на пляже, а тем более купалась в море. Ведь вода еще не очень согрелась, да и ветер холодный! Уже само пребывание на улице для нее риск, а в большом скоплении людей он намного увеличивается. Отдает ли себе кто-то отчет, что любая инфекция в ее случае является угрозой жизни?! – Доктор нервничает и опасается за свою самую близкую сердцу пациентку.

– Не преувеличивай, – спокойно возражает муж. – Ведь она не тяжело больная, двигается, и все у нее функционирует нормально. У нее здоровое и сильное тело. Она попросту в состоянии невесомости, как если бы была немного обкуренная. А так она, слава Богу, лучше выглядит, чем некоторые наркоманы, которых привозили в центр на ферме. В ее случае достаточно только проснуться, а весь организм работает нормально.

Наджля пренебрежительно машет рукой, а девушки на заднем сиденье понимающе смотрят друг на друга. «Снова начинается, – думают они. – Небольшая семейная ссора. А может, вступление к большой буре».

Пляж около Эз-Завии по-прежнему девственный. Не в смысле пустыни, дикого пространства, но с точки зрения инфраструктуры и туристической базы. Там стоит только один рассыпающийся от старости сарайчик, который служит рестораном. Подают в нем в грязных кружках кофе и капучино и в липких стаканах чай и холодные напитки. Тот, кто захочет быстро заиметь амеб, может попробовать гамбургеры или хот-доги. В ведре с застоявшейся и неизвестно как часто меняющейся водой моют овощи, а руки кухарок и кельнеров не моются вообще. Никто и не подумал подвести канализацию к этому месту, значит, о туалете или душе не стоить и мечтать. Светлый мельчайший песок во многих местах покрыт сгнившими остатками еды, памперсами, ржавыми банками и завалами пластиковых бутылок из-под напитков. Мусор высыпается из немногочисленных баков или собирается в большие горы под дюнами на берегу.

– Когда-то мне здесь так нравилось, – грустно говорит Марыся. – Тогда я еще не знала, как должен и может выглядеть пляж. А сейчас это, – она обводит рукой вокруг, – просто меня шокирует и разочаровывает.

– Я говорил, что перемены в нашей красивой, но запущенной и уничтоженной стране окончательны, – кивая, с горечью произносит Муаид.

– Но, по крайней мере, вода прекрасная, чистая и… холодная. – Дорота чуть-чуть касается пальцами ног воды и с визгом подскакивает.

Жителей окрестных деревушек и даже Триполи понаехало сюда целое множество. Конечно, больше всего детей, и они самые шумные. В сравнении с другими малыши Хадиджи и дочка Муаида тихие, как зайцы. Ливийцы проводят уик-энды у моря тем же способом из поколения в поколение. Женщины следят за малышами и готовят холодную еду, а мужчины разжигают небольшой мангал или костер, на котором обычно запекают куски мяса, а иногда овощи. Девочки-подростки, держась за руки и отступая подальше от мальчиков, с визгом вскакивают в воду. Дорота замечает, что на этом общественном деревенском пляже по-прежнему нет ливийских девушек или женщин в сплошных купальниках, не говоря уже о раздельном. Молодые девушки преимущественно в черных леггинсах и широких футболках. После того как они входят в воду, им сразу можно участвовать в конкурсе «Мисс Мокрая Майка». Почти у всех арабок достаточно пышные груди. Парни и молодые мужчины плавают в широких шортах, длинных, до колен, но не видно ни одного в плавках. Неизвестно, может, это самореклама: мол, у них такое большое хозяйство, что не помещается в обычные трусы? Одни девочки в возрасте Навин и немного постарше одеты в смешные разноцветные костюмчики и чувствуют себя свободно. Остальные пловцы достаточно скованны, поэтому в основном тоже только плещутся.

Женщины семьи Салими ведут себя так же, как все другие дамы на пляже. Готовят стол с холодными закусками и фруктами. Основательные мясные блюда они будут есть на ферме у Хадиджи. Женщины достали пластиковые бутылки и бутылочки из огромного переносного холодильника и принялись распаковывать кружки, тарелочки и разные штучки, которые они вытащили из плетеных соломенных кошелок. Еще салфетки, бумажные полотенца, в том числе влажные антибактериальные, – и через минуту два складывающихся столика уже полным-полны. Мужчины тем временем ставят стулья, вбивают в песок разноцветные солнцезащитные зонтики. Теперь можно радоваться пикнику у моря. Все со вздохом облегчения удобно рассаживаются и смотрят на лазурное море, которое на горизонте сливается с голубизной безоблачного неба. Но шум на пляже и окружающая их толпа поминутно отвлекают их внимание.

Инвалидное кресло с Самирой они поставили на соломенную циновку, по которой то и дело кто-то пробегает. Когда без извинений какая-то упитанная девушка своим бедром сильно задевает находящуюся в коме женщину, так что та чуть не падает на землю, все члены семьи подскакивают и просто готовы ее линчевать.

– Что ты вытворяешь, madżnuna[179]! Ты дочь осла или верблюда? – Хадиджа, которая не может сдержать себя, охотно оттаскала бы наглую девчонку за патлы.

– Если ты какая-то важная госпожа, то нужно было ехать на частный пляж или в отель! – выкрикивает хамка, а со стороны входа сразу направляется пара членов семьи и несколько любопытных. – Это пляж для всех!

– Для всех таких хамок, как ты! – Почти пятидесятилетняя женщина не выдерживает дерзости простолюдинки. Перебранка грозит перейти в драку. Обе ее участницы делают пару шагов друг к другу.

– Но, но, но… – Беспечно улыбающийся Аббас встает между женой и деревенской скандалисткой. – Могла бы извиниться, молодая дама, за то, что ударила недееспособного человека, – говорит он, стараясь уладить ситуацию.

– Такие пусть лежат в больнице, а не путаются под ногами у нормальных и здоровых людей!

– Это ты залезла на нашу циновку, кобыла! И ты не совсем здорова, потому что дебилов таковыми не считают! – Обычно спокойный мужчина все же не выдерживает и тоже повышает голос.

Марыся с Доротой стоят сбоку, и им хочется смеяться. С Самирой вообще ничего не случилось, может, выпал локон волос из-под заколки и она немного утратила равновесие. Но она по-прежнему сидит очень спокойная и невозмутимая, смотрит своими пустыми миндалевидными глазами в синюю даль, а над ее головой проносятся хлесткие ругательства. Внезапно среди членов семьи появляется молодой, возможно, двадцатидвухлетний красивый мужчина, хлопает Муаида по плечу. Они вдвоем хватаются за кресло, переносят его на деревянный помост, и Наджля толкает его к машине. Еще один только что прибывший гость пытается поправить циновку, отодвигает в сторону вспотевшую от возбуждения Хадиджу и поддерживающего ее мужа. Чужая деваха раскорячилась, давая понять, что не двинется с места.

– Imszi barra[180], ты, глупая коза! – парень кричит ей просто в ухо. – Barra hnek![181]

– Szinu?[182]

Молодой человек улыбается краем губ, спокойно наклоняется, хватает за один угол циновки. Аббас, догадавшись о его замысле, – за второй, и они медленно тянут ее к себе. Удивленная грубиянка вначале переступает с ноги на ногу, но через минуту утрачивает равновесие и с криками и причитаниями приземляется на песок. К семье молодой грубиянки, которая грозно хмурится и начинает выкрикивать проклятия, потрясая при этом кулаками, подключилась группа из десяти несимпатичного вида подростков. Они бегут к ним, размахивая бейсбольными битами и поднимая по дороге камни. Это хулиганье только ищет предлог для ссоры, чтобы не было скучно на пляже. Приезжим не до смеха.

– Я Рашид, младший сын твоей тети. – Молодой человек отряхивает руку, представляясь Марысе. – Лучше отсюда смыться. Эз-Завия и окрестности всегда были опасны, я не знаю, что мать находит в этом месте.

Муаид возвращается с парковки и, видя, насколько опасна ситуация, кричит оставшимся на пляже членам семьи:

– В машину, скорее!

– Невин, убегай! Быстро! – подгоняет он дочку.

Худой и невысокий двоюродный брат несет в руке небольшую дорожную сумку. Не ожидая, пока хулиганы, которые только и ждут случая, чтобы кого-то избить, приступят к делу, он одним движением вытаскивает небольшой удобный автомат Калашникова и выпускает очередь в воздух. Все на пляже задерживают дыхание.

– Извинимся, да? – спрашивает он, наклоняясь над остолбеневшей девахой, осевшей на песок, как мешок с картошкой.

Сейчас у нахалки глаза вылезают из орбит.

– Ну? – торопит он, пиная ее туфлей в толстый зад.

– Afłan, ja ustaz, ja’ani afłan?[183] – едва выдавливает из себя грубиянка, писая при этом от страха в трусы.

– Муаид, я не буду любопытствовать по поводу того, откуда у тебя такие красивые игрушки, но разве это разрешено и безопасно? – спрашивает Аббас с издевкой, когда они, удобно развалившись в плетеных креслах, наслаждались тишиной и спокойствием их с Хадиджой сада. – А если бы у кого-нибудь из них тоже было оружие? Разгорелась бы война, – добавил он с осуждением.

– Поспешили, – признается Хадиджа. – Дали волю нервам из-за какой-то глупой гусыни. – Ваш выпад был чрезвычайно глупым!

Наджля осуждающе смотрит на семью мужа и нежно обнимает маленькую дочь, которая сидит у нее на коленях, измученная днем, проведенным на свежем воздухе.

– С нами были маленькие дети, больная женщина и две иностранки, а вы рисковали их безопасностью из-за глупой ссоры с деревенщиной. Эх вы, ливийцы! – с презрением произносит Наджля.

– У нас нельзя даже немного поссориться: это сразу может грозить смертью или травмой, – шутит Муаид. – Ты права, мы, ливийцы, неисправимы.

По-прежнему веселый, он не относится серьезно к словам женщины.

– Такая вы нация! Живете себе тут в постоянной смертельной опасности. Даже выезд на пляж, который должен быть приятным и расслабляющим, у вас рискованный.

Наджля встает и идет к машине, а все опускают глаза, не желая вмешиваться в ссору с женой родственника.

– Если у вас вспыхнет революция, то камня на камне не останется! Вырежете друг друга, как баранов!

– Ты считаешь, что мы такие примитивные?! – Муаид выпрямляется, разнервничавшись. – Так зачем ты за меня вышла замуж, а? Я – сын этого дикого народа!

– Каждый может совершить ошибку, правда, Дорота? – обращается вдруг Наджля к блондинке, вспоминая ее тяжелую жизнь с членом семьи Салими.

Но Дорота не отвечает, ей очень хочется вернуться домой. Марыся, поджав губы, смотрит на мать.

– Послушайте, давайте успокоимся, а то полностью испортим день.

Рашид подходит к смущенным хозяевам и неловко чувствующим себя гостям.

– Я хочу поездить на лошадках, кто со мной?

Вся детвора вместе с Навин двинулась за родственником.

– Идете со мной? Вы еще ничего не видели, – обращается он к Марысе и Дороте.

– Я присоединюсь к вам. – Хадиджа еще что-то поправила на столе, переложила салаты и пошла за ними.

– Неприятная ситуация и неудачная вылазка, извините, – грустно говорит она женщинам. – А могло бы быть так красиво… Мы не всегда грыземся, как какие-то дикари.

– Ну конечно, не волнуйся, – утешает ее Дорота. – Так получается, когда слишком стараешься.

– Видели, какой красивый сын у меня вырос? – Гордая мать показывает на красавца, который быстро подводит к дощатому забору небольшую лошадку. – И хочет поддерживать со мной отношения, как и его брат Мохамед. Отец не может уже заморочить им голову. Самый младший, Ибрагим, к сожалению, вылитый папочка. Появляется у нас эпизодически и под нажимом. Еще маленьким мальчиком, когда мы развелись, он верил каждому слову моего бывшего и ложь в мой адрес принимал за чистую монету. Что ж, жаль. Но нужно радоваться тому, что имеем, а у меня и в самом деле много всего. Признаться, я уже и не надеялась, что Аллах даст мне столько счастья.

Верующая Хадиджа кладет руку на сердце.

– Сейчас мой первенец должен приехать с женой, им нужно только заскочить к теще, чтобы оставить у нее своего маленького наследника. Тоже хотят побыть хоть минутку в покое. Знаете, что я уже бабушка?! – говорит она радостно.

– Ummi, ummi, szuf![184] – кричит восьмилетний сынок Хадиджи Асир, усевшись на собственную лошадку.

– У меня такие бутузы, – вздыхает она, – Бог смотрит на меня ласково и награждает за ад, который я пережила в молодости.

– У меня тоже иногда создается такое же впечатление. – Дорота обнимает бывшую невестку и кладет голову ей на плечо. – У меня сейчас чудесная семья, а для полноты счастья Бог помог мне найти Марысю.

– Где так хорошо выучила арабский? Ты никогда бегло не разговаривала.

– В Саудовской Аравии ходила на курсы литературного языка, но основы получила, будучи почти два года в Ал-Авайнат, в Сахаре. Я говорила только по-ливийски. Ахмед устроил мне эту ссылку.

– Какой ужасный тип мой братишка! Малика тоже приложила к этому руку, пытаясь замять это дело.

– Что ж, нетрудно предположить, что так все и было. Пусть хотя бы сейчас пребывает в покое. Она не виновата, просто хотела помочь брату, – оправдывает пострадавшая умершую.

– У тебя доброе сердце, Дот. Не держишь обиду. Мы, арабы, не такие. Нам тяжело прощать.

– Мириам, хочешь попробовать? – Рашид подъезжает к балюстраде и ссаживает счастливую Навин, которая бежит к матери отчитаться. – Иди, не бойся.

Он протягивает руку.

– Это старая надежная лошадка, она привыкла к начинающим ездокам.

– Спасибо, но мне боязно. – Молодая женщина прячется за мать, а все взрываются беззаботным смехом.

– Тетя – трусиха, тетя боится! – Четверо малышей Хадиджи прыгают вокруг Марыси, а она их отгоняет.

Ей удается поймать маленькую пятилетнюю Муниру. Она кружит ее, как на карусели. Через минуту они с визгом подбегают к группе людей, которые о чем-то серьезно спорят. Пока они разговаривали, подъехали старший сын Хадиджи, Мохамед, с женой Зейнаб и Хасан с Адамом, но без Баськи.

Хадиджа любой ценой хочет спасти сегодняшнюю встречу.

– Почему вы все такие грустные? Хватит уже разговоров о политике и других глупостях. Эти темы вам вредны, – смеется она.

– Ты права, любимая. – Аббас подходит к жене и нежно гладит ее по щеке. – Так, может, подсластишь нам жизнь, а?

– Как раз время пирожных! – Хозяйка направляется к дому, а остальные женщины к ней присоединяются.

– Красиво живете, – говорит Дорота, осматриваясь вокруг. – Огромная вилла.

– У нас много детей, поэтому должно быть просторно. Все это благодаря помощи Муаида. И муж у меня работящий.

– Не нужно было трогать эти грязные деньги, – включается в разговор хмурая Наджля. – Пусть бы себе сгнили в банке.

– Ты что, сдурела? – возмущается Хадиджа. – Неужели было бы лучше, если бы их забрал назад этот кровопийца Муаммар? Или если бы за пятьдесят лет их съел банк? Нашей семье положено было какое-то возмещение. В конце концов, он пользовался Маликой десять лет, сделал ей ребенка. Эти доллары – его алименты, которые он не платил. Она знала, что на счету есть солидная сумма, и все по закону оформила, чтобы ее бедный сын справедливо получил наследство.

– Это смердящие деньги, – настаивает на своем Наджля. – Может, даже запятнанные кровью, несущие проклятие. Никому они счастья не принесут.

– Не каркай, девочка! – Марыся не выдерживает и включается в спор. – Ты слишком молода для таких суеверий.

– Ну конечно! – Хадиджа бросает на племянницу благодарный взгляд за поддержку. – Эта сумма более скользкая, чем ливийская нефть, которую этот мерзавец использует только для себя, своей семьи и жополизов. Но он или ценил, или любил Малику, потому что захотел столько дать.

– Возьмем эти пирожные? – Дорота уже измучена, ведь каждая тема оказывается щекотливой. Нельзя даже ничего похвалить, чтобы не возникла очередная ссора.

– Пойдем уже, пойдем, все ждут, а дом покажем вам в другой раз. Приедете еще к нам, правда? – Хозяйка умоляюще смотрит на приезжих.

– Да, как только сможем, – отвечает Марыся. – Время летит как бешеное, а у нас только две недели.

– На когда вы забронировали билеты? – сухо интересуется Наджля, будто желая, чтобы они как можно быстрее уехали.

– На двадцать восьмое, – говорят они, следуя темным садом к освещенному бассейну и столам, стоящим около него.

– Я с Навин лечу четырнадцатого. Множество людей отсюда смывается. Может, будет лучше, если вы тоже сократите время своего пребывания? – говорит она уже при всех.

– Но мы только приехали! – удивляется Марыся. – Мы хотели бы немного побыть тут!

– Лучше ваш визит перенести на другое время. Не слышали, что местные патриоты готовят демонстрацию на семнадцатое? – раздраженно произносит Наджля.

– Не преувеличивай, это будет мирный протест. – Муаид, конечно, обо всем знает.

– А зачем же в Фейсбуке вы называете это «Днем гнева»? Гнев порождает протест, особенно здесь. Сегодня на пляже мы были тому свидетелями. Если по любому поводу доставать оружие, то ваши «мирные» выступления могут перерасти в бойню.

– Извини, но мне так не кажется, – включается в дискуссию Хасан. – В марше будут участвовать также женщины и дети, преимущественно молодые люди… – говорит он и, улыбнувшись, добавляет: – И такие юноши, как мы. Просто все, кому уже припекло. Никто не хочет войны. Только улучшения своего положения. Это общественно-экономический пикет, никаких политических интриг. В конце концов, у Каддафи не будет выбора и он отдаст этот кран с нефтью своему народу. Больше не дадим замыливать себе глаза!

– Но это значит, что он должен подать в отставку, – констатирует интеллигентная женщина. – Или ты решил, что он просто так, без борьбы отдаст власть?

– Такие же, как он, уже это сделали, – включается в разговор Рашид. – Не пугай девушек, все наверняка будет хорошо.

Он поворачивается к Дороте и Марысе, которые от таких новостей сразу посерьезнели.

– Остаетесь с нами и под нашей опекой. Ничего с вами не случится, не переживайте.

– Дай-то Бог, – не сдается Наджля. – У вас есть сообщение с Каиром?

Женщины, похолодев, кивают в ответ.

– Значит, есть шанс. Сегодня я узнала, что еще есть места, так что могли бы улететь вместе. Подумайте об этом.

На этой оптимистической ноте заканчивается день и вечер. Хасан и Муамид разговаривают уже только друг с другом. Хадиджа загоняет детей в кровати. Наджля с помощью Аббаса и Мохамеда усаживает в машину измученную Самиру и свою спящую дочурку.

– Я тебе это оставляю, может, еще сегодня захочешь пострелять, – говорит она на ходу и бросает под ноги удивленному мужу продолговатой формы сумку. – Я с этим ездить не буду, я не какая-то там исламская террористка.

– Но… – Мужчина открывает от изумления рот.

– Как закончите военный совет, попроси машину у Аббаса. У него, наверное, их много в автомобильном салоне, который ему оплатил известно кто. И вам еще хватает наглости что-то говорить на тему кумовства и непотизма вашего вождя?! Да твои благотворительные инвестиции – это только лекарство для очистки совести, если она у тебя еще осталась.

– А как же мы? – Марыся хватает возмущенную женщину за рукав свитера.

– Пожалуй, поместимся, – отрывисто отвечает египтянка, в бешенстве поворачивается и быстро идет к машине.

Грешные чувства

Заранее договорившись о встрече с консулом, Баська идет в посольство с дрожью в ногах. Польский дипломат удивительно холоден, быть может, потому, что она по телефону сообщила ему, что у нее к нему дело. Пока она учила его детей в польской школе, он всегда был улыбчив и приятен в общении, даже раз или два приходил к ним на ужин. Но когда Хасан занялся анархической деятельностью и оказался в тюрьме, от нее отстранился не только консул. Она потеряла работу, дом, дочек отправила за границу и осталась одна-одинешенька, без средств к существованию. С того времени окружающие стали воспринимать ее как ничтожную, вредную и даже опасную личность. Каждый боялся, что может оказаться связан с подрывной деятельностью, которой занимался ее муж.

– Так о чем идет речь? – холодно спрашивает чиновник, даже не поприветствовав ее.

– Мне нужен временный паспорт на мою девичью фамилию. – Баська тоже сразу переходит к делу.

– Это противозаконно, к чему вы меня подбиваете?!

– Я изучила положения законов и консульские распоряжения. Если речь идет о спасении жизни, вы можете это сделать.

– Какая вы умная… А кто хочет лишить вас жизни, а?

– В Ливии готовится революция. Не рассказывайте мне, что ничего об этом не знаете. Кто-кто, а вы, дипломаты, первыми получаете информацию. Все посольства пакуются и проводят эвакуацию жителей. Потихоньку, но это делается. А я из нашего отдела не получала никакой информации, ни одного предложения покинуть это место, которое прежде считалось самым безопасным.

– Мы не создаем паники. – Чиновник недовольно сжимает губы. – Кроме того, не вам мне указывать, что польское посольство чего-то не делает.

– Ну конечно, ничего такого я и в мыслях не держала. – Баська быстро дает задний ход с обвинениями. – Я сама все себе устрою, только нужен польский паспорт с польской фамилией. Только польский, – повторяет она и кладет на письменный стол конверт, перевязанный резинкой для рецептов.

Консул вскользь окидывает его взглядом и молниеносно отводит глаза.

– Я не знаю…

– Я приду через пару часов. – Женщина поднимается со стула. – Я буду очень благодарна. Вы спасете на одного человека больше… – Она поворачивается к двери, но краем глаза видит, что мужчина быстро накрывает взятку стопкой бумаги.

– Завтра в семнадцать в поселке Джанзур, у теннисных кортов, – говорит чиновник приглушенным голосом. – До свидания.

В пятницу Баська пользуется моментом, когда Хасан с Адамом едут на прием в Эз-Завию. Женщина знает, что отношения с местным окружением и Доротой уже, пожалуй, никогда не наладятся. Это мало беспокоит женщину, потому что сейчас все ее усилия направлены на осуществление важнейшего жизненного плана. Возвратившись из Айнзары, она сразу идет к дому Ральфа, входит и тихо закрывает дверь. Мужчина ждет ее, сидя у стола, и смотрит с надеждой.

– Уладила, удалось! – Баська с радостным криком подбегает к нему, садится на колени и забрасывает руки ему на шею. – Было тяжело, но я сумела убедить его с помощью своего обаяния и твоих долларов. Парень проглотил наживку!

Гордая собой, блондинка встает, тянется к сумочке и с довольным видом достает новехонький красный паспорт с орлом в короне на обложке.

– Спасибо, что даешь мне новую жизнь. – Она наклоняется к статному мужчине и пылко целует его в губы.

– Ich danke dich. – Немец поднимает женщину, как перышко, и осторожно опускает на стоящую в зале софу. – Нас ожидают долгие годы счастья.

– Столько денег…

– Ты того стоишь, – говорит он, как в рекламе, и нежно улыбается.

После быстрого и бурного акта любви женщина и мужчина лежат изнеможенные, не накрывшись, и охлаждают разгоряченные тела под дуновением кондиционера. Баська смотрит отсутствующим мечтательным взглядом в потолок, а Ральф, обнимая ее, спит и, как всегда, громко похрапывает. «Романтический любовник, нечего сказать, – думает женщина. – Телесно мы подобрались как два сапога пара, потому что я тоже не воздушная, как облачко», – улыбается, глядя на свои мощные бедра и круглый живот.

«Мы так похожи друг на друга, что могли бы сойти за брата и сестру. Будто из одной и той же глины слеплены. Но как же с духовными потребностями? А, глупости! – отмахивается она, вздыхая. – В конце концов, я уже не какая-нибудь чувствительная юная девушка. А этот парень может дать мне немного нормальной жизни, обычной и нудной, без взлетов и падений. Мне уже достаточноразнообразия. Жизнь с человеком с другим цветом кожи, других габаритов и, что самое важное, воспитанным в другой культуре и вере, нелегка. Я и так долго выдержала, согласитесь. Неужели я снова сомневаюсь? – спрашивает она сама себя. – Я должна что-нибудь съесть, тогда мне лучше будет и тараканы в голове перестанут бегать».

Баська отодвигает руку мужчины и освобождается от его тяжести, потом идет в кухню, наливает воду и вбрасывает в нее четыре большие свиные сосиски. Отрезает большой ломоть хлеба, намазывает его маслом, кладет на него пласт желтого сыра и поливает все это сооружение кетчупом.

– А почему меня никто не зовет перекусить? – Полусонный Ральф стоит в дверном проеме каким его создал Бог, одарив при этом с большой щедростью.

– Ich liebe dich, – как обычно, признается он, садясь за стол и похлопывая свою женщину ниже спины.

– Я тоже, – отвечает ему Баська по-польски.

В эту минуту женщина чувствует на себе чей-то пылающий взгляд и поворачивает голову. За полуприкрытым окном, не до конца занавешенным жалюзи, в неверном свете луны она видит худую высокую фигуру смуглого мужчины в серой галабии. В его больших черных глазах застыли чудовищная боль и изумление.

– Хасан?! – шепчет женщина, от стыда прикусывая губы, а через минуту сконфуженно закрывает ладонями лицо.

Марыся и Дорота после бессонной ночи с пятницы на субботу, которую они провели в размышлениях и спорах о том, выезжать ли поспешно из Ливии, решают поговорить об этом с поляками. Если бы что-нибудь угрожало польским жителям, то тем наверняка сообщили бы об этом в посольстве. Дорота договаривается с Зосей, самой большой сплетницей в этом обществе, потому что на помощь Баськи уже не рассчитывает. Бывшая подруга даже не позвонила после того, как они уехали из ее домика в Айнзаре и не подтвердили своего присутствия на вечеринке в Эз-Завии. Видно, ей уже все равно.

– Мама, я эту Зоську не перевариваю, – жалуется Марыся. – Сделаем так. Поедем вместе в центр, ты меня выбросишь на Зеленой площади, а сама поедешь на Гаргареш. Как справишься, а это наверняка займет у тебя пару часов, то встретимся на Турецком базаре. Может, купим себе что-нибудь хорошенькое на память, на радость, на веселье?

– Замечательная мысль, и должна тебе признаться, что меня тоже раздражает общество этой дамочки. Я, наверное, из этого уже выросла, а когда-то мне это так нравилось! Знаешь, жена дипломата, богатая, обвешанная дорогими украшениями, у нее шикарный дом и новая машина, но она всегда будет только девчонкой из Подгалья[185], которая ничего с этим не хочет делать.

– А ты сделала, местечковая снобистка?

– Думаю, что да. Я очень много над собой работала и скажу тебе, что чем старше я становлюсь, тем большее удовольствие доставляют мне наука и самосовершенствование.

– Ну, тогда как-нибудь переживешь эту встречу.

– Конечно, если нужно, то нужно, и мы должны как можно быстрее взвесить все за и против и принять решение. Хватит с нас сомнений. К тому же у нас еще много запланированных мероприятий, но…

– Так, может, отменим этот чертов отъезд и выбросим дурные мысли из головы?

– Любимая, не спеши с выводами. Нужно сделать так, чтобы позже мы ни о чем не пожалели! Минута размышлений нам не помешает и не продлится чересчур долго.

– Только минута? – Марыся смеется, нежно обнимая маму, и целует ее в щечку. – Хорошо, что мы вместе, правда?

– Да, доченька, я все еще не могу в это поверить. – Дорота счастливо улыбается. – Как и в то, что ты так быстро вспоминаешь польский язык. Это для меня неожиданность!

– О чем речь! – Девушка, не желая до конца ее растрогать, хлопает руками по бедрам, встает и идет к двери. – Пойдем уже, жаль времени, особенно если мы будем здесь недолго.

На Зеленой площади, как всегда, толкотня и шум. Проезжающие машины сигналят и наполняют воздух выхлопными газами, поминутно перегораживая дорогу и мешая друг другу. Это ведет к многочисленным столкновениям и пробкам. Переход в центральную часть вообще рискованный. Правда, для пешеходов в нескольких местах нарисована зебра, но водители не обращают на это никакого внимания и едут прямо по ногам пешеходов. Марыся с интересом оглядывается вокруг и видит многочисленные высокие лампы, которые освещают это место по вечерам и ночам, заливая его белым светом, так что создается впечатление, будто на дворе день. Благодаря этому с наступлением сумерек площадь выглядит со спутника как Большая китайская стена. Вверху висит шеренга билбордов. Их сейчас даже, может, больше. Появилась также обычная реклама косметики и автомобилей. Фонтан, тот же фотограф с газелью около пальмы – почти ничего не изменилось. Марыся садится на край фонтана, который едва выбрасывает воду, и ополаскивает руки. Солнышко припекает сильно, воздух пахнет землей, расцветающими растениями, жасмином и теплой хобзой[186].

Голодная девушка старается высмотреть пекарню или тележку с булочками. Ее рот наполняется слюной.

– Ahlan wa sahlan! – слышит она прямо у уха и подпрыгивает от неожиданности.

– Wallahi! Не делай так больше! Хочешь довести меня до инфаркта?! – Перед ней как из-под земли вырастает широко улыбающийся Рашид.

– Что ты тут делаешь? Осматриваешь достопримечательности? Одна? – забрасывает он ее вопросами. – Нужно было сказать, что тебе не с кем прогуляться, мы бы с тобой договорились.

– Не хотела мешать. – Марыся удивляется такому смелому предложению мужчины, которого вчера de facto видела первый раз в своей взрослой жизни. – Каждый занят, у всех свои обязанности. Нельзя вот так приехать и нарушить планы людей.

– Как же это, о вас нужно заботиться, мы же семья! – выкрикивает он и снова улыбается, показывая ряд ровных белых зубов.

У Марыси дрожь идет по спине, и она с трудом переводит дыхание. «Какой же он красивый», – говорит она себе и, краснея по самые уши, опускает взгляд, чтобы подавить горячие мысли.

– Пойдем со мной! – Рашид беспардонно берет ее за руку. – Я покажу тебе чудесные переулки в старом городе. Ты наверняка еще никогда там не была. У тебя есть фотоаппарат? Сделаешь прекрасные снимки.

Марыся не хочет отказываться и разочаровывать парня, признавшись, что знает старый город как свои пять пальцев. Впрочем, девушка любит это место, и ей очень нравится этот молодой горячий парень – она радуется приятной минуте. Быстрым шагом они уходят с Зеленой площади, окруженной реставрированными итальянскими домами, возле которых размещаются столики и цветные зонтики кафе и ресторанов, занимающих первые этажи зданий. Молодые люди погружаются в приятную прохладу Турецкого базара. Они минуют площадь с арками, на которой в течение многих веков торговали коврами из верблюжьей шерсти и плетеными корзинами. Марыся не отказывает себе в удовольствии, чтобы потрогать пару цветных ковров, а ее гид терпеливо ждет, слегка улыбаясь. Когда они доходят до части, которую называют Голд Сук, их глаза ослепляет блеск и богатство выставленных товаров. Пара магазинов по-прежнему специализируется на продаже жемчуга, который тетя Малика так охотно покупала на подарки. Воспоминания наполняют сердце Марыси. Девушка замолкает и молча осматривается вокруг, впитывая воздух, запах и колорит родного города. Дома по обеим сторонам узкой улочки преимущественно одноэтажные или двухэтажные, старые, с облупившейся штукатуркой. По-прежнему никто и не подумал о сохранении этого старинного места. Здания соединяются друг с другом сетью электрических кабелей, бегущих вдоль фасадов, и перескакивают с одного здания на другое, создавая в некоторых местах балдахин из изоляционных проводов.

– И как только здесь еще никого не убило током, – комментирует разочарованная таким положением вещей Марыся.

– А кого бы это взволновало? – Рашид крутит головой во все стороны. – Думаешь, что кто-нибудь осмелился бы протестовать против этого? Тотчас же был бы обвинен в недовольстве правительством и его критике.

– Ну да, правда. Я забыла, где нахожусь.

– Ты сюда только на несколько дней приехала, а нам приходится в этой грязи жить, – Рашид произносит это, приглушая голос. – Но оставим в покое такие темы. Вчера их было слишком много.

Парень снова становится веселым.

– Знаешь, в Йемене тоже было нечто подобное. Тамошние власти просто наплевали на памятники древности. Но их оценил мир, и, представь себе, с помощью ЮНЕСКО многие здания, представляющие архитектурную ценность, восстановили.

– Повезло им, – делает вывод Рашид, – или у них более ценные древности. Когда-то я даже смотрел в Интернете снимки старого города в Сане. Это восьмое чудо света.

– Я кое-что об этом знаю, потому что жила там в доме-башне два года, – гордо сообщает девушка.

– Серьезно? – Молодой человек от удивления округляет глаза. – Там что, живут? Не думал! Выглядело все это как бутафория или руины.

– Расскажу тебе о самом красивом древнем месте на свете, пошли.

Марыся покупает с тележки сладкие, капающие жиром арабские пирожные и тянет друга во внутренний, не очень запруженный дворик. Они усаживаются на каменной скамье на солнце и после того, как съедают сладкий, как густой сироп, перекус, женщина начинает рассказ.

– В старый город в Сане въезжают через большие античные ворота Баб аль-Йемен. Если едешь на машине, то должен настроиться, что это очень опасное мероприятие. Это торговый центр, поэтому там много средств передвижения, которые разминаются всего в миллиметрах. Боковые зеркала цепляются за развешанные перед магазинами ткани. Глупые собаки считают, что приоритет, безусловно, за ними, и беспечно бегают между машинами, рискуя попасть под колеса. И во всей этой толпе и балагане как сумасшедшие ездят велосипеды, скутеры и мопеды, обдавая всех выхлопами. Кроме этих невероятных домов, которые ты видел в Интернете, там множество прекрасных и очень старых вещей. На выходные я вместе с моей подругой Лейлой лучше всего проводила время, бродя по узким улочкам Сук-аль-Мильх, удивляясь сияющей белизне Большой мечети и глыбе форта, в котором теперь находится банк. Ты найдешь там также опустевший караван-сарай и многочисленные садики, в которых пахнет травами и свежей землей. – Марыся растроганно вздыхает, вспоминая свои беззаботные «молодые» годы, и замолкает, задумавшись.

Рашид ее не подгоняет.

– Я жила в доме, находящемся в центре узкой торговой улочки, – очнувшись, продолжает она рассказывать. – Вдоль тесного закоулка с обеих сторон высятся стрельчатые, как башни, дома. Удивительно высокие, а возведены они были больше века тому назад. Нижние ярусы построены из базальта, который приятно холодит летом. Верхние надстроены из красного кирпича, а верхушки часто сделаны из глины. Все фасады отделаны красивыми, как кружево, белыми гипсовыми орнаментами, особенно вокруг ажурных балконов и дугообразных окон, которые когда-то были сделаны вместе со вставками из алебастра. Сейчас их заменили цветными стеклами. Каменные дома поражают своей величиной и заслоняют собой голубое небо и солнце. Между ними над дорогой висит, как и здесь, ворох кабелей, проводов и специальных стеллажей, на которых давным-давно была натянута ткань, которая должна была давать тень и беречь от дождя. Но она почти вся порвана. Кое-где сохранились маркизы, но заботятся о них хозяева бесчисленных магазинчиков. Должна тебе сказать, – признается девушка, похлопывая заслушавшегося Рашида по ладони, – что в узком и высоком пятиэтажном доме нужно еще сориентироваться. На первом этаже, за мастерскими и магазинчиками, во внутренней части дома есть мусорник и зловонный туалет в турецком стиле[187]. Над ними – кухня и плавильня для бронзы, а на втором этаже – большой зал, или divan, устланный мягкими шерстяными коврами, с нарядно обитыми матрасами на полу вдоль стен. Помещение это служит для приема гостей и послеполуденного отдыха, молитвы, просмотра телевизионных программ, курения гашиша и игры в арабские шашки. Гостиной преимущественно пользуются мужчины, так как в Йемене по-прежнему существует дискриминация. На третьем и четвертом этажах находятся спальни, и у нас с бабушкой Надей было там свое королевство. На самом верху располагается мафрадж – комната отдыха для членов семьи мужского пола – с выходом на террасу. С нее открывается необычайный вид на город на фоне туманной горной цепи. Зал этот большой, примерно двадцать метров. Это помещение, в котором мужчины, даже подростки, предаются жеванию ката – мягкого наркотического средства. Это растение покрыто листьями, как у крапивы, обладает легким наркотическим действием. Мужчины жуют его везде и всегда: во время работы, на улице, в автобусе и, прежде всего, в мафрадже. Они начинают это с утра и заканчивают вечером, закладывая, как хомяки, пережеванные листья за щеку. За весь день изо всего этого собирается целый шар, и можно заметить, что у старых йеменцев – держат они во рту кат или нет – искривленное лицо: с одной стороны щека гораздо больше.

Марыся выпихивает щеку языком, демонстрируя слушателю, как это забавно выглядит, а тот лопается от смеха.

– Проблемы были также с одеждой, потому что Йемен – очень традиционалистская страна.

Видя, что мужчина заинтересовался, она продолжает рассказывать:

– Вообще-то, иностранки ходят как хотят, от них требуется только одно: лишь бы не светили голым задом. Но арабки не могут себе этого позволить. Я боялась, что йеменская семейка обрядит меня в абайю или чадру и потребует закрыть лицо никабом[188].

Марыся выразительно стучит себя по лбу.

– Не было даже разговора! Я на это не пошла… Хотя сейчас в Саудовской Аравии я вынуждена носить этот чертов черный плащ и закрывать лицо.

– Ты такая эмансипированная арабка! – удивляется мужчина, явно не ожидавший подобного напора и отваги от худенькой нежной женщины.

– Что ж, хотелось бы, но не всегда удается. Я нахожусь в стране, где закон шариата[189] по-прежнему господствует, и ничего с этим сделать нельзя. Что ждет свободомыслящую арабскую женщину, например, в Йемене? Есть там полиция нравов, которая может отхлестать тебя по ногам или незакрытому лицу прямо на улице. Кроме того, они имеют право арестовать человека за оскорбление нравственности. Йеменцы-мужчины, увидев «неприлично» одетую даму, в лучшем случае будут относиться к ней как к проститутке и делать гнусные предложения. Слишком вспыльчивые блюстители религии могут забросать овощами, например помидорами или картофелем, а подростки, подражая старшим, могут кинуть в такую бесстыдницу даже камень.

Говоря это, Марыся становится вполне серьезной.

– Разве можно о таком забыть! – улыбается она иронично. – А что касается йеменских женщин, то они охотно оттаскают бунтарку за патлы, возможно, даже разрисуют ногтями личико. Они еще больше бесятся от зависти, что какая-то девушка осмелилась показать свои прелести и соблазнить их бедных наивных парней. А вдруг-таки искусит? Я тоже, как белолицая, похожая на аджнабию[190], могла сойти за иностранку-мусульманку, носила только цветной хиджаб, а остальное просто в стиле нашего Фашлума в Триполи. Это значит джинсы или длинную до пят юбку плюс блузку или тунику до половины бедра, разумеется, с длинными рукавами. Счастливица я была! Это я как-то могла пережить. Но бабушка Надя, у которой было типичное арабское лицо и цвет кожи, одевалась, чтобы выйти на улицу, в никаб или даже чадру. Так это выглядит в Йемене.

Девушка вздыхает, неуверенно оглядывается, как если бы возвратилась из другого мира, и моргает.

– Не так, как в нашей современной эмансипированной Ливии, – кивает она в сторону площади и замирает, видя, что большинство окружающих ее женщин одеты в длинные, до земли, серо-бурые плащи, иногда даже в абайи.

– Что стало с нашей страной? – спрашивает изумленная Марыся, а молодой мужчина лишь беспомощно разводит руками.

– Мир становится на голову, вот в чем беда!

– В арабских государствах, которые сбрасывают режим деспотичных вождей, начинают утверждаться консервативные религиозные пережитки. И нам остается надеяться, что в Ливии это не произойдет. – Рашид хмурится и недовольно кривит губы.

Но уже через минуту молодой человек, стараясь изменить охватившее их грустное настроение, восклицает:

– Хватит сентиментальных воспоминаний и политики!

– Ты прав! Мы тут балу-балу, а время летит! Еще ничего не увидели.

Оживившись, Марыся подхватывается и быстро движется к выходу из дворика.

– Сейчас уже не стоит ничего тебе показывать, – переживает Рашид. – У нас только вонь, грязь и убожество, и к тому же вообще не такое уж старое.

– Не скажи! – Марыся смеется и весело хлопает в ладоши. – Это наше детство, а потому в наших глазах оно ценно и незабываемо. Я люблю ливийский смрад!

Они согреты лучами раннего весеннего солнца, полны молодого задора и радости. Проходят центр, направляясь к морю. Минуют старую мечеть Омар аль-Катаб с крошащимися стенами и некогда белой штукатуркой. Им бросается в глаза, что соседняя святыня Даргут немного в лучшем состоянии, а каменные дома напротив побеленные и чистые.

– Здесь находится религиозная школа, которая ухаживает за мечетью. Сразу видно, что кто-то отвечает за объект – заботится и следит. Если что-то принадлежит обществу, то это так, как если бы никому, – комментирует парень, выказывая свое отношение к действующим в стране неугодным властям.

– Сделай мне снимок, – просит Марыся. – Я потеряла все как из Ливии, так и из моих путешествий по миру.

– Может, удастся отыскать?

– Не думаю.

После получаса блуждания по старому городу они приближаются к набережной. Моря еще не видно, но чувствуется соль и влажность в воздухе. Резко понижается и температура.

– Видела нашу триумфальную арку? – гордо спрашивает Рашид. – Ее воздвиг Марк Аврелий во втором веке нашей эры.

– Перестань!

Марыся уже не выдерживает, наклоняется, тихо смеется и в конце концов взрывается громким смехом.

– Парень, я в Триполи жила с перерывами в пять лет, большую часть подростком. Я ходила в лицей, в международную школу с английским языком преподавания, где в классах в основном были иностранцы. Ливийцев можно было сосчитать по пальцам одной руки. Мы часто приходили сюда на образовательные экскурсии, и я, как представительница «туземцев», – девушка делает знак «кавычки» пальцами, – работала во время таких выходов экскурсоводом. Хочешь подробную информацию о Марке Аврелии?

– Не знал… – У Рашида отвисает челюсть. – Я, вообще-то, знаю о тебе немного, но мы над этим еще поработаем.

Он шутливо грозит ей пальцем.

– Значит, Марк Аврелий Антонин, – продолжает свою мысль Марыся, умалчивая о собственной бурной истории, – родился в апреле, уже не помню точно, какого числа, в сто двадцать первом году в Риме, а умер тоже весной в сто восьмидесятом году в Виндобоне, это значит современной Вене. Наверное, от тифа или другой заразы. Он был великим римским кесарем, писателем и философом. Любил захватнические войны, как все в те времена. О нем был фильм «Гладиатор», в котором в одной из главных ролей снялся красавец Рассел Кроу. Но в этой американской картине судьба кесаря была полностью сфальсифицирована, больше подана в художественной интерпретации. Настоящим было только имя. Ух!

Марыся говорит все это на одном дыхании, переводит дух и довольно хлопает в ладоши, радуясь, что еще столько помнит.

– Ну-ну, умная девочка, – говорит Рашид и шутливо гладит ее по голове. – В награду я приглашаю тебя в шикарный ресторан около арки, он для иностранцев… Правда, не знаю, пускают ли туда «туземцев», – произносит он с иронией.

– А у меня другое предложение. – Марыся тянет его за полы расстегнутой фланелевой рубашки. – После таких прогулок я всегда садилась недалеко от оборонных стен и мечети Абдул-Вахида и съедала бурики[191] или бриоши[192], которые можно было там купить с тележки. Как тебе это?

– Я об этом, собственно, и мечтал.

Место, которое Марыся помнит с детства, не сильно изменилось. Может быть, даже женщина, которая продает лакомства, та же самая. Молодые люди усаживаются на солнце на удобной скамье, прислонившись к древней стене, и наслаждаются хорошей ливийской выпечкой, морским бризом, который гладит их щеки и путает волосы, тишиной и спокойствием данного места в эту пору дня.

– Ты только пять лет жила в Триполи? – Рашид не отступает и хочет узнать побольше о двоюродной сестре. – Мама рассказывала, что ты родилась в Польше, а что потом – уже только какая-то загадочная информация.

– Моя жизнь не сказка.

Марыся чувствует, что должна рассказать о себе этому приятному мужчине. Но она не знает, с чего начать. Смотрит на парня, на его красивое арабское лицо и сравнивает, постоянно сравнивает его с Хамидом! Какой же он беззаботный, какой забавный и улыбчивый! Может, это судьба, а не семья и приятели формируют характер? Ее муж много прошел, в молодости пережил трагедию, утратив близких, участвовал в борьбе с терроризмом в Йемене, в страшных акциях, а это делает человека жестким и неуступчивым для окружающих, что все больше становится заметным в поведении Хамида. Если сравнивать их внешне, то Рашид, безусловно, на порядок красивее. Он не просто стройный и хорошо сложенный. У него красивое лицо, обрамленное длинными, спадающими до плеч кудрявыми черными волосами, которые из-за ветра схвачены резинкой. Лоб у него высокий, изогнутые брови цвета воронова крыла. Миндалевидные глаза окружены таким количеством ресниц, что они даже путаются. Нос, конечно, семитский, но не мясистый и большой, как у жителей Ближнего Востока, а узкий, с горбинкой, с большими выделяющимися ноздрями. Он типичный представитель арабов Северной Африки. Предки их происходят от берберов, населяющих пески Сахары, и поэтому у них острые хищные черты лица. Большое впечатление произвели на Марысю губы Рашида – широкие, чувственные, с немного вздернутой верхней губой, над которой мужчина отращивает модные сейчас усики. Самым удивительным девушке казался момент, когда он улыбается и показывает белые, как жемчужины, ровные зубы. Он делает это так искренне и естественно, что она дрожит от восхищения. «Рашид невероятно сексуальный», – думает Марыся и, снова краснея, опускает глаза. «Главное – это то, что он со мной разговаривает и слушает меня, интересуется мной и заботится обо мне. Какая же я была в Саудовской Аравии одинокая!» – Она грустно вздыхает.

– Расскажешь мне настоящую историю твоей необычной жизни? Мне интересно, Мириам. – Молодой человек поднимает ее лицо за подбородок и смотрит прямо в глаза.

– Ты уже знаешь, что я родилась в Польше. Остальное вкратце выглядело так…

Марыся для смелости делает глубокий вздох – и речь полилась сама собой:

– С мамой и отцом, братом Хадиджи, твоим дядей, мы переехали в Триполи. Немного пожили в доме, который теперь занимает Муаид, позднее – на ферме в пригороде, где наш семейный филантроп какое-то время тому назад основал клинику для реабилитации наркоманов. В те годы он сам был сильно зависим, что не давало спать его матери, Малике. Потом что-то произошло между моими родителями. Отец поступил ужасно: забрал меня и мою сестру Дарью у матери, а ее вывез в Сахару к далекой родне, чтобы она там работала, как рабыня, или просто умерла.

– Что ты говоришь?! Это не может быть правдой! Такие вещи сейчас не могут происходить!

– Не перебивай, если собьюсь, то ты уже ничего не услышишь. Мне нелегко рассказывать кому-то позорную правду. До сих пор я каждый раз так приблизительно подавала историю моей жизни, что уже сама не знаю, как оно на самом деле выглядело. Итак, отец отдал нас бабушке Наде. Ты должен ее помнить, она была чудесной и доброй женщиной. Мы поехали всей семьей с теткой Маликой в Гану, где она получила какую-то скверную должность в посольстве. Мы убегали от моего отца и его угроз.

Рашид открыл было рот, чтобы о чем-то спросить, но Марыся жестом велела ему молчать.

– Не спрашивай ни о чем, потому что только это могу тебе рассказать. В Аккре были одни женщины: бабушка Надя, тетя Малика, Хадиджа, Самира, я и Дарья. Там я провела чудесное детство, беззаботное и веселое, и юность. Все закончилось так, как это постоянно происходит в нашей семье, – большим несчастьем. Во время первого отпуска, проведенного у нас в Триполи, Самира попала в автокатастрофу и впала в кому. Твоя мама решила выйти замуж за Аббаса и остаться рядом с сестрой. К слову, твоей маме очень повезло. В то же время моя младшая сестра Дарья вернулась к матери, поэтому после месяца каникул домой мы возвращались втроем: я, бабушка и Малика. По-прежнему было хорошо, но как-то пусто стало вокруг нас. Потом тетка Малика была убита, и уже только я и бабушка должны были возвращаться в родные пенаты в Триполи. И вдруг неожиданно появился мой любящий папочка, который вспомнил обо мне в связи с необходимостью нанять служанку для его увеличивающейся семьи в Канаде. Он решил, что из меня выйдет прекрасная рабыня, которая бесплатно будет работать на его молодую женушку и многочисленных ублюдков, появляющихся на свет. В конце концов нам с бабушкой пришлось в очередной раз бежать. Первые два года были спокойными. Мы жили в маленьком бедном домике на Фашлум, и я снова была счастлива и беззаботна. Но затем этот мерзавец нашел нас. Большая семья, разбросанная по всему миру, не захотела пригреть двух бедных сирот под своим крылом. Но одна, самая бедная сестра бабушки, которая живет в Йемене, протянула нам руку помощи. Всегда так бывает: богатый поворачивается спиной, а бедняк поделится последним. Из Туниса мы полетели во Франкфурт, а оттуда – в Сану, где я провела два необычных года. Ты об этом уже знаешь из того, что я тебе рассказывала раньше. Удивительных вещей там пруд пруди…

Марыся приглушает голос. Воспоминания, словно живые, встают у нее перед глазами. Лоб покрывается капельками пота. Дышит она тяжело, как если бы в эту минуту в удивлении стояла перед домом-башней в старом городе в Сане. Рашид опускает глаза и терпеливо ждет продолжения.

– Там я узнала, что такое настоящая преданная семья, что такое дружба и любовь. Несмотря на нищету, в которой мы жили, я была очень, очень счастлива. Бабушка вложила наши последние деньги в мое образование. Для нее это была важнейшая цель в жизни. К сожалению, я остановилась на получении аттестата английской школы, и ничто не обещает, что я смогу продвинуться дальше, – шутит она над собой. – Может, я слишком рано вышла замуж? – с удивлением в голосе говорит Марыся. – Если бы не это, моя судьба сложилась бы совершенно иначе. Мне была назначена научная стипендия в Америке, и я не поехала бы в Саудовскую Аравию и не встретилась бы с матерью. Насколько же сложна и непредсказуема наша жизнь! Один шаг влечет за собой другой, третий, приносит хорошее и плохое, но никогда нельзя остановиться. Однако больше всего я жалею не об утраченной возможности учиться в Штатах, прекрасном путешествии и, вероятно, обеспеченной, спокойной жизни за океаном, а о том, что бабушка Надя умерла.

– А как это произошло? – Молодой человек все-таки не сдерживается и перебивает ее, задавая вопрос.

– Погибла в теракте напротив нашей виллы. Была подложена бомба в магазине на противоположной стороне улицы. Поэтому мы с мужем должны были бежать, оставив в Сане все любимые и памятные вещи, в том числе и снимки, о которых я упоминала.

– Но почему вы должны были так быстро скрыться? Не понимаю. Сейчас на каждом шагу подкладывают бомбы. Терроризм широкой волной заливает весь мир.

– Мы боялись, что этот заряд был предназначен нам, в частности Хамиду. Он участвовал в борьбе с типами из темной фундаменталистской группировки, которую возглавлял известный лидер.

– Ага. – Лицо Рашида удлиняется. Он стискивает зубы. Ему нечего сказать.

– Сейчас мы довольно беззаботно живем в Саудовской Аравии, купаясь в достатке, но это, наверное, ненадолго. Если проанализировать мою жизнь, то состояние идиллии не может продолжаться слишком долго.

Марыся закрывает глаза, тяжело вздыхает и, уставшая от рассказа, опирается взмокшей спиной о холодную стену.

– Твоя очередь, – обращается она к мужчине.

– Какая? – спрашивает он удивленно.

– Рассказывай о жизни. Развесели меня.

– После твоей истории моя жизнь наверняка покажется тебе ни смешной, ни интересной, скорее просто банальной. Родился и существовал – так можно описать мою судьбу, потому что ничего необычного до сих пор со мной не случалось. Может, за исключением того, что встретил необыкновенную личность…

– Кого? – Марыся открывает один глаз, заслоняясь ладонью от лучей солнца.

– Тебя, конечно. – Молодой человек в порыве чувств хватает ее за руку и прижимает к сердцу. Это приводит к тому, что Марыся слегка напрягается.

– Хорошо, хорошо, не темни, – говорит она, стараясь обернуть романтический момент в шутку. – Не увиливай. Рассказывай.

– С тобой не пошалишь, – смеется Рашид, сверкая белыми зубами. – Историю моих родителей ты, наверное, знаешь и помнишь.

– Да, да, твой отец – очередной типичный арабский самец.

– Сейчас ты не перебивай меня, потому что заткнусь и уже ничего не расскажу, – повторяет он ее слова, сказанные раньше.

– Тсс, – Марыся прикладывает палец к губам, озорно хохоча.

– Он настроил меня и моих братьев против матери, а мы, молодые, верили ему во всем. Отец мешал нашим встречам как только мог. Но мне улыбнулась фортуна: однажды я запомнил номер мобильного телефона. Я набрал номер и узнал, что мама систематически звонит, прося об общении с нами. Мы тайно увиделись впервые после многих лет. Мне было тогда уже восемнадцать, поэтому в голове начало складываться некое собственное мнение. Позже мы общались или по телефону, или по электронной почте, или по скайпу. Мохамед подключился к нашей конспирации. Сама видишь, он симпатичный и порядочный парень. Ибрагим, к сожалению, так похож на отца, что я сам избегаю его общества, а он тоже нам не навязывается. Спасибо Богу! Когда отец сообразил, что утрачивает над нами контроль, он организовал мне учебу в Лондоне. Он должен был сдвинуть небо и землю, потому что в том направлении молодых людей из Ливии не посылали. Он согласился даже на то, чтобы я учился на инженера-механика, хотя раньше хотел, чтобы я изучал право и политику. Но однажды восстановленный контакт с матерью не утратился. Я окончил учебу и вернулся, а сейчас работаю вместе с Аббасом, обслуживая салон автомобилей. Я хочу открыть собственную мастерскую по ремонту. Может, удастся обслуживать оригинальные машины «форд» или «пежо». Не хватает здесь таких мастерских. Все. Ничего интересного.

– А что с любовью? – спрашивает Марыся, потому что не может поверить, чтобы такой красавец не приглянулся какой-нибудь девушке.

– Была одна в Англии, но все кончено. Узнала, что я грязный араб, вонючий ливиец, не стоит даже мечтать о постоянной связи, – говорит он сдавленным голосом и на этом хочет закончить свой рассказ.

– Почему? – допытывается Марыся.

– Жили вдвоем два года, и она забеременела. Тогда оказалось, что наш союз был временным, основанным в основном на сексе, беззаботности и недолговечности. Конечно, она, не посоветовавшись со мной, сделала аборт. С того времени я решил, что хватит с меня противоположного пола. Хотя свахи готовы высадить дверь. Но я не буду себе покупать жену. Не хочу, чтобы союз основывался на старых добрых арабских принципах. Я хочу женщину-партнера и настоящую любовь, – добавляет он и несмело улыбается. – Веришь во что-то такое?

– Я вышла замуж за мужчину, окруженного всем блеском арабской мишуры.

– Ты влюбилась или тебе его выбрали?

– Мне казалось, что я его люблю, но знала ли я действительно, что это слово значит и какое это чувство? Мне было всего девятнадцать лет…

Дальнейшие признания прерывает телефонный звонок.

– Алле! – Марыся подскакивает.

– Я уже свободна. Ты где? – слышит она голос матери.

– Я? – Она не может успокоить мысли и чувства. – Подъезжай к арке Марка Аврелия, хорошо? Через сколько будешь?

– Может, минут через десять.

– До свидания. – Рашид своими горячими ладонями крепко сжимает обе руки Марыси. – Надеюсь, что еще когда-нибудь увидимся одни, без спутников или десяти членов семьи, и окончим наш прерванный разговор.

Он смотрит на нее чувственным взглядом, пылающим и проникновенным.

– Наверняка. После сегодняшнего дня я попрошу не сокращать наше пребывание. Случай, думаю, вскоре представится.

В порыве чувств она целует его в царапающиеся щетиной щеки, нежно прикасаясь к ним губами.

Ливийская народная весна

Пребывание на пляже в Таджуре

Дорота с Марысей не могут заснуть и крутятся на большом супружеском ложе в апартаментах семейной виллы. После отъезда Наджли и Навин огромный дом кажется пустым и брошенным. Слышно только, как стены дышат, заборы потрескивают, тяжелые шторы ударяются об открытые окна, деревянные жалюзи отбивают свой неровный ритм, а уличный шум отдается в висках.

– Спишь? – спрашивает Дорота.

– Нет, не могу.

– После недавнего выхода в город ты какая-то хмурая. Что-то произошло, случилось что-нибудь плохое?

– Что ты! – Девушка садится на кровати, прислоняется к ночному шкафчику и включает лампу. – Очень приятно провела время.

– Встретила кого-нибудь? – Сердце матери все чувствует.

– Наткнулась на двоюродного брата Рашида, и мы вместе посмотрели Турецкий базар и старый центр. Все было прекрасно.

Марыся задумалась и, вспоминая приятные минуты, смотрит отсутствующим взглядом в пространство.

– Угу… – Дорота терпеливо ждет продолжения.

– И я начала думать, что… – говорит после паузы Марыся и снова умолкает.

– Что?

– Не чересчур ли поспешно я вышла замуж, – признается Марыся с дрожью в голосе. – Ведь я лишилась всех переживаний и опыта молодости. Я закрыла все двери. Но щеколда опустилась, что ж делать, – вздыхает она.

– Хамид – порядочный человек, – становится Дорота на защиту зятя. – Ты сама так всегда говорила, а после того, как я узнала его ближе, у меня не осталось никаких сомнений на этот счет. Просто сейчас у вас первый супружеский кризис, и только. Во взрослой жизни не все складывается идеально.

– В моей никогда не было идеально, мама. Что в детстве, что в подростковом возрасте – всегда было тяжело, всегда мне доводилось проходить через какие-то испытания. Один неверный шаг влек за собой целую лавину.

– Ты имеешь в виду супружество?

– Нет, то, что не пошла тогда на этот проклятый праздник Святого Николая в посольство и не выехала еще ребенком вместе с тобой и Дарьей. Сейчас я наверняка была бы другим человеком.

– Нечего плакать над разлитым молоком, доченька.

Мать подвигается ближе, осторожно притягивает расстроенную дочку к себе, кладет ей голову на плечо и нежно гладит густые вьющиеся волосы.

– Если бы ты знала, как все обернется, то согласилась бы. Я пару раз в моей жизни тоже совершала возмутительные ошибки. В принципе, одна была решающей… – прерывает она себя. – Но знаешь, о чем я на сто процентов никогда не сожалею?

– О чем? – Марыся чуть отстраняется и смотрит матери прямо в ее голубые глаза, невинные и искренние.

– Что у меня две прекрасные доченьки – ты и Дарья. А не будь того первого неправильного шага, который я сделала в молодости, вас бы не было. Поэтому хорошо так, как есть, самое главное – это упасть на четыре лапы и наконец-то принять верное решение. Но не поспешно, помни.

– Легко сказать! – Марыся каменеет и садится, опираясь о подголовник.

– Я не хочу вмешиваться, но советую как человек, умудренный опытом.

– Знаю, знаю…

– И еще… Я думаю, что мы должны сократить пребывание и как можно быстрее отсюда выезжать.

– Сейчас я не выеду, об этом не может быть и речи! – Девушка стискивает губы и решительно мотает головой.

– Ты не спрашиваешь, что там у Зоськи, с которой я провела последние пару часов, поэтому расскажу тебе, что все, услышанное нами о манифестациях, правда. Она показывала мне объявления и призывы в Фейсбуке. Это не шутки! Семнадцатое февраля должно стать Днем гнева и восстания свободного ливийского народа. Говорят, все готовятся к этому, особенно молодежь.

– Ну и что? В Тунисе и Египте революции прошли спокойно. Если кто-то не хотел соваться в опасные места, то с ним ничего не случалось. А здесь должно быть только мирное шествие. Не паникуй, мама!

– Я вошла на интернет-страничку египетских авиалиний. На ближайшую неделю уже нет ни единого места. Все расхватали в последние дни. Еще минуту тому назад можно было достать билет без проблем. Сейчас хоть бы на двадцать седьмое что-нибудь нашлось.

– Бессмысленно переносить отлет на один день, да еще тратить деньги на отмену брони.

Марыся вздыхает с облегчением, понимая, что преждевременно из Ливии им не выехать. У нее будет еще не одна возможность встретить Рашида.

– Зоська и пара других моих старых подруг-полек тоже пренебрегают этими выходками «дерьмократии», как они это называют.

– Ну, вот видишь! – Марыся от радости подскакивает на кровати.

– Ты, моя девочка, хочешь просто еще раз с ним встретиться, и только.

– С кем? – Дочь прикидывается ягненком, но в глазах ее появились маленькие чертики.

– Ой, заморочил он тебе голову с первой минуты! Но против этого никто не устоит.

– Мама… – Марыся обнимает мать за талию и уже не отпирается.

– Мои подруги хотят завтра организовать выезд за город, чтобы во что-нибудь «не вляпаться», как ты говоришь, – сменила Дорота тему. – Все демонстрации совершаются обычно на Зеленой площади и в центре, поэтому лучше провести день подальше от этих мест.

– А куда мы поедем?

– В Таджуру, такое маленькое местечко в пятнадцати-двадцати километрах от нас. Сейчас это уже почти в черте Триполи. Там красивый охраняемый пляж для иностранцев и современных ливийских семей. Называют его «Чешкой», потому что открыли его, собственно, чехи, доктора и санитары, которые работали в ближайшей больнице. Есть там спасатели, кафешка, ресторан, душевые, даже игровая детская площадка. Это не Сурман или Эз-Завия, – смеется она, вспоминая последний семейный пикник у моря.

– Супер. Кажется, я никогда там не была.

– Была, была, еще девочкой, почти в ладони можно поместить, – смеется мать. – Наверное, позвоню Хадидже, чтобы присоединилась к нам с детками, что ты на это скажешь? – Дорота озорно смотрит на дочь.

– Рашид может привезти ее, – шепчет Марыся.

– Ну конечно.

Семнадцатого февраля с утра прекрасная погода. Как для условий Северной Африки, это обычная весна, но европейцу она напоминает лето в разгаре. Солнце светит уже горячо, а небо почти такое же голубое, как глаза Дороты. В воздухе чувствуется запах нагретой пыли, как на польских деревенских тропинках, ведущих через поля зерновых. Птицы поют, жасмин, хризантемы и молочай пахнут дурманяще. Все счастливы и беззаботны, а в особенности Марыся. Она лучится от предвкушения свидания с мужчиной, который «заморочил ей голову», как сказала мать, а на самом деле просто разбил сердце девушки. На своем новом «мерседесе» Зоська подъезжает к вилле ровно в одиннадцать.

– Пакуйтесь, вот повезло нам с деньком! – восклицает она радостно. – Баська тоже обещала приехать. И Виолка со своими дочками, они почти одного возраста с Марысей. Будет тебе общество, молодежь.

Она похлопывает девушку по спине, увлекая ее к машине.

– Прекрасно! – У Дороты повышается настроение. – Jalla![193]

Женщины минуют центр, молниеносно выезжают на автостраду и мчат в направлении Таджуры. В машине, которая еще пахнет новизной, не чувствуется скорости, но видно, что автомобиль буквально глотает километры. Вдоль дороги в одноэтажных домиках расположены магазины с различными товарами для пляжа и пикника. Маленькие продовольственные базарчики, кафешки, где жарят колбаски и ребра барашка на гриле, пекарни, кондитерские и пункты продажи принадлежностей для плавания детей, лежаки, зонтики, пластиковые маты и соломенные циновки.

– Здесь ничего не изменилось! – выкрикивает Дорота, впитывая взглядом все вокруг. – Как будто время остановилось. Даже мусор там, где и раньше был!

Через пятнадцать минут они останавливаются на перекрестке с указателями.

– Мы уже почти на месте, – улыбается довольная собой Зося. – Если сейчас повернем влево, то приедем к городскому рынку с достаточно большой мечетью. Говорили, что в Таджуре тоже призывали к демонстрации. Но кто тут сможет собраться и для чего? Такая дыра забита досками: лишь бедные фермеры, одна больница и две разрушенные школы. Кто сюда приедет, чтобы протестовать? Поверьте, тут, возможно, даже не слышали ни о каком марше. Говорю вам, девушки, все рассосется.

– Хотя бы, – тяжело вздыхает Дорота.

– Задержимся на минутку за перекрестком, там прекрасная пекарня. Купим себе горячую хобзу и бриоши. Лебнех[194], маслины, оливки и другие свежие овощи у меня есть, не хватает только основного.

– Мы ничего не взяли, я сглупила, – оправдывается Дорота.

– Успокойся, ты не дома. Если я приеду тебя проведать в Саудовскую Аравию или в Польшу, то тогда ты постараешься, о’кей?

Несмотря на рабочий день, у пляжа на стоянке, расположенной на откосе, припарковано очень много машин. Женщины, нагруженные кошелками с едой и питьем, большими матами, двумя зонтами и топчанами, стараются забрать все за один раз, но вещи валятся у них из рук.

– Не слишком ли много?! – раздается у них за спинами чей-то возглас, и они распознают смешной и беззаботный, как когда-то, голос Баськи. – Вы сюда приехали на пару часов или на всю неделю? – смеется она громко.

– Если нужно будет… – Дорота не договаривает.

– Да ладно! – Баська пренебрежительно качает головой. – Буря в стакане воды, больше в Интернете, виртуальная, а не реальная. Ливийцев не поднять на революцию, у них духу не хватит! – Она презрительно кривит губы. – Что бы они делали без своего Каддафи? Ходили бы, как дети во мгле. Только он один в состоянии держать в повиновении всю эту шваль.

– Напоследок ты выразила свое отношение и к стране, и к ее жителям, –подытоживает Дорота.

– Конечно. Таково мое мнение. Но ведь как кому нравится, никто никого не принуждает к пребыванию в Ливии, правда? Поэтому я тоже отсюда выезжаю asap[195]. – С этими словами она хватает самые тяжелые вещи и быстро бросается к крутой витой лестнице, ведущей на пляж.

– Ух-ты, а тут прекрасно! – Марыся останавливается в восхищении на крутом склоне и наслаждается видом внизу. – Blue lagoon, мам, blue lagoon! – кричит она Дороте и машет ей рукой.

Кристально чистая вода залива, окруженная с трех сторон известково-белыми скалами, поражает своей голубизной. Море здесь спокойное и гладкое, как лист бумаги. В глубине пляжа, словно приклеенные к холмам, тянутся низкие постройки, в которых есть душевые, туалеты, магазины с пляжными принадлежностями вроде стульев, столиков, зонтов и прочего. Тут же, прямо у крутого спуска, стоит круглое здание с цветной надписью, сообщающей, что это ресторан. Рядом с ним, окруженная удобными деревянными скамьями, окрашенными в зеленый цвет, находится игровая площадка для детей с пластиковой горкой и каруселью с лошадками.

– Мамуль, не хватает только песочницы! – Марыся догоняет остальных и, подражая капризному ребенку, обращается к Дороте.

– А что находилось вокруг, доченька? – спрашивает мать, счастливая, что дочка что-то помнит из их общей жизни в Ливии более чем пятнадцать лет назад. – Что-нибудь еще вспоминаешь?

– Да, эта глупая фраза сама собой появилась в моей голове, и я сразу вспомнила, что уже была здесь.

Марыся обнимает Дороту за шею и прижимается к ее пахнущим ромашкой волосам.

Прежде чем они успели разложить все вещи, приехала Хадиджа с четырьмя малышами. Конечно, привез ее Рашид. Она пригласила также подругу из Эз-Завии с двумя детьми, чтобы среди белолицых полек не чувствовать себя в изоляции.

– Пройдемся, как когда-то? – приглашает Баська Дороту. – В принципе, со времени твоего приезда так и не поговорили с глазу на глаз.

– Не сложилось, правда?

Дорота надевает соломенную шляпку с широкими полями и большие солнцезащитные очки, набрасывает на свою белую спину широкую вискозную рубашку, и они идут вдоль берега к отдаленным скалам.

– Есть неизменные вещи, такие как пляж и мусор вдоль дороги в Таджуру. Есть также и такие, которые проходят или меняются, но не всегда в лучшую сторону. – Дорота начинает разговор с подругой издалека. – Ты и Хасан всегда были для меня образцом супружества. Идеальная пара, пример для подражания. Жаль, что так произошло.

– Нет ничего вечного, – спокойно говорит Барбара. – Иногда то, что происходит в кухне, снаружи выглядит совершенно иначе. Внешность обманчива, а ты, подруга, по-прежнему наивна. – Вздохнув, она продолжает: – Всю жизнь до этого времени я жаждала найти в ком-то опору. Я хотела перестать беспокоиться о том, хватит ли мне денег до зарплаты. Мне так надоело все самой организовывать и при наименьшей проблеме биться головой о стену. Я мечтала, что кто-то наконец выручит меня и поможет в решении всех проблем. Думаю, что этим кем-то стал, собственно, Ральф. Я могу на него рассчитывать на сто двадцать процентов.

– Но до сих пор и на Хасана тоже могла. Оступился он, иногда нужно понять, простить, протянуть руку.

– Женщина! Это не в первый раз, а в тот, который перевесил чашу весов. Если хочешь вступать в политическую борьбу, нельзя рисковать жизнью, свободой или счастьем семьи. Этот дом на Гурджи – мое пристанище. Я его отделывала, обустраивала… – Баська сильно нервничает, и у нее перехватывает дыхание. – Нет дома – нет и семьи.

– Но разрешит ли Хасан выезд Адама? Тот только ростом напоминает мужчину, но в душе еще ребенок. Это всего-навсего подросток!

– Вылитый папочка! Более арабский, чем араб! Ничего не могу поделать, а насильно тянуть его за собой не буду. Отец его любит больше жизни и вреда ему не причинит, хотя незаметно забивает ему голову этими демонстрациями и протестами. К сожалению, я уже не имею влияния на сына.

– Грустно.

Дорота садится на ближайший обломок скалы и опускает ноги в море.

– Ты нашла дочь, нужно этому радоваться, – меняет Баська тему. – Марыся очень арабская, что видно по ее способу жизни, разговору, но, может, еще удастся ее немного ополячить.

– Это не имеет значения. Мы приехали сюда, чтобы сблизиться, и я чувствую, что это получается. Между нами уже нет барьера и отчуждения, какие были вначале. Я радуюсь этому приезду в Ливию, хотя момент мы выбрали не наилучший.

– Разве этот парень не ее двоюродный брат? – Подруга показывает пальцем на берег.

– Да. – Дорота заслоняет глаза рукой и смотрит на дочь, которая в отдалении гоняет по пляжу с Рашидом и детьми Хадиджи.

– Они ведут себя не как родственники, – говорит Баська с большим удовлетворением, когда молодой мужчина хватает дочь Дороты и берет ее на руки, потом крепко прижимает к себе, вплотную приближая к ней лицо. – Прямо наоборот, больше как любовники, – улыбается она ядовито. – У нее что, нет мужа?

– Ой, Баська, не ищи дыры в целом!

Старая подруга измучена интригами, она поворачивается и молча возвращается к остальным.

– Мама! – Вспотевшая Марыся подбегает к ней на половине дороги. – Мы с Рашидом хотели бы проехать в город. Пляж супер, но так нудно лежать в бездействии. Если не вернусь в течение двух часов, то не жди меня и возьми кого-нибудь из подруг. О’кей?

Это был не вопрос, а больше утверждение, поскольку девушка, не успев договорить, сразу же хватает сумочку, надевает на бегу платье – и ее уже нет.

– Bye! – Рашид машет на прощание и бежит через две ступеньки на стоянку на склоне. – Это называется уйти по-английски? – смеется он, обращаясь к Марысе, и заводит мотор. – Может, ты мне это объяснишь, выпускница английских школ?

– Скорее нет, ведь мы сказали «пока».

Молодые люди оббивают пятки.

– Говоришь, что Муаид тоже там будет? И Хасан? А Аббас?

– Нет, мой отчим – спокойный человек и принципиальный пацифист.

– А разве это не мирная демонстрация? – спрашивает она немного испуганно.

– Да, да, так провозглашали. Оказывается, Хасан – один из главных организаторов. Может, когда-то станет важной персоной в Ливии, а ты будешь тогда говорить: «Я знаю этого человека».

– Уф, ну хорошо! Меняем историю! Мы в центре событий! Это и есть жизнь! – Кровь у молодой женщины бушует, сердце сильно стучит, руки потеют от возбуждения. Она не в состоянии спокойно находиться на сиденье.

Дорога в Таджуру выглядит совершенно по-другому, чем час назад. Створчатые двери всех магазинчиков закрыты, движение машин на автостраде явно уменьшилось.

– А что, в Ливии тоже prayer time[196]? Почему так пусто? – Марыся оглядывается по сторонам.

– Меня это тоже удивляет, но едем в центр. Наверняка там уже кто-нибудь будет.

Рашид обеспокоенно хмурится.

– А может, все запаниковали и отказались?! – Девушка разочарована.

На светофоре они поворачивают вправо и едут пару километров хорошей двусторонней дорогой, разделенной полосой зелени с растущими на ней олеандрами и карликовыми пальмами. По обеим сторонам дороги нет ни единого перехода. Они заезжают на рынок, расположенный у большой белой мечети. Он закрыт, и вокруг него не видно ни одной живой души.

– Однако манифестанты струсили, – разочарованно произносит Марыся, вспомнив злые слова Баськи о ливийцах как о перестраховщиках. – Ничего страшного, с удовольствием с тобой проехалась.

Девушка утешительно похлопывает парня по плечу.

– Хочется мороженого, может, какой-нибудь магазинчик у автострады будет работать. Едем!

– Хорошо, но потом еще заглянем сюда. Мне не хочется верить, что так никто и не появится.

Им тяжело найти открытый магазин, но после получаса кружения они натыкаются на мини-маркет, в котором покупают шербет, наверное помнящий времена их детства.

– Сальмонелла танцует в нем твист, – смеется Марыся. – Давай выбросим и поедем дальше.

Возвращаясь на ту же трассу, ведущую к городку, они видят на широкой дороге собирающуюся толпу. Сердца у них подскакивают к горлу.

– Припаркуемся в какой-нибудь боковой улочке между будками, чтобы в случае чего легче было выехать, – говорит Рашид и резко поворачивает влево. – Мне показалось, что промелькнул автомобиль «скорой помощи» Муаида.

– Зачем он приехал на машине «скорой помощи»?

– На всякий случай. Он окончил в Лондоне курсы медицинского спасателя, и у него на этом пунктик. Считает, что во время каждого столпотворения должны присутствовать парамедики – на случай, если, например, кому-то станет плохо от жары.

– Он прав.

Марыся, волнуясь, нервно сглатывает. Она чувствует, как по спине течет струйка холодного пота.

Молодые люди быстро паркуют машину около большого контейнера с мусором, захлопывают двери и торопливо направляются к основной дороге. Толпа хочет достичь автострады, до которой осталось один-два километра. Сейчас уже можно различить фигуры. В первом ряду идут в основном молодые, по-европейски одетые мужчины с транспарантами и древними ливийскими флагами времен короля Идриса. Между ними изредка появляются мужчины зрелого возраста, некоторые из них в галабиях, другие – в джинсах, рубашках и пиджаках, иногда в арафатках, обвитых вокруг шеи. Женщин мало, они по большей части стоят на обочинах. На них длинные юбки, а также блузки с длинными рукавами и платки на головах. С краю топчется засушенная старушка, закутанная в белое полотнище, так что видно только один глаз. Традиционалистка вспомнила старые дела и хочет проявить свою причастность к ним. Время от времени она вытаскивает кайму полотнища изо рта, поднимает кулак вверх и беззубым ртом выкрикивает лозунги против режима Каддафи:

– Прочь, Муаммар! Убирайся! Не хотим больше тирании! Нефть и газ – для народа! Хватит красть! Мы хотим жить!

Рашид видит Муаида и Хасана, который привел на митинг своего пятнадцатилетнего сына, что, конечно, кажется ему безответственным. Мужчины стоят на обочине, немного позади от главного течения человеческой массы. Они машут прибывшим руками и жестами приглашают их присоединиться к ним. Марыся с Рашидом хватаются за руки и пробегают тут же перед демонстрацией. Несколько человек толкают их. Одни снова скандируют лозунги, а другие начинают петь патриотические песни. У некоторых идущих сзади есть барабанчики, и люди отбивают на них ритм марша. Марыся шокирована: у колонны нет конца. Здесь собралось тысячи две протестующих. «А глупая Баська говорила, что мы, ливийцы, трусы!» – думает она, с патриотической гордостью глядя на проходящих мимо людей, обуреваемых гневом.

– Сегодня рождаются герои, – подытоживает она с улыбкой на губах и присоединяется к скандированию:

– Каддафи, отдай власть! Прочь, гадина!

Вдруг на другой стороне улицы начинает волноваться Муаид. Он встает на цыпочки, а позже взбирается на большую бетонную плиту. Между блочными домами останавливаются небольшие автобусы, и из них высаживаются люди.

– Подвозят манифестантов из Триполи? – удивляется девушка и показывает на вновь прибывших пальцем. – Ведь здесь должно быть отдельное шествие.

– Почему они в плащах? – Марыся женским глазом замечает то, на что мужчины не обращают внимания. – Слишком жарко…

В этот момент послышались первые одиночные очереди из автоматов. Толпа задерживается, раздается в стороны и останавливается в замешательстве. Выстрелы слышатся отовсюду – со стороны мечети, городка и с боков. Мужчины в плащах, которые приехали на автобусах, растворились в толпе. Теперь все чаще слышны залпы. Человеческая масса разбегается вправо и влево, а потом со всей стремительностью движется вперед, увлекая за собой наблюдающих: Марысю, Рашида, Муаида, Хасана и Адама. Подросток споткнулся, но отец подхватывает его в последний момент, спасая от падения.

– На автостраду, там в нас никто не будет стрелять! – кричит кто-то. – Слишком много свидетелей! Направимся в Триполи!

– Но кто стрелял? Почему? – Марыся крепко держится за руку Рашида и старается поспевать за ним. – Это же должна была быть мирная демонстрация!

– Бежим к машине. – Молодой человек тянет ее в сторону, потому что должен пробиться сквозь плотную запаниковавшую толпу.

Когда они уже видят свой автомобиль, приспешники Каддафи бросают гранаты. Машина Рашида вместе с мусорным баком и стеклами взлетает в воздух и вспыхивает огнем.

– Ко мне, в машину «скорой помощи»! – выкрикивает Муаид. – Мы должны выбраться отсюда! – Он поворачивается и движется в противоположном направлении.

Толпа в ужасе разбегается; люди, охваченные паникой, устремляются к блочным домам, чтобы затеряться между ними. Долетают уже только единичные отзвуки выстрелов, которые тонут в криках людей. Марыся слышит свист пуль у своей головы, наклоняется и бежит, согнувшись пополам. По дороге ей попадается все больше тел, бьющихся в конвульсиях или неподвижных, истекающих кровью. Некоторые раненые ползут к полосе зеленых насаждений, стараясь уберечься от натиска толпы. Другие сидят, опершись о стену, причитая от боли и отчаяния. В ту минуту, когда они уже видят машину «скорой помощи», до которой остается, может, метров пятьдесят, Адам покачнулся и упал на горячий асфальт.

– Wallahi, сынок! – Хасан наклоняется над парнем, но бегущий сзади мужчина грубо толкает его, и он падает, разбивая лицо о бордюр.

– Двигаемся, что случилось?! – задерживается Рашид. – Нельзя терять время! Сейчас нас всех перебьют, как уток!

Муаид переворачивает Адама на спину. На животе парня растекается большое ярко-красное пятно. Его лицо молниеносно бледнеет, покрывается холодным потом, а глаза утрачивают блеск. Юноша не кричит, не плачет, на его по-прежнему детском лице застывает выражение удивления.

– Хороший мой, – шепчет Хасан, садясь и вытирая кровь, текущую из разбитой брови. – Зачем я тебя с собой взял?! – сам себе задает он вопрос. – Твоя мать права, я легкомысленный и глупый человек.

– Идем, здесь мы ничего для него не сделаем. – Муаид, который внимательно и печально смотрит на рану парня, знает, что уже не в состоянии ему помочь. – Он сейчас же должен быть в больнице. Jalla!

Рашид берет Адама на руки, как ребенка. Парень тихо стонет и хватается обеими руками за живот, а через минуту кровь начинает перетекать через его пальцы. Они с трудом добираются к месту, где припаркована машина «скорой помощи». Муаид в ужасе осматривается вокруг и видит огромное количество раненых и мертвых ливийцев. «Нет ни одной машины «скорой помощи», – думает он. – Что будет с этими людьми?» Толпа с той стороны уже поредела, идти стало легче, но теперь приспешникам Каддафи проще попасть в цель. «Wallahi, они могут сделать с нами все, что захотят, – думает он в отчаянии, не веря своим глазам. – Мирная демонстрация! От нашего тирана можно было этого ожидать! Какой мерзавец!»

До этого владевший собой ливиец приходит в невыразимую ярость.

– Извините.

Марыся на бегу наталкивается на беременную женщину. Величина живота говорит, что та как минимум на восьмом месяце.

– Что ты здесь делаешь, ja saida[197]?

– Вышла купить продукты, binti[198]. – Беременная давит на девушку большим твердым животом, беря ее одновременно вспотевшей рукой за плечо и опуская голову.

– Помоги мне, прошу. Нет уже сил, не могу бежать, – шепчет она, тяжело дыша.

В эту минуту Марыся слышит тихое «пок» и чувствует волну, которая проходит по животу женщины. Та наклоняется, хватается за низ живота и, вытаращив глаза, смотрит на окровавленные пальцы. Потом тихо скулит.

– Муаид, берем ее! Ради Аллаха, эта пуля была предназначена мне!

Хасан и Адам уже в машине «скорой помощи», поэтому мужчина выскакивает и помогает двоюродной сестре.

– Положим ее на пол. – Говоря это, он поднимает широкое платье женщины, а беременная стыдливо защищается. – Я доктор, хочу спасти тебя и твоего ребенка.

Спасатель дотрагивается до ее большого напряженного живота и ощупывает края раны.

– Только задела, ничего не перебила, пролетела навылет через жирок, – смеется он грустно и гладит раненую по голове.

– Прижимай этот тампон, и кровь скоро перестанет идти. Сейчас попробуем отсюда выбраться, – сообщает он всем, выскакивает через заднюю дверь, хлопает ею и обегает машину, чтобы добраться до кабины.

На его глазах мужчина, стоящий шагах в трех от него, получает ранение в область шеи и ключицы. Он касается рукой раны, но ярко-красная кровь брызжет во все стороны. Человек оседает на придорожный мусор. «Может, удастся его спасти?» – мелькает в голове Муаида мысль. Он быстро втягивает раненого в кабину и усаживает его у ног Рашида.

– Останови кровь, а если не получится или не умеешь, возьми стерильный тампон или вату для компресса и прижимай сколько есть сил до самой больницы.

Мужчина, слыша голос, поднимает затуманенные глаза и пытается что-то сказать.

– Мы с вами незнакомы? – спрашивает Муаид.

В этот момент раненый теряет сознание.

– Пусть нас Аллах сопровождает. – Отдаваясь Богу под защиту, он жмет на газ до отказа и рвет с места, визжа колесами.

На месте манифестации осталось немного живых противников режима. Марыся сидит в машине «скорой помощи» на полу у двери. Она видит, как к площади подъезжают грузовые автомобили «мицубиси». Мужчины в плащах начинают зачистку. Когда они делают резкий поворот, Марыся замечает молодую женщину, лежащую поперек улицы в неестественной позе: ее руки разбросаны в стороны, одна нога подвернута, а другая вытянута, позвоночник изогнут дугой. Под мышкой сидит маленький ребенок и жует булку, которую наверняка достал из разорванной упаковки, брошенной тут же рядом. Мужчины в плащах бегут за машиной «скорой помощи» и делают пару выстрелов, но, к счастью, не попадают. По дороге бандиты натыкаются на мать с ребенком, вбрасывают ее в подъехавший пикап. Плачущего от страха малыша хватают за одежку и, как котенка, швыряют в каталажку. «Если мирный протест кончается таким способом, то мира в этой стране долго не будет», – думает Марыся, вытирая лицо, залитое слезами.

В рекордном темпе минуя, где возможно, центр и все площади, они подъезжают к клинике Муаида. Первой выпрыгивает Марыся и помогает перенести на каталку раненую женщину.

– Спасибо тебе, моя дорогая, – говорит беременная, схватив девушку за руку. – Аллах тебя вознаградит.

Марыся грустно улыбается и похлопывает ее по щеке.

Рашид и два санитара переносят незнакомого мужчину, в бессознательном состоянии лежащего в позе эмбриона с тугой повязкой на плече и окровавленным бинтом на шее, на каталку и бегут с ним в операционный зал.

Уже на месте выясняется, что Адам не дождался медицинской помощи. Тело юноши остывает, и отчаявшийся отец, припав к груди сына, не хочет его отпускать.

– Хасан, что я могу для тебя сделать? – шепчет Муаид. – Хочешь оставить тело в больнице?

– Н-е-е-е-е-ет! – кричит Хасан как сумасшедший. – Не забирай у меня ребенка, еще минуту хочу с ним побыть, прошу, – плачет он горькими слезами.

– Значит, завезу вас домой, в Айнзару. Хорошо?

– Спасибо, друг.

– Не знаю только, доедем ли мы сейчас туда. Надеюсь, что получится. Лишь позвоню в пару мест и выясню, какая ситуация на месте. Припаркуемся где-нибудь, чтобы никто не видел.

– Что нам делать? Что сейчас будет? – Марыся в панике хватает выбегающего Муаида за окровавленный рукав рубашки.

– Безопаснее оставаться в больнице. Здесь, среди больных, наверное, не будут ни стрелять, ни бросать гранаты. Войди внутрь, я постараюсь как можно быстрее вернуться. Может, в течение получаса. Иди к Самире, ее спокойствие тебе поможет.

– Но что с мамой, с тетей?! – спрашивает она потерянно, кружась на одном месте.

– Я звонил, все о’кей. – Рашид подходит и обнимает ее сильной рукой. – Развлекаются, плавают, загорают и ни о чем не знают. Я сказал, чтобы они как можно дольше там оставались, а с нами встретятся дома. Не время им что-то говорить. Если запаникуют, то могут глупостей натворить.

В чрезвычайном волнении молодые садятся на скамью снаружи клиники и прячутся в тени раскидистой акации. Рашид во время остановки кровотечения у незнакомого мужчины запачкал кровью рубашку и брюки, на руках тоже остались кровавые следы. Марыся же измазалась кровью раненой беременной и сейчас стыдливо стискивает в ладонях подол платья с большим бордовым пятном спереди. Через некоторое время к больнице начинают одна за другой подъезжать частные машины, как легковые, так и полугрузовые. У въезда в дежурную часть создается пробка.

– Умоляю, есть еще места? – выкрикивает полный пятидесятилетний мужчина, вынося из машины молодого парня. – С сыном несчастный случай.

Санитар осматривает огнестрельную рану, с пониманием кивает и ввозит пострадавшего внутрь. Из очередных транспортных средств высыпаются люди. Суматоха, как в пятницу на суке[199], все кричат и толкаются.

Рашид приступает к делу, стараясь в отсутствие двоюродного брата завладеть ситуацией.

– По очереди, потому что иначе закроем больницу!

Прибывший доктор вручает ему белый фартук, чтобы молодой человек выглядел подобающим образом в больничных условиях, и они уже вместе направляют пострадавших или в приемную, или сразу в реанимацию.

– Я тоже могу чем-то помочь, – слабым голосом напоминает о себе Марыся.

– Иди в приемную и записывай данные, – распоряжается другой доктор. – Бери номера телефонов. Необходимы также мобильные. Отсылай всех родственников немедленно домой. Семьи не смогут здесь ночевать. Не в таком количестве.

– Где еще были беспорядки? – спрашивает Муаид пострадавших, когда спустя час с бледным лицом и растрепанными волосами он вбегает в больницу.

– В Таджуре!

– Это мы знаем, сами там были.

– Сук Джума! Бен Ашур! Зеленая площадь! Гурджи, у стадиона! – выкрикивают раненые, доставленные в частную больницу.

– Везде стреляли? – удивляется Рашид.

– Да, почти. Только на площади орудовали прикладами и бейсбольными битами, – отвечает двадцатилетний парень с окровавленной головой.

– Сколько же это жертв?! – Муаид заламывает руки. – Хулуд! – кричит он администраторше, которую едва видно из-за окружающих ее людей. – Возьми на смену весь персонал, водителей и санитаров тоже! В особенности! У нас четыре машины «скорой помощи», немедленно должны отправляться. Черт, их везти некому. Шофер только один…

– Я поеду, – предлагает Рашид.

– О’кей. Спасибо, я должен остаться и координировать действия.

– Я водитель по профессии, Абдула Мунир. – К Муаиду подходит пожилой мужчина и подает ему руку.

– Оставлю вам паспорт, битаку[200], ключи от моей машины, перстень и моего раненого сына в залог. Хочу помочь. Чтоб сдохли эти негодяи! – выкрикивает он, потрясая кулаком. – Залижем раны и снова станем в шеренги! Уже после Каддафи!

– Господа, тише, тише! – успокаивают его другие.

– Отправляйтесь, – подгоняет мужчину Муаид. – Но скажите мне, кто-нибудь знает, что творится в других больницах?! Почему столько народу валит ко мне? Столько пострадавших!

Он вытаращивает глаза, и волосы у него на голове становятся дыбом.

– В государственных клиниках раненых ввозят в одни двери, а служба безопасности вывозит их в другие. Чик – и уже нет противников, растворяются в тумане. Даже трупы собирают. – Согнувшись, женщина хватается за седеющие волосы.

Муаид вбегает в приемную, где волнуется огромная толпа, проходит по коридору и видит еще больше народу. Люди кричат, плачут, взволнованно рассказывают о событиях страшного дня, разговаривают по мобильным телефонам. Шумно, как в улье.

– Если военные или служба безопасности ввалятся сюда, будет невероятное побоище, – говорит он руководителю администрации. – Мы должны навести порядок.

Марыся и еще одна неизвестная, вызвавшаяся помочь женщина остаются, чтобы оказывать содействие в приемном отделении. Все хотят помочь, трагедия сплотила народ. Двое крепко сложенных санитаров, Муаид и водитель собираются выпроваживать семьи пострадавших и фанатов, ищущих сенсаций. Вначале мягко убеждают, потом теряют терпение, повышают голос и, наконец, начинают действовать кулаками и локтями.

– Идите отсюда, люди! Накликаете беду не только на себя, но и на ваших родственников, находящихся в этой больнице.

Молодой хозяин взбирается на стул, чтобы его было лучше слышно и видно.

– В приемном отделении каждый из вас запишет имена больных, точный адрес и номера телефонов, домашний и мобильный. Мы позвоним, как только что-нибудь станет известно. Легкораненых после осмотра тут же выпишут. Не занимайте места других! В Триполи не слишком много частных клиник, которые могли бы и хотели, – на этом слове он делает акцент, – помогать протестующим. В эту минуту я рискую своей свободой, а может, даже жизнью! – повышает Муаид голос. – Ради Бога! Разойдитесь!

– Wallahi, он говорит правду, не будем мешать.

Опустив головы, люди наконец подчиняются и, грустные, медленно покидают клинику.

– Если кто-нибудь из вас врач, медбрат или медсестра и вы хотели бы нам помочь, мы будем рады! – кричит Муаид в сторону тающей толпы и, прощаясь, машет рукой.

Пара человек возвращается. В этот момент на полной скорости подъезжает экипаж «скорой помощи». За рулем сидит Рашид. Дверь машины с одной стороны продырявлена пулями, спереди у автомобиля содрана краска и есть вмятины.

– Носилки, бегом! – кричит парень, подбегает к задней двери, открывает ее настежь – и пораженные доктора видят восемь или девять стонущих, плачущих, трясущихся раненых.

– Хуже всего на Сук Джума. Там они не церемонились, сучьи дети! – Рашид, нервничая, не может совладать с собой. – Берите их, подскочу снова, потому что через минуту некого будет спасать. Зачищают площадь и заметают следы.

– Как, собственно, всегда.

Муаид помогает переносить пострадавших и одновременно руководит движением. Все время подъезжают частные автомобили, привозя жертв бойни, устроенной правительством.

– Мириам! – кричит он двоюродной сестре. – Оставь эту бюрократию, администраторы должны сами справиться. Займись лучше ранеными.

– А я справлюсь? – Молодая женщина от страха даже бледнеет.

– Я тебе доверяю. У тебя есть сильное желание помочь, значит, должно получиться. Кроме того, ты неглупая… – Он обрывает себя на полуслове, потому что его просят решить очередную проблему.

Через пару часов пребывания в процедурной Марыся забывает, как ее зовут, забывает о грозящей опасности и страхе за мать. Она в шоке и еле волочит ноги. У нее кружится голова, а от запаха антисептиков слегка подташнивает. Она никогда в жизни не видела столько крови, боли, мучений и трупов.

– Asma, asma![201] – слышит она настойчивые призывы, когда на секунду присаживается на стул в коридоре. – Asma, binti!

– Ajła? – Она в изнеможении подходит к кровати на колесиках и видит на ней исхудавшую, но счастливо улыбающуюся женщину, которая в Таджуре была ранена пулей, может быть, предназначенной самой Марысе.

– У меня красивая доченька, – хвастается та, отодвигая края пеленки, накрывающей новорожденную.

– Mabruk, dżamila dżiddan![202] – говорит Марыся и сплевывает через левое плечо, чтобы не сглазить ребенка. – А это для дочери от меня подарок.

Марыся снимает с шеи цепочку с рукой Фатимы, оберегающую правоверных мусульман, которую носит с детства, и кладет ее на ладонь бедной женщины.

– Еще увидимся, ты должна нас проведать. – Молодая мама полна благодарности. – Ты и твоя семья спасли мне и моему ребенку жизнь. Аллах награждает такие хорошие поступки. Пусть он тебя ведет, красивая овечка.

Она осторожно дотрагивается до светлых волос спасительницы.

– Как тебя зовут?

– Мириам, – растроганно шепчет Марыся.

– Я дам это имя моей дочурке.

Медсестра после короткого перерыва на болтовню возвращается и отвозит женщину в родовое отделение.

– Как дела? Справляешься? – спрашивает неожиданно появившийся Муаид.

С утра бодрый и подвижный, сейчас он выглядит как тень.

– Иди, сделаю тебе кофе. Это основная пища медицинского персонала, – улыбается он грустно.

– Что вы собираетесь делать? – кричит им вслед Рашид. – Я уже никуда не еду, на улицах появилось слишком много патрулирующих и боевиков, – объясняет он, догнав родственников. – Город вымер или дремлет, ожидая, что принесет завтрашний день.

– Хотим попить кофе и посидеть минутку на свежем воздухе.

Марыся берет Рашида под руку и тянет за собой.

– Я уже одурела от запаха крови, пота и дезинфицирующих средств, особенно хлора.

Когда трое друзей, измученные, подходят к большим автоматически открывающимся дверям, чтобы направиться к кафешке у больницы, внутрь просачиваются два высоких, крепко сложенных джентльмена, одетых в хорошие костюмы. Под пиджаками легко заметить выпуклость, свидетельствующую не о полном кошельке, а о спрятанном оружии.

– Чем могу помочь? – Муаид говорит вежливо, но горло у него перехватывает от страха.

– Правительственный контроль.

Один из них вытягивает какое-то удостоверение и машет им у Муаида перед носом.

– Проверяем, не переполнена ли больница и спокойно ли тут.

Мужчина смотрит на них холодными глазами, оглядываясь при этом вокруг.

– Все в наилучшем порядке.

Муаид радуется, что эти идиоты вошли через главный вход для дневного стационара, а не на тот, который предназначен для неотложной хирургии.

– А вы кто?

– Директор.

– Ага.

Сбитый с толку тип поджимает губы, потому что не к чему придраться.

– Мы сюда еще раз придем, – угрожающе произносит другой, выходя с неохотой. – Сейчас так положено.

– Хорошо, я вас приглашаю. – Муаиду хочется рассмеяться от своей вежливости.

– Имей это в виду, пройдоха! – Амбал, чувствуя иронию, нервничает. – Мы все слышали и знаем свое дело!

Уходя, он старается испугать хозяина больницы.

Непрошеные гости, разгневанные неудачей, резко поворачиваются и хотят выйти через дверь, которая, однако, так быстро не действует, и чуть не влетают в стекло. Марыся сдерживает смех, а веселый Рашид раскрывает от удивления рот.

– Незнакомый механизм, – фыркает молодой двоюродный брат, когда гости исчезают во мраке.

– Шутки шутками, – Муаид тянет родственников за собой вглубь клиники, – но если мы не выпишем часть пациентов и не спрячем остальных, то завтра можем быть уже холодными. Я так точно.

Они бегут на второй этаж в ординаторскую, где находятся доктора и медсестры. Все ужасно измучены и падают с ног.

– Послушайте, последнее усилие для этой ночи! – обращается Муаид к своим работникам.

– Ты так думаешь? Так иди и посмотри, что творится в реанимации! У нас не хватает операционных, чтобы спасти всем жизнь. Операции делаем быстро, как при пожаре. Едва одного прооперируем, уже въезжает следующий. – Молодой хирург-египтянин резко жестикулирует и в подтверждение своих слов бьет ладонью о ладонь. – Не очень опасные огнестрельные раны обрабатываем в манипуляционных или прямо в коридоре. Эта неопытная волонтерка, – указывает он пальцем на Марысю, – достает из раненых пули! Я прав или ошибаюсь?!

Молодая женщина в подтверждение его слов только кивает.

– В таком случае уже не принимаем. Прошу поставить знак «Chalas»[203] и закрыть дверь.

– Что? – удивляются все, помня указание Муаида спасать людей.

– Минуту назад у нас был правительственный контроль. Сейчас нам удалось от них отделаться, но я уверен, что они еще вернутся сюда. Если все пойдем за решетку или в песок, то уже никому не поможем.

После этих слов в кабинете воцаряется хаос. Медсестры хватаются за головы, снимают фартуки и хотят идти домой, а врачи нервно топчутся на месте. Все говорят одновременно. Марыся и Рашид, донельзя измученные, садятся на кушетку и наблюдают за происходящим.

– Эй! Послушайте! Без паники! – Хозяин больницы старается взять ситуацию под контроль. – Пойдемте в отделения и посмотрим состояние пациентов. Легкораненых или даже средних тотчас же выписываем домой, звоним семьям, чтобы их забрали, и уничтожаем медицинские карточки. Пациентов, которые находятся в тяжелом или нестабильном состоянии, помещаем в различные отделения. Насколько возможно, освободим интенсивную терапию. У нас мощное реабилитационное отделение в посттравматологии. Найдется двадцать коек. – С этими словами он начинает действовать, а за ним его родственники и успокоившийся персонал.

– Этот парень кого-то мне напоминает.

Муаид склоняется над раненым, привезенным из Таджуры.

– Мне кажется, что я когда-то его знал, – задумчиво произносит он. – А вы?

– Нет, точно. Сегодня я видел его впервые в жизни, – уверенно отвечает Рашид, а Марыся поджимает губы и отрицательно качает головой.

– У него были при себе какие-нибудь документы? – спрашивает Муаид у медсестры.

– Да, – говорит приземистая ливийка и приносит медкарту пациента, находящегося без сознания. – Махди Ибрагим Санусси, родился в Триполи, тридцать шесть лет. Доктор из Центральной больницы, у него есть удостоверение.

– Он не может лежать в коридоре! – Двоюродный брат Марыси хмурится, напряженно о чем-то думая. – Поставим его кровать к Самире. Там много места. Помогите.

Палата, в которой находится женщина, тонет в приятном полумраке. Все сделано и обустроено семьей так, что почти не напоминает палату больницы. Кровать с раненым, находящимся без сознания, ставят у окна и отделяют от остального помещения белой ширмой.

– Я побуду тут немного. – Марыся садится возле тети и осторожно берет ее за руку. Она чувствует, как напрягаются ее мышцы, и видит, что женщина в коме осторожно вздыхает.

– Как только управимся, сразу же поедем домой. – Муаид с черными от усталости кругами под глазами потирает лоб рукой.

– Не знаю, звонила ли мне мама: сумочка с мобильным в твоем кабинете, – говорит Марыся, едва шевеля губами от усталости. – Из-за всего этого совсем вылетело из головы, что я должна была с ней связаться…

– Она дома. Я звонил ей два часа тому назад, – утешает ее двоюродный брат, похлопывая по спине. – Я также созванивался с Аббасом и сказал, чтобы они сидели дома, никуда ни шагу. Так что все в безопасности…

– Быстренько сбегаю за телефоном. – Марыся подхватывается, внезапно ощутив прилив энергии.

«Все звонили и беспокоились о своих близких, а я нет. Я плохая дочь», – обвиняет она себя.

Через несколько минут Марыся остается одна с Самирой и больным, находящимся без сознания. Ее окружает тишина, время от времени прерываемая стонами раненого. Девушка вынимает из кармана докторского фартука, запятнанного кровью, небольшой симпатичный мобильный. У нее внутри все просто дрожит от мысли, что с ее мамой могло что-то случиться, а она даже не удосужилась поинтересоваться, как там дела. Почему их жизнь всегда такая запутанная? Ежеминутно кто-то из них испытывает затруднения.

– Мама, – шепчет она, дозвонившись. – Извини, что не позвонила.

– Муаид рассказал, что вы все вместе в больнице и что он о тебе позаботится, – отвечает Дорота грустно.

– Сегодня я была свидетельницей страшных вещей… – Слезы собираются у Марыси в уголках глаз.

– Догадываюсь.

– Мамуля, я хочу домой. – И Марыся начинает плакать.

– Когда вы будете? – У матери от волнения дрожит голос.

– Уже скоро. – Дочь жалобно всхлипывает. – Ты звонила Барбаре?

– Еще нет. А что случилось?

– Ничего, ничего…

– Марыся, расскажи мне, дитя мое…

– До свидания, – прерывает она разговор и говорит напоследок: – Я люблю тебя… Очень люблю.

Дорота набирает номер телефона подруги, который известен ей уже много лет. Никто не отвечает. Она делает это еще и еще раз. «Может, оставила телефон дома и пошла развлекаться к своему любовнику», – приходит она к выводу, разочарованная выбором Баськи. «У нее есть вкус! В общем-то, тонкий, чуткий и всесторонне образованный Хасан никогда ей не подходил», – объективно судит Дорота. Однако, очнувшись от размышлений, признает, что каждый устраивает себе жизнь по-своему. Совершенно различные вещи приносят людям счастье. Она снова набирает номер. Связь плохая, на линии слышны скрежет и треск. Снова никто не поднимает трубку. Что Марыся имела в виду, спрашивая о Баське? Она произносила это как-то неопределенно. Должно быть, что-то случилось, о чем она не захотела рассказывать.

– Бася, как ты там? Доехали хорошо? Все ли у вас в порядке? – обеспокоенная Дорота забрасывает подругу вопросами, когда после девятого или десятого раза Барбара наконец-то берет трубку.

– Все-таки началось, – продолжает Дорота, – и, пожалуй, неожиданно. Из того, о чем говорил Муаид, понятно, что мирная демонстрация закончилась не слишком мирно. Бойня, подруга! Хорошо, что мы переждали наихудший момент на пляже. У этой проныры Зоськи неплохая интуиция!

– Да! – отвечает Баська мертвым голосом.

– Что случилось?! Ответь мне! – Дорота чувствует: что-то не так. От волнения сердце подступает к горлу и колотится как бешеное.

Барбара молчит. Голос старой подруги доносится к ней, как с того света. Баська сидит, сгорбившись, на маленьком табурете в углу спальни сына и помертвевшим взглядом смотрит перед собой. Никогда в жизни ни одна мать не хотела бы увидеть то, что видит сейчас Баська перед глазами. Пятнадцатилетний сын в своем лучшем костюме, который они приобрели полгода тому назад для выпускного вечера в школе, лежит на кровати, застеленной его любимым мягким пледом с изображением Бэтмена. Лицо у сына пепельное, щеки ввалившиеся, черты заострились и, кроме очертания скул (в мать), остальные черты лица, как у отца. Семитский нос сильно выдается над лицом, всегда пухлые юные губы стали какими-то плоскими и скукожились. Его продолговатые закрытые глаза окаймляют длинные, ровные ресницы, отбрасывающие невероятную тень на щеки. Ладони парня сложены на животе, который от бинтов и перевязок кажется неестественно большим и контрастирует с его щуплой фигурой.

По другую сторону кровати сидит Хасан, который словно бы умер вместе со своим любимым сыном. Мужчина совершенно неподвижен и выглядит так, будто и не дышит вовсе. Глаза его потускнели, а сам он утонул в муках и трагических мыслях. «Адаш, Адаш, Адаш, – все время повторяет Хасан уменьшительное польское имя сына. – Как я тебя положу в землю, как я смогу тебя ей отдать?» Из-под век мужчины вытекает большая одинокая слеза и течет по худой щеке, чтобы достичь острого подбородка и капнуть на торжественную траурную белую галабию. В комнате так тихо, что слышно, как падают капли на дорогую выглаженную ткань. «Сынок, я так сильно хочу тебя обнять». От боли и отчаяния внутри у мужчины все горит. Его наболевшее сердце бьется медленно, и кажется, что в нем слышен шум. Хасан надеется, что не переживет больше ударов и катаклизмов и умрет в эту минуту, чтобы стать товарищем своему юному сыну на пути в страну вечного счастья. Если этого не произойдет, если Аллах не будет милостив, то он поступит так, как велит ему отцовский долг. И мужчина дает себе клятву. «Я отомщу за тебя, мой сын, – говорит он, – отомщу за тебя и всех сыновей нашего несчастного народа! Пусть Аллах направляет мою руку и пусть ровняет мой шаг! Верю, он мне в этом поможет».

Свечи, расставленные на шкафах, мерцают, источая сладковатый запах сандалового дерева. Поставленный на восемнадцать градусов кондиционер тихонько шумит. Время остановилось на месте.

– Я все же оставлю здесь моего сыночка, – произносит Барбара, вспомнив, что держит в руке телефон, и после длинной паузы начинает говорить. Терпеливая Дорота, предчувствуя самое плохое, ждет на линии.

– Останется навсегда с отцом в стране, которую любил и которая была его отчизной. Здесь он родился и здесь его вечный дом.

– Как это? – удивляется старая подруга. – Таково окончательное решение? Может, слишком необдуманное и поспешное?

– Бог или Аллах за нас решил! – продолжает Баська, прерывая Дороту, го́лоса которой вообще не слышит. – И с этим уже ничего не поделаешь! Ничего нельзя вернуть… изменить… Ужасное наказание! – взрывается она. – Мой грех! Мой гнусный и позорный поступок!

Она обвиняет себя, и это чувство вины останется с ней до конца дней.

– Мой Адаш любимый! Сынок, не оставляй мамочку! Не делай этого! – слышит Дорота крик Баськи, переходящий в рыдания, которые сейчас похожи на звериный вой.

– Сыночек, пусть будет все, как ты хочешь, только живи! Живи!

Дороги бегства

– Вы должны как можно быстрее выехать отсюда! – громко говорит Муаид. – Не знаю, чем могу помочь вам. Я всего лишь ливиец, а за нас никто не заступится, никто не будет нас эвакуировать. Но думаю, что иностранные посольства наверняка организуют помощь своим гражданам. Туда вам и нужно добираться.

Закончив, он указывает пальцем на Дороту и Марысю, которые сидят в большом зале, словно приговоренные.

– Я дам вам водителя, поезжайте в польское посольство.

– Небольшое затруднение, – перебивает его Марыся. – У меня ливийский паспорт и ливийское гражданство, а за нас, как ты только что сказал, никто не вступится, тем более европейское посольство. Моя персона их не волнует.

– У тебя еще нет польского документа? Как это возможно? Что за нонсенс – приезжать в Ливию с ливийским паспортом в такой момент! – Он хватается за голову – Madżnuna! Ты в своем уме?

– Спокойно. – Дорота старается взять себя в руки. – Сейчас я в Интернете найду номер телефона и позвоню польскому консулу. Это люди компетентные и часто помогают соотечественникам по собственной инициативе и бесплатно. Может, сделают ей временный паспорт. Я немного об этом знаю, потому что пыталась уже отсюда выбраться.

– У нас проблемка. – Муаид сжимает губы. – Нет Интернета, и не работают стационарные телефоны.

– Как это? – восклицают женщины в один голос.

– А вот так. Выключили. Следующими будут мобильные телефоны. Нет связи – нет контактов и манифестаций, нет координации действий – нет революции и переворота. – Мужчина вкратце перечисляет пункты возможного плана правительства.

Дорота хватает свойсаудовский мобильник и выбегает в сад. Марыся, чувствуя свою беспомощность, сидит в кресле и пустым взглядом смотрит перед собой.

– Лукаш?! – дрожащим голосом кричит Дорота в телефон. – Слышишь меня?

В аппарате раздается треск и свист, а слова мужчины доносятся, как с того света.

– Началось!

– Знаю, все время смотрю «Аль-Джазиру». Страшные вещи рассказывают.

– Так оно и есть. Мы попробуем отсюда эвакуироваться. Сейчас едем в польское посольство, они должны нам помочь.

– Это хорошо. Спешите, говорят, что это только начало.

– Мамуля! – не выдерживает Дарья и вырывает у отца трубку. – Я так о вас беспокоюсь. – Она взрывается плачем.

– Все будет хорошо, любимая! Вскоре… – Соединение прерывается, и наступает тишина.

– Где же водитель? – Дорота готова действовать, не мешкая ни секунды, пока еще не слишком поздно.

– А если не польское посольство, то кто нам поможет? – Марыся в ужасе хватает сумочку, надевает туфли и спешит за матерью.

– Даже не говори таких глупостей! Ведь это их обязанность!

– Мне очень жаль, пани, но мы ликвидируем отделение, – сообщает прибывшим охранник через закрывающиеся металлические ворота. – Эвакуируемся.

– Мы тоже хотели бы.

От Дороты так легко не отделаться. Она вставляет ногу в щель между дверью и рамой. – Я хочу увидеться с консулом и не уйду отсюда, пока он меня не примет! Вы хорошо слышите и понимаете, о чем я вам говорю?!

Марыся шокирована поведением матери, она впервые в жизни видит ее такой.

– Ну, ты кремень, – шепчет она в восхищении. – Так взялась за дело. Ты должна и меня научить.

– Чего вы хотите? – Мужчина лет тридцати пяти, одетый достаточно небрежно, встает у ворот, не впуская, однако, посетительниц внутрь.

– Я узнала, что посольство организует эвакуацию поляков из Ливии, – блефует Дорота. – Но поскольку у меня нет Интернета, я не могла уточнить, где и когда.

– Я вас не припоминаю, – говорит мужчина, и видно, что он явно колеблется. – Вы на нашем учете?

– Нет, мы с дочерью прибыли в Триполи в кратковременный отпуск. Много лет тому назад я жила в этой стране. Мой бывший муж – ливиец, – признается она.

– Небольшой самолет прилетает завтра.

Немного смягчившись, консул приглашает их войти внутрь.

– Я впишу вас в список, но не обещаю, что выберетесь. У меня более ста человек, а мест всего сорок восемь. Улетят те, кто раньше придет.

– Вы будете в аэропорту? – спрашивает Дорота, оглядываясь по сторонам. – Консульство выглядит так же, как и более пятнадцати лет назад, – высказывает она свои мысли вслух.

– Да уж, на комплименты рассчитывать не приходится. В течение столь долгого времени можно было бы что-нибудь сделать. Это темная нора и руины, признаю.

– Но из сентиментальных соображений для меня это чудесное место. У меня еще один вопрос.

Дорота считает, что она разговорила мужчину.

– У дочери ливийский паспорт. Может ли это вызвать проблемы в аэропорту?

– Вы надо мной смеетесь? Девушка – ливийка, значит, отец должен дать согласие на ее отъезд. Вы собираетесь выкрасть ребенка, а я потом за это получу под зад? – говорит он, не заботясь о вежливости. – Двух зайцев убить одним выстрелом! Выехать самой за чужой счет и еще забрать ливийского ребенка. Что за наглость!

– Дежавю, – шепчет Дорота, одной рукой опираясь о зарешеченное окошко, другой держась за талию. Быстро хватает ртом воздух и выглядит так, что вот-вот потеряет сознание.

– Прошу не кричать на мою мать. Она не заслуживает такого обвинения, вы не правы! – Марыся впервые после того, как переступила порог посольства, подает голос. Говорит, однако, по-английски, потому что увереннее чувствует себя в знании этого языка.

– Я взрослая женщина, хотя, возможно, молодо выгляжу, да и мой отец ничего общего со мной не имеет. Я живу постоянно в Саудовской Аравии, мой муж – саудовец…

– Еще лучше! – грубо перебивает ее консул. – Хочешь мне какого-то фундаменталиста на голову свалить?!

– Что за глупости вы тут рассказываете?! – У Марыси сдают нервы. – Пожалуйста, у меня есть все необходимые документы. Из Саудовской Аравии я выехала без мужа, но с его нотариально заверенным разрешением.

Трясущимися руками она тянется к большой сумке на плече.

– Гражданин такой консервативной, не фундаменталистской, как вы выразились, страны разрешил выехать жене одной. Вы рассуждаете примитивно, желая притянуть сюда моего папочку, чтобы он дал согласие на мой отъезд. Это какой-то парадокс!

Девушка поднимает руку вверх, цокая языком, и в конце от злости сжимает зубы.

– Даже не знаю, в Ливии ли он сейчас. Все эти годы отец жил в Канаде. Вы оплатите ему билет, чтобы он приехал из-за океана и за ручку повел меня в аэропорт?

– Ха!

Консул, просматривая ливийский паспорт Марыси, вероятно, находит в нем какую-то закавыку и выглядит очень довольным.

– Фамилия вашего мужа бен Ладен, – утверждает, а не спрашивает он, показывая при этом грязным пальцем на одну из страничек.

– Ну и что с того? – Дорота после первого шока включается в разговор.

– А имя Усама? Что-то не могу прочесть… – Консул шутливо приглушает голос, то удаляя, то приближая документ к глазам.

– Если вы смогли прочитать фамилию, то имя не чересчур трудное. Хамид, просто Хамид.

– Неплохая семейка…

– Семья насчитывает несколько сот человек, и большая часть из них Усаму в жизни не видела. Бен Ладен – это такой саудовский Новак.

– Ага.

– Скажите же наконец, вы сделаете девушке временный паспорт на мою фамилию или она войдет в самолет со своим? – Дорота хочет как можно быстрее отсюда уйти, потому что у нее нет настроения для словесных игр. Она должна четко представлять, как обстоят дела.

– А кто должен его делать? – нагло спрашивает консул.

– Вы, кто же еще? – Женщина разволновалась не на шутку и выглядит так, словно вот-вот бросится на мужчину с кулаками.

Марыся стоит рядом и презрительно кривит губы.

– Это спасение жизни! Эвакуация! Страна в состоянии войны! – Чеканя каждое слово, Дорота ударяет указательным пальцем правой руки о край письменного стола.

– Какое спасение жизни, не преувеличивайте! Буря в стакане воды, – консул словно цитирует легкомысленные слова Баськи, которая позже в уличных беспорядках потеряла сына.

– Жаль, что вы не видели всех тех раненых и убитых в мирных демонстрациях семнадцатого февраля!

Вспыльчивая Марыся подскакивает и хватает консула за плечо, вонзая в него длинные ногти.

– Может, изменили бы свое мнение, – наклонившись, шипит она ему прямо в ухо.

– Я – представитель общественной и дипломатической службы, – говорит консул и беспардонно отталкивает Марысю.

– Ну конечно. – Мать становится рядом с дочерью.

– Я сейчас вызову охрану, а они ливийские служащие. Они охотно арестуют двух бунтовщиц, которые принимали участие в антиправительственных митингах.

– Не пытайтесь нас запугать, мы таких ничтожных доносчиков, как вы, не боимся! – Не желая продолжать пререкания, Дорота переходит к делу: – Так что, вы внесете нас в список? Сделаете паспорт? Вы дадите нам какой-нибудь билет? Все. Прошу дать нам ответ. – Дорота набирает в грудь побольше воздуха, чтобы сказать напоследок несколько слов и тем самым выразить еще одно мнение. – А доносы на собственных граждан были в моде во времена коммунистов, интересно, из какой вы политической партии?

– Паспорт не сделаю, потому что мы уже ликвидированы, – заявляет чиновник, меняя тон.

– Что? – Дорота таращит глаза.

– Посольство ликвидировано, потому что все отделения – на основе унии. Поэтому все документы и печать строго уничтожаются или являются недействительными. До выяснения. В список я вписываю плюс один, а билетов я не выдаю. Сам буду ждать вылета в зале аэропорта. Все.

Он берет польский паспорт из рук Дороты, списывает данные и выпихивает женщин из консульства.

– Привет, Дорота, – раздается в телефоне мертвый голос Баськи.

– Родная моя! – Подруга сдерживает дыхание, потому что не знает, как выразить соболезнования. – Мне так жаль… Так жаль…

– Я не по этому делу. Звоню, потому что мне досадно, что ты снова застряла в Ливии и, пожалуй, в еще худшей ситуации, чем много лет назад.

– Я записалась на завтрашний польский правительственный самолет, но проблемы с Марысей. У нее по-прежнему ливийский паспорт.

– Черт возьми!

– А консул не хочет сделать временный паспорт, потому что все уже ликвидировано…

– Это вранье! – убедительно заявляет Баська. – Я за свой заплатила пять тысяч долларов. Если бы ты ему положила в карман, то наверняка какой-нибудь еще нашел.

– Не сообразила… У меня ведь есть деньги. – Дорота расстроена из-за своей наивности и глупости.

– Сейчас это уже как горчица после обеда. Я тебе только хочу сказать, что поляки, как всегда, чересчур умно придумали с этой эвакуацией своих граждан. – В голосе Баськи слышна ирония. – Свидание в зале вылета, дебилы! Никто туда сам не доедет, моя милая. Через каждые пару сотен метров стоят полицейские шорты[204], службы безопасности, гвардия или наемники.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Дорота, и по ее спине от ужаса идет дрожь.

– Собственно, сейчас еду в одном из двух больших автобусов, которые эвакуируют немцев из посольства в Триполи. У нас эскорт из бронированного транспорта и четырех мотоциклов.

– Так вот откуда этот звук!

– Ага. И сделали раньше все необходимые бумаги и разрешения, так что никто индивидуально не предъявляет документы, только показывают официальную ноту – и едем дальше. Ordnung muss sein[205] или нет?

– Да, что правда, то правда. Но что же в таком случае делать?

– Попробуй выехать намного раньше и добраться до аэропорта какими-нибудь окольными дорогами. Кроме того, приготовь доллары, потому что, к сожалению, должна будешь платить, и немало.

– Заплатим, только бы отсюда выбраться. – Марыся слышит весь разговор, ведь мать включила громкую связь.

– О господи, девушка! Мы только что подъехали к зданию. Дикая толпа, бьют пассажиров палками… Я не могу! Для нас делают коридор… Я должна уже лететь… Держись! – Связь прерывается, а мать с дочерью сидят, словно окаменевшие, во мраке комнаты, не говоря друг другу ни слова.

– Может, я поеду с вами? – Рашид не поддается на уговоры и не хочет остаться дома. – У вас будет самая хорошая охрана.

– Успокойся! – возражает Муаид. – Со стороны будет выглядеть лучше, если две белокожие женщины будут ехать только с водителем. Они имеют право на официальную эвакуацию.

– Кроме того, ты очень вспыльчивый, – выражает свое мнение Дорота. – Еще дойдет дело до чего-нибудь плохого. А так мы, две блондинки, начнем плакать, может, смилуются.

– Кто? Черные наемники? Ты шутишь?

– А может, не выезжать из Триполи, а переждать? – говорит Марыся. Она, конечно, боится, но у нее есть и другая причина, из-за которой ей хочется остаться. – Если будем сидеть дома, как Хадиджа, Аббас и твои подруги, мама, то ничего с нами не случится. Ведь это через минуту закончится.

– Я тоже так думаю, хорошая мысль. – У Рашида блестят глаза.

– С ума сошли! – Дорота нервничает, хватает чемодан и направляется к двери. – Господь Бог вас оставил?! Тут льется кровь! Чего ждать, дочка?! Ведь мы в списке! Сегодня отсюда выедем, но если захочешь, то еще вернемся. В лучшие времена, когда здесь будет безопасно. Ну, думай!

– Мы уже должны выходить. – Муаид помогает Дороте, и они выходят из дома, направляясь к машине.

– Я точно сюда приеду. – Марыся обнимает за шею молодого мужчину, становится на цыпочки и нежно целует его в губы. – Не забывай обо мне.

– Никогда, Блонди. – Рашид ласково называет Марысю старым прозвищем ее матери. – Буду ждать.

Триполи словно вымер. Не видно пешеходов на улицах, играющих в скверах детей и подростков, возвращающихся из школы. Иногда промелькнет какой-нибудь человек, неся сетку, наполненную печеньем и самыми необходимыми продуктами и вещами.

Они выезжают на автостраду, ведущую в аэропорт. Движение начинает постепенно увеличиваться. Буквально через пару километров они останавливаются в первой пробке.

– Что происходит? – Дорота сидит на сиденье пассажира возле Муаида и нервно вытирает пот со лба. – Как думаешь?

– Может, это первый пост. Он всегда тут был.

Через минуту они подъезжают к будке, в которой как минимум двадцать полицейских и солдат. Все с оружием, которое направлено на проезжающие автомобили.

– Куда едете? – смуглый молокосос в мундире задает глупый вопрос, так как дорога ведет только в одном направлении.

– В аэропорт, – спокойно отвечает водитель, хотя солдат всовывает снятый с предохранителя автомат Калашникова в машину.

– Ну хорошо. – Парень, окинув взглядом Марысю, машет рукой, что можно ехать.

– Первые сливки – червивки, – говорит мать по-польски, обращаясь к дочери, сидящей сзади, и крепко сжимает ее вспотевшую руку.

Марыся непривычно скована, но сейчас вздыхает с облегчением.

После первого поста они достаточно спокойно преодолевают около двадцати километров.

– Эта Баська, как всегда, преувеличивала, – говорит Дорота и уже в следующую секунду понимает, что ее слова прозвучали совершенно некстати.

Едущий за ними автомобиль делает знаки включенными фарами, сигналит и спихивает их на полосу медленного движения. За ним едет кавалькада из пяти больших черных машин.

– Дипломаты или члены правительства, – угрюмо произносит Муаид.

После того как они съехали на боковую полосу, водителям уже очень тяжело вернуться на полосу быстрого движения. На дороге начинается толчея.

– Ты смотри, он в него въедет! – кричит Марыся, показывая пальцем на большой пикап, который, пробивая себе дорогу, таранит частную «короллу» перед собой. – Пихает его!

Машины стараются смять друг друга. Все вокруг трещит и скрежещет.

– Через минуту спровоцируют крушение. Разобьются, дебилы! – Муаид не выдерживает, вначале резко тормозит, а потом прибавляет газу, въезжая между двумя уже недвижимыми машинами. Мчится как бешеный по гравийной обочине, а из-под колес вылетают мелкие камешки и пыль. Резко минует растущий у дороги высохший куст, удаляясь еще больше от главной дороги.

– Святая Мария, Муаид! – Дорота одной рукой хватается за поручень над головой, а другой – за сиденье. Марыся упирается ногами в днище.

– Insz Allach, это была хорошая мысль. – Мужчина сосредоточен и не реагирует на сильный испуг женщин.

Через пару километров он видит брешь между едущим транспортом и на всей скорости влетает в нее, продираясь на полосу быстрого движения. Слышны только визг колес и гудки клаксонов.

– У нас еще два часа, – довольно усмехается он. – Sza’а Allach, нам удалось.

– Хотя бы, этим пробкам нет конца. – Дорота предпочитает не хвалить день до вечера. Перед ними стоит колонна автомобилей, которые не двигаются. – Как всегда, из четырех полос сделали семь, едут плечо к плечу. Я уже хочу отсюда выбраться. Боже, помоги нам!

– Не знал, что ты такая религиозная. – Муаид удивляется, что женщина постоянно взывает к Богу. – Раньше, кажется, не была.

– Люди меняются. Если прошла через пекло и из него вышла, так нужно кому-то за это сказать спасибо. Кроме того, мой муж из очень верующей семьи. Это никому еще не навредило, правда, Марыся?

– Ага. – Дочь, похоже, не интересуется ни тем, что происходит вокруг, ни их разговором. Она размышляет над своей судьбой, страдает от мысли, что оставила Рашида и, возможно, уже никогда его не увидит. Ей хочется плакать, но она вынуждена глотать слезы, потому что ей нельзя выказывать это грешное чувство. Она замужем. Это еще больше ее мучит, а может, то, что Хамид не позвонил, хотя наверняка у него есть сотовая связь.

Через час они доезжают до поста национальной гвардии. Здесь охраняют порядок уже отборные солдаты. Все в чистых, выглаженных мундирах. Их обувь и броня блестят, а на головах – конфедератки. Очень тщательно обыскивают каждый автомобиль, как будто надеются найти бомбу или антиправительственные брошюры. А ведь все проезжающие хотят всего лишь добраться до аэропорта и сбежать отсюда. Дорота, нервничая, покрывается испариной, Муаид глубоко вздыхает.

– Отвожу двоюродную сестру и ее мать в аэропорт, – вежливо поясняет он молодому сержанту. – У них забронированы билеты на самолет в Польшу.

– Какой? Все рейсы отменены. Тысячи людей не должны кочевать и ждать здесь неизвестно чего! Запрещены собрания и скопления людей! Нельзя! – Военный заученно повторяет слова, которые, наверное, произносит в тысячный раз.

– Они не хотят здесь жить, только улететь. Через час должен отправляться правительственный самолет в Польшу. – Муаид говорит медленно, цедя каждое слово.

– М-м-м, правительственный, говоришь? Покажите паспорта.

Дорота молниеносно вручает свой, который уже долго сжимает в руке. Другой военный протягивает ладонь к Марысе.

– Ливийский? А что ты забыла в Польше? – Он морщит лоб, напряженно думая о чем-то, потом изучает документы от корки до корки и наконец сжимает губы. – Задержитесь там, на обочине, – решает он.

– Но почему, господин полковник? – вежливо спрашивает Дорота.

– Потому что я так решил! – вопит военный. – Давай, jalla!

Они съезжают на край дороги, где стоят уже пятнадцать таких же точно подозрительных типов, как эти. Никто даже не выходит из машин, потому что боится получить пулю. Неизвестно, чего можно от них ожидать.

– Забрал документы, – шепчет Дорота.

– Все? Мое свидетельство тоже? – Испуганная Марыся наклоняется вперед.

– Все.

– И что теперь будет?

– Не знаю.

Сержант возвращается через полтора часа, после того как женщины уже увидели в небе исчезающий в облаках самолет с польским флагом на хвосте.

– Welcome home, – приветствует Рашид вернувшихся в три часа утра родственников. Он стоит на пороге дома и вовсе не выглядит расстроенным, наоборот, лицо его излучает радость. Когда же он смотрит на измученных и расстроенных женщин, то едва сдерживает радость.

– Идем спать, – говорит Дорота, медленно поднимаясь по ступенькам, и направляется в спальню. – Утром что-нибудь придумаем.

Марыся не отвечает и стыдливо смотрит в пол, размышляя над тем, как она могла дать волю эмоциям и на прощание поцеловать двоюродного брата в губы.

– Чуть свет поеду в Эз-Завию проведать мать и при случае исследовать пути к бегству, – старается реабилитироваться Рашид. – В конце концов, до границы с Тунисом только триста пятьдесят километров, может, там удастся выехать.

– Спасибо тебе, милый, – на ходу говорит Дорота слабым голосом.

Рашид добирается до Эз-Завии, которая находится в шестидесяти километрах от Триполи. Это занимает почти два часа. Уже один выезд из столицы убийственный, хотя сейчас семь утра и обычно ни один араб в эту пору не спешит выйти из дома. «Что творится? – думает парень. – Почему сегодня такое движение?» Он заглядывает в проезжающие мимо автомобили и видит в них целые семьи с веселыми детьми на задних сиденьях и с чемоданами и коробками на крышах. «Что ж, ливийцы тоже бегут, – приходит он к выводу, с грустью наблюдая за происходящим. – Кто же останется, чтобы бороться?» Он минует поселок Регату, который охраняют военные. Перед выездом стоит бронетранспортер с автоматами наверху. Ранее спокойный Джанзур, спальный район столицы. Мужчина отдыхает, усаживаясь удобнее и расправляя плечи, и довольно вздыхает, надеясь, что выбрался из самой большой толпы. По дороге уже нет никаких больших населенных пунктов, значит, у него будет возможность разогнаться на автостраде. Но движение, вместо того чтобы стать меньше, увеличивается. «Все валят в Тунис, – убеждается Рашид, – а оттуда наверняка с международного аэродрома на перекладных в Европу и другие стороны света. Это, может быть, хорошее, но скоропалительное решение». Практически каждую минуту, хоть и ненадолго, Рашида останавливают на пунктах полиции быстрого реагирования. На более долгое время на полпути в Эз-Завию его останавливает военный патруль. Тут создалась двухкилометровая пробка. Каждая машина тщательно осматривается. Некоторым даже приказывают снять с крыши чемоданы и коробки и показать их содержимое. Дети от скуки дерутся или плачут, матери на них кричат, мужчины же с неземным спокойствием курят сигарету за сигаретой.

– Выйти, открыть багажник, – приказывает солдат, у которого еще молоко на губах не обсохло, но он чувствует власть, потому что держит в руке автомат, который бездумно направляет на ни в чем не повинного Рашида.

– Опусти дуло, парень, еще застрелишь меня. – Рашид двумя пальцами старается отодвинуть прицел вбок.

– Не трогать оружие!

Вояка, наверное призванный только сегодня, пытается изучить документы Рашида, но при этом не знает, что должен делать с оружием. В конце концов он вешает его себе на шею дулом вверх. «Он еще сам застрелится, – думает развеселившийся Рашид, наблюдая за молокососом, но затем закрывает глаза, не желая показывать, что ему смешно.

– Позже все прошло уже вполне гладко, – отчитывается он перед заинтересованными женщинами, вернувшись в Триполи. – Но ближе к Зуаре и перед самой границей, в Рас-Джадир, снова много военных, но они особенно не придираются. Медленно проверяют документы и автомобили, и все. Ловкости и быстроте в один день трудно научиться.

– Думаешь, это безопасно? – Дорота хочет быть уверенной.

– А я знаю? В людей не стреляют, уже хорошо.

– Я бы не перлась так далеко, – включается в дискуссию Марыся. – Там безлюдно, пустынно, неизвестно, что может случиться. Нет никого вокруг: ни поселков, ни магазинов, ни больниц. Будет ехать какой-нибудь военный патруль и в целях развлечения или тренировки может сделать с тобой все, что захочет.

– Это правда. – Муаид, который только что вернулся из больницы, подтверждает факт. – Я слышал, что в ливийской армии в два раза больше наемников, чем наших солдат. А такие способны на все. Если что-то натворит, то сбросит мундирчик и сделает ноги в пустыню. А потом ищи ветра в поле: ни приезжего, ни виноватого.

– Все вы говорите каждый раз другое и поминутно меняете мнение, – нервничает Дорота. – Нечего вас слушать. Я сама должна принять решение и подумать, как можно быстрее добраться до Туниса.

– Милая, я сейчас не могу оставить больницу, – оправдывается Муаид.

– Это понятно.

– Я могу вас отвезти, но сейчас тоже начал бояться. – Рашид потирает лоб и глубоко задумывается. – Кроме того, я не знаю, впустят меня назад, а я хотел бы находиться в это тяжелое и опасное время рядом с матерью и семьей. Может, подождем, bukra insz Allah будет лучше.

– IBM. – Дорота не выдерживает, встает, берет портмоне и направляется к выходу.

– А ты куда собралась? – Марыся бежит за матерью и хватает ее за руку. – Сейчас рискованно шататься одной по городу!

– Я иду всего лишь в магазин на другой стороне улицы за сигаретами. Увидела в окно, что он открыт.

– И я с тобой, – заявляет Марыся. Она не хочет выпускать мать из виду. Бабушка Надя погибла в магазине в пятидесяти метрах от дома. – Не ходи никуда без меня!

Она берет Дороту под локоть, и они выходят в сад.

– Когда-то тут было красиво, но сейчас все страшно запущено.

Марыся подходит к вьющимся по забору бугенвиллеям и дотрагивается до засохших листьев.

– Не хватает женской руки.

– Скорее, садовника, – возражает Дорота. – Если Наджля работала в больнице, занималась дочкой и содержала в порядке такой большой дом, то на сад у нее не хватало времени.

– Для этого нужна бабушка, но ее уже нет.

– Может, позагораем, когда вернемся? – Дорота хочет отвлечь дочку от грустных мыслей о прошлом. – Смотри, какая чудесная погода! Используем как-то время, которое мы вынуждены провести здесь. Ведь мы не будем постоянно сидеть в доме! Этот дом всегда был как мертвый, а сейчас особенно. Только души снуют по углам.

– Только бы не съели непрошеных гостей, – смеется Марыся над страхами матери.

Улочка у виллы, как всегда, спокойна. Не видно ни одной живой души, только в магазинчике по левой стороне можно заметить какое-то движение.

– Видишь, открыт. – Дорота берет взрослую дочь за руку, и они идут, размахивая руками, взятыми в замок. – Не брошу здесь курить, хоть у меня и был такой план. Даже больше стала дымить.

– Я тоже немного покуривала, – признается Марыся. – Но в экстремальных и опасных ситуациях не хочу возвращаться к плохой привычке, – объясняет она матери.

Пошли только за сигаретами, но из магазина выходят нагруженные торчащими упаковками. Они нашли свои любимые ливийские деликатесы, которые до сих пор во время отпуска еще не имели случая попробовать.

– Знаешь, что такой тунисской хариссы[206] нигде – ни в Польше, ни в Саудовской Аравии – не достанешь? – говорит Дорота с полным сладостей ртом, потому что не смогла дождаться возвращения домой и начала есть, сразу же выйдя из магазина.

– Если уж вырвались, то, может, посмотрим на дом тетки Мириам? – несмело спрашивает Дорота. – Наш ли? Сама уже не знаю. Твой отец должен был его продать, но кто его знает. Взглянем только через ограду.

– Тебе хочется? У тебя какие-то хорошие воспоминания с ним связаны?

– Одно самое плохое, поэтому нужно пересилить себя, чтобы пойти туда, посмотреть, три раза сплюнуть и оставить кошмары прошлого в шкафу.

– Только не забудь потом закрыть его и выбросить ключ.

Дочка вздыхает, но идет за матерью. Может, она тоже избавится от досадных смутных воспоминаний? Ведь сейчас они вместе, и все плохое осталось позади. От войны они изолируются, она их не касается. Посидят неделю или две дома, а потом выедут, не оглядываясь. «А с глупыми романами нужно покончить», – решает Марыся. Через решетку высокой ограды они заглядывают в сад. Все выглядит точно так же, как и раньше, но двор ухожен и полон цветов. Фонтан в центре действует, его реставрировали, поэтому он ослепляет белизной свежей краски.

– Все же продал, – грустно констатирует Дорота. – Может, это и хорошо, не будет погублена такая красивая недвижимость.

В эту минуту металлическая калитка открывается и перед ними появляется не кто иной, как Ахмед Салими. У женщин перехватывает дыхание, потому что нет возможности сдать назад или сделать вид, что они его не знают. Они стоят буквально в двух шагах перед мужчиной из своих кошмаров.

– Ahlan wa sahlan! – Ливиец тоже захвачен врасплох, но выглядит обрадованным. – Что за встреча! – выкрикивает он. Лицо его светится радостью. Он широко разводит руки, желая обнять своих бывших жертв, застывших в неподвижности.

– Hi! – Марыся первой возвращается на землю и быстро отодвигается, а ее мать оказывается в руках бывшего мужа-садиста.

Ахмед выпускает из объятий по-прежнему каменную Дороту, становится напротив и сладко улыбается. «Он очень красиво постарел, – проносится в голове у Дороты. – Отпустил волосы, и над ушами они ложатся у него красивой волной. Лишь на висках немного поседели, но они не старят его, а только добавляют красоты. Лицо у него, как всегда, безупречно выбрито. Он одет в костюм, наверняка итальянский, жилет и белую рубашку. Туфли тоже как из журнала, кожаные и самого модного фасона. Должно быть, ему очень повезло, – делает вывод Дорота. – В конце концов, вор обобрал всю свою богатую семью».

– Что вы здесь делаете? – спрашивает он жену и дочку. – Кто-то нашел себе ливийского мужа?

– Только поэтому можно находиться в этой стране? – резко спрашивает Марыся, не скрывая отрицательного отношения к отцу.

– А ты, как всегда, строптивая и невоспитанная. Ничуть не изменилась. Тебя и так никто не захотел, разве что какой-нибудь сумасшедший, – смеется он, шутя.

– Мама, пойдем домой, – говорит Марыся по-польски. – Жаль времени.

– Проше, проше, даже научилась говорить, как майский жук.

– Мы приехали, чтобы навестить старые пенаты, – включается в разговор Дорота. – А ты? Тут живешь?

– Ни за какие сокровища! – Они идут втроем вдоль улицы. – Иногда только заглядываю. Но в нынешней ситуации собираюсь как можно скорее сесть в машину и смотаться из этого дерьма, – говорит он со злостью и неодобрением в голосе.

– Выезжаешь? Как? Когда? – спрашивает с надеждой в голосе женщина, и дочка смотрит на нее с изумлением.

– К Джербе, – говорит красавец, как будто это само собой разумеется. – Помнишь, когда-то мы туда вместе ездили.

Он приглушает голос и обнимает бывшую жену за талию.

– Думаешь, что удастся туда добраться? – Дорота изгибает тело и освобождается от объятий. – Сейчас везде посты полиции и военных.

– Места нужно знать. – Ахмед гордо поднимает голову и с улыбкой смотрит на бывшую супругу. – Достаточно съехать с дороги немножко в пустыню и сделать небольшую дыру, чтобы преодолеть заграждение. У меня есть необходимая информация, поэтому я не боюсь.

Он потирает руки от удовольствия.

– А вы что? Хотите здесь остаться?

– Хотим не хотим, мы застряли, – признается Дорота, а Марыся молчит, только смотрит исподлобья на родителей. – Нас так долго проверяли перед аэропортом, что улетел наш самолет.

– Если хотите, могу забрать вас с собой, – говорит после паузы Ахмед. – Я еду один, мне будет даже веселее.

– Что?! – не выдерживает Марыся. – Делай что хочешь, но я к нему в машину не сяду! – кричит она, тряся мать.

– Дашь нам время подумать? – Дорота берет за руку вспыльчивую дочь. – Когда едешь?

– Должен был сейчас, но могу отложить… – он смотрит на часы, – на два часа.

– Подъедь к нам, – просит Дорота, задерживаясь у семейного дома, который Ахмед продал за бесценок.

Марыся всовывает ключ в замок.

– Вы здесь живете?! – Мужчина не может скрыть изумления.

– Будь через два часа.

Оставив его без ответа, две взволнованные женщины входят внутрь.

– Ты что, ошалела, мама?! – Марыся тут же за оградой кричит на мать. – Хочешь ему довериться? Ему? Мало он тебя обижал? И меня тоже!

– Дитя мое, люди меняются, – говорит Дорота, пытаясь успокоить дочь. – Выглядит вполне прилично, уверенный в себе и достойный, – произносит она сдавленным голосом.

– Как только ты его видишь, у тебя сразу становится мокро в трусах! – выкрикивает Марыся, качая от удивления головой. Затем она изо всех сил хватается за волосы, как будто желая их вырвать. – Ты по-прежнему его любишь? Какая ты глупая и наивная!

– Веди себя повежливее, моя панночка. – Мать входит в дом, задерживается, становится лицом к лицу с Марысей, и кажется, что она хочет ее ударить. – Я только стараюсь вытащить нас отсюда, из этой чертовой черной дыры.

– Из черной жопы!

– Кто тебя научил таким словам по-польски? – в бешенстве говорит Дорота и проходит вперед.

– Моя прекрасная сестра Дарья. И хорошо, потому что сейчас я могу высказать свою досаду. Может, благодаря этому поймешь: ты в очередной раз намереваешься принять неверное решение.

– Я старше и более опытна, чем ты, и знаю, что делаю!

– Это главный и окончательный аргумент всех взрослых. Не будь жалкой, мама!

– Эх! Ты не знаешь жизни! Иногда нужно идти на компромисс, и только.

Дорота пренебрежительно машет рукой.

– Я не знаю жизни?! Хотела бы, но благодаря тому, что мой отец – паршивый арабский шовинист, я узнала жизнь слишком хорошо. И с наихудшей стороны.

– У тебя по-прежнему отец-араб, он еще жив и выглядит сильно изменившимся. Даже самый отчаянный преступник после перевоспитания становится ягненком.

– Мели, Емеля, настала твоя неделя! Мама, ты не разбираешься в людях! Вообще!

– А как ты собираешься сбежать отсюда? А?

– Позвоню Рашиду. Он отвезет нас, я ему полностью доверяю.

– А у тебя, как только ты видишь Рашида, мокро в трусах! Ха! – Мать тоже шутит над дочерью, потому что ее грубые слова в этом случае идеально подходят.

– Я с ума сойду! – восклицает Марыся, и обе, упав на большое супружеское ложе в апартаментах на первом этаже, смеются до слез.

– Ну, мы договорились. Две идиотки!

Марыся старается дозвониться, но через минуту отводит телефон от уха и смотрит на экран.

– Какая-то баба говорит мне, что он недоступен. – Она снова пробует дозвониться и слушает информацию, которую сообщают по-арабски. – Сейчас говорит, что он вне зоны досягаемости.

– Значит, отключили мобильную связь. – Дорота садится, сжимает губы и тяжело вздыхает. – Я еду с ним и надеюсь, что ты тоже. Вряд ли он побьет, убьет или изнасилует нас двоих…

– Я не знаю… Я ненавижу и боюсь его, – признается Марыся, прижимаясь к матери. – Вся моя жизнь могла сложиться совершенно иначе. Если бы не он, не было бы скитаний и ада в Йемене и тысячи других ужасных вещей.

– До сих пор ты ничего об этом не говорила. Надеюсь, что когда-нибудь вернемся к этому.

– Только если этот тип куда-нибудь нас не вывезет и не укокошит тупым ножом.

– Это высказывание – тоже школа Дарьи? – Лицо матери кривится в недовольной гримасе. – Я с ней поговорю, когда вернусь.

– Я не доверяю ему, – продолжает Марыся, возвращаясь к своим опасениям. – Не дала бы за его элегантность и улыбку и пяти грошей.

– О’кей, я тоже не доверяю. Поэтому упакуем все в маленький удобный чемоданчик и твой рюкзак. Пару самых нужных вещей. Остальное нам или вышлют, или черт с ними.

– Ну, не знаю… – Марыся постепенно смягчается, потому что не видит другого выхода. Однако ей не хочется расставаться с матерью, которая так же упряма, как и она, и уже приняла решение.

– Поспешим, нужно еще принять душ, что-то перекусить, выкурить сигарету, купить две бутылки воды… У нас мало времени.

Обе женщины, как по команде, идут готовиться к отъезду.

– Привет! – Ахмед в назначенное время подъезжает к дому на большой черной «Тойоте-Камри». – Все удобно поместимся. Бросайте сумки в багажник. Что так мало? В отпуск приехали с сумочкой через плечо?

Он мило улыбается. Но Марыся видит какой-то странный блеск в его глазах. «Это обман, – распознает она, и ее бросает в пот. – Он хитрит, что-то планирует», – думает она в панике, отыскивая какую-то гарантию безопасности.

– Вуаля. – Мужчина галантно открывает дверь и усаживает бывшую жену на сиденье рядом с водительским.

– Я перезвоню Муаиду, – блефует взволнованная Марыся. – Расскажу ему, что мы едем с тобой.

– Этому наркоману? – Отец иронично смеется. – Думаешь, что он поймет, о чем речь?

– Уже много лет он не употребляет, – возражает Дорота.

– Мириам, не темни! – Отец нетерпеливо смотрит на часы. – Ведь нет никакой телефонной связи, тем более мобильной. Отключили, и ты прекрасно об этом знаешь. Можешь только голубя послать. Садись.

– Мы оставили письмо, – холодно сообщает Ахмеду Дорота. – Ну, Марыся, что с тобой, девочка моя? – подгоняет она дочь, хоть сама не уверена в верности принятого решения.

– Рашид! – радостно восклицает Марыся, видя приближающегося мужчину: появляется решение проблемы.

– Он поедет с нами до самой границы, – говорит она быстро, как заведенная. – При случае покажешь ему дорогу, может, позже другие ей воспользуются.

Она направляется к парню и машет над головой руками.

– Как приятно тебя видеть! – кричит она. – Где твоя машина?

Краем глаза Марыся замечает бешенство на лице отца, который хлопает дверью со стороны сидящей матери, обходит машину, садится на водительское место и молниеносно отъезжает.

– Мама-а-а-а! – Марыся не знает, что ей делать. Она бросается бегом за «тойотой» отца, но, видя безнадежность ситуации, поворачивается к Рашиду: – Куда ты поставил машину, парень, куда?!

– За углом, у главной дороги, – удивившись, отвечает он и показывает на дорогу пальцем. – Что происходит?

– Мать похитили! Лети за машиной, мы должны его сцапать!

– Но кто? Наемники, убийцы, кто?

– Мой чертов папашка! – выкрикивает она в бешенстве и с безумием в глазах мчится в указанном Рашидом направлении.

– Что ты вытворяешь, Ахмед?! – Дорота не догадывается, что происходит, но сердце подскакивает у нее к горлу. – Где Марыся? Подождем Марысю! – выкрикивает она, оборачивается и видит дочь, бегущую по улице и машущую руками.

– Чертова строптивая соплячка! – Мужчина нервно покусывает верхнюю губу. – Нужно было с ней смолоду иначе поступать. Сейчас выросла чересчур упрямая и мерзкая бабища.

– Что ты такое говоришь! Боже, она, однако, лучше знает тебя. – Женщина в панике задыхается, и у нее перед глазами мелькают разноцветные круги. – Какая же я глупая идиотка!

Она тянется рукой к двери, чтобы открыть ее на ходу. Но на секунду раньше до ее ушей доносится звук автоматически закрывающегося замка.

– Сиди там, где сидишь, и не дури! А глупая ты всегда была, Блонди. – Ахмед противно смеется.

– Да, а все потому, что снова тебе поверила, хотя прожила с тобой столько времени и знаю тебя как облупленного!

Дорота в приступе отчаяния бросается на мужчину и, приподнявшись со своего сиденья, колотит его по голове кулаками.

– Ты подлец! Однажды ты лишил меня детей! Сейчас тебе это не удастся! Я не позволю, чтобы ты снова разлучил нас с дочерью!

– Порешь чушь, женщина! – Ахмед отмахивается от нее, как от назойливой мухи, но удары становятся все более чувствительными.

Мужчина резко тормозит. Дорота ударяется в переднее стекло машины и сползает на коробку скоростей.

– Аллах меня услышал, и ты наконец-то попала в мои руки, – цедит он сквозь стиснутые зубы. – Смогу смыть позор, которым ты меня покрыла, шармута! – Ливиец тянется к бардачку в дверях водителя и молниеносно вытягивает мешочек с маленькой бутылочкой и носовым платком. Потом усаживает бывшую жену на сиденье, прислоняет ее разбитую голову к боковому стеклу и прижимает снотворное к ее носу. После, спокойный и довольный, глубоко вздыхает, набрасывает на спящую женщину плед и снова трогается с места.

– Добрых снов, Блонди, – насмешливо улыбнувшись, произносит он себе под нос.

Марыся и Рашид въезжают на ближайшую площадь, которую нужно проехать, если хочешь добраться до автострады, ведущей в Тунис. В отдалении они видят большую черную «тойоту» Ахмеда. Девушка сидит как на иголках, но не смеет подгонять парня. Тот давит на газ до предела, мотор ревет, но машина едва движется.

– Где ты взял такой хлам?! – не выдерживает Марыся. – Она же вообще не едет! Wallahi!

– Откуда же я знал, что буду участвовать в преследовании? Эту колымагу мы держим для клиентов.

– Видишь его, видишь?! – Почти приклеившись носом к стеклу, Марыся старается высмотреть автомобиль отца. – Исчез… Если едешь на такой развалюхе, нет никаких шансов… – Она закрывает глаза и тихо всхлипывает.

– Извини, Мириам. Не знаю, что можно сделать. – Рашид сжимает губы и чешет затылок. – Даже позвонить нельзя.

– Мамуля, моя мамуля! – Марыся начинает рыдать, заливаясь слезами. – Я хочу к маме-е-е-е…

Слезы потоком бегут по щекам молодой женщины.

– А-а-а! – Она хватает растопыренными пальцами свои длинные вьющиеся волосы и тянет без памяти, бьется при этом головой о панель перед сиденьем пассажира. – Мам-а-а-а-а…

Дорота медленно поднимает веки и чувствует, как страшно жжет в глазах. Во рту и носу ощущается сухость, а еще какой-то странный привкус и запах. Она осторожно отклоняет край пледа, накрывающего ее с головой. Женщина сидит в кресле пассажира и благодарит Бога, что на этот раз ее не вбросили в багажник. Уже сереет, через несколько минут станет темно. Она узнает безлюдную дорогу в Тунис. Прищуривает глаза, чтобы рассмотреть арабский указатель. «Зуара – десять километров». В эту минуту Ахмед резко поворачивает влево, пересекает две полосы почти пустой автострады и съезжает на каменистую дорогу.

«Я очнулась в последний момент, – решила слабая еще Дорота. – Интересно, какой конец мне уготован. Только бы долго не мучиться», – думает она и закрывает глаза. Из-под век тонкими струйками начинают течь теплые слезы. Она чувствует успокоение. Ей уже не хочется бороться, она слишком измучена.

– Что ж, моя маленькая Блонди, ты неплохо сохранилась, – говорит Ахмед спутнице, не догадываясь, что та уже не спит и в сознании. – Для своего возраста ты еще ого-го. – Он беспардонно дотрагивается до ее бедра, а Дорота задерживает дыхание.

– Прежде чем с тобой покончить, надо… а то, пожалуй, не прощу себе. – И он сладострастно смеется.

Через минуту машина останавливается под развесистой пальмой, окруженной низкорослыми, может, с метр высотой, кустами. Тут же рядом виден маленький квадратный сарайчик из пустотелого кирпича.

– И местечко есть. – Мужчина открывает дверь, выходит и потягивается. Потом идет за пальму и долго мочится.

Внутрь машины врывается резкий пустынный воздух, овевает лицо похищенной женщины и гладит ей волосы. Дорота чувствует, как к ней возвращается жизнь. Она глубоко вздыхает. Осторожно убеждается, что ее руки и ноги не связаны: скорее всего у ее палача не было на это времени. Кроме отступающей одури от снотворного и боли в виске, ее ничто не беспокоит. Так, по крайней мере, кажется. Ахмед резко открывает дверь со стороны пассажира, и ничего не подозревающая Дорота вываливается из машины, как мешок картошки. Она лежит на боку на мелких камешках, которые ранят ей руки и щеку. Ее мышцы после наркотического средства настолько вялые, что ей даже трудно двинуть рукой.

– Соберись, шармута! – кричит Ахмед, наклонившись к ней. – Тебя ждет еще одно удовольствие в жизни.

Он хватает ее за воротник рубашки и тянет, как щенка, к смердящему сараю.

Домик маленький, грязный, неоштукатуренный, снаружи его украшают многочисленные граффити. В нем один проем, в который никогда не вставлялось окно. Вход – большая дыра без двери. Внутри почти совсем темно. Мужчина бросает свою жертву в центр и недовольно оглядывается вокруг.

– Нужно быстро закончить развлечение. И где-нибудь ее здесь придушить.

Он презрительно кривит губы и цокает языком о нёбо. Медленно расстегивает пояс на брюках, пуговицу и молнию.

Дорота лежит на земле и в панике осматривается по сторонам. Она видит кострище с остатками еды, ржавые банки из-под тунца и человеческие экскременты. Под одной из стен лежит свернутая циновка, заплесневелая и дырявая.

Женщина старается подняться, опираетсяруками о землю и, двигая пальцами, чувствует возвращающуюся силу в мышцах. Она на ощупь находит приличных размеров камень с острыми как нож краями. «Это не песчаник, – радуется она в душе, – и идеально помещается у меня в руке». Мужчина с опущенными до половины бедра брюками наклоняется над ней и притягивает к себе. Дорота чувствует, как сильно он возбужден, и ей кажется, что ее вот-вот вырвет. Но вместо этого она старается устойчивее держаться на ногах и закусывает губы.

– Ах ты, потаскуха! Однако хочется тебе еще развлечься с законным мужем! – довольно восклицает Ахмед. – Тот блондин наверняка так хорошо не драл тебя, как я.

Уверенный в себе и в том, что ему все позволено, он набрасывается на женщину, рвет на ней одежду.

Этого Дорота больше не может перенести. Она корчится и выскальзывает из потных лап насильника. Падает на колени, но удерживает равновесие, упираясь ладонями в землю. Молниеносно поворачивается к палачу и размахивается. Приличных размеров камень попадает в срамное место бывшего мужа. Он издает рык, который переходит в завывание. Сгибается пополам, а потом, словно в замедленной съемке, становится на колени и падает на бок, по-прежнему согнувшись и не убирая рук с кровоточащей раны. Женщина сразу же поправляет на себе одежду и склоняется над человеком, который был причиной всех ее несчастий и мучений.

«С этим необходимо покончить, – решает она. – Раз и навсегда, нечего раздумывать, иначе он придет в себя и мои дети больше не увидят меня живой».

Она сжимает в ладони твердый камень. Делает глубокий вдох.

– Прощай! Ты больше никогда не причинишь зла ни мне, ни моей дочери – никому другому. Добрых снов.

Ахмед с изумлением смотрит на бывшую жену. Медленно выравнивает дыхание и собирается с силами. Но в этот момент на него обрушивается первый удар, а за ним второй, третий… Мужчина беспомощно валится на грязный песок и разбросанный пепел кострища.

– Здесь твое место! – Дорота с ненавистью и отвращением наклоняется над искалеченным телом. – Исчезни навеки.

Говоря это, она наносит еще один удар.

Женщина бросает камень в угол душного сарая и выходит наружу. Ее окружает темная ливийская ночь. Снаружи – кристально чистый воздух, вокруг поют цикады и жужжат майские жуки, живущие рядом с пальмой и кустами. Небо над головой усыпано миллиардами звезд и находится на расстоянии вытянутой руки. В отдалении видна автострада. «Как-нибудь доберусь», – решает Дорота.

Она подходит к машине, открывает багажник, вынимает из него две бутылки воды и старается смыть липкую, свернувшуюся уже кровь. Женщина смотрит на себя в зеркальце. Ее лицо опухло от эфира и разбито в нескольких местах. Она вынимает из сумочки тональный крем и скрывает синяки и царапины. Затем она переодевается в свежую одежду, садится на место водителя, делает большой глоток воды и закуривает сигарету. «До Триполи я не доеду, нет шансов», – трезво размышляет Дорота и пытается спланировать свои дальнейшие действия. «Учитывая многочисленные посты полиции и военных и то, что я не настолько хорошо вожу машину, чтобы после таких экстремальных переживаний преодолеть триста километров, вряд ли я смогу самостоятельно вернуться в столицу. Черт, у меня также нет ни ливийских, ни международных водительских прав, – вспоминает она. – А без них вообще крышка. Может, как-то доберусь до Зуары и там найду водителя, который привезет меня в Триполи… В конце концов, у меня есть деньги, могу даже подарить кому-нибудь эту большую эксклюзивную машину. Это, пожалуй, наилучшее решение, – приходит она к выводу. – И, по всей вероятности, единственное в этой ситуации». Она вздыхает с облегчением, оценивая свой план как вполне хороший.

Дорота заводит мотор «тойоты», включает фары и медленно едет по короткой дороге. Через пятнадцать минут лавирования между торчащими скалами и густыми сухими зарослями, небольшими песчаными холмами и глубокими впадинами она доезжает до автострады, на которой движение усиливается. Она должна сейчас повернуть влево, перед этим пересечь три полосы, ведущие в Триполи, а потом выскочить на дорогу, которая ведет в Зуару и Тунис. После достаточно долгого ожидания, которое она использует, чтобы перевести дух после убийственной езды, ей удается включиться в движение. Чем ближе к границе, тем машин все меньше. «Куда же они подевались? – размышляет Дорота. – Может, знают какую-нибудь дорогу напрямик, может, стараются объехать пост?»

В этот момент перед ней вырастает большой контрольный пост, больше оснащенный оружием и транспортом, чем находящиеся в Триполи. Приблизившись, она видит мужчин в военной форме. «И что мне сейчас делать? – думает она в панике, а сердце едва не выскакивает из груди. – Не моя машина, у меня нет прав вождения, и в придачу еду ночью одна через безлюдное место». Она смотрит на свои руки, не отмытые до конца от крови, с ободранными запястьями. «Деньги! Я должна их подкупить! Ведь это Ливия! Только рыбы не берут. Здесь коррупция процветает. Бакшиш – это обычное дело, особенно в государственных учреждениях». Она глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. «Все будет хорошо, все будет хорошо. Думай позитивно! – приказывает она себе. – Улыбайся!»

– Salam alejkum! – традиционно здоровается она по-арабски с наклонившимся к открытому окну машины чернокожим военным.

– Salam, – отвечает тот грубовато. – Куда это вы ночью едете?

– Хочу встретиться с дочерью, которая уже на Джербе, – врет Дорота и не краснеет. – Я иностранка, adżnabija, и провожу в Ливии отпуск. Но он уже закончился.

Она улыбается одной из своих самых очаровательных улыбок и смотрит на мужчину маслеными глазами.

– Хорошо, хорошо. – Парень немного смягчается и начинает глупо переминаться с ноги на ногу. – Документы на машину, водительские права и паспорт. Съезжайте на обочину, это может подождать.

Солдат преодолел первое очарование и ворчит в обычной военной манере.

«Это не ливиец, – думает Дорота. – Вообще черный, так-сяк говорит по-английски, по-арабски же вообще не говорит. Вот беда, это, пожалуй, один из наемников, о которых столько сейчас болтают. Или из тех, кто старается выслужиться и хлопочет о ничтожной должности, ясно как день. Кроме того, получает за это много денег. Я погибла, – думает она, от ужаса едва дыша. – Он не возьмет деньги, об этом не может быть и речи». Но все же вкладывает двести долларов в документы. В конце концов, ей нечего терять. Женщина дрожит всем телом. «Сейчас не хватает только, чтобы он засадил меня в ближайшую тюрьму, например, за убийство…» На лице женщины появляется кривая усмешка. Она неуверенно осматривается по сторонам и, тяжело вздохнув, докладывает третью сотню.

– Вот нашла документик, знаете ли, у меня страшный бардак, как у всех женщин.

Дорота действует медленно, рассчитывает на «зеленые».

– Что это? – Возмущенный солдат держит двумя пальцами американскую валюту, тычет ее в открытое окно машины и машет ею у женщины перед носом. – Стараетесь меня подкупить? Что у тебя на совести, красотка?

– Ну что вы! – Дорота делает вид, что растеряна и смущена. – Я забыла об этих деньгах, полностью вылетело у меня из головы. Мой муж всегда делает мне такие сюрпризики… презентики. – Она выразительно смотрит на парня, показывая ему глазами: «Бери презентик, придурок!»

– Немедленно документы на автомобиль и водительские права, иначе увезем тебя на полицейский пост! – Уже сильно разнервничавшийся службист кричит и открывает дверь автомобиля со стороны водителя. – Подкуп и коррупция сожрут эту страну! Но я в армии Каддафи, а мы неподкупны!

Несколько других солдат отворачиваются, но при этом прислушиваются. Потом идут в их сторону.

– Давай, двигайся! – Солдат направляет на женщину автомат Калашникова, висевший до сих пор через плечо.

Дорота тянется за бутылкой, лежащей на пассажирском сиденье, и пьет воду небольшими глотками. Она понятия не имеет, с чего начать. «План был дерьмовый, – думает она. – Я сварилась, сварилась всмятку». В ту же минуту раздается первая очередь из автомата, а через секунду – следующая. Все на посту заинтересовались красивой блондинкой, и никто не заметил, как на дороге появился пикап с повстанцами. Они стреляют как попало, потому что никогда этому не учились и не упражнялись. Единственное их желание – получить контроль над своей страной. Дорота, осознав, что у нее есть шанс сбежать, выскакивает из машины, вырывает из руки одуревшего наемника свой паспорт и бросается бегом на другую сторону автострады, полностью пустой. Ее цель – добежать до обочины. Там ее скроет мрак и поглотит пустыня. Ничего больше женщина сейчас не хочет.

– Adżnabija! – слышит она голос ранее проверяющего ее наемника. – От меня не убежишь!

Дорота на секунду поворачивается и видит, что мужчина прицеливается. «Как бы его тоже не подстрелили!» – проносится у нее в голове. В эту минуту она чувствует резкую боль в икре и падает на камни и песок по другую сторону проезжей части. Из последних сил, выпуская из легких свистящий воздух, ковыляет дальше. Через минуту ее уже скрыла ночь. Она садится, подтягивая ногу с сильно кровоточащей раной, и пытается рассмотреть, что происходит на посту. Среди солдат поднялась паника, а повстанцы собирают щедрый урожай. Через минуту они отъезжают и все стихает. Дорота стягивает с себя рубашку и остается в футболке с короткими рукавами. Она рвет фланель на полосы и крепко забинтовывает огнестрельную рану. «Видимо, мне предназначено что-то другое! – Со вздохом облегчения женщина старается встать. – Не попаду в ливийскую тюрьму. По крайней мере сегодня. Нужно идти, исчезнуть с глаз», – решает она. В отдалении, в глубине пустыни, распространяющейся на юг страны, мигает какой-то свет. «А может, это усадьба добрых людей, которые мне помогут?» – подзадоривает она сама себя и медленно ковыляет вперед. На рассвете она добирается до односторонней дороги, которая ведет к вырисовывающимся на горизонте горам.

– Эй, красавица, что ты здесь делаешь? Ты кто? – Доносится до нее русская речь. Дорота даже не обратила внимания на остановившуюся машину. «Может, это мираж?» – Она еще в состоянии думать, хотя у нее шумит в голове.

– Я полька, – шепчет она, опираясь обеими руками о горячий капот машины.

– Я знаю чуть-чуть по-польски. У меня были друзья-приятели. Ну давай, садись. Ты ранена? – Пышнотелая женщина склоняется над ее ногой. – Плохо, значит, недобже. Хочешь со мной поехать? – спрашивает она доброжелательно. – Я медсестра из Центральной больницы в Налуте. Зина меня зовут, а тебя?

– Дорота, – из последних сил отвечает она на заданный вопрос и падает без сознания на сиденье автомобиля.

Поиски

Рашид решает не отступать и ехать дальше вперед. У него есть план, и он будет его придерживаться. Действовать трудно из-за полного отсутствия связи, но нельзя смиряться.

– Куда ты едешь? – Марыся с опухшим от слез лицом поднимает взгляд на дорогу. – Ведь его уже давно не видно. Мы потеряли мерзавца, ладно.

Она громко сморкается и бросает салфетку на горку уже ранее использованных.

– Скрылся. Ливия – это большая страна, ищи ветра в поле.

– Но нужно искать, иначе шансы найти сводятся к нулю. Правда?

– Что ты хочешь делать? Через день или два доехать до границы с Тунисом? Он наверняка убьет мою мать раньше или поедет в пустыню и продаст ее на каком-нибудь базаре с верблюдами. Красивая стройная блондинка пойдет за неплохие деньги и будет наложницей какого-нибудь африканского князька или окажется в борделе в Чаде, Сомали или Эритрее.

– Wallahi, какие у тебя черные мысли! Так нельзя.

– Значит?..

– Значит, план такой. Едем в Эз-Завию к Аббасу и берем самый лучший автомобиль, такой, как в салоне. Я слышал, как он когда-то рассказывал, что его брат работает в полиции. Не знаю, дорожная или следственная, но наверняка у него есть там приятели. Узнаем, не видели ли на каком-нибудь посту ливийца с белой женщиной. Такие вещи замечают. Кроме того, ведь твоя мама будет сопротивляться, кричать, попытается выйти из машины. Или нет? – Он ободряюще похлопывает Марысю по сгорбленной спине.

– Этот план может оказаться вполне эффективным, – соглашается она и вздыхает с облегчением. – Если поспешим, то есть какой-нибудь шанс. Один на миллион, но есть.

Взволнованный рассказом молодых, Аббас пробует дозвониться по стационарному телефону, но аппарат молчит. Он не сдается и приставляет к уху мобильный.

– Есть, подключили! – выкрикивает он, счастливый, как ребенок. – Эти мерзавцы играют с нами в кошки-мышки. То есть связь, то нет, то опять есть…

После всех традиционных приветствий братья наконец переходят к конкретике. Аббас включает громкую связь.

– Ты не мог бы узнать, появлялся ли сегодня на каком-нибудь посту на трассе у границы с Тунисом парень на черной «Тойоте-Камри» с белокожей блондинкой? Этот подонок выкрал женщину из нашей семьи.

– Ничего себе преступник! – Тронутый рассказом, собеседник от возмущения повышает голос. – Но знаешь, выяснять придется долго. Мы работаем посменно. Может, только завтра смогу тебе передать какую-нибудь информацию. Но тогда будет уже поздно! – Он сам отдает себе отчет, что пользы от такой помощи мало.

– А не удастся ли его задержать? Может, какая-то публикация или что-то в этом роде? Ведь достаточно спросить у этой женщины, по собственной воле она с ним едет или нет.

– Необходима фотография этой красотки, – поразмыслив, говорит полицейский, – только сейчас, когда нет Интернета, у нас связаны руки.

– Фотку могу привезти лично… – включается в разговор Марыся.

– Но как мы ее разошлем? – вопрошает служащий. – По факсу не удастся, тоже не действует. А пока получу согласие на телекс, пройдет неделя. Знаете, сейчас достаточно горячее время, поэтому…

– Да, да, – соглашается Аббас, признавая, что брат прав. – Так что ты предлагаешь?

– Единственное, что могу сделать на данный момент, – это позвонить. У нас есть специальная телефонная линия, соединяющая все посты, поэтому сделать звонок не составит труда. Нужно как можно быстрее их предупредить, иначе птичка улетит.

– Хорошо, – говорит Марыся, немного успокоившись. – А как мы можем помочь?

– Сидеть дома и ждать. Позвоните мне через пару часов, может, около семи вечера. А если снова отключат телефон, то приезжайте на пост завтра в полдень. У меня уже наверняка будут для вас какие-то конкретные сведения, а до этого буду держать руку на пульсе.

– Я не хочу сидеть без дела, я хочу действовать! – Молодая женщина снова начинает плакать.

– Хорошо, хорошо. Я тебя полностью понимаю. – Голос собеседника звучит успокаивающе. – В таком случае привези эту фотографию, о’кей? Попробую ее как-нибудь переслать без согласования с начальством, хотя, конечно, мне за это могут накостылять.

– Спасибо вам огромное, – сдавленно произносит Марыся.

– Ваше счастье, что вы меня сегодня застали, потому что завтра в полдень я собираюсь сматываться. Последняя смена – и пока, – шепчет мужчина в трубку.

– Но куда? – спрашивает, заинтересовавшись, Аббас.

– Ты знаешь, парень, что наше племя присоединилось к повстанцам? В Бенгази все бурлит. На этот раз победим, а я не буду больше заниматься вылавливанием моих братьев, которые борются за хорошее дело. Нет!

– Ты что, ошалел? – У Аббаса от волнения краснеет лицо. – Это нонсенс, глупость! Ничего из этого не выйдет, только люди погибнут.

– В каждой семье должен быть пацифист, но я к таким не отношусь, братишка. Знаю, что ты просто обо мне беспокоишься.

– Ну конечно!

– И о своей семье… Ты хотел бы, чтобы все себе потихоньку жили по-старому. Но так не получится!

– Wallahi, обдумай это еще раз! Переспи с этой мыслью.

– Звоните, если удастся, или приезжайте. Нужно верить, что insz Allah все будет хорошо. Сделаю все, что смогу.

Неизвестно почему, но всю вторую половину дня и вечером мобильная связь работала безупречно. Марыся воспользовалась случаем и позвонила брату Аббаса, Рахману, наверное, раз пять. Последний звонок она сделала в восемь вечера, когда полицейский увольнялся с должности. Но он, к сожалению, сказал, что ему по-прежнему ничего не удалось добиться. Девушка до поздней ночи многократно набирала номер матери, однако, несмотря на верное подключение, никто не брал трубку.

У Муаида, когда он узнает, что случилось, вначале бледнеет лицо. Потом он приходит в такую ярость, что разбивает полсервиза в кухне. Он бросает красивыми фарфоровыми чашками и стаканами с посеребренным ободком о стену и кричит как полоумный. Успокаивается он во время уборки.

На следующий день после того, как выкрали мать, Марыся встает вместе с двоюродным братом в шесть утра. Она решает помочь ему в переполненной больнице, чтобы чем-нибудь заняться и не думать о случившейся трагедии. Снова то же самое: как только на горизонте появляется ее отец, жди несчастья. Марыся отдает себе отчет, что если тот планировал что-то сделать с матерью, то это уже случилось. Молчание телефона ее добивает, и в девять она вновь решает позвонить Рахману. С первого же раза получает информацию, что он вне досягаемости, потом – что абонент недоступен, и, наконец, – что такого абонента нет.

– Опять то же самое! Черт бы вас побрал! Мой мобильный с ума сходит, вместо того чтобы кратко сказать: ты отключена, как и пять миллионов твоих земляков, – жалуется она милой сирийской женщине-доктору, которой помогает в родильном отделении.

– Чтобы заблокировать нашу связь, применили какую-то программу. Не хотят, чтобы в трубке было глухо, потому что это нарушение гражданских прав. Лжет телефон? Лжет. Есть подключение? Есть. Значит, у всех ливийцев в одну минуту испортились аппараты или они не умеют ими пользоваться. Это такое замыливание глаз международного общественного мнения, какое происходило более шестидесяти лет.

– Что ты говоришь? Значит, это такие ловкачи?! И вдобавок делают все почти легально.

– Ага. – Доктор мило смеется и гладит бледную помощницу по голове. – Нет звонков. Chalas! – Она забавно подняла вверх брови. – Все будет хорошо, – утешает она Марысю. Муаид немного посвятил ее в ситуацию, но, очевидно, рассказал только часть правды. В семейные разборки он чужих принципиально не вмешивает.

– Вчера на случай отсутствия связи предварительно договорилась с Рашидом в одиннадцать тридцать в Эз-Завии.

Марыся с трудом находит двоюродного брата на дежурстве.

– Я не до конца обдумала дело: как мне туда добраться? Я же не сяду в такси, ведь в этой буре неизвестно на кого попадешь.

– Я не могу вырваться, чтобы тебя завезти, – говорит Муаид, – но я дам тебе машину «скорой помощи».

– Как это? Лишишь больницу машины? Не понимаю.

– Нет телефонов, значит, никто не вызывает. Машины стоят, а водители меняют пеленки детям в педиатрии.

– Ну да, так и есть. – Марыся согласно кивает в ответ. – Что-то тяжело мне сегодня думается.

– Еще один плюс езды на машине «скорой помощи» – тебя не проверяют на постах и можешь ехать, сколько есть сил в моторе.

Мужчина смеется, обнимая родственницу за талию.

– У тебя еще много времени, поэтому прошу, помоги мне здесь немного. Я стараюсь напихать как можно больше раненых в зал, чтобы не лежали в коридорах. А тех, кого можно, побыстрее выписать. Если бы сейчас у нас в больнице появилась служба безопасности, то у меня забрали бы почти всех пациентов.

– А как тот парень, которого мы взяли в Таджуре?

– Плохо, до сих пор не пришел в себя, а что еще хуже, раздражающе действует на Самиру. Когда она слышит его стон, то просто подскакивает в кровати.

– Каждый бы дрожал, видя человеческие мучения.

После очередных двух часов в больнице Марыся от усталости падает с ног.

– Даже не думала, что это такая тяжелая работа, – жалуется она доктору, которому ассистирует при перевязках. – Профессия врача всегда казалась мне благородной и прекрасной, но ассоциировалась, главным образом, с другой картинкой: белые халаты, красивый кабинет с сертификатами на стенах и больничные романы…

– Насмотрелась сериалов, моя дорогая, – делает вывод доктор. – «Дежурная больница» или «Врачи»?

– Пожалуй, оба. Сейчас я знаю, что это непосильный, до изнеможения, труд.

– Но какое удовлетворение!

– Гарантированное! – хохочут они, и даже пациент, несмотря на боль, криво улыбается.

– Домой идешь, юноша, – говорит медик, склоняясь над пациентом. – Мириам, ты свободна. Тебе, помнится, нужно куда-то ехать.

Как и предвидел Муаид, машина «скорой помощи» мчит по автостраде без остановки. Автомобили дают дорогу, а на постах полицейские машут им руками. Шестидесятикилометровая дорога занимает всего двадцать минут.

– Ну что? Может, он вам звонил? – Марыся с порога без всякого вступления забрасывает Хадиджу вопросами.

– К сожалению, нет возможности. Но сегодня Рашид взял самый хороший автомобиль, какой у нас был в гараже, так что вы быстро и комфортно доедете куда надо.

– Замечательно. – Марыся опускает голову. Слезы собираются в уголках ее глаз, чтобы через минуту тихонько политься ручьем по щекам.

– Ja habibti?[207] – шепчет тетя, прижимая Марысю к груди, как мать. – Sza Allah все будет хорошо. Твоя мать только на вид нежная и хрупкая, но на самом деле она сильная и ловкая женщина. Когда-то ей довелось пройти через настоящий ад. Поверь, она сумеет справиться.

– Да, я знаю, но как мы ее найдем? – Марыся начинает всхлипывать. – Только мы отыскали друг друга на конце света, а сейчас снова то же самое. А говорят, что два раза в одну и ту же реку нельзя войти.

– Это вам было предназначено. Каждая возвратится на свое место, и вы обязательно отыщете друг друга. Может, их кто-то заметил, может, она уже ждет тебя на каком-нибудь посту… – Голос Хадиджи полон надежды. – Пойдем, подождем на солнышке, – тянет она племянницу на террасу в надежде, что прекрасная погода улучшит ее настроение.

– Готова? – Рашид выбегает из дома в мундире ливийской армии, а Марыся, несмотря на свое удрученное состояние, изумленно открывает рот. «Он в этой форме прекрасно выглядит, – проносится у нее в голове. – И подстригся. Что за жертва с его стороны!»

– Не знаю, хорошо ли ты, сынок, сделал, что пришил другие погоны, – беспокоится его мать. – А вдруг прикажут предъявить военный билет, что ты будешь делать?

– Я как-нибудь выкручусь. – Излучая энергию и уверенность в себе, чрезвычайно красивый молодой человек взрывается искренним смехом. – Мириам, не хнычь! Ты сейчас двоюродная сестра офицера высокого ранга! Немного веры в себя! Едем!

Дорожный пост в Эз-Завии выглядит очень прилично и вполне неплохо оборудован. Там постоянно находятся не только полицейские, но и военные.

– До конца моей вчерашней службы ничего по всей трассе не случалось. Никто не заметил блондинки с арабским мужчиной. Мерзавец, по всей вероятности, знает объезды и деревенские дороги, поэтому проследовал незаметно. Но когда стемнело, на посту в Зуаре дошло до стрельбы… – Рахман повышает голос.

– Да? – У Марыси от волнения перехватывает дыхание.

– Повстанцы атаковали пункт военного контроля. Подъехали на одном пикапе и застрелили этих наемников. – При этих словах он с неодобрением указывает подбородком на непрошеных гостей. – Несмотря на то что они прекрасно вышколены, их перебили, как уток, – хохочет он. – Из двадцати осталось двое раненых. Все люди, которых досматривали в это время, разумеется, бежали, а на обочине остался только один автомобиль. Черная «Тойота-Камри», – заканчивает он довольно.

– О боже! – У Марыси темнеет в глазах, и она медленно сползает по стене.

– Эй, никаких обмороков! – Рахман подхватывает молодую женщину в последнюю секунду, а испуганный Рашид пододвигает ей стул.

– Убита? – едва слышно шепчет Марыся.

– Нет! Автомобиль пустой, только в багажнике две дорожные сумки и одна обычная – на сиденье пассажира. Военный, который разговаривал с водителем этого автомобиля, каким-то чудом пережил побоище. Он утверждает, что это была белая женщина.

– Одна?

– Да. Она вроде бы должна была твоего папашку куда-то по дороге выбросить, но о нем я никому уже не упоминал.

– Мама в Зуаре? – У Марыси болезненно сжимается сердце.

– И здесь проблема. Вчера во время всей этой сутолоки и стрельбы она удрала, только никто не знает, в каком направлении. Солдат утверждает, что хотел ее арестовать, и очень недоволен, что подозреваемая убежала.

– Едем туда! – Марыся неуверенно встает, тут же хватается за стены и, как слепая, направляется к выходу.

Почти триста километров они преодолевают в гробовом молчании. Марыся уже не плачет и не вертится, глядя по сторонам. Вперив взгляд вперед, она молча наблюдает, как мчащаяся машина глотает километры. Останавливают их только на двух постах, находящихся в безлюдных стратегических местах. Но, видя мундир с большими знаками отличия, отдают честь и разрешают ехать дальше.

– Это вещи моей матери, – подтверждает она в Зуаре, заглядывая в багажник брошенного автомобиля. – А это – мои. Мы должны были ехать вместе, но… в последнюю минуту я передумала. Договорились встретиться на Джербе.

– Она тоже так говорила, – поддакивает солдат с рукой на перевязи. – Мы нашли документы, свидетельствующие, что автомобиль ей не принадлежит.

– Одолжила у знакомого, – врет Марыся, даже глазом не моргнув. – Или это преступление?

– В таком случае все равно должен быть какой-нибудь документ. – Видно, что иностранец не знает местных законов и начинает колебаться.

– У нас, в Ливии, документ не нужен.

– Разве у вас. – Солдат говорит, не скрывая сарказма и делая ударение на отдельных словах. – Может, и водительские права тоже не нужно иметь?

– Забыла, оставила в моей сумке, – говорит Марыся, мгновенно придумав ответ. – Или за это арестовывают? Штраф? Или, возможно, смертная казнь?

Она приходит в бешенство, потому что представляет вчерашний допрос матери и опасную ситуацию, в которой та оказалась.

– Во всяком случае, ваша мать сбежала с места преступления, и это факт, – отвечает наемный слуга Каддафи, внимательно осматривая при этом погоны на мундире Рашида.

– Ты мало смыслишь в законах, парень, – включается в разговор двоюродный брат. – Вчерашнее происшествие нельзя причислять к преступным деяниям. Его нужно трактовать как правонарушение, которое везде, во всем цивилизованном мире, наказывается штрафом. Надеюсь, что ты не применил к слабой женщине силу, ведь тогда ты пойдешь под суд.

Он пристально смотрит в глаза солдату, и глупое плоское лицо наемника в одно мгновение из черного становится серым.

– Прошу военную книжку и твой номер. – Рашид протягивает руку и грозит указательным пальцем. – Побил ее?

Через минуту до Марыси доходит завуалированное значение вопроса.

– Ты что ей сделал, хам?! Ты раб!

Новая смена солдат на посту с интересом наблюдает за необычной сценой, но, пожалуй, из лени не вмешивается.

– Только сделал предупредительный выстрел, когда она убегала. – Наемник опустил взгляд на дорогу, засыпанную после вчерашнего нападения битым стеклом.

– Ты выстрелил в безоружную невинную женщину?! – Марыся подскакивает к великану, который выше ее на две головы, и начинает кулаками дубасить его по чем попало.

– Не попал… это было только предостережение… – лепечет здоровяк, как ребенок.

– Куда она побежала?

– Туда. – Он показывает пальцем на другую сторону автострады.

– Ты преступник! Аллах тебе отплатит тем же. Чтоб в твою мать кто-то выстрелил! – Марыся кричит наемнику фатву[208]. – Желаю тебе этого от всего сердца! – шепчет она сквозь стиснутые зубы. – И чтоб попал.

Она подкрепляет слова плевками в мужчину.

– Приготовь бумаги, – спокойно отдает приказ Рашид. – Вещи, оставленные в машине, мы возьмем с собой. Они принадлежат дочери потерпевшей. А жалобу мы составим еще сегодня. – И невозмутимо добавляет: – На самом верху.

– Но…

– У тебя какие-то проблемы с исполнением приказов офицеров, которые выше тебя рангом?

– А как с автомобилем? Возьмите, если хотите. Его нет в описи вещей, я еще не составлял протокол.

Солдат, теперь услужливый и покорный, заглядывает Рашиду в глаза.

– К черту этот автомобиль! Думаешь, он мне нужен? – Рашид показывает на новехонький «линкольн», на котором приехал.

Марыся, словно слепая, переходит через автостраду, переполненную в это время. Вокруг слышны только гудки клаксонов и визг колес тормозящих автомобилей. Рашид бегом бросается к ней. Шестое чувство подсказывает Марысе путь. Она машинально направляется в то место, где вчера Дорота рвала рубашку и накладывала себе повязку на простреленную лодыжку. Там остались рукава и воротник, на которых видны большие красные пятна крови. Марыся берет обрывки ткани в руки и прижимает их к лицу. Становится на колени и видит на песке засохшую кровавую лужу.

– Давал предупредительный выстрел?! – Она просто хрипит от бешенства, а в ее глазах появляется грозный блеск. – Я его убью, зарежу ублюдка! Нет, у меня есть мысль получше! У Муаида имеется оружие, приеду сюда и предостерегающе застрелю его, как собаку!

Марыся бьется в крепких объятиях Рашида, который решительно сдерживает ее.

– Если ты сейчас окажешься в тюрьме, то никогда не найдешь мать, – спокойно говорит он. – Такие вещи делаются у нас иначе. – Он пристально смотрит ей в глаза. – Оставь это семье.

До самых сумерек военные и полиция ищут след раненной наемником женщины. Но пустыня огромна и поглотила свою жертву без следа.

Трагедия в Эз-Завии

Хадиджа, как всегда, встает в шесть утра. Она любит утреннее время, когда дом еще спит. Она в ночной рубашке идет на цыпочках в кухню и заваривает любимый кофе с кардамоном. Утренний крепкий черный кофе ставит ее на ноги и поддерживает в движении вплоть до второй половины дня, когда она пьет следующую чашку. С чашкой горячего кофе женщина выходит на террасу, садится у стола в удобное кресло из ротанга и наслаждается запахом кофе, земли и весенних цветов. Птицы в эту пору дня необычайно активны и поднимают много шума в окружающих дом олеандрах, низких соснах и высоких эвкалиптах. Пчелы и жуки летят к бугенвиллеям, которые оплели одну стену дома и забор. «Как несправедлива жизнь, – размышляет Хадиджа. – Я сижу здесь в покое и тишине, а недалеко отсюда люди стреляют и убивают друг друга. Хотя бы в Бенгази! Такой красивый город с чудесной набережной вдоль моря, но все время мучимый и угнетаемый Каддафи, его армией и сторонниками. Что он хочет от людей в этой провинции? Говорит, что они наемные убийцы, фундаменталисты или даже террористы «Аль-Каиды». Но это же вздор!»

Взволнованная Хадиджа закрывает глаза и подставляет лицо под ласковые в эту пору лучи солнца. «Какое несчастье в очередной раз случилось с Доротой? Кто об этом знает?» Женщина морщит от беспокойства лоб, и слезы наполняют ее глаза. «Приехала с дочерью в сентиментальное путешествие и исчезла. Снова столкнулась в Ливии с несправедливостью, и снова это случилось из-за моего подлого брата. Сколько еще людей он может обидеть?! Ради Аллаха, кто-то же должен его остановить, и неважно каким способом». Она вздыхает, вытирает влажные глаза и, выпрямившись, смотрит перед собой. Ее взгляд полыхает гневом. «Каждый раз, когда я вспоминаю об Ахмеде, мне становится нехорошо», – убеждается она, кривя губы. «Сегодня не расслаблюсь, жаль времени на сидение», – приходит она к выводу и тяжело встает, направляясь в детские комнаты. Наверху, в супружеской спальне, она слышит уже движение и открытую воду в ванной. Ее чудесный муж, как всегда утром, насвистывает какую-то иностранную мелодию. Иногда это танго, иногда вальс, иногда дискотечная модная песенка. Она пытается распознать, что на этот раз, но машет рукой и сдается. Сейчас ее ждет самая неприятная часть утра – будить малышей, которые не терпят рано вставать. Снова будет визг и крик, но что делать? Дети Аббаса лучше воспитаны, чем их общие. Двенадцати-и одиннадцатилетние дети слушают ее распоряжения и нехотя идут в ванную. Асир и Мунира сидят у мамочки на голове. Игра в пробуждение длится целых полчаса.

– Мамуля, мамуля, у нас идея, – начинает самый смелый, Асир, в перерыве между одним шоколадным пудингом и вторым.

– Даже боюсь, – смеется Хадиджа, быстро пакуя в пластиковые емкости второй завтрак для детей и мужа.

– Мы все будем просить, – парень пинает под столом братьев и сестер, которые сразу начинают реветь.

– Короче говоря, – подает голос самый старший, Абдула, – мы хотели бы начать летний сезон и сделать гриль у бассейна. А может, немножко покупаться…

– Летний сезон, говоришь? – Хадиджа решает немножко подразнить их. – Но ведь только ранняя весна…

– А тепло, как летом! – поддерживает Асир брата.

– Мары, как придет, может там немного убрать, расстелить циновки, поставить шезлонги и долить пару ведер горячей воды в емкость. – Аббас входит в столовую и сразу включается в разговор.

– Спасибо, папочка! – Детвора с писком бросается на мужчину, целует и обнимает его.

– Минуточку, минуточку, а меня кто-то спрашивал о разрешении? – Хадиджа не выглядит самой счастливой. – Это для меня планируется дополнительная работа, а ты такой добрый.

Женщина поджимает губы и делает вид, что гневается.

– Мы поможем! – Малыши тут же поворачиваются к ней, стараясь дотянуться через стол до любимой мамы, чтобы и ей выразить свою любовь и благодарность. При этом они умудряются перевернуть пластиковый пакет с апельсиновым соком и емкость с йогуртом.

– Сумасшествие! Что я должна в таком случае купить в городе? – спрашивает, смягчившись, мама и старается сдержать все увеличивающийся хаос.

– Малюсенькую пиццу… бурики с мяском… еще со шпинатом и фетой… бриоши с хрустящим сахаром… хобзу мисрия[209]… фалафель[210]… шаурму… кебаб… – перекрикивая друг друга, перечисляют счастливые дети.

– Эй, должен же быть гриль, а вы заказываете множество готовой еды, как для полка солдат, – смеется она весело.

– А я бы хотела только амаретто[211], – говорит семилетняя, маленькая для своего возраста Мунира, получившая право голоса, когда мальчишки наконец высказали свои пожелания.

– Последненькая просьба, – говорит Асир, облизывая губы. – Немножечко какавийи[212], о’кей, мамуль?

– Quejs[213]. – Уже совсем обезоруженная, мать согласна на все.

– В котором часу начинаете? – спрашивает отец, уходя. – Уйду с работы и присоединюсь к вам. Сейчас никто не заинтересован в покупке автомобилей, значит, один раз во второй половине дня можно закрыть салон.

– В час! – кричит Самир.

– В два! – поправляет его Асир.

– Хорошо, постараюсь прийти вовремя.

– А не могли бы мы эту забаву организовать в уик-энд? – говорит мать, прислушавшись к голосу разума.

– Завтра мы уже свободны, вчера учительница сообщала в школе, значит, можно сказать, что начинается уик-энд, – объясняет самый старший, Абдула.

– Почему? По какому случаю? – удивляется женщина.

– Университеты уже давно закрыли, – добавляет Аббас. – Не хотят, чтобы молодежь что-то затевала.

– Но это же дети! – Хадиджа по-прежнему не понимает. – Что они могут сделать антиправительственного? В худшем случае разбить стекло в окне. Что за глупости! – Она заламывает руки. – Ничего, бегите в школу, потому что неизвестно, когда ее снова откроют.

Отец каждому помогает надеть рюкзак, а мама вручает завтраки.

– Уже ваш автобус сигналит! Jalla!

– Ура! – Живые, как искры, но при этом нежные, любящие и прелестные дети выбегают к выходу.

* * *

Хадиджа садится в свой любимый маленький «Пежо-207» и думает, как распланировать сегодняшний день. «Жаль, что не могу связаться с Рашидом», – вздыхает она.

Со Дня гнева и первых манифестаций парень больше находится в Триполи, чем дома. А сейчас, после похищения Дороты, вообще переехал к Муаиду, объяснив семье, что должен помочь двоюродному брату в больнице. Мать, однако, знает, в чем дело. Красивая Мириам заморочила ему голову, а это нехорошо, ведь они близкие родственники и не должны влюбляться друг в друга. «Кроме того, у нее есть муж! – Хадиджа даже фыркает от возмущения. – Надеемся, что вся эта буря утихнет, как только прояснится ситуация с Доротой и девушка вернется к себе». Женщина пробует еще раз дозвониться, но разочарованно убирает мобильный от уха. Что за дьявольская идея с этим отключением телефонов! А если бы кто-то был болен? Автомобильная авария? Что делать в такой ситуации? «Надеяться сейчас нужно только на себя и ни во что не вмешиваться, – отвечает она сама себе. – Вся эта революция наверняка закончится так же быстро, как и началась». Хадидже все равно, кто правит ее страной, была бы только возможность спокойно жить. Каждый следующий, кто займет место Каддафи, тоже будет обманывать и красть. Даже еще больше, потому что у него наверняка будет пусто в карманах, которые он тут же начнет наполнять.

Маленькая красная машинка по узким улочкам въезжает в Эз-Завию. Город странно пуст, не видно женщин, делающих покупки, детей, которые прогуливают уроки, мужчин, мчащихся куда-то по делам. Продавцы спрятали товары внутрь и закрыли витрины черными мешками или кусками фанеры. Что происходит? Хадиджа чувствует, как сильно бьется сердце, хмурится и решает побыстрее купить заказанные детьми продукты и вернуться к себе на окраину. Она начинает с пекарни, где покупает еще горячие хлебцы, а после мчится в кондитерскую.

– Ahlan[214], Хадиджа, – слышит она за спиной голос подруги. – Куда ты так спешишь? Будут гости к обеду?

– Почему наша шумная Эз-Завия выглядит сегодня так, как будто город вымер? Что происходит? Я не хочу ни во что вляпываться, я обывательница, а не какая-нибудь мятежница.

– Ты что, сдурела?! – Подруга прикладывает палец к губам собеседницы. – Эти слова даже произносить нельзя. Покупай что надо, а потом пойдем ко мне на кофе, я тебе все объясню. Одно знаю наверняка, – шепчет женщина Хадидже на ухо, – если будут бои, то за нефтеперерабатывающий завод или терминал, а не за разваливающиеся от старости дома. У меня самое безопасное место наблюдения под солнцем, так как находится, – она строит забавную рожицу, – в изъеденной грибком съемной квартире у самого базарчика в нашей чудесной местности. Спасибо Аллаху, оно не является ни местом демонстраций, ни борьбы. И прежде всего рассчитано на множество гражданских лиц!

Она хватает подругу под руку и после того, как та заплатила в кассе, тянет ее к выходу.

– Где припарковалась?

– У площади, около мечети, – отвечает удивленно Хадиджа. – А что?

– Береженого Бог бережет. Припаркуйся лучше за моим домом. Там наверняка найдется место около мусорного бака, где такое же количество отходов, как и крыс, – смеется она. – Жду тебя. Дети еще только через два часа выходят из школы, значит, у нас есть немного времени для себя.

– Но…

– Никаких «но», у тебя всегда не хватает времени. Ты всю себя отдала семье. Подумай немного о своих удовольствиях.

Хадиджа не хочет обидеть подругу и объяснять ей, что лучшие моменты ее жизни связаны именно с семейным очагом и на самом деле ничего другого ей для счастья не нужно. Семья – это ее мир, опора, радость и рай на земле.

– Кофе готов.

Фавзия вносит кофейник, две чашки, два стакана с холодной водой и блюдце с купленными ею пирожными.

– Может, выпьем на балконе? У нас будут прекрасные места для слежения, а нас никто не увидит. Мы сидим себе за ширмой из плюща. Смотри, какой приятный уголок я устроила, – хвастается она гордо, ставя напиток на металлический столик, покрытый светлой вышитой скатертью. – Сейчас здесь даже обедаем.

– Конечно… – Хадиджа странно взволнована, ей хочется побыстрее оказаться в собственном доме.

– Нам не хватает пространства, сада, пустыни, – жалуется подруга, – потому что в нас, ливийцах, по-прежнему течет кровь бедуинов или берберов. Не удается этого скрыть.

Через пятнадцать минут, которые для гостьи длились, как вечность, Хадиджа поднимается и направляется к выходу.

– Тебя не переделать, – смеется, провожая ее, Фавзия. – Тебя не удается пригласить одну, нужно сразу с парнем и всей крикливой детворой.

– Извини, любимая, но ты знаешь меня не один день. Когда еще такие беспорядки, то дрожишь за них все время, – объясняет она. – Ты ведь знаешь, что наш дом расположен неподалеку от нефтеперерабатывающего завода. После того, о чем ты сейчас мне сказала, думаю, что заберу детей и мы поедем к племяннику в Триполи. Может, там будет спокойнее.

– Не паникуй, это не район Бенгази! У нас противников режима можно сосчитать по пальцам одной руки.

Подруга гладит расстроенную приятельницу по лицу и крепко прижимает к себе.

– Жители Эз-Завии – это хлопочущие по хозяйству женщины, вопящие карапузы, изможденные работой обычные мужчины и целая куча стариков. Посмотри только, приглядись! Старухи и деды сидят на балконах, в окнах, на порогах домов или в воротах. Курят гашиш, играют в кости и перемалывают что-то беззубыми деснами. Здесь не с кем бороться! Эз-Завия – это самое спокойное место под солнцем. Ты сама так всегда говорила, поэтому и переселилась сюда. Выбрось из головы этот Триполи, голубка.

– Но сейчас я уже полечу, ладно?

– Ну хорошо, хорошо…

В этот момент до ушей женщин долетает усиливающееся гудение, грохот и завывание моторов. Но это не звуки, которые издают автомобили, автобусы или даже трактор. Держась за решетку, женщины смотрят в сторону рынка, на который вкатывается колонна военных машин и танков. Все солдаты – в форме ливийской армии. На лестнице образуется толчея. Все прячутся за ворота. Владельцы магазинов опускают жалюзи и захлопывают двери. Опоздавшие перебегают через площадь, стремясь поскорее где-нибудь спрятаться. Раздается первый выстрел – и стоящий на его линии мужчина с малолетним ребенком на руках падает лицом в песок скверика. Малыш плачет, а его опекун недвижим. Во всех окнах и на балконах появляются лица любопытных.

– Спокойное место, – шепчет потрясенная увиденным Фавзия, и подруги смотрят друг другу прямов глаза. – Чего они, к дьяволу, здесь ищут? Чего хотят?

Хадиджа открывает рот и, хрипло дыша, с такой силой сжимает пальцами решетку, что побелели костяшки. Почему? Как это? Ведь здесь одни гражданские!

В эту минуту от разместившегося по другую сторону площади дома городской баладии[215] раздаются выстрелы, вначале одинокие, а затем уже целые очереди.

Танки движутся вперед, и начинается непрерывная стрельба. Те, кто захватил правительство, бросают через окно гранаты. Поминутно сыплются стекла окон ближайших жилых домов. Вдруг открывается дверь эмиграционного бюро. В проеме появляется высокий мужчина в обычной одежде и арафатке на голове. Он упирает в плечо гранатомет и целится в сторону танков. Раздается выстрел, и одна правительственная машина взлетает в воздух, а потом начинает гореть. Из нее с криками ужаса выскакивают солдаты и отбегают в сторону, скрываясь в переулках между домами. Сейчас уже силы правительства открывают постоянный огонь. С дома баладии сыплется штукатурка, отпадают куски стен, из окон вылетают форточки. Весь рынок закрывает все более густое облако пыли и дыма. Военные прибывают. Они наплывают сейчас из всех узких улочек, ведущих на центральную площадь города. Они как попало пускают очереди в сторону здания городского правительства, эмиграционной службы и банка, делают одиночные выстрелы в направлении домов. Головы шокированных жильцов прячутся. Фавзия и Хадиджа крепко держатся за руки. Они не знают, что должны делать, и, оглохшие от канонады, стоят как парализованные. Выход с балкона до помещения в двух метрах от них. Но он уже не заплетен плющом и полностью открыт для наблюдателей с улицы. В один момент среди страшного шума и гула, доносящегося с улицы, Хадиджа слышит около своего плеча тихий звук. Она смотрит в этом направлении и видит на белой блузке подруги маленькое красное пятнышко на груди. С каждой секундой оно растекается и увеличивается. Удивленные глаза Фавзии блекнут, гаснут и закатываются вверх. Женщина мягко оседает на пол балкона и сейчас лежит на боку тихо, как будто спит. Обомлевшая от страха Хадиджа стоит на месте и таращит глаза на то, что творится внизу. Последние выстрелы на площади стихают. Группа солдат вбегает в здание правительства, и внутри слышны глухие взрывы. Черные наемники в форме народной гвардии начинают «уборку» рынка. В центре возникла большая воронка после взрыва, в нее бросают тела погибших. Они поджигают все, что сбросили в воронку, а потом наблюдают за тем, как разгорается пламя. Над общей могилой поднимается густой удушливый дым. Военные закуривают и рассказывают друг другу какие-то анекдоты, громко смеясь. Хадиджа бежит к выходу, мчится по лестнице, пересекает двор, одним пинком распахивает заржавленную калитку на заднем дворе и садится за руль машины.

Женщина находится в почти бессознательном состоянии, но ведет автомобиль очень осторожно и медленно. Крепко держит руль и рывками нажимает на газ. Через некоторое время, когда свежий ветер, врывающийся через открытое окно, приводит в порядок ее мысли, она задумывается над тем, который час. «Уже наверняка далеко за полдень», – приходит она к выводу, наблюдая за солнцем. Она боится оторвать руку от руля и посмотреть на часы. В ее сердце теплится надежда, что раз школа, в которую ходят ее дети, там же, где их вилла, на краю города, то малыши безопасно добрались домой. «Все будет хорошо, – убеждает она себя, – эта война нас не коснется. Мы не какие-нибудь мятежники, осуществляющие переворот, или неизвестно кто!» Перед ее глазами предстает образ мужчины с ребенком, который погиб первым, и она решительно жмет на газ. Выехав наконец на главную дорогу, она видит пару военных грузовиков и танк. Транспорт стоит на обочине, окруженный жестикулирующими и громко разговаривающими солдатами. На горизонте видны большие цистерны нефтеперерабатывающего завода. «Охраняют стратегические объекты», – вспоминает она слова из интервью вождя на государственном телевидении. Она подъезжает к ограждению, минует открытые настежь ворота и паркуется перед входом в дом. В багажнике у нее полные упаковки с холодной уже едой. «Наверное, малыши будут недовольны, что не привезла им вовремя заказанных продуктов, но лучше поздно, чем никогда». – Хадиджа тяжело вздыхает, потому что всегда старается держать данное обещание. Она осматривается по сторонам и чувствует, как сдавливается горло. Она удивляется, что никто из детей ее не встречает. Аббас тоже уже должен быть дома.

– Мэм.

Из оливковой рощи, которая закрывает вид на их сад, выходит сгорбленная и ободранная Мары – египетская домработница.

– Несчастье, мэм. – Она начинает выть, как зверь, которого режут, а затем сгибается пополам, схватившись за впавший живот.

– Это моя вина, я шла с тележкой, полной бутербродов… – она умолкает, потому что у нее перехватывает дыхание.

Хадиджа отскакивает от машины, с посеревшим от страха лицом подбегает к женщине и замечает на ее платье какие-то бурые пятна. Волосы служанки в полном беспорядке, босые стопы грязные, руки в земле.

– Где дети?! Где хозяин?! – Хадиджа хватает ее за плечи и трясет. – Что случилось?! Говори!

Служанка только показывает пальцем на укрытый в глубине сада бассейн. «Утонули! – В голове заботливой матери появляется чудовищная картина. – Но ведь все прекрасно плавают!» Она медленно направляется в сторону места пикника. Каждое движение дается ей с трудом, как если бы она была обвита ватой. Уши заложены. До нее доносится какой-то непонятный шум. Она не чувствует, как бьется сердце, не чувствует почвы под ногами. Видит только Мары, трусящую рядом с ней и открывающую рот. Негритянка несколько раз хватается за вьющиеся волосы и вырывает их из головы горстями. Хадиджа останавливается в паре метрах от того места, где еще недавно был бассейн.

Вместо него и места для гриля – только дыра в земле. Грязь налипает на ее ноги, потому что вода из емкости перемешалась с землей, обрывками цветастой ткани, молодой листвой деревьев и зеленой травой.

– Я собрала все, что могла… я собрала… – как из загробного мира, долетает до матери хриплый шепот негритянки. – Может, подождем хозяина, лучше подождем.

Она оттягивает Хадиджу от места трагедии.

– Пойдемте в дом, я вас уложу…

Женщина вырывается, сбрасывает тапки и босиком переходит по грязи на другую сторону ямы. Что-то попадает ей между пальцев ног. Женщина наклоняется и из глины вытягивает золотой перстенек Муниры, который девочка носила на безымянном пальце. Она безумно таращит глаза, ей не хватает воздуха. Потом она издает непонятный хрип, как будто ее душат. Мары закрывает грязной рукой рот, пищит от ужаса и подскакивает к матери, пытаясь успокоить ее.

– Нет! – Хадиджа останавливает ее взглядом и прижимает руку с зажатым в ней перстеньком доченьки к сердцу.

Она доходит до разодранного пледа, разложенного у ближайшего, чудом уцелевшего оливкового дерева, под которым лежат обезображенные тела детей, еще сегодня утром смеявшихся и проказничавших. Погибли все. Хадиджа смотрит на Аббаса, веселого Асира и маленькую Муниру со странно вывернутыми худыми ножками. На округлой попке купальные голубые трусишки с улыбающимися уточками. Она садится среди погибших детей и смотрит пустыми глазами в одну точку. В таком состоянии и застает ее муж.

– Заблокировали дороги, вообще невозможно проехать! – С этими словами, спеша на гриль, мужчина вбегает в сад.

Он задерживается в полушаге, набирает воздуха в легкие и уже не может его выдохнуть. Перестает дышать.

– Это бомба, – говорит он тихо, одновременно заливаясь потом и темным румянцем. – Какой-то самолет… ошибся…

Он делает шаг вперед, словно хочет составить компанию жене и детям в чудовищном биваке. Минуту подумав, поворачивается и бежит к выездным воротам. По дороге снимает пиджак и бросает его в песок. Он подкатывает рукава рубашки. Невдалеке слышен его крик и громкие возгласы мужчин. Голоса приближаются к месту происшествия. За Аббасом на территорию домовладения входит группка скучающих солдат.

– Вам что-нибудь известно по этому поводу?! – Аббас, вытирая лоб, показывает на воронку от снаряда.

– Не-е-е, мы только стоим у дороги и проверяем проезжающих, – отвечает первый смельчак, еще не понимая, что тут произошло.

– Но вы на танке, – настойчиво выпытывает гражданский. – Никому не захотелось пострелять?! – повышает он голос.

– Колонна проезжала… – начинает другой военный, явно чистокровный ливиец. – Все стреляли ради куража, а какой-то дебил попутал карабин с гранатометом. Не хотел, конечно. Наверное, это оно. Где-то около часа дня.

– Да, тогда это и случилось! – выкрикивает служанка, резко кивая и показывая на виноватых пальцем.

– Попутал… выстрелил… не хотел… Вот что.

У Аббаса нет сил на разговоры с глупцами, он тяжело дышит, взбешенный их равнодушием и толстокожестью.

– Нехотя убил невинных безоружных детей! И все!

Мужчина иронично кривит губы и разводит руками. В следующее мгновение он впадает в бешенство, вздымает руки вверх, таскает себя за волосы и топчется на месте. Хадиджа, сидя на земле среди останков своих любимых детей, смотрит пустыми глазами то на мужа, то на служанку, то на безжалостных солдат.

– Господин, мы этого не делали. Это была группа наемников, а мы ливийцы, – объясняет мужчина постарше, не отводя взгляда от пледа с телами, которые на нем находятся.

– Тоже в форме… нашего народа… тоже армия… – Аббас повышает голос, и кажется, что он вот-вот умрет от разрыва сердца.

– Можем довести это до командования, и виновный будет наказан…

– И это вернет мне детей?! Четверых малышей?! Буду благодарен и получу назад счастливую семью?!

К Аббасу вдруг приходит осознание происшедшего, что видно по грозному блеску в его всегда спокойных глазах. Он поворачивается спиной к людям и идет в сторону гаража. Когда до мужчин доходит вся безмерность несчастья, которое постигло порядочную семью, они переминаются с ноги на ногу, чешут затылки, смотрят в землю и ничего не говорят. Слышны быстрые шаги возвращающегося Аббаса и звук снимаемого с оружия предохранителя.

– До вас только это доходит! – кричит он, держа в руке калаш и стреляя в воздух. – Вас действительно нужно истреблять, как бешеных псов, как заразу. Око за око, зуб за зуб! – С этими словами он берет на прицел всю группу. Офицер, самый смелый из них, бросается на него и выбивает автомат. Но до того как оружие выпало из рук Аббаса, тот все же успевает дать очередь. Никого даже не поцарапал!

– Смотри, какой дикарь! – говорит здоровяк из бригады, который сидит у Аббаса на спине и выкручивает ему руки назад. – А ведь мы еще сочувствовали ему!

– Успокойся. – Офицер похлопывает его по плечу. – Забирайте оружие и идем.

– Его нужно доставить в полицию или сразу в тюрьму, – включается в разговор юнец, которого Аббас сильно напугал. – Наверняка этот автомат нелегальный. Может, он повстанец?

– Говорю же, в машину и проваливайте! Слышали?! – отдает приказ офицер. – Не спорить, стройся! Эти люди уже получили свое, никакое наказание им не нужно.

Солдаты медленно выходят за ворота, внимательно оглядываясь по сторонам и не спуская глаз с сумасшедшего мужчины, который отважился стрелять в них. Семья по-прежнему плачет там, где когда-то находился красивый бассейн, выложенный бело-голубой плиткой. Когда солнце клонится к закату, их домработница, кланяясь в пояс и целуя окровавленные руки Хадиджи, уходит с места трагедии. Родители остаются на месте, не желая во мраке оставлять детей одних, далеко от их теплых кроваток и дома.

Аббас пробует набрать номер в своем мобильном. «А вдруг удастся?» – думает он. Слышен сигнал подключения, и он с удивлением отодвигает аппарат от уха и смотрит на экран, на котором высвечивается имя Рашида.

– Да? – как с того света, слышится голос парня.

– Сынок, любимый, – начинает мужчина слабым голосом. – Я всегда тебя очень любил и никогда не считал пасынком, только собственным ребенком.

– Я тебя тоже люблю, baba[216], – отвечает Рашид удивленно. – Что случилось? – беспокоится он.

– Дай мне рассказать, потому что у меня немного времени.

Аббас стискивает в руке маленький удобный револьвер из сумки Муаида, которую тот попросил перепрятать у них.

– Заботься о матери, она сейчас очень будет нуждаться в тебе. И помни: не мсти. Аллах отплатит тем, кто согрешил. Мщение – это плохая вещь. Заботься и оставайся таким же добрым человеком, каким ты был до сих пор. Спасибо тебе за все, сынок.

Он отключается и решительным движением всовывает дуло пистолета в рот. Нажимает на курок.

Буря революции

Военная жатва

Муаид тихо проворачивает ключ в замке, входит в дом и осторожно закрывает за собой тяжелую деревянную дверь. Одиннадцать часов ночи. Мужчина едва переставляет ноги от усталости: он с шести утра на работе. Сгорбившись, он на цыпочках проходит через большой темный зал, в котором горит только одна маленькая лампочка у стены.

– Привет! – вскрикивает он от ужаса, когда бегущий к выходу Рашид случайно налетает на него. – Что слышно?

Муаид хватает молодого мужчину за полы распахнутой хлопчатобумажной рубашки. В сумраке он видит только большие дикие глаза, которые сейчас еще темнее, чем обычно. Нельзя отличить зрачки от радужки.

– Слышал, что творится в Эз-Завии? – спрашивает он, задерживая Рашида, который весь превратился в слух. – Она окружена силами Каддафи! У нас в больнице тарелка настроена на программы Ближнего Востока, и мы ловим «Аль-Джазиру». Благодаря телевидению Катара мы узнаем, что происходит в нашей собственной стране.

– А что еще сообщили?

– Говорят, город в осаде. Чтобы в него въехать, нужно миновать несколько контрольных пунктов. В руках мятежников было городское правительство, расположенное у главной площади. Но наша доблестная армия применила тяжелую артиллерию. Пожалуй, уже все закончено. В центре города стреляли из танков, представляешь себе?

– Нет, – мертвым голосом говорит парень и хочет уже идти.

– Надеюсь, наша семейка не поперлась сегодня в город за покупками? Не были такими безрассудными?

Муаид включает верхнюю лампу и с беспокойством смотрит на двоюродного брата. При более ярком освещении он видит, что лицо Рашида искажено от боли и муки, а темные глаза горят от бешенства. Он также замечает глубокую вертикальную морщину, прорезавшую лоб молодого человека, которой никогда раньше не видел.

– Что-то случилось? – задает он риторический вопрос, читая ответ по лицу родственника.

– Аббас звонил, я должен ехать.

В данную минуту Рашид знает немного, но одно – наверняка: отец попрощался с ним.

– Аббас звонил? Но ведь уже два дня, как нет телефонной связи! – удивляется Муаид и прикладывает молчащий мобильный к уху.

– Очевидно, у него было подключение от Господа Бога. – Молодой человек проходит мимо Муаида и хватается за дверную ручку.

– Я с тобой. Может, тебе понадобится помощь спасателя.

– Спасибо, но думаю, что скорее могильщика… – повышает голос Рашид. – Разумеется, хоронить кого-то из семьи, – заканчивает он грустно.

* * *

Муаид в такой ситуации все чаще ездит на маленьком автомобиле «скорой помощи». Это самое быстрое и актуальное транспортное средство. Можно также при случае кому-нибудь помочь. Вызвать машину «скорой помощи» стало сейчас почти невозможно. Все реже включаются телефоны, и у жертв несчастных случаев или политической борьбы практически нет шансов получить квалифицированную помощь. У армии своя связь, собственных раненых она перевозит в госпитали и спасает. Повстанцев же ликвидирует, а затем полностью уничтожает следы расправы.

Мужчины подъезжают к неосвещенному домовладению Хадиджи и Аббаса. Жилище выглядит вымершим. Они смотрят друг другу прямо в глаза и с ужасом выходят из машины. Что случилось? Наверняка ничего хорошего. Почему именно они? Такие спокойные, никому не мешающие люди? «Wallahi», – оба мужчины в душе взывают к Богу за помощью.

– В машине должен быть фонарик.

Муаид открывает крышку багажника.

– Нужно как-то добраться до дома и не сломать ноги.

Совсем близко слышится лай диких собак, и дрожь проходит у них по спинам. Освещая себе путь, они входят через открытую настежь дверь в пустую виллу. Для храбрости включают все возможное освещение.

– Где рубильник внешнего освещения? – спрашивает Муаид, который не может сориентироваться.

Рашид включает электричество на террасе, и в следующую секунду переднюю часть бассейна и сад заливает светом. Парень бежит на первый этаж осмотреть спальни детей и родителей. Пусто. В кабинете отца, окна которого выходят на заднюю часть дома, светится слабый огонек. Сын глубоко вздыхает и толкает приоткрытую дверь. Его глазам предстает сидящий за письменным столом Аббас с неестественно запрокинутой головой. На его лице застывшие струйки крови, широко открытые глаза смотрят в пространство. Стены у окна и вышитые тюлевые гардины пестрят бурыми кляксами. Рашид застывает от ужаса. Затем делает глубокий вдох и медленно выдыхает, пытаясь прийти в себя. Он так сильно сжимает челюсти, что слышит, как скрипят зубы. Он не может оторвать ладонь от ручки двери. Ему кажется, что если он ее отпустит, то рухнет на пол. Он дрожит всем телом, не в состоянии дольше смотреть на останки любимого отца, и опускает взгляд.

Через минуту к нему возвращается способность трезво мыслить. «Где же дети? Где мать? Почему он просил, чтобы я о ней заботился? А что с малышами?» Мозг парня начинает работать на всех оборотах. Почему Муаид не возвращается из сада? Что он там делает? Рашид бегом бросается к лестнице, перескакивает через две ступеньки, влетает в зал, поскальзывается на толстом шерстяном ковре и наталкивается на низкий столик для кофе. Падает, но тут же поднимается и в полумраке мчится к бассейну, протискиваясь сквозь чащу олеандров и опунций. Он царапает одежду и руки. Колючки кактусов ранят его до крови, но парень не чувствует боли. Он видит сгорбившегося Муаида, но нет ни лягушатника, ни выложенной терразитом аллейки вокруг него. Двоюродный брат, услышав шаги за спиной, медленно поворачивается. Его лицо искривлено от боли, а в глазах – отчаяние и ужас. Рашид становится рядом с родственником. То, что открывается его глазам, превышает человеческие силы. Через минуту он отбегает в сторону и блюет в большую воронку от снаряда. Согнувшись пополам над дырой в земле, он не хочет поворачиваться.

– Мы должны действовать, – шепчет Муаид, обнимая юношу за плечи. – Твоя мать жива, и сейчас мы должны позаботиться о ней.

Рашид подходит к разодранному, окровавленному пледу и дотрагивается до сгорбленной спины Хадиджи, которая лежит, свившись в клубок, среди детских тел. Женщина смотрит перед собой пустыми глазами. До нее не доходит ни одно внешнее раздражение. Она, как ребенок, прижала ладони к груди и молчит.

– Мамуля… – Рашид наклоняется к ней и обнимает несчастную женщину. – Встань, мы должны идти. Иди сюда, я тебе помогу.

Он старается сдвинуть ее с места, но в этот момент Хадиджа, уткнувшись подбородком в колени, начинает выть звериным голосом. Молодой человек в панике отскакивает.

– У меня в машине есть успокоительное и…

Муаид бежит к автомобилю.

– Но что с остальными? – растерянно спрашивает парень, когда двоюродный брат возвращается, держа в одной руке переносную аптечку, а в другой какую-то белую ткань.

– Как отец? – задает Муаид риторический вопрос, на который не ждет ответа. Невдалеке вновь раздается завывание собак и даже видны их светящиеся дикие глазища. – Мы должны заняться похоронами. Звери чувствуют падаль…

– Падаль! – с горечью восклицает оскорбленный брат убитых.

– Извини. Запах… Если займемся твоей матерью, а их оставим, то уже не за чем будет возвращаться.

– За кем, а не за чем! – Рашид, как подросток, кривит лицо в гримасе, а по щеке у него катится одна большая, как горох, слеза.

– Возьми себя в руки. Ты должен быть твердым. Ты сейчас опекун больной матери. – Старший брат гладит его по коротким волосам. – Внесем ее в дом. Если только удастся это сделать.

Хадиджа даже подскакивает, когда Муаид пробует к ней притронуться. Медик набирает успокоительное средство в шприц и молниеносно делает укол в плечо. Через минуту Хадиджа становится вялой, у нее опускаются веки и она засыпает.

– Извини, но это необходимость, – объясняет Муаид, раскладывая на земле смирительную рубашку. – Если мы оставим ее одну, то должны обезопасить, чтобы позже найти на том же самом месте.

Рашид сжимает губы и ничего не говорит.

Приближается рассвет. Нежная белая мгла уносится ввысь, а розовая заря окутывает место над садом в теплый таинственный саван. Согретая первыми лучами солнца, земля начинает дышать и пахнуть весной. Желтый молочай, который покрывает все пространство, и другие травы источают пряный, почти одуряющий аромат. Из конюшни доносится ржание коня и блеяние нескольких баранов. Через щель пытается выбраться наружу маленький разноцветный петушок, который своим «Ку-ка-ре-ку!» провозглашает наступление нового утра. Свежий воздух овевает лица мужчин, которые стараются связать спящую Хадиджу. Они с трудом распрямляют ее скрюченные руки, притиснутые к груди. В эту минуту из ладони женщины выпадает маленький перстенек ее дочери. Рашид просто подскакивает, не выдерживает и все громче начинает плакать, как обиженный судьбой ребенок. Он сгибается пополам, крепко держась за живот. Слезы брызжут у него из глаз, сопли льются из носа, а из открытого рта стекает слюна. Его отчаяние безгранично. Через минуту он садится на влажную глинистую землю и обхватывает голову руками, закрывая лицо. Он не хочет на все это смотреть. Муаид чувствует, как тихие слезы грусти заливают и его лицо. Невыразимая боль сдавливает ему горло. Он молчит, закусив губы до крови. Знает, что он, как старший и наиболее сильный, должен помочь молодому родственнику справиться с трагедией, которая выпала на его долю. Он вытирает лицо, тихо сморкается в полу рубашки и скрипит зубами. Неподвижная Хадиджа спокойно лежит на спине.

– Прежде всего принеси из кухни черный мешок. Мы не можем оставить их здесь без присмотра, – руководит он. – Позже занесем всех в дом и закроем дверь на ключ. Нужно поехать в ближайшую мечеть за ширшаф абьяд[217] и договориться с шейхом, что и как. Еще этим утром они должны быть похоронены. Никто из нас не будет проводить никакого расследования. Чтобы замять дело, князьки от правительства готовы будут обвинить твою семью неизвестно в чем. Нацепят ярлык, конфискуют дом или сделают что-нибудь еще похуже. Знаешь ведь, как у нас любят коллективную ответственность и умеют зачищать следы своих преступлений. Сейчас мы должны обеспечить безопасность твою и твоей матери. Ну, иди уже.

Муаид подталкивает отупевшего парня к дому. Рашид двигается, как робот, все время натыкаясь на выступающие из земли камни и пучки зеленой травы. Через минуту он приносит большой мешок для мусора и резиновые перчатки. Его двоюродный брат уже надел тонкие хирургические перчатки. Они собирают останки своих маленьких родственников, по одному бережно укладывают в мешок, а затем переносят их в дом. После Муаид идет в комнату на первом этаже, чтобы посмотреть, в каком состоянии находится тело Аббаса. Трудно кому-то будет доказать, что это был несчастный случай на дороге. Такая версия должна подтверждаться большими деньгами. Он поднимает с земли револьвер и вспоминает, что при ссоре с Наджлей оставил здесь на сохранение дорожную сумку с неплохим военным арсеналом. «Если бы я этого не сделал, если бы взял ее в Триполи… – обвиняет он себя. – Боже мой, почему нашу семью так испытывает судьба?!»

В полностью опустевшем доме Марыся не может найти себе места. Ночью она слышала, словно сквозь туман, какие-то голоса, шаги и хлопанье двери. Утром, проснувшись, решила, что у нее снова были кошмары, которые часто преследовали ее после исчезновения матери. Тем не менее шестое чувство подсказывает молодой женщине, что случилось что-то непредвиденное. Нет Муаида, который в это время забирает ее в больницу. Нет и Рашида, который должен был помогать им. Комната бабушки, которую занимает парень, тоже пуста, постель даже не тронута.

Проходит полдень, Марыся по-прежнему сидит на балконе и высматривает родственников. Улочка перед домом почти пуста, а если кто-нибудь и появляется, то проходит мимо спешным шагом. Через четыре часа появляется пять частных машин, личных, принадлежащих жителям ближайших вилл. Потом в улочку въезжает полицейская машина. Марыся замирает. Но полицейские, похоже, явились только за тем, чтобы убедиться, что на улице царят спокойствие и порядок.

«Я должна чем-то заняться, – думает Марыся. – Не буду, как когда-то моя мама, проводить весь день на балконе. Это как-то по-арабски и очень меня раздражает». Она закусывает губы от злости. Заглядывает в кухню, чтобы проверить холодильник и шкафчики. Оказывается, что из еды есть только заплесневевшая хобза, подгнивший салат и старый кускус с мохом наверху. Поразмыслив, Марыся решает выбраться за покупками и берет бумажник. С душой, ушедшей в пятки, она следует вдоль заборов и через минуту выходит на главную двухполосную дорогу. Увидев, что движение здесь почти нормальное, она облегченно вздыхает. «Хуже всего бояться собственной тени», – думает она и спокойно покупает фрукты и овощи. Затем, основательно нагруженная, Марыся отправляется в маленький, но с большим ассортиментом магазин на углу. Когда она купила все необходимое, оказалось, что не хватает рук, чтобы все забрать.

– Можно оставить у вас два пакета, а потом за ними вернуться? – спрашивает она у продавца. – Я живу рядом, но столько сразу не донесу.

– Знаю, знаю, знаю твою семью много лет! А в тебе есть что-то от саиды Нади, – по-доброму смеется мужчина. – Мой сынок тебе поможет, mafisz muszkila.

– Спасибо огромное! – Марыся счастлива, она чувствует себя снова как дома.

Молодая женщина приходит к выводу, что такая бескорыстная доброжелательность возможна только в Ливии. Кто бы помог человеку, особенно женщине, например, в той же Саудовской Аравии? Никто! Может, только филиппинец, которому нужно было бы за это заплатить. Она иронично улыбается. Вернувшись, выкладывает покупки в холодильник и шкафчики. Потом со стаканом воды выходит в сад. Она открывает пачку сигарет, которые нашла в сумке Дороты, и впервые с незапамятных времен затягивается. Она курила немного в Йемене, но когда приехала в Саудовскую Аравию, ей это даже в голову не пришло. Она осматривает с каждой стороны пачку «Marlboro» и думает, есть ли у мамы сейчас что покурить. Мама… Где же она? Слезы наполняют глаза Марыси, но она молча глотает их и сжимает губы. «Наверное, жива и снова вернется ко мне. Да, мы скоро встретимся», – убеждает она себя.

– Кто там?

Через пару часов, проведенных в кухне, Марыся слышит, как хлопают входные двери.

– Хорошо, что ты никуда не выходила. – Муаид обнимает двоюродную сестру и окидывает удивленным взглядом кухню, где сейчас готовится еда. – Хотя… Ну что ж, здесь еще относительно безопасно.

Он целует ее в лоб. Марыся внимательно смотрит на него. Создается впечатление, что за прошедшие сутки мужчина постарел лет на десять. Лоб изрезали длинные борозды. Вертикальные морщины между бровями и в уголках губ углубились. Из-за этого черты лица кажутся острыми и он стал выглядеть насупленным. На висках волосы почти полностью побелели, а остальные словно припорошены сединой. Как такое возможно? Глаза Марыси расширились от удивления.

– Что случилось?! – почти кричит она.

– Спокойно, спокойно… – Муаид мягко дотрагивается до ее плеча.

– Что с мамой?! Она мертва?

– Это дело не касается Дороты. К сожалению, след твоей матери потерялся, и сейчас мы должны рассчитывать только на ее выносливость, стойкость и счастье. Я уверен, что очень скоро она к нам приедет.

– Что тогда? – Марыся облегченно вздыхает и одновременно чувствует угрызения совести из-за того, что она такая ужасная эгоистка: радуется, что несчастье не касается ее близких.

– Пойдем в зал.

Муаид выходит.

– Это разговор не для кухни, – говорит он, задержавшись у двери.

Марыся выключает газ во всех горелках и послушно идет за двоюродным братом. Тот открывает дубовый буфет, достает из него бутылку «Johnnie Walker», три стакана и падает, измученный, в кресло.

– Хочешь? – спрашивает он девушку.

– А мне это будет нужно?

В этот момент в дом входит Рашид. Он пересекает комнату, как лунатик, и взбегает по ступенькам наверх.

– Посиди с нами, парень! – кричит ему Муаид, но слышен только стук захлопывающейся двери.

– Что-то случилось в Эз-Завии? – спрашивает Марыся, а сердце ее дрожит от волнения. Кто мог обидеть такую счастливую и ни в чем не повинную семью? – Говори же, черт возьми!

– Хадиджа у меня в больнице. Но в данный момент не реагирует ни на какие раздражители. Я должен был бы завезти ее в психиатрическую больницу на Гаргареш, но не решился. Попробуем управиться с этим сами.

– Ну? – Марыся подгоняет его, потому что хочет уже услышать самое худшее.

– Аббас и четверо детей мертвы. Мы их похоронили рано утром. – Двоюродный брат говорит бесстрастно, как будто ничего не чувствует, а только просто сообщает о ситуации, которая где-то случилась.

– Что? Как? Почему? Что с ними сделали? Кто их убил?

Марыся одним махом выпивает полстакана виски, кривится, глотает слюну и слезящимися глазами смотрит на собеседника.

– Ну! – снова подгоняет она Муаида, который тем временем лихорадочно думает, как отфильтровать информацию и как облачить в слова весь ужас, который случился с семьей Хадиджи.

– В бассейн, расположенный в их саду у виллы, попал снаряд и убил всех на месте.

– Откуда он там взялся? Кто в них стрелял? Или сбросили с самолета?

– Выглядит так, как будто сработала какая-то пусковая установка, а не авиация.

Муаид снова наполняет свой стакан.

– Я принесу что-нибудь из еды, а ты реши, что еще хочешь или можешь мне рассказать.

Марыся выходит в кухню и забивается в угол за дверью. Ей хочется выть. Она закрывает лицо руками, грызет пальцы, но больше не в состоянии сдержать слез. Они ручьем текут по ее побледневшему лицу и капают на грудь. Ничем не сдерживаемый поток течет и из ее носа тоже, попадает в раскрытый рот, а она, словно маленькая девочка, слизывает их языком и растирает по лицу. Затем она садится на корточки и старается привести себя в порядок. Руками, сжатыми в кулаки, она трет глаза. Через минуту Марыся встает, отрывает кусок бумажного полотенца, вытирает лицо, ополаскивает его холодной водой и входит с едой в зал.

– Как ты? – заботится двоюродный брат, видя ее распухшие веки и красный нос.

– О’кей. – Марыся берет стакан, опрокидывает в себя его содержимое, запивая на этот раз пепси. – Не нужно ли нам посмотреть, как там Рашид?

– Дадим ему немного времени. В таких случаях необходимо одиночество. Дорота не оставила каких-нибудь сигарет? Сегодня хороший день для того, чтобы нарушать все запреты и правила.

Молодая женщина вытягивает из кармана джинсов пачку и бросает на середину стола. Еда стынет, а брат и сестра молча сидят в комнате, которая все больше наполняется дымом.

– Что теперь? – спрашивает Марыся, чувствуя, что ей пора идти в спальню. У нее страшно кружится голова.

– Мы должны жить и тянуть свою лямку. Поможете мне с Рашидом в клинике. А когда закончится революция, обдумаем и решим, что делать дальше. У нас сейчас две сестры, Самира и Хадиджа, наши тетки, которых мы обязаны окружить заботой. Нам есть для кого жить. Будущее покажет верность принятых нами решений.

– Спокойной ночи, – говорит Марыся и встает. – До завтра.

– Да, поспи… как-то.

– Рашид, что с тобой? – обеспокоенный двоюродный брат входит в комнату парня. Тот лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку.

– В порядке, жить буду, – отвечает он хрипло. – Не убью себя. У меня ведь есть миссия, которую я должен выполнить.

– Надеюсь, что не будешь искать пути для мести! Это плохой способ, чтобы утихла боль.

– Да, да… ты прав. Давай спать, завтра чуть свет хочу поехать и увидеть, что с матерью. Аббас просил меня перед смертью, чтобы я о ней заботился, данного ему слова я никогда не нарушу.

* * *

– Allahu azzamek[218]. – Марыся хватает Рашида за локоть и выражает ему соболезнование, грустно глядя в его опухшие и покрасневшие от слез или бессонной ночи глаза.

– Спасибо, Мириам.

Мужчина тяжело садится у стола, на котором его ждет завтрак.

– Должен дальше жить и тянуть свою лямку, – отвечает он словами Муаида и с горечью добавляет: – Хотя иногда кажется, что это не имеет смысла.

– Сейчас мы будем заботиться о наших двух больных родственницах и других несчастных в больнице, – спокойно произносит Марыся, намечая предварительный план. – Поверь мне, труд дает утешение и помогает забыть о собственных несчастьях. Могу кое-что на этот счет рассказать.

– С твоей мамой все же есть надежда, что она жива. Вы еще встретитесь, и все будет в порядке. Что касается Аббаса, моих младших братьев и сестры, то это дело окончательно закрыто.

Рашид часто моргает и шумно глотает кофе. Марыся, чувствуя себя виноватой в том, что у нее есть шанс, опускает взгляд.

– Это плохая тема для завтрака, – включается в разговор Муаид. – Таковы уж перипетии нашей судьбы. Нужно плыть по течению. Sza’a Allah, – подводит он итог, вставая и направляясь к выходу. – Я жду вас в машине. Пора ехать.

Больница уже не выглядит так, как будто идет война, а функционирует нормально, в своем привычном режиме. Сейчас нет возможности вызвать по телефону машину «скорой помощи». К зданию подъезжают частные автомобили, привозя людей, пострадавших в результате несчастного случая, женщин, собирающихся рожать, и детей с температурой, как это всегда было в Ливии. Когда на какое-то время появляется связь, есть возможность использовать больничный транспорт.

– Mudir[219], mudir Муаид! – Едва Муаид переступает порог, девушка-администратор сразу кричит ему.

– Ajfa? – спрашивает он.

– Куда вы вчера запропастились? У нас здесь была настоящая осада! Бог мой, что творилось! Начали звонить люди из осажденной Эз-Завии. Их не хотели там оставлять. Говорят, солдаты ходили по больницам и даже по домам. Вытягивали раненых из кроватей на улицу – и пуля в лоб. А если кто-то не мог двигаться, то убивали на месте на глазах докторов или жен и детей. Говорят, одну семью, которая оказала сопротивление, наемники уничтожили полностью. А маленького двухлетнего ребенка выбросили из окна третьего этажа…

Девушке даже дыхания не хватает от возмущения и ужаса.

– Это же геноцид! – выкрикивает она, потрясая кулаками. – Наши ливийские солдаты, как говорят, тоже не лучше. – В ее больших, ярко накрашенных глазах блестят слезы. – Мир встал на голову!

Прибывшие стоят перед девушкой и бесстрастно смотрят на нее.

«Если бы ты знала, что случилось у нас», – думает Муаид, а Рашид, слушая новости, так сильно сжимает челюсти, что у него белеют щеки. Марыся же нервно ломает пальцы и хочет как можно быстрее бежать к тете Хадидже.

– Куда поместили новеньких? – строго спрашивает шеф. – Ведь уже некуда было иголку сунуть.

– У бассейна в подвале, – соблюдая конспирацию, тихо отвечает девушка-администратор. – Ваш заместитель так решил.

– Умный парень. – Хозяин больницы вздыхает с облегчением.

– Он сидел до утра, и его еще нет. Но звонил, что уже собирается.

– Значит, снова есть связь? – удивляется Марыся.

– Час тому назад была…

Все как по команде вытягивают мобильные телефоны и прикладывают их к ушам.

– Уже нет, – смеются с иронией.

– Я иду к матери, – говорит Рашид, не желая больше тратить время. – Потом еще хочу подскочить к Мохамеду, ведь он наверняка не знает о том, что случилось. Может, вместе пойдем на кладбище, чтобы прочитать salat al-azza[220] за наших любимых умерших.

Он нервно сглатывает. Вена на его виске набухла и сильно пульсирует.

– Хочешь, я поеду с тобой? – предлагает Марыся.

– Нет, спасибо, – резко отказывается он. – Это мужское дело.

– Надеюсь… – Муаид выразительно смотрит на двоюродного брата, но тот опускает взгляд.

– Да, помню, что ты мне говорил, и принял это близко к сердцу.

Он крепко стискивает руку старшего мужчины и, идя в палату матери, шепчет ему что-то на ухо.

Хадиджа лежит в маленькой комнатке, до отказа наполненной металлическими кроватями. Большинство больных без сознания, стонут и бредят в горячке. Душно, смердит болезнью и фекалиями. Несмотря на то что Хадиджа крепко спит, она по-прежнему обездвижена смирительной рубашкой. Ее лицо напоминает маску. Оно неестественно серое и опухшее. Ни один мускул у нее не дрогнет, и кажется, что она уже мертва.

– Мама!

Рашид приближается к больной, наклоняется к ней, дотрагивается до вспотевшего лба и осторожно обнимает ее, положив голову у ее лица.

– Доктора!

Муаид в бешенстве выбегает в коридор.

– Дежурного врача ко мне! – кричит он еще громче.

– Да что тут происходит? – Молодой пакистанский доктор бежит к шефу.

– Почему эта пациентка по-прежнему лежит в смирительной рубашке? Ведь она спокойно спит, значит, можно освободить ее. – Он показывает пальцем на свою тетку. – Можешь мне это объяснить?

– Ночью она была неспокойна, бросалась, кричала и корчилась. Мы оставили ее так для ее же безопасности.

– Но после применения сильных успокоительных средств ей, надеюсь, уже лучше?

– Да…

– Вы вообще заглядывали к ней? – прерывает его Муаид. – Проверяли, жива ли она еще?

– Я…

– Я жду искреннего ответа!

– Нет, – признается молодой врач, краснея. – У нас здесь последние двадцать четыре часа был полный завал. Множество очень тяжелых случаев… До некоторых пострадавших еще не дошла очередь. Бригада хирургов делала только операции, а мы заботились о том, чтобы поддержать жизнеобеспечивающие функции. Вчера снова были тысячи раненых и убитых. Не разорваться! – возмущается он в конце. – Но мы делаем все, что можем. – Врач тяжело вздыхает.

– Да, знаю, но дай мне сюда медсестру, которая освободит мою тетку из этой темницы. Вместе с двоюродной сестрой они умоют больную и освежат.

Он показывает пальцем на Марысю, а та согласно кивает.

– Нужно будет перенести ее в другую палату.

– Все помещения трещат по швам. – Доктор беспомощно разводит руками.

– А там, в физиотерапии? Там тоже поместили раненых?

– Нет, но в этом отделении осталась только одна нянечка, ухаживающая за больными, которым ничего не угрожает. Остальной состав дали в помощь приемному отделению. Ваш заместитель так распорядился.

– Хорошее начинание. Я сейчас перевожу оттуда мою родственницу. Она тоже не должна находиться в приемном отделении.

Рашид и Муаид идут проверить ситуацию в отделении посттравматологии. На третьем этаже царит приятная тишина и спокойствие. Коридоры пахнут лавандой и свежезаваренным кофе. Они заглядывают в зал лечебной физкультуры и реабилитации и не застают в ней никого. В центральной части коридора есть пост, на котором молодая медсестра смотрит телевизор и пьет горячий черный кофе. При виде заведующего больницей она подхватывается, обливая себя ароматным напитком.

– Все чувствуют себя хорошо, – отчитывается она, пытаясь оправдать свое поведение. – Состояние стабильное.

– Все в порядке, – успокаивает ее Муаид, слегка улыбаясь. – А как больной мужчина в палате моей тети? – спрашивает он, идя в том направлении.

– Так вы не знаете? – Лицо девушки расплывается в улыбке. – Пришел в себя и вчера хлебнул уже немного бульона. Только чувствует себя скованно, так как лежит в одной палате с женщиной. Он все время расспрашивает о своем спасителе.

– Я рад, что ему уже лучше. Его состояние казалось не очень стабильным. – Шеф удовлетворенно кивает медсестре.

– Я и не надеялся, что он выздоровеет, – удивляется Рашид. – Что кому суждено…

У него из головы никак не выходит трагедия, постигшая его семью. Чтобы смириться с этим, мужчине потребуется много времени.

– И еще одно, – говорит медсестра, поправляя подушки по-прежнему находящейся в коме Самиры. Та сидит, смотрит перед собой невидящим взглядом. – Больная становится все более неспокойной. Движется, не спит, не хочет есть. Мы не имеем понятия, что происходит. Вчера утром, еще до всего, что случилось в Эз-Завии, и перед тем как навезли раненых, медсестра из реабилитации хотела взять ее, как всегда, на лечебную физкультуру. Так больная с ней боролась и держалась за кровать. Не дала себя вывезти из палаты. Неизвестно почему. – Девушка разводит руками. – Так любила эти занятия…

– Самирка, что с тобой? – Муаид ласково гладит родственницу по голове. – Что тебя так нервирует?

Внезапно у женщины начинают течь из глаз слезы.

– Она чувствует, что произошло что-то плохое, – приходит к выводу Рашид и нежно берет ее ладонь в свою руку, которую она стискивает изо всех сил.

– Послушайте, эта терапия невероятна! Самира сильная, как парень! – с удивлением качает он головой. – Проснись, тетя, остался только один маленький шажок. – Он наклоняется к женщине и шепчет ей на ухо: – Давай, ты справишься. Просыпайся!

Однако это ничего не дает.

Тем временем Муаид подошел к спящему за расставленной ширмой пациенту. Он внимательно смотрит на заметно похудевшего мужчину, который лежит перед ним, и не может отделаться от мысли, что откуда-то знает его. Может, виделись мельком на каком-нибудь рабочем собрании или на конференции по медицине? Говорят, он доктор. В эту минуту мужчина открывает глаза.

– Добрый день, – говорит он слабым голосом, глядя на склонившегося над ним человека в белом халате.

– Мы с вами, случайно, не знакомы? – спрашивает он сразу.

– По Таджуру, – отвечает Муаид, иронично улыбаясь.

– Так это вы мой спаситель? Хочу сразу сказать вам спасибо.

Он пробует приподняться на локте, но глубокая свежая рана на шее и треснувшая ключица не дает ему это сделать.

– Мы должнывас немного подвинуть к окну, потому что поставим еще одну кровать с новой больной, – объясняет ему Муаид, глубоко над чем-то размышляя.

– Ну конечно. Медсестра меня немного посвятила в ситуацию, царящую в нашей стране. Мой Бог, что за несчастье!

– Да, именно.

В эту минуту дверь открывается настежь и Марыся с помощью санитарки вталкивает в палату каталку на колесиках.

Хадиджа уже проснулась, но молчит и смотрит пустым взглядом перед собой. Ее поместили около сестры, и кажется, что они обе в одинаковом состоянии. Молодые родственники стоят в изножье их коек, и сердца у них разрываются от боли. «Моя семья проклята, – думает про себя Муаид. – Все это, наверное, за грехи матери и ее распутную связь с этим негодяем Муаммаром. Над нами висит проклятие, и, если мы от него не избавимся, оно убьет нас всех», – приходит он к грустному выводу.

Рашид покидает больницу и с неспокойной душой едет к брату. Он боится выезжать в центр Эз-Завии. Он знает, что там шли самые тяжелые бои и город по-прежнему оккупирован правительственными войсками. Рашид объезжает центр, мчит по автостраде, а затем, свернув через пару километров, тащится по деревенским дорогам, усеянным выбоинами. Мохамед и Зейнаб купили себе очень красивую квартиру на окраине Эз-Завии: там было намного дешевле, чем в центре или в Триполи. Молодые обручились сразу же по окончании учебы, но поженились только через пять лет. Все это время они собирали деньги на собственное гнездышко. Аббас хотел помочь неродному сыну, но тот уперся, заявив, что сам со всем справится. Любовь молодых людей выдержала тяжелое испытание, и они стали парой, уверенной в том, что будут вместе до конца жизни. Зейнаб, прекрасная современная образованная женщина, преподает в университете английский и знает еще пару других языков. Мохамед – экономист, специализирующийся на банковской системе. «У них такие профессии, что они могут работать в любой стране мира, а не мучиться в Ливии, сводя концы с концами», – думает Рашид, звоня в дверь.

– Ahlan wa sahlan, ja achi[221]. – Мохамед обнимает брата. – Наверняка ты уже знаешь, что у нас тут дня два тому назад была маленькая война. – Он улыбается краем губ. – Мы сидим дома, доедаем запасы. Теща предложила нам что-нибудь из деревни привезти, но уговорили ее, чтобы не беспокоилась.

– Это хорошо, что вы целы и здоровы, – сдавленным голосом отвечает на приветствие Рашид.

– Мой банк, говорят, лежит в руинах, поэтому не знаю, куда сейчас податься. Может, поеду в Триполи в центральный? – Мохамед беспомощно разводит руками.

– Salamtek[222]. – В зал входит Зейнаб, держа на руке трехмесячного младенца. – Как там родители? Как семья? Никто не пострадал?

– Сядь, сестра. – Рашид показывает место на диване рядом с собой. – Я, к сожалению, приехал с плохими вестями.

– Мать? Аббас? Детвора? – У Мохамеда бледнеет лицо.

– Почти все мертвы, – шепчет Рашид, – мать лежит в больнице у Муаида и в данный момент выглядит так же, как Самира, совсем ничего не понимает.

Зейнаб кладет младенца себе на колени, наклоняет голову и беззвучно плачет. Закусывает губы, чтобы не начать рыдать: не хочет напугать ребенка. Через минуту она распрямляется, тянется к мужу, дотрагивается до его руки и крепко сжимает. Мохамед сидит неподвижно, как соляной столп. Его лицо утратило выражение и цвет. Глаза, как и у матери, смотрят неподвижно в пространство.

– Милый, мне так жаль, – дрожащим голосом произносит жена.

Она кладет хнычущего ребенка на диван, подходит к мужчине и обнимает его голову, тесно прижимая ее к груди. И в этот момент Мохамед издает стон, напоминающий голос раненого зверя, срывается и выбегает в ванную.

– Как это случилось? – Зейнаб вытирает глаза и крепко прижимает к груди малыша. – Поехали в центр? Что за неосторожность! Ведь известно было, что у нас будут бои за нефтеперерабатывающий завод и цистерны с нефтью. У кого нефть, у того и власть.

Женщина старается заговорить боль и мучение, которые залили ее сердце, и отодвинуть момент, когда она узнает страшные подробности.

– Это произошло дома, в саду, – тихо произносит Рашид.

– Как это?! – восклицает Мохамед, застывая в дверном проеме. – Наехали на невинных людей? Вторглись на чью-то частную территорию?! Ведь Аббас ни во что не вмешивался! Обычный продавец автомобилей. Спокойный, доброжелательный, всегда готовый помочь, зачастую бескорыстно!

– Ну конечно, – Рашид в бешенстве цедит слова, глаза его мечут молнии. – Такая страна. В такой ненормальной стране довелось нам родиться и жить. Каждый может получить пулю в лоб, каждого можно убить, даже женщину или ребенка.

– Что ты говоришь?! – возмущается Зейнаб. – Это не может быть правдой! Это какая-то случайность… исключение… трагическое стечение обстоятельств.

– Расскажи мне в таком случае, за что убили четверых малышей, бутузов, у которых еще молоко на губах не обсохло? – повышая тон, возражает Рашид. – За невинность, вот что! Я уже видел во время манифестации в Таджуре, как они относятся к женщинам и детям. Вы должны отсюда выехать, причем как можно скорее и дальше!

– Но куда, парень?! – возражает молодая мама. – Здесь у нас квартира, на которую мы тяжело зарабатывали долгие годы, здесь наши семьи…

– Одной уже как не бывало… – саркастически произносит брат мужа.

– Зейнаб, – тихо включается в разговор Мохамед, – возможно, нам стоит это обдумать, любимая.

– Вы есть друг у друга, у вас маленький ребенок, – Рашид берет племянника на руки, и малыш весело дрыгает пухлыми ножками, – дайте ему лучшую жизнь.

– Но… – пытается настоять на своем привязанная к отчизне женщина.

– Я видел, что солдаты сделали с таким младенцем во время мирной демонстрации, – выкладывает Рашид последний аргумент. – Швырнули его, как игрушку…

– Нет! – Зейнаб широко открывает глаза и рот. – Это невозможно! Это ужасно!

– Но это так. Подумай об этом и начинай паковаться. Я забираю на пару часов Мохамеда, чтобы он попрощался с близкими на кладбище.

Мужчины покидают маленькую уютную квартиру и оставляют шокированную женщину с ее мыслями. Она должна принять самое трудное решение, и никто ей не гарантирует, что оно будет правильным.

* * *

Братья решают сначала посетить маленькое завийское кладбище. Они не говорят друг с другом. У них хмурые лица, каждый предается собственным чувствам, которые терзают их сердца. Мохамед еще не может осознать случившееся. Так внезапно утратить всю семью, столько близких! Он вспоминает, как Хадиджа организовала в честь приехавшей племянницы и ее матери пикник. Как она была тогда счастлива! С какой гордостью представляла она своих взрослых сыновей! Какой нежностью окружала их с Аббасом детей! Какая она добрая, почтенная женщина! Взрослый мужчина стискивает челюсти, чувствуя, как трясутся губы и в глазах собираются слезы. А как жаль Аббаса! Он никогда не считал его неродным ребенком и намного сердечнее относился к нему, чем биологический отец. Просто душа-человек.

– Найдем шейха, чтобы отчитал какую-нибудь суру за души наших родных. – Рашид видит, что сам должен руководить их действиями. Старший брат по-прежнему в шоке.

В холодном помещении мечети, открытой день и ночь, они находят молящегося старика в белой галабии и платке на голове.

– Речь идет о тех, которых мы последними провожали? – вспоминает тот, несмотря на преклонный возраст. – Вы должны быть деятельными, сыны мои.

Он обнимает их, как отец, что сильно растрогало Мохамеда. Но Рашид помнит, сколько тот взял с Муаида за погребение родственников, поэтому не испытывает таких теплых чувств к шейху.

– Мы бы хотели, чтобы вы помолились за них.

– Ну конечно, – говорит шейх. – Я сделаю это с большим удовольствием.

Они стоят у большого валуна песочного цвета, под которым скрыты изувеченные останки их родственников. У Рашида кружится голова при воспоминании о том, что осталось от красивых детей и какое выражение застыло на лице мертвого Аббаса. «Хорошо, что Мохамед этого не видел, – приходит он к выводу, глядя на побледневшего брата. – У меня этот образ будет перед глазами до конца жизни».

– Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного! – начинает монотонным голосом шейх. – Все в небесах и на земле хвалу и славу воздает Аллаху, кто всемогущ и мудр безмерно! Лишь Он владеет небесами и землей, лишь Он дарует жизнь иль смерть вам назначает.

Старик в раздумье приглушает голос и делает долгую паузу.

– Он всемогущ над всем и вся! Начало и конец – Он, явь и тайна и преисполнен знанья всякой вещи. Он – Тот, Кто небеса и землю сотворил за шесть небесных дней и утвердил Свое державие на Троне. Он знает, что уходит в землю и что выходит из нее; Он знает, что нисходит с неба и что стремится к небесам. И где б вы ни были, всегда Он с вами и зрит незримо на все, что делаете вы. Лишь Он владеет небесами и землей, и лишь к Аллаху – возвращение всех дел. Он вводит ночь на смену дня и день вливает в ночь, и Он владеет знанием того, что схоронилось в ваших душах. Так веруйте в Аллаха и посланника его…[223]

Мужчины сильно потеют под жаркими лучами солнца. Два брата краснеют не столько от тепла, как от охвативших их эмоций. У Мохамеда спокойный характер, и речитатив старца действует на него умиротворяющее: он покоряется воле Бога. Но у Рашида больше дикой крови берберских предков, и его неукротимое сердце жаждет мести. Молодой человек чувствует, что, если представится случай, он нарушит данное Аббасу и Муаиду слово. А возможность совершить возмездие у него, конечно, будет. Рашид уже решил, что, как только мать немного оправится и придет в себя, он присоединится к повстанцам и будет мстить на каждом шагу, каждому солдату, как ливийскому, так и наемнику. «Это они виноваты в наших несчастьях, все до единого», – еще раз повторяет он мысленно, утверждаясь в этом убеждении.

* * *

– Расскажи мне, братишка, как это случилось? – грустный, но уже смирившийся с судьбой Мохамед снова задает волнующий его вопрос.

– Пойдем, покажу тебе, где это произошло. – Рашид тянет брата за руку.

Они не входят в дом, а идут через красивый весенний сад. Старый садовник, который столько лет о нем заботится, очевидно, был и сегодня. Вокруг разбросаны инструменты. Все цветет, земля пахнет ошеломляюще. Голубое небо висит просто над головой, а послеполуденное солнце перестало уже так сильно досаждать. «Даже хочется жить», – думают братья, и им становится невыразимо грустно, оттого что их ближайшие родственники уже никогда не будут радоваться очарованию жизни. На спокойной обычно дороге, за ограждением, они слышат со стороны пустыря рев мощного мотора и решают узнать, что происходит.

Старший офицер проезжает на военном джипе под стенами сада, в котором два дня тому назад произошла большая трагедия. «Что за судьба!» – думает он, потирая озабоченно подбородок. – Вот незадача!» Он останавливает машину, чтобы выяснить, как чувствует себя пострадавшая семья. «Сам проведу расследование по-тихому, не поглажу за это по голове, – решает он. – Если о случившемся не дай бог станет известно журналистам и это попадет в иностранную прессу, эти люди еще больше пострадают». В своей долгой военной карьере он видел подобное неоднократно и всегда должен был держать рот на замке. Может быть, несчастных осудят за участие в мятеже, разрушат дом и конфискуют все имущество. Он сталкивался с похожими случаями. Им, военным, говорили, что наказанные виновны, что они шпионы или террористы из «Аль-Каиды». Да, эта последняя песенка была самой популярной за последние пару лет. Легче всего убирать врагов или неугодных, обвиняя их в фундаментализме. Поначалу мужчина даже в это верил. Но как долго можно быть наивным? «Самое время выходить на пенсию, – решает он. – Только отпустят ли меня сейчас?»

– Что вы тут делаете?

Братья и военный буквально наталкиваются друг на друга.

– Я приехал посмотреть, что с семьей, – объясняет офицер, смущенный прямым вопросом Рашида.

– А вы кто? Родственник? – по-прежнему напирает на него молодой человек.

– Нет, нет. Я был свидетелем драмы, которая тут разыгралась два дня тому назад, – спокойно объясняет тот. – Но если я мешаю, то могу уйти. – Он решает убраться, видя внезапно побледневшее лицо Мохамеда и грозные искры в глазах Рашида.

– Ну почему же! – Братья буквально впихивают его на свою территорию. – Может, вы, как офицер, расскажете нам подробнее, что тут произошло?

От спокойствия и уравновешенности Мохамеда не остается и следа, он хватает мужчину за форму и тянет в сторону дыры в земле, где еще не так давно находился красивый бассейн.

– Я появился здесь уже после всего, что произошло, и вообще уже после… – Он показывает пальцем на место взрыва.

– Точно?! А может, ты, старый, был по другую сторону забора и учил молодых солдат стрелять по цели? – агрессивно наступает на него Рашид.

– Ты бредишь, сын… – говорит не на шутку испугавшийся военный, делая пару шагов назад.

– Сыном-то я был, но кто-то у меня убил отца! – враждебно глядя на него, восклицает парень. – Так что, решили потренироваться в стрельбе по детям, как по уткам? Только не хотели тратить слишком много патронов в автомате, потому что их вам не хватает. Решились на один более мощный снаряд. Да?

Он подступает к военному и стоит на расстоянии одного шага.

– Вы ошибаетесь, молодой человек. Тогда проезжала колонна танков, а я…

В это мгновение Рашид, не ожидая дальнейшего разъяснения, с силой бьет офицера кулаком прямо в лицо. У того подкашиваются ноги, но он по-прежнему доверчиво смотрит в глаза нападающему. В его взгляде горечь и грусть.

– Мне их было жаль… – хочет он все же объяснить, но взбешенный мужчина хватает прислоненную к дереву тяпку и вбивает ее острый конец в грудную клетку военного. Смертельно раненный офицер хрипит, из угла его рта течет тонкая струйка, и он падает спиной на землю.

– Нет, Рашид, нет! Что ты творишь? – Мохамед подбегает к брату. – Что ты делаешь? Не убивай! – Он сгибается пополам, вонзив пальцы во вьющиеся волосы.

– «Душа – за душу…» – Рашид наносит офицеру еще один удар, потом еще, еще и еще. – «Глаз – за глаз, нос – за нос, ухо – за ухо, зуб – за зуб, за нанесение ран – отмщение по равной мере», – цитирует он фрагмент Корана с законом талиона[224] и в очередной раз замахивается. – «А кто простит за свои раны и возмещение за них на милостыню обратит, тому послужит это искуплением грехов. А те, кто суд вершит не по тому, что им низвел Аллах, те преступают законы, установленные Им»[225].

Мохамед смотрит большими глазами на результат деяний брата и со стоном садится на траву. Он все время сглатывает слюну, и ему становится нехорошо. Он не в состоянии оторвать взгляд от изувеченного тела мужчины. Через минуту к горлу подкатывает тошнота и он сгибается пополам. Спустя какое-то время почти тридцатилетний мужчина начинает плакать, как ребенок.

– Иди в дом и прими душ. В моей комнате найдешь чистую одежду.

Рашид смотрит на брата исподлобья. Он по-прежнему переполнен ненавистью, жаждет мести и крови.

– Двигайся! – кричит он, и вид его при этом грозный и суровый. – Я сейчас к тебе приду, – сдерживая эмоции, говорит он уже потише.

– Ты убийца! Обычный убийца! Такой же, как и те, которые убили детей Хадиджи! – срывающимся голосом выкрикивает Мохамед и уходит.

Мститель сам закапывает труп убитого военного. Он швыряет его в воронку, оставшуюся после взрыва, и забрасывает нагроможденной вокруг землей. «Это было не так уж трудно», – думает он. Сердце его стучит, как молот. Бросая последнюю лопату земли, он вдруг теряет равновесие и приземляется на четвереньки лицом вниз. Он тяжело дышит, но ничего не помогает. У него все больше кружится голова и все больше шумит в ушах. «Машина! – вдруг зажегся в голове красный свет. – Парень приехал на машине!» Рашид подхватывается, стягивает запачканную кровью и грязью рубашку, отряхивает запятнанные брюки и выбегает на дорогу. У забора стоит зеленый джип. «Черт возьми!» – ругается Рашид про себя. Хватается за ручку на двери со стороны водителя, дергает другую, затем еще одну – все закрыты. А ключи наверняка находятся в кармане брюк мертвого офицера, лежащего сейчас на дне глубокой воронки, засыпанной влажной весенней землей. «Быстро! – приказывает он себе. – Достаточно одного заблудившегося военного патруля, и все члены семьи получат пулю в лоб. Даже маленький бутуз Мохамеда и приезжая Мириам. Коллективная ответственность». Парень кидается на свеженасыпанную могилу и со стоном отбрасывает в стороны утрамбованную им же несколько минут назад землю.

– Что ты еще здесь делаешь? – старший брат внезапно выходит из-за дерева, а захваченный врасплох Рашид замахивается на него заступом. – Может, и меня хочешь убить? – Он отскакивает и крутит пальцем у виска, выказывая таким образом свое отношение к действиям Рашида. – Я должен ехать домой, на сегодня мне достаточно твоего общества. Ты одержимый, сумасшедший и опасный. Не знаю, захочу ли я когда-нибудь тебя увидеть.

– Я – безумец? О’кей, пусть будет так. Но перед нашим домом стоит военный джип, и если мы сейчас не уберем его, то ты вечно будешь осуждать меня. Умрем вместе в этой яме! Нас расстреляют околачивающиеся здесь солдаты.

– Какая машина? Закрытая?

– Да.

– Где ключи?

– Наверняка у покойника, – отвечает Рашид, начиная опять откапывать труп.

– Боже мой! – невольно выкрикивает Мохамед и тут же сплевывает: – Тьфу, тьфу, Аллаха в твое преступление не буду вмешивать.

Он хватает прислоненную к дереву лопату и присоединяется к брату.

– Сам черт поставил клеймо на нашей семье. Нет другого объяснения.

– Дальше делай со своей жизнью что хочешь, но сейчас зайди со мной на минуту в дом, – говорит Рашид.

Испачканные мокрой землей братья пристально смотрят друг другу в глаза.

– Я дам тебе денег, которые папа откладывал на черный день. – Рашид тянет Мохамеда за собой.

– Он не был моим настоящим отцом, мне они не принадлежат. – Мохамед хочет как можно скорее убраться с этого места казни и убийства. Он жалеет, что не взял свою машину.

– Он считал нас родными детьми, – настаивает младший брат. – Верил, что ты используешь его сбережения честно.

– Не хочу… не смогу… Что за трагедия! – Мохамед хватается за голову и поворачивается к брату спиной.

– Отец оставил написанное его рукой завещание, и там черным по белому написано, что он хотел бы, чтобы ты тоже получил наследство.

– Какое завещание? У него было время его составить?

Мужчины входят в кабинет Аббаса и оглядываются в поисках выключателя. В комнате царит приятный полумрак, но в следующее мгновение ее заливает яркий свет.

– Вот последняя воля отца.

Рашид неуверенно подходит к письменному столу. У него по-прежнему перед глазами отец, сидящий в кресле с отстреленной половиной черепа. Рашид берет запятнанный засохшей уже кровью лист бумаги и вручает брату.

– Что это?

Мохамед начинает внимательнее осматривать комнату.

– Что тут на самом деле произошло?

– Он не мог перенести трагедии и покончил с собой.

– Как? Откуда у него оружие? Это не в его стиле. Все считали его неисправимым пацифистом. В сущности, он был спокойным и добрым человеком.

– Муаид оставил у него на хранение сумку с несколькими пистолетами. И когда переполнилась горькая чаша, Аббас решил покончить жизнь самоубийством. Он просто не смог пережить такой большой утраты. Я это понимаю. Бывает, что человек ведет себя так, как будто не является самим собой. Знает, что должен что-то сделать, но при этом даже не думает, хорошо он поступает или плохо.

Рашид открывает небольшой сейф, спрятанный в шкафу в углу комнаты. На верхней полке лежат новехонькие доллары, перепоясанные банковской лентой, а ниже – свернутые в толстую трубку динары, перехваченные рецептурной резинкой.

– Что за парадокс! Отец, судя по всему, не верил в банковскую систему. Но гордился сыном, работающим в этой сфере.

Мохамед вытаращил глаза, видя такое богатство.

– Он не доверял ливийским банкам и, пожалуй, был в этом прав.

– Что ж, я зарплаты не видел более двух месяцев.

– Возьми это. – Рашид вручает ему взятые без счета доллары и два свитка динаров.

– А тебе? А матери?

– Хватит всем. Я один, а у тебя жена и ребенок. Бери и хотя бы раз меня послушай. Беги отсюда и не затягивай с отъездом. Самые умные смотались сразу, но настоящий исход вот-вот начнется. Тогда еще тяжелее будет выбраться отсюда. Ближайшая дорога ведет через Тунис. Остановись на Джербе на день или два, а потом отправляйся в Европу или Америку. Без проблем получишь статус политического беженца, и всюду тебя должны будут принять. Только сделай это немедленно. Если отсюда начнут валить тысячи, то тебя с семьей поместят в лагере для беженцев и будут только наблюдать, как за обезьянами в цирке. Сейчас у тебя есть шанс найти работу за границей и быстро приспособиться.

– А с тобой что?

– Обо мне не беспокойся. Я всегда падаю на четыре лапы. Кроме того, я должен заботиться о матери. Отец меня об этом просил.

Парень обнимает любимого брата и целует по-мужски в обе щеки.

– Но кто знает, может, когда-нибудь я присоединюсь к вам. Надеюсь, к этому времени вы сумеете нагреть себе место.

– Рашид, прости мне мои слова.

– Успокойся! Ситуация была не… – озабоченный, Рашид сжимает губы. – Никогда в жизни не допустил бы чего-то такого, ты же меня знаешь. Но обстоятельства последних дней перевернули во мне все, надорвали сердце…

Он умолкает, торопливо над чем-то размышляет, почесывая затылок.

– Возьми автомобиль у меня в гараже, какой хочешь. Такой отрезок пути с маленьким ребенком вы должны преодолеть на комфортной машине. А потом кому-нибудь ее продай, только не дай себя обмануть, – дает он советы старшему, но менее оборотистому брату.

– Прощай. – Мохамед разводит руками.

– Прощай и позаботься о себе и о семье. Может, еще встретимся. Наверняка…

Беженцы

Зейнаб с Мохамедом и маленьким сыном основную часть вещей пакуют в большой «линкольн» ночью, а остальное добавляют под утро.

– Не уверена в твоем решении, – слабо возражает женщина.

– Я могу только надеяться, что оно верное. Там, по крайней мере, нас никто не обидит и не убьет нашего ребенка, – говорит Мохамед, используя последний аргумент.

– Милый, ты знаешь, что я всюду за тобой пойду, а значит, и этот трудный путь мы пройдем вместе. – Зейнаб неуверенно улыбается, в последний раз обводит грустным взглядом свою долгожданную квартиру и закрывает дверь.

Почти всю дорогу к границе с Тунисом они преодолевают безболезненно. Маленький Хмеда сладко спит в креслице, а молодые родители, расслабленные комфортной ездой, начинают даже подпевать Нэнси Аджрам, песенки которой звучат внутри машины из находящихся в ней шести колонок. Военные и полицейские посты, видя богатую семью, едущую на машине класса люкс, да еще с маленьким ребенком на заднем сиденье, пропускают их взмахом руки.

– Спокойно, может, самые тяжелые бои уже позади, может, договорились? – с надеждой в голосе говорит Зейнаб. – Может, не нужно бежать? Как думаешь?

– Любимая, это всего лишь видимость, дорога занята Каддафи. Знаешь, что творится в Бенгази, Мисурате, горах Нафуса или твоем любимом Гарьяне? На каждом шагу нарушение прав человека, даже доходит до убийств…

– Откуда у тебя такая подробная информация? Из общественного телевидения, что ли? – Зейнаб иронично улыбается. Они всегда считали эти источники правительственной лапшой и блюдом для глупых и убогих.

– У коллег с работы там семьи и по появляющейся спорадически связи они узнают такие страшные вещи, что в голове не умещаются. О подробностях не буду упоминать, ведь ты слишком ранимая.

Он нежно гладит руку жены, а та с любовью смотрит ему в глаза.

– Ну хорошо, хватит уже терзаться, – вздыхает она, – но пообещай мне, что если по ту сторону будет неинтересно и эта земля не станет для нас обетованной, то мы вернемся. Обещай, прошу тебя, – настаивает женщина.

– Разумеется.

Мохамед сбавляет скорость, видя перед собой колонну стоящих машин, у которых включен аварийный свет. Все полосы автострады заблокированы. Из-за этого образовались две дополнительные. Часть автомашин пропихивается по обочине. Другие почти трутся кузовами о заграждения, разделяющие противоположные стороны движения. Водители, как это обычно бывает в таких обстоятельствах, приходят в бешенство. Мужчины выходят из машин и грызутся из-за содранной краски и из-за того, что им мешают проехать. Зейнаб и Мохамед вздыхают и неодобрительно качают головами.

– Может, несчастный случай на дороге? – говорит Зейнаб.

– Тут, перед границей, когда осталось еще каких-нибудь пять-десять километров? Вряд ли кто-нибудь мчался на этом отрезке как сумасшедший.

– Шутишь? Наши руководители от правительства всегда спешат.

Понимая, что предстоит достаточно длительная пауза в путешествии, Зейнаб опускает кресло и закрывает глаза, чтобы вздремнуть. Мохамед же, пребывая в нетерпении, потихоньку продвигается по полметра вперед. Но через какое-то время движение полностью останавливается, и он видит, как собравшиеся в группу мужчины начинают о чем-то жарко спорить. Мохамед решает присоединиться к ним, и Зейнаб с Хмеду будит захлопывающаяся дверь. Женщина пересаживается на заднее сиденье и начинает возиться с малышом: меняет пеленки, протирает личико и ручки ланолиновыми салфетками, берет его на руки и дает ему грудь, накрывшись перед этим тоненьким пледом. Скромная арабка, воспитанная в традиционной мусульманской семье, она чувствует стеснение и дискомфорт. Но никто не смотрит в ее сторону. Все уставились и показывают руками то на границу с Тунисом, то вверх, на полуденное солнце. «О чем они говорят? – думает она с любопытством. – Почему мы стоим столько времени?» После кормления малыша Зейнаб поворачивается и видит через заднее стекло, что за их машиной выстроилась колонна других. Они сейчас сидят, как в мышеловке, из которой нельзя уже выбраться. Она решает размять ноги и узнать в конце концов что-нибудь. С ребенком на руках женщина подходит к бурно спорящей группе.

– Это очередь к пограничному пункту в Рас-Джадир, – сообщает Мохамед, беспомощно разводя руками.

– Так сколько мы будем здесь стоять? День, два, а может, неделю?! – Зейнаб повышает голос, поскольку ситуация ей не нравится и вообще кажется опасной. – Мы же как в тюрьме и вряд ли выберемся из этого столпотворения!

– Через какие-нибудь два километра бетонная полоса, отделяющая противоположные стороны автострады, заканчивается, и тогда уже пойдет живее, – говорит ей незнакомый мужчина. – А впереди будут вон те. – Он смеется, показывая пальцем на мужчин и женщин, которые отправились к границе пешком, неся весь свой скарб в больших узлах на голове или спине.

Большинство из них – жители черной Африки, которых вождь много лет тому назад стянул в Ливию, обещая трудоустроить, справедливо платить и дать квартиры. Он дал им даже ливийское гражданство, поэтому у них были все права жить на территории страны и… выполнять самую тяжелую работу, к которой ни один ливиец даже не прикоснулся бы.

– Бедные люди, – подытоживает Зейнаб, чуткая к людям и всегда осуждающая несправедливость. – Доработались до такой степени, что сейчас все несут в дырявых узлах и старых чемоданах.

– Но они будут перед нами и не должны стоять на этой чертовой жаре в течение многих часов, – говорит кругленькая женщина постарше, которая тоже уже не могла выдержать в машине. – Надеюсь, мои дети, – обращается она к молодым супругам, – что вы не забыли выключить мотор, а то автомобили с кондиционером жрут бензин, как драконы. Тяжело вам потом будет пихать такую громадину пару километров. А на помощь не советовала бы рассчитывать. Каждый хочет только побыстрее сбежать отсюда и плевать хотел на соотечественников.

Мохамед бегом бросается к машине и выключает мотор, но через минуту снова включает его, потому что колонна двигается вперед рывками. Они уже видят в отдалении будку пограничников.

– Уф, еще минуту, – вздыхает Зейнаб, которая чувствует, что в силках все теснее окружающих их автомобилей ее охватывает клаустрофобия. От волнения у нее вспотело даже лицо.

– Господа! – Незнакомый мужчина стучит в стекло со стороны Мохамеда. – Не советую переправляться в Рас-Джадир, – неизвестно почему сообщает он им. – По другую сторону границы и на Джербе не всунешь даже иголку. У вас что-то забронировано? – спрашивает он, хитро улыбаясь.

– Нет. – Супруги смотрят друг на друга с ужасом.

– Хреново! О пансионатах и квартирах нечего и мечтать! Все отели полностью забиты. Те, что побогаче, такие, как вы, бегут первыми. Зачем им рисковать? Едут в Тунис, как на выходные, и выжидают.

– Так что же делать? – Зейнаб наклоняет голову к собеседнику.

– Я организую группу машин, и мы валим на Вазин. Чем нас больше, тем надежнее. В количестве сила. У вас хорошая машина, а такие в нашей колонне пригодятся, – говорит он в конце.

– Но это страшно далеко! – отвечают супруги в один голос и выходят из машины, чтобы обсудить дело, потому что колонна автомобилей опять остановилась.

– Даже не вздумайте! – Рядом возникает та самая женщина, которая советовала им выключить кондиционер. – Вокруг Налута и Джербы, а также в районе пограничного пункта по-прежнему идут бои между силами режима и повстанцами. Хотите попасть в их лапы и получить при случае какой-то снаряд из пусковой установки?!

– Неправда, – возражает мужчина из группы, направляющейся на юг. – Почти двести солдат Каддафи перешли сегодня на территорию Туниса, в том числе офицеры и один генерал. Мне звонил двоюродный брат: Вазин захвачен повстанцами. Всего двести километров отсюда. Что это для хорошего автомобиля? – Он ободряюще улыбается, а сам усаживается в старый разваленный «Ниссан Санни».

– Миленькая, – незнакомка с искренним пухлым лицом подхватывает Зейнаб под руку. – Не дай себя обмануть, – шепчет она ей в ухо. – Множество подонков выплывает во время войны и кормится за счет таких легковерных и порядочных людей, как вы. В безлюдных местах убивают, насилуют и грабят наивных, которые летят к ним, как пчелы на мед. Меня предупреждали о таких. Они особенно разбойничают тут, у границы, среди запаниковавших людей. Для них это идеальная возможность легкой наживы.

Мохамед с ужасом слушает слова женщины.

– Не дайте себя обмануть, мои дети. Посмотрите только на его машину. – Женщина улыбается себе под нос и быстро садится в элегантный «мерседес».

Колонна тронулась с места. Супруги, не оглядываясь на мошенников, уже без проблем пересекают границу. Они проезжают мимо будки ливийских таможенников, видят вербовщиков, которые делятся прибылью с чиновниками, пересчитывающими на глазах у всех большие пачки свернутых динаров. «На чем делают такие деньги?!» – размышляет Мохамед и, вздыхая, с облегчением въезжает на чужую, но безопасную землю.

* * *

Приграничная территория со стороны Туниса выглядит совершенно иначе, чем со стороны Ливии. Тут чистенько и хорошо пахнет. Дома охраны опрятные и ухоженные. Все блестит. Вдоль дорожек тянется подстриженная живая изгородь, а клумбы пестрят яркими цветами. Группы беженцев из Ливии усаживаются под стенами зданий или идут вперед, направляясь вглубь приветливой страны. «Другой мир», – думает успокоенная и довольная Зейнаб. Она сильно измучена поездкой. Ожидание, связанное с пересечением границы, заняло у них семь часов. Даже их чрезвычайно спокойный ребенок начал заявлять о себе. Если взрослые едва выдерживают, что уж говорить о такой малютке. Мать уже пару часов сидит с Хмедой на заднем сиденье, напевает ему песенки, крутит музыкальную шкатулку, держит перед носом карусельку с персонажами Диснея, поит, кормит и убирает. И так по кругу. Руки у нее немеют, а позвоночник болит немилосердно.

– Остановимся на минутку и узнаем, где мы должны зарегистрироваться. – Уставший Мохамед поворачивается к жене и слабо ей улыбается. – Можно будет распрямить спину и воспользоваться туалетом. Как ты?

– Прекрасно. – Женщина молниеносно вынимает ребенка из креслица и уже стоит на тротуаре с малышом на руках. – Возьми его на минутку, прошу тебя.

Она подает малыша отцу, а сама изгибается, как кошка, и разминает натянутые, как струны, мышцы.

– Вы не могли бы нам сказать, где есть какое-нибудь бюро, в котором мы должны зарегистрироваться? – ливиец затронул первого же проходящего мимо человека в форме.

– Беженцы? – спрашивает он, оценивая их взглядом с головы до ног. – Бюро главного комиссара по делам беженцев находится в лагере недалеко отсюда, может, в каких-нибудь десяти минутах езды на машине.

Он показывает пальцем на дорогу и уточняет:

– И вы собираетесь там остановиться?

– А что? Разве это не место для таких, как мы?

– Скорее нет. – Таможенник с неодобрением мотает в стороны головой. – Вы решительно не принадлежите к той группе людей.

Он пренебрежительно цокает языком.

– Надеюсь, что вы забронировали места в каком-нибудь отеле?

– Нет, мы не подумали об этом, – признается Мохамед.

– Мы, в принципе, это решение приняли два дня тому назад и не успели что-либо застолбить, – включается Зейнаб. Она разнервничалась, видя пренебрежительно относящегося к ним мужчину. – В Ливии уже в начале волнений не стало Интернета и практически не было телефонной связи.

– Сочувствую. – Мужчина меняет тон и гладит маленького Хмеду по щечке. – В таком случае рекомендую вам Джербу. Может, там меньше беженцев, а отелей без счета. Здесь уже все забито. Не думаю, чтобы вам удалось что-то найти.

– Попробуем, – говорят они и садятся в машину.

– Удачи! – слышат они сквозь стекло.

– Что за грубиян! – злится женщина. – Это место не для нас, – подражает она голосу таможенника. – Тоже мне знаток! Если есть лагерь для беженцев, а мы беженцы, то остановимся там и баста. Они хотят, конечно, как всегда, набить себе карманы нашими ливийскими деньгами и затянуть в дорогой отель. Но мы не поддадимся!

Супруги, несмотря на наступающие сумерки, без проблем находят ярко освещенный лагерь и подъезжают к главным воротам. Стоянка находится в безлюдном месте и занимает большое пространство. Она ограждена сеткой, заканчивающейся колючей проволокой. В середину можно попасть через въезд, контролируемый здоровяками в форме с большой надписью UNHCR на спине. Мохамед и Зейнаб умолкают, а их лица бледнеют и удлиняются. Маленький Хмеда радостно агукает.

– Что вам здесь нужно? – грубо спрашивает один из мужчин, охраняющих вход.

– Мы хотели зарегистрироваться и получить какие-нибудь документы, – тихо объясняет Мохамед.

– Отправляйтесь вон к тому большому зданию с флагом, припаркуйтесь и быстро зарегистрируйтесь. Говорят, через минуту сюда явится следующая партия беженцев, которые для разнообразия приплыли на пароме. Они думают, что наш лагерь резиновый! Он рассчитан на десять тысяч, а тут уже тридцать. Двигайтесь, fisa, fisa! – подгоняет он прибывших. – Вы же не хотите ждать в очереди с этим малышом до рассвета?

Молодые ливийцы только сейчас понимают, что имел в виду таможенник, на которого они разозлились. Это место предназначено не для таких, как они. Большинство беженцев чернокожие. Чистокровных ливийцев они видят эпизодически. На больших военных палатках, рассчитанных на сто – сто пятьдесят кроватей, прикреплены специальные ознакомительные таблички из картона: «Гана», «Судан», «Сомали», «Эфиопия».

В эту минуту перед одной из палаток появляется группа кричащих мужчин, которые начинают бить друг друга бейсбольными битами. Крепко сложенный негр, имеющий, очевидно, опыт в драках, кулаками наносит удары куда попало и разбрасывает противников в стороны. Женщины в цветастой народной африканской одежде и в тюрбанах на головах страшно верещат. Дети смеются, для них это хорошее развлечение. В следующее мгновение на месте беспорядков появляются мужчины в форме и прикладами карабинов разгоняют всю толпу. Зейнаб от ужаса сглатывает слюну. Она выразительно смотрит в глаза мужа, желая передать ему одну-единственную срочную информацию: сматываемся отсюда.

– Вместе войдем внутрь, не оставляй меня здесь одну.

Мохамед пожимает жене руку, чтобы поддержать женщину, и, расстроенный, высаживается из машины.

– Запишемся, получим бумаги и сматываемся, – говорит он быстро, идя по длинному коридору. – Наверняка найдем какое-нибудь место в отеле. Если нужно будет, то дадим бакшиш. У нас достаточно денег.

– Чтобы получить карту и статус беженцев, нужно будет подождать. Мы не пишем это от руки. – Крупная веснушчатая мужиковатая баба грубит, но супруги уже ничему не удивляются.

– Сегодня получите билет, если уж явились. Это все, – грустно улыбается она в конце. – Не в состоянии где-нибудь у себя спрятаться? Сейчас не лучшее время эмигрировать, – тихо шепчет она, а супруги, желая ее услышать, наклоняются над окошечком. – Людям вашего круга всегда удается выехать, и у них даже не возникает проблем с визой.

– У нас убили всю семью, – признается Мохамед. – Чего мы должны были ждать? Пока и нас вырежут?!

– Вы связаны с режимом? – Женщина отодвигается и внимательно смотрит на молодую пару.

– Нет! – Они машут руками. – Просто вы не знаете, что там творится! Каждый может попасть под обстрел и оказаться не в том месте. Все меняется, как в калейдоскопе. Кажется безопасно, а через минуту вместо дома остается дыра в земле.

У мужчины предстает перед глазами сад матери.

– Сочувствую, – проникшись рассказом беженца, чиновница встает, похлопывает мужчину по спине и обнимает Зейнаб, которую целует, как мать, в лоб. – Постараюсь продвинуть ваше дело, иначе будете ждать здесь до будущего года. Все эти беженцы… – Она приглушает голос и с пренебрежением машет рукой. – На двести пятьдесят тысяч только пятьдесят чистокровных ливийцев, таких, как вы, – сообщает она им, одновременно провожая к выходу. – Весь мир решает сейчас, что с ними делать.

– Может, вы посоветуете, как отсюда выбраться и куда лучше направиться?

– Одно скажу! – Она предостерегающе поднимает палец. – Не садитесь ни на какие понтоны или маленькие частные паромы. Сейчас очень многие пользуются моментом. Продают неизвестно сколько билетов и переполняют суда. А потом на берегу мы собираем трупы. Не люди, а ненасытные гиены! В последнее время нашли больше ста мертвецов! – Она повышает голос, поражаясь такому количеству. – Не садитесь на пляже, только с набережной в порту. Банды контрабандистов только и ждут наивных. Садитесь на правительственный эвакуационный паром, официально и согласно закону. Может, это немного дольше, но зато безопасно доберетесь до выбранного вами места. Лучше поезжайте на запад Туниса, в Сусс, Монастир или Тунис. Там меньше жульничества и больше возможностей.

– Спасибо вам. – Молодые растроганы неожиданной доброжелательностью чужого человека.

– Здесь лично мой номер телефона, – вручает она им свою визитку. – Приезжать не нужно, только звоните.

* * *

– Едем на Джербу, – принимает решение Мохамед. – Там в туристической части есть отели, мотели и пансионаты на выбор. – Он ободряюще улыбается измученной жене и добавляет: – Там мы наверняка найдем что-нибудь для себя и еще сможем отдохнуть у моря в комфортных условиях.

В сети «Мензел», «Мехари» и «Абу Нувас» нет ни одного места. Потеряв надежду, они подъезжают к самым дорогим отелям – «Рэдиссон» и «Винчи», где цены на комнату доходят до трехсот долларов за сутки, но и здесь все забито. Около полуночи они решают переспать в машине. Они уже не чувствуют ни голода, ни жажды. Дитя, тоже измученное, спит в своем креслице как убитое. Они останавливают машину на стоянке перед небольшим отелем и пробуют как-то приготовиться ко сну.

– Вам не нужен ночлег? – Маленький, словно засушенный мужчина в серой грязной галабии стучит в стекло. – У меня частный сектор.

– А сколько за ночлег? – уставший Мохамед все же начинает разговор.

– Недорого. – Мужчина услужливо сгибается пополам. – Только сто долларов.

– Ванная есть? – включается Зейнаб.

– Конечно, обязательно. – Незнакомец хитро улыбается, видя, что наконец-то нашел потенциального клиента. – А завтра жена сделает вам прекрасный завтрак, – начинает он расхваливать, понимая, что надо ковать железо, пока горячо. – Домашние условия, не пожалеете.

– Едем? – Мохамед с надеждой в голосе спрашивает жену.

– Глупый вопрос. – Зейнаб вздыхает с облегчением, думая о том, что наконец-то сможет ополоснуться. – У тебя есть варианты получше?

– А как далеко до вас?

– Не так уж далеко… – Мужчина неуверенно переступает с ноги на ногу. – Нужно только выехать с острова, и мы уже дома.

– Сколько?

– Ну, может, с полчаса… чуть больше…

– Хорошо, едем уже! – окончательно решает женщина. – Не будем тратить время на бессмысленные дискуссии. Я мечтаю о том, чтобы вытянуть ноги в кровати.

Крестьянин из Туниса садится в старенький обшарпанный пикап «ниссан» и заводит мотор. Автомобиль дымит немилосердно, но молодые, ни о чем уже не беспокоясь, движутся вслед за ним. После того как они выехали с Джербы, машина провожатого пересекает двухполосную дорогу, ведущую в Тунис, и съезжает на узкую проселочную, ведущую на юг страны. Супруги поглядывают друг на друга неуверенно, но только пожимают плечами и поджимают губы. Почти через час езды по пустынной территории они видят на горизонте одинокий свет.

– Сейчас я уже не смог бы выехать на главную дорогу, – шепчет Мохамед, а испуганная Зейнаб сидит выпрямленная, как струна. – Нам только остается надеяться, что имеем дело с бедными, но порядочными людьми, которые хотят заработать пару монет.

– А не убийцы, да? – говорит его жена, дрожа всем телом. – Я предпочла бы быть убитой, но в своей стране собственными, известными мне палачами, – взрывается она истеричным смехом.

Машины останавливаются перед маленьким низеньким домиком, напоминающим барак. Внутрь ведут двери с обеих сторон. Во двор выходит женщина, одетая в традиционную женскую одежду, майкуи длинный кусок ткани, обвитый вокруг ее сухого тела.

– Здравствуйте, здравствуйте, – кланяется она в пол. – Нам вас Бог прислал, – радуется она при виде молодых и улыбается им беззубым ртом.

– Старая! Проводи гостей в их комнату! Не видишь, что они едва стоят на ногах? – услужливый для чужих, но грубый для жены мужчина замахивается и бьет кулаком свою вторую половину по спине.

Мохамед и Зейнаб со спящим младенцем на руке входят в маленькую комнатку, в которой находятся только две железные кровати с тоненькими, видавшими виды матрасами без простыней, шатающийся стол и один стул. Шкаф сбит из фанеры, наверное, собственноручно хозяином: из него по-прежнему торчат длинные щепки. Единственное маленькое окошечко, закрытое оборванными с одной стороны жалюзи, выходит на заднюю часть двора, который поглотила густая темнота. Зейнаб глубоко вздыхает.

– Где ванная? – спрашивает она мертвым голосом.

– Да есть, есть, – говорит мужчина и дурашливо усмехается. – Выйдете из комнаты, пойдете вправо и там найдете ванную и туалет.

– Под чем нам спать?

– Жена сейчас принесет вам свежевыстиранные пледы, подушки и полотенца.

– А кондиционер? – Зейнаб сама смеется над вопросом, который задает.

– А на что он? Чтобы только жужжало? Во дворе свежий воздух, оконце приоткрыть – и сразу же есть чем дышать.

– О’кей, сегодня, конечно, останемся здесь, у нас нет другого выхода, но завтра…

– Завтра господин будет просить меня о том, чтобы остаться тут еще пожить, ведь во всем Тунисе места сейчас не найти. У границы с Ливией каждое место в отеле на вес золота. – Арендодатели своего не упустят. – Какой-то задаток хорошо было бы получить…

* * *

Утром Зейнаб просыпается совершенно разбитая. У нее болит каждая косточка, а о позвоночнике лучше не вспоминать. Но все же через маленькое оконце проникают лучи солнца, а свежий воздух приятно ласкает лицо. Тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить своих спящих парней, она подходит к окну и через полосы жалюзи наблюдает, что там снаружи. Видит ухоженный огородик, в котором заботливой рукой посажены помидоры, картофель, зелень и целая грядка хариссы. Между цветочными грядками прохаживаются куры, очищая территорию от червяков и всяких насекомых. У дощатого забора лежит толстый ленивый кот и греется на солнце. За делянкой должен быть, пожалуй, сарай для скота. Об этом свидетельствует запах, доносящийся оттуда. «Как у моей бабушки под Гарьяном», – с сентиментальным чувством вспоминает Зейнаб. Обычное пустынное селение.

Она решает пойти в туалет и ванную, потому что вчера так боялась темноты, что пописала за углом дома. Руки и лицо протерла дезинфицирующими салфетками. В длинной рубашке с косметичкой под мышкой и полотенцем, переброшенным через руку, Зейнаб трусит к умывальнику снаружи дома. «Только бы не было червяков», – молится в душе она. Впрочем, туалет – это вполне чистая уборная в турецком стиле с верхним небольшим душем, прицепленным по правой стороне. Но туалетной бумаги нет, что объяснимо в традиционном арабском доме[226].

«Я уже от этого отвыкла, нужно будет купить», – решает женщина. На одной из стен вмонтирован умывальник, на котором стоит бутылка с дезинфицирующим мылом. На стене – зеркало, а рядом – вешалка с маленьким чистым полотенцем. В ванную есть отдельный вход. Конечно, Зейнаб не рассчитывает, что в ней есть ванна, но находит то, что может послужить душем, – железную трубу, выходящую из стены и заканчивающуюся разбрызгивателем; посередине – дыра, в которую выливается вода. К стене даже прикреплена металлическая решеточка для косметики. Червяков нет, а старый кафель на полу так выдраен, что даже утратил оригинальный цвет.

Освеженная Зейнаб входит в комнату и видит мужа, с трудом заворачивающего дрыгающего ножками сынка. В комнате витает запах свежей еды.

– Что это за вкусности? – Женщина подскакивает к столику, на котором стоит большой поднос.

– Хозяйка принесла, – хмуро отвечает муж.

– Это что? Плохо?

– За десять долларов. – Именно в этом причина его злости.

– Трудно кормить чужих людей даром!

Зейнаб одной рукой берет малыша и прикладывает его к набухшей груди, а другой берет домашние вкусности.

– Даже не думала, что я такая голодная, – смеется она довольно, чувствуя, как к ней возвращаются силы и хорошее настроение.

– Это радует. – Мохамед целует жену в голову, наслаждаясь свежим запахом шампуня и духов. – Все будет хорошо, – утешает он ее, но скорее старается добавить отваги себе.

– Наверняка! Я девушка из деревни, мне тут нравится!

Супруги акклиматизируются в чужих условиях, и, как всегда у молодых, их силы начинают быстро восстанавливаться. Хозяйка кормит прекрасно, подавая еду три раза в день по десять долларов каждый раз. Еда натуральная, свежая и типично арабская. На завтрак они получают лебен, такой густой, что его можно резать ножом, теплые хлебные лепешки, овощи и оливки, масло и мисочку с тимьяном или яичницу из домашних желтеньких яиц. Бывают и козий сыр, и молоко. Обед состоит из достаточно водянистой пикантной шорбы и кускуса с большим количеством овощей и маленькими кусочками мяса. На ужин им подают свежеиспеченные бурики или дрожжевые булки с медом или домашним джемом из опунции. Все сделано из продуктов, которые у жителей деревни есть на маленькой ферме. Каждые пару дней хозяин привозит для них большой арбуз или дыню с собственного поля в глубине материка. Эти фрукты он дает им даром. В беззаботном безделье проходят почти две недели.

– Безопасно ли в Тунисе после переворота? – спрашивает Мохамед крестьянина, с которым он сидит на верблюжьей попоне под оливковым деревом.

Хозяин дома курит гашиш и с удовольствием беседует с постояльцем.

– Ну а как же! Ничего не происходит, спокойствие, тишина и постепенные реформы. У нас не так, как у вас.

Старый мужчина гордится культурой и превосходством своего народа.

– А у вас хотят всех убить! – презрительно кривит он губы и сплевывает.

– Да, вы правы. В Ливии ситуация вышла из-под контроля. Каддафи – это психопат. Он добровольно власть не отдаст.

Мохамед становится грустным.

– Да, да, мы знаем этого типа. Мы же, в конце концов, ближайшие соседи, а он многократно ссорил наши народы. Только жаль мне обычных ливийцев, таких, как ты и твоя семья.

Он наклоняется и похлопывает молодого человека по щеке.

– Вас только каких-то пять миллионов, а сейчас будет еще меньше. Большая богатая страна, а не хватает людей – это плохая ситуация. Обсядут вас иностранцы, как сипы, и будут клевать, а если сейчас еще погибнет или сбежит вся интеллигенция, то все пойдет прахом и в чужие руки.

Мохамед задумывается над мудростью слов старика и чувствует себя дезертиром.

– Все деньги и богатство у вас вывезут, и может быть еще хуже, чем с полковником.

– О нет, так плохо не будет!

– Дай-то Бог, – кивает тот.

– Ливийцы и так ничем не пользовались из собственного добра. Все шло в карман Муаммара, его семейки и пособников.

– Вот политика! Говорят, что это самая большая проститутка всех времен, – приходит к выводу народный мыслитель. – А как там ваши дела? Не то чтобы я выгоняю, мы чувствуем себя бодрее с молодыми, но ожидание, наверное, для вас мучительно.

– Планирую позвонить сегодня после полудня. – Мохамед сжимает губы от волнения.

– Так не медли, сделай это сейчас! Выбросишь из головы.

Молодой мужчина, подталкиваемый к действию, делает это с облегчением. Зейнаб с Хмедой присаживается около него на пледе и прислушивается.

– Госпожа Эшли Скотт? – спрашивает Мохамед по-английски. – Не хотел вас раньше беспокоить, но известно ли уже что-нибудь о нашем деле? – спрашивает он дрожащим голосом, а затем внимательно слушает ответ.

Его лицо постепенно проясняется, и наконец он улыбается от уха до уха.

– Yes, yes, yes! – После окончания разговора Мохамед подхватывается на ноги и, словно ребенок, выбрасывает руки вверх. – Завтра в десять! – выкрикивает он.

– Wallahi! – радуется Зейнаб, а старик со старухой хохочут, кривя беззубые рты.

– Mabruk, mabruk! – поздравляет их старая женщина.

* * *

Машина забита по самую крышу, словно они должны ехать на край света, а не в отдаленный на четыреста километров Монастир, в котором находится большой порт. Сама госпожа комиссар рекомендовала им это место, говорила, что туда приплывает самый большой паром с гуманитарной помощью и отплывают суда с официально зарегистрированными беженцами. Никакой американской бухгалтерии и контрабанды людей!

После нескольких часов пребывания на стоянке и хлопот подошла неизбежная минута прощания. Старики расстаются с ними, как с семьей. Это они в основном заполнили машину провизией и подарками. Купили Хмеде кучу игрушек, два комплекта одежды для мальчика, в которые всадили почти все доллары, полученные в качестве оплаты за пребывание. Наконец, гордые собой, они принесли качающуюся кроватку для ребенка, чтобы Зейнаб не держала его на руках все время.

– Нам будет грустно без вас. – Старая женщина вытирает слезы, выступившие на глазах. – Сначала наша дочь выехала, а сейчас вы, – говорит она, обращаясь к ним, как к ближайшим родственникам.

– Прощай, бабушка. – Зейнаб нежно обнимает ее, прижимаясь к сухому мелкому телу. Это hadaja[227] на прощанье. – С трудом втискивает ей в руку старинный футляр со своей золотой подвеской и двумястами долларами внутри.

Старики вдвоем отвозят молодых к автостраде, ведущей на запад, в Монастир и Тунис. Молодые, полные надежд на будущее и быстрое окончание своих скитаний, в хорошем настроении. Поздно, во второй половине дня, въезжают они в некрасивый промышленный город Монастир. Снова начинается тур по заполненным толпой приезжих отелям. Сейчас у них уже есть опыт. Супруги пользуются предложением вербовщиков, которые подцепили их на стоянке у одного из дорогих отелей – заведений, которые не стоят тех денег.

– В ванную и туалет можно войти из комнаты? Есть холодильник? Работает ли кондиционер? Какая кровать, что с постелью? – забрасывают они вопросами удивленного хозяина помещения. – Находится в городе или окрестностях?

– Все есть, как положено, – успокаивает их мужчина, и оказывается, что он говорит правду.

На другой день утром Мохамед настроен действовать решительно. Самое важное для него сейчас – дозвониться до брата. В домике старичков он пробовал сделать это многократно, но все тщетно. «Всегда есть шанс, что на одну-единственную минутку появится связь», – думает он, с надеждой набирая номер.

– Да? – слышит он молодой голос.

– Привет, братишка! – кричит Мохамед в трубку, потому что связь плохая.

– Как вам там? Уже в Европе? Все в порядке? Как твоя семья? Здоровы? – Рашид забрасывает брата вопросами.

– О’кей, я только быстро хочу рассказать, что у нас есть уже все документы и статус политических беженцев. Сейчас иду в порт, и со дня на день мы эвакуируемся отсюда.

– Однако это заняло время, да? – беспокоится Рашид. – Не проходит так быстро, как мы надеялись. Хватает вам денег?

– Да, не волнуйся, – успокаивает брата Мохамед. – Еды у нас на неделю, а Хмеда питается дармовым молоком Зейнаб.

Застеснявшаяся женщина краснеет по уши и грозит мужу пальцем.

– Будь на связи, – грустно просит Рашид.

– Конечно! Как только у меня будет доступ к Интернету, начну слать имейлы. Может, вас тоже вскоре подключат.

– Хорошо.

– Береги себя, парень! Не вляпайся в какую-нибудь опасную ситуацию! Слышишь меня? – кричит он в трубку, перекрывая потрескивание.

– Да, конечно, – неохотно соглашается Рашид.

– Пообещай мне, что не примкнешь к повстанцам и не дашь себя убить! Прошу!

Разговор прервался. Мохамед не знает, по какой причине – из-за плохой связи или же его брат, скорее всего, не захотел дать ему слово в том, что не вмешается в братоубийственную борьбу.

Через пару часов, которые Зейнаб проводит с малышом на балконе, из города возвращается измученный муж. В руке он держит два цветных помятых билета на паром. Выражение его лица не говорит о триумфе или хотя бы удовлетворении.

– Не знаю, любимая, верный ли это путь для эвакуации, – задумчиво произносит он, намереваясь перед окончательным решением обговорить дело с женой.

– Ты сейчас это говоришь? – Женщина злится и хмурится. – Я повторяла это еще в нашей красивой квартире в Эз-Завии, потом в многокилометровой пробке у границы, потом на Джербе и в лагере для беженцев… – Она прерывается, чтобы набрать воздуха. – Мы зашли слишком далеко! – кричит Зейнаб. – А теперь ты хочешь вернуться? Куда? А если идут бои на трассе от границы с Тунисом до Триполи, что тогда мы будем делать? Вывесим белую простыню в окно машины, чтобы нас не застрелили? С ума сошел! – восклицает она и принимает окончательное решение.

– Просмотри вещи и отложи те, которые мы можем оставить здесь.

Мужчина направляется к выходу.

– Я договорился уже с хозяином, что он купит наш автомобиль…

– За сколько? – перебивает его женщина.

– За чепуху, конечно. Отдадим ему еще наше постельное – за него пару монет выручим.

До самого вечера супруги не говорят и не смотрят друг другу в глаза. Зейнаб скрепя сердце отдает свои любимые свитера, платья и зимнюю обувь. Говорят, что нужно упаковать все в один чемодан. Когда Мохамед забирает кроватку Хмеды, которую он только что получил в подарок от добродушных стариков, она не выдерживает и с плачем выбегает на балкон. Полночи они не спят, а другую половину их мучат кошмары. Даже обычно спокойный сынок хнычет во сне и пару раз начинает истерично кричать.

Как всегда бывает в эту пору года в этой части света, рассвет прекрасен. Шансы, что станет облачно или пойдет дождь, равны нулю. Мохамеда с Зейнаб и Хмедой подвозит к порту услужливый хозяин, неплохо нажившийся на них. Мужчина оставляет молодую семью вблизи набережной и будки охранника, который проверяет билеты и пропуска и не позволяет войти на территорию пристани посторонним. Удивительно спокойно и пусто. Молодой парень в военной форме, видя прибытие ливийцев, с удивлением поднимает брови, но ничего не говорит.

– В какую сторону? – тихо спрашивает Мохамед.

– Пятый терминал, – отвечает юноша. – Просто к набережной, а потом направо пятьдесят метров. Как увидите толпу, то не будет уже сомнения. Они пришли около пяти часов тому назад, а вы, как на самолет, только за два часа до отправления. Но это не мое дело…

Супруги бросаются бегом в указанном направлении, но уже через минуту встают как вкопанные.

Перед ними по правой стороне – линия громадных, как дома, контейнеров, по левую же сторону – бурное темное море; на волнах достаточно сильно болтается пришвартованный небольшой паром, забитый донельзя пассажирами, главным образом выходцами из черной Африки. Эпизодически в толпе выглядывает более светлое лицо ливийца, сидящего на своих пожитках или по-прежнему держащего их на спине. Ни у кого из этих людей нет чемоданов, все таскают тюки, свертки или узлы, сделанные преимущественно из больших столитровых мешков из-под риса или кускуса, а то и попросту из старого одеяла или пледа. На набережной суетятся остальные кричащие и плачущие беженцы, которые пытаются еще попасть на платформу. Их столько же, сколько тех, что на судне.

– Те, у кого есть билеты, становятся в шеренгу вдоль берега! – инструктирует крепко сбитый, веснушчатый, как индюшиное яйцо, мужчина в форме с надписью UNHCR. При помощи полицейской палки он отодвигает непонимающих по-английски людей, желающих войти на помост. – Ticket! Ticket! – верещит он еще громче и машет над головами цветным входным билетом. – Нет билета – становитесь там! – обращается он сразу ко всем бедолагам, к которым относится, как к скоту.

Почти все собравшиеся гордо показывают билеты. Растерявшийся чиновник качает с неодобрением головой.

– Если все хотят утонуть, это их дело.

Молодые супруги из Ливии слышат его слова, произнесенные по-английски коллеге.

– Ну кто печатает и продает им эти чертовы фальшивые билеты? Нужно прекратить это! Говорят, за них платят даже до тысячи долларов! Ужас!

– Борьба с ветряными мельницами! Что будем делать?

– Впустим, пожалуй, втиснутся. Паром новый, может, выдержит.

Сотрудник беспомощно смотрит на веснушчатого.

– Если Аллах даст, доплывут, а если нет, так нет, – иронично подытоживает мужчина, занимающийся правами человека и ни во что ставящий человеческую жизнь.

Представитель бюро по правам беженцев машет призывно рукой, чего только и ждет толпа людей, двигающаяся вперед с воплями, полными агрессии. Две женщины, один парень и двое мужчин падают в море, а остальные, изворачиваясь и давя друг друга, вбегают на платформу.

Мохамед и Зейнаб с маленьким сыночком на руках поворачиваются спиной к происходящему. Они не хотят больше смотреть на такой позор и оскорбление человеческого достоинства.

В молчании супруги выходят из порта и направляются к стоянке такси.

– Отпуск удался? – спрашивает таксист. – На судне плыть прекрасно… – размечтался он. – А вам куда?

– В Ливию, – тихо говорит Мохамед, и лицо его бледнеет.

– Господа, но я могу только до границы, – поясняет им водитель. – Потом вы должны будете себе что-то другое нанять.

– Хорошо, прошу, довезите нас до Рас-Джадир.

Игра в кошки-мышки

Марыся и Рашид не слишком тяжело работают и свою ежедневную службу в больнице начинают не в шесть или семь утра, как Муаид, а в девять. Они ведь только волонтеры. Им немного стыдно за свою слабость, но они оправдываются перед собой тем, что и так работают по десять или двенадцать часов и от усталости падают с ног.

После того как они входят в клинику, то, как правило, разделяются. Рашид сразу идет в приемное отделение, а Марыся хорошо освоила службу в отделении травматологии. Ей очень нравится это новое занятие. Она все больше склоняется к тому, что именно этим и хотела бы заниматься в дальнейшем: помогать людям, лечить их, давать им шанс выздороветь и счастливо жить.

– Salam alejkum, – здоровается Марыся с Муаидом и беседующим с ним Хасаном.

– Alejkum as-Salam, – отвечают они, и мгновенно их хмурые лица проясняются.

– Тебе нравится работать в больнице? – вежливо спрашивает совершенно изменившийся Хасан, крепко сжимая ее ладонь. Мужчина переменился до неузнаваемости, держится просто, приветливо. Он, кажется, немного поправился, костюм на нем сидит, как военная форма. «Он ведь бывший военный, – вспоминает девушка. – Уход жены пошел ему на пользу», – приходит она мысленно к выводу.

– Думаю, что нашла свое призвание, – отвечает Марыся на заданный вопрос. – А что у тебя? Прекрасно выглядишь, – слова сами собой вырвались у нее из уст. – Не скрывай от меня тайн. – Марыся слегка постукивает двоюродного брата кулаком в грудь. – У женщин есть шестое чувство, и они без излишних слов обо всем догадываются. Вам, мужчинам, кажется, что мы слабые, нас необходимо от всего охранять и ни во что не посвящать. Но это какие-то глупые стереотипы, – нервничает она.

– Я ведь ничего ей не говорил, – родственник оправдывается с легкой улыбкой.

– Так когда, дядя, присоединишься к повстанцам в Бенгази? – спрашивает девушка, хитро улыбаясь, и, не дожидаясь ответа от ошеломленного Хасана, танцующей походкой идет в свое отделение.

– Ты маленькая шельма! – кричит Хасан ей в спину по-польски. – Ты должна в разведке работать! – смеется он и машет на прощание рукой.

Дежурство Марыся всегда начинает с палаты, в которой сейчас лежат уже две ее тетки. Самира отказывается с некоторого времени от каких-либо занятий по реабилитации за стенами палаты. Ей регулярно делают массаж и, если она хочет, упражнения у кровати. Кажется, что женщина ни за что не хочет покидать помещение. Она лежит, все время повернувшись к окну, где находится Хадиджа и незнакомый раненый мужчина за ширмой. Марысе кажется, что женщина в коме чувствует присутствие сестры, поэтому сразу же после утренних занятий сдвигает их кровати. Они лежат так друг напротив друга, все время держась за руки. Хадиджа уже выглядит намного здоровее, иногда даже останавливает на чем-то осмысленный взгляд, но по-прежнему тихая, грустная и почти не подает голоса. Сильнодействующие психотропные средства, которыми доктора пытались вывести ее из нервного срыва, одуряют ее. К ней приставлен наилучший специалист, канадский психиатр из клиники на Гаргареш. Он утверждает, что в данном случае терапия и должна быть такой. Когда нервы окрепнут, он начнет вытягивать ее из депрессии, применяя для этого другие лекарства, скорее всего, таблетки счастья.

– Salam. – Марыся наклоняется над мужчиной и поправляет ему подушки. – Как вы себя чувствуете? Может, уже вскоре выпишем вас домой?

– Хорошо было бы, – отвечает пациент, чуть улыбаясь. – Я отдаю себе отчет, что раздробленная ключица заживает плохо, а разорванное сухожилие и мышца на шее будут давать себя знать до конца жизни. Но не хочу занимать так необходимое сейчас место.

– Что ж, вам лучше знать, говорят, вы доктор.

– Так уж случилось, когда я краем уха услышал о ваших кадровых проблемах, то подумал, что, наверное, мог бы помочь. В центральную больницу я, скорее всего, не вернусь, особенно после того, как беспокоящаяся обо мне мать сообщила, что я умер. Так она хотела уберечь меня от того, чтобы меня не искали, чтобы в конце концов я не работал на режим. Службу я проходил как военный врач. Они могли бы сейчас меня завербовать, понимаешь?

– Сообразительная у вас мама, нечего сказать. – Девушка утвердительно кивает. – А почему жена вас не навещает? – интересуется она, не в силах побороть любопытство.

– Как-то не дошло дело до женитьбы. Видно, не встретил подходящей партии.

В эту минуту они слышат движение за ширмой, шарканье тапочек и видят Самиру, которая медленно, опираясь на специальную конструкцию, направляется в ванную.

– Мне кажется, что я откуда-то знаю эту девушку, – шепчет пациент.

– Не думаю, она уже пятнадцать лет как отсюда не выходит. Разве что вы познакомились в далеком прошлом.

– Это, случайно, не одна из сестер Салими? – Больной поднимается выше и садится, выпрямившись, на кровати.

– Да. Не могу вам больше ничего рассказать. К этому обязывает сохранение личных данных в тайне, – отговаривается Марыся, хмурясь от удивления. – Семья может это не одобрить.

Она быстро выходит из палаты, думая, кем же может быть этот мужчина.

Самира, возвращаясь из туалета, становится напротив кровати мужчины и смотрит невидящим взглядом над его головой. Она по-прежнему очень хорошенькая, хотя годы и болезнь отразились на ее лице, которое покрылось сеткой мелких морщин. Волосы уже не такие блестящие и густые, как когда-то. Вьющиеся черные локоны припорошены сединой. Нянечки заплетают их, как правило, в короткие девчачьи косички, спускающиеся ей на шею. Она стройная, длинные ноги в домашнем тренировочном костюме по-прежнему могут притягивать взор мужчин. За исключением того, что она не говорит и у нее отсутствующий взгляд, ничего не указывает на то, что женщина больна.

– Мириам, Мириам! – Взволнованный Рашид хватает за руку двоюродную сестру, когда та выходит в коридор. – У нас снова есть телефонная связь и, говорят, будет уже дольше.

– Супер! А кому я могла бы позвонить? Если бы мама взяла трубку, убегая…

– Если она жива… – добавляет парень и тут же прикусывает себе язык. – Что ж, она сможет связаться с тобой! – утешает он ее. – Не расстраивайся из-за телефона, – говорит он на прощание и движется в другую сторону, чтобы помочь санитарам мыть тяжелораненых, подготовить их к операции и доставить в операционную.

– Не ходи вниз, в приемное отделение, а если будешь идти домой, то через эвакуационный выход, – звонит Муаид двоюродной сестре. Слава Богу, что теперь ему не приходится улаживать все дела, бегая по этажам.

– Почему? Что происходит?

– Была очередная манифестация в Триполи, – сообщает он гробовым голосом. – На окраинах города, на открытом месте. Участвовало в ней около двух тысяч человек.

– Да? – Марыся слушает, дрожа все телом.

– Силы нашего полковника разгромили демонстрантов с помощью самолетов и танков.

– Wallahi! – Марыся хватается рукой за лоб. Ей хочется плакать.

– Говорят, как минимум триста убитых. А сколько раненых, этого мы никогда не узнаем. Солдаты, как обычно, уничтожают следы и забирают мертвых вместе с еще живыми. Мы должны ждать большого наплыва пациентов.

– Неужели нам, ливийцам, никто не поможет?! – возмущается Марыся. – А что же международные силы, Совет безопасности, организации прав человека? Ведь здесь по-прежнему есть иностранные корреспонденты, информация поступает за границу. Они хотят нас всех оставить умирать?!

– На этот раз наш любимый вождь перестарался. Хасан звонил и говорил, что провозглашены санкции ООН и запрещены полеты над Ливией. Готовится международная военная интервенция под эгидой НАТО, – шепчет мужчина в трубку.

– В чем это будет заключаться? Теперь они будут в нас стрелять?

– Да, только будут бомбардировать объекты и военные склады режима и выкурят нашего ненавистного лидера из его казарм и блиндажей.

– Попадут? С точностью до сантиметра или до метра? Выстрелят в ангар с оружием и амуницией, а как с жилым домом, который около него стоит? Ведь не все находятся в безлюдных местах. Преимущественно их строили в населенных районах, видно, на случай такой ситуации, которая у нас сейчас.

– Мириам, не будь фаталисткой! Сейчас уже имеются такие аппараты и системы наведения, что можно в иголку попасть.

– Если уж речь идет о системах пеленгации… – вдруг соображает Марыся, – а как с системой прослушивания? Пожалуй, мы спеклись.

Он отключается, крепко сжимая мобильный телефон в руке. «Ну, мы и дебилы!» – подытоживает она и слышит, как бьется от страха сердце, которое, кажется, готово выскочить из груди.

Как и предполагали, отделение заполняется огромным количеством раненых, пострадавших. По сути больница превращается в военный госпиталь. Говорят, другие центры такого же типа не хотят принимать никого с огнестрельными ранениями или оторванными конечностями. Весь город наводнили летучие контроли безопасности и проверяют сейчас каждую клинику и центры здоровья. Муаид ходит по лезвию ножа.

– Закрыли швейцарско-ливийскую клинику у Бен Ашур, – говорит Муаид. Он сжимает губы и дышит через нос, не желая выказывать паники.

– А что с руководством, докторами, больными?! – спрашивает шокированная Марыся, ставя на стол большую миску спагетти к позднему ужину.

– Швейцарскому директору выписали штраф. Он смотался ночью за границу. Ливийский представитель как сквозь землю провалился. Самые крепкие пациенты сбежали. В настоящее время тяжелобольных, говорят, перевезли в государственные больницы. Семьи не могут никого найти. Доктора, преимущественно иностранцы, скрываются и делают вид, что их здесь нет. Несколько приятелей звонили мне, и эта информация у меня от них.

– Не знаю, что тебе и посоветовать… – От усталости Рашид сам выглядит как больной, но зато теперь может на «отлично» сдать экзамен по терапии. Сейчас нет ни времени, ни сил думать о погибшей семье и больной матери.

– Что-то нужно будет придумать, потому что не вижу смысла и дальше так рисковать, – решает Муаид. – Но пациентов на улицу не выброшу! – твердо произносит он. – Переспим с этой мыслью.

Утром Марыся бурей влетает в свое отделение. Она очень взбудоражена и испугана. Она не знает, когда и что нужно ожидать. «Младший персонал, пожалуй, не тронут», – думает она эгоистично. «Какая я противная! – через минуту ругает она себя. – Еще только загляну к теткам и побегу искать Муаида, – решает она. – Он мозговитый парень и наверняка уже что-то придумал», – пытается обнадежить она себя.

Едва Марыся переступает порог палаты, звонит ее мобильный. Она даже подскакивает: отвыкла уже от этого звука. Может, это двоюродный брат? Она смотрит на экран, но высветившийся номер ей незнаком. «Взять? – сомневается она. – А вдруг меня хотят запеленговать службы?»

– Возьми, девушка! – шепчет сидящий на кровати пациент. – Здесь больные, и этот сумасшедший звук не поможет их нервам, которые и так не в порядке.

– Да, да, извините!

– В больнице телефон нужно настроить на вибрацию, такие правила, – доброжелательно улыбается он.

– Да? Кто говорит? – Марыся прижимает трубку к уху, но слышит только шум и треск. – Кто это?

– Это мама! Марыся! Ты слышишь меня сейчас?

– Мама, моя мама?! – Она оседает на пол и начинает плакать.

– Любимая моя, послушай! Я цела и невредима…

– А как рана?! Ведь тот наемник тебя подстрелил! – Марыся говорит по-польски, но слово «мама» универсально. Разбуженная Хадиджа садится на кровати и вполне осмысленным взглядом всматривается в племянницу. Чужой мужчина тоже смотрит на молоденькую женщину, всхлипывающую от переполняющих ее эмоций.

– Не перебивай, котик. Я должна тебе сказать самое главное! Понимаешь все или я должна говорить по-английски?

– Понимаю.

– Я в центральной больнице в Налуте.

– Значит, ты больна! – выкрикивает в ужасе дочь.

– Нет! Я работаю как волонтер, помогаю немногочисленным докторам и медсестрам, которые еще остались.

– Как и я.

– Послушай, сейчас самое важное. Если только у тебя будет надежное транспортное средство, то беги отсюда как можно быстрее и как можно дальше. В Ливии уже не найдем друг друга. Встретимся дома, в Саудовской Аравии. Я хотела бы знать, что ты в безопасности.

– Но, мама, мы вместе сюда приехали и вместе выедем!

– Марыся, хоть раз меня послушай, мое ты любимое, но упрямое, как осел, дитя! – Мать теряет терпение и повышает голос. – Мне ближе к границе с Тунисом, а тебе нужно или к египетской, или к какому-нибудь парому. Говорят, такие уже начали плавать.

– А когда ты планируешь отсюда выехать? – уже послушно спрашивает девушка.

– Через некоторое время. Сейчас не могу оставить больных людей и бездомных детей, которых здесь становится все больше, – объясняет Дорота. – Эта буря вскоре должна закончиться, хотя борьба здесь похожа на игру в кошки-мышки. То одни захватывают какую-то местность и к нам поступают раненые и убитые, то позже другие отбивают ее и у нас снова такая же жатва.

– Мне тоже еще несколько дел необходимо уладить, точнее, пару дел нужно закончить. Я не смогу выехать сразу, – признается девушка, думая о больных тетках и о Рашиде. – В конце концов, пока что нет возможности, да и не на чем. А в машину с кем попало я не сяду, – отпускает она шпильку, потому что не в состоянии простить матери ее глупого поступка. – Если уж снова есть мобильная связь, то по меньшей мере раз в сутки будем посылать друг другу эсэмэски. Если же удастся позвонить, то я свободна преимущественно по вечерам, а вернее, около полуночи.

– Так же, как и я, – смеется мать.

Женщины даже не заметили, что между тем телефонная связь стала отличной и слышимость прекрасная.

– Попробую с тобой связаться. Люблю тебя, мама, – признается Марыся. – Я так боялась, с ума сходила от отчаяния.

– Я тоже, моя маленькая взрослая дочь. Всегда ты была моей первой и моей последней мыслью и днем, и ночью. Когда я не знала, что с тобой, меня мучили кошмары.

– Как и меня.

– Вскоре увидимся, – обещает Дорота.

– Надеюсь…

– Подожди! Чуть не забыла! – взволнованно выкрикивает мать. – Если сможешь, позвони Лукашу, а то я со своим телефоном не могу позвонить за границу. Может, вообще этот регион заблокирован.

– О’кей, попробую, – обещает Марыся. – Совсем забыла, что в Саудовской Аравии мы оставили свои семьи.

– Они там все наверняка сходят с ума! Ты связывалась с Хамидом? – спрашивает она, и дочь слышит в ее голосе осуждение.

– У меня тоже не было связи, мама! – нервничает Марыся.

– Хорошо, хорошо. Значит, сделай это сейчас.

– Пока, – говорит дочь, – я должна уже заканчивать. – И она, отключив телефон, быстро прячет мобильный в карман.

В коридоре слышатся громкие мужские голоса, топот тяжелых ботинок, хлопанье дверей. Через минуту в палату вваливаются трое атлетически сложенных мужчин, а за ними – бледный, как стена, Муаид. Парни (никто не сомневается в их профессии) одеты в длинные черные плащи, оттопыренные под мышкой, и обуты в военные ботинки. Захваченные врасплох видом заплаканной медсестры в белом халате, сидящей на полу, они останавливаются как вкопанные, что дает время мужчине за ширмой тихо вскочить в кровать и накрыться простыней с головой.

– Сами видите, что ничего подозрительного в моей клинике нет. – Муаид обнимает поднявшуюся с пола Марысю и с удивлением смотрит ей в глаза.

– А почему она сидела на паркете? – пробует к чему-либо прицепиться здоровяк.

– Да вот умерла женщина, которая тут лежала уже много времени, – врет Марыся и не краснеет, осторожно поглядывая на кровать. – Так меня это взволновало, что закружилась голова и я потеряла равновесие.

Играет она, как опытная актриса, в отчаянии сжимая пальцы и опуская взгляд.

– Нет! Вам нельзя! – кричит девушка, закрывая проход собственным телом, потому что агент безопасности делает один шаг вперед, желая увидеть, что скрыто за ширмой.

– Мне очень жаль, но я в эту минуту являюсь махрамом этой женщины, – официальным, вполне спокойным голосом сообщает Муаид. – Семья доверила мне не только ее здоровье, но и честь. Я не позволю ее опозорить, тем более после смерти.

– Что за глупости ты мне рассказываешь! – Нахальный здоровяк прется в проход, и в эту самую минуту Самира издает неистовый горловой стон.

– Она голая! – Марыся применяет последний аргумент, который почерпнула из телевизионных сериалов. – Тяжелобольных мы раздеваем. Так лучше за ними ухаживать и легче проводить немедленную реанимацию. Не хотите же вы опозорить бедную умершую, таращась на останки старой голой женщины?

Муаид удивляется двоюродной сестре, без которой он не справился бы. Тут к стонам сестры присоединяется Хадиджа, которая, несмотря на отупляющие успокоительные препараты, прекрасно отдает себе отчет в том, насколько опасна ситуация для всех тут присутствующих. Она начинает визжать, мотая во все стороны головой, и частоту звуков, ею издаваемых, невозможно выдержать. Самира тоже повышает голос. В эту минуту обе сестры разом дают концерт, при этом дергают простыни, ворочаются на кроватях с одной стороны на другую. Мужчины поражены, потому что больные выглядят как сумасшедшие.

– Таких нужно в психушке закрывать! – Шеф группы направляется к дверям, затыкая себе уши. – Или просто посадить в клетку и дать сдохнуть. Ведь это не люди, а животные.

– Видите, господин, а мы должны за такими ухаживать, – с удовлетворением говорит уже в коридоре хозяин клиники.

– Ты не думай, что отделаешься общими фразами! – Службист больно хватает Муаида за руку. – Думаешь, что, если поводишь нас по родильному отделению и отделениям для воплей, мы поверим, что ты не скрываешь здесь никаких повстанцев? В следующий раз прочешем это гнездо оппозиции от подвалов до крыши! Счастье твое, что на сегодня мы уже заканчиваем.

Из арки они смотрят на палату, из которой доносятся крики и вопли.

– Дай им, черт возьми, какие-нибудь успокоительные порошки! – Он поворачивается и идет к лестнице.

– Проводите господ, чтобы они нашли выход.

Муаид не хочет оставлять следователей одних. Медсестра прекрасно знает, что ей нужно делать.

Когда голоса и шум в коридоре стихают, Марыся закрывает дверь и прикладывает палец к губам, успокаивая женщин. Она быстро подходит к кровати мужчины и откидывает простыню. Улыбающийся, но еще бледный от страха, он садится на койке и восклицает:

– Ты добрая! – Затем уцелевший пациент крепко притягивает девушку за шею, чтобы поцеловать. – Ты спасла мне жизнь.

– И моему двоюродному брату тоже, – добавляет Марыся и вздыхает с облегчением. – А может, и себе?

– Мириам… – Слабый хриплый голос доносится от ближайшей к двери кровати, на которой лежит измученная Самира. – Мириам, помоги мне.

Шокированная Марыся молниеносно поворачивается и видит тетку, смотрящую вполне осмысленным взглядом прямо ей в глаза. Женщина, вышедшая из комы, встает, крепко держась за поручни, и пытается идти по холодному полу палаты. Она дрожит, но, собрав волю в кулак, с помощью племянницы направляется к окну. Она обнаруживает там мужчину среднего возраста и сразу узнает в нем Махди – ее единственную большую любовь в прошлом.

– Сами! – Мужчина протягивает к ней руки, а его посеревшее от болезни и страха лицо сияет сейчас радостью. – Моя любимая Самирка!

Влюбленные падают друг другу в объятия.

* * *

Женщины из семьи Салими покидают больницу двоюродного брата, для безопасности их отвозят домой на машине «скорой помощи». Правительственные силы пока не стреляют в больницы и машины «скорой помощи». Но никогда не знаешь, что тебя ждет в будущем. Муаид с Рашидом и Махди планируют, как провести эвакуацию клиники. Доктор звонит знакомым коллегам, не поддерживающим режим. Муаид же связывается со скрывающимися и запуганными медиками из частных, закрытых уже клиник. Рашид работает сейчас уборщиком: «принеси – вынеси – подмети». Но в этом он незаменим. Хозяин больницы знает, что медлить нельзя ни минуты. Он уверен, что служащие органов безопасности вскоре появятся, причем в более мощном составе.

– Есть мысль, как надуть службистов, – говорит Муаид на быстрой ночной летучке, организованной в большой палате реабилитации на третьем этаже здания. – Поиграем с ними в кошки-мышки. Это их любимая игра.

Он едва заметно улыбается.

– Если кто-то решил покинуть Ливию, то будет лучше, если он сейчас выйдет и не узнает подробностей. Как и те, кто решил по-прежнему работать в больнице в Триполи и не хочет участвовать в рискованной эвакуации раненых. Можете идти домой, так как вам вставать завтра утром на смену. Детали я хотел бы обговорить только с посвященными в дело докторами, медсестрами и санитарами.

Выходят три доктора и десять медсестер, по большей части ливийки. Остаются в основном иностранцы. «Грустно, – думает Махди, глядя на уходящих. – Больше вступают в нашу борьбу чужие, а не свои. Хорошо, что у нас есть такие Муаиды. – Он, улыбаясь, с доверием смотрит на неустрашимого худого мужчину.

– Все ли присутствующие в палате уверены в своем решении? Все ли в душе герои? – Махди хочет поддержать и немного развеселить несколько скованное общество.

– Не дадим себя запугать! – Пакистанский хирург-невролог с большим животом и руками пианиста потрясает над головой кулаком.

– Для меня и моей семьи Ливия – это вторая родина, – признается скромная маленькая медсестра-филиппинка. – Я живу здесь двадцать лет! Уйти сейчас – это все равно что бросить пострадавших в беде соседей или знакомых! Это было бы неправильно!

Все согласно кивают.

– Может, перенести больных в костел на Дахре? – подает мысль египетский копт. – Святыни – это самые безопасные места во время войны.

– Спасибо за ваши слова, поддержку и советы, но послушайте, какой план у меня. Мы должны начать быстро действовать.

Муаид, как настоящий докладчик, вытягивает руку вперед, призывая к тишине.

– Вы прекрасно знаете, по крайней мере часть из вас, что я основал центр для реабилитации наркоманов, наркозависимых людей, – начинает он. – Он находится в ста километрах от города, в медвежьем углу провинции. Окружен он гектаром моей частной территории, преимущественно незаселенной, – песок и колючие кактусы. Мой лазарет сам себя содержит. Мы лечим больных трудом. Пациенты выращивают овощи, фрукты и домашних животных. До сих пор мы должны были покупать только сахар, кускус и лекарства.

– Замечательно! Mabruk! – раздаются удивленные голоса.

– Проблема в том, что он предназначен для двухсот, самое большее трехсот больных.

– Ой-ой-ой! Что же будет? Такое хорошее место!

– Мы выписали почти всех наркозависимых, они спокойно могут лечиться дома, – невозмутимо продолжает Муаид. – Те, кто остался, уже практически здоровы и решили нам помочь в содержании огорода, кормлении скота, приготовлении пищи или уборке. Они будут жить в большой свадебной палатке, разбитой во дворе.

– Эй! Супер! Ну и голова у тебя! – Некоторые служащие больницы, более импульсивные, встают, похлопывают организатора начинания по спине, по плечу или пожимают ему руку.

– Я уже выслал грузовик с двадцатью больничными койками, лекарствами и большим количеством оборудования для процедурных кабинетов. Ни одной операции там не предвидится. Там нет для этого соответствующих условий. Легко и средне раненных мы выписывали из нашей клиники всю вторую половину дня. Семьи плачут, боясь, что их близким станет хуже. Но после того, как я описал им незавидную ситуацию, в которой мы оказались, они не противятся и спокойно забирают раненых. – Он с горечью смеется.

– Так сколько их осталось?

– Около пятидесяти недавно раненных и прооперированных, а также с десяток в плохом состоянии и с осложнениями.

– Много, – шепчет один серьезный доктор.

– Есть также с внутренними кровоизлияниями и гангреной.

– Черт возьми! – не может сдержать себя Махди. – Но мы справимся! – заявляет он, не желая отбить охоту у согласившихся помочь медиков.

– А как мы их перевезем? Как вы хотите доставлять пациентов из реанимации? – спрашивает ответственный за больных хирург. – Их это может убить!

– Да, я не исключаю такого исхода, – признается Муаид. – Но если они попадут в руки службы безопасности как противники вождя, вступившие в борьбу с режимом, то наверняка этого не переживут, – подводит он печальный итог. – Мы не убедим этих господ в длинных черных плащах, что все наши пациенты лечатся здесь после несчастных случаев на дороге. В результате инцидентов у них оторваны руки, ноги и имеются огнестрельные ранения. А службисты далеко не глупы!

– Без письменного согласия семей я на такую транспортировку не решусь, – говорит окончательно разнервничавшийся палестинский доктор, а остальные кивают. – Если меня военные, наемники или службы безопасности не доконают, то до меня доберется с тылу семья умершего пациента. Око за око, зубза зуб, знаешь такой принцип. Мы не имеем права за них решать и подвергать опасности жизнь их родственников.

– Я уже этим занялся, – отвечает инициатор рискованного предприятия, прекрасно ориентируясь в арабских реалиях. – Те семьи, которые разрешат нам перевозку их родственников в новое, практически безопасное место, должны до пяти часов утра принести разрешение в письменной форме и оставить его в нашей небольшой аптеке у Сук Джума на Бен Ашур. Знакомый фармацевт будет там сегодня дежурить всю ночь.

– Интересно, как тебе в существующих условиях удалось так быстро с ними связаться? Послал информацию голубем? – Махди не может не удивляться предприимчивости хозяина клиники.

– Мы всегда берем номер телефона кого-нибудь из семьи пациента или даже соседей, чтобы в случае нужды сообщить, например, о кончине или необходимости проведения рискованной процедуры. Сегодня нам повезло, потому что мобильная связь действовала, как прежде! – Все, как по команде, прикладывают телефоны к уху и с удовольствием слушают сигнал. – Иначе наш план был бы обречен на провал.

– Аллах над нами сжалился! Sza Allah! – слышен шепот сильно верующих мусульман.

– Чем мы можем быть тебе полезны? Что нужно делать? Что дальше? – спрашивают собравшиеся уже наперебой.

– В центре у меня на каждой смене два обленившихся доктора и одна медсестра, – информирует Муаид, с неодобрением поджимая губы. – Значит, сами видите, для чего вы нужны. Для всего!

Слушатели довольны, потому что каждый любит чувствовать себя незаменимым и необходимым.

– Пациентов из реанимации мы будем перевозить машинами «скорой помощи» по одному и под присмотром доктора.

Махди сменяет докладчика, который координирует организационно-бумажные дела. Как медик, он выбрал наименее опасный транспорт.

– В каждую машину «скорой помощи» можно втиснуть еще на передние и задние сиденья для спасателей по парочке легкораненых, по-прежнему требующих текущего контроля и постоянной медицинской помощи.

– Можно я позвоню жене и попрошу пару кальсон на смену? – смеется веселый пакистанский доктор.

– Я тоже… Я тоже… – Врачи по очереди встают и направляются к выходу.

– Подождите, мы еще не закончили, – кричит Муаид, довольный, что в целом все прошло легко. – Пациентов, которых можно перевезти на колясках, и тех, кто хоть немного двигается на своих ногах, транспортируем автобусами. Тут понадобится забота медсестер.

– О’кей, я еду. – Первой поднимает руку филиппинка, а вслед за ней – украинка и болгарка.

– Когда составим график дежурств, то два раза в сутки я буду высылать за вами маленькие старые автобусы. Для отвода глаз полнейшая рухлядь, – хохочет он ехидно.

– Благодарю тебя, мой добродетель, благодарю, – смеясь, говорит Махди.

Для снятия стресса они начинают отпускать друг другу шуточки, вспоминают курьезные случаи из практики. Два часа ночи, а никому не хочется спать.

– Господа, господа! – В помещение без стука входит старая костлявая санитарка из Эритреи, которая долгие годы убирает также в доме Муаида. Головы всех поворачиваются в ее направлении. – У меня уже столько письменных разрешений! Ха! Привезли из аптеки, – сообщает таинственно женщина и смеется, показывая кривые желтые зубы, – смотрите, как доверяют моему господину.

Она машет перед глазами собравшихся пачкой исписанных, помятых и запятнанных листов.

– Значит, приступим к делу! Время не ждет!

Все выбегают из палаты.

Три часа ночи. У Марыси нет уже практически сил, но Самира не дает ей уснуть. Она хочет узнать обо всем, что происходило за долгие пятнадцать лет, пока она была в коме. Пока еще она говорит нечленораздельно, путая слова, язык у нее заплетается, горло болит и хрипит. Но племянница понимает все, что хочет сказать или спросить тетка. Хадиджа тоже сидит с ними в палате, но полностью погружена в свои мысли. «Она не выглядит здоровой, – беспокоится Марыся. – И этот ее пустой, какой-то мертвый взгляд. Я должна буду попросить сменить лечение, – решает она. – Не стоит ее отуплять, нужно вдохнуть в нее жизнь».

Марыся ставит более точный диагноз, чем пользующийся хорошей репутацией доктор.

– Как погибла Малика? – спрашивает Самира, так как эта семейная история происходила уже в Гане.

– Страшно, ее застрелили.

Марыся начинает рассказ об их жизни в Африке и описывает любовь тетки к красивому послу Эритреи.

– Должны были пожениться? Что за несчастье! Даже она не заслуживает такой страшной кары за грехи, – приходит к выводу сестра. – У нее были проблески доброты… – говорит она слабым голосом, вспоминая Малику.

– Я любила тетю Малику, – признается Марыся. – Она была для меня очень близким человеком.

– Даже больше, ты сама называла ее своей матерью! – восклицает тетка. – Бедная Дорота, она пришла в отчаяние, когда узнала, что ты не приехала на встречу в посольство.

– Знаю, – кается Марыся, и слезы собираются в ее потемневших от жалости глазах. – Сейчас я это понимаю…

– Только сейчас?! Ты ей страшно далась! – нервничает собеседница, но через минуту пренебрежительно машет рукой. – Что ж, нечего плакать над разлитым молоком, ведь вы в конце концов нашли друг друга.

– Да, после очень долгого времени.

– А где? В Триполи?

– Она приехала сюда, когда я была подростком. Какой-то итальянский детектив меня отыскал.

– Как это хорошо! Так вы уже много лет вместе! – радуется тетка.

– Нет. Тогда я с ней не поехала, – сокрушается она.

– Что? – Самира усаживается в кресле, выпрямляясь, как струна. – Ты что, с ума сошла?! – хрипит она.

– М-м-м, пожалуй, да. – Марыся даже потеет от такой беспардонной критики. – Мы встретились намного позже, в Саудовской Аравии, – признается она, сокращая конец истории своей жизни. – Только год тому назад мы снова наладили контакт.

«Самира всегда была до боли искренней, – думает она, глядя на тетку. – Она немного напоминает этим польку Кингу из Саудовской Аравии. Может, поэтому я так полюбила подружку. Wallahi…

Вдруг она о чем-то вспоминает и даже закусывает губы.

– Я должна была позвонить Лукашу! Какая же я безответственная, безнадежная! – кричит она и вскакивает, чтобы тут же найти мобильный телефон.

В ту самую минуту дом сотрясает мощный грохот. Пораженные женщины подскакивают, хватая друг друга за руки и прячутся за софой. В панике они осматриваются вокруг.

– Что происходит? – спрашивает Самира, глядя на потолок, с которого сыплется белая штукатурка. – Я тебя расспрашиваю о давней старине, вместо того чтобы узнать, что, к черту, происходит в нашей стране сейчас? Махди был ранен, насколько я знаю, но я не хотела так сразу у него выпытывать. Он был занят с Муаидом. Я думала, что это произошло в какой-то потасовке на улице. У нас тут не раз стреляли: шайки наркоманов, контрабандисты. Всегда можно было оказаться в плохом месте в плохое время…

– Тетя моя любимая! У нас война! – выкрикивает Марыся. – Революция! И мы сами убиваем друг друга.

– У меня погибла вся семья, дорогая сестра, – вмешивается в разговор тихая до сих пор Хадиджа. – Сделали из какой-то смертоносной штуки выстрел – и убили разом четверых детей, играющих у бассейна.

– Что? – Самира перестает трястись из-за бомбардировки. Новость, которую она узнает, еще более шокирующая и страшная, чем то, что происходит за окном. – Что ты говоришь?! Как это вообще возможно?!

– То, что слышишь. – Сестра хватает пришедшую в себя Самиру за плечи и осторожно ее встряхивает. – Знаете, что остается от тела семилетнего или даже двенадцатилетнего ребенка после такого взрыва? – спрашивает она, глядя на собеседниц. – Я готова все отдать, чтобы уснуть, как ты, и никогда уже не проснуться! – Женщина опускает голову.

– Хадиджа, ради Бога! – Самира закрывает ладонью рот и тихонько роняет слезы.

Взрывы снаружи становятся все более громкими и переходят в канонаду. Родственницы беспомощно смотрят друг на друга. Стекла в окнах дрожат.

– Муаид получил информацию, что ООН и НАТО не будут сложа руки сидеть и смотреть на то, что Муаммар вытворяет с нами. Может, это они? Они ведь обещали начать бомбардировать военные объекты, – вспоминает Марыся.

– Так почему они бомбят центр города? Что теперь будет с гражданскими? – трезво рассуждает Самира, сжимаясь при каждом очередном взрыве.

– Говорили, что должно быть безопасно…

– Бла-бла-бла… – Хадиджа не верит в это. – Чушь! Они борются не за нас, а только за наши месторождения нефти и газа. Наивен тот, кто думает иначе! – иронично усмехается она.

– Мы сейчас же должны убраться отсюда.

Марыся дрожит всем телом. Ей кажется, что бомбы падают уже во дворе.

– Триполи стал еще более опасным, чем до сих пор.

В ту самую минуту звонит телефон, Марыся ощущает это только по вибрации. Она не слышит даже собственных мыслей.

– Мириам! – кричит в трубку Рашид. – Пакуйтесь, я приеду за вами так быстро, как только удастся!

Он отключается.

Когда около пяти утра налет закончился, женщины слышат шум открывающихся въездных ворот и рев мотора машины. Они сидят в палате на чемоданах и боятся двинуться. Через минуту Марыся, как самая отважная, подходит к окну и оглядывает двор из-за плотной занавески.

– Пора! – сообщает она, подбегая к теткам. Она хватает сумку и берет Самиру под руку. Первый день после комы был для той изматывающим. Женщина едва волочит ноги, ей трудно удерживать равновесие.

– Может, Махди тебе поможет? – У молодой женщины не хватает сил.

– Так это он приехал? – Глаза Самиры сразу начинают блестеть, и к ней возвращаются силы. – Он не должен видеть меня в таком состоянии, я справлюсь.

– Пойдемте, женщины! – Махди входит в комнату и смотрит на присутствующих. – Перепугались, да? – смеется он, но видит, что те на пределе сил.

После глубокого ранения в шею, которое не заживает быстро, он еще должен лежать на больничной койке, постепенно восстанавливаясь и выздоравливая. Но в условиях войны он, как доктор, чувствует себя обязанным помочь другим, более тяжело пострадавшим. Все, что он делает, превышает его силы.

Выходящих из дома по-прежнему испуганных женщин овевает приятный свежий воздух раннего утра. Они глубоко вздыхают и оглядываются вокруг в поисках следов уничтожения, но все на своих местах. Рашид поминутно бегает в подсобку, принося то старые матрасы, то новые пледы и одеяла, то пустые канистры для бензина. У подъезда стоит большой пикап «форд», в багажник которого мужчина вбрасывает найденные вещи.

– Это были союзнические силы НАТО, – сообщает он счастливо. – Выкурят лиса из норы, увидите! Уже скоро конец этой братоубийственной бойне.

– Хотя бы, – Самира хватается за ручку двери машины и тяжело вздыхает. Из-за того, что она ослабла, ее всю трясет.

– Куда вы нас забираете? – задает Марыся главный вопрос.

– Муаид эвакуирует больницу на ферму, которая когда-то принадлежала твоему отцу, – говорит Рашид. – Ты тоже там, говорят, жила какое-то время?

– Ой! Я так хотела туда поехать и увидеть старые стены! – Марыся от радости даже хватается за голову.

– У тебя будет возможность. Только заберем последних больных. Медленно идет у нас это переселение. И летим в деревню.

Рашид открывает дверь перед Самирой и мчится домой за своими личными вещами. У человека, только что очнувшегося после комы, едва ли хватит сил, чтобы поднять ногу и сесть в машину. Она пробует сделать это самостоятельно, но сразу же опускает ногу и делает вид, что еще минуту хочет насладиться бодрящим воздухом.

– Извини, милая. – Махди бросается ей на помощь. – Я совсем забыл о твоей болезни.

Он ведет себя не как доктор.

Он поднимает женщину здоровой рукой, кривясь при этом от напряжения и боли.

– Стоп! Что ты вытворяешь?! – Рашид уже рядом с ними, отпихивает больного, из-за чего тетка чуть не приземляется на асфальт. – Что тебе Муаид говорил? Если будешь так перенапрягаться и сорвешь еще раз то сухожилие, то будешь выглядеть как петух со скрученной шеей. Вот так.

Парень очень убедителен, показывая, как это будет выглядеть. Наклонив голову в левую сторону, он смешно высунул изо рта красный язык, заставив всех засмеяться. Через пару минут они в хорошем настроении трогаются в дорогу, привыкнув уже к отзвукам одиночных взрывов. Несмотря на раннюю пору, у больницы все кипит. Маленькие автобусы человек на десять медленно заполняют едва двигающимися ранеными. В основном это мужчины. Но не только. Несмотря на то что Каддафи считался поборником феминизма и всю жизнь окружал себя женщинами, он и им уже поперек горла. Они хотели только выйти на манифестацию – и искалеченные попали в больницу.

– У нас пара лежачих в очень плохом состоянии, но думаю, что машины «скорой помощи» уже не смогут вернуться до семи, а до этого времени клиника должна быть освобождена и принять свой обычный вид, – говорит Муаид Рашиду и Махди.

Женщины в автомобиле прислушиваются, сидя у открытого окна.

– Кого не удастся вывезти, перетасуем с теми, у кого болят сердце или почки, кто болен туберкулезом, чтобы их количество и повреждения не бросались в глаза.

– О’кей, браток, давай! – Махди похлопывает несостоявшегося родственника по спине, с сочувствием глядя на его вспотевшее лицо и небрежно расстегнутую одежду.

– У них ампутированы или руки, или ноги, а один старик в совершенно отвратительном состоянии, но семья дала согласие на вывоз его за город, даже просила об этом, – шепотом поясняет хозяин больницы, толкая при этом каталку на колесиках.

Маленькая, хорошо сложенная медсестра вскакивает в машину и поправляет, приглаживает и похлопывает брошенные туда Рашидом матрасы и пледы, которые должны сделать езду более комфортной. К ней присоединяется Рашид и санитар. Вместе они стараются втянуть в кузов стонущих, бледных, изувеченных мужчин. Больного в самом тяжелом состоянии они укладывают с краю, около шестнадцатилетнего парня с ампутированной до колена ногой. Потом еще троих, от которых исходит запах болезни, гниения и детергентов. Они лежат тесно, как рыбы в банке, но поддакивают, что все mija-mija[228].

Наконец Рашид натягивает на открытый багажник пикапа брезент и укрепляет его со всех сторон, оставляя только щели в углах, у изголовья этой временной кровати.

– Едь медленно, – говорит Муаид, похлопывая двоюродного брата по спине. – И смотри не попадись! Мы не должны рисковать ни безопасностью наших женщин, ни жизнью пациентов.

Рашид, недовольный собой, кивает и поджимает губы.

– Держитесь, девушки! – обращается он к испуганным родственницам. – Все будет хорошо, во второй половине дня я приеду вас проведать. – Он улыбается, чтобы придать им мужества. – Приготовьте для меня какую-нибудь вкусную шорбу.

– Это безлюдное место, я был уже там сегодняшней ночью раза три и не видел ни одной живой души, – радуется Рашид. – Ни одного поста полиции, не говоря уже о военных. Что они там должны отслеживать и кого проверять, если теми дорожками проезжают одни сельскохозяйственные машины или один автомобиль в час? В спокойное время это все. Люди проводят выходные на своих фермах, встречаются там с семьей или знакомыми, делают шашлыки. Но сейчас все соседние дома забиты наглухо. Муаид паникует, он уже измучен. Бедный порядочный парнишка!

К временной больнице можно было бы доехать и за час, если бы не ее деликатный груз и желание не бросаться в глаза. Шофер ведет машину очень осторожно, избегая больших выбоин, торможения на поворотах, не превышая максимальной скорости в шестьдесят километров в час. Пассажиры в кабине машины, несмотря на то, что измучены и не выспались ночью, сидят молча и грустно смотрят перед собой. Все время думают о том, как там больные, лежащие под брезентом. Переживут ли тряску? Если ли у них чем дышать? Не хотят ли пить? Не нужна ли им помощь?

Доезжают до места через полтора часа. Самира и Махди засиделись и с трудом двигаются, но ни у кого нет сейчас времени, чтобы ими заниматься. Ничего с ними не станется. Рашид, Марыся и Хадиджа (она, вероятно, не получала отупляющих лекарств, поэтому все понимает и вполне ориентируется в ситуации) выскакивают из машины и подбегают к багажнику. Трясущимися руками распутывают завязки, которыми крепится брезент. Изнутри доносятся громкие стоны и вздохи. Залитые потом, бледные как смерть пациенты собирают остатки сил, чтобы выбраться наружу. Присутствующие здесь помощники спешат к вновь прибывшим. Первыми забирают наиболее нетерпеливых, под конец в багажнике остаются только парень и старик. Оба лежат и застывшим взглядом смотрят в голубое небо. Подросток наконец моргнул и тихонько всхлипнул. Хадиджа хочет утешить его и хлопает по ноге. Когда она, не найдя ее, приподнимает одеяло, ее глазам предстает худое искалеченное тело.

– Бедолага! – Она протягивает к нему руки, как к собственному ребенку. – Что они с тобой сделали? Что за убийцы живут в этой проклятой стране!

Парень на руках подвигается к краю багажника и прижимается к чужой женщине, как к родному человеку.

– Этот господин мертв, – шепчет он ей на ухо. – Испустил дух у меня на руках… И еще… – Рыдания перехватывают ему горло. – И еще при этом обосрал меня. – Он отряхивается руками и, пристыженный, осматривается вокруг, как если бы он сам это сделал.

– Ничего страшного! – говорит ему украинская медсестра со светлым и полным, как луна, лицом, утешая молодого пациента. – Справимся! Выкупаемся, освежимся – и будешь как новенький. Хорошо? – Она принимает его от замершей неподвижно Хадиджи и усаживает парня в мокрых от экскрементов брюках на металлическое инвалидное кресло-каталку. – Вас, уважаемый господин, ждет купание, – с улыбкой продолжает она и игриво ерошит вьющиеся всклокоченные волосы парня. – Как тебя зовут, юноша? Могу поспорить, что Мухаммед, – шутит она, потому что в каждой арабской стране мужчина если не первый, то второй или третий должен носить имя Мухаммед.

– Откуда ты узнала? – Парень медленно забывает о страшных переживаниях минувшего часа.

– Что за Содом и Гоморра?! – Хадиджа подбегает к машине, у которой уже стоят все члены ее семьи. – Что за ад?! – Она хватается за волосы и начинает вырывать клоками. – Я наказана за грехи и разврат, вот что! Наказание Господне!

Она кружится юлой и размахивает руками.

– Это даже не чистилище, а пекло на земле! – Женщина падает на колени и начинает биться лбом о землю на каменистой тропке. – Я не хочу жить! – воет она. – Убивайте друг друга и сгнивайте тут сами! Без меня! – выкрикивает она, вскидывая руки вверх, и в следующее мгновение падает без сознания лицом в песок.

* * *

Марыся все время держит в руке телефон, чтобы, несмотря на трагические события, не забыть позвонить Лукашу. Пока есть связь, нужно воспользоваться моментом, ведь неизвестно, что будет дальше.

– Привет, как дела? Как Дарья и Адамчик? Все здоровы? – Несмотря на то, что она должна сразу отчитаться о ситуации, Марыся в знак приветствия задает традиционные арабские вопросы.

– Мэри, это ты? Плохо тебя слышу! Говори громче! Почему вы не откликаетесь? Мы тут с Хамидом с ума сходим!

– Не было связи, – отвечает девушка, удивленная внезапным интересом мужа.

– Что, что?

– Не работали телефоны и Интернет! – выкрикивает она.

– Как это? Абонемент оплачен, значит, можете звонить сколько хотите. Я пробовал, наверное, раз сто, Дорота просто не берет трубку. А твой оператор сообщает, что ты вне зоны досягаемости. Что вы там, черт возьми, делаете?

– Номер телефона мамы можешь сейчас забыть и не оплачивать счет, – пока она произносит эти слова, понимает, какое это может иметь значение для находящегося за тысячу километров мужчины. Даже на таком расстоянии она слышит его хриплое дыхание.

– Мама им уже не пользуется… потеряла, – говорит Марыся, не желая вдаваться в подробности, для этого еще будет время. Если Дорота захочет, она сама все расскажет мужу.

– Можешь ее пригласить к телефону? – шепчет Лукаш.

– Не могу. Я под Триполи, а она в Налуте.

– Где? Почему? Почему вы не вместе?

– Так случилось. Попробуем еще встретиться в Ливии, но если не удастся, то мама посоветовала эвакуироваться по отдельности. Она ближе к границе с Тунисом, а я, может, сяду на какой-нибудь паром. Не знаю еще.

– Где находится этот Налут?

– В горах Нафуса. Достаточно большой город…

– Ведь там тяжелые бои! – выкрикивает Лукаш в волнении. – Почему вы не вылетели самолетом?

– Нужно было сначала доехать до аэродрома. Ты просто не знаешь, что здесь творится.

– Во всех новостях показывают, что из Ливии люди бегут тысячами, а вы не можете? Почему?

– Нам не повезло. – Марыся уже измучена этим разговором, беспочвенными обвинениями и глупыми советами.

– А может, не хотите? Может, ты вырвалась из супружеских оков, а Дорота вспомнила ливийский климат и красивого ливийского мужа? – Лукаш бросает ей гнусные оскорбления.

– Хорошо, что ты говоришь не с мамой. Это гадко и только ранило бы ее. Мы находимся в центре войны не по собственной воле. Ты ведешь себя как типичный самец, – холодно произносит она. – Я дам тебе номер телефона мамы. Позвони ей. У нее нет возможности звонить за границу.

Взволнованная Марыся быстро диктует цифры и тут же прерывает разговор. Даже не пробует звонить Хамиду. Боится, что их разговор пройдет в подобном тоне. «Наши парни не в состоянии понять, что мы оказались в черной дыре, – думает она, тяжело вздыхая. – Тот, кто сидит в кресле перед телевизором в теплом комфортном домике, не сможет представить ужасов войны».

Марыся решает успокоиться. Бешенство не поможет. Она ходит по ферме, все больше очаровываясь ею. Она как будто загипнотизирована. Она чувствует себя так, как если бы выехала отсюда вчера. У нее не выходят из головы претензии Лукаша, собственные супружеские хлопоты, депрессия и болезнь Хадиджи и терпение людей, которые ждут размещения, лежа на матрасах в тени оливковых деревьев, в свадебном шатре или на больничных койках у дома. Но в то же время она переполнена эмоциями, вызванными встречей со старым семейным домом: это ее место счастья со времен детства, это ее рай. Она слышит смех родителей, доносящийся ночью из их спальни, плач маленькой Дарьи, негритянские напевы госпожи Джойс, с которой она так любила находиться в кухне, хриплый голос польской бабушки, все время читавшей ей цветные книжечки. Бунгало не изменилось. Она входит в него через широкую, выложенную терразитом террасу. Здесь по-прежнему стоят пластиковые белые столики и кресла, занятые сейчас больными. Но Марыся не видит этих людей и их мучений, не в эту минуту. Входит в большой тридцатисемиметровый зал – и ее тут же охватывают воспоминания. Пол тогда был застелен красивым шерстяным ковром в бордово-синих тонах, по-прежнему ею любимых. Под одной стеной находился кожаный мебельный гарнитур для отдыха, а напротив – большой телевизор, подвешенный на не видимых глазу кронштейнах. Под ним, на специальной полочке из красного дерева, стояла аудио-и видеоаппаратура, которой она научилась пользоваться раньше, чем мама. Просматривала до дыр любимые сказки. На расстоянии двух метров от него был вмонтирован камин, выложенный кафелем, вручную расписанным цветочно-анималистическими арабскими узорами. Это было чудо! В каждом углу комнаты находилось что-то: высокая зеленая пальма в полтора метра, угловой комод, кожаный пуф, по-восточному расшитый зигзагами-завитками. А у окна то, что она всегда любила, – кресло-качалка с мягкой подушечкой и теплой шалью, разложенной на подлокотниках. Она помнит, как спорила с мамой о том, кто будет в нем сидеть. Кончалось тем, что они запихивались в него вдвоем. Сейчас она вспомнила тепло и родительскую нежность, которая всегда исходила как со стороны матери, так и отца. Перед глазами пролетают образы общих игр и барахтанья именно на этом шерстяном ковре. Она помнит, как скакала у папы на животе. Он делал вид, что ему больно. Потом поднимал ее вверх на вытянутых руках и кружил, как на мельнице. Все эти воспоминания она тщательно скрывала в самых глубоких закоулках израненного детского сердца, чтобы защититься от боли и нехватки родителей. Молодая женщина моргает, как если бы хотела пробудиться от чудесного сна. Она видит, что от тех давних образов остался только камин и старый телевизор, прикованный к стене. Вся роскошь куда-то исчезла. В зале стоят приставленные к стенам небольшие, на четверых, столики из светлого дерева, твердые стулья без подушек на сиденьях и барная стойка. «Сейчас это место выглядит как столовая и, пожалуй, ею является», – приходит она к выводу и чувствует разочарование.

Марыся распахивает дверь, ведущую из зала в кухню. «А вот это помещение осталось прежним», – вздыхает она с облегчением.

В кухне есть все, что только можно себе представить, включая мойку и холодильник с двумя стальными дверцами, которым она всегда восхищалась. В нем она могла бы поместиться стоя. Молодая женщина ходит по кухне, дотрагивается до шкафчиков и утвари, проводит рукой по холодной каменной столешнице. Большинство вещей уже не новые, но все еще наивысшего качества. Через минуту она прижимает нос к стеклу двери, ведущей на патио, где летом проводила прекрасные минуты, купаясь в надувном бассейне. Там по-прежнему стоит каменный стол и скамейки. В углу – стационарный гриль из красных обожженных кирпичей. «Это было любимое место мамы, – вспоминает Марыся. – Если бы она могла, то сидела бы здесь все время. Сейчас, сейчас, ведь была где-то тут и ванная. – Она хмурится, стараясь вспомнить, поворачивается и направляется к белой двери, ведущей из зала. Щелкает замок – и она оказывается в туалете. Марыся тяжело вздыхает, у нее кружится голова. «Жаль, что со мной нет мамы. Не знаю, была бы она обрадована такими переменами, но наверняка окунулась бы в прошлое так же глубоко, как и я. Вдвоем было бы веселее, – думает она и вздыхает, сжимая в руке мобильный. Позвоню, когда обойду все комнаты», – решает она.

Ванная, как и когда-то, олицетворяет комфорт. «Она словно из итальянского буклета», – приходит к выводу Марыся, оглядываясь вокруг. Глазурь имитирует мозаику, она любимых оттенков Дороты – голубого, темно-синего и белого. Над большой ванной вмонтирована длинная полка. Сейчас она заполнена детергентами и дезинфицирующими средствами, нестерильными ватными тампонами и марлей. Нет уже художественно разбросанных раковин и панцирей морских существ, которыми она любила играть во время купания. Нет фонарей и светильников. Но на подоконнике стоит высокая узкая ваза из прозрачного стекла с нарисованными темно-зелеными ветками.

Потом Марыся идет в спальню родителей. Открывает дверь, и воспоминание о прекрасной комнате в пастельных тонах с огромным супружеским ложем, накрытым пушистым пледом, с горой цветных подушек, улетучились. Ей сразу же хочется уйти, но она стоит как соляной столп, глядя широко открытыми глазами на реанимационную палату. У противоположной стены на одинаковом расстоянии стоят современные больничные койки. Тут лежат пациенты, находящиеся без сознания или в коме; одни подключены к компьютерной аппаратуре, другие – к кислороду, и каждый – с капельницей, медленно доставляющей в вены необходимые лекарства. В воздухе – запах хлора, лекарств и болезни. Шумит медицинская аппаратура и кондиционер. Окно занавешено плотными шторами. Только небольшая лампочка и свет экранов дают непривычный космический отсвет. Сидящая на стульчике медсестра улыбается и прикладывает палец к губам. Марыся выходит на цыпочках. Осталось посетить еще одно место, которое она приберегла напоследок.

Ее собственная комнатка была устроена, как конфетка, бонбоньерка, сверточек в красивой обертке, перевязанный ленточкой. Она помнит, что над небольшим топчанчиком висел балдахин из нежнейшего розового тюля с изображениями многочисленных персонажей сказок Диснея. Все было такое цветастое, что даже било в глаза. На столике стоял желанный домик для Барби, который она получила от чудесного в то время папы. Марыся прислоняется к стене и не торопится открывать дверь. Она боится, что ее видение лопнет, как радужный мыльный пузырь.

– Мириам, куда ты подевалась?! – слышит она прямо за спиной голос Рашида, в котором звучит упрек. – Девушка, надо помочь, иначе пациенты, да и мы тоже, сегодняшнюю ночь проведем во дворе среди скорпионов, ужей и диких собак.

Сильный, как бык, парень сам тянет сложенную железную больничную койку. Двоюродная сестра не в состоянии вмиг очнуться и вернуться к действительности, но уже через минуту подскакивает к Рашиду и старается помочь.

– Куда с этим?

– Открывай дверь перед собой! Это будут ваши четыре стены.

Парень едва дышит, показывая головой на вход в бывшую комнату Марыси. Она глубоко вздыхает и знает уже, что весь пласт воспоминаний улетучился. Сейчас они останутся уже навечно в ее раненом сердце.

– Хорошо, что все убрали, сейчас легче и быстрее у нас все пойдет, – довольно говорит Рашид.

– Что здесь хотел устроить Муаид?

Помещение больших размеров, но запыленное, с паутиной в углах. В нем нет никакого оборудования.

– Какой-то рекреационный зал для фитнеса. Все оборудование – в подсобке, поэтому, как только закончится буря, можно будет вернуть центру первоначальный вид.

– Подожди минутку, не вноси кровати, – сдерживает Марыся удивленного парня. – Если я буду здесь спать, то в первую очередь мне нужно убраться, все вымыть и продезинфицировать. Не хочу, чтобы ночью какой-нибудь паук упал мне на волосы. – Она с отвращением отряхивается, вынимает из кармана джинсов резинку, связывает кудри и идет за ведром и веником.

– Мы должны сейчас же куда-то положить Хадиджу. Терпеливая Самира тоже едва держится на ногах.

Мужчина не понимает свойственного женщинам желания навести порядок.

– Пять секунд их не спасет.

Когда уже все пахнет свежестью и в комнате стоят три кровати, к ним вваливается вспотевший Махди.

– Супер! Хорошая работа! Вполне приличную комнату обустроили, – улыбается он довольно. – Поставьте сюда пять коек, а я организую транспортировку тяжелораненых.

Молодые смотрят друг на друга.

– Хорошо было бы, если б они находились около палаты реанимации. Всегда доктор или медсестра будут за ними присматривать.

– А куда нам деваться? – несмело спрашивает Марыся.

– Послушайте, закончим, что начали, а потом уже подготовим место для себя. Есть еще один домик, длинный, узкий, как трамвай, с зарешеченным окошечком. Если вам подойдет, то справитесь. – Махди поворачивается и, сгорбленный, быстро идет в сад за больными.

– Ага, я что-то припоминаю.

Марыся идет, будто во сне, и открывает узкую дверцу, ведущую из зала.

– Рашид, ты представляешь здесь три кровати? – смеется она иронично, останавливаясь за шаг от затхлой и запыленной клетки.

– Есть только одна возможность, – говорит парень, массируя заросший подбородок. – В глубине положим на пол два узких матраса, а за этой временной перегородкой поставим одну кровать. Поверь, будет не так уж плохо. Ведь это, в конце концов, только временное жилище, – утешает он Марысю.

– О’кей, если так должно быть… – тяжело вздыхает не очень довольная девушка, а Рашид уже вытягивает сломанную решетку.

Марыся, настроенная побыстрее навести здесь порядок, принимается убирать.

Через минуту в ее бывшую детскую комнату въезжают тяжелораненые, а через час можно уже размещать Хадиджу и Самиру. Марыся падает с ног, она вся в пыли и грязи, ее одежда липнет к телу. Она сделала из этого складика все, что было можно, и сейчас смотрит с удовольствием на результаты своей тяжелой работы.

– Это что? – Хадиджа останавливается на пороге. – Мы что, должны здесь спать?

В то время, пока все бегали как ошпаренные и тяжело вкалывали, тетка ни во что не вмешивалась и не говорила. Марыся приходит к выводу, что теперь она могла бы и помолчать.

– Ты будешь не одна. Мы с Самирой тоже будем здесь, составим тебе компанию.

– Прекрасно, милая. – Сами слабо улыбается. – Для меня супер! – едва шепчет она. – Спасибо, что так уработалась, и извини, что не могла тебе помочь, – оценивает она работу племянницы и осторожно целует ее в запачканную щеку. – Ты где хочешь улечься, сестра? – спрашивает она сухо.

– По крайней мере на кровати. – Хадиджа без малейшего стеснения громоздится на единственную в этой комнате железную койку.

– Хорошо, конечно. – Самира в смущении прокашливается, а Марыся смотрит в пол. Она не представляет, как тетка, пролежавшая пятнадцать лет в коме, присядет, чтобы лечь, ведь ее мышцы сейчас ослаблены. «А как утром встанет? – думает она, но, глядя на Хадиджу, видит только ее спину. – Ее уже отсюда не выкуришь», – приходит она к горькому выводу.

– Я помогу тебе. – Она берет Сами под мышки и проводит узким, в полметра, проходом к разложенным рядом местам для спанья. «Если она захочет встать ночью или ей что-нибудь понадобится, то все это будет буквально на расстоянии вытянутой руки», – радуется она.

– Увидишь, через неделю я буду вскакивать в постель и выскакивать из нее, как коза, – обещает честолюбивая и не сраженная болезнью тетка.

Жизнь на ферме идет спокойно, в соответствии с больничным распорядком. Ничего чрезвычайного не происходит, обычная рутина. Никого из прибывающих в клинику не беспокоят и не преследуют. Больные медленно приходят в себя, и почти половина из них уже вернулась домой. Только три человека умерли от ран, но если вспомнить, как их сюда привезли… Аллах помогал, должно быть.

Время, как всегда, бежит неуклонно. После красивой ливийской весны наступает теплое солнечное лето. Женщины семьи находят себе занятия. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из них скучал. Хадиджа предается своему отчаянию. Она либо лежит на железной койке, повернувшись ко всему миру спиной, либо с утра до вечера ходит среди довольных, постепенно выздоравливающих людей и пристает к каждому, ко всем цепляется. Ее заливает желчь, а боль переходит в злость. Много времени она проводит у бассейна. Женщина сидит возле бортика и смотрит слезящимися глазами на голубую воду, как будто видит в ней своих плещущихся детей. Приступы и депрессия со временем переходят в более глубокую форму. Врачи беспомощно разводят руками и раз за разом повторяют: для того чтобы состояние человека улучшилось, он сам должен этого хотеть. А в данном случае об этом говорить не приходится. У Самиры продолжается реабилитационный процесс, но уже в ее собственном режиме. Когда Муаиду каким-то чудом удается в конце концов достать хлор и средства дезинфекции, предназначенные для бассейна, женщина начинает свои любимые упражнения в воде. Кроме того, Самира нашла в подсобке, превратившейся сейчас в склад, тренировочные велосипеды и скамеечки со штангами и ежедневно на них тренируется. Эгоистический поступок Хадиджи мобилизовал ее. Видно, как к ней возвращаются силы, а мускулы растут на глазах. Кроме упражнений, она много времени посвящает работе в саду и уборке длинного барака, который Муаид достроил и в котором помещается главная часть реабилитационной клиники для наркоманов. В бывшем доме Марыси находится только рекреационный зал для фитнеса. А сейчас там расположились пациенты, которые изначально ютились в трех комнатках, предназначенных для одного лечащегося. Со временем комфорт возвращается. В целом осталось не больше сорока больных. Вечера Самира проводит в обществе чудом нашедшегося любимого, встреча с которым, скорее всего, послужила последним толчком к ее пробуждению. Им нужно много рассказать друг другу, и они часто остаются в саду допоздна, шепча нежные слова. Марыся, увлекшаяся медицинской службой, все больше получает профессиональных навыков. Похоже, она наконец-то нашла свою дорогу в жизни и знает, чем будет заниматься в дальнейшем. А еще она встретила настоящую любовь. Реализация первой части планов на будущее кажется ей банально простой и возможной, но что делать с чувством, которое заливает ей сердце и беспокоит душу?

– Красиво тут у тебя, – говорит она Рашиду, который однажды вечером приглашает ее в свое королевство на крыше водосборника.

– Хочется иногда побыть одному, – поясняет мужчина. – Я не в состоянии выдержать изо дня в день общество пятидесяти чужих людей и в придачу спать в общей палатке, – смеется он. – А в больнице, окруженной смрадом хлора, я тоже себя как-то не вижу.

– Я сама хотела бы провести здесь ночь. – Марыся устраивается на большом удобном матрасе, положенном на плетенную из соломы циновку, а сверху покрытом толстым пледом. – Так близко до звезд.

Она протягивает вверх руку, словно пробуя до них дотронуться.

– Загадывай желание, исполнится. – Парень падает рядом и закрывает глаза.

«Какие же у него длинные ресницы», – думает Марыся, забывая о звездах и не в состоянии оторвать взгляда от друга.

– Нужно смотреть на небо, чтобы осуществилось.

Рашид, чувствуя взгляд, переворачивается на бок, подпирает голову ладонью и пристально смотрит в глаза молодой женщине – любви его жизни. После времени, проведенного вместе, он в это свято верит.

– Уже ничего больше не хочу, – признается Марыся сдавленным от волнения голосом. – То, что хочу, у меня при себе.

Она дотрагивается до его волос, которые уже успели отрасти и вьются, ниспадая спиральками и закрывая до половины его красивый лоб.

– Тот, кто находится на расстоянии вытянутой руки, – шепчет она и наклоняется, чтобы осторожно поцеловать чувственные губы мужчины.

Он не отвечает ей тем же, только смотрит очень внимательно перед собой.

– Рашид? Может, я ошибалась в том, что… – Марыся испытывает стыд из-за своего нахальства и не хочет уже произносить самого главного. – Ну я и глупая!

– Знаешь, что нет, но… – Он повышает голос, приближается к ней и обнимает сильной худой рукой. Они лежат на боку лицом к лицу. Их дыхание сливается, губы так близки, страстно раскрыты и готовы к поцелуям. Но мужчина – правоверный мусульманин и не хочет переходить границу пристойности.

– У тебя есть муж, – выдавливает он наконец и отодвигается от Марыси, падая на спину. – Я не хочу быть с тобой только этот единственный раз – я хотел бы остаться с тобой до конца жизни, но у меня нет шансов.

– А ты не слышал о том, что можно развестись? – Женщина осторожно гладит его по нервно подрагивающей щеке. – Муж написал записку перед моим отъездом, давая мне полное право выбора и возвращая свободу. – С этими словами она прижимается к мужчине и касается грудью его торса.

– Так вы не были любящими супругами? Не расстались на две недели отпуска в слезах и поцелуях? – Только сейчас до Рашида доходит смысл сказанного Марысей, который она уже с какого-то времени старается донести до него.

– Конечно нет! Наш союз черти взяли!

После этих слов Рашид срывается и, заваливаясь на бок, накрывает телом хрупкую женщину.

– Такова правда. Иначе меня бы тут не было, – признается Марыся шепотом. Она не в состоянии дышать не столько от тяжести худощавого мужчины, сколько от возбуждения.

Страсть, упоение и желание охватывают молодую пару. Они впиваются друг в друга пальцами, царапают ногтями, пьют любовь с жаждущих уст большими глотками. Мир вокруг них перестает существовать, ничто не имеет значения. Только черное небо над их сплетенными телами охлаждает их холодным дождем мигающих звезд. Возбужденный страстью Рашид действует быстро и напористо. Никакого вступления, никаких прикосновений и ласк. Через несколько мгновений Марыся, чувствуя, как у нее сбивается дыхание, издает громкий крик, который эхом отдается в окружающем их безлюдье. После этого мужчина молча встает, стягивает с себя помятую фланелевую рубашку, майку и брюки, сбрасывает туфли, и женщина видит его сейчас, при свете луны, таким, как его создал Бог. Они смотрят друг на друга долгую минуту. Марыся испытывает неистовое желание любить его, а он становится на колени и начинает осторожно снимать с нее одежду. Затем поднимает, как перышко, вверх и одним движением стягивает кеды. Марыся сидит на матрасе напротив коленопреклоненного мужчины и смотрит на него. Рашид гладит Марысю по волнистым янтарным волосам, перепутывая пряди между пальцами, а потом берет ее за подбородок и, проезжая небритой щекой по ее нежному гладкому лицу, приникает к губам. В этот момент им хочется как можно ближе быть друг к другу. Они крепко обнимаются; их тела идеально подходят, составляют две половинки целого, являются двумя душами-близнецами с теми же желаниями и предпочтениями. Ничего их не удивляет, ничто не вызывает неловкости. То, что они делают, им хотелось совершить всегда.

Бледный рассвет застает их крепко обнявшимися и погруженными в их собственный мир – маленький хрупкий мир. Розовая мгла быстро улетучивается, разогнанная теплым ветром пустыни, несущим мелкий невидимый песок. Он присыпает их тела тонким слоем пыли, укрывая наготу от приближающегося ясного дня.

– Мама, я так за тебя беспокоилась! – кричит Марыся в трубку. – Что с тобой? Я уже неделю не могу связаться с тобой. Вас отключили?

– У нас хорошенькое дело началось, – слышит она голос, как с другой планеты. – Выключают электричество, связь, нет воды и еды. Вокруг дерутся уже серьезно, а правительственные войска применяют ракетные установки и снаряды, как русские под Сталинградом. Они называются, наверное, «Катюши». Я в молодости по телевизору видела такое в старых фильмах.

– Сматывайся оттуда как можно быстрее! Прошу тебя!

– В данный момент уже не получится, ведь бои идут на границе и полностью блокируют ее. Вчера солдаты Каддафи так галопировали, что оказались на территории Туниса. Огребли там неплохо. – Слышно, как Дорота смеется.

– И что теперь будет? – беспокоится дочь, которой не до смеха.

– Нужно переждать. В конце концов, в такой ситуации, мое дитя, я не могу оставить больницу. Это было бы неэтично.

– О чем ты говоришь, мама! Ты не доктор, никакая этика тебя не обязывает к этому! Я еще хочу увидеть тебя живой! – Кажется, она вот-вот заплачет.

– Пойми, нам свозят множество раненых, как повстанцев, так и солдат. Враги лежат бок о бок, койка к койке. Не хватает докторов, нет медсестер, а санитарками, коридорными и кухарками работают девушки с гор. Прекрасные женщины! Бабы с яйцами!

– Что?

– То, что слышишь. Бегают сюда к нам через горы и вади[229] подградом пуль и ничего не боятся. Некоторые таскают с собой детей на спине или какие-то съестные припасы, чтобы поддержать оголодавших людей. Мне кажется, что это они выиграют войну. Они неуничтожимы. Мы могли бы многому у них научиться.

– Ой, мама, мама… – Марыся смиряется, ведь знает, что Дороту ей не убедить: мать такая же упрямая, как и ее собственная дочь. – Ты крепкий орешек, – мягко говорит она.

– А что у тебя? Эвакуировалась уже из Триполи, а может, из Ливии?

– Нет, по-прежнему тут торчу и так же, как и ты, быстро не выеду, – сообщает она. – Я в очень красивом и безопасном месте, – сообщает она. – Не догадаешься где! – выкрикивает она радостно.

– Ну так расскажи.

– А может, попробуешь отгадать? Я тебе немного подскажу.

– Не интригуй, а то умру если не от любопытства, то от волнения! Ты больше чем довольна, не слышу ни машин, ни стрельбы…

– Это место ты прекрасно знаешь, – направляет ход ее мыслей Марыся. – Красивая ливийская провинция…

– Наша ферма! – выкрикивает Дорота.

– Ну конечно, – смеется Марыся. – Сюда мы перевезли больницу с ранеными. Ах! Я тебе не говорила! – вспоминает она. – Самира вышла из комы!

– Что? Невероятно! После стольких лет! Mabruk, mabruk, передай ей от меня! – повышает она голос, стараясь перекричать помехи.

– Сама это сделай. Мы, собственно, забрались на крышу водосборника и сейчас будем пировать здесь. Муаид должен наконец привезти какую-то нормальную еду из Триполи. Нам уже поперек горла диетическое питание. Мы хотим пикантного или даже чего-нибудь острого, как лезвие, нездорового жареного! Сами, мама на линии! – кричит она тетке. – Она желает тебе успеха!

– Szukran dzazilan[230], – отвечает выздоравливающая женщина, которая сейчас вообще не выглядит больной, как если бы и вовсе не была в коме.

Ее загоревшее лицо излучает здоровье и энергию, а худое тело более мускулистое и спортивное, чем до несчастного случая. «Чудеса случаются», – думает Марыся, с удовольствием глядя на Самиру.

– И еще одна неожиданность! – Дочь хочет посвятить мать во все дела.

– Что такое? Что там у вас творится?

– Помнишь Махди? – Марыся переходит на арабский, чтобы окружающая ее семья понимала каждое слово. – Когда ты жила в Ливии, это был молодой красивый парень.

– Ну конечно, я помню его! Ведь это жених Самирки. – Мать отвечает по-ливийски, и все убеждаются, что, несмотря на прошедшие годы, она по-прежнему прекрасно знает этот диалект.

– Сейчас это уже постаревший и поседевший мужчина, правда, с хорошей фигурой и по-прежнему очень даже ничего. Они обнимаются и кокетничают друг с другом. Пожалуй, они снова пара, – хохочет она, а Махди грозит ей пальцем: невыгодно его описала.

– Я так рада, что ты в безопасном месте, среди родственников, – меняет тему Дорота. – Я слышу по твоему голосу, что ты счастлива. Может, несмотря ни на что, добро случается и мы не напрасно сюда приехали.

– Я тоже так думаю.

Марыся спускается с крыши здания и удаляется от семьи.

– Я вспомнила множество подробностей из детства, которые выбросила из памяти, – говорит она тихо, садясь на каменную скамью на своем любимом патио за домом. – Вспомнила время, когда мы были счастливой, любящей семьей. И даже папа был нормальным – нежным мужем и отцом.

Марыся сжимает губы, вспоминая, что потом с ним стало.

– Доченька, он тебя любил, ничего, кроме тебя, не видел, небо бы для тебя достал, – признается Дорота. – Поэтому я не уходила от него и не выезжала из Ливии. Я делала это для вас, чтобы вы могли быть вместе. Кроме того, ты должна помнить, что я твоего отца любила без памяти, – признается она грустно.

– Может, ты по-прежнему чувствуешь к нему какое-то влечение? Ты уселась в его машину… да и все твое бессмысленное поведение… об этом свидетельствует.

В трубке воцаряется тишина.

– Между нами уже ничего нет, этот человек для меня не существует, – говорит Дорота мертвым голосом.

– Расскажешь мне когда-нибудь, что случилось на трассе к Тунису? – Марыся отдает себе отчет, что произошло что-то плохое, но не знает, готова ли она сейчас это слышать.

– Insz Allah, – отвечает мать. – Иди уже на пикник. Водонапорная башня – это прекрасное место. Хорошо тебе развлечься и до связи.

Марыся идет медленно, размышляя о том, сколько же в своей жизни пережила ее бедная мать. Еще удивляет других силой духа и жизнелюбием. Ей нет износа! Дочь ею так гордится! Но тоска поселяется в сердце молодой женщины. Для полного счастья ей не хватает присутствия рядом Дороты.

– Почему ты такая грустная? – Рашид подбегает бесшумно, обнимает ее за талию и нежно целует, ведь вокруг нет ни одной живой души. – Что случилось?

– Хочется, чтобы моя мама была с нами, – признается она, прижимаясь к его плечу.

– Вы еще вместе сюда приедете. – Утешая, он сжимает ее ладонь. – Не будет войны, страна преобразится, наполнится молоком и медом, а все ливийцы будут любить друг друга, как братья. А может, ты хотела бы жить в этом от природы красивом месте? А твоя мама с семьей приезжала бы летом тебя навестить? – спрашивает он несмело.

– Мне самой тут жить не улыбается. – Марыся после таких слов сразу начинает шутить. – Ты предлагаешь мне с кем-нибудь здесь собирать клубнику, выращивать помидоры и картофель и доить коз? – говорит она в ответ на завуалированное признание Рашида.

– Вряд ли кто-то захотел бы, но я знаю такого, кто больше других мечтает об этом и грезит во сне.

Рашид уводит Марысю с тропки, и они входят в оливковую рощу, в которой находится пахнущий хлором бассейн.

– Это было предложение? – спрашивает Марыся, заигрывая с влюбленным по уши мужчиной.

– Ну конечно, я хотел сказать… – Рашид прерывается, услышав чьи-то шаги.

– Вы тут! – Муаид смотрит на них критическим взглядом. – Может, кто-то поможет мне перенести всю эту жратву, которую я вез более ста километров, а? – говорит он недовольным тоном.

– Не понимаю тебя, старик. – Рашид подходит к двоюродному брату и похлопывает его по спине. – Что ты бесишься? Перебросим все это в пикап и подъедем к самому месту наших посиделок. – Он смеется. Его лицо излучает радость и счастье.

– Так иди помогай. А ты, Мириам, посмотри, все ли готово.

Он разделяет молодых любовников.

– Ты что, парень, сдурел?!

Как только они остались одни, он хватает Рашида за плечо и сильно сжимает его.

– В чем дело? – Рашид, атакованный им, смотрит пристально и хмурится.

– Не изображай наивного! Ради Бога, так не поступают! Девушка, конечно, красивая и временно одна, но у нее есть муж! Ты что, не знал об этом?! – говорит он театральным шепотом.

– Не вмешивайся в мою жизнь! Особенно если не знаешь подробностей! – Парень резко вырывается из железных тисков.

– Так посвяти меня, и тогда я буду спокоен.

Они стоят друг напротив друга и обмениваются бешеными взглядами.

– Перед поездкой сюда муж Мириам вернул ей свободу и сам написал, что если она не хочет, то может к нему не возвращаться, – говорит Рашид с большим удовлетворением. – А ты не влезай в своих грязных ботинках в нашу жизнь! – невежливо предостерегает он, грозя при этом указательным пальцем. – Мы, в конце концов, взрослые люди! Восемнадцать уже давно было! – На этом он заканчивает выяснение отношений и быстро идет к машине.

– Да? – Муаид, пытаясь догнать его, вынужден бежать. – А ты забыл о том, что вы двоюродные? Это разве хорошо? – прибегает он к еще одному, не вполне корректному аргументу.

– Да ты прямо святой человек! Ой-ой! – насмехается Рашид. – Ты истории арабов не знаешь? – издевается он. – В мусульманских странах близкие родственники женятся достаточно часто, а когда-то это было даже предпочтительнее, мой ты умник.

У Муаида уже не осталось ни одного козыря в рукаве, он только гневно сопит. Нынешняя ситуация его очень беспокоит, ибо именно он сейчас является махрамом Мириам и должен заботиться о ее чистоте и репутации. Что ни говори, она по-прежнему замужем, а развод быстро не делается. По крайней мере этого не случится, пока она будет здесь. «Как я мог допустить это?! – осуждает он сам себя. – Как до этого дошло, что порядочная девушка под боком опекуна беззаботно занимается сексом?!» Муаида распирает от злости. Теперь, когда он уже уверен в их близких отношениях (Рашид, в принципе, ничего не отрицал), Муаид настроен покончить с этим возмутительным явлением. «Нужно как можно быстрее выслать родственницу домой, – решает он. – Если это настоящая любовь, чего я обоим в итоге желаю, то пусть их чувства пройдут испытание временем. Когда они уладят все свои дела, то смогут жить долго и счастливо. На свадьбу я даже могу подарить им эту ферму, – решает мужчина, и у него сразу улучшается настроение. Он очень любит двоюродных брата и сестру и хотел бы только одного – чтобы их связь была законной.

Началось. Спокойствие и безопасность лопнули, как мыльный пузырь. Ферма расположена в районе дороги, которая ведет на старый военный аэродром «Метига», мало используемый и заброшенный. Но сейчас, во время войны, он стал основным для воздушного флота Каддафи. Об этом знают силы НАТО, которые планомерно уничтожают все стратегические и военные объекты в стране, объятой бурей. Чтобы не дать возможности силам режима совершать полеты над Ливией, они бомбят это место день и ночь. В ответ с материка не заставили себя долго ждать приспешники Каддафи. Сейчас идет перестрелка. Автострада, ведущая на аэродром, полна лоялистов. На ней много постов полиции и военных, которые досматривают каждого проезжающего. В итоге ферма оказывается отрезанной от поставок лекарственных средств и продуктов. Врачи и медсестры уже не могут возвращаться на ночь в свои дома: нет смены дежурств. Телефонная связь прерывается. Пациенты и те, кто за ними ухаживает, находятся в ловушке.

– Мы должны как-то добраться до города. – Рашид с Махди и двумя докторами спорят, сидя на террасе. – У нас есть еще немного овощей, мешок кускуса, пара пачек макарон и банка тунца. Но уже завтра голод начнет заглядывать нам в глаза. А Муаид к нам не пробьется, нечего на это рассчитывать.

– Два барашка уже пошли под нож, а кур давным-давно отправили в бульон, – включается находящаяся рядом Марыся. – И Соломон из пустого кувшина не нальет, а тут нужно стольких накормить.

– Лекарства заканчиваются, антибиотиков на два дня, а дезинфицирующих средств, может, на три, – отчитывается измученный врач. – Очень скоро мы начнем рвать простыни.

– Не хватает порошка, хлора и чистящих для кухни и ванны, – сообщает подсевшая к ним Самира, которая отвечает за этот участок работы.

– Нужно ехать, другого выхода нет.

Рашид встает и начинает нервно ходить.

– Как только съедешь с нашей дороги из щебня, стражи безопасности сцапают тебя и, если сразу не застрелят по поводу того, что ты молод и способен к борьбе, то посадят в тюрьму. Так, на всякий случай, – говорит Марыся, которая трясется от испуга за любимого. – Я не согласна!

Все согласно кивают.

– У меня идея, – настаивает на своем Рашид, который уверен в себе и не собирается отступать перед опасностью. – Я проеду через этот пустырь напрямик!

Он имеет в виду простирающуюся между ними и городом пустошь, на которой находятся заброшенные фермы и высохшие участки.

– Это может получиться, – поддерживает Махди инициативу.

– Ведь там нет никакой дороги, даже вади, чтобы ты мог безопасно ехать на машине. – Марыся остужает их запал. – Еще ребенком я скиталась по этой территории, и, поверь мне, ходить там тяжело, можно вывихнуть ноги. Можно только проехать на грузовом транспорте. На первых же ста метрах закопаешься: песок там мелкий.

– Вспоминаешь старые времена двадцатилетней давности…

– Минуточку, минуточку! – возмущенно перебивает Марыся. – Это, вообще-то, было не так давно. – Двадцатидвухлетняя женщина негодует. Ее состарили. Стоящие в двери бунгало женщины хохочут, закрывая рот рукой.

– С тех пор построено множество ферм, даже красивые виллы с садами. Между ними проложили дороги. Мы легко доберемся до автострады. Только наше поместье окружает такая большая пустынная территория. Тетка Малика получила когда-то два участка, которые соединила в один. Муаид выкупил все наследство. На всякий случай возьмем доски и подкладки, я видел пару за домом, – не отступает Рашид от своего плана.

– Я стану в кузове с биноклем и буду направлять водителя, – развивает мысль Махди.

– Это начинает выглядеть вполне реалистично. – Даже рассудительные доктора поддерживают смельчаков.

– Думаю, что лучше выехать к вечеру.

Остальные встают и покидают двух рисковых парней.

– Как стемнеет, никто нас там не заметит. Но мы еще сможем увидеть неровности на земле. Говорю вам, хуже всего будет проехать через нашу территорию, а потом – это уже булка с маслом, – говорит Рашид уходящим.

– Но это опасно! – Импульсивная Марыся просто кричит, не поддерживая столь рискованное предприятие. – Самира, скажи же что-нибудь! – обращается она к тетке, но та только поджимает губы и опускает голову.

– Рано утром мы уже вернемся на ферму! – Рашид в восторге от возможности действовать и просто горит желанием двигаться. – Скажете нам спасибо, что приняли вызов, хотя, в принципе, я в этой поездке ничего угрожающего не вижу.

Как только стемнело (а в Африке это происходит молниеносно и в мгновение ока все переходит в черную ночь), мужчины садятся в свой безотказный пикап. Все, кто только мог двигаться, провожают их, стоя перед домом. Гордые собой мужчины движутся на полной скорости, направляясь вглубь пустоши. Потом уже медленнее они минуют бассейн и водонапорную башню со сборником воды, теплицу, крытую пластиком, и участок с картофелем и капустой. По левой стороне остается загон для оставшихся двух баранов, коз и старенькой коровы. В этом месте кончается твердая почва. Рашид включает передачу на все четыре колеса и замедляется до тридцати, иногда даже двадцати километров в час. Очень осторожно пикап тащится к желанной автостраде. Иногда они задерживаются и исследуют территорию. Стоящий в кузове Махди цепляется за борт открытого кузова и прикладывает к глазам бинокль. Когда они проезжают выбоины и низины, он больно ударяется грудной клеткой о металлический борт. Постепенно он начинает сомневаться, хорошая ли это была идея. Большой тяжелый автомобиль опасно раскачивается из стороны в сторону. Колеса вздымают тучи песка и пыли, давая знать случайным наблюдателям: что-то движется по этой территории. Они оставили за собой редко разбросанные дома, которые выглядят нежилыми. Ни в одном из них не горит свет, не видно ни малейшего движения. Поля заброшены и покрыты засохшими или сгнившими овощами и плодами. Вокруг ни одной живой души. Чему удивляться? Страна охвачена войной, и никому в голову не придет выращивать морковку. Махди высмотрел все глаза, но Рашид по-прежнему не включает фары, не желая обнаруживать себя. В довершение сумерки покрыли все серостью, мало что уже удается заметить. После часа езды, конечно, не видно уже их поместья. Но они отдают себе отчет, что отдалились от него ненамного. Несмотря на все это, смельчаки не отказываются от затеи и проталкиваются дальше. И вот на горизонте они замечают асфальтированную дорогу, по которой мчат светящие фарами машины. Рашид вздыхает с облегчением, а наблюдатель от радости машет над головой руками. Водитель ускорился, и мужчина с биноклем снова больно ударяется ребрами о борт и быстро хватается за кузов автомашины. Неожиданно Махди замечает какое-то движение в рахитичной оливковой роще, показавшейся перед ними, и стучит по крыше машины.

– Что? – спрашивает Рашид, останавливаясь.

– Что-то там движется перед нами, хорошо не вижу, но явно что-то меняет расположение, – наклоняясь, кричит он в окно.

– У тебя галлюцинации! – Водитель продолжает движение. Он уже измучен рискованной экспедицией и хочет выбросить из головы проблемы, связанные с дорогой. От давящей жары внутри пикапа Рашид вспотел: чтобы не перегружать мотор, он не включил кондиционер. Но отчасти он взмок и от страха. «Пусть хоть пули летают, – говорит он себе, – только бы мы не застряли в конце концов в этой глуши. Ведь мы так близко!»

Он приходит в возбуждение, увидев дорогу быстрого движения, которая уже почти на расстоянии вытянутой руки. С километр, может, с два от них. «Нужно было ехать днем, сейчас почти ничего не видно, да и Махди еще паникует, как баба, – раздраженно думает он. – К черту!»

Рашид злится и ударяет рукой о руль. Он поддает газу, но в эту минуту сам замечает двигающиеся в отдалении тени. «Что это может быть? Это ведь не какой-то автомобиль – слишком маленький силуэт. Но и не человек, потому что слишком быстрый». Он напрягает зрение.

– Свора собак! – Махди со смехом кричит в кабину. – Всего лишь дикие собаки, – смеется он над своими страхами.

Уже без бинокля он различает отдельных животных, их масть и количество. В Ливии всегда было полно бездомных дворняжек, которые часто нападали на людей и селения. Они ведут себя как волки. Собираясь в стаи, собаки рыщут по пустырям в поисках еды. Но во время войны их можно видеть гораздо чаще. Не хватает времени заняться их отстрелом – сейчас стреляют в людей. Мужчины вдруг видят перед собой вздымающуюся тучу песка, и только через несколько секунд до их ушей долетает грохот. Потом еще и еще. Собаки с визгом бросаются вперед и бегут в их сторону. Рашид резко тормозит. Пассажир снова ударяется избитым телом о кузов. Оставшиеся в живых животные преодолевают опасные три метра перед их капотом. Махди сжимается в кузове, а через мгновение на него градом падают куски мяса, кожи и внутренностей.

– Ты жив?! – Побледневший водитель протискивается в кузов. – Парень?! – кричит он в ужасе, видя окровавленного пассажира.

– Это не моя кровь, – поясняет Махди, вставая. – Пожалуй, я цел, осколки пролетели мимо. – Для верности он дотрагивается до головы и рук.

– Спасибо Аллаху, что все эти псы приблудились именно сюда, – вздыхает Рашид с облегчением. – Старичок, мы, наверное, находимся на минном поле. – И он иронично улыбается. Мужчины, как по команде, оглядываются вокруг. – У нас было больше счастья, чем ума.

– Не факт. – Махди старается мыслить логически. – Это могла быть не взорвавшаяся раньше мина. Бог знает, что это было, но мы не будем проверять. Вопрос звучит волнующе, – он набирает воздуха в легкие, – заминирована только территория перед нами или мы уже ехали по минному полю?

В темноте видны только его большие от ужаса глаза.

– Черт возьми! – выкрикивает Рашид. – Так и знал! Слишком уж легко нам все удавалось, – злится он.

– Останемся здесь до утра, а завтра вернемся по собственным следам, – говорит мужчина постарше, принимая единственно возможное решение. Весь окружающий их мир заливает густой мрак.

– Вскакивай внутрь, разложим сиденья, и будет удобно. – С этими словами Рашид одним движением срывает брезент с петель.

На рассвете измученных сном в кабине мужчин будят солнечные лучи, падающие сквозь стекло внутрь машины. Первым делом мужчины открывают двери, чтобы выйти наружу, но тут же замирают с висящими в воздухе ногами. Они внимательно изучают землю вокруг, но, разумеется, ничего не видят.

– Не знаю, будем ли мы рисковать или поворачивать, чтобы ехать назад? – колеблется молодой водитель, стараясь завести мотор. Тот пару раз издает тихое урчание и глохнет.

– Будь что будет! – С этими словами Рашид подтягивается на руках и прижимается худым телом к люку в крыше.

– Ну и?! – Махди высовывается из бокового окна. – Осколки могли повредить конденсатор и мотор, – делает он предположение.

– Да, конечно.

Парень садится на капот, на котором минуту тому назад лежал и осматривал переднюю часть машины.

– Мы испеклись, – говорит он, перебираясь в кузов. – В переносном и прямом смысле. В придачу, как идиоты, не взяли с собой даже бутылку с водой.

– Сколько километров мы могли сделать?! – озабоченно спрашивает товарищ, с трудом перебираясь в заднюю часть автомобиля. От упражнений, которые ему пришлось вчера выполнять, постоянно ударяясь о железный борт, он чувствует ноющую боль в сухожилии на шее и грудной клетке. «Похоже на то, что сломал вчера ребро, – ставит он себе диагноз. – Только бы одно!»

– Думаю, что, несмотря на похоронный темп и наше глупое кружение в поисках хорошей твердой дороги, мы должны были вчера проехать как минимум пятнадцать или двадцать километров, – рассуждает водитель. – Если бы мы перли просто напрямик, было бы, может, в два раза короче. Не скажу тебе более точно, так как не проверял по дорожному указателю, – подытоживает он с иронией.

– Как-то не представляется мне все это в розовом свете, – говорит Махди, лицо которого покрылось испариной.

– Ты что-то плохо выглядишь, но я не могу тебя здесь оставить.

Рашид с беспокойством смотрит на товарища по несчастью, вытирающего дрожащей рукой мокрый от пота лоб.

– Такое расстояние займет часа три, с передышками немного больше, ну, может, максимум полдня. Ждать нечего. Если ветер заметет наши следы, то можно будет взлететь на воздух уже при первом же шаге. Даже не знаю, высмотрим ли сейчас путь, по которому ехали. – Он осматривает дорогу и с волнением сжимает губы.

– Двигаемся. – Махди делает первое движение.

– Обмотай голову и прикрой лицо.

Рашид вручает ему свою разодранную на две части рубашку.

– Кроме мин, нам еще угрожают солнечный удар и пыль на зубах, – шутит он, видя ужас на лице товарища. – Все будет хорошо, sza Allah. – С этими словами он становится на уже почти невидимый след от широких колес машины.

Мужчины не смотрят уже, как в самом начале, каждые пять минут на часы. Они ориентируются по положению солнца на небе, потому что это наилучший показатель времени. Когда им кажется, что больше не в силах сделать и шага, они останавливаются. Они боятся уйти в сторону от пути, которым, скорее всего, ехали вчера. Все кустики или рахитичные засохшие деревца не в счет: они, конечно, их объезжали. Не встречая тени на своем пути и не желая садиться на полнейшем солнцепеке, они медленно, но упорно двигаются дальше. От усталости и жары они испытывают головокружение, у них темнеет в глазах, а язык, напоминающий высохший колышек, приклеивается к нёбу. Во второй половине дня они входят на более застроенную территорию и видят невдалеке красивый белый дом, окруженный зелеными пальмами. Вокруг ни одной живой души. В здании опущены тяжелые деревянные жалюзи, запоры на всех дверях.

– Мы должны отдохнуть, – решает Рашид, глядя на бледное, влажное от пота лицо Махди. – Если бы даже это было минное поле, наверняка заминирована только полоса вдоль автострады. Благодаря ей избавляются от таких ловких смельчаков, как мы, которые хотят побыстрее добраться до асфальтированной дороги и без досмотра доехать до города. Кто бы минировал поселки? Какой в этом смысл? Идем, – решает он, делая первый шаг в мелкий песок за дорогой из щебня. – Время сиесты в тени пальм.

Рашид обходит поместье вокруг и обнаруживает, что у ловкого и рачительного хозяина нет крана с водой снаружи. Наверное, по той простой причине, чтобы какой-нибудь сосед в его отсутствие не подключился без разрешения. Конструкции для ирригации полей разобраны и стоят у ограды, только около пальм, растущих у дома, выходит из земли тоненькая трубка, из которой вода анемично капает одинокими каплями. Жажда очень их мучит, но делать нечего.

После крепкого двухчасового сна они двигаются дальше. Когда стемнело, Махди падает первым. Они уже достигли собственной территории, на которой до самой фермы и окружающих ее ухоженных участков ничего и никого не должны встретить. Рашид отбрасывает палку, которую он взял из машины на случай, если придется отбиваться от диких собак, становится на колено и, опираясь на одну руку, осторожно трогает другой лежащего.

– Махди, приятель, мы уже ближе, а не дальше! – кричит он в испуге. – Вставай! Еще не время отдыхать! Эй!

– Больше не могу, – шепчет измученный мужчина. – У меня, наверное, сломаны ребра, огнестрельная рана открылась, не говоря уже о моем сухожилии. Иди сам, я только тебя задерживаю.

Он вытягивает руку и машет ею товарищу, словно прогоняя его.

– Только если Бог тебя оставит! – оскорбляется Рашид. – Разве я могу тебя бросить! Если хочешь минуту полежать и отдохнуть, то я тоже с охотой посижу и отдышусь.

– Нет времени, иди! Сейчас станет темно.

– Поэтому поднимай свой вспотевший зад и возвращаемся домой.

Парень осматривается вокруг и останавливает взгляд на красном шаре солнца, которое быстро приближается к линии горизонта.

– Давай, понесу тебя чуток.

Он делает шаг и становится возле лежащего на боку мужчины.

– Не глупи!

Махди старается встать, но у него кружится голова, и он снова падает, теряя при этом сознание.

– Я сильный, как бык. – Рашид перебрасывает через плечо сомлевшего больного и быстро движется вперед, но его колени подгибаются под тяжестью как минимум семидесяти килограммов.

Когда солнце оставило на память о себе только красный отсвет, Рашид видит на его фоне белую водонапорную башню, которая возвышается над всеми зданиями на ферме. Его быстрый марш переходит в трусцу, а безвольно висящий Махди тихо стонет.

– Sorry, старичок, сейчас я уже не могу тащить тебя, – говорит Рашид в никуда: мужчина без сознания. – Поверь, что если я это сделаю, то, вернувшись, не сдвину тебя с места. – Он шумно дышит, воздух со свистом вырывается из его пересохшего горла.

– Ради Бога, я уже не справляюсь! – Пот струйками стекает у него со лба, заливает и раздражает солью красные от солнца и усилий глаза. – Господи, помоги мне, – просит Рашид шепотом. – На самом деле Аллах любит тех, кто верует. – Он начинает молиться. – «И если помогает вам Аллах, вас одолеть никто не сможет; но если Он покинет вас, кто может оказать вам помощь? И пусть доверятся лишь милости Аллаха все те, кто верует в Него»[231].

Марыся уже пару часов стоит на крыше водосборника, а сейчас она приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы заслониться от блеска последних ярких лучей заходящего солнца. Как это обычно бывает в сумерках, прощальные лучи перед уходом освещают весь мир, придавая окружающему невероятную отчетливость и прозрачность. Может, на расстоянии двух, может, трех километров от фермы девушка замечает движущийся объект, который быстро приближается. Сердце замирает у нее в груди, чтобы через минуту начать биться, как вспугнутая птица. Она видит бегущего худого мужчину, который несет что-то тяжелое на спине. Она уже его узнает. «От кого он убегает? Что случилось с автомобилем? Где Махди?» Вопросы быстро проносятся у нее в голове. «Оружие, я должна бежать за оружием», – решает она и, оторвавшись от каменной ограды, бросается к тайнику, известному только ей. Там спрятаны два автомата Калашникова, револьвер и три гранаты. Их оставил Муаид, чтобы в случае нападения у них было чем защищаться. Марыся не имеет понятия, как с этим обращаться. Когда она выбегает из своей комнаты на террасу, мужчины забирают у нее опасные игрушки.

– Что случилось?! – кричат они в панике. – Что происходит?

– Рашид возвращается. – Она показывает рукой направление и, схватив по дороге инвалидную коляску, бежит в ту сторону.

Молодой мужчина, идущий уже на пределе сил, видя так близко цель путешествия, неосознанно замедляет шаг. Только сейчас он понимает, насколько изможден и как сильно болит все тело. Плечи и шея одеревенели, но не до такой степени, чтобы он не ощущал страшную боль в мышцах и натянутых до невозможности сухожилиях. Позвоночник так болит, что он не может перевести дыхание. Когда Рашид оказывается на гравийной дорожке, ведущей прямо к дому, у него мелькает мысль: «Здесь уже наверняка нет мин, ведь мы заметили бы солдат, если бы они закладывали их». Он испытывает облегчение, осознав, что теперь в безопасности, но в то же время его охватывает такая слабость, что он едва держится на ногах. Сердце и конечности отказываются работать и не хотят делать даже малейшее дополнительное усилие. Рашид видит людей, с криком бегущих к нему. Он становится на колени, осторожно стаскивает Махди и укладывает его бессильное тело на песок. Парень упирается руками в землю и тяжело дышит. У него кружится голова, и когда он пробует еще встать, его глаза заволакивает пелена, расцвеченная одиночными красными и золотыми пятнами. Рашид без чувств падает на землю.

Всю долгую неделю со стороны аэродрома доносится не ослабевающая ни на час канонада. Заблокированные на безлюдье больные и лечащие их люди редко выходят сейчас во двор и снуют с опущенными головами из угла в угол маленькой переполненной клиники. После провальной попытки связаться с миром все пришли к выводу, что должны переждать.

Рашид, проспав двенадцать часов, просыпается с ощущением, словно заново родился. Досаждает ему только боль в переутомленных сухожилиях и растянутых мышцах, которые снимает обезболивающая мазь для спортсменов. Над позвоночником нужно немного поработать, делая наклоны и другие упражнения, но это не какая-то тяжелая болезнь.

Хуже с Махди, который снова находится в кровати как пациент, но на этот раз у него нет шансов взбрыкивать. Как цербер, за ним присматривает Самира. Если он хоть как-то двигается, то это пару шагов в ванную, куда идет потихоньку, опираясь при этом на палку. На прогулку его вывозят на инвалидной коляске. Сломанные два ребра осмотрены. Их движение сдерживается эластичным жилетом. День и ночь у него на шее обездвиживающий воротник. Глубокая огнестрельная рана, которая открылась у него во время рискованного путешествия, должна сама затянуться с помощью антибиотиков.

Марыся со старой кухаркой-эритрейкой творят чудеса, чтобы прокормить почти пятьдесят человек. Девушка, рыская в зарешеченном складе, находит пятидесятикилограммовый мешок затхлой муки с личинками и ползающими червяками. Однако это ее не беспокоит. Лишенные сильных мужских рук, они вдвоем переносят сокровище на патио за кухней и решают привести муку в порядок, чтобы сделать ее съедобной. Женщины, кривясь, просевают муку через сито, ссыпают в металлические коробки из-под датских масляных пирожных и ставят в морозильник. Что не выбрали, истребится низкой температурой. Старая Кристина, которая помнит еще времена своего детства и молодости в охваченной войной Эритрее, твердит, что даже с червяками мука съедобна. Наверняка никому ничего от нее не будет. Для нее личинки – это очень ценная протеиновая добавка. Марыся же, слыша такие выводы, отряхивается с отвращением. Бараны зарезаны умеющими это делать мужчинами. В конце концов, каждый из них делал это хотя бы раз в жизни на Праздник жертвоприношения. Женщины приготовили мясо и поделили на маленькие порции. Нужно было их растянуть для обедов на неопределенное время. Из спасенной муки они выпекают хлеб и лепешки, которые подают на завтрак и ужин. Марыся не только приумножает еду, как Иисус в Кане Галилейской, но и еще старается, чтобы было вкусно. На четыре пачки макарон вбрасывает одну банку тунца, пару луковиц, две ложки томатного пюре и, конечно, немного чили. К этому каждый получает по кусочку хлеба, маленькому стакану разбавленного водой молока – и ужин готов. Нечего уже сейчас даже мечтать о том, чтобы съесть помидор, перец или баклажан. Овощи под пристальным надзором и добавляются понемногу в редкие супы, в которых преобладают капуста и лук. Если ситуация не изменится к лучшему, придется ехать главной дорогой и искать ближайший военный магазин. Остается только надеяться, что можно будет что-нибудь в нем купить.

Со временем бомбардировка ослабевает и люди осторожно выходят из затхлых больничных помещений, чтобы погреться на солнышке. Марыся, поминутно глядя на мобильный телефон, рассчитывает на восстановление связи.

– Не нужно нервничать, – сдерживает Рашид ее порывы. – Как только подключат, Муаид первым позвонит.

– Знаю, но я беспокоюсь также о маме.

– Ну да, а у меня нет уже ни сил, ни времени на беспокойство, – признается молодой человек. – Я даже забыл о трагедии, которая меня постигла. Я уже не вспоминаю образы, какие стояли у меня перед глазами и днем, и ночью. Кошмар медленно отдаляется и исчезает.

– Это уже воспоминание, – говорит Марыся и нежно гладит его по щеке. – Не стоит к этому возвращаться и погружаться в боль. Иначе можно впасть в такую же депрессию, как твоя мама. А жить нужно дальше, так уж положено.

– Ты права, но это легко говорить.

– В моей жизни тоже были потери. Я утратила любимых и дорогих мне людей. Малика, бабушка… Так уж случилось, что на моих глазах мина разорвала мою ближайшую подругу Лейлу. Это было страшно, но дальнейшие бурные события послужили тому, что образ ее изуродованного лица постепенно стирается из моей памяти, а сердце уже не так болит. Время лечит раны, любимый. Только не нужно их расцарапывать.

В эту минуту очень близко от построек раздается взрыв. Парень подскакивает, но кроме пыли, поднявшейся в воздухе, они не видят и не слышат ничего. Никаких самолетов, моторов или свиста и последующего удара. Клинику охватывает паника. Некоторые бегают и суетятся, другие сидят, обнимая от страха колени. Женщины, конечно, визжат. Все ждут очередного удара, но ничего не происходит.

– У них аппаратура наведения села, – шутит Рашид, но окружающие смотрят на него с осуждением. – Ну что, хотите вот так сидеть и трястись от страха? Надо радоваться, что живы, и все.

– Да, что правда, то правда. – Больные и доктора тяжело вздыхают, крутят головами и, уже успокоенные, расходятся. «Что должно случиться, то и будет. Мы на это никак не можем повлиять», – подытоживают они беспомощно.

В тот же день, во второй его половине, во двор въезжает старая дребезжащая «мазда». Все вытаращивают глаза. Никого не ждали. Сквозь грязные стекла едва видны люди, находящиеся внутри. За шофера – не известный никому фермер, одетый в старую помятую галабию, со сбитым набок тюрбаном на голове, а рядом с ним женщина в традиционном широком плаще и цветастом платке. На коленях у нее сидит ребенок лет трех. Все, кто был во дворе, с интересом разглядывают автомобиль и окружают его. Дверь со стороны пассажира открывается, и изнутри выскакивает мать со своим разыгравшимся сыночком, которого она вручает стоящей ближе всех медсестре. Сама же она одним движением расстегивает застежки широкого балахона, срывает с головы платок, и глазам обитателей фермы предстает худенькая сестра из больницы Муаида в джинсовой мини-юбке и облегающей блузке.

– Ух, думала, что сварюсь, – смеется она, показывая ровные белые зубы. – В этой рухляди нет кондиционера!

– Ха, ха! – Присутствующие медсестры и врачи подходят к ней с выпученными глазами.

– Ну что? Неплохой камуфляж? – Муаид старается освободиться от галабии, сшитой из плотной ткани. – Типичная деревенская семейка.

Он обнимает Рашида, который с изумлением кивает ему.

– Старик, ты голова! – Парень искренне восхищен двоюродным братом.

– Я ведь не мог вас дольше оставлять без лекарств и еды.

– Ура! Браво! – кричат люди.

Ко всем возвращается хорошее настроение, и они радуются, как дети.

– Вы не пробовали добраться до города? – спрашивает Муаид. – Проезжая, я видел за двести метров от дома глубокую воронку от бомбы, – добавляет он обеспокоенно. – Надеюсь, никто из наших не погиб? В вас стреляли? Бомбили?

– Нет, к счастью, до этого не дошло, – отвечает ему Рашид. – Мы пробовали доехать другой дорогой, напрямик, но не удалось, – сообщает он, явно не желая вдаваться в подробности. – Та воронка – от невзорвавшегося снаряда, на который наверняка напоролся какой-нибудь заблудившийся пес. Тут все больше и больше крутится бездомных собак. Им, как и людям, не хватает еды.

– Открывайте багажник и все выгружайте! – организатор рискового предприятия обращается к мужчинам, отдыхающим под деревом. – Под сиденьями и сзади тоже кое-что найдете. Впихивали в каждую щель и каждое потайное место.

Муаид идет на террасу.

– Если бы ты знал, как все плохо, в Триполи магазины пусты, – на ходу описывает он Рашиду ситуацию в городе. – Когда-то давно, в первые годы санкций, так уже было. На полках только масло, томатный соус и банки с тунцом.

– Удалось тебе что-нибудь достать? Как с лекарствами?

– У меня есть друзья, связи и постоянные пациенты. Не пропадем! – Хозяин больницы смеется, довольный собой.

Новость о приезде спасителя разносится молниеносно. Все хотят с ним поздороваться, пожать ему руку, похлопать по спине. Семья стоит сбоку, с гордостью глядя на своего героя, невысокого и худого.

– Пойдемте, мы должны поговорить наедине. Что с тобой? – Муаид забирает у Самиры коляску с сидящим в ней Махди. Мужчины обмениваются несколькими фразами во время объезда дома по дороге к бассейну, где находят задумчивую Хадиджу.

– У меня для вас несколько новостей и предложений, – оглашает он вместо вступления, садясь в пластиковое кресло. – Что сначала?

– Сплетни, пожалуйста, – выбирает Марыся, как всякая женщина.

– Во-первых, я должен сообщить вам, что эта война так быстро, как мы надеялись, не закончится, – говорит он. – У нас сейчас несколько фронтов, на которых бои идут параллельно. На востоке стабильная ситуация. Освободили Бенгази, который по-прежнему время от времени бомбардируется силами Каддафи. Но наше новое правительство держится крепко, а его возглавляет… – Муаид повышает голос.

– Ну, кто, кто? Откуда нам знать?

– Наш знакомый офицер…

– Хасан! – догадавшись, выкрикивают они один за одним. – Вот это номер! Кто бы мог подумать! Вырос до народного героя!

– Я к нему еще вернусь, а сейчас хочу вам описать невеселую ситуацию в нашей стране. Территории переходят из рук в руки, и при этом льется кровь. Так происходит в Эз-Завии, Адждабии, Марса-эль-Бурейке, в Налуте… Долго перечислять. Занимают их повстанцы, чтобы на следующий день вернуть силам режима. Такая игра в кошки-мышки. В результате больше всех страдают обычные люди. Хуже всего под Мисуратой, где не хватает еды, воды и медицинских средств. Армия Муаммара бомбардирует жилые районы. На нашей стороне борются даже парни до двадцати лет. У нас гуманитарная катастрофа! Британцы, вмешавшиеся в эту ситуацию, уничтожили танки, ракетные установки, центры связи и военные склады правительственных сил. Благодаря этому в данный момент Мисурата в руках повстанцев.

– Чего Каддафи от Мисураты хочет, почему так за нее взялся? – не выдерживает Марыся и перебивает двоюродного брата.

– Это главный порт на востоке страны, которым в мирное время пользовались многие племена и через который шли поставки всего, что было предназначено для этого региона. Наш тиран хочет настроить большие и достаточно мощные племена против повстанцев, убедив их в том, что во время его правления для них было открыто окно в мир. Сейчас из-за повстанцев, наркоманов и террористов они должны бороться с проблемами. Бомбы летают у них над головами. Сообщества эти состоят главным образом из простых бедуинов. Если вождь, которого они знали всегда, так говорит, то это наверняка правда. И айда на повстанцев, которые сеют мятежи. Они уверены, что поступают правильно, перекрывая повстанцам доставку воды и уничтожая инфраструктуру!

От бешенства Муаид даже руками размахивает, а все общество слушает его с ужасом и недоверием.

– Конечно, не все, не нужно обобщать, потому что находятся все же умные, рассудительные люди, которые не верят ни единому слову Каддафи и помогают нашим. Но это, милые, уже открытая братоубийственная война.

– А что в других регионах страны? – тихо спрашивает посерьезневший Махди.

– Так же. Кроме Мисураты, самые тяжелые бои идут в горах Нафуса, особенно в околицах Налута.

Марыся затаила дыхание.

– У тебя есть новости от мамы? – обращается к ней Муаид.

– Нет, – шепчет молодая женщина. – Сначала у нее не было связи, а сейчас – у нас. Последний раз я разговаривала с ней в день нашей беседы на крыше у Рашида.

– Если Дорота по-прежнему трудится в центральной больнице, то у нее полно работы. Она не хотела эвакуироваться в Тунис? Там же рукой подать! – В голосе Муаида звучит удивление.

– Она считает, что это не этично. Почти весь медицинский коллектив сбежал, осталось только около пятидесяти врачей и медсестер, а что это для такой большой клиники?

Члены семьи с пониманием кивают.

– Кроме того, на границе все время идут бои и только в короткие промежутки между ними более-менее безопасно. Царит такая же ситуация, как и по всей стране: то те, то другие занимают это место.

– Нужно подождать, – подытоживает Самира.

– Так и мама говорила.

У Марыси глаза наполняются слезами, но она старается не плакать.

– Позвони ей, когда закончим и составим подробный план действий.

Муаид встает, обнимает расстроенную Марысю и, утешая, похлопывает ее по спине.

– Как я позвоню, в колокольчик? – спрашивает она, уткнувшись в плечо двоюродного брата.

– Я привез с собой спутниковый телефон, который мне оставил Хасан. У нас есть связь с миром. Если только у Дороты что-то действует, то вы сможете поговорить. Выше нос!

– О’кей, а сейчас перейдем к твоим идеям и планам, – говорит Рашид, нервно почесывая голову и сглатывая слюну. – После их последней ссоры с Муаидом он не сомневается в том, что двоюродный брат постарается разделить его с Мириам. «Старый традиционалист! – думает он в душе, сжимая при этом челюсти. – Когда я нашел наконец-то свою вторую половинку и любовь всей моей жизни, я не дам ее у себя отнять». – Его сердце болезненно сжимается, и молодой человек грозно хмурится.

– Еще сегодня утром я разговаривал с Хасаном, – начинает Муаид, внимательно глядя на всех собравшихся. – Хадиджа, слушай внимательно, это тебя тоже касается!

Задумавшаяся женщина поднимает голову и удивленно смотрит.

– До Бенгази уже постоянно приплывают суда с гуманитарной помощью, снабжают как едой, лекарствами, так и оружием. Они же забирают раненых и пострадавших ливийцев. Когда правительственные силы бомбили больницу в Мисурате, Временный Народный Совет принял решение, что ближайший корабль, который прибудет в этом направлении, поплывет также в Мисурату, чтобы снабдить несчастный город и забрать оттуда наиболее пострадавших. Этот акт истребления больныхи раненых перевесил чашу горечи. Министерство иностранных дел Катара постановило, что оно пойдет на риск: с Ближнего Востока к нам приплывет паро́м.

– Ну и?.. Как это нас касается? – Марыся чувствует, откуда ветер дует, и подгоняет двоюродного брата.

– Мисурата – это только двести пятьдесят километров от Триполи и при толике счастья вы доедете туда за пару часов. По прибытии в город пойдете в больницу и вместе с больными в сопровождении эскорта Красного Креста и Красного Полумесяца безопасно доедете до порта и попадете на палубу. Хасан обеспечит вас входными билетами на паром.

– Кто именно плывет? – спрашивает Рашид, от бешенства скрипя зубами.

– Я думал, конечно, в первую очередь о Мириам, Хадидже и Самире с Махди. Махди должен быть водителем, но после вашей последней геройской выходки вижу, что это невозможно. – И Муаид приступает к подробному описанию своего хитрого плана.

– Но почему я? – первой протестует Марыся. – Здесь безопасно, и я могу спокойно переждать всю эту революцию и выехать уже вместе с матерью. Не вижу необходимости…

– Собственно, принимал ли ты во внимание опасность? – Рашид встает и повышает голос. – Ты говорил, что Мисурата переходит из рук в руки и ее окружают враждебные дикие племена. По дороге нигде не идут бои? А что со Злитеном? Мы должны его проезжать.

– Ты же не поедешь в центр города, а по автостраде постоянно будешь объезжать его. Если Мисурата и будет заблокирована, то можно немного съехать с дороги…

– Чтобы попасть на минные поля?! Я не могу!

– Хочешь нас отсюда сбыть или как? – Марыся удивляется, потому что план ее двоюродного брата кажется ей очень рискованным.

– А куда мы должны направиться? – тихо и спокойно интересуется Самира.

– Как можно дальше! – выкрикивает, раздражаясь, Муаид. – В Триполи каждую ночь проводятся чистки и вылавливание противников правительства. Каддафи призвал жителей очистить ливийскую столицу от мятежников и бунтовщиков. Они приходят в дома и вытягивают спящих мужей и отцов из кроватей, чтобы потом убить их на глазах у семьи. Убийства и насилие происходят постоянно. Наемники безнаказанно насилуют ливиек, как взрослых женщин, так и маленьких девочек. Таким способом они наказывают народ за бунт. Вы представляете себе, какая была бы бойня, если бы они явились сюда?! – заканчивает он и тяжело валится на стул.

Все умолкают. Родственники стараются не смотреть друг на друга и опускают взгляды. Тишина невыносимо тяжела, но никто из присутствующих не имеет намерения ее прервать. Каждый погружен в свои мысли и с недоверием обдумывает услышанные минуту назад слова.

– На днях я собираюсь ликвидировать эту временную больничку. Только должен вначале придумать, как незаметно перевезти такое количество людей, – подытоживает Муаид.

– Я не поеду, – шепчет Хадиджа. – Не выеду из Ливии и не оставлю здесь прах моих близких.

– Никто не говорит о том, чтобы покинуть страну навсегда, – поясняет подавший идею Муаид. – Если обстановка наладится, вы сможете вернуться. Однако признаемся себе, что это наступит не скоро. Закон вендетты в нашей стране обязывает мстить вечно. Даже спустя годы здесь будет литься братская кровь. А может, в особенности… – Он задумывается. – Каждый захочет отомстить за свои обиды, а справедливо или нет, уже никого не будет волновать. Может так случиться, что покой и порядок воцарятся здесь только на несколько лет, а то и меньше.

– Очень оптимистичный сценарий, – иронизирует Рашид.

– Наиболее правдоподобный из возможных. Каддафи так быстро не поддастся, будет бороться до последнего солдата и наемника, до последней капли крови. Каждую минуту может начаться партизанская война. Вы знаете, сколько он за все эти годы своего никчемного правления построил тайных вилл, бункеров и укрытий? И по-прежнему у него есть фанатичные приверженцы!

– Я хотела бы позвонить маме. – Марыся протягивает руку за телефоном.

– Пойдем со мной, аппарат у меня в машине.

Муаид встает.

– Переспите с этой мыслью, – говорит он, уходя. – Но очень прошу, чтобы вы приняли решение как можно быстрее, ведь нам нужно хорошо подготовиться к дороге. Когда получим сигнал, придется сразу же сесть в машину и двигаться.

Повернувшись, он быстро шагает вперед, но через минуту внезапно задерживается и возвращается.

– В таком случае, может, ты будешь водителем? – неохотно спрашивает он у Рашида. – Я, к сожалению, не могу оставить на произвол судьбы моих пациентов и больницу.

Марыся набирает номер матери раз за разом, но все время слышит сигнал «занято». Она договаривается с Муаидом о том, что до завтрашнего утра телефон останется у нее. Вечером и ночью она опять пробует связаться, раз за разом набирая номер центральной больницы в Налуте, но там, как и раньше, никто не снимает трубку. «Или их разбомбили, или отключили, или с матерью что-то случилось, а ее мобильный взял кто-то другой, – рассуждает Марыся. – Ведь ей тоже достался телефон убитого солдата». Чтобы не сойти с ума от беспокойства, молодая женщина отправляется в кухню, чтобы помочь готовить ужин. Все обитатели фермы лакомятся свежей выпечкой и жареным мясом, которое привез Муаид. К этому в конце – овощи и оливки, а на стойке выставили еще миску, полную пасты хумус. «Одни ливийские деликатесы. Последняя вечеря», – подытоживает Марыся, которой кусок в горло не лезет. Среди участников пиршества она не видит никого из членов семьи. Очевидно, бурная дискуссия и нервы, ею вызванные, испортили им аппетит. Разве не менее вероятна смерть здесь или в Триполи, чем на автостраде, ведущей через воюющие города? «Наверное, на этот раз Муаид перемудрил, – подытоживает она. – Никуда не поеду – и баста!» – решает она. От Марыси не укрылось и то, что двоюродные братья смотрят друг на друга волком, как если бы имели какие-то претензии. «Почему Муаид в план эвакуации не включил Рашида?» – вдруг встает перед ней главный вопрос. – Если сам хочет остаться и посвятить себя пациентам, – это уж его дело, но когда говорит, что в городе небезопасно, то зачем оставлять в нем ближайшего родственника? Что происходит? Неужели из-за чего-то поссорились?»

Она через кухню выходит на патио и после еще одной неудавшейся попытки связаться с матерью решает пойти к любимому и разузнать, в чем тут дело. Марыся смотрит на крышу водосборника и видит царящую там темноту. «Может, уже спит или подает сигнал, чтобы его не беспокоили? – думает она. – Он тоже должен все обдумать». Марыся хочет еще немного побыть одна. Несмотря на то что Самира все чаще не возвращается на ночь, оставаясь в палате один на один с любимым Махди до самого рассвета, а Хадиджи как бы вообще нет, теснота узкой комнаты с тремя постелями действует на Марысю угнетающе. Она вспоминает, что когда-то в ней жила какая-то незнакомая арабка. Потом милая пожилая дама, польская бабушка, которая читала ей книжки. Отрывки из них она помнит до сих пор. Они появились в ее голове неизвестно откуда. «Господа, знакомьтесь, мышка. Мышь, воспитанная слишком. Подает она вам лапку. Что, не хочет? Это жалко». Марыся идет к бассейну, у которого светится только одна сигнальная лампа. Она садится на стул, на котором сидела во второй половине дня, и смотрит перед собой. «Может, Хадиджа права, что проводит здесь целые дни?» – думает она. Монотонный шум фильтров, голубизна плитки, запах земли, смешанной с хлором, и это спокойствие вокруг дают умиротворение.

Она вдруг замечает в противоположном углу водоема какой-то темный предмет и недовольно хмурится: кто-то бросил это в воду. «Ох, уж эти ливийцы! Порядок поддерживают только у своего носа! В первую очередь их интересует свое, а чужое можно уничтожить и не жалеть! Что за народ!» Она встает, подходит к месту, где находятся приспособления для чистки бассейна, и берет сачок на длинной палке. Он служит для вылавливания листьев. Марыся наклоняется над водой и погружает сачок в воду. Она толкает сверток вверх и удивляется, что он такой тяжелый. Во второй раз ей удается подхватить его под низ и одним сильным рывком потянуть вверх. На поверхность воды медленно выплывает нечто, что, по крайней мере, не является одеялом. Молодая женщина в ужасе задерживает дыхание. По ее спине пробегает дрожь. Над водой бассейна появляется тело. Марыся уже точно различает цвет и узор ткани. Это длинное платье тетки Хадиджи. Для верности она осторожно переворачивает утопленницу. Ее глазам предстает мертвое лицо женщины, печальное, с открытыми глазами, которые смотрят в далекое пространство. Даже сейчас ее губы искривлены, как будто она плачет, а лоб изборожден трагическими морщинами. Ее густые вьющиеся волосы растекаются лучами вокруг головы. Она приняла окончательное решение – не оставлять детей и мужа.

Эвакуация на судне

– Злитен в наших руках, а в Мисурате уже два дня царят тишина и покой! – Муаид с самого утра вваливается в комнату Марыси. – Нужно собираться! Рашид, вставай! Пора ехать!

– Муаид, я боюсь. – Самира отрицательно качает головой. – Сейчас покой, а через два часа может быть бойня. Смерть Хадиджи – это плохой знак…

– Не будь суеверна, никакой это не знак, только самоубийство женщины, впавшей в депрессию. Перст судьбы?! – злится Муаид. – Значит, все мы должны покончить с собой?! Wallahi! И мы живем в двадцать первом веке?! – С этими словами он быстро сбегает по лестнице.

Рашид украдкой выскальзывает из комнаты Марыси и идет к себе. Роль всего лишь водителя не очень ему по вкусу. К тому же двоюродный брат не упоминает ничего о том, вписали ли Рашида в список беженцев для эвакуации. Это значит, что он просто должен доставить «посылку», а потом вернуться в Триполи или в Эз-Завию. Что за несправедливость! Если бы его отношения с Муаидом были такими же, как раньше, и тот попросил бы его помочь в больнице, может, Рашид и решился бы на это. Но сейчас, когда они смотрят друг на друга волком и вообще перестали разговаривать, возвращение означало бы бездействие, пассивную жизнь в Эз-Завии. В городе постоянно идут бои, и он то в руках правительства, то партизан. Пребывание там – это смертный приговор, приведенный в исполнение или одними, или другими. У парня свой план. Он точно уже сюда не вернется, во всяком случае, до конца беспорядков. Если нет уже дома и близких, что он теряет? Последнего дорогого его сердцу человека насильно отрывают и высылают как можно дальше. Рашид решает присоединиться к повстанцам. Видно, ему на роду написано реализовать первоначальный план, который появился у него в голове сразу же после смерти Аббаса и детей. Может, там кто-то оценит его жертву и скажет доброе слово. Может, там ему будет лучше, ведь с Муаидом он уже не в состоянии находиться под одной крышей.

Марыся медлит с выездом. Один двоюродный брат сильно ее напугал, а другой вообще не хочет разговаривать с ней о деле. Они вдвоем сходятся в том, что так будет лучше для нее. Но она сама знает, что для нее хорошо. Рашида она не оставит. Он или поплывет вместе с ней, или она останется рядом с ним. У нее странное предчувствие, что если она выедет, то уже никогда в жизни не увидит его.

Самира с Махди провели столько бессонных ночей в размышлениях, что вряд ли придумают что-нибудь новое. Тема обсуждена. Каждая возможность принята во внимание, и каждый вариант разобран до мельчайших деталей. Самое важное – это держаться вместе и уже никогда не расставаться. Марыся и Рашид пакуют буквально пару вещей и приходят в зал первыми.

– Это для вас новая дорога жизни, – говорит Муаид и вручает им конверт.

– Для чего это? Откуда это? – спрашивают они, захваченные врасплох.

– На трассе и в Мисурате вам наверняка пригодятся динары, а для начала обустройства в Катаре у вас будет немного зеленых. Внутри – письмо и номер счета, на котором вас ждет остаток капитала. Все поясняется в письме. Смывайтесь уже и держитесь друг друга.

Он прижимает вначале одного, потом другую.

– Дайте знать, если где-то осядете. Или возвращайтесь после войны, если захотите.

Он подталкивает их к двери.

– Мириам, Рашид, черт возьми, двигайтесь! – кричит он, поворачиваясь к лестнице.

– Я еще должна позвонить, – сообщает Марыся, легко сбегая по ступенькам. – Может, на этот раз удастся связаться.

– О’кей! Но если собираешься болтать с мамой целый час, то лучше сразу отказаться от этого. Ситуация на фронте меняется каждую минуту. Нужно попробовать проскочить. – Двоюродный брат вручает ей большой аппарат и, недовольный, поворачивается к ней спиной.

– Все вышло по-твоему, нет связи. – Расстроенная Марыся через минуту отдает родственнику телефон.

– Не будем расставаться в гневе. – Муаиду действительно грустно. – Мириам, не знаю, почему вы с Рашидом так злитесь на меня. Ведь я хочу вам только добра, – говорит он в момент, когда любовник девушки уже дошел до середины лестницы.

– Наверняка! – Рашид кривит в гневе лицо. – Ты не реформированный традиционалист, такой же, как твоя мать! – досаждает он Муаиду. – Она только делала вид, что свободная и современная. Или была такой, когда ей это было удобно, а больше всего в отношении себя самой.

– Если ты так считаешь… – Муаид бледнеет. – Во всяком случае, ты есть в списке тех, кто эвакуируется, – заканчивает он и, даже не пожав руки, направляется в свою комнату. – Устроите себе жизнь, как хотите. Я, парень, по крайней мере, не хочу твоей смерти, которая точно бы тебя здесь ожидала.

Он поворачивается еще раз и говорит, размахивая рукой:

– Думал, что ты пересечешь границу Туниса. Оттуда открыты дороги в Европу. Но если ситуация так сложилась, а не иначе, то выедете вместе.

Опустив головы и не говоря больше ни слова, родственники расстаются. В машине, которая стоит перед домом, их ждут уже начавшие нервничать Самира и Махди. Они медленно выезжают из ворот и включаются в движение. Когда они останавливаются на перекрестке, ожидая своей очереди, Рашид осматривает в зеркале заднего вида семейную виллу и чувствует, что уже никогда в жизни не увидит этого места.

Дорога проходит для беженцев без злоключений. Они въезжают на автостраду и мчат красивой трассой вдоль моря, как если бы ехали на природу. Даже хотелось остановиться. Море манит своим блеском и чистой водой. Небольшие волны разбиваются о берег и ласково омывают светлый песок. Когда они доезжают до Хомс, машина взбирается на холм в тени деревьев, растущих вдоль дороги с одной и другой стороны. Изредка видны придорожные постройки, но остались еще многочисленные деревянные будки, в которых в мирное время окрестные фермеры продавали свежие земляные орешки и мед. Сейчас здесь пугающе пусто. Они минуют первый пост полиции, на котором служащие устроили себе послеполуденный сон. Когда они видят, что в машине сидят две пары, они машут на расстоянии руками, чтобы те проезжали. Через некоторое время появляется железная табличка с указанием расстояния до Лептис-Магна.

– Надеюсь, что во время военных действий на этой территории памятники древности не уничтожили, – подает голос Марыся, нарушая мертвую тишину, которая царит в машине с начала путешествия. – Вам известно, что здесь находятся одни из самых красивых на свете руин древнеримского города?

– Sorry, Мириам, но сейчас это меня мало волнует. – Самира пристально смотрит на племянницу. – Мне плевать, бомбили это место или нет. Я думаю только о том, чтобы в нас не попало. Неужели ты не отдаешь себе отчет, что мы вторгаемся в гнездо змей, кусающих очень больно, а иногда даже смертельно?! – произносит она шепотом, выговаривая каждое слово.

– Wallahi, что ты говоришь, женщина! – Марыся не понимает такого настроения. – Знаешь, если будешь бояться или все время думать о самом плохом, то сама притянешь к себе несчастье? Мысли позитивно, распространяй хорошую ауру.

– Тоже мне теория! Думаешь, дети Хадиджи были плохо настроены на купание в бассейне, когда в них попал снаряд?

– Ой, я не могу! Еду в катафалке! – Молодая женщина заламывает руки и отворачивается к окну. «Вокруг спокойно и тихо, – подбадривает она себя в душе, потому что тоже боится далекой дороги и атаки. – Если я должна погибнуть, то с улыбкой на устах и хорошо развлекаясь, а не перепуганная до смерти», – по-прежнему беззаботно подходит она к вопросу смерти. «До сих пор я сталкивалась с ней и что? Костлявая никогда лично меня даже не коснулась. Если хочешь счастья, нужно отбрасывать подальше горестные мысли, – произносит она мысленно свое жизненное кредо. – Если бы я так пессимистически подходила ко всем перипетиям судьбы, которые со мной происходили, то уже давно превратилась бы в сумасшедшую. Мир так прекрасен!»

Когда эта мысль пролетает у нее в голове, она сама себе улыбается. Солнышко светит, птички щебечут, в отдалении шумит бирюзовое море… а ее компания такая грустная. Махди сидит напряженный и молчаливый, как будто кол проглотил. Самира, опустив голову, нервно теребит бахрому тонкой шали. Рашид, судя по его лицу, которое она видит в зеркале, по-прежнему бесится. «У него место на судне, он может выехать и податься куда хочет, – думает Марыся, удивляясь его настроению. – В конце концов, мы могли бы быть вместе, мама наверняка нам поможет. Она любит меня больше жизни и хочет для меня всего наилучшего. А наилучшее означает жизнь с Рашидом», – придумывает Марыся счастливый, но наивный сценарий. «Он человек не легкий, – подытоживает она после пары недель близости, когда лучше его узнала, – но никто не идеален. Я так сильно его люблю», – вздыхает она и кладет руку на накачанные плечи мужчины, который уже два часа сидит за рулем.

– Может, заедем в Лептис? – предлагает Марыся. – Можно было бы помыть руки, что-то перекусить, – уговаривает она, глядя на друзей.

– Это не экскурсионная поездка! – Самира даже бледнеет от злости. – Доедем как можно быстрее на место и спрячемся в больнице. Там нас защитят все международные законы и конвенции.

– Уже недалеко, – присоединяется Махди, впервые заговорив с начала поездки. – Может, потерпишь? Если так голодна, то вон пакет от Муаида, скорее всего, там съестные припасы.

– Ты еще инфантильная и безответственная! – не удерживается от критики тетка.

Марыся, скрестив руки на груди, откидывается на спинку сиденья и, недовольная, тихо ворчит себе под нос. Но уже через минуту молодая женщина взрывается:

– Да пошли вы! После того как ты обрела жизнь и получила еще один шанс, должна была бы радоваться, – обращается она к Самире, дотрагиваясь до нее указательным пальцем. – А вместо этого ты только и ждешь либо грома среди ясного неба, либо катастрофы. Не видишь очарования праздника, потому что все время трясешься от страха!

– Просто сейчас я очень хорошо знаю, что могу утратить! – повышает голос тетка. – Рашид! Остановись! Я должна проветриться!

Парень еще не успел съехать на обочину автострады, как женщина открывает дверь и выскакивает из машины. Она направляется к придорожным зарослям.

– Стой! – кричит во все горло Рашид. – Стой! Они минируют придорожную территорию!

Самира, подчиняясь, задерживается на месте, а Марысе и Махди становится плохо от мысли, что могло случиться.

Через минуту машина трогается с места. Они очень быстро проезжают спокойный Злитен, который простирается с правой стороны окружной дороги. Минуют пару постов, обсаженных лоялистами, которые не доставляют им ничего неприятного. Подъезжают к Мисурате. Издали видно, что город основательно разрушен. Некогда переполненные людьми четырнадцатиэтажные блочные дома, стоящие на окраинах города, были построены в современном восточном стиле турками. Сейчас они зияют пустотой. С той стороны, где идут бои, видны многочисленные следы после бомбардировок и минометных атак. В зданиях нет окон, кое-где есть строения с полностью вырванной стеной. Они напоминают раненого зверя с внутренностями наружу. Только в этом случае вместо кишок торчат изогнутые стальные пруты, вырванные из стен канализационные трубы, висящие на проводах кондиционеры. Тут, как и везде, виден домашний скарб и мебель, цветные пледы и шторы. Страшно проходить около таких зданий. Они могут каждую минуту рухнуть. Проезжающие приближаются к первому посту повстанцев. Около него – старые частные машины, по большей части пикапы, в кузовах которых стоят пулеметы, готовые стрелять. В автомобиле царит гробовая тишина. Никто не в состоянии двинуться. Только Марыся нервно дергает щекой, жуя от голода жевательную резинку.

– А вы что тут делаете? Что за люди? Документы! – Тридцатилетний мужчина в грязных брюках цвета хаки, помятой рубашке и военной куртке, с арафаткой, свободно закрученной на плечах, всовывает голову в открытое окно.

– Едем в больницу, – спокойно поясняет Махди. – В рамках гуманитарной помощи.

– Да? А у нас что, нет своих докторов? – Повстанец подозрительно оглядывает каждого в отдельности и медленно обходит машину. Открывает багажник. Пассажиры благодарят себя в душе за прозорливость: они взяли только небольшие дорожные сумки и рюкзаки. Мужчина открывает один багаж за другим и бесцеремонно копается в личных вещах. У двери автомобиля уже стоят четыре других повстанца, которые блокируют им возможную дорогу бегства.

– А ты, молодой, кто? – Командир, не обнаружив ничего подозрительного, подходит к Рашиду и тычет в его плечо дулом готового выстрелить автомата Калашникова. – Высаживайся! – решает он.

– Я санитар, – говорит парень сдавленным от страха голосом.

– Не дури, брат! – Махди тоже выходит и идет к собравшимся, расставив безоружные руки. – Мы проехали такой большой отрезок пути не для того, чтобы сейчас здесь застрять! – Он театрально повышает голос. – Или ты считаешь, что твоим родственникам или родственникам твоих коллег не полагается добросовестная помощь? Все знают, что здесь творится и как переполнены больницы. Вот моя врачебная книжка.

Он вручает пластиковый документ недоверчивому революционеру.

– А ты из центральной больницы в Триполи, то есть правительственной. – Ливиец довольно улыбается, что наконец-то нашел к чему придраться. – Там только солдаты лечатся, а повстанцев убивают, так ведь? Ты думаешь, что мы – деревенщина, не умеем говорить и читать? Мы все знаем!

– Парень, не зли меня! – Махди как никогда становится агрессивным и хватает революционера за полу камуфляжной куртки. Это приводит к тому, что остальные боевики снимают с предохранителя оружие и берут путешественников на прицел. – Лучше посмотри, как меня уделали военные во время мирной демонстрации.

Он отпускает ошалевшего субъекта, распахивает свою рубашку и показывает глубокую рану пониже ключицы. Она все еще багровая и воспаленная.

– Последние два месяца я лежал в частной клинике. Жив только благодаря тому, что этот парень спас мне жизнь. – Он указывает пальцем на Рашида, который, после того как его взяли на прицел, как будто окаменел. – Он вынес меня из-под пуль! – Повстанцы медленно опускают автоматы, а Махди восклицает: – А вы сейчас хотите мне в лоб выстрелить, потому что я приехал вам помочь? Люди! Что с вами творится?!

– Много тут таких приезжает, кто дома минирует и женщин насилует… – оправдывается мужчина. – Сейчас уже непонятно, кто есть кто и на чьей стороне.

– Мы едем в больницу лечить людей. – Махди опускает голову и идет к машине, а Рашид за ним. – Я не знаю, как тебе доказать, что это правда. Разве я ехал бы сюда с моей женой и ее племянницей, если бы собирался делать диверсии? Подвергал бы опасности женщин?

Спесивый и скептичный революционер по-прежнему стоит на месте, но остальные сходят с дороги.

– Может, еще встретимся, – говорит повстанец. – И хорошо, если окажется правдой то, что говоришь, – все еще угрожает он.

Рашид задерживается только раз, чтобы спросить у проходящей мимо женщины о дороге. Потом они уверенно подъезжают к большой региональной больнице. Несмотря на то, что на крыше трепещет флаг с красным полумесяцем, здание с нескольких сторон отмечено следами от пуль и сильных взрывов.

– Мы приехали помочь при эвакуации, – сообщает Махди, который берет инициативу на себя.

Его спутники по-прежнему в сильном шоке. Сейчас уже все понимают, как легко сегодня лишиться жизни в Ливии. Достаточно одной фразы, одного неосторожного слова или шага.

– Сейчас приглашу доктора аль-Джарири.

Милая девушка-администратор строит глазки красивому незнакомцу.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Доктор в зеленом кителе уже бодрым шагом приближается к ним. – У меня список, назовите фамилии.

– Санусси…

– Из тех самых Санусси? – перебивает он.

– Да, мой отец был известным хирургом.

– Ха! – радостно вскрикивает доктор. – Я помню занятия в университете в Триполи, ну и давал он нам прикурить! Я у него получал специализацию, – смеется он и похлопывает Махди по спине. – А мы не виделись на конгрессе в Лозанне? – Он вглядывается в лицо собеседника. – Мы с вами, случайно, не коллеги по нейрохирургии?

– Точно.

– Послушай-ка, любезный, – коллега обнимает Махди за плечи, – у меня такой тяжелый случай, но в четыре руки можно парня спасти.

– С удовольствием вместе с тобой поработаю, – отвечает Махди, радуясь, как ребенок. Медицина, в особенности хирургия, – это его любовь. За долгое время болезни и реабилитации он не мог работать по специальности. В конце концов, восстановление нервов – это просто ювелирная работа, требующая осторожной, но вместе с тем уверенной и сильной руки.

– Судно прибудет в порт сегодня? – серьезно спрашивает Рашид.

– Надеюсь, – отвечает доктор. – Мы ждем сигнала с палубы, они должны подтвердить, что решились причалить. Они уже с утра на рейде. Сейчас все зависит от того, как долго продлится затишье. У них на палубе больные из Бенгази и контейнеры с помощью для нас. Они не хотят рисковать. С ними плывет наш человек. Он позвонит оттуда раньше. У нас будет еще, по крайней мере, час или два, чтобы перевезти всех на пристань.

Доктор внимательно смотрит на них и задерживает свой испытующий взгляд на побледневших женщинах.

– У тебя есть какое-нибудь место, где женщины могли бы отдохнуть? – спрашивает Махди.

Он знает, что Самира едва жива. Бессонная ночь, нервы с утра и досмотр подозрительных повстанцев дают себя знать. Несмотря на принятые порошки, у нее немилосердно болит голова. Женщина по-прежнему дрожит всем телом, боится потерять сознание.

– Им не нужен комфорт, – поясняет он, понимая, что больница переполнена.

– Вы можете немного отдохнуть в нашем крыле, – неуверенно произносит доктор. – Когда-то мы планировали открыть там отделение физиотерапии, но денег не дали, поэтому получился просто склад.

– А там есть какие-нибудь кровати и кондиционер? – выпытывает обеспокоенный Махди.

– Нужно бы проверить, кондишена точно нет.

– Мне не нужно отдыхать, я вообще не устала, – отказывается Марыся от такого предложения.

– Мы, возможно, просто посидим в машине или… на крыше и посмотрим на город. – Рашид медленно отходит от шока и уже вникает в ситуацию.

– В таком случае для одной женщины найдется место у меня в кабинете, хорошо? – Доктор берет под руку слабую Самиру. – Извините, но так уж есть. Молодые пусть лучше идут на крышу и несут караульную службу. Получите бинокль и наш один-единственный телефон со спутниковой связью. Храните его как зеницу ока. Когда Хасан позвонит, то бегом ко мне сказать об этом, о’кей?

– Хасан Назим, друг нашей семьи? – Марыся даже подскакивает от такого известия.

– Собственной персоной, – смеется аль-Джарири. – Разве не он внес вас в список? Душа человек, прекрасный организатор и гениальный военный. Это же, собственно, Хасан спас нашу революцию, упал нам, как с неба! – радостно восклицает он, а прибывшие уже знают, что так решил Аллах, протянув руку его любимому сыну.

– Супер! Хоть чем-то поможем и побудем на свежем воздухе, – довольно говорит Рашид. Рожденный действовать, он задыхается в четырех стенах.

– Только не высовывайтесь чересчур, чтобы вам кто-то лоб не прострелил. – Медик грозит указательным пальцем. – На самом деле ни в одном, ни в другом войске не найдешь снайпера, но бывают случаи. Припаркуйте машину сбоку и догоняйте нас. Кабинет у меня на третьем этаже. Мы, Махди, может, сделаем небольшой совместный обход с консультациями? Думаю все же, это безопаснее и разумнее, чем с ходу становиться к операционному столу, а? – озорно улыбается он. – А то придется завозить в порт кое-кого со скальпелем в животе.

Марыся забирает из машины рюкзак и пакет с едой. Рашид – вещи Самиры и Махди.

– Устроим себе пикник на крыше? – уже расслабившись, весело спрашивает молодая женщина. – Почему ты такой злюка?

– Я не поплыву, – сообщает ей мужчина и отворачивается. – Я никогда не буду прицепом и не намерен быть пятым колесом у телеги!

– Что ты выдумываешь?!

– А что? Ничего такого, одни глупости! – Мужчина вдруг останавливается и, повернувшись к женщине, смотрит ей прямо в глаза. Он взбешен и едва сдерживает себя. – Поплывем в Катар, да? Прекрасно. Оттуда всего один шаг до твоего дома в Эр-Рияде. Прекрасно! – выкрикивает он с издевкой. – И поедем вместе, чтобы поздороваться с твоим мужем.

Затем, меняя голос и кривляясь, молодой человек разыгрывает небольшой спектакль:

– А кто этот мужчина? – спросит хозяин.

– Никто, вернее, мой любовник. Но не беспокойся, любовный треугольник сейчас в моде. Особенно в Саудовской Аравии.

С этими словами Рашид вваливается в кабинет врача, вырывает у него из рук бинокль и телефон и бежит дальше, на террасу.

– Мы можем остановиться у мамы. – Марыся едва дышит, стараясь догнать Рашида. – Я уверена, что она будет там раньше меня.

– Жена саудовца, мусульманка, бросает мужа, берет развод и живет под одной крышей со своим любовником в Саудовской Аравии. Супер, какая прекрасная мысль! – мужчина истерически смеется. – Не только себя – всю свою семью хочешь подвергнуть опасности?!

– Но…

– Разумеется, Самира права, что называет тебя наивным ребенком! – перебивает он ее с выражением презрения на лице.

У Марыси слезы собираются в глазах и через мгновение ручьем текут по лицу.

– Как ты несправедлив! – всхлипывает она.

– А ты глупая! Тебя замуруют за измену супругу. Мне отрежут голову. А твоих близких, как иноверцев, всего лишь бросят в тюрьму как минимум на пять лет и дадут двести ударов кнутом. Живешь в стране ваххабитов, уж не знаю как долго, и все еще не знаешь, что там по-прежнему царит закон шариата, притом в наиболее ортодоксальной форме. Они подписывают все международные конвенции, но всегда с припиской мелким почерком в самом конце: если это не противоречит мусульманским законам.

Молодые вбегают на крышу больницы – большую территорию, окруженную метровой стеной. Марысе перехотелось есть и вообще ничего не хочется. Она бросает пакет и багаж в замусоренный угол пристроенной террасы и садится рядом с Рашидом, поджав под себя ноги.

– Значит, для тебя наша связь была только временным капризом, приключением, – говорит она, вытирая пальцами заложенный нос.

– Нет, но я рассчитывал, что ты займешься решением своих проблем и мы сможем жить прилично. Я не могу и не должен в это вмешиваться, поэтому не в силах помочь. Так было бы нечестно. Ты должна, мой ребенок, серьезно поговорить с мужем. Или признаться ему во всем, что нежелательно, учитывая его происхождение. Или соврать, сказав, что ничего не случилось, но дольше его не можешь терпеть.

– Поэтому ты принял такое решение, да? Не едешь? – хочет увериться Марыся.

– Не еду.

Воцаряется молчание, а Рашид, вздыхая, садится рядом с любимой женщиной, которая составляет его наибольшее сокровище.

– Это направление не для меня. Я должен признать, что Муаид прав.

– В таком случае я тоже не еду. – Марыся смотрит на него опухшими от слез глазами и, как ребенок, кривит губы.

«Какая же она сладкая! – Сердце мужчины готово выскочить из груди. – Как же я ее люблю!» Он закрывает глаза, чтобы не видеть красивого лица и не дать себя сломать. «Однако я не могу ввязываться в такие хлопоты, – решает он. – Ни в коем случае!»

– Я не вернусь ни в Триполи, ни в Эз-Завию, – говорит он сухо.

– Что ты хочешь сделать?

– Присоединюсь к повстанцам, – сообщает он гордо.

– Ты что, с ума сошел?! Как ты доберешься до Бенгази?

– Не только там идут бои. Помнишь Рахмана, брата Аббаса, который нам помогал в поисках твоей матери?

– Да…

– Он, как и говорил, ушел из полиции, в принципе, сбежал. Он в этом районе. Это территория племени, из которого он родом. Он сейчас учит бедуинов обращению с автоматом и другим оружием. Когда минуту назад была связь, мне удалось с ним поговорить. Он мне дал адрес, по которому я могу застать его. Или мне скажут, как его найти. Его жена с детьми осталась у матери в маленькой деревеньке в пятнадцати километрах от Мисураты.

– Ты так задумал, – произносит Марыся, глубоко над чем-то размышляя. – Готов рисковать жизнью, потому что ни к чему не привязан, – приходит она к выводу. – Брат с невесткой и ребенком эмигрировали и сидят уже наверняка где-нибудь в Италии или Франции. Отец, мать, маленькие братики и сестра мертвы. С Муаидом не поддерживаешь связь, поэтому остался один и таким геройским способом хочешь с собой покончить.

– Неправда! – возмущается он.

– Правда! Проблема только в том, что никакой ты не герой! Знаешь, почему Аббас так тебя любил? Потому что вы как две капли воды похожи, как родные отец и сын. Мягкие, добрые, внимательные мужчины, а не агрессивные бойцы. Нет, нет, не рассказывай мне!

– Ты для меня, Мириам, важнее всего, самая любимая, но точно недоступная и далекая. Человек из другого мира, которому ты принадлежишь, а я – нет, – признается наконец мужчина. – Не знаю, настанет ли наше время. Лучше расстаться в самом начале. Ты должна вернуться к себе, моя маленькая.

– Ничего я не должна! – возмущается упрямая женщина. – Я без тебя не уеду! – заявляет она решительно. – Если хочешь идти в пустыню и жить с бедуинами, то я пойду с тобой. Если все же решишь возвратиться в Триполи, я пойду с тобой.

Мужчина хочет ее перебить, но Марыся отрицательно мотает головой и закрывает ему рот рукой.

– Тебе нечего возразить! Я так решила, пусть глупо и по-детски. У тебя есть еще время до завтра, чтобы изменить решение и поплыть со мной. Из Катара мы можем полететь прямо в Польшу или в любую другую страну в Европе. Они нас должны принять как беженцев. Я потеряю паспорт – и от моего супружества, заключенного в Йемене, не останется даже следа. Там идет война, везде неразбериха… Ты думаешь, что кто-то будет искать нотариуса, который оформил наш брак, а тот в этом хаосе найдет документ? Нет ни малейшего шанса!

– Мириам! – Взволнованный признанием безусловной любви, Рашид страстно целует свою сумасшедшую женщину. – Ты даже не представляешь, что ты для меня значишь, но… я не могу идти в бой с таким грузом.

В эту минуту раздается первый свист, а потом невероятный грохот. Молодые, прижавшись друг к другу, забиваются в угол. Мужчина заслоняет собой возлюбленную и крепко обнимает ее. Большое здание сотрясается до основания. Через мгновение на террасу падают обломки какой-то мебели, куски штукатурки, обрывки проводов и покореженные трубы. Слышен звон разбитого стекла.

Потом воцаряется мертвая тишина. Марыся с Рашидом, согнувшись, идут на цыпочках к месту взрыва и видят руины пристройки, в которой им предлагали отдохнуть. Длинный барак охвачен пламенем, которое постепенно распространяется на оставшуюся часть здания. Туда уже бегут люди с водой, огнетушителями и мешками с песком. Внутри, должно быть, были какие-то легко воспламеняющиеся материалы. Через минуту появляются другие очаги возгорания, поменьше.

– Что с вами? – На крыше появляются Махди, а за ним аль-Джарири и Самира.

Они в панике.

– Все в порядке, – говорит Марыся, еще немного оглушенная взрывом, и с сарказмом добавляет: – Наверняка лучше, чем если бы мы были на этом складе.

– Снова перст Божий, – шепчет Самира. – Как долго Аллах будет нас хранить? – От страха у нее стучат зубы.

– Мы счастливы, и пусть счастье никогда не покидает нас. – Марысе становится жаль испуганную тетку, и она нежно обнимает ее рукой. – Иди внутрь, надеемся, что в главную больницу они не будут стрелять.

– Эти дебилы просто не попадают, не могут хорошо прицелиться. Я не верю, что они собирались бомбить гражданские объекты! Признаться, мне трудно поверить в то, что они намеренно атаковали больницу! Такой уж я наивный!

Доктор от волнения размахивает руками.

– Неужели опять? – восклицает Рашид, когда до них доносится очередной взрыв и они видят летящие фрагменты железа. – Это горят стоящие на парковке автомобили, – мрачно произносит он, в бешенстве кривя губы.

В этот момент над их головами пролетают ракеты. Сейчас они уже знают, что является целью правительственной армии. Взрывы грохочут на набережной. Видны быстро распространяющиеся пожары. Пылают контейнеры и емкости с горючим. Следующая партия ракет попадает уже в воду, дальше и дальше, освещая стоящие на рейде суда. Не нужно долго ждать ответа с их стороны. Сейчас над головами наблюдателей небо светится от артиллерийской дуэли. Самира прячется у входа на крышу и машет остальным, чтобы те шли за ней. Шум становится невыносимым.

– Да? – Рашид, заметив зажегшуюся красную лампочку телефона, хватает его и вбегает внутрь. – Не слышу! – кричит он. – Сейчас войду в помещение.

Между стенами хоть ненамного, но лучше слышно.

– Черт возьми, на берегу снова идет бой, – доносится до них взволнованный голос Хасана. – Лоялисты приступили к очередному наступлению. Боже мой! Я вижу в бинокль, как они быстро движутся к гражданским, которые ожидают эвакуации. Черт возьми! – ругается он, что, пожалуй, ему плохо удается. – Нужно было все-таки воспользоваться тем перерывом в пару часов и спасать всех подряд! Стартуем завтра чуть свет. Вы постарайтесь за ночь найти какое-нибудь безопасное место в порту и транспортировать туда раненых. Если бомбежка будет продолжаться, мы попросим о поддержке войска НАТО.

– Хорошо, сделаем все, что в наших силах, – забрав у Рашида трубку, говорит аль-Джарири.

– До встречи.

– Иду организовывать разведотряд из местных смельчаков, которые не побоятся отправиться сейчас к пристани и присмотреть место, где мы могли бы собраться перед посадкой на судно.

Медик и боец в одном лице покидает шокированных людей, желающих эвакуироваться.

– Сидите в моем кабинете, – говорит он, уходя, – и не высовывайте даже носа наружу. Я несу за вас ответственность… как и за те две сотни пациентов, которых я должен живыми довезти до судна. – Расстроенный, он машет рукой.

– Я вам с удовольствием помогу. – Рашид подбегает к мужчине и обнимает его за плечи. Прежде чем Марыся успела сказать ему хоть слово, они исчезли за поворотом.

Всю ночь молодая женщина напряженно прислушивается к звукам. Если только слышит какое-то движение в коридоре, подходит к двери. Самира спит нервно, ворочаясь на кушетке доктора. Махди же подменяет его, присматривая за больными. «Здесь столько раненых! – думает он. – И что самое важное, в нашей профессии нет разделения на лучших и худших. В больнице заботятся как о лоялистах, так и о повстанцах. Часто лежат они на соседних кроватях, разговаривают друг с другом, помогают. Но наемников не принимают. Остальные пациенты сразу перережут им горло. С этой ненавистью не совладать. Интересно, что будет после того, когда война закончится?» – задает он себе волнующий вопрос. – Как будет с законом мести? Как объяснить людям, которые утратили дома или близких, чтобы они не стремились отомстить? Тяжело будет, – приходит он к выводу. – Может, и хорошо, что мы отсюда выедем?»

– А вот и мы. – Рашид осторожно трогает за плечо Марысю, которая под утро, не выдержав, задремала в кресле.

– Что, что? – спрашивает она спросонья.

– Наступление сорвано. Наши начали лупить их с тыла. На западной части побережья спокойно. Мы нашли большой, как овин, ангар. Туда уже начали свозить больных. Мы вывесили белые флаги с красным крестом и полумесяцем на крыше, поэтому в нас не должны стрелять, – радуется он, сам не веря тому, что говорит.

– Ну и?

– Все. – Мужчина не знает, что еще мог бы рассказать.

– Что с твоим решением? – спрашивает Марыся, чувствуя, как сильно бьется сердце. Больше всего ей хочется поскорее убежать отсюда.

– Оно уже принято, я говорил тебе! – нервничает Рашид. – А сегодняшние испытания еще больше убедили меня в правильности моего решения.

Ему хочется выйти из кабинета и не смотреть на женщину, которая пытается изменить его планы и жизнь. Такая связь перестает ему нравиться. Он не думал, что будет столько хлопот.

– В таком случае я тоже никуда не плыву, – твердо произносит Марыся, большие глаза которой полны влаги. – А если ты меня оставишь на набережной и сам смоешься, как хорек, я все равно не сяду на судно и останусь здесь, под этим страшным обстрелом. Советую тебе поверить моим словам!

Горячей рукой она крепко притягивает мужчину к себе.

– Я достаточно решительная и последовательная! Верь мне!

– Я еще хочу помочь в транспортировке. – Рашид с кривой усмешкой посматривает на упрямую женщину. Постепенно он начинает понимать, во что вляпался.

– Я еду с тобой, тоже пригожусь. – Марыся направляется за ним. – В конце концов, у меня уже есть кое-какой опыт медсестры и санитарки.

Больных в порт свозят не только машинами «скорой помощи». На это просто нет времени. Организаторы приспособили пикапы «мицубиси», в которых кузов выстелен матрасами и одеялами. Таким образом, появился шанс, что они справятся к рассвету. Каждая пара рук на вес золота. Марыся мечется с распущенными волосами, то поправляя повязки, то придерживая капельницу, то даже помогая облегчиться.

– Еще я, еще я! – умоляют прикованные к кроватям пациенты, оставленные в опустевших палатах, и беспомощно тянут руки.

– Следующим судном, – терпеливо поясняет доктор, гладя их по худым, влажным от пота щекам. – В данный момент вас нельзя транспортировать, – оглашает он, словно смертный приговор. – Особенно сейчас, когда на рассвете снова начали летать над нашими головами снаряды.

– Если вы нас оставите, что с нами будет? – Некоторые даже плачут.

– Я вернусь, но сейчас должен оказать помощь больным, которых перевозят, – поясняет он, не глядяим в глаза. – Я оставляю вас в хороших руках…

– Но тут уже почти нет врачей! Доктор, золотой вы наш! Имейте же Аллаха в сердце!

Мужчина, опустив голову, выходит.

Последняя грузовая машина, в которой находятся Махди и Самира, едет на место сбора. Повстанцы опасно приближаются к порту и оттесняют лоялистов, которые занимали его всю ночь. Сейчас слышны в основном автоматные очереди, минометы и грохот от взрывающихся гранат. «Только бы случайно машина не пересекла линию огня, – молится Самира. – Аллах, ты вернул мне жизнь, так, по крайней мере, еще минуту позволь мне остаться в земной юдоли и порадоваться». – Она прижимает руки к груди, чувствуя, как в панике барабанит ее сердце. Грузовик поворачивает направо и удаляется от места боев. Отголоски взрывов становятся все тише. Женщина вытирает холодный пот с лица. Она смотрит на обеспокоенного ее состоянием Махди и нежно улыбается.

– Поможем. – Марыся и Рашид уже на месте и протягивают руки к самостоятельно передвигающимся пациентам. Под кузов подставляют металлический бак, который служит ступенькой. Высадка протекает очень успешно.

– Я звоню Хасану, что уже все на месте. – Побледневший от выпавших на их долю испытаний аль-Джарири глубоко вздыхает и набирает номер.

– Через минуту они приблизятся к нам на безопасное для них расстояние, – сообщает он присутствующим, – и сразу начнут высылать небольшие лодки для эвакуации. Говорят, что некоторые из них рассчитаны даже на двадцать человек. Если не смогут причалить к набережной, у нас будет другой выход.

– О’кей, так, возможно, будет лучше, – поддакивает Рашид.

– Только вот контейнеры черт возьмет, – жалуется мужчина. – Ну, что поделаешь, люди важнее.

Отходя от больных, он недовольно поджимает губы. Он отдает себе отчет, что без доставки лекарств у его оставленных в мисуратской клинике пациентов нет шанса выздороветь. Больничная аптека уже пуста.

«Как несправедлива жизнь», – с грустью думает он, но уже через минуту глубоко вздыхает и начинает действовать.

– Послушайте, вы еще не так измучены, как я, старый дед. Взбирайтесь на крышу ангара, там сбоку есть металлическая лестница. Увидите, как выглядит ситуация на поле боя. У вас два бинокля, все же две пары глаз, а не одна. Может, наши уже победили и мы в безопасности? А мы ни о чем не знаем и мараем от страха портки.

Вид с крыши металлического дома, высотой как минимум десять метров, ошеломительный. Марыся поворачивается к морю, которое, несмотря на битву, не утратило своей красоты. Невысокие волны разбиваются о берег, а на волнорезах создаются небольшие гребешки. Вода спокойна и чиста. Большое эвакуационное судно с вывешенным флагом Катара белого и каштанового цвета с зубчатой линией уже хорошо видно. На бортах и самой высокой мачте помещены символы гуманитарных и медицинских организаций. Флагман плывет в сопровождении двух линкоров, вооруженных до зубов, со знаками международных Вооруженных Сил. Выглядит это достойно. Даже дыхание перехватывает в груди. «А может, Рашид согласится и поплывет? Может, изменит свое решение?» – Марыся все еще надеется, хотя знает, что арабский мужчина редко уступает женщине.

– Смотри, – парень дергает ее за руку и поворачивает в направлении порта. – Теперь понятно, почему наши перестали бомбить, – говорит Рашид сдавленным голосом.

– Боже мой, это невозможно! – выкрикивает Марыся. – Эти убийцы сделали из людей живой щит!

Перед глазами наблюдателей предстал вид побоища: уничтоженное бомбами побережье, разбитые контейнеры, ямы и торчащие, будто обрубки, руины портовых строений, обгоревшие и все еще пылающие емкости с горючим. На открытом месте, ведущем в центральную часть пристани, бригада правительственных солдат окопалась за как минимум сотней гражданских. Те, скорее всего, ожидали в порту эвакуации. Повстанцы беспомощны: не будут же они стрелять в своих. Они проигрывают борьбу, отходят с поля битвы. В такой ситуации НАТО прекратило, разумеется, налеты. Беженцы, ждущие у причала паром, в панике. Солдаты, по большей части черные наемники, салютуют по случаю ничтожной победы. Они подходят к испуганным людям – живой стене. Те стонут и воют так, что их слышно даже издалека. Их развязывают и отгоняют прикладами автоматов и пинками. Освобожденная толпа, охваченная страхом, разбегается по всей территории. Часть движется в направлении выхода с пристани, другие с истеричным криком прут напролом, попадая в воронки или в воду. Некоторые не подают уже признаков жизни и лежат в грязи и собственной крови. Медлительные часто попадают на запальчивого вояку, который бьет их так долго, что жертва перестает двигаться. Сейчас лоялисты входят в порт. Никто уже не оказывает им сопротивления. Их глаза притягивает белый цвет флагов, закрепленных на отдаленном ангаре с пациентами. Они начинают друг другу показывать на это место пальцами.

– Скорее! – Рашид сбегает по металлической лестнице, чуть не ломая себе шею. – Войска идут сюда, они не простят нам уловки!

Эвакуационные лодки уже у берега. Подгоняемые криками беженцы начинают вскакивать в лодки, опасно их раскачивая. Пару человек падает в воду, а ведь это больные, в гипсе, с капельницами или просто ослабленные. Они не выплывают уже на поверхность, и на воде показываются только пузырьки воды. Ни у кого нет времени их спасать. Марыся присела на корточки на крыше. Она прикладывает к глазам бинокль и хочет в последний раз увидеть Хасана, который находится на судне. Она узнает его худощавую фигуру. Мужчина бежит по палубе и отдает приказания. Таким она его запомнит. Ее взгляд притягивает еще одна фигура. Девушка хмурится, ее глаза округляются от изумления. «Это невозможно!» – убеждает она себя мысленно.

Высокий мужчина в брюках американских войск, в рубашке хаки и кепи на голове спорит о чем-то с ливийским вожаком. Когда Марыся недоверчиво мотает головой, этот человек снимает кепи и хорошо знакомым ей движением чешет лоб. Потом снимает солнцезащитные очки. Судно уже у берега, ему осталось, может, пятьдесят метров. Девушка задерживает дыхание. Человек, за которым она наблюдает, поворачивается в ее сторону. «Хамид! Хамид! – звучит у нее в голове, а сердце готово выскочить из груди. – Что он тут делает?! Пусть что-нибудь случится, пусть что-то произойдет! – молит она. – Пусть он исчезнет! Я не хочу с ним встречаться, я не хочу возвращаться с ним в Саудовскую Аравию! Боже, пошли гром среди ясного неба, сделай что-нибудь, – просит она, зажмуриваясь и сжимая до боли челюсти. – Я хочу быть с Рашидом, я так его люблю!»

В эту секунду, словно по заказу, начинается обстрел порта. Несколько ракет бороздят небо и сыплются градом в спокойное до сих пор море. Маленькие лодки переворачиваются. Люди барахтаются в воде, как рыбы. Более сильный старается за что-то держаться или вернуться в лодку. Большой эвакуационный паром увеличивает скорость, чтобы как можно быстрее достичь пристани. Беженцы, приготовившись к прыжку, только и ждут этой возможности. Они протягивают руки вперед, а моряки и военные на палубе готовят все для погрузки. Охраняющие их линкоры производят первые залпы, и над собравшимися раздается грохот. Все вокруг занавесили пыль и песок, смешанные с водой. Люди кричат как резаные. Марыся соскакивает с лестницы и, дрожа от ужаса, прячется за углом ангара.

– Сейчас ваша очередь! – Аль-Джарири все же находит ее. – Я обещал Хасану, что доставлю вас на судно, значит, так и сделаю.

Он подталкивает Махди и Самиру к берегу.

– Рашид, парень, шевелись!

– Я с вами не плыву. – Рашид, как будто защищаясь, скрещивает руки на груди. – Не могу вынести несправедливости, которую причинили моему народу. Это убийство людей! – выкрикивает он. – Я не потому хочу присоединиться к повстанцам, чтобы мстить за утрату всей семьи, нет! Здесь гибнут безоружные матери, отцы и их невинные дети! Может, в душе я милый парень, трусливый пацифист, но я молодой и сильный мужчина, который умеет пользоваться оружием и отчаянно хочет помочь своим соотечественникам, обычным добропорядочным ливийцам, – сообщает он среди грохота выстрелов и снарядов, летающих над головой.

– Что ж, – доктор из Мисураты после такого заявления не спорит, вручает тому ключи от машины, – я удивляюсь тебе. Ты мог бы, поджав хвост, убежать отсюда, а ты подставляешь стране свое плечо, чтобы мы, обычные люди, могли когда-то жить в справедливости.

Он обнимает парня.

– Надеюсь, что мой автомобиль еще на стоянке перед главным входом в больницу. Он тебе понадобится.

– Спасибо.

– А ты куда, Мириам? – Удивленная Самира протягивает руки к племяннице. – Что ты творишь?

– Иду с ним. – Марыся поворачивается и уходит, не оглядываясь.

Судно причаливает, молниеносно брошен трап, по которому тяжелобольные поднимаются на палубу. Их сразу принимают и размещают в безопасном месте. Кроме того, чтобы устроить людей, прибывшие должны выгрузить контейнеры с привезенной гуманитарной помощью. Для этого служит металлический помост, достаточно крепкий. Первыми съезжают вниз четыре машины «скорой помощи», набитые медицинскими средствами. Потом несколько военных грузовиков и, наконец, небольшой неказистый автобус, популярный в Ливии «цивилиан» с местной регистрацией, который ведет Хамид. Сейчас мужчина уже одет как типичный ливиец, исчезли все военные символы и заграничные безделушки. Он сердечно прощается с Хасаном. Тот дает ему еще пару житейских советов на дорогу. Вереница машин, осторожно лавируя между металлическими контейнерами, покидает порт.

Самира вскакивает на раскачивающуюся палубу большого парома. Вокруг раздаются многочисленные залпы, взрывы, крики людей и рев работающих моторов. Она утрачивает равновесие, но в последнюю минуту ей подает руку незнакомый американский солдат, пожалуй, арабского происхождения, на что указывают его черты.

– Thank you so much, – шепчет она испуганно, глядя в его миндалевидные карие глаза.

Мужчина на мгновение задерживает на ней взгляд, но через минуту с улыбкой поворачивается к остальным беженцам и помогает всем, кому может. Женщина замечает, что, отбегая к машинам с гуманитарной помощью, он на секунду задерживается и оглядывает ее внимательно. «Я ведь не знаю его, в глаза никогда не видела, – размышляет она. – Может, я по-прежнему эффектная женщина и на меня стоит бросить взгляд? – делает вывод довольная Самира и, вздохнув с облегчением, усаживается у металлического борта. – Все будет хорошо».

Судно болтает во все стороны, но через минуту начинают усиленно работать моторы, и они сдают назад, чтобы как можно быстрее уйти из-под обстрела. Слышен грохот падающих металлических трапов и постоянных выстрелов с охраняющих их линкоров. Самира наклоняет голову и сжимает руками виски. Пули и осколки свистят над палубой. Слышно, как некоторые отскакивают от металла. Те люди, которым удалось сесть на судно, воздают благодарность Аллаху за сохраненную жизнь – беззвучно шевелят губами, произнося наизусть суры Корана. Несколько человек вдруг хватаются за грудь или плечо. Через минуту видно текущую у них между пальцами кровь – ранило рикошетом. Мисуратский доктор и несколько санитаров, согнувшись пополам или даже ползая на коленях, добираются до тех, кто ранен, и стараются осмотреть их раны.

– Махди, иди ко мне! – кричит Самира возлюбленному, протягивая к нему руки, как ребенок. – Спрячься. Еще минуту, и будем вне досягаемости.

Мужчина отрицательно качает головой, желая помочь раненым землякам. Душа доктора берет верх над страхом.

Но в какой-то момент он слегка покачнулся, удивленно поднял голову, расправил спину и сделал пару шагов в сторону любимой женщины, напуганной происходящим. Он протянул к ней руки, осторожно сел рядом на металлическую нижнюю часть и положил голову ей на плечо.

– Ты еще слаб, – Самира успокаивающе гладит его по щеке и вздыхает, – и не должен так переутомляться. Когда нас спасут, я тебе что-то расскажу.

Женщина счастливо улыбается, глядя на бледно-голубое безоблачное небо, и на мгновение умолкает.

– Перед нами новая жизнь и новые вызовы, – начинает она после паузы. – Нас ждет счастливое будущее. А в подарок я хочу дать тебе самое большое сокровище.

Махди, тяжело опирающийся на женщину, безвольно падает ей на колени. Рука любимой соскальзывает с его заросшей щеки, проезжает по шее и задерживается на худой груди.

– У нас будет ребенок, любимый.

Женщина смотрит на свою ладонь, с которой капает свежая красная кровь, а потом в ужасе смотрит в мертвые уже глаза самого дорогого человека.

– Предназначение… – шепчет она нежно, прижимая мужчину к груди и небольшому беременному животику. – Мы поклялись навечно, навсегда!

Миссия

Бен Ладен в Ливии

– Мой дорогой Юсуф, Аллах нам тебя послал. – Хасан похлопывает Хамида по спине, а тот скромно улыбается. – Я думал, что герои рождаются только в Ливии, на камнях, а тут на тебе. Из далекого Катара, несмотря на богатство и великолепие, он хочет встать на нашу сторону в братоубийственной борьбе. Ты даже не знаешь, как я тебе благодарен.

– Это для меня честь – познакомиться с человеком из будущего освободительного правительства новой Ливии.

Саудовец решает отговориться добрыми словами.

– Так говоришь, что действуешь от имени благотворительных организаций? – расспрашивает ливиец, желая побольше узнать о таинственном посланнике. – Почему тогда носишь американскую форму?

– Я полукровка: мать – американка, а отец – катарец. Знаешь, как бывает… – Хамид не идет на сближение и не дает развязать себе язык. Он чересчур долго занимается конспиративной деятельностью, чтобы проболтаться на личную тему или о том, что делает.

– Хорошо понимаю твоего отца, – грустно вздыхает Хасан. – Я тоже много лет тому назад женился на красивой блондинке. У таких женщин точно другая кровь. – Он смотрит мужчине в глаза с пониманием. – Не горячая, но тоже теплая.

Мужчины прерывают разговор и погружаются в собственные размышления. У одного и другого рвется сердце. Не замечают даже, что над их головами летают снаряды, что большое судно сильно болтает, а волны каскадами переливаются через палубу. Плывут они в пасть ко льву, откуда маловероятно выбраться. У Хасана по-прежнему перед глазами стоит мертвое лицо сына и сумасшедшие от боли голубые глаза жены. Он не злится на нее и прекрасно ее понимает. После стольких лет жизненной борьбы женщина хочет остановиться и обрести немного покоя и счастья под старость. Арабский мужчина думает и чувствует очень современно и толерантно, как если бы не родился в этой стране. Ему только трудно простить телесную измену. Но после гибели сына считает это ничего не стоящим пустяком. Пусть хоть один из них будет счастлив и радуется жизни. Он полностью посвятил себя борьбе и чувствует, что выполнил свое предназначение. Создается впечатление, что он как бы по капле искупает свои грехи перед Аллахом и способствует вечному счастью Адама. «Может, удастся спасти еще не одну такую молодую жизнь. Это будет для меня наивысшей наградой», – приходит он мысленно к выводу.

Хамид предпринял рискованное дело – приплыть в Ливию – с единственной целью. Он не смог простить себе охлаждения отношений с Марысей и того, что так легко отдал ей свободу. Почему он на нее злился, почему отталкивал, почему так придирчиво смотрел на все, что она делала? Сам уже не знает. Но одно для него стало ясно: без этой светловолосой белолицей женщины он не представляет себе жизни. Жаль, что он понял это только после ее отъезда. Но пока есть воздух в легких и сердце бьется, никогда не поздно что-то исправить. Так советовал ему старший двоюродный брат из Джидды, самый умный из его родственников. «Поезжай, парень, и не медли!» – сказал он. Американские сотрудники помогли с остальным. Хамид не имеет понятия, как ее найти, жива ли она еще, но когда услышал, что самую ценную пересылку он должен доставить в Триполи Муаиду Салими, сразу понял, что это перст Божий. «Мириам, я так по тебе тоскую, мне так тебя не хватает, моя прелестная красавица, – мысленно обращается он к жене, озабоченно потирая при этом лоб. – Если ты еще ходишь по миру, то я обязательно найду тебя».

– Не знаю, как мы причалим, но, пожалуй, нужно будет сделать это внезапно, – прерывает Хасан мысли грустного влюбленного. – Если сейчас не заберем их, то уже никогда!

– Давай спустим наши эвакуационные лодки! – Саудовец, очнувшись от меланхолии, объявшей его, начинает действовать. – На них, конечно, поместится немного людей. Остальных соберем в мгновение ока, как только удастся достичь земли.

Он бежит к большим грузовикам со всяческим гуманитарным и менее гуманитарным оборудованием, разговаривает с водителями, старается поднять им дух. Молодые парни, салаги, никогда не участвовавшие в подобных акциях, практически не имеют никакого опыта. «Неужели нельзя было привлечь к этой миссии кого-нибудь другого? Лично я предпочел бы иметь при себе шестидесятилетнего, но опытного пенсионера».

– Как только приблизимся, бросайте трап и выметайтесь с судна, слышали? – кричит он по-военному зычным голосом. Его подчиненные выпрямляются, как струны. У них сразу же улучшается настроение: они видят, что руководит ими кто-то уверенный и опытный.

– Стройте всех в шеренги на берегу! – кричит Хасан в трубку спутникового телефона, одновременно затыкая себе другое ухо. – Выздоравливающих давайте в лодки, а более тяжелых как-то доставим.

– Смотри! – Хамид хлопает ливийца по плечу, подавая ему бинокль и показывая пальцем в сторону берега.

– Черт побери! – Ливийский борец даже закусывает от бешенства губы. – Ускориться! – кричит он в трубку.

Не обращая внимания на плавающие морские мины, летающие ракеты «Град» и рев снарядов их собственных линкоров, фрегат ускоряется и заходит в порт на полном ходу. Хасан отдает бинокль посланнику, который снова приставляет его к глазам. В принципе, ситуацию на берегу можно наблюдать невооруженным глазом. Однако Хамид хочет детально ознакомиться с процессом эвакуации. После того как он окинул взглядом солдат Каддафи, которые позорным способом заняли вход и направляются сейчас к ожидающим эвакуации пациентам больницы, мужчина сосредоточивает взгляд на последних, желая увидеть, много ли тяжело раненных. В какое-то мгновение он замечает молодую женщину в джинсах и цветной блузке. Больше всего бросается ему в глаза цвет ее волос. Не то спелой пшеницы, не то меда. Он настраивает на максимум линзы и стоит как вкопанный, не в состоянии даже дышать. Это же его любимая жена! «Мириам!» – радостно выкрикивает он в душе. Он не может поверить собственному счастью. Но через минуту среди эвакуирующихся людей происходит что-то странное. Вначале какой-то худой мужчина отбегает от группы в сторону контейнеров. Затем к нему присоединяется светловолосая девушка. Когда судно максимально приближается к берегу, Хамид видит только подошвы цветных кроссовок убегающей.

– Давай! – саудовец протягивает руку к всходящим на палубу запаниковавшим людям, но не отрывает взгляда от того места, куда исчезла Марыся. Это сто процентов была она, он в этом уверен.

– Большое спасибо, – отрывает его от собственных мыслей приятный женский голос.

Женщина, которая обращается к нему, говорит по-английски. Мужчина смотрит на худенькую перепуганную ливийку и видит лицо жены. Он мотает головой, думая, что уже совсем сошел с ума. Когда Хамид поворачивается и снова украдкой смотрит на сидящую на палубе женщину, он понимает, что сходство, несомненно, есть.

– Иди уже, пора готовиться. – Хасан тянет его за руку. – Нет времени!

– Все ведь готово, – удивляется он. – Сейчас стартуем.

– Ты хочешь ехать через всю Ливию в этой одежде? – Командующий показывает на американские военные брюки, и его губы изгибаются в ироничной усмешке.

– Ну да, я как-то об этом не подумал.

Мужчины направляются в будку лоцмана, где водители грузовиков уже ждут, переодевшись в обычные ливийские шмотки – широкие полотняные брюки, клетчатые рубашки, свободные растянутые свитера, изношенные пиджаки и клетчатые арафатки, обмотанные вокруг головы или шеи. Хамиду не очень нравится такой театр, но он послушно сбрасывает военные брюки и протягивает руку за грязными поношенными тряпками – шароварами и короткой галабией.

– А это что? – показывает пальцем удивленный Хасан.

– Плавки, трусы, шорты – как хочешь, так и называй, – иронизирует саудовец. – Вы не носите подштанники?

– Оно-то да, но из обычной ткани…

– Эти тоже не из стекла или металла.

– А из чего? – Ливиец трогает, и его брови ползут вверх.

– Из микрофибры, чтобы твой зад и яйца не потели. Не знаете этого?

– Это наверняка американское изобретение для таких богачей, как саудовцы и катарцы. Интересно, носят ли такие их старый король Абдуллах или какой-нибудь эмир? – хохочет, развеселившись, Хасан.

– Я не заглядывал им под саубы, – недовольно отвечает Хамид, начиная раздражаться, оттого что приходится тратить время на бесплодные дискуссии. – Дашь мне эти шмотки?

– Прежде всего выскакивай из своей микро-что-то там, – смеется Хасан. – Или ты хочешь получить пулю в лоб за панталоны? Враги режима – кальсоны, – иронизирует он. – Ну давай, не стесняйся. В конце концов, у меня есть то же самое, может, только на пару лет старше, но зато больше. Ничего, не беспокойся, парень, – шутит он, поворачиваясь спиной.

– Скажи, может, ты знаешь красивую женщину, которая сидит, обнимая того парня? – Переодевшись, Хамид решает наконец задать волнующий его вопрос.

– А, это Самира Салими, родственница Муаида, к которому ты едешь. Вышла из комы после пятнадцати лет, нашла любимого, чтобы его сегодня потерять. Убило рикошетом при входе на палубу.

– Не повезло, – подытоживает побледневший посланник. – А не было с ней еще кого-нибудь?

– Дай бог вспомнить! Зарегистрировали места для ее племянницы Мириам и племянника Рашида. К сожалению, те не захотели сесть на корабль. Сбежали к повстанцам! – говорит он с возмущением. – Что за дети! Жаль было бы портить им жизнь, но что поделаешь, молодого не переубедишь.

– Я должен лететь, время не ждет. Приятно было с тобой познакомиться, Хасан Назим.

Хамид чувствует, как его сердце выскакивает из груди и сбивается дыхание. Через секунду он превозмогает слабость, откашливается и изо всей силы сжимает челюсти, чтобы не начать кричать от отчаяния и тоски. Его любимая Мириам была так близко, а сейчас неизвестно где!

– Для меня – это удовольствие и честь, – признается Хасан. – Если бы ты изменил решение и захотел сопровождать транспорт до Налута, я был бы тебе страшно обязан. Но если нет и ты доберешься только до Гарьяна и Триполи, то это тоже для нас очень много.

– Я обдумаю это. – Мужчина опускает взгляд и не дает отрицательного ответа. – Мы со спутниковой связью! – выкрикивает он на прощание, вскакивая на опускающийся помост.

– Как тебя на самом деле звать, эмиссар мирной миссии? – сообразительный военный не дает себя провести. – Мы уже наверняка никогда не увидимся, поэтому можешь спокойно мне сказать. Я хотел бы знать имя спасателя стольких ливийских душ.

– Хамид бен Ладен! – отвечает саудовец и, отвернувшись, вскакивает в маленький белый автобус, который ему предстоит перегнать через половину охваченной войной Ливии.

* * *

Марысе кажется, что муж заметил ее. Она чувствует это кожей, и ей от этого нехорошо. «Что он здесь, черт возьми, делает?! – кричат ее сердце и душа. – Неужели приплыл меня искать? Как его касается Ливия?!» С этими мыслями она хватает небольшой удобный рюкзачок и бежит за исчезающим за поворотом, не оглядывающимся Рашидом. Ее романтичный любовник решительно настаивал на том, чтобы она эвакуировалась. Сейчас он ведет себя так, как будто сбежал. Это чрезвычайно удивляет девушку. «Трудно понять мужчин, а уж арабских вообще не стоит пробовать, – думает она, наблюдая за поведением партнера. – Я не позволю ему так легко от себя избавиться и не отцеплюсь от него. – Она закусывает губы. – После чудесных ночей на ферме я должна сейчас позволить ему уйти? О нет!» Молодая женщина едва поспевает за своим возлюбленным. Она чувствует, как ее лодыжки сводит судорогой, у нее колет в боку. Она не понимает, отчего у нее эта острая боль в паху, как будто ее кто-то ножом режет.

– Рашид! – наконец не выдерживает Марыся. – Ты сбегаешь от меня? Никого другого я вокруг не вижу.

– Ты меня задерживаешь, – говорит мужчина, поворачивая вспотевшее взбешенное лицо. – У меня нет охоты сразу попасть в лапы наемников.

– Значит, я должна быть первой, да? И поэтому ты хочешь оставить меня, чтобы они занялись мной, а тебя оставили в покое?

Мужчина недовольно хватает вспотевшую ладонь Марыси и резко тянет женщину за собой. Та едва дышит от пронизывающей боли в нижней части живота. Когда ехали на машине, казалось, что от больницы до порта не так уж далеко. Но пешком это страшно большое расстояние. Когда они добегают до стоянки, Марыся едва жива. Она наклоняется к машине доктора аль-Джарири и тяжело дышит, держась двумя руками за живот. Рашид смотрит на нее недовольно, презрительно кривя губы, и садится за руль. Мужчина ждет. Его любовница, остановившись, не в состоянии сделать и шага. Сильная судорога сводит уже весь живот. В паху режет, как будто кто-то ее выжимает. В следующую секунду Марыся чувствует поднимающуюся тошноту. Желудок переворачивается вверх дном. Она ничего сегодня не ела и не понимает, что могло ей так навредить. Через минуту она сгибается пополам, извергая содержимое желудка на растущую рядом рахитичную живую изгородь. Во рту одна горечь и противный привкус. Ей уже нечем, но позывы не прекращаются. Спустя почти пять минут она небольшими шажками приближается к машине и осторожно садится. Недовольный и вечно на что-то обиженный Рашид, не спрашивая ни о чем, трогается с места.

Марыся спускается в кресле, тяжело вжимается и, не глядя на насупленное лицо любовника, предается размышлениям. Сейчас наконец-то до нее доходит, что Рашид бесится от того, что она приняла такое решение. Он не хотел, чтобы она осталась! «Он во мне больше не нуждается! – доходит до нее трагическая правда. – Боже мой! – Марыся тяжело вздыхает. – Что я наделала? Зачем? Что я в нем нашла?» Неожиданные вопросы, появившиеся в ее голове, действуют на нее, как ушат холодной воды. Внезапно она садится прямо, как струна, и еще раз бросает взгляд на сидящего рядом мужчину. Потом стискивает зубы и ломает скрещенные пальцы. Словно по мановению волшебной палочки, розовая романтическая пелена, окружающая ее партнера, исчезла. После очарования чудесных минут, когда-то проведенных с ним, не остается ничего. Именно в этот миг молодая женщина осознает свою ужасную измену и грех, и осознание страшной ошибки гнетет ее. «Что за несчастье! Что за глупость! – выкрикивает она мысленно. – С Хамидом мы переживали кризис супружества, что случается в начале связи очень часто. С этой точки зрения, мы не были исключением. Но я, как дура, бросилась в объятия первого встречного парня, который говорил, что обожает и любит меня больше жизни. Мой собственный муж так давно мне этого не говорил… – Марыся пытается хотя бы отчасти оправдать себя. – Но я прекрасно помню, каким он был в Йемене и в первые месяцы в Саудовской Аравии».

В задумчивости она прижимает пальцы к губам, а потом трет лоб. «Забыла, какой счастливой я была с Хамидом, как нам было хорошо и какой он нежный, прекрасный и ответственный. Или просто хотела забыть», – думает она.

Сейчас вдруг ее осенило. Она понимает злость и недовольство Муаида, который старше и намного опытнее. Он знает, что во время кризиса в семье нужно переждать, перетерпеть, а не бросаться в неверные воды романа. «Боже мой, – Марыся тяжело вздыхает, – отдалась душой и телом! В прямом и переносном смысле. Что же мне теперь делать? Как я буду жить с этим?» – задается она вопросом, на который не может найти ответа.

Она закрывает глаза и собирается плакать, но вместо этого предается сладким воспоминаниям. Молодая женщина вспоминает момент, когда впервые увидела Хамида. Какой он был элегантный и красивый! Взбешенная, ничего не видя перед собой, она сбегала по лестнице в йеменской центральной фирме бен Ладена, где ее довольно неприветливо встретил кузен Хамида, Фалил. Душа-человек, как позже выяснилось. Нервничая, она не замечала ничего и никого и налетела на джентльмена в элегантном костюме. Лейла, поправляя никаб, в свою очередь, столкнулась с ними. В эту минуту Марыся утратила равновесие и упала. Слабо закрепленный платок сполз с головы, открыв длинные, до середины спины, золотые вьющиеся волосы. Мужчина оцепенел и смотрел на нее, как на новое чудо света.

– Извините, дамы, – молодой, лет двадцати пяти человек помог Марысе встать. Лейлу двумя пальцами схватил за руку через чадру. Ее завеса на лице перекосилась до такой степени, что отверстие для глаз уже находилось сбоку головы. «Это было забавно!» – Расстроенная женщина все же улыбается своим мыслям, стараясь оторваться от окружающей ее ужасной действительности.

– Еще раз извините! Вот я невежа, не представился. Хамид бен Ладен, к услугам красивых… уважаемых дам. Прошу в мое бюро.

«Такой очаровательный был и есть мой муж, – думает Марыся, – а я ему изменила с ливийским мужланом».

Она недовольно кривит губы и, как всегда, вытирает их одноразовой салфеткой, как будто хочет стереть с них всю грязь и свой поступок.

– Как ты едешь, черт возьми!

В какой-то миг она не выдерживает и бьет Рашида кулаком в плечо, когда тот обгоняет медленно движущийся грузовик и рискует столкнуться с машиной, едущей навстречу. Потом утрачивает контроль над автомобилем и съезжает на придорожный щебень, в последние секунды избегая смерти.

– Хочешь нас подорвать на каком-нибудь минном поле? Ты куда нас везешь, приятель?

Вокруг простирается безлюдная каменистая Ливийская пустыня. Дорога уже не такая хорошая, как автострада вдоль моря, соединяющая всю страну от востока до запада. Сейчас они должны двигаться по одной полосе, без обочин, вместо которых – глубокие ямы, выдолбленные дождем и колесами грузовиков.

– Я не еду в Бенгази, я ведь говорил тебе! – ворчит он в бешенстве. – Там не останемся. Постараемся попасть в поселок Фурксия, в котором живет племя Рахмана. Я собираюсь к ним. Говорят, там все больше собирается его побратимов. Им нужен кто-то, кто бы сумел научить их стрельбе из ракетных установок и обслуживанию орудий. Может, на этом пароме для них были какие-то грузы. Но в основном они добывают вооружение сами. Вначале у них было только шестьдесят разбитых старых автоматов, а сейчас у них есть даже ракетная установка.

– Прекрасно, но знаешь ли ты дорогу?

– Разумеется, знаю. Дядя все мне объяснил и описал. Мужчинам не нужна карта и компас, чтобы попасть из пункта А в пункт Б, – иронизирует Рашид.

– Компасом, может, вы в Ливии по-прежнему не пользуетесь. Но в мире существует что-то вроде GPS. – Закончив обмен мнениями, Марыся отворачивается к окну и поджимает губы. Она чувствует горячие слезы под веками, но делает пару глубоких вздохов, чтобы успокоиться. Мысленно она вновь возвращается к самым счастливым минутам жизни и сразу же чувствует себя лучше.

Она хорошо помнит ситуацию, когда Хамид попросил у нее руки. Это было, наверное, самое необычное признание под солнцем. «Ой, – вздыхает она, – мне кажется, что это было сто лет тому назад». Он принес тогда на их помолвку в старом доме-башне в Сане статью из саудовской газеты, желая ознакомить ее с условиями жизни в его родной стране. Сам над этим подшучивал. Но позже, когда они уже там оказались, идеально к ним приспособился. «Почему? – раздумывает Марыся. – Может, он только делал вид, как и большинство жителей Саудовской Аравии? Может, нужно научиться играть в те игры и жизнь будет легче», – задним числом приходит к такому выводу строптивая молодая женщина.

– Чтобы развеселиться, прочитай интересную статью в саудовской газете, которую я принес специально для тебя. – С этими словами Хамид вручил девушке ежедневную газету. – Если ты такой знаток ислама, ты должна все это знать.

– «Пятьдесят семь способов, чтобы получить любовь своего мужа». А что это? Какая-то шутка? Почему именно пятьдесят семь, а не семьдесят три?

– Все данные методы редактор взяла из блога исламских женщин MuslimMatters.org или что-то в этом роде. Это опыт саудовских завуалированных дамочек. Очень поучительно. – Хамид таинственно улыбается краем губ.

– Ну давай! – Марыся заинтересовалась еще больше. – «Веди себя как девушка… одевайся притягательно и обольстительно, а если сидишь дома, то не ходи весь день в ночной рубашке»… Сейчас, сейчас, для чего им супермодные шмотки, если на них они надевают чадру или абайю?

– Ну конечно, – в свойственной только ему манере Хамид делает губы бантиком. – Наверное, речь идет о том, чтобы они дома для мужа так одевались. Это рассуждение шопоголичек из Саудовской Аравии.

– «Издавай хороший запах»!

Марыся вспомнила, как они вместе дружно хохотали, и улыбается краешком губ.

– «Не пили мужа, не отчитывай его, не допрашивай его, о чем он думает…» «Ознакомься со всеми правами и обязанностями мусульманской жены. Успокаивай мужа всегда, когда только он того пожелает…» Хо, хо, хо! Неплохо вам с такими женами, – обращается она к Хамиду, краснея по самые уши. – «Научись штучкам и техникам, чтобы удовлетворять мужа…» Хмм… «Говори ему постоянно, что любишь его. Дари ему подарки…»

Она была смущена этой тематикой и все время опускала глаза, как маленькая невинная курочка, которой тогда еще была.

– «Расчесывай волосы. Не забывай о стирке», – под конец девушка уже избирательно читала пункты. – «Не покидай дом без согласия мужа и без опекуна. Хорошо себя веди; не смейся, не говори и не ходи громко»… Вот это да! – удивлялась она тому, что такую чушь публикуют в газете.

– Должны же они подбросить какую-нибудь тему своим обывателям, чтобы те не начали интересоваться чем-нибудь поважнее, – грустно пояснил саудовец. – В конце концов, это ведь бульварная газета.

Хамид попытался забрать газету из рук девушки.

– Подожди, подожди! – Она не позволила ему это. – Самое интересное я оставила напоследок. «Будь в форме и заботься о своем здоровье, ведь ты должна быть сильной матерью, женой, кухаркой и хозяюшкой». Ха! – громко смеялась она и стучала при этом сложенной газетой по голове, в которой прочитанные глупости не хотели помещаться.

– Если ты уже ознакомилась со всеми принципами хорошей мусульманской, а значит, и саудовской жены, не захочешь ли ты выйти за меня замуж? – спрашивает Хамид, буквально шокируя этим Марысю.

Она тогда замолчала и вытаращилась на него, как баран на новые ворота.

– Hey, you?! Я тебе задал вопрос!

– Ты застал меня врасплох… Я должна закончить вначале среднюю школу… Мы не знаем еще друг друга хорошо… Так вдруг… быстро… – У нее тогда перехватило дыхание.

– Ну, не завтра, не послезавтра, но в будущем. Я все же надеюсь, что в не очень далеком будущем. Я уже жизни без тебя не представляю.

Он наклонился к ней и осторожно поцеловал в губы, чувственно гладя ее по волосам.

– Если не через минуту, а через какое-то время, то… – Марыся неосознанно положила ему руку на шею, – да, Хамид бен Ладен! Я выйду за тебя, стану твоей арабской женой, хорошо это или плохо, – прошептала она ему признание.

«А сейчас осталось только плохое», – думает Марыся, и слезы снова собираются у нее в уголках глаз. Она опускает голову и смотрит на грязный пол машины, но мгновенно поднимает подбородок, чувствуя, как позывы возобновляются. Весь мир вокруг нее начинает кружиться. «Почему меня все время тошнит? Это, наверное, не от еды?» – раздумывает она и приходит к выводу, что почти ничего не ела пару дней, а если и ела, то белый хлеб и сухое печенье. «Я же бесплодна, мы два года пробовали с Хамидом, и у нас ничего не получилось!» – кричит она мысленно, а сердце от страха перед очевидной правдой трепещет у нее в груди. Она выпрямляется на сиденье и от ужаса не может вдохнуть. «А если это не моя вина? Может, бесплодна не я, а муж? – задается она неожиданным вопросом. – Может, все так, как говорила индусский доктор: не всегда проблема в женщине? Вот это был бы номер!» – делает она вывод на молодежном сленге и нервно глотает слюну. «Нет, я не могу быть беременной! – Она молча мотает головой. – Мне просто плохо от усталости. Так получилось».

Она трет в раздумье вспотевший лоб и мостится на сиденье: спина уже одеревенела от долгой езды. «Почему только сегодня до меня дошло, что Рашид не стоил всего этого и что вообще это не настоящая любовь? Неужели потому, что я увидела в порту мужа, или потому, что любовник хотел меня бросить? Судя по тому, как ведет себя мой возлюбленный, я ему стала неинтересна после того, как он мной овладел. Типичный арабский самец. Испугался, что придется выяснять отношения с Хамидом, нежным, добрым и, прежде всего, современным мужчиной. Впрочем, то, что он придерживается религиозных традиций, не так уж плохо, не грех, – насмехается она над собой и своим отношением к этому. – Что я натворила? Мама, помоги, спаси! Я глупая и безответственная! Боже мой!»

Марыся пытается отвлечься от путаных мыслей. Они съезжают на еще худшую дорогу. Машина подскакивает на выбоинах, что провоцирует у Марыси новый приступ боли и жжение внизу живота. Она хватается за него обеими руками и стискивает зубы.

– Думаешь, это хорошая мысль? – говорит она цинично, в бешенстве глядя на скованного Рашида. Его узкий орлиный нос, кажется, еще больше удлинился, щека нервно подергивается. – Неужели в то время, когда у всех есть оружие и никто никому не доверяет, умно ехать в дикое взбунтовавшееся племя, в котором даже хромая собака тебя не знает?

– Разве Рахман не знает меня?! – ворчит взволнованный Рашид и недовольно крутит головой.

– Ты не обращаешь внимания на тот факт, что он может куда-нибудь выехать или даже погибнуть, и что тогда?

– Мы поедем к его жене под Мисурату, – сообщает он таким тоном, как будто объясняет ребенку.

– Что?! Значит, у тебя есть еще один контактный адрес под Мисуратой, где мы были почти пять часов тому назад. И вместо того, чтобы узнать в ближайшем месте, ты тащишься более трехсот километров по пустыне?! Что за глупость!

– Замолчи, женщина! – громко кричит Рашид. – Ты едешь со мной прицепом. Но я не просил тебя об этом, как не просил и о том, чтобы ты давала мне какие-то ненужные советы. Инструктировать можешь своего рогатого мужа.

«Он меня презирает! – с горечью констатирует шокированная Марыся. – Использовал меня, а сейчас презирает! – мысленно кричит она, потухшим взглядом уставившись перед собой. – Вся моя жизнь – это одна сплошная грязь, выгребная яма, в которой я сейчас тону. Сама себе ее устроила», – подытоживает Марыся, вконец расстроенная. Она не произносит больше ни слова и только в бешенстве закусывает губы и ломает пальцы.

Они въезжают в селение, расположенное по обеим сторонам дороги. Все местные таращатся на них, как на какой-то феномен. Наконец двое вооруженных автоматами Калашникова мужчин выскакивают на дорогу и останавливают машину.

– Что вы здесь делаете? Что ищете? Имя, фамилия, документы? – кричат они и целятся в них из оружия.

Марыся не столько боится, сколько получает удовольствие, так как ее слова подтвердились.

– Я Рашид Хаши, а это моя жена, – говорит побледневший парень, отрывая руки от руля и протягивая их перед собой.

– Высаживайтесь! Только медленно!

– Мой дядя Рахман Тантуш дал мне этот адрес и сказал, что если я захочу примкнуть к повстанцам и поддержать их борьбу, то меня хорошо встретят.

Бойцы грубо хватают его за полы, поворачивают лицом к машине и бросают на капот. Марыся по-прежнему сидит внутри и не в состоянии сделать ни шагу. «Разве я тебе не говорила? – крутится у нее в голове. – Сейчас эти жестокие дикие люди убьют нас».

– А откуда едешь? – спрашивают они, немного успокоенные тем фактом, что у задержанных нет оружия.

– Из Триполи через Мисурату, – тихо и спокойно объясняет Рашид.

– Ну так мы поймали тебя, птичка! Потому что Рахман как раз поехал в Мисурату за доставкой оружия. Говорят, на транспорте оборудование из Катара. Если бы ты его знал, то встретился бы с ним. Ха!

– Не было связи, а когда какое-то время тому назад мы с ним разговаривали, он еще не знал о будущей миссии. Говорил, что практически все время сидит здесь. – Ответ Рашида немного сбивает с толку спесивых партизан. Вокруг машины толпится все больше людей, появляются также женщины и дети.

– Встречали по дороге наш патруль? – спрашивает кто-то из толпы.

– Да, конечно, – неизвестно почему врет, не подумав, парень. – Я рассказал им то, что и вам. Мы пожали друг другу руки, и они разрешили мне ехать. Неужели я смог бы что-нибудь натворить, когда я с женщиной? Тем более беременной.

Он выразительно смотрит на Марысю, а та приходит к выводу, что мужчина не так уж глуп, как ей кажется.

– Я думал, что у вас можно будет переждать бурю и помочь с обучением партизан: я был в армии и немного знаю это.

Сейчас уже все кивают, а улыбающиеся женщины открывают дверь со стороны Марыси и подают ей руки, помогая выбраться.

– Долгую дорогу должна была выдержать, бедняжка, – искренне сочувствуют они ей. – Хуже всего было по нашему бездорожью, да? А какой месяц? У вас есть уже малыш или это первый? Какой у тебя странный цвет волос. В столице можно так покраситься?

Жаждущие новостей, они хотят узнать обо всем и побольше.

– Военные едут!

В эту минуту на полном ходу в деревню въезжает старый побитый пикап. Мужчины в кузове кричат и размахивают руками.

– Кто-то убрал наших патрульных, вроде как гранату бросил! Ни от них, ни от машины ничего не осталось!

Жители деревни начинают рыдать, делая в то же время пару шагов назад. Повстанцы перезаряжают оружие, направляя его в сторону приезжих. В мгновение ока улыбки исчезают с их лиц, люди становятся хмурыми.

– Это не мы! – поясняет Рашид. – У нас нет оружия! – Видя, что его слова ничего для них не значат, он медленно поднимает руку вверх. – Может, они наехали на мину, – применяет он последний аргумент, который никого из собравшихся не убеждает.

«Все, пуля в лоб», – думает Марыся, которая настолько шокирована постоянно меняющейся ситуацией, что даже неуспевает испугаться. Вдруг слышен рев моторов. Все поднимают головы вверх. Подлетают два небольших военных самолета и, видя легкую цель, направляются в их сторону. Люди рассыпаются во все стороны. Несправедливо обвиненные приезжие, воспользовавшись случаем, делают ноги. Они вскакивают в машину и как можно быстрее выезжают в ближайшую пальмовую рощу, которая традиционно растет у арабского колодца с небольшим прудом. Они скукоживаются от звука взрывов и выстрелов из автоматов. Едва обстрел немного ослабевает, они трогаются с места и едут через опустевшее в эту минуту селение. На дороге остались только тела убитых и раненых бойцов и горящие машины, от которых поднимается густой черный дым. Беглецы слышат за собой крики и звук пары пуль, отлетевших от капота их машины, но лишь опускают головы и стараются не оглядываться.

Солнце давно прошло зенит и быстро клонится к западу. По-прежнему жарко, но в воздухе уже слышен приближающийся вечер.

– Придется ехать в темноте, – бесстрастно произносит Марыся.

– Ну и что?

– Интересно, как ты найдешь дорогу во тьме египетской, если, проезжая днем, все время путался и блуждал?

Мужчина не отвечает.

– Даже какой-то дурачок из пустыни говорил тебе, что было бы логичнее, находясь в Мисурате, узнать, нет ли там Рахмана. – Молодая женщина иронично улыбается. – Ты прекрасный организатор и еще лучший конспиратор, – не перестает она критиковать.

– Ты хочешь вернуться пешком?

Мужчина внезапно тормозит и хватает пассажирку за запястье, сдавливая его сильной рукой.

– Ты дальше со мной не поедешь. Мы выедем на главную дорогу. Там ты легко доберешься автостопом, – шутит он, злобно глядя на нее. – Наверняка поймаешь что-нибудь интересненькое: примитивного повстанца, как ты их называешь, или интеллигентного солдата. А если повезет, то, может, попадется тебе темный, как черное дерево, наемник, – цедит слова Рашид. Затем он все же отпускает ее, хватается за руль и моментально срывается с места. Из-под колес сыплются мелкие камешки, пыль и грязь. Машину заносит в сторону.

В эту минуту они не говорят друг другу ни слова. Мужчина старается как можно быстрее достичь хорошей асфальтированной дороги. Женщина тупо смотрит на монотонный пейзаж, мимо которого они проезжают. Она ни о чем не думает, образы сами собой проносятся у нее в голове. Будто в немом кино, все кажется поблекшим и далеким. Ее жизнь не всегда была так страшна. Сейчас до нее это доходит. Несмотря на то, что происходит сейчас, и на трагедии, которые она пережила, были также прекрасные и счастливые моменты. К таким относится ее традиционная арабская свадьба в Сане. «А благодаря кому я пережила те минуты счастья? – спрашивает она себя. – Благодаря Хамиду, которому я так подло изменила».

Солнце клонится к западу. Марыся закрывает глаза, и ей кажется, что она снова находится в старом городе у Баб аль-Йемене[232] среди окружающих ее любящих, добрых и доброжелательных людей.

Сразу после обеда, когда женщины семьи приготовили ее к церемонии помолвки, под их высоким домом-башней раздались звуки бубенцов и трубок. Толпа кричащих прохожих и туристов расступилась в стороны. Детвора проложила дорогу группе нарядных мужчин. Посередине гордо шагал Хамид в праздничном йеменском наряде: белой как снег галабии, на которую он надел черный кашемировый пиджак. За красивым, вручную вышитым поясом у него самая дорогая джамбия, какую когда-либо в жизни делал двоюродный брат Марыси – Ашраф. Голову жених обвил белым платком. На плече – меч в блестящих золотых ножнах. Вокруг него шли мужчины – представители рода бен Ладенов – с хаджем во главе. Старший мужчина тоже был одет в традиционную саудовскую одежду и выглядел как чистокровный князь. На нем ослепительно-белый сауб с бриллиантовыми запонками на манжетах. С головы спадала белая гхутра[233], скрепленная с помощью черного игала[234]. На плечи он набросил прозрачную развевающуюся черную пелерину с широкой золотой каймой.

Двоюродный брат Хамида, Фалил, в отличие от старика, надел бело-красный платок и коричневый плащ. Сзади торопились уже преимущественно представители от йеменцев. В большинстве своем они были одеты консервативно. Хотя встречались среди них и молодые, одетые по-европейски, в джинсы и спортивную рубашку в клеточку.

Двоюродный брат Ашраф проводил Марысю из дома, и улицу залило громкое пение захарид[235].

На девушке был традиционный свадебный наряд с золотисто-пурпурным поясом и необыкновенной красоты украшение – фантастически сделанное колье из золота, достающее ей до пояса. На голове шпильками крепились золотая диадема и венок из маленьких разноцветных цветочков. Лицо девушки напоминало маску – такое большое количество макияжа было на нем, но двоюродная сестра Лейла этим очень гордилась. Мужчины из семьи молодой помогли ей сесть на украшенного ослика, с кистями около ушей и богато отделанным тканым седлом в красно-черных тонах.

Ашраф, как опекун молодой, вручил Хамиду вожжи, что символизировало факт передачи ему Марыси как жены. В этот момент поднялся невиданный шум от труб, бубенцов, захарид, воплей и криков. Молодые, отдавая дань традиции, дошли так до Баб аль-Йемен. Позднее, путаясь в длинной одежде, они сели в белый «мерседес», украшенный воздушными шариками, цветами и большой куклой на переднем стекле. Водитель, сигналя клаксоном, сорвался с места, чтобы уже через минуту оказаться в пробке. Направлялись они в сторону Вади Дахр, где был приготовлен свадебный пир. Когда они доехали до места по новехонькой асфальтированной дороге, то разошлись по большим, рассчитанным на несколько десятков человек палаткам: одна – для женщин, другая – для мужчин. Детям всюду вход свободный, и было их бесчисленное множество. Во время пиршества мужчины по сто раз исполняли свой танец с ножами, при этом непрестанно жуя кат. Девушки посматривали на них и визжали от радости. Старые женщины, сидя в палатке на матрасах, брошенных на землю, сплетничали обо всем и обо всех. Еды было немыслимое количество, так что праздник мог длиться до исчерпания запасов и сил. Под утро из палатки молодых выставили окровавленную простыню, что встречалось уже одиночными захаридами…

От прекрасных воспоминаний Марысю отрывают шум мотора, пыль и песок, попадающие через приоткрытое окно, подпрыгивание машины, а затем внезапный удар о что-то спереди. От ужаса она вытаращивает глаза и видит перед собой только полосу освещенной скалы.

– Пожалуй, действительно более умно было бы идти пешком, – язвит она, а Рашид с посеревшим от усталости лицом игнорирует ее слова.

Марыся открывает дверь и решает использовать перерыв в езде, чтобы размять ноги. Она отходит на некоторое расстояние от машины и видит, что они попали передним колесом в глубокую выбоину и остановились просто перед большой скалой. «Может, Рашид уснул», – думает она, и ей становится жаль его. Но когда она смотрит на насупленное и взбешенное лицо мужчины, это чувство проходит. Марыся садится за машиной, чтобы пописать. После такой длительной езды ее мочевой пузырь едва не лопается. Когда она сидит на корточках, то мельком осматривает почву под ногами и в какой-то момент замечает странный цилиндр, торчащий из земли. Она задерживает дыхание и смотрит по сторонам, обращая особенное внимание на то, на чем стоит. Медленно выпрямившись, Марыся подтягивает брюки, но по-прежнему не может выдавить из себя ни слова.

– Рашид! – верещит она спустя минуту, видя мужчину, топчущегося вокруг машины. – Мины-ы-ы! Здесь мины!

Она опускает голову и начинает тихонько плакать. Ее товарищ замирает на месте без движения. Кажется, он перестал дышать.

– Сейчас же садись. Смотри, куда ставишь ноги, – говорит он шепотом. – Снова мины. Я, наверное, от этого погибну… – Он расстроенно качает головой. – Это, должно быть, какой-то знак, чертово предзнаменование.

Молодые люди одновременно вскакивают в машину, закрывают двери и сидят как парализованные.

– В таком случае нужно будет здесь переспать, а утром как-то вытащить машину и вернуться по своим следам. Sza Allah переживем, а если нет, то нет. Это уже не в наших руках.

– Какой ты примитивный! – Молодая женщина смотрит на него с презрением. – Как Аллах даст – это самая лучшая отговорка. Лучше завяжи себе глаза и положись на Бога. Неужели ты думаешь, что ему больше нечего делать, как беречь твою задницу?

– Ты мне казалась совсем другой… – грустно говорит мужчина.

– Ты мне тоже, – отвечает Марыся со злостью и тяжело вздыхает. – Я завтра буду смотреть под ноги. А если нужно будет шаркать или скакать с камешка на камешек, то так и сделаю. Свою судьбу люблю держать в собственных руках, – заявляет она. – Если бы еще можно было кому-то позвонить… В этот раз, может, и есть связь, но, конечно же, нет покрытия. Как я ненавижу пустыни!

Марысе хочется топать от злости, но вместо этого она укладывается на заднем сиденье и старается успокоиться. Она засыпает чутким сном, в котором ее мучат привидения прошлого и посещают все умершие. Они не пугают ее, но ведут себя так, как будто пришли в гости. Она просыпается с хорошей мыслью о том, что любящие души присматривают за ней и не дадут пропасть.

Наступившее утро холодное, а воздух кристально прозрачен. «Будет хорошо видно смертоносные устройства. – Марыся, протирая глаза, в первую очередь думает о том, чтобы уцелеть. – Я с ним не поеду, это ливийский камикадзе или какой-то смертник, играющий в русскую рулетку. Я пойду в некотором отдалении по следам от колес». После того как Марыся приняла твердое решение, она осторожно высаживается из автомобиля и делает два шага к своему вчерашнему псевдотуалету. «Тут только одна мина, – замечает она, тщательно осматривая почву. – Хорошо, что я на нее не попала, – улыбается она. – Интересно, взрывается ли она от этого?» – появляется у нее в голове глупая мысль.

– Смотри под ноги! – Рашид уже сидит на капоте и осматривает землю под машиной. – Я дам задний ход: на удивление чистая территория. Может, только один неразорвавшийся снаряд, который ты вчера нашла. Твое несчастье!

– Ты едь, я буду идти за машиной.

– Как хочешь, но в таком случае ты должна будешь чуток отойти, потому что будет пыльно.

Им повезло, и машина действительно с легкостью выезжает из впадины. Мужчина съехал с утрамбованной гравийной дороги только метра на три, поэтому они довольно быстро возвращаются на трассу. Рашиду хочется позабавиться над женщиной и сделать вид, будто он уезжает. Но он отбрасывает эту глупую идею и терпеливо стоит на дороге, наблюдая за ее неловкими шагами. Она идет на цыпочках, расставив руки в стороны, надеясь, что это хоть как-то поможет. Рашид знает, что даже самое легкое прикосновение к предохранителю спровоцирует взрыв. Не хотел бы он увидеть ее после такого взрыва. Еще не так давно он не представлял своей жизни без этой чудесной блондинки. Теперь все переменилось. В течение двух дней любовь улетела с ветром. Он и сам не знает почему. Нет к ней ни на грош доверия и почтения. «Может, муж бросил ее, потому что она была легкого поведения и отдавалась каждому встречному? Может, она пытается связать меня ребенком, а сама приехала сюда уже беременной от какого-то саудовского любовника? Почему она оставила семью? Почему не хотела к ней возвращаться?» Тысячи вопросов вертятся у него на языке, но он не произносит ни слова. Не хочет слышать от Марыси никаких объяснений. «Женщины врут и не краснеют. Им это удается лучше всего», – подытоживает он, опираясь на свой опыт.

После происшествия с минами и подкрепляющего сна поездка до Мисураты проходит уже без злоключений. Создается впечатление, что в стране царит спокойствие, так лениво течет жизнь в этой части ливийской провинции. По дороге они встречают не так уж много машин. На полях пасутся, как и раньше, бараны, не видно никакого военного транспорта или поста. Чем ближе к городу, тем оживленнее движение. Тут уже внимательный наблюдатель заметит тревожные признаки: то воронка от бомбы на обочине, то следы от пуль на школьном заборе, то опустевшие базары, то до половины опущенные жалюзи ларьков и магазинов. Тем временем молодые, подъехав к Мисурате, резко сворачивают перед самым городом. Они едут прибрежной дорогой и въезжают на сельскую территорию, полную убогих домиков и многочисленных ферм. Нет так много, как обычно, деревенских детей, для которых проезжающая машина целое явление, и изможденных женщин, носящих на головах большие корзины, наполненные до краев. Территория выглядит вымершей.

Рашид едет уверенно и после пары поворотов находит нужное подворье. Они стучат в деревянную дверь. Им открывает не кто иной, как улыбающийся Рахман. Марыся с плачем падает ему в объятия, а Рашид облегченно вздыхает.

* * *

Хамид рвет с места, визжа колесами, и, прежде чем его местный провожатый успевает выдавить из себя хотя бы слово, ввинчивается между контейнерами и мчит как можно дальше от порта, обстрелов и приближающейся правительственной армии. Время от времени, когда они минуют перекресток или попадают на открытое пространство, он оглядывается вокруг в поисках женщины со светлыми вьющимися волосами. Ему, однако, не везет, и ни одной женщины, похожей на его жену, он по дороге не встречает.

– Давай я сяду за руль, – хватает его за руку бледный от ужаса ливиец. – Останови машину, говорю тебе! – повышает он голос. – Во-первых, мне еще охота немного пожить, я не какой-то самоубийца, чтобы дать себя везти такому психу, как ты. Во-вторых, я провожатый и знаю дорогу на базу. Ну же!

Пришедший в отчаяние от самоуправства приезжего, он приоткрывает дверь.

– Правда?! – Хамид резко тормозит, и человек, не надевший ремень безопасности, летит в стекло, как беспомощная кукла. Они слышат тяжелое дыхание следующих за ними больших грузовиков, которые везут тонны оборудования. – Хватит того, что ты будешь вовремя говорить мне «вправо» или «влево». Этого будет достаточно с твоей стороны. Если сидишь здесь, как на троне, и только таращишься по сторонам, то помощи от тебя никакой. Тебе не нужно держать руль, чтобы доставить меня на место.

– Не знаю, в чем дело, приятель, но я должен вести машину. – Мужчина, потирая ушибленную голову, со злостью смотрит на иностранца. – Так было решено, и я на это согласился.

– Меня об этом не предупреждали, так что вопрос закрыт.

– Тогда не доедешь, – смеется ливиец, показывая пожелтевшие от никотина зубы.

– Ты умеешь водить такую машину? – Хамид использует последний аргумент.

– С десяти лет езжу на разном транспорте, поэтому…

– На таком? – Посланник показывает пальцем на автоматическую коробку скоростей с электромуфтой, а деревенщина ничего нового или отличительного в ней не замечает.

– Друг, я трактор, пикап, легковую машину и автобус вожу, так в чем дело? – возмущается ливиец. – На такой развалюхе каждый парень у нас ездит, – говорит он с гордостью.

– Ты знаешь автоматику? Да?

– О чем ты говоришь? Переключаешь скорости – и все. Тормоза, муфта и газ. Еще клаксон важен.

– В этой машине не надо переключать скорости и трогать муфту, дебил! Или ты показываешь мне дорогу с пассажирского сиденья, или уматывай!

Хамид теряет терпение и открывает настежь дверь со стороны собеседника. Он не говорит ему, что машину можно переключить на ручное управление, поскольку не испытывает к ливийцу доверия: единственное, что тот мог бы водить, – это верблюда.

– Интересно, как ты доедешь, если я уйду? – Задетый за живое мужчина иронично смеется. Ему кажется, что у него на руках все козыри.

Саудовец, видя, что провожатый ни о чем не догадывается, включает небольшую черную коробочку, прицепленную на присоске к переднему стеклу. Через минуту экран уже светится и приятный женский голос по-арабски просит о введении данных. Селянин смотрит злобным взглядом на разговаривающую коробочку, а затем переводит взгляд на приезжего. Тот вписывает данные со спутниковой карты, которая разложена у него на коленях. Вскоре на экране высвечивается трасса и женский голос сообщает, что они должны проехать пятьсот метров, а потом повернуть направо.

– Высаживаешься или едешь? – невинно улыбается Хамид, с большим удовлетворением глядя на пассажира.

Мужчина хмурится и кривит губы, но закрывает приоткрытую дверь и надевает ремень безопасности.

Саудовец доволен, что GPS удалось привести в действие. Он боялся, что в Ливии с этим могут быть хлопоты. Он действительно получил самую лучшую и самую новую аппаратуру, применяемую в американской армии в Ираке и Афганистане. Но беда не ходит одна. Провожатому, как и всем непосвященным, кажется, что обшарпанный «ниссан» – обычный старый микроавтобус с огромным пробегом на счетчике. Но это только камуфляж. От старенького автобуса оставили только коробку, которую в тайной саудовской мастерской набили электронными потрохами, взятыми из самых новых моделей. К тому же вмонтирован двойной титаново-алюминиевый пол, под которым скрыта секретная доставка, предназначенная для получателя из Триполи, и образцы оружия самого последнего поколения. А еще тысячи долларов, необходимые для подкупа представителей правительства, чтобы те быстрее сложили полномочия и перешли на нужную сторону, и покупки оружия. Деньги также предназначены на эвакуацию людей, наиболее подвергающихся опасности в Триполи, и быстрые «закупки» на Мальте, которая уже не может давать даром, так как полностью оголит свой бюджет.

Хамид открывает окно, опирается на него локтем и наслаждается запахом земли и цветов. В воздухе витает аромат жасмина, который в Ливии растет на каждом свободном месте и, пожалуй, должен быть народным символом этой страны. Мужчина сравнивает виды, мимо которых проезжает, с тем, что видел в своей стране. «Что ж, здесь действительно есть чем дышать», – соглашается он с тем, что говорила его жена. Везде растут какие-то деревья, а не только пальмы. Поминутно появляются придорожные сосновые и олеандровые рощицы, а вокруг более богатых ферм высятся эвкалипты с их серповидными листьями. Бугенвиллеи и опунции растут здесь куртинами. Земля не голая и бесплодная, а цвета обожженной оранжево-красной глины. Частично ее покрывают ковры мелких полевых цветов или обычная зеленая трава. В эту пору года в Саудовской Аравии только пыль и песок. Искусственно выращенную траву покупают в рулонах, которые потом раскатываются в садах у богачей: она заоблачно дорогая. Но долго она не выдерживает, засыхает в течение трех месяцев, а то и раньше, и все нужно начинать заново. «Наша страна большая, но, пожалуй, проклятая, – с грустью думает саудовец, – у нас нет ни плодородных земель, ни воздуха, которым можно дышать, ни нормальных условий жизни. Есть только нефть, но за нее не все можно купить».

Хамид с интересом оглядывает двор убогого хозяйства, мимо которого проезжает, где цветасто одетые женщины и девушки, беззаботно смеющиеся, играют с маленькими детьми. Фермеры, сидящие на пороге и курящие кальян, что-то им рассказывают и, видимо, проводят время в свое удовольствие. Никому не мешает, что у невест открыты лица и волосы, что они носят майки с короткими рукавами и леггинсы и заигрывают с мужчинами. Никого они этим не обижают, не оскорбляют Аллаха, в которого верят. Хамид видит разительное отличие между своей страной и той, в которой сейчас находится. Религиозные менторы постоянно вбивают в головы саудовцев, что только прогнившая Европа и Америка допускают в одежде женщин такое. Египет и Тунис также считаются развратными регионами, в которых царит шайтан. Но существует ведь еще множество арабских мусульманских стран, таких, как эта, где закон идет в ногу с прогрессом, который необязательно должен приводить к греху, а потом и к падению и катастрофе. «Даже у меня все смешалось в голове, когда я вернулся из Йемена в Саудовскую Аравию и начал склоняться к строгому соблюдению шариата и постоянному самоистязанию, – признается в душе Хамид. – Во всем, что приятно и забавно, я искал грех и искусителя-шайтана. Может, поэтому испортились отношения между мной и Мириам? – наконец озарила его мысль. – Я стал больше саудовцем, чем сами саудовцы! Боже мой, только когда меня бросила жена и я выехал из страны с рискованной миссией, я смог понять, где кроется ошибка и на ком из нас лежит вина за случившееся! Какой же я глупый!»

Задумавшись, мужчина массирует лоб и проезжает поворот влево, о чем GPS информирует его настойчивым голосом, а находящийся рядом ливиец взрывается искренним горловым смехом.

– Головастая баба, – говорит он уже довольно, – но я знаю дорогу лучше и короче. К тому же уверен, что там мы не наткнемся ни на один пост.

– О’кей, старик. – Хамид согласно кивает своему провожатому и выключает волшебную коробочку с картами. Атмосфера сразу становится более теплой, и они едут уже как хорошие приятели.

– Ты уверен? – Саудовец, съехав на твердую гравийную дорогу в безлюдье, внезапно останавливается. Большой транспортный грузовик за ним тормозит буквально в десяти сантиметрах от его бампера.

– Что-то мне здесь не нравится, – говорит Хамид и внимательно смотрит на провожатого.

Перед ними простирается большая полоса земли, настоящий пустырь. Только на горизонте вырисовываются силуэты небольших одноэтажных бараков из волнистой жести, два здания побольше из пустотелого кирпича и пять больших ангаров, которые выглядят как военные. «Это, должно быть, одна из тайных баз Каддафи. Кто в этой бедной стране сможет построить что-нибудь подобное и кому бы это разрешили сделать? Это, по всей вероятности, склады оружия, амуниции и военного оборудования. В эти здания спокойно вошли бы вертолеты или небольшие боевые самолеты», – приходит саудовец к резонному выводу, обильно при этом потея. «Я нарвался на засаду. А ведь со мной должен был поехать Хасан, впрочем, сейчас уже слишком поздно для таких выводов». Посланник не знает, что делать, и только крепко сжимает руль.

– Эй, приятель, что ты встал как вкопанный! – На лице ливийца искреннее удивление. – Наш вождь настроил таких объектов тысячи, – говорит он. – Этот точно ставила польская фирма в девяностых годах. Им сказали, что они возводят магазины для продажи продовольствия и домашней утвари, поэтому они и подписали контракт. Я знаю об этом, потому что в молодости у них работал. Мы прекрасно понимали, что это ложь, но каждый приехал только за тем, чтобы заработать. Тогда никого не интересовало, для чего, зачем и для кого это строится. Я на этой работе тоже неплохо нажился и натешился от души. Поляки – замечательный народ, а какую водку делают, парень! Ты должен когда-нибудь попробовать.

Он похлопывает приятеля по спине.

– Мы что, должны остановиться в казармах или складах Каддафи?

– Да они перешли в наши ручки. – Ливиец забавно крутит кистями, словно регулирует кран. – Да еще с каким оборудованием, хо-хо! Если ты в конце концов поедешь, богатырь трусоватый, я на месте покажу тебе наше богатство. Мы добыли два танка Т-72, три Т-55, пять бронированных автомобилей и два грузовика. Молодцы мы?! Умеем бороться, а не только коз пасти? А если еще получим деньги от нефти и газа, которые принадлежат народу, дадим образование нашим детям и построим современную инфраструктуру, то тогда переплюнем и саудовцев, и катарцев, и каких-нибудь эмиров кувейтских, – говорит он гордо. – Дайте нам пять, максимум десять лет.

– Хорошо, хорошо, – соглашается Хамид от имени богатых народов Ближнего Востока. – Для этого мы вам, в конце концов, помогаем, или нет?

Они подъезжают к одному из одноэтажных жилых домов, перед которым их ждет уже целая делегация. Все мужчины с оружием, а некоторые даже с заткнутыми за пояс ножами. «Дружеское приветствие, – думает приезжий, улыбаясь себе под нос. – Но, в конце концов, что тут такого: страна в состоянии войны. Эти люди уже никому не доверяют».

– Salamu alejkum, ja sadiki[236]. – Мужчина, стоящий в середине группы, делает пару шагов вперед и протягивает Хамиду руку.

– Alejkum as-Salam, – отвечает приезжий вежливо и вместе с тем достаточно строго.

Хозяин обнимает его и целует в обе щеки. После него подходят остальные, чтобы дружески похлопать его по спине или пожать руку.

– Помогаешь нашей бедной Мисурате выйти из затруднительного положения, – говорит руководитель. – Спасибо тебе за это. Человек, живущий в далекой богатой стране, вступает в нашу борьбу и рискует из-за нас собственной жизнью. Это достойно уважения и подражания.

– Спасибо. – Саудовец не знает, что ответить на такие похвалы. Не скажет же он им, что прежде всего рассчитывает найти жену, которая от него ушла, а потому и находится среди них.

– Я – Рахман Тантуш, а это мои самые верные парни. – Мужчина начинает представлять своих соплеменников.

– Я катарец, меня зовут Юсуф ибн-Мохамед, – говорит Хамид.

– Приветствуем тебя, сын Мохамеда, на нашей ливийской земле. Окажи нам честь – раздели с нами скромный обед. А когда подкрепимся и немного отдохнем, обговорим твой дальнейший путь. Отправляешься только со своим автобусом и единственным грузовиком, да?

– Да, другой – это «скорая помощь», предназначенная, по всей видимости, вам и больнице в Мисурате. В обеих машинах находится то же самое, поэтому выбирайте какую хотите, – поясняет Хамид. – Можете приступать к разгрузке. Ме́ста, куда поставить, у вас даже слишком много. – И он смеется, кивая в сторону ангаров.

– Нам удалось добыть эти склады при совсем небольших потерях, – довольно усмехаясь, признается Рахман. – Мои побратимы из племени с каждым днем воюют все лучше, хотя перед войной трудились в основном на земле. Даже в пахаре может таиться борец и богатырь.

После скромного мясного перекуса, который состоял из цыпленка гриль и хлеба, оливок и салата из помидоров, партизаны расходятся по своим помещениям или отправляются на службу. Их руководитель приглашает гостя на чай и кальян. Они удобно усаживаются на матрасах, вынесенных на небольшую терраску перед одноэтажным домом, и начинают разговаривать обо всем и ни о чем. В основном ливиец рассказывает о войне и ее ужасах, а измученный переживаниями и бессонной ночью Хамид только слушает.

– Такие страшные вещи тут творятся, ты даже не представляешь, приятель. Надеюсь, что те, кто убивал, насиловал и грабил, будут сурово наказаны. Защитникам прав человека даже в худших кошмарах не снилось то, что один человек может сделать другому. Но я думаю, что основная вина в том, что происходит, лежит на совести бешеного Каддафи и его сынка Саифа, который подбивает на преступления сброд со всего мира.

Приезжий слушает вполуха, потому что после езды и происшествий последнего дня его охватывает сонливость.

– Представь себе, что один мерзавец выстрелил из подствольного гранатомета АК в сад, в котором играли дети моего брата. От четырех невинных карапузов остались одни ошметки. Что и кому они были должны? Расскажи мне! Брат не пережил утраты детей и выстрелил себе в лоб, а его жена утопилась.

Сонливость Хамида как рукой сняло. Он усаживается на подушках и, взволнованный услышанным, думает: «Какая трагедия!»

– От всей семьи осталось только два сына его жены. Но мой брат любил их, как собственных. Один из них бежал из нашего ливийского пекла и наверняка находится в каком-нибудь лагере для беженцев в Европе. А другой, младший, хочет примкнуть к нам. Недавно звонил, и я подробно описал ему дорогу. Может, в борьбе за нашу свободу он найдет успокоение и сумеет избавиться от боли. Я, честно говоря, не знаю, как он все это выдержал. Справедливая война в тысячу раз лучше, чем вендетта, во время которой можно кого-то неосторожно обидеть. Ты так не считаешь?

– Я тоже противник самосуда. Для этого есть суды. В конце концов, мы живем не в средневековье!

– Расскажу тебе, что вся семья моей невестки, той, которая утопилась, такая несчастливая, как будто кто ее проклял. Ее сестра находилась в коме, пожалуй, лет пятнадцать, очнулась наконец, но только ей удалось сесть на твое судно, как убили ее жениха…

– Да, я видел ее, – прерывает слушатель, уже совсем очнувшись от дремоты. – Красивая женщина.

– Ну и что от ее красоты? Состарится в одиночестве, потому что такие женщины хранят верность, как лебедушки: один избранник на всю жизнь – и баста.

– Грустно.

– Видишь, какая это невезучая семейка. Хадиджа утопилась, Самира вышла из комы, а сейчас наверняка хотела бы уснуть до самой смерти. Малику, их сестру, уже давно убили, а брат – сучий сын. Сюда перед самой революцией прилетела в гости его бывшая жена, красивая полька с такой же красивой дочкой. А этот негодяй похитил мать, – наверное, хотел убить.

– Как это? – У Хамида волосы встают дыбом, и он чувствует дрожь в спине.

– А вот так! Он вообще тот еще бандит, да и всегда им был, когда-то даже терроризмом занимался…

– Но что с матерью и дочкой, говори же!

– Я расследовал это, потому что тогда еще работал в Эз-Завии. Оказалось, что ей удалось сбежать как от мужа, так и от наемников, которые сцапали ее тут же перед границей с Тунисом. Как только появилась связь, ее дочь, Мириам, сообщила мне, что ее мама сейчас в Налуте и помогает в центральной больнице. Сейчас это не самое безопасное место под солнцем. Но если она пережила похищение и нападение, то, может, управится и в городе, который бомбят. Там еще в медицинские учреждения не стреляют. Видно, немного умнее, чем эти, из Мисураты. Никто не рубит сук, на котором сидит. А эти наши местные идиоты думают, что пули будут пролетать мимо них и что никогда не попадут в больницу. Кроме того, это какие-то бессердечные животные: атакуют больных и раненых! Паршивые приспешники самого ужасного сумасшедшего двадцатого и двадцать первого веков, нашего любимого господина Каддафи!

– Так выглядит дело… – Хамид задумывается.

Сколько же должна была вытерпеть его бедная жена! А он в это время подозревал ее в неизвестно каких подлых поступках. Не звонила, потому что здесь то и дело нет связи, а если есть, то могут полностью заблокировать подключение с заграницей. «Да, наверняка в этом и была причина ее молчания, – приходит он к выводу, радуясь, что есть оправдание. – Наш супружеский кризис – это моя, только моя вина. Боже, если я ее найду, то, клянусь, что уже никогда не буду ее обижать и так строго к ней придираться. Моя маленькая бедная белая голубушка, – вздыхает он грустно, и сердце его рвется от боли и тоски.

– Слушай, мы тут болтаем, а время идет. Через минуту нужно идти спать, а то завтра чуть свет двигаться. Правду тебе скажу, брат, твоя доставка лекарств, продовольствия и оружия, – он, как настоящий конспиратор, придает своему лицу таинственное выражение и прикладывает палец к губам, – больше бы пригодилась, собственно, в Налуте, а не в Гарьяне. Там, у границы с Тунисом, у них страшно много раненых. В больнице не хватает ни лекарств, ни еды, а иногда и воды. Часто выключают электричество. Не представляю, как эти мужественные люди справляются. Вначале получали все из Туниса. Но когда граница начала переходить из рук в руки, то доставки через нее в обе стороны стали очень трудными, а перевозки транспортом вообще невозможны. Подумай над этим, приезжий герой. Сам видишь на примере одной семьи, сколько мы тут должны переносить, какие жестокости терпим. И не все такие цивилизованные, как ты и я. Позже еще долгие годы будут мстить, искать ответственных за их трагедии. А сколько невинных при этом погибнет, только один Аллах знает!

– Это та самая трасса? – спрашивает Хамид. Сейчас ему приходит в голову, что, вероятнее всего, Марыся отказалась от эвакуации, чтобы добраться до матери и уже с ней возвратиться домой. Дочь наверняка не хотела оставлять ее.

– Вам все время придется избегать главных дорог. Даже при наименьшем военном контроле вы будете ползти. Сейчас, вместо того чтобы ехать красивой прогулочной автострадой вдоль моря, ты должен преодолеть часть дороги, которая ведет на юг, к Бени-Валид. Сегодня территория наша, но не обещаю, что так будет завтра. Потом по старому горному серпантину взбираешься к Гарьяну. Дам тебе один совет, как его обогнуть. Надеюсь, что моторы у вас мощные и водители хорошие. Эта дорожка действительно опасная. В мирные времена иностранные рабочие, трудившиеся по контракту, ездили там на горных велосипедах, занимаясь спортом, – в принципе, для этого средства передвижения дорога и предназначена.

– Моторы в машинах о’кей, но водители молодые и неопытные. Может, дашь мне какого-нибудь своего горца?

– Собственно, поэтому и спрашиваю. Есть у меня один такой гений, который так же хорошо ездит на осле, как и за рулем, – грубовато смеется он. – У вас там какие-то космические дива или все устроено по-старому?

– В транспорте все традиционно. А мой автобус я не хочу и не могу доверить никому.

– Понимаю. – Рахман поднимает вверх брови, но, конечно, ни о чем не спрашивает. – Это касается только дороги на Гарьян. Полдня пути. У тебя, говорят, встреча в Триполи, поэтому заберешь своих людей и вернешься той же самой дорогой вниз. Но, знаешь ли, под горку будет тяжелее. Если только не попадете в лапы военных, то мигом выберетесь на хорошую дорогу, потому что старая, конечно, соединяется с современной автострадой. На твоем маленьком автобусе тебе не нужно будет скрываться. Таких у нас полно. Документы ливийские у тебя, разумеется, есть? – задает он глупый вопрос, а сосредоточенный собеседник согласно кивает ему. – Потом из больших городов проезжаешь только Ажижию и въезжаешь в Триполи.

– Хорошо, а если бы я решился довезти товар в Налут, тогда что?

– Тогда вообще не прешься в Гарьян, в котором идут тяжелые бои, а едешь еще дальше, вглубь страны. В принципе, это даже безопаснее. Заворачиваешь по крутому полукругу и валишь из Бени-Валид на Нисму и Мизду. И не о чем беспокоиться. Джефрен, Джада – и ты уже дома, в Налуте. Красивая страноведческая трасса.

– Ага, – задумчиво говорит саудовец, потирая лоб. – Переспим с этим.

– Тогда порядок. Спутниковые карты я спер, еще работая на посту, поэтому у тебя будут все координаты для твоей говорящей машинки.

– Это называется GPS, – серьезно поясняет Хамид.

– Ты что, думаешь, я не знаю? У нас такие тоже имеются. Мы давно вышли из эпохи средневековья. – Рахман похлопывает смущенного приятеля. – Такие приборы могут вызвать удивление и даже панику среди бедуинов или туарегов, которые веками находят свои пути без компаса и никогда не блуждают.

– Извини.

– Успокойся. Иди спать, потому что завтра у тебя тяжелый день.

Наступает рассвет. Места, удаленные от города, поражают своей девственностью. Слышно пение птиц, треск цикад и дерущихся псов. Из далекой, не видимой отсюда мечети доносится голос муэдзина, который призывает верующих на salat[237].

«Может, помолиться?» – думает Хамид, но отказывается от этой идеи, потому что не хочет казаться местным чересчур ортодоксальным. Он выходит во двор и видит ливийцев и своих водителей, вместе молящихся Аллаху. Они вздымают руки, становятся на колени, чтобы коснуться лбом земли, и снова встают. «Наша религия велика, только нужно знать меру», – думает он, испытывая удовлетворение, и присоединяется к группе. После молитвы все сразу чувствуют себя лучше. Мужчины садятся, быстро завтракают и движутся уже без излишних церемоний. Саудовец на прощание крепко, по-мужски пожимает руку своему вчерашнему провожатому и Рахману.

– Надеюсь, Аллах будет хранить оставшихся в живых членов твоей семьи, – желает Хамид приятному человеку.

– Дай-то Бог, на все его воля, с которой мы должны смириться. Прощай. Если еще когда-нибудь ты случайно окажешься в этих местах, я буду рад встрече с тобой. Я написал на карте мой адрес в селении, которое ты вчера проезжал. Никогда не знаешь, что кому предназначено. Может, ветер войны снова занесет тебя в эту сторону. Мой дом всегда открыт для тебя.

Транспорт выезжает на узкую одностороннюю дорогу. Как и говорил Рахман, она спокойна, не видно никаких признаков войны. Хамиду она кажется слишком тихой и чересчур безлюдной. Это значит одно: люди или боятся, или где-то скрываются. Саудовец хочет как можно быстрее выполнить рискованное задание и решается на доставку в Налут. «Во-первых, – убеждает он себя, – этот город больше всего нуждается в помощи, а во-вторых, может, наконец-то я найду жену». Через пару часов пути они останавливаются на отдых в некотором отдалении от Гарьяна. Даже на расстоянии ста километров видны залпы ракет и слышна канонада над городом. «Хорошо, что я туда не поехал, спасибо Аллаху, – думает Хамид. Джефрен, территория над уровнем моря, протянувшаяся почти на тысячу километров, так красив, что Хамид не в состоянии сравнить его с чем-нибудь, что есть в его стране. «Может, Таиф и Абха немного могут сравниться, но только немного», – признает он. Водитель грузовика утверждает, что знает какой-то невообразимо короткий путь. Что ж, это его горы, значит, ему можно верить.

– Господи, я здесь с детства босиком бегал! – с гордостью выкрикивает мужчина. – Есть там такое высохшее вади, шире автострады, и в эту пору года основание его твердое, как бетон. Я туда часто экспедиции водил! – хвастается он. – Если поедем этим путем, то обойдем все придорожные городишки, засады и патрули и выедем просто к Налуту, – искушает он.

– Ну, не знаю… – упирается осторожный саудовец. – У меня вся дорога подробно расписана Рахманом. – Он машет помятыми картами.

– Рахман не из этих мест, а из Мисураты. Откуда же ему знать? – использует смельчак последний аргумент. – Он назначил меня водителем, значит, знал, что делает.

– Езжай в таком случае первым, но, если что-нибудь натворишь, я тебе уши оборву!

– Главное – держите дистанцию. По крайней мере одна машина должна быть исправна, так ведь?!

Довольный, что ему удалось убедить посланника, он вскакивает в кабину. За ним – двое молодых улыбающихся водителей-саудовцев. Они хотят чему-нибудь научиться у гениального мастера езды, прежде всего каскадерству.

Едут они очень медленно и осторожно, и Хамид уже жалеет, что дал себя уговорить. «Я безрассудный и безответственный!» – упрекает он себя. Он останавливает автобус, идет в тень деревца и садится на камень с сигаретой в руке. «И так их догоню, – думает он иронично. – Никуда от меня не убегут». Грузовик, опасно раскачиваясь в стороны, минует поворот. Он настолько узкий, что ветки деревьев царапают лак, а кусты трещат под колесами.

Вдруг воздух сотрясает громкий взрыв, а через секунду следующий, и следующий. Доносятся они из-за поворота. Саудовцу не нужно проверять, что случилось. Либо в них выстрелили, либо они наехали на мину или невзорвавшийся снаряд. Сейчас это уже не имеет значения. Хамид хватается за голову и стискивает от бешенства зубы. Перевозимая амуниция и взрывчатые материалы взлетели на воздух. Создается впечатление, что тут эпицентр поля боя. В воздухе, на высоте более десяти метров, носятся картонные коробки, и медицинские препараты рассыпаются по всей местности. Большие куски жести от кузова летят пониже и сметают все на своем пути, вонзаются в карликовые деревца и врезаются в мягкую глинистую землю, как ножи.

Хамид из-за взрывной волны едва может дойти до автобуса. Он хватается за руль и, уже не обращая внимания на опасные ловушки, спрятанные на дне высохшей реки, возвращается и трогается с места. В молниеносном темпе доезжает он до дороги, с которой по-прежнему видны постоянные взрывы на безлюдной территории. Эта демонстрация искусственных огней через минуту привлечет к себе патруль или даже самолет. «Я должен как можно быстрее смотаться отсюда! Вот я идиот! А ведь говорили мне, что правительственные силы заминировали большую территорию. Не пришло мне в пустую голову, что они могут сделать это на безлюдном вади! А может, это тайная трасса всех партизан? Лоялисты узнали об этом и сделали бунтовщикам сюрприз. В нынешней ситуации я уже не попрусь в Налут, – решает он. – У меня нет ни провожатого, ни оборудования. Я не могу ездить по местности с таким грузом под днищем и спрашивать прохожих, где находится больница. Во мне тут же заметят чужака, примутся расспрашивать, и тогда я засыплюсь. Мне нужен ливиец-проводник, который помог бы безопасно добраться до места.

Мужчина решительно берет курс на Мисурату. «Хорошо, что Рахман оставил мне свой адрес. Жаль только, что я такой глупец и не взял у него номер телефона». От бешенства Хамид бьет пятерней по рулю. Не солоно хлебавши, он ни с чем вернется к гордым товарищам, которые так хорошо его приняли. «Но как сейчас они меня примут?» – задает он себе вопрос. И как он будет смотреть им в глаза?

* * *

После того как Марыся выплакала жалость и боль, которые она подавляла уже пару дней, ей удается успокоиться в объятиях пухленькой Лейлы, жены Рахмана. Женщина очаровательна и отзывчива, так хорошо все понимает, как мать. У нее две маленькие дочурки, Айша и Муна, которые смотрят на Марысю большими глазами, полными удивления.

– Миленькая моя, это же люди простые и очень недоверчивые, – объясняет Лейла поведение подозрительных побратимов мужа. – Они, чтобы быть уверенными в тебе, должны прежде съесть с тобой пуд соли… или мешок кускуса, – смеется она. – Много бед их постигло. Они такие, какими их сделала жизнь. А она никогда не была для бедуинов легкой. Ты ведь знаешь, в каких условиях им приходится жить из поколения в поколение. А в ситуации, которая возникла сейчас, когда неизвестно, кто враг, а кто друг, они просто не могут сориентироваться. Для них все или белое, или черное, без каких бы то ни было оттенков.

– Ты, наверное, образованная женщина или мудрая от природы, – говорит Марыся, глядя на деревенскую женщину, одетую в традиционную местную одежду, с цветным платком, обвитым вокруг головы.

– Моя голубушка! – Рахман останавливается у двери в кухню и смотрит на жену с гордостью. – Такая была умная в своей деревне, что потом даже училась за границей.

– Я по образованию психолог, – скромно улыбается бедуинка. – Но по пристрастию, по происхождению – умничающая деревенская баба. – Лейла смеется, закрывая рукой рот.

– Чем богаты, тем и рады, пойдемте, запечем цыплят на гриле. Это единственная эксклюзивная еда, какую можно подать гостям.

Дядя приглашающе машет рукой, хватает поднос и выходит на задний двор небольшого деревенского домика.

– Что нам сейчас делать? – Марыся постояннобеспокоится. – Куда мы пойдем? Страшно возвращаться в Триполи, так как мы не имеем понятия, где идут бои. Не попадем ли в какую-нибудь засаду по дороге? Ваше племя нас не приняло, а после кретинского вранья Рашида они считают, что это мы ликвидировали их патруль. К несчастью, половину из них расстреляли, как уток, из военных самолетов, что тоже нам припишут. Око за око, зуб за зуб. Сейчас они не столько будут стараться от нас избавиться, сколько убьют, придерживаясь кодекса мести.

– Не драматизируй! – Рашид критически кривит рот. – Если дядя скажет, что мы свои, тут же все их претензии исчезнут. Разве они могут подумать, что мы правительственный самолет на них наслали?! Это же просто глупость! Мысли логически!

– Знаешь, с ними никогда ничего не известно, но надеюсь, что они поверят старому побратиму на слово.

От Марыси не укрылось, что Рахман не так уверен, как Рашид.

– Вот видишь, Мириам. Только позитивный настрой может нас спасти, – наивный парень расслабляется и удобно опирается о стену деревянного дома, подставляя лицо последним теплым лучам солнца.

– Если б знал, что вы здесь, я бы тебя, девушка, посадил в машину одного приятного катарца. Он приплыл на том судне, на которое вы, глупые, не сели. – Рахман в досаде потирает подбородок. – Он ехал с транспортом до Налута и мог бы завезти тебя к матери. Наконец-то были бы вместе, и, возможно, вам удалось бы как-то выбраться отсюда.

– Действительно жаль.

Сейчас Марыся готова поехать уже со всяким, лишь бы только подальше от этого дикого места и этих странных людей.

– Мне так хочется быть рядом с мамой, – говорит она грустно. Лейла гладит ее по щеке. – Почему представители одного и того же народа так не доверяют друг другу и убивают своих? – размышляет она вслух, потому что не желает держать это в голове.

– Здесь, под Мисуратой, в самом центре нашего ливийского ада, вам точно не нужно находиться, – говорит Рахман. – Тут не только партизаны с лоялистами сталкиваются. Тут борются между собой племена, которые веками таили гнев друг на друга. Хватает ненависти и к горожанам. Люди из города раздражают тех, кто живет в пустыне. Бедуины полагают, что их всегда считали худшими, что у них меньше достаток, более тяжелая жизнь. После стольких лет, проведенных в Триполи и Эз-Завии, я вижу, что тоже отдалился от них. Поэтому сомневаюсь в их полном ко мне доверии. Мне удалось вначале отбить ангары с оборудованием. Этим я их покорил. Но чувствую кожей, что они терпят меня, потому что должны. В душе же считают другим, чужаком. А может, даже предателем, который бросил своих, променяв на благополучную жизнь в городе.

– Ну и хорошо, – говорит девушка, – я, пожалуй, не буду рисковать и ехать через пустыню, чтобы жить среди них.

– Оставайся со мной. Поможешь мне на нашей маленькой ферме и в доме. Что мне стоит одну худышку накормить, – искренне приглашает Лейла. – Сейчас нужно переждать. Я думаю, что вы, парни, тоже не должны ввязываться, – обращается она к мужчинам, которые только пренебрежительно машут руками. – Из того, что ты за минуту до этого сказал, мой муж, я делаю вывод, что опасность угрожает вам и со стороны враждебной правительственной армии, и со стороны своих, – говорит она очень серьезно. Грусть и слезы видны в ее глазах.

– Женщина не понимает патриотизма. Для нее самое главное – это дом, дети и любовь, но, чтобы это иметь и не бояться, что через минуту все утратишь, должен царить мир, за который борются парни. Такое разделение ролей.

Рахман встает, обнимает свою женушку и нежно целует ее в лоб.

Воцаряется тяжелая мучительная тишина. Марыся окидывает взглядом ферму Рахмана и Лейлы. Маленький садик на заднем дворе дома, окруженный классической для Ливии живой изгородью из опунций, очень уютный. По стенам дома и небольшого сарая для скота, из которого поминутно доносится блеяние и специфический запашок, плетутся разноцветные бугенвиллеи. Марысе нравится предложение Лейлы. Она думает, что смогла бы остаться здесь на какое-то время, чтобы отдохнуть, обдумать прежнюю жизнь и сделать какие-нибудь разумные шаги в будущее. Ведь ее мать провела на ферме в Сахаре целых два года, и не как гость или друг, а практически как рабыня.

Девушка вздыхает с облегчением. Она наконец нашла спокойное место на ливийской земле.

– Если бы я могла и не помешала…

Звук машины, подъезжающей к дому, прерывает ее ответ.

– На всякий случай спрячьтесь в сарае. У нас никто не любит чужих и сразу начнет вас подозревать. Сами уже в этом убедились, – шепчет Рахман, идя на цыпочках к выходу. Осторожно выглядывает из-за ограждения, чтобы узнать, кто к ним приехал. Лейла тем временем тихо открывает каморку и буквально впихивает в нее молодых людей. Две маленькие доченьки прячут лишние тарелки и столовые приборы.

– А, рад, что вы прибыли на мой скромный порог, – радостно говорит хозяин, явно расслабившись. – Входите, может, чего-то выпьете, чего-то съедите? – приглашает он гостей, а спрятавшиеся среди баранов Марыся и Рашид облегченно вздыхают и уже собираются выйти.

– Есть не будем, потому что мы по другому делу.

Высокий ливиец входит на маленький дворик, оглядывая все оценивающим взглядом.

– Нас атаковали, и это дело твоих родственников, – говорит он гневно. – Убиты мои люди! – выкрикивает он, а его товарищи, двое рослых мужчин, снимают с предохранителей оружие.

– Как это возможно? – Рахман отступает назад, разводя руками. – Сколько их было? Они в вас стреляли?

– Заметили наше убежище и показали правительственным свиньям!

– К вам должен был приехать мой братишка с женой. Но они, во-первых, мои ближайшие родственники, и я могу за них ручаться. Во-вторых, они безоружны. Женщина в вас стреляла?

– Не строй из себя наивного! – Главарь хватает хозяина за горло, а Лейла бросается на защиту любимого. – Может, это ты их прислал?

Как бы нехотя повстанец замахивается и бьет женщину в лицо.

– В конце концов, ты многие годы был псом, прислуживающим правительству Каддафи. Наверняка это ты наслал на нас несчастье!

Он наклоняется к испуганному Рахману и, почти вплотную прижав свой лоб к его, испытующе смотрит ему в глаза.

– Мохамед, что ты выдумываешь?! – Лейла, видимо, знает агрессивного парня и, забыв об ударе, старается оттянуть мужчину от мужа, которому угрожает опасность.

– Лейла, я не закончил! Не вмешивайся в мужские дела! Иди в дом и забери отсюда детей!

– Братья!

Женщина получает еще один удар, на этот раз сильнее, и с окровавленным лицом падает на утрамбованную землю двора.

– Мама! – Девочки бросаются к ней и прижимаются в ужасе.

– Мы не желаем иметь в своих рядах изменников. – Прибывший вытягивает из-за пояса нож. – Мы с такими расправляемся быстро.

– Но…

Рахман не успевает закончить фразу: живодер острым кинжалом наносит ему удар в горло. Потом, уже хрипящего, отбрасывает от себя. Тело безвольно падает между скамейкой и столиком, разбивая тарелки и стаканы, которые на нем стояли. Маленькие доченьки убитого подхватываются и безмолвно смотрят на отца. Они не могут сделать и шага и изо всех сил прижимаются своими худенькими спинами к теплой деревянной стене дома. От ужаса девчушки замерли и, кажется, даже перестали дышать. Глаза бывшего полицейского меркнут. Кровь тонкой струей стекает у него из уголка искривленного от удивления рта.

– Ты, женщина, тоже как можно быстрее отсюда убирайся. Ты уже не принадлежишь к нашему племени, – обращается живодер к своей родственнице, которая без страха, а только с ненавистью смотрит на убийцу.

– Аллах отплатит тебе! – шипит она сквозь стиснутые зубы. – Он еще с тобой сведет счеты! Невинного и порядочного убить легко! Ты пес, пес бродячий и Каин! – кричит она в истерике.

Главарь со всей силы бьет женщину ногой в живот и, усмехаясь и не обращая внимания на ее гневные слова, поворачивается и идет к выходу. Проходя мимо гриля, берет кусок жареного цыпленка и с аппетитом вонзает в него зубы.

Вскоре сбылись проклятия Лейлы. В эту минуту на подворье въезжает правительственный патруль и, видя припаркованный у дороги пикап, хочет проверить, кто прибыл в деревню.

Слишком много всего творится в округе. Подразделение получило приказ внимательнее проверять местность и каждый дом. Повстанцы слишком активизировались, и местные племена остаются безнаказанными. Армия Каддафи утрачивает в этом районе влияние, поэтому приказано прислать подкрепление – новых горячих наемников из Судана и Чада. Молодые мужчины просто рвутся безнаказанно убивать, насиловать и грабить. Их этим привлекали при вербовке. Они жаждут крови. Они заглядывают под брезент полугрузового автомобиля и не могут поверить своим глазам. Там горой сложены автоматы Калашникова, связки с амуницией, гранаты и медикаменты. Они подкрадываются к ближайшему дому, тихо вбегают во двор и тут же за углом нарываются на вооруженных партизан. Не успел родственник Лейлы проглотить кусок цыпленка, как уже лежит в смертельных судорогах, прошитый очередью из автомата. Его товарищи присоединились к нему в следующую минуту. Сейчас в живых остались только Лейла с доченьками и спрятавшиеся в сарае Рашид с Марысей. В деревне раздаются одиночные выстрелы.

– Не двигайся, я еще к тебе вернусь. – Большой чернокожий мужчина с носом на пол-лица показывает пальцем на испуганную женщину, по-прежнему сидящую на земле. – Мы неплохо с тобой позабавимся, птичка, – обещает он, а бедуинка даже перестала дышать от мысли, что ожидает ее саму и ее девочек. В Ливии все знают, что творят наемники с женщинами оппозиционеров, даже такими маленькими, как ее дочери. Мать дрожит от ужаса и лихорадочно думает о том, как бы защитить не столько себя, сколько, по крайней мере, своих крошек от позора и неминуемой смерти.

Парализованная страхом Марыся быстро моргает глазами и прикусывает губы, чтобы не закричать. Охваченная паникой, она старается побыстрее отодвинуться от временного, сделанного из отдельных досок входа в сарай. Она на цыпочках отходит на шаг назад, вглубь, и случайно наступает на лежащего барана. Животное подхватывается, блеет, а девушка падает как подкошенная на спину и ударяется головой о железную миску, а та – о корыто. Этот громкий звук привлекает наемника, уже собравшегося покинуть подворье. Он задерживается, прислушивается и возвращается к сараю.

– Господин, мы там только животных держим, – говорит Лейла, стараясь защитить гостей собственной грудью.

– Они и нам пригодятся. – Мужчина грубо отпихивает ее, и бедуинка снова падает на землю. – Мы ведь тоже должны что-то есть.

С этими словами наемник распахивает дверь и останавливается как вкопанный. Не знает, должен ли он сразу начать стрелять или нет, но понимает, что за вранье и укрывание беглецов хозяйка должна быть наказана.

– Это овцы? – спрашивает он иронично. – Может, она и похожа, потому что у нее такой же светлый мех, – говоря это, он хватает Марысю всей пятерней за волосы и вытягивает наружу, – но этого уж точно нужно считать черным бараном-производителем.

Он отпускает первую жертву, которая подскакивает к хозяйке, а потом дергает Рашида за рубашку и тащит парня к выходу.

– Идем! – Он направляет на группку испуганных людей блестящий автомат и, толкая их в спины, гонит на другую сторону улицы.

Там, перед одним из самых больших зданий в деревне, в котором находятся магазины и механическая мастерская, собралась уже большая толпа жителей. Наемников немного, может, пять или шесть, но они рослые, сильные и вооруженные. Их преимущество – агрессия, которой они переполнены. Двое из них возвращаются к телу Рахмана с перерезанным горлом и трем застреленным партизанам.

– Вы прятали бунтовщиков! – говорит испуганным селянам на ломаном арабском главный среди солдат. – Такое поведение должно быть наказано! – Он подзывает пальцем механика, который подходит к нему неуверенно, слушает какой-то приказ, отданный шепотом, а через минуту согласно кивает и бежит к мастерской. Когда он возвращается, все видят в его руке толстую холщовую веревку.

– Бабам стать под теми кактусами! – командует военный.

Марыся, Лейла с дочерьми, пять стройных молодых девушек, пара кругленьких хозяек постарше и две традиционно одетые бабки как можно быстрее перемещаются в заданном направлении.

Они стоят у самой дороги, послушно сбившись в кучку и потупив взгляды в асфальт. Только Марыся украдкой осматривается по сторонам, чтобы понять, есть ли у нее шанс убежать. Краем глаза она видит приближающийся белый автобус, который внезапно тормозит и въезжает на деревенскую дорожку между домами. Наемники ничего не замечают, потому что очень заняты. Они ходят по кругу и связывают руки согнанным мужчинам, которые уже прекрасно знают, что их ждет смертельный приговор.

Фермеры смирились со своей участью и поддаются, как овцы, идущие на убой. Только Рашид сопротивляется, падает на землю, брыкается и не дает себя связать. Солдаты теряют терпение, и один из них стреляет прямо в лицо молодому красивому мужчине. Единственная пуля из пистолета, выпущенная с расстояния десяти сантиметров, превращает это красивое лицо в кровавое месиво.

Марыся и Лейла замирают, прижимая руки ко рту, и не издают ни малейшего звука. Испуганные селянки визжат и в панике разбегаются во все стороны. Две короткие очереди из автомата останавливают их. Одни падают на серую асфальтированную дорогу, другие – на оранжевую землю обочины, извиваясь в последних смертельных судорогах. В живых остаются только две женщины с двумя маленькими девочками. Они стоят как вкопанные у живой изгороди из опунций. Через минуту ливийки приседают на корточки, пряча в объятиях тихо плачущих девочек с косичками, перевязанными разноцветными ленточками, и опускают взгляд, не желая больше смотреть на разыгравшуюся борьбу. Наемники приказывают мужчинам повернуться к себе спинами и встать на колени.

Хамид въезжает в описанное Рахманом селение, думая обо всем, только не об опасностях войны. Как-то не очень тронула его потеря груза в несколько тонн. Его больше интересует личная жизнь и поиски жены.

Когда его глазам неожиданно предстает ужасное зрелище, мужчина машинально поворачивает на утрамбованную деревенскую дорожку между домами. «Значит, то, что пишут в прессе и сообщают по телевидению правозащитники, правда! В Ливии расстреливают гражданских людей, ни в чем не повинных и безоружных! Боже мой!» Не отпуская педаль газа, он мчит между многочисленными оливковыми деревьями. Вдруг в отдалении показалось белое строение небольшой мечети. Стоящий возле нее минарет достаточно высок. Под полумесяцем купола – красивый порожек, с которого муэдзин оглашает, что настало время молитвы.

В голове Хамида родился план. То, что он увидел, испугало молодого человека, но вместе с тем порадовало его сердце. У деревенской дороги стояла та самая женщина, которую он вчера видел в порту. На ней все та же цветная блузка. Сейчас уже нет сомнения, что это его Марыся. Ее распущенные светлые кудри развеваются на ветру, контрастируя с волосами всех жителей деревни.

Он останавливает машину и открывает тайник, устроенный в днище, под обивкой. А затем быстро вытягивает из него разборную снайперскую винтовку, за минуту собирает ее и бежит сломя голову по витой лесенке на башню. Оказавшись на балконе, Хамид удовлетворенно кивает: все как на ладони. Для такого хорошего оружия расстояние небольшое. Только нужно поспешить, а то наемники закончат с мужчинами и наверняка примутся за женщин, за его красивую жену. Он приставляет прицел к глазу и целится в первого живодера, который через секунду падает. Потом другой, третий.

Селяне оглядываются вокруг, не понимая, что происходит, и не видя своего спасителя. Наверняка объясняют себе, что это Аллах убирает преступников, и поочередно поднимают лица в сторону неба, бормоча слова молитвы. Одна Марыся видела автобус и знает, что у водителя или пассажира неплохое оружие. Он тоже должен быть партизаном, если занялся отстрелом солдат Каддафи.

Молодая женщина, воспользовавшись моментом, решает попрощаться с Рашидом, который сегодня стал очередной жертвой режима. Она садится на грязную утоптанную землю двора рядом с мертвым парнем и, находясь так близко, боится смотреть на то место, где раньше было его красивое улыбающееся лицо. Она осторожно берет его за холодную уже руку и невольно отмечает, что в голове у нее пустота. «Боже мой, еще не так давно этот человек был страстным любовником, веселым и беззаботным шутником, у него были планы на будущее и пылкие чувства, а сейчас что от него осталось? Ничего, бренное тело, безжизненная оболочка». Марыся переводит взгляд и смотрит на изувеченное лицо, и слезы сами льются у нее из глаз. Всхлипывая, она сгибается пополам и притрагивается лбом к плечу бывшего друга. «Хорошо, что он, по крайней мере, знал, что я ношу его ребенка и после него что-то останется, – думает она, но ее это не утешает. – Что я теперь буду делать? Как я из этого выберусь? Что будет с маленьким существом, которое я ношу под сердцем? Сколько людей еще обижу моим необдуманным и позорным поступком? Какая же я незрелая, непорядочная, сопливая, распущенная дамочка…»

– Ты жива?

Мужчина, одетый в грязно-белую короткую галабию и панталоны, в тюрбане, обвитом вокруг головы, осторожно дотрагивается до спины расстроенной девушки.

– Хамид?! – Марыся поднимает заплаканные глаза. – Ты здесь?

Женщина вскакивает на ноги и стоит, застигнутая врасплох, напротив мужа, не зная, как вести себя после всего, что она сделала.

– Иди ко мне, любимая, – зовет мужчина, распахивая объятия, и Марыся падает в них, не переводя дыхания и прижимаясь, как бедная испуганная козочка.

* * *

Они едут уже некоторое время и постоянно молчат. Оба погружены в собственные размышления и задают в душе тысячи вопросов, которые боятся произнести вслух.

– Кто был тот убитый мужчина? – не выдерживает Хамид.

– Мой двоюродный брат, сын умершей тетки Хадиджи, – сообщает Марыся бесстрастным голосом.

Снова воцаряется тишина. Саудовец напряженно думает, решая, что сейчас делать. Или ехать в Триполи, где как можно быстрее закончить взятую на себя миссию и вернуться домой, или все же ехать в Налут и передать боевикам хоть немного привезенных денег и оружие, которое находится у него в тайнике? Одно и другое рискованно, потому что во время войны, охватившей всю страну, нет в Ливии спокойных и надежных дорог. Ситуация меняется, как в калейдоскопе. Там, где сегодня играют дети и смеется молодежь, завтра может пролегать линия фронта.

Сейчас, когда рядом с ним любимая женщина, Хамид не хочет подвергать ее опасности, а наиболее опасна была бы сейчас езда ночью. Сумерки приближаются большими шагами, покрывая красивую безлюдную территорию розовой дымкой. Где они могут остановиться, кто подаст им руку помощи? Должен ли он звонить Хасану или лучше воздержаться от неприятного разговора? Хамид знает одно: они должны как можно быстрее скрыться. Попасться как к одной, так и к другой стороне конфликта нельзя: это могло бы закончиться для них трагически. Он сворачивает с асфальтированной дороги и по утрамбованной грунтовке медленно направляется через свободную территорию к еще более обширному безлюдью. Когда на горизонте замаячили большие военные ангары, Марыся начинает паниковать.

– Что ты делаешь? Куда едешь? – спрашивает она озабоченно. – Ты на чьей стороне?

– На этой, разумеется, – успокаивает ее муж, останавливает автобус, становится на ступеньку и прикладывает к глазам профессиональный бинокль. Он не видит никакого движения. – Именно тут я провел первую ночь, когда приплыл в Ливию, – поясняет он и показывает пальцем на отдаленную постройку. – В реалии этой страны меня посвящал твой очень милый родственник Рахман.

– Он тоже мертв.

– Видел. Что за бандиты эти наемники!

– Его убили свои, – сообщает Марыся с горечью. – Соплеменники.

– Почему? Ведь я видел собственными глазами, что он пользовался среди них огромным авторитетом.

– Так уж складывается здесь. По крайней мере так стало во время этой паршивой братоубийственной войны. Достаточно какого-то разговора, незначительного недоразумения, неверного толкования – и ты в мгновение ока из друга или брата становишься врагом, которого нужно убить. Ни в чем и ни в ком нельзя быть уверенным.

– Мне кажется, что тут достаточно спокойно, значит, проведем здесь ночь, – принимает решение мужчина. – Ничего лучшего мне не приходит в голову. Во всяком случае, в эту минуту.

Хамид медленно движется, и вскоре они подъезжают к известному домику. Паркуются за ним, со стороны просторной пустоши. Белая машина сливается с цветом барака и светло-бежевым песком, который окружает безлюдные склады.

– У нас будут очень неплохие условия, есть даже ванная с душем, но спать я предложил бы тебе в автобусе. Я видел в доме множество пауков, больших тараканов, а под полом – крыс.

– Ну, так это прекрасные условия!

Впервые с момента встречи Марыся улыбается. Она берет маленький рюкзачок и направляется к умывальнику. Она чувствует, как одежда прилипает к телу и от нее исходит отвратительный запах. В конце концов, все последние сутки она, словно мышь, страшно потела от страха. Из душа льется по-летнему приятная вода, и женщина стоит под струями, стараясь смыть с себя грязь и ужасы войны. Она намыливает тело и неохотно проводит рукой по чуть заметно округлившемуся животику.

«Хамида не удастся обмануть, он чересчур хорошо знает мое тело, – приходит она к выводу. – Да и, в конце концов, разве можно лгать ему, когда дело касается такой важной, ключевой проблемы, последствия которой будут с нами до конца жизни? – размышляет Марыся. – Но, с другой стороны, как я расскажу ему правду? – Она иронично улыбается самой себе. «Любимый муж, я сорвалась с супружеской цепи и пустилась с первым встречным парнем во все тяжкие». Ну конечно! «И что ты скажешь на это, любимый? – ведет она внутренний циничный диалог. – Посочувствуй мне, я потеряла любовника, такой хороший треугольник могли бы создать…» Слезы отчаяния появляются в ее янтарных глазах. «Будешь ли ты добрым папочкой моему ублюдку?» – продолжает она мысленный разговор с мужем. Она приникает грудью к стене, и струи воды стекают по ее худой спине. Молодая женщина плачет уже не по поводу страшной смерти Рашида и своей проклятой судьбы, а потому, что позорно изменила такому доброму и порядочному человеку, как ее супруг. Именно сейчас она особенно сильно ощущает бремя своей вины. У нее постоянно перед глазами его лицо, излучающее грусть, неуверенность и горечь.

Она смотрит на большого, цвета зрелого финика таракана длиной в четыре сантиметра и с торчащими вверх усами. Он взбирается на большой палец ее стопы, и Марыся замирает с мыслью, что она меньше испытывает отвращения к тараканам, чем к себе. Снаружи наступают сумерки. Внутрь ванной комнаты через маленькое оконце под потолком попадает очень мало света. С перекрытия грустно свисает изолированный провод с разбитой лампочкой на конце.

– Ничего не случилось? – Хамид осторожно стучит в незакрытую дверь, а задумавшаяся Марыся испуганно подскакивает от звука его голоса. Большой тараканище тут же смывается в канализационную трубу. – Ты жива?

Мужчина входит внутрь. Он уже без своей вонючей, давно не стиранной галабии и панталон. На нем короткие шорты «Найк» и эластичная майка. «Где были мои глаза? – задает себе Марыся риторический вопрос. Ее муж убийственно красив даже в спортивной одежде. – Что меня привлекло в этом Рашиде?!» Она поворачивается к супругу, скромно кладет одну руку поперек груди, другую вдоль живота, желая закрыть хотя бы часть своего нагого тела.

Хамид, не обращая внимания на льющуюся воду, подходит к любимой, осторожно обнимает ее и прижимает к себе. Марыся касается лбом его груди и обвивает худенькими руками талию. Хамид поднимает ее заплаканное лицо и нежно целует чувственно приоткрытые губы. Потом его пальцы ныряют в ее мокрые вьющиеся волосы и он наслаждается их гладкостью и густотой. Хамид внимательно смотрит в ее глаза, опушенные завесой длинных черных ресниц, но кроме бездонной грусти и отчаяния ничего в них не видит. «Не буду задавать ей никаких вопросов, – решает он. – Не хочу ничего знать и ничего ждать. Хочу только быть с ней и никогда уже не расставаться». Он страстно притягивает женщину к себе и убирает поцелуями всю горечь расставания и тоску с ее щек, глаз, шеи и груди. Марыся в экстазе стягивает с него мокрую одежду и гладит тело мужчины. «Мы сейчас так близко друг к другу, оба нагие и укрытые темнотой, которую рассеивает только свет месяца, падающий через окно». Женщина закрывает глаза и отдается любовному ритму, желая, чтобы эта минута упоения страстью никогда не заканчивалась. Она хочет спрятаться в тело партнера, как в безопасную скорлупу, и уже ничего не бояться и перестать убегать, перестать скрываться от правды и ответственности, от его любви, которая в этот момент проявляется во всей своей красоте и силе. Хамид в упоении кричит, обнимает ее еще крепче. Душ заливает их тела. Вода дает успокоение и смывает с них зло этого мира.

– Поедем в Триполи к Муаиду или в Налут к твоей матери? – едва открыв глаза, спрашивает Хамид на рассвете следующего дня лежащую рядом жену, которая вперила в него ожидающий и нетерпеливый взгляд.

– Хочу к маме, – не колеблясь ни секунды, отвечает Марыся. Женщина не спрашивает, откуда муж знает, где находится ее семья, и знает ли он все подробности ее пребывания в Ливии. Она оставила выяснения на потом или, скорее, навсегда.

Больница в Налуте

– Мама? – Марыся вцепилась в трубку спутникового телефона и кричит в нее во все горло.

День уже в полном разгаре, и пара проезжает дорогой, которую вчера одолел Хамид. Мужчина знает тут каждый камень и каждый поворот. О чудо, они не натыкаются ни на один пост полиции, ни на один правительственный конвой. Им повезло не встретить и повстанцев. Сейчас они вообще не уверены, что были бы встречены по-дружески.

– Марыся? – До нее, будто сквозь вату, доносится голос любимой и соскучившейся по ней матери. – Столько времени мы не слышали друг друга!

– У нас не было связи!

– У нас тоже! И электричества, и воды, и еды. Свозим сейчас остатки запасов из окрестных селений, но даже горцам уже нечем поделиться.

– Тогда почему, черт возьми, ты не сбежала через границу в Тунис? – спрашивает Марыся, разозленная ситуацией матери и пришедшая в ужас.

– Все время идут бои, и неизвестно, попаду ли я под град ракет или нарвусь на мину. Можно также попасть в лапы наемников, а они не играются с такими беглецами. Пуля в лоб – и все дела, – объясняет она спокойно, как если бы это было вполне нормальным и понятным явлением. – Хорошо, что ты наконец-то вырвалась и плывешь в Катар. А может, ты уже в безопасности? – Марыся улавливает странные нотки в ее голосе.

– Откуда ты знаешь?

– Муаид звонил.

– Я не села на судно, – сообщает Марыся и ожидает лавины обвинений и упреков, но слышит только тишину. – Не хотела выезжать без тебя, извини. Повстанцы должны были подвезти меня до Налута, – врет она и не краснеет, хотя чувствует, что муж весь превратился в слух, стараясь выловить какое-нибудь слово или фразу, которые помогли бы понять бурную польскую речь. – Планы немного изменились, но я уже в безопасности и еду.

– Надеешься преодолеть половину охваченной войной Ливии?! – шепчет мать, но в ее голосе слышится напряжение и неодобрение. – Ты что, с ума сошла, моя неисправимая, придурковатая дочь?! – взрывается Дорота.

– Мы уже оставили за собой большую часть пути и теперь ближе, а не дальше от тебя, – спокойно объясняет Марыся, не обращая внимания на обидные слова матери.

– Добираешься автостопом или подговорила этого глупого Рашида, чтобы он что-нибудь организовал? Подобралась пара идиотов!

Дорота не выдерживает и решает основательно отчитать свою безрассудную дочь.

– Мне Муаид рассказал, как ты там хорошо проводила время! – добавляет она осуждающе. – Бедолага пытался объяснить, что, увы, не уследил!

– Родная моя, я еду с Хамидом! – Марыся повышает голос в надежде прервать свою расходившуюся не на шутку мать. От ужаса, что ее измена уже известна стольким людям, молодую женщину трясет. Хорошо, что она говорила по-польски и только что отыскавшийся муж не понимает ни одного слова обвинений в ее сторону. Марыся вздыхает с облегчением.

– Привет, Дорота. – Саудовец, слыша свое имя, берет трубку у расстроенной жены. – Надеюсь безопасно довезти твою дочь до Налута. – Он доброжелательно смеется. – Она упряма, как ослица, и ничего с этим не поделаешь. Если хочет к маме, то нужно добраться к маме, хоть вокруг все гремит и горит, – поясняет он. – Тебе же остается или любить, или относиться к этому как к должному. И только.

– Хамид, как приятно тебя слышать! – Дорота мгновенно успокаивается. – Позаботься об этой маленькой сумасшедшей. Я вас жду, но скажи мне, откуда вы едете, со стороны Зувары, Сурмана или с востока? Над Джефреном развевается уже новый флаг, и он свободен. Но не суйтесь на Зинтан. Оттуда регулярно поступает больше всего раненых. Буквально раз в неделю они делают из этого города военный полигон. Пожалуй, не успокоятся, пока полностью не сровняют его с землей.

– Мы забрались в отдаленный район Джаду, так что здесь относительно спокойно, – говорит довольный собой мужчина.

– Но не съезжайте с главной дороги! Не суйтесь ни на какие короткие дороги! Все тропки и высохшие русла рек заминированы. Вчера привезли к нам остатки транспорта с гуманитарной помощью, который въехал на один такой путь. Немного от него осталось. А от водителей только ошметки. Скорее всего, под медикаментами было снаряжение. Страшно! Сколько времени продлится разминирование этой большой страны? Сколько лет после войны дети будут гибнуть или терять руки и ноги на скрытых минах и невзорвавшихся снарядах?! – возмущается женщина. – У нас столько маленьких пациентов! Потому я и не могу спокойно говорить на эту тему, – поясняет она свое волнение.

– Я соскучилась, мама. – Марыся снова берет трубку. – Даже несмотря на то, что ты все время меня сволочишь.

Польское произношение Марыси по-прежнему немного неправильное, но ей удается выгрести из памяти противное словечко Дарьи.

– Ты маленькая скандалистка! – Дорота на этот раз не реагирует на грубое слово, хотя ей очень не нравится, когда ее дети используют в речи ругательства. – Ты так счастлива в жизни, просто в рубашке родилась! Я люблю тебя, доченька моя! – признается она дрожащим голосом. – Приезжай как можно быстрее, и мы уже никогда не расстанемся. Никогда-никогда…

– Обещай, – просит Марыся, но не дожидается ответа. Слышит только помехи на линии, а через минуту телефон уже не работает.

* * *

Дорота уже привыкла и к ежедневному труду, и к недостаткам горной местности, и к тяжелой работе в больнице. Женщину окружают любовь и уважение, чего в ее жизни до сих пор никогда не было. Для местных жителей и пациентов она европейская госпожа доктор и та, которая их не бросила. Ее украинская подруга Зина тут же по приезде поселила ее в брошенном польским доктором домике на территории больничного городка. Это, пожалуй, самое лучшее жилье. Но для избалованной судьбой Дороты это обычная консервная банка с высверленными отверстиями для вентиляции – окнами и дверью. И все же в ее распоряжении две уютные комнатки за высокой больничной стеной. Женщину охраняют иммунитет службы здравоохранения и Женевская конвенция.

Дорота чувствует себя здесь в безопасности, она удовлетворена и почти счастлива. Сама не понимает, как это возможно, ведь ее семья, любимый Лукаш, Дарья и Адаш, так далеко. Она беспокоится о них день и ночь. Редкие телефонные разговоры не приносят никому радости, подтверждают только, что она по-прежнему жива. К тому же Марыся в двух сотнях километров от матери, тоже в неоднозначной ситуации.

Больше всего Дорота волнуется именно за нее. Какая она еще инфантильная! Какая безответственная! И к тому же упрямая! Последнее нервирует Дороту больше всего. Уже давно могла бы покинуть Ливию или через границу с Тунисом, или пароходом. Если бы тогда села с ней в машину Ахмеда. Будь они вдвоем, ничего бы не случилось. И не пришлось бы участвовать в гражданской войне чужой им страны. Не смотрели бы на ужасы, которые тут творятся.

У женщины после происшествия с бывшим мужем и наемником, который хотел застрелить ее, фобия. Дорота старается вообще не покидать стен больницы. Она боится всего и всех. Если бы она захотела, то давно уже могла бы бежать через Вазин – ближайший переход границы, который от Налута всего в сорока километрах.

Когда была большая перевозка раненых, под белыми флагами с красным крестом и полумесяцем в сопровождении союзных воздушных сил, Зина, видя состояние подруги, попыталась уговорить ее. Но Дорота боялась переступить порог больницы. Женщина убедила себя в том, что она хорошо тут устроилась и выйдет из этого безопасного убежища только после того, когда смолкнут все выстрелы. Она уже достаточно подвергала свою жизнь опасности, часто рисковала и принимала глупые решения. Сейчас время думать. Ей не раз приходилось видеть горцев-связистов, которые доставляли им продовольствие с безопасных ферм. Они смеялись и шутили, полные сил и здоровья, а через минуту их привозили искалеченными, без рук или ног. Как она может решиться ехать по стране, территории которой переходят из рук в руки? Люди настолько обезумели, что готовы перегрызть горло, чтобы свести счеты. И этому не видно конца. Какая-то нездоровая ситуация! Паранойя! Что касается налетов НАТО, то, возможно, в Триполи или Бенгази это помогает, но только не здесь!

Женщина неоднократно приходила к выводу, что в горах Нафуса, как в Афганистане, слишком много тайных, мало известных тропок, пещер и тоннелей, в которых можно незаметно укрыться и поджидать врага. «Эта война будет тянуться бесконечно, – думает она, ежедневно сталкиваясь с реалиями противостояния. – Хорошо, что Марыся нашлась и находится под опекой рассудительного Хамида. С ним я поеду хоть на край света. Впрочем, нужно будет все спокойно спланировать и проверить. Мы не бросимся в сторону Туниса или Триполи, когда там будут идти тяжелые бои».

Она даже дрожит от страха. «Только если меня чем-нибудь накачают или наденут смирительную рубашку», – подытоживает Дорота, иронично улыбаясь себе под нос. «Какое же я трусло», – с удовольствием употребляет она выражение своей младшей дочки Дарьи, и ее большие голубые глаза наполняются слезами. «Не из-за чего расстраиваться, – отряхивается она. – Нужно быть сильной. Молодые с минуты на минуту могут быть здесь!»

– Ja sadiki[238], – обращается она к старому беззубому сторожу у ворот, и тот расплывается в улыбке. – Через минуту ко мне приедет дочка с мужем, поэтому без лишних церемоний впустите их внутрь. К доктору Bulandija[239], quejs?

– Ajwa. – Дедок согласно кивает, опираясь подбородком на приклад АК.

«Как они могли дать ему оружие?» Дорота недовольно крутит головой и бежит домой, чтобы немного прибраться. Уборка двух комнат занимает у нее полтора часа. Как только она выходит из душа и набрасывает на себя зеленый докторский комбинезон, раздается стук в дверь. Дорота бросается в прихожую и отворяет дверь настежь. Она видит похудевшую дочку, саудовского зятя, одетого в обноски ливийского феллаха, и торчащего за ними сторожа, который целится автоматом прямо им в спины.

– Опустите оружие, szabani[240]! – выкрикивает она в ужасе, а дедок невинно улыбается, показывая беззубые десны.

Затем он услужливо кланяется и уходит.

– Марыся, мой любимый ребенок! – Мать и дочь обнимаются и заливаются так долго копившимися слезами. Довольный собой, но смущенный ситуацией Хамид неуверенно переступает с ноги на ногу.

– Заходите внутрь, дети мои.

Дорота приходит в себя, берет мужчину за руку и, обняв дочку за талию, тянет их внутрь.

– Садитесь и рассказывайте. – В волнении она даже ломает себе пальцы. – Как хорошо, что вы нашлись! И как хорошо, что мы снова вместе!

Одна соленая слеза стекает по ее все еще мокрой щеке.

Молодые люди молчат. Они то опускают взгляд, то вопросительно смотрят друг на друга, не зная, с чего начать рассказ. Будут ли они вообще когда-нибудь в состоянии рассказать о себе все? Марыся даже не представляет, как это могло бы выглядеть; она истощена, лицо у нее бледное и измученное. От недосыпания у нее появились мешки под глазами. Но от зоркого глаза матери не скроешь тот факт, что, о чудо, она округлилась в бедрах и животе. «Это ливийская еда, – поясняет она себе. – Все время хобза и макароны». Хамид очень скован. Черты его лица заострились, щеки запали, из-за чего его нос выдается еще сильнее. Он худой, как кляча, и вонючая арабская одежда висит на нем, как на пугале.

– Ты изменила цвет волос, – дочь первой подает голос, дотрагиваясь до рыжей шевелюры матери. – И сменила прическу, – удивляется она.

– Не хотела слишком выделяться. Кроме того, нужно было закрасить седину, – поясняет Дорота. – Тут на рынке есть только хна, поэтому следую здешней моде.

Она грустно улыбается, а Марыся впервые в жизни замечает морщины на гладком до сих пор лице матери. На лбу неизвестно откуда появились глубокие вертикальные морщины, а в уголках глаз – «гусиные лапки». «Что это? – беспокоится Марыся. – Не больна ли она? И эта ее беленькая, почти бумажная кожа, – вздыхает дочь. – Неужели она совсем не выходит во двор? Ведь солнце палит в Ливии девяносто процентов в году и трудно, даже не желая этого, не загореть».

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает она несмело.

– Да, несомненно, – отвечает мать, видя обеспокоенное выражение лица Марыси и ее внимательный взгляд. – Война – это время тревог и мучений, которые отражаются на лице, тем более у зрелого человека.

– Я не то имела в виду!

– Успокойся, мы ближайшая родня, а потому можем – и даже должны – говорить друг другу все, что считаем нужным.

– О’кей. Выглядишь плохо и как-то странно. – Марыся, которую попросили быть искренней, все же говорит о том, что ее волнует. – Как только мы отсюда вырвемся и вернемся домой, Лукаш должен будет проплатить тебе ботокс.

Она смеется. А Дорота, шокированная такой правдой, хмурится и делает большие глаза.

– Может, какой-нибудь небольшой лифтинг? – впервые с незапамятных времен шутит дочь.

– Что?! Ты маленькая ведьма! – Счастливая мать треплет волосы дочери. – Совсем не изменилась! Ну и хорошо.

Хамид добродушно улыбается, наблюдая семейную сценку.

– Ой! Какие же мы невоспитанные! – восклицает, опомнившись, Дорота и переходит на английский. – Извини, сынок.

Она хватает довольного мужчину за руку и поясняет:

– Марыся меня донимала, а я защищалась.

– В этом она вся.

Он смотрит на жену с любовью, но не дотрагивается до нее. Несмотря на вчерашний романтический вечер, дистанция между ними по-прежнему сохраняется. Он не говорит, каким чудом и почему оказался в Ливии и что везет в своей таинственной машине. А она не знает, с чего начать и стоит ли вообще, поскольку во всех минувших испытаниях участвовал Рашид.

– Может, вы устали? Хотите искупаться? Полежать? – заботится Дорота. – Вы голодны? Хорошая же из меня хозяйка!

Она встает и бросается в маленькую кухню.

– Я бы немного ополоснулся и, конечно, вздремнул, потому что пару дней не имел возможности спокойно отдохнуть.

Хамид встает и осматривается в поисках ванной.

– А мы, мама, пойдем куда-нибудь вместе и поболтаем, – говорит Марыся и, посерьезнев, спрашивает: – Тут безопасно? Можно выйти в город?

– Мы никуда за территорию больницы не выходим! – резко отвечает Дорота. – Сделаем это только тогда, когда сядем в безопасный транспорт, который нас отсюда вывезет.

– О’кей, о’кей, не нервничай.

– Не стесняйтесь, посплетничайте.

Мужчина входит в ванную, едва держась на ногах.

– Идем на лавочку снаружи, – тянет Марыся мать за собой.

– Там тоже небезопасно. Лучше пойдем со мной в больницу, – решает она.

– У тебя какая-то фобия?

– Да, – коротко отвечает Дорота. – Надеюсь, что, когда все закончится, я забуду о ней.

Женщины входят в здание клиники. Она большая, но выглядит вымершей. Они проходят белые, но запущенные и грязные коридоры, и их шаги отражаются эхом. «Страшное место, – думает девушка. – Как в фильмах ужасов, даже дрожь пробегает по спине». На втором этаже уже лучше, слышны разговоры в палатах, иногда стон или плач ребенка. Они стоят перед дверью палаты с табличкой «Д-р Адам Новак».

– Получила в наследство от него не только домик, но и кабинет, – улыбается мать.

– Почему здесь так пусто? Ведь учреждение это рассчитано на пару сотен людей.

– Больше, дитя мое. Это ведь центральная больница, региональная, что-то вроде того, как у нас в Польше воеводская. Но почти все доктора и медсестры сбежали, поэтому лечить больных некому. Сейчас мы принимаем только раненых, которых тоже множество, и бездомных детей. В этой ситуации местные женщины снова начали рожать дома. У нас только одна женщина-гинеколог, которая сейчас занимается ампутациями. Когда-то хотела быть хирургом, но слабое здоровье и силы не позволили ей этого. Бедняжка едва жива. Я не раз ассистировала ей при операциях, в частности, когда свозили изуродованных солдат и повстанцев с поля боя. Бойня! – Дорота закрывает глаза, словно не желая этого видеть. – Немного морщин и фобия – это побочные следствия страшных событий, – грустно признается она.

– Извини, мама. – Марыся прижимается к ней, как ребенок. – Не хотела тебя ранить, только повеселить. Я сама тоже не помню, когда смеялась.

– Сбрасывай эту гражданскую одежку, – мать меняет тему. – Пойдем делать обход, но уже как два доктора или как госпожа доктор и стажер.

Марыся, раздеваясь, поворачивается к матери спиной, но та подходит спереди и вручает ей зеленую униформу. Она бросает взгляд на слегка округлившийся живот дочери и набухшую грудь. Она уже все знает, но ничего не говорит, только поджимает губы. «Хорошо, что эта гинеколог еще осталась здесь», – думает она в бешенстве, но с облегчением. Едва они вышли, как слышится женский голос:

– Доктор Дора!

– Да? – «временный» докторповорачивается.

– Мне уже нужно лететь, а я ведь не оставлю этого мальца без присмотра, – поясняет горянка, подбегая и путаясь в своей длинной широкой юбке. Марыся рассматривает ее и видит, что имеет дело с типичной представительницей берберов. Лицо у молодой женщины продолговатое, с оспинами, выдающимся узким носом, острым подбородком, тонкими губами и широким лбом. Но приятная искренняя улыбка смягчает резкие черты и вызывает симпатию.

– Могу я сегодня забрать этого бедного Мохамеда? – спрашивает она, вопросительно глядя на Дороту. – Он и так сирота, значит, будет лучше, если кто-нибудь сразу приютит его, чтобы он не попал в общественный приют. Он так хорошо играет с моим сыном.

– Как ты справишься с еще одним ребенком? У вас столько народу в одной хижине живет и бедность вопиющая. – Дорота остужает ее пыл.

– Госпожа, если у меня столько детей, то кому еще один помешает? Всегда лучше в семье.

– Завтра придешь?

Полька меняет тему, давая этим молчаливое согласие.

– Вижу, что у вас сейчас новая помощница. – Молодая женщина показывает пальцем на Марысю и касается ее длинных светлых волос. – Тоже bulandija?

– Моя дочь, – с гордостью сообщает Дорота.

– Что, такая старая? Когда ты успела ее родить? В детстве?

– Хорошо, хорошо, – смеется Дорота, довольная комплиментом. – Сматывайся уже, а то у тебя дорога длинная.

Не привыкшая к нежности ливийка быстро целует красивую женщину в щеку и подбирает юбку, выставляя на обозрение общественности длинные мускулистые ноги в черных леггинсах. Потом берет ждущего за дверью малыша под мышки и бежит к выходу. По дороге она ловко помещает на спину маленького карапуза, а другого, постарше, берет за руку.

– Отдохнем, посидим немного с нашими сиротками.

Мать приводит дочку в большую переполненную палату, где около тридцати ливийских детей, девочек и мальчиков в возрасте от двух до пяти лет, тихо лежат на матрасах на полу. «Как это возможно, чтобы дети не кричали и не баловались?» – размышляет Марыся, но, глядя в их грустные, иногда все еще испуганные глаза, все понимает. Они тоже слишком много видели на своем таком коротком веку и невинной жизни. Что за трагедия! Марысе хочется плакать. Она садится среди малышей и прижимает к себе ближайших из них. Через минуту к ней несмело подходят и другие. Марыся прислоняется к шкафчику и выжидательно смотрит на мать. Она знает, о чем та будет спрашивать, и для нее очень важно, что в этой деликатной ситуации посоветует Дорота. При виде этих сирот мать, пожалуй, не сможет назвать окончательный способ решения проблемы, над которой сама Марыся размышляет уже достаточно много времени. «Я давно не ребенок, – думает она. – Время взрослеть и брать ответственность за кого-то. И нужно платить за грехи молодости, которые я так бездумно множила».

– Когда ты встретила Хамида? – Дорота больше не выдерживает и решает узнать все напрямик.

– Ты имеешь в виду, когда была девушкой? – Марыся пытается шутить, но, видя суровый взгляд, меняет тон: – Вчера.

– А раньше так приятно проводила время в чьем обществе? – Дорота иронизирует, и уже понятно, что милой беседы матери с дочкой не получится.

– Знаешь ведь, мама. Зачем спрашиваешь?

– А как себя чувствует твой любимый Рашид? Как только до него дошло, что он слишком много натворил, парень решил бросить тебя? – вбивает она очередную шпильку.

– Он совсем меня оставил. – Марыся хочет наказать мать за ее черствость, пустить в малину, а затем вылить на нее кувшин холодной воды. «Какая же она прямолинейная! – думает она. – Ведь сама залетела, когда забеременела мной, а сейчас корчит из себя добропорядочную».

– Ну конечно! Такого рода типы во всем мире ведут себя одинаково. – Кажется, Дорота довольна, что и в этом случае ее теория подтвердилась.

– Снова обобщаешь. Не всегда такие ситуации экстремальны, как во время войны.

– Таких противных самцов это не оправдывает!

– Я тоже так считаю, – говорит Марыся, решая нанести удар. – Особенно тех, кто убивает невинных людей.

– Так он еще и убил?! От него всего можно было ожидать!

– Его убили, – глухо произносит Марыся, больше не желая играть горькими словами. – Вчера во второй половине дня. Была прекрасная погода.

– Что? – до Дороты не доходят произносимые без эмоций слова.

– То, что слышишь.

Они умолкают. После такой перебранки не хватает смелости смотреть друг на друга. Женщина упрекает себя в том, что напала на дочь, не зная, сколько той довелось пережить. Марыся не рассказала ей всего, и теперь Дорота чувствует жалость и боль в сердце. После долгой минуты мать протягивает руки, обнимает обиженную дочь и нежно прижимает к себе, гладя, как в детстве, по волосам. У Марыси нет слез, чтобы плакать. Она словно в тумане. Тем не менее мысль о том, что ее импульсивная и резкая мама займется ею, несмотря на критику, поддержит и наверняка поможет найти выход из патовой ситуации, действует на нее успокаивающе. «Уж она-то обязательно что-нибудь придумает», – повторяет Марыся мысленно, как мантру.

– У нас здесь очень неплохой гинеколог-болгарка, – говорит Дорота через пару минут.

– И что?

– Могла бы воспользоваться ее услугами.

– В каком смысле? – Марыся предпочитает сразу и немедленно услышать ужасную правду, а не завуалированные и недоговоренные слова. Однако она не надеялась на такое предложение, а потому разозлилась и расстроилась.

– Ты же такая сильная! – Дорота снова нервничает, потому что дочь прижала ее к стенке, требуя искренности, на которую в этот момент она явно не способна. – Если смогла забеременеть…

– То должна суметь эту беременность выскрести? – Марыся отодвигается и смотрит на мать испепеляющим взглядом. – Или ты можешь мне что-то возразить? Почему ты такая чертовски неискренняя, мама?!

– Ты думаешь, что мне это решение легко дается?

– Я, пожалуй, в немного худшей ситуации, разве не так?

– Ты не хочешь прерывать беременность? – спрашивает Дорота, сжимая губы, потому что ей страшно досадно, что разговор протекает в таком тоне. «Так же, как все мои разговоры с матерью… – Дорота судит объективно. – Она ведь тоже, когда я забеременела Марысей, в первую очередь предложила мне этот метод. Я такая же злобная, как она, и моя дочь имеет полное право ненавидеть меня».

Она опускает голову, ей хочется не столько плакать, сколько кричать. «Как я могла уподобиться моей матери, которую всю жизнь критиковала? – задает она себе горький вопрос. – Вся натура человека проявляется именно в таких трудных ситуациях. Я постоянно снимаю с себя ответственность», – со всей суровостью к себе констатирует она.

– Что говорила моя польская бабка, когда узнала о твоем залете более двадцати лет тому назад? – спрашивает Марыся, как будто прочитав ее мысли.

– Предложила мне то же самое, что я тебе сейчас.

Дорота сжимает зубы и сквозь них набирает воздуха, издавая шипение. Сидящий рядом малыш взрывается серебристым смехом.

– О’кей, скажи мне сейчас искренне, ты думаешь, что лучше было бы это сделать? Ты совершила возмутительную ошибку? Я отняла у тебя несколько прекрасных лет жизни. Все, что случилось у тебя плохого, – это из-за меня? Если бы ты тогда послушала мать, была бы другим человеком, счастливым и не имеющим понятия, что такое боль, мучение, убийства и зло. И обо всех темных сторонах арабской культуры…

– Я никогда об этом не жалела, Марыся, даже в худшие моменты моей жизни.

– Так почему ты мне предлагаешь совершить такой недостойный поступок? Потому что я по-прежнему балованный ребенок? Пришло время взрослеть, именно к этому я стремлюсь. Кроме того, последние два месяца, проведенные в Ливии, очень меня изменили. Я начала ценить счастье и покой, ценить человеческое достоинство, искренность и порядочность. Я научилась добросовестности, потому что тоже работала в клинике и помогала пострадавшим на войне людям. Я знаю сейчас, что такое отречение, боль и посвящение себя и своей жизни другим. Одного я не представляла: что в это страшное время люди нуждаются в любви и поддержке. Они словно убегают в это, – объясняет она. – Да, я ошиблась, но уже нет времени выбраться, и мне придется понести наказание за свой поступок.

– А что с Хамидом? Он знает? – спрашивает Дорота и тут же отвечает себе: – Глупый вопрос. Хочешь бросить доброго, любящего мужа и в будущем наверняка идеального отца?

– Приемного папочку моего ублюдка?

– Успокойся!

– Думаешь, что я должна ему обо всем рассказать, и надеешься, что он воспримет это как само собой разумеющееся и будет относиться к моему ребенку как к собственному?

Мать на эти слова отрицательно качает головой и машет руками.

– Рассказать саудовцу о супружеской измене – это подписать смертный приговор.

– Знаю, я тоже там живу. Какой месяц? – Дорота переходит к конкретике, и Марыся догадывается, что в ее голове зарождается какая-то мысль.

– Может, закончился первый? Я точно не знаю, – признается Марыся, немного подумав. – Мама, я хочу быть порядочной. Хочу без отвращения смотреть на свое отражение в зеркале и прямо – людям в глаза.

– Ты не любишь мужа? Ты ведь говорила, что вышла за него замуж по любви.

– Люблю, только с какой-то сердечной болью. Мы отдалились друг от друга, стали чужими, не можем искренне разговаривать…

– Я знаю, это все моя вина! – выкрикивает Дорота и от злости прижимает маленькие руки к груди. – Я все время настраивала тебя против него, все время твердила, что нет добрых и порядочных арабов. Лукаш был прав, я заразила тебя своей ненавистью!

– Не преувеличивай, – старается утешить ее Марыся, но должна признать, что в этом есть доля правды. После встречи с матерью она начала смотреть на мужа, как сквозь увеличительное стекло. А ведь даже в стопроцентном идеале можно найти изъян.

– Я все испортила, и я должна это исправить. – Дорота крепко хватает дочку за плечи. – Он тебя любит больше жизни, слепой и то увидит. Не лучше ли будет для вас троих, чтобы вы были вместе? Для тебя, как матери и женщины, для маленького ребенка, который всегда нуждается в отце, и для мужчины, который, если ты его так больно ранишь, никогда уже не сможет от этого оправиться. Пойми! В твоих руках сейчас счастье трех человек.

– Мы хотели с Хамидом иметь ребенка, – шепчет Марыся. – Мы пробовали больше года, но ничего из этого не получилось.

– Почему? Вы молодые и здоровые. Вы были вместе у доктора?

– Я была в Эр-Рияде у доктора Сингх.

– Я тоже к ней хожу. Это самый лучший гинеколог в Заливе.

– У меня рубцы на яичниках, и до этого времени я считала, что именно в этом причина, – признается она.

– Рубцы? Бактериологического происхождения? Они могли рассосаться после курса антибиотиков, – правильно мыслит мать.

– Нет, мама, это повреждения после неквалифицированно сделанного аборта, – выдает она свой самый большой секрет.

– Ага… – Дорота ошарашена. – Он знает об этом?

– Что ты! Тетя Малика заплатила еще за восстановление девственной плевы, поэтому я выходила замуж чистая, как слеза, – усмехается она горько.

– Тоже несчастная любовь? Ведь ты была воспитана в традиционной арабской семье, где нет и речи о сексе вне брака. А что об этом говорила твоя ливийская бабушка?

– Она, конечно, ничего не знала. Только тетя была посвящена и, как это всегда бывало, окружила меня своей заботой. Тогда не было другой возможности, как только прервать беременность тайно.

– Почему? – Мать расспрашивает с дрожью в сердце, потому что дочь и так очень много уже ей рассказала.

– Мне было неполных четырнадцать лет, когда меня изнасиловали. Это случилось в Гане.

Они умолкают, а Марыся встает и как ни в чем не бывало начинает играть в мяч с заскучавшими детьми. Малыши радуются, их рожицы светятся от счастья. Дорота выходит из палаты молча.

– Меньше чем через час будет ужин, – говорит она, вернувшись через десять минут, и Марыся улавливает исходящий от нее запах дешевых сигарет. – Позже придет Айша, сестра Манар с гор, с которой ты уже познакомилась. Эти девушки мечтают о том, чтобы закончить школу. Одна хочет учиться в начальной школе, а другая собирается стать учительницей. После войны я приеду сюда и постараюсь им помочь. У них, к счастью, очень прогрессивные мужья, которые считают, что если работа в хижине будет сделана, а дети обстираны, то девушки могут идти в науку. Она грустно улыбается, глядя на обиженную судьбой взрослую дочь. Она сама помнит, как это страшно – быть изнасилованной. А сейчас, к сожалению, узнае́т, что ее дочь тоже должна была испытать это. Как несправедлива судьба!

– Садись. – Марыся указывает матери на маленький детский стульчик, а сама тем временем строит с детьми домики из бревнышек.

После небольшой паузы дочь начинает рассказывать. Никогда в жизни никому не говорила об этом и понимает, что настало время сбросить это ужасное бремя. Перед ее глазами предстает густой зеленый буш.

– Школьная экскурсия в форт Аль-мина. Я так о ней хлопотала, так хотела поехать, а позже на многие годы это оказалось самой большой трагедией моей жизни. После этого выезда я уже никому не могла доверять. Боялась людей, а при виде парней или мужчин впадала в панику… – Она приглушает голос. – Мы ехали на большом пикапе по красивой африканской провинции. В группе было три парня – водитель Кофи, Мохамед, сын эритрейского жениха Малики, еще один неизвестный мне лицеист – и две девушки-ганки, о которых в школе все были наилучшего мнения.

Через полчаса тряски по типичной африканской дороге, которая вся была в выбоинах и ямах, мы свернули с нее и помчались как бешеные через густые заросли. Заехали в безлюдное место, достаточно темное, окруженное высокими деревьями и задымленное газами от аппаратуры, стоящей посреди площадки под крышей из волнистой жести. Я догадалась, что приехали за пивом. Пары алкоголя витали в воздухе, а мужчины, которые с нами поздоровались, выглядели сильно выпившими. Сделка произошла быстро. Парни дали стопку долларов в мелких купюрах, взамен получили ящик домашнего напитка и бумажный мешок с какой-то травой. Шептались и хохотали как-то странно, а в конце сделки похлопали с удовольствием друг друга по спинам.

«Сделаем ей номер?» – услышала я, но не поняла, кого это касалось. Я впервые видела Мохамеда, который всегда был настроен против меня, улыбающимся. Глупая коза, я пришла к выводу, что он удивительно красивый. Ганки тем временем слонялись вокруг, вовсю дымя сигаретами. Парень позвал меня, сказав, что производители пива продают какие-то интересные маски и амулеты. Я соблазнилась, хотела сделать презент тете Малике, и неуверенно отделилась от машины, к которой от страха почти приросла. Когда подошла к смердящим алкашам-туземцам, то услышала за собой смех и рев мотора. Я оглянулась и обалдела. Все приятели запрыгнули в машину и поехали, вздымая за собой облако пыли. Оставили меня одну в густом кустарнике с незнакомыми и опасными типами. Я бросилась за ними бегом. Но через минуту два сластолюбивых грязных типа преградили мне дорогу. Они смеялись, а меня едва не выворачивало наизнанку от вида их отвратительно желтых дырявых зубов. «Можем немного развлечься, а, малявка?» Они подошли ко мне еще ближе, так что я хорошо видела их непристойные взгляды. Я начала ругаться, но это, должно быть, выглядело достаточно смешно: маленькая худенькая девочка против больших ухмыляющихся мужчин.

Марыся кривится, глядя в побледневшее лицо матери. «Отвали, негритянский ублюдок, а то будешь иметь дело с моей семьей!» – кричала я, стараясь их запугать, но до пьяных и обкуренных парней мои угрозы не доходили. Как же не воспользоваться моментом, если тебе на подносе принесли свежий лакомый кусок! Самый смелый из них начал тянуть меня за руку к одной из глиняных хат. Я упиралась ногами сколько хватало сил, а потом упала на землю, воя от ужаса. Мужчина схватил меня поперек и бросил в лачугу на середину глиняного пола. Другие поспешили за нами.

Старший и наиболее рассудительный попытался объяснить приятелям, что я похожа на дамочку из хорошей семьи и поэтому лучше бы меня отпустить. Но остальные не хотели его слушать. Мохамед сказал им, что я просто хорошо одетая девка. «Мне еще никто в жизни не платил за траханье», – похотливо смеялся главарь живодеров. Я уже поняла, чему этот противный Мохамед так радовался. Он хотел отомстить тете Малике и выбрал меня в качестве орудия мести… Мужчины набились в темную душную лачугу и, став в круг, начали толкать меня, бросая из рук в руки. Дотрагиваясь до моего живота, проводили руками по голым ногам, которые выглядели достаточно провокационно, потому что я была в коротких джинсовых шортах. Позднее я уже никогда в жизни так не одевалась. Наконец главарь схватил меня за майку и разорвал ее. Мужчины начали неприлично выть и уже не справлялись со своим звериным инстинктом…

Когда первый негр наконец отпустил меня, я упала всем телом на грязный глиняный пол. После него за меня принялись остальные, но я уже ничего не чувствовала. В те мгновения, когда я приходила в себя, я только плакала, стонала и выла, как маленький бедный зверек. Из глаз у меня текли слезы, изо рта – слюна, из носа – сопли… Позже меня постоянно преследовал отвратительный запах, который я ощущала в тот момент. Только при Хамиде я узнала красоту и радость телесной любви. А тогда, в том проклятом буше, мне казалось, что я уже никогда не позволю, чтобы ко мне притронулся какой-нибудь мужчина, – признается Марыся, а мать по-прежнему сидит без движения, как статуя.

– Через какое-то время, – продолжает дочь страшный рассказ, – словно сквозь туман я услышала ворчливый женский голос. Женщина ругала своих сынков за то, что они не следят за аппаратурой и что сейчас все взорвется. Мужчины в панике выбежали из лачуги, оставив меня, их жертву, на утоптанной земле. Старая африканка заглянула внутрь и остановилась как вкопанная. Она ругалась, как извозчик, обзывала их, но мне это не могло вернуть утраченной невинности. Она выбежала во двор, схватила какую-то палку и бросила в испуганных парней. Женщина боялась, что за изнасилование белой девушки ее помощничков отправят в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Слыша доносящийся снаружи скандал, я с трудом поднялась на дрожащие ноги. Женщина подбежала ко мне, собрала разбросанную одежду и проводила меня к ближайшему источнику. Она оправдывала сыновей как могла и, видя кровь, стекающую по моим ногам, обещала дать мне снадобье из травы для таких случаев. Когда я кое-как привела себя в порядок и, измученная, сидела на деревянном стульчике, пила чай, во двор заехал знакомый мне пикап. За рулем сидел Мохамед, как всегда, со стиснутыми челюстями и злостью в глазах. Парень махнул мне рукой, чтобы я подошла. Старая ганка бросилась к нему и стала кричать, чтобы он свои счеты сводил у себя дома. Она была в бешенстве и угрожала ему кулаком.

– Но что я могла сделать? – Марыся, глядя на испуганную и оцепеневшую мать, задает риторический вопрос и разводит руками.

– Испачканная, я села в машину и как будто застыла на сиденье рядом с водителем. Я только тупо смотрела в темный лес. Подлец спросил меня, как я теперь себя чувствую. Хорошо ли мне… Я тогда не знала, что он имел в виду. Он рассказал о том, что пережила его мать, когда с ней сделали что-то подобное, – дрожащим голосом говорит Марыся. – Я, разумеется, не знала, кто и что с ней сделал… Я, или моя тетя Малика, или бабушка?.. А он имел в виду ливийцев, которые изнасиловали его мать в лагере для интернированных в Сурмане. Потом она трагически умерла. Это случилось во время этнических чисток в 2001 году. Представляешь себе?! Я была изнасилована, а Малику он убил. Любящий сын признавал коллективную ответственность и закон мести, – заканчивает Марыся, а Дорота вытирает холодный пот со лба.

– Если все так, как ты говоришь, Хамид был первым и единственным мужчиной, с которым ты почувствовала себя счастливой. Я сделаю все, чтобы спасти ваш брак. Ты еще скажешь мне спасибо, доченька, – говорит сдавленным голосом Дорота, осторожно убирая волосы со лба дочери. – После встречи в Ливии вы занимались любовью? – спрашивает она тихо.

– Да, – смутившись, признается Марыся.

– В таком случае нужно воздержаться хотя бы месяц. Пусть он едет в Триполи и улаживает свои дела. Может, к тому времени ситуация стабилизируется. Война закончится, он спокойно приедет за нами, и мы сможем покинуть эту несчастную страну. Месячную беременность от недельной отличишь, но двухмесячную от одномесячной уже не так легко.

Марыся пробует возразить, но успевает только раскрыть рот.

– К черту! Хоть раз послушай старших и более опытных! – взрывается Дорота. – Хочешь быть ответственной и зрелой, так научись слушать других. Если вдруг придешь к другому выводу и у тебя возникнет более удачная мысль о будущем твоего ребенка, то скажешь мне об этом и примешь такое решение, какое захочешь. Подумай о себе спокойно и взвешенно. Хорошо, упрямица?

Она успокаивается и встает, прислушиваясь к дребезжанию металлических каталок, горшочков и тарелок, везущих скверный ужин для пациентов больницы.

– Разве я что-нибудь говорю? – Марыся протягивает руку, прося помочь встать с пола. – Я тихая и покорная, как барашек.

* * *

Хамид, отдохнувший и посвежевший после нескольких часов сна, оглядывается в небольшом жилище Дороты. После событий с Марысей и на ливийском фронте его отношение к люксам поменялось на диаметрально противоположное. Он приходит к выводу, что место вполне милое. В кухне и холодильнике он находит скромный запас еды и жалеет, что большой грузовик с продуктами, которые он вез, взлетел на воздух. «Здесь действительно тяжело, – думает саудовец. – Нужно будет как можно быстрее вывезти девушек отсюда. Но вначале я должен узнать, как безопасно это сделать. По дороге к Триполи по-прежнему полно очагов конфликта и идут тяжелые бои. Хорошо, что на какое-то время угасают, у нас есть шанс вскочить в просвет». С этой мыслью он набирает номер, который, конечно, знает наизусть.

– Salam alejkum, said Муаид, – здоровается он с собеседником.

– И с тобой мир, – слышит он в ответ так хорошо, как будто мужчина сидит с ним на диване.

– Это посланник из Катара, Юсуф ибн-Мохамед, – представляется он своим псевдонимом, но знает, что через минуту должен будет назвать родственнику настоящее имя.

– Приветствую тебя. Как дорога? Как здоровье? – Обычные вопросы нужно задавать даже в тяжелые военные времена, а может, тем более сейчас. – Ты где?

– В Налуте, я решился на транспортировку гуманитарной помощи, но не повезло, – признается он.

– Знаю.

– У меня был не слишком умный провожатый, которому в срочном порядке понадобилось домой, – поясняет саудовец.

– Я тоже не проявил предусмотрительность, просто вылетело из головы, что здесь огромные пространства земли заминированы. Это преступление против человечества! Обычные люди, особенно любопытные, и вездесущие детишки могут там погибнуть! Но Каддафи на это наплевать, для него главное – удержать власть. Возвращаюсь к нашей теме. Самое важное, что ты здоров и цел.

– У меня еще есть нетронутая доставка для тебя. – Хамид вздыхает с облегчением, не уловив в голосе ливийца ни злости, ни явного недовольства. – И я хотел бы ее как можно быстрее доставить.

– По дороге в Триполи есть Зинтан, в котором идут постоянные бои. Зувара и Эз-Завия тоже то наши, то правительственные. Я дам тебе провожатого…

– Только надеюсь, что проводник будет немного опытнее, – прерывает его саудовец. – По крайней мере из местных, который знает не только дороги, но также поставленные на них ловушки.

– Это бербер, он прекрасно ориентируется на местности.

– Я могу передать ему немного средств и игрушек, чтобы поддержать борьбу в этом регионе? У меня этого вдоволь, но получатель должен быть надежным человеком.

– Сегодня уже слишком поздно, чтобы он спустился с гор. Он появится завтра около полудня. Днем наиболее безопасно, самое темное место под фонарем, – говорит Муаид, и слышно, что он улыбается.

– Сейчас хочешь не хочешь, но должен сказать тебе пару личных вещей. – Хамид переходит к сути.

– Да? – собеседник удивляется, ведь предложение посланца совершенно нетипично и даже недопустимо. В конце концов, должна быть конспирация!

– Со мной Мириам и Дорота.

– Что? – спокойного, как правило, Муаида охватывает гнев. Неужели этот приезжий подкуплен? Неужели собирается его шантажировать? Как ему удалось похитить этих бедных девушек? Тысячи вопросов роятся в его голове, но он молчит, ожидая пояснений.

– Меня на самом деле зовут Хамид бен Ладен, я муж Мириам. Я прибыл в Ливию в том числе для того, чтобы ее найти.

На другом конце линии царит тишина.

– Не знаю, что и думать, – через минуту отвечает Муаид. – Кто это подтвердит?

– Как это кто? – Саудовец взрывается искренним смехом. – Моя жена и теща. Они сейчас пошли куда-то поболтать, а я сижу в служебном помещении Дороты при больнице.

– Глупо, я очень разволновался… – Ливиец вздыхает с облегчением. – Дороту пару месяцев назад, сразу же по их прибытии, украл ее бывший муж, мой дядя. Честно говоря, я уже не знаю, чего можно ожидать от людей, хотя именно от него можно ожидать наихудшего. Что ж, самую важную доставку привозит в Ливию мой родственник… – Муаид на мгновение задумывается. – Ты встречал Рахмана и Рашида? – В его голосе слышится беспокойство.

– Да. К сожалению, оба мертвы. С Рахманом разделались свои, а с молодым – наемники. Тогда, собственно, я и нашел Мириам. Можно сказать, что я отбил ее и спас от позора или расстрела, а вероятнее всего, от того и другого.

– Боже мой, что эта девушка в своей жизни пережила! – восклицает расстроенный двоюродный брат. – А Рахман и Рашид – такие добрые, порядочные люди… Еще одна утрата, еще одно преступление, еще одна смерть! Все Салими и те, кто к ним примкнул, прокляты! Ты должен взять двух несчастных женщин и как можно быстрее вывезти из страны. Надеюсь, что, оказавшись подальше отсюда, они будут в безопасности.

– Не преувеличивай, – Хамид старается успокоить его. – Идет война, случаются страшные вещи. У каждой семьи есть хорошие и плохие дни, есть порядочные родственники и мерзавцы. Люди рождаются и умирают, смеются и плачут – такова жизнь.

– В нашей большой семье осталось так мало людей, как будто их уничтожило какое-то бедствие. Ну вот что! – Муаид встряхивается и переключается на другую тему. – Перейдем лучше к конкретике и закончим наше дело. Завтра к дому Дороты придет Хмеда Бербери. Дай ему, что считаешь нужным, и он сам определит время и путь вашей эвакуации с гор. А уже из Триполи я организую вашу переброску на Мальту или в Тунис. Будем думать позитивно, и все удастся, – произносит он это, однако мертвым голосом, как будто не верит в то, что говорит.

– Да, конечно. Наверняка все хорошо закончится. Если уж в такой большой стране я нашел жену и тещу, то считаю, что Аллах нам благоволит, – заканчивает Хамид на оптимистической ноте.

После разговора саудовец приходит к выводу, что Муаид в тяжелой депрессии. С таким настроением ливийцы эту войну не выиграют. Война несет с собой утраты, но борцы должны верить в лучшее завтра. А для этого человека оно как бы вообще не существует. «Нехорошо, – говорит он себе и думает, давать ли ему эти пару килограммов пластика, потому что один Бог знает, для чего он это использует. – А если придет к выводу, что будущее не имеет смысла, и взорвет себя и других в центре Триполи? – делает Хамид мрачные предположения. – У меня профдеформация! – с издевкой смеется он над собой. – Борьба с терроризмом меня полностью искривила. Это не Ближний Восток и «Аль-Каида», парень, думай!» – говорит он себе и выходит, направляясь к своему автобусу.

Он открывает люк в полу, находящийся сзади машины, и вытягивает оттуда продолговатую спортивную сумку. Берет с сиденья еще пару сеток, наполненных доверху пакетами с рисом, макаронами, кускусом и мукой. Банки с консервами тихо позвякивают. Шоколад, который выдержал такую длинную дорогу, растаял на жарком ливийском солнце. Хамид вообще не беспокоится, что женщин столько времени нет дома. Как арабский мужчина, он отдает себе отчет, что сплетни для них – самое важное. Он с детства привык, что это традиция и нельзя по этому поводу хмуриться. Он собирается готовить и даже не обращает внимания, что за окном уже начинает темнеть.

– Извини, что нас так долго не было! – Две красивые женщины влетают в дом с оправданиями на устах. – Заговорились! Нам пришлось заняться детьми из больницы, потому что нянечка уходила. Знаешь, сколько здесь маленьких бедных сирот? – восклицает взволнованная Марыся, обращаясь к мужу, а тот отрицательно мотает головой. – Это страшно! Какая ужасная эта война!

– Не проголодались во время всех этих забот? – удивляется Хамид.

– Этот прекрасный аромат, – принюхиваясь, говорит Марыся, – заставил меня почувствовать, насколько я голодна.

– Откуда ты это взял? – спрашивает Дорота, орудуя в кухне и от удивления поднимая красивые, правильной формы брови. – У меня почти ничего нет, за исключением кофе, чая, сухого печенья и макарон с червяками.

– Знаю, что плохо с едой, и был к этому готов. В моей машине много интересных вещей, – признается он. – Шоколад, правда, расплавился, и я положил его в холодильник.

– Шоколад, – закатив глаза, мечтательно шепчут дамы.

– Я связался с Муаидом, завтра появится связной с гор, который постарается проводить нас безопасной дорогой, – после сытного перекуса начинает серьезный разговор Хамид.

– Ты с ума сошел? – взрывается Дорота. – Здесь сейчас нет безопасных дорог. Я говорила тебе по телефону, что не далее как вчера на мину наехал транспорт, на который мы все так рассчитывали. От водителей остался мармелад, а медикаменты разлетелись на расстояние километра. Горные тропки кажутся безопасными, но, как показывает жизнь, не при ловком Каддафи и его технике уничтожения собственного народа, – прерывисто дыша, говорит она.

– Знаю, ведь это я вез ту доставку. Она приплыла из Катара.

У Дороты от удивления округляются глаза, но отступать она не собирается.

– Тем более не должен искушать судьбу, – настойчиво продолжает женщина. – Если один раз тебе удалось, то не рискуй в другой.

– И что это значит? Я должен сидеть тут как пришитый до конца войны и трясти портками? – Мужчина начинает нервничать.

– Ожидание – неплохой способ выжить, – включается Марыся в спор. – С меня тоже хватит храбрых и геройских поступков, я просто чертовски боюсь. У меня есть на это право? – Она вопросительно смотрит мужу в глаза.

– Я должен ехать, – глухо произносит Хамид. – У меня нет выхода, если сказал А, нужно говорить Б. Ваш транспорт не доставил, то хотя бы довезу оставшийся груз в Триполи.

Он поджимает губы и опускает взгляд. Женщины смотрят друг на друга с пониманием, потому что их план потихоньку начинает реализовываться.

– Не хотелось бы подвергать опасности Марысю, – говорит после паузы Дорота и умоляюще смотрит на зятя. – В последнее время она слишком много пережила. Может, ты устроишь свои дела, а мы подождем тебя здесь? Ты приехал бы потом на своей машине, и мы не бросались бы в глаза. Твой автобус просто прогибается, а пассажиров в нем нет.

– Да, ты права, – соглашается Хамид. Он знает, что смертельно рискует, сидя на таком количестве взрывчатки, гранат и патронов. Если бы автобус, а не грузовик, наехал на мину, то молниеносно полетел бы к Господу Богу. Сейчас он должен быть ответственным за двух слабых женщин.

– Мой автобус как пороховая бочка. Достаточно того, что я подвергаю опасности свою жизнь. Что правда, то правда.

– Как справишься, сразу возвращайся в Налут, – продолжает Дорота, неукоснительно следуя своему первоначальному плану. – Но более безопасным было бы, – приходит ей в голову новая идея, – если бы Муаид переправил тебя через границу с Тунисом в Рас-Джадир, а мы попробуем воспользоваться первой же возможностью, чтобы перебраться через Вазин, до которого только сорок километров, – заканчивает она свой довод. – Встретимся на Джербе, что ты на это скажешь?

– Как по мне, то как-то слишком запутано. – Хамид выглядит недовольным. – Все уже перемешалось у меня в голове. Езжу по Ливии туда-сюда, а здесь все же идет война, – говорит он с легким упреком в голосе.

Ему не хочется расставаться с Мириам, его сердце болезненно сжимается от осознания новой разлуки с ней. Но его молодая жена не возражает матери и вообще не горит желанием ехать. От этого ему еще больнее.

– Вам, конечно, добраться до Туниса проще и более безопасно, – стараясь быть объективным, признает он. – Может, если быстро все улажу, мне удастся еще раз приехать в Налут, и тогда мы вместе эвакуируемся. Если нет, то увидимся на Джербе, остров небольшой, как-то отыщем друг друга. – Хамид грустно вздыхает. – А теперь время спать, потому что завтра у меня тяжелый день.

Он встает, лицо его сосредоточенно.

– Я здесь лягу, а вы укладывайтесь вместе в спальне.

Он поворачивается спиной и выходит в маленькую кухоньку, и это означает, что решение женщин принято. Муж не хочет смотреть жене в глаза. Он не знает, что в них увидит. Может, холодность, неприязнь или печаль? «Да, действительно лучше будет сейчас выехать и дать себе еще немного времени», – решает он.

– Позвони, когда доедешь до Триполи, – с печалью в голосе произносит Марыся, и у мужчины на сердце становится легче, оттого что, возможно, еще не все потеряно.

Обычные ливийцы – герои

– Мы на твоей улице, – сообщает Муаиду по телефону провожатый с гор Нафуса.

Когда они подъезжают на маленьком автобусе под ворота виллы, те уже отворены.

– Мир с тобой, саудовский посланник. – Хозяин раскрывает объятия незнакомому гостю.

– И с тобой, ливийский родственник, – получает он теплый ответ.

С минуту мужчины рассматривают друг друга и, почувствовав симпатию и доверие, искренне обнимаются.

– А мне пора, – говорит горец и направляется к калитке.

– Как это? Останься на ужин! Останься на ночь! – старается задержать уходящего хозяин дома.

– Нет, – отбивается тот. – Мне сегодня ночью еще до Туниса за оружием ехать.

У него даже глаза блестят, и видно, что ему это дело по душе.

– Получили денежки от господина – и сразу нужно заказать. – Он старается говорить на ливийском диалекте правильно, но местное наречие берет верх.

– А как же ты доберешься? – беспокоится Хамид, которому очень нравится этот храбрый парень.

– Уж там фура меня на улице ждать, не успеть оглянуться, как буду дома.

Он машет на прощание рукой, и только его и видели.

– Входи на мой скромный порог. Машину разгрузим, когда стемнеет. – Худой, изможденный ливиец приглашает гостя в пустой дом. – Места у меня хватает. Жена с дочкой выехали сразу же в начале войны. Бабка, мать и ее самая старшая сестра мертвы. Последняя тетка – в Катаре, но по дороге у нее убили жениха…

– Да, знаю, я встретил ее на пароме. – Хамид старается прервать страшный траурный перечень.

– Поэтому в моем доме царит пустота. Но ду́хи не пугают, – иронично говорит хозяин, видя ужас в глазах приезжего, и взрывается нервным смехом. – Хорошо, что ты нашел Дороту и Мириам, sza Allah. Просто удивительно, что вы все же встретились в нашей большой Ливии и ты нашел жену! – не может надивиться он. – Значит, вы предназначены друг другу…

– Я тоже так думаю, – соглашается гость и приходит к выводу, что этот милый, чуткий мужчина полностью сломан. – Могу я вымыть руки и лицо? – спрашивает он, желая освежиться и на минуту вырваться из депрессивно воздействующего общества. – Я чувствую себя грязным после того, как преодолел несколько сот километров.

– Ну конечно! Какой же я негостеприимный хам! – Муаид срывается с места и почти бежит к лестнице. – Я приготовил для тебя наверху комнату, в которой когда-то давно жила Дорота со своим мужем, а пару месяцев назад и обе девушки. Ты найдешь там даже их чемоданы, которые они оставили на хранение. Не хотели бежать с большим багажом. Чувствуй себя как дома, – сейчас уже повеселевший, Муаид говорит, радостно улыбаясь. – Дать тебе какие-нибудь шмотки переодеться? Я, правда, ниже тебя на целых двадцать сантиметров, но, может, найду какие-нибудь спортивные брюки и рубашку?

– У меня есть нормальная одежда в машине, сейчас принесу. – Хамид машет рукой и с отвращением дотрагивается до пропитавшейся потом галабии.

– Прекрасно. А потом приглашаю на ливийскую шорбу и кускус – наши национальные блюда.

– Еще один вопрос. Не вижу нигде указаний или знаков, показывающих направление на Киблу[241]…

– Там. – Шокированный Муаид показывает пальцем на восток.

«Ох уж этот саудовец, – думает он, поджимая губы. – Бедная Мириам! Не удивляюсь ей! Парень везет килограммы смертоносных материалов и будет молить Бога? О чем? Чтобы подействовали? Чтобы как можно больше убили людей? О джихаде? Не понимаю этих ортодоксов».

Хамид входит в комнату на втором этаже, и у него появляется ощущение, словно кто-то здесь совсем недавно рыскал. Везде видны следы Дороты и Марыси, которые, судя по всему, покидали это место спешно. В углу стоят два больших чемодана, один из них очень хорошо ему знаком, потому что он сам его покупал. Хамид не решается до них дотронуться, как будто это проникновение в чье-то частное владение. А может, Мириам спрятала тут какие-то вещи, которых он не хотел бы видеть? Может, фотографии, компрометирующие памятки? Мужчина тяжело вздыхает и недоверчиво крутит головой. «Я должен доверять ей! – приказывает он себе. – Она не сделала ничего, чтобы я сомневался в ее порядочности и супружеской верности. Я неисправим», – отчитывает он себя.

Он ставит сумки в большой встроенный шкаф и идет в ванную. После того как Хамид долго принимал горячий душ, выбрил заросшее лицо, побрызгался духами и надел свежую одежду, он был готов к молитве. Он садится на пятки, но не может сосредоточиться. От него не укрылось мимолетное выражение на лице Муаида, когда он спросил его, в каком направлении находится Мекка. Полное неодобрения и презрения. Почему? Разве не легче идти по жизни с Аллахом?

Уже сейчас он понимает критическое отношение Мириам к его религиозности. Она никогда этого не испытывала, не была воспитана в духе ислама. В ее семье почти все атеисты. Хамид же только несколько лет не выказывал Богу боязни, но он впитал ее с молоком матери. Сейчас он иронично улыбается, вспоминая их паломничество в Мекку. Его жена в Большой мечети чувствовала себя, как на турецкой казни! Но он предложил ей испытание, и она согласилась. Пожалуй, Мириам сделала это для него. «Если мы едины во всем, то нужно поступать соответственно», – приходит мужчина к однозначному выводу. Он встает, не сделав ни одного поклона, и сбегает вниз, откуда доносится аппетитный аромат ливийских блюд.

После прекрасного ужина мужчины закуривают сигареты и выходят на крыльцо, наслаждаясь дымом, запахом жасмина и цветущих в саду роз. На землю уже опустились сумерки, и оба знают, что время разгружать машину. Но ни один из них после сытной еды не торопится выполнять тяжелую работу. Разговор у них не клеится, они смотрят исподлобья, изучая друг друга. Они оба арабы, исповедуют одну и ту же религию, а разделяет их так много. Они из разных стран, у них разные ответвления веры, различный общественный статус. Ни один из них не может сломать барьер.

– Время приниматься за работу. – Хамид, которому надоела тягостная тишина, решает сократить мучение. – Завтра, с самого утра, я хочу вернуться в Налут, поэтому лучше все закончить сегодня. Я должен купить машину, потому что мне уже больше не хочется изображать из себя фермера. – Он улыбается при воспоминании о своей одежде.

– С этим возвращением может выйти плохо. – Муаид отрицательно качает головой. – Когда ты молился, мне позвонили: в Зуваре и Зинтане снова начались бои. Если хочешь их объехать, то должен двигаться напрямик на внедорожнике. Я этого решительно не рекомендую. Каддафи заминировал половину Ливии. Кроме того, на безлюдье скрываются не только партизаны, но и лоялисты. Ты можешь получить пулю как от одних, так и от других. Придется тебе, мой друг, со мной посидеть. – Он иронично улыбается.

– Я позвоню Мириам. – Недовольный Хамид хватает телефон.

– Снова нет связи.

– Черт возьми! – Саудовец в бешенстве выходит из дома, переодевается в спортивный костюм и через минуту уже возвращается. – Выгружаем этот кокс. Поставим автобус у ограды, чтобы соседи не видели. Или к самому входу? Второй вариант более легкий, но более рискованный – могут увидеть. Я все свободные места забросал, чтобы больше поместилось, – поясняет он.

– Пойду за сумками и баулами. Хорошо, что прислуга уже ушла.

Мужчины с жаром и энтузиазмом принимаются за работу. Хамид откручивает болты, они вдвоем поднимают один ряд сидений вместе с полом, и их глазам открывается пещера Али-Бабы.

– Черт побери! – Муаид с изумлением смотрит на доставку. – И ты все это перевез через пол-Ливии? – хихикает он.

– Даже больше, ведь я отправился из Мисураты в Налут. Потом вернулся из-под Джефрена, где остальной транспорт взлетел на воздух. Снова подался в Мисурату, отбил Мириам у наемников, а она захотела поехать к маме. Поэтому вперед – и я снова преодолел тот же путь и оказался в Налуте. Удалось.

– Ты все это время сидел на материалах, так скажу, легко взрывающихся.

– Вроде так. Поэтому мы решили, что девушки сейчас со мной не поедут и что вскоре я вернусь за ними на безопасном автомобиле.

– Ну да, правильное решение, – признает ливиец. – Не нервничай, наверняка со дня на день все успокоится и дорога будет безопасна. – Он с пониманием смотрит на Хамида и похлопывает его по плечу. – Давай заберем эти бревна в дом, позже поговорим.

Через полчаса уставшие, но довольные мужчины падают на софу в зале. Они чувствуют себя как в неплохо оборудованном арсенале. На полу лежат мешки из-под сахара, набитые автоматами, взрывателями гранат и ракетницами, разобранными на первичные составляющие. В коробке из-под томатного соуса находятся гранаты, на кофейных же столиках отдыхает пара мин. На скамье перед ними центральное место занимает большой пакет взрывчатки, обычно называемой «пластиком».

– Сколько же ты его привез?! – Муаид показывает на пакет пальцем.

– Пять кило.

– Зачем столько? Я ведь просил килограмм.

– А на что можно использовать кило семтекса? На жилет? – Хамид внимательно оглядывает собеседника. Что-то здесь не сходится.

– Ну да! Вы, саудовцы, повернуты на терактах. – Хозяин не обращает внимания на слова Хамида и переводит ответ в шутку.

– Чтобы ты знал, не только у нас есть эти проблемы. Поэтому скажи, для чего тебе нужен килограмм? – не отстает он.

– Мы запланировали маленькую, но действенную акцию, – таинственно говорит ливиец, но не дает волю языку.

Однако с Хамидом такие номера не проходят. Он слишком долго имеет с этим дело и замечает какой-то нехороший блеск в глазах мужчины.

– Ты уже сейчас знаешь, что действенную? – допытывается Хамид. – У вас есть высококвалифицированные специалисты? Что можно развалить таким количеством? Ведь не мост, не аэродром, не склад с оружием? А?

– Ты в этом так хорошо разбираешься? Ты военный?

– По образованию я инженер-архитектор, но также опытный член антитеррористической бригады, – искренне признается он, заставая врасплох Муаида.

– Анти-… не террористических? – спрашивает ливиец, пытаясь шутить. – Твое имя могло бы указывать на другую деятельность…

– Не будь таким противным, родственник! – Саудовец бледнеет, садится, выпрямив спину, и стискивает кулаки.

– Sorry, но я не люблю, когда кто-то, общаясь со мной, в душе считает меня дерьмом! – Муаид тоже повышает голос.

– Я вижу, что ты затеваешь что-то нехорошее. Еще до того, как сюда приехать, я почувствовал это по твоему голосу. От желающих совершить самоубийство веет за километр.

– Откуда у тебя этот навык? Твои бригады разрушают все на расстоянии. Ты же не сможешь переброситься с самоубийцей и словом! Ведь с такими не договариваются! Стараешься мне вбить в голову какую-то психоаналитическую кашу!

– Я когда-то участвовал в подготовке одного молодого человека к покушению, – не выдерживает Хамид и приоткрывает завесу своей самой большой тайны. В комнате воцаряется мертвая тишина. Мужчины смотрят друг другу прямо в глаза.

– Что ты выдумываешь?! Если бы тебе попался в руки такой, ты тут же бросил бы его в кутузку или даже пустил пулю в лоб.

– Необязательно. Это политика, а не дворовая потасовка. Он был нам нужен, только оборудование не сработало с такой силой, как этого бы хотели организаторы предприятия. Мы минимизировали риск. Двадцативосьмилетний парень брызгами разлетелся по стенам. Тогда был подставлен двойник человека, которого он хотел убить, а у правительства были развязаны руки для антитеррористических чисток.

– Неплохо.

Муаид переваривает сильнодействующее описание ситуации. Его лоб покрывается капельками пота, а лицо становится пепельным.

– Ты хорошенько все обдумай. Лучше использовать этот материал, чтобы, например, подорвать подземные бункеры в Триполи. Говорят, они тянутся под всем городом.

Не желая больше муссировать деликатную тему, гость встает и, помахав на прощание рукой, идет отдыхать.

После такого нервного спора Хамид не может уснуть и переворачивается с боку на бок. «Что за времена! – думает он. – Я убежден, что Муаид хочет кого-то убить лично. Почему так происходит? Ведь он милый, чуткий и образованный человек. К тому же богатый. А мы объясняем все теракты недостатком образования и нищетой. Откуда у этого ливийца такая решительность и кто должен стать его жертвой?» Саудовец слышит какие-то голоса, доносящиеся с первого этажа. Он решает подслушать. Может, ему удастся разузнать что-нибудь о планируемой акции?

– Хасан, друг мой! – говорит Муаид театральным шепотом, который разносится эхом по всему пустому дому. – Даже не думай об этом! Ты никогда в жизни до него не доберешься! Вряд ли получится подойти к нему так близко. А у меня, милый, пропуск.

В разговоре наступает пауза, видимо, собеседник на другой стороне линии излагает свои аргументы. «Неужели это известный мне вождь революции, тот самый, который приказал мне снять трусы из микрофибры, считая, что они выдадут меня как шпиона?» – думает Хамид. «Следующий в рай!» – тяжело вздыхает он.

– Ты должен остаться в живых ради нашего дела! Должен защищать нашу страну от твердолобых и основать новое правительство! Да, да…

Снова воцаряется молчание.

– Я никому не нужен! У меня нет семьи, жена подала на развод. И вообще… Хасан! Не пытайся с ними связаться, потому что наши могут это позже использовать против тебя. Оставь это дело мне, только я на него гожусь. По крайней мере на это способен. – Вздох хозяина долетает даже до второго этажа и проникает в душу Хамида. «Значит, я не ошибся, – удовлетворенно, но вместе с тем с грустью думает саудовец. – Черт возьми! Wallahi! Почему именно таким способом? Почему лично, почему нужно лишать себя жизни? Ведь наверняка есть тысячи других способов. Можно, например, застрелить, отравить преступника… Что он задумал? Принесет жертве торт на день рождения не из теста, а из пластика? Кто это может быть? Неужели Каддафи? Нет, это невозможно!»

Хамид потихоньку уходит из коридора и, вернувшись в комнату, ложится в кровать. Он не может успокоиться. Тысячи мыслей роятся у него в голове. Возвращаются страшные йеменские воспоминания. Под утро, вместе с призывом муэдзина на первую молитву, он засыпает, удрученный ночными размышлениями.

– Старик, выпьешь со мной кофе? – Стук в дверь будит чуткого Хамида, и он вскакивает с кровати.

– Уже лечу! – кричит он, несмотря на то, что еще не пришел в себя и у него кружится голова.

– Хочешь сегодня отдохнуть и увидеть часть Триполи? – Улыбающийся и довольный Муаид ведет себя так, как будто они вчера не обменивались резкими репликами и ночью он сладко спал, а не планировал самоубийственный теракт.

– Не хочу напрягать тебя. Может, немного поваляюсь, а потом сам пройдусь по окрестностям…

– Не советовал бы. – Ливиец выразительно качает головой и недовольно кривит губы.

– А почему? Все еще идут бои? НАТО стреляет в гражданских? Или что? – нервничает Хамид.

– Парень, ты как будто с другой планеты! – Муаид взрывается искренним смехом.

– Не понимаю.

– Сразу видно, что ты чужой, иностранец, вроде араб, но не свой. Первый же патруль выловит тебя, как только выйдешь на улицу.

Хамид вытаращивает глаза.

– Ну да, ты этого не видишь, но сейчас я тебе объясню, в чем дело.

Он делает глоток кофе.

– Во-первых, твои самые худшие тряпки лучше, чем наши на выход. Все фирменное, а у нас преобладают made in China или Turkey. Во-вторых, твой перстень блестит, как у пса яйца, – фыркает он от смеха, – и просит, чтобы тебе отрезали палец. Еще одно. Твой арабский – это чистая fusza[242], ты говоришь так, словно книжки читаешь. Этот язык вообще не похож на наш ливийский диалект. Ты даже изменяешь слова иначе. Видно, там, на Арабском полуострове, все такие образованные, – отпускает он шуточку.

– Вот, значит, как… – Хамид задумывается и после паузы поясняет: – Этот перстень я получил как бонус, когда покупал Мириам колечко на день рождения.

– Немало, должно быть, стоило то колечко, если тебе еще другое подарили, – усмехается ливиец, который до сих пор считал себя достаточно богатым.

– Гм… – Хамид разводит руки.

– Хорошо, собирайся. – Муаид смотрит на часы и встает. – Я должен, по крайней мере, на минуту забежать в мою клинику, а потом уже весь к твоим услугам. В конце концов, мне приятно находиться в таком обществе, так что не чувствуй себя обязанным.

– О’кей, раз уж ты так говоришь.

Через пять минут Хамид выходит из своей комнаты и прислушивается. Внизу царит тишина, только из-за приоткрытой двери слышен грохот передвигаемых предметов.

– Ты здесь? – Хамид неуверенно стучит и всовывает голову внутрь. Он видит Муаида, вытягивающего больших размеров коробку из дна тяжелого деревянного шкафа.

– Это спальня моей умершей матери, – объясняет он. Лицо его перепачкано пылью. – Она всегда собирала разные памятки, поэтому я хотел показать тебе пару давних фотографий Дороты и Мириам. У меня не было случая им это показать, потому что практически сразу после их приезда началась война.

Хамид оглядывается вокруг и, несмотря на царящий полумрак, видит традиционную арабскую комнату в старом добром стиле. Мебель из цельного дерева, тяжелая и богато украшенная золотым орнаментом. Восточные растительные узоры на каждом подлокотнике и изголовьях. Кровать прикрыта шелковым покрывалом синего и пурпурного цветов, а стены оклеены темными обоями. «Мириам тоже любит такой стиль», – Хамид постоянно вспоминает жену и старается представить ее юной девушкой в этом опустевшем сейчас доме. Он замечает красивый туалетный столик, на котором по-прежнему стоят флаконы с парфюмом, некоторые в виде лампы Аладдина. Кажется, что хозяйка комнаты вышла из нее только на минуту, хотя, как ему известно, Малика умерла много лет назад. И вдруг на мужчину, который немало повидал в жизни, накатывает волна страха. Он поднимает глаза и видит приколотую к раме зеркала старую фотографию.

– Моя мама, – говорит Муаид, который следит за его взглядом. – Красивая, да? – В его голосе звучит гордость.

– Да, очень.

Хамид не может не заметить большого старого черно-белого фото рядом со снимком женщины. Все знают лицо вождя, ведь оно месяцами не сходит с первых страниц газет. Здесь он молодой, очень красивый и широко улыбается. Из-за этого фото виднеется другая, как бы скрытая фотография. Хамид бросает взгляд на хозяина и, видя, что тот не возражает, осторожно берет ее двумя пальцами. Кто-то захватил в кадр влюбленного вождя, который обнимает Малику. Мужчины внимательно смотрят друг на друга. Хамид еще раз вглядывается в снимок с изображением молодого Муаммара и поворачивается к родственнику. Что за разительное сходство! Все время Хамид ловил себя на мысли, что Муаид кого-то напоминает ему. Сейчас он уже точно знает, кому предназначен семтекс, который он вез в Ливию из Саудовской Аравии.

* * *

После того как Хамид уехал, мать и дочь организуют совместную жизнь, которая вращается вокруг больницы и помощи пострадавшим. Дорота возвращается к своим ежедневным обязанностям и помогает раненым. Дочь занимается осиротевшими детьми. Военных действий стало меньше, поэтому есть связь и электричество. Может, вскоре буря утихнет и снова воцарится мир? Все на это надеются. Хамид звонит регулярно, однако пока не собирается возвращаться. Он объясняет, что его все время что-то задерживает в Триполи. Он должен помочь Муаиду в одном деле. Какое это дело, Марыся не спрашивает, да и он не сообщает. Они разговаривают обо всем и ни о чем. Однако она знает своего мужчину и чувствует в его голосе знакомое ей напряжение. Такому стрессу он подвергался в Йемене во время ужасной акции с террористом-самоубийцей. Но ведь в Ливии это невозможно, утешает она себя.

Когда Хамид не звонит, Марысе грустно, она не может найти себе места. Внимательно наблюдающая за ней мать очень довольна развитием событий. Марыся подружилась с двумя сестрами, Манар и Айшой, которые регулярно приходят с гор. Они подменяют немногочисленный персонал клиники, если дело касается ухода за пациентами, особенно охотно следят за осиротевшими или покалеченными малышами. Несмотря на юный возраст, сестры уже несколько лет замужем, и, конечно, у них есть свои чада.

– Слушай, ты не можешь так, как твоя мама, закрыться в этом здании и никуда не выходить, – говорит Марысе Манар, которая не понимает такого поведения. – Ты молодая и здоровая и нуждаешься в пространстве.

Марыся согласно кивает. После двух недель она уже чувствует легкую клаустрофобию.

– А куда я могу пойти? – спрашивает она.

– В гости. – Собеседницы улыбаются. – Мы приглашаем тебя к нам. В пятницу помолвка нашей самой младшей сестры. Она немного глуповатая, но красивая, поэтому кандидат нашелся. Семья устраивает прием. Твоя мама, разумеется, отказалась, но я верю, что ты не такая затворница, как она.

Марысе действительно очень хочется отсюда вырваться.

– А что будем делать с детьми? – беспокоится она.

– Если Дорота не собирается идти, пусть с ними останется. – Айша хитро улыбается.

– Она согласилась? – Марыся удивляется, зная отношение матери к выходу за территорию больницы и ее заботу о ней.

– Ну, нет, мы ей этого не предлагали. Это уже твоя забота – убедить ее.

Сестры радуются визиту светской девушки в их скромный дом.

– Разве она тебе откажет?

– Какая ты безрассудная, безответственная, глупая!

Первая реакция Дороты очень нервная. Взрослая дочь не возражает, только спокойно слушает ее. Какое-то время тому назад она сообразила, что это прекрасный метод.

– Почему ты ничего не говоришь?

– Жду. – Марыся доброжелательно смотрит на мать.

– Чего?

– Пока ты скажешь мне, что взять в подарок.

Пораженная, но уже в хорошем настроении, мать дает себя обнять.

– Ты по-прежнему упрямая, как ослица, только выбрала другую тактику, хитрюга.

Она отвешивает дочери легкий шлепок.

– Тут везде страшно опасно, – шепчет она, а ее голубые глаза становятся огромными.

– Мама, девушки ежедневно, уж не знаю как давно, преодолевают этот путь и, слава Богу, живы. Может, один раз мне тоже удастся?

– Я с тобой поседею!

Дорота с напускным неодобрением кивает и входит в прохладную спальню. Она подходит к туалетному столику и ищет что-то в ящичке.

– Это подойдет. Как презент от adżnabii в самый раз.

Она машет у дочери перед носом красивой подвеской с небольшим бриллиантиком на витой, достаточно толстой цепочке.

– Это слишком дорого, что ты! – восклицает Марыся. – Хоть я и не скупая иностранка, а ливийка, которая уже бегло разговаривает даже на их горском диалекте, мне кажется, что подарок должен быть поскромнее. Зачем такой девушке бриллиант?

– Что ж ты такая жадина?! Для меня это ничего не значит, еще один брелок в коллекции. А для нее такая цацка может иметь огромное значение. Продаст и купит множество вещей для своего будущего хозяйства или будет хранить как самое большое сокровище. Где твоя щедрость, моя ты ливийская мусульманка?

– Принялась за меня. Разве я сквалыга? Но я не хочу лишать тебя такой красивой вещи.

Марыся чувствует себя глупо.

– Вот именно, для меня это всего лишь вещь.

Дорота за многие годы научилась сочувствовать убогим и страждущим. Помощь им доставляет ей большее удовольствие, чем когда она тратит деньги на себя. Она испытала в жизни столько горя и нужды, мучений и боли, что в благодарность за счастливую судьбу старается, как только может, облегчить жизнь другим.

– Хамид оставил мне немного долларов, так я от себя доложу, – решает она реабилитироваться.

– Так держать! – Мать, довольная, гладит дочь по голове, словно маленького ребенка. – И береги себя, я тебя прошу!

Пятница приходит чудесная, солнечная и безоблачная, не слишком жаркая, но приятно теплая, полная запахов земли и окружающих город деревьев и кустарников. От возбуждения Марыся в шесть утра уже на ногах. Она вытягивает из шкафа небольшой рюкзачок и решает взять немного еды. Первоначальные приступы тошноты прошли, как будто их и не было. Может, они действительно возникали больше от нервов и стресса. Сейчас ее охватывают только приступы голода. Если в этот момент чего-нибудь не съест, хотя бы маленький кусочек, ей становится нехорошо, чувствуется слабость или наступает мигрень. Странные симптомы, но гинеколог, с которой дружит мать, утверждает, что это случается достаточно часто.

Сначала у Марыси немного выдавался всегда впавший живот, но сейчас он перестал увеличиваться в таком устрашающем темпе. Те, кто ее не знает, в жизни бы не сказали, что она беременна. Вечерами мама рассказывала ей многочисленные истории из своей жизни, в том числе и о Польше, когда она жила там в девичестве и в начале ее связи с отцом Марыси. Дочь смеялась до упаду, когда узнала, что ее героическая мать оканчивала школу на шестом месяце беременности. И никто об этом не догадался. Марыся надеется, что ей как можно дольше удастся скрывать ее интересное положение, тогда легче будет немного приврать о сроке беременности.

Марыся снова сближается с мужем до такой степени, что признает: жаль, что Хамида с ними нет. Он наверняка соблазнился бы экскурсией в горы. С ним она чувствовала бы себя спокойнее: таскаться по бездорожью во время войны – не самое безопасное занятие. Сейчас, перед самым уходом, Марыся признается себе, что немного рассчитывала на решительный отказ матери. Разве это ответственно – лазить по незнакомой, возможно, заминированной территории с ребенком под сердцем? «Может, все же повернуть назад»? – размышляет она, сидя по-турецки и поедая крошечные печенья, которые должна взять с собой.

– Мириам, Мириам, – слышит она тихий стук в окно и свое имя, произносимое шепотом.

– Если не хочешь, то не иди. – Мать стоит в двери спальни, внимательно за ней наблюдая. – Изменить решение не стыдно, ты всегда можешь сказать им, что я тебя не отпустила.

– Нет! – Марыся даже подскакивает от звука ее голоса. – Все ведь говорят, что стороны будут вести переговоры и война вот-вот закончится. Уже много дней в больницу не привозят ни одного раненого.

Молодая женщина не хочет признаться в трусости. «Я ведь всегда была отважной и такой должна остаться».

– Увидишь, я прекрасно проведу время, а ты пожалеешь, что не выбралась с нами.

– Делай что хочешь, – отвечает Дорота. – Я желаю вам хорошо развлечься.

Она открывает дверь и впускает двух сестер внутрь.

– Я моей обжоре должна положить что-нибудь в дорогу, – смеется она, вынимая из рук Марыси рюкзачок и впихивая внутрь небольшие пачечки с обычным печеньем и соки в картонной упаковке с трубочкой.

– Возьмешь с собой собственную еду?! – Манар, держащая двухлетнего ребенка на бедре, а второго, постарше, за руку, возмущается и смотрит неодобрительно. – Ты думаешь, что мы не дадим тебе поесть? – Она делает шаг вперед, как будто хочет ее шлепнуть.

– Ты, сестра, проваливай!

Айша беспардонно отпихивает девушку и берет у ошеломленной Марыси сладости для своей маленькой дочки, которая сразу протягивает за ними толстенькие ручки.

– У меня тоже такое было сначала, если поем, то блюю, – улыбается она обаятельно.

– А я ничего не знала. – Берберка так же быстро, как и взбесилась, приходит в хорошее настроение и скалит неровные желтые зубы. – Mabruk!

Уже без малейшей обиды она удобно усаживается в комнатке.

– Дорога займет у нас самое большее два часа, а в доме еды будет как грязи. Парни пригнали стадо баранов с гор: и нам нужно, и для больницы что-то урву. А тебе, Дорота, принесем уже приготовленное.

– Спасибо. – Хозяйка слегка улыбается, она знает вспыльчивый характер здешних людей. По ее мнению, только они могут выиграть и закончить эту войну, но находиться с ними не всегда приятно и безопасно.

– Пора! Идем, а то сейчас стемнеет.

Манар шутя подгоняет девушек, а сама, обвешанная детьми, встает в двери, готовая к походу.

Марыся оделась так же, как и подруги, и внешне ничем не отличается от местных. Мать достала ей тяжелые ботинки до щиколоток, на толстой подошве, защищающие от укусов скорпионов и змей. Их в этом районе достаточно много. Свободная цветастая одежда защищает ее от солнца и жадных взглядов проходящих мужчин. Молодая женщина чувствует себя легко и комфортно. Покинув территорию больницы, она вдыхает полной грудью. «Хорошо, что не отказалась, – думает Марыся, – а то, как моя мама, начну страдать от разных фобий. Это, конечно, заразно», – улыбается она и бодро марширует за провожатыми.

Они быстро минуют город, затем сворачивают с главной дороги и сбегают с небольшого холма на каменистую дорогу. Перед ними простирается открытая местность, заканчивающаяся зеленым лесом, к которому они направляются. Деревья растут на взгорье, и им не видно конца. Со временем эвкалипты уступают место дурманяще пахнущим соснам и карликовым лиственным деревцам. Тут уже местность совсем пустынная. Порывистый ветер носит по земле мелкие камешки и большие шары высохших трав. По пути изредка встречаются рощи диких оливок. Но чем выше девушки поднимаются, тем территория более заросшая и недоступная. Не раз они вынуждены были наклонять головы или идти, согнувшись пополам, протискиваясь между скалами. Горянки не принимают во внимание положение Марыси, считая, что любому под силу пройти этот путь. Молодая женщина уже через полчаса истекает потом, едва дышит и чувствует колющие боли в животе.

– Мы можем минутку отдохнуть? – Она в конце концов останавливается, потому что не может больше идти.

– Вы, городские, – слабые люди.

Манар – не самая приятная девушка. Но когда Марыся подходит к провожатым, она видит пот, выступивший у них на лбу. Пожалуй, ни одна из сестер первой не хотела признаться в слабости и предложить сделать перерыв в походе.

– Мы что, в гонках участвуем? – спрашивает Марыся, присаживаясь на нагретую солнцем скалу.

– Нет, но если тебя в задницу скорпион укусит, то придется.

Девушка тянет приезжую за руку, ставит ее вертикально, а сама пинает камень и стучит по нему палкой, которую всю дорогу держит в руке.

– Теперь садись, – довольно говорит она.

– Живете среди деревьев? – Марыся хочет что-то узнать. – Это деревушка или поселок? Сколько там домов? Только ваша семья или есть еще какие-то другие? – забрасывает она их вопросами.

– Сейчас мы живем во временном лагере, – поясняет Айша. – Безопасней, ведь наши парни пошли в партизаны.

– Мой старик твоего проводил в Триполи, – гордо сообщает Манар.

– Как тесен мир! – удивляется Марыся.

– А ты думала, что тут одни деревенские простаки живут? – Старшая сестра очень раздражена. – Хмеда закончил школу в Налуте, на механика выучился и в армии служил. Все знает. Уже разминировал всю территорию. Большое вади, где твой красавчик подорвал транспорт для нас. Конечно, помогали специалисты из Туниса и Франции, но наши тоже ни в чем им не уступают. У них еще есть руки и ноги, они хорошие минеры.

– Представляешь, там были не только противопехотные мины, но и большие, как тарелки, противотанковые! – включается в разговор Айша. – Какое-то бразильское и китайское дерьмо, – нервно произносит она. – А если б туда кто-нибудь пошел: ребенок, выпасающий овец или коз, женщины, собирающие ягоды? Это безобразие! А было их там триста штук, одна рядом с другой!

Девушки встают и идут уже прогулочным шагом, поддерживая разговор.

– Эта война – страшное хамство, – с досадой высказывает свое мнение Манар. – Должны сражаться солдаты с солдатами, а не безоружные женщины и дети.

Она останавливается.

– Меня это бесит! – Она топает ногой. – Мой старик сегодня ночью снова через границу с Тунисом протаскивал оружие.

В ее черных как уголь глазах появляются слезы.

– Когда-нибудь его сцапают, или убьют, или то и другое разом. А у нас такие прекрасные планы…

– Все будет хорошо, наверняка он уже дома, не беспокойся, – говорит Айша и обнимает сестру.

– Мы хотели жить по-человечески. Перед самой войной Хмеда устроил для нас и для них, – она показывает пальцем на младшую сестру, – пай земли с новехонькими фермами. Никто не хотел брать: место безлюдное, у черта на куличках.

Она иронично улыбается, краем юбки осушая глаза.

– Но для нас это привычное дело. Мы тут родились и здесь наверняка умрем.

– Чудесные дома. – Восемнадцатилетняя девушка поднимается. – Слушай, внизу зал… зал!

Она даже подскакивает на месте, а ее спящая на руке доченька даже не просыпается.

– К тому же кухня и две комнаты. На первом этаже три большие спальни. Ванная внизу и наверху. Снаружи дома – еще один сортир. С первого этажа выход во двор. А мы сидели один на одном, поэтому для нас это такой простор! – сбивчиво рассказывает она в возбуждении.

– Может, улучим минутку и еще сегодня подскочим и покажем тебе, что это за чудо.

Манар приходит в голову прекрасная идея, и у обеих сестер сразу светлеют лица.

– Там нет никого, поэтому ничего не бойся. Только открытая плоская местность, но мы хотели высадить деревья. Давно там не были, да?

– Никогда не хватает времени, – жалуется Айша. – Или работа по дому, или в больнице, или что-то для наших партизан нужно пронести под юбкой…

– Или дать что-то из-под юбки, – смеется старшая, а младшая краснеет, как девчонка.

– Так поспешим, еще солнце не в зените – до пяти у нас много времени.

Желая следовать своему плану, они бросаются вперед почти бегом.

– Нам осталось, может, с полчаса ходьбы, в деревню поедем на осликах, – сообщает она, даже не спрашивая у Марыси, умеет ли та и хочет ли оседлать строптивое животное.

Но, несмотря на трудности путешествия, девушка хочет осмотреть дома мечты ливийских ровесниц. «Если бы они увидели мою виллу в Эр-Рияде, то, пожалуй, умерли бы от восхищения», – думает она без хвастовства, а больше с грустью. «Для чего одному такое состояние и роскошь? – размышляет Марыся. – Пожалуй, только для того, чтобы другие страдали в тесноте. Мама права, нужно помогать людям. Что нам это богатство, если мы набьем им только собственные животы? Попрошу Хамида. Он и его семья такие благополучные». Марыся прекрасно помнит о благотворительной деятельности Хамида в Йемене. «Стольким людям можно помочь, – вдруг доходит до нее, – нужно лишь смотреть сердцем».

Девушки входят в поселок. Приезжая встает как вкопанная посередине, у колодца, и не может оторвать глаз от окружающей ее красоты. Котловина выглядит как в сказке. Со всех сторон ее окружают холмы, покрытые густым кустарником. С одной стороны слышен шум небольшого водопада – бьющего из скалы источника. С другой же видны созданные самой природой ворота из растительности, которые ведут на открытую площадку. Темная зелень пальм прекрасно сочетается с салатным цветом сосен, окаймляющих это место.

Растительность здесь такая буйная, что забываешь о простирающейся не так далеко, наступающей Сахаре. Дома или построены из камня, или в нем выдолблены. Вход закрывают тяжелые деревянные двери, а окна маленькие, расположенные прямо под потолком. Только часть из них застеклена, большинство же служит для проветривания. К каждому маленькому домику пристроен сарайчик или загородка, сооруженная из прутиков, связанных проволокой. Между домами – небольшие садики, засаженные рачительными хозяйками не декоративными растениями, а овощами. Оживляют картину красная паприка, помидоры, пикантный чили и желтые дозревающие цукини.

– Что ты застыла, как статуя?

Манар шлепает Марысю по спине.

– Примитивизм, да? – кривит она губы. – Нет спутникового телевидения, нет ни сотовых, ни обычных телефонов, не говоря уже об Интернете.

– Здесь так красиво, что у меня дух перехватило.

– Вот видишь!

Женщина постарше, с татуировками на лбу и подбородке, закутанная в длинный кусок ткани с бордово-синим поясом, подходит, искренне улыбается, показывая при этом только один зуб.

– А вот ей не нравится. Да еще ее подбивают младшая сестра и ее парень, чтобы отсюда выехать. Где тебе будет так хорошо и безопасно? – Она хочет дотронуться до плеча дочки, но та просто негодует.

– Не дури, мама! – отвечает Манар грубо. – Нужно идти в ногу с прогрессом. Говори, что нужно делать, а то мы еще хотим туристке кое-что показать.

Хозяйка лишь пожимает плечами, отворачивается и идет к самому большому дому, а дочери вместе с гостьей следуют за ней.

– Сегодня день гуффы[243], значит, молодая радуется.

Айша подходит к улыбающейся от уха до уха сестре, которая сидит в середине комнаты на высоком стуле и послушно дает красить себе хной кисти и стопы.

– Столько подарков, как сегодня, я не получу уже, пожалуй, никогда в жизни.

Айша целует невесту в щеку.

– Ahlan, я Басма, а ты Мириам?

– Да, именно. – Марыся наклоняется к девушке и вручает ей футляр из замши, который дала Дорота.

– Не сейчас, позже!

Манар выбивает маленькую коробочку из рук сестры.

– Сейчас не время для этого! – раздраженно повторяет она.

– Может, девушка захочет это надеть на торжество?

Марыся сильно нервничает из-за грубого поведения Манар и поднимает подарок с утрамбованного земляного пола.

– Что ж ты такая злая сегодня, еще хуже, чем всегда, – критикует сестру Айша. Видно, что ей тоже тяжело выдерживать сестру.

– Мой не берет телефон, и никто его нигде не видел, – признается молодая женщина, дрожа всем телом. – Твой-то сидит себе безвыездно в Тунисе, оружие только подвозит к границе. А мой весь риск на себя берет.

– Нужно было учиться! – выкрикивает уже разнервничавшаяся сестра. – Абдулла знает французский, значит, способный. А у Хмеды проблемы с пониманием даже арабского, на котором он только говорит. Такова правда! Ты это хотела услышать?

– У меня плохое предчувствие, – шепчет Манар и отходит в сторону, снова пытаясь связаться с мужем.

– Басма, хочешь подарок сейчас или позднее? – Марыся наконец обращается к невесте.

– Конечно, сейчас.

От любопытства невеста привстает. Видно, какая она еще маленькая, крошечная. «Ей не больше тринадцати лет, – замечает приезжая. – Права человека сюда не добираются, хотя сам Каддафи определил минимальный возраст девушек, выходящих замуж, – шестнадцать лет! Что ж, не буду вмешиваться, – решает она. – Не мое это дело, к тому же девочка выглядит счастливой».

– Но перед тем как я тебе его дам, ты должна мне кое-что сказать, только искренне, – все-таки не выдерживает Марыся и спрашивает: – Ты счастлива?

– Ну конечно, – смеется Басма, но при этом, как и говорили ее сестры, производит впечатление не очень умной.

– Знаешь жениха?

– Ага! Мы баранов вместе пасли.

– Сколько ему лет?

– А кто его знает.

– Любишь его?

– Хи, – смеется Басма в кулак.

– Она не имеет понятия, что это значит, – говорит Айша, услышав вопрос, и улыбается иронически. – Мы здесь, в поселке, и в нашем племени живем нормально, девушки с парнями, женщины с мужчинами. Никто никого не отделяет, не отодвигает, ничего не скрывает. Все мы знаем будущих мужей и сами себе их выбираем. Наша жизнь достаточно тяжелая, чтобы еще больше ее затруднять. Я слышала об обычаях в других арабских странах, в Саудовской Аравии или Йемене, но этого у нас не встретишь.

– А она не слишком молодая? – задает Марыся волнующий ее вопрос.

– Главное, что не старая. Будет рожать здоровых детей, – выражает она здешнее мнение, и на этом неловкий разговор заканчивается. Марыся, как и обещала, вручает Басме презент. Та, увидев кулон, от удивления и радости кричит и визжит вместе с окружающими ее женщинами семьи.

– Я сразу его надену и уже никогда в жизни не сниму, – обещает она, стараясь застегнуть цепочку трясущимися от волнения руками. – Если мой парень его увидит, то будет знать, что берет себе не абы какую жену, а элегантную даму.

Она бросается Марысе на шею и целует ее.

– Сейчас-то я, моя добродетельница, точно счастлива! Ой, как счастлива!

Она танцует вокруг табурета. Окружающие невесту берберки тоже пускаются в пляс. Одна из них начинает хриплым голосом напевать печальную ритмичную песню о влюбленных, а остальные бормочут слова под нос. Праздничная атмосфера охватывает весь небольшой поселок.

Повеселившись, девушки начинают готовиться к встрече гостей. В пять вечера с женихом должны прийти человек двенадцать мужчин и столько же женщин из его семьи. Некоторые родственницы уже пару дней помогают, как это испокон веков бывает в арабских странах. Запахи, доносящиеся из каменных топок, печек и гриля, прекрасные. Все ко времени. Блюдо медленно доходит в больших котлах. Девушки должны только красиво украсить столы, скамьи, стулья и возвышение для пары молодых. Для этого они используют рулон белого полотна и зеленые ветки, которых здесь в достатке. Балдахин уже с утра прикрепили мужчины, которых сейчас в поселке вообще не видно.

– Ну что? Проветримся? – все еще нервничая, Манар хочет вырваться из-под зоркого взгляда матери. – Тетка Фарида следит за детьми, так что мы свободны.

– Ну, я не знаю. – Айша не уверена, подходящий ли это момент для прогулки.

– Как хотите! Я иду! – заявляет старшая. У двух оставшихся девушек нет выхода, и они присоединяются к ней.

Путешествие на осликах оказывается не таким трудным, хотя, конечно, они едут из-под палки. Марысе досталась старая кляча, упитанная и послушная, полностью противоречащая мнению об этих животных. «Я более упрямая, чем она», – думает Марыся, смеясь в душе. Сначала каменисто-песчаная широкая дорога ведет через лес. Позже она становится менее приятной: с одной стороны появляются скалы, с другой – заросший зарослями обрыв. Любительница отрабатывать езду верхом, если б могла, то прижалась бы к стене и не сделала бы ни одного шага. Но ее животное привязано к ослу Манар, который лениво тянет ее вперед. Нет выхода. Марыся должна подчиниться судьбе. Иногда камни сыплются из-под копыт и долго летят вниз.

– Глубокая эта пропасть? – испуганно ищет утешения Марыся.

– Нет, не так чтоб уж очень, – слышит за собой веселый голос. – Потом будет большой обрыв, но мы туда не едем.

– Ничего не бойся, – говорит старшая сестра, выказывая понимание взмокшей от страха городской девушке. – Уже близко.

– Но мы же не будем возвращаться этой дорогой! – кричит от ужаса Марыся, потому что только сейчас до нее доходит, что потом будет с горки…

Горянки дружно смеются.

Едва девушки взбираются на холм, лес редеет. Их глазам предстает плато, полностью из монолитной скалы и песка. Взгляд должен привыкнуть к недостатку зелени и заливающему это пространство ярко-бежевому и рыжему оттенку. Шок. В отдалении, метрах в двухстах, расположился поселок из десяти свободно стоящих домов фисташкового цвета. Каждый огорожен и с большим двором, но, кроме этого, ничего здесь нет. Марыся сомневается, сможет ли выразить свое восхищение домом, о котором мечтают девушки. Для нее это только безлюдье, пустыня и глухомань.

– Эй, там кто-то ходит! – У Манар зрение, как у сокола.

– Кто это может быть? Ведь вся семья дома, – беспокоится Айша.

– Ходу! – Старшая сестра поворачивает послушного осла, и они мчат сломя голову к линии леса.

– Солдаты, – шепчут сестры, укрывшись в лесу. – Что они ищут в наших домах?

– Нужно было сидеть тихо в поселке, как я и говорила! – злится Айша. – И не подвергать опасности нашу гостью! Что за стыд! Возвращаемся!

– Вы езжайте, а я проверю, что тут происходит. – Отважная Манар вытягивает спрятанный под шерстяным седлом обрез. – Может, там мой старый…

– Я понимаю, что ты за ним света белого не видишь. Твой мир такой маленький и узенький! Но нельзя же быть полной идиоткой!

Младшая решительно умнее и рассудительнее всех из их семьи.

– Парни придут сюда только ночью. Если ты сейчас выйдешь из леса, военные сразу увидят тебя, ведь ты как на ладони! Как в тире!

Манар машет рукой, как будто отгоняет назойливую муху, вскакивает на осла и погоняет послушное животное вперед.

– Sorry, но я к ней не присоединюсь.

Марыся решительно отказывается, хотя отдает себе отчет, что сама не в состоянии ни на осле, ни пешком вернуться в поселок. Она не помнит дороги, потому что все ее внимание было сосредоточено на езде и подстерегающих ее опасностях, а не поворотах влево или вправо.

– Я не позволю обидеть беременную женщину. Ты под моей защитой, – успокаивает ее подруга. – Ничего не бойся! Я не буду рисковать твоей жизнью ради капризов сумасбродной сестрички. Подождем только минутку, может, вернется, а если нет, то двинемся бегом вниз. Она всегда со всем справляется. Надеюсь, что и на этот раз ей это удастся. Порядок?

– Порядок.

Манар исчезает из виду, когда въезжает за высокую ограду первого дома. Через минуту с другой стороны поселка выезжает военная машина и как ни в чем не бывало направляется по асфальтированной дороге вдоль холма. Не слышно ни выстрелов, ни крика, ни даже свиста ветра среди песка и камня. Девушки смотрят друг на друга с пониманием и медленно возвращаются. Каждая размышляет, порядочно ли они поступили, оставив Манар в странной ситуации. Дорога неимоверно долгая, потому что вниз они должны ехать намного медленнее.

Уже перед поселком до их ушей доносятся крики, одиночные выстрелы и визг женщин. Айша встает как вкопанная, ссаживается с ослика, помогает Марысе и привязывает животных к растущему рядом высохшему деревцу. Они крадутся, согнувшись пополам, и выглядывают из-за большой скалы, которая скрывает их небольшие фигурки. От картины, представшей их глазам, стынет в жилах кровь. Посередине торжественно украшенной площадки стоит грузовик, накрытый брезентом цвета хаки, ее пассажиры, в основном черные наемники в форме ливийской армии, бегают по хутору, ловя, как цыплят, убегающих от них женщин, девушек и девочек. Если кто-нибудь из них пытается убежать в лес, в том направлении раздается очередь из автомата. Солдаты даже не утруждаются проверить, задержали ли строптивую ливийку. Не видно ни одного берберского мужчины. А может, они уже мертвы?

Басма в длинном розовом платье из тюля сидит привязанная к трону для невесты. Мать стоит у нее в ногах на коленях, цепко держась за кресло. Возбужденные мужчины сгоняют горянок в небольшой сарай, освобожденный от животных, которые сейчас мычат и блеют в кузове грузовика. Куры выловлены и по две связаны за лапы, а потом вброшены в машину. На еще не так давно украшенном свадебном столе царит страшный бардак. В больших мисках стоят дымящиеся блюда, которые поедает какой-то военный, заляпывая при этом белую скатерть.

Закончив грабеж, наемники решили позабавиться. Они пьют домашнее финиковое вино просто из кувшинов, потом направляются к перепуганным женщинам. Самый высокий, здоровенный негр, который руководит всем, подходит к Басме. Мать пытается отогнать его, но тот одним пинком лишает ее сознания.

Тринадцатилетняя щуплая девочка верещит, как кошка. У нее связаны руки, и она может только брыкаться, чтобы защитить себя. У насильника тоже трудное задание. Он задирает юбку пышного свадебного платья, но путается в многочисленных оборках. Невеста извивается, как уж, пиная агрессора то в ногу, то в грудь и, наконец, промеж ног. О, это, пожалуй, сработало. Однако же, несмотря на то что наемник едва дышит, согнувшись пополам, Басма не в состоянии высвободиться. Девочка почти выламывает себе запястья, но ничего не получается.

На минуту ослабевший солдат приходит в себя, перерезает путы, стаскивает с невесты юбку и бросает маленькую девочку на свадебный стол. Басма пронзительно кричит. Ее черные глаза заливаются вначале слезами, а потом затягиваются пеленой. Она теряет сознание и безвольно падает, ударяясь украшенной венком головой о глиняную миску, полную еще горячего кускуса. Когда насильник получает то, что хотел, он хватает девочку и швыряет ее на свадебный трон. Голова невесты безвольно падает на открытую грудь. Подол розового платья окрашивается красным. Наблюдательницы видят, как наемник наклоняется к невесте и что-то шепчет ей в ухо, при этом дотрагиваясь до ее крошечного тела огромными грязными лапищами. Айша закрывает глаза, не желая видеть унижение семьи. Не зная, что делать, она неуверенно кружится на месте.

– Ты никак не можешь им помочь, – говорит Марыся и обнимает бедную девушку. – Если мы туда пойдем, то лишь присоединимся к группе опозоренных женщин.

– Знаю, но это так страшно! Я чувствую себя хорьком, прячущимся в норе, – шепчет Айша. – Манар бы не пряталась, Манар бы так себя не вела.

– Сейчас нужно только молиться, чтобы не пришли ваши мужчины. Тогда непременно дойдет до резни.

Испуганная Марыся прижимает ладонь ко рту, боясь накликать беду, еще более страшную.

В этот момент в чистом горном воздухе раздается вначале слабый, а через минуту все более громкий звук пищалок, трубок и бубенцов. Девушки смотрят на часы. Пять, и жених приходит с кортежем гостей, везя на спине наряженного ослика пару больших разноцветных корзин с подарками. Его уже видно на краю поселка. Он шагает, гордо выпрямившись, в новехонькой белой галабии и шароварах, а его кудрявая голова украшена венком из всевозможных полевых цветов. Солдаты останавливаются как вкопанные. По своей наивности и глупости они не рассчитывали встретить непрошеных гостей и думали, что будут одни забавляться на этой деревенской свадьбе. Первым тянется к оружию главный, тот, который изнасиловал невесту, а за ним сразу же остальные. Раздаются короткие очереди, и прибывшие гости один за другим падают на землю. Даже осел получил пулю, отчаянно ревет сейчас и бьется в смертельных конвульсиях, а цветные корзины ломаются и падают с его спины. Эта сцена доставляет палачам несказанную радость. Они весело смеются, похлопывая при этом себя по бедрам и показывая друг другу пальцами на умирающее животное.

– Неплохое развлечение. – Айша и Мириам шокированы видом резни и не слышат за собой шагов. – Веселый у вас театрик.

Манар с распущенными волосами и в расхристанной на груди цветастой рубашке смотрит перед собой прищуренными глазами. Бешенство проявляется и в ее сжатых в ниточку губах.

– Сестричка! Что делать? Придумай что-нибудь!

– Хорошо вы спрятались, а я этим сучьим детям не прощу.

В эту минуту солдаты начинают зачищать территорию. Они поднимают с утоптанной земли двора мать девушек, убитую одним выстрелом в голову, а в сторону сбившихся в кучку опозоренных горянок делают несколько выстрелов. Образовался холм из тел. Упавшие женщины, держась за руки, сжимаются от ужаса. Некоторые все же шевелятся. Одна, схватившись за живот, воет от боли, а легко раненная молодая двоюродная сестра, оказавшись более сообразительной, стискивает зубы и притворяется мертвой. Басма, почти в бессознательном состоянии, тихо сидит на свадебном троне и тупо наблюдает за происходящим.

– Где дети? – спрашивает боевая революционерка, но перепуганные девушки только отрицательно качают головами, показывая, что не знают.

– Айша, если что, позаботься о моих, – просит Манар сестру, доставая из фалд юбки оружие.

– Подожди, наверняка сейчас придут парни! Ты сама не справишься! – просит Айша старшую сестру. – Они – для борьбы, а мы – для рождения. Не будь такой геройской, сдержи себя!

– Ни один парень из семьи уже не появится, никто нас неспасет, – говорит Манар помертвевшим голосом. – Все убиты в наших чудесных домах.

– Что? – Марыся не может поверить собственным ушам.

– Это было тайное место партизан. Если я не могла вычислить моего старого, то всегда находила его там.

– Он тоже? – шепотом спрашивает Айша.

– Да.

– А мой? – Ее голос дрожит.

– Должен быть за границей. Застрелили отца, наших братьев, зарубали даже младшего, десятилетнего, который всегда только оружие чистил. И еще двух двоюродных братьев, – добавляет она. – Все лежали в куче во дворе со связанными шнуром руками. Получили пулю в затылок.

В эту минуту слышен звук заводимого мотора, и грузовик, лавируя, выезжает. Но не все наемники в кузове. Двое самых здоровых вбегают в центральный дом и выносят из него маленьких плачущих детей, держа их за ноги головами вниз. «Что им дети сделали? Ведь они никому ничего не расскажут!» – в отчаянии думают девушки. Захватчики вбрасывают пятерых детей в клетку для животных. Матери вздыхают с облегчением. «Не тронут их», – радуются они в душе. Но по-прежнему стоят напряженные, как пантеры перед прыжком, готовые защищать своих малышей. Наконец солдат бросает окурок в сарай, а сам быстро бежит к грузовику, который рванул с места.

– Мы там храним в канистрах бензин! И машинное масло в большой емкости!

Манар уже на тропке, а две отважные подруги бегом бросаются за ней.

Огонь лижет сухое сено, но постепенно охватывает остальную часть сарая. Слышен писк детей. Двоюродная сестра, которая притворялась мертвой, бежит к ним. Манар стягивает со спины автомат и дает очередь по кабине. Водитель и двое солдат падают лицом на деревянный борт. Пара наемников высовывается из-за брезента, и жаждущая мести женщина стреляет по ним, как по уткам. Марыся, не обращая внимания на опасность, вваливается в сарай и хватает на руки двух малышей. Айша крепко обнимает доченьку и тихо всхлипывает. Непонятно почему она стоит на месте, тупо таращится в угол и не убегает. Другая девушка из их семьи возвращается еще раз и выпихивает из соседнего сарая оставшихся в живых женщин.

Марыся бежит сломя голову к крытому возвышению с троном. Укладывает детей на деревянную площадку для танцев и трясет сомлевшую Басму. В эту минуту Манар, понимая, что семья находится на достаточном отдалении, и видя, что у нее одной есть шанс, бросает в кузов грузовика небольшую гранату и запрыгивает внутрь каменного дома. «Где Айша?» – оглядывается Марыся с беспокойством, ища взглядом девушку.

С помощью пришедшей в себя несостоявшейся невесты они переносят детей и размещают их на подстилке за большой пальмой. Взрыв гранаты оглушает, хотя военный транспорт успел отдалиться на значительное расстояние от центра поселка. К счастью, ни одна из жительниц не пострадала. Проблема же с наемниками окончательно решена: их тела вылетают из разорвавшегося автомобиля, некоторые уже мертвы, другие же, охваченные огнем, – в конвульсиях. Оставшихся в живых солдат, обожженных и верещащих, как животные, добивают пострадавшие женщины во главе с Басмой. Девочка бросается на своего стонущего в агонии насильника и одним движением отрубает ему голову. Остатки розового свадебного платья приобретают сейчас кровавый цвет. Невеста выглядит как в фильмах ужасов.

Наблюдая за всем этим, Марыся по-прежнему стоит у дерева, но через минуту чувствует слабость в ногах и медленно садится среди собравшихся там деревенских детей. Она прижимает детишек к себе, ища в них тепла и спокойствия. Ее большие янтарные глаза потемнели от ужаса, во рту пересохло, а в голове – шум и биение пульса. «Как можно быть такими жестокими? Я снова оказалась в центре резни, а могла бы сейчас удобно сидеть на диване у мамы и смотреть старые фильмы на DVD. Что я здесь делаю? У меня больше нет сил видеть эти ужасы! – кричит она в душе. – Одни притесняют других, потом пострадавшие мстят, а чуть позже из лагеря противника вновь придут мстители. Какой-то порочный круг», – пролетают у нее в голове нескладные мысли. Она все еще не в состоянии двинуться, хотя очень хотела бы сбежать отсюда. Ее пугает только слабый взрыв, который звучит как фейерверк. От взрыва упало временное ограждение из досок, и теперь видна одна из сестер, Айша, о которой все забыли. Низ ее юбки горит. Не обращая на это внимания, она по-прежнему держит на руке своего годовалого ребенка и старается что-то вытянуть из угла сарая, но не видно что. Дым от пылающего сена затянул все. Она оглядывается и видит, что не справится, пускается бегом, но бежать уже слишком поздно. Следующей взрывается большая емкость с горючим и выбрасывает тело девушки на середину площадки. Манар подбегает к ней первой и тушит пламя на ее одежде.

– Что ж ты там делала? – удивляется она. – Почему столько времени возилась?

Айша молча шевелит искривленными от боли губами. С ее ребенком, не считая нескольких царапин, ничего не случилось. Он сидит сейчас рядом с матерью, радостно агукая.

– Нужно ее быстро осмотреть.

Марыся приобрела этот опыт в больнице Муаида в Триполи.

– Нужно остановить кровотечение и обработать телесные повреждения. Потом поговорите!

Она резко отодвигает героическую берберку и приникает к раненой.

– Я тебе помогу, – шепчет она. – Довезем тебя до больницы, а там уже окажут тебе профессиональную помощь.

Марыся поворачивает двадцатилетнюю девушку на бок, желая увидеть, в каком она состоянии, и впивается взглядом в девичью спину. На спине нет и миллиметра неповрежденной кожи, а голое тело на некоторых участках обожжено до черноты. Одно ребро торчит из-под тонкого слоя ткани и пугает желтизной кости.

– Воды, – Марыся едва выдавливает из себя, а у остальных девушек перехватывает дыхание. – Холодной воды из колодца, – говорит она уже громче.

– На компрессы, – поясняет она.

– С оливковым маслом, – добавляет Манар, обретая способность трезво мыслить.

– На бинты порежем скатерти и украшение трона.

Басма бежит реализовывать план, но перед этим успевает заскочить в дом и молниеносно переодеться в повседневную одежду.

– Лечу за детьми. Я приготовлю также ослов в дорогу, нужно немедленно двигаться. Следующего вторжения военных мы не выдержим. Кроме того, начинает темнеть. – Молодая, легко раненная в плечо двоюродная сестра показывает головой на бордовый шар солнца, быстро приближающийся к западу.

– Мы идем в горы, не будем вас задерживать.

Уцелевшие горянки с узелками на спинах направляются в сторону потемневших уже зарослей.

– Кроме того, большая группа больше бросается в глаза. Ее легче выследить. Прощайте, – говорит она уходящим.

– С Богом, – отвечают четыре девушки, которые должны доставить раненую в больницу в Налуте.

После осмотра они прикрепляют тонкий коврик между двумя ослами и кладут на него, как в гамак, раненую Айшу. Девушка стонет. Температура у нее поднимается с каждой минутой, ослабляя при этом организм.

– Я знаю одно тайное место по дороге, – сообщает Манар через час, когда они движутся слишком медленно в почти полной темноте. – Большая пещера, животные тоже войдут, мы там держим на всякий случай даже запасы еды и воды.

– Она может не дожить до утра, – говорит шепотом Марыся, забыв, что пострадавшая бредит в горячке и не слышит ее.

– У нас пятеро детей, которых мы не имеем права убить на скалах. Осел – глупое животное, в пропасть шагнет без страха. У них нет такого инстинкта, как у лошадей или верблюдов.

– Так, может, разделимся? – подает голос молчащая с самого начала пути Басма. – Вы с Суриной и детьми останетесь, а я с Мириам и Айшой медленно пойдем в больницу.

– А я знаю? – Старшей сестре не хочется доверять самостоятельное путешествие неопытной девушке.

– Я ориентируюсь в этих горах так же хорошо, как и ты. – Юная провожатая уверенно держит покорное животное за узду и тянет в направлении города.

– Пусть вас Аллах провожает. – Они прощаются. – Insz Allah, чуть свет к вам присоединимся.

Не оглядываясь, они продолжают медленно двигаться.

Впереди идет маленькая худенькая горянка. За ней – послушные ослы с раненой женщиной, а сзади, почти держась за хвосты животных, – Марыся. Через какое-то время, когда глаза привыкли к темноте, она уже замечает скалы, кусты, колючие опунции и опасные канавы. Через пару часов они останавливаются на отдых, дают больной холодной воды из источника и сами утоляют жажду.

– Скажи мне, ты ведь старше и наверняка более умная, чем я. – Басма на минуту подсаживается к Марысе. – Что этот большой черный парень имел в виду, когда сказал мне после этого… ну знаешь… – Девочка конфузится, не желая произносить слово «изнасилование». – Он сказал, что сделал… это в наказание за то, что мы являемся женами, сестрами и дочерьми мятежников. Каких мятежников? Мы простые горцы, наши парни хотели чего-то большего от жизни, но я-то уж вообще ни о чем понятия не имею, – грустно признается она. – Весь последний год я всего лишь хотела выйти замуж, чтобы наконец-то, как и у сестер, у меня был бутуз и свой парень.

– Ты так сильно этого хотела? А ты не слишком молода? – Марыся удивляется, что у девчонки могут быть такие взрослые мечты. «Она должна еще играть с куклами», – делает вывод Марыся.

– У нас жизнь тяжелая, не такая, как у вас, городских. Мы быстрее взрослеем и быстрее умираем. Так зачем долго ждать счастья и терять время?

– Ну да, – соглашается собеседница, в очередной раз убеждаясь, что это совершенно иной мир. «Ходим по той же самой земле, но, пожалуй, в другой обуви. Мы не должны стремиться изменить друг друга. Может, для нее раннее замужество – это благословение и заполнение пустых дней? Может, благодаря этому она чувствовала бы себя более ценной и нужной?»

– Больше всего мне жаль твой кулон, – говорит Басма, вставая. – Этот разбойник сорвал его с меня и забрал. Потом, мерзавец, потерял! Эх!

– А тебе не жаль жениха, матери, родственников?

Хорошо, что в темноте не видно возмущенного выражения лица Марыси.

– Такого кулона у меня уже никогда не будет.

* * *

До возвышающегося перед городом холма девушки добираются на рассвете.

– Никуда не двигайся, – в трубке телефона едва слышен голос Хамида. – На сегодня запланировано большое наступление на Налут.

– Почему ты раньше не позвонил? – Марыся оглядывается в панике, но погруженный в туман город спит спокойно.

– Пробовал, но не было связи. Дорота рассказывала мне, что ты на какой-то свадьбе в горах. Удалось развлечься? – спрашивает он с интересом.

– Да уж, сногсшибательно, – иронизирует она, не желая вдаваться в подробности.

– Ты уже, конечно, дома? – беспокоится заботливый муж.

– До больницы еще полчаса пути. Если бегом, то, может, даже меньше.

Вместо ответа – тишина и подавленный вздох, потому что Хамид старается не упрекать жену за необдуманные действия.

– Я по-прежнему должен оставаться в Триполи, – сообщает он, – чтобы помочь Муаиду в реализации одного достаточно важного предприятия. Может, до этого времени война закончится, а если нет, то благодаря его планам наверняка, – признается Хамид. – Ты уже не двигайся из больницы никуда: только там безопасно… – Он приглушает голос, словно на что-то решается. – Мириам, любимая, было бы лучше, если бы ты больше не делала таких дальних походов, – наконец осторожно советует он жене.

– Поверь, это было мое первое и последнее путешествие в Налуте! – сообщает она вдруг, впервые с незапамятных времен полностью соглашаясь с мужем.

Слышны треск и шум, и телефон в одну минуту глохнет.

– Басма, мы должны поспешить! – кричит Марыся подруге, которая, кажется, спит стоя.

– А? Что? – спрашивает та глуповато.

– Бегом к больнице!

На горизонте с севера появляется самолет, тут же за ним другой, третий. Слышны первые выстрелы и падающие бомбы. Девушки мчатся сломя голову, не обращая внимания на камни, неровности и пыль, набивающуюся им в глаза и рот. Сейчас они держат ослов с обеих сторон и тянут их за собой.

В мгновение ока они оказываются на узком шоссе, вьющемся среди деревьев и ведущем с гор к городу. Ослики стучат копытцами, девушки грохочут ботинками, а больная издает то тихие, то громкие стоны. Город словно вымер: никто в такой ситуации не выходит из дому.

Марыся держится одной рукой за живот, потому что снова чувствует разрывающую боль в паху. «Если я не потеряю ребенка, это будет чудо», – вертится в ее голове. Но сейчас плохой момент для того, чтобы беречься. Будущая мама должна спасти не только себя, но и маленькую жизнь, которая растет и хочет видеть дневной свет. «Клянусь, клянусь, если только доберусь до этой чертовой больницы, – говорит она себе мысленно, – уже никогда из нее даже носа не высуну. Боже, помоги!» Она надеется на то, что натовцы не будут бомбить учреждение службы здоровья. Ливийцы делают это редко. В Мисурате это было исключением, которое только подтверждает правило. «Мама, любимая, – шепчет Марыся, – молись за меня. Как жаль, что я не умею этого делать ни в одной религии, а ведь была воспитана даже в двух вероисповеданиях. Ради Аллаха, если только переживу, то начну с мужем ходить в мечеть, – обещает она в панике. – Или с матерью в костел, – подключает она и другого Бога. – Или, по крайней мере, начну читать Коран и Библию». Марыся едва дышит, от усталости у нее подкашиваются ноги. Басма тихо сопит, но эта крошечная девочка сильна, как бык. Обстрел идет на окраинах города. Видимо, там находятся позиции лоялистов или их склады с оружием. Девушки наконец добегают до больницы и заходят за опущенный шлагбаум. Даже сторож спрятался: ему неохота выполнять работу в таких опасных условиях.

– Марыся! – слышится крик, и через минуту взрослая дочь падает в объятия ждущей ее матери.

– Мамуля, мамуля! – всхлипывает она. – Я снова вляпалась в страшное дело. Почему мне так не везет?!

После доставки обожженной и раненой при взрыве Айши в реанимацию мать и дочь уходят из больницы, намереваясь по меньшей мере хотя бы несколько минут провести в домашнем уюте. Марыся сбрасывает с себя пропотевшую и запыленную одежду и идет под душ. Молодая женщина становится под струю теплой воды и старается смыть с себя все зло и мерзость окружающего мира. Дорота начинает возиться на кухне, но вскоре не выдерживает и осторожно стучит в дверь ванной.

– Я могу войти, милая?

– Конечно, я не закрыла.

Марыся думала, что любимая мама тут же захочет узнать, не пострадала ли она.

– Что там случилось? – спрашивает Дорота с беспокойством. – Не причинил ли тебе кто-нибудь что-нибудь плохое? – Голос ее дрожит.

– На этот раз не мне, но только благодаря тому, что у меня было больше везения, чем ума, – признается она, приседая на пятки и поливая водой склеившиеся от пота и пыли волосы.

– Что там случилось? Можешь мне рассказать?

– Мне неприятно снова погружаться в трагедию, которая там произошла, но думаю, что ты должна знать. Это касается в основном твоих милых сотрудниц, моих новых подруг.

– Да? – Дорота задерживает дыхание. Ей жаль добрых, благожелательных и невинных людей.

– Значит…

Марыся откидывает локон с лица, выжимает полотенце, набрасывает халат, и они вместе идут в комнату.

Женщины тяжело валятся в старые продавленные кресла.

– Ну?

– Манар потеряла мужа, отца, братьев, в том числе и двоюродных, и не знаю кого еще, но, пожалуй, почти всех представителей мужского пола. Ее мать убили на наших глазах.

Марыся глубоко вздыхает при воспоминании об ужасах, которые видела только вчера, и продолжает:

– Басму изнасиловали…

– Боже мой! – вскрикивает Дорота. – Она была так счастлива и так мечтала о замужестве!

– Ее будущего мужа застрелили, когда он, ни о чем не подозревая, шел в поселок на празднование помолвки.

Дорота хватается за голову, опускает лицо, пряча его в колени поджатых ног, и тихо плачет.

– Многих родственниц, неизвестных мне, и знакомых нам девушек убили при попытке к бегству, трудно перечесть. Тех, что остались, изнасиловали, убили, замучили. Бедная Айша очень сильно изранена. Ей досталось не только от взрыва, но и опалившего ее пламени. В сарайчике, в котором она неизвестно почему задержалась так долго, они хранили емкости с бензином и горючим. Один из наемников их поджег, бросив окурок сигареты на высохшую подстилку.

– Это не люди, это зверье! – Глаза Дороты мечут искры. – С каких пор можно во время военных действий истязать безоружных женщин и детей? Как же вам удалось бежать? – поражается она.

– Манар отомстила за убитых.

Марыся все еще не может осознать геройский поступок этой обычной женщины-горянки.

– Это на нее похоже, – говорит Дорота, которая лучше знает Манар и понимает, чего от нее можно ожидать. – А что с ней? Погибла геройской смертью?

– Нет, выбралась. Она убила всех захватчиков, и мы вместе возвращались в город. Но она оказалась очень ответственным человеком и не захотела рисковать жизнью доверенных ей детей. Ночью в горах пропасти, ущелья и скользкие от бьющих из земли невидимых родников камни очень опасны. Она вскоре должна появиться здесь.

– Бой-баба! – радуется Дорота окончанию страшной истории. – Как только ее увижу, обниму изо всех сил! И постараюсь ей помочь, чтобы исполнились ее мечты об образовании. Жаль ее мужа, это был добрый и отважный человек.

– Знаешь ли ты, что он был провожатым Хамида на пути в Триполи? – добавляет Марыся. – Мама, что за жизнь?! Почему мы всегда оказываемся в плохое время в плохом месте? Скажи мне!

– Не знаю, любимая, но сейчас я чувствую себя обязанной позаботиться об Айше. Я очень ее люблю. Это умная девушка, которая по большей части получает знания из жизненного опыта. Ты тут отдохни, отоспись, а я вскоре вернусь.

Она нежно гладит дочь по голове, но Марыся вдруг вскакивает и набрасывает на себя зеленую докторскую униформу.

– Ты думаешь, что я останусь дома, когда там моя подруга мучится? Может, я и не могу ей помочь с точки зрения медицинских знаний, но в плане психологическом и чисто человеческом – наверняка. Когда болит, всегда лучше сжимать ладонь близкого и преданного тебе человека, которому ты не безразличен, а не только молить о морфине равнодушных докторов.

– Откуда ты знаешь? – улыбается Дорота, гордая тем, что дочь вправду начинает взрослеть, думать и чувствовать, как зрелый человек, а не балованный ребенок.

– Эта война многому меня научила, мама. – Марыся уже стоит в дверях и подгоняет мать взглядом. – Говорила же тебе.

Женщины быстро идут по сонной, будто вымершей больнице. Дорота отправляется в реанимацию, где видно какое-то движение. Оказывается, Айшу перенесли из реанимации в обычное родильное отделение, зато в отдельную палату.

– Зачем, черт возьми?! – Марыся нервничает, ругаясь при этом по-польски, а немного понимающая этот язык Зина подходит к ней и выпроваживает наружу.

– Нечего тут кричать и беситься, – говорит она, добродушно улыбаясь. – Доктора сделали все, что удалось, даже дали антибиотик и обезболивающее, хотя сама знаешь, как у нас с этим туго.

– Но почему…

– Атака, к нам вот-вот начнут свозить тяжелораненых. Хорошо, что вы доставили ее до этого. Через минуту здесь будет наплыв. Для девушки, которая находится в таком тяжелом состоянии, лучше лежать в тишине и спокойствии, а не в отделении, где такое движение, как в дворцовой приемной. Военные отважны только на поле битвы, а в больнице часто ревут, как животные, которых режут.

– Может, ты права, – соглашается с ней молодая горячая женщина, понимая, что врачи приняли правильное решение.

– Скажи мне только одно, Мириам, – после паузы спрашивает украинка. – Где это случилось? Ее спина всего лишь за неполные сутки начала гнить, и воспаление охватило весь организм.

– Взрыв был в сарае, значит, раны грязные, – поясняет Марыся. – А потом она упала спиной на утоптанную землю двора, на котором было немало помета животных. Мы старались ее обмыть, но знаешь, как бывает, когда близкий человек кричит и стонет от боли. Ты не делаешь это тщательно, потому что сочувствуешь и не хочешь причинять еще бо́льшую боль.

– Понимаю, – соглашается Зина, кивая в ответ. – Как будто в дерьмо попала, поэтому будет крайне тяжело! Остается только рассчитывать на ее крепкий организм. Я тут антибиотики стащила, – при этих словах она с таинственным видом прикладывает палец к губам и оглядывается вокруг, – но хватит всего на три дня. Должны помочь.

– Может, внимательно поискать среди остатков той доставки, что на мине подорвалась? – приходит Марысе в голову гениальная мысль. Она во что бы то ни стало хочет спасти подруге жизнь. – Ведь было же там оборудование для больницы и медикаменты.

– Да, да. – Зина горько улыбается. – Все уже разграбили на всякий пожарный случай. Нам привезли две коробки с медикаментами, названия которых и применения не знают. А там ничего существенного нет, вот как!

– А кто это сделал? – Дорота и Марыся не могут не удивляться. – Наемники?

– Свои, горцы. Хотят быть независимыми, изумляются, что когда привозят кого-нибудь из своих в клинику, то он почти всегда уже холодный. Вот какая жизнь, – вздыхает опытная медсестра. – Доротка, перед войной выпьем водки, а закусим огурцом? – предлагает она польской подруге по-русски.

– Ну давай, – элегантная женщина, грустно улыбаясь, соглашается, а у дочки отваливается челюсть. Ее мама тоже изменилась под влиянием экстремальных испытаний.

– Так я пойду к больной и посижу с ней. Встретимся дома.

Марыся направляется в родильное отделение.

Она без труда находит маленькую отдельную палату, видимо предназначенную для женщин из элиты этого региона. В ней есть и телевизор, и ванная. Нетипично для общественной ливийской больницы в провинции. Голая Айша лежит на животе под шатром из марли. Немыслимо было бы одеть ее во что-нибудь. Лодыжки, бедра, ягодицы и вся спина у девушки представляют живую рану. Кое-где торчат швы, а девяносто процентов поверхности обожжено. Обгоревшие струпья сняли, и все продезинфицировали антисептическим средством. Резкая вонь щиплет глаза. Под шатром страшно душно и воняет потом и гнилью, которая медленно охватывает все ее молодое и еще вчера такое сильное тело. Марыся старается охладить пылающее жаром тело подруги, протирая его каждую минуту влажным полотенцем, смоченным в прохладной воде. У самой уже окоченели руки, но Айша горит от высокой температуры. На улице смеркается. Состояние больной ухудшается. Когда волонтерка тихонечко встает и решает идти за помощью и выпросить какое-нибудь лекарство, беспомощно лежащая больная широко открывает глаза. Вначале бессмысленно смотрит вокруг, но через минуту сосредоточивается на лице подруги.

– Не уходи, – шепчет она. – Останься! – Она на удивление сильно хватает подругу за руку. – Там была бабушка…

Ее голос прерывается, но Айша во что бы то ни стало хочет что-то рассказать.

– Старая думала, что спрячется в сарае, и все время сидела на корточках в углу… прямо около канистр, – она едва улыбается. – Я ее убеждала… просила… наконец хотела вытянуть силой, но было уже слишком поздно.

Айша громко вздыхает.

– Слишком поздно… – последнее дыхание выходит из молодого горла со свистом. Глаза Айши затягиваются пеленой, пожатие руки слабеет. Девушка безвольно вытягивается на пропитавшейся потом белой простыне.

Марыся тщательнее задергивает края шатра, открывает окно и на цыпочках, как будто не хочет разбудить спящую, выходит из палаты. Она направляется к реанимации, желая найти мать. Она знает, что Дорота наверняка там и помогает немногочисленным докторам и медсестрам. За самопожертвование и старания ее здесь все очень ценят. Марыся открывает широкую двустворчатую дверь и входит в отделение, как если бы отворяла ворота ада. Раненые солдаты Каддафи и оппозиционеры лежат друг подле друга, кричат и стонут, одинаково мучаясь от полученных ран. Оказавшись в этой больнице после братоубийственной борьбы, они снова становятся братьями. Мать сразу ее замечает и бежит к ней. Она в зеленой униформе, волосы подобраны в чепец, руки в резиновых перчатках. Пятна крови на всей одежде.

– Не входи, доченька, это не лучшее место для беременной женщины.

Она крепко стискивает ее плечо и выпроваживает из этих ливийских Содома и Гоморры.

– Но, мама…

– Не добавляй переживаний к своей и так уже богатой коллекции. Иди домой.

Она целует дочь в щечку и осторожно подталкивает ее к выходу. Под ее красивыми голубыми глазами появились черные тени. Лицо покрыто холодным потом. Ее кожа такая бледная, что кажется почти прозрачной. Дорота крепко сжимает зубы, и видно, что если бы могла, то заплакала бы. Стресс и отчаяние – во всей ее фигурке, но Марыся знает, что, несмотря на хрупкость тела, ее мама – стойкая женщина, которая наверняка выстоит и до конца будет служить больным. Она выполняет свой долг не как доктор, но как человек.

– А ты когда придешь? – задает дочь глупый вопрос.

– У меня хорошая новость. – Дорота улыбается, избегая точного ответа. – Манар звонила. Говорила, что, как только увидела атаку на город и боевые самолеты, решила пойти в горы. Там дети будут в безопасности.

– Это прекрасно!

– Просила передать Айше, что ее дочка чувствует себя хорошо и, как всегда, объедается печеньем. Расскажешь ей? Может, услышит и, несмотря на горячку, ее это поддержит в борьбе с болезнью?

– Слишком поздно.

Марыся вздыхает, задерживает воздух и закрывает глаза, а из-под век, как горох, медленно текут одинокие соленые слезы.

– Не говори, не…

Мать прижимает дочь. Они стоят обнявшись и не произносят ни слова.

– Сейчас ты не должна сидеть одна, – после паузы говорит Дорота. – Иди к нашим сироткам и покорми малышей, которые пока с этим еще не справляются.

– Хорошая мысль.

– Я через какое-то время приду к тебе. Может, посмотрим какой-нибудь фильм?

– Да.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, да, без проблем.

У Марыси пусто в голове, душа ее изранена и кровоточит.

– Может, позвонить Хамиду? – неуверенно спрашивает она.

– Прекрасная идея!

Дорота радуется, что ее растерянная дочь ищет поддержки у мужа.

Молодая женщина отправляется домой, моет руки и лицо холодной водой, потом садится на скамью под зеленой акацией. В ветвях дерева – цикады. Они поют так громко, что она едва улавливает сигнал подключения в телефоне.

Горькая победа

Убийца – внебрачный сын

Неделя в Триполи пролетает для Хамида в мгновение ока. Муаид – прекрасный хозяин и гид. Видно, что мужчина оживает в обществе: он смеется и шутит, даже начал что-то есть и выглядит намного здоровее. Он не торопится отпускать гостя, хоть по спутниковому телевидению «Аль-Джазира» сообщили, что бои в Ливии ослабели. Политики и журналисты утверждают, что стороны готовятся к завершающей атаке. Саудовец отдает себе отчет, что настал идеальный момент, чтобы поехать за женой и тещей и бежать. Когда ситуация снова обострится, неизвестно, как быстро закончится война и сколько еще жертв за собой потянет. Хамид решается на важный разговор с родственником, чтобы представить ему свои доводы.

Услышав тихие шаги на лестнице, он выбегает из комнаты и хватает хозяина за рукав:

– Слушай, Муаид, мы должны поговорить, я…

– Да, непременно, – соглашается ливиец. – Вечером у нас будут гости, может, тогда, а? Сейчас надо лететь в магазин, чтобы купить что-нибудь к ужину. Хочешь пойти со мной?

– Хорошо, будет возможность для конкретного разговора. Это наше семейное дело, поэтому не будем обсуждать это при посторонних.

– Какие чужие? Будет Хасан, которого ты знаешь и который с удовольствием о тебе вспоминает. Он приезжает прямо из Бенгази. Другой приглашенный – друг семьи Абдулла. Все свои. Сначала выслушай их, а потом примешь решение, хочешь ли нас покинуть.

Муаид, конечно, догадывается о теме, которую хочет затронуть посланник.

– Что ты затеваешь, а? – Хамид заглядывает собеседнику в глаза.

– С некоторого времени кое-что планирую, и, как мне кажется, сейчас появился шанс для осуществления плана. Только нужно не упустить момент.

– Даже боюсь.

– Тебе нечего бояться, а я… – Он пренебрежительно машет рукой. – Я готов.

Вечер настает быстро. Несмотря на теплую солнечную погоду, уже, в конце концов, осень. Мужчины здороваются, быстро и неохотно перекидываются парой фраз и садятся к столу. Двое прибывших, скорее всего, знают что-то такое, о чем Хамид не имеет понятия, а может только догадываться. Они скованы, а их лица полны грусти. Только Муаид цветет, смеется и наливает виски стаканами. Через несколько минут, опорожнив первую бутылку, мужчины, раскрасневшись от алкоголя, начинают наконец разговор. Но говорят они односложно.

– Жаль, Хамид, что тот транспорт взлетел на воздух. – Хасан качает головой и недовольно цокает языком. – Столько медикаментов! Как же они пригодились бы в больнице в Налуте, особенно перед последним наступлением.

– Я знаю, тоже нервничал, но твой провожатый был безответственным и легкомысленным. Или, как я уже говорил тебе, ему очень хотелось поскорее вернуться домой.

– Да, к сожалению, он был круглым дураком, – признает военный. – После того как ты дал им деньги, они привезли из Туниса не только оружие, но и немного антибиотиков.

– Я слышал, что тот транспорт перехвачен, – включается Муаид. – Бедный Хмеда вместе с отцом и братьями убит.

– О нет… – Саудовец вспоминает улыбающееся лицо горца. – Такой милый молодой человек.

– Его семью казнили. Наемники ограбили их селение, изнасиловали женщин и девушек, а кто сопротивлялся, убили. Им недостаточно лишить семью имущества, они должны еще опозорить ливийский народ! Что за собаки! И кто их стянул на наши земли?! Кто платит им по десять тысяч долларов в месяц за такие поступки?!

– Всем известно. – Абдулла, успокаивая, похлопывает мужчину по руке.

– Слыхали сплетню? Говорят, что эти псевдосолдаты получают в свои аптечки виагру! – Хасан иронично улыбается.

– Ну нет! Что ты? Зачем им средства для эрекции? – удивляются собравшиеся. – Ведь у этих африканцев стоит день и ночь.

– Видимо, так, на всякий случай, если уработаются. – Военный поджимает губы и, смущенный затронутой темой, чешет кудрявую голову.

Хамид прислушивается к разговору и мысленно благодарит Бога, что в его стране царит мир. Война несет с собой одно зло.

Все окончательно потеряли аппетит и переходят в зал на кофе. Повисает неловкая тишина.

– Некоторые знают, для чего мы здесь собрались, а некоторые нет, – серьезно начинает хозяин. Прибывшие согласно кивают, и Хамид приходит к выводу, что только он не посвящен в тайну. «Именно сейчас наступит самый важный момент этой встречи», – думает он и, не говоря ни слова, со страхом ждет признания.

– Я еще раз выражу мнение, что это глупая идея. – Обычно спокойный Абдулла нервно сжимает кулаки. – Нонсенс! Нельзя так поступать! Это грех!

– Старик, ты меня пеклом хочешь напугать? – шутливо спрашивает Муаид. – Даже сильно верующие люди, когда не видят иного пути, решаются на такой поступок или приветствуют его.

Он многозначительно смотрит на Хамида.

– Не знаю, что ты имеешь в виду. – В голове гостя загорелась красная лампочка. Сделав определенный вывод, он стискивает зубы.

– Прекрасно знаешь, коллега. Почему ты принимал участие в подготовке террориста-самоубийцы? Потому что поддерживал? Нет! Потому что его смерть была нужна, чтобы выиграть битву. Была необходима, чтобы очистить твою страну от «Аль-Каиды». Я же хочу избавить мой народ от мучений и убрать тирана, который готов на все, только бы удержать власть. В нашей большой стране живет шесть миллионов человек, а он угробил уже тысячи. Он сделал это в честной борьбе? Нет! Коварством и интригами, используя наше народное богатство. Нефть дает ему средства для физического уничтожения, а должна питать мою родную страну молоком и медом.

Все молчат, потому что в словах отчаявшегося человека много правды.

– Что вы задумали и для чего я вам нужен? – Хамид ставит чашку с кофе на скамью. – Я доставил вам взрывчатку. Сейчас жду информации, кто и как ее использует.

– Муаид задумал сумасшедший план, – начинает Хасан. – Не хватает только деталей, о которых именно тебя он собирается просить как специалиста из антитеррористической бригады. Без обид, ты ведь был в такой группе и невольно стал спецом по «мокрой» работе. Борешься против этого или организуешь, а значит, знаешь, как это делать.

– Я по-прежнему считаю, что так не следует поступать! – Абдулла снова злится, в глазах у него слезы. Видно, что он любит Муаида как сына и не хочет его потерять. Сам не знает, как его переубедить, чтобы тот отказался. Ему не хватает аргументов.

– Успокойся! – Военный нервничает, видимо, не хочет тратить время на бесплодные дискуссии. – Если человек принял такое решение, то его не изменит. Можешь только помочь или помешать в его реализации. Определись, на чьей ты стороне! – бросает Хасан резкие слова. – Если с нами, то перестань ныть, а если нет, то иди домой.

– У твоего террориста взрывчатка была в заднем проходе, правда? – Муаид задает риторический вопрос, потому что знает эту историю, а Хамид только поддакивает.

– Я тоже должен иметь это в себе, поскольку в поясе с взрывчаткой я не смогу приблизиться к Каддафи. Торт мне тоже не удастся пронести, – иронизирует он.

– Чтобы вставить взрывчатку в зад, нужны специалисты и время. Должен быть доктор и обезболивающие средства. На меня не рассчитывай. После той акции у меня была такая депрессия, что пришлось лечиться в психиатрическом отделении.

Мужчины смотрят на собеседника с пониманием.

– Может, хотя бы специалист убедит, что это не для тебя! – не сдается Абдулла, но под критическими взглядами организаторов замолкает и опускает глаза.

– Как-то давно, много лет тому назад, когда я еще употреблял наркоту, мне довелось перевозить из Англии в Ливию марихуану. Не хотелось рисковать и покупать здесь, это карается смертью.

Все согласно кивают и слушают, затаив дыхание. Хамид догадался, каким образом и куда мужчина собирается поместить капсулы с семтексом.

– Я проглотил ее в герметическом мешочке, а через два дня у меня был свеженький и ароматный товар.

Он улыбается, как мальчишка, который что-то натворил.

– Легко, да?

– То, что ты сейчас хочешь проглотить, уже не удалишь, – мрачно произносит саудовец.

– Как это нет? Бабах – и все дела.

Муаид хватается за живот, а потом выбрасывает руки перед собой.

– Ты сможешь сделать эту цацку? – Он становится серьезным и задает конкретный вопрос.

– Да, конечно. Но детонатор не может находиться ни в мобильном телефоне, ни в часах. Это уже избитые методы, о которых каждый ребенок знает.

– А в этом? – Ловкий ливиец хватается за мусульманские четки, с которыми, особенно в стрессовых и экстремальных ситуациях, религиозный саудовец не расстается. Муаид сжимает их некоторое время в ладони и перебирает бусины.

– Неплохо соображаешь, – признает Хамид. – А кто поместит тебе пластик в капсулы или упаковку, которую ты сможешь проглотить?

После этих слов совершенно убитый Абдулла подхватывается и выбегает из комнаты.

– Я что-то не то сказал? Чем я его расстроил?

– Он фармацевт и спец по приготовлению порошков.

– А каково твое место в мозаике? – Хамид обращается к Хасану.

– Я скажу вам, когда НАТО начнет массированные атаки на подземные бункеры Каддафи. Это может произойти каждую минуту.

– Не понимаю. Если Муаммара убьют, то зачем тебе пластик в животе?

– Я в это не верю. Он хитрый, как лис. Подземный город под Триполи огромен. Чтобы до него добраться, мы должны будем сровнять нашу столицу с землей, – скептически произносит организатор.

– А если?.. Что тогда? Взорвешься от радости?

– Я на самом деле уже продал клинику, но у меня там по-прежнему есть друзья. Прекрасный египетский хирург вытянет из меня это говно, – представляет Муаид запасной вариант. – Я не сумасшедший и не хочу покончить с собой, потому что таков мой каприз. Я хочу убить преступника Муаммара. Если же кто-то выручит меня с этим, буду себе жить как обычно, по-божески, долгие годы. У меня ферма, осяду на ней и буду работать в собственном саду и выращивать баранов.

– Хоть бы так и было, – шепчет Абдулла, стоящий у двери в кухню. – Хоть бы милосердный Бог так и сделал.

* * *

– Как я и говорил, не попали в скотину, – Муаид отодвигает трубку от уха и включает телевизор. «Аль-Джазира» с места событий показывает разрушения, совершенные в Триполи натовскими массированными атаками с воздуха.

– Сожалею. – Хамид поджимает губы, понимая, что их сейчас ждет.

– Абдулла, уже время, – сообщает террорист по телефону своему другу. – Я готов.

– Как ты собираешься туда попасть? У тебя есть связи? Что ты им скажешь? Что после стольких лет истосковался по папочке, хочешь обнять его и узнать, как у него дела? – говорит саудовец, не церемонясь.

– У меня есть его личный номер, частная отдельная линия, – гордо сообщает Муаид. – А это для меня достаточный предлог. – Муаид показывает пальцем на экран и делает звук громче.

– Соболезнование – это удобный случай, чтобы увидеться после тридцатилетнего перерыва или даже первый раз в жизни. Ни один человек, а тем более араб, не откажется принять выражения соболезнования после утраты близких. Хоть бы и от внебрачного сына. – Он широко улыбается.

– Жаль, что так должно быть. – Хамид обнимает мужчину. – Обдумай все еще раз. Неужели ты так ненавидишь его, что готов пожертвовать собственной жизнью?

Вопрос остается без ответа, потому что в комнату входит бледный Абдулла, лицо его вспотело. В бумажной аптечной коробочке он несет пилюли.

– Я должен позвонить в одно место, а потом можем приступить к делу.

Муаид идет на первый этаж в свою спальню, оставляя мужчин одних.

– Не знаю, как его отговорить от этого коварного плана, – жалуется пожилой человек. – Я так его люблю, он для меня как сын… – Голос его дрожит. – Может, ты попробуешь, вижу, что ты тоже не поддерживаешь это дело.

– Боюсь, что уже никто не в состоянии вправить ему мозги. Ты знаешь его дольше и наверняка согласишься, что он очень упрямый человек. Если уж что вбил себе в голову, то обязательно должен реализовать. Сейчас нам только остается помочь другу, чтобы он не погиб напрасно.

– Если бы рядом с ним была жена… – Обеспокоенный Абдулла потирает лоб. – Если бы тут была его доченька… – Он тихо всхлипывает. – У Муаида всегда была навязчивая идея по поводу этого парня, и чем старше он становился и все больше походил на него, тем его фобия все более закреплялась. Он мучился от чувства вины за все несчастья, которые случились в его семье. Он считает, что из-за Муаммара над ними висит проклятие, которое он, и только он, его внебрачный сын, может снять. Haram! Haram!

– Что ж. Sza’Allah. – Хамид предается воле Аллаха и мирится с ситуацией, но менее верующий ливиец такого отношения к жизни вообще не приемлет.

– Чушь! – выкрикивает он. – Мы сами хозяева своей судьбы!

– Что с вами, господа? – В комнате появляется довольный Муаид. – Встреча назначена на восемь вечера, так что, пожалуй, пора приниматься за работу. И очень прошу… давайте обойдемся без ненужных споров и претензий. Sza’a Allah. Не так ли, мой саудовский друг?

Хамид поднимается к себе на этаж, где находится комната, которую он занимает. На столике, стоящем у окна, уже все приготовлено. Оборудование он получил от знакомого ювелира, поэтому с монтированием детонатора не должно быть никаких проблем. Но предусмотрительный организатор на всякий случай прикупил еще два экземпляра четок. Саудовец должен успокоиться и сконцентрироваться. Он выходит на балкон и закуривает сигарету. Он чувствует тяжесть в желудке, как будто там камень: знает, что через минуту родственник внутри себя будет иметь кое-что намного хуже. «Почему Бог наказывает меня такой судьбой? – задается вопросом Хамид. – Почему я снова должен пройти через такой ад? На этот раз еще худший, потому что я знаю этого человека, уважаю его и понимаю, почему моя жена его любит. Если она узнает, что я помогаю ему в подготовке к теракту, она уже никогда не захочет меня видеть. И у меня снова будет от нее очередная никчемная тайна, – вздыхает саудовец. – Мириам, Мириам, любимая моя, как мне тяжело и плохо, – разговаривает он с ней мысленно. – Мне так хочется положить голову на твою грудь и забыть об ужасах этого мира. Бог мой, если нам только удастся выбраться из этого ада, то, клянусь тебе, что уже никогда не буду ввязываться в такие дела. Пусть это делают другие, более выдержанные и твердые. Я хочу вести нормальную жизнь, может, удастся в конце концов увеличить семью и спокойно ею заняться. Я буду простым обывателем и ничего больше не попрошу у Господа, – признается он себе и, проведя рукой по заросшей щетиной щеке, мысленно обращается к Богу: – Wallahi, Господь милосердный, дай мне силы, чтобы с честью выдержать это испытание».

Он тушит окурок и входит внутрь. Надевает лупу для увеличения, берет пальцами щипцы и монтирует детонатор в самой большой бусине в мусульманских четках. Через минуту он спускается вниз. В зале видит заплаканного Абдуллу, который обнимает грустного Муаида.

– Жаль, что ты не мой отец, – слышен шепот. – Но я благодарю Бога за такого хорошего друга.

– Готово. – Хамид кладет четки на скамью.

– Время перекусить, – шутит террорист, желая развеселить товарищей, но им вообще не до смеха. – Промочу только горло.

Он берет запотевший стакан и делает один маленький глоток холодной воды. Сейчас уже видно, как у него трясутся руки.

– Хорошие сардельки ты приготовил, спасибо тебе, мой друг.

Мужчина пару раз делает паузу, глубоко вдыхает, но после третьей порции его начинает тошнить. Однако ему удается сдержать себя – и взрывчатка остается на своем месте. Он поминутно тянется за мякишем хобзы, жует его, чтобы поместить туда капсулы, и глотает.

– Хороший из меня гусь, да? – Муаид не сбивается с шутливого тона, хотя лицо его побледнело и покрылось холодным потом. – Сейчас мне нужно быть предельно внимательным, чтобы случайно не нажать детонатор.

– Он на предохранителе, – поясняет Хамид. – Здесь не может быть ошибок.

– Ага.

Мужчина, проглотив болеедвухсот граммов семтекса, осторожно обнимает свой живот и ложится на софу. Он закрывает глаза. «Это конец, – думает он. – Я принял правильное решение, и теперь осталось только довести дело до конца. Я не трушу. По крайней мере одно дело в моей жизни я хочу сделать хорошо. До сих пор мне удавалось только все испортить». Из-под прикрытых век он смотрит на товарищей. Лица у них пепельные, взгляд бессмысленный, они в волнении сжимают руки. «Надеюсь, они придут в себя после всего этого, – думает он. – Я нанес им серьезную травму». Он дышит неглубоко, чувствуя, как заряд словно разбухает у него в животе. «Нужно думать, что до вечера он не растворится», – Муаид демонически улыбается себе под нос. Он чувствует холодную потную ладонь на своей руке. Это Абдулла грустно смотрит ему в глаза.

– Прощай, мой дорогой. Вам уже пора, доброго пути.

Муаид обнимает своего задушевного друга за шею, а потом отталкивает от себя.

– Я сейчас взрывной парень, лучше не находиться так близко ко мне. – Он еще пытается перевести страшную ситуацию в шутку. Видно, этот способ превратить в пустяк все предприятие помогает ему продержаться. Пожилой мужчина поворачивается и выбегает из дома, громко хлопая входной дверью. Хамиду тоже нужно приготовить багаж, и он должен идти, но под конец саудовец хочет получить ответ на волнующий его в течение многих месяцев вопрос.

– Скажи мне, глядя в глаза смерти, дорогой друг, – наклоняется он над бледным, мокрым от пота мужчиной, – ради Аллаха, достойно ли себя вела моя жена Мириам в твоем доме? – Он выжидательно смотрит Муаиду в глаза.

– Бог милостив… – Муаид говорит тихо, потому что ему не хватает духа, а в полном желудке он чувствует жжение. – Может, немного воды? – Он старается оттянуть момент ответа, глубоко задумываясь над смыслом правды и вранья.

«Я уже одной ногой на том свете, – думает он. – Если Аллах милостив, то он простит мне мою маленькую вину, а у моей безрассудной двоюродной сестры вся жизнь впереди. Сейчас все в моих руках. Пройдет ли она через нее счастливой, с добрым человеком рядом или будет брошенной и отвергнутой как опозоренная женщина? Нечего и думать, sza Allah», – решает он.

– Дорогой эмиссар мира, – начинает он после паузы. – Твоя жена, красивая женщина, во время пребывания в Ливии жила все время под моей крышей и была под моей опекой. Я в твое отсутствие был ее махрамом и гарантирую тебе, что ее поведение всегда было безупречным, – врет Муаид, даже глазом не моргнув. А еще он доволен принятым решением, потому что видит, как светлеет лицо Хамида.

– Спасибо тебе за все. – Молодой мужчина вздыхает с облегчением. – Я верю твоим словам. Желаю тебе закончить геройскую миссию, и пусть она принесет тебе такие результаты, на какие ты рассчитываешь.

– Тебе пора, мой саудовский друг, и пусть Аллах направляет твои стопы.

Потомок проклятого рода Салими осторожно пожимает ему руку.

Хамид покидает большую виллу, оглядывается, зная, что уже никогда не увидит это место. И его хозяина тоже. Он чувствует огромное сожаление и грусть, оттого что такой добрый человек решился на страшную смерть. «Неужели нельзя было этого избежать?» – постоянно задает он себе вопрос. Хамид садится в машину Абдуллы и направляется в Тунис. Он ощущает вибрацию звонящего телефона и радуется, видя высветившееся имя собеседницы.

– Мириам? Это ты? Очень рад тебя слышать.

– Я тоже, но, о чудо, несмотря на штурм, есть связь.

– Надеюсь, что больница – это безопасное место. Что там у тебя? Как дела?

– Что ж… – подает голос жена. – Минуту назад умерла от ран моя подруга.

Она тихо всхлипывает.

– Сочувствую. – Хамид грустнеет. – Я хотел бы сейчас быть рядом и утешить тебя.

– А что у тебя? Как долго ты еще будешь в Триполи?

– Собственно, я еду в Тунис, – сообщает он. – Моя миссия закончена, и война тоже должна закончиться с минуты на минуту.

– Не хочу даже спрашивать, что это было за задание. Даже страшно.

– Надеюсь, что совершил доброе дело. По крайней мере у меня были добрые намерения, – говорит Хамид, не сообщая, разумеется, подробностей.

– Была ли ливийская операция так же страшна, как в Йемене? – Марыся вспоминает о покушении террориста-самоубийцы, в подготовке которого участвовал ее муж.

– Хуже, но об этом, если захочешь, я расскажу тебе когда-нибудь лично.

– Где мы встретимся? Хамид, мир не маленькая деревенька! То, что ты нашел меня в большой Ливии, было чудом, а чудеса два раза не случаются.

– Каждый день с пяти до семи вечера я буду ждать вас в Рас-Джадир. Конечно, уже на стороне Туниса.

– Как в старом фильме, только там свидание было на мосту.

Молодая женщина улыбается при мысли о романтическом сценарии.

– Да, затем договоримся о переходе границы, и надеюсь, что самое позднее через два дня вы ко мне присоединитесь, – говорит мужчина с радостью в голосе.

В этот момент вблизи больницы раздается взрыв, позже второй и третий. Марыся бегом бросается к клинике.

* * *

Муаид подъезжает к типичному государственному дому торговли из волнистой жести. В окнах не светится ни один огонек, вокруг не видно ни одной живой души. Муаид не понимает, почему должен ждать у выхода с тыльной стороны, но и спорить с вождем-деспотом он не может. «А вдруг пришлет сюда кого-нибудь, чтобы меня убить? – размышляет он. – Впрочем, судя по голосу, он был рад и хотел со мной увидеться. Может, чувствует, что его конец близок?» Мужчина нетвердым шагом приближается к зданию и в неверном свете лампочки видит кого-то у двери. Ему машут рукой. У террориста сердце ушло в пятки, он едва дышит. «Помещенное в теле устройство – это самый лучший метод, чтобы доброволец не передумал, – улыбается он иронично. – Я ношу в себе смерть, и ее не избежать. Я обречен, даже если бы захотел отступить: после стольких часов мне вряд ли удалось бы избавиться от этого дерьма».

Высокий ливиец у ворот, наверное, работает охранником: он крепко сложен, оружие оттопыривает полу пиджака. Рядом с ним Муаид чувствует себя заморышем. Парень кивнул, чтобы прибывший направлялся за ним. Они переступают порог торгового центра и идут в сторону туалетов. «Это конец. – Террорист стискивает зубы и видит, что все старания напрасны. – Какой же я был наивный, думая, что этот урод захочет со мной увидеться!» Он в бешенстве кусает губы. «Мать была права, что дала ему под зад. Даже соболезнований не хочет принять от внебрачного сына. Я для него просто не существую. Так, собственно, было все тридцать восемь лет моей жизни».

Здоровяк открывает ключом дверь туалета для персонала, идущий за ним человек не собирается бежать. Он идет на смерть с достоинством. Через минуту Муаид в изумлении округляет глаза. Это помещение – только узкий коридор, оканчивающийся люком с шифровым кодом.

– Руки в стороны.

Сейчас охранник встает напротив и профессионально ощупывает тело и одежду гостя, проверяя, нет ли у того, часом, какого-нибудь оружия.

– Получишь на выходе. – Он беспардонно забирает у Муаида мобильный телефон и часы. «Хамид знает свою работу», – с благодарностью думает Муаид, оценив опыт саудовца.

– Будешь молиться? – Удивленный служащий поджимает губы, не зная, может ли забрать у богобоязненного мусульманина четки.

– Да, – без колебания отвечает конспиратор. – Я никогда с ними не расстаюсь. Ведь это не бомба, – говорит он иронично, а в душе смеется своему коварству.

– Хорошо, хорошо. – Охранник нетерпеливо машет рукой.

После того как открылась железная дверь, парень показывает вход в лифт, который отвозит их на два этажа вниз. Они выходят из него и дальше идут по едва освещенным извилистым коридорам в прославленных подземных бункерах Каддафи. Дорога, иногда широкая, в два метра, через минуту переходит в узкий тоннель. «Не для толстяков», – мысленно шутит террорист, уже немного расслабившись: он уверен, что совершит большое дело.

Еще какое-то время они идут мимо входов в помещения, скрытых за бетонными стенами. Большинство невидимы. Но огромный зал вождя светится огоньками от множества мониторов за большим бронированным стеклом.

После как минимум пятнадцатиминутного путешествия провожатый набирает код и открывает большую двустворчатую дверь. Мужчины входят в красиво оборудованный коридор, который выглядит так, как будто он находится в доме, а не под землей. Мягкие ковры глушат шаги. На стенах, оклеенных обоями нежных пастельных тонов, висят таблички с фрагментами из Корана, перемежающиеся фотографиями Муаммара времен всего его правления. Ливийский вождь встречался и обнимался, пожалуй, со всеми великими мира сего. В том числе с теми, которые сейчас пытаются лишить его власти и даже жизни.

«Политика – это самая большая проститутка всех времен», – приходит к выводу Муаид, замечая только некоторые, выхваченные глазом сцены. Он входит в большой красивый зал, полы которого застелены роскошными коврами, а на стенах висят вышитые занавеси и богатые тяжелые шторы, чтобы создать впечатление, будто за ними есть окна. В центре стоят мягкие удобные софы и кресла, расставленные вокруг низкого деревянного столика, покрытого толстым стеклом. Под ним – восточные орнаменты с растительными мотивами, выполненные из меди. В одном кресле отдыхает старый мужчина в традиционной арабской одежде. Сегодня, в знак траура, она золотого и черного цветов. Он замечает гостя и пробует подняться, но тот останавливает его рукой.

– Во имя Аллаха Милосердного, Милостивого… – приветствует его прибывший словами из Корана. – Мои самые искренние и глубокие соболезнования по поводу невосполнимой утраты… сына, невестки и внуков.

Муаид наклоняется и осторожно похлопывает сломленного человека по спине, прижимая вспотевший лоб к его лбу. Мужчина протягивает к нему руки, как к любимому, истосковавшемуся ребенку, с которым давно не виделся.

– Садись рядом со мной, сынок мой, – говорит он хриплым голосом, тяжело встает, делает два шага и падает измученно на диван рядом. Он показывает на место рядом с собой, похлопывая рукой по мягкой обивке. Затем взглядом выгоняет охранников, которые, обеспокоенные появлением чужака, не хотят выходить. Старый советник вождя, всегда бывший его тенью, просто берет их за грудки и выбрасывает из комнаты. Сам же возвращается и садится в углу у небольшого круглого столика, на котором стоит переполненная пепельница. Он закуривает сигарету и отводит взгляд, демонстрируя тем самым, что его как будто нет здесь.

– Откуда у тебя мой личный номер телефона? – Муаммар прежде всего должен расспросить прибывшего.

– Нашел в старой записной книжке мамы, – признается Муаид. – И еще ты, господин, оставил его в сейфе в Швейцарии. Обе записи совпадали, поэтому я не сомневался.

– Жаль, что ты раньше не позвонил. – Отец похлопывает его по ноге. – Я много раз о тебе думал, но не хотел портить тебе жизнь, – говорит он. – Мои дети, те, что живут при мне, страшно избалованы. А ты нормальный, добрый, настоящий человек. Я так рад.

Сильный и неустрашимый тиран наклоняется к Муаиду и обнимает его за талию, доверчиво кладет ему голову на плечо.

– Ты очень похож на меня в молодости… – задумчиво произносит он.

– Спасибо… отец, – выдавливает сквозь стиснутые от волнения зубы внебрачный сын, а сам в этот момент слушает волшебный хор ангелов. Никогда ни к одному мужчине он так не обращался. «Всю свою детскую и взрослую жизнь я мечтал о папе и хотел, чтобы он у меня был. Но его не было. Я жаждал, чтобы именно этот человек хотел быть моим отцом».

Он весь дрожит, двигая пальцами бусины четок. «Боже, помоги мне, – молит он о силе для реализации своего предприятия. – Сейчас бок о бок с этим мужчиной я слаб и беззащитен, как ребенок. Ведь я должен помнить, что он чудовище! – кричит он себе. – Этот человек убивает собственный народ, насылает на нас, ливийцев, наемников! Стянул чужих людей в нашу страну, чтобы сводить личные счеты! Как же это подло! А еще хуже то, что он их созвал насиловать женщин и девочек из мести за участие в революции и дает добро на поругание сотен матерей и сестер! Это страшно и свидетельствует о нем однозначно. Муаммар Каддафи, мой отец, в состоянии сделать все, только бы победить и по-прежнему сидеть на своем троне, дающем нефть. У него нет сердца, и я, только я могу прекратить его преступные деяния. Я спасу тем самым сотни, может, тысячи человеческих жизней», – убеждает Муаид самого себя.

– Знаешь, у меня есть несколько снимков с давних времен, я покажу тебе. – Муаммар поворачивается к советнику и машет нетерпеливо рукой. – На них твоя мама и ты. Я иногда видел тебя. Хотел знать, как мой сынок растет, что делает, учтив ли, не… – Он умолкает.

– Я тоже принес один. – Муаид вынимает небольшую фотографию из нагрудного кармана.

– Помню, мы снимали это вместе!

Каддафи смотрит и искренне смеется.

– Как она тогда дурачилась, какие мы были беззаботные и веселые. Красивая она была девушка.

– Да, да, именно.

Молодой мужчина, чувствуя себя все более раскованно, почти вырывает фотографию из рук отца.

– Она не ходит по земле, потому что ты испортил ей жизнь, пресытился ею смолоду. Потом она уже не знала, какой дорогой должна идти. Ты сорвал молодой невинный цветок, чтобы его запачкать! – шипит Муаид сквозь зубы. – А сейчас отбираешь жизнь у своих родственников и делаешь это, не моргнув глазом. С твоего негласного одобрения красивых ливийских женщин и их молоденьких дочерей насилуют.

Он наклоняется близко к уху собеседника:

– Нет в тебе для нас, твоих детей, милости, отец.

– Как это? – Старик удивляется резкой перемене в поведении сына и старается отодвинуться на безопасное расстояние. Однако худой, но сильный сын держит его, как в клещах.

– Ты тиран и убийца! Тебе кто-нибудь уже говорил это? – Муаид смотрит прямо в слезящиеся глаза Каддафи, в которых видит страх.

– Что ты? Сынок мой! – стонет старик со слезами в голосе.

– Прощай навеки, и надеюсь, что мы никогда не встретимся у ворот ада.

Муаид обнимает отца за шею и прижимается к нему всем телом. Он чувствует, как толстый живот старика дрожит и волнуется от судорожного дыхания. Он слышит ускоренное биение его и своего сердца. Он закрывает глаза и находит пальцами бусину, соединяющую две стороны четок. И нажимает на край.

* * *

Саиф аль-Ислам, услышав взрыв, вваливается в зал отца и останавливается на пороге как вкопанный. Все помещение разрушено взрывом, наибольшее опустошение видно там, где когда-то стояли удобные красивые софы и низкий кофейный столик. Советник отца стоит на другой стороне комнаты. Вся его фигура покрыта кровью. На испуганном лице видны только большие черные, пылающие гневом глаза.

– А-а-а-а-а! – Сын вождя делает небольшой шаг вперед, но останавливается в беспомощности и хватается за голову. – А-а-а-а-а! – кричит он, не владея собой.

– Не время сейчас отчаиваться!

Семейный ментор пытается остановить истерический припадок. Саиф отворачивается от него и направляется к двери, как если бы хотел выйти из комнаты. Сделав пару глубоких вдохов, он все же возвращается и становится у человеческих останков.

Самоубийца лежит на его отце и по-прежнему одной рукой держит того за плечо. С руки его свисают мусульманские четки, в которых, скорее всего, был детонатор. Саиф отбрасывает их туфлей. Его глазам открывается весь ужас трагедии. От молодого мужчины осталась только верхняя часть туловища.

Сын смотрит на отца. Тот не в таком ужасающем состоянии, но от близости взрыва в его теле тоже большие повреждения.

После осмотра останков любимого отца Саиф становится бледным как полотно, отворачивается, внезапно наклоняется и его выворачивает. Потом становится на колени в остатки переваренной пищи и старается вдохнуть.

– Кто это был? – хрипит он, поворачивая лицо к старому другу, который с грустью наблюдает отчаяние и борьбу мужчины.

– Сын Муаммара, – говорит он шепотом, а собеседник поднимает на него удивленные глаза.

– Как это? Я его не знаю!

– Внебрачный. Твой отец очень хотел жениться на его матери, но та поставила условия.

– Что это значит?

– Хотела быть его единственной женой, а не одной из множества.

– Идиотка! – возмущается он. – Это значит, что отец должен был развестись с моей матерью?

– Он женился на ней только тогда, когда получил отказ от Малики, – без обиняков признается друг семьи.

Саид грозно хмурится. Еще раз, уже с бо́льшим почтением, он смотрит на мертвого незнакомого брата и замечает окровавленный кусок бумаги в его руке. Двумя пальцами он тянется к нему.

– Красивая женщина, ничего не скажу, – кивает он с пониманием, внимательно глядя на фотографию.

– Кроме этого, у нее было много других достоинств. Она умерла.

– Что ж, какая же огромная должна быть ненависть у этого человека, что он поступил таким образом! – признает Саиф, снова кивая, как если бы хорошо понимал поступок самоубийцы.

– Не время бередить раны. Нужно действовать! – Старик подходит к Саифу и кладет ему окровавленную руку на плечо.

– Что? – возмущается сын.

– Думай! Твой отец не может так погибнуть. Он должен стать легендой. Он должен погибнуть как мученик, несправедливо обиженный гнилым Западом и своим одураченным народом!

Мужчина поднимает на него удивленные глаза.

– Власть сейчас, может, и утратим, но нужно мыслить на перспективу. Это новое правительство пастухов и мятежников не протянет долго, у него нет шансов. Когда же оно падет, мы будем поблизости. Народ попросит потомков мученика Муаммара, чтобы они снова заботились о нем и препроводили в светлое будущее. Твой необыкновенный отец не умрет ничтожной смертью, взорванный собственным внебрачным ребенком. Мы никому не доставим такого удовольствия!

Саиф, успокоившись и собравшись, неуверенно встает, вытирает лицо от слез и пота, отряхивает брюки и длинными туннелями направляется к выходу. Снаружи все время стоит специально приготовленный «мерседес», который только названием напоминает этот немецкий автомобиль. Набитая по самую крышу оружием машина рвет с места. За ней – две машины без номеров с охранниками. Они погружаются в темную ночь Триполи, покидают город и направляются в сторону гор Гарьяна. Через два часа они подъезжают к Мизде и останавливаются перед красивой неосвещенной виллой из белого песчаника. Сотрудники органов безопасности в гражданской одежде. Через минуту они вытягивают из виллы пожилого мужчину под семьдесят, двигающегося бодрым шагом. Он одет по-домашнему. У него на голове надетый набекрень тюрбан с одним концом, свисающим на лицо. Видны только его глаза. Охранники грубо впихивают его в автомобиль. Водитель, не ожидая, пока захлопнется дверь, трогается с места.

– Как вы? – Саиф задает классический арабский вопрос вместо приветствия. – Как жена?

Мужчина с трудом сглатывает слюну и таращит глаза во все стороны, как будто ищет пути к бегству.

– Говорят, противоопухолевое лечение в Швейцарии помогло. Гляди-ка, медицина сейчас творит чудеса.

– Спасибо, о господин… – говорит хриплым от страха голосом старик.

– Да, да… – Саиф не дает ему закончить, только нетерпеливо машет рукой. – А как дети? Разбросаны по всему миру, – он сам отвечает на вопрос. – Очень хорошо, очень мудро. Дочери в Лондоне, а единственный сын, говорят, начал работать в какой-то еврейской адвокатской конторе в Нью-Йорке. Ну-ну, мои господа! Вот это счастливчик!

Мужчина сидит выпрямившись и не пытается отвечать. Он уже все знает.

– Пришло время, ja said Мохамед, платить долг. – С этими словами Саиф аль-Ислам Каддафи грубо сдирает с головы мужчины грязный тюрбан. В неверном свете приборной доски и полной луны он видит, как настоящее, лицо отца.

Новое правительство

Высокого ранга офицер Хасан Назин, одетый в гражданское – повседневные голубые джинсы, вытертые на коленях, рубашку в клетку и поношенный пиджак, – едет на старой машине на место встречи в отель «Тибести» в центре Бенгази. Он не рад, что увидит своих друзей, иностранных представителей и ливийских диссидентов, которые под конец войны толпой возвратились в лоно Отчизны. Совсем не то, что вначале. Все идеи и запал куда-то пропали, улетели в неизвестность. Сейчас начинается обычная политическая возня. В прошлый раз, когда он попытался убедить товарищей в том, что следует как можно быстрее закончить братоубийственную борьбу, на него закричали, не дав сказать и слова. У них на уме не благополучие Ливии и ее жителей, которые страдают от военных действий, а то, как бы отхватить кусок победного пирога, да побольше. Они думают только о себе и о власти. Власть, власть, власть и, конечно же, деньги. Огромное количество нефтедолларов, которые Каддафи до сих пор тратил только на себя, свою семью и пособников. Узнав, о какой сумме идет речь, и пережив первый шок, люди захотели получить – заметьте, справедливо – причитающуюся им долю. В Ливии каждый житель должен быть богачом. Но почему нужно медлить с окончанием войны, когда сам диктатор обращается к ним с предложением подписать соглашение? Для чего нужна эта борьба?

Хасан хотел посоветоваться с Муаидом, но почти неделю ни один из его телефонов не отвечает. Даже спутниковый. Может, он все же совершил сумасшедший поступок, который планировал? Хотя ничего ведь не изменилось, нет об этом никакой информации. Если бы он реализовал план, об этом было бы известно. Газеты всего мира поместили бы такой сенсационный материал на первых страницах. Может, вынужден был в последнюю минуту отказаться? Тогда не исключено, что выехал за границу. «И хорошо, – думает Хасан. – В будущем Ливия будет нуждаться в таких честных, благородных и преданных стране людях».

Хасан едет очень медленно по правой стороне автострады. Все машины обгоняют его, мчатся, как это всегда бывает в Ливии, как на пожар. Он не спешит, он хочет тщательно обдумать тактику. Сегодня он представит свое окончательное предложение, предусматривающее примирение сторон конфликта. Если временное правительство не примет его, то он должен будет отказаться от дальнейшего участия в деле. «Может, мне выехать отсюда? Старшая дочка, Мириам, много раз звонила и приглашала. Мог бы спокойно сидеть в Дюссельдорфе и растить внуков, – фантазирует он, мечтательно улыбаясь сам себе. Даже сумасшедшая Маджда предлагала ему эмигрировать и обещала найти работу в Тоскании. – Хорошие у меня дочери, любящие. Для чего мне беспокоиться, рисковать жизнью и постоянно раздирать старые раны? Может, для меня лучше было бы ответить сегодня, упаковать чемоданы и вырваться наконец из этого болота? Здесь никогда не будет лучше! – приходит к выводу он. – Такой народ и такая проклятая страна!» От злости и горечи он закусывает губы. Его лицо становится пепельным. «Столько погубленных человеческих жизней! Мой Адам…» – Хасан тяжело вздыхает при воспоминании о любимом сыне.

Он решает припарковать машину у тротуара и немного проветриться перед совещанием. У него еще есть с полчаса, поэтому он неспешно идет по набережной. «Красиво тут, – думает Хасан, садясь на каменную скамью, и, расслабившись, глубоко дышит. – Как-то будет, – подытоживает он мысленно. – Я человек чести, военный и, когда говорю А, должен сказать и Б. Не могу, да и не получится удрать с поджатым хвостом, как какой-нибудь Бурек. Я бы очень хотел, но не прощу себе этого до конца жизни. Таким поступком я бы опозорил дочерей. Пусть гордятся отцом, – говорит он сам себе. – Я должен поступить достойно, как поступал всю жизнь. Что бы потом ни произошло, я хочу честно смотреть в глаза людям, – решает Хасан и, укрепившись психологически, твердым шагом направляется к небольшому отелю. Вскоре он видит, что площадка у отеля заполнена толпой.

Хасан благодарит Бога, что припарковал автомобиль подальше от этого места, и внимательно оглядывает идущих мимо людей. «Что за горючая смесь», – скептически замечает он, улыбаясь себе под нос. Мужчину поздравляют военные, одетые как в гражданскую одежду, так и в военную форму. Некоторые прикладывают руку к козырьку. Заграничные наблюдатели, репортеры и дипломатические представители уступают ему дорогу, иногда кивают, глядя на него с почтением. Представители землячеств или племен, воспитанные в простоте среди природы, не чувствуют чрезмерного уважения и подходят запросто, похлопывая земляка по плечу или пожимают ему руку.

Хасан Назим прославился во время войны, и сегодня его все знают. Каждый хотел бы переброситься с ним несколькими словами, а журналисты были бы счастливы взять у него короткое интервью. «Люди, я обычный арабский парень, не делайте из меня звезду», – мысленно произносит смущенный вождь, обращаясь к окружающим его людям. Он мило улыбается и приглашает всех в почти заполненный конференц-зал. Там уже находятся только что прибывшие из Катара, Бахрейна, Арабских Эмиратов или Саудовской Аравии ливийские диссиденты. Они смотрят на вождя исподлобья. У них бледнеют лица, когда они видят, каким почетом пользуется скромная персона Хасана среди всех собравшихся. «Они сегодня будут стараться разорвать меня на куски, – читает вождь по глазам эмигрантов. – Будет нелегко, но я не поддамся этим бородатым политическим дуроломам», – решает он, сладко им улыбаясь, чем вызывает овации в зрительном зале, приветствующем его стоя. Он идет на трибуну, где среди ливийских ортодоксов оставлен один стул и для него. Он находится в самом конце конференционного стола, поставленного для лучшей видимости на невысокий подиум.

– Поздравляем! Да здравствует Хасан! Браво, Назим! – слышны приветствия ливийских патриотов.

– Welcome! – доносятся голоса иностранцев. – Разрешите взять у вас интервью? Ответите на несколько вопросов, касающихся будущего ливийского правительства? Какие у вас планы? – журналисты сразу засыпают только что прибывшего вопросами. – Присоединяетесь ли вы к соглашению?

Сверкают вспышки, вокруг слышен звук фотоаппаратов.

– Конечно! – тяжело вставая, подает голос оппозиционер, прибывший через пятнадцать лет из Катара.

– А может, на этот вопрос ответит главнокомандующий? – Отважный американский репортер не имеет желания слушать человека, который вообще не знает ситуации в охваченной войной стране.

– Нужно честно признаться себе, что наш временный совет ни к чему. – Старый ливиец не отдает Хасану микрофон, а продолжает говорить со своего места. Его утверждение вызывает стон разочарования, некоторые даже машут руками в знак протеста.

– Такова правда! Мы слабы, разобщены и неэффективны. Революция длится слишком долго, потому что бои ведутся неумело. Сколько месяцев мы боролись за Мисурату? Это немыслимо! Сейчас в наших руках только руины и заминированная земля.

– Так почему же вы не хотите послушать совета опытных людей и начать договариваться? – У Хасана, как у военного, громкий голос, и его прекрасно слышно даже без электроаппаратуры.

– Измена! – возмущаются сидящие у стола и даже некоторые патриоты в зале. – Затеваешь измену!

– Почему это? В цивилизованных странах так заканчиваются войны.

Вождь театрально кланяется в сторону иностранных представителей, а те согласно кивают в ответ.

– Или вы хотите полностью уничтожить наш и так немногочисленный народ? Страдают женщины, старики, дети! Или вы этого не видите?

– Если бы лучше организовывали бои, то уже давно воцарился бы мир, – подает голос другой политик-ортодокс. – При такой поддержке с воздуха ты не в состоянии выиграть простейшего боя. Какой из тебя главнокомандующий? Какой стратег?

– Извините, что? – Хасан разозлился не на шутку. Вена, идущая через середину его высокого лба, набухла, мускулы на щеках дергаются, лицо становится темно-бордовым. – Как ты смеешь! Ты в жизни хоть раз выстрелил?! Твоя борьба заключается в сидении в мечети и молитвах пять раз на день. Но Аллах ни за кого не пойдет в бой! – Он наносит удар по богобоязненности собеседника, чем вызывает в зале шум неодобрения. «Переборщил, – думает Хасан, – сдали нервы. Но сказанных слов не воротишь, и я должен идти дальше, – решает он. – Хорошо будет напугать собравшихся исламским фундаментализмом, «Аль-Каидой» или братьями-мусульманами». – И он продолжает: – А может, вы считаете, что лучше всего закончить нашу войну несколькими терактами? А что? Стянуть добровольцев со всего Ближнего Востока вам не составит труда. В конце концов, вы жили там все последние двадцать лет.

Он выразительно смотрит на земляков, на их побледневшие лица.

– Что за наглость! – слышны возмущенные голоса противников. – Это клевета!

– Я настаиваю на том, – Хасан вновь повышает голос, – что нужно договариваться с Каддафи, если уж он первым выступил с таким предложением. Таково мое мнение, – закончил он и тяжело опустился на деревянный стул.

– Ты наладил с ним контакт? Лично?.. – Один из возбужденных изгнанников задает вопрос, приглушая голос, чтобы собравшиеся могли обдумать сказанные им слова. – Так ты, именно ты, наш главнокомандующий, представитель новой власти, тайно вел (а может, по-прежнему ведешь) разговоры с правительством в Триполи? Без консультации с остальными?!

– Измена! – раздаются в зале крики. – Предатель! – начинает реветь толпа, а иностранцы с ужасом оглядываются вокруг, ища взглядом охранников. Здоровенные солдаты, стоящие в дверях, не торопятся действовать и тупо смотрят перед собой. Пожалуй, ждут какого-то сигнала, но неизвестно, с какой стороны он должен поступить.

– Моя измена состоит в том, что я желаю пощадить людей, моих земляков. Ты же планируешь основать свободную, современную, независимую Ливию на ортодоксальных устоях, руководствуясь старым, традиционалистским каноном и правом шариата! – Хасан перекрикивает остальных своих бывших сторонников, которые сегодня под влиянием оговоров и высосанных из пальца обвинений охотнее всего разодрали бы его на куски и свершили бы самосуд.

– Мы арабская страна, и у нас непременно должны быть мусульманские законы.

Шокированные журналисты говорят, еле дыша, на их лицах читается изумление.

– Ты не меняй тему! – подключается другой оппозиционер, словоохотливый писатель, который двадцать лет находился в Саудовской Аравии и на своих политических взглядах сколотил неплохой капитал. – С тебя сорвали маску. Мы выявили в наших рядах группу военных, которые предательски сотрудничают с правительством Каддафи, составляют так называемую «пятую колонну» освободительной ливийской армии. Сейчас становится ясно, кто их предводитель и почему мы не взяли город Марса-аль-Бурейка.

Хасан хватается за свою кудрявую голову и с изумлением оглядывается вокруг. На такую клевету он не может найти ответа. В зале становится так тихо, что слышно, как муха пролетит. Иностранные гости покрываются испариной от страха и дрожат, боясь за свою жизнь. Ливийцы же стискивают зубы, хмурятся, переминаются с ноги на ногу и не знают, как должны сейчас реагировать. Известно: если один отважный двинется, за ним пойдет целая волна. Вдруг со стуком открывается большая дверь конференц-зала и внутрь входит широко улыбающийся представитель НАТО.

– Sorry. I am late? – извиняется он. – У нас было по горло работы, но очередная битва нами окончательно выиграна.

Хасан Назим мгновенно использует минуту невнимания к своей персоне.

Быстро, по-военному чеканя шаг, он идет к боковому выходу. Сейчас он радуется, что сидел в конце стола. Он выходит с тыльной стороны отеля и решает скрыться на какое-то время в ресторане у знакомого турка. Там никто его не будет искать. «Я должен подумать, что дальше делать», – вздыхает он с облегчением, садясь за деревянной ширмой в углу небольшого зала. Хозяин, не спрашивая, приносит его любимый суп из чечевицы и турецкую пиццу с сыром и мясом. Беглец бездумно ест впервые за сегодняшний день, и в голове у него по-прежнему пусто. Ему звонят и говорят, нет, выкрикивают оскорбления. «Предатель, предатель, предатель!» – отзывается эхом. «Сегодняшнее посещение временного совета было моим смертным приговором, – делает он вывод, глотая обжигающий черный чай. – Если меня не убьют на улице побратимы или бывшие сослуживцы, то сцапают органы безопасности. Мы, ливийцы, расширили систему наблюдения и слежки до границ возможного. Они могут найти человека везде. – Он вытирает холодный пот со лба. – Что хотели, то и получили, – подытоживает удрученный Хасан. – Геройский конец почтенной жизни. Нет, нет, скорее позорный финал. – Мужчина поджимает губы. Его пробирает дрожь. – Что ж, сейчас нужно поехать домой, забрать пару семейных реликвий и бежать как можно дальше. Может, пока еще не узнали, что я живу у моего друга Карима? Может, их раньше это не интересовало?» – утешает он сам себя.

– Salam alejkum, sadiki, – переступая порог, он натыкается на старого приятеля со студенческих времен. – Куда-то выбираешься? Едешь в отпуск? – с иронией спрашивает Хасан, потому что ответ читает по испуганным глазам мужчины и заплаканному лицу женщины.

– Ты еще имеешь наглость шутить? – возмущается товарищ. – Как ты смеешь?!

– Судя по всему, с тобой уже связались… – Хасан делает правильный вывод.

– Разумеется. А ты как думал? Ты что, невидимый?

– Как ты можешь подвергать нашу семью такой опасности?! – включается в разговор расстроенная женщина. – И ты называешь моего мужа своим другом?

Она делает шаг вперед и, кажется, хочет ударить его.

– Ты все еще неисправимый наивный глупец!

Затем она толкает в бок своего мужчину.

– И это после того, что мы вдвоем пережили в Польше в студенческие времена? Ты ведь знаешь меня и понимаешь, что предательство не в моем характере! Зачем клеветать на меня? – Хасан, оскорбленный и обиженный, пытается защищаться.

– То старые дела, а сейчас ты просто использовал меня. – Лицо Карима становится грустным.

– Неправда! Ты не принимаешь во внимание, что меня оклеветали!

– Для своей чертовой тайной деятельности ты изменил адрес и три месяца тому назад переехал к нам, – перебивает его товарищ. – Именно с того времени мы начали проигрывать почти все битвы. Ты сговорился с тираном Каддафи! У него еще много бабла, чтобы подкупать людей.

– Кто вбил тебе в голову эти глупости? И ты в это веришь? Ты тоже военный и прекрасно знаешь, что иногда со щитом, а иногда на щите. На войне речь идет о ключевых позициях, а они в наших руках.

– Не нужно здесь лозунгов! Я уже не верю ни одному твоему слову!

– Пошли. Если хочешь, можешь у нас жить, как долго тебе это удастся. – Ливийка хватает один из чемоданов и подгоняет мужа. – Мы больше не будем прятать тебя, не будем помогать предателю!

– Джамиля права. Ты нас обманул, и ты мне не друг. – Карим смотрит в пол и следует за женой.

– Вы позволяете манипулировать собой! – Хасан еще пробует переубедить их, но видит, что старый товарищ уже не прислушается ни к каким аргументам.

Карим садится в машину, заводит мотор и тянется за мобильным телефоном. Он говорит несколько слов, еще раз бросает бешеный взгляд на бывшего друга и трогается с места.

«Он на меня донес! – мысленно кричит Хасан. – Сейчас тут будут службисты! Понимаю, что его шантажировали, но как он мог! Я бы так не поступил. Что ему наговорили, что ему вбили в его глупую голову?»

Он мчится в свою комнату на первом этаже. Решает взять пару самых необходимых вещей. Если ему удастся бежать, что равносильно чуду, то он уже никогда не вернется в Ливию. Хасан вытягивает из шкафа небольшую дорожную сумку и бросает в нее фотографии, стоящие в ряд на тумбочке. Одна – в старой деревянной раме – самая дорогая. На ней мужчина дольше задерживает взгляд. На старой пожелтевшей черно-белой фотографии он и его молоденькая худенькая Баська в Гданьске. Как же они тогда были влюблены! Хасан обнимает ее рукой, а она счастливо улыбается. «Что ж, – думает он, – все прошло, миновало». На другом фото дочь Мириам с мужем. «Хоть это немецкий турок, а не араб, но хорошо, что мусульманин, – радуется он. – Внуки будут воспитаны в духе ислама, как все испокон века в моей семье. Я ведь добрый правоверный магометанин. Сегодня я критиковал не нашу веру, а чрезмерность и ортодоксов. Как же я мог позволить себе осуждать дочерей и не уважать их взгляды и выбранную ими дорогу в жизни? Разве Маджда будет носить абайю и не дай бог закрывать лицо?» – Он иронично улыбается, глядя на вырезку из журнала, на которой его красивая дочь-модель запечатлена во время показа в Риме, а под ней надпись большими буквами: «Новая звезда “Вог”». Время для мужчины как бы остановилось, он мысленно улетел на тысячи километров из комнатки, в которой находится.

Из забытья вырывает его визг колес машины перед домом. Он хватает сложенные вещи и бежит к черному ходу. Хватает ручку. Закрыто. Ощупывает рукой замок, в котором всегда был ключ, но ничего не находит. «Мерзавцы! Я в ловушке!» Он наклоняет голову и медленно поворачивается, чувствуя за спиной присутствие незваного гостя. Как из-под земли в полумраке вырастает здоровяк, которого Хасан запомнил в конференц-зале. Там он изображал охранника. Сейчас же со злобным блеском в глазах тот быстро шагает к мужчине, которого они загнали в угол.

– Спокойно, приятель, я не буду ни убегать, ни драться, – усмехается Хасан, опытный военный, которому довелось немало испытать во время войны. Несмотря на щуплое телосложение, он без малейших усилий смог бы свалить эту гору мяса. «Нужно закончить жизнь с честью и не дать этим преступникам спровоцировать себя», – твердит он себе мысленно.

– Пройдемте с нами.

В кухню входит хорошо известный во всем Бенгази и окрестностях палач. С незапамятных времен он работает в Министерстве внутренних дел и является пугалом как для почтенных обывателей, так и для ловкачей. Испокон веку он служил Каддафи, но, вероятно, новое правительство забыло обо всех его преступлениях и восстановило в должности. «Очевидно, он хорошо знает это дело», – иронизирует Хасан.

– Спокойно идем к машине. – Мужчина приглашающим жестом указывает на выход.

У двери стоят двое других шпионов в гражданском, но с первого взгляда видно, что это военные. Полы их длинных кашемировых плащей оттопырены от спрятанного оружия.

Черный лимузин марки BMW с затененными стеклами тихо трогается от красивой виллы, расположенной в спокойном районе. На улице нет ни одной живой души, но Хасан знает, что в Ливии дома имеют глаза. Он замечает, как кое-где шевелятся гардины или выключается свет. Если кто-то видит машину этой марки и таких габаритов, без номеров, то сразу знает, что это службы. А добрые или злые – это уж все равно. Люди, увозимые на таких машинах, не возвращаются в свои дома.

– Прежде всего проедемся по городу, – сообщает специалист, который знает, как расслабить подозреваемого. – Нравится тебе наш Бенгази? – задает он вежливый вопрос.

– Да, – глухо отвечает Хасан, а в душе старается приготовиться к самому худшему.

– Это хорошо, – мило улыбается собеседник, показывая при этом неровные желтые зубы. – Набережная у моря прекрасна, особенно ночью, – продолжает он. Ему нужно отвлечь внимание задержанного. – Ты, кажется, любишь по ней прогуливаться? – Службист замолкает, как будто ждет ответа.

– Да, – повторяет арестованный. «Чего он от меня хочет? – лихорадочно думает он. Его мозг работает на полных оборотах. – Что они могут вытянуть из меня? Я никогда не хитрил и не выкручивался. Всегда был порядочным человеком. Но важно ли это в данной ситуации? Знаю! Сцапали Муаида, вот о чем речь! Сейчас, сейчас, но в таком случае и мой друг из Триполи, и я должны получить скорее медаль, а не пулю в лоб. Все перемешалось. – Измученный, он вытирает влажный от пота лоб. – Что будет, то будет, ничего уже не придумаю. Пусть их черти возьмут!» – вспоминает он любимое проклятие любимой жены Баськи и улыбается себе в усы.

– Тебе так весело?! – Даже мимолетная гримаса на лице Хасана не ускользает от внимания следователя.

– Я вспомнил один забавный случай, – поясняет Хасан. – А я должен уже нервничать? Или сразу рыдать? – Он выразительно смотрит в глаза мужчины.

– Как хочешь. Можешь еще посмеяться и позабавиться, но только при условии, что во всем признаешься, как на исповеди.

– Разумеется! А что вы хотите знать? Я ничего не скрываю.

– Да ты что? Ты в этом уверен?

– Да.

– Так расскажи мне, что вы затевали с властями в Триполи, когда ты окончательно собирался предать нас? – переходит он к сути дела.

– Я никогда не готовил заговоры против ливийского освободительного движения, а при Каддафи два года сидел в тюрьме. Если бы они хотели с кем-нибудь договориться и искали предателя в наших рядах, то скорее выбрали бы не меня, их злейшего врага.

– Хорошо, хорошо, – говорит шпик неуверенно, из чего видно, что – о чудо! – этих сведений у него не было. Это немного сбило его с толку. Минуту он сидит молча, внимательно наблюдая за движением на улице. Создается впечатление, что службист собирается с мыслями.

– Большинство революционных активистов отходят от старой власти во время революции, а я это сделал задолго до известных событий. – Хасан кует железо, пока горячо, и хватается за свою оппозиционную деятельность, как утопающий за соломинку.

– А я тебе не верю.

– Это засвидетельствовано в документах, а ты наверняка их проштудировал.

– Я ничего такого там не нашел, а впрочем, какое это имеет значение?

Хасан в шоке и недовольно кривит рот, потому что после этих слов уже не сомневается, что ему вынесен смертный приговор. И сейчас этот преступник только должен привести его в исполнение.

– Как это не имеет значения? – все же пытается защищаться Хасан.

– Так это! Говори, собака, с кем ты контактировал? С кем обговаривал условия? Это сам Каддафи или его сынок Саиф купил твою тощую задницу? А может, кто-то пониже рангом, только ими посланный?

– Это чушь и клевета! – Хасан с изумлением крутит головой. – Ужас! О чем вы говорите? Что вам даст мой уход? Если уж очень этого хотите, то я сам уйду, выеду из страны.

– Ты хотел бы! Слишком много ты натворил, и теперь нужно расплачиваться за это, мой друг.

– Значит, так, – говорит Хасан, отдавая себе отчет, что эта поездка – всего лишь прелюдия, рассчитанная на то, чтобы расшатать обвиняемого. Потом, когда изменятся условия и место дознания, от ужаса и боли он начнет сыпать сведениями, как из рукава. – Ты прекрасно знаешь, что я вам ни в чем не могу признаться. Мне просто нечего рассказать. Я не сделалничего, в чем вы меня обвиняете! Убей меня сразу и не заморачивайся!

– Я только исполняю свои обязанности перед народом.

Сыщик дает водителю знак рукой, чтобы тот свернул вправо.

Они съезжают с автострады и вскоре оказываются перед хорошо известным всем в Бенгази зданием Министерства внутренних дел. Однако машина останавливается на парковке возле соседнего четырехэтажного здания. Хасана грубо вытаскивают из машины, надевают наручники, на голову накидывают черный мешок для мусора, который потом крепко завязывают шнурком на горле. Хасан едва дышит. Два здоровяка ведут его под руки к слабо освещенному входу. Они переступают ворота ада и быстро шагают в неизвестном мужчине направлении. Вдруг он теряет почву под ногами и только через минуту нащупывает стопами ступеньки лестницы, ведущие в подвал. Тяжелые сапожищи мерзавцев громко бухают по бетонному полу. До ушей Хасана доносится едва слышные стон и плач. С каждым шагом его напряжение растет. Палачи останавливаются, грубо срывают с него мешок, и в слабом свете лампочки глазам задержанного открывается ужасное зрелище. Привязанный за руки толстым шнуром к металлической трубе висит его товарищ Карим. «Боже мой, если бы я мог предположить такое развитие событий, никогда бы не обрек его на такие мучения», – сожалеет Хасан. Он грустно вздыхает и отводит взгляд от окровавленного, покрытого синяками тела друга. Затем его взгляд натыкается на труп, лежащий в углу мрачного помещения. Это женщина, потому что на ней длинная широкая юбка синего цвета с красными розами. В такой же была сегодня Джамиля, когда вечером они с мужем покидали свой дом. Ее голову плотно охватывает черный пакет. «Застрелили невинную. А я хотел закончить войну, чтобы уберечь женщин и детей!» Он наклоняется и блюет на грязный пол. Суровый военный, который видел в жизни не один труп, не в состоянии вынести вида замученной женщины. «Стыдно выказывать слабость!» – злится он на себя, быстро выпрямляется и гордо поднимает голову.

– У тебя есть шанс выбраться из этого, – сообщает главный следователь и подталкивает мужчину к железному стулу.

– Значит, если я начну говорить, вы меня выпустите? – задает он глупый вопрос, потому что прекрасно знает, что это невозможно.

– Не преувеличивай! – гогочет живодер. – Просто у тебя есть возможность недолго мучиться. Разве не хороший уговор?

– Да, очень хороший. Но не знаю, что я могу рассказать. Обратились не по адресу.

Первый удар Хасан получает неожиданно и падает на пол. «Позже уже не будет так больно, – радуется он. – Так меня учили в армии. Я выдержу пытки и даже сдам это на пятерку». Лежа на холодном утоптанном полу, он кривит окровавленный рот в ухмылке, чем доводит функционера до бешенства, и сразу получает серию ударов ногой.

– Ты сучий сын! Ты сын осла! Будешь над нами смеяться?! – выкрикивает палач. – Оттяните его туда! – показывает он пальцем на изувеченное тело Карима. – От того уже никакого толку не будет. Пусть последует за своей глупой бабой.

Шнур, которым привязан замученный и потерявший сознание Карим, обрезают, и несчастный падает. При ударе о бетон он издает слабый стон. Он еще жив. Помощники перебрасывают его поближе к жене, обвязывают голову фольгой и стреляют. «Какие чистюли! – думает Хасан. – Не хотят запачкать ботинки».

– Наверх его! Если он такой шутник, посмотрим, как он будет смеяться через минуту.

С офицера грубо срывают одежду, и Хасан занимает место старого друга. «Я должен думать обо всем, только не о том, что они будут делать, – вспоминает он один из постулатов студенческих времен. – Нужно вспоминать самые счастливые или трагические случаи из жизни. Или такие, что приводят в бешенство. Лучше все же радостные, – решает он и уплывает в далекое прошлое, когда учился в Польше и узнал Баську – любовь всей жизни.

– Говори, с кем встречался и где? – раздается вопрос, подкрепляемый сильным ударом бейсбольной биты.

Хасан издает пронзительный вопль. «Над криком труднее совладать, чем над эмоциями, – проносится в голове мученика. – Никто не совершенен».

– Фамилии, телефоны, адреса! Вы, военные, знаете, что их нельзя записывать, и всегда все запоминаете. Говори, дурак!

Тишина. В огромном зале, предназначенном для пыток, стоит такая тишина, что слышно, как мухи летают. До слуха Хасана доносится шорох, который, наверное, издают крысы. «Побои не так страшны, как рассказывают, – приходит к выводу офицер. – Увидим, что будет дальше. Но что бы это ни было, я должен вынести пытки с честью и умереть достойно. Если избиение до смерти может быть достойным… Меня ждет Адам, и уже вскоре мы с ним встретимся. Мы будем вместе бегать в саду аль-Джанна[244] и купаться в реках с кристально чистой водой, вином, медом и молоком. Интересно, есть ли там велосипеды, мой маленький сынок так любил на них ездить».

Ему на память приходят события, связанные с покупкой первого велосипеда, тогда трехколесного, который он подарил Адаму в четыре года. Какая была радость в доме! Они поставили его под елочку, потому что в те дни как раз отмечали праздник Айд аль-Фитр – окончание Рамадана – и Сочельник. «Я всегда твердил, что Бог один. Кто знает, может, общий для мусульман и христиан. Поэтому каждый год мы отмечали все религиозные праздники и одной, и другой религии, – вспоминает Хасан. – Я позволил крестить Басе детей и ходить с ними каждое воскресенье в костел. Каждую пятницу надевал на себя и на своего сынка галабии и ходил с мальцом на молитву в мечеть. Малыш еще не мог решить, где ему лучше, чем смешил всех толерантных родственников».

Вдруг, будто кнутом, Хасана ударяет струя холодной воды. Его худое тело качается, как на аттракционах. «Приятно, – думает он, стараясь заглушить распространяющуюся боль в запястьях, за которые он привязан. – Это охладит мое разгоряченное тело, я не буду потеть, как крыса, и выказывать этим слабость. Они еще могут подумать, что это от страха, а до этого мне очень далеко. Немного холодно. Я так же замерз, когда мы ездили сто лет назад с трехлетней Мириам в Закопане. Помню, как заказал себе в корчме рульку и сто граммов водки. Через минуту ко мне подошел незнакомый араб, начал проклинать и под конец наплевал мне в еду. Когда он наконец убрался, хозяин принес мне свежую еду, а водку заказали все вокруг. Кому вредит еда, кому мешает, если раз в год я съем свинину? А как запретный плод сладок! Превосходен!» Кровь во рту – о чудо! – напоминает ему вкус польского блюда.

– Начнешь в конце концов говорить, идиот, или отнимешь у нас всю ночь?

Живодер уже измучился.

– Это молчание ничего не даст! Слышишь меня?! Может, прочистить тебе уши?

При этих словах он бьет Хасана металлической трубой по голове. Но делает это все же с осторожностью. Он не хочет убивать военного, пока тот не скажет всю правду. Или, по крайней мере, ее часть.

Хасан вначале слышит шум, который переходит в резкий свист, а затем чувствует тупую боль и теряет слух. Мужчина уже не может открыть опухшие глаза, но наблюдает сквозь щелки за дальнейшими приготовлениями палачей. Они выдвигают в центр помещения ящик, напоминающий большой аккумулятор. У него есть провода и клеммы для подключения. «Наверное, какой-то автомобиль не заводится, – иронизирует Хасан, зная, что его палач намерен использовать «тяжелую артиллерию». – Что ж, уже недолго, справлюсь, – радуется он. – У меня тоже когда-то машина не хотела…»

Он не успел додумать мысль: к его груди подключили металлические скобы. Ток проходит по его слабому телу. Его трясет, а потом, вконец измученный, он теряет сознание. Мгновенно, чтобы Хасан не умер слишком быстро, один из помощников снова обливает его холодной водой. Сейчас он смотрит на Хасана без презрения. Честно говоря, этот парень начал ему нравиться. Несмотря на щуплое телосложение, у него есть характер. «Никто так долго не выдерживал, – констатирует он, опираясь на свой опыт дознания. – Интересно, как бы вел себя наш шеф на его месте?» Он опускает взгляд, чтобы не выказать почтения истязаемому офицеру. Не дай бог, еще обвинят в соучастии.

Несмотря на маленький стаж, он знает, как действует машина: доносы, сплетни и окончательное решение проблемы по-тихому.

– Скажи, по крайней мере, одну фамилию! Что ты можешь сказать о Муаиде? Муаид Салими. Это имя о чем-то тебе говорит?

Палач нервничает. Он не любит работать по ночам, сверхурочные ему никто не оплатит. Он получает деньги за выполненное дело. Но если не будет результата и информации, а только холодный труп, то он в конце концов сам может оказаться на этом колу.

– Не будешь же ты втирать, что не знаешь его?! А? – вопит он, вспотев от бешенства.

– Знаю, – говорит Хасан. Это его первый ответ на заданный во время дознания вопрос. – Муаид – очень добрый, порядочный и честный человек, – шепчет он, и от усилия, которое ему приходится делать, чтобы произнести хотя бы слово, голова падает на грудь.

– Наверняка! Внебрачный сын Каддафи от мамочки-суки! Все об этом знают! Может, он хотел купить расположение папочки, чтобы тот помог ему выскользнуть из Ливии? Отвечай!

Но он уже не в состоянии ни криком, ни битьем, ни током заставить обвиняемого говорить. Сломанные ребра пробили Хасану легкое. Ток усугубил внутренние повреждения…

– Снимите ублюдка! – верещит палач исполнителям приговора. – Пусть присоединится к своим камрадам. – Он показывает на два холодных трупа, лежащих неподвижно в углу помещения.

В три часа, перед рассветом, машина без номеров останавливается на окраине Бенгази. Из нее выбрасывают большой пакет, и автомобиль отъезжает, визжа колесами. На второй день утром мальчик, пасущий овец на этом месте, находит изувеченное тело ливийского героя и борца за независимость. Многочасовые пытки милостиво закончились выстрелом в затылок.

Народный праздник

Победа наступает внезапно и почти так же быстро, как предсказывал Хамид. Никто на это уже не надеялся, все привыкли к войне и постоянной угрозе, и сейчас, пребывая в шоке и огромной радости, мужчины и женщины непрерывно салютуют на улицах Налута. Раздаются выстрелы в воздух и восторженные возгласы, звучат новые солдатские песни. Оказывается, что у бойцов еще слишком много амуниции и огромное количество оружия. Правда, до сих пор не удалось сцапать павшего тирана Муаммара Каддафи, его недостойных сыновей и приспешников. Но это никого не волнует, поскольку известно, что в Ливии они уже не скроются. Рано или поздно их передадут в руки правосудия или, скорее, жаждущего их крови народа. Это всего лишь дело времени.

– Мы должны еще увидеться с Муаидом. Это последний член моей семьи, мама, – убеждает Марыся. – Весь род Салими вымер.

– Ошибаешься, любимая. – Дорота, видя грусть в глазах дочери, обнимает ее и притягивает к себе. – Есть ты, все еще живая и сильная, и еще кто-то маленький под твоим сердцем… – Она замолкает.

– Поэтому я считаю, что мы не должны туда лезть, а должны спокойно эвакуироваться через границу с Тунисом. Это всего сорок километров по безопасной территории. Сколько же бедный Хамид может ждать?! В конце концов разнервничается и уедет. И что тогда будем делать? Сядем в какой-нибудь автомобиль и… – Дорота прерывается, потому что к ним в домик, как буря, без стука влетает улыбающаяся от уха до уха Зина.

– Вы тоже с нами едете?

– А куда? – спрашивает Марыся.

– Ну, ясно, в Триполи! – Счастливая, она хлопает в ладоши. – Все валим. Если наши деловые парни, горцы из Нафуса, брали штурмом город за городом, помогая победе революции, так нужно сейчас хотя бы на пару дней поехать и отпраздновать со всеми. Да?

– Не знаю… – Дорота по-прежнему вся в сомнениях. – Мы уже должны возвращаться домой, а то мой муж с ума сойдет. Выехала на две недели, а задержалась на полгода…

– Манар приехала! – Медсестра использует последний аргумент, потому что знает, как полька любит девушку. – Сейчас она настоящая солдатка в форме и, конечно же, тоже едет с нами. Наконец хочет увидеть столицу, за которую столько людей из ее племени пролили кровь. Что ты скажешь на это, дамочка? Не заставляй себя упрашивать. – Зина обнимает Дороту за талию и игриво заглядывает ей в глаза.

– А как долго эта поездка может продлиться? – колеблется она.

– Туда и назад. Одна ночь в Триполи – и возвращаемся домой.

Украинка выразительно смотрит на Марысю.

– В таком случае мы должны забрать с собой вещи, ведь в Ливии все может случиться и рассчитывать на легкое решение проблем не приходится. Мы можем сюда не вернуться. – Дорота решает действовать: она видит, что одна не переубедит девушек, да ей и самой хочется увидеть, какой урон нанесла война столице.

– Это неполных два дня. Не бойся, ничего плохого не случится.

Обрадованная Марыся просто подскакивает на месте.

– Так когда мы отправляемся?

Дорота с Марысей высаживаются из полугрузовой машины «мицубиси» первыми, не ожидая, пока подставят деревянные ящики для менее ловких участников поездки.

Это было самое долгое и самое плохое путешествие в их жизни. Они едва не задохнулись в кузове машины, несмотря на обвевающий их воздух.

– Не знаю, когда они последний раз мылись, – с перекошенным лицом обращается Дорота к дочери.

– А я-то думала, что мне так плохо из-за беременности, – смеется Марыся, положив голову на плечо матери. – Ванну или тазик с водой они видели до войны, – сообщает она.

– Это смрад прокисшего пота! – Дорота кривится, как будто ее вот-вот стошнит. – Особенно воняло, когда они поднимали руку для салюта. А салютовали они каждые десять километров, и им это не надоедало.

– А для меня противнее всего была вонь от их ног, – выражает Марыся свое мнение. – Почему они не носят высокие военные ботинки на шнурках?

– Потому что эти парни – горцы, фермеры и бедуины, а не солдаты, моя дорогая.

Они отошли от машины, из которой высыпаются на Зеленую площадь почти с полсотни счастливых людей.

Неуверенно, с ужасом женщины оглядываются по сторонам. Центр Триполи сегодня – главное место праздника, и тут находятся тысячи людей.

– Ковальскому никогда бы не удалось собрать сюда такие толпы, даже на народное гуляние, – приходит к выводу Марыся, называя павшего лидера польским прозвищем: сейчас лучше не произносить его настоящей фамилии.

– Да, сейчас его приверженцы могли бы здесь собрать неплохую жатву. – Заботливая мать берет дочь за руку и вытягивает из окружающей ее толпы зевак. – Едем быстро к Муаиду, поздороваемся с ним, попрощаемся – и бежим отсюда.

Над головами раздаются очереди из автоматов и одиночные выстрелы. Салютующие мужчины стреляют от радости в небо и ни о чем не беспокоятся, устрашающе при этом вереща. Женщины же издают крики захарид, словно находятся на свадьбе. Одни собираются в группки, хлопают и напевают патриотические революционные песни, которые сочинили во время повстанческой борьбы, другие танцуют. Торжество обещает быть бурным.

– Девушки, девушки! – кричит Зина из кузова грузовика, но мать и дочь не слышат ее. – Dorcia! Masza!

– А… Зинка. – Дорота, услышав свое имя, поворачивается и ищет взглядом подругу. – Что такое?

– Возвращаемся insz Allah завтра, поэтому будьте здесь уже в полдень, – сообщает она. – Может, захотите к нам присоединиться сегодня вечером на общественном пляже? – кричит Зина во все горло. – Разожжем костры, будем жарить мясо, – радуется она, как ребенок. – Наши огни будут видны на Мальте!

– Нет, спасибо, – пробует выкрутиться Дорота. – Мы говорим по телефону, – бросает она на ходу, показывая жестами, что беседует, и прижимает ладонь к уху.

– Хорошо! – Украинка, разумеется, поняла. – Пока!

– Откуда она возьмет мясо для гриля, чтобы угостить сотни людей? – Марыся поняла пятое через десятое, но ее волнует главная проблема последних месяцев войны. – Ведь запасы еды везде уже исчерпаны, особенно в столице.

– Поедут на какую-нибудь окрестную ферму и «одолжат».

– Ну да, как все просто. До этого грабили те, из правительства, и брали, что им нравилось, а теперь эти…

– Так всегда. Ливийский вождь тоже сначала обещал им благополучие и достаток, равноправие, свободу, братство… – Дорота цитирует коммунистические лозунги. – А потом об этом забыл.

– Так же, как Мубарак в Египте, Али Салех в Йемене и Бен Али в Тунисе. Везде одна и та же песня, – соглашается с матерью Марыся, которая знает арабские реалии.

– Нечего разговаривать! – Дорота машет рукой. – О, свободное такси, поймаем!

– На Бен Ашур, пожалуйста.

– А деньги есть? – спрашивает водитель, у которого на одном глазу бельмо.

– А как же иначе?

– Сейчас эти новые приказывают везти, а денег не дают. А если человек об этом заговаривает, то пистолет к голове – и все. Нужно радоваться, что жив.

– Оружия у нас нет, и мы заплатим, не бойтесь.

– Видно, вы не здешние. Ну и хорошо, повезло, заработаю на хобзу и лебен для детей.

Женщины выскакивают из машины на углу главной улицы с односторонним движением, ведущей к их дому, и оставляют таксисту сто динаров, за что тот кланяется им в пояс. На всякий случай он дает им номер своего мобильного телефона, который Марыся тотчас же хочет выбросить – он им уже не пригодится. Муаид сам их довезет или обеспечит машиной.

– Никогда ничего не известно, доченька. – Дорота кладет помятую визитку в сумочку. – Телефон Муаида не отвечает уже почти две недели. Откуда нам знать, не решил ли он, часом, выехать. А может, он в Египте с женой и дочерью? – выдвигает она предположения. – Это был бы умный поступок с его стороны.

Как всегда, в их районе царят тишина и спокойствие. Никто не стреляет, никто не кричит, машины не сигналят и не ездят, визжа колесами. Под стенами ограды проскальзывают два или три человека, главным образом женщины с детьми на руках, которые идут за покупками в ближайший магазинчик или с малышом на детскую площадку. Жизнь лениво течет дальше. Здесь войны не видно и все выглядит, как раньше. Однако когда женщины прошли сто метров, они встают как вкопанные и смотрят на руины красивого семейного дома. Ограда уничтожена частично, в ней попросту зияет дыра. Но дом, скорее всего, разрушен преднамеренно. Нет ни воронки после бомбы, ни каких-либо разрушений вокруг. Даже два дерева и красные бугенвиллеи целы. В стене дома со стороны улицы – большое отверстие, через которое видны внутренние разрушения. Часть фронтона отпала, часть завалилась. Только со стороны сада стоит высокий, в два этажа, бок здания, пугая торчащей арматурой и оббитым кирпичом. Умывальник и ванна висят, как на шнурке, прикрепленные гидравлическими соединениями, и грозят в любой момент сорваться, потянув за собой остаток стены. Вокруг подъезда лежат сломанные предметы, фрагменты красивой деревянной мебели из зала, грязные куски обивки или одежды. В углу свиты запыленные шторы и гардины. Удивительно, что никто до сих пор не разграбил полуразрушенный дом.

– Муаид, должно быть, кому-то помешал, – шепчет Дорота, обнимая расстроенную дочь за плечи. – Кому-то из правительства Каддафи. Они таким способом много лет сводили счеты.

– Как это?

– Во время моего пребывания здесь я видела красивые каменные дома, даже в центре города, которые за ночь разрушались именно так. Семья же исчезала, как будто растворялась в тумане. Будем надеяться, что Муаид остался жив, – утешает она дочку. – Наверняка сбежал, ведь он умный человек. Ни о чем не беспокойся, – прибавляет она, видя, что Марыся вот-вот заплачет.

– Я не понимаю, каким чудом ничего не разграблено.

– Такие места всегда обходят стороной, – объясняет мать, просвещенная в этом вопросе еще Маликой. – Каждый боится, что его могут обвинить в соучастии с наказанным хозяином руин.

– Мама, но мы-то туда войдем? – плачущим голосом спрашивает Марыся. – Я должна! – Она нервничает и снова начинает вести себя как ребенок. Не хватает только, чтобы она топнула ножкой.

– Женщины! – Стоя у самой ограды, они слышат за спиной чей-то голос, но, не надеясь встретить здесь знакомых, не реагируют.

– Saida! Ja saida! – Голос звучит все более настойчиво.

– Ajwa? – Дорота поворачивает голову и видит продавца из маркета на углу, который призывно машет им руками. – Что такое?

Она подходит к испуганному сгорбленному мужчине.

– Женщины, не входите туда. Только не днем, – предостерегает он. – Кто-то заметит и донесет.

– Но кому это сейчас нужно?

– Кому-нибудь, – говорит продавец, от страха переминаясь с ноги на ногу. – Знаешь, моя дорогая, что у наших домов есть глаза, а у стен – уши. Даже, может, у лестниц есть глаза. Люди подглядывают и сплетничают, а молва распространяется со скоростью звука… – Он горько смеется. – Сейчас, милая, то одни, то другие делают чистки. Повстанцы – официально, потому что они здесь правят, им это можно, хотя новая власть просит и молит, чтобы все успокоились с вендеттой. Но что это дает? У нас извечная традиция – мстить, и за один день ничего не изменить. А прихлебатели Каддафи попрятались в подвалах, но по-прежнему здесь. Они действуют и только ждут, когда их вождь вернется. Это временно, но опасно. Неизвестно, с какой стороны человек получит свое.

Он сплевывает, показывая отношение к такой ситуации.

– Кто это сделал? – спрашивает взволнованная Марыся. – Одни или другие? Кому такой порядочный и милый человек помешал?

– Это было еще во время последних, но самых сильных налетов, когда говорили, что то ли вождя с сыновьями убили, то ли арестовали, то ли ему удалось сбежать. Приехали, когда я закрывал магазин, около десяти вечера, поставили ту большую машину с таким железным шаром, раскачали – и бабах. Половины дома нет. А какой был эскорт, боже мой! Несколько десятков солдат приехало на «хаммерах» и больших таких танкетках, все оснащены оружием! Я тогда забаррикадировался в моем магазинчике, потушил свет, опустил жалюзи и всю ночь просидел в углу под прилавком.

– А что вы еще видели? – Дорота уверена, что мужчина не простил бы себе, если б не посмотрел на такое представление.

– Закончили со всем этим на раз-два, может, минут за пятнадцать или полчаса, я не засекал время.

– Муаида арестовали? – Для заботливой двоюродной сестры это сейчас самое важное из того, что она хотела бы узнать.

– Госпожа, перед этим происшествием я его уже долгое время не видел. Утром он всегда забегал ко мне за свежим печеньем. А тогда, пожалуй, с неделю от него не было ни слуху, ни духу. Дом тоже стоял как вымерший. Никаких огней, никакого движения – ничего. Может, ему удалось сбежать до этого? – говорит мужчина, тяжело вздыхая. – Надеюсь. Он был хороший парень, я всю семью его много лет знаю. Как-то ее несчастья выкосили.

– Кого выкосили? – Марыся отвлеклась на минуту и сейчас стала бледной как стена.

– Род Салими, девушка. – Мужчина грустно кивает. – Ты осталась, слава Богу, красивая и здоровая женщина. А, еще одно! Я слышал, будто тот неприятный и неотесанный Ахмед, твой отец, бесследно исчез в начале революции. Его противная ливийская жена с кучей детей живет сейчас по той стороне улицы, на вашей другой вилле.

Женщины смотрят друг другу в глаза со значением.

– Как это? Дематериализовался, что ли? – тихо спрашивает Марыся.

– Черт его знает, может, снова, как много лет тому назад, ввязался в какие-то террористические разборки, – говорит мужчина. – Его жена на всю округу орала, что Ахмеда убили наемники, когда он отвозил двух иностранок на границу с Тунисом. – На лице продавца нет и тени подозрения, хотя Дорота убеждена, что мужчина знает, кто были эти иностранки.

– Да? – Марыся от удивления поднимает брови и смотрит на побледневшую мать.

– А позже кричала, что это были повстанцы, поскольку он случайно попал в западню, рассчитанную на военных. Эта баба говорит, что ей сорока на хвосте принесла. Ей хочется из него сделать мученика, любящего мужа и отца кучи голодных карапузов, чтобы выбить возмещение или даже пожизненную ренту от революционного правительства, которое должно перед ней извиниться за убийство невинного гражданского. А я в его порядочность никогда не верил. Он с детства был преступником, воровал у меня конфеты прямо с прилавка, – жалуется мужчина и бросается бегом к своему магазинчику, так как замечает на пороге клиента.

– Погиб, что-то неслыханное… – Марыся, раскрасневшаяся от волнения, смотрит на мать, но та опускает взгляд.

– Расскажешь мне? – спрашивает Марыся после довольно продолжительной паузы.

– Я была бы очень благодарна тебе, если бы мы никогда больше не возвращались к этой теме, – говорит Дорота сквозь стиснутые зубы и выглядит так, словно вот-вот упадет в обморок.

– Как по мне, то это единственный положительный результат ливийской революции. – Дочь, у которой тоже много тайн, знает, как больно расцарапывать старые раны. – Посмотрим, нет ли чего-нибудь нашего в доме, а потом подумаем, где можно переночевать.

– Я никогда не любила это место, а ночь в руинах намного превышает даже мои возможности, – иронично произносит Дорота.

Женщины осторожно проходят в полуразрушенные ворота и сразу прячутся за их остатками. Каждая идет в том направлении, где глаз выхватил какие-то знакомые очертания или предмет. Марыся опасно приближается к выщербленной стене, которая в каждую минуту грозит обрушиться.

– Доченька, осторожнее! – предостерегает мать с заботой в голосе, хотя знает, что это ничего не даст: ее дочь упряма, как осел.

Дорота перескакивает к главному входу в виллу. Она видит какую-то яркую пластиковую коробку. Да это же ее бордовый чемодан, присыпанный штукатуркой, который она оставила на сохранение перед глупой поездкой с Ахмедом к границе с Тунисом! Раня ладони, она стряхивает с него камешки и осколки стекла, а потом тянет к себе.

– Есть! – выкрикивает она и сразу зажимает себе рот.

– Что у тебя? – спрашивает театральным шепотом Марыся.

– Мой несессер.

Довольная, она машет поднятыми над головой руками.

– Тут все мои сокровища! А как у тебя?

Она откладывает сокровище в сторону и идет к дочери. Руины со скрежетом опасно разъезжаются у нее под ногами.

– Там что-то есть, – говорит Марыся и показывает пальцем. – Какая-то металлическая коробка.

– А это что? – Дорота наклоняется и из мелкого гравия осторожно вытаскивает презент от бывшей свекрови – маленькую скамейку и деревце с янтарной листвой.

– Эта безделушка никак не хочет покидать меня, – смеется она довольно.

Женщины копаются в ворохе уничтоженных книг по медицине, арабских и английских романов и наконец обнаруживают красивый экземпляр Корана в кожаной обложке с дарственной надписью на первой странице.

– Прочитай, – просит мать. – Я рукописного шрифта не понимаю.

– «Любимой Малике, чтобы Аллах направлял ее шаги к святости. Вечно любящий Муаммар», – шепчет Марыся и решает забрать с собой эту святую книгу.

– Что за трагедия! Пойдем уже, тут ничего нет для нас. Это все равно, как если бы мы разоряли могилу. Чувствуешь себя кладбищенским мародером.

– Но это наша могила, могила моей несчастной семьи, – со слезами на глазах говорит молодая, но умудренная тяжким опытом женщина. – Дай мне еще полчаса. Солнце уже заходит, скоро опустятся сумерки и мы уйдем.

Дорота, подобрав старого плюшевого мишку Дарьи, которого кто-то хранил до сих пор, отходит в сторону. Ее сердце рвется на части. Она прекрасно понимает чувства дочери. У ворот лежит большая горка приготовленных вещей. Как они это заберут и где остановятся? Об отеле нечего и мечтать. При таком количестве прибывших со всей страны повстанцев, иностранных наблюдателей, журналистов и политиков иголку некуда ткнуть. Бессмысленно даже пытаться.

Женщина напряженно думает, перебирая имена бывших подруг. Умная Божена выехала из Ливии до начала революции. Баська со своим немцем упорхнула на самолете для эвакуации. Остальные девушки изменили адреса и номера телефонов, а Дорота не смогла их получить перед разразившейся войной. Они думали, что у них еще много времени. Зоська, только она остается!» – делает вывод женщина. Наименее любимая ею подруга наверняка по-прежнему в Триполи. Ей некуда возвращаться, некуда пойти. «Только к бывшему мужу и его новой украинской жене», – думает она с иронией. Дорота несколько раз набирает номер ее телефона, но никто не поднимает трубку. В памяти находит домашний номер, по которому тоже никто не отвечает. «Может, празднует со всеми в центре и среди крика победителей, салютующих очередями из автоматов, не в состоянии что-либо услышать? – объясняет она себе ситуацию. – Вечером наверняка возвратится домой», – надеется все же Дорота.

– Мама!

В последних лучах заходящего красного солнца она видит, что ее дочь стоит на задворках разрушенной усадьбы и манит ее рукой к себе.

– Иду, иду, только тише, не кричи, – напоминает она, прикладывая палец к губам.

– Это сейф из кабинета Муаида, – торжественно сообщает Марыся.

– Как ты его хочешь открыть?

– Когда он упал, замок треснул, смотри. – Она показывает пальцем на приоткрытые стальные дверцы. – Может, там то самое письмо от бабушки Нади, о котором в конце я забыла спросить.

– Может, но этот шкаф весит полтонны и привален другой половиной тонны. Мы не сдвинем это, – рассудительно говорит старшая и более опытная женщина. – Нужен лом или небольшая лебедка.

– Просто помоги мне, – просит Марыся и смахивает щебень с металлических дверей. Но остался еще один большой кусок стены, который она сама пытается убрать.

– Черт возьми, Марыся! – верещит Дорота. – Тебе нельзя поднимать такие тяжести! Еще выкидыш будет! – Она грубо отстраняет дочь и хватает камень обеими руками.

– Ни один отец не заплачет по этому ребенку, что уж тут поделаешь, – с грустью говорит дочь.

– Какая же ты глупая! Иногда и материнской любви хватает! К тому же подключатся бабушка и приемный дедушка, тетка и маленький двухлетний дядя. Поэтому не жалуйся! Ты не одна на этом свете! – В запале произнося эти слова, Дорота отодвигает кусок стены и сбрасывает его с бронированного сейфа.

– Сезам, откройся!

Радостная Марыся смеется, а по ее запыленному лицу струятся теплые слезы счастья.

– Я люблю тебя, мамуля, – шепчет она Дороте на ухо слова, которые мать все годы так жаждала услышать.

– Забираем, что там есть, и сматываемся! – Дорота выпрямляется, притягивает дочку к себе и нежно целует в грязную щеку. – Не искушай судьбу, мой дорогой ребенок. Давай твой рюкзачок, пакуемся по-быстрому, а потом уже будем рассматривать. О’кей?

– Есть, пан генерал! – отвечает дочь, но, когда открываются металлические дверцы, она едва не лишается дара речи. – Черт возьми! – шепчет Марыся, приседая на корточки.

– Черт побери! – присоединяется к дочери мать.

Они сидят вдвоем, как две квочки на насесте, уставившись затуманенным взглядом на содержимое сейфа.

– Ну что? Видала! – Молодая очнулась первой. – А я на самом деле рассчитывала только письмо бабушки прочитать, а не хапнуть такой кусок, – говорит она, хихикая себе под нос.

– Мы не можем это взять! – довольно резко реагирует Дорота. – Это уже будет кража!

– Что ты мелешь, мама?! У тебя что, мозги набекрень?! Хочешь оставить это здесь, чтобы наше семейное гнездо какие-то воры разграбили? Или, может, террористы, которые отдадут это, например, на «Аль-Каиду»?!

Дорота молча качает головой и по-прежнему не в состоянии сделать ни одного движения.

– Не исключено, что вдова твоего бывшего мужа, а моего отца Ахмеда, однажды придет сюда ночью порыскать-поискать что-нибудь ценное, считая, что это принадлежит ей, – говорит Марыся, приглушая голос. – Или ты хочешь, чтобы эта сучка порадовалась честно заработанным деньгам нашего родственника?

– Не болтай много, пакуй! – Похоже, последний аргумент подействовал на Дороту, как удар молнии. – Но что мы с этим будем делать?

– Отдадим в благотворительную организацию или сами такую откроем, создадим сиротский дом, дом ребенка, будем помогать голодающим в Африке. – У Марыси тысячи идей.

– Только как мы это ввезем в Саудовскую Аравию?

– Думай. – Марыся смеется, впихивая последнюю пачку перепоясанных банковской лентой долларов. – Заглянем еще в ящик.

Дорота тянет ее изо всей силы, но дочь не поддается.

– Подожди, вижу ключик. – Марыся ложится на округлившийся живот и тянется внутрь.

– Вот твое письмо. – Мать вручает ей пожелтевший конверт.

– Прочитаем позже, – резко бросает Марыся, вытягивая из тайника запыленный и поблекший, некогда, наверное, синий футляр.

– Что это? Какие-то драгоценности?

– Мне знакома эта коробочка, – шепчет Марыся. – Это самая красивая цацка под солнцем. Я всегда хотела ее иметь, а тетя Малика говорила, что когда-нибудь она будет моей.

С этими словами она открывает футляр, и перед глазами очарованных женщин в последнем блеске заходящего солнца предстает комплект украшений, выполненный из золота трех цветов с большими камнями бирюзы и лазурита, окруженными мелкими бриллиантами.

– А вот сейчас пора убегать отсюда! – Полностью удовлетворенная, дочь берет дело в свои руки. – Вызывай этого слепого на один глаз таксиста.

– Мы еще должны умыться и немного привести себя в порядок, – говорит мать, придя в себя. – И прежде всего нужно отдалиться от этого места, иначе парень либо завезет нас в полицейский участок как преступниц, либо сам нас зарежет и ограбит.

Они с трудом доносят находки на угол улицы. В принципе, все тащит Дорота, а Марыся несет рюкзачок и старого мишку сестры. Ей нельзя таскать тяжести. «Малыш должен родиться. У него есть любящая семья, которая его приголубит. А насчет отца я еще подумаю», – приходит к выводу будущая мама. «Хамид – добрый человек и очень меня любит, – думает Марыся, которая сейчас уже отдает себе в этом отчет. – Нужно только понимать, что мы разные. Если он примет меня такой, какая я есть, то я тоже не вижу препятствий. Черт возьми, я тоскую о нем! – Она загадочно улыбается, а сердце в ее молодой груди трепещет от волнения. – Но должна ли я рассказать ему правду или соврать?» – задается она вопросом, который волнует ее уже больше месяца. «Соврать!» – кричит ее арабская женская натура. «Соврать!» – гремит у нее в голове.

– А вот и я! – Таксист здоровается с ними как со старыми клиентками. – Хорошо все же, что я дал вам мой номер телефона, да?

– Да, да, мы вам доверяем, – льстит Дорота мужчине, а тот просто сияет от радости.

– Куда теперь?

– На Гаргареш, – решает Дорота. – Поедем к моей подруге Зоське, – сообщает она дочери. – Она, правда, не берет трубку телефона, но наверняка здесь, – убеждает себя женщина.

– Стой, стой! – выкрикивает Марыся, когда машина проезжает аптеку Муаида на Бен Ашур. – Подождите меня минутку! – похлопывает она по плечу водителя.

– Зачем? – удивленно спрашивает мать.

– Я плохо себя чувствую, должна купить лекарство, – врет она и не покраснеет, хватает рюкзак и тянет Дороту наружу.

– Это аптека нашей семьи, – говорит девушка шепотом, – а фармацевт, который там работает, – лучший друг Муаида. Абдулла помогал нам во время эвакуации пациентов на ферме, поставлял лекарства. Он наверняка знает, что случилось.

– Прекрасно.

– Добрый день! – Марыся уверенно входит внутрь. – Как у вас дела? Как здоровье? Как семья? – здоровается она с известным ей мужчиной, а тот растерянно смотрит большими глазами на девушку.

– Что ты тут делаешь? – отчитывает он приезжую. – Ведь у тебя было место на эвакуационном судне в Катар! Почему ты не села, глупышка?

– А откуда вы об этом знаете?

– Мы все планировали вместе с Муаидом, – поясняет он. – Ведь мы были лучшими друзьями.

– Как это были? Уже не друзья?

– Нет… – Шестидесятилетний мужчина горбится и в отчаянии смотрит на прибывших. – Видели, что сделали с вашим домом?

– Да, собственно, мы оттуда возвращаемся. – Марыся выжидательно смотрит на мужчину. – Что случилось? Где Муаид? Говорите уже!

– К сожалению, он посвятил меня в… это и сделал участником его сумасшедшего теракта. И мне не удалось отговорить его, – поясняет мужчина. – Сядем, это достаточно долгая и страшная история. Лучше не слушать ее стоя, особенно в вашем положении.

Он смотрит на небольшой животик Марыси зорким глазом медика.

– Он жив, нет? – включается Дорота, потому что не может дольше вынести этого путаного арабского стиля разговора.

– Так вы не хотите слышать об этом деле с самого начала?

– Да, хотим, но я предпочитаю сразу знать, чем оно закончилось, – не отстает от него женщина.

– Что ж, думаю, что его нет уже на этом свете. Хотя подробности указывают на то, что он не достиг своей цели. Может, его убили до того, как он это осуществил. Так или иначе, он не мог выжить.

– Однако… – Женщины опускают взгляд, но после всех трагедий, которые с ними случились, у них уже нет слез, чтобы оплакивать родственника.

– Расскажите нам, что же такое запланировал двоюродный брат. – У Марыси тяжело на сердце. Она вздыхает, но, несмотря ни на что, хочет узнать всю правду.

– Он задумал сумасшедшую вещь! – выкрикивает аптекарь, хватаясь руками за редкие вьющиеся волосы. – Вам, наверное, известно, что у него была навязчивая идея по поводу его биологического отца. Чем больше он становился похож на него внешне, тем больше она не давала ему покоя.

Девушки согласно кивают.

– В последнее время, видя растущую силу Каддафи, что могло послужить поражению революции, он решил убить его.

Слушательницы ойкают.

– Что? Нонсенс? Невозможно! – выкрикивают они дружно.

– Что ж, у Муаида было много тайных связей, знакомств… – Аптекарь приглушает голос и хмурится, словно хочет точно вспомнить каждую подробность. – К нашему Хасану, которого позорно убили, обращались представители стран и частные лица, желающие помочь нашему делу. Весь мир ненавидит Каддафи, это было искренне и естественно. Связался с ним один парень из Саудовской Аравии с известной всем фамилией бен Ладен.

Марыся бледнеет, а мать озабоченно смотрит на нее.

– Не бойтесь, это не Усама, которого в конце концов застрелили в Пакистане, убийца и самый большой в мире террорист. Это порядочный человек, который борется с исламским фундаментализмом и всеми тиранскими режимами в мире, несмотря на то, что у него такая запачканная кровью невинных фамилия. Я познакомился с ним лично, – кивает он. – Хамид – это отзывчивый человек с голубиным сердцем, но суровый и сильный борец. Он приплыл на том же самом судне из Катара, на которое ты, милая, не села.

Марыся надеется только на то, что Муаид не рассказал другу, какую фамилию по мужу она носит.

– Он лично привез в Триполи гору денег для покупки оружия, медикаментов, еды и всех других необходимых вещей и наилучший, самый действенный взрывчатый материал. Именно он, саудовский разведчик, еще раньше участвовал в подготовке террориста-самоубийцы в Йемене. Разумеется, чтобы свести на нет его намерения. Тогда молодой фундаменталист поместил пластик в задний проход.

Мужчина от стеснения чешет голову.

– Хамид минимизировал результаты покушения и тем самым спас саудовского короля. Благодаря опыту, который Хамид приобрел в американских антитеррористических бригадах и после той акции, он прекрасно знал, как это делается, как подключить запал и детонатор.

Абдулла задумался.

– Знаете, что они, Муаид и Хасан, спорили, кто это должен сделать?! – выкрикивает он вдруг. – Немыслимо! Хасан пробовал наладить контакт, чтобы иметь возможность подобраться поближе к Каддафи. Но это не так-то просто. Конечно, выиграл Муаид. Он мог войти в любое помещение, где скрывается Каддафи, – иронизирует мужчина, но ему не до смеха.

– Неужели Хасан хотел бросить повстанцев и убить себя? – удивляется Дорота. – Как по мне, так в этом нет смысла!

– Для Муаида тоже, но наш народный герой решил, что, если уберет тирана, революция победит быстрее. Он дальше не имел намерения играть в политику. Его мучили потасовки и интриги в новом правительстве, и он не верил в будущее Ливии. Сделал, что было в его силах. Поскольку его семья распалась, а любимого сына убили, он твердил, что ему незачем больше жить.

– Этого можно было ожидать, – подводит итог Дорота.

– А я думала, что он так быстро восстановился после трагедии, которая его коснулась, – грустит Марыся. – Это даже казалось странным.

– Хасан только на какое-то время отодвинул личные дела на второй план и посвятил себя стране. Когда довел практически все до конца, он мог уже уйти, – рассказывает собеседник приезжим женщинам.

– Что ж, его люди отплатили ему сполна, – с сарказмом говорит Дорота и недовольно поджимает губы. – Что за сволочи!

– А этот Хамид участвовал в подготовке? – дрожащим голосом спрашивает жена саудовского разведчика-боевика.

– Да. – Мужчина медлит, ему тяжело рассказывать о деталях этой истории.

– Куда были заложены заряды взрывчатки? – выдавливает из себя Дорота.

– К сожалению, я, как фармацевт, получил задание приготовить капсулки с пластиком в виде небольших сарделек, которые потом Муаид с трудом проглотил.

Друг вытирает стекающую по щекам одинокую слезу.

– Wallahi. – Марыся закрывает лицо трясущимися руками, а Дорота нежно гладит ее по волосам.

– После этого я его не видел, – закончил мужчина. – Я любил его как сына, а он вынудил меня участвовать в подготовке самоубийства.

Лицо его посерело.

– Это самый страшный кошмар, который можно себе представить. Он будет преследовать меня наяву и во сне до конца моих дней, – признается аптекарь и уже не сдерживает рыданий, сжимающих его горло.

У женщин тоже выступают слезы на глазах.

– А все могло сложиться совсем иначе, – решает он открыть свою тайну. – Вместе с Маликой мы изучали фармацевтику. Я влюбился в нее с первого взгляда. Но она только играла со мной и использовала, никогда серьезно ко мне не относилась. Я был слишком ничтожен, чтобы стать ее мужем и защищать. У нее были большие амбиции, она жаждала славы, власти, богатства. Любовь и счастье – эти понятия были ей неизвестны. До определенного времени. Она безоглядно влюбилась в Муаммара, и тогда это стало настоящей драмой. Она полюбила человека, не принимая во внимание тот факт, что он – чудовище. Таких, как она, наивных девушек, у него было множество. Рассчитывала, глупая, что он разведется с первой женой и женится наней. Да еще ставила условия! Топала ногами! Но ничего из этого не вышло. В руках избалованного вождя большой нефтедобывающей державы Малика была всего лишь дешевой игрушкой. Ха! Представьте, что я должен был ее утешать в том, что он так к ней относился. Мне было искренне жаль ее, и я по-прежнему, как дурак, любил эту женщину. Ах, Малика, Малика… Какая женщина! Вождь и то ее выделял среди остальных своих любовниц. Он много дал ей и еще позволил играть в дипломатию. Называл ее госпожой послом. Для женщины это было большим достижением. Когда они вернулись из посольства, Муаид был еще маленький, и я снова предложил ей выйти за меня замуж. Если бы у парня был отец, нормальный дом, любящая семья, он не ощущал бы себя непослушным брошенным ребенком. Но Малика в очередной раз отказала мне. Не хотела. Тогда у нее был период учебы, докторантура, обучение за границей. Ребенок рос без присмотра и родительской заботы. Я его любил, как собственного сына. Но сколько же можно было боготворить и молить женщину, которая постоянно тебя отшвыривает? С Муаидом я снова встретился, только когда тот вернулся из Лондона уже взрослым женатым мужчиной. Недолго радовались мы нашей дружбе, и под конец я должен был готовить его к смерти. Не думаю, что Бог мне это простит, но еще хуже то, что я сам никогда себе этого не прощу. Никогда! – выкрикивает он дрожащим голосом и, рыдая, выбегает в заднюю часть аптеки.

Женщины, напуганные рассказом, сидят неподвижно. Но, не слыша шагов возвращающегося аптекаря, тихо встают и идут к выходу. Таксист по-прежнему их ждет, но нервно поглядывает на часы.

– Сейчас уже на Гаргареш, – обращается к нему Дорота сдавленным голосом: ее горло сжато от боли.

Всю дорогу, более получаса, обе женщины погружены в собственные страшные мысли и не перебрасываются друг с другом ни словом. Когда они подъезжают к вилле Зоськи, сразу видят, что дома нет ни единой живой души. Ни одно окно не светится. Сад тонет в темноте, которую едва рассеивает единственная лампочка у входа в дом. Дорота три раза набирает номер телефона подруги, но по-прежнему никто не берет трубку.

– Вы здесь выходите? – нетерпеливо интересуется водитель. – Это будет вам слишком дорого стоить, поэтому решайтесь, мои милые.

– Хорошо, хорошо, мы заплатим сколько нужно, не беспокойтесь, – говорит Марыся мужчине на диалекте Триполи и видит, что тот успокаивается, понимая, что имеет дело с землячкой.

– Выйдем наружу немного проветриться и решим с дочкой, что и как. Добавьте это к стоимости, quejs?

Дорота открывает дверь и выходит из машины.

– Дай мобильный телефон, – протягивает она руку к Марысе, которая не расстается с набитым рюкзаком.

– Какой план? – спрашивает девушка, подавая телефон.

– Единственно возможный. Едем с этим парнем в Тунис, – сообщает мать. – Сейчас уже бои не идут и граница открыта. Может, придется немного подождать, но что нам от этого. У нас времени полно, мы никуда не спешим.

– Да? И что дальше?

– Потом… – Дорота прерывается. Сейчас она звонит по телефону. – Привет, Лукаш! Я быстренько расскажу тебе, где встретимся! – кричит она в трубку. – Прилетай в Тунис, мы тебя там будем ждать.

Марыся вытаращивает глаза.

– Перед этим забронируй для нас четверых места на паром. Но такой, который довез бы нас до Джидды. Ты хорошо слышишь? Мы хотим приплыть в Джидду! Не хотим самолетом, знаю, что быстрее, но мы…

Она прерывается, делает глубокий вздох.

– Черт возьми! – повышает она голос. – Можешь сейчас меня не расспрашивать, не спорить, только сделать то, о чем я прошу?! Спасибо, – заканчивает Дорота уже значительно спокойнее.

– Неужели есть план? – Марыся облегченно вздыхает, осознавая гениальность проекта. – На паромах намного меньше контролируют и даже не досматривают багаж.

– Особенно на арабских. А как в Саудовской Аравии, увидим. У нас будет много времени, чтобы все обдумать. Кроме того, с нами будет разведчик Хамид, который при его связях наверняка все утрясет. Сегодня уже не застанем его при переходе границы, потому что доберемся туда ночью. Но завтра, без сомнений, он снова будет ждать нас. Не понимаю только, почему его телефон не работает? – беспокоится она. – Хочется верить, что его просто украли, а не что-нибудь другое…

– Наверняка так и случилось. – Марыся с дрожью в сердце утешает не столько мать, сколько себя. – Не выдумывай снова черных сценариев. Я уверена, что уже завтра увидимся.

– В таком случае должна сказать тебе еще кое-что.

Дорота крепко сжимает руку дочери и смотрит ей прямо в глаза.

– Хорошо и рассудительно подумай насчет своих отношений с Хамидом и своего брака. Ты слышала историю Муаида, и пусть она будет для тебя предостережением. Ребенок нуждается в отце, особенно таком порядочном, как Хамид. Я не советовала бы тебе отказываться от него.

После месяцев скитаний, полных тревог и опасности, женщины садятся в такси, которое увозит их из Ливии. Мать и дочь делают смелый шаг в будущее, где их ждут новые неизвестные испытания.

Таня Валько Арабская принцесса

Все описанные ситуации, а также участвующие в них герои вымышлены. Всякое сходство с людьми, находившимися когда-либо или живущими постоянно в Ливии или Саудовской Аравии, случайно

© Tanya Valko, 2013

© Prószyński Media, 2015

© DepositPhotos.com / xmax5454, jeremy_reds, lenanet, обложка, 2016

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016

Переведено по изданию: Valko T. Arabska księżniczka / Tanya Valko. – Warszawa: Prószyński Media, 2013. – 712 p.

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2016

© ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», г. Белгород, 2016

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Предисловие

Дорогие читательницы, дорогие читатели, как и обещала, отдаю в ваши руки повесть «Арабская принцесса», которая является продолжением истории героинь «Арабской жены», «Арабской дочери» и «Арабской крови». В этой книге появились новые персонажи, например, знатная принцесса Ламия, судьба которой оказывает влияние на поступки главных героинь и кардинально меняет их жизнь.

В своей повести я, как всегда, вымышленные, действия героев вплетаю в реальные события. Информацию черпаю из сводок в прессе, сообщений в Интернете и телевидении – местном, саудовском, на канале «Аль-Джазира». Когда я услышала о деятельности двух арабских княжон, спонсирующих терроризм, я не могла в это поверить. Об этом сообщали как на катарском телевидении, так и в саудовской прессе. О деятельности саудовских феминисток я знаю не только из массмедиа. Я была свидетельницей акции Women 2 drive 17 сентября 2011 года, когда женщины выехали на улицы саудовских городов. Я лично беседовала с саудовскими студентками, врачами, учительницами, юристами и женщинами, сделавшими головокружительную карьеру в Саудовской Аравии, а также со знатными особами. И все же хочу подчеркнуть, что описанные мной в «Арабской принцессе» ситуации, а также участвующие в них персонажи вымышлены. Всякое сходство с реальными людьми случайно.

Очень часто в своей повести я обращаюсь к истокам ислама. Почему я это делаю? Чтобы понять арабскую культуру, прежде всего следует познакомиться с религией, на которую опирается господствующий во многих арабских странах закон шариата. Ни в коем случае я не отношусь к исламу пренебрежительно, не критикую, ибо уважаю эту религию, которую порой превратно истолковывают или используют в мерзких целях. Я отрицаю фанатичность в каждой вере – мусульманской, христианской или иудейской. Недостаток веры и ослепление ею всегда приводят к искажению даже наивысших и чистейших идеалов.

В описанном мной мире я попрошу не усматривать критики Саудовской Аравии, ведь в этой стране я провела пять долгих и счастливых лет. Традиционные арабские государства стараются по мере возможностей ментально модернизировать свое общество; процесс этот идет, но скачкообразно. В описании и оценке этой страны я не руководствовалась только своей точкой зрения, но прежде всего учитывала мнение коренных жителей, а также экспатриантов, которые подчас живут в саудовских песках по двадцать, тридцать лет. На страницах моей повести я не открываю никаких тайн: саудовская пресса пишет о множестве проблем своей родины. В газетных колонках я прочитала о том, как позорно выдают замуж девочек, о судебном процессе и наказании отца и мужа-педофила, об изнасиловании девушки из Эль-Катифа и посаженных по приговору, который (NB!) король Саудовской Аравии аннулировал, о только что открытых университетах для женщин, о забастовках и петициях саудовских феминисток и о многих, многих других щекотливых делах. Перемены требуют времени, но я глубоко верю, что придет такой день, когда я смогу получить туристическую визу в Саудовскую Аравию и поехать туда без опекуна-мужчины. Надеюсь, что в недалеком будущем женщины будут ходить по улицам Эр-Рияда, Эль-Хубара, Джидды, Мекки и Медины без черной абаи и водить автомобили. Чего всем гражданам, а особенно саудовским женщинам, желаю.

Перелом

Материнство по-саудовски

Темная ливийская ночь. Небо глубокого синего цвета, подсвеченное миллиардами звезд. С крыши водосборника, который представляет собой точку в огромном пространстве окружающей его пустыни, днем ошеломительный вид. Но сейчас можно разглядеть только редкие удаленные разбросанные пунктиры огней. Вокруг музыка природы: симфония неумолкающих цикад, одиночное попискивание диких кроликов, фырканье ежей и далекий лай собак.

– Так близко до звезд! – Марыся вытягивает руку, как бы пытаясь до них дотронуться.

– Загадай желание – исполнится.

Рашид ложится рядом на матрас и закрывает глаза.

«Какие же у него длинные ресницы!» – думает девушка, забывая о звездах, не в состоянии оторвать взгляда от друга.

– Нужно смотреть в небо, чтобы осуществилось.

Рашид, чувствуя взгляд, переворачивается на бок, подпирает голову ладонью и пристально смотрит в глаза девушке. Она любовь его жизни. После проведенного вместе времени Рашид в это свято верит.

– Уже ничего больше не хочу, – признается Марыся, а от волнения у нее сдавливает горло. – Чего хочу – рядом со мной.

Она касается его волос, которые уже успели отрасти и вьются, ниспадая спиральками и до половины закрывая его красивый лоб.

– Тот, кто находится на расстоянии вытянутой руки, – шепчет она и наклоняется, чтобы осторожно поцеловать чувственные губы мужчины. Он, однако, не отвечает на поцелуй, но очень внимательно смотрит перед собой.

– Рашид? Может, я ошиблась в том, что… – женщина стыдится своего нахальства и не хочет произносить главного. – Какая же я глупая!

– Знаешь, что нет, но…

Он повышает голос, приближается к ней и обнимает сильной жилистой рукой. Они лежат на боку лицом к лицу, их дыхание сливается, губы так близки, страстно раскрыты и готовы к поцелуям. Но мужчина – правоверный мусульманин – не хочет переходить барьер пристойности.

– У тебя есть муж, – выдавливает наконец он и отодвигается от Марыси, опрокидываясь на спину. – Я не хочу быть с тобой только в этот единственный раз – я хотел бы остаться с тобой до конца жизни. Но это невозможно.

– А ты не слышал, что можно развестись? – женщина осторожно кладет руку на его нервно подрагивающую щеку. – Муж написал записку перед моим отъездом, давая мне полное право выбора и возвращая свободу.

Произнося эти слова, она приближается и касается грудью торса мужчины.

– Так вы не были любящими супругами? Не расставались на две недели отпуска в слезах и поцелуях?

Только сейчас он осознает то, что Марыся уже некоторое время старается до него донести.

– Ну, конечно, нет! Наш брак накрылся медным тазом!

После этих слов Рашид срывается и, накрывает своим телом хрупкую женщину.

– Такова правда. Иначе меня бы тут с тобой не было, – признается Марыся шепотом.

Она не в состоянии дышать не столько от тяжести худощавого мужчины, сколько от возбуждения.

Страсть, упоение и желание охватывают молодую пару. Они впиваются друг в друга пальцами, царапают ногтями, губы пьют большими глотками любовь с жаждущих уст друг друга. Весь мир вокруг них перестает существовать. Ничто не имеет значения, только черное небо над их сплетенными телами охлаждает их холодным дождем мигающих звезд. Они касаются друг друга, исследуют друг друга… Хотят быть как можно ближе… Пребывают внутри друг друга, сплетаясь ногами, руками, и крепко обнимаются. Их тела идеально подходят, как две половинки одного плода и словно две души-близнецы с теми же желаниями и предпочтениями. Ничто их не удивляет, ничто не вызывает неловкости, они жаждали этого всегда.

Бледный рассвет застает их обнявшимися и погруженными в собственный маленький мир – небольшой, хрупкий, тесный. Розовая мгла быстро улетучивается, разогнанная теплым ветром пустыни, несущим мелкий невидимый песок. Он присыпает их тела тонким слоем пыли, укрывая наготу от приближающегося ясного дня.

Марыся закрывает глаза, свет мешает ей: она не может понять того, что ее окружает. Где она? Что тут делает? Ее разгоряченное страстью сердце почти остановилось.

До ее ушей доносятся крики и плач фермеров, стоящих вокруг, которые, как беззащитные овцы, подчиняются орущим наемникам правительства. Рашид… ее Рашид единственный сопротивляется, падает на землю, брыкает ногами и не дает себя связать. Солдаты теряют терпение, и один из них стреляет прямо в лицо молодому красивому мужчине. Единственная пистолетная пуля, выпущенная с расстояния десяти сантиметров, делает из этого красивого лица кровавое месиво. Марыся замирает, прикладывает только руку к губам, но не издает ни звука. Но перепуганные селянки визжат и в панике разбегаются во все стороны. Две короткие очереди из автомата останавливают их. Женщины падают. Одни – на асфальтированную пустую дорогу, другие – на оранжевую землю обочины, извиваясь в смертельных судорогах. В живых только две женщины с двумя маленькими девочками. Они замерли как вкопанные у живой изгороди из опунций. Через минуту они приседают на корточки, пряча в объятиях тихо плачущих девочек с косичками, перевязанными разноцветными ленточками, и опускают взгляд, не желая больше видеть разворачивающейся бойни. Наемники приказывают мужчинам повернуться к ним спинами и встать на колени. У Марыси от ужаса расширяются глаза.

«Почему это снова ко мне возвращается?! – кричит она в душе. – Я уже там была! Я уже это пережила!»

«Wallahi[245], не хочу снова, я не хочу», – повторяет она, как маленькая девочка.

Вдруг все палачи падают один за другим, застреленные невидимым карателем. Марыся едва плетется, передвигая ноги так, будто каждая весит тонну. Она хочет проститься с Рашидом, который стал сегодня очередной ненужной жертвой режима Каддафи. Девушка садится на грязную грунтовую площадку перед юношей. Находясь так близко, она боится смотреть на то, что когда-то было красивым улыбающимся лицом. Она осторожно берет его за уже холодную руку, в голове у нее пустота. «Боже мой, еще не так давно этот человек был страстным, чудесным любовником, веселым, беззаботным шутником! У него были планы на будущее и пылкие чувства, а сейчас что от него осталось? Уже ничего. Бренное тело, безжизненная оболочка», – Марыся переводит взгляд и смотрит на изувеченное лицо, и слезы сами льются у нее из глаз. Всхлипывая, она сгибается пополам и касается лбом плеча бывшего друга. «Хорошо, что, по крайней мере, он знал: после него что-то останется, ведь я ношу его ребенка, – думает она, но ее это не утешает. – Что я теперь буду делать? Как я из этого выберусь? Что будет с маленьким существом, которое у меня под сердцем? Сколько людей еще обижу своим необдуманным и позорным поступком? Какая же я незрелая, непорядочная, сопливая, распущенная девчонка!»

– Рашид, Рашид, как ты мог со мной так поступить?! – кричит она во весь голос. – Как мог уйти? Рашид, Рашид, Рашид…

Марыся выпрямляется, как струна, и прикладывает вспотевшую ладонь к губам. Девушка широко открывает красивые миндалевидные, заплаканные сейчас глаза и смотрит в темноту комнаты. Она осознает, что слышит шум кондиционера, чувствует веющий от него холод. «Неужели я это запретное грешное имя произнесла вслух? Может, я кричала?» – испугавшись, спрашивает она себя. Мокрые от ночного кошмара волосы приклеились к разгоряченному лицу. Первые сильные схватки пронизывают ее от позвоночника к низу живота. Беременная женщина выпрямляется и обнимает большой живот двумя руками.

– Что происходит? – Хамид тут же включает свет и наклоняется над разгоряченной, объятой болью женой.

– Началось, – шепчет Марыся.

– Как это? Ведь только седьмой месяц! – удивляется муж, хмурясь.

– Почти восемь, – исправляет роженица. – Но если ребенок хочет выйти, я его не удержу.

– Иди ко мне, любимая.

Мужчина распахивает объятия, а Марыся валится в них, не дыша, прижимаясь, как бедный испуганный котенок.

– Все будет хорошо. Ничего не бойся, я с тобой.

* * *

Марыся в восхищении смотрит на свою маленькую доченьку. Это необыкновенное, самое прекраснейшее чудо, в которое даже невозможно поверить! Еще пару часов тому назад ребенок был у нее в животе, а сейчас, прижмурив глазки, наблюдает за окружающим миром.

– Но она такая маленькая!

Хамид наклоняется над кроваткой.

– Если бы еще немного подождала, то, может, была бы больше. Она здорова? Я иду за педиатром. Почему здесь вообще нет врачей?!

Муж беспокоится и уже собирается нестись в дежурку.

– Если бы она родилась в приличной больнице, которых по всей Саудовской Аравии полно, а в Эр-Рияде еще больше, а не в небольшой частной клинике, где роды принимает какая-то там индуска-гинеколог, то мы были бы уверены во всем. И уход был бы на более высоком уровне.

Критикуя, Хамид кривит губы.

– Я тебя не понимаю! Подружиться с доктором и рисковать…

– Папочка, не паникуй, – охваченная нежностью, Марыся не может точно сказать, все ли в порядке с ребенком.

Муж не сдается.

– Доктор Сингх принимала роды, но, как только маленькая появилась на свет, отдала ее в руки специалистов-педиатров. Посмотри в карточку: десять пунктов, все на своих местах.

– Да ты посмотри, только пятьдесят два сантиметра и три с половиной килограмма! Ты знаешь, сколько ей не хватает до нормального, доношенного ребенка?! – Мужчина практически рвет волосы на голове.

– Хочешь испортить мне радость самой чудесной минуты в моей жизни?! – Марыся осторожно садится и, нервничая, повышает голос. – Мог бы свои ничем не обоснованные опасения оставить при себе?!

– Но почему она не плачет?

Хамид, сбитый с толку и раскаявшийся, тяжело устраивается в большом кресле, стилизованном под времена Людовиков.

– А-а-а-а!!! – Марыся взбесилась не на шутку. – Хочешь, чтобы плакала, так она сейчас начнет, да еще вместе со мной!

В возмущении она падает на подушки, подвигает поближе к своей кровати колыбель новорожденной и протягивает ребенку палец, который тот сразу же цапает.

– Ну у нее и хватка!

Она улыбается с умилением, а немного успокоенный Хамид подвигается к своим любимым девочкам, кладет подбородок на изголовье и впитывает каждое движение, каждый взгляд маленькой дочки.

– Ну, свояк отмочил! – взрывает Дарья тишину и спокойствие.

Она врывается в помещение, словно буря, и в первую очередь раскрывает рот, глядя на интерьер больничных апартаментов.

– Я от тебя хренею! Для чего это все?!

Она носится по палате.

– Три комнаты, две ванные, кухня?! – выкрикивает она, поднимая брови. – Ну, у тебя, сестра, и ложе, я не могу!

Она плюхается в ногах Марыси и подпрыгивает на попе, как ребенок.

– Больничную кровать закрепили в прочном деревянном корпусе – так можно болеть! И деревянные шкафы! Ого! Вы видели этот телевизор? LCD и большой, как корова! Какая же у него диагональ?

– Пятьдесят пять. – Хамид жестко смотрит на девушку.

«Зачем она пришла? Посмотреть на больничные апартаменты?» – скептически думает он, но не произносит вслух, это ведь единственная любимая сестра жены.

– Дарья, ты что-то потеряла? – стараясь сохранить серьезность, говорит Марыся по-польски.

– Можно смотреть фильмы на проигрывателе blu-ray. У тебя же есть диски. Если останешься дольше, я принесу. В принципе можно бы здесь провести каникулы. Знаешь, Марыся, что у тебя к тому же еще есть гостиная? Там, как в богатом доме, кожаные диваны, кресла, скамьи. Отдельно – столовая со столом, может, на десять персон. Свободно можно принимать гостей и устраивать вечеринки!

– Представь себе, я в этой клинике с другой целью, – шипит Марыся сквозь зубы.

– А-а-а, у тебя уже есть ребенок? – девушка наконец подходит к колыбели новорожденной.

– Я таких маленьких детей боюсь, – немного успокоившись, признается она. – Откуда они пришли, откуда взялись, какие у них воспоминания…

– Не становись за головой ребенка, а то он будет косить!

Молодые родители подскакивают, слыша повелительные интонации голоса.

– Доченька любимая, какая же ты измученная!

Дорота, которая, наверное, пришла с Лукашем, принесла большого розового медвежонка, сидящего на парукилограммовом свертке с шоколадками. Она подбегает, но не для того чтобы поцеловать Марысю. Подарок она сует в руки зятя, а сама сразу зависает над ребенком.

– Какая же она красивая, какая чудесная, какой у нее умный взгляд, а ей всего лишь пару часов. А какая сильная!

Ребенок, наделенный врожденным хватательным инстинктом, тотчас же сжимает тонкий палец бабушки.

– Что-то необыкновенное!

Хамид уступает восхищенной теще место в кресле и, наблюдая ее восторженное поведение, довольно улыбается. Конечно же, его доченька самая красивая на свете, только ничуть не похожа на папу. «Ничего, – думает он. – Лишь бы была здорова. На Марысю она тоже не похожа. Я даю – моя жена принимает…»

«А может, ее подменили?» – паникует он, а сердце у него выпрыгивает из груди.

«Нужно будет сделать тест на ДНК. Да, разумеется!» – решает он.

– Ты посмотри, маленькая Надя просто вылитая моя мама, – развеивает Марыся сомнения мужа.

– Знаешь, я тоже родилась такой же рыжеватой блондинкой, – смеется Дорота сквозь слезы. – Я не могу, я – бабушка!

Она выбегает из комнаты, заливаясь слезами счастья.

– Но разрез глаз от отца, миндалевидный, восточный. Это – в вас.

Лукаш чувствует себя глупо, поэтому решает порадовать молодых родителей.

– Только они голубые, ха! – Дарья безжалостна.

– Какой же красавицей она вырастет! Ох! – новоявленная бабушка мгновенно привела себя в порядок и с красным носом подходит к семье. – Копна рыжих вьющихся волос, голубые глаза, как бриллианты в черной оправе, и все это – к смуглой коже.

– Очень смуглой, – подключается Хамид, подставляя светлую ладонь к смуглой ручке новорожденной. – Даже Мириам светлее, не говоря уже о тебе.

– Это в семью отца Марыси, Ахмеда, – быстро поясняет Дорота, а ее взгляд становится очень серьезным и сосредоточенным. – Ее тетки, Малика и Хадиджа, были очень смуглыми.

– Я вижу, что и носик их достался, – смеется она. – Ребенок – это такая смесь! Черты лица оформятся только через пару лет. Я думала, что в нашем Адаше от меня только амулет, а сейчас сын все больше становится похожим на меня.

Лукаш обнимает Дороту.

– Однако. На пластику этого горбатого носяры уже сейчас нужно собирать, – Марыся осторожно проводит по маленькому личику доченьки, а та забавно морщится и фыркает, как котенок.

– Дорота, ты не считаешь, что Надя слишком маленькая? Прошу, скажи мне, – пробует избавиться от своих опасений Хамид, – почему она родилась преждевременно?

– Ей надо было торопиться выйти в этот мир.

Медово-сладко улыбается бабушка.

В эту минуту как из-под земли вырастает знакомый доктор, принимавший роды, – госпожа Сингх.

– Здравствуйте. Прошу ни о чем не беспокоиться. Дети подчас рождаются даже на шестом месяце, и тогда это уже проблема, так как не все органы работают правильно и новорожденные должны какое-то время находиться в инкубаторе. Но уже в семь или восемь месяцев все как должно быть. Ребенок остается в животе матери до девятого месяца только для того, чтобы окрепнуть, вырасти и… замучить женщину окончательно, – шутит она. – Ваша малышка по росту и весу в норме. Только нам, взрослым, кажется, что новорожденная чересчур мала. Какой же большой она должна вырасти у этой бедной мамы? И какие бы у нас были проблемы с появлением на свет, правда? – обращается она к Марысе. – Как мы себя чувствуем, все в порядке? Что-нибудь болит?

– Немного, внизу… – покраснев, женщина опускает взгляд: она не хочет прямо говорить о промежности.

– О любом дискомфорте прошу сразу информировать. Сейчас пришлю сестру с лекарством. Мы не должны терпеть. Боль – это зло, я уже в этом убедилась.

– Да, спасибо.

– Эта деваха не знаю кому и что хочет доказать! – не выдерживает Дорота, а доктор выходит улыбаясь.

– Мама, не говори таких вещей, по крайней мере, не перемывай мне кости при чужих.

Мать и взрослая дочь начинают говорить по-польски. Дарья включает компьютер в углу гостиной. Мужчины садятся у маленького кофейного столика, не желая мешать женщинам.

– Кто хочет кофе, чаю или чего-нибудь холодного? – спрашивает Хамид, взмахом руки указывая на медсестру-филиппинку, которая застыла у двери и ждет приказаний.

– Я – шампанское. В конце концов, я тетка! – первой подает голос Дарья.

– Хорошо, возьмем для всех саудовское шампанское. Я – кофе, кто-нибудь еще? Наверное, не сплю уже вторые сутки, – вздыхает мужчина, проводя рукой по спутанным волосам.

Действительно, он выглядит неважно: черные круги под глазами, щетина на бледных запавших щеках.

– Чувствую себя, будто сам родил, – смеется он тихо.

– Тяжело ей было? – спрашивает Лукаш, гладя себя по лысине.

– Друг, двадцать семь часов! Мучение!

– А я разве не говорила тебе? Чтобы нормально родить, по-человечески, нужно пойти в родильное отделение или взять обезболивающую мазь, или позволила бы сделать себе кесарево сечение.

Дорота после начального восхищения бутузом сосредотачивается на изнуренной дочери.

– Мама…

– Не знаю, кто тебе нарассказывал глупостей, что роды – это что-то прекрасное и лучше всего рожать естественным путем, – не дает себя прервать она. – Идиотизм! Какой современный и хороший гинеколог все еще будет рассказывать небылицы на тему вреда медикаментов?! Доктора часто уговаривают женщин, чтобы те испытывали природную боль при родах. Но эти чудные советчики преимущественно мужчины, которые о чувствах женщины, дающей жизнь ребенку, не имеют ни малейшего понятия. Но ты ведь была под опекой прекрасного доктора Сингх? Это она тебя убедила? Не могу в это поверить!

Дорота пыхтит после произнесенной тирады.

– Это было решение мое и Хамида, – говорит Марыся по-английски и настолько громко, что муж обращает внимание на ее слова. – У тебя, мама, трое детей, и ты твердишь, что роды – это пакость и ужас?! Ну, знаешь! Не ожидала от тебя!

– Да, роды и смерть Господу Богу не удались. И никто не изменит моего мнения.

Над этими словами Хамид задумывается и согласно кивает головой.

– Все, что связано с огромной, невообразимой болью, не вызывает у меня радости. Как первый шаг человека в жизнь, так и последний – ужасны. Смотри, какая Надя замордованная! Только спит! Была ли ты счастлива, чувствуя спазмы, разрывающие тебе живот и поясницу? Пожалуй, нет, потому что все же вышла из той ванны с гидромассажем, перестала кататься на надутых мячах и вдыхать благовония, слушать расслабляющую музыку и попросила обезболивающее. Могла бы себя освободить от двух часов мучений и сделать это сразу.

– Хорошеньких двух часов! – не выдерживает Хамид. – Пожалуй, все двенадцать, если не больше.

Марыся, нервничая, ломает пальцы.

– К сожалению, я была вынуждена принять такое решение, потому что, черт возьми, не могла ее вытолкать, а воды были уже зеленые…

– Что?!

Мать и сестра на пару таращат глаза.

– Направили меня кесарить, но дали двойную дозу провокации. Это был последний шанс.

– Зеленые воды?! – верещит Дорота буквально как сумасшедшая. – Дарья, прогугли это быстро, я тебя прошу! Черт возьми, ведь ребенок должен плакать и есть, есть и писать, плакать и делать кучки, и еще раз есть, и так по кругу. А она чрезвычайно спокойна!

Хамид подхватывается. Лукаш топчется на месте, не понимая, что предпринять. А сумасшедшая бабка начинает разворачивать пеленки новорожденной. Только и ждущая сигнала медсестра подскакивает и двумя ловкими движениями убирает новорожденную. Разбуженная Надя начинает попискивать, с каждым разом все громче и громче, пока не заходится в судорожных всхлипываниях. У всех через минуту в ушах лопаются барабанные перепонки.

– Зеленые околоплодные воды могут говорить о кислородном голодании ребенка или о том, что он сделал первую кучку, так называемую смолку, – перекрикивает Дарья, читая информацию из Интернета.

– Так, собственно, мне и говорили. Попросту обделалась от усилий и от страха. К сожалению, мне в какой-то кретинской панике не дали права голоса.

Марыся почти плачет. Она ведь сама очень обеспокоена цветом вод и здоровьем ребенка.

– В конце концов, кто бы меня слушал! – наконец вскрикивает она жалобно.

– Ты уже кормила маленькую?

Дорота ни на что не обращает внимания. От возбуждения ее зрачки расширились настолько, что почти закрывают голубую радужку.

– Мама, ты что-то принимала? – Марыся внимательно к ней присматривается.

Медсестра берет новорожденную. Одной рукой – под голову, другой – под попу и подносит крошку к полусидящей Марысе. Молодая мама не знает, как должна принять дитя. Но в конечном итоге Надя оказывается у нее на руке, и головка ее опасно запрокидывается.

– Оставьте в покое мою несчастную внучку! – подскакивает Дорота, как тигрица, бедром отстраняет филиппинку и быстро хватает малютку. – Вы что, хотите ей шею скрутить?!

Она выкрикивает дрожащим голосом и выглядит так, будто сейчас выскочит из кожи. Быстро берет цветную квадратную тетровую пеленку, складывает ее пополам, заворачивает новорожденную в тугой сверточек.

– Сейчас можешь ее даже подбросить, – говорит она, тяжело дыша. – Накорми же ее в конце концов!

Хамид с Лукашем понимающе смотрят друг на друга и выходят в красивую гостиную.

– Ну и что? Прилагается такая комната.

Хамид едва улыбается, радуясь, что поляк оказался тактичным и покинул помещение, когда жена обнажила грудь. Лукаш все понимает и вполне в состоянии принять, ведь в конце концов он не отец Марыси, а отчим. Пожалуй, даже в европейских реалиях это было бы неловко. А тут, в Саудовской Аравии, совершенно невозможно, чтобы мужчина не из семьи смотрел на наготу арабки. «Ух, – тяжело вздыхает Хамид, потирая лоб. – Быть отцом, наверное, нелегко. Это какое-то сумасшествие, которое охватило всех. Это невозможно выдержать».

– Дорота в последнее время очень нервная, – словно читая мысли саудовца, Лукаш оправдывает жену и старается все объяснить.

– Она всегда была очень чувствительная и ранимая: женщина пережила ужасные испытания… – грустно говорит он. – Но после возвращения из Ливии, после месяцев арабской революции, в самой гуще борьбы, стало еще хуже. Тяжело на это смотреть. Я иногда не знаю, что делать, – жалуется он.

– Я знаю: она имела несчастье быть в неудачном браке. У нее отобрали детей, за которых позже пришлось бороться. Понимаю также, что поэтому она так ненавидит арабов. Она нарвалась на бракованный экземпляр, – упрощает дело Хамид.

– Но ведь злые люди встречаются везде, во всем мире! Я читал о том, что в Швейцарии один отец два года держал в подвале несовершеннолетнюю дочь и приставал к ней. Множество поляков или русских пьют и бьют свои семьи, не говоря уже о изнасилованиях детей. В Чехии один парень вначале позабавился со своей шестилетней дочкой, а когда дело предали огласке, утопил ее в озере. Чудовищно замучил жену, а потом повесился сам, – рассказывает он прочитанную и потрясшую его историю.

– Таких примеров множество, – соглашается Лукаш. – Когда случается трагедия, у человека есть шанс из этого как-то выбраться. Но Дорота пережила ад многократно, сотни несчастий ее постигли. Это тяжесть, которую невозможно поднять в одиночку! Когда мы встретились в пустыне, она, собственно, бежала из своей ссылки в Сахару, где ее удерживали в бедуинском селении два года и использовали как рабыню. А под конец хотели выдать замуж за умственно отсталого пастуха.

– Я не знал, – саудовец внимательно смотрит в голубые глаза собеседника. – Мириам не много рассказывает о своих испытаниях и о семье. А если она не хочет, то я и не настаиваю. Это все из-за ее отца?

– К сожалению, да. Это он забрал у матери дочерей. Потом, стараясь избавиться от нее, вывез к своей далекой родне в пустыню. Он был араб… – слишком поздно сообразил Лукаш, прикусывая язык.

– Я уже тебе говорил, что это не зависит от нации или страны. Во всем мире есть мерзавцы, убийцы и подлецы! – быстро парирует Хамид, не обращая внимания на расистскую реплику собеседника.

– Да, я согласен с тобой! – поляк взвинчен, оттого что вспомнил обиды, которые испытала его любимая жена. – Но за мужчиной-арабом, пусть он и прохвост, стоит шариат[246], который дает парню полную власть над женщиной и семьей и делает его безнаказанным. Sorry, что это тебе говорю.

– Что ж, наверное, ты прав.

Саудовец не чувствует себя обиженным, потому что читает газеты, смотрит телевизор, следит за сообщениями в Интернете и знает, где живет и что вокруг него творится. Но сейчас он очень измучен и не хочет слышать о щекотливых делах, трагедиях и несправедливости, пусть даже они касаются его семьи.

– Позволишь, я приму душ?

– Окей, когда принесут напитки, как-то их разолью. Отдохни. Извини, что именно сегодня затронул такую трудную и деликатную тему, – кается Лукаш, глядя на посеревшее лицо зятя. – У меня не хватило такта…

Из соседней комнаты до ушей мужчин доносятся очередные крики. На этот раз как Дороты, так и Марыси с филиппинкой под аккомпанемент плача новорожденной.

– Что же это за дебильная обезьяна! – орет Дорота во все горло, когда видит, как якобы высоко квалифицированная няня, горстью обхватывая маленькую головку новорожденной крохи, с силой разворачивает ее к груди молодой матери. Потом пихает и прижимает ее к соску.

– Проваливай отсюда, на дерево, хватит! – новоиспеченная бабушка не владеет собой и кончиками пальцев бъет медсестру по руке.

– Мама!

Марыся всхлипывает, даже уравновешенная свиду Дарья подскакивает к кровати.

– Вы что, все с ума сошли? – девушка старается прекратить хаос. – Ты, филиппинка, imszi barra[247]. Мама, иди что-нибудь прими и расслабься наконец. А мы здесь спокойно подчинимся закону природы.

Дарья впервые с начала визита вмешивается в дела, связанные с новорожденной.

– В конце концов, все мы млекопитающие, а маленькая должна просто схватить.

Надя, слыша спокойный голос, утихает и открывает заплаканные глаза.

– Мадам, господин меня нанял. У меня подписан контракт на три года! – филиппинка не признает себя побежденной, так как у нее из-под носа уплывают огромные деньги.

– Ты у нас уже не работаешь, – говорит Марыся театральным шепотом.

– Но…

– Imszi barra! – говорит Марыся по-арабски, как и ее сестра, и улыбается себе под нос.

– Что происходит?

Хамид заглядывает через приоткрытую дверь.

– Sir, мадам приказывает мне отойти, а я ведь ответственна за ребенка…

– Я говорю ей не отойти, а убираться, причем с подскоком! – у Марыси от истерики дрожит голос.

– Окей.

Арабский мужчина боится криков жены. Мгновенно он хватает медсестру за больничную белую одежду и тянет в соседнюю комнату.

– Вернешься в больницу короля Фейсала, – сообщает он ей тоном, не допускающим возражений.

– Но, господин, сейчас меня туда уже не примут!

Маленькая женщина сгибается пополам и начинает беззвучно плакать.

– Если я ушла, то уже конец. Должна буду вернуться на Филиппины. Господин! – причитает она.

– Если не туда, то я найду тебе работу где-нибудь еще. Если моя жена сказала, так и будет. Нужно было больше стараться.

Он выпихивает девушку через запасной выход, а та, закрывая дверь, оборачивается и несколько раз плюет на ручку и бормочет какие-то слова. На ее лице – бешенство.

– Будьте прокляты, паршивые саудовцы и ваши семьи тоже! – шепчет она, срывая чепец с головы, и убегает.

Сестры одни. Марыся очень неумело, но чрезвычайно осторожно пододвигает личико маленькой дочери к набухшей уже груди. Надя перестает плакать и крутит головкой во все стороны, открывая маленький ротик, стараясь захватить сосок. Наконец ей это удается.

– Браво, племянница! – Дарья просто подскакивает и хлопает в ладоши.

– Ой, ах! Wallahi…

Марыся едва дышит.

– Что такое?! – сестра беспокоится, но не знает, чем может помочь. – Что происходит?

– Ну, это же присоска! – молодая мама улыбается сквозь слезы. – Я читала, что… ох!

Она хватается рукой за нижнюю часть живота.

– Что, расскажи же, что происходит?

– Матка сокращается. Я не думала, что это будет так хреново.

Марыся улыбается, довольная, что помнит грязное словечко по-польски.

– Сестра, не ругайся при ребенке.

Успокоившись, Дарья присаживается на табурет, упирая подбородок на сплетенные пальцы рук, и смотрит умиленным взглядом на новорожденную.

– Это чертовское чудо… извини. Прекрасное чудо, невообразимое.

Она дотрагивается двумя пальцами до рыженького пушка на голове девочки.

– Тебе уже лучше? – спрашивает она сестру.

– А тебе?

– А что такое?

– Не прикидывайся, малая, я все вижу. С момента появления ты ведешь себя паршиво. В чем дело? Ревнуешь?

Марыся понимает сестру, потому что в ее жилах течет та же кровь. Обе настроены на одну волну.

Однако выглядят совершенно по-разному. Одна белая, как молоко, блондинка, типичная славянка, а другая смуглая, волосы у нее темнее. Она больше арабка, чем полька.

– Почему ты ревнуешь? – настаивает Марыся: ей жаль сестру.

– В общем, нет.

Дарья выпрямляется и сжимается, как маленькая обиженная девочка.

– Врать, так это мы, а не про нас, – смеется Марыся, хватая рукав рубашки и притягивая обиженную девушку к себе. – Садись здесь, возле меня. В чем дело? В том, что мама помешалась на внучке, что она слишком ее любит? Опасаешься, что тебя отодвинет на второй план, что сейчас хочет находиться только со мной и малышкой? Говори уже, не держи это в себе!

– Ну, да.

Дарья наклоняется и осторожно кладет голову на ноги сестры.

– Не будь дурочкой, сердце матери – это бездонный колодец. В нем хватит чувств для всех детей. Даже когда появятся новые дети, старшие никак не пострадают.

Марыся свободной рукой гладит сестру по тонким ровным волосам.

– Я из-за глупой ревности испортила себе часть жизни…

Уже более умело она прикладывает ребенка ко второй груди и смотрит невидящим взглядом в пространство.

– Если бы только захотела, уже подростком бы воссоединилась с семьей и жила в спокойной, нормальной стране, где нет мятежников, террористов и где мужчины не дискриминируют женщин по извечному закону. Не участвовала бы в войнах, насилии и других ужасах, которые, к сожалению, пришлось пережить.

– Как это?

Дарья вытаращила глаза, совершенно не понимая, о чем говорит сестра.

– Просто так получилось, что ты не пришла на свидание, на котором мама могла нас забрать.

– Все говорили, что она умерла, – шепчет Марыся, словно уходя душой и сердцем в те времена. – Я не знала, что именно будет на празднике Святого Николая и что там организовали, чтобы передать нас матери. Когда она появилась, будто с луны свалилась, это выглядело так, словно интересовала ее только ты, а меня она послала в жопу! – вырывается у женщины, и она тут же прикрывает рот рукой. – Так, во всяком случае, я тогда думала. До конца жизни не забуду событий того страшного дня, когда с тетей Самирой произошел несчастный случай, после которого она впала в кому. А ты, моя маленькая сестричка, исчезла. Тетка Малика хотела мне что-то рассказать уже перед своей смертью, но не смогла. Все это время она скрывала правду. И утащила ее с собой в могилу.

Выдавая секреты, которые хранила столько лет на дне души, Марыся даже вспотела. Больничная рубашка приклеилась к спине.

– Я была страшно зла на маму! И безумно ревновала ее к тебе, потому что (в соответствии с тем, как я тогда думала и какие делала выводы) она хотела взять только тебя, выбрала тебя, любила тебя, а меня оставила, бросила… Сейчас я знаю, что все было иначе! Сколько же она должна была вытерпеть, сколько времени и денег стоило ей снова отыскать меня в Триполи! Боже мой! А тогда я, глупая коза, была, пожалуй, примерно в твоем возрасте и не захотела поехать с ней. Собственными руками уготовила себе тяжелую судьбу.

– Марыся, моя любимая!

Дарья вытирает внешней стороной ладони ручеек тихо стекающих слез из уголка глаза сестры. Сестры тяжело вздыхают, подавленные серьезностью признаний. Сытая Надя спит на руках Марыси и тихонько посапывает.

– Знаешь, как только ты появилась, я как с ума сошла. Вообще-то я не ревновала к тебе, потому что безумно тебя люблю. Но со времени вашего отъезда в Ливию мама сильно изменилась, отдалилась… – неуверенно говорит Дарья. – Ты сама в конце концов видишь, что творится. Мне она ничего не говорит, а ведь я уже не ребенок. У вас свои тайны, свои дела, а я в стороне. Сейчас, когда родился этот чудесный ребенок, я вообще могу удалиться. Знаешь ли ты, что мама, собираясь к вам в больницу, сказала мне, что если я буду так копаться, то могу остаться дома?! Вообще я здесь не нужна! Потому что кого может заинтересовать такой человек, как я, когда… – замолкает она, сильно трет лоб рукой и под конец пару раз глубоко вздыхает.

– У мамы свои тайны, которыми она со мной тоже не делится, – шепчет Марыся.

– Не думаю, чтобы она кому-нибудь что-нибудь рассказала, даже Лукашу, –подводит итог Марыся. – Поэтому все так, как есть. Маму нужно подлечить…

При этих словах дверь тихо открывается, и в комнату на цыпочках входят Лукаш и Хамид.

– Да, мои господа, маму нужно подлечить, но не знаю, какой психиатр справится с этим и выдержит. После первого сеанса он по собственному желанию заточит себя в больнице или застрелится, – грустно улыбается Лукаш.

– О, все уже вместе! Семья в комплекте! – врывается в гостиную Дорота с шумом и снимает черную абаю[248].

– Сейчас уже вся. – Муж обнимает ее и почти силой притягивает к кровати Марыси. От Дороты несет сигаретами, она мелко дрожит всем телом.

– Все в порядке, любимая?

Лукаш с беспокойством оглядывает жену.

– Никто не кричит, не плачет? – Мать скептически кривит губы. – Видно, меня тут не было.

Мгновенно обернувшись, она надевает плащ и выходит. Оставшиеся смотрят друг на друга с удивлением, не понимая, что делать. Лукаш выбегает вслед за разнервничавшейся Доротой.

* * *

Молодая мама с ребенком покидает больницу через три дня, хотя, конечно, могла бы там находиться и целую неделю. Люкс, удобства, которые ее окружали, были очень приятны.

Она не должна была ни о чем беспокоиться, все подавали под нос. Как только она нуждалась в помощи, то звонила в дежурку медсестер или докторов, которые прибегали через минуту. Но Марыся твердила, что все равно не как дома и уже пора наладить жизнь по-своему, задать ей новый ритм.

– Если ты уволила квалифицированную няню, то кто тебе поможет с малышкой? – беспокоится Хамид, видя неудачные попытки жены перепеленать новорожденную. – Может, попробуем взять кого-нибудь другого?

– У меня есть прислуга Нона, и я сама хочу заняться собственным ребенком. Поверь, мне не нужен тот, кто распоряжался бы у меня, словно у себя дома.

– А что будет с кормлением?

Муж наблюдает упорные старания Марыси, у которой, к сожалению, не прибыло молока в достаточном количестве.

– Я должна буду прикладывать Надю к груди так часто, как только она будет хотеть.

– Это значит постоянно.

Хамид замолкает и смотрит на заплаканное личико дочери, которая пытается высосать из маминой груди хоть каплю и очень нервничает от того, что ничего не течет в ее пустой животик.

– Я буду сцеживать молоко этим прибором.

Марыся тяжело вздыхает, поднося устройство с присоской и помпой.

– Доктор сказала, что, когда маленькая чертовски проголодается, ее можно будет докормить из бутылочки.

– Ты же знаешь, что полезнее всего натуральное кормление. Или я могу еще что-нибудь предложить?

Хамид спрашивает неуверенно, но Марыся согласно кивает головой.

– Когда у женщины нет молока или его не хватает, у нас обычно нанимают кормилицу.

– Ну что ты?! Какая-то чужая баба будет кормить моего ребенка?! Вшивая индуска или больная СПИДом филиппинка?! – возмущается молодая мама.

– Любимая, такую кормилицу можно обследовать, вшей уничтожить…

Хамид улыбается, его веселит подход жены к делу.

– Ты уже точно кого-то нашел.

Марыся вздыхает, хоть в душе и признает, что не будет плакать, если кто-то другой будет давать прожорливой малышке грудь.

– Жена нашего водителя две недели назад родила мальчика.

– И она будет кормить вначале своего, а потом остатки молока давать нашей Нюне?

– Нет, ее ребенка выкармливала бы другая женщина, а она будет исключительно в распоряжении Нади. Что ты об этом думаешь?

– И они идут на такие условия?

– Конечно! Женщина получит такой же оклад, как и ее муж, плюс полное обеспечение, чтобы молоко было хорошего качества. Она также будет у нас жить, чтобы помочь тебе с малюткой, вставать к ней ночью…

– А что же со мной, с моими большими сиськами?

Марыся все же злится. Она ревнует к чужой бабе, которая будет прикладывать ее ребенка к своей груди.

– Ты будешь так же стараться: удастся – хорошо, а нет – значит, нет. Бывают случаи, что у женщин с большим бюстом, как у тебя, нет молока, а те, у которых нулевой размер, превращаются в ходячие молочные фабрики. Ничего не попишешь.

Муж нежно гладит ее по голове.

– Говорят, что нужно есть конфеты с анисом и пить много чая с молоком.

Видно, что молодая мама не сдается.

– Окей, пробуй все. Женщины из моей родни рекомендовали пару капель красного вина, чтобы открылись там какие-то канальцы.

– Саудовки пьют вино и потом прикладывают к груди новорожденного? – возмущается Марыся.

– Ну, нет, не знаю. Наверное, после сцеживают молоко, а… как протрезвеют, то кормят.

Хамид взрывается смехом, и жена к нему присоединяется.

– Давай эту женщину! Ее счастье, что у нее столько молока, а не мое. Не могу же я из-за своего ослиного упрямства заставить ребенка голодать!

Тихонько, на цыпочках в спальню входит худенькая молодая и скромная индуска. Уже от двери кланяется, складывая руки у груди и опуская голову. На ней длинное цветное сари, волосы заплетены в приличную косу, спадающую до пояса, множество звенящих браслетов на обеих руках. Ладони покрыты красивыми флористическими узорами, сделанными хной, а между бровями – типичная для женщин этой нации большая приклеенная розовая точка. Пахнет от женщины очень сладко: немного благовониями, немного миндалем. Марыся замечает, что ладони у нее чистые, а тело и волосы блестят от масла.

– Как тебя зовут? – спрашивает Марыся по-английски, но в ответ – тишина.

– Имя! – говорит она громче и более отчетливо.

– What is your name? – повторяет Марыся.

– Один-единственный маленький изъян.

Хамид поднимает брови и забавно искривляет губы.

– Совершенно не говорит ни на каком языке, за исключением своего родного. Я уже сказал ее мужу, чтобы начал ее учить. Через три месяца будет тебя понимать. Конечно, в самых простых делах.

– Так как же ее зовут?

Марыся согласна, потому что кормилица ей нравится.

– Альпана.

Когда мужчина это произносит, индуска улыбается, кивая головой.

– Хорошо, пусть будет Альпина, я очень люблю этот шоколад. С сегодняшнего дня ты будешь Альпиной! – кричит Марыся, указывая пальцем на молодую женщину. – Ты – Альпина!

Хамид подает кормилице хнычущего ребенка и вздыхает с облегчением.

– Сейчас у тебя будет больше времени для себя, в конце концов, отдохнешь, – он доволен.

– И больше времени для меня… – добавляет он.

– Да, ты прав, насовсем я не отдам ей малютку. Это моя доченька.

– Никто у тебя ее не забирает.

– И хорошо, а то у меня в семье мамы все слегка сошли с ума на пункте потерянных или отнятых детей.

Марыся поправляет подушки и глубоко над чем-то задумывается.

– Пожалуй, уже пора рассказать тебе немного о трагической связи моей мамы и отца-ливийца. Узнаешь пару щекотливых подробностей. Но ты взрослый парень, как-то переживешь, но не комментируй, прошу тебя. Для меня это очень стыдно. Неприятные и ранящие события, о которых я скорее хотела бы забыть, чем разговаривать о них и спорить.

Марыся опускает глаза и смотрит на цветное покрывало.

– Однако дело зашло слишком далеко, на что, конечно, повлияли недавние переживания матери во время ливийской революции. Вся семья должна собраться с силами, чтобы помочь бедной женщине выйти из тупика и сохранить здравый смысл. А без информации о ее злоключениях ты вообще не поймешь, о чем речь.

– Ты ни словом не упоминала о твоих с Доротой несчастьях в Ливии, – с упреком шепчет муж. – Я не настаивал и ждал, пока ты сама захочешь рассказать. Ведь что-то там, наверное, приключилось за долгих полгода?

– Ты не должен перебивать, а делаешь это, хотя я даже не начала! – кричит Марыся на высоких нотах. – К тому же, я хотела говорить о моей матери, а не о себе! Это не я почти впала в безумие! – взрывается она.

Хамид не знает, что делать, в таком состоянии он свою жену еще не видел.

– Причина невроза Дороты кроется не в этой последней паре месяцев, а во всей ее тяжелой жизни. – Дочь грустно вздыхает. – На рассказы о последних испытаниях будет еще время, хорошо? – говорит она уже спокойнее, стараясь совладать с собой.

Марыся поправляет пряди волос, потирает лоб дрожащей рукой и наконец смотрит прямо в глаза любящему мужу.

– Хорошо, – отвечает мужчина, сидя неподвижно в кресле.

«Я должен подождать, должен дать время своей необычной, таинственной женщине, остается только довериться. Она ведь никогда не давала повода для недоверия! У каждого есть какие-нибудь маленькие тайны», – предполагает он, думая о своих секретах, но приходит к выводу, что не все они такие уж маленькие и пустые.

«Что ж, жизнь поставит все на свои места», – подытоживает он.

Сердце у него бьет, как молотом: он не знает, готов ли…

– Значит, так, – начинает Марыся, делая глубокий вдох. – У моей красивой мамы с моим отцом жизнь не была легкой. Должна сказать, что неплохой из него вышел бандит. Не знаю, как было в Польше. Тогда была маленькой девочкой (всю эту историю знаю от своей ливийской бабушки Нади). Когда они приехали со мной, четырех– или пятилетней, в Ливию, все, казалось, видели, что мой папа прессует Дороту шовинистическим арабским способом. Если хотел, то был милым, чутким, любящим и дарил ей счастье, тем самым привязывая к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был собой – отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Я не говорю о привычном издевательстве, таком как избиение, что часто случалось. Он добивал бедную женщину психологически. Мама узнала, конечно, о его приставаниях к собственной младшей сестре, Самирке, с этим вся семья не могла ничего поделать. Какова была его реакция? Обиделся на всех и вся и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом для нее доме, в чужой стране. Потом возвратился, как ни в чем не бывало. Со временем Дорота привыкла к новому окружению и стала независимой, благодаря тому, что умна и терпелива. Но как только она высунула нос наружу – познакомилась с польскими подругами, начала выходить из дому, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, – он превратил ее жизнь в ад. Мама хотела выехать из Ливии, но могла это сделать исключительно в одиночку, без меня. Ты знаешь, в соответствии с законом шариата ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Ты не считаешь, что это страшная несправедливость и обида? – задает она риторический вопрос, потому что, когда Хамид хочет ответить, закрывает ему рот рукой. – Что ж, моя бедная мама по-прежнему до такой степени любила мужа-деспота, что могла на все закрыть глаза, пожертвовать собой ради блага семьи и моего счастья. Лишь бы я жила в нормальном, а не в разрушенном доме. Наконец отец вывез нас на ферму за городом. Ничего не могу сказать, красиво он все устроил. У меня от того места самые хорошие воспоминания. Но это была золотая клетка на абсолютном безлюдье. Однако, моя, до сумасшествия влюбленная мама, пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствовало рождение Дарьи. Позже началось еще худшее пекло. Мой папуля связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению на Зеленой площади в Триполи во время манифестации в поддержку Усамы бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Экстремизм в Ливии карается смертью, а ответственность несут коллективно. Один из членов семьи набедокурит, а наказаны будут все. Из-за этого мы должны были буквально со дня на день бежать из Триполи. Тогда помогла нам сестра отца, Малика, которая выбила себе должность в посольстве Ливии в Гане. Из семьи поехали одни женщины: бабушка, тетки Хадиджа и Самира, ну и, конечно, я и малышка Дарья. Что происходило с моей мамой в то время, никто не имел понятия. Боюсь, что даже тетя Малика не знала до конца эту историю.

– Лукаш рассказал, как встретил Дороту посреди Сахары, когда та бежала после двухлетней неволи.

Хамид забыл о приказе не перебивать, но Марыся сломала первый лед и может уже разговаривать свободно.

– О неизвестных подробностях из жизни мамы в Ливии я узнавала постепенно, когда стала старше. Какая-то вырванная из контекста информация, мои повторяющиеся страшные воспоминания или сны, которые тогда я не могла склеить воедино.

– Но как она оказалась в Сахаре? – удивляется честный, порядочный мужчина.

– Это, собственно, одна из тайн. Как до этого дошло? У меня в течение многих лет были страшные ночные кошмары, будто моя мать и я избиты, будто какое-то чудовище ее крадет, бросается на нее…

Трагические воспоминания вызывают у Марыси холодный пот и дрожь. Хамид нежно накрывает ее одеялом.

– Уже здесь, в Эр-Рияде, по прошествии многих лет, мама приоткрыла передо мной край таинственной завесы, но рассказывала все как-то чересчур вскользь. Очень ей удивляюсь.

Марыся сглатывает, так как от волнения пересохло в горле. Она все же использует этот момент, чтобы решить, как отредактировать дальнейший рассказ. Однако решает сообщить всю правду. В конце концов, почему она должна стыдиться? Пусть стыдится ее отец и подобные ему арабские мужчины.

– Все надеялись, что за фундаменталистскую деятельность отец будет наказан. Вся семья надеялась. Он по-прежнему не соглашался на то, чтобы мама забрала меня и Дарью и выехала в Польшу. Он предпочитал рисковать нашими жизнями, но забрать детей жене не позволял. Ливийская семья и польские подруги уговаривали маму бежать. Но когда она на это решилась, было слишком поздно. В день, когда она хотела тайно улизнуть, в дом ворвались полицейские вместе с моим отцом. При воспоминании об этом я по-прежнему чувствую тот самый ужас, что и тогда, – признается Марыся мужу, а тот тяжело вздыхает и серьезно смотрит прямо перед собой. – Я помню панический страх в глазах мамы, когда она осматривалась вокруг, ища пути к бегству. Она не была в состоянии сделать и шага. Через минуту все же вбежала в комнату, закрыла дверь на ключ и забаррикадировала ее с моей помощью тяжелым комодом. Откуда у нас взялись только силы, чтобы его передвинуть, до сих пор не знаю. Наконец с Дарьей на руках она метнулась в дальний угол спальни, таща меня за собой. Не забуду этого кошмара до конца жизни!

Марыся подскакивает на кровати и хватается за волосы.

– Как было страшно!

Хамид открывает рот, чтобы остановить, но жена не обращает внимания на его попытки.

– Уселись мы на пол и, как цыплята, прижались друг к другу, но моя маленькая сестричка постоянно плакала. С ужасом мы услышали шаги на лестнице. От страха я стиснула зубы и закрыла глаза. Как я боялась!

В эту минуту, после стольких лет, Марыся, уже взрослая женщина, сидя на удобной красивой кровати и видя мысленно перед собой эту картину, тоже закрывает глаза.

– Помню… – шепчет она, – кто-то дернул дверную ручку, позже колотил в тяжелую деревянную дверь, которая должна была выдержать. Но через минуту мощный удар ноги разбил замок, и уже понятно, что ничто нас не могло спасти. Мы с Дарьей голосили уже на два голоса.

Хамид напряженно слушает рассказ. В его голове появляется ужасный вопрос: «Была ли моя жена еще девочкой изнасилована вместе с матерью? А если она мне об этом расскажет, смогу ли я дальше с ней жить? По-прежнему ее любить?» Он в панике мысленно молит жену, чтобы та оградила его от щекотливых подробностей. «Если у тебя есть такая тайна, оставь ее при себе!» – кричит он без слов. «Я мерзавец! – сам себя оценивает он через минуту. – Вместо того чтобы сочувствовать, я думаю только о себе, о мужском шовинистическом эго!»

– Один из полицейских, – продолжает Марыся, – наверное, их шеф, был здоровяк. Вонючий, грязный, самый настоящий палач, к тому же с гнилыми зубами. – Женщина отряхивается от отвращения. – Когда он сорвал дверь и перевернул закрывающий вход комод (заметь, чертовски тяжелый), то сразу бросился на маму. Мы с сестричкой лежали, скорчившись, на полу за кроватью. Схватив ее за волосы, бросил о стену, облапал… Как только он ее отпустил, она, как львица, защищающая львят, бросилась к нам, подскочила и прижала к сердцу.

Вспоминая те страшные события, Марыся зажимает пальцами рот и смотрит невидящим взглядом перед собой. Она вся погружается в трагическое прошлое.

– Помню, что он на минуту вышел из комнаты, оставляя всех в страхе и слезах. Мерзавец отец, который стоял в коридоре, не сделал ни единого шага в нашу сторону, чтобы нас защитить. Слышен был их шепот, а потом горловой, противный смех бандюгана. Мама сидела с нами на полу не шевелясь, как если бы была только сторонним наблюдателем происходящих событий. Лишь водила глазами, ожидая нового нападения. Вдруг мой отец вбежал в спальню, сгреб нас с Дарьей под мышку и вышел. Так вот просто. Ни разу не оглянувшись. Ему было наплевать, что станет с женой. Он перечеркнул годы супружества и любовь одним росчерком пера.

Воцарилось молчание. Тихо стало так, что слышался шум в ушах. Однако ни Марыся, ни Хамид не произносят ни слова. Каждый из них тонет в собственных размышлениях. Им нелегко, их сердца кровоточат, а души плачут. Женщина чувствует себя так, словно пережила катарсис, а мужчина – словно погрузился в грязь.

– Все, что я помню, – продолжает Марыся после долгой, как вечность, минуты. – Когда я была уже взрослой, мама только подтвердила мои детские воспоминания. Мой любимый папочка, а ее любящий муж недолго думая обменял ее на свою чертову фундаменталистскую шкуру. А представитель ливийской полиции, боровшийся с терроризмом, за свободу отца получил плату натурой.

– Хочешь, я налью тебе виски?

Хамид уже не выдерживает, он должен принять обезболивающее перед продолжением рассказа. Он все же вздыхает с облегчением от того, что его чистую и невинную жену пощадили.

– Позже, сейчас дай закончить. Не хочу это затягивать, поверь.

Марыся грустно улыбается при виде потерянного выражения на лице мужа. «Он никогда бы так не поступил, – думает она. – Не все арабские мужчины такие подлые. Он возмущен, как всякий порядочный человек».

– Сейчас расскажу тебе что-то, но это оставь, пожалуйста, при себе.

Она хватает Хамида за вспотевшую, холодную руку.

– Я даже не имею понятия, знает ли об этом Лукаш… – приглушает она голос, а муж согласно кивает. – В тот памятный полдень моя мама, молодая женщина, была многократно изнасилована в нашем семейном доме в Триполи с полнейшего согласия моего отца. Позже этот тип, животное, мерзавец, ничтожество, – у девушки просто перехватывает дух, пока она подбирает слова, чтобы передать степень никчемности отца, – не зная, что с ней делать (должен ведь он устранить свидетеля своего подлого предательства), вывез ее в Сахару к далекой родне. Те за деньги, не задавая вопросов, неоднократно занималась неудобными для семьи Салими людьми. Во время пребывания моей мамы в селении Аль-Авайнат там находился мой двоюродный брат, который болел СПИДом и был стыдом и позором для почтенного семейства. Его нужно было убрать с глаз долой, укрыть от пуританского ливийского общества. Бедный угасал там долгие месяцы, и моя мама в меру своих сил помогла ему достойно уйти на тот свет.

– Wallahi! – выкрикивает Хамид. – Позор – это то, что они оттолкнули и выбросили родственника, когда ему была нужна помощь, но не его болезнь! – возмущается он. – Извини, я больше не буду тебя перебивать, – шепчет он, прикладывая два пальца к губам.

– Бедуины относились к маме как к изгою общества и рабыне, которая выполняла всю самую тяжелую и грязную работу. Она не могла никому пожаловаться, не было никого, кто бы за нее заступился. Она рассказывала мне только о паре случаев из ее ежедневной жизни. Вспоминала, что там также была несколько раз изнасилована. Такова жизнь женщины в мире, которым правят сильные, а все объясняется в каком-то извращенном свете. Вина всегда на ни в чем не повинном существе.

– Не говори! Так это выглядит в диких местах, у черта на куличках, там нет никаких законов.

– Я сейчас не буду с тобой спорить на эту тему или ругаться. Я хотела бы только закончить трагическую историю мамы.

«Можно?» – спрашивает она взглядом, а муж отвечает кивком.

– Через два года она сбежала из рабства и наткнулась в Сахаре на Лукаша, который волею судеб был там на экскурсии и осматривал древности. Он вместе с другими добрыми людьми бескорыстно ей помог.

– Слава Богу! – терпеливый слушатель вздыхает с облегчением.

– Тогда она связалась с моей теткой Самирой, которая участвовала в вывозе нас из Ливии. Мы приехали из Ганы в отпуск в Триполи. Тетя уговаривала меня, как умела, пойти на праздник Святого Николая в польское посольство. Но ни словом не обмолвилась, что моя мама жива и что встреча была организована, чтобы передать ей меня и Дарью. Я ничего об этом не знала. Не хотела даже слышать о глупой детской игре и выбрала взрослое развлечение с Маликой и ее подругами. Я сама виновата в том, что не покинула тогда Ливию вместе с матерью и младшей сестрой. Поэтому ни к кому не могу иметь претензий и не должна обвинять мать в том, что она недостаточно старалась и любила меня.

– Она пережила такие ужасы, – восклицает Хамид. – Оставить ребенка и не знать, увидит ли она его когда-нибудь еще.

– Ну конечно! Моя бедная мама в молодости хлебнула достаточно испытаний судьбы. А сейчас на те старые, почти забытые события, которые остались в воспоминаниях или же в подсознании, наложились последние переживания времен ливийской революции, в которой случайно пришлось нам обеим, к сожалению, принимать участие. Мы оказались в плохом месте и в плохое время. А потом уже не было пути к бегству, – поясняет она мужу, который терпеливо ждет ее отчета о событиях в Ливии. – О том, что мама там пережила, совершенно ничего не знаю. Она не поделилась. Ты ведь знаешь, что мы разделились почти в самом начале нашего страшного и, надеюсь, последнего ливийского приключения. Она закрылась в себе накрепко, но, видно, сама с этим не справится.

– Ты тоже мне об этом периоде не много рассказывала, а, пожалуй, есть о чем, – тихо говорит чрезвычайно деликатный арабский супруг.

– Я должна еще созреть, – поджимает Марыся губы. – Я все же не так щебечу, как мама, хотя тоже душу в себе ужасы, с которыми столкнулась. Когда-то они из меня выплывут, дай мне время, прошу.

Она смотрит на него умоляющим взглядом.

– Да, конечно. Я ведь тебе полностью доверяю, Мириам.

Муж с теплотой смотрит ей в глаза, утешая, гладит по руке. У молодой жены эти слова вызывают внутреннюю дрожь и разрывают сердце. «Хорошо, что я умею собой владеть. Надеюсь, не видно, как страшно я боюсь и как мучусь из-за своей гнусной измены. Какая же я лгунья! – линчует она себя, не моргнув глазом, с выражением полнейшего безразличия на лице. – Я подлее и отца, и тетки Малики!» – безжалостно критикует она себя.

– Может, Дорота сходила бы к какому-нибудь психологу или психотерапевту?

Спокойный голос Хамида отрывает ее от размышлений.

– Скорее к психиатру! – говорит Марыся без обиняков. – Сейчас она хочет приходить ко мне ежедневно, потому что пристроила младшего братишку Адаша в детский сад и свободна. Собранная и готовая к жизни бабушка.

– Это прекрасно! – искренне радуется муж.

Он знает, что жена нуждается и обществе кого-то из близких, а не только в помощи прислуги.

– Но в здравом ли она уме настолько, чтобы справиться с задачей? – беспокоится молодая мама. – Не навредит ли она маленькой Наде?

– Ты с ума сошла?! Как ты можешь такое говорить? Как можешь так думать?! Она за нашего ребенка душу бы отдала! Ой, Мириам, Мириам! А может, вы бы так вместе и пошли сдаваться психо… – улыбается он ехидно.

Марыся с большим трудом, держась за ягодицу, встает на ноги и, смеясь, начинает в шутку боксировать мужа.

– Хорошо, хорошо, может, я сейчас чрезмерно впечатлительная и нервная, – поясняет она, запыхавшись. – Даже, кажется, есть основания для послеродовой депрессии!

Она смешно кривит лицо, подражая умалишенной.

– Но знай, что я буду находиться с сумасшедшей бабкой и ее любимой внучкой, а моей доченькой, постоянно и не спущу с них глаз и на пять секунд, – сообщает она серьезно и, подкрепляя свои слова, грозит пальцем.

– Ну, конечно, очень хорошо, – Хамид согласен на все и радуется, что повествование о семейной истории его жены подошло к концу.

– А сейчас идем в гостиную отдохнуть, – решает Марыся, вздыхая с облегчением. – Мне еще положено пару капель красного вина. Такова уж саудовская традиция, сам говорил.

Супруги смотрят друг другу в глаза и молча крепко обнимаются. Оба так счастливы, что есть друг у друга, что у них малышка, и забывают о том, что пережили. Для Марыси Ливия и все жизненные невзгоды далеко позади. Хамид больше ничего не хочет знать. То, что он сегодня услышал из уст жены, превзошло его самые смелые ожидания и психические возможности. Сейчас он хочет, чтобы все остальное осталось в тайне.

* * *

Через две недели после родов Марыся звонит Хамиду на работу.

– Иду на прием к доктору Сингх, – информирует его о визите. – Только не говори, что я должна идти с тобой!

Она заранее нервничает.

– Разве я что-нибудь говорю?

– Это мы уже проходили в начале моего пребывания в Саудовской Аравии, поэтому я хочу тебя упредить. Не вижу причины, чтобы муж шел с женой к гинекологу и держал ее за руку, когда доктор осматривает ее.

– Мириам!

– Да, да! Я знаю об этих новейших саудовских распоряжениях, которые гласят, что женщина не может быть допущена к доктору, если при ней нет махрама[249] или няньки. Это нездорово!

– Согласен с тобой. Я думал только, что тебе приятней будет пойти в компании, что будешь чувствовать себя уверенней. Я понимаю тебя прекрасно: интимная процедура – достаточно щекотлива сама по себе, но…

– Спасибо, котик.

После этих слов Марыся смягчается и перестает злиться.

– Я пойду с мамой, – сообщает она приглушенным голосом, хотя ее никто не подслушивает. – У меня хитрый план, – признается она.

– Это хорошо. Надеюсь, что отчитаешься обо всем, когда придешь.

– Может, даже сразу позвоню, но увидим, удастся ли.

Марыся не уверена в затее: она знает, какой упрямой может быть ее мать.

Женщина договорилась с Доротой встретиться перед главным входом в частную клинику Хаммади, в которой родила Надю.

Здравоохранение в Саудовской Аравии по-прежнему шокирует и Марысю, и ее маму-польку. Медицина здесь на наивысшем уровне. У саудовцев достаточно много денег, чтобы закупить новейшую аппаратуру, а также привлечь к работе самых лучших специалистов со всего мира. Больницы и небольшие клиники строят лучшие инженеры, придавая к общепринятым стандартам пышность и элементы архитектуры Востока.

– Когда вернемся домой, я покажу тебе кое-что. У меня есть такой альбом, где на снимке запечатлен акт медицинской помощи в Саудовской Аравии, пожалуй, сороковых годов. На фотографии Эр-Рияд, старый город, так называемая Дейра, она сейчас славится своим золотым базаром, а тогда была центром жизни горожан. Два грязных парня в галабиях[250] сидят на земле. Один – это медик, второй – пациент. Фельдшер пальцами вырывает зуб, всовывая грязные лапищи в рот больного, а рядом только небольшая жестяная миска с водой для дезинфекции рук лекаришки. Такой прогресс за такое короткое время! – Марыся не устает удивляться.

– Видишь, чего можно добиться благодаря деньгам?! Если ими умно распорядиться, то со временем можно сделать много хорошего. Хотя арабы барьера между верблюдом и «мерседесом» никогда не преодолеют, – ехидно улыбается Дорота. – Одного заездят, а другой разобьют.

Женщины пересекают большую в виде буквы С площадь перед клиникой. Посреди плещет фонтан, которых в Эр-Рияде полно на каждом шагу. Его окружают карликовые деревца. В некотором отдалении, под раскидистыми пальмами и акациями, дающими приятную тень, красивые деревянные скамьи с солидными коваными поручнями. Все в бежевом, коричневом и оранжевом цветах, наверное, для того чтобы успокоить решившихся на осмотр пациентов, что в конце концов на сто процентов подходит для Марыси. Выложенный бледно-розовым терразитом внутренний двор отделен от здания широкой полосой травы. Огромный вход с автоматически раздвигающейся дверью, большие кондиционеры под потолком, охлаждают как внутри помещения, так и снаружи у входа. Когда женщины переступают порог храма Асклепия, их окружают бодрящий воздух, повсюду приятные лица филиппинского персонала. Медики улыбаются. Чувствуется прекрасный запах свежезаваренного кофе с кардамоном, свежих булочек и лаванды. Нет смрада хлора, лекарств, хвори. Не видно нездоровых пациентов и никаких признаков болезни.

– Все, наверное, пришли сюда ради удовольствия… – комментирует Марыся, оглядываясь.

Рецепция сразу же напротив входа, очереди нет. Налево – широкий коридор, ведущий к отделению, в котором проводят осмотры педиатры и гинекологи. Войдя в просторную приемную, минуешь пару буфетов: с кофе и пирожными, натуральными соками, минеральной водой и горячими блюдами быстрого приготовления. Мини-пиццы и хот-доги просто кричат, чтобы их съели. Марыся подталкивает маму к бару.

– Аппетитно! Я страшно голодна, желудок уже прирос к позвоночнику, – жалуется она.

– Заскочим сюда после всего, – обещает Дорота. – Нужно спешить, ведь нам назначено на десять!

Она берет Марысю за руку и тянет за собой.

– Надеюсь, ты пришла натощак?

– Естественно.

Марыся прижимает рукой бурлящий живот.

– Не будь ребенком.

Людей множество, женщины с маленькими детьми на коленях и мужчины, играющие с малышами. Для всех есть места, удобные кресла вдоль стен и продолговатых кофейных столиков. На некоторых остатки еды или питья, игрушки, бутылки для новорожденных. Царит беспорядок, но не балаган. Каждую минуту приходит уборщик азиатского происхождения, который протирает пол и собирает мусор. Вода в больших баллонах доставляется non stop, потому что дети вечно хотят пить, к тому же им нравится сам процесс наполнения бумажной кружки в виде рожка. Удивляет факт, что маленькие саудовские дети в основном не орут, не мешают, слушают старших и интересуются младшими родственниками. Они сидят воспитанно на своих местах. Самые резкие движения, которые они совершают, – это болтание ножками. Родители тоже тихие. На что кричать? Марыся вспоминает семейные сходки в Триполи и приходит к выводу, что все малыши в этой клинике, должно быть, больны, потому что такое поведение детей ненормально. Даже новорожденные не плачут. Что-то невероятное. Ее Надя неплохо дает прикурить, хотя с момента появления кормилицы малышка не голодна и стала значительно спокойнее.

– Надеюсь, ты не принесла бакшиш[251] доктору Сингх?

Мать с беспокойством перехватывает Марысю перед входом.

– Если начнешь давать, то уже не перестанешь, а может, она даже сама начнет шантажировать.

Дорота тянет дочь в свою сторону и нервно заглядывает ей в глаза.

– Лучше всего прикидываться шлангом, как до сих пор.

– Мама, перестань нервничать. Принято, и не только в арабских странах, давать презент доктору в знак благодарности за заботу. Я ведь не буду говорить, что очень благодарна ей за то, что скрыла от мужа срок беременности и факт, что ребенок родился доношенным.

– Не говори этого так громко!

Дорота прикрывает дочери рот вспотевшей холодной ладонью, которую Марыся очень осторожно, но решительно отодвигает.

– Еще кто-то услышит, – шепчет мать в ужасе.

– Мамуля, мы разговариваем по-польски, поверь, что в этом зале нет ни одного человека, который был бы в состоянии нас понять. Перестань трепетать от страха, а то совсем ошалеешь.

Дочка обнимает расстроенную мать, и они входят в кабинет.

– Salam alejkum[252], – здоровается она, улыбаясь и сердечно пожимая маленькую руку индуски.

– А сколько ты ей хочешь дать? Чтоб не очень много, а то подумает, что это какое-то мошенничество, – по-прежнему горячится мать.

– Она специалист высокой квалификации и досконально все знает, – спокойно объясняет Марыся по-прежнему по-польски, но уже очень медленно. – Если врач признала и записала в карточке, что ребенок недоношенный, то сама является соучастницей обмана. Поверь мне, если дело выплывет, ее первой изобьют кнутом, бросят в тюрьму, а может, даже казнят. В ее интересах, чтобы обман не выплыл на свет божий.

– Alejkum as-Salam[253], – доктор мило приветствует пришедших и с интересом поглядывает на иностранок, шепчущихся о чем-то непонятном на шелестящем языке.

– На каком языке вы разговариваете? – спрашивает она заинтригованно.

Марыся прикладывает ладони к груди.

– Извините за бестактность. Моя мама – полька, я наполовину полька, наполовину ливийка, но очень неплохо говорю на этом в самом деле трудном европейском языке, – смеется она. – Госпожа доктор, я хотела вам сказать большое спасибо… – говорит женщина и кладет на письменный стол фирменный бумажный мешочек от Картье.

– Ну, не нужно было…

Сингх манерно жеманится, но через минуту протягивает руку и принимает презент, а медсестра-филиппинка поворачивается спиной, делая вид, что ничего не видит.

– Перейдем сразу к осмотру?

Марыся встает.

– Я хотела бы, чтобы это закончилось как можно быстрее. Это не очень приятно.

Марыся улыбается, немного нервничая.

Она раздевается за ширмой, кладет одежду на железную больничную кровать с мягким матрасом, застеленным толстым бумажным полотенцем. Медсестра накрывает девушку тонким пледом, чтобы она чувствовала себя комфортно. Гинеколог осматривает пациентку чрезвычайно осторожно. Прежде смазывает специальным обезболивающим гелем с мятой, а только потом, через минуту, применяет инструменты. Она ощупывает живот, придавливая его через ткань, чтобы никто не обвинил ее в том, что немусульманка прикасается к мусульманке. Дорота в это время сидит молча в кресле и смотрит перед собой невидящим взглядом. Лицо ее белое с легкой нездоровой желтизной. Она постоянно чистит ногти или грызет их. Видно, что ее что-то страшно раздражает.

– Вот – на исследование мочи и на свертываемость крови.

Доктор вручает Марысе распечатанные на принтере направления.

– Можете их сделать в течение недели с момента выдачи, необязательно сегодня, – заканчивает доктор, довольная общим состоянием здоровья молодой пациентки.

– Так вы сейчас идете к моей подруге-невропатологу? – посвященная в дело, она смотрит на Дороту, мило ей улыбаясь. – Она вас уже ждет.

– А для чего? Что происходит? – мать срывается со стула.

– У тебя послеродовая депрессия? – нетерпеливо спрашивает она дочь. – Каждая через это проходит. Это проходит само и не стоит колоть какие-то отупляющие лекарства.

– Мама, ты должна начать лечиться, – Марыся решается наконец, как с моста в воду плюхнуться, сказать ей правду. – Ты один сплошной комок нервов.

Доктор поворачивается боком к беседующим дамам и опускает взгляд.

– Ты с ума сошла! – Дорота выкрикивает это по– польски. – Может, ты бы хотела запереть меня в психиатрическое, потому что я слишком много знаю?! Потому что я знаю все твои позорные тайны, голубушка?!

– Мама!

– Да ты девка легкого поведения! Вы, арабы, всегда так поступаете! Вывезти в пустыню, запереть в клетке, замуровать, даже убить человека, чтобы скрыть свои позорные поступки!

Доктор Сингх машинально перекладывает бумаги на письменном столе, только поднятые вверх брови свидетельствуют о том, что она слышит скандал, который происходит на незнакомом ей языке.

– Мама! Успокойся, черт возьми! – кричит дочь, возбужденная до крайности. – Тебе должен помочь специалист, потому что ты не в состоянии с этим справиться!

– Пойми, мы все хотим тебе добра, – говорит она уже спокойнее.

– Так, значит, вся моя любимая семейка вступила в сговор?

– Никакого сговора нет! Пойдем отсюда, а то ведь ждут следующие пациентки.

Они выходят, бормоча слова прощания себе под нос и опустив от стыда головы.

– Ты хотела пойти что-нибудь съесть или выпить кофе, – мать берет Марысю под руку и при этом выглядит так, как будто из нее выпустили весь воздух.

– Но уже время…

– Это арабская страна, час или два в ту или другую сторону не имеет значения. Правда же? – она поднимает заплаканные поблекшие глаза и грустно смотрит: – Извини за мои слова, но…

– Ничего, – дочь прижимается к худенькому телу матери. – В семье разные вещи можно произносить. Главное – не держать обиды в сердце.

– Знаешь, когда мы еще были в Ливии, то те страшные вещи, которые там произошли, не мучили меня так сильно, не лишали меня сна. Постоянно что-то случалось новое, поминутно я слышала о трагедиях или была им свидетельницей. А здесь все начало возвращаться. Прошло столько времени, а мне кажется, что я все еще там. Я среди любящих людей и страшные воспоминания должны поблекнуть, утратить свою убийственную силу, уйти в небытие. А у меня наоборот: они мучат меня днями и ночами.

– Может, если бы ты рассказала кому-нибудь, что там произошло, тебе бы легче стало? Выбрось это из себя! – советует младшая, но тоже умудренная опытом женщина.

– Кому? Тебе хватает собственных огорчений и тайн, которые ты должна скрывать до конца жизни. Я не буду тебе добавлять свои.

Марыся должна признать, что мать права: действительно, ее большой секрет постоянно висит над ней как дамоклов меч. Сколько бы она ни старалась о нем забыть, достаточно бросить один взгляд на маленькое личико Нади, и снова она видит нос, рот, скулы Рашида. Рашида, в котором так позорно ошиблась. У нее сбивается дыхание и сердце останавливается при мысли о том, на что ее добрый муж окажется способен, если узнает когда-нибудь об этом. Даже когда она представляет себе это, дрожь пробегает по спине.

– А Лукаш? – шепчет Марыся холодными губами, садясь на деревянный стульчик в больничном баре.

Она потеряла аппетит, ей нехорошо.

– Я должна была бы ему признаться, что снова попала в объятия бывшего мужа, потому что у меня ноги подкосились при одном его виде? Потому что я, старая баба, а не, как раньше, глупая коза, никогда…

Дорота умолкает. То, что она хотела рассказать, не может выговорить.

– Ну, на этом конец, уже никогда это не повторится!

– Что тебе купить? Колу и капучино?

Марыся должна промочить горло, которое совсем пересохло, и надеется, что все же сможет принять тяжесть воспоминаний матери на свои молодые плечи. Она быстро возвращается к столику, ставит чашки, жестянки и пластиковые стаканчики и смотрит в ожидании на мать.

– Ну и что там стряслось? Говори уже! Я выдержу любую историю, даже самую страшную, потому что сама такая…

– Сумасшедшая? – мать перебивает и тихо смеется, а Марыся к ней присоединяется.

– Психую только иногда, зато такая же, как и ты, загадочная, лживая, порочная, замаранная, изнасилованная… Я о чем-то забыла? – шутит она.

– А убивала кого-нибудь? – внезапно серьезно спрашивает Дорота.

Дочь замирает и быстро дышит через нос, что видно только по ее двигающимся ноздрям. Воцаряется неловкое молчание.

– Предполагала это, – тихо признается Марыся. – Еще в Ливии была уверена, что ты лишила его жизни.

Она отходит от первого шока.

– Не хотела мне рассказывать, избегала меня, сколько я у тебя ни спрашивала. Должна тебе признаться, что после стольких месяцев почти забыла об этом деле.

Марыся грустно упрекает себя в том, какая же она страшная эгоистка.

– А я нет. К сожалению.

– Значит, может, пришла пора, чтобы ты поделилась со мной этим кошмаром.

– А не будет ли это для тебя…

– Нет! – решительно отвечает дочь.

– Помнишь, любимая, как во время той страшной арабской весны мы встретили его перед нашим домом в Триполи? – Дорота начала мгновенно, словно только и ждала приглашения.

– Прижимал нас с такой теплой улыбкой, так крепко меня прижал, что я вся окаменела. А потом стал напротив и сладко строил глазки, – она пристыженно опускает взгляд. – Должна признать, что он очень красиво постарел. Отпустил волосы, над ушами они ложатся у него красивой волной. Только виски немного поседели, но это не старит его, только добавляет красоты. Лицо, как всегда, безупречно выбрито. Он был одет в костюм, наверняка итальянский, с жилетом и белой рубашкой. Туфли тоже как из журнала, кожаные и самого модного фасона.

Марыся в шоке от того, что мать помнит столько подробностей. Сама же она вспоминала только его противное, фальшиво радостное лицо и холодные глаза.

– Должно быть, ему очень повезло, – продолжает Дорота. – В конце концов, вор обобрал всю богатую семью.

– Не нужно было с ним вообще связываться, тем более садиться в его машину, – упрекает ее дочь.

– Эх! Ты не знаешь жизни! Иногда нужно идти на компромисс и только.

Дорота, как и тогда, машет пренебрежительно рукой, но сейчас прерывает взмах и рука замирает.

– Можно с каждым, только не с этим человеком. Сейчас я это знаю. Я, к сожалению, будучи с ним, всегда забывала, с кем имею дело.

– Мама, ты не разбираешься в людях! Вообще! – дочь с неодобрением крутит головой, а мать только соглашается.

– Ты видела злой блеск в его глазах, а я нет. Как всегда, потеряла голову. Он многократно строил козни и рыл мне могилу, а я последней об этом догадывалась. Я идиотка! – признает она, улыбаясь краем губ. – Села в его чертов автомобиль и заметила бешенство на его лице только тогда, когда он с треском захлопнул дверь с моей стороны. Потом обошел машину, сел за руль и мгновенно тронулся. Ты его разозлила тем, что не поехала с нами. Он хотел рассправиться с обеими одним махом и наказать двух своих строптивых женщин.

– Мой чертов папашка!

Марыся в бешенстве проклинает отца так, что даже сидящие за столиками рядом смотрят осуждающе на шумную девушку. «Слава Богу, что они не понимают наших слов, а то еще вызвали бы полицию», – думает Марыся.

– Не знала точно, что он задумал, но сердце сразу подпрыгнуло у меня к горлу, – Дорота, ни на что уже не обращая внимания, продолжает свой рассказ. – «Где Марыся? Подождем Марысю!», – кричала я, как сумасшедшая. А когда повернулась, увидела, как ты бежишь по улице и машешь руками. «Чертова строптивая соплячка, – так назвал тебя твой папочка, бесился при этом и нервно покусывал верхнюю губу. Говорил, что нужно было с тобой смолоду иначе поступать. А то выросла чересчур упрямая мерзкая бабища. В этуминуту я поняла, что ты знала его лучше, – признает Дорота.

При этих словах матери на лице Марыси появляется выражение, которое легко можно истолковать: «Разве я не говорила?»

– От испуга у меня даже дыхание перехватило. Пятна летали у меня перед глазами. Я повторяла только одно: «Какая же я глупая идиотка! Какая же я глупая идиотка!» Потом в отчаянии я провела рукой по двери, стараясь открыть ее и выскочить на ходу. Но на секунду раньше до моих ушей донесся звук автоматически закрывающегося замка. Ахмед противно засмеялся и выкрикнул: «Сиди, где сидишь, и не дури! А глупая ты всегда была, Блонди». Я должна была признать, что он прав. Несмотря на то, что жила с ним столько времени и знаю его как свои пять пальцев, снова ему поверила! Однако когда это до меня дошло, я в приступе отчаяния бросилась на него. Приподнявшись, я наклонилась в его сторону и колотила кулаками по его голове. Я не хотела ему позволить, чтобы он снова разлучил меня с тобой.

Дорота хватает ладонь Марыси своей холодной вспотевшей рукой и сдавливает ей пальцы.

– Ахмед отмахивался от меня, как от назойливой мухи, чертовски меня проклиная. Но удары становились все более чувствительными. Мерзавец резко затормозил, а я ударилась о переднее стекло машины и безвольно сползла на коробку передач. Я услышала тогда слова моего «экс». Он говорил, что Аллах его услышал, и я наконец-то попала в его руки. Цедил он это сквозь стиснутые зубы. Еще говорил, что сможет смыть позор, которым я его покрыла. Представляешь! – выкрикивает Дорота, забывая, что находится в общественном месте.

Сидящие рядом саудовцы быстро отходят от столика.

– И конечно, называл меня шармутой[254]. Он был отлично подготовлен к реализации своего очередного подлого плана: потянулся к бардачку на двери водителя и молниеносно вытянул мешочек с маленькой бутылочкой и носовым платком. Потом усадил меня на сиденье, прислонил мою разбитую голову к боковому стеклу и прижал средство для усыпления к носу. Как сквозь туман, дошло до меня произнесенное спокойным и довольным голосом: «Добрых снов, Блонди». Потом все это размылось и улетело в никуда.

Когда я очнулась, то почувствовала во рту сухость и странный привкус, а в носу – незнакомый запах. Я осторожно отодвинула край пледа, накрывающего меня с головой. Я по-прежнему сидела в кресле пассажира. Слава Богу, на этот раз он меня не бросил в багажник, как тогда, когда вывозил в Сахару. Снаружи серело, через минуту должно было стемнеть. Я узнала безлюдную дорогу в Тунис. Прищурила глаза, чтобы расшифровать, что написано на арабском указателе: «Зуара – десять километров». В эту минуту Ахмед резко повернул влево, пересек две полосы почти пустой автострады и съехал на боковую каменистую дорогу. Я очнулась, наверное, в последний момент. Интересно было только, какой конец меня ждет. Молилась лишь, чтобы долго не мучиться, и тихонько плакала.

У Марыси сами собой из глаз льются слезы. Мать вытирает их верхней частью руки, а дочь вытаскивает платочек и громко сморкается. Она не хочет этого слушать, но знает, что должна, должна вместе с мамой нести этот крест. Справится, еще и это поднимет, но ей страшно грустно. Из горла вырываются тихие всхлипывания, которые она мгновенно душит, покашливая. «Я сильная, намного сильнее, чем она», – мысленно говорит она себе.

– Да, мама? – дочь уже готова к продолжению рассказа.

– Знаешь, моя любимая, что тогда я почувствовала охватившее меня успокоение. Мне не хотелось больше бороться, я была так измучена. Думала: пусть свершится воля божья, пусть все это закончится… Ахмед говорил со мной, не зная, что я уже не сплю и в сознании, что, несмотря на мои преклонные года, я неплохо сохранилась. Он беспардонно касался моих бедер, а я только задерживала дыхание. Прежде чем со мной покончить, он хотел еще раз мной попользоваться, не мог просто так меня отпустить. Он так сально и сладострастно хохотал! Остановил машину под раскидистой пальмой, окруженной низкорослыми, может с метр высотой, кустами. Тут же рядом стоял маленький квадратный сарайчик из пустотелого кирпича. Ахмед радовался, что есть место. Выйдя из машины, он открыл дверь со своей стороны, и сразу внутрь машины ворвался резкий пустынный воздух. Он овеял мне лицо, легко коснулся спутанных волос. Я почувствовала, как ко мне возвращается жизнь. Я глубоко вздохнула. Осторожно проверила, не связаны ли руки и ноги, и обнаружила, что нет. Может, у него не было на это времени. Кроме отступающей одури после усыпляющего средства и боли в виске, меня ничто не беспокоило. Ахмед резко открыл дверь, и я, ничего не подозревая, вывалилась из нее, как мешок картошки. Я лежала на боку на мелких камешках, которые ранили руки и щеку. Мои мышци после наркотического средства стали вялыми. Трудно было даже рукой двинуть. Он кричал на меня и приводил в чувство. Сообщил, что меня ждет еще одно удовольствие в жизни. С этими словами он схватил меня за воротник рубашки и грубо потянул к смердящему сараю. Помню этот домик, как будто это было вчера. Маленький, грязный, неоштукатуренный, снаружи его украшали многочисленные граффити. В нем был только проем, в который никогда не вставлялись ни рама, ни стекло. Вход – большая дыра без двери. Внутри было почти совсем темно. Твой отец бросил меня, свою жертву, в центр и недовольно осмотрелся. Я видела, как он хмурился и прикладывал руку к носу, желая приглушить смрад. Там можно было задохнуться. Парень хотел как можно быстрее закончить с этим делом, мигом расстегнул пояс на брюках, пуговицу и молнию.

– Хочешь чего-нибудь выпить?! – прерывает рассказ Марыся, срываясь. – У нас уже все закончилось, я принесу воды, – говорит она и мигом бросается к стойке бара.

Она не думала, что мать будет описывать все с малейшими подробностями. Этого она уже не вынесет. Она трясется как осиновый лист. Когда обеспокоенный кельнер спрашивает, есть ли у нее десять риалов, Марыся поначалу не может открыть сумочку, а потом – кошелек. Она хватает прохладные бутылки и прикладывает одну из них ко лбу. Она стоит спиной к столику, за которым сидит мать. «Пусть она не видит моего возбуждения, – решает она. – Мать это пережила, а я только слушаю и не в состоянии выдержать».

«А сколько же такого рода воспоминаний она носит в своем сердце и голове?! – спрашивает себя Марыся. – Какая же она бедная, несчастная, моя мамуля! Когда она выбросит все из себя, вместе с теми страшными подробностями, наверняка почувствует себя лучше».

– Холодная вода, мамуль.

Марыся улыбается, нежно гладит по щеке умудренную жизнью женщину.

– Давай, что было дальше? – спрашивает она заинтересованно.

– Переборщила с мелкими подробностями? – иронизирует Дорота. – Выдержишь это или надо сократить?

Женщина беспокоится, так как состояние дочери не ускользнуло от ее внимания.

– Конечно, конечно! Говори обо всем! – Девушка охотно соглашается, как будто речь идет о том, чтобы съесть пирожное.

– Что ж… Я лежала в середине сарая, как бревно, и в панике осматривалась по сторонам, – продолжает Дорота свой рассказ. – Заметила кострище с остатками еды, поржавевшими банками из-под тунца и окурками. По углам мусор и человеческие экскременты. Под одной из стен лежала свернутая заплесневелая и дырявая циновка. Я старалась подняться, оперлась руками о пол и, когда пошевелила пальцами, почувствовала возвращающуюся в мышцы силу. Я нащупала приличных размеров камень с острыми, как нож, краями. Это не был песчаник, он идеально помещался у меня в руке, чему я была рада. Ахмед наклонился надо мной и притянул к себе.

Дорота кашляет, а Марыся до боли стискивает зубы.

– Sorry, но мне казалось, что меня вот-вот вырвет. Вместо этого я сильнее закусывала губы. Этот дебил, извращенец, выродок… назвал меня тогда потаскухой! Он пришел к выводу, что я еще хочу с ним переспать! А как он был доволен! Уверен в себе и в том, что ему все позволено! Он резко опустил мою юбку, разорвал трусы и, держа меня за бедра, уже хотел сделать свое дело.

Дочь, слыша это признание, закрывает глаза рукой и сглатывает. Она чувствует, что ее сейчас вырвет, но поскольку ничего нет в желудке, она в состоянии побороть тошноту. Она делает большой глоток прохладной воды.

– Этого я больше не могла вынести. Я выскользнула из потных лап моего насильника. Упала на колени, но удержала равновесие, упираясь ладонями. Я молниеносно повернулась к палачу лицом.

Марыся закрывает ладонями рот, но Дорота этого не видит, так как в эту минуту находится словно в другом месте.

– Я размахнулась. Приличных размеров камень попал в срамное место моего бывшего мужа. Ахмед издал рык, который перешел в завывание. Он согнулся пополам, хватаясь за промежность, потом, как в замедленной съемке, стал на колени, завалился на бок, по-прежнему согнувшись, с руками на гениталиях. Я же сразу натянула юбку и стала, расставив ноги над человеком, который был причиной всех моих несчастий и мучений. Он все еще был жив, но я решила, что этот ад раз и навсегда должен закончиться. Не раздумывая, я стиснула в ладони твердый камень. Ахмед с изумлением и по-прежнему с презрением смотрел мне в прямо в глаза. Все время его взгляд передо мной. Тогда, в том небольшом вонючем сарайчике я уже не поддалась его взгляду. Он меня уже не мог загипнотизировать. Медленно я выровняла дыхание и собрала силы в кулак. Я нанесла первый удар, а за ним второй, третий…

Дорота машет рукой, имитируя давно нанесенные удары.

– Он беспомощно лежал на грязном песке в разбросанном пепле кострища. Его разбитая голова находилась недалеко от большой, высохшей кучи дерьма. Там его место!

Женщина сопровождает слова невообразимой ненавистью и отвращением, наклоняется над столом и касается потным лбом его столешницы.

– Куски окровавленной кожи и обломки кости приклеились к моим рукам. Я мыла их многократно, стараясь избавиться от этого, и все равно видела под ногтями засохшую кровь.

Марыся замирает, но через минуту чувствует, как содержимое желудка подступает к горлу. Ее рвет в пустую уже кружку из-под кофе.

– Мадам, вам не нужен доктор? – мгновенно подбегает услужливый кельнер, а за ним санитар.

– Вы себя хорошо чувствуете? – задает он глупый вопрос: женщина выглядит, как труп.

– Спасибо, все в порядке. – К Марысе медленно возвращаются силы. – Я выйду на свежий воздух, мне станет лучше.

Обе едва тащат ноги в больничный двор. Дочь допивает последний глоток теплой уже воды и подкуривает сигарету, вытянутую из пачки матери.

– Конец. По крайней мере, он не сделает вреда ни мне, ни моим дочерям, никому другому, – делает вывод Дорота.

– Это хорошо.

Дорота меняет тему.

– Привезла себе из Польши травяные порошки, но они и успокаивают, и усыпляют одновременно. А я не хочу спать! Каждую ночь возвращается ко мне тот ужас. Каждую ночь вижу его лицо, а сейчас даже уже наяву, – признается она грустно.

– Тебе нужны лекарства не для сна, а для стирания памяти. Может, не всей, но большей ее части, – Марыся грустно улыбается. – И для этого нужны специалисты.

– Но мне уже лучше, – нервничая, убеждает ее Дорота. – Я рассказала тебе большую часть моих «чудных» воспоминаний. Может, когда они вышли на свет божий, то улетучатся? Как думаешь?

– Я думаю, что ты созрела для визита к доктору.

– И что я этой мудрой докторше для сумасшедших должна рассказать, а? Может, правду?

– Часть правды, скорее, ее вариант. Расскажи ей, что у тебя кошмары, в которых к тебе все время приходит чудовище. Этот упырь преследует тебя каждую ночь и пугает. Ты хочешь от него избавиться. Описание должна придумать, руководствуясь собственным воображением.

– Что ж, будет даже очень правдоподобно. Так что, идем, доченька?

Мать обнимает взрослую дочь и с нежностью кладет голову на ее плечо.

– Как хорошо, что ты рядом со мной. Я так сильно тебя люблю, – шепчет она счастливо.

* * *

Сорок дней с рождения Нади пролетели так быстро, что не успели и глазом моргнуть. Наступил долгожданный момент посещения семьи и знакомых. Такова давняя арабская традиция. На самом деле hafla usbu[255] должна проходить через семь дней после рождения. Но молодые родители, желая защитить любимую дочурку, решились перенести прием, так как совсем недавно бушевала эпидемия свиного гриппа. А сейчас снова говорят об очередной инфекции. В условиях Саудовской Аравии, где миллионы паломников свозят всю возможную заразу, лучше не подпускать толпу к слабому и беззащитному новорожденному. Женщина-арабка после родов и ее маленький ребенок находятся под усиленной охраной ближайшей родни все сорок дней не только из соображений защиты от инфекции и бактерий. Делается это, чтобы уберечь новорожденного от «дурного глаза» и проклятий. Этот очень старый предрассудок по-прежнему заботливо культивируется.

– Несмотря на то что все женщины из моей семьи обижены на то, что их не пригласили раньше, думаю, что кто-нибудь все же придет, – радует Хамид жену, которая в виде исключения встала чуть свет вместе с ним.

– На пригласительных я просил вписать часы от десяти до шестнадцати. Если бы мы сидели весь день, то измучились бы.

– Хорошо, очень хорошо. Кроме того, мама пригласила поляков на семнадцать, значит, сегодня гости будут нас оккупировать с утра до ночи.

– У меня кое-что для тебя есть, молодая мамочка.

Муж вбегает в гардеробную, где прячет презент.

– Сегодня ты должна быть в новой одежде.

Он вручает жене чехол, в котором скрывается сюрприз.

– Что это?

Марыся распаковывает подарок и старается скрыть, что не очень-то в восторге, но это не очень хорошо выходит.

– Надень и не морщься. Испокон веков на такие приемы женщины после родов надевали длинные широкие платья.

– Нет, но… ткань хорошая, но…

Марыся через голову набрасывает на себя домашнее платье.

– Я в нем тону! – улыбается она жалобно.

– Ну, первый сорт!

Хамид щупает тонкий шелк, который переливается у него через пальцы.

– А я не могу надеть что-нибудь более сексуальное? Смотри, как я выгляжу! Как тельная корова!

Девушка крутится перед зеркалом и тяжело вздыхает. Темно-голубое платье украшено рисунками ручной работы: спереди – изображение гейши, а сзади – большой павлин с распущенным хвостом. Концы рукавов и низ оригинального платья расшиты цирконами, которые украшают и брошь с изображением японки. Также они блестят в глазах и перьях на изображении птицы.

– Красивая вещь, немного не мой размер.

– Где-то там есть шарф для подвязывания.

Хамид подходит к жене сзади, заводит руки ей за голову и неумело застегивает на ее шее тяжелое колье.

– Что это?

Сейчас глаза Марыси искрятся почти таким же блеском, как большие синие сапфиры и окружающие их бриллианты.

– Презент от счастливого отца. Знаю, что ты предпочитаешь комплекты, поэтому есть еще браслет, перстень и серьги. Только не говори, что я должен их застегивать, – смеется муж, целуя супругу в шею.

– Ты сумасшедший!

Марыся поворачивается к нему лицом.

– Сколько же это стоило? Я… не заслужила, – шепчет она, а большие, как горох, слезы текут по ее щекам.

– Как же?! Ты подарила мне долгожданного ребенка. Ты со мной, а это для меня означает все, потому что я тебя очень люблю, Мириам.

Хамид нежно целует ее в губы.

– Я тебя тоже. Ты такой добрый! – растроганная, она шмыгает носом. – Сейчас я должна признать, что к этому украшению то платье – мечта!

– Хорошо тебе развлечься, – он поворачивается к выходу. – Я уже опаздываю, должен лететь! Увидимся около пяти.

– Арабок принять наверху, в спальне? – переспрашивает она по-прежнему шокированная.

– Да, сейчас Альпана принесет Надю, а Нона будет подавать напитки и сладости! – кричит Хамид из-за двери.

Женщина чувствует, будто ей не хватает воздуха. Садится на кровать и вяло касается дорогих украшений. «Я этого не стою, – шепчет она. – Как и твоей любви». Полная стыда, она опускает голову.

– Марыся?! – через минуту слышит она голос матери. – Я видела, как мой зять выбегал из дома. Что-нибудь случилось?

– Не хочет опаздывать на работу и только.

Дорота входит и застает дочь с выражением грусти на лице, сжимающей в безвольной руке свои новые драгоценности.

– О, я не могу! Это правда? – глаза женщины выходят из орбит. – И какое платье! А чем же оно расшито?

– Наверное, какими-то кристаллами или цирконами, – говорит Марыся бесцветным голосом.

– Ты что, глупая?! Фальшивка никогда так не будет блестеть! Счастливица ты! Я так рада!

Мать после последнего визита в больницу Хаммади просто ожила. Неизвестно только, так ей помогло признание своей вины или выписанное психиатром лекарство.

– Я не заслуживаю ни его любви, ни подарков.

Молодая жена признает то, что ее так мучит, и взрывается безутешным плачем.

– Я обычная гулящая девка, шлюха самого низкого пошиба! – кроме того, что она говорит по-польски, еще и приглушает голос. – Как я должна ему смотреть в глаза?! Ну, расскажи мне! Как?!

– Перестань уже!

Дорота вытирает ее мокрое от слез лицо, когда в комнату неуверенно заглядывает кормилица со служанкой Ноной.

– Расставляйте, расставляйте все! – показывает она рукой. – Fisa, fisa[256]! Гости сейчас придут!

– Прекрати расклеиваться, – строго говорит она дочери, надевая на нее остальные украшения. – Ведь ты крепкий орешек, тверже, чем я. Это был хороший выход, единственный! Она сжимает ей руку и в подкрепление своих слов кивает головой.

– Нужно было ехать в Польшу, – Марыся старается справиться с отчаяньем. – Сейчас, если дело выяснится, меня ждет неизбежная смерть, а маленькую Надю в лучшем случае сиротский приют.

– Выкинь из головы эти глупости! Что ты рассказываешь?! Успокойся! Марш в ванную и вернись сюда, как новая! – она притворяется суровой, но вся внутри дрожит, потому что слова дочери глубоко ранят ее сердце.

«Может, действительно, нужно было ее вывезти? – думает она в панике. Если возьмут пробы ДНК, то Марысе хоть ложись и плачь. В этой стране за измену мужу – смертная казнь, и никакой кассации. Господи Боже мой! Хуже нельзя было набедокурить!»

– Летом поедете с нами в отпуск в Польшу.

Дорота просовывает голову в ванную и видит, как расстроенная дочь старается накрасить глаза кохлем[257].

– Может, Хамиду понравится, а при его капиталах еще сделает неплохой бизнес.

– Думаешь? – недоверчиво спрашивает Марыся.

– Уверена! А если там что-то выплывет, то в нормальных странах существуют современные суды и разводы, и не умерщвляют неверных жен. Тем более не отрубают головы. – Она шутливо улыбается, стараясь развеселить дочь.

– Посмотрим. Я сама себе уготовила такую судьбу.

Марыся громко высморкалась в клочок туалетной бумаги.

– Но хуже всего то, что я его люблю и мне больно от моей измены так, если бы я изменила самой себе. Не знаю, почему так поступила. Просто не знаю! – она снова готова заплакать.

– Salam alejkum, есть здесь кто-нибудь?! – слышат они голос первой женщины, а следом вплывает в спальню с десяток других. Все тискают Марысю, восхищаются ее красотой, фигурой и, конечно же, украшениями.

– Хамид, наверное, просто с ума сошел! – выкрикивает одна.

– Эти цацки должны стоить с полмиллиона! – подключается другая.

– Долларов, конечно же! – комментирует следующая, цокая с неодобрением языком.

– А где малышка? Не слышу плача! – тетка Хамида, Лейла, первой вспоминает, зачем сюда пришла.

– В колыбели, мои хорошие.

Марыся с улыбкой показывает на красивую кроватку на колесиках с розовым тюлевым балдахином.

– Спит себе спокойно.

– Ой, какая она красивая! Но какие у нее волосы?! – кричит какая-то из женщин с ужасом.

– Как огонь! А глаза светлые? Голубые?! Арабский ли это ребенок? Нашего Хамида? – удивляется другая родственница.

– Мои дорогие!

Марыся даже вспотела, слыша эти слова, она не в состоянии пробиться через женщин, толкущихся над ее доченькой.

– Успокойся, – оттягивает ее Дорота.

– Терпение Нади через минуту закончится, и ее крик отгонит этих глупых баб, – улыбается она ехидно. – Пусть тебя не беспокоит их болтовня. Будучи на экскурсии в Сирии или Египте, не раз и не два я видела рыжих и к тому же веснушчатых арабов. Гены любят перестановку и путаются, а у нашей малютки просто обычный рецессив.

– Бабья гора! – от счастья она поднимает руки вверх, как приветствие.

Марысю расслабляют и немного успокаивают слова матери и ее детское поведение.

– Извините. Мои гены тоже кое-что сделали. У доченьки от меня вьющиеся густые волосы, смуглая кожа, длинные черные ресницы, чувственные губы и орлиный носик, который нужно будет когда-то выравнивать, – она озорно хохочет.

– Ну, ты права. Как-то он у нее великоват.

Надя вначале тихонько попискивает, а через минуту уже начинает выть, как сирена. Всполошенные женщины отодвигаются, а индуска-кормилица подскакивает к ребенку и берет его на руки.

– Садитесь, дамы, и угощайтесь, – хозяйки манерно улыбаются. – Нона, принеси еще стульев.

Большая спальня набита женщинами из семьи Хамида, которые все прибывают. Приносят для малышки символические подарки из разноцветного золота. Некоторые с драгоценными камнями. Это хут, или рыбка, – на счастье и благополучие, айн, или око, оберегающее от дурного взгляда, хамса – рука Фатимы, показывающая правильную и прямую дорогу в жизни, gren – рог изобилия, пророчащий благосостояние, мусхаф, иначе называемый aja kur’anijja, – табличка с фрагментом суры из Корана.

– Надю, в высшей степени обеспеченную, наверняка ждет светлое будущее, – иронично комментирует Дорота.

– А подвески с крестиком и Матерью Божьей, окей? – язвит Марыся, на что мать только смешно поджимает губы, но уже не делает никаких замечаний.

Гостьи взбудораженные так, словно это они родили ребенка, кроме золотых мелочей засовывают под матрасик в колыбели новорожденной перевязанные конверты с местной и американской наличностью. Поминутно кто-нибудь из них подходит к успокоившейся уже крошке, наклоняется и шепчет что-то на ушко.

– Что они ей говорят? – беспокоится Дорота. – Произносят какие-то заклятия?

– Послушай, – Марыся спокойно улыбается, потому что досконально знает обычаи.

– La illaha illa-llah, wa Muhammad rasulu-llah[258], – доносится наконец до ушей Дороты.

– Они ее как бы крестят? – заинтересованно спрашивает полька.

– Можно и так сказать.

– А почему, черт возьми, каждая вторая на нее плюет? – возмущается бабушка.

– Так они отгоняют злых духов и берегут от сглаза.

Дочь посмеивается, объясняя, конечно, по-польски.

– Это осталось с языческих времен. Еще один старинный обычай, связанный с рождением девочки. Поддерживается здесь, в Саудовской Аравии, а также в Ливии и Йемене. Эта старая женщина – ворожка.

Молодая мама осторожно указывает подбородком на старушку, которая буквально обвита длинной полосой ткани. Тату у нее не только на ладонях и стопах, а также на лице.

– Хамид заказал у нее специальный небольшой льняной коврик.

– Для чего эта ведьма нашу Надю в него заворачивает?! Я бы этой бабе к ребенку не позволила притрагиваться! – морщится Дорота. – Ну, посмотри! Наша крошка снова начинает плакать!

Дорота нервничает и хочет вмешаться, но дочь ее останавливает.

– Ничего страшного. Эта старуха-чернокнижница, она прошепчет сейчас магические слова. Я не слышала, чтобы они кому-нибудь повредили, ведь она лишь просит о благополучии, счастье и здоровье новорожденной, – успокаивающе похлопывает она неосведомленную мать по руке.

– Szukram dżazilan[259], — обращается она к бабушке и принимает у нее из рук белую ткань, – сейчас спрячу это на долгие годы, до дня свадьбы нашей девочки. Тогда она вытянет из этого коврика одну нить, которую тоже знающая женщина спалит, перемешает с сахаром и ложкой воды. Позже, перед первой брачной ночью, мы дадим нашей невесте выпить эту микстуру. Это до сих пор считается лучшим средством, чтобы девушка отдала свою невинность мужу без боли и хлопот.

Молодая мама типично по-арабски довольно хлопает в ладоши.

– Ой, Марыся, Марыся, это же предрассудки и суеверия! – не разделяет мать ее восхищения. – Я понимаю, почему в Саудовской Аравии и во всех арабских странах сейчас 1432 год. Задержались в Средневековье!

– Мамуль, ты ведь знаешь, что это в соответствии с мусульманским календарем[260], – хмурится дочь. – Успокойся и наслаждайся приемом.

Кроме опасений, что раскроется тайна, ничто не может вывести Марысю из равновесия.

Неожиданно у входа какое-то замешательство, а хозяйка, которая сидит на супружеском ложе, не может понять, по какому же это поводу. В спальне множество женщин, висит аромат их духов и дыхания. Кондиционер работает как сумасшедший. Стоящий в углу вентилятор старается перемалывать и двигать воздух, но жара становится невыносимой. Женщины поминутно отирают со лба пот бумажными платочками, которые просто бросают на пол вокруг себя. Они буквально отклеивают просторные платья от потных тел, поправляют впивающиеся лифчики и трусы. Почти все сняли обувь перед входом, поэтому хоть их стопы чувствуют себя комфортно.

– Исра, Исра, что ты делаешь?! – слышны возбужденные голоса, а Марыся уже не выдерживает, срывается и подбегает к выходу.

– Hello, американская кузина! – выкрикивает Марыся и бросается в объятия к худенькой улыбающейся девушке.

– У тебя каникулы или учеба замучила? Как ты? Как успехи? – забрасывает она родственницу вопросами.

– У меня все окей, все по-старому, – улыбается новая гостья. – Это у тебя большие перемены. Говорят, ты участвовала в ливийской революции? Ну, ты и патриотка! И какая смелая!

Она смотрит на Марысю с удивлением.

– Во-первых, не участвовала, а только помогала пострадавшим и больным, а во-вторых, ничего общего с геройством не было. Мы поехали с мамой проведать ливийскую родню, но выбрали неудачное время визита, а потом не могли выбраться из страны, охваченной войной. Вот как!

– Но, несмотря на все это, тебе еще удалось там забеременеть! От какого-то солдата? – весело смеется Исра.

В замешательстве Марыся не соображает, что ответить, а в дверях, как звезда семи сезонов, появляется принцесса Ламия.

– Извините, я ее привезла, – оправдывается кузина шепотом, хозяйке на ухо. – Когда я собиралась к тебе, она ко мне пришла и уже не захотела уйти. Мне кажется, она знала об этом приеме. Знаешь, Эр-Рияд – это большая деревня, а в женском кругу шумят о таких вечеринках задолго перед и еще дольше после.

– Очень хорошо сделала. – Марыся довольна. – Сто лет ее не видела. Наше последнее свидание так и не осуществилось. Она на самом деле не такая злая, какой хочет казаться.

– Смотри, чтобы ты не ошиблась, – бормочет родственница, выразительно глядя подруге в глаза.

– Привет, Мириам.

Принцесса подходит к девушкам.

– Пришла без приглашения, но в Бахрейне ты поставила меня у столба и не появилась на условленном ланче, поэтому я решила, что, может, сейчас узнаю: это Хамид запретил тебе встречаться со мной или ты сама передумала?

Она присаживается на край большого стилизованного кресла.

– Ламия! Ведь тогда произошла арабская весна, шли бои, на наших глазах в Манаме взорвали памятник – Жемчужину – символ этой страны!

Марыся удивляется подозрениям принцессы.

– Мы с Хамидом просто бежали, как можно быстрее.

– А я весь этот их бунт провела в «Аль-Дана» и прекрасно там развлеклась. Это была буря в стакане воды.

Ламия презрительно кривится.

– Тут же наши земляки, прекрасные воины-саудовцы въехали на танках и навели порядок с этими глупыми шиитами.

Присутствующие в спальне женщины не комментируют ее слова, потому что не интересуются политикой или не хотят выражать своего мнения перед – как бы там ни было – особой из правящего рода. Часть ранее прибывших поднимается и начинает собираться к выходу, следом выходят остальные.

Ламия смеется, ни о чем не беспокоясь.

– Вспугнула ваших гостей. Но взамен у меня для тебя что-то есть, – обращается она к Марысе. – Сегодня наверняка одаривали только твою дочь, а тебе грустно. В утешение возьми этот маленький подарок.

Она вручает внушительных размеров красный футляр в виде сердца.

– Что ты, не нужно было, – ломается хозяйка. – Зря…

– Так что я должна забрать презент назад? – спрашивает принцесса обиженно.

– Нет, зачем же, госпожа Ламия!

Мама Марыси, которая знает арабскую натуру слишком хорошо, забирает сверток из рук дарительницы.

– О, так вы говорите по-арабски? Бледнолицая блондинка ломает себе язык нашим противным хрипящим языком? – удивляется она. – И совсем неплохо у вас получается. А какой это диалект?

– Ливийский. В конце концов, отец Ма… Мириам, – исправляет она себя, – ливиец, и я прожила в его стране пару хороших лет.

– А я-то думаю, что европейка делает на арабской встрече. Думала, что вы подруга нашей Мириам.

– Нет, я мама. Дорота, очень приятно.

Женщины обмениваются рукопожатием.

– Сейчас мне ясно, почему у этого ребенка рыжие волосы и голубые глаза. А я уже хотела подговорить Хамида сделать тест на ДНК, – принцесса давится от смеха, развеселенная собственной шуткой, а остальные женщины лишь слегка улыбаются в замешательстве.

– Ну да, очень забавно.

Исра, кривит рот, встает и приближается к Наде.

– Она красивая, правда, верьте мне, я не просто говорю комплимент, это обоснованно.

На лице Исры написано искреннее обожание.

– Я тоже хочу такую лялечку! – выкрикивает она и протягивает руки к маленькой девочке. – Я должна попросить об этом своего мужа…

Вдруг кузина умолкает, прикусывая себе язык.

– Mabruk![261] Почему же ты не рассказывала, что вышла замуж?! – удивляется Марыся. – Ведь ты есть в «Фейсбуке» и даже ни слова не сказала?! Ни одного снимка! У меня сотни знакомых и никто не знает?

Дорота осторожно пинает дочь в щиколотку и смотрит выразительно в глаза, но до женщины, когда она вошла в раж, ничего не доходит.

– Может, она не хочет этого разглашать, – наконец вмешивается мать по-польски. – Перестань на нее давить. Ведь знаешь, в какой стране живем! А если ее муж – христианин?

– Wallahi! – Марыся прикрывает рот, желая скрыть свою бесцеремонность и глупость, и неуверенно смотрит на Ламию.

– Что ж, каждый сам строит свою судьбу, – произносит та загадочно, поглядывая из-под длинных черных ресниц на испуганную Исру.

– Так я полетела.

Молодая кузина хватает абаю и бегом бросается к двери.

– Sorry! Я договорилась!

– Не глупи!

Принцесса хватает ее за рукав.

– Я никому не расскажу, я не такая, – убеждает она ее, но Исра смотрит на женщину исподлобья. – С одним условием.

Услышав о такой бескорыстности, три женщины опускают плечи и громко вздыхают.

– Ты должна нам рассказать, кто он. Американец?

– Да, американец, – подтверждает загнанная в угол молодая женщина.

– Ну, все пролетела! – выкрикивает Ламия, а Дорота с Марысей столбенеют от удивления.

– Зачем ты сюда приехала? – удивляются они. – Ведь тебя забросают камнями! А что на это скажет твой отец? Наверняка он должен произнести фатву.[262]

– О чем вы говорите?! Мой муж – мусульманин!

Исра нервничает не на шутку и решительно направляется к выходу.

– Ты же знаешь, что саудовка, желая выйти замуж даже за мусульманина, но не саудовца, должна вначале попросить на это разрешение? Прежде, а не после, – говорит Ламия предостерегающе, сильно акцентируя каждое слово. Видно, что она прекрасно знает как местные законы, так и законы шариата.

– Оставь меня в покое! Если об этом кто-нибудь узнает, я буду знать, откуда ноги растут, потому что никто другой не в курсе.

Исра быстро поворачивается и выбегает, громко стуча каблуками по мраморным ступеням.

– С ума сошла, что ли? – Принцесса измученно падает на софу. – Мы должны чувствовать себя оскорбленными. Она нас считает доносчицами!

– Девушка боится, вот что, – объясняет Дорота. – Она все же попала в переплет.

– Ее отец это уладит, у него спина крепче, чем у любого князишки, – назидательно сообщает Ламия. – И много денег! О-о-о-очень много! К тому же он любит свою единственную доченьку до смерти.

– Это же хорошо, правда?

– Ну конечно! Не каждому так повезло, – вздыхает женщина голубых кровей. – Мои родители погибли, когда мне было шестнадцать лет. С того времени обо мне заботится, а скорее, старается это делать, сын моей тети, который, кстати говоря, является шефом всех мутавв[263] в городе.

Она заразительно смеется, а женщины подхватывают.

– Можно ли больше вляпаться? – задает она риторический вопрос.

– Может, зайдешь когда-нибудь ко мне на кофе? – предлагает Марыся, которой становится жаль гостью.

– Прекрасно! С большим удовольствием, – Ламия неожиданно срывается с места, подскакивает к хозяйке, стискивает ее и сердечно целует.

– Спасибо тебе, – шепчет она ей в ухо.

– Не за что.

* * *

В семнадцать, после короткого сна и душа, Марыся с Доротой, очень измученные сегодняшним днем, спускаются по винтовой мраморной лестнице в салон, куда вот-вот начнут сходиться новые, немусульманские, гости. На этот раз женщины и мужчины будут вместе, что в традиционных саудовских домах происходит очень редко. Хозяйки сегодняшнего вечера бросают последний, контрольный взгляд на большую комнату и не могут ни к чему придраться. Прислуга все выполнила прекрасно: все на своем месте и просто сияет. Гостиная в шикарном доме Марыси, пожалуй, самое красивое место в резиденции. В центре салона успокаивающе плещет фонтан в виде небольшого водопада. В прозрачной воде плавают золотые и разноцветные рыбки, а вокруг него растут зеленые папирусы. Канапе и кресла расставлены по почти восьмидесятиметровой площади. Они из самой лучшей, мягенькой кожи в авангардном, модернистском стиле. Очень низкая скамейка в центре и подставки под лампы – это изделия саудовских художников. На резных солидных ножках деревянная рама, в которой традиционные резные наличники, окованные медью. Это все прикрыто закаленным стеклом. В углу высокая, в полтора метра, медная лампа в виде кальяна. Из маленьких щелочек в корпусе распространяется нежный золотистый свет, придающий загадочность всей комнате. У стен буфеты, книжные полки и шкафы с резными дверцами – все, конечно, из дерева и ручной работы. В них драгоценные мелочи: китайский, почти прозрачный фарфор, серебряные подсвечники, сахарницы и кинжалы, фотографии в рамках из перламутра или серебряный кофейный сервиз, инкрустированный блестящими драгоценными камнями. На книжных полках тома в кожаных переплетах с золотыми арабскими письменами. Некоторые вероятно очень старые. В центре закреплена хрустальная каскадная люстра, дающая свет, имитирующий дневной. Он отражается от тюлевых гардин, расшитых растительными узорами, и тяжелых шифоновых, как в замке, штор с оборками.

Первым приезжает польский консул Петр вместе со своей кругленькой женой Тамарой. Это он еще в Ливии помогал Дороте отыскивать Марысю и предлагал во всем поддержку как официальную, так и частную, дружескую.

– Поздравляю молодую маму! Слышали уже, что малышка – это вылитая бабушка.

Мужчина смеется, а Дорота вся лучится от счастья. В ней вообще не видно недавнего психологического срыва. Дочка радуется, что лечение помогло. «Моей хрупкой, маленькой маме нет износа», – гордо думает она, обнимая ее.

– Привет, девушки!

Энергичным шагом входит Кинга, подруга хозяйки дома.

– Показывай мне этого рыжего ребенка! – говорит она приказным тоном, а Марыся подводит ее к колыбели.

– Какая уродливая! – выражает подруга свое мнение.

– Я люблю твою правдивость, но не преувеличивай. По крайней мере, в данном случае укороти свой длинный язык, – злится Марыся, но когда строго смотрит на приятельницу, видит улыбку на ее лице.

– Ты маленькое страшилище! – продолжает ничем не смущенная Кинга, плюя в сторону, а все смотрят на нее с осуждением.

– Спокойно, – включается Амир. – Моя жена родом из какой-то маленькой деревушки на Мазурах, там до сих пор нельзя свободно восхищаться новорожденным – нужно говорить что-то неприятное.

– Ну, ты мою внучку не оплевывай!

Дорота вытирает Наде личико.

– Чтоб не сглазили! Тьфу, тьфу, тьфу!

Кинга еще раз делает вид, что плюет через левое плечо.

– Сегодня утром ты, мама, удивлялась арабским предрассудкам, а здесь столкнулись с тем же, только в польском варианте.

Марыся смеется себе под нос.

– Единственное, о чем будем тебя просить, Амир, – обращается она к арабскому мужу подруги, – это о новом красивом носике в семнадцать лет, но у нас еще есть немного времени на то, чтобы собрать деньги.

– С большим удовольствием.

Доктор – пластический хирург – с гордостью выпячивает грудь.

– Но, я думаю, что такие семитские носы очень сексуальны. Посмотри на нашу Сару.

Он гордо показывает на свою десятилетнюю дочь.

– Уже имеет успех у парней.

При этих словах маленькая девочка пинает папу ногой и пристыженно с визгом выбегает в сад.

– А где же хозяин дома? – спрашивают все.

– Если б я знала! – нервничает жена. – Обещал вернуться к пяти.

– В соответствии с арабскими обычаями, это значит около семи, – иронизирует Дорота.

– Хамид, где ты, черт возьми! Все самые важные гости уже здесь, консул приехал первым, а тебя все еще нет! – в бешенстве язвительно шепчет Марыся в трубку телефона.

– Жду одну важную вещь, а они каждую минуту говорят мне, что еще десять минут.

– Не можешь отложить это до завтра? – повышает голос Марыся.

– Не могу! – резко отвечает Хамид. – Это должно быть сегодня и все, точка! Пусть кельнеры начнут подавать напитки и разносить бутерброды, но никто пусть не уходит. Я должен закончить, так как меня зовут…

Связь прерывается.

– Ну и?.. – нервно спрашивает Дорота.

– IBM[264], – отвечает дочь, зная это определение арабов.

– Не говори! Как назло и Лукаша с Дарьей и Адашем тоже нет! Что ж, не будем нервничать.

Мать, совсем недавно и сама взвинченная до предела, сейчас успокаивает дочь.

– Начнем подавать напитки и еду – несмотря ни на что, все гости будут довольны.

Марыся машет рукой кельнеру, который услужливо замер в углу. Она отдает ему распоряжения и через минуту появляется пара других слуг в черных брюках, белых рубашках, бордовых жилетах и таких же бабочках. Они разносят запотевшие бокалы с джином и тоником, с виски со льдом, пивом и бокалы с белым и красным вином. Другие подают небольшие канапе с икрой, креветками в коктейльном соусе или французскими сырами. Вегетарианцам тоже есть чем угоститься: для них приготовлены большие блюда со свежими, нарезанными столбиками овощами с американским соусом или гуакамоле. Все удобно рассаживаются небольшими группками, только Марыся и Дорота носятся, изображая хозяек дома и сопровождая все прибывающих гостей. В основном это приятельницы матери, но есть и несколько американцев с женами, с работы Хамида. Все приносят цветы для молодой мамы и вещички или игрушки для новорожденной. Все эти подарки выставляют на специальные столики, предназначенные для этой цели.

– Ужин провалится, – злится Марыся.

– Ведь это закуски, ничего страшного не случится. Или все засохнет, – смеется мать, но молодой хозяйке не до смеха. Может, потому, что она сегодня встала рано и уже страшно утомлена. Весь день она должна была манерно улыбаться, вежливо отвечать, выносить замечания и нудные рассказы – с нее довольно. Неожиданно у нее кружится голова, она обливается холодным потом и, если бы не стоящий рядом мужчина, который подхватил ее в последнюю минуту, женщина упала бы на пол.

– Ребенок мой дорогой, садись уже и отдыхай!

Дорота проводит дочку под руку и усаживает в большое кожаное кресло.

– Ты еще слаба после родов, а мы столько времени морочим тебе голову. Лучше уж мы пойдем, – раздаются голоса.

Некоторые гости встают.

– Нет, нет! Не может быть и речи!

Хамид, как буря, врывается в салон.

– Никуда не идете! Привет, любимая.

Он целует влажный лоб жены.

– Извините за опоздание, но сегодня я должен был уладить дело, которое тянулось так долго, что вскоре вошло бы в историю, – шутит он, несмотря на то, что измучен. – Дайте мне пять секунд, чтобы я сбросил «униформу», – и я уже здесь.

Он смеется, приподнимая белую тобу[265] и взбегает через две ступеньки наверх.

Все довольны, что расходиться не нужно, снова рассаживаются, но разговаривают вполголоса.

– Привет, Марыся! – только что прибывшая Дарья подбегает к сестре и крепко прижимается к ней. – Этот чертов экзамен был страшно трудным и тянулся до бесконечности.

Девушка в школьной форме выглядит как ребенок из начальной школы.

– Зато у тебя день полон впечатлений! – говорит она, ожидая рассказа.

Однако сестра молчит, размышляя, что же это за дело, не терпящее отлагательств, Хамид должен был именно сегодня уладить.

– Дорогие гости, – мгновенно посвежевший и переодетый, улыбающийся от уха до уха хозяин спускается по лестнице в сером элегантном костюме и голубой рубашке.

– Сегодня у нас большой праздник, что-то вроде вашего крещения. Я все же хотел бы, чтобы этот день стал еще более памятным, особенно для моей жены.

Он присаживается на поручень кресла и берет Марысю за руку.

– Мне удалось кое-что закончить. То, что мы начали еще перед твоим отъездом в Ливию, – обращается он к Марысе. – С гордостью хочу сообщить, что с сегодняшнего дня ты являешься полноправной гражданкой Саудовской Аравии.

Он вручает растерянной жене паспорт с золотым гербом.

– Ой! Спасибо!

Марыся в шоке открывает новехонький документ в зеленой обложке, с недоверием крутит головой.

– Браво!

Все гости радуются неискренне, на их лицах как-то не видно большого веселья. Быть саудовцем для европейцев или американцев – сомнительная привилегия и приятность.

– Ха, ха, ха! – надрывается польский консул.

У всех присутствующихзахватывает дух от явного пренебрежения так много значащей для хозяев вещью.

– Что в этом смешного?

Хамид мечет искры из своих черных, как угли, глаз.

– Извини, может, это плохо выглядит, но не понимай превратно мое поведение. Сейчас я буду делать то же самое, горячий парень!

Вдруг он встает и тянется за папкой для бумаг.

– Не понимаю…

– Так запасись терпением.

Дипломат всовывает руку в сумку и вынимает красный портфель с белым орлом в короне и пачку бумаг.

– Дорогие друзья! – обращается он ко всем. – Я также хотел ознаменовать этот день. Чудом мне удалось ко времени довести до конца дело, которое длилось уже века, то есть с приезда Марыси в Саудовскую Аравию. Как и в предыдущем случае.

Он учтиво наклоняет голову в сторону Хамида.

– Ой!

Дорота уже знает, о чем речь, и довольно складывает ладони, прижимая их к груди.

– Дорогая Марыся, все твои бумаги нашлись, и я с удовольствием хотел бы тебе вручить польский паспорт, подтверждающий твое гражданство. Ты являешься также полькой, по рождению.

– Wallahi! – от неожиданности выкрикивает хозяйка, забирая из рук консула на этот раз документ в красной обложке.

– Но у меня также есть ливийское гражданство! А сколько можно иметь? – спрашивает она с забавным выражением лица.

Гости веселятся, обсуждая создавшуюся нетипичную ситуацию.

– Я слышал о двойном гражданстве, но может, ты создашь прецедент! Но лучше от какого-нибудь откажись, – уже по-польски шепотом заканчивает дипломат.

– Выброси этот чертов ливийский паспорт, Марыся! – просит мать. – Ни тебе, ни мне он счастья не принес.

– Ты права, – признается девушка. – Но уже не сегодня. Сделаем когда-нибудь гриль и сожжение документов!

В эту минуту кельнер открывает раздвигающиеся двери в столовую, и все проголодавшиеся участники приема быстро удаляются на ужин.

– Спасибо, любимый.

Марыся забрасывает мужу руки на шею и крепко к нему прижимается.

– Саудовское гражданство много для меня значит, еще больше потому, что ты его устроил.

Она выразительно смотрит Хамиду в глаза и целует его в колючую щетинистую щеку.

* * *

Марыся недолго ждала телефонного звонка от Ламии. Принцесса выжидает приличествующие два дня и с самого утра звонит на мобильный.

– Allah wa sahlan[266], – начинает она. – Не разбудила? Знаю, что молодые матери рано встают: кормление, пеленки и все такое прочее, поэтому позволила себе побеспокоить тебя чуть свет.

– Я, к сожалению, не кормлю, потому что нечем, поэтому отпадает ранний и ночной подъем. Но с десяти до двух вместе с моей няней занимаемся Надей. Потом папа Хамид, когда возвращается с работы, забавляется со своей доченькой.

– Идеальная семейка, – вздыхает принцесса.

От зависти у нее просто сереет лицо.

– А малая прекрасная. А что делаете вы с Доротой?

– Если не слишком жарко, то сидим в тени у бассейна. Там все же у нас единственное, самое лучшее место в запыленном, жарком Эр-Рияде.

– Я могу к вам присоединиться? – с мольбой спрашивает Ламия. – Сегодня мне абсолютно нечего делать, – признается она искренне.

– Конечно, конечно, – Марыся радуется, что будет в обществе почти ровесницы. Приходи как можно скорее.

– See you[267], – в голосе собеседницы слышится удовлетворение.

Ламия появляется уже после полудня с большой коробкой пирожных из самой лучшей в городе сирийской кондитерской, которая специализируется на французской выпечке.

– Уф, ну и жара! – измученная, она падает в кресло и стягивает с себя шелковую абаю, украшенную небольшой, аккуратной надписью «Dior». Она вышита мелкими бриллиантами, манжеты блестят от драгоценностей.

– Ты что-то говорила о бассейне? Бассейн в саду? Ты это придумала?

– Не беспокойся, – успокаивает гостью Дорота, целуя в обе щеки.

Женщины выходят через заднюю дверь террасы. В одну минуту их оглушает горячей волной. Невозможно вдохнуть, пересыхает горло и мгновенно кружится голова. Скорее всего, плюс пятьдесят, а влажность только пару процентов.

– Нет, нет, спасибо, любимая, только не предлагай мне посидеть во дворе в полдень! Я девушка благородных кровей из Эр-Рияда и в это время прячусь в самом темном углу дома, и то возле кондиционера.

Ламия хочет вернуться, но Марыся хватает ее за руку и указывает на расположенное у ограды просторное продолговатое строение, похожее на деревенскую беседку.

По саду через зеленый газон бежит много маленьких мощеных тропок. Одна, самая широкая, ведет к таинственному храму. С трудом они пробираются к месту. За ажурной деревянной стеной дома крытый бассейн с кристально чистой водой. Он небольшой, около двенадцати метров длиной и шести метров шириной. Выложен бело-голубой мозаикой, а дно в центре украшено фигуркой лазурного дельфинчика. В воде плавают надувные игрушки, матрасы, кресла. Вокруг на пластиковой зеленой траве пляжные топчаны, стулья и столики. На одном ждет запотевшая бутыль с саудовским шампанским и фруктовая тарталетка, приготовленная Доротой. Марыся отирает пот со лба.

– Может, все же, съедим в доме? – несмело предлагает Ламия, а приятельница, довольная собой, ехидно улыбается себе под нос.

Она подходит к розетке и что-то включает. Вдруг с крыши беседки, с больших кондиционеров начинает струиться холодный и влажный воздух, который охлаждает не только почти сварившихся людей, но и, если понадобится, весь Рияд.

– Вуаля, – разводит хозяйка руки.

– Я должна что-нибудь подобное сделать у себя, – восхищается принцесса. – Как я до этого до сих пор не додумалась! Ну, твой муж-архитектор и голова!

Нежась, она снимает длинное пляжное платье и складывает его на пластиковом топчане.

Через минуту кормилица-индуска приносит Надю, которая гулит. Прислуга Нона подает прохладительные напитки, пирожные и фрукты.

– Можно жить, а не умирать, правда? – начинает разговор Дорота.

Марыся прижимает дочь, которая реагирует на окружающий мир все активнее, несмело улыбается и поворачивает головку в сторону говорящих женщин или щебечущих птиц.

– Да, проживание в Саудовской Аравии имеет свои положительные стороны.

Ламия вытирает рот бумажной салфеткой.

– Комфорт, благосостояние, невообразимые удобства…

– К сожалению, не для всех, – прерывает ее Дорота. – Ведь здесь тоже есть бедняки. Их можно видеть на улицах, просящих милостыню на перекрестках и моющих машины на стоянках. И, конечно, прислуга, живущая в домах, напоминающих собачьи конуры. Они получают клети два на два без кондиционеров, в которых поместится только кровать, небольшой шкаф с телевизором с диагональю десять сантиметров, стул – все. Иногда у них еще есть собственный умывальник. Они работают за гроши, выполняя всю возможную домашнюю работу, начиная от извоза женщин, работы в саду, уборки и бог знает еще чего.

– Нищие – это преимущественно приезжие, не саудовцы, – спокойно поясняет принцесса.

– Чаще всего это выходцы из Йемена, которым у нас все равно лучше, чем у себя дома. А если речь идет о прислуге, то все зависит ведь от работодателя. Ни ваша, ни моя не могут жаловаться. Большую часть времени они ленятся и отирают углы. У каждого мобильный телефон, а у каждого второго – лэптоп. Не будем обобщать, – улыбается она с упреком. – Я тоже демократка, но не коммунистка.

– Я не то имела в виду… – поясняет полька, немного смущенно.

– Я не собираюсь, госпожа Дорота, делиться своим имуществом во имя какой-то там справедливости с необразованными неряхами, – искренне признается Ламия. – Я уже и так вынуждена это делать. Речь о моем двоюродном брате, который присматривает за мной, взрослой женщиной, а фактически использует меня и мое богатство и прекрасно себя чувствует.

– Сочувствую. Это страшный обычай – приставлять к женщине махрама. В голове не укладывается. Понимаю, что ребенок должен иметь опекуна, но совершеннолетний человек?

– Не человек, моя дорогая. Женщина – это худшая часть человечества, – принцесса тяжело вздыхает. – Можно не обращать внимания на этот запрет, но часто это очень опасно. За свободу можно заплатить головой!

– Ой, давайте оставим эту тему! – выкрикивает Дорота. – Прыгаем в бассейн?! – предлагает она, и сама показывает пример. – Какая чудесная прохладная вода!

Закрыв глаза, она получает удовольствие от купания.

Через пару часов плескания и дурачества уставшим женщинам надоедает купаться. У них кожа как размокшая губка. Они вылезают из воды и намазывают себя увлажняющими кремами. Надя спит на руках Марыси, и молодая мать передает ее кормилице, чтобы та позаботилась о ребенке.

– Откуда ты знаешь Хамида? – начинает Марыся, стараясь вытянуть из принцессы то, чего не знает сама. Вопрос о связи этой женщины с ее мужем давно ее волнует.

– Ой, сто лет знаю! Мы были тогда еще очень сопливыми, – дает Ламия ничего не значащий ответ.

– Я не много знаю о его близких, только то, что он мне рассказывал, – Марыся отдает себе отчет, что должна сделать первый шаг.

– Говори, говори. Мы охотно послушаем, – уговаривают ее женщины.

– А я тебе подброшу какие-то неизвестные факты, – шутит заинтригованная подруга.

– История необычная, но очень грустная, – начинает молодая мама.

Женщины удобно усаживаются на мягких матрасах, устилающих кресла, и потягивают сквозь зубы холодное саудовское шампанское.

– Его семья была более современная и открытая миру, чем многие в этом регионе. У его отца была только одна, любимая жена, не саудовка, а йеменка. Это образованная женщина, училась в Америке. Она благодаря способностям еще девушкой получила правительственную стипендию. Там они и познакомились. Когда они приехали сюда, мать работала и, можно сказать, сделала профессиональную карьеру. Отец Хамида умер в одну минуту в возрасте пятидесяти семи лет от сердечного приступа. Оставил своих близких в полном шоке и растерянности.

– Когда Хамид приехал на похороны, он только промелькнул в поле моего зрения, – вмешивается Ламия. – И сразу же после церемонии снова выехал за границу.

– Тем временем его младшая сестра Амира была тогда в очень опасном возрасте, в периоде бунта, сумасшествия шестнадцати– или семнадцатилетнего подростка. Хамид закончил учебу в Штатах, да? – продолжает Марыся, интересуясь комментариями принцессы.

«Может, наконец, узнаю всю правду, а не только ее версии, подвергавшиеся цензуре мужа», – думает она хитро.

– Да, признаю, что мы обе давали тогда жару, – озорно смеется Ламия.

– Ходили вместе в «Манарат», саудовскую школу для девочек. Но после того как нас в очередной раз застукали за курением сигарет в туалете, нас там не захотели больше видеть.

Она забавно разводит руками в стороны и поднимает плечи, как невинный младенец.

– Тогда мать Амиры решила, что отошлет ее в более современную, менее консервативную, к тому же высокого уровня, международную школу. Это до сегодняшнего дня прекрасная стартовая площадка для детей иностранцев и богатых саудовцев. Туда ходят и княжеские дети, но преимущественно те, которых ни в какую другую школу уже не принимают.

– Моя младшая дочь Дарья тоже там учится и, разумеется, рассказывает о пресыщенных саудовских княжеских детях, – включается в разговор Дорота. – У них просто слишком много денег.

– Они мало учатся, соблазны в доме, – грустно подтверждает принцесса. – Что ж, мне не дался так легко переход в школу, в которой учатся также немусульмане, к тому же девочки вместе с мальчиками. Мой двоюродный брат уже тогда был очень религиозен и совершено не хотел соглашаться. Но я его шантажировала, и мне это удалось, – улыбается она, но не выглядит веселой.

– А как ты его шантажировала? – не выдерживает любопытная Марыся.

– Это такой противный тип, что не хочется о нем вспоминать! – кривится Ламия. – Пожалуй, после мамочки или папочки наиболее религиозный из всех мутавв в Мадаин-Салех.

– Он из Мадаин-Салех? Я там была!

Хозяйка просто подскакивает в кресле.

– Красивое место, но на страшном безлюдье.

– Может, и красивое, но для осмотра, а не для жизни в нем, – поясняет Ламия. – Скажу вам, что у каждой семейки есть какие-то маленькие тайны. У моей тоже.

Она набирает воздуха и задумывается на минуту. Решает все же продолжить.

– Сестра моего отца натворила чертовски много всего, и верховный шейх Эр-Рияда проклял ее. Мой папа, как ближайший ее родственник-мужчина, должен был ее казнить, но не смог убить сестру, потому что был чрезвычайно добрым, как голубь, человеком. Но она должна была исчезнуть, и он придумал другое наказание. Не знаю, пожалуй, худшее, потому что очень длительное, до самой смерти. Он выдал ее замуж за ортодоксального мусульманина из небольшого местечка, тот взял принцессу без раздумий и излишних вопросов, но запер ее в доме на остаток дней. Со дня прибытия в Мадаин-Салех, двадцать один год, она не покидала дома. До самой смерти была взаперти, за высокой, в три метра, стеной, – тяжело вздыхает она, так как чувствует женскую солидарность с пленницей.

– А что же она сделала? – не смущаясь, обо всем расспрашивает Дорота.

– Влюбилась в американца, немусульманина. Сношались, как кролики. Еще хотела с ним сбежать. За такую провинность даже в нашей семье – смертная казнь. Парня вообще зарезали, а ей удалось избежать смерти.

– Твой махрам – это ее сын? – хочет убедиться Марыся, а Ламия молча кивает.

– Почему ты в качестве опекуна получила какого-то парня из деревни?

– Так никого другого не осталось на складе, – шутит девушка. – Кроме того, может, думали, что он на меня повлияет положительно и наставит на правую ваххабитскую стезю. Но Абдалла ни о чем другом не мечтал и не мечтает, кроме как отомстить за свою мать. Долгие годы он был моим палачом. И, чем больше он меня преследовал, тем больше я сходила с ума и делала наперекор ему, традициям и религии. Когда я меняла школу, я воспользовалась тем, что он поступал как извращенец, и шантажировала его. Если он не позволит мне перейти в ту школу, в которую я хочу, то я пойду к главному в школе мутавв, в которой он тогда учился, или к моему дедушке и расскажу, что он вытворяет со мной в доме при закрытых дверях и опущенных жалюзи.

– А что? – Марыся, не подумав, тянет принцессу за язык.

– Ты не хотела бы знать.

Ламия бледнеет, крутится в кресле и презрительно кривит губы.

– Тогда он испугался не на шутку, женился и отцепился от меня. Однако он притянул к себе в мой дворец женушку из деревни вместе со всей ее родней. Он культивирует хорошие традиции, которые вынес из дома. Это значит, что его жена со времени приезда в Эр-Рияд носа из-за забора не высовывает.

Дорота задумывается над этим рассказом. «Неужели Ламия также подверглась сексуальным преследованиям, как бедная Самира, сестра Ахмеда? Эту преследовал двоюродный брат, ту – родной?! Или так во всех арабских домах?» – думает она и не хочет в это верить.

– Вернемся к истории семьи Хамида, может, еще что-нибудь интересное подбросишь?

Марыся обращается к саудовской подруге, искренность которой расположила ее к себе.

– Я даже не знала, что ты с Амирой ходила в одну школу.

Марысю удивляет замалчивание и ужасная информация, которую пересказывал ее муж.

– Что же было дальше?

Марыся возвращается к тому, на чем остановилась.

– Когда Хамид после двух лет вернулся, чтобы заняться долей отца в семейной фирме, его сестричка была по уши в веселой компании и прекрасно развлекалась. Девка вляпалась в ваше княжеское общество, где всегда полно денег. Подростки швыряют их направо и налево. Все получают ежемесячно десять тысяч долларов карманных денег? – прямо спрашивает Марыся ни с того ни с сего.

– Что ж… – делает Ламия невинное лицо. – Если у кого-то есть голова на плечах, он их инвестирует, и у него еще и прибыль будет. Он может иметь даже больше.

– Самый порядочный человек сойдет с ума от таких денег, не то что подросток, – комментирует Дорота. – У друга Дарьи, шестнадцатилетнего, пять автомобилей. Невообразимо! А когда он какой-нибудь разобьет, то сразу же покупает себе новый.

– Богатство может испортить характер. – Ламия признает, что Дорота права. – Но не только знатным, но также обычным богачам, – делает вывод она. – Я в то время была лучшей подругой Амиры, а ее мать считала меня дьяволом во плоти. Но она не справлялась с дочкой, не имела ни малейшего влияния на ее поступки и, пожалуй, была также отчасти виновата. Вы так не считаете?

– А что на это Хамид? Не вмешивался в ваши развлечения? Не пробовал вас остановить? – зондирует почву Марыся, напряженно ожидая дальнейших подробностей.

Она чувствует, что сегодня выявится много такого, чего от мужа она никогда не слышала.

– Ты что, шутишь?! – выкрикивает принцесса. – Он участвовал в каждой выходке, придумывал самые глупые из возможных вещей, у него были самые неожиданные идеи!

Она смеется, вспоминая юношеские выходки, и от стыда закрывает лицо.

– Вот были времена! – у нее на глазах даже слезы появляются. – Пожалуй, самые счастливые в моей жизни.

Она умолкает, глубоко задумавшись. В тишине Дорота с Ламией закуривают, а Марыся подливает всем холодный напиток.

– Однажды, когда Хамид вернулся из путешествия в Лондон, где он, как всегда, жил в апартаментах дяди возде Гайд-парка, я ждала его в аэропорту в моем красном «Шевроле Камаро». Я разогревала мотор и крепко сжимала руль. Твой супруг в те года был совершенно сумасшедшим и очень невоспитанным парнем. Он прихватил и ввез в Саудовскую Аравию две черные бутылки виски «Джек Дениелс». Одна была уже до половины выпита.

Марыся с недоверием крутит головой.

– Вскочил в машину, предложил мне. Я сделала большой глоток. А потом он отодвинул крышу, высунулся из машины, кричал, размахивая открытой бутылкой. А я дала по газам и, скользя, как на коньках, мы выехали со стоянки. Все присутствующие там люди встали как вкопанные. Что за черт, это же нарушение закона[268]! Однако когда увидели мой регистрационный номер 2, то уже знали, с кем имеют дело.

– А как закончилось это приключение с алкоголем? Сцапали вас?

– Что ты? Кто? Машины с княжескими номерами не трогают.

– Маленькая наивная сестричка Хамида, наверное, в тебя была влюблена? – Марыся решает идти к цели. – А ее брат?

– Ревнивая женушка? – шутит Ламия. – Что ж, мы встречались…

Говоря это, она пустым взглядом смотрит в пространство.

– Не буду скрывать. Но прошло, минуло… – подводит она итог.

Марыся вздыхает, хоть это ее и не шокирует. Она догадывалась о подобном, но ей очень досадно. «Какая же я глупая! – говорит она мысленно. – Это происходило, когда он меня еще не знал! А чего стою я? В моей жизни Рашид появился, когда я уже была замужем! Я порядочная идиотка!» – укоряет она себя.

– Мы слышали, что ты страшно нравилась Амире, она смотрелась в тебя, как в зеркало, и старалась во всем подражать, – прерывает Дорота неловкое молчание. – Так рассказывал Хамид.

– Мои дорогие! Ведь я тоже была глупым подростком! Я ровесница Амиры, – сообщает принцесса.

Она разочарована их сердечным отношением к незнакомой им девушке, а критичным – к ней самой. Она чувствует это по голосам спорящих. «Снова я самая плохая. Почему люди так строги ко мне, хотя вообще меня не знают? Не имеют понятия, что я чувствую и чего хочу», – приходит она к выводу и опускает голову.

– Я думала, что ты старше, – оправдывается в смущении полька. – Извини. До сих пор ты нам рассказывала, что вы ходили вместе в школу, но ведь разное бывает. В одном классе не обязательно учатся ровесники.

– У этой маленькой избалованной соплячки был нормальный дом и семья, которых я уже в таком молодом возрасте была лишена! – взрывается Ламия. – У нее была поддержка матери, брата, дядьев, теток… Если бы ее мамочка попробовала с ней поговорить, достучаться до нее, наверняка иначе сложились бы их судьбы. А она держала ее в строгом повиновении! Бывало, что даже колотила ее, плевала на нее, обзывала, поэтому нечего удивляться, что девушка сбегала и хотела быть с чужими людьми.

Ламия нервничает.

– А у Хамида уже с ранней юности были проблемы с нервами, – добавляет она мимоходом. – Вы, конечно, знаете об инциденте с прислугой? Похвастался вам?

В ответ на их неодобрение она издевается.

– Пилил ее каждую ночь, а однажды, когда взбесился, прибил.

– Что ты говоришь?! – возмущается Марыся. – Он говорил, что ее избил!

В возбуждении она старается прояснить недоразумение.

Дорота от удивления вытаращила глаза. О хорошеньких вещах она узнает! А она так полюбила этого парня! «Все-таки все арабы одинаковы!» – разочарованно приходит она к выводу.

– Здравствуйте! Об этом шумели в прессе, но, конечно, все замяли. Наверное, кто-то из бен Ладенов заплатил семье филиппинки пятьдесят тысяч риалов возмещения.

– Не могу поверить!

Об этом Марыся точно не хотела знать.

– Это ужасно! Не может быть, чтобы мой муж кого-то убил! Да еще женщину!

Сердце у нее дрожит от волнения.

– Можешь не верить! Может, это сплетня?

Ламия сдерживается, сообразив, что слишком много рассказала. «Даже если эта adżnabija[269] ушла бы от Хамида, ведь он все равно ко мне бы не вернулся. Никакого шанса!» Принцесса отдает себе в этом отчет, как и в том, что очень его любила. «А может, по-прежнему люблю?» – спрашивает она сама себя и чувствует, как румянец заливает щеки.

– Возвращаясь к Амире. У нее были неплохие идеи, свои собственные, а не взятые у кого-то или подсунутые мной.

Сентиментальное настроение Ламии улетучивается: она хочет как можно быстрее выбросить все эти воспоминания из головы. Она сама не знает, почему дала себя разговорить. «Эта молодая ливийка хотела добыть как можно больше информации о муже, – осознает она теперь. – О нем не скажу больше ни слова, уже ничего больше не узнаешь, корова!»

Она говорит себе это, а в действительности расплывается в сладкой улыбке.

– Конечно, старались доказать себе, которая из нас лучше в самом плохом, – холодно произносит она. – После одной пьянки поехали дрифтовать по городу. Но для Амиры даже этого было мало, и ей пришла в голову идея супер. Мы поехали на автостраду, ведущую в аэропорт, и там начали гонки. Подговорила меня, чтобы я дала ей свою машину, более быструю и большую. В этом была моя ошибка. Соплячка не была настолько опытным водителем, или ей не повезло. Было большое столкновение, в котором пять машин разбилось, три задеты, остальные быстро смотались. Среди них геройский и заботливый Хамид.

Она презрительно посмеивается себе под нос. Слушательницы в замешательстве, как будто тоже виноваты, и опускают головы.

– Четверо из наших парней, семнадцати– и восемнадцатилетних, погибли на месте, а около десяти были тяжело ранены. У меня по вине моей маленькой подруги треснула почка и отрезана стопа.

– Что? Как это? – обе слушательницы смотрят на ноги Ламии в шоке.

– Ведь у тебя нет протеза, – не подумав, говорит Дорота.

– Живем в Саудовской Аравии, вы, конечно, сами знаете, на каком уровне тут медицинское обслуживание. Стопу мне стеклом срезало, как бритвой. Упаковали ее в мешочек, а потом пришили.

Она весело поднимает браслет, который носит на щиколотке. И глазам пораженных женщин предстает почти невидимый искусный шов.

– Неплохо, – признает Марыся. – К сожалению, с Амирой ничего не смогли сделать.

– Она выглядела вполне неплохо, только руку сломала. Я уже этого не видела.

Принцесса становится грустной.

– Знаю от других, что в больнице оказались, однако, что у нее обширное внутреннее кровотечение. Моя сумасшедшая подруга находилась без сознания целые сутки. Ее мать чуть не умерла от отчаяния, видя боль и мучения дочери. Может, именно тогда она поняла, что сама не без греха. Она даже не пробовала протянуть ей руку, чтобы помочь выйти из депрессии после смерти любимого отца. Наверное, перед смертью Амира пришла в себя на минуту и сразу же ушла на тот свет. Позже умерла и ее мать. Это мне рассказывали, так как я тогда тоже боролась за жизнь и не знаю, каким чудом мне удалось выкарабкаться.

Ламия вздыхает и закуривает следующую сигарету. У нее дрожат руки, видно, что она по-прежнему очень сильно переживает свою шальную молодость и смерть подруги.

– Расскажу тебе, что мать Хамида не умерла своей смертью, а совершила самоубийство, – признается Марыся. – Хамид не мог себе простить, что оставил ее одну и, видно, недостаточно поддержал. В течение буквально пары лет он потерял всю свою семью.

Она заканчивает фразу и замыкается в себе. С нее достаточно копания в семейной грязи.

– Не мог себе также простить… – говорит дрожащим, сдавленным голосом Ламия, встает и поворачивается к женщинам спиной, – что оставил сестру и, как заяц, сбежал с места происшествия.

Она вытирает платочком глаза и размазывает тушь по лицу.

– А меня возненавидел за все. За смерть своих любимых женщин, за наши выходки в молодости и даже за то, что я его любила, – признается она и бросается бегом к дому. Марыся и Дорота слышат только ее рыдания.

– Короткие, изувеченные судьбы, – вздыхает дочь. – Одна история, рассказанная двумя разными людьми, и звучит по-разному.

– Ламия не такая уж и злая, – говорит мать. – Это страшно одинокая, потерянная и развращенная системой и деньгами девушка. Мне ее жаль и только. Ты не держишь на нее зла за то, что она встречалась с твоим мужем?

– Что ты? – слишком громко возражает Марыся. – Это прошлое!

– И далекое, – прибавляет Дорота. – Давнее прошлое.

Принцесса возвращается с опухшими глазами и красным носом.

– Знаете что? Я уже буду собираться. Вот это мы сегодня посплетничали! – жалко улыбается она.

– О нет! Сейчас я тебя не выпущу!

Хозяйка осторожно подталкивает ее к креслу.

– Говорим только о трагедиях, все мы прибиты. Я не позволю тебе в таком настроении выйти из моего дома, никогда! – она решительно крутит головой. – Расскажи, что ты сейчас делаешь, в чем твоя княжеская жизнь?

Марыся находит прекрасную тему для легкой беседы.

– Приоткрой нам, обычным женщинам, уголок дворцовых тайн. Повеселимся немного.

– Ха!

Ламия глубоко вздыхает и кажется довольной тем, что ее задержали.

– Я должна представлять мой род. Это значит показываться в публичных местах. Преимущественно хожу по детским больницам, потому что у меня есть подход к детям, они мне нравятся. Каждый день сижу то в одной, то в другой клинике по два, и даже три часа. Кроме того участвую в разного рода ужинах или женских посиделках, открываю выставки и показы… и так таскаюсь без толку. Единственное, что действительно доставляет мне радость и удовлетворение, – это помощь детям. Я хотела бы большего, – сообщает она.

Хозяйки верят каждому ее слову.

– Я уже столько лет ношусь с идеей основания собственной благотворительной организации, помогающей детям и женщинам в регионе. Столько плохого у нас происходит, столько обиженных! Вы не имеете понятия, какие трагедии разыгрываются в арабских, а особенно в саудовских домах! – признается Ламия, наблюдая за реакцией собеседниц. – Большинство этих драм никогда не увидит дневного света. Все скрыто за высокими заборами.

– Ламия, мне этого не нужно рассказывать, – взрывается Дорота. – У меня был муж-араб. Он похитил моих дочерей, а что со мной вытворял, даже не хочу вспоминать. Организация, помогающая девушкам в этой арабской стране, не для одной была бы избавлением.

– Можно было бы им помочь финансово.

Марыся понимающе смотрит на мать.

– Но в такой организации самое главное, необходимое – это юрист, – говорит Марыся. – Только такой человек мог бы вырвать потерпевших женщин из лап местного традиционного закона.

– Несмотря на бурные приключения времен моей молодости, после смерти Амиры я опомнилась и полностью посвятила себя науке. Поэтому изучила международное право в Сорбонне, а потом специализировалась на мусульманском. Никакой мутавва, никакой шейх мне нипочем!

Ламия задорно упирает руки в бока.

– Серьезно? Так, может, мы бы сделали что-то вместе? – несмело предлагает Марыся. – Что ты на это скажешь? У меня, правда, еще нет высшего образования, но английский я знаю как собственный язык и с октября начинаю изучать медицину.

Дорота впервые об этом слышит и удивленно смотрит на дочь с любовью и одобрением.

– Не знаю, могут ли иностранцы у нас основывать такие организации. Уточню.

Ламия видит банальное препятствие, стоящее на дороге реализации ее далеко идущих планов.

– Дорогая! У меня есть саудовский паспорт, и я полноправная жительница этой чудесной страны! – Молодая девушка просто скачет, а Ламия срывается и хватает ее за руку.

– Так у нас есть наша организация!

Принцесса тискает Марысю.

– Ты точно этого хочешь?

– Да, конечно!

– А что с деньгами? Должен быть основной капитал.

– У меня есть, никаких проблем.

– Так по сколько положим? – зондирует она почву.

– По полмиллиона?

– А не слишком мало? – в глазах принцессы появляется блеск, но в возбуждении Марыся этого не замечает.

– Думаешь, что по полмиллиона долларов будет мало? – беспокоится она.

– Ну, нет, если долларов, то окей.

Ламия похлопывает по спине свою новую партнершу.

– Какое название мы дадим нашей фирме?

– «Айша», как звали эмансипированную и любимую жену пророка Мухаммеда, – подсказывает Дорота. – Хорошо или нет? – Она начинает колебаться. – Эх, в общем, каждая вторая подобная организация носит такое название, – разочаровавшись, она теряет интерес к собственной идее.

– Так, может, «Саудовская Айша», что вы на это скажете?

– Звучит неплохо, – после минутного размышления соглашается княгиня.

– Мои поздравления, девушки!

Дорота нежно улыбается дочери.

– Желаю вам успеха. Вам нужно осуществить очень важную и ответственную миссию. Когда начнете?

– Если хочешь, то я могу подготовить все необходимые для основания организации документы. Если начнем после лета, это будет очень хорошо.

– Прекрасно! Идеальное время!

Марыся радуется, как ребенок.

– Летом и так жизнь в Саудовской Аравии замирает, а осенью все снова пробуждается. Супер! Исполняется моя мечта! Я буду помогать людям!

От счастья Марыся подпрыгивает на месте, а Ламия думает, когда же она сама утратила такую же стихийность и радость жизни. Сейчас ей доставляют удовольствие совсем другие вещи.

Постколониальная терпимость

Совет перед совместным выездом в Польшу на лето Дорота решает организовать у себя. Она живет сейчас с семьей в прекрасном охраняемом поселке с названием «Техас». Объект очень большой, находится там двести разнообразных вилл: часть одноэтажных бунгало, а часть двухэтажных домов с огромными садами, а также трехэтажные блочные дома для клиентов с бумажником поменьше. Инфраструктура поселка комфортная. Построены для резидентов кафе и рестораны, детские сады и игровые площадки с кондиционером, центры фитнеса с кабинетами оздоровления. Здесь есть продовольственные магазины, цветочный магазин и бюро путешествий, а также два больших бассейна и двадцать поменьше, которые размещены на верхних этажах. Даже также есть небольшой зоопарк с несколькими животными, летний кинотеатр, корты и поля для гольфа.

За забором поселка иностранки чувствуют себя свободно, не носят абаи, водят машины и ходят в короткой одежде, поэтому даже забывают, что живут в консервативной мусульманской Саудовской Аравии.

После того как Марыся и Дорота нашли друг друга в Эр-Рияде, перед несчастливой поездкой в Ливию, дочь просиживала у матери почти все дни. Но после того как они благополучно вернулись и родилась Надя, женщины решили заниматься ребенком на вилле молодой мамы. Там есть все необходимые вещи, а также прислуга и кормилица, которую трудно было бы каждый день возить туда-сюда. Марыся сто лет не гостила в семье, поэтому очень взволнована визитом – пребыванием в искусственно созданном суверенном мире. Ей так не хватает свободы, естественности, а прежде всего того, что не нужно носить жаркого черного плаща. Она вся дрожит, зная, что через минуту будет бегать в коротких шортах, майке и открытых сандалиях. Ранним утром они подъезжают с Хамидом к большим главным воротам поселка. Входы преграждают автоматические бетонные запоры, движущиеся полосы с колючими прутами и охрана – гвардия с оружием.

– Ну, они и охраняют этих своих резидентов, – удивляется Марыся. – Еще больше, чем дипломатов ДК[270].

– Они обязаны.

Хамид с одобрением смотрит на средства безопасности.

– В последнее время были покушения? Ситуация обострилась? – беспокоится жена.

– Нужно дуть на холодное. Самые серьезные теракты в Саудовской Аравии, надеюсь, уже в прошлом. Но сейчас, во время арабской весны, снова усилились контроль и охрана, потому что в огне революции никого не пощадят. Правда, к нам еще волнения не добрались, но кто знает? Говорят, что пожар охватит все арабские страны, даже самые богатые и стабильные.

– Успокойся! Не пугай меня!

Марыся после ливийских испытаний не хочет быть свидетельницей бунта, а тем более в нем участвовать.

Хамид минует стоянку для гостей и подъезжает к воротам, предназначенным только для резидентов.

– Ты должен был оставить машину на паркинге, – нервно указывает она.

– Необязательно, – отвечает с хитрой улыбкой муж.

Мужчина, не обращая внимания на рассуждения жены, вытягивает какое-то большое пронумерованное удостоверение, тычет охраннику под нос, и тот даже без осмотра автомобиля поднимает шлагбаум.

– Снова я о чем-то не знаю, – крутит носом Марыся. – Где у тебя нет связей? Становится скучно!

– Я ведь тебе уже говорил, что еще до отъезда в Йемен мы спроектировали его и контролировали строительство.

У Марыси от удивления вытягивается лицо.

– Ты мне говорил? – Глаза женщины становятся большими. – Не может быть! Когда?

– Ты не помнишь, потому что, наверное, вообще меня не слушаешь.

Хамид недовольно сжимает руль так, что белеют запястья.

– У меня вылетело из головы, – оправдывается Марыся, так как сейчас только что-то начинает припоминать.

– Тебе совершенно безразлично, о чем я говорю.

Он останавливает машину перед домом родителей и выразительно поглядывает на свою подругу.

– Словно назойливая муха жужжу.

Марыся укоряет сама себя. «Ну, я и разболтанная! Я должна обращать внимание на слова и запоминать информацию, – решает она. – Когда он мне это рассказывал?»

Размышляя, она трет лоб. «Наверняка еще до Ливии. То, через что я позже прошла, оправдывает мою частичную амнезию. Мама почти с ума сошла, а я вычеркнула часть данных из памяти. Что делать?»

Повеселев, она тихо смеется. «А может, я тоже с ума сошла, ведь, когда ты сумасшедший, об этом не знаешь?»

Она взрывается истеричным смехом, который вызывает струи слез. Она быстро хватает платочек, прижимает его к лицу и старается овладеть собой.

– Любимая, я не хотел тебя мучить.

Хамид тихо открывает дверь со стороны пассажира и осторожно гладит ее по спине, не зная, что должен делать с расстроенной женой.

– Нет, на такие вещи я не обижаюсь. Я только не знаю, что происходит, – Марыся смеется и плачет одновременно. – Думаю только…

Она громко вытирает нос.

– В хорошенькую же семейку ты вляпался.

– Не понимаю, – ее муж улыбается краем губ.

– Мать сумасшедшая, дочь склеротичка!

Сейчас они уже надрывают животы оба.

– Hello! Nice to see you![271] Ahlan wa sahlan! – слышат они крики, доносящиеся с порога.

– Ух, пойдем к ним.

Марыся выходит из машины и трясет головой, как молодой жеребенок.

– Я должна собраться.

Она кладет мужу голову на плечо, вытирает нос о его рубашку, трет глаза, вздыхает полной грудью и поворачивается в сторону удивленной их поведением семейки.

– Наконец-то вы к нам приехали! Век вас здесь не было! – мать встает на цыпочки, притягивая голову зятя, и целует его в лоб.

– Что происходит? – шепчет она ему на ухо. – Послеродовая депрессия?

– Наверное, да, – тихо отвечает Хамид, глядя на тещу со значением.

– Сама уже почти не помню, как мой дом выглядит.

Мать подходит к старшей дочери и нежно ее обнимает.

– Почти полностью к вам переселилась. Назойливая старая баба! Мы должны после лета это как-то урегулировать.

– Привет, сестра! – Хамид похлопывает по спине обрадовавшуюся Дарью, которая на мужские нежности реагирует пунцовым румянцем.

– Входите! – Лукаш приглашает всех внутрь. – Входите скорее, а то мухи налетят, – смеется он.

Жилище пахнет лавандой, которую любит Дорота. Освежают его многочисленные украшения, в том числе и предметы саудовского рукоделия. Из колонок льется негромкий джаз. Царит приятная семейная атмосфера. Смеха и радости через край. Мать чувствует себя очень счастливой оттого, что наконец ее дочь посетит Польшу, к тому же приедет на свою родину по польскому паспорту.

– Консул Петр рассказал мне, как это делается.

Дорота набирает воздуху.

– Когда у тебя двойное гражданство, то тебе легче путешествовать, а не труднее. Поэтому так: из Саудовской Аравии выезжаешь по саудовскому паспорту, а в Англию въезжаешь по польскому. Мы члены Евросоюза, и нам не нужны визы. А потом в Польшу – тоже без проблем как полноправная гражданка. Значит, Марысенька золотая, ты вообще не должна оформлять никаких виз, только для Хамида и малышки Нади. У вас есть для нее выездные документы?

– Конечно, без нервов, – успокаивает тещу Хамид, наблюдая беспокойство в ее глазах.

– Если это кого-то интересует, то у меня многоразовая, действующая год бизнес-виза, – сообщает он.

Он чувствует, что Дорота больше волнуется из-за дочки и внучки, а он идет прицепом. После того как он пришел к такому выводу, ему становится обидно.

– Прекрасно! Мои поздравления!

Лукаш похлопывает мужчину по спине.

– Ну, развлечемся в Польше! – обещает он. – Увидишь, какой приятной может быть жизнь. Очень рад!

Лукаш говорит, и под впечатлением этих милых искренних слов из головы Хамида сразу улетучиваются глупые мысли.

– Есть только проблема с визами для Ноны и Надиной кормилицы. Я разговаривала с вашим консулом, и что-то он не слишком хотел их выдать, – сообщает саудовец. – Что-то он крутит.

– Я все знаю.

Дорота удобно садится и серьезно смотрит зятю в глаза.

– Петр – порядочный человек и наверняка что-то придумает, но… А должны ли мы ехать с прислугой, не можем так, как все нормальные люди?

– А как ты себе представляешь нашу дочь без еды? – возмущается заботливый папа. – А может, мы должны ее оставить дома, а сами отправиться в путешествие? – спрашивает он шутливо.

– Да что вы! – выкрикивает Марыся в панике. – Я не согласна!

– Ну, не нервничай так, доченька, – старается успокоить ее мать.

– Как же я могу не нервничать! Я свою крошку не оставлю!

У Марыси даже руки дрожат.

– Думаешь, что только тебя обидели, отобрав у тебя детей? – обращается она к Дороте с обвинениями. – А не думала, что чувствует такая малявка, когда вдруг остается без родителей и родительского тепла? Даже самая лучшая и самая любимая тетя этого ей не даст. Представь, что у меня тот же комплекс, что и у тебя, только наоборот. Никогда в жизни я не дам разделить себя со своей малюткой!

Она снова собирается плакать.

– Извини, – шепчет мать.

Она шокирована этим неожиданным признанием.

– Я думала только, что Надя уже настолько окрепла, что могла бы перейти на искусственное питание из бутылочки, – оправдывается она.

– Мы хотим для нашего ребенка самого лучшего. Сама знаешь, что нет ничего лучше, чем естественное вскармливание, – старается снять напряжение Хамид.

– А Нонка пригодится как нам, так и тебе, чтобы ты не гоняла с метлой или все время не сидела на кухне. Правда? – он нежно прижимает жену и гладит ее по спине.

«Бедная Мириам! Что же она должна была пережить в детстве! Сколько боли, одиночества, непонимания…» – сочувствует он ей от всего сердца.

– Молодые правы, – включается в дискуссию Лукаш, хоть все знают, что он старается не спорить и не менять замыслов Дороты.

– Нужно уладить дело с чертовыми визами и все тут! Я могу поручиться за этих двух слуг, если так нужно будет, – предлагает он.

Хамид тяжело вздыхает, потому что не ожидал таких проблем.

– Доротка, любимая, расскажи нам, что происходит. Ты ведь все время держишь руку на пульсе. В чем дело?

– Речь идет о том, что ограничена выдача виз для прислуги. И это касается не только Польши, но всех стран шенгенской группы.

– Но почему? Ведь это такие же люди, у них есть билеты на самолет, страховка и визы на пребывание в Саудовской Аравии, а также свидетельство от спонсора. Я сделал нашим девушкам даже медицинское обследование.

– Видишь, оказывается, что справка у вас очень доходное дело, – объясняет Дорота, которой все рассказал дипломат.

– Что это значит? Их продают на органы? – подшучивает Хамид.

– Все делается тут, на месте, – язвит Дорота. – Выезжающие на лето – в основном представители знатных семей – забирают с собой несколько или даже более полутора десятка слуг. Возвращается из них только двое или трое, или даже ни одного. Наше консульство год тому назад выдало, само собой разумеется, дипломатические визы саудовской принцессе и ее двадцати двум слугам. Избалованная баба брала с собой даже женщину, которая укладывает волосы или отвечает за сумки. Она летела в Польшу через Лондон, но уже в Соединенном Королевстве все смылись. Конечно, случилось это не в первый раз, и с той же знатной особой. Наши дипломатические службы связались с вашими, которые сообщили, что они борются с этой практически контрабандистской деятельностью уже долгое время. На одной служанке можно заработать тысячу долларов: столько те платят за свою свободу. Значит, знатная принцесса заработала двадцать две тысячи. Потом полетела в США. Наверняка хорошо там развлеклась.

– Неплохой номер, – Хамид полон неодобрения. – Эти люди превзошли самих себя: знают, как, ничего не делая, нахапать побольше денег. Дармоеды! Пиявки!

Нервничая, он в бешенстве потирает лоб.

– Понимаю вашего дипломата. Но ведь нас это не касается! Нельзя обобщать. Но если у парня есть идущее сверху распоряжение, то, конечно, погонят в шею, – беспокоится он. – Что вы предлагаете? Вижу, что вы больше в теме, чем я.

– Может, по крайней мере, ваша домработница полетит с нами прямо в Польшу. Тогда она могла бы получить визу нашей страны. С этим не будет проблем. К тому же если мы ее возьмем с собой, – предлагает Дорота, – с одной кормилицей не должно быть уже никаких проблем.

Она глубоко задумывается, вздыхает, и видно, что ее что-то мучит.

– Я хотела бы, доченька, предложить, – обращается она тихо к Марысе, – чтобы ты Надю подбросила дедушке с бабушкой на ту одну неделю, которую планируете провести в Лондоне. Но сейчас уже вижу, что тебе этого не очень хочется.

– Мама, поверь мне… – дочка мило улыбается. – Если она будет далеко от меня, то ничего от моего отдыха, релакса и удовольствия не останется.

– Мы остановимся в апартаментах дяди около Гайд– парка, – сообщает Хамид, а женщины смотрят друг на друга со значением, потому что подтверждаются слова Ламии. – Я думаю, что прогулки с малышкой доставят нам невыразимое удовольствие. В Эр-Рияде при этой температуре, нехватке прохлады и минимальной влажности парков это невозможно.

– Да, это поразительная идея. А кроме того, мой муженек, – ласкаво обращается Марыся к мужу, гладя его по руке, – готовит столько приключений, что недели будет слишком мало.

– Но прошу вас, не отпускайте эту индуску одну с ребенком! – Дорота даже повышает голос. – Еще нашу крошечку кто-то украдет! Увидят белого ребенка с цветной и…

Хамид театрально хватается за голову.

– Дорота! В Лондоне больше индусов, пакистанцев, негров или арабов, чем чистокровных британцев. Там трудно найти белого, незакопченного жителя, поэтому этот город, как многокультурный тигель, притягивает людей со всего мира с разным цветом кожи и разным вероисповеданием. Никогда бы не подумал, что эти снобистские колониалисты могут быть такими толерантными! Если бы я должен был где-нибудь поселиться вне Саудовской Аравии и моего любимого Эр-Рияда, то выбрал бы Лондон, – признается он.

Лицо его расплывается при воспоминании о проведенных там чудесных минутах.

– Мириам, гарантирую, что ты полюбишь этот город! – выкрикивает он в конце, неожиданно целуя жену в губы.

* * *

Многочисленная семья вместе с прислугой приезжает на трех больших автомобилях в Международный аэропорт «Король Халид» в Эр-Рияде в шесть утра. К сожалению, рейс чуть свет. Дорота и Дарья сразу стягивают с себя черные абаи, которые ненавидят. Марыся колеблется и не знает, что делать.

– Над чем задумалась? – удивленно спрашивает девушка– подросток. – Ведь это зона пересечения границы, где каждый теряет свою национальную идентичность и должен придерживаться международного права, а не местной чепухи.

Девушка тянется к плащу сестры, желая его расстегнуть. Испуганная Марыся просто подскакивает.

– Дарья! Успокойся! – кричит она, нервничая. – У меня ведь саудовский паспорт и такое же гражданство!

Она расстроенно поясняет:

– Если я хочу выехать без проблем, то еще минуту должна прикидываться саудовкой. И без того цветной хиджаб, который у меня на голове, и волосы, которые из-под него видны считаются верхом разврата.

– Марыся права, – включается Дорота и оттягивает взбунтовавшуюся девушку. – Пойдем уж, а то еще наш самолет улетит, пока мы будем спорить о каких-то пустяках.

– Так что, будешь путешествовать, как какая-то черная ворона? – возмущается малолетка.

– До поры до времени! В самолете разденусь. Обещаю.

– Лишь бы не догола!

Лукаш шутя берет свою ручную кладь, а остальное, чуть ли не скирду сумок и чемоданов, толкают на тележках два грузчика-пакистанца.

Марыся, конечно, права. Вылет поляков проходит молниеносно, а саудовцев, как рентгеном просвечивают.

– Это твоя жена? – спрашивает Хамида таможенник.

– Да.

– Она не саудовка?

– У нее же саудовское гражданство! – бен Ладен потихоньку теряет терпение и повышает голос.

– А где она родилась? В Польше? – бдит службист. – Тогда почему у нее арабская фамилия?

– Отец – ливиец.

Хамид старается отвечать спокойно, а женщина, из-за которой ведется следствие, разумеется, покорно молчит, скромно опустив взгляд. Она видит краем глаза, что ее мать на другой стороне поста символически разводит руки в стороны.

– Ты мог бы позаботиться о том, чтобы твоя жена одевалась как надо и не оскорбляла Бога, – обращается с критикой таможенник к своему земляку. На Марысю он бросает лишь один презрительный взгляд.

После того как перевернули все документы, более получаса вели расследование, портя нервы, вся семья в сборе. Удается пойти на утренний кофе в бар на первом этаже. Все молчат и про себя думают, какие еще проблемы должны будут решить. Но уже ничего неожиданного или досадного не происходит, только забавная процедура, которую, пожалуй, кроме Саудовской Аравии, нигде больше не встретишь. Женщины к самолету проходят одним рукавом, а мужчины – другим. Женщин и их сумочки снова проверяет очень милая англоязычная таможенница. Она, конечно, в черной абае, а лицо под чадрой. Видны только черные доброжелательные глаза, сильно подведенные кохлем.

– Зачем им все те интроскопы, рентгены, сканеры, когда в итоге какая-то глупая баба всовывает свои грязные лапы в мою сумочку! – возмущается Дарья, фыркая себе под нос, и после осмотра буквально бежит внутрь.

Хамид купил авиабилеты для себя и жены, разумеется, в первом классе, поэтому у Лукаша уже не было выхода: он был вынужден взять четыре места для своей семьи в той же части самолета. Прислуга с ребенком, чтобы быть поближе к господам, была в бизнесклассе. Все сидят на первых креслах, сразу же за тонкой стенкой, отделяющей их от хозяев.

Никто из саудовцев не обращает внимания на молодых арабов, путешествующих с прислугой. Но европейцы, которым и так саудовцы-работодатели все возмещают, скептически поджимают губы и бросают пару злобных взглядов.

– Зависть – это очень противная черта характера, – шепчет Хамид жене на ухо.

– Посмотри, как мама переживает.

Марыся хохочет, видя пунцовый румянец на бледном лице Дороты.

– Мамуль, все окей?! – обращается к ней дочь, крича во все горло, а мать только делает ей знак рукой: потише.

– Люкс! – вообще не беспокоится Дарья. – Спасибо, Хамид! Первый раз в жизни летим таким классом.

– К сожалению, не я это организовал, – объясняет он смущенно. – Я хотел, но Лукаш, не знаю почему, уперся и сделал это сам.

Поляк улыбается уголком губ.

– Послушай, у каждого есть чувство собственного достоинства. Моя фирма платит за наше путешествие, – шепчет он, весело подмигивая зятю. – Я должен был кое-кого взять за яйца, чтобы дали так много.

Гордый, он делает большой глоток виски и, закрыв глаза, наслаждается его вкусом.

– Пожалуй, теперь только так и будем летать. Если мои женщины войдут во вкус, то уже не отвертишься.

При взлете все сиденья, разумеется, должны быть в вертикальном положении, ремни пристегнуты. Каждый затаил дыхание. Это необязательно. На прекрасных британских авиалиниях и машины, и пилоты отличные. Но известно, что каждый, у кого есть хоть немного воображения, боится летать. Сегодня же первый офицер – поляк, а среди стюардесс также две землячки Дороты. Это вызывает у нее полное доверие и патриотические чувства. Когда самолет достигает почти десяти тысяч метров и выравнивает полет, можно расслабиться, подняться с места или разложить глубокие мягкие кресла. Автоматически закрывается штора, скрывающая будь то одиночные, будь то двойные места, расположенные «валетом».

В этом классе и на этих линиях можно чувствовать себя комфортно и свободно, никто, кому не следует, не наблюдает за пассажиром и не беспокоит его. В распоряжении всех мягкие подушки в наволочках, миленькие бежевые пледы, несколько наушников и косметичка со всем необходимым для личной гигиены. Перед каждым пассажиром – экран, на котором можно посмотреть новейшие фильмы или понаблюдать за траекторией полета. Если кому-то не хочется таращиться в экран, он слушает музыку. Теперь и Марыся чувствует себя свободной. Она встает, демонстративно стягивает абаю и хиджаб и как попало запихивает их в сумку. Довольная, она падает на сиденье, а Хамид нежно поправляет локон, спадающий ей на лицо.

После сытного и исключительно изысканного перекуса, состоящего из икры, копченого лосося, французского паштета из гусиной печени, разнообразных салатов, горячих перепелок в кисло-сладком соусе со специальными клецками, десерта и гектолитров напитков, даже Дорота набирается смелости и отвязывается.

– Теплые булочки с маком и лебнехом[272] были самыми вкусными, – наклоняется Дарья из-за шторы и показывает всем мордашку, еще запачканную едой.

– В тебя, дочь, не стоит инвестировать, – добродушно смеется Лукаш.

– А Адаш что-то ел? – беспокоится Дорота, изолированная от сына.

– Конечно, конечно, – смеется девушка. – То же, что и я, только я посыпала ему сверху сахаром.

– А что он делает? Может, хочет ко мне?

– Сейчас хлещет колу и не отрывает нос от iPad-a, который, не знаю зачем, вы ему купили.

Девушка критикует родителей и то, что они балуют ее любимого братишку.

– Хорошо, хорошо! Кто бы говорил, мудрая неизбалованная девушка. А кто сказал, что дня не проживет, если не получит самый новый телефон самсунг «Galaxy Note»? Для чего тебе такой высокотехнологический аппарат, я не знаю, но стоил он, как нормальный лэптоп, – шутит Лукаш со своей любимицей. – Так что не критикуй, котик.

Он встает, наклоняется через высокие поручни кресла и ерошит волосы приемной дочери.

– Эй, эй! – довольная Дарья изображает обиженную и забавно стряхивает руку отчима. – Немного частной жизни! В конце концов, я не для того лечу первым классом, чтобы сосед цапал меня за волосы.

В этот момент она взрывается юным безудержным смехом.

– Как я рада, что мы наконец выбрались вместе на отдых!

Марыся не может прижаться к мужу, потому что сидит напротив, но она кладет ноги стопами ему на колени.

– Слушай, а ты не переборщил с мероприятиями в Лондоне? – возвращается она к теме, которая в последнее время мешает ей спать. – Ты купил через Интернет гору билетов за чудовищные деньги.

Она наклоняется к своему компьютеру.

– Как мы сможем это все посмотреть и еще ежедневно ходить с Надей на обещанные прогулки, я не понимаю.

– Что ж, всегда можно изменить и сократить богатую программу, – улыбается Хамид, держа баночку с пивом. – Может, прогулки сократим до получаса?

Он веселится.

– Ну что ты! – возмущается Марыся. – Ребенок наконец может подышать свежим воздухом, без пыли, угара и пересыхания в горле! И ты хочешь ее этого лишить?

– Любимая, я пошутил! – ничто не может испортить ему настроение и нервы жены вообще не выводят его из равновесия.

– Уф…

Марыся наклоняет голову над стопкой бумаг, открывает ноут с календарем и принимается писать.

– Что ты делаешь?

Хамид наклоняется и смотрит с интересом.

– Нужно составить план отпуска, все записать, что, где, когда и во сколько. А то иначе вообще этого не осилим. А я между тем хочу все увидеть.

Взволнованная, она поправляет волосы и закладывает пряди за уши.

– Я подготовилась, купила путеводители, план города и распечатала из И-нета дополнительную информацию.

Она машет стопкой бумаги в подтверждение своих слов.

– Я могу служить тебе путеводителем, – Хамид нежно гладит жену по ноге. – Я знаю этот город как свои пять пальцев.

– Да, помню. Ты останавливался уже в апартаментах дяди? – невинно спрашивает она.

– Если ты так хорошо ориентируешься, то наверняка должна знать и то, что я жил там каждый раз, когда бывал в Лондоне. Наверное, не раз и не два посещала тебя Ламия и наверняка сделала отчет обо всем, – он не скрывает неудовольствия. – Конечно, рассказала тебе свою версию событий… – Он разочарован. – Это исключительно зловредная женщина, паршивая, расчетливая, лживая и обладающая большими способностями манипулировать людьми, – сообщает он, стараясь совладать с эмоциями. – Не знаю, хорошая ли это мысль, чтобы именно с ней ты основывала благотворительную организацию.

– А с кем еще? – взрывается Марыся, но сразу же понижает голос.

– С кем хочешь, только не с ней, – говорит Хамид театральным шепотом.

– Я в Эр-Рияде никого не знаю, прежде всего, никого с такой суммой и при таких связях. Что может случиться? Возможно, все сорвется, мы никому не поможем, – утверждает она беззаботно.

– Девочка моя, ты по-прежнему наивна! – делает нелицеприятный вывод Хамид. – Не исключено, что ты потеряешь все с таким трудом ввезенные нами в Саудовскую Аравию деньги. Но и это не наихудшая версия событий. Она может задать тебе больших хлопот! И это серьезно! – предостерегает он.

– Ты ее попросту ненавидишь, – к такому выводу приходит ревнивая жена. – Почему ты обвиняешь ее во всем плохом, что случилось с тобой? А может, ты сам немножко виноват? – язвительно спрашивает она.

– Окей, в те годы, когда мы общались, я не был воспитанным парнем…

– Вы встречались, – перебивает Марыся.

– Хорошо, мы встречались, – покорно признается Хамид. – Но если бы она не провоцировала, моя сестра была бы жива. И мать тоже.

– Как это? Она провоцировала? Ведь это твоя сестра вела автомобиль?

– Да, только Айша выпрашивала поводить «Шевроле Камаро» Ламии, а та ей его дала без проблем. Ехали вместе. Моя вина только в том, что я согласился и сам гнал за ними на «порше» сестры, – рассказывает он совершенно новую версию событий. – Девчонка не знала автомобиля, а машина Ламии по сравнению с машиной Айши, как ракета против телеги. – Он умолкает, а Марыся его не подгоняет. – Эта кретинка-принцесса вначале высунулась до половины из машины в окно и корчила рожу, как придурковатый американский ковбой. Когда скорость была бешеной, она наконец приземлилась на свою худую задницу, но зато выставила в окно ногу. Ламия мою сестру подзуживала, подгоняла – и разгорячила… – он прерывается, потому что от злости ему нечем дышать. – Я тоже не справлялся с «порше», только сжимал руль и зубы. Буквально летел над трассой. Айша в итоге задела фонарь, тогда Ламия потеряла стопу. Тогда моя машина буквально оторвалась от шоссе, взлетела в воздух и начала кувыркаться. Слава Богу, что я упал на обочину, и никто на меня не наехал. Если бы дверь не выпала и я вместе с ней, то тоже уже был бы мертв.

– Что с тобой случилось? Сломал себе что-нибудь? – беспокоится жена, хоть рассказываемые события случились десять лет тому назад.

– Стукнулся головой о камень и лежал без сознания до приезда машины «скорой помощи». Очнулся в больнице, голова разбита, вся в бинтах. Несмотря на то, что выл от боли и не мог держаться на ногах, по собственному желанию выписался из клиники и помчался к сестре. Мама уже была там.

Воцаряется неловкое молчание.

– Остальное ты знаешь. В какую версию ты поверишь, это уж твое дело. Мириам, я прежде не рассказывал тебе всего с подробностями, потому что хотел пощадить тебя и себя.

Он смотрит жене прямо в глаза.

– Любимый! Конечно же, я верю тебе! – горячо выкрикивает Марыся. – Ну, эта Ламия и лжет! Для чего? Зачем?

Она удивляется.

– По всей видимости, хочет тебя против меня негативно настроить, вот что! Я с ней быть не захотел, так в наказание пусть я останусь один, как пес, пусть жена уйдет от меня, забрав любимого ребенка!

Хамид бесится так, что просто искры летят у него из глаз.

– Ну, я и глупец! Я думал, что она изменилась. А тут, пожалуйста! Как эта девка вмешивается и интригует! Она в молодости могла еще похуже вещи делать…

– Что именно? Расскажи мне уже все разом, – подговаривает Марыся, уже разнервничавшись. – Выбросим это в конце концов из головы.

– Если хочешь, я открою перед тобой настоящее лицо твоей любимой принцессы, – издевается ее муж. – Дай, подумаю.

Он устраивается удобно в мягком кресле и, закрыв глаза, откидывается на спинку, заказывает у стюардессы стакан воды и продолжает:

– Когда она только очухалась после аварии, стараясь мне досадить, нашла себе любовника. Она думала, что таким способом отомстит за разрыв отношений. А я не мог на нее смотреть! Вдруг я осознал все ее интриги и чудовищность поступков, которые она совершала. У меня открылись глаза! Как бы но ни было, ее любовник не был ни арабом, ни мусульманином. Здесь она уже несколько перегнула палку, пошла ва-банк. Бедный парень был американцем и, пожалуй, исключительным глупцом, так как с ней спутался. Мало того, что она представительница правящей ортодоксальной касты, да еще и дочь ислама. Просто дебил! Или читать и писать не умеет, неграмотный какой-то! Достаточно взять в руки первую попавшуюся газету, исследование или даже прогуглить тему: «Возможность связи мусульманки с немусульманином». Наверное, он не знал, чем это грозит, особенно в Саудовской Аравии, а то иначе ради такой девицы не рисковал бы головой! Она, конечно, ничего не чувствовала по отношению к нему, потому что не скрывала свою связь. Ламия выставляла его напоказ, появлялась с парнем на каждом шагу. Она просто хотела, чтобы это дошло до меня. Не обратила внимания на тот факт, что мне это безразлично!

Он тянется за стаканом и делает пару небольших глотков.

– Чем же это кончилось? Говори же скорей, а то просто какой-то ад! Так подло использовать наивного парня!

Марыся возмущается, вовсе забывая, что борьба велась за ее супруга.

– Через некоторое время дело дошло до двора. И началось. Разумеется, арестовали и одну, и другого. Только принцессу – под домашний арест, а американца бросили в тюрьму строгого режима. Провозгласил им фатву главный имам не только Эр-Рияда, но всей Саудовской Аравии. Приговор был, конечно, страшный – смерть.

– А как же ей удалось из этого выбраться? – хватается за голову Марыся. – Это невероятно!

– Тихо, все по очереди.

Муж смиряет ее пыл, цинично прищуривая глаза.

– Дойдем и до этого. Огласили в прессе вердикт, и в качестве примера и для острастки черни смертная казнь должна быть приведена в исполнение публично, на знаменитой площади Чоп-Чоп[273].

– На Аль-Дейре? Там, куда я езжу за покупками на Золотой рынок? – задает Марыся риторический вопрос.

– Ну, разумеется! Красивый сквер с фонтанами напротив Главного бюро комиссии по поддержанию невинности и предупреждения преступности по пятницам иногда используется как место казни.

– Я всегда думала, что это сплетни. Не хотелось в это верить! Ты был там? – шепчет она в ужасе.

– Не могу себе этого простить… – произносит Хамид.

Марыся в шоке от того, что муж так искренне признается в зверстве.

– Позже я очень жалел об этом, так как многие годы этот кошмар преследовал меня. Не нужно быть злобным. Это событие вылечило меня от гнусного ощущения раз и навсегда.

Он умолкает, сглатывая, и в душе надеется, что жена прервет его признания. Этого не происходит. Женщина смотрит на него с ужасом, пылающий румянец заливает ее лицо.

– Толпа вела себя как на древних турнирах: выла, свистела, топала, аплодировала… что-то страшное! Я стал сзади у самого края, но масса людей потянула меня за собой и ни с того, ни с сего я оказался в первом ряду. Не было никакого ограждения, никакой полиции, никакой ленты, закрепленной на столбиках. Все знали, где остановиться, и никто не пересекал условной линии. Первым привезли мужчину. Он вышел из тюремной машины вполне спокойный и владеющий собой.

Хамид вытирает лоб, который покрыли капельки пота. Он сделался до смерти бледным. Сердце у Хамида стучало, как молот, будто он, как тогда, находится на месте казни. Кровь пульсирует и шумит в голове до такой степени, что собственный голос слышится ему, как через отражающую мембрану.

– Этот молодой блондинчик, казалось, смирился со своей судьбой. Я не в состоянии этого понять, но позже слышал сплетни, что приговоренных к смерти накачивают наркотиками и бедолаги вообще не понимают, где находятся и что им уготовано. Палач уже ждал. Это был высокий худой мужчина, который очень гордился профессией. Он исполняет свою работу каждый день. Я недавно читал с ним интервью в Интернете. Он хочет передать свое искусство сыну… – сообщает Хамид с издевкой, но в действительности хочет оттянуть свой рассказ. – Американец стоял, как невинный барашек, ждущий своего конца, и удивленно осматривался, щуря при этом глаза от слепящего полуденного солнца. Мясник не отрезал ему голову тесаком, о нет! Мы, арабы, любим театр и поэзию, – шутит он.

Горло его сдавлено, потом, целую минуту Хамид откашливается.

– Палач взял размах по полукругу и подбежал к жертве. В конце он сделал три длинных прыжка. При последнем он поднял вверх большую саблю. Ее острие блеснуло и молниеносно опустилось на шею юноши. Голова покатилась по площади, по красивым отполированным терразитовым плитам. Ты не представляешь, сколько в нас крови! Не верю медикам, что только шесть литров! Ярко-красная кровь хлынула из шеи блондина, а его маленькая головка откатилась на два метра от тела, которое извивалось в предсмертных конвульсиях.

Марыся машинально теребит пальцами бахрому пледа. «Что за страна? – приходит ей в голову. – Какое зверство! Почему мы должны там жить? Почему обрекаем на это свою дочку? Мама была права, они еще не вышли из Средневековья».

– А принцессе все сошло с рук? – спрашивает хриплым тихим голосом Марыся, думая, что это уже конец страшного повествования.

– О нет, моя любимая! – язвит Хамид. – Когда собрали парня и его останки бросили на грузовик, включились те красивые фонтаны, чтобы смыть пурпур крови и обломки костей. Через минуту воду перекрыли и автоматически закрутили клапан, находящийся в плитке площади. После наведения кое-какого порядка привезли девушку. Она приехала в красивой большой машине с приводом на все четыре колеса. Пожалуй, это был «Форд Экспедишн». – Он секунду раздумывает над совершенно несущественной подробностью. – Она сидела сзади, а по обеим сторонам от нее – другие две женщины. Наверное, охрана. Вся в черном. На ней, конечно, была черная абая, к тому же черный никаб[274] и отодвигающаяся накидка на глаза с тюлевой вуалью. Руки в перчатках, а на ногах, обутых в мокасины, – черные носки. Не было видно ни сантиметра ее кожи – ничего. Она выглядела как черный дух, на котором ветер шевелил полы длинного, до земли, черного плаща. Как и ее предшественник, она шла на смерть без малейшего сопротивления. Знаешь, над чем я тогда интенсивно думал?

– Не имею понятия, – признается Марыся. – Как оттуда сбежать? – пробует она догадаться.

– Нет. Я думал, как этот умелый палач отмерит, чтобы ударить именно по шее, а не где-нибудь еще. Ведь та девушка выглядела как черный холмик, шире внизу и сужающийся кверху. На широкой сермяге не определялась ни попа, ни бедра, а тем более шея!

– Ради Бога! И что? Это же была резня среди бела дня! – выкрикивает она в ужасе.

– Спокойно. Видно, они имеют опыт в казнях женщин тоже, потому что палач достал небольшой револьвер. Раздался один выстрел. Девушка упала. Тут же подбежал доктор в белом халате, послушал ее стетоскопом и утвердительно кивнул головой. Вот и все.

Хамид глупо улыбается.

– Постой, постой! – вдруг что-то доходит до слушательницы. – Ламия была у меня несколько раз, в последний раз не более чем две недели назад, значит, что-то тут не складывается!

– Мистификация, вот что!

Возмущенный мужчина грозит пальцем.

– Если бы я это тогда знал! – задумывается он. – Хотя это мне бы много не дало: я, пожалуй, так же бы пережил трагичную смерть чужих людей, как и знакомых. Бог свидетель, это страшно!

– Расскажи, как они это сделали? Кто это был? Как можно лишить жизни невинного человека?

– Все возможно. Американцы даже не муркнули. А ведь если бы убили их гражданина, то шумели бы, как сумасшедшие, разорвали бы дипломатические отношения, и от Эр-Рияда не осталось бы камня на камне.

– Ну да, – признает его правоту Марыся, зная, как янки могут бороться за своих.

– Об экзекуции помалкивали. No comments. За этого несчастного блондина заплатили большие деньги или где-то нашли его на свалке. Не имею понятия. А бедная убитая? Говорят, что девушку купили у бедуинов. Отец без зазрения совести продал ее за большие деньги. Очевидно, у него было много дочек, – решил Хамид.

– Черт побери! – не выдерживает Марыся. – Это же торговля живым товаром!

– Согласен.

Муж признает, что жена права. А она внезапно встает и бросается в бизнес-класс. Через минуту возвращается, неся на руке спящую Надю.

– Представь себе…

– Нет! Никогда!

Они точно знают, о чем каждый из них подумал.

– Заканчивай уже, прошу тебя.

Марыся садится, опускает поручень кресла, укладывает новорожденную на животик и прикрывает ее пледом. Отец протягивает руку и поправляет одеяло.

– Ламии, конечно, неофициально, заменили смертную казнь изгнанием.

– Куда же ее изгнали? Она говорила, что закончила юридический факультет в Сорбонне? Я ничего уже не понимаю!

– Это такая княжеская экспатриация. Прямо в Париж, – шутит Хамид. – Но эта «француженка» там не осталась, а вдруг беспрепятственно вернулась через шесть или семь лет в Эр-Рияд. Ха!

– И что? Никто не удивился? Никто ни о чем не спрашивал? – не верит Марыся собственным ушам.

– Я, как ее увидел, чуть не потерял сознание. Помнишь мою с ней стычку в Бахрейне? Тогда я, собственно, отдавал себе отчет в этом мошенничестве и думал, что от бешенства меня удар хватит. Все равны, но есть равнее других. Соблюдение закона – только для маленьких людей, – горько подытоживает он.

– Ах, чтоб тебя!

Марыся сжимает руку супруга, теперь уже досконально понимая его реакцию и неприязненное отношение к этой испорченной женщине.

– Знаешь, я еще подумаю, создавать ли с ней благотворительную организацию. Ты прав, от нее всего можно ожидать. Не моргнув глазом она может доставить нам большие неприятности.

– Я тебя не хочу отговаривать от этой идеи. Она прекрасна, но нужно знать, с кем сотрудничать.

Супруги остаток долгого полета проводят в молчании, размышляя о человеческих судьбах и своей жизни. Хамид надевает наушники и включает классическую музыку. Марыся долго прижимает любимую доченьку, они вместе глубоко засыпают. Невинный ребенок мечтает о чем-то приятном, потому что поминутно улыбается. Мать же мучат кошмары.

* * *

– Быстро, быстро!

Дорота снова нервничает, но на этот раз у нее есть на это основания.

– Мама, не преувеличивай! – протестует Дарья и, шаркая ногами, тащится позади всех торопящихся. – Ведь у нас есть целых полтора часа.

– Только полтора, – подключается Хамид. – Мы с Мириам можем даже еще выскочить на кофе, потому что мы выходим в городе. Но вы летите в Варшаву, поэтому должны переехать с пятого терминала на третий, а это, поверь мне, большой отрезок пути. Хитроу – это один из самых больших аэропортов в Европе. Будете ехать вначале пятнадцать минут автобусом, а потом подземным поездом. Иногда его нужно еще подождать, поэтому поспеши! – он осторожно подталкивает ее в спину.

– Держитесь!

Марыся на бегу целует мать и машет им рукой на прощанье.

– Maaм[275], может, я с вами останусь?

Служанка-филиппинка Нона боится чужих людей.

– Ведь я могу пригодиться, – уговаривает их она, преданно глядя в глаза.

– Беги же, женщина! – бесится саудовец. – Держись от них недалеко, а то еще потеряешься и наделаешь нам хлопот!

– Увидимся через неделю! – польская семья посылает воздушные поцелуи и садится в автобус.

– Уф!

Марыся поворачивается к отъезжающим спиной.

– Едем домой. Я от них немного устала.

В аэропорту их ждет арендованный автомобиль. Они быстро садятся в «Мицубиси» максивэн, но на место приезжают только через сорок пять минут. Лондон – это более чем восьмимиллионный красивейший мегаполис. Поэтому, несмотря на то, что они страшно задержались и поминутно стоят в пробках, для Марыси время летит быстро.

– Это Гайд-парк! – выкрикивает она взволнованно, потому что узнает изображение на фотографиях, которые так скрупулезно в последний месяц изучала.

– Да, уже почти приехали. К сожалению, мы ехали так долго, потому что попали в час пик. В полдень в центре хуже всего, хоть в принципе должен тебе сказать, что здесь никогда не бывает пусто.

Хамид довольно оглядывает знакомые места.

Здание, в котором располагаются апартаменты дяди, огромное, в старом солидном викторианском стиле и, обновленное после реставрации, просто ослепляет белизной. Входят, открывая большую застекленную дверь с помощью кода. Глазам прибывших открывается огромное фойе со стойкой и предупредительным консьержем за ней, который сразу узнает молодого саудовца. Он помогает внести чемоданы, подает вниз лифт и постоянно добродушно улыбается. На их этаже холл освещают торшеры с кремовыми абажурами, давая неяркий свет, а пол прикрывает мягкий ковер цвета капучино. Каждые пару метров античные стульчики с искусно выгнутыми ножками. На одном – высокая ваза со свежими цветами, на другом – ваза, наполненная ароматными сушеными фруктами. Марыся поражена, так как не ожидала увидеть такой комфорт на чужой земле. Она думала, что семья мужа очень богата по саудовским меркам, но не по европейским, а тем более британским. Апартаменты открывают с помощью карты, молодые со служанкой-индуской и спящей в коляске крошкой пересекают порог. Хамид сразу падает на софу, но Марыся и Альпана стоят как вкопанные. Гостиная громадная и поразительно светлая. Одна из стен – сплошное окно, вмонтированное на расстоянии пятидесяти сантиметров от пола и почти до потолка. Закрывают его чудесные вышитые тюлевые шторы и тяжелые, связанные шнуром гардины. Стягивающая подвязка – в том же тоне, только чуть темнее. Украшены они кристаллами и кистями с шелковой бахромой. Когда женщины с трудом отрывают взгляд от чудесных хрустальных украшений вдоль штор, они переводят изумленные взоры на мебель.

– Это все антиквариат? – Марыся не дыша произносит первые слова.

– По большей части.

Хамид, видя шок на лице жены, озорно улыбается.

– Дядя был заядлым коллекционером предметов искусства и разбирался в этом.

– У него есть вкус! Никогда не надеялась такое увидеть у парня, который каждый день надевает белую тобу, платок на голову и шлепанцы, – искренне признается она, не задумываясь, что ее слова могут задеть супруга.

– Этот парень, – отвечает Хамид с издевкой, – окончил в Британии факультет истории искусства, и только ситуация дома вынудила его руководить семейным бизнесом. Не оценивай людей по одежде.

– Извини, но это культурный шок, – Марыся приседает рядом с мужем на краешек, потому что боится, что старое кресло тут же под ними развалится.

– Вся мебель отреставрирована, а когда чего-то не хватало, дядя заказывал у столяра, специализировавшегося на изделиях той эпохи. Идите, я покажу спальню, – говорит он.

– Я должна спать на этой большой исторической кровати, мaaм? – спрашивает с ужасом Альпана.

– Если господин так говорит, то так, по-видимому, должно быть.

Марыся тоже этому удивляется, но что делать.

– А здесь нет служебных помещений, – не выдерживает она, спрашивая у мужа. – Индуска должна спать в викторианской спальне? – шепчет она ему на ухо.

– Любимая, ну ты и расистка! – в голосе мужчины веселье. – Есть только маленькая клетушка без окна. Ты хочешь, чтобы она там жила с нашим ребенком или чтобы Надя была с нами и ночи напролет плакала?

– Пусть будет, как ты запланировал. Я уже ничего не говорю, – смутившись, она поворачивается спиной.

– Распаковывайся! Чего ты ждешь?! – кричит она ни в чем не повинной кормилице.

– Я думаю, что сегодня мы устроим себе организационный день, – Хамид хватает разнервничавшуюся Марысю в объятия. – Как смотришь на то, чтобы вздремнуть?

– Ну что ты? – возмущается девушка. – Лондон ждет! Я так возбуждена, что глаз бы не сомкнула!

Мужчина хмурится, потому что рассчитывал по крайней мере на непродолжительный отдых.

– Так что ты хочешь делать? – сопит она недовольно. – В трех минутах от нас торговый центр «Уайтлиз» со множеством кинотеатров, ресторанов и бутиков. Там магазины всех известных мировых марок. Отреставрированы Вестбурн-гроув и Квинсвей – это изящные места: одно – чтобы что-то купить, другое – чтобы потом что-то изящное перекусить. Тоже близко, – описывает он, не обращая внимания на то, что подруга протестующе машет головой. – Уже знаю, специально для тебя! – выкрикивает он, счастливый, что наконец удовлетворит свою привередливую женщину, хоть по-прежнему не в большом восторге от перспективы ожидающей его эскапады. – Рынок Портобелло, самая известная торговая улица в мире, проходит через сердце Ноттинг-Хилл, известного всем по фильму с Хью Грантом и Джулией Робертс. Это многолюдный бульвар, по обеим сторонам которого под навесами находятся магазины, а посреди – обычные ларьки. К тому же можно торговаться! Что-то вроде нашего арабского рынка. Торгуют арабы, индусы, пакистанцы, негры…

– Поразительно! Наверняка еще туда пойдем, – Марыся наконец прерывает этот перечень. – Но не сегодня. Мы падаем от усталости.

Хамид вздыхает с облегчением.

– Сейчас я отправляюсь в парк на прогулку, – решительно сообщает она.

– Как это?! Сама?! Я пойду с тобой!

– Так это! Большую часть жизни я жила в странах, которые были для женщин тюрьмой, а Саудовская Аравия – это уж какой-то апогей! – выкрикивает она в бешенстве. – Извини, но тут, в Англии, я не нуждаюсь в махраме! Freedom[276]! – орет она во все горло.

– А если ты потеряешься? – муж, как всегда, беспокоится. – А если кто-нибудь к тебе пристанет?

– И что? Я маленькая девочка или взрослая женщина? Этот ваш саудовский подход!

– Но любимая! Не хочу тебя связывать или дискриминировать, но…

– Так в чем дело? А? Я не говорю? Не знаю языка?

– Тебе в самом деле будет приятно таскаться одной в чужом городе?

– Я возьму с собой Надю, – сообщает Марыся неохотно, кривя рот в сторону. – Так уже лучше? Я не буду шляться, наводя на мысль всех проходящих самцов, что вышла подцепить кого-нибудь. А ты сможешь спокойно упасть в объятия Морфея.

Она прямо смотрит в глаза ревнивому, но почти засыпающему мужу.

– Так, может, возьмешь с собой Альпану? – советует мужчина. – Она будет катить коляску.

– Ты что, идиот или только прикидываешься?! Я что коляску толкать не умею? Альпина, иди сюда! – зовет она няньку. – Приготовь Надю на прогулку и накорми ее хорошо, так как мы вернемся только через пару часов.

Из-под прищуренных глаз она наблюдает за Хамидом и его реакцией на ее слова, но лицо пораженного саудовца превращается в маску и не выражает никаких чувств.

– А у тебя есть какие-нибудь нормальные шмотки для Лондона? – спрашивает индуску Марыся, когда та через минуту входит с ребенком на руке.

– Это мое самое лучшее сари, – поясняет прислуга с гордостью. – У меня есть еще таких два. Специально перед отъездом у швеи пошила в Аль-Басе[277].

– Я очень рада этому, но неужели ты хочешь в традиционных шмотках просто из другой эпохи ходить по улицам среди нормальных людей? – подшучивает над ней хозяйка.

– Здесь каждый одевается, как хочет, – поясняет Хамид, стараясь сдержать острый язык жены, которая своей болтовней огорчает не только его, но и женщину, которая отдала за наряд тяжело заработанные деньги. – Негры носят свои разноцветные платья и тюрбаны, пакистанцы – туники и панталоны, арабы – тобы или галабии, а их женщины – абаи и чадры. Это свободная страна. Каждый поступает, как заблагорассудится, и никто никого ни к чему не принуждает. Ты не хочешь ходить в абае, не надо, но оставь в покое бедную женщину.

– Альпана, – впервые Марыся правильно произносит ее имя. – Если бы у тебя были джинсы, хлопчатобумажные футболки, цветные блузки, модная куртка, удобная спортивная кожаная обувь, ты не хотела бы носить это вместо сари?

– Я…

Индуску берет оторопь, и она с минуту молчит.

– Хотела бы, – шепчет она, очарованная такой перспективой.

– Ха! Видишь! – выкрикивает довольно Марыся, упрекая мужа в незнании. – Ношение национальной одежды – это не всегда результат осмысленного выбора. К сожалению, чаще диктуют традиции.

– Завтра едем в Кэмден-таун за покупками, – сообщает она еще более шокированной прислуге. – Если будешь одета по-европейски, то сразу же лучше себя почувствуешь и не придется бинтовать себе почки.

Она смеется, беря сверток со спокойной Надей, которая выдержала всю тираду матери, и в хорошем настроении выходит на свою первую в жизни самостоятельную европейскую прогулку.

* * *

Марыся долго ждала сегодняшнего дня. Даже не надеялась, что Хамид запомнит ее рассказы еще с Йемена о том, как она обожала мультфильм-сказку «Король Лев», и в Лондоне организует ей такой сюрприз. Бродвейский мюзикл «Король Лев» в старом театре «Лицеум» недалеко от Ковент– Гарден! Событие обещает быть чудесным, перед представлением взволнованная Марыся не спит всю ночь. Под утро она наконец впадает в дремоту, поэтому Хамид сам отправляется с Надей на прогулку.

В час дня любительница сказки стоит у двери.

– Мы уже должны выходить!

– Любимая, ведь спектакль в полтретьего! – муж посмеивается себе под нос. – У нас уйма времени.

– Но у нас еще на руках нет билетов! – Марыся нервничает, как и ее мать. – Ничего, что ты заплатил через Интернет, отвалив кучу денег? А теперь на полчаса раньше выступления мы должны еще получить билеты в кассе театра. Может быть очередь, в метро задержишься…

Ей не хватает воздуха от возбуждения.

– Ну, поспешим же! – не выдерживает она, хватая спортивный пиджак мужа, и почти выбегает из дому.

Марыся выглядит прекрасно. Никто бы не сказал, что полгода назад она носила больших размеров тяжелый живот. Никто бы вообще не подумал, что у нее есть ребенок! Она по-прежнему стройна, прежде всего благодаря длинным ногам, которые прекрасно смотрятся в итальянских туфлях на шпильке. Узкие бедра и осиная талия чудно контрастируют с большим бюстом. Буйные, непослушно вьющиеся волосы она уложила в туго заплетенную косу, которую искусно закрепила на затылке с помощью шелкового шарфа и шпилек. Специально для этого случая она надела элегантное платье до колена из мягкого бархатного трикотажа с добавлением шелковых и эластичных нитей. Весь шик его – в цвете и модели, материал глубокого черного цвета богато расшит красными цветами, фасон же подчеркивает фигурку женщины, облегая ее молодое тело. Каждый второй мужчина на улице или в метро оглядывает красивую арабку. А она, не подозревая о своей красоте и сексуальности, идет, как модель по подиуму, лениво двигая бедрами.

– Нужно было взять такси, – злится Хамид, но старается явно не выказывать ревности. Зачем толкаться в метро!

Он обнимает жену за талию, чтобы показать, кому принадлежит эта восточная красавица.

– Sorry, – какой-то молокосос намеренно трется о Марысю бедром.

– Cheers[278]! – другой парень, хотя места достаточно, подталкивает ее к металлическому поручню и сладко ей улыбается.

– Hey, you! – не дает женщина себя в обиду. – Отодвинься, к черту!

Она кричит на весь вагон, и вдруг вокруг нее становится пусто.

– Еще раз, и получишь в морду!

– Я, собственно, хотел тебе рассказать…

Смущенный и немного испуганный Хамид бледен, как стена. Но он невероятно горд воинственным характером подруги.

– Хотел тебе рассказать, – повторяет он, приближая губы к ее уху и чувствуя, как в штанах становится жарко, – что изобретение абаи не так уж плохо и глупо. Но теперь я уже точно знаю, что ты в этом не нуждаешься, потому что сама прекрасно справляешься.

– Достаточно немного доверия, мой Отелло, – обожаемая женщина кокетливо улыбается и ловко выскакивает из поезда на одну остановку раньше.

Супруги, обнявшись как пара подростков, неспешно пересекают Ковент-Гарден.

– Как здесь прекрасно!

Марыся замедляет шаг и восхищенно засматривается на жонглера, показывающего свое умение на центральной площади. Вокруг группы циркачей собирается толчея, и после каждого интересного выступления сыплют монеты в черный котелок, поставленный с этой целью на плитах тротуара.

– Ты слышишь эту песню? Это из мюзикла «Чикаго»! – заинтересовавшись, она подбегает пару шагов к поручню, перегибается через него и смотрит вниз, на столики и стулья, стоящее в углу пианино, а Хамид хватает ее протянутую руку.

– Это артистический район Лондона.

Поведение жены развеселило Хамида.

– Благодаря тому, что спектакль у нас рано, после представления мы можем прийти сюда и насладиться культурной жизнью столицы.

– Супер! – женщна просто подскакивает. – Но вначале «Король Лев»!

Конечно, с получением билетов нет никаких проблем, потому что есть специальные кассы с двумя окошками. Там предупредительные молодые люди молниеносно делают распечатку интернет-билетов и выдают их, как свежие булочки. Понемногу перед входом в театр собираются зрители, поэтому, несмотря на то, что до начала еще полчаса, молодые супруги решают войти. Все и вся тщательно проверяется, включая сумочки женщин. Никто, однако, не возражает, потому что каждый прекрасно понимает ситуацию. С момента, когда в лондонском метро взорвалась бомба, все дуют на холодное. Террористы доказали, что у них нет жалости, и ради своих низких идеалов и нездоровых целей они могут убивать женщин и детей. Супруги покупают программу, две кружечки с наклейками из фильма и рубашку для Нади, до которой она дорастет скорее всего через два года. Конечно, молодая мама не может себе отказать в покупке плюшевых Симбы и Тимона – ее любимцев с детства. Как и предполагалось, утренний спектакль предназначен для детей, поэтому зрителям от четырех до семидесяти лет. Большинство – это дедушки и бабушки с внуками, часть – родители с детьми, а также подростки, которые любят не столько животных, сколько музыку Элтона Джона и романтическое содержание, котороеона с собой несет.

– Ты посмотри! – в возбуждении Марыся показывает подбородком на ложи с одной и другой стороны сцены. – Они будут играть на барабанах!

Прекрасно сложенные чернокожие мужчины, одетые в соответствии с африканской традицией в набедренные повязки, пару птичьих перьев и тюрбаны, машут публике, которая начинает их замечать.

Большинство детей мучит взрослых, забрасывая вопросами, потому что не может дождаться начала спектакля. Маленькая шестилетняя девочка так вертится в кресле перед Марысей, что в конце концов переворачивается и оказывается на коленях соседки сзади. Пораженные дедушка с бабушкой извиняются, а молодая женщина дает разгоряченной маленькой блондинке леденец и подбрасывает ее на руках. Старики вежливо беседуют, спрашивая, откуда Марыся. Слыша ее британский акцент, они в шоке от того, что в Саудовской Аравии можно выучить английский. Их голубые, выцветшие от старости глаза по-прежнему смеются, а доброжелательность не улетучивается, когда они узнают, что супруги живут на родине самого жестокого в мире террориста Усамы бен Ладена. Марысю это очень удивляет, потому что она рассчитывала на другую реакцию. Через минуту девочка вырывается и вскакивает в свое кресло. Вся детская часть зрителей начинает верещать, когда свет падает на висящих на колоннах африканцев, выход Рафики вызывает первую овацию. У певицы такой звонкий голос, что она справляется со всеми злоключениями. Во время утреннего спектакля нельзя надеяться на тишину.

– Она невероятна!

Марыся складывает руки как для молитвы, ставит на них подбородок и так сидит большую часть спектакля.

– Это оригинальные исполнители прямо с Бродвея, – шепчет она мужу время от времени, бросая взгляд на разложенную на коленях программу с фамилиями актеров.

– Смотри! Тимона играет знатный британец: кто же еще сможет так гениально подражать речи лорда? – перекрикивая музыку и шум в зрительном зале, говорит она по-арабски, не желая, чтобы окружающие ее англичане услышали издевку в ее голосе.

– Inglizi,min fadliki[279], — тихо бормочет саудовец.

Они договаривались, что для собственной пользы и безопасности будут разговаривать только по-английски.

– Лучше перестраховаться. Никогда не знаешь, что тебя ждет.

Хамид болезненно реагирует на этот счет.

– Не преувеличивай! Ты видел этих старичков, какие они милые. Интересно, как сделают хореографию, когда это стадо двинется? – спрашивает она, совсем не ожидая ответа.

Хамид больше наблюдает за мимикой и восхищением на лице жены, чем за мюзиклом. По его мнению, тот является типичным продуктом для детей.

– Хакуна матата, – подпевает тихо наполовину арабка, хлопая с воодушевлением в ладоши.

Ее муж старается закрыть ей рот рукой, его смущает буйное поведение взрослого человека.

– Ты что, с ума сошел? – женщина отодвигается и даже поворачивается в его сторону. – Это ведь все равно что carpe diem, лови каждый день! Возрадуемся! – выкрикивает она, подняв руки вверх, подключаясь к волне, охватившей всю детско-молодежную часть зрителей.

– Хакуна матата! – вторят ей соседки-подростки тоненькими голосками.

Мужчина, искренне развеселившись, смеется уже без стеснения.

– Любовь растет вокруг нас, в спокойную лунную ночь, наконец-то мир начинает в согласии жить, волшебную чувствуя ночь… – со словами самой красивой романтичной песни на устах Марыся кокетливо смотрит на мужа. Тот чувствует мурашки в чреслах и крепко сжимает ее ладонь в своей. «Моя женщина сумасшедшая, но такая красивая…» – думает он, поддаваясь минутному настроению.

«Я должен давать ей больше свободы, чтобы она была собой», – решает он.

Под конец представления все звери, даже огромный слон и длинношеий жираф, выходят в зрительный зал и шествуют по проходу между креслами под песню «Круговорот жизни». Хамид впервые слушает не только мелодию, но и слова и должен признать, что жена права. Текст вневременной, универсальный, а взрослый лучше сможет его понять, чем ребенок. «Разве в нашей жизни мы не погружаемся во мрак отчаянья, а позже, когда рождается надежда, из него выходим? Что же я думал и что чувствовал, когда Мириам была в Ливии в момент взрыва революции? Меня тогда охватило черное отчаянье, а сейчас, посмотри-ка, как мы счастливы! Кто бы тогда на это надеялся? И Аллах даже вознаградил наше терпение любимой доченькой!» Мужчина в эйфории встает и присоединяется к аплодисментам и восхищению всех детей и жены.

– Wallahi! Хамид, вот это впечатление!

Тут же после выхода из театра Марыся с румянцем на лице бросается к мужу в объятия.

– Спасибо! – выкрикивает она. – Мы должны на этот спектакль еще когда-нибудь пойти. Обещай!

Она хнычет, как ребенок, но через минуту хватает его под руку и движется вместе с напирающей толпой.

– Конечно, любимая, – муж просто дрожит от радости. – Но сейчас время для паба. Пойдем в мой любимый. В нем ты почувствуешь атмосферу Великобритании.

– А в какой это? Какой? Мы мимо стольких проходили по дороге! – расспрашивает Марыся, уже возбужденная новым событием.

– Мне по вкусу «Белый лев». Там подают прекрасные британские блюда и наилучший real ale[280].

– Эль, это что?

– Эль – знаменитое пиво с пушистой пенкой и не очень большим содержанием газа.

– Годится! – жена согласна на все. – Правда, я пива никогда в жизни не пила, потому что думала, что, если оно горькое, значит, мне не понравится. Но эль будет наверняка прекрасен. Can you feel the love tonight… – мурлычет она себе под нос мелодию из мюзикла.

– Это хорошо. Кроме того, направляясь в «Белый лев», после «Короля Льва» мы в теме. Хамид радуется своей шутке и великолепному настроению любимой женщины.

Паб как паб, но если кто-то не каждый день имеет дело с такими заведениями, может поддаться настроению этого места. Что, собственно, и происходит с Марысей. Ей нравится толпа, заполняющая все столики, громкие разговоры, смех, расслабляющий новоорлеанский джаз и даже обычный для такого типа заведений запах разлитого и забродившего пива и дыма сигарет, въевшийся с давних времен, когда в пабах можно было курить. Свободными были только места на высоких стульях у барной стойки. Одетый, как художник, юнец, чтобы они могли усесться рядом с ним, не ожидая просьбы с их стороны, пересаживается. Когда девушка с трудом взбирается на высокое сиденье, ее обтягивающее платье подскакивает, открывая худое колено и часть бедра. Хамид сразу же хочет одернуть ткань. Но перебарывает себя, упрекнув в душе за глупую ревность и старомодное воспитание. «А это кому-нибудь мешает? Или кого-то вообще интересует?» Он осматривается и видит смеющиеся, довольные лица, заинтересованные только напитком в высоком стакане, сытной едой на тарелке или собственным собеседником. «Очевидно, во мне какое-то саудовское дерьмо. Мы должны чаще выезжать за границу», – решает он.

Он наклоняется в сторону завороженной местом жены.

– Так что? – спрашивает он. – По пивку?

– А какой будем эль? – наполовину арабка, ничего не знающая о таких напитках, она растерянно изучает перечень предлагаемых напитков.

– Зная твой вкус, предлагаю медово-имбирный. Просто бомба. Если выпьешь один, голова не заболит, но если решишься на больше, то… – шутливо повышает голос.

– Куда там! Такой большой стакан – это и так чересчур! – скромно жмется женщина, которая до сих пор не имела дела с порочным западным миром.

– Увидим, – муж знает о ее тяге ко всяким новинкам, и ему как-то не верится, что она остановится на одном.

– А это вкусно! Кто бы мог подумать? – первый бокал Марыся выпивает почти одним глотком, облизывая поминутно губы и цокая языком.

– А можно еще? – спрашивает она, как ребенок, которому хочется съесть еще одно пирожное. – И я что-нибудь бы съела. Я голодная.

– Конечно! Для чего же мы здесь!

Хамид заказывает для себя темный «Гинесс», а для жены, которая немного уже под хмельком, сладкое женское пивко.

– Что бы ты съела? Fish and chips? Хочешь попробовать самое известное британское блюдо?

– Из этого всего – чипсы? Гулять так гулять! Они должны быть большими, вкусными и хрустящими, – говорит она чувственным голосом, кокетливо щуря красивые глаза. – Такие же, как уплетает этот парень, – переходит она на арабский, незаметно показывая на сидящего за два места от них.

– Welcome[281].

Кругленький и веснушчатый парень, типичный англичанин, пододвигает по столешнице барной стойки смущенным супругам свою тарелку с начатыми чипсами, которые заинтересовали женщину.

– Только с кетчупом, – предлагает он, показывая жестами, так как думает, что женщина не знает английского.

– Thanks[282].

Марыся без смущения берет большой кусок картофеля фри, облизывая пальцы.

– Lovely[283], – восхищается она типично по-английски.

– А ты? – теперь мужчина угощает араба.

– Спасибо, я знаю этот вкус очень хорошо, – поясняет Хамид.

Сосед, расслабившись, не обращает внимания на отказ, забирает свою тарелку с жареной картошкой и молниеносно с большим аппетитом поедает остальное.

– Ну, здесь и жизнь! Ты был прав, я влюбилась в Лондон, – признается она. – Я могла бы здесь жить.

– Если когда-нибудь захочешь, то почему бы и нет, – Хамид принимает к сведению такую возможность. – Ты знаешь, у большинства богатых саудовцев есть в Лондоне апартаменты, или виллы, или резиденции недалеко от столицы. Они проводят в них каждую свободную минуту. Я знаю таких, которые прилетают сюда каждые два-три месяца и утверждают, что без Британии не представляют себе жизни. Они должны приехать сюда, набраться сил, зарядить аккумуляторы в нормальной стране, чтобы быть в состоянии тянуть лямку в нашей пустыне.

– Это тоже вариант, но ведь где-то нужно иметь свой постоянный дом, – Марыся думает и минуту молчит. – Свое место на земле, со шмотками, кроватью, подушкой, любимыми телевизионными программами и любимыми ресторанами. Все в Саудовской Аравии можно найти за исключением свободы. Уже даже к паршивому климату можно было бы привыкнуть!

– Идем? – Хамид прерывает серьезные рассуждения жены, так как не хочет, чтобы она огорчалась, и решает поддерживать веселое настроение весь вечер. – Сейчас организуем тебе индивидуальную экскурсию «London by night[284]». Возьмем hackney cab[285] и проедемся по наиболее интересным местам. Увидишь, как тут все освещено! Лондон никогда не спит!

– Бомба! – радуется Марыся. – Я об этом тоже мечтала! Чтобы, по крайней мере, хоть раз проехаться на черном британском такси! Вау!

Водитель в восхищении от того, что Хамид заказывает у него поездку на пару часов и, не смущаясь, торгуется о цене. Он пакистанец, поэтому спор, касающийся оплаты, его не обижает, лишь приводит его в хорошее расположение духа, напоминая о родной стране. Сторговавшись, они едут по городу. Кружат в тесноте по Трафальгарской площади и мимо Букингемского дворца, где днем видели смену караула. Они стоят в пробке у Вестминстерского аббатства, показывая друг другу пальцами на Биг-Бен и Парламент. Наконец они переезжают через Тауэрский мост, осматривая чудесно подсвеченный Лондонский Тауэр, в котором Марысе больше всего понравились символы королевской власти, а поразили места казни и экзекуций.

– Хочешь здесь выйти и что-то съесть? – спрашивает измученный уже Хамид, когда такси накрепко застряло в чайна-тауне. – Утка по-пекински прекрасна, хоть немного тяжела для этой поры дня.

С удивлением он смотрит на часы, так как не верит, что пролетело столько времени.

– А может, лучше заскочим в паб у дома? – предлагает тоже уже еле живая Марыся. – Я видела, что там подают какое-то блюдо, оно выглядело очень вкусным. Потом уже завалимся в кровать.

Она кокетливо улыбается.

– Действительно, это предложение лучше, – соглашается муж, возбужденный тем, о чем не было сказано ни слова.

В пабе «Лебедь» у Гайд-парка в двух шагах от их апартаментов, несмотря на позднее время, подают множество интересных блюд. Марыся не может выбрать. Больше всего ей нравится еда, выставленная на нагревательной стойке у бара.

– Это что-то выглядит очень аппетитно и еще лучше пахнет, – шепчет она мужу.

– Свинина, – Хамид изображает удивление и комично кивает головой. – Не беспокойся, если хочешь, то бери. Во-первых, ты наполовину христианка, а во-вторых, Аллах на нас, мусульман, на чужбине не смотрит.

– А ты? – женщина хохочет, так как ее забавляет такой подход.

– Я уже пробовал. Печеная и жареная свинья не для меня: слишком жирно и страшно воняет хлевом. Я люблю постную ветчину прошутто, сухую колбасу…

Он скромно опускает взгляд, прикидываясь пристыженным.

– Да, я тоже хочу!

Марыся не узнает своего мужа. В христианском мире он изменился до неузнаваемости. «А такой был в свое время религиозный в Эр-Рияде! – удивляется она. – Саудовская Аравия на него давит, а я очень хочу Хамида-озорника, открытого для всего, а не святошу».

– Я уже тебе заказал, сотри стекающую слюну с подбородка, – муж за руку тянет ее к кассе. – Которую? Грудинку или ветчину?

– Это та ветчина, которую ты ел?

– Нет, я положил тонкие пластинки на бутерброд, а это горячее блюдо.

– Я уже сама не знаю! – жена не может выбрать.

– Я слышал, что в Восточной Европе едят такую с квашеной кислой капустой, возьмем в качестве гарнира тебе, чтобы ты попробовала, что едят у тебя дома. А для меня – овощи, запеченные с сыром. Какое пивко? – искушает он.

– Какое-нибудь, – безразлично машет рукой Марыся. – Головную боль я уже себе обеспечила.

– Займи место у столика во дворе! – подталкивает Хамид жену в сторону двери. – Иначе вынуждены будем есть стоя.

– I beg you pardon[286]…

Марыся подскакивает к длинной деревянной скамье за секунду до мужчины, который похож на араба.

– Я была первой, – недовольно хмурит брови она.

– Окей, нет проблем, – парень оглядывает ее с ног до головы.

– А может, мы разместились бы с вами вместе? – спрашивает он, говоря на прекрасном британском. – Это так здесь делается.

Он показывает рукой на соседние столики, за которыми сидят разные группы, но никто друг другу не мешает.

– Хватает места.

– Я не знаю… – девушка не привыкла к такому поведению, и это ее смущает.

– Ты когда приехала? – расспрашивает незнакомец иронично, хоть по-прежнему добродушно улыбается. – Здесь многие вещи отличаются от тех, к которым мы привыкли в наших арабских странах.

Не ожидая ответа, поясняет он, переходя на арабский с сильным египетским акцентом.

– Hi, – Хамид наконец подходит к столику.

Марыся вздыхает с облегчением.

– Парень говорит, что посидит здесь за столиком вместе с нами, – проясняет Марыся ситуацию. – Знакомые с незнакомыми…

– Ну конечно! Не беспокойся!

Муж похлопывает ее успокаивающе и крепко прижимает к себе.

– Min fadlek[287], – приглашает он, указывая мужчине на место.

– Только что приехали? – начинает египтянин беседу, хоть обещал не вмешиваться и не затевать разговор.

«То, что могут европейцы, превышает возможности арабов, – приходит к выводу смущенная Марыся. – Они должны влезть в обуви в частную жизнь каждого и обо всем узнать. Иначе не были бы собой». Она недовольно бросает косые разъяренные взгляды, но ни один из мужчин, сидящих около нее, на это не обращает внимания.

– Я бывал в Англии много раз, но моя жена здесь впервые, – поясняет собеседник, поворачиваясь лицом к новому знакомому.

– А я здесь провел детство, получил образование и живу себе, – ни о чем не догадывающийся чужак довольно улыбается. – Хорошо, выгодно и удобно.

– Так тоже можно.

– Знаешь, я рассчитывал на арабскую весну и перемены в Египте, но сейчас царит еще больший бардак, чем перед революцией. А хуже всего то, что фундаменталистские ортодоксы подняли голову и стараются сменить толерантный и почти светский строй на религиозный. Это уж совсем не для меня.

– Я слышал об этом, – отвечает Хамид серьезно, позволяя втянуть себя в спор.

– А как в Англии на сегодняшний день? – вмешивается Марыся, потому что тоже хочет с кем-нибудь поговорить. – Не встречаешься с проявлениями расизма? Все же это традиционная страна и пуританское общество.

– Что ты, женщина! – возмущается араб. – Может, так было когда-то, но не сейчас! Осмотрись, настоящее вавилонское столпотворение. Даже в этой пивнушке можно насчитать с десять разних национальностей.

– Да, ты прав, – поддакивает она, по-прежнему удивляясь.

– А что я тебе говорил! – радуется Хамид тому, что подтвердилось то, что он говорил раньше. – Англия разноцветная. Я тоже всегда хорошо здесь себя чувствовал.

– Если речь идет о профессиональной карьере, то британцы смотрят на то, что ты умеешь делать и что собой представляешь, а не на цвет кожи или религию. Здесь жить можно, – продолжает египтянин.

– Пожалуйста, – молодая девушка-кельнер, по– славянски красивая, приносит две больших тарелки с дымящейся едой и ставит их перед проголодавшейся парой саудовцев. – Приятного аппетита!

Она мило улыбается, а Марыся улавливает что-то знакомое в ее странном английском произношении.

– Большое спасибо, – говорит она по-польски, немного боясь, что не угадала.

– Ой! Вы полька! А я думала, что арабка какая-нибудь!

– Немного так, немного сяк.

Марыся с умилением нюхает блюдо, стоящее перед ней.

– Я Марыха, – собеседница неожиданно протягивает вспотевшую, запачканную руку.

– Я тоже Марыха, – улыбается женщина, смущенная такой формой своего имени.

– Ну, так мы тезки!

Девушка из обслуживающего персонала грязной рукой похлопывает землячку по спине.

– Классно, классно! У нас польский повар. Так как я родом из Подгалья, значит, ем первой. Все привозим из Польши, свеженькое, первый сорт! – подзадоривает она. – Давайте, а то остынет.

Говоря это, она с интересом присаживается и закуривает сигарету.

– Сделаю себе минутный перерыв. А что ты тут в Лондоне делаешь? – произносит она в своей специфической манере.

– Проездом. Собственно, лечу проведать маму в Гданьск, – признается Марыся с набитым ртом.

Хамид с интересом наблюдает, понравятся ли славянские деликатесы кое-кому, кто привык к совершенно другой кухне.

– Ну, всего хорошего тебе! – вздыхает грустно девушка с гор. – Я уже два года дома не была. Мои родственники страшно хотят приехать сюда и ко мне присоединиться. Это будет для меня ужасная проблема! Они такие недотепы, – искренне и без наименьшего смущения признает она.

– Мэри! – доносится крик из глубины помещения.

– Уже лечу, а то еще меня под зад турнут за то, что отираю углы. Лишусь работы, хороших денег и мечтаний.

Она поворачивается, бросает окурок в стоящую рядом большую пепельницу – и уже ее нет.

– Знаешь, здесь есть даже поляки!

Марыся вытирает салфеткой рот и отрезает себе кусок грудинки с тарелки мужа.

– Это тоже вкусно, – корчит она озорную рожицу, и от удовольствия закрывает глаза.

– Любимая, а кого здесь нет?

Хамид показывает взглядом на прибывшую только сейчас девушку египтянина, белолицую блондинку, провокационно накрашенную.

– Эта красотка из очень глубокого, богом забытого востока Европы, – презрительно шепчет он жене на ухо.

– Нельзя оценивать никого по одежке.

Марыся произносит слова, которые за неделю до этого слышала от своего мужа, а он сразу улавливает иронию в ее голосе.

– Ха, ха! Умная нашлась! – он смотрит своей интеллигентной женщине прямо в глаза. – Я уже говорил тебе. Мы не обязаны жить в Саудовской Аравии. Сейчас мир – это одна большая деревня, и можно найти свое место и уехать туда, куда душа пожелает.

– Так, может, в Польшу? – полная надежды, она сжимает руку толерантного мужа, который изменился за последние два года до неузнаваемости. – Может, там наш дом?

– Кто знает? Увидим, – не дает Хамид однозначного ответа. – Insz Allah[288].

Польское гостеприимство

Супруги с индуской-кормилицей и маленькой дочерью в варшавском аэропорту «Окенце». Быстро идут к выходу, разумеется, направляясь к воротцам для тех, у кого среди багажа нет ничего, что облагалось бы пошлиной. Таких, в общем-то, большинство.

– Извините, – как из-под земли вырастает перед ними таможенник в зеленой форме. – Вы ничего не хотите предъявить?

Игриво улыбаясь, он смотрит на приезжих, заинтригованный двумя тележками для багажа, наваленными с горой.

– Подходите ко мне, посмотрим, что и как.

Всю тираду он произносит, конечно, по-польски, поэтому ни Хамид, ни Альпана не разбирают ни слова. Понимают только жест рукой, таможенник показывает на боковую дверь.

– Excuse me, can you speak English[289]?

У саудовца нет намерения ни командовать, ни унижать, ни запугивать.

– I don’t undestаnd you[290], – поясняет он вежливо, не делая при этом ни шага в указанном направлении, что приводит к затору в движении пассажиров.

– Двигайся, ты, неряха! – таможенник, абсолютно уверенный в недоразумении, без стеснения выражает на родном языке свое мнение об арабах.

– Следите за своей речью! – ставит Марыся его на место. – Или ваша работа состоит в том, чтобы обижать людей?

– Входить и не дискутировать! – говорит он, повышая голос.

Так как это человек в форме, задержанные неохотно перемещаются на боковую дорожку.

– Давать паспорта, а чемоданы на стол, – указывает он желтым от никотина пальцем. – Насколько приехали и откуда?

– Может, ты мне ответишь, а то остальные – это бестолочь, – обращается он к Марысе, презрительно глядя на группу совершенно обескураженных людей.

– У меня польский паспорт. Я гражданка этой страны, – начинает девушка, вручая новехонький документ.

– А это твоя сестра, нет? – снова, не поподумав, шутит он. – Сейчас уже каждому дают польское гражданство, побывало здесь всяких.

Он с презрением и отвращением смотрит на свою землячку.

– Немного загорела, да?

– Я вас не понимаю.

Марыся старается быть вежливой, несмотря на то что прекрасно понимает: речь идет о ее цвете кожи.

– Я родилась в Польше и никто мне ничего из-под полы не давал.

– Хорошо, хорошо! Паспорта, не слышали?! – кричит в сторону Хамида и сжавшейся, почти плачущей Альпаны. На такой нервный голос Надя очень живо реагирует, потому что не каждый день такое слышит. Она открывает глазки, пару раз моргает и, видя, что ее окружают чужие люди с незнакомыми грозными лицами, кривит свое маленькое личико и через минуту уже воет.

– Я требую переводчика!

Хамид выдвигает вперед коляску с ребенком и встает непосредственно перед таможенником.

– У меня должен быть переводчик! – повышает он голос.

– Translator, понимаешь ты, придурок?! – уже не выдерживает он.

– Пришлите мне сюда охрану и полицию, – говорит таможенник в трубку служебной рации. – У меня стоит группа арабов. Угроза номер один.

Марыся от удивления хмурится и не может поверить собственным ушам.

– Что вы там наговорили? – спрашивает она. – Муж требует переводчика, потому что вы не говорите ни на одном из языков. Нет возможности общаться. Он имеет право знать, чего вы от него хотите и в чем обвиняете.

В этот момент в небольшую таможенную комнату вваливается бригада, может, из шести крупных парней, одетых в черное и с балаклавами на лицах. За ними бодро шествуют два служащих полиции с оружием. Задержанные пассажиры недоумевают и только глаза таращат. А прибывшие, увидев семью с ребенком, тоже останавливаются в полушаге.

– Что у нас тут? – старший служащий, подходя к амбициозному таможеннику, грозно на него смотрит. – Ты знаешь, что за ложную тревогу тебя лишат зарплаты?

– Они не хотят предъявлять документы, – врет и не краснеет служащий, но снижает обороты и взглядом побитой собаки смотрит на того, кто выше рангом. – Кроме того, ничего не декларируют. Посмотрите, сколько у них багажа. Контрабандисты и только. А в придачу…

– Извините, – вмешивается в разговор Марыся, так как единственная из задержанных понимает, о чем говорят. – Я показала паспорт, и это польский паспорт. Столкнулась с презрением, насмешками и грубостью господина таможенника.

– Это правда? – строго спрашивает офицер.

– Откуда? – служащий по-прежнему лжет. – Ругаются и не выполняют приказов! Выкручиваются и изворачиваются!

– Ничего подобного! Мы были чрезвычайно вежливы, когда этот господин выражал свои расистские взгляды, – возражает женщина. – Мой муж не говорит по-польски и просил только о переводчике. Разве ему он не полагается?

– Passport, please.

Полицейский официально, но вежливо обращается к саудовцу.

– С какой целью вы приехали в Польшу? На какое время? Где вы остановитесь? Есть ли у вас обратный билет? – забрасывает он араба вопросами.

Он проверяет документы, отстраняя цепляющегося службиста, тащит его в сторону и шепчет на ухо:

– У парня многоразовая шенгенская бизнесвиза на год, а в паспорте американская на десять лет. Он самое меньшее один из тузов важнейших стран мира. Ты хочешь, чтобы здесь через секунду было саудовское посольство и вмешался их МИД? Ничего не слышал о наших польских сиамских близнецах, благополучно разделенных в Саудовской Аравии? – задает он вопросы, на которые, конечно, ответы получить не надеется. – И вообще, разве этот гость похож на контрабандиста? За свой чертов платиновый «Ролекс» с бриллиантами, блестящими, как у пса яйца, он мог бы купить тебя вместе с твоими вшивыми вонючими сапогами, – поясняет он по-военному образно, а чрезмерно усердный парень все больше бледнеет и сжимается. – К тому же у него жена – полька, и не важно, какой у нее цвет кожи! Она здесь родилась и все тут!

После этой тирады он отсылает специальную бригаду, а Марыся изо всех сил старается сохранить улыбку на лице.

– Что? – спрашивает Хамид, хватая ее за руку. – Пошли занимать ума к голове?

– Извините за недоразумение, – оправдывается старший офицер по-английски. – Так, исключения ради соблюдения формальностей, прошу нам рассказать, надолго ли приехали и почему везете столько багажа.

– Моя жена просто не может укладывать вещи и всегда хочет забрать полдома с собой, – шутит саудовец, но его лицо радости не выражает. – Кроме того, мы едем с маленьким ребенком, а это всегда связано с тысячей дополнительных вещей.

– Эта индуска – это ваша прислуга? – служащий не может не полюбопытствовать.

– Кормилица, господин офицер.

– Ага, – таможеннику словно пощечину отвесили. Он отдает паспорта, без слов показывает рукой на дверь, а сам поворачивается и покидает помещение через служебный ход.

– Наверное, наш самолет уже улетел.

Хамид нервно смотрит на свои драгоценные часы и почти бегом направляет свой караван к междугородной линии.

– Ну да, – убеждается он, просматривая таблицы с расписанием. – Именно сейчас стартует, а следующий рейс только вечером.

– Смотри, есть какой-то частный рейс!

Марыся показывает пальцем.

– Берем что-нибудь и сматываемся из этого аэропорта, – хрипит она по-арабски, а стоящие рядом со страхом оглядываются на нее.

– Мириам, inglizi, – просит жену Хамид.

– Никто не вернет нам ни злотого, а тем более затраченных нервов. Берем, что есть, – Марыся послушно переходит на английский.

– Такой сверхбагаж невозможен, – сообщает со скучным лицом работница авиалиний, продающая билеты.

– Мы заплатим, сколько нужно.

Марыся старается быть вежливой и спокойной, обращаясь к молодой девушке приятным просящим тоном.

– Но это запрещено! – нервничая из-за напора просительницы, служащая повышает голос.

Прибывшие чувствуют себя не в своей тарелке, и мужчина, как глава семьи, решает взять дело в свои руки.

– Я хотел бы поговорить с менеджером.

– Что? – кассирша по-прежнему продолжает говорить по-польски.

Через минуту она вспоминает английскую фразу, которую учила на первой лекции:

– Can I help you[291]?

– Yes, please, ma-nа-ger, – говорит Хамид медленно, разделяя слово на слоги.

– Вы как хотите, но тут и Бог не поможет: такое предписание. У нас маленький самолет…

Девушка умолкает, поясняя в телефонную трубку все сложности дела, которое ей, к сожалению, досталось.

– Пять минут, – говорит она, брызгая слюной, и показывая на ряд металлических стульев, что, скорее всего, должно означать: «Отодвиньтесь, сидите и ждите!»

– Yes? – тридцатилетняя женщина в униформе подходит к совершенно убитым и нечеловечески уставшим пассажирам.

– Мы купили билеты, но у нас сверхбагаж, за который мы хотели бы заплатить. Но служащая не хочет предпринять какие-либо меры и пустить нас на борт.

Хамид встает и вежливо наклоняет голову, желая как-то вытянуть свою семью из безвыходного положения.

– Сколько всего? – элегантная начальница продирается через пол-аэропорта к девушке, сидящей за стойкой.

– Сто шестьдесят всего, а сколько ручной клади, трудно сказать.

Служащая презрительно изгибает губы и с отвращением вертит головой.

– Плюс коляска, – добавляет она.

Весь зал отлетов уже в курсе о бесстыдстве арабов и о том, какой у них перевес. Все больше любопытных наблюдает за ними с неодобрением.

– И вы хотите за это заплатить? А на чем вы вообще сюда прилетели? – с интересом спрашивает всемогущая начальница.

– Британскими авиалиниями.

– Ведь они же тоже столько не разрешают! – удивляется она.

– Разумеется, мы летели в первом классе и в бизнес-классе. – Саудовец тупо смотрит перед собой, стараясь не замечать неприязненное выражение лица собеседницы.

– Так нужно было с ними полететь сразу в Гданьск.

– Я надеялся быть здесь на два часа раньше, но ошибся. Сейчас должен как-то отсюда выбраться. Не могли бы вы мне в этом помочь?

Женщина делает вид, что напряженно думает.

– Хорошо, Яська! Посчитай им за эти манатки и не морочь себе голову! – она уходит не прощаясь. – У кого есть время на такие глупости?

Разнервничавшись, она еще раз всплеснула над головой руками.

Наконец билеты выписаны, супруги стоят уже у кассы, готовые уплатить астрономическую сумму, они слышат за собой приятный женский голос.

– Listen to me[292], – какая-то женщина тянет Марысю за рукав.

– Да? – измученная пассажирка поворачивается и видит перед собой добродушную обеспокоенную даму среднего возраста.

– Успокойтесь и не платите, – незнакомка вытягивает счет из рук удивленного Хамида, который уже приготовил платиновую карту «VISA», и ему все уже безразлично.

– За что столько денег? – спрашивает она, поднимая удивленно брови. – Не вижу, чтобы это включало в себя билеты…

– Места мы уже оплатили…

– Я читать умею!

Нервничает элегантная женщина, как будто кто-то ее вздумал обмануть.

– Если у вас уже есть карточки для поклажи, то вам должны обсчитать только то, что превышает багаж. Мне глаза не замылишь: с вас взимают за все. Это разбой среди бела дня! Дети, почему вы так поступаете?

– Хотим уже сидеть в самолете, – измучившись, Хамид опирается локтем о стойку.

– Не знаешь, что говоришь, молодой человек, – незнакомка загадочно улыбается, одновременно потирает лоб холеной рукой.

– Заплачу, сколько они хотят, – сообщает мужчина.

– Вам нужно заплатить, как положено, за двадцать килограммов каждому. На каждый билет. А все остальное – это дополнительная кладь, за которую, кстати говоря, нужно заплатить столько, что можно до Парижа долететь. В этом счете черным по белому написано. Или у вас полтонны багажа, или вам посчитали и ваши собственные килограммы.

– За что?

– За то, что столько весите!

Она взрывается веселым смехом, а у молодых вытягиваются лица.

– И конечно, за коляску тоже!

– Знаете что? Большое спасибо за помощь, но уже зовут на посадку, – смирившийся саудовец подает нетерпеливой кассирше свою карту. – Last call[293]. Если сейчас не сядем, то, пожалуй, я взбешусь, – сообщает он, но выглядит спокойным.

– Что делать?

Марыся соглашается с мужем.

– Мои родители страшно беспокоятся, потому что мы опоздали на самолет. Мы хотим быть дома, – признается она со вздохом.

– Что ж, действительно, сейчас у вас не слишком много времени. Но ничего страшного.

Она тянется к фирменной кожаной сумочке и вынимает из нее визитку.

– Как немного отдохнете, позвоните мне или напишите по e-mаil. Я охотно подам на эту подлую авиалинию в суд.

– Спасибо.

У девушки потеплело на сердце от того, что кто-то на их стороне и даже хочет бороться за их интересы.

– Не за что. Мне стыдно, что некоторые поляки по-прежнему такие… – она говорит это тихо и опускает голову. – Обманывать иностранцев! Какую визитную карточку мы себе делаем! Позор! Я прошу прощения за них.

– Спасибо, но…

– Летите уже! Быстро! Я позвоню!

Она машет рукой им на прощанье, а супруги с девочкой и совсем уже испуганной кормилицей бегут на посадку.

Вход в самолет через рукав, что очень хорошо ориентирует, но когда пассажиры-иностранцы входят, у них вытягиваются лица. Самолет разбитый и старый, как мир. Кресла просиженные и выцветшие, кое-где обивка прожжена или ободрана. Покрытие пола так поблекло, что трудно сказать, какого оно было цвета. Действительно, машина маленькая и по главному проходу пассажиры с трудом протискиваются с ручной кладью. Марыся и Хамид усаживаются на свои места в самом хвосте, прямо у туалета. По другую сторону размещается индуска с Надей. Девочку ничто не волнует, она смеется и агукает. О настроении остальных лучше не спрашивать. Самолет заводит моторы и с невообразимым ревом и визгом начинает выруливать на стартовую полосу.

– Сколько катастроф у вас случается в году? – иронизирует Хамид.

Он старается с юмором относиться к ситуации, так как видит, что жена впилась ногтями в подлокотники.

– Что значит у вас? Я приезжая. Меня не было в Польше почти двадцать лет и, пожалуй, нога моя больше сюда не ступит! – ворчит Марыся в бешенстве. – Сколько переживаний за этот чертов перелет! – вскрикивает она дрожащим голосом.

– Мириам, эта рухлядь летает почти каждый час и способна как подняться, так и приземлиться.

Муж поглаживает ее по голове.

– Мне жаль только нашу бедую маленькую Нюню, – не слышит Марыся слов утешения. – Я уже немного в жизни видела, а она… – слезы наполняют ее глаза.

– У вас прекрасные пилоты, – продолжает утешать Хамид, зная, что не может оставить жену наедине с черными мыслями. – А о Наде не беспокойся. Смотри, какая она довольная.

Он показывает на улыбающуюся румяную доченьку.

– Это же маленький globtrotter[294]!

С большим трудом, громко завывая, свистя, самолет отрывается от земли. Молниеносно выключаются лампочки контроля, информирующие о необходимости пристегнуть ремни. Стюардессы начинают нервно носиться по проходу.

– Встать и пересесть вперед! – сильно накрашенная работница авиалиний и, наверное, такая же старая, как их оборудование, наклоняется над супругами и почти за грудки вырывает их из занимаемых кресел.

– What’s up? – спрашивает ничего не понимающий Хамид.

– Я тоже не знаю, в чем дело! – злится его жена и из солидарности с ним не хочет двигаться.

– У нас билеты на эти места, – поясняет она нахальной женщине.

– Быстро переходите! – кричит на них стюардесса.

– Нужно догрузить перед, а то неравномерная нагрузка, – говорит она какую-то ерунду.

Марыся цепляется за поручни.

– Но тут мой ребенок! Может, вы найдете кого-то другого, потому что мы немногим можем помочь. Я вешу неполных пятьдесят килограммов, а мой муж семьдесят, – поясняет она. – Пожалуй, этот парень вам больше подойдет.

Она указывает без стеснения на толстяка, весящего, наверное, под сто килограммов.

– Он один бы мог заменить нас двоих, – смеется она иронично, потому что уже не выдерживает очередного парадокса.

– Я такого еще не видела! – работница авиалиний просто фыркает от злости. – Что ж это за пассажиры, что не хотят сотрудничать! Из-за вас мы можем разбиться, и весь самолет черти возьмут!

Сидящие рядом в бешенстве смотрят на пару арабов почти с тем же выражением, что и стюардесса, говорящая глупости. Кажется, они готовы избить арабов.

– Не мелите чушь собачью!

Марыся уже не выдерживает и употребляет выражение, которому ее научила младшая сестра.

– Я никуда не буду пересаживаться! Отвали! – грубо выкрикивает она, трясясь и нервничая.

И, о чудо, оказывается, что в этой стране очень все прекрасно понимают подобные выражения. Баба поворачивается спиной и пересаживает указанного выше толстяка и еще пару других тучных мужчин.

– Женщина, не нервничай! – последний кругленький мужчина, выброшенный из заднего сиденья, наклоняется над разволновавшейся Марысей и по-отечески гладит ее по голове. – Это какая-то дебилка.

Он указывает на мечущуюся стюардессу.

– Чтобы такое перышко, как ты, могло догрузить многотонную машину! – он хохочет. – Пусть лучше ее взвесят или стальную гирю прицепят к крылу, – шутя, колыхаясь из стороны в сторону и едва проталкиваясь по узкому проходу, он направляется вперед.

– Так куда садиться, моя красивая?! – трубным голосом гремит он на весь самолет, благодаря чему испуганные пассажиры немного расслабляются. – Направо или налево?

Стюардесса пихает его изо всей силы, и мужчина приземляется в кресло, которое так мало, что подлокотники впиваются ему в тело и исчезают в толще жира, накрывшего их, как покрывало.

– Ура! Я не должен пристегиваться ремнями безопасности! Новейшая техника!

Шутник хорошо развлекается или, скорее, делает вид, что развлекается.

Во время полета супруги молчат, только тревожно вслушиваются в звуки, которые издает старая машина. Обслуга выдает пассажирам по одной конфете, и ни капли воды или сока. Когда они приземляются спустя сорок пять минут, то вздыхают с облегчением.

– Любимые! Здравствуйте!

Разрумянившаяся Дорота хватает Марысю в объятия и крепко прижимает к себе.

– Что случилось? Почему вы не прилетели вашим рейсом? – задает она вопрос.

– Не смогли. Пришлось добираться на чем-нибудь другом, – туманно поясняет Хамид.

– Но это же самая плохая авиалиния! – информирует Лукаш. – Пользоваться ею – это самоубийство!

– Мы уже кое-что знаем об этом, – подтверждает дочь иронично. – Нам удалось выбраться. Но никогда больше!

Она смеется и направляется вместе со всеми на стоянку.

– Поедем на двух машинах. Я держу в гараже старенькую запасную «лошадь», которую мы используем во время отпуска. Еще я попросил своего коллегу, чтобы нам помог. Поедете с ним на новеньком «Мицубси» вэн. На один день уже достаточно старых машин.

Лукаш добродушно смеется.

– А я с вами! – мать не хочет покидать дочь и внучку, по которым за одну неделю страшно соскучилась.

– Я тоже! – ноет Дарья.

Она хочет быть как можно ближе к старшей сестре.

– Я буду твоим гидом и покажу интересные вещи, – обещает она, и у Марыси сразу улучшается настроение.

– Пожалуй, я поеду один с багажом, – Лукаш делает вид, что злится.

– Сделаем по-арабски. – Хамид выручает его из затруднительного положения. – Парни отдельно, а бабы отдельно.

Ощущая доброжелательность семьи жены, он хочет расслабиться. «Лиха беда начало», – говорит он про себя.

Саудовец радуется шансу оказаться в стране, где есть чем дышать, а температура не высушивает человека, как щепку.

– Хорошо, что мы сюда приехали! – кричит он супруге, отъезжающей на другой машине и машущей ему на прощанье рукой.

Дарья, как и обещала, начинает знакомить сестру с подробностями:

– Мы живем немного на отшибе, во Вжеще, но зато там зелено, чистый воздух и большой сад. Рядом с нами большой новенький стадион, который построили к Евро-2012. Сейчас, когда чемпионат уже прошел, на нем будут организовывать концерты и разного рода торжества, поэтому у нас будут развлечения тут же под боком.

– Хорошо.

Марыся не отрывает глаз от пейзажей, мимо которых они проезжают, стараясь пробудить в памяти какие-то воспоминания детства. Но все давно улетело или спрятано в глубоких закоулках.

Ей нравится здесь, несмотря на ужасные дороги и спешащих людей, которые выглядят подавленными и нервными. Бросаются в глаза женщины, которые тащат пакеты и сумки, набитые покупками, или стоят на остановках автобуса или трамвая в толпе ожидающих.

«Несладко им живется, – приходит к выводу девушка. – Все же, может, не так уж плохо быть женщиной в арабских странах, где мужчина должен заботиться о содержании и снабжении семьи?» Она удивляется своим выводам, так как еще не так давно радовалась свободе в Англии. Сейчас она видит прелесть польской эмансипации. «Нет ничего посредине», – вздыхает она.

Она очарована парками с гуляющими влюбленными, обнимающимися или, о ужас, даже целующимися на глазах у всех! Она завидует молодым матерям, которые могут самостоятельно, да еще и пешком, выйти со своими маленькими детьми на игровую площадку. «Чем-то надо жертвовать. Свобода и больше обязанностей. Пожалуй, это все же лучше», – приходит к выводу она.

– А вот наша резиденция!

Дарья отрывает сестру от размышлений, хватая за рукав и показывая пальцем на дом у маленькой узкой дорожки, посыпанной гравием.

– Асфальтированную дорогу обещали нам сделать еще пять лет тому назад.

Дорота считывает информацию с каждой гримасы старшей дочери и видит ее удивление и разочарование, хоть, разумеется, та старается все скрыть.

– Не страшно! Внутри нормально, на матрасах на полу не спим, – смеется мать с издевкой.

– Разумеется!

Марыся почувствовала себя неловко.

– Ничего, ничего! Я знаю тебя, как свои пять пальцев. Ты должна научиться скрывать чувства, а то в нашем меркантильном мире не проживешь.

– Я просто искренняя. Что на душе, то и на языке или на лице. Это плохо? – защищается девушка.

– Приветствуем васдома!

Лукаш открывает ворота, и машина останавливается на большом подворье.

Все выскакивают из машин и направляются в сторону красивого сада, в котором центральное место занимает ореховое дерево. Под ногами хрустят скорлупки, так как в этом году орехов уродилось на удивление много. Марыся очарована и даже не хочет входить. Но ее зовут и она присоединяется к остальным. После того как все разместились в комнатах, освежились и распаковались, большая семья собирается в просторной современной гостиной. Только Дорота по-прежнему во дворе играет и шутит с любимой внучкой.

– Эй, бабка! Мы должны составить генплан! – кричит Лукаш во все горло. – Cумасшедшая бабка! Иди же к нам! Мы обговариваем программу отдыха. Не хочешь вставить свои три копейки?

– Хорошенькие деньги, – сидя, прижавшись к Марысе, от которой не отходит ни на шаг, шутит Дарья. – Это же она все придумала, забронировала и оплатила!

– Не жалуйся! – ругает ее сестра. – Даже не знаешь, как хорошо иметь кого-то, кто так о тебе заботится.

– И принимает за меня все решения? – перебивает ее нервно девушка. – Иногда хотелось бы быть хозяином своей судьбы! По крайней мере, иногда!

– Куда там, куда там! Преувеличиваешь, – Марыся говорит это, но сама прекрасно знает, какой деспотичной может быть мама.

«Увидим, что на этот раз она запланировала и что будет, если нам не понравится, – думает она. – Хамид уже не ребенок и не должен соглашаться на все ее директивы. У него может быть свое мнение».

– Значит, выглядит это так.

Дорота с распущенными волосами вваливается в гостиную и хватает большую папку с печатными листами. «Плохо, – боится дочка. – Она действительно распланировала каждый час и каждую минуту».

– Сегодня мы позволим вам отдохнуть, но с завтрашнего дня нужно стартовать. – Взволнованная мать глубоко вздыхает.

– Извини, дорогая, – Хамид решает сразу предупредить тещу. – У меня кое-какие дела в Польше, если их удастся вставить в твою программу, будет прекрасно.

– Что?!

Дорота таращит глаза и сразу повышает голос, а Лукаш чешет бритую голову, улыбаясь себе под нос.

– Какие дела?! Вы же приехали сюда к нам, правда?!

– Спокойно, дай мне объяснить.

Араб хорошо изучил тещу и знает: он должен сдерживаться и не позволять себя провоцировать.

– Пара друзей просила, чтобы я связался и их детьми, которые учатся в Польше. Оказывается, у вас множество студентов-арабов из нашего региона. Для меня это было неожиданно. Я думал, что все саудовцы учатся в Америке.

И Дорота, о чудо, его не перебивает.

– Одна девушка, дочь моего друга еще с начальной школы, учится здесь, в Гданьске, в медицинской академии. Везу для нее сверток с любимыми сладостями, чтобы напомнили о доме. Упаковали сладкую бахлаву[295], хумус в коробочках и заатар[296]. Разумеется, ко всему этому конверт. Как и во всем мире, дети больше всего ждут деньги.

Лукаш со знанием дела согласно кивает.

– Большую группу я должен навестить в Ольштыне. Говорили, что отсюда не очень далеко, можно без проблем доехать поездом. В этом маленьком городке обосновались совсем уж молокососы. Их отцы особенно заинтересованы в том, чтобы детей воспитали, – улыбается Хамид с издевкой.

– А как они могут за границей, вдалеке от семьи и мечети, воспитываться как арабы? – задает вопрос Дорота. Критический ответ можно прочитать по тембру ее голоса.

– Ну, да… – Хамид чувствует себя немного уязвленным. – Если ты забыла, то я тоже являюсь…

Дорота поздно прикусывает язык.

– Извини, сынок. Ты совсем другой. Ты же наш араб, – грустно улыбается она.

– Когда-то я тоже был молодым… – сообщает он и умолкает.

– Значит, я должен поехать в Ольштын. Вставь это в свой план, – просит он холодно, и теплая семейная атмосфера лопается как мыльный пузырь.

– Я могу встретиться с девушкой, – пробует спасти ситуацию Марыся.

Она видит, что у мамы слезы озерами собираются в голубых глазах. Та так старалась, и теперь одним словом все испортила. Ох, уж эти ее предубеждения!

– Я охотно послушаю о студенческой жизни в Польше и, может, узнаю, как молодые арабы живут за границей. Это, должно быть, трудно для девочек, воспитанных в другой культуре, других условиях и в ортодоксальной арабской стране.

– Прекрасно!

Хамид уже проглотил злословие тещи, и его лицо прояснилось:

– Я выпаду только на один день.

– Может, выберемся вместе? – предлагает жена, желая, по крайней мере, один день отпуска провести с мужем с глазу на глаз.

– Я буду стесненно себя чувствовать. У меня задание – проверить, как они живут. Есть ли у них отдельная комната для молитвы…

Он взрывается смехом.

– Окей, поедем вдвоем и на одну ночь снимем номер в отеле. Говорят, это очень красивый старинный городок, поэтому мы можем его, пользуясь случаем, осмотреть. Я читал в путеводителе, что Вармия и Мазурские озера – это прекрасные места для отпуска, там озера, древности, гектары лесов…

– Так, может, вы хотите сами поездить по Польше? – спрашивает мать холодно. – У вас есть кухарка и нянька, чего вам еще нужно?

Пуская шпильки, она в расстройстве смотрит на них.

– Все можно обсудить! – хватает Лукаш ее за руку.

– А в наши польские горы в Закопане наверняка поедем уже все вместе, потому что мама на целых десять дней полностью забронировала этаж в пансионате. Для вас специально – большие апартаменты.

– Прекрасно! Спасибо! Как мы рады! – гости уже не знают, что сказать, чтобы исправить ситуацию и задобрить чрезмерно чувствительную Дороту.

– Ну, хорошо, – говорит наконец мать, вручая каждому напечатанный план.

Сдерживая слезы, она выходит в сад. Через минуту уже слышно ее щебетание с внучкой, которая вырывает у бабушки светлые волосы из головы целыми пучками.

– Эта женщина может все, но мы должны следить за словами, – приходит к выводу Лукаш. – Прошу вас! Будьте с ней толерантны. Она так старалась.

* * *

Как говорил Лукаш, Дорота старается с утра до ночи, чтобы гости были довольны. Через пару дней это становится для приезжих необычайно обременительно. Они взрослые люди, привыкли к самостоятельным решениям и независимости. Когда Марыся тянется за медом, мать его уже тут же пододвигает, подавая при этом чистую ложечку, а однажды даже очистила дочери ее любимые грецкие орехи от скорлупы.

– Может, еще за меня поешь?! – не выдерживает Марыся, а Дарья весело хохочет.

Несмотря на постоянный контроль жены, Лукаш, как только ему удается, вывозит Хамида за город, поясняя это делами по бизнесу. Понимать этот поступок следует следующим образом: мужики вырываются на Старую площадь попить пива. Дарья же забирает Марысю в свои любимые места: в кино, в торговые центры, большие магазины, показывает ей свою старую школу.

Торговый центр «Манхеттен» в Гданьске-Вжеще Марысе очень понравился. Она с удовольствием по нему ходит, заглядывая в фирменные магазины. Иногда останавливается в кафе выпить кофе и съесть пирожное. Что за свобода! Не так, как в Саудовской Аравии: черное-белое, черное-белое, черное-белое[297]. «Уф, не хочу туда возвращаться, – признается она себе. – Конечно, живут здесь расисты, но также есть и добрые люди. Как везде. А не является ли расизмом в Саудовской Аравии запрет на какие-либо символы другой веры, не ислама? Отсутствие мест других культов, кроме мечетей? Никто там на улице не кричит: «Прочь, христиане, буддисты, протестанты!» Но разве другой способ не так же противен? Интересно, те молодые саудовцы, которые приехали в Польшу учиться, захотят ли после окончания вернуться в лоно отчизны?»

Она размышляет, шагая на свидание в кофейню «Старбакс». Нет никаких проблем с тем, что девушки находятся в большом кафе. Несмотря на цветную современную одежду, две из них покрыли волосы черными платками.

– Salam alejkum.

Саудовка со светлой кожей и темно-зелеными глазами и в цветном хиджабе, свободно наброшенном на голову, встает и протягивает мягкую ладонь Марысе.

– Я Сана. Спасибо, что согласилась встретиться с нами всеми.

Она сладко улыбается, но грусть сквозит в ее красивых глазах.

– Подруги попросили твоей помощи: им может понадобиться переводчик. Знаешь, наш английский плохой, а польский – еще хуже, но они так загорелись интервью в газете, что жаль было отказывать!

– Ну, конечно!

Смуглая рыхлая девица крепко обнимает прибывшую.

– Я Фатьма, а это моя подруга Фаузия, – быстро представляет она худенькую подругу. – Слушай! Мы будем в прессе! Нас сфотографируют! Но это не самое главное. Самое главное – это то, что расскажем. Нужно поблагодарить наш народ и короля за бесплатную учебу.

– И при случае немного просветить этих иноверцев. Может, у кого-то откроются глаза, и он увидит, что наша вера самая лучшая! – подключается другая, которая выглядит слегка сумасшедшей.

– Вы изучаете религиеведение? – спрашивает Марыся удивленно.

– Ну, ты и темная!

Рябая юная особа нагло обзывает женщину старше себя, которая делает им одолжение.

– Сразу видно, что ты не чистокровная арабка. Но, что делать, никто не идеален… – говорит она полным презрения голосом.

– Успокойся, Фаузия! – подруга, которая выглядит решительной, но уравновешенной, утихомиривает нахалку. – Мы искренне верим, потому что ведь в этом состоит наша миссия.

– Как и миссия каждого мусульманина, – поясняет она.

– Джихад[298], понимаешь? – спрашивает она, тоже уже немного нервничая.

– Ну да… – у Марыси от удивления отваливается челюсть.

Вдруг как из-под земли вырастает журналистка, немного постарше, чем студентки.

– Hello! Nice to meet you[299], – здоровается она и, пользуясь случаем, оглядывает девушек с головы до ног.

– А вы не закрываете волосы? – сразу спрашивает она Марысю.

Та разительно отличается от двух других, у которых черные платки на головах, а в придачу, облегающие до границ возможного, джинсы, расстегнутая блузка с длинными рукавами и обувь на пятнадцатисантиметровых котурнах.

– Действительно! – Фаузия, наверное, чересчур боевитая, она злится и критически зыркает на Марысю исподлобья. – Это мусульманка, которая оскорбила Аллаха. Такие никогда не попадут в рай.

– А почему? – сразу заинтересованно спрашивает репортер. – Что плохого или грешного она делает?

– Вы сами видите! Она открывает волосы, так как хочет провоцировать всех мужчин вокруг!

– Ты бредишь! – не выдерживает Марыся. – Ты замечала, чтобы кто-то обратил на меня внимание? А на вас – наоборот. Хотите демонстрировать свою непохожесть.

– Вам никогда не хотелось одеться свободно? – смеется журналистка.

– А если сюда вдруг зайдет какой-нибудь араб, саудовец? Недостаточно того, что мы оскорбим Бога видом волос, так еще опозорим наших отцов и братьев, – Фаузия определенно является идейным ментором группы.

– Почему волосы? Почему они являются неприличными? Ведь вы так сильно накрашены, как будто собрались в ночной клуб, и считаете, что ваш макияж окей и никого не шокирует, а ваши кудри притянули бы все взгляды?

– Такова традиция и так написано в Коране. Вы, может, не читали, но мы читали, хоть, к сожалению, не все внимательно.

Пуританка показывает пальцем на Марысю, а Сана, пристыженная нетерпимым, агрессивным поведением подруг, встает и собирается уйти.

– Останьтесь, – просит журналистка. – Интересно будет показать две стороны медали.

«Что ж, я думала, что женщины в Саудовской Аравии, вынужденные носить черную одежду, наказаны этим, но, видно, все иначе», – приходит к выводу Марыся.

– Для чего же вы выехали учиться за границу? – спрашивает она девушек. – Я думала, что ваш любимый вождь посылает вас за границу, чтобы вы расширили свои горизонты, а потом начали реформировать устаревшую систему.

– Наверное, ты шутишь! – возмущается Фаузия. – Наше общество идеально так же, как и ислам.

– А что вы расскажете о других религиях? – подключается репортер. – Они хорошие или плохие?

Она тянет за язык слепую фанатичку.

– Ислам – самая лучшая религия, надеемся, что другие в конце концов прозреют и тоже обратятся. Неверные ошибаются!

– Но мы не являемся неверными! – возмущается журналистка. – У нас свой Бог и своя монотеистическая религия, которая существовала задолго до вашей!

– Христианство – это не монотеистическая религия, – спокойно информирует грубиянка Фатьма. – У вас множество божков, которых вы чтите.

– Что вы такое говорите?

– У вас Бог, у него есть сын. Но ведь вы все должны быть его детьми, все без исключения. Мы считаем Иисуса одним из пророков, таких, как наш пророк Мухаммед. А еще есть какой-то Святой Дух! К тому же эта ваша Матерь Божья!

Две глубоко верующие саудовки презрительно улыбаются.

– Сколько же у нее лиц, сколько портретов, вариантов! Черная, белая, праздничная, весенняя, – высмеивает арабка.

Журналистка делает кислую мину, но не спорит, желая вытянуть из девушек как можно больше.

– Еще забыла! Ваши святыни, которым вы молитесь.

– Святые, – уже не выдерживает полька и исправляет.

– Куча мала. Святой Петр, Ежи, Кшиштоф… Так я у вас была бы святая Фаузия, – язвит она, чтобы уколоть.

– Что ж… – журналистка тоже достаточно насмешлива. – Значит, вы считаете, что все должны быть мусульманами, так как это самая лучшая религия?

– Islam is the best! – выкрикивают две студентки, словно болельщики какой-нибудь спортивной команды.

Третья, Сана, сидит молча, только смущенно опускает взгляд и поджимает губы.

– А что будет, если кто-нибудь будет другого мнения или какой-нибудь мусульманин отречется от веры?

– Смерть! Лучше ему умереть! – взгляд Фаузии сияет сумасшедшим светом.

– Не так сразу, – тихо включается Сана, стараясь хоть немного обелить свою религию, которую девушки, будучи классическими фундаменталистками, представляют не в наилучшем виде.

– А как это происходит? Кто-то говорит или же оглашает публично, что уже не верит в Аллаха и с него хватит ислама, что тогда? Сразу применяют смертную казнь?

– Конечно нет! – рассудительная саудовка возражает уже громче, усаживаясь удобнее на стуле. – Его задерживают, и у него есть три дня на размышление. Вернуться в религию ему помогает специалист, шейх, который будет с ним разговаривать и пытаться его убедить в том, что он ошибся.

– А если тот не изменит своего мнения?

– Тогда снова у него есть пара дней на размышление.

– И?..

– Если он по-прежнему настаивает на своем, провозглашают вердикт.

Репортер очень хорошо подготовилась:

– Я слышала о провозглашенной имамом Эр-Рияда фатве, смертном приговоре, который был вынесен журналисту. Тот рассказал в своей телевизионной программе, что не до конца уверен в существовании Аллаха, а пророк Мухаммед ошибался. Этого было достаточно, чтобы его казнили.

– Я этого не знаю и вообще никогда не интересовалась ни политикой, ни тайнами религии.

Сана становится все более грустной, видно, что ей стыдно.

– Я происхожу из современной толерантной семьи, – оправдывается она. – У нас множество друзей христиан, протестантов, атеистов, и никто не пытается их обратить в ислам.

– Это ошибка! – не отстает Фаузия.

– А что было бы, если бы кто-нибудь из вас влюбился в поляка, иноверца?

Серьезных религиозных отступлений уже фельетонисту хватит, поэтому она решает сменить тему более женской и, как ей кажется, более легкой.

– Это невозможно! Бессмысленно! – на этот раз взрывается грубиянка Фатьма, выбрасывая руку вверх и скользя критическим взглядом по соседним столикам. – Посмотрите, какие они блеклые, бесцветные.

Редактор и Марыся чуть не взрываются смехом.

– Ну, предположим, гипотетически.

– Речь идет не о том, как они выглядят. Это абсолютно запрещено. Связь мусульманки с неверным строго запрещена! Mamnu’!

Фаузия рассуждает очень серьезно, а Сана все больше бледнеет и сжимает ладони, что не ускользает от внимания Марыси.

– Но если бы это была большая любовь…

– Нет и все, точка! Запрещено! Грех!

– Мужчина может переменить веру, и тогда он станет одним из вас, – журналистка не сдается и подбрасывает вариант выхода из тупика. – Что тогда? У вас нет уже аргумента в руках.

– Мы, саудовцы, рожденные на земле, где находятся две священные мечети – в Мекке и Медине, – должны связывать свою судьбу только с саудовцами. Мы должны быть чистыми и неоскверненными и подавать пример всем другим мусульманам в мире.

Фаузия тараторит это со всей серьезностью и так горда собой и уверена в собственной правоте, что ее ответ становится комичным.

– И что? – полька не может не удивляться.

Марыся же улыбается себе под нос, потому что знает, откуда это высокомерие и презрение к другим, написанное на лицах жителей Эр-Рияда.

– Ну да! Происхождение обязывает, – поясняет заносчивая девушка журналистке, которая в задумчивости крутит ручку в пальцах.

– Это значит, что вы лучше, чем другие мусульмане? Вы что, превозносите себя до небес? А вы тоже саудовка? – обращается она к Марысе.

– Я наполовину ливийка, наполовину полька, – отвечает Марыся по-польски. – Мой муж из Эр-Рияда, но в его семье не так строго придерживаются принципов, оглашенных этими двумя девушками. Его мать из Йемена. Я знаю многих арабов, женившихся на христианках. Но, с другой стороны, это действительно почти невозможно, особенно если мужчина не изменил вероисповедание. Девушка должна была бы лишиться дома и родины и уехать на край света. Однако до нее и там может дотянуться карающая рука шариата.

– Не может быть!

– Если бы любовники приехали в Саудовскую Аравию, подумав, что им все простили, их ждала бы верная смерть, – поясняет Марыся, а у молодой польки сереет лицо.

– Знаете, что неприлично говорить на иностранном языке, когда все остальные его не понимают? – злится Фаузия, выхватывая из разговора некоторые слова, свидетельствующие о том, что обсуждается все та же тема.

– Если ты учишься в этой стране, то должна хоть немного говорить по-польски.

Марысе не нравятся эти девушки, за исключением тихой Саны, которая высказывает свое мнение взвешенно и рассудительно. Ее реакция показывает, что она не согласна с приятельницами.

– Целый год я ходила на курсы вашего шелестящего жесткого языка. Делаю, что могу. Я сама преподаю арабский в клубе при библиотеке. Даже не представляете, сколько девушек желает выучить его! – У худой пассионарной девушки даже щеки румянцем покрываются.

– Похвально. У тебя есть какие-нибудь интересные учебники? – заинтересовалась журналистка.

– Учу их на Коране, так как это самая прекрасная арабская книга. Учим не только язык, но и основные ценности.

Фаузия смотрит со значением. Только ее соратница, Фатьма, согласно кивает головой, остальные не проявляют энтузиазма.

– Что ж, сделаем какое-нибудь фото? – с репортерши достаточно шокирующей информации. – Вам можно фотографироваться?

– Мы очень любим! – две девушки просто подскакивают, а Сана вздыхает с облегчением, давая знать Марысе, что они могут оставить сомнительное общество.

– Извините за них. Они нереформированные. Но я предпочитаю держаться вместе с ними и делать вид, что я на их стороне, – признается она, хватая женщину постарше под руку и решительным шагом удаляясь из кафе. – Одно их слово – и моя жизнь и учеба в Польше окончатся в мгновение ока.

– Доносят?

– Еще как! Несколько девушек уже отсюда выехали, в особенности такие, у которых, как и у меня, нет своего семейного махрама. Мой отец не мог со мной поехать, потому что у него большой бизнес, он содержит всю семью. У меня нет ни родного, ни двоюродного брата. Одни бабы в доме.

– Так кто за тобой присматривает?

– Моя лучшая подруга живет здесь со всей семьей. Ее восемнадцатилетний брат – мой бодигард, – грустно улыбается она.

– Парадокс! – Марыся не может не удивляться.

– Все заверено нотариально, поэтому парень ни за что получает еще от совета тысячу евро в месяц. За поддержку традиции унижения женщин.

– О таких номерах я еще не слышала! – Марыся с неодобрением крутит головой. – Это вообще нелогично.

– Так это у нас функционирует. Даже подросток мужского пола более ценен, чем взрослая и самостоятельная женщина. Такова жизнь, – обреченно вздыхает Сана.

Девушки садятся на скамью в зеленом скверике и молча смотрят на проходящих мимо людей. «Какая свобода и естественность», – думают обе, и в каждой из них внутренний раздор: возвращаться в золотую комфортную и безопасную клетку в Саудовской Аравии или бороться здесь с проблемами, но быть свободной и независимой.

– У меня для тебя пакет и конверт, – первой очнулась от задумчивости Марыся.

– Прекрасно, большое спасибо и извините за хлопоты.

Сана не выказывает особой радости. Дрожащими руками она машинально гладит цветную бумагу на свертке. «Пожалуй, у нее какая-то большая проблема», – беспокоится Марыся, глядя на красивую арабку, у которой в глазах собираются слезы.

– Я очень обрадовалась, когда узнала, что у товарища моего отца жена – полька и что я с ней встречусь, – нарушает тишину студентка. – Боялась только, что это будет женщина среднего возраста, а тут, пожалуйста, такая неожиданность! Ты, наверное, моя ровесница?

– Примерно. Так что тебя беспокоит, что случилось? – спрашивает Марыся в упор. – Ты, должно быть, бесконечно одинока среди окружающих тебя землячек, которые остаются здесь, в Польше, такими же консервативными, как и на своей родной земле.

Она с сочувствием берет собеседницу за руку.

– Ну конечно! – признается девушка. – За то, что за минуту до этого во время компрометирующего интервью эти две кретинки говорили, было стыдно. Поляки прочитают статью и придут к выводу, что мы все какие-то религиозные болваны, жестокие фундаменталисты. Убиваем за любовь!

Она умолкает и тихонько начинает всхлипывать.

– Я вообще не считаю, что польские мужчины блеклые и противные.

Она доходит до сути дела.

– Они твердят, что поляки ничего не стоят только потому, что не мусульмане. Я вообще думаю, что каждого нужно оценивать по поступкам, его жизни и сердцу, а не по тому, какую религию он исповедует. Ведь в мире живут также атеисты, которые не верят ни в какого Бога! И что?! Мы должны их вычеркнуть и выбросить за рамки общества? Знаешь, Мириам, самое главное – это толерантность, – признается она серьезно. – Мой отец так либерален, да и вся моя семья, но…

– Но что? – не выдерживает Марыся, так как хотела бы узнать, что происходит. Серьезное это дело или неуверенность избалованной девушки, брошенной в глубокую воду в чужом незнакомом мире?

– Я не уверена, будет ли мой папа так же толерантен ко мне, поймет ли он меня так же, как чужих людей. Его всегда возмущает множество жестоких наказаний: отрубание руки – за кражу, руки и стопы – за разбой и головы – за более тяжкие преступления. Он мучится, когда слышит о наказании кнутом, применяемом к женщинам…

Она прерывает страшный перечень.

– Но сможет ли он принять мои поступки, которые полностью идут вразрез с нашим мусульманским правом?

– О да. Некоторые добры и снисходительны к чужим, а к своим суровы. Я читала в какой-то книжке о девчонках из Эр-Рияда: очень современный отец очень сурово наказал дочь за контакты с мужчиной. Сам исполнил фатву, бросив ее в бассейн с камнем, закрепленным на ногах.

Марыся ляпнула глупость, не подумав о том, что произносит. Слишком поздно она закрывает рот руками, словно хочет вернуть слова назад. Она видит, что собеседница бледна, как труп, и от ужаса не может вдохнуть.

– Извини, Сана! Я не знала, в чем твоя проблема. Сейчас мне уже все ясно, еще раз прости.

Она обнимает девушку за тоненькую талию, боясь, что та тут же упадет со скамьи. Чувствует, как молодая саудовка дрожит, а ее тоненькая блузка влажна от пота, хоть день, в общем-то, нежаркий.

– По своей наивности я думала, что, может, удастся это как-то уладить, что стоит попробовать, – шепчет Сана едва слышно.

В знак протеста хватает край своего цветного платка и стягивает его с головы, открывая локоны черных, как ночь, блестящих длинных волос.

– Но ты права, риск очень большой. Меня пусть бы и убили. Тяжело. Но я не могу моего любимого обрекать на мучения и смерть, – признается она наконец.

– А он не хочет сменить религию, не хочет обратиться в ислам? – спрашивает полуполька с иронией.

– Да, конечно, можно это сделать, но ты же слышала, что мы, саудовцы, должны подавать пример всем мусульманам во всем мире? Или ты думаешь, что мой отец, занимающийся делами главным образом в арабских странах, примет «перекрашенного» мусульманина как мужа старшей дочери? Кроме того, если мы решили бы ждать согласования и окончания процедуры, прошло бы несколько лет. Наш ребенок начал бы уже ходить в детский сад, а то и в школу, – шутит она с сомнением на лице.

– Ну да… неплохой паштет, – подтверждает Марыся, приходя к выводу, что не одна только она, сумасшедшая, даже глупая, руководствовалась страстью и минутным порывом.

– А может, у тебя в Саудовской Аравии жених? – спрашивает она, будучи в этом убежденной.

– Конечно. Такой неуклюжий заморыш, – кривится Сана от отвращения.

– Ты не любишь его?

– Никогда не любила! Это сын партнера моего отца, супружество нужно для скрепления общих интересов. Я видела его, может, раза два в жизни, обмолвились двумя словами и даже не обменялись номерами телефонов. Я для него избалованная доченька папочки, эмансипированная испорченная девка. А для меня он идиот, который еле-еле с третьего раза получил аттестат.

– Что ты планируешь? И как я могу тебе помочь?

Марыся не видит выхода из патовой ситуации: так или иначе будет плохо. «Бедной девушке никогда не улыбнется судьба», – думает она. Ей очень жаль красивую саудовку.

– Я думаю, что должна с Мартином бежать, – признается Сана. – Он из небольшого городка, где после окончания медицинского факультета всегда получит работу в больнице и даже жилье. А я могла бы быть медсестрой или санитаркой. Вдвоем. Плюну на карьеру и деньги. Я уже была богата и это не дало счастья, вообще ничего.

– А ты думала, что будет с семьей в Саудовской Аравии, любящим тебя отцом? Это не беспокоит тебя? Тебя не будут искать? А если найдут с мужем-христианином, что тогда?

– От меня уже ничего не зависит, а вне Саудовской Аравии они ведь не могут ничего мне сделать. Только мне жаль папу.

Она закрывает глаза, стараясь сдержать слезы, и глубоко задумывается.

– Он всегда был ко мне так добр, нежен, все понимал… Он так меня уважал! Во всем поддерживал!

– Ты его обидишь, – Марыся снова наступает на те же грабли. – Паршивая ситуация, и каждый из вариантов плох. Или принесешь в жертву себя и любовь и вернешься в страну, или сбежишь, скроешься в Польше. Но до конца своих дней уже не увидишь семью и, пожалуй, тоже не будешь счастлива. Не завидую тебе, – признает Марыся, стараясь найти какой-то более щадящий выход.

– Смотри, какой он сумасшедший!

Сана дрожащими руками разрывает конверт, который привезла Марыся.

– Рассказала ему, что хотела бы с подругой и ее братом-опекуном побывать во Франции, а он, не раздумывая, шлет мне пару тысяч долларов.

Она снова собирается плакать.

– Я своего счастья на обмане не построю, – признается она с сожалением. – В Париж я должна была лететь с моим любимым. Я злая и лживая!

Она вдруг вскакивает. Коробка, которую она держала на коленях, падает на тротуар, открывается, и оттуда высыпаются сладкие арабские пирожные.

– Он даже помнит, что я люблю бахлаву.

Она собирает сладости вместе с песком и бросает их назад в коробку.

– Остается мне только умереть! Я должна убить себя! – в отчаянии она приходит к такому выводу, а у Марыси от этого признания шевелятся на голове волосы.

– Как мне жаль… Как же грустно…

Из глаз саудовки непроизвольно начинают литься ручьями слезы.

– Я законченная обманщица и лицемерка! – шепчет она. – Грешница!

– Девочка, дорогая, зачем же так плакать?

Проходящая мимо старушка с беспокойством смотрит на молодую девушку, которая рыдает посреди аллеи, держа в руке сладости, перемазанные песком.

– Такая красивая девушка не должна себе глаза портить! Если любит, то все будет хорошо, а если нет, то он тебя не стоит, моя дорогая.

Она вытягивает маленький платочек, с трудом наклоняется и вытирает удивленной девушке лицо.

– Спасибо, – Сана встает и тепло смотрит на старушку. – Что правда, то правда. Самое главное – это любовь. Она решает все проблемы.

– Да, конечно! И молодость! – бабушка похлопывает арабку по влажной еще щеке. – Такая резвушка, как ты, ни о чем не должна беспокоиться. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, ты красотка!

Сана, которую поддержала старушка, скромно улыбается и машет на прощанье рукой. Она тяжело садится на скамью и доверчиво смотрит Марысе в глаза. Сейчас уже спокойно они возвращаются к прерванному разговору.

– Послушай, ты ошиблась, но нужно попробовать это как-нибудь исправить. Ты должна идти либо в одну, либо в другую сторону. На каком ты месяце беременности? – спрашивает старшая и более опытная женщина.

– На втором или чуть больше. Я только сделала домашний тест.

– А твой парень знает об этом? Как он отреагировал? У него серьезные намерения в отношении тебя? Ты должна отдавать себе отчет, что немусульмане относятся к сексу и любви менее серьезно, чем наши мужчины. Такова, к сожалению, правда.

– Я еще ничего ему не говорила, потому что сама не знаю, что делать. Я полностью разбита, – вздыхает она и, похоже, собирается снова плакать.

– Первое – это разговор, а потом уже будешь знать, на каком ты свете.

Марыся быстро составляет план, стараясь овладеть ситуацией.

– Поверь мне, искренность – это основное, по крайней мере, в странах, где за это не грозит фатва. Вы должны поговорить. Что толку писать какие-то сценарии, если не знаешь отношения партнера?

– Ты права.

Влюбленная саудовка собирается с силами.

– Мартин даже хотел сегодня со мной встретиться. Можем ли мы с тобой обменяться номерами телефонов и, если что, могу ли я рассчитывать на тебя, Мириам? – спрашивает она.

– Ну конечно, котик, – старшая и закаленная судьбой подруга решает опекать молодую и наивную девушку. – У меня тоже есть свой интересный опыт, и я уже многое прошла, поэтому думаю, что смогу тебе помочь советом.

Через минуту они расстаются, и Марыся шагает вперед без цели. Сана же ловит такси и мчится на свидание с любимым. «Как тяжела жизнь арабской женщины, – размышляет наполовину ливийка. – Она не может быть искренней и говорить правду, потому что ей за это грозит наказание. Все так оболгано! А действительно ли так оно и есть, как я рассказывала Сане, что мусульмане серьезнее относятся к связям, любви и сексу? Пожалуй, нет. Достаточно посмотреть на моего отца, который обманывал маму, использовал ее слабость и издевался над ней. Разве это любовь? Говорят, он дарил ей ощущения, но такая страсть болезненна и ядовита. А Рашид? Любил меня до смерти… До того времени, пока я и мой растущий живот стали для него в тягость и грозили большими хлопотами. Единственный известный мне арабский мужчина, который верен и полностью предан своей любви, – это Хамид, мой идеальный муж. Такова правда! У меня больше счастья, чем ума. Все по-прежнему висит на волоске, который каждую минуту может порваться. Малейший намек, подозрение, обвинение – и моя жизнь превратится в развалины, а маленькая Надя… Уф, не хочу даже об этом думать! Что за глупости лезут в голову?! Неужели я всю жизнь буду дрожать и бояться?! Почему мы, женщины, вляпываемся в такие истории? Или наш пол создан для этого? Неужели… Неприятные размышления Марыси прерывает звонок мобильного телефона.

– Алло, Мириам? – на другом конце линии слышен холодный, как лед, голос Саны.

– Да? Что там?

– Ты знаешь какого-нибудь хорошего гинеколога в Гданьске?

* * *

– Дорота, наверное, немного обиделась.

Хамид чувствует свою вину, он не хотел неприятностей для слишком заботливой тещи.

– Успокойся! Она бы нас хотела зализать насмерть.

Марыся вообще не обращает внимания на настроение мамы и радуется выходным, проведенным с мужем один на один. Погода чудесная, солнце не слишком греет, а пейзажи за окном комфортного частного автобуса ошеломительные.

– Польша прекрасна! – саудовец не перестает удивляться. – Я не понимаю тех, кто покидает такую чудесную страну и сидит в наших песках. Здесь, глядя на эту живую зелень, человек расслабляется и отдыхает. Ничего для счастья больше не нужно.

– Все иностранцы, которые решили жить в Саудовской Аравии, делают это не для удовольствия, а ради денег, – поясняет женщина. – Вы платите им сумасшедшие зарплаты, вот причина того, что они живут в Саудовской Аравии порой по двадцать лет. Ко всему можно привыкнуть и везде быть счастливым, а в охраняемых поселках не так уж плохо. В Польше трудно заработать на имение и жить в таком комфорте, как у вас.

– Интересно, как там в этом четырехзвездочном отеле. – Хамид беспокоится. – В Интернете прочитал, что это самый лучший в городе.

– Все будет хорошо. Я погуляю по городу, а ты проведаешь молодых земляков. Надеюсь, что в провинции проявление расизма более редко, чем в больших городах. Здесь все же меньше приезжих из других стран, и они не должны чувствовать угрозы.

– Увидим. Парни не жаловались родителям, значит, наверняка довольны. Радуются свободе, знакомятся с новым городом и развлечениями. Ну и польки – это ведь самые красивые девушки в мире! – прижимается он к жене и хочет ее поцеловать.

– Какая я там полька!

– А ты думаешь, что этот комплимент тебе? – шутит он, ероша вьющиеся волосы любимой. – Метиски тоже неплохи, – утверждает он под конец, за что получает поцелуй.

– Прекрасно! – Марыся тянет гласные, разглядывая отель, к которому они подъезжают. – Как красиво отреставрирован дом! И старый город рядом, на расстоянии вытянутой руки. Ох! Можем ли мы остаться на неделю?

Она задает риторический вопрос, потому что и двухдневный выезд был причиной обиды мамы, а что бы было, если б любимые гости оставили ее на более долгий срок.

Портье открывает дверь, а консьерж вытаскивает небольшие ручные чемоданчики прибывших. Рецепция чистенькая, во всем холле пахнет свежестью и какими-то прекрасными блюдами, приготовленными на обед в ресторане. Милая пара служащих суетится, ведь не каждый день приезжают к ним заграничные гости. Они очень стараются правильно говорить по-английски, подражая британскому произношению, но облегченно вздыхают, когда Марыся переходит на польский.

– Вот купон. К каждому обеду в ресторане у нас специальное предложение для наших постояльцев – бокал потрясающего литовского пива «Гратис». Обычно оно стоит целых десять злотых! – рецепционистка вручает клиентке два жетончика.

– Да ты что? – Парень оттягивает вежливую девушку в сторону и шепчет ей на ухо: – Это же арабы, не видишь? Мы таким не даем бонусов, особенно алкогольных. Я от тебя с ума сойду! Вынула у меня изо рта два пива, ты кретинка!

– Мы можем заплатить, а вам приятного аппетита.

У Марыси тут же портится настроение, и от бешенства она сжимает зубы.

– Вам нельзя, да?

Вместо того чтобы извиниться, наглый рецепционист продолжает в том же духе.

– А вы кто? Имам или муфтий? – спрашивает Марыся язвительно. – Кто вам сказал, что нельзя? Я не помню, чтобы в Коране пророк Мухаммед запрещал пить пиво. Сказано так же, как и в вашей Библии, что нельзя усердствовать.

Она иронично кривит полные губы.

– И в одной, и в другой святой книге подчеркнута такая очень существенная заповедь: не укради, – с этими словами она отходит от стойки и направляется в апартаменты.

– Я хочу извиниться за коллегу.

Обаятельная служащая, пожалуй, возраста приезжей, подбегает и всовывает гостям в руки купоны.

– Когда вы арендуете апартаменты, то вам даже не должны никаких купонов давать. Помните, вам должны дать по бокалу бесплатно и безропотно. А он хам, только и всего, – подытоживает коллега. – Он долго тут не проработает, потому что не только обманывает гостей на пиве, но и вообще жульничает. Аферист и все! Но таких полно во всем мире, что делать?

Она лукаво улыбается, пожимая в знак беспомощности плечами.

– В чем дело? Снова какие-то проблемы?

Хамид ничего не понял из разговора, и Марыся очень этому рада. Зачем портить ему настроение? К черту! «Действительно, везде полно таких прощелыг, но почему именно мы постоянно на них нарываемся?» – мысленно проклинает она свое невезение.

– Ты всегда должен сходить с ума и выбрасывать столько денег на отель?

Ей нравятся апартаменты, особенно вид из окна на старинное здание. Но, как обычно, она должна немного поворчать.

– Любимая, я заплатил гроши, – смеется муж, не обращая внимания на прижимистый характер жены. За немногим большие апартаменты в Мекке я заплатил почти полторы тысячи долларов, а здесь только сто пятьдесят.

– Ну что ж, наверное, потому, что из окна гостиной нет вида на Каабу, – иронизирует Марыся.

Муж, будучи в хорошем настроении, хватает ее и осторожно бросает на большое ложе.

– Может, я пойду немного позже, а сейчас… – мурлычет он женщине в ухо. – Что ты на это скажешь, любимая?

– Я только за, но если ты договорился на час, то должен там быть в час.

Марыся с неохотой отвергает заигрывания. Живя у матери, они чувствуют себя скованно и вообще не занимаются любовью. Боятся, что Дорота может каждую минуту войти или будет подслушивать через стену, все ли у них в порядке. Такова уж мама!

– Я не придерживаюсь ни аскезы, ни целибата. Я уже едва хожу, – жалуется муж, делая жалостливое лицо.

– Как все уладишь, у нас будет свободная вторая половина дня и вечер, – обещает молодая жена, глядя при этом кокетливо. – Еще эти пару часиков выдержишь, мой ты зверек.

Она весело смеется.

– Ну, хорошо, хорошо. Но готовься к сексу столетия.

Хамид игриво строит глазки.

– Потом ты не сможешь ходить! – грозит он ей на прощанье пальцем.

Саудовец заказывает такси и просит довезти его по записанному на листе бумаги адресу. Он сам никогда бы в жизни не смог ни расшифровать это название, ни произнести. Там слишком много дифтонгов «c» и «z», «s» и «z» и много других букв, характерных для польского языка. «Что за невезение, – смеется он мысленно, – арендовали жилье именно на улице, название которой я не в состоянии артикулировать».

«Интересно, как мои молодые земляки справляются с этим», – думает он, проезжая старинные районы и современные богатые кварталы. По дороге он просит, пользуясь самыми простыми словами и применяя язык жестов, чтобы водитель задержался у магазина, так как он хочет купить пару банок пива. «Сделаю парням сюрприз к обещанному саудовскому обеду, который они наверняка стряпают уже пару дней». Он довольно улыбается, видит бетонный одиннадцатиэтажный дом, который находится практически на краю города. «Почему они здесь живут? – удивляется он. – Или стипендия слишком маленькая? Или семьи не помогают? Это же страх! Гнездо и рассадник преступности!» Хамид с ужасом смотрит на мускулистых, стриженных наголо мужчин, сидящих на скамейках в замусоренных скверах и прилюдно обжимающихся с вульгарно одетыми, громко смеющимися девицами. Вокруг на тротуаре открытые бутылки с пивом и вином. «Наверное, эти саудовские парни сошли с ума! Это все равно, что нарываться на проблемы! Еще сегодня они должны отсюда выехать! – решает он. – В Эр-Рияде тоже есть районы, в которые порядочный человек не ступит. Логово «Аль-Каиды» и всякого зла. Только сумасшедший бы туда въехал, не говоря уже об аренде жилья. Это, пожалуй, что-то в этом роде, только в Европе нет местного терроризма». Хамид нервничает, думая о насилии. Здесь другие болячки и другая организованная преступность. Он вспоминает рапорты, которые когда-то изучал: о торговле наркотиками, оружии и живом товаре. «Мир становится все хуже», – приходит к выводу он, тяжело вздыхая.

– Это здесь, – таксист говорит по-польски и таращит глаза на богато одетого парня на заднем сиденье. – Are you sure? – хочет убедиться он по-английски.

– К сожалению, название и номер совпадают, – подтверждает Хамид со вздохом и платит, давая водителю огромные чаевые.

– Подъедь за мной через два часа, – говорит он медленно, чтобы поляк его понял. – Two hours, okej? – повторяет он.

– Окей, окей, но не знаю, будет ли кого забирать, – шофер искренне беспокоится, оглядываясь вокруг. – Жаль тебя, братец, и good lack[300].

Заканчивая говорить, он хлопает араба по плечу.

Хамид буквально пробегает узкий тротуар, отделяющий проезжую часть от лестницы. Он сильно жмет на кнопку домофона, постоянно оглядываясь и ожидая нападения. Он чувствует, как пот течет по спине, напрягаются мышцы ног и рук, дрожат щеки. «Старею, – признается он себе мысленно. – Раньше я был смелее. Но когда у мужчины рождается ребенок, он становится бабой. Особенно если это такая красивая крошка-девочка».

Он растроганно думает о дочери и не снимает пальца с кнопки. «Что они там, к черту, делают?! – он бесится не на шутку. – Сейчас возьму ноги в руки и свалю отсюда». Он поворачивается, ища взглядом такси, которое уже, конечно, отъехало.

– Ajla[301], – наконец слышит он родной язык. – Кто там?

Голос доносится, как с того света, шорох, треск.

– Хамид! – выкрикивает он, не сдерживая эмоций. – Вначале меня приглашаете, а потом не хотите впускать?!

– Извините, уже лечу!

Гость хмурится. Откуда этот парень будет идти. Хватит жать на кнопку?

– Что ты говоришь?! – орет он, наклоняясь к грязному домофону.

– Aflan, aflan[302]!

Юноша чуть не разбивает гостю голову, когда внезапно открывает тяжелую стеклянную входную дверь.

– Здесь ничего не работает, – объясняет он. – Звонок не сразу включился. Долго вы здесь стоите?

Он пропускает гостя вперед, и тот почти шарахается из-за вони мочи и сигаретного дыма из коридора. Он прикладывает руку к носу и так доходит до первой квартиры на лестничной клетке на первом этаже по левой стороне.

– Так выеще выбрали первый этаж?! Я не могу!

Он грозно хмурится, а парень сжимается, словно под суровым взглядом отца.

– Эту дверь можно одним ударом ноги вышибить!

Хамид дотрагивается до деформированной, изрезанной двери и смотрит на единственный плохонький замок.

– Ваши отцы знают, какую развалюху вы арендовали?

– Нет, они ничего не знают.

В квартире к первому юноше подтягиваются два других заморыша. «Их можно щелчком в нос убить, – смеется в душе Хамид. – Что за беда с нуждой!»

– Сейчас же мне честно ответьте на вопросы! Что вы творите? Почему здесь живете? У вас не хватает денег на съем нормальной квартиры в безопасном районе? Твой отец, а мой друг, – достаточно богатый человек, поэтому я совершенно ничего не понимаю. Что здесь происходит?

Указательный палец Хамида упирается в худую грудь красивого саудовца, которого помнит еще ребенком.

– Говорите! – прижимает он его к стене.

– Значит…

Юноша извивается, как уж, цокает языком, сжимает руки, но не хочет произносить ни слова…

– Как бы это сказать?.. – выкручивается он, а Хамид начинает терять терпение.

– Говори по-хорошему, а то позвоню твоему старику, и он тебе задаст! – применяет он последний аргумент, вытягивая телефон «BlackBerry» из кармана кожаной куртки.

– Отсюда нам ближе на занятия, – вырывается у другого студента, который не блещет ни красотой, ни фигурой.

– Темнишь!

Хамид слегка улыбается, вспоминая давние времена, когда в молодости тоже старался соврать родителям, и так же, как этому парню, ему это не удавалось.

– Звоню.

Он будто нажимает трубку на телефоне и прижимает его к уху.

– Абдалла сговорился с девушкой, – не выдерживает сын друга.

Видно, ему нравится в Польше и он не хочет отсюда выезжать.

– Но это уже в прошлом.

– Ты встречался с кем-то из этой среды?

Мужчина из высшего общества с недоверием делает широкий жест рукой. Наконец он осторожно садится на грязную софу.

– Ничего лучшего ты не нашел?

Он по-прежнему говорит на повышенных тонах, но в целом ему жаль парней, и он решает дольше над ними не издеваться. В частности потому что под нажимом они не будут искренними. С таинственным выражением лица, как у конспиратора, он вытаскивает из сумки одну банку холодного пива за другой и вручает обрадованным юношам.

– Это вообще была афера столетия!

Лед тронулся, и вот уже Башир смеется от уха до уха, показывая белоснежные ровные зубы.

– Он такой некрасивый, что с трудом нашел себе девушку, но, конечно, неудачно.

Хамид интересуется:

– А что? Наверняка ревнивый местный парень.

Он догадывается правильно.

– Ну, вы даете! – хозяева халупы радуются, как дети.

– Это не так уж трудно. На самом деле, прежде чем приглашать девушку на свидание, вы должны сто раз проверить и убедиться, что она свободна.

– Вы из собственного опыта это знаете? – третий, по имени Джамиль, становится еще более непосредственным.

– Это знание жизни и мудрость старика, – Хамид уходит от прямого ответа.

Собеседники машут руками, мол, гость говорит о своем возрасте чушь.

– И что этот польский ревнивец сделал? Побил тебя? Оговорил? Что еще?

– Выбрал самое дрянное оружие: опорочил всех.

Башир становится грустен.

– Очернил всех саудовцев, которые спокойно живут в городке. Попали и наши подруги, студентки медицинского факультета, с их семьями, отцами, матерями, сестрами и сопливыми братишками. Попросту сделал нас всех.

– Не понимаю, говори яснее.

– Это доставщик пиццы, поэтому он мобильный, ездит на служебной машине, к тому же знает весь город.

– Какое это имеет отношение к делу?!

Хамид не может выдержать эту витиеватую арабскую манеру рассказывать, хотя в этом случае даже самый короткий отчет выглядел бы, как повествование Шехерезады.

– Перейдем наконец к конкретике, черт возьми!

– Но без этого вступления вы не поймете радиуса поражения этой подлой бомбы, – парень улыбается себе под нос, поэтому Хамид вздыхает с облегчением, видя сейчас, что дело все же не так серьезно.

– Этот противный рогоносец развесил по всему городу плакаты с таким содержанием: «Арабы прочь!», «Саудовцы – домой!», «Выметайтесь, террористы!»

Тут Башир выразительно делает голос тише, а его приятели со стыдом смотрят в грязный, запятнанный ковер.

– Слова были подкреплены картинками, – шепчет Абдалла, послуживший причиной начала всей этой истории. – Постарался, мерзавец!

– Очень хорошо рисует, – подтверждает Джамиль, но говорит не столько с презрением, сколько с неподдельным удивлением.

– Вытянул из «Фейсбука» наши фотографии и сделал фотомонтаж, – возмущается Башир. – На антитеррористическом плакате я был, например, одет в бронежилет, набитый пластидом и гвоздями, и еще с гранатами на боках. В вытянутой руке я держал запал. Знаете, как стыдно?!

У него даже голос дрожит.

– А если бы мой отец это увидел?! Или кто-нибудь из земляков?! А если наши антитеррористические бригады?!

– Говорю вам, профессиональная работа, – снова включается Джамиль. – Оказалось, что парень учился в Художественной академии, а потом сидел за подделку произведений искусства и такие коллажи в фотошопе.

– И чем это все закончилось?

– Один из плакатов он повесил у нас в университете, а пару других – в общежитии. Остальные, может сто, развесил по городу, в том числе с десяток на рынке.

– Боже мой! Кто-то должен был ему помогать, – говорит Хамид. – Клеветник не мог это сделать один.

– Это уже не имеет значения. Хуже всего, что именно в тот день, когда появилось наибольшее количество плакатов, приехал с визитом наш консул из саудовского посольства. Перед приходом в университет он решил прогуляться по красивому старому городу. Когда он добрался до нашего места учебы, то уже держал в кулаке двадцать листков и сообщил обо всем в посольство. Те же молниеносно – в Министерство иностранных дел. Так все и началось: отправили ноту протеста в польское министерство, и началась холодная война. Саудовцы угрожали прервать двусторонние отношения и приказали нам собираться. Наняли специальные охранные фирмы, которые за нами следили день и ночь, а поляки со своей стороны поручили своим специальным бригадам, охранять нас, так как тоже не хотели, чтоб у нас хоть один волос упал с головы.

– Вот это номер!

Хамид думает, что вся эта история напоминает плохой детектив. Политическая афера из ничего.

– Беседы происходили вначале на уровне послов, потом – министров иностранных дел. На самом верху! Поляки были так же возмущены, как и саудовцы.

– Буквально через пару часов поймали разносчика пиццы. Он был удивлен, черт возьми, потому что не думал, что своими пасквилями вызовет международный скандал.

– И как же закончилась польско-саудовская война на сексуальной почве? – иронизирует Хамид, а молодые люди краснеют по самые уши.

– Художественно одаренный ревнивец вернулся туда, где и был, по той же самой причине, по которой сидел пару лет, – подытоживает Абдалла, невинно поднимая брови. – А я женюсь этим летом на землячке и привезу ее сюда с собой. Лейла от счастья просто скачет, а меня любит до смерти.

Его друзья издевательски смеются.

– Так, по крайней мере, выглядит.

Жених продолжает:

– Девушка из Эль-Катифа благодаря мне увидит мир, по крайней мере его часть, и за это благодарна. Лучше уже наше захолустье и древние обычаи, чем иностранная псевдосвобода в традициях и вранье.

– Завтра переселяемся в новое, нормальное место, – сменяет тему Башир и тем самым заканчивает рассказ. – Я нашел таки владельца квартиры, который нас возьмет и который не верит во все эти наговоры. Он плевать хотел на всю эту шумиху, так как сейчас уже весь городок знает, что вся она не стоит выеденного яйца.

Он беззаботно смеется, встает и хлопает себя по бедрам.

– Приглашаем к столу, а то все уже холодное! – выкрикивает он и показывает на стойку под окном с выцветшей запятнанной поверхностью. – Чем богаты.

Сейчас он подает пиво, а проживающие с ним парни суетятся, принося еду.

– Вы что думаете, что это все утихнет само собой и будет, как раньше, словно ничего не случилось? – мучит их Хамид, потому что у него есть жизненный опыт, он знает, такие скандалы не утихают сразу. – Или у парня, который оказался в тюрьме, нет семьи, братьев, друзей, которые захотят за него отомстить? Знаете, у христиан тоже в их святой книге написано: подобным за подобное, отплатить той же монетой: «око за око, зуб за зуб».

– Серьезно? Не думал!

Джамиль перестал разливать шурпу и внимательно смотрит гостю в глаза.

– Думаете, что они мстительны так же, как и мы, арабы? Что-то невероятное!

– Куда там! – возражает Башир. – Христиане этого уже вообще не придерживаются. Здесь современный мир.

– Конечно, этого не придерживаются люди высокого ранга, образованные и просвещенные, – поясняет Хамид. – Но примитивные и отсталые могут захотеть вендетты. Именно с такими вы и имели дело, с ними связались.

– Вы нас не запугивайте! – парни по-прежнему в хорошем настроении. – Завтра нас здесь не будет, а там, где мы будем жить, есть охрана и даже мышь незамеченной не проскочит.

Все очень проголодались, ведь с момента прихода Хамида прошло уже почти два часа. Юноши уплетают с аппетитом, с удовольствием отрывая куски хлеба или, что еще лучше, курицы. Что типично для арабов, самые вкусные куски кладут на тарелку гостя и поминутно подкладывают ему хумус или салат из баклажанов. Мужчина медленно пережевывает, больше размышляя, чем жуя. Одним ухом он слушает забавные анекдоты и рассказы из жизни студентов и об обычаях в Польше. Все истории очень интересны и видно, что студенты чрезвычайно довольны пребыванием здесь. Ему приходит в голову гениальная идея. «Может, взять их на эту ночь в отель? Они там будут в безопасности. Пусть все бросят, а завтра вместе приедем за их багажом, – планирует он. – Дорота не должна обидеться за один день задержки, когда я ей расскажу о столь трудной ситуации».

Вдруг стрекотню парней и размышления Хамида прерывает стук, доносящийся с балкона, а через минуту со звоном вылетает выбитое стекло, которое разлетается по маленькой комнате.

Собеседники подхватываются, так как в комнату вваливаются двое молодых мускулистых, бритых наголо мужчин. Руки сплошь в татуировках, лица в многочисленных шрамах, в глазах – ненависть и дикость.

– Какая милая семейная атмосфера! – выкрикивает один бандит. – Арабы за обедом!

Он вульгарно смеется во все горло, показывая при этом дырки в зубах.

– Один сидит себе дома, а другой в жопе!

При этих словах он хватает самого маленького и худого Башира за горло и толкает на софу. Парень летит, как мячик, падает на подушки и сильно бьется головой о стену.

– I don’t understand you, – шепчет он. – Speak English.

Просит он глупо, чем вызывает только дальнейшие раскаты смеха.

– Кто из вас Джек-Потрошитель, который покушается на чужих девушек? – более спокойным голосом спрашивает второй.

– Этот!

Грозный бандит смотрит на помятую фотографию, вытянутую из штанов и показывает пальцем на Абдаллу.

– Этот сукин сын мой!

– Men! Господа!

Хамид пробует вмешаться, но его отпихивают, и он опасно ударяется спиной о стеклянную этажерку. Стекло и находящиеся на ней битые рюмки звенят, как колокола в костеле.

– Ты тот арабский петух с обрезанным членом? – палач, не ожидая ответа, бьет худого невысокого парня в грудь так, что саудовец оказывается на кухне.

Хамид делает шаг вперед.

Башир уже пришел в себя и останавливает его.

– Прошу вас, не вмешивайтесь! Нам они только немного посчитают кости, но я помню, чем вы занимались и откуда вы знаете моего отца, поэтому я прошу не вмешиваться. Мы не хотим здесь трупов.

Говоря это, он выразительно смотрит земляку в глаза.

– Сматывайтесь отсюда, лучше через балкон. Он открыт, – шутя, он осторожно подталкивает гостя в спину.

– Как же я вас могу оставить?

– Я очень прошу! – парень смотрит с мольбой.

– Проваливай, старичок, тут ничего для тебя нет, – второй хулиган не так агрессивен и пришел, наверное, за компанию. Сейчас он безразлично машет рукой Хамиду, а Джамилю и Баширу показывает на место у стола. Сам удобно усаживается и, ни о чем не беспокоясь, кладет остатки курицы себе в рот, проталкивая их большим куском хлеба.

Тем временем из кухни слышен сильный грохот и звук разбитого стекла. Абдалла кричит, как раненый зверь. Все присутствующие в комнате бросаются туда.

– Старик, ты уже сделал свое, хватит!

Приятель нападавшего пробует его оттянуть от жертвы, но тот настолько разгорячился, что бьет даже собственного друга.

– Наверное, тебя Бог ума лишил! Оставь этого дохляка, а то убьешь! – выкрикивает тот.

Поляк по-прежнему держит молодого саудовца за изорванную уже рубашку и бьет со всего размаха в бок, словно старается поломать ему все ребра и разбить печень. В тот момент, когда он поправлял захват, Абдалла выскальзывает у него из рук. Лицо у него окровавлено, юноша почти ничего не видит: один глаз запух, а второй открыт только наполовину.

Согнувшись пополам, парень прижимает рукой и локтем ту часть тела, куда был нанесен удар. Он опирается на кухонный шкаф, на котором находится стойка с ножами. Неспеша, как в замедленной съемке, он тянется за самым большим ножом, из последних сил хватается за ручку и вонзает палачу в живот. У наблюдающих от ужаса захватывает дух. Никто не делает ни малейшего движения, не издает ни звука. Парень вытаскивает нож, замахивается и снова бьет, и еще раз, и еще… Наконец на пол в кухне они падают вместе – нападающий и жертва. Кровь мгновенно заливает паркет и смешивается – арабская с польской. Оба парня выглядят мертвыми.

– Я вам ничего не сделал, нет? Я ничего против вас не имею! – выкрикивает приятель раненого и, как пружина, выскакивает через разбитое окно.

Снаружи слышны сирены машин полиции и «скорой помощи».

– Бегите! – настаивает на своем Башир. – Зачем вам в карточке такое приключение? Даже если вы были лишь свидетелем. После дачи показаний мы приедем в отель и ночь проведем в безопасности вдали от этого страшного, проклятого места. Скорей же! Идите же в конце концов!

Он почти толкает Хамида в сторону балкона.

– Жду телефонного звонка и резервирую комнату, – шепчет на прощанье бледный, как стена, саудовец и обещает: – Если не позвонишь, то я сдвину небо и землю и ради Аллаха вытяну тебя даже из-под земли!

– Увидимся вечером, sza’a Allah[303], – произносит парень.

* * *

Почти через пять часов Башир и Джамиль выходят из полицейской машины перед отелем «Вильнюсский». Рецепционисты таращит глаза, но Хамид уже ждет земляков в холле.

– Господа со мной, у них зарезервирован номер, – информирует он, подталкивая измученных парней к лифту.

– Как там Абдалла? – спрашивает он с беспокойством.

– Жив. И тот, другой, слава Богу, тоже. Но на этот раз нашему несчастному приятелю уже не сойдет с рук, – признается Башир. – Пырнуть ножом, даже в целях самозащиты, это серьезное преступление.

Он кроит на лице выразительную гримасу.

– Решили, что, как только он немного отлежится, то возвращается домой. Придет конец его заграничному приключению. Выедет в Эль-Катиф и до конца жизни уже его не покинет. Будет каждый год делать жене по ребенку и работать коммивояжером или продавцом во вшивом магазинчике на периферии.

– Какой из этого вывод? – Хамиду тоже очень досадно, но он спрашивает сурово, менторским тоном.

– Нужно хорошо себя вести, – заговаривает Джамиль первым.

– Прежде всего – наука. И нужно молиться, – добавляет он растерянно.

– Нужно не дать себя сцапать! – выкрикивает Башир, который намного ловчее друга.

Хамид полагает, что, несмотря на то что парень изучает инженерное дело, он уже никогда не будет возводить высотных зданий. Как пить дать пойдет по следам отца и его друга, законспирированного борца против терроризма за мир на Ближнем Востоке.

Home, sweet home

– Уф, как хорошо снова быть дома.

Марыся с Хамидом тяжело падают на кожаную софу в их просторной гостиной, а кормилица заносит спящую Надю в ее комнату.

– Должна тебе признаться, что, когда мы выехали, мне было немного досадно.

Она кладет голову на плечо мужа.

– В дороге меня снова раздражала эта жара, пыль и песок, раскопанные места под застройки, сумасшедшая езда водителей и еще тысяча других вещей, но в душе я чувствовала, что это наше место, наше семейное гнездо, – вздыхает она с облегчением.

– Но с твоими родителями было не так уж плохо.

Хамид нежно гладит ее по вьющимся волосам.

– Они старались придерживаться наших обычаев. Мы, должно быть, для них другие и страшно арабские.

– Ну да, – вздыхает Марыся, вспоминая свою первую встречу с матерью после многих лет разлуки. – Я хотя бы научилась говорить по-польски, поэтому нет языкового барьера. Но все остальное, восточное, осталось без изменений.

Она иронично смеется.

– Для меня хуже всего была ваша… sorry, – смотрит он выразительно, – еда. Просто убийство. Свинья свиньей погоняет. Даже в диетическом и, казалось бы, малокалорийном салате с курицей можно найти бекон. А если берешь вегетарианские клецки, то их поливают топленым смальцем. Ужасно! Трудно получить в ресторане хорошие блюда, чтобы были без свиньи.

– Что ж, пару раз я пробовала и, ничего не скажу, было вкусно. Но мне не очень нравится несварение желудка, – признает она правоту мужа.

– Здесь речь не о религии, каких-то запретах и заповедях, но о здоровье. Такая жирная еда и в большом количестве, наверное, убийственная вещь. Посмотри на Лукаша. Вполне молодой парень, а уже принимает порошки от холестерина.

– Просто младенец!

– Послушай, пятьдесят лет – это еще не конец света! Я тебя уверяю, что ни один араб в этом возрасте не имеет проблем с давлением и болезнями сердца. Разве только любители фастфуда, идиоты.

– Ну, видишь, что ни город, то норов. А сейчас съедим какое-нибудь хорошее восточное блюдо и пойдем спать.

Марыся тянет Хамида в столовую, откуда уже доносится типичный для этого региона запах жареного лука с помидорами и большим количеством чеснока. Аромат трав, которые входят в их рацион, дразнит вкусовые рецепторы и вызывает выделение слюны. Впервые за месяц супруги едят то, что им по вкусу.

– С завтрашнего дня начинаю новый проект, – сообщает Хамид, ложась в кровать.

– А что это будет? Если такой изматывающий, как перед этим, когда тебя целыми днями и иногда ночами не было дома, то, может, я должна была остаться в Польше?

– Это уже не повторится.

Он сильно прижимает женщину, а она, несмотря на это, чувствует охватившее ее возбуждение.

– Два раза в одну и ту же реку не войду, обещаю. Найдем время расслабиться.

– Надеюсь, – говорит Марыся голосом, полным веры.

– Выберемся на кальян в поселок Фаль, – предлагает он, зная, как жена любит курить арабский кальян. – В конце концов на какой-то танцевальный вечерок, организованный в одном из охраняемых поселков. У меня там много знакомых, а в лучшем из них – твоя семья, поэтому не будет проблем с входными билетами. Поедем за город на красные дюны. Там женщины могут ходить без традиционной одежды и даже водить машину. Множество людей так проводят уикенды.

– Прекрасно… – слушая о стольких мероприятиях, Марыся потягивается и мечтает, но сейчас она так измучена, что у нее закрываются глаза.

Хамид возобновляет тему, о которой говорил вначале.

– Возвращаясь к проекту, который я должен осуществить… Насколько мне известно, ты втайне от меня записалась в университет, – снова меняет он тему.

– Ну!

Секрет раскрыт и Марыся внезапно садится.

– Это должен быть сюрприз, а не тайна! – злится она. – В чем проблема?

– Перестань сразу нервничать! Совсем как твоя мать! Речь о том, что тебе именно сейчас негде учиться, – объясняет он спокойно. – Но я, твой муж, выведу тебя из затруднительного положения. Благодаря неплохой репутации меня делегировали, чтобы я быстро закончил проект самого большого общежития Университета имени принцессы Нуры. Там будут также некоторые факультеты, в том числе и твой, медицинский. Также там будут жить тысячи студенток и преподавателей. На сегодняшний день объект не закончен полностью и представляет собой только каркас, но открытие официально должно состояться уже в апреле. Поэтому, хочешь не хочешь, я должен это сделать: закончить то, что до сих пор является только котлованом. Чего не сделаешь для пылкой и чрезмерно впечатлительной женушки.

В конце своего разговора он строит забавную гримасу.

– А можем ли мы жить нормально, спокойно и без стресса, как другие?

– Не жалуйся. Я лично люблю испытания, – признается Хамид, гася свет.

– Будь что будет, – падает Марыся на подушки. – В таком случае успехов в труде, потому что я действительно снова хотела бы пойти учиться и наконец получить высшее образование.

Она закрывает глаза и мгновенно проваливается в тяжелый, глубокий сон.

* * *

Хамид уже в шесть тридцать утра в своем новом бюро. Он стоит у окна временного центра управления, который находится в бараке на строительной площадке. И уже очень жалеет, что взял эту работу. «Нужно было все лично и досконально проверить, а не соглашаться с закрытыми глазами», – закусывает он губы. – Это невыполнимо! Я и думал, что будет что-то подобное». Он не может себе простить, что быстро принял решение из-за честолюбия.

– Черт возьми! – в бешенстве ругается он.

Выходя из комнаты в коридор, он случайно наталкивается на мужчину старше себя. С первого взгляда видно, что тот американец.

Саудовец застывает на месте, так как уверен, что знает этого посетителя.

– Мы с вами не… – начинает он.

– Да, много лет тому назад в Америке. Ну, у тебя и память!

– Стив?

– Собственной персоной.

Они подают друг другу руки, но видно, что ни один из мужчин не рад встрече.

– Привет, Хамид.

– Что ты здесь делаешь? Снова за мной следишь или переквалифицировался? – саудовец не понижает голоса, наоборот, взволнованно кричит на все помещение.

– Успокойся! Я по образованию инженер-архитектор!

– А по призванию шпик!

Стив впихивает Хамида назад в комнату.

– Ты забыл, что наши страны сотрудничают столько лет? Наши и ваши антитеррористические бригады действуют рука об руку!

– И потому ты хочешь под прикрытием работы в строительном консорциуме по-прежнему действовать в интересах ЦРУ? Это возмутительно!

Хамид уверенно обвиняет, потому что хочет иметь специалистов по строительству, а не разведке.

– Ты совсем сдурел?

Стив присаживается на письменный стол.

– Именно такие большие объекты мы должны охранять от саботажа. Я уже на пенсии, отошел от дел, только отмечаю негативные сигналы и информирую об этом кого нужно.

– Ну что ж…

Хамид, немного пристыженный из-за своей неожиданной реакции, чешет голову.

– Надеюсь никаких диверсий? – спрашивает он с беспокойством.

– С чем черт не шутит. У нас вложены такие мощные инвестиции, кстати, одни из самых больших такого типа в мире. Нужно обезопасить себя, чтобы противники правительства и стабильности не попытались помешать. Им неймется, когда королевство приветствуется на международной арене. Этот проект, предназначенный для угнетенных саудовских девушек, невероятен. Столько говорили, что ваш слабый пол здесь так дискриминируют и относятся к женщинам как к рабыням, а тут – пожалуйста! Пятьдесят тысяч женщин может получить высшее образование, к тому же еще они обеспечиваются жильем. И каким!

– На сегодняшний день еще ничего нет, – саудовец показывает на площадку за окном.

– Я слышал, что ты всегда придерживаешься обговоренного срока.

Стив смеется и похлопывает его по спине.

– Сменишь гнев на милость? Я тоже очень неплохой строитель, поверь мне.

– Так почему…

– Помнишь Криса? Наверняка, так как вы были самыми близкими сотрудниками. Я приехал в Саудовскую Аравию после его смерти и застрял. Когда меня по возрасту переквалифицировали и отстранили непосредственно от дел, я думал, что могу тут немного пожить. Мне разрешили взять сюда жену, а ей Саудовская Аравия нравится. Представь себе! Дети заканчивают американскую школу, которая в Эр-Рияде намного лучше и безопаснее, чем обычная государственная школа у нас в стране.

– Знаешь, как погиб Крис?

– Ой, парень, лучше не вспоминать!

Стив вздыхает, опуская взгляд.

– Знаешь?

– Похитители поймали его перед планируемым покушением на князя, по горячим следам. Не представляешь, что с ним сделали!

Он закрывает рот и тяжело дышит через нос.

– В конце отрубили голову мачете. Все записанное на диктофон и тело подбросили нам, чтобы мы знали, что ждет каждого, кто перейдет им дорогу. Много людей тогда уволилось и уехало отсюда в течение буквально пары часов. Но Крис не сказал ни слова, так как нашу совместную акцию удалось осуществить. Наследник трона не погиб и получил прекрасный подарок – развязанные руки для того, чтобы выследить и убрать всех террористов и «Аль-Каиду» из Саудовской Аравии. И это наших рук дело, хоть иногда цену платим неимоверно высокую.

– Меня и мою семью тоже выследили еще в Йемене. От бомбы, подложенной в магазинчике у нашего дома, погибла ни в чем не повинная бабушка моей жены. Но в Саудовской Аравии нам живется относительно спокойно… до сих пор жилось… insz Allah.

Хамид над чем-то задумался.

– Не тоскуешь по своей тайной деятельности, не хотел бы к этому вернуться? – спрашивает наконец Стив.

– Нет, нет, никогда больше! – выкрикивает саудовец. – Моя жена и маленькая дочурка не должны рисковать. Я не могу подвергать их опасности, никогда!

Он объясняет ситуацию, хотя в глубине души снова хотел бы почувствовать прилив адреналина, как прежде.

– Я уже человек в возрасте, отец семейства, – убеждает он больше самого себя, чем Стива.

– Как хочешь, в таких делах не уговаривают, по крайней мере, не должны.

Коллега выходит из бюро, заметив, однако, в глазах Хамида то, что тот хотел скрыть, – дикий огонь и жажду действий и борьбы.

* * *

Супруги получают приглашение на пикник, который должен состояться в парке Тумама в ближайшую пятницу. Приглашают не рядовые люди, а группа американских экспатриантов и американский посол.

– Вау! Ты что налаживаешь новые связи?! – не может не удивляться Марыся и беспокоится. – А может, освежаешь старые? Признайся сейчас же!

– У меня на работе много американцев, в том числе и коллега с давних времен. У нас был общий знакомый, Крис, я говорил тебе о нем, помнишь?

Жена становится серьезной и недовольно крутит головой.

– Это тот самый Крис? Со времен акции в Йемене?

– Тот самый. Стив уже на пенсии, отошел от активной деятельности, только своим наметанным глазом наблюдает за местами возможных акций и, если что, то даст знать кому нужно, – объясняет Хамид, не желая вызывать у жены неприязненное отношение ни к новым знакомым, ни к вылазке.

– Неужели ты хочешь снова к ним присоединиться? – не позволяет себя обмануть жена.

– Мириам, я обещал не только тебе, но прежде всего себе, что никогда больше не буду заниматься опасной деятельностью.

Жена приближает к себе его лицо, смотрит прямо в глаза и поднимает с недоверием брови.

– Ну, хорошо, поедем в тот парк, – соглашается она. – Я тоже охотно куда-нибудь выеду из Эр-Рияда, потому что начинаю страдать от клаустрофобии.

– Ну и прекрасно! – Хамид радуется, как подросток.

В день пикника все та же адская жара, хотя уже почти осень. На улице нельзя выдержать, может, потому, что уже столько месяцев земля и дома постоянно нагревались и сейчас отдают тепло.

– Надю не берем! – решает Марыся. – Если в городе зной пятьдесят градусов, то в пустыне даже не хочу думать сколько. Мы как-нибудь переживем, но крошечку, которой меньше года, может хватить удар, у нее может быть кровотечение и даже обморок.

– Конечно, любимая! Она останется с Альпаной и Ноной, которые постоянно за ней ухаживают, в чем ты уже сама, наверное, убедилась. А мы немного отдохнем в обществе.

Пустыня Руб-эль-Хали – одна из самых больших в мире, а столица Саудовской Аравии расположена в самом ее сердце. Достаточно выехать за город, и попадаешь в безлюдные места. Супруги любят открытые пространства и в молчании оглядывают пригород, мимо которого проезжают. По правой стороне их глазам открывается обширный верблюжий рынок, который в пять часов вечера выглядит спящим. Нагретый воздух дрожит, поэтому и люди, и животные прячутся в тени навесов или палаток.

– Как на старом офорте.

Марыся показывает пальцем на место с каменным колодцем посредине.

– А ты знаешь, что некоторые в Европе и Америке считают, что большинство из нас, арабов, по-прежнему кочует в палатках и ездит на верблюдах?

– И если бы не нефть, все жили бы в таких условиях и были бы необразованными, примитивными, – шутит жена, так как, конечно, знает мнение о своей нации. – Не о чем беспокоиться. Те, кто так говорит, делают это из зависти. И, что самое важное, это не мнение большинства. Не преувеличивай!

– Окей, может, это сказал один человек, но все равно больно. Как вспомню отношение к нам поляков и их расистское поведение…

– Так не вспоминай.

Марыся выпрямляется на сиденье.

– Ведь были же и милые люди, доброжелательные и подающие руку помощи. Не обобщай!

После обмена мнениями супруги остаток дороги едут в молчании. Женщина не чувствует всех признаков дискриминации. Во время прошлогодней поездки в Польшу ее это не касалось. Большую часть жизни она провела в арабских странах, где чувствовала себя равной со всеми окружающими ее людьми. Хамид, в молодости живя в Америке и путешествуя по Европе, многократно получал оскорбления из-за фамилии, цвета кожи или вероисповедания. Поэтому так раним.

– Глушить мотор, быстро!

Марыся подскакивает от внезапного крика за окном, потому что не заметила, что они уже доехали до главных ворот парка Тумама.

– Открывай багажник, шевелись!

– Вот, пожалуйста! Снова нас, арабов, считают потенциальными террористами. Разве я не предупреждал? – произносит довольно муж, потому что вышло, как он и говорил. – Везде так к нам относятся, даже в нашей собственной стране!

Он фыркает от злости.

– Посмотри, не только нас так «радуют».

Марыся с интересом оглядывается вокруг, а вспотевший от нервов Хамид деланно улыбается, вручая американскому командиру приглашение.

Перед ними пять других местных автомобилей, разобранных почти на первичные элементы. Охранники открывают резиновые подушки опор для мотора и ковыряются в аккумуляторах, в это время другие обходят машину, осматривая подвески с помощью зеркала на длинной палке. Прибывшие слышат, что кто-то дергает ручку задней двери и бесцеремонно влезает внутрь, а потом переворачивает вещи. Задние сиденья тоже проверяют, всовывая руки в каждую щель и карман, а позже, когда приглашенные супруги занимают место в голове колонны, им приказывают выйти из машины.

– Снять абаю, если же нет, то нужно пройти личный осмотр там, – сообщает военный, показывая при этом на маленькую будку из жести, где на пороге ждет мило улыбающаяся мусульманка в платке и женской форме с юбкой до самой земли.

– А может, еще и в жопу мне заглянете?! – В эту минуту слышен крик одной из женщин, которой полицейская немецкая овчарка сунула холодный мокрый нос под короткую юбку. – Вы охренели, чертовы мужланы! – начинает она ругаться по-польски.

Никто, конечно, ее не понимает, но Марыся при этих словах начинает смеяться, прикрывая рот рукой.

– Так смешно?! – холеная баба за тридцать подскакивает к смеющейся женщине. – Интересно, как ты будешь ныть, когда пес будет рычать у тебя под абаей!

– У меня брюки, это не будет так уж плохо, – отвечает девушка, одним махом стягивая черный плащ и платок. Сейчас, в джинсах и рубашке с коротким рукавом, она выглядит как одна из американок, немного темнокожая, как и каждая вторая из них.

– Не думала, что кто-то меня поймет, – довольная незнакомка размахивает руками перед раззадоренной псиной, зажимая при этом полы юбки между бедрами. – Черт возьми, пусть кто-нибудь оттащит эту скотину!

– На тебя, моя милая, каждая собака встанет! – протягивает по-русски представительный лысый мужчина, берет свою женщину в железные тиски и почти вбрасывает в новую «Тойоту Прадо».

– Поговорим на месте, да? Боюсь, что едем на ту же тусовку. В последний раз дала себя уговорить этому… Я Грейс. Вечно попадаю в какие-то передряги! – выкрикивает чересчур темпераментная женщина, а ее мужчина рвет с места, засыпая при этом всех песком.

– На этот раз ты права.

Хамид в мокрой от пота рубашке садится на место водителя и едет по пустой дороге вперед.

– Не радует меня, что проверяют всех, а не только нас, арабов.

– А не слишком ли мы впечатлительны? – улыбается Марыся с издевкой.

– Да, но имеем на это полное право! – шутит Хамид, пытаясь снять напряженность ситуации.

– Номер сто десять, сворачивай!

Наблюдательная женщина пальцем показывает на небольшую табличку и узкую гравийную дорожку.

Дорожка ведет на большую площадь, на которой стоят огромная арабская палатка величиной с дом и бетонные постройки, наверное, туалеты.

Палатка с типичным для ближневосточного региона флористическими узорами в красно-сине-желтых цветах. Входы с двух противоположных сторон достаточно высоки, чтобы идущий не наклонялся. Внутри песчано-каменистый пол накрыт мягкими коврами. По бокам подушки и матрасы, а с одной стороны длинный четырехметровый деревянный стол. Уже успокоившийся Хамид паркуется в ряду стоящих машин. Приезжает все больше автомобилей, а на горизонте видны даже два небольших автобуса «тойота», которые должны привезти участников приема, не имеющих машин.

– Проходите, проходите!

Грейс сразу подскакивает к новым знакомым.

– Вы тут впервые?

Она не ожидает ответа: супруги замерли у машины и разглядывают все вокруг.

– Прежде всего познакомьтесь с моим супругом. Это Григорий, наполовину украинец, наполовину поляк, – щебечет она по-польски, думая, что все ее понимают.

– Очень приятно.

Рослый мужчина протягивает руку и крепко стискивает протянутую ладонь.

– Не дайте ей заговорить вас насмерть. Она только и ищет жертву, чтобы покомандовать. Смотрите на меня, полностью меня опутала, – корчит он из себя бедняжку, а потом взрывается громким смехом.

– Я Хамид, а это моя жена Мириам, – представляется араб по-английски. – Я саудовец и по-польски знаю только пару непристойных выражений и «как дьела, любимяя», – ломает он себе язык.

– Для польских друзей я Марыся. Наполовину полька, наполовину ливийка, для информации.

– Так вы откуда? – спрашивает растерянно Григорий не очень воспитанно.

– Работаю в строительной фирме бен Ладенов, у меня множество американских друзей, а ты?

– Каждый второй у меня лечится. Я доктор, лечу позвоночник.

Григорий снова по-дружески похлопывает Хамида по спине.

– А вон того я в прямом и переносном смысле поставил на ноги.

Он показывает на худого высокого мужчину, который только что приехал в сопровождении двух больших «Фордов Эскалейд» с затемненными стеклами.

– Когда стоял на базе в этом их кретинском бейсболе, то искалечил два позвонка. Чтобы посол такое вытворял?! Ему грозило, что вообще не сможет ходить.

– В таком случае сразу записываю твой номер.

Хамид вытягивает телефон.

– На всякий случай, так как сейчас людей со здоровым позвоночником, который не болит, можно сосчитать по пальцам одной руки. Неизвестно, сможет ли завтра человек встать с кровати.

– В лечении Григорий действительно хорош, это я должна признать. Но только это у него и выходит, – подытоживает Грейс, вытягивая из машины раскладывающиеся стульчики и туристический столик.

– Ну, шевелись, черт возьми, помоги мне! – грубо обращается она к мужу.

Марыся и Хамид удаляются, не желая быть свидетелями семейной ссоры. Они оглядываются и видят плотную толпу общающихся между собой экспатриантов, из которых они никого не знают. Чувствуют они себя достаточно глупо, но через минуту с визгом шин паркуется знакомый автомобиль и из него выскакивает бодрый, как всегда, доктор Амир. Его жена Кинга и дочь Сара выходят буквально на секунду и мгновенно прячутся внутри, чтобы защититься от зноя.

– Братец, сколько лет!

Польский палестинец бросается Хамиду в объятья.

– Куда вы подевались? Все время были в Польше? Все здоровы? Как Дорота? Почему не отзывались? – забрасывает он вопросами и типично по-арабски не ждет на них ответа. – Мы только вчера вернулись.

Он прижимает Марысю и нежно целует ее в обе влажные щеки, а потом смешно вытирает себе рот обратной стороной ладони.

– Ваша малютка тоже здесь? Наверное, вы не были так же глупы?

– Что ты, мы сами плавимся на этой жаре! Пожалуй, слишком рано для таких пикников, ты так не думаешь? – Марыся протирает лицо одноразовым платочком, который после двух движений становится совсем мокрым.

– У американцев всегда глупые идеи, но, как их посол скажет, то все жополизы являются.

– Вот ты где, старый осел! – Кинга присоединяется к группе, так как видит свою подругу и не может усидеть в машине.

– Но ведь вы не должны быть здесь, – удивляется Хамид. – Что вам до них?

– Успокойся! – выкрикивает полька. – Половина женщин, находящихся здесь, или бывшие пациентки моего старого, или будущие. Если видите где-нибудь сделанные сиськи, их наверняка ваял мой личный Пигмалион.

Она грубовато шутит и обнимает своего мужа за талию, чтобы через минуту отскочить от липнущей рубашки.

– Кинга тоже хотела бы, но стесняется попросить.

Амир нежно гладит жену по коротким волосам.

– Но носик все же я ей сделал, и ушки. А когда вас не было, то сделал липосакцию жирка на животике…

– Ты свинья! Может, всем это расскажешь, да?! – говорит женщина театральным шепотом, краснея от стыда. – Или дай объявление в прессе! О… Грейс?

Кинга удивляется и не слишком воспитанно показывает пальцем на землячку.

– Здесь их еще не было! Этой-то ты сделал основательный ремонт.

Мужчины хохочут.

– А что именно? – наклоняется Марыся к более низкой по росту Кинге.

– Как это что? Все! До сантиметра! Ты думаешь, пятидесятилетняя баба могла бы так выглядеть?!

– Я думала ей максимум за тридцать.

Марыся от удивления открывает рот.

– Наверно, наверно! В ее возрасте так можно себя подавать только после лифтинга личика, липосакции живота и бедер и выпрямления перегородки в носу. А последнюю инвестицию она сделала в отвисшие уши. Сейчас собирает пятнадцать тысяч на сиськи, потому что мой старый за более низкую плату этого не делает.

– У нее красивый нос, – восхищенно шепчет наполовину полька.

– А липосакция живота это очень больно? – тихо спрашивает она.

– Успокойся! – просто подпрыгивает Хамид. – Тебе не нужно исправлять природу! Она тебя создала прекрасно!

– Мириам, твой старик прав.

Амир как специалист подтверждает слова влюбленного мужа.

– А до лифтинга личика у тебя еще есть время, самое меньшее лет тридцать.

– Тут же, после этого омоложения, так ее проперло, – продолжает Кинга, наблюдая за польско-украинскими супругами, – что трахается с кем попало. А что хуже всего, развлекается с саудовцами… Без обид, Хамид, но эти барские или княжеские приключения в стране ваххабитов достаточно рискованны. Лаканье водки, обжорство и траханье напоказ грозят здесь головой, вернее, ее утратой.

– Я не знаю людей, которые это организовали, никогда в жизни ни в чем таком не участвовал, – саудовец врет и не краснеет.

Марыся как хорошая жена не возражает.

– Успокойся, мы об этом знаем!

Амир открывает бутылку французского белого вина, разливает по пластиковым стаканчикам, вбрасывает по кубику льда и наполняет газированной водой.

– Моя искренняя до боли жена только хотела вас предостеречь от близкого контакта с ними, правда, Кеня?

– Видите, как мой старый меня знает и понимает? Именно об этом и шла речь. А сейчас присоединимся к этому чертовому обществу, обменяемся визитками и едем уже домой, а то у нас ребенок в машине сварится.

– Не бойся, там у нее кондиционер и фильмы на DVD. Минуту еще выдержит.

– Приветики, Грейс, привет, Григорий! – сладким, как мед, голоском Кинга здоровается с нелюбимыми знакомыми.

Марыся удивляется. «Однако она тоже может притворяться. Такой я ее не знала. Может, у меня привилегия быть ее подругой, поэтому она со мной такая искренняя», – радуется она мысленно.

– Мэри, познакомься – Ян… Энн, Маргарет и ее муж… Стив, как дела?

Женщины входят в толпу, а у Марыси просто кружится голова от новых лиц.

Амир и Григорий вводят саудовца в мужское общество.

– Это Хамид, мой друг!

– Господин посол, хотел бы представить нового человека в нашей группе, – украинец подобострастно смотрит в глаза мужчине с загоревшим прямоугольным лицом.

– Ваше превосходительство, меня зовут Хамид.

– Хамид какой? – дипломат достаточно бесцеремонен с гостем. – Саудовец или араб?

Он говорит громко, раскатистым голосом военного, как будто находился на плацу или же полигоне, а все вокруг испуганно умолкают и смотрят в его сторону.

– Хамид бен Ладен, саудовец.

У стоящего навытяжку мужчины сереет лицо, и видно, как дергается щека.

– Кто сюда бен Ладена пригласил? А? – грозно хмурится посол.

Вдруг как из-под земли вырастает Стив.

– Это мой работодатель. Свой человек, – объясняет он, нервно сжимая кулаки. Неизвестный никому американец, стоящий тут же за дипломатом, наклоняется и шепчет нервному послу несколько слов на ухо.

Тот, успокоенный, садится на стул и уже с улыбкой приглашает гостя.

– Так пусть господин расскажет что-нибудь о своей необычной семье. Все охотно послушаем, так как до сих пор из СМИ мы знаем только одного бен Ладена, Усаму.

Экспатрианты смотрят на Хамида как на феномен и с беспокойством думают: такой же ли он, как и его родственник.

– Дайте-ка нам что-нибудь выпить, а то в горле пересохло!

Посолобращается вникуда, но тут же получает виски со льдом, а остальные участники, держа в руках запотевшие банки с пивом «Хайнекен», более крепкие напитки или вино, рассаживаются вокруг на свободных местах.

– Что ж, с чего бы начать?

Хамид для успокоения делает большой глоток спиртного, запрещенного в Саудовской Аравии напитка и начинает рассказ:

– Мой дедушка, Мохаммед бин Авад бен Ладен, приехал в Саудовскую Аравию из Южного Йемена как бедный строитель. Но это был очень ловкий парень. Он осел в Джидде[304], у Красного моря, недалеко от Мекки и Медины, и основал строительное предприятие, которое со временем стало самой большой фирмой такого рода в стране. Она строила королевский дворец, и мой дядюшка завязал близкие отношения с правящим семейством. Близкие отношения дошли до того, что король издал декрет, на основании которого предприятие бен Ладена стало получать правительственные заказы как монополист. И так делаются деньги, мои дорогие! – смеется Хамид, невинно пожимая плечами, а все слушатели согласно кивают головами.

– Ну и, ну и?.. – подгоняет посол, заинтересовавшись.

– Кроме того, что он был неплохим бизнесменом, он, увы, был страшно богобоязненным мусульманином.

– Почему увы? – удивляется какая-то женщина, похожая на мусульманку.

– Он был, говорят, чрезмерно религиозным и свой дом открыл для паломников со всего мира, которые прибывали на хадж в Мекку. Его любимчик, Усама, с детства общался с известными и подчас одержимыми духовными представителями всевозможных мусульманских ответвлений. С юности он примкнул к консервативной ортодоксальной ассоциации «Братья-мусульмане», созданной в Египте. Движение это по сей день считают одним из наиболее ортодоксальных. Вся семья, как и другие жители Саудовской Аравии, исповедовала ваххабизм – наиболее радикальное ответвление ислама. Усама собрал разные ортодоксальные идеи и эффект был потрясающий. Мы все это понимаем и знаем об «Аль-Каиде» и ее методах. Не поможет убийство вождя, потому что лавина уже двинулась и, к сожалению, захватывает весь мир.

– Твой папа, мама и ты тоже там воспитывались? – спрашивает кто-то тихо.

– Нет, Боже избавь! – восклицает Хамид. – Дедушка Мохаммед, которого я не имел удовольствия знать, кроме того, что был очень религиозен, был еще и Дон Жуан. Просто кобель какой-то, – иронизирует он. – Представьте себе, что он был женат сразу на двадцати двух женщинах! Моя бабушка была красоткой и образованной, как на то время, интеллектуалкой. Старый богатый сладострастник на нее запал. Разумеется, ее родители выдали ее за него, потому что такая партия казалась прекрасной. Ни она его не любила, ни он ее, поэтому после короткого периода супружества они расстались без сожаления. Он, однако, был честолюбивым сукиным сыном, поэтому регулярно платил алименты и оплачивал обучение отца. После развода бабушка выехала в Эр-Рияд, где вышла замуж и до конца жизни была уже очень счастлива.

– Это хорошо.

Заинтересовавшись рассказом, все вздыхают с облегчением, потому что им стало сразу жалко обиженную богачом женщину.

– Старик тот был очень непрост: своему любимцу, Усаме, он оставил самое большое наследство. Более двухсот пятидесяти миллионов долларов. Тем самым он спонсировал фундаменталистов и всю «Аль-Каиду».

– О, черт! – выкрикивает Григорий. – Я очень неплохо зарабатываю, но не в состоянии представить себе такого количества денег!

– Так, значит, возвращаясь к происхождению фамилии, мои милые слушатели, когда один из семьи, состоящей из двухсот человек, взбесился, трудно изменить фамилию всем остальным или прятаться по кустам. Большинство из нас Усаму в глаза не видели.

– Это хорошо, – шепчет с облегчением посол.

Марыся опускает взгляд, потому что знает кое-что другое о своем муже. «А он до сих пор мне об этом случае не рассказывал! – удивляется она в душе. – А может, лучше не разгребать старую грязь, а то начнет вонять? Ведь сейчас он не может всем сообщить, что был у дядюшки-террориста в Афганистане и увековечился на фотографии с американским оружием за поясом! Сообщение об этом, особенно в таком отборном обществе янки, было бы смерти подобно».

Она ехидно улыбается и смотрит на искренние, открытые лица слушателей.

– Сейчас наша семейная фирма строит по всему Ближнему Востоку, а два года тому назад мы сдали в Дубаи самое высокое здание в этом регионе, – с большим воодушевлением, красноречиво рассказывает Хамид. – Я, например, работал какое-то время в Йемене. У нас там филиал, который действует на волонтерских принципах.

– В качестве благотворительности там строят школы, дороги, больницы, – с гордостью говорит Марыся.

– Мы сотрудничаем с ЮНЕСКО при реставрации старинных достопримечательностей, которых в той необыкновенной, но бедной стране в изобилии. И там я познакомился с моей красивой женой, которая была самой дорогой жемчужиной в старом городе Саны.

Хамид подходит к Марысе и нежно целует ее в лоб, а она счастлива, что муж не стыдится публично выказывать чувства.

– Прекрасная история, – подытоживает американский посол.

Стив же, который знает Хамида и то, чем тот действительно занимался в Йемене, прикладывает указательный палец ко рту и сильно его прижимает.

– Но Усама был исключительный сукин сын! – подводит итог его превосходительство. – Хорошо, что его все же выследили и убили, как гадюку!

Он выкрикивает это с гордостью, а все собравшиеся аплодируют и радостно его приветствуют.

– Дорогие господа! – вспыльчивая Марыся решает процитировать прочитанное и правдиво осветить лицо американской политики. – Во времена холодной войны все голубили саудовского богача и очень охотно с ним сотрудничали, так как он выступал против Советов и коммунизма. Ваше правительство поставляло оружие и деньги в лагеря маджахетов, вышколенных бен Ладеном в Афганистане. Ваше оружие боевики так и не выпустили из рук и использовали его против своих давних покровителей. А почему? Потому что, когда они вам стали не нужны, вы оставили их на произвол судьбы под присмотром сумасшедшего фундаменталиста Усамы. Если бы у Усамы не было вашей поддержки, то он, может быть, так и остался безвестным сыном миллионера, живущим в Саудовской Аравии. Вы же и создали чудовище, а сейчас его ликвидировали. Большой успех!

Слушатели с кислыми минами признают ее правоту, но медленно расходятся, решая не продлевать создавшейся неловкой ситуации. Они знают посла и его взгляды и понимают, что он не отпустит, пока не возьмет верх. По его мнению, Америка – самая прекрасная страна, начинания американского правительства безупречны, а какая-либо критика недопустима.

– Но, девушка! – поднимается он со складного стула.

– В конце концов проблема уже окончательно разрешена и нечего переливать из пустого в порожнее, – Марыся встает. – Окончание этой истории, как и судьба Усамы, так же удивительно и неясно, как и вся его жизнь.

Она вежливо кланяется и уходит, таким способом заканчивая бесплодную дискуссию.

– Какой твердолобый! – шепчет она по-арабски Хамиду. – Самое важное – в нужный момент выследить, убить – и дело сделано. А потом можно упиваться своим величием. Великие этого мира не берут во внимание тот факт, что открыли ящик Пандоры, и ликвидация Усамы ничем на этот раз не поможет.

– Любимая! Послы не критикуют политику своего правительства.

Хамид хохочет, развеселенный вмешательством жены.

– Позволили Усаме жить в большом городе рядом с главным управлением полиции семь лет, а потом «вдруг» его нашли и ликвидировали!

Марыся сейчас без опаски может высказать свое мнение, предназначенное только для ушей мужа.

– Какой вывод? Уже не нуждались в нем для запугивания общественности и своим обычным методом разрешили проблему. Такие слепые марионетки, как этот генерал в отставке, рассказывающий глупости на публике, приводят меня в бешенство, – говорит она.

– Это просто типичный военный, – поясняет цинично Стив, который, разумеется, хорошо знает их язык. – Он не вникает, не понимает и не анализирует. Такие тоже нужны.

В утешение он похлопывает вспыльчивую женщину по плечу.

– Кто на прогулку? Стало немного прохладнее! – зовет он знакомых и тянет за собой и супругов бен Ладен. – Только тридцать пять градусов!

Все взрываются смехом, но побродить решаются не все. Молодой мужчина, который шептал что-то послу на ухо, скорее всего что-то о Хамиде, присоединяется к гуляющим.

– Sorry за моего шефа. Он только цитирует полученные из нашего центра депеши, – подшучивает он. – Я Петр. Работаю в американском посольстве атташе.

– Старик, ничего страшного! Каждый, кто слышит мою фамилию, сразу хочет или убежать или выпустить мне кишки. Слава Богу, Усама не всегда был так известен, – говорит с сарказмом саудовец. – Только после одиннадцатого сентября для меня начался ад. Фамилия бен Ладен появилась на первых страницах всех газет, в ведущих новостных изданиях. Шумели также и в Интернете. Тогда я впервые столкнулся с вопросами: «Ты из тех бен Ладенов? Усама – это твой родственник?» Да, я получал по голове на каждом шагу, прозвища, плевки, оговоры. А некоторые молили, чтобы их взяли в организацию.

Саудовец продолжает рассказывать о своей невеселой ситуации:

– Когда я выехал в Штаты, то в течение всего времени моего пребывания там у меня был ангел-хранитель. Бывало, я радовался охране, так как не раз меня хотели избить или даже зарезать только за то, что я вонючий паршивый араб. С одним парнем из органов американской безопасности я подружился. Когда он меня охранял, мы шли вместе в пивнушку выпить по одной. Это был Крис, наш общий со Стивом знакомый.

Группа гуляющих растаяла и остались только два тайных агента ЦРУ, бывший саудовский шпион и его отважная жена Марыся, которая знает о нем почти все, но охотно слушает истории из жизни своего необычного мужа. В душе она благодарит Бога, что одарил ее особенным человеком. Она садится на больших камнях на скале, возвышающейся в тени немногочисленных деревьев, и молча оглядывает местность.

Пустыня простирается, сколько хватает глаз, но пересечена асфальтированными дорогами и гравийными тропками, по которым можно добраться до редких, отделенных друг от друга участков. На них стоят большие цветные палатки, арендованные для свиданий или разного рода приемов. Солнце все быстрее катится на запад и заливает все розовым. Видно, как разогретый воздух дрожит у земли.

Хамид продолжает, заканчивая рассказ:

– … В это время у меня произошла личная трагедия: ушли из этого мира все мои близкие. Я хотел вернуться в Америку, но родственники уговорили меня выехать в Йемен. Это было не так давно, может, три-четыре года тому назад. Как я вспоминал публично, я должен был там основать филиал нашей фирмы, ведущий деятельность не ради прибыли, а чтобы помочь бедному соседу. Если удастся сделать, хорошо, если нет – так нет. Но, как вы наверняка знаете, я приехал туда еще и с другой целью.

Хамид иронично улыбается.

– Наш общий друг, Крис, мой личный охранник из Америки, был послан в Эр-Рияд, чтобы помочь дружественному правительству ловить террористов, которые во множестве начали переселяться в Йемен. Там легче найти бедолаг для реализации их сумасшедших планов. Ну и втянул меня в это. Все казалось чертовски просто, мятежники и террористы верили каждому моему слову. И одни, и другие падали на колени по поводу моих родственных связей. Основное – это происхождение и известная фамилия!

Хамид иронизирует.

– Я же только хотел стереть с себя пятно исламского терроризма. И комплекс дядюшки Усамы. Вовлекся в деятельность в Йемене, где, несмотря на смерть Криса, план удался. Это было одноразовое дело, и я поклялся себе, что никогда больше не буду этим заниматься.

– А Ливия? – Марыся впервые спрашивает об этой волнующей ее и никогда не затрагиваемой теме.

– Старик, ты действовал в Ливии?! – не может не удивляться Стив. – Я не знал.

– А я знал, – признается атташе. – Наши из Катара все нам передали. У нас на господина Хамида бен Ладена толстая папка.

– Охо-хо!

Хамид пристально смотрит на своих американских собеседников, и у него просто дыхание перехватывает от бешенства. Марыся, нервничая, сглатывает.

– Не бойся, ты наш туз в рукаве. Решаем постоянно, как тебя снова завербовать, но пока ничего в голову не приходит, – на реакцию возмущенного Хамида Петр не обращает внимания.

– Я вам тут рассказываю о себе искренне, как друзьям, а оказывается, вы, может, больше знаете обо мне, чем я сам! – возмущается саудовец. – Ну, я и наивный! И вы хотите вовлечь меня в вашу лживую шпионскую шайку! Банда аферистов и только!

– А почему я не знаю всего? – разозлившийся Стив тоже пренебрегает нервами и гневом араба, обращаясь к коллеге.

– Ты не на том уровне…

– А это что, какая-то компьютерная игра?! Я действовал на месте! – выкрикивает агент.

– Ну, конечно. Ты подвергаешься опасности, потому что практически безоружен. Если бы тебя похитили, то знаешь, что пел бы, как жаворонок. С мачете на шее каждый бы это сделал.

– Не каждый, Крис не произнес ни словечка, – возмущаясь, бормочет разведчик.

– А ты чувствуешь себя в такой уж безопасности? – Хамид решает припереть к стенке дипломатическую шишку. – Потому что работаешь в посольстве? Никуда не выходишь за покупками, не арендуешь виллу? А хоть бы сейчас. Ты у них как на ладони.

Он делает широкий круг рукой, показывая пространную безлюдную местность.

– Видишь вон тех? – атташе показывает на холмы в отдалении, где в полумраке видны саудовцы в белых тобах, которые сидят на земле и покуривают кальян.

Напрягая взгляд, Хамид замечает блеск металла и какое-то оборудование, напоминающее штатив.

– А наши шоферы? Прекрасно вышколенные американские коммандос корейского происхождения. Или вы думаете, что посол Соединенных Штатов подался бы на вылазку в пустыню без охраны? Каждые два километра стоят джипы с пеленгующей аппаратурой и самыми лучшими датчиками движения. Даже кролик не высрется, чтоб мы не знали.

Он взрывается грубым смехом.

– Сегодня этот огромный парк в Тумаме зарезервирован только и исключительно для нас. Дипломатический корпус и Министерство иностранных дел оказали нам такую любезность. И это даже нам ничего не стоит!

– Так что с Ливией? – настаивает Стив. – Уже прошло, минуло, революция победила, сказал «а», нужно говорить «б». Интересно только мне. Те шпики и так все о тебе знают. – В бешенстве он показывает пальцем на Петра, становясь теперь на сторону Хамида.

– Не знаю…

Хамид колеблется, продолжать ли рассказ, сраженный тем, что его контролируют, и своим подробным досье в американских тайных картотеках, и полным отсутствием личной жизни. «Неужели они наблюдали за нашим домом? – думает он. – А может, установили прослушку?»

– Если вы все знаете, то мне уже нечего добавить, – заканчивает он разговор с кислой миной.

– Не обижайся, коллега, – Петр прекрасно чувствует настроение человека и обращается мягко и вежливо. – У нас только сухой рапорт о том, что ты поплыл на катарском эвакуационном корабле с доставкой для партизан. Высадился в Мисурате, а выехал из Ливии через границу с Тунисом. В Саудовскую Аравию вернулся на пароме, путешествуя с семьей первым классом. Вас трудно удивить чем-либо. Вы должны восстановиться после таких событий.

Хамид внимательно оглядывает говорившего, голубые глаза которого как две поверхности прохладного озера. Ничего в них не прочитаешь.

– Мы должны собираться, потому что ведь не может же столько времени моя бедная мама сидеть с нашим ребенком. Надя дает ей прикурить.

Марыся чувствует все больше растущее напряжение и решает вытянуть мужа из этого общества.

Она крепко берет Хамида под руку и осторожно ступает по почти невидимой дорожке.

– Надеюсь, что еще когда-нибудь встретимся и без обид, искренне поговорим! Мы вам не враги, только уговариваем порядочных людей сотрудничать. Кто-то, к сожалению, должен выполнять эту грязную работу.

Супруги даже не поворачивают головы.

– Кстати говоря, у вашей дочери ведь есть нянька… – выразительно повышает он голос.

– Кретины на вас работают! – не выдерживает Хамид и просто скрипит зубами в приступе бешенства. – Есть и нянька, и кормилица! – информирует он с большим удовлетворением.

– Так почему ты участвовал в ливийской революции? – подойдя к машине, решает одним махом обговорить все трудные вопросы Марыся. – И что ты там на самом деле забыл? Может, лучше обсудим в машине? В доме я сейчас даже пукнуть буду стесняться.

– Едем в торговые ряды, с прослушкой я справлюсь как можно быстрее.

Взволнованные бен Ладены не прощаясь уезжают, решив в будущем держаться от американского общества на расстоянии.

Супруги садятся на мраморную скамью посреди толпы снующих вокруг людей.

– Окей. Так расскажи, что ты делал в Триполи? – спрашивает Марыся. – Я немного об этом знаю. Мне и маме рассказал эту страшную историю знакомый аптекарь. Но правда ли это? Все тешу себя надеждой, что, может, мой любимый двоюродный брат Муаид где-то живет себе спокойно…

– Что ж… Допускаю, что он уже не ходит по земле, хотя обстоятельства указывают на то, что он не достиг своей цели. Возможно, он был убит, когда его разоблачили. Так или иначе, выжить он не мог.

– Wallahi!

Марыся опускает взгляд, она уже слышала ту же печальную весть из уст ливийского аптекаря.

– Неужели он сам спланировал такое безумное дело? – вздыхает она с тоской в сердце, но, несмотря ни на что, хочет узнать подробности.

– Сумасшедшая идея! – вскрикивает Хамид, но тут же успокаивается.

Проходящие мимо внимательно к нему приглядываются.

– Знаешь ведь, что у него был пунктик по поводу своего биологического отца, а чем больше он на него становился похож, тем больше росла фобия.

Девушка согласно кивает.

– Под конец ливийской революции, наблюдая растущую силу Каддафи, которая могла послужить причиной поражения восставших, Муаид был в отчаянии и, видимо, решил его убить.

Марыся громко вздыхает.

– Нонсенс! И никто в здравом уме его от этого не отговорил! Если бы я там была…

– Ты могла со мной поехать, но не захотела, – с претензией в голосе напоминает ей Хамид. – В конце концов, может, даже и лучше, что так получилось, – говорит он, смягчившись.

– Как ты вообще в это пекло вляпался? Кто предоставил тебе возможность добраться до Ливии во время самых тяжелых боев? Кто тебя завербовал? – задает она давно волнующие ее вопросы.

– Что ж, у Муаида было много тайных связей, знакомых… – вспоминает минувшие события ее муж, глядя в пустоту. – Сама знаешь, какой это был человек! И к Хасану, его другу, военному и вождю революции, которого в конце позорно замучили его же товарищи, обращались страны и отдельные лица с предложением помочь делу. Весь мир ненавидел Каддафи, поэтому все было естественно и искренне. Наладил с ними связь мой двоюродный брат, который работает на катарское правительство.

Марыся делает удивленное лицо, но не перебивает супруга.

– Бен Ладенов как собак нерезаных разбросано по всему свету, – поясняет муж. – Этот родственник очень на меня похож, тоже бешено ненавидит терроризм и исламский фундаментализм. У него жена – американка. Он наладил контакт со службами из-за океана. Зная, что у меня жена – ливийка, он связался со мной, выяснял, был ли я когда-нибудь в Ливии и поддерживает ли твоя семья революцию. Когда я узнал, что основной груз предназначался Муаиду Салими, то не думал и пяти секунд. Так я приплыл на том корабле из Катара, на который ты, любимая, не села.

Он шутливо поджимает губы, но веселиться не получается, глубоко в его глазах читается упрек.

– Я хотела бороться ради революции, – мгновенно отвечает Марыся, но ее сердце дрожит от беспокойства. «Он что-то знает! Он догадывается!» Она паникует и, нервничая, краснеет до корней волос.

– После того, что я пережила и чему была свидетельницей… – продолжает она, закрывая глаза. – Я не могла выехать и повернуться ко всему этому спиной! Поверь мне!

– Надеюсь, что это единственная причина…

– Нет, не единственная! – женщина решает идти ва-банк. – Я надеялась, что с повстанцами я доберусь до мамы в Налуте, где тоже шли жестокие бои. Я уже один раз ее лишилась в детстве, и сейчас, уже взрослым человеком, решила, что не выеду из Ливии без нее. Не дам ее у себя снова отобрать! – признается она дрожащим голосом. – Или это недостаточно веская причина?

– Что ж, война – страшное дело, – вздыхает Хамид и решает не касаться больше волнующей темы, объяснение жены его устроило. – Возвращаясь к моему рассказу… Я вез Муаиду в Триполи горы денег на покупку оружия, медикаментов, продовольствия и всяких других необходимых вещей и самый лучший, самый эффективный взрывчатый материал и оборудование. Я, будучи саудовским правительственным шпионом и агентом в рядах «Аль-Каиды» в Йемене, участвовал в подготовке акции террориста-самоубийцы, поэтому для реализации плана твоего двоюродного брата был незаменимым человеком. Благодаря тренировкам в американских антитеррористических бригадах и участию в разных акциях я прекрасно знаю не только о том, как противостоять терактам, но и как к ним готовиться. Как подключить взрыватель и заложить детонатор. Никто из организующих взрыв не знал, как это делается. Я оказался в Триполи тоже случайно. Такое стечение обстоятельств. Я оказался нужным человеком в нужном месте, – шутит он, но пот покрывает его лицо, свидетельствуя о глубине переживаний. – Ты не представляешь, как много бы я дал, чтобы никогда не очутиться на вилле Салими в Триполи.

Он задумывается, возвращаясь мысленно к страшному моменту подготовки самоубийцы к смерти.

– А ты знаешь, что они, Муаид с Хасаном, спорили друг с другом о том, кто из них это сделает?! – импульсивно выкрикивает он и мгновенно прикрывает рот рукой.

– Это что-то нездоровое! – не может поверить Марыся.

– Эта болезнь называется патриотизм, – серьезно говорит отважный Хамид.

– Послушай, Хамид, в Йемене молодой фундаменталист размещал пластид в прямой кишке, а куда заложил врывчатку Муаид? – волнуется она, хотя от фармацевта знает подробности.

Она хочет все же услышать окончательное подтверждение из уст собственного мужа.

– Аптекарю дали задание приготовить капсулки со взрывчаткой в виде маленьких сарделек, которые потом Муаид с большим трудом проглотил.

Хамид произносит эти слова шепотом, а его глаза при воспоминании об этих трагических минутах горят, как угли.

– Я же соорудил бомбу и поместил взрыватель в мусульманских четках, которые могли показаться наименее подозрительными. И так мы подготовили к взрыву Мауида, отослав на смерть в логово Каддафи. Что стало потом, один Бог знает.

– Wallahi! Так значит, это правда! Мне не хотелось в это верить.

Из горла женщины вырываются тихие всхлипывания, а по щекам тонкими струйками стекают слезы. Как саудовка, она натягивает черное покрывало и закрывает им лицо. Впервые в ее жизни покрывало выполняет свою функцию – скрывает горе от глаз любопытных.

– И больше я его не видел, – заканчивает Хамид. – Я очень его полюбил, мы с ним даже подружились, а потом я должен был участвовать в подготовке его самоубийства. Подготовка людей к верной смерти – это наихудший кошмар, который можно себе представить. Он будет меня преследовать наяву и во сне до конца моих дней.

Хамид признается, не скрывая боли, которую носит в сердце.

– Но ты не отвечаешь на первый вопрос, – шепчет Марыся и осторожно пожимает холодную руку мужа. – Почему ты на самом деле поехал в Ливию? Почему участвовал в революции? Что она тебе? Ведь вы, саудовцы, считаете ливийцев крестьянами и пастухами, неряхами и необразованными идиотами!

– Ты по-прежнему не знаешь почему? – спрашивает Хамид с недоверием. – Ты, конечно, права. Мне наплевать на Ливию, но есть одна такая наполовину ливийка, без которой я не могу жить.

– Правда? – женщина слегка улыбается, она растрогана.

– Я, как дурак, позволил тебе уйти, а потом должен был тебя отыскать, чтобы все исправить и рассказать…

Он глубоко вздыхает и нежно смотрит на жену.

– Я тебя люблю, Мириам, и буду любить до конца жизни, и даже еще дольше.

Несмотря на проходящие мимо толпы и возможность появления мутаввы, посреди торгового центра Хамид поднимает с лица жены черное покрывало, откидывает его и страстно целует в губы. Марыся со слезами на глазах бросается мужу в объятья, а черный платок спадает ей на спину, открывая длинные блестящие волосы.

– Haram[305]! Haram! – слышат они крики. – Мутавва, позовите мутавву! Саудовки касается мужчина. Разврат!

Супруги срываются как ошпаренные и бегут что есть сил к выходу. Они немного успокаиваются только в машине, но Хамид не снимает ноги с газа до самого дома. Они вздыхают с облегчением, только высаживаясь в собственном дворе.

– Хорошо быть вместе с любимой женушкой под боком и красивой маленькой доченькой, – признается Хамид. – Я рад, что тайны прошлого исчезли и мы выяснили все недосказанное.

– Мне тоже легче стало, – неискренне говорит Марыся, надеясь только, что о ее самом большом секрете любящий, добрый муж никогда не узнает.

Жизнь принцессы

День как день

Ламия просыпается с привкусом во рту. Она шевелит языком, который стоит колом, и переворачивается на бок, в полумраке ища воду на тумбочке. Рука натыкается на недопитый стакан с джином. Посудина летит на пол. Звук разбитого стекла бьет ей по ушам и отдается болью в голове. Принцесса приоткрывает глаз и видит вокруг страшный беспорядок. На барной стойке большая пепельница с окурками сигарет и остатками косяков с марихуаной, а рядом – открытая бутылка «Гордонс» и банка от тоника. Тут же – двухлитровая бутылка с колой. Женщина тянется за теплым газированным напитком. «По крайней мере, немного кофеина, – радуется она. – Это должно поставить меня на ноги».

«Уф, что я снова вчера вытворяла? – старается вспомнить она. – Была вечеринка, называемая гордо дипломатическим ужином…»

Ей тяжело думается. «Ах да, точно, у британского дипломата. Полно людей и, конечно, множество саудовцев, словно с другой планеты, – думает она. – Некоторые в нормальной европейской одежде, а другие – традиционно: в белых тобах и белых или бело-красных ghutrach[306] на головах. Одежда не мешала им вести себя расслабленно, смеяться или пить гектолитрами любимый виски. Какое же это притворство и вранье!»

Ламия кривит презрительно рот и массирует стучащие виски. Эти мужчины, высокопоставленные государственные чиновники, не считают женщин людьми, а за закрытыми дверями, при минимальной свободе, ведут себя хуже испорченных и аморальных иностранцев. Они преклонялись перед откровенно одетой принцессой, так как наконец-то имели возможность пообщаться с женщиной-землячкой, в придачу благородных кровей, которая изо дня в день в обществе накрывается от стоп до головы черными широкими одеждами и часто не показывает даже сантиметра тела. «Как же это все отвратительно, как меня душит! – девушка просто подскакивает на кровати. – Я именно поэтому демонстративно вышла с одним из молодых рыжих и веснушчатых британцев! Какой все же неинтересный тип! Какой-то там атташе, наверняка молодой приверженец искусства шпионить». Женщина хихикает себе под нос. «А он наложил полные штаны от страха, когда лимузин остановился перед парадным въездом во дворец. Ворота отворились автоматически, а у него глаза разбежались, как будто он хотел охватить обе створки сразу и осмотреть одну и другую стороны». Иногда не знаешь, где притаилась опасность. Своих случайных любовников Ламия всегда проводила тайным задним входом. Оттуда убраны все камеры, которые вмонтировал опекун. Но на этот раз, видя выражение лица ухажера, не могла себе отказать в удовольствии въехать с фанфарами. Прислуга подбегает открыть дверь, а принцесса краем глаза замечает проблеск света в занавешенном окне в левом крыле резиденции. Он возник в части, занимаемой Абдаллой и его семьей, и сразу же исчез под опущенной тяжелой шторой. «Постоянное наблюдение! Непрестанная слежка, – бесится она, как всегда, из-за вмешательства в частную жизнь. – Недостаточно того, что он мониторит меня с помощью камеры, может, записывает также разговоры или звуки, доносящиеся из спальни, так еще должен собственными глазами проверить, что и как».

Вчера, спровоцированная поведением своего одержимого двоюродного брата, она вышла из машины со стаканом алкоголя в руке, сбросила норковую шубу, в которой буквально изжарилась, подтянула и так уже достаточно короткое платьице и повисла на своем случайном приятеле, смеясь при этом во все горло.

«Как же этот деревенский двоюродный брат меня злит! Просто доводит до бешенства!» Ламия сделает все, чтобы ему досадить! Британец, к сожалению, не грешил ни опытом, ни сноровкой и стоял буквально словно кол проглотил. Только при помощи вышколенного слуги Рама он смог втянуть брыкающуюся принцессу внутрь.

– Эй, Абдалла! – кричала она еще в дверном проеме. – Эй, я тут!

Она махала ему рукой, едва держась на ногах.

Она помнит глупое выражение голубых, размытых глаз блондина, когда наконец они оказались в спальне.

«Wallahi! – несмотря на головную боль, она взрывается сейчас истеричным смехом. – Он в этом Лондоне наверняка гнездится в квартире, состоящей из пары клетушек, а тут попал сразу в салон. Будет ему о чем писать в своих тайных рапортах до конца жизни!»

Ламия шутит, презирая обычных людей и оценивая всех по состоянию их кошелька.

Смотрел, как ворона, на вышитые стразами Сваровски шторы фирмы «Седар». Европейской фирмы, но всему Ближнему Востоку она полюбилась за вкус и великолепие, поэтому все занавешивают окна шторами из далекой Франции. У него отвисла челюсть при виде большого ложа в постколониальном стиле с балдахином и деревянным изголовьем, украшенным перламутром. На покрывало и подушки с вышитыми жемчугом и цирконами прелестными цветочными узорами таращился точно баран на новые ворота. Ламия упала на кровать с разбегу, он же осторожно присел, боясь испортить прелестные украшения. Когда она приглашающе протянула к нему руку, он замер. Наверное, у него волосы встали дыбом от страха. «Наверняка мысленно кусал себе локти, что позволил уговорить себя на приезд ко мне», – шутит она над бедолагой, что отлично поднимает ей настроение.

– Больше грехов не помню, – говорит принцесса вслух, вспоминая, что же было дальше, и не может ничего найти в тайниках памяти. – Пожалуй, для куража выкурил сигарету с марихуаной, а я приготовила выпивку…

Она в беспомощности чешет голову.

– И уже ничего, конец, ничего больше не вспомню… Черная дыра, – вздыхает она с кислым выражением лица, не слишком довольная собой. «Самое главное, что как-то же он отсюда выбрался и пошел себе прочь», – подытоживает она со вздохом облегчения.

Наконец с большим трудом она встает и тащится в большую ванную комнату.

«На кой черт мне такие приключения? – спрашивает она себя, с ужасом глядя на свое отражение в зеркале. – Боже, как я выгляжу!» Она осторожно причесывает всклокоченные волосы, проводит кончиками пальцев под глазами и недовольно кривится.

– Madam, завтрак готов! – слышит она голос прислуги-филиппинки. – Может, уже раздвинуть шторы и застелить кровать?

– Сколько раз я должна говорить, чтобы не убирала, когда я в комнате! – верещит принцесса.

Она высовывает голову из-за приоткрытой двери.

– Может, еще будешь ездить у меня по ногам пылесосом? А?!

– Sorry, madam, но через полчаса к вам придут гости… – неуверенно отвечает прислуга.

– Ну и что с того?! Они войдут ко мне в спальню?! У меня что, нет других комнат?! А может, улягутся на мою кровать?!

– Нет, госпожа…

– Господи, с каким же придурковатым сбродом человек должен иметь дело! День и ночь одно и то же, повсюду тот же самый окружающий меня дебилизм!

– Да, madam, извините, madam… – филиппинка ретируется задом, боясь, видно, атаки принцессы, которая, если бесится, часто рукоприкладствует.

– Убирайся-я-я! – кричит сиятельная госпожа и если бы не была обнажена, навернка выскочила бы из ванной и наваляла бы нахальной прислуге.

«Сегодня не хватало мне только этих кретинок», – характеризует она приглашенных гостей.

Принцесса тяжело вздыхает и опускает при этом внезапно руки, как если бы из нее вышел весь воздух. Она смотрит на свои маленькие красивые швейцарские часы, искусно инкрустированные бриллиантами, и не верит своим глазам.

– Уже через полчаса?! – шепчет она взволнованно. – Черт бы их взял!

* * *

Через полчаса с момента подъема и опоздав всего на несколько минут, Ламия входит в гостиную. Множество женщин заполнили помещение. Они развлекаются наилучшим образом исключительно в обществе друг друга. Они осматриваются, и им кажется, что они здесь совершенно лишние.

– О, моя дорогая! Ты наконец проснулась! – одна из двоюродных сестер замечает вошедшую и бросает язвительное замечание.

– Какая же ты измученная! Что ты делаешь по ночам? – присоединяется еще одна ехидная родственница.

Жена дедушки прямо в лоб сообщает собравшимся:

– Что ж, наверняка играет в самые лучшие игры. Пользуется своим положением и происхождением, как может. Только, к сожалению, ничего не делает для кого-то, только для себя, – подводит она итог с приклеенной сладкой улыбкой.

– Пожалуй, себе на погибель! Ламия, мое дитя, опомнись! – говорит сестра матери, Абла.

Она единственная беспокоится о молодой женщине, поднимается и обнимает ее за талию.

– Почему ты такая строптивая? В кого это?

– В соседа, – какая-то из женщин бросает не слишком деликатный ответ, а все остальные шипят и возмущаются.

– Хорошо бы было, если бы ты вышла замуж, моя дорогая.

Тетка садится около нее и подает чашку крепкого арабского кофе.

– Но…

– Никаких «но», любимая. Тебе уже почти тридцать! Видано ли дело, чтобы у девушки твоего возраста еще не было мужа и детей?! Кто о тебе позаботится, кто поддержит?

– Муж?.. – не выдерживает Ламия и прыскает.

– Что бы ты понимала!

– Так позаботится, как ваши, Амал, Духа, Исма? – принцесса показывает пальцем на разведенных женщин, которые составляют большинство собравшихся. – А ты, Фатьма? Когда ты была в моем возрасте, твой муженек понял, что ты для него слишком стара, и женился на другой – женщине намного моложе.

– Ну, знаешь! – женщина, которую она задела, краснеет по самые уши.

– Нет никакого «ну, знаешь», – иронично повторяет Ламия ее слова. – После того как ты родила пятерых детей, ты действительно была уже сильно потрепанная.

Смеется только Ламия, остальные откидываются на сиденьях.

– Каждая вторая из вас – в такой же безнадежной ситуации, – принцесса искренна до боли. – И что, хорошо вам с этим?

– Если бы ты знала! – решительно возражает двадцатипятилетняя Хаджат. – Дети у меня выросли, мужа я выбросила из головы и сейчас могу заняться собственной карьерой. – Нужно быть ловким! – выкрикивает она, довольная судьбой, но остальные присутствующие, видно, не разделяют ее энтузиазма, так как погрустнели и повесили головы.

– Чепуху мелешь и только! – жена дедушки презрительно кривит губы и цокает языком. – Хочешь скомпрометировать нас и священный супружеский союз? Наши мужчины даже после развода заботятся о своих семьях. И это самое важное!

– «Приемная» бабушка, заметьте, не намного старше меня… – Ламия сегодня встала не с той ноги и не может прикидываться. Она искренна. – Значит, почти моя ровесница… – драматически приглушает она голос, а остальные от ужаса застывают и сдерживают дыхание. – Ты не можешь говорить на эту тему, потому что ты и есть та очередная и наверняка последняя жена моего дедушки. Дай Бог, чтобы он жил в здравии многая лета. – Ламия произносит здравицу с искренней симпатией. – Моя настоящая биологическая бабушка так себя хорошо чувствовала после развода, что в течение года умерла, – бросает она.

Горькие слова звучат как оскорбление, а присутствующие в салоне женщины подскакивают, словно на раскаленных углях. Царит неимоверный шум: одна тянется за пирожным, другая за бутербродом, а третья разливает апельсиновый сок. При этом они кудахчут, как куры в курятнике, когда туда вбегает голодная лиса.

Слова, произнесенные Ламией, тяжелы и бескомпромиссны. На софе остаются только две женщины, которые сидят в молчании и обмениваются ненавидящими взглядами.

– Чтоб ты, Ламия, когда-нибудь не пожалела о своих оскорбительных словах, – княгиня встает, сверлит взглядом остальных, резко поворачивается и с чувством достоинства покидает собравшихся.

Большинство приглашенных подаются за ней трусцой и, как вспугнутые горлицы, приклеиваются к ее развевающейся черной абае.

– Что на тебя нашло?! – тетка Абла хватается за голову.

Она колеблется: бежать за всевластными госпожами или остаться с племянницей.

– Что с тобой происходит?! – спрашивает она снова, заботливо глядя в черные, как уголь, глаза Ламии. – Что нам с тобой делать, любимая? Ведь феминистической революции у нас не будет, поэтому…

Взбунтовавшаяся девушка выкрикивает:

– А почему нет?! – Пауза. – Ну, да, ты права, – наконец, признает она с презрением. – Все саудовки трусливые конформистки, как и вы.

Ламия сама отвечает на свой вопрос.

– Почему ты всему противоречишь?

– Потому что ненавижу людей, которые ведут себя, как будто у них черная повязка на глазах! – выкрикивает она. – Вы идете, как овцы на заклание! На площади Справедливости такая же повязка у приговоренных, которым палач должен отрубить голову. Вы придерживаетесь взглядов, ценностей, принципов Средневековья. Нет, даже хуже! Тогда у женщин было больше свободы, например хотя бы Айша – любимая жена Пророка. А сейчас наши соотечественники, религиозные фанатики, по-своему интерпретируют Коран, чтобы нас полностью лишить свободы!

– Моя дорогая! – пытается ее прервать тетка, потому что отдает себе отчет, что девушка не глупа, наоборот, начитана и прекрасно знает историю арабов, Коран и мусульманские законы. Но со своим вспыльчивым характером может каждую минуту брякнуть фразу, которую можно посчитать кощунственной.

«Если кто-нибудь из присутствовавших девушек повторит это «наверху», то Ламия тут же наверняка окажется на печально известной площади!» – страшные мысли проносятся в голове родственницы, и она трясется всем своим пухлым телом.

– Любимая!

– Тетя, не перебивай!

Молодая эмансипированная женщина окружена оставшимися саудовками, которые все больше таращат глаза. Каждая только и мечтает о том, чтобы отсюда сбежать. «За то, что слушаешь такие слова, может, тоже положено наказание?» – думает каждая вторая. «Если вернусь домой, то до конца дней буду молиться», – обещают себе более религиозные. «Никогда больше нога моя сюда не ступит!» – клянутся почти все.

– Как ты думаешь, что мы могли бы сделать? А?

Хана, которая приехала из Америки в Эр-Рияд на короткое время, интересуется затронутой темой и, пожалуй, единственная не боится теорий, провозглашаемых земляками.

– Да хоть что-нибудь! – загадочно говорит Ламия, но очевидно, она вообще не углублялась в вопрос, потому что для нее самое важное – это только бунтовать и говорить «нет».

– Знаешь что? Ты жалкая! И вы все тут тоже! – Хана решает донести пару идей до ушей этих закоснелых причесанных тупиц. – Ты сильна только кричать, а не действовать!

Язвительно утверждая это, она хватает абаю и медленно направляется к выходу.

– Каждая из вас принадлежит к закосневшему классу, погруженному в комфорт! Вы не хотите ничего менять, потому что вам это удобно! А что должны делать обычные женщины, обычные саудовки? Униженные с ранней молодости, выданные замуж в детстве за старых, омерзительных мужчин? Проданные своими отцами? Без надежды на лучшее будущее, без денег и без шансов на освобождение? Им даже запрещено работать, чтобы улучшить свою несчастную, пропащую судьбу! – выкрикивает она. И видно, что Хана знает, о чем говорит. – Но вам это безразлично, так как вас это не касается! Оплываете жиром и на все остальное наплевать! – с досадой подытоживает она. – Такие богатые псевдоэмансипированные женщины, как ты, гроша ломаного не стоят.

– Ты, может, состояла в какой-нибудь феминистической организации? – спрашивает тетка Абла.

Она женщина образованная и мыслящая и разительно отличается от остальных. Ее не удается так легко оскорбить.

– А может, ты лесбиянка? – кто-то из ближайших женщин хочет задеть Хану за живое, произнося это.

– А если бы и была, так что? В нашей и других ортодоксальных арабских странах внебрачная гетеросексуальная любовь запрещена. Однако молодые страстные женщины и разведенки постарше или вдовы часто успокаивают друг друга, что на самом деле замалчивается. Девственности и чести они при этом не утрачивают, значит, все это игра. А девяносто процентов наших мужчин, так как не могут даже пригласить женщину на свидание, в молодости являются гомосексуалистами. Геи, обычные геи!

– Что ты чушь городишь?!

– Таковы факты!

Девушка не может выйти, постоянно задеваемая глупыми или обидными словами. «Кто этим бабам в конце концов вправит мозги?» – думает она, сверля взглядом собравшихся, обвешанных украшениями женщин.

– Мусульмане женятся очень поздно, они должны накопить состояние, чтобы заплатить за жену выкуп, другими словами купить ее. Даже самая простая, обычная девушка в этой стране оценивается самое меньшее в пятьдесят тысяч риалов! – сообщает она.

Женщины опускают глаза, а некоторые отворачиваются, не желая этого слушать.

– И вы думаете, что мужчины до тридцати придерживаются целибата и их не мучит вожделение?! Вы не видите парнишек, прогуливающихся за руки по торговым центрам? За это им ничего не грозит, так как закон в этом случае нем. Попробовали бы вы в девичестве пройтись с парнем под руку! Тут же служащий из полиции нравов вас бы выловил, и в лучшем случае ваш махрам должен был бы заплатить уйму денег за такую выходку. А если бы он не захотел или у него не было бы денег, то без бичевания, скореевсего, не обошлось бы.

– Ты говоришь о нас так, словно мы вещи! – злится младшая из собравшихся. – Что наши отцы и братья нас продают, а мы этому безвольно подчиняемся! У моих подруг по университету, которые выезжают за границу учиться, у всех есть мужья. Молодые, красивые, двадцатипятилетние парни. Ты обобщаешь! Есть изменения, и большие, но ты живешь себе удобно и свободно в Америке и не знаешь о том, что происходит в нашей стране. Все! А революции не сделаешь ни на расстоянии, ни со дня на день. Нужно быть здесь и сидеть в этом нашем арабском овраге, чтобы что-то изменить. А что геи? Что ж, их полно по всему миру.

– Не столько же! В каждом торговом доме их больше, чем на гей-параде в Берлине!

Хана саркастически смеется и решительно покидает общество.

– Я балдею, ну и дискуссия! – тетка Абла взволнованна и довольна обменом мнениями.

Однако немногочисленные оставшиеся женщины не разделяют ее радости. Они выжидают минутку, чтобы не натолкнуться на американскую феминистку, и исчезают не попрощавшись. С неудовольствием и страхом они покидают мраморный дворец, обещая себе, что никогда больше сюда не придут.

– Впервые было интересно и искренне, – говорит Ламия ближайшей родственнице, которая осталась одна и уже без стеснения удобно расположилась на софе.

– Ничего не скажу, – Абла крутит головой, шутливо поднимая вверх брови. – Неплохо пошумели.

По-видимому, Ламия в нее, такая же скандалистка.

– Значит, можно не думать о следующей встрече, – радуется молодая принцесса. – Не выношу этих ложных подруг и посиделок с ними.

– Иногда нужно что-то делать через силу. Такова жизнь! Но эта Хана во многом права, нужно что-то делать с этим нашим саудовским захолустьем, – утверждает тетка. – Нам действительно неплохо, потому что богатый всегда упадет на четыре лапы. Но бедных девушек из небольших городков и деревень терроризируют собственные отцы и братья. Я недавно проезжала через какое-то местечко и должна тебе сказать, что на улице не было женщин. Мы остановились у самого большого магазина, и там одна бедуинка с головы до ног закрытая, в чадре, на бегу схватила хлеб и умчалась.

– Я тоже думала над этим. Нужно помочь саудовским женщинам и девушкам.

Ламии пришла в голову какая-то мысль. Она вспомнила разговор с Марысей, который состоялся пару месяцев назад. «Может, это мой шанс, чтобы вырваться из маразма и депрессии?» – думает она, признаваясь себе, что окончательно застряла в этой западне.

– Ну, и что ты придумала, моя красивая? – тетка крепко прижимает ее к себе и поправляет локон волос, спадающий племяннице на лицо.

Девушка замирает, но потом расслабляет мышцы и кладет голову на пышную грудь родственницы. «Мне очень не хватает мамы, – думает она, как бедная маленькая девочка, и чувствует, что слезы собираются в глазах, и скоро придется шмыгать носом.

– Говори, все можешь рассказать! Ты знаешь об этом, – подзадоривает ее пухленькая женщина.

– Да, тетя, – Ламия отдает себе отчет, что это единственный человек, который прыгнет за ней в огонь, который много лет защищает ее от всех нападок и сплетен.

Это ведь тетя придумала фортель, чтобы молоденькая Ламия, избежала фатвы и ловко подсунула это дело дедушке. «Тот тоже меня любит, – довольно думает девушка. – У меня есть пара человек, которые не просто меня терпят, но и испытывают ко мне теплые чувства. Это неплохо».

Она глубоко вздыхает, вытирает нос и смотрит Абле в глаза.

– Я должна найти себе работу, я должна делать что– нибудь креативное. Я хотела бы основать такую организацию…

– А что с замужеством, моя любимая? – тетка не выдерживает и задает волнующий ее вопрос.

– Оставь же меня в покое!

– Ты уже немолода, а по-прежнему не замужем. В твоем возрасте нужно быть в разводе или вдовой, а не свободной, как ветер, вертихвосткой. Если бы не твое положение в обществе, никто бы уже тебя не захотел, а семья должна была бы тебя стыдиться.

– А кто хочет? – вдруг прерывает она тетку.

Сердце от страха подскакивает к горлу, потому что Ламия знает, что тетку вечно делегируют для оглашения печальных известий.

– Абдалла…

– Что?! Кто?! – принцесса верещит как ошпаренная. – Мы уже не раз и не два говорили об этом! Кто снова хочет меня выдать за этого мерзавца?! Кто?! Скажи мне!

– Успокойся, любимая.

Абла протягивает руку, желая ее погладить, но на этот раз Ламия подхватывается и не дает до себя дотронуться.

– Кто?! – снова спрашивает она.

Тетка только стискивает губы, что означает, что все, а прежде всего дедушка.

– Ты вышла бы замуж за мутавву? – спрашивает девушка, ожидая искренности.

– Любимая, у меня муж – военный.

Пожилая женщина вздыхает, забавно корча лицо.

– Не знаю, что хуже: ханжа или дрессировщик, требующий беспрекословного послушания, казарменной муштры, который трактует семью как боевую единицу для спецзаданий, – честно признается она.

Ламия при этих словах, идущих просто из сердца, столбенеет, а потом взрывается хохотом.

– Все зависит от характера женщины, а у нас еще козырь – княжеское происхождение, которое облегчает нам жизнь и не допускает, чтобы мы были рабынями или марионетками в руках самца, – акцентируя слова, она в такт грозит указательным пальцем. – Или ты думаешь, что я позволила бы себя терроризировать?

Молодая родственница вдруг замечает, что, несмотря на платье и огромный бюст, тетка выглядит, как солдат. «Сильная, ловкая, держится просто и гордо держит голову. Я бы так не смогла, – признается в душе Ламия. – Несмотря на все мое сумасшедшее поведение, я слабачка. Я трусло, только с задором».

Себя она оценивает строго.

– Тетушка, но ты его любишь, – перестает беситься она и снова открывает свое настоящее лицо. – Ты устроила большой скандал, сама выбрала себе мужа и к тому же обычного смертного.

– Не скажу, не скажу! – на морщинистом лице пожилой женщины проступает искренность. – Но когда я переступила границу, это уже не было таким шоком. В конце концов, посмотри на положение двоюродного брата Валида: глава нашего рода! Взял себе жену-красавицу из Туниса и даже не утратил возможности наследования. Ха!

– Не говори мне больше о замужестве, – хочет сменить неприятную тему Ламия. – Скажи всем, что, сколько буду жить, замуж за Абдаллу не выйду. – Моей молодой бабушке тоже можешь передать, – говорит она просто в лоб.

У родственницы при этих словах улыбка исчезает с лица.

– А почему я должна давать отчет о нашей частной беседе?! – возмущается она. – Ой, девушка, девушка, не будь такой злой!

Она смотрит на племянницу с глубокой обидой.

– Извини, может, неправильно тебя поняла, – Ламия сожалеет о сказанном, боясь потерять последнюю родную душу.

– Если я найду себе кого-нибудь, кого полюблю и захочу с ним быть, то ты будешь первой, кому я об этом скажу, – обещает она в знак примирения.

– Окей, – тетка окончательно утратила хорошее настроение. – Я должна лететь. – У меня доклад в благотворительной организации, борющейся с раком груди.

Она критически смотрит на девушку, которая плавится под ее взглядом.

– Насколько я знаю, ты тоже почетный член этой организации? – задает она риторический вопрос, на который знает ответ. – Что-то я никогда тебя там не видела, – подытоживает она, быстро направляясь к двери.

«Ну какая же она подлая, настоящая паршивая змея!» – в душе подводит она итоги от общения с Ламией. – Что за комедиантка! Только пользуется своим общественным положением, корча из себя героиню! А что за характерец! Раз прижмет к сердцу, а через минуту ударит. По глупости отгрызет руку, которая ее кормит. Человек хочет ей сделать, как лучше, а она?! Все принимает в штыки! Однако она права, говоря, что этот выродок – позор нашей семьи. Больше не буду посредником, никогда в жизни! – обещает себе Абла. – С меня хватит!»

От бешенства ее пробивает дрожь. «С меня хватит!» – проносится эхом у нее в голове.

«Пусть сдохнет! Пусть получит распоряжение сверху и тогда без разговоров будет вынуждена его выполнять. Конец снисходительности и уговорам. Чересчур много она себе позволяет! Извини меня, сестра, но с этим фантом ничего не удается сделать», – оправдывается она перед умершей, громко захлопывая входную дверь княжеского дворца.

* * *

После утренней встречи и разговора с теткой Ламия не в настроении. Она мечется в своей спальне из угла в угол.

– Даже не выслушала! – жалобно кричит она дрожащим голосом. – Не хочет знать, что я планирую, что хочу сделать, какие у меня мечты!

Она падает на кровать и разглядывает балдахин над головой.

– Убеждена, что она явилась по поручению семьи. Хорошо, что я ей это сказала. К чему мне такие нежности и фальшивая любовь!

Ламия собирается, стряхивает с себя слабость и решительно поднимается.

– Ну, я и идиотка, целую минуту думала, что она меня хоть немного да любит. Старается меня защитить только и исключительно ради моей матери. Видно, считает это своей обязанностью или, может, так себя лучше чувствует?

Злая усмешка появляется на красивых полных губах принцессы.

– Все это фальшь и вранье! Пусть их всех возьмет черт! – проклинает она свою семью. – А если Аллах существует, а Мухаммед – его пророк, – шутит она, подвергая сомнению главный догмат ислама, – то они еще получат свое!

Она вскакивает, бежит в гардеробную, меняет элегантное платье на современную спортивную одежду и пружинистым шагом выходит из дома. Выбрасывает водителя из черного «Доджа Чарджера», садится на его место и сама выезжает за город. Волосы закручивает в большой узел на затылке, надевает американскую бейсболку «Нью-Йорк Янкиз» с длинным козырьком и темные солнцезащитные очки. Почти половина ее лица становится невидимой. Хотя через тонированное стекло и так не видно что происходит внутри и кто ведет машину. Регистрация автомобиля и номер 2 говорит каждому слишком рьяному дорожному полицейскому, что едет кто-то из правящей семьи, значит, понятно, что не остановят. Кто-то может узнать ее, если только она спровоцирует аварию. Но Ламия – умелый водитель, ездит хорошо и уверенно, спихивая в стороны остальных участников движения. Возможность столкновения невелика, потому что все освобождают ей дорогу. Улица Тахассуси как всегда запружена, и езда без правил немного расслабляет принцессу. Въезд в дипломатический квартал не займет у нее много времени, поэтому она направляется боковой дорогой, предназначенной для vip-персон. Охранники и военные низко кланяются, видя номер машины. Они не приближаются, не хотят даже попросить опустить стекло. Что они будут делать, если увидят за рулем женщину? Нужно будет ее задерживать? Они предпочитают закрыть на это глаза и быстро выбросить это из головы. В ДК у женщин, в основном иностранных репатрианток, которые там живут, неписаное разрешение на вождение автомобиля, которым они пользуются на сто процентов. В конце концов, это их иностранное гетто создано саудовцами в самом центре исламской столицы ваххабитского государства.

«Припаркуюсь у тренажерного зала», – говорит себе принцесса, глубоко вздыхая и стараясь справиться с нервами.

– Salamu alejkum, – здоровается подошедшая молодая рецепционистка. – Предъявите, пожалуйста, членскую карту.

Она просит вежливо, но Ламия уже знает, что сегодня не ее день. Совсем не ее.

– Вы новенькая? – спрашивает она, опираясь локтем о мраморную столешницу.

– Да, работаю всего неделю, – признается девушка.

– Так пригласи кого-нибудь из руководства, – говорит она голосом, не терпящим возражений.

– Но я не знаю, есть ли кто-нибудь… В это время… – девушка не проявляет чрезмерного рвения.

– Немедленно! – верещит Ламия, теряя контроль.

Она наклоняется, поднимает трубку телефона и грубо прижимает ее рецепционистке к уху.

Крик из рецепции разносится по всему центру, и заинтригованные люди пришедшие тренироваться, выглядывают, чтобы узнать, что происходит. Это преимущественно иностранки, которые живут в этом элитарном поселке. Видя спорящую арабку, они смеряют ее презрительным взглядом и неодобрительно крутят головами. «Действительно, какая-то богатая саудовка вымещает злобу на персонале, – приходят к выводу они. – Как это на них похоже! Они думают, что за деньги можно купить все и к каждому относиться как к мусору. Полное отсутствие уважения к другим».

Они исподлобья неприязненно смотрят на агрессивную девицу и, перешептываясь, возвращаются к своим занятиям.

– Что-то случилось? Чем я могу помочь? – тренер подбегает к рецепции клуба.

– Госпожа! – кричит она, узнав принцессу, а от счастья лицо ее лучится. – Как же давно вы у нас не были! Как я рада!

– Ну, не знаю…

Ламия так легко не позволяет себя ублажить, но с невыразимым удовлетворением она смотрит на девушку из обслуги, которая все больше скукоживается за стойкой.

– Меня считают тут какой-то незваной гостьей! – жалуется она.

– Это какая-то ошибка, непреднамеренная! – руководительница бледнеет. – Эта девчонка у нас новенькая, прошу вообще не обращать на нее внимания!

– Но я чувствую себя оскорбленной. Можно ли так относиться к почетным членам?! – снова повышает голос она.

На ее губах появляется злобная усмешка.

– Наверное, у вас давно не было ни одной проверки, – говорит она сквозь зубы. – Как у вас обстоит дело с санитарными условиями?

– Дорогая госпожа Ламия…

Женщина едва дышит, потому что отдает себе отчет, что и без инспекции ее заработок может каждую минуту улетучиться. «Такая страна, – думает она, обливаясь холодным потом. – Примут решение наверху – и все дела. А мне сообщат, что я должна вернуться в Ливан в течение двадцати четырех часов».

– Ja amira[307]! – почти стонет она, подобострастно глядя в холодные глаза принцессы. – Эта девушка уже здесь не работает, я все неприятности вам возмещу. Я приглашаю вас на новый цикл занятий. Только неделю тому назад мы начали очень модную сейчас зумбу. Наверняка вам понравится…

– Не думаю.

Ламия не желает менять гнев на милость.

– Моей ноги больше здесь не будет! – сообщает она и с гордо поднятой головой покидает фитнесс-клуб.

Выходя, она слышит истеричные вопли и увесистые пощечины, наверняка отвешиваемые девушке на рецепции.

«Останутся только короткие пробежки в Вади-Ханифа, – решает она. – Я уже столько времени безвозвратно потеряла, а скоро должна возвращаться домой. Черт возьми! Если сегодня я что-то с собой не сделаю, то на вечернем нудном банкете попросту взбешусь!»

Она останавливает машину на небольшой стоянке у дворца Тувайк и медленной трусцой бежит по гравийной дорожке. Очень жарко, температура до плюс сорока по Цельсию, но влажность – только пять процентов. Поэтому женщина не потеет и чувствует себя в целом неплохо. Она ускоряет шаг, получая удовольствие от свиста ветра в зарослях и пения немногочисленных птиц. Она слышит постоянный шум мелких камешков под подошвами спортивных адидасов и медленно приходит в себя. Она чувствует учащенный пульс в висках, но даже паруминутные усилия сразу улучшают ей настроение. Через пятнадцать минут она останавливается на террасе у высокой скалы и осматривает свой загородный дворец, который в результате быстрой застройки Эр-Рияда находится теперь в черте города. «Хорошо здесь, – думает она с удовольствием. – Я должна больше времени проводить вдали от шума и выхлопных газов. Это мой оазис, а если даже Абдалла потащится за мной, комплекс настолько большой, что мы можем не встретиться. В конце концов, деревенский парень избегает таких мест. Вдруг она хмурится и напрягает зрение. От ее красивой резиденцией тянется полоска дыма. Она исходит из главного дома. Ламия ориентируется: это, должно быть, атриум. «Как же так? – нервничает она. – Ведь там толпа слуг, которой за ничегонеделание я плачу ежемесячно зарплату! Когда я там была в последний раз? Год назад? Что-то вроде этого. Что делают эти растяпы, что они не видят, что творится?! Люди, дом горит!» – кричит она мысленно. Она бросает быстрый взгляд на газоны, искусственное озерцо у отдельно стоящего дома с сауной и небольшим фитнес-залом, охватывает взглядом всю видимую с возвышения территорию и не замечает ни одной души. «Wallahi! Я должна туда лететь!» Она поворачивается в ту сторону, откуда прибежала, и бросается вперед. Как же жаль! Скупые слезы собираются в ее высохших от горячего солнца глазах. «Я так люблю это место. Я помню еще времена, когда мы с родителями проводили там весну и осень. Моя мама холила этот дом, как игрушку, а сейчас даже эту память по ней я утрачу?!» Она падает за руль машины и рвет с места с визгом шин.

* * *

Ясмина сидит в кресле из ротанга с набросанными цветастыми подушками и наслаждается послеполуденной тишиной и нежным солнцем. От удовольствия она закрывает свои красивые миндалевидные глаза, а длинные ресницы бросают тень на ее смуглые юные щечки. Ее окружают мраморные стены большого атриума, но благодаря открытой крыше и большому пруду с золотыми рыбками и водяными лилиями температура идеальна для послеполуденной сиесты. По стене взбирается большая, усыпанная розовыми цветами бугенвиллия, в ветвях которой нашли свой дом небольшие птички, нарушающие своим щебетом тишину. Слышны также жужжание оводов и далекий лай диких собак. Индуска расплетает длинную толстую косу, ловкими пальцами расчесывает волосы, блестящие от миндального масла, которое она каждое утро втирает в кожу головы и свою пышную копну волос. Она лениво перебрасывает черные кудри на сторону, укладывает их на плечо, а они ниспадают каскадом до ее нагой талии. Ее сари необычного цвета зрелого лимона с нарисованными вручную цветами тамаринда, цвет легкой желтизны которых оживляют нежные красные веточки. У смуглой девушки идеальная фигурка, а когда она лежит, ее живот западает, привлекая глубоким темным пупком. Но она не старается кого-то очаровывать и вообще не отдает отчет в своей привлекательности. Она слегка улыбается сама себе и мысленно благодарит Бога за то счастье, которое он послал ей, бедной эмигрантке. Она дремлет, не зная, окружают ли ее мечты, или действительность. Радость слетает с ее лица. Снова она у себя дома, снова видит свой родной индусский городок в глубокой провинции.

– Ясминка, Ясминка, бежим в дом! – кричит ей толстощекая младшая сестра, радостно шлепая босыми ступнями по мягкой грязи многолюдной улицы. – Может, маме мы нужны. Торопись!

– Нура, ты сумасшедшая! – более рассудительная, хотя и не намного старше, сестра хватает озорницу и в последнюю минуту вытягивает ее из-под колес мчащейся двуколки.

– Подождите меня!

Самая младшая сестра с трудом догоняет их.

– Не оставляйте меня! А то меня еще кто-нибудь украдет!

– Вот была бы папе радость!

Нура озорно смеется, потому что, несмотря на свои десять лет, она прекрасно знает отношение мужчин к девочкам, особенно их отца к ним.

– Не говори так!

Ясмине обидно, потому что она помнит последние трое родов матери и внезапное исчезновение новорожденных. Она точно не знает, что с ними стало, но подозревает, что ничего хорошего. Как же здорово, что я родилась первой, и со мной этого не случилось.

Девочки подбегают к небольшому бараку из старой волнистой жести, который стоит, прилепившись к мусоросборнику вместе с другими домами. Хорошее расположение, так как детвора уже с юного возраста может по утрам выходить на поиски ценных вещей и помогать семье выживать. Отец или на работе, или просто отсутствует, чаще второе. Тогда детвора ищет, что бы поесть: их бурлящие животики требуют хоть какой-нибудь пищи. Иногда малыши находят очистки, из которых получается прекрасный суп, иногда какую-нибудь рыбью голову или кишки животных. Мама может из этого сделать прекрасную еду. Ясмина глотает слюну, наполнившую рот. «Но сегодня, наверное, уже ничего не съедим, – грустно думает она, потому что мама уже пару дней не встает с кровати». Что же будет, если она умрет? Что будет с ними? Молодая женщина, находится за тысячи километров от родной деревеньки в штате Гуджарат. Ясмина словно наяву видит сон, хмурит свой гладкий лоб, и уголки губ ее опускаются. Снова она маленькая испуганная девочка…

– Иди к матери и помоги ей!

Она вдруг чувствует на своем худом плече сильный щипок.

– Я уже больше за акушерку платить не буду! – говорит отец с ненавистью в глазах. – Выброшенные деньги!

– Но я не знаю как! Я не умею! – пробует защититься Ясмина.

– Нура, пойдешь? Позаботишься?

– Ну, конечно, папочка! – соглашается сестра, гордо выпирая худую грудь.

– У тебя, по крайней мере, есть характер!

Мужчина терпимо относится только к средней дочери, которую в других условиях можно было бы назвать его любимицей. Но тут, в бедных индусских трущобах это вряд ли дает ей шанс выжить.

– Рабия, со мной! – резко обращается он к младшей, вообще на нее не глядя. – Может, наконец-то на что-нибудь сгодишься.

Он хватает ее за маленькую ручку и тянет за собой.

Стоящие на пороге две худышки в грязных потертых платьях неуверенно осматриваются и видят, как их отец неожиданно нежно что-то шепчет их сестре на ухо, потом берет ее на руки, чего никогда не бывало, и удаляется от дома. Еще минуту они видят, как те вместе садятся в красную запыленную двуколку. Малышка с улыбкой машет им на прощанье.

Они входят в барак, который состоит из одной комнаты с брошенными на землю грязными матрасами. Пара горшков под стеной, где также расположено небольшое, холодное сейчас кострище. Вместо стола у них циновка неизвестно какого цвета, потому что остатки еды и приносимая на босых ногах грязь въелись в нее и покрыли толстым слоем. Из глубины помещения доносится тихий стон. Дочери бросаются на помощь к матери, но вообще не имеют понятия, что нужно делать.

– Пить! – слышат они тихий шепот.

Когда женщина вытягивает болезненно худую руку из-под толстого пледа, оттуда распространяется смрад гнили. Девочки пятятся, стараясь от этого страшного смрада убежать.

– Мама, что тебе? – не выдерживает Ясмина.

– Что-то я не могу родить этого ребенка, – признается женщина, глотая несколько капель желтой воды из металлической кружки.

– Папа пошел за акушеркой, – уверяет Нура, а глаза ее полны слез. – Сейчас с ней вернется.

– Не думаю, мои любимые. Послушайте! – она хочет дать им последние советы. – Вы должны рассчитывать только на себя.

Она старается поднять голову, но та падает безвольно на подушки.

– Не знаю, не лучше ли было бы вам жить на улице. Нужно уехать в большой город. Может, даже в Ананд. Здесь вас ждет гибель…

Она замолкает, дышит с трудом, закрывает глаза и выглядит так, словно потеряла сознание. Беспомощные девочки сидят вдвоем тихонько, как зайцы, у ее подстилки. Они не чувствуют течения времени, только все больший ужас и голод.

– И что же вы сделали за это время? – отец открывает дверь из жести, заливая темный барак снопом света. – Как вы о матери заботитесь?!

Он кричит, хватая каждую за спутанные, склеившиеся от грязи волосы, и отбрасывает за себя, как мусор.

– Даже на это не способны!

Он замахивается ногой, стараясь им дать пинка, но девочки быстрее выбегают наружу. Они слышат еще проклятия и хрип мужчины, который поминутно сплевывает зеленую мокроту, скопившуюся в его легких.

– Госпожа акушерка! Госпожа акушерка пришла! – просто пищат от радости дети, натолкнувшись на толстую, одетую в традиционную одежду женщину.

– Я же говорила, что папа не даст маме умереть?! – сообщает Нура довольно.

– Где Рабия, наша сестричка?

Ясмина хватает женщину за полы жесткого сари и нетерпеливо тянет, желая обратить ее внимание на свои слова. Та, однако, вместо ответа пожимает плечами и пренебрежительно машет рукой. Она отряхивает одежду и гордо входит в смердящий барак.

– Папа, где Рабия? – спрашивает старшая сестра со страхом в голосе. – Ведь она никогда одна никуда не ходила.

У девочки от беспокойства дрожит сердце, ее охватывает плохое предчувствие.

– Кто-то же должен работать за услуги акушерки, – бешеный отец, о чудо, отвечает. – Если ваша мать не может сама родить, это уж она виновата…

Он замолкает – и так много сказал, – поворачивается спиной и уходит из своего дома на свалке.

Ясмина чувствует огромную жалость: она уже знает, что сестры больше никогда не увидит.

Через пять лет после того случая во дворце принцессы в Вади-Ханифа по-прежнему ее сердце разрывается от боли. Одна большая слеза стекает из уголка глаза, и спящая девушка вытирает ее автоматически. Она тяжело вздыхает.

– Идите-ка сюда!

Через пару длящихся, как вечность, часов девочки слышат крик акушерки, доносящийся из глубины дома и в беспокойстве врываются в барак.

– Вы должны вынести это далеко.

Акушерка вручает Нуре маленький сверток из грязного порванного и окровавленного полотенца, а та с испугом принимает пакет, неуверенно глядя на сестру.

– В конце концов, можете даже выбросить за домом, ведь вокруг вас свалка, – говорит она с презрением. – Ну, шевелитесь!

Она кричит, потому что соплячки замерли и не в состоянии сделать и шага.

– Я это возьму.

Ясмина выручает младшую сестру, смотрит в заплаканные глаза матери, находящейся в полусознательном состоянии, и идет вперед.

Нура идет за ней шаг в шаг. Ловко и искусно взбираются они узкой протоптанной дорожкой за домом, чтобы все же не оставить это «что-то» слишком близко от места, где они живут.

– Ой! Ах! – разом кричат они, потому что, когда уже находят достаточно глубокое место среди сгнившего, смердящего мусора и собираются бросить в него сверток, пакет начинает шевелиться. Ясмина дрожит и держит его в вытянутых руках.

– Что делать? – спрашивает она младшую сестру.

– Я не знаю! – выкрикивает та и смотрит на грязную тряпку вытаращенными от ужаса глазами.

– Подожди, посмотрим, что там.

Ясмина не столько из любопытства, сколько для того, чтобы убедиться и подтвердить свои опасения, кладет узелок на землю и осторожно отворачивает край тряпки.

– Я не хочу знать! Оставь это, оставь!

Нура машет руками, но уже слишком поздно.

Перед их глазами – маленький человечек, еще весь вымазанный кровью и покрытый слизью, но – о чудо! – живой. Новорожденный ребенок кривит рожицу и тихонько попискивает.

– Это девочка, – шепчет Ясмина.

– Но она ведь еще живая!

Нура стоит за сестрой и от ужаса писает под себя. Моча стекает по ее худым ногам и разбрызгивается на грязной, покрытой отбросами земле.

– Может, кто-нибудь бы ее взял? – спрашивает она глупо, хотя не раз и не два слышала скандалы между родителями, когда отец проклинал мать за то, что та производит на свет одних девочек. Неоднократно даже ее за это бил. Но дочери до сих пор никогда не были посвящены в подробности. Как избавлялись от ребенка, их вообще это не интересовало. Сейчас это бремя легло на их молодые худые плечи, и они не в состоянии с ним справиться.

– Ты сдурела!

Ясмина не представляет, как они будут ходить от дома к дому, предлагая ребенка таким же, как они, убогим соседям.

– Хочешь отправиться в тюрьму?! – пугает она сестру еще сильнее.

– Но ведь…

Нура растеряна.

– Думаешь, что тех папа тоже здесь выбросил? Это значит, что мы, девочки, ничего не стоим, потому что он ведь все может продать! – приходит она к единственно правильному выводу.

– Сколько наших сестер здесь лежит? – задает себе вопрос старшая и более умная Ясмина. – Хорошо, время возвращаться, потому что иначе он сдерет с нас шкуру.

Она плотно заворачивает в грязную тряпку новорожденную, которая вертится все сильнее, в конце закрывает ей лицо и с размаху бросает узелок в ближайшее углубление, полное окаменевшего дерьма и гниющих отходов. Она вся просто содрогается от силы этого размаха, который становится окончательным приговором для ее новорожденной сестры.

Сегодня в Эр-Рияде, как и тогда, она свивается в клубок, хватаясь обеими руками за живот. Во сне она переворачивается на бок и лежит в позе эмбриона, закрывая ладонями свое красивое грустное лицо. Кошмар исчез, но все ее воображение занимает картина большой, как город, свалки. «Рабия! – кричит она мысленно. – Рабия! Где ты?!»

– Рабия! Сестричка! – шепчет она, а потом падает в темноту. Саудовское солнце бросает все более длинные тени на нее.

– Habibti[308].

Молодой индус наклоняется над спящей девушкой.

– Habibti, Ясмина.

Он осторожно дотрагивается до ее мокрой от слез щеки.

– Что-то плохое тебе приснилось, – шепчет он ей на ухо.

– Ох, снова то же самое.

Женщина медленно садится и оглядывается.

– Когда я забуду о моем проклятом прошлом?

– Невозможно стереть его из памяти, но ты должна его просто принять, – тепло говорит мужчина. – Это уже было, прошло и не вернется. Сейчас у тебя другая, счастливая жизнь.

– Я должна тебе что-то рассказать, но не знаю, обрадуешься ли ты…

– Сюрприз? – реагирует он, как маленький мальчик, а его глаза блестят от радости. – У меня тоже для тебя есть один. Иди за мной.

Он берет девушку за руку и осторожно тянет за собой, а с ее лица мгновенно улетучивается вся грусть и тоска.

– Куда ты меня ведешь? Я не могу сюда входить, так принцесса говорила. Я – для ее сада и павильона с орхидеями. Амир!

Ясмина упирается, но не слишком решительно.

– Когда ты ее здесь в последний раз видела? Наверное, с год тому назад, – сам же и отвечает он. – Мы должны быть страшно невезучими, чтобы она именно сегодня здесь появилась.

Он озорно смеется и в подкрепление своих слов шутливо строит глазки.

– Ой-ой! Я не… я боюсь!

Молодая женщина замирает на пороге спальни как вкопанная.

– Боже мой, как здесь красиво! – вскрикивает она, сбрасывая шлепанцы, входит на цыпочках.

– Что за место! А она здесь даже не живет! Не могу этого понять.

Она, как загипнотизированная, смотрит на большое ложе из красного дерева, накрытое пушистым, толщиной в ладонь, пледом и на красивую тяжелую старинную мебель. Удивляет каждая деталь и украшение. Наконец она переводит взгляд на огромную хрустальную люстру до пола и от удивления даже открывает рот.

– Это я все это серебро так начистил.

Амир берет в руку тяжелый серебряный подсвечник на одной ножке, стоящий на комоде и еще полирует его рукавом.

– Никто этого сто лет не делал, все было черное и позеленевшее, а сейчас посмотри.

Он подсовывает девушке канделябр почти под нос.

– Можешь в него смотреться!

Ясмина хохочет, видя в отражении свое искаженное лицо.

– Правда, ты прекрасно делаешь свою работу, – хвалит она своего любовника, глядя на него с обожанием.

– А какой у тебя для меня сюрприз? – спрашивает она, вспоминая о его обещании.

– Ты первая рассказывай.

Юноша с благоговением отставляет серебро, берет свою избранницу за руку и осторожно подталкивает к шикарному ложу.

– Нет, ты первый, – весело препирается она, прижимаясь к нему и смеясь. Они точно забыли, что находятся не у себя дома.

– Хорошо.

Амир уступает, отодвигается от избранницы и вынимает из кармана шароваров маленькую коробочку.

– Ты знаешь, что я тебя люблю сверх всякой меры, ты не можешь себе даже представить как, – признается он, а горло его сжимается от душевного порыва.

– Ты мой самый дорогой человек!

Ясмина гладит его лоб, а потом проводит кончиками пальцев по виску, осторожно берет его за подбородок и притягивает его лицо к своему.

– Я тоже тебя люблю, habibi[309], – шепчет она страстно.

– Значит, ты мне не откажешь и станешь моей женой? – он прижимает женщину к себе и сцеловывает слезы счастья с ее щек.

– Какой красивый!

Ясмина поворачивается спиной и протягивает руку, чтобы любимый мог надеть на палец перстенек.

– Нам хорошо друг с другом, поэтому и перстенек драгоценный, – говорит мужчина с гордостью, поворачиваясь на живот и упирая подбородок на скрещенные ладони.

– Но эта вещица блестит и смотрится ценной только на твоем красивом пальчике, – говорит он своей избраннице комплименты.

– У меня для тебя тоже есть сюрприз, только я не знаю, доставит ли он тебе радость, – решает она наконец признаться, что лежит у нее на сердце.

– Говори без опасений, – подзадоривает он ее, глядя на красивое лицо, как на икону.

– Я беременна, – шепчет она на одном дыхании и от стыда закрывает лицо рукой. – Я беременна, – повторяет она испуганно.

– Любимая, это же чудесно!

Амир открывает ее прекрасное личико и видит слезы в ее блестящих глазах.

– Почему меня это известие не должно радовать? Как ты можешь так думать? – возмущается он. – Мы вместе, любим друг друга, у нашего ребенка жизнь будет лучше, чем у нас. Мы обеспечим ему светлое будущее! Смотри, в какой прекрасной стране мы живем! В какой богатой! Нам удалось найти работу у богатой и доброй принцессы, – восхищается он такой судьбой. – Все складывается идеально, а будет еще лучше.

– Обещаешь?

– Обещаю, моя дорогая.

– А если я ношу под сердцем девочку?

С беспокойством спрашивает женщина, с детства подвергавшаяся жестокой дискриминации.

– Ну и что? Я буду еще больше ее любить, чем мальчика, – счастливый юноша объясняет ей терпеливо.

– Как это? Почему?

Ясмина обхватывает ладонями его голову, притягивает к себе и смотрит в глаза.

– Потому что она наверняка будет похожа на тебя, – признается влюбленный. – Будет красивая, как орхидея, и необычная, как цветы из волшебных садов Семирамиды, – говорит он, как поэт.

– Как же милосерден Бог, который дал мне такое невыразимое счастье!

Индуска радостно вскрикивает, но через минуту хмурится и прислушивается, потому что ей кажется, что она слышит тихие шаги. Наклоняющийся над ней Амир заслоняет ей обзор, а может, и весь мир.

– Ах вы сучьи дети! Вы дерьмо верблюда! – вдруг слышат они вопли уже над своими головами. – Одни устраивают гриль на мраморе, другие водят шашни в моей спальне!

Амир не успевает повернуться. Просто не хватило времени. Ламия в спортивном костюме и мягких кроссовках подбегает к кровати. От бешенства ее лицо выглядит страшным, черные глаза пылают. Спутанные волосы спадают на лоб и шею. На бегу она хватает первую вещь, которая попадается под руку. Это тяжелый серебряный подсвечник, стоящий на комоде из красного дерева. Принцесса подскакивает к пораженной ужасом паре и бьет мужчину вначале в висок, а потом наносит удары в затылок. Кровь брызжет во все стороны, после очередного удара смешивается с раздробленной костью и вытекающим мозгом. Ясмина не делает ни малейшего движения. Лицо ее залито красной сукровицей. Кажется, она перестала дышать. Она как красивое мраморное изваяние, выражающее только изумление и ужас.

– Ты индусская сука! – теперь Ламия направляет на нее безумный взгляд. – Ты проститутка!

Она замахивается, но Ясмина, благодаря гибкости, в последнюю секунду пробуждается от оцепенения. Она выскальзывает из-под безвольного, придавливающего ее трупа любимого, переворачивается на живот и сползает по гладкому пушистому пледу. Она падает на пол, скользкий от темной, сворачивающейся уже крови. Мгновенно вскакивает и проворно бросается к по-прежнему открытой двери. Ее босые ноги шлепают по мраморным плитам, шелковое сари развевается на бегу.

– Ты думаешь, что от меня смоешься, лентяйка?!

Княгиня не унимается и бежит за виновницей.

– Я с тобой расправлюсь! Но не окончательно, о нет! Сцапаю тебя и отдам в руки правосудия! Пусть суд исполнит приговор! Пусть тебе отрубят голову! Хорош наш шариат!

Она смеется как сумасшедшая, но замедляет шаги, опускает подсвечник и останавливается. В длинном пустом коридоре эхом раздаются быстрые шлепки подошв испуганной Ясмины. Ламии кажется, словно она слышит учащенное дыхание убегающей. Только мелькает на повороте ее длинная юбка цвета спелого лимона и развивающаяся шаль. В изнеможении принцесса садится на прохладный пол и опирается о ровную холодную стену. Ее лицо как маска, а в голове проносится одна мысль. Она подтягивает колени к подбородку, обнимает их руками и кладет на них голову. В висках по-прежнему пульсирует кипящая кровь. Когда после истечения неизвестно какого времени она делает первое движение, холл уже покрывает полумрак. Ламия не чувствует ни рук, ни ног и с трудом поднимается с пола. Прихрамывая, она доходит до спальни. На большой кровати труп молодого индуса. Его белые шаровары окрасились в районе промежности в желтый (скорее всего, после последнего физиологического процесса), а туника – в бордовый. Из черепа точат обломки костей. Осталась неповрежденной только та сторона лица, на которой жертва лежит. Княгиня падает рядом с холодным уже трупом и смотрит мужчине в широко открытый замутненный глаз.

– Захотелось тебе сношаться в княжеском дворце, вот и получил, – говорит она мертвому.

– А сейчас только у меня проблемы, – сипит она со злостью. – Но, пожалуй, небольшие.

Принцесса слегка улыбается одной половиной рта.

– Сейчас кто-нибудь их за меня решит – и все дела.

Постепенно она приходит в себя, и на лицо возвращается румянец.

– Рам, нужно кое-что сделать в моей резиденции в Вади-Ханифа, – говорит она в трубку, поворачиваясь спиной к телу и отодвигаясь от кровавых пятен.

– Что прикажете? – спрашивает услужливо слуга-таец.

– Если ты не хочешь поднять свою худую задницу, то я обращусь с этим к кому-нибудь другому! – бесится принцесса по любому поводу.

– Ну что вы, госпожа! – слышит она молниеносный ответ, полный подобострастия и заинтересованности.

– Хочу немедленно тебя здесь видеть! Бегом! Слышал?

– Спрашиваю, что нужно сделать только потому, что хочу подготовиться, – объясняет мужчина.

– Возьми еще кого-нибудь в помощь, так как нужно будет перенести кое-что тяжелое, может, выкопать яму… – понижает она голос, не зная, как осторожно описать задание.

– Хорошо, госпожа. Я приеду на пикапе с двумя пакистанцами. Привезу какой-нибудь инструмент вроде лопаты…

– Поспеши, черт возьми, а не устраивай здесь со мной беседы! – нервничая, она кладет трубку.

Ламия старается взять себя в руки. «Мне не из-за чего так нервничать, это в конце концов только обычный индус, и в придачу на моем спонсоринге[310]. И не такие вещи случались в саудовских домах, – шутит она о местных нравах. – Парень родом с какой-то, точнее не могу сказать, свалки в Индии. Кто же о таком мусоре спросит, кто о нем вспомнит?» Она глубоко вздыхает, но тут же кривится, потому что сладкий запах крови раздражает ее ноздри. «А та зараза? Пока она добежит до города, с ней расправятся дикие собаки, которые считают своим домом мое вади[311], – успокаивает она себя. – К черту этих грешных любовников! К черту глупое беспокойство!» Она поворачивается спиной к трупу, заворачивается в мягкий плед и словно впадает в дрему – так ее сегодняшний день измучил.

– Светлейшая госпожа… – тихий голос доносится до ее сознания, как с того света. – Светлейшая госпожа… Ламия!

Принцесса вскакивает с кровати.

– Что ты вытворяешь! – кричит она и сразу поднимает руку на худого, но крепкого тайца.

– Я отослал помощников, а то потом придется их убирать. У меня с ними было бы больше хлопот, чем помощи, – объясняет Рам, быстро хватая свою хозяйку за запястье. Он притягивает ее к себе и смотрит ей выразительно в глаза.

– А какие-такие хлопоты? О чем ты говоришь? Попробовал бы кто-нибудь из них не держать язык за зубами! – угрожает она.

– Представь себе, что они тоже люди и могли бы из любопытства что-нибудь кому-нибудь сболтнуть… – выразительно произносит он, поднимая при этом брови.

– Или прикинули бы и пошли с этим просто к твоему двоюродному брату, – бьет он в уязвимое место.

– Ну, хорошо, хорошо! Ты прав, – признает принцесса, пробуя освободить руку.

«Интересно, что ты, дерьмо, хочешь получить?» В ее жестокое сердце вкрадывается страх, но она смотрит на красивое лицо азиата, и уже точно знает, чего тот захочет.

– Отпустишь меня или так и будешь держать? – спрашивает она уже более благосклонно, вдруг отдавая себе отчет, что ситуация вообще не так хороша, как ей казалось раньше. В эту минуту она полностью зависит от своего работника. – Нужно как можно быстрее приняться за работу.

Она старается отодвинуть момент неизбежной расплаты.

– А куда нам спешить? – таец немного ослабил давление, но берет ее за другую руку. Он делает небольшой шаг к кровати, осторожно подталкивая женщину в этом направлении. Потом еще шажок и еще. У Ламии нет другого выхода – она должна уступить.

– Нужно спешить, парень уже стынет, – старается она все же выбраться из тупиковой ситуации и переключить внимание Рама на задание, которое его ждет.

– Он уже давно холодный.

Мужчина сладострастно смеется и уже более решительно толкает принцессу на большое ложе. Она чувствует его возбуждение через свободные брюки, сидящие у него на бедрах.

Они падают тут же около трупа молодого индуса, но, как видно, азиату это не мешает. Ему ничего не мешает, даже холодное отношение благородной принцессы и ее ледяной тупой взгляд. Женщина изо всей силы стискивает губы и сдерживает дыхание.

«Какой противный тип! – думает она. – Я тоже ему отплачу подобным, но, к сожалению, не сегодня. Сейчас он должен избавить меня от хлопот, но я уж найду способ, чтобы сбить с него спесь. Что он себе воображает?!»

Но ее возмущение ничего не меняет. Любовник решительно намерен получить зарплату. Прижимая принцессу к матрасу, он кладет ногу поперек ее худых ног, срывает с нее спортивную блузку, а затем – эластичный бюстгальтер и со звериным желанием смотрит на ее большую упругую грудь. Потом, чувствуя пассивность женщины, всовывает руку в облегающие ее красивую фигуру шорты. Он замечает, что на ней нет трусов, что еще больше его раззадоривает. У него шумит в голове, а в висках стучит пульс.

– Ты кажешься такой холодной бабой, но это не так, – шепчет он ей на ухо, сильно прикусывая мочку. – Горячая ты штучка, Ламия!

Через минуту он становится на колени между ногами женщины, хватает ее за пояс шортов и стягивает их. Принцесса остается в одних носках и «адидасах», но это не мешает мужчине достичь своей цели. Он сбрасывает свободную рубашку, расстегиваетпуговицы… «А говорили, что азиаты слабы как мужчины», – проносится в голове у женщины, но вместо страха или неудовольствия она чувствует все большее возбуждение. Дыхание Ламии учащается, сердце стучит, как бешеное, а рот наполняется слюной. «Черт возьми! Чтобы до такого градуса довел меня раскосый слуга! Обычный раб!» Она не может понять заполняющих ее ощущений и из последних сил старается не показать ему своих чувств. Мужчина ложится рядом с ней, опирается на локоть, а спиной поворачивается к холодному трупу, лежащему на огромном ложе. Он смотрит в замутненные от возбуждения, черные, как уголь, глаза принцессы.

– Ты красивая, – произносит он. – И очень, очень чувственная. – Голос вязнет у него в горле. – Выкажи это хоть немного, а то иначе не узнаешь в жизни счастья, – умолкает он, дотрагиваясь мясистыми упругими губами до ее рта, который непроизвольно открывается, стараясь поймать его дыхание.

Рам накрывает мускулистым телом принцессу, берет руками ее ладони, мгновенно сплетаясь пальцами. Он исследует ее тело, как опытный охотник, заглядывая во все уголки. Мужчина внимательно смотрит ей в лицо. Он напряжен, каждый мускул дрожит в его теле, но он медлит, будто ожидая приглашения. «Почему он, черт возьми, так тянет?! Чего хочет еще?! – жаждет мысленно Ламия, чувствуя, что ее возбуждение достигает апогея. – Что за тип! Сколько времени он так может?»

Она закусывает губу, что не ускользает от внимания партнера. Рам отпускает ее вспотевшие ладони, а свои подкладывает под ее плечи. Принцесса, как дьяволица, бросается на него, хватает его голову, припадает к его устам, кусает их до крови… Ламия кричит не столько от боли, сколько от удовольствия. В экстазе она закрывает свои красивые глаза и поэтому уже не видит улыбки удовлетворения на губах любовника. Но через минуту и он поддается волне упоения, целует ее, царапает и покусывает сумасшедшую женщину, а та изгибает стройное тело дугой, дрожит от спазматических судорог.

– Не делай этого, – шепчет Ламия. – Не уходи!

Рам словно только этого и ждал. Он продолжает ласкать партнершу, успокаивая ее.

Под утро, едва дыша, залитые потом, они падают на мокрый грязный плед. Минуту отдохнув, бешеный любовник крепко обнимает Ламию, когда она уже погружается в сон.

– Может, еще попробуем по-саудовски, а? – шепчет он ей страстно в ухо, отодвигая приклеившиеся к ее лицу влажные волосы.

– А что у нас, саудовцев, таких религиозных традиционалистов, людей, ненавидящих телесные контакты и гордящихся этим, есть любимая сексуальная поза?

Заигрывает она снова с возбужденным мужчиной, осторожно гладя его…

– Просвети меня! – шутит она, фривольно улыбаясь.

– Вы делаете это известным во всем мире способом, который, говорят, самый безопасный для ваших женщин, хоть не столько с точки зрения здоровья, сколько для защиты чести и головы.

Рам иронизирует, что Ламии не очень нравится. «Ну он и безбашенный! – приходит она к выводу. – Трудно его будет поставить на место и обуздать». Но в эту минуту она не забивает себе голову, потому что любовник начинает осторожно ее ласкать. Гусиной кожей покрываются ноги и спина женщины. Она начинает царапать испорченный плед и тихо стонать. «Ах, он мерзавец! Обычный слуга!» Она учащенно дышит, чувствуя возбуждение. «Он, наверное, научился этому в каком-нибудь борделе в Бангкоке!»

Рам останавливается, садится на корточки и вытирает верхней частью ладони губы и подбородок.

– Что ты? – взвивается Ламия, вскрикивая. – Ну же!

Ее срывающийся голос уже не властный и приказывающий, он полон мольбы.

– Иди сюда, моя ты саудовская девка!

Он позволяет себе все то, о чем до сих пор мог только мечтать.

– Иди! Будешь сейчас выть от удовольствия! – хрипит он дико, а в проблесках света видны только его блестящие белые зубы и пылающие страстью раскосые глаза.

Он поворачивает принцессу спиной к себе. Мужчина еще больше возбужден ее реакцией. Окружающий мир померк в их глазах. Голова женщины повернута в сторону много часов неподвижно лежащего мертвого индуса. Лицо придавлено к пушистому покрывалу и находится не так далеко от красивого изувеченного лица жертвы. Ламия смотрит в широко открытый и затянутый мглой карий глаз. «Так вы это делали с твоей красивой любовницей? – спрашивает она мысленно у мертвого. – Не думаю, – сама себе отвечает она. – Смотри и учись. Сможешь удовлетворить так всех гурий, которые тебя уже ждут», – шутит она, как всегда, но в глубине ее жестокого сердца начинает что-то дрожать. Она сама не понимает своих чувств, так как вдруг ее охватывает страшная, невыразимая печаль.

– Извини, – шепчет она, считая, что мертвый услышит ее слова.

– Извини, – повторяет она, и слезы текут из ее черных грустных глаз.

* * *

– Марыся, Марыся, перестань уже с ума сходить!

Дорота бежит за дочерью, которая раз десятый проносится по мраморной лестнице: вверх-вниз.

– Мама! Ты всегда должна мне подрезать крылья!

Девушка бесится, но не снижает скорости.

– Хочу себе обустроить уголок до начала учебы. Разве не нужно? Хамид согласен, а ты мучишь?

– Матерь Божья! Я тебя мучу? Почему ты хочешь делать это все сама? На кой черт у тебя столько прислуги?

– Ну, конечно! Меня уже это замучило. Еще немного и будут мне зад подтирать! Я чувствую себя беспомощной. Я хочу что-то сделать сама!

– Ну, так и делай, но не носи эти тяжести! – обеспокоенная, она хватает коробку, которую худенькая дочь пытается нести сама. Неужели ты не можешь себе обустроить какое-нибудь место в этом большом доме без просверливания стен и выбрасывания мебели? Ведь эти комнаты чудесно обставлены.

– Мы с Хамидом решили ликвидировать эту семейную святыню, – Марыся присаживается на стул, держась за поясницу.

– Вы с Хамидом или ты? – улыбается Дорота себе под нос, спрашивая с иронией и радуясь, что у ее доченьки такой добрый муж, хоть и араб.

– Уф, с тобой невозможно разговаривать! – злится дочь и хочет встать.

– Хорошо, хорошо, не вмешиваюсь. Но что тебя здесь не устраивает?

– Не устраивает не только меня, но и Хамида. Бессмысленно делать в доме часовни! Хватит! Мать и Амира умерли почти десять лет тому назад. Время оживить эти места. Нельзя оставлять все так, словно они с минуты на минуту вернутся. Нужно сменить декор, и сразу же дом будет смотреться по-другому, оживет. Комнату Амиры я переделаю в мой кабинетик, а матери – в гостиную. Сейчас маленькая Надя с нянькой заняли часть дома для гостей, и нам не хватает запасной спальни. Мы уже заказали новую мебель, покрытие, занавески и шторы, но до того, как сюда войдет бригада рабочих, я должна запаковать и сохранить реликвии прошлого. Позже выставим эти памятки в стеклянной витрине или на этажерке, нет смысла дольше их скрывать. Послушай, я такие фотографии нашла, а рамки, пожалуй, стоят, как самые дорогие украшения! Представь себе! Они инкрустированы благородными камнями и перламутром! Просто красота!

– Покажи, покажи! – живо реагирует мать.

– Я как раз их пакую, позже буду расставлять. Не прибавляй мне работы! Я это должна сделать осторожно и аккуратно, заворачивая все в целлофан с пупырышками. Это исторические памятки. Саудовская Аравия изменяется так быстро, что рассматриваешь фотографии пятидесятилетней давности или даже тридцатилетней, и создается впечатление, словно они сделаны века тому назад. Что-то неимоверное!

– Марысенька, давай посмотрим хотя бы одну или две, – просит Дорота, делая забавную гримасу. – Так… В качестве перерыва, а? Давай же, любимая, а то я от любопытства умру! – признается она. – Не найдем ли мы на какой-то их фотографий твоего мужа с дядюшкой, Усамой бен Ладеном? – подшучивает она.

– Эй! Только не нервируй меня! Нельзя его критиковать! Когда Хамид с ним общался, все хотели целовать саудовского миллионера в задницу, потому что он выступал против коммунизма. А после ополчились на него и приказали распустить сотни вооруженных до зубов моджахедов и тем самым надели себе на шею петлю. Если речь идет о судьбе мира, то нужно принимать обдуманное решение. Я уже это говорила американскому послу и, наверное, я ему не понравилась.

– Ну, ты стала умная и бойкая на язык.

Мать с гордостью смотрит на красноречивую дочь. – А может, вместо медицинского ты пошла бы на юридический? С твоим острым язычком ты сделала бы карьеру.

– Ой, мама, мама.

Марыся с румянцем на лице, довольная комплиментами, прижимается к любимой матери. «Как же я счастлива, – думает она, закрывая глаза. – Спасибо Богу, что все так хорошо складывается. Может, я уже испила до дна мою чашу горечи? И хватит? Мама, наверное, тоже, и с лихвой», – улыбается она. – Одну самую красивую фотографию я положила сверху, чтобы ни бумага, ни рамка не повредились, – наконец поддается она на уговоры.

Она разрезает коричневый скотч и вытягивает из большой коробки фотографию в большой тяжелой раме. Снимок пожелтел от старости, а может, сделан с применением сепии? На нем – классическая арабская молодая пара. Красивая девушка, с ног до головы обвитая длинным отрезом ткани в цветочек, который спереди до пояса укрыт изысканными золотыми украшениями. Волосы у нее только частично прикрыты розовой шалью, наверняка чтобы открыть тяжелые и мастерски сделанные серьги. Она скромно улыбается, показывая ровные зубы и с теплом глядя в объектив. Мужчина одет в традиционную йеменскую белую тобу. Поверх этого – темный пиджак. На красивом, украшенном камнями поясе – большая джамбия[312]. Голову он обмотал цветным платком в клеточку. Он невероятно красив и больше напоминает американского героя-любовника, чем араба.

– Вот это пижон! – у Дороты даже глаза заблестели. – Выглядит как Кларк Гейбл!

– Мама Хамида тоже ничего.

Марыся улыбается, развеселенная ее реакцией.

– Поэтому у меня тоже привлекательный, сексуальный муж.

– Ты должна это поставить на видном месте в гостиной! Обязательно! Такая реликвия!

– Как раз сейчас иду в магазинчик, потому что нет времени заниматься декором. Уже сегодня я должна освободить комнату: завтра с самого утра привезут новую мебель.

– Постой, постой, меня от твоей болтовни что-то перемкнуло.

Дорота хватает дочь за руку.

– Ты переворачиваешь вверх дном только комнату Амиры, переделывая ее под свой безнадежно современный вкус, да? Или я ошибаюсь? Ты употребила множественное число? Ком-на-ты?! – произносит по слогам она.

– Ага! – отвечает Марыся с кислой миной, так как предчувствует критику.

– Совсем с ума сошла?! Что ты собираешься сделать с этой прекрасной мебелью в постколониальном стиле из комнаты матери?! – выкрикивает она и бросается бегом к соседней двери.

– Желающие ее купить просто убиваются из-за нее, – обыденно признает дочка.

– Что?! Кто?! Где?! Продашь саудовцам?! Что за расточительность! Что за глупость! – кричит она как сумасшедшая.

– Объявление вместе со снимками я разослала всем полякам в Эр-Рияде. Кинга разослала их по посольской почте месяц тому назад. А я поместила еще предложение на портале экспатриантов.

– Так прочему я об этом ничего не знаю? – в бешенстве мать поджимает губы и фыркает.

– А почему ты не открываешь свою почту? – отвечает вопросом на вопрос Марыся.

– Ты не могла мне просто сказать? Болтаешь о всяких глупостях, а о важных вещах ни слова?! Такая ты дочь!

– Откуда же я могла знать, что ты этим заинтересуешься? Мама! У вас красиво обустроенный дом в Польше! Зачем тебе такое старье? Они воняют, а в древесине полно короедов. Все сыплется и разваливается!

– Ты глупая курица!

Дорота подходит к большой кровати с балдахином, нежно касается ее резных овальных опор, гладит изголовье. Наконец она тяжело садится на софу, которая вместе с двумя стульями на гнутых ножках и небольшим столиком составляют изысканный стильный комплект.

– Ну ты даешь! – она опускает голову, и кажется, что на нее обрушились сто несчастий. – Я всегда мечтала о такой спальне… по крайней мере, кровати… а здесь столько всего…

Слезы текут у нее из глаз.

– Сейчас уже ни за какие деньги такого не купишь. Я пыталась купить в Бахрейне, но вернулась с пустыми руками.

Она шмыгает носом. Марыся столбенеет от такой реакции. «Как она может расстраиваться по поводу мебели?» – удивляется она, но сердце у нее стучит, и ее охватывает грусть, оттого что невольно огорчила мать.

– Не договорились мы, мамуль.

Она подсаживается к матери.

– Извини.

Марыся нежно обнимает мать. «Это, наверное, из-за менопаузы, – поясняет она себе, но ей страшно досадно. – Я должна как-то выкрутиться, – решает она. – Мне все равно, что покупатель подумает! Если это так важно для моей мамы, то мне безразлично, что подумает чужой человек. Ведь она бы для меня звезду с неба достала! А я не могу исполнить ее мечту, потому что руководствуюсь какими-то глупыми угрызениями совести?!»

Она отходит в сторону и шепчет в мобильный телефон:

– Хамид, ты у того парня, который хочет купить нашу спальню, уже взял какой-нибудь задаток? – быстро спрашивает она.

– Ну, у тебя и чутье! – смеется муж беззаботно. – Сейчас сидит у меня в бюро американец с толстым конвертом, набитым зелеными долларами. Говорил тебе, что это антиквариат и стоит целое состояние.

– Подожди, подожди! – почти кричит Марыся. – Оказалось, что есть одна особа, для которой такой гарнитур – это мечта всей ее жизни. Если она не будет его иметь, наверное, выплачет все глаза.

– Любимая, так нельзя! Я слово дал… Kalima bil kalima[313]…

– Мне все равно! Мама у меня тут расстраивается и сопливит, как ребенок. Оказалось, что она давно стремилась такую рухлядь купить…

– Почему вы не договорились раньше?! – прерывает ее Хамид, нервничая. – Вы видитесь каждый день! О чем же вы разговариваете?

– В последнее время о воспитании детей. Что делать, если режутся зубки, какой суп готовить, чтобы Надя быстрее росла и была крепче. Ах, чуть не забыла! Еще о том, как ребенок должен какать. – Марыся посмеивается. – О Саудовской Аравии, об Эр-Рияде, сплетничаем о поляках, о посольстве, о парнях… – она понижает голос и тихо хихикает, потому что знает, она должна как-то уломать мужа, ведь для него нарушить данное слово – это большое вероломство.

– Мириам, Мириам… – слышит она в его голосе нежность и знает, что и на этот раз ее партнер по жизни сделает то, о чем она просит.

– Дорогой Йоган, – Хамид с кислой миной обращается к толстому покупателю. Моя жена передумала…

– Как же так! – нервничает иностранец. – А говорят, что если арабы договариваются о деле и дают слово, то можно на них положиться!

Он злится.

– Во всех областях вы безответственные подлецы! – оскорбляет он саудовца, который воспринимает его слова с покорностью.

– Я вам это возмещу, – пробует компенсировать Хамид несостоявшуюся сделку.

– Можешь меня в мою толстую задницу поцеловать! Что я скажу жене?!

Грубиян попросту обычный хам и мужлан.

– Купите ей другой подарок, и она наверняка вас простит. Таковы женщины…

Хамид вытягивает из кошелька стопку банкнот большого номинала.

– Подарите ей какое-нибудь золотое колье, это ее растрогает. Мне, в самом деле, очень жаль, но у меня тоже жена, и в придачу арабка. Вы слыхали о наших женщинах? – спрашивает он шутливо.

Уже немного успокоенный парень только громко сопит.

– Они только на вид кроткие, а дома за высоким забором держат нас под каблуком. Даже иногда в морду дают… – понижает он голос, а оторопевший американец хохочет от неожиданных слов.

– Я должен был вам заплатить, а вместо этого выхожу с большой суммой, – смущается он все же, но его глаза не мечут молний. В них можно даже прочитать уважение к Хамиду.

– Прошу мне верить, я очень плохо себя чувствую от того, что нарушил данное слово, – поясняет саудовец. – Но когда вы возьмете в виде компенсации от меня презент, мне будет немного легче.

– Ну хорошо, если вы меня просите…

Иностранец торопится, не желая, чтобы щедрый араб передумал.

– А в следующий раз вы все согласуете с женой пораньше, окей? – в конце в ответе покупателя слышна даже симпатия.

– Мириам, из-за тебя я не сдержал данного обещания, а это у меня впервые в жизни, – признается он жене не очень радостным тоном. – Ты должна будешь меня как-то отблагодарить, но я взяток не беру, – шутит он в конце.

– Ты самый прекрасный, самый любимый, чудеснейший парень на земле! – Марыся засыпает мужа комплиментами.

– Мамуль, мебель твоя! – выкрикивает она и бросается Дороте в объятия. – Ты счастлива?!

– Доченька! Не могу в это поверить!

Теперь, вместо того чтобы радоваться и смеяться, Дорота снова начинает плакать. «Ох уж эта менопауза! – Марыся резюмирует поведение матери. – А слезы, кажется, заразны». Марыся и сама ревет. Наконец мама с дочерью берутся за руки и исполняют бешеный победный танец.

* * *

– Хамид, – шепчет Марыся.

Раннее утро. Она в кровати и от боли не может даже пошевелиться.

– Хамид, помоги! – говорит она громче, потому что слышит ровное дыхание по-прежнему спящего мужа.

– Что такое?!

Он вскакивает, включает свет и с беспокойством смотрит на жену.

– Не могу двинуться. У меня что-то со спиной, болит, как никогда в жизни.

– А Дорота говорила, чтобы не таскала тяжестей! – вместо того чтобы успокоить, он укоряет ее в безрассудном поведении. – У тебя мало прислуги?

– Перестань повторять слова мамы. – У Марыси собираются в глазах слезы. – Еще будешь меня попрекать?

– Нет, нет! Извини! Но как я могу тебе помочь? – говорит он. – Поедем в больницу, – предлагает он единственно умное решение. – Я не врач и не имею понятия, что делать.

– Но я не в состоянии подняться.

Женщина стонет, стараясь повернуться на бок, но ей это не удается. Она мгновенно принимает прежнюю позу. Вся дрожит, как будто ток ее пронизывает.

– Wallahi! Что делать?! Что делать?! Может, я позвоню Дороте? Она наверняка что-нибудь придумает! – хватается Хамид за соломинку.

– Только не маме!

Нервничая, Марыся медленно поднимается, опираясь на локоть, но через минуту падает и плачет от боли.

– Она, прежде чем помочь, будет с удовлетворением травить меня, что была права. Потом, конечно, впадет в панику.

– Сейчас уже речь не о том, кто прав, а о том, чтобы тебе стало легче, любимая.

Мужчина тянется к телефону.

– Подожди, подожди! – страдая, она хватает его за руку. – Что-то припоминаю.

– Как его звали? – Хамид ищет номер в своем телефоне.

– Русский, украинец или поляк?

Супруги думают об одном и том же человеке, и им уже легче, так как они видят приближающееся избавление.

– Черт возьми, не помню!

– Я тоже. У него было такое интернациональное имя, только произносил он его как-то странно.

Марыся морщит лоб, но боль охватила все ее тело, и мозг не работает на привычных оборотах.

– Есть! – Хамид с гордостью поднимает руку. – Я умно записал: «Доктор по позвонкам». Вот!

Довольная Марыся слегка похлопывает его по колену.

– Сейчас не слишком поздно? Или скорее слишком рано?

Она смотрит на будильник на тумбочке.

– Черт! Только четыре утра!

– Это Саудовская Аравия, уже прошла первая молитва, значит, можно звонить, – улыбается немного расслабившийся Хамид.

– А кроме того, он доктор, у него дежурство двадцать четыре часа в сутки. Прежде чем окончательно выбирать эту профессию, подумай об этом.

Он выразительно поднимает брови.

– Здравствуйте, доктор, – говорит он в трубку, ловко избегая произносить забытое имя. Это Хамид, Хамид бен Ладен. У меня небольшие проблемы с женой. Нет, не супружеские.

Он смеется, с облегчением вздыхая и радуясь чувству юмора собеседника. Он убедился, что имеет дело с настоящим медиком.

– Спасибо тебе большое. Буду тебе очень благодарен.

– И что? – спрашивает Марыся.

– Будет здесь через пятнадцать минут. Ты не должна двигаться. А зовут его Григорий. Уф!

Хамид встает и быстро направляется в ванную, потом в гардеробную.

– Хорошо все же, что мы тогда поехали в тот парк Тумама. Аллах нас направил.

* * *

– Тебе не о чем беспокоиться, ты молодая, – утешает Марысю Григорий после десяти массажей и азиатской терапии китайскими банками и ультразвуком. – Не ты одна в таком возрасте узнала, что такое боль в спине. Ты должна теперь быть внимательной и думать. Помни, что эта болезнь любит возвращаться.

– Что за жизнь! Почему это со мной случилось?! Люди поднимают тяжести постоянно и ничего, а меня сразу схватило, – жалуется женщина.

– Слушай, чуть не забыл! – доктор открывает ящик письменного стола и с удовольствием достает оттуда свой фирменный конверт.

– Что это? Ты даешь мне взятку?

– Тебе бы хотелось! – смеется Григорий, строя забавное выражение лица.

– Так что это?

– У меня два приглашения от моей пациентки на суперскую вечеринку.

Он вручает Марысе приглашение, на котором – только информация о танцевальном вечере у бассейна и адрес.

– Кто это организует? Нет ни имени, ни фамилии – ничего, – удивляется Марыся.

– Это прием у саудовской принцессы, – таинственным шепотом сообщает доктор. – Они всегда так выглядят. Она ведь не может объявить открыто имя, чтобы это не попало в руки кого-нибудь из нравственно-религиозной полиции. А то будет приговорена. Такая конспирация.

– Ого!

– Ты была когда-нибудь во дворце?

– Нет! Разумеется, нет!

У Марыси от волнения щеки залились румянцем.

– Но это же не именно для нас. Может, она не желает видеть чужих. Она нас не знает.

– Что ты говоришь?! Там будет более сотни людей. А если я получил лишние приглашения, то могу привести с собой, кого захочу, – поясняет Григорий. – Вообще их было три. Одно взяла Грейс, одно для меня. Осталось то, которое я охотно отдам тебе и твоему мужу. Пусть он тоже увидит, как развлекается правящая каста в его собственной стране.

– Спасибо, спрошу у него, но не знаю, что на это скажет Хамид. Он в молодости немного имел дело с такими людьми и не очень хорошо вспоминает тот период, – говорит она обиняками.

– Приходите! Не давайте себя уговаривать! Будет что-то экстраординарное! – искушает парень – завсегдатай вечеринок. – И мне будет веселее. Если не хотите ехать на автомобиле с саудовскими номерами, я подъеду к вам с водителем из больницы. Будем инкогнито, – по-прежнему убеждает он, что в общем-то не нужно, так как Марыся очень хочет увидеть королевскую жизнь, и ей это необычайно интересно.

Теперь она должна мучиться, чтобы убедить мужа, но он крепкий орешек.

– Марыся, я знаю этих людей слишком хорошо. Все те же люди, поверь мне, – серьезно говорит он.

– Не обобщай! – нервничает жена. – Если нам не понравится, через пять минут можем уйти, разве нет? – применяет она последний аргумент. – Этот прием организуют на Аль-Тахасусси, до дома рукой подать.

– Не уверен… – все еще колеблется Хамид.

– Да?! Прекрасно! – женщина повышает голос. – Никуда вместе не выходим, ни с кем, кроме мамы, не видимся, живу, как типичная саудовская жена, заключенная в золотой клетке, а когда представляется такой случай…

У нее перехватывает дыхание, когда она выкрикивает свои обиды.

– Такой ты деспот?! – она почти плачет, что на мужчину действует мгновенно.

– Любимая!

– Эти свои нежные словечки можешь оставить себе. Они не подтверждаются поступками!

– Если ты так ставишь вопрос, то мы можем пойти. Не думал, что какая-то вечеринка принцессы так для тебя важна.

– Вот видишь! Потому что ты вообще меня не понимаешь!

Марысе становится обидно.

– Мы не должны идти, – наконец говорит она.

Она выглядит, как маленькая побитая собака, что по ней сразу видно.

– Я вообще уже не хочу туда идти! – вздыхает она жалобно.

– Что ты! Поедем! – Хамиду жаль жену. – Но вначале для поднятия настроения поедем покупать тебе новые, королевские одежды.

– Ух ты!

Еще всхлипывая, Марыся шутливо постукивает его кулачком по плечу. Про себя она думает, что муж к ней слишком добр. Устроила ему небольшую супружескую сцену, всыпала ему по первое число, а он в награду за такое паршивое поведение купит ей шмотки! «Боже мой, как же тебя благодарить за такого парня?! Наверное, пойду помолиться в мечеть, а может, к американцам на воскресное богослужение?» – думает она, потому что по-прежнему не знает, какой Бог ее и какому она должна произносить молитвы. «Бог един, – сама себе поясняет она. – Наверняка Ему достаточно моей благодарности и беседы. Не обращусь ни в какую веру в таком зрелом возрасте. У меня слишком большое раздвоение моего религиозного сознания». Она слегка улыбается и прижимается к удивленному переменой ее настроения Хамиду.

– Если не хочешь, то не пойдем, – шепчет она, нежно его целуя, а он думает, что с ума сойдет от перемен настроения жены.

– Нет, я хочу, даже мечтаю об этом! – взрывается смехом Хамид и ведет любимую в спальню.

* * *

Григорий подъезжает за бен Ладенами точно в назначенное время. Супруги застигнуты врасплох, потому что вместо развращенной грубой Грейс видят рядом с доктором молоденькую и красивую воспитанную девушку.

– Привет, я Магда, – она представляется по-польски, ничуть не смущаясь. – Я две недели назад приехала в Эр-Рияд из Ирландии и уже иду на пати во дворец принцессы. Вот это повезло! – смеется она задорно.

– Да, ничего не скажу, – Марысе девушка сразу приходится по душе. – Я живу здесь уже три года, и только сегодня была удостоена чести, – признается она.

– Чудесно! Жизнь прекрасна!

Молодая полька излучает радость. «Все может случиться! То попадаешь в переплет и несчастлива, а через минуту переживаешь прекраснейшие моменты своей жизни», – определяет она апофеоз земного существования.

– А что ты здесь делаешь? – интересуется саудовка.

– Я медсестра и работаю в клинике Аль-Хаммади. Там же, где и Григорий. Прекрасная больница! А какое оборудование! Ох!

Она даже подскакивает на сиденье.

– Здесь так светло! Столько неона! Это метрополия!

Все ее очаровывает и всем она восхищается.

– А где ты до этого жила? В Ирландии?

– Да, в такой небольшой дыре с названием Корк на юге страны. Буквально польский городок, говорю тебе.

– Не понимаю. А почему?

– Эмиграция, дорогая. Вся молодежь вылетает из Польши в поисках заработка. В доме над Вислой для нас будущего нет, нет шансов заработать, – отвечает она грустно.

– Некоторые говорят, что уже лучше, – Марыся вспоминает слова Лукаша и его уговоры перенести бизнес и открыть его в Польше.

– Да, может, и лучше, но только для богатых. Если заработал денег за границей, то потом можно на родине вполне неплохо устроиться, – просвещает собеседницу Магда.

– Господа! Уже подъезжаем! – Григорий поправляет рубашку с гавайскими пальмочками и массирует выбритую голову. – Ну, попробуем королевской жизни!

– Это здесь? – спрашивает Хамид дрожащим голосом.

– Да, а что? Ты знаешь это место?

Саудовец смотрит на мраморный дворец.

– Причем хорошо. Слишком хорошо, – со злостью шепчет он сквозь зубы. – Мириам, выходим!

Он хватает жену за руку.

– Почему? Что происходит? Как это? – спрашивают пассажиры наперебой.

Ничего не понимающий водитель (такой, видимо, много повидал), не обращает внимания на крики, и уверенно въезжает в ворота.

Охрана останавливает автомобиль у первого шлагбаума, проверяет приглашения, но только их количество, открывает багажник и осматривает колеса.

Въездные ворота закрываются и следующие еще закрыты. Прибывшие словно в ловушке. Хамид уже не может выйти, а его волнение передается остальным. Все неуверенно оглядываются и тяжело дышат, испытывая давящее чувство клаустрофобии.

– А как часто ты здесь бывал? – саудовец бросает вопрос Григорию.

– Что ты, в первый раз! Это слишком высокий порог для моих хамских украинских ног, – искренне признается он, улыбаясь при этом от уха до уха.

Всем это слегка поднимает настроение.

– И все сорвется, если мы смоемся. Ведь мы идем не к черту, а только в гости, – нервно смеется он.

– Правда, правда, – поддакивает Магда.

– Не знаю, что вдруг на тебя, Хамид, нашло? – говорит Марыся мужу с претензией в голосе. – Если ты так не хочешь идти, то нужно было отказаться, а не держать рот на замке, а теперь строить из себя нечто!

Марыся разозлилась не на шутку.

– Ты можешь испортить человеку любую радость!

У нее из глаз сыплются искры.

– Это дворец Ламии! – саудовец информирует ее театральным шепотом. – Она нас не приглашала, поэтому будет похоже, словно мы к ней напросились.

– Черт побери! – Марыся все осознает и сейчас тоже чувствует себя не в своей тарелке.

«Так, к сожалению, выглядит вечеринка к неизвестно кому и неизвестно куда», – приходит к выводу она.

– Да, ты был прав. Хочешь-не хочешь, я должна это признать.

– Что ты так убиваешься? – успокаивает Магда.

– Ты знаешь цацу, которая живет в этом дворце? – Григория забавляет ситуация. Так это же прекрасно! – он похлопывает оторопевшего и взбешенного саудовца по руке. – Не психуй! А как эта принцесса ведет себя на людях? У меня в клинике всегда разыгрывает особу голубых кровей.

– Она не разыгрывает. У нее такой характер. Она играет, когда бывает очаровательной и дружелюбной.

– Ой, Хамид, Хамид! Ты преувеличиваешь! Я провела с ней не один час на посиделках, и она была искренняя и непосредственная. Ты просто относишься к ней с предубеждением, – говорит Марыся с подколкой, наблюдая за мужем. – В те все историйки о ней мне не хочется верить. Люди сплетничают и оговаривают других из зависти.

Она приходит к такому выводу, но ее муж озлоблен.

– Черт возьми! Так вы тут будете чувствовать себя вольготно! – приходит к выводу Магда. – А я не знаю никого, о чем мне говорить?!

– Ты, моя дорогая, со всеми находишь общий язык, поэтому не сгущай краски.

Доктор берет девушку за подбородок и притягивает ее лицо к своему. Теперь бен Ладены понимают, какие отношения между этими двумя.

– Welcome, welcome! – слышат они веселый голос, когда наконец подъезжают к главной лестнице, на верхних ступенях которой стоит красивая хозяйка.

– Ой, какая приятная неожиданность! – радуется она, видя прибывших гостей. – Мириам! Как долго мы не виделись! Почему ты не подавала признаков жизни? Я думала, вы еще на отдыхе, – говорит она. – Хамид, это не твоих рук дело?

Она протягивает руку своему бывшему парню.

– Так получилось… Мы недавно вернулись… Замотались… – поясняют они, а польско-украинская пара стоит за ними и смущенно ждет своей очереди.

– Знаю, что ты хотела учиться, – Ламия все помнит. – Но где, моя хорошая? Ведь Университет принцессы Нуры еще в проекте! – шутливо говорит она.

– Наверное, пойду в Университет короля Фахда.

– Хороший выбор. Они выпускают неплохих специалистов.

Хозяйка оглядывается и прерывает болтовню со знакомыми. Участники вечеринки текут сплошным потоком.

– Поговорим позже, – шепчет она Марысе на ухо. – Ты от меня уже не отделаешься, не дам тебе сбежать. Помнишь о наших планах?

– Ну, да, – неуверенно поддакивает Марыся. У нее все еще свежи в памяти рассказы мужа о выходках и безнравственных поступках принцессы.

– Не говори, что тебя это уже не интересует, – принцесса разочарована.

– Ламия, дорогая, дай и мне поцеловаться! – Григорий наконец не выдерживает и проталкивается вперед. – Позволь представить мою новую подругу Магду.

С гордостью он показывает на свою спутницу.

– Ах ты разбойник! Где ты находишь таких красивых девушек?

– Это полька, медсестра. Работает со мной в больнице. Новые кадры из Европы.

– Эй, Мириам, может, возьмем девушку к нам в фирму? – Ламия кует железо, пока горячо. – Такие люди могут пригодиться как экспертная и собственно медицинская помощь. Я уже составила приблизительный план. А сейчас вы входите и развлекайтесь!

Она показывает рукой на сводчатую галерею, которая ведет во дворец.

– Еще увидимся. Ведь вы не уйдете через пять минут? – смеется она, кожей ощущая неприязнь Хамида.

– Ну, зачем же! Почему? – говорит неискренне Марыся. – Ведь мы только что пришли!

Она чувствует стеснение, потому что врывается на прием к знакомому человеку без личного приглашения. А принцесса к тому же сразу берет быка за рога, напоминая о совместной деятельности. Молодая, неопытная в делах женщина точно не знает, как поступить. Муж своими рассказами настроил ее очень негативно по отношению к принцессе, но с другой стороны, его версия событий из прошлого отличается от той, которую представила Ламия. А может, есть еще какая-нибудь? Может, именно она объективная и правдивая? У Марыси каша в голове.

«Пожалуй, посоветуюсь с мамой, – решает она наконец. – Я ей больше всех доверяю. Она в этом вопросе наверняка лицо незаинтересованное. Но, черт возьми, я уже взрослая девочка и хотела бы самостоятельно принимать решение! Я взрослая, а побегу к мамочке, чтобы она решила, – делает неутешительный вывод она. – Ну я и бездарь! Хватит уже, чтобы все говорили мне, что я должна делать, и управляли моей жизнью! Я замужем, я мать…»

– Мириам, почему ты так притихла? – Хамид елейным голосом отрывает ее от размышлений. – Ну, мы и влипли. Вот так выглядят вечеринки, на которые организатор тебя не приглашал.

– Оставь меня в покое! – огрызается она недовольно и из-за того, что сюда пришла, и из-за своего мягкого характера, и из-за неумения принять решение. – Если тебе не нравится, то можешь идти домой!

Она бесится, а муж, которому устроили нагоняй, даже поднимает брови от удивления. Он не рассчитывал на такую реакцию.

Его жена быстро шагает вперед, туда, куда направляется множество приглашенных. Хамид, опустив голову, следует за ней. Каждую минуту они наталкиваются на улыбающихся слуг, которые показывают направление, или кельнеров, предлагающих напитки. Алкоголь всякого рода льется рекой в буквальном смысле слова. На маленькой площадке фонтан, из которого бьет шампанское, шипя от скопившегося газа. Все подставляют бокалы и радуются, как дети, слизывая напиток с мокрых рук. Рядом на столе стоит другой водопад, из него течет горячий шоколад, в который обмакивают фрукты, нанизанные на шпажки. Посреди сада большой, может, двадцатипятиметровый бассейн, обложенный мрамором, вокруг зеленая искусственная трава. Там тоже стоят многочисленные столики и стулья, много цветочных горшков с экзотическими растениями. Вокруг – переносные климатизаторы и увлажнители воздуха, окропляющие всех брызгами летней температуры. Кажется, гости (пожалуй, их уже сотня) прекрасно развлекаются, но их стеснение проявляется в громких разговорах и взрывах неискреннего смеха. Никто не выпускает из рук бокал или рюмку с алкоголем, который здесь, в Саудовской Аравии, строго запрещен и на вес золота. Но во дворце принцессы ни в чем нет недостатка, а угощение наивысшего качества. Закуски выставлены на длинных столах в отдалении, ближе к центру сада, под навесом. Кроме готовых блюд, которые ожидают голодных на тарелках, блюдах в подогреваемых емкостях, повара тут же готовят прямо на огне. Уже стоят очереди за шашлыками из ягненка, темпурой из гигантских креветок, кебабом из цыпленка, говядины или баранины с азиатскими макаронами с овощами, приготовленными в больших воках. Но самое большое удивление вызывает больших размеров ягненок, запеченный целиком и нафаршированный рисом с изюмом и миндалем. Он находится на отдельном столе в большом серебряном блюде. Искусный повар большим ножом отрезает тонкие пласты сочного мяса.

– Неплохо, неплохо, – Марыся стоит посредине сада и зачарованно осматривается. – На таком приеме я еще не была.

– Что ж, принцесса, как всегда, должна быть самой лучшей. Лучше всех посольств вместе взятых, которые на приемах по случаю народных праздников не подают даже половины этого, – говорит Хамид голосом, полным скептицизма. – Ты, конечно, знаешь, за чьи деньги так прекрасно развлекается эта толпа? – все еще критикует он, презрительно кривя губы.

– За твои? За мои?

У нее уже сложилось представление об отношении мужа, который делает все, чтобы испортить ей выход в свет.

– Чтобы ты знала! Частично и за мои, так как нефть, такая же королевская, как и каждого гражданина Саудовской Аравии, – сообщает он ей в бешенстве.

– Ты что, коммунист? – Марыся решает огрызнуться. – Всем поровну? У вас есть королевство, каким вы чертовски гордитесь, король и его многочисленная семья. Средства на содержание монархии велики. Кроме того, ваши правители еще не так уж плохи! Делятся, значит, хоть немного дают обычным людям. Я уже видела демократию, например в Ливии, где правители складывают все нефтедоллары в собственные карманы, и карманы своей семьи, и жополизов, а общество получает фигу с маслом.

– Значит, ты считаешь, что все окей?

– Такова цена представительства.

– Наверное, у тебя все в голове перевернулось. Скорее всего, у тебя помрачился разум от богатства! У тебя бельма на глазах, подгибаются ноги. Ты просто вся дрожишь от радости, что тебя сюда пригласили и что ты присоединилась к элите, – строго оценивает он жену.

– У тебя не все в порядке с головой! Ты богач, а завидуешь другим людям с деньгами и тому, как они с ними могут обходиться?! – выкрикивает Марыся, потому что вдруг ее осенило. – Ты прежде всего завидуешь их положению, вот что! Потому что даже при своем достатке ты никогда не поднимешься на такой пьедестал! Знаешь что, отвали! Иди изливать свою печаль в другое место!

Она поворачивается и быстро идет к Григорию и Магде, которые стоят среди большой группы гостей, развлекаясь и смеясь во все горло.

– Что происходит? – спрашивает молодая полька, так как по лицу Марыси можно все прочитать. – Твой бесится? Он не любит эту принцессу, да? Так она же прекрасная баба!

– Он знал ее в молодости. Не принимает во внимание тот факт, что люди могут измениться, – сдержанно поясняет она.

– Знаешь что? Она с ходу предложила мне работу у себя за зарплату опытного врача! – Магду уже купили с потрохами. – А я ведь простая медсестра!

– Сколько она тебе предложила? Извини, что спрашиваю, но просто из любопытства.

– Десять тысяч долларов в месяц! – выкрикивает девушка счастливо, таращит при этом голубые круглые глаза. Представляешь себе?

– Ну и транжира! – Марыся тоже в шоке. – И что же ты должна делать за эти деньги? Ведь она молода и здорова, не требует ухода.

– Сказала, что, несмотря на возраст, у нее есть фонд на получение медицинской помощи. Она в юности попала в аварию и чудом выжила, поэтому проблем с получением согласия на использование бюджета не будет. За две недели все уладит.

– Но на самом деле что ты будешь делать? Что она вытянет деньги, я знаю. Зачем ты ей нужна?

– А я знаю? Кто будет допытываться? – беззаботно отвечает девушка. – Дает деньги – бери. Я не буду проводить расследование – что, для чего. У принцессы такой каприз, а я только этим воспользовалась.

– Переходишь на ее спонсоринг? – Марыся беспокоится, потому что знает, что это значит. – Ты отдаешь себе отчет, что будешь от нее полностью зависеть? От нее будет зависеть, продлевать тебе визу или нет. Она будет давать согласие на выезд в отпуск. Ты наверняка должна будешь жить там, где она захочет, выполнять всю работу, которую тебе поручат. Спонсоринг на Ближнем Востоке напоминает рабство. Работник полностью зависит от своего патрона.

– Не морочь мне голову! – Магда бесится. – С таким подходом, как у тебя, я бы далеко не ушла. Я иду развлекаться, потому что не хочу прохлопать такую прекрасную вечеринку!

Она оставляет Марысю одну.

«Я только хотела ее предостеречь, – разочарованно думает Марыся. – У меня есть опыт жизни в арабских странах, а она только что приехала и будет плутать, как ребенок в тумане. Но это уже ее дело, меня это не касается!»

Она берет следующий бокал шампанского у подошедшего кельнера и, заинтересовавшись веселыми криками, идет за высокую живую изгородь.

– Еще! Еще! Еще! – вокруг большого размера джакузи образовался кружок подзадоривающих зрителей, которые в возбуждении хлопают в ладоши. – Еще раз! Давай!

Марыся проталкивается сквозь толпу. Ее глазам открывается ванна с курящейся паром горячей водой и многочисленными обнаженными телами. Все расположились по краю на подводной лавочке. В самом центре Грейс, жена Григория, с мускулистым темнокожим мужчиной. Ее муж стоит поодаль, наблюдая. Заметны подергивающийся мускул на его щеке, стиснутые зубы и вздувшаяся на лбу вена. Несмотря на внутреннее возбуждение, Григорий, которому наставляют рога публично, кричит и радуется с остальными. Грейс издает последний громкий крик, а совокупляющийся с ней мужчина – горловой рык. Силач встает вместе с сидящей на нем любовницей, держа свои черные лапищи на ее белых, порозовевших ягодицах. Женщина, расслабленная горячей водой, алкоголем и сексом, сползает в воду, бурлящую пузырьками, а парень показывает всем собравшимся свою полную боевую готовность. Женщины подскакивают и пищат, как маленькие девочки. У мужчин более кислые мины: от зависти у них сперло дыхание.

– Самореклама, – Григорий выбирается из толпы, так как у него нет желания больше смотреть на это.

Шокированная Марыся стоит как вкопанная и не может оторвать глаз от места разврата.

– Прекрасно? Понравилось? – слышит она саркастический смех над ухом. – Такие вечеринки хочешь у нас дома устраивать?

Хамид хватает ее за талию и, тяжело дыша, прямо смотрит ей в глаза.

– А может, ты в молодости участвовал в чем-то подобном и сейчас так бесишься, потому что не можешь к ним присоединиться? – огрызается жена.

Молча, как по команде, они вдвоем проходят через сад и быстро направляются к воротам. Они видят, как вечеринка в каждом закоулке дворца превращается в оргию. Все гости уже сильно заправились алкоголем и наркотиками, запах которых распространяется в воздухе белым облаком. Супруги замечают красивую принцессу. Ламия не принимает участия в развлечении, стоя на верхней ступеньке лестницы, ведущей в залы, спокойно наблюдает за участниками. Неизвестно, какую она преследует цель, организовывая такого рода приемы.

На выходе часть наиболее приличных приглашенных. Они не задерживают мутавву. Он бежит в крыло принцессы,входит в сад, в котором развлекаются гости, останавливается над джакузи, полное нагих разноцветных тел, и смотрит на них сумасшедшим взглядом. Он дергает от бешенства свою длинную растрепанную бороду. Платок смешно перекосился, полы его черного шелкового плаща с золотыми полосками развеваются во все стороны.

– Эй, старик! Ну, ты и нарядился! – самый отважный завсегдатай шутит над гостем. – Классные шмотки, но ты, наверное, ошибся вечеринкой.

Те, кто это слышит, прыскают от смеха, но большинство гостей заняты собой.

– У тебя сексуальная бородка!

Сильно выпившая Магда, в чем мать родила, поднимается из джакузи и показывает пальцем на возмущенного представителя полиции нравов.

– Вот это да! Он так переоделся, или нет? – глупо спрашивает она всех вокруг. Веселое общество не знает, что об этом думать или что с этим делать. Но от неуверенности лица у них несколько вытягиваются.

– Грех! Грех и разложение! – мутавва наконец обретает голос и уверенность и начинает размахивать над головой длинными руками.

– Содом и Гоморра! Вас ждет кара! – кричит он громогласно. – Адские муки вас настигнут, но помните, что и на земле вы можете ответить за свои гнусности!

Большая часть пристыженных и немного уже испуганных участников вечеринки поспешно прикрываются полотенцами или своей одеждой и стремятся выйти из воды.

– Не пугай гостей, Абдалла!

Мутавва поднимает взгляд и видит в некотором отдалении развратно усмехающуюся принцессу, которая стоит, эффектно опираясь на невысокую коринфскую колонку.

– Не беспокойтесь, в каждой семье встречается какой-то придурок или убогий.

Ламия презрительно смотрит на пришедшего, подходит к джакузи и одним движением руки расстегивает кнопки на плечах платья. Нежный шелковый материал медленно падает, открывая полностью обнаженное прекрасное тело. Все гости, снова расслабившись, в прекрасном настроении веселятся и кричат «браво». Принцесса, не отводя взгляд от мутаввы, входит в горячую пузырящуюся воду на золотых пятнадцатисантиметровых шпильках.

Благотворительная организация

– Как там университет? – принцесса звонит Марысе после этикетных трех дней. – Много учишься?

– Шутишь? – собеседница не в настроении. – Если так и дальше пойдет, то больше буду сидеть дома, а не на занятиях.

– А что происходит? Помню, что ты была довольна.

– Ты не знаешь, как заведено? Все это распоряжение сверху! От твоей семейки!

– А, ты говоришь о принудительном свободном… – понижает голос Ламия.

– Именно так! Я этого не понимаю! Здесь используют каждую возможность, чтобы лениться. Пару случаев очередного заболевания гриппом, на котором только фармацевтические фирмы сколачивают капитал, – и уже закрываются школы, университеты, даже детские сады! Слышала, что общественные заведения тоже вынуждены идти в принудительный, но, разумеется, оплачиваемый отпуск. Жить можно, но если кто-то хочет вести активную жизнь, что же делать?

Марыся выбрасывает из себя злость по поводу ситуации, заточившей ее в доме.

– Говорят даже, чтобы никуда не выходили, не таскались по торговым центрам или ресторанам.

Марыся слышит, как вздыхает принцесса, а потом тихо хихикает.

– Что тебя так веселит?

– Твоя наивность, – говорит Ламия уже вполне серьезно. – Ты думаешь, что речь идет о гриппе и лекарствах от эпидемии?

– А о чем?

– Очередное политическое решение. Думаешь, что все саудовцы довольны нашей монархией? Думаешь, им нравится, что ими испокон веку правят старцы, которые купаются в невообразимой роскоши? Даже члены правящего рода бесятся, что ни у кого из молодых нет шансов взобраться на самую вершину. Пока глубокие старики вымрут, у них поседеют виски. Арабская весна к нам тоже приблизилась, но как только угроза переворота становится реальностью…

Женщины слышат в трубках гудки, свидетельствующие о том, что их разговор окончен. Но трубку не вешала ни одна из них. «На прослушке я или эта богатая новоиспеченная саудовка?» – думает Ламия.

Она глубоко задумывается над тем, что говорила, безотчетно стуча телефонной трубкой по ладони. «С меня хватит, – говорит она себе мысленно. – Хватит! Вся эта монархия мне до задницы, рано или поздно она должна пасть». Она вспоминает свой последний визит во дворец дедушки. Два дня назад она решила лично получить дурацкое разрешение на то, чтобы основать благотворительную организацию. Она не хотела стать жертвой бюрократии и думала сократить процедуру, направляясь сразу к главному человеку, который все решает. Вместо того чтобы поговорить о ее благородной деятельности, похвалить, поинтересоваться, что она хочет сделать для этого бедного порабощенного народа, родственники сразу перешли к конкретике – самому больному месту. Начала «не родная» бабушка.

– Моя дорогая! Ты не считаешь нужным покончить с этим твоим развязным стилем жизни? – метко ударила она.

«Неужели Абдалла донес им о том, чему был в последний раз свидетелем?» – задает себе вопрос принцесса. «Разумеется, да! – также быстро отвечает она себе. – Он по трупам добирается до цели. И не надоест ему! Если он так меня презирает, то зачем я ему?»

И вдруг до нее доходит: «Он хочет мне отомстить за мои грехи здесь, на земле!» Ее даже затрясло от одной этой мысли, потому что она знает характер и подлость двоюродного брата. Отдает себе отчет, что парень проявил бы невообразимую изобретательность.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – отвечает она, делая невинные глаза и одновременно подсаживаясь к дедушке, беря его за слабую, испещренную печеночными пятнами руку. – О чем речь, дедушка? Может, ты как мой ближайший родственник объяснишь? – уколола она ненавистную бабу.

– Любимая, ты должна выйти замуж, – услышала она окончательный приговор. И это не было произнесено доброжелательно, как тысячу раз ранее, а твердым голосом, не допускающим возражения.

– А какого суперкандидата ты нашел для своей любимой внучки? – пошутила она.

– Дитя мое, не слишком много тех, кто хотел бы взять такой залежалый товар, – старик выказал непривычную искренность. – Говорю прямо. Наши принцы могут взять в жены девушек моложе, красивее, менее требовательных и менее испорченных.

При этих словах он поджал свои посиневшие, трясущиеся губы. «Я проиграла, – подумала Ламия в эту минуту. – Проиграла окончательно, потому что потеряла поддержку единственного человека, который меня защищал. Зачем мне нужна была эта вечеринка? – жалеет она слишком поздно. – На кой черт она мне была нужна?!»

– И кто он? Все тот же упрямый ухажер? – хочет она убедиться.

– Да. Только Абдалла в тебе заинтересован. Твердит, что он, как человек глубокой веры и невинности, в состоянии был бы тебя наставить на путь истинный…

– Истинный?!

У принцессы все внутри просто закипает.

– Он был так же очень благороден, когда меня трахнул в зад, когда я была еще ребенком?! – взрывается она, а у дедушки расширяются глаза. Но кроме удивления Ламия увидела в них только холод и осуждение.

– Как ты смеешь так говорить! – включается в разговор псевдобабушка. – Немного почтения к старшим, ты, девка!

– Я девка?! – принцесса не выдерживает и еще больше повышает голос. – А он безукоризненно соблюдает традиции?!

– Легко бросать обвинения, – старец почувствовал себя уставшим после беседы и медленно, опираясь на трость, пытается встать.

– А что? Я должна предоставить свидетелей? – высмеивает Ламия действующие правила шариата. – Двух мужчин, не так ли?

Она взрывается саркастическим смехом.

– Так обязывает закон, – снова ненавидящая ее женщина старается ее уесть, но делает это с присущей ей глупостью и совершенно бездумно. – Если ты его не соблюдаешь, высмеиваешь – это все равно, что смеешься над религией и Кораном, а это уже грозит…

– Ты, идиотка, считаешь, что мой сластолюбивый двоюродный брат Абдалла, намереваясь меня изнасиловать, взял бы с собой двух приятелей-мутавв?! – разъяренная Ламия внезапно прерывает речь благородной госпожи. – Ты думаешь, что он сделал бы это при свидетелях?! Что за страна, что за люди?! – выкрикивает она и быстро идет к двери.

– И что это за закон, который обрекает изнасилованную девочку на позор?! – добавляет она, уходя.

Она хотела добавить: «Что за правители нами руководят?!», но в последнюю минуту прикусила язык. «Я им отплачу тем же, – пообещала она себе в душе. – Так ко мне относиться! А я, наивная дурочка, думала, что, по крайней мере, дедушка меня любит». Она чувствовала себя обманутой и обиженной и еле сдерживала слезы. «Те, кто утверждает, что эта страна только формалин и гниль, правы», – думает она и принимает окончательное решение.

До сих пор она не знала, как реализовать свой план уничтожения семьи, но во время разговора с Марысей, ее внезапно осенило.

– Я уже знаю, к кому обратиться! – выкрикивает она, когда беседа с молодой женой бен Ладена прерывается. – Бен Ладен! Усама! «Аль-Каида»! Это единственная реальная сила, которая может уничтожить королевство. Не остановлюсь ни перед чем, ведь моя противная семейка не колеблется, нанося мне обиды. Конец большинства из них уже близок! Проваливай, дедушка, в гроб, туда, где тебе самое место!» – после этого Ламия просто подпрыгивает и потирает ладони со страшной улыбкой на губах. Ее радость прерывает звонок телефона. Воодушевленная принцесса мгновенно поднимает трубку.

– Эй, что-то нас разъединило, – слышит она спокойный голос Марыси, которая невинно спрашивает: – О чем мы говорили?

«Это мне только и нужно!» – Ламия довольно улыбается себе под нос, а ее черные глаза сужаются до щелок.

– Любимая моя! Собственно, я как раз хотела тебе рассказать, что мы можем начинать нашу благотворительную деятельность, – сообщает она триумфально. – Если у тебя в учебе небольшой простой, то мы можем сразу закончить остальные формальности.

– Да? А какие?

Марыся не знает, что ответить, так как не давала добро. Даже не удосужилась хорошенько это обдумать, проконсультироваться с мамой, Хамидом, может, с Кингой. Или она должна обговорить дела с каким-то юристом? Тысячи вопросов вертятся у нее на языке, но принцесса не дает ей времени для сомнений.

– Самое важное, это согласие! – пробует сбить она Марысю с толку и развеять ее скептицизм. – Что мы должны делать вместе? Подписать договор о совместной деятельности у нотариуса, открыть счет в банке и положить на него основной капитал, который задекларируем.

Говорит она это совершенно свободно, стараясь умалить минимальную сумму.

– Потом останется только арендовать место, нанять какую-нибудь секретаршу, шофера, купить служебные мобильные телефоны, какую-нибудь чепуху, – она старается заговорить зубы собеседнице.

– Так по сколько мы вкладываем в фирму? – Марыся все же не настолько прибитая и знает, что самое главное.

– Столько, сколько мы договаривались, разве нет? – Принцесса глубоко вздыхает. – Наверное, ты половину денег спустила во время отдыха, – громко смеется она, делая вид, что относится пренебрежительно к сумасшедшей величине ранее обговоренной суммы.

– Знаешь, я должна все обдумать.

Марыся, соучредитель помоложе, решает не скрывать своей неуверенности.

– Я должна обсудить это с мужем, – применяет она окончательный аргумент.

– Ну, да, – хмурится Ламия. – А я думала, что это твои деньги и что ты независима. Но, видно, я ошиблась, – гладит она Марысю против шерсти. – В конечном итоге в арабских странах каждая… ну, почти каждая женщина должна молить о согласии своего махрама, господина и владыку.

– Неправда! Вовсе нет! – возмущается Марыся, поддавшаяся на провокацию, а на губах принцессы появляется ехидная улыбка.

– Тогда что мешает, чтобы я сегодня заскочила к тебе и отвезла к юристу, а потом в банк? В начале нашего разговора ты не жаловалась на нехватку времени, а скорее, наоборот, что его чрезмерно много.

– Послушай…

Марыся колеблется, она ведь так хотела помочь детям и женщинам в этой, ой какой непростой для них, арабской стране.

– В принципе… – снова начинает и обрывает фразу она.

Единственное, что ее смущает и приводит к разладу с собой, – это неодобрение Хамида и его предостережения по поводу принцессы. «Он не может быть объективным, – быстро приходит к выводу она. – Они были любовниками. Видно, расстались с гневом и сожалением, после чего-нибудь такого каждый парень будет говорить о своей бывшей все самое плохое. Такова правда, – приходит она к окончательному выводу. – Даже идеальный Хамид всего лишь мужчина», – улыбается она, с нежностью думая о муже, которого любит настоящей, большой и чистой любовью.

– Что ты так тянешь слова? – принцесса не может вынести тишины в телефонной трубке и начинает нервничать. – Так когда нам за тобой приехать?

– В двенадцать, после молитвы. Банки и учреждения работают тогда спокойно еще пару часов. – Марыся принимает самостоятельное окончательное решение.

– Окей, тогда досвидос! – радостно выкрикивает Ламия и чувствует, словно у нее камень с души свалился. Первый пункт плана сегодня будет реализован. Она горда своими способностями договариваться. «Через пару дней, когда защелка упадет, а деньги попадут в саудовский банк, начну распускать щупальца, – решает она. – Я должна торопиться, так как эти мерзавцы готовы каждую минуту прийти за мной и насильно выдать замуж. Тогда я уже не высуну нос из-за ограды замка. Нужно упредить их действия».

– Дедушка, любимый, – шепчет она в телефонную трубку, буквально мяукая сладким как мед голоском. – Я так глупо сбежала. Извини, пожалуйста, я не хотела быть невежливой. Мне так обидно, – раскаивается она, а ее лицо становится похожим на камень.

– Ничего, ничего, внученька.

Старейшина рода говорит старческим дрожащим голосом, но слышно, что он очень доволен.

– Знаешь, что я бы для тебя с неба звезду достал, но, когда ширятся сплетни, на меня давят все больше.

– Знаю, знаю, очень хорошо тебя понимаю, – поддакивает Ламия, хоть ее слова отдают фальшью. Она кривит при этом лицо, выражающее наивысшую степень презрения. Ее черные брови сходятся, а губы кривятся. На лице не дрогнет ни один мускул. Черты заостряются, превращаясь в маску, олицетворяющую все зло, которое много лет копилось в ее сердце.

– Дай мне все же немного времени, хорошо?

– А сколько тебе его нужно? Ты уже и так достаточно долго была вольна, свободна, нужно определяться.

– Полгода? – Ламия идет ва-банк.

– Ну нет! Не преувеличивай! – старейшина протестует сильно и решительно. – Если сама найдешь себе какого-нибудь стоящего кандидата, я не буду против. Он может, даже не быть саудовцем, уже все едино. У тебя есть месяц, – оглашает он приговор.

– Что?! Месяц?! Дедушка! – кричит она расстроенно, а глава рода заканчивает разговор и кладет трубку.

«А сколько бы мне дали, если бы я не покаялась и не попросила?» – думает она в бешенстве, но уже и в панике. – Не исключено, что даже сегодня хотели меня бросить в объятия Абдаллы! Кто знает? Может, дедушка уже подписал мой брачный контракт? Ведь я не должна в этом участвовать, ни давать согласие. В раздражении она тяжело садится и каждые пять секунд поглядывает на часы, ожидая двенадцати, как своего избавления.

* * *

– Привет!

Ламия приезжает за пять минут до двенадцати, но Марыся уже готова и ждет ее в абае. «Неужели она тоже торопится? Или она тоже что-то натворила?» – спрашивает она сама себя, не веря ни в одно доброе человеческое побуждение.

Они едут к нотариусу, знакомому княжеской семье. Входят, разумеется, в ту часть, которая предназначена для женщин. Договор уже подготовлен.

– Прочитайте внимательно и подпишите внизу. Кроме этого необходимо парафировать каждую сторону.

Женщина-юрист мило улыбается и очень довольна, что представители наивысших сфер пригласили ее для оформления.

– Прекрасная благотворительная идея, – хвалит она соучредительниц. – Если вы будете нуждаться в каких-либо контактах с другими такого же рода институциями в регионе или международными организациями прав человека, могу помочь. В последнее время у меня был интересный процесс. Я обвиняла отца десятилетней девочки, который продал ее как жену семидесятилетнему старику. Дедушку я обвинила в педофилии. Дело я выиграла, и сейчас оба сидят в кутузке, – говорит она гордо.

– Туна Юнис – это вы?! – Марыся хлопает в ладоши. – Я читала об этом в прессе! Поздравляю!

– Я также кое-что читала, – подключается Ламия, но говорит это с издевкой. – Девчонка якобы не хотела возвращаться домой и молила, чтобы ее оставили у милого дяденьки, который покупает ей платьица и игрушки.

Она взрывается искренним смехом.

Остальные женщины смотрят на нее с удивлением и неодобрением.

– Что ж, прежде всего надлежит оздоровить систему, а потом создать для молодых девушек такие условия жизни, чтобы они не хотели стать товаром за миску еды или плюшевого мишку. Я не понимаю одного. Почему в нашей стране, истекающей молоком и медом, короче говоря, речь идет о нефти, по-прежнему столько семей живет на грани нищеты? – юрист задает досадный вопрос, бросая при этом на принцессу взгляд, полный осуждения и ожидания.

– Я тут не принимаю решения, скорее, наоборот. Мое отношение к таким делам проявляется в моих поступках. Поэтому я создаю сегодня организацию, которая намеревается помогать девочкам и женщинам не после свершившегося факта, а до него. Мы хотим их защитить от таких подлых действий, с какими, к сожалению, с каждым разом все чаще мы имеем дело, – серьезно сообщает она, – чем разряжаем достаточно напряженную атмосферу и сглаживаем впечатление от своей неподобающей реакции.

– Хорошо, вернемся к делу.

Уже немного смягчившись, юрист говорит характерным для этой профессии отработанным чиновничьим голосом.

– Договор вступит в силу с дня открытия общего банковского счета и вложения основного капитала, – информирует она, ставя свою подпись и печать. – До семи дней вы должны это сделать. Если до этого времени не исполните формальности, ваш контракт автоматически потеряет силу.

– Мы просто от вас едем улаживать это дело, – сообщает Ламия.

– Кто быстро дает, тот дважды дает, – довольно поясняет Марыся по-арабски пословицу[314], которая очень к месту пришлась в этой ситуации.

– А какая предусмотрена возможность окончания сотрудничества? – спрашивает она мимоходом, хоть для нее этот вопрос основной. – Где-то я видела в договоре, но сейчас не могу найти.

Она листает объемный договор.

– Статья 5, пункт 3, параграф № 1. Видите? – юрист показывает пальцем. – Каждую минуту кто-то из вас или обе сразу можете разорвать договор без объяснения причин. Достаточно прийти ко мне и снова мелко исписать пару страниц, – смеется она доброжелательно. – Надеюсь все же, что у вас все получится и вы все выдержите ради своих благородных намерений.

– Разумеется, – соучредительницы встают и, оплатив услуги, направляются к выходу.

– Сможем ли мы еще сегодня уладить дела в банке? – Марыся смотрит на часы и не верит – пролетело два часа.

– Может, откажемся от SAMBA[315], он совершенно ненадежен, поедем в британский HSBC[316], который открыт до четырех, – Ламия все подготовила прекрасно. – Мигом уладим дело в дипломатическом квартале, там нет таких очередей, как в центре.

– Спасибо за игамы[317], нотариальный договор, согласие на основание организации.

Элегантная вежливая банкирша (разумеется, в отделении для женщин) возвращает все документы.

– Сразу активируем систему on-line? – спрашивает она, а клиентки кивают. – Я помогу вам в первый раз, а дома вы сами измените пароль, – инструктирует она нервничающих посетительниц. – Фирма, которой владеют пайщики, а не назначенный председатель, de facto должна делать перечисления, в вашем случае обе соучредительницы должны в нашем присутствии ставить подписи. Обычно же, когда все торопятся и должны переводить деньги, пользуются Интернет-переводом. Установите только дневной и месячный лимит. Пожалуй, если хотите, то и без лимитов.

– Я думаю, что без, – молниеносно отвечает Ламия. – Зачем себе связывать руки и иметь ненужные хлопоты?

Некомпетентная в финансах Марыся соглашается на все. Служащая рутинно информирует их:

– Но помните, дорогие, что вы каждый раз совместно отвечаете за банковские операции. Вы получите одну карточку, что должно способствовать тому, чтобы вы вместе принимали решения, а не каждая по отдельности, – улыбается она шутливо, прищурив глаз. – А сейчас прошу подтвердить сумму основного капитала. В соответствии с нотариально подтвержденным договором каждая из вас вкладывает в наш банк на счет организации по полмиллиона долларов, то есть сумму, равную одному миллиону восьмистам семидесяти пяти тысячам риалов? – она приглушает голос, так как, несмотря на многолетний труд, редко сталкивалась с такими суммами.

– Да, – подтверждают обе.

– У вас на это неделя, – продолжает она.

– Хорошо, на днях сделаю перевод, – Ламия лжет не моргнув глазом: на всех ее счетах пусто, как всегда.

– А можно сразу оплатить наличкой? – нервно спрашивает Марыся. – И обязательно ли в риалах? Не могу ли я в долларах? – когда она задает вопросы, у нее все больше бледнеет лицо.

– Нет проблем, – менеджер похлопывает ее по руке, подбадривая. – Создадим счет в двух валютах, которым вы сможете пользоваться попеременно, если хотите.

– Это хорошо, а то я храню средства в американской валюте.

Ламия смотрит на соучредительницу краем глаза. «Неужели она такую сумму возила по всему городу в сумочке? – удивляется она и не может не улыбнуться.

– Значит, вы хотите положить деньги на счет сейчас, да? – убеждается служащая.

– Конечно, – Марыся с облегчением вытягивает пять толстых стопок банкнот, перепоясанных полосками бумаги, на которых нет никакой надписи, никакого названия банка – буквально ничего. Чистая белая бумага.

– Да… – при виде такого достатка финансистка глубоко вздыхает.

«Ну, у людей и денег! – смотрит она на доллары завистливым взглядом. – А некоторые завидуют моей скромной зарплате!»

Она возмущается, но с лица ее не сходит приклеенная улыбка.

– Приглашу сейчас кассира, чтобы пересчитала вклад и поставила подтверждение.

Она поворачивается к женщинам спиной и быстро, приказным тоном дает распоряжения.

– Еще минуточку – и все будет закончено. Может, выпьете кофе или чаю? – вежливо спрашивает она, ставя перед каждой по блюдцу с финиками.

Ламия радуется. «Пункты моего плана реализуются каскадно. Не думала, что так легко пойдет. Она, однако, еще глупее, чем я думала, – оценивает она новоиспеченную соучредительницу. – Теперь я должна поспешить. Почва горит у меня под ногами, но в таком темпе наверняка смогу. Я думала, что с ней у меня будет больше проблем, а тут все просто, какая неожиданность».

– Благодарю вас, к вашим услугам каждую минуту, – банкирша низко кланяется и вручает каждой посетительнице свою визитку. – Так как вы являетесь vip-клиентками, а я вашей советницей, если только вам нужны будут советы или поддержка, прошу звонить мне в любое время дня.

Ламия сгребает со стола платежные карточки, карту с электронными кодами и условиями договора и бросает в свою кожаную черную папку. Марыся в раздумье смотрит на это с полным безразличием. На самом деле только одна мысль занимает ее. «С банкнотами все в порядке, не помечены и не занесены в черный список. Можно теперь с ними делать что хочешь, – радуется она и вздыхает с невыразимым облегчением, осторожно вытирая при этом пот с лица. – Это, наверное, можно назвать отмыванием грязных денег. Ну я и шпионка!» – она украдкой улыбается и гордится собой.

– Сейчас еще вместе осмотрим помещение – и первый день совместной работы прошел, – руководит Ламия как шеф и спрашивает с нежностью: – Найдешь еще на это силы?

Марыся уже отошла от стресса и ужаса.

– Конечно! Я люблю заниматься делом, – признается она и по-дружески берет приятельницу под руку. – А где будет размещаться офис? На улице Короля Фейсала в какой-нибудь башне из стекла и стали?

Принцесса отрицательно качает головой.

– Нет, дорогая. Такая фирма должна находиться в удаленном и безопасном месте, – поясняет она, а Марыся с пониманием поддакивает. – Чтобы обиженные женщины или девочки не боялись и не стыдились к нам приходить. Такое идеальное положение в Эр-Рияде находится здесь, в дипломатическом квартале.

«Ну, она это все и продумала! Неплохо над этим должна была поработать!» – не может не удивляться Марыся. Она не отдает себе отчет, что принцесса при своих связях, штате прислуги и преданных ей людях провернула все это дело в полтора дня.

– Вилла красивая, но, конечно, на окраине.

Марыся оглядывается и видит, что строительные работы еще не закончены.

– А когда будет готово? Когда мы сможем внести мебель?

– Дорогая, через семь дней заканчиваем, – обещает Ламия, а мысленно добавляет, что ее уже здесь тогда наверняка не будет. Ищи ветра в поле! Дедушка и его чертова жена тоже могут искать вместе с тобой, если только смерть их прежде не найдет. «Я уже буду свободна и независима, – радуется она и просто дрожит от возбуждения, мечтая. – Я мечтаю быть где-нибудь подальше от этой чертовой страны и постоянной угрозы. Но сейчас я должна вооружиться терпением и не сделать ни одной ошибки».

Она хрустит пальцами, стараясь собраться.

– Ну ты и бойкая! – у Марыси тоже прекрасное настроение, и, довольная, она похлопывает соучредительницу по спине.

– Пойдем, поделимся тем мусором, который сегодня забрали в учреждениях, – шутит Ламия. – Вот твой экземпляр договора, банковская карточка, твой документ об оплате, карточка… – понижает она голос. В папке осталась только маленькая карточка – волшебная электронная коробочка с кодами доступа. «Не знаю, прикинуться шлангом, прикрыть ее бумагами или что-то быстро придумать».

– Я должна перевести деньги на счет за это помещение, значит, если позволишь, я займусь этим так быстро, как это возможно, – придумала она.

Дом принадлежит ее знакомому, который на данный момент находится в Англии и не имеет никакого понятия, что она использует его виллу в своих целях.

– Чтобы не упустить такой случай! – говорит она, неуверенно вертя в пальцах ключ к кодам от их общего банковского счета и вопросительно подняв брови.

– Конечно! Куй железо, пока горячо!

Марыся доверчиво соглашается. «Меня предостерегали, чтобы я с ней не связывалась, а она идеальная соучредительница, – приходит она к выводу. – У нас общие интересы как у партнеров. Действует она как буря, еще никого подобного не видела. Я должна с нее брать пример. Ее стихийность заразительна, она мне придает сил, энергии и желания действовать». Довольная и счастливая Марыся хочет как можно быстрее отчитаться перед матерью и Хамидом.

– Знаешь что? Возьми все эти бумаги, чтобы не потерялись, и пусть бюро располагается у тебя, – полная доверия, она оставляет соучредительнице документы и свидетельства. – Я не понимаю в бюрократии, зачем они мне?

Она простодушно разводит руками.

– Со временем посвятишь меня во все это, хорошо?

– Ну, конечно, – Ламия обнимает наивную женщину. – Если хочешь вернуться к семье, то лети.

Она сердечно смотрит на Марысю.

– У тебя свои сладкие обязанности, а мне нечего делать. Пережду здесь время очередной молитвы, а потом куплю нам еще телефоны «BlackBerry». Заброшу тебе твой завтра утром, окей?

– Супер! Но у меня нет своего водителя, а на такси я ездить не люблю. Никогда не известно, куда тебя такой пакистанский шофер привезет.

– Возьми мою машину! Нет проблем! Я вызову другую. В конце концов у меня есть пара машин в распоряжении, – принцесса строит невинное выражение лица.

– Ну цемки! До завтра! Жду тебя! Пока, пока! – прощаются они как лучшие подруги.

– Мама, расскажу тебе сейчас что-то очень важное! – Марыся не выдерживает и звонит прямо из машины.

– Окей, что случилось? – Дорота радуется, слыша взволнованный голос дочери, в последнее время она заметила, что ее старшая впала в депрессию.

– Сегодня мы вместе с принцессой Ламией основали собственную благотворительную организацию, – гордо сообщает она, взвешивая каждое произнесенное слово.

– Это супер! Я так рада! – поддерживает мать радующуюся дочь.

– Хамид мне рассказывает о ней такие мерзкие вещи, что и повторять не хочется. Но меня это не остановило. Люди ведь меняются, а кроме того, все зависит от того, с какой стороны смотреть на события.

– Ты права, доченька! Брошенные парни злопамятны до гробовой доски и испытывают к бывшим подругам ненависть, – высказывает свое мнение опытная пожилая женщина и хвалит Марысю: – Ты хорошо сделала, что не дала себя остановить и не слушала сплетни. Поддерживаю тебя, я за твою благотворительную деятельность руками и ногами, – смеется она тепло, и смех успокаивает дочь, которая находится уже у самого дома.

– Пока, мамуль. Сейчас меня ждет разговор с Хамидом. Посмотрим, будет ли он так же оптимистично настроен.

– Ты с ума сошла!

Муж, как только узнает о деле, кричит, как сумасшедший.

– Уж лучше было эти деньги в бумагорезке уничтожить или топить ими камин! Ты безрассудная, легковерная и безответственная! – награждает он жену эпитетами. – Ты просто глупая! – заканчивает он более обидно.

– Почему ты обзываешь?! – Марыся также повышает голос. Из-за того, что он не поддерживает ее, она уже собирается плакать. – Потому что доверяю кому-то, кого ты не выносишь? Потому что у меня другое мнение? Потому что твои оговоры бывшей любовницы на меня не подействовали?!

Она тоже может кусаться.

– Ты ее не знаешь! – цедит Хамид сквозь зубы, от волнения голос у него ломается. – А я знаю очень хорошо. Тут речь не об этих чертовых деньгах, а о том, для какой на самом деле цели она их наметила. И не обидит ли она тебя при случае, – говорит он уже мягче. – Мириам, ты самая большая любовь моей жизни, и я хочу защитить тебя от подлых, хитрых людей.

Он обнимает ее, а жена от такого признания не может уже больше злиться.

– Извини, что я тебя обидел, но…

Ему не хватает слов, он, смирившись, только тяжело вздыхает.

– Слушай, я не такая глупая, какой кажусь.

Смягчившись, Марыся садится мужу на колени и кладет голову ему на плечо.

– Во-первых, договор содержит параграф, в котором сказано, что любая из нас может каждую минуту отказаться. Во-вторых, я «отмыла» наши полмиллиона, и сейчас у нас неплохая «чистая» сумма.

Она озорно смеется.

– Ну, ты и сумасшедшая! Это была неплохая сумма на время войны, когда никто не проверяет ни номеров, ни серии банкнот! Ты рисковала! А если бы кто-то задал вопрос, откуда у тебя столько бабла, что бы ты сказала?

– Получила наследство в Йемене, – дает она быстрый ответ. – Там в банках находятся еще худшие.

Как маленький ребенок, она смотрит на своего уже немного поутихшего мужа.

– Как только что-то меня будет беспокоить, обещаю, что полечу к нотариусу и откажусь от этой задумки, – обещает она. – Окей? Расслабься! А может, удастся сделать что-нибудь хорошее для людей? Может, удастся кому-то помочь? Не прекрасная ли это цель в жизни?

– Любимая, прекрасная идея, и я никогда тебя от нее не отговаривал. Но…

– Хватит, а то я на самом деле разозлюсь!

Марыся закрывает Хамиду рот рукой, останавливая новый поток критических замечаний.

– Дай мне лучше мордочку, – шепчет она нежно, очень возбужденная сегодняшней деятельностью и новыми начинаниями.

* * *

Марыся убеждена, что ее соучредительница наверняка полночи проводит, организуя их благотворительную деятельность. Конечно, она вообще не имеет понятия, что на самом деле принцесса замышляет. Однако Ламия и сама точно не знает, но решает порыскать в Интернете. Прежде всего находит интересующее ее сообщество и блоги. Это нетрудно. Недовольных граждан в Саудовской Аравии и в окружающих ее странах множество. Свои сообщения она начинает в спокойном тоне, чтобы видеть мгновенную реакцию, подкрепить слова аргументами и убедительно говорить на тему правительства и существующей ситуации. Когда остается только с двумя собеседниками, задает короткий вопрос: «Как это изменить?» Ответа ждет долгий, как вечность, час. Кто-то ее спрашивает, есть ли у нее идея. Принцесса открыто признается, что отдала бы любые деньги, чтобы свергнуть монархию. Воцаряется тишина. Ламия приходит к выводу, что все струсили и спрятались в своих электронных норках. Она мечется по спальне, ложится и вскакивает с кровати, грызет ногти и выпивает гектолитры колы. После утренней молитвы, около четырех утра, когда она проваливается в хрупкий, нервный сон, телефон, зажатый у нее в руке, начинает вибрировать. Приходит e-mail. Отозвался человек под псевдонимом Маджахеддин. «Сколько?» – задает он короткий и простой вопрос. «А сколько бы хватило?» – спрашивает принцесса. Сердце у нее сильно колотится. Теперь она знает, что попала по нужному адресу. «Любые деньги хороши для нашего благородного дела», – звучит ответ. «Около полумиллиона долларов хватит?» Ответа женщина ждет еще час, но отдает себе отчет, что машина тронулась. У AQAP[318] свои люди везде, даже on-line. Они только и ждут случая, а Ламии именно такие сумасшедшие бойцы и нужны. «Хватит», – наконец приходит подтверждение. Принцесса падает на подушки с глубоким вздохом облегчения. Сейчас она уже уверена, что выбрала правильный путь. Разумеется, он хорош для реализации ее планов, ее вендетты и отплаты подлой семейке око за око. «Пусть все они сгорят в аду! – грозит она мысленно. – Пусть их черт возьмет!»

На следующий день она приезжает к Марысе около двенадцати. Выглядит она невыспавшейся и измученной. Кожа у нее посерела, а глаза опухли. Несмотря на молодость, по ней видно, что она не спала ночь, что страшно нервничает и что это пожирает ее изнутри.

– Дорогая! – Марыся приветствует ее на пороге. – Меня мучит совесть. Ты так пашешь, а я отдыхаю.

– Что ты! – вскрикивает принцесса радостно. – Мне тоже не помешает немного активности. Реализация планов возбуждает меня до такой степени, что когда уже легла в кровать, то так почти до утра не могла заснуть.

Она говорит чистую правду.

– О боже мой! – хозяйка просто хватается за голову.

– Королевство – за кофе! – шутит Ламия. – Прошу крепкого черного кофе, который поставит меня на ноги!

– Уже варю! Все для нашего работяги!

– Как я и говорила, купила для нас служебные телефоны «BlackBerry». Я сразу на свой вбила кое-какие контакты и тебе скопировала. Конечно, ты добавишь себе свои любимые. Мне уже звонили из общественных организаций, я получила e-mail из Бахрейна, Катара и Йемена.

– Йемена? – удивляется Марыся. – Это прекрасно! Там для нас большое поле деятельности! Феминистки становятся все сильнее, но искоренение в этой стране обычая выдавать маленьких девочек замуж – это долгая история. Знаешь, когда я там жила, участвовала в демонстрации против такого замужества.

– Да? Правда? – спрашивает Ламия автоматически.

Видно, что она не слушает, ее мало волнует, чем Марыся занималась.

– В таком случае вбей себе быстренько еще эту организацию с центрами в Сане и Адене, пересылаю тебе link. Они больше всех нуждаются, и, может быть, им первым попробуем помочь.

Разумеется, она не упомянула, что под прикрытием благотворительной организации скрывается йеменская «Аль-Каида», которая своими щупальцами оплетает страны Аравийского полуострова.

– Супер! Как же я рада! – Марыся со всем согласна, поддакивает.

Она не может ни к чему придраться. «Ну девушка и работает! – восхищается полька и решает: – Я должна с нее брать пример, а не лениться».

– Кстати, о Йемене, я к нему сентиментально отношусь, так как…

– Окей, встретимся на работе, – прерывает признания принцесса, – времени нет. Еще много чего нужно сделать. Может, нужно будет туда лететь, – бросает она мимоходом. – Эта страна в состоянии постоянной войны. В их банки уже много времени не поступают средства. А знаешь, если идет война, то самое главное – это деньги для пострадавших. Там всегда на улицах толпы женщин-нищенок и детей-попрошаек. И сейчас это повсеместно. Этим людям некуда деваться, потому что они лишились домов, у детей нет крова… – напирает она на чувства молодой матери.

– Это страшно! А когда мы туда полетим? – Марыся почти плачет. – А то знаешь, с субботы начинается учеба[319].

– Любимая, мы постараемся это сделать до конца недели.

Ламия обещает это как собеседнице, так и себе.

– Но вначале мы должны закончить организационные дела здесь, на месте.

– Конечно, конечно, – соучредительница признает ее правоту.

– Собственно, чуть не забыла! Я окончательно договорилась об аренде виллы.

Она возвращается к волнующим ее проблемам. А это значит – прежде всего к деньгам.

– Парень хочет двести пятьдесят тысяч риалов в год. Это не много за такую халупу? – спрашивает она, слегка опасаясь, что переборщила.

– Вполне разумная цена, – признает Марыся. – Моя семья за небольшой домик с крохотным садиком в охраняемом поселке платит на сто тысяч больше.

– О, видишь! У нас первая экономия.

– Ламия, как же я рада! Ну ты и оперативная баба!

– Куда там! – принцесса скромно опускает глаза и отмахивается. – Так я лечу, дорогая! Сделаю перевод на счет, подгоню рабочих, чтобы закончили виллу, и отвечу на письма. Может, ты тоже вышли какой-нибудь e-mail со своего ящика в Йемен? В конце концов, ты знаешь реалии, твой опыт может пригодиться.

Ламия щекочет честолюбие Марыси, набрасывает абаю и почти бежит к выходу.

– Ага, чуть не забыла! – она поворачивается и театрально хватается за голову. – Магда – наша первая работница. Будет у тебя землячка в фирме!

Марыся в восторге и так взволнована, что мечется по гостиной, не может прийти в себя. «Что творится, что творится! – повторяет она. – Наконец я в центре событий, у меня есть работа, цель в жизни. Признаться, в содержании дома или воспитании Нади я только мешаю специалистам-профессионалам. Они для этого созданы, а я – для более высокой цели». Марыся тянется за новым телефоном «BlackBerry» и вбивает свои контакты и любимые Интернет-порталы.

Принцесса мчит в своем направлении. Она очень довольна собой. Она действительно не спала ночь, но посеяла зерно, которое в мгновение ока проросло.

– Рам, есть задание, и не одно.

Она хватает слугу и по совместительству любовника под руку и тянет в спальню.

– Земля горит у меня под ногами. Моя семья ополчилась против меня, – поясняет она ему обиняками. – Если они добьются своего, ты наверняка потеряешь работу, если не голову, значит, в твоих интересах мне помочь.

– Ты ведь знаешь, что я для тебя все сделаю, даже безвозмездно, – мужчина тянет Ламию к кровати.

– К черту! Забудь на минуту о похоти и перестань думать этим местом! – кричит принцесса как сумасшедшая и с силой его отпихивает. – Говорю же, есть работа, и не кроватная!

– Хорошо, хорошо, – таец успокаивается, опускает глаза и, постоянно сглатывая, стараясь проглотить очередное оскорбление. – К чему эти нервы?

– Принеси из подсобного помещения мою дорожную сумку и рулон фольги. Я должна на всякий случай отложить себе кое-что уже сейчас, – сообщает она серьезно.

Ламия приходит к выводу, что несмотря на то, что стала изгоем в семье, все же она принадлежит к правящему роду. «Если начнется, то здесь может камня на камне не остаться». А девушка не представляет себе жизни в нужде. Она ехидно улыбается, гордясь своей ловкостью и дальновидностью.

– Где Магда? – спрашивает она, произнося арабскую версию имени своей новой работницы.

– У бассейна.

– Так тяни сюда эту паршивку! Я не плачу ей за загар! Очередная ленивая идиотка!

Принцесса в раздражении закусывает губу. Она знает, что с белой женщиной не может поступать так, как с азиатской прислугой. Иногда у нее появлялось желание оттаскать ее за длинные белые патлы или даже избить, ну и что с того! «Очередная лентяйка на содержании принцессы! – думает она разочарованно. – Маленькая польская неприкосновенная сучонка!»

– Здравствуйте.

В спальню входит молодая красивая, потрясающе сложенная женщина в бикини.

– Тебя не было, поэтому я решила использовать время на релакс, – поясняет она беззаботно. – Что я должна делать? Говори, и я принимаюсь за дело.

– Мы с Рамом уходим примерно через час. Ты тем временем пересмотри все мои шкатулки, ящички и шкафы и вытяни из них наиболее ценные вещи. Уложи их на кровать, будет легче паковать, – приказывает Ламия, поджимая губы.

– Так мы куда-то выезжаем? Куда? – девушка радуется, как ребенок.

– Все расскажу в свое время, – холодно сообщает работодательница.

Полька же приходит к выводу, что должна держать ухо востро, так как расположение принцессы очень переменчиво. Она ластится, как кошка.

– Хорошо, Ламия. Когда вернешься, все будет готово, – обещает она, сразу принимаясь за работу.

«Эта госпожа меняет настроение и предпочтения как перчатки, – уже поняла Магда характер своей принцессы. – Говорили мне, чтобы я не меняла спонсора, особенно на особу из правящей семьи, но я позарилась на большие деньги».

К такому выводу она приходит мысленно, так как все больше разочарована принятым решением. «Теперь нет выхода, и я должна держать рот на замке, а то долго тут не проработаю, – решает она. – Я не позволю отобрать у себя мечту о могуществе, о домике в Польше и прекрасной маленькой машинке. На этой выдре заработаю на все это в три счета и еще стану богатой молодой женщиной. Справлюсь!»

Она подбадривает себя описанием не слишком далекого будущего. «Может, года мне хватит, а потом пошлю все к черту?» – улыбается она сама себе. Молодость не любит долго держать грусть в сердце.

– Ты не менял в последнее время номер банковского счета? – спрашивает Ламия у Рама, который ведет машину. Принцесса хочет свести количество свидетелей до минимума. В конце концов, этот таец с давних лет ее слуга во всех делах.

– Зачем же? Разве я бы посмел! Кроме того, я должен на этоспрашивать твоего согласия, госпожа спонсор.

Мужчина смеется, но принцесса видит в зеркале заднего вида, что взгляд у него не радостный.

– Скажи, что ты планируешь? – открыто спрашивает у нее любовник. – Потому что после последней вечеринки ты просто из кожи вон лезешь.

Он осмеливается критиковать свою госпожу.

– Не перегибай! – предостерегает женщина. – Чем меньше знаешь, тем дольше живешь.

Ламия иронизирует, хоть правда такова и есть. Она чувствует, что после всего будет вынуждена от него избавиться. Приходя к такому выводу, она чувствует, о чудо, что это ее не радует. «Неужели я стала сентиментальной? – спрашивает она сама себя. – То, что этот парень – рекордсмен в постели, не значит, что я сразу должна потерять голову. И ради кого? Для какого-то бывшего мусорщика, ради желтого вонючего раба?»

Она укоряет себя, но при воспоминании об их совместных ночах у нее в груди разгорается жар. «Черт возьми! Я все же становлюсь сентиментальной!» – фривольно улыбаясь, она смотрит в одну точку.

– В банк, госпожа? – прерывает Рам ее эротические мечтания.

– Да. Поясню тебе, что и как, чтобы потом не растерялся. Этого нам не нужно. Припаркуйся здесь, не поворачивайся ко мне и не смотри в мою сторону. Веди себя так, как раньше, понял? – произносит она строго.

– Так точно, – отвечает слуга по-арамейски.

– Идем к продавцу фруктами, я хочу арбуза, – сообщает принцесса и быстро выходит из машины.

– В автомобиле может быть прослушка, а то, что я делаю, должно остаться в глубокой тайне. Слушай! – шепчет она взволнованно. – Я сейчас переведу на твой счет пятьдесят тысяч риалов.

Принцесса говорит не моргнув глазом, а у тайца перехватывает дыхание от таких новостей.

– Пойдешь в банк и проверишь, дошли ли. Попросишь, чтобы выплатили тебе тысячу, – инструктирует она. – Остальное припрячешь для меня на черный день.

– Конечно, – поддакивает он, но его глазки превращаются в щелки. «А если я сниму все, выйду через черный ход и сделаю ноги? – проносится у него в голове. – Нет, не стоит! Через минуту меня сцапают и в срочном порядке казнят на площади Справедливости. Бессмысленно, – убеждает он сам себя, хоть ему очень трудно равнодушно относиться к такому состоянию. – Оставаясь при принцессе, я еще урву объедки с барского стола и других удовольствий буду иметь немерено».

Рам радуется.

– И что дальше? – резонно спрашивает Рам. Он хочет больше обо всем узнать.

Ответа нет. В молчании он берет у своей госпожи очередную сумку фруктов и бросает быстрый взгляд на ее лицо. Видны только бегающие глаза – так тщательно она сегодня спряталась под одеждой. Редко с ней это происходит. Если следит за собой, ситуация действительно серьезная. «Не буду обманывать ее», – решает мужчина.

– На меня можешь положиться, – произносит он уже вслух и шепчет: – Спасибо за доверие.

– Уложим наиболее ценные вещи, украшения, серебро, абаи и платья, вышитые драгоценностями. Все вместе с некоторой суммой денег закопаем в саду у виллы в ДК, – сообщает принцесса через минуту.

– А зачем? – распираемый любопытством Рам не выдерживает и невольно задает очередной смелый вопрос.

– Я должна выехать на некоторое время, хочу сохранить мое добро. Возможно, что что-то здесь изменится, вспыхнет арабская весна…

– Ты что-то об этом знаешь? Так бежим в Таиланд! Моя семья за присланные мной деньги строит в Бангкоке отель. Тебя там никто не будет обижать, не будет ни нужды, ни унижений, – соблазняет он.

Ламии очень хочется полмиллиона долларов перевести на какой-нибудь азиатский счет, выехать из Саудовской Аравии и уже никогда сюда не возвращаться. «А эти старцы и сами вымрут, – приходит к выводу она и признается себе: – Я могла бы быть с этим мужчиной и просто вести обычную жизнь». Она тяжело вздыхает – предложение ее очень привлекает.

– Что ты на это скажешь? – настаивает Рам.

Он в самом деле хочет быть с этой странной, жесткой и необычной женщиной. По-своему он влюблен в нее. Но парень также облизывается на ее богатство. Она могла бы спонсировать их семейный бизнес. «С такими деньгами мы стали бы самыми богатыми людьми в районе, а может быть, во всем Бангкоке!» – включает он фантазию и видит как наяву свой отель над каналами, о котором мечтает.

– Ламия, мы были бы счастливы, – нежно шепчет он и осторожно касается ее ладони, закрытой черной перчаткой.

– Знай свое место! – принцесса подскакивает как ошпаренная и наносит удар ему в бок. Покрывало на ее лице просто идет волнами от тяжелого дыхания.

– Не получишь ни меня, ни моих денег, – подводит она итог, словно читает его мысли. – Я здесь должна уладить одно дело, свести старые счеты. Выеду ненадолго, а потом вернусь, как все уже утрясется. Может, и поеду с тобой на выходные в Таиланд, покажешь свой рай на земле.

По-своему она все же планирует свое будущее с тайцем. Но в нем Рам не будет стоять рядом с ней, а только в ее тени. В конце концов, кто отгадает, что в сердце женщины, особенно находящейся в таком раздрае? Даже сама принцесса не уверена в том, чего именно хочет.

– Принимаемся за дело.

Она платит и выходит из магазина, а продавец несет за ней запакованные свертки.

Без проблем по звонку принцессы с телефона «BlackBerry» молниеносно переводят деньги. Ее любовник находится в банке только пять минут. Он только вошел и тут же появился на выходе. Ламия стискивает челюсти, опасаясь самого худшего. «Там ведь не идиоты работают!» – проносится у нее в голове. – Откуда у слуги такие большие деньги на счету? Глупо я это придумала».

Она критикует себя и, нервничая, кусает губы. Все это время она опасается, что за азиатом выбежит охрана или полиция.

– Порядок! – Рам буквально впрыгивает в машину. – Не знаю почему, но они у меня ни о чем не спрашивали.

Он протягивает работодательнице руку, в которой держит тысячу риалов в двух банкнотах.

– Это тебе, – Ламия сегодня щедра к своему помощнику.

– Большое спасибо.

Он быстро прячет деньги и рапортует:

– Проверили счет, был перевод. Служащие только с пониманием кивали головами. Но ты должна была меня предупредить, что деньги будут из благотворительной организации, – говорит он с укором. – Я мог бы вляпаться! – Всегда спокойный мужчина сейчас трясется как осиновый лист, а пот покрывает его лоб. – Ну, ты и накрутила!

– Теперь давай в HSBC.

Принцесса недовольна допущенной ошибкой, но не волнуется, так как все удалось.

– С этой финансовой организацией не будет проблем. Хороший колониальный банк не спрашивает, откуда у тебя деньги. Для них важнее всего тот факт, что ты вкладываешь на их счета.

Ламия в один клик переводит двести тысяч риалов со служебного счета организации на личный счет. Карточка ходит ходуном, и система не требует ничего, кроме кодов, появляющихся из маленькой вещички.

Принцесса ожидает пятнадцать минут и входит в красивое бюро. Деньги уже на ее счету, значит, она возьмет пятьдесят тысяч, а остальные снимет за границей. В конце концов, филиалы HSBC есть во всем мире. Сейчас и здесь она не хочет возбуждать подозрений.

– Ну, домой, господин шофер! – счастливая, она снимает никаб, обувь и носки, расстегивает абаю и вынимает из дамской сумочки небольшую бутылочку виски.

– Твое здоровье! – кивает она помощнику. – Все идет как по маслу, хоть день еще длинный и длинная у нас ночь.

Она озорно смеется, включая на всю громкость колонки с тяжелой музыкой, и, довольная, отбивает ритм голыми стопами.

* * *

– Привет, Мириам! – принцесса без предупреждения появляется у бен Ладенов рано утром в субботу. Разумеется, она запланировала это так, чтобы не встретить Хамида, который пренебрегает ее дружбой и нежной улыбкой. «Этот парень не дурачок или слишком хорошо меня знает, – думает с издевкой. – Но жена глупа, как курица. Повезло ему!»

– Что случилось?

Марыся еще в ночной рубашке готовится к началу учебного года. Наконец наступил этот счастливый день! Она радуется, как первоклашка. «Чего ей от меня надо? – думает Марыся, оглядывая гостью. – Не очень хорошо она выглядит. Что она опять вытворяла на выходных? Наверняка очередная вечеринка, всю ночь выпивка и горы наркотиков».

К такому выводу приходит соучредительница, с неодобрением кривя губы. «Как-то не верится, чтобы она целыми днями и ночами организовывала нашу деятельность. Что-то мне это не нравится! Наверное, после торжества пойду к юристу и откажусь от этой затеи. Мне не хочется постоянно мучиться, думая, что эта баба меня обманет или втянет в неприятности. Хамид был, как всегда, прав. Самое важное – это доверие к деловому партнеру, а я к ней этого не испытываю».

Первое очарование прошло, и пелена с глаз спала. Сейчас Марыся уже не в таком восторге от принцессы, не так ею очарована. «Ведь я вообще не знаю, что она под нашей вывеской творит!» – наконец доходит до нее.

– Ты что-то планируешь на сегодня? Ты ведь знаешь, что начинается учеба в школах и университетах. К сожалению, я занята, – говорит она достаточно недовольным голосом, что Ламия сразу подмечает.

– Послушай, у меня сел тот новый служебный телефон. Заблокировался! Просто взял и умер, – шутит аферистка и просит невинно: – Дай мне на минуту твой, я проверю, не села ли у меня батарея.

– Окей, нет вопросов.

Марыся бежит на первый этаж и через минуту вручает принцессе мобильный.

– Я должна готовиться к выходу. Я оставлю тебя внизу одну, а когда решишь проблему, крикни, я приду. Извини, но…

– Все в порядке, прекрасно тебя понимаю, – делает Ламия одно из самых обворожительных выражений лица. – Беги, а займусь этим.

– Исчезаю.

– Мириам! – через неполных пять минут слышен крик. – Я оставляю мобильный на столике! И еще одно…

Хозяйка стоит на верху лестницы и смотрит на свою соучредительницу, которая вертится в гостиной и делает какие-то странные движения.

– Я наладила уже очень плодотворное сотрудничество с одной из благотворительных организаций.

Принцесса поднимает голову, смотрит на наивную соучредительницу и словно мимолетом вспоминает о достаточно серьезном деле.

– Сделаю тебе отчет в более свободное время, а то сегодня у меня не терпящее отлагательства дело, а ты занята. Держи и учись прилежно! – Удивленная Ламия видит холодное выражение лица Марыси.

– Сейчас, сейчас!

Партнерша быстро спускается, подходит и хватает саудовку за рукав абаи.

– Это не только твоя фирма! – говорит Марыся высоким от бешенства голосом. – Мне не нравится, что ты делаешь, что ты намереваешься сделать и не информируешь меня об этом. Я прошу предъявить мне все документы на виллу, которую мы арендовали в ДК.

Она подчеркивает концовку слова «-ли», потому что для нее ясно, что в этом соглашении она только пешка.

– Разве ты не должна мне дать ключ от нашего офиса? Или ты так не считаешь?

– Конечно!

Ламия не обращает внимания на строгий тон и согласна принять условия, расплываясь при этом в сладкой улыбке. «Я должна эту девку успокоить, а то она еще сломает мне планы», – беспокоится она.

– Будет, как ты скажешь, Мириам. Позвони мне, когда найдешь немного времени. Мы вместе туда пойдем, – лжет она и не краснеет. – Цемки, любимая.

Она целует Марысю в обе щеки.

– Не нервничай. Все-все сделаем вместе, – щебечет она серебристым голоском, гладя при этом по лицу оторопевшую собеседницу. – Помнишь, о чем говорил нам юрист? За деятельность мы отвечаем вместе, – напоминает она, а в душе смеется. Она подстроила все так, что понесет наказание Марыся, а не она. В почте оставшегося телефона «BlackBеrry» находятся такие отягощающие e-mail, что Марыся никак не отвертится. И если что-то пойдет не так, то Ламия будет изображать жертву. «Ну, я и хитрая!» – радуется она довольно. Пружинящим шагом она выходит из виллы наивной соучредительницы и машет ей на прощанье рукой.

– Хамид! – кричит Марыся в трубку. – Эта дьяволица, наверное, что-то замышляет! Я чувствую это кожей!

– А я тебе не говорил? – не выдерживает муж, говоря это с удовлетворением.

– Окей, говорил. Сразу же после учебы лечу к юристу разрывать контракт. Знаешь, я даже не могу проверить состояние счета, так как эта сучка забрала все коды и карточки.

– Ладно, – слышен вздох.

– Wallahi! Она тогда сцапала и карточку с кодами!

– Так можешь попрощаться с деньгами, моя маленькая.

– Я глупая и легкомысленная! – клянет она себя. – А какая она была сегодня милая, просто до тошноты!

– Надеюсь на то, что только ограбила тебя, а не стянула эти огромные деньги на какие-то темные делишки.

– Что делать? Что делать? – паникует Марыся.

– Ты утрясай с юристом и окончательно разорви это сомнительное сотрудничество, а я постараюсь пораньше выйти из бюро и спрошу совета у семейного банкира. Нужно как-то заблокировать счет. Даже если не знаешь номера счета, кодов и всех этих необходимых вещей.

– Хамид, спасай! – плачет она.

– Иди на занятия и не драматизируй, – старается он справиться с истерикой жены. – Ведь если еще минуту тому назад она была у тебя, то в течение пару часов не натворит ничего до такой степени, что не удастся из этого выкрутиться. Посмотрим, что скажет банкир.

Он задумывается.

– Когда уладишь формальности, позвони этой аферистке и скажи, чтобы отдала документы. Если не захочет, наверняка нужно будет подавать заявление в полицию.

– Ты меня предостерегал, а я снова позволила эмоциям и упрямству взять над собой верх и тебя не послушала, – признает Марыся, говоря плачущим, дрожащим голосом. – Я не могла на нее налюбоваться, была ею очарована…

– Может, еще ничего не случилось, может, удастся выбраться из этого положения с Божьей помощью, – утешает ее Хамид. – Все будет хорошо, любимая.

Принцесса мчит в аэропорт сломя голову. «Сегодня эта малая стала меня подозревать, – бесится она. – Слишком много я говорила, что-то ляпнула!»

Она старается вспомнить каждое слово из предыдущего разговора. Выхватывает мелкую деталь, которая, скорее всего, стала каплей, переполнившей безоглядное доверие. «Зачем я упомянула об этом налаженном с кем-то сотрудничестве? К чему все это было? Ну, я и глупая пустомеля! Теперь все может провалиться и такой чудный безупречный план черти возьмут! Но у них еще ничего на меня нет, – радуется она, хотя, нервничая, ломает пальцы. – Я еще чиста».

– Рам, сделаем так, как договаривались! – кричит она водителю. – Ты переселяешься в собственную квартиру в Аль-Басе и осторожно будешь наблюдать за дворцом и нашим домиком с сокровищами. Магда останется у меня и будет загорать у бассейна. Нужно же обеспечить моего любимого двоюродного брата Абдаллу каким-нибудь развлечением, или нет?

Ламия шутит, посмеиваясь себе под нос, хотя в голове у нее хаос и вообще ей не до смеха.

– В аэропорту высадишь меня и даже не выходи из машины. Сразу поставишь ее на стоянку во дворце и исчезай. Понятно?! – снова повышает голос принцесса.

– Так точно, madam!

Рам смотрит в зеркало заднего вида и думает, что еще в жизни не видел Ламию в такой панике. «Что она замышляет? – думает он с беспокойством. – Какую рискованную аферу решила провернуть? Не скажется ли это на мне? А может, я возьму деньги со счета и этот чертов сундук и выпорхну по-тихому в родимую сторону? Хватило бы денег до конца жизни! Но нет. Никакого шанса! – сам себя останавливает он и утверждает разочарованно: – У саудовцев такой сыск, что даже на другом конце света от них не спрятался бы. Хочешь не хочешь, но должен остаться верным этой коварной женщине. Такова жизнь бедняка, человека второго сорта. Но может, еще когда-то судьба мне улыбнется», – мечтает он.

В аэропорту Ламия берет носильщика, который без очереди перетаскивает ее чемоданы через рамку металлоискателя. Отправление пассажиров бизнес-класса проходит молниеносно. Принцесса (уже без багажа, только с сумочкой на плече) подходит к проверке паспортов. Редко когда она отправляется из страны вместе со всем этим сбродом, чаще всего пользуется семейным частным реактивным самолетом и вылетает с княжеского терминала. Но не сегодня, потому что сегодня первый из последних дней царствования старцев. «Конец гериатрии! – хихикает она мысленно, и это ее расслабляет. – Теперь узнаем, начала ли действовать глупая соучредительница».

Принцесса внутренне дрожит, но снаружи демонстрирует улыбку удельной владычицы. В конце концов, она член правящего клана. Что эти сопляки в униформе могут ей насвистеть?

– Спасибо, госпожа.

Таможенник встает, выходит из-за стойки, сам открывает ей воротца, низко при этом кланяясь. Ламия не отвечает и не обращает на него царственного внимания. В конце концов, такое почтение положено ей по происхождению. «Тяжело мне будет жить жизнью обычного человека, – вдруг доходит до ее сознания. – А если они захотят отрубить головы всем членам нашей семьи, что тогда? Так было в Иране, и так поступают при каждом перевороте».

«Черт возьми! Может, перевести эти деньги на свой счет? Выеду в Азию, потащу туда Рама и будем себе жить, как сыр в масле кататься до конца дней, – снова прельщает ее перспектива обычной жизни. – Зачем мне какая-то борьба, зачем мне месть, зачем я вмешиваюсь в политику и решаю проблемы этого мира?»

Ламия мучает себя вопросами: «Зачем мне это? Что это мне даст?» У нее пустота в голове, она идет, как безумная, в салон для vip-персон. «Что делать? Если действовать, то сейчас, – подгоняет она себя и подзадоривает. – Я не могу ждать до Катара, таким образом я дам Мириам слишком много времени. Сейчас или никогда! Ламия, сделай это! Не будь труслом!»

В самолет она входит последней, зажав в руке телефон «BlackBerry». Когда закрывается дверь и красивая стюардесса знакомит пассажиров с правилами безопасности, принцесса Ламия через Интернет в мобильном связывается с банком и осуществляет перевод.

* * *

Марыся, как и планировала, сразу же после торжества, посвященного началу учебы, направляется в центр города к юристке, которая говорит поражающе искренне:

– Я вам в частном порядке расскажу, что обычный человек не должен близко контактировать с этой семьей. Я связалась с одним из них, а когда развелась, мне дали добро на открытие этого бюро. Это все, что осталось от этого брака. Первая женская правовая и нотариальная контора в Эр-Рияде, принадлежащая бывшей жене принца, обычной смертной, которая сама себе не может выбить разрешения на опеку над детьми, – признается она со слезами на глазах. – Идея благотворительной организации прекрасна, вы этого не бросайте. Только в следующий раз лучше подбирайте партнеров, – говорит она с издевкой. – Я вас поддержу, и следующий договор будет для вас бесплатным.

– Огромное спасибо, но на сегодняшний день с меня хватит. Скорее всего, у меня уже нет ни гроша, – искренне признается обманутая женщина.

– Для этого не нужны миллионы, только сердце.

– Жаль, что я с вами раньше не познакомилась. Я с каким– то настоящим человеком должна была основать фирму.

– Ничего страшного, моя дорогая! Не сожалейте! Поспешите в банк и спасайте, что сможете.

Она выпихивает Марысю из офиса.

– Я еще не заплатила…

– Не нужно, успокойтесь! Вы и так достаточно потеряли. Удачи!

Марыся для решения финансовых вопросов ждет мужа. Он должен был посоветоваться с семейным банкиром. У нее даже нет визитки служащей, которая открывала ее банковский счет: конечно, она оставила ее у Ламии. Молодая наивная женщина, уже окончательно разочаровавшаяся, долгие часы сидит бездумно в гостиной, не видя смысла что-нибудь предпринять.

– Ничего не удастся сделать, – с этими словами Хамид вечером входит в дом.

– Как это?! Почему?! – выкрикивает, нервничая, жена.

– Они рассматривают дело, когда к ним поступит твое заявление. Ты сегодня должна его написать, а завтра с утра поедешь в банк и положишь его вместе с нотариально оформленным документом, свитетельствующим о разрыве договора. Только тогда они пошевелят пальцем.

– Пусть их черти возьмут!

– Уже одна дьяволица[320] взяла, что хотела!

Хамид шутит, но, взглянув на жену, не может больше ее критиковать. Женщина выглядит как тень и олицетворение всех несчастий. Лицо у нее осунулось, под ее красивыми глазами легли тени.

– Пойдем, вместе напишем заявление. Я помогу тебе.

– Какой ты добрый и понимающий! – Марыся тихонько хнычет.

– Нечего расстраиваться, котик. Теперь нужно действовать, наверняка еще все прояснится и хорошо закончится. А деньги в жизни не самое главное и счастья не приносят.

Хамид улыбается, прижимая расстроенную жену к груди.

Супруги сидят до поздней ночи, стараясь изложить в заявлении все как можно лучше и доходчивее. Им не хочется также, чтобы Марыся, ответственная соучредительница, выглядела полной дурой, ведь она отдала все документы, карточки, коды своей партнерше. Они напирают на доверие и правоту обманутой женщины, а не на наивность и легковерие. Они используют много традиционных оборотов из Корана – и заявление, законченное в два часа ночи, выглядит прекрасно.

– Мириам, просыпайся!

Чуть свет Хамид тянет спящую жену за руку.

– Снова что-то творится в нашем королевстве, – быстро сообщает он, таща заспанную жену в комнату с телевизором.

– Где это горит? – Марыся, глядя на экран, молниеносно приходит в себя.

– Взорвали нефтепроводы и нефтехранилища во многих местах в восточной провинции. Горят большие площади под Эль-Катифом и Дубаем. Упоминали о менее мощных взрывах у трассы, ведущей к Бахрейну. Так сообщает Аль-Джазира[321], а ты же знаешь, что это наиболее объективный и независимый арабский канал. На наших местных каналах в новостях, конечно, тишина.

Хамид вздыхает, недовольный цензурой, которая ограничивает доступ к информации обычным саудовским гражданам, у которых нет спутниковой антенны или Интернета.

– Кто это сделал?

– Скорее всего, «Аль-Каида» из Йемена, но зачем бы они сюда перлись? Снова какая-то месть? – размышляет он вслух и приходит к единственному разумному выводу. – Мне лично кажется, что это похоже на местную работу. Кто-то в Саудовской Аравии хочет ослабить власть, чтобы потом легче было взять ее в свои руки. Однако на этот раз акция спланирована на высоком уровне.

Хамид искренне беспокоится. Любая революция – это разрушительная сила, а перемены, к сожалению, не всегда к лучшему.

– Может, и эту страну охватит арабская весна? – Марыся просто дрожит от воспоминания о революции в Ливии. – Это было бы страшно! Саудовская Аравия ведь единственный центр стабильности в этом регионе!

– Я забронирую для нас билеты, чтобы мы в любую минуту могли их выкупить.

Хамид принимает быстрое решение. Он не хочет подвергать свою семью новым испытаниям.

– А что с мамой, Лукашем, Дарьей и Адашиком? – любящая дочь и сестра просто подскакивает от мысли, что ее близкие должны будут здесь остаться.

– Ну, мы же их не оставим, – успокаивает муж.

– Я позвоню маме!

– Не делай этого, а то если она запаникует, будет плохо. У тебя где-нибудь записаны их номера паспортов?

– Нет. Зачем они мне?

– Тогда я свяжусь с Лукашем. Нужно также обменять сколько-нибудь риалов на доллары. Это как можно быстрее. Сегодня каждый, у кого есть мозг, побежит в банк.

– Может, соберем пару вещей, так, на всякий случай?

Марысе уже совсем не хочется идти на занятия. Весь ее безопасный и стабильный мир снова в руинах.

– Прежде всего отправляйся в банк, а потом выбери, что нужно, и упакуй максимально в три чемодана. Чтобы не было так, как в последний раз в Польше.

– Окей. Звони, когда узнаешь о чем-нибудь новеньком и если нужно немедленно бежать. У меня уже есть опыт, я знаю, что медлить нельзя. Иногда пять миную меняют всю жизнь.

Каждый из супругов бежит в своем направлении.

* * *

Когда Марыся возвращается домой после посещения банка, где милая служащая обещала уже завтра получить согласие получить информацию о счете ее фирмы, девушка сразу отправляется в комнату с телевизором.

Только в бегущей строке внизу экрана появляется упоминание о том, что пожар на нефтехранилищах в Саудовской Аравии не был настолько силен, как выглядел, и практически уже потушен. Он возник в результате аварии, во всяком случае медиа стараются убедить в этом тех зрителей, которым хочется расшифровать сообщения, написанные мелким шрифтом. В Интернете на эту тему вообще нет никакой информации. Ситуация в Саудовской Аравии замалчивается.

– Странно, правда? – Марыся по телефону в разговоре с Хамидом анализирует свои ощущения.

– Поговорим об этом дома, – голос мужчины холоден. – Нечего занимать линию.

Он дает ей понять, что может быть прослушка.

Ранним вечером, едва мужчина переступает порог дома, звонит его мобильный.

– Господин Хамид бен Ладен? – звучит вопрос службиста.

– Да.

– Через два часа вы должны быть во дворце шейха, – кто-то холодно информирует его, а у Хамида от ужаса пересыхает во рту. – Вы должны взять с собой все мобильные телефоны, «BlackBerry», iPad-ы, iPhone, компьютеры и лэптопы, а также все другие носители.

– Да, конечно.

Хамид не вдается в дискуссию, так как хорошо знает этих людей и понимает: когда отдаются приказы, нужно слушать и сидеть тихо.

– Кто это был? – обеспокоенная Марыся смотрит на бледное, покрытое каплями пота лицо мужа. – Что-то случилось?

– Скорее да. Все же Ламия нас сделала, – Хамиду только такая причина вызова приходит в голову.

– Wallahi! – выкрикивает в ужасе женщина, вскидывая руки и хватается за волосы.

– А я тоже подставил нас слегка, – добавляет ее муж с горькой улыбкой.

– Как это? Почему? Что ты сделал?

– Если мы были замешаны в политическом перевороте в Саудовской Аравии и у нас это не вышло, то, пожалуй, постарались бы отсюда сбежать, правда? – задает он риторический вопрос, потирая при этом бледный лоб. – Я сегодня забронировал билеты для всей нашей семьи и обменял миллион риалов на американские доллары. Эти мои кретинские, необдуманные действия могут стать последним гвоздем в наш гроб.

– А в чем нас обвиняют? Что с нами будет? Ведь мы ничего плохого не сделали!

– Теперь нужно это доказывать. Не нервничай, не отвечай на звонки, сиди спокойно и жди меня.

Хамид заканчивает говорить и через неполных пять минут, после того, как он разговаривал по телефону, к дому подъезжают два черных «форда эскалейд» с тонированными стеклами. Из первого выходят два представителя службы безопасности в белых тобах, платках на головах, пуленепробиваемых жилетах и автоматами на изготовку в руках. А из другого – парни из антитеррористических бригад в масках.

Марыся смотрит на них как загипнотизированная. Господа осторожно ведут ее в спальню и закрывают дверь. Дом в течение часа переворачивают вверх дном. Когда все носители и устройства коммуникации, банковские карточки, выписки, счета, паспорта, игамы и другие удостоверения личности, записные книжки и самые маленькие исписанные листочки упаковываются в две коробки, двое вооруженных мужчин выводят Хамида и впихивают его в машину. Парализованная страхом Марыся остается одна.

Бен Ладен едет через весь город с эскортом мотоциклов и полицейских автомобилей, которые остальных водителей буквально спихивают с дороги. Подъезжают к дворцу. Хамид многократно проезжал мимо этого комплекса, следуя из города в дипломатический корпус, но никогда не думал, что это резиденция шейха. Он вбегает с эскортом внутрь, и за ним захлопывается дверь. Мужчины военным шагом проходят через зал и следующие пару комнат и попадают в помещение, отделенное от остальных бронированной, обитой звукоизоляционным материалом дверью. После того как вбили код, замки щелкают и задержанный оказывается в прекрасно освещенной «безопасной» комнате. Сердце у него подскакивает к горлу, хоть он не трус и многократно участвовал в опасных делах. Но сейчас он обвиняется в чем-то, о чем не имеет понятия, и не знает, как может защититься. «Нужно говорить правду и только правду, – повторяет он мысленно. – Правда всегда победит!» Обеспокоенный ситуацией и местом, он осматривается вокруг. С удивлением замечает, что у стола сидит знакомый по работе – американец Стив. Рядом с ним – шеф ЦРУ по контактам с Ближним Востоком, саудовский министр внутренних дел, славящийся ортодоксальными взглядами. А справа – серьезный и атлетически сложенный заведующий отделом борьбы с терроризмом и бывший коллега Хамида. Прибывшему указывают на стул во главе стола возле незнакомого мутаввы среднего возраста, в характерной для этого типа людей одежде и с растрепанной длинной бородой. «Что здесь делает служащий нравственно-религиозной полиции? – задает себе вопрос Хамид. – В чем, черт возьми, они хотят меня обвинить? В терроризме или в том, что я не хожу в мечеть?» Дезориентированный, он покорно садится на указанное место. Немного успокаивает его знакомое честное лицо, но он по-прежнему сильно нервничает. Его пульс учащен в голове шумит, но он справляется с паникой, делая пару глубоких вдохов. Шейх Наим приходит через пять минут, во время которых ни один из мужчин у стола даже не дрогнул.

– У нас серьезное дело, – сообщает старец твердым сильным голосом. – Дошло до попытки государственного переворота. Кто-то старался ослабить наше святое Королевство с двумя священными мечетями, которых я являюсь стражем!

– Аллах да хранит тебя! – обравшиеся хором произносят речевку.

– Противникам нашего правительства и монархии в очередной раз это не удалось, хоть они располагали огромными финансовыми средствами и большим человеческим потенциалом… – он понижает голос.

– Очень все же сумасбродным, – прибавляет он, добродушно улыбаясь, но на лице видна гордость победы. – Было осуществлено вливание почти на полмиллиона американских долларов, от человека, который спонсировал террористические акты, охватившие вчера нашу страну. Перевод был осуществлен со служебного телефона «BlackBerry», принадлежащего одной саудовской организации.

Хамид тупо уставил взгляд в поверхность стола. «Это работа Ламии! Как пить дать! Противная сучка! – характеризует он принцессу. – Невообразимо!»

Он осуждает женщину всем сердцем и, если бы она была сейчас тут перед ним, не уверен, что не дошло бы до рукоприкладства. «Что за гребаная героиня! Сидела, как крот в норе, а вину взвалила на других! Тряпка!» Он тяжело вздыхает и уже без дрожи ожидает приговора. «Хоть бы Мириам не должна была за это отвечать, – молится он в душе. – Я могу до конца своих дней работать в каменоломнях, пусть мне даже отрубят голову, только пусть не трогают эту невинную и легковерную женщину!» Он сильно сжимает челюсти и соединяет пальцы обеих рук, как будто молится.

– Мы знаем уже, что это за организация и, к сожалению, знаем учредителя.

Шейх грустно смотрит на серьезные лица окружающих его людей, дольше он задерживает взгляд на Хамиде.

– Точнее, учредительницы, – поправляет себя он. – Самое страшное, когда благотворительная организация основывается, чтобы под ее прикрытием поддерживать терроризм.

Он показывает искривленным от ревматизма дрожащим пальцем на бен Ладена, обвиняемый замирает и от ужаса не может вдохнуть.

– Ваше высочество! Нет! – выкрикивает он, стараясь защитить жену, но шейх останавливает его движением ладони.

В эту минуту в комнату входит мужчина в военной форме, шепчет что-то на ухо старцу, а тот согласно кивает и добродушно улыбается, но с выражением глубокого сожаления на лице.

– Расследование показало, что ваша жена не вела никаких преступных разговоров со служебного телефона «BlackBerry», а все разговоры через Интернет и по телефону были из другого места, заметьте, хорошо мне известного. Но не из вашего дома.

Хамид вздыхает с облегчением и трясущейся ладонью вытирает пот.

– Мобильный телефон подменили, – сообщает шейх. – Основное – техника! Может, вмонтированное в телефонах или других средствах коммуникации GPS-ы контролируют нашу жизнь и нарушают приватность, но служат также доброму делу – раскрытию преступлений и реабилитации невиновных людей, когда их напрасно подозревают.

– Принцесса… соучредительница жены, – быстро поправляет себя Хамид, так как до сих пор имени внучки шейха никто не произносил, – пришла к нам в субботу. Говорила, что у нее какие-то проблемы с телефоном. Тогда она могла подменить аппарат супруги, – поясняет он тихо.

Старец поджимает губы.

– Ну, что ж… Нужно знать, с кем вступать в сотрудничество, – спокойно говорить он уставшим голосом. – Мириам Ахмед Салими бен Ладен – невинная жертва преступника.

В подтверждение своих слов он кивает головой и стучит кулаком по столу.

– Остальным я займусь в узком семейном кругу.

Он тяжело поднимается, опираясь на трость.

– Абдалла, махрам второй учредительницы организации, будет исполнять приговор, – сообщает он и, уходя, указывает пальцем на серьезного мутавву. Все присутствующие прекрасно знают, в чем это заключается.

– Господа! – задерживает присутствующих министр внутренних дел. – Разумеется, вам понятно, что ни одно слово, которое здесь было произнесено, не должно выйти из этой комнаты.

– Так точно, – говорят военные.

– Это и так понятно, – подтверждают другие.

Шейх Наим с тяжелым сердцем поворачивается к двоюродному брату принцессы Ламии, Абдалле, и, не говоря ни слова, показывает рукой, чтобы тот шел за ним.

– Назначь справедливое наказание, которое сам выполнишь, – говорит он печально, но в то же время озабоченно. – Возмездие должно быть суровым, но помни: в сердце должна быть милость к заблудшей овце. Как наказал Господь.

Он заканчивает разговор. Лицо его грустно. Он поворачивается к родственнику спиной: это означает, что аудиенция закончена. Старец не хочет выказывать жалости, которая, как в зеркале, отражается на его лице. «Этот парень жесток, – думает он с тоской, – но, может, он побоится ее убить? В конце концов, кажется, он отдает себе отчет, что это моя самая любимая внучка».

Трясущейся рукой он вытирает слезу, стекающую по сморщенной дрожащей щеке.

«Ламия, Ламия, девочка! Какой злой дух в тебя вселился?!» – выкрикивает он мысленно и беззвучно плачет.

Фатва

– Ты уверен, что ничего не происходит? Черт возьми! Неужели это проклятое королевство неуничтожимо?! – в раздражении принцесса приоткрывает слуге край тайны.

Ламия все еще живет в блаженном неведении, спит каждый день до десяти утра, просматривает телевизионные новости из Саудовской Аравии. Только раз, и то чуть свет, передали сообщение, что в Саудовской Аравии пожар. Показали, как его тушат на нефтехранилищах.

– Не знаю, madam, чего ты ждала или ждешь, но ничего не изменилось, – подтверждает Рам, у которого в норе на Эль-Басе нет даже телевизора, он отчитывается: – Во дворце пусто, Абдаллы и его родственников так, как раньше, не видно. Блондинка каждую минуту может взбеситься от скуки.

– Я тоже не чувствую себя здесь комфортно, – Ламия недовольно оглядывает эксклюзивные апартаменты пятизвездочного отеля «Шератон», самого лучшего в Доха.

– Тесно, убого и мертвенно, – признается она, хмуря гладкий лоб. – Время возвращаться к любимым пенатам и тянуть свою чертову лямку.

Она принимает решение, хоть волосы на ее голове встают дыбом, когда она думает о сроке замужества, обозначенном семьей. «Я должна буду придумать что-нибудь другое. Дала себя обмануть! – плюется она. – Я очередная жертва какого-то глупого нигерийского переворота. А могла бы перевести эту гигантскую сумму на свой счет и спокойно снять их где-нибудь в Азии, – сожалеет она задним числом. – Моя ожесточенность когда-нибудь меня погубит! – к такому выводу приходит она. – Теперь я должна довольствоваться несчастными остатками. Что ж, сниму в банке ту сумму, которая есть, продам украшения, серебро и что еще у меня в Эр-Рияде и по-тихому упорхну на край света. В Азии все дешево, может, хватит на то, чтобы обустроиться», – принимает она окончательное решение.

– Так что? Когда возвращаешься? – прерывает Рам ее размышления.

– Завтра, приезжай за мной в аэропорт. Рейсы ежедневные, самолет приземляется около шести вечера. Точно узнаешь время в Интернете.

Принцесса отключает телефон, выходит на большой балкон с видом на Персидский залив, садится на плетеный стул, тяжело опирается на подушки и погружается в невеселые мысли. «А если обнаружили мой перевод и переворот подавлен в зародыше? – думает она. – Если эта кретинка Мириам заметила подмену телефона или каким-то чудом заглянула на наш счет и увидела, что он обчищен? Если это произошло, она наверняка подала бы заявление в полицию».

Ламия придумывает очередную версию событий: «Может, они только и ждут моего возвращения и сразу в аэропорту арестуют меня и бросят в тюрьму? Или, еще лучше, приведут в исполнение фатву, которая уже давно надо мной висит?» От этой мысли ее просто трясет. «Но что мне здесь делать? Мне не хватит денег, чтобы здесь осесть! На счету – последние деньги, а украшений я тоже не много взяла. Что делать с собой и своей жизнью?» – задает она очередной вопрос, на который не находит ответа. Впервые она чувствует себя потерянной, одинокой и беспомощной. Бессердечной и жестокой женщине хочется плакать. «У меня нет выхода, я должна рискнуть и вернуться, – принимает она окончательное решение. – Будь что будет!»

Ламия приземляется в аэропорту «Король Халед» в Эр-Рияде уже перед заходом солнца. «Как же красиво падает свет на окружающие город пески!» – думает она, удивляясь самой себе. Всего после двух дней она соскучилась по проклинаемой ею родине. «Это от осознания того, что я могла бы уже никогда сюда не вернуться», – поясняет она свои странные ощущения.

Рам уже ждет, хватает чемоданы и быстро укладывает их в отечественный автомобиль.

– Может, вначале остановишься на той вилле знакомого в дипломатическом квартале? – предлагает он. – Сама изучи ситуацию, осмотрись.

Мужчина становится осторожен. Поясняет он это себе осмотрительностью, всегда лучше дуть на холодное.

– Не шути! – взрывается принцесса и кричит: – Чтобы я спала на картонных коробках в недостроенном доме без кондиционера?

– Ну, не знаю… Может…

– Ты лучше не давай мне никаких глупых советов! Не зарывайся, парень!

Всю дорогу до города Рам смотрит в зеркало заднего вида и сейчас уже убежден – за ними хвост. «Что делать? Что делать? – паникует он мысленно. – Принцесса всегда выкрутится, но не такой ничего не стоящий слуга, как я!»

– Остановимся у маркета «Евромарк», в холодильнике нет колы, – предлагает он уверенно, зная, что Ламия без этого напитка не может жить. – Твоя обслуга ни к черту!

– Черт побери! Знаешь, как я измучена?! – бесится принцесса, тяжело вздыхая и потирая лоб. – Ну, хорошо, но бегом! – приказывает она, и Рам облегченно вздыхает.

Машина, которая всю дорогу от аэропорта ехала за ними, останавливается рядом. Таец выскакивает и быстро идет в магазин. Через пятнадцать минут Ламия начинает крутить и вертеть головой. Она не может дольше сидеть в закрытой машине. «Что с ним случилось? Может, не нужно было возвращаться? Может, Рам меня подставил, желая спасти собственную шкуру? Ведь все знают, что он моя правая рука. А может, полиция нравов его задержала, потому что сейчас время закупок для семей, а не для одиноких? Я должна увидеть, что там происходит! Выйду и проверю», – решает она, хватаясь за ручку и отпирая тем самым центральный замок двери.

– Привет, – саудовец в белой тобе и платке в клетку мгновенно садится в машину и хватается за руль. – Давно мы с тобой не виделись.

Он поворачивается к шокированной женщине, которая видит ироничное улыбающееся лицо своего двоюродного брата Абдаллы.

– Неужели личный раб сделал ноги и оставил тебя на произвол судьбы? – шутит он. – Наверное, предчувствовал, что ты будешь под хорошей опекой.

– Что ты тут… – шепчет Ламия, от ужаса горло ее сдавлено.

– Не задаем вопросов, моя дорогая. Ни ты, ни я. Все уже ясно.

Родственник противно смеется, а Ламия думает, что никогда в жизни не видела, чтобы этот мужчина хотя бы немного изгибал губы в улыбке. «Он, должно быть, счастлив, – горько констатирует она. – Наконец после стольких лет добился своего и сможет на мне жениться», – думает она, не зная еще, что Абдалле поручили исполнить. Она все еще убеждена, что ее переписка осталась в тайне или дело вообще не дошло до следствия и что речь только о замужестве.

– И что теперь? – хочет выяснить она, несмотря на слова двоюродного брата.

– Едем домой, любимая, – говорит Абдалла сладко.

Он очень доволен. В жизни таким не был. До сих пор не знал, как поступить с этой распутной женщиной, над которой ему поручена опека и которая все делала ему назло, издеваясь над ним и его профессией. И как она смела столько времени отпираться от замужества с ним, с таким богобоязненным, святым человеком?! Абдалла, когда об этом думает, просто кипит от злости. Этот старый дедушка чересчур много ей позволял, и пожалуйста, чем все это закончилось! Так бывает, если бабу не держать на коротком поводке! Но теперь, благодаря ее глупости, у него развязаны руки. Он раз и навсегда положит конец развратнице и позору семьи. Ему плевать, что она старалась поддерживать фундаментализм. Он и сам считает, что неплохо было бы убрать толерантного и чересчур современного правителя. Для Абдаллы самым худшим было и есть поведение распущенной родственницы. «Сегодня я наведу порядок! – радуется он. – Я ей покажу, где раки зимуют!» Закоренелый ваххабит улыбается себе под нос.

Вся прислуга – кухарки, водители и охрана принцессы – задержана с самого утра, когда только Абдалла получил сигнал, что Ламия в списке пассажиров самолета из Катара. Весь день без воды и еды они сидят взаперти в двух комнатах: отдельно женщины и отдельно мужчины. Чтобы арестованные лучше осознавали тяжесть своей вины, мутавва приказал выключить охлаждение, раздвинуть шторы и поднять жалюзи. Сначала, когда женщины плакали и кричали, он вошел и пару стоящих ближе ударил розгой. С того времени там гробовая тишина. Белокожую блондинку, распущенную почти до такой же степени, как и принцесса, поместили одну в кладовке с чистящими средствами – маленьком помещении без окна и кондиционера. Заключенных охраняют доверенныелица – коллеги Абдаллы. После вечерней молитвы они должны отпустить первую порцию наказания: каждый из арестованных сначала получит по двадцать ударов кнутом. «В этом дворце разврата и смешения полов не будет!» – дает себе слово мутавва. Он только жалеет, что ловкому тайцу удалось сбежать. Однако его успокаивает факт, что рано или поздно Рам попадет в его руки. Ведь о нем знают все, даже такой пройдоха не улизнет из сети расславленных ловушек.

Когда Абдалла с Ламией и эскортом из двух автомобилей подъезжают ко дворцу, тот зияет пустотой. Мужчина быстро идет в гостиную внизу, грубо таща за собой упирающуюся кузину.

– Сиди здесь и не двигайся! – сообщает он строго и с силой толкает ее в кресло. – Я должен все уладить и организовать.

С этими словами он выбегает из комнаты. «Что он будет организовывать? – думает принцесса. – Неужели уже сегодня хочет на мне жениться? Так спешно ему хочется пойти со мной в кровать? Видно, нравилось ему трахать меня в зад, когда я была еще почти ребенком». Она недовольно кривит губы. «Но почему так тихо?» – беспокоится она. В ту же минуту из-за дома доносятся первые крики. Потом уже беспрерывно слышны рыдания, визг и удары. Ламия застывает, сидя прямо, как струна, и дыхание у нее сбивается. «А может, речь идет не о браке? Может, все же что-то вышло наружу? Ведь все могли скрыть, затушевать и не доводить до представителей СМИ». Сердце стучит у нее, как молот, стремясь выпрыгнуть из груди. У принцессы проносится в пустой голове: «Что меня ждет? Что меня ждет? Что меня ждет?» – спрашивает она себя беспрерывно. Сидит так неподвижно, что задеревенели ноги и позвоночник. Абдалла непонятно как долго не появляется, но вот наконец слышатся тихие шаги в коридоре. Двоюродный брат подходит с дьявольской улыбкой на губах, сильно хватает ее за волосы и тянет в сад. Красивый большой двор с бассейном в центре зияет пустотой. Столики, стулья вынесены на склад, остались только два пластиковых топчана в углу. «Еще не так давно здесь было полно смеющихся счастливых людей», – проносится в голове Ламии мысль. Место пустынно, убраны привычные вещи, в глаза принцессе бросается большой камень у бассейна. Это серый кирпич, умело перевязанный шнуром. «Однако! – кричит она в душе и от страха вся каменеет. – Семья окончательно решила от меня избавиться. Даже такой толерантный до сих пор дедушка потерял терпение!» На этот раз ей не приходит в голову ни одна мысль, ни одна уловка. Ламия с ужасом таращит глаза на большой серый кирпич.

– Двигайся, ты, позор семьи! – Абдалла вырывает ее из оцепенения. – Пришло возмездие за твои грешные поступки, ты, развратница! – кричит он. – Ты предала отчизну и семью! – прибавляет он, хоть это для него имеет меньшее значение.

– Шутишь?! – подает принцесса голос. – А дедушка об этом знает?

Она хватается за соломинку.

– Конечно, знает, идиотка! – двоюродный брат смеется, довольный собой. – Именно он назначил меня исполнителем справедливого наказания.

Он хвастается, как мальчишка.

– Справедливого? – шипит Ламия, недовольно крутя головой. – Что же в нем справедливого? Убивать женщину таким способом? Какая от этого корысть семье? Если я совершила преступление, то я требую законного процесса и нормального приговора. Пусть даже заключения, пусть пожизненного, или смерти, но не чего-то такого! – выкрикивает она, дрожащей рукой показывая на камень на краю водоема. – Это профанация, профанация законности, и любой международный трибунал вас бы осудил. Ничем не обоснованное убийство! – говорит она как юрист.

У Абдаллы недостает терпения слушать вздор, который противоречит закону шариата.

– Перестать богохульствовать! Тебя нужно убить несколько раз, столько на тебе вины!

– А дедушка… – хочет спросить она, но мужчина не дает ей закончить, хватает ее за руку и, больно сдавив, толкает вперед.

– Дедушка… – начинает она опять, хотя знает, что никто ее уже не вызволит, никто не протянет руку помощи. Ее палач также это знает.

В порыве отчаяния Ламия вырывается, бросается, не глядя перед собой, путается в длинной абае, падает на траву и испуганно кричит, взывая о помощи, извивается, отбивается ногами и размахивая руками. Когда мужчина неловко хватает женщину за запястье, та вырывается и мчит за живую изгородь, отделяющую главный сад от места с джакузи. Преследующий, тяжело дыша, догоняет ее, хватает за рукав и сдирает с женщины черный плащ. Его глазам открывается хорошо сложенное аппетитное тело. На женщине только коротенькие хлопчатобумажные шорты и рубашка с большим декольте.

– Ты бесстыжая! – кричит Абдалла возмущенно. – Такую одежду носишь под абаей?!

Тоном, полным осуждения, он порицает родственницу:

– Тебя уже давно нужно было наказать!

– То, что у меня под абаей, тебя не должно касаться! – Ламия со злобной улыбкой поворачивается и становится к палачу лицом к лицу. – Не знаешь, что это haram? Не учили тебя этому в твоей лицемерной школе для мутавв?!

Мужчина, взбешенный до потери сознания, толкает принцессу, касаясь ладонью груди. Ламия падает спиной в воду, а палач чувствует беспокоящее его возбуждение. «О нет! Не в этот раз. Не дам искусить себя шайтану. Я должен привести приговор в исполнение и сделаю это как следует!» – решает он.

Он вскакивает в горячую воду и с большим трудом, так как ноги его обвило белое длинное, до щиколоток платье, приближается к старающейся выбраться принцессе. Ее длинные густые волосы облепили спину и красивую шею. Промокшая от воды рубашка обвила крепкие груди. «Эта девка не носит лифчика! – Абдалла таращит глаза на торчащие соски двоюродной сестры и перестает соображать. – Нет! Шайтан, изыди!» – кричит он мысленно и до крови кусает губы. Он поворачивает женщину спиной к себе и погружает ее голову в воду, тянет к берегу. Стискивает ее железной хваткой, вонзая ногти в шею и царапая ими спину. Хочешь не хочешь, а прижимается своим мокрым телом к ее крепким ягодицам. «Исполню фатву с честью!» – повторяет он как мантру и в ее ритме бьет принцессу лбом о мраморный край бассейна. Каждую минуту вода все больше окрашивается красным, а девушка постепенно выскальзывает из рук. Он не останавливается, а только все крепче сдавливает ее. После очередного удара движения его замедляются, измученный, он опускает голову, касается головы девушки, потерявшей сознание. Он чувствует исходящий от ее мокрых волос и тела запах жасмина, который смешивается с мандариново-ванильными духами. Он исходит от ее влажной кожи. Абдалла перебрасывает безвольное тело через край джакузи, а сам медленно выбирается из воды. Он остается в белой рубашке и подштанниках – видно, что палач возбужден. «Наказание я уже привел в исполнение, – говорит он себе, – и теперь мне положена награда». Он улыбается с издевкой и одним резким движением срывает с двоюродной сестры тоненькие шорты. Она в стрингах, все еще повернута к нему спиной и затылком.

– Как в старые добрые времена, правда, любимая? – говорит он гортанным шепотом. – Тогда было прекрасно.

Он обнимает девушку за талию и овладевает ею.

– Ааааа! – раздается женский крик. – Ты насильник! Ты подлый сукин сын! Твоя мать была сучка, а отец – осел!

Ламия, несмотря на боль, приходит в себя и извивается в объятиях палача.

– Не можешь отказать себе?! Такой случай тебе ведь больше не представится! Ты некрофил! – она обзывает его самыми оскорбительными словами, которые в эту минуту приходят ей в голову.

– Тихо, может, я из милости оставлю тебя в живых. – Абдалла готов обещать все, только бы закончить то, что начал. Никогда никто не возбуждал его так, как эта маленькая потаскуха. Что за коварство судьбы!

– Оставь меня, ты…

Ламия, отталкиваясь от края ногами и руками, старается вырваться или, по крайней мере, найти свободное пространство. Но мужчина слишком сильно ее к себе прижимает. Женщина из последних сил пытается отпихнуть его.

– Ты – девка! – хрипит мужчина Ламии в ухо, держа ее, как в клещах.

Все накопившееся годами запретное желание брызжет из него. Мужчина стонет от удовольствия, а женщина только тупо смотрит, как пар поднимается над водой в джакузи. Они вдвоем замирают, никто из них не делает ни одного движения. Абдалла – потому что наслаждается минутой, Ламия – от отвращения и ненависти. «Я убью тебя, дерьмо! – обещает она насильнику, хоть и находится в невыгодной ситуации. – Я убью твоего первородного сына, которого тебе еще не удалось зачать, но терпеливо подожду. Ты не имеешь понятия, какой я могу быть терпеливой», – говорит она мысленно, вытирая лоб, с которого кровь по-прежнему капает в воду.

– Что ты скажешь моему дедушке, когда он спросит, был ли ты суров или ласков с его любимой внучкой? – шепчет она, используя минуту слабости и наслаждения своего палача. Она отдает себе отчет, что это ее единственный шанс уцелеть. – Наступит это рано или поздно, я в этом уверена! – говорит она уже громче. – А когда он будет умирать, то прикажет привести меня к нему, чтобы попрощаться, я в этом уверена! Гарантирую тебе это!

Она говорит уверенно.

Абдалла знает, как шейх любит эту красивую потаскуху, и решает не приводить в исполнение окончательное наказание. «Видно, Аллах так хочет!»

Мужчина на подгибающихся ногах выбирается из джакузи, надевает мокрую тобу и в задумчивости направляется к дому. «Она восстала из мертвых, и это знак, что я не должен ее убивать, а только обеспечить долгосрочное и очень мучительное наказание. Для такой грешницы смерть – мало! – поясняет он себе. – У нее должно быть достаточно много времени, лучше до донца дней, на размышления, молитвы и покаяние перед Богом. Как и у моей матери, – недовольно вспоминает он опозоренную женщину, которая родила его на свет. – Как у моей матери…»

Он даже останавливается, опускает голову и поджимает губы от стыда. «Я как можно быстрее должен избавиться от этой безбожной девицы. Я должен заточить ее далеко от столицы и от себя, в месте, где никто не будет ее искать».

– Убирайся, девка!

Он поворачивается к Ламии и кричит как сумасшедший, стараясь при этом не смотреть на возмутительное зрелище.

– Прикрой свое грешное тело! – говорит он так, словно это не он минуту назад ее раздел. – Надеть абаю – и в салон! Быстро! А то передумаю и еще сегодня поныряешь в бассейне! – угрожает он ей иронично.

Когда, едва волоча ноги, принцесса входит в дом, то видит в углу комнаты Магду, лежащую на полу, свернувшуюся в клубок и голую, в чем мать родила. Она подходит к ней и переворачивает ее на спину. Девушка жестоко избита. Лицо ее искалечено, измазано кровью, синяки под глазами, сломан нос и опухли губы. На плечах – следы от розог, скорее даже палки, а грудь и живот исколоты острым инструментом, но не ножом, а чем-то более тупым. Рядом с ней небольшие грабли для рыхления земли. Становится все ясно. Из-под сжатых ног молодой девушки вытекает кремово-кровавая слизь.

– Извини, Магда.

Ламия наклоняется над изувеченной девушкой.

– Я не хотела… не думала, что этим закончится.

Она всхлипывает, измученная событиями сегодняшнего дня.

– В своей безрассудности я не приняла во внимание, сколько людей пострадает из-за меня.

Она оглядывается вокруг и видит, что в кладовке с инструментами висит рабочая куртка. Поднимается, берет ее и осторожно накрывает ею польку. Находит еще какую-то половую тряпку, воняющую хлором. Когда она набрасывает ее на лицо девушки, которая выглядит мертвой, та издает слабый стон, а потом срывает с себя тряпку.

– Ради Аллаха! Абдалла, ты хочешь иметь на руках кровь ни в чем не повинного человека? – верещит Ламия.

Двоюродный брат, видя замученную, но живую женщину, все же радуется, хотя выражение его лица полно презрения. Он позвал прислугу, чтобы та помогла дотащить женщин в спальню. Когда они оказываются в комнате, их запирают на ключ. Воцаряется мертвая тишина. Две девушки лежат без сил на большой эксклюзивной кровати и раздумывают над своей судьбой. Они имели так много и не ценили этого, пока все не потеряли.

– Обещаю тебе, – шепчет принцесса. – Мы из этого тупика выберемся.

Принцесса обещает, не имея на то оснований, а Магда с большим усилием поворачивается к ней спиной.

* * *

Абдалла решается вывезти родственницу и ее испорченную подругу в безлюдное место между Мадаин-Салех и оазисом Аль-Ула. Он помнит их с детства, потому молодость провел в этом безлюдье, будучи без вины наказанным за грехи своей проклятой матери, на которую наложили фатву. Тут ему приходит в голову гениальная мысль. Он вспомнил о красивом нежилом доме, в котором еще подростком прятался от глаз взрослых, играл в прятки с друзьями. Когда начался трудный период взросления, курил сигареты, пил одеколон, мастурбировал или трахался с хорошеньким приятелем из деревни. Никто из взрослых туда никогда не заглядывал. Этот дворец много лет назад построил тогда еще крепкий, теперь старый шейх. С молодости очарованный древностями и красивейшими пейзажами, он решил построить резиденцию у подножия библейского Дедана с видом на гробницы набатеев. Здание стоит незаконченным уже более тридцати лет и постепенно превращается в руины. Сейчас же представился случай закончить проект.

Абдалла сразу же получает поддержку и согласие дедушки и неограниченный доступ к деньгам. При мощном вливании строительство можно закончить менее чем за месяц. Все это время Ламия и Магда будут под домашним арестом. Мутавва подбирает прислугу, которая будет составлять им компанию в уединенном месте. «Только женщины, – решает он, – и только одна служанка, которая будет шпионить и доносить работодателю о том, что творится во дворце. Ни одного водителя, чтобы принцесса или та, другая, польская шлюха ему не вскружили голову». Снабжением будет заниматься приятель Абдаллы, комендант полиции, который является не только его другом с детства, но и коллегой по учебе. Он отвечает за соблюдение чистоты веры и поддержание традиций. Ламия должна содержаться в безлюдном месте, без телефона, компьютера, телевизора и даже радио. Двоюродный брат-мутавва придерживается старого средневекового завета: все радости грешны, а для женщин контакт с испорченным внешним миром недопустим. Мужчина радуется своей идее и возможности ее реализации. Все продумывает в малейших подробностях. Он отдает себе отчет, что содержание дамочки, любящей развлечения, в таких аскетических условиях будет для нее самым действенным наказанием. «Как и для моей матери, – повторяет он при каждом движении. – Как для моей матери». Он улыбается себе под нос. «Папочка Ламии, а мой дядя обрек на такое изгнание мою мать, так я ему отплачу тем же, – думает он, помещая в лучшие условия его доченьку, небо тому свидетель. – Бог справедлив! Allahu akbar[322]! Allahu akbar! Allahu akbar! Даже более справедливо, чем требует того религия».

Он обращается к Богу, поворачиваясь лицом в сторону Мекки: «Allahu akbar!»

* * *

Автомобиль направляется за город и едет гладкой, как плитка, дорогой по все более безлюдным местам. Первую машину с молчащими, словно каменными Ламией и Магдой, ведет Абдалла. Перед тем как выйти, он приказал женщинам одеться в традиционную саудовскую одежду, забрал у них красивые, вышитые драгоценными камнями абаи и вручил простецкие, без орнамента, и накидки для лица. Ни одна с ним спорить не стала, боясь, что исполнитель фатвы изменит решение в последнюю минуту и прикажет их убить. Они послушно надели плотные черные плащи, закрыли лица, что вызвало презрительную и полную удовлетворения усмешку на губах жестокого мужчины. Вторая машина набита по крышу личными вещами девушек, скрупулезно отобранными. Магде все же удалось спрятать мобильный телефон: тщательно упакованный в целлофановый мешочек аппарат она всунула во влагалище. Принцесса же тайно опорожнила секретный сейф, замаскированный тяжелым деревянным шкафом. Деньги она зашила в широкий кожаный пояс, а украшения спрятала под подкладкой в сумочке и чемодане. Немного, но все же хоть что-то, что позволит им по-своему зажить на новом месте. Последняя часть конвоя – машина с прислугой, одной женщиной на побегушках у двоюродного брата и двумя старыми нерасторопными филиппинками, которые только и могут мыть полы или уборные, а не прислуживать в доме принцессы или что-нибудь в этом роде.

После долгих восьми часов езды по обеим сторонам двухполосной дороги появляются предгорья. Горы не очень высокие, но красивые и таинственные, оранжево-красные. Вершины испещрены маленькими и большими отверстиями, возникшими в результате эрозии. Они кое-где напоминают причудливые кружева. После очередного часа езды машины выезжают на твердую каменистую трассу, через минуту переходящую в дорогу из белого гравия.

«Природа в Саудовской Аравии самая красивая, – думает Ламия, с удовольствием созерцая пейзажи. – А эти древности! – восторгается она и раздумывает: – Некоторые набатейские гробницы такие огромные, в несколько этажей. Но почему не сохранилось никаких домов, мест культа, театров или площадей? Так грустно, что они оставили после себя только кладбища. А теперь мне приходится жить в некрополе, – констатирует она, поджимая при этом губы и скрипя от злости зубами. Она злится на двоюродного брата: – Этот мерзавец знает, что делает! Знает, как можно меня сломать и уязвить!»

Принцесса опускает голову, не желая показывать злобу, горечь и ужас, которые можно прочесть в ее глазах. Магда как вкопанная. До нее ничего не доходит, она не чувствует ни голода, ни жажды. Мало трогает ее окружающая красота, а больше дикость и безлюдье этого места. «Куда этот прохвост нас вывозит?» – задает она себе вопрос, на который не находит ответа. Все свое короткое пребывание в Саудовской Аравии она не покидала столицы. «Почему это должно было случиться именно со мной? Я всегда была удачлива, выходила из самых больших передряг, а тут – крах. Закончилось. Отсюда не сбежишь, сдохнем тут напрасно!» – паникует она. Через минуту ее подбородок начинает дрожать и в голубых глазах собираются слезы. Девушка плотнее натягивает черное покрывало, закрывающее лицо. «Не доставлю ему такой радости, – думает она, наблюдая в зеркало заднего вида довольный взгляд мужчины. – В принципе, он меня незаконно вывозит! Это Ламия предана фатве, а не я! Прежде всего свяжусь с Григорием, он наверняка найдет какого-нибудь юриста. Еще этот противный саудовец за это ответит!» – радуется она, и у нее немного улучшается настроение.

На горизонте посреди огромных набатейских гробниц появляется какой-то белый объект, который контрастирует с красными песками и скалами. Издалека дворец выглядит как небольшой сарай, но по мере приближения открывается его истинный размер, проступают стиль и роскошь. Стены здания, заложенного далеко от асфальтированной трассы, контрастируют своей белизной с почти черными в эту пору дня склонами горы, у подножия которой он размещен. Высокая, около четырех метров, ограда заканчивается спирально завитой колючей проволокой на ее вершине, которая утыкана многочисленными большими лампами. Такое впечатление, они попали в Синг-Синг. Машины въезжают в открытые настежь ворота, которые с тихим звуком автоматически за ними закрываются. На этот раз Абдалла не должен прятать камеры, которые приказал вмонтировать во всех уязвимых местах. «Кто будет смотреть эти фильмы со мной в главной роли? Ведь не находящиеся здесь женщины? А может, эта его доносчица будет ему передавать, что здесь творится? Нужно быть осторожной и тщательно осмотреть дом изнутри. Если дедушка дал деньги на такое, это значит, что он знает, где я. Наверняка раньше или позже он придет и прикажет меня выпустить. Я в этом убеждена! – радуется она. – Только бы это не длилось годами». Принцесса тяжело вздыхает.

Помещения дворца обставлены аскетично. Вся мебель заказана, наверное, у местных неумелых столяров. Столы, стулья и шкафы из неотесанного и неокрашенного дерева, на кроватях только тонкие матрасы, толстые грубые пледы и твердые подушки. Не видно никакого украшения, ни одного ковра, скатерти или цветной накидки. Белые стены просто бьют в глаза, потому что на них нет никакой картинки, плаката или даже таблички с сурами из Корана. Девушки вздыхают и закрываются в выбранных ими комнатах.

– Спокойной ночи, Ламия, – прощается полька.

– Спокойной ночи, Магда.

Принцесса просто сжимает зубы, чтобы не кричать и не плакать. «Завтра тоже будет день». Она не знает, лучше он будет или нет, чем сегодняшний. У нее уже нет сил кого-либо утешать, потому что она сама полностью сломлена.

– У вас три служанки, и, считаю, это даже слишком много, – сообщает Абдалла, уходя. – Деньги на все необходимое буду присылать вашему местному опекуну. Так как он не может входит внутрь, все будет вам передавать со своей целомудренной дочерью Ханифой. Ее вам не удастся сбить с пути истинного: она богобоязненная, воспитанная девушка. Отец воспитал ее в соответствии с мусульманским законом, она будет хорошей женой и матерью.

– Сочувствую ей, – вырывается у принцессы, которая прикусывает язык слишком поздно.

– Ты хочешь доиграться?! – двоюродный брат делает решительный шаг вперед и поднимает руку. Но Ламия поворачивается, бежит в свою комнату и запирает дверь на ключ.

– Во имя Аллаха!

Принцесса впервые с незапамятных времен взывает к Богу.

«Дедушка, – шепчет она мысленно. – Дедушка, любимый! Молю тебя, не забудь обо мне!»

* * *

Ханифа не верит собственным ушам. Как это возможно?! Свершилось чудо! Неужели добрый и милостивый Аллах ее услышал?

– Не воображай слишком много! – отец повышает голос и сжимает кулаки. – Ты должна держать себя в узде: если принесешь мне стыд и позор, то не хотел бы я быть в твоей шкуре! – угрожает он.

– Да, отец, – девушка покорно опускает взгляд. – Я не подведу тебя.

– И ты не должна слушать то, что те испорченные женщины будут тебе говорить! Поняла? – нервничает он, а его лицо заливает бордовый румянец.

– Да, отец. Не буду. Буду только служить и как можно быстрее возвращаться домой.

У Ханифы от радости просто дрожь во всем теле. Как же ей хочется поговорить об этом с мамой! Но сейчас она должна держать язык за зубами. «Как только он уйдет, мы сможем говорить до упаду».

– Он выпускает тебя? Wallahi! Ты увидишь мир! Увидишь, как он прекрасен! Я уже, наверное, не смогу перейти даже через улицу! С террасы на крыше я вижу огромные перемены. Много машин появилось в нашем поселке! Вообще не могу понять, что происходит! Уже никто не ездит на верблюдах! – выкрикивает мать удивленно. – Как семнадцать лет тому назад твой отец закрыл за мной дверь этого дома, который тогда стоял на полном безлюдье, большинство людей жило еще в оазисе Аль-Ула. А сейчас вокруг нас полно вилл! И построили такие большие здания! Одно – это школа для девочек, в которую ты пару лет ходила, а второе – это больница, куда привез тебя отец, когда ты сломала руку.

Последние слова она произносит с тяжелым сердцем, потому что отчетливо помнит их визит к доктору. Это было после того, как ее муж избил дочь до потери сознания, когда единственный раз в жизни она попыталась ему возразить.

– Мама, по крайней мере друг другу не будем врать, хорошо? – просит Ханифа, недовольно сопя. – Ведь мы полностью потеряли понимание, что правда, что ложь.

– Извини, любимая. Мы обе знаем, почему он позволил тебе тогда выйти из дому. Но это было для тебя в последний раз. Как же ты отбивалась от заключения! Сколько в тебе было отваги и отчаяния! – вздыхает мать, удивляясь любимой девочке. – Но никто и ничто не поможет женщине. Такая у нас судьба.

– Но теперь ситуация изменилась, – смеется девушка. – Нужно верить, что о нас заботятся.

– Это все временно, – гасит запальчивость подростка опытная женщина.

– Неправда! Так не должно быть! – возмущается Ханифа. – Я училась в школе, там смотрела фильмы и видела, что не везде так, как у нас. Женщины ходят по улицам, не носят абаи, не закрывают лица, водят машины…

Ей просто не хватает духу перечислять возмущающих ее обычаев.

– Моя учительница не только закончила университет, но и была несколько раз за границей. Кроме того, она может работать! Замужем! Не все мужчины такие, как мой отец, – она неодобрительно цокает языком. – Может, Господь Бог даст мне современного, просвещенного супруга.

Она мечтает.

– Такого, как твой двоюродный брат Аббас? – мать тихонько хихикает, а девушка заливается пунцовым румянцем.

Мать посвящена в секреты дочери.

– Что? Написал он тебе? Как он может работать с Абдурахманом? – не может не удивляться она, с неохотой произнося имя мужа. – Это же милый и добрый парень. Я даже за него боюсь!

– Мама, таков наш план, и мы должны его придерживаться. Только бы отец не догадался! Только бы кто-нибудь не прознал!

– Да кто же? Я?! Выболтаю ему? – иронизирует она. – Ведь знаешь, мое дитя, что у меня запрет разговаривать с ним и в его присутствии на десять лет, поэтому…

Она понижает голос и смешно поднимает бровь. «Она еще может шутить и смеяться в такой страшной ситуации», – удивляется дочь.

– А написать я тоже не напишу: училась мало и уже за много лет без книг и практики успела забыть, – взрывается она смехом, но через минуту прикрывает рот рукой, чтобы часом домашний террорист не услышал грешный звук.

– Аббас вместе с ним работает в полиции, чтобы быть у него под рукой, и ему это действительно прекрасно удается, – шепотом сообщает Ханифа. – Отец сразу начал ему доверять, а уже через некоторое время не сможет без него обходиться. Прогресс все же есть в нашей стране, пришло распоряжение, что все комиссариаты должны быть компьютеризованы и в Сети. А мой Аббас в этом разбирается прекрасно, так как учится за границей. Ха! Учился где-то там в Восточной Европе… – старается она вспомнить. – В России? Нет. В Чехии, наверное, в Чехии… – хмурит она лоб. – Нет! Это какая-то такая малоизвестная страна…

– Польша! – отыскивает она в памяти. – Да, Bulanda fi Uruba[323].

Сейчас она уверена.

– Если выйду за него замуж, поедем туда вместе, потому что он хочет поступить в докторантуру в хороший заграничный университет, – признается она матери во всем, как на исповеди.

– Хоть бы, доченька, тебе удалось, – женщина целует девушку в обе щеки. – Хоть я и не понимаю половины вещей, о которых ты говоришь, одно для меня ясно: ты влюбилась.

– Ой, мамочка моя! – девушка тяжело вздыхает, положив голову на плечо матери.

– И только вы, влюбленные, можете столько информации поместить в маленький коробок от спичек, которым пользуетесь для передачи! – смеется она над молодыми.

– Мы пишем мелким почерком, – поясняет довольно Ханифа. – А Аббас даже иногда через дыру в ограде передает мне книгу! Такие прекрасные повести пишут!

Она говорит мечтательно.

– Если бы отец нашел какую-нибудь, то ты бы уже была мертва, – беспокоится мать.

– Успокойся! Все будет хорошо. Мы осторожны, – успокаивает ее шпионка.

– Ох уж эта молодость! – женщина возвращается к своим занятиям и с тревогой на сердце думает о будущем дочери. «Только бы она смогла лучше устроиться в жизни, чем я, – желает она дочери. – Наверное, хуже уже некуда». Она подшучивает над своей ситуацией и принимается мыть полы, потому что тяжелая работа лучше всего выбьет у нее из головы все эти беспокойства.

* * *

– Wallahi! Как тебе это удалось? – сидящая в полицейском джипе Ханифа выкрикивает во весь голос. Она часто дышит, что видно по ее волнующемуся покрывалу на лице, и не в состоянии владеть собой. Ее молодое влюбленное сердце хочет выскочить из груди. Так близко со своим двоюродным братом она не была со времен детства. Их разделяет только бронированное стекло, но что из этого? Ничего!

– Habibti, – шепчет Аббас. – Спокойно, не нарушай конспирацию. Если все хорошо пойдет, буду тебя возить каждый день! – тихо посмеивается он.

– Как ты этого добился? – в точности хочет знать она.

– Сдал твоему отцу экзамен, – юноша озорно смеется. – Когда он рассказал мне о проблеме, я очень ему посочувствовал и посоветовал, что тебя должен возить родственник, иначе что люди будут говорить. Поскольку он произвел на свет единственную девочку – тебя – и никаких сыновей, а твои дядьки работают и должны либо взять долгосрочный отпуск, либо уволиться, остаюсь только я – его родственник и сотрудник. Идеальный семейный водитель!

– Ты гений!

– Знаю, знаю… – шутит Аббас.

– Ты думаешь, эти женщины опасны?

– Не думаю, – успокаивает он ее. – Скорее всего, это жертвы какого-то мужчины-шовиниста, которых в нашей стране немало. Они имеют над женщинами неограниченную власть и неоднократно ею пользуются, поступая подло. К сожалению! Мне стыдно за мой пол.

Он говорит, нервничая.

– В детстве я слышала рассказы об этом безлюдном месте, – задумывается Ханифа. – Говорят, это дворец шейха. Тогда кто эти женщины?

– Принцессы, конечно, – прямо говорит парень.

– А я думала, что в высших сферах такие вещи не случаются! – возмущается молодая девушка и вертит головой. – Думала, что только примитивные, необразованные парни издеваются над слабым полом, еще говорят, что их таким способом берегут.

– Что ж, может, кому-то досадили и таким способом от них хотят избавиться? – предполагает мужчина. – Сама убедишься.

Ханифа с беспокойством входит во дворец с заднего хода для прислуги. Аббас вытаскивает из машины покупки в больших картонных коробках и ставит как можно ближе к двери. Его нога не может переступить порог дома, потому что тут живут одни женщины, да еще и не его родственницы. «Бедные девушки, – мужчина жалеет заключенных. – Живут здесь как на кладбище. Кто-то очень коварный это придумал!» Он сразу невзлюбил незнакомца, который изобрел такое изощренное наказание за проступки, и симпатизирует осужденным. «Не важно, что они сделали, они должны быть осуждены по закону и понести нормальное наказание, а не живьем погребены на этом безлюдье. Если мне удастся вырвать мою любимую из лап ее противного папочки, то я никогда в жизни не буду с ней так поступать. Мы выедем из этого захолустья и будем жить, как нормальные современные люди. И разрешу ей получить образование, – обещает он мысленно. – Такая умная девушка не должна погибнуть взаперти! Это грех!»

– Salamu alejkum! – деревенская девушка, беря во внимание происхождение женщин, здоровается, низко кланяясь. Но с удивлением видит, что у одной из заключенных белая, как молоко, кожа и светлые волосы.

– Ahlan wa sahlan!

Ламия приветствует пришедшую, которая выглядит, как черное привидение.

Магда подключается.

– Hello. Голос у тебя приятный, а как ты выглядишь? – спрашивает она заинтересованно и одним движением стаскивает покрывало с лица девушки.

– Ах! – вскрикивает та.

– Ведь здесь нет мужчин, чего ты боишься? – спрашивает принцесса. – Дома ты тоже ходишь в этой черной тряпке?

Она презрительно смотрит на девушку.

– Нет, но это чужое место…. – целомудренная гостья колеблется, нервничая, сглатывает.

– Успокойся! Сама стягивай эту попону, садись удобно и рассказывай, что слышно в мире живых, – успокаивает девочку Ламия, говоря с ней добродушным тоном.

– Но я не знаю, что слышно. С десяти лет я не покидала дом и сегодня впервые за пять лет увидела, как живут нормальные люди. У нас на улице женщин не увидишь. Довольно много женщин так, как я или моя мама, постоянно под замком. Некоторые иногда выходят, бывают исключения…

Магда не может поверить собственным ушам.

– Что? Исключения?! Я этого вообще не понимаю! – говорит она на плохом арабском, чтобы селянка ее поняла. – В двадцать первом веке девушки и женщины повсеместно находятся в заключении благодаря своим мужьям или другим родственникам, мир это видит, и никто даже пальцем не пошевелит, чтобы это изменить?! Это какой-то фарс! – выкрикивает она.

– Женщины иногда могут выйти из дому и пользоваться машинами только в сопровождении махрамов. Ездят в гости к родственникам, на обряд наречения имени, свадьбы, религиозные праздники…

Девушка оправдывается, словно в этом есть ее вина.

– А некоторые даже работают, как, например, учительницы в школе, но они нездешние, – признается она.

– Что, белые, не арабки, не мусульманки? – расспрашивает Магда.

– Нет, нет! Тоже арабки, но египтянки или ливанки. Там другой мир, – вздыхает Ханифа.

– А как ты считаешь? – принцесса спокойно включается в разговор. – Так, как у вас, – это хорошо? Женщины должны быть заперты в домах?

– Ну, нет, конечно! Никогда в жизни! Я тоже хочу учиться, узнавать мир, чужие страны, смотреть телевизор и слушать музыку. Я не вижу в этом ничего плохого или греховного. Но я деревенская, поэтому, может, в чем-то не права, – тут же поправляет она себя, мысленно проклиная свою смелость и искренность.

Ламия сообщает бедуинке, которая, несмотря на необразованность, все же умная девушка:

– Это все придумали мужчины. Эти чертовы шовинисты хотят нас поработить, закрыть, спрятать, только бы мы им прислуживали. Проклятые мужланы! – повышает она голос, представляя противное лицо Абдаллы.

Ханифа возражает, не давая воли эмоциям:

– Не все такие. Даже у нас, на этом безлюдье, есть умные и современные парни. Например, мой двоюродный брат Аббас… – признается она и через минуту жалеет об этом, потому что при произнесении имени любимого ее всегда заливает пот, а щеки рдеют румянцем.

Хозяйки сразу это подмечают.

– Ха, ха! У нас романтическая любовь! Как это возможно? В таком месте? Неужели твой отец выбрал для тебя образованного жениха? Не верю!

Ламия даже голову почесывает.

– Со времен учебы он приятель моего двоюродного брата, из-за которого мы здесь находимся, значит, он такой же сукин сын, – не может она сдержаться.

– Ламия, успокойся, это ее отец, – усмиряет ее полька.

– Ничего. Если такова правда, то ее нужно произносить вслух, – весело улыбается Ханифа.

Затворницы благодарят Бога, что к ним приставили такую бойкую девушку в качестве опекуна и связного.

– Я таким словом его еще никогда не называла, но оно очень меткое, – гостья полностью расслабилась, видя в заключенных сестер по несчастью.

– Так что с этим двоюродным братом? Ты его вообще знаешь или папочка просто договорился о твоем замужестве?

– Мы еще детьми играли вместе и много времени проводили вдвоем. Но потом… вы же знаете. У меня вскоре началась менструация, и я стала женщиной, поэтому отец одним щелчком закрыл весь мой мир на ключ.

– Но откуда ты знаешь, что он не изменился, не стал похож на других, примитивных мужчин? – спрашивают женщины.

– Иногда из милых парней вырастают паршивые мерзавцы! – предостерегает Магда.

– Мы все время контактируем, – признается шепотом Ханифа.

– Каким образом?

– Кто ищет, тот всегда найдет, – гордится девушка своей изобретательностью. – Хоть это небезопасно.

Она признается, а страх читается в ее глазах.

– Мы обмениваемся письмами, он подбрасывает мне интересные книги, и благодаря этому я не только не забыла, как писать или читать, но и делаю это в совершенстве.

– Гм, я уже его люблю, – у Ламии в голове зреет интересная идея. – А какой он сейчас, это зрелый мужчина?

Влюбленная вздыхает и от возбуждения не может произнести ни слова.

– Ох! Он из хорошей семьи, хоть нам и родственник, – хихикает она. – Его отец – профессор, мать – журналистка, пишущая on-line, сестры учатся за границей, а он окончил университет в Польше.

Она говорит как заведенная.

– Где?! – Магда просто подскакивает.

– Bulanda, – повторяет девушка. – Это такая страна где-то в Европе.

– А ты знаешь, что я Bulandija[324]?

– Ой! Он бы наверняка хотел с тобой познакомиться! Мог бы поупражняться в польском, вспомнить…

У принцессы уже есть план:

– Ничего не бойся. Мы это можем устроить.

– Но как? Ведь в этот дом может войти только женщина!

Ламия с отвращением поднимает покрывало Ханифы.

– А кто узнает, кого скрывает эта черная тряпка? Да еще эта модель, которой вы здесь пользуетесь, – широкая черная чадра[325], окутывающая с ног до головы. Самая лучшая, чтобы все скрыть, – смеется она хитро. – Гадость, скрывающая изгибы тела, привлекательность, но также пол!

Выкрикивая, она хлопает в ладоши:

– Нет такого специалиста, который бы увидел, что находится под ней! Разве что какой-нибудь ясновидящий.

– Ох! Это рискованно! – девушка немного испугана, но тоже очень возбуждена.

– Какая у него фигура? Толстый, усатый, бородатый и рост два метра? – Ламия видит только одно препятствие.

– Да нет! Ведь он бедуин! Он немного выше, чем я, тщательно бреется и худенький, как скелет. На своих харчах приведу его в порядок, но до этого еще далеко.

– А вы были с ним когда-нибудь с глазу на глаз после тех давних времен детства?

– Сегодня в полицейском автомобиле, – шепчет Ханифа, а горло ее от волнения сдавлено.

– Прекрасно! Со стороны ты выглядела как черный холм, и наверняка вас разделяло еще и стекло, – сочувствует Магда девушке.

– Да, но все же мы могли разговаривать. Я уже забыла, какой у него приятный тембр голоса, – влюбленная мечтательно закрывает глаза.

– Ах ты маленькая сумасшедшая! – Ламия хватает девушку за холодные от волнения руки. – В следующий раз вы должны прийти к нам вдвоем. Машину оставите где-нибудь за скалой, которых тут полно, и эти пару шагов можете пройтись. Пусть парень поймет, что значит абая и никаб в этом климате. Или еще хуже – чадра.

– Так и сделаем, – деревенская простушка отважна не по годам.

Чадра матери с тех времен, когда она еще могла куда-нибудь выходить, идеально подходит для худенького парня, которому понравилась эта идея. Влюбленные не могут дождаться следующего свидания, но отец говорит, что помощь и слежение Ханифы нужно ограничить максимум до двух раз в неделю.

И вот настает день, о котором мечтали влюбленные. Они едут, как обычно, на полицейской машине, сзади девушка, накрытая с ног до головы, спереди – молодой полицейский в форме. Они не обмолвились друг с другом и словом: о чем здесь говорить, когда все уже обговорено. Мать дома от страха ломает пальцы и молится о благоразумии дочери. Находящиеся во дворце женщины отирают стены, не в состоянии дождаться. Ламия поминутно присаживается, вытягивает карточку и проверяет список необходимых вещей, нужных им для нормальной жизни. У Магды же в голове свой план. Она хочет попросить саудовца о помощи. Она все же отдает себе отчет, что сослана сюда без каких-либо оснований и противозаконно. Ведь она иностранка, и ее не предавали фатве. Кроме того, ее не поймали ни на чем, что нарушало бы законы шариата. «Они не имеют права держать меня под замком! Не имеют права! – кричит она мысленно. – Если парень учился в Польше, то наверняка не раз и не два был в нашем посольстве в Эр-Рияде. Только бы он сообщил о факте нелегального удержания польки и назвал место, а уже тогда польский консул постарается, чтобы меня освободили. Боже Всемогущий, – взывает она к имени Господа и тихонько молится, хоть и не делала этого много лет. – Помоги мне!»

Она молится, роняя тихие слезы.

Позади дома раздается звонок, и прислуга-филиппинка, шпионка Абдаллы, бежит сломя голову, чтобы проверить, кто же это, и, возможно, открыть дверь большим железным ключом, который находится исключительно в ее распоряжении. Но уже перед калиткой арестованные женщины преграждают ей дорогу.

– Это к нам, – сообщает Ламия, глядя на старуху ненавидящим взглядом. – Мы имеем право на прислугу, местную бедуинки, не так ли? Эго она.

– Но… – доносчица колеблется, обеспокоенная подозрениями. – Я должна убедиться.

Она не скрывает, для чего здесь находится.

– Не должна, – Ламия хватает ее за запястье и изо всей силы выкручивает руку, цепко держащую ключ. – Поверь, что не должна.

– Госпожа! Но что я скажу господину? – филиппинка обмякает психологически и физически, она приседает от боли.

– Он далеко, более тысячи километров отсюда, а я близко, – говорит принцесса прямо. – Ты должна договариваться со мной и работать на меня, если нет… – она повышает голос, чтобы женщина домыслила себе остальное.

– Если нет, то что? – спрашивает прислуга спесиво, или по глупости, или напыщенно и в уверенности, что при поддержке своего кормильца она в безопасности.

Звонок раздается снова, но никто не отворяет железные тяжелые ворота.

– Если нет, то вокруг огромное безлюдное пространство. Тут не одно тело погребено. «Этой идиотке нужно все объяснять без обиняков, – убеждается Ламия, стараясь запугать глупую осведомительницу. – Кроме того, я любимица старого шейха и раньше или позже отсюда выйду! Я отчитаюсь перед ним, в каких условиях меня содержал двоюродный брат и кто портил мне жизнь. Ты ничего не значащий червяк, которого за то, что он мучил члена королевской семьи, уничтожат, не вдаваясь в подробности и без шума. И не думай, что за тебя кто-то вступится! – повышает она голос, а прислуга скукоживается. – Еще набьют тебе задницу!

Раздраженная упорством простолюдинки, Ламия орет во все горло, терроризируя упрямую, как осел, бабу.

Стоящие у калитки начинают в нее колотить, и принцесса бросает быстрый взгляд на Магду, которая стоит в двух шагах от входа. Полька вырывает у прислуги ключ, вставляет его в замок, со скрипом поворачивает и открывает дверь. Но ставит ногу поперек, давая знак пришедшим, чтобы подождали и стояли тихо.

– Я, наверное, пойду на кухню.

До простой женщины наконец доходит, что с господами ей не тягаться, только подвергнешь себя опасности.

– И ты из нее никогда не выйдешь, – добавляет гордо красивая аристократка, подталкивая филиппинку к дому.

– Да, ваша светлость, – глядя в землю и шаркая ногами, доносчица удаляется и оставляет женщин в покое.

«В конце концов, кто и что докажет? – задает она себе вопрос. – С этой женщиной не могла справиться семья, а я что могу сделать? Самое главное, чтобы это не вышло наружу, но об этом уж позаботится сама принцесса. Мне об этом нечего заботиться! Я тоже привыкла к свободе, а из-за того, что позарилась на пару лишних копеек, должна быть такой же узницей, как и эти бедолаги. Wallahi, какая же я глупая!»

Принцесса быстро втягивает двоих внутрь и ведет к каморке, которую очень разумно переделала в уютную гостиную.

– Приветствуем вас в нашей скромной обители! А то еще удар вас хватит! Раздевайтесь! – взрывается она смехом, зная, что это для этой пары значит.

«Когда молодой мужчина, живущий на краю саудовского мира, увидит свою избранницу после стольких лет, не видя до сих пор, как она выросла, как стала взрослой женщиной, без абаи, а только в обычной европейской одежде, это будет для него шок. А для нее отсутствие черной завесы на лице и в придачу на теле означает почти стриптиз».

– Может, мы оставим вас на минутку одних? – Магда решает не смущать молодых. – Хотите?

Пара влюбленных молча кивает. После того как закрылась дверь, юноша бросает девушке вещи и вытирает пот со лба.

Он удивляется, глядя на девушку, по-прежнему не снимающую абаю.

– Как вы это можете выдержать? При температуре пятьдесят градусов в тени, носящейся в воздухе пыли и минимальной влажности нечем дышать, а чтобы это делать еще и через ткань, нужно иметь кислородную подушку! – иронизирует он.

Ханифа переходит к существу дела.

– Хочешь увидеть, как я выгляжу? А вдруг я тебе не понравлюсь? – выражает она свои опасения. – А если у меня нос крючком и слюна течет изо рта? У меня гнилые зубы, потому что не выходила никуда пять лет, даже к доктору. А еще у меня вырос горб и скрючена левая рука… Я просто уродлива!

Она говорит это уже весело.

– Но по-прежнему, как в детстве, остроумна и озорна.

Аббас улыбается, а губы у него дрожат от волнения. Он осторожно отодвигает завесу с лица подруги, а потом хватает широкую чадру и одним движением через голову стягивает ее. Ханифа стоит перед возлюбленным, приглаживая волосы. Она скромно складывает руки, скрещивая пальцы. Она очень худенькая, но, как обычно у саудовок, у нее большая грудь. Обычные китайские джинсы обтягивают ее худые смуглые длинные ноги, а хлопчатобумажная рубашка в клеточку, надетая на футболку с коротким рукавом, скрывает талию и свободно ниспадает до половины бедер. Обута она в черные мокасины, которые не идут к этой спортивной одежде, но это непременный элемент ортодоксального стиля в комплекте с абаей или чадрой, которые носят местные.

– Ты ничуть не изменилась, – шепчет влюбленно юноша, глядя на избранницу блестящими глазами. – По– прежнему красивая и стройная.

– Куда там!

Девушка краснеет как рак и прикрывает полные губы рукой. Она не знает, куда девать глаза.

– Я обычная деревенская девушка, – скромно признается она. – Ничего во мне нет особенного.

– Что ты такое говоришь? – возмущается возлюбленный. – У тебя глаза черные, как небо пустыни глубокой ночью, усеянное миллионами звезд…

Ханифа озорно треплет его за руку.

– Успокойся! Хватит этих глупостей! – выкрикивает она. – Если хочешь ежедневно заглядывать в мои глаза, то лучше расскажи, какой у нас план! Нужно действовать быстро, а то, если какой-нибудь парень появится и предложит отцу отдать меня в жены, тот долго думать не будет.

– У меня нет денег, чтобы начать с ним разговор, – грустно сообщает парень. – Я должен как минимум задекларировать пятьдесят тысяч риалов, а это для начинающего полицейского с мизерной зарплатой невообразимая сумма.

– Господи! Что же будет?!

– Я решил подработать и разместил резюме в Интернете. Кроме того, начал давать частные уроки английского языка, у меня уже два ученика.

– Хорошо, прекрасно! – хвалит она. – Но этого, наверное, все же слишком мало. Сколько времени ты должен будешь экономить, чтобы отложить такое состояние?

– По-прежнему долго, слишком долго… – Аббас грустно улыбается. – Мой отец, зная о моих чувствах к тебе, предложил помощь. Он дает десять тысяч. Это сбережения всей его жизни, больше у него нет, потому что он ведь должен помогать двум моим сестрам, которые учатся за границей.

– Так что же нам делать? – расстроенная девушка садится на софу и обхватывает голову руками.

Любимый гладит ее по спине, что вызывает у нее дрожь удовольствия.

Ламия без стука входит, а молодые стыдливо отскакивают друг от друга.

– Ну, что? Насладились друг другом? Спокойно, я нормальная образованная женщина, – принцесса смеется над их скромным поведением, с удовольствием глядя на девушку и парня.

– Что ж, мы разговаривали о супружестве, но сейчас это только сказка о далеком будущем, – угрюмо сообщает Ханифа. – Если только какой-нибудь кандидат раньше не отыщется и не купит меня в качестве жены, то, может, через какие-то пять-десять лет нам это удастся осуществить.

– А в чем проблема? – вмешивается в разговор Магда, стоящая в дверном проеме.

– У меня недостаточно денег, – шепчет Аббас.

– Хорошо, хорошо, что-нибудь попробую придумать, чтобы помочь вам, но вначале вы должны помочь мне, – обещает Ламия, стараясь приобрести преданных сообщников. – Окей?

– Конечно! Всей душой, потому что очень сочувствую вам и вообще не поддерживаю такие поступки. Я считаю, что это незаконно!

Юноша действительно оказывается образованным и современным человеком.

Ламия вручает лист с длинным списком необходимых вещей.

– Вот перечень. Все, разумеется, покупай будто для себя, – учит она. – Если будешь это везти к нам, то должен спрятать свертки под сиденьями или где-нибудь еще, чтобы никто их не увидел. Наверняка есть наблюдение.

– Но где и как вы, госпожа, хотите установить спутниковую антенну? Дворец как на ладони. Этого скрыть не удастся.

Не пасуя перед трудностями, принцесса инструктирует:

– Удастся. Плоская большая крыша окружена стеной, а в ее центре водосборник. Закрепим тут же около него. Интернет должен быть самым быстрым, если удастся. Телевизор, к сожалению, маленький, диаметр только тридцать два, но именно с плоским экраном. В большом полицейском пикапе наверняка где-нибудь его замаскируешь.

– Половины этих вещей у нас в глаза не видели, поэтому я должен буду поехать или в Табук или в Хаил, – услужливый парень оправдывается, словно виноват в этом. – На «BlackBerry» нужно зарегистрироваться и ждать. Это телефон с GPS, поэтому в вашей ситуации не рекомендовал бы. Чересчур легко может быть обнаружен.

– Пусть будет обычный мобильник, но с Интернетом.

– Хорошо, – соглашается Аббас.

– Как быстро ты нам это доставишь? – настаивает узница.

– Может, после выходных? – раздумывает юноша. – Я постараюсь так быстро, как это возможно.

Ламия всовывает ему в руки стопку пятисоток.

– Вот деньги. Только помни, покупать нужно хорошую технику, никаких азиатских подделок.

Молодая пара и заключенные женщины сидят несколько часов, попивая зеленый чай и прохладительные напитки, мило беседуют. Узницы, появившиеся в этих местах недавно, хотят как можно больше узнать о жизни в этой местечке, считая, что это им пригодится в случае возможного бегства. У них уже есть ключ, который Ламия отобрала. Однако она отдает себе отчет, что если она покинет это место без разрешения и уклонится от фатвы, то до конца своих дней будет изгоем и беглянкой. Без документов, без дома, денег, без семьи и друзей. Она решает подождать, дать время дедушке и вспыльчивому двоюродному брату. «В конце концов, мы организуем себе жизнь, и не будет так уж плохо. Этот дворец, если его комфортно обустроить и обставить, представляет собой неплохую недвижимость». Она приходит к выводу, что не стоит действовать чересчур поспешно, по крайней мере, не на этот раз.

– Одолжишь мне свой телефон? – после ухода гостей спрашивает Ламия у Магды.

Она хочет связаться с Рамом. Прихваченные впопыхах небольшие, по ее мнению, деньги закончатся в мгновение ока.

– Ведь твоих номеров телефона в памяти моего мобильника нет, – удивляется полька.

– Любимые номера у меня здесь, – нервничая, саудовка отвечает, показывая указательным пальцем на висок. – Нельзя доверять только электронике, которая должна подзаряжаться или которую можно потерять.

Она вынимает из руки блондинки небольшой телефончик и вбивает памятные цифры.

– Алло, – слышит она среди шума и треска голос любовника.

– Это Ламия! Где ты? Сохрани себе этот номер! – кричит она в трубку.

– Куда тебя вывезли? Я думал, что тебя уже нет в живых! Я сменил спонсора, место жительства и, разумеется, работу.

Рам смеется, но по тембру голоса слышно, что он сильно удивлен, что принцессу не убили. Слышны также смущение и неуверенность, а не радость от того, что отыскалась его бывшая меценатка и любовница.

– Перезвони мне, а то на мобильном не много денег, – приказывает женщина. – Нужны деньги. Возьми те, которые я тебе перевела, и попробуй как-то мне их доставить.

Она отдает приказы нетерпеливо, как всегда.

– Окей, – говорит мужчина бесцветным голосом. – Я должен заканчивать. Связь ужасная.

– Позвони вечером, – приказывает принцесса тоном, не допускающим возражений. – Нужно это подробно обговорить.

Магда получает назад телефон и удаляется к себе в спальню. «Только я такая идиотка, что ничего не помню. Говорю себе, что не буду засорять память, не сохраняю телефонных номеров в телефоне, – бесится она, критикуя себя. – Когда-то звонила в посольство, но подумала, зачем мне их номер. Я самостоятельная и независимая, и никакая официальная помощь никогда мне не понадобится. А теперь застряла на этом безлюдье, куда Макар телят не гонял. Неизвестно, когда и вообще выберусь ли отсюда!» Полька невольно вздрагивает от этой мысли. Принцесса так легко ее не отпустит, пленница знает это прекрасно. С Аббасом с глазу на глаз нет шансов поговорить, значит, единственное спасение – это Интернет. «Я должна вооружиться терпением, все будет хорошо», – успокаивает она себя.

Постепенно в течение пары недель плененные женщины устраиваются удобно. Самая большая проблема с Интернетом, на безлюдье связь хромает или поминутно прерывается. Купленный платиновый пакет спутникового телевидения хорошо берет только пару программ, а остальные или со «снегом», или их вообще нет. Но у них все же уже есть связь с миром. Благодаря купленному лэптопу и оплаченному на весь год телефону они начинают вызванивать знакомых. У принцессы их немного. Она относилась к людям, как к вещам, поэтому не может рассчитывать на помощь. Знакомый юрист, которая составляла договор о фиктивной благотворительной организации, после того как Ламия представилась, мгновенно прервала разговор. «Мириам, пожалуй, не позвоню, – шутит Ламия над собой. – Интересно, получила ли она за мои поступки?»

Она думает об обманутой партнерше, но ее не особенно жаль. Пошли к черту такие простаки! Рам набрал воды в рот и не звонит. «Что он задумал? – беспокоится принцесса. – А может, он польстился на огромные деньги и сразу снял их со счета или перевел своей семье? Они планировались на черный день, а теперь заразы из Бангкока будут носить мои самые лучшие украшения! Я больше этому рабу не позвоню! Так низко я еще не опускалась! Может, я должна была его еще просить, чтобы отдал мне мое?!» Принцесса бесится: она не может себе простить, что доверяла бывшему слуге. «А кому еще? – впервые задает себе этот немаловажный вопрос она. – Кому я могла доверять? Кому верить? Один более или менее преданный мне человек – это слуга, но даже он на меня плевать хотел и не звонит!» Обреченная в основном общаться только сама с собой, она начинает задумываться над своей жизнью и приходит к выводу, что у нее вообще нет друзей, что ничего она в жизни не достигла. «Хорошо развлекалась», – думает она, глядя на собственное отражение в зеркале.

– Горькая правда! – выкрикивает она громко.

«Устраивала вечеринки, на которых все гуляли, пили, жрали, трахались, но такие развлечения не приносили мне ни удовольствия, ни радости. Зачем я их организовывала? Чтобы все делать назло двоюродному брату Абдалле и королевской семье? Чтобы противостоять ортодоксальному закону? Глупо так бунтовать против сложившихся условий, правил и принципов, вот что! – признается она себе. – В другой, нормальной стране я вела бы себя наверняка иначе. Не должна была бы всему говорить «нет» и не должна была бы это так демонстрировать. Wallahi! Чтобы нужно было бороться за то, чтобы не закрывать лицо или встречаться с подругами и друзьями, чтобы повеселиться?!» Принцесса падает лицом в подушку в отчаянии плачет. «В довершение всего я еще и отвратительно себя чувствую! – шепчет она, вытирая нос о наволочку. – Почему мне так плохо?! Почему я становлюсь все слабее? Сдохну тут напрасно, и никто по мне не заплачет!» Ламия все больше впадает в отчаяние.

Магда тоже раздражена, потому что начала нескончаемую переписку с польским посольством. Она чересчур многого ждала от этой институции, вообразила себе, что как только она сообщит консулу о своей ситуации, то он сядет в самолет или машину и примчится, как рыцарь на белом коне, чтобы защитить невинную девушку от саудовского дракона. А тут ничего подобного! Куча процедур, законов, запросов и предписаний – лишь бы только гостеприимное саудовское общество не обеспокоить.

– Значит, вы на спонсоринге у принцессы? – спрашивает консул, когда полька решает позвонить и прояснить дело лично.

– Да, – признается Магда.

– И с кем вы сейчас находитесь под Мадаин-Салех? – сухо спрашивает он, словно хочет быть не ее защитником, а обвинителем.

– С принцессой, – отвечает девушка. – Но я здесь не по собственной воле!

Она выкрикивает, потому что от холодного голоса дипломата у нее сдают нервы.

– А по чьей? Вы подписали договор о спонсоринге и работе?

– Да, но…

– Теперь уже нет никакого «но». Если госпожа спонсор захочет, чтобы вы ее сопровождали, вы должны это делать. Вы получили договор на английском или только на арабском языке? – консул все же ищет возможность вытянуть девушку из трудного положения.

– По-английски тоже.

– Ну, тогда все накрылось медным тазом! – смеется он глуповато.

У Магды на глазах появляются слезы.

– Вам моя ситуация кажется смешной? Принцесса получила фатву и будет находиться в этом дворце до конца своей жизни, значит, я должна тут ей быть компаньонкой, потому что подписала договор о работе? Алло?! Это черт знает что! – не может она совладать с собой.

– Когда заканчивается ваш контракт?

– Через одиннадцать месяцев.

– Если к тому времени проблема будет по-прежнему актуальна, позвоните мне, – вежливо информирует ее консул. – До тех пор ни я, ни кто либо другой вам не сможет помочь. Прощаюсь и желаю приятного дня.

– Ах ты хрен моржовый! Ты дипломат гребаный! Ты… – Магда слышит гудки. – Я гражданка Польши, ты отъел брюхо на моих налогах!

Несмотря на то что на другом конце провода нет собеседника, она выливает весь свой гнев и отчаяние в трубку.

Наконец она падает на кровать и заливается слезами.

– Ради Бога! И я должна здесь, в этой эксклюзивной чертовой дыре выдержать почти целый год?! – кричит она, от беспомощности молотя кулаками по одеялу.

Сделав пару глубоких вдохов, когда успокоились нервы, она дрожащими пальцами набирает очередной номер телефона.

– Григорий, – шепчет она в трубку. – Григорий, помоги мне, я в безнадежной ситуации.

Она не слышит ответа на другом конце провода, только громкое сопение.

– У тебя столько друзей, ты даже американского посла знаешь…

Бывший любовник шипит сквозь зубы:

– Не звони мне больше! Если вляпалась в дерьмо, то и тони в нем одна, а не втягивай других. Я тебя вообще не знаю! – говорит он испуганно, телефон может быть на прослушке. – Ты ошиблась!

«Крах, полный крах!» – подытоживает Магда и с этого дня выходит из своей комнаты только за едой, чтобы съесть ее в одиночестве или у себя в спальне, или на крыше дворца с проклятым видом на большое набатейское кладбище.

Принцесса тоже начинает избегать общества. Чаще всего она лежит в кровати, трогая свое изменяющееся тело. Она дотрагивается до растущего живота, набухшей груди, своих все более утолщающихся ног, и ей не хочется жить. «Что я с этим багажом сделаю? Что же будет? Как от этого избавиться? – задает она себе тысячу вопросов и пока выбирает наиболее свободную одежду, но кардинальные изменения не могут не заметить проживающие в доме. Никто, однако, ни о чем не спрашивает, никто не высказывает своего мнения, не интересуется и не спрашивает о здоровье или самочувствии, так как все в этой золотой клетке находятся из-за Ламии и все ее не выносят. Она виновата в их пленении, их мучениях и несчастье. По их мнению, она могла бы сдохнуть, так, может, по крайней мере, раньше бы закончился этот ад.

Только молодые деревенские влюбленные, Аббас и Ханифа, лучатся счастьем, потому что в безлюдном дворце нашли для себя место, свое первое гнездышко. Они просиживают часами в маленькой гостиной, разговаривают, читают книги, смотрят телевизор и слушают музыкальные программы. Они делают все, что на свободе сурово запрещено незамужней женщине и свободному мужчине. Им даже в голову не приходит ничего порочного, а самое большое проявление нежности – осторожное прикосновение к руке любимого. Самое важное для них – это то, что они могут быть вместе.

* * *

Однажды утром, около шести месяцев пребывания женщин в изгнании, приезжает в белый дворец большой черный лимузин. Водитель вручает охраннику, который печется в будке, размещенной снаружи у главных ворот, конверт с блестящей королевской печатью, адресованный Ламии. Умирающий шейх Наим смилостивился над своей любимой внучкой. Он желает ее как можно скорее увидеть. Пленная принцесса свободна, но не хочет трогаться немедленно и задерживает шофера, которого размещает в отеле «Мадаин-Салех». Она объясняет, что должна собраться, да и ехать днем безопаснее. Ее трясет от мысли о свободе. Наконец она выйдет за забор, наконец ступит ногой на лестницу и почувствует ветер свободы под абаей. «Больше никогда не позволю себя сцапать, – обещает она себе. – Больше никогда не сделаю этой ошибки – доверять дуракам». Она отдает себе отчет, что когда дедушка увидит ее в интересном положении, то мгновенно выпроводит обратно. Они разрешат ей родить этого ребенка, но позже расправятся с ней окончательно. Она в этом убеждена на сто процентов. И не поможет то, что она жертва, а это маленькое существо в ней – плод сексуального насилия. Если в арабской стране женщину принудил к сексу мужчина, то она виновата, потому что наверняка своим поведением спровоцировала насильника. Принцесса хорошо об этом знает, так как не только воспитывалась в Саудовской Аравии, но еще и изучала в Сорбонне международное законодательство, а специализировалась на законе шариата. Было это сто лет тому назад, но такие знания из головы не вылетают.

– Может, для тебя это дико, но я знаю, что если узнали бы о ребенке, то меня бы уже наверняка убили, – смеется она, поясняя ситуацию удивленной Магде. – Это был бы самый большой позор для семьи, больше даже переписки и сотрудничества с «Аль-Каидой».

– Я не могу! Это просто бред! – выкрикивает полька.

– Согласна с тобой.

– Так что мы будем делать? Я же к тебе приписана, значит, твое возвращение в нормальный мир означает также и мое, а твой плен – мой. Этого я больше уже бы не вынесла, – признается она искренне. – Ламия, черт возьми, придумай что-нибудь! Ты же можешь!

– Дай мне подумать, на разрешение этой проблемы нужно немного времени.

У хитрой принцессы план уже готов.

– Позвони Ханифе. Она должна купить в аптеке кое-что, а ты позже приготовишь мне горячую (это должен быть просто кипяток) ванну, – распоряжается она.

Перед реализацией своей сумасшедшей и рискованной идеи она решает сделать еще один звонок. «Нечего возноситься от гордости, – думает она. – Знаю, что этот мерзавец промотал все мои деньги и другое имущество, но у меня нет никого другого, кто захотел бы мне помочь. Даже за большие деньги».

– Рам? – звонит она бывшему любовнику.

– Ах, госпожа… – мужчина в шоке. – У меня украли телефон, а все номера у меня были в нем на sim-карте и поэтому…

– Перестань врать! Хватит уже! – перебивает его глупые объяснения Ламия.

– Верь мне! Я в самом деле хотел привезти деньги, но не знаю, где ты.

– У тебя есть деньги? – удивляется она, потому что была убеждена, что таец давно их использовал для реализации собственных целей.

Рам начинает изворачиваться:

– Немного только… Дом, где в саду мы закопали сундук, арендовал какой-то белый иностранец, нужно подождать, чтобы они выехали на отдых. Что-то им в Саудовской Аравии так нравится, что не двигаются ни на шаг, – пробует он сменить щекотливую тему.

– А мои деньги на твоем счету? – принцесса не дает сбить себя с толку и переходит к существу дела.

– Я же тебе говорил, что сменил спонсора и работу, поэтому должен был ликвидировать старый банковский счет. Я боялся снять такую наличку и перевел их все в Бангкок, – признается он тихим голосом.

– И как я должна тебе доверять?

– Я говорю правду! У меня есть немного собственных сбережений, которыми ты можешь распорядиться в любую минуту.

– Сколько?

– Пять тысяч, – шепчет он в ужасе.

Принцесса взрывается истерическим смехом.

– Что?! Ничего себе! – хихикает она, держась за большой живот.

– Извини… – мужчина просто стонет.

– Хорошо.

Ламия после стольких месяцев уединения знает, что в принципе у нее нет человека, на кого она могла бы положиться, а этого, по крайней мере, за деньги можно купить.

– Завтра я возвращаюсь в столицу и свяжусь с тобой, – сообщает она ему холодно. – Может, на этот раз ты запомнишь мой номер телефона, а?

Она иронизирует.

– Я рад! Конечно, госпожа! Я уже это делаю! Я всегда к вашим услугам! – выкрикивает Рам радостно, а женщина приходит к выводу, что период ее отсутствия тоже нелегко ему дался.

– До скорого свидания, – говорит она барским тоном и отключает телефон.

«Что за проститутка! – мысленно характеризует она бывшего любовника. – Что за азиатская гнида! Как я могла спутаться с таким дерьмом?!»

Она так нервничает, что задыхается.

– Уф! – пробует успокоиться она.

«Хватит морочить себе голову черт знает чем, – решает она. – Время очистить тело перед далекой дорогой». Принцесса шутит, стараясь не придавать значения предстоящему заданию. Прежде всего она решает подышать свежим воздухом и направляется в сад. «Как я ненавижу этого ублюдка! – уговаривает она себя. – Как же было просто и радостно воображать себе шесть месяцев, что я убью ребенка Абдаллы. Но теперь, когда я уже должна это сделать, я начинаю смягчаться, – признается она в человеческих чувствах. – Ну, как я это сделаю? Этот уже вполне большой малыш обустроился во мне, играл со мной, я чувствую, как бьется его сердце, движение ручек и ножек, даже как он икает! Wallahi, не знаю, как я с этим справляясь! Может, все же найти другой выход?»

– От этой кретинской беременности я начинаю глупеть! – вскрикивает она. – Что со мной творится?! Парень хотел меня убить, изнасиловал, всегда был со мной жесток, а я должна отказаться от вендетты и от собственной жизни из-за каких-то глупых сантиментов?

Она начинает себя убеждать:

– Нет, я не буду расклеиваться! Не дам себя сломать! Я должна сохранить беременность и рисковать, что мне вынесут окончательный приговор только потому, что мне чего-то жаль, что появилось в результате агрессии, чего-то, что является частью ненавистного мне мужчины?! О нет! Это вина не моя и не этого ребенка. Мы только жертвы, жертвы отвратительного мужчины и архаической глупой системы.

Ламия тяжело садится в удобное кресло, сильно опирается спиной и скрещивает руки на заметном уже животике. Маленькое существо, чувствуя ладони матери, начинает двигаться.

– Хочешь со мной поздороваться? – женщина обращается к своему животу. – Hello! Как дела? Мне жаль, но ты должен будешь сегодня из меня выбраться. В другие времена и в другом месте я родила бы тебя нормально. Жили бы мы себе потом в безопасности и счастливо. Но, к сожалению, это не случится ни здесь, ни сейчас. Даже если мне удалось бы тебя доносить, то когда бы, маленький карапуз, ты появился на этот паршивый свет, тебя тут же забрали бы и наверняка отдали бы в приют. Мать-бесстыдница не достойна ребенка, значит, лучше малыша просто выбросить на помойку, – горько говорит она. – Никто тебя не возьмет, никто тебя не захочет, потому что ты плод греха. А мне наверняка в конце отрубили бы головку.

Принцесса говорит мягким голосом. Она разговаривает так, как и любая мама со своим ребенком, только в этом случае мать сообщает малышу о страшных вещах.

– Для чего это, госпожа? – вспотевшая Ханифа, которую Магда привела в сад, подает Ламии небольшой пакетик из аптеки. – Моя мама говорит, что принимать слабительные не очень хорошо для беременной.

Девушка говорит простодушно, тепло глядя на женщину, а полька мгновенно понимает намерения беременной саудовки.

– Зачем ты вообще кому-то об этом говорила?! – принцесса бесится не на шутку и делает несколько шагов к деревенской курице. – Ты не можешь держать язык за зубами?! Или я должна рассказать твоему отцу об Аббасе?!

Девушка при этих словах бледнеет.

– Я должна ему наглядно продемонстрировать, какую ловкую змею он воспитал в своем домашней тюрьме, помочь понять, что ничто не поможет, никакие решетки, никакая изоляция, потому что любовь настолько сильна, что проникнет даже через самую узкую щелочку? – заканчивает она уже с улыбкой, добродушно похлопывая испуганную простушку по щеке.

– Извините, мама не скажет никому, – поясняет бедуинка, преданно глядя. – Ей уже давно запрещено разговаривать в присутствии отца. Я никогда не слышала, чтобы она произносила при нем хоть слово, а писать она не умеет…

Ханифа с забавным выражением лица разводит руками.

При этих словах три нервные шпионки смеются до упаду.

– Хорошо, хорошо. Иди домой и будь осторожна. Помни, не позволяй у себя отобрать любовь, – советует опытная женщина. – Тут немного денег, чтобы твоему Ромео хватило на приданое.

Она всовывает последние риалы, которые у нее остались.

– Госпожа! – растроганная Ханифа не может вдохнуть и благодарит: – Szukran dżazilan.

– Ты очень нам помогла пережить это изгнание, и мы тебе до конца жизни будем благодарны. Ты образованная, отважная и энергичная молодая женщина. Я никогда тебя не забуду, моя дорогая.

– Если вы когда-нибудь захотите приехать сюда осмотреть древности…

– Любимая! Никогда в жизни!

Магду и Ламию очень рассмешило такое предложение.

– Жаль, – говорит девушка с неподдельной грустью и с надеждой в голосе добавляет: – Но, может, еще когда-нибудь встретимся?

– Конечно.

У Ламии нет больше времени на болтовню и переливание из пустого в порожнее.

– Еще одно! Завтра чуть свет пусть твой парень приедет сюда и заберет все вещи, которые купил по моему распоряжению. Это будет мой свадебный подарок.

– Wallahi! – деревенская девушка от счастья бросается принцессе на шею, но через минуту приходит в себя и целует госпоже руку.

– Проваливай уже, – говорит Ламия резко и выпихивает девушку за огромную калитку, зная, что снаружи ее ждет современный и добрый мужчина. – Пусть вам повезет, – шепчет она в темноту.

Две пленницы медленно идут ко дворцу, чтобы осуществить общий план.

– И что теперь? – спрашивает Магда, заглядывая в аптечный пакетик. – Думаешь, что ребенок – это как куча дерьма: применишь слабительное и высрешь его?

Она становится грубой, от судьбы этой паршивой самолюбивой принцессы зависит и ее будущее.

– Не будь хамкой! Если высру все кишки, то высру и это маленькое дерьмо, – отвечает она в том же тоне. – Что ж ты за медсестра, если не понимаешь в народной медицине и применении трав?! А сейчас организуй мне только воду и выметайся! Если ты мне будешь нужна, то я тебе позвоню.

Беременная идет в свою спальню.

Ламия наливает в стакан холодной воды и пьет таблетку за таблеткой. Она слышит еще некоторое время, как хлопочет полька, как она, уходя, захлопывает за собой дверь. Принцесса закрывается в ванной, полной пара. «Настоящая сауна, – думает Ламия, немного запаниковав. – Как я это выдержу?! Наверное, скорее сама удушусь, чем выдавлю из себя этого ребенка!»

– Уф! – она быстро выходит из жаркого помещения, она шепчет: – Не справляюсь!

Ей хочется плакать.

– Но ведь я не могу обрекать на казнь ни себя, ни в чем не повинную Магду, – старается она себя уговорить, борясь со слабостью.

Принцесса бесится:

– Это ребенок Абдаллы! Насильника, садиста, выродка и религиозного фанатика! А если он заберет у меня ребенка и воспитает себе подобного?! Ведь его несчастная мать была нормальной, современной образованной женщиной! И вот, пожалуйста, что ее муж сделал с их сыном. А как мой добрый чудесный папа мог что-то подобное организовать сестре?

Впервые в жизни об этом думает она, глотая при этом три таблетки сенны.

– Как он мог ее сосватать за деревенского дурачка, мутавву-бедуина?!

Она тяжело вздыхает и кривится после того, как проглотила две ложки касторового масла.

– Все саудовские мужчины такие! – приходит она к страшному выводу. – Мой хороший и якобы справедливый дедушка, мой любящий и нежный отец, сумасшедший самый любимый Хамид…

Принцесса перечисляет тех, кого знала и любила и кто ее ранил.

– Они добры только к себе и к другим особям того же пошиба. Но мы, женщины, к таким в этой стране не относимся. Мы были, есть и будем худшие! – подытоживает она, от бешенства скрипя зубами.

Измученная событиями, с противным вкусом во рту, она ложится на кровать и молниеносно засыпает. Ее мучат кошмары, но она не может проснуться. Через два часа она открывает глаза, огромные от испуга.

– Ну, мой малыш, – резко обращается она к плоду, который, чувствуя, как нервничает мать, беспокойно вертится в ее животе. – Пора выбираться. Поверь мне, это для твоего же добра.

Держась за живот, который стал твердым и болит, она смеется как сумасшедшая, с огромным усилием встает, сбрасывает широкий пеньюар и мелкими шажками входит в ванную.

Через два часа страшных родовых болей и заворота кишок она садится на унитаз. Потом – снова в ванну, но ненадолго, потому что ежеминутно садится на горшок. Слабительное начинает действовать. От горячей воды ее тело уже красное и набухшее, но принцесса не обращает на это никакого внимания, потому что отчаяние сменяется гневом. Она во что бы то ни стало хочет реализовать то, что начала. «Я должна выбраться из этого плена, из этой чертовой золотой клетки! – шепчет она, омывая лицо холодной водой. – Я должна снова быть свободным человеком! Я не для того столько вытерпела, чтобы сейчас сдаться». Когда она чувствует, что больше ни секунды не выдержит в кипятке и пару, она потихоньку садится, хватается за металлические ручки, встает и поднимает ногу, чтобы перебросить ее через край ванны. В ту же минуту ее пронизывает невообразимая боль и мощная схватка охватывает низ ее живота. Женщина не имеет понятия, это из-за слабительного или это начинаются роды. Ей страшно хочется в туалет, но она не может выбраться из ванной. Она присаживается, вытягивает пробку и пускает холодную воду, которой поливает голову и шею…

Она стонет, обнимая твердый, как бетон, живот и наклоняясь вперед.

– Я, наверное, рожаю. Хорошо я сообразила со слабительными, – вслух хвалит она себя. – Справлюсь!

Принцесса выкрикивает, а голос эхом отражается от четырех пустых стен:

– Магда! Магда!

В возбуждении из последних сил она хватает телефон и орет в трубку во все горло.

– Ламия! Ты сумасшедшая! – медсестра врывается в ванную и видит женщину, сидящую на корточках в ванной, перепачканной кровью. – Ты изойдешь кровью! Зачем тебе нужен был кипяток?! Сейчас склеишь ласты, а они во всем обвинят меня и перережут мне горло!

«Очередной человек думает только о себе и не видит мучений других, – приходит к выводу Ламия после слов подруги по несчастью. – Она находилась тут со мной столько времени, столько бессонных ночей и дней в одиночестве, очень неплохо знаем друг друга, и теперь эта маленькая сучка беспокоится только о собственной шкуре! Что за отвратительное чудовище!»

– Не думай об этом! – хрипит она сквозь сдавленное горло. – Я смогу.

Она тужится изо всех сил – и на дно ванны вываливается маленький, но полностью сформированный человечек. Ламия протягивает трясущуюся руку к блондинке, и та дает ей приготовленные ранее ножницы. Мать сама перерезает пуповину новорожденному сыну.

– Мальчик!

У Магды – улыбка в глазах от вида чудом родившегося ребенка.

– Может, все же отдадим его Ханифе, чтобы передала какой-нибудь бездетной семье? Или оставила у мечети? – спрашивает она грустно: ей жаль здорового новорожденного, который начинает тихо попискивать и сучить маленькими ручками и ножками.

– Наверное, Бог оставил тебя, идиотка! – выкрикивает принцесса. – Или ты хочешь погубить бедную девушку, или нас подвергнуть еще большим неприятностям!

– Знаешь, сколько людей хотело бы иметь детей, а у них ничего не получается? – спрашивает Магда.

– Это меня не касается! И тебя тоже!

Ламия хорошо знает эгоистическую натуру девушки и не понимает, что с ней случилось.

– Приемные дети – это прекрасная идея, но не в арабской стране, не у мусульман. Каждый хочет иметь свое потомство, а приемный детей считают здесь рабами. Хочешь такой судьбы для этого малыша?

– Лучше такой, чем никакой, – выказывает Магда милосердие.

– Замотай его в это полотенце, ну же! – приказывает принцесса, не желая, чтобы девушка полностью ее растрогала. – Ох уж эти женские гены!

Полька взрывается, чувствуя теплоту маленького тельца у своей юной груди.

– А какие у меня должны быть?! Мужские?! Ты чудовище, – говорит она грустно со слезами на глазах.

– Только им и буду, сейчас вот только немного соберусь, – Ламия с усилием выдавливает из себя детское место. – Положи ребенка на кровать и принеси мне штук шесть таблеток угля и воду. Я должна остановить эту очистку кишок, я ведь уже пустая.

Принцесса сообщает это довольно и со злой усмешкой на губах.

Магда выполняет поручение автоматически, но постоянно находится в спальне принцессы. Она не хочет оставить в ее лапах бедного невинного ребенка. Она не может его бросить.

– Иди к себе, собери вещи и выспись, – приказывает Ламия, когда выходит из ванной уже переодетая и пахнущая. – Ты мне сегодня больше не нужна.

Она произносит приказы, как королева.

Магда тихонько всхлипывает.

– Что ты хочешь с ним сделать? Посмотри, какой он красивый и сильный. Он вообще не от деревенщины. Это не ребенок Абдаллы, поэтому ты не должна его убивать, чтобы отомстить двоюродному брату, – говорит она просительно, предвидя то, что сделает жестокая женщина.

– Отвали! Не вмешивайся не в свое дело!

– Это ребенок твоего тайского любовника, моя ты госпожа, – не сдается блондинка. – У него раскосые глаза и желтая кожа.

– Ты свинья!

Принцесса бьет правдивую подругу наотмашь по лицу, та чуть не теряет сознания от удара.

– Ты что, хочешь остаться здесь вместе с крошкой до конца своих дней? Если да, я могу это устроить. Шейх милостив ко мне, а не к тебе, моя дорогая. Ты едешь со мной прицепом, – сообщает она сквозь зубы. – Если Абдалла узнает, что ты сделала отсюда хотя бы шаг, то сразу начнет искать, чтобы засадить в тюрьму за разврат, за побег или за все вместе. Хочешь узнать прелести арабской задницы?

– Спокойной ночи, Ламия.

Магда поворачивается, не обронив ни одной слезы. Все они высохли во время провозглашенного списка ожидающих ее опасностей.

Принцесса, нервничая, тяжело садится на кровать, а новорожденный сразу перестает плакать. «Может, он взял и умер, – надеется Ламия. – Может, Аллах милостив даже к таким грешникам, как я, и выручил меня в этом страшном деле». Она отбрасывает край полотенца, закрывающий миниатюрное личико мальчика, и видит, что тот сладко спит. «Wallahi! – мать взывает к Богу, верить в которого перестала после смерти родителей и которому с тех пор никогда не молилась. – Wallahi! Если я хочу жить, то должна это сделать!»

Принцесса мысленно кричит, сердце ее кровоточит. Сразу же, мгновенно, без раздумий, решительно она принимает решение. «Сейчас! Я не позволю, чтобы меня убил этот случайный, нежеланный ребенок и в придачу ублюдок от слуги. Это бедствие, поражение!»

Она осторожно закутывает новорожденного с головой и выходит с ним через дверь для прислуги с черного хода. Там есть деревянный стол, небольшой ящичек с песком и садовые инструменты.

Он укладывает спящего малыша на столешницу, берет обеими руками лопату, и та со звоном отскакивает от земли. «В землю я его не закопаю, потому что здесь нет даже песка, только скалы и камни, – паникует она. – Никуда его не спрячу! Нигде не скрою! Что делать? Что делать?» – спрашивает она сама себя.

Через минуту она бежит в кухню, откуда приносит острый нож резника, тесак для мяса и пару черных мешков для мусора. Как сумасшедшая, она ходит кругами, ломая пальцы и дергая себя за волосы. Поминутно бросает взгляды на столешницу, на которой лежит маленький живой сверток. Через некоторое время ребенок теряет терпение, так как ему становится холодно. Он начинает крутиться, разворачивается, и видно, как мило он кривит маленький ротик. Мальчик глубоко вздыхает и издает слабый писк, который является вступлением к плачу. Мать подскакивает и закрывает ему лицо, она не может допустить шума, который бы ее разоблачил. Она кладет холодную смуглую ладонь на лицо миниатюрного человечка, закрывая его почти полностью. «Какой он маленький», – проносится у нее в голове в тот момент, когда она усиливает давление и душит своего первенца. Новорожденный только пару раз дергает в воздухе коротенькими конечностями, потом выпрямляется – и через минуту его тело безжизненно лежит на струганой столешнице. Ламия тяжело дышит. Рот у нее полон слюны, она чувствует подступы тошноты, но возбуждение и холодный ветер ставят ее на ноги. Она подстилает черный мешок, кладет на него малыша и принимается за дело. Прежде всего отрезает ребенку ручки, потом ножки… головку… Маленькая голова отскакивает от стола, падает на плитку и катится к противопожарной емкости для песка. Мать хватает ее одной рукой: она настолько маленькая, что помещается в ее ладони. У Ламии шумит в голове, звенит в ушах, но ни одна мысль не появляется в мозгу. Она действует, словно у нее амок. Наконец она упаковывает части сына в пару черных мешков. Голову закапывает в ящик с песком, ножки и ручки – на одной небольшой клумбе тут же у пальмы, а тело с размаху перебрасывает через ограду. «Собаки раздерут, не будет и следа». Детоубийца улыбается как сумасшедшая, минуту смотрит тупо перед собой в черное, как смола, беззвездное небо, а после тщательной уборки всех инструментов и затирания следов тяжело падает на стоящий рядом стул. «Завтра я буду свободным человеком, – повторяет она мысленно. – Завтра начну жизнь снова, но постараюсь все в ней изменить. Так и будет, – решает она. – Прощай, мой сынок!»

Она поворачивается к забору, за которым простирается большое старинное кладбище.

«Красивое место для вечного упокоения», – утешает она себя или невинную душеньку, которую за минуту до этого собственноручно погубила. На минуту принцесса закрывает глаза, из которых тоненькой струйкой текут горькие слезы.

– Спокойной ночи, маленький, – уже вслух говорит она, уходя.

С распущенными волосами и сумасшедшим взглядом, она направляется во дворец, в котором должна провести последнюю ночь.

– Спокойной ночи, – шепчет она еще раз, словно не может расстаться с любимым ребенком.

Арабские эмансипе

Студенческая жизнь

Марыся, подло обманутая принцессой Ламией, теряет весь запал, и не только в отношении благотворительной деятельности, но также науки, заботы о ребенке. Она не в состоянии быть хорошей женой и доброй дочерью. Она разочаровалась во всем. Ей не хочется ни с кем контактировать, разговаривать, она не может ничего объяснять. В ее голове снова и снова раздаются слова Хамида, который с мертвым, как маска, лицом, передавал ей вердикт шейха.

– Мириам Ахмед Салими бен Ладен – невинная жертва преступления, – переступив порог их дома, Хамид дословно процитировал, как будто говорил о чужом человеке.

– А что с той? – Марыся не может успокоиться и задает волнующий ее вопрос, который напоролся на холодный взгляд мужа.

– Виновной займутся в высшем семейном кругу, – процедил он сквозь зубы.

– Кто? – снова перевесило женское любопытство.

– Абдалла, ее махрам, он будет исполнителем справедливого приговора, – сообщил муж, глядя в мраморный пол их прекрасной виллы, и ушел к себе на этаж.

– Ага, – только так отреагировала женщина, которая от этих страшных вестей просто окаменела.

«Значит, ее уже нет в живых! На этот раз ей не удастся выскользнуть. Из того, что принцесса рассказывала, можно понять, что ее двоюродный брат тот еще тип, к тому же извращенец и садист».

– Разумеется, ты отдаешь себе отчет, что нельзя никому рассказывать, что случилось и каковы результаты следствия, – громко предостерегает Хамид, стоя наверху лестницы.

– Как будто я буду хвастаться, что меня обвели вокруг пальца, как первую попавшуюся идиотку, к тому же на мои деньги финансировали акты…

– Ты что, не понимаешь, женщина, что значит ни гу-гу?! – муж выглядит так, словно сейчас может подскочить к ней и избить. – Ты все же полная…

Он задушил в себе досадный эпитет.

С кем же Марыся могла бы разделить несчастье? Кому пожаловаться? На чьем плече поплакаться? Мать она давно уже решила оберегать и не сообщать ей о страшных вещах. Она, бедолага, немало пережила и едва выбралась из депрессии. Марыся не будет вбивать ей последний гвоздь в гроб. Кроме нее, у нее нет ни подруг, ни близких сердцу людей, которым она мола бы на сто процентов доверять. Теперь до нее доходит, что у нее нет никого, что живет она одна как перст в эмоциональной пустыне.

«Что-то со мной не так, – думает она, лежа третий день кряду в кровати и вылезая из нее только в ванную и в кухню. – Почему у меня нет ни одной родственной души? Почему весь мой мир замыкается на семье? А Кинга? Что ж, нас с ней связывают ничего не стоящие пустяки и то, что мы живем в одной неблагоприятной для женщин стране, какой является Саудовская Аравия. И только. Это все. Никогда не думала, что могла бы ей доверить и искренне по своей воле приоткрыть край одной из моихтайн, – приходит она к выводу, оценивая ложную дружбу. – Я живу в городе, в котором слабый пол изолирован, но я сама давным-давно отделяю себя от окружающего мира. Никогда у меня не было подруги, которой бы я хотела рассказать о себе, открыть правду, мои чувства и слабости». Она поднимает телефон, звонящий уже, пожалуй, в десятый раз и высвечивающий один и тот же номер. «Что за черт!» – злится Марыся, думая выложить человеку на другом конце провода все, что о нем думает.

– Марыся, что с тобой?

Хамид забил тревогу и рассказал матери о странном поведении дочери.

– Доченька, как там учеба? – зондирует Дорота почву дрожащим тихим голосом. – Любимая моя, пора возвращаться к жизни! Я не буду спрашивать, что случилось…

– Потому что обо всем знаешь! – выкрикивает собеседница. – Перестань уже ломать комедию!

– Я знаю только, что нужно, и не хочу знать больше, а ты будь вежлива, – Дорота проявляет необычное терпение и по-прежнему говорит с теплотой. – Почему ты не звонишь?

– Потому что у меня нет телефона, – обычным голосом признается Марыся. – Я потеряла все на свете. Никогда ни в какой записной книжке не записывала номеров, только в памяти телефона, поэтому одним махом с потерей мобильного все черти взяли.

– Это плохо. Может, я перешлю тебе пару визиток? – предлагает она. – Мой номер у тебя уже есть, значит, из самых важных нет у тебя еще номера Дарьи, Лукаша, нашего посольства, консула, Кинги, доктора Сингх, лечащей женские низы, дантиста…

– Оставь меня в покое, мама!

Марыся падает на кровать и нажимает красную кнопку в телефоне. «Не хочу никаких номеров, не хочу ни с кем контактировать, потому что если бы у меня был кто-то близкий, то он сам бы уже давно мне позвонил. Живу, как рак-отшельник», – приходит она к выводу в отношении себя.

– У тебя в кабинете есть новый компьютер и iPad, а также сканер, – Хамид только на секунду просовывает голову в дверь спальни, сообщая о покупке, и исчезает.

Со дня злополучного события они почти не видятся. Он уходит на работу чуть свет, когда Марыся еще спит, а возвращается ночью, когда она уже спит. «Может, за то, что меня обелили, они потребовали от него вернуться к конспиративной антитеррористической деятельности, ведь у него это так хорошо получалось?! – жена думает об этом с содроганием. – Не исключено, что теперь они хотят его использовать в какой-нибудь рискованной операции. Вместе с деньгами, достоинством и радостью жизни я вдобавок потеряю доброго мужа? Нет, нет! Это невозможно! – беспокоится она и тут же сама себя успокаивает. – Он ведет себя так, как будто смертельно на меня обижен. Наверное, мне нужно его сцапать, прижать к стенке и искренне поговорить. В конце концов, именно он и только он – мой самый лучший друг. Разумеется, кроме того, что он прекрасный муж и нежный любовник, а также чудесный отец для маленькой Надежды. Делать нечего, нужно наконец как-то собраться и поднять задницу, потому что я одним махом потеряю все», – окончательно решает она и, как побитая собака, тащится в ванную.

* * *

– Ну хорошо уже, Хамид! Рассказывай, что, черт возьми, происходит?

Марыся сидит в гостиной напротив входной двери, так что у вошедшего мужа нет возможности мимо нее пройти.

– А что такое? – спрашивает тот наивно, избегая ее взгляда и стараясь обойти софу, но жена молниеносно вскакивает на ноги и преграждает ему дорогу.

– Перестань дурить! Сейчас же рассказывай, почему ты такой надутый? – говорит она.

– Ну, знаешь, в принципе у меня нет повода… – шутит он.

– Есть, и вообще, это не я обманула, а меня обманули! – уже кричит Марыся. – Тебе так жалко тех чертовых денег?

Она бьет в самое уязвимое место.

– Не будь смешной, хорошо?

– Тогда в чем дело? – в очередной раз повторяет вопрос она. – Отвечай, сейчас же!

Марыся делает шаг вперед и упирает свою волнующуюся грудь в скрытое белоснежной тобой тело мужа.

– Ты что хочешь заняться рукоприкладством? – мужчина криво улыбается, окончательно развеселенный поведением жены.

– А чтоб знал!

Марысе становится легче, потому что она чувствует, что пусть немного, но ей удалось растопить лед.

– Если ничто другое не поможет, то, возможно, и вмажу по твоей тощей заднице! – она озорно поднимает бровь.

– Ты первой должна получить на орехи, – совсем уже смягчившись, он берет ее за руку и тянет в кресло. – Хотя бы один-единственный раз послушала совета умнейших и более опытных, чем ты, людей, то…

– Хорошо, хорошо! Я извлеку из этого урок, – обещает она.

– Надеюсь, – говорит Хамид и погружает лицо в ее волосы, вдыхая сильный запах ароматизированного травяного шампуня.

– Завтра ты должна встать утром и бежать на занятия, – отдает он приказ. – Конец безделью! Я уже настроился, что моя супруга станет врачом, который будет специализироваться в психиатрии, у нее будет полно работы, даже если она будет лечить исключительно членов нашей сумасшедшей семейки.

Он взрывается смехом, и видно, что он только и ждал, когда она первой протянет руку и признает свою вину. Сейчас он счастлив, словно у него камень с души свалился.

– Окей, больной, будете моим первым пациентом.

Марысе тоже стало легче, она забрасывает руки мужчине на шею.

– Не переставай меня любить, – шепчет она ему на ухо. – Никогда-никогда.

Он волнения ее голос сдавливается в горле, а в глазах собираются большие, как горох, слезы.

– Если бы я мог, глупышка.

Хамид обнимает ее худыми, но сильными руками, и весь мир перестает для нее существовать, остается только ее собственное семейное счастье, ее безопасное маленькое гнездышко.

* * *

Как и обещала, Марыся встает чуть свет.

– Мириам?

Сонный Хамид захвачен врасплох, когда утром шарит рукой по простыне на другой стороне кровати и никого не находит.

– Мириам? – спрашивает он еще раз и, не проснувшись до конца, все еще находится под впечатлением роскошной ночи любви.

Он замирает в дверном проеме кабинета Марыси и смотрит весело на жену, которая сидит перед экраном нового компьютера, держась руками за голову.

– Что там? Если не можешь установить какую-то программу, то попроси, любимая, – нежно гладит он ее по спине.

– Не в этом проблема, все устроено в расчете на любого компьютерного «чайника».

Женщина в волнении всовывает пальцы в буйные вьющиеся волосы.

– Программа ведет тебя за руку.

– Так что случилось?

– Меня вычеркнули! – выкрикивает она в отчаянии.

– Как это?

– Меня нет на Фейсбуке, в скайпе, нет аккаунта. Меня нет вообще, а если кого-то нет в Интернете, то в нынешние времена это значит, что я не существую, – говорит она похоронным голосом, как если бы сообщала мужу, что она умерла.

– Ну, что ж… создадим новые…

– Но почему? Ведь они видели, что я ничего не замышляла. Уже не говоря о том, что у нас забрали оборудование на пару тысяч долларов, лишили связи и телефонов, так еще удалили on-line. Это хамство!

От злости они стучит кулаками о стол.

– С тобой тоже так обошлись? – только теперь она над этим задумывается. – Или только я?

– У меня все на своем месте, но это не я…

– Ну да!

– Котик мой маленький! Не время беситься и причитать, – Хамид хлопает в ладоши, стараясь как-то вывести жену из начинающейся депрессии. – Теперь бегом в ванную и в университет, а вечером вместе подумаем, и я все, что можно, восстановлю. Хорошо?

Он целует ее в макушку.

– А есть какой-нибудь другой выход?

– Если захочешь, то зарегистрирую тебя даже на Твиттере, он становится популярнее, чем Фейсбук.

Он берет женщину за руку, осторожно поднимает со стула и хлопает по попке.

– Может, еще минутку для себя?

Он делает невинное лицо, а повеселевшая уже Марыся, видя его боевую готовность, с визгом бежит в кровать.

На занятия женщина приезжает не как большинство студенток – автобусом, а на собственном большом черном внедорожнике. Это на всех производит впечатление. Когда она идет к воротам, все уступают ей дорогу. «По-видимому, думают, что подъехала какая-то принцесса, которых немало проживает в Эр-Рияде. У Дарьи в классе в международной школе – две, у маленького Адаша в британском детском саду – пара королевских карапузов, а иностранные фирмы или больницы полны представителей правящего саудовского клана. В конце концов, не все они живут с налогов, и та родня, что подальше, должна работать, как обычные люди. А может, даже хотят, что приветствуется. Все саудовское общество это поддерживает». Но Марыся решила не выделяться и купить какую-нибудь японскую машину.

Вход в университет прекрасен, как и весь комплекс, окруженный высокой, в три метра, стеной. На огромной территории есть общежитие в восточном стиле на самом высоком мировом уровне. Посреди соединенные между собой одноэтажные здания с крышей в виде бедуинского шатра. Вокруг построены более высокие, шести– и пятиэтажные здания, нижний этаж которых со стороны просторного двора объединен аркадой, дающей приятную тень. Окна, алебастр, фальсифицированный под мрамор, и дуги сводчатых галерей украшены многочисленными арабесками с геометрическими или флористическими мотивами. За зданиями, окружающими площадь, находятся следующие, еще более высокие. Среди них выделяется белая стройная башня минарета, увенчанная традиционным для ислама полумесяцем. Марысе страшно тут нравится, она с удовольствием вдыхает сухой горячий воздух, улавливая в нем запах свежей краски и побелки. Студентки первого курса собираются в центре, там, где находится администрация. Ничего еще не знающая новоиспеченная ученица, видя группу, идет к ней так быстро, насколько ей позволяют путающаяся абая и жара.

– Ahlan wa sahlan, – здоровается она со всеми, но девушки смотрят на нее исподлобья и бормочут что-то себе под нос. Эта ситуация немного охлаждает энтузиазм Марыси.

– Hi! – подходит к ней высокая саудовка без завесы на лице и даже без платка и протягивает руку. – Я Нура, Нура из Эр-Рияда.

– А я Мириам. Тоже из Эр-Рияда.

Марыся решает не говорить правды о своем происхождении, и так уже достаточно она всем поясняла что и как и рассказывала половину своей жизни.

– Не обращай внимания, – новая приятельница отводит ее в сторону. – Это все какие-то бедуинки из пустыни. Дичь!

– Правда?

– Ну. Такие теперь правительственные программы на ближайшие десять лет.

Нура весело хрипло смеется.

– Образовываем провинции, чтобы принести в шатры пустыни светильник образования, – довольная своей шуткой, она похлопывает по торчащей под абаей попе.

– А какой же здесь уровень образования? – новенькая ломает руки.

– Никакой, – шутница вообще на это не обращает внимания. – Чтобы что-то познать и чему-то научиться, нужно выехать за границу. Вот что! Таков мой личный план и цель номер один, а эти глупые курицы пусть себе остаются.

– О чем вы здесь трещите? – приближается к ним девушка с непокрытой головой и в расстегнутом черном плаще. – Я тоже хочу послушать. Я Сафиха.

– Как тебе этот сладкий турецкий пирог? – грубо коментирует Нура, а упомянутая девушка застывает на месте.

– У тебя все приятельницы ассоциируются с едой? – становится Марыся на защиту симпатичной новой знакомой, и та слегка улыбается.

– Ну, хорошо, хорошо.

Девушка из Эр-Рияда с полным, как луна, лицом протягивает пухлую ладонь Сафихе в знак примирения.

– Кстати о еде, я уже все съела, можем пойти на кофе и пирожные, – предлагает она. – За углом есть очень неплохое кафе.

– Окей. Но почему мы собираемся здесь, а не в аудитории? – Марыся еще ничего не знает, так как не начинала академический год в срок, как все.

– Потому что те козы ничего не запоминают, и уже целую неделю половина из них не может найти аудиторию.

Три конспираторши наклоняются друг к другу, глядя искоса на скученное стадо провинциалок, одетых в черное с головы до ног. Потом шаг за шагом, крадучись, сматываются, перебегают под аркадами и врываются в прохладное симпатичное местечко.

– Какое облегчение!

Марыся хватает полы абаи, стягивает ее и вешает на спинку стула. Несмотря на то что на территории университета не имеет права находиться ни один мужчина, Нура смотрит на нее с удивлением и явной критикой.

– Ты что? С ума сошла? Здесь так, как в охраняемом поселении для иностранцев или в любом школьном общежитии. Абаи не обязательны, – поясняет Марыся, как маленькой, но выражение лица грубиянки не меняется.

– Ты не саудовка. Тебя абая тяготит, тебе жарко, а мы считаем ее второй кожей. Без нее чувствуем себя голыми! – признает Нура.

– Ты должна бы немного о себе позаботиться и не жрать столько пирожных, – включается в разговор сидящая в углу незнакомка постарше в обтягивающих джинсах и цветной тунике. – Или я не права? Эта черная широкая тряпка скрывает все недостатки твоей фигуры и поэтому тебе так дорога.

– Послушай, ты! – обиженная булочка просто подскакивает. – Не заговаривай, когда никто о твоем мнении не спрашивает!

Красотка не спорит с грубой студенткой, только смотрит презрительно, берет чашку с кофе холеной ручкой и медленно выходит. Светлокожие девушки, сидящие за столиком, смеются в кулаки.

– А вам что так весело? – задетая за живое толстуха направляется в их сторону.

– I don’t understand you[326], – отвечает одна из них – What’s up[327]?

– Понаезжает сюда всякой швали столько, что человек у себя в стране не может поговорить на собственном языке!

Нура презрительно машет рукой и идет к стойке, где заказывает большой капучино с двойным шоколадом, два шоколадных маффина и бутерброд с тунцом. Марыся с Сафихой переглядываются, понимая, что эту девицу они не полюбят.

Когда они втроем возвращаются к бюро администрации, под ним обнаруживают немалую толпу девушек. У некоторых не прикрыты волосы, буквально у пары человек открыто лицо, лишь на Марысе нет абаи. Теперь она, конечно, чувствует себя голой и отличается от всех, поэтому быстро вытягивает из сумки абаю и набрасывает ее.

– Попрошу взять карты студгородка и держать их при себе, пока не запомните, где что находится, – слышит Марыся приятный, но решительный голос женщины из центра толпы. – Сегодня в последний раз по этой жаре я проведу вас по территории, а потом вы должны будете сами справляться.

Пришедшие проталкиваются поближе, так как Марыся хочет увидеть, кто говорит, и оторопев, видит женщину из кафе. Сафиха только изгибает губы в улыбке.

– А вы кто? – спрашивает Нура грубо.

– Куратор потока, моя дорогая, – говорит она и иронично улыбается, поправляя при этом большие солнцезащитные очки от Гуччи.

– Была ведь другая! – грубиянка не успокаивается, потому что ей не нравится опека женщины, с которой она сразу поссорилась.

– К сожалению, та не могла справиться и отказалась, поэтому поручили это мне.

– Извините, можно ли говорить по-английски? – Две девушки со светлой, как снег, кожей, уже не выдерживают. Они чувствуют себя как на турецкой казни, не понимая из разговора по-арабски ни слова. – Нам говорили, что занятия будут вести по-английски и что этот язык обязателен в университете, за исключением, разумеется, арабских предметов, таких как литература, грамматика или религия.

– Вы правы, – говорит с британским акцентом милая воспитательница. – Но часть наших первокурсниц говорит не так хорошо, как вы, и год будет ходить на интенсивный подготовительный курс. Вас же определят в группы продвинутых, сразу же приступающих к учебе.

– Это хорошо, – одна из незнакомых девушек вытирает пот с бледного лица, при этом нехотя отодвигая платок и показывая светлые, как лен, волосы.

– Ах!

Почти все смуглые арабки таращат глаза и делают шаг назад, словно увидели привидение.

– Что у тебя на голове? Закрой это! Ты оскорбляешь Бога!

Верующие машут руками, топают ногами, а некоторые даже плюют.

– Вы с ума сошли? – Марыся выступает в защиту иностранок, вставая на их сторону, профессор делает то же самое:

– Не у всех людей черные локоны, учтите это!

– Пусть они уважают нашу религию! Закрыть волосы! Прочь из нашего студгородка! Прочь из университета! – возмущенные мусульманки становятся все более агрессивными. – Прочь неверных!

– Успокойтесь! Uskut[328]! Uskut! Немедленно!

Куратор действительно решительная и жесткая женщина, сейчас она без малейшего стеснения громко кричит.

– Вы слышали, что такое толерантность? – спрашивает она, когда собравшиеся немного умолкают. – Завтра каждая из вас напишет реферат на эту тему. Как минимум на полторы тысячи знаков – одну страницу на компьютере.

– Но у нас нет компьютеров, – стонут они, уже сильно расстроенные.

– Так милости просим заниматься в нашу библиотеку, там есть специальный зал оргтехники, и сидите так долго, пока не накропаете. Понятно?

– Na’am ja saida[329], – опускают они головы. – Na’am jaustaza[330].

Они уставились в розданный им куратором план, стараясь найти упомянутое здание.

– К сожалению, или придется закрывать волосы, или мучиться, – шепчет преподавательница иностранкам по-английски. – Иначе у вас постоянно будут неприятности, и не только в университете, но и везде. В общежитии, в магазине, в такси…

– Вы откуда? – склоняется Марыся над испуганными девушками. – Из Восточной Европы? – узнает она их по акценту, так как они говорят по-английски ни с американским мяуканьем, ни с британским придыханием.

– From Poland, – признаются они грустно, глядя на собеседницу.

– Супер! Я так рада! – наполовину полька просто подскакивает. – Я буду о вас заботиться! Я Марыся.

Иностранные студентки с удивлением смотрят на смуглую, типично арабскую девушку, говорящую без ошибок на их родном языке.

– Я фигею! – одна из них, высокая и ладная, не выдерживает и забрасывает странной землячке руки на шею, сильно ее обнимая. – Как тесен этот мир!

– Чтоб меня черти взяли! – другая, маленькая и худенькая, как щепка, осторожно похлопывает землячку по спине. – Не было бы счастья, да несчастье помогло! Я Анка, а это Юстиниан, – представляет она.

– Юстиниан? Это же какое-то античное мужское имя?

– Что ж… Посмотри на нее! – блондинка показывает на рослую подругу пальцем. – Это же парень в женском обличье, о чем разговор! – она машет рукой и строит глазки. – Но сейчас не об этом. У меня вопросик. Ты могла бы нам помочь?

– А что случилось?

– Долго рассказывать! Одни проблемы! – тяжело вздыхает она. – Мы обрадовались, что получили грант на бесплатное обучение в Саудовской Аравии, это как выиграть в лотерею. Все выглядело в розовом свете, а со времени приезда сюда началась жопа.

– Я поражена тем, что в Польше можно получить грант просто в Саудовскую Аравию! Государство это оплачивает? – Марыся не может поверить.

– Что ты! Ваш король!

Польки довольно смеются, поспевая за вереницей саудовских девушек, которые покорно, медленно шествуют по утреннему солнцу, чтобы наконец познакомиться со студгородком.

– Мы обучаемся не только бесплатно, но и в чертовски элитарном заведении, за что в Европе пришлось бы нам платить до фига. Да еще получили бесплатные авиабилеты, обеспечение, место жительства и немалые карманные деньги. Все шутя!

– Ой, ой! Мне бы даже не пришло в голову, что саудовское правительство такое щедрое и для иностранцев, – удивляется Марыся. – Знаю, что своим молодым людям оно много жертвует, так как посещала в Польше саудовских студентов.

– Вот видишь! – Юстиниан говорит голосом юнца сразу же после мутации. – Может, король хочет этим вашим курицам, – она кивает на толпу впереди, – показать другие культуры и расширить горизонты?

– Скорее показать миру, какой король добрый и толерантный.

Марыся после всех происшествий достаточно скептически относится к жизни и местным властям.

– Еще не так давно ни одна иностранка не могла переступить порог университета для девушек, не говоря уж о немусульманках.

– Действительно? Почему? – они не верят собственным ушам.

– Потому что такие испорченные эмансипированные девицы из гнилого западного мира могли бы сбить с пути чистых и невинных истинно саудовских овечек, – смеется она. – Давайте сменим пластинку! – решает она уйти от этой темы, видя грусть и разочарование в глазах влюбленных в Саудовскую Аравию девушек. – Что пошло, по-вашему, не так? На что жалуетесь?

– Мы должны были учиться в одном из десяти самых крупных университетов в мире, самом большом для женщин, в Университете принцессы Нуры Абдулрахман, – серьезно начинает Анка, в голосе сквозит гордость.

– University Princess Nura? – вмешивается в разговор Сафиха, так как ей удается выхватить из польской речи знакомо звучащие слова.

– Да, именно.

Они переходят на английский.

– Поняла, откуда я вас знаю! – вскрикивает саудовка. – Эти ваши бледные незакрытые лица! Если бы у вас не было платков на головах, то я вас наверняка бы забыла!

– Ты тоже живешь в общежитии нашего студгородка? – Юстиниан просто в шоке.

– Это сейчас трудно назвать студгородком, скорее стройплощадкой, – Сафиха кривит лицо.

– Представляете, я тоже хотела там учиться, – признается Марыся, обнимая идущую рядом девушку. – Послушайте! Это когда-нибудь будет действительно поразительный объект, только когда, один Бог знает.

– Дорогие! Это космический проект! Еще в Польше мы видели план и чуть не описались от счастья, что мы там будем жить и учиться, – Аня прикрывает рот и хихикает, как маленькая мышка, а остальные приятельницы взрываются громким смехом. «Хии! Хии!», – они все стараются смеяться тише, видя осуждающий взгляд куратора. Этот академический городок принцессы Нуры в Эр-Рияде, в который въезжают через десять больших ворот, самый крупный в мире и занимает территорию в восемь миллионов квадратных метров, – полька действительно много прочла и просто излучает восторг и любовь. – Там библиотека планируется почти на пятьсот миллионов книг!

– Из них четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч – это Коран, переведенный на все языки мира, – шутит Марыся, а девушки падают от смеха.

– Ну, у тебя и острый язычок! – Сафиха похлопывает шутницу пухлой пятерней.

– Перестаньте так скептически ко всему относиться! – нервничает Анка. – Там должно быть восемьдесят университетских зданий, в том числе общежития, а еще одноэтажные поселки, в которых могут разместиться сорок тысяч студенток с семьями и двенадцать тысяч служащих! Почему вы смеетесь над тем, что действительно ценно и хорошо в вашей стране?

– Ты здесь живешь? – спрашивает саудовка.

– Ага!

– Значит, наверное, хорошо знаешь, что пока вообще невозможно в этом городке жить, потому что строительные работы начинаются в шесть утра, а заканчиваются иногда в полночь. По улицам ездят подъемные краны, бетономешалки. В тот район, где я живу, невозможно добраться, приходится с пятьсот метров пройти по песку, камням, ямам, вымоинам. Если знали, что не успеваете, то не нужно было приманивать людей и набирать студентов! – кричит она срывающимся от бешенства голосом.

– Что правда, то правда, – спокойно признает Юстиниан.

– А знаете, кто его строит? – Сафиха продолжает изливать злость.

– Самая большая на Ближнем Востоке корпорация бен Ладенов, – Анка знает все в деталях.

– Вот именно! У этой семейки лучше получается разрушать, особенно если применять оборудование для взрывов или самолеты… – саудовка выразительно понижает голос, – а не строительство!

Марыся поражена, в ней все просто кипит, потому что она, как никто другой, знает, как тяжело работают на строительстве студгородка все сотрудники фирм, в том числе и ее муж, который начинает трудиться чуть свет, а заканчивает в сумерках.

– Может, это не вина строительного подрядчика? – встает она на защиту тех, о ком говорила Сафиха. – Может, правительство и гордый род Саудов перегибает, как всегда, палку, думая, что если у них есть деньги, то время не играет роли?! Сколько проектов строилось таким же образом?! Скважины в земле прикрывают ковром дерна, на пять секунд сажают привезенные высокие пальмы и цветущие кусты и рассказывают о законченном строительном участке. Потом приезжает прынц, перерезает торжественно ленточку, дает интервью, позволяет себя фотографировать. Потом все газеты и телевидение размещают отчеты о том, что большой проект окончен досрочно или в худшем случае согласно графику. Представитель власти отъезжает – сворачивают дерн, деревья пересаживают в другое место, а строительство начинается снова, и завершают его частенько через год. И кто в этом виноват? Что сделано не так? Плохо спланировано! – гремит она в конце.

– Ты не преувеличиваешь?! – Сафиха делает шаг в сторону Марыси, и они стоят лицом к лицу. – Если людям работать не хочется, а потом все валится, то всегда переводят стрелки на правительство!

– Девушки! – Юстиниан удивляется и не выдерживает: – О чем вы спорите? Я знаю, больше всего болит, если в собственной стране что-то не в порядке, и жители лезут в бутылку, но успокойтесь! Ведь ни одна, ни другая – вы не имеете с этим ничего общего. К чему эти нервы? Догоняем группу, а то из-за этой бурной дискуссии мы уже в хвосте.

– Там действительно будет супер! – утешает Аня бешеных спорщиц. – Я уже весь этот объект прошла пешком, потому что я с гор, люблю пешие прогулки. В будущем по территории можно будет ездить на электромобилях, полностью автоматизированных: в одну сторону по дороге в четырнадцать километров – туда и вернуться назад. Космос, разве нет? – Она восторженно хлопает в ладоши и улыбается, и Марысе и Сафихе кажется глупым критиковать то, что у других вызывает такой восторг. – Какую же красивую мечеть построили, и она уже действует, – хвалит Анка, убеждая и глядя в глаза арабкам. – Вскоре откроется детский сад, и школы, и спортивный центр, а студенческая больница на семьдесят мест – уже через два-три месяца. Только эти чертовы нанотехнологии, которые я должна была изучать, наверное, закончат только через год. Лично я очарована объектом и всей инфраструктурой, поэтому, чтобы все же здесь остаться, сейчас хочу перевестись на какую-то другую специальность, а потом стану изучать то, что хотела.

– Я должна сделать то же самое, – признается Юстиниан. – Марыся, дорогая! Поможешь нам с формальностями? Несмотря на то что все должно быть по-английски, в администрации никто не говорит на этом языке, заявление мы должны написать «жуками», – шутит она над арабским письмом.

– Ну конечно.

Марыся радуется, что может кого-то поддержать.

– Этот университет тоже неплохой, тоже новый и современный, а условия жизни в студгородке, как по мне, не так уж плохи. Жили мы и в худших, – подытоживает Аня, радостно улыбаясь, потому что видит будущее в розовом свете.

– Девушки! Каждая из вас получит ключ от своего шкафчика. Отправляйтесь в раздевалку, а потом у вас перерыв полчаса, чтобы освежиться и отдохнуть, – звучат громкие приказы куратора потока.

Группка подружившихся девушек была так занята дискуссией, что даже не заметила, как прошла студгородок и очутилась в здании университета.

– Как хорошо, прохладно, – вздыхают они с облегчением. Теперь они чувствуют разницу с температурой снаружи. Не привыкшие к жаре польки с бордовыми лицами выглядят так, как будто их вот-вот хватит удар.

– Ради Бога! Мои дорогие! Что с вами? – куратор подходит и с беспокойством смотрит на измученных иностранных студенток. Несмотря на то что уже осень, температура по-прежнему выше тридцати градусов. – Вы должны следить за собой. Там, за углом, есть бак с холодной водой. Быстро чего-нибудь выпейте! Снимите уже эти абаи и платки и посидите минутку. Нужно было сказать, что плохо себя чувствуете, я бы вас освободила.

Она по-матерински отбрасывает приклеившуюся ко лбу Ани челку и шутливо треплет короткие вьющиеся волосы Юстиниан.

– Через полчаса увидимся в аудитории номер пять на втором этаже! – кричит она, обращаясь ко всем измученным студенткам, и уходит.

– Как думаете, где-то здесь можно спрятаться? – высокая полька быстро приходит в себя и выразительно похлопывает по карману с пачкой сигарет.

– Наверняка! – Сафиха озорно подмигивает и подбегает к двери, ведущей к задней части здания.

– Я посижу, а то у меня голова кружится, – откалывается Аня, она выглядит очень плохо.

– Сейчас вернемся!

И только три девушки выходят наружу, закуривают и бегут за угол, стараясь скрыться от любопытных глаз, – упс! – они сталкиваются со своим куратором, которая стоит в тени с чашкой холодного кофе в одной руке и дымящейся сигаретой в другой.

– Ох вы проказницы! – женщина улыбается себе под нос. – Только не курите в мечети, – предостерегает она шутливо, а потом глубоко затягивается, выбрасывает окурок и входит в здание.

* * *

– Я Маха бинт Бакр. Я из Египта, – куратор по-арабски обращается к почти тремстам студенткам, сидящим в большом зале с кондиционером. – Я училась литературе и искусству ислама в старейшем и самом лучшем арабском университете аль-Азхар в Каире.

Она говорит с гордостью, а саудовки кривятся, потому что о таком образовательном заведении не слышали или считают, что наилучшее только в Саудовской Аравии.

– Потом получила звание магистра на факультете журналистики в Лондоне, – продолжает женщина. – Кроме того, что я буду с вами возиться как воспитатель и преподаватель, стараясь вбить в ваши головы знания, я еще и достаточно известная писательница и публицистка.

У слушательниц удлиняются лица, а в глазах появляется уважение к такой творчески одаренной арабке.

– Сегодня мы убедились, насколько отличаются друг от друга студентки вашей группы по языку и не только, – преподавательница вздыхает с выражением неодобрения на своих полных накрашенных губах. – Поэтому мы начнем с теста по английскому языку, чтобы разделить вас на группы. Я, заметьте, буду учить вас именно этому предмету.

После того как она закончила говорить по-арабски, она поясняет полькам сообщенную минуту назад информацию, говоря с прекрасным британским акцентом.

– Как мне известно, у нас есть пара человек, которых я не должна экзаменовать. Мириам бен Ладен… – повышает она голос, а Марыся бледнеет от бешенства, так как специально первой подала фамилию Салими, не желая, чтобы ее ассоциировали с семьей мужа. – Есть такая?

– Присутствует, – все же должна она отозваться.

– У вас британский аттестат, а это само по себе освобождает вас от тестирования. Сорайя бинт Фуад аль– Сауд, – называет она имя следующей студентки.

При этом поднимает руку девушка, которая представлялась как Сафиха. По ней тоже видно, что она не хотела бы объявлять всем и каждому о своем королевском происхождении.

– Так же как и Мириам и две польки, у которых кембриджские документы, вы сразу переходите в группу уровнем выше.

Марыся, и Сафиха, и Анка, и Юстиниан – все сидящие за столами в последнем ряду, смотрят друг на друга со значением. Видно, что с трудом сдерживают смех. Теперь уже они понимают бурную дискуссию на тему фирмы бен Ладенов и поступков правящей семьи Саудов.

– Следующие дебаты – у меня в студгородке, – шепчет Сафиха-Сорайя.

– Почему это кое-кто благородных кровей живет в общежитии? – не выдерживает и спрашивает театральным шепотом Марыся.

– Тихо! В четверг в шесть, блок М, комната А1, – приглашает принцесса приказным, но вместе с тем полным веселья тоном. Подруги согласно кивают.

* * *

– Чем богаты, тем и рады, – улыбается от уха до уха Сафиха, здороваясь с Марысей на пороге. – Никакой пиццы, никакого гамбургера, дьявольских изобретений, нам сюда не привезут, поэтому я все купила лично и привезла из города.

– Нужно было сказать! Я бы тоже принесла! – Марыся глупо себя чувствует, вручая хозяйке только коробочку шоколадок.

– Успокойся! У меня есть помощницы из местных, то есть студентки, тоже живущие на этом безлюдье.

Марыся входит и видит комнату, полную цветасто одетых арабских девушек. Среди них, конечно, выделяются две знакомые белолицые польки, которые целуют ее в знак приветствия. Все гости подходят и представляются. Пожалуй, когда наступает очередь десятой девушки, Марыся уже не помнит ни одного имени. Молодые студентки бегают, расставляя сладости на низкой скамье, стоящей в центре большой гостиной. Через минуту они удобно рассаживаются на подушках, брошенных на толстые ковры, плотно укрывающие пол, или на удобных больших софах и креслах.

– Приветствую вас на инаугурационном свидании первокурсниц, – Сафиха произносит тост, стакан ее до краев наполнен апельсиновым соком. – Надеюсь, что осуществим здесь свои планы и претворим мечты в действительность. И нам удастся закончить учебу и не сойти с ума.

Все прыскают со смеху и чокаются.

– У нас, по крайней мере, пивом бы отпраздновали, – Юстиниан кривится по поводу кислого сока.

– В холодильнике есть кола и пиво, – предлагает хозяйка, как будто поняла упрек, произнесенный по– польски. – Конечно, безалкогольное!

Смеется она, видя вначале радость, а потом разочарование в глазах польки.

– Хорошо! Что ни город, то норов, – иностранка произносит это по-английски. – Я должна уважать царящий здесь закон и избегать нарушения запретов, но как вернусь домой, то… Эх!

Девушки снова надрывают бока, так как радуются встрече и прекрасному настроению.

– Послушайте! Я хочу задать вопросы и ответить на пару волнующих меня вопросов.

Сафиха кланяется в сторону Марыси, а потом обращается к остальным:

– И уже чтобы все было предельно ясно, я хочу кое-что рассказать о себе. Доверю вам мои маленькие тайны и делаю это потому, что мы подруги. Надеюсь, что никакая информация не выйдет за пределы этой комнаты.

Ожидая подтверждения, она оглядывает гостий, а девушки согласно кивают.

– Ну! – улыбается она смущенно, глубоко вдыхает и думает, с чего начать.

– Слушаем, слушаем! Вали смело! Ты среди своих! – выкрикивают они одна за одной, стараясь придать ей отваги.

– Моя фамилия аль-Сауд, и я из тех самых Саудов.

Она делает забавное выражение лица, изображающее покорность.

– Я просила нашего куратора, чтобы она подала мою другую фамилию, которую я взяла по матери. Но она, видно, посчитала, что так будет еще хуже. Ну, хорошо! Мама у меня египтянка, а отец… вам уже известно. Он дипломат и много лет таскается по всему свету. Он уже давно изменял моей матери, на что она с достоинством закрывала глаза. Последние пять лет мы вместе жили в Лондоне, где мама решила терпеть все, только бы я и братишка получили, по крайней мере, образование на уровне средней школы. Потом папочка получил высокую должность в посольстве Саудовской Аравии в Бангкоке.

Лицо ее становится бледным, и видно, что эти признания не даются ей легко.

– Вы наверняка знаете, что это за город?! Вместилище самого большого непотребства в мире, с огромным количеством борделей и дешевых девок. Рай для моего папочки. Мы были там всей семьей только три месяца. Мы втроем не в состоянии больше выносить этого, поэтому мигом вернулись в Саудовскую Аравию. Потом был развод, и мама, не имея саудовского гражданства, должна была покинуть страну. Разумеется, она не могла забрать нас с братом с собой. Но ей удалось вернуться сюда уже не в качестве бывшей жены саудовца (это, как вы знаете, невозможно), а в качестве иностранной служащей в одном из саудовских университетов для женщин. Благодаря этому мы можем по-прежнему жить вместе, а мой двадцатилетний брат – наш махрам. Он опекун моей взрослой мамы! – от бешенства она буквально скрежещет зубами.

– Не обращай внимания! – тихо вмешивается одна из девушек. – У меня семидесятилетний махрам, который к тому же гей, и каждую ночь он приводит в дом своих любовников.

– Мой хлещет одеколон и курит марихуану, – признается другая.

– Мои старики тоже развелись, а мама, сирийка, выехала пять лет тому назад в Дамаск. С той поры я ее не видела, потому что она не может получить саудовскую визу, – слышен грустный голос. – Может, посоветуешь, как перехитрить процедуры и добраться сюда?

– Моя мама умерла, когда я была ребенком, а мой предок с того времени уже трижды женился, последняя жена – моего возраста. У них большой дом на Олайя, в центре Эр-Рияда, но я с ними жить не буду! – кричит красивая маленькая девушка. – Я сказала, что или убегу, или убью себя, или одно и другое, поэтому он устроил мне это общежитие.

«Сколько же человеческого несчастья собралось в этой комнате!» – у Марыси просто волосы дыбом от этих мимолетных трагических рассказов. Две иностранки сидят с открытыми ртами и ничего не понимают из рассказанных историй. Почему несовершеннолетний парень должен быть опекуном взрослой женщины? Почему пьют одеколон? Как можно курить марихуану, когда за наркотики грозит в этой стране смертная казнь через публичное отсечение головы? А что с этими женами? Почему после развода родителей дети не могут находиться с матерью? Эти и тысячи других вопросов тревожат их умы. Они читали кое-что на эту тему в университете, но не поверили во все это. Они думали, что пишущие люди необъективны, негативно настроены или просто преувеличивают. Теперь-то они видят, что в действительности все еще хуже, чем в прочитанных статьях. Польки все же не перебивают, потому что для расспросов будет еще время. Они смотрят перед собой и думают над собственной судьбой. Юстиниан закуривает уже третью сигарету, и в комнате становится темно от дыма.

– А мой отец с матерью были очень дружной семьей и били меня попеременно, – говорит Юстиниан с иронией в голосе. – Однажды так меня избили, что с пробитой головой, двумя сломанными ребрами и размочаленной рукой я оказалась в машине «скорой помощи», а потом лежала в больнице два месяца. С того времени я живу у бабушки.

Она сильно затягивается.

– У меня дома нечего было есть, – тихо шепчет Анка. – Может, поэтому я такая слабая. Нас было восьмеро, а папа…

Видно, что это слово не пролезает у нее сквозь горло.

– Папа был алкоголиком, – признается она наконец.

– А у тебя, Мириам бен Ладен? – Сафиха обращается к заядлой спорщице, которая на этот раз сидит тихо, как мышка.

– Моя мама – полька, а отец был ливийцем.

Марыся знает, что на этот раз от признаний не отвертеться. Сегодня она все же среди своих, самых обиженных девушек, и ей нечего стыдиться. Даже этих двух ее землячек, которые жили в нормальной цивилизованной стране, обижали их близкие. В голове не укладывается! Она глубоко вздыхает и впервые без смущения рассказывает о своей жизни.

– Когда я была еще ребенком, – цедит она, – папочка выкрал меня и мою сестру у матери, а маму вывез в бедуинское поселение в Сахаре. Каким-то чудом ей удалось бежать, но хитростью она вернула только Дарью. Я осталась в ливийской семье и думала, что моя мать умерла. Потом я переехала в Гану, потому что тетка была дипломатом и там получила место в посольстве. Тем временем папа второй раз женился, а мама, очутившаяся в Польше, постоянно безуспешно меня разыскивала. После трагической смерти тети Малики я вернулась в страну и буквально сразу же снова стала жить в Триполи с моей чудесной бабушкой. Но недолго мы радовались покою – должны были убегать от отца, который видел во мне свою рабыню и хотел, чтобы я прислуживала его семье в Канаде. Пять лет я жила у далеких родственников в Йемене. Страна бедная, жизнь вообще без удобств, но я была там счастлива. В Сане я познакомилась с моим мужем Хамидом, который возглавлял филиал известной саудовской фирмы бен Ладенов, которая, сотрудничая с ЮНЕСКО, бесплатно реставрировала и консервировала древности в Йемене. Моя любимая бабушка погибла во время теракта в Сане. А мы с мужем приехали в Саудовскую Аравию, так как узнали, что здесь все еще безопасно.

Она все описывает так, словно читает книгу, а слушательницы не замечают куратора потока. Преподавательница тихо стоит в дверном проеме.

– Здесь, в Эр-Рияде, через пятнадцать лет разлуки, мы с мамой отыскали друг друга. – Марыся останавливается, стараясь справиться с волнением.

– Ой! Невероятно! Allachu akbar! – по арабскому обычаю девушки живо реагируют, то хлопая от счастья в ладоши, то хватаясь за голову, то закрывая глаза, то целуя кончики пальцев и прикладывая их потом к сердцу.

– Да! Это действительно чудесно! – наполовину полька признает это со слезами на глазах. – Но идиллия не длилась чересчур долго. У нас обеих страшно сложная жизнь. Или мы ее сами себе усложняем. Сначала в 2011-м мы отправились в сентиментальное путешествие во время арабской весны, когда я потеряла практически всю мою ближайшую ливийскую родню.

– Miskina[331]! – сидящая рядом девушка гладит Марысю по спине и кладет ей голову на плечо, а другие касаются ее рук, ног и волос, выказывая таким образом сочувствие.

– Мой муж также участвовал в революции, доставляя партизанам оружие и деньги, и наконец вытащил меня и мою маму из этого ада. Плодом этих бурных событий является наша десятимесячная доченька Надя. Хамид бен Ладен, инженер-архитектор, никогда не подкладывал никаких взрывных устройств, только если у него было задание подорвать старое здание, на месте которого будут строить новое.

– Извини, я была в бешенстве, – поясняет Сафиха, крепко сжимая руку подруги.

– Вот это история! – выходит из тени преподавательница.

Все девушки застывают при виде педагога на частной вечеринке и удивленно смотрят на хозяйку с вопросом в глазах.

– Это и есть моя мама, Маха бинт Бакр.

* * *

Дорота, чувствуя кожей и замечая зорким глазом матери, что в маленькой семье бен Ладенов происходит что-то плохое, приглашает дочь и зятя на праздничный обед в пятницу. Марыся не смеет сопротивляться, слыша в голосе матери напор и решительность. Хамид же очень рад встрече.

– Не будем брать для Нади няньку? – удивляется молодая мама, потому что уже привыкла к удобному материнству в Саудовской Аравии, где в богатых семьях детей de facto женщина только рожает, а воспитанием занимается азиатская прислуга.

Хамид бесится.

– Вскоре наша дочь будет тебя знать только по фотографиям. И будет кричать, при виде тебя, словно перед ней кто-то чужой, – критикует он поведение жены.

– А ты что, лучше? – отбивает атаку Марыся. – Целыми днями тебя нет дома!

– Да, но когда я возвращаюсь, то всегда хотя бы немного с ней играю, – сообщает гордо мужчина.

– Что-то не видела.

– Потому что ты или таскаешься с подругами-студентками, или сидишь взаперти в своей норе.

– Прекрасно ты меня аттестуешь и все сваливаешь на мою работу. Основное – это понимание близких, – она поворачивается и мчится к машине.

– Во всем нужно знать меру! – кричит муж. – Ты не только студентка, но и жена и мать.

Супруги в полном молчании едут более получаса до поселка «Техас», где живет семья Марыси. Все уже ждут их на пороге, но, видя выражение злобы на лицах гостей, никто не упрекает их в том, что они опоздали. Хамид вынимает улыбающуюся Надю из креслица, а та сразу хнычет и протягивает руки к бабушке, с которой в последнее время проводит больше времени, чем с собственной матерью.

– Ну ты и похудела! – Дарья смотрит исподлобья на старшую сестру.

Марыся объясняет, тяжело вздыхая:

– У меня страшно много работы. Наверное, эта учеба мне не под силу, – искренне признается она. – Я взялась не за свое дело.

– Не болтай! – младшая сестра уже не улыбается, она берет Марысю под руку. – Ты просто должна придерживаться правила золотой середины, чтоб не сойти с ума. Нужно найти время на отдых, связь с семьей… и младшей сестрой тоже, – все же упрекает она студентку под конец.

– Дарья, черт возьми! По крайней мере ты бы меня не попрекала!

Хамид не понимает беседы, которая происходит на польском, но, конечно, догадывается, о чем речь. У всех претензии к его жене по единственному поводу – Марыся отставила семью в сторону и почти вычеркнула из своей жизни.

– Девочки! Успокойтесь! – Дорота смотрит строго то на одну, то на другую. – Мы должны хорошо провести время! Слышите?!

– Мы давно этого не делали в полном семейном кругу…

Лукаш прикусывает язык, потому что снова делает замечание.

– Садимся уже, а то есть хочется! – с очаровательной улыбкой на лице он подгоняет детвору к столу. – Адаш, руки мыл? Дарья, подхвати чем-нибудь волосы, они тебе в рот лезут. Хамид, держи пиво. Удалось заполучить настоящее. Ну, скорее, скорее!

Хозяин всех уговаривает, и никто и не думает ссориться или вспоминать обиды.

– Ну, объедение! – Хамид оглядывает стол.

– Дорота, ты должна мне рассказать, что это за еда и как за это приняться, – смеется он, расслабившись. – Ножом и вилкой или руками?

Хамид шутит.

– В этой тарелке свинина, поэтому если кто-то не ест, то легко понять, чего избегать, – довольная теща обращается к зятю.

– Спокойно, спокойно! Я, например, люблю прошутто и французское пате, но это, наверное, гусиный паштет, а не свиной. Салями тоже прекрасная, но сделана из бедных ушастых осликов. В Италии как-то я попробовал такую из свинины и скажу вам, что это несъедобно, потому что страшно жирно.

– Но это же прекрасно, что удастся тебя чем-то соблазнить! – радуется Лукаш. – Я буду твоим кулинарным гидом. Попробуй польскую ветчину, и уже никакое высохшее прошутто в рот не возьмешь. А паштет лучше всего из смеси разных видов мяса с добавлением, разумеется, жирного свиного ошейка. Давай, давай, парень! Сегодня святая пятница, значит, Аллах не смотрит, потому что у него выходной, – смешно иронизирует он.

– Ты прав, – Хамид объедается запрещенными продуктами, и это не портит ему аппетита. – Во рту – рай.

– А к селедочке должна быть водочка! – расходится Лукаш все сильнее.

Девушки только наблюдают и с пониманием глядят друг на друга.

– Рыбка любит плавать, – включается Адаш, что вызывает раскаты смеха.

Мальчик доволен, что шутка удалась, и гордо выпячивает грудь.

«Как здесь приятно и по-семейному, – думает Марыся, глядя на счастливые лица близких. Действительно, в последнее время я переборщила с учебой с утра до ночи. Я так стараюсь! Но стоит ли оно того? Стоит ли жертвовать любовью и пониманием во имя науки? Чтобы через пять или десять лет я смогла лечить чужих мне людей? Может, тогда уже никого из близких рядом не будет? Как я должна это уравновесить, чтобы успевать на два фронта? Это невыполнимо!» – вздыхает она, и у нее опускаются плечи.

– Расскажи нам, доченька, как выглядит в Саудовской Аравии место, где обучают женщин, – заговаривает Дорота во время десерта. – Мы ничего об этом не знаем, а это интересно. Все наверняка иначе, чем где-либо в мире.

– Программа, пожалуй, не намного отличается, потому что выпускники должны иметь те же знания по окончании университета в Саудовской Аравии, что и в Колумбии или Польше. Но есть пара изюминок, и, конечно, отличается вся система обучения.

– Ну так давай! – Дарья подпирает голову руками и в ожидании смотрит на сестру. – Что есть такого совсем отличающегося?

– Как что? – смеется Марыся. – То, что университеты не совместного обучения, женщины учатся отдельно.

– Ну, это известно, Саудовская Аравия, – поддакивает Дорота.

– На территорию женского университета не может войти ни один парень, даже столетний дедушка, потому что саудовки взбесились бы от возмущения. Поэтому начиная с преподавателей и заканчивая уборщицами и охранниками – все женщины. Благодаря этому даже наиболее ортодоксальные и религиозные студентки могут безопасно учиться и не должны носить абаи, платки и не закрывать лица.

– О, прекрасно! – выкрикивает младшая сестра. – Как у меня в Multinational School! Не совсем, – сама себя исправляет она. – У нас есть парни.

– Университет – это безопасный охраняемый поселок только для женщин. Но должна сказать, что было пару случаев, когда девушки не хотели снимать покрывало с лица или перчатки.

– Не могу в это поверить! – включается Хамид, который под впечатлением решает простить жене и уже не злиться на нее.

– Ну, так поверь, потому что я была этому свидетельницей. Неплохое было развлечение.

– А что произошло?

– Одна говорила, что не притронется ни к чему без черных тканевых рукавичек, и из-за этого даже не добралась до первого занятия по анатомии. Вторая же в прозекторской задела бедного покойника свисающей чадрой и тоже сбежала. Потом у нас было собрание потока с нашим куратором, кстати образованной женщиной, которая осторожно намекнула, что, если кто-то не будет выполнять правила поведения во время учебы, это значит, что он не способен стать врачом и должен сменить специализацию.

– И что? Кто-нибудь согласился?

– В общей сложности четыре девушки, а несколько других, достаточно традиционных и религиозных, в том числе и моя подруга Духа, нашли выход из положения. Они просто надевают хирургическое облачение, где маска и головной убор практически полностью закрывают лицо и волосы. Резиновые перчатки во время вскрытия и так необходимы, поэтому руки у них закрыты, а зеленый хирургический костюм скрывает все прелести.

– Резала уже кого-нибудь? – Дарья живо интересуется наиболее интересной для нее темой. – Мужчину? – у нее румянец на лице. – Вскрытие мужского члена делается в черных резиновых перчатках и чадре, закрывающей лицо чистокровной мусульманки! – взрывается она молодым смехом.

– Я ведь тебе уже говорила, что ни один мужчина не может проникнуть в университет, даже мертвец.

– Но это глупо… – девушка разочарована.

– Нам доставляют тела женщин и детей, в основном азиатского происхождения.

– Почему именно бедных азиатов? – девушка задает вопросов больше всех, потому что она меньше ориентируется в теме.

– Мы, мусульмане, как и евреи, не можем быть вскрыты после смерти, потому что на тот свет должны быть отправлены со всеми кишками на своих местах, – иронизирует Хамид, но объясняет это образно. – Иначе наша душа не будет знать покоя и будет блуждать, пугая по ночам таких любопытных, невоспитанных девочек, как ты. Бууу!

Он наклоняется к молодой невестке, которая при его крике даже не вздрогнула, от ужаса пищат Адаш и Надя.

– Дарья, наверное, уже удовлетворила свое любопытство, теперь моя очередь, – вмешивается Дорота в разговор. – Обучение ведется на арабском?

– Нет, слава Богу, – Марыся вздыхает с облегчением. – Я на отделении, где обучение по-английски. Саудовцы хотят иметь кадры международного уровня, которые смогут ездить на конференции, читать лекции по специальности и совершенствоваться за границей, поэтому все так организовано.

– Это прекрасно! А что же тогда тебя так беспокоит? С чем ты не справляешься? – беспокоится мать. – Расскажи наконец честно.

– У меня есть такой предмет, как ислам, без зачета по которому меня не переведут на следующий курс, тем более не дадут диплом.

– Но это же очень интересно! – Хамид поддерживает эту идею. – Ведь тебе не задают, наверное, выучить на память Коран или участвовать в молитвах пять раз на день?

– Ну, нет! Но я должна вбить себе в голову всю историю арабов, в особенности эпоху завоеваний, включая подробности жизни пророка, правоверных калифов и самых главных суннитских религиозных деятелей. Зачем мне это?

– Любимая! Ты преувеличиваешь! – даже верный Лукаш возражает. – Такие древние события воспитывают пассионариев и читаются как сказки. Кроме того, расширяют кругозор.

– Ну, хорошо.

Марыся постепенно теряет терпение, потому что чувствует, что ей не удается никого переубедить, что ей тяжело и что она выбрала неимоверно сложную специальность.

– Самое плохое – это латынь. Нас учат мертвому языку! Что за чушь! Я должна уметь склонять такие словечки, как rex или mater. Черт возьми! Для чего это врачу?! Я понимаю, когда вбивают в голову латинские названия органов или костей и медикаментов, но зачем мне такие никому не нужные выражения или тексты! Убойно длинные тексты!

– У меня была латынь в лицее. Это не легкий предмет, – кивает Дорота с пониманием.

– Серьезно? У меня тоже! – признается Лукаш. – Ну, нас и ругали, когда мы бубнили!

– У меня это исключительно хорошо получалось! – Дорота хватает мужа за руку. – Подожди! Как это там?!

– Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra[332], – декламирует она громко, делая голос низким и отбивая при этом ритм рукой.

– Что ж, я помню только: Abiit, evasit, excessit, erupit[333], но ни черта не знаю, что это значит, – Лукаш с удивлением смешно поднимает вверх светлые брови, а любящая жена целует его в высокий лоб.

Марыся смотрит на дружных супругов, и ей становится еще более досадно.

– Если знаешь пару европейских языков, то учить латынь не так уж трудно, – приходит к выводу Хамид. – Ведь во времена Средневековья в Европе употреблялись целые фразы из этого языка, и множество выражений перешло в современные языки. Была такая же ситуация, как сейчас с английским, из которого даже мы, арабы, заимствуем лексику, изменяя ее по-нашему.

– Ты прав, – поддакивает тесть.

– Представьте себе теперь, как трудно арабским девушкам, язык которых относится к совершенно другой группе. Даже латинское письмо может составить проблему. У них ни одно словечко ни с чем не может ассоциироваться.

– Вот незадача! – с Марыси хватит. – Не везет, черт возьми! Бедные арабские студентки! А я просто тупая, что с таким банальным делом не могу справиться! У тебя жена – идиотка, а у тебя дочь – идиотка! Кретинка! Настоящая ослиха! Сочувствую вам!

С этими словами она выходит, оставляя всех в шоке и остолбенении. Никто не ожидал такого всплеска, и сейчас они чувствуют себя задетыми.

Марыся стоит у дома и ждет мужа, рука у нее на ручке автомобиля.

– Может, Надя останется у нас на ночь? – грустно обнимает Дорота внучку, держа ее на руках. – А ты спокойно позанимаешься.

Когда она говорит это, непонятно, шутит она над дочерью или нет.

– Как хочешь! Говори с Хамидом. В арабской стране отец – хозяин ребенка!

Вся семья смотрит на девушку с неодобрением, а ее муж качает головой, недоумевая. Потом подходит к теще, шепчет ей что-то на ухо и нежно целует доченьку на прощанье. Марыся тяжело садится на пассажирское сиденье, закрывает глаза и, чтобы не расплакаться, сжимает зубы. Ей обидно, невыразимо обидно. «Никто меня не любит, – делает горький вывод она. – Никто меня не понимает, и никто не хочет помочь. Но я сама справлюсь! Я им еще покажу!» – обещает она себе мысленно.

* * *

– Дорогие девушки!

Маха стоит на кафедре в большой аудитории и на этот раз обращается ко всем студенткам университета, а не только к тем, которых опекает.

– Я бы не вмешивалась ни в какие манифестации. У нас не так уж плохо! В университете в Абха – забастовка. Результат их местных проблем. Их проблемы нас не касаются.

– Вы ошибаетесь! – выкрикивает маленькая саудовка, которая выглядит, как пятнадцатилетняя. – У нас то же самое. У нас намного более худшие условия, чем в университетах для мужчин, и так по всей стране. Власти хотели бы построить только здания, вогнать нас в пустые аудитории и все. Хотите образование для женщин – вы его имеете. Только бы нам и обществу навешать лапши и замылить глаза.

– Мы ведь сидим здесь закрытые, словно в тюрьме, но даже там лучше, так как всегда есть буфет, где можно съесть какой-то тошнотик и напиться воды, – раздается очередной недовольный голос.

– Наше кафе – это несерьезно! Местечко с тремя столиками должно обслужить пару сотен голодных девушек, испытывающих жажду?

– С другой стороны, у нас забирают бутылки с водой на входе! Это немыслимо!

– А вода дороже бензина! Наша страна полна парадоксов! – присоединяется раздраженная Сафиха.

– Нечего удивляться: нефти у вас по горло, а посреди пустыни воды не хватает, – Юстиниан выхватывает уже отдельные арабские слова и включается в дискуссию.

– Может, вскоре у входа в студгородок поставят рамку металлодетектора и будут проверять наши сумки? – разнервничавшись, студентка Инна размахивает руками.

– Что ты! Меня уже два раза заставляли открывать папку и рылись, словно на территорию университета я хотела пронести взрывчатку! – кричит сидящая на последнем ряду студентка. – Нас считают террористками!

– Может, вначале напишем петицию, – Маха старается успокоить недовольных, – так это делается. И только когда не ответят или не сделают, то начнем бастовать.

– Извините! Какую петицию? Если будем составлять списки пожеланий, то будем заниматься этим весь академический год. Кроме всех этих чисто бытовых неудобств наш университет нарушает условия образовательного учреждения, – сильно накрашенная молодая женщина с умным взглядом встает и проходит вперед.

– Вы с какого факультета, что-то я вас не помню? – спрашивает куратор.

– Ну, конечно! С такого! С того, который нужно закрыть! – студентка становится рядом с преподавательницей и поворачивается к аудитории. – Компьютерная графика. Такое он носит название, но ничего общего с этим не имеет, так как у нас нет преподавателя по основному предмету. Женщина должна была прилететь из Австралии, но отказалась, и вот уже полгода, вместо того чтобы работать на компьютере, мы рисуем пейзажи. Совесть есть?

– Если какая-нибудь баба прочитала on-line о положении женщин в нашей стране, то нечего удивляться, что она не захотела к нам присоединиться, – отзывается наиболее отважная.

– Вы обращались в деканат?

– Моя дорогая! Ведь они лучше знают, есть у них преподаватель или нет. Сообщили нам все же, что это временно… – студентка в возмущении повышает голос.

– Но сколько это может продолжаться? Полгода, год, два? Я плевать на это хотела!

– Какой-то нонсенс! – Маха не может в это поверить. – Я проверяла, в расписании все занятия есть.

– Как всегда, турусы на колесах! Они до сих пор не ликвидировали, не отсрочили учебу по этой специальности. Но вскоре должны будут, потому что половина студенток уже перевелась на другие отделения, а остальные собираются сделать это в ближайшее время.

– Действительно, много всего набралось, но, как я уже говорила, советую вам вначале действовать законными методами, – еще раз повторяет преподавательница.

– Никого не буду принуждать, но часть из нас хочет выйти на манифестацию, чтобы выразить свое недовольство, – первая отважная студентка надевает абаю, платок, закрывает лицо и направляется к двери. – Через минуту здесь появятся пресса и телевидение. Когда протесты охватят всю страну, да еще если об этом раззвонят в масс-медиа, будет шанс что-то изменить. Не беспокойтесь. Ведь это будет мирная демонстрация на территории университетского студгородка. Мы никуда не выйдем, у нас нет оружия, камней и палок. Мы хотим только открыть саудовским властям и миру наше недовольство и показать всем, что женщины тоже могут иметь свое мнение и с ними нужно считаться.

– Что ж… – улыбается Маха, потому что радуется разительным переменам в этой ортодоксальной стране. – В таком случае я как ваш куратор должна быть при вас.

– Ура! – это возглас говорит о том, что подключаются даже те, кто не был до конца решителен.

– Девушки! А вы останьтесь! – профессор в последнюю минуту на бегу хватает Юстиниан и Аню. – Для вашего же блага.

– Нет, извините!

– Нет и все! Найдите для себя удобный наблюдательный пункт и, если что, звоните. Идите в боковое крыло. Из моего кабинета видны въездные ворота и улица. И прошу мне докладывать о ситуации. Мириам! – кричит она проходящей мимо девушке. – У тебя есть муж и ребенок. Я не позволю тебе вляпываться ни в какие дебоши!

– Ведь это мирный протест, – Марыся удивляется запрету. – Мы прочитаем пожелания, немного проскандируем и вернемся в здание. Что может случиться? Вы не преувеличиваете?

– Ну, конечно, – ворчит Юстиниан и уже хочет присоединиться к группе.

– В этой стране все может случиться! – Маха в бешенстве просто шипит сквозь стиснутые зубы. – Верьте мне! Вас, блондинок-иностранок, могут депортировать, а тебя, например, избить.

– Кто?

– Не знаю. Но охрана всегда может открыть ворота, – преподавательница пристально смотрит девушкам в глаза. – Марш наверх!

Она орет, теряя самообладание, и просто топает ногой.

– А ваша дочь?! Почему вы ей не приказываете и не оберегаете?

– В этом вопросе я не имею на нее большого влияния. Это самая закоренелая феминистка в нашей семье, – улыбается она язвительно, но и с неподдельной гордостью. – А кроме того, если что-то и случится, папочка ее наверняка вытянет.

Маха намекает на королевское происхождении Сафихи.

– Shit[334], – ругается Юстиниан, но покорно тащится на второй этаж.

Три недовольные студентки стягивают с себя черные одежды и, уже «в гражданском», выглядывают в окно. Как и говорила куратор, это прекрасный наблюдательный пункт. К тому же здесь на окнах затенены стекла, и никто снаружи не в состоянии увидеть, что творится внутри. С удивлением они наблюдают растущую толпу ротозеев перед входными воротами.

– Подруги-студентки правы. За нами и так наблюдают: все думают, что что-то у нас должно случиться, поэтому лучше присоединиться к большинству бунтующих университетов, чем позже пробовать что-то в одиночку, – приходит Марыся к правильному выводу.

– Что творится! – Юстиниан показывает пальцем на подъезжающую трансляционную машину CNN. – Будет буря!

– Есть одно маленькое «но». Мы отсюда не видим площади, где собрались протестанты, – жалуется Аня. – Знаю! Побегу в уборную в соседнем крыле. Оттуда прекрасно видно центр студгородка. Когда что-то начнется, я позвоню вам или вы мне.

– А кто позвонит Махе? – шутит Марыся, намекая на балаган и нехватку координации.

– Ты! Похрипите по телефону по-арабски, лучше поймете друг друга, – шутит коротышка полька.

Анка мчится по коридору, врывается в туалет и прижимается щекой к горячему стеклу. Отсюда она видит как на ладони, что происходит перед зданием администрации. Там просто черно от собравшихся девушек в чадрах, которые тщательно подготовились. Они знают, чего хотят. Полька теперь понимает, почему возник такой шум вокруг манифестаций в женских университетах. Молодым интеллигентным женщинам небезразличны не только положение студенток, но и более серьезные вещи. В первом ряду манифестанток появились плакаты с портретом журналиста, который вел на саудовском канале ТВ5 очень интересную и смелую передачу, в которой три месяца тому назад неосторожно высказался на тему ислама. Позже он бежал за границу, но был депортирован даже из далекой Малайзии, обвинен в высмеивании пророка Мухаммеда и приговорен к смертной казни. Теперь он в тюрьме, ждет исполнения приговора.

– Свободу слова! Свободу прессы, телевидения и радио! – скандируют молодые отважные саудовки, размахивая кулаками. – Освободить Рашида Хаюна! Освободить Рашида Хаюна!

Транспаранты с изображением публициста поднимают вверх.

– Свободу обществу! Закон и справедливость! Равноправие женщин! Равенства в правах!

У Анки даже гусиная кожа появляется на руках. «Как они смело начинают! – она удивлена и испугана. – Это чертовски опасно! Не могли они подождать с этой своей революцией, пока я закончу образование? – мыслит она эгоистично. – Я не собираюсь в это ввязываться! Это не мое дело!»

– Госпожа Маха! – она сама звонит и слышит только страшный грохот в трубке.

– Это же политическая демонстрация! – орет она в панике. – Для вас тоже чересчур рискованно ввязываться в беспорядки на таком уровне!

– Сейчас я уже ничего не сделаю! У меня нет выхода! – сообщает преподавательница.

– Я вижу в окно, что охрана вошла внутрь здания, – докладывает Анка. – Они выбегают с дубинками в руках! Бегите! Одна несет огнетушитель, а две других заводят машину охраны. Ой! Госпожа профессор!

Связь прерывается, а наблюдательница замечает, как толпа начинает волноваться и движется в сторону главных входных ворот и исчезает из ее поля зрения. Долго не думая, Анка бегом возвращается к подругам.

– Послушайте! – кричит она, едва переступив порог. – Это не такой уж мирный протест. Они выдвигают серьезные требования! Ой, я не могу!

Девушка выглядывает в окно, и ее глазам предстает толпа с одной и с другой стороны стены. Снаружи вереница полицейских машин и фуры, пара зеленых джипов, которые привезли несколько сотен мутавв, бегающих вокруг ограды и грозящих кулаками. Машина CNN окружена саудовскими функционерами из службы безопасности, на них пуленепробиваемые жилеты. Службисты вооружены короткоствольными автоматами. Внутри студгородка студентки подошли к будке охраны. Ворота по-прежнему закрыты, две группы изолированы друг от друга. И вот плотная до сих пор толпа саудовок раздается в стороны. Часть охранниц применяет силу, молотя девушек куда попало резиновыми дубинками. Другие пускают пену из огнетушителей, а когда те уже пусты, применяют их как дубинки. Студентки кричат, ругаются, но они безоружны. Постепенно некоторые менее смелые девушки по одной отрываются от группы и бегут к зданию университета. Вдруг струя воды начинает бить из машины, в которой находятся три охранницы. Промокшие и избитые манифестантки стараются добраться до здания. Плакаты с изображением журналиста брошены в грязь. Молодые бунтовщицы разбегаются во все стороны, разгоняемые разъяренной охраной. Некоторых тяжело раненных студенток подруги несут на руках.

– И это мирная манифестация, – Юстиниан поворачивается спиной к побоищу. – Хорошо все же, что меня там не было.

– Ну, конечно, хорошо, – Мириам вытирает холодный пот со лба.

– Хорошо также тем свиньям с дубинками. Какая-нибудь из них могла выстрелить в морду и экстренно присоединиться к журналисту в тюрьме, – иронизирует полька.

– Тяжело будет что-то в этой стране изменить, – приходит к выводу Анка.

– Я уже видела такие перевороты. Я же была в Ливии во время революции, – напоминает Марыся. – Свобода всегда требует жертв.

Девушки опускают глаза и решают подключиться к пострадавшим подругам в главном здании. Они берут аптечку, которая наверняка пригодится, а сильная Юстиниан срывает со стены огнетушитель.

– Это на всякий случай, – сообщает она. – Для самообороны.

Women 2 Drive

– Дорогие, я так рада! – приветствует с порога своих гостей Марыся. – Вы поместились в одну машину? – с удивлением смотрит она на входящих через ворота.

– Что ты! Мы должны были вызвать такси. И еще с нами один махрам, поэтому все пошло как по маслу. – Девушки топчутся, а у матери Сафихи не сходит с губ озорная улыбка.

– Ну, привет тебе, – последней в ворота входит Юстиниан, которая сегодня выглядит точно как парень.

– Стянул с меня сто риалов. Это много? – спрашивает она, а Марыся по-прежнему не может обрести дар речи.

– Ты ехала без абаи? – взрывается она наконец. – Женщина! У тебя есть яйца!

– Точно есть, даже если спрятаны, – Сафиха изо всей силы похлопывает подругу по спине.

– Усы-то есть точно, – Анка, как обычно, тихонько хихикает.

– Я уже не должна их депилировать, – Юстиниан обнимает Марысю, которая приходит к выводу, что эта баба ростом с ее мужа и более мощных габаритов.

– А где у тебя сиськи? – спрашивает она шутливо.

– В спортивном костюме, котик.

Гости, переступив порог гостиной дома бен Ладенов, столбенеют от восторга.

– Ну, ты и живешь!

Аня от удивления поднимает выщипанные брови и таращит свои и без того большие голубые глаза.

– Вот это и называется богатство! – в восхищении вздыхает она.

– Ну, что ж, в Саудовской Аравии такой домик считается удобной виллой! – Маха, видимо, привыкла к подобным или еще более дорогим интерьерам. Те, настоящие, богачи живут во дворцах с фонтанами, золотыми рыбками, мрамором на стенах и золотыми дверными ручками.

– Я была в подобном, но должна сказать, что это не было уютным гнездышком, – признается Марыся, вспоминая о резиденции Ламии.

– Часто люди, живущие в домах площадью в несколько тысяч квадратных метров, с прислугой в несколько сотен человек, вообще несчастливы, – преподавательница грустно кивает головой.

– Мы кое-что знаем на эту тему, – Сафиха, беря мать под руку, признает ее правоту.

Девушки рассаживаются удобно, у каждой холодный напиток. Подан небольшой перекус.

– Марвана не будет? – тихонько спрашивает скромная Духа, она из Эль-Катифа и всегда закрывает волосы.

– Не хотел нам мешать, – с улыбкой отвечает Маха.

– Кто-то тут взял на прицел моего брата, – показывает Сафиха пальцем на подругу.

– Нет! Ты опять?! Откуда у тебя такие подозрения? – защищается девушка, покраснев по самый край черного платка.

– Нечего стыдиться. Это нормально. Вы молодые и должны иметь право на свидания и любовь, – египтянка говорит об этом очень естественно.

– К сожалению, нет, – Духа позволяет себе нетипичную для нее смелость. – Если бы мой отец знал…

– Успокойся! – Сафиха отважна, как и ее мать, и видно, что из нее вырастет бунтарка. – Твой отец использует тебя! Ты для него как дойная корова! Если бы ты не приносила ему доход, то думаешь, он согласился бы на твой самостоятельный выезд в чужой город и дальнейшее обучение?

– Ну, нет. Я знаю, что нет.

– Вот именно! Пока ты пересылаешь ему всю свою стипендию, а сама голодаешь, то все окей и ничто ему не мешает. Но если бы перестала посылать ему деньги, которые принадлежат тебе и только тебе за тяжелый труд и учебу днями и ночами, то известно, как бы все закончилось. Этапным порядком домой, и на следующий день выдал бы тебя замуж за кого попало, за первого встречного, кто только захотел ему за тебя заплатить.

– Прекрати! – успокаивает ее мать. – Девушке обидно. Как бы то ни было, это ее отец.

– Извините, госпожа… – Духа смотрит жестким взглядом и сжимает челюсти, а на ее нежном лице читается ожесточение и злость. – Мой папочка – исключительный мерзавец. Если уж ты вспомнила о том, что я отсылаю ему деньги…

Она сглатывает, потому что взбудоражена.

– Когда я выехала учиться, он, не моргнув глазом, выдал мою младшую тринадцатилетнюю сестру за тридцатипятилетнего парня.

– Бог ты мой! – Маха хватается за голову. – Это же преступление, торговля живым товаром!

– Педофилия, – с досадой говорит Юстиниан.

– Покупатель заплатил очень неплохо за девушку из деревни, – Духа просто кусает пальцы от бешенства.

– Сколько?

– Дал семнадцать тысяч риалов, но девочка уже беременна, значит, окупилось. От игры в куклы просто по прямой перейдет к заботе за своим ребенком.

– Нельзя это как-то остановить? Что-то сделать? – возмущенная Анка бледнеет до такой степени, что выглядит как труп.

– Дорогая, это давняя традиция! Попробуй ее нарушить, и пригвоздят к позорному столбу.

– Но в других арабских странах с этим борются, – включается Марыся. – Достаточно взглянуть на Ливию или Египет, где выдача девочек замуж считается преступлением и наказывается тюрьмой, штрафом или как-то иначе.

– В городах, дорогая, в городах, – видно, Маха знает, о чем говорит. – В деревнях по-прежнему отцы делают, что хотят, – просвещает она хозяйку дома. – На кардинальные перемены нужно время, много времени…

– Даже в такой традиционной стране, как Йемен, женщины объединяются, организуют клубы и союзы, большие и даже очень большие манифестации! Я сама в одной участвовала, – признается наполовину полька с типично арабскими чертами лица. – Здесь тоже женщины должны начать друг с другом сотрудничать.

– Надеюсь, что пикеты или протесты не будут заканчиваться так, как этот наш последний, – интеллигентная Духа полна скептицизма.

– Дорогая! Никто не ожидал такой агрессивной реакции! – Сафиха бесится при вспоминании, какая сила была направлена на безоружных невинных женщин.

– Захватили демонстранток на закрытой территории, вот что! – указывает на организационную ошибку Аня. – Нужно из этого сделать выводы.

– Конечно, – поддакивает Марыся. – Только бы девушки не разуверились.

– Не собираемся, – Сафиха твердо возражает, а другие арабки к ней присоединяются.

– Моя доченька разбирается в людях. Она рассказала, что вы, дорогие студентки, достойны доверия и что я могу вас посвятить в планируемую нами акцию, – делает Маха таинственное выражение лица.

– Ой! – все наклоняются, стараясь лучше расслышать слова, которые женщина говорит шепотом.

– Вместе мы можем попробовать что-то изменить в этом ортодоксальном уголке мира, – твердо говорит она. – Сила – в массах!

Польки молча кивают, потому что годы упадка во времена социализма и времена появления и победы «Солидарности» кое-чему научили. У Марыси мелькает мысль, что ей повезло опять вляпаться в проблемы. Духа сразу же вспоминает злобно улыбающегося отца, сообщающего ей о замужестве сестры, и ни о чем больше и не мечтает, как обвинить его в преступлении.

Две другие молодые саудовки, сестры Басра и Джамиля, последняя и вправду dżamila[335], несколько лет провели с родителями в Америке. Теперь они сидят рука в руке, ожидая деталей, потому что им в Эр-Рияде буквально нечем дышать. Если что-то изменится, они должны будут покинуть родную страну.

– Есть такое феминистическое товарищество с названием «Айша», – Маха начинает открывать подробности. – Мы общаемся через Интернет, только в исключительных случаях по телефону.

– Я что-то об этом слышала, – Марыся не может припомнить, откуда знает название. – Не помню только, когда и где с этим сталкивалась.

– Мы из Джидды, – продолжает преподавательница, – а там женщины наиболее свободны. Организация собирает главным образом жительниц этого города, хотя в последнее время подключилось тоже много женщин из Эр-Рияда, Абхи, Медины и Дамана. Женщины всей страны хотят изменить к лучшему свою судьбу.

– Это сенсация! – радуется Юстиниан, как будто это касается ее землячек. – Так дальше продолжаться не может! У вас нет никаких прав!

– Как это?! – спрашивает Джамиля с издевкой. – У нас есть право на жизнь! Нас не топят, как котят, тут же при рождении, что, говорят, случается в Азии. У нас есть право выйти замуж и благодаря этому пополнить капитал семьи. У нас есть также право родить ежегодно по ребенку, поэтому в возрасте двадцати двух лет иногда мы уже являемся матерями пятерых или шестерых карапузов и выглядим как старушки. Никуда не годный вид. Никого не волнует, как такие частые роды влияют на здоровье! Наши драгоценные «низы», строго охраняемые в молодости семьями, после частых многочисленных родов выглядят как ворота, и кажется, что матка висит у такой заезженной бедняги буквально на волоске. У молодых матерей недержание мочи, они часто должны делать операцию подвязывания яичников, если не хотят их носить в сумке.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает пораженная Анка.

– У меня три сестры, – поясняет Басма, так как Джамиля, нервничая, не может выдавить из себя ни слова. – Старшая после пяти родов умерла год назад, истекла кровью в провинциальной больнице. Ее матка, говорят, была величиной с таз, потому что ей не хватило времени сократиться после предыдущего ребенка, не говоря уже о восстановлении организма. Ее супруг с темпераментом жеребца оплодотворял ее раз за разом буквально после выхода из роддома. Мясник!

– А кто теперь заботится о детях?

– Ну, конечно, не он! Его бедная мать. Наверняка чертовски этому рада, но такова традиция: дети принадлежат семье отца, даже если он сам не хочет для них пальцем пошевелить. Парню на них наплевать, у него уже следующая жена, и он снова может быть производителем, а это для таких типов самое важное.

– Свинья! – произносят польки.

– Chmar[336]! – говорят арабки.

Девушки умолкают, погружаясь в размышления.

– Возвращаясь к теме… – Маха прерывает тишину. – Теперь мы организуем акцию, которая должна охватить всю страну.

Она сообщает вполголоса, но очень решительно.

– Верьте мне, что запланируем ее намного лучше, чем последнюю студенческую демонстрацию.

– Мамуль! Нельзя всего предвидеть, – прерывает ее дочка.

– Может, ты права. Но наученные горьким опытом, мы должны быть осторожнее.

– Что на этот раз? – спрашивает Марыся.

У нее душа не на месте. Она знает, что не может вырваться из группы активисток и должна участвовать в манифестациях, готовящих перемены в этой стране, но очень боится и охотнее всего спрятала бы голову в песок. «Я не могу быть такой трусихой! – говорит она себе мысленно. – Нельзя жить, постоянно избегая чего-то. Мне просто везет, я всегда нахожусь там, где что-то происходит».

– Что на этот раз? – повторяет она вопрос.

– Hello! – с треском открывается входная дверь, и в комнату, как буря, врывается Дорота с распущенными длинными светлыми волосами. – Простите за опоздание, но страшные пробки сегодня в городе.

– Я хотела бы, чтобы вы познакомились с моей мамой.

После последней сессии Марыся, разумеется, помирилась с Доротой, потому что мать и дочь не могут держать друг на друга обиду. Теперь она встает, забирает из рук вошедшей абаю и целует ее в обе вспотевшие щеки.

– Это Дорота, женщина, пережившая тяжелые испытания с арабским мужем. Плодом их связи является такая полностью арабская дочь, как я, – шутит она.

Девушки подходят, чтобы представиться.

– Не говори, Марыся!

Почти пятидесятилетняя женщина выглядит очаровательно и очень молодо. У нее светлая кожа. Полька улыбается и демонстрирует ямочки на щеках.

– Моя сестра похожа на маму, а брат от другого отца – это настоящий херувимчик с вьющимися светлыми волосами и голубыми глазками. Я родилась, переняв все черты ливийской семьи, – хозяйка настаивает на своем.

– Не все, любимая моя, не все! Не беспокойся! – при этих словах собравшиеся взрываются смехом.

– Марыся рассказывала мне о своих новых отважных подругах, и я очень хотела с вами познакомиться. Я люблю бунтарок, а саудовских бунтарок особенно. Нужно иметь неподдельную отвагу, чтобы противопоставить себя вековой традиции и шариату. Не сразу все удастся.

Дорота призывает девушек к действию, а дочь убеждается в том, что ее мама намеревается нажить себе новые проблемы. «Она со своей светлой шевелюрой охотно бы пошла в первых рядах манифестации и сопровождала арабских революционерок на баррикады», – смеется она в душе и с любовью смотрит на мать.

– Во время этой акции не будет никаких толп, по которым так легко ударить, – поясняет Маха. – Лучше всего учиться на собственных ошибках, и мы именно это и делаем. Теперь мы хотим противостоять глупому обычаю, который касается женщин только в единственной стране на земном шаре, это в Саудовской Аравии, – повышает она голос и обводит взглядом окружающие ее искренние лица.

– Какому? Их множество! – Дорота делает большие глаза.

– Нет права голоса и возможности участия в выборах? Ограниченная возможность трудиться? Нет возможности управления страной? Закрытые лица? Дискриминация по половому признаку? – собравшиеся перекрикивают друг друга.

– Замужество девочек? – добавляет Духа.

– Эй! Очнитесь! Те, которые вы называете, сейчас незыблемы! На преодоление их нужны годы усилий, борьбы и наверняка человеческих жертв.

– Черт возьми! – Дорота боится войны и насилия, поэтому при этих словах скукоживается.

– Речь идет о глупом, банальном деле, которое так естественно во всем мире, что вообще не подлежит обсуждению, – пробует подсказать подругам Сафиха. Она поджимает губы и весело смотрит на тяжело размышляющих собравшихся.

– Мы организуем день женщин-водителей, women 2 drive, – с гордостью поясняет Маха.

– Время настало! – выкрикивает Дорота. – Инструкции не позволяют женщинам водить машины. Он распространяется не только на прекрасный пол, он и парням петля на шее. Это могут вынести только богатые люди, которым хватает на водителя или двух, а что с бедными? Мужчина как глава семьи должен возить всех женщин в доме и практически с утра до ночи работать шофером.

– Я прекрасно это знаю, – подключается Духа, которая происходит из не очень обеспеченного класса. – Утром отец завозил меня и сестру в детский сад или в школу. Потом быстро ехал за всем, что нужно для нашего магазинчика, где работал до полуденной молитвы, а потом гнал, чтобы нас забрать. По дороге еще делал закупки, дома съедал что-нибудь на один зуб и снова на работу. Я помню эти ссоры, когда он о чем-то забывал и должен был, например, тащиться через полгородка за йогуртом или килограммом помидоров.

– Я как-то отмочила номер: после полудня отослала нашего водителя за мороженым в супермаркет, – с озорной улыбкой подключается Басма. – Его арестовали только за то, что с пяти – время для семей, а он, развратник, был один. По мнению мутаввы, который его сцапал, он ходил по магазину и таращился на закрытых с ног до головы саудовок. Просто обычный ловелас, делающий вид, что покупает мороженое! Это было что-то! Больше хлопот, чем прибыли. Два дня мой отец вытаскивал парня из тюрьмы. Говорят, его бросили в сектор с самыми страшными уголовниками – убийцами, насильниками и грабителями. К сожалению, он не выдержал и сошел с ума. После того как он вышел на свободу, мы должны были отослать его домой, в Индию. Отец заплатил огромное возмещение семье, он порядочный человек. Это было самое плохое мороженое в моей жизни.

– Сколько тебе оно стоило? – с издевкой спрашивает Духа.

– Двадцать тысяч. Неплохо, да?

– Wallahi! Девушки! Закончим с этими сказками Шехерезады, что было, что у кого случилось, потому что это не какая-то история из тысячи и одной ночи, а информационно-организационная встреча! – нервничает Маха. – Так никогда не доберемся до существа дела!

– Извините, извините, уже молчу, – Басма закрывает рот рукой, у остальных – виноватые лица.

– Если такое наказание грозит в этой стране за пачку мороженого, купленного не в том месте, то как они накажут за серьезное нарушение закона? Что сделают с женщиной, которая вопреки предписанию будет вести транспортное средство? – Юстиниан задает вопрос, который волнует всех собравшихся.

– Нет никакого чертового предписания! Ни одного постановления! – твердым голосом сообщает Маха.

– Нет, – спокойно подтверждает Сафиха.

– Только какая-то глупая фатва, более двухсот лет высказанная сумасшедшим имамом. Это не записано ни в Коране, ни даже в признанных и одобренных хадисах, – сообщает преподавательница, в подкрепление своих слов жестикулируя указательным пальцем.

– Что такое хадис? – спрашивает Аня, заинтересовавшись неизвестным ей термином.

– Это рассказы, приписываемые пророку Мухаммеду, описывающие его поступки или разрешающие то или иное поведение. Каждый хадис состоит из текста и череды толкований. Они составляют сунну (обычай) – самый важный после Корана источник мусульманского закона шариата, – поясняет Джамиля, выказывая знание религиозных законов.

– А если есть что-то, чего нельзя доказать, то приходится рассчитывать на порядочность и честность рассказчика, – подводит итоги Дорота. – Когда экстремисты чего-то не могут найти в Коране, то ссылаются на хадис, который может быть не вполне правдивым.

– Да, да, именно! – говорит осведомленная в этой теме бунтарка. – И еще! Изначально они пересказывались устно, только устно. По мнению религиозных мусульманских ученых, происходило это до появления множества фальшивых хадисов, которые должны были упрочить интересы отдельных групп, а сейчас поддерживают деятелей-фундаменталистов или парней-шовинистов, одновременно служат нормальным и порядочным людям удавкой на шее.

– Это значит, что в Саудовской Аравии нет ни одного постановления, которое запрещало бы женщинам водить машины? – уточняет Юстиниан. – За исключением какой-то фатвы, опирающейся на какой-то там непроверенный хадис?

– Ну, расскажи ты мне, разве пророк Мухаммед мог о чем-то таком упоминать? Где логика? В седьмом веке нашей эры? Мог только запретить женщинам ездить на верблюдах, но этого я тоже нигде не встречала.

Все надрывают бока, а европейки, слыша такой абсурд, просто хватаются за головы.

– Нет запрета, значит, ничего и не надо нарушать, – логично говорит Дорота.

– Только прежде нужно найти отважных, которые решатся на такой шаг. – Басма мыслит трезво. – После псевдомирных демонстраций в учебных учреждениях, где студентки получили по шее, геройство могло оставить женскую часть нашего народа, – иронизирует она.

– Поэтому мытакже не делаем это сейчас, – сообщает организаторша.

– А когда? Через десять лет? – с беспокойством спрашивает Духа. – Тогда я уже буду у себя в Эль-Катифе и носа из дому не высуну. Женщины, поспешите! – тихая и спокойная девушка пламенно призывает к действию. – У меня осталось неполных пять лет нормальной жизни, поэтому знаете… Поспешим. – Она грустно улыбается.

Маха гладит ее по щеке.

– Не преувеличивай. Может, познакомишься с каким-нибудь красивым парнем и счастливо выйдешь замуж. Супружество – это не обязательно рабство и трагедия.

– Может… – молодая женщина краснеет как рак, а все, зная о ее чувствах к Марвану, хихикают или корчат гримасы.

– Не будем оттягивать это до бесконечности, не бойтесь, – конспираторша радует собравшихся. – Думаю, что июнь – это хороший месяц. Эдак за две недели до окончания академического года. Что вы на это скажете?

– Очень хорошо! Уверены! Может быть! – поддакивают они.

– Вы рады будете видеть и иностранок? – Юстиниан улыбается от уха до уха. – У меня права уже три года, и я вполне опытный водитель.

– Ну, конечно! Поедут только те женщины, у которых есть документы. Чтобы не было разговоров и ненужных аварий на дороге, – решительно говорит организаторша.

– Так я не еду? – задает Марыся риторический вопрос.

В душе же она благодарит Бога, потому что после всех испытаний пообещала себе больше ни во что не вмешиваться.

– Я собралась пойти на курсы перед приездом в Саудовскую Аравию, а здесь нет такой возможности. Эх!

Все же ей становится обидно, потому что она хотела бы участвовать в таком важном и не опасном, как кажется, мероприятии.

Маха похлопывает ее по руке в утешение.

– Ну, что ж! У меня уже более ста желающих героинь, – докладывает она. – Меньше всего – в Эр-Рияде, но нечего удивляться. Наша столица – это наиболее ортодоксальный уголок страны и логово мутавв.

– Из каких городов согласились?

– Больше всего в Эль-Хубаре, потом, конечно, Джидда, – гордая местная патриотка выпячивает грудь. – Пара девушек из Медины и, разумеется, из бунтарской Абхи. До июня у нас есть немного времени, поэтому я рассчитываю на бóльшее количество. Соорганизатор этой акции, а также моя сердечная подруга Фатима бен Ладен, – выразительно смотрит она на Марысю, – сегодня размещает информацию на Фейсбуке. Потом еще добавит Твиттер, Hi5, Linkedln и что только возможно. Двинемся штурмом на завоевание Саудовской Аравии! – с улыбкой она выбрасывает вверх крепко сжатый кулак.

Дорота под впечатлением от четкой организации.

– Ну, это неплохо. Вау! Браво, саудовские женщины! Да здравствуют феминистки! – выкрикивает она взволнованно.

– Но вы, белолицые девушки, успокойтесь. Будьте только наблюдательницами этого события века. – Маха обращается к Дороте и иностранным студенткам. – Для вашей безопасности.

– Я в таком случае поеду со своим мужем и буду вас в безопасности поддерживать. Я должна увидеть, как среди бела дня саудовки сядут за руль, – решает Дорота. – А вы будете закрывать лица?

– Запрещено. И перчатки тоже. Нельзя ограничивать себе обзор или ослабить захват.

– У большинства женщин бахрейнские водительские права, но много также и с американскими, британскими или международными, – отчитывается Сафиха, которая, конечно, досконально знает все о запланированной акции. – Все же эти документы не имеют здесь никакой ценности, поэтому нет смысла их предъявлять. Если какую-нибудь женщину задержит дорожный патруль, то что же делать? Забрать саудовские права? Таких для женщин в этой стране нет. Штраф влепят? Но за что? Криминальную статью пришьют?

– Нет предписаний, так нет и правонарушения! – смеется Дорота. – Должно получиться!

– Sha’ Allah[337]! – говорит Маха, а все конспираторши радуются и хватаются за руки.

* * *

– Мы в самом деле должны туда идти?

Марысе не очень хочется проводить вторую половину дня с многочисленной семьей Хамида.

– Мы так часто ходим к ним в гости? Гм?

– Нечасто, – признает она.

– Поэтому сделай мне любезность и, по крайней мере, сделай довольный вид. Мы не проводим с ними каждую пятницу, а сегодняшний случай действительно важен.

– Каким чудом твой дядя знает, когда он родился, коль скоро еще двадцать или тридцать лет тому назад никто этого не записывал? Для вас, арабов, день рождения никогда не имел никакого значения.

– Для нас, арабов.

Муж очень недоволен и обижен.

– Ну, да, конечно…

Вздыхая, Марыся надевает скромное, длинное, почти до щиколоток платье.

«Одеться нужно аскетично, зато украшениями можно обвешаться, как рождественская елка, – мысленно критикует она саудовский стиль. – Такие встречи – это переливание из пустого в порожнее, искусство ради искусства».

Она все еще бесится.

«Сколько же за эти пару часов я могла бы выучить латинских слов! Тяжело быть женой и матерью и одновременно студенткой, – думает она. – Но этот парень не в состоянии этого понять!» В волнении она кусает губы. Большинство времени она проводит среди арабских бунтарок и феминисток и набралась враждебного отношения ко всем мужчинам, в том числе и к доброму мужу и даже к кроткому, как ягненок, Лукашу. И вообще не отдает себе отчет, что буквально все ее в них раздражает. Она видит только их недостатки, не замечая положительных черт характера.

Хамид чувствует, что их супружеские отношения становятся все более холодными и их связь развивается в плохом направлении, но решает промолчать и не делать из этого проблему, потому что не хочет выглядеть мужчиной-шовинистом, запрещающим жене встречи с ее любимыми и негативно влияющими на нее подругами. «Нужно подождать, – решает он мысленно. – Эта любовь раньше или позже испарится. Каждый ведь эгоист и заботится только о собственных интересах. Когда дойдет до первого обмена мнениями или конфликта, Марыся вернется в лоно семьи с поджатым хвостом и снова все будет, как раньше. Я не могу закрыть ее в доме, как в клетке, запрещать контакты с окружающими, потому что такое поведение не дает ничего хорошего, – решает современный и толерантный муж. – Очень не хочется, но я должен делить ее со знакомыми, только теперь наука и подруги полностью вытеснили меня из ее жизни, – грустно констатирует он. – Я должен вооружиться терпением».

Хамид снова и снова повторяет это, как мантру, стараясь успокоиться, потому что сегодняшнее поведение жены очень его расстроило.

– Берем Надю с собой? – спрашивает Марыся мимоходом.

– И что с того?! – муж не выдерживает и повышает голос. – В последнее время не только я начал мешать твоей личной жизни, но и ребенок тоже! Не говоря уже о том, что ты вообще Надей не занимаешься и послала ее в жопу! Хорошая же из тебя вышла мать!

– Теперь я также студентка, – полная гнева женщина смотрит ему прямо в глаза. – Ты сам согласился на то, чтобы я училась в университете. Не рассказывай теперь глупостей, что я в чем-то виновата или от чего-то отлыниваю. Извини, что с утра до ночи у меня полно занятий, а потом дома горы материала для заучивания на память. Ничего не могу поделать!

Хамид говорит язвительным тоном:

– Но, моя дорогая, сегодня святая пятница. Хотя бы один день в неделю ты можешь посвятить семье. Ничего больше я не требую, ни о чем больше не прошу, но может, и это для тебя чересчур много?

– Действительно, – Марыся сжимает зубы и смотрит холодно.

– Ведь наш ребенок будет не с тобой, а с няней, и в комнате, предназначенной для малышей. Слишком не перетрудишься! – резюмирует он и, возмущенный, идет широким шагом к машине.

Всю дорогу супруги не говорят друг другу ни слова. Марыся приходит к выводу, что последнее время их ссоры касаются учебы и университета. «Это подлость!» – решает она в бешенстве.

Мужчина ведет машину, поминутно нервно поправляет падающие ему на лицо концы традиционного саудовского платка. Разочарованная женщина борется с черной шалью, соскальзывающей с ее длинных вьющихся волос.

Они подъезжают к резиденции дяди. Марысю не удивляет, что его дом – это настоящий дворец, рядом с которым их собственное жилище кажется маленьким. Внутри – толпы людей. Прибывших обцеловывают все женщины. Лица их Марыся по-прежнему не различает, не говоря уже об именах. Мужчины держат дистанцию, даже руки ей не подают. Молодые парни, если уж и протягивают ладонь, то пожимают только кончики пальцев.

– Это меня сразу в этой стране угнетало: я не могу с парнем нормально поздороваться и подать ему, как обычно, руку, – разозлившись, Марыся чувствует себя здесь еще хуже, чем обычно.

– Успокойся! – шепчет Хамид. – Расслабься! Ты женщина, а они чертовски религиозные мусульмане. Ну, прости им эту маленькую слабость. Это же не фанатики вроде дядюшки «О».

– Wallahi! Как это меня достает! – женщина тяжело вздыхает.

– В последнее время тебя многое достает, – подтверждает муж, – Ну, извини! Кого мы видим?! – с радостью обращается он к молодой женщине.

Марыся раскрывает рот, не ожидая такой встречи.

– Моя чудесная, немного сумасшедшая двоюродная сестра Исра, – Хамид радуется, видя девушку, которая беспардонно целует его в обе щеки.

– Привет, Мириам! Почему ты не отвечаешь на e-mail? – спрашивает Исра с возмущением. – Слышала, что Фатиме ты тоже не отвечаешь. У тебя к нам какие-то претензии?

– Женщина! – Марыся обнимает ее за талию. – У меня исчез почтовый ящик и все контакты в Интернете, – признается она. – У меня также нет номеров телефонов и нет никакой возможности их восстановить. Просто кошмар!

– Вот это да!

К беседующим подходит двоюродная сестра из Джидды.

– Чтобы я о тебе и твоей поддержке нашего дела узнавала от моей подруги, это грандиозно! – упрекает она родственницу, но делает это с улыбкой.

– Это же настоящий съезд семьи! Почему я ни о чем не знаю? – Марыся обращается с вопросом к Хамиду, но он уже исчез с Фахадом – мужем Фатимы.

– Может, хотел сделать сюрприз? – предполагает Исра. – Мириам! Наконец-то я получила согласие на брак с моим мужем! – смешно говорит она и от распирающего ее счастья просто подскакивает на месте.

– Это какой-то ужас! – Фатима с недовольно, презрительно кривит губы. – Чтобы женщина не могла вступить в брак с парнем, к тому же чистокровным мусульманином, необходимо получить разрешение правительства!

Она глубоко вздыхает, чтобы успокоиться.

– Может, еще к королю нужно было обращаться?

– Нет, к главному имаму, а все ведь знают, какой он, – поясняет молодая женщина счастливо. – Теперь уже нам все равно. Официальный контракт подписан, и мы можем вместе приезжать в Саудовскую Аравию или на праздники, или в гости.

Она просто визжит и сильно прижимает обеих женщин к груди.

Фатима прерывает ее, выливая кувшин холодной воды на обрадовавшуюся женщину:

– Это только начало, а не конец проблем. Посмотрим, так ли ты охотно будешь сюда приезжать!

– А почему? – не понимает Марыся, в чем дело.

– Посмотри на него! Это сириец, белый, как молоко, белее тебя, моя дорогая! Волосы светлые, зеленые глаза и к тому же конопатый.

– А что это ты так внимательно присматривалась к моему мужу? – хмурится Исра.

– Попробуй с ним войти в торговый центр! – шутит двоюродная сестра. – Не долее чем через пять минут у вас на голове будет сидеть не один – стадо мутавв. Саудовка с белым человеком! Грех, грех, грех! Haram!

– Фатима…

У новоиспеченной супруги в больших черных глазах собираются слезы.

– Ну, хорошо, хорошо, – эмансипированная женщина обнимает расстроенную подругу. – Будет только один мутавва.

Вокруг столпотворение, молодые женщины закончили неприятный спор и вместе с остальными гостями бегом направляются в столовую. Супружеские пары садятся по одну сторону стола, мужчины рядом с мужчинами, чтобы, не дай Бог, женщины не сблизились с дальними родственниками-мужчинами или одинокие женщины не сидели рядом с замужними. Таков порядок, и это семимильный шаг к прогрессу, так как обычно женщины и мужчины должны есть в отдельных комнатах. Это общество единственное в своем роде – типичная немного современная, но все же традиционная саудовская семья. Дядя и почти все взрослые мужчины носят тобы, длинные до земли белые рубахи, а головы накрывают платками-ихрамами в бело-красную клетку, которые скрепляют черным игалем. Они все время поправляют их свешивающиеся концы, забрасывая их накрест наверху и делая неустойчивую конструкцию, которая через минуту падает. Пара бунтующих подростков выделяются, они в джинсах и цветных рубашках с надписями, но маленькие мальчики подражают одежде отцов, только головы у них не покрыты. Женщины в возрасте носят абаи, часто расстегнутые, и черные небольшие платки или шали, закрывающие только волосы. У девушек блузки с длинными рукавами, хотя некоторые носят цветные хиджабы, такие же, как Марыся в Ливии и в Йемене. Детвора гоняет как сумасшедшая, хотя для них отдельная столовая с множеством филиппинских нянек. Там и Надя под присмотром заботливой Ноны. Марыся заставила себя хоть что-то проглотить, на еда ей не нравится. После замечательных ароматных приправ ливийской и йеменской кухни саудовские блюда кажутся тошнотворными. Суп на вкус как отвар из кухонного полотенца, вместо замечательного кускуса едят твердый, недоваренный рис, а к нему – сушеное мясо. Овощи поданы в виде разваренного месива, которое все из одной миски набирают тонкими плоскими хлебцами, не обращая вообще внимания на столовые приборы, лежащие на столе.

– Ну, Мириам, по вашей дочери видно, что ты все же арабка, только adżnabija, – исключительно мило говорит престарелый дядя, а Хамид бледнеет от бешенства.

Общество замолкает, даже малыши, так как говорит глава семьи.

– Ведь вы знаете, что мой отец был арабом, ливийцем, а мама – полька, – поясняет без смущения Марыся.

– С генами бороться не будешь, – дядюшка качает головой. – Рыжая и голубоглазая, а кожа темная, как у бедуинки, – не очень любовно описывает он их любимую доченьку. – Хамид, тебе придется гвардию нанимать, чтобы охранять такую красотку, – говорит он.

Все взрываются смехом, родители же вздыхают с облегчением, слыша из уст старца комплимент в адрес их карапуза.

– Ваша дочь Надя подходит нашему новому члену семьи, – не закончил еще говорить дядя. – Он также не похож на нас.

У сирийца лицо становится пунцовым, а Исра кривит губы, и кажется, что она вот-вот заплачет.

– Очень все же хорошенькие отщепенцы.

Старый саудовец очевидно хотел сказать комплимент, но, как это бывает у людей его возраста, получилось исключительно неуклюже. Он позволяет маленькой Наде тягать себя за ихрам и бить ножками в живот. И каждый видит, что это все же добрый человек.

После двух часов застолья все сыты по горло и встают из-за стола, а вновь прибывшие из Америки родственники, исключительно впечатленные словами дяди, направляются к выходу.

– Они по-прежнему не заменили этого чертового горе-повара. У них что же не хватает денег на хорошего кулинара? Ты так не думаешь, любимый? – Марыся шепотом характеризует семейный обед. – А манеры – это уж с молоком матери впиталось… – кривится она. – С генами бороться не будешь!

– Пойдем домой, но, к сожалению, мы не можем уйти по-английски. Мы должны попрощаться, по крайней мере с дядей. С ним у меня общие интересы, за ним последнее и решающее слово в фирме, в конце концов, он szabani[338] и совершил хадж к тому же.

Хамид осторожно обнимает главу рода за плечи и под конец целует ему руку.

– Заглядывайте к нам, когда захотите, но не так редко, как до сих пор. Не избегайте, хоть семья и не такая современная, как вы, и для вас это мучительно. У нас всегда много народа и можно сойти с ума от шума, но помните, что всегда можете на нас рассчитывать.

Сморщенный, как сушеная груша, старик с улыбкой подходит к Марысе и похлопывает ее кончиками пальцев по спине.

– Мириам, Мириам, стой! – слышит она громкий женский голос. – Ты что, уходишь? Не сказав ни слова? Ведь нужно поболтать.

Фатима хватает подругу под руку.

– Завтра в шесть часов вечера в ресторане «Аль– Бохсали» на улице Короля Абдуллы. Там очень приличное отделение для семей.

– Не знаю, впустят ли вечером женщин одних, – беспокоится Марыся.

– У нас будет махрам, одного достаточно. Наши парни уже договорились на кальян, а потом к нам присоединятся. – Видно, что у них уже все распланировано.

– Ну, тогда до завтра.

Женщины сердечно обнимаются.

– Как я рада тебя видеть! – признается двоюродная сестра.

– Я еще больше! – поддакивает Марыся.

* * *

Марыся так взволнована встречей, что не может усидеть дома и выезжает на полчаса раньше, хотя до места можно доехать за неполных пятнадцать минут. Водитель паркует машину напротив входа в зал для семей, но она должна сидеть в машине, потому что ей одной там нечего делать, да и наверняка ее не впустят. Ресторан «Аль-Бохсали», действительно вполне приличное место, особенно первая часть, предназначенная только для мужчин. Вход в зал для семей находится сбоку, со стороны небольшой замусоренной улочки, освещенной одной неяркой лампочкой. От него крутая внешняя лестница ведет на второй этаж. Та часть скрыта, чтобы никто не видел место, где женщины могут мило проводить время, и кавалеры не подсматривают за входящими туда женщинами.

Через десять минут приезжает хорошо знакомый Марысе автомобиль, а за ним второй, новый красивый внедорожник. Из него высыпают родственницы мужа. Марыся выскакивает из машины и бросается им в объятия. С женщинами приехал Марван, а муж Исры, Рахман, присоединился к мужчинам, которые решили покурить кальян, его можно курить только им. Веселые и смеющиеся женщины, из которых только Духа полностью закрыла лицо, входят. Сразу они оказываются в полумраке, чувствуют запах еды. В длинном узком коридоре по одну и по другую сторону располагаются двери, ведущие в отдельные помещения, где обедают семьи, скрытые от глаз любопытных. За этими дверями женщины могут снять платки и даже абаи. Кельнеры, если собираются войти внутрь, стучат и ждут ответа, потому что они тоже не должны видеть лиц саудовок. Поэтому обслуживание длится страшно долго. Все нервничают из-за того, что их не успеют обслужить до времени начала молитвы. Тогда под котлами гасят огонь, выключают духовки, и все повара и обслуга удаляются в ближайшую мечеть. Клиенты сидят не солоно хлебавши иногда и час, потому что, хотя сами молитвы длятся десять минут, каждый работник использует официальный перерыв еще и для того, чтобы поболтать, покурить, выпить кофе, перекусить или просто полениться.

– Успеем или нет? – нервно говорит Марыся, перелистывая меню.

– Ничего! – весело отвечает Исра. – Лишь бы нам принесли что-то выпить, чтобы мы не засохли, а так можем и посидеть в неплохом безопасном и красивом месте.

– Может, ты и права, – вздыхает девушка, у которой сегодня не было времени пообедать, поэтому она голодна как волк.

– Я что-нибудь добуду, но потом не жалуйтесь, что хотели бы что-то другое, – Маха заботится обо всех как опекун и мать. – Возьму какие-нибудь блюда, которых не нужно ждать.

Говоря это, она надевает абаю, молниеносно набрасывает платок, закрывающий волосы, и выбегает.

Духа и Марван не обращают внимания на суматоху и сидят в конце стола, глядя друг на руга. Их глаза светятся любовью, а в жестах сквозит невыразимая нежность. Они так зачарованы и поражены своим чувством, что буквально боятся дышать.

– Фатима рассказывала, что вы организуете большую акцию, – начинает Исра приглушенным голосом.

– Можешь говорить громко и даже кричать, потому что все уже есть в Интернете, – говорит со смехом Сафиха.

– Не говори гоп, пока не перескочишь. Если арестуют вас как организаторов заранее, то никто не отважится носа высунуть из дому.

– А за что это?

– За что угодно, – Исра задумывается. – Хотя бы за то, что в этом зале слишком мало махрамов приходится на одну женщину.

Исра весело смеется.

– А твоего брата как бы и вовсе нет.

Она кивает подбородком на влюбленного, который не слышит ничего вокруг.

– Куда там, куда там! – включается в разговор Юстиниан, поясняя: – Теперь уже невозможно сдержать лавину. У нас пара сотен женщин записалось на акцию, и даже традиционный Эр-Рияд зашевелился. Так дойдет и до воплощения в жизнь.

– И это все благодаря кому? – задает Фатима риторический вопрос.

– Благодаря твоему старому, – отвечает все хором.

– Только он не такой уж и старый! – забавно грозит она пальцем. – Социальные сети и месседжеры – это все они! Сейчас весь мир держит за нас кулаки!

– Но почему вы это планируете осуществить только через месяц? Меня уже здесь не будет! – жалуется Исра. – Женщины! Моей мечтой было, сидя за рулем, проехать Эр-Рияд вдоль и поперек. Wallahi! Нельзя это сделать раньше?

– Если все вместе, то все, – решительно сообщает Джамиля, и ее сестра согласно кивает головой. – Так безопаснее. Не найдут места в тюрьме для нескольких сотен женщин.

Она смеется, хоть и немного напугана.

– Нечего отрываться, госпожа Исра, – Анка остужает запал желающей поучаствовать женщины.

– Но…

– Какое там но! – дверь со стуком открывается, и заплывает гордая и бледная, улыбающаяся от уха до уха профессорша. – Еще даже не видела, что мне удалось нагрести в отделении для мужчин, а уже упрекаешь.

– Я не об этом! – начинает пояснять Исра.

Все девушки подскакивают и принимают из рук испуганного кельнера тарелки и миски. Парень буквально закрывает глаза, не желая видеть столько непокрытых женских голов.

– А в чем дело? – Маха с размахом ставит в центре стола полуторалитровый кувшин с саудовским шампанским.

– Я тоже хочу проехаться по Эр-Рияду, – жалуется Исра голосом капризной маленькой девочки. – А может, попробовать, как это выйдет, и ранее тихо стартовать в виде авангарда? Что вы на это скажете? Что вы на это скажете, госпожа? Как организатор? – обращается она просительно к египтянке.

– Ну, не знаю… Это наверняка рискованно… Вообще не имею понятия.

Маха поджимает губы: ей не хочется подвергать опасности долго планируемую акцию глупым проездом одного человека.

– А в принципе, что может случиться? – ее подруга из Джидды присоединяется к просьбе двоюродной сестры. – По крайней мере, увидим, как они отреагируют. Что вы на это скажете?

– Я вообще не должна что-то говорить, потому что у меня нет водительских прав, но осторожность – прежде всего, – советует Марыся.

Она не желает от всего открещиваться, потому что страшно переживает за кампанию, организованную феминистками, особенно потому, что знает организаторов, любит родственниц и подруг и очень о них беспокоится.

– Мы тоже будем только наблюдателями, потому что иностранные студентки и не будем рисковать, – включается в дискуссию Юстиниан. – Но если бы я могла вставить свои пять копеек, то отговаривала бы от индивидуального проезда.

– Сила – в массах, – поддерживает землячку Аня.

– А я поеду, – решительно сообщает Исра. – Я должна! Я не прощу себе, что упустила такую возможность. Wallahi! В Америке я уже три года вожу машину, это для меня так обыденно, как булка с маслом. Здесь же это все еще возмутительное и рискованное дело! В голове не укладывается! Еду и все! У меня есть машинка, которую я купила перед отъездом в Штаты и никогда не садилась за ее руль. Это немыслимо! Прекрасная возможность в конце концов проехаться на своем собственном автомобиле. Ничего страшного!

– Что ж, как организатор всего этого протеста я чувствую себя обязанной ехать с тобой в качестве пассажира. – Преподавательница вздыхает, но в ее глазах блеск, свидетельствующий о заинтересованности и радости.

– Вы должны увидеть, как первая саудовка проедет по улицам Эр-Рияда! – Фатима хлопает в ладоши, видно, что и сама она хотела бы присоединиться.

– Так, может, я возьму водителя и поеду за вами, – исключительно рассудительная Марыся предлагает помощь. – Так, на всякий случай. Чтобы вы не возвращались пешком.

– Прекрасная мысль! Ура! Мы справимся! Women 2 drive! Women 2 drive! – скандируют они девиз, который обежал весь Интернет и весь мир, пользуясь всеобщим признанием и поддержкой.

– Арабская весна – это женская весна в Саудовской Аравии! – Сафиха выбрасывает вверх сжатый кулак.

– Drive your own life[339]! – делает вывод Исра, хлопая ладонью о ладони всех собравшихся бунтарок и ероша вьющиеся волосы Марвана.

* * *

И вот настал знаменательный день. Исра так нервничает, словно впервые в жизни должна коснуться руля.

– Почему твой парень так быстро смылся? – спрашивают подруги, глядя на Рахмана, отъезжающего на такси.

– Мы так договорились. Он не хотел меня волновать своим присутствием. Мы встретимся дома, – объясняет первая официальная женщина-водитель.

– Уф! – Марыся вытирает об абаю вспотевшие руки. – Так что? Едем? – спрашивает она, желая, чтобы рискованное мероприятие как можно быстрее закончилось.

– План следующий… – Маха здесь имеет решающее слово. – Я буду сопровождать сегодняшнюю героиню и на память запишу на телефон короткий ролик, а вы с Фатимой поедете за нами, держась, разумеется, на соответствующей дистанции.

– Окей, – соглашается на такие условия женщина из Джидды. – Я хочу стартовать в определенное время в моем семейном, хорошо известном месте, поэтому сегодня буду только пассажиром и наблюдателем.

– Кто смел… – организатор весело улыбается.

– Тот и на коня сел, – заканчивает Марыся.

– На верблюда, – хихикает Фатима.

– Нет, мои дорогие, уже нет! – выкрикивает радостно Маха. – В машину!

Они рассаживаются в две машины и выезжают на завоевание Эр-Рияда. Водитель Марыси смотрит на нее с удивлением и возмущением, как будто ждет объяснения, почему знакомые ей женщины садятся в машину одни и к тому же сами ведут машину. Девушка, однако, не обращает внимания на нахальный взгляд и поворачивается к Фатиме. Молча они берутся для храбрости за руки, глядя на дорогу перед собой. «Слава Богу, там нет большого движения, – думают они мысленно, потому что Исра от волнения совершает ошибки.

– Не нервничай, справляйся, – старается Маха поддержать водителя. – Для тренировки и релакса покружимся немного на месте, а только потом начнем развлекаться.

– Это стресс, – поясняет Исра. – Ведь я каждый день езжу по более запруженным улицам.

– Знаю, знаю…

Женщина в возрасте сжимает зубы, когда в очередной раз на полном ходу они въезжают на «лежащего полицейского», который служит именно для того, чтобы водитель притормозил.

Маха предлагает:

– Проедемся еще раз по этой аллее. Так, для удовольствия. Посмотри, какой это красивый поселок, – говорит она спокойным, ровным голосом.

– Я готова, – Исра глубоко вздыхает и улыбается.

Первый шок прошел, и теперь она спокойно включается в движение большой современной дороги, носящей имя короля Фауда.

– Поворот!

– Action[340]! – довольная Маха делает вид, что делает руками хлопок, и включает камеру телефона.

– Что ж, выезжаю по улице Эр-Рияда, собственно, как первая женщина-водитель, – начинает Исра дрожащим голосом. – Почему в Саудовской Аравии мы, женщины, не можем водить автомобиль? Нет ведь ни одного официального постановления, никакого запрещающего документа, только фатва, выданная ортодоксальным имамом-шовинистом, который этой клятвой хотел, наверное, еще сильнее испортить жизнь саудовским женщинам. Конечно, немногие из нас работают, только двадцать процентов, но к этому количеству женщин, перемещающихся по городу, нужно добавить и тех, которые учатся, а их тысячи.

– Такая ситуация страшно осложняет жизнь, – перенимает инициативу Маха, так как живо интересуется этой темой. – На собственном автомобиле я могла бы выехать на работу в шесть тридцать, так как начинаю работать в семь. А должна пользоваться услугами такси, поэтому встаю в пять, чтобы поймать чуть свет хоть какое-то такси, ведь позже уже ни одного не будет. Все риядские женщины отправляютс в это время на работу, в университеты или отвозят детей в школу. Ужасно!

– Да, я согласна, – поддакивает Исра. – Большинство девушек пользуется такси, потому что нанимать личного водителя очень дорого. На это идет большая часть стипендии – девяносто процентов. Ведь ему нужно платить более трехсот долларов, а еще квартплата и питание.

– Но прежде всего ты должна иметь свободную комнату с отдельным входом, что в жилом корпусе или студгородке невозможно. Кроме того, мужчина не может жить под одной крышей с женщиной, не принадлежащей к его семье, это бы ужасно стесняло!

Профессор смеется.

– Представляешь себе чужого пакистанского шофера, пользующегося твоей ванной только потому, что ты не можешь водить машину?

Теперь они уже обе лопаются от смеха.

– Только богатые содержат таких работников в отдельно стоящих служебных помещениях, располагающихся в саду при их виллах. Ситуация, существующая в Саудовской Аравии, – это петля на шее среднего класса и бедного населения!

– Я, желая выйти из этого тупика и хоть немного сэкономить, в конце концов за собственные сбережения купила машину, ведь это дешевле, чем я заплатила бы за шофера, – красноречиво повествует саудовка, уже полностью расслабившись.

– Вот и прекрасно! – поздравляет помощница и собеседница. – Хороший выход из положения!

– Не совсем, потому что проблемы начались уже при покупке автомобиля в автосалоне. Почти двадцать процентов женщин покупают машины за собственные деньги. Но не могут его на себя зарегистрировать!

– Расскажи почему?

– Потому что мы являемся худшей, неполноправной частью саудовского общества, – поясняет грустно Исра. – Саудовская Аравия – это страна только для «орлов», то есть для наших милых мужчин.

– Черт возьми! Столько лет здесь живу, а по-прежнему не могу к этому привыкнуть! – произносит в волнении египтянка. – И что ты сделала?

– Мой отец был тогда в командировке, в отъезде, у меня нет брата, а на дальнего двоюродного брата я не хотела оформлять договор. Неизвестно, что ему придет в голову. Я ему не настолько доверяю. Поэтому отец должен был написать на мое имя доверенность, будто машина для него. Видно, неплохие деньги заплатил иностранному нотариусу за печать и пересылку с курьером, чтобы я, взрослая и финансово независимая женщина, могла купить себе машину.

– Сэкономила что-нибудь на этом? – спрашивает Маха.

– Что ты! Нанятый водитель, полный кретин, шустрая нога, разбил мой новый автомобиль в течение двух недель!

– Черт побери! В этой прекрасной некогда стране доходит до таких парадоксов в отношении угнетаемой половины общества! Делают вид, что ее не существует.

– Да, но чересчур много народу к этому привыкло, и такая ситуация становится обыденной. Но так нельзя! Так невозможно жить! – нервничая, Исра отрывает руки от руля, а Маха сжимает губы.

– Поэтому мы вынуждены уезжать за границу, чтобы понять, чего мы стоим, ощутить чувство собственного достоинства! Ну, скажи мне! Почему?!

– Что ж… А знаешь, что меня больше всего смешит?

Наблюдатель решает взять инициативу, продолжая дискуссию, чтобы не дошло до аварии. Машина в руках возбужденной женщины буквально летит по трассе.

– Что же?

Исра делает пару глубоких вдохов и немного успокаивается.

– Когда мужчины куда-то уезжают, например с друзьями на пару дней на охоту в пустыню или на месяц в командировку, то оставляют нас, вообще не беспокоясь. В то же время мы в этой стране недееспособны.

– Ну, да! Ты права! Отец всегда мне говорил, что будет за меня молиться, – иронизирует она.

– Прекрасно, но долетишь ли на словах молитвы на занятия или в продуктовый магазин, чтобы не умереть с голоду?

– Тяжелое дело, – лицо Исры становится ехидным.

– Парни оставляют нас со всем балаганом на голове: дом, дети, работа, обязанности. Они знают, что мы ответственные и справимся. Но мы в то же время не настолько ответственные, чтобы водить машину и хоть немного облегчить себе жизнь! – преподавательница возбужденно размахивает свободной рукой.

– Такая мобильность чрезвычайно бы нам помогла!

– Сейчас расскажу тебе, что меня больше всего поразило…

Маха говорит серьезно.

– Я, старая женщина, мать двоих взрослых детей. Но профессор университета, доктор наук, должна упрашивать своего сына, совсем юнца, чтобы он отвез меня в магазин или к врачу, – заканчивает она рассказывать театральным шепотом и смотрит весело вдаль. – Когда он был младше, я должна была отрывать его от компьютерных игр и насильно усаживать за руль!

– Что ни город, то норов, но в современном мире нужно все же придерживаться каких-нибудь международных конвенций и постановлений, ты не считаешь?

Исра плавно обходит медлительного водителя и свободно въезжает в проезд, ведущий к дому отца, где они с мужем остановились.

– Когда мне было двадцать три года, я получала водительские права в Чикаго и была старше всех, что в целом не означает, что к экзамену допускаются дети, – отвечает она спокойно. – Практически во всем мире нельзя водить автомобиль тем, кому нет шестнадцати. А позже какое-то время нужно водить в сопровождении совершеннолетнего, у кого есть водительские права.

– Это логично, – Маха кивает головой в знак одобрения. – Так и должно быть.

– А этому что не нравится?

Исра замечает, что едущий рядом мужчина, видя за рулем женщину, вначале широко раскрывает рот, а потом начинает размахивать руками и что-то кричать.

– Madżnun[341] какой-то? – глядя водителю в глаза, она вертит пальцем у виска.

– Клоун, но он стал куда-то названивать, – с беспокойством замечает подруга. – Надеюсь, что не в полицию.

– Они мне до задницы! – Паруса Исры поймали ветер, и она вообще ничего не боится. – Девушки едут за нами. До дома рукой подать.

Саудовская героиня дня произносит эти слова не ко времени, потому что буквально через минуту раздается вой полицейской сирены. Два автомобиля, визжа тормозами, перегораживают им дорогу.

– Только не нервничай.

Маха прячет телефон в карман, и ее лицо принимает очаровательное, невинное выражение.

– Выйти! – слышат они крики вокруг. – Что вы вытворяете?

Молодой служащий, который мог бы быть сыном пожилой женщины, беспардонно открывает дверь и окидывает бунтарок бешеным взглядом.

– Что это значит?!

– Едем домой, дорогой представитель власти, – с издевкой в голосе беззаботно отвечает Исра.

– Это запрещено! Запрещено! Haram! – остальные мужчины подскакивают к преступнице и стараются ее запугать криком.

– Господа, спокойнее, – старается Маха уладить ситуацию. – Покажите нам положение, которое мы нарушили, и мы все выясним.

– Запрет! Нельзя! Понимаешь, старая?! – невежливо отвечает один из молокососов.

К столпившимся подходит пожилой полицейский, который только что подъехал.

– Хорошо, хорошо. Давайте успокоимся, коллеги, – обращается он к молодым фундаменталистам. – Ведь вы не заберете у этих дам водительские права.

Он иронично улыбается, а женщины видят, что в этом традиционном обществе даже среди представителей власти есть рассудительные и современные люди.

– Автомобиль мы отвезем на полицейскую стоянку, а вы заказывайте такси и безопасно добирайтесь до дома. И прошу вас, не делайте этого снова, – решает он полюбовно решить дело.

– Их нужно арестовать, – бормочет один из молодчиков, мозг которого полностью выстиран и превратился в ортодоксальную кашу.

– Нужно бы их отхлестать, – подключается другой.

– Успокойтесь! – кричит офицер на своих подчиненных. – Что это с вами?

Он отпихивает мужчин и грозно на них смотрит.

– Идите же, дамы, – обращается он к растерявшимся женщинам, которые не ожидали такой агрессивной реакции, по крайней мере не со стороны молодых.

Маха решает не затягивать опасной ситуации.

– Спасибо вам. У нас есть второй автомобиль с мужчиной-водителем. Нас уже нет.

Она упоминает о Марысе и Фатиме – и те мгновенно подъезжают, что вызывает оторопь у функционеров.

– Не пытайтесь этого повторять, а то это может для вас плохо закончиться, – предостерегает пожилой полицейский на прощанье.

– Да, да! Хорошо, – врут они и не краснеют.

Бунтарки в немилосердной тесноте впихиваются в автомобиль Марыси на заднее сиденье, ведь запрещено, чтобы женщина сидела спереди на месте пассажира, если машину ведет мужчина, не являющийся родственником, даже таксист или нанятый семьей водитель.

– Вот черт! – произносит Фатима театральным шепотом. – Почему они так орали?

– Это всего лишь бедные глупые сосунки, – поясняет Маха. – Они так воспитаны, запрограммированы учителями, властями и медиа и полностью отшлифованы в мечетях ортодоксальными имамами.

– Да, да! Оправдывай их! – Исра в бешенстве. – Все зависит от человека и его характера. Мы не можем все сваливать на страну. Почему наш дядя другой и, несмотря на преклонные годы, толерантный? Почему Хамид и Фахад – добрые парни, мужья и чудесные отцы для своих дочерей?

– Прекратите эту бесплодную дискуссию, потому что через минуту мы придем к страшному выводу, что восемьдесят процентов нашей популяции самцов – это злые уроды, – прерывает их Фатима. – Самое важное, что ты поехала и проторила дорогу. И ничего ни с кем не случилось.

– Мне кажется, что если за руль сядет пару сотен женщин, то ситуация будет несколько другая, – подает голос встревоженная Марыся.

– Я думаю, что каждая должна ехать со своим махрамом, – подумав, сообщает Маха. – Да, так будет безопаснее.

– Ты права, – все согласно поддакивают.

– И не будет проблем, чтобы позже добыть машину с полицейской стоянки. – Организатор довольна своей идеей.

Когда они подъезжают к красивому дому отца Исры, женщины высыпаются из машины и расправляют затекшие конечности.

Рахман выбегает и нежно обнимает жену.

– Ну и как? Как все прошло, любимая? Я так нервничал! – прижимает он дрожащую, взволнованную женщину.

– Я не спровоцировала аварию, а это самое главное, – Исра нежно гладит мужа по бледной веснушчатой щеке.

– Каким чудом ты могла это сделать? Ты годы ездишь, и очень осторожно.

В гостиной бунтарок ждут Хамид и Фахад.

– Привет, девушки!

Фатима подходит к своему супругу и без стеснения целует его.

– Держите кулаки?

– Ну, конечно! – он, обрадовавшись, треплет волосы жены.

Хамид с упреком в голосе обращается к своей половинке.

– Ты, Мириам, как всегда, делаешь тайну из ничего. Наверное, не доверяешь мне, вот что!

– Не хотела, чтобы ты нервничал, – признается девушка. – В конце концов, я там только наблюдала.

– Это не имеет значения. Считаются факты, – злится муж.

Чтобы уладить ситуацию, Маха перебивает неприятный обмен репликами:

– Не ссорьтесь! Хотите посмотреть репортаж с места события?

Фатима обнимает молодую женщину:

– Исра! Ты наша героиня!

– Давай, подключу к телевизору, – Фахад, лучший технарь в группе друзей, берет iPhone из рук организатора.

Все рассаживаются в креслах и ждут.

– Ну, ты и нервничала! Вы обмениваетесь комментариями! Девушки, вы супер! – раздаются голоса, так что почти не слышно, что во время поездки говорят бунтарки.

– Могла бы подправить и выложить на YouTube, – вдруг вмешивается двоюродный брат. – Что вы на это скажете?

Все умолкают, потому что ролик для семейного просмотра, на память, а не для всеобщего обозрения.

Маха колеблется, несмотря на то что отваги не занимать:

– Не знаю… Как бы из этого не получилась какая-нибудь более серьезная история.

– Вас бы увидел весь Ближний Восток! – поддерживает Фатима инициативу мужа.

– Скажу больше! Весь мир! – уговаривает Исру саудовец.

– Знаете ли вы, сколько бы у вас появилось сторонниц и сколько женщин двинулось бы за вами в день нашей большой акции? – активистка из Джидды потирает руки.

– Наверняка это была бы неплохая реклама и призыв, – признается Маха. – Но…

– Слушайте! Телевидение и пресса заинтересовались бы этим делом! Это перестало бы быть только местным событием. Нужно так и поступить. – Фахад убежден в целесообразности женского порыва и протеста.

– Исра! Твои подруги из Америки это увидели бы, – Рахман гладит по спине немного испуганную жену. – Люди из Азии, Европы, Америки – весь мир! – выкрикивает он. – Моя жена будет медийным лицом! Ха!

Исра поддерживает запал собравшихся:

– Вы правы. Я ведь ничего плохого не сделала. Вождение машины – это не преступление.

– Ничего такого мы и не говорили, – Маха глубоко задумывается, анализируя озвученное предложение.

Хамид встает, направляясь к выходу:

– Думаю, что ничего страшного в этом нет – высказать свое мнение публично. Каждый человек имеет на это право.

Рахман успокаивает женщин, которые по-прежнему немного боятся:

– Это безопасно, поверьте. Кто и какие может иметь к вам претензии?

– Хорошо! Идем на все! – принимает Маха окончательное решение.

Исра сжимает ее ладони и целует в обе щеки:

– Из проезда по Эр-Рияду делаем международное событие. Sza Allah!

– Sza Allah! – подхватывают религиозные саудовцы.

* * *

В шесть утра Исру и Рахмана будит громкий стук в железные ворота и крики.

– Что случилось? – заспанный мужчина трет глаза. – Может, какая-то авария и нужно кому-то помочь?

Исра лениво потягивается на кровати.

– Посмотри, в чем дело, прошу тебя. Мне не хочется вставать.

– А может, отец вернулся из Дубая?

– И что? Забыл ключи? Или слуги вымерли, или не хотят его впустить в собственный дом? Кстати… где прислуга?

Она подхватывается и вместе с мужем сбегает вниз. Гостиная слабо освещена, прохладна и уютна. Через дверь террасы видно, как садовник подстригает кусты, а два работника чистят бассейн. Из кухни доносятся негромкие голоса и звон кастрюль. Снаружи крики усиливаются. Кто-то уже ломится в тяжелую деревянную входную дверь.

– Полиция! Полиция! Открывайте! – доносится снаружи.

Исра бросает только мимолетный взгляд на мужа и бежит за абаей. Шокированный, Рахман открывает замок ключом, и внутрь вваливаютсячетыре службиста.

– Исра Мухаммед бинт Курди? – спрашивает старший по рангу, стоя лицом к лицу с женщиной.

– Да, – признается женщина.

– Идешь с нами! – сообщает он.

– Никуда я не пойду с чужими мужчинами! – выкрикивает она в испуге, одновременно делая шаг назад. – Это haram!

В эту минуту, словно в ответ на произнесенные слова, в гостиную входят две крупные бабы в черных чадрах с полностью закрытыми лицами.

– С нами пойдешь, дорогая. – Одна из них хватает арестованную за руку.

– Закрой волосы! – выкрикивает мутавва, стоящий в проеме двери. – Закрой лицо, грешница!

Исра хватает висящую в прихожей шаль и выбегает. Охранницы берут ее под мышки и ведут. Женщины втискивают ее в стоящий у подъезда большой черный автомобиль с затененными стеклами. Службистки садятся по обе стороны запаниковавшей арестованной, а потом в машину вскакивает водитель в форме полицейского и они уезжают.

Рахман стоит как столб, молча, не в состоянии сделать ни одного движения.

– А ты что здесь делаешь? – обращается к нему мутавва, грозно хмурясь. – Белый мужчина в доме с саудовкой?! Это неожиданность! – выкрикивает он, подходя к обвиняемому.

– Я… – выдыхает Рахман сквозь сдавленное горло.

– Что? Что? Воспользовался, да?! Взять его тоже! – приказывает он полицейским.

– Я муж Исры, – обрел сириец голос.

– Это еще лучше! Эта развратница не только хочет организовать бунт в стране, у нее еще муж неверный! Немусульманин! Белый!

– Я сириец и мусульманин, – упирается Рахман ногами.

– Это расскажешь уже судье.

– Я покажу вам документы! Прежде чем арестуете меня, вы должны удостоверить мою личность!

– Давай бумаги, – более разумный человек в форме протягивает руку.

– Действительно сириец, – сообщает он, изучая паспорт.

– Но это не причина, чтобы он находился с саудовкой под одной крышей, – не сдается функционер, оберегающий чистоту. – Или это твой дом?

– Нет.

– А кто его хозяин?

– Мохаммед аль-Курди.

– А где он?

– В командировке.

– Дело ясное, – довольный мутавва указывает на него пальцем. – Папочка девушки тяжело работает, зарабатывая на хлеб и содержание, а она пользуется свободой и отсутствием контроля и водит к себе домой ухажеров.

– Я муж Исры бинт…

– У тебя есть документы?

– Наверху, в спальне, – Рахман поворачивается и бегом бежит к лестнице.

– Убегает! – верещит срывающимся голосом охранник нравов и традиций. – Убегает! Хватай его!

Двое полицейских подскакивает к молодому супругу, валят на пол, надевают наручники и ведут в машину. Когда сириец старается вырваться, он получает удар в челюсть и валится на сиденье для арестованных.

* * *

Исра посматривает на дорогу и боится все больше. «Это была плохая идея, это была плохая идея, – слова вертятся у нее в голове. – Зачем это мне было нужно? В Америке я каждый день вожу мою маленькую любимую машину, поэтому не должна была делать это здесь. Я вляпалась! Я полная идиотка! Что теперь будет? Что делать?»

Тяжело вздыхая, задает она себе очередной вопрос. Горло ее сжимается от тревоги, и ее охватывает паника, особенно когда машина отдаляется от центра Эр-Рияда, вывозя арестованную на периферию. «Папа меня вытянет, – хватается она за последнюю надежду. – Папа им еще задаст!»

Исра улыбается, успокоенная собственными мыслями. «При его связях и деньгах через пару часов я буду дома». Но она с опаской смотрит на большие железные ворота, которые раздвигаются перед везущим ее автомобилем. Она не имеет понятия, где находится. Высокие, в пять метров, стены заканчиваются витой колючей проволокой с яркими лампами и вооруженной охраной.

– Выходи! – охранницы грубо выпихивают ее из машины, которая мгновенно поворачивает и отъезжает.

Исра теряет шлепанцы, но, подгоняемая кричащими охранницами, бежит по острому гравию, раня стопы. Она входит в здание, где царит полумрак и воняет гнилью. Сразу на нее набрасывают тяжелую, воняющую потом чадру, скрывающую ее с головы до ног. На уровне глаз находится густая сетка, сквозь которую мало что видно. Исре нечем дышать. Ей кажется, что через минуту она задохнется.

– Я хочу позвонить! – выкрикивает она. – Мне разрешено сделать один звонок!

– Молчать!

Крепко сложенная женщина из охраны хватает ее огромной лапищей за шею и через открытую металлическую дверь вталкивает в маленькую камеру, освещенную неяркой лампочкой дневного света, закрепленной на высоком потолке. Позже дверь с треском закрывается. Исру окутывают полумрак, вонь и влажность. С отвращением она присаживается на грязный матрас, брошенный на цементный пол. Она оглядывается вокруг. В одном углу стоит ведро, очевидно, для фекалий. От него и воняет. А в другом на облупившемся столике – таз. Над ним – встроенный небольшой краник. Кроме этого ничего. Женщина не знает, как долго сидит, окаменев как соляной столп. Ни о чем не думает, даже не чувствует страха. Кажется, она впала в летаргический сон.

Железная дверь со скрежетом отпирается, и в клетушку вваливается охранница, на этот раз в форме, но, конечно, с платком на волосах.

– Выходи на допрос! Двигайся, графиня! – орет она женщине прямо в ухо, а потом сдавливает в железной хватке ее руку. – Ну же! Шевелись!

Она постоянно кричит.

Исра, ежеминутно подталкиваемая в спину резиновой дубинкой, проходит по темному коридору с чередой железных, закрытых на засов дверей по обеим сторонам. В конце перехода находится небольшое грязное и душное помещение без окон, в которое ее впихивают. Там стол и два стула. Один из них занимает здоровенная баба со злым лицом. Она долго и внимательно осматривает арестованную, словно хочет просветить взглядом толстую черную чадру.

– Раздеть ее! – приказывает она охраннице, и та тянет за ткань, хватаясь за нее со стороны головы. Под ней атласная абая с вышитыми манжетами и цветным рантом внизу.

– Ну ты и вырядилась!

Женщина презрительно кривит губы.

– Эта шмотка наверняка стоит больше, чем моя месячная зарплата.

От злости она раздувает ноздри и сопит, как бешеный бык.

– А ну, снимай это! Здесь показ мод делать не будешь!

– Мне нужно позвонить, – заключенная очнулась от спячки и с бьющимся в панике сердцем прижимает к груди свой плащ. – У меня есть право на звонок по закону, не так ли? – говорит она уже громче.

– Ты тут мне не будешь рассказывать, на что ты имеешь право, потому что сейчас вне закона! – начальница встает и собственноручно стягивает с девушки черную одежду.

Перед ее бегающими глазами предстает красивое молодое тело женщины.

На задержанной сексуальная пижама, до половины закрывающая округлые ягодицы и открывающая глубокое декольте и округлый аппетитный животик.

– Что это?! – женщина верещит срывающимся от возмущения голосом, показывая на блестящее колечко в пупке и татуаж в виде солнца, как его изображали ацтеки. – Что это за разврат? Ты к тому же еще и проститутка, а не только бунтарка! Как можно так себя украшать?! Ты что не читала Коран, безбожница?!

– Я знаю Коран очень хорошо, – шепчет Исра.

– Как смеешь ты такие вещи носить под абаей?! Ты голая под абаей!

Баба тянет за тонкий рукав пижамы, а потом, с осуждением, театрально вращает глазами.

– Меня вытянули из кровати… – задержанная пробует пояснить.

– В которой ты была с чужим, не мусульманским мужчиной! – охранница, крича в припадке бешенства, просто брызжет слюной.

– Это мой муж, – по-прежнему возражает обвиняемая в несовершенном преступлении женщина.

– Ты должна будешь это доказать!

– Вы должны позволить мне позвонить или отпустить домой, ведь документы там! – она повышает голос, потому что дольше не выдерживает абсурдной ситуации.

– Ты свинья! Ты ослица! Я тебе еще покажу! – с этими словами мощная бабища бьет ее наотмашь по лицу.

Исра летит через половину комнатушки и падает на стол, ударяясь о столешницу виском.

– У меня есть права! – еще защищается она, хоть чувствует шум и страшную боль в голове.

– Я уже тебе говорила! Закрой пасть!

Охранница наклоняется, хватает ее за колечко и с силой вырывает его из пупка жертвы вместе с куском кожи.

– Ааааа! – кричит Исра во все горло, и в комнатку для допросов вваливается еще две службистки.

– Займитесь ею! – приказывает им начальница. – Смыть это дерьмо с ее живота! У вас есть для этого щетки.

На прощание пнув мучающуюся женщину, она отдает поручение и выходит:

– А потом – в общую камеру! Заканчивайте с личными апартаментами!

После получасовых мучений в большой ванной на сочащуюся кровью Исру охранницы снова набрасывают вонючую чадру и волокут в камеру. Замученная от боли женщина ежеминутно теряет сознание и едва перебирает ногами, поэтому сильные мощные тетки тянут ее, как мешок, держа под мышки. Открывают железную дверь и швыряют ее на пол камеры, полной людей.

– Wallahi! Еще одна! – бормочут недовольно заключенные женщины. – Скоро нас будут тут содержать по этажам.

Одна из них, худая арабка с большими глазами, подползает к стонущей женщине:

– Ей нужна помощь. Мы не можем ее в таком состоянии оставить.

– Если сдохнет, будет больше места, – презрительно пожимает плечами узница, стоящая у противоположной стены.

– Это девушка из хорошей семьи, – подключается какая– то добрая женщина. – Посмотрите на ее ухоженные руки. А какие у нее стопы! Как будто никогда и не ходила! Гладкие, как попка новорожденного!

– Наверняка ее быстро выпустят, – констатирует другая. – Таких в тюрьмах не держат. Отец заплатит за нее бакшиш – и все дела.

Истощенная женщина шепчет:

– Может, она захочет нам помочь? Может, расскажет кому-нибудь, что тут содержатся невинные женщины? Девушки, это перст божий. И наш единственный шанс.

Она набожно поднимает глаза к невидимому небу.

* * *

– Мириам? – Марыся слышит в мобильном телефоне обеспокоенный голос Фатимы. – Послушай! Что-то плохое случилось с Исрой. Она не отвечает на звонки, sms и e-mail, а сегодня мы должны были пойти на распродажу в «Сахара Молл». Невозможно, чтобы наша кокетка не отозвалась, к тому же она хотела кое-то прикупить перед возвращением в Америку.

– Может, у нее поменялись планы, – размышляет Марыся. – Может, они забыли с Рахманом и весь день провели в постели? В конце концов, молодые супруги…

Она хихикает.

– Я все же беспокоюсь и еду к ним. Хотите с Хамидом к нам присоединиться?

– Он, как всегда, на работе, а я зубрю, готовлюсь к завтрашнему тесту по анатомии, – искренне признается Марыся, а в ответ слышит только тяжелый вздох.

– Ну, что ж… – Фатима говорит сквозь стиснутые от бешенства зубы. – Учеба важнее, чем семья…

– Нет! Конечно нет, но я очень стараюсь, во многом от меня зависит, закончу ли я этот самый тяжелый год, – поясняет Марыся. – Окей! Я буду у их дома через полчаса, – сообщает она наконец. – Хамида сами притащите, а то я в последнее время практически его не вижу.

– Знаем, – вырывается у обиженной двоюродной сестры.

– Откуда?

– Он жаловался Фахаду. Но это ваше дело, нас не касается, – говорит она холодно. – До свидания… если только тебе удастся оторваться от книг.

Когда Марыся подъезжает к вилле отца Исры, она видит открытую дверь, из-за которой выглядывает сторож. Мужчина узнает ее и открывает въезд шире. Во дворе уже пять других машин. «Видно, вся семья и все друзья сбежались, чтобы проконтролировать молодую пару», – иронизирует в бешенстве студентка, которую наверняка почти без причины оторвали от учебы. – Провалю завтрашний тест. Нет никакого шанса вызубрить все эти чертовы латинские названия. Я должна буду поторопиться, может, у меня еще будет какой-то шанс». Она выскакивает из машины и быстро входит в гостиную, в которой сидят организаторы проезда Исры по Эр-Рияду и пара мужчин из семьи бен Ладенов. Среди них хмурый Хамид, слушающий объяснения.

Старый мажордом сжимает руки и с каждым словом все больше наклоняется вперед, качая недовольно головой:

– Господа, это так быстро случилось. Так неожиданно ворвались в дом, это было, наверное, сразу же после утренней молитвы.

Марыся входит на цыпочках и тихонько садится рядом с Махой и Фатимой.

– Вначале взяли госпожу, в чем была. Слава Аллаху, что успела набросить абаю. Она поехала с женщинами на таком специальном автомобиле, что ничего не видно, кто сидит в машине. Полностью черной.

У девушек глаза все больше и лица бледнеют, а мужчины сжимают челюсти.

– Что с Рахманом? – допытывается Фахад.

– Его тоже арестовали. Я ничего не видел, но крики полицейских слышны были по всему поселку. Говорили о нем «белый, иноверец, прелюбодей». А когда он хотел принести документы, то, наверное, набросились на него, потому что был страшный разгром.

– Ты звонил кому-нибудь? Связывался с хозяином?

– О! Пожалуй, раз сто набирал номер, но телефон не отвечает. Кто-то там говорит, что он отключен.

– Где сейчас может находиться Мохаммед? Он крайне необходим, чтобы вытянуть дочь из тюрьмы! Без него мы не можем ничего сделать! – в испуге хватается за голову Фатима.

– Он ведь ведет наш филиал в Дубае. С тех пор как Исра выехала в Америку, он проводит там больше времени, чем в Саудовской Аравии, – спокойно сообщает Хамид. – У меня есть все его эмиратские номера. Сейчас же позвоню, и если что, то вышлю также e-mail и sms.

– Самое главное – это найти задержанных, – в разговор включается Маха. – Нужно распутать клубок.

– Есть только один человек в нашей семье, который в Эр-Рияде знает всех. У него есть связи на самых высоких уровнях, – отвечает Хамид с трубкой у уха.

– Уже звоню дяде, – вскакивает на ноги Фахад. – Только не рассказывай ему подробно, в чем дело, потому что он может позвонить королю и обругать его.

– Мохаммед?! Приезжай! Как можно быстрее! Неприятности с Исрой и ее мужем. – Присутствующие сосредоточились на словах Хамида, которые тот выкрикивает в трубку. – Да, это из-за того ролика, мы так думаем.

Через полчаса ожидания и нервного заламывания рук, собравшиеся неожиданно слышат звук открывающейся двери и подскакивают.

Дядя бодро входит в гостиную.

– Wallahi! Что тут творится?! Кто так смеет относиться к моей семье?!

– Кто так смеет вообще так относиться к людям? – тихо поправляет его Фатима, обнимает старичка, а тот даже не отодвигается, только осторожно похлопывает расстроенную женщину.

– Ja szabani… ja hadz… – все здороваются с прибывшим мужчиной, после чего уже более подробно рассказывают ему о том, что стряслось, и описывают не слишком веселую ситуацию.

– Сейчас звоню губернатору Эр-Рияда! – нервно выкрикивает старейшина рода. – Пусть себе не думает, что он существует только для представительства и для того, чтобы торты разрезать на народные праздники!

– Нет, не будем стучать так высоко, – возражает Хамид, который предвидел подобную реакцию. – Достаточно главного коменданта полиции и какого-нибудь юриста.

– Ты прав, сынок! – глава рода тяжело вздыхает и садится в кресло. – Что эта девочка кому плохого сделала? Я смотрел этот ролик. Ничего в нем такого не было, а что женщины хотят водить машины, то… и правы. Не вижу в этом ничего безнравственного, это бы нас, мужчин, только выручало.

Собравшиеся согласно кивают, а женщины смотрят на седого старца с обожанием.

– Могут прицепиться к чему-нибудь другому, – Фахад знает, что происходит, но чувствует себя виноватым в том, что подбил женщин поместить фильм в Интернете.

– А к чему? – хмурится старичок.

– Публично осуждала фатву, провозглашенную святым, неприкасаемым имамом, касающуюся запрета на вождение автомобилей женщинами. Его назвала шовинистом, а изданный декрет – анафемой. Если захотят, то могут ее даже обвинить в выступлении против религиозного вождя, тем самым мусульманского закона, а отсюда уже рукой подать до осуждения и критики ислама и идолопоклонства.

– Нет! Это невозможно! Это вообще чушь! Что ты говоришь?! – в такое никто не хочет верить.

Дядя решает не вдаваться в бесплодную дискуссию и не строить предположения.

– Так или иначе, нужно наших родственников как можно быстрее вытягивать из тюрьмы. Хамид, сынок, – обращается он к своему любимцу и ближайшему коллеге. – Найди мне в этом аппарате Мохамеда ибн Файсала. Давай, парень, звони!

После пятнадцатиминутного телефонного разговора старичок начинает раздавать поручения.

– Девушки! Слушайте! Отправляйтесь наверх и попробуйте найти все возможные документы Рахмана и брачный контракт. Нет ничего более внимательного, чем женский глаз, – смеется он. – На вас наша надежда.

Женщины безропотно встают и направляются на второй этаж.

– Что ж, с Рахманом как мужчиной не будет хлопот. Думаю, что уже сегодня он будет ужинать дома, но Исра… – у Хамида полно плохих мыслей. – Никто из нас ее не вытянет. Нет выхода, мы должны ждать ее отца.

Марыся задерживается на выходе: именно в это время ей приходит в голову гениальная мысль.

– Послушайте! Если из нашей невинной поездки по городу мы сделали международное событие, то сейчас должны придерживаться того, что делом интересуется весь мир.

– Нужно бить на масс-медиа! – Маха просто хлопает в ладоши. – У меня есть знакомый в CNN, уже звоню.

– А я в ВВС. Он, правда, живет в Джидде, но мы можем купить ему билет в бизнес-класс, только бы он приехал в Эр-Рияд, – подключается Фатима.

– Может, еще Аль-Джазира. В конце концов, это свободный телевизионный арабский канал, который смотрят в целом мире, – дядя, несмотря на преклонный возраст, соображает быстро и прекрасно ориентируется также во всех современных средствах массовой информации.

Марыся и не надеялась, что спровоцирует такую лавину инициатив.

– Я подумала о знакомой юристке, которая давно занимается защитой прав женщин и детей.

– Кто это?

– Муна Юнис.

– Та, что защищала нашу десятилетнюю девочку, выданную замуж за сладострастного старика-извращенца?! – две феминистки просто подскакивают от возмущения.

– Та самая. Она могла бы связать нас с Amnesty Internation[342].

– Гениальная мысль! Самая лучшая! Звони ей, женщина! Сейчас же! – даже надутый Хамид теперь смотрит на жену с благодарностью.

– Послушайте, ее визитка у меня дома, я уже лечу, – решает Марыся, срываясь на бег.

– А мы – наверх за документами, – две оставшиеся женщины направляются к лестнице.

– Я просмотрю авиалинии из Дубая в Эр-Рияд и точно узнаю, в котором часу Мохаммед приземлится. – Хамид рыщет в Интернете. – Я заберу его из аэропорта.

Дядя садится удобнее в кресле и, сжимая в руке ручку трости, жестко смотрит перед собой.

– Двигайтесь, мои дети! За работу! Не дадим никому обидеть нашу семью! Руки прочь от моей семьи! – шипит он сквозь стиснутые зубы.

* * *

Через семь дней не имеющую никакой связи с внешним миром Исру вытягивают из камеры на расправу. Согнувшись из-за высокой температуры и страшной боли в гниющей, инфицированной ране на животе, она плетется за толстой охранницей на подгибающихся ногах. На ней по– прежнему грязная, смердящая чадра. «Наверняка во время процесса уже будет мой отец, – радуется она, не в состоянии дождаться встречи с любимым папочкой. – Ведь не могут же они вынести приговор женщине, если нет ее махрама!» В этом девушка убеждена. «А если его не будет? – все же опасается она. – Почему он меня еще не посетил? Почему я по-прежнему тут? При связях моей семьи это просто странно. Это однозначно свидетельствует о том, что неизвестно, в чем меня обвиняют. Они могут это сделать показательно, чтобы запугать других женщин, чтоб тем не повадно было сопротивляться мужчинам и нарушать запреты», – приходит она к страшному выводу и все больше дрожит. По ее спине пробегает дрожь. Она сжимает губы, стараясь сдержать плач, но не выдерживает и тихонько всхлипывает. Она с трудом сглатывает и вытирает нос в покрывало, плотно заслоняющее ее опухшее и побледневшее лицо. Несчастная едва тащится, тихо волоча босые ноги по прохладному полу. Она хотела бы отсюда бежать, но некуда.

Через пару минут женщины останавливаются перед дверью. Узницу впихивают в комнату, в которой находится стол с тремя стульями с одной стороны и табуретом напротив. Охранница показывает на стульчик и выходит. Исра с ужасом осматривается. После минуты, которая длилась вечность, через боковую дверь входят трое мужчин, одетых в традиционную официальную одежду – черные пелерины, обшитые золотой каймой. Среди них нет отца задержанной. Исра в панике. «Где мой отец?» – сердце у нее выскакивает из груди.

– Ты нарушила закон шариата, значит, выступила против ислама, – сразу сообщает один из трех судий, сидящих за длинным струганым столом.

– Нет… – пытается защищаться Исра, слыша самые тяжелые в этой стране обвинения в свой адрес.

– Ты критиковала в своем рассказе действия имамов, святых людей, которые несут слово Аллаха, переданное нам через пророка Мухаммеда, который почитает фатву, говорящую о запрете вождения автомобиля женщинами! – выкрикивает следующий.

– Ты осмелилась высказаться плохо о саудовских мужчинах, которые соль этой земли и опекают вас, слабых и грешных. И хвала им за это!

Молодой законник с обтрепанной длинной бородой высказывается о мужчинах в третьем лице и поет дифирамбы в их честь, тем самым щекочет свою гордость и тщеславие.

– Ты не только запятнала нашу мусульманскую святую и единственно истинную веру, но и в довершение всего плохого подбивала других, невинных овечек. Ты мятежница!

– Кроме того, тебя нашли в доме твоего отца с чужим мужчиной! – молодой судья, наверное, представитель от охраны веры и чистоты, с возмущением просто вырывает клочья из своей и так уже растрепанной бородки.

– Это мой муж, – тихо шепчет в испуге молодая женщина. – У нас брачный контракт, – добавляет она слабым голосом.

В ушах у нее шумит. «Только бы сейчас не потерять сознание! – думает она. – А то заволокут меня неизвестно куда и сделают, что захотят. – Сердце бьет, как молотом. – А может, сразу на площадь Справедливости?» – думает она, тяжело дыша.

Невольно у нее из глаза вытекает слеза.

– Где этот контракт? Покажи нам его! – снова атакует мутавва.

– А откуда мне его взять?! Из рукава? – тихонько хихикает Исра, потому что нервы у нее сдают, когда до нее доходит парадокс ситуации.

– Ты еще смеешь оскорблять суд?! – мужчина наклоняется вперед, желая буквально испепелить обвиняемую бешеным, полным презрения взглядом.

– Вы не позволили мне позвонить своему махраму! – обвиняет она громко.

Исра поняла, что поздно уже чего-то бояться. Если сунниты-судьи оставят обвинение в силе, то и так ее ждет наивысшая мера наказания, то есть смерть.

– Где мой отец, мой махрам?! – кричит она. – Каждый задержанный во всем мире имеет право на один звонок! Почему мне в этом отказали?!

– Потому что ты не имеешь на это права, – спокойно информирует ее самый старший, который до сих пор не произносил ни слова. – У тебя нет никаких прав, грешница!

Не повышая голоса, он доходчиво выражает свое мнение, а его слова отражаются эхом от голых стен небольшого зала суда.

– Сейчас мы не будем заниматься твоим выступлением против веры, в котором ты выражала негативное мнение о фатве и прославляющем Бога имаме и критиковала действующие законы шариата. Это не задача на сегодня. Но наверняка мы вернемся к этому позже. Мы обвиняем тебя в незаконном вождении автомобиля.

– Итак, господа! – молодой ортодокс не хочет ничего простить арестованной и жаждет сразу обвинить в самом тяжелом деянии.

– Будет так, как я скажу, – престарелый судья только глянул – и протестующий мужчина скукоживается и опускает взгляд. – Наши духовники выражают правильный взгляд на вождение машины женщинами: это приводит к опасным ситуациям на дороге, а пополнение мужского сообщества водителей девушками провоцирует хаос и всеобщее беспокойство.

– Да, да, – остальные судьи кивают головами.

– Наказанием за нарушение этого закона в королевстве Саудовская Аравия является публичная порка розгами.

– Нет! – протестует Исра.

Она слышала легенды о бичевании, но не представляла себе битье розгами по спине. Говорят, делают по десять ударов, а потом обвиненному оказывают медицинскую помощь, залечивают раны и продолжают так до окончательного исполнения приговора, вспоминает она слышанные ранее рассказы. «Нет! – кричит она мысленно. – Нет! Прошу! Папа, помоги! Где ты? Куда подевалась вся большая семья и все друзья? Почему они оставили меня одну?» Исра беззвучно плачет, а сердце разрывается от мучений, измены и вранья.

– Оглашаю наказание: двести ударов и полгода тюрьмы.

После оглашения приговора старый судья закрывает Коран, встает и направляется к выходу.

* * *

– Осторожно, доченька, – мужчина бережно поддерживает едва волокущую ноги, согнутую пополам молодую женщину. – Все будет хорошо… теперь уже все будет хорошо.

– Ты так думаешь, папа? – спрашивает Исра иронично.

– Как и сказали, я написал прошение и получил помилование, – поясняет тихо Мохаммед, но от стыда опускает взгляд, потому что не может смотреть изувеченной дочери в глаза.

– Скажи мне, почему ты должен был говорить от моего имени? Почему я сама не могла этого сделать? Почему они принудили тебя к тому, чтобы ты ползал, молил и извинялся? За что, папа, за что? Почему меня незаконно продержали в казематах долгие девять дней?

Отец почти плачет.

– Извини. Все мы делали, что было можно, но быстрее не удалось тебя вытянуть. Уперлись… ожесточились против тебя, – голос у него срывается. – Сделали показательный пример из твоей поездки и наказания за нее. Считая, что это отпугнет других девушек, готовящихся к всеобщей большой акции.

– Знаю, в чем дело. Ни к тебе, ни к кому из семьи или друзей не имею претензий. Только ненавижу эту страну и действующую в ней систему ортодоксального правления, – признается девушка. – Ноги моей больше не будет на этой земле! Сегодня же вылетаю в Америку.

– Да, любимая, прекрасно тебя понимаю. Я продам дом в Эр-Рияде и уже совсем переберусь в Объединенные Арабские Эмираты. Тоже арабская страна, но другая. Не знаю, почему у нас так происходит.

– Я тоже не знаю, папа, но это дерьмо меня не касается! Вот только восстановлю здоровье, и с этой минуты моей главной целью в жизни будет показать миру, что здесь творится.

Отец беспокоится.

– Это опасно. Может, успокойся, постарайся забыть и жить счастливо, – от всего сердца советует он.

– Не беспокойся обо мне. Я буду далеко, туда их щупальца не дотянутся.

Исра улыбается, радуясь проявляемой отцом заботе.

– Я очень тебя люблю, папочка, – стоя уже у машины, она демонстративно снимает покрывало с лица и нежно целует любимого отца в обе щеки.

* * *

Семнадцатого июня на улицы городов в Саудовской Аравии выезжают тысячи отважных возбужденных женщин. Акция запугивания не удалась, даже возымела противоположное действие. Арест Исры вызвал еще большую злость и упорство у девушек из Эр-Рияда, Джидды, Эль-Хубара, Абхи, Медины и многих, очень многих других населенных пунктов. Шум не только в Интернете, но также в масс-медиа по всему миру. Саудовки знают, что они не одиноки и весь мир видит парадоксальную ситуацию в их стране. Они получают e-mail, письма и другие формы поддержки не только от представительниц слабого пола из Азии, Европы или обеих Америк. Их протест поддерживают мужчины и призывают к действию. Самоотверженность и мучения Исры не прошли даром, потому что все саудовские правительственные и религиозные чиновники отдают себе отчет, что нельзя больше применять силу к протестующим. Мировое общественное мнение этого не поддерживает и не оставит безнаказанным. Многочисленные телевизионные каналы и международные организации уже на месте и следят за ситуацией. Женщины с гордыми взволнованными открытыми лицами проезжают по улицам своих городов.

В Эр-Рияде Маха выезжает с сыном Марваном, в Джидде – Фатима с мужем Фахадом, и в каждом городе женщины придерживаются советов организаторов и ведут машины в сопровождении своих махрамов. Во время самой важной молитвы, в пятницу в полдень, имамы во всех мечетях страны грозят, кричат и бесятся от злости: они видят, что эмансипация в Саудовской Аравии неотвратима. Молящиеся мужчины покорно их слушают, но потом многие из них садятся в кресло пассажира, чтобы поддержать своих подруг.

– Как пусто! – Марыся оглядывает улицы Эр-Рияда и буквально не узнавая города. – Улицы короля Фахда и короля Абдаллы без единого автомобиля?! Это же невозможно.

– Таковы, видно, правительственные средства безопасности, – поясняет Хамид, который медленно ведет машину и внимательно осматривается. – Дядя на этот раз держит руку на пульсе и обо всем информирован. Он говорил, что будет спокойно, без несчастных случаев.

– Что это значит? Не понимаю. Ведь едут только те женщины, у которых есть водительские права, почему тогда они должны спровоцировать аварию?

– Без несчастных случаев – это значит без инцидентов с властью, у которой сегодня приказ не задерживать людей, – смеется Хамид. – Может, наконец и к нам придет прогресс и затронет наш слабый, да и сильный пол.

– Смотри! Какая-то авария! – кричит Марыся, напуганная тем, что на перекрестке стоит машина «скорой помощи».

– А это как раз средства безопасности. Показуха, но не опасная.

– Сколько полицейских машин! Я не могу! И снова машина «скорой помощи»! Они думают, что женщины организуют здесь гонки Формулы-1?

– Что ж… Самое главное, что первый серьезный массовый протест вам удался. Может, вскоре ты получишь водительские права в Эр-Рияде? – муж полон оптимизма.

– Как Бог даст, – вздыхает Марыся, маша рукой проезжающей мимо женщине, которая крепко держит руль.

– I drive my own live[343]! – выкрикивает счастливая автомобилистка через опущенное стекло.

– Mabruk! – отвечает ей Хамид.

– Good luck! – добавляет Марыся.

Наказание за невиновность

Для Духи время учебы в Эр-Рияде – самый прекрасный, самый замечательный, самый чудесный период в жизни. Она не обращает внимания на то, что теория и практика отнимают у нее почти каждую ночь, что всю стипендию она должна отсылать отцу, что она находится в окружении запретов самого ортодоксального города в стране. Она счастлива, потому что встретила любовь своей жизни. Ей даже не снилось, что это когда-нибудь станет возможно. Она не мечтала о мужчине. Она знала их не много, а ее мнение о них было сформировано на основе контактов с мерзким отцом. Теперь же у нее современный и нежный парень, который полностью изменил ее мировоззрение. Каждую свободную минуту, каждый чудом сэкономленный момент ее студенческой жизни она проводит с Марваном. Сначала она чувствует поддержку и одобрение его матери и сестры и поэтому полностью счастлива. «Неужели так бывает? – спрашивает она себя, не в состоянии в это поверить. – Неужели это может длиться вечно? А может, я сплю?» Она боится и часто пощипывает себя за руку или щеку, желая увериться, что все это наяву. Будучи глубоко религиозной мусульманкой, она молится пять раз в день, благодаря Аллаха за ниспосланную милость, и просит о поддержке и снисходительности.

– Может, куда-нибудь пойдем после окончания учебного года? – спрашивает Марван. Он видит, что все вокруг охвачены отпускной горячкой.

– Мои подруги уже планируют что-то. Преимущественно это частные вечеринки в охраняемых поселках, – грустно отвечает Духа. – Ты ведь знаешь, я такое не очень люблю. Будет алкоголь, а может, даже кое-что и похуже.

Лицо у нее становится испуганным.

– Нет, это не для меня!

– Я знаю о твоем отношении и очень в тебе это ценю, – признается парень. – У меня была идея выйти в торговый центр.

– Как это? Одним? Ведь там больше всего мутавв охотится за такими парами, которые не состоят в браке!

– Эх! Может, нам удастся? Смешаемся с толпой, не пойдем в ресторан, к нам присоединится Сафиха, – предлагает он обдуманный план.

– А она никуда не идет? Не могу в это поверить! Она упоминала, что куда-то выбирается, и даже меня уговаривала, – улыбается ехидно Духа.

– Обещала, что уйдет раньше. Сделает это для нас.

– Ура! Прекрасно! Я как раз хотела купить маме и сестрам какие-нибудь небольшие сувениры из Эр-Рияда. Вот обрадуются!

– Ой! Ты ограбила банк?

– Нет, но две мои ученицы закончили год благодаря частным урокам, которые я им давала. Меня отблагодарили самым хорошим из возможных способов. Мне дали премию! – говорит с гордостью девушка, потому что не только решила финансовую проблему, но даже «богата» и может купить подарки.

– Riyadh Gallary, госпожа, вам подходит? – шутит Марван, обрадованный вечерним свиданием.

– Как ничто другое, уважаемый! – взрывается Духа громким смехом, но тут же смущается по поводу своей смелости и прикрывает рот рукой.

– Вечерняя молитва в семь тридцать, поэтому сможем долго бродить. А когда появится Сафиха, я приглашу вас в «МакДональдс».

Духа просто бледнеет от возбуждения.

– Не шути! Столько счастья сразу?! Еще никогда в жизни я не ела настоящий американский гамбургер, – признается она и спрашивает в испуге: – Это halal[344]?

– А разве что-то в Саудовской Аравии может быть не halal? – парень смеется над религиозной девушкой, но – о чудо! – ему это не мешает, даже нравится. «Духа – идеальная кандидатка стать хорошей мусульманской женой», – приходит он к выводу и решает с этим не затягивать.

Влюбленный юноша решает: «Сегодня под предлогом подарка для Сафихи я выберу с моей девушкой перстенек и еще перед выездом попрошу ее руки. Вот будет для нее неожиданность! Потом займется формальностями мой отец, может, удастся после каникул все закончить и жить уже вместе как муж и жена», – мечтает он.

Начало выходных – это самое плохое время для покупок, но и самое лучшее, если кто-то хочет потеряться в толпе.

Сафиха открыто критикует:

– С ума посходили! Кто едет на шоппинг в среду?! Наверное, только самоубийца! Или сумасшедший! – кривится она презрительно. – Почему вы не хотите пойти со мной? Прием в красивом поселке Las Palmeras Nachil, недалеко от Мириам. – Она убеждает в очередной раз: – Мириам тоже приходит, будет вместе с мужем, поэтому есть шанс познакомиться с господином бен Ладеном, – смеется она. – Там будут не только польские приятели Анки и Юстиниан, но и другие иностранцы. И все медики! – Сафиха находит еще один плюсик: – У одного доктора – польское гражданство, но он по происхождению палестинец, будет еще двое латиноамериканских дантистов и йеменский хирург, спец по трансплантации печени, которого, говорят, все в обществе называют пан Вотруба[345].

Пара с интересом слушает красочные рассказы, но им не хочется быть среди людей, когда есть шанс провести вечер вдвоем.

– Знаешь, я чувствую себя стесненно на таких вечеринках, – снова поясняет Духа. – Я девушка из деревни, и из очень религиозной деревни.

Духа несмело улыбается.

– Женщина! Это ни в коем случае не балаган, а прием в избранном обществе, – возмущается Сафиха. – Не будет никакого скандала, наркотиков и секса. Это взрослые люди, а для нас в принципе дедушки, но интересные и на уровне. Никаких вызывающих продажных девок, обкуренных молокососов.

Сафиха говорит прямолинейно, а Духа при таких смелых словах краснеет до корней волос.

– Но наверняка будет алкоголь, – скромница даже кривится.

– Ну и что с того? – удивляется подруга. – Ведь никто не будет тебя заставлять пить. А хорошее вино – это неплохо. Правда, Марван?

Сестра ищет поддержки у брата, но не находит ее: парень только пожимает плечами и с интересом слушает аргументы «за» и «против», все лучше узнавая свою девушку, будущую невесту и жену.

– Алкоголь – haram! – протестует Духа.

– Так почему в Коране написано, что в раю реки будут течь медом, молоком и вином? – шутит Сафиха. – Если бы это было таким страшным грехом, то почему мы должны грешить в раю? А?

– Девушка! Не паясничай! – укоряет ее правоверная мусульманка.

– Я знаю, почему ты туда не хочешь идти! Просто ты не могла бы сидеть между нормальными людьми, как черная ворона в этих своих любимых тряпках!

Сафиха нервно дергает ее за край абаи, которую богобоязненная подруга хватает обеими руками.

– И как тут могут произойти какие-то реформы, если неимоверно интеллигентная девица, лучшая студентка года, так себя ведет? Ты паршивая ослепленная консерваторка, Духа!

– Не говори так обо мне! – деревенской простушке обидно, в глазах собираются слезы.

– Эх! – Сафиха вскакивает в автомобиль и с треском захлопывает дверь.

Духа садится возле сердитой подруги.

– Ты не понимаешь! Я так воспитана… – Она недоговаривает, потому что голос у нее предательски дрожит. – Когда я была маленькой девочкой, то самой большой моей мечтой было, чтобы у меня была абая, такая прекрасная, красивая, черная абая, какую носили моя мама и старшая сестра. Мне вообще не нравились цветные коротенькие платьица и сандалики с сердечками, потому что для меня символом целомудрия, достоинства и взрослости были собственная абая и черные мокасины.

Сафиха недовольно качает головой.

– Когда я доросла до самого маленького размера и получила ее, то не хотела снимать даже дома, – тяжело вздыхает Духа. – Ты должна, по крайней мере, постараться меня понять. Ты из другого мира, твоя мама – свободная египтянка, интеллектуалка, а отец – современный мужчина. Ты наверняка в возрасте семи-восьми лет красила ногти красным лаком и примеряла шпильки мамы, потому что хотела быть на нее похожей. А я старалась быть похожей на свою, которая словно из другой сказки.

– Я не хотела так сурово осуждать традиционных женщин. – Сафиха чувствует себя глупо.

Она ощущает гигантскую пропасть, разделяющую двух ровесниц из одной страны, но из разных слоев общества. Обе учатся, у обеих огромные знания, Духа даже умнее и более начитана, но ее ментальность, берущая начало в семье, кажется просто средневековой.

– Переход из одного мира в другой не так прост, – спокойно поясняет консервативная девушка. – Я не ослепленная религиозная фанатичка и считаю, что прогресс наступит, но во всем этом давай постараемся быть толерантными и принимать менее современную часть общества. И не судить людей по их внешнему виду, потому что иногда под черной одеждой кроется либеральная и образованная женщина, за которой нужно только признать право на собственный выбор и самоопределение.

Сафиха не комментирует ее слова. Марван же каждую минуту смотрит влюбленным взглядом на закрытое вуалью лицо своей избранницы. Видны только ее огромные, черные, умные глаза, которые смело устремлены вперед. «Как хорошо быть с кем-то, кто не стыдится своих убеждений, – думает юноша. – Вера и в меру консервативное поведение еще никому не мешали. Ислам, христианство или иудаизм – это ведь основа современного мира, краеугольный камень в образовании общества и закона. Духа не исламская фундаменталистка, а только традиционалистка. Когда благодаря учебе и образованию за границей она увидит мир, то, может, узнает, что не обязательно укрываться и прятаться, чтобы быть уважаемым и целомудренным человеком. Тогда наверняка наши дочери будут уже иначе воспитываться». Марван строит далеко идущие планы, потому что теперь на сто процентов уверен, что именно с этой и только с этой женщиной хочет провести остаток своих дней.

– Позвоните, когда вам станет скучно. Кто-то меня подбросит к галерее. Вы не должны за мной приезжать.

Сафиха выскакивает перед воротами поселка и тут же после того, как их миновала, демонстративно стягивает абаю, открывая точеную фигуру в обтягивающих джинсах и простой рубашке.

Сафика переживает неприятный разговор.

«Они подобрались друг к другу как два сапога пара. Как же он ею любуется! Как прислушивается! Она будет мне рассказывать сказки, что я не толерантна и ее осуждаю, потому что критикую прекрасные традиции и хорошее фундаменталистское воспитание! Кретинские средневековые обычаи нужно в этой стране искоренить, но с такими женщинами, как Духа, это невозможно! Ну, ей и прополоскали мозги! Как это возможно, ведь она умная девушка?! Из этого всего я могу сделать только один вывод: мой брат в глубине души консервативен и, может, вскоре начнет ежедневно пять раз таскаться в мечеть, – злится она. – А! Меня это не касается! Мое дело сторона».

Сафика приходит к выводу, что не собирается портить себе вечеринку.

Девушка, замечая подруг с курса, стоящих в многочисленной компании у бассейна, машет им рукой в знак приветствия: «Вот эта жизнь по мне!» Она очень рада, что сюда попала.

Духа и Марван исчезают в толпе, заполнившей торговый центр. Широкие переходы, эскалаторы и магазины осаждают саудовцы. Все здесь преимущественно в белом и черном цветах. Изредка попадаются женщины с открытыми лицами, не говоря уже об открытых волосах, а мужчины почти все в обычных белых тобах. Как и предвидел парень, в такое время не увидишь служащего полиции нравов. Все чувствуют себя в безопасности и радуются, но не выказывают это – не слышно смеха или радостных голосов. Молодежь делает покупки основательно и к десяти вечера уже со всем справляется. Марван тратит пять тысяч на перстень, а Духа – сто риалов на большую сумку дешевеньких гаджетов, и оба очень счастливы.

– Что теперь? – спрашивает юноша. – Ведь сейчас мы не можем вытянуть Сафиху с вечеринки, та наверняка только разворачивается.

– Плохо дело.

Парень признается:

– Я уже так голоден, что желудок прилип к позвоночнику. Я должен что-то съесть. Тут есть гамбургеры и картофель фри, я с ума сойду, если тут же это не съем, – смеется он тихонько.

– Так, может, ты иди, а я подожду, – решает Духа. – Сяду себе рядом с этими девушками и не буду возбуждать ничьих подозрений.

Она показывает на группку с ног до головы одетых в черное женщин, которые сидят на мраморной приступочке, болтая или отсылая e-mail.

– Не шути! – возмущается ее возлюбленный. – Мы пришли сюда вместе, значит, вместе и поужинаем.

– Но ты ведь знаешь, что мутавва быстрее всего хватает людей вресторанах. Успокойся! Нам нельзя!

– У меня гениальная идея! – Марван радостно хлопает в ладоши, что вызывает осуждающие взгляды проходящих мимо них суровых людей.

– У меня идея, – говорит он уже шепотом.

– Какая? – испуганная девушка хотела бы уже как можно быстрее очутиться в безопасном месте.

– Мы купим еду на вынос и съедим спокойно в машине на подземной парковке, – сообщает он. – Там в это время уже не так много машин. Большинство людей, делающих закупки вечером, приезжают на машинах с водителями, которые их только привозят, а потом ездят себе по городу и занимаются собственными делами. Что на это скажешь?

– Что скажу? Думаешь, это безопасно? – волнуется девушка.

– Конечно! Сейчас все под контролем и охраняется, значит…

– Значит, могут уведомить полицию нравов, что какая-то парочка там скрывается, и что тогда?

– Не драматизируй! Я убежден, что все будет хорошо.

Голодный парень непременно хочет что-то съесть и старается реализовать свои планы, не обращая внимания на нерешительность подруги.

– Если ты так считаешь…

Когда парочка конспираторов подъезжает к «МакДональдсу», то видит на стоянке перед главным входом развлекающуюся группу юнцов. Они приехали на современных дорогих машинах, спортивных или пикапах, бегают кругами, громко крича, вскакивают на крыши соседних машин, ездят на скейтбордах по бордюрам и постоянно что-то пьют из пластиковых стаканов. Их одежда шокирующая, даже в современной Европе или в Америке они выглядели бы экстравагантно. Разумеется, ни один из парней не надел традиционную тобу, а джинсы или брюки хаки, художественно изорванные, имитирующие поношенность. Ко всему этому – рубашки нараспашку в клетку или цветочек или майки с надписями, что в Саудовской Аравии строго запрещено. Один из них, самый высокий, для потехи надел абаю, а голову повязал игалем. Он ведет себя наиболее шумно, не выпускает сигареты изо рта и агрессивно пинает проезжающие машины. Когда он видит Духу и Марвана, подскакивает к их машине. Мужчине внутри в последнюю минуту удается заблокировать центральный замок.

– Hello, бабы! – кричит шалопай и бьет ладонями в закрытое стекло. – Может, пересядем ко мне?

Он предлагает это кокетливо, а его красные глаза оглядывают внутренности машины.

– Что за мрачные типы! – говорит он, пренебрежительно взмахнув рукой.

Взволнованная пара стоит в пробке, но наконец подъезжает с обратной стороны здания под окошко, в котором выдают еду на вынос, быстро платит, мгновенно забирает лакомства в машину и трогается, стараясь избежать опасной ситуации и злых людей.

– А если они приедут на стоянку? – шепотом спрашивает по-прежнему испуганная Духа.

– А как можно оторваться в безлюдном месте? – успокаивает ее парень. – В толпе они могут пугать людей, а здесь? Ешь, пока теплое.

Говоря это, он откусывает большой кусок громадной булки.

Девушка открывает лицо, отбрасывая вуаль, и наслаждается неизвестным ей вкусом, закрывая при этом глаза. Марван смотрит на нее с любовью и радостью. «Теперь только такие лакомства будешь есть», – обещает он. Конечно, он не произносит этих слов вслух, так как не хочет ее обидеть, указывая на неотесанность и бедность.

– Вкусно? – спрашивает он.

– Мягко говоря, – в восторге отвечает между одним и другим глотком сладкого газированного напитка она.

Вдруг в какую-то минуту они слышат визг и рев автомобилей. Они тушат свет в машине, блокируют замок и стекла и наклоняют головы. Их глазам предстает кавалькада с черным большим внедорожником во главе.

На открытом прицепе стоят пять хулиганов, без стеснения размахивающих бутылками с виски.

Автомобиль останавливается в опасной близости от Духи и Марвана, преграждая им путь.

– Они нас узнали? – шепчет парень.

Девушка так напугана, что не может дышать. Сердце у нее выпрыгивает из груди, а тело охватила дрожь. Зубы у нее стучат.

– Ха, ха! Кого мы тут видим? Парочку грешников, трахающихся на паркинге!

К боковому стеклу наклоняется молодой мужчина в черной абае.

– Прошу к столу, мужчины! – выкрикивает он радостно своим дружкам, а те, соскакивая с прицепа, воют, как дикие звери.

Из двух спортивных машин странного цвета – розового и салатного – выходят два юнца, одетых соответственно цветам их машин. Спокойно, с гримасой неодобрения и отвращения на лице, они подходят к своему лидеру-хаму.

– Старый, черт с ними! – говорит первый, очень худой и деликатный.

– Это перестает быть забавным! – говорит второй. – Чего ты хочешь от этих бедолаг? Достаточно того, что ты их напугал.

Убеждая, он показывает рукой.

– Девочки могут идти домой! – мужлан встает лицом к лицу к оппонентам. – Уже пора спать, время в кроватку.

– Отвали! И оставь этих людей в покое!

– Я буду делать то, что мне хочется, а ты, барчук, проваливай!

– Как ты смеешь!

– Забирай своего братика-попугая и уматывайте отсюда!

– Ты еще пожалеешь! Ты еще будешь плакать! – огрызается парень в салатных обтягивающих штанах.

– А то что будет? Расскажешь папочке? Пожалуешься дядюшке? Я их всех пошлю в жопу! Могу и им накостылять!

Главарь группы идет к своему пикапу и шарит рукой под сиденьем. Вытягивает оттуда бейсбольную биту и возвращается к закрытому автомобилю.

– Стоп! Я совершенно в этом уверен! Я не позволю тебе! – модник в розовой майке преграждает вандалу дорогу. – Для развлечения с тебя хватит пустых, брошенных машин…

– Ты мне не рассказывай, что я должен делать! – здоровяк упирает деревянную дубинку в худое плечо парня. – С дороги!

– Нет!

В этот момент верзила несильно бьет парня, который взвивается от боли.

– Убирайся! – цедит агрессор сквозь стиснутые зубы, а два парня в цветастой одежде вскакивают в гоночные машины и отъезжают.

– Может, вызовут полицию?! – шепчет Духа Марвану.

– Ты видела их регистрационные номера?

– Нет.

– Только циферка, ничего, кроме этого.

– Ну, и что с того?

– Номер 3, самый высокий уровень. Принцы в такие истории не вмешиваются, – просвещает ее Марвин. – Они никогда никому не расскажут, что здесь были. Я звоню матери.

Он всовывает телефон между колен и набирает номер, но никто не отвечает. Потом он пробует выцепить Сафиху, но также нет ответа.

Духа, нервничая, сглатывает:

– Вызови полицию! Уже пора. Даже пусть приедет бригада мутавв, но пусть кто-то нас отсюда вытянет!

– Звоните?! Ах вы хитрюги! Я вам покажу, как звонить!

Парень срывает с себя абаю и показывает сильное, мускулистое тело в кожаных черных брюках и обтягивающей футболке без рукавов.

– Идите к папочке, мои голубки!

Он замахивается и крушит бейсбольной битой лобовое стекло машины. Осколки засыпают сидящих внутри. Марван заслоняет Духу плечом, но через минуту чувствует, как сильные руки хватают его и вытягивают из машины. Палач бросает парня на бетон.

– Вы любите парней, значит, он ваш, – говорит он, смеясь, приятелям, которые, как пираньи, набрасываются на ошеломленного травмированного юношу. – А эта целомудренная девка – моя!

Девушке не помогают ни брыканье ногами, ни царапанье, ни крик. Бычок берет ее под мышки и бросает на багажник своей машины.

– Теперь у тебя будет радость в жизни, – он расстегивает брюки.

Испуганная Духа сопротивляется и пинает его в живот.

– Ты, сучка! – орет здоровяк, удивленный таким сопротивлением.

Очень злой, он подскакивает к ней, вначале сдирает с ее лица покрывало, потом – платок и, видя красивую женщину, довольно, развратно улыбается. Сопротивление все же не ослабевает, и он бьет ее наотмашь по лицу. Духа, падая, бьется виском о металлический борт машины и теряет сознание. Марван, удерживаемый двумя пьяными и обкуренными парнями, видит краем глаза, что творится в пикапе.

– Духа! – кричит он. – Духа!

Она не отзывается на его крик, только машина все больше качается, а изнутри доносятся горловые хрипы насильника. «Моя девушка! – плачет Марван. – Моя будущая невеста и жена. Мой цветочек. Сорвали его! Обесчестили!» Он охвачен несчастьем, которое случилось с его избранницей, у него уже недостает сил бороться с насильниками. Через некоторое время, избитый и униженный, лежа на холодном асфальте, он чувствует в кармане грязной тобы вибрацию телефона и слышит тихий звонок. Из последних сил ему удается ответить.

– Сафиха, сестричка! – кричит он срывающимся голосом. – Вызови полицию! Подземный паркинг под торговой галереей «Эр-Рияд». Немедленно!

* * *

Марыся с Махой, Сафихой и юристкой Муной, которая так пригодилась при освобождении Исры из тюрьмы, направляются к женскому исправительному дому на окраинах Эр-Рияда. Они входят через большие ворота во двор, окруженный четырехметровой стеной. Территория и здания выглядят как тюрьма.

– Комната свиданий там, – доброжелательно настроенная охранница показывает им дорогу.

– Я была уже в таких хоромах, и, верьте мне, это еще комфортабельные, – уверяет Муна испуганных женщин.

– Но почему она сюда попала? Я ничего в этом не понимаю! – выкрикивает в бешенстве Марыся.

– Такая система в этой стране, – холодно цедит Сафиха.

– Дорогая, так происходит не только в Саудовской Аравии, – Маха хватает дочку под мышку, но та вырывается со злостью.

– В Египте, Ливии, Иордании, Сирии… – юристка начинает длинный список. – Во всех арабских странах исправительные дома для женщин, от которых отказалась семья и у которых нет махрама. Если никакой мужчина из семьи не заберет женщину из полицейского участка или тюрьмы, то она попадает именно в такое место.

– Как это? – Сафиха застывает на месте. – Везде так происходит? Везде такая же грязь?

– И что дальше? – Марыся мыслит трезво, задавая логичный вопрос.

– Девушка со сломанной жизнью, изнасилованная и запятнанная, может здесь находиться до конца жизни.

– Ну, нет! Что вы! Я не согласна! – молодые девушки взрываются гневом, а в их глазах появляются слезы.

– У арестанток есть единственный шанс отсюда выйти. Появляется он, если какой-нибудь парень захочет на такой жениться. Только с таким условием они могут оставить эти стены.

– Какой-то саудовец возьмет себе опозоренную девушку в жены?

– Бедный саудовец, просто бедный, – с иронией в голосе Муна сообщает горькую правду. – Таких множество. А при случае этот сладострастный мужчина получит верную, чаще всего порядочную женщину, с которой к тому же может делать все, что душе угодно. Ведь она не побежит жаловаться к матери или отцу, не позвонит брату. Она одинока как перст и обречена жить со своим избавителем. Это один из видов рабства двадцать первого века.

– Неужели все же есть какой-нибудь шанс отсюда выйти? – Сафиха хочет увериться.

– Ну, да. Я же говорю вам, – подтверждает юристка.

– Только замужество, да? – по-прежнему спрашивает она.

– Да.

Девушка смотрит на мать, но та только сжимает губы и опускает взгляд.

– Сейчас же вытрите глаза, сделайте хорошую мину при плохой игре и поддержите подругу. Неизвестно, когда удастся договориться о следующем свидании.

Муна поправляет девушкам абаи, закрепляет платки и похлопывает Маху по бледной щеке.

– Головы кверху и улыбка, – говорит она, открывая дверь.

В большой комнате, скорее всего столовой, длинные столы, при них ряды деревянных стульев. Стиль интерьера аскетический, но все чистое и новое, и царит тут приятная прохлада. У большой столешницы сидит Духа. Она бледненькая, с болезненно запавшими щеками, еще более худая, чем обычно. Когда она поднимает голову, в ее глазах не видно грусти после страшных событий, но и радости от визита знакомых тоже нет. В них можно увидеть только полную эмоциональную пустоту.

– Хочешь подать апелляцию в суд? – сразу спрашивает Муна, но ответом ей – молчание.

– Привет, Духа! – подруги садятся на стулья напротив узницы.

Маха же сидит рядом с девушкой и обнимает ее хрупкое тело.

– Любимая моя, бедная… – она хочет прижать пострадавшую, но та словно каменная и не дрогнет. – Как тебе помочь? Я оставлю тебе немного денег.

Она втискивает в худую ладонь заключенной пару банкнот.

– Духа! Начать нам действовать? – настаивает юристка.

– А что это даст? – наконец отвечает девушка вопросом на вопрос. – Что это мне даст? Вернет ли это мне невинность? Нормальную жизнь? Семью и друзей?

– Выеденного яйца не стоит семья, которая оставила кого-то в беде, – вырывается у Марыси.

– Ты права, как всегда…

Не видно сожаления на ее лице, которое стало как маска.

– Тебе вынесли приговор – девяносто ударов, – сообщает Муна арестованной. – На самом деле он отсрочен и это не мало. Но не думаю, что тебе хочется, чтобы он был приведен в исполнение.

Голос подает Сафиха:

– А что можно сделать?! Или ты как юрист можешь сказать, что можно сделать?! Изнасилованную девушку бросают в тюрьму и осуждают, ее мучителей же выпускают на свободу только с устным выговором. Это черт знает что! – выкрикивает она в возмущении. – Как женщина может быть виновата в том, что ее изнасиловали?! С таким я еще не сталкивалась! По крайней мере, преступники должны получить год условно!

– Таков закон шариата, моя дорогая. Помним все же, что в ходе процесса не было речи о нападении – только о недозволенном свидании. Духа нарушила обязательный в Саудовской Аравии запрет khulwa, или нахождение с посторонним мужчиной наедине. Поэтому суд назначил ей наказание – порку, традиционное средство репрессий в отношении женщин.

– Да, девочки, – включается Маха, поворачиваясь лицом к дочери и Марысе. – Это важное дело обошли молчанием, и, если бы отец Духи взял ее домой, возможно, все бы утихло. Если все же так не случилось, она попала сюда под опеку государства.

– Это такая арабская специфика и традиция, – иронизирует юристка, знающая мусульманские меры наказания.

– И что дальше? Что делаем? – беспокоятся подруги. – Духа, скажи же хоть что-нибудь!

– Разумеется, я не хочу, чтобы мне сделали даже десять ударов. Я бы, наверное, этого не пережила, – шепотом признается узница. – Но у меня нет денег, чтобы оплатить юриста.

– Пусть это тебя не беспокоит, – Муна берет ее за руку. – Я много лет занимаюсь благотворительной деятельностью. Ненавижу эту систему от всего сердца и надеюсь, что когда-нибудь все рухнет. А если я к этому приложу руку, это будет моей наградой за годы стараний и борьбы.

– Благодарю, вас, – впервые с начала визита выказывает какие-то чувства Духа.

– Мы принесли тебе лекарства, – девушки ставят сумки на стол. – И косметику. Соки, и воду, и тот йогурт, который ты любишь.

Маха утирает слезы.

– Арестантам приносят то же, что и больным? – иронизирует Духа, а женщины смущаются и не отвечают.

– Это я тоже могу тебе передать, – юристка всовывает в ладонь девушки небольшой пузырек с одной таблеткой внутри.

– Что это такое? Тут что-то написано, наверное, по-французски.

– Таблетка, вызывающая выкидыш, – шепчет Муна. – Лучше на всякий случай прими сразу, потому что могут еще тебя обвинить в разврате и прелюбодеянии…

– В это мне просто не верится! – с сомнением крутит головой Духа.

– Поверь, это моя работа, мне известны разные случаи. Завтра я выступлю в суде в высшей инстанции в защиту твоей невиновности и назначении тебе опекуна-заместителя от правительства. Не знаю, что это даст, но всегда стоит пробовать.

* * *

Маха приглашает молодых студенток на прощальный ужин. Все тянут с приходом: отдают себе отчет, что на этот раз все не будет мило и радостно. Но в восемь вечера как одна сидят молча в общежитии студгородка.

– Не хмурьтесь, – куратор старается хоть немного их развеселить. – Как-то все уладится.

– Вам приказали уехать? – спрашивает Юстиниан прямо в лоб.

– Нет, что ты! Сделали дело в белых перчатках.

– Что это значит?

– Просто не продлили мне контракт. И все!

– Но этот год мы выиграли, – утешает Сафиха себя и мать. – Мы были вместе, а время неумолимо истекало. Мне осталось только десять месяцев до совершеннолетия.

– И что дальше? – спрашивает Марыся. – Что это тебе даст, если в Саудовской Аравии даже взрослая женщина не может выехать из страны без согласия своего махрама? Не может сама жить! Не может сама за себя решать! – все больше распаляется она.

– Нужно быть хитрой. Мой брат уже с отцом, который, говорят, очень соскучился и полностью изменился. Постоянно вспоминает, что я должна к ним присоединиться, – тогда мы будем полной счастливой семьей. Как если бы нашей мамы вообще не существует, как будто она нам не нужна.

– Потому что так и есть, – вмешивается Маха.

– Не перебивай, мама! Я никогда не соглашусь с этим! К отцу я поеду на будущих каникулах, а как же. Но сделаю это, только чтобы вырваться из Саудовской Аравии, потому что, как ты говоришь, без согласия опекуна даже взрослая женщина не может носа высунуть из этой нашей чудесной страны.

– А потом? – заинтересовалась хитрой интригой Марыся.

Сафиха глубоко вздыхает и весело улыбается:

– Значит, план такой… Будущий академический год я продолжу в Джидде. Он быстро пролетит, особенно потому, что у меня будет прекрасная компания.

Она хватает за руку худенькую Аню.

– Извините, девушки, я перевожусь, потому что здесь нет факультета нанотехнологии. Наверное, никогда не откроют, – сообщает полька. – Мы вместе с Сафихой будем жить в бдительно охраняемом поселке и сможем там находиться под нежной опекой охранниц. – Она делает хитрую мину.

– После этого года я лечу в Таиланд, – продолжает Сафиха, – и там делаю визу и еду к маме в Египет. Я буду совершеннолетняя и должна ее получить без проблем. А если мне не дадут визу в арабскую страну, то наверняка получу визу в Великобританию, где у мамы есть статус резидента. И дело в шляпе! Папочка сможет меня поцеловать в зад, потому что его щупальца так далеко не дотягиваются. Будем вместе и наконец свободны.

– Прекрасно! Ура! Ну, вы и головастые! – радуются собравшиеся, словно смелый план уже реализован.

– Сейчас! Сейчас! А Юстиниан? Вы с Аней разъединяетесь? – не может в это поверить Марыся. – Такие попугайчики-неразлучники? Я себе этого не представляю.

– Я ведь еду не на край света, а каждый должен реализовать свои собственные планы и мечты, – крохотная девушка отважна и тверда.

– Я все же иду на факультет ДНК, – крупная девица говорит грубым голосом. – Таких возможностей и такой космической технологии и аппаратуры, как здесь, я не найду даже ни в каких американских университетах с оплатой восемьдесят тысяч в год. В Саудовской Аравии у меня это все даром, а потом – весь мир у моих ног, – смеется она низко и раскатисто.

– Кроме того, наш Юстиниан нашел свою вторую половинку, значит, подруга должна отодвинуться на второй план… – загадочно поднимает выщипанные бровки Анка.

– Ну что ты?! И ничего не говорите?! Как вы можете! И что это за подруги?! – возмущаются собравшиеся, а полька краснеет по самые уши.

– Я могу им рассказать? – спрашивает Аня, а подруга кивает.

– Видите! Даже при таком невезении, которое нас достало, есть какие-то позитивные события! – куратор Маха тоже радуется. – Так кто это? Откуда родом?

– Австралийский абориген! – малютка взрывается типичным для нее жемчужным смехом, а обиженная Юстиниан сильно бьет ее по спине. – Ну, хорошо. Сейчас самое главное. Этот парень очень большой, с чертовски смуглой кожей и низким голосом. Самое важное то, что он тоже специализируется на исследовании генов.

– Вот именно, – подтверждает подруга.

– Они целыми днями могут говорить о ДНК. Достаточно того факта, что приезжий занимает должность директора института и наша подруга по окончании учебы не будет иметь хлопот ни со стажировкой, ни с устройством на работу.

– Может, удастся мне немного оторваться от дна, – шепчет Юстиниан. – Наверное, настали хорошие времена, которых в моей жизни еще не было.

– Good luck! Mabruk! – радуются подруги, как своему счастью.

Но через минуту они утихают, возвращаясь к не очень веселым мыслям.

– Salamu alejkum, – из задумчивости выводит их знакомый, приятный голос юристки. – Извините за опоздание, я была у Духи.

Она первой затрагивает неприятную тему, которой участники встречи стараются избегать с самого начала.

– Что у нее? Как справляется? Как ее здоровье? А как она выдерживает это психически? – спрашивают польки, потому что не видели девушку со злополучного события и узнали о подробностях только от других людей.

– А как это может быть? – горько отвечает Муна и тяжело садится на софу. – Трагедия.

Она признает это, серьезно, неподвижно глядя перед собой.

– Может, не нужно было браться за это дело? – выказывает она терзающие ее сомнения. – Если бы мы не подали апелляцию, не накрутили бы масс-медиа и не подключили защитников прав человека, то остался бы в силе первый приговор и…

– И что?! – просто выкрикивает Маха. – И что? Ты спасла ей жизнь!

– Что за жизнь в исправительном заведении?

Видно, что женщины чуть не плачут.

– Если бы ты не дала ей таблетку, после которой у нее был выкидыш, то Духе, скорее всего, отрубили бы голову. Так наказывают в Саудовской Аравии за разврат и беременность вне брака! Ты же сама об этом знаешь, ты, в конце концов, юрист.

Юстиниан вскакивает и начинает метаться по комнате:

– Я этого вообще не могу понять! Девушку изнасиловали и за это бросили в тюрьму, а преступникам не было никакого наказания!

В возбуждении она размахивает руками и поминутно хватается за вьющиеся короткие волосы.

– В придачу, когда ее отец не вступился за нее и не хочет ее больше в жизни видеть, взрослую женщину запирают в исправительном доме, потому что она в Саудовской Аравии не может существовать без псевдоопекуна. Делаю выводы…

Она глубоко вздыхает и удивленно смотрит на арабских девушек, которые как справляются со всем этим в стране, дискриминирующей прекрасный пол до границ возможного.

– В Саудовской Аравии наказывается изнасилованная, а не насильник. А если в случае изнасилования женщина забеременеет, то она приговаривается к смертной казни, так, что ли? – вопросительно смотрит она в глаза саудовок, а они кивком головы подтверждают ее слова. – Это как-то все стремно! Почему вы с этим соглашаетесь? Не протестуете? Почему мир это одобряет?!

Никто не дает ей ответа. Возмущенная полька хватает свою абаю и, не прощаясь, уходит.

– Такое прятание головы в песок – это молчаливое согласие с беззаконными действиями, – тихонько подключается Аня. – Это согласие со всем беззаконием, которое здесь творится.

– Дорогая! Мы не можем говорить о бесправии, потому что нами правит закон шариата. Вот что! – решает все же Маха сказать что-то в защиту арабских женщин. – А шариат мы не одолеем!

– Если что-то не изменится наверху, то мы, такие маленькие червячки, ничего с этим не сделаем, – вмешивается юристка. – Система требует улучшения и модернизации, но наше общество чересчур слабо, чтобы это выполнить. Нет у нас никаких сил, никакого влияния!

– Почему ты так думаешь? – Марыся уже не выдерживает. – Это просто конформизм. Каждый ожидает чего-то чрезвычайного от кого-то другого, и в результате никто ничего не делает.

Снова воцаряется тишина. Аня потихоньку собирает свои вещи и направляется к выходу. Атмосфера гнетуще тяжелая, и, конечно, никто даже не думает притрагиваться к ужину.

Марыся не собирается щадить никого.

– А как там Марван? Не мог бы он помочь нашей подруге? – она смотрит прямо на хозяек, но они только закусывают губы. – Они ведь что-то чувствовали друг к другу, правда? – беспокоит их Марыся.

– Ты ведь знаешь, что он уехал! – шепчет Маха.

– Но мог и не уезжать!

– Он тоже пострадал, – сестра выгораживает трусливого парня.

– Да, конечно. Был изнасилован, но не сидит теперь в тюрьме. Он ни в чем не обвиняется, и никто его не посадит в исправительный дом!

– Разве это его вина? Ты знаешь так же хорошо, как и я, что в этом виноват закон, который дискриминирует женщин! Все мы пробовали с этим бороться, но до сих пор никакого толку, – Сафиха вспоминает об их совместной акции.

– Я сейчас говорю не о системе и правлении в этой стране, – Марыся чувствует, что должна выбросить из себя все это. – Мне плевать на шариат и все фатвы! Я говорю о чисто человеческих поступках. Почему Марван не вытянет свою девушку из этого ада? Почему он на ней не женится, когда это единственный способ, чтобы она оказалась на свободе?

– Сказал, что не может, потому что утратил к ней почтение. Нужно постараться его понять, – мать встает на сторону сына.

– Что?! – Марыся не может поверить в то, что слышит, а тем более в поддержку его низкого поведения. – Так пусть, по крайней мере, оформит фиктивный брак, а потом с ней разведется!

Ни Маха, ни Сафиха не реагируют на слова подруги, избегают встретиться с ее осуждающим взглядом.

– Что ж, наверняка вы также не хотели бы иметь такую опозоренную развратницу в своей целомудренной семье! – полька употребляет еще более крепкие выражения, поворачивается и в бешенстве выбегает из дома бывших подруг.

Дороги судьбы

Метаморфозы

Магда всю долгую дорогу не произносит ни слова, и принцесса с ней не заговаривает. Ламия выглядит как труп, у нее серые губы и темные круги под глазами. Она сидит неподвижно, жизнь проявляется только в ломании худых длинных пальцев. «Неужели в ней проснулись угрызения совести? Несколько поздно. Желаю тебе, зловредная ты сучка, детоубийца, чтобы чувство вины сжирало тебя до конца жизни, – мысленно проклинает полька. – И чтоб ты, подлая баба, еще жила долго, очень долго». Девушка от ненависти сжимает зубы и тяжело дышит. «Если б я могла, то сама бы разбила тебе лоб! Не сомневалась бы и пяти минут, потому что ты самый дрянной человек, какого я в жизни видела. Нет! Не человек! Ты зверь!»

Она отворачивается к окну, чтобы не показывать своего возмущения, и смотрит на однообразную дорогу. «Когда уже этот Эр-Рияд? Когда мы доедем?» – спрашивает она себя. Она никогда не думала, что однажды так сильно захочет увидеть нелюбимый, построенный среди пустыни город, но теперь буквально считает километры. «Восемьсот, восемьдесят, – читает она на дорожном указателе. – Пятьсот шестьдесят. Неужели этот водитель ехал со скоростью восемьдесят километров в час?» – думает она, потому что время словно остановилось. Она заглядывает к шоферу и видит на спидометре цифру сто восемьдесят. «Действительно хороший автомобиль: вообще не ощущается скорость», – думает она, закрывая глаза и стараясь успокоиться. У нее есть план, который она обдумывала долгое время, но доработала его сегодня во время бессонной ночи. Однако, чтобы реализовать его, она должна доехать до Эр-Рияда. Магда надеется, что именно туда они направляются. «А если шейх захочет увидеть внучку где-то в одной из своих резиденций вне столицы? Что будет, если мы окажемся в палатке в пустыне? Оттуда уже не сбежишь». Сердце Магды бьет как молотом, когда она представляет сценарии трагедии. «Наверняка мы едем в Эр-Рияд, потому что движемся по главной автостраде, ведущей в сердце страны, – радуется она и решает: – Если замечу, что сворачиваем с дороги, то просто выскочу из машины».

У Ламии в голове пустота. Она ничего не обдумывает, ничего не хочет. Она согласна с тем, что даст судьба, потому что снова кто-то другой дергает за ниточки. «Я не хозяйка себе, поэтому мне на это плевать, – думает она. – Что будет, то будет». Каждую минуту она смотрит на свои ладони и ногти, проверяя, не осталась ли на них кровь. Она наверняка не думает о том, что совершила и почему у нее должны быть грязные руки. Она вычеркнула это воспоминание из памяти, чувствует только пустоту в животе и тяжесть на сердце. Она смотрит тупо перед собой. Не радуется, не грустит. Не замечает также, что ее подруга нервничает, потому что, наверное, вообще не отдает себе отчет, что едет с кем-то. Ее тело и душа – в коконе, мягком, волнистом, в котором она находится вне своих мыслей. Она закрывает глаза и большую часть пути пребывает в приятном летаргическом состоянии.

Когда Магда узнает улицу короля Абдаллы в центре Эр-Рияда, то выкрикивает:

– Стой! Остановись, разиня! – она бьет водителя по плечу, но тот не реагирует.

– Qif! Qif! – верещит она по-арабски, хватаясь за ручку. – Меня тошнит! Мне нехорошо!

Она театрально закрывает рот рукой, на что шофер недовольно кривится и быстро паркует машину у тротуара.

– Что ты вытворяешь? – принцесса очнулась от своего сна. – Что за комедия?

Она недоброжелательно смотрит на высаживающуюся девушку.

Полька всовывает голову внутрь и с ироничным выражением на лице наконец искренне признается, что думает о саудовке:

– Прощай, Ламия! Прощай, надеюсь, что никогда в жизни тебя больше не увижу! Ты злая чертовка! Такой подлой стервы, как ты, я еще не видела и надеюсь, что Бог, Аллах, за все твои поступки тебе отплатит. Желаю тебе от всего сердца!

Она поворачивается спиной к опешившей женщине и отдаляется от машины.

«Когда они уже отъедут?»

Магда с дрожью смотрит на лимузин, который по– прежнему стоит у бордюра. Через пару минут, которые, кажется, длятся вечность, большое авто медленно трогается и включается в движение. Магда пробует взять себя в руки, дрожащими пальцами застегивает пряжки абаи, плотно завязывает платок на голове и входит в «Электро» – многоэтажный магазин с товарами AGD[346]. «Здесь я в безопасности», – думает она. Она оглядывается вокруг и вздыхает с облегчением, видя одиноких белых женщин, делающих покупки. «Нам можно, – смеется она мысленно, – в одиночестве тратить деньги. Никто ни о чем меня не будет спрашивать и расспрашивать, почему при мне нет махрама, потому что самое главное – у меня есть деньги махрама». Она быстро вытягивает из сумочки свой маленький телефон и набирает номер.

– Привет, Григорий! – беззаботным голосом говорит она. – Как дела? Как жизнь в Эр-Рияде? Хорошо развлекаешься?

Магда заговаривает его, стараясь оттянуть главный вопрос.

– Привет, – отвечает мужчина неуверенным, недовольным голосом. – Чего ты хочешь? Ведь я в последний раз достаточно ясно сказал тебе, чтобы ты мне не звонила. Не морочь мне голову!

Он произносит это грубо, прерывая ее.

– Григорий! – кричит Магда во все горло, а все в магазине смотрят на нее с неодобрением. – Григорий, – шепчет она, дрожа всем телом.

Магда набирает номер бывшего любовника еще пару раз, но никто не отвечает. Первый вариант не выгорел. Она на это не рассчитывала, и ей становится невыразимо грустно, потому что она чувствует себя одинокой как перст в этом чужом большом городе и чужой стране. У нее нет здесь никого из близких, и ни на кого она не может рассчитывать. Остается только вариант Б.

Магда выходит из магазина и останавливает такси. Водитель с презрением во взгляде осматривает ее с ног до головы и нехотя разрешает сесть. Он боится: женщина не только белая, но еще и одна. Но до посольства на площади Аль-Варуд совсем близко, значит, риск невелик, а пара монет всегда перепадет.

– Могу ли я увидеться с консулом? – спрашивает Магда в окошке маленькой жаркой приемной, где выдают визы.

– Вы договаривались? – приятный молодой араб очаровательно улыбается.

– К сожалению, – искренне признается девушка.

– Я позвоню и спрошу, когда он сможет вас принять, но думаю, что на этой неделе уже не удастся. Он очень занят, – вежливо поясняет служащий.

– Как это? Ведь сегодня только понедельник! Сколько мне ждать? Неделю, месяц, год?! – выкрикивает она, не в состоянии сдержаться, потому что такого не предвидела. – Это срочно! Я польская гражданка, черт возьми!

– Прошу, позвольте позвонить, – мужчина перестает улыбаться и жестко смотрит на посетительницу-скандалистку.

– Нужно подождать до среды, – говорит он через минуту с кислым выражением лица.

Железная дверь отворяется, и Магда переступает через рамку металлоискателя, которая громко подает сигнал. Девушка расстегивает абаю, открывает сумочку, вынимает все из кармана, снимает обувь, и наконец каким-то чудом охранник разрешает ей перейти на другую сторону.

– Паспорт, пожалуйста, – обращается он к ней официальным тоном.

– У меня нет.

– Игаму, – снова протягивает он руку.

– Тоже нет, – Магда собирается плакать.

– Так не войдешь, – обыденно сообщаешь службист и выпихивает просительницу назад. – Без документов не впущу.

– Я все потеряла! Я обращаюсь в польское посольство с просьбой о помощи, черт возьми! Я более шести месяцев была в тюрьме! Вы для чего здесь?! Разве не для того, чтобы поддерживать польских граждан?!

Запаниковав, женщина орет во все горло, и, наверное, ее слышно во всем здании, потому что через минуту какой-то невысокий молодой человек появляется в двери, ведущей на территорию посольства.

– Что тут происходит? – спрашивает он.

– У нее нет документов, – информирует охранник. – Я не могу ее впустить.

– А если она именно потеряла все документы, – мужчина делает ударение на словах с шутливой интонацией в голосе, – и пришла к нам их восстановить, ты не допускаешь этого? Я должен у нее брать для паспорта отпечатки пальцев на улице? У нашей соотечественницы? Польки?

Он издевается над верзилой открыто, а тот вначале становится бордовым от злости, а потом бледнеет.

– Вы идете со мной, – сообщает консул, протягивая руку испуганной, но все же немного воспрявшей Магде.

– Я должен иметь письменное разрешение! – орет детина. – И служебное распоряжение моего шефа.

– Так займись этим.

Бойкий дипломат выводит посетительницу из будки охранника.

– Позвони на этаж и организуй это. Подними задницу! У тебя, пожалуй, немного работы? Наверняка ты скучаешь: пристаешь к невинным людям, польским гражданам, которые обращаются в наше учреждение за помощью. Наверное, я должен буду это сообщить в БОП[347], – угрожает он в конце, и здоровяк окончательно освобождает дорогу.

– Спасибо вам.

Магда, если бы могла, поцеловала бы низенького симпатичного парня. «Это, наверное, не тот грубиян, с которым я разговаривала, когда была еще в Мадаин-Салех», – приходит она к выводу, и ей становится легче на сердце.

– Вы новенький? – хочет удостовериться она.

– Да, работаю только три месяца, – говорит консул с улыбкой. – Может, поэтому еще не вошел в ритм и не почил на лаврах, как другие службисты. Для таких бумажка – самое главное, а человеческие проблемы и жизнь – на втором плане. Сейчас поговорим, вы все расскажете, а я организую что-то прохладное выпить.

– Антон! – кричит он в направлении двери. – Water for madam[348].

– Как хорошо, что я попала на вас, – измученная женщина тяжело садится в мягкое черное кресло. – Я уже сюда звонила, но говорила, наверное, с вашим предшественником.

– Расскажите все. Что случилось с документами, где вас держали в заключении и кто. Подробно с начала и до конца. У нас достаточно времени.

Мужчина садится, закинув ногу на ногу, и подпирает подбородок рукой. Он смотрит на пострадавшую тепло и доброжелательно, и, может, поэтому Магда отчитывается перед ним, говоря честно, как на исповеди. Она говорит и о трагических и ужасных подробностях, а слушающий ее рассказ не перебивает, только иногда меняет положение, сжимает кулаки и хмурится.

В комнату как вихрь влетает здоровенный парень и громко кричит:

– Что ты вытворяешь?! Ты будешь мне здесь хозяйничать?! – кричит он. – Без документов можно бабу в туалет впустить! Но не на территорию моего консульства! Я здесь отвечаю…

Консул поднимается и хватает мужчину за руку:

– Куба, успокойся. Это не казарма. Не пугай девушку, ей и так в жизни досталось.

Представительный военный со стрижкой «ежик» в гражданском костюме утихает и, не зная, что происходит, переминается с ноги на ногу.

– Пойдем-ка со мной наверх. Мы должны написать письмо в центральное управление.

Магда, измученная событиями и всей своей несчастливой историей, глубоко вздыхает, кладет голову на подголовник и медленно, очень медленно приходит в себя. «Я в хороших руках, – радуется она. – Обещаю Богу, что больше никогда не буду иметь дела с плохими людьми. Никогда не позарюсь на деньги. Начну все снова, только, Господь Бог, дай мне вернуться домой. Я хочу к маме».

Магда говорит это мысленно и, как маленькая девочка, жалобно кривит рот. Из-под длинных ресниц стекает долго сдерживаемый поток горячих слез. Она не слышит тихих шагов и не отдает себе отчет, что напротив нее кто-то стоит. Магда тихо всхлипывает.

Невысокая женщина со светлым красивым лицом и русыми волосами, заплетенными в косу, склоняется над расстроенной девушкой.

– Дорогая моя! Вы, наверное, голодны, – она осторожно касается руки Магды.

– Ой! – Магда чувствует себя глупо и размазывает тыльной стороной ладони слезы по щекам. – Извините, я…

– За что же вы извиняетесь?! Я немного слышала наверху о ваших проблемах, и у меня волосы встали дыбом. Вы смелая девушка! – говорит она с нескрываемым удивлением. – Я бы подобное не выдержала!

– Потому что вы добрая, а я, видно, злая, – приходит к выводу Магда.

– Нет, вот снова! Вы просто закаленная жизнью девушка, умудренная жизненным опытом. Но сейчас уже все будет хорошо. Я принесла кое-что на поздний завтрак, потом на обед закажем пиццу или что там вы любите.

Работница посольства кладет на стол банан, йогурт и открытую пачку рассыпчатого печенья.

– Ешьте. Вам нужно подкрепиться.

Она смотрит на обиженную девушку полными сочувствия глазами.

– Спасибо. Не нужно было. Кто-то оторвал от себя и теперь будет голодным, – колеблется девушка.

– Ты, наверное, шутишь! Мы здесь все боремся с лишним весом! – хихикает она, поясняя: – Знаешь, сидячий образ жизни. А у меня, наверное, солитер, поэтому мне все мало.

Она шутит, приятно улыбаясь.

– Госпожа Магда! – радостно влетает в комнату консул. – Процедура сдвинулась с места, но наверняка продлится как минимум до завтра. У вас есть где остановиться?

– Извините, но нет! Все приятели отвернулись, потому что боятся связываться с такой особой. С тех пор как я перешла на спонсоринг принцессы, у меня спутаны ноги, никто не хочет иметь со мной дела.

– Понимаю, – дипломат хмурится. – В таком случае вы проведете это время у нас в посольстве. У нас есть комната курьера. В принципе, клетушка, но лучше, чем ничего.

– Аня, – обращается он к подруге, – прошу тебя, иди к своему мужу и как-то все ему спокойно объясни. Что скажешь, дорогая?

– Ну конечно. Он наверняка согласится. Особенно если я ему об этом расскажу.

Жена грозного военного не проявляет никакой боязни и не выказывает нежелания.

Она гордо поднимает голову.

– Ну конечно, – консул перемигивается с ней понимающе.

– Спасибо, госпожа Анна! – прижимает Магда руку к сердцу.

– Ну за что же, моя дорогая?! Это нормальное человеческое поведение. Я еще присмотрю, чтобы тебе все, что нужно, подготовили в комнате. Ни о чем не беспокойся.

– Сейчас я сделаю вам временный паспорт, но мы должны занести его в саудовский отдел эмиграции, чтобы поставили выездную визу.

Он берет Магду за руку и ведет в бюро на втором этаже.

– Скорее всего, завтра польское министерство купит вам билет.

Девушка от неожиданности хватается за голову.

– Но если вы хотите вернуть свои деньги и подать на принцессу в суд, требуя оплаты за рабочий период, то вы должны сами нанять юриста. Посольство этим не занимается.

– Извините! Мне бы отсюда выбраться, и уже хорошо. Я больше ничего не хочу, – признается она и с благодарностью обнимает смущенного служащего.

– Вы спасли мне жизнь, – шепчет она дрожащим голосом.

– Это моя работа, – скромно отвечает мужчина. – Я получаю от этого удовольствие. Я ведь консул.

* * *

Принцесса, очень недовольная, высаживается у дворца шейха. «Я думала, что эта маленькая гнида – моя подруга. Мы столько пережили, столько вытерпели! А она, как только почувствовала толику свободы, сделала ноги, ушла. Снова рядом со мной никого, – горько констатирует она. – Такова моя жизнь! Друзей я должна или покупать, или содержать в тюрьме».

Она горько улыбается. В принципе, Ламии безразлично, что планирует семья. Если выпустили ее из заточения, то, наверное, не для того, чтобы исполнить приговор. Должно быть лучше, а не хуже. Самое главное, что она в Эр-Рияде и сможет поехать к себе во дворец. Остальное как-то утрясется само собой. Она глубоко вздыхает и медленно возвращается к жизни.

Тетка Абла ждет ее в холле и, вместо того чтобы поздороваться с племянницей, сразу приказывает:

– Сейчас войдешь к дедушке. У меня к тебе одна просьба.

– Здравствуй, тетечка. Как приятно тебя снова видеть, – шутит молодая принцесса.

– А мне нет, – искренне признается родственница. – И еще меньше мне приятно то, что мой муж назначен твоим опекуном.

– Ох! Это чудесно! Будет брать меня в казармы? – издевается Ламия.

– Еще одно слово, и я дам тебе в морду! – шипит Абла, но так громко, что слышно в каждом углу.

Прислуга отворачивается, делая вид, что ничего не видит и не слышит.

– De fakto я буду осуществлять над тобой опеку, поэтому будь смирной.

– А что с двоюродным братом Абдаллой?

– Был отправлен на важную и идеально подходящую ему должность в Джидде.

– Ох! Это значит, что он убрался из столицы. Кому-то помешал?

– Он директор центра по ресоциализации бывших террористов, – с гордостью информирует она. – Неимоверно важная и ответственная работа. Туда тебя нужно запереть, но еще не открыли отделение для женщин: те до сих пор этим не занимались. С одним небольшим исключением, – язвит она, меча искры большими черными глазами.

Ламия молчит, так как ей нечего сказать в свою защиту.

– Что ж, теперь я уже могу увидеться с дедушкой? – спрашивает она, желая закончить исключительно неприятный разговор.

– Моя просьба в следующем, – тетка хватает ее за руку, выламывая ей при этом пальцы. – Постарайся не свести его в гроб.

– Тут же возложите на меня вину за то, что умрет человек, находящийся при смерти? Да? Для этого меня освободили из заточения? Чтобы еще одну вину на меня свалить?

– Твоя наглость превышает человеческие возможности, – Абла с недоверием крутит головой и горько улыбается. – Буду ждать тебя и отвезу домой на Вади Ханифа.

– А что с моим дворцом на Аль-Тахасусси? – Ламия в шоке.

– Его передали военным, там сейчас находится столовая.

– Ага! Это такой небольшой подарочек для твоего мужа в знак согласия быть моим махрамом, да?

Престарелая женщина замахивается, но молодая оказывается быстрее и почти бегом направляется в королевские покои, которые находятся на втором этаже. «Если эта бабища, этот солдат в юбке будет моим опекуном, я долго не проживу. Она мне этого не позволит. Я как можно быстрее должна отсюда выбраться, – решает она. – Но как выехать? И за что? У меня ведь нет за душой ни гроша!» Ламию охватывают черные мысли, но через минуту у нее уже готов план. Она входит в спальню дедушки с улыбкой на губах.

– Внученька любимая! Ты уже здесь!

Старец пробует подняться на подушках, но у него не хватает сил, и он падает в бессилии.

– Перед моим отъездом в клинику в Америке я хотел уладить еще одно дело.

Он говорит слабым срывающимся голосом, поминутно прикладывая к синим губам кислородный аппарат.

– Моя маленькая девочка не может быть так сурово наказана. Ты обдумала все, дорогое дитя? – спрашивает он, грустно глядя ей в глаза.

– Да, дедушка, – сладко щебечет женщина, у которой в сердце нет ни капли сочувствия к умирающему. – Я хочу вернуться в мир и сделаю все, что в моих силах, чтобы не обмануть твои надежды и чтобы тебе не было стыдно.

– Стыдись немного за себя, любимая.

Дедушка по-прежнему здраво мыслит.

– Теперь тебя никто ни к чему не будет принуждать. Хочешь выйти замуж – выходи, нет – так нет, – сообщает он о своем решении. – Лучше бы все же тебе выехать за границу…

– Правда?! – Ламия просто скачет от счастья. – Я могу?!

– Это было бы очень желательно. Потому что если меня не станет… – он понижает голос, – то кто знает, что будет. Там твой паспорт.

Он показывает трясущейся рукой на ночной столик.

– И документы какой-то польки. Не знаю, что она с тобой делала в Мадаин-Салех, но у нее наверняка сейчас проблемы без документов, поэтому как можно быстрее ей их передай.

– Спасибо.

Девушка осторожно берет ладонь старца в свою и чувствует уходящую из нее жизнь.

– Только мне не на что выехать и не на что жить, – клянчит она, стараясь понравиться.

– Счет в нашей стране ты не откроешь, но пенсию будешь получать, только наличными, на руки. Как ты это устроишь, это твое дело, – больной старик тяжело вздыхает, и видно, что визит его уже измучил.

– Я справлюсь, – Ламия наклоняется над дедушкой и осторожно целует его в холодный лоб, покрытый капельками пота. Она поворачивается и, довольная разговором, быстрым шагом направляется к двери.

– Только не думай, что снова сможешь делать, что тебе нравится, – слышит она шепот и видит фигуру бабки, выныривающую из тени. – Никаких публичных выступлений и никакого представительства семьи. Ты уже к ней не относишься.

Она понижает голос и искренне признается:

– Чего не сделаешь для умирающего.

Она смотрит с состраданием на своего старого мужа, а Ламия, видя ее холодные глаза, думает, что ее больше беспокоит: Ламия или дедушка.

– Твоя тетка Абла за тобой присмотрит. Я в этом уверена.

– Я тоже рада тебя видеть, бабушка, – щебечет Ламия, зная, чем больше всего может допечь свою противницу. – А еще больше рада, что уже в последний раз.

Ламия бросает родственнице убийственный взгляд.

– Хорошо, что мы понимаем друг друга, – женщина поворачивается спиной и тихо подходит к кровати умирающего мужа.

* * *

Ламия знает, что должна действовать быстро, неизвестно, сколько времени у нее осталось. Период очень неопределенный, зависит от высших сил. Как долго проживет умирающий шейх? Кто знает? Все в руках Аллаха. Принцесса отдает себе отчет, что сейчас члены семьи испытывают к ней только ненависть. Ее поступок в поддержку «Аль-Каиды» был направлен против каждого члена семьи, насчитывающей более двухсот человек. Теракты и ослабление страны спровоцировали бы свержение правительства, а может, даже разрушение королевства, она могла им всем помешать, и никто из шейхов не захотел бы добровольно утратить положение и деньги. Причиной сумасшедших поступков Ламии, направленных против всего и вся, послужило то, что семья долго не поддерживала ее. Это отстранило и ожесточило девушку. Поэтому она решилась на экстремальные средства. Сейчас же она сама видит, как это – не иметь ни гроша за душой, просить милостыню. «Такая ситуация не будет длиться вечно, – радуется она. – Я всегда о себе сама заботилась». Быстрым шагом она проходит по пустым коридорам своей деревенской резиденции. «Из Мадаин-Салех в пустыне перенесли меня к вади, – в бешенстве иронизирует она. – Разница только в том, что отсюда, по крайней мере, я могу выйти». Она садится в своей холодной большой спальне и открывает контакты в мобильном телефоне. Немного удалось ей восстановить, и, кроме того, сколько же у нее было друзей? Настоящих, сердечных? Никого! К сожалению, никого! Неохотно она набирает номер, который досконально знает.

– Рам?

– Да, госпожа? Ты уже на месте? – голос прислуги полон радости, но и неуверенности тоже.

– Как я и говорила. Приезжай немедленно! – отдает она приказ типичным для нее противным тоном. – Теперь я живу в Вади Ханифа. Надеюсь, не забыл адрес? – спрашивает она язвительно, глядя на большую кровать, где он впервые стал ее мужчиной.

К сожалению, это всего лишь водитель-таец! Вместо того чтобы вспоминать тот один из немногих моментов упоения и счастья в своей жизни с умилением, гордая принцесса презрительно кривит губы. «Я низко пала, трахаясь с косоглазым желтым рабом, – думает она. – А теперь еще этот шофер – единственный человек, к которому я могу позвонить и обратиться за помощью».

Принцесса вернулась из ссылки в дурном настроении. Она так мечтала о моменте освобождения! Но она на многое надеялась и поэтому сейчас свою ситуацию считает тотальным несчастьем.

– Уже сажусь в машину, госпожа, – вырывает ее из задумчивости голос бывшего любовника.

– Поспеши. У нас мало времени.

Ламия минуту прогуливается по вымершему дворцу, а потом выходит в большой сад. Никого не видно, но место ухоженное, значит, кто-то должен работать на этих сотнях квадратных метров, чтобы содержать резиденцию в порядке. Принцесса переходит на другую сторону поместья по деревянному мостику, переброшенному над озерцом, и направляется к маленькому бунгало, где она еще девочкой любила сиживать с родителями. Отсюда лучше всего видно закат солнца и окружающие красные скалы. Она садится в одно из ротанговых кресел, расставленных на небольшой террасе, и погружается в невеселые мысли. «Пора сменить не только страну, но и всю мою жизнь, – решает она. – Это бесплодное существование. Жизнь обычного человека более волнующа и полна вызовов. Время их принять».

– Госпожа! Госпожа!

Рам, чувствующий себя неуверенно, стоит на мостике. Его фигура освещена последними лучами солнца и выглядит очень неплохо, но для принцессы этот мужчина является обычным червяком, орудием для выполнения грязной работы. Но она решает его прельстить, чтобы использовать его ловкость и умение, а кроме того, она должна ведь как-то отыскать деньги, которые он украл.

– Иди-ка сюда! – она приветливо машет рукой. – Тут кто-нибудь живет или прислуга приходит только днем? Не верю, чтобы такой дворец не охранялся ночью. Эти придурки у ворот, скорее всего, на многое не способны.

– Немедленно же все разузнаю, – таец готов действовать. – Сейчас кого-нибудь найду и прикажу приготовить ужин.

– Пусть будет для тебя, знаешь, как я не люблю есть дома. Я это делаю только тогда, когда очень больна.

– Так, может…

Мужчина уже сам не знает, как женщине угодить и что делать.

– Я проверю, что и как, а потом отвезу вас за город, – предлагает он.

– У меня что, есть с кем пойти в ресторан, а? – спрашивает она в бешенстве. – С моим слугой? Это только разве в бар на Аль-Басе.

Принцесса шутит, а таец покорно опускает голову.

– Ну иди же уже, нищеброд! – нервно выкрикивает она. – Мне много дел нужно уладить.

– Да, госпожа.

Рам услужливо кланяется, складывая руки как для буддийской молитвы.

Через час все уже готово, и большой стол накрыт и заставлен многочисленными блюдами. На нем только один прибор. Ламия милостиво разрешает прислуживать себе старой сгорбленной индуске, а та трясущейся рукой наливает ей воды и подает в тарелках кушанья. «Веселей в Мадаин-Салех было, – резюмирует принцесса. – Там, по крайней мере, у меня была эта девка, Магда, и часто с нами обедала пара влюбленных деревенских детей, Ханифа и Аббас. В заключении было больше жизни и радости, чем здесь. И сейчас нет свободы. Я должна что-то сделать! Я должна что-то сейчас же сделать, потому что тут же с ума сойду или начну плакать!» Изо всех сил она старается сдержать слезы, но чувствует, что дольше не может. Тишина просто звенит в ушах, а ошалелое от боли сердце хочет разбить грудь. Она поднимает голову и видит Рама, стоящего у двери как камердинер.

– Съешьте это сами, – обращается она к старушке, поднимаясь из-за стола. – Я не голодна.

Когда она это говорит, кишки ее играют марш. Она не ела не только со вчерашнего вечера, но еще и после огромного количества слабительного.

– Чем могу служить?

Рам уже стоит рядом и покорно опускает взгляд.

Принцесса информирует хозяйским голосом:

– Едем вначале к ДК посмотреть на дом, в саду которого таится мой драгоценный сундук. Надеюсь, что он по– прежнему находится там, а не испарился так же, как мои деньги на твоем счету, – язвит она, глядя в глаза мужчине, а тот скукоживается еще больше.

– Я не видел, не видел, чтобы его кто-то выносил. Мы закопали в очень хорошем месте, тут же у ограды, около большой кучи камней. Арендующие ничего там не делали, не сажали ничего. Он в безопасности. К нему никто не прикасался.

– А ты?

– С чего бы? – возражает он очень обиженно. – С этими деньгами в банке я вынужден был так поступить. У меня не было другого выхода. Но благодаря моей инвестиции сейчас, госпожа, ты совладелица отеля в Бангкоке.

– Обрадуюсь, когда получу нотариально заверенный акт.

Ламия выразительно смотрит на мужчину, а тот становится немного увереннее и выпрямляет спину.

– Но вначале я должна собственными глазами увидеть сам отель. Может, он мне не понравится? – повышает она голос.

– Когда летим?

Рам знает хозяйку как свои пять пальцев и читает ее мысли, как открытую книгу.

– Когда уладим все дела в городе. Нужно спешить!

– В таком случае я организую слежку за виллой и днем и ночью, – слуга потирает руки. – Когда-то же они должны из нее выходить.

– Нужно будет еще подумать, как продать это все, – теперь Ламия переходит к подробностям. – Ни я, ни ты не можем их выставить на eBay. Тебя бы сразу обвинили в краже, откуда у такого неряхи абаи по двадцать тысяч долларов.

Рам, слыша нелестные характеристики в свой адрес, только слегка кривится.

– Меня же семейка заставила бы отчитаться и начала бы задавать вопросы, откуда у меня это, где я это прятала, кто прятал? Фамилии, номера телефонов, контакты! Кроме того, если я хочу еще что-нибудь от них урвать, то должна выглядеть бедной как церковная мышь. Понятно, что мне этого хочется, вещи-то принадлежат мне! – без обиняков признается она своему слуге и сообщнику.

– Что-то придумаем, моя госпожа. Есть множество сайтов, вот хотя бы экспатриантов в Эр-Рияде, где белые женщины убиваются, чтобы заполучить королевские украшения или тряпки, – говорит таец, довольный своей идеей, а Ламия улыбается, видя, что все же это ловкий парень.

– Приступай к делу, мой ты головастый партнер! – полная надежды, она садится в машину.

* * *

– Ты, госпожа, не вмешивайся, – просит Рам доброжелательно. – Хочешь, осмотри территорию из машины на стоянке, а я справлюсь с двумя работниками. Въезжая в дипломатический квартал на садовом пикапе с инструментами и цветами, мы не возбудим ничьих подозрений.

– Хорошо! Но помни, что я за тобой присматриваю и на этот раз у меня нет желания делать тебе подарки, – грозно предостерегает она. – Время раздачи презентов прошло. Этот сундук – сейчас все, что у меня есть.

Это вырывается у нее непроизвольно.

Таец смотрит удивленно, потому что по своей наивности надеялся, что принцесса по-прежнему богатая дамочка. «Зачем мне нужна такая бедная чертовка? – думает корыстный мужчина, но молча уходит. – Ничего! Даже если сегодня она без гроша, то наверняка вскоре что-нибудь у кого-то украдет, кого-то убьет или объегорит. Тогда у меня снова будет что инвестировать в семейный бизнес. Брат говорил, что до окончания строительства осталось немного. Отель над каналами… – мечтает он. – Первым человеком, которому там не повезет и который туда поселится, будет эта саудовская стерва».

Мужчина думает прямолинейно, он испытывает все более сильную неприязнь к своей любовнице, которая теперь полностью открыла ему свое злобное лицо. Подобные мысли значительно улучшают ему настроение. Благодаря им он еще в состоянии выносить пренебрежение к себе и рабство.

Как и планировали, они подъезжают к стоящей в отдалении вилле уже в пять вечера. День подходит к концу, близятся стремительные сумерки. До ночи они должны справиться, среда – единственный день, когда в доме никого. Дети ездят на дополнительные занятия, мать отправляется на фитнес, отец играет в гольф. Прислуга в это время уже свободна. Потом вся семья собирается в ресторане или они вместе делают покупки и возвращаются только около десяти вечера. Рам это проверил и на днях сам бы выкопал сундук, но его планы нарушило слишком быстрое освобождение принцессы из заточения. «Кто бы мог подумать?! – не может себе простить он. – Если б я знал, то поспешил бы, а теперь у меня на шее эта гнусная якобы подельница! Вот несчастье! Почему эту злобную женщину черти не возьмут? Почему ее не поглотит ад? Я знаю таких людей! Теперь, когда у нее связаны руки, она вцепится в меня и вопрется в мою жизнь в ботинках. Черт бы ее побрал!»

Рам, несмотря на раздражение, не отрывается от работы и подгоняет двух ленивых пакистанцев криком или ударами. Через минуту лопата звенит о металл. Есть! Таец радуется, как ребенок, потому что всегда существовал риск, что кто-то потихоньку сцапал сокровища. Ведь жильцы, скорее всего, не рассказывали бы всем, что нашли в саду клад, а вывезли бы его тайно в детских вещах и плюшевых мишках. «Этой чертовке везет, – приходит к выводу он. – Может, все же стоит быть с ней рядом?»

– Ламия! Все складывается, как мы и предполагали. Я поместил сундук в кузов, – информирует он принцессу по телефону. – Может, лучше было бы все же, чтобы ты отправилась домой и там ждала меня?

– О нет, мой любимый! – кричит принцесса в трубку. – Я говорила уже, что на этот раз не дам себя обмануть! Двигай ко мне в машину, и будешь шофером, которым ты и являешься, а пакистанцы поедут впереди. Ну же! О черт! На улицу въезжает какой-то автомобиль! Двигайтесь! – верещит она в панике.

– Можешь успокоиться? – старается Рам утихомирить истеричную женщину.

– Поехал, – вздыхает Ламия с облегчением. – А ты мне не говори, что я должна делать! Хорошо?!

Снова она тверда и резка.

Ворота виллы отворяются, и из них медленно выезжает старый, побитый грузовой автомобиль. Ламия краем глаза замечает, что машина, которая минуту назад проезжала мимо, стоит за углом и не собирается трогаться. «Это наверняка моя охрана, шпики тетки Аблы. Если сопоставят меня и воришек, грабящих пустой дом, будет плохо!» Она быстро принимает решение, молниеносно включает зажигание и движется вперед. Ее ангел-хранитель следует за ней, а пикап задерживается, чтобы его пропустить. Наблюдатели сопровождают принцессу до калитки резиденции и ждут, пока та въедет внутрь. Через минуту они отъезжают и исчезают в пальмовых рощах, поэтому не видят вынырнувшую из темноты вади машину доставки с потушенными фарами.

* * *

– Как это все воняет! – выкрикивает Ламия, стоя у открытого сундука и с отвращением глядя внутрь. – Плохо упаковали! Все наверняка придется выбросить. Заплесневело, испорчено, сгнило, позеленело! Уф!

От бешенства она начинает нервно шагать по комнате.

– Не все так плохо! – пробует утешить ее Рам, перебрасывая влажные вещи.

Лучше сохранился конверт с деньгами, которые Ламия украла у Марыси.

– Это, наверное, твое.

С блеском в глазах он подает принцессе толстый конверт, а та подскакивает, хватает сверток и прячет в ящик тумбочки. Она смотрит на сообщника исподлобья, но тот как ни в чем не бывало начинает вытягивать драгоценные абаи и меха, запакованные в огромные мешки, заклеенные коричневым широким скотчем.

– Это пальто на меху – на мусор, – трясет Ламия заплесневелую одежду. – А говорят, в Эр-Рияде сушь! Откуда эта влажность?

– Так из земли. Может, все же занесу меха в чистку и попробую их как-нибудь освежить?

– Скорее труп реанимируешь! – в возбуждении принцесса бросает драгоценную норку на землю и тянется за очередным свертком.

Все черные дамские плащи выглядят немногим лучше, но по-прежнему искрятся от драгоценностей и золотых или серебряных нитей. Через их широкие полы бегут белые полосы плесени, а хуже всего – затхлый смрад.

– Это в чистку мы уже не отдадим, – думает таец, хмурясь. – Или украдут, или вызовут полицию. Может, отпорем драгоценности и продадим отдельно? – предлагает он.

– Ты что, сдурел?! Одни цацки немного стоят. Тут дело в работе! Эта тряпка мне стоила более двадцати пяти тысяч долларов! – она поднимает двумя пальцами тяжелую от украшений ткань. – А теперь это дерьмо ничего не стоит!

«Для кого дерьмо, а для кого целую жизнь надо работать, – мысленно подытоживает мужчина. – Мне бы таких цацок точно хватило!» Все отчетливее он осмысливает разделяющую их глубокую пропасть. «Что ж эта стерва так быстро вернулась!» – снова жалеет он, а в его голове роятся плохие мысли.

Ламия чувствует кожей, что азиат что-то задумал.

– Если хочешь, возьми себе эту штуку. Будет на кровати в отеле, – смеется она хитро, полностью меняя тактику.

«Если бы он меня сейчас зарезал, то моя любимая семейка ему только спасибо сказала за решение постыдной проблемы. Дали бы ему премию», – тихо смеется она, хоть в целом ситуация не очень веселая.

– Позову ту старую индуску, что тебе прислуживала за ужином. Она хорошо стирает руками, может, что-то посоветует.

«Сейчас вернется с ножом или топором и раскроит мне лоб», – предполагает принцесса.

Но вместо того, чтобы паниковать, она тянется за плотно закрытой шкатулкой и вытягивает из нее драгоценное колье и комплект ошеломительных украшений. «Зачем я все это покупала? – спрашивает она себя – Зачем выбрасывала столько денег, вместо того чтобы держать наличку? Теперь с этим всем дерьмом столько хлопот».

Дверь открывается, и Ламия каменеет, замирает с тяжелой золотой цепочкой в ладони. Медленно поворачивается и вначале видит согнутую пополам прислугу, а сразу же за ней – довольного Рама. Его глазам снова вернулось обычное спокойное выражение. Принцесса вздыхает с облегчением. «Видно, я для чего-то могу ему еще пригодиться», – делает вывод она, даже не принимая во внимание возможность, что мужчина не так подл, каким она его считает.

– Она сказала, что попробует. Давай! Рассортируем шмотки!

Азиаты подходят к сундуку.

– Хорошо, – соглашается собственница, на расстоянии глядя на помощников.

Она подсчитывает мысленно, сколько платьев всего, потому что у нее нет доверия ни к кому.

– У тебя есть компьютер? – спрашивает Рам после окончания грязной работы.

– Откуда! – выкрикивает она шутливо.

– Интернета наверняка тоже нет?

– Тут даже нет телевизора, а я сейчас уже не буду покупать. Не буду нагревать на этом безлюдье место. Надеюсь, что через неделю меня уже здесь не будет, – впервые она говорит о конкретном времени отъезда.

– В таком случае хорошо, что я предусмотрел такую возможность, – говоря это, таец вытягивает небольшой старый лэптоп из сумки, подключает его к сети и включает. – Я проверил сайты, о которых мы говорили. Экспатрианты продают на них буквально все начиная от собак, котов, попугаев, мебели, оборудования и, конечно, вещей, – сообщает он, гордый своей идеей. – Украшения тоже предлагают, но убогие, такие себе ничего не стоящие блестяшки. Думаю все же, что мы не будем размещать фото драгоценностей, а то еще кто-то нами очень заинтересуется. Не думай, что сайты не контролируются правительством и цензурой.

– Так что будем делать? – беспомощно разводит Ламия руками.

– Дадим объявление следующего содержания: «Принцесса продает подержанные абаи и украшения. Звонить только очень заинтересованным людям». Ни много, ни мало, так, чтобы заинтересовать, а не вляпаться. Потом разместим e-mail и номер телефона, который я сегодня купил, – заканчивая, Рам довольно сияет.

Ламия поддакивает, невольно делая удивленное лицо.

– Ну, ну! Ты человек с головой, – хвалит она его.

– Знаю, знаю. Иначе бы я в этой очаровательной стране не выжил, моя госпожа.

Бывший слуга смеется, польщенный ее словами.

– Завтра дадим фото с изображением абай, а снимки украшений будешь показывать уже лично.

– Окей. Согласна.

Редко из уст принцессы можно услышать такое – согласие может означать только одно: она очень довольна работой своего помощника.

* * *

Через два дня на объявление отзывается множество женщин, но когда слышат о ценах, которые называет Рам, быстро отказываются. Остается только одна желающая, которая спрашивает, можно ли торговаться. Мужчина без консультации с Ламией говорит «да», что все возможно, договаривается встретиться с женщиной в «Старбакс», в торговом центре «Сахара», разумеется, рано утром, когда галерею посещают женщины. Ламия, узнав о таком, только поджимает губы, но у нее нет выхода. Она идет на свидание.

– Сколько я ей должна уступить?! – в бешенстве спрашивает она у партнера, который остался в машине. – Ведь это бесценные вещи! Таких в магазине не купишь! Все делалось на заказ!

– Если они такие бесценные, то можешь их оставить. Но прими во внимание, что ты ими не наешься, не выедешь на них, если не будет денег на билет. Подумай над этим, – спокойно поясняет мужчина. – Старая индуска действительно сделала чудо: прогнившие влажные плащи довела до состояния, когда их можно носить, но они по-прежнему попахивают плесенью. Сама знаешь, что это не товар первого сорта.

Взбешенная Ламия с размахом хлопает дверцей машины и быстро идет в кафе, находящееся за продовольственным магазином «Тамими». Войдя, видит группку прогуливающихся женщин-иностранок, не закрывающих ни лиц, ни волос. Но каждая в абае. «Их мера свободы, – горько говорит принцесса о судьбе прекрасного пола в своей родной стране. – Утренние часы в торговых домах. Эх! Хорошо, что меня уже тут через минуту не будет».

Принцесса радуется и решает продать все хоть за бесценок.

Ухоженная женщина среднего возраста протягивает руку в знак приветствия.

– Я Грейс. Меня заинтересовало ваше предложение, но, конечно, не за такую ужасную цену, – сразу переходит она к делу.

Видно по ней, что она не жалеет денег на одежду, сумки, обувь. Все у нее фирменное и самого высшего качества.

– Знаете, госпожа…

– Называйте меня по имени, – клиентка по-дружески улыбается.

– Так вот, Грейс… Если ты платишь за обычные сумки от Прада… – показывает Ламия на красную, в стразах сумочку женщины, – скажем, где-то за пятнадцать тысяч, то хватит на неповторимые вещи, сделанные на заказ. Ни одна твоя подруга не будет в таком, потому что нет другого такого же экземпляра.

У иностранки блестят глаза, и она начинает нервно сжимать кулаки. «Как хорошо, что попалась такая шмоточница!» – смеется Ламия в душе над женщиной, забывая, что недавно сама была такой.

– Так что у нас тут? – не выдерживает Грейс и подгоняет, желая увидеть обещанные цацки.

– Все на фотографиях, но если что-то вам… тебе понравится, то тут же мой слуга принесет из машины.

– Сколько это? – блондинка выбирает действительно самый красивый, тяжелый от драгоценностей плащ.

– Я платила тридцать пять тысяч…

– Моя дорогая! Забудь! – кокетка взрывается нервным смехом. – Товар, который покидает магазин, сразу теряет двадцать процентов в цене, поношенный – еще столько же, а неизвестного происхождения стоит максимально десять процентов начальной стоимости.

Клиентка оказывается хорошо подкованной в этом вопросе.

– Наверное, ты шутишь?! – возмущается принцесса и хочет встать и уйти от наглой перекупщицы.

– Не обижайся, – хватает Грейс ее за руку. – Таковы законы рынка. Никто тебе, моя дорогая, больше не даст.

– А сколько ты заплатила за эту тряпку от Сваровского, которую носит каждая вторая в Эр-Рияде? Тысячу?

– Полторы, – искренне признается она, не смущаясь невежливым, оскорбительным тоном собеседницы, – эта тряпка была новая, просто с плечиков и не с распродажи в гараже или по Интернету. – Скажи мне, на предложенные вещи ты можешь показать мне чек? – спрашивает она в конце.

– Разумеется, нет! – Ламия даже откидывается назад.

– Вот видишь! Если я захочу их отсюда вывезти, предстоят большие хлопоты, не говоря уже о том, что будет, если меня таможенники в Польше сцапают.

– Ты полька? – принцесса удивляется.

– Да. А что? Нас много здесь работает, – красотка смотрит с улыбкой на саудовку, и кажется, что она чего-то ждет.

– Везет мне на поляков, – говорит принцесса лаконично. – Сколько ты окончательно даешь?

Она спрашивает, пристально глядя в голубые глаза славянки.

– Как я уже говорила, десять процентов начальной цены. Выходит три с половиной, – Грейс непреклонна.

– Дашь четыре, и я покажу тебе неплохие украшения, которые сможешь при случае у меня купить.

– Окей. Пусть будет.

– Что ты на это скажешь?

Ламия раскладывает свой самый красивый комплект драгоценностей, состоящий из ожерелья, браслета, сережек и двух перстней. Они усажены большими, с ноготь, цейлонскими сапфирами и не намного меньшими саудовскими бриллиантами. Драгоценности блестят так, что у Грейс спирает в груди дыхание, а глаза блестят почти так же, как предлагаемые камни.

– Это настоящие бриллианты? – спрашивает она через минуту.

– Самые настоящие саудовские бриллианты.

– Аааа, – вздыхает Грейс разочарованно. – Это все равно что цирконы! Я уж подумала…

Принцесса не выдерживает:

– Что ты мелешь, женщина! Цирконы – это искусственное дерьмо, а саудовские бриллианты – это полудрагоценные камни, такие, как топаз, аметист или цитрин, – поясняет она дилетантке. – Они не трескаются, их нельзя поцарапать…

– Но это не бриллианты, – Грейс хорошо играет, делает недовольный вид, кривится презрительно.

– Я отдала за этот комплект сто тысяч риалов, – признается Ламия.

– Или у тебя слишком много бабла, или ты приняла решение необдуманно, – шутливо говорит Грейс, глядя с удивлением на продающую свое имущество госпожу. – За такие деньги могла купить машину. И не абы какую, самое меньшее «мазду 6», спортивную модель с автоматической коробкой передач и кожаным салоном.

– Автомобиль у меня уже был. И не один, – сообщает принцесса.

– Украшения – очень плохое вложение, потому что, если продавать, теряешь самое меньшее половину, а в случае с таким дорогим комплектом – так почти все. Никто за это не даст тебе больше десяти тысяч.

– Ты, наверное, шутишь?! – не может поверить собственным ушам Ламия.

– Нет, моя дорогая! Я часто покупаю неплохие блестяшки из вторых рук и знаю, что и как. Может, больше получишь, если продашь камни отдельно? – доброжелательно советует она так же, как и слуга-таец.

– А сколько бы ты дала? – принцесса не сдается и продолжает торговаться, потому что видит, что женщина очень заинтересовалась. Это единственный шанс и, возможно, единственный покупатель. – Посмотри, как это красиво! Какое неповторимое изделие! И не говори, что оно тебе не нравится.

– Окей, ты права, оно мне чертовски нравится, но я не люблю сорить деньгами. Я могу тебе заплатить только десять тысяч и ни копейкой больше.

– Ты шутишь! Как минимум двадцать!

– Пятнадцать – это мое последнее слово, – блондинка поджимает губы и плохо изображает безразличие.

– Если за столько, то возьми себе еще и эти рубины, – принцесса вытягивает очередной комплект, а полька сглатывает, потому что красные драгоценности ей тоже хочется купить.

– За рубины я тебе дам пять, в сумме будет двадцать за украшения и четыре за абаю. Добавь мне второй плащ или какой-нибудь перстенек, и выйдешь отсюда богаче на двадцать пять тысяч, – сообщает она о своем окончательном решении.

Ламия возмущается.

– Ты, наверное, какая-то еврейка? Хочешь меня по миру пустить? Берешь мои лучшие вещи за копейки! Женщина! Это разбой среди бела дня! – выкрикивает она.

– Послушай, – говорит Грейс театральным шепотом. – Ты хочешь продать, я – купить. Никто никого не обворовывает, если тебе не нравится мое предложение, то складывай свои затхлые шмотки – и никаких хлопот. Тебе нужны деньги, моя принцесса, но никто во всем Эр-Рияде ничего у тебя не купит, потому что неизвестно, не трефной ли это товар.

– Что значит трефной?

Блондинка говорит, смело глядя принцессе прямо в глаза:

– Краденый, дорогуша. Все знают, что тебя нет, вышла из игры. Говорили даже, что тебе голову отрубили, поэтому не рассказывай ерунды, будто я тебя обираю, потому что я… – она приглушает голос. – Я тебе, моя дорогая, помогаю!

– Откуда ты меня знаешь? Я не называла своего имени! – принцесса трясущимися руками начинает паковать вещи.

– Ламия, девочка! Я была у тебя во дворце на Аль-Тахасусси на прощальной вечеринке, – признается полька с ироничной улыбкой. – Звонить мужу, чтобы привез деньги, или нет?

Она ставит чашку кофе на скамью.

Женщина благородных кровей хотела бы сохранить лицо, но знает, что деньги ей необходимы.

– Ты меня грабишь. Когда он приедет? – спрашивает она наконец.

– Он работает в больнице Аль-Хаммади, это недалеко, каких-то двадцать минут.

Грейс с лицом победительницы так себя и чувствует.

– Если у тебя есть еще какие-нибудь фотографии товаров на продажу, то я могу их взять и показать своим подругам – американкам или англичанкам. Может, кто-нибудь соблазнится, но советую тебе сразу назначать реальные цены. Цены, поставленные тобой и твоим сообщником, отпугивают желающих, – признается она, набирая номер своего спонсора, которому она методично наставляет рога. – Григорий! Привези мне тот конверт, который мы храним в сейфе, – говорит она по-польски. – Да, нужен именно сейчас! Я совершила сделку всей моей жизни!

* * *

Ламия продает почти все. Не хочет отдать за бесценок свадебные украшения матери, потому что не может оторвать их от сердца и продать за копейки семейные реликвии. Она оставляет также пару перстней, которые получила от любившего ее отца, и одну подвеску – от Хамида. Абаи и вечерние платья, расшитые драгоценностями, сумки с полудрагоценными камнями, обувь с пряжками, инкрустированными бриллиантами она продала иностранкам, подругам наглой Грейс. Та еще купила у принцессы пару серебряных подсвечников и две шкатулки, инкрустированные перламутром. Рам упаковывает столовый сервиз, китайский фарфоровый сервиз и серебряные столовые приборы, которые завозит в британский поселок Сальва на окраине города. Все перекладывается на стоянке для гостей, конверт вручается ему, так как сумма была оговорена ранее. У Ламии нет больше ничего на продажу. Она боится продавать мебель, которую нужно вывозить на грузовике. Чувствует, что по-прежнему за ней слежка. Однако никто ей не звонит, никто не жаждет ее видеть, а что важнее всего, никто не порицает ее поведение. Своего махрама в юбке, тетки Аблы, она не видела со дня возвращения из Мадаин-Салех. Ежемесячные деньги принцесса получила через посыльного, который оставил набитый конверт на столике в холле. Еще только раз, уже перед самым вылетом, она должна будет встретиться с теткой. Но, конечно, не для того, чтобы нежно попрощаться и обняться, а чтобы сообщить, что она наконец покидает любимую страну и еще более любимую семейку. Надо надеяться, что Абла без проблем подготовит ей письмо, разрешающее самостоятельное путешествие, или подтвердит этот факт при пересечении границы. Скорее всего, второй раз Ламии не удалось бы обмануть таможенника, чтобы ее выпустили. Если бы он был постарше, поопытнее, то мог бы не разрешить ей выехать без опекуна и задержал в Саудовской Аравии, а этого не хочет не только сама принцесса, но и вся ее семья.

Девушка заканчивает последние приготовления, перекладывает документы и семейные снимки. Среди старых газет находит множество приглашений, которым полгода, три месяца и даже неделя. Все лежит кучей тут же у входа. Она открывает первый конверт и видит, что заместитель британского посла о ней не забыл: пригласил ее на прощальный ужин, который состоялся месяц тому назад. «Бедняга, хотел повысить рейтинг приема, пригласив принцессу, но не вышло, – шутит Ламия, не веря в бескорыстную дружбу дипломата. – Все приглашения – это чушь», – делает вывод она.

Сразу своим острым глазом отмечает, что нет ни одного официального приглашения от саудовских учреждений. Или боятся, или семья забрала, чтобы Ламия их публично не компрометировала. Ламия улыбается иронично. «Ну и ладно! Я всегда скучала на этих кретинских раутах или перерезании очередной ленточки во время церемоний открытия. Мой Бог! Такое притворство, такая поза, такая бессмысленная деятельность!» Когда она берет в руки совершенно новое издание ежемесячного журнала «Арабские женщины», из него выпадает больших размеров плотный конверт. «Ого! Кое-что от кого-то ускользнуло», – радуется она и с интересом открывает. Это приглашение на завершение академического года в женском Университете им. короля Фейсала. Торжество должно состояться завтра, там отчетливо отмечено RSVP[349]. Принцесса решает появиться на университетском празднике без предупреждения. «В последний раз представлю семейку Саудов, – решает она. – На прощание».

Ламия встает с постели, если учитывать ее обычный распорядок, чуть свет – в восемь утра. Решает модно и богато одеться, накраситься и быть как минимум за пятнадцать минут до начала. «Увидим, как меня примут, – думает она. – Возьму их с наскока». Она смеется мысленно над проделкой, которую выкинет руководству учебного учреждения и студенткам.

Она подъезжает к воротам университета на черном лимузине с водителем, одетым в ливрею в цветах королевского дома. Это уже вызывает значительное замешательство, а когда Ламия вручает охраннику приглашение, тот таращится в него как баран на новые ворота.

– Ее королевское высочество Ламия бинт Мохаммед ибн Фейсал аль-Сауд? – читает охранник дрожащим голосом, по слогам произнося полное имя гостьи.

– Именно так.

– Но я ничего не знаю! – мужчина впадает в панику. – Меня никто не предупредил!

Он хватает телефон и вначале кричит, а потом шепчет в трубку:

– Да, это она. Это, должно быть, она.

– Ничего страшного, юноша, – говорит Ламия с улыбкой высокопоставленной особы. – Я приехала без предупреждения, потому что хочу быть инкогнито.

Она сообщает это, словно латинское слово что-то значит для бедного простого парня.

– Я войду сама и немного осмотрюсь: мне очень интересно, как молодые саудовки получают в нашей стране высшее образование.

Довольная собой, она шествует во двор и направляется к красивым зданиям с крышей в виде бедуинской палатки. «Хорошо здесь», – думает она.

Она оглядывается и наслаждается свободой, царящей в этом месте. «Как будто не в Саудовской Аравии», – думает она. Молодые смеющиеся девушки прохаживаются группками и о чем-то спорят. По ним видно, как они взволнованы сегодняшним самым важным днем в жизни студента. Они одеты в праздничные длинные до щиколоток черные юбки, белые блузки с длинными рукавами, черные жилеты и специальные шапочки. Некоторые спрятали волосы под платками или сетками, но есть и такие, кто не покрывает голов. «Обычные студентки, беззаботные и смеющиеся, – с завистью констатирует Ламия. – Не должны ни о чем беспокоиться, ни с чем бороться, только получать хорошие оценки. Что за идиллия!» Она тяжело вздыхает, сравнивая их жизнь с собственной.

– Госпожа, госпожа! – пожилая женщина, цепляясь за длинную юбку, бежит, размахивая руками. – Госпожа!

Она едва дышит, а ее щеки покрываются бордовым румянцем и потом.

– Мы ничего не знали! Клянусь! Никто не подтвердил, что вы будете. Наверняка были бы красная дорожка, цветы, сопровождение… Я очень извиняюсь, – она просто складывается пополам, испуганная бестактностью, проявленной в отношении правящей семьи.

– Ничего, моя дорогая.

Ламия берет ее под руку.

– Я хотела увидеть, как действительно вам тут живется. Я нормальный человек, мне не нужно все это искусственное окружение.

– Слава Аллаху! – женщина возводит глаза к небу. – Сейчас придет моя помощница, правая рука, Маха бинт Бакр, куратор первого курса и профессор нашего университета. Она вас проводит.

– Прекрасно. Не нервничайте, – принцесса снова мило улыбается, с завистью оглядывая молодых студенток.

На одну минуту ее внимание привлекает наиболее веселая группа подружек. Она отличается от остальных, потому что среди них две белолицые девушки, одна маленькая, а другая рослая, как парень. Разговаривает с ними молодая женщина с удивительным цветом волос, в которых блестят янтарные и медные пряди.

Вдруг веселая студентка поворачивается, и Ламия узнает в ней свою ненавистную соперницу. «Жена Хамида, эта девка Мириам, здесь?» У принцессы от бешенства кружится голова. «Эта потаскуха всегда падает на четыре лапы! Как возможно, что ее ни в чем не обвинили, когда на ее деньги финансировались террористические акты? В то время, когда я была в ссылке, она себе спокойно и весело училась, имея под боком моего любимого Хамида! И ребенка! У этой стервы ребенок от моего мужчины!» Она просто задыхается и не может вдохнуть. «Хорошо, что завтра я отсюда выезжаю». Она делает вид даже перед самой собой, что рада. «Надеюсь никогда больше ее не увижу, как и этого изменника Хамида», – шепчет она. Сжимая кулаки, опустив взгляд, она чувствует, как все ее мысли и тело охватывает ярость. «Пусть на нее падет гром среди ясного неба! Пусть Аллах посмотрит ей в душу и найдет все скрытые ее грехи, за которые твердой рукой отмерит строжайшее наказание! Еще эта потаскуха получит свое! Ведь счастье не может длиться вечно!»

Ламия в последний раз бросает взгляд на смеющихся девушек, оглядывает улыбающуюся, беззаботную Марысю, а потом быстро оставляет университетский городок. Она не слышит уговоров ректора и мольб остаться. Она не слышит уличного движения, слов Рама, который открывает перед ней дверь, удивленный из-за ее молниеносного возвращения. Ламия чувствует только огромную боль израненного сердца и страшное отчаяние. «Я не хочу никогда ее в жизни видеть! Пусть ее поглотит ад! И Хамида! И их дочку!»

* * *

Марысю мучит избыток свободного времени. Закончила академический год с неплохими оценками, а теперь сама не знает, что делать. Она начинает думать о прошедших месяцах и анализировать события. Чудесные подруги и куратор рассыпались по миру. Из-за страшных событий, какие имели место, девушкам не хочется поддерживать друг с другом связь, чтобы не вспоминать о прошлом. Прекрасная инициатива вождения автомобилей закончилась арестом Исры и Рахмана и их страшными переживаниями в тюрьме. Жертва этой пары и более поздний выезд на улицы сотен саудовских женщин так ничего и не дали. Случилось трагическое событие на стоянке под торговой галереей «Эр-Рияд», жертвой которого стали Духа и Марван. Это заставило Марысю задуматься, как призрачны любовь, дружба и человеческое счастье. Размышления над этим не очень хорошо действуют на психику и вводят ее в депрессию. Чтобы от всего этого не сойти с ума, она решает в конце концов больше посвящать времени своей семье – Наде и Хамиду. Но как это сделать после такого долгого периода отчуждения? Доченька ведет себя так, как и предвидел Хамид. Когда видит мать, плачет и протягивает ручки к няне, к которой больше привязана. Хамид же избегает собственного дома, а еще больше – супружеской спальни.

– Марыся, любимая! – мать, как всегда, начеку и старается дать дочке совет. – Ты не переживай! Ребенок постепенно к тебе привыкнет. В этом возрасте достаточно, что ты дашь ей пару раз шоколадку, и уже будешь у малыша ассоциироваться с чем-то хорошим.

– А что с Хамидом? Я должна и ему дать шоколадку? – шутливо спрашивает девушка, глядя матери в глаза.

– В этом случае дело еще проще и связано с обоюдным удовольствием.

Дорота делает фривольное выражение лица.

– Тебе это кажется таким легким! Если бы я только могла его где-нибудь застукать, то охотно даже его изнасиловала, потому что сама уже не помню, когда мы в последний раз это делали, – искренне признается она и сразу покрывается румянцем стыда.

– Поэтому я и не уговариваю вас в этом году провести с нами лето и выехать в Польшу. Вы должны поехать семьей втроем в какое-нибудь романтическое место и снова сблизиться.

– Что ты предлагаешь?

– Это вы уже должны вместе решить.

– Ну хорошо!

Марыся с недоверием кивает головой.

– А что в таком случае ты бы посоветовала? – она подходит к матери, которая, наверное, что-то ей хочет предложить.

– Отправляйтесь в Азию, – Дорота даже вздыхает. – Там так красиво! Просто как в сказке!

– Мы должны переться в еще большую дичь, чем здесь? Мамуль!

– Может, и дичь, но не сравнивай этого с Саудовской Аравией. Как там зелено, какие люди вежливые, какой прекрасный климат! – уговаривает она, как в рекламе. – Представь себе, что там всегда тепло, но не так жарко, как здесь.

– А где вы были? Откуда у тебя такие чудесные воспоминания? – расспрашивает Марыся уже с интересом, потому что, кроме арабских стран, Польши и Лондона, практически нигде не была.

– Любимая!Таиланд! Таиланд – это земной рай! Бангкок стоит посетить, но если хотите отдохнуть и расслабиться, то рекомендую Пхукет.

– А где этот Пхукет конкретно находится? Давай прогуглим!

Девушка тянется за своим неизменныи iPad-ом.

– Ну, ну, ну…

Глаза у нее становятся все больше, когда она рассматривает серию фотографий с изображением острова и окружающих его районов.

– Ну, конечно, – смотрит Дорота ей через плечо, – Дам тебе координаты сногсшибательного заведения, специально приспособленного для родителей с маленькими детьми. В комнатах кроватки для малышей, высокие креслица для сидения у стола, качели, а саду – большой бассейн с теплой водой. Кроме того, всегда можно ребенка оставить в садике или нанять квалифицированную няньку почасово.

– Только как я теперь должна поступить с мужем, чтобы он загорелся этим проектом, если он со мной вообще не хочет разговаривать? Поставить его к стенке и приставить оружие к виску? – грустно шутит молодая жена.

– Ты получила приглашение на день рождения Грейс? – спрашивает Дорота ни с того ни с сего.

– Не знаю. Давно не входила в свой ящик. А когда она выслала?

– Вчера или позавчера.

– Я не являюсь ее близкой подругой, почему она должна меня приглашать? – хмуря брови, Марыся проверяет почту. – Мы встречались, может, два раза. В парке Тумама и потом на злополучной секс-вечеринке у принцессы Ламии.

– Для нее не имеет значения, видит ли она кого-то ежедневно или раз в году. Каждый год в свой день рождения она устраивает большое пиршество и приглашает всех из e-mail-списка. Буквально половину Эр-Рияда!

– Серьезно? – девушка удивляется такой широте. – И что? И где она это организует?

– У них очень неплохая вилла у больницы Хаммади. А что? Чтобы показаться!

– Есть!

Марыся открывает приложение.

– А вы с Лукашем идете? – недоверчиво спрашивает она, потому что знает, что это не общество для ее галантных, спокойных родителей.

– Конечно! Эта чертова снобка устраивает прекрасные вечеринки. Наверняка будет все польское посольство вместе с твоей подругой Кингой. Даже наша Дарья напрашивается пойти.

– А как я уговорю пойти туда Хамида? Очередное невыполнимое задание, – взрослая дочь беспомощно опускает руки.

– Послушай-ка, моя маленькая неопытная резвушка, – по-доброму шутит мать. – Ты должна его взять на эту вечеринку! Парень расслабится, отдохнет, а по… – она фривольно приглушает голос. – Ну, знаешь… То-се, а потом предложишь ему совместный выезд на отдых. Увидишь, как он обрадуется. Он просто чувствует себя брошенным мужем.

Опытная супруга поясняет и одновременно тянется к телефону и набирает номер.

Дорота говорит сладким голоском.

– Привет, Хамидик! Что у тебя? Как здоровье? Как дела? Дядя здоров? – мило произносит она арабские клише. – Давно мы не виделись, правда?

Дорота начинает свою интригу.

– Встретимся у Грейс? Той, что с Григорием, вертебрологом. Вас тоже пригласили. Как это ты от нее не в восторге? – смеется она. – Никто ее не любит, но все приходят, потому что пройдоха знает, как организовывать приемы. Надеюсь, увидимся.

Марыся с удивлением кивает головой, слушая с недоверием.

– А… любимый! Еще одно! Сидим это мы с Марысей, играемся с Надей, и что-то мне дочь сказала, что сегодня приготовит лакомства для вас на ужин. Как это какие? А что она может приготовить? Только блюда ливийской кухни. Она, впрочем, уже это тебе готовит, как раз усадила Надю в колыбельку.

Мать передает трубку, а девушка, хихикая, оглядывается вокруг, так как нигде своего ребенка не видит.

– Привет, Хамид, – говорит она сдавленным голосом. – Съешь сегодня со мной кускус?

Марыся задает глупый вопрос.

– Почему нет? Ты его неплохо всегда готовила, – слышно, что после разговора с тещей у супруга хорошее настроение.

– А пасту хумус? Съешь хумус?

– Я люблю хумус.

– Это хорошо, – вздыхает Марыся с облегчением.

– В таком случае сегодня вечером кускус с хумусом, – комментирует муж. – Вместе или раздельно? – Хамид не выдерживает и взрывается смехом.

– Все равно, лишь бы мы были вместе после ужина, – искренне признается Марыся, а потом еще долго надрывает бока над их забавным разговором.

* * *

На прием к Грейс и Григорию действительно приходит половина Эр-Рияда – все, кто связан с польским и украинским обществом экспатриантов. Присутствуют также американские подруги хозяев, в том числе и посол, и кумовья хозяйки дома, представители всех наций. Все приготовлено с большой помпой, а кейтеринг заказали в самом дорогом отеле города, следуя принципу: подай и прибери. Едва Марыся с Хамидом входят, сразу же направляются к польскому кружку, и начинается обсуждение прибывших.

– Долго так можно? – спрашивает недовольно Хамид, который со времени последнего ужина с женой снова стал добрым и нежным, хоть не таким, как раньше. – Не знают меры! Ни на ком не оставляют живого места!

– Трагедия! Что за общество! Встречаются, чтобы обсудить и обгадить, – Марыся типично арабским способом цокает языком о нёбо. – А хуже всего хозяева, – шепчет она.

– Ты права, – к их частной беседе, которую они ведут на арабском языке, подключается неизвестный им щуплый мужчина со светлой кожей. «Наверное, какой-нибудь англичанин или скандинав», – решают супруги.

– На вечеринки приглашают толпы, выбрасывают деньги, как в сточную канаву, но когда можно было бы кому-то помочь, то отворачиваются спиной. Если вы когда-нибудь, не дай Бог, оступитесь, то никогда не рассчитывайте на их поддержку.

– Ну что вы! – смеется Хамид. – В жизни бы никогда к ним не обратился.

– Это такой тип кишечнополостных, – парень недовольно хмурится. – А я зато хам! – неожиданно смеется он, протягивая руку. – Не представился. Ян, новый консул.

– А в каком посольстве? – спрашивает с любопытством Марыся.

– Польском, – сообщает он таким тоном, словно это общеизвестно.

– А что с Петром? Не знала, что он уехал, – говорит она уже по-польски.

– Вы полька? Ни за что бы не сказал, – искренне удивляется дипломат.

– Вижу, что вы познакомились с моей старшей дочкой, – подходит Дорота и представляет Марысю.

– Hello! – Грейс с выпирающей, искусственно увеличенной грудью подходит к группе земляков. – Развлекаетесь?

Она слегка улыбается, и неизвестно, намеренно или это побочный эффект ботокса, который парализовал мышцы ее лица. Все смотрят вопросительно на Амира, их любимого хирурга, но он только опускает голову.

– Ну у тебя и украшения! – женщины не выдерживают и просто пожирают их глазами. – Где купила? Сколько отдала? Это комплект? Еще и перстеньки?! Ох! Ах!

– Мои любимые! – хозяйка гордо смотрит на назойливых дам. – Нужно просто иметь знакомства на высшем уровне. И все.

– Что это значит? – настаивает Кинга.

Ей бы хватило на такие цацки только с одной небольшой коррекции, которые Амир делает десятками как для саудовских женщин, так и для иностранок.

– Одна принцесса распродавала свое добро, потому что, наверное, делает ноги из страны.

Грейс грубо смеется.

– Она отдавала все за бесценок, – хвастает она собственной предприимчивостью, тем, что воспользовалась случаем.

– Красиво ли так пользоваться человеческим несчастьем? – говорит консул прямо.

– Как это пользоваться? – возмущается хозяйка. – Я, может быть, ей спасла жизнь! – сообщает она вполне серьезно. – Мало кто решился бы купить такой сомнительный товар, да еще без чека. Перевезти его в Польшу будет очень хлопотно.

Кинга подходит к делу с умом.

– А может, все же немного воспользовалась, нет? В арабской стране, где не платят налоги, чек достать можно у каждого ювелира, – сообщает она очевидную вещь. – И указать самую низкую цену, так что никакой налог платить не придется.

– Конечно, ты права. Что ж, воспользовалась, она – тоже, мы квиты.

Грейс не хочет продолжать неприятный разговор.

– А что за принцесса? – интересуется Марыся. – И много ли ты таких знаешь?

Ее удивляют связи этой ушлой тетки.

– Вы ее тоже знаете! – хватает Грейс девушку за руку. – Мы ведь были вместе у нее на вечеринке!

Она хлопает в ладоши, вспоминая давнее событие.

– Принцесса Ламия?!

Марыся расширяет глаза, а Хамид при звуке знакомого имени со злым выражением приближается к группке сплетничающих женщин.

– А что тебя удивляет? – хозяйка делает изумленное лицо. – Григорий говорил, что она где-то сидела в заключении, но ведь известно, что гнев короля на ближайших родственников не длится долго.

– Ламия снова на свободе, – шепчет обманутая этой подлой женщиной Марыся.

– На свободу вышел также и другой человек, который незаконно удерживался вместе с этой преступницей, – польский консул поджимает губы.

– Откуда ты знаешь? – Грейс выглядит сбитой с толку, а все прислушиваются.

– Потому что ей удалось добраться до посольства, – говорит дипломат уже по-английски, чтобы все могли его понять. – Никто изо всего польского сообщества не подал ей руку помощи. Звонила, говорит, твоему мужу, – обращается он к Грейс, у которой при этих словах лицо становится серым и удлиняется.

– Мы в этой стране гости и не будем нарушать закон. Если Магда устроилась к принцессе и перешла на ее спонсоринг, то должна выпутываться, она сама виновата.

– Поэтому вы не захотели ей дать чашку чая и угол, чтобы она могла переспать одну ночь? – Ян нападает, а все собравшиеся чувствуют себя неловко.

– Мне не звонила, – шепчет Кинга.

– Мне тоже! И мне нет! – слышны оправдания.

– Жаль, что она не позвонила мне, потому что я помогла бы наверняка, – отзывается Марыся.

Мать нежно ее обнимает.

– Принцесса Ламия подло меня обманула, обокрала и подставила под обвинения и возможное заключение, – впервые признается Марыся публично. – Я бы для бедной Магды все сделала, потому что знаю, с какой дьяволицей она имела дело и как ее постыдно обманули.

Все при этих словах открывают от удивления рты, Грейс же краснеет.

– Но есть такие, кто помог лживой принцессе, а свою землячку пнули под задницу, – консул – отважный человек и говорит то, что думает. – Встали на сторону преступницы, потому что с этого могли что-то поиметь.

Он отставляет напиток и быстро выходит.

Грейс подходит к мужу и что-то шепчет ему на ухо.

– Черт побери! – комментирует Кинга ситуацию типичным для нее способом. – Я не хочу иметь ничего общего с этой крашеной стервой, а мой парень в следующий раз за удаление прыща на жопе посчитает ей, как за новый нос, – сообщает она, а все грустно смеются.

– Поедим чего-нибудь в городе? – просто спрашивает Дорота. – В отеле «Четыре сезона» сегодня buffet dinner в мексиканском стиле. Хорошая жратва.

Через минуту группа из десяти гостей покидает дом Грейс и Григория, говоря, что их ноги здесь не будет.

Отдых для богачей

Молодые бен Ладены с маленькой Надей решаются на свою азиатскую эскападу в сентябре, когда уже не так жарко, между сезонами дождей. Прогнозы говорят, что температура будет умеренной, влажность небольшой, небо безоблачным и, прежде всего, не предвидится землетрясение или цунами. До Бангкока они летят эмиратскими авиалиниями и, конечно, первым классом. Что за комфорт! Британские авиалинии не выдерживают никакого сравнения. Раскладывающиеся кресла удобны, как домашние диваны, а постель пахнет лавандой и свежестью. Еда тоже прекрасна, а икру им подают на специальных гренках из белого печенья или яичных белках. Запить это все можно шампанским с клубникой. Марыся поминутно поднимает черные брови от удивления, а Хамид не перестает улыбаться. Радостная, как жаворонок, Надя превращается в игрушку для стюардесс, которые так долго кормят ее фруктами и шоколадками, что желудок малышки не выдерживает и выдает все на голубую форму одной из девушек. После приземления в Дубае родители с ребенком так измучены, что дальнейший восьмичасовой полет спят. Когда они приземляются в Бангкоке, в глаза им бросается колорит этого города, а больше всего поражает пестрая толпа. Не только потому, что жители этого двадцатимиллионного города охотно путешествуют, но и потому, что его заполняет масса приезжих, которые жаждут экзотических приключений, солнышка и прекрасных бирюзовых пляжей, рядом с которыми на расстоянии вытянутой руки начинаются чудесные коралловые рифы со стайками разноцветных рыбок. После быстрого оформления документов супруги берут такси-люкс и тащатся в километровой пробке. До центра города они едут два часа, и, если бы не идеальный характер маленькой Нади, очень терпеливого ребенка, точно сошли бы с ума. Они хотят сбежать из железной банки, которую объезжают сотни мотоциклов и скутеров. Даже рикши быстрее, чем их красивая «тойота».

– Как это возможно, что у твоего дяди здесь нет апартаментов? – шутит Марыся.

– Наша фирма не инвестирует сюда. На этом рынке столько прекрасных и дешевых фирм, что у нас нет шансов, – серьезно отвечает Хамид. – В конечном итоге, мы не ставили задачу экспансии емких и динамично развивающихся азиатских рынков.

– Я пошутила! – смеется жена и сердечно треплет его короткие вьющиеся волосы.

– Ничего страшного, любимая. Отель я выбрал неплохой, хоть все выяснится на месте. Знаешь, это Азия и иногда можно обмануться и в пятизвездочном.

– Успокойся! Все будет супер. Как может быть плохо в апартаментах с площадью сто тридцать метров?! Кроме того, ведь не будем же мы там сидеть, мы же не просто так приехали в Бангкок. У нас в планах посмотреть, побродить, правда?! – радуется Марыся такой перспективе и хлопает в ладоши.

Но прогулки с маленьким ребенком в коляске оказываются не так легки в запруженном до границ возможного воплощении молоха[350]. Самую большую проблему составляло отсутствие тротуаров, а если они где-то и были, то у них тридцатисантиметровые бетонные бордюры. Двое взрослых людей не в состоянии справиться: тяжело переносить коляску с Надей, неоднократно она чуть не оказывается в сточной канаве, которая тянется вдоль всех дорог в городе.

– У меня есть реклама самого большого торгового центра «Сиам Парагон».

Вспотевший Хамид вытаскивает буклет.

– Прихватил в аэропорту. Мы должны туда поехать на такси и купить для маленькой слинг.

– Это прекрасная мысль! – выкрикивает молодая мама. – Безопасно и выгодно!

После двух часов езды в одну сторону (более часа они выбирают товар в огромном торговом центре) и трех часов на возвращение, когда такси стоит дольше, чем едет, туристы, измотанные дорогой и сутолокой, решают провести остаток вечера в отеле.

– Завтра нужно будет рискнуть поехать в Skytrain. Нет сил, – решается Марыся, опасаясь наземного метро из-за толчеи. – Иначе ничего здесь не посмотрим, потому что все два дня, отведенные на Бангкок, проведем в пробках.

– Ты права! Трудно! Если нужно будет, возьмем на короткое расстояние рикшу, – принимает экстремальное решение Хамид. – Только не такси.

Несмотря на все хлопоты и неудобства и сильную усталость, молодые люди приятно удивлены. Подтвердились слова Дороты. Окружающие их азиаты, действительно, чудесные, доброжелательные и улыбчивые люди. «Не то что арабы, – констатирует Марыся, – которые смотрят на всех волком, и человеку кажется, что они вот-вот отрубят ему голову или взорвут». Разумеется, она преувеличивает, очарование Азией лишает ее объективности. В Бангкоке молодые проводят два дня, осматривая самое стоящее, что выделено жирным шрифтом в путеводителях. Прежде всего они решают осмотреть большой Королевский дворец и Изумрудного Будду. Там проходит наземное метро, которое оказывается выстрелом «в десятку». Поезд не только быстро перемещается, но и (что известно всем) не стоит ни в каких пробках. К тому же в десять утра здесь почти пусто. Толпы начинаются только на месте.

– Мы точно хотим туда идти? – Хамид колеблется, стоя в очереди, надев арендованные саронг и потную рубашку из батика, которыми они должны покрыть свои тела, чтобы не обидеть Будду.

– Ну что ты! – возмущается Марыся. – Что-что, а Изумрудного Будду мы должны увидеть!

Действительно, храм и святыня прекрасны и достойны внимания, но размеры божества разочаровывают супругов.

– Такой маленький! Вообще не видно. Эх! Пожалуй, несколько десятков метров, – посмеиваются они, издеваясь над своей «манией величия».

Когда через три часа они покидают храм, то оглядываются, подыскивая транспортное средство, и окончательно решают проехаться на рикше. Повозка, которую они выбирают, с большим кузовом минимум на четырех пассажиров, разноцветными декорациями, у нее есть крыша. После долгого торга они окончательно утрясают цену и садятся в шаткий транспорт. Сумасшедший водитель балансирует между машинами и бежит так, словно убегает от преследования. Пассажиры визжат и изо всех сил хватаются за поручни. Через какое-то время Марыся садится на пол, судорожно обнимая руками смеющуюся Надю. При первой же возможности остановиться супруги высаживаются, передвигаясь на подгибающихся, трясущихся ногах и выразительно смотрят друг на друга, читая в глазах, что приняли не самое лучшее решение. Но настроение у них по-прежнему хорошее, и они хохочут, как расшалившиеся дети. С интересом они осматривают со всех сторон лежащего, почти пятидесятиметрового Будду, а сразу же после этого стоящего большого, трехметрового, Будду из золота весом целых пять тонн.

– Вот это да! Такие размеры уже солидны! – радуются они, рассматривая фигуры, которые они видели на снимках. – Это и есть квинтэссенция Таиланда.

Позже рикша подвозит их к каналам вокруг Бангкока. Вид этого места производит на супругов невообразимое впечатление. Люди в двадцать первом веке живут по– прежнему в таких страшных и примитивных условиях! «Ужас!» – проносится мысль у саудовцев, привыкших к комфорту и богатству.

– Нет, нет, господа! – протестующее крутит головой Хамид, видя разваливающуюся лодку, в которую они должны сесть.

Марыся крепко прижимает дочь к груди.

– Категорически против, я не поплыву на чем-то таком с маленьким ребенком! Мы утонем!

– Что вы! Тут такие лодки плавают много веков! – зазывает хозяин лодки. – Даже не знаете, что вы теряете! Какие интересные вещи вы могли бы увидеть!

– Нищету, нищету и еще раз нищету! – отвечает Марыся по-арабски. – Thank you very much[351]! – С этими словами она быстро разворачивается и направляется к рикше.

– Подвезите нас на какую-нибудь остановку такси, – просит, уже измучившись, Хамид. – Пора возвращаться в отель.

– Если не хотите плыть, это зря, вы много потеряли, – рикша в раздражении: у него из-под носа выскользнула пожива, у него злой блеск в глазах. – Но давайте я завезу вас в одно место, которое вам, саудовцам, наверняка понравится.

Говоря это, он снова умильно улыбается и строит соблазнительную мину.

– Зачем мы признались? – винит себя Марыся. – Теперь он захочет содрать с нас шкуру.

Таец подвозит молодых туристов к красивому магазину золота в очень неплохой части города. На витрине выставлены изделия ювелирного искусства, которые украшены типичными для Азии узорами.

– Ты посмотри!

Марыся не слишком воспитанно показывает пальцем на подвеску с перламутром.

– Это в два или даже в три раза дороже, чем в Эр– Рияде, – возмущается она, но глаза ее блестят при виде необычного украшения.

– Не на бедного напала, если нравится, то купим, – Хамид почти впихивает ее в магазин.

– Ну что ты! – ломается жена, разумеется, страстно желая войти.

Супруги буквально через минуту стоят у входа, и сразу их окружает толпа услужливо кланяющихся женщин-продавцов. Они видят пару саудовцев, разглядывающих драгоценности, и одинокую женщину, одетую полностью в черное. Сквозь плотно закрывающую ее лицо вуаль видны только глаза. «Это действительно магазин, предназначенный для арабов с Ближнего Востока», – проносится в голове у Марыси.

С презрением она смотрит на женщин в абаях, совершенно их не понимая. Сама же она одета в полотняные бермуды и рубашку. «Как могут происходить перемены в Саудовской Аравии, если эти женщины, выезжая за границу, по– прежнему не хотят открывать лицо? Что за менталитет! – она неодобрительно кривит губы. – А может, традиция сильнее их и прогресса, охватившего весь мир?» – думает она через минуту, но потом сосредоточивается на чудесах, выставленных в стеклянных витринах.

– Ты посмотри, какой красивый браслетик! – показывает она мужу, который со странным выражением лица наклоняется над стеклом. – Как раз для Нади.

– Боюсь, что будет велик, – Хамид возражает, поминутно стреляя по сторонам глазами.

– Ну что вы! – продавец уже рядом с ними и показывает золотую побрякушку. – Это прекрасный подарок для девочки. Браслетик регулируется, он ей как раз, но и через пять лет малышка сможет его носить.

Она застегивает украшение на кругленьком запястье ребенка, и оказывается, что он сидит как влитой. Цепочка с запасными звеньями достает до наружной части.

– Ловко придумано, – радуется Марыся. – Какие чудесные фигурки из сказок Диснея! Первый раз вижу золотого олененка Бемби.

Она восторгается:

– И такие цвета! Как живой! Это какая-то специальная масса?

– Венецианское стекло, – поясняет продавец.

– Нравится? Так берем, – молниеносно решает Хамид.

– Хочешь что-нибудь для себя? – спрашивает он неприятным голосом, быстро идя к кассе.

– Нет, зачем мне? – Марыся удивленно хмурится, потому что ее не очень радует поведение мужа. «Может, он уже измучился», – приходит она к выводу.

Когда супруги покидают магазин, Хамид еще раз оглядывается и видит бешеные глаза арабки, стоящей в глубине, осматривающей всю семейку бен Ладенов.

– Достаточно уже блуждать по городу, – сообщает он в прохладном и удобном такси, везущем их в отель. – С меня хватит смога и толпы. Завтра устроим себе поездку за город.

Один день они посвящают осмотру Аюттхаи, что в восьмидесяти километрах от Бангкока. Это старая сиамская столица со святынями и древними руинами со знаменитой на весь свет аллеей каменных Будд. Несмотря на то что это исторический город, все разрушено и уничтожено, а опустевшие руины поглотились джунглями. Однако здешний стиль архитектуры позже вдохновил на строительство дворцов в Бангкоке. Родители и ребенок привыкли к толпе зевак и местных и отдыхают на свежем воздухе среди поющих птиц. Супруги много фотографируют и прогуливаются, держась за руки, как пара подростков. Целую серию фотографий отщелкали у Будды в дереве, где между корнями лицо бывшего индийского принца. Надя вообще не вникает во все это, потому что сразу оценила удобный слинг, в котором или спит, или ест, или развлекается. Ей не мешает зной, высокая влажность, потная рубашечка или мокрая пеленка. После осмотра достопримечательностей и расслабляющей прогулки на лоне природы саудовские туристы, следуя за толпой, выходят к одноэтажным домикам со множеством ресторанчиков, кафе и небольшому цирку, в котором выступают слоны, пони, обезьяны и акробаты. Все это под оглушительную музыку.

– Теперь, мои девочки, время обязательной езды на слоне! – Хамид показывает на большую очередь ожидающих и вереницу животных с корзинами на спине.

– Вот это коммерция! – комментирует Марыся, усаживаясь, а Надя, хлопая в ладоши, опасно наклоняется вперед. Девочка непременно хочет поймать слона за хобот, который тот, погоняемый вожжами, постоянно поднимает вверх. – Сколько же здесь этих животных?

– Кто их считал?

Хамид крепко держится одной рукой, а второй старается запечатлеть любимых девушек.

– Улыбочку! – выкрикивает он. – Сейчас буду снимать!

Пара сотен слонов преодолевает ежедневно путь через центр городка. Иногда так тесно от зверей, мотоциклистов, рикш и машин, что трудно разминуться. Часто движение останавливается, но никому это не мешает, все друг с другом милы, вежливы, кланяются и улыбаются.

Марыся же недовольна приключением.

– Все здесь должно быть так опасно?! Эти чертовски большие громадины вдобавок идут посредине дороги! Ах! – выкрикивает она, уже серьезно напуганная.

На панику жены Хамид реагирует смехом, потому что в езде на большом, как дом, слоне нет ничего угрожающего или рискованного.

– Любимая! Спокойно! – утешает он жену, которая от страха сжимает побелевшие губы.

Животные движутся очень медленно, плавно и грациозно, а на спине у них корзины для пассажиров, такие большие и глубокие, что их троих можно уложить.

После более чем получасовой поездки Марыся, как пружина, соскакивает со спины колосса на специальный высокий помост.

– Что ж, можем поставить галочку! – выкрикивает она счастливо, чувствуя наконец под ногами твердую почву.

– Мама, мама! Пачь, пачь!

Веселая Надя ничего не боится и протягивает ручки, потому что непременно хочет погладить большое животное. Перевозчик дает ей банан, и малышка подает его слону. Все: и туристы, и обслуга аттракциона – кричат отважной девочке «браво».

Отец вкладывает дочке в ручку банкноту, а слон хоботом осторожно берет и передает ее провожатому.

– Теперь дай это. Ну, они и выдрессированы! Как в цирке! – радуется Хамид.

После дня в Аюттхае молодые туристы так измучены, что им расхотелось гулять и осматривать достопримечательности. Они мечтают об отдыхе. Приходит желанный момент, которого ждали и Марыся и Хамид все время. Релакс и полная благодать. Теперь две недели они хотят лениться на острове Пхукет в заливе и местности с названием Камала.

Марыся не устает удивляться.

– Ну, мы удачно выбрали место! Оно прекрасно! Улет! – выкрикивает она.

Семь бассейнов посреди красивых четырехэтажных зданий. Купаясь в водоеме с пресной водой, они слышат шум волн.

– Признаю, – подтверждает счастливый Хамид. – Прекрасный, двух мнений быть не может. Но сколько ни примазывайся, это место тебе посоветовала мамочка, значит, это ее супервыбор.

– А я разве говорю, что нет?

Они резвятся, плескаясь в воде.

– Теперь она будет нашим trip advisor[352], – смеется Марыся во все горло, когда маленькая Надя, плавая в крылышках, надетых на кругленькие ручки, брызгает ей в лицо.

День состоит из подъема в последнюю минуту, чтобы поспеть на обильный завтрак, который сервирован в красивом ресторане на деревянной террасе тут же, у самого моря. Потом туристы проводят время, чередуя бассейн, спальню, гостиную с телевизором или бильярдом. Но через неделю им становится скучна полная бездеятельность, и они двигаются на покорение местности и окрестных поселков. Молниеносно пешком преодолевают все горки и холмы, идут туда, куда любящие комфорт туристы едут на арендованных скутерах. С маленьким ребенком они решают не рисковать и не ехать на двухколесном транспорте. Во время путешествия по местности, где много салонов для развлечений, массажа и пабов с караоке, супруги наконец находят место, где никто их не беспокоит и не предлагает секс. Это большой, как салон, ресторан с названием «Ганс Христиан Андерсен», принадлежащий красивому датчанину, род которого происходит от колониалистов. После бурной жизни работоголика он наконец осел в Камале и женился на красивой тайке, на двадцать лет моложе, чем сам.

– Наш ресторан предназначен для семей – спокойных, нормальных людей, которые приехали сюда, чтобы отдохнуть, а не заниматься псевдолюбовью с продажными, часто венерически больными тайскими девками.

Странно звучат эти слова из уст человека, у которого жена – местная. Это можно объяснить только тем, что супруга хозяина никогда не имела ничего общего с самой древней профессией в мире.

– Мы снова в family section, – весело хихикает Марыся.

Но место решительно отличается от заведений для семей в Саудовской Аравии. Оно очень яркое, с открытой террасой с видом на узкую запруженную улочку, и можно заказать нормальное (не безалкогольное) пиво «Чанг», которое распробовала Марыся.

– Что теперь будем делать? – спрашивает она, понимая, что они уже испробовали все местные развлечения. – Мы облазили все и знаем каждый камень и пальмовые листья на придорожных деревьях.

– Я видел в вестибюле отеля предложения морских прогулок.

«Хамид всегда найдет какой-то выход. С ним нельзя соскучиться», – радуется жена.

– Прекрасно! Куда? Чем? Когда? – забрасывает она его вопросами.

– Здесь тысячи островов, если захочется осмотреть все, дней в календаре не хватит, поэтому нужно выбрать.

– Ты уже наверняка знаешь, куда лучше отправиться.

– Думаю, что мы можем два дня посвятить путешествиям, – сообщает Хамид таинственным голосом. – Одно – на остров, где снимали фильм «Пляж» с Леонардо ДиКаприо, а второе – это так называемый остров Бонда, который показан в старом фильме семидесятых годов «Человек с золотым пистолетом». Предлагается сноркелинг[353], ланч и посещение нескольких других островков с чудесной, теплой и прозрачной водой.

– Отрыв башки! Супер! Едем, а то еще не сможем записаться на завтра! – загорается Марыся идеей. – Надя, amaj, amaj! – подгоняет она дочку, которая, сидя на высоком стульчике, ест рис, приготовленный на пару.

– Спокойнее, Мириам! Не надо пороть горячку!

– А что? Ты уже билеты купил? – глаза у нее блестят.

– Я не люблю толчею и стараюсь, где возможно, ее избежать, – поясняет он спокойно, взвешивая каждое слово, чтобы вызвать бóльший эффект. – Завтра стартуем в десять утра, но арендуем комфортную моторную лодку только для нас троих, – говорит он гордо, а Марыся, одобряя, забрасывает ему руки на шею и целует в обе щеки.

– Ты чудный! – выкрикивает она.

Для первого путешествия Хамид арендует моторку «Speedвoat» с тремя большими моторами «феррари». Молодые супруги не предполагали, что волны будут по три-четыре метра высотой и что это настолько экстремальное событие. Когда берег порта в Камале исчезает с поля зрения, лодка начинает подпрыгивать вверх-вниз, и все становятся совершенно мокрыми. Только Надя радуется и пищит от восторга, потому что, разумеется, не осознает опасности. Марыся при первом приступе паники думает, что если уж так глупо придется закончить жизни, то, по крайней мере, с достоинством и в хорошем настроении. Она смеется как сумасшедшая, верещит громче дочери и забавно размахивает пакетиком для блевотины, которую держит в руке.

Хамиду, как каждому мужчине, бурное путешествие очень нравится.

– Прекрасно, правда? Ну и прыжки! – старается он перекричать рев моторов.

– Не знаю, задница полностью отбита, – Марыся со смехом и болезненным выражением на лице в очередной раз хлопается попой о твердую обшивку дивана.

– Они в таких условиях или даже худших возят туристов каждый день. Нечего бояться, ведь они знают, что делают. – Ее муж указывает подбородком на старую, высохшую лодчонку.

– Но ланч на этой лодке я есть не буду, – женщина отрицательно мотает головой. – Уже и так у меня все в горле колом стоит, я держу содержимое желудка зубами, – она делает забавное выражение лица.

– Обед у нас в ресторане на красивом пляже. Хорошо будет!

И действительно. Пляж из фильма с ДиКаприо представляет собой небольшую полосу песка, забитую людьми. Но посещение острова, созерцание обезьян, объедающихся бананами, или мангровых зарослей, до половины прикрытых водами лагуны, компенсировали первое разочарование.

Молодые супруги возвращаются вечером уставшие, но очень довольные. Не вспоминают даже о волнах сегодняшнего сумасшедшего дня. Надя половину дороги проспала, поэтому путешествие ее не утомило. И она, и ее мама загорели и стали словно мулатки. Девочка выглядит прекрасно: смуглое личико, обрамленное светло-рыжими вьющимися волосами, голубые глаза, как у бабушки Дороты. Когда они отправляются на ужин в ресторан отеля, все кельнеры хотят ее погладить и поносить на руках, такая она хорошенькая.

Первое путешествие на моторной лодке немного взбудоражило супругов, поэтому на вторую вылазку они отправляются на прогулочном катере. Туристы им не мешают, наоборот. Сейчас бен Ладены заводят новые знакомства, а Надя, как обычно, производит фурор.

Пожилой американец ерошит девочке волосы.

– С генами не поспоришь! Эта твоя мамочка, должно быть, крепкая женщина, – сообщает он Марысе, которая кивает головой.

– Вы даже не представляете насколько, – признает она его правоту, с гордостью посматривая на Хамида, но он – о чудо! – избегает ее взгляда.

После того как супруги поставили галочку рядом с очередным мероприятием, называющимся Остров Бонда, на который туристы буквально молятся, катерок направляется к поселку на воде и чудесному огромному пляжу. После обеда они лежат на солнце, удивляясь спокойному бирюзовому морю. Супруги вытягиваются на полотенцах на пляже, а между ними – их маленькая дочь, которая, устав от солнца и плескания в воде, сладко спит, губки ее сложены, словно для поцелуя. Слышно только ее тихое посапывание. Зонтик бросает тень и закрывает супругов от лучей жгучего солнца. Хамид смотрит на жену, та закрыла глаза и отдыхает. Ее длинные ресницы бросают тень на загоревшие щеки, а связанные на макушке вьющиеся волосы спадают локонами ей на плечо. «Какая же она красивая, – думает он. – Самая красивая женщина на земле». Но на его лице не видно радости, что эта красотка – его избранница. Наоборот. В глазах у него читается невыразимая грусть.

Марыся лениво открывает глаза.

– Эй-эй! Что такое? – спрашивает она, глядя с беспокойством на мужа, потому что его меланхолия не ускользает от ее внимания. «Что же его тревожит?» – думает она, так как во время совместного отдыха, находясь целыми днями вместе, замечает его состояние.

– Да? – быстро моргает Хамид, словно хочет очнуться от очень плохого сна.

– Почему ты такой мрачный? Что тебя гложет?

– Ничего, любимая, – улыбается он грустно.

Марыся озорно тянет за верх его спортивной кепки.

– Эй! Расскажи мамочке! В чем дело? Я ведь вижу, что что-то не так!

– Мне просто жаль отсюда уезжать, – врет Хамид и не краснеет. – Здесь так красиво!

Он садится и смотрит на волны, тихо бьющие о берег.

– Трудно сейчас в запыленном жарком Эр-Рияде.

Жена немного успокаивается, слыша логическое объяснение, так как она тоже хотела бы здесь дольше побыть. Но сердцем она чувствует, что это только часть правды.

– Что бы ты сказала, если бы мы завтра в последний вечер выбрались в паб с караоке? – предлагает Хамид. – Мы видели в городке такой большой, уютный.

– А Надю куда?

– Твоя же мама говорила, что есть возможность нанять на пару часов няню. Это проверенные девушки и наверняка смогут занять ребенка.

– А разве знаю? – Марыся колеблется. – Незнакомые женщины, Надя может им устроить концерт.

– Любимая! В восемь вечера малышка будет спать, а девушка нужна только для того, чтобы посидеть и посмотреть за сладко спящим малышом, – убеждает ее Хамид.

– Гм! С удовольствием бы пошла, – признается жена. – Сделаем так. Если Надя уснет без проблем, то идем, а если будет капризничать, то остаемся и проведем последний вечер только вдвоем. Тоже будет прекрасно.

– Ну, хорошо.

– Может, наконец расскажешь мне, чем ты на самом деле обеспокоен? – говорит она, нежно гладя мужа по щеке. – Искренне и до конца.

«Моя ты любовь! – думает Хамид. – Так как ты мне ничего не рассказала, так и я должен жить, не признаваясь тебе, что о чем-то знаю. Я должен это делать, если мы и дальше хотим быть вместе. А как я могу хотеть бросить любимую женщину и самого дорогого моему сердцу ребенка, мою доченьку? Почему так жестока судьба?! – спрашивает он самого себя, не находя ответа. – Почему я должен был об этом узнать?! За что мне это? Жил бы себе в блаженном неведении до конца своих дней как счастливый рогоносец, а теперь меня ждет самоистязание и боль».

«Мириам, Мириам, как ты могла!» – кричит его кровоточащее сердце.

Похищение

Ламия выкупает авиабилеты на самые комфортные авиалинии. Разумеется, это авиалиния Эмиратов. На рейс в Дубай она бронирует себе билет в первый класс, а для Рама – в эконом. Но потом из Дубая в Бангкок они оба летят в комфортной части самолета. Рам надел новый костюм от Армани и теперь выглядит, как азиатский бизнесмен. Ламия задумалась, откуда у тайского слуги столько денег на дорогую шмотку, «Ролекс», перстень и тяжелый золотой браслет. Ответ вертится на языке: все это ее деньги, которые он якобы перевел на строительство отеля. Принцесса в ярости кусает губы, но в нынешней ситуации не может позволить себе взорваться и поссориться. Если так пойдет и дальше… То что? То что она сделает? Она расстроена таким положением, когда вдруг из госпожи превратилась в подругу. Ее посещают черные мысли.

– Думаю, первую ночь тебе стоит провести в отеле, – рассуждает Рам, когда они ждут в аэропорту Дубая багаж.

– Ты так думаешь? Разумеется, у меня отель зарезервирован, растяпа! – принцесса, несмотря на незавидные обстоятельства, не в состоянии изменить тон. – «Сиам Кемпински», говорят, вполне неплох.

– Да уж, – криво ухмыляется таец. – Более дорогого в городе не нашлось?

– Нет, не нашлось, – иронизирует Ламия. – Не имею желания отказываться от стандарта, к которому привыкла.

– Это будет тяжело, ведь мой отель…

– Наш отель! – резко перебивает она, цедя сквозь зубы.

– Наш отель будет максимум трехзвездочным.

– Это плохонько, плохонько, – кривится она презрительно. – В таком случае предлагаю поселиться в съемных апартаментах. Я в люксе: не люблю примитивизм и пауков, ползающих по стенам.

Рам промолчал, глотая очередное проявление неуважения, отдавая себе отчет, что до окончания строительства его отеля еще много чего недостает, а эта женщина – его копилка, из которой он решил брать деньги, пока удастся. Он сам прекрасно знает, какой суммой она располагает, но надеется, что в будущем чертовка получит большое наследство.

Отель «Кемпински» действительно прекрасен и условиями, и тем, что близко расположен к торговому центру и скоростной железной дороге. Предлагает просторные номера и апартаменты с отдельными балконами. Все помещения обставлены в современном стиле с тайскими элементами, оборудованы аудио-видео-системами, есть Интернет, аппарат для приготовления кофе и чая, сейф и мини-бар. Ламия уже предвкушала, как отправится расслабиться в тренажерный зал, воспользуется спа-салонами мирового класса у бассейнов, расположенными в живописной парковой зоне на территории отеля. На ресепшене принцессу обслуживают по высшему классу и со всеми почестями, как будто она прилетела в Таиланд с официальным визитом. Рама, несмотря на прекрасную одежду, принимают за слугу или телохранителя, поэтому никто не предлагает ему в знак приветствия напиток или пирожные. Ламия арендовала эксклюзивные апартаменты «всего» за пятьсот долларов в сутки. Так как ни одна кредитная карточка не работает из-за того, что семейка после последней выходки заблокировала такую возможность, она оставляет на ресепшене денежный залог в размере трех тысяч долларов. В результате персонал кланяется ей еще ниже.

– Неплохая комнатушка, – говорит женщина, входя в просторный, площадью семьдесят квадратных метров номер, состоящий из спальни и гостиной.

Она открывает балконную дверь и осматривается, замечает гостей, плещущихся в бассейнах.

– Пейзажик тоже очень симпатичный.

– Еще бы.

Рам не знает, как себя вести, потому как ему не было предложено поселиться в этом раю на земле.

– Так я пойду, – сообщает он.

– Стой! Подожди! Открой мне сейф! – приказывает принцесса.

Услужливая натура побеждает гордость тайца, который начинает изучать инструкцию.

– Уже делаю.

– Теперь набирай код, – говорит он через минуту, повернувшись спиной к тайнику в шкафу.

– Окей, можешь идти. А когда вернешься? – спрашивает она, и с его души словно камень падает.

– Через два-три часа, – сообщает он, улыбаясь от уха до уха. – Знаешь, тут страшные пробки.

– Я взяла вторую карту, кодирующую дверь номера для тебя. Если вдруг я буду в бассейне, ты войдешь без проблем.

Принцесса вручает ему пластиковую карту.

– Если поторопишься, то поужинаем вместе в ресторане в саду. Я читала, что тут потрясающая кухня.

– Ну, тогда я уже лечу! – довольный Рам буквально выбегает из комнаты.

Ламия не меняет своего отношения к мужчине, чувства к нему давно сгорели дотла. Ей просто не хочется в одиночестве сидеть за столиком и блуждать в незнакомом месте. Пока она здесь с кем-нибудь не познакомится, не установит контакты со стоящими людьми, она обречена общаться со своим бывшим слугой. «Кроме того, мы должны быть союзниками, – поясняет она себе, не желая допустить мысли, что она так низко пала. – Всегда лучше чувствовать себя владелицей недвижимости, а не изгнанницей», – думает она, распарывая широкий кожаный пояс, в котором перевезла более ста тысяч долларов. Все свое состояние в наличных и драгоценные украшения она помещает в сейф, переодевается в купальник и пестрое прозрачное платье и идет в салон «Эксклюзив-лаунж», где гостям, арендующим апартаменты, подают холодные закуски и напитки.

* * *

Рам, несмотря на обещание, вернулся довольно поздно, и Ламия начала ужин без него. Она так злилась, что не обратила внимания на непонятное выражение лица мужчины, поясняя его унылое настроение выговором, который ему сделала. Все гости вокруг прекрасно развлекаются, и наконец после нескольких восточных напитков у сообщников тоже улучшается настроение.

– Так что? Едем смотреть наш отель? – спрашивает принцесса на следующий день, бодро вскакивая с кровати.

– Вначале, пожалуй, надо позавтракать, – отвечает таец без энтузиазма. – Мы в дорогом номере, наверняка завтрак будет так же прекрасен, как и все в этом отеле.

– Ты прав, ты прав!

У Ламии сегодня исключительно хорошее настроение, потому что она довольна поведением обслуги и, благодаря некоторым контактам прошлого вечера с приезжими, видит, что действительно в этой стране хорошо относятся к иностранцам.

– Но сразу же после того, как поедим, отправимся на разведку.

С воодушевлением и оптимизмом, которого не было с незапамятных времен, она шлепает в ванную, где дажемурлычет что-то под нос под душем и всего через пятнадцать минут уже готова выйти.

– Подожди, возьму немного денег на случай, если мне на глаза попадется что-нибудь стоящее.

Она открывает сейф, извлекает стопку банкнот и любимую подвеску от Хамида. «Тут я могу ее носить, ведь он этого не увидит», – с грустью думает принцесса. Но, отряхнувшись от меланхолии, бежит к двери.

– Есть ли смысл брать такси, если, говорят, на скоростном поезде мы быстрее пересечем город? – спрашивает Ламия удивленно.

– Один раз можно себе позволить, тем более что время позволяет и у нас есть еще пара часов до часа пик и по дорогам можно проехать, – поясняет Рам, которому хочется как можно позже добраться до своего отеля, о котором он многие годы пребывания в Саудрвской Аравии мечтал. Каждую копейку он отсылал брату, полностью доверяя ему. В последнее время это уже были не копейки, потому что принцесса необдуманно перевела на его счет сумму, огромную даже по саудовским меркам, не то что по таиландским. До вчерашнего дня он был убежден, что здание уже закончено. Думал, что остались лишь косметические работы, поставить кровати – и его туристический бизнес каждую минуту может двинуться на всех парах.

– Почему ты такой печальный? – Ламия недовольно замечает скверное настроение друга.

– Наверное, из-за того, что открытие отеля откладывается, – уклончиво и осторожно признается Рам.

– Не понимаю! Как это?! Ты говорил, что через месяц, максимум два уже сможем перерезать ленточку на открытии. Вроде бы уже даже интернет-сайт делается! – возмущается принцесса, нервно сжимая кулаки.

– Брат инвестировал мои деньги в другое предприятие, – признается наконец таец.

– Что?!

– Он построил себе огромный дом, и то до половины, а остальное время возит туристов по каналам. Так он распорядился моими средствами.

– Как это возможно?! Убить негодяя! – кричит Ламия во все горло, а таксист от неожиданности уменьшает скорость и пораженно смотрит в зеркало заднего вида.

– Что уже пора? Что произошло? – хочет он наконец-то выяснить.

– Сама увидишь и, может, что-то посоветуешь. Ты ведь умная и образованная, – щекочет ее самолюбие Рам.

– Черт возьми! Если ты думаешь, что я в этот твой бизнес, вилами по воде писаный, инвестирую еще хоть копейку, то глубоко ошибаешься!

Мужчина опускает голову, поджимает губы, которые вмиг становятся абсолютно белыми, и ломает пальцы. Они едут молча почти час и наконец подъезжают к пристани, полной старых лодок с большими ржавыми моторами. Все перевозчики, как по команде, стараются заполучить приличную клиентку.

Но Рам кричит на родном языке, достает мобильный телефон и что-то по нему говорит. Через десять минут подплывает посудина, которая выглядит лучше, чем остальные, но все равно не первой свежести.

– Это мой брат Алак, – представляет Рам маленького сухопарого человечка в широких штанах и расстегнутой рубашке, который на вид кажется отцом Рама или даже дедом.

Таец протягивает ей руку, но Ламия смотрит на него, как на сумасшедшего, и без чьей-либо помощи садится в раскачивающуюся, перекосившуюся лодку.

– Далеко еще? Он что, проводит мне экскурсию по каналам или везет, куда надо? – спрашивает она гневно. – Меня вообще не интересуют беды и нищета твоей страны. У меня уже нет благотворительной организации, чтобы субсидировать оборванцев, – честно выражает она свое мнение по поводу такой деятельности. – Что за дерьмо! Что за малярия!

– Посмотри на ту красивую буддистскую святыню, – Рам показывает пальцем на сооружение в красно-зеленых цветах с золотыми украшениями. – Смотри, какой смешной дракон венчает крышу и фасад.

– Это дерьмо меня не интересует! Эй! Глянь лучше на эту красивую толстую крысу, сидящую на набережной! – принцесса взрывается истеричным смехом, кривясь от отвращения. – Здесь что, люди живут?

Она показывает подбородком на старую женщину, которая что-то стирает в грязной воде, вероятно, какие-то тряпки, сменную одежду.

– Это их дом, – признается азиат, а Ламии кажется, что он говорит с гордостью в голосе. – Здесь живет половина всех жителей этого города. Здесь есть рестораны, дискотеки, публичные дома…

– Если вы непременно хотите подцепить сифилис или СПИД, приходите сюда! – саудовка потешается вволю. – В квартале красных фонарей у тебя только один шанс к десяти, а здесь гарантированы сто процентов.

При демонстрации всех этих «прелестей» глаза принцессы делаются все больше и темнее. Она мечет искры и не ожидает от предприятия Рама ничего хорошего. «Что он теперь выкинет? – в панике думает она. – Денег хватит, может, на год, и то придется затянуть пояса. Надо будет отказаться от отеля и снять какую-то клетушку в городе. И что дальше? Что будет со мной?» Принцесса вообще не рассматривает возможность работать по профессии или что-нибудь делать, только тратить деньги семьи. Она привыкла к этому, и тяжело изменить привычки взрослой, капризной и испорченной богатством женщины.

– Или ты вначале хочешь выпить чаю? – предлагает Рам после того, как перекинулся словами с братом.

– Где, например? На террасе на палках с теми элегантными женщинами?

Ламия показывает на стирающую полуголую тайку, мимо которой они проплывают, которая счастливо и весело машет проплывающим руками.

– Может, предложишь еще охладить ноги в этом дерьмовом канале, где крысы кролем плавают?

– Не будь такой брезгливой! – мужчина не выдерживает и повышает голос. – Я говорил тебе, где будет стоять отель, поэтому не надо делать вид, что для тебя это шок. Здесь самое дорогое жилье, и туристы очень охотно останавливаются именно в этом месте, полном дерьма и крыс. Это самый настоящий Таиланд, квинтэссенция Бангкока и Востока.

– Прекрасно! Но твоего отеля что-то не видно, – с издевкой произносит принцесса. – Покажи же мне его, и вернемся к цивилизации.

– Собственно, это он и есть.

Лодка останавливается, и Рам указывает на бетонные сваи в воде и поставленный на них каркас единственного этажа. Видно, что строение начато много лет тому назад, потому что все буквально рассыпается. На немногочисленных стенах граффити, везде лежат горы мусора и пустых бутылок.

– Прекрасно!

Ламия отводит взгляд и глубоко вдыхает через нос, стараясь усмирить расшалившееся сердце.

– Немедленно отвези меня в отель! – приказывает она.

Когда она входит в апартаменты с Рамом, который молчит и еле тащит ноги, их глазам предстает комната, где все перевернуто вверх дном.

– Wallahi! – кричит принцесса, бегом бросается к шкафу и видит открытый пустой сейф. – Боже мой! Боже мой! – вопит она и рвет на себе волосы.

– Ты это сделал? – подскакивает она к тайцу с кулаками, который стоит как вкопанный, не в силах сделать ни шагу.

– Каким образом? – говорит он сдавленным голосом. – Мы все время были вместе.

– Тогда кто? Кто сюда смог пробраться? Ведь код на двери открывается карточкой! Ее невозможно подделать!

Рам тянется к заднему карману брюк и не находит бумажника. Он закрывает глаза и от бешенства скрипит зубами.

– Меня обокрали, – сообщает он шепотом.

– Кто? Где? Какой дурак держит кошелек в заднем кармане?! – у принцессы нет сил проверить, что еще взято из номера, а что осталось. «Остались мне только каналы, – плачет она. – Остались мне только только только каналы». Она тяжело опускается в кресло и смотрит пустым взглядом в никуда.

* * *

В тот же самый день Ламия выселяется из отеля, не информируя, что ее обокрали, потому как не хочет светиться в полиции. Что бы это дало? В комнату мог бы войти кто угодно, у кого на руках карточка, которую легкомысленный Рам потерял вместе с кошельком, в котором была еще наличка и банковская платежная карточка. Принцесса, слава Богу, взяла с собой пару тысяч долларов и спрятала немного украшений под подкладкой чемодана. Она решает как можно быстрее обратить это в деньги. С этой целью Рам на старом сломанном автомобиле отвозит ее в ювелирный магазин для иностранцев. Девушка решает не нарушать инкогнито, поэтому надевает черную абаю и никаб, оставляющий открытыми только глаза.

– Хорошие цены, – шепчет она своему товарищу по несчастью.

– Как это хорошие? Страшно дорого, дороже, чем в Саудовской Аравии, – удивляется таец.

– Ты идиот! Если так дорого стоят такие никудышные изделия, то мне соответственно заплатят за мои вещички. Надо было привезти сюда все украшения, а не отдавать за бесценок в Эр-Рияде.

– Посмотрим.

Рам не надеется, что все будет просто, потому что со дня приезда на родину все его разочаровывает и выводит из себя.

В определенный момент в магазин входит пара арабских туристов с ребенком на руках. Сначала Ламия не обращает на них внимания, увлекшись осмотром выставленных в витринах изделий, но через минуту слышит знакомый голос. Она каменеет и задерживает дыхание, чтобы позже громко выдохнуть «Это какой-то рок, – говорила она себе, изо всех сил сдерживая подступающие слезы. – Это какой-то кошмар, это кара за грехи! Она дрожит всем телом, крепко держась за стеклянную витрину. Эта стерва, эта молодая стерва и по-прежнему с ним! Счастливая, улыбающаяся, любимая! Как же я ее ненавижу! Как же презираю! Она мне отвратительна!»

Она медленно поворачивается, но не может удержаться, чтобы не посмотреть на любимого. Ее взгляд пересекается со взглядом шокированного Хамида. Мужчина замирает и презрительно смотрит в знакомые ему черные, как ночь, глаза – зеркало души своей бывшей подруги. Он читает в них, как в открытой книге, и кроме отчаяния и огромной любви видит и бешеную ненависть. Он быстро покидает магазин, таща свою ни о чем не подозревающую жену к выходу. Их дочка смеется, и ее голосок разносится по всему магазину, как звук жемчужин, сыплющихся на стекло.

* * *

– Почему Пхукет? Можешь мне объяснить? Билеты на самолет страшно дорогие, а иностранных туристов там не больше, чем в соседней Паттайе! – Рам бунтует против все более глупых идей принцессы.

– Ты просто безмозглый! – говорит ему Ламия. – В Паттайю приезжают молодые тусовщики, чтобы отрываться на дискотеках, хлестать алкоголь и поднимать перья и заниматься сексом с вашими молоденькими девицами. Там никто не даст мне ни копейки за роскошь, потому что они сами все быстро спускают. Зато на острове Пхукет останавливается высокий класс – люди богатые и из соответствующих сфер, которые приехали элегантно отдохнуть и провести время. Там меня ждут клиентки, – говорит она.

– Откуда у тебя такая осведомленность? – поражается он.

– Есть такие вещи, как Интернет и блоги. Оттуда можешь узнать обо всем, даже о том, сколько стоит доза гашиша или пятнадцатилетняя тайская проститутка.

– Да уж.

Рам замолкает, потому что Ламия постоянно издевается над царящими в его стране обычаями и укоряет его за распущенность Таиланда.

– Билеты я уже купила, – сообщает она. – Air Asia, говорят, очень неплохая местная авиалиния. По сто долларов с человека – это, наверное, не слишком дорого?

– Зависит от того, сколько у тебя денег, моя госпожа, а твои запасы устрашающе тают.

– Не заглядывай, дорогой, в мой кошелек. Если бы не ты и твой братишка, мы были бы сейчас богаты. Кроме того, каким-то чудом кто-то совершенно без проблем открыл сейф, а? Откуда он знал пароль? Может быть, все это твои проделки? – озвучивает Ламия свои подозрения.

– А ты взяла с собой ключи от сейфа, которые лежали на полке возле денег? – спрашивает Рам ехидно. – Или, может, закрыла их внутри сейфа?

* * *

Принцесса не отвечает, потому что только сейчас ощущает, насколько она легкомысленна и рассеянна. Она была так довольна собой и так глупо спешила в бассейн, что все другое просто вылетело из ее головы.

– Вор не мог пробраться с улицы. Наверняка когда молодая уборщица из любопытства отворила сейф ключом и увидела такое богатство, то долго не думала. Работая в отеле, она до конца своих дней не заработала бы таких денег, поэтому… претензии можешь предъявлять только к себе.

– Так или иначе, билеты уже выкуплены, – заканчивает разговор Ламия.

Она поворачивается к Раму спиной и смотрит в грязное окошко небольшого трехзвездочного отеля на окраине, в котором они решили остановиться. Она видит только узенькую улочку, заполненную по обеим сторонам торговыми лотками с уличной едой. Принцесса впадает в отчаяние, потому что шаг за шагом погрязает все больше и больше и постоянно должна препираться со своим другом. Поэтому она бежит от реального мира в мир фантазий. Видя, словно наяву, лицо Хамида, она мечтает: «Может, еще раз его встречу? Какое это было прекрасное время, когда мы были вместе. Еще ничего не боялись, постоянно рисковали, сходили с ума от машин, валяли дурака. Держались за руки, несмело и чувственно целовались, прикасались друг к другу».

Она впадает в сентименты, а в ее глазах стоят слезы. «С ним я могла бы быть нормальной женщиной и порядочным человеком. А кем же я стала? Я, принцесса, сижу в дешевом отельчике с бывшим слугой в роли любовника!»

Она осознает свое положение. «Я простая потаскуха! Я никто! Никто! А та кретинка Мириам купается в роскоши с моим мужчиной под боком, мужчиной моей жизни! Еще и ребенок есть! А мне пришлось своего убить, потому что не было шанса выжить, потянул бы меня за собой на тот свет, – она тихо плачет, опустив голову. – Я этого не выдержу!» Она кусает пальцы до боли. «Не перенесу! Как только увижу эту стерву, выдеру ей глаза, а эту их рыжую куклу с удовольствием утоплю в канале. Сделала бы в конце концов хоть какое-то доброе дело». Принцесса улыбается криво, с безумным выражением лица. «Подкормила бы вечно голодных крыс». Она взрывается истеричным смехом. Рам презрительно на нее смотрит и выходит из комнаты, хлопнув дверью.

* * *

Ламия с Рамом ранним утром прибывают в Пхукет – столицу одноименной провинции. У них нет никакого плана. Взяв такси, они просят повозить себя по городу. Принцесса, видя толпы веселых, пьяных, вульгарых молодых людей с досками для серфинга под мышкой или с приспособлениями для подводного плавания, кривит губы. Понимает, что ошиблась.

– Вы уже нашли, где остановиться? – обращается к пассажирам водитель. – Здесь не самое интересное место. Лучше на острове. Это Камала – тихий прекрасный залив. Там останавливаются такие элегантные люди, как вы.

– Ты так считаешь?

Принцесса уже знает, что в этом убогом месте она свой план не реализует.

– У моей сестры очень приятный пансионат с видом на море, – предлагает он. – Могу позвонить и спросить, если ли у нее свободные номера.

– Не наглей! – не выдерживает Рам, видя, что шофер хочет воспользоваться случаем и по сути типичный посредник. – Сезон почти закончился, все комнаты пустые.

– Вы, наверное, не из этой отрасли! – возмущенный шофер смотрит прямо в глаза. – Сейчас наша страна стала настолько популярной, что туристы со всего мира не перестают приезжать. Даже во время муссонов сидят тут и прекрасно развлекаются. Так что? – обращается он к девушке, не отказываясь от мысли подзаработать. – Отвезти?

– Отвезти, – решает принцесса, а Рам только заводит под лоб глаза: эта разорившаяся баба по-прежнему думает, что ей здесь рады. Это начинает действовать ему на нервы.

Они едут по горному серпантину уже почти час. Пассажиры все больше засматриваются на морское побережье. Каждую минуту перед их глазами открываются то плантация пальм, то бухточки с разбросанными при них бунгало, резиденциями и дорогими отелями. В какой-то момент водитель внезапно поворачивает руль вправо, проезжает у огромного здания и направляется к низкому строению. Такси медленно ползет по мостику, переброшенному через канал, затем снова поворачивает и останавливает возле маленького белого домика, который стоит буквально в двухстах метрах от пляжа. Вход в пансионат со стороны запруженной улицы, но есть второй вход, для гостей, со стороны моря. С этой стороны все окна и балконы выходят на маленький бассейн, у которого стоят белые пляжные топчаны и столики.

– Ну, как вам? – довольно спрашивает таксист.

– Вполне, – Ламия утвердительно кивает головой.

– До моря близко, до дискотеки в центре – тоже, а с другой стороны улицы – магазин «Теско», где можно присмотреть подешевле еду или косметику. Жить – не умирать! Еще захотите продлить пребывание!

– А что это за большое здание, которое мы проезжали? – интересуется принцесса.

– А! Это отель для богачей, «Kamala Suprime Beach Resort», – говорит шофер с неодобрением. – Там сутки стоят сто пятьдесят долларов!

Он возмущается:

– Это грабеж средь бела дня, но все же если находятся доверчивые люди, то пусть платят. А в этом пансионате вы заплатите только пятьдесят долларов за сутки за то же самое и семейную атмосферу.

Таец болтает глупости, продолжая нахваливать место, и принцесса закипает, потому что мечтает остановиться в соседнем роскошном отеле, а не в побеленном бараке над каналом. «Что делать? Я еще все наверстаю! Еще встану на ноги!» – она старается вдохнуть в себя надежду, хотя и чувствует, что все уже кончено.

После быстрого вселения Ламия, морща нос, выходит из провонявшей сыростью влажной комнаты. Она решает сразу же приступить к делу. «Посмотрим, какие люди сюда приезжают, останавливаются, – думает она. – Может, он…»

Это проносится у нее в голове, а сердце бьется сильно, как птица, вырываясь из груди. Нет, это невозможно! Не бывает таких совпадений!

Элегантно одетая принцесса бродит по пляжу вдоль и поперек, вначале осматриваясь и наблюдая. Она с отвращением смотрит на грязные варунги[354], которые даже здесь работают, предлагая блюда местной кухни, которые, для непривычной к азиатским приправам принцессы, просто воняют. Но возле каждого из них выстраиваются очереди из иностранцев, которые шутят между собой о недостатке гигиены и возможности подцепить какую-нибудь противную азиатскую бактерию или вирус. Перед отелями или отелями-курортами, расположенными на побережье, расставлены специальные топчаны или бамбуковые столы на берегу моря, на которых лежат женщины и мужчины и с удовольствием принимают расслабляющие массажи. Каждую минуту к ним подходят местные торговцы и предлагают купить изделия ручной работы, подвески, браслеты из жемчуга, ракушки или полудругоценные камни, резные тарелочки, другие изделия и даже типичных для арабских стран деревянных верблюдов. Оборванные и грязные торговцы – преимущественно дети, которым легче вызывать жалость у богатых туристов и наскрести пару монет. Товары стоят от пятидесяти центов до пяти долларов, но, несмотря на это, их отгоняют, как назойливых мух.

Ламия наконец решает сделать первый, самый трудный шаг и присаживается к старой толстой немке.

– Не хотела бы госпожа выбрать себе действительно красивую вещь? Весь товар высшего качества, не местный домодел.

Она говорит по-английски и показывает пальцем на детей, составляющих невыгодную ей конкуренцию.

– Товар с Ближнего Востока от самого лучшего ювелира Саудовской Аравии, – взвешивает она слова.

У собеседницы по-прежнему такой вид, как будто она не понимает, о чем речь.

– Entschuldigen Sie, bitte[355], – немка хмурится, глядя с удивлением на беспокоящую ее девушку. – Что?

– У меня прекрасные изделия, – принцесса извлекает драгоценности, а немка гневно на нее смотрит.

– Неужели здесь, черт возьми, человек не может спокойно отдохнуть?! – кричит она, размахивая руками. – Охрана! Теперь к толпе детей добавилась еще какая-то цыганка! Заберите ее отсюда!

Ламия таращит глаза на такое чудовище, но, видя направляющихся к ней двух полицейских, быстро прячет побрякушки и удаляется от бешеной бабы. Она подходит еще к нескольким отдыхающим, но уже осторожно, на расстоянии вежливо спрашивает их. Ее отгоняют пренебрежительным взмахом руки, так же как и детей-попрошаек. Постепенно от ее оптимизма не остается и следа. Только горечь поражения. Она решает больше не ходить с протянутой рукой и полагается на судьбу. «Что будет, то будет», – решает она, сокрушенная очередной неудачей. Большую часть времени она проводит, путешествуя по окрестным горам и лесам, либо лежит на пляже. Однако деньги тают с устрашающей скоростью и нет никакого способа их приумножить.

– Надо возвращаться в Бангкок, – говорит через пять дней Рам тоном, не терпящим возражений. – Скоро у нас не останется даже на билет!

– Нет еще, – возражает Ламия. – Еще все может поправиться. Увидишь, судьба наша переменится, я это чувствую. Завтра еще раз попробую что-то продать, может, следующие приезжие будут к нам более благосклонны.

– Ты с ума сошла? Ходишь, как нищенка, и продаешь всякие безделушки. Все считают, что все это либо подделка, либо краденое. Или ты, идиотка, хочешь побывать в тайской тюрьме?! Поверь, азиатские задницы еще хуже саудовских, – предостерегает Рам. – А у твоей семейки здесь уже нет связей, она не вытянет тебя за уши из очередного дерьма.

Рам до боли откровенен, и, выслушав его грубые слова, женщина бледнеет.

– В конце концов, чего мы вообще хотим? – гогочет он противно.

– А что нового и хорошего ждет нас в Бангкоке? – напряженно спрашивает она сдавленным голосом.

– Брат одолжит мне денег на авиабилеты в Саудовскую Аравию! Вот что! Вернешься домой, моя принцесса! – иронизирует таец. – Все очень обрадуются, что ты вернулась!

Он взрывается раскатистым смехом.

– Дай мне еще пару дней…

– Завтра я выезжаю, – сообщает бывший слуга. – Ты как хочешь, можешь оставаться.

Он уходит и оставляет женщину одну.

Вторую половину дня Ламия проводит на пляже, бродя без цели. Она боится к кому бы то ни было подходить, чтобы ее не отгоняли и не считали бродячей собакой. Она поминутно озирается, наблюдая за беззаботной жизнью богатых туристов. И вдруг она видит высокого мужчину, походка которого ей так хорошо знакома. Нет! Это невероятно! Не может быть! Чудес не бывает! Она часто сглатывает, нервничая. «Может, подойти и попросить, чтобы он одолжил немного денег? Может, купит для жены украшение, которое когда-то подарил мне?» – тысячи мыслей проносится у нее в голове. «Что за бред!» – отвечает она сама себе. – Я обманула и его, и ее. Для них я преступница, обманщица, злодейка… все самое худшее». Она тяжело дышит, от злости кровь бьет ей в голову. «Не дам им отсюда уехать! – решает она. – Не позволю им быть счастливыми, когда я на дне. Что будет, то будет! Потом могу убить себя!» – принимает она окончательное решение, но предстоящая месть греет ей сердце и добавляет бодрости. Она осторожно подкрадывается и видит, как Хамид входит в арендованные апартаменты со стороны бассейна и сада. Через мгновение вся семья бен Ладенов направляется в ресторан, а потом – нежиться на солнце. Ламия, стоя неподалеку под кустами олеандра, слышит только отдельные слова: «няня», «караоке», «вечером». Ламия не чувствует голода, стыда или страха. Она уже все решила. Принцесса мчится к своему плохонькому пансионатику, чтобы освежиться, приодеться, взять абаю и по дороге продумать искусный план. «Это сразит их наповал! – радуется она. – Это смертельно их ранит! Смертельно».

Она сидит на стуле у бассейна и наблюдает за приготовлениями Хамида и Марыси. Она видит, как в апартаменты входит молодая девушка, низко кланяется, складывая руки на груди, согласно кивает, а через минуту супруги выходят через другую, внешнюю дверь. Ламия выжидает пятнадцать минут и, видя, что никто не возвращается, а няня удобно усаживается в гостиной, отправляется искать вход со стороны холла. Она идет уверенно, как постоянная посетительница. Голову держит высоко и гордо улыбается. Она осторожно стучит в дверь. Через минуту тайка открывает, с интересом глядя на девушку в черной абае.

– Здравствуйте, – Ламия бесцеремонно входит, толкая дверь бедром. – Мой брат уже ушел? К сожалению, не смогла с ними отправиться на остров развлечься.

– Я ничего не знаю, – отвечает удивленная и немного напуганная девушка. – Господин ничего не говорил.

– Ничего страшного. Посижу с ребенком, подожду их, – саудовка устраивается на софе, закидывая ногу на ногу.

– Я должна сидеть, – девушка очень растеряна и ничего не понимает.

– Уже не надо, – принцесса приторно ей улыбается. – Ты свободна. За сколько вы договорились?

– Сто… – говорит она несмело, стреляя глазами по сторонам.

– Окей! Вот тебе сто долларов, и ты можешь пойти потанцевать, – она достала одну из последних своих банкнот. – Ну же, бери! Не о чем думать! Если Надя проснется, то я знаю, что делать. Ребенок меня знает, поэтому наверняка не будет капризничать. Да и кого бояться? Тети?

Девушка, искушенная огромной суммой, хватает деньги и удаляется на цыпочках. Ламия вздыхает с облегчением. «Первый пункт реализован без проблем», – криво улыбается она. Она входит в спальню и видит в кроватке сладко спящую красивую девочку. Прежде всего она подходит к тумбочке, сметает с нее лежащие там драгоценные украшения, а потом наклоняется к малышке. «Иди к тете, любимая». Она берет ребенка на руки, накрывает одеялом и выходит из гостиной через дверь, ведущую к бассейну. Вокруг ни души, все отдыхающие вечера проводят в публичных домах, дискотеках или в городе. Ламия мчится на пляж. Там тоже никого. Вокруг темнота. Женщина почти на ощупь взбирается на небольшой мостик, переброшенный через канал. Надя ворочается и понемногу просыпается. Она поднимает маленькую кудрявую головку в ореоле рыжих волос и смотрит на чужую женщину. С удивлением она оглядывается, еще не понимая, должна она плакать или смеяться. Ламия стоит у поручней и переносит над ними ребенка, держа под мышки.

– Опа! – малышка вдруг сладко, невинно засмеялась как раз в тот момент, когда похитительница собиралась разжать руки и бросить ее в черную грязную воду сточной канавы. – Ха-ха! Опа! – девочка весело машет руками, а принцесса замирает, глядя, как ребенок беззаботно машет ручками. Ламия столбенеет, глядя на ее маленькое обрадованное личико. Вдруг она неожиданно прижимает ребенка к себе, обнимает и безудержно рыдает.

Она бежит вперед, поминутно спотыкаясь о невидимые в темноте камни и неровности бордюра. Вбегает в комнату и видит лежащего на кровати Рама, спокойно смотрящего телевизор.

– Что там у тебя? – мужчина вскакивает на ноги. – Что это? Чей это ребенок? Зачем? Зачем ты…

От возмущения и испуга у него перехватывает дыхание.

– Ты тварь! – он бьет женщину наотмашь по залитому слезами лицу. – Что ты снова надумала своей больной головой?!

Ламия не в состоянии выдавить из себя ни слова. Она все крепче прижимает испуганную Надю.

– Это ребенок… – начала она объяснять глухим дрожащим голосом.

– Ну! Я слушаю?! Европейский, американский или какой?

– Наш, саудовский, – признается она тихо.

– Да? Как это? С рыжими светлыми волосами и голубыми глазами? Ты чертовка!

Рам бьет ее кулаком по спине, а некогда гордая принцесса только скукоживается.

– Отнеси ее немедленно! Отнеси, пока никто не заметил ее исчезновения!

– Нет!

Ламия наклоняет голову и касается лицом волос ребенка.

– Не отдам! – ее охватывает отчаяние.

– Где ты ее взяла?

– «Suprime Beach Resort» у пляжа, сразу же рядом с нами… – признается она печально.

Рам вырывает ребенка у женщины, берет его под мышку и выбегает из комнаты. Возвращается через полчаса. На его лице написано бешенство, а глаза вылезают из орбит.

– Везде полно полиции, – информирует он ее с порога. – Полицейские машины с рацией блокируют подъезды ко всем отелям. По пляжу ходят люди в униформе с собаками. Через минуту они будут здесь!

Выкрикивая, он нервно кружится по комнате.

– Надо возвращаться в Саудовскую Аравию. Это ребенок бен Ладенов. Они хорошо заплатят тому, кто его найдет, – твердит Ламия как заведенная без малейших эмоций в голосе.

– Как ты собираешься вывезти отсюда ребенка? – мужчина больно хватает ее за подбородок. – Как?

– На машине.

– А как ты собираешься добраться туда незамеченной? – продолжает Рам.

– Твой брат достанет для меня и нее паспорта. В Таиланде изготовление фальшивых документов поставлено на широкую ногу. Долетим до Бахрейна, а оттуда на машине через вечно переполненную границу. У пограничников не будет времени на дотошную проверку.

– И что дальше?

– Ведь они будут искать ее там, где она исчезла, а не за тысячу километров. Увидишь, они дадут объявления везде, по всему миру и заплатят за розыски невообразимые деньги. Ставлю миллион долларов, – Ламия тупо смотрит перед собой.

Рам не знает, что делать. Может, это и хороший способ покрыть расходы, но слишком рискованный. Он смотрит на хорошенькую крошку, которая, измучившись, спит, свернувшись на огромном супружеском ложе. Рам подумал, что лучше всего было бы просто вынести ее на пляж и оставить. А можно бросить в канал – и никаких хлопот. Но жаль такое маленькое существо. Сердце у него обливается кровью. «Что вообще хорошего в жизни сделала эта кретинка?!» – клянет он мысленно принцессу, в бешенстве топчется на месте и до боли сжимает зубы.

– А как ты собираешься скрыть цвет ее глаз и волос? – Рам поворачивается к похитительнице, выдвигая последний аргумент, полностью разоблачающий этот сложный и сумасшедший план. – Наденешь на нее мини-чадру? – шутит он.

– Есть краска для волос и контактные линзы, – Ламия стягивает абаю, бросает ее на пол и ложится рядом с ребенком. Она обнимает девочку и тяжело засыпает, усыпленная ее дыханием.

* * *

Рам и без этого сумасшедшего плана довольно часто рисковал жизнью ради принцессы.

– Дольше ждать нельзя! Никто ничего за нее не даст, – показывает он на Надю, печально сидящую на кровати. – Разве что перепродашь ее на органы. Я слышал, в совокупности может получиться примерно десять тысяч долларов.

– Что значит в совокупности? – спрашивает Ламия, не понимая.

– За целое живое тело, идиотка! Есть один индус в Аль-Басе, который этим занимается.

– Хочешь соблазниться двумя копейками и профукать миллион? – спрашивает принцесса, идя ва-банк, пытаясь соблазнить тайца огромной суммой.

– Пока что никто не предложил и ломаного гроша!

– Нужно быть более терпеливым, – говорит женщина бесстрастно. – А у тебя нет ни на грош ни терпения, ни покорности, ни веры.

Она смотрит на него с нескрываемым презрением.

– Мое терпение уже давно иссякло, котик. Если хочешь ее оставить, то катись из моего номера и моей жизни! И побыстрей! – бывший слуга указывает ей пальцем на дверь.

Надя уже привыкла к крикам и распрям этих двух людей, поэтому наблюдает за очередной стычкой своими слезящимися глазками с опухшими от слез веками: ее мучители ни разу не вытаскивали ребенку цветных контактных линз. Она уже не плачет от страха, но и не смеется. Она похудела, у нее проявилась болезнь сироты: она часто качается вперед и назад, глядя без всякого выражения в пространство.

– Нашла первое объявление!

Ламия гордо достает туз из рукава.

– Это уже какой-то прогресс, ты не считаешь? А ты уже хотел от всего отказаться, глупый!

Ламия вручает мужчине помятую бульварную «Saudi Gazette».

Рам читает, то и дело приподнимая брови. Через минуту на его лице ни тени ярости, лишь удивление и радость. Наконец-то.

– Ну, тогда берем! – выкрикивает он. – Чего мы ждем?!

– Да это просто какие-то жалкие объедки с барского стола! – не разделяет Ламия его оптимизма.

– Почему?

– Такая обеспеченная семья, одна из самых богатых в мире, платит за розыск ребенка каких-то сто тысяч долларов?! – возмущается принцесса. – Это объявление дали с расчетом. Это лишь приглашение к торгу и переговорам о соответствующей сумме вознаграждения.

– Женщина! Если тебя выследят, то соберешь свой урожай на площади Справедливости, – предостерег Рам.

– Подождем следующего объявления, – твердит упрямая и возбужденная преступница. – Дадим себе еще неделю, – предлагает она. – А потом поступим так, как хочешь.

На этом дискуссия окончена без какого-либо дальнейшего обсуждения. После обмена мнениями она окончательно решает провернуть еще одно важное дело, так как видит, что ее связь с этим мужчиной становится опасной. «Если хоть что-то выплывет на свет, если на меня падет малейшее подозрение, то он продаст и меня, и ребенка за бесценок. Просто за собственную желтую шкуру. Дольше не могу с этим тянуть», – решает она и отправляется в темные безлюдные улочки Аль-Басы.

– Лежишь и спишь! – приказывает Наде Рам.

Ребенок послушно укладывается на бочок и сворачивается в клубочек. Она вкладывает в ротик большой палец и начинает его жадно сосать. Она закрывает глаза. Мужчина выходит и закрывает дверь на ключ. «Что за ненасытная стерва! – проклинает он в душе партнершу. – Я не намерен бесконечно играть в эти ее игры. Газете неделя, а она хочет еще чего-то ждать. Наверное, чуда! Ей всегда мало. Сто тысяч – плохо, а если дадут миллион, то начнет думать, что может выдурить полтора. Я сам закончу эту сделку. И закончу также мою нездоровую связь с этой дьяволицей». В ярости он быстро шагает в ближайший маленький магазинчик, продающий мобильные телефоны, и покупает новую sim-карту. На пару минут заходит в Интернет-кафе, открывает счет на свое имя и высылает ответ на e-mail, данный в объявлении. Потом договаривается со знакомым индусом, занимающимся темными делишками, и получает от него самую важную вещь, необходимую для реализации его личного плана. Около девяти вечера он возвращается домой и ожидает возвращения подруги. «Она испортила мне часть жизни, но дольше я не буду это терпеть, – решает он. – Отплачу ей око за око, завтра получу деньги и смоюсь отсюда куда ворон костей не заносил. Паршивая Саудовская Аравия и подлые ее граждане!» Он сидит на расшатанном деревянном стуле, изучая объявление, и смотрит на фотографию улыбающейся пухленькой девочки. Потом переводит взгляд на запущенного ребенка, который лежит на кровати тихо, как зайчик, не требуя ни еды, ни смены подгузника. Время от времени малышка открывает больные глазки, моргает и, когда из них стекает слеза, вызывающая боль, снова закрывает. Рам вырывает интересующий его фрагмент из газеты и кладет его в нагрудный карман рубашки. Закрывает глаза и ждет.

Ламия медленно входит по лестнице доходного дома в Аль-Басе, грязной и вонючей, чтобы в последний раз встретиться с сообщником. Она приняла окончательное решение. Она останавливается не доходя пол-этажа, чтобы сделать еще один звонок.

– Ну как? Вы на месте? Мне не хочется стоять на улице, чтобы меня какой-нибудь мутавва сгреб, – говорит она приказным напряженным голосом.

– Да, госпожа! Через минуту будем, – слышен молодой раболепный женский голос. – Извините, но тут страшные пробки.

– Нужно было раньше выехать! – принцесса полна претензий. – Если что, я жду наверху, в квартире. Лифт не работает.

Принцесса заканчивает разговор. Она глубоко вздыхает и нажимает звонок. Она видит любовника, который выглядит так, словно спит сидя. Она уверена, что таец соблазнился на предложенный выкуп, но не подозревает, что тот приготовился к встрече. Она обманывается насчет его бездумности и легковерия. Она думает, что он по-прежнему ее любит, по крайней мере, у него есть к ней какие-то чувства. Как же она ошибается! Мужчина внезапно встает, тянется за маленькой бутылочкой, стоящей на столе, и выплескивает содержимое в лицо женщине. В эту минуту Ламия чувствует, словно ее ошпарили кипятком, ее охватил самый жгучий огонь, а обожженная кожа на половине лица просто шипит под влиянием соляной кислоты. Вокруг разносится специфический отвратительный запах. Надя садится на кровати и хлопает испуганными глазками. Она не издает ни звука, только жалобно кривит губки. Принцесса не в состоянии даже кричать. Ее губы расползлись, как пластик, и превратились в какое-то месиво. Из последних сил она вытягивает из сумочки небольшой револьвер. Стреляет. Рам падает, по-прежнему улыбаясь. Его лицо выражает недоверие и презрение. «Вот так отомстил!» – проносится у него в голове, после чего он испускает последний вздох. Ламия, шатаясь от невообразимой боли, впивающейся в череп, в последнем приступе бешенства и желания бежать бросается к двери, сбегает по лестничной клетке вниз и вываливается в развевающейся абае на темные улицы Аль-Басы. Пара человек оглядывается на нее, но никто не приближается, чтобы помочь. Принцесса сворачивает в ближайшую узкую улочку, делает пару шагов, опираясь рукой о стену, а потом садится на корточки в нише ворот и недвижно застывает. Вокруг мусор, ветер разносит пустые пакеты и посыпает ее изувеченное тело эр-риядской пылью.

* * *

– Любимая, мы не должны были сюда приезжать, – Аббас осторожно возражает, стоя перед входом в мрачный каменный дом, со страхом осматриваясь вокруг. – Ты не можешь бежать на каждый ее зов и взмах руки.

– Это она устроила нам первое близкое общение.

Ханифа медленно, придерживая полы абаи руками, чтобы в ней не запутаться, поднимается на четвертый этаж мрачного здания.

– Она дала нам деньги, которые перевесили чашу нашего счастья и сделали возможным брак, а еще нужно помнить о тех всех вещах, которыми она нас одарила под конец своего пребывания в Мадаин-Салех.

– Ну, хорошо, хорошо, – сдается мужчина, подавленный аргументами. – Она говорила, чего хочет?

– Ты знаешь ее. Она из всего делает тайну. Говорила только, что мы должны для нее пару дней что-то прятать. Это ведь не такое уж большое задание, правда ведь?

– Ты права, моя голубка, – юноша осторожно касается руки жены. – Уладим это как можно быстрее и смываемся из этого противного района. Здесь среди бела дня нас могут зарезать, а не то что ночью.

Ханифа стучит в дверь, на которой толстым маркером написан данный ранее принцессой номер. Никто не отвечает, но в щель у пола видно, что внутри свет. Аббас осторожно надавливает на ручку и просовывает голову внутрь.

– Эй! Salamu alejkem! Есть кто-нибудь? – зовет он тихо.

Внутри царит тишина, но до ушей молодых супругов доносится тихое попискивание. Мужчина более решительно открывает дверь. «Может, что-то с кем-то случилось? Может, требуется помощь? Может, кому-то плохо?» – тысячи мыслей проносится у него в голове. Но он не ожидал застать то, что видит в однокомнатной квартире.

– Wallahi! – Ханифа, стоящая за мужем, прикрывает рот рукой, видя холодный уже труп азиата на полу. Его белая рубашка на груди вся пропитана кровью. – Кто это? Кто это может быть? – спрашивает она себя. – Ламия! Ламия! – зовет она свою добродетельницу.

– Тише, а то еще соседи услышат и позовут полицию! – Аббас хватает девушку за плечо.

– Ведь это не мы сделали!

– А как ты докажешь?

– Ты прав. Пойдем отсюда.

Когда женщина произносит эти слова, она слышит жалобный писк.

– Здесь есть какой-то зверек? – на цыпочках она переходит на другую сторону кровати и находит на полу сидящего ребенка. – Аббас! – кричит она, от удивления расширяя глаза и открывая рот. – Малыш! Здесь?! А там труп!

Она едва дышит.

Муж замирает за ней и ничего не говорит.

Бедуинка отбрасывает вуаль с лица, присаживается на корточки и смотрит на маленькую, красивую, но неухоженную девочку, берет ее на руки и садится на край грязной постели.

– У нее воспаление век, что ли? – наклоняется она, чтобы внимательнее рассмотреть. – Вообще тут в воздухе висит какой-то чад, даже режет глаза. – Она кладет на личико ребенка ладонь и кончиками пальцев старается протереть ее слипшиеся веки. – Ах! – в эту минуту вместе с гноем выскальзывает из глаза малышки цветная контактная линза. Сейчас ребенок смотрит на освободителей глазами настоящего, голубого цвета.

– Боже мой!

Ханифа отдергивает руку, и при этом с головы бедуинки соскальзывает платок, открывая длинные волнистые черные локоны с медным оттенком.

– Мама! – Надя протягивает ручки, видя пышную шевелюру, как у матери. – Мама!

– Ох! Мы не можем здесь ее оставить! – Ханифа хватает крошку на руки и прижимает к молодой нежной груди, а девчушка обнимает ее изо всей силы за шею.

– Женщина! – Аббас наконец обретает голос. – Это ребенок белых. Смотри! Ее волосы окрашены, а у корней они светлые!

– И что с того?! Ты сам говорил, что мы не можем вызвать полицию, а то еще нас обвинят в убийстве! Оставишь малышку здесь на произвол судьбы? На верную смерть? С трупом на пару?

– Нет, но… Но что делать? Нашему браку пара месяцев, и никому мы не докажем, что это наш ребенок. Где мы его будем скрывать?

– Ты что-нибудь придумаешь.

Ханифа направляется к выходу, не выпуская из объятий девочку.

– А через пару месяцев мы будем далеко отсюда. Ведь ты будешь учиться.

– Ну, да, но…

– Какое опять «но»?! – нервничает девушка и впервые говорит с мужем в таком резком тоне. – В Польше никто нас не станет спрашивать о дате свадьбы и других глупостях.

– Хорошо. Пойдем отсюда.

Спускаясь по лестнице, мужчина тихо говорит по телефону. Когда они останавливаются на площадке, женщина укутывает свое сокровище в грязное одеяло.

Через минуту они ловят такси, молодые супруги быстро в него садятся и отъезжают от проклятого места и отвратительного района.

– Куда? – спрашивает пакистанец-шофер.

– В поселок Альгамбра, – информирует саудовец.

– А что там? – тихо спрашивает заинтригованная Ханифа.

– Мой знакомый выехал в Индонезию по контракту, и его дом пустой. Можем там жить так долго, сколько захотим.

Ханифа закрывает глаза и кладет голову на плечо горячо любимого мужа. «Он даже еще не знает, что вскоре у нас будет двое детей, – думает она счастливо. – Какой же он хороший человек». Она целует головку девочки, которая во время всего пути прижимается к ней, как испуганный маленький зверек. Она касается ее ручки и чувствует под пальцами толстый браслет на запястье. Ее это удивляет, но некому задавать волнующие ее вопросы. «Ты моя, – шепчет она маленькой в ухо. – Дам тебе нормальный, счастливый дом и безопасность, которых в своей коротенькой жизни ты не знала, обещаю. Я полюбила тебя с первого взгляда, мой ты червячок. – Она гладит ребенка по головке. – Моя ты Хана, мое счастье».

* * *

Хамид и Марыся через пару месяцев розысков решают отозвать все отряды следователей и частных детективов. Они закрываются в доме и почти из него не выходят. Она, заливаясь слезами, просматриваетснимки и фильмы со своей маленькой любимой доченькой, а он приводит в порядок какие-то бумаги. Наступает одна-единственная ночь, когда от отчаяния они прижимаются друг к другу и после долгого перерыва занимаются любовью, плача и истерически смеясь. Под утро мужчина отодвигается от жены, садится на кровать и зажигает свет.

– Нужно в конце концов искренне поговорить, Мириам, – сообщает он.

– О чем? У тебя есть какой-нибудь план поиска похитителя? – спрашивает Марыся с надеждой в голосе.

– Дольше уже не имеет смысла. Это была какая-нибудь цыганка, злодейка, которая, забрав украшения, взяла и Надю, потому что та начала плакать. Наверняка она выбросила нашего ребенка в море или в канал. И все. Каждый уголок перекопан, каждый закоулок – и ничего. Расступись, земля! Теперь остается только нам с этим смириться.

– Но ведь кто-то отвечал на наше объявление! – протестует Марыся. – Кто-то ее видел.

– Это какая-то гиена или заскучавший подросток пошутил, – Хамид качает головой. – Никто в условном месте не появился, сама видишь. Нечего себя по-прежнему обманывать.

– Я никогда не перестану искать нашу доченьку! – выкрикивает она дрожащим голосом. – Как долго бы я ни жила!

Она расстроена безразличием и нежеланием мужа.

– Тогда о чем речь? О чем ты хочешь поговорить, если не о поисках нашего ребенка? – резко спрашивает она.

– В Таиланде я потерял мою любимую дочь, но еще раньше я потерял другого любимого человека, – начинает Хамид серьезным голосом, и Марыся не решается его перебить. – Надя была только поводом, ради нее мы все это время были вместе. Ты уже давно избрала и отдала свое сердце и честь другому… А так как он погиб, решила подло меня обмануть и использовать.

– Что ты выдумываешь? – страх и стыд хватают Марысю за горло. «Вот, значит, как! – проносится у нее в голове. – Значит, он все узнал».

– Не ври, ничто не поможет. Не тот отец, кто случайно дал жизнь, а тот, который любит и воспитывает. А я любил нашу… твою маленькую девочку всем сердцем, каждой частью своего естества, все мысли были о ней…

У Марыси слезы текут ручьем.

– Когда ты узнал? – спрашивает она шепотом, едва слышно.

– Случайно, конечно, – уязвленный муж с издевкой смеется. – Даже ты об этом не знаешь, потому что много времени проводила с подругами. Как-то у малышки была высокая температура, острый живот, и я решил отвезти ее к врачу. Тот, опасаясь, что это аппендикс и нужно оперировать, сделал все анализы. Перед операцией нужно знать также группу крови. Оказалось, что у ребенка группа, которой нет ни в твоей, ни в моей семье. Из нашей 0 RH+ нельзя сделать АВ RH—. Гены такие фокусы не выкидывают, – шутит он сквозь слезы.

– Завтра я уеду, – сообщает Марыся, поднимаясь с кровати.

– В моем кабинете на письменном столе документы на развод. Подпиши их, – тихо просит обиженный муж. – На твоем счету – те сто тысяч долларов, которые ты получила от меня в качестве свадебного подарка.

– Я не хочу от тебя денег, потому что не ради денег за тебя выходила, – сообщает ему жена. – Хочу только в последний раз сказать, что я никогда не перестану искать Надю. Никогда! Я знаю, чувствую материнским сердцем, что она жива!

Дрожа всем телом, она прикладывает руку к груди.

– Так же, как моя мама нашла меня, так и я найду мою доченьку. Пусть я должна буду этому посвятить остаток моей жизни.

Таня Валько Арабская сага

Осторожно! Ненормативная лексика!

* * *

Мы являемся свидетелями третьей мировой войны, разделенной на фрагменты.

Из проповеди Папы Римского Франциска на площади Революции в Гаване, Куба, сентябрь 2015

I. Тяжелые воспоминания

Аллах, поистине, к Своим творениям строго справедлив -

Они к самим себе несправедливы.[356]

Пролог

Перед отъездом из Индонезии вся семья собралась в апартаментах Карима аль-Наджди в Джакарте. Они вместе хотят поговорить о будущем, хотя решение уже принято. Всегда лучше поделиться мыслями и обсудить все с близкими. Тут все Новицкие: пара, пережившая события, связанные с кризисом среднего возраста, в лице Дороты, которую точит неизвестная болезнь, и Лукаша, подавленного после неудачного романа с молодой индонезийкой Адиндой; их возмужавший сын Адась и двое дочерей Дороты – младшая Дарья, быстро повзрослевшая после трагических событий, и Марыся Салими, бывшая госпожа бен Ладен, теперь аль-Наджди. Ее бесстрастное лицо напоминает маску, она покорна судьбе, но сердце трепещет в ее груди, как раненая птичка в клетке.

– Я пригласил еще одного человека, который неразрывно связан с нашей семьей, – говорит Карим. – Хамида бен Ладена.

При этих словах Дарья распахивает большие голубые глаза и хватается за голову, Марыся же из-под насупленных бровей бросает на мужа быстрый встревоженный взгляд.

– Ты что, ошалел? – восклицает теща. – Зачем бередить старые раны? Это уже в прошлом!

– Не совсем, – спокойно говорит индонезиец. – У Хамида и Марыси есть сын, которого моя жена любит больше жизни. Что, в конце концов, естественно.

– Ну и что, что любит! – не сдается Дорота, считающая затею зятя исключительно глупой. – Она отдала своего ребенка его отцу, не знаю, почему и как она это сделала, но так уж случилось. Ничего не сделаешь.

– Она совершила необдуманный шаг, но это не значит, что она должна мучиться до конца жизни. Теперь у мальчика нет матери, даже неродной, потому что красавица Зайнаб погибла во время теракта на Бали, в то время как мы сами чудом остались живы. Поэтому мы также едем в Саудовскую Аравию, чтобы Марыся могла наладить контакт с ребенком, – говорит мужчина решительно.

– Охренеть! – восклицает Дарья. – Хотя, в общем, я вспоминаю жизнь в Эр-Рияде как время счастливой молодости. Там было не так уж плохо… – говорит она в задумчивости.

– Хорошо было, – поддерживает Адась сестру по матери. – И в школе, и в поселке, где мы жили. И приятели у меня были супер, не то что здесь.

– Дорота, может, подумаете и присоединитесь к нам?…

Сигнал домофона прерывает Карима. Через минуту слышен звонок в дверь, и хозяин проводит в зал красивого высокого араба, у которого после последних трагических событий на, казалось бы, райском острове поседели виски.

– Здравствуйте.

Мужчина шокирован, увидев всю свою бывшую родню в сборе.

– Ты не говорил, что здесь будут все.

– Если бы я сказал, ты бы наверняка не пришел. А я считаю, что необходим обоюдный откровенный разговор.

– Что ж, ты прав, – признает Хамид.

– Хватит лжи! – Несмотря на спокойное и всегда добродушное выражение лица, индонезиец в эту минуту необычайно серьезен.

Марыся тем временем обводит собравшихся невидящим взглядом. Она приходит к выводу, что бедный Карим не имеет понятия, что говорит и на что отважился. «Если бы ты знал, что я тебе с ним изменила и по-прежнему люблю этого человека, любовь всей моей жизни, то не произносил бы этих слов, – мысленно спорит она с мужем, – не хотел бы такой искренности!»

Она тяжело вздыхает и изо всех сил старается взять себя в руки, чтобы не расплакаться.

«Очередной добрый парень, которого я загнала в угол. Очередной, кого нехотя обижаю».

– Поэтому садись, друг, и послушай, что мы решили.

Индонезиец вежливо улыбается, указывая старому приятелю на кресло.

– Может, отправим Адиля к нашей няне, которая занимается Надей?

Он берет из его рук улыбающегося, довольного малыша и выносит в другую комнату. Все ждут молча.

– Мы с Марысей уезжаем, возвращаемся жить в Саудовскую Аравию, – сообщает Карим, вернувшись и глядя Хамиду прямо в глаза. Тот только поджимает губы.

– Почему? – спрашивает Хамид. – Не понимаю.

– Вот именно, почему?! – вмешивается Дорота, которая противится безрассудным планам, потому что материнским сердцем чувствует, что Марыся устроит этим порядочным мужчинам ад на земле. Уж точно долго не будет длиться связь с нелюбимым Каримом, который – о чудо! – ни о чем не подозревает.

– Потому что я чувствую себя больше саудовцем, чем индонезийцем. С трех лет и до недавнего времени я жил в королевстве Саудовская Аравия, мой отец – саудовец. Может, я так не выгляжу, но я больше араб, чем азиат, – заканчивает он, грустно улыбаясь. Его темно-карие глаза в форме полумесяца смотрят на всех с такой искренностью и серьезностью, что слушающие уже не возражают, а только с пониманием кивают головами. – Марыся тоже наполовину арабка. Ей хорошо, когда она слышит призывы муэдзинов к молитве среди пустынной пыли в воздухе. Азия нам решительно не подходит.

– Мне тоже, – присоединяется Дорота.

– И мне, – поддерживает Дарья. – Я люблю арабские страны. Я провела там большую часть жизни.

– А что бы вы сказали, мои дорогие тесть и теща…

Карим колеблется минуту, думая, хороший ли это план, но все же решительно заканчивает мысль:

– …чтобы вместе с нами вернуться к древним саудовским пескам?

– Я думаю… Может, это и неплохая идея? Мне там хорошо работалось, среди компетентных людей, которые меня ценили, – осторожно улыбается Лукаш. – Не говоря уже о сумасшедшей зарплате.

Он даже разрумянился, вспоминая достаток и стабильность, которых его семья достигла на Ближнем Востоке.

– Ты забыл, мой дорогой, что какая-то неизвестная болезнь точит меня изнутри? – Дорота бледнеет и вся дрожит, так как чувствует, что дела плохи.

– Вот именно, я помню об этом.

– В Эр-Рияде у нас есть больницы высочайшего мирового уровня, – присоединяется молчавший до сих пор Хамид. – В одной из них долгие годы работал Карим, и он наверняка туда вернется.

– Разумеется! В больнице медико-санитарной службы Национальной гвардии делают фантастические вещи. Ведь именно там разделили польских сиамских близнецов – Ольгу и Дарью. Провели операцию, длившуюся восемнадцать часов, в которой участвовал медколлектив из шестидесяти человек, из них двадцать семь хирургов. За пластику отвечал я, оперировал с тремя коллегами.

– Ты никогда этим не хвастался, – не скрывает потрясения Дорота. – Я знала, что ты занимаешься пластикой, но думала, что, скорее всего, увеличиваешь груди, – шутит она, а все до сих пор напряженно молчавшие громко смеются.

– Нечем кичиться. Разные вещи в жизни я делал и исправлял.

– В этом весь Карим – сама скромность, – подводит итог Хамид. – Если вам интересно мое мнение, то мысль о пребывании в Саудовской Аравии, особенно принимая во внимание состояние твоего здоровья, Дорота, прекрасна.

– Да-да, возвращаемся домой! – восклицает Адась, подскакивая.

– Может, и мне с вами, хотя я уже взрослая и должна идти своей дорогой… – просительно смотрит на мать Дарья.

– О чем ты говоришь? Оставайся с нами!

– Оставайся с нами! Оставайся с нами! – собравшиеся скандируют почти как на уличной демонстрации.

– Лети с нами: пока родители подпишут контракт и уладят все формальности, может пройти время и ты потеряешь год учебы. – Марыся постепенно обретает уверенность, видя, что все может сложиться не так трагически, если снова все будут вместе, вся семья, понимающая и поддерживающая в горе и радости.

– Правда? – удивляется Дарья и бросает взгляд на Карима, будто спрашивая его мнение, а тот только поддакивает.

– Вместе начнем учебу – что ты на это скажешь? Как думаешь, Марыся?

– В университете имени принцессы Нуры. – Марыся мечтательно произносит название самого большого в мире университета для женщин. – Может, мне наконец-то удастся его закончить?

– Конечно! Теперь у тебя будет бесплатный домашний репетитор, – не задумываясь добавляет Карим, раня этим сердце Хамида.

– Прекрасно…

Саудовец медленно поднимается с кресла, размышляя, чего же Карим добивался, приглашая его на этот семейный совет. Ведь он уже не имеет с ними ничего общего. «Неужели он хотел меня уколоть? – думает он про себя. – Хочет показать, что Марыся принадлежит ему и только ему, что навсегда потеряна для меня? Так ведь я прекрасно об этом знаю! Я отдаю себе в этом отчет!» – кричит он мысленно, крепко сжимая зубы, чтобы не дать выхода эмоциям.

– Должен с вами проститься, – говорит он холодно. – До встречи в Эр-Рияде. Если у вас будут какие-нибудь проблемы, с удовольствием помогу, – предлагает он под конец.

– Послушай, присядь еще на минутку, потому что все хорошо складывается, но мы не дошли до существа дела, касающегося тебя. – Индонезиец, не чувствующий неловкости ситуации, в которую поставил приятеля, снова приторно улыбается.

«Сейчас я ему эту улыбочку прибью к губе! – просыпается в Хамиде арабская кровь. – Больше всего мне хочется лоб ему разбить! Азиатский скользкий тип!» С большим трудом он берет себя в руки, кусая до крови губы, и покорно падает в кресло.

– Мы решились осесть в Саудовской Аравии главным образом по одной очень важной причине… – говорит Карим медленно; Хамид внимательно на него смотрит. – У вас с Марысей общий ребенок, которого она в порыве великодушия или не знаю почему еще добровольно отдала тебе. Но сейчас оказывается, что она не может жить без своего сына.

– Я его не отдам! – взрывается мужчина.

– Знаю и не требую от тебя этого, – подключается Марыся. – Я хотела бы только иногда иметь возможность его видеть, играть с ним, ухаживать за ним в болезни… Если бы была жива твоя жена Зайнаб, я не вмешивалась бы, не совалась бы в вашу жизнь, но сейчас малыш остался без матери, без женской любви и тепла. Ребенку это чрезвычайно необходимо!

– Я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Адиль плачет по ночам, а я из кожи вон лезу, но не в состоянии его утешить, как, впрочем, и профессиональная няня. Ради счастья ребенка…

Хамид не имеет понятия, как это будет выглядеть, но сейчас не хочет вдаваться в подробности. Одно для него имеет значение, и в одном он уверен: Марыся, его любимая, будет где-то рядом, он сможет ее видеть, слышать ее голос, чувствовать запах ее тела, лаванды, которой она пользуется много лет. Как он это переживет? Как выдержит? Удастся ли ему вести себя достойно? Он не знает, но сейчас может сделать только одно.

– Ради счастья ребенка я соглашаюсь на то, чтобы ты контактировала с ним, посещала так часто, как только захочешь.

– Так летим вместе?! – Легкомысленная Дарья прерывает неловкую тишину, которая повисла после слов Хамида. – Я, Марыся, ее двое мужей… – смеется она, а все исподлобья смотрят на нее. – Ну, и двое ее детей, – добавляет она уже тише, немного испуганно: если она и дальше будет так себя вести, то Саудовской Аравии ей не видать.

– Так было бы лучше всего, – заканчивает организатор встречи. – Дети легче перенесут долгую дорогу, да и нам в компании будет веселее. А сейчас приглашаю всех на обед.

Карим поворачивается и идет в столовую. Остальные, остолбенев, по-прежнему смотрят друг на друга. Марыся бросает мимолетный взгляд на бывшего мужа, испепеляя его взглядом, и в ответ видит огонь страсти, пылающий в его глазах.

Утраченная любовь

Большая семья приезжает на аэродром в Джакарте на трех машинах и с типичной для путешествующих нервозностью вытаскивает из багажников кучу чемоданов. В одной машине ехали Новицкие с Адасем и Дарьей, во второй – Марыся с Каримом и Надей, в третьей – Хамид с Адилем. У всех билеты в бизнес-класс – значит, они не должны волноваться о размере багажа или комфорте. Самолеты эмиратских авиалиний удобны даже в экономклассе, не говоря уже о первом. Они вместе летят в Дубай, но там их дороги расходятся. Как и договорились, Дорота с Лукашем и Адасем направляются в Польшу, все остальные в Эр-Рияд – столицу Саудовской Аравии.

На борту самолета, после того как подали шампанское и легкие закуски, взволнованные путешественники начинают суетиться. Женщины усаживаются вместе, Карим с Лукашем и Адасем занимают места рядом. Хамид же, который по-прежнему не может смириться с ситуацией, отделяется от остальных. Шесть часов полета, во время которых никто не сомкнул глаз, пролетели как одно мгновение. Наконец самолет выпускает шасси для приземления в столице Арабских Эмиратов.

– Вы должны спешить, мамочка! – У Марыси reisefieber,[357] она мчится с сумасшедшим блеском в глазах. – У вас только полтора часа. Для этого аэропорта это очень мало. Это самый большой аэропорт на Ближнем Востоке, а может, и в мире, потому что он больше Хитроу. Быстренько!

– Так, может, вы отправитесь своей дорогой, а встретимся уже на борту? – отделяется Хамид от этой группы сумасшедших, так как не знает, во имя чего должен мчаться с ними сломя голову.

– Пять часов ожидания перед следующим рейсом проведем в зале лаунж[358] Мархаба. Он очень хороший и удобный, – говорит ему Карим. – Может, там удастся еще перемолвиться?

– Да, наверняка.

Саудовец уходит, наклонив голову. Его сердце обливается кровью, а в уме всплывают воспоминания из того времени, когда он был мужем Марыси и участвовал во всех перипетиях этой сумасшедшей польско-арабской семейки. «Это невозможно выдержать, – вздыхает он. – А будет еще хуже».

Чтобы сесть на рейс в Европу, необходимо перейти в другой терминал. Как и говорила Марыся, это занимает много времени. Сначала они едут на лифте, сквозь стеклянные стены которого наблюдают текущие по стенам здания с высоты трех этажей каскады воды, потом их ждет поезд с автоматическим управлением, а затем – серия эскалаторов.

По дороге они проходят еще проверку документов и досмотр служб безопасности. Когда они добираются до своих ворот, все уже достаточно измучились и вспотели, а Дорота просто валится с ног.

Раны, которые она получила в теракте на Бали, еще не затянулись, а неизвестная болезнь ее очень ослабила. Гордая женщина не согласилась на аренду инвалидной коляски, на которой могла бы преодолеть долгий путь. «Мне же всего сорок пять лет! – кричала она, тряся своей светлой шевелюрой. – Не будут меня возить, как какого-то паралитика или старого дедушку. Об этом не может быть и речи!»

Из-за своего упрямства она теперь едва держится на ногах, а ее лоб покрыл холодный пот.

– Как только приземлитесь в Варшаве, дайте знать, – просит измученная Марыся. – Тут уже рукой подать, ведь больше половины пути позади.

– И сразу идите к врачу, – напоминает также обеспокоенная Дарья, которая испытывает угрызения совести из-за того, что не летит с ними и не помогает матери в трудную минуту.

– А ты сразу же принимайся искать работу в Саудовской Аравии! – резко приказывает она отчиму, так как хотела бы, чтобы они были с ней.

– Ни о чем не беспокойся, вскоре мы должны вернуться к родным саудовским пенатам, – утешает ее Лукаш, и при этом у всех светлеют лица.

– Держитесь! Берегите себя! Мы вас любим! – раздаются в зале последние возгласы, когда поляки направляются на посадку.

– Пойду покурю, – сообщает Марыся, которая сидя (да и вообще сейчас) не в состоянии вздремнуть, несмотря на то что диваны и кресла мягкие и удобные, а подножки позволяют вытянуть ноги.

– Останешься с Надей? – спрашивает она у Карима, который и так не может двинуться, придавленный тельцем спящей девочки, но видно, что это не доставляет ему хлопот, даже наоборот – приносит огромное счастье.

– Иди, иди, – шепчет он, маша на Марысю рукой. – Только не кури слишком много, – напоминает он как хороший муж и доктор.

– Все в порядке. – Марыся улыбается про себя в ответ на такую заботливость. «Может, все как-то у нас наладится?» – думает она.

Но когда через минуту ее взгляд падает на спящего Хамида, который сжимает в объятиях их сыночка Адиля, сердце ее трепещет и она уже знает, что это невозможно. «То, что задумал Карим, неестественно! – Женщина тут же впадает в ярость. – Это невыносимо! Как же я буду видеться с сыном?! В моем бывшем доме и в присутствии Хамида, которого по-прежнему люблю?! Как же мне поддерживать отношения с бывшим мужем, когда стоило ему лишь кивнуть – и я полетела бы с ним? Бросила бы все, всю мою прошлую жизнь, пренебрегла бы Каримом, его любовью ко мне, всем миром, чтобы быть с первым и единственным мужчиной, к которому я испытываю всепоглощающее чувство. И между тем походя все профукала! Вот так я!» Она вздыхает, ей тяжело: она не в состоянии справиться с ситуацией.

– Эй!

Когда Марыся входит в курилку, Дарья приветствует ее глуповатой улыбкой после чрезмерного количества выпитого алкоголя, поданного бесплатно на входе в шикарный зал ожидания.

– Ты видела, какие тут сорта вин? А пиво? На любой вкус! А джин только наивысшей пробы! Невероятно!

– Может, все же немного притормозишь, а то не дойдешь до самолета.

Марыся поджимает губы: ей стыдно за поведение сестры, на которую иностранцы смотрят со снисходительностью и легкой иронией. У арабских же мужчин, которых здесь хватает, в глубине глаз светятся презрение и злость.

Девушка ни на что не обращает внимания.

– Ты смотри, какое совпадение! Я встретила моего бывшего шефа и по совместительству друга из Англии.

Она переходит на английский, показывая на красивого смуглого пакистанца.

– Он летит в Карачи, а его товарищ-англичанин – с нами в Эр-Рияд. Правда, забавно?

– Не знаю, что в этом забавного, но о’кей.

Марыся шепчет по-польски своей непослушной сестре, пронзая ее осуждающим взглядом.

– Прекращай и иди отдохнуть, – приказывает она сурово.

– Не будь монашкой, Марыся! Прежде всего познакомься с моими друзьями. Это Джон Смит.

Она показывает на типичного англичанина, подвижного мужчину лет тридцати. У него светлая кожа, рыжие волосы и голубые, как васильки, глаза.

– Очень приятно.

Марыся манерно протягивает руку, а невоспитанный мужчина, не сдвинувшись с места и по-прежнему сидя, забросив ногу на ногу, отвечает на ее рукопожатие.

– А это британский пакистанец Моэ.

Элегантный пакистанец встает и подобострастно протягивает две ладони в знак приветствия.

– Ваша сестра была у меня лучшей работницей, – хвалит он Дарью. – Не говоря уже о том, что она быстрая, добросовестная и всегда улыбается. Как вижу, чувства юмора она не утратила.

Он кланяется и складывает руки на груди.

«Типичный азиат, угодливый до боли. Но такие, с чертовой улыбочкой, приклеенной к лицу, тоже подкладывают бомбы. – Марыся после двухлетнего пребывания в Азии уже не обманывается. – А в Пакистане так это ужас, что вытворяют! Они еще более мусульмане, чем арабы. Такие религиозные, одни ортодоксы, а этот псевдо-англичанин пакистанского происхождения даже руки мне подал, что в соответствии с их убеждениями категорически запрещено. Это ложь и двуличие!»

– Дарья, идем, – уходит она, решительно таща сестру за собой.

– Джон, увидимся в самолете, – обращается девушка к мужчине, с которым только что познакомилась. Видно, что он ей понравился.

– Угу, – буркнул тот, сделав большой глоток виски и глубоко затягиваясь дымом сигареты.

В самолете Дарья устраивает суматоху. Столько шума и гама, что в конце концов Джон меняется местом с каким-то любезным саудовцем и усаживается на сиденье рядом с молодой скандалисткой.

– Шампанское? – спрашивает улыбающаяся стюардесса, наклоняясь с подносом перед каждым пассажиром бизнес-класса.

Хамид отказывается жестом руки, так как старается успокоить отчаянно верещащего Адиля, который ни за что не дает себя привязать поясом к сиденью. Поведение ребенка ранит сердце Марыси, но она решает не мешать, потому что знает, как унизительно такое вмешательство. Кроме того, она отдает себе отчет, что тоже ничего не добьется. Мальчик измучен и издерган, и путешествие с ним наверняка не будет легким. Надя сидит между родителями и с удивлением приглядывается к невоспитанному малышу, раздумывая, не стоит ли ей самой начать плакать. В конце концов благодаря обслуге, которая жертвует девочке рюкзачок, набитый детскими сокровищами – раскрасками, мелками, паззлами и даже маленькой моделью самолета, – желание капризничать у нее пропадает.

Дарья, погруженная в разговор с Джоном, ежеминутно, зажимая рот, взрывается нескончаемым смехом.

– Я хочу шампанского! – машет она стюардессе, но та смотрит на нее с явным недоверием, поджав губы.

– Девушка совершеннолетняя? – спрашивает она вежливо: юное личико наводит ее на мысль, что девушке не более шестнадцати лет.

– Ха! Ну конечно!

Сказывается выпитый прежде Дарьей алкоголь, поэтому она ведет себя шумно, глаза ее блестят, а язык немного заплетается:

– Эй, мой махрам,[359] – обращается она к Кариму, – я уже взрослая или нет?

Она снова смеется, на что индонезиец только кивает, думая, не доконает ли его опека над этой девочкой-подростком. После взлета, который из-за визга Адиля длился бесконечность, Марыся все же решает вмешаться.

– Хочешь, я тебе помогу? – спрашивает она Хамида, видя его вспотевшее лицо и неловкие движения.

– Зайнаб никогда не подпускала к малышу нянек, – признается он, впервые со дня смерти жены произнося вслух ее имя. – Она считала, что все они плохие и не смогут заботиться так, как мать. В общем, она была права. По приезде я все же должен буду кого-нибудь нанять, потому что сам не справлюсь, – криво улыбается он.

– Но сейчас, может, мне удастся его успокоить, хотя тоже не обещаю.

Биологическая мать, которой мальчик практически не знает, берет заплаканного, в соплях двухлетнего малыша на руки, и тот сразу же кладет маленькую вспотевшую головку на ее плечо, осторожно трогает ее за длинные, пахнущие хной и жасмином волосы и успокаивается. Все посвященные в шоке и опускают глаза: до них вдруг доходит, как сильна природная связь между матерью и ребенком.

Марыся осторожно садится в большое удобное кресло, отделенное только узким проходом от бывшего мужа. Она дает мальчику бутылку с молоком – тот мгновенно опорожняет ее и впадает в беспокойный сон. Еще какое-то время он нервно вздыхает, но через пару минут затихает.

Марыся чувствует жар в груди, словно ее за горло душит невидимая рука. Они с Хамидом смотрят в глаза друг другу, будто погружаются в черный бездонный колодец. «Не отдам тебе ребенка», – говорит взгляд женщины. «Я никогда его у тебя не заберу, любимая», – отвечает беззвучно мужчина.

* * *

Хамид дрожит всем телом, а в голове у него пустота. Он не может думать ни о чем, кроме своей бывшей жены – женщины, которую полюбил с первого взгляда.

«Почему столь извилиста дорога судьбы? – спрашивает он себя. – Почему нам не был дан шанс на счастье и долгую совместную жизнь? Кто все это задумал? Мы марионетки в чьих-то руках, ведь не может быть Бог таким вероломным.» Верующий ваххабит усомнился в своей религии после стольких несчастий, которые его постигли. У него много времени, а все же сон к нему не приходит. Он размышляет над своей судьбой, решает, где и кто ошибся. А может, вся его семья осуждена на вечные муки и проклятье из поколения в поколение? Все началось с дедушки, Мохаммеда бен Авада бен Ладена, который приехал в Саудовскую Аравию из Южного Йемена как бедный строитель. Он был ловкий человек. Обосновался у Красного моря, в Джидде, недалеко от Мекки и Медины, основал строительное предприятие, которое со временем стало самой крупной фирмой такого рода в государстве.

Кроме всего прочего, фирма построила королевский дворец, а сам Мохаммед завязал близкие отношения с правящей семьей. У него был предпринимательский талант, но в то же время это был страшно богобоязненный мусульманин. В семье он поддерживал строгую дисциплину, был религиозен до невозможности. В доме постоянно принимал паломников со всего мира, которые прибывали на хадж[360] в Мекку. Его сын, Усама бен Ладен, с детства сталкивался с незаурядными, а подчас и сумасшедшими верующими и представителями самых разных ответвлений в мусульманстве. Еще в школе он примкнул к консервативной, ортодоксальной организации «Братья-мусульмане», основанной в Египте, которая борется со всей «гнилью» Запада, часто совершает теракты, хоть якобы и не признает насилия. Все в семье, как и каждый саудовец, исповедовали ваххабизм,[361] который является самым радикальным ответвлением ислама: опирается на фундаментализм и провозглашает возвращение к истокам – первозданной чистоте религии, простоте и суровости обычаев. Усама объединил различные ортодоксальные направления – и эффект был ошеломляющий. Некоторое время, однако, это никого не беспокоило.

Дедушка Мохаммед, несмотря на то что был очень религиозным, имел огромные сексуальные потребности. Он женился на двадцати двух женщинах, которые родили ему множество сыновей и дочерей, в том числе и отца Хамида, который был родным братом Усамы.

Бабушка Хамида была женщиной удивительной красоты, к тому же неплохо образованной для того времени. Умная, она ничем, кроме красоты, не заинтересовала старого богатого ловеласа. Они друг друга не любили, поэтому вскоре после женитьбы расстались без сожаления. Мохаммед был честолюбивым богатым сукиным сыном, поэтому алименты платил регулярно, давал на обучение отца Хамида в школе и институте столько, сколько было нужно.

После развода бабушка уехала из приморской Джидды в Эр-Рияд, где вышла замуж за мужчину, которого полюбила. Они были очень счастливы и воспитали своего сына совсем иначе, чем это было принято в Саудовской Аравии. Ему предоставили свободу выбора, показали мир, другие культуры и народы. Дома не царила сумасшедшая религиозность, бабушка даже носила современные платья или платья-костюмы, сшитые по европейской моде.

Дедушка Хамида, Мохаммед, пораскинул умом и оставил своему киндеру, Усаме, самую большую часть имущества – целых двести пятьдесят миллионов долларов. Таким образом он спонсировал фундаменталистов и всю «Аль-Каиду».[362] И тут у Хамида бен Ладена зародилось сомнение: почему его современный отец, светский человек, отослал своего сына-подростка к дядюшке Усаме, воюющему в Афганистане? С какой целью? Он помнит, как ехал в горы на большом разбитом грузовике и как позже его переодели в народный костюм, не то йеменский, не то афганский, который он счел театральным. Он был так горд и счастлив, когда получил старенький, отслуживший свое автомат Калашникова! Он больше ничего не может вспомнить из того, что случилось потом, когда он как безумный звонил отцу со старой почты в небольшом городке: «Ты должен меня отсюда забрать! Сейчас же!» В первый и последний раз он таким образом обратился к отцу, которого уважал и любил больше жизни. Может, потому он там находился, что в восьмидесятые годы все любили Усаму, саудовского богача, и охотно с ним сотрудничали, ведь тот выступал против Советского Союза. ЦРУ само поставляло ему оружие и деньги в лагеря моджахедов,[363] муштруемых бен Ладеном. Именно война в Афганистане сделала его таким, каким он предстал перед миром 11 сентября 2001 года – беспощадным террористом, прекрасным организатором и настоящим партизаном. Без нее, быть может, он так и остался бы безвестным сыном миллионера, живущим в достатке в богатой Саудовской Аравии. Доставленное ЦРУ современное оружие боевики-афганцы уже не выпустили из рук, а в будущем смогли направить его против своих давнишних покровителей.

Хамид вспоминает, что из Афганистана сбежал в последнюю минуту. Он не мог простить отцу, что тот подверг его такому экстремальному приключению.

После возвращения в Эр-Рияд он сразу же, не прощаясь, уехал учиться в Америку. Редко звонил домой, так как чувствовал обиду. А когда произошла атака на ВТЦ в Нью-Йорке, почувствовал вину за трагедию. С этой минуты он решил бороться с исламским терроризмом и всевозможными фундаменталистами, которые становились у него на пути или выступали против мирового сообщества. В то же время произошла трагедия в его личной жизни. Началась она с несчастий, которые вдруг обрушились на молодого человека. Неожиданно от инфаркта умер его отец. Он был здоровым человеком в самом расцвете сил – и вдруг умер. Хуже всего для Хамида было то, что он не успел спросить у отца, с какой целью тот отослал его на поле битвы на стороне зла, террора и уничтожения.

Вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла его любимая младшая сестра и сразу же за ней мать, которая совершила самоубийство: не вынесла потери дочери. В течение пары лет Хамид потерял всех, кого любил, и остался один. Пару сотен родственников он не мог назвать близкими его сердцу людьми.

Поэтому он уехал в Йемен, о котором слышал не только плохое, но и много хорошего. Все-таки оттуда происходила его семья. Там изменилась его жизнь, он снова почувствовал, что живет, когда встретил Марысю. Какая же она тогда была молодая, глупая и смешная! Маленькая скандалистка, но совершенно другого склада, чем европейка Дарья.

Ее отличие состояло в эмансипации, решительности, неуступчивости и отваге, которой не хватает арабским женщинам. Потому что его Мириам не наполовину арабка, наполовину полька. Это не смесь – она телом и душой чистокровная арабка.

Саудовский строительный конгломерат бен Ладенов Марыся нашла в Сане без проблем. В конце концов, это одна из самых больших фирм на Ближнем Востоке. Вместе с двоюродной сестрой Лейлой они хотели поставить их старый дом-башню, находящийся на территории медины,[364] на консервацию и узнать, стоит ли он в плане. Шутили, что фирма принадлежит тому самому бен Ладену, который 11 сентября взорвал Всемирный торговый центр. Смеялись, что тот приехал из Саудовской Аравии в Йемен на общественные работы. Думали – может, это он так наказан? А может, он специализируется на быстром демонтаже с помощью взрывных устройств, так как первая работа в Нью-Йорке прошла с успехом? Обе помнили, что две башни осели, как если бы кто срезал их у фундамента, а не врезался в них самолетом. Спорили о том достаточно долго, как для их возраста, шутя и смеясь до упаду.

Марыся, которая пыталась добиться своего, сразу же начала пререкаться со служащим бюро.

– А что значат проекты? Какие письма? Что за заявления? У вас есть план сохранения зданий? – Марыся, несмотря на свой молодой возраст, была боевая, ее не переспоришь. – Разве существует постановление? Если же нет, то каждый хозяин приходит в частном порядке и приносит бумагу? Может, еще и сам должен платить за вашу работу? А что вы делаете с деньгами ЮНЕСКО? – повышала голос девушка.

– Ты тут, гражданка, не выступай!

Большой как шкаф молодой мужчина встал из-за бюро с намерением немедленно выставить девушку за дверь.

– Чего ты вообще ищешь, а? Это не может быть твоим домом, так как ты, я вижу, носишь юбку! Где потеряла махрама и чего ж ты такая говорливая?!

Он напирал брюхом, и девушки скукожились.

– Я хочу только узнать, кто утверждает план работ и оценивает дома, – не отступала Марыся. – Потом придет в ваше бюро хозяин дома. У него нет времени с вами препираться, а дом валится. Будете объясняться со спонсором, почему наш дом пропустили.

– Выметайтесь отсюда, засранки! А то вызову полицию! – громко орал мужчина, выталкивая девушек за дверь.

– Что за хам! – кричала Марыся, сбегая по ступенькам.

Нервничая, она ничего не замечала вокруг, поэтому наткнулась на молодого араба в элегантном костюме. Лейла же, поправляя никаб,[365] упала на них обоих. В эту минуту Марыся утратила равновесие, и плохо закрепленный платок упал с ее головы, открыв локоны длинных, до середины спины, вьющихся волос цвета баклажана с золотистым отливом. Хамид бен Ладен оцепенел и смотрел на нее с изумлением. Узнав, с чем они пришли, он долго извинялся за своего сотрудника, а потом пригласил девушек в бюро. Так все это и началось.

Мужчина с висками, припорошенными сединой, украдкой поглядывает из-под длинных черных ресниц на ту Мириам, которую много лет тому назад полюбил. Он видит ее красивые миндалевидные пылающие глаза цвета темного янтаря. Она также всматривается в него.

– Что-то хорошее тебе снилось? Ты улыбался, – шепчет женщина, чтобы не разбудить их сына, спящего на мамочкином животе.

– Да, мне снился Йемен… – понижает голос мужчина. – Наш Йемен прошлых лет.

– Наша Аравия Феликс,[366] – вздыхает она, выразительно глядя на него.

До того как встретила Хамида бен Ладена, Марыся не знала такого состояния души. Она не имела понятия, что такое любовь с большой буквы «Л» – настоящая, а не придуманная, из фильмов, книжек или не дай бог по расчету.

Теперь же она не знала, что с собой делать. Целыми днями она бродила как тень, не спала, не ела, не могла ни на чем сосредоточиться. Она думала только об одном: позвонит ли Хамид, приедет ли Хамид, любит ли ее Хамид хоть немного.

Они встречались тайно, без ведома и согласия кого бы то ни было из опекунов девушки. Во все тайны была посвящена только Лейла, которая им потакала. Такая ситуация в традиционалистской арабской стране немыслима. Сама Марыся чувствовала в этом что-то плохое: она совершает грех, общаясь с чужим мужчиной, пусть даже совсем невинно.

Когда она во всем призналась своей бабушке Наде, та одобрила связь с милым, хорошо воспитанным и красивым парнем. С тех пор они встречались у нее на глазах, проводя время в безопасном месте – на крыше дома-башни, откуда открывался ошеломительный вид на старую Сану.

Однажды Хамид вручил девушке саудовскую газету.

– Чтобы повеселиться, прочитай интересную статью в саудовской газете, которую я принес специально для тебя. – Он улыбнулся себе под нос. – Если ты так изучила ислам, как говоришь, то должна это все знать.

– «Пятьдесят семь способов завоевать любовь своего мужа», – прочитала Марыся вслух. – Что это? Какая-то шутка? Почему именно пятьдесят семь, а не семьдесят три?

– Все эти методы редактор собрала в блоге исламских женщин. Это опыт саудовских дамочек. Очень поучительно, – говоря это, Хамид состроил забавное таинственное выражение лица.

– Ничего подобного еще не видела! – заинтересовалась Марыся. – «Веди себя как девушка… одевайся притягательно и обольстительно, а если сидишь дома, то не ходи весь день в ночной рубашке»… Сейчас, сейчас, для чего им супермодные шмотки, если поверх них они надевают чадру или абаю?[367]

– Ну конечно. – Хамид складывает губы бантиком. – Наверное, речь идет о том, чтобы они дома для мужа так одевались. Это рассуждения шопоголиков из Саудовской Аравии.

– «Издавай хороший запах»! – Молодые вместе хохочут. – «Не пили мужа, не отчитывай его, не расспрашивай, о чем он думает…» Да ни о чем! – смеется Марыся. – Упс! Извини, это не для тебя.

Она похлопывает любимого по колену, но тут же убирает руку.

– «Узнай все права и обязанности мусульманской жены. Ублажай мужа всегда, когда только он того пожелает…» Хо-хо-хо! Неплохо вам с этими женами, – она поворачивается лицом к Хамиду, краснея до ушей. – «Научись премудростям, чтобы удовлетворять своего мужа…» Хм-м… «Говори постоянно, что любишь его. Дари ему подарки…» Уф! Вот это жизнь! Зачем вам потом рай, господа саудовцы?! – Все больше конфузясь, Марыся старалась перевести все в шутку.

Под конец она уже читала избирательно:

– «Расчесывай волосы. Не забывай о стирке». «Не выходи из дома без согласия мужа и без опекуна. Хорошо себя веди; не смейся, не говори и не ходи громко»… Вот это круто! – вырывается у девушки. – И такую чушь публикуют в газете?

– Должны же они подбросить какую-нибудь тему обывателям, чтобы те не начали интересоваться чем-нибудь поважнее, – говорил Хамид, желая оправдать подобную глупость. – В конце концов, это ведь бульварная газета.

Произнося это, Хамид хотел забрать газету, но Марыся не дала.

– Подожди, подожди! – закричала она, живо заинтересовавшись тематикой. – Самое интересное я оставила напоследок. «Будь в форме и заботься о своем здоровье, так как ты должна быть хорошей матерью, женой, кухаркой и хозяюшкой». Ха!

Девушка громко смеялась и стучала при этом сложенной газетой по голове, отказываясь принимать всерьез прочитанные глупости.

– Сейчас, когда ты уже ознакомилась со всеми принципами хорошей мусульманской, а значит, саудовской жены, не захочешь ли ты выйти за меня замуж? – вдруг спросил Хамид.

Марыся, шокированная, замолкла, уставившись на него широко открытыми глазами.

– Hey, you![368] Я тебе задал вопрос!

– Ты застал меня… Я только заканчиваю среднюю школу… Мы не знаем еще друг друга хорошо… Так вдруг… быстро… – совсем растерялась девушка.

– Ну, не завтра, не послезавтра, но в будущем. Я надеюсь, что все же в не очень далеком будущем. Потому что, знаешь, я уже жизни без тебя не представляю.

Хамид наклонился к девушке и впервые осторожно поцеловал ее в губы.

– Если не через минуту, а через какое-то время, то… – Марыся неосознанно забрасывает ему руки на шею. – Да, Хамид бен Ладен! Я выйду за тебя, стану твоей арабской женой с кучей верещащих ребятишек, вместе состаримся и будем поддерживать друг друга всегда и во всем!

Решение было принято, молодые обручены. Бабушка Надя, хоть и косилась на внучку, когда та сообщила, что сразу же после получения аттестата выходит замуж, не могла все же не согласиться, что кандидат – самый лучший под солнцем мужчина, умный, красивый, богатый и влюбленный по самые уши. Свадьба была похожа на сказку из «Тысячи и одной ночи», в соответствии с законом страны, религией и положением жениха. После подписания предварительного брачного контракта мужчины из обеих семей встретились в доме-башне в медине, чтобы окончательно определить условия. Дядя Хамида и сам жених предложили огромный махр.[369]

– Я не хочу этих денег! – бунтовала невеста. – Никто не будет меня покупать, черт возьми!

Она разозлилась не на шутку.

– Это гарантия для тебя и твоей бабушки на случай, если что-нибудь со мной случится. Разводиться я не собираюсь, – решительным и вместе с тем веселым голосом объявил тогда Хамид. Так он успокоил девушку и принудил к тому, чтобы она взяла по крайней мере половину предложенного приданого.

– Разводиться не собираюсь… – шепчет себе под нос Хамид, вспоминая во время долгого полетадалекие счастливые дни.

«Все же это я не смог преодолеть высокомерия и гордыни. Узнав, что Надя не моя биологическая дочь, я ушел, – размышляет он горько. – Это я был инициатором этого развода! Не смог простить, потому что неисправимый негодяй! Вечно из каждой ситуации, касающейся лично меня, которая становилась сложной, тяжелой и неприятной, я выпутываюсь странным способом. Никогда искренне не поговорил с отцом, убитую горем мать оставил одну, не подумав о том, что она в отчаянии и депрессии. У меня нет ни одного близкого родственника среди более двухсот связанных со мной по крови людей. У меня нет среди них ни одного друга! Я эмоционально стерилен, живу в пустыне, которой сам себя окружил. Единственное, что у меня хорошо получается, так это моя работа разведчика. Там мое ледяное сердце и невозмутимый характер кстати. Теперь я могу плакать над пролитым молоком, но правда такова, что самые близкие моему сердцу женщины только на минуту подпускали меня к себе. Потом я снова скрывал свои чувства».

Его черные глаза застилают слезы, поэтому он закрывает их и погружается в объятия Морфея. Но сон не приносит ему отдыха, не восстанавливает сил. Хамид все время видит призрачные образы из прошлого, тех, что ушли, или погибли, или же по-прежнему около него, но их как бы и нет. А в каждом видении – лицо его любимой бывшей жены. Лицо Мириам.

Вечные вызовы

«Когда-то мы так сильно любили друг друга», – вспоминает Марыся. И это все испортила она. Она изменила! «Никогда себе этого не прощу! – говорит она себе мысленно, бросая взгляды на спящего Хамида. – Как же я могла так поступить? Ничто не может меня оправдать: ни молодость, ни экстремальные обстоятельства, ни одиночество и страх! Моя безответственность породила ситуацию, в которой я сейчас нахожусь».

Она тяжело вздыхает, ей хочется плакать.

«Это карма, – произносит она типично по-азиатски, в духе индуизма, как молитву. – Плохие поступки возвращаются к нам сторицей, и судьба платит нам той же монетой. Все из-за моей арабской, фатальной, спесивой, упрямой, злобной и злопамятной натуры!» Она злится, с бьющимся сердцем освежает в памяти образы прошлого, и ей кажется, словно все это случилось вчера.

«Если не хочешь сюда возвращаться, я тебя не заставляю. Ты свободна», – прочитала она письмо Хамида, написанное узким каллиграфическим почерком. Ничего больше не добавил он к этим холодным словам. Марыся так хотела получить свободу и возможность выбора, но позже ее это как-то не слишком радовало: кроме грусти и сожаления, она не чувствовала ничего. Ведь она полюбила этого мужчину всем своим молодым сердцем, хотела с ним быть до конца жизни, иметь детей и счастье в доме. Она восхищалась его опасной работой, решительностью, современностью и толерантностью. Куда это все подевалось, куда исчезло? После переезда из Йемена в Эр-Рияд он стал вести себя как типичный арабский самец, который не разговаривает с женой, не обсуждает принятие решений, не ценит ее ум. «Он просто обычный мужчина-шовинист, и нечего сюда впутывать арабов. Во всем мире полно таких парней», – думала она, летя с матерью на отдых в Ливию в начале 2011 года.

– Может, нужно было отложить нашу поездку? – как всегда беспокоилась Дорота. – У вас с Хамидом небольшой супружеский кризис, в такой ситуации не лучшее дело бежать и ждать, что все как-то само утрясется.

– Мамочка! Ты снова что-то придумываешь?! Снова беспокоишься! – насупила брови Марыся и посмотрела на мать исподлобья.

– Кроме того, сейчас везде в арабских странах какие-то бесчинства, беспорядки, волнения… Безопаснее всего сейчас в ортодоксальной Саудовской Аравии, – сообщила та, которая каждый день критиковала страну, где жила много лет.

– Что же ты! – Дочь старалась развеять опасения матери и, конечно, оставалась при своем мнении. – Мы так долго планировали поездку и ждали этого момента. Посмотри сама. Жасминовая революция в Тунисе прошла вполне безболезненно, и даже в Египте было очень спокойно, хотя предполагали резню и убийства. Это социальные перемены, а не религиозные революции, как пугали некоторые. В конце концов, ты же знаешь, что в Ливии ничего не происходит: все любят Муаммара как отца, брата, любовника. И не только такие женщины, как тетка Малика, но каждый ливиец. Из молодых мало кто помнит давние времена, до революции 1969 года. Ливийцы воспитывались во времена этого режима, им это подходит.

Решение наконец было принято. Напор Марыси победил, и женщины улетели в страну, с которой были связаны их хорошие и плохие воспоминания. Марыся жаждала приключений и встречи с семьей и была счастлива, что вырвалась из своего супружества, которое ее душило. Дорота же хотела сделать все, чтобы угодить своей с трудом найденной дочери. Они встретились после стольких лет, и мать считала это чудом, но, чтобы ближе узнать друг друга и найти общий язык, требовалось время, и лучше всего проведенное вместе. Они решили отправиться в Ливию, потому что именно там женщины некоторое время жили вместе.

Когда по прибытии туда в первую ночь Дорота поехала к своей подруге Баське в Айнзару, Марыся осталась одна в большом семейном доме Салими в центре Триполи. Дом принадлежит дяде Муаиду, у которого в клинике, к сожалению, были дела, не терпящие отлагательств. Еще немного она кружит по залу, вороша обломки прошлого, потом на минутку выходит в сад. Он как будто стал меньше, чем казался ей в детстве, и еще более зарос. Она находит в конце двора остатки песочницы, в которой когда-то играла с детьми тетки Мириам. Сердце сжимается от тоски при мысли о том, что так сложились судьбы некоторых членов их семьи, но остались и те, кто до сих пор живет счастливо.

Она входит в апартаменты на втором этаже, в которых когда-то жила с родителями. Из всей комнаты она помнит только большой шкаф с огромным зеркалом. Поздно ночью, уже измученная, она принимает душ, садится на кровать, и ее дрожь берет. «Мать была права, что не захотела здесь оставаться на ночь, – думает она. – Этот дом похож на склеп. Чувствуется присутствие тетки Мириам, которая погибла в автокатастрофе, слышится смех всегда веселой Самиры, уже столько лет лежащей в коме в клинике Муаида, и властный голос любимой Малики, которая всем заправляла. Моя любимая бабушка Надя, погибшая в теракте в Йемене, наверняка посидела бы со мной и развлекла беседой. Она всегда допытывалась, что меня гнетет, давала хорошие советы и поднимала дух». Глаза Марыси наполнились слезами. Она так нуждалась сейчас в разговоре с кем-нибудь близким, чувствовала себя подавленной, но в ее жизни всегда случалось так, что со всеми мучениями и невысказанными вопросами она оставалась один на один.

Следующий день был уже лучше первого, потому что утром, как обычно в этой части мира, солнце залило весь Триполи и окрестности. Все благодаря этому проснулись в радостном настроении, с новыми надеждами на будущее. Мать и дочь решили посетить свои любимые в прошлом места, чтобы освежить воспоминания: Зеленую площадь, улицу Омар Мухтара, куда Дорота ходила на фитнес, под Розовой мечетью купить шаурму, к Джанзуру – на пиццу и, несомненно, на Регату – посмотреть на море!

На Зеленой площади всегда толкотня и шум. Проезжающие машины сигналили, чадя выхлопными газами, и, как всегда, поминутно перегораживали дорогу, мешая друг другу. Это вело к многочисленным столкновениям и пробкам. Марыся с интересом оглядывалась вокруг. Солнышко припекало, воздух был наполнен ароматом земли, расцветающих растений, жасмина и теплой хобзы.[370] Мама пошла посплетничать к своей давней подруге, которая жила недалеко от центра, поэтому девушка некоторое время была предоставлена сама себе.

– Ахлян ва сахлян![371] – услыхала она над ухом и вздрогнула от неожиданности.

– Валлахи![372] Не делай так больше! Хочешь довести меня до инфаркта?! Я знаю тебя… будто, но не уверена… – призналась она, глядя на стоящую против солнца фигуру перед ней.

– Я Рашид, сын твоей тетки, Хадиджи, – кавалер широко улыбнулся.

– Точно! Ахлян! – наконец ответила она на приветствие.

– Что ты тут делаешь? Осматриваешь достопримечательности? Одна? – забросал он ее вопросами. – Нужно было сказать, что тебе не с кем выйти, мы бы с тобой договорились.

– Жду маму и так, болтаюсь без цели. Кроме того, не хотела мешать.

Марыся удивляется такому смелому предложению мужчины, которого она вчера увидела впервые со времен своего детства.

– Каждый занят, у всех свои обязанности. Нельзя вот так приехать и перевернуть жизнь всех вверх ногами.

– Как же это, о вас нужно заботиться, мы же семья! – восклицает он и снова улыбается, показывая ряд ровных белых зубов.

У Марыси дрожь прошла по спине, и она с трудом перевела дыхание. «Какой же он красивый», – сказала она себе и покраснела по самые уши. Она опустила взгляд, желая справиться с мыслями.

Рашид схватил ее за руку.

– Пойдем со мной! Я покажу тебе чудесные переулки в старом городе. Ты наверняка никогда там не была. У тебя есть фотоаппарат? Сделаешь прекрасные снимки.

Марыся не хотела отказываться и разочаровывать парня, сказав, что знает это место как свои пять пальцев. Впрочем, девушка любила там бывать и, кроме того, ей очень понравился этот молодой горячий парень, поэтому она радовалась приятной минуте.

– Здесь прекрасно, правда?

Рашид приблизился к Марысе и заботливо обнял ее рукой, а она просто застыла в нежном объятии.

– Так уединенно, безопасно и такой уютный сумрак… – весело смотрел он ей в глаза, а она чувствовала, как дрожь блаженства пробегает внизу живота.

Через минуту они вышли в маленький скверик перед белой мечетью и присели на скамейку в тени тутового дерева, в котором птицы с писком дрались за созревшие черные ягоды. Марыся смотрела на парня, на его красивое арабское лицо и сравнивала с Хамидом. Какой же Рашид беззаботный, забавный и улыбчивый! «Может, это судьба, а не семья и приятели формируют характер? – пришло ей в голову. – Мой понурый и принципиальный муж через многое прошел, в молодости трагически утратил близких, участвовал в страшных, ужасных акциях, борясь с терроризмом в Йемене. Это делает человека твердым и неуступчивым по отношению к окружающим, что становится все больше заметным в поведении Хамида», – думает она о борющемся с терроризмом и фундаменталистами муже.

«Если все же речь идет о внешности, то Рашид на порядок красивее», – пришла она к выводу типично арабским способом. Привлекательная внешность двоюродного брата окончательно покорила девушку. Рашид был не просто худым и высоким – у него было красивое лицо, обрамленное длинными, спадающими до плеч кудрявыми черными волосами, которые из-за ветра схвачены резинкой у шеи. У него был высокий лоб, черные как вороново крыло брови, миндалевидные глаза окружены таким густым веером длинных ресниц, что они даже путались. Нос, конечно, был семитский, но не мясистый и большой, как у жителей Ближнего Востока, а узкий, с горбинкой, с большими, сильно изогнутыми ноздрями. Он был типичным представителем арабов Северной Африки, предки которых происходят от берберов, населяющих пески Сахары, и поэтому у них острые, хищные черты лица. Самое большое впечатление произвели на Марысю губы Рашида – большие и широкие, но одновременно чувственные, с немного вздернутой верхней губой, над которой мужчина отращивает модные узкие усики. Самым удивительным девушке казался момент, когда он улыбался, потому что он делал это так искренне и естественно, что она просто теряла над собой контроль. «Рашид невероятно сексуальный. – Мысли Марыси были только об этом, так как она совершенно потеряла от него голову. – Самое важное, прекрасное – это то, – ошибочно думала влюбленная девушка, – что он со мной разговаривает и слушает меня, интересуется мной и заботится обо мне. Как же я была одинока в Саудовской Аравии!» – вздыхала она.

Марысе кажется, что сквозь негромкий рев моторов большого комфортабельного самолета она слышит мелодичный призыв к молитве муэдзина, раздающийся с башен минаретов в Триполи, чувствует бриз, веющий от Средиземного моря, а фоном, как с того света, доносится до нее мягкий и страстный шепот любовника. Она массирует себе пульсирующие виски, потому что от этих навалившихся на нее мыслей у нее трещит голова. Оглядываясь назад, она теперь иначе думает о своей грешной любви, собственные поступки не кажутся ей невинной шалостью молодости, желанием романтики и тоской по необычным ощущениям. Теперь она знает, что, изменяя мужу, сделала неверный шаг, совершила страшный грех, который как проклятие повис над всей ее дальнейшей жизнью. «Никогда себе этого не прощу! Такие развратницы справедливо караются побитьем камнями! – сурово осуждает себя она после прошедших лет. – Меня должны были убить во время этой страшной братоубийственной ливийской войны, в которой я участвовала по собственному глупому выбору, приняв необдуманное решение. Я осталась там только и именно потому, что хотела быть рядом с Рашидом. Помешалась на нем! Потеряла голову! Законченная идиотка!»

Она стискивает зубы и опускает веки, ей так хочется плакать, что завыла бы сейчас, как дикий зверь.

«Как же я могла так поступить? Все поставить на одну позорную и бесчестную карту, отбросить прошлое, оттолкнуть от себя самых близких любящих людей? Ради чего? Что на меня нашло?! И для кого? Для малолетнего пижона?!»

Во время пребывания Марыси и Дороты в Ливии события происходили неожиданно, как если бы на головы приехавших женщин обрушилась лавина. Памятный день в старом городе в Триполи, который Марыся провела в приятном обществе красивого двоюродного брата Рашида, был последним днем спокойствия и беззаботности и вместе с тем началом конца ливийского народа и тысяч человеческих жизней. Началось все со Дня гнева, когда недовольные ливийцы – одни гражданские, в том числе женщины, дети и старики, – вышли на мирную демонстрацию на улицы города. Тысячи из них отдали в этот день свои жизни, и в другие дни было множество раненых, увезенных или тайно убитых в тюрьмах столицы. Каждую секунду, минуту, каждый час истекали кровью невинные жертвы, а те, кто находился в это время в Ливии, застряли в ней надолго. Жизнь неслась теперь с бешеной скоростью и была на вес золота, потому что немного было нужно, чтобы ее потерять. Как во время любой войны, люди сполна использовали каждый миг жизни. Нельзя было терять ни минуты и ничего не откладывать на завтра: завтра можно было не дождаться.

Дорота, специалистка по принятию необдуманных решений, снова была похищена бывшим мужем Ахмедом, который случайно наткнулся на нее в Триполи. По своей глупости она была разделена с дочерью и очутилась в сотнях километров от нее, в Налуте – городке в горах. Марыся же с головой погрузилась в работу: она стала медсестрой-волонтером вначале в больнице двоюродного брата Муаида, а потом в убежище – на их старой небольшой ферме в пригороде. Казалось, что война далеко, где-то в другом месте, и до них не доберется. Если бы не сотни раненых, за которыми они ухаживали, ничто не напоминало бы о том, что совсем рядом идут военные действия. Деревня казалась идиллическим местом и воскресила в памяти Марыси воспоминания детства. Тут уже она окончательно преступила границы дозволенного, так как забыла обо всем мире и о том, что она замужняя женщина. Если бы она не узнала этого красавца, то никогда не изменила бы мужу. Если бы не оказалась в экстремальных условиях и ей не пришлось убегать как затравленному, загнанному зверю вместе со своими близкими, она не стала бы наслаждаться каждой минутой, невзирая на последствия. В нормальных условиях она никогда бы не решилась на этот роман! В конце концов, она же была воспитана в порядочном доме доброй, образованной и толерантной бабушкой, которая привила ей лучшие заповеди как из Корана, так и из Библии. Но тогда, во время ливийской революции, она забыла обо всех правилах – и мусульманских, и христианских. Жаждала только этого мужчину, он был ей нужен, как воздух и вода, как биение сердца, она любила его больше жизни – страсть ослепила ее, и жизнь без него не имела для нее никакого смысла.

«Теперь до конца моих дней буду стыдиться своего поступка». При воспоминании о минутах страсти Марыся не чувствует упоения, только стыд, сожаление и раскаяние. «Это я его соблазнила, я позволила ему сближение и как сумасшедшая этого желала. Я сама в этом виновата, потому что изменила и совершила грех. Один неверный шаг влечет за собой лавину несчастий, – подводит она итог своему необдуманному решению оставаться в объятой войной Ливии. – Какой же я тогда была неопытной, глупой, инфантильной… Я все принимала за чистую монету и считала, что все как-то само собой сложится. Забыла, что в моей жизни никогда ничего не складывается! Ничего! Я проклята, как и вся моя ливийская семья Салими!»

Ее любящий муж Хамид бен Ладен рискнул приплыть в Ливию – только ради одного: не мог себе простить охлаждения отношений с Марысей и того, что так легко предоставил ей свободу. Почему со времени приезда в Саудовскую Аравию он так на нее злился, почему отстранял, почему стал оценивать ее критически? Этого он и сам не знал. Одно для него стало совершенно ясно: без этой красивой женщины он не представлял себе дальнейшей жизни. Жаль, что понял это только после ее отъезда, но по мере сил он постарается это исправить.

Благодаря связям с американской разведкой он организовал поход на катарском судне, везшем благотворительную помощь в Ливию. На территории объятой войной страны Хамид должен был еще выполнить определенную миссию, не в первый и не в последний раз. Когда человек связывается с разведкой, из этого не так легко выпутаться. Хамид не имел понятия о том, как он отыщет жену, жива ли она еще вообще, но когда услышал, что самый ценный груз он должен доставить Муаиду Салими, сразу понял, что это перст Божий. «Мириам, я так по тебе тоскую, мне так тебя не хватает, моя прелестница, красавица моя, – мысленно разговаривал он с женой, обещая: – Если только ты жива, я найду тебя». Так и случилось, хотя его жена ему изменила и была беременна, о чем он не знал. Хамид не задавал ей никаких вопросов. «Не хочу ничего знать и чего-то ждать. Хочу только быть с ней и уже никогда не расставаться».

Марыся боролась с собой, пытаясь определить границы приличия и ответственности. И днем и ночью ее мучила мысль, как решить постыдную проблему. «Хамид не даст себя обмануть, он хорошо знает мое тело. И вообще, разве хотела бы я его обманывать в таком важном, основополагающем деле, последствия которого будут сказываться на нас до конца жизни? – размышляла она. – Но, с другой стороны, как ему рассказать правду?» Марыся была в полной растерянности: она знала, что если решится на искреннее признание, то раз и навсегда потеряет этого порядочного, любящего ее человека.

– Расскажи мне перед лицом смерти, друг, – склонился Хамид над бледным и мокрым от пота Муаидом Салими, двоюродным братом Марыси, который решился на самоубийство, желая погубить тирана ливийского народа и своего биологического отца Муаммара Каддафи. – Поклянешься ли ты перед лицом Аллаха, что моя жена Мириам вела себя в твоем доме достойно?

Он выжидающе смотрел Муаиду в глаза.

– Как Бог милостив… – Муаид говорил тихо. Он с трудом переводил дыхание, потому что в полном взрывчатки желудке он чувствовал жжение, а во рту горечь. – Может, воды?

Он старается оттянуть момент ответа, глубоко задумываясь над смыслом правды и вранья. «Я уже одной ногой на том свете. Если Аллах милостив, то он простит мне мою маленькую ложь. А у моей безрассудной двоюродной сестры вся жизнь впереди, и сейчас это все в моих руках. Пройдет она по ней счастливой, с добрым человеком рядом или будет отвергнута, как одинокая опозоренная женщина? Нечего и думать, шаа Аллах[373]», – решает он.

– Дорогой посланник мира… – начал он серьезно, – твоя жена, красивая женщина, во время пребывания в Ливии жила под моей крышей и была под моей опекой. Я в твое отсутствие был ее махрамом и гарантирую тебе, что ее поведение всегда было безупречно.

Он врал не моргнув глазом, но был доволен принятым решением: он видел, что напряжение сошло с лица Хамида бен Ладена.

– Спасибо тебе за все, – любящий муж вздохнул с облегчением. – Я верю твоим словам. Желаю тебе закончить геройскую миссию. Пусть она принесет тебе такие результаты, на какие ты рассчитываешь.

«Мы все прокляты, весь род Салими, – повторяет Марыся как мантру. – Погибла почти вся моя ливийская семья: тетка Малика убита в Гане глупым подростком, бабушка Надя – в теракте в Сане, мой отец Ахмед погиб от рук моей матери, правой в данном случае Дороты, тетка Хадиджа и ее муж Аббас совершили самоубийство после того, как правительственные войска ошибочно сделали выстрел из пушки по их четверым детям, уважаемый филантроп Муаид взорвал себя, а двоюродный брат Рашид, мой страстный любовник и отец моей дочери Нади… Об остальных я не имею понятия, но наверняка их тоже уже нет. Кто, где и когда совершил какой-то ужасный, страшный грех, за что нам такая кара? Что будет с моими детьми, Надей, плодом греха, и Адилем, рожденным в несчастной трагической любви к Хамиду? Ради Аллаха, закончится ли когда-нибудь эта полоса несчастий? Снимется ли проклятие, висящее над нами много лет?»

– Самолет через полчаса приземляется. Просим пристегнуть ремни и поднять спинки кресел, – раздается из колонок приятный голос стюардессы. – Приветствуем вас в королевстве Саудовская Аравия. Температура в Эр-Рияде…

Найти свое место

Карим краем глаза посматривает на свою жену Марысю, которую любит больше жизни, но отдает себе отчет, что это безответное чувство. Хамид, его друг с давних лет, вопреки ожиданиям индонезийца, по-прежнему пылает любовью к своей бывшей жене: бедный Карим понял это лишь теперь, видя их вместе с их ребенком. «Какой же я глупец! – говорит он себе мысленно. – Я осел! Ведь я мог и догадаться об этом по их реакции, когда они неожиданно после прошедших лет встретились в Джакарте. Как же я был слеп!» От злости и огорчения он стискивает зубы. «И что теперь будет? Как же мы решим эту проблему?» – иронизирует он, чувствуя кожей, что это он должен будет убраться. «Как всегда, получу под зад я! Ранят меня. Что может чувствовать такой человек, как я?! Я ведь постоянно кланяюсь, улыбаюсь и извиняюсь за то, что жив». Он видит свое будущее в черных красках. «Обрету ли я когда-нибудь покой и обычное семейное счастье? Был ли я вообще когда-нибудь счастлив? Может быть, но это было давно и очень недолго. Вся моя жизнь – это череда несчастий и страданий», – размышляет он, погружаясь в воспоминания, к которым столько лет не возвращался и которые решительно давно стер из памяти.

Детские годы Карима в Индонезии, в местности Тугу, у подножия горы Джая, были беззаботны. У него была любящая мать Мейла, бабушка, дедушка и большая семья, которая его холила. Все в городке его любили, улыбались ему и интересовались, как у него дела, когда он сидел вместе с Мейлой у варунга,[374] в котором она работала. Большую часть времени он проводил именно там, играя у разбитой дороги и купаясь в канале неподалеку. Иногда он просиживал на газебо[375] с бабушкой и женщинами, жующими бетель[376] и плетущими корзины из ротанга.[377] Его не смущало, что у него нет отца. Он спросил о нем у матери всего один раз. Она только улыбнулась в ответ, и этого для него было достаточно. В воспоминаниях Карима детство его было наполнено солнцем, проливными дождями, яркими цветами и блюдами со сладкими фруктами. Он был окружен бесконечной нежностью и любовью со стороны матери, ассоциировавшейся у него с запахом кокосового масла, которое она втирала в тело и волосы.

Однажды осенней ночью тяжелые серые тучи низко висели над землей, но еще не пролились водой. Ливень чувствовался в воздухе, было жарко и душно, но Карим проснулся в холодном поту, стуча зубами. Он прижался к маме, думая, что она его согреет, но это не помогло. Мейла старалась помочь сыну народными средствами, которыми пользовались женщины ее деревни, но это ничего не дало. Парнишка бредил в горячке, его мучила страшная боль в костях, особенно в одной ноге, которая странно изогнулась. День ото дня мучения усиливались. Его рвало, трясло в лихорадке, мучил понос. Когда температура поднялась почти до сорока градусов по Цельсию, Карим начал бредить о теплых источниках у подножия гор, о легендарных влюбленных – Раме и Сите. Ему снились кошмары о девушке Дэви, которую злой человек побил камнями в глубоком колодце у поля. Его крики разносились по всему кампонгу.[378]

Наконец мать с бабушкой и дедушкой отвезли больного мальчика в больницу в Богоре. У трехлетнего ребенка был такой сильный организм, что для счастливого выздоровления ему достаточно было хорошего питания и регулярного приема витаминов. Болезненные проявления – признаки брюшного тифа – отступили, но симптомы основного заболевания Карима, которые мучили мальчика, усилились. Острый полиомиелит уничтожал его нервную систему и деформировал ногу. Так как у врачей не было ни знаний, ни средств для более серьезной терапии, они выписали мальчика домой, желая избавиться от проблем. Они рассказали Мейле, как облегчить состояние и подкрепить малыша (высококалорийная пища и богатая витаминами диета), но этого она, бедная женщина, не могла ему дать. Мать была в отчаянии, понимая, что может потерять любимого сыночка, единственную радость жизни.

Семейный совет постановил, что последней надеждой на спасение Карима является его биологический отец, саудовец Фейсал аль-Наджди. Он один в состоянии помочь им финансово. К удивлению всех, Фейсал неожиданно приехал в Тугу и забрал ни о чем не подозревающего мальчика к себе. И тогда детство для Карима закончилось, он потерял дом и близких. С этого момента к нему стали относиться как к животному, даже еще хуже – его возненавидели.

«Именно так он ко мне и относился, всегда смотрел на меня сверху, с высокомерием ясновельможного господина, всегда меня презирал, а когда его отношение ко мне изменилось, было уже слишком поздно, – спустя более тридцати лет думает Карим. – А может, я и вправду был тогда маленьким диким зверьком?» Он с трудом вспоминает подробности – перед его глазами встают только обрывочные образы.

– Что ты делаешь?! – орал Фейсал с бешенством в глазах. – Что ты, примитивный, вытворяешь?!

Он хлестал Карима по чему попало своей неизменной кожаной плеткой мутаввы.[379] Когда они остановились в отеле «Букит Индах» в горах Маоке, малыш пережил шок. Он еще никогда не был в таком красивом, замечательном месте. Мальчик не знал благ цивилизации: до сих пор он жил в деревянном домике с туалетом в виде дыры в земле или на свежем воздухе под кустом, а мылся в общей бане у глубокого колодца. Электричество было только в доме бупати,[380] в мечети и в домах богачей, а он с мамой жил в убогом домике на краю деревни и, кроме циновки, пары стульев и грубых икатов,[381] чтобы укрыться зимой, у них ничего не было. Да и, в конце концов, что им еще было нужно? От рассвета до заката они сидели у варунга, а если возвращались, то только затем, чтобы переночевать. Поэтому первая ночь в современном отеле была для мальчика страшной. До сегодняшнего дня он помнит, что положил кучку на терразит в ванной, а спал на холодном голом полу в конце спальни, завернувшись лишь в шерстяной плед, который ему дала мать. Он боялся даже приблизиться к ложу с балдахином, которое посчитал большим изысканным газебо для особо важных гостей. Он дрожал из-за того, что может запачкать его или помять постель. Он был растерян и расстроен, каждую ночь засыпал в слезах.

– Ты животное! Ты омерзительная грязная свинья! – Отец наделял его только такими эпитетами, а в наказание хлестал многократно в течение дня.

– Не войду туда! Нет! – взвыл Карим, когда впервые был посажен в ванну и из крана потекла теплая вода. Он размахивал руками, стараясь отогнать от себя губку с пеной, из-за чего мыло попадало ему в глаза и рот. Его рвало.

Нанятый Фейсалом слуга не мог справиться с ребенком.

– Прошу тебя, успокойся! Ты снова будешь бит. У тебя что, мерзавец, нет инстинкта самосохранения? – удивлялся он, дрожа и о своей собственной шкуре.

– Я не сяду на это! Что это? Я не хочу! – не хотел садиться на унитаз Карим, боясь, что утонет. Слыша звук спускаемой воды, он падал на пол и извивался как уж.

Когда подавали завтрак, он по обыкновению тянулся за едой пальцами, не зная, для чего служит ложка, не говоря уже о вилке или ноже. Стеклянный сервиз приводил его в ужас, он боялся к нему притронуться. До этого он ел с бананового листа, серой бумаги или газеты. Поэтому он хватал пищу и забивался в угол, кроша на пол и вытирая жирные пальцы об обивку мебели. Фейсал только таращил на мальчика глаза, но часто не выдерживал и, придя в бешенство, наказывал. Казалось, он нечаянно бил его по голове или лицу, да так сильно, что малыш давился едой и кашлял так долго, что его рвало. Иногда от страха он писался. Так отец «дрессировал» сына в ожидании оформления его паспорта, и это не столько «развивало» малыша, сколько послужило развитию невроза.

– Это невообразимо! – злился Фейсал и орал на ребенка по-арабски – тот ничего не понимал. – Я не знаю! Чтобы в двадцатом веке так себя вести?! Словно он жил в пещере, среди зверей. Что за примитивный народ! Зачем мне это было нужно? Что за глупые сантименты!

Но на самом деле речь шла не о сантиментах. Гордый и самоуверенный мужчина врал. Причина его приезда была более прозаичной. До сих пор у Фейсала с его саудовской женой не было сына, наследника, поэтому он и решился пригреть своего байстрюка и даже дать ему свою фамилию. Он, конечно, не ожидал ничего подобного, но дороги назад не было – это был результат принятого им решения.

Карим же с первой минуты почувствовал к Фейсалу невыразимую неприязнь. И если в детстве он только боялся отца и не любил, то со временем это чувство развилось и переродилось в настоящую ненависть.

* * *

Фейсал не решился сразу привести индонезийского сына в свой дом, а устроил ему долгосрочное пребывание в больнице медико-санитарной службы Национальной гвардии в Эр-Рияде. Карим говорил только на бахасе,[382] диалекте горцев Тугу, поэтому ему было очень сложно. Роль переводчицы и няньки отец отвел индонезийке, которая работала в больнице санитаркой и уборщицей. Она немного знала английский и арабский. Благодаря ей врачи иногда контактировали с ужасным маленьким пациентом. Сусу стала переводчицей Карима, который по-прежнему вел себя как дикий зверек и ни за что не хотел пользоваться благами цивилизации. Может быть, это был его бунт против разлуки с матерью и родными. Его поведение усложняло жизнь не только ему, но и всем вокруг. Через некоторое время Сусу настолько преодолела недоверчивость малыша, что они стали неразлучны. На людях они старались вести себя как можно приличнее, ведь Карим был сыном шефа нравственно-религиозной полиции, а значит, очень важного человека, на которого женщина работала. Но как только у них появлялась возможность, они прятались от всех в кладовках с моющими средствами. Сидя там на полу, они рассказывали друг другу об Азии и руками ели наси-горенг[383] или мие-горенг,[384] приготовленные дома индонезийкой и поданные на газете. Как это в жизни Карима уже бывало, идиллия не могла длиться вечно. Малыш не хотел есть здоровую, питательную пищу, не употреблял свежих овощей и соков, стал пропускать занятия по реабилитации, его никогда нельзя было найти, что возбуждало все большие подозрения у служащих больницы. В конце концов Карима и Сусу застукали в их каморке. Сусу тут же депортировали в Джакарту, а для Карима начался болезненный период постепенного выздоровления, лечения и обучения в религиозной школе для мальчиков при больнице. Такая терапия подействовала благотворно. Уже через пару месяцев мальчик бегло говорил по-арабски, используя треть арабских слов, общих с индонезийскими. С иностранцами он все более успешно общался на английском. Малыш сразу заметил, что врачи-иностранцы более отзывчивы, терпеливы и при лечении причиняли ему меньше боли. Саудовцы же – жестокие и некомпетентные люди, которые нехватку умений возмещали врожденной надменностью. Они напоминали ему ненавистного отца, за небольшим исключением: они не били маленького пациента. Возможно, только потому, что им это не было разрешено.

Мальчику сделали сложную операцию – слущивание коленного сустава, усечение изогнутой кости и соединение двух частей титановыми шурупами. Операция требовала огромных знаний и многолетней практики в хирургии. Взялся за это чванливый саудовский врач, который из-за халатности допустил заражение раны.

– Что же ты сделал, осел? – прямо спросил у саудовского коновала борющийся за жизнь и здоровье Карима польский доктор, которому передали этого безнадежного больного. – Ты хочешь убить этого малыша?

– Ну и что? – грубовато ответил медик, презрительно кривя при этом губы. – Ампутирую ему эту изогнутую часть лапы, так будет даже лучше, и закончится эта бессмысленная, не приносящая никаких результатов терапия.

– Он близок к смерти! Это тоже хорошо? – Такой подход довел Анджея до остервенения.

– Послушай! Не надо! – Саудовец, как всегда, перешел в атаку: он знал, что у себя дома и может позволить себе все.

Но поляк никогда не обращал внимания на угрозы.

– Папочка оставил его у нас навсегда, а это значит, что у него нет желания видеть этого азиатского ублюдка. Даже если малец издохнет, этим мы только окажем ему услугу, – говорил араб, не имевший ни малейшего чувства врачебной этики.

– Итак…

Анджей сделал пару глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки.

– Ты хочешь нашему пациенту отрезать ногу и отослать его домой? Ты думаешь, его отец нам за это спасибо скажет?

Саудовец нахмурился, так как только сейчас до него дошло, что ситуация парадоксальна. Он думал, как бы отвертеться от ответственности.

– Что ж… – понизил он голос. – Если мы этого засранца с прогрессирующей гангреной еще какое-то время предоставим самому себе, будет лучше всего.

Он судорожно сглотнул – после этих слов он решил, что, наверное, был слишком откровенен с иностранцем.

– Я письменно прошу передать мне пациента Карима аль-Наджди. С сегодняшнего дня его лечащим врачом буду я. И не вздумайте вмешиваться в лечение этого пациента! – повысил голос Анджей. Ему было очень жаль красивого бойкого мальчика. На его глазах тот превратился из маленького дикаря в парнишку, подающего огромные надежды в будущем, которого этот горе-врач хотел лишить.

Жена Анджея работала в той же больнице высококвалифицированной операционной медсестрой и вместе с мужем окружила заботой бедного, нежеланного и в придачу больного ребенка. Пара жила в больничном городке, в небольшой вилле с садиком. После того как поляк спас мальчику жизнь и уберег от ампутации ноги, они все чаще забирали ребенка к себе и заботились о нем круглые сутки. Супружеская пара была бездетна, а красивый, хотя и запуганный Карим с первой же минуты им полюбился. Дома они играли с ним в образовательные игры и учили его много большему, чем в школе при больнице, где ученикам вбивали в головы только суры Корана. Как они и предвидели, малыш оказался чрезвычайно способным.

– Если уж отец его не хочет, то, может, он разрешит нам его усыновить? – думала добрая Крыся. – Мы поможем ему.

Но Анджей хорошо знал арабов.

– Любимая, не обманывай себя. Он скорее предпочтет, чтобы мальчик умер, чем воспитывался в немусульманском доме. Особенно такой фанатик, как мутавва! – разрушил он ее мечты.

– Может, все же поговорить с ним? Я глупо себя чувствую: мы без согласия семьи забираем ребенка к себе. Так не должно быть!

Женщина была слишком честной и прямодушной.

– Сразу тебе говорю, он откажет. А у нас из-за этого могут быть проблемы. Не нужно ставить никого в известность. Если хочешь быть такой уж правильной, приходи проведывать ребенка в клинику.

– Анджей… уладь это…

Крыся смотрела на мужа умоляюще, а тот мучился вместе с ней, особенно когда слышал ночью ее безутешный плач. Женщина одарила Карима всей нерастраченной материнской любовью.

Фейсал все меньше интересовался сыном. Он регулярно оплачивал огромные счета за заботу и лечение, довольный, что избавился от проблемы, и появлялся в больнице изредка, никогда на выходных. Он проводил это время со своей деспотичной женой-саудовкой и двумя дочерьми – отправлялся за город, в пустыню, к озерам, там устраивал пикники на песке, как типичный кочевник-бедуин.

Как-то раз, когда в больнице изменили номер банковского счета, а Фейсал не получил письмо с этой информацией и выслал деньги не на тот счет, ему пришлось лично потрудиться пойти и поговорить с руководством. Главный администратор клиники хотел его видеть в пятницу после молитвы и узнать, что высокочтимый господин намерен делать с красивым, воспитанным и поправившим здоровье парнем. Сам менеджер хотел пристроить Карима. У них с его любимой женой не было детей, а на другой, помоложе, у него не было желания жениться.

Гордый Фейсал, услышав такое предложение, возмутился. Он, совершенно обезумев, метался по кабинету из угла в угол.

– Что?! Вы хотите отнять у меня ребенка?!

– Ну почему же… – Мужчина съежился, услышав такое страшное обвинение.

– Я брошу вас в тюрьму! – угрожал чиновник. – Тотчас же организую тут проверку нравственно-религиозной полиции. Я вижу, что в больнице работают иностранные доктора вместе с врачами-женщинами, и даже подчас саудовками!

– У нас есть высшее согласие на это… Высокочтимый господин, который нами правит… – защищался либеральный саудовец, получивший образование в Америке и там же начавший свою карьеру.

– Не рассказывайте мне тут о короле и не прикрывайтесь какими-то необдуманными постановлениями!

Ортодокс был весь в пене и размахивал руками, как будто хотел ударить ни в чем не повинного человека. Он угрожал, ударяя себя по ноге своей плеткой:

– В этом медицинском учреждении не соблюдается разделение полов, а врачи-иностранки и медсестры не закрывают лица, а иногда – о ужас! – даже волосы! Я вам еще покажу, где раки зимуют! Я закрою эту клинику! Это дом разврата! – орал он как сумасшедший.

Когда немного остыл и сообразил, что переборщил, он подобрал свою длинную белую тобу[385] и помчался в комнату сына. Он решил взять его к себе, но только из-за того, что мальчик принадлежит ему и является его собственностью. Нежеланной и ненужной, но его. Никто его у него не заберет и не будет усыновлять! Как это бывало обычно на выходных, Карима не было в больничной приемной. Все знали, где малыш проводил каждую свободную минуту. Запуганный старый сторож показал Фейсалу дорогу к дому поляков. Саудовец уже издали услышал беззаботный смех ребенка и радостные крики взрослых, и кровь взыграла в нем.

– Тетя Крыся, посмотри, как я еду, посмотри!

Карим делал первые круги на маленьком трехколесном велосипедике, а супруги-поляки аплодировали ему.

– Давай, сыночек, езжай ко мне!

Кристина протягивала руки к улыбающемуся красивому малышу.

Фейсал прошел по боковой тропинке сзади дома, и его глазам предстала пастораль. Его Карим, с конструкцией, опоясывающей его больную ногу, старался крутить педали, а обрадованные супруги подбадривали его, наблюдая за его успехами с нескрываемым удивлением и любовью.

Как буря ворвался к ним саудовец. Он схватил перепуганного ребенка под мышку, а преградившую ему дорогу женщину наотмашь ударил по лицу.

– Депортация! – орал он во все горло. – Депортация в течение двадцати четырех часов! Без возможности вернуться! Молчать!

Он угрожал Анджею, который сделал в его направлении два шага.

– Одно только «но», и вы окажетесь в тюрьме за похищение ребенка. В лучшем случае вас ждет многолетний срок, но я вам обеспечу смертную казнь!

Шокированные и перепуганные, поляки не сделали ни единого движения, а Фейсал бросил извивающегося и кричащего сына на заднее сиденье джипа, сел за руль и рванул с места.

По дороге домой он решил, что среагировал чересчур резко. Он не представлял, что теперь делать. Жена ничего не знала о существовании его азиатского ребенка. Его ждал тяжелый разговор, а Карима – снова годы несчастий и унижения. Рьяный саудовец не простил поляков, и они должны были уехать из Саудовской Аравии. Но их знакомство с Каримом не закончилось, хотя тогда они были убеждены, что никогда больше его не увидят.

* * *

Маджида, жена Фейсала, была противной, завистливой и деспотичной женщиной. Они прожили много лет, однако она так и не родила мужу желанного сына, только двух дочерей – Амаль и Муну. Когда же Фейсал привез домой мальчика, рожденного от матери-азиатки, Маджида пришла в бешенство. Еще хуже для нее было то, что мальчик был очарователен и похож на отца. От матери он получил красивый медовый цвет кожи и немного раскосые глаза, но семитский большой нос и удлиненное лицо больше напоминало араба, чем азиата.

С первой минуты пребывания в доме Карим был обруган, унижен и истерзан. Хорошо, что Фейсал не привез его сюда сразу, тогда у слабого больного мальчика не было бы шансов выжить. Теперь, увечный, но здоровый и сильный, говорящий уже бегло по-арабски и по-английски, он старался справиться с ситуацией. Мачеха при малейшей возможности тайком издевалась над ним, выкручивала ему руки, била плетью по больной ноге. Ее дочери дошли до того, что подливали мальчику в питье слабительное или крошили аспирин в пищу. Поэтому Карим практически никогда не ел вместе с ними, только забегал время от времени в кухню и воровал еду, которую ел, спрятавшись в своей комнате.

Прислуга тоже недолюбливала мальчика, потому что все они были азиатами. Вместо того чтобы радоваться, что одному из них повезло и он живет в палатах как господин, они тоже хотели его уничтожить, сровнять с землей. Только от одного старого слуги, который работал в семье аль-Наджди много лет, еще с тех пор как ухаживал замолодым Фейсалом, Карим чувствовал поддержку. Теперь же старик, полюбивший Карима, защищал его. Слуга видел в его глазах доброту, любовь и растерянность. Старик пояснял Фейсалу, который – о чудо! – имел почтение прислушиваться к нему, что тот должен беречь мальчика. Это не обычный ребенок – это настоящее сокровище для него. После тяжелого отравления, вызванного высокой дозой сильного успокоительного, которое мачеха подсыпала в еду Карима, что закончилось промыванием желудка, отец позволил сыну жить в подсобке старого слуги, которая находилась в удаленном уголке сада при резиденции. Угроза смерти ненадолго миновала.

Карим начал учиться в религиозной школе для мальчиков. Сам учитель, старый добрый имам,[386] связался с Фейсалом и убедил того дать мальчику шанс и послать его в нормальную, светскую школу. Самолюбие Фейсала было польщено, поэтому он согласился на это предложение. Однако он решил утаить это от своей мерзкой жены, чтобы она от зависти не извела мальчика. Ее дочери не только были глупы как курицы, но и страшно уродливы. В их случае чадра была очень кстати.

Наконец Фейсал решился и взял себе молодую жену, Афру. С Маджидой он развелся и, хорошо обеспечив ее финансово, отослал вместе с нежеланными дочерьми к ее семье, передав под опеку не слишком довольному этим брату. Карим, будучи уже подростком и мужчиной, не родным по крови с Афрой, был вынужден навсегда поселиться в садовом домике возле резиденции, тем более что старый слуга умер и жилище теперь пустовало. Отец позаботился о том, чтобы все было отремонтировано, сделал пристройку, купил современное электрооборудование, подключил интернет. С тех пор подросток не мог войти даже в кухню в доме отца: здесь он мог встретиться с неродной по крови женщиной. Даже смотреть на нее было позором для Афры, поэтому еду Кариму приносили в его одинокую келью.

Фейсал обходился с новой женой так же, как и с Мейлой, потому что она была доброй и кроткой женщиной. Когда он бил ее, было слышно даже в саду, и снова все слуги делали вид, что ничего не происходит. Афра каждый год беременела, а роды принимала знахарка – простая повитуха. Почему? Неужели у Фейсала не хватило бы денег на больницу? Нет. Мужчина просто решил, что на этот раз проблема с дочерьми будет решена «в ручном режиме»: новорожденных девочек топили в тазу с водой, как котят. Третья беременность протекала с осложнениями, и роды были очень тяжелыми. Афра истекла кровью, а акушерка в отсутствие Фейсала, не зная, что должна делать с новорожденным, утопила его, как и предыдущих. Фейсал, вбежав в спальню жены, увидел окровавленное тело женщины, а на столе – сверток с ребенком. Он развернул полотенце и увидел, что это мертвый сын. Он впал в такой гнев, что только чудом не убил испуганную старуху. Убийства сына он ей все же не простил. Как мутавва, служащий нравственно-религиозной полиции, он обвинил невинную повитуху, которую он сам же и заставил это сделать, в колдовстве и присудил наивысшую меру наказания – смертную казнь. Во время ее публичного исполнения на площади Справедливости в Эр-Рияде, что напротив центрального бюро и здания Комитета по поддержке добродетели и борьбе с грехом, в возбужденной толпе был и Карим, которого отец заставил пойти на это печальное мероприятие. Парень был возмущен, испытав отвращение при виде эйфории отца, и еще больше его возненавидел. Тогда парень почти до совершенства довел использование азиатской улыбки-маски. Никто не сказал бы, что он испытывает такие сильные чувства.

Когда Кариму исполнилось пятнадцать лет, он наконец-то удостоился чести переселиться в пустой теперь дом отца, где ему был выделен целый этаж площадью пятьдесят квадратных метров. Фейсал подарил ему также эксклюзивный внедорожник и ежемесячно стал давать огромные суммы на карманные расходы. Парень не знал, почему так происходит, откуда ветер дует и чего ему ожидать от мерзкого ненормального отца.

В Фейсале день ото дня происходили кардинальные перемены. Мужчина даже стал пытаться предупреждать желания единственного сына. Но было уже слишком поздно.

Со времени учебы в начальной школе у Карима было два ближайших друга: Самир, пакистанец с канадским гражданством, отец которого был генералом и более двадцати лет служил в саудовской армии, и Аднан, наполовину саудовец, наполовину сириец, отец которого также умел держать в руках оружие. Оба парня происходили из хороших, обеспеченных семей, но из-за того, что были чужаками, полукровками, их не принимали в саудовское общество, а в школе не уважали. Как и Карима, в котором видна была азиатская кровь, хотя он и носил древнюю саудовскую фамилию. Его отец был одной из самых важных персон в королевстве, но все чувствовали по отношению к нему не столько уважение, сколько страх. Самир был парнем с лишним весом, Аднан же, много лет уже наркозависимый, был аноректиком. Карим со своим комплексом неполноценности чувствовал себя с ними как нельзя лучше. Они были неразлучны. Вместе они пережили трудное детство и тяжелый период созревания в недоброжелательной к молодым ваххабитской стране. Им было неуютно, но никто не хотел им помочь.

В школе Карим, Самир и Аднан были покорными овечками. Они не хотели конфликтовать со строгими учителями и одноклассниками, которые отвергали их из-за того, что те отличались от других. Учились они хорошо (Карим даже отлично), были умными, но ранимыми, растерянными подростками.

Наступил последний год учебы в школе. Парни все реже встречались, с головой погрузились в науку. Самир хотел пойти по стопам отца и стать военным. Благодаря режиму питания и тяжелой работе в спортивном клубе он сбросил тридцать килограммов. Ему было гарантировано место в американской военной академии. Аднан, артистическая душа, поэт и писатель, хотел уехать в Сирию, страну своей матери, и там, в университете в Дамаске, изучать литературу и науку. Карим же не знал, чего хочет. Каждый предмет он изучал досконально, но ни один его особо не заинтересовал.

Под конец первого семестра, во время раздачи листов с результатами экзаменов, неожиданно дошло до стычки между постройневшим Самиром и одним из одноклассников, мечтой которого было стать вождем вроде Усамы бен Ладена. К драке подзуживали заскучавшие товарищи по классу. Молодежь высыпала в школьный двор и стала в круг. Все подбивали их к драке, и только Аднан и Карим хотели остудить гнев товарища и уговаривали того успокоиться и не дать себя спровоцировать. В ход пошли проклятия, обидные эпитеты, даже мат, оскорбления в отношении сестры и бабушки – пожалуй, самые грубые в арабских странах. Религиозный фанатик набросился на Самира, который отмахивался от него, как от назойливой мухи. Но ученики, стеной стоявшие за ним, подталкивали его к противнику. Неизвестно, как во всей этой свалке в руке незрелого лидера фундаменталистов оказался нож. У Карима перехватило дыхание. Он замер, как парализованный, а худой как жердь Аднан выскочил вперед, заслонив друга. Он потянул сумасшедшего религиозного фанатика за широкую тобу, благодаря чему Самир одним движением подбил руку атакующего и вырвал у него нож. Тогда взбесившийся безумец бросился на него и сам напоролся на острие. Аднан импульсивно вытянул нож из груди умирающего одноклассника. Карим был в ужасе, как и все остальные ученики. Никто не понимал, как могло дойти до такой трагедии. Никто ведь этого не хотел!

Вскоре на место происшествия приехала скорая помощь. Прибыли также следователь, полиция, представители Комитета по поддержке добродетели и борьбе с грехом, пресса и семьи учеников, участвовавших в драке. Плачущие матери ждали снаружи, за стеной. Они не могли переступить порога школы для мальчиков. Фейсал появился одним из первых, потому что разведка мутаввов действовала быстрее всех. Он только взглянул на своего шокированного сына, тут же схватил его под руку и потянул через толпу к выходу. Никто не преградил им дорогу, видя черную пелерину с золотистой окантовкой – униформу высокопоставленных чиновников.

Самир и Аднан были арестованы и посажены в тюрьму строгого режима. Никого не интересовало, что они были еще несовершеннолетние. Их родители не могли с ними даже увидеться. Во время допросов не присутствовал никто из взрослых, а парням не были предоставлены государственные адвокаты. После молниеносного процесса им была присуждена высшая мера наказания – смерть через публичное отсечение головы на площади в Эр-Рияде. Не помогло ни вмешательство защитников прав человека, ни возмущение общества, ни критические статьи в саудовской и международной прессе, ни иностранное давление. Наконец отцы парней, которые были профессиональными военными высокого ранга, нашли доступ к самому королю и отослали ему петицию с просьбой о помиловании. Дело отложили, но в королевстве не было и речи об освобождении из тюрьмы строгого режима или хотя бы о переводе в лучшие условия. Карим молил своего отца о помощи, но тот только смотрел на него, с презрением поджимая губы. Наконец Фейсал выдал все, что думал по этому поводу:

– Радуйся, что ты не рядом с ними. Сам видишь: Аднан ничего не сделал, а разделил судьбу товарища. Мне дорого стоило тебя выгородить, поэтому заткни пасть и занимайся своими делами.

* * *

Отец Карима благодаря связям перевел его в американскую школу в Эр-Рияде. Для парня не было ничего хуже, так как школа эта была символом всякого рода испорченности и разврата. Фейсал не хотел отправлять сына за границу и постарался поместить его туда, прекрасно зная, что это за образовательное сообщество и что там происходит. Он осознавал, что никто никогда туда не сунется и не вмешивается. В этой школе не было никакого контроля нравственности и религиозности, ведь американцы – это союзники и саудовцы должны дать им хотя бы немного свободы. Там все происходило за четырехметровой оградой, а чего глаза не видят, того сердцу не жаль.

Красивый смуглый полуазиат, прекрасно знающий английский, легко освоился в новой среде, участвуя в молодежных вечеринках у молодого принца или в американском городке. За закрытыми дверями пить алкоголь – это нормально. Вино, местное и импортное пиво. Часто молодежь также жевала жвачку из индийской конопли и курила марихуану. Карим не мог не удивляться всему, с чем столкнулся впервые в жизни. Почему ровесники в американской школе с подобной программой обучения, с теми же самыми мечтами и проблемами могут жить в таком свободном и радостном мире? Почему они могут танцевать, а саудовцам музыка запрещена и считается грешной? Почему им можно обнимать девушек, которые – о чудо! – носят мини-юбки и блузки с короткими рукавами? Почему не вызывают возмущения их громкий смех, шутки и ругань? Много подобных вопросов возникало тогда в его голове. Вначале он не находил ответа, но, будучи умным молодым человеком, быстро пришел к единственному логическому выводу: саудовцы сами делают из своей жизни ад.

Хорошее отношение к Кариму в новой школе закончилось в тот момент, когда его после занятий неосмотрительно забрал отец, одетый в традиционную одежду мутаввы. С тех пор парень, оторванный от испытывающих к нему отвращение и возмущенных приятелей-иностранцев, которые считали его доносчиком, чувствовал себя страшно одиноким и брошенным. За все время пребывания в Саудовской Аравии у него было только два близких друга в детстве и еще два – в юности. Что же с ними произошло? Поляки, его временные опекуны, были незаконно депортированы, его друзья посажены в тюрьму. Парень понял, что в этой стране невозможно жить, и стал мечтать о выезде из саудовского пекла – об эмиграции. Тогда он впервые спросил отца о своей матери и попросил о свидании с ней. Фейсал отшил его, объясняя все тем, что у него нет о ней никаких сведений. Кариму не оставалось ничего, кроме как с головой уйти в науку. Результатов не пришлось долго ждать. Свидетельство об окончании американской школы он получил с отличием. Перед ним открылись университеты как Саудовской Аравии, так и всего мира. Отец все же убедил его, чтобы он, по крайней мере, начал учиться в собственной стране и только потом ехал учиться за границу. Парень, зависимый от него финансово, вынужден был с ним согласиться. Он решил учиться медицине. Больницы были для него привычным местом: он провел в них большую часть своего детства. Он хотел помогать другим и спасать жизни. Практику он каждый год проходил в прекрасно известной ему больнице медико-санитарной службы Национальной гвардии, где чувствовал себя как дома. В конце концов Карим подписал с ними контракт, согласно которому за спонсирование его обучения за границей после окончания учебы молодой доктор должен будет отработать вложенные в него деньги. Таким образом, он продемонстрировал отцу, что не нуждается в его деньгах и сам прекрасно сможет справиться. Подписав контракт, он согласился на все поставленные условия: выезд за границу – единственная возможность бежать из этой проклятой страны, от страшных мыслей, огорчений, бешенства, отчаяния и депрессии. Через два года больница оплатила ему обучение в Польше. Он выбрал специализацию – онкология и пересадка органов.

Еще перед отъездом Карим отыскал в больничном архиве данные о друзьях и избавителях времен своего детства, о польской супружеской паре – докторе Анджее и медсестре Крысе. Он выбрал университет, в котором преподавал сейчас прекрасный доктор, и практику в больнице, где Анджей был заведующим отделением. Годы, проведенные в Польше, укрепили их долголетнюю верную дружбу.

Вернувшись в Саудовскую Аравию, Карим, отвыкший от нее за годы учебы, был поражен правящими в ней законами и климатом. Он не мог жить в стране, в которой запрещен даже смех, а всякая радость грешна. Но согласно условиям контракта он должен был теперь отработать деньги, потраченные на его образование.

Ему дали квартиру на территории больничного комплекса, он вспомнил детство, и это породило продолжительную депрессию. Он сосредоточился на работе и пополнении своих знаний. Со временем он убедился: чтобы быть хорошим трансплантологом, ему нужно больше практики. Он нашел подработку в клинике пластической хирургии Обайя, в центре Эр-Рияда, и начал хорошо зарабатывать.

Карим решился снять в городке для экспатриантов дом, который спустя два года выкупил, и стал вести спокойную и обеспеченную жизнь. Существование одинокого мужчины в Саудовской Аравии так же безнадежно, как и жизнь женщины, порабощенной в семье. Он делил дни на временные отрезки, в основном нескончаемые. Сколько времени в выходные он может тратить, делая закупки в торговом центре, если время с пяти часов вечера саудовцы посвящают семье и одинокому мужчине там делать нечего? Сколько времени нужно на фитнес? На прогулку? Да и где гулять-то в Эр-Рияде? После жизни в Европе, где он глотнул свободы, Карим здесь просто задыхался.

Несмотря на полнейшее нежелание видеть отца и негативные воспоминания, он регулярно навещал его. Фейсал уже несколько лет жил со своей филиппинской не то служанкой, не то женой. Опасаясь, что та родит ему очередную дочь, во время пребывания за границей он сделал себе стерилизацию. Теперь Карим был его единственным сыном и наследником, что вызывало все большую любовь, которую отец ему выказывал. Но взрослый мужчина был уже полностью независим и не нуждался ни в любви, ни в привязанности Фейсала.

* * *

После очередного периода обучения за границей (на этот раз целью была ученая степень) Карим занял высокое положение в больнице, которая его спонсировала. Можно было сказать, что он достиг всего, чего может пожелать человек с амбициями, но это не было правдой до конца. Никогда у него не было настоящей любви – ни родительской, ни женской. Его бесчисленные флирты – в Польше или в Саудовской Аравии – заканчивались быстро, у них не было будущего. Ни перед кем он не мог раскрыть своего сердца. Будучи нормальным мужчиной, он все же нуждался в постоянной партнерше, по крайней мере, из соображений чисто физиологических, с точки зрения здоровья. Живя в Эр-Рияде, в городке для иностранцев, он не имел большого выбора: в Саудовскую Аравию по контракту в 99,9 % приезжают мужчины, а женщины – это или их дочери, или жены. Поэтому Карим только изредка завязывал рискованные мимолетные романы.

Саудовские женщины притворно добродетельные, но все же очень горячие. Когда своему доктору в частной клинике Обайя они показывали лицо, то тут же хотели показать и все остальное. Не раз и не два они заказывали себе full service[387] с регенерацией и восстановлением вагины включительно. Однако заводить романы с ними было небезопасно. Карим вступил в связь с замужней, независимой и эмансипированной саудовкой, которая окончательно разорвала отношения со своим старым мужем и снова вышла замуж, но не за своего любовника, а за египтянина.

Будучи специалистом по пластической хирургии и трансплантации, Карим познакомился с Хамидом бен Ладеном и его невестой Зайнаб, которой вернул лицо. Та стала жертвой теракта, случившегося в центре Эр-Рияда, когда в воздух взлетел пикап. Они даже не заметили, когда между ними зародилась дружба. Втроем они стали неразлучны и приятно проводили время, насколько в Саудовской Аравии это вообще возможно. Карим для Зайнаб был как брат: он был единственным мужчиной, не являющимся родственником, который видел ее лицо и волосы. Мусульмане считают это неприличным: в соответствии с религиозными законами их вид оскорбляет Аллаха. Все должно быть тщательно скрыто.

Карим был в состоянии длительного серьезного стресса и чувствовал, что больше уже не может. Ему нужен был отдых, релакс. Время, проведенное со счастливой семьей бен Ладенов, уже не помогало. Поэтому он по совету коллег по работе стал ходить на азиатские массажи в спа-салон в центре Эр-Рияда. Его очень веселило, что красивые полуобнаженные азиатки забавлялись с клиентами под самым носом у мутаввов, рыщущих своих жертв. Там он познакомился с Каньей, тайской женщиной с красотой и фигурой модели, которая подарила ему любовь и сладострастный извращенный секс.

Не известно, кто кому признался в любви, но пара решила пожениться и отправиться в свадебное путешествие в Азию – Таиланд, Малайзию, Индонезию и Сингапур. Запланированный маршрут предусматривал перелеты, бронирование номеров в самых лучших пятизвездочных отелях. Это стоило уйму денег, но Карим впервые в жизни не считался с расходами. Его маленькое азиатское счастье точно вскружило ему голову. При случае он намеревался лично заняться поисками матери. Когда он сказал об этом отцу, тот неожиданно вручил ему целую стопку писем от Мейлы и номер ее мобильного телефона. Глядя на даты, сын понял, что мать пыталась встретиться с ним уже много лет. Движимый импульсом, он немедленно позвонил ей, а когда представился, услышал только ее прерывистое дыхание и тихий плач. Потом разговорам не было конца, хоть по менталитету и образу жизни мать и сын кардинально отличались друг от друга. Это придало Кариму сил. Перед ним стояла цель. Саудовская Аравия его всегда душила, всегда он был там несчастлив, поэтому теперь, женившись на азиатке, он планировал осесть в Азии.

Карим и Канья полетели вначале в Таиланд, где планировали побывать в Бангкоке. Когда они попали в район красных фонарей, оказалось, что у молодой жены Карима там полно старых знакомых. До ослепленного мужчины вдруг дошло: он собственными глазами увидел, чем занималась перед отъездом в Саудовскую Аравию его избранница. Единственное, что он мог сделать, – это проклинать свою легковерность и неудачливость. Ссорам не было конца, когда же дошло до рукоприкладства, Канья стала угрожать Кариму, что бангкокская банда перережет ему горло. В конечном счете она решила вопрос по-другому. Она забрала у свежеиспеченного мужа все, что попало к ней в руки, после чего удрала с очередной жертвой – американцем из Техаса. Только Карим ее и видел. Оказалось, что его чувство не было слишком глубоким. Он вообще испытал не сожаление, а облегчение. Карим решил воспользоваться выкупленными авиабилетами и забронированными местами в прекрасных отелях и продолжить маршрут уже в одиночестве. Он посетил Пхукет, где встретил беременную Марысю. Едва ее увидев, он онемел от восхищения. Она была прекрасна: правильные черты лица, обрамленного непослушными волосами, – классическая арабская красота, как будто она сошла со страниц повести о древних временах халифата. Он был ею очарован, но отдавал себе отчет, что она не ему предназначена.

Поэтому он отправился дальше и в конце концов оказался в Джакарте, где в аэропорту его встретила мать и пригласила к себе. Мужчина не был все же готов к этому, уперся, сказал, что останется в отеле, объясняя свое решение огромными деньгами, которые заплатил за бронирование номера. Мейла и Карим глядели друг на друга изучающе. Мать – с тоской и сожалением, сын скорее критически, оценивающе. Он думал, в каких условиях живет сейчас его мать, ведь он помнил Мейлу как бедную женщину. Ее драгоценные украшения и элегантная одежда дали ему пищу для размышлений. Разговаривали они друг с другом по-английски. Карим не знал индонезийского, а Мейле чужд был арабский язык. Оба были разочарованы. Они представляли себе, что упадут друг другу в объятия, но после стольких лет между ними выросла стена.

Неизвестно почему, Кариму понравилось в задымленной многолюдной Джакарте. Очаровали его прежде всего люди. Он их сравнивал с надменными саудовцами, и ему хотелось смеяться над чванливыми арабами. Он чувствовал всем сердцем, что мог бы тут жить, что нашел свое место на земле. Карим решил все же подготовиться к серьезному шагу в жизни, к коренным переменам и хорошо все спланировать. Он посетил пару больших известных больниц в Джакарте и предложил свои услуги. Владельцы и заведующие больницами были счастливы, но не могли не удивиться, что кто-то с такой квалификацией хочет работать у них за бесценок. В сравнении с Саудовской Аравией индонезийская зарплата была ничтожно мала. Карим не думал о деньгах. Он понимал, что может тут быть более полезным и нужным больным людям. В Саудовской Аравии, которая предлагала работу сотням самых лучших специалистов со всего мира, он был одним из многих.

Вернувшись в Эр-Рияд, он отослал официальные документы и все свое досье, и индонезийские больницы буквально бились за него. Но улаживать формальности пришлось очень долго, потому что бюрократия и коррупция в этой части мира – серьезная проблема. Все завершилось почти через год. Карим написал заявление об уходе из больницы медико-санитарной службы Национальной гвардии, обещая, что по мере возможности будет приезжать в Эр-Рияд на необходимые консультации к пациентам, которых он вел. Он решил лететь в Индонезию через Таиланд и остров Пхукет, чтобы по пути посетить ресторан «Ганс Христиан Андерсен», где он встретил ту красивую женщину, наполовину польку, наполовину арабку, которая ранила его сердце. Несмотря на то что прошло время и они не встречались, Карим не мог о ней забыть.

Оказалось, что Марыся свободна и своего ребенка отдала отцу-арабу. Она жаждет, как и Карим, изменить свою жизнь. Пребывание Карима на Пхукете длилось около месяца, который он провел вместе с Марысей. Неизвестно, как зародилось между ними чувство: у него – сумасшедшая любовь, у нее – сдержанная и осторожная. Женщина отважилась уехать с обаятельным мужчиной в Индонезию. Они решили дать себе шанс.

«Она никогда меня по-настоящему не любила, – приходит мужчина к горькому выводу во время долгого полета в Саудовскую Аравию. – Она только хотела бежать от видений прошлого и от своей самой большой любви – Хамида бен Ладена. Теперь я вижу их чувства как на ладони, но поздно я это понял». Так думает Карим, не представляя, что делать со своей загубленной несчастной жизнью и разбитым сердцем.

Ох уж эта молодость!

Дарья не знает, почему Джон так ей понравился. Он такой бесцветный, но есть в нем что-то, что действует на нее как магнит, заставляет ее сердце биться и кружит голову. Она отдает себе отчет в том, что ведет себя глупо, по-детски и вызывающе, но ничего не может поделать. Она хочет ласкать его, хочет слышать его громкий несмолкающий смех. Джон так раскован; она сама хотела бы ни на что не обращать внимания и делать то, что ей заблагорассудится. Он забросил ногу на ногу, стопа лежит на колене. Это неприлично: в арабских странах показывать подошвы не принято. Парень пьет виски с такой жадностью, как если бы его мучила жажда, и говорит так громко, как если бы вокруг не было никого или все были глухие. Для англичанина Дарья – избалованный забавный подросток, каким она, в общем-то, и является. Собранные резинкой тонкие темные волосы и отсутствие макияжа наводят на мысль, что ей лет шестнадцать. К тому же она еще и светлокожая, брови и ресницы рыжеватого оттенка. Мужчина смотрит на нее с интересом, думая, что еще вытворит или расскажет эта девушка.

Дарья признается:

– Я жила недалеко от Лондона почти два года, но это максимум, что я могла выдержать. Не задалось ни с учебой, ни с самостоятельной жизнью и ее обеспечением, поэтому не было смысла продолжать, – говорит она сдержанно.

– Ты что, не любишь учиться? – спрашивает Джон, делая очередной глоток виски.

– Да! Потому что я дебилка. – Девушка надувается и поджимает губы точно так же, как ее сестра.

– Ну нет! По-английски ты говоришь, как будто родилась в Британии. – Для того чтобы задобрить ее, парень делает ей комплимент.

– Этому я научилась в международной школе в Эр-Рияде. Но в Англии мне не хотелось зубрить глупости о королеве и ее семейке: что они пьют, что едят и чем срут!

Все дружно взрываются смехом.

– Я хотела быть журналисткой, лучше всего иностранной корреспонденткой, но такая информация в этом случае ни к черту не годится.

– Не любишь титулованных особ? – интересуется Джон вполне серьезно, глядя на нее. – Или это в тебе говорит ненависть к гнилому Западу?

– Не знаю, насколько он гнилой. Еще большую испорченность я видела как в арабских странах, так и в Азии. Даже в королевстве ваххабитов происходит то, что не укладывается в голове. Но, конечно, все под покровом их прекрасного закона шариата,[388] вот что! Им можно убивать женщин во имя преступлений чести, подвергать их дискриминации и унижать, закрывать дома на всю жизнь, а мужчины сами себя поставили над ними опекунами.

– Что же в этом плохого? Во всем мире парни должны заботиться о вас, потому что вы ведь слабый пол, – улыбается он умильно.

– Да, но не держать в тюрьме физически и духовно. Или ты считаешь нормальным, что взрослая женщина не имеет права одна выйти в город, а может это сделать со своим двенадцатилетним сыном как опекуном? К тому же этот засранец, у которого в голове труха, ведет автомобиль, так как она, мать детей, на которой держится весь дом, не настолько ответственна, чтобы сесть за руль!

Джон взрывается смехом, а Дарья пылает возмущением.

– Я теперь уже знаю, с кем на самом деле имею дело. Ты маленькая феминистка, червячок.

Он осторожно гладит ее по руке, и у девушки мурашки бегут по спине – как от нежного словечка, так и от мужского прикосновения.

– Ничего не скажу, из такой уж я бойкой семейки.

– Ты летишь в Эр-Рияд с друзьями или с семьей? Почему этого азиата ты назвала махрамом?

– Потому что это муж моей сестры Мириам, – употребляет Дарья арабский вариант имени. – Мы возвращаемся в Саудовскую Аравию спустя несколько лет отсутствия. Кроме того, он не чистокровный азиат, в нем саудовско-индонезийская кровь с преобладанием арабских генов.

– Саудовец связался с азиаткой?! Его отец, должно быть, из бедной семьи и был в отчаянном положении.

Джон снова хохочет, но на этом раз со значительной долей издевки в голосе.

– А вот и нет. Его предок – большая шишка в стране ваххабитов, а мать была очень красивой женщиной.

– Ну, в таком случае это смелый человек. В определенном положении можно себе позволить многое. По крайней мере, она была мусульманкой? – спрашивает мужчина.

Дарья не чувствует смущения, рассказывая о своей семье.

– Конечно, в Индонезии почти девяносто процентов населения почитают Коран, но не так помешаны, как в других, например арабских, странах. Но и там речь идет не об улучшении, а об ухудшении положения. Петля ислама затягивается на их бедных шеях.

– Ты не только эмансипирована, ты еще и революционерка и атеистка?

– Нет, мой дорогой. Я просто не люблю преувеличений, вот что! И не боюсь, а современные приверженцы этой религии во всем мире сеют уничтожение. Это порождает страх.

– Возвращаясь к Мириам…

Джон меняет тему и, развалившись в кресле, нагло таращится на Марысю, которая делает вид, что спит.

– Вы не можете быть сестрами, во всяком случае, не единокровными, скорее молочными.[389]

Он рассматривает типичную арабку с ног до головы.

– Ты ошибаешься, – решительно крутит головой Дарья, – у нас общая мать, блондинка, полька, и папашка, ливиец, упокой, Господи, душу его. – Девушка изображает на лице кислую мину. – Лежит в могиле, так пусть ему все простится.

– Что же такого он сделал, кроме вас, двух столь не похожих дочек?

– Много плохого. Законченный подлец!

На эту тему она не хочет распространяться. Давно минувшие фокусы ее отца по-прежнему возбуждают в ней гнев.

– Можно сказать, что он вызывает в тебе глубокое чувство…

– Ненависти, – заканчивает Дарья и, поджав губы, отворачивается к окну.

Джон не думал, что эту игривую кокетку что-то может вывести из равновесия, и приходит к выводу, что девушка прекрасно притворяется, а на самом деле она совершенно другая. Любопытство не дает ему покоя. Как опытная сплетница, он продолжает тянуть девушку за язык.

– Долго вы жили в Ливии? – спрашивает он, осторожно дотрагиваясь до руки соседки.

– Какое-то время, – отвечает Дарья неопределенно, чувствуя, что слишком разоткровенничалась.

– Как же ты оказалась в Саудовской Аравии? Наверное, еще ребенком, да? – не сдается мужчина.

– Мой отчим получил там работу. Нам там неплохо было.

– А как же такая эмансипированная девушка, как ты, справлялась с абаей и хиджабом?[390]

– Каким хиджабом?! – возмущается девушка и поворачивается к любопытному собеседнику. – Иностранные женщины не должны его носить, по крайней мере, с этим борются. Платок или шаль хранится в сумке. Если встретится мутавва, набрасываем платок на волосы, и то только тогда, когда он начинает верещать.

– Твоя сестра тоже так делает? Она не похожа на иностранку, скорее на стопроцентную арабку, – возвращается Джон к щекотливой теме.

– Раньше как-то справлялась, и сейчас все будет хорошо. Ты думаешь, что женщины во всех ваххабитских краях закрывают себя с ног до головы? Некоторые саудовки, только неприкасаемые, водят машины!

– Как это?! Ты бредишь, малышка!

– Ты только начинаешь работать в Саудовской Аравии или уже там живешь?

– Я там недолго, но…

– Но ничего не знаешь, – теперь уже Дарья позволяет себе насмешки. – Дамочки, которым больше повезло с происхождением, ездят на машинах с полностью тонированными стеклами. Если дорожная полиция видит такие машины, у них нет желания их останавливать. Не хочется создавать себе проблемы. Вот как!

– Гм, это интересно. Действительно, наверное, я должен буду пополнить сведения об этой стране. Может, ты захочешь меня просветить? – заискивает Джон.

– Попозже.

Дарья довольна, она не может долго обижаться.

– Откуда ты, собственно, знаешь моего знакомого из Англии, пакистанца Мухамада? Ты у него работал в отельном бизнесе или в кафе, как и я?

– Нет, милая. Я программист, писал ему программы для ведения его бизнеса и проводил интернет в отеле под Лондоном.

– У тебя неплохая профессия. В Саудовской Аравии ты тоже будешь этим заниматься? – теперь она принимает эстафету и задает вопросы.

– Да, – коротко отвечает мужчина.

– В какой фирме и в каком офисе будешь работать? В Эр-Рияде, Джидде или Аль-Хобаре, в восточной провинции? Там лучше всего, рукой подать до Бахрейна и нормальной жизни. Некоторые даже арендуют дома или апартаменты по другую сторону границы и каждое утро ездят на работу за железный саудовский занавес. Тогда их семьям живется лучше: жены без проблем свободно отдыхают, а дочери тоже не должны закрываться и могут посещать совместные обычные школы.

– Что ж, к сожалению, я отхватил халтуру в Эр-Рияде – самом гнезде ваххабитской семьи Саудов.

Джон улыбается про себя, понимая, как ошибся вначале в отношении интеллигентной девушки.

– Мне предложили работу в телефонной компании…

– Какой? Может, куплю себе у тебя телефон?

– «Эриксон», – отвечает он неохотно.

Дарья припоминает, что слышала раньше, будто в этой фирме работают одни шпионы. «Забавно», – думает она.

– Неплохая работа. А где ты будешь жить?

– Где-нибудь в центре, еще не знаю. В какой-нибудь квартире. У меня до сих пор была бизнес-виза – мне оплачивали отель.

– Апартаменты в Саудовской Аравии – это не годится: ты будешь сидеть в четырех стенах. Даже самые красивые будут обычной жопой. У тебя не будет бассейна, ресторана, кино и всего люкса, который дает городок для иностранцев, где за высокой стеной ты можешь жить как хочешь и как привык.

– Гм, но это должно стоить кучу денег. Кроме того, безопаснее жить среди арабов, разве нет?

– Нет! – быстро возражает молодая, но осведомленная о жизни в арабской стране девушка. – Среди них ты будешь как на ладони. У тебя не будет охраны, поэтому каждый сосед, а также кто-нибудь из «Аль-Каиды» или из ISIS[391] может к тебе прийти, войти в квартиру и, например, отрубить тебе голову мачете, – взрывается она смехом.

– А где будете жить вы?

– В поселке «Техас». Место – супер! Мы раньше с родителями тоже там арендовали дом, но у Карима есть свой.

– Это действительно неплохо упакованный… субъект.

Из зависти Джон хотел сказать «засранец», но в последнюю минуту прикусил язык.

– Я тебе уже говорила, что он из хорошей семьи, богатой к тому же.

Дарья гордится зятем, она теперь видит, что в Индонезии его положение, образование и богатство не стоили ничего, а ведь этот парень – на самом высоком уровне, с какой стороны ни посмотри.

– Он из рода Саудов? – спрашивает мужчина с недоверием. – Они разве могли себе позволить легальную связь с азиатками?

– Он аль-Наджди, из тех, кто были еще до Саудов. Это благодаря им правящий род пришел к власти. Слышал эту историю?

– Откуда? – Англичанин понимает, что должен восполнить пробелы в образовании.

– Она так невероятна, как все арабские повествования, включенные в сказки «Тысяча и одна ночь».

Джон усаживается удобно, потому что слышал некоторые легенды этого региона и знает, что они очень длинные.

– Хорошо, давай. У меня достаточно времени для того, чтобы что-то узнать.

Дарья глубоко вздыхает, потом начинает рассказ.

– Аль-Наджди – это племя, которое долгие века занималось тем, что пасло верблюдов в обширной саудовской пустыне Руб-эль-Хали. Их вождь, прадед Карима, несмотря на то что был неграмотным, знал, к кому присоединиться и кого поддерживать. Благодаря таким, как он, фанатичным исламским ихванам,[392] которые были вооружены руками семьи Саудов, она собрала огромные территории в Аравии и смогла получить племенное и военное преимущество на территории Арабского полуострова. Парадокс – это при поддержке групп бедуинского происхождения Сауды отвергли бедуинский стиль жизнь, который царил до того момента, когда они реализовали свои амбиции. Это значит – до получения при их помощи абсолютной власти. В те давние времена, когда прадед Карима был боевиком, а дед молодым мужчиной, религиозный радикализм ихванов был удобным предлогом для того, чтобы убедить принципиально различные кланы объединиться. Само движение имело целью замену примитивной идолопоклоннической культуры радикальным исламом. С помощью страстных проповедей и применения грубой, наводящей ужас силы местные сообщества номадов были покорены и вынуждены пойти путем пророка Мухаммеда, даже если им это внушено было силой. Религиозный фанатизм стал тканью, в которую были вплетены разрозненные льняные волокна, – единое королевство. Таким образом огромные сообщества кочевых бедуинов из саудовских степей превратились в оседлый народ. Сила и грубость, служившие ранее добрым целям, стали недопустимы в тот момент, когда Саудовская Аравия вышла на международную арену. По прошествии некоторого времени главное орудие, приведшее Саудов к власти, было ими отброшено и отвергнуто. Обманутые ихваны, во главе которых был родоначальник рода аль-Наджди, почувствовали себя глубоко уязвленными, так как считали себя армией Бога. Тогда и закончилось их терпение: они уже не выказывали непоколебимой лояльности в адрес своей монархии и власти. Тогдашний король благодаря поддержке Англии справился с распространяющейся заразой. Предводители ихванов были брошены в тюрьмы и перевезены в Эр-Рияд. Из тех, кто был лояльно настроен, был организован Комитет по поддержке добродетели и борьбе с грехом. Они назывались мутаввами, занимались надзором в государстве и обеспечивали безопасность слабой монархии, которая пренебрегла ими и отодвинула. Закоренелые боевики не могли все же простить изменникам, что те бросили своих братьев и вместо того, чтобы поддержать их в тяжелую минуту, занялись их розыском и заключением в тюрьмы, а потом перетягиванием на сторону правительства. Это выглядит бесчестно, но такова жизнь и грустная действительность. Неоднократно большие семьи или даже государства, стараясь удержаться на поверхности, совершают сделки. Это происходит во всем мире.

– Неплохо. Можно сказать, что этот род – соль саудовской земли, – подводит итог Джон.

– Да, это их языком – диалектом наджди – пользуются жители королевства, – поясняет Дарья.

У англичанина уже слипаются глаза, но он хочет как можно больше вытянуть из податливой девушки.

– А тот, другой мужчина, кто? Тоже член вашей семьи?

Дарья решила не рассказывать о компрометирующем и позорном прошлом Марыси.

– Нет, это друг.

– Почему же тогда твоя сестра заботится о его ребенке? Не понимаю.

– А что, друзья не должны друг другу помогать? Парень потерял жену в теракте на Бали, и, как видишь, у его ребенка нет няни, поэтому он может рассчитывать только на нас.

– По крайней мере, один нормальный, со средним достатком, – иронизирует Джон.

– Ну да, по сравнению с семьей бен Ладенов у него не слишком много, так как больше всех досталось Усаме. Но тот все просрал на «Аль-Каиду» и уничтожение мира.

Полька не подбирает слов, так как искренне ненавидит террористов. Она непроизвольно произносит фамилию, при звуке которой Джон таращит глаза.

Мужчина поджимает губы.

– Не знаю, смогу ли теперь с тобой обменяться номерами телефонов. С суконным английским рылом в калачный ряд, – говорит он, стараясь задобрить наивную девушку.

– Не вижу ничего, что могло бы помешать.

Дарья радостно улыбается, потому что, несмотря на то что она путешествует с семьей и возвращается к родным пенатам, она дает себе отчет, что в Эр-Рияде может не найти старых друзей. Все иностранцы живут там только временно. Потому она восстановит старые контакты и заведет новых знакомых. Вот уже один есть. «И очень красивый, – характеризует она Джона, который тоже рад, что неожиданное стечение обстоятельств так кстати ввело его в мир высокопоставленных саудовцев.

II. Жить по-арабски

(В сей жизни) всякая душа

Имеет собственную супротиву,

Что ей назначена Аллахом.

А потому в делах благочестивых

Старайтесь обогнать друг друга.[393]

Наконец-то дома

Все выходят из самолета как с креста снятые. Первый долгий отрезок пути проболтали, а длящийся почти два часа полет из Дубая в Эр-Рияд пролетел в мгновение ока, потому что они предались размышлениям и анализу прошлого. Только молоденькая Дарья по-прежнему блещет юмором и полна сил. Марыся еле волочит ноги, неся своего сына Адиля, который не дает себя забрать из материнских рук. Карим ведет сонную и капризничающую Надю, а Хамид только бросает бешеные взгляды, потому что не имеет понятия, что делать в этой патовой и унижающей его ситуации. Саудовец уже в самолете надел тобу и на голову повязал платок – вписался в толпу местных. Карим же, с его азиатскими чертами, может позволить себе европейскую одежду.[394] Марыся, с ее типично арабской красотой, закрывается черной абаей, а волосы покрывает длинным платком. Для нее это неудобная одежда, особенно после долгого пребывания в Азии, где она могла носить минимум одежды – и никого это не касалось, никого не возмущало.

Джон снимает чемодан с ленты, которая вынырнула из люка с первой поклажей багажа.

– Так, я буду уже собираться. Было очень приятно, надеюсь, еще увидимся…

Произнося эти слова, он стоит как вкопанный и будто не собирается двигаться. Видно, что рассчитывает на ответное приглашение.

Когда появляется коляска Адиля, измученная Марыся старается посадить в нее сына, но малыш судорожно вцепляется в ее волосы и извивается как уж. Оторванный от нее, он начинает жалобно плакать.

– Мама! – восклицает он в промежутке между всхлипываниями. – Мама!

Все посвященные замирают, пораженные таким сильным зовом крови и инстинктом ребенка.

Джон взрывается грубым смехом:

– Что?! Наверное, у него что-то перемкнуло!

Карим и Хамид только сжимают челюсти, Дарья оторопела, а Марыся сверлит наглого парня черными как уголь глазами, полными ненависти и презрения.

– Дарья, надевай абаю, черт возьми! – бросает она сестре плащ и смотрит на нее с таким вызовом, словно та во всем виновата.

– Как-нибудь созвонимся, – обращается девушка к новому знакомому, потому что тоже хотела бы, чтобы парень ушел. Она знает, что чересчур ослабила вожжи. У нее не было намерения сразу же отталкивать от себя сестру. С ней Дарья будет жить и благодаря ей сможет наконец навести порядок в своей жизни.

– У тебя есть мой номер, звякнешь когда-нибудь. – Она выразительно смотрит на англичанина, желая, чтобы тот наконец удалился.

«Зачем яему столько наговорила о себе и своей семье? – сокрушается она задним числом. – Я неисправимая идиотка!»

– Оки-доки. До свидания! – говорит Джон на сленге, что никому не кажется забавным. Никто также не прощается с ним – все соответственно арабской манере поворачиваются к нему спиной.

Марыся наклоняется к Хамиду и тихо советует:

– Ты должен нанять няню. Ты сам не справишься.

– Знаю, – признает мужчина. – Завтра же буду искать. Может, поможешь мне? – предлагает он почти шепотом.

– Хорошо. Не вопрос.

Карим, стоящий сбоку, наблюдает за своей женой и ее бывшим мужем исподлобья. У него нет желания расспрашивать, о чем они шепчутся. Он сам придумал такой идиотский сценарий, значит, сам должен съесть кашу, которую заварил.

– Сообщу отцу, что вернулся. За нами приедут мои старые друзья, поляки, – информирует он Марысю, слегка при этом улыбаясь, что делает по привычке и что абсолютно не связано с радостью, но является естественным для азиатов. – Надеюсь, у них большая машина.

Он смотрит на огромный багаж и понимает, что без второй машины не обойтись.

– За мной приедет водитель. Если не поместитесь, могу у вас что-то забрать, – предлагает помощь Хамид.

– Прекрасно, – включается Дарья.

Она заметила взаимную ненависть до сих пор по– приятельски относившихся друг к другу мужчин. «Что с ними случилось? Ничего не понимаю», – думает она, так как была чересчур занята собой и флиртом, чтобы заметить, что творилось вокруг.

Пока выходящие совещаются, они вдруг слышат на площадке аэропорта раздающиеся вокруг приветствия:

– Салям алейкум! Салям алейкум![395]

– Алейкум ас-салям![396] – отвечает Карим, видя в толпе протянутые к нему руки отца. – Что ты тут делаешь, баба?[397]

Он удивлен и недоволен, но старается этого не показывать.

– Как это?! Сын возвращается после такого длительного отсутствия, а я не должен его приветствовать?

Пожилой мужчина нежно прижимается к груди Карима, а тот легко похлопывает его по спине.

Седой мужчина подходит к ним и обращается к Кариму по-польски:

– Привет, молодежь!

Фейсал просто подпрыгивает и со злостью осматривает вмешавшегося.

– Как дела?

Поляк протягивает в знак приветствия большую, как батон хлеба, ладонь. За ним стоит одетая в абаю маленькая женщина с очень светлой кожей и непокрытыми крашеными светлыми волосами.

– Привет, сыночек! – Она встает на цыпочки, притягивает голову высокого полуазиата и без стеснения целует его в лоб.

Хамид, видя такую душещипательную сцену совершенно не в саудовском стиле, улыбается себе под нос, а Дарья тихонько хихикает. Фейсал же бросает на белую женщину бешеный взгляд из-под насупленных бровей.

Марыся вырывает блондинку из объятий Карима и чмокает в обе щеки.

– Вы, должно быть, Крыся, да? Я так рада, что с вами познакомилась! Слышала о вас много хорошего.

– А я о тебе.

Поляки здороваются с Хамидом, как будто они хорошо знакомы. Их лица сияют счастьем, добром светятся их глаза, сразу видно, что это порядочные и воспитанные люди, поэтому каждый радуется их присутствию, за исключением Фейсала, который стоит, сжав челюсти.

– Я приготовил небольшой обед в честь приезда, поэтому позволю себе всех пригласить.

Старый саудовец окончательно взял себя в руки. Он склоняет голову даже перед непрошеными гостями.

Крыся и Анджей собираются уйти.

– Не будем мешать! Мы с вами можем встретиться завтра.

Они смотрят выразительно на Марысю и Дарью.

– Ну что вы! Вы мои лучшие друзья. Сегодня обед, визит в дом моего отца, человека, который когда-то, сто лет тому назад, депортировал вас из этой чудесной страны, – вдруг выдает Карим, при этом все меняются в лице. Фейсал бледнеет. – Не боитесь, что и теперь это может с вами случиться?

Крыся смотрит на него с упреком.

– Каримка, будь вежливым. Сам же говоришь, что это было давно. Мы не умеем так долго хранить обиды, поэтому успокойся.

– Я приглашаю вас еще раз – и без опасений. Я уже не работаю ни в той отрасли, ни на ту фирму, – иронизирует Фейсал, который заметно погрустнел и словно уменьшился.

– До свидания. Мой водитель уже приехал, – прощается Хамид, а маленький Адиль снова начинает плакать.

– Не выдумывай. Ты-то уж точно не уедешь далеко, потому что живешь по соседству, на другой стороне улицы.

Старик, видно, любит Хамида, потому что смотрит на него с теплотой.

– Моя жена когда-то профессионально занималась детьми, так что поможет тебе с малышом. Знаю обо всем, что с тобой случилось, и глубоко тебе сочувствую.

– Спасибо, йа саид.[398]

Анджей, видя душевные колебания, растерянность прибывших и грусть старого саудовца, решает взять дело в свои сильные руки:

– Так садимся в машины и поехали! Не упрямьтесь, время летит. Наверняка все голодны!

Марыся поражена. Оказалось, что резиденция Фейсала аль-Наджди находится буквально напротив красивой виллы Хамида бен Ладена, в которой она прожила счастливые и трагические дни с человеком, которого любила больше жизни. Но тогда она этого еще не знала. Необходимо было расставание, трагедия за трагедией, чтобы она узнала правду. Поэтому, когда она въезжает на большом внедорожнике в район Муджамма Нахиль, сердце ее кровоточит и она не знает, как сдержать наворачивающиеся на глаза слезы.

– Тут ничего не изменилось, – говорит она дрожащим голосом и берет под руку Дарью. Та чувствует, что должна поддержать сестру, которая снова находится в безвыходной ситуации.

«Какое бы решение она ни приняла и в какую бы сторону ни пошла, это повлечет за собой мучение и боль людей, которые ее любят. Она ранит или одного, или другого мужчину», – думает Дарья.

– Все как раньше… – вздыхает Марыся, оглядываясь вокруг.

– Что ж, если все прекрасно, отчего же менять, – не подумав, произносит младшая сестра – она не знает, что сказать. – Это один из наиболее богатых коттеджных районов в Эр-Рияде, для самых богатых саудовцев.

– Я всегда была убеждена, что в этой резиденции живет какой-нибудь принц, – признается Марыся, переступая порог семейного дома Карима, больше напоминающего дворец, чем уютное жилище.

– Почему же? – удивляется Фейсал, усаживая гостей в удобные кресла и на диваны. – Конечно, здание типичное. Разве ты не видела теплых гнездышек, принадлежащих правящим нами? Одна госпожа возвела домик полностью из мрамора.

Он с беззаботной улыбкой рассказывает, а Марыся бросает быстрый взгляд на Хамида, думая, помнит ли он еще подлую принцессу Ламию.

Их взгляды встречаются на короткое мгновение. Они понимают друг друга без слов.

– Хорошо, что ее оттуда выбросили и отдали это место в общественное пользование.

– О, если не ошибаюсь, вы имеете в виду теперешнюю казарму для военных и полицейских неподалеку от магазина «Эро Марше»? Но, скажем честно, здание передали не в общественное пользование, а для избранных, – поддела тихая всегда Крыся.

– Что это за казарма, в которой нельзя выпить водки? – смягчает сказанное Анджей и прикусывает язык, вспоминая, что этот кроткий сейчас дедушка был в свое время не только ужасом Эр-Рияда, но и хранителем добродетели во всей Саудовской Аравии.

– Вы правы, – смеется хозяин и подходит к красивому серванту в колониальном стиле. – Чего-нибудь выпьете? Вина, виски или водки?

Он открывает стекло, за которым обнаруживается ряд ровненько стоящих бутылок. Выбор так же велик, как в специализированном магазине.

– Э-э-э… так ведь… ну нет…

Гости в шоке и не знают, что ответить, решают: это провокация или простое человеческое гостеприимство.

– Фейсал! Что ты задаешь глупые вопросы?

Маленькая женщина с азиатскими чертами лица влетает в комнату, держа на подносе емкость со льдом и стаканы.

– Давай! Для парней – виски, а для девушек – джин с тоником. Я и сама охотно выпью.

С улыбкой она подходит к гостям, подавая в знак приветствия маленькую ручку.

– Ретна. Жена этого мрачного типа, – шутит она, указывая на смутившегося саудовца. – А няньку ребенку я уже нашла, – обращается она к измученному Хамиду. – Девушка уже в пути.

– Но…

Хамид колеблется: ему не хочется отдавать сына незнакомой воспитательнице.

– Послушай! Это моя двоюродная сестра! У нее есть хорошо оплачиваемая работа у американцев, но для тебя она ее бросит. Те карапузы, в конце концов, так невоспитанны и непослушны, что невозможно выдержать. Ты ей послан небом, а она – тебе.

– Но…

– Гарантией будет мой муж. Если что-либо случится с ребенком, хотя бы насморк или, не дай бог, ногу сломает, то наш домашний служащий нравственно-религиозной полиции лично назначит наказание нерадивой няньке. Сам видишь, как все его боятся!

Свой серьезный рассказ она заканчивает лукавой улыбкой, похлопывает успокоившегося уже старика по спине и усаживается удобнее, убежденная, что дело сделано. А Марыся понимает, что даже в этой ортодоксальной мусульманской стране люди меняются, и вздыхает с облегчением. С ней рядом сестра, а теперь еще Крыся и боевая Ретна. Все будет хорошо.

Поселок «Техас» считается одним из лучших в Эр-Рияде. Нечему удивляться: в конце концов, его строил самый большой консорциум в Саудовской Аравии – «Бен Ладен груп». Организован он был в 1931 году, и начиналось все со школы для строителей; теперь же это международная многопрофильная организация, действующая с большим размахом во всем арабском мире, особенно на Ближнем Востоке. Поселок «Техас» принципиально отличается от участков для саудовских богачей, разбросанных по городу. Там каждый дворец или резиденция окружены трех– или четырехметровым забором, есть частная охрана. Вся территория «Техаса» огорожена такой же стеной, а вдобавок еще и рвом. Дома же, находящиеся внутри, расположены на открытом пространстве, нет клаустрофобных закрытых бетонных ограждений. Охраняет их национальная гвардия и эскорт от самой лучшей частной охранной фирмы в городе. В этом месте можно чувствовать себя безопасно и свободно, что для иностранцев, живущих в самом ортодоксальном государстве в мире, имеет огромное значение.

Дарья и Марыся на следующий день после приезда распаковывают чемоданы и достают свои вещи из легких тканей, которые носили в Азии, но надевают просторную одежду, тщательно закрывая свои тела, и с самого утра вместе с резвящейся Надей отправляются на разведку.

– Это не плохо, нет? – потешается Дарья над собой и сестрой, на которой лица нет. – Все будет хорошо.

Она хватает сестру под руку и крепко сжимает.

Женщины, не сговариваясь, идут в одном направлении – к дому, в котором Дарья провела чудесную молодость с родителями и Адасем и куда Марыся приезжала проведать их со своим тогдашним мужем Хамидом бен Ладеном. Они садятся на скамеечку на главной аллее и осматривают дом, в котором теперь живут чужие люди. Несмотря на высокую температуру – более сорока градусов, – жара не чувствуется и человек не потеет. Может, потому, что влажность воздуха в Эр-Рияде не достигает и пяти процентов. Однако в поселке есть зеленые поля для гольфа, которые каждое утро поливают часами, ухоженные газоны и садики, есть тень, отбрасываемая высокими пальмами, которых тут полно. Поселок идеален для иностранцев, тоскующих по нормальной жизни, к которой они привыкли. Это место гарантирует им все блага, запрещенные в ваххабитском государстве. Поэтому, кроме полей для гольфа, тут есть теннисные корты и спортивная площадка для сквоша, два бассейна, где женщины могут надевать бикини и плавать вместе с мужчинами, есть даже кафе и рестораны, где подают греховные алкогольные напитки домашнего приготовления и оригинальные. Есть тут также небольшой амфитеатр, в котором выступают приглашенные со всего мира солисты или музыкальные группы, исполняющие как поп-, так и классическую музыку. Примечательно наличие кинозала. Ведь в Саудовской Аравии не посмотришь кино: здесь царит закон шариата, в соответствии с которым всякое удовольствие грешно, то есть запрещено.

– Все как-то устроится, – утешает старшую сестру Дарья, глядя ей в глаза, но тут же отводит взгляд, видя в них слезы и безграничную печаль.

– Наверное…

Марыся чувствует, что решение вернуться было ошибочно и ситуация вышла из-под ее контроля.

– Милая! Не знаю, что и сказать, – признается наконец смущенная девушка. – Ты усложняешь себе жизнь так, что и представить нельзя.

– Знаю…

– Мы должны все же выйти из ситуации и не сойти с ума.

Дарья крепко прижимается к Марысе и чувствует, как дрожит сестра.

– Не могу тебе ничего посоветовать, чтобы разрубить твой гордиев узел. Скажу одно: нужно действовать, идти вперед, определить Надю в школу, нас – в университет, пойти на фитнес или в ресторан, восстановить знакомства или завести новые, а жизнь сама покажет, уничтожат тебя проблемы или сами растворятся в потоке ежедневных дел. Кто-то там, наверху, готовит для нас все больше новых испытаний и все усложняет, но мы не сдадимся, правда?

– Ты права, – соглашается Марыся, вытирая слезы, стекающие по щекам. – В конце концов, мы сегодня приглашены к Анджею и Крысе. Это прекрасные люди!

Тень улыбки проступает на ее похудевшем лице.

– Супер! – восклицает с энтузиазмом Дарья. – Это прекрасно – встретить таких земляков сразу по приезде. Наверняка они смогут помочь нам во многом.

– Особенно потому, что медики. Я все же хотела бы продолжить учебу в той области, в которой начала. А ты уже приняла решение? Журналистика или что-нибудь другое?

– Знаешь, сестричка…

Девушка умолкает на минутку, становясь серьезной.

– Я долгое время не могла найти свою дорогу в жизни, но после того страшного теракта на Бали, в который мы угодили, я думаю, что хотела бы помогать людям, спасать жизни, бороться с Богом и иногда благодаря своим знаниям обводить его вокруг пальца.

– Ты что? Тоже будешь изучать медицину?! – Марыся в восторге подскакивает. – Нам будет легче! Мы будем вместе учиться! Прекрасно!

– Я хотела бы выбрать неотложную медицинскую помощь, так как там достаточно получить лицензию. Ты же знаешь, что я к науке, особенно долгосрочной, не слишком способна.

– Не говори глупостей! Ты умная девушка и всегда получала одни пятерки. Не упусти свой шанс снова!

– Это ты умная, а я всегда должна была отрабатывать и оценки добывать с большим трудом. Ну хорошо, вначале мы должны точно разузнать, какие там есть отделения. К сожалению, я должна выбирать только те, в которых обучение ведется на английском.

– Ты ведь говоришь по-арабски. Не шути!

– Как ученик пятого класса средней школы. Теперь твоя очередь давать мне частные уроки, – смеется Дарья, счастливая, что так по-доброму говорит с сестрой.

– Помнишь, как ты учила меня польскому? – вспоминает Марыся. – Особенно легко запоминались плохие словечки.

Прижавшись друг к другу, они вспоминают свою первую встречу через много лет, когда Марыся нашла семью именно здесь, в Эр-Рияде. Они сидят так долгие часы, забыв о страхах и опасениях, и чувствуют, как все более крепнет связь между ними. Несмотря на то что они так не похожи внешне, на различный опыт и давнишние обиды и предубеждения, они снова чувствуют зов крови и охватившее их теплое сестринское чувство.

«Вот и вернулись к родным пенатам!» – думает Карим, входя в ворота больницы медико-санитарной службы Национальной гвардии, с которой его связывают хорошие и плохие воспоминания. Он оглядывается вокруг и кроме роскоши и космической современности видит также упущения, которые встречаются только здесь. Одним из самых худших и наиболее затрудняющих жизнь – как пациентам, так и докторам, – является разделение полов. Он помнит, как не спас жизнь молодой женщины, которую привезли с места аварии. Так уж вышло, что буквально пару минут в приемном отделении из лечащих врачей был только он, а как мужчина он не мог прикоснуться к раненой. Когда он хотел взять анализы и начать реанимацию, семья бросилась на него как бешеная в страхе, что тело мусульманки увидят и та будет опозорена. Позже муж и родственники проливали потоки слез и рвали на себе волосы, а он как медик смотрел на них с презрением, не в состоянии понять религиозного фанатизма, который убил их родственницу. Это событие отразилось на всей его профессиональной деятельности, и тогда окончательно перевесило нежелание жить в Саудовской Аравии. «Если ничего не изменилось (а из того, что вижу, на это мало шансов), сам не знаю, как тут выдержу», – сомневается он в правильности принятого решения.

Он идет в крыло администрации. Прежде всего он должен встретиться с директором, о котором ничего не знает и которого еще не видел. По фамилии он понял, что тот, разумеется, чистокровный саудовец. «Чужие такое положение не занимают, – он хорошо знает местные обычаи. – Пусть парень будет полнейшим дебилом в округе, но, по мнению надменных жителей этой песчаной страны, он имеет священное право руководить самым большим медицинским учреждением», – думает он с горечью.

– Карим аль-Наджди, – представляется он худощавому мужчине в тобе. Тот был немного старше азиата.

Директор подает ему холеную, но крепкую ладонь.

– Очень приятно. Мустафа аль-Бахри. Садитесь.

Он указывает на удобный кожаный диван.

– Выпьете чего-нибудь? Кофе, чай, воды или, может… виски? – шутит он.

Карим поднимает брови и бросает на него удивленный взгляд, в ответ шеф заразительно смеется.

– Ловко я вас поддел, – говорит довольный собой шутник, но Карим, кроме чертиков, видит в его глазах зрелость и интеллигентность. – Когда я узнал, что вы хотите у нас работать, то был немного удивлен, но одновременно очень рад.

– Мне приятно это слышать.

– Подождите, я поясню почему. Во-первых, меня удивило, что вам захотелось сюда вернуться. После пребывания в Азии, с ее свободными нравами, это немного шокирует, правда?

Карим согласно кивает.

– Кроме того, это честь для нашего учреждения – человек с таким глубокими саудовскими корнями. Аль– Наджди – это род, восходящий к самому пророку, а ваш отец принес вам известность уже сегодня…

Он понижает голос и весело смотрит на Карима, но тот не знает, что на это ответить. «Слава переросла моего папочку и опережает его, даже когда он уже на пенсии. Но почему это должно меня касаться?»

– Да? – бормочет он. – Поэтому…

– Говорю это в шутку, не думайте, что я сноб и буду оценивать человека по делам его предков.

Директор подходит к шкафчику, закрытому на ключ, и открывает его. Слышно, как он набирает код, звякает стеклом. Потом он поворачивается к Кариму с бутылкой «Джек Дениэлс» в руке.

– Это в знак моего уважения к вам. Сегодня мы уже не будем оперировать, да? – бросает он лукаво.

Доктор, только что получивший работу, поднимает на этот раз только одну бровь, потом хихикает в кулак. «Ну, пожалуй, с ним мне будет хорошо работать», – вздыхает он с облегчением, обрадованный «нормальностью» саудовца, и наконец подает голос:

– Рад, что вы не обобщаете.

– Я двенадцать лет учился и специализировался в Лос-Анджелесе. Привык к несколько другому стилю жизни, чем тот, который здесь царит. Но мы справимся, да? Может, скоро уже будет чем заняться. На брудершафт?

– Меня зовут Карим.

Они чокаются.

– Мустафа. Возвращаясь… к твоему приему на работу, скажу: у меня есть иностранный специалист (таких теперь все труднее заполучить) с нашими корнями, с хорошей саудовской фамилией, но получивший образование в европейской стране и с опытом работы за рубежом. Надеюсь, что у тебя западная ментальность, но мусульманское сознание. Поэтому ты не будешь делать глупостей, как доктора из Европы или Америки, не будешь стараться изменить царящие в Саудовской Аравии испокон веков традиции и будешь их ловко обходить, чтобы никого не ранить. По-прежнему у нас чертовские проблемы с людьми старой формации и с еще более косными убеждениями, которые попадают в наше учреждение или как пациенты, или как религиозные надзиратели.

– Ой, мне это хорошо знакомо! Не раз я или мои коллеги из-за глупых требований религиозных фанатиков теряли пациента, но чаще пациентку, – грустно кивает головой Карим.

– Моя жена тоже медик, но мы не работаем в одной клинике, так как это не очень приветствуется. Тут же начались бы разговоры о кумовстве, смотрели бы на нас через увеличительное стекло.

Мустафа говорит о личных делах вполне свободно, хотя ни один саудовец в разговоре с чужим мужчиной даже не упомянул бы о жене – это запрещенная тема.

– А моя жена Мириам хочет начать обучаться медицине в Университете принцессы Нуры, – хвастается Карим. – Она уже год была там, но прервала обучение. Не знаю, вспомнят ли ее…

– Прекрасно! Хорошо, что сказал. Зина там ректор и преподаватель. Ха! Считай, что все уладил!

– Спасибо, йа садики![399]

Директор смеется.

– Не за что. Ведь мы должны идти рука об руку, в операционной – буквально. Если ты не знал, я заведующий отделением трансплантологии и по-прежнему практикующий хирург, а не только директор администрации этого учреждения. Не представляю себе, что мог бы поменять профессию, которую люблю, на бюрократию, которую ненавижу.

Карим радуется, все больше ценя этого медика по призванию.

– Прекрасно! Есть какие-либо интересные случаи? Знаю, что каждый случай необычный, особенный, но…

– Слышал, что ты участвовал в разделении сиамских близнецов из Польши с ведущим доктором Ридой. Потом он стал министром здравоохранения. Неплохая работа, но сейчас мне брошен серьезный вызов, и я охотно бы взялся за это вместе с тобой и коллективом наших превосходных врачей.

– Что же это? Я слышал, что у вас есть очередные близнецы, но на этот раз из Америки, с общим сердцем.

Карим в курсе того, что происходит в области трансплантологии, несмотря на то что последние два года работал как терапевт и ничего необычного не делал в принципе.

– Случай безнадежный. К сожалению, одна девочка должна погибнуть, и уже видно какая. Но если их не разделить, мы потеряем обеих. В данное время мы ждем согласия родителей на проведение операции, связанной с наивысшей степенью угрозы жизни. Не знаю, с чего они взяли, что мы, мусульмане, можем сделать чудо. К сожалению, мы должны им сказать то же самое, что и в Америке. Операция позволит спасти только одного ребенка.

Карим – неисправимый оптимист:

– У нас хорошие кардиохирурги…

– Мы всегда делаем то, что в наших силах, и никогда не говорим, что Аллах так хотел. Мы – единственные в этой стране, кто борется с Богом. Знаешь, что мы окажемся за это в аду и будем гореть в огне? – спрашивает он с игривым блеском в глазах, после чего поднимается с кресла.

– «…Тот навлечет Господень гнев, и Ад ему убежищем предстанет – такая скверная обитель!»[400] – цитирует Карим Коран.

При этом оба корчат глупые рожи, а потом берут в рот жевательные резинки и выходят в отделение.

– Случай, который я хочу тебе показать, не является каким-то особенно необычным, если речь идет об арабской стране. Но он интересует нас с точки зрения распространения поражения, поведения пациентки и ее судьбы, о которой мы знаем фрагментарно. Она все еще не хочет нам чересчур много открывать, но тут нечего удивляться.

Это все, что сказал Мустафа, а Карим и не просит о большем. Как доктор, он предпочитает опираться на собственные выводы, сделанные после осмотра больной.

– Ничего себе, – шепчет он, стоя у стекла, через которое наблюдает за лежащей женщиной. – Кто ее к вам привез?

– Я сам ее нашел в государственной больнице в Эль-Бате.[401] Я тебе еще не говорил, что в свободное время мы с женой работаем в организации «Врачи без границ»? Мы с Зиной любим не купаться в богатстве, которое предлагает Саудовская Аравия, а помогать в беде, темноте и унижении.

Карим внимательно присматривается к больной или, скорее, травмированной. С первого взгляда видно, что та была облита соляной кислотой в самом типичном и открытом месте. Все лицо у нее изувечено. Мягкие ткани, такие как кончик носа и раковина одного уха, отпали, рот будто оплавленный. Не видно губ, только линия разреза, которую кто-то нарисовал дрожащей рукой. Доктор размышляет о том, видит ли женщина. От одного глаза у нее осталась только глубокая глазница, а второй закрыт тонкой деформированной кожей. Вид пациентки ужасает, ее общее состояние оставляет желать лучшего. Под тонким больничным пледом видно болезненно исхудавшее тело с торчащими костями бедер, колен и плеч. Можно было подумать, что это скелет человека, накрытый простыней, если бы не шум аппаратуры, подключенной к изможденному телу, сигнализирующий, что в этих человеческих мощах все еще теплится жизнь.

– Что вы собирались делать в ее случае? – спрашивает через минуту Карим. – Если ее не подкормить и не укрепить, то работа трансплантологов не пригодится.

– Она в нашем учреждении только неделю, – поясняет Мустафа. – Думаешь, легко поместить сюда кого-то из бедных?

– Наверняка нет.

– Я должен был оформить множество бумаг и убедить весь коллектив, что для нас это идеальный случай, чтобы без проблем учиться трансплантировать.

– Это безобразие! – возмущается Карим. – Ты не говоришь им иногда, что это вина системы, гребаной традиции и воспитания? Кто-то ведь таким способом обошелся с этой женщиной?

– Дорогой, если бы я им что-либо подобное выдал, то уже тут не работал бы, а она умерла бы.

– Что мы о ней знаем? У нее были при себе какие-то документы? Знаем ли мы ее семью, опекуна? Вижу, что раны уже затянулись…

– По порядку. Действительно, случай имел место года три-четыре назад. Тогда она впервые попала в государственную больницу, но была в состоянии коллапса. Никто и не мечтал, что она проживет хотя бы день. Однако и там, а может, именно в таких учреждениях, работают доктора по призванию, поэтому они боролись за ее жизнь, не щадя сил. И она проявила огромную силу воли, желание жить.

– Может, у нее просто сильный организм, – предполагает Карим.

– Возможно. Когда же через полгода ее состояние стабилизировалось, она попала в исправительное учреждение для женщин, – вздыхает Мустафа, сильно разочарованный.

– Прекрасное место для пострадавших представителей слабого пола. Разумеется, мы, саудовские мужчины, заботимся о наших женщинах, – грустно иронизирует Карим.

– Пребывание в ужасных, почти тюремных условиях сменялось нахождением в больнице. К сожалению, глубокие раны не заживали, ей не приобретали предписанные антибиотики и антисептики и, прежде всего, ее не кормили соответствующим образом.

– Это сразу видно.

– Ты не представляешь, что кислота сделала с ее ротовым отверстием. Почти то же самое, что и снаружи. Из-за этого ее необходимо кормить только через трубку, но это вызывает постоянное заражение, или внутривенно, что должны были делать профессионально.

– С состоянием ее здоровья все понятно. А что с семьей? – возмущенно спрашивает Карим. – Она не назвала фамилию? Почему не назвала… Я говорю глупости! – обрывает он сам себя.

– Ну конечно. Скорее всего, как и в большинстве случаев, акт насилия должен был выполнить ее махрам. Что же, она должна информировать его, что все еще жива? Она подписала бы себе смертный приговор: наверняка этот преступник захотел бы довести дело до конца.

– Она была беременна, когда ее привезли в больницу?

– Нет.

– А была ли невинной девушкой? Может, ее изнасиловали?

– Из предварительного осмотра в день поступления ясно, что дефлорация произошла давно, очень, очень давно. Значит, девушка вела беспорядочную жизнь. Может, ее застали на горячем с любовником только через какое-то время? Что ж, можем только гадать.

– А не пробовали ее идентифицировать по отпечаткам пальцев? – приходит в голову доктору хорошая мысль.

– К сожалению, это невозможно, у нее нет папиллярного рисунка: она или закрывалась руками во время акта насилия, или после обливания соляной кислотой пробовала стереть ее с горящего тела.

– Трагедия! Хочешь, я помогу тебе восстановить ей лицо и привести в состояние, в котором она сможет самостоятельно жить? – спрашивает под конец Карим.

– Рассчитываю на это, коллега.

Мужчины пожимают друг другу руки и уже знают, что им хорошо будет работаться вместе.

Крыся стоит на пороге их скромного домика на территории больницы медико-санитарной службы Национальной гвардии.

– Как прекрасно, что вы захотели нас проведать! Вы даже не представляете, как мы с Анджеем рады. Мы нашли не только нашего сына, но и его красавицу жену и ее сестру.

– А мы счастливы, что в этой несчастливой для женщин стране сразу познакомились с двумя добрыми людьми.

Марыся нежно обнимает женщину и чувствует тепло ее сердца.

Анджей отрывает растроганных женщин друг от друга:

– Входите уже! Что Бог послал! Садитесь, а я буду вас угощать аперитивами домашнего приготовления, – хитро улыбается он.

– Ой, уже боюсь!

Карим знает о хобби своего давнего друга и о том, что мужчина всегда увлекался изготовлением наливок и вин.

– Что ты придумал в этой стране засухи?

– Дорогой! Поляк сможет! – хихикает радостно хозяин. – Сейчас такая продукция распространена во всем мире. Но в Европе люди этим занимаются для забавы или из бережливости, а здесь это необходимость.

Он подходит ко встроенному шкафу в дальнем углу гостиной и вынимает снизу полуторалитровую бутылку кока-колы.

– Мы колу будем пить? – удивляется Дарья, вытаращив глаза, так как не понимает, что происходит.

– Прекрасное домашнее винцо, моя дорогая. Сушеные фрукты я привез из самой Англии. К ним добавляют дрожжи и препарат для осветления напитка. Поверьте, мой продукт того же уровня, что и калифорнийские вина. Такое же винишко!

Анджей радуется как ребенок.

– А разве можно в Саудовскую Аравию такие вещи ввозить? – все еще не может поверить Дарья, что кому-то удается перехитрить внимательных, проницательных служащих таможни.

– А что они могут мне предъявить? Что у меня есть сушеные фрукты? И дрожжи для выпечки хлеба?

– Вот это номер! – Девушка первой подставляет свою рюмку.

– А ты уже совершеннолетняя, дорогая?

Анджей не хочет спаивать ребенка, ведь Дарья выглядит как подросток.

– Мой махрам, подтверди, как всегда, – шутливо обращается к Кариму Дарья, хотя все это постепенно начинает ее нервировать.

– Она старая корова, только молодо выглядит, – шутит Карим. – Уже давно должна иметь диплом и работать, а не прикидываться девочкой.

– А что бы ты хотела изучать, дорогая? – спрашивает Крыся, садясь в удобное кресло. – Тут множество университетов для женщин, поэтому у тебя есть шанс получить очень неплохое образование.

– Я хотела бы работать на скорой помощи. В последнее время меня это страшно привлекает, – живо отвечает Дарья.

Анджей с пониманием кивает головой.

– Прекрасно, это очень нужное, востребованное направление. В этой гребаной стране погибает множество женщин, которые попадают в автокатастрофы, правда, Карим? – обращается он к коллеге-медику.

– Правда, даже стыдно признаться, что у нас такие условия и пункты спасения жизни, а некоторых просто оставляют умирать.

Дарья еще не посвящена в тайны здешних обычаев:

– Почему? Не понимаю.

– Потому что нет таких, как ты, моя дорогая! – просвещает ее Крыся. – Никогда не забывай, где ты живешь. В Саудовской Аравии женщина является чем-то исключительным, под постоянной охраной, поэтому до нее не может дотронуться чужой мужчина. Лучше пусть умрет, чем ее опозорит касание рук доктора. Мужчины-родственники решают, можно ли ее осмотреть, но большинство из них говорят медику-мужчине «нет».

– «Мужья над женами стоят, (блюдя очаг их и сохранность), за то, что Бог одним из них дал преимущество перед другими, и также потому, что весь расход на содержание семьи из их имущества исходит»,[402] – с иронией в голосе цитирует Карим, а все только в бешенстве поджимают губы.

– Что ж… возвращаясь к учебе. Это очень хорошо, что ты хочешь освоить это направление. Но боюсь, что саудовцы еще до этого не доросли и нет такого отделения ни в одном из университетов, – говорит Крыся.

– Черт возьми! – злится Дарья. – А какие есть?

– В Университете принцессы Нуры есть гуманитарный факультет, там изучают педагогику, искусство, лингвистику и социологию. Есть отделение академии наук, где можно изучать информатику, экономику и администрирование, и…

– Это мне вообще не нравится! – хмурится девушка.

Крыся смеется над ее горячностью.

– Есть также Медицинская академия, дорогая. Там интересно и, в принципе, есть все основные факультеты, такие как терапия, уход за больными, фармакология, стоматология и реабилитация. Может, туда бы пошла? Женщина, профессионально знающая методы восстановления, – редкость в этой стране.

– Эх! Все это до лампочки! – Дарья в растерянности не следит за словами.

– Так, может, будешь ухаживать за больными? От этого недалеко до реабилитации, курс которой ты можешь пройти где-нибудь в Европе, – подсказывает Анджей.

– Но, собственно, почему не медицина, а? Расскажи мне, сестричка! – включается в разговор Марыся.

Все переходят в кухню следить за готовящимся обедом, потому что видят, что тему так быстро не обсудишь, а атмосфера становится все более напряженной.

– Трудно, требует слишком много времени и сил. Нужно учиться пять лет. Даже после получения диплом не будет стоить ни гроша. Необходимо заработать два года стажа, потом – специализация. Нет! Эта учеба заберет у меня в лучшем случае десять лет жизни. А потом всю жизнь должна буду учиться и совершенствоваться.

Анджей через тонкую стенку кухни громко подтверждает:

– Это правда. Это неблагодарный труд, редко когда получаешь удовлетворение. Тот, кто хочет пойти в этом направлении, должен иметь призвание, потому что иначе не выдержит.

Марыся говорит растерянно:

– Извините. Я тогда вообще не должна туда соваться. Во-первых, я слишком старая; во-вторых, у меня ребенок… дети, – исправляет она себя быстро, – которым я тоже должна посвятить хоть немного времени. А кроме того, я, в общем-то, не уверена в своей любви к медицине.

– Не говори так! Первый шаг ты уже сделала: год отучилась, – убеждает ее Карим, который как раз появился в дверях.

– Так получилось.

– Но теперь у тебя есть домашний репетитор, и мы с Анджеем рады помочь, – поддерживает Крыся расстроенную женщину. – Знаешь, что самое главное? Желание.

– Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, – иронизирует Марыся, так как понимает, что снова не нашла своего призвания и, по большому счету, сама не знает, где должна его искать. «Я критикую несерьезную Дарью, а сама не многим ее лучше», – подытоживает она мысленно.

Анджей решает помочь молодым женщинам:

– Приглашаем в нашу клинику. Лучше во всем убедиться самому. Визуализация, так сказать.

– У тебя стажируется такая хорошая саудовка, Афра, познакомь с ней девушек, – предлагает Крыся. – Через год эта молодая женщина-врач поедет учиться в Польшу. А сейчас решила посвятить время тяжелой профессиональной работе и изучению польского. Говорю вам, в ней столько энергии!

– Сегодня пятница. Значит, спокойно можем с Каримом вас тайком провести. В святой день ни одного саудовца на работе не увидишь. Все с утра до вечера бьют лбы в мечети. – Поляк взрывается заразительным смехом и бьет себя по бедрам.

– Вначале пообедаем, а то у нас все сгорит. И только потом вивисекция.

Крыся рада приезду этой многонациональной семьи. Она рассчитывает на то, что молодые девушки будут ей не столько подругами, сколько назваными дочками.

* * *

Хамид ходит по пустому дому, не зная, к чему приложить руки. Чем заняться, как дальше жить? На шкафах и этажерках – буквально везде – стоят фотографии Зайнаб: то с маленьким Адилем, то втроем. А на прикроватной тумбочке – красивая портретная фотография с их свадьбы. У мужчины щемит сердце, когда он на нее смотрит. Он решает спрятать их в коробку и закрыть на четыре защелки. «Так же, как и с памятками о Мириам, – вспоминает он очередной трагический период своей жизни. – Всё моя гордыня. Одна жена меня бросила, а другая отошла в мир иной». Сжав кулаки, он поднимается по лестнице на второй этаж, входит в спальню умершей матери и подходит к большому шкафу. Он вынимает оттуда коробки с надписью «Мириам» и кладет на низкую скамью.

– Я должен отдать ей все документы, которые она оставила, – говорит он сам себе. – Они наверняка будут ей нужны.

Он вынимает их общую игаму[403] и с минуту держит в руках.

– Наверняка ей пригодится, если решит куда-нибудь пойти с Адилем…

Быстро просматривая бумаги, он откладывает в сторону свидетельство о рождении их сына, свидетельство о браке, документ об окончании Марысей первого курса обучения, банковский счет о положенных Хамидом на ее имя деньгах, на котором по-прежнему лежит сто тысяч долларов, подаренных ей мужем как приданое.

– Это тоже может ей пригодиться, – улыбается он иронично. – Я точно это назад не возьму.

Потом тянется за очередной большой коробкой и вытягивает из нее фотографии. Часть из них – их поездка в Польшу, часть – в Лондон, а все остальные, разумеется, из Саудовской Аравии. У мужчины дрожат руки и все сильнее сжимаются челюсти. «Почему она мне изменила, почему так ранила, почему, в конце концов, не сказав слова, оставила?… Ведь могла тогда попросить прощения, и я наверняка простил бы ее. Плохие поступки влекут за собой другие, еще худшие. Любое вранье выйдет наружу! Боже мой, слишком много испытаний для одного парня! Отдам ей эти бумаги, а потом должен буду куда-то исчезнуть, куда-то поехать, изменить свою судьбу и жизнь. Только куда? Что делать?» Он отчаялся, по его запавшим, исхудавшим щекам неудержимо текут слезы. «Мириам, Мириам, как ты могла?! Как ты могла со мной так поступить?! И хотя я знаю, что ты по-прежнему меня любишь, теперь я уже не смогу тебя простить. Мое мужское достоинство, моя честь мне этого не позволят, – говорит он бывшей жене мысленно. – Не могу!» Он падает на пол, закрывает лицо руками и громко плачет. «Мириам!»

Перст Божий

Хамид, желая успокоить расшалившиеся нервы, решает совершить умру, так называемое малое паломничество, когда до хаджа осталось еще немного времени. Мужчина так усомнился в существовании Аллаха, что считает единственным местом, где он может снова его обрести, Мекку. Он делает это также для своей трагически погибшей жены, Зайнаб, которая была страстно верующей мусульманкой и точно хотела бы, чтобы ее муж обрел спокойствие. Он решил при случае посетить своего двоюродного брата Фахда и его красавицу жену Фатиму, живущих в Джидде. Хамид много лет их не видел.

Он забронировал тот же пятизвездочный отель – «Рэффлз Мекка Пэлис», как и тогда, когда был в Мекке с Марысей. Сейчас он не думает о том, что его обступят воспоминания. Он вспоминает прекрасный вид из окон комнаты на святую Каабу[404] и тот факт, что до Большой мечети оттуда всего две минуты ходьбы. Он решил начать умру 11 сентября, в годовщину теракта на ВTЦ,[405] чтобы поспорить с Аллахом о том, как это возможно, что его приверженцы совершили такое преступление. Он посчитал эту дату удачной также с точки зрения своей антитеррористической деятельности: чтобы Аллах ее благословил.

– Привет, Фатима, – звонит он жене своего двоюродного брата, Фахда, так как всегда ладил с ней лучше, чем с собственным родственником. – Как вы там?

В ответ радостный голос произносит:

– Хамид! Приятно тебя слышать! Знаю о несчастьях, которые тебя преследуют. Мне очень жаль!

– Гм… Семье не о чем поговорить, кроме как посплетничать о неприятностях, постигших родственников? – обрушивается на нее мужчина, стремящийся бежать от гнетущих мыслей, а не углубляться в них.

– Милый! Ведь это естественно, что все поддерживают тебя в горе. Следует помолиться за Зайнаб.

– Ну да… – уже хочет закончить разговор Хамид, но Фатима меняет тему.

– У нас все в порядке. А когда ты к нам приедешь?

– Хочу совершить умру в Мекку, так, может, при случае встретились бы в Джидде.

– Поразительно! А не хочешь на этот раз совершить хадж? Уже скоро Ид аль-адха.[406]

– Может быть. Я подумаю об этом. У меня забронирован номер в отеле, но на месте я могу уточнить время пребывания. Пока что хочу уехать из Эр-Рияда и сменить климат.

– Прекрасно!

– Фахд дома или в командировке? – спрашивает Хамид о двоюродном брате, так как не сможет у них остановиться, если не будет хозяина.

– Мой супруг уже пару лет курсирует между своими двумя домами, – отвечает саудовка холодно. – Между Меккой и Джиддой. Но не бойся, со мной моя сестра Сальма и младший брат Фахда Омар. Помнишь его? Был такой несмышленыш, а теперь уже почти взрослый мужчина.

– Вот и прекрасно, – вздыхает Хамид с облегчением.

Он не знает, почему у Фахда теперь два места проживания, но не спрашивает, потому что не интересуется сплетнями о жизни огромной семьи, считая, что каждый должен беспокоиться о себе.

– Так, значит, прилечу завтра.

Хамид не может не удивляться переменам, происходящим в людях – как в их характерах, так и во внешнем виде. Фатиму он ни за что не узнал бы. Исчезла кокетливая, привлекательная и ухоженная женщина, свободная, эмансипированная, ходившая дома в откровенных заграничных вещах, а на улице – в дорого украшенных абаях. Теперь же перед ним в традиционном сером домашнем платье стоит толстая арабская матрона, единственное украшение которой – кохль,[407] подчеркивающий черноту ее больших грустных глаз.

– Как хорошо, что у нас гость! – радуется хозяйка. – Я размещу тебя на втором этаже, в апартаментах для гостей. Там тебе будет удобно.

– Спасибо, не нужно, – говорит немного смущенно Хамид. – Мне бы хватило комнаты с ванной.

– Успокойся! После смерти отца Фахд получил в наследство эту большую резиденцию, но почти в ней не живет, все заросло паутиной.

– А что случилось? Вы развелись? – спрашивает мужчина с интересом, видя царящие в этомбольшом доме грусть и опустошение.

– Посидим перед ужином в гостиной, поговорим спокойно. Чай уже готов.

Хозяйка ведет гостя по едва освещенному коридору и открывает большую деревянную дверь. Они входят в огромную комнату с массивными традиционными арабскими предметами интерьера, согнувшимися под тяжестью золотых украшений. На вышитых вручную наволочках, надетых на большие подушки, видна бахрома. Столы, столики и этажерки уставлены старинным серебром. Стены увешаны персидскими или афганскими коврами и ковриками без ворса.

– Разводов в нашей стране все больше, вот и с тобой случилось… – понижает голос Фатима. – Но расстаются главным образом молодые люди, которых связали супружескими узами насильно, люди, которые женились, потому что хотели друг с другом просто какое-то время пожить, и супруги в период кризиса среднего возраста. Мы относимся, пожалуй, к последним… Но развода не было. Мы даже не живем раздельно.

– Так почему же Фахд живет сейчас в Мекке?

– У него другая жена, – отвечает Фатима, а по ее искаженному горем лицу и глазам, полным отчаяния, видно, что она об этом очень переживает.

Хамиду жаль женщину, жизнь которой не сложилась.

– Почему ты на это согласилась?! Ведь могла и отказать! Это позор! Цивилизованные люди так не поступают!

– Но наше исламское право дает такую возможность. А хитрожопые его используют, – говорит ему собеседница. – Коран это разрешает – и точка.

– Почему ты не захотела развода, женщина?! Он должен был бы тебе заплатить. Была бы свободна и обеспечена до конца жизни.

– Да, если бы жила в Австралии или Америке, мне было бы неплохо, но не в Саудовской Аравии. Иногда думаю, что ты с луны свалился! Я ведь не могла бы жить одна, да? Даже когда ты, член семьи, захотел нас навестить, сразу спросил, дома ли мой муж.

– Действительно, – признает Хамид. – Но ведь всегда можно найти себе фиктивного опекуна. Тысячи женщин так делают. Платят какому-нибудь убогому родственнику зарплату и живут спокойно.

– Мой отец умер, у меня нет двоюродных братьев, только единственный несчастный родной брат. Один махрам на всех баб. С ним живет его жена, моя мама и две сестры, которые были пошустрее и развелись до меня. Бедолага работает женским портным, к тому же у него пять дочерей.

Фатима истерично хохочет, не в силах остановиться. Со слезами изливается вся печаль, так долго заполнявшая ее сердце.

Хамид чувствует себя глупо, но в то же время ему становится немного легче, когда он видит, что несчастья случаются не только с ним.

– Мне жаль…

– В общем, я спокойна, потому что он там, а я тут… Не вмешивается в мою жизнь, у меня чудесная резиденция, неплохой доход. Так и существую, ожидая смерти. Ничего мне уже не хочется, Хамид.

Женщина громко сморкается и смотрит перед собой невидящим взглядом.

– У нас не было детей, а для вас, арабских мужчин, это важнее всего на свете. Вот причина нашего расставания.

– Не преувеличивай, – возражает собеседник, но не обижается на такое обобщение.

Фатима кривит пухлые губы.

– Такова грустная правда. Со мной живет моя самая младшая сестра и брат Фахда – Омар, махрам. Эдакий фиктивный опекун, о котором я уже упоминала. Значит, можем выйти в город, бесцельно побродить по торговым центрам или пойти на обед в ресторан. Но, скажу тебе, что это не то общество, о котором я мечтала.

– Я по-прежнему считаю, что ты должна развестись и наладить нормальную жизнь, – настаивает Хамид. – Такое существование никого не устраивает.

– В прошлом году я даже об этом подумывала, потому что Сальма уехала на учебу в Лондон, а поскольку она не могла отправиться одна, я отдала ей Омара, – рассказывает быстро Фатима, забывая на минуту об отчаянии, которое точит ее сердце.

– Он ведь не приходится ей кровным родственником. Даже дальним, – удивляется собеседник.

Фатима беззаботно смеется, почти как раньше.

– Подделали бумаги, дали кому следует бакшиш[408] – и готово. Ты же, конечно, не думаешь, что к ней присоединился наш брат с девятью своими подопечными, – хихикает она.

– И что случилось? Вернулась?

– Именно! Не успела я встать на ноги, принять решение и реализовать его, как она была уже дома.

Мужчина делает предположения по поводу причины возвращения молодой девушки:

– Ей не понравилось учиться на этом факультете? Не знала английского? Не смогла жить одна далеко от дома и семьи? А может, почувствовала себя чужой в далекой стране, среди незнакомых людей, которые иногда на нас, арабов, смотрят с подозрением и недоброжелательностью, а иногда и со страхом?

– Какое же у тебя чистое и доброе сердце, Хамид! – растроганно говорит Фатима. – Почему я не встретила на своем пути такого мужчину, как и никто из моих бедных брошенных сестер? Знаешь, у всех нас исковеркана жизнь.

– Спасибо, но в таком случае ты должна мне сказать, что же сотворила твоя самая младшая сестра. – Польщенный, Хамид готов выслушать до конца интересную историю, надеясь, что она будет пикантной.

– Все, что от меня сейчас услышишь, конечно, должно остаться между нами, – предостерегает его женщина, и Хамид молча кивает. – Говорю это только потому, что испытываю к тебе полное доверие. Разглашение такой тайны в нашей стране может иметь последствия.

– Теперь ты и впрямь меня заинтриговала. Ну, рассказывай же! – подгоняет Хамид.

– Моя глупая, но красивая как картинка девятнадцатилетняя сестричка совершила ошибку и…

Фатима замолкает, потому что ей тяжело открыть такой компрометирующий и страшный секрет.

– Сальма беременна, – быстро произносит она.

Хамид мрачнеет, поскольку отдает себе отчет, что в ваххабитской стране беременная женщина может попасть в отчаянное положение.

– Хорошенькое дело… И что теперь?

– Не имею понятия. Можно было бы организовать свадьбу, заплатить даже много денег, но ни один верующий мусульманин не пойдет на такое. Можно было бы удружить какому-нибудь парню без его ведома, но Сальма этого категорически не хочет делать. Девушка обрекает себя на верную смерть! Ты не знаешь Фахда, не знаешь, как он изменился! Он первый с большой охотой согласился бы наказать ее за преступление чести. Хамид! Посоветуй что-нибудь! Помоги! – умоляет отчаявшаяся женщина.

– Почему я? – удивляется Хамид, догадываясь о самом худшем.

– Потому что ты добрый и порядочный парень и сам прошел через подобное. Ты никогда не обидишь женщину.

– Не знаю, о чем ты говоришь… – тихо произносит он и поджимает губы. Он не думал, что семья может знать секрет его и Марыси.

– Твоя дочь Надя тоже была какая-то другая…

– И что это значит?

– Не арабка. Рыжие волосы, голубые глаза…

– Ее мать арабка лишь наполовину, и малышка – копия своей польской бабушки. А чем старше она становится, тем больше в ней проявляются арабские черты.

– В любом случае, если бы ты мог решать вопрос жизни и смерти, если бы держал нить судьбы оступившейся девушки в собственных руках, неужели не протянул бы ей руку помощи?

Женщина смотрит на Хамида с надеждой.

– К чему ты клонишь?

– Не хотел бы ты жениться на моей Сальме? – спрашивает она уже открыто, и у мужчины отваливается челюсть.

– А что, я похож на такого?! – повышает он голос и думает: «Хорошо, что еще не распаковался. Нужно сразу же перебираться в отель».

– Хамид! Прошу тебя только как порядочного человека, который может спасти молодую, глупую и безрассудную душу. Если не захочешь с ней быть, разведетесь, как только родится ребенок.

Хамид видит, что у ловкой Фатимы уже готов план, но, с другой стороны, не может винить несчастную женщину, которая старается спасти свою родственницу: «Это система виновата, а не она. Виноват закон, дискриминирующий женщин и вынуждающий их к обману и мошенничеству».

– Подумаешь над этим? Дай шанс не столько моей сестре, сколько маленькому ребенку, который в ней растет. Душа за душу. Одна чистая как слеза душа от тебя ушла, но ты можешь позволить жить новой, – уговаривает женщина Хамида, а у того сжимается горло. – Когда Фахд узнает обо всем, он или утопит ребенка в бассейне, или бросит в море, или обольет соляной кислотой. Не знаю, какой вид позорного преступления, якобы сохраняющего честь, он выдумает, но наверняка не оставит его жить. Для такого традиционалиста ее грех недопустим, нет для него прощения и милости.

В эту самую минуту хлопает входная дверь – и в длинном коридоре слышатся шаги. В гостиную входит мужчина в полном расцвете сил, улыбающийся и довольный. Он протягивает руку двоюродному брату.

– Привет, век не виделись! – обнимает Фахд родственника, целуя его в обе щеки. – Извини, что должен был меня ждать. Наверное, Фатима утомила тебя разговорами о своих женских делах.

– Нет, очень интересно было с ней поговорить.

Хамид бросает быстрый взгляд на женщину, а та тут же опускает глаза. Лицо у нее краснеет, она выходит в кухню.

– Как ты? Слышал, что в последнее время полюбил Мекку. Как можно уехать из Джидды? Ведь это самый красивый и самый удобный город во всей Саудовской Аравии.

– Мекка – это святой и необычный город. Единственный недостаток – паломники, – искренне смеется Фахд. – Но с этим ничего не поделаешь.

Ужинают все домашние, к семье присоединяются Сальма и Омар.

Сальма ошеломляет красотой. Хамид, увидев ее, не удивляется, что та пользовалась огромным успехом за границей. Она просто не могла дать отпор поклонникам, это естественно. Он с интересом приглядывается к девушке, которая одета в традиционную галабию,[409] но при этом все равно очень привлекательна. Ее лицо так чудесно – классические арабские черты. У него просто спирает дыхание в груди. Густые волнистые черные волосы, собранные у шеи, обрамляют ее нежное личико, подчеркивая правильные черты. Глаза большие и черные как уголь, нос классический – семитский, но не чересчур большой, с резко очерченными ноздрями. Губы страстные, кроваво-красные, хотя девушка не пользуется ни помадой, ни блеском. Она скромно сидит у стола, грациозно держит нож и вилку, не чавкает и не прихлебывает, что, к сожалению, еще достаточно часто встречается в этой части мира. Видно, что она хорошо воспитана и бывала на высоких приемах. Сальма не говорит, не участвует в разговоре ни жестом, ни мимикой. Кажется потусторонним духом.

Омар же – типичный потомок ближневосточных бедуинов: чересчур худой, среднего роста, с темной кожей. Лицо его отмечено следами от оспы или прыщей. В нем нет ничего привлекательного, но черты лица у него мелкие и приятные, без агрессии в глазах или нервозности в лице. Он также не принимает участия в разговоре.

– В Азии все совершенно иначе, правда? – вежливо спрашивает гостя хозяин.

– Вроде да, но, как тебе известно, фундаменталистские группировки сейчас везде, от чего страдают невинные люди, как правоверные, так и неверные, то есть представители других религий.

– Да, это уже никакой не джихад,[410] которым они якобы руководствуются, – нервничает Фахд. – Если убивают мусульман, детей и женщин, то они обычные убийцы, а не воины во имя Аллаха. Мне странно, что они прикрываются нашей святой книгой, творя такие бесчеловечные поступки.

– Под покровом веры они сеют опустошение по всему миру, – подтверждает Хамид. – Не знаю, хотели они достать меня на Бали или я попался им случайно, но основной целью их были иностранцы со всего мира, отдыхающие в красивом месте. Атаковать беззащитных людей – это страшно, ужасно. Пожалуй, никогда не перестану порицать подобных преступников. Я должен немного отдохнуть: последние события сильно ослабили меня и на какое-то время отбили желание работать.

– Нечего удивительного, – грустно бросает Фатима, – Зайнаб была такой скромной, правоверной мусульманкой, просто добрым человеком.

– Наверняка она уже в раю, стране вечного счастья, – утешает Фахд.

– Это не очень большая компенсация взамен за жизнь, семью и возможность воспитывать любимого сыночка, – иронизирует Хамид, а хозяева замирают и только таращат на него глаза. – Что ее там утешит? Гурии? Она никогда не была лесбиянкой!

Фахд откладывает вилку и почти давится едой.

– Даст ли ей радость вино, которое там можно пить? Не думаю, что оно ей понравится.

Сальма тихонько хихикает. Если исключить это, воцаряется такая тишина, что слышно, как пролетает под потолком муха.

К Фахду возвращается голос:

– Вижу, родственник… что в твоем случае умры недостаточно. Ты нуждаешься в более глубоком очищении мыслей и сердца, что может дать только хадж и празднование Курбан-байрама в священном городе, таком как Мекка. До него осталось две недели. Нет смысла проводить их в этом доме, заблуждаясь и выдумывая еще худшие вещи, за которые можно наверняка лишиться головы. Кроме того, что ты родственник, ты всегда был моим другом, и прошу тебя, чтобы таких шуток больше в моем присутствии ты не произносил. Я забуду, конечно, то, что уже произнесено, но, если ты повторишь что-нибудь такое публично, тебе неминуемо грозит смерть.

Хамид чувствует, что был чересчур откровенен и дал волю эмоциям. В ваххабитской стране таких слов произносить нельзя. Он может быть обвинен в оскорблении Аллаха и религии без права на апелляцию, и ему могут присудить высшую меру наказания. Такое уже случалось.

Ужин подходит к концу в полнейшей тишине, потому что каждый боится нарушить молчание. Женщины после окончания ужина сразу же уходят в свои спальни на первом этаже, Омар, не сказав ни слова, едет в город. Фахд с Хамидом садятся, чтобы выпить чая и вместе выкурить арабский кальян.

– Ты был так возмущен моими словами и сомнениями, но сам ты, двоюродный брат, насколько мне известно, тоже поступаешь не лучшим образом. Не лучше ли грешить словом, а не делом? – поднимает тему Хамид, потому что никогда не любил недосказанности.

– Вижу, что моя жена уже представила тебе свою версию событий, – презрительно изгибает губы Фахд и смотрит исподлобья на родственника.

– Ты взял себе вторую жену, что не очень хорошо по отношению к первой. Ты так не считаешь?

Когда Фахд открывает рот, обвиняющий поднимает руку, останавливая его.

– Хочу также отметить, что иметь нескольких жен или наложниц во всем мире считается двоеженством. Даже в арабских странах все реже это случается, а в более прогрессивных – и подавно.

– Очерняешь меня за мой поступок, говоришь, что я отсталый традиционалист и извращенный многоженец?! – говорит со злостью Фахд. – Кроме того, конечно, угнетатель слабого пола. Прекрасно!

Мужчины выпрямляются в креслах, как будто через минуту вцепятся друг другу в горло.

– Не мог развестись, как порядочный человек? – осуждающе спрашивает Хамид.

– Я своей жене оказал любезность. Может, ты не знаешь, но если бы я с ней развелся, у нее не было бы такой комфортной жизни, как сейчас.

– Я слышал, что у нее в семье одни женщины, но ведь что-то можно было придумать, организовать какого-нибудь фиктивного махрама. Фатима всегда была такой активной женщиной, мечтала сделать карьеру, она очень способная, – вспоминает Хамид, который видел ее в последний раз каких-то четыре года назад, тогда она излучала энергию и энтузиазм, поражала красотой и провоцировала свободным поведением, таким нетипичным в их стране.

– У тебя старые сведения, – иронично улыбается Фахд. – Когда-то она была чрезвычайно честолюбива, любой ценой хотела сделать карьеру, и все остальное для нее было не важно. У нее по-прежнему неплохая стоматологическая клиника, она получает благодаря ей хороший доход, но сама уже не практикует. Ей не хочется. Она вроде бы ездила на учебу, семинары, симпозиумы – и для чего? Все сошло на нет. Она просто была сибариткой и искала отговорки, чтобы не иметь детей, вот что! – Нервничая, он повышает голос.

– Теперь женщины не хотят посвящать себя только детям в возрасте двадцати лет, – заметил Хамид. – Прежде карьера, потом малыши. Особенно если она закончила хороший университет в Америке. Мог бы дать ей больше времени.

– Говорю тебе, тут речь шла не о времени! Фатима, которую я на самом деле очень любил, оказалась подлой. Считаю, что всегда можно совместить работу, науку и семью, особенно в нашей ситуации. Ведь мы, черт возьми, богачи! Единственное, что женщина должна сделать, – это выносить и родить ребенка. Потом она вообще может его не касаться.

– Ну и что же это за мать?!

– А что же это за женщина, которая сама, по собственной воле, избавляется от своего нерожденного ребенка? – задает Фахд вопрос, на который двоюродный брат не находит ответа. – Даже та, которая оступилась, которую совратили или изнасиловали, должна родить на свет малыша. Он ни в чем не виноват! Он беззащитен! – кричит Фахд, не владея собой.

Хамид знает, что зачастую существует два взгляда на проблему. Но у него нет желания вникать, ему не хочется копаться в их дерьме, потому что у него достаточно своего. Знает одно: нельзя убивать, и не только потому, что так написано в священных книгах – Коране или Библии. Этому учит каждая религия! А человек, если он действительно человек, никогда не должен опускаться до таких позорных поступков. Никого нельзя лишать жизни!

Между мужчинами повисает неловкое молчание. Каждый предается собственным размышлениям, они только передают из рук в руки трубку кальяна, из которой доносится тихое бульканье.

– Чтобы ты не сомневался в том, что моя первая жена говорит неправду, – нарушает тишину через минуту Фахд, – расскажу тебе еще, что, когда у несчастной был выкидыш, случайно, ища ее мобильный телефон, я нашел в боковом кармане ее сумочки таблетки-минутки.

– Что это такое? – поднимает брови Хамид.

– Таблетки, срывающие беременность, очень популярны в странах, в которых нельзя сделать аборт. Мой доверчивый двоюродный брат, прошу тебя, не верь всему, что тебе рассказывают, даже если тебя убеждает в чем-то на первый взгляд обделенная женщина.

– Знаю, я наивен…

– Нет, мой дорогой! Ты просто порядочный человек и не подозреваешь об интригах и кознях, не видишь или не хочешь видеть плохого в своих близких и все принимаешь за чистую монету. Каждого хочешь обелить и оправдать. Но не всегда это удается, даже при самых искренних намерениях. Еще раз настоятельно рекомендую тебе совершить хадж, чтобы ты обрел веру в Бога, в Аллаха, так как это в наше время совершенно необходимо. В мире войн, насилия, терроризма, эксплуатации и несправедливости только глубокая вера поможет нам вести достойную жизнь и не сойти с ума.

На следующий день, с самого утра, Фахд возвращается в Мекку, но перед этим предлагает Хамиду остановиться на своей шикарной моторной яхте. Он убежден, что на ближайшую неделю невозможно забронировать номер. Ему же яхта будет не нужна, она просто стояла бы в доке.

– Возьми почитай, – с этими словами он вручает родственнику Коран в красивой кожаной обложке. – Несмотря на многочисленные архаизмы, назидательность и предостережения, эта книга учит милосердию. Читая ее, ты обретешь спокойствие, брат, а пребывание на море в одиночестве еще больше его укрепит. Увидишь, на бескрайних волнах ты почувствуешь на себе око Аллаха, его покровительство и силу.

– Спасибо.

Хамид берет священную книгу, хотя у него есть с собой собственная. Он рассчитывает на укрепление веры, которая сейчас ему необходима, чтобы противостоять тяготам судьбы.

После погрузки на судно, планирования путешествия и распределения обязанностей между двумя предложенными ему помощниками, которые будут выполнять функции моряков, а вместе с тем слуг и поваров, мужчина размещается на палубе и наслаждается морским бризом. «Фахд – добрый человек. Дал мне прекрасный совет и поддержку. Никогда не стоит верить тому, что говорят о людях другие, нужно самому делать выводы из их поведения и черпать информацию из непосредственного контакта», – делает вывод он. Хамид решает обдумать волнующие его проблемы, здесь и сейчас принять решение. Весь его нынешний относительно спокойный и счастливый мир развалился в одночасье – в момент новой, совершенно случайной встречи с Мириам в Индонезии. К сожалению, он по-прежнему ее любит, хотя и с болью в сердце и против воли, и не может забыть, как страшно она его ранила. Когда погибла Зайнаб, он пережил шок, сломался, потому что эта добрая, спокойная и глубоко верующая женщина была его опорой в бурном океане жизни. Она поддерживала и любила его больше всего на свете. Теперь он снова один, его одолевают сомнения, гнев и нетерпимость. Он снова стоит на перепутье и не знает, в какую сторону идти.

Когда судно выходит в открытое море, Хамид решает обратиться к Корану. Он открывает книгу на самой длинной и важной суре, называемой «Корова», в которой содержатся все основные принципы мусульманской веры. Он читает: «А благочестье в том, чтобы уверовать в Аллаха, и в Последний День, и в ангелов Его, в Писание (Святое) и в пророков; любя (свое добро), все же делиться с тем, кто близок по крови, и с сиротой, и с нищим, и с путником, и с теми, кто взывает; и дать рабам на откуп, и по часам молитвы совершать, платить закат, скрепленный договор исполнить; и стойким быть, и терпеливым в несчастье и в страдании своем, во все минуты страха и смятенья, – таков лик праведных, предавшихся Аллаху!»[411]

Уже через пару дней путешествия и долгих размышлений в одиночестве мужчина решает, что все же женится на Сальме, так как благодаря этой связи он перестанет думать о Мириам, которая напоминает ему обо всех трагических событиях, связанных с их любовью: ее измене, похищении дочери, обмане и разлуки. Он понимает, что это чувство было и остается для него причиной несчастий. А если теперь они снова захотели бы соединить свои жизни, что неизбежно случилось бы рано или поздно, то в довершение всего ранили бы еще и доброго человека – Карима. Поэтому Хамид спасет честь молодой девушки, позволит нерожденному ребенку жить, даст сыну мать, успокоит собственные мысли и убьет любовь Мириам к себе, что позволит ей остаться с теперешним мужем. «Один хорошо продуманный шаг может стать знаковым для многих людей», – подытоживает он, довольный принятым решением.

На пятый день, когда Хамид обрел мир и согласие с собой, раздался звонок мобильного телефона. Удивившись, он посмотрел на экран и только через минуту ответил.

– Салям алейкум, – слышит он взволнованный голос Фахда. – Бог тебя любит, брат!

– Что снова стряслось? – Мужчина не понимает, о чем идет речь.

– Ты хотел совершить умру 11 сентября, правда? – переспрашивает двоюродный брат.

– Да, эта дата для меня очень значима, тогда я принял очень важное в своей жизни решение. С тех пор я борюсь со всеми проявлениями исламского экстремизма, чтобы обелить имя своей семьи и доказать, что паршивая овца все стадо не портит.

– Прекрасно! Похвально. Но из-за твоих сантиментов ты мог погибнуть.

– Почему? Говори скорее, что случилось? Был теракт в Мекке? Это невозможно! – Хамид предполагает самое худшее.

– Думаю, традиционные версии мы можем опустить. – В до сих пор серьезном голосе Фахда слышно веселье.

– Говори! Конкретнее! – Хамид теряет терпение, слыша это, и с трудом держит себя в руках.

– Дело дошло до катастрофы в Мекке. Выворотился огромный кран и рухнул на Большую мечеть, убил более ста человек и ранил около тысячи. Теория заговора отпадает, речь идет об обычных человеческих пороках – недосмотре и халатности, – возмущается Фахд. – Дул сильный ветер из пустыни, что у нас случается нередко, а высокая, в пять этажей, машина была плохо закреплена!

– Случайно не наша фирма «Бен Ладен груп» реализовала проект? – допытывается Хамид, потому что знает, что двоюродный брат является в ней генеральным директором в этом регионе.

– Да, действительно, потому что испокон веков, начиная с дедушки Мухаммада бен Ладена, мы занимаемся расширением и осовремениванием наших двух святых мечетей в Мекке и Медине. Но никогда что-либо подобное не происходило!

– Влетит тебе за это? – спрашивает родственник.

– Я главный управляющий, но отвечаю за жилищное офисное строительство, а не сакральное. – Слышно, как он вздыхает с облегчением.

– Чьи-то головы должны все же полететь.

– Знаешь, все как всегда. Наш родственник свалил все на погодные условия, на то, что Бог так хотел, и полетел в Дубай, – шутит Фахд над недостатком законности на их родине и безнаказанностью финансовых акул. – Я тоже так хотел бы!

Он язвительно смеется.

– Невеселая ситуация, но ты прав, мне везет. Думаю все же, не приложил ли к этому кто-нибудь руку. Может, хотели, чтобы мы это сочли ответом американцев на 11 сентября, после чего началось бы охлаждение отношений между нашими странами, разрыв политических отношений – и сложилась крайне напряженная ситуация. Плохая аура или воля Аллаха – это не очень хорошее объяснение этого события. У нас пустынные бури случаются достаточно часто, ведь наше государство расположено в песках, и мы всегда должны быть готовы к подобному.

– Идет следствие, но о его результатах мы наверняка не узнаем… то есть я не узнаю. Не я работаю в спецслужбах, – посмеивается Фахд, являющийся одним из немногих членов семьи, кто знает о конспиративной деятельности Хамида.

– Знаешь легенду о царе Абреха, который хотел уничтожить Каабу и ослабить ислам? – вдруг спрашивает двоюродный брат, который в последнее время штудировал Коран и хадисы.[412]

– Нет, у меня не очень много времени на сказки. О чем это?

– Царь со своим войском вошел в ворота Мекки, но его слоны не хотели входить на священную территорию вокруг Каабы, – начинает Хамид. – Вдруг на небе появилось черное облако из птиц, каждая из которых в клюве держала камень. Ими было убито много солдат из напавшей армии, а те, кто остался жив, бежали на слонах, вздымая пыль. Царь Абреха вернулся в Йемен и спрятался в своем дворце, но даже там не был в безопасности: птицы нашли его и убили. С тех пор никто не отваживался смотреть на Каабу косо.

– Прекрасно, но уже не актуально, – подытоживает Фахд. – Эта катастрофа показывает, что нет мест неприкасаемых. А самое главное, что тебя не было там, среди толпы верующих. Это перст Божий! – заканчивает Фахд.

Хамид возвращается в Джидду обновленным как физически, так и духовно. Состояние его чрезвычайно улучшилось, потому что он ежедневно часами плавал в теплом Красном море, с ластами и трубкой плескался в рифах среди стаек цветных рыбок, затаив дыхание, наблюдал за актиниями, удивляясь цвету кораллов и губок. В этом месте моря со стороны Саудовской Аравии риф девствен и нетронут: тут нет туристов, присутствие которых для природы часто губительно. Духовно окрепший мужчина решил, что будет брать то, что готовит ему судьба и Аллах. Нет смысла бороться, шаа Аллах. Поэтому он утверждается в своем решении жениться на Сальме. Это приводит в огромный энтузиазм Фатиму, она благодарна. Сама заинтересованная принимает это со стоическим спокойствием.

– Так на какую дату назначим событие? – спрашивает Фатима, обрадованная радостными вестями. – Пожалуй, не обойдемся без помолвки, только свадьбой, да?

– Исходя из того, что ты говорила, у нас, скорее всего, нет времени на соблюдение правил, – говорит жених. – Я думал, что время нас торопит.

– Ну конечно! – Женщина хлопает в ладоши. – Может, все же сделаем два свадебных обеда? Один дома, камерный и совместный, для мужчин и женщин, а другой официальный – в отеле, на двести или триста человек. Что ты об этом думаешь?

– Вообще никаких обедов! – протестует Хамид. – Ты хочешь, чтобы все об этом знали? Думаешь, что никто из приглашенных не умеет считать до девяти?

– Ну, не знаю…

На лицо Фатимы набегает тень: она хотела устроить младшей сестре пышную свадьбу.

– Я хотел бы в первую очередь получить результаты, – говорит мужчина, у него нет желания выглядеть идиотом.

– Какие, извини?

У старшей женщины меняется лицо, а на лице Сальмы появляется обида, при этом девушка презрительно кривит губы, что Хамиду не очень нравится.

– Я прошу показать результаты тестов и гинекологических исследований. Что в этом необычного?

Сальма взрывается, от злости у нее багровеет лицо.

– Но для чего?! Это очень личное дело, исключительно женское! Я еще не слышала, чтобы парень ковырялся в бабской цитологии! – Ее голос срывается.

– Моя дорогая! Ты не перебарщиваешь ли немножко?! – тоже злится Хамид. – Неужели ты забыла, что я вытаскиваю тебя из дерьма, в которое ты вляпалась?! У меня нет намерения сделаться посмешищем и оказаться в глазах всех рогоносцем или развратником, который, будучи женатым мужчиной, делает женщине ребенка. Я должен знать, на каком ты месяце беременности и когда у тебя срок. Это важно!

– Дорогая, беги за результатами анализов из Лондона.

Фатима знает жизнь и чувствует, что уже немного переборщила. Стольких сил стоило найти кандидата в мужья для глупой и безрассудной сестрички, и теперь она не позволит ей все погубить.

– Фиса, фиса![413] – подгоняет она.

Просмотрев все бумаги, Хамид раздражается. Он видит, что женщины потеряли достаточно много времени на принятие разумного решения и, в принципе, это уже последний звонок.

– Выходит, что ты уже на втором месяце беременности и через семь месяцев родишь недоношенного ребенка, – подытоживает он горько, потому что вспоминает ситуацию, когда Мириам ему изменила и соврала, родив не его ребенка. Он все же радуется, что теперь он принимает внебрачного ребенка по собственной воле, делая добрый поступок. Он надеется, что Аллах похвалит его за это.

– Сразу можем подписать брачный контракт. Свадьба будет скромная, – подчеркивает он. – Через две недели, когда я вернусь как хаджи[414] из Мекки.

– Хорошо, брат.

Фатима опускает голову и на все соглашается, а Сальма, по-прежнему в бешенстве, кусает губы.

– Надеюсь, моя невеста, ты оценишь мой жест, – обращается к ней Хамид.

– Да, конечно, – отвечает она, не глядя ему в глаза.

– Помни все же, что наше супружество – это фикция. Как только родишь ребенка, будешь свободна. Я без проблем дам тебе развод.

Сальма наконец не выдерживает.

– Для чего ты это делаешь, а? Каков в этом твой интерес? Ты глупый или в этом есть какой-то тайный хитрый план? – говорит она так, словно обвиняет мужчину, который спасает ее шкуру.

– Сальма, что ты говоришь? – усмиряет ее старшая и более умная сестра. – Ты этому мужчине должна ежедневно мыть ноги, глупая!

– Я этого не требую. Но, принимая во внимание твой характерец, не предвещаю нам долгой и удачной супружеской жизни, – шутит Хамид язвительно.

– Все будет хорошо, желаем счастливого хаджа, возвращайся к нам здоровым, а мы приготовим все, что необходимо. – Фатима похлопывает мужчину по руке, желая его успокоить. – Сальма плохо себя чувствует, отсюда все ее капризы. Беременные женщины не владеют собой. Поверь мне, вы поладите.

«Меня не интересует счастье с этой капризной, распущенной и противной бабой, – проносится в голове у Хамида. – Я только не хочу испортить жизнь Мириам и обидеть моего друга Карима. Мириам возненавидит меня за этот брак и спокойно будет жить своей жизнью. Все дело в этом. Но вы об этом не узнаете».

Хамид едет в Мекку с чистыми намерениями. Посвящает себя только Богу и молитве. Он перебирает тасбих,[415] тихо бормоча наизусть фрагменты Корана. Видя вереницы машин, туристических автобусов и пеших паломников на дороге, он убеждается, что самое прекрасное в исламе – это то, что верующие составляют большую, неисчислимую группу людей, многонациональное сообщество, которое является гигантской семьей. В этом заключается мощь и созидательность этой веры. Когда приверженцы других вероисповеданий отрекаются от своих святынь, они часто идут в мечеть. «Наша многочисленность – это наша сила! – убеждается Хамид в восхищении. – Самое важное в паломничестве, небольшой умре или великом хадже – это покорность Аллаху, приближение к нему, а также воссоединение в молитве с людьми той же веры и осознание мощи нашего единения». Хамид отдает себе отчет, что большой хадж не будет так прост, как небольшое паломничество, которое он совершил вместе с Мириам давно, еще в начале их брака и пребывания в Саудовской Аравии. Тогда это заняло у них буквально пару часов. Молодые супруги обошли Каабу семь раз, после каждого круга поворачиваясь к ней и крича «Аллаху Акбар!»,[416] а потом удалились в четырехэтажное длинное, более километра, здание, в котором находятся два символа: Сафа и Марва. Нужно семь раз пройти из одного конца в другой, и технический прогресс значительно облегчает это паломникам. Сооружение имеет навес, тут полно кондиционеров, увлажнителей и вентиляторов. Тропинки, ведущие к святым местам, не такие, как когда-то – каменистые, а выложены мрамором. Старые камни оставлены только в конце пути. Для дополнительного удобства есть эскалатор, как на аэродроме. Пилигримы вполне комфортно и без усилий преодолевают путь. «Тогда было легко, – думает Хамид. – Мириам боялась толпы и вообще не чувствовала связи с религией. Она, пожалуй, в жизни не была даже в обычной мечети, не говоря уже о такой большой. Умра не была для нее чрезвычайным переживанием, скорее обязанностью и исполнением моей просьбы. «Теперь будет иначе, – решает он. – Хочу совершить паломничество для самого себя, для Зайнаб и в первую очередь для того, чтобы приблизиться к Богу. Это будет духовное испытание». Мужчина дрожит от возбуждения. Он знает, что все начинается на восьмой день месяца Зуль-хиджа проповедью в мечети. В первые дни вместе со всеми верующими он будет шествовать, доходя до различных символических мест, таких как долина Мины, гора Арафат или долина Муздалифа. Прочитает много молитв, совершит много обрядов, в том числе символическое побитие камнями шайтана. После такого марафона в жару выше сорока градусов по Цельсию паломники имеют право три дня отдохнуть, чтобы наконец принести символическую жертву – барашка, обрить волосы и еще раз прочесть молитву. Позже они могут вернуться по своим домам, разбросанным по всему свету, с почетным титулом хаджи, который будут употреблять по отношению к ним до конца жизни.

На следующий день в семь утра Хамид уже готов к ихраму[417] и совершению хаджа. Он искупался и надушился, состриг ногти, укоротил немного волосы и только что побрился, а тело обернул двумя несшитыми кусками белой материи. Одним обвил бедра, а другим – корпус, оставляя открытым одну руку, как требует традиция. Несмотря на раннее время, в Большой мечети уже огромная толпа паломников. Часть из них еще спит под стенами мечети, а другая готовится к молитве. Движение и суета, как в улье.

Вступив на территорию мечети, Хамид не верит собственным глазам. Такого моря людей, собравшихся в одном месте, он еще не видел. Все мужчины одеты так же, как и он – в белое, а мусульманки закутаны разнообразно. Саудовки, как обычно, в абаях, с плотно закрытыми лицами, так что даже не видно их глаз; женщины из Афганистана – в своих голубых бурках; азиатки же – в белых, светло-розовых или голубых плащах или галабиях, их головы покрыты платками до пояса, но у них открыты лица. Прибыли верующие различного возраста, но преимущественно около пятидесяти и старше. Всем известно, что стоимость паломничества огромна, и у молодых людей на него нет денег. Больше всего едва передвигающих ноги старцев, иногда опирающихся на палочки или даже сидящих в инвалидных колясках.

Хамид не знает, где стать, у самой Каабы оказаться ему не хочется: он боится, что, когда толпа двинется в сторону камня, желая до него дотронуться, там может получиться страшная давка. Он решает разместиться посредине и оглядывается вокруг, уже более внимательно рассматривая людей. На жаре, в беспорядке и сутолоке он не может сосредоточиться на цели своего паломничества, чтобы направить мысли и чувства к Богу. Все его отвлекают. «Черт возьми! Я забыл принять какие-нибудь укрепляющие иммунитет лекарства!» – нервничает он, видя окружающих его больных людей. Каждый второй человек кашляет, чихает и плюет, не говоря уже о тех, кто имеет видимые признаки недуга – нарывы или раны на теле. «Нужно было начать курс лечения по крайней мере за месяц до хаджа. Но тогда я еще не допускал мысли, что буду его совершать. А ведь точно знал, что во время паломничества в Мекке находится самое большое скопление бактерий и вирусов со всего мира, привозимых сюда верующими. Если уж не помогает в лечении никакое лекарство, то семья отправляет больного в Мекку, чтобы его лечил Аллах или святая вода Замзам». Хамид забыл, что все эпидемии начинаются именно здесь, после святого месяца паломничества, когда странники разъезжаются по стране. Отсюда распространялись по Саудовской Аравии птичий и свиной грипп, коровье бешенство, атипичная пневмония, а в последнее время кричат о риске пандемии коронавируса MERS.[418] «Тяжело, теперь уже слишком поздно, – подводит итог он. – Не буду портить себе это необычайное переживание какими-то глупыми бабскими страхами».

– Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! – доносится голос муэдзина из многочисленных мегафонов. Он эхом отражается от окружающих холмов и высоких домов и возвращается к верующим, некоторые из них моментально впадают в экстаз.

– Бисмилляхи рахмани рахим![419]… – читает молитву имам, выразительно декламируя бисмилю,[420] а верующие к нему присоединяются. – «Хвала Аллаху, Господу миров. Всемилостив и милосерден (Он Один), Дня Судного Один Он властелин. Мы предаемся лишь Тебе и лишь к Тебе о помощи взываем: “Направь прямой стезею нас, Стезею тех, Кто милостью Твоею одарен, стезей не тех, на ком Твой гнев, и не стезей заблудших”».[421]

Молящиеся поднимают руки, складывают их на груди, кланяются, становятся на колени, бьют поклоны Господу. После молитвы толпа двигается в первый раз вокруг Каабы. Вначале медленно, шаг за шагом, потому что ведь не сказано, что нужно бежать. Особенно трудно больным или увечным, которых тут тысячи. Толпа, однако, напирает и старается обойти тех, кто медлит, что сделать просто невозможно.

– Аллаху Акбар! – после первого круга слышен громкий крик, вырывающийся из миллиона ртов людей, которые славят Бога. – Аллаху Акбар!

У самого Йеменского угла,[422] в котором находится святой камень, толчея настолько велика, что оттуда доносятся визг и крики людей, которых давят. Однако верующие в эйфории не смотрят уже ни на что и ни на кого, проталкиваются к стене, желая во что бы то ни стало дотронуться до реликвии: Черный Камень – это самая большая святыня ислама. Мусульмане верят, что он упал с неба, чтобы показать Адаму и Еве, где соорудить жертвенный алтарь. Через минуту раздается следующий призыв – и толпа двигается по очередному кругу. На промежуточных отрезках пути, должно быть, присоединилось много верующих, так как теперь их столько, что все идут плечом к плечу. Паломники впадают в транс все глубже, их почти охватывает истерия. Скорее всего, причина этого – палящее солнце, все более повышающаяся температура и давка. Их состояние вызвано также близостью Бога и непосредственным с ним общением, осознанием очищения души от всех грехов. Глаза паломников не видят, взгляд направлен в пространство, а у некоторых видны только белки, так как радужки и зеницы закатились глубоко под веки. Люди эти ничего уже не чувствуют: ни боли, ни жары, ни усталости. Толпу охватывает экстаз. Хамид, человек по натуре владеющий собой, нервно осматривается вокруг. «Сейчас хватило бы небольшой искорки паники, и эти миллионные толпы затоптали бы друг друга», – вполне трезво думает он и по мере возможности проталкивается к одним из входных ворот. По пути он видит женщин, у которых пошла носом кровь, старушку, лежащую у инвалидной коляски, и много спасателей-медиков, старающихся вырвать из толпы травмированных или потерявших сознание людей. Последний круг Хамид делает уже у самой стены мечети, а потом одним из первых покидает святое место. Он видит верующих, которые окончили первый этап паломничества: они обнимаются, плачут и хлещут себя по лицу. «Мириам была права», – проносится у него в голове мысль, но он тут же гонит прочь воспоминания и направляется в шикарный отель, чтобы привести себя в порядок.

Следующий день уже полегче, потому что паломники, а вместе с ними и Хамид, идут к святым местам по широким дорожкам, виадукам или мостикам. Некоторые из сооружений даже снабжены навесами. Каждую минуту они видят места с холодной водой для питья, медиков, раздающих охлажденные полотенца, чтобы освежиться. У многих прибывших – большие черные зонтики, чтобы защитить головы от немилосердно палящего солнца.

На дорожках много людей, но сегодня движение уже более спокойное. Никто не входит в состояние такой эйфории, как в главной мечети, вблизи святой Каабы. Хамид наблюдает и запоминает детали. С моста он видит, что перед городком, где разбиты сотни белых палаток, стоят машины скорой помощи и полицейские автомобили с рацией. Группы спасателей, обеспеченные носилками, переносными аптечками и реанимационной аппаратурой, ждут вызова. Там же размещены пункты первой медицинской помощи, обозначенные реющими на ветру флагами с красным полумесяцем. Это мужчину успокаивает. Он думает об одном: как же сюда доберутся нуждающиеся в помощи, если мосты не соединены между собой и не имеют боковых спусков – только основные пути и главные входы? «Наверняка есть какие-то пути для эвакуации, – утешает себя он и больше не заморачивает себе этим голову, так как хочет как можно быстрее совершить мучительный ритуал побития шайтана в Мине. Приближаясь к цели, он понял, что сильно устал, вспотел и разволновался: дорога все более сужается. Теперь уже паломники идут не отдельными путями, каждый в своем направлении, а шествуют по одной дороге в противоположных направлениях, приветствуя друг друга, и, совсем не желая того, толкаются и прижимаются друг к другу во все увеличивающейся толпе. Те, кто возвращается, довольны, а идущие вперед по-прежнему замкнуты и взволнованны, так как ожидают очередного необычного переживания. Тут можно увидеть представителей всех наций, людей с разным цветом кожи –от смуглых арабов или персов до черных африканцев, желтых азиатов, белых европейцев, американцев и австралийцев. «Ислам везде», – с гордостью думает Хамид и ускоряет шаг. Вдруг, когда он уже очень близок к символической стеле, мужчина замечает впереди какую-то суматоху.

– Валлахи! Валлахи![423] – кричит высокий африканец, однако не ясно, в чем там дело. Мужчина выделяется из толпы, так как выше всех самое меньшее на голову. Его испуганное и искривленное болью лицо очень хорошо видно, и все содрогнулись от беспокойства. Что же случилось?

– Валлахи! – присоединяется к нему другой голос, и взбудораженная человеческая масса начинает волноваться и еще больше сжиматься.

– Бомба! Бомба?! – раздаются одиночные голоса.

Услышав это, пара сотен людей начинают давить друг на друга. Неизвестно, хотят ли они убежать, или как можно быстрее совершить побитие камнями, или просто испугались и не знают, что делают.

Хамид понимает, что может упустить последний шанс бежать: проход все больше блокируется, и через минуту туда уже иголку не всунешь, а толпа запросто может увлечь за собой каждого. Он наверняка будет выглядеть глупо, но не хочет рисковать. Хамид перескакивает через высокую, в восемьдесят сантиметров, бетонную балюстраду и приземляется на соседней дорожке, которая, неизвестно почему, пуста. Он чувствует боль в лодыжке, но, несмотря на это, ковыляет по обочине.

– С дороги! Очистить переезд! Немедленно! – Машина национальной гвардии проезжает мимо него, сигналя.

Мужчина, не желая возвращаться в волнующуюся толпу, прыгает еще на один уровень ниже и приземляется, падая на песок среди палаток паломников. Солдат хмурится, не зная, что он должен делать с человеком, который так странно себя ведет. Но ему кажется глупым стрелять в паломника, поэтому он только машет рукой и отъезжает. Его вообще не интересует ситуация на дороге к Мине, хотя оттуда уже доносятся крики и рыдания. Видно, у военного другое задание и обязанности. К Хамиду молниеносно подскакивают спасатели, но он их отстраняет и показывает на верхние уровни трассы.

Хамид едва дышит от волнения и бега по жгучему солнцу.

– Идите туда! Там бойня! Сотни людей обречены на смерть! Трагедия! – кричит он.

– О чем ты говоришь? У нас нет никаких сигналов от наших коллег, дежурящих в том районе. Ты просто, брат, впал в панику, – успокаивают его, укладывая на носилки.

– Это толпа паломников запаниковала, а не я! – объясняет раздраженно Хамид. – Я только воспользовался случаем.

– Дай нам осмотреть твои раны. – Спасатели затаскивают его в пункт первой помощи. – Думаю, лучше будет отправить тебя в больницу. У тебя вывих лодыжки и, пожалуй, трещина в кости предплечья. Нужно сделать рентген, – спокойно информирует его доктор.

– Доктор! – не может смириться Хамид с тем, что на трассе, буквально в пятидесяти метрах от них, люди давят друг друга, а здесь никто не хочет в это поверить.

Вдруг раздается взволнованный голос, доносящийся из рации, пристегнутой к поясу медика.

– Внимание, внимание, тревожная ситуация! Пятый уровень! Немедленное вмешательство. Наивысшая готовность!

Теперь доктор смотрит на Хамида со всей серьезностью.

– Это сведения, подаваемые с вертолета. Что там происходит? – спрашивает он напряженным голосом.

– Паломники впали в панику и начали давить друг друга! – восклицает взволнованно Хамид. – Там страшная толпа, давка и толчея, женщины, больные, калеки на инвалидных колясках…

– Валлахи! Да поможет нам Аллах!

– Теперь-то вы должны помочь тем несчастным, но это уже не будет ни легко, ни безопасно, – констатирует Хамид.

Он видит растерянность в глазах напуганного медика и чувствует, что должен взять инициативу в свои руки.

– Наложи мне на ногу и руку гипс, дай ту форму, – показывает он на зеленую униформу, висящую на двери, – и идем!

– Тебе нельзя! – протестует врач. – Ты у нас не работаешь!

– Я из служб, занимающихся намного худшими кризисными ситуациями, – говорит Хамид уверенно.

Почти до всех начальников охраны и санитарной помощи уже дошло это печальное известие, потому что на площадке палаточного городка собралось пару сотен людей в униформе.

Доктор, осматривавший Хамида, видно, тут главный, потому что руководит всей операцией.

– Двигаемся! Входим через эвакуационный вход номер пять. Высшая степень готовности. Если не удастся безопасно совершить спасательную операцию сразу, мы должны будем минуту подождать. Запаниковавшая толпа может затоптать, и тогда мы не сможем оказать им помощь, а ведь такова наша задача.

– Как ты собираешься вытянуть из этого котла несколько сотен людей? Не нужно ли открыть какие-то боковые переходы, перебросить мостки? – расспрашивает на бегу прихрамывающий Хамид.

– Такой ситуации архитектор не предвидел, – поджимает врач губы. – Последний отрезок пути перед Миной самый худший и наиболее опасный, поскольку движение идет в двух направлениях, а вход и выход один. Мы взберемся туда по металлическим лесенкам, но так эвакуировать толпу нельзя. Дорожная полиция должна урегулировать главную артерию, на которую мы постараемся спокойно направить народ. Нет другого способа.

Когда они добираются до виадука, идущего параллельно дороге на Мину, все столбенеют. То, что открылось их глазам, оправдало самые худшие ожидания. На асфальте на расстоянии двухсот метров лежат паломники – в разорванных окровавленных одеждах, из их голов сочится кровь, с вывернутыми руками и ногами или же с открытыми ранами. Некоторые стонут или воют от боли и страха, часть из них двигается, другие же лежат недвижимо, и неизвестно, то ли они мертвы, то ли только потеряли сознание. В центре событий находится растоптанная, раздавленная масса, из которой струйками вытекает сукровица. Там уже не видно ни лиц, ни рук, ни тел – это гора размозженного мяса и сломанных костей. Те, кому удалось уйти живыми и не получить увечья, отдаляются от места катастрофы или стоят на безопасном расстоянии, не зная, что делать. По-прежнему там полно людей, но уже не столько, сколько было пять минут назад, когда оттуда вырвался Хамид.

– Приступаем к операции и стараемся очистить по крайней мере узкую тропинку к главному выходу, чтобы пропустить здоровых людей и получить возможность транспортировать раненых до машин скорой помощи, – решает руководитель операции, после чего обращается к Хамиду: – Как же все быстро произошло! Невообразимо, чтобы одна минута невнимания и утраты контроля повлекла за собой потери сотни человеческих жизней.

– Такова была воля Аллаха! – Хамид утешает его на мусульманский манер, хотя в душе он убежден, что причиной была халатность, за которую кто-то должен ответить.

– Поверь мне, доброволец, что мы не нуждаемся в твоей помощи. Надень свою одежду паломника и продолжай хадж, – уговаривает Хамида доктор.

– Я уже завершил паломничество, – коротко сообщает ему Хамид. – Проверю только, не было ли тут какого-либо теракта с применением взрывчатки, но не думаю. На этот раз виной всему человеческая слабость, а не ненависть и желание убивать, – говорит он, удаляясь от группы спасателей, которые присоединяются к своим коллегам, уже находящимся на месте, бросаясь на помощь пострадавшим.

Хамид усаживается перед телевизором и включает самый популярный и самый правдивый в арабских странах информационный канал «Аль-Джазира». Он хочет увидеть, как это страшное событие, свидетелем которого он был, покажут в медиа объективные журналисты, как будет все объяснено и прокомментировано. У него в голове не укладывается, как в современном мире могут происходить такие бессмысленные трагедии.

Диктор бесстрастным голосом рассказывает:

– Самые свежие сообщения из Мекки. Последние данные говорят о том, что количество жертв было еще больше. Семьсот шестьдесят девять человек погибли и девятьсот тридцать четыре получили телесные повреждения. Из данных, полученных ранее, известно, что среди убитых больше всего граждан Ирана. Власти Тегерана обвинили Саудовскую Аравию в халатности и плохой организации, что привело к катастрофе.

Женщина делает паузу на вдох или для того, чтобы подчеркнуть важность произносимых слов:

– Хранитель двух святынь Его Величество Король Салман ибн Абдул-Азиз Аль Сауд распорядился пересмотреть процедуру паломничества. Саудовская Аравия открыла расследование по делу о происшествии, случившемся в четверг.

Хамид недовольно переключает каналы, но, кроме пары эпизодов, ничего не находит. Затем он усаживается за компьютер, потому что сейчас в интернете можно найти информации больше всего. Он узнает, что этот инцидент во время хаджа наиболее трагический по своим последствиям за двести лет. В 1990 году тысяча четыреста двадцать шесть человек было задавлено в переполненном пешеходном переходе, ведущем к святым для мусульман местам. В 2006 году недалеко от Мины было затоптано более трехсот шестидесяти паломников. Ежегодно в Мекку в период хаджа прибывают толпы верующих, а в этом году их количество превысило два миллиона человек. Расстроенный мужчина задумывается. «Может, поэтому? Не понимаю только, как эти люди могли продолжать паломничество. И не боятся! Я теперь долго в такую толпу не сунусь!» – обещает он себе. Очередная онлайн-сводка предназначена не для мусульман, поэтому подробно описывает ритуал, во время которого произошла трагедия. «Хорошо, что так подробно объясняют, чтобы люди во всем мире не думали, что мы какие-то убивающие друг друга религиозные фанатики. Ведь у христиан тоже есть свои святые места, в которые совершают паломничество люди и куда направляются миллионы верующих, что всегда предполагает опасность давки», – думает Хамид, читая сводку: «Произошло это в долине Мина на улице 204 недалеко от Мекки во время символического побития камнями шайтана в знак очищения от зла, когда толпы верующих столкнулись между собой на пути к символизирующим дьявола каменным стелам. В соответствии с исламской традицией в этой долине дьявол пробовал искусить патриарха Авраама, почитаемого одинаково в исламе, иудаизме и христианстве, чтобы тот отказался приносить в жертву Господу собственного сына Исаака. Но он был силен в вере, за что Аллах заменил жертву – мальчика – барашком. В память об этом с возгласом «Аллаху Акбар!» на устах верующие подходят шеренгами к обелиску, чтобы бросить в него камни. Обряд длится с утра до сумерек, а потом еще два дня. В первый день паломники должны бросить семь камней в одну из высоких, тридцатиметровых, стел, а в последующие дни бросают остальные. В соответствии с информацией агентства «Рейтер», на месте всегда стоит более двухсот машин скорой помощи и реанимации, пятьсот спасателей и более ста тысяч полицейских. Полицейские пытаются разделять группы людей и направлять их на другие дороги, мостики или тоннели. Улица 204 – одна из главных коммуникационных артерий, ведущих к мосту Джамарат – месту, которое посещают паломники».[424]

Хамид бросает взгляд на страшные фотографии, размещенные в Сети без цензуры. Там есть также короткий фильм, снятый, скорее всего, на мобильный телефон. «Все чинно, благородно, я видел собственными глазами множество специальных служб, но если тысячи людей впадают в панику, то Богу молись, а к берегу гребись», – тяжело вздыхает он, с ужасом вспоминая прожитые минуты. Затем он находит речь главного муфтия Саудовской Аравии. Мусульманский теолог говорит, что случившееся в Мине – это большая трагедия, но нельзя это понимать только таким образом, ведь каждый мусульманин, который совершает хадж в Саудовскую Аравию, в Мекку, мечтает там умереть. Бог прощает все грехи тем, кто погиб во время хаджа, поэтому это как трагедия, так и большой дар Всемогущего. Хамид радуется, что не воспользовался этим даром, так как для него самым большим даром Бога является жизнь. «Но почему, почему это случилось?» – мучится он и продолжает читать. Наконец он находит то, что искал. Из сообщений свидетелей следует, что большая давка началась тогда, когда власти закрыли часть улиц на время проезда кортежа принца, совершавшего хадж. Это дезориентировало толпу и привело к тому, что на одной улице оказались две группы, идущие в двух разных направлениях. Столкновение идущих совершить обряд с людьми, которые уже исполнили ритуал, привело к катастрофе. Хамид в ужасе хватается за голову. «Все ясно! Как просто! Раз уж светлейший принц захотел совершить паломничество, то не мог этого сделать как каждый нормальный смертный?! – возмущается он. – Кровь почти тысячи мертвых человек на его руках, но разве для него это имеет значение?» Так думает он и в гневе выключает компьютер. Он знает, что большинство паломников по окончании ритуала побития шайтана – если им удалось выжить и остаться здоровыми – направились в Мекку, место рождения пророка Мухаммеда, чтобы во внутреннем дворе Большой мечети еще раз семикратно обойти святыню Каабу, которую по легенде построил праотец Адам и которая символизирует единение всех приверженцев ислама. Поэтому каждый мусульманин обязан хоть раз в жизни посетить это место, оказать честь и восславить Аллаха вместе с миллионами единоверцев. Еще не раз верующие потратят на хадж сбережения всей жизни или одолжат деньги только на то, чтобы, несмотря на страшную трагедию, совершить паломничество – один из пяти столпов ислама.[425] Хамид все же к ним не присоединится: он поклялся себе, что больше туда не вернется. Не потому, что у него недостает веры, а потому, что боится толпы и, похоже, в Мекке заразился клаустрофобией.

Дела любовные

Бракосочетание Хамида и Сальмы состоялось без каких-либо сложностей, хотя Фатима и пригласила на свадебный обед более двухсот человек, но это не улучшило настроение жениху. Он должен был оплатить расходы и показаться на людях со своей женой, союз с которой обещал быть фиктивным. От других обязанностей он отказался, полагая пределом наглости желание получить от него махр, в то время как он делает девушке одолжение и должен получить за это компенсацию. Он понял, что это вовсе не бедные, обиженные судьбой женщины, а расчетливые, хитрые материалистки. Однако Хамид думает, что через несколько месяцев разведется с Сальмой, которая, получив статус разведенной женщины, будет в ситуации не вполне комфортной, но наверняка безопасной для себя и ребенка. Его радует только то, что молодая жена не хочет лететь с ним в Эр-Рияд сразу, оправдываясь плохим самочувствием, и обещает, что присоединится к нему чуть позже – через месяц или два.

На бракосочетание, согласно хитрому плану Хамида, разумеется, приглашены также Карим и Марыся.

– Ты смотри, какой быстрый! – смеется Карим, входя в комнату жены, которая старается обустроить себе кабинет для работы.

– Кто? Что такое? – Марыся, укладывавшая книги на полку, отрывается от работы и берет из рук мужа витиевато украшенную карточку.

Она делает большие глаза:

– Черт возьми! Не успела Зайнаб отправиться на тот свет, а он уже нашел утешение в другой!

Она возмущена, но ей не хочется верить, что это возможно: такой поступок вовсе не соответствует характеру воспитанного, порядочного и впечатлительного Хамида.

– Видно, у него были на то причины, – оправдывает друга Карим, который в глубине души радуется, что его соперник исчез из поля зрения. – Может, это добрая женщина, которая позаботится…

– О моем ребенке?! – восклицает Марыся возмущенно. – Зачем я сюда приехала? За необычайным очарованием этой чертовой страны?!

Она утратила покой, ведь своим поступком Хамид словно ранил кинжалом ее сердце.

– Затем, – спокойно объясняет ей муж, – чтобы ты могла видеть своего ребенка. Иногда, пару часов в день, чтобы ты не утратила с ним связь, но не с утра до вечера каждый день.

Марыся орет на ни в чем не повинного мужчину:

– Это была глупая идея! Это твоя очередная дурацкая идея!

Она выпихивает мужа за дверь и с треском захлопывает ее. «Что за сукин сын! – уже без обиняков характеризует она своего бывшего мужа мысленно. – Хам! Пусть ему эта потаскуха заплатит за все!»

– Если хочешь, можешь слетать на эту прекрасную свадьбу в Джидду, на меня не рассчитывай! – заканчивает она, вереща уже через стену, а смирившийся Карим умолкает.

Женщина уходит в работу с головой и вместе с Дарьей регистрируется в университете. Младшая сестра решает пойти на отделение медсестер, а Марыся хочет продолжать учиться на медицинском. Для того чтобы ей засчитали первый год обучения (или, по крайней мере, несколько хорошо сданных предметов), нужен все же документ о его окончании, который остался в доме Хамида. Когда она от него уходила, ей не пришло в голову взять бумаги. Поэтому сейчас, хочет она этого или нет, ей придется поехать к бывшему мужу и забрать свои вещи. Может, они найдут там также какие-то ее фотографии из Йемена или снимки маленькой Нади?

Для куража она берет с собой дочку и, предупредив о приезде, едет по знакомому адресу.

– Салям, Мириам, как дела? – здоровается Хамид на пороге, протягивая вежливо руку, но Марыся, соблюдая правила и стараясь придавать как можно меньше значения этому дружескому жесту, сразу направляется в гостиную.

– Не хочешь снять абаю? – спрашивает мужчина, зная, как горячо женщина ненавидит эту одежду.

– Нет, спасибо. С волками жить – по-волчьи выть, – произносит она, видя хозяина в белой тобе.

«При мне он никогда так не ходил по дому, – проносится у нее в голове, но она думает, что теперь ей на это наплевать. Это не ее дом и не ее мужчина, поэтому он может делать что хочет. – Пусть наденет на голову хоть шляпу с пером!»

– Надя, любимая, – обращается она к дочери, которая без стеснения идет к двери, ведущей в сад. – Не уходи, пожалуйста. Присядь сюда на минутку, это недолго. Сейчас пойдем.

– Ничего страшного. Пусть выйдет во двор, – приглашает Хамид, зачарованно глядя на красивую худенькую девочку, в чертах которой по-прежнему видит лицо двухлетнего карапуза. Теперь личико это все больше вытягивается, кожа смуглая, а волосы такого же цвета, как у матери. Отливающие золотом непослушные кудри цвета баклажана свободно спадают до плеч. Очень красивы необычные для арабской девочки глаза, хотя их цвет сильно потемнел и теперь это, скорее, синева глубоких морей и океанов, чем голубизна неба.

– У бассейна няня с Адилем – значит, у малышки будет возможность познакомиться со своим младшим… родственником. – Мужчина понижает голос, не ведая, знает ли уже девочка, кем ей приходится этот мальчик.

Когда дочь удаляется, женщина решает перейти к делу и как можно быстрее закончить неприятный для нее визит.

– У тебя остались некоторые мои вещи. Прежде всего я имею в виду документы об образовании, – быстро поясняет она.

– Да, разумеется.

Хамид встает, приносит большую коробку из ротанга и ставит ее на стол.

– Вот свидетельство о браке из Йемена и свидетельство о разводе из Эр-Рияда, – улыбается он горько. – Это документы, касающиеся Нади. Вот наша старая игама на случай, если ты захочешь пойти куда-нибудь с Адилем – к доктору или на прогулку.

Марыся чувствует, как бьется ее сердце, словно пытаясь вырваться из груди.

– Супер!

– Помни, что в соответствии с тем, что я тебе обещал, ты можешь видеться с сыном так часто, как захочешь, – подчеркивает Хамид, видя, что женщина уже собирается уходить. – Даже у себя в доме. Забирай его к себе на уик-енды, отправляйся с ним за город – никаких проблем. Ты всегда была хорошей матерью и наверняка такой и осталась.

– Спасибо… – шепчет она, совершенно убитая. – А ты был хорошим отцом. Поэтому я решила отдать тебе Адиля.

– Салям алейкум! – неловкую тишину, повисшую между бывшими супругами, прерывает громкий женский голос, доносящийся со стороны лестничного марша. – У нас гости, а ты ничего не говоришь!

Сальма уже две недели как переехала к Хамиду и все это время ничего не делает, только сидит в своей комнате и от отчаяния объедается пирожными. Сейчас, услышав шум и разговор в гостиной, она решила наконец выйти. Сальма чувствует себя в Эр-Рияде хуже, чем в пустыне или тюрьме: в пустыне человек волен как ветер, а в тюрьме у него есть товарищи по несчастью. Здесь же женщина одна-одинешенька и очень несчастна.

– Я Сальма, – улыбается она и подает гостье полную руку. – Жена Хамида, – добавляет она, чтобы не было неловкости.

– Мириам… знакомая… жена друга… Очень приятно.

Марыся не знает, как ей представиться, ведь полагалось бы сказать: «Первая жена Хамида».

Он окидывает девушку критическим взглядом, и на губах ее появляется ироничная улыбка. «Не может быть, чтобы Хамида увлекла такая пышечка, такая классическая арабская красота! Это карикатура на меня и светлой памяти красивую утонченную Зайнаб. Это какое-то издевательство!»

Марыся злится все больше, но отдает себе отчет, что на этот раз у нее нет выхода и она должна взять себя в руки. Ведь не бросится же она на эту толстушку и не оттаскает за волосы!

– Как тебе Эр-Рияд? – начинает она разговор из вежливости, не отводя взгляда от собеседницы только для того, чтобы не смотреть на Хамида. «Противный самец! – ругает она мысленно своего бывшего. – Почему он это сделал? Что его привлекло? А может…»

– Спасибо, хорошо, хотя я еще не была в городе, – смотрит Сальма с вызовом на мужа.

– В сравнении с Джиддой в нашей метрополии нет ничего интересного. – У женщины нет намерения предлагать встретиться, хотя в глазах собеседницы она видит ожидание.

– А как здоровье? – задает она очередной традиционный, ничего не значащий вопрос, но единственное, чего хочет, – это бежать отсюда.

– В моем положении я должна хоть немного двигаться, неправда ли?

При этих словах у Марыси удлиняется лицо, она сжимает зубы.

– Разумеется, в вашем положении вы должны быть окружены вниманием.

Они разговаривают друг с другом, как будто Хамида здесь нет, а он чувствует себя как на иголках в ожидании, что вот-вот разразится буря.

– А когда срок? – напрямую спрашивает Марыся о месяце беременности.

– Вроде в феврале, – искренне, как на исповеди, отвечает Сальма, не думая, что выдает самую большую тайну, которая, если бы не Хамид, стоила бы ей жизни или в лучшем случае наказания плетьми и заключения в тюрьме.

– Так тебе осталось неполных шесть месяцев! – Теперь Марыся сверлит горящим взглядом бывшего мужа. «Что ж ты вытворяешь, черт возьми?! – спрашивает она его беззвучно. – Зачем же ты это сделал?»

– Сальма! Будет лучше, если ты немного отдохнешь в своей спальне, ведь ты сама видишь, что движение не идет тебе на пользу! – почти кричит мужчина, а потом обращается к Марысе: – Сальма думает, что родит преждевременно; для ее семьи это типично, – говоря это, он сжимает руку испуганной пышки, которая только теперь понимает, что натворила.

– Наверх! Немедленно! – Кровь бросается в голову Хамиду.

Его молодая жена с обеспокоенным выражением лица, но безропотно, неуклюже, как утка, поднимается по ступенькам.

– Дело дрянь.

Марыся с удовлетворением смотрит на вспотевшее лицо Хамида.

– Еще три месяца назад у тебя была любящая очаровательная жена Зайнаб, с которой ты жил в Индонезии. Каким чудом ты мог этой кобыле сделать ребенка? – спрашивает она громким шепотом, наклоняясь над столом.

Хамид покорно выкладывает правду:

– Мириам, решение о женитьбе я принял, думая о тебе. Я помог при случае этой маленькой потаскушке, но тем самым не испортил тебе жизнь…

– Еще три месяца назад мы были вместе на Бали, после чего ты принял решение, что именно сейчас испортишь мне жизнь! – Уязвленная женщина не выбирает слов. – Тогда ты твердил, что у тебя добрая любящая жена, что ты не можешь ее бросить. Я старалась понять и отнестись к этому с уважением. А когда Зайнаб погибла во время теракта на Бали, ты лишился отговорки, да?

– Ты забываешь о том, что у тебя есть муж, мой друг с молодости?

Хамид перестает оправдываться и решается на откровенность:

– Я не хотел в очередной раз строить наше счастье на чужом горе, на обмане и увертках. Так нельзя, Мириам!

– Знаешь что?! Ты женился на этой потаскухе, чтобы я наконец оставила тебя в покое? Чтобы не навязывалась?!

– Скорее, чтобы не разрушала свой брак, потому что он крепкий и перспективный. У нас чересчур сложное прошлое, чересчур много взаимных претензий и обид. У нас уже ничего не может получиться! – восклицает он срывающимся голосом.

– Хочешь сделаться рогоносцем?

– Не в первый раз, правда? – парирует он, припоминая Марысе измену. – А теперь я знаю обо всем и просто хочу помочь арабской женщине в трудной ситуации, потому что минута забытья могла стоить ей жизни.

Марыся с досадой поднимает руки.

– Филантроп! Ты смотри! Что ж, если ты хотел, чтобы я тебя возненавидела, то ты этого добился.

Между ними повисает тишина, от которой после предшествующих криков просто звенит в ушах. Несчастные влюбленные смотрят друг другу в глаза и видят отчаяние и боль, которые охватили обоих. Им не уйти от мучений, и каждое последующее решение только усиливает их.

– Я буду сообщать по телефону через няньку или кого-то другого, когда и где я хочу встретиться с сыном. Но не здесь! Моей ноги больше не будет в этом доме!

У Марыси дрожит голос, сдерживаемые слезы душат:

– Прощай, Хамид. Будь счастлив.

– Прощай, Мириам…

Они подают друг другу руки и чувствуют дрожь удовольствия, которое охватывает их тела и души. Они замирают на эту короткую минуту, словно время остановилось, но уязвленная женщина быстро приходит в себя и решает прекратить их мучения.

– Надя, иди сюда! Имши бейт![426]

Марыся, разговаривая с Хамидом по-арабски, автоматически обращается к своей дочке на том же языке, хотя дома с Каримом они говорят с ней по-польски, а в межнациональном окружении девочка употребляет английский.

– Мамочка! Умми![427] – отвечает девочка на языке, который, видно, хранился в самых глубоких уголках ее памяти.

Она показывает ручками в направлении сада, из которого выбежала.

– Почему я знаю, где тут что находится? Почему я знаю, где бассейн и где стоят кресла, и помню этого голубого дельфинчика на кафельной плитке? Почему, мама? Неужели я уже тут когда-то была?

– Любимая… – У Марыси нет слов, ведь для посвящения девочки в перипетии их судьбы еще слишком рано. – Иногда у нас возникают странные ассоциации. Нам пора идти.

Она тянет малышку за руку, а Хамид стоит как вкопанный, у него перехватило дыхание. «Может, она меня тоже помнит?» – думает он с надеждой. Как он по-прежнему не может разлюбить Мириам, так не может забыть о своем глубоком отцовском чувстве к этой девочке.

– Пригласишь нас еще, дядя? – дергает Надя шокированного мужчину за тобу.

– Разумеется. Можете приходить когда хотите.

– А есть ли еще наверху те разноцветные попугайчики в клетках? – На этот вопрос она уже не получает ответа, потому что ее родителей душат слезы отчаяния и они не в состоянии выдавить из себя ни слова.

* * *

Когда Хамид немного обжился в Эр-Рияде, ему неожиданно позвонил Фахд.

– Привет, брат! Как дела? Как здоровье? – спрашивает он.

– Спасибо, хорошо, – без энтузиазма отвечает двоюродный брат.

– Знаешь что? У меня возникло одно небольшое затруднение в Джидде, и я обращаюсь с этим к тебе, потому что ты парень с характером и предан семье.

– Во что вы хотите меня втянуть на этот раз? С меня хватит. Вы дали мне расчудесную женушку, – в его голосе слышна ирония, – бешеное, злобно ворчащее существо и ничего более! – взрывается он гневом.

– Дорогой, но ты сам, по собственному желанию, женился на ней, – удивляется Фахд. – Я был поражен твоим внезапным решением, но не хотел вмешиваться. Подумал – может, ты чувствуешь себя одиноким после смерти жены и нуждаешься в ком-то, кто поможет тебе в воспитании маленького сына. Ты не посоветовался со мной, знающим о Сальме всю подноготную, поэтому можешь предъявлять претензии только себе. Но будет хорошо, если девушка родит, это полностью ее изменит, – под конец утешает он брата. – Некоторые женщины во время беременности становятся невыносимы.

Хамид не верит собственным ушам – его тайна молниеносно разлетелась по всей Саудовской Аравии.

– А откуда ты знаешь самые свежие новости?

– Фатима похвасталась, когда уезжала, на мое счастье, за границу.

– Как это? Ведь она не хотела никуда ехать.

– Передумала. Дала мне развод и улетела в Лондон. Видно, избавилась от своей обязанности в лице сестрички и облегченно вздохнула.

– А какая у тебя проблема? Все же складывается идеально, как ты и мечтал, – спрашивает Хамид, понимая, что сам, по собственной воле, взваливает на себя с каждым разом все большие хлопоты.

– Почти, потому что если я хочу сдать в аренду мою резиденцию, то должен ее полностью освободить от проживающих. А остается еще Омар, мой младший брат, если помнишь.

– Что?! Ты хочешь подсунуть мне этого морфиниста?! Этого наркомана-аноректика! – кроткий как овечка Хамид уже не владеет собой.

– Послушай! Ты не преувеличиваешь?! – Спокойный до сих пор Фахд тоже взрывается, в его голосе слышны злость и возмущение. – Да, он худой, но спокойный и хорошо воспитанный. Ты когда-нибудь слышал, чтобы он дерзил? Или вообще говорил?

Он успокаивается, потому что знает: если хочет уладить дело, то не должен показывать характер.

– Да нет! Пока я гостил у тебя, он за несколько недель и слова не сказал. Немой, что ли? – язвит двоюродный брат.

– Это неуверенный и растерянный подросток, которому немного не нравится жизнь в нашем прекрасном королевстве. Он не может найти в нем очарования.

– Если он такой тихенький, как зайчик, и добрый, почему ты не возьмешь его к себе? – парирует Хамид.

– В Мекку? Какие же тут есть школы? Одни религиозные, мусульманские. Какие развлечения для взрослого парня? Ничего, совсем ничего!

– Это нормально, как везде у нас в стране, – с издевкой констатирует Хамид.

– В Эр-Рияде, по крайней мере, есть международные школы, поселки для иностранцев-экспатриантов, отношения в которых более свободные, большие торговые центры, рестораны мирового уровня, много фастфудов…

– Ну и что из того? Ты можешь его оставить у кого-нибудь в современной приморской Джидде. Там еще лучше, чем в нашей засыпанной песком, жаркой столице посреди пустыни: служащих нравственно-религиозной полиции уже почти не увидишь. Говорят, какая-то отважная саудовская баба поколотила такого парня пару лет назад. Теперь не хотят рисковать и не гнобят людей. Полная свобода!

– У меня нет никого близкого в Джидде в силу возраста, в котором я там жил. Одна надежда на тебя, брат, – говорит Фахд умоляюще. – Парню остался последний год до аттестата, смилуйся. Потом он уедет учиться за границу, только его и видели.

– У меня что, на лбу написано – простофиля или олень?

Когда Хамид замолкает, ему хочется смеяться, потому что на этот раз он сам себя сделал рогоносцем.

– Не болтай! У тебя просто добрый характер…

– Я слабохарактерный, – исправляет его двоюродный брат, который постепенно теряет уверенность. – Поэтому я должен иметь твердую задницу, в которую все меня пинают.

– Что ты! Все тебя уважают и знают, что именно ты вскоре, бесспорно, будешь главой нашей большой семьи бен Ладенов, – льстит ему Фахд.

– А какая это должна быть школа? – смирившись, спрашивает наконец Хамид.

Фахд радуется, что не ошибся в нем.

– Может, американская? Я покрою все расходы на обучение и содержание Омара, его карманные деньги, проезд, каникулы и вообще… – радуется он как ребенок.

– Тоже мне! Не на того напал. Между прочим, надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что не все можно купить.

Хамид чувствует в предложении финансов укол, потому что у него денег куры не клюют и не на кого тратить.

– Спасибо. Аллах тебя вознаградит, – заканчивает Фахд, не желая ничего добавлять, чтобы неосмотрительно не ранить своего избавителя.

Переехав в дом Хамида, Омар производит впечатление вежливого и воспитанного парня. Хозяин радуется даже, что согласился его принять, потому что в большой, почти тысячеметровой, четырехэтажной резиденции всегда лучше быть с кем-нибудь. Сальма после последнего выступления перед Марысей отказалась выходить из комнаты и даже обед приказывает приносить к себе. Хамиду это на руку. Он проклинает себя за то, что дал себя связать этим браком, пусть только на бумаге. Мужчина не может дождаться рождения ребенка, чтобы сразу же развестись с нежеланной и нелюбимой женщиной. Его план не удался: он не перестал любить Марысю, только теперь она на него смертельно обиделась. Любви нелегко добиться, но еще труднее ее вырвать из сердца.

Хамид полностью посвящает себя работе – немного официальной, в бюро проектов семейной фирмы «Бен Ладен груп», но в основном тайной, поскольку ситуация на Ближнем Востоке все больше накаляется и неизвестно, к чему это все приведет. На войну в Сирии, которая длится с 2011 года между силами, преданными президенту Асаду, и вооруженной оппозицией, долгие годы никто не обращал внимания. Теперь же, когда проблема начинает переноситься на смежные государства и даже в Европу посредством все возрастающей волны беженцев, мир вдруг проснулся и понял, что с этим нужно что-то делать. Пожар, однако, уже чересчур силен, он так распространился, что его уже не погасить. Утраты огромны, а последствия могут быть еще более угрожающими, чем можно предвидеть. Нужно минимизировать эти самые последствия, чем и занимается Хамид бен Ладен – специалист по борьбе с терроризмом, а в данный момент с неистовыми джихадистами «Исламского государства».

После оформления Омара в американскую школу с парнем начинаются проблемы. Тихий, забитый, он тут же погружается в среду иностранцев и связывается с самыми большими скандалистами. На вечеринке в американском охраняемом поселке он пьет алкоголь как воду, мгновенно пьянеет, а потом ведет себя вызывающе, непристойно и грубо по отношению к девушкам. Этого даже американские и английские испорченные подростки не одобряют. Иностранцы его не принимают, он изолирован. Теперь Омар решает найти себе товарищей среди молодых озлобленных саудовцев, слоняющихся бесцельно по улицам столицы. Для них нет места в ортодоксальной стране, и они чувствуют себя в собственной отчизне отбросами. Не для них ведь международные поселки, где можно приятно провести время и развлечься, не для них также общество экспатриантов, которые абсолютно их не понимают.

Омар находится недалеко от торгового центра, где сразу замечает у Макдоналдса и на подземных парковках раздраженных парней, пьяных, или под кайфом, или и то и другое вместе, одетых не в соответствии с саудовскими нормами, ездящих на скейтах или роликах и занимающихся акробатикой для демонстрации разного рода трюков. Он решает к ним присоединиться, ведь в команде всегда надежнее и веселее, хотя и видит, что они не его круга. Юноше надоело одиночество в чужом городе среди чужих людей. Часто парни играют в кошки-мышки с мутаввами – это очень рискованная игра, за которую можно попасть за решетку. Бунтующие подростки в выходные встречаются в других местах, ведь среди бела дня в пятницу, субботу и воскресенье центр города словно вымирает и они были бы там как на ладони. Они находят прекрасный укромный уголок – на окраинах Эр-Рияда, в Вади Ханифа, дипломатическом районе. Там есть большой трехэтажный нежилой дом, в котором толчется весь сброд с окраины города и отбросы общества. Они пьют дешевый одеколон из горла, нюхают клей, курят гашиш или марихуану, а потом вытворяют разные сумасшедшие вещи. Поют, голося на всю долину, танцуют на крыше дома при лунном свете или предаются гомосексуальной любви, которая запрещена, но не так строго наказывается, как связь с женщиной.

Парни жалкие, это понятно Омару, который чувствует себя в этом обществе плохо. До этого он задыхался в Джидде под присмотром строгого дяди и его жены, но теперь и свобода его не удовлетворяет. Когда однажды ночью молодые мужчины демонстративно мастурбируют, а потом предаются общей мужской оргии, к которой стараются принудить Омара, еще девственника, парень убегает и решает никогда больше не связываться с этими типами. Он предпочитает снова добиваться расположения своих школьных друзей, среди которых есть также саудовцы из высших слоев общества. Они прохаживаются группами в пять или восемь человек. Это бунтующие юнцы, которые в школе одеты в элегантную форму, на занятиях спортом – в дорогие костюмы, а когда покидают стены школы, снова должны надевать ненавидимые ими и кажущиеся им смешными мужские белые платья. В знак протеста они чаще всего надевают абаи и прохаживаются в них по улице Тахлия в центре Эр-Рияда. Некоторые надевают европейские молодежные шмотки, широкие джинсы и рубашки с кричащими надписями, что тоже строго запрещено мутаввами. Омар (для куража и чтобы понравиться приятелям) иногда одалживает у Хамида его выходной черный широкий плащ с золотыми украшениями, похожий на плащ мутаввы, и ходит одетый таким образом в людные места, пугая обычных саудовских жителей. Однажды он даже ударяет молодую саудовку по открытому лицу, а в другой раз выливает красную масляную краску на стопы девушки в шлепанцах, крича как сумасшедший: «Харам, харам!»[428] Забавляясь, он чувствует себя безнаказанным: никто не осмеливается попросить предъявить документы у служащего нравственно-религиозной полиции. По ночам же саудовская мужская часть золотой молодежи развлекается по-другому. В этом участвует, конечно, и Омар. Хамид доверяет парню и не контролирует его – в конце концов, у него нет на это времени, он принимает участие в очередных антитеррористических тайных акциях. Юноши организовывают автомобильные гонки, преимущественно на автостраде, ведущей в аэропорт, или устраивают дрифтинг на автомагистралях, проходящих через центр города. Почти каждый такой рейд заканчивается разбитыми стеклами или столкновением, но парням из школьной группировки везет, и ни один из них пока не пострадал. Случается также, преимущественно в выходные, что они отправляются в пустыню и мчат по дюнам на квадроциклах и гоночных машинах. Когда они устают, из двустволок или другого оружия, которого на черных рынках в Саудовской Аравии предостаточно, стреляют в животных в пустыне или в воздух. Иногда они проводят ночи в песках и на скале, называемой «Краем света», поскольку расположена она в безлюдном месте. Там пьют беспрестанно алкоголь, принимают наркотики и поют грустные песни. Омар понимает, что попал в жалкую ситуацию, потому что он неглупый парень, но его засасывает это болото, он погружается в него все глубже.

Однажды после школы они все вместе едут к приятелю, который является прямым потомком правящей семьи и одновременно лидером группы. Парень может себе многое позволить, знает об этом и чувствует себя совершенно безнаказанным. На территории его резиденции, охраняемой людьми с автоматами, они садятся в огромный «хаммер», сделанный на заказ, пакуют в него «продукты» и направляются на трассу. На этот раз они прихватывают с собой маленькую симпатичную филиппинку, которая на саудовском спонсоринге работает прислугой и подрабатывает как представительница древнейшей профессии. Молодые богачи сложились на ее услуги, и благодаря этому у девушки сегодня будет неслыханный заработок. Поскольку стекла машины тонированы, никто не видит, что творится внутри. После пятнадцати минут езды, уже на окраине Эр-Рияда, они сворачивают на дорогу, ведущую в пустыню, доезжают до безлюдной территории, в небольшой оазис, заросший пальмами и густой растительностью. Они усаживаются удобнее на задних сиденьях машины и включают фильм на DVD. Это продукция, привезенная прямо из Азии и продаваемая на саудовском рынке за бешеные деньги, – самый модный фильм snuff movie – «фильм последнего дыхания». Зрители возбуждаются при виде порнографических сцен и смеются над наивным сценарием, но когда убивают героиню фильма, участвовавшую в сексуальной оргии, их возбуждение доходит до предела. Молодой принц, главарь группы и организатор наиболее экстремальных приключений, разумеется, первым вступает в сексуальный контакт с филиппинкой, а все остальные рьяно его поддерживают. На этот раз все же парень хочет попробовать что-то более экстраординарное – российскую порнорулетку, которую они видели пару минут назад в порнухе. Неизвестно откуда в машине появляется револьвер. Молодой жеребец крутит барабан кольта и всовывает маленькой женщине дуло оружия в рот. Она, ни о чем не подозревая и думая, что это очередная разнузданная выходка, движется еще более соблазнительно и ласкает металл. Но после того как любовник нажимает на курок, становится очевидно, что счастье не на ее стороне. В первой же случайно выбранной ячейке оказывается патрон, который разносит ее маленькую красивую головку на куски. Парни поражены и не знают, что делать. Размозженные кости и фрагменты тела облепили буквально все внутри автомобиля, как и их самих. Все вокруг покрывают алая кровь и сукровица. Первым срывается Омар, он выскакивает наружу и блюет. Потом начинается паника – крик, слезы и отчаяние. Сумасшествие прекращает главарь, который с помощью крика, уговоров и даже ударов принуждает товарищей убрать бардак, который сам же и устроил. Благо, что остановились они у оазиса с небольшим озерцом – воды хватает. Каждую минуту кто-нибудь из молокососов, сообщников в убийстве, обливается слезами или блюет. Наконец с отвращением и ужасом они заворачивают изувеченное тело молодой женщины в старый плед и прячут в неглубокой, выкопанной в песке яме.

Разумеется, результатом этого страшного события стал развал группы. Молодой принц той же ночью выезжает за границу, боясь обвинения, арабской тюрьмы и, прежде всего, высшей меры наказания, которую ему наверняка присудили бы и с которой семья (в назидание) должна была бы согласиться. Двух учеников перевели в другие школы, менее элитарные, но более спокойные, с обычными школьниками, зубрящими материал перед экзаменами, которым даже в голову не пришло бы то, что устраивали молодые хулиганы. Омар все же остается и с бешеным рвением предается науке, обещая себе, что больше никогда в жизни не войдет ни в какую банду, не совершит преступления, не убьет и непоспособствует, даже неумышленно, смерти человека.

Иногда Омар сидит в пустом доме, окончательно отказавшись от общества, в одиночестве бродит по запыленным тропкам в долине Вади-Ханифа, сидит на скалах и наблюдает за людьми и природой. Его овевает теплый ветер, окружает тишина, парень находит там успокоение для своей бунтующей неудовлетворенной души. Однажды он становится свидетелем нападения на несчастную девушку, которая совершала пробежку на специальной дорожке в двадцать пять километров, идущей вокруг дипломатического района.

Омар подбегает к машине и старается помешать мучителям втянуть внутрь автомобиля молодую иностранку.

– Эй, эй, что это значит?! Отвалите, а то позову полицию! – пугает он, крепко держа за руку незнакомку и видя ужас в ее голубых глазах.

– Полиция! Полиция! – слышит он за собой мужской бас и видит подбегающих молодых саудовцев, которые были на пикнике в ближайшем парке.

К ним присоединяется тоненький женский голосок, который клянет их с большим энтузиазмом и злостью.

– Имши барра![429] Мутаввов бы на вас наслать, а не на бедных людей! Извращенцы! – Девочка-подросток кричит мужчинам внутри машины, видя, что это ее земляки.

Молодая саудовка от бешенства бросается к двери водителя и старается ее открыть, но, разумеется, та заблокирована. Молодая задиристая женщина не сдается и стучит кулаком в стекло. Во всей этой суматохе у нее с головы спадает платок вместе с завесой, и глазам Омара открываются красивое, нежное типичное арабское личико и копна черных волос. Парень замирает от восхищения, но тут же приходит в себя – опускает взгляд и дает возможность девушке спокойно накрыться. Она в свою очередь реагирует на происшествие как любая девочка-подросток: хихикает тихонько себе под нос.

– Отпустите aджнабию![430] Сейчас же! – Товарищи отважной эмансипированной девушки бросаются на машину, пинают металл кузова и плюют на него. Это приводит к тому, что напавшие отступают и отпускают верещащую заплаканную иностранку, которая по инерции падает на землю.

Омар старается поднять женщину с каменистой дороги, но она настолько расстроена и взбудоражена, что едва держится на ногах.

– Извините. Как вы себя чувствуете? Может, вас отвезти в больницу? – предлагает он вежливо.

– За что же ты извиняешься передо мной? Это я должна тебя поблагодарить, потому что если бы не ты… Даже не хочу думать, где бы я сейчас была и что бы со мной сталось.

Она тихонько плачет, а по ее худенькой спине проходит дрожь. Саудовка подает ей салфетку, берет под руку и усаживает на каменную скамью в небольшом парке.

– Посидите с нами минутку, выпейте холодной воды и приведите себя в порядок. Мы должны извиниться за то, что такое творится в нашей стране, поверьте, нам стыдно за таких людей.

– Тут нет круговой поруки. – Голубоглазая женщина понемногу успокаивается. – Меня предостерегали, это я виновата, что, несмотря на это, вышла побегать.

– Предостерегали? О чем? – интересуется товарищ девушки.

– Чтобы женщины в одиночку тут не прогуливались и не бегали. Это уже не в первый раз, когда в дипломатическом районе, гетто, созданном для нас, иностранцев, на блондинок нападают и даже похищают. После их останки находят в пустыне или не находят вообще… – отвечает женщина.

Молодые саудовцы от удивления только таращат глаза, так как до сих пор не имели об этом ни малейшего представления.

– Но почему? Кто это делает? Какая-то шайка, банда? Террористы? – обретя дар речи, забрасывают они ее вопросами.

– Слышала, что организуют такие акции сами мутаввы, чтобы отбить охоту у женщин-иностранок ходить без абаи даже здесь, где это будто бы разрешено. Говорят, молодые верующие саудовцы развращаются и возбуждаются от такой спортивной одежды, – понижает голос иностранка и смотрит на них в ожидании, что они скажут.

– Но это же сущий бред! – первым возмущается Омар. – Я хожу в американскую школу, где мы носим форму, а в фитнес-клубе – то, что на вас сейчас. Девочки учатся вместе с нами, нет разделения полов, и никому это не мешает.

– Мне не так уж хорошо, потому что я учусь в частной саудовской школе, – продолжает признания другой парень. – Мне всегда было интересно, как вы одеваетесь. Как только я пересекаю границу или сажусь в самолет, тут же сбрасываю традиционную одежду и хожу как все.

– Моя мама – сирийка, поэтому дома и за границей я вообще не покрываю волос. Я долго не надевала чадру на лицо, но потом, когда получила от мутаввы розгой по щеке, к сожалению, начала придерживаться обычаев. А вообще-то меня зовут Аида.

– О, как красиво! – восторгается экспатриантка, которая с грустью слушает невеселую правду о жизни молодежи в королевстве. – Как из оперы…

– Джузеппе Верди, – добавляет девушка. – Мама любит музыку и в молодости была певицей. Когда она носила меня под сердцем, они поехали с отцом на этот спектакль в Каир. Отсюда мое имя.

– Меня родители назвали вполне обычно, я Абдул, – смеется друг решительной саудовки. – Эта неразговорчивая девушка – наша двоюродная сестра Абля, а это ее брат Мохамед, его зовут Моэ. Мы сейчас свободны, поэтому выбрались подышать свежим воздухом и хоть недолго насладиться прелестями весны, которая в Эр-Рияде очень коротка.

– А ты, мой избавитель и отважный человек? – расспрашивает спасенная женщина.

– Я Омар бен Ладен, – представляется парень, при этом у всех вытягиваются лица. – Да, я из тех бен Ладенов, но с деятельностью моего дальнего родственника у меня мало общего.

Он шутит, как всегда, вынужденный объясняться перед новыми знакомыми по поводу известной во всем мире фамилии.

– Пойдемте ко мне, выпьем сока со льдом. Я живу рядом, – приглашает женщина. – Я типичная американка Джейн. У меня также есть хрустящий картофель и гамбургеры, если хотите.

– Прекрасно! Спасибо! Конечно! – радуется молодежь как новому знакомству с иностранкой, так и тому, что они познакомились друг с другом. Им интересно вместе, потому что после совместного приключения, перебросившись несколькими словами, они чувствуют себя духовно близкими.

– Наша семья, по саудовским меркам, очень свободная, – рассказывает Омару по мобильному Аида после обмена телефонными номерами о себе и о своей жизни. – Папа – профессор университета, мама дает частные уроки пения, которые в Саудовской Аравии запрещены, а брат мечтает только о том, чтобы уехать учиться за границу. Это уже меньше чем через год. Тогда я останусь совсем одна. Тут все и начнется! Утром, когда в торговых центрах часы предназначены для женщин, я сижу в школе, а во второй половине дня и вечером без опекуна не могу выйти. Ведь папа не будет со мной ходить к парикмахеру или в косметический салон, куда Абдул меня подбрасывает на машине! А шмотки! О пицце и гамбургерах я могу вообще забыть, потому что в обществе родителей это сплошное «удовольствие»! Вот это жизнь! – говорит она.

– У меня было два выхода: или жить в священной Мекке у старшего брата, или в Эр-Рияде у странного и чужого мне двоюродного брата, – старается утешить ее Омар. – Каждый несет свою ношу.

– Ты знаешь, каково девушкам в нашей чудной стране. Им намного хуже, чем парням. Не хочу морочить голову Абдулу, он по-тихому подкатывается к Абле, но… может, нам удалось бы куда-нибудь вместе выйти вчетвером? У них бы тогда была возможность пообщаться открыто, а не дома, под надзором родителей или в обществе пронырливой прислуги, и мы сможем побыть вместе, – предлагает ловкая девушка, ведь молодость всегда, даже в неблагоприятных условиях, находит выход и может преодолеть препятствия. – Я спрошу их. Абля приехала из провинции, поэтому живет в нашем доме и ходит со мной в школу – стало быть, мы должны кооперироваться, – смеется она беззаботно. – А ты чем занимаешься?

– Как и говорил, хожу в американскую школу. В этом году – получение аттестата, а потом я должен поехать учиться за границу.

У девушки не хватает слов.

– Счастливчик! Такая школа! Ох! Там можно нормально одеваться и совместное обучение, – говорит она мечтательно. – Девушки и парни вместе – такой разврат под боком у династии Саудов!

Аида шутит над традициями их страны.

– У нас также есть арабские ученики. Я, например. Твой отец тоже мог бы тебя сюда записать, – предлагает Омар и думает, как это было бы хорошо.

– Он не настолько современный, – хихикает девушка. – Я хожу в хорошую саудовскую частную школу для девочек. У нас много интересных, нормальных предметов, например уроки английского семь раз в неделю. Благодаря этому я тоже смогу учиться за границей.

У Омара перед глазами уже проносятся их ежедневные свидания и общее обучение.

– Не хочешь хотя бы попробовать попросить его о переводе? Слишком дорого?

– Не в этом дело… – понижает голос Аида, боясь сказать лишнее. – У нас в семье есть несколько ортодоксов, и им лучше не попадаться, – признается она осторожно.

– Кто это? Твой отец ведь светский интеллектуал, а никакой не улем![431] Не понимаю.

– У меня есть еще один брат, кроме Абдула, намного старше. Я его вообще не помню, потому что он еще совсем юнцом уехал в Англию. Это сын моей мамы от первого брака. Так как она происходила из современной, симпатизирующей коммунистам сирийской семьи, то могла выйти замуж за иностранца, и даже не мусульманина. Этому британцу все же быстро надоел Восток, и через пару лет они развелись.

– Он потребовал опеки над сыном? Не мусульманин? Такие быстро улетучиваются! Это должен быть не совсем плохой человек.

– Ты прав, просто с мамой они не смогли найти общий язык. Мой отец из благодарности поддерживает с ним постоянный контакт, так как мужчина добровольно занялся моим строптивым братишкой, с которым уже смолоду сирийская семья не могла справиться, а оставлять его в Саудовской Аравии было безрассудно и, в общем, очень опасно. Говорят, он бунтует против всех и вся. Тут рано или поздно он попал бы в тюрьму.

– А пребывание на Западе его не изменило? Теперь он должен быть, пожалуй, открытым? – По мнению Омара, что-то в этой истории не вяжется.

– Он связался со странными людьми и исчез. Но мои родители все время боятся, что в любую минуту он может вернуться или вытворить что-то страшное.

На линии слышны странные шумы.

– Кто же он?! Что он такого сделал? – думает вслух юноша. – Каждый может ошибиться или даже неумышленно совершить проступок, но самое главное – вернуться на праведный путь.

Он вспоминает свое недавнее прошлое и образ размозженного выстрелом лица филиппинки, который возвращается к нему во снах, вновь встает перед его глазами.

– Нужно научиться прощать, как других, так и себя, – подытоживает он тихо.

– Недавно Ясем поехал в Сирию и там совершил какой-то недостойный поступок… – шепчет Аида, которую не посвящают в подробности жизни юноши, поскольку семья знала, что такая информация не пойдет девушке на пользу.

– Сирия?! – Омар даже повышает голос. – Ведь сейчас весь народ оттуда бежит! Действительно, он должен быть серьезно наколотым, чтобы сунуться туда. Но чтобы порядочные люди боялись какой-то сволочи, которая вас шантажирует самим своим существованием!

– Знаешь…

– Не знаю! Приедет и будет у вас принимать отчет, живете вы по Божьему закону или нет! У твоего уважаемого отца? У матери, которая родила его на свет?! – Парень нервничает, потому что это не укладывается у него в голове. – В какую ты ходишь школу, есть ли у тебя махрам, когда ты идешь в магазин, молишься ли ты пять раз в день… Это же ненормально!

– Что ж… Думаю, что выйти в какую-нибудь галерею, пожалуй, можно.

Аида меняет тему: она уже жалеет, что слишком доверилась. Она не должна была открывать тайну семьи, но любит этого воспитанного парня и хотела бы обсуждать с ним все.

Больше они не возвращаются к теме Ясема. Во время многочасовых телефонных разговоров и по скайпу они больше шутят, рассказывая об обычных вещах, благодаря чему лучше узнают друг друга.

– Ты любишь шопинг? – спрашивает однажды девушка.

– Знаешь… как парень, – кривится Омар.

– Мой брат любит. В последний раз он купил поразительную гутру от Гуччи и тобу от Армани, – рассказывает Аида, а парень таращит глаза.

– В самом деле? – не верится ему.

– Серьезно! А что ты думаешь? Что такие известные бренды упустят возможность выйти на большой и безумно платежеспособный саудовский рынок? Ты что! В каком мире ты живешь?

– Так, может, я тоже себе что-нибудь такое прикуплю? Но скажу тебе, что я не ношу платок, потому что он все время спадает с головы, а на рубашку я наступаю. Когда-нибудь наверняка в ней запутаюсь, упаду и выбью себе зубы.

– Думаешь, мне лучше с абаей? – посмеивается девушка над своими ежедневными проблемами. – Она такая длинная, что тянется за мной по земле, из-за этого ее нужно постоянно стирать, так как на черный материал собирается вся пыль и весь мусор столицы. Не говорю уже о чадре.

Аида тяжело вздыхает.

– Ну конечно. Как ты можешь в ней дышать? – спрашивает Омар, потому что так искренне с саудовской женщиной он говорит в первый раз, а есть много вещей, которые волнуют его с детства.

– Вопрос привычки, – девушка пожимает пренебрежительно плечами. – Нужно делать небольшие вдохи и не паниковать, когда кажется, что ты через секунду задохнешься. Самое худшее – это еда в людных местах.

– Это уже вообще какая-то акробатика! – шутит Омар, корча забавные рожи.

– Ты бы видел! Сколько же раз я попадала мороженым или пирожным с кремом в декольте, нос или подбородок! Эх, скорей бы следующая поездка за границу! Хорошо, что папа любит часто выезжать. Он говорит, что тут задыхается! Тоже мне! Мужчины в Саудовской Аравии катаются как сыр в масле! – Девушка недовольно кривит свое красивое личико.

– Не шути! – не соглашается с ней Омар. – Ты думаешь, что нас мутаввы не выслеживают?

– Ну конечно, конечно!

– Да, моя дорогая, – говорит он тепло, мечтая о том, что будет сидеть с этой красивой женщиной плечо к плечу и держать ее за руку. Ничего больше. Он и так рад, что у Аиды есть личный телефон, скайп и мессенджер – по крайней мере, у них есть возможность постоянно поддерживать контакт.

– Ты, наверное, знаешь, что каждое утро в торговых центрах – для вас, красивые женщины, – шутит парень, пытаясь совладать с чувствами. – С десяти утра до двенадцати, чуть ли не до главной молитвы, все заполоняете вы, и мы не вправе туда ступить. А с пяти вечера до ночи – время для семьи, и одинокому мужчине нельзя мешать степенным людям. Если бы я туда затащился в это время, мутавва мог бы в лучшем случае отхлестать меня розгой.

– Что правда, то правда…

Аида задумывается.

– Я всегда жаловалась на судьбу женщин в Саудовской Аравии и никогда не думала, что мужчинам тоже нелегко. Но все же лучше! – подытоживает она. – Вы можете водить машины!

– И куда я могу на ней поехать? В кино? В ресторан или паб? – Они снова смеются, но им не весело. – А может, заехать за своей девушкой и с ней – в парк, на свидание?

– В таком случае не остается ничего другого, как вытянуть тебя из дому, отшельник. Встретимся завтра утром в торговом центре.

Отважная Аида приближает красивое личико к камере. Волосы у нее закрыты, только непослушные единичные кудряшки выбиваются из-под цветного тонкого платка.

– Абдул и Абля приедут за мной, а ты подождешь нас у «Старбакса»? О’кей? – спрашивает она взволнованно. – Не здороваемся, идем вперед. Семейство из четырех человек в людном месте, предназначенном для богобоязненных семей! – хохочет она весело.

– Ох! Мы договорились о первом свидании, – страстным шепотом сообщает ей Омар, и от волнения и возбуждения у него перехватывает горло.

* * *

Марыся старается как можно меньше времени проводить дома. Она рано выходит на учебу, ланч у нее – в университетском городке, потом несколько пар, а во второй половине дня она почти каждый день ездит к Крысе, живущей возле больницы. По дороге она забирает Надю из международной школы и просиживает часами у польки, которая им как мать. Анджей и Карим работают целыми днями, а также берут дежурства в ночные смены или выходные, поэтому избегать мужа для Марыси не составляет труда. Поначалу пару раз приезжала к Крысе и Дарья, но потом перестала, поясняя это тем, что ей приходится много учить и она часто встречается с подругами.

Марыся чувствует себя виноватой: старшая подруга готовит к их приходу три блюда с десертом и компотом.

– Я тебе страшно морочу голову, Крыся. Мы добавляем тебе столько работы. Может, в следующий раз встретимся у меня? – предлагает она, но Кристина, как всегда, возражает.

– Дитя мое! Это для меня только развлечение! Не лишай меня его! – приветливо улыбается она, целуя гостью в щеки, а Надя обнимает ее в это время худенькими ручками. – Что мне еще делать? Я не слишком хороший специалист, чтобы получить здесь работу. В моем-то возрасте! Остается только сходить с ума дома, ездить в центр за покупками, слушать дурацкие сплетни женщин моложе меня и истории о том, как лезут зубки у их детей, сколько кучек те сделали в памперс. Сколько можно! Прошу тебя, не обрекай меня на это!

– А разве тебе интересно со мной? – спрашивает Марыся. – Конечно, может, я и не надоедаю с кучками, но…

– Я живу твоей жизнью, дитя мое! Правда, она не слишком бурная, – хохочет шутница, – но в ней всегда что-то происходит. Когда ты рассказываешь о занятиях в университете, я чувствую, словно я с тобой там побывала. Уношусь в свою молодость, вспоминая, как когда-то сама грызла гранит науки. Потом мы учимся, и я освежаю в своей старой голове знания, радуясь, что еще что-то в моей склеротической башке осталось. Еда вам нравится, вы не перебираете. Вы идеальны для выращивания, – дурачится она.

– А как же она может не нравиться! – восклицает Марыся. – Я все еще не умею готовить: меня избаловала прислуга, которая у меня всегда была. Но слуги никогда в жизни такого прекрасного домашнего обеда не приготовят. Эти азиатские хозяйки всегда сделают что-нибудь этакое (как бы это ни называлось), с привкусом рыбного соуса, который они добавляют ко всему.

Они смеются, беря еще по одному песочному пирожному со сливками.

– Ты, тетя-бабушка, делаешь самые вкусные сладости, – подтверждает Надя слова мамы, откусывая большой кусок десерта.

– Когда съешь, дорогая, может, посмотришь свою любимую программу на «Нэшнл джиогрэфик»? – предлагает Крыся.

– Так точно! – Малышка подхватывается с места, смешно отдает честь и выбегает в другую комнату.

– Ой, ты, наверное, хочешь со мной обсудить какую-то важную учебную тему? – старается пошутить Марыся, но в глазах Крыси видит серьезность и надеется, что та уже не будет говорить обиняками. Эта польская семья – в первую очередь друзья Карима и его покровители, и женщина знает: что бы ни случилось, они всегда будут на его стороне. «Это иллюзия, – думает она. – Я надеялась, что кто-то меня любит ради меня самой». У нее на лице кислая мина, она смотрит прямо и гневно.

– Марыся, что с вашим браком? – сразу задает Крыся главный вопрос. – Вы с Каримом вообще не видитесь? Только не говори мне об учебе и работе!

– Знаешь, как бы это сказать… – понижает голос Марыся, потому что и вправду не знает, как объяснить сложившуюся ситуацию.

– Ты не любишь его?

– Все не так просто. Я его люблю, но как родственника, родного брата, двоюродного… Как хорошего человека, которого не хочу обидеть. Я хотела бы, чтобы он остался моим другом.

– Это не очень хорошая перспектива для того, кто отдал сердце и умирает от любви, – говорит Крыся, поджимая губы.

– Я тебе уже говорила, что это так просто не объяснишь.

– А ты видишься со своим сыном Адилем? – меняет полька тему.

– Я здесь для этого, разве нет? Мне привезли его два раза на выходные, я беру его иногда на детскую площадку…

– А его отец? Что с ним?

– Не знаю. Видела его, когда забирала свои документы, уладили окончательно права опеки над ребенком – и все. Теперь у него в голове, пожалуй, совершенно другое. Как у молодожена и будущего отца.

В голосе Марыси звучит огорчение, которого она не в силах скрыть.

– А его ты любишь? Как мужчину, не как брата?

Крыся – искренняя и прямолинейная женщина, которая считает, что хватит уже этих недомолвок. Она хочет знать, на каком свете ее любимый приемный сын, и пытается найти выход из патовой ситуации.

– Почему ты так думаешь? – смотрит Марыся на нее в панике. – Мы развелись несколько лет назад, долго не виделись, а потом в конце концов, благодаря Кариму, снова встретились в Индонезии. Тогда у Хамида была добрая и красивая жена Зайнаб, а теперь – толстушка Сальма. Вот и все! Все изменилось.

– Меня не обманешь, милая. Когда я вас увидела рядом, то сразу поняла, что вы по-прежнему испытываете друг к другу сильное чувство.

– Когда это было?

– На приветственном ужине у Фейсала.

– Ты, наверное, шутишь! Я даже не смотрела на Хамида! – защищается Марыся.

– Ты могла на него и не смотреть, но на расстоянии десяти метров видно, что происходит между вами, видно ауру, которая окружает влюбленных людей, счастливых или несчастных, все равно, – излагает Крыся свою теорию, а молодая женщина не находит аргументов для возражения.

– Так что же делать? – искренне спрашивает она.

– Поставить все на одну карту и играть, не передергивая. Ты должна выбрать, – советует ей женщина.

– Ничего не получится, моя дорогая. У нас с Хамидом уже нет будущего. В конце концов, у нас с Каримом его тоже нет, значит… Закончу здесь, в Саудовской Аравии, еще один год учебы на медицинском, а потом уйду. Уеду в Польшу, в Европу. Наш брак с Хамидом распался, и мы уже не будем вместе. Мой брак с Каримом с самого начала был бесстрастным, рассудочным, в утешение разбитых сердец. Вся жизнь проиграна, вся жизнь несчастна…

В уголках глаз Марыси собираются слезы, но она старается взять себя в руки.

– Но Карим влюбился в тебя без памяти. И он любит твою дочь, как свою собственную. Ты заберешь у него двух самых дорогих его сердцу людей.

– Но, оставшись с ним, я только продлю агонию. Он сам, в конце концов, тоже ничего не хочет делать. Не старается оживить наши отношения, отодвинулся и спрятался за ширмой работы и обязанностей. Ведь можно куда-то вместе пойти: в ресторан, в часть для семей, в торговый центр на шопинг. Поехать за границу, хотя бы в соседний Бахрейн, и подышать воздухом свободы. Он ничего не делает для того, чтобы спасти нашу любовь, но все для того, чтобы ее убить.

– Таков он и есть, скрытный и замкнутый в себе, – подтверждает Крыся, которой обидно слышать это. – На лице его эта проклятая азиатская улыбочка, хотя сердце обливается кровью.

– У них так принято, – добавляет она, чтобы немного утешить расстроенную женщину.

– Когда-то он не был таким, но теперь у него все смешалось в голове… Он стал ревнивым, везде видит толпы поклонников. Это невозможно выдержать! – повышает голос молодая женщина.

– Что ж, Марыся, не сердись на меня за такой откровенный разговор, – обнимает ее Крыся, чувствуя дрожь ее тела под мокрой от пота блузкой. – Я тебя не критикую, не осуждаю, а хочу помочь. Я очень тебя люблю, помни, что ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я тебя поддержу в любой ситуации…

– Даже если скажу, что ухожу от Карима? Даже когда захочу на него пожаловаться и осудить? – спрашивает она: больнее всего ей от того, что полька, сколько бы ни старалась, всегда будет на стороне Карима, ведь он ей как сын, а она только невестка, чужая.

– Даже тогда. Ты всегда можешь ко мне прийти. Помни, что я твоя подруга, и никогда в жизни не думай, что я необъективна, – уверяет ее Крыся, словно читая мысли Марыси, а у той становится теплее на сердце. Она опускает голову, прижимается к женщине и выплакивает всю печаль на ее груди.

– Саида Кристина! Госпожа Кристина! – Без стука ни с того ни с сего в маленький домик поляков влетает саудовка в черной абае, наброшенной на докторскую униформу. На голове у нее – зеленая шапочка, из-под которой виден небольшой белый платок, закрывающий волосы и шею, а на лице – септическая маска.

– Ой! Попала как кур в компот, – говорит она, видя двух заплаканных обнимающихся женщин, а те неожиданно взрываются смехом.

– Как кур во щи, дорогая моя полиглотка, – утирает Крыся свои голубые глаза. – Хорошо, что пришла. Я давно о тебе рассказывала своей подруге и очень хотела, чтобы вы познакомились.

– Я Афра, – представляется по-польски женщина: видно, что очень хочет научиться говорить на этом сложном для нее языке.

– Я Мириам – Марыся. Наполовину полька, наполовину ливийка. – У женщины сразу светлеет лицо, потому что при Афре, излучающей энергию и энтузиазм, нельзя грустить.

– Так, может, с тобой тоже можно поупражняться в польском? – спрашивает сразу девушка, сбрасывая накидку. Потом снимает маску и открывает смуглое молодое лицо. – Если ты так красиво говоришь, то я тоже смогу.

Видно, что она верит в собственные силы, и никакие препятствия не отобьют у нее охоту.

– Конечно, подруга. Может, ты немножко поделишься со мной своей любовью к медицине, а то я только начинаю учиться и до сих пор не вижу в этом ничего увлекательного: зубрежка каждую ночь, к тому же профессора упорно доказывают нам, что никто из нас ни к чему не годен.

– Через это нужно просто пройти. «Переживи это сам…» – напевает Афра по-польски, и видно, что она всесторонне готовится к учебе в Польше. – Ты была уже у нас в отделениях?

– Да, с мужем и Анджеем. Но показывали мне в основном аппаратуру, которая стоит миллионы.

– Что за глупости… Упс, извини.

Афра кротко смотрит на Крысю, а та, ни на что не обращая внимания, кладет ей пирожное и наливает чаю.

– Сегодня у меня суточное дежурство, значит, вечером, уже после обхода, забегу за тобой и покажу тебе больных. Людей, которым мы спасаем жизнь, которым даем шанс и продлеваем их пребывание на нашей прекрасной земле. Утоляем боль и дарим счастье. Даже если недуг не отступает, мы стараемся его ослабить. То, что тебе приходится зубрить, кажется совершенно ненужным и придуманным садистами, чтобы нас, студентов, запугать и отбить у нас охоту учиться. Конечно, не все предметы необходимы, но никогда не знаешь, когда и что тебе пригодится. Это как с покупкой сумки или обуви. Берешь не того цвета, который нужен, потому что тебе просто захотелось, или потому что распродажа, а позже может оказаться, что именно они и станут любимыми. – Афра старается все объяснить Марысе типично женским способом.

– А ты умеешь уболтать, – девушка удивляется сообразительности саудовки.

– Хорошо, что я знаю, о чем вы говорите, – подключается вдруг к разговору Крыся. – Вы незаметно перешли на арабский, мои дорогие.

Крыся смеется, а они удивляются, что не заметили этого.

– Я посмотрю за Надей, а ты, Марыся, спокойно, без спешки постарайся разобраться, в чем состоит работа врача.

В семь вечера, когда на страну опустилась тьма, две арабские женщины-врача в зеленой форме, с покрытыми головами и лицами, скрытыми масками, входят через боковой служебный вход на территорию больницы медико-санитарной службы Национальной гвардии. Они сразу идут в женские и детские отделения, потому что не имеют права находиться в мужской части.

– У нас есть особенно интересный случай.

Афра берет Марысю за руку и ведет за собой.

– Женщина какое-то время назад была облита соляной кислотой…

– Но это же подлость! – возмущается Марыся, а когда через стекло видит под тонким пледом худое тело больной, кровь в ней кипит.

– С обычаями бороться мы не можем, но с их страшными последствиями – всегда пожалуйста. Мы не знаем, как зовут больную, не знаем ее фамилии, из какой она семьи, саудовка она или из другой страны арабка… Ничего. Мы только хотим облегчить ей жизнь, которая без нашей квалифицированной помощи долго не продлилась бы. Этим случаем занимаются ординатор этого отделения и директор больницы доктор Мустафа, преданный своей работе медик, и доктор Карим, феноменальный трансплантолог и исключительный человек, чудесный и доброжелательный коллега… наверное, твой муж… – понижает голос Афра: чувствует, что переборщила с похвалами.

Марыся видит на ее лице алый румянец от смущения. «Карим все же мог бы еще устроить свою жизнь. Оставаясь с ним, я ему только мешаю, – думает она. – Это идеальная партнерша для него! Поедут вместе в Польшу: она на учебу, он – на повышение квалификации…» – планирует она их судьбы.

– Ты меня слушаешь? – От размышлений ее отрывает взволнованный голос новой знакомой.

– Да, конечно, – возвращается Марыся к действительности.

– Что заставляет задуматься – это то, что бедной женщине, помещенной в государственную больницу на Бате как нищенка, была когда-то произведена трансплантация стопы.

– Что?! – не совладав с собой, вскрикивает Марыся.

– Да, и это наверняка было сделано в очень хорошей клинике и самыми лучшими специалистами. По этому можно бы ее идентифицировать.

– Могу я к ней войти?

Марыся вся трясется, боясь, что ее предположение может оказаться верным.

– Конечно, хотя не знаю зачем…

– Я знала когда-то женщину, которая потеряла стопу в автомобильной катастрофе, и ей пришили ее.

Афра держится позади, а Марыся сразу подходит к изголовью больничной кровати и пристально смотрит в изувеченное лицо пациентки. Ничего в ней не напоминает ту, о ком она думает.

– Ламия? – шепча ее имя, она склоняется над подушкой.

При этом слове пострадавшая поднимает тонкое как бумага обожженное веко единственного глаза и смотрит на давнюю соперницу. Теперь Марыся уже убеждена, что нашла ту, которую столько раз хотела убить.

– Ламия… Ты подлая женщина! Жизнь все же воздает по заслугам… Шаа Аллах, – говорит она, глядя на нее уже без жалости, с ненавистью, которую никогда не изгоняла и не изгонит из своего памятливого арабского сердца.

– Это она? – спокойно спрашивает Афра, которая, стоя поодаль, не слышала слов подруги.

– Нет, не думаю, – без стеснения врет Марыся.

– Что ж, может, когда она почувствует себя лучше, то расскажет нам, кто она.

– Жертва никогда не назовет имени палача. И лучше пусть все так и остается.

Всю вторую половину дня Марыся увлеченно играла с детьми, Адилем и Надей, в «Марина молл».[432] На третьем этаже этого торгового центра находится оборудованный городок для малышей. Как для Эр-Рияда, гениальный выход из положения: в холле есть кондиционер, потому убийственной наружной температуры в сорок пять градусов совсем не чувствуется. Все утопает в зелени: здесь поставлены большие пальмы, бугенвиллеи и цитрусовые деревья. Вокруг слышен шум воды в небольших прудах и фонтанах, а по большому озеру можно плавать на лодке. Адиль и Надя с ума сходят от радости, но, несмотря на веселье, не доставляют маме хлопот. Когда они уже накатались на лошадках, покружились на каруселях, натряслись на мельничных колесах и в кружащихся чашках, то решили, что пора и перекусить.

– Что съедим на этот раз? – спрашивает Марыся у малышей.

– Я голодная! Мне хочется шаурмы! – кричит Надя.

– Мням! – вторит ей по-своему Адиль.

– Супер, – смеется их мама. – Я тоже.

Она разговаривает со своими арабскими детьми по– польски, так как приходит к выводу, что лучше не смешивать все в голове у Нади. С Каримом, которого та считает отцом, с тетей Дарьей и любимой бабушкой Крысей девочка говорит на этом языке. Адилю же знакомство с еще одним языком тоже наверняка не повредит. Троица минует всевозможные фастфуды, в которых лакомятся толстые богачи Саудовской Аравии, и идет к менее осаждаемой части с арабскими блюдами быстрого приготовления, которые для них намного более полезны и вкусны. В Азии Марыся тосковала по этим блюдам. Ей надоел белый рис на пару, рыбный соус и пальмовое масло, которым сдабривали каждое блюдо и которое склеивало рот, забивало сосуды. Вкус шаурмы, особенно саудовской, с пикулями, майонезом, кетчупом и мясом, приправленным корицей, неповторим, его любит и она, и ее дочь. Даже маленький Адиль присоединяется к числу любителей этой еды и уплетает ее со смехом.

– Время собираться, – вздыхает Марыся, видя сонные глаза сыночка.

Как бы ей хотелось сейчас сесть в машину и забрать детей домой, но, к сожалению, одного из них она должна отвезти к отцу. Такое решение она приняла сразу же после рождения сына, и теперь ничего уже не изменить. Но сердце матери при каждом расставании будет кровоточить и рваться на части.

Приехав в район, где находится резиденция Хамида, Марыся на пороге передает няне спящего уже малыша и решает как-то поднять себе настроение.

– Заскочим на минутку в галерею? – спрашивает она у Нади, которая тоже уже немного устала.

– А зачем? – кривится девочка. – Ведь ты никогда не любила ходить по магазинам без цели.

– Может, что-нибудь себе купим? – искушает мама.

– Что? Мамуль! Это бессмысленно!

– Так что, снова весь вечер будем сидеть в четырех стенах? – Женщину все больше раздражает эта ситуация.

– Может, папочка приедет? – надеется Надя.

– Скорее всего, нет.

– Почему он все время сидит в клинике, а дома только тогда, когда ты на занятиях, а я в школе? – Сообразительная девочка прекрасно все замечает и понимает: некоторые вещи сразу бросаются ей в глаза. – Он что, нас уже не любит?

Марыся решает не настраивать дочку против человека, которого та любит и считает своим отцом:

– Любит, но у него много работы.

– Глупости, мама!

Надя опускает глаза и строит обиженную мину, как если бы знала, что это мама виновата в сложившейся ситуации:

– Ты делай что хочешь. Я, во всяком случае, иду домой, потому что через полчаса мой сериал на «Дисней плэнэт». Извини!

– В таком случае водитель завезет тебя и тут же сможет вернуться за мной, когда я сделаю покупки, – решает, разозлившись, Марыся, потому что не хочет очередной вечер проводить дома. Как, впрочем, не хочет идти и в торговый центр: прогулки женщины без сопровождения вечерней порой в Саудовской Аравии не приняты и могут плачевно закончиться. «Черт возьми! – бесится она. – Недостаточно того, что я замужем, но практически без мужа, так еще и эта маленькая засранка капризничает! Что за жизнь!»

Она выскакивает из автомобиля у входа в центр, так что у испуганного водителя нет возможности возразить. Он чувствует себя ответственным за жизнь пассажиров, а подобный сумасшедший поступок женщины слишком опасен. Водитель успевает только открыть рот, но не с кем уже говорить: женщина исчезает в толпе традиционно одетых саудовцев.

«Что за черно-белое домино!» – иронично улыбается Марыся себе под нос, видя женщин в черном, в большинстве своем с закрытыми лицами, и мужчин в белых длинных, до пола, рубашках. Днем с огнем тут можно искать кого-то в европейской одежде. Сама она всегда ходила в Саудовской Аравии с открытым лицом, но всегда была в чьем-то обществе, поэтому сейчас чувствует себя странно чужой, особенно под осуждающими, критическими взглядами арабских женщин. Она становится перед витриной большого магазина с фирменной обувью и сумочками и решает, что ей дальше делать. «Даже не могу переждать необходимые два часа в безопасном кафе или ресторане. Отделения для семей не предназначены для женщин, которые, по мнению общественности, ходят одни только с развратной целью – для того чтобы подцепить кого-нибудь». У Марыси шумит в голове, она не знает, куда идти. «Снова я приняла кретинское решение!» – проклинает она себя за безрассудность. Потом поворачивается и украдкой осматривает приятный уголок с французскими блинчиками, полный довольных людей. У столиков сидят или пары, или женщины с детьми, или большие семьи. Там нет для нее места. «А может, к кому-нибудь подсесть?» – проносится в ее голове шальная мысль.

– Что ты тут делаешь? Чего ищешь? – вдруг слышит она над ухом громкий резкий голос. Как из-под земли, вырастает перед ней мутавва в классической аскетической одежде, с головой, обвязанной платком и со всклокоченной длинной бородой. – Где твой махрам?! – орет мужчина, а проходящие мимо люди или смотрят в пол, делая вид, что ничего не видят, или обступают их широким полукругом. – Ходишь одна?! Где опекун?!

Сумасшедший мужчина одной рукой нервно дергает бороду, и розгой, которую держит в другой руке, бьет себя по щиколотке.

– Мой махрам в туалете, – врет не стесняясь Марыся. – Я уже иду к машине.

Она быстро поворачивается и хочет бежать к выходу, но фанатик хватает ее за плечо крепко, сдавливая до кости.

– В каком туалете? Что ты мне тут рассказываешь?

– Я что, должна была пойти с ним? В мужской сральник? – Марыся не выдерживает глупости и агрессии мужчины, в ней закипает бешенство.

– Полиция! Полиция! – орет во все горло мутавва. – Преступление!

Марыся чувствует, что, кроме тех проходящих мимо людей, кто опустил глаза, все ее рассматривают. Больше всего ей страшно, что никто не остановится и не поможет ей в абсурдной ситуации.

– Я уже здесь, халати,[433] – вдруг слышит она за спиной молодой мужской голос.

– Сколько можно! – ругает Марыся парня, единственного из толпы, кто хочет помочь ей вырваться из лап религиозного болвана. – Видишь, на что ты меня обрек!

– Кто ты? Что ты тут делаешь? – Мутавва сбит с толку и переступает с ноги на ногу, но когда видит направляющегося в их сторону служащего полиции, к нему возвращается решимость. – Предъяви документы! Сейчас же! – снова раскрывает он пасть, как будто они стоят на противоположной стороне улицы, а не нос к носу.

– Прошу. Омар бен Ладен. – Юноша с гордостью достает игаму, так как отдает себе отчет, что его семью никто не потревожит.

– Спасибо, Омар, – шепчет ему Марыся по-английски, потому что знает: служащие нравственно-религиозной полиции – это преимущественно необразованные олухи, ни один из них не понимает иностранного языка. – Ты тот самый двоюродный брат Хамида из Джидды?

– Ты так рьяно с ним пререкалась, что не заметила, как я подошел, – улыбается юноша, не обращая внимания на служаку, который таращится в его небольшой ID как баран на новые ворота.

– Ее документы, – неутомимый формалист обращается к мужчине, который хочет увидеть документы женщины: для него она не существует, и даже взгляд на такую, по его мнению, уже грех.

– Прошу.

Марыся благодарит Бога (и в то же время Хамида), что получила свои старые документы, в которых она числится женой бен Ладена.

– Напомни тетке, чтобы в будущем она не таскалась одна в общественных местах, а то будет наказана.

Последнее слово должно быть, конечно, за ортодоксом, хотя уходит он не солоно хлебавши, оставив свою жертву в покое.

– Что это тебе пришло в голову, тетя, одной прогуливаться по магазину, и к тому же с открытым лицом? – весело спрашивает Омар, ведя Марысю к столику, который он занимает со своими приятелями.

Женщина оглядывает всех и замечает, что молодой мужчина и одна из девушек взирают на все со скукой, несмотря на то что стали свидетелями такой сцены. Однако молоденькая девушка с черными пронзительными глазами живо этим заинтересована и взволнована.

– А ты что? С семьей тут сидишь? Не припомню таких среди бен Ладенов, – шутливо ворчит Марыся и тут же хохочет, прикрывая рот ладонью.

– Это Аида, ее брат Абдул и их двоюродная сестра Абля, – представляет Омар компанию. – Мы пьем кофе и ждем блинчики.

– Неплохо! Вы отважные!

Марыся удивляется молодому арабскому поколению, которое может свободно куда-то ходить в этой стране.

– Что же в этом плохого, что мы хотим вместе проводить время? – спрашивает Аида. – Это геройство – выпить кофе?

В ее голосе слышны возмущение и волнение.

– Это абсурд, знаю, но вы сами за минуту до этого видели, как тут соблюдаются закон и справедливость.

Омар выражает надежду:

– Может, нам удастся иногда встречаться. Аида попробует достать документ на кого-либо из членов семьи.

Абля смотрит на него, как на сумасшедшего, а Абдул в раздумье потирает модно подстриженную бородку.

– Не делайте этого! – предостерегает брат девушки. – Ты не можешь ходить с ID нашего отца! Во-первых, он старше тебя по меньшей мере на двадцать пять лет, кроме того, тяжелее на пятьдесят килограммов.

Он тихонько смеется, так как знает, что на его родине выказывание радости также запрещено.

– У вас ведь есть еще один брат, который, скорее всего, не вернется, потому что что-то серьезное натворил, – говорит Омар, а Абдул смотрит на сестру с упреком и злостью.

– У нас уже нет брата. Понимаешь? – почти кричит он. – Даже не упоминайте о нем.

Никто не понимает, что вывело мужчину из равновесия. Абдул же до конца жизни не забудет, как люди из разведки Саудовской Аравии вместе с ЦРУ, а потом и журналистами из СNN пришли к ним домой и показали фильм, в котором джихадист на территории исламского халифата в Сирии с лицом, закрытым балаклавой, рубит мачете голову какому-то несчастному. Мама сразу по глазам узнала сына, а когда заметила небольшую родинку на веке, уже была уверена. С этого времени все дрожат, боятся, что сумасшедший убийца захочет их навестить или станет принуждать к своей деятельности. Они цепенеют при мысли об общей ответственности и о том, что могут быть посажены за сочувствие движению, которое осуждают всем сердцем.

Абдул старается говорить спокойно, хотя по-прежнему у него все дрожит внутри.

– Лучше пусть твой дядя бен Ладен оформит какой-нибудь документ. Ведь у вас есть в этой системе свои люди, – улыбается он язвительно.

– Он и так оказал мне любезность тем, что я у него живу, поэтому просить его о большем я не буду.

Омар – гордый парень и понимает, что в принципе чужой мужчина без какой-либо выгоды помог ему и Сальме:

– В общем, можем встречаться иногда так, как сегодня, да?

– Как вы сами видели, это небезопасно, – такое положение не нравится Абдулу. – Не хочу подвергать сестру подобным неприятностям или, не дай бог, еще худшему.

Аида решает прекратить разговор:

– Ты меня ничему не подвергаешь! Успокойся!

Она не хочет, чтобы напряжение, которое висит в воздухе, помешало ее планам.

– Видите, как архаичные традиции могут затруднить жизнь человеку? – спрашивает она, и Марыся соглашается, кивнув головой, так как поддерживает молодуюбунтарку всем сердцем.

– Если вам когда-нибудь понадобится моя помощь, буду рада ее оказать, – предлагает она.

Женщина благодарно смотрит в честные глаза Омара:

– Я твоя должница.

– Не преувеличивай! Каждый мужчина должен встать на защиту женщины, – говорит юноша, довольный удивлением и восхищением, которые видит во взгляде Аиды.

Хамид, стоящий невдалеке в тени столба, смотрит на группу и думает о том, что его желторотый двоюродный брат делает в обществе этой подозрительной семьи, за которой спецслужбы – с ним самим во главе – следят уже долгое время. И что делает с ними его Мириам?! Он не знает, поэтому решает не терять след и лично заняться этим делом.

На следующий день, с самого утра, Омар звонит своей девушке, просто лучась от счастья:

– Вчера все было прекрасно, правда?

– Да, но… – слышит в трубке ее грустный голос.

– Будешь в скайпе? Сможешь? – беспокоится парень, потому что предпочитает смотреть Аиде прямо в глаза, слыша плохие новости.

– Да, наверное.

Девушка отложила мобильный и мгновенно подключается к интернету.

– Что случилось, йа хабибти?![434] – спрашивает он в испуге, видя грустное выражение лица собеседницы, а она при таком обращении краснеет по самые края платка, плотно закрывающего волосы. – Я сделал что-то не так?

– Нет, это не твоя вина, но мой брат вчера очень нервничал.

– Из-за чего, черт возьми?

– Из-за всей этой ситуации. Он с самого начала был против того, чтобы к нам присоединиться, но я его упросила. Но когда дошло до стычки твоей родственницы с мутаввой, он очень испугался. Понял, что то же самое могло случиться с нами, а он, как мой и Абли опекун, не хочет допускать такой ситуации.

– Я не удивлен. Но что же делать в таком случае? Мы молоды, нуждаемся друг в друге и не хотим смириться с кретинской системой! – возмущается Омар; он думал, что Абдул более отважный, бойкий и современный парень.

– Знаешь, он боится прежде всего за нашу двоюродную сестру Аблю, в которую влюблен по уши. Они еще не помолвлены, но наверняка это вскоре случится. Думаю, что вчерашний вечер это ускорит.

– Мои поздравления…

– Нечему радоваться, потому что, когда они поженятся, наверняка будут жить отдельно. У них будет своя жизнь, а я потеряю молодого доброго махрама. У меня останется тогда только отец, а это не очень хорошо, ведь он постоянно занят, даже во второй половине дня у него пары. Кроме того, он ненавидит выходить из дому, когда уже туда возвращается.

– Как это? Это же тюрьма! – удивляется юноша, так как сам бывал в такой ситуации.

– Он так тоже считает. Наша богатая Саудовская Аравия – это золотая клетка как для женщин, так и для мужчин. Он все же говорит, что пару месяцев или даже полгода можно выдержать, а потом нужно ехать проветриться за границу. Ты не представляешь, как он радуется даже вылазкам в соседний Бахрейн.

– Представляю, дорогая. Я сам постоянно мечтаю о путешествиях.

– Но он буквально живет от одного путешествия до другого. Он любит ходить в нормальной одежде. А нас на чужбине никогда не принуждает носить абаю или закрывать лицо. Мы ходим в рестораны, родители шутят и громко смеются, а мама даже курит. Не знаю, почему мы туда не уедем совсем? – спрашивает Аида плачущим голосом. – Тут ведь невозможно жить!

– Теперь нужно будет что-то придумать, чтобы как-то продержаться. Потом, может, поедешь со мной учиться за границу? – Юноша впервые открывает девушке, что у него с ней все серьезно и что он планирует с ней будущее.

– Да? Ой… Не знаю… – У растроганной Аиды спирает дыхание. – Мне еще два года до получения аттестата.

– Я подожду. Начну учиться здесь, как положено. Но мне не хочется эти два долгих года видеть тебя только на экране компьютера или слышать только по телефону.

– Иногда мама все же вытягивает куда-нибудь отца, – сообщает юная конспираторша. – Мы могли бы тогда посидеть напротив и поговорить по телефону на более близком расстоянии.

– Вот видишь! Не все так плохо! – утешает ее влюбленный парень.

– Любишь ходить в «Икею»? В покупке нового письменного стола или стула мне не могут отказать, значит, есть шанс встретиться. В конце концов, мама, как и каждая женщина, любит такие места и всегда найдет что-нибудь интересное и нужное в хозяйстве.

Аида озорно смеется и уже не помнит о грусти, всю долгую ночь наполнявшей ее сердце и не дававшей заснуть.

– «Икея» во второй половине дня открыта исключительно для семей и, пожалуй, никогда для одиноких парней, – озвучивает Омар то, о чем они оба и так прекрасно знают. – Я слышал, что в магазине крутилось много таких ловкачей, как мы, и теперь там свирепствует полиция нравов.

– Валлахи! Что же делать?! – заламывает руки Аида. – Нужно прекратить свидания. Не знаю, зачем Бог нам дал встретиться, зачем мы узнали друг друга, если теперь не можем видеться?

Девушка вот-вот расплачется. Но у Омара уже готов план.

– Уж я-то что-нибудь придумаю, не бойся. Когда бы ты хотела со мной условиться, моя красавица? – спрашивает он игриво.

– В ближайшие выходные? – предлагает Аида тихо, так как не имеет понятия, что в этой ситуации можно сделать.

– Хорошо, мы еще не раз будем говорить до этого и уточним время, но будем считать, что предварительно договорились о свидании.

Омару сразу пришла в голову мысль о первой жене двоюродного брата Хамида – Марысе. Он никогда бы не подумал о возможной благодарности за свой галантный поступок – он считает свое поведение естественным, – но ситуация вынуждает его просить о помощи. Юноша почувствовал в женщине родственную бунтовскую душу и не боится к ней обратиться: знает, что встретит понимание. Но как с ней связаться? Где ее найти? Он часами выжидает, когда женщина приедет за ребенком, но как-то не везет ему с ней встретиться. Потом он проводит следствие, расспрашивая няньку Адиля, но, не желая возбудить нездоровые подозрения, должен от этого отказаться.

«Лучше всего стучаться с главного входа», – решает наконец он и планирует встретиться с Хамидом. Но это тоже не так просто. Похоже, мужчина в собственном доме редкий гость.

Проходит два дня. Посреди ночи Омар слышит тихие шаги по коридору и сразу выбегает из спальни.

– Привет, дядя, – ввиду большой разницы в возрасте и чтобы выказать почтение, так он обращается к двоюродному брату.

– Ох, Омар!

Хамид подскакивает от удивления: он не надеялся кого-нибудь встретить в эту пору.

– Ты почему еще не спишь?

– А ты, дядя? – спрашивает молодой человек игриво, так как подозревает, что у родственника роман на стороне, интрижка. Ему никогда бы не пришло в голову, что этот вежливый спокойный человек ведет двойную жизнь, но это связано с его профессией.

– В чем дело? – Тот не обращает внимания на укол. – Ты что-то хотел?

– Можешь мне дать номер телефона саиды Мириам? – спрашивает парень наивно.

– Что? Почему? Зачем? Откуда ты ее знаешь?

– Я видел ее когда-то у нас в доме, а потом мы случайно встретились в торговом центре, – говорит он чистую правду, и это видно по его большим темно-карим глазам.

– И что с того? – спрашивает упорный Хамид, стараясь добраться до существа дела.

– Моя школьная подруга жалуется, что тут нельзя найти хороших женских романов на английском, поэтому я думал, что, может, у саиды Мириам есть кое-какая частная библиотека или доступ к хорошей библиотеке в городке, где она живет.

Омар лжет и не краснеет, но начало было похоже на правду, поэтому Хамид не думает, что это жульничество.

– Что ж… – задумывается он. – А в школе у вас нет библиотеки?

– Там ведь тоже обязательная цензура. Только в сокращении можно достать драмы Шекспира, «Джейн Эйр». Еще «Унесенные ветром», – добавляет он с усмешкой.

– Ну хорошо, но не морочь ей голову. – Не глядя в базу контактов в телефоне, Хамид по памяти диктует юноше номер Марыси. – Будь вежлив и воспитан, а если будет отказываться, не настаивай.

– Конечно, дядя.

Омар должен владеть собой, чтобы не выказать бешеной радости. Теперь он уверен, что его план сработает.

Марыся реагирует так, как Омар и надеялся.

– Ну, ясно! Хорошо. Девушка эта симпатичная, хотя я, кроме глаз, ничего не видела. Но говорят же, что глаза – зеркало души. Это в Саудовской Аравии единственный способ узнать бедных женщин в чадре.

– Это гребаная страна! – взрывается Омар, который все больше ненавидит свою родину.

– Посмотри на это с другой стороны. – В голосе собеседницы слышно веселье. – Сколько же человек должен потрудиться, чтобы хотя бы приблизиться к запретному плоду, – поэтому он потом так будет лакомиться! Тут самые обычные вещи становятся особенными, ведь даже самое ничтожное запрещено. В большинстве стран мира договариваешься о свидании без проблем, и часто оно заканчивается сексом, после которого чувствуешь отвращение. Тут же можно благодарить Бога за осторожное касание, а разговор обещает почти сексуальное наслаждение, потому что запрещен. И притом все происходит тайно.

– Ой, тетя, как ты романтична! – смеется Омар. – Наверное, поэтому ты понимаешь наши с Аидой проблемы. Я не должен тебе врать и очень рад этому.

– Я тоже. Перестань ко мне обращаться «госпожа» или «тетя»! Я немного старше тебя, поэтому не состаривай меня, пожалуйста, – шутит Марыся. – Значит, договариваемся на субботу. Я заеду за тобой с шофером сразу же после двенадцати, потому что не слишком доверяю молодым саудовским водителям. Может, при случае куплю себе что-нибудь в дом? – радуется она, так как Карим ей уже сообщил, что он в эти выходные дежурит целые сутки.

Омар входит в большой комплекс «Икеа» с дрожью в сердце не из-за того, что боится, что его схватит мутавва, а потому, что он встретится с умной и красивой девушкой, в которую влюбился с первого взгляда. Марыся на этот раз все предусмотрела. Она взяла с собой все документы, из которых следует, что она жена бен Ладена, и соответственно оделась. В черном никабе ее не узнать, она сливается с толпой таких же, как она, тщательно закрытых с ног до головы несчастных женщин. Ей тяжело дышать, она ежеминутно впадает в панику, что задохнется, обливается холодным потом, но старается с этим справиться. Она довольна, что пришлось прибегнуть к конспирации и протянуть руку помощи влюбленным детям, потому что наконец хоть что-то происходит в ее жизни. Ежедневная рутина убивает ее, ей кажется, что дольше она не выдержит. Просьба Омара обрадовала ее и заняла мысли, вытеснив размышления о своей несчастливой судьбе и жалость к себе.

– Я на втором этаже, – взволнованно сообщает ей парень. – Отдел мебели.

Почти бегом он мчится к эскалатору, к Марысе и Наде, маша им рукой. Надя не может не удивляться тому, что ее мама с собой сделала, потому что в такой одежде она видит ее впервые. Но, оглянувшись, девочка успокаивается: ее окружают такие же призрачные фигуры, значит, в этом нет ничего особенного или странного.

– Ахлян ва сахлян, – говорит парень по телефону, стоя так близко возле знакомой девушки, что чувствует запах ее тела, смешанный с ароматом чудесных, одурманивающих цветочных духов.

Девушка шепчет в трубку и опасливо оглядывается.

– Привет. Ну и ловкач, – смеется она. – Скажи своей тете, что она прекрасно выглядит. Теперь она стопроцентная арабка.

Она прикрывает смеющийся рот рукой.

Марыся приближается к девушке и протягивает руку для приветствия:

– Аллах, йа Аида.[435] Как дела? Как здоровье? Как здоровье родителей? – задает она обычные вопросы из вежливости.

– Спасибо, саида устаза,[436] – поддерживает девушка игру, хотя и не знает, к чему это приведет.

Марыся в эту минуту решает стать учительницей:

– Как там домашнее задание? Вижу, что уже сделала, если проводишь время в магазинах.

Не будут же они тащиться за этой семьей как тень, – легче всего просто к ним присоединиться.

Аида представляет женщину родителям:

– Мама, папа! Это мой новый школьный преподаватель английского.

Те кланяются, прикладывая ладони к груди, но не протягивают все же руки для приветствия. Они вежливы, хотя и держат дистанцию.

– Очень приятно. Мы делаем покупки, так как постоянно чего-то не хватает, – поясняет мать Аиды.

– Кроме того, тут приятно проводить время, даже просто гуляя, правда? – спрашивает Марыся, а они только кивают головами, хотя у мужчины при этом не особо счастливое лицо. Марыся решила разрядить атмосферу, видя, что эти люди – типичные саудовцы, недоверчивые в отношении чужих людей и замкнутые в своих небольших мирках.

– Я слышала от Аиды, что вы профессионально пели.

Вместо того чтобы порадоваться, женщина еще больше отстраняется, как если бы кто-то вспомнил, что она в молодости работала в публичном доме:

– Ах, это было так давно!

– Не будем мешать. Аида, выбирай письменный стол – и едем домой! – внешне современный отец оказывается вдруг необычно строгим. Все время с бешенством он смотрит также на Омара, который как дурак строит глазки его дочери.

– Салям, – резко обрывает он разговор, берет девушку под руку и тянет в другую сторону.

– Салям, – отвечают в шоке Марыся и Омар.

– Почему этот господин так разволновался? – спрашивает наблюдательная Надя, а ее мама, смирившись, только машет рукой.

– Все профукали, – констатирует Марыся.

Когда она смотрит на грустное лицо Омара, ей становится страшно его жаль.

– Придумаем что-нибудь другое, – утешает она.

– Зачем ты их расспрашивала? – злится юноша. – Ты что, не знаешь, что в нашей стране это недопустимо? Нельзя кого-то встретить в магазине и сразу пойти с ним на кофе.

– Извини, забыла, где я. После стольких лет, проведенных в нормальной и открытой Азии, у меня все перемешалось в голове. Думала, что такое поведение естественно, мы ведь не совсем незнакомые люди. Они все же не сбежали бы от учительницы дочери. Все из-за тебя, осел! – У Марыси тоже сдают нервы.

– Почему из-за меня? – удивляется ни о чем не догадывающийся саудовец.

– Ты себя не видел, влюбленный! Смотрел на Аиду, может, не провоцирующе, но наверняка очень нежно. Любовь к ней написана у тебя на лице, дорогой!

– Боже мой! Это возможно, – кается Омар. – Какой же я глупец!

– Ничего, пойдем отсюда, а то сейчас изжарюсь в этих шмотках. Приглашаю тебя в наш городок на кофе и пирожные. Ведь здесь уже нечего делать. Продумаем новый план действий.

Звонят с незнакомого номера, Омар берет трубку:

– Да, слушаю!

– Это я, – слышит он шепот любимой, которая неделю не подавала признаков жизни. Он также не мог общаться с ней по скайпу или каким-либо другим способом.

– Отец забрал у меня мобильный и компьютер, – поясняет Аида. – К сожалению, не смогла удалить тебя из контактов, поэтому он знает о наших разговорах. Я под полным домашним арестом.

– Тебя не пускают даже в школу?!

– Нет, не так все плохо, но меня туда привозят и забирают или мама, или отец. Никуда не могу пойти.

– Извини. Мне жаль…

У парня разрывается сердце: он понимает, что это конец короткого, но такого многообещающего знакомства.

– Я не ожидала этого от папы, – грустно говорит Аида. – Никогда! Словно это не мой отец. Устроил какой-то строгий контроль во имя сохранения моей девственности и предотвращения поругания чести. Что он думает?! Уже даже и по телефону нельзя поговорить!

– А этот телефон у тебя откуда?

– Одолжила у подруги. У меня в школе есть одна красивая ливанка, обычная девушка из нормальной арабской страны. Ходит в класс с углубленным изучением французского: у нее дома все говорят только на этом языке, – объясняет девушка, после чего ни с того ни с сего спрашивает: – Где живет твоя тетка, Омар?

– В поселке «Техас».

– Не было бы счастья, так несчастье помогло, – тихонько смеется Аида. – Джоанна тоже снимает там дом. Ее мать – француженка – боится жить в городе.

– Ты можешь ее навестить?! – от радости Омар просто кричит.

– В ближайшую субботу ее родители устраивают вечеринку и приглашают полшколы, поэтому мои старики не смогут мне отказать. У тебя будет время?

– Что за вопрос! Для тебя – всегда. Без тебя время словно остановилось, – радуется парень, хотя и осознает, что это, может быть, их последнее свидание.

Омар, готовясь к свиданию, нервничает, как девушка перед первым рандеву. Он решает под тобу надеть нормальную европейскую одежду: в охраняемых поселках для иностранцев именно так заведено. Расхаживать в традиционной саудовской одежде там нежелательно: в такой одежде могут не впустить на территорию объекта. Иностранные граждане хотят чувствовать себя в своем гетто свободно. По крайней мере, тут за ними не должны следить коренные жители Саудовской Аравии. Парень покупает для Аиды мобильный телефон, пополняет его, чтобы та могла звонить ему без каких-либо ограничений, а когда у нее будет такая возможность, также поболтать по скайпу. Он чувствует, что им все же удастся выбраться из тупика, ведь, в конце концов, не может же отец девушки бесконечно держать ее под арестом. Им нужно только подождать. Омар устраивает себе также приглашение от Марыси, которое необходимо, чтобы он мог войти на территорию охраняемого поселка и получить пропуск как посетитель.

Прибыв на место, он мчится сломя голову, желая как можно скорее увидеть любимую.

– Ах, это та милая женщина, я ее знаю! – вспоминает Марыся всегда улыбающуюся соседку. – Я, пожалуй, даже получу приглашение на эту вечеринку, но предупреждаю: я слишком старая, чтобы скакать, как восемнадцатилетняя.

Парень использует очередной случай, чтобы быть еще ближе к Аиде.

– Пойдем со мной! Умоляю! Приведешь меня туда, и сама наверняка не будешь скучать. Может, они сделают две равноценные вечеринки: одну для детей, а другую – для взрослых?

Марыся не хочет в очередной раз попадать в неприятную ситуацию.

– Ну да! А если с Аидой придет ее папочка, то тут же при виде нас взбесится.

Юноша приходит в отчаяние:

– Я не подумал об этом… Все это ни к чему.

– Хорошо, – вздыхает Марыся, – я пойду первой и разведаю все. Больше не дам себя ни во что впутать, запомни! Моя соседка на самом деле не выносит саудовцев, но если она приглашает учениц, возможно, пригласит и их семьи. Никогда ничего не знаешь заранее. В конце концов, этот криптотрадиционалист – профессор университета и на людях может совершенно иначе себя вести. Такие двуличные типы надевают маску толерантного, современного и умеющего вести себя в обществе человека, а в своей собственной семье становятся настоящими ортодоксами. Черт побери это место и его жителей! – вырывается у нее, но через минуту она сокрушенно смотрит на Омара, не зная, что сказать. – Я не имела в виду тебя. Ты в порядке. Как и еще пару человек отсюда, немного.

Она невинно улыбается.

– Я того же мнения, не переживай. А сейчас скажи, как я выгляжу?

Омар разводит руками. Вид у него неуверенный, потому что в Саудовской Аравии в европейской одежде чувствует себя раздетым.

– Очень хорошо, дядя. – Сидящая над раскрасками Надя поднимает взгляд и улыбается. – Маме тоже намного лучше без этих черных тряпок. Я не знаю, почему люди тут такие странные? – говорит она, как старушка. – Если бы мне приказали надеть абаю, я бы наверняка не согласилась. Только через мой труп!

– Что же делать, любимая, – целует Марыся бойкую дочурку в макушку и смотрит на нее с гордостью. – С волками жить – по-волчьи выть.

– Я выть не буду! Пусть саудовцы воют, – смеется девочка, лучась необычной арабско-европейской красотой.

– Ты страшно худой, парень, – изучает Марыся субтильного юношу. – Типичный потомок бедуинов, невысокий и костлявый, высушенный пустынным ветром. У тебя никогда не будет хлопот с лишним весом, с этой точки зрения у тебя преимущество. Ты вообще что-нибудь ешь? Может, налить тебе супа?

Она спрашивает его как мать, хотя старше его всего на пару лет. Однако у нее побольше жизненного опыта, отчего она и чувствует себя шестидесятилетней.

– Сегодня у меня действительно крошки во рту не было, – признается парень, и при мысли о вкусной еде у него сосет под ложечкой.

– А вчера?

Омар делает невинное лицо.

– Съел шаурму…

– Не шути! – возмущается Марыся. – У Хамида разве нет кухарки? Никто в его доме не готовит обед? Эта толстая Сальма могла бы поднять задницу и взяться за работу!

Она тянет парня на кухню, усаживает за стол и подает большую миску супа.

– Еще горячий. Ешь давай!

В этот момент в дом входит Карим.

– Папочка! – Надя сразу взбирается мужчине на руки. – Наконец-то! У тебя выходные свободны? Пойдешь с нами на вечеринку?

– На какую вечеринку?

Карим не посвящен в планы Марыси и дочки, потому что не участвует в их жизни.

Мужчина выглядит очень плохо: бледный, с темными кругами под глазами и нездоровым цветом лица. Со времени приезда в Саудовскую Аравию он постарел и потерял интерес к жизни. Ситуация в семье полностью вышла из-под его контроля. Он, вместо того чтобы спасать свой брак с Марысей, отстранился от жены. Погружается в работу до такой степени, словно хочет уработаться насмерть. Но это ему не помогает: постоянно, без передышки, днем и ночью, наяву или во сне он представляет себе сценарии, в которых Марыся ему изменяет с Хамидом или с кем-то другим. Прошлое оставило на нем глубокий отпечаток, и он не может простить жене, что та когда-то любила Хамида. Кроме того, в порыве искренности женщина призналась ему во всем и сообщила тот постыдный факт, что Надя – плод греха и измены. Карим теряет доверие к жене и видит в ее глазах глубокую любовь к первому мужу. Никогда он уже не поверит ей и всегда будет винить за грехи, совершенные и несовершенные. Он предложил ей вернуться в Саудовскую Аравию, но это был необдуманный шаг, самая глупая идея, которая могла прийти ему в голову. Теперь же он не знает, как выбраться из этого тупика. Он рассчитывает на то, что его жена долго не выдержит и сама от него уйдет.

– А кто это? У нас к обеду гость? – с иронией и гневом в глазах смотрит он на Омара.

– Я двоюродный брат Хамида бен Ладена. Познакомился с вашей женой, когда она отвозила Адиля домой, – протягивает руку юноша. – Очень приятно.

– И по этому поводу ты у нас обедаешь? – насмешливо спрашивает Карим.

– Извините… – вдруг отодвигается от стола парень.

– Какая муха тебя укусила? – смотрит на мужа исподлобья Марыся. – У тебя все в больной башке перемешалось! Подросток не может у меня поесть супа?! Ты не имеешь понятия о том, что я делаю, потому что тебя постоянно нет, ты не знаешь моих знакомых, потому что не хочешь их знать. Поэтому не цепляйся теперь беспричинно к ни в чем не повинному человеку!

Она восклицает это на одном дыхании, но по-польски, чтобы не ставить Омара в глупое положение.

– Папочка, пойдешь с нами на вечеринку? – глаза у Нади полны слез, лицо ее грустно кривится.

– Нет, любимая. Мамочке есть с кем пойти, не буду ей мешать, – говорит Карим, после чего быстро поворачивается и уходит из дому, хлопнув дверью.

– Мириам, извини, пожалуйста… Я не думал, что у тебя из-за меня будут неприятности. Ведь я всего лишь безобидный лицеист, – поясняет Омар со смирением, потому что догадался, в чем дело. – Может, попробуешь это еще раз объяснить мужу?

– Не стоит. Успокойся. Он просто с ума сошел, вот что.

– Может, он не хочет, чтобы ты общалась с бывшим мужем? Но ведь ты вообще не видишь его, правда?

– Он даже об этом не спросил, его это не интересует. Не заморачивай себе этим голову, думай о чем-то более приятном, например о своем свидании, – говорит Омару Марыся, после чего обращается к дочери: – Надя, готовься. Красиво оденься и идем на вечеринку.

Она смотрит на девчушку, и у нее сжимается сердце: Карим ранит не только ее, но и ее дочь, а ведь та любит его и считает отцом.

– Мамочка, я говорила тебе, что папочка нас не любит… Может, вернемся в Джакарту и все будет как раньше? – предлагает малышка.

– Любимая, нельзя повернуть время вспять. Нужно идти только вперед, и даже иногда не стоит оглядываться. Так лучше.

Мать разговаривает с дочерью как с равной, и, может быть, поэтому Надя кажется взрослой для своего возраста. Марыся рассчитывает, что когда-нибудь малышка станет ее лучшей подругой.

Улыбающаяся троица, несмотря на то что их сердца терзают различные душевные муки, идет на вечеринку с надеждой, что там им удастся немного развлечься и забыть о проблемах. Омар дрожит при мысли о свидании с любимой и боится, что встретит ее отца. Марыся не знает, что и думать о поведении Карима, которое день ото дня становится все более странным и наводит ее на мысль о разводе и отъезде в Польшу. Надя уже обо всем забыла и подскакивает, радуясь, что идет в гости.

Марыся стоит у двери красивого дома и улыбается обворожительной соседке:

– Привет, Джоанна! Спасибо за приглашение. Привела с собой двоюродного брата и мою доченьку. Это не будет проблемой?

– В принципе, это женская вечеринка, не знаю, как к присутствию мужчины отнесутся родители приглашенных моей дочерью подруг, – поясняет с улыбкой женщина. – Молодой человек может пойти в сад, там мой муж в обществе нескольких мужчин. Извините, но это такая страна, вы сами, пожалуй, лучше меня знаете, какие тут царят порядки.

– Конечно, нет проблем, – соглашается Марыся с хозяйкой.

У Омара горло сжимается при мысли о возможной встрече с отцом Аиды.

– Иди к мужчинам, юноша, а я все улажу, – шепчет парню Марыся и протягивает ему руку. – Давай телефон. По крайней мере, этот пункт плана удастся реализовать.

Как только Марыся с дочерью входят в гостиную, их оглушает арабская музыка, доносящаяся из колонок. Девушки, однако, говорят еще громче: их звонкие голоса и смех заглушают шум.

Женщина сразу узнает любимую Омара, хотя впервые видит ее лицо. Она признает, что это очень красивая саудовка со светлой кожей, огромными черными глазами и приятной улыбкой. Она ведет себя скромно, отличаясь этим от школьных подруг, которые сейчас сильно накрашены и оделись слишком откровенно. На Аиде джинсы, цветная туника с длинными рукавами и цветастый платок, закрывающий волосы. Уже этот факт убеждает Марысю в том, что девушка происходит из традиционного арабского дома. Сомнительно, что ее родители современные и прогрессивные люди.

– Привет, Аида, – подходит к ней Марыся и пожимает ее маленькую нежную руку. – Как дела?

Девушка нервничает:

– Омар здесь?! Мой папа в саду! Если он его увидит, я пропала!

Марыся поддается панике и поспешно оглядывается.

– Надеюсь, он будет настолько рассудителен, что вначале разведает обстановку. У меня для тебя есть телефон, который купил твой парень.

При этих словах Аида краснеет как рак, вздыхает и скромно опускает глаза.

– Спасибо. Это хотя бы что-то. Мы сможем по крайней мере на расстоянии друг с другом поговорить. Не знаю, что произошло с моим отцом! С ума сошел! Он никогда таким не был! – В ее красивых глазах сквозит отчаяние.

– До сих пор ты была ребенком. Наверное, у тебя не было любовных историй, вот у него и не было повода тебя контролировать, – подытоживает Марыся.

– Пойдите, пожалуйста, туда и помогите Омару, – умоляет девушка. – Скажите, что я позже ему позвоню, хорошо?

– Конечно. Отошлем его домой, а я еще вернусь, и мы поговорим.

Молодые не замечают, как летит время, ведь они живут полной жизнью с тех пор, как вырвались из неприветливого ваххабитского мира. Они счастливы. Теперь им достаточно того, что они могут часами друг с другом разговаривать, хотя Аида должна таиться от отца под одеялом, шепча по телефону. Но это не имеет значения – важнее то, что она отыскала родную, такую же, как она, одинокую душу, к тому же мужчину, с которым хотела бы прожить всю жизнь. Они строят долговременные планы на будущее и уже без стыда говорят о том, как они обручатся, где состоится их свадьба и где они будут потом жить. Они оба хотят уехать из Саудовской Аравии.

Однажды вечером Аида радостно сообщает Омару:

– Папа отдал мне телефон. Через два месяца. – Она состроила забавную мину и хохочет, показывая в камеру скайпа свою старую мобилку.

– Мои поздравления, – также посмеивается Омар, благодаря Бога за то, что ему в голову пришла гениальная мысль купить для девушки телефон.

– Однако он предостерег меня, что каждый день я буду показывать, с кем разговаривала и как долго. Он также хочет проверять мои биллинги – значит, по-прежнему будет жестко меня контролировать.

– Ну, он, пожалуй, немного не рассчитал. – Юноша уверен в себе и убежден, что уже выиграл баталию у старого зашоренного ортодокса.

– У меня также есть компьютер, и я уже не должна делать записи для школы вручную. Невероятно, правда, любимый? – Девушка снова озорно улыбается. – Сюда он, правда, снова сунул свои холодные ваххабитские лапы. Удалил скайп, не понимая, что его можно скачать в Сети. В своем дурацком профессорском закоснелом мозгу он убежден, что оградил меня от любых посягательств со стороны мужчин.

После выяснения отношений с отцом Аида разуверилась в его современности и любви к ней. Она перестала по-детски наивно ему доверять. Вместо этого появились глубокая неприязнь и обида, которые уже никогда не исчезнут из ее сердца.

– Что ж, любимая, мы не сдадимся. Я хотел бы еще когда-нибудь тебя лично увидеть.

Омар уже не может продолжать это общение на расстоянии. Конечно, это лучше, чем ничего, но это не соответствует ни его, ни ее ожиданиям и мечтам.

– Если я говорю, что наказание закончилось, то оно закончилось, – уверила его Аида. – Теперь я снова могу съездить с подругами по школе в торговый центр и даже пойти потом на ланч. Конечно, все это во время, предназначенное для женщин, – деликатно предупреждает она парня. Поскольку они понимают друг друга с полуслова, его реакция последовала незамедлительно.

– Знаешь, я очень хрупкий и слабый парень, – юноша демонстрирует на камеру слабые бицепсы, и они вместе прыскают смехом. – Ростом я тоже не вышел.

Он строит глупую гримасу, кривляясь, как при бритье.

– Поэтому…

– Поэтому спокойно могу сойти за женщину, и даже за анорексичку. Так куда мы завтра пойдем?

– В «Сахара молл»? – предлагает девушка самый большой торговый центр в Эр-Рияде. – Встретимся перед полуденной молитвой в книжном магазине «Джарир». Когда богобоязненные господа пойдут в мечеть, они нас закроют на час. Потом, моя новая арабская подруга, можно пойти пообедать в «Нафуру». Любишь дары моря?

У Аиды уже готов план, а Омару не остается ничего другого, как радостно на него согласиться. Юноша решает рискнуть – он самостоятельно купил абаю, платок и завесу на лицо, сказав продавцу, что это для двоюродной сестры, которая прилетает из-за границы и у которой примерно такая же комплекция. Омар переодевается в женщину: он ведь столько раз видел, как это делают женщины из его семьи – мать, тетки или двоюродные сестры. Все как по мановению волшебной палочки из обычных, нормальных красивых женщин превращались в черные безликие и бездушные тени. Трансформацию Омар совершает дома, ведь, возможно, что Сальму, которая не выходит из комнаты уже несколько месяцев, пришла навестить какая-нибудь родственница или подруга, а спящие по углам слуги и беспечная охрана не заметила ее прихода. Хамида никогда нет, поэтому парню нечего бояться. Наконец он вызывает такси и осторожно, шаг за шагом, чтобы не споткнуться и не запутаться в длинном, до земли, широком одеянии, направляется на свидание.

Аида в первый раз для смелости берет с собой школьную подругу, которая не имеет понятия, что под абаей незнакомки скрывается парень. Конспираторша объясняет ей, что это немного недоразвитая тетка, которую ей приказали взять, чтобы та сделала закупки. После удачного свидания Аида отвозит вначале подругу, потом парня. Молодые, видя свою безнаказанность, становятся все менее осторожными.

– Завтра жди меня на парковке у школы, – руководит влюбленная девушка.

– Как же я тебя узнаю среди сотен девушек? – беспокоится Омар.

– По обуви. Я надену ярко-красные мокасины. Ты их не сможешь не заметить. А ты?

– Белые адидасы. Женскую обувь меня уже не уговоришь надеть.

Аида просит водителя везти ее по городу, а сама, счастливая, сидит на заднем сиденье, держа любимого за руку. Им ничего больше не нужно для счастья.

Иногда они ездят поесть шаурмы в турецкий ресторан, который находится в традиционном арабском районе. Дамы в чадрах должны оставаться в машине, а шофер покупает им еду, которой те позже объедаются во время езды. В другой раз они отмечаются во французском кафе на улице Тахлия, где подают отличный кофе и замечательные сладости. Там они могут уже выйти из автомобиля и направиться в отделение для семей. Все чаще они гуляют вместе по парку и изредка по жарким и пыльным улицам центра. Им не хочется быть на виду, они ищут наиболее уединенные места. Вместе они приходят к выводу, что лучше всего направиться в дипломатический район, где, кроме резиденций и посольств, есть множество учреждений, в которых днем саудовцы улаживают свои дела. Когда темнеет, вход на территорию этого поселка строго охраняется и знатные жители города могут пройти через заграждения, охраняющие экспатриантов, только по пропускам или приглашению. Поселок для иностранцев производит впечатление идеального места, ведь темнее всего под фонарем. Они узнали, что это место считается очень сентиментальным. Чаще всего люди ходят по дорожке вокруг поселка, прилегающие к ней многочисленные парки хорошо просматриваются и патрулируются полицейскими машинами. Молодые не обращают на это внимания, так как оба соответственно одеты и скрывают свое настоящее естество под складками черной абаи. Они пренебрегают также существованием махрама, потому что им кажется, что лица одного и того же пола, особенно в этой части города, могут находиться друг с другом без компаньонки. Влюбленным кажется, что никто их не видит, никто не следит за ними, потому что ослеплены любовью.

Они не замечают и мужчину, который сидит на каменной скамейке неподалеку от сада, в котором они остановились, и внимательно за ними наблюдает. На нем светло-коричневая галабия, на голове – арафатка. Цвет кожи у него не арабский, а светло-розовый, глаза светло-зеленые. На одном веке – не то родимое пятно, не то большая родинка. Мужчина потирает лоб, а через минуту с неодобрением крутит головой. Он достает мобильный телефон и куда-то звонит. Потом следит за развитием ситуации. Видно, что он зол, хмурится и стискивает зубы.

Через несколько минут на небольшую площадку у входа в парк въезжают две полицейские машины. Службисты замечают пару неосторожных влюбленных, потому что их поведение выделяется на фоне других. Кроме того, они находятся в уединенном месте. В жаркие полуденные часы немного желающих находиться на свежем воздухе. Аида чересчур громко смеется. Омар в большого размера адидасах и двигается твердым мужским шагом. Единственное преступление, которое они совершают, – это пребывание вместе, страстные взгляды и выказывание радости и счастья, что в ортодоксальной стране строго запрещено, так как это попирает законы шариата. Такой фортель молодым людям не пройдет даром.

Бригада служащих нравственно-религиозной полиции в обычной гражданской одежде входит на территорию парка. Вначале они подходят к Омару и снимают с него женскую одежду. Юноша предстает перед ними в джинсах и хлопчатобумажной рубашке, чувствуя себя беззащитным и голым в обычной мужской одежде. Несмотря на высокую температуру воздуха, он дрожит как осиновый лист, и холодный пот стекает по его спине. Потом стражи нравственности приближаются к девушке и срывают с ее головы платок, из-под которого рассыпается копна черных локонов, украшенных светлыми прядками. Они плюют в нее, бьют розгами по лицу, а когда Аида падает на землю, пинают ногами в живот. Омару заламывают руки. Через минуту мутаввы бросают девушку на заднее сиденье машины, а сами без раздумий садятся рядом. Омар, которого впихнули в другую машину, едет с обычными полицейскими. Выезжая из дипломатического квартала, машина стражей нравственности сворачивает влево, в вади,[437] и направляется к окраинам Эр-Рияда. Полицейские же направляются в центр. Парень извивается в машине как уж, кричит. Наконец от одного из полицейских он получает кулаком в висок и теряет сознание. В последнюю минуту он успевает нажать в телефоне кнопку с номером «2», под которым у него закодировано быстрое соединение с Хамидом.

Хамид благодаря GPS находит Омара в тот же день. Парень выглядит страшно: подбитый глаз у него запух, нос сломан, кровь запеклась в ноздрях, разбита губа и выбиты два зуба. Его хлопчатобумажная рубашка разорвана на лоскуты: служащих нравственно-религиозной полиции так разозлила его западная одежда, что они хотели ее с него содрать. Все тело у него в синяках, он едва ходит после ударов розгами, которые достались его худым ногам и пояснице.

Хамид, узнав на посту, что его двоюродный брат изнасиловал невинную шестнадцатилетнюю саудовку, не может в это поверить. Омар не признает этого, потому что никогда не трогал Аиду. На фотографиях, которые ему показали, у девушки разорвана одежда, обезображено посиневшее лицо, в глазах застыл ужас. Он очень хорошо знает, кто это сделал.

– Дядя, я тебе клянусь на всех святынях, клянусь Аллахом, на прахе матери и отца, что это не я! – восклицает он уже в машине. – Поверь мне!

– Так что же ты с ней делал? – спрашивает Хамид, пристально глядя в невинные и наивные глаза юноши.

– Я люблю ее чистейшей из возможных платонической любовью, – признается Омар. – Единственный наш грех – это непреодолимое желание видеться и смотреть друг другу в глаза. Ничего кроме этого! Ничего больше!

– Я видел тебя когда-то с этой девушкой в торговом центре. Там с вами сидела Мириам… – Мужчина хочет узнать, не вмешивалась ли она в этот роман.

– Тетя немного мне помогала, но только сначала. Позже все пошло своим чередом. Я не хотел подвергать ее неприятностям.

– Вот в этом вся Мириам! – нервничает Хамид. – Не может уладить свои сердечные дела, так еще и другим осложняет жизнь.

– Не говори так, пожалуйста. У нее очень тяжелая семейная ситуация. Я думаю, что ее брак расстроится. – Парень говорит так намеренно: он чувствует молодым сердцем, что эти два человека предназначены друг другу, поэтому им не нужно пытаться от этого бежать.

Хамид меняет тему, потому что при разговоре о его любимой он по-прежнему испытывает боль:

– Вернемся к твоим проблемам. Что теперь будем делать? У тебя приговор отсрочен, но, поверь мне, хранители чистоты и добродетели тебе этого не простят. Не говоря уже о твоей девушке…

– Дядя, спаси нас! – впервые в жизни Омар просит опекуна о помощи. – Мы невиновны. Валлахи!

Уже не владея собой, он кричит и рвет на себе волосы, а его глаза наполняются слезами.

– Я по этой части не много могу сделать, но знаю кое-кого, кто, если захочет, вытянет вас из этого.

Хамид задерживается около виллы соседа, которую охраняют вооруженные люди.

Не покидая машины, саудовец звонит, представляется и просит о разговоре, не упоминая о существе дела. В арабской культуре это не принято, считается признаком дурного воспитания.

Большие железные ворота открываются, и машина медленно въезжает внутрь. У дома их ждет высокий, красивый пожилой хозяин в традиционной бедуинской одежде – галабие и тюрбане на голове.

– Привет, Хамид! – протягивает он ему руку в знак приветствия. – Рад, что ты пожелал меня проведать.

– Салям алейкум, йа сабани,[438] Фейсал. Как здоровье?

– Спасибо. В моем возрасте, если человек жив, то нечего и жаловаться.

Мужчины входят в дом, приобняв друг друга. На едва поспевающего за ними Омара никто не обращает внимания.

– Присаживайтесь, выпьем чаю, – старик показывает на удобное кожаное канапе. – Что слышно?

Только теперь он бросает взгляд на юношу, хотя полумрак комнаты немного скрывает увечья парня.

Хамид переходит к подробностям.

– Случилось некоторое недоразумение, участником которого, к сожалению, был мой двоюродный брат.

Выслушав историю любви молодых саудовцев, Фейсал в раздумье потирает себе бороду.

– Это выглядит не самым лучшим образом. И что ты собираешься делать, молодой человек? – впервые обращается он к Омару.

– Как это – что собираюсь делать? А что я могу? Ничего! Это все не зависит от меня! – Парень в отчаянии, и по впалым щекам катятся слезы.

– Разумеется, можешь кое-что сделать. Судьба, и не только твоя, в твоих руках! – Фейсал похлопывает его по плечу и смотрит ему пристально в глаза. – Я наведу с этими псевдомутаввами порядок, и обвинение в отношении тебя наверняка будет снято. Но это не вернет честь твоей девушке.

– Ну конечно, – всхлипывает юноша.

– Поэтому возьми себя, черт возьми, в руки и прими решение: хочешь ли ты вернуть ей честь?! – восклицает Фейсал, так как ему хочется задать Омару трепку, как маленькому избалованному ребенку.

– Что я могу сделать? – повторяет юнец, глядя на старшего с огромным уважением: он видит, что мужчина – высокопоставленный человек в иерархической лестнице стражей добродетели, а говорит как обычный человек, без религиозного пафоса.

– Мою жену, Ретну, тоже изнасиловали. Это сделал ее спонсор, господин и владелец, который давал ей работу прислуги и не только. Ей присудили наказание в двести ударов плетью, которых она бы не пережила, – рассказывает о своей семейной тайне спокойным, ровным голосом пожилой мужчина. – Но все закончилось хорошо.

Омар от удивления, что все так просто, таращит глаза и подскакивает, готовый бежать к любимой.

– Значит, я мог бы жениться на Аиде? Ведь мы так и планировали!

– Спокойно, парень, – усаживает его на место Фейсал. – Прежде нужно узнать, что планирует с ней делать семья, точнее сказать, махрам.

– Мириам говорит, что это криптоортодоксы… – Влюбленный снова теряет надежду.

– Даже самые отчаянные фанатики падки на деньги, – подключается к разговору Хамид. – А от больших денег никто не откажется. Я возмещу им все. Ведь в соответствии с нашим прекрасным законом шариата даже убийцу можно откупить от наказания. Расскажи мне все же, двоюродный брат, любишь ли ты эту девушку настолько, чтобы забыть о ее позоре. Сможешь ли ты без отвращениядотрагиваться до нее, смотреть ей в глаза, быть ей верным и преданным мужем?

– Ну конечно, Хамид! Ведь это не ее вина! И даже если бы она была виновата в том, что не соблюдала глупый закон и средневековые правила, то я ее прощаю, – клянется Омар.

Юноша вначале и не представлял, что после всего этого мог бы жениться на Аиде и всю жизнь у него перед глазами возникала бы картина, как ее насилуют чужие мужчины, а она стонет и кричит. Неизвестно, от боли или, может, немного и от удовольствия. Но уже через минуту он отбросил эти подлые мысли: ведь Аида – его самая большая любовь, чистая как слеза и беззащитная как голубица. «Не дай ее у себя отнять и не позволь еще больше обидеть!»

– В таком случае мчитесь к ней домой и все уладьте, – при этих словах Фейсал выразительно смотрит на Омара, – а я позвоню и узнаю, что с ней. Нужно спешить: семья в гневе и сразу исполнит наказание за потерю чести, желая смыть с себя стыд и позор.

– Валлахи! Быстрее! – Юноша без оглядки бежит к двери.

На полпути он останавливается, опомнившись, возвращается, обнимает смущенного этим жестом Фейсала, целует в обе щеки и с надеждой в сердце направляется вперед.

Хамид тоже взволнован. После искреннего признания молодого человека и его отважного решения жениться на изнасилованной, но любимой им женщине, он решает взять все в свои руки и любой ценой помочь им.

– Девушку забрал сегодня утром ее брат, – через некоторое время сообщает ему по телефону Фейсал. – Наверняка днем с ней ничего не сделают, но нужно спешить.

Аиду выпускают из тюрьмы после того, как ее махрам заверил, что фатва[439] и наказание за преступление чести будут исполнены. Исполнителем будет старший брат Ясем, которого в этот день девушка видит впервые с детства.

– Где папа? – спрашивает она беспокойно, сидя полностью закрытая чадрой на заднем сиденье машины.

– Поехал домой, – ворчит мужчина, не поднимая глаз.

– Почему он за мной не пришел? Почему за меня не вступился? Почему меня не защитил?! Ведь он мой опекун?! – спрашивает Аида жалобным, полным слез голосом. – Мы живем не так далеко, чтобы он не мог прийти.

В ее голосе звучит обида.

– Теперь я твой махрам, девушка.

– Но я тебя не знаю! У меня еще есть брат Абдул. Где он?

– Его уже нет. Уехал.

– Как это?…

Мужчина вдруг останавливается и поворачивается к ней. Он хватает ее пятерней через тонкую ткань никаба за волосы и смотрит сумасшедшим, злым взглядом.

– Заткнись, черт возьми! Еще одно слово – и я зарежу тебя тут, на месте! – хрипит он.

У Аиды сжимается горло. Она ничего не понимает, но решает сидеть тихо как мышка. «Как только приеду домой, папа мне все объяснит, – пытается она успокоить себя. – Может, просто плохо себя чувствует, а мама ведь не могла меня забрать».

– Папа! Где ты?! – вырывается она из рук палача, вбегает в дом и мчится к лестнице.

В ответ – гробовая тишина, и она кричит уже в полный голос:

– Мама!

Мужчина догоняет ее и хватает за шею стальной хваткой:

– Говорил же, что их нет!

От удушья девушка хрипит:

– Ты говорил, что они дома.

– Да, дома – в Дамаске, в Сирии. Там их место. – Парень саркастично улыбается, а у Аиды при этих словах замирает сердце.

Вся энергия и жажда жизни из нее уходят: она уже знает, что ее ждет. Она не выберется из этой ситуации, вокруг нее пустота. Отец и мать оставили ее на попечение садиста, который в двадцать первом веке придерживается средневековых обычаев. «Кто же они? Я так плохо их знала… Никогда такого от них не ожидала! Моя слепота меня погубила. Мои родители – это не современные люди, а косные примитивы! – злится она, разочаровавшись. – Ведь это я жертва, я пострадавшая, меня нужно жалеть, а не наказывать!» – убеждает она сама себя мысленно, но знает, что нельзя произносить эти слова вслух: больной, одурманенный жаждой мести брат и так не склонен менять план и проявлять милость. Она читала о наказаниях за преступления чести в книгах и прессе, но считала, что это вздор или что журналисты сгущают краски. Теперь же она видит, что это правда – страшная, ужасная.

В центре гостиной она видит веревку и большой пустотелый кирпич. Она догадывается, что палач приготовил это для нее. Аида идет на верную смерть, покорная, как барашек.

– Ты будешь жариться в пекле, ты ханзира! Шармута![440] – восклицает у девушки над ухом Ясем. – И твой любовник тоже!

– Что? А он тут при чем? – спрашивает Аида, как будто очнувшись от забытья.

– Захотелось ему девки, захотелось ему секса, так получит свое. Не уйдет от палача, – сообщает ей брат с выражением удовлетворения на лице.

– Как это? За что? Этот мужчина в жизни меня не касался, даже не поцеловал. В чем вы его обвиняете? – дрожащая от возмущения девушка не верит собственным ушам.

– А кто же тебя употребил? Вас сцапали на горячем, да еще в общественном месте.

– Ложь, ложь и еще раз ложь! Ты прекрасно знаешь, кто это сделал, пройдоха! – После этих отважных слов Аида получает пощечину за пощечиной, но открытой ладонью, так как палач хочет, чтобы его жертва была в сознании в момент исполнения приговора.

– Изнасиловали меня полицейские, защитники добродетели, такие же фанатики, как и ты, обсос!

Аида уже не боится: чего бояться, если смерть стоит у нее уже за плечами? Под конец она, по крайней мере, покажет этому сумасшедшему, что не согласна с тем, что в преступлении обвинен порядочный человек.

– Омар невиновен! – восклицает она снова.

– Замолчи, грешница! Ты не будешь очернять моих благородных братьев!

С этими словами Ясем начинает связывать девушку, затягивая на шее петлю.

– Свершится неизбежное. Решение принято. Ты и твой любовник отправитесь в ад и будете гореть там в огне вечно. А мутаввы останутся чистыми людьми.

Он охотно задушил бы ее уже в эту минуту, но хочет продлить ее мучения, возбуждаясь от испуга и беззащитности молодой женщины.

– Не знаешь, против кого прешь! – хрипит жертва из-за того, что ей сдавили горло. – Омар из семьи бен Ладенов, а им не попадайся. Они съедят тебя на завтрак, подлый ты пройдоха!

– Перестань молоть языком!

Ясем сдавливает ее все сильнее, а когда его смердящее потом тело приближается к девушке, та чувствует через одежду его набухший член.

– Ты извращенец… – хрипит она из последних сил. – Тебя возбуждает убийство. Теперь я знаю, почему родители от тебя отреклись, почему они так тебя боялись. Неудивительно, ты – урод! Для тебя адский огонь – слабое наказание…

Мужчине надоедает слушать оскорбления. Он тянет девушку к бассейну, и вдруг до его ушей доносится стук в ворота и крики.

– Сиди тут и не рыпайся! – приказывает он Аиде, которая не может даже выпрямиться, не говоря уже о том, чтобы сбежать.

– Здравствуйте. – У калитки стоит элегантно одетый Хамид. – Я представляю Омара бен Ладена. Не могли бы мы с вами поговорить внутри? Отец Аиды дома?

– Уехал…

Палач оглядывается вокруг, пытаясь сориентироваться, один ли гость, нет ли случайно в округе полицейских машин.

Наблюдательный взгляд Хамида замечает это. Перед ним был джихадист, за которым долгие месяцы охотится его антитеррористическая бригада. Он видит его темно-зеленые холодные глаза и родинку на левом веке. «Значит, я был прав, говоря, что он вернется домой, – проносится в его в голове. – Но не думал, что при таких обстоятельствах».

– Передайте ему, что я приду завтра, – быстро заканчивает он визит, поворачивается и направляется к машине.

Ему хотелось бы сразу задержать преступника, но он профессионал и не собирается совершать элементарных ошибок, решив взять его в одиночку. В доме могут быть еще бандиты из «Исламского государства», тогда он сам себя обрек бы на смерть.

Он берет мобильный и кому-то звонит. Раздается короткий звук соединения. Омар, сидящий в машине, хочет выйти, но Хамид толчком впихивает его назад, внутрь.

– Сиди тут и не рыпайся! Не высовывай отсюда носа ни под каким предлогом! – приказывает он голосом, не терпящим возражений.

– Что случилось? Что-то не так с Аидой? Что с ней сделали? – Парень забрасывает его вопросами, но, видя, что Хамид снимает черный выходной плащ, потом тобу, под которой у него военный мундир и бронежилет, умолкает и только смотрит на него округлившимися глазами. Когда бен Ладен вынимает из багажника автомат и пару гранат, он шепчет:

– Дядя… Что ты собираешься делать? Ради бога!

– Сынок, повторяю, сиди в машине и ничего не бойся.

Вдруг возле них с визгом останавливаются три больших полноприводных «форда» с военными номерами. Из них выскакивают вооруженные до зубов коммандос в балаклавах и молча, жестами, передают друг другу информацию. Они молниеносно перемахивают через ворота, снимают их с петель и направляются во двор. Все службисты с Хамидом во главе вваливаются внутрь.

Брат Аиды, почуяв опасность, сбрасывает свою традиционную арабскую одежду, под которой у него джинсы и рубашка с длинными рукавами, и, потирая глаза, перед зеркалом надевает цветные контактные линзы. Потом прилизывает гелем волнистые волосы, маскирует корректором характерную родинку, хватает папку и делает прыжок в сторону ограждения, где деревянная лесенка подпирает цветущую бугенвиллею. Он ловко взбирается по ступенькам и исчезает по другую сторону забора. Еще раньше он презрительно смотрит в сторону входа.

– Бен Ладен, собака. Ты еще меня попомнишь, грешник, – шепчет в упоении он и насмешливо улыбается.

После обыска дома коммандос не находят ни единой живой души. Не раздалось ни единого выстрела, нет никаких следов или доказательств преступления. Один из службистов прыгает в воду и вытаскивает мертвую жертву преступления. Красивые темные глаза молодой женщины застлала мгла, но они по-прежнему смотрят в пространство, полные отчаяния и страха. Длинные черные волосы обрамляют ее лицо, а мокрая абая окутывает худенькое девичье тело.

Труп Аиды кладут на краю бассейна в ожидании коронера. Омар, не слыша никаких звуков борьбы, наконец входит внутрь. Он сразу видит любимую. Подходит к ней, садится на землю и осторожно кладет ее голову себе на колени.

– Я люблю тебя, Аида. Ты любовь моей жизни… – шепчет он, сдерживая рыдание. – Для меня вместе с тобой умер весь мир. Счастье на земле невозможно. Я буду ждать встречи с тобой, моя дорогая. Мой ты беззащитный, чистый цветочек.

Он наклоняется и осторожно целует девушку в лоб.

– Дарья, пойдем со мной к Крысе. Ты была там, может, два раза и сразу уходила. Ведь это милая, чудесная женщина, – просит Марыся. – У нее можно прекрасно провести время.

– Не слишком, – буркает сестра. – У меня в планах кое-что другое.

– Но что ты тут можешь делать? Это же Саудовская Аравия! Университет, дом, покупки, дом, дом, дом… Я не заметила, чтобы у тебя было много подруг по учебе.

– С чего ты взяла?

– Когда мы вместе с тобой ходим на учебу или у нас общие пары, ты сидишь одна и только что-то строчишь в телефоне.

– Это что, запрещено? – хмурится Дарья и смотрит на сестру исподлобья.

– Надеюсь, что ты знаешь, где живешь. В этой стране нельзя заводить любовные отношения вне брака.

Марыся опасается, что Дарья поддерживает знакомство с англичанином-хамом, с которым та познакомилась в самолете.

– Для немусульман нет исключений. Нужно приспосабливаться к местным условиям, иначе можно попасть в переплет, любимая, – заканчивает она уже сладким голосом, но видит, что тратит слова впустую: ее младшая сестра только поджимает губы.

– Слушай, ты здесь под нашей опекой и на нашем попечении. Ты же не хочешь принести хлопоты Кариму? – прибегает женщина к главному аргументу.

– Больших, чем принесла ему ты, наверняка не принесу, – злобно укоряет ее Дарья, после чего демонстративно уходит из дома, не отчитываясь, куда идет и с кем.

Марыся одна идет к Крысе, чтобы ей пожаловаться. Мать она не хочет беспокоить, так как у Дороты до сих пор проблемы со здоровьем, хотя, к счастью, оказалось, что болезнь, которая ее точит, – это не опухоль, а нарушение в аутоиммунной системе и при соответствующей терапии можно с этим нормально жить долгие годы.

– Крыся, эта засранка так меня нервирует, что иногда я бы охотно перебросила ее через колено и отшлепала!

– Увы, она уже не ребенок и так ничего не решишь, – спокойно отвечает ей женщина.

– К сожалению, – вздыхает Марыся. – Неужели она не понимает, что подвергает себя опасности? И где они вообще встречаются? В том, что они видятся, я совершенно уверена.

– Если их сцапают без семейной игамы, у них будут большие проблемы.

– Крыся! Это грозит тюрьмой! А если узнает о том, что в Дарье есть капля арабской, мусульманской крови, то могут даже наказать кнутом. Это страшно! Она с ума сошла!

– Не паникуй, хорошо? – Полька хватает ее за руки. – Не придумывай сразу самые трагические сценарии. Может, она просто встречается с подругами?

– Нет! У нее нет подруг. Кроме того, я знаю, как выглядит влюбленная девушка. Такое состояние души сразу видно: в задумчивых глазах с поволокой, способе жизни, загадочной улыбке… Она сияет!

– Ты ее поймала, – слегка улыбается Крыся. – Нужно, чтобы Карим с ней поговорил.

– Скажешь ему? На самом деле я не хочу, чтобы у него были хлопоты из-за моей семьи. Хватит того, что он не выносит меня и не знает, как от меня избавиться.

– Грустно то, что ты говоришь: я помню, как сильно он тебя любил.

– Именно, любил. Время прошло. Если моя сестра будет так же счастлива в любви, как и я, то я ей сочувствую.

Дарья никому не дает себя переубедить, а сама уже давно потеряла рассудок. Она не понимает, что с ней творится и почему она так рискует, но какая-то неведомая сила толкает ее в объятия Джона, и она не может ей противостоять. Этот мужчина не в ее вкусе, он нервирует ее, иногда даже обижает, но, несмотря на это, она чувствует, что должна с ним быть. Без него она погибает, сохнет, не может найти себе места, тоскует и плачет. Когда же она рядом с ним, желание овладевает ее телом, мысли путаются, в голове только одно – Джонни, Джонни, Джонни…

А он придумывает все более головокружительные, как для Саудовской Аравии, планы.

– Едем в поселок «Сальва» под Эр-Риядом, – говорит он ей голосом, не терпящим возражений. – Там в основном живут англичане, но встречаются и американцы, даже есть одна полька. Тебе там понравится, вот увидишь.

– А как я туда доберусь? – беспокоится Дарья.

– Со мной. Только должна будешь соответственно одеться.

– Что это значит?

– В дорогу закроешься с головы до ног, а на парковке для посетителей сбросишь саудовские шмотки и войдешь внутрь уже как европейка. Арабку в чадре в тот поселок не впустят, – смеется он.

– Как же я в традиционной одежде могу ехать с белым парнем? Ты будешь за водителя? Никто в это не поверит! Нас задержат на первом же перекрестке. Немусульманин с мусульманкой в одном автомобиле? Тюрьма, если не смертная казнь! – сообщает ему Дарья, и горло ее сжимается от страха. – Для меня, как для женщины, побивание камнями, а для тебя – палач с мечом. Красивая смерть, – прыснула она.

– Боже, какая же ты глупая! – Мужчина часто награждает ее такого рода эпитетами, а она покорно это сносит. – Я переоденусь в араба.

– С твоими глазами цвета васильков? У тебя не все дома?

– Уже так не боишься, моя ты курочка.

Джон привлекает девушку к себе, а та чуть не теряет сознание: они в торговом центре, где в каждую минуту их может увидеть служащий нравственно-религиозной полиции. Опасная ситуация как у Дарьи, так и у Джона провоцирует внезапный выброс адреналина и вызывает желание. Она одуревает от запаха его резкого мужского пота, а он упивается запахом ее цветочных духов, которые овевают легким ароматом все ее тело.

– Пусть будет «Сальва», – решает рискнуть Дарья. – А что мы будем там делать?

– Мы будем свободны, поэтому можем делать что захотим, чего душа пожелает! – шутит мужчина, а в его хриплом голосе слышно вожделение. – Будет большая вечеринка с грилем, водкой и порошком…

– Я наркотиков не употребляю и употреблять не буду! – сразу перебивает его Дарья. – Совершенно!

Она становится серьезной, вырывается и идет к витрине ближайшего магазина.

– Никто тебя к этому не принуждает, – становится тут же рядом с ней Джон. – Говорю тебе только, чтобы знала. Я тоже не употребляю. Не могу отуплять себя, принимая допинг. Я всегда знаю, что делаю, и хочу это делать в полном сознании.

Дарья успокаивается, но не уверена, действительно ли хочет туда идти. Более или менее она знает, где находится этот поселок. Там полное безлюдье, и выбраться оттуда очень сложно. Что делать, если ей там не понравится? Взять такси? Одинокая женщина, которая ловит попутку на автостраде, пересекающей пески самой большой пустыни на Аравийском полуострове? Каждый водитель тут же ее изнасилует, а тело выбросит у дороги. До утра от него останутся только кости. У девушки есть голова на плечах. Она составляет план за планом, один кошмарнее другого. «Может, Марыся права? – думает она. – Может, я должна разорвать эту больную связь, потому что этот парень ведет себя так, как будто не знает, где живет. А я стараюсь идти с ним в ногу и соглашаюсь на каждую его глупую идею. Глупо!»

Все же к выходным у Дарьи уже готов никаб. Она знает, что в очередной раз рискнет ради Джона. Когда они встречаются у входа в магазин «Тамими» в центре, где англичанин будто бы должен забрать ее из магазина, Дарья стоит как вкопанная. Она не может сделать и шага, чтобы сесть в его машину. Она видит, что за рулем сидит типичный араб, не саудовец в белой тобе, но неопределенной нации мусульманин в галабие и арафатке на голове. Поглядывая на нее, он оценивает ее холодным взглядом темно-зеленых глаз. «Это не он, – думает с тревогой девушка. – Это не может быть он!»

Вдруг перед ней открывается дверь, и чужой мужчина кричит ей по-арабски:

– Йалла![441] Влезай же, черт возьми!

Девушка, уже не мешкая и ни о чем не спрашивая, садится в машину. «Решение принято. Этот парень из меня веревки вьет, – вздыхает она, недовольная своей покладистостью. – Откуда он знает арабский? – проносится у нее в голове. – Это не заучено, это естественно, без акцента, прекрасное произношение».

Они едут более получаса молча. Когда по обеим сторонам дороги проносятся оранжевые пески пустыни, на горизонте вырастает огромный комплекс, окруженный высокой, в пять метров, оградой, заканчивающейся колючей проволокой и толченым стеклом, с камерами наблюдения и лампами, ослепляющими на много километров. «Даже крыса туда не проникнет незамеченной, – вздыхает с облегчением Дарья. – Все записано, все под контролем. Слава богу!» Она немного успокаивается, но по-прежнему взбудоражена, так как не может понять, как Джон так легко перевоплотился в араба.

Пока она решает его не расспрашивать, потому что не чувствует себя в безопасности. Если бы мужчина ее бросил тут, ей не осталось бы ничего другого, как позвонить Марысе, доставив ей удовольствие осознать, что все же она была права. Кроме того, сестры пребывают фактически без махрама: Карим дома – гость, и для Марыси тоже не было бы безопасно плутать ночью одной с водителем по вымершему Эр-Рияду. «Я уже хочу вернуться домой, – грустно думает Дарья, и ее душит плач. – Почему он толкает меня на такие вещи?»

– Было не так уж плохо, правда?

Джон выглядит довольным, сбрасывая с себя традиционную арабскую одежду, под которой у него элегантный европейский костюм.

– Ну, не знаю…

– Ты ничего не знаешь, моя маленькая, – хохочет он и крепко ее обнимает. – Подожди минутку снаружи, я должен вытянуть из глаз контактные линзы, а то сейчас ослепну.

Джон приближает лицо к зеркалу заднего вида. Потом вытягивает Дарью из машины.

– Ну, иди же, не бойся, никто тебя здесь не съест! Я не буду при тебе строить глупые рожи, – смягчает он тон.

Через мгновение пара идет к главным воротам, которые выглядят как въезд в Синг-Синг.[442] Большие железные охраняемые ворота раздвигаются автоматически, но на бетоне закреплены механические шипы, которые в случае опасности выдвигаются из асфальта и дырявят шины въезжающего автомобиля.

– Документы, – ворчит дежурный саудовец, осматривая их с ног до головы. – Приглашение.

Он продолжает проверку с отталкивающим, презрительным выражением лица.

– Отпечатки пальцев. Приложите палец сюда, – показывает он на небольшой аппарат.

– Это не слишком ли? – накидывается на него Джон. – Мы же не выезжаем за границу!

– Если вам не нравится, то можете не входить, – дерзит охранник.

– Хорошо, я первая.

Дарью не раздражает, даже радует такой скрупулезный контроль: это значит, что поселок – самое безопасное место во всей Саудовской Аравии. «Наверняка никакой террорист сюда не проскользнет», – вздыхает она с облегчением.

Когда они наконец входят внутрь, их глазам предстает другой мир. Поселок «Техас», в котором живут сестры, в подметки не годится английскому. Отсюда можно вообще не выходить: здесь есть все удобства, которые нужны западному человеку. Больших вилл, пожалуй, триста, часть эксклюзивных, с садами и бассейнами, а часть – типичные здания для менее богатых людей. Кроме этого, тут есть обычные блочные здания, в которых можно снять одно– или двухуровневые апартаменты с лоджией или балконом. На всей территории – три открытых бассейна и один крытый размером с олимпийский. Магазинов, ресторанов и кафе – пропасть. Есть где проводить время, не скучая: можно пойти на фитнес, в кино, на концерт или в паб, который открыт всю ночь.

Собственно, в пабе сегодня и состоится прием: хозяева пригласили, наверное, человек двести гостей, поэтому должны их как-то разместить. В клубе часть гостей сидит за столиками. Бар с высокими барными стульями, а около них – сцена для группы, место для диджея и паркетная площадка для танцев. Из огромных колонок раздается оглушительно громкая музыка, самые популярные мировые хиты. Джон представляет Дарью, пожалуй, сотне людей. Оказывается, она знает тут почти каждого, поэтому чувствует себя как рыба в воде. Девушка никогда не видела мужчину таким счастливым и доброжелательным к окружающим. При ней он преимущественно ведет себя отталкивающе. Теперь Дарья узнает его с другой стороны. «Он как хамелеон. Иногда стопроцентный гордый и надменный англичанин, иногда – обаятельный и обворожительный европейский жиголо. Что за человек? Доктор Джекил и мистер Хайд.[443] Страх берет», – подытоживает она, гордо держа под руку видного, красивого парня и ежеминутно ловя завистливые взгляды окружающих их женщин. Голубые глаза Джона производят фурор и очаровывают слабый пол, а его искренняя улыбка вызывает дрожь и волну желания. То же происходит и с Дарьей, которая желает этого мужчину больше всего на свете. Она хочет быть рядом с ним несмотря ни на что. Вот если сегодня, после такого короткого знакомства, он признается ей в любви, она без колебаний скажет заветное «да». Англичанин, однако, признания не делает и наливает себе и девушке алкоголь одну рюмку за другой. Через минуту у них шумит в головах, на лицах расцветает румянец, а тела покрываются потом. В этом климате градусы никому не идут на пользу. Пара одной из первых идет на паркет и переступает с ноги на ногу в ритме медленной мелодии. Их тела еще никогда не были так близко, еще никогда не соприкасались, не ощущали до боли сильного желания. Джон хватает Дарью за маленькие ягодицы и без стеснения прижимает ее к себе. Девушка чувствует его большой твердый член под натянутой тканью брюк. Его дыхание ласкает ей шею, через минуту она чувствует за ухом его губы, а потом на шее теплый и скользкий язык. Она не отдает себе отчета, что их танец пронизан сексуальностью. Мир вокруг перестал для них существовать. Только они и их желание.

– Идем отсюда, – говорит Джон хрипло. – Давай!

Он крепко обнимает девушку за талию, а она, едва держась на подкашивающихся ногах, беспрекословно подчиняется ему и идет за ним. Мужчина знает путь. Они поднимаются на третий этаж жилого блока. Он вынимает из кармана ключ, открывает дверь и одним сильным движением вталкивает Дарью внутрь. Темно, но Джон знает, где выключатель и как расположена мебель. Он тянет ее за руку в спальню, бросает на нерасстеленную кровать. Потом быстро стягивает одежду, оставшись в одних плавках. Теперь Дарья видит размер его мужского достоинства и дрожит от похоти, удовольствия и немного страха.

Она протягивает к нему руки.

– Джонни, иди сюда… Не заставляй меня ждать… – шепчет она.

Мужчина одним движением лишает ее платья, срывает бюстгальтер и трусы, а потом без предварительной игры, без нежного словечка и без средств безопасности грубо вдирается в нее. Сексуальный акт длится, может, две минуты, после которых парень издает стон и выходит из девушки. Он ни разу ее не поцеловал, ни разу ласково к ней не обратился, нежно не дотронулся. Дарья тихонько, как мышка, приближается к нему и кладет голову в углубление его плеча. Она не знает, что обо всем этом думать. В голове у нее пустота. Краем глаза, прежде чем мужчина успел накрыться, она видит, что он обрезан. Однако сейчас ее ничто не беспокоит, ничто не заставляет задуматься. Она желает только одного – чтобы Джон ее полюбил.

Джон все реже обсуждает с Дарьей планы, все чаще выдает готовое решение.

– Встретимся сегодня сразу же после твоих занятий. Я подъеду на парковку перед университетом и буду тебя ждать. Оденься соответственно.

Девушка не может не удивляться, что англичанину не мешает такая трансформация.

– Снова? Как я тебя узнаю? В кого ты на этот раз переоденешься?

– Стандарт. У меня тут не слишком большой выбор. Я приеду на «мицубиси паджеро». На переднем стекле в левом углу наклейка с черепом на черном фоне. Если ты до этого не заметила.

Мужчина посмеивается над рассеянностью любовницы.

– У тебя убойный автомобиль! – шутит она по телефону и умиляется. – С убойным парнем внутри.

– Если бы!

– Я должна подвести глаза кохлем?

– Разумеется, ведь в тебе течет арабская кровь, а если соответственно оденешься и накрасишься, то уже никто не будет сомневаться. Надеюсь, что мои соседи тоже на это купятся.

– Ты забираешь меня к себе домой? – все больше возбуждается Дарья. – Это чудесно!

– Знаешь, я живу не на вилле, а в обычном кирпичном доме с соседями за стеной, поэтому постарайся вести себя скромно. Как и пристало арабской жене.

– Что? – Сердце в молодой груди девушки начинает трепетать.

– Ведь должен же я был как-то объяснить им визит женщины в квартиру, которую до сих пор снимал одинокий мужчина. Я сказал, что ты прилетишь из Сирии и присоединишься ко мне на некоторое время.

– А если не поверят? Если найдется какой-нибудь формалист и попросит показать брачный контракт или другой наш общий документ, удостоверяющий личность?

– Так я ему в морду дам! – взрывается Джон своим обычным непринужденным смехом, и Дарья понимает, что хотела бы это видеть.

– Если ты так говоришь, я спокойна, – шепчет она страстно. – Я буду играть роль арабской жены… Кстати, где ты так хорошо научился говорить по-арабски? Это нелегкий язык, – решает она выяснить хотя бы что-то, что волнует ее в таинственном мужчине.

– Дела с арабами – это моя специальность и большие деньги, – в голосе англичанина слышна искренность. – Когда с ними говоришь на их языке, они счастливы и перестают контролировать кошелек. Мне оплачиваются старания, ломание языка и износ горла. А ты умеешь говорить хоть что-нибудь на своем родном языке? – спрашивает он мимоходом.

– Каком родном? Мой родной язык польский и только польский. Своего биологического отца я вообще не помню. И слава богу! Я ведь тебе говорила!

– Но в арабских странах ты ведь живешь почти всю свою жизнь. Если с тобой заговорит какая-нибудь соседка, то хорошо было бы, чтобы ты могла ответить.

– О, не беспокойся, – обещает Дарья.

Худо-бедно она говорит по-арабски, но просто, как настоящая жительница пустыни.

Развлечение с переодеванием нравится Дарье все больше. Она меньше переживает, чувствует себя увереннее, хотя теперь это уже перестало быть невинной игрой: она входит просто в пасть льва. В кирпичных доходных домах в Саудовской Аравии живет преимущественно местная беднота. Нет никакой охраны, сторожей, ворота всегда открыты, из-за чего коридоры воняют фекалиями, а в воздухе висит дым выкуренной марихуаны. В таких местах, охотнее всего под лестницей на первом этаже, собираются бомжи со всего района. Они сидят или лежат на плитке, едят и спят. Время от времени появляется какой-нибудь убогий, просящий милостыню, без ноги, руки или глаза. Но чаще всего его выбрасывают, потому что такие районы относятся к самым лучшим местам оседлости для местных нищих. Попрошайки же преимущественно приезжие, чаще всего из Йемена или убогой Сирии.

– Имши барра! – орет Джон арабу, замахивается на бездомных рукой и бьет по чему попало.

Дарье становится неприятно.

– Ой-ой! Оставь их в покое. Это несчастные. – Она открывает сумочку, достает кошелек, типично по-арабски вынимает из него, не считая, пачку денег и подает женщине, которая сидит на земле с ребенком на руках. – Купи малышу молока.

– Ты очень добрая. – Бедолага целует кончики пальцев и прикладывает к сердцу, что означает самую большую благодарность.

Джон недоволен и быстро тянет Дарью по ступенькам.

– Думаешь, тебе кто-нибудь поможет?

– Конечно! – не сомневаясь, отвечает девушка.

– И какой же идиот? – смеется он неприятно, снова становясь отталкивающим.

– Хотя бы моя сестра, хам!

Дарью все больнее ранят его уколы.

– В ней течет арабская кровь, и, если кто-то меня обидит, она собственными руками раздерет ему горло, – говорит она вполне серьезно.

Грубый мужчина уже не разговаривает. Он вдруг становится серьезным и молча ведет любовницу в свою нору.

Квартира избранника поражает Дарью. Она состоит из двух спален и приличных размеров гостиной, небольшой кухни, чистой, и большой душевой с ванной с гидромассажем.

Мебель и утварь новые и современные, а бытовая техника и аудио-видео– самого высшего качества. Под стеной стоит библиотека, заполненная книгами. Девушка сразу заметила Коран в кожаном переплете с золотым тиснением, сборники хадисов и работы на тему джихада. Все это написано по-арабски, что ее поражает: иностранцам трудно говорить на этом языке, не то что читать, да еще и религиозные, научные или юридические книги. У нее нет времени на размышления: в конце концов, она не за тем сюда пришла.

Джон снова мило обращается с Дарьей и ласкает ей низ живота.

– Снимай эти шмотки. Я пойду переоденусь.

Через минуту мужчина возвращается в одних плавках, совершенно преображенный: он снова смотрит на нее теплыми голубыми глазами, от которых она окончательно тает.

– Иди-ка сюда, маленькая, – протягивает он ей волосатую мускулистую руку, крепко прижимает как девочку к груди, так что ее ребра скрипят и у нее перехватывает дыхание.

– Ты как? Есть желание кое-чем заняться?

– С тобой в любую пору дня и ночи, – отвечает на его объятие Дарья.

Они идут, прижавшись друг к другу, в затемненную спальню, где падают на кровать и долгое временя с нее не встают.

На этот раз Джон оказывается намного более нежным, искусным любовником, решительно доминирующим и обладающим женщиной без каких-либо ограничений, до конца, до последнего дыхания. Целуя ее, он будто глотает ее язык, а заканчивая любовный акт, не задумываясь, немилосердно вдирается в мягкое и нежное нутро мощным членом. В другой раз он решает заняться оральным сексом, не спрашивая на это согласия партнерши. Он держит ее голову на уровне своей промежности и разрывает ей рот фаллосом. Когда доходит дело до семяизвержения, любовнице почти нечем дышать: излишек спермы вытекает у нее через нос. В этот момент мужчина вдруг взрывается хриплым смехом и сцеловывает поток с ее лица. Дарья испытывает один оргазм за другим, кричит, плачет, рвет на себе волосы и царапает широкую спину мужчины своей жизни. Мужчины, который ее заворожил, доминирует над ней, подсадил ее на себя как телесно, так и духовно.

После двух недель Джон меняет их ритуал.

– Сегодня придешь сама. У меня нет времени забирать тебя около университета, потому что мы закрываем сраный план бюджета, – поясняет он ей. – В центре спокойно можешь взять такси. Только оденься соответственно.

«Что он носится с этим переодеванием? – думает девушка. – Пожалуй, Саудовская Аравия его подменила. Ведь если я иду в университет, в торговые центры или рестораны с Марысей, мы не закрываем волосы или лица, только надеваем абаи, которые тут все же обязательны. Уже даже мои подруги-саудовки все реже надевают никаб, ограничиваясь хиджабом. Эх!» Но она не решается противоречить ему: знает уже, что с Джоном не поспоришь.

Водитель не хочет верить, что одинокая элегантная арабская женщина просит отвезти ее в место, где полно орущих детей, воспитывающихся на улице, нищих, бомжей разного рода, в том числе и наркоманов, безработных бедных саудовцев. Он поминутно беспокойно поглядывает на нее в зеркало заднего вида, а Дарья боится, что он сейчас привезет ее на пост полиции.

– Остановите здесь! – восклицает она на улице, перпендикулярной той, на которой находится дом Джона, и, когда шофер притормаживает на лежачем полицейском, решает: – Я выйду.

Она бросает ему деньги и выскакивает из машины: под деревом она видит женщину, которой в первый день посещения любовника давала деньги. Снова у той ребенок на руках, впереди – корзиночка для подаяния, почти пустая.

– Ахлян ва сахлян, – здоровается Дарья. – Кейфа халеки?[444]

– Йа саида, йа устаза! – Нищенка в знак уважения склоняет голову перед девушкой. – Шукрам джазилян. Куллу тамам.[445]

– Пройдешь со мной в дом? – спрашивает Дарья, кладя не жалея пару сотен в корзинку.

Женщина тут же поднимается с земли и утиной походкой семенит рядом с ней.

– Вам здесь не стоит находиться, моя дорогая, – говорит она через минуту. – Почему ваш муж не снимет квартиру в лучшем районе?

– Это временно. Для начала.

– Плохо, потому что начало иногда становится постоянным, мадам.

– Это верно…

– Какие-то странные люди навещают твоего парня… – понижает голос женщина, – когда ты выходишь на ночь из дому.

Она смотрит слезящимися глазами на девушку, но без малейшего осуждения, только с глубоким беспокойством и сочувствием.

– Расскажешь?

До Дарьи вдруг доходит, что стены имеют глаза и уши, и при таком множестве скучающих бездомных каждый шаг встречающейся пары просматривается и отмечается. «Что будет, если кто-то на нас донесет? – дрожит она от ужаса. – Черт возьми!»

– Знаешь, моя добрая госпожа с голубиным сердцем… – продолжает нищенка. – Я тоже когда-то вела нормальную жизнь, жила в красивом доме с садом… Но мой муж связался не с тем, кем нужно, и все пропало.

– Кого ты имеешь в виду?

– Тех, которые угрожают нашему королевству. Названия этих группировок я даже не вспомню. Будь бдительна и подумай о том, что с тобой будет, – говорит она как человек умный и образованный, а выглядит так, как будто ее вытянули из сточной канавы. – Как бы тебе не попасть из-за этого типа в переделку, дорогая.

– Спасибо за совет, матушка.

Дарья похлопывает женщину по сгорбленной спине, после чего бежит по лестнице через две ступеньки в квартиру Джона. В голове у нее стучит, она не в состоянии собраться с мыслями и едва дышит, но не от усилий, а от панического страха.

– Послушай! – кричит она, переступая порог квартиры. – Они все видят! Все знают, что я не твоя жена, что я прихожу только на пару часов во второй половине дня, а после исчезаю. Это все плохо закончится!

– Что случилось? – спрашивает мужчина, удивленный таким неожиданным поведением. – Успокойся!

– Я больше не смогу тебя посещать. Если думаешь, что если ты живешь в таком нищенском районе, то никто не будет за тобой наблюдать, так ты кретин! Не знаю, что ты тут делаешь, но меня в это болото не втянешь.

Джон неожиданно бьет Дарью по лицу.

– Ускут![446] Перестань орать, женщина!

– Я ухожу отсюда. И наверняка сюда не вернусь. Если придумаешь какой-нибудь способ получше, чтобы поддерживать со мной связь, дай знать.

Слезы текут ручьем из накрашенных глаз расстроенной женщины и сразу впитываются в черную чадру, не оставляя даже темных следов на ее лице. Дарья срывается бежать, но Джон останавливает ее в коридоре и затягивает назад. Приперев ее к стене, он спрашивает:

– Хочешь одна тут бродить, когда через минуту стемнеет? Думаешь, в этом районе легко поймать такси? А может, сразу сядешь на улице и будешь просить подаяние, как та щедро вознагражденная тобой подруга? – иронизирует он. – У меня для тебя был сюрприз, но если уж ты не хочешь иметь со мной ничего общего, то дай мне, по крайней мере, отвезти тебя домой.

– Почему ты, англичанин, живешь в таком неблагополучном арабском районе? Почему тебе так легко удается превратиться в араба? Почему ты носишь контактные линзы? Почему скрываешь родинку на веке? – забрасывает его девушка вопросами, которые накопились за весь период их знакомства.

– Я могу рассеять все твои сомнения, но не буду этого делать в такой нервной атмосфере.

Он отодвигает ее от себя и смотрит изучающе.

– Подумай, я приготовил хороший арабский обед, – улыбается Джон с издевкой. – Коль ты уже здесь и стольких нервов тебе стоило добраться сюда, так, может, съедим вместе, по крайней мере, последний ужин?

Дарья медленно стягивает повязку с лица и абаю, после чего направляется в ванную. Там тихо рыдает от отчаяния, но наконец берет себя в руки и умывается. «Наверняка можно все объяснить, но я ничего не смогу доказать служащим нравственно-религиозной полиции. Я не хочу попасть в тюрьму!» – кричит она мысленно.

После того как она вернулась, хозяин продолжает:

– Я сам вижу, что наши тайные свидания не имеют будущего. И что твоя семья не слишком меня любит, поэтому нет и речи о том, чтобы она дала нам кров в поселке, где вы живете.

Джон имеет в виду Марысю, которая еще в аэропорту очень неприязненно к нему отнеслась, а он таких баб не выносит.

– Поэтому я тоже подумал… – Он делает паузу, а Дарья скромно, с ладонями, сплетенными на коленях, слушает его внимательно, – что мы могли бы уехать куда-нибудь за границу.

– Правда?! – вдруг оживает девушка. – А куда?

– Я запланировал небольшой тур по Европе: Франция и Испания. Потом мы могли бы выбраться на праздники куда-нибудь в Северную Африку.

Девушка сразу забывает о сомнениях, предостережении и угрожающей им опасности и, как легковерное дитя, садится на колени любимого, забрасывая ему руки на шею.

– Ох, Джонни, ты это говоришь серьезно? Может, мы будем где-нибудь там жить? Ведь с твоей профессией ты найдешь работу везде, – предлагает она нескромно.

– Чтоб ты знала! Мою миссию я могу выполнять по всему миру, – говорит Джон, но эти странные слова не заставляют девушку задуматься. – Я уже купил для нас два билета. Это именно тот сюрприз.

– На когда?

– На конец недели. У тебя есть выездная виза?

– Не знаю. Пожалуй, да. Или нет…

Дарья еще немного всхлипывает, ее голос дрожит, но осторожная улыбка, полная счастья и недоверия, появляется на ее лице.

– Дай мне свой паспорт. Я займусь этим.

Англичанин всем заправляет уверенно и крепко держит нить судьбы в своих руках.

– Я должна буду еще убедить Марысю в том, что это хорошая идея, – вспоминает вдруг девушка о сестре.

– Ты разве не совершеннолетняя? Кроме того, у тебя есть право на двух– или трехнедельные каникулы, правда?

– Да, конечно. Но с семьей тоже нужно ладить, да? – смотрит она умильно на Джона, после чего добавляет: – Спасибо тебе, любовь моя…

Она кладет ему голову на плечо, а мужчина с удовлетворением берет ее на руки и вносит в спальню.

Дарья мчится домой сломя голову, так как хочет побыстрее поговорить с Марысей. Она думает, что сестра будет против этой идеи, будет ее отговаривать и попробует остановить. До девушки ничего не доходит, потому что она чувствует огромную радость после предложения Джона. Когда они уедут, все изменится и нормализуется. Саудовская Аравия не для людей, а тем более не для иностранцев. Дарья мечтает, что они осядут где-нибудь в Европе и начнут вести совместную жизнь, не боясь оказаться в тюрьме только потому, что видятся, что она посещает мужчину в его доме. «Это ужасно! – решает она. – Я еще никогда не чувствовала себя такой загнанной и зависимой. Просто когда-то я была маленькой девочкой, которой достаточно было песочницы, а как раз песка здесь было предостаточно».

Она входит в темный дом, в котором царит звенящая тишина.

– Марыся, ты дома?

«Бедная моя сестра, – думает она. – Ничего в ее жизни не складывается. Все пропало!»

– Мы ужинаем. Раз ты так рано вернулась, может, присоединишься к нам? – доносится голос из кухни.

Дарья быстро снимает абаю, моет руки, омывает холодной водой припухшее лицо и бежит к сестре.

– Привет, Надя, – здоровается она с племянницей, которая уминает блинчик с творогом, обильно политый сметаной. – Как дела?

– Хорошо, а у тебя, тетя? Ты плакала?

От внимательного взгляда ребенка ничего не укроется.

– Нет, из-за противной пыли в воздухе у меня воспалились веки.

– У мамы это тоже часто бывает, – отвечает, удовлетворившись, девочка и возвращается к поглощению вкусностей.

Марыся наблюдает краем глаза за сестрой и приходит к выводу, что девушка за пару месяцев бурной жизни в Саудовской Аравии повзрослела и осунулась. Лицо у нее землистого цвета, под глазами мешки, губы едва розовые и потрескавшиеся, а взгляд тусклый и отсутствующий. Под влиянием любовных переживаний, вместо того чтобы расцвести, она поблекла, скукожилась и ослабла. Ручки у нее стали как палочки, живот впал, а волосы ломаные и бесцветные. «Что он с ней вытворяет? Это какая-то мужская версия богомола! – возмущается любящая сестра. – Это никакая не любовь, потому что чувство должно не уничтожать, а наоборот – придавать крылья».

– Что случилось, что ты так рано вернулась? – спрашивает она, собирая со стола тарелки.

– Мы должны поговорить. Но вначале мы уложим Надю, – предлагает Дарья. – Я не хочу ссориться при ребенке, а что мы будем препираться, я на сто процентов уверена.

– Ты права. Надюша, любимая, сегодня ты сама почитай, – говорит мать, и девочка безропотно идет в свою комнату.

Когда они остаются одни, Марыся спрашивает жестко:

– Ну что там? Ты плохо выглядишь, скажу тебе.

Они усаживаются в гостиной. У каждой в руках чашка чая, и каждая ждет от этого разговора одних неприятностей.

– Спасибо, – кривится Дарья. – Ты все же можешь вдохновить на признания.

– Тебя бы никто не заставил, если бы ты сама этого не захотела, поэтому уговоры все равно были бы бесполезны.

– Я знаю еще кое-кого, кто так же упрям, как осел, – выразительно смотрит на сестру девушка, и ей уже не хочется с ней говорить.

– Что ж, оказывается, мы все же чем-то похожи друг на друга, – грустно посмеивается Марыся. – Надеюсь, ты не повторишь моей судьбы и будешь счастлива.

– Я тоже этого хотела бы, поэтому так рискую. Ради любви разве не стоит?

– А он испытывает к тебе подобное чувство? Подставляет ли он за тебя свою голову? Знаешь, мужчина в соответствии с законом шариата может намного больше, чем женщина. Если согрешит, то ему только сделают замечание, а женщину накажут кнутом или побьют камнями.

Дарья еще больше бледнеет.

– Перестань меня пугать! Мне и так хватает стресса!

– Как он к тебе относится?

– Очень хорошо.

– Не знаю, сестричка: выглядишь ты заезженной.

Марыся смягчает тон, но не отказывается от откровенности.

– Зае… что?

– Затраханной, если тебе нужно говорить прямо!

– Каждый нуждается в сексе, ты тоже, хотя не знаю, помнишь ли ты, как это делается, – огрызается на такую прямолинейность Дарья.

– В начале вашего знакомства ты сияла и лучилась счастьем. Я даже говорила об этом Крысе. Но какое-то время ты выглядишь как бедная затравленная собака, поэтому что-то не так, сестричка.

– Не знаю, к чему ты клонишь…

– Я не хочу тебе докучать, а только поделюсь своим горьким опытом. Посмотри на меня! У меня на лице написано несчастье, – признается Марыся, так как, стараясь спасти самого близкого сердцу человека, она знает, что нужно говорить начистоту.

– Все будет хорошо, как только мы отсюда уедем, – плавно переходит к существу дела Дарья. – Примерно через неделю мы отправляемся покорять Европу.

Старшая сестра смотрит на младшую в оцепенении.

– Ты с ним? А как ты отсюда уедешь? Махрам должен дать согласие, поэтому нужно посвятить в это Карима.

– Я сюда въехала по польскому паспорту, потому что, представь себе, у меня он только один, а не как у тебя: ливийский, саудовский, польский и бог знает какой еще. Будучи европейкой и христианкой, я могу отсюда выехать без стража моей добродетели!

– Я бы не была в этом так уверена. А что с выездной визой? У нас не открыта.

– Джон все организует: визы, билеты, ночлег, развлечения…

– А на какое время ты хочешь взять себе каникулы?

– Не знаю… Может, и на более долгий срок, – беззаботно отвечает Дарья.

– Ты начала заниматься, к тому же платно, а теперь бросаешь? – не скрывает неодобрения Марыся. – Кроме того, ты хочешь быть зависима от чужого человека и опекаема им? Ведь у тебя нет никакой профессии, нет денег, знакомых… Ты хочешь свою судьбу так просто вложить в руки не слишком порядочного незнакомца?

– А ты что делала всю свою жизнь? Чья бы корова мычала! – парирует девушка. – Какая у тебя профессия? У тебя есть доход? Когда-то ты решила поставить все не на одну лошадь. Когда же тебе попался супердорогой жеребец, ты умудрилась все молниеносно просрать.

Марыся даже топает ногой.

– Перестань! Я боюсь за тебя, вот что! Ты разговаривала об отъезде с мамой? – хватается она за соломинку.

– Ты что, с ума сошла?! Мне больше делать нечего? В конце концов, она очередная глупая баба в нашей семье, которая принимала только кретинские решения. Мы все друг друга стоим!

– А теперь и ты хочешь присоединиться к нашему кругу идиоток из клуба разбитых сердец, да?

– Если мне не удастся, то, по крайней мере, я буду знать, что попробовала. Я не буду прятать голову в песок, это не в моем стиле!

– Твой стиль в последнее время очень изменился, потому что именно ты из нас троих была самая рассудительная, всегда перестраховывалась.

– Это уже в прошлом. Теперь на пару недель я еду в Европу, а потом в какое-то пятизвездочное эксклюзивное заведение в Тунисе, Марокко или Египте.

– Ну, это супер.

Марыся признает себя побежденной, потому что дольше не имеет смысла ссориться. Жаль также портить удовольствие влюбленной девушке, до которой все равно ничего не доходит.

– Садись и рассказывай, где вы будете.

Она берет сестру за руку и серьезно смотрит в ее растерянные и еще такие детские глаза.

– Не знаю! – взрывается бешеным смехом Дарья, снимая долгий стресс и волнение, а Марыся ей вторит.

Отсмеявшись, отсморкавшись и поплакав, они прижимаются друг к другу плечо к плечу, голова к голове и сидят так долгое время молча.

– Отсылай имейлы, эсэмэски, чаться или выходи в твиттер, – просит старшая сестра. – Если что-то пойдет не так, сразу дай знать. Я полечу даже на другой конец света и заберу тебя домой. Помни об этом, дорогая.

– Да, я прекрасно это знаю.

* * *

Через неделю после страшной смерти Аиды от рук ее старшего брата Хамид бен Ладен вдруг просыпается посреди ночи и широко открывает глаза.

Он кричит в темноту:

– Точно, я его знаю! Валлахи! Как это могло от меня ускользнуть?! Как это возможно?! Ясем Альзани, так называемый джихади Джон^[447], – это тот самый парень, с которым мы летели из Дубая в Эр-Рияд! – Он хватается за голову: – Дарья поддерживает с ним связь? Боже, какая же опасность ей грозит!

Хамид ждет до самого утра, что требует от него немалого терпения. Наконец в семь утра он звонит Марысе.

– Привет. Может, я задам странный вопрос, но твоя сестра сейчас в Саудовской Аравии? – спрашивает он сдавленным голосом.

– А что? – с неохотой отвечает бывшая жена.

– Это очень важно, Мириам. Дарья по-прежнему в Саудовской Аравии?

– Нет. Уехала в далекое путешествие со своим приятелем-англичанином. Она познакомилась с ним во время нашего полета из Дубая в Эр-Рияд, – признается наконец Марыся, потому что слышит серьезность в голосе бывшего мужа.

– Куда? Когда?!

– С неделю назад. Не помню сейчас точно дату и время, я должна посмотреть в календарь. А что случилось? Почему ты интересуешься моей сестрой?! Ты что, подозреваешь ее в связях с «Аль-Каидой»? – шутит женщина, зная пунктик саудовца.

– Еще хуже. С «Исламским государством», – глухо отвечает Хамид.

– С тем, которое появилось на территории Сирии и Ирака? – повышает голос женщина. – С тем, из которого бегут сейчас миллионы людей? И где джихадисты рубят головы неверным, насилуют езидок и христианок? Ты говоришь о современном халифате, которым правят ортодоксальные исламские фанатики?!

– К сожалению. Сейчас я к тебе приеду, и мы поговорим.

Марыся не раздумывает.

– Нет. Я приеду к тебе.

ІІІ. Исламское искушение

(Мы дозволяем вам) неверных убивать

Везде, где б вы их ни нашли:

Захватывайте (в плен) их, осаждайте (их дома)

И ставьте им засады.[448]

Убойные каникулы

– Марыся, извини меня, пожалуйста! – слышит сестра по телефону взволнованный голос Дарьи. – Мы должны были еще поехать за покупками, навести мне красоту и наконец поговорить, а Джон позвонил и сказал, что нам нужно срочно ехать в аэропорт, так как сегодня мы вылетаем.

– Как это? Прямо сейчас, теперь, немедленно? – удивляется старшая сестра, опытная женщина. – Но ведь если вы едете в долгую поездку, то нужно тщательно все упаковать, приготовиться к путешествию. Ты вообще знаешь, куда вы едете? Куда именно?

– Нет, не расспрашивала, да и для чего? Ведь не я буду покупать билеты и резервировать отели. Это будет сюрприз для меня.

– Ты что, сдурела? А если тебе что-то не понравится? Если ты захочешь что-нибудь другое? Это же должны быть общие решения.

– Успокойся, не усложняй себе жизнь, о’кей? Я ловлю такси и еду. Ничего страшного! Может, в Европе прикуплю себе модные шмотки, – беззаботно говорит Дарья.

– Не смей! Я уже подъезжаю к дому. Мы вместе быстро соберем чемоданы, и я отвезу тебя в аэропорт. Пусть не думает, что ты какая-нибудь сирота и что с тобой можно делать что хочешь.

По голосу Марыси чувствуется, насколько она против этой связи и как не любит избранника Дарьи. У нее душа болит от мысли, что ее младшая глупенькая и неопытная сестричка находится под влиянием такого невоспитанного хама, к тому же намного старше ее.

– Возьми мои шмотки – я купила их буквально неделю назад и еще не надевала, – сует она ей фирменные платья, брюки и блузки.

– Ты с ума сошла? Это стоит уйму денег! – противится Дарья, так как ей на самом деле достаточно поношенных джинсов и бесформенной рубашки.

– Это все с распродажи, не беспокойся, – успокаивает ее Марыся. – На восемьдесят пять процентов дешевле. Я заплатила как за тампакс.

Сестры смеются – перед отъездом у них хорошее настроение. Они чувствуют себя так, словно вместе едут на каникулы, но в глубине души у каждой из них затаился страх. Марыся беспокоится о сестре. Видно, что та очарована, поэтому зависима от мужчины, который Марысе не симпатичен и пугает все больше. Она отдает себе отчет, что младшая сестра сделает для него все. Дарья же чувствует себя странно, потому что ее сердце на самом деле полно любви, но это не чистое и открытое чувство, о котором она мечтала, в нем много недомолвок и тайн. Она знает, что Джон не говорит ей обо всем. Он не говорит почти ни о чем, а она не спрашивает и считает, что во время отпуска они сблизятся и мужчина откроет ей свое сердце.

– Когда ты должна быть в аэропорту? – спрашивает Марыся.

– Он сказал, чтобы я вызвала такси и приехала.

– Но в котором часу у вас вылет? Какой авиалинией? – спрашивает сестра, а Дарья только неуверенно пожимает плечами. – Позвони ему и спроси. Может, еще успеем быстро тебя накрасить.

Марыся грустно улыбается. Звоня любовнику, Дарья задает лишь один вопрос, а потом только кивает головой. Даже на расстоянии Марыся слышит крик, доносящийся из телефона.

– Но я хочу с тобой лететь, Джон. В самом деле… извини… Уже еду!

Сестры не комментируют разговор, поспешно в молчании впихивая вещи в чемодан, закрывают его и направляются к двери.

– Иди, присядем на минутку. Говорят, так нужно делать перед дорогой.

Марыся задерживает Дарью у двери и смотрит ей в глаза – в них паника, растерянность.

– Но…

– Пять секунд! – Она тянет ее на канапе в гостиной и осторожно подталкивает. – Помни, сестричка: когда тебе будет плохо или что-нибудь пойдет не так, как тебе хотелось бы, напиши, и я помогу тебе вернуться домой.

– Марыся! Это же только каникулы! – восклицает Дарья, закатывая глаза. – Ты с ума сошла? Хуже мамы!

– Я тоже когда-то упрекала ее в чрезмерной опеке, – спокойно возражает та, беря младшую сестру за руку и крепко сжимая. – Но теперь я знаю, что это бесценно.

Женщины едут в аэропорт настолько быстро, насколько это возможно. Они выскакивают из машины и бегут с багажом к паспортному контролю. Джон вырастает перед ними как из-под земли и смотрит на Марысю неприязненно, а в сторону Дарьи его голубые глаза мечут молнии.

– Ты не можешь приехать сама и не опоздать?! – спрашивает он осуждающе.

– Ты торопил меня. Откуда я могла знать, что уже сегодня должна быть готова… – слабо защищается молодая женщина.

– Не знаю, что еще я за тебя должен делать?! – продолжает ворчать парень, бросая чемоданы на линию досмотра багажа, и говорит с претензией: – Виза, билеты, отели…

– Если это чересчур дорого для тебя, то не нужно было ее приглашать, – вмешивается возмущенная Марыся. – Если у кого-то нет денег, он не заводит любовницу. Девушка еще учится. Кроме того, не нуждается в таком старом пердуне, как ты! – Она дает волю нервам.

Джон наклоняется к Марысе и грозно шепчет:

– Я с тобой не разговариваю, поэтому не вмешивайся.

– Это моя семья, моя сестра, и я не позволю с ней так обращаться! – отвечает она без страха, с гордо поднятой головой, а Дарья, дрожа всем телом, уже почти плачет.

Джон отходит в сторону и только сжимает зубы. Он должен выдержать эту зловредную бешеную бабу, потому что уже через минуту Дарья будет принадлежать только ему. От этой мысли он иронично улыбается. «Эта стерва получала бы у меня с утра до вечера», – думает он, и эта мысль сразу же улучшает ему настроение.

– Даруся, держись, – обнимает за плечи любимую сестричку Марыся. – Вот тебе немного денег на всякий случай.

Она сует ей в руки пачку евро.

– Напиши, когда прилетишь. Присылай фотографии и заходи в фейсбук.

– Конечно! – У девушки несчастное выражение лица, как если бы они расставались навеки.

– Чем вы летите? – спрашивает Марыся у Джона, но тот, не обращая на нее внимания, поворачивается спиной и проходит через рамку детектора. – Куда вы летите?!

На прощание она видит только его наглую шельмовскую ухмылку и злой блеск в глазах.

– Почему ты так отнесся к моей сестре? – спрашивает Дарья во время перелета в Дубай. – Кроме того, ты говорил, что забираешь меня в Европу, в Париж, а мы снова премся на Ближний Восток, – добавляет она обиженно.

– Не нравится – можешь вернуться тем же самолетом домой, – резко отвечает Джон. – Лучше сделать это раньше, а не позже. Меня никто не похвалит за то, что ты вперлась без приглашения в мою свободную холостяцкую жизнь и не давала покоя даже в ортодоксальной Саудовской Аравии, – характеризует он их связь; Дарья широко открывает глаза, глотая слезы.

«А может, действительно вернуться на этом же самолете? – думает она. – Как он ко мне относится? Как к дерьму! У Марыси нюх на людей, и у нее есть причина, если она так его не переносит. Я не должна позволять мужчине говорить в мой адрес такие слова и так вести себя по отношению ко мне, потому что сама потеряю к себе уважение». Она все больше убеждается в том, что должна свернуть с дороги, которой следует.

Неожиданно Джон меняет тон и обнимает ее сильной рукой, под тяжестью которой худенькая девушка просто теряется:

– Что повесила нос, малышка? Не тушуйся. Твоя сестра настроила тебя против меня, потому что у нее самой жизнь исковеркана и она хотела бы, чтобы ты была так же несчастна, как она и ваша мамочка. Чтобы присоединилась к семейному клубу разбитых сердец.

Мужчина в совершенстве может использовать собранную информацию и манипулировать людьми. Он ни минуты не задумывается, ранит ли он кого-нибудь, – все его действия преследуют одну цель. Каждый в его окружении должен ему подчиняться, а он будет использовать все доступные средства и не останавливаться ни перед чем, чтобы этого достичь. Это Джон принимает решение, он раздает карты, он решает судьбу людей: дает счастье или забирает жизнь.

– Перестань же хмуриться. Выпьем шампанского, о’кей? – усмехается он сладко, но Дарья не улыбается. Нехорошее предчувствие охватило ее и не отпускает.

– Успокойся! Это ведь наши каникулы! Ты уже не должна носить абаю и кого-либо изображать. Будет супер! – убеждает ее любовник, заказывая бутылку «Дом Периньон».

Когда они выпивают очередной бокал, мужчина ластится к партнерше, укрывает ее тонким пледом и бесстыдно лапает, не обращая внимания на пассажиров, сидящих вокруг. Он наклоняется над Дарьей и открыто целует ее в губы, беря то, что ему принадлежит. Ведь, в конце концов, это он ее спонсор, он все организовал, и теперь девушка от него зависит. Ему очень нравится такое положение вещей. Джон, возбудившийся под влиянием алкоголя и переживаний в Эр-Рияде, наконец затягивает Дарью в тесный туалет и пользуется ею в свое удовольствие. Девушка не проявляет ни радости, ни интереса, но ему это не мешает. Самое главное, что она не отказывает ему и выполняет все, к чему он ее склоняет. Удобнее всего брать ее сзади, поэтому он так и делает, а на десерт – оральный секс. Девушка снова давится его большим набухшим членом, который он жестоко впихивает ей в самое горло и под конец душит ее спермой. Мужчина кончает, вытирается бумажными полотенцами, застегивает брюки, взъерошивает спутавшиеся волосы Дарьи и выходит, оставляя ее одну в туалете. Девушка заливается слезами, как маленький ребенок. «Почему он ко мне так относится? – спрашивает она себя. – Наверное, он меня не любит». Сделав такой вывод, она расстраивается и не может успокоиться. Она вытягивает из сумочки деньги, которые получила от Марыси, и только сейчас видит, что это солидная сумма. «Я всегда смогу на них вернуться», – радуется она, но решает дать любовнику еще один шанс. Она убеждена, что его поведение объясняется дурным влиянием Саудовской Аравии, где мужчина по отношению к женщине может позволить себе все.

Джон снял номер в скромном отельчике в районе Дейра, чем шокировал Дарью, потому что она в жизни не останавливалась в таких местах.

– Северная часть Дубая несколько напоминает мне район Квинс в Нью-Йорке. Это торговая и жилая часть большой агломерации, – поясняет он испуганной девушке, которая не привыкла плутать по таким неблагополучным районам.

– Ты был в Нью-Йорке? – спрашивает Дарья, по– прежнему ничего не знающая о своем партнере и понимающая, что время, проведенное вместе, только подчеркивает недостатки мужчины, которые она заметила еще в Саудовской Аравии.

– Да, был, ничего интересного. Здесь мне больше нравится. – На его лице написано удовольствие. – Тут не видно небоскребов, выделяющихся на фоне остальной части города, а широкие тротуары полны спешащих людей и велосипедистов. Благодаря запруженным улицам можно ощутить ближневосточную атмосферу. Остальной Дубай мертв!

– Как по мне, здесь слишком много эмигрантов со всего мира, – хмурится Дарья, глядя на людей через окно такси. – Это настоящий котел: пакистанцы, сикхи, филиппинцы, арабы, черные – не известно, из Африки или из других мест… Это, пожалуй, не слишком безопасное место для белого, ты так не считаешь?

Наконец-то она выражает свои опасения. Джон критически смотрит на нее, и сразу вся радость исчезает с его лица.

– Единственное, что ты можешь, – это бояться и жаловаться. Ты еще нигде не была, ни с кем не познакомилась, а уже критикуешь и боишься! Я не знаю, как можно быть такой трусихой!

– Я думала, что англичане – это народ конформистов, людей, уверенно ступающих по земле, – отважно говорит недовольная, обиженная девушка. – Не нужно рисковать, если ты не должен.

– Ты знаешь о Дубае и Ближнем Востоке только дерьмо! – повышает голос Джон. – Живущие в этом районе люди – самая порядочная часть жителей этого города. Их проблема заключается лишь в том, что у них нет денег, потому что они не родились богачами. Я слышал, что Польша – это демократическая страна, что вы боретесь за свободу под флагами солидарности, а ты обычная расистка.

– Может быть, но зато ты, господин англичанин, о моей стране не много знаешь. Конечно, мы демократы, но в то же время и чертовские снобы и националисты.

Дарья, желая наконец разрядить обстановку, иронично критикует свою родину.

– Это потому вы так воротите нос от беженцев из Сирии или Ирака? – сжимает челюсти Джон: видно, что эта тема его тоже волнует.

– О боже! Давай не лезть в политику, потому что точно загрызем друг друга во время этой поездки. – С нее достаточно уколов и ссор. – Мы должны мило провести пару недель – так постараемся, чтобы этот отпуск был незабываемым.

– Что ж, так наверняка и будет, – обещает ей Джон с таинственной улыбкой.

Оставив багаж на ресепшене, они выходят в город. У Дарьи на душе неспокойно, но она с интересом оглядывается вокруг. Действительно, это настоящий восточный мир, но, летя сюда, она хотела увидеть сияющее богатство Дубая, лоск этого города и невероятные вещи, о которых она столько слышала, а не бедность и нужду. Она думала, что, по крайней мере, на выходные или хотя бы на одну ночь они остановятся в люксе «Бурдж-эль-Араб» или в отеле «Атлантис», что будут спускаться на лыжах по снежному склону в «Эмирейтс молл» или поплавают с дельфинами в красивом бассейне на искусственном острове в виде пальмы. Она рассчитывала также на выход в один из эксклюзивных ресторанов в Мадинат Джумейра, который является местом встреч богачей из Арабских Эмиратов и европейских туристов, таких как они. Джон не кажется ей бедным, поэтому она рассчитывала на все эти радости, думая, что, может, хоть как-то сравнится с Марысей, которая купалась в богатстве, будучи женой Хамида, да и при Кариме ей неплохо живется.

Джон чувствует себя как рыба в воде и ничего не боится.

– Видишь, малышка? Все эти эмигранты, которыми ты пренебрегаешь и которых так боишься, привезли с собой сюда также своих поваров, благодаря чему на Дейре появился настоящий рай для гурманов. Тут есть забегаловки индусские, пакистанские, филиппинские, тайские и много-много других.

Он показывает на ресторанчики и столовые, мимо которых они идут, а Дарья старается не выказывать недовольства и отвращения. Выставленные на тротуаре столы прикрыты клеенками или отвратительными, в пятнах, полотенцами, на которых жируют мухи. Под стенами мрачных ободранных домов лежит мусор, среди которого шныряют коты или крысы тех же размеров. Видно, при таком количестве выброшенных на улицу отходов им тут хорошо живется.

– Если кто-то интересующийся миром задержится в Дубае подольше, то выберется на эти окраины за дешевой прекрасной едой, а также за покупками, потому что тут можно найти недорогие сувениры и восточные продукты, такие как халва, кофе, чай или финики буквально за гроши.

Джон нахваливает окружающую их убогость, а Дарья начинает сомневаться в толщине его кошелька и все больше опасается. «Если он хочет перебиваться со мной две или три недели каникул в таких условиях, то я, пожалуй, этого не вынесу, – думает она расстроенно. – Если уже вначале он экономит и мы останавливаемся на мусорнике, то что же будет в дорогой как не знаю что Европе? Может, попрошу Марысю, чтобы она сразу купила мне обратный билет?» Она убита своим положением и начинает тревожиться. В ортодоксальной Саудовской Аравии она рисковала для любовника всем, даже свободой и жизнью, и теперь не в силах безмятежно принять все эти разочарования.

Они сворачивают на боковую улочку, еще более грязную и полную противных типов, сидящих под стенами грязных, покрытых плесенью домов. Девушке в нос ударяет смрад гнили и забитой канализации. Она все больше ужасается.

– Входим, – сообщает ей Джон, таща ее за руку к неприглядным воротам, от которых остался только деревянный каркас, а двери нет. Из-под ног разбегаются крысы и быстро прячутся в щелях пола.

– На лестницу, – направляет мужчина. – Несмотря на вид, тут самая лучшая индусско-пакистанская еда на всем Ближнем Востоке.

– Правда?

У Дарьи нет сил слушать объяснения. В эту минуту она принимает решение вернуться домой. И как можно скорее!

– Кроме того, у меня для тебя сюрприз, – сообщает Джон с широкой улыбкой. Девушка молчит, закрывая нос от всепроникающего смрада. Англичанин в очередной раз бросает на нее критический взгляд:

– Ну ты и принцесса на горошине! Я и не подозревал об этом!

Они входят в какую-то квартиру. С порога их окутывает жар и острый, сильный запах жареного карри. Дарья чувствует, что через минуту ее вырвет, но ее любовник, не обращая внимания, подталкивает ее вперед, за заслонку из пластика. О чудо! Следующее помещение светлее, чем мрачный коридор и прихожая, потому что здесь есть балкон, закрытый от улицы ажурной ширмой. На полу лежат грязные маты, под стенами – цветные подушки, а по центру стоит низкий деревянный стол.

– Ну что? Как в гареме в давние добрые времена халифата, – сообщает с энтузиазмом Джон. – Снимай обувь и заскакивай внутрь.

Дарья смотрит через деревянную, ручной работы, словно кружевную ширму на оживленную улицу. Она делает глубокий вдох и старается успокоиться. К ней мгновенно возвращаются силы. Выпив одним глотком поданную ей Джоном холодную колу в стакане с инеем, Дарья оживает полностью.

– Постой, тут что, был алкоголь? – спрашивает она, едва дыша и цокая языком о небо.

– Ну да… – смеется Джон иронично. – Видно, твой организм этого требовал. Я и не знал, что ты можешь в таком темпе опрокинуть рюмашку.

Он весело хлопает себя по бердам, потом берет открытую бутылку дешевого виски, которая неизвестно с каких пор стояла на столике, и снова делает девушке коктейль.

– Пей, будешь полегче! – добавляет он чувственно.

– Я могу быть еще легче? – тихо спрашивает Дарья, но решительно не хочет ссориться. – Мы съедим что-нибудь или ты посадил меня на голодную диету? У меня урчит в животе.

– Выбирай, что тебе нравится, в любом количестве. – Мужчина вручает ей меню, которое представляет собой один лист бумаги. Он такой залапанный и жирный, что мало что на нем видно, но цены удается разглядеть. Они настолько низкие, что даже в индонезийском варунге было бы дороже.

– Я не знаю этой кухни. – Девушка кладет кустарное меню на стол и вытирает руки о брюки. – Я везде чувствую карри, значит, каждое местное блюдо приготовлено на его основе.

– Что ж, это любимая индусская приправа. В конце концов, не только индусская – вся Азия обожает карри. Здесь есть прекрасное ананасное карри из Карнатаки, керальское карри из цыпленка. Или можешь заказать также бириани с фаршем или обычные кебабы с мясом птицы. Это все нужно есть с дхалом[449] из зеленой, красной или черной чечевицы и теплым хлебцем наан. Для любителей более традиционной кухни есть цыпленок, приготовленный в печи и называемый «тандури», «тикка масала», британские блюда на основе индийской кухни, а для отважных – видоизмененная португальская говядина виндалу из региона Гоа, которую готовят адски острой. Это самые пикантные блюда в мире.

– А ты в этом разбираешься!

Дарья в шоке, потому что Джон говорит о готовке и еде с большей нежностью, чем обращаясь к ней.

– А что с запретами? Они тоже не едят свинины?

– По большей части жители Индии являются индуистами и вегетарианцами, а пакистанцы, будучи мусульманами, питаются в соответствии с принципами, прописанными в Коране:

– Эй! Ты цитируешь поэзию!

Дарью это забавляет, и она глупо хохочет, наверное, из-за того, что Джон постоянно подливает ей алкоголь, а еще потому, что ничего не ела. У нее шумит в голове, а язык начинает заплетаться.

– Это священный Коран, а не какая-то там поэзия! Это слово Божье! – Любовник хмурится, словно девушка совершила святотатство.

В этот момент в двери появляется невысокий худой и смуглый мужчина с арабскими чертами лица.

– Официант! Принесите тикку масала и дхал, – машет ему Дарья рукой, желая обратить на себя внимание, хотя в помещении больше никого нет. – И как можно быстрее, потому что я сейчас упаду под этот низкий столик и начну лаять.

Она глупо шутит, смеясь при этом до слез, на что мужчина только таращит большие черные глаза.

– Что она делает? – подходя к Джону, спрашивает он осуждающе. – Для чего тебе эта деваха, гм?

– Моэ?!

Дарья наконец узнает своего пакистанского шефа из Англии.

– А ты что здесь делаешь? Ты тоже хочешь что-нибудь съесть? Но в этой забегаловке все пересрут, говорю тебе! – Она не следит за словами, бормоча проклятия, за чем оба мужчины следят с отвращением. – Сколько буду жить, в такую рыгаловку не зайду.

– Привет, молодая госпожа!

Пакистанец не пожимает протянутую ему ладонь, а прикладывает руки к груди и наклоняет голову. Дарья никогда за ним не замечала такого поведения. Напротив, он всегда тискал работниц и охотнее всего светлокожих блондинок из-за восточной границы.

– Привет! Это твоя пивнушка? Не слишком она тебе удалась по сравнению с теми, которые принадлежат тебе в Европе!

– Пивнушка?

Мухамад смотрит с удивлением на Джона, а тот только улыбается уголками губ, но Дарья ничего не замечает.

– Ты пьешь алкоголь, брат? – шепотом спрашивает пакистанец, хотя они могли бы запросто кричать у девушки над ухом, потому что сейчас она мало что понимает.

– Что же было в этих напитках… – Полька склоняется набок, после чего падает на подушки, совершенно опьяненная.

Джон здоровается с коллегой как с родственником, крепко обнимая его за плечи и целуя в обе щеки.

– Теперь мы можем поговорить. А пить алкоголь мы можем вынужденно, если у нас есть оправдание – высшая цель. Знаешь, что тогда это не считается грехом.

– Зачем же ты ее взял в такую дорогу, выполняя настолько тяжелую миссию? – снова задает вопрос Мухамад.

– Всегда может для чего-нибудь пригодиться.

– Ты случайно не влюбился в неверную?! – возмущается глубоко верующий мусульманин, в Европе слывший кобелем и закладывавший за воротник, особенно виски с джином.

– Она наполовину арабка, а если наша религия доминирующая и вскоре заполонит весь мир, значит, теперь ее можно причислить к приверженцам ислама. Еще немного подрессирую, изменю привычки и будет о’кей.

– Для чего она тебе нужна? У тебя таких и намного лучше, чем она, толпы. Во Франции и в Испании тысячи мусульманок.

– Но я люблю риск и обожаю предопределять человеческие судьбы.

Пакистанец приходит к выводу, что его единоверец и товарищ, известное лицо в «Исламском государстве», человек-хамелеон и ужас строптивых сирийцев и иракцев, а также всех неверных в их регионе, особа, поднявшая бурю в мировых медиа, – человек надменный и пробует играть роль Бога. Но они зашли уже вместе так далеко, что Мухамад не может отступить. Да и джихади Джон в жизни бы ему этого не позволил.

На следующий день Дарья просыпается с сильной головной болью. Слышен настойчивый звук, и только через некоторое время она понимает, что это телефонный звонок. Звук не смолкает, и она открывает один глаз, берет телефон с прикроватной тумбочки и прикладывает к уху.

– Ты жива, молодая пьянчужка? – слышит она веселый голос Джона. – На тумбочке стоит то, чем можно похмелиться. Выпей это скорее, потом тебя охватит слабость.

– Что это за дерьмо? – хрипит Дарья. – Если я выпью молоко, то блевону.

– Это индийский йогурт райта, антидот с приятным вкусом азиатских блюд, применяется при различного рода отравлениях. Приведи себя в чувство, потому что под отелем тебя ждет машина с водителем. Он отвезет тебя развлечься в центр Дубая, чтобы ты не слишком разочаровалась в этой поездке.

– Он меня отвезет? А что с тобой? Где ты вообще? – Девушка садится на постели и оглядывается, не узнавая ни места, ни обстановки. – Мы разве не вместе проведем эти чертовы каникулы?

– Мне нужно уладить кое-какие дела, но мы встретимся позже.

– Постой-постой, а где мой телефон?! – кричит она, не давая ему прервать разговор. – Это не мой аппарат!

– Не знаю, любимая, – шутливо отвечает Джон. – Не имею понятия, где ты посеяла сумочку. Может, ты помнишь?

Дарья чувствует иронию в его голосе. События прошлого вечера не отпечатались в ее памяти, а номер в отеле она увидела только сегодня. Вчера после прилета они оставили багаж на ресепшене и сразу направились в город. Сумочка все же была при ней в этой паршивой забегаловке, где ей подали только выпивку и не дали поесть. Как же она могла ее не взять? Или как это Джон мог ее оставить? Ведь он не мог ее не заметить?

– Нужно туда пойти и спросить, не находили ли они, – предлагает она самое простое решение, но ее снова забрасывают грубыми оскорблениями.

– Ради бога! Ты идиотка! Это Ближний Восток и азиатская забегаловка. Там если что-то теряется, то так тому и быть. Нужно хранить ценные вещи в жопе!

– Но у меня в сумочке был паспорт, кошелек с кредитной карточкой и деньгами и мой новенький смартфон…

Девушка начинает плакать, и слезы струями текут по ее опухшему лицу.

– Паспорт, слава богу, был у меня, а остальное ты просрала, – грубо говорит Джон. – А откуда у тебя вообще деньги?

– Марыся дала.

– Да? Дала тебе на обратный билет? – доносится до Дарьи взбешенный голос любовника. – Гребаная перестраховщица!

Парень орет во все горло, но через минуту берет себя в руки.

– Не стоит об этом думать. Сейчас же собирайся и езжай в город, – снова говорит он спокойно. – Водитель тебя отвезет, а я не буду экономить на твоих удовольствиях.

Дарья думает о том, что ее партнер непредсказуемый и неуравновешенный. Сначала кричит и оскорбляет ее, а через минуту его уже можно прикладывать к ране. «Такие мужчины делают из женщин рабынь, потому что у тех нет возможности их бросить, – проносится у нее в голове. – Они не могут от них отвязаться. Когда женщины уже принимают решение от них уйти, они показывают себя с лучшей стороны. Женщины остаются, чтобы через минуту снова мучиться из-за своей глупости».

Девушка выпивает йогурт, который действительно творит чудеса. Она быстро принимает душ и набрасывает летние вещи, которые получила от Марыси. В кармане юбки она находит двести евро с небольшой карточкой, на которой по-арабски сестра написала: «Мабрук».[451] «Ты даже не знаешь, любимая, как эти деньги мне сейчас пригодятся, – говорит она мысленно и решает ей позвонить, пока еще есть решимость вернуться домой. – Может, буду об этом жалеть, но я должна это сделать. Я не могу терпеть такое отношение к себе! Кроме того, для меня слишком много неясностей!» Номер телефона Марыси она знает наизусть, так как считает, что пару вещей в жизни она должна запомнить: нельзя полагаться только на электронику, в чем она имела возможность снова убедиться. Соединение, однако, какое-то странное: один короткий сигнал – и все. Девушка пробует раз пять, но безрезультатно. Она решает позже разобраться, в чем же дело. Сейчас она радуется поездке по сказочному городу, хотя ей немного грустно, что Джон не хочет к ней присоединиться.

Едва Дарья спускается в маленький холл отеля, как замечает азиата, одетого в униформу шофера, который лениво встает со стула, смотрит на нее исподлобья и молча идет к двери. Можно только догадываться, что это ее водитель. Машина неплохая: есть мощный кондиционер, она полноприводная. В странах Персидского залива на таких преимущественно и ездят, значит, это не какой-то особенный люкс. Хамский водитель не спрашивает, куда Дарья хочет поехать, а сразу включает мотор и едет в одному ему известном направлении. «Правильно ли я сделала? Может, это какой-то похититель?» Только теперь девушка начинает об этом думать, впадая в панику.

Она обращается к парню на переднем сиденье:

– Мистер! Кто тебя прислал? От кого вы? От Джона Смита? – взволнованно спрашивает она, но не слышит ответа. – Немедленно остановись!

Она кричит от ужаса, проклиная собственную глупость и легковерность:

– Остановись, а то выскочу на ходу!

Она снимает фиксатор с боковой двери и тянет за ручку. Водитель внезапно тормозит и съезжает на обочину. Как немой, он показывает ей пальцем на телефон, при этом еще более неприязненно смотрит на нее бешеным взглядом. «Такие сукины сыны побивают своих жен и дочерей камнями. Этот обрезанный член считает, что женщина – ничто, воздух, незаметный атом праха. Я ему еще дам прикурить!» – решает она – в ней играет горячая арабская кровь.

– Джон, кого ты прислал? – спрашивает она по телефону в раздражении. – Парень ничего не говорит, не представился, у него не было даже карточки с моим именем. Не знаю, в нужную ли я машину села!

– Успокойся и дай ему трубку, – говорит Джон.

Девушка слышит взволнованный голос любовника, азиат скукоживается. Он наклоняет голову и, если бы мог, то, пожалуй, пал бы на колени и бил лбом о землю. Он отвечает односложно, жужжат они по-арабски, поэтому девушка догадывается, что говнюк не знает никакого языка, кроме своего родного и языка страны, в которой работает.

– Маршрут я определил сам, потому что достаточно хорошо знаю этот город и хочу, чтобы ты увидела все самое интересное, – впервые поясняет ей Джон, когда водитель отдает Дарье трубку. – Можешь с ним говорить по– арабски, потому что этот подлец на самом деле не говорит ни на каком цивилизованном языке. – Он добродушно смеется. – Держись и наслаждайся приключением. Этот парень ничего тебе не сделает, даже если ты плюнешь ему в лицо или дашь в зубы.

– Как это? Он смотрит на меня с такой ненавистью, что я его даже боюсь, – жалуется девушка, выражая свои опасения.

– Хорошо тебе развлечься! Позже увидимся под Бурдж-Халифа. Оттуда уже вместе поедем на ланч-сюрприз.

– Под тем самым высоким зданием в мире?! – вскрикивает она в волнении.

– Именно, – подтверждает Джон довольно, потому что любит, когда его любовница реагирует как маленькая девочка.

– Я уже боялась, что ты снова возьмешь меня в какую-нибудь пакистанскую малину с домашнего приготовления пивом в качестве выпивки.

– Нет, сегодня будет то, на что ты надеялась и рассчитывала. Ничего не бойся.

О чудо, он не отчитал ее за критику и не обозвал идиоткой! Таким милым Джона Дарья еще не знала. Ей очень нравится эта перемена, а ее юное сердце просто тает от любви.

– Это прекрасно, – отвечает она нежно. – А не приоткроешь ли мне тайну, где мы будем обедать? В этой невероятной башне?

– Тогда не будет сюрприза, любимая. Наберись терпения.

Джон говорит так, как будто это и не он. Дарья мечтает теперь только об одном – прижаться к груди этого чудесного парня.

– Дай на минутку телефон этому пакистанскому сопляку, – просит в завершение любовник.

После последних наставлений пакистанец открывает ей дверь и смиренно наклоняет голову, опуская взгляд. Женщина сразу чувствует себя лучше и гордо задирает нос. Она улыбается, как госпожа.

– «Эмирэйтс молл», – ворчит шофер, что, пожалуй, должно означать направление езды.

Дарья разглядывает все вокруг, наслаждаясь пейзажем. Город – огромная метрополия. Везде что-то разрушается и строится новое. Панорама Дубая – это башни, а над ними сотни подъемных кранов.

Дороги также модернизируют, но, несмотря на это, движение осуществляется без заторов. Нет пробок, и машины мчатся на всех парах. И какие машины! Туристка заметила уже «порше», «феррари», «бентли» и пару «роллс-ройсов», в том числе и один кабриолет голубого цвета с белой обивкой. За рулем наверняка сидит знатный житель Арабских Эмиратов, одетый в белую тобу, на голове – тонкий белый платок. Блестят на солнце драгоценные бриллианты на манжетах его рубашки и пальцах, украшенных большими перстнями-печатками. Девушка в восхищении. «Вот им везет! У них в Коране или в хадисах должно быть записано: умеренность в еде, алкоголе и богатстве. Но кто в Средние века надеялся, что из песков пустыни забьет струей черное золото? – размышляет девушка. – В то же время Саудовская Аравия выглядит по сравнению с ними убогой страной, потому что ваххабиты не могут радоваться даже огромным деньгам. Они должны делать вид, что истязают себя, потому что в соответствии с их принципами всякое веселье грешно. При таком подходе к вере и образу правоверного мусульманина сказочный Дубай должен быть проклятым городом», – посмеивается она в душе.

Когда они приезжают к «Пирамид молл», у Дарьи просто вытягивается лицо. Она видит построенные в виде египетских святынь торговые центры – один больше другого. «Эмирейтс молл» – это огромный комплекс с самым большим рынком золота не только на Ближнем Востоке, но и в мире. Здесь можно увидеть многочисленные фонтаны, некоторые из них с подсветкой, другие скрыты среди тропических растений. Самое большое впечатление на нее производит каскад воды, текущей с высоты четырех этажей по внутренней стене здания.

Выясняется, что Дарья обречена на помощь своего водителя, вонючего пакистанца в сальвар камиз[452] и небольшой ермолке на голове. Чтобы освободиться от нежелательного общества, ей пришлось бы снова морочить Джону голову и, быть может, испортить ему настроение, которое для него редкость, поэтому она лишь смиренно вздыхает. Слуга хочет ее куда-то отвести, потому что все время на нее оглядывается и кружит около, как верный пес. В конце концов он показывает ей на магазин, который просто сверкает от золота и драгоценных камней, выставленных в витринах.

– Чем могу служить, мадам? – Услужливая женщина-продавец широко улыбается, хотя одежда Дарьи и не предвещает высокого выторга. – Не хотите ли посмотреть на серьги, перстни или браслеты?

– Я просто смотрю, – тихо говорит Дарья, не знающая, на чем остановить глаз, потому что тут столько красивых и дорогих вещей. Она теперь очень жалеет, что потеряла сумочку и осталась без гроша в кармане. Она не может также потратить двести евро от Марыси, потому что решила отложить их на черный день. «Зачем мне таскаться по таким местам, когда все для меня недоступно, – грустно думает она. – Я беднее самых бедных нищих: у меня нет ни цента на капризы!»

Вдруг в магазин входит шофер и что-то шепчет девушке за прилавком.

– Подойдите, пожалуйста! – машет Дарье продавец. – Прошу примерить, ваш ли это размер.

Она вынимает больших размеров прекрасные велюровые футляры, открывает их, и глазам девушки предстают нежная цепочка с подвеской в виде верблюда с бриллиантовым глазом и в комплекте – сережки в подобном стиле. Также есть браслет с камнем и два чудесных перстня из трехцветного золота.

– Я не понимаю… Вы меня с кем-то спутали…

Дарья уже хочет выйти из магазина и бежать со всех ног, но в дверях встает шофер и преграждает ей путь.

– За все заплачено, а госпожа должна только проверить, идет ли ей, –по-прежнему вежливо смотрит клиентке в глаза продавец.

– Точно? А кто это купил?

– Ваш муж, Джон Смит. А вы госпожа Дарья Новицкая, да? – проверяет она данные, а девушка хватается за горло, слыша, что любовник представился ее мужем.

– Мой муж сделал мне сюрприз совершенно неожиданно, – вздыхает девушка с облегчением, по-прежнему в шоке, так как не ожидала такой щедрости от грубоватого англичанина. «Может, еще что-то из нашей связи и выйдет? Может, первый блин комом мы уже съели? – думает она безмятежно. – Просто Саудовская Аравия и моя семейка доводили его до стресса. Надеюсь, что не должна буду выбирать между ними».

Все сидит на девушке как влитое, но она не хочет выходить из магазина в украшениях, так как планирует отдать их Джону, чтобы тот сам решил, когда ей их надеть. Теперь она уже следует за пакистанцем: видно, таким способом Джон распланировал ее покупки. Так, собственно, и есть. Они посещают еще пару фирменных магазинов, в которых ее ждут сумки с вещами для примерки, – все уже оплачено. «Не лучше ли было прийти сюда вдвоем и вместе выбрать и купить?» Удивительный прогресс мужчины будит подозрения Дарьи: «Подготовка всего этого заняла у него много времени. Я уже ничего не понимаю».

В перерыве между покупками пакистанец препровождает туристку к месту, где находится искусственный лыжный спуск. Он снова показывает ей пальцем на вход, а сам забирает сумки у нее из рук и быстро поворачивается.

Дарья кричит ему вдогонку:

– Эй, парень! А как же я туда войду?

Она говорит по-арабски, зная уже, что это единственный язык, на котором они худо-бедно могут понять друг друга.

– Абонемент на вашу фамилию ждет, – отвечает тот, не глядя ей в глаза.

– Но у меня нет теплых вещей, а там, внутри, пожалуй, минусовая температура.

– Все готово, – повторяет он, тяжело вздыхая: видно, обязанности гида белой женщины для него мучительны.

Дарья как по мановению волшебной палочки получает необходимое для снежного удовольствия снаряжение. У обозначенных секций выбирают подходящие ей пуховую куртку, лыжи, палки и даже шарфик, шапку и рукавицы. Ее шокирует женщина, которая предлагает полагающиеся ей в рамках пакета теплые шерстяные носки. «Невероятно! – не может прийти в себя девушка. – Какое-то катание на лыжах доведено здесь до совершенства!»

Внутри, разумеется, холодно, даже пар идет изо рта. Дарья, еще ребенком, выезжала зимой с родителями в горы и неплохо справлялась со скоростным спуском со склонов, но теперь боится, не потеряла ли сноровку. Кроме того, склон достаточно крутой, ездят на нем профессионалы. Коль скоро она уже здесь, грех было бы не попробовать. «Как жаль, что у меня нет моего смартфона. Я могла бы сделать снимок и переслать Марысе и маме. Вот бы мне завидовали!» Они все втроем всегда мечтали приехать сюда, но постоянно не хватало времени задержаться в Дубае надолго, чаще всего они находились только в транзитной зоне в аэропорту. Привыкнув к температуре и снаряжению, Дарья решается наконец и садится в подъемник, но соскакивает с него уже на первом холме: другие спуски крутые, как для самоубийц, и лыжника увидишь на них лишь изредка.

– Эй, ты одна? – цепляет ее молодой эмиратец, потому что белая женщина без компании всегда лакомый кусок для жителей Персидского залива. – Может, съедем вместе?

Предлагает он это, любезно улыбаясь.

– Почему бы и нет! Я давно этого не делала, – соглашается Дарья, ведь заниматься спортом в группе всегда приятнее, чем одному. – Надеюсь, что не сломаю ноги.

– Не бойся! – успокаивает ее парень. – Это невозможно забыть. Как езду на велосипеде.

Конечно, он прав. После двух спусков Дарья может похвастаться даже неплохим слаломом и одним невысоким прыжком.

– А говорила, что не умеешь ездить!

Араб стоит около нее, похлопывая ее по спине, потому что видит, что партнерша уже сильно замерзла.

– Может, хочешь выпить горячего шоколада? Можно отсюда выйти, а потом снова вернуться. Ты на сколько часов пришла?

– Время вот-вот закончится. В конце концов, я дольше на этом морозе, пожалуй, и не выдержала бы.

– Жаль. У меня открытый абонемент. Я здесь живу, поэтому он окупится. Так или иначе, шоколада мы могли бы выпить. Ты куда-то спешишь?

– Вообще-то у меня есть еще час до ланча, поэтому почему бы и нет…

– А где ты будешь есть? Одна пойдешь? – продолжает расспрашивать парень, чем отбивает у нее охоту с ним связываться. Видно, что он ее клеит.

– Послушай! Я только для того пошла кататься на лыжах одна, чтобы время скоротать. Мой муж улаживает кое-какие дела, а позже мы вместе пойдем на обед в Бурдж-Халифа, поэтому относись ко мне, как к подружке, а не как к сексуальному объекту, о’кей?

Свою реплику Дарья заканчивает раздраженно, после чего парень молча исчезает и заскакивает на сиденье электрического подъемника.

– Мадам… – Пакистанец ждет ее у выхода и снова ведет в только ему известном направлении.

На этот раз они входят в очень дорогой фирменный бутик, где девушку снова ждут подобранные наряды, которые ей предлагают примерить. Среди элегантной одежды она находит записку: «Переоденься в это и приезжай на ланч. Я очень голоден. Джон».

Платье как на нее шито, к тому же и цвет подобран к ее цвету кожи и волос. Обувь идеальна, сумочка идет к ее вещам – все самое модное и с этикеткой фирмы, одежду которой Дарья никогда даже не мечтала приобрести. На дне бумажного пакета лежит еще косметичка с кохлем, тушью для ресниц, духами новой линии «Шанель», а также блеском и помадой для губ. «Какой же перфекционист мой парень!» – не может не удивиться она. Ведь мужчины в большинстве своем не имеют понятия о женской одежде или косметике. Да к тому же еще чтобы сами ходили покупать и выбирать – это невообразимо! «И хотелось же ему посвятить мне столько времени! Жаль, что не со мной, но и так нечего жаловаться». Она решает даже не вспоминать об этом маленьком неудобстве.

Дарья не имеет понятия, что над этими покупками работал штаб мусульманских женщин, приспешниц джихадиста Джона и привержениц «Исламского государства», обожающих мужчину как божество и считающих его религиозным лидером и героем. По его поручению они реализовали только небольшой пункт искусного плана опутывания в сети Дарьи, в отношении которой Джон имеет виды. Он постоянно твердит, что эта светлокожая полуарабка пригодится ему во время совершения их миссии, что она даже необходима. У нескольких людей из его окружения зародилась мысль, что их герой влюбился, но они тут же пришли к выводу, что это невозможно. Этот человек живет, чтобы совершить миссию – ради Аллаха, ислама и халифата. Он всегда говорил, что женщины служат только для того, чтобы выполнять самые легкие или же самые трудные задания, что они созданы служить Богу и мужчинам. На этом их роль заканчивается. Глубоко религиозный, Джон-Ясем верит каждому слову, начертанному в святой книге и в хадисах, где о слабом поле все сказано крайне определенно. Этими средневековыми заповедями он руководствовался всегда. Он не допускал никаких нововведений или усовершенствований, которые были бы логичны с точки зрения времени и изменений, связанных с прогрессом. Но когда он работает над тем, чтобы опутать какого-либо человека, то часто сам нарушает заповеди: цель оправдывает средства. Он может тогда есть свинину, пить алкоголь, модно одеваться, пользоваться духами. Тогда его пренебрежительное отношение к женщинам диаметрально противоположно и он становится обворожительным и любящим джентльменом.

– Привет, драгоценная! – шокирует любовницу Джон как своим видом, так и обращением. – Как прошел день?

– Волнительно, – признается Дарья, глядя влюбленными глазами на ухажера, которому точно об этом известно.

Мужчина неузнаваем. За исключением моментов, когда Джон переодевается в арабскую одежду, в которой выглядит чрезвычайно естественно, в Саудовской Аравии он одевался в спортивном стиле и как можно более современно. Он надевал брюки и хлопчатобумажную рубашку с длинными рукавами. Дарья никогда не видела его в костюме, галстуке, элегантной обуви. Именно так он оделся сегодня. И выглядит шикарно. Девушка тоже ошеломительна: она сильно накрашена – по-арабски – и подобрала волосы, сбрызнув их оттеночным лаком с частичками золота. Никто бы не узнал в этой красивой женщине запуганной девушки из Дейры.

– Сейчас пойдем выпьем немного, но очень хорошего алкоголя, – говорит Джон с нажимом. – В клуб «Атмосфер» на сто двадцать втором этаже, – смеется он озорно, видя, как у девушки от радости сияют глаза, которые благодаря арабской косметике стали почти черными. – А потом съедим хорошие французские блюда.

– Тоже там?

– Нет, в другом необычном месте. – Он по-прежнему держит все в тайне.

Они поднимаются наверх на скоростном лифте, который тихонько шумит, быстро преодолевая дистанцию. Когда они из него выходят, их ошеломляет вид на Персидский залив. Дарья, как непослушная ученица, подбегает к окнам от потолка до пола и с бешеным биением сердца осматривает панораму до горизонта. Высота берет свое – ноги у нее дрожат. Поэтому она судорожно хватается за поручни, чтобы чувствовать себя хоть немного в безопасности.

– Я не могу! – вскрикивает она, смеясь. – Это необыкновенно!

– Поэтому это место вписано в книгу рекордов Гиннесса как самый высоко расположенный ресторан в мире, – с гордостью сообщает Джон. – Четыреста двадцать два метра над уровнем моря. Это что-то!

– Даже выше, чем «Бурдж-эль-Араб»?

– Тот отель славится другим, но об этом позже. – Он делает загадочное выражение лица и таинственно улыбается. – Присядем, а то у меня уже в желудке урчит, а мы еще должны кое-что выпить для повышения аппетита.

– Как жаль, что у нас нет ни фотоаппарата, ни телефона!

Дарья оглядывается вокруг и видит людей, которые пришли сюда не только ради красивого интерьера, превосходных напитков или еды, но, пожалуй, прежде всего из-за вида и возможности пофотографировать. Все щелкают фотоаппаратами.

– Я бы так хотела увековечить эту минуту… – признается она грустно.

– А кто сказал, что мы не сделаем себе фото? – спрашивает Джон. – В аппарате, который я тебе оставил, есть такая возможность, и в моем тоже.

Он вынимает мобильный, становится рядом с женщиной и делает селфи. Потом еще одно, с другой перспективы, и наконец просит официанта, который с радостью запечатлевает их вместе, когда они сидят в удобных креслах у красивого столика красного дерева.

– Знаешь что? Тот, другой, сюрприз отложим на завтра, – решает Джон, когда им приносят прекрасные алкогольные коктейли. – Сегодня поедим здесь: нет смысла морить себя голодом, правда?

Он берет Дарью за руку и ведет в ресторан, находящийся здесь же.

– Так мы завтра тоже будем в Дубае? Так долго? – расспрашивает молодая женщина: ей хочется все же побольше узнать о своем отдыхе.

– Завтра да, но как долго, сам не знаю. Мой рабочий план меняется.

– Ты ничего не говорил о том, что будешь работать. Я думала, что мы вдвоем… – ластясь, она полным любви взглядом смотрит в глаза любимому.

– К сожалению, я незаменим на этой работе, они без меня не справятся, – говорит открыто мужчина. – Если бы я валялся вверх животом, то всю программу угробил бы.

Джон говорит так, словно спасает годовой план фирмы или ее бюджет.

– Жаль…

– При случае мы можем все же быть вместе, немного осмотреть достопримечательности, а я организую тебе множество приятных вещей и развлечений, – обещает он, и у Дарьи сразу же проясняется лицо.

– Что ты планируешь для меня на завтра?

– Ты что-то говорила о том, чтобы полежать вверх животом. Может, поехала бы на пляж? – предлагает он.

– А они здесь безопасны для женщин? – интересуется девушка. – Ведь это арабская страна, а в таких загорать на пляже для женщин достаточно затруднительно.

– Любимая! Дубай – это город, протянувшийся вдоль пляжа почти на сорок километров. К сожалению, общественные пляжи, не относящиеся к отельным комплексам, достаточно многолюдны, замусорены и неухоженны. Для сравнения: обслуга некоторых отелей просеивает песок раз в неделю, чтобы туристы были довольны. Ты должна наконец искупаться в море, потому что вода в заливе очень теплая, а дно чистое, хотя, к сожалению, иногда к берегу прибивает мусор.

– А куда я могу пойти купаться? – спрашивает все более заинтересованная этой идеей Дарья. – Я не хотела бы вынырнуть с памперсом на голове.

– Пляж при «Джумейра бич резидент» очень популярен, но, к сожалению, всегда битком набит; там можно позагорать, недалеко расположены рестораны, кафе и магазины. Я не бывал там часто – такие толпы не для меня.

Не обращая внимания на официанта, который переступает с ноги на ногу, ожидая, пока они сделают заказ, мужчина продолжает:

– На этом пляже можно мило провести время с семьей или приятелями, приготовить барбекю или покурить кальян. Это, пожалуй, самое безопасное место для того, чтобы позагорать: там часто вдоль берега курсирует полиция, по воде и по суше, чтобы охранять загорающих. Вид оттуда открывается тоже неплохой: прямо напротив – «Бурдж-эль-Араб».

– Семьи у меня нет, поэтому расскажи еще о каком-нибудь пляже, – говорит Дарья.

– При «Ум Сукейм» песка мало, кот наплакал, зато огромная толпа вокруг яхт-клуба и до черта кайтсёрферов.[453] Там тоже можно щелкнуть себя на фоне роскошного отеля. Но это отвратительное место! – кривится Джон.

– Ну хорошо. Теперь скажи, что бы ты мне посоветовал и куда сам ездишь, бывая здесь, – говорит наконец девушка нетерпеливо.

– Я? В Дубае? – отпирается Джон, чувствуя, что слишком много ей рассказал.

– Ну конечно, Джон. Это твой город, я в этом убеждена. Ты живешь здесь, и достаточно долго, чтобы знать все особенности.

– Джумейра-3 – это мой любимый пляж. Очень широкий, достаточно чистый и не переполненный даже на выходные, с фантастическим видом на весь бизнес-центр Дубая и Бурдж-Халифа, – пренебрегает разумными выводами женщины парень. – Я любил проводить там время днем и ночью. После заката люди часто устраивают там гриль, плавают в заливе, дети бегают, а романтически настроенные пары прогуливаются вдоль побережья. Ночью там можно лежать на песке и смотреть на звезды или приземляющиеся самолеты.

Вдруг его охватывает сентиментальное настроение, в котором он никогда бы не признался даже самому себе.

– Рядом – множество мечетей, поэтому призывы к молитве придают этому месту необычную атмосферу.

– Эй, мы туда должны пойти вместе! – хватает его за руку Дарья, потому что под влиянием рассказа и необычной перемены, которая произошла с мужчиной, ее охватывает дрожь.

– Может, удастся, – подает ей надежду Джон. – Последний красивый общественный пляж находится между Джумейрой-1 и Бурдж-Дубай. Там мощный волнорез, магазинчики, игровая площадка для детей, душ, туалеты, а также десятикилометровая дорожка для бега трусцой с мягким покрытием и разметкой через каждые пятьдесят метров. По ней можно, разумеется, и бегать, и ходить, и ездить на роликах. Днем это место пусто, но вечером и ночью там полно народа. Даже арабы осознали пользу здорового образа жизни и, несмотря на страшную жару и высокую влажность воздуха, дубайцы мучаются, чтобы быть в форме.

Джон заканчивает монолог смехом, а потом обращается к терпеливому официанту и наконец делает заказ. Не глядя в меню, и Дарья это сразу замечает. Это значит, что здесь он также является завсегдатаем.

– Я должна была остановиться в этом городе на месяц или два, чтобы увидеть все. Если бы у меня была возможность проводить время у моря в безопасности и с наслаждением.

Она снова предоставляет все Джону: она знает, что тот наверняка уже распланировал и завтрашний день.

– Тут же около района Джумейра-3 находится «Джумейра бич парк», платный пляж с ресторанами и другими удобствами. На чистеньком песке стоят шезлонги и пластиковые столики, там можно спокойно загорать до волдырей или прятаться в тени под пальмой.

– Он охраняемый? Полиция охраняет территорию? Потому что, сам знаешь, что, если какой-нибудь араб увидит кусочек голого женского тела, тем более белого, его хватит торчок.

Джон с минуту молчит, стараясь совладать с возмущением. Когда он начинает говорить, его голос по-прежнему спокойный и нежный – в конце концов, он же профессионал.

– Не слышал о нападениях на женщин даже на общественных пляжах, не говоря уже о частном клубе. Наверняка будешь в безопасности и ничем не стеснена, потому что в понедельник и среду эта территория доступна только для женщин.

– Что?! Как если бы я была в Саудовской Аравии! – возмущается девушка, хотя за минуту до этого утверждала, что на совместном пляже не будет чувствовать себя в безопасности. – Разделение полов даже здесь! – говорит она негодуя.

– Никакого разделения полов, – спокойно поясняет мужчина, чувствуя, что кровь уже пульсирует у него в висках. – Предписания эти имеют целью создать из Дубая город, наиболее благоприятный для женщин, – они приобщают их к активному образу жизни и проведению времени на воздухе. Это касается в основном местных женщин, которые часто происходят из традиционных семей. Кроме того, принципы эти ограничивают не прекрасный пол, а, скорее, мужчин.

– В чем это? Они не могут таращиться безнаказанно? – говорит вполне свободно Дарья, потому что наконец-то чувствует себя с Джоном непринужденно. – Они не могут грубо задеть или украсть бабу?

– Речь идет о том, моя дорогая, что женщины всю долгую неделю и в пятницу, субботу и воскресенье имеют возможность позагорать на пляже как в общественных местах, так и в частных, а мужчин пару дней не впускают в два элитарных клуба. Это мы должны возмущаться! Это нас дискриминируют, а не вас! – Джон разъясняет феминистке факт, который сбивает ее с толку.

– А как же я должна одеться в этот бабский день? – отмахивается от абсолютно правдивых фактов женщина, переходя к другому вопросу.

– Если речь идет о купальном костюме, то он свободный, без каких-либо предписаний и запретов, хоть я однажды был свидетелем ситуации, когда полиция вывела женщину, которая вместо нижней части купальника надела стринги.

– Что ж, меня это не удивляет, потому что даже в Польше это шокирует.

– Вот видишь! На общественном пляже можно увидеть полностью одетых арабок и почти полностью раздетых женщин в купальниках. Разумеется, загорание топлес – это харам, поэтому грудь лучше не выставляй, – шутит под конец мужчина.

Любовники с большим аппетитом едят прекрасные изысканные блюда – их подали почти через час. Но они не пожалели об этом: беседа была милой и занимательной. Дарье открылся совершенно новый мир. Девушка предается мечтаниям, как было бы чудесно, если бы они сюда переехали и жили вместе. Если Джон работал в этой стране, значит, у него есть контакты и он мог бы сюда вернуться, если бы захотел. Она решает поговорить с ним об этом, но потом: вначале пусть закончится их первое длительное и волнительное совместное путешествие. Оно началось с неприятностей, и Дарья даже хотела вернуться домой, но теперь она благодарит Бога за то, что не сделала этого: сейчас она счастлива как никогда.

Вторую ночь в Дубае пара проводит уже в другом районе и в новом отеле. Когда они к нему подъезжают, молодая женщина приходит в восторг, а ее сердце переполняется надеждой на совместную счастливую жизнь с этим чудесно преображенным мужчиной. Впервые они любят друг друга спокойно, без доминирования и подчинения, благодаря чему их исключительная любовь не становится хуже, а, наоборот, одухотворена и приносит больше удовольствия как одной, так и другой стороне. Уже почти рассвело, когда Джон кладет Дарье на грудь коробочку с украшениями, которые она примеряла в «Эмирейтс молл».

– Это в знак хорошего начала нашего волнующего отдыха, – говорит он тепло, после чего они прижимаются друг к другу и засыпают глубоким сном.

Дарья уже знает, что, когда утром она откроет глаза, Джона не будет, но сегодня ее это не раздражает, потому что она искренне верит каждому слову мужчины. Перемена в поведении была с его стороны верным начинанием. Он ведь человек-хамелеон, роль обворожительного джентльмена дается ему без труда.

Женщину снова везет пакистанец-шофер, к которому она начинает понемногу привыкать, но никогда не научится доверять, – она отдает себе отчет, что его теперешнее подобострастие по отношению к ней вызвано страхом перед ее любовником.

Пляж при «Джумейра бич парк» оказывается волшебным оазисом, полным как свободных жительниц Объединенных Арабских Эмиратов, так и женщин-традиционалисток, которые только раскрывают свои абаи и подтягивают рукава, выставляя руки на солнце. Для них уже и это жест распущенности, большего они себе наверняка не позволят. Они все же смеются, рассказывают анекдоты, и видно, как счастливы проводить время на свежем воздухе, на берегу залива, без опасности поругания – взглядов мужских развратных глаз.

– Это место только для арабок! – этими словами была встречена Дарья, когда хотела разместиться на свободном пластиковом лежаке под пальмой. – Иностранки слева.

Женщина в черном критически окидывает ее взглядом.

– Так иностранки или немусульманки, ты определись! – не дает себя Дарья в обиду и резко отвечает на прекрасном арабском языке.

– Афлан, афлан![454]

Толстая баба смотрит на нее умильно и нежно улыбается.

– Что нужно сделать, чтобы так отбелить кожу? – спрашивает ее подруга помоложе, которая не закрывает тела и носит нескромное бикини.

– Наверняка мать ее в молоке держала, – отвечает та, что постарше. – Но мне на такую развратницу, как ты, жаль было бы выбрасывать деньги. Ты и сейчас лакомый кусочек.

– Ты пользуешься отбеливающими кремами? – хихикает молодая, не обращая внимания на уколы, – ее можно считать классической арабской красавицей, с копной вьющихся черных волос и черными как уголь глазами. Кожа у нее очень смуглая, удивительно, зачем она ее выставляет на солнце. – Наверняка пользуешься косметикой на основе козьего молока. Я приобрела уже серию средств, но как-то не очень помогают.

– А я, наоборот, хотела бы быть немного смуглее, – отвечает весело Дарья, – потому что в сравнении с моей сестрой я как альбинос. Нам не раз говорили, что мы не из одной семьи. Она – в папу-араба, а я светлокожая – в польку-маму.

– Поделились. – Старшая женщина кивает головой, тянется к пляжному холодильнику и достает из него сладости.

Она обращается к Дарье, держа поднос с пирожными, истекающими медом и маслом.

– Любишь баклаву?[455] У нас она самая вкусная, – нахваливает местная патриотка.

– Мамуль, почему ты так обжираешься? Это вредно! – делает замечание дочка, а та смотрит на нее с улыбкой, довольная заботой, но наминает одно пирожное за другим.

– Бери, а то сейчас не будет, – торопит новая знакомая, и все три женщины поглощают лакомство молниеносно.

Женщина постарше предлагает услуги иностранке, с которой они только что познакомились:

– Если хочешь сделать какие-либо косметические процедуры в Дубае, то приходи к нам.

– Да, ты решительно должна с собой что-то сделать, – поддерживает молодая, протягивая руку к сумке за визиткой и буклетом фирмы. – Я уже с первого взгляда вижу, что тебе нужен маникюр и педикюр.

Она делает губы бантиком, осматривая Дарью.

– Хуже всего волосы! Валлахи, ты что, никогда не пользуешься укрепляющими препаратами? – Женщина постарше тоже беспардонно критикует. – О таких тонких перышках нужно заботиться!

– И кожа, – вторит ей дочь. – У тебя кожа как терка!

Она проводит ладонью по плечу Дарьи, и та вздрагивает.

– Не смогла за собой поухаживать, так как мой друг поспешил с отъездом.

Дарья оправдывается как ученица, но без обиды, потому что чувствует, что замечания сделаны добродушно и совершенно не ехидны.

– Послушай, посидишь тут с нами часа два, а потом йалла[456] в наш спа-салон, – решает хозяйка. – Если ты будешь такая неухоженная, то каждый парень в конце концов будет в претензии к тебе. Знаешь, что в обязанности женщины входит быть красивой?

Она подмигивает и заливается озорным смехом.

– А какой национальности твой любовник? – интересуется старшая.

– Англичанин, – гордо сообщает Дарья.

– А! При таком можешь даже в мешке ходить. Они ни на что не обращают внимания, – говорит молодая арабка, презрительно надувая губы.

– Он немусульманин?! – возмущается мать.

Но через минуту она пренебрежительно машет рукой и только говорит:

– Моя младшая дочь Нура тоже с таким связалась. Мир перевернулся, что делать. В конце концов, мы все люди святой книги, а в Библии и Коране много общего, – констатирует она.

Дарья видит, что эта традиционная арабская женщина толерантна. «Откуда в людях берется ненависть к приверженцам другой религии, когда, в общем-то, мы друг другу так близки?» – проносится у нее в голове мысль, но сейчас нет времени на ней сосредоточиться.

Девушка мило проводит вторую половину дня в обществе местных женщин, которые окружают ее, удивляясь ее внешности и происхождению, и с интересом слушают рассказы о Ливии, которую не выносят, о Саудовской Аравии, которой они боятся, и о Бали, о котором мечтают. Несмотря на разницу в происхождении, культуре и опыте, они прекрасно понимают друг друга, хотя порой их мнения расходятся.

Позже Дарья мчится сломя голову к «Марина молл», в котором находится спа-салон новых знакомых – эмираток. Это современнейший центр высшего уровня, и девушка убеждена, что охотно провела бы там весь день, хотя до сих пор выход в косметический салон был для нее сущей каторгой.

Когда через два часа закончились процедуры, которые выполнялись одновременно, чтобы быстро справиться, оказывается, что она ничего не должна платить: услуги были гратис – в рамках промоции. Она понимает, что это чушь, и удивляется щедрости арабской нации, тому, как они проявляют доброжелательность. Такой щедрый жест на Западе невозможно и представить!

После всего Дарья забегает в номер отеля, чтобы переодеться к ланчу. Она застает там Джона. О чудо, мужчину не разбудил шум открываемой двери, он по-прежнему лежит с закрытыми глазами. Видно, что он измучен и встревожен: дыхание у него неровное, а на лице волнами идут напрягающиеся мускулы. Кожа уже не белая, а белоснежная, с синими тенями вокруг глаз и желтоватая на висках, где видны пульсирующие фиолетовые вены. Видно, что его мучат какие-то кошмары. Это беспокоит его любовницу, и она решает уговорить его взять наконец-то отпуск и отдохнуть. Сколько же можно работать? Фирма не рухнет, если его не будет две или три недели. Дарья не понимает, почему работа в телефонной компании настолько нервная, и искренне этому удивляется.

Мужчина медленно просыпается и смотрит на наблюдавшую за ним девушку мутными темно-зелеными глазами.

– Ты… Ты прекрасно выглядишь… бомбезно… – шепчет он, как будто еще во сне, протягивая к Дарье свои мускулистые руки. – Иди-ка сюда.

Он затаскивает ее в постель и крепко прижимает, а она смотрит внимательно и с испугом в настоящее лицо любовника. Она сдерживает дыхание и не знает, с чего начать, но в конце концов поддается вожделению и любви. Она прижимает лицо к его шее, и думает, что наверняка найдет какое-то объяснение этой ситуации. Ее Джон все же голубоглазый англичанин.

На ланч они едут в незнакомое Дарье место – это очередной сюрприз, который запланировал Джон. Только когда они въезжают на плотину, соединяющую материк с отелем на острове, девушка догадывается и бросается своему чудесному парню на шею.

– «Бурдж-эль-Араб»! – восклицает она радостно. – Однако!

– Я рад, что смог исполнить твою мечту, – говорит любовник, как герой сказки или дешевого романчика, глядя на свою избранницу с необычайной нежностью.

– Всегда об этом мечтала. Марыся, кстати, тоже! Как она удивится, когда я ей пришлю фото с видом сверху!

– В данную минуту у тебя нет такой возможности, но, думаю, дешевле будет показать ей весь маршрут, когда ты вернешься.

– Но почему? Я всегда была в фейсбуке, твиттере или скайпе. Если я буду молчать, она страшно обеспокоится, – объясняет Дарья человеку, который о своей семье не рассказал до сих пор ни слова и который наверняка должен быть страшно одиноким.

– Ты не должна разрешать ей доминировать над тобой! – разволновался ни с того ни с сего Джон. – Она хочет держать тебя под каблуком! Ведет себя так, словно она твоя мать, да еще страшная эгоистка.

– Успокойся! Марыся меня любит, правда, очень эгоистично, но делает все для моего блага, – спокойно говорит девушка, не понимая, почему Джон так злится. – Если в ближайшее время я не дам о себе знать, она перевернет все с ног на голову и подключит к моим поискам Интерпол.

Дарья беззаботно смеется. Она не знает, как близка к правде в своих шутливых предположениях. Псевдоангличанин же убеждается, что выбрал не ту женщину для своей миссии, хотя она казалась идеальной. Нерешительная, зависимая, запуганная. Он проклинает себя в душе за то, что не разузнал все о ее семейке, особенно об этой упрямой арабской суке, ее сестре.

Теперь пара воссоединилась на контроле у входа в самый роскошный отель в мире.

– Ну тут и проверяют! Скрупулезнее, чем в аэропорту, – говорит молодая женщина.

– У нас забронировано.

Джон предъявляет распечатку и смотрит своими голубыми глазами на вышколенного охранника в форме. Тот сосредоточивается на стороне его паспорта с фотографией, а потом внимательно и с удивительной серьезностью сравнивает ее с оригиналом.

– У вас есть другой документ? – спрашивает он достаточно холодно, но по-прежнему вежливо.

– Да, разумеется.

Джон тянется к дорогому кожаному кошельку и вынимает английские водительские права.

– О’кей. Спасибо и извините за беспокойство.

Шлагбаум открыт, заграждения с шипами автоматически прячутся в асфальт, и пара может уже въехать, как говорят, в самое тщательно охраняемое место на Аравийском полуострове. Еще перед входом в главное фойе они проходят через рамку сканера, который пищит, сигнализируя о наличии металла у одного из проходящих, но это никого не смущает, и после еще одного небрежного досмотра ручным детектором их впускают внутрь.

– Сегодня мы будет наслаждаться французской кухней на двадцать седьмом этаже, – говорит любовнице Джон, ведя ее к лифту.

Девушка с удивлением замечает небольшие капельки пота на его лбу, хотя в отеле работает кондиционер и поэтому даже слишком прохладно.

Пара проводит почти три часа в ресторане «Аль– Мунтаха», где наслаждается блюдами, приготовленными одним из лучших мастеров французской кухни, и напитками из далекой Шампани. Джон с удовлетворением оглядывается вокруг и чувствует себя все более свободно, хотя сначала нервничал и с трудом взял себя в руки. Теперь он убеждается, что нет в мире идеально охраняемых мест и всюду можно проскользнуть. Он считает, что тренинг успешно завершен, и решает, что уже на следующий день он отправится выполнять миссию в Европу.

Дарья не понимает, почему они приехали в аэропорт настолько раньше, ведь у них не сквозной полет и не транзитный, значит, им не нужно будет часами просиживать в зале ожидания. Они могли приехать вовремя и сразу пойти на посадку через свой gate.[457] Поскольку они путешествуют бизнес-классом, еда и напитки для них бесплатны. Они снова сидят в лаунже Мархаба, там, где познакомились пару месяцев назад, но женщине кажется, словно прошли века. Ей досадно при вспоминании, что в последний раз она была здесь со всей семьей, с близкими ей людьми, а теперь одна как перст. Ее доверие к любовнику все больше ослабевает, хотя, к сожалению, любовь по-прежнему ранит ей сердце и ум, лишая возможности мыслить объективно. Много неясного, она по-прежнему ничего не знает о своем друге, только выдвигает ничем не подтвержденные домыслы. Она лелеет в себе убеждение, что Джон – человек изнервничавшийся, с переменами настроения, возбудимая личность. Иногда он груб и обращается с ней как с наложницей; в другой раз становится обаятельным, щедрым любовником. Поездка в Дубай все смешала в ее голове, и теперь она не имеет понятия, что ей делать дальше. Все началось с неприятного опыта в неприглядной азиатской забегаловке в опасном районе, когда она хотела сразу же вернуться домой, а закончилось сказочно романтическими событиями и упоительными ночами, которые еще больше привязали ее к Джону. Она все еще не знает, любит ли он ее хоть немного, потому что никогда не слышала из его уст волшебного признания. Она все же любит его всем своим молодым сердцем и невинной душой. Девушка рассчитывает на поездку в Париж, город влюбленных. Но если и там англичанин будет по-прежнему странно себя вести или плохо к ней относиться, она за гроши долетит к маме в Польшу. Этот запасной план ее немного успокаивает.

– Ахлян ва сахлян, – слышит она знакомый голос. Дарья поднимает взгляд и снова видит пакистанца Мухамада. Теперь он выглядит намного хуже, чем в последний раз: похудел, щеки – с двухдневной щетиной – запали, а глаза лучатся грустью.

– Привет, Моэ, – снова бездумно протягивает она ему руку, но сразу ее отдергивает. – Как дела? Ты летишь с нами?

Девушка спрашивает учтиво, но мужчина поджимает губы, а у Джона на лице читается бешенство.

– Если это тайна, то не говори. Нет проблем.

Дарья обижается и решает больше с ним не говорить.

– Я еду в другую часть мира, – поясняет все же мужчина слабым голосом. – Лечу домой, в Индию.

– А я думала, что твоя родина – Пакистан, – не может смолчать девушка.

– Это искусственное разделение, Дарин. А ты летишь с Джоном в Европу? У тебя будут незабываемые каникулы.

– Я тоже на это рассчитываю!

– Принести вам что-нибудь выпить? – предлагает Мухамад. – Я хочу взять себе воды.

– Я пойду, сиди, – мило предлагает Джон. – Хочешь еще бокал вина? – обращается он к Дарье, а та только кивает головой.

Когда англичанин исчезает, Мухамад тут же наклоняется к девушке.

– Дарин… Я знаю тебя, ты для этого не подходишь.

– Я не подхожу Джону? – спрашивает она удивленно, потому что вообще не понимает, о чем речь.

– Для этого тоже. Но я имею в виду такую жизнь. Возвращайся в свой спокойный христианский мир! – повышает он голос, чтобы тут же прикрыть рот и со страхом осмотреться вокруг.

– Ты добрая, нежная и милая девушка, – добавляет он уже тише. – Я всегда очень тебя любил и относился как к невинному и беззаботному ребенку, которым ты являешься и до сегодняшнего дня.

– Очень приятно это слышать. Но я не понимаю, почему вначале моя сестра, а теперь и ты стараетесь оттолкнуть меня от моего парня? Это странно! – теряет терпение девушка. – Я не понимаю, почему вам так это не нравится. Конечно, Джон немного нервный и иногда невоспитанно себя ведет, но теперь он уже намного лучше и, возможно, именно наша связь поможет ему остепениться.

Мухамад с грустной улыбкой только крутит головой. Дарья наконец спрашивает обеспокоенно:

– Или есть что-то, о чем я не знаю?!

– Дарин, эта миссия не для тебя! – говорит с жаром мужчина. – Это не твоя история! Оставь это другим, предназначенным или избранным, закаленным в боях…

– Какая миссия? О чем ты говоришь?! – Женщина начинает нервничать и с надеждой высматривает Джона: она боится, что пакистанец сошел с ума.

– Вот немного денег для тебя.

Мухамад берет в ладони ее руку, словно вдруг забыл, что для глубоко верующего мусульманина касание чужой женщины категорически запрещено.

– Воспользуйся ими, когда уже все поймешь. Надеюсь только, что тогда еще сможешь соответственно среагировать. Не дай себя одурманить и обмануть…

– По-прежнему не понимаю, о чем ты говоришь! – бесится Дарья. – И не могу принять деньги от чужого мужчины!

– Он не должен знать!

Мужчина дрожит, видя непонимание со стороны собеседницы, а ведь у него нет сейчас времени на долгие объяснения.

– Спрячь их на черный день. Для меня это добрый поступок, закят, это мне зачтется в раю.

Он смотрит на нее умоляюще, и шокированная девушка наконец прячет стопку стодолларовых купюр в карман джинсов.

– Возьми также этот мини-смартфон. Его тоже спрячь и храни как зеницу ока: это твое окно в мир и путь спасения. Телефон, который тебе дал Джон, заблокирован на международное подключение и избранные номера.

– Я по-прежнему ничего не понимаю! Кто его заблокировал и для чего? О чем ты говоришь?

– Кто о чем говорит? – услышал Джон последние слова разговора.

Конспираторы отпрянули друг от друга при звуке его голоса.

– Я говорю ей, что в Париже красиво круглый год, а она не хочет мне верить, – лжет и не краснеет Мухамад.

– Она просто глупенькая!

Англичанин садится рядом со своей любовницей и крепко ее обнимает: видно, считает свои слова ласкательными, а не оскорбительными.

Выпив воды, пакистанец через минуту встает и направляется к выходу.

– Я буду собираться. Прощай, йа ахи![458]

Мужчины обнимаются как родные братья и словно прощаются на долгое время.

– Желаю тебе исполнения миссии и прекрасного возрождения, – покровительственно похлопывает Мухамада по щеке Джон, а потом кладет ему руку на голову, словно благословляет в дорогу.

* * *

Дарья проспала все долгое время полета, не зная о том, что Джон был не столько милым, сколько хитрым. Он принес ей вино только затем, чтобы украдкой подсыпать ей снотворное. Он хочет избежать вопросов, споров, отступлений, пояснений, так как время полета решает использовать для разработки следующего искусного плана. В последнее время Дарья морочит ему голову до такой степени, что он ни на чем не может сосредоточиться. К тому же ему претит быть сладким джентльменом, ведь это не в его хищной натуре, хотя обожание любовницы все больше ласкает его больное эго и приносит удовлетворение.

Пара останавливается в типичном французском отельчике, размещенном в высоком четырехэтажном узком каменном здании на Монмартре. Эта часть Парижа застроена именно такими старыми каменными домами, протянувшимися вдоль крутых, стремящихся вверх мощеных улочек и узких переходов со ступенями, разительно отличающихся по характеру от остального города. Некогда этот район был центром развлечений и главным местом пребывания богемы. Сейчас из-за туристической индустрии сохранилось не многое, но художники по-прежнему тут.

Дарья просто скачет от радости: наконец она находится в городе влюбленных, атмосфера его необычная. Она планирует посетить кафедральный собор Нотр-Дам над Сеной, Версаль и Лувр. Девушка столько об этих местах слышала, столько читала, что теперь не может усидеть в отеле и охотнее всего сразу же побежала бы в город. Джон смеется.

– Подожди! Нужно все распланировать. Нельзя бросаться вслепую, так ничего не увидишь, – убеждает ее создатель самых грозных планов двадцать первого века. – Куда ты хочешь пойти в первую очередь?

– Не знаю! Всюду! – смеется женщина как ребенок. – Но теперь мы будем гулять уже вместе, правда?

– Не обязательно, моя маленькая, – милым спокойным тоном отвечает мужчина, а у Дарьи потухает лицо, хорошее настроение сразу же исчезает. – Тут у меня тоже есть дела, обязанности…

– Ты же говорил, что это будет отпуск! – восклицает возмущенная девушка дрожащим голосом. – Отпуск означает свободное время, а не работу. Я не знаю, для чего тебе в таком случае нужна здесь я! Мухамад был прав, уговаривая меня, чтобы я возвращалась домой.

Она пробалтывается и выдает тайну, которую должна была хранить.

– Да? Что еще говорил тебе этот проклятый пес? – вдруг теряет самообладание Джон.

Он подскакивает к уже лежащей женщине, но в последнюю минуту берет себя в руки, чтобы ее не ударить. «Еще не время, – говорит он себе мысленно и стискивает зубы, пару раз глубоко вздыхая. – Я тебя еще научу послушанию!»

– Ничего не говорил… – рыдает Дарья. – Только то, что этот путь и какая-то миссия не для меня. Какая еще миссия?!

Она задает лишний вопрос: у мужчины глаза сужаются в щелки, но он держит язык за зубами, чтобы не вызвать у нее худших предположений.

– Моя миссия – исправить мир… – признается он, играя словами. – Весь наш современный мир – это электроника и медиа, а я как-никак являюсь специалистом в этой области.

– Такой себе спец, что у меня телефон без интернета и даже имейл я сестре не могу отправить! – говорит Дарья обвиняющим тоном.

– Не беспокойся, еще сможешь.

– Ты работаешь в телефонии и не можешь обеспечить меня каким-нибудь порядочным аппаратом? А может, просто не хочешь?

– Сейчас придет моя французская знакомая, которая будет твоим гидом по Парижу, – меняет тему мужчина. – Иди в ванную и приведи себя в порядок. Мы не должны сразу же посвящать ее в тайну наших отношений и проблем.

Девушка молча закрывается в большом помещении с огромной антикварной ванной на ножках, умывальником и унитазом. Она садится у окна и смотрит на улицу. У всех улыбчивые лица, даже нищий, который расположился на противоположной стороне улицы, ласково разговаривает со своей собакой, почесывая ее за ухом. Люди ходят поодиночке, парами или группами. Все громко разговаривают и размахивают руками. Она разочарованно всхлипывает. «Наверняка приятно проводят время. Туристы осматривают достопримечательности, потом идут в ресторанчики поесть восхитительной французской еды, а вечером – в паб, клуб или кабаре. А я снова буду одна, – жалеет она себя. – Изоляция и одиночество женщин в арабских странах не бросается в глаза так, как в Европе. Там это обычай, рутина, а здесь такое положение просто невозможно пережить».

Слыша приглушенные голоса в комнате, она принимает ванну, освежается, делает легкий макияж, после чего присоединяется к любовнику и молодой худенькой женщине.

– Ясмин, – представляется брюнетка.

Она смотрит на Дарью с неприязнью, изучая ее взглядом, как врага, соперницу или незваного гостя.

– Буду эти пару дней тебе компаньонкой, чтобы ты не чувствовала себе одиноко, – сообщает она холодно, не слишком доброжелательно. Видно, что сопровождение молодой туристки будет для нее досадной обязанностью.

– Нет потребности себя принуждать, – гордо возражает Дарья. – Ведьэто Европа. Никто меня здесь не съест, не нападет и не изнасилует средь бела дня. Кроме того, я не какая-нибудь забитая темная девушка, которая нигде не была и ничего не видела. В придачу я знаю пару языков, а значит, поверь мне, не нуждаюсь в таком сомнительном обществе, тем более по принуждению.

Она хватает сумочку, которую получила в подарок от Джона в Дубае, и хочет выйти, но Джон неожиданно толкает ее на кровать.

– Как ты, черт возьми, себя ведешь! Кто-то жертвует ради тебя своим временем, а ты отвечаешь ему такой неблагодарностью? Где ж тебя воспитывали? Разве что на мусорнике этой прогнившей испорченной Европы! – орет он во все горло, и Дарья видит в глазах незнакомки удовлетворение. – Ты не знаешь Ясмин, а уже относишься к ней, как черт знает к чему. Подумать только!

Парень берет себя в руки, но мысленно признает правоту Мухамада: эта засранка непригодна для его миссии, надел только себе ярмо на шею.

– Я принесла входные билеты.

Теперь француженка просто излучает дружественность, а ее лицо – спокойствие и добродушие.

– Значит, для нас… – она показывает головой на Дарью и неуверенно сдвигает плечами, – билеты в музеи и галереи, а для вас, – смотрит она с преданностью на Джона, – в «Мулен Руж», клуб «Бразилиана» и ваучер на ужин в Эйфелевой башне. Не знаю, сможете ли больше обегать.

Она сладко улыбается.

Дарья чувствует себя стервой. Джон так о ней заботится, обеспечивает ей развлечения, не жалеет ни денег, ни труда, а она чем ему отвечает? «Что на меня нашло?» – задает она себе вопрос, не смея поднять взгляд на своих благодетелей.

– Извини меня за мое поведение, Ясмин, – говорит она тихо. – Это, скорее всего, из-за разницы во времени и климате.

Женщина садится рядом с ней на кровать и обнимает ее.

– Наверное, да! Мы, девушки, пробежимся еще по блошиному рынку в этом районе. Ты не представляешь, какие цацки там можно иногда найти! За гроши!

Ясмин оказывается наилучшей приятельницей и веселой компаньонкой. Она типичная француженка – видно, имя получила в честь известного во всем мире цветка, а не потому, что оно арабское. Может, теперь и в Европе такие дают? Дарья уже сталкивалась с разного рода странностями и не хочет об этом думать.

На блошином рынке новая приятельница уговаривает Дарью:

– Примерь этот парик!

– Но его кто-то носил. Я еще вшей каких-нибудь подхвачу… – брезгует девушка.

– Что ты! Здесь часто попадаются совсем новые вещи, – поясняет Ясмин, показывая на бирку. – Хорошо иногда переодеваться, да?

– Джон, пожалуй, это любит. Я предпочитаю собственное лицо, хотя, может, и не самое красивое и не идеальное.

Женщина смотрит ей игриво в глаза.

– Успокойся! Нужно иметь фантазию, а если твой парень любит такие цацки-пецки, то почему к нему не присоединиться? Ну посмотри, как тебе идут черные волосы! – восклицает она, надевая парик на голову скривившейся Дарьи. – Ты создана для такой прически и такого цвета. Сделаешь Джону сюрприз.

– Хорошо, почему бы и нет, – наконец соглашается Дарья на уговоры.

После того как они побывали в Лувре, где не должны были ни минуты стоять в километровой очереди у входа (билеты были куплены через интернет), шопинга и многочасовых пеших экскурсий приятельницы падают с ног.

– Нужно что-то съесть, – говорит Ясмин, и Дарья охотно поддакивает, потому что от голода у нее урчит в животе. – Любишь устриц?

– Конечно! Ты угадала мое любимое блюдо.

– Прекрасно, потому что Париж славится этими дарами моря, приготовленными в морском соусе, – забавно облизывается она.

– Это в каком же? – расспрашивает из интереса Дарья.

– В томатном с луком, чесноком, большим количеством майорана и петрушки.

Теперь они уже вдвоем глотают слюнки.

– К этому прилагается теплый багет и пиво или бокал вина. Неплохо, правда? – смеется Ясмин, берет Дарью за руку и тянет в маленький ресторанчик недалеко от их отеля.

Они усаживаются на террасе, потому что там можно курить, а Ясмин не вынимает сигареты изо рта. Дарья не такая заядлая курильщица и до сих пор курила только за компанию, но подражает щуплой француженке. Когда приходит официант, они заказывают блюдо, о котором говорили.

– Ты здесь родилась? – Дарья пытается что-нибудь узнать о приятельнице. – Франция чудесна, а Париж – у меня нет слов! Я хотела бы здесь жить.

– Да, я местная, – отвечает женщина, но не развивает тему.

– А чем занимаешься? Не работаешь, что у тебя есть столько времени на меня?

– Это, собственно, и есть моя работа, – говорит она серьезно, глядя собеседнице в глаза.

– Ты переводчик? – по-прежнему бездумно затрагивает щекотливую тему Дарья.

– Да, организую экскурсии. Для тех, кто едет с Ближнего Востока на Запад и в другую сторону.

– Ой, это прекрасно! Какая интересная работа! Ежеминутно узнаешь новых людей, завязываешь знакомства… Твои маршруты только по Парижу или ты делаешь выезды?

– Теперь популярнее всего, как ты называешь, выезды, но большинство моих клиентов направляются в Германию и Скандинавию, – поясняет Ясмин спокойно, ее, видно, забавляет говорить намеками одно, когда собеседница понимает другое.

– В Германию? А что там смотреть? Ничего интересного, – говорит сама себе Дарья. – Пейзажи Скандинавии, конечно, чудесны, но там холодно и чертовски дорого. Зачем они туда едут?

– За хлебом и работой, – отвечает Ясмин коротко.

Полька обалдевает: что это за экскурсия, когда едешь искать работу? Можно устроиться через посредника. Ведь это самый богатый регион мира! Вдруг до нее доходит смысл странных слов собеседницы. Наверное, она имеет в виду жителей бедных или охваченных войной арабских стран, потому что оттуда приезжают сейчас больше всего. На всякий случай она решает сменить тему.

– А люди из Европы куда охотнее всего путешествуют?

– К наиболее популярным местам относятся те, в которых пересекаются Азия, Европа и Африка.

– Неужели это края, где нефть льется рекой? Турция, Кувейт, Саудовская Аравия, Бахрейн, Катар, Объединенные Арабские Эмираты, Оман, Иордания, Израиль, Египет или Судан…

Дарья произносит все это на одном дыхании – видно, что у нее по географии была пятерка.

– Нет, Судан наверняка нет, потому что там народ терпит бедствие и права человека систематически попираются. А Сирия, Ирак, Йемен или Палестинская автономия – это опасные регионы, охваченные войной, поэтому, пожалуй, никто в здравом уме туда не поедет. Саудовская же Аравия не выдает туристических виз, туда можно выехать только на паломничество в Мекку, на работу или в гости к родственникам.

– Ты хорошо разбираешься в политике. А Джон говорил, что ты маменькина дочка, – смотрит на собеседницу с беспокойством Ясмин. – Как бы он не удивился!

Она хмурится, а Дарья не понимает, о чем речь.

Вдруг женщины слышат доносящиеся из ресторана крики. Толпа посетителей с террасы пытается протолкнуться внутрь.

– Что случилось? – спрашивают все вокруг. – Что происходит?

В маленьком ресторанчике полно людей, и все с ужасом уставились в экран телевизора. В последних новостях сообщают об ужасном теракте самоубийцы, который совершен в наиболее известном мавзолее мира, самом прекрасном мусульманском здании в Индии, которое включено в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

«Тадж-Махал, индийский мавзолей, созданный падишахом Империи Великих Моголов Шах-Джаханом в память о преждевременно умершей любимой жене Мумтаз-Махал, называемый святыней любви, сегодня безвозвратно уничтожен, – с грустью и возмущением говорит диктор. – Ответственность за теракт взяло на себя “Исламское государство”, но исполнитель еще не идентифицирован. Скорее всего, это пакистанец, постоянно живущий в Великобритании».

– Мухамад? – шепчет Дарья, но тут же говорит: – Это невозможно… Что это мне взбрело в голову!

В плохом настроении, уже без аппетита, женщины принялись за обед. Они молчат, не комментируют трагические события, даже не хотят по-дружески, откровенно поговорить. У Дарьи шумит в ушах, ей кажется, что что-то от нее ускользнуло, чего-то она не заметила и теперь не может собрать все воедино. Только и слышит слова Мухамада, который все время повторял о ее миссии. «Какая, черт возьми, миссия? Я выполняю какую-то миссию или Джон?» – разговаривает она сама с собой, думая, что начинает сходить с ума. А Ясмин решает предостеречь Джона о том, что его избранница не такая глупая гусыня, как он надеялся. Он должен быть бдительным, потому что эта неверная может нарушить все их планы и помешать миссии, которую они должны выполнить.

Вечером Дарья и Джон готовятся идти в «Мулен Руж», или кабаре «Красная мельница», – самое прекрасное и самое известное место развлечений в Париже. Расположено оно в районе красных фонарей, недалеко от Монмартра, где находится их отель. Его можно узнать издалека по большому макету красной мельницы на крыше. Со времени возникновения кабаре ставит танцевальные спектакли, в которых на сцене выступают танцоры и танцовщицы, одетые в разноцветные откровенные костюмы. Танцовщицы часто появляются топлес, они украшены бижутерией или цветными перьями.

На протяжении многих лет «Мулен Руж» славится исполнением канкана, который является одним из символов Парижа и Франции.

– Я слышал, что у тебя есть какой-то красивый парик, в котором ты выглядишь ошеломительно. – Джон становится у двери в ванную, и у Дарьи отваливается челюсть. Она видит перед собой типичного свободного художника с длинными каштановыми волосами, собранными в хвост, в просторной одежде и невероятной шляпе.

– А что – идем в кабаре, поэтому немного подурачимся.

Женщине эта ситуация явно не нравится.

– Ничего не понимаю! Не нравится мне это! Ты что, от кого-то скрываешься? Что ты натворил? Ты из всего делаешь какие-то чертовы секреты.

– Ты не умеешь веселиться. Здорово быть то одним человеком, то совершенно другим.

Любовник подходит к ней и нежно обнимает, но теперь это не действует.

– Нет! Не здорово! Я – Дарья Новицкая – не должна ни от кого скрываться.

– Это не укрывательство, это преображение, – спокойно поясняет Джон.

Однако внутри у него все дрожит: если и дальше так пойдет, он должен будет избавиться от этой девушки, а он, сам не зная почему, не хотел бы этого делать. Он не допускает мысли, что привязался к ней, тем более – полюбил.

– Это игра. Ты никогда не хотела быть актрисой? – уговаривает он ее нежно.

– Нет, я хотела иметь красивого нормального парня и большую любовь. Это в последний раз, Джон. Даже когда вернемся в Саудовскую Аравию, я не буду уже кем-то, не знаю кем. С этим покончено!

– Хорошо, любимая…

– И включи телевизор! – кричит она из ванной. – Страшные вещи творятся в мире! Эти фанатики снова нанесли удар!

– Кто-кто?

– Как это кто? Исламисты, джихадисты, «Аль-Каида» или какие-то другие сукины сыны. Попросту террористы! – возбужденно кричит Дарья. – Для них нет ничего святого! Если можно безнаказанно убивать женщин и детей, то что их остановит от уничтожения памятников прошлого и ценностей, культуры нашего мира?!

– Ну ты и прониклась! Да ты бешеная! – смеется над горячностью девушки Джон, неожиданно узнающий ее с новой стороны. – Видно, таков ход вещей.

– Не понимаю! Какой такой ход? Да они замахнулись на конец света!

Мужчина решает не продолжать бессмысленную дискуссию. Не сейчас. Может быть, когда-нибудь он расскажет ей, каково его мнение на этот счет, но только дома, в Сирии. До этого времени он должен все же реализовать свой план, и хорошо бы, чтобы эта вспыльчивая женщина не испортила все. Он включает на минуту телевизор и, когда на фоне Тадж-Махала видит знакомое лицо пакистанца, чувствует невыразимую радость. Потом он решает, что нужно спешить. Хватит уже осматривать достопримечательности, притворяться и черт знает что. Сегодня точно закончатся каникулы и начнется работа. Чтобы Дарья ни о чем не догадалась, они должны в отношении ее принять решительные меры. Он подгоняет ее к выходу, чтобы она случайно не увидела по телевизору их общего знакомого: не дай бог она сопоставит факты и придет к правильным выводам. Это будет означать для нее смертный приговор.

– Почему ты не заказал ужин?

Женщина недовольна, но старается совладать со своим голосом и мимикой, чтобы не слишком выказывать эмоции.

– Там, внизу, хорошо. Сидишь себе в первых рядах и ешь прекрасную французскую еду.

– Не слишком хорошо… – недовольно поглядывает на нее Джон. – Убедишься, когда начнется выступление.

– Зато они все увидят.

– А вот и нет. Эти богачи будут выворачивать себе шеи, чтобы хоть что-нибудь увидеть. Однако они не оценят выступление и хореографию в целом. Канкан будут танцевать у них на голове, а пыль со сцены будет лететь им прямо в глаза.

– Наверняка им подадут прекрасную еду, – говорит Дарья, не находя других аргументов.

– Все холодное, мясо как подошва, а морепродукты пованивают так, что слышно даже здесь, – смеется Джон, замечая, что женщина становится все более требовательной.

– В таком случае хорошо, что мы сидит тут.

У критиканки улучшается настроение, она берет парня под руку и прекращает спор. Она так хотела бы сидеть в первых рядах и пить дешевое шампанское! А больше всего хотела бы, чтобы закончилось это притворство и они могли бы провести хоть немного времени вместе. Без сопровождающих, без нервов и спешки. Дарья, ни о чем не подозревая, надеется, что остаток каникул пройдет под знаком любви и понимания.

Однако в этот вечер, после удачной миссии в Индии Мухамада, друга и брата по Аллаху, Джон-Ясем решает начать претворять в жизнь план, который готовил долгое время. Вся сеть конспираторов и исполнителей наготове и ждет только приказа. Самым ловким даже удалось завербовать несколько новоприбывших беженцев из Сирии, чтобы те усилили их ряды и пошли дорогой мучеников. Достаточно найти наиболее обиженных судьбой, у которых война забрала всю семью, любимых жен и детей, лишила домов, надежды и достоинства. Нужно было все же искать желающих не среди покорных баранов, которые страшатся за свою жизнь, готовые целовать неверных в жопу за ложку теплого супа и тонкий пледик в приюте. Необходимо было найти готовых на все бешеных волков, которые больше благополучия ценят сладкий вкус мести.

Нужно быть неплохим психологом, чтобы из многотысячной человеческой массы выловить до такой степени подавленных и злобных. Идеально для этого задания подошла Ясмин, психолог с дипломом магистра, работающая в одном из лагерей для беженцев. Так же хорошо она проявила себя в Испании и Англии, а выполнение задания облегчает ей то, что она полиглот от рождения. Три языка – нидерландский, французский и немецкий – она всосала с молоком матери-бельгийки, а арабский усвоила от отца-англичанина. Пару других она подучила во время научной работы. Присутствие этой женщины в оперативной группе, действующей на территории Европы, для джихадистов бесценно. Теперь же земля начинает гореть у нее под ногами, поэтому она решила уехать вместе с Ясемом и завербованными ею добровольцами в «Исламское государство». Их путь ведет в Сирию.

У Ясмин многолетние отношения с этим необычным человеком, наполовину англичанином, наполовину сирийцем, и она рассчитывала на то, что предназначена ему. Она не может поверить, что он так подло с ней поступил. Теперь она не знает, кого больше ненавидит: бывшего любовника или эту неверную-потаскуху. Все же она решает типично по– арабски вооружиться терпением, потому что не пророчит слабой, невоспитанной и ни во что не посвященной девушке долгой жизни.

Ясем надеется, что после его парижской акции джихадисты перестанут дезертировать из рядов боевиков в Сирии и Ираке, рассчитывая на благополучие на гнилом Западе. Даже если они не захотят остаться на поле битвы по собственной воле, у них не будет иного пути. Европа наконец-то прозреет и закроет границы, чтобы нельзя было их перейти так легко, как теперь, затерявшись в толпе беззащитных беженцев. Еще мужчина думает, как дальше замыливать глаза девушке, проклиная себя за то, что взвалил на плечи дополнительный груз, который постепенно начинает его тяготить. Зачем ему это было нужно? Сначала он делал это с мыслью о славе в медиа и о том, чтобы утереть нос надменному саудовцу бен Ладену. Теперь же он убежден, что не стоило так усложнять жизнь, но сам не знает, почему и дальше тащит за собой эту девушку. Он отдает себе отчет, что ее присутствие представляет для него риск и угрожает провалить искусный план. Гордыня и самоуверенность толкают его на усложнение задачи и еще более дерзкое ее решение. Он ведет себя как парень, играющий в компьютерные игры и мечтающий пройти на высший уровень, справившись с самыми сложными проблемами. Этим наивысшим уровнем для преступника-джихадиста становится Дарья – женщина, которую он жаждет и которой не позволит уйти. Она непременно должна принадлежать ему.

На следующий день Дарья собирается выйти в город самостоятельно. Джон, конечно, уже успел улетучиться. Нет при ней и Ясмин, которая вчера целый день ходила за ней тенью. Она включает телевизор, но он, оказывается, перестал работать. Она закрывает дверь на задвижку и достает телефон, который получила от Мухамада. «Посмотрю в интернете, что говорят о теракте в Тадж-Махале», – решает она, и ее сердце бьется от страха, что Джон может ее за этим застать. Она не знает, почему пакистанец дал ей деньги и мобильный телефон и сказал держать это в тайне, но ее любовник наверняка не был бы доволен тем, что она приняла подарок. Телефон от Джона действительно звонит на один-единственный номер – его собственный. Девушка многократно пробовала дозвониться до Марыси и матери, но соединение сразу срывалось. В пакете нет также интернета, поэтому до сих пор у нее не было ни одного контакта с внешним миром. Но в мобильном пакистанца есть все. Через минуту подключения к Сети Дарья на первой попавшейся информационной странице находит дополнительные сведения, касающиеся вчерашнего теракта в Индии. В здании мавзолея было убито более ста человек и около двухсот раненых – тех, кто находился снаружи. Когда она видит фото подозреваемого самоубийцы-террориста, совершившего ужасное преступление, у нее перехватывает дыхание. С фотографии на нее смотрит спокойное, невозмутимое лицо Мухамада. «Что делать?» – паникует она, кусая губы и хрустя пальцами, потому что ничего не понимает. Она знала человека, обычного парня, доброго и мягкого, еще два дня назад разговаривала с ним, а теперь он оказался преступником. Джон тоже его знал, и даже лучше нее, и относился к нему как к брату и другу. «Что это значит? Во что я вляпалась?» – спрашивает она себя. «Бежать!» – кричит ее подсознание, но прежде чем она успела сделать какое-либо движение, кто-то начинает стучать в дверь.

– Открывай! – слышит она раздраженный голос Ясмин. – Что ты вытворяешь?

– А ты чего орешь?!

Дарья знает, что самая лучшая защита – это нападение, поэтому тоже кричит как сумасшедшая, открывая дверь.

– Кто-то тарабанил в дверь! Я должна была открыть дверь незнакомцу? Он не хотел уходить! – на ходу придумывает она правдоподобную историю.

– Собирайся! Быстро!

Дарья не рассчитывала на такое, но не спорит с женщиной, лицо которой перекошено злобой, взгляд тяжелый.

– Переезжаем в другой отель или сразу едем еще куда-нибудь. Ясем… – Она прикусывает язык. – Так решил Джон.

– Какой Ясем? – останавливается Дарья на расстоянии полушага.

– Я обмолвилась. У меня брат Ясем. Я только что, перед тем как сюда прийти, с ним разговаривала.

– Джон, кто-то хотел войти в вашу комнату, – тут же информирует своего шефа об инциденте Ясмин. – Мы уже покинули отель. У тебя есть идеи, что теперь делать? Какой-то запасной план?

– Езжайте прямо в аэропорт, – приказывает мужчина. – Придумай какую-то сказочку для девушки и не зли ее. Если у нее возникнут подозрения и я буду вынужден ее убить, вы обе ляжете в песок.

Джон шантажирует женщину, потому что знает характер своей бывшей и понимает, что только страх может ее удержать. И то не всегда.

– Орли или де Голля? – спрашивает Ясмин.

– Де Голля. Он больше. Можете там часами ходить как по торговому центру, не возбуждая ничьих подозрений.

– А ты? Присоединишься к нам?

– Посмотрим. У меня билетов много, да и выкуплены они на разные авиалинии, поэтому увидим, что знают здешние спецслужбы обо всем этом и как сложится ситуация. Не думаю все же, что эти копухи так быстро сопоставили факты и вообще чего-то ожидают. А потом будет уже только плач и скрежет зубовный. Они всегда горюют после, обвиняя друг друга, а в обычном состоянии это недобросовестные, небрежные и ленивые дебилы. Их убивает надменность: им кажется, что они неприкасаемы и находятся в безопасности в своем небольшом европейском мирке, – критикует он ненавистных иноверцев. – Суют свой нос в наши дела и думают, что мы будем это покорно терпеть, так как, по их мнению, мы все просто недоразвитые козо…бы! – вульгарно заканчивает он свою тираду и отсоединяется.

– Посидим минуту и выпьем кофе, – решает Ясмин: она не знает, что делать с грудой багажа, сумками и сумочками, которые они поспешно сгребли в отеле. – Мы должны обдумать, как это все упаковать. Не будем же мы ехать в аэропорт с пакетами и черными мешками, как какие-то нищенки!

– Какой аэропорт? Сегодня мы идем с Джоном в клуб «Бразилиана», а завтра – на Эйфелеву башню.

Дарья не может поверить, что решение было принято без ее участия, как всегда, как будто она дешевая марионетка, которую перебрасывают с места на место. С нее хватит.

– Я поговорю с ним! – Она вынимает телефон из сумочки, но Ясмин вырывает его из ее рук.

– Я только что с ним говорила. Таково его решение. Не морочь ему голову: у него есть дела поважнее, – говорит она язвительно. – Не перегибай палку!

Дарья просто кипит от злости.

– Что? Как?! Это должен был быть наш совместный отдых, а теперь я чувствую себя так, словно мы участвуем в гонках без складу и ладу. Меня это не устраивает! Я на это не подписывалась! – сообщает она холодно и уже хочет встать, но женщина резко осаживает ее.

– Не нервируй его, – говорит она грубо, в голосе слышна угроза. – Он выбрал тебя среди сотен тех, кто рвался к нему в постель…

– Ты имеешь в виду себя?…

Дарья уже давно заметила, что эта женщина чувствует к ее партнеру.

– Да, среди прочих. Поэтому радуйся привилегии быть его избранницей: Джон – это не абы кто…

– Ну конечно! – прерывает ее Дарья. – А кто же он? Компьютерщик? Менеджер компании сотовой связи? И не в состоянии обеспечить меня приличным телефоном? Друг парня, который подорвался в Тадж-Махале?

Ясмин закрывает ей рот холодной маленькой, но сильной ладонью.

– Молчи! – шипит она.

– Может, наконец, мне кто-то объяснит, что тут происходит?!

– Узнаешь в свое время.

– У меня нет желания дольше ждать! Меня это не интересует! Я еду в Польшу, к маме, – принимает внезапно решение Дарья.

– Значит, ты лишишь себя Барселоны и Египта в чудесном пятизвездочном отеле? Именно там он хотел с тобой развлечься.

Ясмин знает, что должна сбавить обороты и задержать эту девушку, ведь, если та уйдет, Джон действительно убьет свою приспешницу.

Кто из окружения Ясема мог предположить, что их сильный лидер, ужас всех – друзей и врагов, – неуловимый джихади Джон западет на какую-то бледнолицую европейку? «Сердцу не прикажешь», – думает Ясмин, и ей становится очень грустно: даже такое твердое и жестокое сердце, как ее, может смягчиться под влиянием чувства, под влиянием любви, которую она дарит только одному человеку под солнцем – Ясему.

Дарья снова не знает, что ей дальше делать.

– Хорошо… Еще минуту подожду разъяснений. Но как только Джон появится в аэропорту, то, будь добра, проваливай и дай нам поговорить, – требует Дарья.

Девушка поначалу была зависима от англичанина, хотя он ей даже не нравился и относился к ней пренебрежительно – только как к объекту секса и вожделения. Но потом неизвестно откуда пришла любовь. Когда же Джон проявил щедрость и решил очаровывать ее обаянием, она попала в его сети, сети худшей зависимости. Она верит, что все можно объяснить, даже знакомство Джона с Мухамадом. Она ведь тоже знала этого человека и, несмотря на это, не чувствует себя виноватой. Никогда не знаешь, что кому стукнет в голову и с кем ты свяжешься. За грехи одного не может отвечать вся семья, друзья и сотрудники. «Это глупо! – думает она. – Джон меня любит, он добрый и щедрый. Он даже назвал меня своей женой…» Влюбленное сердце бьется в груди, а добродушие, искренность и легковерность девушки направляют ее шаги на путь, ведущий прямо в пасть льва. Льва, которого знают в Сирии и Ираке как джихади Джона.

* * *

Все готово, застегнута последняя пуговица. Двое людей Джона входят в клуб «Бразилиана» без проблем – как техники, – потому что сейчас каждая фирма, желая проявить толерантность и доброжелательность к беженцам, дает работу приезжим, не проверяя документов, удостоверяющих личность или квалификацию: бедолаги все потеряли на своей родине, охваченной огнем войны. Один араб быстро покорил сердце артистки – специалистки по пусканию пыли в глаза, игривым улыбкам и ночным сверхурочным – самой дорогой, эксклюзивной девочки по вызову. Необычайно красивый восточный любовник делает ей сюрприз, придя перед спектаклем с цветами, шоколадом и собранной дорожной сумкой. Он уверенно входит через артистический вход, никто его не проверяет и не задерживает.

Три исламских боевика сидят в зрительном зале, а еще двое – во внутренней галерее, откуда лучше всего видна сцена и набитый зрителями как сельдями в бочке зал. Они видят также счастливчиков, которые выкупили полный пакет с закуской и вином и сидят у столиков рядом со сценой. Сегодня, однако, сердца наблюдающих не переполняет зависть к достатку и свободе, в каких купаются богачи европейцы. Сегодня сердца боевиков и шахидов таят горечь и боль, их заливает ненависть, которую пробудили в них исламские вожди – люди, управляющие их жизнью и смертью. Они поверили им на слово, что когда они убьют безоружных невинных неверных, то будут благословенны. Если же при проведении этой акции насилия они отдадут свою жизнь, то будут святыми мучениками. Им за это положен рай, страна, истекающая молоком, медом и вином, где их ждут гурии – райские черноокие девы, предлагающие нескончаемый секс и удовольствие. Там не будет боли, страха и мучений, не будет никаких утрат, ежедневных проблем. Их семьи будут с гордостью носить титул шахида, и тогда на них снизойдет милость Аллаха и благосклонность ближних. Это им вбили в головы, убеждая уговорами и посулами во время многократных встреч. Это говорили уважаемые и умные люди – как тут не поверить? Боевики хотят прервать нить своей несчастной изгнаннической жизни и наконец-то стать счастливыми. А во всех их трагедиях виноваты неверные, так что они не колеблясь лишают их жизни.

Джихади Джон не этот тип мученика – он маджахедин, боевик, борющийся за правду, ислам и справедливость. Он не собирается подвергать себя опасности, а только хочет координировать акции. Поэтому, когда пробил их час и началась стрельба и убийство невинных людей, он на мгновение появляется на сцене и дает очередь из автомата, который без проблем пронес в зал. Паника охватывает толпу, слышны крики, стоны и рыдания. Удовлетворение приносит мужчине факт полной власти над жизнью и смертью. Он чувствует себя карающей рукой Бога и изливает горечь и болезненную ненависть, выпуская пули из смертоносного оружия. Вдруг он видит в зрительном зале целящегося в него мужчину, который неизвестно почему пришел на латиноамериканское представление с оружием. Его лицо кажется ему знакомым, хотя и облик, и фигура другие. Когда пуля попадает в грудь Джону, его вдруг осеняет. «Это же проклятый бен Ладен из Саудовской Аравии! Что он тут делает?! А рядом с ним его въедливая с…ка Мириам – жена, любовница и наложница. Проклятая грешница! Он меня запеленговал? Неужели шпионил, следил и наконец настиг в центре Европы? Теперь конец успешной карьере и прекрасной жизни? Или это случайность?» Мысли роятся в голове Джона, но он не намерен сейчас искать ответы на вопросы. Он не собирается дать себя убить. Воздаст с лихвой.

Щупальца «Исламского государства»

Марыся спешит отправить Надю в школу и с дрожью в сердце едет к Хамиду. «Что же на этот раз случилось? Во что замешан этот паршивый англичанин? К чему он принудил или может принудить бедную влюбленную в него по уши Дарью? Я чувствовала, что он какой-то скользкий, – негодует она. – Почему мы выбираем таких мужчин?!»

– Привет, Мириам.

Хамид приглашает ее в дом и указывает на удобное кожаное кресло в гостиной. На этот раз он в европейской одежде – в джинсах и рубашке.

– Я уже «добыл языка» и задействовал разведывательные службы Саудовской Аравии и Дубая. Не знаю, куда это нас приведет: наверняка этот хитрый убийца заметает следы.

Марыся поражена до такой степени, что у нее начинает шуметь в голове и звенеть в ушах.

– Убийца?! Какой убийца?! Понимаю: хам, подозреваемый в каком-то мошенничестве, но чтобы сразу обвинять его в преступлении! И почему ты связываешь его с проклятым «Исламским государством»?! Ты не преувеличиваешь?!

– Нет, моя дорогая, – спокойно отвечает Хамид, который прекрасно понимает ее волнение. – Верь мне, я тоже, учитывая, что это касается тебя и Дарьи, хотел бы, чтобы это был обычный бандит.

– Кто он, черт возьми, и в чем ты его подозреваешь? – вздыхает она глубоко, пытаясь успокоиться.

Мужчина, видя, что она расстроена, наливает ей холодной воды, которую Марыся выпивает одним глотком.

– Въехал сюда по британскому паспорту на имя Джона Смита, чистому как слеза.

– Достаточно распространенная фамилия, ты не находишь?

– Да, но ему ее дал его отец-англичанин, как дал хорошее образование, любовь и терпение. Его мать, сирийка, происходит из достаточно современной семьи, поэтому она могла выйти замуж на немусульманина. Событие в арабских странах.

– И что дальше? – подгоняет женщина, желая наконец услышать самое худшее.

– Родители развелись. Неизвестно почему спустя некоторое время европеец взял ребенка к себе. Наверное, молодая мама не справлялась с ним. Он определил его в частный колледж в Лондоне. Позже этот способный мерзавец окончил Вестминстерский университет и получил диплом магистра с отличием.

– Пока что звучит неплохо. Почему же ты меня пугал «Исламским государством»? В этом весь ты! – высказывает претензии вспыльчивая женщина, хотя Хамид старается просто спокойно ввести ее в курс дела.

– У Джона Смита есть также другое лицо – Ясем Альзани. Мать и сирийская семья называли его в детстве Ясемом, а фамилию он взял по дедушке. У мужчины два паспорта: европейский – для Запада, по которому он путешествует беспрепятственно как житель Европы, другой – для арабских стран. Ясем Альзани – это исключительный изверг, который к тому же любит появляться на публике и светиться в медиа. Вот пара фотографий, которые я выудил в интернете. Фильм не буду показывать…

– Снова какая-то твоя глупая цензура?! – возмущается Марыся, потому что создается впечатление, что Хамид сошел с ума в поисках терроризма и джихада.

– Как хочешь.

Мужчина, знающий бывшую жену, понимает, что она захочет получить от него подтверждение, поэтому предусмотрительно приготовил ролик на ютьюбе. Но по привычке начинает с более приемлемого.

– Вот снимки. Узнаешь его? – показывает он фото типичного, хоть и со светлой кожей араба в традиционной одежде.

– Нет, нет, не очень… – всматривается в фотографию Марыся. – У него другие глаза. Эти его голубые зенки сразу врезаются в память.

– Об этом, собственно, и речь. Он изменяет цвет глаз – и мы уже говорим, что это совершенно другой человек, потому что запомнили его с голубыми глазами, которые являются его особой приметой.

– Кроме того, здесь у него другая особая примета. Эту родинку над глазом невозможно не заметить, да?

– Ты женщина и должна знать, что с помощью косметики подобный недостаток легко можно скрыть, – говорит Хамид с улыбкой.

– Меня это по-прежнему не убеждает. Я не вижу сходства.

Марыся склоняет голову то в одну, то в другую сторону.

– Ты себе что-то навыдумывал, парень.

– А что ты скажешь на это?

В том же окне рядом Хамид открывает портретную фотографию Джона в европейской одежде и другой снимок, на котором Ясем с зелеными глазами, в тюрбане на голове и в галабие. Он увеличивает их, и теперь все становится ясно. Скулы, лоб, очертания подбородка те же. И этот противный изгиб губ, который Марысю приводил в бешенство.

Марыся рассчитывала на то, что домыслы Хамида ошибочны, но сейчас не может ничего возразить. Джон Смит – это Ясем Альзани.

– Включай фильм, я готова. Хочу увидеть, с каким человеком Дарья имеет дело, пусть даже я больше не буду спать спокойно.

– Выключи, когда захочешь, – предостерегает Хамид, после чего показывает на место рядом с собой, ставит лэптоп на кофейный столик и включает фильм, наверняка снятый дорогим мобильным телефоном, поскольку качество безупречно.

На экране появляется мужчина с длинной саблей в руке, в балаклаве и черном комбинезоне. Он восклицает: «Аллах акбар!» – а его пособники, стоящие вокруг, вторят ему. За его спиной развеваются черные флаги «Исламского государства» с напечатанной белой краской шахадой: «Ла Илла иль Алла, Мухаммед расуль Алла».[459] Под девизами ислама группа террористов приводит в исполнение приговор над безоружным белым мужчиной. Жертва стоит на коленях на песке с руками, связанными за спиной; у него намеренно открыто лицо, чтобы можно было его узнать.

– Это журналист СNN, который снимал репортаж о братоубийственной войне в Сирии, длящейся со времен Арабской весны, с 2011 года. Его схватили, – монотонным хриплым голосом сообщает Хамид.

– Кто он по национальности? – спрашивает Марыся, у нее перехватывает горло.

– Англичанин. Не считаешь, что это исключительно вероломное преступление? – Вопрос, конечно, риторический.

Кто-то, кто снимал этот фильм, со знанием дела подошел к вопросу. Он запечатлел все в мельчайших подробностях, чтобы поразить и запугать зрителя. Приговоренный наклоняет голову и плачет, бормочет что-то тихо, может, молитву, а может, произносит последние слова семье, которой уже никогда не увидит. Палач исполняет свою работу с большим удовольствием, обдуманно, как профессиональный мусульманский палач, приводящий в исполнение смертную кару – отсечение головы. Он или работал палачом, или должен был неоднократно присутствовать на подобных публичных экзекуциях. Человек в черном буквально танцует за спиной приговоренного, под конец с разбегу делает пару скачков, размахивается, по широкой дуге рисует петлю над европейцем и последним движением отсекает ему голову. Она катится по желтому песку, оставляя за собой кровавый след. Из шеи убитого в ритме последних сокращений сердца брызжет алая кровь. Через минуту, которая кажется вечностью, тело приговоренного валится на землю. Тогда снова раздаются крики «Аллах акбар!», которые в данных обстоятельствах оскорбляют слух каждого доброго мусульманина и порочат имя Аллаха.

– Это он? – спрашивает Марыся.

И в этот момент убийца в возбуждении и экстазе срывает с головы балаклаву, открываясь и расписываясь в преступлении.

– Теперь видишь сходство?

– Да, – шепчет Марыся, стараясь изо всех сил не блевануть или не потерять сознание.

Она делает один глубокий вдох за другим. Она потрясена тем, что увидела, но еще больше ее ужасает то, что ее сестра сейчас в руках этого преступника.

– Почему ты раньше его не выследил? Почему не сопоставил факты? – обвиняет она Хамида.

– Как же мне это могло прийти в голову? Я не смотрю под этим углом зрения на каждого случайно встреченного человека, не ищу в каждом путешественнике террориста. Иначе дошел бы уже до сумасшествия.

– Ты прав…

– Я только один раз увидел его голубоглазым англичанином, а потом забыл, – признается он грустно. – Извини, Мириам.

– Успокойся, за что?… – смиряется и меняет тон Марыся. – А когда ты это понял? Когда увидел его настоящее лицо?

– Невезение для Омара, для меня – наоборот, – вздыхает Хамид. – Мы пошли с ним просить руки Аиды. Ее изнасиловали, а этот добрый парень, мой двоюродный брат, несмотря на это, хотел на ней жениться и смыть позор.

– Боже мой! Я ее знаю! – кричит, не помня себя, Марыся. – Такая красивая!

– Была. Ясем, ее старший брат, привел в исполнение смертный приговор за поругание чести, – мертвым голосом сообщает Хамид.

– Валлахи! – не выдерживает женщина, закрывает лицо руками и громко плачет. – Валлахи! – вскрикивает она поминутно.

– Увидев эту преступную морду, я понял, что откуда-то его знаю, но не помнил откуда. Только сегодня ночью я осознал, что это тот самый человек, с которым мы познакомились в самолете. Он ускользнул от меня в Эр-Рияде, вылетев с Дарьей неизвестно куда. Теперь настало время его искать, но в Европе он наверняка сможет затеряться как иголка в стоге сена. Может, ты поможешь его найти, поддерживая контакт с сестрой? Подозрения мы должны будем держать в тайне, чтобы не испугать ее. Тогда отследим их маршрут и затянем петлю на его преступной шее.

– Что ты планируешь?

– Завтра вылетаю в Дубай. Там узнаю, как он добрался до Объединенных Арабских Эмиратов. Я должен исследовать его маршрут до того, как встречусь с ним в Эр-Рияде, чтобы знать о его контактах, осведомителях и базах. Также нужно будет контролировать, куда он на этот раз направляется. Мы должны также узнать, для чего ему нужна Дарья.

– Ну конечно! – снова взрывается Марыся. – Баба при такой миссии только хлопоты, лишний груз! Может, он ее отпустит? Пока что он только пилил ее до упаду! А эта идиотка влюбилась в него до смерти и приняла секс за любовь.

Женщина настолько взбешена, что почти не следит за словами.

– Успокойся, – старается угомонить ее Хамид, но его трогает и даже забавляет то, что Марыся ничуть не изменилась, за семью по-прежнему готова отдать жизнь и наверняка неустанно будет разыскивать сестру. В этом отношении они остались прежними.

– Я лечу с тобой, – говорит твердо женщина, словно это они уже обсудили.

– А как же Надя и Карим? – спрашивает Хамид не потому, что нуждается в ее обществе, а потому, что заботится о ней и о ее маленькой семье.

– Карим… Карим не чувствует уже себя ни моим мужем, ни отцом моей дочери, поэтому я только сниму груз с его плеч. А что твоя жена? – Марыся делает особый упор на этих словах. – И что с бедным Омаром?

– Сальма родила недоношенного ребенка. Четырехкилограммового, – озорно кривит губы Хамид, а Марыся сдерживает себя, чтобы не рассмеяться.

– Пожалуй, тяжело было поместить его в барокамеру.

– Даже не пробовали. В самолет его также взяли без проблем: двухнедельный мальчик выглядел так, словно ему два месяца. Несмотря на все это, я рад, что малыш жив и что никто не поставлен к стенке, чтобы исполнить над глупой девушкой, его матерью, приговор за преступление чести.

При этих словах оба становятся серьезными, а Марыся впервые за долгое время смотрит в глаза бывшего мужа, удивляясь его добродушию и порядочности.

– Ты хорошо поступил, – говорит она искренне, а мужчина только неуверенно пожимает плечами. – Я тобой горжусь. Ты рисковал собственным достоинством, чтобы спасти чужую женщину.

И теперь они уже смеются до слез.

– Омар в качестве махрама улетел с Сальмой. Они присоединятся к Фатиме в Лондоне. Я оплатил ему приличное обучение и надеюсь, что он выйдет в люди. Уверен, что на родину он уже никогда не вернется.

– Я этому не удивлюсь.

– Я тоже. Хотя люблю эту удивительную страну. Но, может, я ненормальный.

– Побольше бы таких ненормальных. Не бери все на себя, – утешающее похлопывает его по руке Марыся.

– Надя, любимая, сегодня мы перебираемся к дяде Хамиду, – сообщает Марыся.

Девочка молчит и ждет, что будет дальше.

– Я должна буду на какое-то время поехать с дядей за границу, чтобы привезти тетю Дарью домой.

– А что с ней случилось? Она заболела на этих своих каникулах?

– Климат ей не подошел, – отвечает мать туманно, а ребенок принимает объяснение без дальнейших расспросов. – Беги в комнату и собери свои игрушки и книжечки. Позже я упакую остальное.

– Все забирать?

– Да, все.

– А папочка едет с нами? – наконец все же спрашивает она о человеке, которого полюбила, хотя тот отверг ее чистое детское чувство.

– Нет, папочка занят. Сама знаешь.

Девочка кивает головой и, не капризничая, идет к себе.

Марыся решает достойно закончить фарс, которым стало ее супружество, и открыть карты. Она не будет, как Карим, прятать голову в песок, считая, что все как-то утрясется само собой. Сам кашу заварил – сам и расхлебывай. Она не хочет отсылать на имейл слова о том, что она уходит, а решает написать письмо. Марыся не знает, как к нему приступить: такое письмо должно быть красивым, написанным полными предложениями, а не короткими фразами, какими преимущественно перебрасываются в интернете.

«Любимый Карим», – начинает она, но сразу же одергивает себя.

– Я ведь не могу ему писать, что люблю его, если ухожу и фактически его бросаю. А может, все же?…

Она глубоко задумывается и продолжает: «Ты всегда был для меня дорогим другом, любимым братом и заботливым опекуном, а некогда и любовником. Но это уже в далеком прошлом. Не знаю, что изменило наши отношения, – наверняка в этом есть моя вина, ведь всегда виноваты оба. Сложившаяся ситуация меня не устраивает, я не могу ее дольше терпеть. Ты избегаешь не только меня, но также мою дочь, которая считает тебя отцом. Я не позволю ранить ребенка, поэтому нужно покончить с этой гротескной ситуацией. Я убеждена, что как только ты прочитаешь это письмо, то вздохнешь с облегчением: выглядит это так, как будто ты не знаешь, как разорвать со мной отношения. Знаю, что ты наверняка устроишь себе счастливую жизнь: ты красивый и добрый мужчина. Со мной ничего хорошего у тебя не получится: чересчур много недомолвок, сожалений. Желаю тебе, Карим, всего хорошего, пусть Бог тебя благословит. Марыся».

Женщина читает письмо еще несколько раз, но не исправляет в нем ни буквы. «Нечего ниприбавить, ни убавить», – думает она, прячет лист в конверт и кладет на лэптоп в кабинете Карима. Чтобы быть уверенной в том, что письмо найдет адресата, она высылает письмо: «Карим, я уезжаю из Саудовской Аравии. Направляюсь разыскивать Дарью, которая впуталась в опасные дела. Прошу тебя отнестись с пониманием. Дома я оставила тебе письмо. С уважением. Мириам».

Подъезжая на машине к дому на Муджама Нахил, она вспоминает, что забыла о самом важном. Марыся быстро открывает фейсбук и коротко информирует Карима: «Бумаги на развод подпишу в любое время. Дай знать, когда будут готовы».

Надя неуверенно входит в дом Хамида. Она очень стесняется и боится. Не так, как в первый раз, когда чувствовала себя свободно, как дома. Она понимает, что что-то в ее жизни изменится, и переживает, к лучшему ли эти перемены. Для нее это место новое, у нее остались только несколько смутных воспоминаний, которые неизвестно откуда возникают в ее голове.

– Твоя комната наверху, – подает ей руку Хамид, желая проводить малышку наверх.

– Наверное, я знаю где, – отвечает девочка и, минуя его, мчится по лестнице.

Она подходит к нужной двери, открывает ее и не может поверить своим глазам. Она помнит большую куклу с огромными глазами, которые кажутся страшными, тянется за Барби в саудовской абае и с черной завесой на голове, за плюшевым мишкой, у которого нет одной лапки, наконец садится на кровать и выжидающе смотрит на своих родителей, которые как вкопанные стоят в дверном проеме.

– Я уже жила здесь когда-то? – снова задает она вопрос, который задавала матери пару месяцев назад.

– Да, любимая. Поговорим об этом за ужином.

Марыся отворачивается, потому что не может совладать со слезами, безудержно текущими из ее глаз.

– Это невозможно, Мириам… – слышит она шепот бывшего мужа. – Она не может помнить. Она была двухлетним карапузом, когда ее похитили, а потом уже никогда сюда не возвращалась.

– Я тоже храню в сердце воспоминания, – отвечает Марыся. – Моя мама не хотела верить, что я помню квартиру моей бабушки в Польше, потому что мне было тогда полтора года. Я приехала туда спустя годы и уверено рассказывала о событиях, о которых никто и словом при мне не обмолвился.

– Что ж, вы особенные, – говорит Хамид – нельзя дискутировать о неоспоримых фактах.

– А вот и твоя спальня.

Он показывает Марысе гостиную, потому что никому из них и в голову бы не пришло, что они вот так сразу вернутся в свое гнездышко, которое Марыся покинула вечность назад и которое позже занимала Зайнаб.

– Увидимся за ужином через полчаса.

Надя сидит за столом тихо как мышка и смотрит перед собой отсутствующим взглядом. Родители знают, что должны наконец рассказать девочке правду. Как она это примет, как отреагирует, что будет к ним чувствовать и что думать, они не знают, но не хотят мешкать. Они не могут бесконечно ее обманывать, потому что очень ее любят и считают умной, не по возрасту развитой девочкой. Но это известие может полностью нарушить психику шестилетнего ребенка. Мир маленькой Нади перевернулся вверх ногами.

– Вкусная шаурма? – спрашивает Хамид, желая нарушить гнетущую тишину. – Ты любишь ее?

– Конечно! – оживает Надя. – Адиль тоже. Всегда после игры в веселом городке мама кормила нас такой едой. Мы не любим гамбургеры и пиццу, потому что это плохая еда.

Она говорит серьезно, а мужчине хочется смеяться от этих слов.

– Ты заказал ее в ресторане? Действительно прекрасная, – подключается Марыся, взяв очередной кусок любимого мяса.

– Я купил домашний мини-тостер, чтобы всегда было свежее и поджаренное так, как мне нравится.

– Прекрасная идея!

– Я здесь когда-то жила? – повторяет Надя вопрос, как мантру.

– Да, любимая.

Марыся откладывает столовый прибор. Ее голос дрожит:

– Сразу после того, как ты родилась, мы привезли тебя сюда из больницы.

– Почему сюда? Разве я родилась не в Польше или Джакарте?

– Тогда мы жили здесь.

– В этом доме?

– Да.

– С дядей Хамидом?

– Да.

– Он мой настоящий отец? – задает малышка главный вопрос, который уже некоторое время будоражит ее детскую головку и сердце.

– Да, Хамид – твой папа. Ты носила фамилию бен Ладен.

Марыся каменеет и страшно бледнеет.

– Я помню твои духи… дядя, – обращается Надя уже непосредственно к мужчине, у которого от радости сердце выскакивает из груди. – И глаза… они снились мне когда-то давно. И как я ловила попугайчиков, которые вылетали из клетки.

Марыся рассказывает уже свободно, как забавную историю.

– Мы жили счастливо в этом доме до того времени, когда злая тетя, снежная королева, похитила тебя у нас, – решила одним махом поведать Марыся обо всех недомолвках прошлого.

– Как это? Как это возможно? Это звучит как сказка! – волнуется девочка. – Прекрасный дворец, королева… А что было потом?

– Этого мы не знаем. Но я поехала за тридевять земель, за высокие горы, чтобы тебя отыскать.

– Вот так мама! – гордо восклицает Надя. – А что делал папа?

– Папа искал тебя здесь, в Саудовской Аравии, любимая.

– И в конце концов нашли! – сладко смеется девочка. – Happy end![460]

– Ну конечно.

Марыся ждет, будто взрыва, вопроса о Кариме, но Надя не затрагивает эту тему.

– Теперь же мы вместе с Хамидом должны поехать на поиски тети Дарьи, – кует она железо, пока горячо.

– Ее тоже похитила злая снежная королева? – становится серьезной Надя.

– Нет, скорее, подлый бандит, из лап которого мы должны ее вырвать.

– Тот, из-за которого вы постоянно ссорились? – слыша это, Хамид гордо улыбается себе под нос. Малышка – неплохой наблюдатель.

– Да, именно, – подтверждает ее догадки Марыся.

– Так куда вы поедете? За синее море, за широкие реки?

– Вначале в Дубай, – тоже хочет участвовать в разговоре Хамид, потому что до сих пор только с удивлением смотрел на бойкую доченьку, которая так неожиданно к нему вернулась. – Это такой город, как из сказки «Тысяча и одна ночь»…

– Почему? Волшебный? – перебивает его Надя, как любой нетерпеливый и любознательный малыш.

– Скорее, необычный! Там находится все, о чем только можно мечтать. Лишь подумал – и уже через минуту мечта исполнится.

– Как это возможно? Вот оно, волшебство!

– Происходит это благодаря большим деньгам, которыми располагает эта страна. К сожалению, магия с этим не имеет ничего общего. Там находится самый большой холодильник в мире, огромный как гора и высокий – наверное, этажей шесть.

– И что в нем хранят? Столько колы?

– Нет. Кое-кто хотел иметь лыжный спуск в стране, где средняя температура воздуха превышает тридцать два градуса по Цельсию. Внутри того холодильника – минус четыре, снег и сугробы, можно даже замерзнуть. Ведет туда канатная дорога, привозящая лыжников на самый высокий холм.

– Невероятно! – крутит головой девочка, а Марыся с замиранием сердца слушает разговор дочки с отцом.

– Другое чудо – это копия Венеции среди пустыни. По каналам, заполненным водой, плавают гондолы, перевозя туристов в отели и рестораны, находящиеся у их берегов.

– В пустыне нет воды, а там ее чересчур много? Ой! – удивляется ребенок. – Как будто кто-то волшебной палочкой ударил о камень, из которого забил источник. Я уже об этом когда-то слышала…

Задумавшись, она хмурит лобик, стараясь вспомнить.

– Это одна из известных историй в Коране. Очень красивая, кстати. Легенда о Замзам – священном колодце в Мекке, рядом со святыней аль-Кааба. По легенде, колодец появился в древние времена Ибрахима. В этом месте давным– давно забил источник, когда Хаджар, оставленная в пустыне с маленьким сыном Исмаилом, в отчаянии искала воду, а малыш случайно ударил прутиком о скалу. Название этого источника происходит от арабского слова зам,[461] которое означает «довольно». Когда вода хлынула из-под земли с огромным напором, Хаджар закричала: «Довольно, довольно!» Позже колодец был забыт и засыпан песком. Заново его открыл дедушка пророка Мухаммеда, Абд аль-Мутталиб. Сейчас во время хаджа его посещают мусульманские паломники. Питье воды из Замзама – религиозный обычай, обеспечивающий правоверному здоровье и долголетие. Воду эту содержат в специальных бутылочках, называемых замзамийя. Когда я вижу паломников, везущих на самолете пятилитровые бутылки с водой, у меня просто волосы дыбом становятся. Ведь на борт нельзя вносить даже бутылочку, правда? – Ребенок умнее служащих саудовских аэропортов, для которых слова «святая вода» открывают каждую дверь.

– Правда, – шутит Хамид, делая выразительное лицо, и продолжает рассказ о городе в Эмиратах: – В Дубае, кроме искусственного горного спуска и каналов, полных воды, есть остров, созданный в море в виде пальмы. Мы его видели с твоей мамой, стоя в одной из башен, называемой «Бурдж-эль-Араб», построенной в виде паруса. Башня вписана в Книгу рекордов Гиннесса как самый высокий и роскошный отель в мире: у него целых семь звезд!

– Это правда? – даже Марыся удивляется. – В Эр-Рияде у нас только шестизвездочные, но я всегда думала, что это преувеличение.

– На этот раз такая оценка вполне заслуженна, – становится серьезным Хамид. – Это космос, а не отель!

Он усаживается удобнее и набирает в легкие воздуха, чтобы сообщить женщине о восьмом чуде света.

– Две тысячи квадратных метров площади позолочены двадцатидвухкаратным золотом.[462] Танцевальный зал эль– Фалак практически весь покрыт этим драгоценным металлом. Вытканные вручную ковры богатой расцветки были изготовлены в Индии, Южноафриканской республике и Великобритании и привезены сюда. Гранит, использованный для отделки, добыт в Бразилии. Фундамент и стены покрывает греческий мрамор; это тот самый материал, который использовал Микеланджело для своих скульптур. Разноцветные мозаики сделаны из редкого стекла сичис, которое производят только в одном месте – в Северной Италии. Настенные панели в специальных апартаментах украшены ручной росписью. Все двери деревянные, окна и витражи сделаны на заказ. Роспись, картины, скульптуры, которые отражают арабский стиль отеля от пейзажей до разного рода арабесок и абстракций, спроектированы и сделаны специально для «Бурдж-эль-Араб» художниками из разных уголков мира. А чтобы было не просто удобно, но и безопасно, конструкция отеля защищена от землетрясений, ураганов и других природных явлений, которые могут вызвать колебания здания.

– Ты что, выучил на память? – смеется Марыся. – Для чего тебе это?

– Я собираю никому не нужную информацию, – шутит над собой Хамид. – Никогда не знаешь, когда что пригодится. Вот как теперь.

– Как тебе удалось все это запомнить? – удивляется Надя. – Я уже ничего из этого не помню.

Девочка смеется и корчит смешную рожицу.

– Я ходил на курсы скорочтения. В моей профессии это необходимо. Но дайте же мне закончить: самое интересное я оставил на потом! В отеле есть также аквариумы, в которых плавает более пятисот видов тропических рыб. Для любителей спорта тоже кое-что есть. Теннисные корты находятся на двадцать втором этаже на специальной боковой террасе. Площадка выглядит так, словно ограждения нет! Играешь мячом в облаках! То же с бассейном. Вода переливается через его стены, и создается впечатление, что люди вместе с волной выплеснутся и полетят вниз сломя голову. Другая акватория также находится на высоте. Ее дно и стены сделаны из толстого стекла. В ней можно нырять и сквозь толщу воды наблюдать панораму Дубая.

– Ужасно! В жизни бы ни во что такое не вошла! – Марысю берет оторопь. – Мне не нужно столько адреналина. Его предостаточно в обычной жизни.

Хамид продолжает:

– Для ценителей в отеле также есть очень красивый центральный фонтан, называемый «Вулкан», – это изумительное чудо. Каскады воды спадают по его ступеням и выбрасываются в небо в виде фонтанчиков разной формы. В самом центре вода ключом бьет вверх и стекает по лабиринтам. Вечером все дополнительно освещено огнем, полыхающим изнутри кратера, иногда сияющие шары вылетают из четырех башен у входа в отель.

– Ну, это неплохо! Кто все это в состоянии обслужить? Для этого требуется целая армия. – Рассудительная Марыся знает: для того чтобы один купался в роскоши, сотни должны на него горбатиться.

– Соотношение обслуги «Бурдж-эль-Араб» к количеству гостей – шесть к одному, – сообщает со знанием дела Хамид. – Шесть работников на одного богача! Отель предлагает обслугу со знанием нескольких языков мира, в том числе японского, немецкого и русского. Может, там будут говорить и по-польски? Наверняка!

– А сколько стоит это удовольствие? – спрашивает женщина, чувствуя подвох.

– Цены за ночлег для одного человека начинаются от тысячи трехсот американских долларов за сутки, а в высотных апартаментах доходят до тридцати пяти кусков.

– Ты что, хочешь остановиться в таком месте?

Марыся чувствует, что возвращается в старые добрые времена.

– А ты думаешь, для чего я все это штудировал? – делает забавное выражение лица Хамид.

– А эти тысячи – это много или мало? – спрашивает Надя, вызывая у родителей взрыв смеха.

Хамид привык к жизни на чемоданах, поэтому ему не нужно много времени, чтобы подготовиться к отъезду. Марыся тоже давно мечтала об изменениях, поэтому сейчас радуется как ребенок и со всем соглашается. Ее бывший муж не может не удивляться переменам: ее вспыльчивость и упрямство сменились кротостью и послушанием. «До первой стычки, – думает он, потому что знает: люди так быстро не меняются.

Женщина проверяет свою электронную почту несколько раз в день, но никаких вестей от Дарьи нет. Она входит на фейсбук, но видит там только техническую информацию: девушка не в Сети со дня отъезда. «Это невозможно! – беспокоится Марыся. – Ведь она без чата жить не может! Где селфи, которых она столько всегда выкладывала в Сеть, где фуд-порны,[463] забавные комментарии, добавление в друзья, шутки, демотиваторы, ссылки на интересные или спорные статьи?» Расстроенная, Марыся заходит на страницы сестры. Действительно, неделю от девушки нет ничего. Вообще со времени приезда в Эр-Рияд вестей от нее все меньше. Пару снимков с банальным комментарием, несколько фоток с учебы – все саудовки с закрытыми лицами, снабженные подписями, критикующими систему и покорность местных женщин. Одно фото заинтересовало Марысю. Оно выглядит как селфи, но представляет классическую арабку с глазами, подведенными кохлем, в абае и черном никабе. «Это Дарья или ее ближневосточное воплощение. Гены не обманешь, – думает она. – Такая беленькая, такая европейская, нейтральная, – но шила в мешке не утаишь». На фоне видны какие-то обшарпанные здания, дети на улице и горы мусора, высыпавшиеся из большого контейнера.

«У тебя тот же имейл, что и раньше? Я хотела бы тебе кое-что переслать», – пишет она в чате Хамида, который сидит в комнате рядом. «Мохаммед аль-Араби на gmail», – молниеносно получает она ответ.

Марыся прикрепляет фотографию и пишет: «Возможно, мы недолго будем искать этого человека. Дарин Салими или даже Духа Альзани».

Через минуту слышит, как хлопнула дверь.

– Ничего, кроме этого, нет? – спрашивает Хамид, но она только мотает головой. – Это и так много, но я надеюсь, что до такой трансформации не дойдет. Зато мы знаем место, где они могли встречаться. Это бедный традиционный район Эр-Рияда. Я уже сообщил об этом нашим следователям.

– Почему она не дает о себе знать? Когда-то она без связи не могла жить! – удивляется Марыся. – Смотри, сколько у нее друзей. Более трехсот!

– Напиши ей. Ведь наверняка у нее есть интернет на телефоне.

– Да, конечно. Я должна найти что-то, что ее заинтересует, напугает или застанет врасплох. Охотнее всего я выслала бы ей тот ролик с ютьюба, который ты мне показывал последним. Но это может плохо закончиться.

– Ни в коем случае не делай этого! – повышает голос специалист по терроризму. – Если он об этом узнает, то может ее даже убить, чтобы только не выдать себя.

– Знаю, я не сделаю этого. Теперь я уже понимаю твои опасения, – обещает женщина, глядя ему выразительно в глаза. – А ты что-то нашел? Какой-то след Джона Смита, или Ясема Альзани?

– Неизвестно, почему он сидел в зале ожидания Мархаба в аэропорту в Дубае, где он познакомился с Дарьей, с этого города он начинал путешествие, – говорит Хамид уверенно. – Зачем он столько часов бродил по залу вылетов? Ведь большую часть времени с ним был мужчина, похожий на индуса или пакистанца – это почти то же самое, но другое гражданство и вероисповедание. У нас есть материалы с камер наблюдения.

– Постой, постой… Она мне его представляла. Его имя Мухамад… Мохаммед, Махмед, Моэ или что-то в этом роде. Я вспомнила: он был ее работодателем в Великобритании, в Хай-Уикоме. Этот небольшой городок контролирует пакистанская мафия. Это старый друг ее приятеля, которого мы ищем.

– Понятно. Господа должны быть из одной и той же исламистской организации. Возможно, на Британских островах агитируют бедных неудачников в «Исламское государство».

– Щупальца халифата везде! – хватается за голову Марыся. – Как же от них уберечься?

– Попробуй вспомнить все подробности облика, какие-либо особые приметы – тик, необычные украшения, печатку или браслет, способ произносить слова этого хитрого лиса. В какой отрасли он работал в Британии?

– Он хозяин отеля, мотеля или апартаментов, что-то в этом роде, – быстро находит в памяти Марыся нужную информацию, все, что рассказывала ей сестра. – У него есть, кажется, кейтеринговая фирма, потому что Дарья работала на него на стадионах для регби, разносила пиво и еду во время матчей.

– Неплохо. В этой дыре наверняка его найдем! Проработаем его мгновенно. Я уже сообщил в центр об этом следе, и мои коллеги в Англии занимаются им. Надеюсь, он не провалился сквозь землю.

– Я тоже. Он мог бы нам много рассказать о Джоне. Как он себя называет?

– Джихади Джон.

– Скорее, сукин сын Джон! Мерзавец! – снова нервничает Марыся, представляя себе наивную беззащитную сестру в его руках.

– Все будет хорошо, – утешает ее Хамид.

Он не упоминает о том, что вытягивание какой-либо информации из людей типа Джона-Ясема или Мухамада подобно чуду. Они предпочитают умереть, чем сболтнуть лишнее.

– Ты точно хочешь лететь со мной? – спрашивает он ее еще раз. – Эта поездка может быть опасной.

– Если ты только меня с собой возьмешь, я готова. Я не буду лезть за линию фронта, но, может, мне удастся как-то помочь Дарье.

После принятия окончательного решения Хамид считает правильным посвятить женщину в подробности:

– Потихоньку начинает складываться маршрут. Вначале Объединенные Арабские Эмираты.

– Значит, все же летим в Дубай, где ты собирался потратить состояние в семизвездочном отеле? – спрашивает Марыся с издевкой, но улыбаясь, потому что очень довольна таким неожиданным поворотом событий.

Ее печалит ситуация с Дарьей. Она жалеет, что ее собственное счастье и возвращение к любви всей жизни связаны с несчастьем ее маленькой безрассудной сестрички.

– Что я там буду делать? – спрашивает она, потому что отдает себе отчет, что помощница из нее плохая. Электронную почту она ведь могла бы проверять и здесь, в Эр-Рияде, и в случае чего информировать Хамида.

– Будешь моей ассистенткой, но в целом ты не должна играть в служащего полиции или участвовать в разведывательной акции. Можем по дороге наткнуться на Дарью. Кто знает, куда они на самом деле поедут? Из Эр-Рияда они снова летели через Дубай. Там по материалам камер наблюдения мы увидим, в самом ли деле они вошли в самолет и в какую страну полетели.

– Боже мой! Есть возможность встретиться с этим убийцей лицом к лицу? Думаешь, этот человек остановится в «Бурдж-эль-Араб», одном из самых дорогих отелей в мире?

– Денег у него хватает, но тратит он их на менее приятные вещи, – насупился Хамид, вспоминая о спонсировании джихадистов, подкупе и терактах. – Этот отель – самое безопасное место на земле, потому что никто без документов и тщательного досмотра туда не войдет. Даже мышь не проскочит – тут же включатся сирены, – шутит он, желая разрядить атмосферу.

Хамид выразительно смотрит Марысе в глаза:

– Моя цель – ловить террористов и религиозных фанатиков, но прежде всего – обеспечить безопасность моей семьи. Всегда, когда расслаблялся и ехал в непроверенное место, я терял контроль над ситуацией. Однажды это закончилось похищением нашего ребенка, а в другой раз – смертью Зайнаб. Больше таких ошибок я не намерен совершать, – говорит он серьезно.

– С тобой я бы чувствовала себя в безопасности даже в пасти льва, – произносит Марыся с такой верой, что у Хамида сердце бьется быстрее. Он решает уже никогда не покидать любимую женщину.

* * *

Снова они приземляются в аэропорту в Дубае, но на этот раз в совершенно другой ситуации и с другими намерениями. Несмотря на трагические события, сопровождавшие их воссоединение, они рады, что снова вместе. Как черная туча висит над ними огромная угроза, какой подвергается Дарья. «И с ней тоже должно было такое случиться! – думает Марыся. – Наверное, какое-то проклятие лежит на женщинах из семьи Салими». В очередной раз она вспоминает своих теток, бабушку и наконец маму. «Если бы она узнала о ситуации, в которой находится Дарья, то, наверное, умерла бы!» Дочь беспокоится о любимой больной матери и решает не допустить утечки информации.

Пара сразу начинает действовать, потому что нельзя терять времени.

– Посмотрите на экран, – говорит работник охраны аэропорта. – Вы узнаете сестру?

– Да, это она! – В глаза Марысе сразу бросается голубоглазый англичанин, а рядом с ним ее похудевшая, но счастливая сестра.

– Вы уверены?

– Да, это ее характерный жест, только она так отбрасывает волосы. И снова она начала грызть ногти, – смущается Марыся, помня, что сестра делала так всегда в сильном волнении. «Во что ты вляпалась?» – спрашивает она мысленно.

– В таком случае они в Париже. Они вылетели из Дубая сегодня утром, – говорит Хамид. – Посмотри еще на то, что здесь, – пересаживает он ее к другому экрану. – Узнаешь этого типа?

– Ну конечно! Это Мухамад, так называемый Моэ. Так мне его представила Дарья, – восклицает Марыся. – Так он полетел с ними?

– Нет, подался в Нью-Дели, – присоединяется к разговору эмиратский служащий полиции Фарид. – Они плетут сеть, которой опутывают весь мир. Мы выслеживаем только двоих, но сколько же их уже в разных странах! Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты, Великобритания, Индия, теперь Франция… Где еще?

– Их миллионы, а нас мало. Но мы мыслим аналитически, а ими руководит желание убить, – убеждает его Хамид. – Действуя под влиянием эмоций, они наверняка совершат ошибку. Кроме того, Аллах с нами, а они только очерняют его имя. Он им воздаст по заслугам.

– У нас есть еще одно преимущество, – добавляет Марыся, и мужчины смотрят на нее с удивлением: им что-то хочет сказать дилетант, да к тому же женщина. – Они не знают, что мы за ними следим. Мы от них в полушаге, но надеюсь, что это расстояние станет меньше.

Лицо Фарида, который еще за минуту до этого выглядел понурым, прояснилось:

– Ты говоришь, как моя жена Аруба, которая тоже занимается этой неблагодарной работой. Нам везет, Хамид, потому что мы нашли женщин, которые нас понимают.

– Увидимся вечером за ужином, – подтверждает саудовец предварительную договоренность, о которой Марыся не имеет понятия.

– Да, Мадинат Джумейра. Для наших дам это будет приятным сюрпризом: можно побродить по традиционному арабскому рынку и опустошить наши кошельки.

Фарид искренне смеется, и Марыся уже знает, что полюбит эту арабскую пару.

Измученные ранним пробуждением, полетом и переживаниями, связанными с идентификацией террористов, они едут в отель, чтобы освежиться и хоть немного отдохнуть перед вечерним выходом. Марыся понимает, что это путешествие будет не отдыхом, а тяжелой работой и постоянной гонкой. Сейчас террористические отделы не выслеживают преступников, которые находятся в конкретном месте и привязаны к своей стране. Они имеют дело с членами международных террористических организаций, которые перемещаются с места на место с молниеносной быстротой и используют электронику в организационных и логистических целях. Когда же их выслеживают, они отключаются от Сети, опасаясь преследования, и контактируют при помощи связных, изменяют лица, паспорта, национальность, становясь неуловимыми. Хамид считает, что, имея в самом центре событий ни о чем не подозревающего агента в лице Дарьи, им, возможно, удастся на время обезвредить известного террориста, организатора терактов и агитатора наивных добровольцев в «Исламское государство». Однако самое худшее, что теперь в руках джихадиста Джона, изощренного убийцы и садиста, жаждущего мести, находится невинная наивная Дарья.

Несмотря на бронирование мест, въезд в отель «Бурдж-эль-Араб» занимает у них много времени, они неоднократно задерживаются на пунктах контроля, где у них проверяют паспорта, визы, ваучеры. Машину досматривают снаружи и внутри. Они не морщатся при этом, даже радуются, потому что благодаря этому смогут чувствовать себя здесь в безопасности. Чемоданы просвечивают на рамке детектора, телефоны открывают и просматривают так же, как компьютеры и планшеты. Когда охранник уже уверен, что у гостей нет спрятанной бомбы или других опасных материалов, пара может пройти к ресепшену и зарегистрироваться. В знак приветствия они получают сладкий восточный напиток с декоративным зонтиком, консьерж забирает их багаж, и наконец-то они располагаются в прекрасных двуместных апартаментах на двадцатом этаже с ошеломляющим видом на искусственный остров в виде пальмы.

Марыся занимает одну огромных размеров комнату, а Хамид – вторую. И вот наступил момент, когда они не знают, что делать. Они должны всегда быть вместе, никогда не разлучаться, но они прожили отрезок времени, когда с каждым из них так много происходило. Должны ли они об этом поговорить? Ведь разговор получится очень болезненным, у них столько претензий друг к другу: их оттолкнули, бросили, они не смогли понять друг друга и вместе пройти через трагедию похищения дочери. «Не стоит к этому возвращаться, – решает Марыся. – Нужно отделить толстой чертой то, что было, и идти вперед». И Хамид мысленно просит: «Пусть она не говорит о времени нашего расставания! Если мы должны начать совместную жизнь, то начнем ее здесь и сейчас. Без оглядки на прошлое!»

Марыся входит в душ, открывает воду и становится под мощные струи. Она хочет смыть с себя тревогу, переживания, страх. Она жаждет очистить мысли и душу и принять будущие вызовы как ребенок, как табула раса.[464] Через минуту она слышит, как в ванную открывается дверь, и сразу чувствует запах мужских духов на основе сандалового дерева. Из-под прикрытых век она видит Хамида, стоящего за стеклянной дверью душевой кабинки. Она открывает ее и протягивает к нему руки. Ей не нужно ничего говорить, потому что они уже давно понимают друг друга без слов. Просто раньше у них не было такого багажа опыта, зато они остались верны друг другу и полны гордости. Жизнь неоднократно подвергала их испытаниям и научила смирению. Сейчас они уже смогут оценить взаимное чувство и преданность в надежде сохранить свое маленькое счастье навсегда. Любовь заполняет их сердца, нежность сквозит в их движениях, а уста полны желания.

Ранний вечер застает их в кровати нагими, где они уснули, тесно переплетя руки и ноги.

– Черт возьми! Я не завел будильник! – вскакивает Хамид как ошпаренный. – Не очень хорошо начнется мое сотрудничество с Фаридом, если мы опоздаем на званый ужин.

– Просто не поедем на шопинг, – пробует найти выход из ситуации Марыся. – В конце концов, мне этого даже не хочется. Я не очень люблю традиционные арабские изделия.

– Знаю. Но, может, они хотели похвастаться своей культурой и искусством, столь же безнадежно примитивным, как и саудовское.

Мужчина посмеивается себе под нос, а Марысю удивляет в нем недостаток патриотизма и критицизм.

Быстро одевшись (женщина даже успела подвести глаза кохлем), они бегут к лифту, который с тихим шумом преодолевает высоту множества этажей и через две секунды останавливается внизу. Марыся хочет задержаться, чтобы посмотреть на фонтан, о котором рассказывал Хамид: теперь, в сумерках, он действительно выглядит роскошно и сказочно. Мужчина же хватает ее за руку и тянет к машине. Это никакой ни «мерседес», «порше», «роллс-ройс» или «астон мартин», стоящие у входа на стоянку, а большой, как танк, «хаммер» с затемненными стеклами, которые выглядят как пуленепробиваемые.

– Неплохая тачка, – посмеивается с гордостью женщина.

– Безопасность прежде всего.

– Ты не думаешь, что на нас обратят внимание? – спрашивает она, переживая, что данное обстоятельство осторожный мужчина не принял во внимание. – Или ты хочешь на такой махине двигаться по старому городу, где улочки настолько узенькие, что на них едва поместится тележка, запряженная мулом?

– С водителем?

– И что? Этот бедолага должен из-за нас подвергаться опасности? Ой, Хамид! Как тебе удалось до сих пор остаться в живых? – крутит головой Марыся, не чувствуя себя в безопасности в этой крепости на колесах.

– Поворачиваем! – похлопывает по плечу водителя мужчина, но теперь им нужно проехать всю узкую дамбу, чтобы повернуть обратно. – Меняем автомобиль.

Однозначно опаздывая на ужин, они садятся в «форд мустанг шелби» классического красного цвета с двумя белыми полосками вдоль капота, от переднего буфера через крышу до самого бампера.

– Эту машину я уже никому не дам вести, поэтому ты будешь обречена стать свидетелем моих автомобильных рекордов, – говорит уверенным голосом Хамид, а возбужденная Марыся шутливо поднимает бровь.

– Вот это звук! – кричит она, когда мужчина включает двигатель.

– Пристегни ремни. Эта машина разгоняется до ста за две секунды.

– Но, пожалуй, не на улицах Дубая, не в пределах города…

Она замолкает, так как ее вжимает в сиденье космической машины и слова заталкиваются назад в стиснутое от ужаса горло. Она не успела пристегнуться, но, похоже, если на такой скорости с ними случится авария, то пояс ей не поможет.

– Можешь немного сбавить скорость? – кричит она в панике, но в то же время с радостным возбуждением.

– Женщина, этот автомобиль палит почти тридцать литров на сто километров! Не проси меня тащиться на шестидесяти. Некоторые для экономии выключают мотор, стоя на светофоре.

– Не понимаю. Ты говоришь о тех, кто украл такой автомобиль, потому что бедняки, скорее всего, не водят такие дорогие машины, правда?

– Скорее нет! Но все же… На ней просто нужно ехать быстро! – улыбается, как подросток, от волнения кусая губы, саудовец.

– Но почему двести?! – вскрикивает Марыся, а потом ни с того ни с сего начинает бешено смеяться, потому что чувствует, как адреналин наполняет ее сердце, а кровь пульсирует в каждой частичке ее тела.

Они доезжают до места головокружительно быстро. Хамид останавливается у парковки для вип-персон, бросает ключ портье, берет квитанцию и быстро идет ко входу.

– Что? Пришли? – без тени гнева спрашивает Фарид, сидящий в отдельном помещении ресторана.

Марысе приходит в голову мысль, что ей снова придется ужинать как в Саудовской Аравии, в закрытой части для семей! Она рассчитывала, что в Объединенных Арабских Эмиратах сможет вздохнуть полной грудью и сидеть со всеми в баре у стойки или в саду, а не за тонированными стеклами только потому, что она женщина.

– К сожалению, мы проспали, – объясняя ситуацию, Марыся непроизвольно краснеет, а женщина за столом сразу это замечает и тихо посмеивается. – Извините за опоздание.

Жена служащего протягивает руку и с силой пожимает ладонь гостьи, показывая тем самым, что она женщина с характером, а не курочка под крылышком у мужа.

– Не за что, любимая. Я Аруба. Тоже работаю в этой отрасли, – сообщает она, а Марыся не может не удивиться тому, что женщина в абае может ловить террористов.

Она представляется, держа дистанцию:

– Я Мириам. Не знала, как нужно одеться, – объясняет она, почему так скромно, но по-европейски оделась. – Надеюсь, это не создаст проблем. Знаешь, после жизни в Саудовской Аравии я с удовольствием снимаю черные шмотки…

Она поздно спохватывается, а развеселившаяся Аруба таращит глаза и через минуту давится от смеха.

– У нас каждый может ходить в чем хочет. По крайней мере, здесь, в Дубае. Одни носят одежду на западный манер, другие – на арабский, а третьи делают из себя посмешище. Я же иногда так, иногда иначе.

– Красивая у тебя абая, – старается исправить положение Марыся. – В Саудовской Аравии ты бы могла получить за нее наказание розгами.

Марыся показывает на букетики розочек, украшающие расклешенные рукава, и на цветные аппликации у шеи.

– Знаю, но я купила ее в Индонезии, в Джакарте, – смотрит на нее понимающе Аруба. – Ты жила там какое-то время, правда?

– Да, – отвечает Марыся неприязненно, понимая, что эти люди все знают о ней и о ее отношениях с Хамидом.

– Расскажете о себе? – спрашивает она открыто.

– Разумеется, моя дорогая, – естественно и без раздумий отвечает собеседница. – Как же иначе?

– Это, наверное, какая-то профессиональная деформация!

– Да, согласна, но мы не имеем права на ошибку. И не будь такой импульсивной, потому что это затрудняет жизнь и до добра не доведет. Сейчас расскажу тебе о себе и Фариде – и будем квиты. Тебе дым не мешает? – спрашивает она учтиво, когда ее муж закуривает сигарету.

– Наверняка знаешь, что… – Марыся ворча тянется к сумочке за пачкой «Мaльборо».

– Я тоже курю, прямо как паровоз, – смеется Аруба. – Что ж, наша просвещенная подруга… Пару слов о нас: мой муж – уроженец Дубая до мозга костей, из богатой семьи, балованный донельзя. В армии его хотели немного приструнить, но это не вполне удалось.

– Только когда меня жена взяла под каблук, все и закончилось, – признается Фарид. – Но мне нечего стыдиться, потому что еще больший барчук из известной на весь мир арабской семейки – мой партнер, – он показывает пальцем на Хамида. – Он носит перстни с бриллиантами, браслеты, как у гея, и ездит, как полоумный, сбивая охрану.

После такой характеристики он заразительно хохочет, а саудовец, смутившись, смотрит на свою щегольскую одежду и украшения.

– А что? Я хотел быть элегантным, – защищается он, размахивая руками. – Ты тоже в этом белом платье, правда?

Он шутит над тобой, которую надел коллега, хотя каждый день ходит в форме или костюме.

– Это моя домашняя одежда, – признается эмиратец. – Я не должен париться в галстуке. Знаешь, что я это ненавижу.

– О’кей, дорогой! При вашей говорливости вы никогда не дойдете до существа дела. Мириам нас убьет за то, что мы знаем о ней все, а она о нас – ничего, – шутит Аруба над темпераментом новой приятельницы. – Теперь пару слов обо мне. Я, взрослая женщина, в детстве была упрямым невыносимым ребенком.

– Это мало сказано, – вмешивается ее муж, но она бросает на него строгий взгляд.

– Я родилась в маленьком оазисе недалеко от границы с Катаром. Вокруг были одни пески, а у нас – колодец, небольшое озерцо и пара пальм. Наше племя занималось выпасом верблюдов, коз и баранов. Когда мне было шесть лет, правительство вспомнило, что, кроме мегаполисов вроде Дубая или Абу-Даби, есть еще другие места, где живут их граждане. У нас построили школу, центр здравоохранения, несколько приличных домов с конюшнями и со всем хозяйством, усадьбой. Нам было приказано выбраться из палаток. Было проведено электричество, обеспечены занятия в школах и основы медпомощи. С этой целью всех детей в оазисе привили от всех возможных заболеваний. Некоторые такой дозы не выдержали и умерли, что привело к тому, что мои земляки перестали пользоваться услугами медцентра на долгие годы. Осталось здание, оно опустело и становилось все более неухоженным. Наконец во время одной из песчаных бурь крыша обрушилась – и проблема решилась сама собой. Нас и дальше лечили знахарки, применявшие примитивные натуральные средства. Роды принимали необразованные повитухи, из-за чего моя мама, после того как родила на свет десятого ребенка, умерла от инфекции половых органов. Многие роженицы или умирали, или имели страшные проблемы. Смертность детей тоже была высокой. Из моей семьи, например, выжило только пятеро.

Все слушают рассказ Арубы так, словно речь идет о доисторических временах или истории из Средневековья. Никто ее не прерывает, потому что все видят в ее глазах безысходность и грусть. Богатые до неприличия господа снова чувствуют себя еще более глупо, складывают руки, пряча драгоценные запонки на манжетах. Марыся же прикуривает сигарету от сигареты, думая, что, в общем, ей жилось не так уж плохо.

– Я пошла в школу, но без согласия на то отца, – продолжает Аруба. – Однако когда я принесла свидетельство в красной обложке, не то что все остальные, особенно мальчики, которых едва переводили из класса в класс, он с пониманием отнесся в моим «капризам», поскольку я выполняла все свои обязанности. Не знаю, почему слабых девочек, которых мужчины будто бы должны защищать, так угнетают? Не понимаю! В первой половине дня у меня была учеба, а потом тяжелый труд дотемна. Я пасла только коз и баранов, потому что меня, девочку, не допускали к драгоценным верблюдам. Кроме того, я должна была заменять маму, которая почти все время была или беременна, или рожала. С детьми было много работы, а я, будучи подростком, должна была быть им матерью. А также, разумеется, стирка, уборка и готовка. С этим точно не было проблем, потому что по большей части ели мы один раз в день.

– Как же ты из этого вырвалась? – не может удержаться Марыся.

– Через пару лет на крыше школы была установлена спутниковая антенна. Наш шейх купил телевизор, и по вечерам можно было смотреть фильмы. Конечно, не женщинам и детям, потому что только избранные из старейшин могли пользоваться этим благом. Но я подсматривала, спрятавшись за окном. Бедуины, разумеется, ничего не понимали: большинство программ транслировались по-английски, только с арабскими субтитрами. Но ведь они и читать не умели, даже на своем родном языке! – говорит она, издевательски посмеиваясь. – Тогда я начала учить английский как сумасшедшая. На украденные у отца деньги я купила небольшой словарик с рук и молниеносно вызубрила его на память. Однажды по телевизору показывали фильм «Выход дракона» с Брюсом Ли. И если раньше я хотела стать врачом или учительницей, то после просмотра этого культового фильма поняла свое истинное предназначение. Бешенство и гнев я носила в себе с детства и безнаказанно могла их применить только в спортивной борьбе. Я сама тайно начала тренироваться, но ничего не получалось. А когда власти нашего региона избрали меня как единственного кандидата для обучения в лицее, я продолжила учиться боевым искусствам там.

– Аруба – мастер спорта Ближнего Востока по карате, она взяла золото в соревнованиях Азии и Африки, – с гордостью сообщает Фарид.

– Как-то не видно в тебе такой силы, – не может поверить Марыся.

– Если бы ты переодела Брюса Ли в просторные шмотки, то сказала бы: «Неужели это мастер по искусству борьбы?» – говорит непобедимая Аруба. – Кроме того, я сейчас не так интенсивно тренируюсь, не буду преувеличивать. Я не хочу умереть такой же молодой, как мой кумир. Спорт дает здоровье, если им заниматься разумно.

– Мне тоже нужно начать чем-то заниматься, – кивает головой Марыся: она уже простила полицейских, копавшихся в ее грязном белье.

– Это необходимо, чтобы быть эффективнее, – соглашается женщина. – Я старший следователь по борьбе с организованной преступностью и терроризмом, веду полицейские курсы. Но начинала как ночной надзиратель в женской тюрьме и тюремщик в исправительно-трудовой колонии. Как женщина, я могла заниматься только женскими делами. Но времена меняются, да и к «Исламскому государству» все больше примыкают женщины, которые взрывают себя и своих детей в терактах. Вот я и понадобилась, – утверждает она иронично.

Фарид прерывает ее:

– Хорошо, дамы. Мы пришли сюда поужинать, поэтому хватит этих грустных рассказов. Берите меню и выбирайте. Что будете пить? – спрашивает он учтиво.

– Ну, не знаю… – После саудовского воздержания Марыся мечтает о красном вине, но одежда хозяев свидетельствует о том, что ничего из этого не выйдет.

– Красное или белое? – конкретизирует Аруба, понимающе подмигивая.

– Правда? А это вам не помешает?

– «О вы, которые уверовали! Вино, майсир, жертвенники, стрелы – мерзость из деяния сатаны. Сторонитесь же этого, – может быть, вы окажетесь счастливыми!»,[465] – разговорчивая женщина цитирует Коран. – Мы должны этого избегать, но нам это однозначно не запрещено, правда? – Все поддакивают, им смешно. – Возможно, запрет на питье кого-то осчастливит, но если эти «кто-то» не мы, давайте расслабимся.

– Слава богу, что в нашей святой книге о виски вообще ничего не говорится, поэтому моя совесть чиста! – кричит радостно Фарид и заказывает «Шивас Ригал» со льдом.

Атмосфера постепенно теплеет. Уже совершенно расслабившись, они рассказывают истории из своей жизни, правда, иногда вдруг всплывает что-то серьезное и возникает неловкая ситуация. Аруба невольно вспоминает, что Марыся и Хамид счастливы, потому что снова с ними их ребенок, а она не может иметь детей, потому что так ее «подлечила» в оазисе повитуха. Фарид говорит что-то о бывшей глупой жене, а у Хамида тут же возникает в памяти трагически погибшая Зайнаб. Но они должны научиться говорить об этом и относиться к таким вещам, как к неизбежному, тому, с чем нужно смириться. Во время десерта они снова возвращаются к теме работы и гнусному человеку – джихади Джону.

– Почему твою сестру ничто не насторожило? – удивляется Аруба. – Ведь она умная девушка, живущая в цивилизованном мире, в современных реалиях.

– Этот район, в котором сделан снимок в образе арабки! Как она могла туда ходить? И не боялась же! – присоединяется Хамид, который начал уже расследование в Эр-Рияде. – От одной нищенки,которая живет на улице, мы узнали, что Дарья была там постоянной гостьей. Все знали, что она приходит только на пару часов днем, а на ночь исчезает.

– Если об этом не донесли, не вызвали мутаввов – это значит только одно, – говорит Фарид, – они знали, кто такой Джон, и чертовски его боялись.

– К сожалению, с этой минуты ваш отпуск закончился, – серьезно говорит Аруба. – Нужно отправляться в погоню. Я предлагаю вам вылететь в Индию за этим хитрым лисом – индусом: там он наверняка действует под такой личиной, а мы отправимся во Францию. Выглядите вы как итальянец и смуглая европейка неопределенной национальности. Вам будет легче в индусской среде: они там чертовски не любят мусульман. И их можно понять.

– Хамид – итальянец? – переспрашивает, опешив, Марыся, потому что видит в нем стопроцентного саудовца со светлой кожей.

– Да. В конце концов, он уже им был, у него это прекрасно получалось, – подтверждает сотрудник-эмиратец.

– А что с языком?

– Я говорю по-итальянски. Это одно из умений, приобретенных в течение последних лет, – вполне обыденно говорит Хамид – нечего делать тайну из их разлуки, когда они среди людей, которые знают о них все.

– У меня есть польский паспорт, значит, в этом нет ничего подозрительного. Я – европейка, – соглашается с предложенным планом Марыся. – А вам в Париже будет легче? Теперь Европа тоже недолюбливает исповедующих ислам. Теракты в лондонском метро, нападение на редакцию сатирического еженедельника «Шарли Эбдо», где убили двенадцать человек, погромы в магазинах и кафе. Берет на себя это или «Аль-Каида», или «Исламское государство». Все теракты были на совести арабов.

– Разумеется, – признает Аруба, – но натурализованных французов арабского происхождения у них не счесть, и 99,9 % – это обычные порядочные и нормальные люди из Туниса, Алжира и Марокко. Там еще нет арабофобии.

– Если выследим джихади Джона и Дарью, то сразу же дадим вам знать. Тогда вы к нам присоединитесь, – обещает Фарид. – Задействованы все камеры наблюдения, сотни полицейских стараются напасть на их след.

– А если мы накроем Мухамада, друга Джона, то, может, добьемся от него, где их искать, – говорит Хамид. – Этот парень, наполовину индус, наполовину пакистанец, вероятно, главный спонсор деятельности разыскиваемого нами.

– Ты должна лететь с нами, – обращается к Марысе Аруба. – Ты в этом расследовании – наши глаза и интернет-связь с Дарьей. Хотя мы и боимся брать на себя ответственность.

– Помни, Хамид, что Мириам не профессионалка, а всего лишь человек, желающий нам помочь и поддержать. – Береги ее как зеницу ока и оберегай от опасных ситуаций. Впрочем, чему я тебя буду учить! Тебе самому важна ее безопасность.

* * *

На следующий день с самого утра Марыся и Хамид покидают прекрасный семизвездочный отель «Бурдж-эль-Араб», обещая себе, что вернутся сюда при более благоприятных обстоятельствах, чтобы иметь возможность спокойно насладиться невероятными для обычного смертного удобствами. На этот раз у них забронированы билеты на дешевые авиалинии, потому что только с их помощью можно добраться из Дубая в Нью-Дели за три часа, и это без пересадки. Проверенные перевозчики предлагали многочасовой полет «вокруг стола». А им ведь нужно спешить: женщина и ее партнер хотели бы быть уже в Париже, у цели. Но они отдают себе все же отчет, что задержание Мухамада было бы ключевым моментом в расследовании и могло бы значительно облегчить выслеживание Джона, который удерживает ни о чем не подозревающую Дарью.

– Если уж у нас есть минутка, расскажи мне о том богатом сукином сыне, – просит Марыся, усаживаясь в не очень удобное узкое сиденье в самолете.

– Ты знаешь что-нибудь об истории этого региона? – спрашивает Хамид, так как считает, что не о чем говорить с людьми, если они не имеют понятия об истоках.

– Глупо признаться, но немного. Знаю только фамилию и имя Индира Ганди – и это, пожалуй, все.

– В случае Мухамада нужно бы знать что-нибудь и об Индии, и о Пакистане, – начинает рассказ Хамид. – В 1947 году в результате раздела Британской Индии появились две независимые страны: Пакистан, где в большинстве своем живут мусульмане, и Индия, в которой главным образом живут индусы. Следствием раздела колоний Британской империи был исход около десяти миллионов мусульман на север, в новообразованное государство Пакистан, а индусов – на юг, в Индию. Представь, в ходе этого обмена народностями, – иронично говорит мужчина, – в результате неразберихи и стычек между мусульманами и индусами погибло до миллиона человек. Предметом спора между новыми государствами стало разделение приграничной провинции Пенджаб и вопрос о статусе королевства Кашмир. Конфликты переросли в постоянные войны, а битвы за Кашмир между индийцами и пакистанцами длились годами и были очень кровопролитны: оба государства располагают ядерным оружием, и не известно, что им придет в голову. Существует мнение, что именно в этом месте земного шара может разгореться третья мировая война, хотя сейчас, пожалуй, пальму первенства переняло «Исламское государство».

– Неплохо. Из этого следует, что пакистанцы и индусы должны друг друга ненавидеть, – приходит к выводу Марыся. – Другая вера, миграция, и, наверное, не совсем добровольная, этнические чистки… Как этот человек может без проблем перемещаться между этими двумя враждующими государствами? Получение визы должно быть подобно чуду.

– У парня удивительно интересная судьба, – подхватывает Хамид. – Начну с его семьи, потому что нужно рассказывать сначала. Его мамочка, красивая и возмутительно богатая госпожа Аниша, была индуской. Происходила она из высшей касты и в ней должна была оставаться до смерти. Когда же отец Аниши умер и она стала единственной наследницей огромного поместья, девушка приняла рискованное решение. Она продала дом и все движимое добро, забрала денежки и уехала. Неизвестно, как она познакомилась со своим мужем, убогим необразованным мусульманином из Карачи. Может, он был ее слугой, молочником или мусорщиком, потому что именно такую работу чаще всего выполняют в Индии несчастные пакистанцы, предпочитая ее голодной смерти в своей бедной стране. В Пакистане она приняла ислам, вышла замуж и каждый год рожала на свет ребенка, то есть отношение к ней было как в Средневековье. В Индии семья заочно приговорила женщину к смерти – и она не могла туда вернуться.

– Ну она себе и жизнь выбрала! Кошмар! – удивляется такой уничтожающей силе любви и глупости угнетенных женщин Марыся.

– Их дети умирали от нищеты и болезней: ее любимый муж забирал у нее деньги, чтобы отдавать собственной семье. Со дня свадьбы она не распоряжалась своим имуществом. Наконец этот мерзавец погиб в автомобильной катастрофе, а вместе с ним их дочь и сын. Мухамад – единственный, кто выжил из всей семьи. Аниша была чрезвычайно твердая женщина. Она выдержала и осталась жива после страшных лет в Пакистане. Неизвестно, не она ли часом помогла отправить мужа в рай и дала ему возможность встретиться с гуриями. Но после его смерти она каким-то образом вернула малую часть своих денег, которые, вероятно, пакистанец держал дома под матрасом, и сбежала, на этот раз в Лондон. Там она начала с мелких инвестиций, чтобы сколотить капитал. Пять лет назад она умерла от рака и оставила все наследнику, который, скорее всего, только этого и ждал. Теперь у Мухамада – пакистанца, индуса и англичанина в одном лице – руки были уже ничем не связаны. У парня три гражданства и три отчизны – пожалуй, ни к одной из них он эмоционально не привязан. Прекрасный пример раздвоения, а в данном случае даже растроения личности. Он ко всем одинаково враждебно настроен. Возможно, его цель – разрушение ненавидимого им мира. Он, скорее всего, не зависит от «Исламского государства» и не поклоняется идеям джихадистов, муджахеддинов и экстремистского ислама, а добродушными индуистами пренебрегает.

– И мы с этим типом будем иметь дело? – Дрожь пробегает по спине у Марыси.

– Поэтому мы должны быть очень осторожны, Мириам, – предостерегает Хамид, глядя на нее серьезно. – Не высовывайся и не рискуй. Ты только консультантка. Я начинаю жалеть, что втянул тебя в это.

– Не шути! Я желаю только вырвать сестру из лап террориста. Обещаю не путаться у тебя под ногами и быть послушной.

– Опасность кроется в том, что джихади Джон или Мухамад могут встать на нашем пути. И тогда это будет борьба не на жизнь, а на смерть.

* * *

Нью-Дели смогом, смрадом, высокой температурой, высокой влажностью воздуха и какофонией изнуряет прибывших. Выйдя из аэропорта, они уже знают, что находятся в Индии, в мире, которого совершенно не знают.

Полицейский индийской разведки, который забирает их из аэропорта, говорит на смешном английском, меняя гласные и при каждом слове вертя во все стороны головой:

– Приветствуем вас в Дели. Надеюсь, вам здесь понравится.

– Наверняка, – поддакивает Хамид, а Марыся удивляется тому, что он говорит.

– Не понимаю, почему вы хотите остановиться в отеле, а не в нашей квартире? – По лицу мужчины видно, что он очень недоволен и обеспокоен: он все сильнее крутит головой, что типично для этой нации. – У нас такие процедуры…

– Я поступаю в соответствии с другими процедурами, – категорически возражает Хамид. – Это уже обговорено с вышестоящим начальством.

– О’кей, – соглашается человек, заметно испугавшись. – Я только вас сопровожу. Наверное, у вас есть и другие директивы саудовского королевского дома?

Марыся понимает, что спецслужбы во всем мире все друг о друге знают. Ей интересно, посвящен ли в тайны их семейной жизни этот смуглый индус. «Что за эксгибиционизм!» – думает она – ей это не нравится.

Как только они зарегистрировались в пятизвездочном отеле в туристическом районе, который выглядит как трущобы, Хамид исчезает по служебным делам, а Марыся получает задание проверить, не разместила ли Дарья что-либо в Сети. От сестры нет известий, она находит только пару имейлов от обеспокоенной Дороты, которая жалуется, что ни одна из дочерей не хочет поддерживать с ней связь.

Марыся ловит мать на фейсбуке и тут же получает от нее известие: «Знаешь что, Марыся, страшные вещи творятся в Европе и Польше. Не знаю, то ли это уже конец света, то ли он наступит через минуту. В прессе гордо пишут о расистском поведении поляков, и мне стыдно за моих земляков. Европа принимает тысячи беженцев из арабских стран, а мы боимся принять пару сотен мигрантов. Да мы просто ксенофобы! Неужели одна мусульманская семья, которая поселится в польском городке, лишит нас идентичности и послужит воцарению мусульманской веры? Если да, то чего стоит наше христианство, не говоря об идеях, веками провозглашаемых в костелах: возлюби ближнего своего как самого себя? Не говори, что если кто-то признает другую веру, то он уже не является нашим ближним. Мы по-прежнему отличаемся не только вероисповеданием, но и цветом кожи, ментальностью или культурой, но нельзя же возвышать одних над другими. Нужно оценивать нас по тому, что у нас в сердце, сколько в нем добра и гуманизма. Мы боимся, но ведь поляки – это народ героев, а не трусов, правда ведь? Хуже всего то, что начало уже доходить до явных проявлений ненависти. В последнее время на улице было избито двое арабских профессоров, которые приехали в Польшу на научный конгресс. И никто не отреагировал! Никто им не помог, даже полиция. Какая же репутация у нас будет в мире? Как мы себя показываем? Разве это христианские поступки?»

Возмущенная Дорота обеспокоена проблемами Европы и неизвестных ей беженцев или иностранцев с восточными чертами лица, к которым плохо относятся, ничего не зная об исчезновении младшей дочери, путешествующей с одним из самых опасных террористов современности. «Если бы она это знала, может, первой бросалась бы на каждого встречного араба», – думает Марыся, но пишет Дороте: «Мамуль! Поляки не единственные, если речь идет о враждебном отношении к иноверцам и мерзком поведении. Венгры тоже не отстают, даже в Германии создается оппозиция. Я сейчас и сама боюсь приехать в Польшу хотя бы на каникулы, потому что с моей арабской физиономией у меня могут быть неприятности. Европа добровольно и неожиданно для многих своих граждан открыла границы для всей нищеты и убожества Ближнего Востока, хотя до этого не впускала даже сотни беженцев из Черной Африки или Ливии. Это большая политика, и мы, ничтожные обыватели, никогда не узнаем, почему так случилось. Расскажу тебе все же, что меня удивляет. Почему богатые страны Персидского залива не пригрели своих братьев, арабов, и не помогли им в беде и горе? Ведь так было бы лучше для сирийцев, иракцев или афганцев. Тот же язык, культура, религия… И даже климат, полезный для жизни и здоровья! В самой Саудовской Аравии и ближайших к ней богатых странах дают работу миллионам пакистанцев, филиппинцев или индусов. Почему не дать работу своим? Почему Саудовская Аравия, Катар, Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты не пригласили их к себе? Как ты говоришь, мамуль, мы этого не поймем нашими обычными неполитизированными скромными мозгами. Жаль, что поляки не способны помочь Европе в эту трудную для нее минуту».

На слова поддержки дочери Дорота быстро отвечает: «Да, любимая. Надеюсь, что они прислушаются к голосу добрых людей и победит разум. Нужно уйти от крайностей и не сойти с ума. Для арабов все же Европа, несмотря на чужую культуру и противную осенне-зимнюю погоду, – это Мекка, рай, и если уже при жизни они могут туда попасть, то лезут через двери и окна».

Марыся отвечает: «Так почему же они, стремящиеся попасть на наш загнивающий Запад, жалуются, что наши реалии оскорбляют их религиозные чувства?! Пусть едут в Саудовскую Аравию!»

Дорота, желая осудить дочь за такие разговоры, включает заглавные буквы: «МОЖЕТ, ОРТОДОКСАЛЬНАЯ САУДОВСКАЯ АРАВИЯ ИХ НЕ ПРИВЛЕКАЕТ ТАК, КАК ГЕРМАНИЯ ИЛИ СКАНДИНАВИЯ. ЭТО ВСЕ РАВНО ЧТО МЫ ВО ВРЕМЕНА КОММУНИСТОВ БЕЖАЛИ БЫ В СОВЕТСКИЙ СОЮЗ!»

Марыся заканчивает спор полюбовно: «Мечтала бы я о том, чтобы вернуться домой, в безопасный уголок мира, но, наверное, должна буду подождать. Не было бы хуже».

Она говорит о тоске и страхе, ей не хватает разговоров с матерью хотя бы по скайпу и бурных дискуссий с Дарьей. Она тоскует также по Наде и Адилю и не знает, как долго выдержит без детей. Факт, что они оставили их под опекой только филиппинки-няни и водителя-пакистанца, не дает Марысе спать по ночам. Наученная пережитыми страшными событиями, она боится за дочь и сына. Но она не могла взять их с собой. Она понимает, что только что уехала, а уже паникует. Марыся старается сама себя убедить, что сейчас ей нужно выполнить очень серьезное задание, но сердцу матери не прикажешь. Она не перестает волноваться.

Дорота тоже чувствует какое-то смутное беспокойство. «А куда подевалась моя младшая бунтарка-доченька? – спрашивает она. – Почему она не напишет матери ни словечка, не говоря уже о разговоре, на который действительно нужно иметь больше времени. Марыся, что происходит?»

Дочь отвечает, не желая вызывать каких-либо подозрений: «Все о’кей, мамуль. Дарья страшно забегалась. Она ведь начала учебу на медицинском отделении, а это сложное дело. Помнишь, как я была измучена на первом курсе?»

«Это правда, Марыся? – волнуется Дорота. – Скажи ей, чтобы написала мне».

«Разумеется, скажу, – уверила Марыся. – Но сейчас я должна бежать. Пока». Она ставит в конце смайлик и пару забавных рожиц, как всегда.

«Нужно спешить! Я должна спасать свою сестру так быстро, как только возможно, чтобы она не исчезла в этом огромном мире. И это сейчас мое приоритетное задание», – говорит она себе, пытаясь собраться с мыслями. Она решает также найти какой-нибудь интересный текст, чтобы поместить его в фейсбуке. Это должно быть что-то важное, чтобы девушка не могла не написать комментарий. И тогда она быстренько наберет номер ее телефона и вырвет из лап преступника.

Хамид вваливается в маленькую темную комнатку, вытирая пот со лба.

– Извини, Мириам, но мы должны спешить. Быстро поужинаем, освежимся немного, поспим в полглаза, так как через пару часов нужно ехать в Агру.

– Почему? Что происходит? – Женщине снова предстоит задание, а она надеялась на короткий отдых в Дели.

– У Мухамада Мунира на завтрашнее утро выкуплен билет в Тадж-экспресс. Мы должны быть на железнодорожном вокзале в Агре: его можно взять прямо в купе этого поезда.

– А не легче его сцапать здесь? Зачем куда-то переться, если он должен сесть в Дели? – рассуждает Марыся логически.

– Это Индия. Коллеги-индусы сказали, что среди тысяч путешествующих он, скорее всего, уйдет от нас при посадке. Но уже на месте можно будет окружить поезд кордоном, и ему труднее будет ускользнуть, – поясняет Хамид, хотя он тоже хотел бы выследить птичку здесь. – Страшно его спугнуть и навсегда потерять в этой многомиллионной метрополии – Дели.

– К сожалению, ты прав. Но этот темп невозможно выдержать! – жалуется измученная женщина.

– Если хочешь остаться, нет проблем. Я сниму тебе номер в отеле в лучшем районе. Когда мы его схватим, ты только подтвердишь его личность. Сейчас у нас ничего на него нет, он чист как слеза. Подозрительно только, что ты видела его в зале ожидания Мархаба в аэропорту Дубая в обществе джихади Джона. И только это позволяет нам допускать, что этот бандит его друг.

– Только бы он был всего лишь спонсором, а не убийцей, как любовник Дарьи, – высказывает опасение Марыся. – Раз уж я перелетела с тобой эту часть мира, поеду и дальше. Может, при случае удастся хоть бросить взгляд на Тадж-Махал. Увидеть это место для меня всегда было мечтой. Это такой вневременной символ любви! – восхищается Марыся, как всегда, полная романтики.

– Соберем немного информации или найдем какой-нибудь путеводитель в интернете и прочитаем в дороге, – предлагает Хамид. – У нас будет достаточно времени.

– Супер! Как только забываю, почему мы здесь, радуюсь, – добавляет Марыся, направляясь в ванную. – Сейчас буду готова, и закажем тандури или какое-нибудь невероятно острое карри. Я слышала, что индусская кухня очень острая!

Марыся беззаботно смеется.

Хамид и Марыся наелись до отвала, так как индийская кухня им очень нравится. Из ресторана на крыше отеля невероятный вид на типичный район Дели, полный пешеходов и торговцев, машин, автобусов, тележек, рикш, ларьков с едой и всякими товарами, выставленными на неровных лесенках. После еды измученные путешественники падают в кровать, но не могут заснуть. Они смущены близостью, ведь после сильного глубокого чувства они стали чужими на годы, и не так порывисты, как когда-то. Они не знают, о чем могли бы в такой ситуации побеседовать, хотя, конечно, каждый день говорят об исчезновении Дарьи и грозящей ей опасности. Они хотели бы говорить также о вещах, которые стали для них табу, которые они не хотят затрагивать, чтобы не причинять друг другу боли и не бередить старые раны. Женщина подвигается ближе к мужчине, присутствие которого по-прежнему вызывает в ней дрожь наслаждения, и осторожно прижимается к его боку, кладя красивую голову с копной волнистых кудрей на его плечо. Он, желая ее поцеловать, отодвигает длинные волосы и смотрит ей в глаза, утопая в них. Марыся принимает любовь этого сильного мужчины, настоящего человека без страха в сердце, как самый большой дар жизни. Она клянется себе уже никогда от него не отдаляться, быть рядом, как теперь, быть ему подругой в горе и радости до конца своих дней. Не только Бог их соединил, но теперь и судьба дала им еще один шанс, которым оба решили воспользоваться. Шаа Аллах.

Хамид пробуждается от неглубокого сна без будильника, тихонько встает и решает дать отдохнуть еще пару минут Марысе, которая не привыкла к такой жизни. Его удивляет, что она хочет ему быть подругой и выдерживает все, практически не жалуясь. Его волнует только одно: ради кого она это делает – ради сестры или ради него?

Хамид выглядывает в окно и от удивления таращит глаза. Все вокруг затянула густая, как молоко, мгла. Вывески соседних отелей, такие цветастые и яркие еще пару часов назад, теперь размыты или вообще не видны. На улице нельзя разглядеть ничего: ни людей, ни мусор, ни собак, ни священных коров, которых тут полно. Со второго этажа с трудом можно разглядеть асфальтированную дорогу. Мужчина быстро одевается и беззвучно выходит из комнаты. В коридоре тут же перед их дверью он видит сидящего с кислой миной полицейского, того самого, который забирал их из аэропорта.

– Что происходит? Это смог или что-то рядом горит? – спрашивает Хамид обеспокоенно.

– Так выглядит зима в Нью-Дели, коллега, – поджимает губы индус. – Пока туман хоть немного не рассеется, нечего садиться в машину.

– Как это? Ведь мы должны ехать! – нервничает Хамид. – Сбежит террорист, которого мы с таким трудом выследили.

– Если мы разобьемся, никто не будет от этого в выигрыше, – логически заключает тот. – Если выедем в шесть или шесть тридцать, то при нормальной видимости еще есть шанс успеть.

– Но это только шанс! Я иду на поезд, – решает саудовец. – Я не позволю провалить эту операцию! Не за тем мы летели на край света, чтобы теперь сидеть в номере отеля, пропахшем нафталином!

– Нафталин хорош, он отпугивает насекомых…

– Туристов тоже! Но я не буду сейчас с тобой дискутировать на тему тараканов, блох и вшей в матрасах этого заведения.

Полицейский преграждает Хамиду, который словно хочет рвануть бегом на железнодорожный вокзал, путь.

– В поезде небезопасно. Если у парня есть сообщники, то они прирежут тебя в толпе, и никто ничего не заметит.

Саудовец выразительно касается своего глока за поясом:

– Ты, наверное, шутишь!

– Это в нашей культуре не много значит. Не успеешь потянуться за оружием, а уже будешь лежать с отравленной иглой в боку или смертоносной пылью на носу, – улыбается с гордостью индус, довольный сообразительностью своих земляков.

– Ну и что? Мы должны его отпустить?! – повышает голос Хамид, потому что смуглый человек в тюрбане сикха своей фантастической флегматичностью действует ему на нервы.

– Нет, господин. Мы успеем и будем действовать в соответствии с планом. Вокзалы, поезда или автобусы – это наиболее людные и потому самые опасные места. Мы не хотим, чтобы случилось несчастье, особенно если речь идет о таком высокопоставленном коллеге по профессии.

– Увидимся через час.

Хамид хотел бы хлопнуть дверью перед носом у этого чванливого самоуверенного типа, но в последнюю минуту останавливается, потому что так он разбудит измученную Марысю, а она должна набраться сил перед очередным тяжелым днем.

Мужчина отдает себе отчет, что такой способ жизни для любимой внове, это огромный вызов, и гордится, что она прекрасно справляется. Она сладко спит, а он смотрит на нее с большой нежностью. Стараясь не разбудить ее, он садится на софу у окна и наблюдает за нереальным, залитым туманом миром. Неотступные мысли преследуют его, и он сам не знает, сколько времени проходит, как вдруг слышит голос Марыси.

– Проспала! – Женщина подхватывается, и задумавшийся Хамид тут же подскакивает. – Ой! Мы должны уже быть в пути!

– Спокойно, – смеется он добродушно. – Посмотри в окно.

Он прижимает ее к себе, обнимая, что приводит Марысю в состояние блаженства.

– Кто-то разлил молоко? – Она садится ему на колени и прижимается щекой к его плечу.

– Если бы. Мы выедем только через полчаса – значит, у тебя полно времени.

– В таком случае пока поищу информацию в интернете, чтобы нам было чем заняться во время долгого путешествия.

Через минуту ее довольное лицо хмурится.

– Мы сцапаем его? Сможем? – беспокоится она, потому что арест Мухамада поможет пролить свет на планы Джона во время его маршрута по Европе и как можно быстрее вырвать из его лап невинную, наверняка ни о чем не подозревающую влюбленную девушку.

– Постараемся. Все будет хорошо, – утешает Хамид. – Иди в ванную: скоро выходим. Лучше тащиться двадцать километров в час, но вперед, чем стоять на месте.

Сев в машину, они признают, что уравновешенный индус-полицейский прав. В городе еще как-то можно ехать, но когда они выезжают на неплохую двухполосную дорогу, вместо того чтобы мчаться, замедляются и двигаются в черепашьем темпе. Максимальная видимость – пятнадцать метров. Хамид мысленно ругается, думая, что все же не успеет на поезд. «Пугает! Тебя сразу убьют! Как будто я никогда не видел толпы и не имел дела с убийцами. С самыми страшными бандитами справлялся – что со мной могут сделать эти слабаки-вегетарианцы!» – критикует он нацию, которую толком не знает. Он все же не высказывает своих опасений: не хочет еще больше нервировать Марысю, нервно кусающую губы и сидящую словно кол проглотила.

– Давай посмотрим, что ты нашла в интернете об этом роскошном творении, созданном из любви к женщине, – шутит он, подавая планшет, чтобы было чем заняться.

Марыся начинает читать, сосредоточиваясь на тексте и рассматривая фотографии, хотя по-прежнему поминутно вздрагивает от громких сигналов машин, грузовиков и фастфудов на дороге:

– «Тадж-Махал, памятник эпохи Великих Моголов, является символом Индии, известным каждому туристу. Этот прекрасный мавзолей Шах-Джахан воздвиг для своей любимой супруги Мумтаз-Махал, которая целых девятнадцать лет была его единственной женой».

– Бедненький, у него не было гарема, – жалеет его Хамид. – Достаточно нетипично для тех времен, правда?

– О том же здесь и речь! – восхищается женщина, вздыхает и обводит все вокруг туманным взглядом. – Это любовь! Он мог иметь сотни наложниц со всего мира, белых, черных, коричневых, которые ублажали бы его каждый день и каждую ночь, но ограничился одной-единственной.

– Ты знаешь, что Мумтаз умерла, рожая их четырнадцатого ребенка? – спрашивает мужчина иронично.

– Несчастная! И что тебя в этом так забавляет? – хмурится Марыся, чувствуя, что он сейчас будет подшучивать.

– Если бы она разделила обязанности и… – понижает голос Хамид, – удовольствия с другими женщинами, то еще бы пожила.

– Ты циник! – в шутку толкает его кулаком в бок женщина. – Как ты можешь?!

– Такова действительность. Потом шах так расстроился, говорят, что поседел за одну ночь и потратил на ее необычный склеп около шестидесяти миллионов долларов. Его украшают пятьсот килограммов золота, драгоценные и полудрагоценные камни, а количество белого, самого дорогого, мрамора, пожалуй, никто и не считал.

– Вот видишь, как он ее любил! – теперь она тоже развеселилась.

– Созвал строителей со всей Индии и Средней Азии, а главным архитектором был перс, – снова сообщает Хамид факты, о которых Марыся и не подозревала. – Склеп возведен руками двухсот тысяч рабочих и художников, которые, говорят, работали даром, то есть за еду и крышу над головой. Ты думаешь, они делали это добровольно?

– Мне так не кажется, особенно после того, что тут написано: по окончании строительства, продолжавшегося долгие годы, им отрубили руки или большие пальцы рук, чтобы они не могли уже создать творение, которое могло бы сравниться с мавзолеем Мумтаз-Махал.

Они дружно хохочут, избавляясь от стресса последних дней.

– Ну, теперь мне уже не хочется осматривать это чудо архитектуры с идеальными пропорциями, которое называют сном или поэмой. Говорят, его создали в соответствии с представлениями о мусульманском рае. Ох! – вскрикивает вдруг Марыся.

Им опасно преграждает дорогу автобус. Машина пошла юзом, из чего, к счастью, ее выводит хороший водитель.

– А все же интересно! – говорит она, когда уже можно перевести дух, и прижимается к мужчине, а тот нежно обнимает ее одной рукой.

– Надеюсь, что мы найдем минутку, чтобы туда пойти! – говорит Хамид. – А если не смогу пойти я, то пошлю тебя туда с охраной.

На железнодорожную станцию они приезжают уже перед прибытием поезда из Нью-Дели. Марыся остается в машине в сопровождении сикха – она не «светится», не рвется принимать участие в операции. Прошло почти полчаса, но оказывается, что Мухамад сошел с поезда перед конечной станцией. Неизвестно, как это было возможно, принимая во внимание то, что по дороге было всего три двухминутные остановки и все выходы отслеживались и контролировались работниками разведывательной службы.

– Черт возьми! – взбешен саудовец. – Не говорил ли я, что нужно взять его в столице? Или поехать в том же поезде? Что за черт!

По рации доносится треск и поток слов на незнакомом языке.

– Мы нашли его! Направляется в Тадж-Махал, – поясняет сикх. – Значит, сукин сын хочет посетить еще и наши достопримечательности, – смеется он, довольный, что все же его не потеряли. – Или, скорее, встретиться с кем-нибудь в толпе.

Сикх характерно крутит во все стороны головой, а значит, несмотря на улыбку на губах, он сильно нервничает.

– Нужно было арестовать его в Дели! – проявляет недовольство Хамид, импульсивно крича во все горло, и приветливое выражение исчезает с лица мужчины, а в его глазах появляется злость, презрение и неодобрение.

– Но за что? В чем бы ты его обвинил? Что он сюда приехал в отпуск? – спрашивает он твердо. – У нас арест пакистанца не приветствуется по политическим соображениям и сразу вызывает критику. Мы можем их не любить, но не можем это демонстрировать.

Они снова садятся в машину и с полицейским эскортом протискиваются через людный город. Марыся уже даже не вскрикивает, потому что не в состоянии издать ни звука. Главную угрозу представляют собой переезжающие дорогу рикши и животные, пробегающие перед капотом. Количество машин разной конструкции не ограничено. Кроме обычных автомобилей, автобусов, грузовиков, преимущественно старых и разбитых, здесь ездят транспортные велосипеды, нагруженные горой товаров или перевозящие людей, дымящие выхлопными газами фастфуды, в которые подчас может войти до десяти взрослых людей. На дороге можно встретить и двухколесные повозки, запряженные волами или ослами, телеги, которые тянут верблюды, и среди всего этого гордо вышагивают священные коровы.

– Что за суета? – шепчет Марыся, хватая мокрой от пота рукой плечо Хамида. – Как они тут живут? Внимание, пешеход!

Марыся кричит, а водитель, не обращая ни на что внимания, спокойно объезжает какого-то бедняка.

В Тадж-Махал они входят вместе с туристами, которых тут тысячи, но через боковой вход для иностранцев. Службист из охраны не хочет их впускать без досмотра служб безопасности, проводимого с помощью детекторной рамки, а потом еще и личного досмотра.

– Такая у нас процедура! – кричит он так, словно хочет избить Хамида, который смотрит на него черными, горящими огнем глазами.

– Что за муха укусила этого парня? – спрашивает у сикха взбешенный Хамид, за которым стоит его пять коллег по профессии, специально делегированных охранять это самое ценное в Индии место. – Он ненормальный? Ведь мы же сотрудничаем друг с другом, мы же из той же отрасли! У нас в любое место есть пропуска! Я тут рискую из-за вас ради международной безопасности. Я не войду сюда без оружия!

– Приятель, подойди на минутку. – Индус оттягивает своего друга-службиста и что-то шепчет ему на ухо, но тот по-прежнему отрицательно мотает головой, а потом отхаркивает и громко сплевывает зеленую слизь, и Марыся начинает быстро глотать слюну, чувствуя приступ рвоты.

Переговоры длятся, а подозреваемый Мухамад прогуливается себе неизвестно где. Хамида вот-вот хватит удар. Теперь он с удовольствием применил бы свой глок, чтобы пробить местному военному его глупый лоб.

– За арабами нужно следить, – слышит он шепот не поддающегося давлению формалиста. – Он не будет тут ходить куда захочет, как хочет и вносить что хочет. Это мой объект! – глупо заключает он, используя последний аргумент.

– Тем, у кого есть фобия по поводу моей нации, я не докажу, что я итальянец. Даже имея соответствующий паспорт, – шепчет он Марысе, беря ее за руку. – Пошли вы на хрен! – кричит он службистам и, не оглядываясь, проталкивается сквозь толпу. – Стоите здесь, как кретины, а подозреваемый снова от вас сбежит или сделает то, зачем приехал!

– А ты откуда знаешь, зачем он сюда приехал? – спрашивает оттесненный в сторону охранник. – Может, ты это с ним планировал, а?!

При этих словах Хамид делает шаг назад, чтобы дать парню в зубы. Но через минуту он раздумывает и, быстро повернувшись, проходит через большие ворота из красного песчаника, чтобы войти на площадь с ошеломляющим видом на необычайное чудо света.

Сикх хватает саудовца за рукав рубашки.

– Действуем так, как договаривались на рабочей встрече. Ты только эксперт и не участвуешь в операции. Ты подтверждаешь его личность, а потом можешь присутствовать на допросе, чтобы собрать нужную тебе информацию. Помни об этом, – говорит он серьезно.

– Я держу слово, – подтверждает приезжий.

Индус показывает на пакистанца в традиционной одежде, который направляется к мавзолею не по главной дороге – над прудом с лотосами, – а появляется из-под аркад и тихонько движется по боковой дорожке.

– Вон твой типчик.

– Да, это он! – подтверждает взволнованно Марыся.

– Что он там искал? – спрашивает Хамид. – Где он был?

– Не имеем понятия. Может, купил себе воды в ларьке или воспользовался туалетом. Он на это тоже имеет право. За то, что поссал, мы его не арестуем, – посмеивается индус издевательски.

Опытный арабский борец с терроризмом беспокоится:

– Там что, туалеты? Он прошел контроль безопасности, во время которого был чист, значит, возможно, товар доставили ему на место… – размышляет он вслух.

– Какой товар? О чем ты говоришь? – Сикх в ужасе машет рукой своим товарищам, и они группой двигаются за подозреваемым.

– Это только предположение, скорее всего, ложное! – предупреждает Хамид, но ни один из них даже не поворачивает головы.

Хамид не хотел их так напугать, потому что сам не был уверен, что Мухамад является террористом-самоубийцей. «Он слишком хорошо устроился, – думает он. – Он в этой игре является спонсором, значит, не стоит рассчитывать, что они сцапают его на горячем с бомбой в руке, но нужно задержать его и выжать из него правду. В наших странах не запрещены пытки, особенно если дело касается общественной безопасности, поэтому у нас развязаны руки».

Хамид делает выводы мысленно, он, в общем, не является приверженцем таких методов работы для получения информации. Но к террористам у мужчины жалости нет.

– Пойдем посмотрим на эту игрушку, – обнимает он Марысю за талию, притягивая к себе. Они делают снимок на фоне Тадж-Махала и медленно идут вперед.

– Теперь мы должны предоставить поле деятельности разведывательным службам индусов. Мы в это не вмешиваемся.

И все же они не спускают глаз с подозреваемого, который петляет в толпе туристов, неуклонно продвигаясь вперед. За ним, не таясь и не скрываясь, направляются военные, а также большая группа полицейских в гражданском, у которых нет даже фотоаппаратов в руках, чтобы затеряться в толпе, зато они держат руки на поясе, где у них спрятано оружие. Военная охрана объекта с тяжелыми автоматами выстроилась во фронт для преследования, и часть из них уже берет пакистанца на мушку. Опытный глаз Хамида замечает на крыше здания, тянущегося по обеим сторонам больших входных ворот, блеск металла. Мужчина думает, что наверняка там размещен снайпер. «Они неплохо подготовились, но я на их месте подождал бы, пока тот не свернет к главному входу на объект. Чересчур велик риск», – думает он и в ту же минуту чувствует, как под ногами задрожала земля. Не ожидая сигнала, он тянет Марысю с мраморной платформы, на которой стоит мавзолей, заслоняет своим телом и закрывает ей голову, прижимая ее к груди. Только через минуту до их ушей доносится мощный звук взрыва. Над ними взлетают фрагменты мраморных стен, башен, мозаики и расписных панелей. Сжавшись в позе эмбриона и инстинктивно закрыв глаза, женщина, к счастью, не видит частей человеческих тел, вылетающих вместе с фрагментами уничтоженного склепа. У гроба Мумтаз-Махал и Шах-Джахана, символической пары влюбленных, всегда самая большая толпа, поэтому для убийцы это идеальное место, чтобы лишить жизни как можно большее количество людей.

* * *

Хамид и Марыся слышат в телефоне хриплый прокуренный голос Арубы:

– Дорогие! С вами ничего не случилось? Страшно подумать, что эти типы вытворяют! – возмущается она.

– Вскоре они, может быть, примутся за пирамиды в Египте или Эйфелеву башню?! – присоединяется Фарид. – Конец света!

– У нас было больше везения, чем расчета, – говорит Хамид. – Мы не упускали его из виду. Когда я передал дело в руки местных служб, так как не было смысла дольше рисковать, те решили его арестовать. Тогда исламский террорист пустился бежать, ворвался в мавзолей и, скорее всего, встал под главным куполом. После чего раздался большой взрыв.

– Как же он это пронес? Откуда взял взрывчатку? Ведь туда не пронесешь даже шпильку или зажигалку! – думает вслух Марыся.

– Дело ясное. Как я и предвидел, у него был сообщник, все ждало его на месте, – говорит Хамид. – Слишком поздно я об этом догадался.

– Мы видели, что четыре или пять полицейских в форме и неизвестно сколько в гражданском мчат за ним, поэтому немного расслабились и успокоились. Да к тому же Хамиду нельзя было непосредственно участвовать в операции, – волнуется Марыся. – Мы измучены до смерти, потому что не спим уже второй день, – объясняет она собеседникам причины своего чудесного спасения. – Я думала, что потеряю сознание от жары, влажности воздуха и толпы.

– Благодаря женской слабости вы остались живы! – радостно соглашается эмиратец. – Без тебя Хамид так легко не согласился бы не вмешиваться. Но нечего плакать: у нас для вас прекрасная новость.

– Какая? – радуется Марыся. – Вы нашли их? Видели Дарью?

– Не так быстро, – остужает ее пыл Аруба. – Мы думаем, что выследили его. Если это он, то мы знаем о его планах на сегодня, завтра и, скорее всего, на послезавтра.

– Как вам это удалось? – не может поверить в удачу Хамид.

– Разумеется, камеры наблюдения ничего не дали. Голубые глаза, которые являются его особой приметой в арабских странах, не выделяют его среди европейцев, – сообщает им Фарид. – Кроме того, его глазищи ведь не на лбу. Тут нужна была помощь сотен людей, чтобы добыть информацию. Разведывательные службы Парижа очень рьяны и работают без отдыха.

– Фантастическая работа! Расскажи, как вы напали на его след и где мы его найдем? – нетерпеливо спрашивает саудовец.

– Парижане хорошо знают, где у них самые важные и болевые точки. Если Джон и Дарья поехали на каникулы, мы пришли к выводу, что парень, желая скрыть от любовницы настоящее лицо, должен ее повести в какие-нибудь известные в Париже места.

– И?!. – почти кричит бен Ладен, знающий этот типично арабский стиль повествования намеками, который его раздражает. – О деле!

– «Мулен Руж», клуб «Бразилиана» и ресторан «Жюль Верн» на втором уровне Эйфелевой башни.

– Что? Когда они там будут? – Марыся не верит, что скрывающийся много лет хитрый преступник вдруг дал себя просчитать. – Здесь какой-то подвох!

– В латиноамериканский клуб он пришел лично, не таясь, и там его опознала очарованная парнем кассирша. Он выкупил шесть билетов в разных местах зала. Странно, правда? Остальные забронировал через интернет – эта информация нам известна, потому что билеты на оставшиеся два мероприятия оплачены той же французской кредитной карточкой на имя Ясмин Райм, наполовину арабки, работающей в лагерях для беженцев.

– Может, парижанка хочет развлечься? Это ни о чем не говорит, – сомневается Марыся.

– Ясмин бросила работу две недели назад. Продала квартиру и машину и как сквозь землю провалилась. – Видно, спецслужбы этот след уже хорошо отработали.

– Ну и что с того? Это ни о чем не говорит.

– Эта женщина последние пять лет была любовницей нашего Джона Смита. До его отъезда в Саудовскую Аравию.

– Черт возьми! – восклицает Хамид, догадываясь, что петля затягивается на шее террориста медленно, но неуклонно. – Высший пилотаж!

– Спасибо, но это французская разведка выполнила всю работу, – признается Аруба. – Поэтому, если приметы верные, наши ближневосточные туристы в кабаре «Мулен Руж» выберутся сегодня, в клуб «Бразилиана» – завтра, а на Эйфелеву башню – послезавтра, – представляет она амбициозный план знакомства с Парижем исламского террориста.

– Постой, это сегодня вечером они будут в «Мулен Руж», а меня там не будет?! – взбешена Марыся. – На хрена я поехала в эту Индию? Пожалуй, только затем, чтобы дать взорваться какому-то гребаному индо-пакистанцу!

– Дорогая, не употребляй при мне таких слов! – резко бросает арабка. – Может, сегодня и не успеете, видно, Бог так хотел, но завтра – проще простого. Сейчас куплю вам билеты на «Эйр Франс», получите их в аэропорту на предъявителя. Разница во времени – в вашу пользу: полет длится более девяти часов, и, вылетев из Дели ночью, вы утром будете в Париже. Еще удастся немного поспать и отдохнуть. Итак, садитесь в самолет и прилетаете в Европу.

– Знаешь ли ты, где мы находимся? – спокойно спрашивает Хамид.

– В Индии?

– Да, но не в Дели, а в Агре, где находится Тадж-Махал. Теперь он сильно разрушен, – продолжает пояснять саудовец.

– Вы еще оттуда не выбрались? Чего вы ждете?! – Агент не может не удивляться такой медлительности, которая в их профессии недопустима.

– Мы не думали, что так быстро должны будем двигаться, – тяжело вздыхает уставшая Марыся. – Кроме того, мы были в легком шоке. Не каждый день становишься свидетелем теракта.

Когда она это говорит, ей хочется плакать.

– С полицейским конвоем мы ехали сюда более трех часов, – присоединяется к Марысе измученный Хамид. – И это ранним утром: мы выехали в шесть тридцать, чтобы сцапать Мухамада, когда он будет выходить из поезда. Парень был все же более ловким и быстрым, смылся от нас и сделал то, что запланировал. Теперь, во второй половине дня, в час пик, мы можем считать, что наша поездка в столицу будет длиться от четырех до шести часов, да еще и через две огромные городские агломерации с нескончаемыми пробками. Добавьте к этому густой туман, повисший над индийской провинцией в эту пору года. К сожалению, об оптимистическом варианте с душем и двухчасовом сне можно забыть.

– Но, конечно, мы сейчассделаем все, чтобы поймать за крыло французскую авиалинию. – Марыся забрасывает в дорожную сумку вещи, которые они взяли с собой.

– Что ж, мы с лучшей антитеррористической французской бригадой будем сегодня действовать рука об руку, – говорит Фарид, а Аруба только поджимает губы, ведь действительно глупо было посылать Марысю в Индию. – Если нам не удастся их перехватить, то завтра, приземлившись в Париже, вы подключаетесь к акции.

– У вас зарезервирован ночной полет, а если не успеете, то следующий только в час дня, тогда у нас приземлитесь в шесть вечера, – немного успокаивается эмиратка, как, впрочем, и все остальные. – Мы выкупим вам билеты в бизнес-класс – отдохнете в облаках. Надеюсь все же, что вам удастся попасть в самолет уже сегодня. Мы не будем больше тобой рисковать, Мириам.

– А я надеюсь, что моя сестра невредимой вернется домой и никто во время этой операции не обделается.

Марыся отходит от телефона и скрывается в ванной, хлопнув дверью.

Уже перед посадкой в самолет она получает сообщение, что ни Джона, ни Дарьи не было вечером в кабаре «Мулен Руж».

– Парень играет с вами в кошки-мышки, – анализирует действия преступника Марыся. – Может, он потому и купил такое количество билетов, чтобы вы направились по всем указанным пунктам, а он спокойно пойдет куда-нибудь еще.

– Мне кажется, он этого не сделает, – успокаивает ее Хамид. – Он обожает афишировать свои действия, любит риск и не упустит возможности пощекотать нам нервы. Наверняка будет в одном из этих мест. Возможно, переоденется, прикажет сделать то же самое Дарье, как-то объяснив этот фарс. Чувствую, что сегодня мы встретимся с этим мерзавцем.

– Только бы нам это пережить, – нервничает женщина, уставшая от постоянного риска: она не представляет, как ее любимый может так работать.

Если для него это в порядке вещей, думает Марыся, то, несмотря на большую любовь, у них ничего не выйдет. Она так не сможет, ей не нужны опасность и риск, чтобы чувствовать, что она жива. С Хамидом она хотела бы даже поскучать, впасть в рутину. Она уже созрела для этого. Но что скажет он? Она решает поговорить с ним на эту тему, когда все уже будет позади. Сейчас она не хочет ему морочить голову какими-то бабскими страхами и опасениями.

В аэропорту Шарля де Голля в Париже у самолета их встречает служащий разведки, одетый в гражданское. Он не держит карточки с их фамилиями, просто спокойно подходит и приглашает пойти с ним. На специальной стоянке для автомобилей уже стоит полицейская машина, в которую они садятся, не говоря ни слова. В ту же минуту машина срывается с места, взвизгнув шинами.

Мужчина, который даже не представился, вручает им бронежилеты.

– Надевайте. Есть оружие? – спрашивает он у Хамида, и тот кивает головой, на что Марыся делает большие глаза, удивляясь, как он снова провез это через границу.

Она понятия не имеет о его постоянных международных договоренностях и думает, что в Индии это было исключение, которое спровоцировало страшные неприятности при входе в Тадж-Махал.

Саудовец открывает кодовый замок компактного, как лэптоп, чемоданчика, и глазам собравшихся предстает небольшой арсенал.

– Там будет детектор? – спрашивает Хамид предусмотрительно.

Второй военный, смуглый, с арабскими чертами лица, ударяет себя по лбу:

– До такой паранойи мы еще не дошли. Но если так пойдет и дальше, то, может статься, мы оборудуем рентгенами входы в общественные туалеты, – говорит он иронично, и Марыся улыбается.

Хамид и сопровождающая их женщина-полицейский помогают Марысе надеть современный бронежилет. О чудо! Это не толстая броня, которую показывают в фильмах, а тонкая гелевая рубашка с просвечивающимися мягкими полосками металла внутри. На голову женщине они надевают специальный парик, – волосы рыжего цвета прикрывают что-то вроде шлема, который также должен защитить ее от выстрелов. Еще очки с микрокамерой – и Марыся надевает собственную одежду. После таких приготовлений сердце у нее выскакивает, она тяжело дышит и покрывается холодным потом.

Француженка дает ей бутылку охлажденного напитка.

– Выпей воды. И это.

Она подает розовую таблетку, и Марыся, ни о чем не спрашивая, выполняет указания.

Машина мчит по шоссе. Вокруг слышен вой полицейских сирен, с помощью которых им освобождают дорогу. Через некоторое время все умолкает, машина останавливается у лестницы. Они выскакивают из нее и оставшиеся до цели две поперечные улицы идут пешком. Их сопровождает француз-араб и латиноамериканка-полицейский, наверняка тоже натурализованная.

– Если что, я Клара, а этот приятный молодой человек – Тафа. Мы сидим с вами, мы ваша поддержка. Только не впадаем в панику, не разговариваем громко и не выпиваем одним глотком бутылку вина.

Все это она говорит Марысе, которая едва держится на ногах, хотя после успокоительного ей уже лучше. Выглядит она неважно, но ей все же удается не потерять сознание.

– Мы знаем свою работу, практикуем боевые искусства. Мы – одна из самых лучших антитеррористических групп во Франции. Ваши эмиратские коллеги уже на месте и контролируют ситуацию. В данный момент у нас нет никакой информации о том, что птичка в клетке. Может, он хочет, чтобы вход был шире, – шутит девушка.

Потом делает другое предположение:

– А может, он вообще не появится? Оптимистичный вариант таков: как только он показывается, мы берем его на себя, ты уводишь сестру под руку. Вы празднуете победу, развлекаясь на латиноамериканском представлении, а потом идете на дискотеку.

Марыся не может оторвать взгляда от Хамида, который полностью перевоплотился из араба в итальянца. Он также в парике, свою черную короткую стрижку он скрыл волнистыми каштановыми волосами до середины уха, цвет глаз изменен благодаря контактным линзам – теперь они не то карие, не то темно-зеленые – над губой у него маленькие аккуратные усики. Неизвестно, каким чудом ему приклеили бакенбарды. В таком образе и в дизайнерских шмотках он выглядит как типичный жеребец с Апеннинского полуострова.

Уже издали они видят длинную очередь в клуб – там будет дискотека в латиноамериканском стиле, нужно пройти через ворота. Давка страшная, но счастливцы проходят внутрь. Перед ними вдруг возникает пустой коридор, и через минуту Марыся внимательным и натренированным уже боковым зрением видит, что полицейских намного больше, чем можно было предположить. Она задумывается, уж не заполнен ли ими весь клуб.

Осматривая посетителей, она понимает, что это преимущественно завсегдатаи таких мест, они пожирают все вокруг горящими глазами, наслаждаются доносящимися из кухни запахами гриля и выпивают один бокал вина за другим. Если бы они были на службе, то не вели бы себя так раскованно.

Войдя в большой зал, они замечают сидящих у самой двери Арубу и Фарида. На этот раз те надели легкую цветастую одежду и больше напоминают африканцев, чем арабов. Марыся уже им улыбается и хочет помахать рукой, но чувствует, как сильно Хамид сжал ее руку, и понимает, что чуть сразу же не провалила их операцию.

– Садимся.

Тафа усаживает их за небольшой столик, а сам протискивается к месту рядом.

– Почему тут так тесно и все такое миниатюрное? – спрашивает Марыся. – Что может поместиться на этой столешнице? Два бокальчика, бутылка вина, две небольшие тарелочки – и яблоку негде упасть.

– Вполне достаточно. Это Париж. Мы не объедаемся как свиньи, а едим понемножку, для этого места хватит, – отвечает со своего места латиноамериканка-патриотка.

– Все какие-то карликовые – направляясь в туалет, без труда проходят под столешницей, – шутит Марыся, тем не менее отдающая себе отчет, что в случае бегства те, кто сидит в тесноте за столиками, будут полностью блокированы.

Взволнованная, она оглядывает зал. Что большое, так это сцена. Очевидно, акцент делается на выступлении. Марыся, Хамид и их охрана сидят за столиками, которые расположены на одной линии от подиума до входной двери. За спиной у них – деревянная перегородка высотой около восьмидесяти сантиметров, отделяющая их от мест в зрительном зале для тех, кто пришел только на шоу и весь вечер просидит ни в одном глазу. По другую сторону зала – ложи, которые представляют собой кабинетики на шесть или восемь человек с длинными столами и широкими скамьями, на которых рассаживаются люди среднего достатка. Они получат небольшую закуску и по два бокала шампанского. Пакет, который фирма выкупила для них и других полицейских разведки, – это полноценный ужин без лимита как на еду, так и на алкогольные и безалкогольные напитки. У Марыси слюнки текут, потому что бразильские деликатесы восхитительно пахнут, а она уже пару дней ест исключительно безвкусные блюда. Из напитков на столиках уже стоят приготовленные бутылки очень неплохого бордо.

– Разве прилично сидеть спиной к большинству гостей? – спрашивает она шепотом у Хамида.

После того как она осмотрела зал, у нее пропал аппетит и желание насладиться напитком богов.

– Кто это придумал? Кто додумался до такого абсурда? – повышает она голос. – Ведь мы, черт возьми, пришли сюда не напиться, не нажраться, не смотреть выступление! У нас толпа подозреваемых за спиной!

– Любимая, я в жизни не был в этом клубе, не я это планировал. Я положился на французских коллег. Не беспокойся, ты должна только присматриваться.

Хамид старается ее успокоить, хотя и сам недоволен этой ситуацией. Но он не знает, как из нее выйти.

– Я должна осматриваться?! Но как? Повернуться спиной к сцене и без смущения таращиться на зрителей? – раздражается женщина, и кровь пульсирует у нее в висках.

– Ты права, переместимся на другую сторону! – Саудовец наконец принимает решение, но уже слишком поздно.

В тот момент, когда он хочет встать и пройти между столиками, по залу, подавая еду тем, кто заплатил за ужин, начинают сновать официанты с шампурами, на которых нанизано различного рода мясо и морепродукты. На сцене появляются две танцовщицы, одетые как для карнавала в Рио-де– Жанейро. Девушки красивые и почти нагие. На них только миниатюрные бикини, маргаритки вместо бюстгальтеров, сеточки и шнурочки, а на головах большие головные уборы с цветными перьями. Овации не смолкают, так как девушки, открыто демонстрируя свои прелести, на высоких каблуках и с гигантскими конструкциями, прикрепленными к плечам, красиво двигаются в ритме громкой латиноамериканской музыки.

– Что происходит? – хватает Хамида за руку Тафа. – Куда ты идешь?

– Мы сидим спиной к большинству гостей в этом помещении. Как мы увидим преступника? У нас нет соответствующей перспективы! – кричит ему прямо в ухо мужчина. – Кто выдумал подобную глупость? Мы же здесь не для того, чтобы смотреть спектакль!

Марыся берет себя в руки и усаживает любимого на стул. Она очень внимательна и сейчас, когда ее нервы напряжены до предела, видит все, как через увеличительное стекло. В одну минуту она замечает вещи, от которых кровь стынет в жилах. Один человек вдруг неожиданно встает, другой идет решительным шагом к сцене, а третий делает подозрительное движение, что-то вынимая из-под длинного пиджака. Буквально за пару секунд возле эстрады, главного входа и ложи раздаются выстрелы. Вначале единичные, словно для разогрева, а через мгновение град пуль засыпает ни о чем не подозревающих людей. Теракт в центре Парижа? Марыся чувствует, как крепкая рука Хамида хватает ее за талию и перебрасывает через перегородку. Мужчина следует за ней. Марыся видит, как от первой серии выстрелов падают их французские коллеги. Убийцы стреляют в заполненный зрительный зал, откуда доносятся крики, стоны и плач. Не спеша они выстреливают магазин за магазином, подходят к лежащим и добивают раненых. Кровь льется рекой. Но те, у кого воля к жизни сильнее страха, стараются сбежать от преступников. Это единственный шанс на спасение, так как им нечем защититься.

Хамид все же к подобному всегда готов. Он вынимает спрятанный под пиджаком глок и целится во врага номер один, стоящего у входа. Тот перенес свое поле деятельности с Ближнего Востока и Сирии в Европу. Джон тоже его уже видит и таращится на него с совершеннейшим удивлением. Одно долгое мгновение. Саудовец стреляет мерзавцу прямо в грудь. Тот платит сторицей: выпускает очередь из автомата, кося невинных жертв. Те падают как подкошенные.

Марыся следит за ситуацией из-за заграждения. Заметив на террористах пояса шахидов,[466] она понимает, что они пришли сюда не только затем, чтобы убить как можно больше неверных, но и затем, чтобы и самим погибнуть мученической смертью.

– Стреляй! – кричит она Хамиду. – Убей их или они взорвут нас всех! Они сейчас рванут все!

Марыся верещит как сумасшедшая, и если бы могла, сама, не раздумывая, лишила бы их жизни.

Хамид оглядывается и видит спину сбегающего от него уже во второй раз джихади Джона. Однако личная месть не главное. Нужно спасать тех, кого удастся, – невинных людей, которые сюда пришли не умирать, а радоваться жизни. Он делает один прицельный выстрел за другим, и джихадисты падают с удивлением на искаженных бешенством лицах.

Аруба, служащая эмиратской полиции, собирает группу, которую направляет к эвакуационному выходу, находящемуся у туалетов за ложами. На цветной блузке у нее – кровь, а в ее больших глазах видны слезы. Но сейчас не время плакать над убитым любимым мужем. Сейчас она должна спасти людей, безопасность которых – в ее арабских руках. Ей стыдно за тех, кто принадлежит к той же нации, что и она, за приверженцев той же религии. Ислам означает ведь преданность Богу, Аллаху, – говоря салям, вы произносите мир. Террористы зомбированы своими безумными вождями, для которых главной идеей является не согласие и мир, а смерть и уничтожение, желание мести и убийства. Аруба, гражданка Объединенных Арабских Эмиратов, тоже присягала мстить, потому что она дочь своего народа. Но ее высшей целью есть и будет истребление исламских фундаменталистов. Здесь и сейчас она поклялась себе, что пока ей хватит сил и жизни, она сделает все, чтобы салям царил в мире.

Обернувшись, женщина в последний раз стреляет и исчезает на лестнице.

– Бежим за сцену! Там должен быть вход для артистов! – тянет Хамид Марысю за руку, а испуганная женщина боится ступить на текущую по полу кровь и перескакивать остывающие тела зрителей и красавиц танцовщиц, прелести которых уже никого никогда не восхитят.

– Шахиды сейчас взорвут себя! – плачет она. – Они всех убьют!

– Дорога свободна, – оглядывается в пустом коридоре саудовец. – Беги к двери. Я должен вернуться.

Сердце его разрывается, он не хочет оставлять любовь всей своей жизни, но долг обязывает продолжать опасную операцию. Он только что воссоединился с любимой женщиной – и может тут же ее потерять. Любовники долгую как вечность минуту стоят друг напротив друга, чувствуя, что это важнейший момент в их жизни. Снова быть вместе или расстаться навек. И тут Хамид принимает решение, которое ни для кого в мире не принял бы. Для любимой Мириам он выбирает личное маленькое счастье. Но у него нет уверенности в том, что он поступает правильно.

Когда из клуба один за другим доносятся взрывы, мужчина и женщина, взявшись за руки, выбегают в парижскую ночь. Ночь, которая изменила жизнь многих и многих ее лишила.

Джихад не знает границ

После благополучного приземления в Барселоне группа разделяется. Ясмин, не сказав на прощание ни слова, направляется к пригородному вокзалу. Дарью и Джона ждет водитель, который везет их в респектабельный отель на площади Каталонии. Он удобно расположен, рядом все достопримечательности и остановка курсирующего по туристическому маршруту двухэтажного автобуса, в который можно войти и выйти когда захочешь.

Дарья поражена комфортом – войдя после регистрации в номер, она радуется как ребенок при виде небольшой террасы и джакузи. Джон тратит деньги направо и налево, не жалея для девушки ничего, и при этом выглядит влюбленным и счастливым. Дарья не вспоминает о неприятностях, которые произошли во время их странного путешествия, и не требует объяснений. Заметив во время их первой близости после возвращения из Парижа большой синяк на груди мужчины, она с испугом услышала рассказ о том, что произошло в тот вечер, когда они должны были идти в бразильский клуб. Джон оказался в больнице. У бедолаги сломаны два ребра, но он не жалуется, – как же она может упрекать его за некоторые изменения в планах? В душе она обвиняет себя в эгоизме и называет капризной девчонкой. Джон же благодарит Аллаха, что сам ни с того ни с сего надел бронежилет, чего никогда раньше не делал. «Где это видано, чтобы джихадисты защищали себя от этих никчемных неверных, которые должны принять смерть как милость и избавление! – думает убийца. – Неужели прошли те времена, когда мы, карающая рука Аллаха, безнаказанно и справедливо их казнили? Хорошо, что шахидов у меня еще хватает и новые постоянно прибывают, иначе миссия исламизации прогнившего, испорченного мира быстро потерпела бы поражение», – успокаивается он, слушая краем уха болтовню любовницы.

Дарья шокирована, и ее фобия, связанная с террористами, усиливается.

– Боже! Что творится! Страшно куда-нибудь пойти – это грозит смертью или увечьем, – жалуется она Джону.

Тот кивает, но взгляд его ничего не выражает.

– Видишь, как хорошо, что мы уехали оттуда раньше срока и прибыли в Испанию, – говорит он. – Мало ли что могло случиться с нами в Париже.

– У тебя, наверное, развито шестое чувство! – отвечает все еще ни о чем не подозревающая девушка. – И ты счастливчик, – прижимается она к нему. – Я буду держаться тебя, и, может быть, стану хоть немного удачливее.

– Точно. Точно, – поддакивает он, радуясь ее податливости и покорности. – Один мой богатый друг, живущий недалеко от Барселоны, летний сезон проводит в Тосса-де-Мар, – продолжает манипулировать девушкой Джон, который не собирается ни от чего отказываться: он по-прежнему должен следовать ранее избранным путем до достижения своей цели.

– Ты хотела туда добраться пароходиком, забитым пьяными туристами, но он предложил нам кое-что получше, – говорит он загадочно.

Дарья, несмотря на выказываемую партнером любовь, все еще чего-то опасается. По ночам ей снится, что она в том парижском клубе, который атаковали террористы, и ее выкрал их главарь. Она не видит его лица, так как на мужчине то ли балаклава, то ли черный платок.

– Есть в этом проклятом городке какое-нибудь известное место, которое могут уничтожить террористы? – спрашивает она в испуге. – Может, бежать из Европы, коль скоро она стала целью исламских террористов? На Ближнем Востоке было бы, пожалуй, безопаснее. Посмотри на Саудовскую Аравию или Объединенные Арабские Эмираты! Тишина и спокойствие, люди радуются своему богатству, и никому не хочется взрывать себя. Кроме того, там нет неверных, правда?

– Я не согласен с тобой. Такого рода теракты происходят ежедневно во всем мире, – отвечает Джон, и чувствуется, что слова девушки снова его раздражают. – Все сочувствуют Франции и оплакивают нескольких застреленных граждан, хотя за день до этого в Бейруте – Париже Ближнего Востока – произошел теракт, в котором погибло по крайней мере сорок человек и около двухсот были ранены.

– Я что-то слышала, но никто не акцентировал на этом внимания, – говорит девушка, начинающая впадать в панику. – Говорят, это снова дело рук групп боевиков «Исламского государства».

– Ну конечно! Европейцы думают только о своих делах и дальше собственного носа не видят, их не интересуют проблемы, существующие за оградой их маленького дворика.

– Точно! Это должно было быть тщательно спланировано! Что делают разведывательные службы, почему дают джихадистам сесть себе на шею? Как можно столько раз и в стольких местах безнаказанно совершать теракты? Не оставляя следов! Поэтому эти бандиты чувствуют себя все более безнаказанно.

– Так и есть! – подтверждает Джон с удовольствием, но возбужденная Дарья не замечает этого.

– А что за теракт произошел в Бейруте? – спрашивает женщина.

– Одну за другой в течение нескольких минут взорвали две бомбы, заложенные на расстоянии пятидесяти метров друг от друга. Одну – в пекарне, а вторую – в шиитской мечети в районе торгового центра в Бурдж-аль-Бараджне, в северной части города, – уверенно говорит Джон, и Дарья удивляется его осведомленности и спокойствию.

«Его тоже волнует эта тема, но он не паникует, как я, – думает она. – Нужно владеть собой и не давать эмоциям брать верх».

– Это ужасно, Джон, – признается она, прижимаясь к нему.

– Могло быть хуже. Изначальный план террористов был заложить взрывчатку в пяти местах в больнице на юге Бейрута.

– Какие мерзавцы! Они хотели убить больных, женщин и детей! Это не укладывается в голове! – восклицает она.

Мужчина убежден, что так среагировали бы все, и, к счастью, ему все же удалось переубедить старейшин, что изначальная цель была выбрана неудачно.

– Как видишь, не только в Европе что-то происходит. А кто-нибудь упомянул хотя бы словом об убитых ста пятидесяти студентах в университете Кении?

– Что? Когда?

– Пару месяцев назад, котик. Европе начхать на африканских студентов и арабских граждан. Она никогда не отомстит за их смерть. Это справедливо?

– Конечно, нет, но самое страшное – распространение этих терактов, – говорит Дарья, испытывая чувство вины. – Теперь нигде нельзя чувствовать себя в безопасности.

– В Тосса-де-Мар нам ничего не будет угрожать.

Мужчина близок к цели и не позволит, чтобы паника любовницы помешала исполнению его фантастического плана. В конце концов он к этому придет.

– Ты не представляешь, как там красиво, – говорит он мечтательно.

– Ты там уже был? – Девушка снова случайно что-то о нем узнает.

– Если живешь в Европе, то по ней и путешествуешь. Или ты думаешь, что я и носа с туманного, ветреного и холодного острова не высовываю?

– А что ты еще видел? В Дубае ты был, это точно, – смеется Дарья, довольная своим небольшим расследованием и наблюдательностью, что не радует ее парня. – Париж ты тоже неплохо знаешь, так как если выполнял какую-то работу, то наверняка там не в первый раз.

– Какую-то работу… Хорошо звучит, – повторяет, развеселившись, Джон, хотя это не ему предлагают работу, а он планирует, координирует и осуществляет контроль.

– По Барселоне ты двигаешься без какой-либо карты или путеводителя. Садишься в нужный автобус, движешься к цели, даже сокрытой от глаз приезжих. А в одной пивнушке с тапас хозяйка дала нам каву[467] и смотрела на тебя влюбленными глазами, что мне не понравилось. Если бы она бесплатно подавала вино каждому туристу, то пошла бы по миру, так ведь?

Любовница садится ему на колени.

– Ты маленькая ревнивица! – улыбается мужчина. – Я понравился старой бабе, потому что я красавец.

– И такой скромный!

Дарья нежно гладит его рукой по волосам и смотрит выразительно ему в глаза.

– Сейчас Тосса-де-Мар, а что потом? – спрашивает она, потому что уже очень тоскует по маме и Марысе. У нее нет с ними никакого контакта, хотя она по-прежнему скрывает мобильный телефон, который ей дал Мухамад. Если бы она подала им весть, они сразу же к ней позвонили бы и раскрыли ее секрет.

– Мы закончим путешествие в Египте, – сообщает Джон с гордостью, так как еще на середине их маршрута думал, что его план не удастся реализовать и они не выдержат до конца вместе, да еще в такой близости.

– Я могу выслать имейл маме и Марысе? – спрашивает неуверенно Дарья, и тут же нежность и спокойствие Джона исчезают как по мановению волшебной палочки.

– А ты можешь сказать зачем? – повышает он голос. – Я не понимаю тебя! С одной стороны, ты взрослая женщина, а с другой – ведешь себя как малое дитя. У тебя есть я! Тебе меня мало?!

– Ну конечно нет! Но у меня ведь есть семья, которую я тоже люблю, – поясняет девушка, жалея, что высказала эту мысль. – Ты не поддерживаешь контактов со своими родителями? У тебя есть братья или сестры? Ты никогда о них не говоришь, а я не спрашиваю, потому что не хочу ранить тебя.

– И пусть так и остается, – говорит он грозно, сталкивая ее с колен. – Собирайся, мы через час выходим.

Он хлопает дверью и исчезает.

В небольшом порту на курорте Санта-Марина Дарья и Джон живут на красивой моторной яхте, которой не постыдились бы даже богачи Персидского залива. Просторное трехуровневое судно сделано из материалов высшего качества. На носу и корме находятся спальные каюты, каждая с отдельной ванной; на первом уровне – столовая и камбуз, которые больше всего напоминают зал в пятизвездочном отеле и космически оборудованную кухню в апартаментах; наверху – две солнечные палубы.

– Приветствую вас в моих скромных хоромах, – раздается низкий мужской голос с сильным арабским акцентом. Перед глазами Дарьи предстает почти двухметровый сильный парень, на вид стопроцентный араб, он улыбается как ребенок. – Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Когда Джон с ним здоровается, он выглядит в объятиях великана как карлик.

– Сколько лет, сколько зим! – Англичанин похлопывает его по спине. – Я вижу, что путешествие по Европе пошло тебе на пользу. Ты расцвел!

– Разумеется! Климат, еда, культура – все прекрасно. – Араб потирает руки. – Ну и, конечно, горячие девочки. Ты, я вижу, себе уже присмотрел, – шепчет он Джону на ухо.

– Это не того рода знакомство, о котором ты подумал… Это нечто иное… – признается неожиданно даже для себя Джон.

– Не верю тебе, ты прохвост! – Высокий парень снова крепко его обнимает.

– Лучше поверь, – предостерегает приятель, глядя ему серьезно в глаза.

– Я Анвар! – Хозяин протягивает Дарье большую, как батон, ладонь, а потом притягивает ее к себе и крепко прижимает к своему большому телу.

– У вас тут так красиво! – восхищается ошеломленная девушка, которая ничего из их разговора не слышала, потому что любовалась судном, морем и заходом солнца. – Так можно жить!

– Не жалуюсь. Но вы мои гости. Сделайте пока фотосессию на фоне бескрайнего горизонта, а я подам ужин.

Мужчина кажется гостеприимным и вежливым увальнем.

– Может, я чем-нибудь могу помочь? – предлагает Дарья.

– Ну что ты, дорогая! У меня уже все готово в холодильниках, поэтому ни о чем не беспокойся. Только подливай себе вина и наслаждайся каждым мгновением.

Женщина размещается на ивовом лежаке с запотевшим бокалом игристого испанского вина в руке, а вся бутылка охлаждается в ведерке со льдом тут же рядом с ней. Мужчины удаляются в камбуз, чтобы заняться ужином. Это Дарье и нужно было. Спокойствие и тишина, нарушаемые только ударами волн о борт, расслабляющий пейзаж и буйство красок. Постепенно она забывает о стрессе последних недель, об опасности и угрозе. Все от нее уходит, она обретает равновесие и спокойствие души. Дарья не думает ни о чем, не мучится ни от чего. Она не анализирует прошлое и ничего не планирует. Она находится здесь и сейчас, и она хотела бы остановить это прекрасное мгновение.

Ужин на верхней палубе проходит в дружеской атмосфере. Они шутят, смеются и не затрагивают неприятных тем. Когда наступает ночь и легкий ветерок холодит их тела, они решают отдохнуть. Дарья, измученная последними событиями, засыпает, не дожидаясь прихода Джона. Мужчины остаются на палубе и еще долгое время разговаривают шепотом. Когда наступает полночь, они омывают руки, сменяют современную одежду на традиционное мусульманское одеяние, предаются молитве, повернувшись в сторону Мекки, и бьют поклоны Аллаху. Когда они заканчивают, то страстно шепчут:

– Аллаху Акбар! Бог велик! Аллаху Акбар!

* * *

Дарья не надеялась, что эти каникулы будут такими прекрасными. Она думала об обычном путешествии с любимым – о пребывании максимум в четырехзвездочных отелях, осматривании достопримечательностей до упаду и ленивом отдыхе у бассейна или на берегу моря. Все, однако, пошло иначе, превзойдя ее самые смелые ожидания. Пребывание в Тосса-де-Мар чудесно, просто как в сказке. Резиденция саудовца размещается на одном из предгорий, из нее открывается фантастический вид. Это дворец, каких в округе немного, но он скрыт от глаз любопытных за высоким, в четыре метра, забором и окружен множеством деревьев. Сад большой, ухоженный, в нем преобладают деревья и кусты средиземноморского региона. Бугенвиллеи делают белые стены дома яркими и красивыми. Еду можно есть у большого бассейна, на террасе или в беседке среди зелени. Хозяин обустроил свое гнездышко не только с великолепием, но и с большим вкусом. Дарье не хватает тут только жизни – семьи и детей.

Почти неделю они проводят в роскошном люксе на яхте или резиденции. У них все есть, они радуются жизни, и девушка уже не капризничает, когда бывает предоставлена сама себе, потому что ей есть чем заняться: она может вволю наслаждаться богатством.

– Завтра утром отправляемся дальше, – однажды вечером после обильного, но легкого ужина сообщает Джон. – Достаточно уже этой лени: умрем от скуки.

– Я не жалуюсь. – Девушка могла бы тут остаться до конца жизни. – Так что теперь? В соответствии с планом или что-то претерпело изменения? – спрашивает она, зная, что с Джоном все возможно. Но все к лучшему, и она уже не переживает и не боится новых вызовов.

– Египет, конечно. Будет так, как я и обещал. Незабываемые каникулы с громом и молнией. – Мужчина прижимает ее нежно, ожидая податливости.

– Я буду помнить это до конца жизни, – говорит Дарья, прижимаясь к нему с любовью. – Я так счастлива.

– Ты будешь еще счастливее, хотя, может, и не в таких условиях, – говорит Джон, а она не удивляется его словам, ведь у них не будет такой роскоши. Такое богатство не может быть вечным.

– С тобой мне всюду будет хорошо, – говорит она и отдается ему с радостью и восхищением.

На следующее утро Джон снова удивляет любовницу. Прежде всего тем, что они будут плыть на яхте до пристани. Потом пересядут в лимузин Анвара, который тут с ними попрощается.

– Хорошо вам развлечься, ни в чем себе не отказывайте, – желает он. – Помните, нет вещей невозможных, а мечты, даже самые дерзкие, могут исполниться.

У Дарьи при его словах расцветает на щеках румянец, потому что она стремилась именно к такой жизни и к такой близости с Джоном, как сейчас.

– Да пребудет с вами Аллах.

После нежного прощания мужчины еще перебрасываются друг с другом парой слов в отдалении от Дарьи. Потом Джон садится в большой комфортный «роллс-ройс», и они едут в Барселону.

В аэропорту они не подъезжают к зоне вылета и не проталкиваются через толпу туристов. Водитель направляет авто к специальной вип-зоне, где их уже ждет частный лайнер.

– Что?! Это невозможно! – просто подпрыгивает от радости Дарья, а парень, как всегда, рад ее детской реакции.

– Мой друг сказал ведь тебе, что все возможно, только нужно очень этого захотеть и идти к цели, преодолевая все превратности судьбы.

Он становится серьезным и менторски кивает головой.

– С сегодняшнего дня я тоже буду так поступать. Может, когда-нибудь добьюсь, чтобы у меня был такой самолетик, – шутит радостно девушка и поднимается по лестнице на борт.

Весь паспортно-багажный контроль проходит без них. Они только отдают документы, а в их чемоданы никто даже не заглядывает. «Вот так можно летать! – подытоживает мысленно девушка. – Хотя, с другой стороны, мы могли тут перевезти с тонну наркотиков или даже бомбу». Она удивляется такой неосторожности. Вскоре она перестает об этом думать, решая воспользоваться предоставленным ей люксом для того, чтобы выспаться.

Всю дорогу они пьют шампанское, закусывая черной и красной икрой, поданной на тепленьких гренках. Перед приземлением им подают лучшие вызревшие сыры с вином цвета темного рубина. Дарья выходит из самолета. Ноги у них дрожат: алкоголь пробудил в них желание, и они занимались сексом – на мягких кожаных диванах, раскладывающихся креслах и даже в большой ванной на борту… «Что за жизнь! – вздыхает девушка, опираясь на руку своего мачо. – А я, глупая, хотела сбежать! Какая же я идиотка! В кризисной ситуации отчаялась и не увидела прекрасных вещей. Все в жизни взаимосвязано, и нужно уметь справляться с неудачами, чтобы ценить время, когда станет лучше».

От аэропорта их забирает черный «мерседес» с затененными стеклами и везет через запруженные улицы Каира на остров Эз-Замалик, где находятся почти все посольства, современные бюро и филиалы иностранных представительств и самые лучшие отели в городе. Они подъезжают к «Хилтону», и у Дарьи появляется на лице довольное выражение. «Это продолжение моего невероятного сна», – проносится у нее в голове. Джон арендовал президентские апартаменты, из них открывается ошеломляющий вид на Нил, который называют рекой жизни. Девушка не может оторвать взгляда от самой длинной реки в мире и наслаждается прохладным бризом на террасе. Молодое сердце выпрыгивает из груди, и она уже хочет бежать, чтобы увидеть все достопримечательности, о которых столько слышала.

– С чего мы начнем? – спрашивает она у Джона, который измученно падает на кровать и мечтает только об отдыхе. – Сук Хан эль-Халили? – Она не может усидеть на месте, готовая двинуться в путь.

– Женщина! Ты с ума сошла? Сейчас полдень, самое жаркое время дня, а ты хочешь переться на самый многолюдный базар в мире? – Любовник машет на нее рукой, поворачивается на бок и безмятежно засыпает.

Даже во сне его мозг неустанно работает: у него есть планы в этой стране. Все готово, но Джон знает, что должен сам за всем проследить. Когда реализуется его план, и без того малочисленные иностранные туристы откажутся посещать эти края, экономика Египта рухнет, и тогда его друзья из организации «Братья-мусульмане»,[468] братья по Аллаху, снова придут к власти. Собственно, именно это им и было нужно – исламский Египет с сильным фундаменталистским правительством, которое будет основой их халифата. Потом уже все пойдет гладко: Северная Африка со времен Средневековья была воротами для ислама, распространяющегося и на Европу.

Джон просыпается решительный и бодрый. Он встает, принимает душ и готов действовать. Его организм быстро восстанавливается, что он сам объясняет тем, что Аллах нуждается в его защите.

– Ты еще не готова? – спрашивает он у девушки, наслаждающейся последними лучами солнца. – Ты ведь хотела куда-то выйти?

– Ты же лег спать, а я наслаждаюсь пейзажем и спокойствием. Тут чудесно. Я чувствую себя здесь более безопасно, чем в Европе, говорю тебе! – С довольным лицом Дарья протягивает к нему руки.

– Я покажу тебе другие прекрасные места в этой стране…

– Сук Хан аль-Халили? – перебивает она его, уже собираясь. – Пирамиды? Луксор и Долину царей и цариц? Может, мы поплывем по Нилу до Асуана?

– На такую программу нужно с месяц, а наш отпуск вскоре заканчивается, – смеется Джон, хотя ему нравится такой концептуальный подход к жизни.

– Жаль. Я уже даже не хочу спрашивать, когда ты планируешь возвратиться, потому что мне с тобой так хорошо… – Она делает умильное лицо.

– Уже скоро будем дома, – сообщает мужчина, думая о совершенно другом месте, чем то, которое представляет себе Дарья.

Для него домом всегда была и будет Сирия. Даже если он ездит по всему миру, его сердце остается там. Он все делает для своего «Исламского государства», которое вскоре станет символом счастья для мусульман, чистоты религии, нравов и благосостояния. Халифат есть, и теперь нужно только его укрепить. Денег для этой цели им хватает: ИГИЛ самодостаточен, он зарабатывает миллионы долларов ежедневно на продаже нефти с занятых территорий.

– Наверняка тебе понравится, – добавляет он через минуту.

– Что? Возвращение в Саудовскую Аравию или пребывание в Египте?

– Египет, разумеется. – Мужчина пробуждает ее от мечтаний, он все время должен следить за ситуацией. Ведь он перфекционист. – Сегодня вечером мы приглашены в клуб «Джазира» известными людьми в этой стране.

– Это далеко?

Дарья абсолютно не заинтересовалась, с кем будем встречаться: ведь она и так никого не знает.

– Неподалеку, тоже на Эз-Замалике. Но если сразу же не начнешь собираться, то наверняка опоздаем, – подгоняет Джон, потому что для него очень важна эта встреча.

В спортивный клуб, который является скорее местом встреч влиятельных людей, их привозит черный лимузин. Они проходят через огромный освещенный холл и направляются в сад. Там уже ждет сопровождающий, который ведет их длинной, выложенной камнем дорожкой, на которой Дарья чуть не сломала каблуки и не вывернула ноги. Наконец они входят в беседку, скрытую в гуще деревьев и кустов бугенвиллей, которые плетутся по ажурной стене, окружающей это место. Внутри за длинным столом сидят человек десять – они встают в знак приветствия.

– Здравствуйте, ваше величество, – подобострастно склоняет голову Джон перед сверженным египетским президентом Мухаммадом Мурси, который неизвестно почему не сидит в тюрьме в ожидании исполнения смертного приговора над ним и его ста тридцатью соратниками.

– Забудем о титулах, мы братья по вере, и это важнее всего, – пожимает ему руку мужчина. – Любимая, вы можете выпить, пока мы поговорим о мужских делах, которые наверняка вас не очень интересуют.

Он машет арабской красавице возраста Дарьи, и девушка задумывается: это его дочь или наложница?

– Как вам? Нравится Египет? – спрашивает скучающе восточная куколка, даже не представившись. – Я буду тебя завтра развлекать, потому что парни не любят ходить за покупками, тем более с нами. – Она делает забавное выражение лица, а Дарья понимает, что Джон снова отказывается от ее общества.

– О’кей, пусть будет так.

Теперь она принимает это покорно: египтянка глупая и вульгарная, но все же симпатичнее, чем враждебно к ней настроенная Ясмин.

– Скажи, в какое время, и я буду готова.

– Хотелось бы выспаться, но если мы не пойдем утром, то сдохнем в такую жару, поэтому пойдем около десяти. – Египтянка корчит рожицу, словно ее тошнит.

– Хорошо, я дам тебе адрес…

– Не нужно. Мой старик, скорее всего, должен знать. Пей вино, – пододвигает она Дарье бокал, который наполнил бармен.

– При них этого не следует делать, – показывает она головой на зал для встреч. – А виноградный сок, который они пьют, не заменит нектара богов.

Она осушает бокал одним глотком и ставит на столешницу, показывая пальцем, что означает «долить».

Дарья, бродя по Каиру и делая покупки, проводит с Басмой, так зовут ее приятельницу, долгие и мучительные два дня. Они могут безопасно сами передвигаться по шестнадцатимиллионному городу только потому, что за ними как тень следуют мускулистые охранники. Ведь одинокая девушка, тем более в откровенной одежде, такой как шорты и рубашка, не может чувствовать себя в безопасности. Дарья, разумеется, об этом не знает, потому что никогда не слышала об изнасилованных на улицах Каира не только иностранках, но даже коптских египтянках, поэтому не чувствует никакого страха или стеснения. Она расслабилась, ей весело. Она накупила всего на самом большом в Северной Африке рынке, где Басма торгуется за каждую копейку с яростью тигрицы и все покупает буквально за гроши. Оплата их не интересует: по завершении покупок это делает на кассе один из охранников. После изнуряющего шопинга женщины усаживаются в уютном кафе недалеко от университета аль-Азхар и заказывают ароматный и вкусный арабский кофе.

– Куришь? – протягивает пачку сигарет Басма, угощая новую приятельницу.

– Ты можешь свободно курить в общественных местах, пить вино, ходить в вызывающих шмотках и делать такой яркий макияж? – удивляется Дарья. – Ты свободна!

– Это только видимость, моя дорогая, – становится серьезной египтянка, и выражение лица ее становится кислым. – Только видимость. Я единственная дочь своего прославленного отца, который закрывает на все глаза, а я кручу им, как хочу, – признается она искренне.

– Это нехорошо! Он, должно быть, тебя очень любит, если позволяет тебе все это.

– Он по-своему меня любит, – смеется девушка иронично. – Каждый месяц водит меня к гинекологу на проверку: девушка ли я все еще, поэтому доверия ко мне нет никакого, относится он ко мне как к шлюхе.

– Это унизительно! – возмущается Дарья.

– Именно. Я много отдала бы за то, чтобы быть обычной девушкой. Такой, как ты! Объездила полмира с парнем, который не является твоим мужем, спите вместе в отелях… Вообще спите друг с другом! Боже мой! А я могу только иногда подставить кому-то задницу в буквальном смысле этого слова или взять в рот, – сообщает она обыденно, но грусть, которую она испытывает, смягчает ее резкие слова.

– Может, все изменится…

– Да, если я выйду замуж, но кто меня захочет?! Ни один правоверный мусульманин не возьмет меня в жены, поверь. Я предпочту хранить девственность до смерти, чем связываться с этими фанатиками.

– Но ведь есть среди арабских мужчин и порядочные, нормальные парни, – убеждает ее Дарья.

– Не в окружении моего папочки и моей семьи. Может, когда-нибудь смою кохль с глаз, обрежу эти чертовы черные кудри, сброшу дорогие шмотки и сбегу вместе с тысячами беженцев, которые теперь валят в Европу, – делится Басма своими самыми сокровенными планами. Дарья приходит в выводу, что ей, в общем-то, нравится эта несчастная девушка.

– Ты представляешь, что такое лагерь для беженцев? – пытается отрезвить ее Дарья. – Ты могла бы жить в сарае и стоять в очереди за похлебкой? Это не для тебя, Басма.

– Я бы предпочла это, чем мою теперешнюю жизнь. Найти обычного парня, без каких-либо чертовых идеалов в голове, влюбиться, выйти замуж, родить от него ребенка… Я могла бы жить в самой захудалой норе и продавать картофель фри в «Макдоналдс». Поверь мне! – говорит египтянка.

– Так рискни и сделай это, – советует Дарья. – Волков бояться – в лес не ходить.

– О чем ты говоришь! Не сносить мне головы.

– Как это? Кто посмел бы это сделать?

– Мой папуля любит меня до смерти. – Басма тушит сигарету о столик. – А ты будь бдительна с этим своим парнем. Не расслабляйся, он не так уж прост. Только видимость. Не подпускай его слишком близко – смотри не вляпайся, – говорит она.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты не из этой сказки.У него дружеские отношения с моим отцом, поэтому, поверь, этот парень не для тебя, – предостерегает она серьезно. – Если у тебя нет денег, могу купить тебе билет в Европу, и сматывайся отсюда, – шепчет она ей на ухо, поблескивая глазами.

– О чем ты говоришь? Мой Джон, может, и немного эксцентричный, но добрый и порядочный человек, – говорит Дарья с такой уверенностью, что египтянка грустно смотрит на нее и заканчивает разговор.

– Надеюсь, мы еще когда-нибудь встретимся в более благоприятной ситуации, при нормальных обстоятельствах, Дарин. – На прощание она крепко прижимает ее к себе. – Будь осторожна, прошу тебя!

– Ты тоже. И смой этот макияж, он ужасен.

Девушки смеются, хотя им не очень весело, потому что как одной, так и другой эта беседа дала пищу для размышлений.

Дарья задумывается о том, что Басма говорила буквально то же самое, что и пакистанец Мухамад, но вскоре забывает об этом. Их путешествие постепенно подходит к концу. Теперь они летят в Хургаду, где в пятизвездочном отеле проведут пять дней. Девушку больше волнует тот факт, что потом она должна будет вернуться в Саудовскую Аравию и снова жить вдали от Джона, чем то, что должно случиться что-то плохое, когда она рядом с ним. Она убеждена, что с любимым ее ждут только счастье, удовольствия и радость. А люди пусть себе говорят что хотят.

– Хватит вялиться на солнце! – Странно возбужденный, Джон спустя два дня мучится от безделья. – Мы должны двигаться!

– Ну что ты! – возражает Дарья, очарованная местом, погодой и окружающим ее великолепием.

Она показывает соединяющиеся между собой большие бассейны, над которыми протянулись изящные мосты с деревянными поручнями:

– Где я найду вторую такую африканскую Венецию в пустыне? Я отсюда не уеду! Об этом не может быть и речи!

Она строит из себя капризную девочку, но ей на самом деле обидно, и ее сердце разрывается. «Как я вернусь к ежедневной рутине, к обычному труду, учебе, уборке и готовке? – думает она. – Как же легко человек привыкает к роскоши…»

– У меня есть к тебе предложение, от которого трудно отказаться, – решает все же чем-то занять ее Джон.

– Что? Предупреждаю, от бассейна меня и за уши не оттащишь!

– А если бы я сказал, что купил тебе пакет в спа-салон на весь день с биологическим восстановлением, массажами, депиляцией, педикюром и маникюром и чем там еще, чего душа желает? – спрашивает невинно мужчина, видя блеск в глазах любовницы и зная, что этот день может использовать для себя.

– На территории комплекса? – спрашивает маленькая ленивица.

– Да, за углом главного здания.

– В котором часу?

– Успеешь принять холодный душ, минуту остыть в комнате под кондиционером, провернуть со мной один эффектный номер, а потом можешь идти, – шутит он довольно, чувствуя, что его план сработал.

Дарья проводит этот день так, как другие женщины могут только мечтать. Над ней колдуют человек пять специалистов: по коже, ногтям, депиляции, волосам, макияжу, наконец, египтянки собираются выполнить узоры хной на ладонях и стопах расслабившейся клиентки. Ей все время приносят морепродукты, сладости, а на ланч – прекрасный салат. «И пусть мне кто-то скажет, что Джон обо мне не заботится, – делает вывод довольная молодая женщина. – Что он не думает о моих удовольствиях! Такого парня еще поискать!» Она закрывает глаза и наслаждается счастьем.

– Может, уже хватит татуажа? – возражает она, когда специалистки начинают покрывать цветочными узорами ее предплечья.

– Для забавы на ладонях – о’кей, но так, в целом, – это чересчур, – поясняет она, на что арабки удивляются.

– Это пакет для арусы,[469] поэтому мы делаем то, что нужно, – поясняют они.

– Может, он был настолько прекрасен, что мой парень его для меня заказал, но… – Дарья хмурится, не зная, что и думать.

Джон многого ей не рассказывает. Он из всего делает тайну, называя это сюрпризами, – может, он готовит для нее еще один? Алый румянец расцветает на ее молодом лице, и она уже не возражает, покоряясь судьбе…

– Ох, теперь ты настоящая арабка! – Как только Дарья переступает порог комнаты, Джон потрясен эффектом труда визажисток. – Ведь говорил я тебе, что своего происхождения не скроешь!

Он подводит ее к зеркалу, и только теперь женщина видит, что эти кретинки из нее сделали. Если бы не летнее европейское платье, она действительно выглядела бы как девушка из арабского журнала. Покрытое тональным кремом лицо смотрится как маска, глаза, сильно подведенные кохлем, стали миндалевидными и не карими, а черными. Окрашенные хной волосы приобрели оттенок баклажана, а краситель на руках и ногах контрастирует с ее медовым цветом кожи.

– Какая же ты красивая женщина, Дарин, – признает Джон, а она уже не злится, потому что так любит доставлять ему удовольствие.

Вместо того чтобы, как обычно, затянуть ее в постель, мужчина вручает ей красиво упакованную большую коробочку. Когда Дарья ее открывает, у нее перехватывает дыхание – она не знает, как это понимать. Внутри находится традиционный убор невесты в бордово-золотую полоску, а сверху лежат длинная, до талии, золотая цепочка с подвеской, сережки и многочисленные браслеты – на запястья и щиколотки.

– Снова играем в переодевание? – спрашивает шепотом любовница.

– На свадьбу все переодеваются. Я не видел еще, чтобы кто-то на этот праздник шел в шортах и рубашке или в пляжном костюме.

– На чью свадьбу? – От волнения у нее сжимается горло.

– Нашу свадьбу, моя аруса. – Мужчина берет ее осторожно за руки, целует в макушку и смотрит выразительно в глаза.

Джон сам не знает, почему так взволнован, больше, чем во время любой опасной военной акции или исполнения смертной казни. Почему его сердце бьется так бешено и он не может оторвать глаз от этой неверной, нечистой девушки? «Она еще пойдет дорогой правды и станет моей настоящей женой», – говорит он себе. Его идея поиграть с медиа и мировым общественным мнением немного изменилась. До этого он просто хотел показать, что исламский боевик берет себе в жены европейскую женщину, которая добровольно присоединяется к их делу и «Исламскому государству», но не мог предположить, что на самом деле влюбится в нее.

Настал последний день пребывания Дарьи и Джона в райском комплексе в Хургаде. Девушка уже без уговоров подводит глаза кохлем, укладывает волосы и старается выглядеть как арабка. Если это доставляет ее мужу такое удовольствие, – а ведь они вступили в брак перед шейхом, – то почему она должна этому противиться? Молодая женщина объясняет себе, что это невинная странность: парни ведь приказывают своим девушкам переодеваться в шмотки из секс-шопа или мужскую одежду – и те счастливы.

У нее много времени: Джон, как всегда, мало бывает с ней, поэтому она подружилась с отдыхающими, которые так же, как и она, наслаждаются солнцем, красивым пейзажем и чудесной погодой. Солнце светит неустанно, но приятно, не сжигая их бледные европейские тела дотла. Тут отдыхают преимущественно люди старше Дарьи на двадцать, тридцать или даже более лет, потому что сейчас сезон для семейных, которые греют на солнышке свои старые кости. Молодые проводят Рождество и Новый год, катаясь на лыжах. Детей мало, что всех радует: у бассейнов царит спокойствие, только негромкая восточная музыка доносится из колонок, скрытых в траве или на деревьях.

– Не боитесь ездить в арабские страны после терактов в Париже? – спрашивает Дарья у французов, по соседству с которыми лежит на своем раскладном пластиковом лежаке. – Это все равно что влезать в пасть льва.

– Дорогая! – Мужчина садится, и видно, что он готовится к долгому разговору. – Мы пережили теракт в «Шарли Эбдо», хотя в это время были буквально в паре метров от него, захват заложников в кафе, в котором не раз пили кофе, а в клубе «Бразилиана» были, пожалуй, четыре раза, потому что нам очень нравится латиноамериканское мясо на гриле и мы любим капоэйру.

– Это судьба, дитя мое, – подтверждает слова мужа худенькая француженка.

– А что они могут здесь атаковать? Что бы это им дало? – задумывается все же седоватый господин. – Бессмысленно убивать туристов.

– У святыни Хатшепсут возле Луксора лет пять назад террористы напали на автобус с немецкими туристами и всех убили, – вспоминает Дарья. – Даже беременную женщину.

– Ты была еще ребенком и помнишь такие вещи?

– Да, у нас тогда была бесплатная экскурсия в Египет, на которую мне хотелось, как арабу на курсы вождения, – шутит она, и все смеются. – Моя всегда осторожная мама решила, что мы не поедем. Мне было страшно обидно.

– Тогда «Мусульманскому братству» нужно было ослабить страну и обеспечить переход власти в лапы фундаменталистов. Но теперь здесь действует «Исламское государство», которое не знаю чего хочет добиться исключительно террором и устрашением.

– Значит, кому на роду написано, того и бабах, – смеется седой англичанин, который прислушивается к интересной дискуссии. – Посмотри вокруг, дитя мое. Кому нужны такие старые клячи? Никто бы за нас ни цента не дал!

В приятной атмосфере смеха и шуток они лениво проводят послеполуденный отдых, освежая горло прохладным пивом и охлаждаясь в чудесных бассейнах.

Джон, который появился ко времени ланча, зовет Дарью на мостик, соединяющий оба бассейна:

– Иди сюда, сделаю снимок! Я хочу также снять небольшое видео! Ты же хотела увековечиться, так милости прошу! – смеется он, и девушка срывается с лежака и подбегает к нему.

– Вышлем это маме и Марысе? – спрашивает она. – Я бы хотела, чтобы они знали о моем счастье!

– Конечно! Весь мир узнает! – сообщает ей с хитрой улыбкой джихадист.

Дарья позирует для снимков, и в конце Джон снимает небольшое видео.

– Прекрасно! Чудесно! Отличный курорт, погода, люди… – говорит Дарья со счастливым лицом. – Я люблю тебя, Джон, муж мой, спасибо, что ты меня сюда привез.

Лицо мужчины мрачнеет, когда он видит парня из обслуги, выходящего на мостик и несущего под мышкой зонтик от солнца.

– Валим отсюда! Быстрее! – Он крепко хватает молодую жену за руку и тянет к зданию.

– Но я оставила на топчане полотенце! – тормозит Дарья, вырываясь и направляясь к бассейну. – Я должна его отдать, а то еще подумают, что я его украла.

– Не смей! – крепко хватает ее Джон за талию и почти уносит с собой.

– Что ты опять вытворяешь? В чем дело?! – На глаза девушки наворачиваются слезы, когда вдруг очень близко раздаются первые выстрелы.

Молодой египетский полицейский, стоящий на деревянном мостике, выдает одну автоматную очередь за другой, направляя огонь в сторону ни о чем не подозревающих иностранных туристов. Безоружных людей охватывает паника. Одни сразу же срываются бежать, другие кричат, стоя на месте как вкопанные, третьи склоняются над убитыми. Прекрасный солнечный день, безоблачное голубое небо, а в райском месте царит хаос, истинные Содом и Гоморра. Вокруг простреленные пулями тела, лежащие неподвижно или извивающиеся в предсмертных судорогах. Алая кровь течет из них, через минуту застывая вокруг рубиновыми лужами. Белые пляжные полотенца быстро напитываются кровью, а вода в бассейнах окрашивается в розовый. Настал судный день – для одних время зла и мучений, а для других – время торжества их порочных идеалов. Победа, омытая кровью невинных жертв во имя Бога, имя которого здесь и сейчас замарано.

* * *

Дарья судорожно хватается за ручку над дверью машины, которая с визгом шин входит в повороты, скользя по автостраде. Они с Джоном мчат в аэропорт в Хургаде и там без излишних формальностей садятся в маленький самолет египетской авиалинии, в котором уже сидят около двадцати человек. Они быстро садятся, пристегиваются ремнями, и самолет сразу же взлетает.

– Джон, почему невинные туристы погибли, а мы нет? Почему убийца нас не тронул, а когда проходил мимо, как-то странно на тебя посмотрел? – спрашивает дрожащим голосом Дарья. – Куда мы летим? Почему ты снова так одет? – забрасывает она его вопросами, все замечая зорким глазом. Она видит на нем старые джинсы и поношенную рубашку поло. Это так не похоже на то, что было на нем в последний день.

Мужчина наклоняется, сжимая ее маленькую ладонь.

– Сиди молча, дорогая. Если же ты хочешь, чтобы тебя обвинили в соучастии, то ори громче! – пугает он злорадным шепотом, а молодая женщина наивно таращит глаза.

– Как это? В чем меня можно обвинить?

В эту минуту Джон хватает ее за челюсть и больно сдавливает, глядя на нее с таким презрением и ненавистью, что у Дарьи перехватывает дух.

– Ты не видела, что случилось, милая? Тупая корова! Но именно такая мне и нужна.

«Боже мой! Во что я вляпалась?! Все-таки? Я глупее моей сестры и наивнее мамы!» Девушка жалобно кривит рот и старается быстро что-то придумать, но чем больше она старается, тем хуже получается. У нее шумит в голове. «Думай, думай, думай! – подгоняет она себя. – Если сейчас мне ничего не придет в голову, то все пропало!»

– Так куда мы летим и что дальше, Джон? – повторяет она вопрос, видя злой блеск в глазах своего еще не так давно любимого мужчины.

– Никакой я не Джон, а Ясем Альзани! Запомни! – слышит она в ответ. – Еще раз произнесешь это паршивое английское имя, и я тебя убью!

– Значит, ты все же араб?! Никогда бы в это не поверила, хоть ты и правдоподобно выглядел в арабской одежде. – Девушка не может не удивляться собственной глупости. – Оставь меня в Каире, прошу тебя. Меня заберет моя семья, – осторожно дотрагивается она до его руки. – Я не стану на твоем пути…

– Ты моя жена и поедешь туда, куда муж тебе прикажет. – Парень смотрит на нее с омерзением.

– Я выходила замуж не за араба, а за англичанина Джона! – снова повышает голос Дарья, но осекается.

– Джихади Джона. Дома, в Сирии, можешь меня так называть, но только в таком сочетании, ты моя жена, золдза.[470]

– Я не согласна! – Девушка хочет встать с сиденья, но свежеиспеченный муж осаживает ее.

– Зачем я тебе? – шепчет она, дрожа как осиновый лист.

– Для пропаганды, крошка. Чем больше христиан к нам присоединится, тем скорее возрастет наша сила. Скоро весь мир обделается от страха.

– Вот уж нет! – еще смеет возражать девушка, но мужчина смотрит на нее с иронией.

– Ой, Дарин, Дарин, ты что, слепая?! Посмотри, как нам везет! В Европу мы валим тысячами, заполняем улицы и школы нашей молодежью. Ха! – От радости он потирает руки. – Мы добились того, что медиа поливают грязью тех, кто этого не заслуживает. Возводим огромные мечети в самых больших городах мира, в то время как другие религиозные символы убирают из школ. Мы делаем перерывы в работе, чтобы молиться, а другие должны просить разрешения или обманывать, чтобы выпить кофе или покурить. Мы заполонили ваши фирмы, школы, университеты, тюрьмы, больницы и центры отдыха.

– Как сегодня в Хургаде? Неплохо! – не выдерживает Дарья этой оды в честь исламской экспансии.

– Ускут! – восклицает по-арабски Джон, потому что такую дерзость он не может позволить. – Мы заставили вас даже готовить нашу мусульманскую еду, уважать и отмечать наши праздники, учим исламу вместо вашей веры. Мы добились также того, что художники боятся иллюстрировать книги о нашем пророке, мы долго не увидим на него ни одной карикатуры. В газетах или на телевидении запрещены шутки о пророке Мухаммеде, в то время как полно издевательств на тему Иисуса Христа и христиан, не говоря уже о повсеместных шутках над евреями. Посмотри, что вытворяют с вашими крестами, вашей верой, папами, святыми, священниками-педофилами, храмами и Библией. Настоящий фарс!

– Мы никого не убиваем за то, что человек другого вероисповедания, – не сдается Дарья, хотя постепенно признает правоту некоторых выдвигаемых мужчиной аргументов, особенно тех, которые касаются экспансии ислама. – Веру выбирают, а не принуждают к ней. В Коране написано: «Не разрешил в религии он принужденья…»[471]

– Хорошо, что ты знаешь нашу святую книгу, это тебе еще пригодится. Но скажу тебе, дитя мое, что за уважение нужно бороться, иногда сеять страх. Благодаря этому мы идем вперед. Мы незаметно для вас начали наш религиозный поход и теперь держим вас в кулаке. Благодаря вашим демократическим законам мы совершили мягкое проникновение, а благодаря закону шариата мы задавим вас. Все нам помогает. Нефтедоллары текут рекой в исламских странах, позволяя нам строить мечети и культурные центры для мусульманских эмигрантов в христианских странах. Даже у вас, в Польше, есть пара таких плацдармов – в Яникове и Ольштыне. Лучше всего то, что нам некуда спешить, потому что машина уже запущена и направляется по обозначенному пути. Мы хотели воссоздать халифат, и он уже есть. Теперь только должны расширить его границы, но это дело времени, которого у нас, людей Востока, всегда хватает. Когда-нибудь, и думаю, что это будет в ближайшем будущем, мусульманские правительства будут властвовать во всех странах и образуется идеальное, справедливое общество. Мы освободим исламские святые города, оккупированные Западом. Мы будем поддерживать разумную политику, экономику и религию, потому что ислам – это единственно правильный путь.

«Политику террора и подлости, а ваша религия с исламом не имеет ничего общего», – отвечает мысленно Дарья.

– После преступных акций в Париже, терактов самоубийцы в Тадж-Махале, бомб в Ливане и не знаю где еще вам уже не так легко будет завоевать Европу и мир, – продолжает она вслух, потому что не может молчать. Она не знает еще, что это для нее опасно: ее любовник не только представитель самой варварской организации, но прежде всего убийца и смертельно опасный террорист. – Эти убийства, а также ваша спесь и самоуверенность все погубили!

– Ты по-прежнему говоришь глупости. Европа уже наша, потому что она никуда не отошлет уже почти миллион беженцев, – смеется мужчина. – Что касается операций, упомянутых тобой, то речь идет не о завоевании, а о том, чтобы некоторым джихадистам не пришло в голову оставить наши благословенные земли. Достаточно тех бедолаг, которые уже сбежали, а следующие через более густое сито контроля в Европу не протиснутся.

– Ха! О чем и речь! У вас будет халифат, но без подданных. Никто не хочет жить в стране террора, охваченной войной, руководимой фанатиками. – Девушка вдруг понимает цель последних событий.

– Не слышала, крошка, сколько боевиков-добровольцев можно у вас найти? Мы пополнили наши ряды зажженными нашей идеей душами.

– Детьми? Женщинами? Наркоманами? Бездомными ублюдками, вытащенными из мусоросборника? – В молодом христианском сердце Дарьи рождается надежда. – Нам вы оставите сотни тысяч порядочных арабских граждан, которые от вас, выродков, сбежали, а у нас возьмете отбросы… – При этих словах она получает такой сильный удар в лицо, что кровь течет у нее из носа. – Было спокойно, мирно, – в отчаянии говорит она, – но вам захотелось войны в Европе! Увидишь, что они сделают с вашим жилищем сатаны, с гребаным «Исламским государством» и самопровозглашенным халифатом! – смеется она сквозь слезы, ручьями текущими из глаз. – Объединившись, силы мира сровняют твою страну с землей, а потом хорошие люди из Сирии и Ирака вернутся к руинам, чтобы их восстановить. И мы им в этом поможем! И не только христиане, но также мусульмане, евреи, индусы – все! Потому что мы не позволим уничтожить наш мир. Это будет самый великий религиозный поход в истории человечества! Надеюсь только, что мы переживем таких одержимых, как ты, гребаных, как Ясмин, Мухамад или сверженный египетский президент Мурси. И всех вам подобных.

Теперь уже ситуация ей понятна, она видит, что человек, с которым она связалась, сумасшедший. «Боже, как же я этого не почувствовала…» Она стискивает зубы и старается сдержать слезы, которые сами текут из глаз.

– Мне нужно выйти в туалет, – приходит ей в голову мысль, которую еще можно реализовать: в заднем кармане джинсов у нее есть спрятанный мобильник, о котором все предвидящий перфекционист Джон по-прежнему не имеет понятия.

– Не знаю… – колеблется мужчина.

– Чего не знаешь?! Я должна здесь облегчиться?! Там нет окна, через которое я могу сбежать, а через канализацию я не протиснусь.

– О’кей, но быстро.

– Охренел?!

– Полет длится всего час, значит, сейчас будем приземляться. Говорю, что у тебя две минуты и ни секундой больше.

Дарья проходит между сиденьями в туалет. Быстро закрывает за собой дверь, опускает крышку унитаза, вынимает телефон и садится, держа его в руке. «Упадем или нет? Запрет на использование электроники – это обычная байда или на самом деле мешает вести полет? – напряженно думает она, хмурясь. – А мне не все равно? – спрашивает она сама себя – Что я теряю? Я и так погибла, поэтому…»

Она решительно включает телефон и с бьющимся сердцем ждет звука подключения, боясь, что, несмотря на шум двигателей, кое-кто может его услышать.

– Быстрее, черт возьми, быстрее! – трясет она телефон, словно это может чем-то помочь. – Есть!

Она молниеносно подключается к интернету, не думая уже об опасности: ей кажется, что ситуация, в которой она находится, не может быть хуже.

– Вначале отошлю SMS, потом для надежности еще имейл. Текст должен пройти без проблем.

О чудо, связь прекрасная! Отчаявшись, она пишет: «Марыся, помоги! Джон не англичанин, а сирийский фундаменталист, кличка – джихади Джон. Называет себя Ясем Альзани. Он замешан в сегодняшнем преступлении в Хургаде. Везет меня через Каир в Сирию. Отвоюйте меня!!! Ты, Хамид, Карим… Я рассчитываю на вас! Не говори маме!!!»

Вдруг раздается стук в дверь.

– Выходи! Приземляемся! – слышит Дарья бешеный голос Джона и видит загоревшуюся лампочку, сигнализирующую о необходимости пристегнуть ремни.

– Уже иду! – орет она во все горло, после чего возвращается к электронной почте и прикрепляет сообщение. Мгновенно находит адресата и кликает «Отослать». С тревогой смотрит Дарья на крутящийся кружочек, а когда он исчезает, выключает телефон, прячет в трусы, спускает воду и, словно отдергивая завесу со всей предыдущей жизни, выходит, попадая в руки своего фиктивного мужа.

«Одна надежда на семью, – думает она, и сердце колотится в ее молодой груди. – Верю, что Марыся горы свернет, чтобы меня спасти. Я ее знаю, поэтому так оно и будет».

* * *

Два дня спустя после трагической ночи в Париже Хамид бен Ладен получает зашифрованный имейл из Объединенных Арабских Эмиратов, в котором ему выслали фотографию и видео с камер наблюдения в «Бурдж-эль-Араб» с вопросом, об этом ли англичанине и его спутнице шла речь. Медлительность арабской разведки приводит мужчину в бешенство, поскольку он считает, что, когда речь идет о жизни и смерти, нельзя затягивать. Он объясняет это тяжелым климатом и температурой плюс сорок по Цельсию. В такие моменты нужно действовать быстро, как все разведывательные службы в любой стране. Особенно сейчас, когда джихадисты могут появиться в любой точке планеты. Это уже не шутки! Борьба происходит по всему миру, и речь идет о существовании всех людей на земном шаре. Очагов конфликта уже столько, что трудно сосчитать.

Марыся и Хамид вернулись все же в Саудовскую Аравию: их погоня за джихади Джоном становилась бессмысленной и очень рискованной. Мужчина убежден, что предпочтительнее делать то, что лучше всего умеешь: следить за ситуацией на расстоянии и анализировать, сидя за письменным столом. На боевые задания пусть ходят молодые, наученные убивать солдаты, коммандос, которые не боятся смерти: им нечего терять. Он же теперь может утратить многое: он воссоединился с любимой женой и дочерью, у него нормальная семья.

Все больше вещей их снова объединяет, появляются новые общие переживания и воспоминания, совместное обсуждение и решение проблем. Они учатся быть вместе и ценить свою любовь как никогда. Они вернули ее с Божьей помощью, это благодаря Ему они снова вместе. Конечно, на пути к этому было много утрат, они получили позитивный и негативный опыт, но сейчас их ничто не интересует, кроме их маленького теплого гнездышка. Марыся старается продолжать учебу, хотя в голову ничего не лезет. Надя чувствовала себя такой потерянной и брошенной в чужом доме во время их короткого отсутствия, что впала в детскую депрессию и не хочет отпускать от себя маму. Адиль – живой мальчик, за которым нужен глаз да глаз, и о большом доме нужно заботиться: Марыся уже не так молода и знает, что это входит в ее обязанности, которые теперь доставляют ей невыразимое удовольствие. Они с Хамидом стараются притереться друг к другу, несмотря на сформировавшиеся характеры, приобретенные предпочтения и привычки. Каждую пятницу во второй половине дня мужчина-мусульманин забирает Адиля в мечеть, но перед этим он спрашивает у Марыси, согласна ли она с этим. Разумеется, она согласна! Бог один, и обе религии, мусульманская и христианская, имеют много общего. Она читает Наде Библию для детей с красивыми иллюстрациями. Польский текст снабжен объяснениями по-арабски, чтобы вся семья понимала и позже могла об этом поговорить. Книжка так понравилась Адилю, что он вырвал и со вкусом пожевал иллюстрацию, что всех развеселило.

– Пойду сегодня навестить Крысю, – сообщает однажды утром Марыся. – Заберу Надю из школы и вместе зайдем, хорошо?

– Конечно! У меня куча работы, – шутит Хамид, – поэтому можешь не спешить. Если хочешь, можешь к ней чаще заглядывать, чтобы она помогала тебе в учебе.

– Так и нужно будет сделать, если я вообще собираюсь продолжать занятия. Я сама не справлюсь: у меня нет ни таланта, ни способностей.

– Не сгущай краски, – крепко обнимает любимую и целует в лоб одетый в белую тобу и собравшийся в бюро Хамид.

Как всегда утром, он также чмокает детей на прощание, и Адиль забавно вытирается, а Надя с удовольствием подставляет щечку, потому что ей на самом деле этот ее папа, не такой нежный, забавный и улыбающийся, как Карим, нравится, девочка чувствует его любовь и отвечает ему тем же.

Марыся договорилась с Крысей по просьбе Карима, который хочет закончить все их дела. Сама она тоже не намеревается оставлять их в незавершенном состоянии, потому что им хотелось бы устроить свою жизнь.

– Привет! – уже с порога протягивает к ней руки подруга-полька. – Я ведь говорила тебе, чтобы, несмотря на свои личные дела, не прерывала со мной дружбы. Любовные отношения не могут уничтожить нашу привязанность.

Она шутливо грозит ей пальцем.

– Крысечка! Ты даже не знаешь, через что я в последнее время прошла! – восклицает Марыся, входя в дом подруги, как в свой собственный, и тяжело падая на диван.

– Кроме того, что ты бросила мужа, действительно больше ничего не знаю, – иронизирует Крыся. – Хорошо, что обоим это пошло на пользу, так как ваш брак не был счастливым, – говорит она искренне. – Не следует выходить замуж без большой, настоящей любви, это правда!

– Да, но это все мелочи! – вздыхает Марыся.

– Надя, съешь пирожки у телевизора, хорошо? – Как хороший педагог, Крыся не хочет, чтобы ребенок был свидетелем разговора взрослых.

– Что случилось? – спрашивает она, когда девочка выходит.

– Дарья…

– Ну конечно! Что с ней? Почему она ко мне не забегает?

– Слушай, что эта девчонка устроила…

Марыся рассказывает прошедшую цензуру историю о том, что произошло в последнее время в их жизни, а Крыся становится серьезной и слушает ее, не перебивая.

– Ты должна сообщить об этом матери, – говорит она серьезно, помолчав немного. – Она должна узнать это от тебя!

– Но как я ей скажу? Я не занималась сестрой, не уследила за ней, и во всем этом я виновата! – начинает жалобно причитать Марыся, но через минуту закрывает рот рукой, чтобы не испугать Надю.

– Вздор! – возмущается хозяйка. – Девушка уже взрослая и сама принимает решения. Никто не был в состоянии ее удержать, хотя думаю, что Дорота, пользуясь своим авторитетом, еще могла бы чего-то добиться.

– Ну конечно…

– Нужно сообщить это каким-нибудь службам! Позвонить в Интерпол! Нанять детектива! – восклицает полька. – Не понимаю, почему вы с Хамидом сами бросились ее разыскивать.

– Знаешь…

Марыся отдает себе отчет, что если она должна быть искренней с этой женщиной и получить от нее хотя бы психологическую поддержку, то не может сообщать ей урезанную версию событий, хотя попробует подвергнуть ее небольшой цензуре.

– Их уже разыскивают, а мы с Хамидом помогали им как… консультанты…

– Ты консультантка? Ты бредишь?

– Хамид много лет борется с терроризмом, работает в международной разведывательной службе, – говорит наконец правду Марыся, в ответ на это у Крыси вытягивается лицо и она не может произнести ни слова.

Вдруг дверь открывается и в квартиру входят Анджей и Карим в докторской зеленой униформе.

– Включите телевизор! Дайте какой-нибудь планшет! – кричат они, перебивая друг друга.

– Что происходит?! Матерь Божья! Революция в Саудовской Аравии? – беспокоится Крыся, бегая по комнате.

– Теракт в центре отдыха в Египте! Ужас! Не стесняясь стреляли по людям на лежаках! Что они вытворяют, сукины дети! – Анджей не подбирает слов, а Карим смотрит с беспокойством на Марысю.

– Что случилось? – Женщина чувствует, как сдавливает ее горло и сердце колотится в груди. Она видит в глазах мужа грусть и отчаяние. – Говори!

В телевизионных новостях во всем мире ни о чем другом, кроме этого, не говорят. Возмущение мировой общественности велико, даже больше, чем после теракта в Париже. Стрелять по беззащитным отдыхающим туристам? Появляются кадры с места преступления, где видны кровавые пятна у бассейна, прикрытые белыми полотенцами. Отдыхающие плачут, кричат и сходят с ума, а египетские служащие смиренно склоняют головы, кусая от стыда губы. Вдруг Марыся хмурит брови и сосредотачивает взгляд на размещенном на ютьюбе видео, снятом мобильным телефоном за секунду до этого.

– Прекрасно! Чудесно! Отличный курорт, погода, люди… – слышит она голос сестры, потому что сквозь наворачивающиеся на глаза слезы не в состоянии ее рассмотреть. – Я люблю тебя, Джон, муж мой, спасибо, что ты меня сюда привез.

Все в комнате умолкают, у всех перехватывает дыхание.

– Это тетя Дарья! – прерывает тишину звонкий как колокольчик голосок малышки Нади, которая неизвестно в какой момент вошла в комнату.

Марыся падает без чувств на кровать. Она не слышит сигнала пришедшего на ее телефон SMS.

IV. Беженцы

И (вспомните), когда

Мы вам поставили в Завет:

Чтоб вы не проливали крови (ваших братьев),

Не изгоняли из своих жилищ друг друга,

И вы скрепили сей (Завет)

И сами этому свидетелями были.

И вслед за этим вы же сами

Друг друга стали убивать,

Других же изгонять из собственных жилищ,

Враждой и притеснением потворствуя друг другу.

И если же они как пленные к вам возвращались,

За них давали выкуп вы,

Хотя нельзя вам было изгонять их (по Завету).

Ужель вы верите в одни слова сей Книги

И отвергаете другие?

Но как воздастся тем из вас,

Которые так (скверно) поступают?

Их ждет бесчестие в ближайшей жизни,

А в День Воскресения (на Суд) – жестокая расплата, -

Ведь в небрежении Аллах не остается

К поступкам вашим и делам.[472]

Будни Дамаска

Дарья не помнит, как оказалась в Дамаске. У них была короткая остановка в аэропорту Каира, где она пошла в туалет, а потом Джон дал ей выпить колы. С той минуты она или была в забытьи, или спала сном одурманенного человека. Мужчина, опасаясь, что она добавит ему хлопот после шока, который пережила в Хургаде, переборщил с количеством успокоительных средств, и только благодаря молодости организм девушки это выдержал. Когда ее почти вносили в каменный дом в Дамаске, она только приоткрыла глаз и заметила табличку на двери с надписью: «Проф. Ибрагим Элькурди». «Я буду жить у профессора? – пронеслось у нее в голове. – Это не так уж плохо». Позже она уже только спала, иногда ее будили отголоски ссоры за стеной, потом она снова впадала в сон. Она не знает, как долго это длилось.

– Открой дверь и выпусти женщину! – слышит она наконец уже более отчетливо. – Хочешь, чтобы она умерла, – так вывези ее за город и оставь там, а не в квартире, которую ты снимаешь от имени моего доброго терпеливого мужа!

– Не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются, женщина! – узнает взволнованный голос Джона Дарья.

– Какая женщина?! Я твоя мать! К сожалению! – После этих слов раздается свист и хлопок, но это не останавливает возмущенную собеседницу. – Одну уже убил, разохотился и хочешь убить следующую? – не смиряется она ни перед грубостью, ни перед насилием. – Где моя дочь Аида?

– Там, где ей и место, – в мужском голосе звучит веселье. – Жарится в аду вместе со всеми распутными грешниками.

– А по какому праву ты ее туда отправил? Играешь в Бога? Существуют меры наказания…

– Наказание отмеряется женщинам в Саудовской Аравии именно такое, которое наиболее точно и близко нашей святой книге, Корану.

– Если Коран предписывает убивать беззащитных изнасилованных женщин, то к черту такую святую книгу! – кощунствует мусульманка, не соглашаясь с несправедливостью и бесправием. – Слышны только удары, а потом надолго воцаряется тишина.

Через минуту слышен ее шепот:

– Тут речь не идет об убийстве…

– А что с нашей честью? Что с честью твоего мужа? – возмущается Джон. – Кто-то должен был о ней позаботиться и смыть позор с нашего рода!

– Ты лучше себя чувствуешь, будучи честолюбивым преступником, чем любящим братом обиженной судьбой жертвы? – спрашивает женщина, плача, и после этих слов Дарья слышит только глухой звук нанесенного удара и шум упавшего на пол тела.

– Девушка… Девушка, – доносится шепот однажды утром из-за двери. – Ты жива там еще?

– Мгм… – только на такое подтверждение хватает Дарьи, так как губы у нее слиплись от жажды, а язык опух.

– Я попробую добраться до тебя через окно и дать тебе воды и хобзу, хорошо? Сможешь встать?

– Да… – чуть слышно прохрипела она это короткое слово, и от произносимого звука горло у нее болит, как будто его режут ножом.

Девушка встает, как в замедленной съемке, и сразу падает на подстилку. Через минуту все же, когда сильное головокружение прошло, она снова пытается принять вертикальное положение. Теперь она уже осторожнее. Согнувшись пополам и опираясь на мебель, которой в комнате немного, она добирается до окна. С большим трудом она открывает настежь окно и смотрит на спокойную, вполне приятную улочку благополучного коттеджного поселка. Вдруг из-за кустов роз на ухоженном газоне появляется улыбающееся лицо пожилой женщины. При виде Дарьи она сразу становится серьезной.

– Тут невысоко, поэтому перебрасывай ноги через парапет и соскакивай ко мне, – говорит арабка. – Ты не можешь в таком состоянии дольше находиться в этой норе. И вообще ты должна пойти к доктору.

– Где он? – спрашивает Дарья, и обе понимают, о ком идет речь.

– Пошел куда-то. Черт его знает. Надеюсь, он поскорее заберет его к себе.

– А если вернется? – спрашивает со страхом измученная и уничтоженная психологически молодая женщина.

– Я все возьму на себя. В конце концов, я его мать и должна понести ответственность за то, что мой сын вырос таким уродом.

Дарья смотрит красивой женщине прямо в глаза: один из них запух, а под другим – обширный кровоподтек. Лоб и щеки у жертвы насилия тоже в синяках: видно, сынок не пощадил даже собственную мать.

– Он бешеный, ты должна как можно быстрее собраться и бежать отсюда на край света. Мы не позволим ему погубить еще одну девушку!

За углом, переступая с ноги на ногу, стоит, сгорбившись, элегантный господин в белой тобе, тот самый, который еще месяц назад был полным мужчиной в самом расцвете сил, пышущим энергией и чрезвычайно словоохотливым. После всех этих событий он постарел и стал безучастным. Он перестал реагировать и вмешиваться во что-либо, но поведение приемного сына по отношению к его любимой жене ему очень больно видеть, горечь и ненависть копятся в его добром сердце, хотя мужчина не может дать им выход. Это вгоняет его в депрессию.

– Иди сюда, худышка. – Саудовец протягивает руку, стараясь поддержать несчастную. – Мы не будем здесь стоять, чтобы нас кто-нибудь не увидел и не донес. Неизвестно, что хуже: Ясем и его приятели-фундаменталисты или правительственные войска и сирийская полиция. Если что случится, каждый из них убьет нас глазом не моргнув.

– Прекрасно, – впервые за долгое время Дарья улыбается, радуясь, что она не одна. – Может, нам всем вместе удастся бежать из этого ада? – предлагает она с надеждой слабым голосом.

– Мы постараемся хотя бы месяц прожить под одной крышей с Ясемом. – Мать смиренно машет рукой. – Я не загадываю наперед, по крайней мере, в моем случае. Интересно, почему этот сукин сын так ненавидит женщин? – думает она вслух, ведя под руку ослабевшую девушку. – Наверняка это моя вина, и эту чашу я должна испить до дна.

Медленно, шаг за шагом, они преодолевают короткое расстояние, входят в помещение и закрывают дверь на ключ.

– Это мой муж, порядочный человек, саудовец, историк и философ Ибрагим Элькурди. А я Мунира Альзани, сирийка, мать нашего палача, – представляется она уже за закрытой дверью в длинном темном коридоре большого дома.

– Меня зовут Дарья Новицкая. Я наполовину полька, наполовину арабка.

Девушка протягивает руку добродушной женщине, и та прижимает ее к сердцу, словно свою убитую дочь Аиду.

– Откуда он тебя похитил, дитя мое? Где же ты перешла ему дорогу? – засыпает Дарью вопросами добрая женщина, ведя ее в ванную. – Ибрагим, дай одежду Аиды, у девушки такой же размер. Такая же крошечка… – Она прижимается к худой спине девушки и беззвучно плачет.

– Спасибо, мама.

Дарье тоже хочется плакать, но она глотает слезы, зная, что если начнет, то долго не сможет остановиться.

– Я наберу тебе воды, но только немножко, потому что в городе действуют ограничения и иногда нечем даже руки вымыть. Включили бойлер, значит, должна быть теплая. – Она суетится, стараясь помочь: непонятно, почему эта девушка так напоминает ей убитую дочь. Может, потому, что обе худенькие, очень молодые, с одинаковым выражением растерянности на лице, обе обижены тем же ужасным человеком, подлым безжалостным садистом – ее сыном.

– С мылом тоже проблемы, но у мужа есть немного денег, поэтому мы покупаем его на черном рынке.

Дарья сбрасывает вонючие вещи, которые смердят потом и экскрементами. Думает, намеренно ли Джон закрыл ее, чтобы она сдохла в этой норе, или хотел только сломать. Услышав звук текущей воды и почувствовав живительную влагу на коже, она набрасывается и пьет, как животное, набирая ее полными горстями, кашляя и давясь.

– Милая! Это нельзя пить! Здесь уже никакие очистительные сооружения не работают! – Женщина оттягивает ее от крана. – Валлахи! Даже воды не давал? Что за чудовище!

– Не знаю, не помню…

– Каждый вечер я готовила для тебя ужин, который он вносил в закрытую комнату.

– Не помню, ела ли я что-нибудь. Не имею понятия, какое средство он мне дал и насколько оно было сильным. У меня все еще кружится голова, я чувствую слабость во всем теле. Мне кажется, я была в сознании, но не до конца. Так, словно стояла за окном и наблюдала, что со мной происходит, – объясняет Дарья, прищуривая глаза и морщась, потому что лучи солнца, пробивающиеся сквозь жалюзи в окне, беспокоят ее.

Мунира выходит из ванной и за дверью заливается слезами, но тут же берет себя в руки – вытирает опухшее лицо, забирает одежду Аиды из рук мужа, который держит ее, как самую ценную реликвию, и вручает своей новой дочери.

– Мы должны держаться вместе, – сообщает она уверенным голосом. – Мы не сдадимся, дорогая, – утешает она.

– Да, так и будет. Моя мама и сестра и не из таких затруднительных положений выходили. Теперь моя очередь доказать, что во мне та же кровь. Я тоже сильная и крепкая, тоже не сдамся…

Последние слова Дарья произносит уже слабым голосом, потому что не выдерживает более давления и стресса. Под конец она тихо плачет.

– Моя Марыся ему яйца оторвала бы! – добавляет она, когда успокаивается.

Женщины сидят в ванной целый час. Пожилая помогает молодой привести себя в порядок, моет ей волосы, потом долго расчесывает. Дарья, как будто в ней прорвало плотину, рассказывает подруге по несчастью о перипетиях судьбы и своей семье.

В какой-то момент Мунира восклицает:

– Мириам бен Ладен? Я познакомилась с ней в «Икее» в Эр-Рияде! Но я была тогда с ней невежлива и сухо обошлась, – сожалеет она. – Я так боялась за мою маленькую Аиду. Считала, что она слишком молода, чтобы крутить романы, а о встречах с парнем не могло быть и речи. Ведь это Саудовская Аравия!

Женщина хватается за голову:

– Если бы я тогда иначе поступила, если бы мы приняли этого юношу… – Видно, что ее гложут сомнения. – Если бы да кабы!

– Не вините себя, матушка. Вы хотели для дочери как лучше, – утешает ее Дарья. – Как каждая мать.

– Не верю, что он ее изнасиловал. Не может быть! Я читала его имейлы и стихи, которые он ей писал, – улыбается она грустно. – Может, это и нехорошо, что мы совали нос в ее личные дела, но ей было только шестнадцать. Мы смеялись с Ибрагимом над их романтизмом, и я даже упрекала его, что он никогда мне таких вещей не говорил.

– А что с ней случилось? Джон ее убил? Почему? – Девушка пытается сложить в целое услышанные ранее фрагменты.

Женщина ударяет ладонью о край ванны.

– Потому что он убийца, вот почему! И лучше привыкай к тому, что он Ясем. Здесь твой вымышленный Джон не существует, – подытоживает она. – Пойдем в кухню, а то он может с минуты на минуту вернуться, а ванная – это не самое лучшее место для боя с подобным человеком. Хотя это больше зверь, чемчеловек, – поправляет она себя и, поджав губы, выходит.

Дарья чувствует, как силы снова к ней возвращаются. Молодость прекрасна – дает возможность быстро восстановиться и надежду на выход из самой опасной ситуации. Девушка обходит большую квартиру, нажимает на ручки дверей, но большинство их них закрыты. Наконец она входит в тридцатиметровую, светлую и красиво обставленную комнату родителей Джона, но, увидев Ибрагима, склоненного над письменным столом, извиняется и быстро выходит. Из коридора ведет еще дверь в ванную, отдельный туалет с душем, стиральной машиной, сушкой и кладовкой. Дом комфортный, но его жильцы чувствуют себя здесь в элитной тюрьме. Наконец она идет в кухню, откуда доносится звук кастрюль и приятный запах.

Хозяйка ставит перед ней на стол тарелку с мезе[474] и питье. Дарья любит все эти арабские закуски. Начинает с хумуса, потом тянется за баба ганушем, фалафелем, жареным сыром халлуми[475] и заедает черными и зелеными оливками.

Вдруг женщины замирают, слыша звук открывающегося замка в двери, ее стук и тихие шаги в коридоре. Дарья едва дышит, но ее защитница встает за ней для поддержки, решая защищать несчастную собственной грудью.

Джон, который выглядит уже как стопроцентный араб Ясем, в коричневой галабие и арафатке, обернутой вокруг головы, входит в кухню с большим свертком, завернутым в газету, бросает его на стол и смотрит на женщин. Ничего нельзя прочесть по его лицу, застывшему как маска, только темно-зеленые глаза гневно блестят.

– Как вылезла? – наклоняется он над Дарьей и несвежим чесночным дыханием дышит ей прямо в лицо. – Кто разрешил?

– Я, – становится в дверном проеме Ибрагим, холодно глядя на приемного сына, который теряет уверенность при виде сплотившихся против него домочадцев. – Сколько ты ее хотел там держать? Пока она не умерла бы от голода и жажды? – спрашивает он спокойно. – За что такие пытки?

– Это христианка, – присоединяется Мунира. – Ты не имеешь права привозить ее сюда против ее воли.

– Это моя жена, и я имею право делать с ней что захочу, – отвечает Джон грубо. – А вы еще доиграетесь!

– Нас ты тоже вывез, выманивая возможностью спасения Аиды. Говорил, что у тебя есть связи, что ты вытянешь ее из тюрьмы, а потом из Саудовской Аравии, а мы только подождем здесь некоторое время. Ты лжец, но чего я никак не подумала бы о тебе, еще и убийца, – говорит мать, которой надоело бояться.

– Следи за словами, женщина! Я воин во имя Аллаха и исполняю свой долг, – гордо поднимает парень голову, а вся троица бросает на него презрительные взгляды.

– Своими преступными действиями ты оскорбляешь правоверных мусульман и их имя во всем мире. Вот что ты делаешь! – подытоживает отец и уже хочет выйти, но Ясем подскакивает к нему, словно хочет ударить. Видно все же, что в нем тлеет еще искра почтения, потому что он передумывает и возвращается к жене:

– Кто тебе позволил выйти, ты, сука?! Ты должна сидеть в комнате!

Он с силой хватает Дарью за исхудавшую руку.

– Как ты одета? – орет он с сумасшедшим блеском в глазах: очевидно, ему нужно на ком-то выместить злость и обиду.

– Нормально! – старается вырваться Дарья, но Ясем держит ее, как в клещах. – Чего ты хочешь?

– Ты должна носить абаю и закрывать волосы! Тут есть мужчина, который тебе не является родственником!

При этих словах на лицах Дарьи, Муниры и Ибрагима читается удивление, они кривят губы и смотрят на фанатика с неодобрением.

– Ты совсем ошалел? У тебя что-то с головой. Ты сумасшедший, сын?! – Голос у Муниры дрожит, потому что эта ситуация для матери – настоящая трагедия, может, даже большая, чем смерть ребенка, когда ее потомок, кровь от крови, существо, которое она носила под сердцем, оказывается убийцей, чудовищем и угрозой для всего мира.

– Готовь ужин, и быстро, будет много людей, – приказывает Ясем, после чего хватает Дарью еще крепче и тянет к закрытой комнате.

– Я не твоя служанка, чтобы ты мной командовал, мерзавец! – С матери уже достаточно, а отец не знает, что делать, и нерешительно стоит на месте. – Найми себе кухарку или служанку!

– Это мой дом, и я буду решать, что и кто будет делать и как жить! Заткнись наконец, а то разобью тебе твою лживую морду! – Видно, Ясем полюбил женский бокс и снова хочет им заняться.

– Попробуй только! – Арабская гордая кровь дает себя знать и у Ибрагима. Он хватает со стола небольшой нож и тычет им в щеку приемного сына. – Еще одно гадкое слово в адрес твоей матери – и перережу тебе горло! Это предупреждение!

Он бросает нож на пол, быстро поворачивает и направляется в свою комнату.

– Я махрам этого дома и этих женщин, потому что ты платишь за все моими деньгами, голодранец! – кричит он через плечо. – Деньгами, которые ты украл, исламский прощелыга! Все ключи должны быть у меня, а девушку нужно освободить! – сообщает он громко и хлопает дверью.

– Это моя жена, и тебе нет до этого дела!

За Ясемом должно быть последнее слово, но все же он отпускает Дарью и идет в туалет, чтобы осмотреть кровоточащую рану.

– Приготовьте мне хороший ужин и уберите наконец эту вонючую комнату, – бросает он женщинам ключ, а Дарья с его матерью смотрят друг на друга с триумфом. Они одержали первую победу и надеются, что не последнюю.

Бедолаги не понимают, какие еще последствия их ждут: Ясему, или джихади Джону, нельзя так решительно противостоять, потому что это смертельно опасно для бунтующего, даже если это ближайший родственник. Этот мужчина не знает жалости.

С этого дня начинается время тяжелой женской работы и ежедневных встреч преступников-фундаменталистов в престижном районе Дамаска, в доме университетского профессора, уважаемого человека и известного интеллектуала. Кто же может подумать, что в таком месте встречаются высокопоставленные лица «Исламского государства»? Ясем доволен: наконец-то у него есть идеальное алиби. Не все домочадцы, однако, для него удобны, и это его нервирует.

– Зачем ты столько накрыла? – спрашивает он мать в первый же вечер. – Я же говорил тебе, что нас будет восемь.

– А мы недостойны уже с тобой поесть? – иронизирует женщина.

– Женщины жрут на кухне. Там их место.

– Видно, ты о нас хорошо заботишься, так, как написано в Коране. Но что я тебе буду рассказывать, ты ведь знаток святой книги! До отца ты тоже не снисходишь?

– С врагами не ем, – сообщает Ясем. – И не провоцируй меня, мать! – грозно подступает он к женщине, но, не видя трепета в ее глазах, выходит и направляется в большой зал, соединенный со столовой в виде красивого полукруглого эркера.

– Дарин! – орет он жене. – Убери тут!

Когда приходят гости, Ибрагим закрывается в своей комнате, а Мунира и Дарья заняты работой. Чтобы никто их не видел, хозяин закрывает дверь, поэтому жар в кухне невыносим. Приготовленные блюда они должны оставлять на столике перед дверью в зал и, постучав, быстро выходить, чтобы своим видом не оскорбить ничьих религиозных чувств. За стеной они слышат вначале пламенные молитвы, потом стук ложек о тарелки, чавканье и прихлебывание.

– Что за хлев! – говорит Дарья с издевкой. – Моя сестра с самого начала считала его хамом и неотесанным грубияном, а до меня только сейчас это дошло.

– Твоя сестра – умная женщина. Хоть бы она тебе помогла и вытянула отсюда.

– Она должна прежде узнать, где я нахожусь. Сирия – большая страна.

– У нас нет телефона, компьютера, планшета, интернета и наличных денег, – малооптимистично говорит Мунира. – Но мы что-нибудь придумаем.

– Меня он тоже обобрал до нитки. Вначале в Дубае, когда я еще ему верила и проглотила вранье без малейших подозрений, а потом по дороге в Сирию, – сообщает девушка. – Я смогла только послать короткое сообщение. Матерь Божья, во что я вляпалась! Какая же я идиотка! – Глаза ее наполняются слезами, что в последнее время становится обычным делом, потому что она плачет днями и ночами, но и это не приносит успокоения.

– Понемногу, швеййа, швеййа, как говорят старые арабы, – утешает ее Мунира, прижимая к себе, а Дарья благодарит Бога, что Ясем подло заманил сюда и своих родителей. Она знает, что без них уже погибла бы.

– Что за еда?! Мясо твердое как подошва! – Взбешенный хозяин врывается в кухню, и женщины отскакивают друг от друга, словно совершили самое ужасное преступление. – Ни одна из вас не умеет готовить? Вот к чему приводят обычаи, заимствованные на гнилом Западе!

– В чем дело? Ты опять? – Мать типично по-арабски цокает языком о нёбо. – Какие продукты, такая и еда. Купил старую клячу вместо ягненка – не жди чудес. В следующий раз дай нам деньги и выпусти из дома, так мы закупим хорошие продукты, – кует она железо, пока горячо.

– Вы обе ни к чему не пригодны! – заканчивает мужчина.

Но зерно было брошено. Через пару дней Дарья и Мунира получают немного денег, Ясем приказывает им надеть абаи и платки и наконец открывает ворота их тюрьмы.

– Все будет хорошо, доченька! Все будет хорошо! – радуется женщина, одарившая любовью материнского сердца, кровоточащего после казни Аиды, эту бедную, угнетаемую ее сыном девушку.

– Ахлян ва сахлян! – Слышен вдруг стук в дверь, потом радостные голоса. – Мы пришли познакомиться с новыми соседями, – поясняют улыбающиеся незнакомые девушки, когда Ясем изучает их суровым взглядом.

– Так положено. Мы и так долго откладывали, – иностранный акцент сильно слышен в арабской речи одной из них.

– Мои женщины заняты, – огрызается резко мужчина. – У них много работы в кухне и по дому, – добавляет он уже чуть более любезно: чтобы не вызвать подозрений, он должен быть вежливым.

– Собственно говоря, мы заметили, что они никуда не выходят, и очень обеспокоились, – произносит уже серьезно чистокровная сирийка.

– Спасибо, дорогие, что пришли! – почти бежит по длинному коридору Мунира, потому что во время мытья горы посуды не услышала стука в дверь и боится, что сын сейчас прогонит пришедших.

Дарья в это время лежит в своей комнате, униженная очередной страшной ночью со своим палачом и любовником в одном лице. Она сломана психологически и физически истощена, потому что муж по ночам методично ее насилует и сильно бьет, объясняя свое позорное поведение цитатами из Корана. Его любимое:

Джихади Джон в прошлом одаривал ее напрасными, неприменяемыми им обычно благами и много позволял, но уже тогда обещал себе сделать из нее хорошую покорную арабскую жену в Сирии и теперь именно этим и занимается. Он доставляет себе удовольствие столько раз, сколько хочет, да еще и извращенным способом, который приносит ему удовлетворение. Раньше Дарья объясняла частоту сексуальных контактов тем, что любимый страстно ее желает, что у него чрезвычайный, достойный зависти потенциал. Это стиль их интимной жизни, а он современный опытный мужчина. Все это казалось ей прекрасным в то время, когда она считала, что им движет любовь, и половые акты были свидетельством любви, а не совокуплением до изнеможения. Теперь же муж просто берет то, что, по его мнению, ему принадлежит, у него нет и следа чувства, он не вспоминает о нежности. Когда Дарья уже не может и отказывается, он все равно берет ее, используя свое физическое превосходство. Ее тело в эксплуатируемых местах сильно болит. Хуже всего, что ее посещают все более страшные мысли. Но теперь, услышав голоса, она решает не спешить, будто увидев лучик света в своей рабской жизни, – она не позволит, чтобы он исчез.

– Входите, дорогие! – приглашает Мунира, а Ясем только поджимает губы и исчезает за дверью гостиной, громко ею хлопнув.

– Может, мы не вовремя?

– Что вы! Гость в дом – Бог в дом! Моя невестка будет очень рада… – уверяет женщина, по-прежнему стоя беспомощно на месте и не зная, куда их пригласить.

– Пирожные вам, только что испеченные. – Соседка вручает поднос с баклавой. – Может, посидим в саду и спокойно поговорим? – старается она выйти из неудобной ситуации. – Мы принесем чай и сладости. Придете?

Она оглядывается с беспокойством и, увидев выглядящую как семь несчастий Дарью, стоящую на пороге своей спальни, умолкает и пристыженно опускает глаза. «Что это за дом? Что за люди? Может, опасно с ними связываться? Но мы не можем оставить этих двух бедных женщин на произвол судьбы», – решает сирийка.

– Через десять-пятнадцать минут увидимся на женских посиделках, – решает ее подруга, которая тоже видит, что что-то тут не в порядке. – Меня зовут Мария Фатима. А это моя невестка Сальва. Мы ждем вас.

После этих слов они тихо уходят, не зная, поступают хорошо или плохо. Их чистые сердца, полные нехороших предчувствий, не испуганы. Они должны протянуть руку помощи нуждающимся. Особенно женщинам.

Мунира оставляет свою работу. Дарья освежается прохладной водой, накладывая на лицо толстый слой крема, так как это единственное косметическое средство, которым Ясем не запрещает пользоваться, и после облачения в непременные черные абаи и платки они идут на цыпочках в сад. Это проход между четырехметровыми каменными домами, где жители обычно организуют зеленое место для отдыха, которое в нынешние военные времена в Дамаске тем более комфортно, потому что безопасно. В центре есть небольшой фонтан, но в нем нет ни капли воды. Вокруг него пара деревянных скамеек и каменных плит, в углу стоят качели, рядом песочница, и все это под навесом из ветвей раскидистой шелковицы, в которой птицы щебечут с утра до вечера, объедаясь сладкими черными плодами.

– Садитесь, дамы. Угощайтесь, – приглашает Мария Фатима, краем глаза внимательно изучая помятое лицо Дарьи. – Я налью вам чая.

Девушка с трудом пытается удержать изящную чашку в слабых руках и тут же ставит на стол. Прекрасные домашние пирожные тоже не вызывают у нее аппетита, поэтому она сидит тихо, наслаждаясь свежим воздухом и глотком свободы.

– Откуда вы приехали? – начинает разговор Сальва.

– Можно сказать, что я возвратилась, так как уехала из Сирии в Саудовскую Аравию двадцать пять лет назад, – поясняет Мунира, желая поддержать вежливую беседу. – А моя невестка тут впервые, но раньше она тоже жила на Аравийском полуострове.

– Почему тебя зовут Мария, а не Мириам? – наконец подает голос Дарья. – Мою сестру так же зовут.

Когда она вспоминает о семье, ей снова хочется плакать.

– Я не арабка, а испанка и не принимала ислам, – отвечает женщина. – Это не было обязательно, потому что арабы могут жениться на христианках. Когда-то они считали нас равноправными жителями этой планеты и только с недавних пор из-за некоторых фанатиков считают неверными, – говорит она вполне обычно, и от ее слов приятно сердцу новым знакомым, потому что они понимают, что столкнулись с отважными современными женщинами.

– Хорошо сказано, – соглашается Мунира. – Я-то вообще происхожу из семьи коммунистов, и моему мужу, саудовцу-ваххабисту, это не мешало, – смеется она, просто светясь любовью к Ибрагиму. – Если человек вежлив, умен, он всех считает равными, давая шанс проявить характер и показать, что он собой представляет. Нельзя никого преследовать, даже если это неверующий.

– У нас в Сирии испокон веков столько наций и религий, что просто трудно в этом разобраться, правда, мама? – говорит Сальва. – Благодаря этому мы всегда были толерантным народом. До некоторого времени… – Она заметно приглушает голос.

– Мы когда-то изъездили всю вашу красивую страну с родителями, – тихо произносит Дарья. – Были в Басре, Хомсе, Дамаске, доехали до самого Алеппо. Там моя мама на рынке купила, пожалуй, с килограмм серебряных украшений.

– Сейчас туда уже так легко не добраться, а рынок, как и весь город, разрушен, – грустно констатирует Мария Фатима. – Даже на окраины Дамаска небезопасно отправляться, а в том городе одни руины. Слава богу, что в нашем районе эти выродки не селятся.

При этих словах у Дарьи и Муниры сжимается горло, но они не могут ничего сказать: это может быть рискованным не только для них самих, но и для этих искренних и добрых женщин, с которыми они познакомились.

– Расскажите о культуре Сирии, – быстро меняет тему Дарья. – Когда была ребенком, я этим не интересовалась, а потом мне не попадались интересные исследования.

Мария Фатима немного удивляется, потому что она, вышедшая замуж за сирийца, будучи востоковедом по образованию, еще и прочла множество книг, стараясь больше узнать о жизни в арабской стране, но охотно рассказывает соседке: может быть, та не относится к числу любопытных людей.

– Это удивительная страна, называемая большим перекрестком дорог истории, – начинает Сальва. – Ее землю топтали армии почти всех народов, какие знала история с древних времен: шумеры, вавилоняне, кочевники с Аравийского полуострова, египтяне, хетты, гиксосы, ассирийцы, персы, греки, римляне, монголы, турки, французы, англичане и американцы. Чересчур много для одного не слишком большого государства.

– А ты хорошо подкована! – удивляется Мунира, видя в девушке не только интеллигентку, но прежде всего местную патриотку.

– Это моя профессия. Я историк и археолог, но сейчас от раскопок и работы должна, к сожалению, отказаться, потому что была вынуждена переехать в город, в безопасное место. И живу под крылышком моей – заметьте! – любимой семьи.

– Это не так уж плохо, – добавляет Мария Фатима. – У меня любимая работа в школе, и я вкладываю в головки детей и молодежи знания, которыми обладаю.

– Получается, что Сирии уже не должно было быть, – приходит к выводу Дарья, которую беседа отвлекает от собственной трагедии и мучений.

– Сменялись народы, живущие в нашей стране, уничтожались или поглощались вновь прибывшими, но каждый из них оставил частичку культуры, какие-то черты характера народа, и даже цвет кожи и черты лица.

– Да, мой муж Ясем не похож на сирийца, – подтверждает женщина, потому что сама так легко купилась на европейскую красоту своего палача.

– Похож, только нужно знать нашу нацию. Посмотри на саиду Маниру. Это же красотка из американского мюзикла! – восклицает Сальва, на что все улыбаются, а у матери появляется румянец на некогда красивых щеках и блестят глаза.

– Успокойтесь, девочки! Смущаете меня! – нежно похлопывает она их по щекам.

– Кроме множества черт физических, нужно помнить и о нашей разнородной и чрезвычайно разнообразной культуре, – продолжает археолог: видно, что это ее конек, она давно не имела таких благодарных взрослых слушателей. – Большинство пытавшихся завоевать нас народов – это люди древней, самобытной культуры, следы которой остались и в нас, но на территорию Сирии прибыли также кочевники, обычные бедняки. Как известно, оседлая жизнь, которую мы вели испокон веков, приносит богатство и достаток, а кочевая – нужду. Они пришли с бескрайней пустыни Аравийского полуострова, места, сожженного солнцем, бесплодного, враждебного людям. Это родина кочевников, убогих и диких племен, которые множились, укрепляли свои силы, не только о их количество, но и характер. Это были люди, закаленные климатом, тяжелым трудом и умевшие воевать. Поэтому завоевание Аравийского полуострова принесло им не только богатство, но и обогатило культуру: завоеватели проиграли побежденным на другом поле. Не знаю, есть ли другая страна в мире, культура которой была бы такой же разнообразной, как сирийская.

– И это всегда составляло красоту этого места, – перебивает ее Мария Фатима. – Я изучала в Мадриде арабистику, специализировалась именно на истории и искусстве Сирии, которые меня очаровали и покорили.

– Как и твоего мужа, моего брата, – добавляет Сальва. – Когда его узнала, совсем пропала, – шутит она, а замужняя женщина стыдливо краснеет.

– Почему вы в такие тяжелые времена не живете в Европе, а здесь, на бочке с порохом? – удивляется Дарья. – Каждую минуту слышны взрывы, правда, в отдалении, но все же. Почти ежедневно перебои с электричеством, не хватает воды, еды и прежде всего нет свободы и безопасности. Не знаю, что с интернетом и с мобильными телефонами, но не видела еще ни одного человека, разговаривающего по телефону на улице.

– Ты права, Дарин. Не здесь наше место. Но это другая история, ничем не интересная. – Испанка хмурится. – Злая судьба была против нас.

На минуту между женщинами повисает неловкая тишина. Первой оправляется Мария Фатима:

– Нечего плакать над разлитым молоком. Нужно мыслить позитивно! У нас есть возможность написать единственную в своем роде, неповторимую историю современной Сирии. Это будет бестселлер! – восклицает она дрожащим голосом. – Находясь в самом центре событий, давать отчет о них – это почти работа военного корреспондента, которым я когда-то, еще подростком-бунтаркой, хотела быть.

– Справишься, – утешает ее сестра мужа.

– С твоей помощью наверняка. Ты настоящая живая история своей страны, совершенный источник информации, – хвалит Мария Фатима молодую женщину. – А я приложу к этому мой писательский талант, – забавно раскланивается она во все стороны, – и объективность, и мы используем события этих тяжелых времен для книги, которую будут читать потомки, сидя дома или на улице в кафе в самом центре нового, возрожденного Дамаска. От нечего делать и с неохотой они перелистнут пару страниц моей книги, которую весь жаждущий сенсаций мир прочтет от корки до корки.

Сальва смотрит на часы и внезапно встает.

– Хватит мечтать! Время идти за детьми в школу, не могут ведь они сами возвращаться. Благодаря нынешней ситуации нам гарантирована ежедневная часовая прогулка. Смотри, как хорошо! – иронизирует молодая женщина, полная энергии.

– А у тебя есть дети? – спрашивает, уже уходя, испанка у Дарьи.

– Нет, еще нет, – отвечает она вздрогнув, в душе надеясь, что никогда не забеременеет от этого чудовища, с которым ей приходится жить. Это будет трудно: разумеется, речь не может идти о применении каких-либо противозачаточных средств, и девушка каждый месяц испытывает мучения, ожидая определенного периода.

Оставленными добрыми соседками пирожными заинтересовался Ясем: ему в голову приходит прекрасная мысль. Он входит в комнату, которая всегда закрыта и в которую войти имеет право только он, выносит оттуда маленькую бутылочку из темного стекла, перекладывает пару пирожных на небольшое блюдце, окропляет их какой-то жидкостью, а потом стучит в комнату отчима.

– У меня для тебя есть что-то вкусненькое в знак примирения. – Он протягивает руку, глядя на Ибрагима спокойно и почтительно.

– Спасибо, сын. Я всегда верил в твое доброе сердце. – Ни о чем не подозревая, Ибрагим берет баклаву.

Когда мать с невесткой возвращаются после приятной встречи с соседками в саду, оказывается, что отец вдруг заболел. У него болит живот, мышцы и от страшной боли раскалывается голова. Спустя два часа начинается рвота. Лежащий на кровати, он выглядит так, словно время для него бежит в сумасшедшем темпе: с утра он постарел по крайней мере лет на десять. Ни с того ни с сего его черные, тронутые серебром волосы полностью поседели и выпадают буквально клочьями, лицо приобрело белый цвет и стало похоже на промокательную бумагу, а под глазами появились мешки и черные тени. Тело покрывает холодный пот, его бьет дрожь.

– Нужно ехать в больницу! – Испуганная Мунира повышает голос, видя бесстрастное лицо своего сына, который внимательно смотрит на отчима. – Может, подцепил амебу или другую заразу!

– Обычная форма желудочного гриппа, – сообщает авторитарно Ясем. – Мы не будем с простудой на скорой помощи мчаться в больницу. Нас вышвырнут оттуда.

– Как ты можешь?! Дай мне на такси, я сама его отвезу!

Мать протягивает руку, как для милостыни, но сын с презрением ей улыбается и отрицательно мотает головой.

– Подождем до утра, а сейчас дай ему аспирин. Кстати, ты уже что-нибудь приготовила поужинать? Хватит лениться – теперь за работу! – ворчит он на нее.

– Я не твоя рабыня. Если ты открыл тут забегаловку, то или сам готовь, или найди кухарку. Я уже тебе говорила! – На этот раз женщина решает быть твердой и не прогибаться под него.

При этих словах Ясем хватает за шею стоящую в углу испуганную Дарью, поворачивает в сторону коридора и пинком толкает ее в кухню.

– Если одна отказывается, другая будет работать за двоих! – сообщает он со злым блеском в глазах. – Я не буду потакать в своем доме дармоедам! Роль и призвание женщины – служить мужчине и баста!

Он наотмашь бьет согнувшуюся и всхлипывающую жену.

Мунира не замолкает:

– Нормальные сыновья помогают матерям, но ты никогда таким не был, выродок!

Она медленно идет за невесткой.

– Если все приготовим, дашь нам на такси до больницы? – Ответа она не слышит, так как Ясем закрывается в своей тайной комнате, порога которой никто из семьи никогда не переступал.

После ужина веселые и нажравшиеся как свиньи мужчины выходят в город. Сын, разумеется, не выполнил просьбу матери, которой остается только применять временно действующие жаропонижающие средства и молиться, чтобы сильный организм мужа справился с болезнью.

– Ты ел что-нибудь в мое отсутствие? – спрашивает она у больного шепотом, хотя нет никого, кто мог бы их подслушать. Взволнованная женщина боится все же, что стены имеют уши.

– Да… – отвечает ей чуть слышно Ибрагим.

– Что это было? Откуда ты это взял?

– Ясем угостил меня баклавой… Пришел ко мне… Я думал, он хочет помириться… – Дыхание у него прерывистое и – странно! – в нем слышен чеснок. – Пить, Мунира, любимая, пить…

После последней стычки сына с отчимом жена предчувствует самое худшее. Она подает Ибрагиму молоко с надеждой, что оно поможет связать яд и не позволит ему распространиться по организму, тормозя дальнейшее токсическое действие. Мунира не верит в руку дружбы, протянутую Ясемом, и думает только об одном: какой яд применил тот и в каком количестве? Хотел ли он только напугать или же на самом деле убить? Ей хочется верить, что первое, ведь отравление человека в центре города при таком количестве полиции и служащих национальной гвардии, днем и ночью снующих по улицам столицы, не могло бы ему сойти с рук и провалило бы его идеальную явку. Это же не пустыня, где безнаказанно правит халифат и его сумасшедшие приспешники. Здесь джихадистов из «Исламского государства» преследуют, сажают в тюрьмы или убивают на месте. В Дамаске они должны скрываться, как Ясем Альзани, называемый джихади Джоном.

Любящая арабская жена, чистокровная сирийка, обещает себе, что если ее муж умрет, то она уже без сомнений выдаст сына-преступника, даже если заплатит за это собственной жизнью.

Ясем решает немного ослабить своим женщинам путы, хотя очень недоволен и обеспокоен этим. Он представлял себе, что будет вести тут чистую жизнь мусульманина, как описано в Коране и хадисах, где мужчины заправляют всем, потому что они выше женщин, которые им покорно служат. Отчима он не берет во внимание, так как это он воин, вождь, глава дома и махрам. Ему не нравится также поведение Дарьи: он думал, что сломает эту девушку. Может, она и запугана, потому что в ее глазах он видит страх и боль, но оказалась упрямой как осел, а свою агрессию в отношении его она скрывает под маской слабости и вечной грусти. Когда он берет ее в половом акте, который ему не приносит никакого удовольствия и наслаждения, а служит лишь для продолжения рода, видит мертвые глаза Дарьи, которые часто наполняются слезами, а ведь она должна быть счастлива от того, что он ее оплодотворяет и хочет дать ей ребенка. Когда же он старается направить ее на верную дорогу настоящей мусульманской жены, применяя наказание – порку, – та скукоживается, как зверек, и, вместо того чтобы быстро исправить свои ошибки, уходит от окружающего мира, замыкаясь в себе, что доводит Ясема до бешенства. Ведь в святой книге, которую джихадист читает с утра до вечера, написано:

Ясем разочарован, так как совершенно иначе представлял себе жизнь своей семьи в стране, о которой мечтал с детства, в чудесной Сирии.

Мунира с Дарьей наконец выходят из дому, держа в руках деньги от Ясема, который все же решился переложить на них обязанность закупки продуктов. Он приходит к выводу, что женщинам некуда бежать, а донести на него они не смогут, потому что это равносильно приговору самим себе.

Несмотря на страх, Дарья наблюдает за окружающим ее новым миром:

– Как тут хорошо! Совершенно не чувствуется войны, которая терзает этот бедный край почти пять лет. Какой большой парк на улице! А дома, которые можно спутать с шикарными резиденциями, – какие же они красивые!

Дом, в котором они живут, как и остальные, богатый и ухоженный, а перед виллами дополнительно есть садики и большое свободное пространство сзади. Сквер полон подстриженных деревьев, там много скамеек, ухоженный газон. Одно заставляет задуматься: здесь нет ни одной живой души, люди боятся выходить на открытое пространство.

– Да, это хороший район, охраняемый от фундаменталистских преступников, – Мунира улыбается с издевкой. – Сюда не доносится стрельба, и здесь достаточно безопасно. Дамаск, мое дитя, – один из красивейших городов Ближнего Востока. А если бы ты видела памятники древности! Чудо! Сук аль-Хамидийя большой и всегда пульсирующий жизнью, а мечеть Омейядов вечно полна людей. Каждый может войти внутрь, отдохнуть от городского шума и ежедневных забот.

– Ты не тосковала по своей родине столько лет? – спрашивает Дарья, слыша в голосе собеседницы глубокое сожаление.

– Разумеется, тосковала. Но я отрезала себя от семьи, которая всегда была немного странная, – искренне признается Мунира. – Почти все были атеистами, а мой старший брат – чертов мусульманский ортодокс. Я думаю, что это он посеял зерно зла в сердце молодого Джона.

– Почему ты не взяла его с собой? Марыся, моя сестра, борется за каждое свое дитя как львица.

– Потому что хорошая, настоящая мать ставит родительскую любовь выше собственных нужд и удовольствий. Я была эгоисткой, а поскольку мой первородный всегда доставлял хлопоты, оставила его под опекой семьи. Мне хотелось наконец быть счастливой и вести нормальную жизнь.

Она наклоняет от стыда голову, крепко берет под руку невестку и идет уверенным шагом в известном только ей направлении. Дарья уже ни о чем не спрашивает, потому что и так много сегодня узнала. Никогда не бывает так, чтобы кто-то был злым от рождения. Это жизнь, окружающие люди формируют человеческие характеры, а если маленький Ясем, нуждавшийся в матери как в воздухе, был ею брошен, то, может, искал ощущений и успокоения в различных местах и у различных людей, не вполне хороших. Несчастливая судьба, которую уготовила ему мать, сформировала его характер, и он попал, как видно, в плохую среду, которая сделала из него преступника. Дарье в глубине сердца становится его немного жаль. Хочет того или нет, она помнит чудесные минуты, которые с ним пережила. Она могла бы поклясться, что в глазах этого потерянного мужчины видела любовь, которую, быть может, он спрятал как можно глубже, в наиболее скрытый тайник своей души.

– Поблизости мы не найдем хорошего магазина, только небольшие лавочки с газетами, сигаретами, водой или свежей хобзой, – поясняет мать. – Мы должны выйти на главную улицу, где по обеим сторонам полно овощных, колбасных или продовольственных магазинов. Постараемся также найти банкомат, хотя я не имею понятия, работают ли они.

– У тебя есть банковская карточка? – Сердце Дарьи начинает биться быстрее, потому что в нем снова появляется искорка надежды.

– Конечно! Ясем сразу лишил нас мобильных телефонов, сказав, что их пополнит, а потом врал, что их у него изъяли. Дом Ибрагима продал как свой, потому что этот порядочный человек в очередной раз ему поверил и дал доверенность. Денег за него мы так и не увидели. В придачу кошелек отца, говорит, потерялся сам собой… – Женщина замолкает и сопит в бешенстве. – Но я его знаю и кое-что припрятала.

– Это хорошо.

У девушки не хватает смелости попросить денег, потому что эти люди тоже в патовой ситуации и нуждаются в деньгах для спасения собственной жизни.

– Вначале я должна купить лекарство или какое-либо противоядие для мужа, а потом доставить его к доктору. Или в обратном порядке, все равно. Высматривай своим молодым глазом какой-нибудь магазин с телефоном – если повезет, можно позвонить или отослать SMS. А когда уже установим контакт с семьей или друзьями, придется нам запастись терпением и ждать спасения. И по возможности не дать ему себя убить, – очень холодно, без эмоций Мунира вспоминает о такой возможности, о смерти от рук собственного сына, и Дарья приходит к выводу, что в неплохую семейку она попала – вляпалась так вляпалась.

– Дамочки дорогие! Не так просто сейчас с банкоматами. Их кот наплакал. – Приятный, улыбающийся и беззубый мясник все охотно им рассказывает. – Нужно перейти по пешеходному переходу на другую сторону улицы, пройти метров двести и на углу вон того самого высокого каменного дома, – показывает он грязным пальцем, – есть небольшой банк, а внутри – банкомат. Даже если сожрет карточку, они ее должны будут достать, потому что у них есть ключи от него, – хохочет он.

– Дарин, сделай покупки у этого приятного господина, потом лети к овощному. Вернись первой домой и начни готовить обед, а если Ясем объявится, скажи ему, что мы забыли о петрушке, которая необходима, и я должна была еще раз сходить в магазин, – сочиняет хитрая женщина.

– Хорошо, – соглашается девушка. – Лишь бы только не появился, а то у него какое-то шестое чувство и, если я правильно понимаю…

– Не каркай! Мы должны рискнуть и попробовать отсюда вырваться, потому что раньше или позже он всех нас убьет. Я вторая на очереди, сейчас – Ибрагим, и, хотя у меня большие грехи, такое наказание было бы для меня чересчур тяжким. Радуйся, что он к тебе испытывает какое-то чувство, хотя при его больном уме это не много тебе даст.

– Хорошо же ты меня утешаешь.

– Нужно знать, на каком ты свете, доченька.

Мунира похлопывает, утешая, девушку по спине, потом исчезает, чтобы уладить дела, которые могут спасти им жизнь.

Дарья быстро покупает все необходимые продукты и с двумя набитыми доверху сумками возвращается домой. Каждую минуту она все же останавливается, потому что ослабела ужасно, у нее нет сил нести такие тяжести. По возможности она бросает взгляд на улицы Дамаска. Несмотря на полуденное время, на них немного машин, а те, что появляются, разбиты и выглядят как по меньшей мере тридцатилетние. Такси – большая редкость: возможно, есть лимит на горючее, о чем девушка не имеет понятия. Нет толп пешеходов, которые она помнит по своей экскурсии в Сирию. Преимущественно бедно одетые мужчины, женщин почти совсем не видно. Если какая и появится, то тихо проскальзывает под стенами домов. Нет ни одной, одетой в современном западном стиле, – головы у всех покрыты белыми или цветными платками, на всех накидки. «Ой, как изменилась эта страна! – удивляется Дарья. – Может, Джон тоже тут несчастлив, потому что иначе это себе представлял, и теперь все делает через силу и вопреки себе, и это болото засасывает его?» Она постоянно старается оправдать мужчину, от которого потеряла сердце и разум. Ненависть к нему родилась в Хургаде и постепенно укрепляется в Дамаске, но еще не до конца овладела молодой женщиной.

Запыхавшись, она наконец-то входит в дом, ставит покупки на кухонный стол, стягивает ненавистную абаю и платок и направляется в комнату родителей. Она очень беспокоится о состоянии Ибрагима, но все же не может поверить, что его приемный сын пытался его отравить. Это просто не укладывается у нее в голове.

Ясем вздрагивает, видя Дарью, стоящую в проеме двери.

– Что ты тут делаешь?! Чего ты хочешь? Тебе нечем заняться на кухне?

– А ты что здесь делаешь? – отвечает девушка вопросом на вопрос, видя в его руке стакан с какой-то мутной жидкостью, которую он вливает безвольному отцу в рот.

– Я говорил, что достану лекарство?! Ты думала, что я бросаю слова на ветер?

– Это хорошо, – говорит она спокойно, тут же делая вывод, что Мунира ненормальная: она ненавидит сына, а он только ее жертва.

«Не мог же он убить сестру! – думает она, принимаясь готовить еду. – Это невозможно! Наверняка ее убили в тюрьме! Это вина системы и законов шариата. Он не убивал и туристов в Египте, это сделал какой-то сумасшедший молодой парень. Он не боролся с оружием в руках и не убивал людей. То, что он поддерживал безумную деятельность фундаменталистов, которую можно приравнять к террористической, – это еще не преступление. У него все перемешалось в голове!» – думает она и решает, что вытянет мужчину из этой выгребной ямы. Она не имеет понятия о терактах, которые Ясем выполнял собственноручно с большим удовольствием и энтузиазмом, потому что не видела в интернете видео, на котором он с гордостью отсекал головы безоружным невинным людям. До сих пор Мунира не смогла донести невестке, с кем та имеет дело, потому что боится, что девушка может сойти с ума от страха или впасть в глубокую депрессию, из которой часто нет выхода.

Этой ночью впервые после приезда в Сирию Дарья отдается мужу со страстью и чувством, а он исполняется надежд, что еще сделает из нее хорошую арабскую жену.

Соседки устанавливают милый ритуал. Они каждый день утром быстро выполняют свои обязанности, чтобы потом в течение дня по крайней мере на два часа встретиться в саду и беззаботно поболтать, хотя иногда темы, которые они затрагивают, неприятные и невеселые. Но что делать? В такие времена довелось им жить, они должны с этим смириться и постараться выдержать.

– Мой муж в последнее время очень тяжело заболел, – шепчет как-то Мунира, а женщины наклоняются к ней, как куры на грядке. – Я думала, что не выживет, но все же ему удалось. У него сильный организм.

Она с облегчением вздыхает.

– Почему вы не поехали на прием к врачу или в больницу? – удивленно спрашивает Сальва. – Эти учреждения исправно работают, потому что в военное время они на втором месте по важности. Сразу же после армии и смертоносного оружия, – грустно улыбается она.

– У нас было много домашней работы, не удалось, – поясняет холодно Мунира.

– Так ваш сын должен был заняться отцом, если вы вдвоем постоянно горбатитесь по дому! – восклицает возмущенно Мария Фатима. – Такое отношение к женщинам – словно в Средневековье.

Мать и Дарья смотрят друг на друга грустно, а потом пристыженно опускают головы.

– Мой Аббас в жизни бы меня насильно в доме не удерживал, – продолжает женщина. – Но так как у нас каждый год рождались дети, я по доброй воле, а не по принуждению занялась их воспитанием. А позже уже как-то так и пошло, – объясняет она свою ситуацию. – Кроме того, с детьми, с их школой и домашними заданиями, всегда много работы. Если же у тебя нет детей, то…

– Ясем – традиционалист, но как только муж встанет на ноги, мы вернемся в Саудовскую Аравию, там наше место, – решительно говорит Мунира. – Возможно, наша невестка поедет с нами: у нее там семья.

– А что с твоим супругом? – спрашивает Сальва, глядя молодой соседке прямо в глаза.

– Присоединится к нам: в Эр-Рияде у него была хорошая работа. Переезд сюда был необдуманным шагом, – последние события и упоительная ночь возродили в душе Дарьи лучик надежды. – Вы тоже должны уехать, если не в Европу, то хоть куда-нибудь. В Сирии сейчас небезопасно.

– Да, ты права, – поддакивает грустно испанка. – Муж получил предложение работать в Эр-Рияде, но мы с Сальвой боимся этой ваххабитской страны. Мы привыкли к вольности и к тому, что у нас есть собственное мнение, а там женщины – невольницы.

– Это стереотипы, моя дорогая! – радостно смеется Мунира. – Дарин и ее сестра изучают медицину в огромном университете для женщин, а саудовки работают все больше как врачи, юристы, учителя или даже в банковской сфере, не говоря уже о собственном бизнесе. Одна из самых богатых женщин в мире именно саудовка!

– Я должна поговорить с мужем, – задумывается Мария Фатима. – А что ты на это скажешь, Сальва?

– Нужно отсюда уезжать! Я все время вам это повторяю! – взволнованная Сальва резко выражает свое мнение. – Почему мой брат такой гордый человек, что не захотел эвакуироваться со всеми, когда миллионы беженцев уходили из этого пекла? Я этого никогда не пойму!

– Знаешь прекрасно, что он не причисляет себя к этому сброду, к этим мусорщикам и пастухам, которые под прикрытием политического исхода едут в Европу.

Соседки начинают ссориться, словно они одни, но Мунира и Дарья прислушиваются к ним с интересом.

– Что за глупый подход! – восклицает молодая спесивая сирийка. – Ведь тогда уехали те, у кого была голова на плечах и хорошая профессия, потому что они сначала могли с легкостью получить работу, квартиру и всевозможную помощь. Теперь же это спустя лето да в лес по малину: все, кто в лагерях беженцев, в невыгодном положении. Их проверили, просветили, они получат статус, но будут кочевать, как скот, и подчас с самыми что ни есть ортодоксальными преступниками в компании.

Испанка не сдается.

– Вот видишь! Сама же говоришь, кто среди толп этих беглых, но порядочных людей скрывается. Джихадисты из «Исламского государства», – шепчет она, прикрывая рот рукой. – Те, кто дезертировал, потому что им надоело кочевать и убивать во имя странной идеи фикс,[478] или те, кто едет с мыслью о реализации исламского джихада в христианских странах стабильного старого континента. Я слышала, что среди террористов-шахидов во время теракта в Париже было три гражданина Сирии, которые прошли контроль и уехали в Европу.

– Я по-прежнему считаю, что сидеть здесь не имеет смысла, нужно переубедить Аббаса и уехать, алучше всего это можешь сделать ты! – показывает девушка на жену брата пальцем.

– Только ты тоже должна изменить свое отношение.

– Может, в Эр-Рияд? – размышляет Мария Фатима.

– А какая профессия у твоего мужа? – спрашивает Дарья.

– Он хирург-кардиолог.

– О! Так перед ним открыт весь мир! – радуется Мунира.

– Докторантура у него была в Мадриде, там мы и познакомились, он говорит по-арабски, по-испански, по-английски и по-французски, – перечисляет она умения супруга.

– Так что вы тут делаете? – восклицают женщины. – Ради чего рискуете жизнью своей и своих детей?

– Вы правы… – Испанка замолкает, придя к выводу, что они действительно поступают глупо и безответственно. – Кстати, может, Аббас мог бы после работы осмотреть вашего мужа, дорогая Мунира?

– В каком смысле?

– Пришел бы с визитом к вам в дом. Разумеется, в качестве добрососедской бесплатной помощи, – быстро поясняет она, боясь, что у женщин может не быть денег, хотя аренда апартаментов в этом районе не самая дешевая.

– Я должна спросить об этом сына. – Глупо отказываться, но Мунира боится Ясема и не хочет подвергаться опасности. – Он мог уже договориться о визите в клинику.

– Спасибо за предложение, но я видела, что Ясем уже купил лекарство, которое наверняка поможет, – старается смягчить отказ матери Дарья.

– Завтра мы дадим знать, как чувствует себя Ибрагим, и расскажем вам обо всем, – обещает наконец пожилая женщина.

– А ты нам расскажешь, какое решение вы с Аббасом приняли, о’кей? – просит Дарья.

Она и ее свекровь чувствуют себя неловко, слушая искренние признания добрых соседок, в то время как они скрывают в своих сердцах правду о похищении, позорном рабстве и трагической ситуации, в которой находятся. Мунира понимает, что, если она скажет хоть слово о деятельности сына, это может быть губительно в отношении невинных женщин. Дарья же думает, что, если действительно ее муж окажется воином во имя джихада, он не остановится ни перед чем, потому что человеческая жизнь не имеет для таких выродков никакой ценности и отобрать ее ничего не стоит.

* * *

Мария Фатима возвращается домой с намерением серьезно поговорить с мужем. Они должны будут наконец принять тяжелое решение и покинуть его родину. Если уж он сам подумывает о работе в Саудовской Аравии, то должен быть в очень подавленном состоянии. Как хорошая жена она решает не отговаривать его от мысли об отъезде, а настраивать на реализацию планов. На самом деле они уже много лет мечтали переехать в Испанию, которую Аббас полюбил и считает своим вторым домом, но этому мешали дела, а теперь это уже невозможно. Неразумное непродление вида на жительство в срок привело к тому, что у них теперь волчий билет и у Аббаса нет возможности жить в этой прекрасной стране. Не помогло даже испанское гражданство Марии Фатимы, свидетельства семьи и друзей о порядочности сирийца, письма из университета, в котором он учился в докторантуре и преподавал, поддержка самого заведующего больницей, в которой работал ординатором отделения, уважаемого врача, работающего и сейчас. Ничто не могло ему помочь. Решение было принято. Как хорошая жена, женщина последовала за мужем в далекий Дамаск. Они думали, что как-то продержатся пять лет, а потом снова пройдут стажировку, но, к несчастью, вспыхнула Арабская весна, потом гражданская война, которая терзает эту несчастную страну уже четыре года и конца ей не видно.

– Мы с Сальвой познакомились с очень приятными соседками с виллы, – заговаривает Мария Фатима, когда измученный муж приходит вечером домой после суточного дежурства в больнице.

– Ты знаешь эту семью? – спрашивает Аббас как типичный араб, потому что не сам человек, а его семья свидетельствует о порядочности и добрых намерениях.

– Нет, но что с того? – Женщина по-прежнему удивляется такому подходу.

– Они арендовали дом у порядочных людей, которые как дураки уехали из Сирии, оставив все, что нажили, и свою родину на разграбление стае волков.

– Что ты говоришь?! – возмущается она, понимая, что мужа нелегко будет склонить даже к временной эмиграции. – Они просто не хотели подвергать опасности ни себя, ни своих детей. Обычные люди, хотя и не знаю, насколько порядочные. Ничего предосудительного не делают, но и не помогают в борьбе с фундаменталистами. Единственное, что они могут, – так это умереть.

– Дорогая! Страна именно сейчас нуждается в хороших докторах, профессорах, банкирах, преподавателях…

Аббас засопел и разнервничался, отодвинул тарелку с горячим кускусом.

– Я, может быть, уже и не делаю сложные операции на сердце, трансплантацию, но ты не представляешь, сколько раненых и пострадавших привозят ежедневно в больницу. И что теперь? Я должен их бросить? Оставить их и уехать в Европу, где меня будут считать быдлом и в лучшем случае я буду работать грузчиком, с трудом зарабатывая себе на хлеб?! – повышает он голос.

– Ты что-то говорил о Саудовской Аравии. – Испанка решает не продолжать разговор о беженцах, потому что видит, что на этом поле у мужа не выиграет, но предоставляет другую возможность, от которой сама ранее отказывалась.

– Ты и Сальва в Саудовской Аравии? Вы ведь не хотели!

– Поэтому я и говорю тебе о наших соседках: они приехали сюда из Эр-Рияда, – переходит она к существу дела. – Они рассказывали, что, в общем, там не так плохо, а женщины все более становятся эмансипированными.

– Так почему же они переехали в охваченную войной Сирию? Зачем?

– Об этом они не рассказали. Но как только муж одной из них выздоровеет, они наверняка туда вернутся.

– А что с ним? – автоматически спрашивает врач. – У нас теперь плохо с лекарствами, поэтому, если им что-нибудь понадобится, говори.

Он успокаивается и возвращается к еде.

– Неизвестно, чем он болен, потому что они еще не были у доктора… Может, ты бы в свободную минутку его осмотрел?

– Без вопросов, скажи только когда. Я считаю все же, что ты не должна общаться с непроверенными людьми, – по-прежнему беспокоится он о жене. – В нынешние времена не знаешь, кто есть кто, даже в нашем хорошем богатом районе может скрываться какой-нибудь бандит.

– Не будь таким подозрительным, – смеется Мария Фатима, потому что считает, что разбирается в людях, и видит по глазам приезжих женщин, что они порядочны. – Завтра они скажут, как он себя чувствует.

– Если речь идет о завтрашнем дне, то считаю, что полную глупость задумала моя безрассудная сестричка.

Аббас, наверное, так и не съест в спокойствии сегодняшний ужин.

– А в чем дело? Какие у тебя к ней претензии?

– Как можно организовывать школьную экскурсию на окраины Дамаска в такое опасное время?! – возмущается он. – Сальва ведет себя так, как будто у нас нет войны, к тому же хочет тянуть учеников на территорию, где правительственные силы постоянно отлавливают оппозиционеров или террористов.

– Не говори глупостей! Ведь там тоже живут люди, работают школы, здравоохранительные учреждения, магазины, мечети!

Мария Фатима переживает, думая об угрозе жизни для собственных детей.

– Они должны посетить цитадель и осмотреть древние стены вместе с малышами из младшей школы того района. Думаешь, что все учителя во главе с директором школы такие рисковые люди, чтобы подвергать опасности жизнь детей?

– Ну, не знаю… Может, я нервничаю… – оправдывается мужчина, но у него плохие предчувствия.

– Кроме Сальвы там будут еще трое педагогов, а она девушка творческая и просто хочет бедным запуганным детям показать культурное наследие их прекрасной, но уничтожаемой страны. У этих малышей сейчас нет никаких развлечений!

– Наверное, ты права, но, может, наших завтра просто не пустить в школу? – неуверенно предлагает любящий отец.

– У тебя пунктик! Знаю, к тебе в больницу привозят раненых людей. Но, может, они были ранены в обычной потасовке или привезены из зоны конфликта на севере страны? Не приноси свои страхи домой, потому что так мы все скоро сойдем с ума и начнем в саду копать бомбоубежище.

Мария Фатима обнимает мужа и целует в лоб. Она очень его любит, но знает, как он может переживать о безопасности своей семьи.

– Если речь идет об отъезде в Эр-Рияд, начинай его планировать. Мы с Сальвой за, к тому же у нас сразу появятся две подруги – Мунира и Дарин, они вовсе не террористки, а добропорядочные соседки.

Мария Фатима радостно смеется: камень упал с ее души при мысли о том, что вскоре они отсюда уедут и будут жить, возможно, не в идеальном, зато наверняка спокойном месте.

Аббас слишком долго не возвращается с работы, и Мария Фатима не может с ним связаться, потому что в частных домах отключены стационарные телефоны, а легальная мобильная связь именно в этот день не работает. Она знает, что многие привозят себе контрабандой телефоны из-за границы и оформляют их в Египте, Иордании или Турции, но ее законопослушный муж никогда бы ничего подобного не сделал. Испанка очень переживает: уже стемнело, но ни Аббаса, ни Сальвы с детьми все еще нет. Она бродит по дому и пытается чем-нибудь заняться. Вдруг она слышит визг шин тормозящего перед ее домом автомобиля. Она подбегает к окну, а когда замечает машину скорой помощи, решает, что мужу Муниры стало хуже. Ей жаль его, и она не может понять, почему его сын так медлил, чтобы отвезти отца к врачу. «Может, он занят? – сразу оправдывает она незнакомого человека. – Может, горбатится так же, как и мой Аббас?»

До нее доносятся голоса с лестницы, и любопытство подталкивает ее к двери, которая внезапно открывается. На пороге стоит белый как смерть Аббас, а за ним санитары несут две пары носилок. На них – небольшие тельца, завернутые в ширшаф абйад.[479] У Марии Фатимы перехватывает дыхание. За траурной процессией, едва держась на ногах, ведомая санитаркой, идет Сальва – с мобильным телефоном, сжимаемым в руках.

Это был такой прекрасный день. Несмотря на раннюю весну, солнце припекало с самого утра, небо было безоблачным, и птицы, ошалевшие от тепла, выводили громкие трели. Аббас решил отвезти сестру Сальву, сына Мохаммеда и дочь Фатьму в школу на место сбора, откуда они должны на школьном автобусе поехать со всеми учениками на весь день на экскурсию. Учительница и маленькие туристы были очень возбуждены, но задумчивый отец был не в настроении. Неизвестно, почему он не спал всю ночь, а в голове прокручивал тысячи сценариев. Он никогда не рассказывал дома, с какими случаями сталкивался каждый день в больнице, поскольку не хотел пугать семью. Он имел дело не с несколькими ранеными, о которых говорила Мария Фатима, а с грузовиками, набитыми изувеченными людьми. Часто ему разрешали спасти только тех, кого хотели допросить, а после этого не давали оказывать медицинскую помощь.

– Братишка! Не хмурься! – смеется Сальва, хотя от мрачного вида Аббаса ей становится не по себе. – Почему ты на все смотришь так пессимистично?

– Мы живем в военное время, тут нечему радоваться, – отвечает Аббас серьезно. – Не знаю, в каком мире живете вы с Марией. Действительность вы даже не отодвигаете на задний план, а вообще ее отрицаете.

– Ой, братишка…

– Раскрой глаза, дорогая! Посмотри на наш город, хотя здесь и кажется безопасно. – Он снимает руку с руля и обводит все вокруг. – Дамаск вымер, и не только потому, что нашу родину покинули более четырех миллионов человек. Те, кто остался и у кого есть хоть немного ума, прячутся в домах и не высовываются.

– Но мы ведь выходим только затем, чтобы отвести детей в школу. Или я должна отказаться от работы, а дети – от образования только из-за того, что где-то там, на севере, в Алеппо, идут бои?

– Папочка! Нет! Мы хотим учиться! – кричит маленькая Фатьма, обнимая Аббаса за шею.

– Я сойду с ума без друзей! – говорит серьезно Мохаммед, внешне и по характеру похожий на отца и серьезно подходящий к большинству вопросов. – Лучше сразу упеки нас в тюрьму, хотя наш дом и так для меня что-то вроде этого.

– Вскоре мы отсюда уедем, и тогда у нас будет нормальная жизнь, – сообщает новость отец.

– Наконец-то! Почти все наши друзья уже давно это сделали, – осуждающе ворчит восьмилетка.

– Будь осторожна, береги детей, – просит Аббас Сальву на прощание. – А вы не отдаляйтесь от группы, не шастайте по узким улочкам, осмотрите цитадель и возвращайтесь домой.

Он нежно целует сестру в лоб и обнимает детей. Сирийка, несмотря на то что у нее было хорошее настроение и она радовалась поездке, потому что и сама задыхается в четырех стенах, теперь сильно взволнована. Она сожалеет о том, что ей пришла в голову мысль организовать экскурсию. Сальва так упорно этого добивалась, убеждая всех учителей и директора школы, единственного мужчину, которые были против.

«Он, как всегда, преувеличивает!» – думает она, провожая своих племянницу и племянника к зданию школы. Она отличается от той, в центре города, в которой они учатся. Внимательным взглядом Сальва отмечает не только разрушения, запущенные дома с облупившейся штукатуркой и даже дыры от пуль в стене забора, окружающего комплекс. «Черт возьми! – проклинает она себя мысленно, что ей не свойственно. – Может, Аббас был прав?» Ученики этой школы, бегающие или сидящие в школьном дворе, тоже отличаются от тех, которых она видит каждый день. Они одеты бедно и в большинстве своем традиционно, мальчики носят грязные обтрепанные галабии, а девочки – длинные, до земли, платьица, у всех головы покрыты цветными или белыми платками. Это свидетельствует о том, что здесь живут не слишком богатые, консервативные люди – хорошая среда для идей фундаменталистов. Они наобещают беднякам с три короба, а те всему верят в надежде легко получить то, чего на самом деле можно достичь только благодаря тяжелому труду и образованию или знатному происхождению.

– Мы здесь! – Подруга Сальвы, учительница арабского языка, машет им рукой. – Мы ждем вас внутри!

– Хотите поиграть с новыми друзьями? – обращается тетка к своим подопечным, оглядывая группку детей. Они собираются вокруг них, с благоговением дотрагиваются до красивой темно-синей короткой юбочки Фатьмы и белой выглаженной рубашки Мохаммеда.

– Не очень, – отвечает разочарованно мальчик, глядя на ровесников критическим взглядом, а девочка не говорит ни слова, только прижимается к тете.

– В таком случае идем в школу. Посмотрим, в каких классах учатся ваши сверстники.

Внутри главного здания не лучше, чем снаружи. Кругом убожество и неухоженность. Стены грязные и не крашенные много лет, темные, воняют плесенью, скамьи расшатаны.

– Постоим немного тут, потому что на улице слишком жарко, – предлагает другая учительница, со страхом оглядываясь вокруг.

– Пожалуйста! Мы хотим домой! – Небольшая группка учеников из центра держится вместе и не хочет общаться со здешними детьми.

– Я не хочу ничего осматривать. – У маленькой девочки с двумя хвостиками, завязанными красными бантиками, глаза полны слез. – Я хочу к маме!

В эту минуту со двора доносится гудок машины, и все бросаются вперед, чтобы занять хорошие места в автобусе, который привезет их к самым воротам цитадели. Директор школы решил, что не позволит своей детворе прогуливаться по такому району, поэтому они должны как можно более безопасно добраться на место и как можно быстрее оттуда вернуться. Когда желтый школьный автобус, помнящий, наверное, шестидесятые годы прошлого столетия, проезжает по узким улочкам, детвора из центра прилипает носами к стеклам и затаив дыхание наблюдает за жизнью вокруг. В небольших магазинчиках на первых этажах низких строений выставлены расхожие товары, их продавцы и покупатели преимущественно мужчины, одетые в галабии, головы у них обернуты мятой грязной тканью. Они смотрят исподлобья на вторгшихся, потому что им приходится неоднократно собирать или передвигать свои торговые лотки, чтобы автобус мог проехать. Дома вдоль дороги выглядят страшно – облупленные, продырявленные пулями, разрушенные взрывом. Под стенами лежит щебень и горы мусора, в которых роются бездомные коты вместе с крысами. Учителя молчат, чувствуя, что очень глупо поступили, выбравшись сюда и не поинтересовавшись заранее в полиции или в министерстве внутренних дел, безопасен ли этот район и кто тут живет. Следы войны видны вокруг, значит, наверняка это или жилища восставших или – что хуже – джихадистов.

– Водитель, дорогой! – Первой нарушает молчание Сальва, которая организовала эту поездку. – Как только будет возможно, давайте вернемся. Очень вас прошу!

– Да, мы все вас просим! – с энтузиазмом поддерживают учителя и ученики. – Пожалуйста!

– А кто мне заплатит за сокращенный маршрут? – недовольно спрашивает полный мужчина, волнуясь только о себе.

– Вы получите столько же, сколько договаривались, – обещает Сальма. – Только бы уехать!

– Если так, то как скажете, – теперь парень соглашается без проблем и старается найти настолько широкую боковую дорогу, чтобы можно было выбраться и как можно быстрее вернуться. – Зачем вы вообще сюда ехали, дамы? – спрашивает он с любопытством. – Ведь в этом районе только что прекратились бои и могут начаться вновь в любую минуту. Что за глупость! – качает он головой.

Вдруг, несмотря на урчание старого мотора, слышен звук вертолета, и сразу же раздается глухой взрыв. Экскурсанты цепенеют, а местные дети с ужасом прижимаются друг к другу. В воздухе распространяется тонкий запах фруктов, что даже кажется приятным по сравнению со смрадом выхлопных газов от дизельного топлива, наполняющих автобус. Шофер внезапно тормозит, потом втискивается в проулок, царапая кузов, и как сумасшедший несется по дороге вниз.

– Намочите водой платки и закройте ими рты и носы! – орет он оцепеневшим от страха пассажирам. – Я служил в армии и знаю, что это может быть!

– Что это? Ничего не видно! Что вы задумали? – перекрикивают друг друга учительницы.

– Зарин![480] Это очень ядовитый газ без цвета и почти без запаха! – кричит он, ускоряя ход. – Правительственные войска уже применяли его несколько раз, но в небольших количествах – для устрашения и одурманивания.

– Валлахи! Боже, спаси нас! – Женщины прижимают к себе испуганных детей.

– Надеюсь, что пальнули только в холм, а школу пощадят, но газ все еще висит в воздухе, да? – спрашивает водитель, словно хочет смертельно напугать своих и без того дрожащих от страха пассажиров. – Это не бомба, которая уничтожает только то, на что падает. Зарин собирает хороший урожай!

Как только автобус останавливается перед школой, все из него выскакивают и бегут к дверям. Войдя внутрь, они понимают, что исключительно глупо поступили, но дороги назад нет, потому что ушлый шофер уже сбежал в центр города. Сирийские учительницы со своими учениками остаются в школе, где на полу, кашляя и едва дыша, уже лежат первые невинные жертвы смертоносного химического оружия.

– Бежим! – кричит Сальва. – Может, где-нибудь по дороге поймаем такси!

– С ума сошла?! Такси на двадцать детей и нас четверых? Ни один автомобиль столько не вместит, а водитель автобуса от нас сбежал! – язвительно замечает старшая коллега. – Наверное, ты хочешь бросить своих подопечных, а сама смыться. – Она смотрит осуждающе.

– Ты что! – возмущается Сальва и отрицательно мотает головой. – Нужно поискать подвалы! – приходит ей в голову мысль. – Может, туда не проникнет этот газ, которого не видно, но от которого все тяжелее дышать. – Отчаявшись, организатор мероприятия начинает тихо плакать, но тут же берет себя в руки, потому что в данной трагической ситуации она должна помочь своим воспитанникам, прежде всего племяннице и племяннику, а не жалеть себя. – В первую очередь мы должны намочить какую-нибудь ткань и закрыть ею лица! – руководит она, пробегая по коридору в поисках туалета. На ходу она снимает с головы белый платок и, помогая себе зубами, разрывает его на куски.

Найдя школьный медпункт, они подбегают к умывальникам. Учительницы помогают ученикам сделать временные маски, смывать невидимую субстанцию с лиц, рук и шей. Но спасти большинство из них уже невозможно, потому что детский организм слабее организма взрослых, дети более уязвимые. Они начинают слегка покашливать, а уже через минуту не могут дышать. Слюна непроизвольно течет изо рта: у них начинаются судороги. Несколько первых малышей из-за паралича дыхательных мышц падают без сознания на пол. Их тельца сотрясают конвульсии. Другие, держась за живот, самопроизвольно мочатся и испражняются, со стыдом глядя на то, что сделали. Ученики падают один за другим, а более крепкие и сильные учителя в отчаянии смотрят на дело рук самого кровожадного злодея двадцать первого века, убийцы женщин и детей, который не борется открыто, на поле боя, а уничтожает свой народ из укрытия средствами, от которых невозможно спрятаться. Их нельзя ни увидеть, ни почувствовать, они проникают всюду и поражают каждого на своем пути.

– Настал Судный День… – шепчет Сальва посиневшими губами. – Это Содом и Гоморра…

Она берет на руки своих уже потерявших сознание племянников и медленно идет к выходу. Там она натыкается на человека, которому сообщили о трагедии, он первым появился на месте преступления. Несмотря на противогаз, закрывающий почти все его лицо, она узнает в нем своего прозорливого брата Аббаса. Тогда она падает, потеряв сознание, в его руки.[481]

Преступление в античном театре

За исключением первой минуты, когда она узнала правду о судьбе Дарьи, Марыся уже не реагирует по-женски. Не теряет сознание при известии о терактах и страшных событиях в охваченной войной Сирии, не плачет и не рвет на себе волосы. Она собранна, готова к действиям и очень сосредоточенна, потому что решила любой ценой помочь своей маленькой наивной сестричке. Информация о применении химического оружия в районе Гута в предместье Дамаска и об убийстве тысячи гражданских, в том числе детей, пугает не только ее, но и весь мир.

– Как они могут отрицать такое очевидное преступление, бездумно называя это пропагандистскими кознями оппозиции! – возмущается женщина. – Это настоящая бойня! Башар Асад должен предстать перед трибуналом в Гааге и быть казнен.

– Вначале нужно это доказать, ведь мы цивилизованные люди, – старается успокоить ее Хамид. – На месте работает комиссия ООН, которая собирает доказательства.

– Вина за это лежит на всей международной общественности, которая молчит по поводу гражданской войны в Сирии, всем на это наплевать. В Ливии сразу вмешались, хотя тамошняя война была детской забавой по сравнению с тем, что творится в Сирии.

– Перестань рассматривать эти фотографии. – Мужчина забирает у Марыси планшет, на котором женщина уже около часа просматривает размещенные в интернете фотографии лежащих вповалку убитых гражданских. Она не может оторвать взгляда от телец детей, завернутых в белые саваны.

– Ищу Дарью, – признается она шепотом, на ее глазах выступают слезы.

– Ты скоро с ума сойдешь! Успокойся!

– Она ведь написала, что этот бандит везет ее в Сирию…

– Во-первых, место атаки – это территория, занимаемая оппозицией к правительству Асада, а не фундаменталистами из ИГИЛ. Это не одно и то же, хотя сирийский президент именно в таком свете нам это и представляет, – объясняет терпеливо Хамид. – Во-вторых, из Египта никто не вылетал с фамилией Альзани или Салими, тем более Новицкая. Возможно, они еще в Каире, где разведывательные службы обыщут каждое подозрительное место.

– Ты сам знаешь, что эти сумасшедшие прекрасно подделывают паспорта. Или у египтян нет камер наблюдения в аэропортах? Никто их не видел?

– Мы сотрудничаем со всеми разведками мира, но не можем вмешиваться в их работу из-за одного парня. Это не глобальная акция, а внутренние дела Египта. Джихади Джон исчез, из показаний свидетелей мы знаем, что не он производил теракт в Хургаде. При разработке организации преступления он нигде не засветился, значит, это готовил кто-то другой. Сейчас много таких мерзавцев, которые получают удовольствие от совершения преступлений. Множатся как тараканы. Почему это происходит? – задается он вопросом.

– Плодятся во враждебных людям песках пустыни, в беде и нужде, среди необразованной бедноты, – говорит с ненавистью Марыся.

– Тут ты ошибаешься. Твоей теории противоречит уже хотя бы фигура Джона-Ясема. Образованный, способный, из хорошей семьи, неплохо обеспечен… Продолжить?

– Это исключение, которое подтверждает правило…

– К сожалению, не в этом заключается их сила. Мозгом и руководителями этой организации являются люди высокоинтеллектуальные, прекрасно обеспеченные, занимающие высокое положение в обществе.

– Что ж… А проверял кто-нибудь, куда подевались родители Джона? – ни с того ни с сего спрашивает Марыся.

– Исчезли, а дом почти даром продал их сын. У него была доверенность от его отчима, поэтому все вполне законно.

– А может, они тоже куда-то вылетели? Например, в Сирию? Его родители, скорее всего, не скрывались бы под фальшивыми именами. Может, это и традиционалисты, но порядочные люди.

– Думаешь, он мог привлечь их на свою сторону? Зачем? Ведь это не фундаменталисты, – отрицательно качает головой Хамид. – У нас есть конспекты лекций Ибрагима Элькурди, и, говорю тебе, он учил самым правильным вещам.

– Может, он их как-то запугал? – строит догадки женщина. – Это только предположение… Не знаю.

Марыся подзывает Надю и Адиля, играющих на ковре, и крепко обнимает. После просмотра сотен фотографий, на которых изображены отравленные зарином дети в Дамаске, ее сердце кровоточит, а когда воображение подбрасывает ей мысль, что это могло случиться с ними, она вся дрожит.

– Любите мамочку? – спрашивает она у малышей.

– Конечно!

Надя забирается к ней на колени и крепко обнимает за шею, а маленький Адиль с трудом залезает на канапе и тоже протягивает пухлые ручки.

– Мамочка! Мамочка! – зовет он.

Хамид, видя эту картину, по-прежнему не может поверить своему счастью. То, что он отрицал и пытался забыть столько лет, снова вернулось. Рядом с ним любимая женщина и дети. Иногда ему кажется, что такая идиллия не может длиться вечно, но сейчас он заглушает мрачные предчувствия и радуется настоящему. Он понимает все же, что живет с Марысей незаконно, и, если это откроется, в условиях Саудовской Аравии это может закончиться трагически.

Идиллию нарушает звонок в дверь. Они смотрят друг на друга с удивлением, потому что никого не ждут.

– Господин аль-Наджди с женой, – сообщает слуга. – Принять?

– Конечно!

Они ожидают увидеть пожилого соседа, которого Марыся встретила только один раз по приезде в Сирию, а Хамид в последний раз видел, когда просил вмешаться в дела Омара и Аиды. Но перед ними стоит молодой Карим аль-Наджди и Афра, честолюбивый врач больницы медико-санитарной службы Национальной гвардии, его подруга по профессии. «Жена. Страшный бардак мы устроили в жизни. Настало время все исправить, – принимает Марыся решение окончательно и бесповоротно разорвать их неудачную связь и задается вопросом: – Зачем он к нам пришел?»

– Садитесь! – гостеприимный Хамид приглашает их внутрь. – Чего-нибудь выпьете? Кофе? Чай?

– Пива, – смеется, как всегда, красавец Карим, и по его свежему лицу видно, что, после того как Марыся ушла, он воспрянул духом.

На самом деле он чувствует уколы в сердце, видя святое семейство, сидящее с детьми в гостиной, но уже давно пришел к выводу, что он в жизни этой красивой женщины появился только для того, чтобы помочь ей отыскать как дочь, так и мужа.

– Без проблем! Можно и пива!

Хамид похлопывает приятеля со времен своей молодости по спине, подходит к слуге и что-то ему шепчет на ухо.

– Сейчас сходит в специализированный магазин и принесет, – продолжает шутить он. – Не хочет ли дама снять абаю? – спрашивает он Афру, а та после минутного колебания отдает ему накидку, оставшись все же в платке на голове, но уже с открытым лицом.

– Как поживаете? – заводит разговор Карим. – Вижу, что все здоровы.

– Все было бы в порядке, если бы Дарья была с нами, – говорит Марыся. – А еще более в порядке, если бы я наконец-то получила от тебя подписанные документы на развод.

Мужчина тянется к черной папке, которая так контрастирует с его белой тобой, и вынимает из нее толстую стопку документов.

– Именно с этим я к вам и пришел. Все подписано и зарегистрировано где нужно. Ты свободна, Мириам, – сообщает он спокойно.

– Надеюсь, мы расстаемся без обид? – спрашивает успокоившаяся женщина и тяжело вздыхает, так как хорошо помнит моменты, когда они были счастливы, но еще лучше те ужасные, которые определили их жизнь в конце их брака.

– Разумеется! – сердечно улыбается мужчина, как всегда, всех этим обезоруживая. – Чудесно, что мы познакомились с Афрой, с которой у нас много общего.

Он показывает на саудовку, а та краснеет как девчонка и скромно опускает взгляд.

– Слава богу, потому что нам было тяжело на сердце, друг! – прикладывает Хамид сложенные руки к сердцу. – Пусть у вас все хорошо сложится.

– Мы хотим поехать в Сирию с организацией «Врачи без границ», – сообщает Афра. – Поэтому мы так быстро поженились. Карим и так мог бы, конечно, туда поехать, но я, одинокая женщина-саудовка, – никогда. Трудно с опекуном, я ведь тогда должна потянуть за собой отца или брата на войну, – смеется она в кулак.

– Ты только поэтому вышла замуж?! – Хамид делает большие глаза, а его жена снова смущается.

– Нет, не только!

– Так, может, теперь мы наконец-то снова поженимся? – оригинальным способом признается Марысе в любви Хамид.

– Самое время. – Женщина нежно берет мужчину за руку.

– Будешь моей первой и в то же время третьей женой! – дурачится саудовец, убеждаясь, что эта женщина не даст ему скучать.

В эту минуту в комнату входит слуга, неся на тяжелом серебряном подносе напитки: пиво для господ и розовое шампанское для дам.

– Мы должны выпить за наше новое и старое счастье! – произносит тост Хамид.

– Пусть нам всем повезет! – присоединяется Карим, обнимая молодую жену, воплощенную скромность, которая смотрит на него как на икону.

– А как же я должна к вам теперь обращаться? – вдруг произносит нахмурившаяся Надя, сидящая в углу на канапе и наблюдающая за мужчинами. – К кому – папа, а к кому – дядя? А?!

От неожиданности взрослые смеются, но, видя слезы в растерянных глазах девочки, говорят, чтобы она обращалась к ним как хочет и как ей подсказывает сердце. Наконец сходятся на том, что будет папа Хамид и папа Карим. Как по мановению волшебной палочки, меняется настроение Нади, потому что она необычайно счастлива иметь сразу двух отцов. Болтовне и шуткам нет конца, и обе пары вздыхают с облегчением, что теперь могут жить по-божески, как порядочные люди.

– Карим и Афра пригласили нас на прощальный ужин, который устраивают для них сегодня вечером Крыся и Анджей. – Хамид звонит Марысе около полудня, закончив разговор со своим другом-азиатом.

– Ты хочешь пойти? – Женщина все же не чувствует себя комфортно в присутствии двух мужей.

– Почему нет? Когда они были у нас в гостях, было очень хорошо. Камень свалился у меня с души, что все прояснилось, упорядочились дела, к тому же мы по-прежнему друзья.

– В общем, это правда…

– Ты по-прежнему имеешь претензии к Кариму? – спрашивает обеспокоенно он. – Он тебя чем-то обидел?

– Скажешь еще! Он самый лучший человек! Вежливый, добрый, преданный, доброжелательный…

– Достаточно, а то у меня появятся комплексы! – говорит мужчина, смеясь. – Не вижу повода, чтобы с ними не встретиться. И особенно потому, что этот склонный к самопожертвованию человек всем сердцем хочет помочь отыскать Дарью.

– Невероятно! Правда? – не может не удивиться Марыся.

– Таков Карим аль-Наджди, – серьезно говорит ей муж. – Таким он всегда был и останется. Я думаю, не решился ли он на эту миссию, чтобы помочь нам, потому что первоначально он должен был ехать в лагерь беженцев в Иорданию, а теперь вдруг оказывается, что под эгидой ООН он должен попасть в Дамаск.

– Думаешь, он ее найдет? Никакие спецслужбы не нашли ни Дарью, ни Джона со времени теракта в Египте. Ты сам говорил, что теперь под ним земля горит, – в голосе женщины слышно недоверие.

– Поговорим об этом вечером. Я собираю информацию. Может, вместе мы выйдем на след, – без лишних пояснений Хамид заканчивает разговор, а Марыся теряется в догадках, не зная, в чем дело.

«Мой муж – любитель из всего делать тайну, – злится она. – Ведь все остановилось на мертвой точке, единственное, о чем говорят, это война в Сирии. Если Дарья находится в этой стране, не знаю, как она там справляется». Несмотря на внешнее спокойствие, Марыся все время волнуется. Она винит во всем себя: она могла предупредить это, настоять на своем и никуда Дарью не пустить. Но как можно остановить взрослую, влюбленную по уши девушку? Связать и держать в подвале? Это глупо! Ей не хватает бурных дискуссий, даже ссор с сестрой, хотя теперь ей больше всего не хватает искренних разговоров с мамой и ее поддержки или совета. Все вокруг говорят, однако, что Дороте станет лучше только тогда, когда она будет жить в благоприятных условиях, то есть без стрессов, поэтому ей нельзя ничего говорить. Мать в последнее время даже не настаивает, чтобы Дарья с ней связалась, словно совсем отдалилась от проблем дочерей. Когда Марыся с гордостью говорит ей вначале о разводе с Каримом, а через минуту о новом браке с Хамидом и своем большом счастье, женщина это даже не комментирует. Видно, что человек болен и все его мысли направлены на поддержание здоровья собственного тела. Марыся слоняется по дому, ухаживает за Адилем, забирает Надю из школы, кормит детей обедом, выполняет с ними домашние задания, играет и предается рутине, на что всегда жаловалась, но теперь именно этого и желает. В университете она не появлялась со времени просмотра в интернете фильма с Дарьей в главной роли. Она забросила учебу в стремлении прожить каждый счастливый момент с близкими, особенно со своими детьми. Она уже знает, что фортуна капризна и счастье призрачно, как мыльный пузырь, который может лопнуть каждую минуту.

– Какую информацию ты снова собираешь? – забрасывает она Хамида вопросами, только его увидев. – Почему ты мне об этом ничего не говоришь? Я измучилась от неуверенности и неведения!

– Я должен буду установить тебе шифратор, если ты хочешь говорить о тайных делах по телефону, – шутит мужчина, обнимает ее, а она глубоко вздыхает и успокаивается. – Вначале пойдем к Кариму и Афре, чтобы открыто поговорить, потому что мы не должны посвящать в наши дела его польских друзей.

– Карим теперь живет здесь? В больничном поселке? – удивляется Марыся. – Ведь в «Техасе» у него прекрасные условия.

– Свою виллу он, говорят, сдал за бешеные деньги, и они, как молодая саудовская супружеская пара, получили тут неплохой домик, – рассказывает Хамид, ведя жену в совершенно незнакомую ей часть большой огороженной территории.

– Значит, иностранцы, специалисты самого высокого уровня, доктора-гении, живут здесь в домиках, а граждане королевства – во дворцах? – не одобряет такого отношения к людям женщина.

– Что ж… – Хамид это не комментирует, так как справедливость – редкость, и они оба это знают.

Вилла молодоженов почти такая же большая, как и резиденция бен Ладенов, хотя фасад не отличается ни стилем, ни изысканностью. Она просторная, красиво обставленная, а позади здания, в большом саду, находится бассейн.

– Входите, гости дорогие!

Карим на этот раз одет по-европейски, на его жене скромная неяркая одежда, а ее волосы по-прежнему покрыты платком, но уже не черным, а цветастым.

– Я пригласил на разговор также моего нового друга, заведующего отделением, в котором я работаю, вместе с его женой Зиной, тоже врачом. Это образованные саудовцы, и с ними можно искренне обо всем поговорить.

– Невероятно! – удивленно поднимает брови Хамид. – Встречаются такие?

Посмеиваясь, они здороваются с новыми знакомыми.

– Это Мустафа, он будет руководить нашей международной миссией, так как все лекарства и медицинское оборудование мы купили на средства саудовской королевской казны.

– Я слышала, что вы едете в сам Дамаск, – взволнованная Марыся сразу переходит к существу дела.

– Мы будем перемещаться с огромным конвоем, а гуманитарная помощь будет погружена в фуры. Приготовили для нуждающихся палатки, спальные мешки, пледы, одежду, а в первую очередь пару тонн медикаментов, которых там катастрофически не хватает.

– Почему вы не полетите на самолете? Это тоже опасно, но не так, как путешествовать по дороге через страну, охваченную войной.

– Дорогая, все уже готово, – спокойно поясняет Мустафа, хотя по лицу его жены видно, что она не так уверена. – Пятнадцать врачей разных национальностей поедут в специальной бронированной военной машине. Их будут сопровождать правительственные войска с танками, боевыми машинами, военными вертолетами и самолетами.

– Оппозиционеры также нуждаются в нашей помощи, поэтому в это время огонь будет прекращен, – говорит грустно Зина. – В конце концов, это ведь не Вторая мировая война, а партизанские действия, которые не длятся постоянно, иначе за пять лет Сирия давно исчезла бы с карты мира.

– Партизанская война хуже всего, поскольку не известно, когда нападут, и никто не в состоянии с ними справиться, – вспоминает Марыся время своего пребывания в Ливии во время Арабской весны. – К тому же кроме войск Асада там есть оппозиция, а что хуже всего – джихадисты из «Исламского государства», которых нельзя путать с противниками режима. Они тоже одобряют ваш приезд и дадут вам возможность безопасно проехать по территории своего пресловутого халифата?

– Ты неплохо разбираешься в политике, – удивляется заведующий, а остальные прислушиваются, затаив дыхание.

– В последнее время в связи с исчезновением моей сестры немного почитала, – объясняет женщина.

– Даже фундаменталисты должны одобрить наше присутствие, потому что в соответствии с планом по дороге мы будем останавливаться на постой в поселениях, деревнях или городках, чтобы оказывать по крайней мере неотложную помощь местному населению, – говорит Мустафа.

– Противоборствующие стороны разве могут хотеть гибели собственного народа? – включается в разговор Карим, глядя обеспокоенно на испуганную Афру.

– Даже после газовой атаки ты по-прежнему в этом так уверен? – спрашивает Марыся.

– Президент Асад любой ценой хочет от этого откреститься и сделает все, чтобы представители ООН безопасно туда добрались и вынесли благоприятный для него вердикт. – Карим не чувствует страха, потому что верит в успех предприятия всем сердцем. – После атаки он бомбил эту территорию днем и ночью, желая замести следы.

Хамид всегда делает выводы на основе собранных доказательств:

– Я уже говорил Марысе, что невозможно однозначно доказать его вину. Есть сведения о том, что у фундаменталистов тоже есть зарин.

– Они грабят эту страну! – злится Марыся. – От техники, оружия, паспортов, денег из банков до нефти – благодаря ее продаже получают немыслимую прибыль, которую потом используют в своих преступных целях. Таким образом, их силы возрастают со скоростью света. Поэтому должен быть создан международный союз по борьбе с халифатом.

– Мустафа… Едем или нет? – начинает сомневаться в целесообразности их мирной миссии Карим. – Я стремлюсь помогать людям, но не ценой собственной жизни.

– Может, все же полетим в Иорданию? – спрашивает с надеждой Зина. – Там тысячи людей тоже нуждаются в медицинской помощи и поддержке.

– Нет, я подписал договор и являюсь руководителем медицинского конвоя, – сообщает строго саудовец. – Сейчас сказать нет – все равно что врачу отказаться от сложной операции после вскрытия грудной клетки пациента из страха, что она не удастся.

– Я еду с тобой, мой муж, – улыбается Зина, но в ее глазах виден страх. – Кто сказал, что наша миссия будет легкой и приятной? Таковы наши работа и призвание.

– Слово произнесено, решение принято, – улыбается Карим. – Действуем сообща, и эту операцию я не позволю тебе проводить без меня.

Он задумывается и добавляет через минуту:

– Но, может быть, наши жены действительно пусть летят в Амман – в Иордании они занялись бы беженцами? Эта миссия не для женщин.

– Что?! И это ты говоришь?! – возмущается Афра, а Марыся и Хамид с интересом прислушиваются к дискуссии, не желая вмешиваться в их спор.

Так Марыся посеяла зерно раздора, воззвав к их рассудительности, а что из этого получится, покажет будущее.

– Ты твердил, что за эмансипацию саудовских женщин, и клялся мне, что никогда не будешь меня принуждать! А теперь охотнее всего отослал бы меня работать!

Хамид чувствует, что должен уладить затронутую Марысей ситуацию:

– Хватит! Вы уже все решили и через два дня должны ехать, а сегодня лучше отдохнуть перед самым большим приключением в вашей жизни.

– Всегда все же лучше отказаться, чем нырнуть в омут с головой! – подкрепляет его слова Марыся. – В молодости я именно так необдуманно оказалась в самом центре ливийской революции, – снова пугает она присутствующих. – И не в состоянии была оттуда вырваться долгое время.

– Я, дорогая, добровольно поехал в Ливию с конвоем гуманитарной помощи, – напоминает ей муж. – Акция была прекрасно спланировала и в большей степени была удачной, а я нашел тебя, любимая.

Он нежно прижимает ее к себе и смотрит выразительно в глаза в надежде, что она больше не произнесет ни слова.

– Будет так, как решит Аллах, – подытоживает Афра.

– Шаа Аллах! Шаа Аллах! – повторяют собравшиеся, после чего в молчании и тишине сосредотачиваются на чае.

Они взрослые образованные люди, которые хорошо знают, на какой риск идут, хотя никто из них не был в охваченной войной Сирии и их знания опираются только на сведения из прессы и заверения организаторов, что все будет хорошо и миссия закончится успешно. «Но правда ли это? – задают они себе вопрос. – Стоит ли так рисковать ради чужих людей, чужого народа, когда они могут вести спокойную и счастливую жизни в безопасной стране?» Видно, все же им так на роду написано, потому что такую они избрали в жизнидорогу – служить другим. Через минуту они поднимают посветлевшие лица и смотрят друг на друга с блеском в глазах.

– Нечего ныть! Едем!

Афра и Зина бьют по рукам, а полные гордости мужчины восхищаются своими отважными женами.

– Разумеется! Разве могло быть иначе?! – поддерживают они их всем сердцем.

Снова воцаряется радостная атмосфера, как перед каждой поездкой. Но эти четверо отважных людей едут не отдыхать – их миссия намного важнее.

– Если уж будете в Дамаске, то, может, и нам сможете помочь? – загадочно начинает Хамид, но им ничего не нужно объяснять, потому что все понимают, что речь идет об исчезновении Дарьи.

– Ведь ты говорил, что моя сестра, скорее всего, по-прежнему в Египте, и даже не известно, в каком городе! В Каире, Александрии, Хургаде или захудалой бедуинской норе?! – Когда речь заходит о похищении, Марыся не может совладать с нервами и повышает голос.

– Мы существенно пересмотрели дело ввиду того, на что ты в последний раз обратила внимание, – спокойно отвечает Хамид. – Иногда профессионал разбирает на первоэлементы все сложные случаи и цепляется за незначительные детали, а самая простая и банальная вещь от него ускользает.

– А конкретнее? – Все слушают с интересом, какие же это новые факты появились в деле бедной девушки.

– Мы не подумали, что родители джихади Джона могут присоединиться к сыну в Сирии. После того как он убил свою сестру, совершив ужасное преступление, его мать не должна была хотеть его видеть.

– Значит?… – от напряжения Марыся щелкает пальцами и поджимает губы.

– Джихадист выслал их в Дамаск утром того же дня, когда убил свою сестру Аиду, – говорит Хамид спокойно. – Вначале они полетели в Амман, чтобы оттуда направиться в столицу Сирии.

– Что? Как это возможно? Это странно! – возмущаются слушатели.

– Со снимков на камерах наблюдения в аэропорту мы считали по движению губ слова его отчима: «Привези ее ко мне. Она уже достаточно намучилась».

– Боже мой! – хватается за голову Афра.

– Видны только глаза Муниры, но она смотрит на сына не с доверием и любовью, а, скорее, с испугом и горечью. Она ожидала от него наихудшего, но у нее, наверное, не было другого выхода, как ему довериться.

– Где он сейчас? По-прежнему в Дамаске? Вы нашли их? – сыплются вопросы.

– Сирийская разведка подтвердила, что к ним прилетел богатый уважаемый саудовец. Разумеется, он прибыл под своим настоящим именем и фамилией. Ибрагим Элькурди получил место в Дамасском университете, а его жена-сирийка при случае должна была навестить семью.

Воцаряется глубокая тишина, которую никто не нарушает. Все с замиранием сердца ждут продолжения.

– Профессор арендовал помещение в спокойном престижном и прекрасно охраняемом районе, но с ним находятся больше двух человек. Наблюдатели заметили еще одну арабскую пару, квартирующую в этом месте. Вот фото.

Мужчина кладет на стол пачку фотографий, которые Марыся тут же хватает. Она таращит глаза, не веря тому, что видит.

– Он заставил ее носить абаю и даже закрывать лицо… – единственные слова, которые она была в состоянии прошептать, потому что сердце ее билось в груди, как раненая птица.

– Разумеется, они ничего не знают о слежке? – для проформы спрашивает Мустафа, и Хамид кивает. – Через неделю мы будем на месте. Что тогда?

– С вами свяжется один человек, а если этого не произойдет, то я дам тебе, Карим, на него наводку, которую ты выучишь наизусть. – Саудовский разведчик тщательно продумал план. – Когда Джона не будет дома, разумеется, в сопровождении группы, вы пойдете на место. Чаще всего он уходит утром, а возвращается во второй половине дня или вечером с целой бандой своих приспешников, которые ежедневно встречаются там, не таясь, и жрут ужин, приготовленный двумя порабощенными женщинами.

Карим соглашается.

– Отлично. Все будет в порядке. – Он уже оценил сложность операции.

– Потом под эгидой ООН вывезете этих удерживаемых террористами бедолаг из Сирии и привезете домой, – заканчивает довольный своим планом организатор. – Если только безопасно доберетесь до Дамаска, все остальное будет уже действительно просто.

«Врачи без границ» пересекают границу Сирии со стороны Иордании и медленно двигаются в сопровождении конвоя в Дамаск. Их стало меньше на два человека. Доктор Мустафа сразу по приземлении в Амман неожиданно заболел. У него диагностировали амебную дизентерию, которая в арабских странах очень распространена. Несмотря на это, он был настроен ехать, но сорокаградусная температура, рвота и диарея свалили его с ног. Его жена Зина решила, что останется с мужем. Они страшно переживают, что убедили супружескую пару отправиться в опасную поездку, хотя их и не нужно было долго уговаривать. Молодые, только услышав о возможности участия в гуманитарной миссии, сразу захотели к ней присоединиться. Карим остается руководителем группы в охваченной войной стране. Известно также, что в Сирии женщин осматривают только врачи-женщины, этот принцип обязателен для всех мусульманских стран. Иногда в виде исключения, когда речь идет о спасении человеческой жизни, допускается контакт больной с медиком-мужчиной, что в Сирии возможно, а в ваххабитской Саудовской Аравии по-прежнему очень редко встречается. Молодые довольны собой и гордятся повышением. Остались врачи: француженка и испанка, обе арабского происхождения, пакистанец, тунисец, египтянин, немец и американец. Им нравится Карим как руководитель: он спокойный и уравновешенный человек и опытный универсальный медик. У него самый высокий уровень квалификации и самый большой стаж работы, поэтому никого не удивляет его назначение. Карим старается выглядеть спокойным, но по пересечении границы волосы у него становятся дыбом и сердце бьется от волнения. Он меняет мнение о происходящем и в душе клянет себя за то, что рискнул жизнью не столько своей, сколько молодой и наивной Афры. Через маленькое оконце большого шестиколесного тюнингованного и приспособленного к военным действиям российского УАЗа он наблюдает страшный, иногда буквально лунный пейзаж. Проезжая города и деревни, они видят разрушения, а часто висящий над пепелищами дым. Они покидают территорию боев с болью в сердце и погружаются в сирийскую пустыню, только кое-где зеленеющую и населенную. Жилища зияют пустотой, и видно, что их обитатели оставили их поспешно.

– Мы должны были останавливаться, чтобы помогать гражданским людям, а все они, наверное, уже сбежали, – делает вывод Карим. – Надеюсь, что, когда минуем Дамаск и поедем на север, в сторону Алеппо, еще кого-нибудь найдем.

– Оттуда близко до границы, значит, сирийцы эвакуировались даже пешком, – сообщает его коллега. – Не видел фотографий в интернете? – удивляется он. – Эти дороги были запружены, по ним шли тысячи людей!

– Надолго никто тут не останется, – подытоживает Афра, которой все меньше нравится эта поездка, потому что миссия помощи бесполезна, когда нет пациентов.

– У них будет халифат без подданных, – говорит египтянин, который уже много лет назад перебрался в Европу и работает по специальности в Германии. – Интересно, как они тогда будут бороться и с кем? С ветряными мельницами? Их теория о джихаде и убийстве неверных уже и так исчерпала себя, потому что теперь они убивают мусульман наравне с христианами.

Американец выглядит скорее как военный или спортсмен, чем как медик (у доктора нет времени заниматься часами в тренажерном зале): его рубашка просто трещит по швам от выпирающих под мокрой от пота тканью мускулов. Он возмущается:

– Тогда это обычные преступники! Мы должны все же помнить об оппозиции, которая не покидает родину и борется за лучшее будущее. Когда тут воцарится демократия…

– Перестань шутить! – со злостью говорит Карим, слыша эти глупые разговоры. – Демократия и закон шариата, царящий в мусульманских странах, взаимоисключают друг друга! Они не могут сосуществовать. Не знаю, почему вы, американцы, вбили себе в голову чушь, что можно создать утопические арабские государства.

– Что ты такое говоришь?! – повышает голос либерал-янки.

– То, что слышишь! – громко парирует Карим. – Сирия нуждается в порядочном правительстве и честном президенте с твердой рукой. Может, не абсолютном монархе или диктаторе, хотя иногда это оптимальный вариант для этой культуры, – озвучивает свое мнение он, а у иностранца от удивления округляются глаза. – Посмотри на Ближний Восток, например на Саудовскую Аравию. Почему там еще спокойно? – задает он риторический вопрос.

Вдруг совсем недалеко раздается звук самолета – все от испуга умолкают, решив отложить бурную дискуссию на потом. Длинный, как уж, конвой со знаками Красного Креста и Полумесяца на крышах и боках рефрижераторов и всех транспортных средств съезжает с асфальтированной дороги и направляется вглубь территории.

Врачи надеются, что это было в плане, но он меняется каждую минуту под влиянием изменяющейся ситуации. Врачи надеются, что правительственные воздушные силы их охраняют и они не должны будут бежать под бомбами, так как вдоль трассы все еще идут военные действия. «А кто-нибудь о нашей миссии проинформировал джихадистов “Исламского государства”? – думают в испуге доктора. – Они также прекратили борьбу, чтобы пропустить прибывших иностранцев? Или все же для них конвой с гуманитарной помощью является символом вмешательства во внутренние дела их страны и их халифата? Может, по их мнению, нахождение конвоя на их территории противозаконно?» Но в данный момент боевики ИГИЛ ждут, притаившись, первого же движения неверных, а летные бригады сил халифата, разбросанные по всей стране, постоянно собирают кровавую жатву или агитируют желающих среди пострадавшего как от правительства, так и от оппозиции гражданского населения.

– Мы остановимся на постой и проведем ночь в этом оазисе, – информирует сирийский генерал своих ценных подопечных. – Покажете, где разбить полевой госпиталь. Рекомендовал бы лазарет разместить на площади, а палатки для жилья – в пальмовой роще. – Кажется, он ждет их распоряжения, хотя все уже давно запланировано. – Со стороны дороги мы поставим наши две фуры, перед ними – танки и боевые машины, а ракетные установки – вон на том холме. – Он показывает пальцем, а у людей, не привыкших к солдатской жизни и не осведомленных в военном деле, от страха волосы встают дыбом. – Минутку отдохните, покурите, поговорите, выпейте чаю, а через час сможете принять первого пациента.

Наблюдатели ООН, а также высокого ранга военные консультанты из стран коалиции, которая должна восстановить в Сирии мир, смотрят на все это равнодушно. Кажется, что они издали оценивают старания, приготовления и профессионализм сирийцев. Оказывается, самолет, кружащий над их головами, принадлежит частям правительственных войск, осматривающим территорию и обеспечивающим их безопасность. Все немного расслабляются, потому что смогут наконец подышать свежим воздухом после езды в бронированной машине, в которой можно получить клаустрофобию. Но как только доктора выходят, понимают, что у них будет много работы и их ждет бессонная ночь.

– Вы надолго тут остановитесь? – Деревенская женщина, завернутая в традиционный бедуинский длинный кусок материи в бордово-серую полоску, смотрит на Карима с надеждой. – У нас много больных… – Она замолкает. – Очень много. Осмотрите их? – спрашивает она, волнуясь.

– Конечно! Вы знали, что мы к вам приедем?

– Откуда? Нас никто ни о чем не информирует. Даже о том, что на нас будут сбрасывать бомбы с газом, после которых люди задыхались и падали без сознания, – говорит она с глубоким сожалением и нескрываемой злостью.

– Здесь тоже применяли химическое оружие? – спрашивает Карим шепотом. – Мы видели по дороге разбомбленные города, поэтому догадались, что тут шли регулярные военные действия между оппозицией или джихадистами и правительственными войсками. Это правда?

– Правда выглядит совершенно иначе, – поджимает сморщенные губы женщина. – Вначале нас душили газом, потом, чтобы уничтожить следы, начали сбрасывать бомбы.

– С нами представители ООН. Могли бы мы взять пробы?

– Это меня не касается! – Бедуинка не робкого десятка. – Будете тягать по судам, писать чушь собачью в ваших газетах и спорить, – нашей судьбы это все равно не изменит. Я потеряла двух сыновей на войне, а невестка и ее дети были отравлены и до сих пор не оправились. Только это для меня важно! – восклицает она, вскидывая руки вверх.

– Неудивительно. – Карим берет ее натруженную руку и сочувственно смотрит в глаза.

– Я вижу, что вы порядочный человек, поэтому, как стемнеет, подождите меня у колодца, а я провожу вас туда, где мы прячемся. Там много больных, доктор. – Женщина едва сдерживает слезы.

– Почему бы вам не привезти их сюда? Джихадистов нет, значит, нечего бояться. А здесь будет профессиональная больница, будут лекарства.

– Здесь сирийские правительственные войска… Наши земляки – злейшие враги.

После этих слов женщина поворачивается и быстро уходит, а Карим стоит как вкопанный. Теперь он понимает, что в этой стране не только убивают людей, все еще хуже – брат убивает брата. Не говоря уже о джихадистах, утративших здравый смысл под влиянием сумасшедших имамов и уничтожающих мирное население под влиянием вождей и неверно понятых религиозных идеалов. Преступления против человечества совершаются каждый день, хладнокровно и расчетливо, а их исполнителями являются те, кто должен заботиться об этом народе, обеспечивая ему мир и благополучие. Карим приходит к выводу, что в этой войне не будет победителей, так как после Арабской весны мусульманские страны погрузились в ад. Вдруг стало явью то, что, казалось, давно ушло в прошлое, что победили время и прогресс. Однако у доктора нет времени на размышления: полевой госпиталь уже разбит, а пациенты продолжают прибывать.

– Все женщины, которые отваживаются ко мне прийти, должны быть отправлены в больницу, – в отчаянии говорит мужу Афра во время короткого перерыва.

– Почему? Ты не можешь им помочь? Не хватает квалификации?

– Они искалечены! – восклицает доктор.

– В каком смысле? Кто-то сделал им обрезание? Это же запрещено! – возмущается Карим.

– Не об этом речь. Роды у них принимает повитуха или же они рожают без всякой помощи в поле, у колодца, под пальмой. Острым ножом или лезвием они делают разрез, а рану зашивают обычной иглой с хлопчатобумажной ниткой. Если детское место не отходит полностью, это никого не волнует. Промежности этих бедолаг изувечены и зашиты как попало, у всех воспаление родовых путей, а в некоторых случаях и внутренних органов. Они гниют изнутри! От них исходит такой запах… – Женщина сбрызгивает духами ладонь и прижимает к носу.

– Нужно проинформировать об этом высшие инстанции. Пусть приедут сюда и заберут этих женщин в ближайшую больницу, – предлагает Карим. – У тебя нет ни возможности, ни условий проводить операции под общим наркозом.

– Карим! Опомнись! Это Сирия! Кому интересна судьба умирающих жен, матерей или бабушек? Кроме того, они не оставят свои дома, особенно когда мужчины отсюда ушли.

– Конечно, ты права. А где же мужчины? До сих пор ко мне приходили пару стариков или детей, у которых молоко на губах не обсохло. Даже подростков не видел.

– Они на войне, муж мой. Ты им не поможешь. Эта миссия – один большой обман, – делает вывод Афра. – Сирийское правительство хотело показать, что играет в открытую, позволило контролировать вооружение, доказать, что никакого химического оружия нет, его не применяют, а при случае получить даром немного лекарств и медицинское оборудование. Но все это будут использовать, разумеется, только для своих.

Разочарованные, они идут работать: Карим – лечить натоптыши, нарывы и коросту, рвать зубы, а Афра в отчаянии старается спасти жизнь по крайней мере нескольким женщинам, сделав им некоторые косметические процедуры с использованием антибиотиков. Она уговаривает также своих пациенток лечь больницу, но женщины смотрят на нее удивленно: для них это немыслимо.

Когда стемнело, Карим с американским доктором, которого он взял с собой скорее для сопровождения, ждет бедуинку в условленном месте у колодца.

– Ш-ш-ш! – слышат они звук из темноты. – Сюда, за мной.

В отдалении мелькнула тень цветастой одежды – они берут свои тяжелые медицинские сумки и направляются за проводником.

– Может, зажечь фонарь? – спрашивает американец, но тут же отказывается от этой мысли при виде троих мужчин с оружием.

Они не в форме, а в бедуинской одежде, поэтому понятно, что они принадлежат к оппозиции. Карим надеется, что это не джихадисты, ведь уже слишком поздно отступать. Он говорит себе, что он доктор и должен помогать каждому, для него все равны, но идет вперед с тяжелым сердцем.

Приезжие мужчины не привыкли к прогулкам по незнакомой местности в темноте, поэтому постоянно спотыкаются и теряют равновесие. Через пару минут они привыкают к густому мраку, который рассеивает только свет луны. Быстрым шагом они направляются от селения к холму поблизости, а потом еще с полчаса продираются через густые заросли в высохшем вади. На горизонте, там, где заканчивается едва различимая тропка, на фоне неба виднеются высокие пальмы. Здесь находится скрытый от любопытных глаз оазис. Они минуют его, сворачивая вправо. Через минуту показывается небольшое озерцо, слышно кваканье лягушек.

– Дайте руку, а то шею сломаете, – предлагает один из воинов.

– Справлюсь. – Карим не хочет, чтобы его сочли слабаком.

– Мы возьмем сумки, а вы идите за нами и постарайтесь не поскользнуться на скалах.

Они с трудом пробираются по узкому мокрому уступу. Это очень опасно, но уже через пару шагов тропка расширяется и на них падает тонкий лучик света из пещеры. Боевики нашли идеальное место укрытия.

– Это наш лазарет. – Старуха, приведшая врачей, указывает на больных. – Без лекарств и медицинской помощи парни, однако, не долго протянут.

Карим и американец с ужасом осматриваются вокруг. Внутри пещеры на соломенных матах лежат около сотни раненых. Кто-то в сознании, другие бредят в лихорадке, остальные лежат без движения, словно мертвые. В пещере темно, она освещается лишь масляными лампадками и согревается пламенем костра, раны на немытых телах гниют, источая типичный для гангрены смрад.

Засучив рукава, врачи принимаются за работу. В специально отведенном месте у стены для них приготовили деревянный стол, накрытый белой простыней, и низкую скамью для инструментов. Рядом стоят ведро и таз с водой, скорее всего, из ближайшего болота.

Мужчины делают обход и показывают людей, которым в состоянии помочь.

– Я пойду за дополнительными инструментами – может, еще этих двоих сможем спасти, – объясняет Карим проводникам.

– За какими инструментами? – спрашивает с недоверием паренек.

– За хирургической пилой и специальным тесаком. Нужно выполнить ампутацию ноги и стопы, а тонким ланцетом я этого сделать не смогу. Если я их не прооперирую, они умрут, – говорит он серьезно.

– Тяжело, – соглашается тот, но, очевидно, судьбы этих двоих его не очень волнуют. – Такова воля Господа, – произносит он слова, которые оправдывают любой поступок.

– Тебе есть чем заняться до самого утра, поэтому отпустить тебя нельзя, – более здраво рассуждает второй боевик.

Карим признает его правоту, и вместе с коллегой они делают что могут, чтобы спасти как можно больше человеческих жизней.

– Почему они не привезли раненых в наш госпиталь? – спрашивает Карим под утро, уже на обратном пути.

– Это смерти подобно, – отвечает проводник. – Лучше, чтобы они умерли сами, чем в пытках.

– Но ведь у нас мирная миссия. Никто бы вас не обидел! – Американец не может этого понять.

– Вас сопровождают наши правительственные войска, которые позволяют вам здесь находиться с единственной целью – выследить мятежников, так они нас называют. А мы не какие-то бунтовщики, мы просто против этой жестокой власти и хотим спокойно жить в нашей стране.

Врачи молча слушают простого сирийского бедуина. Затем они возвращаются, на цыпочках входят в палатку и влезают в спальные мешки, чтобы по крайней мере на часок сомкнуть глаза.

Ранним утром конвой отправляется дальше, так как им нужно как можно быстрее добраться до Дамаска. Фуры с сопровождением медленно едут через пустыню и наконец сворачивают на асфальтированную дорогу. Одна военная машина и грузовик, набитые солдатами, сворачивают с трассы и едут к оазису с озерцом, где медики всю ночь спасали человеческие жизни. Военные дают по пещере залп, а оппозиционеров, находящихся снаружи, солдаты правительственных войск расстреливают очередями автоматов.

Врачи ничего не замечают: они заняты разговором о нищете и упадке этого некогда красивого края с древней историей. К сожалению, никто не обращает внимания, что неподалеку от них появляется машина без определительных знаков, с ракетной установкой на крыше, неожиданно останавливается на открытом пространстве и стреляет в них. Они безоружны, ведь их охрана убивает обессилевших раненых и больных противников, поэтому сейчас идеальный момент для атаки. Джихадисты все рассчитали и без потерь захватывают гуманитарный конвой, а тех, кто с ним ехал, берут в заложники. Караван сворачивает с пути и едет по пустыне в сторону Пальмиры, которую теперь занимают боевики «Исламского государства», чтобы потом добраться до столицы халифата – Эр-Ракки на берегу Евфрата.

* * *

Посреди ночи Ясем врывается в дом, тормошит спящую Дарью и смотрит на нее с ненавистью.

– Видишь, что вы с моей глупой матерью натворили?! – кричит он. – Мы должны отсюда бежать! Мы уезжаем!

– Почему?

– Кто-то меня подставил! И думаю, что это ты и мать, две мерзкие кретинки! – Он не помнит себя от бешенства. – Надеюсь, вы сделали это по глупости.

– Мы в жизни на тебя не донесли бы! – возражает испуганная Дарья. – Что и кому мы должны были рассказать?

– Я уже принял меры, а ты собирайся!

– Куда мы едем?

– Это тебя не касается! – огрызается Ясем, отпуская жене увесистую пощечину, после чего направляется в другую комнату, где у постели умершего этой ночью мужа стоит на коленях отчаявшаяся Мунира.

– Едешь с нами или остаешься? – смотрит Ясем с презрением на мать.

– Куда? – спрашивает дрожащим голосом женщина.

– Тебе не все равно? Если останешься, знай, что с тобой цацкаться не будут. Тебя не только обвинят в фундаментализме и принадлежности к террористической организации, но и в соучастии в убийстве говорливого доктора по соседству.

Парень презрительно улыбается, а у женщин перехватывает дыхание, когда они понимают, что вынесли приговор невинному человеку, попросив о помощи. У Дарьи по– прежнему не укладывается это в голове, но она чувствует, что ее доверие к Джону ослабевает – над ним взяло верх дурное начало, теперь это Ясем, отвратительный опасный джихадист.

Мунира размышляет, кому она сейчас больше нужна: умершему мужу или несчастной Дарин, которая попала в лапы ее сына-преступника. И решает, что должна помочь этой молодой несчастной женщине и вырвать ее из когтей жестокого человека. Она с трудом поднимается с колен, обвивает саваном почерневшее уже лицо отравленного Ибрагима и следует в неизвестном направлении за самым ненавидимым ею человеком – своим первородным сыном Ясемом.

Когда под утро они покидают Дамаск, фары машины освещают скалы по обеим сторонам шоссе. Окрашенные в красный цвет, они будто залиты кровью. Потом машина направляется в широкую, уходящую немного вниз равнину, разделенную на две части цепью гор, вершины которых в раннем утреннем свете кажутся фиолетовыми. Поверхность извилистого шоссе отражает желтый свет слабых фар автомобиля. Дарья замечает на обочине табличку и понимает, что они едут на север, в сторону Алеппо, туда, где идут тяжелые бои. Долгий путь через пустыню их изматывает. Единственная растительность – это слабые топольки, верблюжья колючка, растущая даже на камне, и сбившиеся высохшие кусты, оторвавшиеся от почвы и гонимые ветром по земле. Они минуют ряды разрушенных нефтехранилищ, у которых стоят военные и охрана. Видно, какие-то из нефтехранилищ еще функционируют. В деревеньках или поселках белые дома, окруженные высокими заборами, выглядят вымершими. На улицах не видно детей, играющих у дороги, никакой домашней живности. Дарья с ужасом осматривает все вокруг, понимая, что отсюда ей сбежать не удастся. Машина въезжает на широкую равнину и движется к Евфрату. В отдалении виднеются во мгле две мрачные темно-синие горные цепи: Антиливан и Джебель Семъан. Пустыня, местами песчаная, местами каменистая, рыже-розовая, выжженная и изрытая расщелинами, простирается по всей территории, обступая дорогу с обеих сторон. Без ухода пески вскоре полностью ее поглотят.

Чем дальше на север, тем более гористой становится местность. Когда встает солнце, два горных пика, которые видны рядом уже пару часов, окрашиваются новыми красками. «А тут красиво! – думает Дарья. – Если бы не ситуация, это могло бы быть интересное путешествие. Как семь лет назад с родителями и Адасем. Хорошо, что, по крайней мере, со мной Мунира. Это добрая, но несчастная женщина! – думает она о матери их палача. – А я ее осуждала, метала громы и молнии, не желая верить, что это мой паршивый муж – жестокий человек…»

У Дарьи есть время на размышления. Только теперь она понимает, как была наивна и легковерна. Отказывалась верить в очевидные факты, не видела недостойных поступков Ясема, не делала правильных выводов. Она понимает, что еще во время их романтического путешествия с Ближнего Востока в Европу, а потом в Северную Африку дала себя обмануть. Джон в Дубае вел себя естественно – эгоистично, но потом изменил тактику и стал удивительно предупредительным, обворожительным и самым щедрым джентльменом, которого девушка только видела в своей короткой жизни. Его любовь казалась Дарье прекрасной, а когда он одаривал ее улыбкой, девушка забывала обо всем. Небольшие раздоры и претензии ничего для нее не значили. Всегда все выходило естественно, и Джон был добрым и любящим, а она чувствовала себя балованной девочкой. Сейчас же она все понимает и не находит объяснения поведению этого хитрого и опасного мужчины. Предаваясь безрадостным воспоминаниям, она закрывает глаза и впадает в беспокойный мучительный сон. Она просыпается, только когда джип вдруг подскакивает на выбоине. Машина съезжает с трассы, и начинается опасное продвижение по разбитой проселочной дороге. Дарья открывает глаза и осторожно будит дремлющую рядом с ней Муниру.

– Это древняя Пальмира, – шепчет она ей на ухо. – По-арабски Тадмор. Я была тут с родителями и братом в детстве.

– А я со школьной экскурсией, – признается не менее удивленная мать. – Наш приезд сюда может означать только одно: этот центр культуры и один из самых больших и прекрасных древних памятников в Сирии находится теперь в лапах джихадистов.

– Бог мой! Зачем? Может, просто у Ясема тут много знакомых? Не будем думать о плохом.

– Поживем – увидим. Не будем гадать на кофейной гуще, как будет лучше. – Мать решает положиться на судьбу.

– Что он планирует? Что задумал? – не может успокоиться Дарья, а старшая женщина только сдвигает плечами, нервно сжимая руки. – Ясем, скажи мне, что мы будем тут делать? – спрашивает девушка.

Она наклоняется вперед, между передними креслами, – в ответ получает удар в нос и заливается кровью.

– Доченька! – старается остановить кровь Мунира. – Не искушай судьбу, дорогая. Сиди тихо, словно тебя нет.

– Он действительно настолько подлый? – шепчет Дарья сквозь слезы. – Не могу в это поверить! Не могу… – в отчаянии всхлипывает она, прижимаясь к полной груди сирийки, и у матери разрывается сердце – она понимает, что эта женщина любит ее сына, который мизинца ее не стоит. Единственное, чего он заслуживает, – это самое тяжелое наказание за грехи и преступления, которые он совершил.

Они въезжают на узкие улочки будто вымершей Пальмиры. Дарья и Мунира, с тревогой выглянув в окно, видят лежащие на земле присыпанные известью трупы, среди них много женщин и детей. Никто не позаботился о телах. Их оставили непогребенными, что абсолютно противоречит закону шариата, разве что кто-то хочет, чтобы умершие не знали вечного покоя и их семьи были унижены. Трупов великое множество, и, несмотря на временные меры, в воздухе висит смрад разлагающихся тел, смешанный с запахом гари, доносящимся с тлеющих пожарищ. На улицах ни души. Женщины понимают, зачем Ясем их сюда привез: разрушенный город занят джихадистами и принадлежит теперь халифату. Это ужасно, ведь фундаменталисты известны своим отношением к древним памятникам. Что с ними будет? Их разграбят и продадут на нелегальных аукционах, чтобы получить средства для целей халифата, а строения, святыни или амфитеатры, которые не удастся вывезти, скорее всего, сровняют с землей с помощью взрывчатки или бульдозеров.

Наконец машина останавливается перед одним из вполне ухоженных домов. Ясем выходит и закрывает женщин внутри, ничего им не объясняя.

– Матушка, как случилось, что твой сын убил доктора Аббаса? Расскажи мне!

Дарья должна знать обо всех подлых поступках мужа, чтобы приготовиться к самому худшему.

– Он сам признался, но… Я этого не понимаю… – У нее дрожат губы, она снова готова расплакаться.

Глаза Муниры тоже полны слез.

– Извини, дорогая, что не рассказала тебе. Не предупредила… Мой первородный сын – убийца… Боже, как страшно это звучит! – качает она головой, но тут же берет себя в руки. – Я боялась, что, узнав об этом, ты не выдержишь и сойдешь с ума, потому держала все в тайне.

– Почему ты так думаешь?

– Я видела в твоих глазах любовь к нему, – признается она. – Все меньше, но она еще теплится.

– Я не понимала очевидного. Сама себя обманывала. Какая же я глупая! – Несмотря на эмоции, Дарья выглядит спокойной и серьезной.

– Не глупая, просто молодая, очарованная красивым парнем девушка. Он может околдовывать, он как хамелеон, и это страшнее всего. – Мать знает сына как свои пять пальцев. – Сейчас он тебя ласкает, чтобы через минуту избить до полусмерти.

– Он кого-то убил? – Дарье важно это знать.

– Да, моя дорогая. Еще в Саудовской Аравии нам показали короткий паруминутный ролик, который он разместил в интернете. Ясем отрубил голову невинному мужчине. Я узнала его. Это был он… Он… – объясняет она, и девушке больно это слышать.

– А кто его показал? Соседи?

– Агенты разведывательных спецслужб. Все ищут Ясема, или джихади Джона, а он только лет играет с ними в кошки-мышки. Ездил с тобой по Европе – и его не задержали. Это невозможно!

– Если все так, как ты говоришь, может, они выследят его здесь? – Она по-прежнему наивна как ребенок.

– В Дамаске было легче, но здесь, в глухой провинции, скорее всего, никто этого сделать не сможет.

– Может, и не доктор Аббас донес на него – что он мог знать? Твоего мужа Ибрагима мог отравить кто угодно, он мог случайно отравиться ядом от грызунов или тем же проклятым зарином, что и бедные детишки наших милых соседок, – размышляет вслух Дарья. – Может, это сирийская или какая-то другая разведка, Интерпол, ЦРУ или ФБР наступают ему на пятки?

– Имей в виду, что у него есть система агентов, которые его охраняют. – Мунира реально мыслит и знает, что от джихади Джона так легко не сбежишь. – Представители халифата есть везде, а приспешников у них невообразимое множество.

– Какой же я была идиоткой, что не написала Марысе из интернет-кафе в Дамаске, когда он дал нам немного свободы и мы смогли выйти из дому…

– Мы обе неисправимые оптимистки, потому что надеялись на лучшее и не предполагали, что все будет только хуже. Вместо того чтобы заказать SIM-карту в Египте, нужно было дать на лапу и купить средство связи, чтобы у нас был контакт с миром.

– Почему ты просто не купила телефон? Я выпустила это из внимания и не давила на тебя, поэтому мы в таком ужасном положении. У сирийцев тоже есть мобильные телефоны и доступ к Сети. Ведь именно так действует «Исламское государство» – вербует добровольцев через твиттер, фейсбук и другие социальные сети.

– Конечно, у сирийцев есть телефоны, но, чтобы законно купить средство связи, я должна предъявить документы, а у меня уже много лет нет местного удостоверения личности, – объясняет Мунира.

– Зато теперь, мама, мы в ужасном положении! – восклицает Дарья. – Кто мог предположить?!

– Да, мы в центре Сирийской пустыни, среди трупов, в лапах честолюбивого и очень активного джихадиста. – Женщина горько качает головой, сама не веря в безвыходность положения. – Всегда нужно помнить, что может быть еще хуже.

Они умолкают, видя возвращающегося к ним Ясема.

– Едем! – Довольный мужчина, убийца и садист, улыбается, и у них дрожь проходит по спине. Потом он садится на водительское место, поворачивает и снова направляется за город.

– Куда мы едем? – вдруг спрашивает испуганная Дарья, не в силах совладать со страхом.

– На нашу базу. Там вы будете в безопасности, вас никто не найдет, кто бы на меня ни донес, – говорит с издевкой палач.

Оказывается, в древнем форте, находящемся на холме за Пальмирой, была база правительственных войск, а когда их оттеснили джихадисты, они оставили неплохо оборудованное укрепление с идеальным пунктом обзора всей равнинной территории, запасами оружия и средствами связи. Женщин поместили на другой стороне крепости, откуда открывается прекрасный вид. Они радуются, что это далеко от города, в котором каждую минуту может вспыхнуть эпидемия из-за разлагающихся трупов, изувеченных крысами, дикими собаками и котами. Через маленькое стрельчатое окошко они наблюдают за передвижением боевиков между жилыми зданиями. Они понимают, что что-то готовится, видя ежеминутно въезжающие и выезжающие к руинам античной Пальмиры грузовики. На другой стороне холма, открытые для глаз, стоят две большие фуры со знаками Красного Креста и Полумесяца на металлических контейнерах.

– Наверняка ограбили транспорт с гуманитарной помощью, – шепчет Дарья. – Интересно, что стало с добровольцами, направляющимися на помощь Сирии?

– Как что? Если повезло, то умерли сразу, а если выжили, то не хотела бы я быть на их месте. – Мунира решает не щадить девушку, ведь все равно нужно готовиться к самому худшему.

Мать и невестка живут вместе во времянке, которую построили из толстых полотнищ арабской палатки, натянутых между древними стенами форта в одной из ниш. На твердые камни брошено несколько соломенных матов, пледы и подушки. Там нет никаких удобств – электричества, воды и туалета. Временный туалет устроен для них за занавеской в эркере и состоит только из металлического ведра. Когда ведро наполняется, содержимое, как в Средневековье, выплескивают в выгребную яму. Моются они в жестяном тазу холодной водой, которую им привозят в пластиковых двадцатилитровых канистрах. Эти примитивные условия можно было бы терпеть, если бы не было так холодно ночью из-за сквозняков.

Ясем впервые появляется через два дня после приезда.

– Сегодня у нас большое торжество в античном театре.

Он излучает радость и гордость. Сжавшиеся женщины дрожат от пронизывающего холода.

– Вы приглашены, – говорит он быстро, окидывая их взглядом с головы до ног. – Я пришлю за вами, поэтому оденьтесь как положено.

– Зачем эти сложности с переодеванием? – У Дарьи нет больше сил это терпеть. – Можем вообще не пойти. От нас же ничего не зависит…

Снова ее безрассудная бунтующая натура берет верх, и девушка говорит не боясь, в ответ мужчина на нее замахивается, но в последний момент сдерживает удар и только с силой сжимает ей руку.

– Зачем я тебя за собой тянул через полмира, тратил на твои капризы огромные деньги, принадлежащие братьям по вере? Чтобы сегодня ты была там, где твое место, – сообщает он холодно, глядя на Дарью с презрением и ненавистью, и у нее подкашиваются ноги, потому что теперь она ожидает от него самого худшего.

Когда мужчина исчезает, молодая женщина кричит в истерике:

– Он убьет меня! Это конец! Боже мой! Мамочка! Марыся! – Плача, она опускается на землю. – Спасите меня!

Женщины поступают так, как сказал Ясем. Надевают черные абаи, тщательно закрывают волосы длинными платками, а лица – чадрой. Видны только их большие глаза – в них ужас. Мунира покорно готовится к смерти. Она не хочет больше жить, особенно после того, как сын убил ее любимую дочь Аиду и мужа Ибрагима. У Дарьи подкашиваются ноги, ведь она слишком молода, чтобы оставить этот мир. Она хотела бы увидеть свою семью, по которой очень тоскует, хотела быть счастливой и жить в безопасном месте в окружении близких людей. Она чувствует также, что с ней происходит что-то странное, ее организм как-то иначе функционирует, а тело изменяется изо дня в день. Но девушка не допускает и мысли об очевидном.

Мунира и Дарья подъезжают к древнему амфитеатру. Несмотря на солнце, он хорошо освещен, а во многих местах установлены громкоговорители и профессиональные камеры, словно тут ожидается шоу артистов. Однако женщины знают, что джихадисты строго придерживаются средневековых принципов Корана, в соответствии с которыми всякое веселье, в том числе музыка и пение, строго запрещены.

Одетый в черное незнакомый мужчина проводит их к первому ряду и усаживает перед каменным бортиком, отделяющим зрительный зал от площадки для гладиаторов, называющейся орхестрой, и возвышения, где в древности выступали актеры. Им хорошо видна сцена с полукруглыми эркерами, окруженными колоннадой и занавешенными сейчас грязным брезентом с автомобилей. Между ними, в центре, выбита в камне большая дверь с крышей в виде портика. Женщины сидят молча, ожидая, что будет дальше, ведь в соответствии с задумкой Ясема Дарья должна стать главной героиней античной трагедии.

Зрительный зал медленно заполняется местными жителями, которые остались в живых после резни. Они пришли на выступление не добровольно, с радостью и смехом, а свезены сюда на грузовиках, как скот. Не слышно разговоров, детских криков и беготни – все ведут себя тихо, предполагая что-то страшное. Мужчины, понурившись, смотрят исподлобья, а немногочисленные женщины одеты так же, как Дарья и Мунира. Это значит, что закон шариата уже царит в этом до сих пор свободном туристическом регионе.

Вдруг из больших репродукторов слышен хрип. Наконец раздается призыв к молитве: «Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!» Зрители не понимают, как нужно себя вести, поэтому сидят неподвижно и неуверенно оглядываются. На сцену выходит высокий, хорошо сложенный мужчина в черной одежде джихадиста, в тюрбане на голове, с закрытым лицом. Тюрбан на уровне лба окружает черная полоска с девизом халифата. Он окидывает взглядом собравшихся, а его темно-зеленые глаза, подведенные кохлем, прожигают насквозь, отчего каждый чувствует себя виноватым. В одной руке он держит длинный и наверняка тяжелый арабский меч. Вдоль колоннады за его спиной зажигаются факелы, а испуганные зрители, сжавшись, громко вздыхают. Мужчина приближается к занавешенному тканью эркеру, снимает его, и глазам собравшихся предстают прикованные к стене, связанные толстыми цепями три женщины. Их тела и волосы не покрыты, что символизирует распущенность. Зрители замечают также синяки и кровавые раны на их хрупких, вызывающих жалость телах. Одну из них, саудовку, Дарья знает по Эр-Рияду, поэтому склоняет голову и опускает взгляд. Она не слышит даже оскорбительных слов Ясема в адрес связанных врачей-женщин, которые, в отличие от него, приехали сюда, чтобы помогать больным сирийцам, а не возмущать мусульманский народ.

В это время на лицо жены джихади Джона падает слабый луч света, и оператор профессиональной телекамерой делает один наезд за другим. Он недоволен, потому что из-за чадры не видно, Дарья ли это, – это может быть любая арабская женщина. Не того хотелось Ясему, и молодой режиссер чувствует, что это может стоить ему жизни.

– Ш-ш-ш! Саида! – обращается он к задумчивой женщине в первом ряду, которая не реагирует на обращение.

– Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! Йа саида Мунира! – неизвестно откуда он знает имя матери своего шефа. – Пусть эта женщина снимет чадру.

Он смотрит как верный пес на пожилую женщину, которая только презрительно кривит губы.

– Нет, мерзавец! Чтобы вы потом могли забить ее камнями? Ни за что!

Мунира берет невестку под руку и решает идти с ней до конца, даже на смерть.

Тем временем Ясем снимает брезент со следующей колоннады, показывая распятого белого мужчину, огромного, как Голиаф. Его сильный организм по-прежнему борется за жизнь, и если над ним не смилуются, – а это может быть только смерть от руки преступника, – американец еще долго будет мучиться. На сцену выбегают десять джихадистов, одетых так же, как главный актер, с закрытыми лицами. Они безоружны, но в руках у некоторых факелы, у других – бубны, в которые они начинают ритмически бить. В паузах между ударами они восклицают: «Аллаху Акбар!» – и слова эти словно вводят их в транс. После долгой как вечность минуты на сцену выводят покачивающегося хромающего мужчину в оранжевой галабие и босого. Он одет так же, как жертвы беззаконных казней, совершаемых джихадистами над неверными. Дарья поднимает застывший взгляд на жертву и уже не опускает его. Она не может вдохнуть, горло у нее перехватывает, а легкие, кажется, сейчас разорвутся. Девушка срывает с лица чадру, чувствуя, что через минуту задохнется. Ее муж в экстазе исполняет традиционный арабский танец с саблями, то приближаясь, то отдаляясь от узника. Он размахивается и большой металлической саблей делает широкий круг над головой стоящего на коленях мужчины, который вдруг среди зрителей видит знакомое лицо. Его полные тревоги и вместе с тем сочувствия глаза уже не отрываются от Дарьи. Они взывают о спасении, о помощи. «Карим… Карим… – произносят безмолвно побелевшие губы Дарьи. – Карим, ты добрый человек!»

Ясем делает шаг вперед и в последний раз взмахивает саблей, после чего голова невинного падает со сцены на каменную площадку. Из его шеи брызжет красная пенящаяся кровь, но тело немыслимо долгие секунды еще держится вертикально, чтобы наконец упасть среди гробовой тишины. Толпа задерживает дыхание.

Убийца восклицает:

– Аллаху Акбар! Такая смерть ждетневерных! – произносит он убежденно.

– Ты лжец! Ты сумасшедший прохвост! – Дарья вскакивает и грозит кулаком, и платок, прикрывающий ее волосы, спадает, открывая темно-русые волосы. – Какой это неверный?! В венах этого порядочного человека текла арабская, мусульманская кровь! Ты сукин сын!

Она грозит ему поднятой рукой, и довольный режиссер снимает это с большим энтузиазмом и удовлетворением.

– Аллаху Акбар! – продолжает восклицать Ясем, а его помощники с бубнами присоединяются к нему, отбивая ритм.

Люди, сидящие за Дарьей, не слышат ее слов, но от страха по ее примеру срываются с мест, скандируя и так же, как она, размахивая руками. Ясем доволен как никогда. Он не надеялся на такой пропагандистский материал. Уже через полчаса весь мир увидит белую женщину в древней Пальмире, горячую сторонницу халифата, участвующую в справедливом акте гнева, направленного против неверных.

На лице Дарьи написан страх, в глазах безумие.

Пути бегства

Страшный спектакль в древнем театре Пальмиры не заканчивается этим убийством. На сцену выводят все новых несчастных, которых джихадисты уже не могут представить как неверных: это их земляки-сирийцы. Их грехом является противостояние халифату и смерти, которую сеют его представители. Поэтому среди жертв есть как оппозиционеры существующей власти, так и представители правительственных войск, захваченные во время наступления, как военные, так и гражданские. Кровь льется рекой, а ее резкий запах разносится над сценой и каменной площадкой, где брошены искалеченные останки.

Дарья уже слабо соображает. Она сидит как завороженная, взгляд опущен. Мунира держит ее за руку, чувствуя, что трагедия еще не закончилась.

Очередное отсечение головы исполнено гордым десятилетним мальчиком, наученным совершать самые жестокие преступления. Жертва его – представитель ООН, прибывший с мирной миссией в гуманитарном конвое. После этой казни Дарья впервые блюет. После этого тошнота долго не отступает. Наконец она кладет голову на плечо матери и замирает. Девушка приходит в себя только тогда, когда сидящая за ними женщина, одна из немногих, кто слышал, что именно Дарья крикнула, подает ей бутылочку с холодной водой. Девушка смотрит на нее бессмысленным взглядом и видит черные, полные ненависти и злости глаза. Она не знает, что это значит, но теперь это для нее не имеет значения.

С наступлением темноты в этой юдоли слез погибли более тридцати человек. Полные радости и удовлетворения, с чувством выполненного долга джихадисты закрывают театр, разгоняя всех по домам. Под конец они громко орут, прославляя Аллаха и уже не дожидаясь всеобщего одобрения. Жители городка, которые пришли сюда из страха, теперь находятся в таком же состоянии ужаса и безразличия, как и Дарья. Они видят, что единственным спасением для них и их семей является бегство из родного края. Бегство – но куда и как они могут бежать? Кроме того, оставить родной дом, где ко всему привык, может, не богатый, но свой, – нелегкое решение. Нигде их не будут будить такие яркие лучи жаркого солнца и неумолчное щебетание птиц, а навевать сон звуки цикад. Здесь они окружены памятниками древней цивилизации, здесь каждый день веет ветер из пустыни, принося свежесть или жар. Их жизнь в этой долине нелегкая, но они здесь живут из поколения в поколение и горды этим.

– Двигайся! – вырывает Дарью из оцепенения бешеный голос Ясема. – Ты хочешь провести здесь ночь? – смеется он язвительно.

Женщина хочет встать, но ее ноги и руки будто парализованы и не слушаются. Мунира в ужасе смотрит на невестку и, поддерживая ее под руку, пытается помочь. Она не может справиться и в конце концов беспомощно садится рядом с ней.

– Что это, черт возьми, значит?! – Джихадист теряет терпение, потому что эта баба точно хочет испортить ему вечер. – Поднимай свою тощую задницу – или я тебе покажу!

– Оставь ее! Не видишь, она плохо себя чувствует! – осаждает его мать. – Неплохое развлечение ты ей обеспечил! – говорит она осуждающе. – Как и всем собравшимся. Они просто мечтали об этом! Добрый и всепрощающий Аллах наверняка рад твоему поступку.

Мунира не может этого вынести и своими словами хочет ускорить неизбежное. У нее больше нет сил бороться, ей наплевать, как отреагирует сын. «Может, и лучше будет для этой милой девушки, чтобы он прекратил ее мучения», – думает она, глядя на заплаканное бледное лицо Дарьи.

Увесистая пощечина отрезвляет мать. Женщина инстинктивно закрывает лицо от следующего удара, но он падает уже не на нее, а на молодую обессиленную женщину.

– Оставь ее! Чего ты от нее хочешь?! – защищает она невестку собственным телом, но Ясем отбрасывает мать, желая выместить всю злость и недовольство на жене, которая, как видно, не способна стать его соратницей.

– Ты, неверная сука, мне уже не нужна! – орет он, и эхо его голоса доносится до последней скамьи театра. – Ты выполнила свою роль, хотя это и стоило мне непомерных усилий. Шлюха!

При этих словах вне себя от бешенства он бросает ее на землю и бьет ногами по животу и спине – куда попало. Он возмущен. Он столько ей дал, и чем она, неблагодарная, ему отплатила? Он должен был рисковать, притворяться, грешить, пить алкоголь и есть проклятую свинину, чтобы заманить эту стерву сюда, где она сыграла так, как он хотел, даже лучше. Злость на нее заполняет его сердце, и мужчина не может совладать с собой. Он хочет ее убить, уничтожить, стереть из своей памяти и никогда больше не видеть. Через минуту у него в голове проносится мысль: может, отдать ее своим солдатам на утеху? Но эгоизм и самолюбие побеждают. «Это моя жена, неверная и не арабка, но моя, – говорит он себе. – Никто не запятнает того, что принадлежит мне. Я не хочу ее, но и никому другому она не достанется».

– Позволь ей уйти, если она тебе больше не нужна! – кричит в испуге Мунира, видя, что трагический конец Дарьи близок.

– Никогда! – отвечает садист между сильными пинками. – Пусть сдохнет, сука!

– Разве она не может заболеть? Дарья тебе ничего не возражает только потому, что у нее нет сил двигаться, – объясняет ему женщина как ребенку, хватая за руку. – Ведь это твоя жена, мать твоих будущих детей, – бьет она в самое чувствительное для арабского мужчины место. – Будущих сыновей! – добавляет она поспешно, и при этих словах агрессия Ясема немного спадает.

– Ты должна довезти ее до форта, – говорит глухо палач, вытирая пот со лба, видимо потому, что избиение дается ему тяжелее, чем отсечение голов. – Если не доберетесь за час, присоединитесь к ним…

Он показывает на окровавленные трупы, лежащие перед ними.

– Как же я… – беспомощно разводит руками Мунира.

Бродячие псы и бешеные волки воют недалеко в пустыне, чуя еще теплую кровь и остывающие тела.

– Водитель вас отвезет. Но чужой мужчина не будет таскать ее труп.

– А ты? Не чужой? Муж?

Слабое сердце женщины заходится, она знает, что сама не справится, а если останется здесь, ее ждет еще худшая смерть, чем та, которая постигла этих бедолаг. Она будет разорвана дикими животными, которые еще пару дней будут поглощать в Пальмире непривычно обильную пищу.

– Шофер будет ждать вас еще максимум пять минут, поэтому поднимай задницу, девка, и в машину! – наклоняется над лежащей Дарьей Ясем и орет ей в ухо.

Девушка в состоянии шока, превозмогая боль, охватившую ее тело, приходит в себя, но, избитая, не может двинуть ни рукой, ни ногой.

– Доченька! Встань, иначе нас ждет страшный конец!

После того как Ясем уходит, Мунира оглядывается с ужасом. Через минуту ей кажется, что она видит в отдалении горящие глаза голодных диких зверей.

– Дорогая моя! – Она громко плачет, пока Дарья пытается подняться с каменной скамьи.

Девушка снова хватается за живот. Упершись руками, она становится на четвереньки, ее рвет, и она пачкает ладони и абаю рвотными массами. Она чувствует, что силы оставили ее, но хуже всего, что у нее нет желания подняться. Ей не страшны клыки волков и собак, не страшна смерть, потому что самое худшее, что может с ней случиться, – это рабская жизнь рядом с Ясемом, ее жестоким арабским мужем.

Вдруг на каменных плитах слышатся тихие шаги.

– Саида! Саида! Валлахи! Что за несчастье с вами случилось? Как же вы попали в лапы этого убийцы? – спрашивает женщина, которая во время драматического представления протянула им руку помощи. Сейчас видно ее открытое округлое симпатичное лицо и заботливое выражение глаз.

Мунира вздыхает с облегчением.

– Моя дорогая подруга! От рождения меня преследует этот демон. Видно, мое молоко было отравлено, что он вырос таким, – говорит она истинную правду, потому что у нее нет сил скрывать это от порядочных людей.

– Заберем эту бедную неверную, – иронично улыбается знакомая. – Может, поедете к нам?

– Нет! – Мать вскидывает руки и хватается за голову в панике. – Мы живем в форте, и он нас никуда не выпустит.

– Нужно что-нибудь придумать! – хитро предлагает она. – У женщин много способов влияния на мужчин, хотя не знаю, действует ли это на джихадистов.

Она становится серьезной.

– Я знаю к нему подход, и благодаря этому Дарин еще жива. Хотя боюсь, что не соврала, сообщив ему прекрасную новость.

– Сочувствую. – Женщина участливо похлопывает Дарью по руке и обмывает ее опухшие израненные щеки.

– Жаль, что вместо того, чтобы радоваться такому прекрасному божественному дару, мы выражаем соболезнование. – У Муниры слезы в глазах, потому что она уже любит своего внука или внучку и в то же время никому не пожелает рождения в таком подлом мире.

– Где ты живешь, спасительница? – тихо спрашивает Дарья, вновь обретшая надежду.

– У нас небольшой домик возле отеля «Зайнаб», который еще не так давно принадлежал нам. Можете или остановиться в нем, потому что пару комнат нам удалось привести в жилое состояние, или занять виллу комиссара полиции, которого эти со всей семьей там убили… – Женщина кивает в сторону форта. – Как только они немного освоятся, захотят удобств и наверняка займут самые лучшие дома в городе.

Жительница Пальмиры знает обычаи победивших.

– Сегодняшнюю ночь мы проведем среди бандитов в кошмарных условиях, но как можно быстрее постараемся перебраться в город, – решает Дарья.

– Пальмира в их власти, в ней невозможно станет жить, потому что когда они установят свой закон, как в столице халифата Эр-Ракке, то переделают все, а жителей постараются поработить, – открыто говорит женщина.

– К сожалению, это неизбежно, – признает Мунира.

– Планируете уехать? – спрашивает Дарья.

– Да, и как можно скорее. Буду помнить о вас и займу два дополнительных места в грузовике, – шутит спасительница, пытаясь поднять их дух.

– Что ж, пора возвращаться домой, – вздыхает полная надежды иностранка, перенесшая слишком много для своего возраста. Всю свою боль она получила за то, что одарила чувством недостойного мужчину, не подозревая о его подлости.

Эпилог

Дарья многое бы отдала, чтобы мужчина, которого она неосмотрительно избрала и который испортил ей жизнь, любил ее. Узнавшая его как Джона, эксцентричного англичанина, она жаждала любви и нежности. Теперь ей все равно, сириец это Ясем или англичанин Джон. Будущий отец ее ребенка вдруг воспылал к ней чувством, которое так долго скрывал в своем жестоком сердце. Непознаваема натура человеческая, и, когда уже кажется, что что-то невозможно, это вдруг случается. Джихади Джон все с большей любовью смотрит на Дарью обычно холодными зелеными глазами, и женщина впервые видит в них растерянность и отчаяние. Но она испытала слишком много унижения и боли, чтобы воспылать страстью в ответ. Она не хочет ни его, ни его любви. Единственное, чего она желает, так это смерти этого ничтожества, паршивца и гадины, жестокого убийцы. Она слишком хорошо его знает, чтобы после сожаления и ненависти в ее сердце вошло какое-то другое чувство. Она знает о нем все и уже никогда не даст себя обмануть.

Не поможет переезд в красивый дом в Пальмире, который незаконно занимает Ясем, представитель «Исламского государства», жестокий убийца. Не помогут богатство и достаток, потому что Мунира и Дарья прекрасно знают, что все эти вещи награблены. Они по-прежнему ограничены в свободе, но все же могут тщательно распланировать и подготовиться к бегству от ни о чем не подозревающего преступника, отвратительного сына, подлого мужа и нежеланного отца. Каждая из женщин знает, что у прекрасного пола есть способы обвести мужчину вокруг пальца, усыпив его бдительность.

Однажды ночью Мунира остается в доме друзей-конспираторов и будущих беженцев, а Дарья должна провести со своим мужем-палачом последние часы.

Мужчина ложится возле измученной женщины, обнимает и кладет ей голову на грудь. Через минуту он опирается на локоть, обнимает ее сильной рукой, притягивает к себе и страстно целует. Дарья сначала не отвечает на его огонь и возбуждение, но, когда закрывает глаза, в памяти всплывают воспоминания о болезненном чувстве любви, ее ослеплении и отвратительных поступках, всю подлость совершения которых она не осознавала. Она вспоминает его беззаботно смеющимся в «Бурдж-эль-Араб», когда красавец очаровал ее беседой, вспоминает на шикарной яхте в Испании, когда с саудовским богачом и спонсором «Исламского государства» они пили шампанское. Она помнит таинственную романтическую свадьбу в Хургаде и свое счастье. Но в то время она совершенно не знала этого человека и любила таким, каким он хотел, чтобы она его видела, выдуманным. Его настоящего она узнала позже, а в Сирии уже ненавидела. Но лежа сейчас в его объятиях, она не может справиться с чувствами, которые еще тлеют в ее душе, хотя она думала, что вырвала их из своего сердца с корнем после страшных переживаний, испытанных по его вине. Беззвучно рыдая, она заливается слезами и отдается страсти подлого любовника и жестокого мужа. Они целуют друг друга, кусая до крови в порыве страсти.

– Дарин… – шепчет Ясем. – Дарин…

Их тела сплетаются в объятиях, а желание и любовное сумасшествие заполоняют разум. Они многократно получают наслаждение: мужчина с огромным удовлетворением, которого никогда не испытывал, считая жену своей собственностью и рабыней, женщина же от отчаяния, отдаваясь чувству в последний раз.

Под утро, когда первые птицы осторожно заводят трели, а спрятавшаяся под полом цикада несмело подает голос, Дарья внимательно оглядывается вокруг и на цыпочках выходит из комнаты. В коридоре она набрасывает абаю, закрывает волосы и лицо платком и осторожно открывает тяжелую железную калитку в саду украденным у Ясема ключом.

Она бежит, задыхаясь, вперед. На углу соседней улицы Дарья видит медленно движущуюся набитую людьми грузовую машину. Женщина не может остановить их криком, потому что если Ясем услышит ее, то наверняка бросится в погоню. Она подбирает абаю и мчит что есть мочи. Машина останавливается, и из кузова к ней наклоняются добрые люди, протягивая руки. Они помогают ей забраться внутрь, и она уже знает, что спасена. Теперь бы только добраться до границы, в лагерь беженцев. Только бы подальше отсюда, от террористов и джихади Джона, самого страшного в мире преступника – ее мужа, отца ее нерожденного ребенка.

Трагические последствия Арабской весны

Прошло пять лет со времени волны протестов, которые начались в Тунисе, а потом перекинулись на страны Северной Африки и Ближнего Востока, послужив началом Арабской весны. Протесты привели к отставке президентов, которые были у власти много лет в Тунисе и Египте, свержению ливийского диктатора Муаммара Каддафи и кровавой гражданской войне в Сирии, на счету которой уже более двухсот тысяч жертв, из них более половины – мирные люди. Массовые демонстрации в странах, охваченных мятежом, в 2011 году внимательно наблюдал весь западный мир, надеявшийся на демократические преобразования в арабских государствах и не предполагавший, к чему это приведет, – к кровавым многолетним войнам и уничтожению всего региона. Причины Арабской весны были общественно-экономическими и политическими, но в ходе ее оказалось, что фактической целью большинства оппозиционеров были изменения религиозного плана и желание завладеть огромным регионом, во главе которого они поставили ортодоксально-фундаменталистские группировки.

Долгие годы формой государственного правления в арабских странах была абсолютная монархия или диктатура президента. Для таких политических систем характерно правление твердой руки, ограничение гражданских свобод и развитая система безопасности. Они все обеспечивали определенную внутреннюю стабильность, служа одновременно оплотом исламского фундаментализма. Поэтому страны Запада долгие годы толерантно относились к подобному положению дел, поддерживая симпатизирующих им диктаторов, таких как шах Мохаммед Реза Пехлеви в Иране, президентов Зин эль-Абидин Бен Али в Тунисе, Махаммад Хосни Сайид Мубарак в Египте или Муаммар Каддафи в Ливии, закрывая глаза на тоталитарный характер их правления.

Жасминовая революция в Тунисе

В Тунисе причиной волнений стало нарастающее общественное недовольство сложной экономической ситуацией, высоким уровнем безработицы, несоблюдение гражданских свобод и прав человека и повсеместная коррупция. Во многих городах начались демонстрации и мятежи, а жесткая реакция сил безопасности, применивших оружие, вызвала возмущение международной общественности, критикующей тиранию режима, хотя тогда еще никто не знал, до какого кровопролития может дойти в арабских странах Арабская весна. В результате президент Туниса Зин эль-Абидин Бен Али в январе 2011 года – после двадцати четырех лет правления – вынужден был бежать из страны в Саудовскую Аравию, которая предоставила ему убежище.

События в Тунисе оказали влияние на другие страны. Общественные демонстрации прошли в большинстве государств Северной Африки и Ближнего Востока, а уже в феврале был свергнут президент Египта Махаммад Хосни Сайид Мубарак, временно передавший власть в руки армии. В Ливии и Сирии антиправительственные протесты достаточно быстро переросли в кровавую гражданскую войну.

Перемены в настроениях Запада

Быстрое развитие событий подтолкнуло Запад – в частности, Соединенные Штаты Америки – к налаживанию отношений с государствами региона и изменению политики в отношении них. Прежний подход, состоявший в поддержании долголетних союзов с режимами, кроваво подавляющими демократические протесты, изжил себя. Окончательно демократическое правительство США встало на сторону протестующих в Тунисе и Египте прежде всего вследствие опасений американской администрации потерять влияние на течение событий в этих странах в случае победы революций.

В Ливии и Сирии революционеры также имели поддержку международной общественности. Из-за опасения возможного поражения мятежников в Ливии НАТО – при вмешательстве Совета Безопасности ООН – в марте 2011 года начало налеты на позиции лоялистов. Длившаяся семь месяцев операция перевесила чашу весов в пользу восставших и помогла им достичь победы, символами чего стали захват и убийство Муаммара Каддафи в октябре 2011 года.

В Сирии ситуация была более сложной. Антиправительственным силам не удалось получить значительное преимущество в боях с хорошо вышколенной и неплохо обеспеченной правительственной сирийской армией, что привело к тому, что ни одна военная точечная операция государств Запада (как в Ливии) не была успешна. Более того, Россия и Китай эффективно блокировали все действия против сирийского режима. США пробовали осуществлять давление на Башара Асада, задействуя против Сирии санкции и безрезультатно призывая президента отказаться от власти. В августе 2012 года президент Барак Обама провозгласил, что применение режимом химического оружия будет для США окончательным сигналом для начала военных действий. Когда год спустя появились донесения о применении зарина против восставших, Обама признал ситуацию патовой, потому что военная операция в Сирии не имела поддержки среди американского общества. Тогда Сирия получила предложение со стороны России, состоящее в том, чтобы вначале передать контроль над сирийским арсеналом химического оружия международной общественности, а потом уничтожить его. Это мирное предложение было на руку всем заинтересованным сторонам, так как ни одна из них не хотела долгие годы находиться в состоянии гражданской войны, памятуя о неудачных военных кампаниях в Афганистане и Ираке.

Дорога к арабской демократии

После первых успехов революции вскоре оказалось, что демократическая трансформация – непростая задача. В Египте после свержения президента подняли голову «Братья-мусульмане» – радикальная религиозно-политическая организация, которая была запрещена со времен Мубарака. Кандидат от нее Мохаммед Мурси одержал победу в первых свободных президентских выборах в июне 2012 года. Получив власть, он показал себя как взвешенный политик, но своими антидемократическими действиями быстро отвернул от себя народ, в частности армию, которая в июле 2013 года свергла его и захватила власть. В результате переворота власть оказалась в руках главнокомандующего армии, генерала Абдул-Фаттаха Саида Хусейна Ас-Сиси, который в мае 2014 года победил на президентских выборах. Он жестоко расправился с оппозицией, снова запретил организацию «Братья-мусульмане», бросив в тюрьмы и преследуя ее приверженцев. Власть в этом государстве снова вернулась в руки авторитарного вождя, который правит твердой рукой, и, может быть, благодаря этому там отмечается возвращение к нормальной жизни, безопасности и относительному спокойствию.

В Ливии со времени свержения Каддафи у правительства были большие проблемы с получением контроля над территорией. Не удалось разоружить многочисленных представителей местной полиции, возросло напряжение между Бенгази и Триполи и Киренаикой и Триполитанией – двумя издавна противостоящими регионами в государстве. Общество разделено, а отсутствие сильных общегосударственных органов безопасности приводит к хаосу и террору. По-прежнему существует противостояние с приверженцами павшего режима Каддафи, между собой борются враждебные группировки и фракции. В сентябре 2012 года в теракте погиб посол США Кристофер Стивенс. Ситуация в Ливии все еще чрезвычайно сложная, потому что после падения авторитарного правительства в стране активизировались террористы и джихадисты «Исламского государства».

В Сирии после вооруженного восстания против авторитарного режима также активизировались радикальные исламисты и боевики, борющиеся за новый правопорядок, основанный на законе шариата. Было образовано ИГИЛ (Исламское Государство Ирака и Леванта), «Исламское государство», – новая чрезвычайно опасная террористическая организация, которая захватила часть территории Сирии и Ирака и провозгласила о создании на занятых территориях халифата. «Исламское государство» самодостаточно: оно зарабатывает миллионы долларов ежедневно на продаже нефти с оккупированных территорий и славится жестокостью, не сравнимой даже с «Аль-Каидой». Боевики также спонсируются приверженцами, которые стремятся к дестабилизации, устрашению и победе ислама во всем мире. Существует международная коалиция, борющаяся с ИГИЛ, но безрезультатно. Неизвестно, когда ситуация в Сирии стабилизируется настолько, чтобы эта страна стала пригодна для безопасного проживания.

Единственной страной, в которой ситуация, кажется, складывается хорошо, является Тунис, с которого началась Арабская весна. Несмотря на трудности, в январе 2014 года наконец-то удалось принять новую, достаточно либеральную конституцию, на что фундаменталисты молниеносно ответили терактом в Сусе, убив европейских туристов на пляже отеля. В этом случае власти оказались чрезвычайно рассудительными: не дали запугать себя и по-прежнему идут своей дорогой, борясь со всеми проявлениями исламского фундаментализма на территории своей страны. Тунис может стать примером для других арабских государств, но общее положение в регионе очень неспокойное. Это говорит о том, как тяжело перенести демократический опыт на арабскую почву и как далеко до осуществления этого. Можно также сделать вывод, что арабские страны, в частности те, в которых доминируют законы шариата, не являются благоприятной почвой для такого рода правления.

Самые опасные террористические организации ХХ – ХХІ веков

«БРАТЬЯ-МУСУЛЬМАНЕ»

Девиз «Братьев-мусульман»: Аллах – наша цель. Пророк – наш вождь. Коран – наш закон. Джихад – наш путь. Смерть на пути к Богу – наше упование.

Организация «Братья-мусульмане» была основана в 1928 году. Изначально это египетская молодежная организация, целью которой была исламская нравственная и общественная реформа страны. В 30-е годы ХХ века «Братство» подверглось стопроцентной политизации. Были созданы тайные военизированные группы. С начала своего существования «Братья-мусульмане» противостояли светским тенденциям в мусульманских странах, отрицали западное влияние и стремились вернуться к закону Корана и шариата.

После Арабской весны в Египте в 2011 году «Братья-мусульмане» во главе с президентом Мухаммедом Мурси захватили власть в стране. Его правительство было свержено в 2013 году, а руководители организации арестованы.

«Братья-мусульмане» активно действовали во время Второй мировой войны.

Они обещали генералу Роммелю[482] организовать восстания, чтобы ни один английский или американский солдат в Каире и Александрии не остался в живых.

У них был даже свой представитель в Иерусалиме – муфтий Мухаммад Амин аль-Хусейни, который бежал в Германию и помогал вербовать добровольцев в мусульманский отдел СС. Муфтий участвовал в формировании мусульманской дивизии СС «Нойе-Туркестан». Вершиной его деятельности должны были стать восточные батальоны (коллаборационистские сообщества на территории СССР), главным образом из мусульман Средней Азии. Они формировались потом постепенно за счет мусульман, принудительно работавших в Германии. Дивизия участвовала в том числе в подавлении Варшавского восстания и восстания в Словакии. В конце Второй мировой войны членов организации «Братья-мусульмане» преследовали за военные преступления, а их немецкие соратники из разведки были схвачены в Каире.

Во время Второй мировой войны «Братья-мусульмане» участвовали в терактах, в частности против правительства короля Фарука. После его свержения организация поддерживала светское революционное правительство Насера. В декабре 1948 года представитель организации убил египетского премьера, и в 1949 году организация была распущена. Ее основатель Хасан ибн Ахмад аль-Банна был убит правительственными силами в Каире в феврале 1949 года.

В 1954 году один из членов организации, которой было позволено возобновить деятельность, пытался убить Насера во время одного из митингов в Александрии, за что в очередной раз организация «Братья-мусульмане» была запрещена, а более 4 тысяч ее членов арестованы, в том числе Сейид Ибрахим Кутб – главный идеолог. Многие из «братьев» бежали в Иорданию, Ливан, Саудовскую Аравию и Сирию. В 1964 году Насер в очередной раз легализовал деятельность организации и освободил всех политических узников. Это привело к волне покушений на президента. В 1966 году вождям «Братства» был вынесен смертный приговор, а остальные снова были брошены в тюрьмы.

Преемник Насера, Мухаммад Анвар ас-Садат, обещал реформы, в том числе введение закона шариата. Подписанный им мирный договор с Израилем очень возмутил «Братьев-мусульман», и, скорее всего, они приложили руку к его убийству в 1981 году. Три года спустя власти Египта снова разрешили «Братьям» деятельность, но только как религиозной организации. В конце 1980-х годов по рекомендации «Аль-Гамаа аль-Исламия» («Исламский джамаат») тысячи людей разместили свои средства в возглавляемых членами «Братьев-мусульман» инвестиционных организациях, которые обанкротились.

От «Братства» отделились более радикальные группировки. Одна из них, «Ат-Такфир ва-ль-Хиджра», получила печальную известность после нападений на магазины и ночные клубы во время мятежей в 1977 году. Другая фракция образовалась в Египетской военной академии. Ее члены планировали переворот, который был подавлен в зародыше. Самой известной была группировка «Аль-Джихад», которая организовала покушение на Садата и планировала мятежи в Асьюте в 1981 году.

В 2011 году, после Арабской весны в Египте, которая привела к свержению Махаммада Хосни Сайида Мубарака, «Братья-мусульмане» пришли к власти в лице президента Мухаммеда Мурси. Он был свержен в результате переворота в 2013 году, а предводители организации арестованы. 23 сентября 2013 года египетский суд запретил любую деятельность «Братьев-мусульман» на территории страны и конфисковал их имущество. 25 декабря 2013 года египетский суд признал «Братьев-мусульман» террористической организацией.

«АЛЬ-КАИДА»

«Аль-Каида» (араб., буквально «база») – это суннитская террористическая организация, созданная в 1988 году Абдуллой Юсуфом Аззамом. Изначально «Аль-Каида» имела целью противостояние советскому вторжению в Афганистан, но со временем преобразовалась в пансуннитскую группировку, главной целью которой является борьба с влиянием Израиля, США и широко понимаемого Запада в мусульманских странах. Действовала как сеть террористических группировок во всем мире.

Сейчас «Аль-Каида» насчитывает несколько тысяч членов главным образом в арабских и мусульманских странах, но точное количество не известно. Организация сотрудничает со многими группами исламских фундаменталистов и является разветвленной сетью как связанных, так и не связанных между собой группировок. Это обеспечивает организации защиту от уничтожения в случае раскрытия какой-либо ее части.

Усама бен Ладен утверждал, что в организации есть три независимые, не связанные между собой экономически сети. По крайней мере в одной из них поступающие средства передают из рук в руки без посредства банков. Не известно, правда ли это, но после атаки на ВТЦ банковские счета во всем мире, принадлежавшие людям и институциям, которые подозревались в сотрудничестве с «Аль-Каидой», были заблокированы.

Из-за недостатка информации об организации нельзя сказать, является информация об «Аль-Каиде» правдивой или ложной. Это спорный вопрос.

Со времени взрывов в американских посольствах в Кении и Танзании считается, что организация значительно разрослась. Численность «Аль-Каиды» была оценена тогда в 3–5 тысяч человек, большинство из которых сражались в Афганистане на стороне талибов против северного соседа. Их называли 55-й Арабской бригадой. Она дислоцировалась в лагерях Хоста, Махавии, Кабула, Джелалабада, Кунара, Кандагара, на базе Тора-Бора и др. Бен Ладен прежде всего вербовал в свою организацию людей с большим военным опытом.

В формировании мобильных групп, состоящих из коммандос и подчиненных «Аль-Каиды», и в их поддержке обвиняют граждан Италии, Германии, Великобритании, Канады, США, Танзании, Кении, Йемена и Албании. Некоторые исследователи признают их существование в почти пятидесяти странах, в том числе в Сомали, Эритрее, Судане и на Филиппинах.

Теракты

Организации «Аль-Каида» приписывают часть или все из терактов.

1993 – взрыв пикапа с бомбой в подземном гараже ВТЦ.

1996 – убийство 19 американских солдат в Саудовской Аравии.

1998 – теракт в американском посольстве в Найроби (Кения) и Дар-эс-Салам (Танзания). После теракта в посольстве американцы произвели ракетные бомбардировки баз «Аль-Каиды» в Судане и Афганистане и вынудили власти Хартума изгнать бен Ладена, который направился в Афганистан, где поддержал правление талибов.

2000 – повреждение американского истребителя «USS-Коул» в Йемене.

11 сентября 2001 – теракты в ВТЦ и Пентагоне и неудавшийся теракт, целью которого, скорее всего, был Белый Дом. Самолет с террористами разбился в Пенсильвании. Погибло 2973 человека (12 считаются пропавшими без вести).

12 октября 2002 – взрывы на курорте Легиан на Бали в Индонезии. 202 убитых, в том числе 99 австралийских туристов и одна польская журналистка Беата Павляк.

28 ноября 2002 – нападение на отель и попытка сбить самолет в Момбасе.

15 ноября 2003 – теракт в Стамбуле: два грузовика, ведомые террористами, взорвались перед двумя синагогами. Погибло 25 человек, более 300 ранено.

11 марта 2004 – взрывы в Мадриде, на железнодорожной станции Аточа. Погиб 191 человек, более 1900 раненых. Среди жертв было четверо поляков.

7 июля 2005 – взрывы в метро и городских коммуникациях в Лондоне. Погибли 52 человека, 700 раненых, среди жертв было трое поляков.

23 июля 2005 – взрыв на египетском курорте Шарм-эль-Шейх.

9 ноября 2005 – взрывы в отелях столицы Иордании – Аммане.

11 апреля 2007 – взрывы в Алжире.

27 декабря 2007 – покушение на Беназир Бхутто.

21 сентября 2008 – теракт в отеле «Мариотт» в Пакистане.

25 декабря 2009 – неудавшийся теракт в самолете «Эйрбас-330» норвежских авиалиний, летевшем из Амстердама в Детройт.

28 октября 2010 – неудавшийся теракт в США, в самолете «UPS-эйрлайнз» было найдено два взрывпакета, отосланных из Йемена в США.

7 января 2015 – нападение на редакцию «Шарли Эбдо» во Франции. Погибло 12 человек, 11 раненых.

Вопрос о существовании «Аль-Каиды»

Скептики считают, что нет достоверных фактов, свидетельствующих о существовании «Аль-Каиды», террористической организации глобального характера, подобной описываемой Белым Домом и большинством американских медиа. Они обращают внимание на то, что местоположение тайных баз Усамы бен Ладена не было обнаружено, равно как и оружие массового поражения Саддама Хусейна. По мнению некоторых политологов, глобальный терроризм, в том числе деятельность «Аль-Каиды», – это изобретение в целях пропаганды. Весь вымысел имел целью сформировать общественное мнение, наиболее благоприятное для планов неоконсерваторов, стремящихся укрепить влияние США на Ближнем Востоке.

Само название «Аль-Каида» произошло от названия базы данных разведки США, которая содержала фамилии людей, проявивших себя в ЦРУ во время Афганской войны.

«ИСЛАМСКОЕ ГОСУДАРСТВО» (ИГ)

29 июня 2014 года – дата провозглашения Исламского государства. До этого использовались название и аббревиатура к нему «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ). Позже название было заменено.

Это террористическая организация сафалитов и самопровозглашенный в 2014 году халифат на территории Ирака и Сирии. «Исламское государство» – это не только группировка, это джихадистское квази-государство. Его название и идея широко критиковались и осуждались ООН, правительствами различных государств и многими группами мусульман.

Цель группировки суннитских экстремистов со времени оккупации силами США и их коалиции – установление правительств, опирающихся на принципы шариата (закона Корана) на территории государств Ирака, Сирии и Ливана. 29 июня 2014 года группировка провозгласила на оккупированных землях установление халифата под названием «Исламское государство».

Считается, что в сентябре 2015 года группировка состояла из 80 тысяч боевиков, в том числе из 50 тысяч борющихся в Сирии и 30 тысяч в Ираке. Исламское государство проводило активную кампанию среди приверженцев джихада и халифата во всем мире. В связи с этим в качестве боевиков боролись и борются много мусульман, живущих в европейских странах, США и Австралии. Большинство членов ИГИЛ, не считая иракцев, – это саудовцы, йеменцы, ливийцы и алжирцы.

«Исламское государство Ирак»

Группировка возникла во время войны США в Ираке в 2003 году. Изначально организация использовала суннитских террористов и иностранных экстремистов. Она была фактически ответвлением «Аль-Каиды» в Ираке. Группировка во время партизанской войны в 2004 году стала известна прежде всего терактами, производимыми самоубийцами, а также захватом иностранных заложников и отсечением им головы, что потрясло общественность всего мира. Террористы этой организации ответственны в том числе за пытки и убийства.

С октября 2004 года организация объявила войну не только государствам, которые участвовали в войне в Ираке, но также шиитам.

С 2006 года группировка стала называться «Исламское государство Ирак». Она по-прежнему вела партизанскую войну с западными государствами, имеющими влияние в Ираке, совершая многочисленные теракты. Организация, апогей террора которой приходится на 2006–2007 годы, была разбита в 2008–2009 годах во время операции иракских и американских сил на этой территории.

После ухода американских солдат в 2011 году «Исламское государство Ирак» провело новую серию терактов. Регулярные атаки на шиитов привели Ирак на грань религиозной войны. К тому же произошла эскалация конфликта вероисповеданий в соседней Сирии, что повлияло на военные действия суннитских экстремистов в Ираке.

Деятельность «Исламского государства Ирака и Леванта»

«Исламское государство Ирак» изменило название на «Исламское государство Ирака и Леванта» в 2013 году, когда его предводитель – Абу Бакр аль-Багдади – провозгласил об объединении с сирийскими экстремистами из «Джабхат ан-Нустра», принадлежащими к «Аль-Каиде». Группировка боролась против сирийского президента Башара Асада, добиваясь его свержения и установления исламского халифата. ИГИЛ вело враждебную политику и против Сирийской свободной армии, также борющейся против Асада. Обострение ситуации в сирийской оппозиции, состоящей из обычных повстанцев и джихадистов, произошло в 2013 году, после убийства главнокомандующего оппозиционеров.

В Сирии ИГИЛ приступили к борьбе с курдами на севере страны. Они призывают также к войне со всеми христианами, осквернению крестов и святынь, похищению приверженцев этой веры и убийствам. Денонсировано соглашение халифа Умара VII века, которое регулировало добрососедскую жизнь христиан и мусульман в Сирии.

Во время гражданской войны радикальные исламисты, сосредоточенные вокруг «Исламского государства Ирака и Леванта» и «Сирийского исламского фронта», производили этнические чистки христиан, алавитов, шиитов, курдов, а также законопослушных суннитов. Волна насилия прокатилась после резни христиан в Ад-Дувайре в мае 2013 года, когда были убиты почти все жители деревень. В июне исламисты казнили 60 шиитов, а в конце июля похитили 200 человек, которым рубили головы до тех пор, пока курды-партизаны не освободили лидера чеченских союзников группировки. В это время приверженцы ИГИЛ совершали казни после захвата Хан-эль-Асаль – был убит 51 солдат.

В сентябре 2013 года джихадисты убили 190 алавитов, потом атаковали исторический для христиан город Маалула. После его оккупации они сожгли и разграбили церкви и убили людей, которые не согласились перейти в ислам. Чисткам противостоит сирийская армия, которая вытеснила фанатичных мятежников из города. В октябре 2013 года войска ИГИЛ вели тяжелый бой за христианский город Садад, который закончился их сокрушительным поражением. В битве, которая длилась неделю, погибло 100 солдат и 80 исламистов, которые убили 45 гражданских – христиан. Террористы разрушают и грабят дома, церкви и другие места христианского культа.

Военная тактика джихадистов вынудила сирийскую оппозицию отделиться от исламских экстремистов и осудить случаи нарушения прав человека – в том числе похищения, убийства и массовые казни. 11 октября 2013 года сирийская оппозиция объявила о стремлении придерживаться международного права и обещала выдать в руки правосудия преступников, обвиняя в то же время международные институции в бездеятельности. Это привело к тому, что восставшие подвергли себя угрозе со стороны радикальных экстремистов.

В 2013 году был основан «Исламский фронт», союзник группировок исламских боевиков, противоборствующих деятельности ИГИЛ на территории Сирии. Он значительно превосходил по численности Сирийскую свободную армию, и его создание стало ответом на растущую силу «Исламского государства Ирака и Леванта». С начала 2014 года на территориях, захваченных восставшими, началась открытая вооруженная война между «Исламским государством Ирака и Леванта» и сирийской оппозицией. Против ИГИЛ выступили «Исламский фронт», Сирийская свободная армия и ее союзники и «Аль-Каида», которая провозгласила, что у нее нет никаких связей с ИГИЛ и она не несет ответственности за его действия. Сирийские повстанцы обвинили ИГИЛ в нарушении Божественных заповедей, распространении насилия и кровопролитии.

Территориальная экспансия и провозглашение Исламского государства

В 2014 году «Исламское государство Ирака и Леванта» подняло восстание в провинциях Ирака, совершая военные преступления, и начало широкомасштабное наступление в Сирии. В ходе иракской и сирийской кампаний 29 сентября 2014 года (первый день Рамадана) «Исламское государство Ирака и Леванта» провозгласило образование халифата под названием «Исламское государство» на землях, контролируемых им. Во главе халифата стал избранный фанатиками лидер группировки, шейх Абу Бакр аль-Багдади – халиф Ибрагим ибн Аввад. ИГИЛ назвало его вождем всех мусульман в мире. Правительство США заявило, что декларация независимости «Исламского государства» ничего не значит, исламские же организации отвергли декларацию о создании халифата, аргументируя это тем, что «бандитская шайка аль-Багдади живет в мире фантазий», а декларация суверенитета – это элемент «психологической войны».

Джихадисты, изо дня в день увеличивая свои силы, направили удары на военные базы сирийских сил. Во время боев погибли сотни сирийских солдат, которым отсекли головы, а трупы бросили на улицах.

В августе 2014 года «Исламское государство» предприняло попытку расширить свою сферу влияния на Ливан, но спустя несколько дней боев ливанские силы отбросили джихадистов.

Международное противостояние «Исламскому государству»

С начала августа 2014 года «Исламское государство» возобновило в Северном Ираке кампанию по уничтожению езидов и христиан, что спровоцировало бомбардировки США. В ответ на бомбардировку натерритории Сирийской пустыни джихадисты казнили американского военного корреспондента Джеймса Фоули, а позже Стивена Сотлоффа. Несмотря на американские бомбардировки Северного Ирака, ИГ вступило в борьбу с курдскими частями. Во время иракской кампании на занятых территориях в Сирии в августе 2014 года джихадисты казнили 700 человек из племен, населяющих пустынные территории и противостоящих экспансии «Исламского государства».

В сентябре 2014 года к авианалетам на «Исламское государство» присоединились Военно-воздушные силы Франции. Началась серия бомбардировок территории Сирии. В налетах кроме США приняли участие Катар, Саудовская Аравия, Бахрейн, Объединенные Арабские Эмираты, Иордания, Великобритания, Австралия, а позже и Канада. Одновременно с бомбардировками рядом западных и арабских государств была проведена гуманитарная операция, заключавшаяся в помощи беженцам, в особенности езидам. Очень многие государства декларировали готовность оказать военную поддержку курдским военным силам Пешмерга, борющимся с «Исламским государством».

К коалиции в 2015 году присоединилась Россия. С сентября россияне произвели 90 боевых вылетов ежедневно, во время каждого из них они испытывали новые виды вооружений, например снаряды для уничтожения бункеров. В течение одного дня они атакуют в Сирии больше целей, чем коалиция во главе с США в течение месяца. Это самая крупная операция российских войск на Ближнем Востоке с 70-х годов ХХ века.

В декабре 2015 года бундестаг выразил согласие на участие бундесвера в вооруженных действиях против «Исламского государства» в Сирии. Главной причиной решения правительства в Берлине об участии в борьбе с джихадистами была солидарность с Францией после трактов в Париже 13 ноября 2015 года.

«Исламское государство» в Африке

Кроме Сирии и Ирака, «Исламское государство» заняло территории Восточной Ливии, воспользовавшись хаосом, царящим там, и делением страны на две части. В феврале 2015 года местные джихадисты вблизи города Дерна казнили 21 египтянина, похищенного в конце декабря 2014-го – начале января 2015-го в Сирии. После того как они выложили видео с места казни заложников – отсечение головы, – военно-воздушные силы Египта вместе с признанным международным сообществом правительством Тобрука начали производить налеты на территории, занятые «Исламским государством» в Ливии. Сейчас США предприняли военное вмешательство из опасения, что контроль над этим государством возьмет ИГ, которое ищет новое место действий вместо Ирака и Сирии.

С 2009 года Нигерия была ареной исламского мятежа, поднятого группировкой «Боко Харам», которая присягнула в верности «Исламскому государству» и начала совершать преступления под его флагами. В связи с серьезной угрозой для Западной Африки в начале 2015 года была сформирована международная коалиция войск Нигерии, Нигера, Чада и Камеруна, которые заняли в начале февраля 2015 года северо-восточную территорию Нигерии и отбили у джихадистов некоторые города и земли. Вторжение с воздуха и с суши союзных сил уничтожило военный потенциал «Боко Харам», а 27 марта 2015 года международная коалиция отбила Джос – столицу самопровозглашенного халифата «Боко Харам».

Теракты, произведенные экстремистами «Исламского государства»

• В ноябре 2012 года в ответ на американскую бомбардировку «Исламского государства» исламисты казнили американского фоторепортера Джеймса Фоули, похищенного в Сирии. Это записано на видео, опубликованном в августе 2014 года.

• Палачи потребовали от Барака Обамы запрещения бомбардировок, угрожая казнью очередного заложника, Стивена Джоэла Сотлоффа, захваченного в 2013 году. Видео казни Стивена Сотлоффа было выложено «Исламским государством» в сентябре 2014 года.

• В августе 2014 года джихадисты опубликовали видео казни боевика-курда, которая состоялась на улице у мечети в Мосуле. Это стало ответом на контрнаступление Пешмерги.

• После казни Стивена Сотлоффа джихадисты угрожали убить английского служащего гуманитарной миссии Дэвида Хэйнса, если Великобритания не перестанет поддерживать американо-курдскую коалицию. Ролик с отсечением головы Хэйнсу был опубликован в сентябре 2014 года. Во время казни палач, скорее всего англичанин, который ранее казнил американцев, угрожал убить очередного жителя Великобритании – Алана Хеннинга.

• «Исламское государство», используя грузовики, ведомые самоубийцами, постоянно производит серии терактов, в которых погибли уже более 110 человек.

• В августе 2014 года боевик-самоубийца подорвал себя в шиитской мечети в Бангладеш, в результате чего умерло по меньшей мере 30 человек.

• В 2014 году исламисты казнили множество вождей племен и, опираясь на членов боевой организации, поддерживающих их, захватили сразу 50 бывших солдат и полицейских и служащих полиции из проамериканской организации «Ас-Сахва».

• Был взорван грузовик вблизи шиитской гробницы имама Мусы аль-Казима и его внука, а потом произошло 12 разрушительных взрывов. В теракте погибло минимум 23 человека.

• В августе 2014 года джихадисты казнили 700 человек из племен, населяющих территорию пустыни в Сирии.

• В мае 2015 года джихадисты убили около 400 человек в древней Пальмире. Среди жертв были преимущественно женщины и дети.

• 2015 год был рекордным в отношении терактов. 10 октября в Анкаре погибло 97 человек, 31 октября в российском самолете над Синаем погибло 224 человека, 12 ноября в Бейруте террористы убили 41 человека, 13 ноября в Париже смерть унесла 129 человек.

Выводы

С 1970 года террористы убили около 310 тысяч человек, произведя более 130 тысяч терактов во всем мире. Количество жертв растет. В 2013 году их было 22 тысячи, а в 2015-м – уже 43 тысячи. Причинами этого являются кровавый конфликт в Сирии и война на востоке Украины.

Джихадисты из «Исламского государства» вскоре обгонят в рейтинге талибов, которые стоят на первом месте в списке самых опасных террористов. В данный момент «Исламское государство» считается самой опасной террористической организацией в мире. Во многом она напоминает «Аль-Каиду», но у нее другая стратегия. Боевики ИГ убивают каждого, кто встает на их пути, даже мусульман других ответвлений ислама. Жестокость, не знающая границ, в том числе и против шиитов, – часть убийственного плана суннитских экстремистов.

«Исламское государство» оставляет после себя выжженную землю. Террористы ИГ совершают преступления открыто, убивают детей, насилуют женщин. Свое варварство они снимают, а видео распространяют в пропагандистских целях – для вербовки новых джихадистов. Потенциальные боевики съезжаются со всего мира в Сирию и Ирак, где присоединяются к террористам ИГ. Организация располагает сетью контактов по всему миру и все чаще действует за границей.

Выхода из этой ситуации нет. Эффективно сдерживать экспансию «Исламского государства» можно, только объединив международные силы, совершая бомбардировки с воздуха и наземные операции и стабилизируя политическую ситуацию в Сирии, Ираке и Ливии.

Примечания:

1

Не имеет значения! (англ.) (Здесь и далее примеч. пер.,если не указано иное.)

(обратно)

2

До встречи! (арабск.)

(обратно)

3

Расслабься, пожалуйста (англ.).

(обратно)

4

Продвинутый уровень (англ.).

(обратно)

5

21 декабря 1988 г. над шотландским городом Локерби был взорван самолет «Боинг-747-121» авиакомпании «PanAm». От взрыва погибло 270 людей, включая пассажиров, членов экипажа и горожан на месте падения самолета. В преступлении были обвинены представители ливийских спецслужб.

(обратно)

6

Взрыв на берлинской дискотеке «Ла Белль» произошел в субботу 5 апреля 1986 года. Вследствие взрыва трое человек погибли и около 300 пострадали. Соединенные Штаты Америки обвинили в организации теракта правительство Ливии.

(обратно)

7

Жена, жена! Очень красивая (арабск.).

(обратно)

8

Добро пожаловать домой (англ.).

(обратно)

9

Меня зовут Самира (англ.).

(обратно)

10

Эй, ты! (англ.)

(обратно)

11

Тайна, тайна! (англ.)

(обратно)

12

Лунный путник (англ.).

(обратно)

13

Старая добрая традиция (англ.).

(обратно)

14

Прочь! (арабск.)

(обратно)

15

Гафир— ночной сторож (арабск.).

(обратно)

16

«Ночной Триполи» (англ.).

(обратно)

17

Привет! (англ.)

(обратно)

18

Досл. англ. «пока, аллигатор» — строчка из песни классика рок-н-ролла американца Билла Хейли.

(обратно)

19

Высокого класса (англ.).

(обратно)

20

Маршалковская — одна из центральных улиц Варшавы.

(обратно)

21

Прекрасно, совершенно (англ.).

(обратно)

22

Дарами моря (итал.).

(обратно)

23

Галабея— традиционная повседневная одежда арабских мужчин: очень длинная, до щиколоток, рубаха без воротника и застежек, с широкими длинными рукавами.

(обратно)

24

Немедленно (англ.).

(обратно)

25

Западноевропейский 40-й размер соответствует восточноевропейскому 46-му, а 36-й — 42-му.

(обратно)

26

Завтра, завтра, с завтрашнего утра (арабск.).

(обратно)

27

Апелляция к явлению поп-культуры: «Мисс Мокрая Майка» (2003) — польская телевизионная комедия.

(обратно)

28

Крошка в бикини (англ.).

(обратно)

29

Пошли вон! (арабск.)

(обратно)

30

Махрам— у мусульман близкий родственник женщины, за которого она не может выйти замуж (по причине родства), но который имеет право быть ее законным опекуном.

(обратно)

31

Полный контроль (англ.).

(обратно)

32

Привет всем! (англ.)

(обратно)

33

Фетва— в исламе — заключение авторитетного ученого-теолога по какому-либо богословскому или правовому вопросу.

(обратно)

34

Если Аллах позволит (арабск.).

(обратно)

35

Харам— позор, грех, запрет (арабск.).

(обратно)

36

Заткнись! (англ.)

(обратно)

37

Привет, крошка (англ.).

(обратно)

38

Шлюха, проститутка (арабск.).

(обратно)

39

Без комментариев (англ.).

(обратно)

40

Бедняжка (арабск.).

(обратно)

41

Строка из старого польского романса.

(обратно)

42

Строки из «Пани Твардовской» А. Мицкевича (русский перевод А. Ревича).

(обратно)

43

Возвращение (англ.).

(обратно)

44

На счастье! (арабск.)

(обратно)

45

Абайя— традиционная женская одежда у арабов, напоминающая покрывало, которое окутывает всю фигуру.

(обратно)

46

Арабская жена (арабск.).

(обратно)

47

Увидимся, пока! (англ.)

(обратно)

48

Русский салат (англ.).

(обратно)

49

Спасибо (арабск.).(Прим. ред.)

(обратно)

50

Служба безопасности (англ.).

(обратно)

51

Отрасль общественного питания, связанная с оказанием услуг на удаленных точках, включающая все предприятия и службы.

(обратно)

52

Здесь и далее перевод Корана Йозефа Белявского, PIW, 1986.

(обратно)

53

Ajwa — да (aрабск.). (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

54

Haram — то, что запрещено (aрабск.).

(обратно)

55

Gibli — ветер из пустыни (aрaбск.).

(обратно)

56

Kalima bil kalima — сказано — сделано (aрaбск.).

(обратно)

57

Ja saida — госпожа (обращение) (aрабск.).

(обратно)

58

Sadiki — мой друг (aрaбск.).

(обратно)

59

Mahram — опекун (aрaбск.).

(обратно)

60

Chalas, jekwi! — Хватит, достаточно! (aрaбск.)

(обратно)

61

Insz Allah — Как захочет Аллах (aрaбск.).

(обратно)

62

Ja binti — моя доченька (aрaбск.).

(обратно)

63

Habibti — любимая (aрaбск.).

(обратно)

64

Sza’ Allah — Так хочет Аллах (aрaбск.).

(обратно)

65

Латерит — богатая железом и алюминием поверхностная формация в жарких и влажных тропических областях, образованная в результате выветривания горных пород.

(обратно)

66

Maam (англ. madam) — госпожа; обращение, часто употребляемое слугами.

(обратно)

67

Adżnabija — иностранка (aрабск.).

(обратно)

68

Szaj — чай (арабск.).

(обратно)

69

Название Ливии.

(обратно)

70

Bitaka— документ, удостоверяющий личность (арабск.).

(обратно)

71

Dinner — обед (англ.).

(обратно)

72

Buriki—пирожок (арабск.).

(обратно)

73

Kofty — мясные шарики, жаренные в большом количестве масла (арабск.).

(обратно)

74

Baba ghnusz — паста из баклажанов, приготовленных на гриле (арабск.).

(обратно)

75

Harrisa—порошок красного перца чили или паста из него (арабск.).

(обратно)

76

Siorba — арабский суп c бараниной и макаронами в форме риса.

(обратно)

77

Akpeteshie — ганское название самогона.

(обратно)

78

Кваме Нкрумаха (1909—1972) — премьер, первый президент и глава правительства независимой Ганы, деятель панафриканского движения; умер в изгнании.

(обратно)

79

Eid al-Adha—праздник Жертвоприношения (арабск.).

(обратно)

80

La Illaha illa Allah, wa Muhammadu rasulu’ llah — Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его (арабск.).

(обратно)

81

Ihram — состояние полного удовлетворения (арабск.).

(обратно)

82

Ahlan wa sahlan — привет (арабск.).

(обратно)

83

Mabruk — на счастье (aрaбск.).

(обратно)

84

«Джонни Уокер» (англ.Johnnie Walker) — известная марка скотча (шотландский виски).

(обратно)

85

По материалам книги Harmattan i wielki deszcz, Władysław Ś liwka-Szczerbic, Książka i Wiedza.Варшава, 1965, С. 18.

(обратно)

86

A turiddin an tatazowdżini — Хочешь ли ты стать моей женой? (арабск.)

(обратно)

87

Naam — да (арабск.).

(обратно)

88

Плаке — изделие из металла или дерева, покрытое тонкими листочками ценного металла (накладное серебро, золото) или пластинками из ценных пород дерева.

(обратно)

89

Persona non grata — термин из дипломатического языка, нежелательная особа.

(обратно)

90

Koран, сура 1, Oтворяющая, перевод Йозефа Белявского,PIW,1986.

(обратно)

91

Taм же, сура 2, стих 81.

(обратно)

92

Taм же, сура 2, стих 82.

(обратно)

93

Karkade — чай из разновидности гибискуса, так называемой суданской мальвы (арабск.).

(обратно)

94

Szinu? — Чего вам? (арабск.)

(обратно)

95

Chalas! — Хватит! (арабск.)

(обратно)

96

Fi muszkila? — Какие-то проблемы? (арабск.)

(обратно)

97

Ja hadżdża — женщина, которая совершила хадж в Мекку (обращение) (арабск.).

(обратно)

98

Джамбия — восточный кинжал с широким загнутым клинком без гарды. Элемент национального мужского костюма йеменцев.

(обратно)

99

Eid al-Adha — праздник по окончании Рамадана (арабск.).

(обратно)

100

Никаб — традиционная мусульманская накидка, закрывающая лицо женщины и оставляющая только глаза, иногда часть лба; используется главным образом в Саудовской Аравии и Йемене.

(обратно)

101

Абая — широкий свободный плащ, который носят женщины и мужчины; традиционная верхняя одежда в мусульманских странах.

(обратно)

102

Чадра — легкое женское покрывало белого, синего или черного цвета. Надевается при выходе из дома и закрывает фигуру женщины с головы до ног. Носится многими женщинами-мусульманками из культурно-религиозных соображений.

(обратно)

103

Хиджаб — мусульманский квадратный платок для женщин, закрывающий волосы, уши и шею, но не руки и лицо; может быть цветным.

(обратно)

104

Kвеф — завеса на лицо, которую носят мусульманки.

(обратно)

105

Медина — город, здесь: старый город.

(обратно)

106

Mутавва — служащий полиции нравов.

(обратно)

107

Джалабия (или галабия) — мужская одежда в виде длинного платья (плаща) с разрезом для шеи.

(обратно)

108

Сунна является вторым после Корана первоисточником исламской религии, следовать ее положениям обязаны все мусульмане.

(обратно)

109

Махр — приданое невесты, которое она получает от будущего мужа.

(обратно)

110

Эразмус (англ.Erasmus) — некоммерческая программа Европейского союза по обмену студентами и преподавателями между университетами стран — членов Евросоюза, а также Исландии, Лихтенштейна, Македонии, Норвегии, Турции.

(обратно)

111

Джоум Халва — сладкий день; день депиляции тела невесты при помощи жидкой карамели.

(обратно)

112

Нагар аль-Гуффа — день корзин, наполненных подарками от молодого.

(обратно)

113

Нагар ар-Раби — день весны; встреча всех девочек до 10 лет из семей жениха и невесты.

(обратно)

114

Лайлат аль-Хенна аль-Кабира — ночь большой хны; окрашивание хной рук и стоп в ночь перед заключением брака.

(обратно)

115

Toб — вид длинной, до земли, мужской рубашки, с традиционным воротничком или стойкой и манжетами, застегивающаяся на пуговицы только до пояса.

(обратно)

116

Гхутра — головной платок для мужчин.

(обратно)

117

Игал (или иквал) — обруч, сплетенный из черного шнура, который оборачивается вокруг головы, чтобы придерживать платок.

(обратно)

118

Захарид — выкрики женщин, напоминающие йодль, то есть особую манеру пения без слов.

(обратно)

119

Szuf, mar’a! — Смотри, женщина! (арабск.)

(обратно)

120

Chalas, ja achi, chalas! — Хватит, мои братья, хватит! (арабск.)

(обратно)

121

Ja szejch — старче (обращение) (арабск.).

(обратно)

122

Szukran dżazilan, ja walad — Большое спасибо, парень. (арабск.)

(обратно)

123

Zołza — жена (арабск.).

(обратно)

124

Leben — вид йогурта или кислого молока (арабск.).

(обратно)

125

Zahab — золото (арабск.).

(обратно)

126

В 1990-е годы предводитель захватчиков Хусейн Бадреддин аль-Хаути создал религиозную организацию «Верующая молодежь», члены которой выражали несогласие и недовольство сотрудничеством правительства Йемена с США. Целями организации были победа над Израилем, свержение республиканского правительства и восстановление имамата.

(обратно)

127

Koран, сура 2, стих 223.

(обратно)

128

Коран, сура 5, стих 33.

(обратно)

129

Aбдул Малик — Абдул Малик аль-Хаути, вождь мятежников.

(обратно)

130

Али Абдуллах Салех — президент Йеменской республики.

(обратно)

131

Джихадист — террорист, действующий во имя джихада — священной исламской войны.

(обратно)

132

Джихад — борьба во имя распространения ислама как посредством терактов, так и путем обращения неверных, мирной пропаганды.

(обратно)

133

Гурия — черноглазая (арабск.). Вечно молодая и красивая девушка, обитательница рая, которая является посмертной наградой для борцов за веру — джихадистов.

(обратно)

134

Федаин (или фидаи) — в исламе: личность, жертвующая собой для блага других; в настоящее время определение для членов множества мусульманских религиозно-политических и военных группировок и организаций.

(обратно)

135

Шорта — полицейский пункт.

(обратно)

136

Allahu akbar! — Аллах превыше всего! (арабск.)

(обратно)

137

Barra — убирайтесь вон (арабск.).

(обратно)

138

В Саудовской Аравии женщины не могут водить автомобиль и не имеют права голоса.

(обратно)

139

Риал в Саудовской Аравии: 1 сар ≈ 0,8 злотых.

(обратно)

140

Miskin, miskin, tibbi moja? — Бедняжка, бедняжка, хочешь воды? (арабск.)

(обратно)

141

Madżnun — сумасшедший (арабск.).

(обратно)

142

Abaja – традиционная накидка в мусульманских странах; широкий, свободный плащ, который носят женщины и мужчины; в Саудовской Аравии женщины носят абайи черного цвета. (Здесь и далее примеч. автора, если не указано иное.)

(обратно)

143

Insz Allah – как Бог даст (араб.).

(обратно)

144

Bukra – завтра (араб.).

(обратно)

145

Ja’ani – значит; связка, часто употребляемая в разговорной речи (араб.).

(обратно)

146

Махрам – мужчина-опекун (араб.).

(обратно)

147

Ahlan wa sahlan – привет (араб.).

(обратно)

148

Keifa haleki? – Как дела? (араб.)

(обратно)

149

Kullu quejs, tamam? – Все в порядке, хорошо? (араб. лив.)

(обратно)

150

Сауб – вид длинной, до пят, мужской рубашки, с традиционным воротничком или стойкой и манжетами, застегивается на пуговицы только до пояса (араб.).

(обратно)

151

Шорба ливийская – ливийский суп; бараний бульон с макаронами в виде риса и чечевицей (араб.).

(обратно)

152

Джамбия – нож, который традиционно носят за поясом мужчины в Йемене (араб.).

(обратно)

153

Джидда – местность в Саудовской Аравии у Красного моря, второй по величине город, бывшая столица.

(обратно)

154

Хадж – паломничество в Мекку (араб.).

(обратно)

155

Haram – запрет (араб.).

(обратно)

156

Мутавва – служащий полиции нравов (араб.).

(обратно)

157

Хиджаб – квадратный платок, закрывающий волосы, уши и шею, но не руки и лицо, который носят мусульманские женщины. Может быть цветным, но в Саудовской Аравии обязательно черный (араб.).

(обратно)

158

Mafi muszkila – нет проблем (араб.).

(обратно)

159

Mabruk – на счастье (араб.).

(обратно)

160

Carpe diem – лови момент, буквально «лови день» (лат.).

(обратно)

161

Sza Allah – Бог даст (араб.).

(обратно)

162

В Саудовской Аравии женщины не могут водить автомобиль и не имеют права голоса.

(обратно)

163

Галабия (джалабия) – мужская одежда в виде длинного платья-плаща с разрезом у шеи (араб.).

(обратно)

164

Fisa – быстро (араб.).

(обратно)

165

Лебен – вид йогурта или кислого молока (араб.).

(обратно)

166

Ифтар – вечерний прием пищи в месяц Рамадан (араб.).

(обратно)

167

Умра – небольшое паломничество (араб.).

(обратно)

168

Кааба – шестигранник, куб; святыня и алтарь в Мекке, самое священное место ислама (араб.).

(обратно)

169

Медина – город, здесь: старый город (араб.).

(обратно)

170

Ихрам – состояние духовной чистоты паломника перед большим паломничеством (хадж) и перед малым (умра) (араб.).

(обратно)

171

Eid al-Adha – праздник жертвоприношения (араб.).

(обратно)

172

Игама – удостоверение личности (араб.).

(обратно)

173

GCC (Gulf Cooperation Council) – Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива создан в 1981 г. в Эр-Рияде, в его состав входят шесть государств региона.

(обратно)

174

Silki (долма) – маленькие голубцы в виноградных листьях (араб.).

(обратно)

175

«Джамбо Джет» – «Боинг-747». (Примеч. пер.)

(обратно)

176

Бакшиш – плата за услугу (иногда гостинец, взятка, чаевые) (араб.).

(обратно)

177

Stettin – город Штеттин (нем.).

(обратно)

178

Золза – жена (араб. лив.).

(обратно)

179

Madżnuna – сумасшедшая (араб.).

(обратно)

180

Imszi barra – уматывай, убирайся, выметайся (араб.).

(обратно)

181

Barra hnek – проваливай (груб. араб.)

(обратно)

182

Szinu – А то что? (араб.)

(обратно)

183

Afłan, ja ustaz, ja’ani afłan – извините, господа, очень виновата (араб.).

(обратно)

184

Ummi, ummi, szuf! – Мама, мама, смотри! (араб.)

(обратно)

185

Подгалье – предгорье. (Примеч. пер.)

(обратно)

186

Хобза – хлеб (араб.).

(обратно)

187

Уборная в турецком стиле – состоит из алюминевой или пластиковой подставки для ног и дыры, преимущественно смонтированной на уровне пола или на невысоком возвышении; на него не садятся.

(обратно)

188

Никаб – традиционная мусульманская завеса, закрывающая лицо женщины и оставляющая только глаза, иногда часть лба; носится в основном в Саудовской Аравии и Йемене.

(обратно)

189

Ислам не признает разделения жизни на светскую и религиозную и поэтому регулирует как религиозные обычаи, организацию религиозной власти, так и ежедневную жизнь мусульманина.

(обратно)

190

Аджнабия – иностранка (араб.).

(обратно)

191

Бурик – пирожок, преимущественно с мясом (араб.).

(обратно)

192

Бриоша – дрожжевая сладкая булка, часто без начинки, только с сахаром наверху (фр.).

(обратно)

193

Jalla – пойдем, отправляйся в дорогу (араб.).

(обратно)

194

Лебнех – кисломолочный напиток (араб.).

(обратно)

195

Asap (сокращенное as soon as possible) – так быстро, насколько возможно (англ.).

(обратно)

196

Prayer time – время молитвы; в Саудовской Аравии все магазины и учреждения закрываются пять раз в день на время молитвы (англ.).

(обратно)

197

Ja saida – госпожа (обращ.) (араб.).

(обратно)

198

Binti – девушка (араб.).

(обратно)

199

Сук – рынок, базар (араб.).

(обратно)

200

Битака – удостоверение (араб.).

(обратно)

201

Asma – эй, ты (араб. лив.).

(обратно)

202

Dżamila dżiddan – очень красивая (араб.).

(обратно)

203

Chalas – хватит (араб.).

(обратно)

204

Шорта – посты полиции (араб.).

(обратно)

205

Ordnung muss sein – должен быть порядок (нем.).

(обратно)

206

Харисса – красная паприка чили и паста из нее (араб.).

(обратно)

207

Ja habibti – моя любимая (обращ.) (араб.).

(обратно)

208

Фатва – проклятие (араб.).

(обратно)

209

Хобза мисрия – тонкий хлеб в виде лепешек, напоминающий питу (араб.).

(обратно)

210

Фалафель – лепешки с бобами (араб.).

(обратно)

211

Амаретто – в этом случае речь идет о миндальной лапше.

(обратно)

212

Какавийя – земляные орешки (лапша из них) (араб.).

(обратно)

213

Quejs – хорошо (араб.).

(обратно)

214

Ahlan – привет (араб.).

(обратно)

215

Баладия – правительство города (араб.).

(обратно)

216

Baba – папа (араб.).

(обратно)

217

Ширшаф абьяд – саван; белая ткань, в которую заворачивают трупы перед похоронами; никакого гроба, хоронят только в саване непосредственно в землю (араб.).

(обратно)

218

Allahu azzamek – пусть Бог помогает (араб. лив.).

(обратно)

219

Mudir – начальник, директор (араб.).

(обратно)

220

Salat al-azza – молитва за умерших (араб.).

(обратно)

221

Ja achi – мой брат (араб.).

(обратно)

222

Salamtek – мир с тобой (араб.).

(обратно)

223

Коран, сура LVII, стих 1–7, перев. Йозефа Белявского, PIW, 1986.

(обратно)

224

Закон талиона (лат. talio – возмездие) – исторический принцип отплаты тем же самым.

(обратно)

225

Коран, Сура 5, стих 45, перев. Йозефа Белявского, PIW, 1986.

(обратно)

226

Арабы традиционно моются после каждого визита в туалет; делают это левой рукой, потому что не нужно ею брать еду.

(обратно)

227

Hadaja – подарок (араб.).

(обратно)

228

Mija-mija – отлично (араб.).

(обратно)

229

Вади – русло высохшей реки (араб.).

(обратно)

230

Szukran dzazilan – большое спасибо (араб.)

(обратно)

231

Коран, Сура III, стих 159–160, пер. Йозефа Белявского, PIW, 1986.

(обратно)

232

Баб аль-Йемен – ворота Йемена, название древних ворот, ведущих в старый город в Сане в Йемене (араб.).

(обратно)

233

Гхутра – головной платок для мужчин (араб.).

(обратно)

234

Игал – также иквал; обруч, плетенный из черного шнура, который оборачивается вокруг головы, чтобы придерживать платок (араб.).

(обратно)

235

Захарид – выкрики женщин, напоминающие йодль (араб.).

(обратно)

236

Salamu alejkum, ja sadiki – Мир с тобой, мой друг (араб.).

(обратно)

237

Salat – молитва (араб.).

(обратно)

238

Ja sadiki – мой друг (обращ.) (араб.).

(обратно)

239

Bulandija – полька, Польша (араб.).

(обратно)

240

Szabani – старик (араб.).

(обратно)

241

Кибла – направление, в котором мусульмане должны обращаться во время молитвы; мусульмане всего мира молятся в направлении святыни Кааба в Мекке (араб.).

(обратно)

242

Fusza – литературный арабский язык (араб.).

(обратно)

243

Гуффа – корзина (араб. лив.).

(обратно)

244

Аль-Джанна – мусульманский рай (араб.).

(обратно)

245

Wallahi (араб.) – ради Бога (Здесь и далее примеч. пер.).

(обратно)

246

Шариат – досл.: «дорога, ведущая к водопою»; закон, руководящий жизнью приверженцев как суннитского, так и шиитского ответвления ислама. Ислам не признает разделения светской и религиозной жизни и поэтому регулирует как обычаи религиозные, организацию религиозной власти, так и ежедневную жизнь мусульманина. Шариат опирается на принцип, что закон должен касаться всего, что нужно для духовного и физического развития личности.

(обратно)

247

Imszi barra (араб. ливийск.) – уходи, проваливай, выметайся.

(обратно)

248

Абая (араб.) – традиционная верхняя одежда в мусульманских странах; широкий, свободный плащ для женщин и мужчин.

(обратно)

249

Махрам (араб.) – мужчина – опекун женщины.

(обратно)

250

Галабия (или джалабия) (араб.) – мужская одежда в виде длинного платья/плаща с разрезом под шеей.

(обратно)

251

Бакшиш (араб.) – взятка.

(обратно)

252

Salam alejkum (араб.) – день добрый, здравствуйте (досл.: «мир с тобой»).

(обратно)

253

Alejkum as-Salam (араб.) – с тобой (также) мир; ответ на приветствие.

(обратно)

254

Шармута (араб.) – девка.

(обратно)

255

Hafla usbu (араб.) – прием семьи.

(обратно)

256

Fisa (араб. ливийск.) – быстро.

(обратно)

257

Кохль (араб.) –традиционный краситель для глаз из размолотого галенита (свинцового блеска); он черного цвета.

(обратно)

258

La illaha illa-llah, wa Muhammad rasulu-llah (араб.) – так называемая шагада, или символ веры, один из пяти столпов: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его»; троекратное публичное произнесение шагады является условием принятия ислама.

(обратно)

259

Szukram dżazilan (араб.) – большое спасибо.

(обратно)

260

Мусульманский календарь – лунный календарь, в котором двенадцать месяцев по двадцать девять или тридцать дней, принят главным образом в религиозных целях приверженцами ислама. За начало летоисчисления принят первый день лунного года, в котором состоялась хиджра, то есть эмиграция пророка Мухаммеда из Мекки в Медину (15 или 16 июля 622 г.).

(обратно)

261

Mabruk (араб.) – на счастье.

(обратно)

262

Фатва (араб.) – по мнению одного из выдающихся ученых, мусульманского теолога, просветляющее обращение в веру; теперь чаще носит характер указания или даже приговора в мусульманском законе (шариате); первоначально означало клятву или провозглашение священной войны.

(обратно)

263

Мутавва (араб.) – служащий нравственно-религиозной полиции.

(обратно)

264

Insz Allah, bukra, mazal (араб.) – как Бог даст, завтра, через минуту.

(обратно)

265

Тоба (араб. thob) – вид длинной, до пят мужской рубашки с традиционным воротничком или стойкой и манжетами, застегивается на пуговицы только до пояса.

(обратно)

266

Allah wa sahlan (араб.) – привет, здравствуй.

(обратно)

267

See you (англ.) – до свидания.

(обратно)

268

В Саудовской Аравии абсолютный запрет на производство и продажу алкоголя. За ввоз или за владение алкоголем грозит наказание – штраф, арест и даже порка кнутом. За торговлю алкоголем возможна смертная казнь.

(обратно)

269

Аdżnabija (араб.) – иностранка.

(обратно)

270

ДК – дипломатический квартал.

(обратно)

271

Nice to see you (англ.) – приятно вас видеть.

(обратно)

272

Лебнех (араб.) – кисломолочный продукт.

(обратно)

273

Площадь Чоп-Чоп (англ.) – площадь Казней. В 2011 году на этом месте было публично произведено 78 или 79 казней (данные приведены в соответствии с «Amnesty Internation»).

(обратно)

274

Никаб (араб.) – традиционная мусульманская накидка, закрывающая лицо женщины и оставляющая только глаза, иногда часть лба; используется главным образом в Саудовской Аравии и Йемене.

(обратно)

275

Маам – сокращение от madam.

(обратно)

276

Freedom (англ.) – свобода.

(обратно)

277

Аль-Баса – торговый район Эр-Рияда пользуется плохой славой; там живут преимущественно рабочие из Азии.

(обратно)

278

Cheers (англ. брит.) – привет; здесь: извините.

(обратно)

279

Inglizi, min fadliki (араб.) – по-английски, прошу тебя.

(обратно)

280

Real ale (англ.) – традиционное британское пиво, которое варят на более чем 550 пивоварнях; существует около 2000 сортов; менее крепкое, чем польское, максимально 3,5 % алкоголя.

(обратно)

281

Welcome (англ.) – приглашаю, пожалуйста.

(обратно)

282

Thanks (англ.) – спасибо.

(обратно)

283

Lovely (англ.) – прекрасно, чудесно.

(обратно)

284

London by night (англ.) – Лондон ночью.

(обратно)

285

Hackney cab (англ.) – британский вид такси, лицензированных надлежащим ведомством. Большинство машин имеют характерный вид и черный цвет, благодаря чему их обычно называют black cab (черные такси). Их можно увидеть только в Лондоне, это один из самых узнаваемых символов этого города. Поэтому они еще называются London taxis (лондонские такси).

(обратно)

286

I beg you pardon (англ.) – прошу простить.

(обратно)

287

Min fadlek (араб.) – прошу.

(обратно)

288

Insz Allah (араб.) – Как Бог даст.

(обратно)

289

Excuse me, can you speak English? (англ.) – Извините, не могли бы вы говорить по-английски?

(обратно)

290

I don’t undestаnd you (англ.) – Я вас не понимаю.

(обратно)

291

Can I help you? (англ.) – Чем я могу вам помочь?

(обратно)

292

Listen to me (англ.) – послушай меня; послушай.

(обратно)

293

Last call (англ.) – последний вызов.

(обратно)

294

Globtrotter (нем.) – путешественник.

(обратно)

295

Бахлава (араб.) – восточное пирожное с фисташками или арахисом, залитыми маслом и медом.

(обратно)

296

Заатар (араб.) – очень популярная в арабских странах травяная смесь на основе тимьяна.

(обратно)

297

В Саудовской Аравии женщины одеты в черные абаи и никабы – традиционные мусульманские завесы, закрывающие лицо и оставляющие открытыми только глаза, а иногда часть лба; мужчины же носят тобы, белые платья до земли, а на голове – бело-красные или белые платки.

(обратно)

298

Джихад – борьба во имя пропаганды ислама, также вооруженная акция, обращение неверных, мирная пропаганда ислама, как и внутренняя борьба религиозных приверженцев; часто понимаемая Западом только как священная война.

(обратно)

299

Nice to meet you (англ.) – приятно вас видеть.

(обратно)

300

Good lack (англ.) – удачи.

(обратно)

301

Ajla (араб., диал.) – да; слушаю; алло.

(обратно)

302

Aflan, aflan (араб.) – извините.

(обратно)

303

Sza’a Allah (араб.) – так хочет Аллах; если Бог даст.

(обратно)

304

Джидда – местность в Саудовской Аравии у Красного моря; второй по величине город, бывшая столица.

(обратно)

305

Haram (араб.) – нельзя; запрещено, грешно.

(обратно)

306

Ghutra (араб.) – платок, который носят на голове мужчины в Саудовской Аравии, Йемене и других арабских странах.

(обратно)

307

Ja amira (араб.) – о принцесса.

(обратно)

308

Habibti (араб.) – моя любимая.

(обратно)

309

Habibi (араб.) – любимый.

(обратно)

310

В Саудовской Аравии, как и в большинстве стран Аравийского полуострова, обязательна система спонсоринга. Работодатель (спонсор) обеспечивает работой иностранного работника и решает все формальности, связанные с его пребыванием на территории страны. Это связано также с хранением паспорта у спонсора, его обращениями о продлении визы резидента и получением визы на выезд. Спонсор решает, когда у работника отпуск, свободные дни, когда его уволить. Работник не может получить другую работу, только у своего спонсора.

(обратно)

311

Вади (араб.) – русло высохшей реки.

(обратно)

312

Джамбия (араб.) – окровавленный нож, его традиционно носят за поясом в Йемене.

(обратно)

313

Kalima bil kalima (араб.) – слово произнесено (дал слово).

(обратно)

314

Пословица латинского происхождения: Qui cito dat bis dat.

(обратно)

315

SAMBA (Saudi Amеrican Bank) – Саудовско-Американский банк.

(обратно)

316

HSBC (Hongkong and Shanghai Banking Corporetion) – один из крупнейших финансковых конгломератов в мире.

(обратно)

317

Игама (араб.) – разрешение.

(обратно)

318

AQAP (Al-Qaida in the Arabian Penisula) – «Аль-Каида Арабского полуострова», террористическая организация с центром в Йемене.

(обратно)

319

В Саудовской Аравии выходные – это четверг и пятница, а суббота – это первый рабочий день недели.

(обратно)

320

Игра слов: «Ламия» в соответствии с греческой мифологией означает «дьяволица».

(обратно)

321

Аль-Джазира (араб.) – букв. означает «остров», «полуостров»; арабский независимый телевизионний канал с местонахождением в Катаре.

(обратно)

322

Allahu akbar! – Аллах самый великий! Бог велик!

(обратно)

323

Bulanda fi Uruba (араб.) – Польша в Европе.

(обратно)

324

Bulandija (араб.) – Польша, польская, полька.

(обратно)

325

Чадра (араб.) – верхняя одежда, которую носят мусульманские женщины (Иран, Пакистан); это большая половинка круга из ткани; имеет отверстие спереди, нет отверстий для рук, нет замков, удерживается на теле с помощью рук или зубов, или концы обвиваются вокруг пояса.

(обратно)

326

I don’t understand you (англ.) – не понимаю.

(обратно)

327

What’s up? (англ.) – Что происходит? В чем дело?

(обратно)

328

Uskut (араб.) – тихо, тишина.

(обратно)

329

Na’am ja saida (араб.) – да, извините.

(обратно)

330

Na’am jaustaza (араб.) – да, госпожа профессор.

(обратно)

331

Miskina (араб.) – бедная.

(обратно)

332

Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? (лат.) – Как долго, Катилина, вы будете злоупотреблять нашим терпением? (Цицерон, Первая речь против Катилины)

(обратно)

333

Abiit, evasit, excessit, erupit (лат.) – Ушел, выступил, ускользнул, вырвался. (Цицерон, там же.)

(обратно)

334

Shit (англ., вульг.) – дерьмо.

(обратно)

335

Dżamila (араб.) – красивая.

(обратно)

336

Chmar (араб.) – осел (очень распространенное ругательство в арабских странах).

(обратно)

337

Sha’ Allah (араб.) – Аллах так хочет; как Бог даст.

(обратно)

338

Szabani (араб.) – старец, представитель рода.

(обратно)

339

Drive your own life (англ.) – управляй своей жизнью; будь хозяином своей судьбы.

(обратно)

340

Action (англ.) – акция.

(обратно)

341

Madżnun (араб.) – сумасшедший.

(обратно)

342

Amnesty Internation – международная организация, цель которой – борьба с нарушениями прав человека путем различного рода мирных акций: от написания писем в правительства стран, нарушающих эти права, посредством публично оглашаемой информации, до финансовой и юридической помощи пострадавшим.

(обратно)

343

I drive my own live (англ.) – я кузнец своего счастья.

(обратно)

344

Halal (араб.) – досл.: то, что можно; в исламе оговорено все, что разрешено законом шариата; антоним – haram (запрещено, грешно).

(обратно)

345

Пан Вотруба – персонаж сериала «Кабачок “13 стульев”». По-польски «вотруба» значит печень.

(обратно)

346

AGD – фирма, производящая бытовую технику.

(обратно)

347

БОП (аббр.) – Бюро охраны правительства (по-польски: Biuro Ochrony Rządu).

(обратно)

348

Water for madam (англ.) – воду для женщины.

(обратно)

349

RSVP (аббр.) – сокращение французского выражения repondez s’il vous plait (досл.: прошу ответить), который помещается на официальных приглашениях, когда приглашающий ожидает подтверждения приглашенного. В правилах хорошего тона ответить нужно сразу, в течение 24 часов, возможно, за день до обозначенного в приглашении события.

(обратно)

350

Молох (ивр.) – согласно Библии, божество, которому приносились человеческие жертвы (особенно дети), почитавшееся в Палестине, Финикии и Карфагене. В переносном смысле – страшная, ненасытная сила, требующая человеческих жертв.

(обратно)

351

Thank you very much (англ.) – большое спасибо.

(обратно)

352

Trip advisor (англ.) – советник по туризму, Интернет-страница с туристическими советами и бронированием on-line.

(обратно)

353

Сноркелинг (нем. Schnorchel – дыхательная трубка) – вид плавания с маской, дыхательной трубкой и ластами.

(обратно)

354

Варунг (багаса) – небольшой семейный бизнес, часто тележка на колесиках, на котором овощи для продажи или блюда азиатской кухни. В Индонезии, Малайзии и Таиланде – неотъемлемая часть жизни и элемент культуры.

(обратно)

355

Entschuldigen Sie, bitte (нем.) – прошу прощения.

(обратно)

356

Коран, сура X, стих 44. (Коран приведен в переводе В. Пороховой, если не указано иное.) (Примеч. пер.)

(обратно)

357

Дорожная горячка (нем.).

(обратно)

358

Фойе, зал ожидания, холл, часть аэропорта (aнгл.).

(обратно)

359

Мужчина, опекун мусульманских женщин: отец, двоюродный брат, дедушка (араб.).

(обратно)

360

Обязательное для каждого мусульманина паломничество в Мекку, один из столпов ислама (араб.).

(обратно)

361

Исламское религиозно-политическое учение, сформировавшееся в XVIII веке в Аравии. Опирается на фундаментализм – так называемое «возвращение к истокам»: первородной чистоте ислама, простоте и строгости обычаев. Основой веры ваххабиты признают Коран и хадисы, истолковываемые буквально. Название «ваххабизм» происходит от имени его основателя – мусульманского теолога Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба; течение оказало значительное влияние на формирование Саудовской Аравии – самого консервативного среди мусульманских государств. Несмотря на то что ваххабиты обычно противились введению технологических инноваций и модернизации, на протяжении десятилетий в этом государстве идет спор между ортодоксальной и реформаторской фракциями саудовской элиты. Ваххабизм провозглашает превосходство ислама над всеми религиями и необходимость доминирования над ними (араб.).

(обратно)

362

Суннитская организация, использующая партизанские и террористические методы; изначально должна была противостоять советскому вторжению в Афганистан, со временем преобразовалась в панисламистскую группировку, главной целью которой стало противостояние влиянию Израиля, США и Запада вообще на мусульманские страны.

(обратно)

363

Досл.: «святые воины», участники религиозного, общественного или освободительного движения в мусульманских или населенных мусульманами странах. Их называют боевиками.

(обратно)

364

Старый город (араб.).

(обратно)

365

Традиционная мусульманская накидка, закрывающая лицо женщины и оставляющая открытыми только глаза, иногда часть лба; используется главным образом в Саудовской Аравии и Йемене (араб.).

(обратно)

366

Благословенная Аравия, латинское название южной части Аравийского полуострова. (Примеч. ред.)

(обратно)

367

Чадра (перс.) – одежда, которую носят мусульманские женщины (Иран, Пакистан) – легкое покрывало, закрывающее голову и лицо (кроме глаз) и спускающееся по плечам вниз; абая (араб.) – традиционная верхняя одежда в мусульманских странах – широкий, свободный плащ, который носят женщины и мужчины.

(обратно)

368

Эй, ты! (англ.)

(обратно)

369

Приданое невесты, которое она получает от будущего мужа (араб.). Делится на две части: первая – мукаддима – выплачивается жене сразу же после подписания брачного контракта, перед первой супружеской ночью. Вторая часть называется муаххар, она является обеспечением женщины на случай, если ее бросит муж или если он умрет. Эта сумма значительно больше первой.

(обратно)

370

Хлеб (араб.).

(обратно)

371

Здорово (араб.).

(обратно)

372

Ради Бога, ради Аллаха! (араб.)

(обратно)

373

Как Бог даст! (араб.)

(обратно)

374

Небольшой семейный бизнес, ресторан, кафе, магазин; часто тележка на колесиках, с которой продают фрукты и блюда азиатской кухни. В Индонезии, Малайзии и Таиланде неотъемлемая часть жизни и элемент культуры (индонез.).

(обратно)

375

Букв.: балкон; традиционные подмостки на сваях, характерные для индонезийского пейзажа; сделаны из дерева, с крышей, иногда со специальными шторами, на возвышение укладывают маты или матрасы и подушки; место для отдыха (индонез.).

(обратно)

376

Жевательный перец; сорт жвачки, употребляемый в странах Востока преимущественно женщинами (мужчины курят в основном папиросы, что среди женщин в Индонезии не принято). Имеет освежающее, слегка возбуждающее (в больших количествах – одурманивающее) и лечебное действие – убивает паразитов и обеззараживает желудочно-кишечный тракт. Побочным действием является окрашивание зубов в черный цвет, a слюны и рта – в красный. При постоянном употреблении могут выпадать зубы, наступает обездвиживание челюстей, увеличивается вероятность развития рака ротовой полости, а также астмы, инфаркта (индонез.).

(обратно)

377

Материал, представляющий собой очищенные и высушенные стебли каламуса, или ротанговой пальмы (индонез.).

(обратно)

378

Деревня, поселение (индонез.).

(обратно)

379

Служащий нравственно-религиозной полиции (араб.).

(обратно)

380

Староста (индонез.).

(обратно)

381

Специфически окрашенный материал; традиционно неокрашенные или окрашенные в другой цвет нити обвязываются волокнами (индонез.).

(обратно)

382

Букв.: язык (индонез.), часто это название употребляется как сокращение от Bahasa Indonesia – индонезийский язык; с 1949 года государственный язык Индонезии, возник на основе малайского языка. Искусственно созданный как соединение диалектов (с превалированием явайского) с многочисленными заимствованиями из голландского, малайского и арабского языков (30 %). Письменность на основе латинского алфавита.

(обратно)

383

Жареный рис, основное блюдо индонезийской кухни (индонез.). Может быть с курицей, рыбой, морепродуктами или овощами. Купленный в варунге, он всегда будет с небольшим количеством мяса. Обычно порция, продаваемая на улице с тележки, стоит около 1 доллара.

(обратно)

384

Жареные макароны с курицей, рыбой, морепродуктами или овощами (индонез.).

(обратно)

385

Вид длинной, до пят, мужской рубашки с традиционным воротничком или стойкой и манжетами, застегивается на пуговицы только до пояса (араб.).

(обратно)

386

В традиционном значении слова имам – это определенный человек, который проводит ритуал мусульманской молитвы, или салата. В частности, это может быть светское лицо или религиозный деятель в мечети (араб.).

(обратно)

387

Полный комплекс услуг (англ.).

(обратно)

388

Досл. «дорога, ведущая к водопою» (араб.); закон, руководящий жизнью приверженцев как суннитского, так и шиитского ответвления ислама. Ислам не признает разделения светской и религиозной жизни и поэтому регулирует как обычаи религиозные, организацию религиозной власти, так и ежедневную жизнь мусульманина. Шариат опирается на принцип, что закон должен касаться всего, что нужно для духовного и физического развития личности. Все действия мусульманина делятся на пять категорий: обязательные, похвальные, разрешенные, заслуживающие порицания и запрещенные. Основанием для определения действий обязательных являются пять столпов ислама.

(обратно)

389

Молочная сестра – ребенок, не имеющий кровной связи, вскормленный той же женщиной.

(обратно)

390

Квадратный платок, который носят мусульманские женщины, закрывающий волосы, уши и шею, но не руки и лицо; может быть цветным (араб.).

(обратно)

391

Islamic State of Irag and Sham, или Islamic State of Irag and the Levant (ISIL) (англ.) – террористическая организация и самопровозглашенный в июне 2014 года халифат под названием «Исламское государство» на территории Ирака и Сирии. «Исламское государство» – это не только террористическая группировка, но и джихадистское квази-государство. Его название и идея широко критиковались. «Исламское государство» осуждено и ООН, и правительствами различных стран, и другими сообществами мусульман. Целью членов группировки, которые являются последователями суннитских экстремистов со времени оккупации Ирака силами США и их союзников, – установление власти высшего духовенства, государства, основанного на принципах шариата.

(обратно)

392

Братья (араб.).

(обратно)

393

Коран, сура II, стих 148.

(обратно)

394

Саудовцы у себя в стране должны носить традиционную одежду: белую тобу и гутру (головной платок для мужчин, белый, в бело-красную или черную клетку). Если кто-то этого не делает, может быть наказан финансово, а молодежь даже плетью. Единственным исключением является костюм, который мужчины надевают на частные международные встречи. Женщины, местные и приезжие, невзирая на вероисповедание и национальность, должны носить черную абаю.

(обратно)

395

Добрый день, здравствуйте (досл. «мир вам)! (араб.)

(обратно)

396

Вам (тоже) мир! (араб.)

(обратно)

397

Папа (араб.).

(обратно)

398

Господин (араб.).

(обратно)

399

Друг (араб.).

(обратно)

400

Коран, сура VIII, стих 16.

(обратно)

401

Эль-Бата – бедный район Эр-Рияда.

(обратно)

402

Коран, сура IV, стих 34.

(обратно)

403

Разрешение, ID (араб.). В Саудовской Аравии женщина не имеет собственного удостоверения личности, а вписана в ID мужа.

(обратно)

404

Шестигранник, куб; святилище, святая святых в Мекке, самое главное святое место ислама (араб.).

(обратно)

405

Всемирный торговый центр – башни в Нью-Йорке, разрушенные самолетами 11 сентября 2001 года; за теракт взяла ответственность террористическая организация «Аль-Каида», лидером которой был Усама бен Ладен.

(обратно)

406

Курбан-байрам (араб.), мусульманский праздник жертвоприношения; самый большой праздник в исламе в память жертвоприношения Ибрахимом своего сына Исхака во имя любви и веры в Аллаха, который заменил жертву барашком; отмечается в месяце Зуль-хидже, в котором совершают большое паломничество в Мекку – хадж.

(обратно)

407

Сурьма, подводка для глаз, используемая не только для макияжа, но и как природное средство ухода за глазами: для лечения воспалительных заболеваний – ячменя и трахомы (араб.).

(обратно)

408

Взятка (араб.).

(обратно)

409

Или джалабия – мужская или женская одежда в виде длинного платья/плаща с разрезом у шеи (араб.).

(обратно)

410

Борьба во имя пропаганды ислама, также вооруженная акция, обращение неверных, мирная пропаганда ислама; часто на Западе понимается только как священная война (араб.).

(обратно)

411

Коран, сура II, стих 177.

(обратно)

412

Предание, касающееся высказываний пророка Мухаммеда, его поступков или молчаливого одобрения (араб.). Каждый хадис состоит из текста и цепочки сказителей. Хадисы формируют сунну (традицию). Это самый важный после Корана источник мусульманского закона шариата.

(обратно)

413

Быстро, быстро! (араб.)

(обратно)

414

Пилигрим (араб.).

(обратно)

415

Мусульманские четки с 33 бусинками, часто сделанные из полудрагоценных или драгоценных камней (араб.).

(обратно)

416

Аллах велик! Бог велик! (араб.) Этот оборот – такбир – часто повторяют ежедневно.

(обратно)

417

Состояние полного просветления (араб.).

(обратно)

418

Middle East respiratory syndrome (англ.) – воспалительное заболевание органов дыхания. (Примеч. пер.)

(обратно)

419

«Во имя Аллаха, всемилостивого, милосердного!» (Коран, сура I (Открывающая – Аль-Фатиха), стихи 1–7).

(обратно)

420

Короткая молитвенная формула, произносимая мусульманами во многих важных случаях, таких как рождение, смерть, брак (араб.).

(обратно)

421

Коран, сура I (Открывающая – Аль-Фатиха), стих 1.

(обратно)

422

Южный угол Каабы, в котором находится Черный Камень. Этот угол называется Йеменским, потому что направлен в сторону Йемена. К нему прикасался пророк Мухаммед, это один из углов, построенных на фундаменте Ибрахима. Во время обхода вокруг Каабы паломнику разрешается прикоснуться к этому углу и поцеловать камень. (Примеч. пер.)

(обратно)

423

Боже мой! (араб.)

(обратно)

424

По информации сервиса www.tvn24.pl (от 24 сентября 2015).

(обратно)

425

Пять столпов ислама: 1. Признание веры (шахада): «Нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед пророк его». 2. Молитва (салат) – отправление молитвы пять раз в день с лицом, повернутым в сторону Мекки. 3. Ялмужна (закат) – определенная часть доходов мусульман, обязанность подавать милостыню бедным. 4. Пост (саум) – в течение месяца рамадана мусульмане должны воздерживаться от еды и питья от восхода до заката солнца. 5. Паломничество в Мекку (хадж) – мусульманин должен его совершить по крайней мере раз в жизни, если ему позволяет материальное положение.

(обратно)

426

Идем домой! (араб.)

(обратно)

427

Мама! (араб.)

(обратно)

428

В шариате – запретные действия.

(обратно)

429

Съезжай, выметайся, проваливай! (араб.)

(обратно)

430

Иностранка (араб.).

(обратно)

431

Мусульманский теолог и ученый, называемый муфтием или имамом (араб.). Улемами также называют знатоков шариата. В основном находятся в мечетях. Они являются блюстителями мусульманской традиции и учителями. Составляют консервативную часть мусульманского общества арабских стран.

(обратно)

432

Торгово-развлекательный центр в Абу-Даби, ОАЭ.

(обратно)

433

Моя тетя (араб.).

(обратно)

434

Любимая (араб.).

(обратно)

435

Привет, Аида (араб.).

(обратно)

436

Госпожа профессор (араб.).

(обратно)

437

Русло высохшей реки (араб.).

(обратно)

438

Старец, дедушка (араб.).

(обратно)

439

По мнению одного из выдающихся ученых, мусульманского теолога, просветляющее обращение в веру; теперь чаще носит характер указания или даже приговора в мусульманском законе (шариате); первоначально означало клятву или провозглашение священной войны (араб.).

(обратно)

440

…Свинья! Подстилка! (араб.)

(обратно)

441

Давай! (араб.)

(обратно)

442

Тюрьма строгого режима в США. (Примеч. ред.)

(обратно)

443

«Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» – готический роман шотландского писателя Р. Стивенсона (1886). По жанру – переосмысление традиционной для романтизма и готического романа темы двойничества: зловещий двойник получает свободу действий благодаря раздвоению личности, вызываемому синтезированным героем повести новым наркотиком. (Примеч. пер.)

(обратно)

444

Как дела? (араб.)

(обратно)

445

Госпожа учительница!.. Большое спасибо. Все в порядке (араб.).

(обратно)

446

Тихо! (араб.)

(обратно)

447

Реальное лицо, человек, который во имя «Исламского государства» исполнил смертный приговор, отрубив головы двум английским репортерам, и совершил много других преступлений. Автор домыслил этот образ и использовал в книге.

(обратно)

448

Коран, сура IX, стих 5.

(обратно)

449

Индийский гуляш. (Примеч. пер.)

(обратно)

450

Коран, сура ІІ, стихи 172–173.

(обратно)

451

На счастье (араб.).

(обратно)

452

Традиционная одежда, которую носят в Азии (в Афганистане, Пакистане, Бангладеш, Непале, Индии, в частности северной, особенно в Пенджабе), состоящая из сальвар – мешковатых, суженных книзу брюк (шаровар), и камиз – свободной рубашки (туники) (араб.).

(обратно)

453

Люди, занимающиеся видом спорта, основой которого является движение под действием силы тяги, развиваемой удерживаемым и управляемым спортсменом воздушным змеем. (Примеч. пер.)

(обратно)

454

Извините, извините! (араб.).

(обратно)

455

Баклава (пахлава) – десерт, распространенный одинаково в турецкой, армянской, греческой, болгарской и балканской кухнях. В тесто подмешивают размельченные грецкие или миндальные орехи. В арабских странах она называется баклавой, ее делают из французского теста и орехов – арахиса или фисташек.

(обратно)

456

Приходи (араб.)

(обратно)

457

Ворота, рамка; здесь: входные ворота для посадки на самолет (англ.).

(обратно)

458

Мой брат (араб.).

(обратно)

459

«Нет Бога, кроме Аллаха, Мухаммед – пророк его» – мусульманское признание веры, один из пяти столпов ислама (араб.).

(обратно)

460

Счастливый конец! (англ.)

(обратно)

461

Согласно хадису, Хаджар (Агарь) искала воду между холмами Сафа и Марва. На месте источника Замзам она увидела ангела Джибрила (Гавриила), который ударил своей ступней (или крылом) по этому месту, и там чудесным образом образовался источник. Слово «замзамун» имеет значение «обильный» (о воде). (Примеч. ред.)

(обратно)

462

24-каратное золото (24K) является чистым, без каких-либо примесей. (Примеч. пер.)

(обратно)

463

Призванный произвести возбуждающее впечатление процесс поедания или приготовления пищи, популярный в Сети. Принципы съемки фуд– и кинопорно во многом схожи. (Примеч. ред.)

(обратно)

464

Чистая доска; фраза Аристотеля о том, что человек добывает себе знания без опыта (лат.).

(обратно)

465

Коран, сура V, стих 90. (Пер. И. Ю. Крачковского.)

(обратно)

466

Мученик (араб.).

(обратно)

467

Произведенное в Испании, преимущественно в Каталонии и Валенсии, игристое вино.

(обратно)

468

«Братья-мусульмане» была основана в 1928 году как египетская молодежная организация, целью которой была исламская нравственная и общественная реформа страны. В 30-е годы ХХ века «Братство» претерпело стопроцентную политизацию. Были созданы тайные военизированные группы. С начала своего существования они противостояли светским тенденциям в мусульманских странах, отбрасывали западное влияние и стремились вернуться к закону Корана и шариата. После Арабской весны в Египте 2011 года «Мусульманское братство» захватило власть в стране, президентом стал Мухаммад Мурси. Его правительство было свержено в 2013 году, а руководители «Братства» арестованы. Девиз «Мусульманских братьев» – «Аллах – наша цель. Пророк – наш вождь. Коран – наш закон. Джихад – наш путь. Смерть по дороге к Богу – наше упование».

(обратно)

469

Невеста (араб.).

(обратно)

470

Жена (араб.)

(обратно)

471

Коран, сура II, стих 256.

(обратно)

472

Коран, сура II, стихи 84–85.

(обратно)

473

Коран, сура XXIV, стих 2.

(обратно)

474

Закуска (перс.).

(обратно)

475

Хумус (араб.) – дип (густой соус) или паста из приготовленной измельченной чечевицы с добавлением тахины (пасты из семян кунжута) с чесноком и лимоном; баба гануш, или мутаббаль (aраб.) – приготовленные на гриле и измельченные баклажаны, смешанные с мелко нарезанными овощами (помидорами, петрушкой, луком), политыми оливковым маслом; фалафель (араб.) – шарики из измельченной чечевицы или зеленых бобов, жаренные в большом количестве масла; халлуми (араб.) – кипрский сыр, распространенный в арабских странах, приготовленный из овечьего молока или смеси овечьего, козьего и коровьего молока; характеризуется высокой эластичностью и высокой температурой плавления.

(обратно)

476

Коран, сура II, стих 223.

(обратно)

477

Коран, сура IV, стих 34.

(обратно)

478

Навязчивая мысль, идея, заполоняющая ум (франц.).

(обратно)

479

Саван; белая ткань, в которую заворачивают тело перед захоронением; умершего кладут в саване непосредственно в землю (араб.).

(обратно)

480

Очень токсичное фосфорорганическое химическое соединение нервно-паралитического действия, применяемое как отравляющее средство. Зарин – жидкость без цвета и запаха, легко смешивается с водой и органическими растворителями. Проникает в организм через кожу и дыхательные пути. Вдыхание паров зарина приводит к смерти через несколько минут. Причиной гибели является паралич нервной системы.

(обратно)

481

21 сентября 2013 года в нескольких городах на востоке и юге от Дамаска и на окраинах сирийской столицы был произведен ракетный удар. В боеголовках содержался отравляющий газ – зарин. В течение часа погибли сотни людей. Обстрел был произведен с военных баз, принадлежащих правительственным войскам сирийского президента Башара Асада. В соответствии с докладом американских спецслужбв атаке с применением химического оружия погибло 1429 человек, в том числе 326 детей, при этом независимая медицинская организация «Врачи без границ» сообщает о 3600 жертвах. Первыми о применении химического оружия сообщили врачи. В медицинские пункты стали привозить трупы и пострадавших с расширенными зрачками, холодными конечностями, пеной изо рта, проблемами с дыханием и прогрессирующим параличом тела. Это типичные симптомы поражения отравляющим газом. Полевые госпитали были переполнены, врачам не хватало специального медицинского оборудования и лекарств, особенно атропина, для спасения задыхающихся, отравленных зарином людей. Большинство жертв погибли в агонии, не имея возможности вдохнуть в результате паралича мышц, отвечающих за дыхание. Это была наиболее смертоносная атака на гражданских людей с применением химического оружия со времен газовой атаки в иракской Галабдже, произведенной по приказу Саддама Хусейна в 1988 году, когда погибло 5000 человек.

(обратно)

482

Эрвин Роммель – немецкий генерал времен Второй мировой войны. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

Таня Валько Арабская жена Роман

  Пролог

  Эмир из Аравии День рождения

  Love, love, love

  Свадьба по-польски

  Проблемы и проблемки

  В гостях у арабской семейки Едем всего лишь на лето

  Первое впечатление

  Среди арабских хозяек

  Торжественный ужин

  Ферма

  Судьбоносное решение

  Арабские будни Деньги на жизнь

  Свадьба

  Приговор для Самиры

  Фитнес

  Супружеская измена

  Встреча с польской диаспорой Новые подруги

  Я под покровительством посольства

  Польская школа

  Жизнь в деревне Переезд

  Рамадан

  Непременно мальчик

  Гостья

  Визит матери

  Рождение Дарин

  Падение двух башен

  Ссылка в Сахару Опасная вера

  В животном страхе

  Слабоумный ухажер

  Кузен, больной СПИДом

  Побег

  Эпилог

  Несколькими годами позже…

Таня Валько Арабская дочь Роман

  Брошенная Нападение бандитов

  Темные делишки

  Болезнь сироты

  Прощай, Ливия, — здравствуй, Гана! Жизнь дипломатии и новые обычаи

  Будни в Аккре

  Старый колдун Вуду из племени ашантов

  Праздник Жертвоприношения в Триполи Хадж бабушки в Мекку и Eid al-Adha[79]

  Мать возвращает себе Дарью

  Несчастный случай с Самирой

  Возвращение в дипломатическое представительство Wonderful life

  Школьная экскурсия в форт Эльмина

  Смерть Малики

  Home, sweet home Продажа усадьбы

  Притеснения

  Время спасаться бегством

  Спасение в Йемене Второй дом в Сане

  Бен Ладен

  Традиционный брак Марыси

  Свадебное путешествие по счастливой Аравии

  Мятежники Хусейна аль-Хаути[126] и связи с «Аль-Каидой»

  Изощренное покушение

  Коллаборационист из Йемена

  Выезд в Саудовскую Аравию Благополучие в Рияде

  Визит палестинца и его жены-польки

  Экскурсия в Мадин-Салех

  Поиски матери

Таня Валько Арабская кровь

  Предисловие

  Встреча с матерью

    Арабская Мириам, или Польская Марыся

    Рамадан и паломничество в Мекку

    Христианские праздники в Эр-Рияде

  Посещение ливийской семьи

    Двоюродный брат – большой филантроп

    Польско-ливийские семьи

    Ежедневное счастье Хадиджи

    Грешные чувства

  Ливийская народная весна

    Пребывание на пляже в Таджуре

    Дороги бегства

    Поиски

    Трагедия в Эз-Завии

  Буря революции

    Военная жатва

    Беженцы

    Игра в кошки-мышки

    Эвакуация на судне

  Миссия

    Бен Ладен в Ливии

    Больница в Налуте

    Обычные ливийцы – герои

  Горькая победа

    Убийца – внебрачный сын

    Новое правительство

    Народный праздник

Таня Валько Арабская принцесса

  Предисловие

  Перелом

    Материнство по-саудовски

    Постколониальная терпимость

    Польское гостеприимство

    Home, sweet home

  Жизнь принцессы

    День как день

    Благотворительная организация

    Фатва

  Арабские эмансипе

    Студенческая жизнь

    Women 2 Drive

    Наказание за невиновность

  Дороги судьбы

    Метаморфозы

    Отдых для богачей

    Похищение

Таня Валько Арабская сага

  I. Тяжелые воспоминания

    Пролог

    Утраченная любовь

    Вечные вызовы

    Найти свое место

    Ох уж эта молодость!

  II. Жить по-арабски

    Наконец-то дома

    Перст Божий

    Дела любовные

  ІІІ. Исламское искушение

    Убойные каникулы

    Щупальца «Исламского государства»

    Джихад не знает границ

  IV. Беженцы

    Будни Дамаска

    Преступление в античном театре

    Пути бегства

  Эпилог

  Трагические последствия Арабской весны

    Жасминовая революция в Тунисе

    Перемены в настроениях Запада

    Дорога к арабской демократии

    Самые опасные террористические организации ХХ – ХХІ веков

    Выводы

*** Примечания ***