Путешествие Эйва [Олег Александрович Сабанов] (fb2) читать онлайн

Олег Сабанов Путешествие Эйва

Давным-давно, когда первозданная лазурь небес еще не выгорела от солнечных лучей, а гирлянды ярких созвездий освещали путь опасающимся свалиться за край земли мореплавателям, в городе Лильвиль жил помощник трактирщика Эйв. К своим восемнадцати годам он оставался в одном доме с матерью, овдовевшей вскоре после его рождения. Эйв с детства рос замкнутым, сторонился шумных компаний сверстников, был равнодушен к игрищам, и в отличие от ребят не стремился поскорее овладеть азами какого-либо мастерства. Более всего остального его манил старый сад возле дома, где он уединялся с оставшейся от отца исцарапанной пятиструнной лютней. Тихо напевая удивительные баллады о доблести, мудрости, верности и любви, слова которых рождались сами собой, Эйв словно возносился над сливовыми деревьями и присоединялся к парящим кругами птицам. Чаще других его сердце волновал мотив пришедшей во снах песни о загадочном страннике, идущем, невзирая на многочисленные преграды, в далекий край вечного счастья. Про сказочное королевство Ириас, где каждый находит истинное призвание и верных друзей, рассказывали детям на ночь удивительные истории, чтобы засыпающие малыши представляли утопающую в цвете диких черешен страну вечной весны, ждущую всех отчаявшихся обрести радость жизни. И что удивительно, Эйв продолжал верить в волшебное государство даже тогда, когда достиг восемнадцатилетнего возраста молодого мужчины.

– Эх, Эйвинд, горюшко мое! Ты такой же беспутный романтик, как и отец, – тяжело вздыхая, говаривала ему мать. – Тот тоже все время о чем-то мечтал, метался, пока не завербовался в войско герцога Гудхильда на восточных рубежах, где вскоре сгинул. Хорошо хоть трактирщик Гюнт по доброте душевной дал тебе возможность заработать на кусок хлеба, избавив от соблазна искать удачу в чужом краю.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, – сетовал Эйв в ответ. – Быть на побегушках у жирного скупердяя Гюнта лишь для того, чтобы не умереть с голоду незавидная доля.

На самом же деле молодого человека в принципе устраивало любое занятие, позволяющее мысленно пребывать в мире своего богатого воображения.

Тянулись похожие один на другой дни, и так могло бы продолжаться долго, пока одним погожим утром Эйв, выйдя из материнского дома, направился не к трактиру Гюнта, а, стараясь оставаться неприметным, вышел узкими улочками на окраину родного города. С закинутой за спину подругой-лютней, небольшим бурдюком с морсом и сумкой на длинном плечевом ремне, куда втайне от матери ночью сложил высушенные фрукты, козий сыр и имбирный хлеб, парень теперь походил на бродячего менестреля. Выйдя на тракт, он зашагал к соседнему городку, славящемуся не только своей причудливой архитектурой, но и известным всему королевству мудрецом Гутредом, которого молва считала самым старым человеком на свете.

Уже к вечеру Эйв вошел в бронзовые городские ворота с округлыми сторожевыми башнями по краям, над которыми развивались длинные полосатые стяги, и словно очутился в огромном музее. От многоцветья покатых крыш над уютными домишками, средь которых тут и там прорастали богато декорированные белоснежные особняки, зарябило в глазах. Шагая к виднеющемуся в лучах заката острому шпилю ратуши по аккуратно вымощенной булыжником извилистой дороге, Эйв разглядывал встречных горожан, облаченных подстать строениям в яркие платья. Достигнув, наконец, круглой площади в самом центре, он сбросил к ногам сумку, утолил жажду и, бережно взяв в руки лютню, затянул балладу о доблестном рыцаре Скьельде, основавшим по легенде первое поселение на месте будущего города. Тут же Эйва обступили праздные зеваки, и уже вскоре его слушала небольшая толпа, награждая громкими аплодисментами в кратких перерывах между музыкальными композициями. Когда в сгустившихся сумерках окна окружающих площадь зданий сделались медовыми от зажженных светильников, лютня умолкла, и порядком подуставший исполнитель попросил собравшихся указать ему дорогу до дома мудреца. Проводить юношу к знаменитому земляку в знак благодарности за вечерний концерт наперебой вызвались несколько человек, и спустя полчаса перед Эйвом отворилась дверь неприметного одноэтажного домика, утонувшего в кустах чайной розы. Прислуживающий его хозяину мальчик без лишних вопросов пригласил гостя войти, подтвердив заверения провожатых в том, что мудрец готов выслушать всякого пришедшего издалека вне зависимости от времени суток.

Гутред сидел в буковом кресле-качалке, нарушая тишину полумрака мерным поскрипыванием рассохшегося дерева. Его седая голова устало склонилась к левому плечу, старческие руки покоились на подлокотниках, а ноги покрывал клетчатый плед из овечьей шерсти. Окинув Эйва немигающим цепким взглядом пережившего своих внуков человека, он опустил веки, будто вмиг узнал о нем все до последних мелочей. Так оно, в общем-то, и оказалось.

– Бросил все и пошел искать лучшую долю? Что ж, похвально, – молвил старец в ответ на почтительное приветствие.

– Да, держу путь в страну счастья Ириас, – отозвался Эйв, ничуть не удивившись его проницательности. – Понимаете, посеянная в раннем детстве искренняя вера в сказочную землю радости, дружбы и любви только крепла во мне с годами. По-другому и быть не могло! Ведь она вдохновляла меня на музыку и поэзию, наполняла силами, не позволяла опускать руки. Однако жить среди людей, меряющих счастье тяжестью мешка с серебряными монетами, становилось все труднее. К тому же окружающие стали говорить со мной, как с остановившимся в развитии городским сумасшедшим, уже не пытаясь вразумить, чем подтачивали мою веру. Я волей-неволей стал сомневаться в своем душевном здоровье, перестал сочинять баллады и, в конце концов, отправился искать Ириас, – он на мгновение умолк, а когда убедился, что мудрец его еще слушает, закончил. – Другого выхода у меня нет. Если страна счастья существует, то и жизнь моя и творчество имеет смысл, а если она лишь плод больного воображения, то вряд ли стоит далее дышать воздухом, в котором больше не разлито вдохновение.

– По дремучести своей считал, что романтики среди молодых людей давно повывелись. Однако ты, Эйвинд, приятно меня удивил, – обратился Гутред к гостю по имени, хотя тот так и не успел представиться. – Но чем тебе могу быть полезен я?

– Надеюсь, что вы подскажете, в какую сторону света следует держать путь и как с него не сбиться, – без обиняков выпалил Эйв, чувствуя к себе расположение мудреца.

Казалось, Гутред начал проваливался в сон, пропустив его ответ мимо ушей, однако после затянувшейся паузы старец открыл глаза и еще раз пристально взглянул на своего гостя.

– Ориентир в таком странствии один – сердце. Оно позвало тебя в дорогу, оно и даст знать, когда ты с нее свернешь. Помни, Эйвинд, куда бы человек ни шел, он всегда берет себя с собой, поэтому глупо уповать на то, что простая перемена внешней обстановки подарит счастье.

Закончив говорить, Гутред зевнул, пожевал губами и заерзал в старом кресле, отчего приглушенный скрип рассохшегося дерева стал походить на стон. Решив более не злоупотреблять гостеприимством именитого хозяина, Эйв поблагодарил его за напутствие и вскоре уже шагал по ночному городу-музею. Ожившие в дрожащем огне уличных светильников диковинные фасады домов то и дело меняли очертания и будто покачивались на волнах. Несмотря на поздний час, народу было предостаточно. Создавалось впечатление, что беспечные горожане живут в атмосфере вечного праздника. На аккуратных лужайках возле храмов и театров, у многочисленных скульптур и барельефов вольготно отдыхали местные попрошайки. Взяв с них пример, Эйв присел на траву под раскидистым деревом маленького сквера, достал хлеб, сыр, сухофрукты и в первый раз за весь прошедший день плотно перекусил. Опасаясь за сохранность отцовской лютни, юноша решил не смыкать глаз, но незаметно им стала овладевать сладкая дрема и, в конце концов, уставший организм взял свое.

Щекотание ползущего по носу жучка пробудило его, когда покатые крыши города уже купались в утренних лучах летнего солнца. Вынырнув из сна, Эйв обнаружил себя лежащим на ковре густой осоки в обнимку с любимым инструментом. Не успев толком испугаться, он поблагодарил Небеса за защиту от воров, наскоро позавтракал и, хлебнув ягодного морса, стал выбираться из удивительного города. Когда вместо разноцветных строений перед взором открылась зеленая ширь полей с убегающей змеей к горизонту желтой дорогой, молодой странник в подробностях вспомнил слова Гутреда. «Стоило ли возлагать надежду на встречу с мудрецом, чтобы получить от него заурядный совет слушать свое сердце? И что означает выражение «берет себя с собой»? Странный старик, этот Гутред» – заключил он, вдыхая медовый аромат разнотравья.

Делая остановки в больших и малых придорожных селениях, Эйв старался первым делом познакомить их жителей со своим творчеством. Как правило, на его сольные концерты собирались все от мала до велика. Неизбалованные вниманием городских музыкантов хлебосольные селяне щедро делились с талантливым менестрелем избытками своего урожая, зачастую предлагая ему задержаться у них на недельку-другую. Живя в Лильвиле с матерью, Эйв не мог себе даже представить, что может поглотить столько дичи, фруктов, сыра, булок и вина. Однако всякий раз поутру он сердечно прощался со своими гостеприимными слушателями и отправлялся в путь. Куда в конечном итоге он его приведет, Эйв не понимал, но сама возможность радовать людей своим творчеством окрыляла юношу настолько, что всякое уныние быстро отступало.

Так в дороге, больше похожей на гастрольное турне, пролетел месяц. Одним из погожих вечеров Эйв остановился в центре живописной ухоженной деревушки и, как повелось, исполнил свои баллады перед собравшимися жителями. После аплодисментов к нему подошел статный мужчина средних лет в тончайшей шелковой рубахе, расшитом золотом камзоле и широкополой кожаной шляпе с длинным пером. Здесь, среди крестьян сельской глуши, незнакомец выглядел по меньшей мере неуместно. Благоухая розовой водой, он белозубо улыбнулся и, пригладив пышные пшеничные усы, представился приятным густым баритоном:

– Маркиз Орфей де Биньер, хозяин этого райского уголка и всей близлежащей округи.

Прижав правую ладонь к груди, юноша низко поклонился и скромно ответил:

– Бродяга Эйв.

– Ты, Эйвинд, настоящий самородок, прирожденный поэт, виртуоз, маэстро и к тому же славный малый, что огромная редкость! – он по-свойски положил тяжелую руку ему на плечо. – Приглашаю в мою хижину, будешь дорогим гостем! Отдохнешь как следует, смоешь дорожную пыль, разделишь трапезу со скучающим ценителем искусств.

Отказать столь высокому сеньору было невозможно, и странствующий менестрель с благодарностью принял приглашение.

Хижиной маркиза оказалась двухэтажная вилла на холме, спрятанная от деревни высокими пихтами. Внутреннее убранство дома являлось, по всей видимости, отражением безудержной фантазии владельца: полы из черного, белого и розового мрамора, настенные фрески ушедших цивилизаций, скульптуры с древних развалин, потемневшие от времени холсты живописцев, кованые люстры и медные настенные светильники.

После плотного ужина, больше похожего на маленький пир, хозяин потащил гостя на балкон, где они уселись в плетеные кресла по бокам от резного столика с вином и восточными сладостями.

– Считай себя рожденным под счастливой звездой, мой юный друг! Сама судьба привела тебя сюда, и теперь твоя жизнь полностью преобразится! – заявил де Биньер, тяжело отдуваясь после жирной пищи.

Скрыть недоумение от утверждения маркиза Эйв не смог.

– Я несказанно благодарен за вашу безграничную щедрость, но собираюсь с первыми петухами снова отправиться в путь.

Лукаво улыбнувшись, маркиз привычно потянулся к щербету, однако вспомнив о своем переполненном желудке, благоразумно оставил лакомство на тарелке.

– Попусту стирать ноги, тратить время и силы только для того, чтобы развлечь смердов по меньшей мере нелепо. Для них твоя вплетенная в музыку поэзия точно такая же утеха, как кукольное представление или пляска скоморохов.

– Пусть так. Зато они в большинстве своем открытые, добрые, хлебосольные люди, благодаря которым я сыт и всегда могу рассчитывать на ночлег, – словно оправдываясь, ответил Эйв.

– Забудь о нужде, мой юный друг, и брось разбрасывать жемчуг своего дарования перед не смыслящими в искусстве свиньями! – де Биньер изъяснялся высокопарно и явно получал от этого удовольствие. – Я много лет разыскиваю таланты и после их бриллиантовой огранки отправляю с рекомендательным письмом в дружественные герцогства, графства, а иногда ко двору короля, где самородков оценивает самая изысканная публика. В итоге все, включая меня, счастливы. Однако впечатленный твоими балладами, я решил избавить от бремени бродяжьей жизни и оставить при себе столь самобытного менестреля.

– Хочу напомнить глубокоуважаемому маркизу, что я свободный человек из вольного города Лильвиль, и пока нахожусь в трезвом уме вправе самостоятельно решать, где мне оставаться! – вскипел Эйв от последних слов хозяина виллы, привстав при этом с кресла.

– Вижу, дружище, вижу, что такого, как ты сложно удержать, – расплываясь в примирительной улыбке, сказал Биньер, еле сдерживаясь в то же время от смеха. – Ну а если серьезно, то именно я предлагаю так желанную всякому художнику свободу с массой свободного времени для творчества. Неужели тебе настолько претит мое общество, что ты променяешь спокойную жизнь ради искусства на ежедневную борьбу с нуждой?

Эйв вновь опустился в плетеное кресло и, помаленьку остывая, задумался над сделанным предложением. «В самом деле, – размышлял он под самозабвенное пение сверчков. – Может и правда пора остановиться, передохнуть и спокойно заняться любимым делом. Раз удача улыбнулась, стоит ли ее прогонять? Тем более в хоромах маркиза сочинять баллады будет сподручнее, а вновь отправиться в путь никогда не поздно».

И зажил Эйв во владениях Орфея де Биньера так, как доселе и представить себе не мог. Хозяин выделил своему гостю огромную залу с балконом на втором этаже, где менестрель был полностью предоставлен сам себе и в любое время суток мог потребовать у прислуги самые лучшие яства. Вечерами он исполнял свои ранние произведения маркизу, после чего они вели долгие беседы о музыке, живописи и поэзии, лениво попивая густое терпкое вино. Чтобы юное дарование не заскучало, ночью к нему в покои являлись многочисленные содержанки титулованной особы и исполняли у ложа причудливые заморские танцы, томно извиваясь телами. Однако, несмотря на тепличные условия, Эйву так и не удалось создать ни одной композиции схожей по глубине с шедеврами, которые без усилий появлялись в пору его пребывания в Лильвиле. Чувствуя себя птичкой в золотой клетке, он с каждым днем все более тяготился своим привилегированным положением и вскоре возненавидел его всей душой, но никак не решался огорчить этим известием добродушного де Биньера.

– Мне придется оставить тебя одного на несколько дней, – сказал как-то вечером маркиз, невольно учащая сердечное биение менестреля. – В соседнем герцогстве празднество, которое никак нельзя игнорировать, черт бы его побрал! В прежние времена я послал бы своего двойника-слугу, а сам бы оставался дома. Но он перенес недуг, исхудал, осунулся и, несомненно, опозорит меня своим видом, – де Биньер обреченно вздохнул, словно собирался скакать на собственную казнь.

Тем вечером Эйв, уже предвкушая пьянящий аромат степных ветров, исполнял баллады особенно проникновенно, втайне прощаясь с маркизом. А поутру, сразу после его отбытия, собрал свои скудные пожитки, повесил за спину лютню и, мысленно поблагодарив гостеприимный дом, сам отправился в дорогу.

После долгих дней оседлой жизни у юного странника словно выросли крылья, и он первое время не шел, а буквально парил вдоль дышащих зноем полей, изредка отдыхая в тенистых перелесках. Однако идиллию разрушало то, что после исполнения баллад в попутных деревеньках, он теперь не таясь говорил о цели пути и пытался выведать у селян все, что им известно о стране счастья. В ответ местные жители улыбались, принимая искренние слова менестреля за шуточную часть представления, а те из них, кто понимал всю серьезность его расспросов, смотрели на юношу с нескрываемой жалостью. Подобная реакция все чаще раздражала Эйва настолько, что он тут же прекращал бесплодное общение со своими слушателями и спешно уходил прочь. После одного такого разговора с простоватыми крестьянами негодующий менестрель, вопреки увещеваниям на ночь глядя покинул деревню и был застигнут в сгустившихся сумерках грозовым дождем. Добежав по желтому ковру из цветов дикой люцерны к темным очертаниям одинокого дуба, Эйв уселся под его могучей кроной и горько заплакал. Ему было невыносимо от осознания полного тупика и беспомощности, к которым его привела безоглядная и, как оказалось, предельно наивная вера в выдумку из детской сказки. Смахнув с лица горячие слезы, юноша встал в полный рост и, покинув убежище, зашагал сквозь тьму под сотрясающие землю раскаты, надеясь, что одна из ослепительных вспышек разбушевавшейся стихии разом покончит с жалким скоморохом. Но не успел он сделать десяти шагов, как сноп искр за спиной осветил округу, а последующий оглушительный треск заставил его рухнуть на колени и инстинктивно обхватить голову руками. Оглянувшись через пару мгновений, Эйв стал свидетелем того, как рассеченный молнией могучий дуб, казавшийся надежной защитой, сам жадно пожирается огнем, невзирая на падающие с неба блестящие косые струи. Недоумевая, почему стрела молнии промахнулась и поразила ни в чем не повинное дерево, дававшее тенистый приют живым существам задолго до его рождения, юный менестрель поднялся на ноги и зашагал по озаренной ярым трескучим пламенем земле.

Потихоньку ливень стал стихать и вскоре совсем прекратился. Хлюпая клювовидными кожаными башмаками по высокой сырой траве, Эйв какое-то время бесцельно продвигался в глубину ночи, пока не заметил слабое мерцание огонька невдалеке. Подойдя поближе, путник разглядел черные очертания маленькой хижины на холме, казавшиеся таинственными в проникающем сквозь разорванные тучи лунном свете. Эйву меньше всего хотелось общаться с незнакомцами, но он промок до нитки и сильно устал, потому, не мешкая, приблизился к подсвеченному окну и легонько в него постучал. Прошла бесконечно долгая минута, за ней другая, но по ту сторону закопченного стекла так никто и не появился. Юноша уже вытянул руку, чтобы постучать еще раз, как в тот же момент почувствовал острую боль от плотно прижатого к горлу холодного клинка.

– Чем могу служить в столь поздний час? – вспорол тишину дребезжащий голос за спиной менестреля.

– Я сбившийся с пути безобидный бродяга, – без тени лукавства ответил юноша, боясь пошелохнуться. – Хотел лишь обсохнуть и передохнуть, чтобы не простудиться.

Не успел он закончить свои разъяснения, как незнакомец убрал клинок и, схватив его за плечо, резким усилием повернул к себе. Тотчас взору менестреля предстал сухопарый мужчина неопределенного возраста с узким вытянутым лицом, орлиным носом и спутанными локонами до плеч. Его темное длинное платье было подстать лунной ночи, отчего создавалась иллюзия, будто тело отсутствует, а голова висит в шести футах над землей.

– Вижу, что бродяга, сам таким когда-то был. У меня глаз наметан! Что ж, пойдем в дом, горемыка, – он указал глазами на дверь и подтолкнул к ней незваного гостя.

Спартанская обстановка внутри небольшой хижины соответствовала аскетичному виду ее владельца: кровать, стол, стулья из потемневшей ясеневой древесины, да тяжелый кованый сундук под окном. На полу в переносном медном светце тихонько потрескивала длинная смолистая лучина, свет от которой придавал жилищу некое подобие уюта. Мужчина дал Эйву длинную рубаху из грубой плотной ткани, вымокшую одежду велел бросить у порога, а лютню, сумку и бурдюк поставить в угол. Менестрель быстро переоделся и с позволения хозяина уселся на стул возле окна.

Поначалу они долго пребывали в тишине, словно прожили бок о бок много лет и давно знали друг о друге мельчайшие подробности. В конце концов, хозяин вяло справился о самочувствии своего гостя и поинтересовался, какими судьбами его забросило в такую глухомань. Взявший за правило ни от кого не скрывать истинной цели странствия Эйв как на духу поведал свою историю, чем вызвал живое участие хозяина. Выяснилось, что зовут его Ури Видий, в прошлом он тоже бродяжничал, просил милостыню, подворовывал на рынках и в итоге не побрезговал примкнуть к промышлявшей разбоем шайке. Однако, когда в измученной душе, по его словам, проснулась совесть, раз и навсегда решил порвать с преступным прошлым и остаток жизни посвятить замаливанию тяжких грехов. Раскаявшийся разбойник купил за гроши старенькую хибарку с небольшим земляным наделом вдали от дорог и теперь живет здесь отшельником, питаясь только выращенными плодами, что способствует круглогодичному посту. Чем дольше Видий говорил, тем больше распалялся, изливая накопившиеся за время одиночества соображения и думы на своего единственного слушателя. Неизвестно откуда, но отшельник был наслышан о маркизе Орфее де Биньере и прочих подобных ему развращенных властью, богатством и бездельем сеньорах из богемы.

– Ты для него лишь поющая кукла, живая игрушка и не более того! – говорил Видий в запале.

– Он был добр ко мне, кормил, поил и высоко отзывался о моем скромном творчестве, – осторожно возразил юноша.

– Глупец! Тебе просто повезло вовремя одуматься и удрать подобру-поздорову! Благодари высшие силы за то, что избежал участи его добровольного невольника! – совсем взвился богобоязненный отшельник.

– Странно, Орфей де Биньер под замком меня не держал, – пожимая плечами, ответил менестрель.

– Ты бы безнадежно привык к изысканным блюдам, подобострастию прислуги, разврату бесстыжих наложниц и ежедневному безделью, задержись у него чуть дольше. А это рабство страшнее железных замков с решетками, уж поверь!

По мере того, как они глубже погружались в беседу, Эйв все больше принимал доводы Видия, а ближе к рассвету уже внимал ему, словно святому отцу. Хозяин хижины многое в жизни повидал, а также определенно обладал красноречием и харизмой, отчего не только его слова, но и интонация, с которой они произносились, имели гипнотическое воздействие. Когда подожженный лучами восхода горизонт вспыхнул багряным пожаром, юноша сквозь слезы еще раз признался отшельнику, что тоже бежит от мира в страну счастья, вот только отчаялся найти туда дорогу.

– Королевство Ириас такая же дьявольская уловка, внушаемая с детских лет, как и прочие обманчивые удовольствия! Люди ищут их всю свою жизнь, но находят, как и ты, лишь слезы разочарования! – Видий подошел к Эйву и крепко обнял его за плечи. – Счастье уже даровано Небесами каждому смертному, нужно только заслужить его праведной жизнью, искренней молитвой и строгим постом, – теперь он говорил вкрадчиво, словно открывал главную тайну жизни. – Готов ли ты отринуть свою прошлую жизнь вместе с опасными иллюзиями, чтобы очистить разум, облегчить душу и наполниться божественной радостью?

– Готов, готов! – не думая ответил Эйв, подчиняясь напору хозяина. – У меня нет больше сил скитаться, чувствуя себя чужаком среди людей!

– Я знал – твоя душа только ждала момента, чтобы расправить крылья, истосковавшись по божественной любви! Сейчас ангелы в Небесах ликуют о ее спасении! – Видий затрясся, словно в лихорадке и принялся метаться из угла в угол. – Забудь теперь о прошлом! Будем вместе жить в посте и молитве, не допуская грехи на порог нашей обители! И соблазнительницу свою выбрось из сердца навсегда!

С последними словами он схватил дремавшую в углу лютню за гриф и с размаху ударил ее о край стола, отчего изящная красавица с душераздирающим криком порванных струн разлетелась в щепки.

Ошеломленному варварским поступком юноше на миг показалось, что погибла не отцовская лютня, а сам его родитель пал в этот момент на поле брани от страшного удара моргенштерна. Жалость к себе моментально смыла волна закипающей ярости и тут же обрушилась тяжелыми ударами Эйва на не ожидавшего ничего подобного отшельника. Через минуту богобоязненный хозяин хижины уже валялся на ее полу с разбитым в кровь лицом у опрокинутого стола, моля о пощаде взбесившегося менестреля. Юноша и не собирался убивать Видия. Когда приступ гнева чуть ослаб, Эйв двумя рывками сбросил длинную рубаху, облачился в свою грязную мокрую одежду и, схватив сумку с бурдюком, навсегда покинул затерянный в полях дом.

Плохо понимая, куда он идет и зачем, юноша выбрался на дорогу, с которой свернул во время грозы, и побрел в обратном направлении, жмурясь от веселого утреннего солнца и захлебываясь горькими слезами. Останавливаясь на отдых в уже знакомых деревеньках, он кланялся своим бывшим слушателям, а те, видя его подавленное состояние и отсутствие лютни обычно думали, что менестрель стал жертвой разбойников и без лишних расспросов наполняли сумку Эйва съестным. Когда безлунные ночи стали прохладными, пасмурные дни короткими, раскисшие дороги непроходимыми, а пеструю скатерть полей сменил желтый саван печали, странник подошел к двери отчего дома и робко в нее постучал. Выплакавшая глаза мать, увидев изможденное лицо своего сына, чуть было не упала в обморок, но нежное объятие юноши уберегло ее от этого и вернуло сознание. После долгого обоюдного молчания из тишины стали робко возникать теплые слова, и вскоре сын поведал матери о причинах, вынудивших его отправиться в путь. К удивлению Эйва выяснилось, что многие жители города, прознав о его исчезновении, здорово опечалились, а некоторые даже вызвались отложить свои дела и броситься на поиски. Благодаря участию горожан мать все это время не знала ни в чем нужды, даже скупой трактирщик Гюнт регулярно приносил ей корзину со свежими продуктами.

Когда весть о возвращении блудного Эйвинда проникла в самые глухие закоулки, к дому его матери началось самое настоящее паломничество. Неравнодушные горожане желали убедиться воочию в том, что их чудаковатый земляк жив и здоров, а узнав из первых уст историю его путешествия, недолго думая купили ему в складчину новый инструмент у известного во всей округе лютье Фалабьера. Тронутый до глубины души таким отношением окружающих, которых он всегда сторонился, Эйв стал чаще с ними общаться, появляясь на народных гуляниях, беседуя с доселе чужими людьми и исполняя для собравшихся свои баллады. Вскоре юноша вновь работал в трактире Гюнта, и как-то свободным вечером, прижимаясь сердцем к новой лютне, вспомнил разговор с Гутредом. Мудрец был прав – никакая перемена внешней обстановки не могла дать ему подлинного умиротворения и радости. Ведь кроме лютни и сумки Эйв взял в дорогу самого себя – паренька, для которого самым прекрасным было рождение баллад под сенью садовых деревьев у дома. В те мгновенья он уже гостил в стране счастья Ириас, которая раскинулась ближе, чем казалось – у него в сердце. А после того, как Эйвинд узнал о добродушии своих земляков и ответил им взаимностью, он поселился в ней навсегда.