Вещественные доказательства [Мануил Григорьевич Семенов] (fb2) читать онлайн

М. СЕМЕНОВ ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Повесть

Если бы вещи умели видеть, слышать и говорить, они рассказали бы следующую поучительную историю.

Абориген гостиницы «Унжа»

Рассказ Копии шишкинских «Мишек»

Так и быть, начну этот рассказ я, ничем не примечательная Копия с картины известного художника. В просторечии меня именуют просто «Мишки», хотя это и неправильно. Моя праматерь, созданная кистью Ивана Ивановича Шишкина, называлась «Утро в сосновом лесу». Так надо бы величать и меня, но кто же станет считаться со скверной копией, намалеванной рукой какого-то безвестного самоучки! Да я и не обижаюсь: «Мишки» так «Мишки»! Но вот на Марка Евгеньевича Сербина, жильца восемнадцатого номера, где я постоянно нахожусь, у меня обида. Когда приходят к нему гости, он показывает в мою сторону и говорит: «Полюбуйтесь, — медведи на лесозаготовках». И гости смеются. А ведь это довольно плоская острота и откровенная издевка!

Впрочем, если вы хотите знать, что за человек Марк Евгеньевич Сербин, я охотно расскажу.

…В тот вечер он вернулся в номер довольно поздно и, не раздеваясь, прилег на кровать с газетой в руках. Еле слышно похрипывал мой сосед-репродуктор:

Открылась дверь, и вошел незнакомый человек.

Марк Евгеньевич приподнялся на постели и бодро приветствовал его:

— Мир входящему!

— Здоровеньки булы! — ответил незнакомец. И представился: — Тимофей Корнеевич Огнецвет.

Сербин встал и пожал руку новому жильцу нашего восемнадцатого номера:

— Марк Евгеньевич Сербин. В благословенном отеле «Унжа» — постоянный обитатель. Или абориген, как изволит выражаться один мой знакомый, кандидат очень многих наук. А вы прямо с самолета и, конечно, по лесным делам?

— Угадали, чтоб меня лихоманка закатала, угадали! Да вы, часом, не из чародеев будете?

— Из меня такой же чародей, как из вас заслуженный акын Казахстана. А догадаться нетрудно. Бирка на чемодане показывает, что пожаловали самолетом. А зачем — так это тоже не тайна мадридского двора. В Горький едут за «Волгами», в Ижевск — за мотоциклами, в Ригу — спальные гарнитуры добывать, а сюда, в Приунженск, — за тем, из чего хату можно построить. Для колхоза лес добывать будете?

— Ваша правда, для колхоза. И вообще… хочу побачить, что здесь и как… Ох и отощал же я в дороге! Повечерять со мной не желаете?

— Да я уже спускался вниз, пробовал, как новый повар кормит. Кстати, он в здешнем ресторане — третий. Двух при мне сняли. По норме на котлету полагается пятьдесят граммов мяса и десять граммов хлеба, так повар клал наоборот. Ну и послали его обратно на курсы пересдавать экзамены по мясному фаршу. А второй — прозрачный компот обожал. Килограмм сухофруктов — три ведра воды.

— Контролеры его и застукали?

— Да нет, судоходная инспекция запротестовала. Он, бродяга, хотел всю Унжу в ресторан перекачать! Мелеть уже стала река…

Так они и разговаривали. Огнецвет, шурша бумагой, неторопливо собирал на стол. Из объемистой, украшенной вышивкой торбы он вынимал один сверток за другим. Потом пригласил Сербина к столу:

— Отведайте сальца вот. Сам кабанчика холил, ароматное сало вышло. И горилочки нашей, украинской. 3 перцем. За знаемство!

— Рад познакомиться… И чем же вы занимаетесь в колхозе?

— При голове колхоза состою. Пилигрим, значит. Раньше-то, пишут в книгах, пилигримы святым местам ходили поклоняться…

— А теперь?

— Теперь — Госплану. От него сейчас вся благодать исходит.

— И много госплановской благодати пришлось на вашу душу?

— Ой, немного, Марк Евгеньевич! Куда ни ткнешься, везде фонды и лимиты. А колхозной душе того лимита не отпущено. Во многих местах я чубом своим тряс, и ни бревнышка не перепало. Неужели и отсюда с пустыми руками вертаться?

— Свободная вещь! Не вы первый, и последний опять-таки не вы. Жил тут полномочный представитель с Волги. От порошкового кефира и свиных сосисок совсем одичал бедняга. А уехал ни с чем.

— Ну мне нельзя уехать так… Последняя надежда осталась! А пока выпьем, чтобы дома не журились.

В этот момент вошла Дарья Федоровна — наша дежурная по этажу. (В скобках замечу: добрая женщина! Никогда не забудет смахнуть с меня пыль). Оглядев стол, Дарья Федоровна не удержалась от едкого замечания:

— Дивлюсь я на вас, мужиков. Не успели друг другу «здрасьте» сказать, как уже снюхались… Кто же пьет на ночь? Спать пора!

— Правильно, тетка Даша, — ответил ей Сербин, — пора на боковую, пора. А с утра пораньше — за дело!

— Так уж и пораньше! До обеда, поди, загорать под одеялом будете.

— Нельзя нам в постельке нежиться, дорогая, не время. Кузнецы мы, тетка Даша, и куем ключи своего счастья.

— Ладно уж, кузнецы, ложитесь!

Дарья Федоровна погасила верхний свет и ушла. Снова зашуршала бумага. Огнецвет прибирал на столе. Потом опять до меня донесся разговор:

— Зарез мне с тем лесом. Строиться хочу. Да и соседи наказывали. Кому сруб требуется, кому досточки. Опять же Горпина с братьями делится, свою хату ставить собирается. От колхозу наряд имею на новый коровник. Как все-таки мыслите, уважаемый, выгорит мое дело?

— А я знаю? Но разрешите на всякий случай процитировать одного древнего философа: когда парадная дверь закрыта, ищи черный ход.

— Правда ваша! Мы ведь не без понятия: земля любит навоз, лошадь — овес, а воевода — принос.

— Э, а ты, я вижу, боевой конек, на все четыре ноги подкован!

— Не без того. Так куда завтра толкнуться посоветуете, Марк Евгеньевич?

— А никуда. Ты же пилигрим, а не какой-нибудь распространитель лотерейных билетов. Пусть они суетятся. А ты по городу поброди, осмотрись. Советую, между прочим, в музей заглянуть. Бывший трактир. В нем какой-то заезжий поэт клюквенный квас пил и свою трость оставил. Обязательно посмотри, будешь доволен. А вечером, может быть, заглянет к нам один человек. Может быть. К девятнадцати ноль-ноль…

Сказав эти слова, Сербин взял полотенце и ушел умываться. А Огнецвет вынул из кармана толстый бумажник и, опасливо глянув на дверь, сунул его под подушку.

— Ну, кажется, на нужного человека, Тимофей Корнеич, напали, — тихо проговорил он. — Только бы вам голову не задурили. Крепкий кавун! Горилку тянет, а ни в одном глазу…

Через некоторое время Сербин вернулся. Огнецвет уже лежал в постели. А Сербину еще хотелось поговорить:

— И острый же язычок у этой бабы! Бритва! Слышал, сосед, как сказала: «снюхались». А?

Но Огнецвет не ответил, наверное, заснул. Я услышала, как заскрипела под Сербиным кровать.

Куда ведут следы?

Рассказ Письменного стола

Я нахожу вполне естественным, что продолжить рассказ придется именно мне. Ведь я — старейший канцелярский стол во всей областной прокуратуре. Не верите? Посмотрите тогда мой инвентарный номер и сверьтесь по описи.

Да, я настоящий ветеран. И за долгие годы службы закону привык говорить правду и только правду!

Так вот, в то утро моему нынешнему хозяину, старшему следователю Виктору Немцову было явно не по себе. Явившись на работу, он присел только на минутку, а потом открыл железный шкаф, достал какую-то папку, полистал ее и, подойдя к окну, прочел вслух:

— «Прокурору области. Докладываю, что мне, старшему следователю областной прокуратуры, за смягчение участи находящейся под следствием группы расхитителей леса в Темкинском леспромхозе вручена взятка в сумме пятисот рублей. Петр Никанорович Дорошенко».

Потом, не закрывая папки, мой хозяин стал молча ходить по комнате. За этим занятием и застал его наш прокурор Федор Федорович Архипов.

— Все изучаете, Немцов? — спросил он.

— Простите, Федор Федорович, иначе не могу. Чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что главный обвинительный документ в деле Никанорыча, выражаясь вульгарно, — липа. Предположим, он действительно получил взятку и написал это заявление для оправдания. Бывало так, сами знаете: хватают человека с пачкой денег, а он спокойно предъявляет рапорт о полученной взятке. Но почему это заявление оказалось не в кармане, не в бумажнике Никанорыча, а в портфеле? Да еще в контрольной работе по хозяйственным преступлениям, которую ему накануне вернули из заочного института? И главное: зачем темкинцам давать взятку, когда в деле они играли третьестепенную роль?

— Я рассуждал так же, как и вы, Немцов, но подлинность почерка следователя Дорошенко подтверждена экспертизой.

— Считайте, что ее не было. Я знакомился с работой наших экспертов. Простите за резкость, но это кустари. Им впору молоко на рынке проверять. А Никанорыч был талантливым криминалистом и шел по верному следу. Теперь мы, собственно говоря, лишь завершаем то, что смерть помешала сделать ему самому.

— И куда ведут следы?

— Да я уже докладывал, Федор Федорович. В «Лесосбыт» к Столбову, к Сербину из «Стройфаянса» и в облисполком к…

Тут Архипов довольно резко перебил Немцова:

— Что в «Лесосбыте» неблагополучно, я согласен. Но в облисполкоме… Не зарываетесь ли вы, Немцов? Понимаете, на кого замахнулись? Этот человек — опытный хозяйственник и в номенклатуре десятки лет. Какие бы ни происходили в области потрясения, он всегда оставался на поверхности.

— Не хотелось бы впадать в упрощенчество, но не все, что держится на поверхности, представляет ценность.

— Не острите, а ответьте прямо: вы уверены, что он взяточник?

— Уверен. И знаете почему? Как работник и руководитель он кончился добрый десяток лет назад, но об этом знает пока только он сам. И раздумывает, что же будет дальше. Пенсия? Это для других благо, а для Лу…

И опять прокурор не дал ему договорить:

— Не склоняйте фамилии уважаемого человека, пока у вас нет соответствующих фактов!

Признаться, я не ожидал столь острой реакции со стороны нашего Федора Федоровича, обычно очень уравновешенного. Немного растерялся и Немцов. Стал говорить, что человека, фамилию которого прокурор даже не разрешил назвать, пенсия не устроит. Отсюда, дескать, страсть к наживе.

— И взятки? — сердито спросил прокурор.

— Да. И взятки, — ответил Немцов.

Дальнейший разговор между ними принял еще более неприятный характер.

— А что я предъявлю членам бюро обкома? Умозаключения моего старшего следователя? Там на одних умозаключениях, даже таких гениальных, как ваши, не выедешь. Там требуют фактов.

— Будут факты, Федор Федорович. Будут.

— Ну, до этого, насколько я знаю, еще далеко. Думаю, вы просто не отдаете себе отчета в том, что сейчас с вами происходит. Вам кажется, будто все трудности уже позади, ветер попутный и цель близка. А это совсем не так.

— Нельзя ли без иносказаний, Федор Федорович? Что-то они до меня сегодня не доходят.

— Пока следователь находится на порядочной дистанции от предполагаемых преступников, все идет хорошо и командует положением он. Но сейчас вы приблизились к ним вплотную. Раньше они не знали, что существует на свете такой человек по фамилии Немцов. Теперь они узнали, что он не просто Немцов, но еще и следователь и почему-то крутится возле них. Наступил момент, когда дает о себе знать сопротивление закона…

— Закон на стороне преступников?

— Да. Закон защищает честных людей. Но его надежной броней пользуются и преступники. У вас в руках Уголовный кодекс, у них — тоже. И еще неизвестно, кто его прилежнее зубрил — вы или они.

— Охотно уступаю им пальму первенства.

— Не в том дело. Главное, что закон сейчас работает одинаково и на вас и на них. И они постараются использовать все его возможности, чтобы следы замести и уйти от ответственности. Очень советую вам, будьте осторожны.

Короче говоря, пришлось мне, ветерану, искушенному в тончайших вопросах юриспруденции, выслушать популярную лекцию. Прокурор ушел, а я стал думать, не стоит ли Немцову в самом деле прислушаться к наставлениям Федора Федоровича. Не знаю, испытывал ли это чувство и Немцов, но когда пришла Кира Яковлевна Штих, секретарь нашей прокуратуры, то он поначалу слушал ее довольно рассеянно.

— Я, Виктор, — сказала она, — познакомилась тут с одним делом и хотела рассказать о нем.

— Какое дело?

— Оно поступило из финансовой инспекции. Акт о подделке зачетных ведомостей. Преподаватели отказались получать деньги. Заявили, что от указанных в ведомости студентов они зачеты не принимали.

— Ну что ж, правильно сделали преподаватели. Надо об этом в газету сообщить. Благородный поступок, так сказать.

— Можно и в газету. Но я думала, что это дело и вас заинтересует. Случай-то произошел в филиале юридического института, где наш Никанорыч учился.

— В заочном филиале? Что же вы сразу не оказали, Кира Яковлевна?

— А вы слушали? Я решила, что у вас пятиминутка для упражнений в остроумии.

— Простите, Кира Яковлевна! Немедленно дайте мне это дело.

— Немедленно не могу. Его уже успели отправить.

— Куда? В газету?

— Да нет, пока в районную прокуратуру. Я верну его.

— Верните, обязательно верните. Ах, Кира Яковлевна, что бы мы все делали, если бы в прокуратуре не было вас?!

— Ну, мне комплиментов можете не говорить. Что я собой представляю? Обыкновенный, простой советский человек, как пишут очеркисты нашей «Приунженской правды». У меня скромная должность и еще более скромное жалованье. Но не в том суть. Мне хватает. Суть в другом. У всех находится дело к Кире Яковлевне. Одному нужно выписать командировку. Другому — добыть справку из архива. Третьему — запросить данные о спекулянтах откуда-нибудь из Конотопа. Четвертому — занять пятьдесят копеек на обед. И Кира Яковлевна выписывает, добывает, запрашивает. Даже взаймы дает. Потому что каждый думает: зачем такая куча денег одинокой женщине?

— Куча денег нужна одинокому мужчине.

— Я серьезно говорю, Виктор. Я проработала в прокуратуре тридцать лет. Это же целая жизнь! Сколько сменилось прокуроров за тридцать лет? Я вам скажу. Вы обращали внимание на свой стол? Я за ним когда-то сидела.

И Кира Яковлевна подошла ко мне. Она откинула край газеты, которой я был прикрыт, и показала Немцову зарубки…

— Это я их делала, вот этими ножницами. Можете подсчитать, Виктор: восемнадцать зарубок — восемнадцать прокуроров! Ужасная текучесть! Иногда я просто не успевала привыкнуть к человеку. Были годы — вы о них тоже слышали, — когда с утра в кабинете сидел один прокурор, а после обеда — другой. Выберите любую зарубку, и вы услышите характеристику, какую нельзя получить ни в одном отделе кадров.

— Выбираю вот эту, — сказал Немцов.

— Пятая?

Кира Яковлевна с минуту молча что-то вспоминала.

— …Работал прежде юристом в нашем торгпредстве в Токио. Ужасно боялся простуды. Когда я приходила к нему домой с делами, он встречал меня в кимоно и заставлял слушать пластинки с записями песенок японских гейш. Грипповал он часто, и поэтому репертуар этих музыкальных дам я изучила в совершенстве…

Немцов указал на другую зарубку.

— Тринадцатый? Этот не решал ни одного дела без совета с женой. Целыми днями она сидела в его кабинете. Собираясь в суд, он спрашивал: «Лизок, курочка моя, могу я требовать для этого растратчика десять лет со строгой изоляцией?» А она отвечала: «Петушок, смело можешь настаивать на десяти годах». И прокурор настаивал…

— Что ни человек, то целая система. И никто в ней толком разобраться не может.

— А кто страдал от этого? Понятно кто — Кира Яковлевна. Но разве я когда-нибудь жаловалась? Нет. Не знаю, кому как, а мне нравится такая жизнь. Вы все босяки, конечно, но я вас люблю. И когда возвращаетесь после своих оперативных заданий невредимыми, — для меня радость. Значит, никого не задела бандитская пуля, никто не оказался под железнодорожным откосом. Значит, не будет ни речей, ни духового оркестра. Больше всего я ненавижу духовой оркестр.

— А вот когда хоронили Никанорыча, музыки не было.

— Вы не знаете подробностей, Виктор. Речей тоже не произносили. Хотя Никанорыч заслужил и то и другое. Его я любила больше всех вас. Когда вы уходили со службы, мы оставались с Никанорычем и обсуждали международное положение. И знаете, Виктор, у нас никогда не возникало спорных вопросов. Мы не вели друг с другом полемики. Ни закрытой, ни открытой… Кстати, Витя, вы еще долго намерены, слушать мои россказни?

— Но это же так интересно!

— А я предполагала, что вам нужно куда-то ехать. И далее вызвала дежурную машину.

Тут Немцов действительно вспомнил, что ему надо ехать в «Лесосбыт». Он торопливо захлопнул все мои ящики и побежал вниз…

Грачи прилетели

Рассказ Белой и Черной телефонных трубок

В тот момент, с которого я начну свой рассказ, Григорий Петрович Столбов, заместитель управляющего «Лесосбытом», держал в руках именно меня, Белую телефонную трубку. И говорил, как всегда, с достоинством, но почтительно:

— Не беспокойтесь, Кузьма Лукич, будет сделано. Подбиваем последнюю цифирь… Да, жмем изо всех сил… Сойдется ли баланс? Спрашиваете! Тютелька в тютельку, бревно к бревну… Будет сделано!

Но как только абонент отключился, Столбов небрежно бросил меня на рычаг аппарата и заговорил со своим ближайшим помощником — референтом Василием Ивановичем Глотовым. Заговорил о предмете, который интересовал его гораздо больше скучных цифр, — о вчерашнем преферансе.

— Ну как? Сразились вчера?

— Да, скинулись по маленькой. Почему не пришел?

— Понимаешь, опять у Екатерины задержался. Что ни говори, Василий, а женщина она редкая! Таких мало. Вот, по последней переписи у нас числится около ста двадцати миллионов душ женского пола. Но настоящих женщин, как Екатерина, среди них тысячи. Может быть, даже сотни. А об остальных и говорить не хочется. Так себе… чиновницы!

Тут-то и появился Сербин. Он вежливо поздоровался с Глотовым, подсел к Столбову и, как обычно бывает в таких случаях, начал разговор издалека — с погоды.

— Погодка-то стоит разлюли-малина, как говорила моя покойная мама. Солнечные калории — без всяких нарядов и лимитов! Скоро и грачи загалдят! Один уже прилетел!

— Так уж и прилетел… Наверно, ворона какая-нибудь…

— Что вы, Григорий Петрович, у меня глаз наметанный. Грач, самый настоящий! Солидный такой грачина, жирный, и прилетел, видать, издалека.

— Издалека, говоришь? Ну, спорить не буду, тебе видней.

И опять тема не получила дальнейшего развития: пришел Немцов. Он представился и сразу же заговорил со Столбовым:

— Поверьте, Григорий Петрович, пришел не самозванно. Меня направили к вам как к самому большому специалисту по лесу.

— Ну какой я теперь специалист! Хотя когда-то и мы были рысаками. Шумели леса над головой. А сейчас только бумаги шуршат. Спросите меня, каким концом сосна из земли растет, боюсь, напутаю.

Как я поняла, Столбов решил, что в разговоре с представителем прокуратуры Сербин будет лишним, и поторопился отпустить его.

— Так вы, товарищ Сербин, по какому вопросу к нам?

— Да я все, Григорий Петрович, относительно наряда «Стройфаянса» на кругляк.

— Пока ничего определенного сказать не могу, сегодня все заявки в облисполкоме утрясать будем. Заходите завтра… Кстати, товарищ Сербин, вы ведь с железной дорогой постоянно связаны? Не помните, когда скорый из Новосибирска приходит?

— В девятнадцать. Ровно в девятнадцать ноль-ноль.

Сербин ушел, и Столбов почувствовал себя свободнее.

— Мы к вашим услугам. И я и мой коллега, Василий Иванович Глотов. Вот кто дока по лесной части! Ленинградскую академию окончил и практик хороший. Вас что-нибудь конкретное интересует?

— Видите ли, никаких конкретных вопросов я, к сожалению, задать не могу…

Столбов рассмеялся:

— К сожалению?

— Вы меня не так поняли. Сожалею, что пока я еще никакой не следователь по лесным делам. Вот когда в Баку работал, то нефть изучил изрядно. А теперь переучиваться надо. Меня интересуют лесные запасы области, система заготовок… Так что просвещайте.

— Пожалуйста, подойдите к карте. Видите зеленое пятно, что от излучины Унжи на север протянулось? Ничего себе каравай, правда? Это все леса. Сотни тысяч гектаров. Ель, сосна, лиственница. Есть березовые рощи. Во время войны ложи для автоматов из нашей березы делали. А сейчас игрушки мастерят, школьные пеналы, шахматы. На всех больших турнирах гроссмейстеры приунженских ферзей двигают…

Немцов прервал Столбова и показал на карту:

— А здесь кто лес рубит?

— По краям каравая всякая мелкота расположилась, так называемые самозаготовители. Грызут они каравай со всех сторон, да куда им! Зубки не те. Кустарщина, одним словом!

— И воруют кустарно?

— Не скажите! Было одно дело на Темкинском участке. Обставлено, можно сказать, по-научному. Там грел руки и один ваш коллега. Бывший, конечно. Как его?

— Старший следователь прокуратуры Петр Никанорович Дорошенко, — с готовностью подсказал Глотов. — Говорят, при обыске у него и документик обнаружили. Рапорт о получении взятки. Приготовил, чтобы удар от себя отвести. Но не успел. Его так прижали, что у него инфаркт случился. Ну и конец.

— Поторопился, собака, ноги протянуть! — с неожиданной злобой воскликнул Столбов. — А то бы и его закатали…

Он спохватился, что сказал лишнее, и закончил уже мягче:

— Впрочем, о покойниках так не принято… Да и вообще, криминалистика, Василий Иванович, уже не наша область. Не будем отбивать кусок хлеба у товарища Немцова.

— Отчего же? Я бы охотно поделился этим хлебом.

— Покорнейше благодарим. Своим сыты по горло. Передыху нет, вали да грузи, грузи да вали! А потом еще вот отчитывайся. Видите, сколько цифр!

— Я вас от дела оторвал. Тысяча извинений.

— Да что вы! Вот я вам одну книжечку подарю. «Лесные зори» называется, Петра Никифоровича Нестерова. Хороший лесовод был, почитайте для общей ориентации… И еще… Вы созвонились бы с Кузьмой Лукичом Лупаковым, заместителем председателя облисполкома. У него сегодня небольшое совещание по лесу состоится. Вам было бы полезно поприсутствовать.

— Ёще раз спасибо. И за книгу и за информаций. На совещании обязательно буду.

Простившись, Немцов ушел. Внезапная злобная вспышка Столбова не прошла, и он дал волю чувствам.

— Каков гусь, а? Тоже мне следопыт нашелся. Стиляга! «Две тысячи извинений»! Сидел бы в своей конуре да самогонщиков допрашивал. Нет, лезет, куда его не просят! Один гробанулся, теперь очередь этого. Поверь моему слову: подловят и его.

Глотов с удивлением посмотрел на своего возбужденного начальника:

— Не любишь ты людей, Григорий.

— А за что их любить, таких вот? За то, что шныряют всюду, принюхиваются, копаются? Будь моя воля, я бы их на порог не пустил. Да нельзя, оказывается. Блюстители закона! Один ишачит, а десять с блокнотами за спиной стоят. Развели контролеров, язви их мать!

— Нельзя ожесточаться, Григорий. Ты лаской действуй, лаской.

— Ну, это уж по твоей части. А я подхалимом никогда не был!

— Нехорошо так. Вот ты меня подхалимом назвал, а я не обижаюсь. Спроси, почему? Да потому, что сила не у тех, кто груб, а кто на ласковое слово не скупится. Представь, Григорий Петрович, человека высоких убеждений и твердых принципов. Можешь ли ты заставить его пойти против совести? Никогда! Просить будешь — откажет. С ножом к горлу подступишься — не дрогнет. Танком его дави — все едино. А теперь попробуй к нему с другого конца подобраться.

— С какого другого?

— Сейчас поясню. Ты хорошо представляешь, что за человек Лупаков?

— Представляю.

— Кремень, да? А ведь и он… У него двое сыновей-школьников, между прочим. Видел их когда-нибудь?

— На черта они мне сдались!

— Напрасно так говоришь. А я был у него с докладом и ввернул как бы невзначай: «Детишек ваших, Кузьма Лукич, вчера встретил, в школу шли. Такие симпатяги! Но и озорники, видать: все снежками кидались». Взглянул он на меня эдак, будто и не Лупаков это. А когда я уходить собрался, он вдруг спрашивает, скоро ли в отпуск иду. «Да ведь надо бы отдохнуть, отвечаю, но все недосуг. Вы, Кузьма Лукич, и не подозреваете, какое удовольствие — работать под вашим руководством и выполнять ваши указания».

— Ну, это уж, положим, грубая работа.

— Грубая, согласен. И Лупаков так расценил. «Мне, говорит, ваши соловьиные трели ни к чему, юноша. Я человек долга». Но все-таки премию квартальную выписал и комнату в горсовете выхлопотал. Вот так-то, Григорий Петрович! Людей, которые под дулом револьвера не дрогнули, я знал, а вот такого, чтобы против ласки устоял, встречать пока не приходилось. Молод я еще, но ключ к душе любого начальника подобрать могу…

— Есть и другой инструмент, который все двери открывает. Про золотой молоток слыхал?

— Не слыхал. Просветишь, и я знать буду.

— И этот в ученики лезет! Ну и денек сегодня!

Вдруг мой аппарат зазвонил так резко, что от неожиданности я даже подскочила на своих рычажках и чуть не свалилась на пол. Но Столбов ловко подхватил меня.

— Слушаю, Кузьма Лукич… Готов отчет. Сейчас завизируем у плановиков и летим. На бреющем.

Столбов нажал мою мембрану рукой и тихо сказал:

— Лупаков вызывает, не терпится ему.

— Я готов, только вот последнюю запятую поставлю, — ответил Глотов.

Вскоре они ушли.

А теперь пора вступить и мне, Черной телефонной трубке. (Вообще я не очень понимаю, зачем нужны разноцветные телефонные аппараты. Во всяком случае, на мой взгляд, черный цвет элегантнее.) Некоторое время наша комната была пуста, пока не появилась Екатерина Павловна. Она была одета в модную шубку. Меховую шапочку держала в руках. Не обнаружив ни Столбова, ни Глотова, Екатерина Павловна огорчилась:

— Смылись мальчики… Вот противные! А хотели условиться насчет а-ля фуршета.

Екатерина Павловна подошла к столу Столбова и обратила внимание на запись в настольном календаре.

— Девятнадцать ноль-ноль? Что бы это значило? Наверное, все то же! Очередной грач прилетел… Что же делать, скучища-то какая! Неужели опять старичка-бодрячка звать? Брр… противно.

Сбросив привычным движением шубку, Екатерина Павловна нетерпеливо заходила по комнате.

— Эх, Катька, Катька, до чего ты докатилась! Знали тебя в столице, раскланивались с тобой на премьерах, ручку твою целовали на приемах. И на Невском проспекте твоя звезда сияла…

Потом она достала из сумки зеркальце, глянула в него и стала декламировать:

Какие тебе, Катька, стихи писали! А теперь? Закопала себя в этой берлоге, того и гляди, в старую медведицу превратишься. А ведь львицей была! И у ног твоих — поклонники… Целое лежбище. Любого выбирай… Так как же: звонить или не звонить?

Тут Екатерина Павловна взяла меня в руки и, покрутив диск, начала разговор:

— Алло, девушка! Соедините меня с вашим шефом… Говорят откуда? От верблюда!.. А я и не грублю. Это не грубость, это Корней Чуковский. Может быть, читали в детстве? Говорят из заочного филиала юридического института, Екатерина Павловна Кравцова… Да, есть такой заочный филиал. Вы что, новенькая у нас?… Ну вот что, новенькая, поскольку мы с вами теперь довольно близко познакомились, соедините меня. Спасибо… Это я, Катерина. У вас сегодня вечер свободный?.. Тогда, может быть, заглянете на огонек?.. Ну, часикам к восьми… Кто будет? Я буду. Вам что, меня одной мало?.. Ну, вот то-то же! Пока!

Едва Кравцова успела положить меня на аппарат, как вошел Столбов. Увидев ее за своим столом, он удивился:

— Ты что здесь делаешь? Почему не позвонила?

— Звонила, только не тебе. Придешь сегодня?

— Не жди. Занят я.

Теперь опять включаюсь я, Белая трубка. Оказалось, что Столбов вернулся только для того, чтобы позвонить кому-то. Он порывисто схватил меня и набрал номер.

— Алло, говорит Столбов. Хочу предупредить: только что у меня был следователь… Да, новый, Немцов. И, думаю, неспроста. Прошу вас, присмотритесь… Да не учу я!.. Хорошо, хорошо.

Когда Столбов опять-таки очень небрежно швырнул меня на рычаг, Кравцова язвительно спросила:

— Открытым кодом работаешь?

— Глотова нет, а для тебя разговор о Немцове не секретный. Познакомься с ним. И быстро. Ему лавры Петра Никанорыча Дорошенко покоя не дают. Значит, следует пойти товарищу навстречу. Нужна закладная на его безгрешную душу.

Столбов пошел к поджидавшему его внизу Глотову, а через некоторое время покинула «Лесосбыт» и Кравцова.

Снарядов не жалеть!

Рассказ Двери, обитой кожей

Дверь я несколько необычная. Поскольку моя главная функция — охранять тишину и покой в кабинете заместителя председателя облисполкома Кузьмы Лукича Лупакова, то меня с обеих сторон обили кожей. От этого я немножко располнела, но не утратила ни слуха, ни зрения. И вот что замечательно: я одинаково хорошо вижу и слышу любой своей стороной. Поэтому всегда знаю, что происходит и в кабинете, и в приемной.

Мне хочется начать свой рассказ с той минуты, когда в приемную вошел Немцов. Здесь были только Валя — помощница Лупакова, однокашница Немцова по институту, и Сербин, сидевший в отдалении.

— Ну как, Валюша, обживаешься на новом месте? — спросил он ее. — Вижу, ты уже здесь как рыба в воде.

— Хуже: как рыба в консервной банке. Советовал ты мне не брать для диплома административного права… Не послушалась. Теперь вот маринуюсь тут, как салака.

— Ничего, и салака в открытое море выходит. Придет твое время!

— Тебе-то хорошо говорить…

— И мне худо, Валя. Брожу по лесу и никак просеку не могу найти. Совещание скоро?

— Сейчас начнется.

Вошли Столбов и Глотов. Столбов, вероятно, ожидал увидеть здесь Немцова, но присутствие Сербина его удивило.

— Ба, опять те же лица! — воскликнул он и, обращаясь к Немцову, сказал: — Ну, вы-то знаю, почему здесь. А других тоже приглашали?

Вопрос был явно адресован Сербину. И тот немедленно ответил:

— Кузьма Лукич приказал. Хочу, говорит, услышать из первых уст. А я что? Меня слушают — я говорю, от меня отворачиваются — я молчу.

— Ну-ну, послушаем, какие ты будешь песни петь, приунженских лесов соловей! — процедил сквозь зубы Столбов.

В этот момент всех позвали в кабинет Лупакова.

(Кстати, задумывался ли ты, читатель, что такое служебный кабинет руководителя средней руки? Мне иногда кажется, что это продукт поточного производства. Так же, как с конвейера завода сходят одинаковые утюги и чайники, так и незримый канцелярский конвейер рождает абсолютно схожие служебные кабинеты. Поезжай в любой район страны, посети любое присутственное место и ты увидишь одно и то же: длинный П-образный стол, покрытый зеленым сукном, гнутые стулья-кресла, сейф, столик с телефонами, географическую карту на стене. И, конечно, меня, обитую кожей Дверь. Таков был и кабинет Лупакова).

Хозяин кабинета молча полистал переданный ему отчет, потом сказал:

— Ну, докладывай, Столбов. Какие будут твои комментарии? — И, обращаясь к Немцову как к новому человеку, добавил: — Это Вадим Синявский наш: хотя сам в игре не участвует, но объяснить все может.

— Как видно из отчета, с планом мы справились, — начал Столбов. — По заготовкам идем даже с некоторым опережением. Лимитирует транспорт. Если не используем дополнительные возможности и резервы, то… распутица ведь не за горами!

— Вот ты про резервы и докладывай. А насчет погоды не надо: сами грамотные, прогнозы читаем, сводки слушаем.

— На излишек древесины есть несколько заявок. Во-первых, Батуринский комбинат. У него «МАЗы» и тракторов несколько. Во-вторых, совхоз «Богатырь». Гужом будет вывозить. Опять же «Стройфаянс». Но мы уже отгрузили ему тридцать вагонов. Я полагал бы…

— Погоди, Столбов. Тут живой человек со «Стройфаянса» есть. Его и послушаем. Давай, товарищ Сербин.

Поднялся Сербин.

— Я буду говорить о главном, Кузьма Лукич. Что мы имеем? Облицовочную плитку, цветное стекло, трубы, кухонные раковины, унитазы. Ванн пока не имеем, но будем иметь. К концу квартала. У меня все.

— Видали, как доложил, а? — заметил Лупаков. — Только суть. Учитесь, молодые люди! А что же ты, товарищ Сербин, о лесе не упомянул?

Сербин опять встал.

— Как поется в романсе, «не надо слов, не надо продолжать». Лес возьмем любой. Заготовительный цех расширяем, жилье строим.

— Ясно, — сказал Лупаков. — Вот, друзья, говорил он о продукции своего комбината, а я наши Черемушки видел. На кухне — белоснежная мойка для посуды, ванная комната как игрушка сияет… Не хочешь, а разденешься и прямо под душ. Цветные витражи…

— Романтика, Кузьма Лукич! — восхищенно воскликнул Глотов.

— Романтика, это ты верно заметил, Глотов. Мы не поэты, конечно, грубой материей занимаемся: лесом, кирпичом, арматурой. Но и нам не чуждо… О теле человека печемся. Так и положено нам. А о душе пусть Союз писателей заботится. Разделение труда.

И снова прорвался Глотов:

— Это уж точно, Кузьма Лукич. Дела — наши, идеи — ваши!

— А ты, Глотов, мыслитель у нас, оказывается. Так как же насчет «Стройфаянса»?

— Хотел бы напомнить, — сказал Столбов, — что мы уже отгрузили им тридцать…

— Знаю, знаю, — перебил Лупаков. — Мы сейчас этот вопрос провентилируем со всех сторон. — И он потянулся к телефону: — Девушка, дай-ка мне стройуправление… Григорян? Скажи, Аршак, как у тебя с сантехникой?… Полный мрак? А заявку нашу удовлетворили?.. На двадцать процентов? Да они что, с ума там посходили?.. Не знаешь, не психиатр? Ну, ладно, пока.

Лупаков взял трубку другого телефона и набрал номер.

— Аверкий Петрович? Мы вот тут кой-какие резервишки леса распределяем. Хотел посоветоваться. Куда прицел брать? На арматуру, сантехнику? Ясно… Снарядов не жалеть? Ясно, Аверкий Петрович. — Лупаков опустил руку на рычаг телефона. — Слыхали? Значит, так. Грузить будем «Стройфаянсу».

— Простите, Кузьма Лукич, — вмешался Столбов, — но я уже батуринцам обещал.

— Ну и что? Батуринцам скажи: хотят получить лес — пусть на неделю весь свой транспорт предоставят в распоряжение Сербина. Так-то, взаимная выручка должна быть. Заодно вывезем пиломатериал для Чернухинского детдома. Это по пути. О детях тоже забывать нельзя. А «Богатырь» подождет: ему еще удобрения вывозить надо. Что еще? Кажется, все.

Лупаков достал папиросы и хотел закурить. У него не оказалось спичек. Глотов потянулся со своей зажигалкой, но его опередил Сербин. Он достал спичку и зажег ее.

— Вы оставьте себе, Кузьма Лукич, у меня еще есть, — сказал Сербин и положил коробок на стол.

— Закруглились, товарищи! — подытожил Лупаков.

Все ушли, а Немцов задержался в приемной, чтобы условиться о чем-то с Валей. Но вдруг Лупаков толкнул меня ногой и выглянул в приемную.

— Не в службу, а в дружбу, Валя, сбегай в буфет, — попросил он, — купи мне спичек. Мои кончились.

И бросил коробок в корзину для бумаг. Потом снова захлопнул меня. Валя побежала в буфет, а Немцов остался один.

Он достал из корзины коробок, убедился, что именно его оставил Лупакову Сербин, и нашел все это несколько странным. Помнится, Немцов даже сказал:

— Что за нелепая манера оставлять начальству пустые коробки?..

Отрада холостяка

Рассказ Мотоциклетных покрышек

Странный все-таки человек этот Николай Борев! Нет от него никакого покоя. Как только придет домой, так сейчас же за нас берется. Уж он и тискает, и мнет нас, и об пол колотит. А то вдруг начнет катать нас из угла в угол, как маленький. А мы ведь не игрушки какие-нибудь, а Мотоциклетные покрышки. И перед тем как носиться по ужасным районным дорогам, нам так хочется насладиться покоем!

Правда, после того как в комнату вселился непосредственный начальник Борева, старший следователь Виктор Немцов, наш хозяин стал сдержанней. Погладит иногда нас украдкой и отойдет — наверное, Немцова стесняется.

А в тот день даже не подходил к нам.

Как явился с работы — сразу на кухню. Пельмени сварил, поел, потом в журнал уткнулся и всю колбасу незаметно сжевал. А когда Немцов обедать приехал, наш хозяин выкручиваться начал:

— Явился! Пельмешки-то остыли. Ну, ничего, я сейчас разогрею. А пока колбаски пожуй… Подожди, а где же колбаса? Я ведь целый килограмм купил. Опять недовесили, жулье! И куда только прокуратура смотрит?

Но Немцова не проведешь:

— Ладно уж, криминалист-недоучка, обойдемся без дознания. Суду все ясно. Опять «За рулем» читал?

— Опять, Витя, опять. Как углублюсь в этот журнальчик, так рука сама к съестному тянется. А иначе не проглотишь. Очень уж сухо пишут. Я тебя за ради бога прошу, не клади журнал на батарею. Это же порох. В один момент вспыхнет.

Заговорил человека, взял кастрюлю, на кухню пошел. Теперь жди, пока он пельмени разогреет! Но Немцов не рассердился. Пальто повесил, к нам подошел, потрогал.

— Две покрышки пока еще. А как третья появится, искать мне новое место обитания. Мотоцикл с коляской — это уже семейный фаэтон. Кончится холостяк Колька Борев, начнется глава семьи Николай Иванович Борев. Закономерно.

А наш-то уже с кухни вернулся. Тарелку принес.

— Повезло тебе, паря. Кира Яковлевна чуткость проявила, борща налила. А то, говорит, заморишь своего жильца пельменями. Чудно рассуждает! Это же первейший продукт, отрада холостяка. Холостяк только и держится пельменями. А прекрати их выпускать, тут такое начнется… Кошмар!

— Я вижу, тебя этот кошмар уже засосал. Скоро женишься?

— Я? Да ни за что на свете! Женятся те, кто не может жить без домашней кулебяки, а я к грубой пище привык.

— Не надо вилять. Ведь готовишься?

— Готовлюсь… в район перебраться. Вот последний экзамен сдам, мотоцикл соберу и умчусь.

— Между прочим, давно мог бы. Не обязательно иметь мотоцикл с коляской.

— Эва, сказал! А Надю куда?

Проговорился Борев, да уж поздно.

— Кстати, насчет коляски — величайший секрет. Об этом ни один человек на свете не знает.

— Ладно, сохраним твою тайну. Хотя я лично не советовал бы тебе ехать. Ну чем ты в районе заниматься будешь? Растратами в пивных ларьках? Закиснешь.

— Авось не закисну… Ты вот насчет пивного ларька проехался. Активной ларек — что твой сейф. Сидит в этом фанерном сейфе человек и принимает наличность. Очередь к нему длиннее, чем в коммунальный банк. За квартиру идут платить после десятого напоминания. А про пиво никому подсказывать не надо.

— Сами бегут?

— Иной, конечно, не только бежать, а идти как следует не может. Спотыкается на каждом шагу, но все-таки бредет! И уж если дотащится, будь уверен, его обслужат! И все с улыбкой, с шуткой, с прибауткой. Подряд все пивные ларьки обойди, ни одного хмурого продавца не увидишь.

— Хмурые — это в магазине «Одежда».

— Точно. А в пивных ларька — весельчаки, как на подбор. Да и как тому продавцу не быть веселым, если сам он и зав, и пом, и кассир, и бухгалтер! Над ним только бог, а с богом всегда договориться можно… Так что ошибаешься: пивной ларек — сто́ящий объект для криминалиста.

— Согласен, сто́ящий. Но только с одной точки зрения. Иногда, чтобы попасть в ларек, надо кое-кому из начальства сунуть барашка в бумажке. Вот этот процесс меня и интересует.

— Эва, заладил: взятка да взятка! Столько ты шаманства развел вокруг нее, просто жуть!

— Да пойми, Борев, дело это тонкое. Передача взятки происходит совсем не так, как вручение премий или почетных грамот. Скажи, читал ты когда-нибудь в газете такой отчет: «Вчера в Доме культуры работников бытового обслуживания состоялось вручение взяток по итогам четвертого квартала. Наиболее крупные взятки выпали на долю начальника отдела снабжения Икса, управляющего Игрека и старшего ревизора Зета. Лицо, вручавшее взятки, тепло поздравило взяточников и пожелало им новых творческих успехов». Нет, такой заметки ты не читал и никогда не прочтешь. Взятка, как сова, не переносит дневного света. Влюбленные ищут уединения, взяточники — тоже. Вручение взятки — дело столь же интимное, как… Впрочем, тебе такие вещи рано слушать. Заведешь вот коляску, тогда другое дело.

— Далась тебе эта коляска! Назло тебе не буду покупать!

И для вящей убедительности Борев пребольно пнул одну из нас ногой: не надо, мол, мне никакого мотоцикла с коляской. Но разве обманешь Немцова?

— Купишь! У тебя сегодня вечером опять свидание?

— Нет.

— Ладно, пошли, на работу опаздываем. А свидание у тебя все-таки состоится. Пойдешь сегодня в «Унжу». И посмотришь, чем будет заниматься в девятнадцать ноль-ноль Сербин из восемнадцатого номера.

— В «Унже» дельцов много живет.

— Да. И какими деньгами ворочают! Первое место в городе по денежному обороту почта гостиницы занимает. Плывут деньги со всех сторон.

— А куда потом деваются, никто не знает.

— Вот именно… Слушай, поговори с Дарьей Федоровной. Она тетка острая и депутат. Может, что подскажет… Словом, сегодня вечером марш в «Унжу». Запомнил?

— Я-то запомнил. Но имей в виду, товарищ старший следователь, применяя в отношении меня грубый нажим, вы возрождаете уже осужденные методы…

Поцапались они и ушли, но тут же Немцов вернулся. А с ним Кира Яковлевна — хозяйка квартиры и секретарь областной прокуратуры. И произошел между ними такой разговор:

— Простите, Кира Яковлевна, забыл поблагодарить. Чудесный борщ был!

— Я вас, Виктор, не за тем задержала, чтобы благодарности выслушивать… Приходила супруга Петра Никанорыча и просила передать, что в Приунженск приехал один человек…

— Кто такой?

— Не задавайте вопросы слишком поспешно! Этому вас тоже, кажется, учили?

— Виноват, больше не буду.

— Человек тот вместе с Петром Никанорычем в армейской разведке служил. Узнал, что с его фронтовым другом несчастье, и приехал. В живых не застал, так теперь хочет хоть его доброе имя защитить.

— И пошел обивать судебные пороги?

— Нет, дорогой мой, должна порадовать вас. У него хватило ума не делать этого. Он решил действовать каким-то другим путем.

— Скажите, как я могу связаться с ним?

— А разве я знаю? Он же разведчик. Хотя и бывший. Ждите, может быть, он вам пришлет открытку. Или почтовых голубей. Так, кажется, в кино бывает?

Хлопнула, наконец, дверь, скрипнул в замочной скважине ключ. Они ушли, а мы остались одни, чтобы вдоволь насладиться желанным покоем перед жестоким испытанием, которое готовят нам районные пути-дороги…

В девятнадцать ноль-ноль

Рассказ Буфетной стойки, продолженный Копией шишкинских«Мишек»

— А пиво, Наденька, того…

— Что значит «того»?

— Горькое, как редька. И где вы только такое берете?

— Как будто не знаешь! Одна у нас и мать и мачеха — база. Что там есть, то и берем. А если пиво горькое, мне ни холодно, ни жарко. Я его не пью.

— И правильно делаешь, Надя. От такого пива в организме серьезные осложнения могут произойти… Открой еще бутылочку.

— Может быть, хватит? Ведь третья.

— Не хватит, дорогая, не хватит. Пойми, Надя, я конченый человек. Вот не напишу контрольную — вышибут из института. И пускай, все равно жить осталось совсем пустяки! Пропащий я, пропащий. Где мне сейчас полагалось быть? Внизу. Сидеть в ресторане и на командировочных толкачей глаза таращить, а я у тебя вот торчу и вполне добровольно ввожу в организм отраву. Брр! Интересно, какие яды в этом пойле? Ну да ничего, гадать недолго. Рано утречком положат меня, раба божьего, на стол и животик ножичком — чик-чик!

— Перестань, Колька!

— Разольют ваше, с позволения сказать, пиво по колбочкам, пробирочкам, на свет посмотрят. И напишут: «Общее отравление организма…»

Такой разговор происходил в тот вечер между моей хозяйкой — буфетчицей «Унжи» Надеждой Барминой и Николаем Боревым. И когда он довел Надю, что называется, до белого каления, она не выдержала и, подбежав к столику, за которым сидел Борев, выхватила у него недопитую бутылку.

— Не дам больше!

А Борев, не меняя печально-лирического тона, продолжал:

— Ну, потом заштопают, конечно. В гроб положат, гражданскую панихиду устроят. Придут сотрудники. Шеф наш, товарищ Архипов, тоже придет, хотя и считает меня никудышным работником. Но на этот случай он меня реабилитирует. Посмертно, так сказать. А вот Витька Немцов — тот не явится. Некогда ему, он товарищ серьезный. Не придет, ну и черт с ним! А ты, Надюша, я знаю, придешь. Потому что любишь меня. Любишь и жалеешь…

Тут Надя схватила салфетку и по-настоящему разрыдалась.

— Плачь, Надя, пока мы одни. А то там, на людях, тебе, может быть, и поплакать не удастся…

Но поплакать и тут не удалось: в буфет вошел Сербин.

— Мир входящему! Что за плач на стенах вавилонских?.. Надя, ты не знаешь, в ресторане телефон работает?

— Испорчен со вчерашнего дня.

— Тогда вот что, милая. Организуй нам ужин на три персоны.

— А что вам?

— Сто граммов и соленый огурец — малым набором называется. Сто пятьдесят, кружка пива и сосиски — это уже большой джентльменский набор. Так нам ни то и ни другое. Мы люди простые. Рыжиков, значит, подашь, лососины, икры зернистой, сливочного масла. И три порции котлет по-киевски.

Надя вынула из кармана блокнот и стала записывать.

— А пить что будете?

— «Столичной» бутылочку, армянского три звездочки, пива…

— Пива не берите! — сказала Надя и снова всхлипнула.

— Да, гражданин, я тоже не советую, — вмешался Борев. — Один тем пивом уже отравился. А сразу четыре покойника на такой город, как наш, многовато будет.

— А, ну-ну. Если пиво поганое, тогда боржомчику принеси. И все к девятнадцати ноль-ноль. Люблю точность.

С этими словами Сербин ушел. А Борев спросил:

— Этот любитель точности в восемнадцатом номере живет?

— Да, в восемнадцатом. Он интересует тебя?

— Он — ни капельки. А вот то, что останется от сегодняшнего их пиршества, — очень. Ты у них посуду будешь забирать?

— Я.

— Прошу, Надя, когда соберешь посуду и мусор всякий, ничего не выбрасывай. Оставь все на подносе и салфеткой прикрой для верности. Я утром забегу к тебе, посмотрю. Ну, до свидания! Мне ведь и на самом деле контрольную писать.

Потом он подошел, перегнулся через меня, Буфетную стойку, и поцеловал Надю.

— В воскресенье, как договорились, идем на трамплин, не забудь лыжи хорошенько смазать. Ну, пока!

Я услышала еще один звонкий поцелуй.

— И приведи свой носик в порядок, глазки холодной водой пополощи. Будь умницей, не растравляй себя.

Борев ушел, но тут же вернулся и сказал на прощание:

— А пиво, между прочим, замечательное. Так что прибереги мне бутылочку.

На следующем этапе эстафету снова принимаю я, Копия шишкинских «Мишек». Теперь мой рассказ.

Когда Сербин вернулся из буфета и вошел в номер, Огнецвет прибирал свою кровать.

— Будет ужин, — сказал Сербин. — Скромный, как суточные командированного. Так что пусть не тревожится устроитель приема: счет будет небольшой. Если, конечно, гость наш не разойдется.

— А охоч до горилки?

— Спрашивается! Он даже афоризм такой придумал: «Как ни бьешься, а к вечеру напьешься».

— По теории, выходит, пьет.

— Глотает и не морщится. Рассказывают, что денежные знаки тоже проворно подбирает. Зоб у него как у утки: только наклюется, глядь, опять у кормушки стоит.

— Опыт, — заметил Огнецвет.

— Закалка, — возразил Сербин и пустился в пространные рассуждения: — Когда родится человек, так его хоть под микроскоп — чист, как ангелочек. А подрастает юноша, смотришь, берет уже. Почему берет? Подучили человека, закалили организм. Ты когда-нибудь интересовался, сосед, как готовят спортсмена к зимним заплывам? Сначала его заставляют обтираться мокрым полотенцем, обливаться холодной водой. И только потом устраивают ледяную купель. К воде надо привыкнуть, иначе можно захлебнуться. Так и здесь. Сделай нужному человеку скромный подарочек — вот ты и посадил на его перья пятнышко. После этого можешь легонько и лапку ему запачкать и клюв замарать. Глядишь, и вошел человек во вкус.

— Что ж, уважаемый, значит, того гуся я сперва должен с ложечки кормить? Морока!

— Можно и без мороки. Но опять-таки с умом. Вот пришел ты к начальнику и десятку в руку суешь. Что получится? Возмутится начальник: «Вы что, подкупить меня хотите? Вон отсюда!» Да еще свидетелей позовет, в милицию позвонит. Подкатит авто такое, знаешь, с красными полосками по бокам — «Раковая шейка». Я бы на месте правительства вообще запретил их выпускать. Малокомфортабельная машина.

— Видел тот транспорт. Приходилось.

— Тем более. А ты действуй не как крохобор. Приди и кабинет к служебному лицу, сверток оставь и, ни слова не говоря, уходи. Заметь: ни слова не говоря! Развертывает лицо «Советскую культуру» за прошлый год и видит деньги. Ужасно много денег! Что делать? Лицо сует сверток в ящик и сидит с открытым ртом, будто выброшенный на берег окунь. Мне рассказал один знакомый дантист, что такое состояние шоком называется. Но вот рабочий день кончился, контора опустела, шок прошел. Лицо закрывает дверь на защелку, достает сверток и начинает считать.

— Тысяча? Две?

— Десять тысяч, как одна копеечка. По-старому — сто! Куда девать такую прорву денег? Отправить прокурору, вызывать ОБХСС? А кто, собственно говоря, эти деньги видел? Никто, кроме этого ужасного смешного человека, который оставил сверток и ушел. И ведь неизвестно, что ему нужно. Наверное, пустяк какой-нибудь… Так рассуждает служебное лицо и запихивает твои денежки в портфель. А наутро хозяин уже ты. И можешь взять в руки бразды правления.

— Ловко!

— Главное, как говорил мой дядя, — никакого шаблона! С одним — одно, с другим — другое.

— А вы, уважаемый, ту дядькину науку крепко затвердили. Кажись, она посредничеством зовется. И присуждают за то от семи до пятнадцати. С прицепом: после отсидки высылка полагается…

— Если бы знал дядя, какую он упустил возможность! — захохотал Сербин, но вдруг стер улыбку с лица, подозрительно спросил: — А ты что, Уголовный кодекс в обеденные перерывы зубришь?

— В глаза не видел я того кодекса. Лектор один балакал…

— Плоды просвещения, значит. Ну, ладно. Пойду-ка я побреюсь, пока гостя нет.

И Сербин ушел. А вскоре пришла Надя, принесла ужин.

— Куда поставить-то? — спросила она.

— Сюда, дочка, — ответил Огнецвет и очистил стол. — Тарелки и бутылки на стол ставь, а чарки мы и в руках подержим.

— И что за привычка у мужчин! — вздохнула Надя, расставляя посуду. — Чуть что — сразу за рюмку, а то и за стакан. Охота вам горечь эту хлестать!

— Нужда заставляет, дочка. Для дела требуется.

— А вы не пейте. Сходите лучше в музей.

— Про те музеи я уже информирован.

— Ну, тогда в театр или кино. А то, хотите, я вас с хорошими людьми познакомлю? Вот рядом профессор живет. Так интересно про планеты разные рассказывает! А еще есть инженер, новый причал у нас на Унже строит… Хотя нет, с инженером познакомить не могу.

— Почему?

— Инженер — женщина.

— Ну вот, бачишь, какое кино получается? Чуть не навела старика на грех… И чего ты, дочка, хлопочешь так? Ведь есть у меня тут друг-приятель.

Надя немного замялась, потом нерешительно произнесла;

— Этот сосед ваш, Сербин, очень противный! Не якшайтесь с ним.

— Рад бы, да нужда по пятам идет и в спину подталкивает. Нужда, дочка…

Договорить они не успели: вошел Сербин.

— К брадобрею очередь, как за холодильниками. Плюнул я и ушел, — сказал он. Потом посмотрел на часы и обратился к Наде: — А работаете вы с опережением графика.

— Когда горячее приносить? — спросила Надя.

— Ждите моего сигнала, крошка. Думаю, дойдет дело и до горячего. Как полагаешь, знатный представитель великого колхозного крестьянства?

— Дойдет, непременно дойдет! — ответил Огнецвет. И многозначительно добавил: — Дело такое, что без горячего неможно!

Обручальное колечко

Рассказ Семиструнной гитары

Я принадлежу Екатерине Павловне Кравцовой. День-деньской вишу на гвоздике и пыль собираю. А работаю по вечерам. Особенно когда гости у нас. Вот и когда пришел Кузьма Лукич Лупаков, я была в руках у хозяйки. Она не спеша перебирала струны и напевала:

Помню, гость коньяку выпил, у него было прекрасное настроение.

— Хоть и грустные песни поешь, Катерина, а все хорошо. Настоящая в них грусть, отечественного происхождения. Не чета иностранщине. А эти вуги-буги не одобряют. Теперь вот еще какой-то эдисон появился.

— Буги-вуги, Кузьма Лукич. И не эдисон, а мэдисон. Хочешь послушать?

Хозяйка положила меня на тахту, включила магнитофон и пустилась в пляс. А Кузьме Лукичу не понравилось:

— Перестань кривляться, Катька! Не идет это тебе!

И вот уже выключен магнитофон, хозяйка падает на тахту, а я со звоном лечу на пол. Встревожился Лупаков:

— Что с тобой, Катюша?

— Скучно мне, Кузьма Лукич. Скучно и обидно. Вот ты меня Катькой назвал. А кто я тебе? Сестра, жена, друг дома? Да я даже не знаю, как открывается дверь твоей квартиры. А вот ты весь мой инвентарь, который напоказ не выставляют, по пальчикам пересчитать можешь. Ну, да ладно! Я и не хочу соваться в твою семью. На роль злодейки-разлучницы не гожусь, поздно уже. А ведь я еще не старуха, Кузьма Лукич, у меня полжизни впереди. А кто я? Девка!

Хозяйка заплакала.

— Перестань расстраиваться. Ты же знаешь: тебя любят, уважают…

— Уважают… Знаю как. К нам консультант приезжал из Москвы. Домой ко мне пришел. Я, говорит, Екатерина Павловна, с большим уважением к вам отношусь. А сам под юбку лезет. Выгнала я его. Противный такой, лысый, в очках…

Гость торопливо снял очки, пригладил волосы.

— Ну, бывают хамы, не без этого. И вообще, ушла бы ты из этого института. Вечно у вас там народ толчется…

— А куда я денусь? Может быть, поехать на целину? Так уже не подхожу я туда. Или в ударники комтруда пойти посоветуешь? Но я вчера в газете прочитала: их теперь три миллиона. К хвосту пристраиваться нет охоты. Пока такую очередь растолкаешь, все лучшие места уже расхватают. Нет, поздно мне бежать за комсомолом по способу, который предложил Есенин. Да и неприличная картина получится.

— Ерничаешь все, Катерина.

— Да нет, просто судьбу свою кляну. Обидно вот, талант загубила. Я ведь в художественном училась. Считали меня лучшим графиком. Я и сейчас рисую немного. Пригодилась наука.

— А я и не знал, что ты художница. Почему же не покажешь свои работы?

— Мои работы? Ишь, чего захотел! Да их и не только тебе — родному отцу показывать опасно. Мои работы… А вообще, Кузьма Лукич, ты меня не очень жалей. Не такая уж я несчастная. На людях всегда, знакомые в каждом городе. На юг приеду — заочники мои встречают. Встретят и свезут, куда прикажу. На Рицу, на Ривьеру, в Сухуми. Вот скоро у нас три дня праздников, махну-ка я и Тбилиси!

— Тебе что к празднику-то подарить, Катюша?

— Если можешь, подари кольцо.

— В каком смысле?

— В самом прямом: хочу получить от тебя обручальное колечко!

И она звонко расхохоталась.

— Что, перепугался, кавалер? Да ты не бойся, женить на себе не собираюсь. Просто приятно получить такой подарок. Знаешь, чем бы женщину ни задаривали, самое дорогое для нее — колечко.

Хозяйка передернула плечами на цыганский манер и запела:

Кузьма Лукич встал, поднял меня с полу, прошелся по комнате. Потом, видно, на что-то решился.

— Так и быть, Екатерина Павловна, считайте, что есть у вас колечко… Смотри сюда!

Вынул он из кармана золотые монеты, высыпал на стол. Хозяйка сразу тоже к столу.

— Ой, как интересно! Здесь и заграничные есть! Эта вот, с полумесяцем, турецкая, наверное. А эта английская. Я их возьму, у зубного техника обменяю. И к ювелиру… А эти, с двуглавым орлом, себе оставь. Пригодятся. Золото, оно не ржавеет. А деньги что? Мусор… Постой, Кузьма Лукич, а откуда эти монеты у тебя?

— Да так, принес сегодня один… Я и сам в толк не возьму, зачем. Чудак какой-то…

— Не такой уж чудак он. Отблагодарить, наверное, хотел… Бойся благодарностей, Кузьма Лукич.

— Скажешь тоже! Что я зверь, что ли? Он ко мне с благодарностью, а я ему: «Пошел вон!» Разве так поступают? Ведь у нас как говорится? «Человек человеку…»

— А ты у просителя «спасибо» его прими, а бакшиш, который он принес, при нем оставь. Вот тогда-то и будет по-человечески! Да и к чему тебе это? Ведь хватает. Я, признаться, и не подозревала, что ты хапуга.

— Это я-то? Ну, нет! Хапуг настоящих ты не видела.

Ожесточился наш гость, опять по комнате заходил…

— Хапуга! Я что, на большую дорогу по ночам выхожу? Принуждаю кого? Недавно вдова одна у меня на приеме была. Заявление оставила. После развернул я его, а в нем десятка. Возможно, ту десятку она изо рта у малых детей вырвала. Вырвала и мне принесла. Ведь такое же ценить надо!.. Может, у нее вся надежда на эту десятку. А я, по-твоему, должен гнать вдову взашей и надежду ее последнюю растоптать?

— Прости, Кузьма Лукич, что сказала не так. Прости великодушно. Не хотела тебя обидеть.

— Вот умница!

Гость поцеловал хозяйку и продолжал уже мягче:

— Понимаешь ты меня, Катерина. Отдыхаю я у тебя. Одна отрада в жизни осталась. Покоя нет ни дома, ни на службе. Нынешних этих видеть не могу. Развели бодягу: демократия, новые нормы. А что в них, в тех нормах? Теперь только и жди подвоха.

— Опасаешься, Кузьма Лукич?

— Я опасаюсь? С чего это ты взяла? Мне нечего опасаться, я не с улицы в исполком пришел, за плечами у меня багаж. Не один год наживал его. Может, кто-то и хочет спихнуть Лупакова, да сам голову расшибет.

— Спихнуть? А сам-то, Кузьма Лукич, не свалишься? Не сердись, но я почему-то сейчас вспомнила знаменитую Пизанскую башню. Думали, что века простоит, а теперь падает она, почва под ней осела…

В этот момент кто-то постучался.

— Кого еще нелегкая несет? Не пускай! — встревожился Лупаков.

— Сама не знаю кто! Да и время позднее. Одиннадцатый час уже…

Снова раздался настойчивый стук.

— Стучит, стучит запоздалый путник…

— Я сказал, не открывай! Бездельник какой-нибудь, наверное.

— Нельзя, Кузьма Лукич. Ты милосерд, я тоже. Если стучится человек, значит, ему очень нужно. Без дела в этот дом не ходят.

— Знаем мы, какие это дела. Раз я тут, ты не должна впускать посторонних людей! Не могу же я в самом деле раствориться!

Лупаков зачем-то надел шапку, потом опять ее снял.

— Посторонних здесь не бывает, — сказала хозяйка и вышла из комнаты.

Кузьма Лукич остался один.

— Вот чертовка! Не хватало еще, чтобы меня у этой дамочки застукали. Спрятаться надо. Куда вот только? Постой, как там в анекдоте?.. Возвращается муж из командировки… Ага, вспомнил!

Лупаков подбежал к шкафу, открыл его и попытался забраться внутрь.

— Черта с два! Развели эту малогабаритную мебель себе на голову. Порядочному человеку и укрыться нельзя. Идут!

Кузьма Лукич отодвинул книжную полку и спрятался за нее. Вошла моя хозяйка, но не одна, а вместе со Столбовым. Он заметно пошатывался.

— Только на одну минуту, Григорий Петрович. Я уже спать собралась. Не ждала тебя.

— Меня не ждала, знаю. Ну и дьявол с тобой!

Столбов увидел на столе коньяк.

— Налей-ка мне. Знатный коньячок, такого в «Унже» мне сегодня не подавали.

— Говори, что нужно, и уходи.

— Что нужно? Сама не догадываешься? Художница!

— Сделала, как велел. Составила расписку от его имени.

Она достала из секретера какую-то бумажку и передала ее Столбову.

— А где образец подписи взяла?

— Немцов, оказывается, аспирантуру окончил. Просил консультантом зачислить. Сам заявление принес…

— Сам, говоришь? Спешит безусый следопыт… Ну, хорошо, мы тоже не зеваем. Теперь я домой.

Столбов хотел обнять мою хозяйку, но та отошла к окну.

— Ладно, ладно, пьяных не любишь, знаю. За коньяк спасибо передай.

Он засунул в карман бутылку и ушел. Из-за своего укрытия появился Кузьма Лукич.

— Слыхал: поблагодарить тебя велел!

— Нужна мне его благодарность! Что он тут про следопытов молол?

— Кто-то поперек дороги ему встал.

— А какие у тебя со Столбовым дела, Катюша?

— Я в твои дела, Кузьма Лукич, не вмешиваюсь, и ты меня не допрашивай. И вообще хватит об этом. Лучше спою я.

Тут хозяйка опять взяла меня в руки и запела.

«Столбов — страшный человек»

Первый рассказ Спичечного коробка

Если вы не забыли, я, Спичечный коробок, сначала был у Сербина, потом на несколько минут перекочевал к Лупакову, а от него попал к Немцову. С тех пор я неотлучно находился при нем. Немцова я особенно не беспокоил, потому что был пуст. А он, наоборот, беспокоился, нет-нет да и похлопывает рукой по карману: здесь ли, мол, коробок? А мне куда деваться? Я вел себя тихо, присматривался, прислушивался…

Однажды Немцов сидел не в своей рабочей комнате, а за столом Киры Яковлевны, у двери, на которой висит табличка «Прокурор области Ф. Ф. Архипов».

Явился Борев и сразу, с места в карьер, набросился на Немцова:

— Эва, а ты никак в начальники метишь?

— Кира Яковлевна уехала, просила подежурить у телефона, — пояснил Немцов. И нетерпеливо добавил: — Давай отчитывайся.

— В чем?

— Ладно, не прикидывайся. Дома отлынивал, а здесь мы на службе. Я тебя официально спрашиваю: был вчера?

— Был и пиво пил.

— Ну и как?

— Пиво? Великолепное.

— Так и знал. Проторчал целый вечер около Нади и ничего не сделал. Не понимаю, зачем тебя держат в прокуратуре?

— А ты думаешь, я знаю? Давно доказано, что Борев ни на что не способен. Об этом даже в нашей стенной газете писали. Да, представь себе: удостоился, в передовой статье фигурировал. В качестве единственного отрицательного примера.

— Ну довольно, Колька. Выкладывай.

— А что выкладывать? Собрались в девятнадцать ноль-ноль. Стол был накрыт на три персоны. Ели котлеты по-киевски. Выпили. Две бутылки «Столичной» и одну коньяку. А вот улов.

И Борев выложил на стол сверток, в котором оказались пустые пачки из-под сигарет, окурки и мои коллеги — спичечные коробки.

— Это хорошо, — сказал Немцов. — Молодец, что догадался.

— Чисто случайно. Ты знаешь, даже у закоренелых идиотов бывают минуты просветления.

— Ладно, теперь помолчи, не мешай мне.

Немцов начал методично сортировать принесенное Боревым.

— Курили двое. «Ароматные» — это, наверно, Столбов. Я их видел у него в «Лесосбыте». Ты знаешь, между прочим, что такое настоящий курильщик? Это человек одной привязанности, одной любви. На всю жизнь. Он может и товарища надуть. И даже жене изменить. Но избранному однажды сорту сигарет — никогда. Что бы с ним ни случилось. А Столбов — настоящий курильщик, это сразу видно.

— Какой глубокий анализ!

— Чудак, окурки для криминалиста — клад! Окурок — это точная фотография человека. Курят многие, по курят по-разному. Обрати внимание на кончики сигарет. Тут их два вида. Вот эти сигареты курил Столбов. Мундштук у них совершенно сухой. А эти — тот тип, с Украины. Когда он курит сигарету, то мочалит ее. Значит, курящих двое. Третий — Сербин, он не курит, хотя почему-то всегда держит при себе спички.

Немцов извлек из свертка пустой коробок.

— Кстати, это тоже его коробок, такой у меня уже есть.

Здесь Немцов вынул меня из кармана и положил на стол. (Между нами говоря, мог бы нас и не сравнивать. Оба мы когда-то принадлежали Сербину и лежали в его чемодане.)

— Да, точно такой… Послушай, Борев, ты в своей жизни что-нибудь коллекционировал?

— Конечно. Могу показать зачетку: уникальная коллекция троек. А что ты имеешь в виду?

— Спичечные коробки. Кто их собирает, называется филуминистом. Так вот Сербин не филуминист. У него все спички одинаковые, Балабановской фабрики Калужской области. В Приунженске таких нет. Сюда идут спички с местной фабрики «Белка». Да, коробок, коробок…

Немцов, задумавшись, несколько раз подбросил меня на ладони.

— Что можно сунуть в него? А? Как ты думаешь, Борев?

— В коробок? Можно записку сунуть. Шпаргалку, например. Можно положить монеты. Но удобнее всего держать в коробке спички.

— Борев, ты гений. Давай скорее!

— Что давать, спички?

— Монеты. Неужели непонятно?.. Да не эти! Давай по три копейки. Вот, как у меня…

— Может быть, еще захочешь по четыре? Так пока Монетный двор таких не выпускает.

Борев порылся в карманах, собрал довольно много трехкопеечных монет и передал их Немцову. А тот стал заполнять ими мой пустой ящичек. И я сразу потяжелел.

— Четырнадцать штук, — сказал Немцов. — Теперь понял?

— Теперь да… ничего не понял.

— Где уж тебе, эмбрион Шерлока Холмса! Пойди лучше к Наде. На сегодня, товарищ младший следователь, я вас освобождаю от всяких заданий.

Тут как раз и вошла Валя. Она была явно чем-то взволнована.

— Валя, — спросил Немцов, — что случилось?

— Я по важному делу. Решила, что звонить неудобно. Вот и вырвалась на минуту. — Она выразительно посмотрела на Борева. — Можно?

— При нем можешь говорить что угодно. Все равно не дойдет.

— Да, да, — подтвердил Борев, — не стесняйтесь, девушка. Я идиот.

— Понимаешь, Виктор, этот Сербин из «Стройфаянса»… оказывается… он взятки дает.

— Какой негодяй! А как ты об этом узнала, Валя?

— Своими ушами слышала. Пришел он сегодня утром к Кузьме Лукичу. Я пропустила его. О чем они говорили вначале, не знаю. Потом слышу, Кузьма Лукич кричит: «Ты что, прохвост, подкупить меня хочешь? Грязные бумажки суешь?»

— Так и сказал: «грязные бумажки»?

— Так и сказал! Потом ему из обкома позвонили, он уехал, а я — сюда. Что делать, Виктор?

— Ничего не надо делать, Валюша. Пока ничего. А вот когда Сербин появится снова, немедленно сообщи мне. Понимаешь, немедленно!

— Да что ты, Виктор, не придет он! После того, что случилось…

— Вот как раз после этого он и придет. Не может не прийти. Как считаешь, Борев?

— Эва, сказал! — воскликнул Борев. — Его, поди, уж и след простыл. Он там!.. — В креслице сидит и аэрофлотский завтрак дожевывает.

— Да, все-таки толковая редколлегия в нашей стенгазете. Правильную дала тебе оценку. Беру слова обратно: ты даже не эмбрион.

Потом Немцов помолчал минуту и сказал Вале:

— Значит, сразу же сообщи мне.

— Ясно. Если окажешься пророком, жди звонка.

Валя ушла, а через минуту зазвонил телефон. Трубку взял Борев.

— Слушаю… Здравствуйте, Дарья Федоровна, это я, Борев… Перевод, говорите? Сербину? Ага, Огнецвету!.. На пять тысяч? Эва, ничего себе сумма! А вы не ошиблись, Дарья Федоровна?.. Сами извещение с почты ему отнесли? Ага, тогда другое дело. Спасибо, Дарья Федоровна.

Борев положил трубку.

— Так я и думал, — сказал Немцов. — Теперь слушай меня, Николай, внимательно. Сегодня или завтра в городе, наверно, состоится крупная покупка. Скорее всего, в ювелирном магазине. Надо засечь эту покупку.

— Но кто-то мне сказал, что я сегодня свободен.

— А разве говорил кто? Ну так считай, что ты этого не слышал. И если сообщишь мне, что какая-то гражданка купила за десять рублей позолоченные клипсы, то пощады не жди.

— Вот всегда так: шпыняют, грозят, давят на психику. Я пойду, конечно. Ведь я же эмбрион. Да и тупица к тому же…

Продолжая ворчать, Борев ушел. А потом открылась дверь кабинета, и в ней показался Архипов.

— Зайдите ко мне, Немцов. Хотя ладно, тут все равно никого нет.

— Слушаю вас, Федор Федорович.

— Вам известно что-нибудь об Огнецвете?

— Знаю, что недавно появился в нашем городе. Живет в гостинице «Унжа». Располагает большими деньгами. Я думаю…

— Думать никогда не вредно. Но надо и действовать.

— Каким образом, Федор Федорович?

— Надо выходить на Огнецвета. Неужели не ясно? Разработайте предложения и доложите. И вообще, как развивается дело?

— Я тут предпринял один следственный эксперимент.

— Опять самовольничаете, Немцов?

— Ну, в данном случае дело касается лично меня. Хочу преподавать в местном заочном филиале юридического института. И заявление уже подал. Чувствую, что именно там изготовлена фальшивка насчет Никанорыча. Если клюнут на мою наживку, то мы будем это точно знать. Меня натолкнул на эту мысль поступивший из горфинотдела акт о подделке зачетных ведомостей в этом институте.

— И вы сами понесли заявление? Наживка-то дохлая, это ведь и дураку ясно.

— Они, конечно, не дураки, вы правы, Федор Федорович. Но когда человека загоняют в угол…

— Положим, пока вы еще никого в угол не загнали.

— Как сказать… Видели бы вы Столбова. Отменной наглости человек, но почувствовал, что теснят его, и запетлял, как заяц по пороше.

— Петли эти еще распутывать надо. Вот если зацепите Огнецвета, то тогда, может быть, это вам и удастся. Значит, подготовьте ваши соображения. И быстро. А не то придется выходить на Огнецвета без вас.

— Слушаюсь, Федор Федорович.

Архипов вернулся в свой кабинет, а Немцов остался один.

«Как же мне все-таки быть? — рассуждал он сам с собой. — Прокурор советует выходить на Огнецвета. А может быть, рано?..»

Невеселые эти размышления были прерваны довольно неожиданным появлением Екатерины Павловны.

— Можно к вам? — кокетливо спросила она. — Не помешала?

— Напротив, — ответил Немцов. — Я очень рад. Поболтать с молодой красивой женщиной — одно удовольствие. Присаживайтесь.

Екатерина Павловна села.

— А вы льстец, товарищ Немцов… Но я по делу. Относительно вашего заявления. Доложила я своему начальству. Оно согласно. Но зачислим вас с осени, все равно скоро конец учебного года.

— Ну, с осени так с осени. Начальству видней.

— В начале августа жду от вас все документы. — Кравцова раскрыла сумочку. — Вот анкеты. Надо заполнить оба экземпляра. Представьте копию документа об образовании. И заявление свое приложите. А пока я вам его возвращаю. Боюсь затерять, память стала пошаливать. Наверно, старость уже на пороге стоит.

— Ну что вы, Екатерина Павловна! Такая цветущая — и говорите о подобных вещах. Совестно вам!

— А вам не совестно повторять один и тот же комплимент? Если говорить серьезно, то признаюсь вам: я старуха. Уходят годы…

— О чем я хочу спросить вас, Екатерина Павловна… Вы моего предшественника Петра Никанорыча Дорошенко знали?

— Это который в больнице умер? С ним какие-то неприятности произошли… Да, он был нашим заочником. Помнится, всегда отличные отметки получал. Жалко его очень… У вас еще будут вопросы?

Немцов спохватился: не догадывается ли Кравцова, почему он расспрашивает ее? И постарался сгладить допущенную неловкость.

— Нет! Нет! Это просто к слову пришлось.

— Ну, тогда у меня есть вопрос. Почему нигде не показываетесь? Ведь, я слышала, вы пока здесь один. Семья скоро приедет?

— Не скоро. К лету.

— Тогда заходите. У меня иногда собираются интересные люди. Считайте, что пока у вас творческий отпуск… Так я вас буду ждать.

— Ждите, Екатерина Павловна, обязательно загляну. Надо проветриться, непременно надо. А то я сам чувствую, что мхом обрастаю.

Немцов проводил нежданную гостью до двери и задумался:

«Зачем приходила? Вернуть заявление и освободиться от улик? А может быть, прав Федор Федорович? Может, я действительно дохлую им подсунул наживку?»

Прошло некоторое время. Немцов убрал принесенный Боревым сверток в шкаф. А меня опять сунул в карман. Вернулась Кира Яковлевна.

— Кира Яковлевна, — обратился к ней Немцов, — вчера мне так и не передали дело по юридическому институту. Разыскали ли вы его?

— Разыскала. Оказывается, его переправили в старое здание, на Песочную. Сегодня доставят. Но я вам покажу кое-что поинтереснее. С сегодняшней фельдсвязью пришло.

И протянула ему письмо.

— Неужели от Владлена? Что же он пишет?

Немцов жадно пробежал глазами письмо.

— Нет, вы послушайте, Кира Яковлевна! «Присланный тобой рапорт следователя Дорошенко оказался подделкой. Талантливой, но подделкой. И ни в коем случае не может быть приобщен к делу». Молодчина Владлен! Ура! Кира Яковлевна, почему вы не радуетесь?

— Я свое «ура» уже откричала там, внизу. При курьере, фельдъегере и двух подследственных. Наверно, они подумали, что у меня начинается сумасшествие. На юридической почве.

— От этого действительно можно сойти с ума. Отпала главная улика. Никанорыч не виновен. Замечательно!

— Было бы еще более замечательно, если бы Никанорыч был жив.

В это время задребезжал звонок. Кира Яковлевна ушла к Архипову и быстро возвратилась.

— Вас, Виктор, прокурор зовет.

Когда Немцов, а с ним и я, Спичечный коробок, вернулись в приемную, Кира Яковлевна прибирала на столе.

— Теперь я к жене Никанорыча… Надо ей все рассказать! И еще спрошу, почему друг Никанорыча не дает о себе знать. Может, она окажет.

— Как, вы уже уходите? — спросил Немцов. — А дела?

— Пускай сгорят они, ваши дела. Пусть сгорит вся прокуратура, меня здесь больше не будет ни минуты.

И с этими словами Кира Яковлевна ушла. А Немцов опять стал рассуждать сам с собой.

— Огнецвет арестован, теперь очень важная ниточка оборвалась. И опять подсунута фальшивка. Кто-то поспешил спутать карты. Ну что ж, товарищ старший следователь, увы, вас отбросили на исходные позиции.

Признаюсь, что даже я, скромный Спичечный коробок, был поражен поспешным арестом Огнецвета. А еще более тем тоном, каким прокурор говорил с Немцовым. Но такой уж это был суматошный день. Удивляться нечего…

Однако, когда явилась Надя, даже невозмутимый Немцов удивился:

— Какими судьбами, Наденька?

— Да я к Коле, а его нет… Он прошлый раз интересовался жильцами из восемнадцатого номера…

— Что-нибудь о Сербине хотела сообщить?

— Нет, о том, другом, с Украины. Арестовали его.

— Знаю я. Только что прокурор сказал. А ты была при этом?

— И я и Дарья Федоровна. Нас позвали как понятых. Обыск сделали, деньги забрали.

— А документы?

— Бумагу какую-то у Огнецвета нашли. Удивились лейтенанты, когда прочли. Но Огнецвет сказал: «Первый раз вижу эту писульку».

— Спасибо, Надя! Разговор этот очень важный…

Немцов стал делать записи в тетради. В это время вернулся с задания Борев. Сидевшую в углу Надю он не заметил.

— Удача? — оторвавшись от тетради, спросил Немцов.

— Еще бы! Я решил, что твой покупатель в большой магазин не сунется. Людно там слишком… Так и вышло. Знаешь, где куплено золотишко? В филиале Ювелирторга у железнодорожного переезда. Уплачено пятьсот три рубля. Мы их заактировали. Вот они, эти деньги.

И передал Немцову сверток.

— А ты что загрустил?

— Невеселые дела, Николай. Федор Федорович намерен отстранить меня от ведения дела. Огнецвет арестован. И в его чемодане нашли документ, уличающий старшего следователя прокуратуры Немцова во взятке. Вот так-то.

— Эва, куда их занесло! Ну, тогда не так страшно… Могу я теперь отлучиться? Знаешь, мотался я по магазинам, каких девиц видел! Нет, мы определенно недооцениваем возможностей торговой сети нашего города…

Тут подошла к Бореву Надя и сзади ударила его варежкой.

— Я тебе покажу возможности, гуляка! Я тебя проучу!

Борев, преследуемый Надей, стал бегать вокруг стола.

— Спасите, человек гибнет! — кричал он. — Не ускоряй события, Надя! Предупреждаю: чтобы убить человека на почве ревности, надо раньше стать его женой. Понимаешь, женой!

Так они и убежали из комнаты. А Немцов сказал, глядя им вслед:

— Эти не повесят нос ни при какой погоде. Берите, Немцов, пример с молодежи. И что вам унывать? Покупка-то состоялась! Да, но если Сербин… Весь вопрос в этом: придет Сербин или не придет?

Тут явился последний и наиболее странный посетитель. Это был Глотов.

— Здравствуйте, товарищ Немцов, — с порога заговорил он, — нижайший привет работникам юстиции! Иду я мимо прокуратуры, дай, думаю, зайду. Может быть, справочка по лесному делу требуется. Ведь мы должны действовать, так сказать, плечо к плечу. Разрешите присесть?

И он потянул стул, куда Кира Яковлевна сложила свои папки.

— Минутку! — остановил его Немцов. — Вот свободный стул. Я вас слушаю.

— Вот я и говорю: иду мимо прокуратуры, дай, думаю, зайду…

— Я уже слышал это.

— Ах, уже!.. Вот память! Склероз, настоящий склероз! Говорят, сахара надо больше в чай класть. Очень помогает. Вы не пробовали?

— Не пробовал. Ближе к делу.

— А вы можете меня выслушать, так сказать, совершенно официально? В служебном порядке. Или у вас обеденный перерыв? Я подожду.

— Не надо ничего ждать. Говорите.

Глотов наконец решился, вынул из кармана пачку денег и положил ее на стол.

— Вот.

— Что это?

— Взятка.

— Мне?

— Вам. То есть нет. Не вам. Мне…

— Успокойтесь. И рассказывайте все по порядку.

— Спасибо. Я действительно очень взволнован. Я, гражданин следователь, всю ночь глаз не сомкнул.

— Называйте меня товарищем следователем.

— Большое спасибо! Вы очень любезны. Не могу в себя прийти с того самого момента, когда Гришка всучил мне эти проклятые деньги. Поверьте: я тряпка, подхалим, но чтобы такое… Такого со мной еще не случалось!

— Гришка — это кто?

— Столбов Григорий Петрович, заместитель управляющего «Лесосбытом». Я не хотел брать этих денег. Клянусь честью. Впрочем, что же это я? Какие могут быть здесь, у вас, клятвы? Но, поверьте, я не мог поступить иначе. Вы не знаете Столбова?

— Немножко знаю.

— Он страшный человек. Ты, говорит, будешь последним идиотом, если откажешься. Оформи наряд — и деньги твои. Два пульмана столярки из резервного фонда для свободного распределения… И деньги всучил. Двести пятьдесят рублей. Они все тут. Я как положил в карман, так с тех пор к ним и не прикасался.

Немцов пересчитал пачку: в ней было двести пятьдесят рублей.

— Где Столбов передал вам деньги? На службе?

— Нет, что вы! Он домой ко мне пришел. Довольно поздно. Выпивши и с «Юбилейным» коньяком… Выпили мы по рюмке. Потом Столбов стал приставать ко мне с деньгами. «Возьми, говорит, не жалко, у меня завтра еще будут. Нашелся, говорит, добрый дядя». Он и фамилию назвал: Огнецвет, кажется… В ударе был Гришка. Вот и болтал без удержу…

— Наряд нужно было оформить на имя Сербина?

Глотов обреченно вздохнул.

— Ах, вы уже знаете? Да, на его имя. И он мог распоряжаться этими двумя вагонами леса, как ему вздумается. Хоть на рынке по одной дощечке продавать… Что теперь будет?

— А будет вот что. Вы сейчас зайдите в соседнюю комнату. Изложите в письменной форме все, что сейчас рассказали. И занесете мне.

— А потом?

— Что потом?.. Ах, вы об этом! Потом пойдете на службу и будете заниматься своими делами.

— Тогда к вам просьба. Не можете ли вы меня арестовать?

— Это еще зачем?

— Я уже сказал: Столбов — страшный человек.

Боюсь показываться ему на глаза.

— Что ж, резонно. Может быть, вам уехать куда-нибудь? В командировку, например. Или сказаться больным?

Глотов явно обрадовался:

— Да, да. Немедленно воспользуюсь вашим советом. Ведь я на самом деле болен.

Едва он вышел, раздался резкий телефонный звонок.

— Слушаю, — сказал Немцов. — Да, я… Пришел? Когда?.. Только что?.. Молодец, Валюша!

Он бросил трубку на аппарат и решительно направился в кабинет Архипова.

Золотой молоток

Второй рассказ Спичечного коробка

Как вы сами понимаете, Немцов летел в исполком как на крыльях. И все-таки, когда в сопровождении Борева и Дарьи Федоровны он там появился, Валя его упрекнула:

— Наконец-то! Сколько можно ждать!

— Там еще? — спросил Немцов и кивнул на дверь кабинета.

— Да, сидит уже минут тридцать.

— Ну что ж, пошли.

И Немцов энергично открыл дверь. Сербин встретил пошедших обычным своим приветствием:

— Мир входящим!..

— А я бы сказал по-другому, — перебил его Лупаков. — Незваный гость, как говорится… Чем обязан?

Ответила Дарья Федоровна:

— По твою душу пришли, Кузьма Лукич. Хотим посмотреть, какой она расцветки.

— А нельзя ли без шуточек? Видите, я беседую с человеком.

— Ну, с этим человеком вы еще побеседуете не раз. Я гарантирую, — вмешался Немцов. — Вот ордер на арест.

— Меня? По какому праву? Да я сейчас…

И потянулся к телефону.

— Не стоит беспокоиться, — предупредил его Немцов. — Уже отключены.

— Меня? Из-за этого мерзавца?! Да хотите, я его сейчас своими руками свяжу!

— А я не хочу, чтобы меня вязали, — с наигранным спокойствием проговорил Сербин. — Кто может этого хотеть?

— Молчи, гнида! Он провокатор, товарищ следователь…

— Гражданин следователь, — поправил его Немцов. — А что здесь имела место провокация, надо доказать.

— Я докажу. Я докажу…

Лупаков судорожным движением выдвинул ящик стола, вынул оттуда сверток и бросил поверх бумаг.

— Смотрите, что он приволок, негодяй. Это же золото!

— Меня оскорбили уже трижды, — опять деланно спокойным тоном произнес Сербин. — Прошу отметить… А к данному свертку я имею такое же отношение, как и к рождению Иисуса Навина.

— Проклятый торгаш, лгун несчастный! Прибью!

Лупаков замахнулся пресс-папье, но его остановил Борев:

— Не надо так.

И спросил Немцова:

— Разрешите приступить?

— Да, начинайте, товарищ Борев. А вы, гражданин Лупаков, пересядьте вон туда. И, пожалуйста, без эксцессов. Ключи от сейфа!

Лупаков отдал ключи и, едва передвигая негнущимися ногами, отошел от стола. Сел в стороне, схватился руками за голову.

Немцов передал Дарье Федоровне ключи. Она открыла сейф и занялась осмотром. А Немцов подошел к Сербину:

— Итак, гражданин Сербин, зачем вы сюда пожаловали?

— Теперь и я гражданин. Уже.

— Да. Вот ордер… Так чем вы здесь занимались, гражданин Сербин?

— Я? Чем может заниматься агент по снабжению? Проталкивал наряды на лес.

— Проталкивали с помощью этого добра?

Немцов взял чемоданчик Сербина и вытряхнул содержимое на стол. Посыпались кольца, браслеты. Немцов приоткрыл дверь и крикнул:

— Валя! Составьте опись вещей. — И опять вернулся к Сербину: — Кто подсказал вам мысль о золоте, не можете ли сказать?

— Могу. Почему бы нет? Какая мне теперь разница? Пойдите, молодой человек, в гостиницу «Унжа», загляните в восемнадцатый номер и, если увидите там Тимофея Корнеевича Огнецвета, обратитесь к нему. Это он с его девственным, не испорченным цивилизацией умом подсказал, что, если меня погнали из этого кабинета с моими грязными бумажками, значит, хотят от Сербина чего-нибудь другого. Спасибо ему за совет! Хотел бы я сейчас видеть этого внештатного консультанта.

И тут, хотите верьте, хотите не верьте, вошел Огнецвет. Даже видавший виды Сербин был поражен.

— Какой сюрприз! А разве ты, Огнецвет, не там?

И изобразил пальцами тюремную решетку.

— Був там. А теперь туточки. Промашку дал дружок твой Столбов. Як говорил Петро Дорошенко: «Пишов по шерсть, а вернувся сам остриженный».

— Значит, это вы друг Никанорыча? — спросил Немцов.

— А вы Немцов? Ежели так, то прощения прошу. Не доглядел, как сунула гадина мне ту фальшивку про тебя. Не гневайся, будь ласка!

— Эва, вот они! — воскликнул Борев, держа в руках цветочный горшок. — Лежат на самом донышке. Между прочим, в пергамент завернуты.

Немцов развернул пергамент и пересчитал монеты.

— Двенадцать. Двух недостает. Где они, Лупаков?

— Ничего не знаю, — буркнул тот.

— Гражданин Сербин, сколько было золотых монет в этом спичечном коробке, который вы передали Лупакову в моем присутствии и в присутствии Столбова и Глотова?

Здесь Немцов вынул меня из кармана и показал Сербину.

— Зачем мне отвечать, раз вы уже знаете? — сдался Сербин. — Двенадцать царских, одна английская и одна турецкая. Четырнадцать.

— Вы слышите, Лупаков? Предъявляю и другие доказательства.

Немцов вынул из своего портфеля бумажный сверток.

— Вот деньги, которые Сербин получил от Огнецвета и купил на них золотые вещи для Лупакова.

— Тысяча и одна ночь! Значит, и Шехерезада состоит в штате прокуратуры?

— Нет, это не сказки, Сербин, — возразил Немцов.

— Це гроши волшебные, — вмешался Огнецвет, — они приметные. Возьми, Сербин, любую бумажку и сложи все цифры номера. Сколько получится?

Сербин начал считать.

— Тридцать три…

— А зараз выбери другую бумажку. Сколько вышло?

— Тридцать три…

— Вот какие деньги я дал тебе, Сербин. Это дружок мой надоумил, тоже бывший разведчик, заведующий сберкассой. И купюры подобрал. Так-то, Марк Евгеньевич! А ты про якусь Шехерезаду балакав…

— Теперь, Дарья Федоровна, в «Лесосбыт» за Столбовым, — поднялся Немцов.

Но его остановил вошедший прокурор.

— Не спешите, — сказал он. — У вас, Немцов, проворные ноги, а у Столбова тоже. Бежал вместе с Кравцовой.

— Значит, все-таки не миновать обкома, Федор Федорович?

— Да, придется держать ответ перед бюро.

— И перед нами тоже, — добавила Дарья Федоровна. — Проучили злодеи вас, обвели вокруг пальца. Немало их еще бродит, ловкачей с золотыми молотками в руках. Во все двери стучатся и в души людские… Что толку в хорошей сводке, если, пока ее заполняли, половина добра на сторону уплыла?.. Так жить — воду в ступетолочь. Знаете, о чем я мечтаю? О том дне, когда мы на нашей земле последнего жулика изведем. Вот будет праздник! Флаги на каждом доме. И музыка…

Тут в самом деле я, Спичечный коробок, услышал из репродуктора музыку и песню:

Вот и весь рассказ, начатый Копией шишкинских «Мишек» и законченный Спичечным коробком.

Да, если бы вещи могли видеть, слышать и говорить, они рассказали бы эту историю именно таким образом.

Историю о том, как открылись двери…

Историю, подтвержденную вещественными доказательствами.

Оглавление

Абориген гостиницы «Унжа»

Куда ведут следы?

Грачи прилетели

Снарядов не жалеть!

Отрада холостяка

В девятнадцать ноль-ноль

Обручальное колечко

«Столбов — страшный человек»

Золотой молоток