КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706317 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272772
Пользователей - 124662

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Калюжный: Страна Тюрягия (Публицистика)

Лет 10 назад, случайно увидев у кого-то на полке данную книгу — прочел не отрываясь... Сейчас же (по дикому стечению обстоятельств) эта книга вновь очутилась у меня в руках... С одной стороны — я не особо много помню, из прошлого прочтения (кроме единственного ощущения что «там» оказывается еще хреновей, чем я предполагал в своих худших размышлениях), с другой — книга порой так сильно перегружена цифрами (статистикой, нормативами,

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Миронов: Много шума из никогда (Альтернативная история)

Имел тут глупость (впрочем как и прежде) купить том — не уточнив сперва его хронологию... В итоге же (кто бы сомневался) это оказалась естественно ВТОРАЯ часть данного цикла (а первой «в наличии нет и даже не планировалось»). Первую часть я честно пытался купить, но после долгих и безуспешных поисков недостающего - все же «плюнул» и решил прочесть ее «не на бумаге». В конце концов, так ли уж важен носитель, ведь главное - что бы «содержание

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Москаленко: Малой. Книга 2 (Космическая фантастика)

Часть вторая (как и первая) так же была прослушана в формате аудио-версии буквально «влет»... Продолжение сюжета на сей раз открывает нам новую «локацию» (поселок). Здесь наш ГГ после «недолгих раздумий» и останется «куковать» в качестве младшего помошника подносчика запчастей))

Нет конечно, и здесь есть место «поиску хабара» на свалке и заумным диалогам (ворчливых стариков), и битвой с «контролерской мышью» (и всей крысиной шоблой

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Узлы [Маргарита Черкасова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Маргарита Черкасова Узлы

Отход

Разыгрывалась современность. Шёл 93 день февраля. По кипящему Балтийскому морю величественно плыл лайнер с алебастровыми боками. Численность экипажа на судне превышала численность пассажиров. Но даже это обстоятельство не в силах было отменить музыку. В фойе перед рестораном a la carte, где с минуты на минуту должен был начаться ужин, небольшой духовой оркестр настраивал инструменты. Забасил тромбон. Присвистнула флейта. Валторн издал протяжный стон. Седовласый мужчина, прежде дремавший здесь же, на диване, вскочил разбуженный.

– Уже не Петербург? – спросил он, с испугом оглядываясь.

– Уже третий час как не Петербург, – сказал проходивший мимо матрос и юркнул в дверь со строгой табличкой «Staff only».

Из находившегося на противоположной стене лифта вышла девушка, наряженная в огненно-красную помаду. Она несла на вытянутой руке смартфон и без умолку что-то ему объясняла. Кинув мимолётный взгляд в сторону духового оркестра, где стонал кларнет, девушка скрылась за двустворчатыми витражными дверями ресторана. Седовласый мужчина погладил бока измятого пиджака и последовал её примеру. В величественной ресторанной зале сияли хрусталём люстры, бледнели накрахмаленные скатерти, взблескивали подносы в руках прытких официантов. Пока волоокий распорядитель сверялся с самым коротким в своей жизни списком гостей, прочие пассажиры в элегантных и не очень нарядах возникли в дверях. Последней в ресторанную залу вплыла заношенная женщина в фиалковом вечернем платье, неумеренно осыпанном пайетками. Неизбывная улыбка распорядителя чуть съехала набок, он подправил её мизинцем и принялся энергично рассаживать прибывших. Напоследок он ещё раз пересчитал поголовье гостей – из девяти пассажиров, означенных в списке, на ужин пожаловали восемь. Совсем скоро из распашных белоснежных дверей, ведущих в окутанную непроглядным маревом кухню, вышел румяный повар и торжественно крутанул левой рукой, словно повернул колесо фортуны. Ужин начался. Ложки черпали пряный суп, вилки пыряли сырную плоть, иглы для омаров пронзали белесое естество, щипцы раскалывали красноватые панцири, ножи полосовали мясистые гарниры, кокотницы кокали кромки хрустальных фужеров, ножницы для винограда щёлкали, откусывая тучные гроздья, креманки хвалились бархатом десертов. К концу трапезы в витражные двери ресторана вступила розовощёкая девица в старомодном платье и кокошнике. На вытянутых руках она держала каравай, приплюснутый в центре солонкой. Сделав неуклюжий реверанс, девица принялась раскачиваться и запричитала:

– Ой, люли-люли-люли… не доехали они… не добрáлися они… ой, люли…

Кто-то свирепо зашептал:

– Кастелянша… Кастелянша!..

Из-за колонны выпрыгнул волоокий распорядитель, подхватил девицу под локоть и поволок прочь:

– Что это за маскарад?! Что ты здесь делаешь?!

– Пою… Разве нельзя?!

– Нельзя!

– А что можно? – плаксиво осведомилась девица.

– Можно – заведовать бельём! И всё! Всё-ё-о-о-о!!! Вон пошла!.. А то старшему помощнику капитана нажалуюсь!

– Ишь! Напугал…

Девица недовольно колыхнула многослойным подолом и медленно вышла. В фойе бравурно трубил оркестр. Навстречу кастелянше уверенно шёл старший помощник капитана. Она заботливо прижала к груди каравай и, резко повернув вправо, скрылась за дверью со строгой табличкой «Staff only»1. Старший помощник одобрительно кивнул оркестрантам и вошёл в ресторан. О чём-то пошептавшись с распорядителем, он вступил в гущу столиков, за которыми сидело малочисленное общество насытившихся пассажиров.

– Друзья, я ещё раз приветствую вас на борту нашего лайнера! Хочется верить, что еда, ласково наготовленная нашими пищеварами, под чутким руководством французского шеф-повара Поля Бошана, который многажды номинировался, но так, к сожалению, и не получил «Bocuse d’Or», – вам пришлась по сердцу и по желудку. А теперь разрешите пригласить вас в лаунж-бар на капитанский приём! Будем знакомиться и приятно проводить время!

Старший помощник вышел из гущи столиков, дружески похлопал по плечу волоокого распорядителя и удалился. Седовласый мужчина в измятом пиджаке поспешно вышел за ним следом.

– Товарищ капитан!

– Я старший помощник капитана.

– Товарищ старший помощник капитана! Никак не могу пойти на приём. Не люблю всё это… посему… и… я… Вычёркивайте меня в общем!

– Как вам угодно! Это мероприятие, как, впрочем, и любое другое на нашем лайнере, не является принудительным…

– Славно! Меня… Тимофей Платоновичем зовут… Это чтоб знали, кого вычёркивать…

– Доброй ночи! – ответил старший помощник, чуть наклонил туловище вперёд и зашагал по коридору.

– Ага, – ответил Тимофей Платонович и направился к лифту.

Из двустворчатых витражных дверей принялись истекать прочие пассажиры. Следом за ними вышел распорядитель и взялся объяснять, как пройти в лаунж-бар. Послушным табором отужинавшие направились в указанном направлении. В лаунж-баре приглушённый свет смешивался с тихой сладкопевной музыкой в карикатуру единства, воссоздавая в атмосфере вспененный экстракт угасающего дня. Капитан сидел в глубоком кресле. Пассажиры умертвили его одиночество. Он встал им навстречу:

– Проходите, рассаживайтесь!

Зашуршали, заскрипели, зацокали. Поозирались, пошептались, присмирели. Капитан вернул своему телу прежнюю позу, откинулся на мягкие подушки и нажал на кнопку в деревянном подлокотнике. Двоица долговязых официантов вошла сквозь боковые раздвижные двери и расторопно подала дижестивы.

– Приятно всех вас видеть на приёме, друзья! – начал вступительную речь капитан. – Вам предстоит прожить на этом лайнере маленькие отрезки ваших жизней и, уверяю, у вас останутся самые яркие впечатления от путешествия!.. Стоит отметить, что рейс наш не совсем обычный… Внеплановый. Узнали мы о предстоящем путешествии менее, чем за неделю до отплытия… Продажа билетов началась и того позже… Возможно, этим объясняется столь малое количество пожелавших совершить сей морской вояж…

– А, может быть, причина тому в непредвиденных обстоятельствах трансцендентного характера, которые мешают наступлению на территории России календарной весны? – вопросил субтильный молодой мужчина в коричневом жилете и клетчатых брюках.

– Быть может, и так… – задумчиво ответил капитан. – Впрочем, давайте не будем ломать голову над причинно-следственными связями и станем расслабляться, общаться и наслаждаться напитками! – оптимистично заключил он и провалился в молчание.

В лаунж-бар вошла горстка членов экипажа. Они схватились за предложенные им ёмкости с дижестивами и уселись в свободные кресла. Капитан кивнул вновь прибывшим. Вновь прибывшие кивнули капитану. Пассажиры шептались, звякали льдинками, кашляли. Девушка, облачённая в огненно-красную помаду, общалась с бесстрастным прямоугольным лицом смартфона, вплетаясь в окружающий говор, заговор, наговор:

– Обс… прек… неж… муз… капитанск… приё… м-м-м-ж… На… ва… ра… и всё распола… бж… бж… чилиться! Др… пас… о… при… хочу… бж… бж… завя… знако… бж… бж…

Закончив вступительную речь, она принялась тыкать смартфоном в лица пассажиров, пытаясь проинтервьюировать тех. Упитанный мужчина в чопорном костюме подал голос:

– Интервью, да? У-у-ух, интервью! А что надо делать?

– Говорить что-нибудь… Не знаю… О себе расскажите, – ответили огненно-красные губы.

– О себе рассказать? Расскажу, а чего ж не рассказать-то?! – потёр руки упитанный мужчина и расплылся в улыбке. – Словом… Я – Степан Стрюцкий, мне сорок три года от роду. Работаю главным специалистом в Государственном Бюджетном Учреждении. Плыву в немецкие земли, отпуск свой законный отгулять, котомку желудочную изрядно колбасами фрицевскими утрамбовать и залить их доверху пивом пенным… Супружница моя подарила мне с полгода тому назад ребятёночка… Он уже третий по счёту! Старшему сынишке семь годков уже и доченьке – четыре! Ехать моя благоверная со мной наотрез отказалась… Ответственная она у меня… За что и люблю!.. За что и уважаю!.. Я тоже было решил никуда не ездить, но супруга моя мудрая рассудила так: работаю я много, устаю, ежели не дам отдых телу своему бренному да голове своей удалой – захвораю, не дай Бог… Пока я многочисленные «за» да «против» взвешивал, ненаглядная моя про ваш лайнер разузнала… А тут цены… Грех не поплыть, ей Богу! Посему выписал я из Самары тёщу (женушка моя из Самары родом, сам я – с Урала; Петербург нас соединил, накормил, напоил, поженил, а когда квартиру купим – случится это, хочется верить, года через два – будет он нам и домом родным)… Итак, о чём то бишь я? Выписал я тёщу, значит, наказал ей за детишками ухаживать, супружнице моей помогать и со спокойной совестью пустился в путь…

Степан Стрюцкий замолчал и заулыбался.

– Кто следующий?

Смартфон неуклюже завращался в поисках продолжателя. Заношенная женщина в фиалковом вечернем платье с порозовевшими от дижестива щеками взмахнула рукой, чтобы поправить причёску, и сказала:

– Я могу… Меня зовут Клавдия, мне сорок… – она помолчала, раздумывая, – восемь… Еду к жениху, в Берлин… Познакомились мы три месяца назад, в интернете… Знаете, сайты есть специальные, для знакомств романтических… – она снова помолчала, смущённо поулыбалась и зарозовела ещё активнее. – Жених мой… он… он такой… не похожий он на других… на прежних… Такой весь галантный! Уважительный! А послания пишет… Зачитаешься! Мне никто ничего подобного никогда не писал! По-русски он, правда, совсем чуть-чуть знает… Сейчас изъясняется с помощью программы-переводчика… Но сказал, что обязательно выучит наш великий язык! Я-то навряд ли немецким когда-нибудь овладею… Совсем ведь я неспособная к языкам… Совсем! – Клавдия пригубила дижестив, тряхнула головой. – Что же ещё вам рассказать? Родилась я в деревеньке под Тверью, потом институт питерский закончила… По театральной части… Декорации хотела делать… Но… Бог располагает, как говорят… После некоторых раздумий сделалась бухгалтером. Да так по сей день бухгалтером и работаю… Точнее работала, пока не уволилась на днях. А как иначе? Теперь у меня новая жизнь! Мне как только рассказали про этот внеплановый рейс, я тут же решилась – еду! Это знак! Знак свыше! Я даже на срочную визу не пожалела денег!.. Комнату свою в коммуналке продала… Срочная сделка… опять же… пришлось в цене уступить… Но решение принято!.. И вещи, конечно же, все свои раздала… те, что в чемоданы не влезли… Я – идеалистка! Если уж начинать заново, то по-настоящему, сжигая все мосты, обрубая все канаты!..

Клавдия откинулась, удовлетворённая, на подушки. Степан Стрюцкий принялся хватать за локоть руку, держащую смартфон:

– Барышня… а, барышня?! А для чего снимаете-то?! А? Где потом посмотреть-то можно будет?

– Да что вы меня трогаете?! Какой вы грубый! Между прочим, я – популярная влогерша!

Степан Стрюцкий приложил ладонь к груди:

– Да вы что?!

– Да! Я снимаю видео для собственного канала… У меня шестьдесят пять тысяч подписчиков! И вы все тоже подписывайтесь! Кому интересно, я дам ссылочку!

Степан Стрюцкий осушил свой бокал и спросил:

– А чего снимаете?

– Как «чего»? Жизнь свою!

Субтильный мужчина в коричневом жилете и клетчатых брюках мечтательно проговорил:

– Как же я вам завидую! Какая у вас, должно быть, фантастическая жизнь, коль скоро она достойна, так сказать, мигания пикселя…

– Да уж поди поинтереснее вашей будет… Сами-то кто?!

Субтильный мужчина чуть привстал из кресла, кланяясь:

– Да… почти что никто… А хотелось бы быть… поэтом. Но… меня никто не печатает… Никудышный я, наверное, поэт… Впрочем, не важно… Я – Савелий… К вашим услугам…

Степан Стрюцкий оживился:

– Ой, как интересно… как интересно… И куда же вы путь держите?

– Никуда… Решил развеяться, – поэт задумчиво пригладил волосы. – Знаете, в какой-то момент мне стало казаться, что в Москве я постепенно схожу с ума…

– Ой, а вы из Москвы, да?

– Да…

– Ну и как в Москве живётся?

– Хуже, чем в Питере. Москва какой-то уж совсем бутафорской стала, без лирики, без поэзии… Хотя, думаю, что это мне одному только везде плохо… А всем остальным везде хорошо…

Мужчина с роскошными чернявыми усами сказал:

– Гроші у Москві хороші, а народ – поганий!2

Степан Стрюцкий подался вперёд, пытаясь разглядеть говорившего:

– Простите?

Влогерша затрясла смартфоном перед лицом поэта и захлопала в ладоши:

– Ой, пожалуйста-пожалуйста… Почитайте нам что-нибудь!

– Извините… извините… Я… я… Я стесняюсь… Я… извините… – принялся краснеть поэт.

– Ах, ну зачем же кокетничать, – пожурил его Степан Стрюцкий.

Пассажиры закивали, захлопали, задрожали льдинками в бокалах. Мужчина с роскошными чернявыми усами встал и направился к двери, бормоча:

– Який же нісенітницею ми всі зайняті… Який нісенітницею!..3

Степан Стрюцкий крикнул ему в спину:

– Куда же вы? Мы же с вами ещё не познакомились!..

Мужчина обернулся:

– Мене звати Андрій Скляренко, приємно познайомитися! – он помолчал, почесал щёку. – Ви тут вечори вечеряєте, кришталем дзвените, ледве чи вірші не читаєте… А там мужики вмирали… Наші і ваші! Жінки і діти… Вже не пам’ятаєте? Як все нерозумно… Як все безглуздо… Як нам тепер в очі один одному дивитися? Що ж нам тепер робити між собою? – он снова помолчал. – А зараз я піду… Втомився я… На добраніч!..4

Андрій Скляренко кивнул и вышел из лаунж-бара. Степан Стрюцкий снова попытался осушить свой бокал, но тот был пуст. Вокруг зашептались, заудивлялись, закашляли. Поэт, обескураженный, свалился в своё кресло и пробормотал:

– Это он про войну что ли? Я просто… не всё понял… Но… но он же прав… по сути… Я же и сам всё знаю!.. Я же и сам про эту войну писал!.. Но что ж теперь… Что ж теперь нам делать? Совсем не жить что ли?!

Пожилой мужчина в полинявшем кардигане и круглых очках закивал, вскочил со своего места, принялся ходить меж кресел маленькими шаркающими шажками, приговаривая:

– Да-да, он прав! Прав! Какие мы все… забыли… уже забыли… Как будто бы и не было ничего… А у меня… да я… Да сам-то я!.. Чистокровный… наполовину… У меня мамка из-под Чернигова!

Степан Стрюцкий, живописно демонстрировавший официантам пустоту в своём бокале, получил свежий дижестив, заметно оживился и сказал:

– Давайте продолжать вечер, а?

Пожилой мужчина в полинявшем кардигане и круглых очках отрицательно замотал головой:

– Да уж неловко как-то… теперь-то…

– Неловко?.. Хм… И что же теперь делать? Молчать? Нет и нет! Исключено!!! Предлагаю вернуться в недавнее приятное расположение духа… и продолжить наш вечер!

– Верно… А то больно скучно… – подала голос Клавдия, и пайетки на её вечернем платье взблеснули инфернально.

Степан Стрюцкий подмигнул Клавдии, схватил за рукав полинявшего кардигана пожилого мужчину, очутившегося поблизости, и безапелляционно выкрикнул:

– Извольте сообщить, как вас звать-величать?

Тот остановился, растеряно развёл руками:

– Евграф Петрович Бабочкин…

– Евграф Петрович! Приятно познакомиться! – зачем-то обрадовался Стрюцкий, схватил его ладонь и принялся трясти.

Бабочкин отпрянул, вырвал руку и вернулся на своё место. Влогерша поднесла к его лицу смартфон. Степан Стрюцкий обрадованно закивал и с нажимом сказал:

– Рассказывайте, Евграф Петрович, рассказывайте…

– Мне 63 года, – нехотя начал Бабочкин, – я актёр… на пенсии… В Ленинграде родился, полжизни прожил. Теперь в Петербурге живу. А нынче вот плыву… с вами… за весной… Ведь так не бывает… так не должно быть… чтобы 90 дней… а то и дольше… и всё одно – февраль! А я весну люблю… Апрель… Я прежде думал, что с весной политики намудрили… специально… из-за выборов… Но теперь мне кажется, что… Я не знаю… но Андрій прав! Люди вмирали! Наши с вами! Общие… А мы… живём… как ни в чём не бывало… Стыдно нам всем должно быть!.. Стыдно… Вот она… в чём-причина-то! Вот почему к нам весна не приходит!

Молодой мужчина с каштановой бородкой, накануне аккуратно подстриженной в модном питерском барбершопе, вынул своё крепкое тело из кресла. Горчичные чинос удачно очерчивали фитнесс-линию бёдер. Он переступил с правого лофера на левый и обратно и неспешно заговорил:

– Смею заметить, что помимо календарных, прочая совокупность сведений – климатических, фенологических, астрономических – свидетельствует, что весна на территории России всё же благополучно наступила…

– Ну вот видите… ну вот видите… – вскочил со своего места Степан Стрюцкий.

– Позвольте не согласиться, – проговорил Евграф Петрович. – Ибо в Петербурге весной не пахнет!.. Увы.. Того особенного запах… молодого, вешнего совершенно не чувствуется… И потом ветер… Он злой, лютый, неласковый… И вода… Вода в каналах!.. Она не плещется, не искрится… Но студнем холодным дрожит, будто страхом настуженная, злобой промороженная…

Евграф Петрович Бабочкин махнул рукой, оставил своё кресло в одиночестве и медленно направился к выходу:

– Пойду подышу воздухом перед сном… Всем спокойной ночи!

– Спокойной ночи! – послышалось в ответ.

Стрюцкий подмигнул то ли влогерше, то ли её смартфону, нерешительно зависшему в воздухе, и обратился к молодому мужчине с каштановой бородкой:

– А вы что о себе нам поведаете?

Мужчина переступил с левого лофера на правый и обратно и неспешно заговорил:

– Иннокентий, 28 лет, волонтёр, родом из глухой сибирской провинции. Учился в Питере да в нём и остался. Плыву в Германию. В концентрационный лагерь Дора-Миттельбау, этакий, знаете ли, филиал Бухенвальда..

Степан Стрюцкий заметил:

– Мне давеча турагенты предлагали экскурсию по концлагерям, но я отказался. Эка невидаль? А вы что там собираетесь делать?..

– Я с международной группой волонтёров буду заниматься подготовкой квеста «Почувствуй себя евреем!»…

Стрюцкий осушил свой бокал и спросил:

– А что такое квест?

– Игра.

– И что же… вы предлагаете играть в евреев?

– Ну да.

– Как интересно… как интересно… – Стрюцкий нетерпеливо зазвенел льдинками в пустом бокале. – А разрешите полюбопытствовать, сколько вы получаете?

– А это здесь при чём?

– Да не при чём… Просто так…

Иннокентий помолчал и ответил:

– Я работаю за еду и кров. Я же сказал вам, что я – волонтёр.

Степан зазвенел льдинками пуще прежнего:

– То есть как это? Позвольте… Ни копейки?

– Ни копейки! Не понимаю, что вас так удивляет. Волонтёрство – именно добровольческая деятельность… Безусловно, есть волонтёрские организации, которые нанимают работников за денежное вознаграждение, но я против монетаризма. И в тех случаях, когда можно обойтись без услуг монетарной системы, я обхожусь!

– Похвально, конечно, хотя мне и не совсем понятно, чем так плоха монетарная система… И потом… отказываясь от неё, вы отказываетесь от капитализма… И тогда что же получается, вы коммунист? – испугался Степан.

– Нет, скорее либертарный социалист… Да и то далеко не стопроцентный. Я всё же предпочитаю обходиться без идеологических этикеток. Просто всегда делаю то, что нравится, и не делаю того, чего не приемлю…

– Понятно, то есть вы этакий революционер-гринписовец!

– Я категорически против международных экологических корпораций, которые напрямую зависят от денег своих донаторов, могущественных магнатов-капиталистов, поэтому никогда не сотрудничаю с такими организациями и не могу называться их именем.

– Ух, сколько принципиальности!..

У капитана слипались глаза от усталости, он заставил себя подняться и расправить затёкшие плечи:

– Друзья, я хочу поблагодарить вас за приятный вечер! Спасибо, что пришли…

Послышались недовольные возгласы:

– Что это значит?..

– Разве уже всё?

– Так скоро…

– Позвольте-позвольте… Но мы же только начали!..

Капитан слабо улыбнулся и решительно попрощался:

– Интересных всем сновидений!

Влогерша остановила съёмку и спрятала смартфон. Недовольно зашуршали одежды, брюзгливо заскрипели подошвы, с досадой зацокали каблуки.

– Доброй ночи.

– Приятных снов…

– Спасибо за вечер!

– Всего доброго…

Пассажиры покинули лаунж-бар, оставив капитана наедине с уснувшими членами экипажа, и побрели хмельным табором по замысловатым лабиринтам лайнера, отчего-то не желая расставаться друг с другом и не желая разговаривать. Влогерша отбилась от табора первой, спустилась в каюту, надела тёплую куртку с капюшоном и поспешила на открытую палубу. Небо моргало тысячами глаз. Дул порывистый ветер. Плескалось волнами кипящее море. На корме стояли двое. Ветряные шквалы доносили до влогерши обрывки фраз:

– У Москві працював, у Петербурзі… скрізь попрацював… скрізь де столярі потрібні…5

– Вью, вью, вши-и-и-и…

– Одні відмежуватися хочуть, щоб у Європу втекти, а інші їх все держут у своїх обіймах! І душать, і душать!!! Москва! Ну не любить Київ тебе більше!!! Що ж ти дура така?! Де твоя гордість бабська?!6

– Шу-у-у-у-у-у… Шу-у-у-у-у-у-у… Гкху-у-у-у-у-у-у…

– І що ви Крим ріжете?! До яких пір? Що ж ви по живому? А якщо вам ногу почати пиляти? То імперська Росія всіх до себе пріпіявлівала, то радянська Росія то теперь путінська…7

– Гкху-у-у-у-у-у-у… Гкху-у-у-у-у-у-у… Гкху-у-у-у-у-у-у…

– А там… у цій вашій Новоросії… хлопці гинули! Такі ж як ми з вами! З крові і з поту! А за що вони гинули?! За землю рідну?8

– Вью, вью, вши-и-и-и… Вши-и-и-и… Ши-и-и-и-и-и…

– Але з іншого боку… Що ж тепер – не воювати чи що? Так все відберуть! Але ж шкода! Шкода мужиків! Загинули вони! Один за іншим!9

– Шу-у-у-у-у-у… Шу-у-у-у-у-у-у… Гкху-у-у-у-у-у-у…

– Що накоїли? Було погано, а зараз що?! Краще? І немає бути встати і сказати: «Обгадився!»… Не можуть вони! Набридли! Я жити хочу!10

– Шу-у-у-у-у-у… Шу-у-у-у-у-у-у… У-у-у-у-у-у-у…

– Потім знову! То гуртуються, як худоба в сінях в морозну зиму, то розходяться по кутах як діти малі, скривджені!11

– Вши-и-и-и… Ши-и-и-и-и-и…

– Але, люди добрі, як же жити-те?! Нічого не робити?! Так вони хочуть? Щоб ми як ляльки солом’яні були? Всіх ненавиджу! Всі правителі сволочі! Нікому віри немає!12

Влогерша схватилась за селфи-палку. Захлёбываясь и перекрикивая шумливый ветер и бурлящее море, она принялась докладывать:

– Друзья… я сейчас на верхней палубе… Вжу-у-у… Видите, какое тут буйство стихий происходит… Очень-очень интересный сегодня бы-ши-и-и-и-и-и… Я собираюсь спаш-ш-ш-ш… Завтра непременно с вами встре-еш-ш-ш… Гкху-у-у-у-у-у-уйной ночи! Всех люблу-у-у-ш-ш-ш!!! Подписывайтесь на мой ка-а-а-а-ш-ш-ш-ш-ш, если смотрите меня впервыш-ш-ш-ш-ш… И под видео есть полезные ссылош-ш-ш-ш-ш… обязательно на них покликайтеш-ш-ш-ш-ш… И да… чуть не забыла-а-аш-ш-ш-ш… Я с собош-ш-шала супер-сыворотку из бьюти-бокса, кото-о-ш-ш-ш-шу-у-учила на прошлой неделе… Сыворотка мне очень нравиш-ш-ш-ш-ш-ш… Она работает как мош-ш-ш-ш-ш-ш… Гкху-у-у-у-у-у-ю обзор завтра обязательш-ш-ш-ш-шо-о-о-о… Гкху-у-у-у-у-у-уйной ночи!

Распихав смартфон, селфи-палку, ветер и звёзды по широким карманам, влогерша побежала с открытой палубы прочь. В фойе перед лифтом её поджидала кастелянша с аккуратно порезанным на восемь частей караваем:

– Замёрзла?

– Ага, – ответила влогерша и принялась усердно выдыхать, пытаясь согреть ладони.

– На вот… каравай пожуй…

– Спасибо, но я не голодна.

– А ты зря отказываешься. Это не простой каравай… Это magic каравай!

– А что это такое?

– Бери, говорят! Чего спрашивать?! Пробовать надо! В каюту придёшь, кусочек сожрёшь и спать…

Кастелянша сунула кусок каравая в замёрзшие ладони и толкнула влогершу в начинающий нетерпеливо подрагивать лифт.

– Спасибо, конечно, – сказала растерявшаяся влогерша, и двери лифта закрылись.

– На здоровье! – ответила кастелянша снаружи.

В каюте влогерша отломила от каравая маленький кусочек и положила в рот. Вкус оказался таким же, как у… пахлавы… «Нет, тирамису… Хотя нет… как у альфахорес… Хотя…» Влогерша отщипнула ещё кусочек… «Нет! Похоже на эклеры!.. Точно. Хотя… Может, каштановые кинтоны?» Она снова попробовала каравай. «Моти? Ламингтоны? Бланманже? Хотя нет… нет… Тут совсем другой вкус…» Влогерша отломила кусочек побольше. «Бригадейро? Трдло? Чуррос?..» И ещё больше… «А что значат все эти слова, которые лезут мне в голову?! Откуда я их знаю? И что это за вкус, который невозможно понять?! Почему, каравай, почему же ты с одного бока бархатисто-ванильный, с другого рассыпчато-лимонный, с третьего рисово-земляничный, с четвёртого – кофейно-маскарпонный?..» Каравай не отвечал, и влогерша его доела. Тем временем в соседней каюте что-то глухо упало, разбилось; снова упало, покатилось… Заиграло, запело, зашкварчало, загудело… Влогерша вышла в коридор и постучала в соседнюю каюту:

– Эй! У вас всё в порядке?

Звуки за дверью стали отчётливее. Влогерша смогла различить женский крик, детский плач, медный звон, божий стон. Дверь приоткрылась, воздух окропился мерным звучанием голоса Джонни Кэша:


Ёр оун пёрсэнл Джизоc

Самуан ту хиар ёр прэрз

Самуан ху кэрз

Ёр оун пёрсэнл Джизоc

Самуан ту хиар ёр прэрз

Самуан ху дэр


Влогерша застыла. Дверь распахнулась настежь. За ней обозначилось безмерное помещение, подсвечиваемое множеством канделябров с истекающими восковыми слезами свечами. На кушетках, беспорядочно заполняющих пространство, корчились женщины в исподнем. Меж их раздвинутых ног зияли карминовые впадины, из которых судорожно выталкивались посиневшие младенцы, распятые на маленьких крестах.


Филин анноун

Энд ёр ол элоун

Флэш энд боун

Бай зэ тэлифоун

Лифт ап зэ рисивер

Айл мейк ю э биливер


Кресты издирали женскую плоть, рты рвались от проклятий, время терзалось секундами. И только свечи безнаказанно плакали.


Тейк сэкэнд бэст

Пут ми ту зэ тэст

Сынз ан ёр чэст

Ю нид ту кэнфэс

Ай уил диливэр

Ю ноу айм э фог


Из темноты выступила кастелянша. В руках она держала проржавевшие каминные щипцы. Она хваталась щипцами за головы младенцев и вырывала их хилые тельца из карминовых впадин. Тот час же ловко выхватывала из кармана замызганного передника необъятные швейные ножницы и грозно клацала, рассекая пуповину.


Рич аут энд тач фейтс

Рич аут энд тач фейтс


Наконец влогерша была обнаружена подслеповатыми глазами кастелянши.

– Вон пошла! Ишь ты! Стоит… глазеет… Работать мешает! А у меня тут дамы, как видишь… Стараются… Богов себе рожают… персональных… Будут на них молиться… Будут им исповедоваться… Будут у них прощения испрашивать… Ну, и к себе тоже уважения истребуют! А как же? Бог ведь тоже человека должен уважать… Дверь, говорят, закрой!.. Сквозняк!

Влогерша отпрянула, громыхнула дверью и кинулась в свою каюту, где свалилась, засыпая в падении, в нежный соус постельного белья.

Выцвет

Бранч устроили в ресторане «La terrasse». Слабые солнечные лучи, вылезающие из прорех в жирном месиве туч, следили за пассажирами сквозь панорамные окна. Степан Стрюцкий угощался почти с самого начала бранча и планировал продержаться до его окончания. Он любил поесть. И выпить. Степан пил сам и угощал Клавдию. Клавдия розовела на глазах и преглупо хихикала.

– Какая вы решительная женщина! Какая вы решительная женщина! – приговаривал Стрюцкий. – И что же вам из Петербурга даже писем писать никто не будет?

– Нет, не будет… Только если подружки… Но они, по-моему, позавидовали сильно моему счастью нечаянному… Ощутимо отдалились от меня за последние недели… А мужья… Трижды я замужем побывала, кстати… Но ни с кем из них у меня жизнь не сложилась, дети не прижились… Ничего. Обойдусь и без писем!

– И то верно! – кивнул Степан, схватил свою тарелку и направился к буфету с холодными закусками. Вернувшись, он поднял рюмку и провозгласил:

– Давайте выпьем за вашу любовь новообретённую и за мой отпуск не проё… не просра… хм… не… упущенный!..

Выпили, Стрюцкий пожевал пекинскую капусту и возмутился:

– Клавдия, а что же это вы всё пьёте по полрюмочки да по полрюмочки! И не закусываете вовсе! Зачем же стесняться?

– Я пью… пью… Изо всех сил пью! И закусываю!..

В ресторан вошёл Иннокентий. Степан закричал и замахал руками:

– Милости просим, дорогой волонтёр! Составьте нам компанию!..

– Благодарю… Но я как-то не рассчитывал на компанию… Хотел сам по себе…

– Что вы… что вы… Не обижайте нас своим отказом! Садитесь! Вместе веселее! Что-то все сегодня припозднились, а? Никого нет… Вы поглядите!

– Так все на завтраке были… Ну, почти все.

– Были? А я что-то поленился к завтраку встать…

– Напрасно, завтрак был превосходен.

– Выпьем?

– Не имею желания.

– Официа-а-ант, – заорал Стрюцкий, – неси ещё одну рюмку!

– Не надо никаких рюмок! Я шёл сюда с намерением выпить эспрессо…

– Перестаньте миндальничать, мой друг! Посмотрите какой сегодня день… Замечательный день!.. А какой воздух, – Степан шумно втянул носом воздух. – Впрочем, здесь он не такой свежий, но вот на палубе… Ах, на палубе!..

– И всё же… Я бы хотел ограничиться эспрессо!

– Ух! Какой вы настырный! Официа-а-ант! Не неси рюмку, неси эспрессо! – проорал Стрюцкий. Иннокентий сел. Клавдия встрепенулась, поправила прическу, заулыбалась и полезла в сумку:

– Я же вам обещала фотографию показать… жениха…

– Угу! – подтвердил Степан Стрюцкий, увлечённый опустошением тарелки.

Принесли эспрессо, Иннокентий принялся болтать ложечкой в чашке. Клавдия извлекла смартфон и довольно скоро нашла фотографию.

– Вот он! Эрих мой… А друзья его зовут Эмин… И мне он наказал себя так звать…

Степан оставил в покое тарелку и схватился за смартфон.

– Хорош… Хорош! А вы что скажете?

Стрюцкий впихнул в руку Иннокентия смартфон, тот нехотя воззрился на экран.

– Хм… По-моему, ваш жених не ариец… В лучшем случае – турок…

– Да что вы такое говорите?! – возмутилась Клавдия, выхватила смартфон и с опаской посмотрела на жениха.

– Вот, посмотрите, тут погрешность в коррекции, – меланхолично произнёс Иннокентий и ткнул пальцем в экран. – Видны края заливки… Из-под белой арийской кожи торчит тёмно-оливковая… Не очень-то ваш благоверный умеет работать в графических редакторах!..

– Да зачем вы такое говорите?! – пуще прежнего вознегодовала Клавдия и разразилась громким плачем. Степан Стрюцкий подсел к ней и взялся гладить по спине.

– Ну что вы… Что вы?! Подумаешь, ореол какой-то оливковый… Да это, может, просто венец безбрачья… временного… высвечивается!.. Или… аура его мерцает… Объектив, вероятно, слишком аурочувствительный случился…

В «La terrasse» вошёл седовласый мужчина в плаще цвета пепла и с зонтом-тростью, остановился, огляделся. Стрюцкий, не прекращая успокоительных поглаживаний, подал голос:

– Доброго дня! А вас мы вчера на капитанском приёме не наблюдали!

Мужчина сделал вид, что не слышит. Степан повысил голос:

– А кто вы будете, добрый человек?

Мужчина проследовал к буфету, заполучил тарелку, наложил на неё горкой кушанья и двинулся к столикам.

– Что же вы не отвечаете? – рассердился Степан Стрюцкий.

– Тимофей Платоныч я… – послышался недовольный ответ.

– Тимофей Платонович, идите к нам!

Седовласый мужчина не отреагировал, проследовал к дальним столикам возле панорамных окон, устроился за одним из них и принялся набивать рот едой. У Стрюцкого устала рука, он прекратил поглаживания и ободряюще заключил:

– Ну вот вы почти и успокоились… Сейчас ещё выпьем и… Давайте, Клавдия, за вас и за вашего арийца!

Клавдия шмыгнула носом:

– Да он во-о-он… И не ариец вовсе… оказывается…

Степан выпил и закусил:

– Ну, это вы бросьте! Ариец, не ариец… Это как посмотреть… Мало ли что там на фотографиях… Да и потом – если хочется человеку называться арийцем, зачем же ему запрещать? Что ж он… виноват?.. Если цветом немного не вышел?!

Клавдия снова заревела.

– Клавдия, дорогая моя, перестаньте кручиниться, опрокиньте в себя уже наконец-то эту рюмочку и улыбнитесь!

Женщина не унималась. Стрюцкий заскучал, но вдруг вспомнил про волонтёра.

– Иннокентий!.. А вы у нас, значит, в концлагерь едете, да?

– Да.

– А вот… когда вы все свои игры в концлагерях сыграете, чем тогда пробавляться станете?

Иннокентий изучал ленту новостей в планшете. Он нехотя оставил своё занятие и сказал:

– Работы хватает… Есть сезонный сбор урожая, элементарное донорство, социальное, экологическое, спортивное, арт-, ивент- (это то, куда я сейчас направляюсь), медиа-волонтёрство… Проще говоря, уход за инвалидами, стариками, помощь детям-сиротам, марш-броски на очистку от мусора природных заповедников и прочее-прочее…

– Слышал… слышал о таком… Интересный вы человек… Интересный!

Седовласый мужчина вновь проследовал к буфету.

– Тимофей Платонович, идите к нам! – позвал его Степан.

Седовласый мужчина не ответил, вернулся за свой столик и устремил взгляд сквозь панорамные окна в мертвенно-серое море, в крен горизонта, в бескровное сало туч.

– Какой нелюдимый человек, ну вы посмотрите! – прошептал Стрюцкий.

– Да, вот и приплыли… не ариец! – вздыхала о своём Клавдия.

– Тимофей Платоны-ы-ыч!!! Идите к нам! У нас интересно! – не унимался Степан Стрюцкий.

– Оставьте меня в покое! Мне и здесь хорошо! – вскрикнул Тимофей Платонович и забил до отказа рот едой.

– Вот бывают же люди!

– Да-а-а… Забавный старичок! Мизантроп, похоже… У меня дед такой же… был… – задумчиво сказал Иннокентий.

– Умер? – расстроился Степан и наполнил рюмки.

– Умер…

– Ах-ах! Как печально!

– Да обычно… Старые исчезают, новые появляются… Наш, может, и дольше бы не исчезал… Но сиделки все отвратительные попадались… как на подбор!..

– А вы?! А как же вы… – заинтересовалась Клавдия, вытерла платком остатки слёз и высморкалась.

– А что я?

– Вы же только что рассказывали, что один из вариантов вашей деятельности – уход за стариками, инвалидами…

– Да-а-а, бывает, ухаживаю… но… тогда… я не мог… выполнял важное… очень ответственное, социально-значимое задание…

– Да вы что? – воскликнул Стрюцкий и выпил, не поморщившись.

– Да-а-а… Принимал участие в сибирской экологической миссии по спасению…

– Всем привет! – махнула рукой, вошедшая в «La terrasse», влогерша, дёрнула за ворот пиджак цвета пыльной розы и прошла к буфету.

– Ну какие же у них рюмочки мизерные! Прям напёрстки, ей-богу! – посетовал Степан, обиженно вздохнул и ретировался.

– Куда это он? – удивилась Клавдия.

– Не знаю, может, в туалет, – предположил Иннокентий и вернулся к изучению новостной ленты.

Вскоре за столик подсела влогерша и, удерживая в одной руке вилку, в другой смартфон, начала вещать:

– Наконец-то добралась я до «La terrasse». После нашей с вами онлайн-трансляции начала я наряжаться… И нарядилась я вот в такой пиджак, видите? Потом в комментариях напишите, как он вам… Ну и вот… Нарядилась я, значит, довольно быстро… А потом… Минут 20, наверное, блуждала по всем этим бесчисленным коридорам и лестницам! И никак не могла найти эту «La terrasse»! Это не корабль, а лабиринт просто какой-то! Если бы не матрос, который мне в одном из коридоров повстречался и любезно согласился препроводить сюда, я бы, наверное, ещё столько же блуждала! М-м-м… Вы не представляете, как вкусно… Я вот тут какую-то рыбку взяла… Очень нежная… Ах, да, я же про бранч не рассказала… Итак… Бранч в виде шведского стола… Всего очень много, всё очень аппетитное и… Я уже начинаю бояться за свою фигуру… Вон там, надеюсь вам хорошо видно, – она покрутилась на стуле, – множественное множество блюд! И… почему-то так мало посетителей… Ладно… я с вами попрощаюсь на время… Просто очень вкусно! Хочется поесть по-нормальному… Сегодня, обещаю вам, я обязательно смонтирую вчерашнее видео, и уже завтра его выложу, а, соответственно, сегодняшние съёмки буду монтировать завтра и выложу послезавтра…

Влогерша выключила смартфон и набросилась на еду. Вернулся Степан Стрюцкий и вопросил:

– Выпьете с нами, операторша?

– Это что ещё за «операторша» и почему на «вы»? Я что такая старая?

– Не-е-е, нормальная, – хохотнул Степан и наполнил рюмки. – Пить-то будешь?

– Нет, спасибо…

– Пойду прилягу, по-моему, случилась качка, – пролепетала Клавдия и попыталась встать, но её тело отбросило на спинку стула.

– Понятно, – сказал Стрюцкий, ухватился за Клавдию и потащил её прочь.

Иннокентий ненадолго потерял интерес к новостной ленте и посмотрел на влогершу:

– Как спалось?

– Омерзительно! Угораздило меня вчера сожрать magic каравай!.. Всю ночь какие-то женщины снились. И дети, на крестах распятые… из этих женщин вылезающие… Персональные Иисусы… Или что-то вроде того… Бр-р-р…

Влогерша опустошила тарелку и посмотрела внимательно на собеседника.

– Слушай, а зачем ты всем этим волонтёрством занимаешься?..

– Нравится, – сказал Иннокентий, взял смартфон влогерши и положил в свой карман.

– Ты что это делаешь?

– Вечером верну, когда в каюту ко мне придёшь.

– Но мне видео надо снимать… для подписчиков… у меня влог!..

– Вот отдашься мне, а потом будешь снимать свои видео.

Влогерша вытаращила глаза и от негодования захлебнулась молчанием.

– А ты разве не желаешь? – спросил Иннокентий.

– Ну…

– Вот и славно.

– Но… Я…

– Поедешь со мной!..

– Куда?

– В концлагерь…

– А что я там буду делать?

– Волонтёрить!

– Но я… Я… не могу так сразу ответить.

– Хорошо, ответишь вечером. Моя каюта 5347.

Иннокентий осторожно взял руку влогерши, чуть коснулся губами тонких пальцев и вышел. К столику подошёл официант, убрал грязную посуду. Влогерша попросила его принести капучино, откинулась на спинку стула и задумалась. Послышался звон разбитой посуды. Тимофей Платонович, испивший чаю, нечаянно разбил чашку. Мгновенно налетели официанты.

– Ничего страшного… С кем не бывает… Сейчас всё приберём…

Тимофей Платонович взял свой зонт-трость и двинулся бочком к стеклянным дверям, ведущим на открытую палубу. На палубе дул слабый ветер, море всплескивало кипящей водой, серая ворвань готовилась вытечь из жирных туч. Тимофей Платонович в задумчивости пошагал к корме. Вскоре он приметил даму в берете. Она полулежала в деревянном шезлонге и читала книгу. Тимофей Платонович дошёл до кормы и вернулся. Дама продолжала читать. Он неуверенно сел в соседний шезлонг и, подождав некоторое время, начал держать речь, опустив глаза долу:

– Вы меня не знаете. И-и-и… знать не хотите. Понятно. Поверьте, я вас – тоже… не хочу… э-э… знать… м-м-м… в принципе… Но! Вы мне показались э-э-э… одним словом, мне бы хотелось с вами поделиться некоторыми моими переживаниями…

Тимофей Платонович сделал паузу и с опаской посмотрел на реакцию женщины. Дама в берете продолжала делать вид, что читает.

– Это, конечно, всё очень странно, но… я не знаю, как жить… Я живу, не зная, как жить! Представляете?! Я могу дышать, поглощать пищу, сидеть на скамейке… Нет, я безусловно, не могу сказать, что я могу всего этого не делать. Но я также не могу постичь, зачем я всё это делаю. И как сделать так, чтобы всего этого не делать. Понимаете?

Дама в берете закрыла книгу и посмотрела на собеседника.

– А я не понимаю… Не понимаю, как эта колоссальная масса людей вокруг меня живёт. Как она объясняет своё существование и находит в себе силы регулярно заниматься бессмысленными до отупения занятиями?! – Тимофей Платонович повысил голос. – В чём смысл нашей жизни? Были умудрёные опытом люди, которые безостановочно бормотали пресловутую молитву-триптих: «Дерево-дом-сын». Были не менее сообразительные, говорящие витиевато и для меня совершенно непостижимо про жизненные итоги и результаты от потраченных дней, бессонных ночей и прочего… Что всё это такое? Не понимаю… Я каждый день, простите, вижу в клозете итоги дня минувшего. Говорят, что испражнение происходит даже после твоей смерти, вот это и есть твои жизненные результаты?! Потому что это единственно возможный продукт твоей жизнедеятельности, который можно положить вместе с тобой в гроб и это будет весьма органично… Во всех смыслах… – он сделал паузу и продолжил с вящим воодушевлением. – Но больше ничего нельзя положить… Ничего! Ты зачем-то был, и вдруг ты зачем-то умер… И тогда твой костюм, твоё любимое кресло, твой дом, твои книги, картины, коллекции ракушек или что-то иное важное для тебя, одним словом, всё то, что имело отношение к тебе или было тобой создано, – в лучшем случае станет лишь памятью о тебе в чьём-то сознании… Да и эта память рано или поздно изотрётся, износится или превратится в хрестоматийный лубок… Например, обо мне, я уверен, будут думать минут пять после того, как землёй завалят, причём думать будут могильщики и то косвенно, сетуя, как сильно они сапоги перепачкали. Про кого-то помнить будут несколько дольше и оплакивать кого-то придут многочисленные родственники, друзья и коллеги… Кстати, можно попросить, чтобы их жён и детей уложили вместе с ними в гроб! А что ж? Зря что ли они жён себе выбирали, чтоб и в горести, и в радости, и в прочих состояниях!.. Зря что ли детей эякулировали? А как же почитание и любовь к родителям?.. Но… боюсь, не ляжет в гроб никто из близких. Тогда зачем любовь такая, зачем жена и дети такие… временные? Вот это вопрос!.. Вопрос, который настигнет каждого из нас… Да только когда он нас настигнет, нам будет уже абсолютно всё равно… У трупов, знаете ли, мера вещей несколько иная… Поэтому… хоть женись, хоть не женись, хоть эякулируй в пустоту, хоть в женскую теплоту – результат будет одинаковым… В гробу ты будешь лежать один!.. А, если результат одинаковый, то и незачем себя утруждать понапрасну… – Тимофей Платонович запнулся. – Вы простите, я, наверное, не должен говорить всего этого вам…

Дама в берете сделала непонятный жест рукой и опустила глаза. Седовласый мужчина покрутил в руках зонт-трость и проговорил извиняющимся голосом:

– Мне даже несколько… э-э-м… неловко, я сегодня что-то особенно… э-э-э… стремителен… в суждениях. Просто… просто давным-давно я потерял смысл, если вообще он у меня когда-нибудь был, а теперь… Я, наверное, говорю путано?

Тимофей Платонович умолк и медленно перевёл вопросительный взгляд на собеседницу. Дама в берете посмотрела вопросительно в ответ.

– Иногда я встречаю людей, с которыми мне на самом деле хочется поговорить… Правда, это бывает совсем редко… Вынужден, конечно, и за эту бесцеремонность извиниться… Это всё моя социальная аскеза, я стараюсь не жить в обществе, я стараюсь жить рядом… Иногда получается, а иногда… иногда обществосжимается вокруг меня плотным кольцом. Очень плотным… Нельзя ни продохнуть, ни помыслить лишнего, мне начинает казаться, что некие кнопки протыкают мои щёки и, больно впиваясь мне в кожу, закрепляются острой стороной изнутри. Я начинаю сходить с ума… Просто-таки язык ломаю себе, пытаясь выдавить эти кнопки наружу. Но ничего не добиваюсь, лишь разрезаю до крови кончик языка. Мне бы руками себе помочь, но не могу. Руки связаны за спиной. И почему они связаны? И кто их связал? – Тимофей Платонович измученно выдохнул. – Я не приемлю эту жизнь, я сыт по горло непрекращающейся чередой бессмысленностей и страданий… Да!.. Меня обескураживает факт моего существования… Обескураживает и настораживает… Я до омерзения не люблю людей. И себя… И в глубине души я так же страстно не люблю сейчас вас, хоть и подошёл поговорить. Просто от вас меня трясёт не так сильно, как от других. Я ненавижу себя за эту малодушную и бессмысленную как всё и вся потребность – излить душу! Но… я не могу превозмочь себя… Да… Да! Я – отвратительный тромб из противоречий. Я вижу таким самого себя! Уверен, уж вы-то видите себя в гораздо более привлекательном свете, – он на время замолк, а потом продолжил с вызовом в голосе. – А вы! Вы сидите тут вся такая прилежная. И ваши руки аккуратно сложены на коленях. Я смотрю на вас и мне становится жаль. Себя. Мне себя жаль. Вы можете быть горды тем, что вызвали во мне такие чувства… А, впрочем, не верьте мне! Это фарс!.. Всё фарс… И даже отсутствие фарса – это тоже фарс. Всё бесчувственно и жалко! Надеяться бессмысленно… Наши сердца спрятаны в грудных клетках, наши мозги – в черепных коробках, мы сами помещены в бетонные конструкции, конструкции втиснуты между себе подобных, наши города накрыты колпаком смога и даже наша планета, уверен, без её на то желания (а также без причин, обязательств и выходного пособия), вовлечена, как скоморох, в хоровод вокруг солнца… Если то, что больше нас в миллионы миллионов раз, – ничтожно, то мы попросту антиничтожны!

Тимофей Платонович захлебнулся, замер, после беспомощно улыбнулся и вновь заговорил – тягуче, задумчиво:

– Я устал… Я так устал!.. Я уставал 365 дней на протяжении 69 лет! Плюс по дню от каждого високосного года! Это сколько же изнеможения?! – страдальчески вопросил он. – Я устал от этого неба, от этого солнца… Устал от людей… И от себя… От себя я устал, слышите?! – истерично выплюнул он в лицо собеседнице. – Я хочу… Хочу когда-нибудь прижать ладони плотно-плотно к своему лицу и медленно-медленно стянуть его вниз… вниз… вниз…

Он прижал пальцы к щекам, пальцы поползи долу, кожа пуще прежнего заморщинилась, захмурилась, зарябила. Тимофей Платонович отстранил руки и посмотрел на них, как на чужие. Глаза его увлажнились, он заключил:

– Если кто-то мне скажет про любовь, я ему отвечу – нет любви!

И прикрылся воротом пальто, пытаясь подавить рыдания. По палубе торопливым шагом приблизился помощник капитана. Он схватил даму в берете за рукав пальто и закричал:

– Опять придуриваешься?! У-у-у, я тебе!..

Дама в берете выронила книгу, вырвалась из цепких пальцев и бросилась бежать. Красные глаза Тимофея Платоновича выглянули из-за ворота. Помощник капитана виновато развёл руками:

– Это… наша посудомойка… Она глухонемая. Воображает иногда себя пассажиркой… Вы уж извините…

Тимофей Платонович выпучил глаза, вскочил на ноги и застучал зонтом-тростью по палубе:

– Но как так? Я же… я… а она… А-а-а? Нет… Навряд ли… Э-э-э… Не может быть! Но… м-м-м… А, впрочем, так даже лучше… – наконец заключил он, устало махнул рукой и отвернулся. Жирная капля упала на плащ Тимофея Платоновича и скатилась слезой. Помощник капитана задрал голову.

– Ну и ливень сейчас будет…

Тот час же сверху хлынуло, заколотилось о палубу. Помощник капитана хотел было пойти прочь, но вместо этого принялся осматривать свой бушлат.

– Облезает! – раздосадованно воскликнул он. – Специально перед рейсом отдал его в мастерскую, чтобы восстановили цвет… и что?! Что за люди?! Столько денег запросили, а работа какая?! И ведь приличная мастерская… В квартале от Невского!.. – он охнул и указал себе под ноги. – Смотрите! С меня стекают серые капли!

Тимофей Платонович бесстрастно заметил:

– Мне кажется, те люди ни в чём не виноваты! Это всё оттого, что сегодня дождь серого цвета!

– Возможно, – сказал помощник капитана, задумавшись. – Возможно… Но… мне пора… Хорошего дня! – он махнул рукой и затерялся в ливне.

Тимофей Платонович кивнул, сел в шезлонг и раскрыл зонт-трость. Жирные капли забарабанили по нейлоновому куполу. Он устроился поудобнее и принялся смотреть в спагетти дождя, как в телевизор. Вскоре случилась дремота, и Тимофей Платонович забылся в карандашном наброске сновидений. Через семь минут и сорок семь секунд зонт выскочил из ослабевших рук. Редкие капли затихающего дождя упали на лицо, Тимофей Платонович очнулся. Зонт лежал на боку меж шезлонгами, запоздало защищая от воды книгу, обронённую посудомойкой. Тимофей Платонович поднял книгу.

– Д-ръ Макс Оффнеръ. Умственное утомленiе. Сущность умственного утомленiя, методы его измѣренiя и польза этихъ измѣренiй для обученiя, – прочёл он на обложке и непроизвольно принялся листать сырые страницы. Внутри нашлась открытка с чёрно-белой фотографической копией двухэтажного деревянного дома с резными наличниками и крыльцом. Перед домом торчал клок необлагороженной земли, чуть поодаль виднелось голое дерево, будто сгоревшее в пожаре собственных страстей. Тимофей Платонович перевернул открытку. «Россия. 1900-1905 г.г. Центральный Приют колонии посемейного призрения Преображенской больницы пациентов в г. Воскресенске (Новый Иерусалим), Звенигородского уезда, Московской губернии.»

– Здравствуйте, уважаемый! – послышалось рядом. – Билетик предъявите.

Тимофей Платонович поднял глаза и увидел перед собой кондуктора в дождевике цвета хаки, с чёрной нагрудной сумкой и двумя рулонами билетов на ремне.

– Что простите?

– Билет предъявите, пожалуйста.

– Какой билет?

– Как какой?! На троллейбус…

– Какой троллейбус?

– № Т25.

– Не понимаю, о чём вы говорите…

– Я говорю о билете на столичный троллейбус № Т25!

– Да нет у меня никакого билета на троллейбус! Тем более на столичный! Кому он нужен?!

– Кому он нужен? – изумился кондуктор. – Людям он нужен… Ездит он со штанговым токоприёмником на крыше… С оптимальным для столичного трафика интервалом… Преодолевает расстояние в 7,5 км., в пути находится 35 минут… Пассажиров перевозит злых, неудовлетворённых, невежественных… Вот прям как вы! Высаживает и подбирает их на остановках: Ильинские ворота, Армянский переулок, Покровские ворота, Лялин переулок…

– Что за чушь вы несёте?!

– Не перебивайте!.. Площадь Земляной вал, сад им. Баумана, Площадь Разгуляй, Елоховская площадь…

– Зачем вы всё это мне говорите? – крикнул Тимофей Платонович.

– Да, зачем?! Ведь это всё уже не правда! Вытесняются троллейбусы с московских улиц мутантами дуобусами!!! Ох, что же делать, что делать?! – завыл кондуктор.

– Да вы что?! Ебанулись тут все что ли?! – не выдержал Тимофей Платонович.

– Ах, вот как?! Мало того, что вы безбилетник, так ещё и матерщинник! Всё! Хватит с меня ваших разговоров!.. Платите штраф за безбилетный проезд… и нецензурную брань в общественном месте!

– Штраф?

– Штраф!

– А, может, я у вас билет куплю?

– Какой билет?

– Да на троллейбус ваш!

– Нет у меня никаких билетов!

– А это что? – Тимофей Платонович указал на два рулона билетов на ремне.

– А это старые билеты… ещё советских времён… Продаже не подлежат!

– На кой чёрт вы их тогда нацепили?!

– Так… для красоты… профессиональный реквизит…

Тимофей Платонович вдруг перестал сердиться и сделался серьёзным.

– Какое же безумие… какое безумие… – задумчиво проговорил он. – Прочь от этого безумия… Прочь! А ведь знаете… прежде чем задремать… я мечтал… даже нет… обдумывал…

– Что обдумывали?

– Потопиться!

– Ну так топитесь! Или штраф платите!

– А штраф какой?

– 5000 евро!

– Сколько?!

– Да-да! Воды хоть и нейтральные, но штрафы уже европейские! Плюс 5000 рублей за нецензурную брань!

– А почему за нецензурную брань в рублях?

– Потому что русский мат таксируется только в рублях! – гордо заключил кондуктор.

Ливень прекратился. Просветлевшее небо замерло, вслушиваясь в разговор на палубе. Кондуктор потянулся, зевнул и расстегнул дождевик.

– Ну? Я жду… А если не дождусь – придётся доложить начальству!

– Нет, не надо никому докладывать… я устал… я так устал… от всего этого… а тут… такой прекрасный повод… почему бы и нет… хоть и страшно, конечно…

– Что вы там бормочите? Денег что ли не хватает? Могу сделать скидку… 25%!

– Нет… я лучше потоплюсь…

– Ладно, я сегодня щедрый… 50%!

– Спасибо, не сто́ит…

– Совсем с деньгами туго? Что ж… давайте скину вам 75%!

– Нет-нет… я потоплюсь…

Тимофей Платонович устремился прочь, запутался в мотках непонятно каким образом оказавшегося на верхней палубе каната, споткнулся, с горем пополам перебрался через левый борт и плашмя полетел в ртуть.

– Ну, счастливого пути! – пожал плечами кондуктор, спрятал в нагрудную сумку книгу про умственное утомленiе, которую расценил как крайне полезную, поднял зонт-трость, аккуратно сложил его и направился было к корме, но столкнулся с кастеляншей. Та всплеснула руками, погрозила пальцем и, несколько сменив траекторию, продолжила двигаться к пространству, которое двадцатью секундами ранее ещё занимало тело Тимофея Платоновича. За кастеляншей ковылял огненно-рыжий матрос.

– Что, механик, опять доверчивых пассажиров дуришь? – спросил он.

– А тебе какое дело? За собой лучше следи… А то я боцману пожалуюсь, что ты вечно торчишь на палубе для пассажиров…

– Ты тоже, знаешь ли, палубу для персонала не шибко любишь! – парировал матрос и прошёл мимо. Кондуктор посмотрел ему вслед и возобновил движение в сторону кормы. Кастелянша с трудом сняла с кронштейна спасательный круг, бросила его за борт и принялась всматриваться в серебрящуюся литую гладь тяжёлых вод.

– Что это? – спросила она у подошедшего матроса.

– Похоже на ртуть.

– Батюшки, – всплеснула кастелянша руками. – А чего это её так много?

– Мне бы тоже это хотелось знать, – сказал матрос и озабоченно потёр подбородок. – Конечно, Балтийское море богато ртутью… Кто ж спорит… Но не до такой же степени! Бедная балтийская рыба… Она насквозь пропитана ртутью!..

– Бедная рыба… – повторила кастелянша.

– Это ещё что… Тут кроме ртути… и фосфор, и азот, и горчичный газ, и… Да чего только нет!..

– И откуда это всё?

– Отовсюду! Сточные воды, бомбы и снаряды со времён Второй мировой войны…

– Бомбы и снаряды?!

– А как же?! Куда, по твоему, всё оружие после Второй мировой делось?

– А я почём знаю? Я и не думаю о таком… На кой оно мне сдалось?

– Так-то оно так… Проку об этом думать никакого… И всё же… – назидательно заговорил матрос. – Оружие Второй мировой было затоплено… – он вздёрнул указательный палец и поболтал им в воздухе, – затоплено в акватории Балтийского моря!.. А теперь представь, что все эти запрятанные на морское дно бомбы и снаряды аккумулируют в себе без малого пятнадцать тонн опасных химических соединений!

– Да будет?! – для порядка поразилась кастелянша, хотя по сути не видела особой разницы между пятнадцатью килограммами грязного постельного белья и пятнадцатью тоннами опасных химических соединений.

– Вот то-то и оно, – сказал матрос и о чём-то задумался.

Солнце растопило небесное сало, рассеребрило литую гладь, ослепило. Кастелянша и матрос зажмурились, а когда открыли глаза, то увидели внизу сине-серые воды кипящего моря.

– А вот и нет ртути, – заключила кастелянша.

– Ага, рассосалось… И хорошо, что рассосалось, а то надобно было бы идти… докладывать… Так да сяк, мол, имеются проблемы…

Они постояли ещё какое-то время, пытаясь согреться в лучах чуть тёплого солнца. «Дрилл», – зазвонил пейджер. Матрос всполошился:

– Вахтенный начальник меня разыскивает! Я, похоже, на вахту опоздал! Сейчас будет мне взбучка!..

Он схватил кастеляншу за руку и потащил прочь. На лестнице они столкнулись с Андрiем Скляренко и Евграфом Петровичем Бабочкиным, и, ловко просочившись мимо, поскакали пинг-понговыми шариками по ступенькам вниз.

– Ось і весна твоя знайшлася!13 – проговорил Скляренко, выходя на палубу и радостно всматриваясь в омытый дождём мир. Евграф Петрович поправил круглые очки, заулыбался и, взяв Андрiя за локоть, увлёк на неспешную прогулку по палубе. В небе орали чайки-моевки, нежный бриз обглаживал щёки, где-то далеко позади, в хвосте кильватера остался мерно раскачиваться на сине-серых водах бессмысленный нолик спасательного круга.

Пробел

А по утру третьего дня никто не проснулся. Ни по будильнику, ни без оного. Лишь дюжина членов экипажа осуждённо несла рутинную вахту. С ночи наволоклось откуда-то дырявое синтепоновое марево, задул шквалистый ветер. К полудню пробудился капитан, обезумел от того, что проспал, и бросился в капитанскую рубку. В рубке бессмысленно ходили гуськом старший, второй, третий, четвёртый, пятый помощники капитана, помощники помощников, старший электромеханик, старший рулевой и боцман.

– Я проспал, – сказал капитан.

– Я тоже, – ответил старший помощник.

– И мы! – хором подтвердили прочие.

– У нас… недоразумение… – осторожно произнёс старший помощник капитана.

– Что за недоразумение, – буркнул капитан.

– Вероятность суши… отсутствует…

– То есть как это «отсутствует»?

– Подлинно! Мы… мы сейчас идём по территории Германии… по материковой Германии… здесь уже должны быть города, леса и поля… А их нет!

– Что за бесовщина? – рассвирепел капитан.

– Суши нет, – сказал старший рулевой.

– Никак нет, – подтвердил старший электромеханик.

Капитан нахмурил брови и принялся изучать мониторы. Прошло тридцать минут, лайнер шёл вперёд, радары ощупывали пространство, суша не обнаруживала себя. Капитан хаотично перемещался по рубке, за ним гуськом ходили помощники и помощники помощников. Капитан поминутно оттягивал короткие волосы кверху и свирепо взывал:

– Давайте принимать решение о наших дальнейших действиях! Давайте принимать решение!

Вскоре в рубку вошёл маленький лысенький человечек в камуфляжной форме. Он, по обыкновению, шепелявил, плевался слюной, обильно потел и пристукивал подошвой армейских ботинок в такт словам.

– Добрый день, добрый день! А я проспал… И пассажиры, вроде, тоже того… проспали! Ну и дела… Сморило нас море… Ух, сморило! И повар ваш тоже проспал! Еды нет, говорит, через полчаса приходи, обед будем накрывать… А у меня в животе урчит! Он это моё урчание услышал и дал мне колбасы! Хороший повар! Ведь колбаску-то я люблю… Ох, люблю-ю-у-у!..

Капитан замер, в последний раз дёрнул волосы кверху и опасливо произнёс:

– У нас… недоразумение…

– И чего? – без интереса осведомился лысенький человечек.

– Вероятность суши… отсутствует…

– Ну и какое нам дело до этой вероятности? И пусть себе отсутствует!

– Нет, вы не поняли… Суши нет…

– Конечно, нет, мы же в море!

– Мы уже несколько часов назад должны были прибыть в германский порт… А мы не прибыли!

– И чего ж это мы не прибыли?

– Нет порта! Суши нет! Мы сейчас идём по территории, где должна быть суша, но её тут нет!..

– Экая чепуха, – засомневался лысенький человечек, но его левый глаз вспыхнул на мгновение паническим отблеском фрикционной сварки.

Капитан тяжело вздохнул и повёл человечка к мониторам, где срывающимся голосом принялся объяснять ситуацию. Спустя двадцать минут лайнер продолжал идти вперёд, радары продолжали ощупывать пространство, суша продолжала не обнаруживать себя. Лысенький человечек хаотично перемещался по рубке, за ним гуськом следовали капитан, его помощники и помощники помощников. Человечек заламывал руки и швырялся словами:

– Где суша? Куда, сволочи, сушу дели?! Я ответственное лицо!.. Мне надо груз доставить! Я вас засужу! Всех!!! На веки вечные! Газ пустили, усыпили, а пока я спал, сушу спиздили! – он подскочил к капитану, схватил его и затряс. – Кто твои подельники?! Докладывай!

Вскоре лысенький человечек присмирел, рук уже не заламывал, а частотно воздевал их к небу и голосил:

– У нас груз! Мы его обязаны доставить! Да, обязаны… Но ежели вот такое вот… ммм… вот такое вот… происше…

– Форс-мажор, – подсказал кто-то.

– Да! Форс-мажор… И тогда… Что тогда? Что делать? А?! Это вам не какой-нибудь форс-мажор… ураган, вулкан… Это суша! Суша!.. А её… как не бывало! – будто бы впервые поразился человечек. – А я… Я?.. Я не просто так… абы кто… Я сопроводитель груза! На мне такая ответственность, что… Матерь божья… Да как же меня угораздило вляпаться в этакую дребедень! Мне… мне… – он почесал за ухом, – мне надобно телефонировать! Да! Верно! Телефони…

Не успев договорить, человечек выбежал из рубки. Капитан испустил протяжный выдох.

– Алло, здравствуйте! С вами говорит сопроводитель груза MLQ-23749387323662377800092534876114326985834!!! – важно сообщил лысенький человечек бесчувственному аппарату. – Прошу соединить меня с полковником!

На том конце провода вялый голос сообщил о заседании.

– Что? Какое заседание?! Причём здесь заседание? У нас ЧП! Чэ-Пэ!!!

Вялый голос повторил сообщение о заседании.

– Послушайте! Пожалуйста, внимательно послушайте! С вами говорит сопроводитель груза MLQ-23749387323662377800092534876114326985834!!! Мне нужно срочно поговорить с полковником! У нас чрезвычайное происшествие!

На том конце провода вялый голос попрощался. Из динамика зазвучала тишина.

– Идиотка! – взревел лысенький человечек и принялся мерить нервными шагами пространство лайнера: коридоры, лестничные пролёты, фойе, коридоры, лестницы, коридоры, фойе и снова лестницы.

– Алло, здравствуйте… Здравствуйте! С вами говорит сопроводитель груза MLQ-23749387323662377800092534876114326985834!!! – кричал он в трубку, дозвонившись до очередного абонента. – У нас ЧП! Нам нужна помощь!

– Здравствуйте! Здравствуйте! Послушайте! Вы только послушайте! Уделите мне всего лишь минуту вашего времени!

– Не кладите трубку! Выслушайте меня!!! Я – сопроводитель груза MLQ-23749387323662377800092534876114326985834!!! Мне нужно срочно поговорить с полковником! У нас чрезвычайное происшествие! Пожалуйста, скажите мне его личный номер!

Намаршировав по коридорам и лестницам лайнера расстояние в километр, лысенький человечек замер напротив стеклянных дверей, ведущих в «La terrasse». Из дверей сочился благоуханный обеденный дух. Сопроводитель груза прижался к стене и потянул носом. В ухо стреляли ревущей картечью гудки. Сопроводитель проглотил жирный сгусток слюны. Динамик воспроизвёл шуршание и недовольный тягучий голос:

– Слушаю…

– Алло… Алло!.. Здравствуйте… Здравствуйте! С вами говорит сопроводитель груза MLQ-23749387323662377800092534876114326985834!!! – обрадованно закричал в трубку лысенький человечек. – Как хорошо, что я до вас дозвонился! Как хорошо!!! У нас ЧП! Невероятное ЧП!.. Нам нужна помощь…

Тем временем из лифта напротив вышла бледная женщина в коричневом платье-футляре, воротник и манжеты которого окантовывали искусно вязаные крючком кружева, и скрылась за стеклянными дверями. В «La terrasse» уже давно начался обед. Иннокентий устроился за маленьким круглым столиком в самом отдалённом углу ресторана. Напротив него сидела влогерша. Он попеременно трогал её ладони, щёки, волосы, что-то нежно шептал на ухо, пытался кормить, смешить и нравиться. Евграф Петрович Бабочкин, Андрiй Скляренко и поэт сидели все вместе, молча впихивали между зубами ложки, вливали в себя суп и изредка обменивались весьма неутешительными соображениями. Громкий голос Степана Стрюцкого раздражал всех присутствующих. Степан снова пил и угощал Клавдию, но та упрямо отказывалась. Женщина в коричневом платье-футляре тихо поздоровалась, смутилась и села за первый попавшийся столик. Официант проворно подал горячую закуску. Степан Стрюцкий, завершивший свою трапезу, изнывал от скуки. Незнакомка пробудила в нём интерес. Он схватил свой хайбол, расплескав при этом содержимое, и дёрнул за локоть Клавдию:

– Пойдём знакомиться!

– Я ем, – последовал недовольный ответ.

Стрюцкий подсел за столик к незнакомке. Она посмотрела на него большими зелёными глазами и улыбнулась. Морщинистое лицо озарилось золотыми лучами, заструившимися сквозь панорамные окна. Прожжённое насквозь синтепоновое марево зашевелилось, поползло и скоро вновь заслонило солнечный свет. Степан улыбнулся.

– Приятного аппетита! А вы… откуда взялись?..

– А я… из каюты… взялась…

– Не видел вас прежде… Не видел…

– А я до сего дня никуда оттуда и не выходила… Болела чрезвычайно… Морская болезнь у меня…

– Что же вы тогда плаваете, коль у вас морская болезнь?

– Да я и не знала, что у меня морская болезнь… Я же первый раз плыву.

– Понятно… А меня Степан зовут.

– А я Марианна Родионовна. Приятно познакомиться, – сказала женщина и протянула через стол бледную руку. Стрюцкий пожал чужую ладонь. Марианна Родионовна, конфузясь под внимательным взглядом собеседника, приступила к обеду.

– Я из Питера. Работаю там главным специалистом в Государственном бюджетном учреждении.

– Я тоже из Питера. Упаковщица на кондитерской фабрике…

– М-м-м, сладкая работа… И сколько же конфет вы за смену съедаете, а? – попытался пошутить Стрюцкий.

– Ни одной… У меня сахарный диабет.

– А-а-ах…

Случилось неловкое молчание. Марианне Родионовне подали суп. Степан Стрюцкий звякал льдинками в коктейле.

– Я в Германию в отпуск плыву, – наконец нарушил он тишину

– А я – в Швейцарию… Накопила денег, со сберкнижки сняла… И вот теперь еду… За эвтаназией. Я уже пожила, пусть теперь Тимофей поживёт…

– Тимофей?

– Да, Тимофей… Это сын мой… Молодой он у меня… Талантливый!.. Очень талантливый…

– Ну и пусть себе таланливый… а вы-то…

– Конечно же, пусть… Пусть!.. – перебила Степана Марианна Родионовна. – Пусть живёт! Во всю мочь живёт!.. Очертя голову!.. Точно угорелый… без памяти… без оглядки… А я уже отжила своё… Уже отжила… Потому и плыву… – она вздохнула. – А вдвоём нам нельзя… Никак нельзя… Не помещаемся… Всего-то 18 метров… Коммунальный коридор, коммунальная кухня… Удобства, простите, коммунальные… Некрасиво… Посему я и захотела, чтобы хоть в конце всё как у людей сложилось… Тимофей, конечно, мне предлагал, как он выражается, минимизировать расходы… В Неву упасть… или в Фонтанку… Несчастный случай, мол… Ещё под машину предлагал броситься… Но… как-то всё это не по-людски… Как-то всё это… чуждо что ли?.. А в Цюрихе!.. Наемся конфет заграничных до воспалительного поражения кожи и… под капельницу смертоносную… Ра-а-аз и нет меня! Красота.

– Эвтаназия… Да-да, знаю я о таком… кхм… способе… А вы что-то поторопились… Я тут от коллег из Москвы слышал, что в России собираются вводить этот самый суицидальный туризм… в эту вашу Швейцарию… Вы тут плывёте, блюёте… пардон, морской болезнью страдаете… а так – купили путёвку и полетели… Никакой головной боли по поводу билетов, трансферов, гостиниц… Вас и встретят… кхм… и проводят…

– Суицидальный туризм?.. Как интересно… Но я в общем-то и так неплохо себя чувствую… Только, конечно, морская болезнь… Не знала я о ней… Но так мне хотелось хоть раз в жизни поплыть куда-нибудь на большом-пребольшом корабле… И вот она я… Плыву! Конечно, если бы не Тимофей, я бы не поплыла… Куда мне?.. Я бы и не справилась со всем… А он мне помог… Очень помог! Все билеты купил, в швейцарскую клинику меня определил, все наши местные больницы обошёл, все справки достал… Взятку пришлось дать, конечно, нашим врачам. А куда же без этого?..

– А зачем взятку?

– Дабы мне выдали документы, что мой недуг несовместим с жизнью… В противном случае в эвтаназии отказывают.

– А-а-а… Какого вы себе помощника вырастили! – похвалил Стрюцкий.

– Я старалась… Он мне даже сопровождающую нашёл. Барышню, русскую эмигрантку… Я же по-иностранному не говорю, заеду ещё куда-нибудь не туда… А эта барышня меня в немецком порту встретит и прямиком до Цюриха проводит.

Стрюцкий звучно провозгласил:

– Андрiй! Вон, погляди… Тут люди сами на смерть едут, а ты говоришь «война»!..

Никто ему не ответил, лишь мобильный телефон пропищал в кармане брюк. Степан извлёк его наружу и вслух прочитал смс-сообщение:

– 18 марта выборы Президента Российской Федерации. Если в этот день вы будете находиться не по месту регистрации, то голосуйте на любом удобном участке. Для этого подайте заявление в МФЦ на сайте https://www.gosuslu…

Степан Стрюцкий растерянно покрутил головой. Прочие пассажиры отвлеклись от обеда и переглянулись. Стрюцкий перечитал про себя сообщение, беспокойно шевеля губами, и растерянно огляделся.

– Это чего же, получается, весна пришла? – вопросил он.

Клавдия извлекла свой смартфон и радостно ответила:

– Действительно… Весна пришла… Сегодня… С 16-ым марта всех!

– Как это понимать? – возмутился Стрюцкий. – Вчера было 94 февраля, а сегодня 16 марта?! Мало того, что с февралём затянули, так и март купировали… Целую его половину!

Прочие пассажиры достали свои смартфоны.

– Да, всё верно…

– И правда!.. 16 марта…

– Это всё из-за выборов!

– А при чём здесь выборы?

– Да будет вам!..

– А що їм ці вибори? Ніби не зрозуміло, кого президентом зроблять…14

– Это как же я теперь голосовать буду? Это где же я теперь голосовать буду? – спохватился Степан Стрюцкий.

– Нiде!

– Но я обязан!..

– Кому?

– Сам себе! Это мой гражданский долг! – Степан осушил хайбол. – И что же? Никого не интересует, что выборы так неудачно влепили… Прямо посреди нашего путешествия? – возмутился он.

– Меня только весна интересует… Весна – это хорошо, – мечтательно улыбнулся Евграф Петрович.

– Теперь придётся искать избирательные участки в Германии… Они ведь должны там быть, верно? – не унимался Степан.

Иннокентий и влогерша встали из-за стола и направились к выходу.

– Вроде бы… должны быть… при Посольствах РФ, – сказал Иннокентий.

– Погуглите, – добавила влогерша, прежде чем они вышли.

Официант принёс Марианне Родионовне жаркое в глиняном горшочке.

– Повторите, пожалуйста, – попросил у него Стрюцкий и указал на свой пустой хайбол.

Евграф Петрович Бабочкин, Андрiй Скляренко и поэт отобедали и собирались прогуляться по верхней палубе.

– А вы с нами не желаете? – поинтересовался Бабочкин у Марианны Родионовны.

– Я?.. Да… только доем, – ответила Марианна Родионовна и принялась энергично жевать.

– Да вы не торопитесь! Мы подождём!

– Господа! – продолжал беспокоится Степан Стрюцкий. – А вы где собираетесь голосовать?

– Похоже, никто голосовать и не собирается, – констатировал поэт.

– Что? И вы тоже? А как же гражданский долг? Ведь, как там говорится, поэт поэтом может и не быть, но гражданином слыть обязан!..

– С некоторых пор я… стараюсь уклоняться…

– От чего?

– Ото всего… выборов… налогов, сборов… отношений, подношений, прощений, мщений…

– Как же так? Как так?! Тотальная безответственность! Инфантильность, я бы сказал! Как же плохо, когда лишь ты один аккумулируешь в себе обязательность, серьёзность!..

– Не надірвися!15 – предупредил его Андрiй Скляренко.

Официант поставил перед Стрюцким наполненный хайбол, Степан отпил и обернулся:

– Клавдия, а ты? А как же ты?

– Я?.. Голосовала… Прежде. Раза три-четыре… А потом перестала… Скучно.

– Мудра жінка… Навіщо голосувати? Все і так вирішено!16

Марианна Родионовна закончила обедать. Евграф Петрович Бабочкин подхватил её осторожно под локоть и увлёк сквозь стеклянные двери на палубу. Следом за ними вышли Андрiй Скляренко и поэт. Степан Стрюцкий вернулся на прежнее место, возле Клавдии, и начал долго и нудно монологизировать на социально-политические темы.

Вскоре в «La terrasse» вошёл сопроводитель груза, он пристукивал подошвой армейских ботинок в такт словам и орошал воздух вокруг себя слюной. За ним, чуть наклонив туловище вперёд, шествовал старший помощник капитана. Они заняли дальний столик, в углу.

– Накройте нам, пожалуйста, обед на троих… Принесите сразу все блюда и не мешайте, – распорядился старший помощник. Официанты проворно заставили стол тарелками и исчезли.

– Не хотят они нас, понимаете, – шептал сопроводитель груза.

– Что это значит? – тихо вопрошал старший помощник.

– Не будет у нас никто груз принимать!

– И что же нам теперь делать?

– Не знаю… Они сказали, делайте, что хотите…

– А кто должен был груз принимать?

– Да кто ж его знает… Какие-то члены какого-то комитета что ли…

– Одним словом, пункта доставки теперь у груза нет?

– Нет.

– А про отсутствие суши вы сказали?

– Сказал…

– А они что?

– Да их этот вопрос как-то вовсе не заинтересовал…

В «La terrasse» вошёл капитан и присоединился к старшему помощнику и сопроводителю.

– Груз наш принимать отказываются!

– А зачем же мы тогда его везём?

– Да вот поди теперь… разберись…

– А кто это сказал?

– Полковник!

– А про сушу ему доложили?

– Доложили.

– И?

– Не заинтересовался он… Скажем так, воспринял, как нечто будничное…

– Понятно. Я тоже связался с руководством судоходной компании… И… результат почти такой же!.. «Нам всё равно… Мы заняты… Это не в нашей компетенции…» И прочее… прочее…

– Что делаем?

– Да, что делаем?

– Что делаем – ума не приложу, – капитан схватился за столовые приборы. – Предлагаю прежде поесть… А потом будем принимать решение.

Зачавкали, захлюпали, захрустели, зазвякали, заговорили с набитыми ртами.

– Поворачиваем?

– Поворачиваем?! А пассажиры?

– Да! Пассажиры!

– Но с другой стороны… И что «пассажиры»? Пассажиры – тот же груз. А порт назначения для всех категорий наших грузов… какой?

– Какой?

– Немецкий!.. А он что?..

– Что?

– Отсутствует!

– Отсутствует!!!

– И то верно…

– М-м-м, а вкусно, да?

– Неплохо… неплохо…

– Ну так поворачиваем?

– Хм…

– Хм-хм…

– Что с топливом?

– В наличии. Плюс резерв.

Капитан вытер губы салфеткой, отставил пустую тарелку, в которой прежде плескался суп, и заключил:

– Поворачиваем. Это самое целесообразное. Суша себя не обнаруживает. Заплывать на неизведанные территории – нецелесообразно!

– Решено? – вопросил старший помощник и посмотрел на сопроводителя.

– А что ещё остаётся? Поворачиваем! – тяжело вздохнул сопроводитель и пронзил вилкой сентиментальный материк из мраморной говядины.

– Только давайте условимся так… Информация о смене курса… временно закрыта для пассажиров. Понятно?

– Да… да…

– А зачем?

– Ненужная суматоха, паника… Позже… позже сообщим.

– Да… да…

– Верное решение, – согласился, подумав, сопроводитель.

Вызвали второго помощника капитана и отдали приказ о смене курса. Второй помощник крикнул громкое «Есть!» и спешно покинул «La terrasse». Клавдия, давным-давно переставшая слушать социально-политические сентенции Степана Стрюцкого и тщетно напрягавшая свой тонкий слух, более не выдержала внутреннего напряжения, подошла к столику членов экипажа и спросила:

– Обратно плывём, да?

Мужчины законфузились, затеребили салфетки. Клавдия упёрлась ладонями в стол, нависнув грудью над тарелками, и повторила:

– Обратно плывём?

Капитан пригласил женщину сесть и придвинул к ней тарелку с огромным куском миндального торта:

– Угощайтесь, пожалуйста!

– А у пассажиров на десерт был штрудель… И мороженое… – сказала Клавдия. – Большой штрудель и три шарика мороженого… Так что, получается, я свою порцию сладкого на сегодня уже съела, – заключила она и незаметно пощупала себя за левый бок.

– И ещё съешьте! С вашей-то фигурой… Да можно дюжину таких за раз проглатывать!

Щёки Клавдии чуть тронул румянец, и она принялась ковырять десертной вилочкой упитанные коржи, вымазанные нежнейшим кремом. Капитан покашлял и принялся негромко говорить:

– Обстоятельства обязывают нас… понимаете?

– Возвращаться?

– Да… возвращаться… Но вы не переживайте… Наша транспортная компания… полностью возместит вам стоимость билета… Возможно, будет выплата компенсаций…

– Возвращаемся… – повторила Клавдия, и её глаза чуть увлажнились.

– Случилось непредсказуемое событие… непреодолимая сила обстоятельств… Мы… мы не могли поступить иначе!..

– Возвращаемся… – снова повторила Клавдия.

– Да… да… – нетерпеливо сказал капитан. – Только ситуация требует… некоторой… доверительности… негласности… Могли бы мы попросить вас о конфиденциальности?..

Клавдия возбуждённо кромсала торт десертной вилочкой и лихорадочно забивала им свой рот. Терпение капитана почти иссякло, он глубоко вздохнул и сделал последнюю попытку:

– Мы хотим предупредить возникновение возможного замешательства среди наших пассажиров… Хотим предотвратить испуг или тревогу, которые могут возникнуть у некоторых людей… Поэтому… мы просим вас о конфиденциальности… Хорошо?

– Мы просим вас молчать, понятно? – вмешался сопроводитель груза.

Клавдия доела торт. Сопроводитель груза тоже решил отказаться от десерта и пододвинул к женщине свою порцию с миндальным тортом. Клавдия заулыбалась и вонзила вилочку в изнеженный корж.

– Дайте нам знать, что вы поняли нашу просьбу! – повысил голос сопроводитель.

Клавдия сказала перепачканными кремом губами:

– Я поняла.

– Что именно вы поняли, – не унимался лысенький человечек.

– Поняла, что надо помалкивать.

– Умница! – радостно похвалил её сопроводитель.

– Можно попросить вас вернуться за свой столик? – еле сдерживая себя, спросил капитан. Клавдия подхватила тарелку с тортом и вернулась на прежнее место. Степан Стрюцкий недоверчиво посмотрел на неё, опорожнил очередной хайбол и пошёл курить на верхнюю палубу. На палубе матросы играли в карты. Жирные тучи отбрасывали жирные тени. Стрюцкий рухнул в первый попавшийся шезлонг и затянулся сигаретой. Слева волонтёр горячо говорил Андрiю Скляренко:

– Мы просто цифры!.. Цифры… Вы когда-нибудь заходили на сайты живой статистики населения планеты? Вы видели с какой скоростью меняются значения? Как резво прибывает население планеты и не менее резво убывает? Мы всего лишь цифры… Цифры!.. И это чудовищно!

Справа поэт вопрошал у влогерши:

– И что же? Вас не смущает этот ежедневно растущий контент?! Эти тонны информации?! Личной… публичной… Тексты… фотографии… видео… Посты, репосты, мессенджеры, чаты, смайлики, гифки… Ведь в этом можно утонуть! Зачем люди изрыгают из себя столько данных? Ведь это… зачастую… совсем не исходные данные… Ведь это в большинстве своём повторения, копии… Пустота знаменует собой пустоту… Я тоже думал… когда-то давно думал… завести блог… или что-то подобное… Но что я буду писать в своём блоге?! О чём? Зачем? Заниматься копированием? Повторяться? Самоповторяться? Повторять собственные самоповторения? Копировать скопированное? Сканировать отсканированное? Уж лучше в стол… Уж лучше в собственный дневник… Так стыда меньше… И информационное пространство – чище!.. Вот зачем… зачем вы снимаете свой влог? Что в нём такого уникального, что в…

Степан Стрюцкий выбросил окурок в море. Море недовольно зашипело, да только Степан не расслышал этого шипения. Он вернулся и встал возле поэта. Когда тот закончил говорить, Стрюцкий поднял вверх указательный палец и процитировал:

– Это как Толстой говаривал: «Когда вам хочется снимать – удерживайте себя всеми силами, не снимайте сейчас же… Только тогда, когда невмоготу уже терпеть, когда вы, что называется, готовы лопнуть, – идите и снимайте. Наверное, наснимаете что-нибудь хорошее».

– Толстой такого никак не мог говорить, – запротестовал поэт.

– А я говорю – мог! У нас в прошлом году мероприятие было «Исторические предпосылки возникновения толстовки на молнии сквозь призму трансцендентности Льва Николаевича»!..

Поэт уронил лицо в правую ладонь. Влогерша пожала плечами и отвернулась. Проигравший в карты матрос принялся носиться по палубе, срывать с себя тельняшку и кукарекать. От кормы медленно двигались две фигурки. Евграф Петрович Бабочкин заботливо поддерживал Марианну Родионовну под локоть и рассказывал о древних греках. В небе истошно орала одинокая чайка-моевка.

Кровь из носа

Тучное небо нависло над лайнером. Серое утро заглянуло в иллюминаторы. Пассажиры засуетились, собираясь на завтрак. В каюту к Степану Стрюцкому постучала кастелянша.

– А мне бельё проверить!

– Заходите, проверяйте… – сказал Стрюцкий и продолжил застёгивать рубашку.

Кастелянша вошла в каюту и принялась ковыряться в неприбранной постели.

– А чего проверять?

– Нет ли клопов… не прожгли ли простыни ненароком… Вы же курите, верно?

– Курю, но в каюте не курю.

– Да кто ж вас знает, – озабоченно ответила кастелянша, осматривая подушку. – А я, кстати, петь люблю, когда работаю, – добавила она и энергично встряхнула одеяло.

– А-а-а, – ответил Степан.

– Сейчас и вам спою.

– Ну…

Степан Стрюцкий застегнул пуговицы, отступил на шаг и ткнулся спиной в угол. Кастелянша подбоченилась и затянула песню. В соседней каюте разгневанно застучали в стену. Песнопение оборвалось. Уязвленная кастелянша кинула взгляд на кровать, провела по ней рукой, одобрительно кивнула и удалилась. Дверь каюты хлопнула, оставив Степана Стрюцкого в одиночестве. Очутившись в коридоре, кастелянша двинулась направо, толкая перед собой пустую тележку-стеллаж и лихорадочно пытаясь вспомнить, в какой же каюте живёт поэт. Долго ли коротко ли кастелянша набрела на горничную, которая объяснила, что поэта нужно искать палубой выше. Прокатив тележку в лифте, кастелянша очутилась на нужной плоскости и довольно скоро нашла заветную каюту. Она робко постучала. Тишина. Она постучала ещё раз. Но снова никто не ответил. Тогда кастелянша покопалась в кармане передника и извлекла ключ-карту. Дверь отворилась и осторожно затворилась. Тележка-стеллаж осталась бесприютно стоять посреди коридора. Через двадцать три минуты в конце коридора показался поэт, возвращавшийся с завтрака. Он без интереса скользнул взглядом по тележке и открыл дверь своей каюты. Раздался крик, плачь, поэт очутился в каюте, дверь хлопнула. Послышались увещевания, потом случились вопли, визжания, наконец в коридор выскочила кастелянша и бросилась бежать со всех ног, напрочь забыв о бесприютной тележке.

С перепуга заплутав в лабиринте лестниц и коридоров, кастелянша всё же нашла дорогу и вскоре очутилась в матросской каюте. Огненно-рыжий матрос был один, лишь на верхней полке спал хмельной водолаз. Кастелянша рухнула на пол и принялась вытирать левой рукой кровь, капающую из распухшего носа. В правой руке она крепко держала оторванную вместе с пружиной добрую половину толстой тетради. Матрос обошёл вокруг кастелянши, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону:

– Это кто тебя так?

– Никто-о-о! – заревела кастелянша. – Это я сама! К поэту пошла… А его нет…

– И чего? Ты с горя в стену впечаталась?

– Да нет же! Я к нему в каюту зашла… Кровать посмотрела… Ну, вещички его… кое-какие… А чего ж не посмотреть-то?! И нашла я его дневник… И села читать… Как нашла – так и села… Прямо на пол… И сидела я, и читала… И пришёл поэт… дверь открыл и ка-а-ак стукнет меня ею по носу! У меня кровь… и стыд ещё… Я ж на полу сижу… Поэт меня давай утешать, жалеть… А потом дневник свой увидел у меня в руках… И осторожно так за него схватился и захотел забрать… Но я не отдала. Крепко держалась я за него! Очень крепко. Поэт возмутился, посильнее на себя потянул… Потом ещё сильнее… Но я не отдавала… И тоже дёрнула… Со всей мочи дёрнула… И… дневник разорвался. Стало два дневника. Теперь… один у него – второй у меня… Я испугалась и убежала. И вот… сюда прибежала. Нос болит. Кровью, вон, весь передник закапала! Ох, как же стыдно… Как стыдно!.. Он же, оказывается, такой хороший… Такой душевный человек! А я его обидела… Оби-и-идела!.. Дневник порвала-а-а…

Матрос растянулся на койке, положил руки под голову и уставился в потолок.

– А мы назад плывём, – сказал он.

– Куда назад?

– Туда… В Питер.

– Да? А зачем?

– Чёрт его знает… Говорят, вроде, что Германия отказалась принимать наше судно у себя в порту!..

– Вот оно как… Ну и бог с ними… Мне и без того тошно!.. Ох, тошно… Ох, как же тошно!.. Какой же поэт хороший… А я его… оби-и-идела!.. А он… Он такой чувствительный человек… Вот, послушай, что он пишет…

Кастелянша утёрла передником глаза и принялась читать вслух:


12 сентября: Видел странный сон. Суть не запомнил. Проснувшись, ощутил на губах запекшийся страх. Принимая душ, плакал навзрыд.


13 сентября: Мучился вопросом: «Звонить или не звонить Варваре?»… Когда решился, была уже глубокая ночь…


15 сентября: Полдня провёл в какой-то кофейне. Выпил шесть чашек кофе и иссмотрел окно, возле которого сидел, до жирных пятен.


21 сентября: Вчера хотел покончить жизнь самоубийством. Допоздна сидел в сквере с Марией, держал её за руку, целовал в губы. У неё славные губы. Когда стало темнеть, я побежал к цветочному киоску. Хотелось сделать Марии приятное. Я бежал, а за моей спиной зажигались фонари. Мне почему-то казалось, что я олимпиец. Внезапно остановившись, я увидел, что дорожка из огней поравнявшись со мной, продолжает убегать вдаль. А я остаюсь. У меня закружилась голова. Я ощутил собственную никчёмность и собственную неосуществимость. Я – маленькая деталь в огромном механизме государственного аппарата, земного мироустройства, вселенского хаоса. Мне захотелось плакать, но я вспомнил, что должен купить цветы, и что я не олимпиец, и что меня ждёт Мария. Я вернулся к скамейке, где мы до этого сидели, с букетом хризантем. Марии уже не было. Я немного подождал. Она не возвращалась. Куда она могла подеваться? Я понял, что насквозь пьян любовью. Но не к Марии. Я видел в ночном небе мириады улыбок, я возносился к ним и целовал их приоткрытые лукавые губы, источающие еле уловимый запах гнили. Я вновь снисходил до собственной телесной оболочки, вращающейся в центре сквера. Вращение делало окружающие дома похожими на одну сплошную полукруглую театральную декорацию. Мне было бесконечно интересно моё развлечение. Отсутствие Марии, неосуществимость Идеи, никак не могущей воплотиться в моём сознании, непричастность к миру олимпийцев – всё меркло перед фантастическим миром, прозрачной калькой накладывающимся на опротивевшую явь. Мария так и не появилась. Я выбросил букет в урну. Голова кружилась, лицо корёжила ухмылка.

Я ходил по улицам и звал Марию, хотя на самом деле хотел видеть Варвару. Ябезгранично любил Варвару. Её волосы, лицо, плечи, талию. Я позвонил ей. Мужской голос сказал, что она в отъезде. Я продолжил бесцельное перемещение по городу. Непрерывный поток отчаяния, казалось, вытекал из головы сквозь глазницы, выклеванные бог знает кем.

Бродил меж домами до полуночи – никак не мог выйти на набережную. Запутался, потерялся, как будто бы бредил. В результате решил не умирать. Вернувшись домой, возненавидел себя и, подойдя к зеркалу, плюнул в собственное отражение. Как мог я смалодушничать и в тот же момент не почувствовать этого, не противостоять этому?!

Сегодня утром воспоминания о вчерашнем желании смерти показались вздорными. Сильно болела голова. До обеда пролежал в кровати.


24 сентября: Читал старые дневники. Вспоминал многое, уже давным-давно забытое. Страдал прошлым. Размышлял о вселенской несправедливости, пославшей человечеству линейное время…


25 сентября: Сегодня видел сон, в котором были в мельчайших деталях воспроизведены обстоятельства моего первого и единственного свидания с Варварой, моя постыдная робость и чрезвычайная неловкость, её раздражение, насмешливый взгляд, сердитое лицо… К сожалению, сон был вероломно прерван телефоном, который, разбудив меня, тотчас же сделался немым.

После пробуждения сердце продолжало биться также сильно, как и в тот далёкий день, когда Варвара гневалась на меня во весь свой красивый звучный голос за круглым столиком в маленьком, игрушечном кафе, где получасом ранее мы в довольно мирной обстановке поедали свои игрушечные пирожные и подносили пустые игрушечные чашки ко рту, делая вид, что прихлёбываем обжигающий чай, после каждого глотка, издавая блаженное «а-а-а». К сожалению, я до сих пор не понимаю, чем вызвал тогда её недовольство… Объясниться со мной позже она не пожелала. В результате многонедельных телефонных диверсий (свой мобильный номер она всё ещё держит в секрете, атакую её домашний аппарат!) я смог добиться того, что уже дважды (в конце августа и в начале сентября) имел короткие, но весьма содержательные беседы с ней… А, впрочем, я уже писал о них, к чему повторяться? Хотя, признаю, размышления о ней сладко-клейкие, словно мёд в сотах…


26 сентября: Сегодня мой день рождения. Мне 29. Мне уже 29! А я представлял себе свою жизнь совсем иной… Совсем.


28 сентября: Мария не берёт трубку, Варвара всё ещё в отъезде.


2 октября: Начал читать новую книгу и лишь на 77 странице понял, что давным-давно уже читал её. Рассердился на собственную память… Что есть мои знания в сухом остатке? Без вездесущей поддержки энциклопедий и книг? По сути я знаю очень мало и всё время выпускаю новые знания. Я вылавливаю, выуживаю, процеживаю, но всё безрезультатно. Моя голова – простреленная мишень для насмешек мудрейших. В ней не задерживается надолго почти ничего. Если бы брешь в моей голове была чуть больше, я постоянно забывал бы кто я, где и зачем, хотя я и сейчас с трудом могу ответить на эти вопросы…


7 октября: Истосковался по Варваре. Устал звонить, а мне устали отвечать, что она всё ещё не вернулась.


15 октября: Мне приснился сон, будто бы я сижу на своей кухне, за столом и жду, когда остынет чай. Вдруг за моей спиной появляется некто и протягивает мне длинную прохладную иглу. Я, ничего не понимая, беру её осторожно, двумя пальцами и в это самое время всё исчезает… Меня опутывает тьма – дремучая, наваристая… Испуг колом входит в меня и копошится в горле клокочущим криком ужаса. Я сдавливаю изо всех сил иглу, зажмуриваю глаза и тычу наугад… Опутавшая меня тьма лопается, и из неё вываливается другая, наваристее и удушливее прежней… И в тот самый момент я понимаю, что больше не сплю, я проснулся… навсегда проснулся… в темноту… в ничто… в смерть… Я открываю рот, чтобы сделать единственно возможное в таком случае действие – истошным воплем выкричать до опилок кол испуга, основательно застрявший внутри. Но стоит мне только открыть рот, как темнота суетливо вползает под самое нёбо, вжимает язык, закупоривает носоглотку… Я потею, сжимаю кулаки, пуще прежнего зажмуриваю глаза и кричу оглушительно молча, в тишину, в себя… Потом как будто бы теряю сознание…

Когда я очнулся, то увидел, что чернота медленно сползла, обнажая привычную обстановку моей квартиры… После этого сна я пролежал более полутора суток в испарине, с пульсирующими висками, с неминуемо надвигающимся потолком, который, казалось, был не только цвета хлорки, но и имел соответствующий запах.


17 октября: Меня и выпускающего редактора сегодня уволили. Наверное, из-за той статьи… про Украину.


18 октября: Ходил в редакцию, имел неприятный разговор с главредом. Возвращаясь домой, взращивал в своей голове семя благодарности и поливал его обильными слезами отчаяния… Вечером, когда чистил уши, обнаружил, что семя не дало никаких ростков.


25 октября: Не могу устроиться ни в одно издание. Давлюсь отчаянием, в то время как носы моих ботинок остервенело давят многочисленные окурки, которыми усеян пол квартиры… Кто-то из гостей на днях ушёл в моих тапках, и теперь я вынужден ходить по квартире в чужих ботинках!


27 октября: И опять одинокое перемещение по ночному городу. Справа картинка серая, слева она подсвечивается фонарями с аллеи и размывается в грязно-жёлтую кляксу. Проспект пуст, собаки шевелят носами и ушами, и, не почувствовав в моём приближении никакой опасности, продолжают спать. Не пойму, что я люблю больше – ночь или город?


29 октября: Дверь в меня на моей спине, дверного проёма достаточно для того, чтобы ты, Варвара, вошла внутрь с чемоданами, полными надежд (или одежд?), и с сумками, полными ошибок…


3 ноября: Устроился в низкосортное интернет-издание. Я растоптан сам собою.


8 ноября: Я ищу у себя в голове ответы на диковинные, неизвестно откуда появившиеся вопросы, я призываю в свидетели бога, но всё тщетно, и я это знаю заранее, потому что генерация и передача нервных импульсов в моей голове, в чём я со школьных лет совершенно уверен, происходит с наименьшей эффективностью, поэтому ответы в большинстве своём получаются неверными; что же касается бога, то тот уже давно и бесповоротно сошёл с ума, и это напрямую отражается на качестве его работы. Например, создавая меня, он перепутал мозг с грецким орехом. Позже, когда уже мать родила меня, и нас собирались выписывать, а мой отец с тощим букетом цветов бегал по городу в поисках более-менее приличной машины, на которой не стыдно было бы нас забрать, бог таки обнаружил свою оплошность и снабдил грецкий орех внутри моей черепной коробки нейронами и глиальными клетками. Но было уже поздно, и я все равно получился дефектным… А, впрочем, к чему все эти воспоминания?


13 ноября: Встретился с Марией. Она настойчиво повторяла, что сильно соскучилась, и весь вечер пристально и нежно всматривалась в моё лицо. Мне это не нравилось. Провожать её не пошёл, каким-то нелепым образом наврал про ещё одну встречу, долго жал на прощанье её ускользающие пальцы, а потом бежал, как будто бы освобождённый, по тёмным улицам и ехал в полупустых троллейбусах домой.


19 ноября: Выпал первый снег, пролежал три часа и растаял.


28 ноября: Позвонил Варваре. Она подошла к телефону – значит она наконец-то вернулась! Я слушал её многочисленные раздражённые «алло», она, в свою очередь, слушала тишину. Повесил трубку первым, после хохотал долго, нервно и счастливо…


2 декабря: Весь вечер гулял, задирал голову ввысь, к мерзлым крышам, куполам и перепутанным проводам. Мечтал так дерзко, как, наверное, никогда прежде. Как только осознал смелость собственных мыслей, устыдился до слёз, закрыл лицо руками и, кажется, целую минуту простоял посреди улицы в нелепой позе. Моё поведение становится по-студенчески восторженным, вот она точка, после которой моё развитие, не достигнув никаких ощутимых пределов, начинает идти вспять!


4 декабря: Вчера в метро повстречал удивительного мужчину с седой бородой, довольно плотного, в пальто горчичного цвета и с кожаным портфелем. Он посмотрел на меня пару раз своим долгим-долгим взглядом. Его взгляд не осуждал, не изучал, но проникал и что-то творил. Внутри меня? Не ведаю. Но это не было актом недоброй воли. Я наблюдал за ним исподлобья и решился посмотреть открыто лишь перед тем, как выйти из вагона. Но в тот момент его глаза были закрыты.


6 декабря: Всё утро был слишком поглощён мыслями о Варваре и потому чрезвычайно рассеян. Сильно ударился о дверной косяк, разбил блюдце, почти до удушья поперхнулся чаем, многократно порезался во время бритья и только после этого принял твёрдое и бесповоротное решение позвонить ей. На мои звонки никто не ответил. В общей сложности я звонил Варваре в тот день 34 раза и прослушал ровно 239 унылых гудка.


8 декабря: Опять проснулся с накипью боязни в груди. Долго думал: «Отчего же?». Как вдруг, средь целого вороха полуфраз, полумыслей, полувоспоминаний, полуснов первопричина, от которой я уже не раз страдал ранее, острой вязальной спицей вонзилась в мою голову – Варвара может никогда не стать моей. Никогда! И всё, что я сейчас делаю, – просто пытаюсь растянуть резиновое пространственно-временное полотно на нужный мне срок и на подходящую мне длину. Но нерассчитанный на подобные растяжения резиновый рулон может однажды начать сжиматься, при этом больно шлёпнув меня своей каучуковой плотностью по опечатанной надеждой морде…


11 декабря: Не в силах более терпеть, преодолевая собственную робость, я позвонил Варваре. Она была рассеянной, немногословной. Я буквально умолял её о встрече. И она… Она согласилась! Я пишу эти строки и не верю им. Я многократно осмысливаю её ответ и не постигаю его. Я увижу её через 4 дня, в воскресенье!.. Но, мне кажется, что-то случится, что-то непременно случится, и нашей встрече не бывать…


12 декабря: Я увижу её через 3 дня.


13 декабря: Я увижу её через 2 дня.


14 декабря: Завтра я увижу её.


15 декабря (утро): Мы договорились встретиться в семь вечера. Сейчас лишь семь утра. Я спал сегодня всего три с половиной часа. Дольше не могу. Меня как будто бы немного лихорадит.


15 декабря (вечер): Сейчас я еду в трамвае на встречу к ней… Мои руки перестали трястись сами по себе, теперь их трясёт трамвай… Через сорок минут я увижу её. Я увижу её и для этого мне не нужно преодолевать никаких преград… Ничего. Абсолютно ничего сверхъестественного за последние четыре дня не произошло. Вот так вот просто, без жертв, я получаю то, о чём мечтал сотни часов… Я не верю в реальность происходящего…


Ночь с 15 на 16 декабря: Я прождал её пять часов. Она не пришла. На мои многочисленные звонки никто не отвечает… Я пишу это, сидя в каком-то маленьком ресторанчике, и у всех на глазах рыдаю в голос. У меня на подбородке повисли слюни вперемежку с соплями. И я не вытираю лица, и мне не стыдно.


16 декабря (вечер): На моём теле нет живого места. Меня избили. Не помню кто и за что. Да, я сильно напился прошлой ночью. Наверное, с кем-то повздорил… Оказался дома лишь утром, часов в девять. Пытался спать, но не получалось. Бродил призраком по квартире и медленно трезвел. В голове вместо мыслей стыли названия предметов, что попадались мне на глаза.


18 декабря: Обида сжирает меня заживо. Я уже почти труп, я разлагаюсь на несбывшиеся надежды и неиспользованные возможности. От меня воняет смертью.


19 декабря: Сплю урывками, в общей сложности часа по три-четыре. Непрерывно думаю о Варваре…


26 декабря: Гулял вдоль стылой реки с Марией, держал её за варежку, хватал пар из её рта своим ртом, изучал абрис скул, всматривался в зрачки. Перед сном напряжённо думал. Мне показалось, что в скором времени я смогу полюбить Марию. Но во сне увидел Варвару и понял, что Марию не смогу полюбить никогда.


3 января: Чувство жалости я ненавижу! И уж тем более чувство жалости, которое я испытываю сам к себе! Не допустимо… Предел ненависти! Мой отец как-то сказал мне: «Я могу понять, почему ты ненавидишь других людей, но я никогда не пойму, почему ты ненавидишь себя!» После этого я стал ненавидеть своего отца больше, чем Идею о присутствии или отсутствии Бога.


8 января: Сегодня понял главное и корил себя безмерно. Так нельзя… Нельзя!


9 января: Встретился с Марией. Решил объясниться. После моих слов её лицо окаменело. Из уголков глаз и губ поползли трещинки. Трещинки разрастались и разрастались. До тех пор, пока её лицо не стало дырой. Наконец Мария отвернулась от меня и убежала. В груди сделалось больно, а в голове легко.


16 января: Я был с ней. Я был в ней. В её квартире, в её мире. Комод в гостиной был уставлен рамками с фотографиями. На половине из них она в обществе какого-то мужчины. Я взревновал, но ничего не сказал. Её прошлое не должно вставать между нами. Она попросила меня уйти лишь поздно ночью. Половину пути до дома я прошёл пешком, отослав таксиста. Я шёл и любил Варвару. Надо мной клонился небосвод, из небосвода выпадали звёзды.


20 января: Варвара была у меня, я был в Варваре. Просил её остаться на ночь. Она не захотела. Покинула меня после полуночи. Я плакал от счастья и обнимал подушку.


23 января: Я люблю тебя, Варвара.


26 января: У меня настоящая любовь. Это чудо. У меня так долго ничего не было настоящего… Мать опекала меня до своей внезапной смерти. Инсульт. Он случился два года назад. И я ему рад. Я сожалею, что рад, но я рад. В противном случае мне пришлось бы всё ещё терпеть удушливые материнские объятья… Заботливый контроль… Мои связи, моя учёба, а потом и работа, мой досуг – всё оценивалось моей матерью. А её внезапные набеги на мою квартиру приводили меня в бешенство, а моих возлюбленных в крайнее смущение. У меня не было личной жизни. Не было. А если что-то и удавалось выстроить, то делал я это со всеми возможными условиями и предосторожностями. Пытаясь, с одной стороны сохранить хоть какую-то независимость, а с другой – не обидеть мать. Конечно, её тоже можно понять. Одиночество, нереализованность. Она не нашла себя ни в чём. Ни в семье, ни в профессии… И потом – развод… В сорок четыре года!.. Развод с отцом, которого она не очень-то и любила… А возможно, и вовсе не любила… Отец, который, также как и мать, отличался мягкотелостью, вероятно, по собственной воле никогда не прервал бы их бессмысленный союз… Но внезапная беременность (или на тот момент отличная имитация) – положили конец безрадостному союзу. Спасительная беременность случилась у коллеги, которую отец…

Впрочем, не стоит более об этом… В каком-то из своих старых дневников я довольно подробно останавливался на всех этих семейных обстоятельствах… Это было в тот период, когда… Хотя неважно… с тех пор минуло много лет… многое мною переосмыслилось, но ни любви, ни уважения к родителям во мне так и не проснулось. Да и любить-то мне, собственно, уже некого. Мать умерла, отец впрессовался в новые семейные отношения, они, как водится, раздавили его, сплющили, деформировали… Жизненный цикл спаялся. И я рад, что мой отец рано или поздно кончится в своём скукоженном, душном, неказистом мирке!


1 февраля: Варвара отказалась от встречи.


3 февраля: Вчера купил Варваре удивительное васильковое платье. Под цвет её глаз. Надеюсь, я не ошибся с размером… Я же ничего в этом не понимаю…


5 февраля: Варвара не пришла ко мне. Я не смог подарить ей васильковое платье.


8 февраля: Мне кажется, Варвара избегает меня.


10 февраля: У Варвары какие-то дела.


11 февраля (вечер): Написал Варваре посвящение.


***

Ты есть, но тебя нет. Не обнаружить поворот плеча.

Пустая комната, о чём-то глухо бормоча,

Тебя впитала в стены, в занавески и в комод.

Ты говоришь, но ты молчишь. В костёле забасил орган.

На васильковом небе начертился дельтаплан.

Скупая отвлечённость дня застыла к ночи.

И где-то по соседству длинно и лениво стенает альт.

В распахнутые окна струйками ползёт нечёткость – плавится асфальт.

А бледное стекло влечёт неумолимо отразиться.

Ответный рык, свирепый взор и слякоть мутного зрачка.

Крещендо вдруг оборвалось… Так резкое смещение смычка

Признало поражение своё пред зверем и органным гулом.

В окне напротив страстный перепляс. Охряное пятно ползёт к закату.

Мужчина входит в женщину под фугу и выходит под токкату.

Пустая комната через мгновенье захлебнётся тьмой…


11 февраля (ночь): Я вот только никак не возьму в толк, как лучше закончить… Порой мне кажется, что вернее всего – «захлебнётся мраком», а порой – «захлебнётся тьмой»…


13 февраля: Она забыла меня.


19 февраля: Варвара вновь впустила меня в свою квартиру, впустила в себя. Я лежал подле неё, опустошённый, часто дышал и безумно улыбался. Спал в её кровати. Укрывался её одеялом. Целовал её равнодушные руки, обнимал отрешённые плечи, всматривался в безучастные глаза.


25 февраля: Я умею дышать!..


28 февраля: Варвара навестила меня. Была холодна. Не обняла и не позволила поцеловать. Сказала, что снова сблизилась с мужем. А я и не знал, что у неё есть муж. Она долго говорила о свободной любви и независимости. Хвалила работы своего мужа. Он, оказывается, художник. Я слышал всё, что она говорила, но не понимал ничего. Лишь скатывал информацию в рулоны и прятал в чуланы своей головы. Когда она собралась уходить, я повалился на пол и забился в истерике. Она перешагнула через меня и вышла из квартиры.


21 марта: Мне безостановочно хотелось повторять прежние свидания с Варварой, но я скатывался в смерть, как создание в мягкой скорлупе, валялся в желатиновом безмолвии, вырывался из него, чтобы дойти до кухни и глотнуть воды. Шипучие таблетки и чаи из трав, оставив тошнотворное послевкусие во рту, комкались в тревожные плевки трансцендентной энергии, порождали имманентную изжогу. На третий день я вызвал сам себе скорую. Я умолял вялый голос на другом конце провода приехать и поставить мне капельницу. И этот голос внял моим мольбам. Скорая приехала и привезла прекрасную волшебницу в белых одеждах. Я не помню, как я впустил её, быть может, она прошла сквозь дверь? Волшебница что-то впрыснула в мою слабеющую плоть и забрала меня с собой. Потом меня поместили в прямоугольную сумрачную полость, что-то извне заурчало и зашуршало, а полость начало покачивать и трясти. Через несколько дней я выздоровел. Я нашёл себя в больничной палате. Предельно чистой и даже уютной. Мне было хорошо, ибо я был здоров и полон чего-то… Может быть, сил? Хотя, скорее, я был полон семени. Мне захотелось домой. Дома было привычнее, хотя совсем неуютно и нечисто. Я покончил с напряжением. Семя, исторгнувшись, зашипело. Хотя это мне только так, наверное, показалось. После я зачем-то позвонил Варваре. Она была холодна, как моя рука, вытирающая салфеткой капельки семени с паркета…


22 марта: Ходил в районную поликлинику. Заполнял какие-то бумаги. По предписаниям врачей, я должен покамест какое-то время побыть дома. Я ещё слишком слаб и легко возбудим, констатировали они. Мне не нравятся поликлиники. Но мне придётся вернуться сюда, чтобы получить больничный лист, который у меня непременно истребуют на работе.


25 марта: Я понял, что в этом мире есть только я и я. И больше никого. Все остальные – массовка, которая никогда не играла и не будет играть существенной роли в моей жизни, но которая необходима, чтобы декорации моего мира не были так откровенно безлюдны.


29 марта: Вынужденный отпуск. Провожу его в удивительном месте на планете – у себя на балконе. Лыжи из прошлого века, прочно привязанные к потолку, превосходно скользят по осклизлому кишечнику действительности, пустые глиняные горшки – бабушкины артефакты, безропотно вмещают в свои запылённые сути окурки, множимые мною, дедовы журнальные подборки, любовно сложенные в углу, рушат свои небоскрёбные конструкции под напором моих пальцев, пытающихся вытащить наугад из середины то февральский номер 77-го года, то мартовский 59-го.


4 апреля: Ко мне заходили коллеги. Принесли неутешительные вести. Главред ищет способ, как бы ловко и выгодно уволить меня в соответствии с Трудовым кодексом.


5 апреля: Гордость не позволяет мне быть уволенным. А, впрочем, зачем врать самому себе? Я сам уволенным быть рад!..


7 апреля: Ездил на свою теперь уже бывшую работу. Написал заявление по собственному желанию. Получил сразу же расчёт.


9 апреля: Мне сказали, что всё ещё длится февраль. Я смеялся.


12 апреля: А, может быть, я схожу с ума?


71 февраля: Нет, это Москва делает меня сумасшедшим!.. Прочь из неё… Прочь!


75 февраля: Звонил Варваре. Ответил мужчина. Я спросил, кем ему приходится Варвара. Он обругал меня и выключил телефон.


76 февраля: Снова звонил Варваре. Снова ответил мужчина. Я снова спросил, кем ему приходится Варвара. Он обругал меня пуще прежнего. Электронный голос, сообщивший мне при повторном звонке о недоступности абонента, оказался суровее вчерашнего.


77 февраля: Позвонила Варвара. Сама! Я еле сдержался, чтобы не скончаться на месте. Она настоятельно просила меня забыть её номер. Потом отключилась. Я дышал в переполненную молчанием трубку. А после много часов лежал в ванне. Потом замёрз и вылез из давно остывшей воды. Отпаивал себя горячим чаем и жалел, жалел, жалел…


81 февраля: Я встречаю закаты и провожаю рассветы – всё сбилось, режимы бездейственны.


89 февраля: Знакомый путешественник прислал мне наводку на чрезвычайно дешёвые билеты на лайнер. Лайнер отправляется из Питера и идёт до какого-то германского порта. Пойду искать загранпаспорт. Есть вероятность, что моя мультивиза ещё не просрочена.


90 февраля: Я купил билеты. Еду!


92 февраля: В «Сапсане» спал, смотрел в окно и даже любил Россию.


93 февраля: Лайнер огромен. Бесконечное число кают, коридоров, лестниц, лифтов, палуб путают мои мысли. Подолгу ищу нужные мне пространства.


94 февраля: Пассажиров очень мало. Помимо меня не более 7-8 человек!


16 марта: Сблизился с Евграфом Петровичем Бабочкиным и Андрiем Скляренко. Славные люди. Коротаю с ними долгие часы за разговорами.


Слова закончились, кастелянша взгромоздилась на койку, притиснула вялое тело матроса к стене, просунула разорванный дневник под подушку и задремала. Матрос всхрапнул, покрутил головой, не разлепляя век, что-то апатично пробубнил и вновь сорвался в густое болото сна.

Волнения

Шторм случился ранним утром. Море взвыло, забилось в истерике. Жирные тучи набежали отовсюду и принялись напирать друг на дружку, выдавливая из своих разбухших тел мутные воды. Лайнер колыхался. Стабилизаторы качки отчаянно имитировали штиль, но тщетно. Завтрак не состоялся. Бранч прошёл спешно и тоскливо. Пассажиры энергично заглатывали еду, помышляя как можно скорее уединиться в своих каютах. И лишь Стрюцкий запивал тосты с клубничным джемом шампанским и был весел. После завтрака шторм усилился. Пассажиры закрылись в каютах. Степан Стрюцкий допил шампанское, испугался пустой бутылки и бросился на поиски единственного на всём лайнере работающего duty-free. Коридоры, лестницы, пролёты, переходы, коридоры. Фойе. Лифты. Каюты, коридоры, переходы, лестницы, каюты. Третья палуба, шестая, четвёртая, пятая… Стрюцкий повстречал матроса, официанта, повара, судового доктора. Но никто из них не смог ему помочь.

– Да мне и нужен-то всего один единственный магазинчик! Он работал! Работал ещё вчера!.. Я там был. Где он?! Ну где же он?! Там же буря! Как я в бурю и без всего?! Может, мне страшно… Или нет… Скучно! Я один что ли тут остался?! Эгегееееей!!! Магази-и-и-ин! – орал Стрюцкий и носился по коридорам.

Вдруг одна из дверей открылась. Из каюты выглянул Скляренко.

– Ти чого кричиш?17

– Магазин не могу найти! А там… буря! А мне бы чего выпить…

– Горілку будеш?18

– Конечно, буду… Мил человек… – обрадовался Стрюцкий и протиснулся внутрь каюты.

Через час стабилизаторы качки отчаялись, лайнер бесстыдно заболтало на волнах. В иллюминаторы врезались мощные лавины вод. Скляренко говорил:

– А ось я усі гадаю, де ж правда? Невже на землі її зовсім не залишилося?! Адже як все спритно перевернути можна?!19

Стрюцкий мял в пальцах шарик бородинского хлеба и отвечал:

– Да я ничего не понимаю в политике, веришь?! Да мне плевать на неё! И не хочу я там разбираться… нигде и ни в чём! Политики пусть разбираются… Может, они и не все честные, но я пока живу и мне хорошо… И менять что-то уже существующее на нечто ещё неведомое – нет уж, извольте! А голосовать я хотел, знаешь за кого?! За Путина! Мне при нём хорошо. Мне при нём денежно. Нет, есть, конечно, люди, которые бездельники сущие… Есть и слишком щепетильные, которые, например, стыдятся в госучреждения идти работать… А я парень простой! Мне не страшно! Я ради денег… Да я… – он захлебнулся горилкой, закашлялся, побагровел. – Да ты знаешь, как мы до Путина жили?! Да мы, блядь, мойву в 90-ые жрали! Такую… какую современные коты даже нюхать не будут!.. Да мы даже права голоса не имели в мировом пространстве! Да над нами смеялись все! А теперь… да мы…

– Свобода, повагу і гідність! Ось що повинно бути між людьми!20

Стрюцкий опомнился:

– Андрiй, а у тебя сала случайно нет?

– Немає.21

– Вот! А ты мне про правду тут говоришь… А где она правда-то, коли даже хохлы без сала стали в плавание отправляться?..

– Ох, і любиш ти все в шарж перетворювати!.. Сучасна особливість…22

– А ну и что?..

Лайнер накренился, бутылка безнаказанно заскользила по наклонной плоскости. Стрюцкий подхватил её и отругал:

– И куда это ты собралась? Мы тебя ещё не допили!

Лавина воды хлобыстнула по иллюминаторам, лайнер тряхнуло. Снаружи в дверь каюты врезался плечом Евграф Петрович Бабочкин, который шёл в раскоряку в гости. В руке он нёс кулёк конфет. В своей каюте его ждала Марианна Родионовна. Её лицо было зелено, глаза красны. Она впустила гостя и скрылась в туалетной комнатке. Евграф Петрович заглянул в иллюминатор, за которым бушевало море. Новая лавина воды ударилась с силой о борт, Бабочкин в испуге задёрнул шторку. Марианна Родионовна вышла, вытирая лицо полотенцем.

– Совсем худо? – спросил её Евграф Петрович.

– Худо, – ответила женщина.

– А я конфеток вот принёс… Я же как вы… тоже… диабетом страдаю… сахарным… Посему конфетки ем диетические…

– Да, спасибо, но куда ж сейчас мне конфеты?..

– Это верно… Не сейчас… потом… потом…

Марианна Родионовна села и моментально оплыла, натекла сама на себя, нагромоздилась грудью, руками, плечами, накренилась головой. Евграф Петрович Бабочкин испугался, что она потеряет форму, поэтому осторожно обхватил её за плечи. Море швыряло, качало и мстило. Бабочкин принял на себя функции стабилизатора качки и нежно убаюкивал Марианну Родионовну.

Откуда-то сверху доносился слабый голос диктора, он мешался с голосом моря. Там поэт пытался чувствовать. Перед ним лежал блокнот. Ручка давным-давно упала на пол и укатилась куда-то. Блокнотный лист был пуст. Поэт вслушивался в хрипящие звуки радионовостей, летящие из динамика смартфона.

– Вчера Нобелевский комитет опубликовал шорт-лист номинантов по литературе, которые в 2037 году могут лишиться своей премии. В список вошли: Бернард Шоу, Герман Гессе, Томас Элиот, Альбер Камю, Генрих Бёлль, Габриэль Гарсиа Маркес, Иосиф Бродский… Лишение премии будет транслироваться в прямом эфи… Ш-ш-ш-ш-ш…

Лайнер толкнуло, накренило. Смартфон свалился на покрытый тёмно-бордовым ковролином пол, задняя крышка отскочила, аккумулятор выпал наружу. Поэт вздохнул и принялся молча собирать детали воедино. Замигало электричество. В своей каюте лежала в исподнем Клавдия и смотрела на мерцающие софиты. На её левой груди покоился смартфон, экран которого послушно отображал фотографию жениха, её правая рука оглаживала промежность, экстаз не наступал, подступали слёзы.

В соседней каюте Иннокентий пытался совершить акт любви, но его взор мутился, и желание пропадало. Шея и ключицы влогерши покрывались смолистыми контурами блочных жилых домов, школ, магазинов, меж грудей стекали дрожащие на ветру деревья, на животе вычерчивалась сырая земля с клочками посеревшей травы. Иннокентий сбился с ритма, остановился, перевернул влогершу на живот и старательно вошёл сзади. Но совершив два толчкообразных движения, вновь обнаружил на её теле проступающие татуировки из собственного прошлого… То прилежно живописался далёкий сибирский городок. Мерклый, пропащий, срамный. Чернильные дома выстраивались в ряд, составляли кварталы и улицы, рассыпались, давая место другим зданиям. Иннокентий шёл знакомой дорогой. Из школы к дому. Наступал на жухлую траву, обходил набросок оголившегося перед соитием с зимой дерева, перешагивал через чёрные дыры луж.

Контуры чернильного мира налезали друг на друга, пихались за пазуху, скукоживались. Делалось страшно, и Иннокентий бежал прочь, по Невскому, вдоль канала Грибоедова, к Сенной площади… И белая ночь отливала свинцовым блеском. И обрушивались на Иннокентия все те люди, из его прошлого, из его, прости господи, родного города… Они тащили его, рвали на нём одежду и орали ему в рот:

– Ты пошто нас покинул?! Ведь ты такой же… как мы… Где не родился, там не пригодился… Петербург бесчувственный, словно кастрированный кем-то… Не гоже тебе там!.. Не гоже!..

Из-за спин прочих вылезала мамка и охала:

– Сынок, шапочку надень! В уши надует!.. Когда ж ты воротишься? Когда? Большой город… злой город… Возвращайся, а? Я тебе тут уже должность присмотрела! С дядей Володей договорилась! Помнишь дядю Володю? Он муж тёти Люси!.. Помощником по хозяйственной части у нас в администрации служит!.. И тебя возьмут! И тебя они возьмут!!! Будешь в тепле, в добре! А что там?! А где ты там? Ни кола ни двора…

– Я не могу… больше… Потом…

Иннокентий вызволил опавший пенис и опрокинулся навзничь. Влогерша уткнулась ему в грудь.

– Я ведь на самом деле не такой… Не такой. Я просто бегу… из прошлого в будущее… Но прошлое… оно такое быстрое… оно догоняет меня… почти что всегда догоняет… А я… я всё пытаюсь подражать кому-то… Соответствовать… Барбершопы… чекины… мессенджеры… Зачем всё это?.. Я всего лишь не хотел быть мудаком… Но неужели я им стал?.. Я не хочу назад… Но и вперёд некуда… Я отчего-то увязаю в этой жизни… Чужой… Не моей… И уже не разобрать – хотел ли я быть волонтёром или стал им только оттого, что это модно… Словно лоферы… чиносы и крафтовое пиво… И зачем я наврал про себя этому Стрюцкому? Мол, не работаю за деньги… Работаю!.. Как миленький работаю… Ха, либертарный социалист!.. Лжец… лжец… И про деда-мизантропа зачем наврал?.. Я так больше не могу… Я так больше не хочу… А как я хочу? Как я в действительности хочу?! И где эта действительность? И где я сам? Ведь и не разберёшь уже… А ты разберёшь? Ты… Ты прости, я забыл, как тебя зовут…

– Катринхен.

– А-а-а, ну да, Катя! А «Катринхен» зачем?

– Ты уже спрашивал… Для влога… Так звучнее…

– А-а-а… да, да… А ты… ты понимаешь, где я, а где не-я?

– Нет…

– А как ты думаешь, я мудак?..

– Вроде, нет…

– Спасибо, конечно, но, по-моему, я мудак, – Иннокентий помолчал. – А ты… чего ты хочешь?

– Я? Пятьсот тысяч подписчиков!.. А в идеале – миллион! И чтобы все настоящие… У меня же сейчас настоящих только… четверть… в лучшем случае – треть! Остальное – так… боты…

– М-м-м, – ответил Иннокентий.

– А если честно… Я… я хочу быть полезной!.. А я бесполезная… мы все бесполезные… много нас… А как быть полезной – я не знаю…

– Ну… Начни вести влог про что-нибудь действительно важное… Актуальное… животрепещущее… Не знаю… Про больницы в регионах… про коррупцию… утилизацию мусора… дурное образование… несчастных пенсионеров… Да про что угодно…

– Но как же я буду, например, про больницы влог делать? Я же ничего в них не понимаю…

– Будет прекрасный повод, чтобы начать понимать…

– Но ведь это ещё нужно понимать, что именно понимать…

Люди из прошлого затопали по коридорам, ввалились в каюту, заголосили:

– Что ты там? Где ты там? Зачем ты там? Как был уродом в школе, так им и остался… Работать надо! Страну с колен поднимать! Мы что за тебя всё делать должны?! И жениться, и рожать, и карьеры менеджерами делать, и квартиры в ипотеки брать, и машины в кредиты, и об отпусках мечтать, и на жизнь пенять, и вечную усталость на своих плечах из офиса до дома и обратно таскать, и все до единого российские праздники отмечать?.. Всё мы, да?

Кто-то из них схватил влогершу за волосы и опрокинул на пол. Иннокентий что-то закричал. Кто-то его спросил:

– И на кой она тебе?

Иннокентий не успел ответить, люди с дырами вместо лиц повылезали из-под кровати, замахали пустыми аккаунтами, затрясли перепостами, заплевались рекламными ссылками, потянулись руками с трупными пятнами к телу влогерши. Влогерша завизжала, засупротивничала, забрыкалась ногами, замахала руками.

– А ну вон все из каюты! – заорал Иннокентий.

Люди с дырами вместо лиц испугались, подобрали пустые аккаунты, спрятали за пазуху перепосты, смахнули в совок рекламные ссылки, убрали руки с трупными пятнами от тела влогерши и исчезли под кроватью. Прочие замерли, кто-то отпустил волосы влогерши, та ударилась головой об пол.

– Во-о-он! – ещё раз крикнул Иннокентий.

Люди из прошлого засуетились, ввалились зачем-то в стену и вывалились из неё в соседнюю каюту, где лежала Клавдия в исподнем и рыдала. Люди удивились, завозмущались. Кто-то схватил Клавдию за плечи:

– Баба должна быть чиста и непорочна! А эта уже и не первой свежести баба… И всё туда же! В исподнем валяется!!! Ты чего это… дома у себя что ли?! Ты в общественном транспорте между прочим!..

Сквозь вентиляционные решётки засочились бывшие мужья Клавдии и влились в общий хор:

– Да ей хоть в исподнем… хоть в преисподнем… Что она за баба… Да она не баба вовсе… Разве такие бабы бывают?!

Некто сжалился и спросил Клавдию:

– А ты чего ноешь?

– А того… к жениху не попала… Любить меня некому… жалеть меня некому… ласкать меня некому… защищать меня некому… И так больно… так больно… И сделать ничего не могу… И шторм крутит нас… потопил бы что ль хоть…

– Ты чего несешь, эгоистка?! А ты про других людей подумала? И вообще… ты знаешь водоизмещение какое у судна?! Ты знаешь его характеристики?! Хуй оно потонет в общем…

– Ну и ладно, – устало сказала Клавдия, высморкалась, отвернулась к стене и захлопнула заплаканные глаза. Люди из прошлого разошлись кто куда, бывшие мужья вернулись в вентиляционные полости, воздушные потоки превратили воспоминания о них в жирные чешуйчатые хлопья и развеяли повсюду.

Лайнер захотел встать на дыбы, но не смог, хлопнул своими алебастровыми боками по кипящим водам и пошёл дальше вспарывать брюхо больного моря. Вновь случились перепады напряжения в электрической сети. Поэт приподнялся и посмотрел на мерцающие софиты. По столу заелозил блокнот, его страницы были всё ещё пусты. Поэт вздохнул и перевернулся на бок. Рядом с ним очнулась от дремоты Варвара. На ней было васильковое платье. Поэт погладил Варвару по волосам и поцеловал в висок.

– Как это платье оказалось у тебя? – спросил он.

– Ты мне его купил.

– Купил, но не смог подарить… Не получилось… Всё разрушилось, покосилось, ожирело… Как так? Почему это произошло с нами?

– Я не знаю… не знаю, как ответить на твой вопрос…

Варвара погладила поэта по небритой щеке.

– Я люблю тебя, – ответил ей поэт.

– И я тебя.

Снаружи душераздирающе взвыл ветер.

– Мы рождаемся… как это происходит с нами? – спросила Варвара.

Поэт не ответил и уткнулся носом в васильковый цвет. Море дыбилось волнами, небо хлестало ливнями. С потолка закапали слёзы. Засочились сквозь тёмно-бордовый ковролин. Вниз, ниже, ещё ниже. Насквозь. Упали на очки Евграфа Петровича. Евграф Петрович продолжал баюкать Марианну Родионовну. Она шептала:

– Где же? Где?

Бабочкин отвечал ей:

– Нет же, нет…

– Но я хочу… хочу капельницу, я за ней еду… Поставьте мне капельницу!.. Ведь коли смысла нет, то жизни срок не важен…

– Марианна Родионовна, – увещевал её Бабочкин. – Я за женой своей ухаживал… каждый день ухаживал. Она страдала, но не своей смертью умирать не хотела… Это страшно. Понимаете? А она у меня болела… Тяжело болела… Вы меня слышите?.. «Пусть лучше будет здесь больно, чем там пусто», – говорила она… В прошлом году… ровно шесть месяцев и двадцать семь дней назад я видел её… живую… в последний раз… Я чувствовал, что конец близится… И она, похоже, тоже чувствовала… Смерть – дно! Не желайте смерти… Я обещаю вам, я постараюсь… Я верну вам хотя бы малую радость от жизни…

– А вам радостно что ли?..

– Нет. Лишь только иногда… Скорее всегда тоскливо… Но даже нечастая радость стоит того, чтобы жить!..

Из туалетной комнатки выкатилась капельница на штативе с колёсиками. На крючке болтался химраствор.

– Вот она! Вот! – закричала Марианна Родионовна и воздела руки.

– Катись отсюда прочь!.. Прочь… – закричал Бабочкин на капельницу.

Капельница вопросительно звякнула. Бабочкин настойчиво зашептал:

– Про-о-очь!..

Дверь каюты отворилась, внутрь просунулась рука кастелянши и выволокла капельницу в коридор.

– Капельницы, вафельницы, блистеры, хуистеры, – сказала кастелянша и захлопнула дверь.

– Какой всё же здесь предупредительный персонал, – заметил Бабочкин и крепче прижал к себе Марианну Родионовну.

Дверь снова отворилась, кастелянша просунула голову и сказала:

– А мы, между прочим, обратно плывём…

Капельница покатилась по полутёмному коридору вслед за кастеляншей. Электричество мигало. Кастелянша пыталась тоже мигать. Синхронно. Но коридор качало. Неожиданно штатив принялся сопротивляться, зацепившись колёсиком за кусок оторванного плинтуса.

– А ну, сука, но!.. Но-о-о, тебе говорят!

Из каюты напротив высунулась голова Андрiя Скляренко.

– Поможешь… жете… Поможи́те? – вопросила кастелянша.

Скляренко высвободил капельницу.

– А мы, между прочим, обратно плывём… – сказала кастелянша и скрылась в темноте коридора. Андрiй захлопнул дверь. Рвануло, ухнуло. Пулемётная очередь рассекла воздух. Стрюцкий сидел в засаде и вытирал испачканной в земле рукой окровавленное лицо. Кровь стекала откуда-то с макушки.

– Зачепило тебе, – сказал Скляренко. – Потерпи… потерпи… Де ж аптечка? На допомогу!23

Иллюминатор распахнулся, лавина вод влила внутрь каюты человечка с сумкой. На сумке алел крест. Человечек вскочил на ноги и захлопнул иллюминатор. Высыпал из сумки мокрые бинты, баночки, тюбики, блистеры. Облизал свои пальцы:

– А-а-а, солёненький я…

– Допомагай! Потім себе распробуешь,24 – прикрикнул на него Скляренко.

Медбрат принялся врачевать. Ухнуло, хлопнуло. Андрiй Скляренко повалился на бок, из его правого предплечья засочилась тонкими струйками кровь. Медбрат забинтовал голову Стрюцкого и принялся обрабатывать рану Скляренко. Степан разлепил глаза и застонал. Свободной рукой Андрiй поднёс к его рту бутылку с горилкой. Стрюцкий выпил, откашлялся и забормотал:

– Я, по-моему, тебе уже говорил, что я в Государственном Бюджетном Учреждении работаю? Так вот я там массовик-затейник этакий… мероприятия разные организовываю… культурный сектор… А, впрочем, не важно… Важно другое – с кем и для кого наше Учреждение работает… Ну то, что это, в принципе, неэффективная и,, по сути никому не нужная структура, это…

– Добре, добре… Потім розкажеш!..25

– Не-е-ет, ты послушай! Ведь это очень важно… Неэффективная структура… Понимаешь? Абсолютно неэффективная! И мы, все кто там работает, мы знаем об этом… Но продолжаем каждый день приезжать и отчаянно камуфлировать обыкновенное воровство бюджетных денег за чередой бестолковых псевдокультурных мероприятий!.. Мы подлецы!.. Но… мы нашли себе оправдание, мол, мы не одни такие… А ведь и вправду не одни… Не только наша структура неэффективная… Вся вертикаль неэффективная… И вот тебе пример… Из надёжных источников (тех, что выше нашего учреждения по вертикали!) я получил сведения, согласно которым весна не наступит… по крайней мере в ближайшие две недели с начала моего отпуска… Положительно не наступит! Сведения предельно точные… А какие ещё они могут быть?.. Там же вертикальнее… выше там… посему оттуда виднее… информативнее… И что же? На поверку сведения их оказались ложными! Наврали? Утаили? Или… получается, они сами ничего не знают, а только вид делают?.. Как и мы?..

– Після все… після…26

За вентиляционной решёткой что-то щёлкнуло, зашипело, зашуршало и зычный голос диктора возвестил:

– Поёт Дмитро Гнатюк!

Следом зазвучала ласковая музыка и бархатный баритон затянул:


Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная! 

Видно, хоч голки збирай. 

Вийди, коханая, працею зморена, 

Хоч на хвилиночку в гай.


Медбрат закончил бинтовать предплечье Скляренко, тот привалился к стене, прикрыл глаза и взялся подпевать.


– Народная?

– Та ни… Михайло Старицький…

– Хорошо!

– Так добре!


Сядемо вкупочцi тут пiд калиною – 

I над панами я пан! 

Глянь, моя рибонько, – срiбною хвилею 

Стелеться полем туман.


Небо незмiряне, всипане зорями, – 

Що то за божа краса! 

Перлами ясними ген пiд тополями 

Грає краплиста роса.


Ти не лякайся, що нiженьки босiї

Вмочиш в холодну росу: 

Я тебе, вiрная, аж до хатиноньки 

Сам на руках вiднесу.


Ти не лякайся, що змерзнеш, лебедонько, 

Тепло – нi вiтру, нi хмар: 

Я пригорну тебе до свого серденька, 

А воно…27


В иллюминатор нетерпеливо застучали. Бархатный баритон смолк, ласковая музыка оборвалась.

– Кто там ещё, – заворчал медбрат и впустил внутрь грузного пожилого мужчину с кожаным портфелем. Грузный мужчина захлопнул иллюминатор, оглядел насквозь мокрую одежду, пальто горчичного цвета, измокший портфель, поцокал языком и сел возле Степана.

– Что, Степан?

– Что?

– Лежишь?

– Лежу.

– Хуёвый какой-то у тебя отпуск!..

– Да… не очень как-то на этот раз вышло…

– Я тут планирование твоё изучил… И твои бюджеты на второе полугодие… Ну не годится это никуда!.. Мы же все взрослые люди… Папки, скрепки, дыроколы… Промокашки, протоколы… Ты бюджет не осваиваешь, понимаешь? А бюджет надо осваивать! Весь! Так осваивать, чтобы даже не хватало… Понял?

– Вы мне, Пётр Иванович, это каждый раз говорите!..

– И ещё скажу. Буду повторять, пока не запомнишь… Если мы бюджет означенный не осваиваем, значит, в следующем периоде мы наврядли такую же сумму получаем! Как я тебя учил, а?.. Планируй к проведению как можно больше мероприятий… Самых что ни на есть низкобюджетных. В отчётах пиши их, как высокобюджетные. Приглашай всякий околокультурный сброд, делай инфоповоды, заливай всю эту чепуху на наш официальный сайт и в социальные сети… Действуй! Ни минуты покоя!.. И самое главное – когда бюджет кромсаешь, ты не только обо мне думай! Ты и про коллег своих не забывай, и про чиновников комитетских, и про городскую администрацию… Ясно?..

– Значит, не нравится вам, как я работаю…

– Не нравится… есть в тебе какая-то червоточинка… Мешает она тебе преобразиться в нормального госслужащего!.. Мешает…

– А что прикажете мне сделать, чтобы вам понравиться? Вынуть сердце и выкинуть?..

– Во-о-от, вынуть и выкинуть… Это ты верно подметил! И сердце, и совесть… всё на свалку!.. Всё, что мешает хладнокровно работать!

– А что ж вы меня, Пётр Иванович, не выгоните, коль я вам не люб?

– Я к тебе уже привык – это раз. Скорее всего… вместо тебя такой же тупица придёт – это два. Его тому же самому учить придётся – это три. А тебя я уже наполовину выучил – это четыре.

Грузный мужчина достал из портфеля папку с документами и положил подле Стрюцкого.

– Переделай, Степан. И помни, из тебя толк ещё может выйти… Если за ум возьмёшься…

Андрiй Скляренко застонал:

– Люди, ви самі себе чуєте? Що ви таке говорите? Вам не соромно? Вам плюнути в своє віддзеркалення не хочеться?28

Грузный мужчина встал, тряхнул портфелем и спросил у медбрата:

– Вы на следующей выходите?

– Да-да, вот только соберу свои вещи.

Грузный мужчина принялся терпеливо ждать, пока медбрат запихивал влажные бинты, баночки, тюбики, блистеры в мокрую сумку и распахивал иллюминатор. Длинная солёная волна вытащила два тела наружу. Иллюминатор захлопнулся навсегда.

Жар-птица

Следующим днём лайнер пробудился в истинный полдень. Изредка дул несильный ровный ветер. Море цепенело. Жирные тучи лепились вдоль горизонта. Блистательное солнце было, как полагается, само по себе. Завтрак никто не приготовил, бранч бессовестно остыл и лишь к обеду пассажиры, мучимые после ненастной ночи головными болями, решились покинуть свои каюты. Любовно наготовленные шеф-поваром блюда ели без аппетита. Отобедав, оставались сидеть за столиками, молчали, переглядывались.

Вскоре скучающий бармен наткнулся на телевизионный пульт и придумал посмотреть новости. На плазменной панели нарисовалась ублаготворённая голова старого российского президента. Голова что-то воодушевлённо говорила, выключенный звук побуждал к способности читать по губам. Но немощные головы присутствующих отказывались разгадывать оральный ребус и непроизвольно читали слова внизу экрана, что протекали справа налево и, будто бы стесняясь самих себя в частности и семантической составляющей сюжета в целом, торопились как можно скорее сгореть со стыда, вывалиться в небытие, за пределы экрана, за край смыслов, за рамки чувств… Тем временем бегущая строка, не обращая внимание на эмоциональный фон собственных единиц речи, восторженно свидетельствовала, что старый президент стал новым президентом, согласно предварительному подсчёту голосов! Ура! Экран мажорно зацвёл, толпа митингующих выбросила флаги, воздела руки, приветствуя пожизненно отбывающего свой срок кремлёвского узника. Следом на экране опять проступил решительный лик старо-нового президента. Андрiй Скляренко рассержено проговорил:

– Як був путінський режим, так він і залишився! І навіщо бюджетні гроші на вибори витрачали?29

Прочие пассажиры остались безучастны. Изображение на экране задёргалось, пошло рябью и совершенно исчезло. В чёрном прямоугольнике взялось пульсировать сообщение: «Нет сигнала»… Бармен покрутил пульт в руках, пощёлкал каналы – тщетно. На ряду с телевизионной, мобильная сеть также перестала обнаруживать себя, равно как и интернет-соединение. Но, похоже, никого из пассажиров внезапно случившийся коммуникационный кризис не взволновал. Андрiй Скляренко какое-то время бормотал гневливые слова, но довольно быстро вернулся в коллективное состояние безучастности. Чуть погодя к столику сопроводителя груза, обедавшего тут же, подошёл капитан и устало сел подле. Сопроводитель дожевал хлеб и замер. Капитан помотал головой:

– Нет. Питера нет. А должен был быть! Пару часов назад уже должен был быть… Согласно приборам…

– А, может, с приборами что случилось? – предположил сопроводитель.

– Старший электромеханик всё ещё раз перепроверил. Приборы в порядке. Связи с сушей нет никакой! Мы пытаемся установить сообщение всеми возможными способами… Посылаем сигналы… Но всё напрасно!..

Вскоре в «La terrasse» вбежал старший помощник капитана и принялся кого-то высматривать. Капитан помахал ему рукой. Старший помощник подскочил к столику и возбуждённо зашипел:

– Пусто! Пусто!..

– Где пусто? – поинтересовался сопроводитель груза.

Капитан уронил голову на грудь. Старший помощник свалился на стул и нервно зашептал:

– Резервы топлива… Вот о чём я говорю!.. И почему пусто? И отчего?

– Перед отправкой из порта проверяли? – устало спросил капитан.

– Проверяли… всё было в порядке…

– Я ничего не понимаю, – обиделся сопроводитель.

– Вокруг вода. Сплошная вода. Мы идём там, где суша должна быть… Карелия… – обречённо сказал капитан.

– Топлива в обрез!.. Резервные баки пусты… И по расчётам выходит, что и в обычных баках случился недолив… Существенный недолив! – снова нервно зашептал старший помощник. – То есть… что делать – не понятно… Что делать-то? Что делать?!

– Остаётся дрейфовать…

– В поисках суши?..

– В поисках суши…

– То есть как это «недолив»? То есть как это «резервные баки пусты»? – всполошился сопроводитель. – Что происходит?! Диверсия? Заговор?

– А почему вас исключительно это так взволновало? – удивился капитан. – Значит, очередное отсутствие суши вас не смущает?

– Смущает!.. Повергает в шок!.. Это скандал!

Сквозь стеклянные двери ресторана вошёл первый помощник капитана с картонной коробкой в руках и мрачными глазами на лице и, пошаркивая левой ногой, приблизился к членам экипажа. Капитан глухо спросил:

– Какие новости?

– Включили аварийное питание, обесточили все второстепенные пространства лайнера, здесь налобные и ручные фонарики для вас и пассажиров, – отчитался первый помощник.

– Продолжайте пытаться… Посылайте сигналы… – безнадёжно распорядился капитан.

– Есть! – сказал первый помощник, поставил картонную коробку у ног капитана и поторопился покинуть «La terrasse». Капитан подозвал волоокого распорядителя и поинтересовался, все ли пассажиры присутствуют. Отсутствовал лишь какой-то Тимофей Платонович.

– Одним меньше… одним больше… – сообщил капитан старшему помощнику. – Пойдём, поведаем пассажирам о свершившемся.

Старший помощник подхватил коробку с фонариками и последовал за капитаном. Среди сгрудившихся вдоль стены столиков сидели апатичные пассажиры. Капитан осторожно покашлял и медленно принялся повествовать. Старший помощник тем временем, словно новогодний дед, раздавал фонарики. Пассажиры послушали, покивали, поизумлялись, понедоумевали, покрутили в руках фонарики, пощёлкали кнопками, а после заскучали и снова сделались безучастными. Капитан и старший помощник вернулись на своё место. Сопроводитель смотрел задумчиво сквозь панорамные окна на эмалированное небо. Капитан огладил волосы на затылке и спросил:

– Кстати, а какого рода у нас груз на борту?

– Не знаю… – всё ещё увлечённый созерцанием ответил сопроводитель.

– Как это понимать? – удивился капитан.

Сопроводитель оборотился к собеседнику и приподнял плечи.

– Не знаю!.. В мои полномочия входят лишь сопроводительные функции… Я имею представление только о параметрах деревянного контейнера, в котором мы перевозим груз… Но вот о самом грузе мне ничего не известно…

– Поразительно!.. – сказал капитан.

– И не говорите, – ответил сопроводитель.

Капитан попросил старшего помощника сходить за инструментами и принялся рыться в картонной коробке. Он извлёк три налобных фонарика. Один из них протянул сопроводителю:

– Надевайте!

– Зачем?

– Пойдём вскрывать ваш контейнер…

– Да? – засомневался сопроводитель. – А это законно?

– О каких законах вы говорите? Мы в открытом море… Суша не обнаруживает себя!.. Всяческая возможность связи отсутствует… На наши сигналы о помощи никто не отвечает!.. Мы потерялись… или нас специально потеряли… Осталось недолго… Топливо уже почти закончилось… Аккумуляторы рано или поздно сдохнут… Вода и провизия подойдут к концу… Вокруг лишь море, небо и солнце…

– А кто нас потерял?

– Не знаю… Всегда найдётся желающий потерять… Впрочем, как и потеряться…

– А если нас всё же спасут… И… увидят в грузовом отсеке вскрытый груз… А я… ответственное лицо, так сказать…

– Почти любые действия оправдываются форс-мажорными обстоятельствами…

В дверях показался старший помощник с инструментами. Капитан пошёл к выходу, сопроводитель, терзаясь сомнениями, поплёлся за ним следом. Нацепив налобные фонарики, капитан, старший помощник и сопроводитель груза стали пробираться по длинным запутанным коридорам, переходам, фойе, мимо неработающих лифтов, безлюдных пространств, на лестницу, вниз по ступеням, палубой ниже, ещё ниже и ещё – в грузовой отсек судна. Дверь в отсек оказалась открытой. Сопроводитель груза заволновался:

– И почему это дверь нараспашку?

– Потому что грузовой отсек – второстепенное помещение… А мы обесточили все второстепенные помещения… Электронный замок не работает, – пояснил капитан.

– Хорошо, допустим, – не успокаивался сопроводитель, – но дверь-то нараспашку, понимаете? Значит, кто-то её открыл!

– Сквозняк!

– Ну уж!

– Да не важно это всё уже… Не важно! – раздражённо заключил капитан и покрутил головой, освещая фонариком мглу. Контейнер высился монументально в центре отсека, диктаторствуя над пустотой, щеголяя опломбированным боком. Металл инструментов врезался в деревянный бок. Затрещали доски, повылетали гвозди.

– Неаккуратно работают… – прошептала из дальнего угла кастелянша.

Деревянный контейнер наскоро разверзли. Голова сопроводителя груза суетливо всунулась в образовавшуюся прореху, а следом исчезло и всё тело.

– Здесь пусто! – послышался вскоре его голос.

Капитан и старший помощник ступили в прореху и ощупали светом налобных фонариков пространство. Контейнер действительно был пуст. Капитан устало вздохнул. Старший помощник принялся собирать инструменты. Сопроводитель груза озадаченно забегал по периметру контейнера, паче чаяния пристукивая подошвой армейских ботинок, тряся головой, плюясь и размахивая руками.

– Какое бесчинство! Какая провокация! Груз… груз пропал!..

– С чего вы взяли, что он пропал? – равнодушно спросил капитан.

– Как это «с чего»?.. С того, что контейнер пуст!..

– Так, может, он и был пуст!

– Как так? Это что же получается… я всё это время сопровождал пустоту?

– Получается, что так…

– Пустоту? – издал вопль сопроводитель.

– Пустоту, пустоту, – подтвердил капитан.

– Но ведь целью рейса являлась именно доставка груза!!!

– Являлась… – вздохнул капитан.

– Я отказываюсь в это верить! Отказываюсь! Зачем же… зачем эскортировать пустоту?..

– Чтобы не потерялась, – предположил старший помощник капитана и направился к выходу. Капитан последовал за ним. Сопроводитель ещё раз посветил внутрь контейнера, ещё раз опечалился и с понурой головой поплёлся следом.

Когда опасность, по разумению кастелянши, миновала, она вылезла из дальнего угла, чиркнула спичкой, подожгла фитиль, и, освещая себе путь керосиновой лампой, покинула грузовой отсек. Очутившись в матросской каюте, набитой до отказа пластмассовыми баночками с канифолью, кастелянша обрушилась на койку. Спавший тут же водолаз пробудился. Кастелянша покачала головой и сказала:

– Зря только ходила этот контейнер заколачивать!.. Зря только мне наш слесарь с новой пломбой подсоблял!.. Пришли, всё раскурочили, дыру проковыряли… да так и оставили… Нет бы залатать, нет бы всё на место поставить!..

В каюту протиснулся огненно-рыжий матрос и взревел:

– Ты сдурела? Ты что мне весь груз сюда притащила?!

– Ну конечно! Так бы он у тебя тут весь и поместился!.. Ага… Размечтался!..

– И куда ты его дела?

– В прачечную снесла… Да в свою каюту… Мне теперь, кстати, спать негде… Моя соседка-то, скорее всего, к своему механику пойдёт, а я… Ну, сюда приду… Что ж делать-то?

Огненно-рыжий матрос схватил первую попавшуюся баночку, повертел её в руках и поставил на место.

– Скудоумная ты… Ох, скудоумная…

– Отчего это?

– Оттого!.. На кой чёрт тебе канифоль?

– На той! В Питер вернёмся, я в музыкальные училища пойду, может, им там смычки натирать нечем… А коли есть чем, тогда подамся на заводы, где радио-электротехнику паяют да лудят… А коли и им канифоль не нужна, тогда в бильярдные пойду, авось им сгодится… Ведь кий – инструмент своевольный… Его лощить надо как следует, коли хочешь в лузу непрестанно попадать!..

– Какой Питер? Нет его!

– Как нет?

– Да вот так – нет! Ходят слухи, что и Германии тоже не было! Потому и повернули обратно… Я тут среди матросов консилиум собираю, будем решать, что делать… Сдаётся мне, что-то тут не чисто!.. Скрывает что-то от нас капитан со своими помощничками!

– А я, когда маленький был, в музыкальную школу ходил, – вдруг сказал водолаз и прослезился, – на скрипке играл… В районном доме культуры выступал… Э-э-эх!

Матрос подтолкнул кастеляншу к двери.

– Иди давай уже, нечего тебе тут околачиваться, сейчас матросы на консилиум придут…

Кастелянша вышла в тёмный коридор, подняла руку с керосиновой лампой повыше и двинулась вперёд. В «La terrasse» было крикливо. Кастелянша погасила керосиновую лампу, прошла незаметно вдоль стены и затаилась в углу. Вспрянувшие пассажиры обступили членов экипажа со всех сторон и досаждали им вопросами. Капитан держал ответ:

– На шлюпках не спасаемся, ибо некуда спасаться!.. Навигационная система определяет вкруг нас одну лишь воду и ни клочка суши, понимаете? На наши сигналы о помощи никто не отзывается… Ну и куда мы поплывём на шлюпках? Оставаясь на лайнере, мы сможем поддерживать нашу жизнеспособность неизмеримо дольше…

Пассажиры зашептались, закивали, засоглашались. Широкобёдрая повариха выплыла из белоснежных кухонных дверей и вручила официантам огромное блюдо с сэндвичами.

– Перекусите, голубчики, перекусите!.. – сказала она. Официанты прытко разносили угощение, пассажиры закусывали. Повариха вынесла второе блюдо с сэндвичами, наготовленными специально для членов экипажа, и, заметив в углу кастеляншу, поманила ту рукой. Кастелянша прокралась вдоль стены и скрылась вслед за поварихой в кухне. В «La terrasse» ворвался радостный первый помощник и устремился к капитану.

– Наш радиотелеграфный сигнал бедствия услышали!.. Услышали! – возгласил он.

Капитан сорвался с места и кинулся вместе с первым помощником в рубку, старший помощник побежал за ними следом.

– А вот и хорошо, а вот и славно, – заулыбался сопроводитель груза, напрочь позабыв про варварски взломанный контейнер. Пассажиры повеселели, расправили плечи. Официанты подали ароматный чай. Вскоре вернулись удовлетворённые капитан и старший помощник, заверили пассажиров в скором – максимум часа два-три – прибытии помощи и принялись дожёвывать свои сэндвичи. Испив ароматного чая, сопроводитель груза в изнеможении откинулся на спинку стула и сказал:

– Ждать и догонять – хуже не придумаешь! Может, кино?

Капитан поднял уставшие глаза и промолчал. Старший помощник согласился:

– А, может, и вправду кино, а?

Капитан попытался возразить, но переутомлённая голова отказывалась измышлять обоснованные аргументы. Он махнул рукой:

– Будь по-вашему…

Старший помощник ринулся в кинотеатр устраивать сеанс. Вокруг зашептались:

– Кино… кино… будет кино…

– А какое кино?

– А не всё ли равно?

Скоро воротился старший помощник и пригласил всех на киносеанс. Широкобёдрая повариха навалилась на белоснежный дверной косяк и спросила:

– Ну что, пойдём что ли?

Кастелянша безразлично пожала плечами и проводила печальным взглядом субтильную фигурку поэта в коричневом жилете и клетчатых брюках.

– Не удалось мне с ним ни единым словечком обмолвиться, – сказала она и тяжело вздохнула.

– И зачем это он тебе сдался?

– Повиниться хочу перед ним… за поведение своё беспардонное… Да рассказать про чувства, что пробуждаются внутри, когда вижу его… всего такого…

– Тогда точно надо идти! – заключила повариха.

– Куда?

– В кинотеатр! С ненаглядным своим рядом сядешь да о чувствах своих ему в ушко надышишь!

Повариха заглянула в кухню – кухня была пуста, она подхватила кастеляншу за локоть и потащила на киносеанс. Та попыталась воздеть руку с керосиновой лампой ввысь, но освещение в коридорах вновь заработало. И керосиновая лампа заболталась без дела вдоль пышных юбок кастелянши. В кинозале галдела публика: пассажиры, музыканты, официанты, шеф-повар с поварятами, судовой доктор, горничные, посудомойка, смотритель груза, старший электромеханик, боцман, капитан и все его помощники… Да мало ли кто ещё? Повариха вошла внутрь и застыла, выискивая места получше.

– Пойдём-пойдём, вон в пятом ряду хорошие места есть!..

– Да мне ж к нему надо… к нему… – зашептала кастелянша из-за спины поварихи.

– А-а-а, ну да… Тогда ищи сама, где он там, твой ненаглядный…

Кастелянша осторожно оглядела зал, поэт сидел между Андрiем Скляренко и Евграфом Петровичем Бабочкиным.

– Нет-нет, я не пойду, – сказала она.

Повариха нахмурилась:

– Чего ещё?

– Он не один…

– Ну и чего ж? Сядешь наискосок и начнёшь шептать…

Кастелянша выскочила наружу, увлекая за собой повариху.

– Какой там… стыд да срам!.. А вдруг кто услышит?! А это… это только между нами двоими можно…

– Значит, не пойдём?

– Я не пойду… Нет!.. Я его лучше здесь подожду… После сеанса попробую подкараулить… А ты… ты иди!

– Нет, тогда я тоже не пойду. Что ж я тебя тут одну всю такую расстроенную брошу?..

В кинозале загромыхала музыка, погас свет. Волоокий распорядитель высунулся наружу, посверкал глазами и недовольно спросил:

– Идёте?

– Нет, – отчеканила повариха.

Распорядитель затворил двери, в фойе сделалось тихо. Кастелянша осела вниз, звякнула керосиновой лампой.

– Ох, что-то устала я… Устала.

– Да, чувства утомляют, – согласилась повариха и тоже осела на тёмно-бордовый ковролин.

– Забыла тебе сказать, – начала кастелянша, – я нашу каюту баночками с канифолью заставила, спать теперь негде…

– Да спать-то, может, и не надо будет… Вон помощь того и гляди подоспеет! – успокоила её повариха. – А коли задержится, так я к своему механику пойду…

– Вот я именно так и рассудила.

– И правильно сделала… А канифоль у тебя откуда?

– Из грузового отсека.

– И зачем она тебе?

– Стартап буду делать.

– А что это такое?

– А это такое дело… предпринимательское… самое его начало, то бишь… Когда ничего ещё не понятно… Ни что продаёшь, ни кому, ни зачем… Ни – самое главное – за сколько…

– А-а-а, так коли ничего не понятно, как же тогда это дело делать-то?

– Вот! Это и называется «коммерческая жилка»!

– И чего, она у тебя есть?

– Есть! Вот она, – кастелянша запрокинула голову и потыкала пальцем в шею, – видишь? Пульсирует!

В фойе ввалился огненно-рыжий матрос в сопровождении прочих.

– Вот так встреча!

– Ага, ненаглядного ейного поджидаем, – отчиталась повариха.

– Ну и как твой консилиум прошёл?

– Лучше не придумаешь! Все участники вот на вахту заступили, – матрос расплылся в счастливой улыбке, – а прочие, так сказать, члены… экипажа… вон… в синема!

Матрос извлёк из кармана связку ключей, подошёл к двери, ведущей в кинозал и многажды щёлкнул замком.

– Так… запасный выход заблокировали… основной тоже… – пробубнил он себе под нос и сделал какие-то пометки в блокноте.

– А это зачем? – поинтересовалась кастелянша.

– Затем, чтобы безбилетники на сеанс не попали, – хмыкнул огненно-рыжий матрос.

– Чего ты выдумываешь?! – возмутилась повариха.

– Шучу, шучу… Пусть посидят там спокойно, фильм посмотрят… Через час откроем… Ещё не хватало, чтобы они мешать стали нашей дознавательской деятельности!.. Нам ведь всё надо выяснить… Всё! Где мы, зачем, откуда и куда… А то завезли нас, понимаешь ли, деятели… Тьфу!..

– А чего там выяснять? Вон помощь того и гляди подоспеет, – сообщила повариха.

– Помощь? – рассмеялся огненно-рыжий матрос. – Так это они брешут!

– Что значит, брешут?

– На радиовахте наш человек был! Разумеете? Ответ на наш сигнал бедствия – это фикция… Придумка…

– Розыгрыш что ли? – ощерилась повариха.

– Да, да… Розыгрыш.

Повариха принялась заливисто хохотать, кастелянша помолчала, похмурила брови, а потом тоже расхохоталась.

– Дела не ждут! Мы в рубку… А вы бы состряпали нам чего-нибудь вкусного… деликатесного! – попросил огненно-рыжий матрос и в сопровождении прочих вывалился из фойе.

– А что ж не состряпать? Состряпаем, так ведь?

Кастелянша пожала плечами. Повариха поднялась на ноги и запричитала, растирая занемевшую ягодицу.

– А знаешь что, – сказала она, закончив растирания, – давай прежде погадаем!

– Погадаем? На что?

– На кого!.. На твоего ненаглядного!

Глаза кастелянши осветились праздничной иллюминацией. Повариха вцепилась ей в руку и поспешила к лестнице.

– А далеко мы?

– В подсобку… Она почти под нами, палубой ниже…

В подсобке было тесно. Повариха щёлкнула выключателем, усадила кастеляншу в центре помещения на новенький унитаз, любовно замотанный стретч-плёнкой и сказала:

– Я сейчас!

Дверь хлопнула. Кастелянша поставила у ног керосиновую лампу и огляделась. Возле двери ютилась стремянка, к правой стене притулился исцарапанный стол, под столом толклись жестяные вёдра, в углу торчала охапка швабр, к левой стене плотно прижались составленные в два ряда канистры, баллоны, бутылки и баки. Пол был измаран маслянистыми следами и потёками. Под скирды перевязанных бечёвкой газет и журналов натекла жирная лужица. Вскоре вернулась повариха, впихнула в подсобку тележку-стеллаж, плотно уставленную необходимым реквизитом, и принялась её разгружать, приговаривая:

– Вот зеркало… не очень большое… Но какое уж есть! А это формовые свечи, ароматические… Семь с половиной сантиметров, горят 30 часов! Горят и ароматы источают!.. Лаванда, прополис и ваниль… И вот, погляди! 14 сантиметров! Персиком, анисом, бергамотом и апельсином пахнут! Эти все простые… без запаха… Эти тоже… И эта дюжина тоже не пахнет… Зато посмотри, какие они огромные! 55 часов гореть могут! А эти – мои любимые… Ты только посмотри, в каких они замечательных керамических стаканчиках! Это – мандарин, корица, мускат, имбирь… А это – гардения, гелиотроп и спелый абрикос! А!.. Вот эти… вот эти ещё люблю!.. Каковы, а?! Так… А это… это свечки из церкви… освящённые… А это – из монастыря! – повариха воткнула пучок длинных узких свечей в гранёный стакан, наполненный крупнозернистым желтоватым песком. Свечи застыли в ожидании огня. – И вот ещё… стакан с водой… И блюдце с поваренной солью… Что ещё?.. Ах, да, бумажные платочки – вдруг поплакать соберёшься… Гадание… оно ведь дело такое…

Повариха сочувственно похлопала кастеляншу по спине и по-хозяйски осмотрела исцарапанный стол, в центре которого громоздилось круглое зеркало на подставке, перед зеркалом стояли стакан с водой и блюдце с солью. Всю остальную поверхность рассохшейся столешницы занимали разноцветные и разновеликие свечи. Повариха протянула кастелянше тетрадный лист, принялась зажигать свечи и рассказывать:

– Сейчас свет погашу. Ты написанное на бумажке скажешь… Семь раз скажешь! Потом возьмёшь щепотку соли, положишь на язык и запьёшь соль водой. Воду нужно выпить всю. До дна! Потом будешь долго и пристально смотреть в зеркало… А там, глядишь, кто и появится…

Кастелянша сидела молча. Повариха открыла дверь.

– Ну, я пошла.

– А ты куда?

– Я тут, снаружи посижу.

– Это ещё зачем?

– Так надо! Для истинности гадания!

Щёлкнул выключатель, дверь затворилась, пламя свечей затрепетало. Кастелянша перевела дух и семь раз прошептала:

– Зеркало суть озеро, огонь суть сила, соль суть слёзы. Всё остальное – не суть важно!

После чего взяла щепотку соли, положила на язык, осушила стакан и уставилась в зеркало, боясь пошевельнуться. Воздух хмелел, задыхался от мандариново-имбирных, мускатно-смородиновых да анисово-ванильных ароматов. Мрачная зеркальная хлябь стягивалась к центру складками, морщинилась, тужилась, но оставалась невысказанной. Глаза кастелянши заслезились от напряжения. Она часто заморгала. Пламя свечей вдруг залихорадило, воздух чертовски захмелел. Зеркальные складки кто-то расправил морщинистой рукой, кастелянша вздрогнула.

– Да ты не бойся, внученька, я тебя в обиду не дам! – зашептала старуха и нос её, бугристый, высунулся из зеркала.

– Бабка, ты что ли?

– Я, я, внученька!.. А ты чего ж? Ворожишь? Хайп разводишь?

– Ворожу!

– А чего так? Не ебёт никто, что ли?

– А коли и так твоё-то какое дело?

– А такое… Говорила я тебе, гнида, учись прилежно, спину ровно держи, ноги не студи! А ты?! Тьфу! Вот и выросла… ни слушать, ни смотреть невозможно!

– Бабка, – зашипела кастелянша, – по-хорошему тебя прошу, убирайся отсюда, не мешай мне!

– Да я тебе добра… добра желаю, внученька! У нас тут знаешь какие парни?! У-у-ух, где мой 1949-ый, как говорится!

– А что в 49-ом было?

– Да чёрт знает что было… А мне семна-а-адцать лет! – прогорланила старуха, и на глазах её заблестели слёзы.

– В кои-то веки пришла про своего ненаглядного всё разузнать… а тут ты! – злобно буркнула кастелянша.

– Так у тебя ненаглядный есть? Да будет! – изумилась старуха.

– Ну, будет или не будет, о том я не ведаю, посему и пришла… полюбопытствовать…

– А кто он? Из хипстеров поди?..

– Бабка, что у вас там за жаргон?

– Это не у нас, это у вас… А мы так просто… в тренде стараемся быть… Всё же зеркало! Но не суть важно… Ты мне про своего ненаглядного лучше расскажи!

– Ох, он такой трогательный, такой ранимый…

– А хуй у него длинный?

– Ну бабка!

– А чего? Я вчера на порнохабе залипла, наверное, часа на три… Теперь никак опомниться не могу!

– Он у меня стихи пишет! – мечтательно заговорила кастелянша.

– О-о-о, всё ясно! Ни гвоздь забить, ни кран починить! Не трать время, тебе семью создавать надо! Деток рожать! Часики ведь тикают, женский век короток, кто тебе стакан воды в смертный час подаст?.. Что там ещё-то? – старуха зашуршала, закопошилась. – Тьфу ты, методичку забыла! Впрочем, не суть важно, как говорится… Значит так, внученька, давай… всё бросай и лезь сюда… У нас тут поставки добрых молодцев с 2014 года возросли… Хотя… сейчас опять спад… Ну ничего… Мы с теми, кто уже прибыл, сговоримся!.. А парни-то все… ох!.. Молодые, крепкие, красивые! Чернявые и русые, усатые и бородатые, плешивые и с чупрунами… Есть русофилы, а есть русофобы… Одним словом, на любой вкус!.. Поступают, конечно, и с дефектами… А как же без этого? Впрочем, на тебя только такие и позарятся…

Старуха выковыряла свою дряхлую руку из зеркала и схватила кастеляншу за грудки. Студёный ветер подул из мрачной зеркальной хляби. Кастелянша вцепилась в дряхлую конечность и принялась отдирать её от себя, старуха завыла волком. Кастелянша разжала скрюченные пальцы и отпустила бабкину руку. Рука рухнула на исцарапанный стол, опрокинула гранёный стакан с освящёнными свечами, из морщинистых лохмотьев кожи высунулась плечевая кость, кровь взбрызнула трижды и заструилась умиротворённо тоненьким ручейком, закапала неслышно на пол.

– Бабка? Что же я наделала! – завыла кастелянша и лицо её вмиг сделалось мокрым. Мрачная хлябь вновь принялась стягиваться к центру складками, морщиниться, тужиться, оставаясь недосказанной. Пламя свечей вдруг взбудоражилось, затряслось, заволновалось. Воздух сделался мертвецки пьяным. Зеркальная поверхность звучно треснула, и из скорбной дыры повалили чумазые мужики в исподнем. На их руках лопалась кожа, из прострелянных щёк торчали языки, по ногам хлопали вывалившиеся из вспоротого живота кишки. Мужики загрохотали жестяными вёдрами, опрокинули стремянку, разворошили скирды газет и журналов и взялись с удовольствием обливаться из канистр, баллонов, баков и бутылок маслянистой жидкостью цвета липового мёда.

– Ня, посмотли моими глязками!

У ног кастелянши стоял малыш, на его плечах, вместо головы, лежала горкой свежая жирная рубленая мясная мякоть вперемежку с костно-хрящевыми осколками, обломками, ломтями да горбушками. Ребёнок протягивал кастелянше свои глазные яблоки и свободной рукой, обильно покрытой жирной пунцовой кровью, хватался за её подол. Кастелянша завизжала, выкинула руки вперёд, опрокинула малыша, свечи, зеркало и метнулась к двери. В коридоре, завалившись набок, спала повариха. Кастелянша изо всех сил потянула на себя дверную ручку, упёрлась плечом в стену, ожидая, когда чумазые мужики в исподнем начнут вырываться наружу, и заголосила:

– Просыпайся!.. Просыпайся, тебе говорят!

Напрасно кастелянша тянула на себя дверь – внутри было пусто. Опрокинутые свечи погасли, а те, что не погасли, подкатились аккуратно к маслянистым следам и потёкам да к жирной лужице, под взлохмаченные скирды газет и журналов… И не просто подкатились, а с намерением. Пламя взметнулось, потекло, обволокло периодические издания, облизало пол, заглянуло в опрокинутые жестяные вёдра, окрутило просаленную тряпичную ветошь, подступилось наконец к канистрам, баллонам, бутылкам да бакам. Едва догадавшись, что голосит всё это время исключительно молча, кастелянша выбросила ногу в сторону и пнула повариху. Та пробудилась, рассмотрела безумное лицо кастелянши и сама обезумела. Женщины закричали друг дружке что-то, покружились на месте и бросились бежать. По коридору, на лестницу, выше, ещё выше.

В капитанской рубке кипела работа. Матросы совещались, спорили, чего-то не понимали, ничего не понимали и снова совещались, и снова спорили. Кастелянша зарыдала, повариха застенала. Огненно-рыжий матрос схватил кастеляншу в объятья и принялся ласково тискать. Скоро кастелянша пришла в себя и, всхлипывая, поведала зловещую историю. Матросы загоготали, похватались за животы, затопали ногами. Кастелянша обиделась. Огненно-рыжий матрос подтолкнул её к поварихе:

– Идите, прогуляйтесь… А потом состряпайте всё же нам чего-нибудь вкусного да деликатесного, а?

Волосатая рука, сжимающая в ладони «Инструкцию по эксплуатации программного обеспечения…», ткнула в бок огненно-рыжего матроса, сиплый голос сказал:

– Я понял, что мы отключили… Систему безопасности… Она-то, получается, и мешала навигационной системе нормально работать! И тут ещё про вот этот тумблер пишут… Мне кажется, его тоже надо вырубить, к чёртовой матери!

Огненно-рыжий матрос покосился в инструкцию, покосился на тумблер и согласно закивал. Повариха тоже покосилась в инструкцию, а потом на тумблер и проворно утащила кастеляншу на открытую палубу, усадила в первый попавшийся деревянный шезлонг и устало повалилась в соседний. Изредка дул несильный ровный ветер. Море цепенело. Жирные тучи лепились вдоль горизонта. Солнце, как и прежде, отрешённо блистало, не позволяя никому смотреть на себя невооружённым глазом. Кастелянша побормотала-побормотала что-то нечленораздельное да забылась неспокойным сном, повариха понаблюдала лениво за полётом чайки-моевки да тоже задремала. Долго ли, коротко ли тянулись их сновидения да настало время пробуждения. Разлепили глаза они, почесали бока, позевали, в эмалированное небо глядя, и приметили идущего от кормы фельдшера. Тот хромал, ибо был когда-то давно контужен, и попыхивал трубкой. Найдя в шезлонгах сонных слушательниц, фельдшер подсел к ним и принялся нещадно дымить, приговаривая:

– А я чего ж?.. Ходил вот… телефоны, пейджеры да рации в море кидать… Это у нас протест такой! Супротив электроники! Наш первый законопроект, так сказать! На консилиуме постановили! Не годная она вся, эта электроника, что и говорить! Сушу из-за неё потеряли… – он потянулся. – Эх, хорошо-то как! Небо какое чистое, море какое бескрайнее!!! Это что же у меня за жизнь-то такая распрекрасная, а? Да-а-а, живу я!.. Живу в полную мощь. Ох, сколько же миль уже у меня за спиной?.. И не упомнишь! Да-а-а, поплавал знатно, что и говорить… И ещё поплаваю! Бог даст, найдётся наша сторонушка да вернёмся в родимый порт… А я ведь как? Из каждой поездки выгоду себе делаю! А то чего ж нет-то?.. На судне, девчата, скажу я вам, всегда есть что-то, что плохо лежит!

– Ой, а то мы не знаем! – подала голос кастелянша.

– Вот давеча измыслили мы с одним ушлым матросиком поживиться, – продолжал фельдшер. – И поживились!.. Почти что все подсобки канистрами да баллонами забили! Топливо – субстанция нынче модная… Мы всё слили! И резерв, и не резерв… А чего ж добру пропадать?.. У меня, девчата, деверь на заправочной станции работает… Буду теперь его поставщиком! Вот только б воротиться в родимый порт побыстрее…

На палубу выскочил тщедушный матросик и замахал руками:

– Сюда-сюда! Драка там!.. Драка!

Все бросились вслед за ним в капитанскую рубку. В рубке матросы сражались друг с другом рукопашным боем. Повариха, фельдшер да тщедушный матросик принялись разнимать дерущихся, но вмялись, свалились, схватились, схлестнулись и… тоже зачем-то засражались. Мониторы на панели управления замигали и отключились. «Где-то замкнуло электропроводку», – могла бы подумать кастелянша, если могла бы подумать. Вместо этого она отвела полный страдания взор от мониторов, посмотрела сквозь окна, кольцом обступившие капитанскую рубку, в цепенеющие воды моря и медленно поплелась прочь. Коридоры лайнера погрузились во тьму, кастелянша подхватила брошенный кем-то налобный фонарик и нацепила его на голову. На нижних палубах было дымно, она взялась отворять настежь двери да иллюминаторы. Тщетно.

– Надо же, не проветривается, – посетовала кастелянша. По вентиляционной трубе над её головой прошёл гул. Но она его не услышала. Ныло, выло, скулило. То зрители из тёмного кинозала молили о помощи. Колотились в запертые двери. Пытались вынуть себя наружу сквозь вентиляционные шахты, но убедившись в несоответствии размеров, плотно законопачивали решётки, затыкали щели. Растерянно тискали в руках безмолвные телефоны, пейджеры да рации.

Воздух необратимо тяжелел и нагревался. Ядовитые газы и летучие кислоты навязчиво лезли в нос и рот, слезили глаза, заставляли заматывать лица. Лукавая паника ходила тут же, осторожно ступала, деликатно принюхивалась, участливо вылизывала изувеченные испугом лица, сочувственно хватала дрожащие пальцы, ласково поглаживала покрытые мурашками спины. Страх вминался в грудные клетки, рвал гортани, закладывал уши… Кто-то уже медленно оползал вдоль стен, заваливался под откидные сиденья кресел, проседал в тёмных углах под собственным весом. Кто-то продолжал биться в двери. Промахивался, врезался в тёплые стены, падал на колени и всё упрашивал кого-то… упрашивал… упрашивал – о пощаде. Чёрно-дымный куб кинозала схлопнулся в пароксизме отчаяния и поплыл по бескрайнему вакууму любви.

Вздулись стены, взбух пол, вспучился мир, но опал потолок. Жар прижигал язык к нёбу, спаивал веки. Наконец пламя прорвалось внутрь. Потемнела и запузырилась кожа, закипели внутриутробные жидкости, заплавились полимеры… Непроглядный, сизый смрад пронзали пламенеющие лопасти. Когда рухнул потолок в пылающем кинозале неслышно прозвучал последний выдох. Огненная птица высунулась в прореху, продолжая выпутываться из плена помещений, предметов и людей, рваться – палуба за палубой – наружу, к эмалированному небу, распуская перья и хлопая крыльями. Пожаростойкие материалы и конструкции ни в какую не оправдывали собственные выдающиеся характеристики и брались пылать пуще прежнего от стыда за себя и маркетологов.

В круглом фойе лежали кучкой оркестранты. Истерзанные, измученные, обеззвученные. И не басил тромбон. Не присвистывала флейта. Валторн не издавал протяжный стон. Где-то в душном тёмном коридоре валялось тело кастелянши, что запуталась в непроницаемых, дымных лабиринтах лайнера, удушилась ядовитыми газами да померла. Лицо её опалилось, кожа на щеках полопалась. Один глаз отчего-то был открыт, его припорошило серым пеплом. В фойе, медленно обугливаясь, лежала, свернувшись калачиком, повариха. На лестнице растянулись два матроса. В раскалённом пунцово-рыжем мареве навечно застыли телесные конструкции бывших людей… Фельдшера, водолаза, механика, шкипера… Немногие вспомнили про спасательные шлюпки… Немногие из вспомнивших сумели добежать до них… Добежавших и с горем пополам спустивших на воду шлюпку оказалось пятеро. Они были грязны и измучены. Не узнавая друг друга и боясь оглядываться, они устремились вперёд, к эпической черте горизонта, за которой, спустя несколько часов, дотла ослабевшие и обезумившие, остыли и упокоились… А море тем временем гадливо морщилось. Эмалированное небо куполом катилось на все четыре стороны. Изумлённое солнце висело в истинном полдне.

Примечания

1

Только для персонала.

(обратно)

2

Деньги в Москве хорошие, а народ – плохой!

(обратно)

3

Какой же ерундой мы все заняты… Какой ерундой!..

(обратно)

4

Меня зовут Андрей Скляренко, приятно познакомиться! Вы здесь вечера проводите, хрусталем звените, чуть ли стихи не читаете… А там мужики умирали… Наши и ваши! Женщины и дети… Уже не помните? Как всё глупо… как всё глупо… как нам теперь в глаза друг другу смотреть? Что же нам теперь делать между собой? А сейчас я пойду… Устал я… Спокойной ночи!..

(обратно)

5

В Москве поработал, в Петербурге… везде поработал… везде, где столяры нужны…

(обратно)

6

Одни отмежеваться хотят, чтобы в Европу убежать, а другие их все держут в своих объятиях! И душат, и душат!!! Москва! Ну не любит Киев тебя больше!!! Что же ты дура такая?! Где твоя гордость бабья?!

(обратно)

7

И что вы Крым режете?! До каких пор? Что же вы по живому? А если вам ногу начать пилить? То имперская Россия всех к себе припиявливала, то советская, то теперь путинская…

(обратно)

8

А там… в этой вашей Новороссии… ребята погибали! Такие же как мы с вами, из крови и пота! А за что они погибали?! За землю родную?

(обратно)

9

Но с другой стороны… Что же теперь – не воевать что ли? Так всё отберут! Но жалко! Жалко мужиков! Погибли они! Один за другим!

(обратно)

10

Что натворили? Было плохо, а сейчас что?! Лучше? И нет бы встать и сказать: «Обосрались!»… Не могут они! Надоело! Я жить хочу!

(обратно)

11

Затем снова! То собираются, как скот в сенях в морозную зиму, то расходятся по углам как дети малые, обиженные!

(обратно)

12

Но, люди добрые, как же жить-то?! Ничего не делать?! Так они хотят? Чтобы мы как куклы соломенные были? Всех ненавижу! Все правители сволочи! Никому веры нет!

(обратно)

13

Вот и весна твоя нашлась!

(обратно)

14

А что им эти выборы? Будто не понятно, кого президентом сделают…

(обратно)

15

Не надорвись!

(обратно)

16

Мудрая женщина… Зачем голосовать? Всё и так решено!

(обратно)

17

Ты чего кричишь?

(обратно)

18

Водку будешь?

(обратно)

19

А вот я всё думаю, где же правда? Неужели на земле её совсем не осталось?! Ведь как всё ловко перевернуть можно?!

(обратно)

20

Свобода, уважение и достоинство! Вот что должно быть между людьми!

(обратно)

21

Нет.

(обратно)

22

Ох, и любишь ты все в шарж превращать!.. Современная особенность…

(обратно)

23

Задело тебя. Потерпи… потерпи… Где же аптечка? На помощь!

(обратно)

24

Помогай! Потом себя распробуешь.

(обратно)

25

Хорошо, хорошо… Потом расскажешь!..

(обратно)

26

После всё… после…

(обратно)

27

Ноченька лунная, звёздная, ясная:


можно иголки собрать.


Выйди, любимая, солнышко ясное,


в рощу со мной погулять.



Сядем с тобою мы здесь под калиною


сами себе господа.


Ты посмотри: над туманной равниною


в небе сияет звезда.



Ты не пугайся, что ноженьки белые


смочешь в холодну росу:


прямо в избушку тебя, моя милая,


я на руках принесу.



Ты не побойся озябнуть, лебёдушка:


на небе ясно, как днём,


крепко прижму тебя прямо к сердечку я,


а оно греет огнём!


Крепко прижму тебя прямо к сердечку я,


а оно греет огнём!

(обратно)

28

Люди, вы сами себя слышите? Что вы такое говорите? Вам не стыдно? Вам плюнуть в свое отражение не хочется?

(обратно)

29

Как был путинский режим, так он и остался! И зачем бюджетные деньги на выборы тратили?

(обратно)

Оглавление

  • Отход
  • Выцвет
  • Пробел
  • Кровь из носа
  • Волнения
  • Жар-птица
  • *** Примечания ***