"Дети Империи". Компиляция. Книги 1-5 [Олег Васильевич Измеров] (fb2) читать онлайн

Олег Измеров Дети Империи

Инструкция для читателей

После того, как начали появляться инструкции в духе "не стирать в машине кошек" и "не кипятить часы", стало ясно, что подобное надо составить и для фантастических произведений. Итак:

1. Все описанное воспрещается воспринимать всерьез.

2. Все события выполнены профессиональными фантастическими героями. Не пытайтесь повторить. Хотя на вокзал Орджоникидзеград ходить можно.

3. Фантастические герои говорят так, как они говорят, и если они говорят не так, не надо им подражать.

4. Размещенные здесь произведения направлены против экстремизма.

5. Во время написания произведений ни одно животное не пострадало. Даже компьютерная мышь.

Посвящается Г.Л.Горпожаксу, совершенно несправедливо не получившему Нобелевскую премию мира.

Олег Измеров

От автора, или мы, типа, все из будущего

На тему альтернативной истории сегодня только ленивый не пишет.

И правильно. Приятно отправить современного главного героя в прошлое, где он, разумеется, самый умный и все ему заранее ведомо. Потому что все мы историю узнали из учебников, а в них, как сказал с экрана Тихонов, историю показывают так, будто в ней орудовала банда двоечников. Вот и представляется герою возможность эти ошибки исправить – например, Великую Отечественную на пару лет раньше выиграть или не допустить развала Союза, а то и – чего мелочиться-то? – освободить Индию от британского ига. Или же наоборот: закинет судьба современных героев, таких крутых и продвинутых, в прошлое, а там и выясняется, что на самом деле они гроша ломаного не стоят. И герои, пройдя в прошлом через испытания, возвращаются в наше гламурное настоящее другими людьми. И даже совесть имеют, столь необходимую в современном бизнесе.

Так что пора на все это смотреть с иронией. Вот автор и решил – просто взять обычного человека, простого россиянина, который пережил волюнтаризм, застой, перестройку, либерализацию, приватизацию и стабилизацию, и, стало быть, морально подготовлен к смене эпохи, отправить его на полвека назади посмотреть, чего он там увидит, и как будет выкарабкиваться.

Автор сразу предупреждает, что в прошлом не все пойдет так, как ожидают читатели. А что делать? От Гайдара тоже все ждали одного, а получилось… Но это уже оффтопик, то бишь об этом уже надо говорить в другое время и в другом месте.

Нетерпеливый читатель сразу спросит: будут ли в жизни главного героя романы с красивыми женщинами, криминал, спецслужбы наши и не наши, Сталин, Берия, Гитлер, выстрелы и погони? Обязательно! Без этого сегодня никто ничего читать не будет. Но не каждый день. Потому что если в жизни нашего обыкновенного россиянина каждый день будут новые романы с красивыми женщинами, криминал, спецслужбы наши и не наши, Сталин, Берия, Гитлер, выстрелы и погони, то он не доживет до конца повествования.

Ну что, поехали?

Часть I. Вход без пропуска

1. Дверь захлопнулась

До рассвета было еще далеко. Виктор Сергеевич, или, как он чаще всего представлялся знакомым по еще не отброшенной привычке, просто Виктор, не спеша шел по улице 3-го Интернационала, где изредка проносились машины, разбрасывая резиной налетевшую за ночь снеговую кашу. Муть цвета воды, подкрашенной молоком, колыхалась в свете фонарей и рекламы. Ветер гнал низкие тучи в сторону Радицы.

«Ну и февраль», – подумал Виктор. Погода напоминала ему скорее о декабре или марте. Когда он видел такую мягкую середину зимы? В шестьдесят девятом? Или в восьмидесятых?

На торговом центре Тимашковых горела рекламная панель, поражая внимание своей бессмысленностью в это раннее время. Ролик сменился заставкой – часами, и Виктор прибавил шаг: он спешил занять очередь в кассы предварительной продажи.

На площади автостанции продувало, и ветер превращал влагу, налипшую на железных ступенях пешеходного мостика, в тонкую корочку льда. «Лестница в небо» – мелькнуло у него в голове, и через секунду – «Хорошо, что в такую рань нищих нет». Держась за перила – под варежками от стальных уголков тоже поползла хрупкая застывшая пленка – он осторожно начал подыматься туда, где сквозь подсвеченный городским заревом рваный тюль облаков пробивались утренние звезды. Со стороны бараков, что еще до революции тянулись здесь вдоль путей, ветер принес легкий, знакомым с детства запах угольного дыма.

Виктор пропустил узкую боковую лестницу на вторую платформу – хотя здесь путь до входа в вокзал был короче, но идти понизу через осклизлый переход через пути не хотелось. Он осторожно проследовал дальше и спустился по основной лестнице, широкой и заворачивающейся к зданию вокзала буквой «Г», прошагал мимо высоких окон с византийскими арками наверху, зашел за угол и, толкнув дверь, очутился в большом зале с двумя рядами квадратных колонн – послевоенный архитектор тяготел к классике. Освещение показалось Виктору тускловатым. «Экономят» – подумал он и практически машинально двинулся к кассе предварительных продаж, припоминая на ходу дату и номер поезда.

У кассы, неожиданно для Виктора, никого не оказалось – он даже подумал, не перепутал ли время – окошки были наглухо занавешены желтоватой шторой, за которой, судя по всему, света не было. «Странно, штору повесили», – мелькнуло в голове у Виктора; он помнил, что в прошлый раз здесь были жалюзи. На всякий случай он протер глаза, и заметил, что еврорамы с пластиком и пластиковый прилавок тоже куда-то исчезли, а вместо них стояли новые, еще хранящие запах лака, деревянные рамы, окошко, как когда-то округлое и забрано деревянной заслонкой. Виктор невольно оглянулся, удивившись этому неожиданному ретро; то, что он увидел, поразило его еще более. Пол был из бетона с мраморной крошкой, как когда-то давно, в детстве, а на стенах – как же этого он сразу не заметил-то – горели сдвоенные канделябры с лампами накаливания и стеклянными абажурами в форме шишек. Может, это и было сразу замечено, но осталось без внимания: в конце концов, какая разница, как сейчас оформляют вокзалы! За годы реформ кто только не подался в дизайнеры по интерьеру…

«Черт, да я же сплю!» Виктор бросился тереть глаза, несколько раз себя ущипнул, но ничего не менялось. Зал был теплым, очень теплым и странно пустым. Ну да, он спит, он видит это вокзал таким, как было когда-то в очень далеком детстве, это воспоминания… возможно, он вообще еще никуда не ходил, он все еще спит, ему кажется, что он пытается проснуться… так, однако, можно и опоздать в кассу. Надо что-то делать. Надо выйти из вокзала. Во сне наверняка память покажет ему что-то странное, искаженное…

Он потянул на себя ручку – бронзовую большую ручку – рубчатый цилиндр с шариками на концах на большой дубовой двустворчатой двери со вставными стеклами и выскочил на перрон. В лицо ему полетели снежинки.

Слякоти не было. Вокруг было морозно, сыпал снег, практически метель, ветер гнал белую сухую поземку по платформам, кружил в свете шаров-фонарей, что появились на пешеходном мостике. Виктор машинально застегнул ворот и подумал, что надо бы и уши шапки опустить – задувает. Бывало ли во сне холодно? Он не помнил. Он заглянул за угол и вместо сероватой силикатной пятиэтажки увидел под светом фонаря, качавшегося на деревянном столбе, деревянные частные домики, уходящие в темноту, в сторону Ново-Советской. Платформу от привокзальной площади отгораживал забор. Сзади, где-то со стороны Молодежной, раздался стон паровозного гудка. Паровозного – этого Виктор не мог с чем-то спутать. Он обернулся – со стороны базара на путях стоял товарняк, где среди четырехосных вагонов и платформ – с буксами не на роликовых подшипниках, а на простых, с крышками для смазки – затесались двухосные. Слишком много деталей, мелочей, будто кто-то специально пытался восстановить все как лет сорок назад или даже больше, в деталях, иногда совпадавших, иногда не очень. Бетонные урны-колокольчики – это было. Большие часы на башне вокзала – нет, таких не было, он помнил стандартные электромеханические, а эти прямо настоящие башенные… Да, это не настоящее. Наверное.

Становилось зябко. Виктор снова повернулся и вошел внутрь вокзала. Там было все так же тихо, такая же песочно-желтая окраска стен с белой лепниной, такой же пол, на котором таял прилипший к его ботинкам снег, оставляя лужицы. Легкие шаги гулко отдавались под высоким потолком, и где-то в невидимой отдушине приглушенно завывал ветер.

И тут до Виктора вдруг дошло, что он в одну секунду потерял всех родных, близких, знакомых и, вдобавок ко всему, очутился в непонятном месте без паспорта и денег. Потому что если это действительно прошлое, то ни Российской Федерации, ни, тем более, современных купюр здесь быть не может.

2. Полет белой вороны.

Виктор почувствовал, как его внезапно охватывает какое-то глубокое, инстинктивное отчаяние. Он не понимал, что делать и куда ему идти; он снова выскочил на улицу; там была все та же метель и поземка, и из глубины станции послышались два свистка паровоза. Он снова бросился обратно, попробовал выйти и войти в зал через другие двери. Все безрезультатно.

– Потерял, небось чего-нибудь?

Его окликнула уборщица, со стороны проема в зал ожидания, полная тетка лет сорока, в синей рабочей теплой спецодежде и черном фартуке. Она прислонила к стене деревянную швабру, и держала в руках большую бурую тряпку из мешковины, которую только что выполоскала в десятилитровом оцинкованном ведре.

«Надо делать вид, что ничего не произошло. А то за дурака примут или хуже».

– Да… авторучку где-то посеял.. вот…

– Батюшки… небось с золотым пером?

– Да нет, простая… да ну, ерунда, может, просто забыл.

– Ну, а перепугался-то… думаю, документы посеял или грОши… А то народ, знаешь разный бывает: у нас давеча чемодан сперли… и милиция протокол писала, и свидетелев искали… вот вроде потом чемодан-то нашли, так что если что пропало…

– Нет, все нормально. Это я просто думал, когда ручку не нашел, что и кошелек выронил, а потом вспомнил, он в другом кармане. Растерялся. Спасибо.

– А, растерялся… а на вокзале теряться не надо, тут потеряться легко…

«Не хватало еще, чтобы милиция документы проверила» – всплыло вдруг в голове у Виктора. Вывеска линейного отделения маячила у двери между расписанием и питьевым фонтанчиком. Надо было куда-то идти отсюда; на улицу не хотелось, и Виктор прошел в зал ожидания, полуудивленно увидев там деревянные диваны с высокими спинками и надписью «МПС», деревянный газетный киоск в одном углу и деревянный же книжный ларек в другом; оба были закрыты. Он тяжело опустился на скамью и закрыл глаза; потом снова открыл, в тайной надежде увидеть мир измененным; потом закрыл снова.

Спокойно, думал он. Это, скорее всего, бред, галлюцинации, просто такой связный бред, наверное, бывает. Значит, медицина поможет, может, на это уйдет какое-то время. Хотя – для больного странно понимать, что он бредит, обычно бред принимают за истину. Ну ладно, это детали, надо как-то продержаться, за что-то уцепиться или как там.

Предположим худшее, это не бред. Так. Значит, с семьей и родными все в порядке, не надо себя изводить, это я потерялся, потерялся только я. Как они там без меня… впрочем, может быть и не без меня, может, пока я тут, там не прошло и мгновенья. Может, там такой же ходит и ничего не произошло…

Как же возвращаться? Надо сначала понять где это. Перенос во времени? Какой сейчас год?

За стеклянными закрытыми ставнями газетного киоска Виктор разглядел обложку «Огонька», и это его почему-то обрадовало. Хоть к чему-то привязаться, как к точке отсчета. Он не спеша встал, и, стараясь сохранять непринужденность, прогулялся взад и вперед, изображая ожидающего, и, вроде как от скуки, подошел поближе к торговой точке, чем-то напоминавшей иконостас. «Огонек»… дальше Виктор опять похолодел. Номер был за январь 1958 года.

«Значит, все-таки во времени…»

То, что он увидел на самой обложке, удивило еще больше – это был снимок встречи на аэродроме, в центре стоял полноватый и лысоватый человек со знакомыми по книгам и документальным фильмам чертами лица… это был Берия. Берия Лаврентий Павлович, только постарше, седее, и не в пенсне, а в фасонистых очках, как у Кио-старшего, и широкополой шляпе, как в американских послевоенных фильмах. Виктор прекрасно помнил, что Берию расстреляли в 1953 году.

«Опаньки! Да у них и история, оказывается, по-другому идет!»

Виктор еще с большим интересом впялился в снимок. На заднем плане виднелись американский и советский флаг и виднелся почетный караул, судя по всему, тоже американский. Надо полагать, Берия нанес визит в США. Хрущев тоже там был, когда же, когда же… ах да, в пятьдесят девятом, год разница-то. Ну и какой у них тут период? Культ личности, оттепель, а может… как его… волна репрессий очередная?..

Про Берию Виктор слышал разное.

С детства (при Хрущеве) слышал, будто Берия вроде как виновник репрессий и даже получается, что Сталина обманывал.

Потом (при Брежневе) про Берию вообще говорить избегали. Вроде как не к ночи будь помянут.

В перестройку – оторвались по полной. «Палач», «злодей», «маньяк» и прочее. И мастера искусств вроде как убедительно это подкрепили. И в «Покаянии», и в «Холодном лете пятьдесят третьего». Хотя (после расстрела Чаушеску) Виктору начало казаться странным, что суд над Берия был закрытым и в свою защиту ему публично сказать не дали.

Наконец, в новом веке Виктору стали попадаться книги, где доказывалось, что Берия вовсе не злодей, а очень хороший управленец и порядочный человек, и именно он боролся с репрессиями. А его, как умного, и унасекомили.

Оно, конечно, хорошо, если последнее окажется верным. А если нет? А если все-таки палач? А если истина посередине, то есть палач, но не слишком?.. Тьфу, какая ерунда получается. Потом, допустим, человек он хороший – а система? А дураки в ней? Вот чего стоит какому-то дураку его, Виктора поймать: паспорт не наш, а с двуглавым орлом, деньги не советские – значит, готовил переворот. Да еще и с миниатюрной шпионской рацией в кармане. И что докажешь? И если даже докажешь – все это очень странно, а там сроки передавать дело, стало быть – добиться стандартного признания – и под вышку, вопросы сняты. Очень логично даже получается.

Верхний край обложки «Огонька» с надписью (интересно, что там? хоть какая-ориентировка на политическую ситуацию, а то с первым встречным в разговоре влипнешь) прикрывала съехавшая обложка «Крокодила» с карикатурой. То, что на ней увидел Виктор, поразило еще более. На левой половине рисунка тощий корявый человечек в мундире, со слегка одутловатым лицом, на котором виднелись ну очень знакомые усики и челка, размахивал, словно дубиной, большой черной ракетой, в которой было нетрудно узнать «Фау-2». На верхней части ракеты стояла буква «А». В правой части рисунка атлетические юноши и девушки, взявшись за руки, заслоняли снежно-белые новостройки и небеса с голубями. Сюжет был знаком и понятен – за исключением физиономии поджигателя войны.

«Блин! Да у них тут еше и Гитлер живой!»

Факт существования фюрера в 1958 году показался Виктору более неприятной новостью, нежели известие о нахождении Лаврентия Павловича у руля страны. Американцы, конечно, тоже бомбой грозили, но одно дело расчетливый Эйзенхауэр и другое дело этот безбашенный, который коврики грыз. И раз он еще живой, значит что – войны еще не было? Во всяком случае, не такой? И выходит, она еще в будущем? В июне, без всякого объявления, массированный ракетно-ядерный? На наши мирные города? А может, вообще в этом месяце? Или завтра? Или сегодня, на рассвете?

От этих мыслей Виктору стало как-то совсем неуютно.

«Как же они вообще живут-то здесь?.. А, впрочем, не осознают, наверное, всей опасности, да и СМИ успокаивают.»

Между тем небо за высокими сводчатыми окнами начало окрашиваться синевой, предвещавшей поздний рассвет, а в вокзал стали поодиночке заходить люди, видимо, спешившие на пригородный. Первой появилась дама лет тридцати или моложе в серо-голубом длинном, слегка расширенном книзу пальто с потайными пуговицами (как это называлось, Виктор не помнил, ибо не слишком разбирался в винтажной моде); пальто это было с небольшим округлым воротником пепельного цвета, похожим на лисий хвост; на шее женщины был повязан красный шарф, а голову венчала таблеткообразная шляпка в тон пальто, плохо прикрывавшая короткие темные волосы. «Модничает», – понял Виктор. «И как она в этом берете менингит не схватила…» Его внимание привлекли непривычно тонкие, высоко подведенные брови, придававшее лицу удивленно-кокетливое выражение, ярко-красные круглые серьги в ушах и накрашенные непривычно яркой помадой губы. Эта дама вообще-то была не первым аборигеном, которого увидел здесь Виктор, первой была уборщица, но уборщицы, видимо, за прошедшие полвека изменились меньше; здесь же чувствовалось что-то непривычное, знакомое лишь по фильмам. Следом за дамой в зал ввалился мужчина лет сорока в настоящих бурках, до ужаса напоминавший одеждой и своим видом Бывалого из «Самогонщиков», с маленькими короткими усиками под самым носом. За ним появился молодой худощавый парень – длинное черное двубортное пальто, ношеное, с широким серым каракулевым воротником и в черной шапке с опущенными, но не завязанными ушами, на ногах кожаные ботинки с тупыми носками. Судя по всему, разные группы населения здесь стремились к моде по-разному, но в первых рядах, естественно, оказались женщины.

Виктор вдруг понял, что он, в своей китайской синтетической бурой курткой под замшу и ботинках с квадратными носами скоро будет выглядеть здесь белой вороной, однозначно. «Надо рвать когти» – мелькнуло в голове, «хорошо хоть шапки-ушанки мало изменились». В движении, на улице, отличие его одежды могло меньше бросаться в глаза. Стараясь выглядеть безразлично, он прошел к ближнему выходу – ах, как они все-таки когда-то выглядели классно, эти дубовые двери, как шли они к этому залу с классической лепниной – и направился навстречу неизвестности.

Снаружи метель стихала, и все кругом, словно постель свежевыстиранной и накрахмаленной простыней, было покрыто незапятнанным белым снегом, перераставшим в казалось, столь же заснеженное небо, сквозь которое прорастали решетчатые скелеты опор переходного мостика, сваренные из старых рельсов – их еще долго не заменят на бетонные. Белая ворона полетит над белым снегом, усмехнулся Виктор. Ну что же, так оно и к лучшему.

3. В родном чужом городе.

Толстые доски настила пешеходного мостика слегка прогибались при ходьбе, и Виктор вдруг ощутил отголосок давнего детского страха – когда-то, еще ребенком, он опасался этой высоты, этих прогибающихся досок со щелями между ними – да еще, подтверждая эти страхи, некоторые доски трескались и от них отлетали куски, а от перил отваливались плохо приваренные прутья, до тех пор, пока на настил вместо досок не уложили бетонные плиты и сверху залили асфальтом. Удивительно, но это неприятное чувство внушило ему некоторую надежду, как будто идя по мосту, он снова вернется в тот обжитый, давно покинутый мир, полный безмятежности, надежд и ложных беспокойств, и в целом весьма уютный. Даже гудки паровоза, казалось, чем-то его подбадривали. Он узнал – или ему показалось, что он узнал – деревянный забор, отгораживающий пути, заснеженные деревья парка, двухэтажный довоенный дом, возле которого еще не вырос серый параллелепипед общежития БМЗ, а вместо этого росли деревья, скрывавшие маленькую голубую деревянную церковь Петра и Павла – верно, она еще не была снесена!

Слева Виктор узнал знакомое длинное здание хлебозавода, и ближе – одноэтажный домик с большой надписью «Автостанция». Несколько автобусов, которые стояли на расчищенной площади, тоже, на первый взгляд, были знакомы, во всяком случае похожи своими округлыми обводами и желто-красной раскраской. Отличие было в том, что из «колокольчика», который висел на черном деревянном столбе, видимо, для объявления рейсов, лилась музыка. Осторожно спускаясь по заметенным за ночь ступеням и смотря себе под ноги, Виктор вслушивался в звуки этого немного неожиданного здесь и даже кажущимся бессмысленным сервиса. Вдруг его что-то словно толкнуло: мелодия была одновременно слишком знакомой, но необычной. Да, он вспомнил эту мелодию: это был шлягер «I wanna be loved by you» из комедии «В джазе только девушки», ключевой номер Мэрилин Монро; но здесь исполнение было несколько в медленном темпе, и певица другая, с каким-то необычным, словно мяукающим голосом, хотя и пела тоже по-английски. Это сочетание вечного хита, ассоциаций с секс-бомбой Мэрилин, детской отечественной послевоенной реальности и взрослого осознания того, что через пять минут здесь может упасть ядерная ракета, создавало впечатление какого-то сюра.

Виктор пересек площадь автостанции, ожидая найти за углом рынок; тем временем песня закончилась и диктор начал рассказывать новости спорта; оказывается, это была трансляция по радио. Мимо него по Ульянова проехали сани, запряженные серой в яблоках лошадью; правил ими весьма живописный мужчина с бородой. Колхозник, наверное… Впрочем, а эта улица действительно здесь Ульянова? Виктор помнил, что на автостанции, пока ее не снесли, сохранилась табличка со старым названием. Удивительно, но она и здесь оказалась на том же месте. Так и есть: «Улица Ленина».

Рынок оказался на старом месте, и даже два павильона его к этому году были достроены и покрашены в песочно-желтый цвет; но только были они более спартанского вида, без лепнины, торцовые стены их поверху были сложены не по дуге, а треугольником, что делало их похожими на фабричные корпуса; за ними проглядывался силуэт водокачки, которая здесь еще не была снесена. Но больше всего Виктора удивило то, что вместо троллейбусной линии, которой в пятьдесят восьмом еще здесь быть не полагалось, на белом снегу перед рынком чернели геометрически ровные кривые трамвайных рельсов!

Впрочем, Виктор знал, что вначале в Брянске собирались строить трамвай, и отказались от этого во многом из-за пристрастий Никиты Сергеевича к троллейбусу. Раз в этом варианте наверху другое руководство, значит, трамвай и построили, заключил Виктор. Вполне логично. Вон, даже двухпутку сразу сделали на выделенной линии.

Трамвайный сюрприз как-то сразу поднял Виктору настроение. Рельсовый общественный транспорт всегда казался ему более основательным и солидным: автобус, он в любой деревне есть, а вот метро или хотя бы трамвай говорят о том, что город большой или хотя бы с давней историей. «Интересно бы посмотреть, что тут у них по этим рельсам ходит» – мелькнуло у него в голове.

Средство передвижения не заставило себя долго ждать. Из глубины улицы 3 Интернационала послышался звонок, и мимо Виктора, скрежеща колесами в кривой, проплыли в сторону Стальзавода два вагончика – моторный и прицепной. Они были короткими, двухосными и чем-то напомнили Виктору те, что он когда-то видел в Евпатории. Маршрут оказался «тройкой», спереди у вагончиков висели большие буквы «УВЗ» (Уральский вагонзавод, что ли, подумал Виктор), а на боках, над окнами, по-дореволюционному висели два рекламных транспаранта. Надпись на транспаранте на моторном вагоне категорически гласила «Бога нет», а на прицепном, столь же категорически – «Покупайте сервелат» .

«Да, если у них тут социализм, то не совсем такой, как наш.»

Виктор машинально двинулся в сторону, где раньше у Рынка была остановка троллейбуса. Тротуар у станционного забора был полностью занесен; стоянки такси тоже не было видно – то ли в этой реальности такси не существовало, то ли стоянка была на автостанции. Пришлось идти по краю проезжей части; но не успел Виктор проследовать и двух метров, как сзади послышался гудок. Мимо проехал грузовичок-фургон защитного цвета, похожий на послевоенный Опель-Блитц, но с кабиной от «газона» и вертикальной решеткой радиатора. Сбоку на фургоне было крупными белыми буквами выведено «Хлеб». Грузовичок повернул к воротам хлебозавода и снова трубно засигналил.

До Виктора вдруг дошло, что он идет не туда: остановка трамвая была напротив входа в рынок, там, где сейчас (или теперь уже «тогда»?) останавливалась «десятка». Да и в карманах у него не было ни копейки здешних денег. Знать бы, как они вообще выглядят…

Четкого плана действий у него пока не появилось, он вернулся, перешел Ульянова-Ленина на другую сторону и двинулся по 3 Интернационала к центру Бежицы, чтобы осмотреться и в надежде, что это подскажет какую-то идею. Несмотря на отсутствие денег, документов и надвигающуюся проблему с питанием, его глодало любопытство – как же это тут будет выглядеть?

С деревьев за церковной оградой комками обсыпался налетевший снег. Радиорупор на автостанции закончил спортивные новости и замурлыкал беспечный фокстротик нэповских времен: «Не пробуждай ото сна, этого дивного сна…» По узкой тропинке, протоптанной средь сугробов, зашагалось свободно и легко.

Внезапно до слуха Виктора, откуда-то со стороны Молодежной, донесся приглушенный дальним расстоянием пистолетный выстрел; через непродолжительное время послышались еще два; он остановился, в надежде уловить еще что-нибудь, но уже больше ничто не нарушало утреннего благолепия, и все так же мурлыкал все тот же фокстротик громкоговоритель.

Не так уж и был спокоен этот мир, каким казался.

4. Инфильтрация.

Путь до Куйбышева показался Виктору длинным до бесконечности.

Левая сторона улицы практически не изменилась, если не считать церкви. Разве что деревья меньше стали.

По правой за длинным трехэтажным кирпичным зданием, что стояло у рынка, появилось четырехэтажное из крупных блоков – во весь квартал и с арками во двор, на месте силикатного послевоенного, но с похожими выступами эркеров, заменявших балконы. Фасад его был оштукатурен и выкрашен во все тот же песочный цвет, а весь нижний этаж, отделанный под коричневый руст, занимали магазины – «Культтовары», «Галантерея-парфюмерия», «Обувь» и «Канцтовары». Напротив, в знакомом довоенном доме на углу Комсомольской и 3 Интернационала разместилась булочная и «Овощи-фрукты», а парикмахерская съехала в двухэтажный особнячок, где во время детства Виктора была «Обувь». Все эти заведения были закрыты – даже продуктовые начинали работу не раньше семи, а по часам Виктора была еще половина седьмого. Неизменным также оказалась почта – на ней еще виднелись выложенные брусковым шрифтом надписи «Почта, радио, телеграф, телефон», и дом напротив, в котором, к радости Виктора, вновь оказался знакомый «Кондитерский». Было ли это чистой случайностью или кондитерский тут был при месте, оставалось загадкой.

По той стороне улицы, по которой шел Виктор, народу не появлялось, он заметил лишь несколько прохожих на противоположной, не успев их как следует рассмотреть. Фонари здесь горели на мачтах из стальных уголков, по две лампочки в стеклянных плафонах под тарелками-отражателями, так что освещение улицы особо ярким не было. В домах уже светились окна, шторами и тюлевыми занавесками здесь особо не увлекались, и Виктор разглядел в большинстве из них одинаковые простенькие конические абажюры из белого стекла, три или четыре красных шелковых абажюров с кистями, одну рожковую люстру «с шишками» и пара модерновых, в виде плоского блина под потолком. Об уровне жизни населения это мало что говорило. Вот мебель, которую удавалось заметить в окнах, больше напомнила Виктору шестидесятые – угловатая, из плоских щитов.

Следующий за почтой дом, большой, выходящий на угол 3 Интернационала и Куйбышева, опять доставил Виктору легкое потрясение. Прежде всего, это был панельный дом. Но какой! С виду никак нельзя было признать его родственником хрущевской пятиэтажки. Высота этажей была где-то метра под три, что подчеркивали высокие светлые окна. На железобетонных панелях был нанесен рельеф, изображающий колонны; эти колонны были выделены белом цветом сверху вниз по фасаду, так, что однотонность панельного фасада вовсе не замечалась; этому же способствовали тянувшиеся со второго этажа по пятый ленты застекленных балконов. Вместо плоской бесчердачной, на доме была приличная четырехскатная крыша, обнесенная по краям перильцами; снизу не было видно чем она крыта, железом или шифером. Первый этаж, как всегда, был отделан имитацией руста, отформованной прямо в панелях, и сиял галереей сводчатых окон магазина с вывеской «Дежурный гастроном».

«Никак, круглосуточный? Однако, продвинулись. «

На другой стороне улицы Виктор заметил немного отодвинутое от «красной линии» улицы трехэтажное здание, которое он в первый момент принял за какой-то дворец культуры из-за прямоугольных колонн практически во весь фасад, разделенных широкими лентами остекленных проемов. Однако на крыше его горели широко расставленные неоновые буквы все того же брускового шрифта, складываясь в надпись «Универмаг». Внутри было темно. «Верно, к десяти откроется» решил Виктор, и направился в сторону входа в дежурный гастроном. Во-первых, хотелось согреться – неизвестно, сколько тут еще шататься без еды – во вторых, узнать здешний масштаб цен да и как у них вообще тут с продовольствием (а вдруг по карточкам или что-то вроде «только членам профсоюза») и вообще привести в порядок наблюдения. Возможность что-то спереть и смыться Виктор пока не рассматривал. Да и витрины были в основном украшены пирамидами из консервных банок и муляжами продуктов из папье-маше, что особого энтузиазма не вызывало.

Внутри гастроном оказался более привлекательным, чем снаружи. Виктор попал с бокового входа прямо в мясной отдел, к холодильному прилавку, на котором были разложены свинина и говядина из разных частей разделанных туш, почки, печень и даже лежала свиная голова. Все это было с виду вполне свежим. На следующем прилавке было сало, карбонат, сортов пять колбас от ливерной до краковской, и по одному сорту сосисок и сарделек. Полуфабрикатов никаких не было, из консервов имелась свинина тушеная в жестяных трехсот граммовых банках с бело-бордовыми этикетками. Остальные отделы также не являли собой признаков дефицита чего-то нужного, хотя ассортимент был крайне прост и рассчитан на то, чтобы повозиться на кухне. Куры и утки – пожалуйста, но не разделанные, не потрошеные и с головами. Рыба – то же самое. Кстати, в рыбном стояли баночки с черной икрой. Молоко разливное и бутылочное, бутылочный кефир. Зато масло свободно, сливочное и шоколадное, целыми блоками лежит…

Побродив по отделам, Виктор пришел к выводу, что курс местного рубля по отношению к советскому конца шестидесятых выходит примерно один к пяти. Буханка хлеба, например, сорок копеек, и четко килограммовая. Колбаса дороже, тринадцать-семнадцать рублей, а рыба дешево, семь-восемь и даже шесть. Видимо, спрос выравнивают.

Гастроном в это время был почти пустой, кроме Виктора человека три, причем женщины. Две тоже ходят, витрины смотрят, одна в кассе что-то пробивает. В конце гастронома оказались винный и табачный отделы. При этом в табачном отделе висел большой плакат: мужчина гламурного, как бы сейчас сказали, вида, выкидывает большую пачку папирос в урну возле скамейки на улице и надпись «Самое время бросить». На каждой из пачек в витрине внизу была полоса чуть ли не в пятую часть пачки и надпись: «Курение сократит вашу жизнь». Так, здесь за это серьезно взялись; хорошо, что он никогда не был курильщиком, так что это его не касается. В винном отделе висел плакат менее воинствующий. Мужчина кавказского вида с итальянскими усиками за банкетным столом поднимал рог; надпись гласила: «За праздник – легкие вина». То-есть водка не формат. Ну что же, это все можно пережить. Кстати, свободно стояло нечто похожее на «Московскую» и «Столичную». Ну все, вроде как продуктовое снабжение рассмотрели. Стоп. А как же обещанный сервелат-то? Есть установка покупать, а где?

Виктор вернулся к мясному отделу. К прилавку не по-советски шустро вернулся из подсобки продавец в белом халате.

– Что пожелаете выбрать? – спросил он Виктора, сияя голливудской дежурной улыбкой.

– Не подскажете, а где можно сервелат достать?

– Сервелат на заказ привозят, его берут редко, привоз заказа на следующий день. Сорок рублей килограмм. Можно заказать с доставкой на дом. Будете оформлять?

– Не сегодня. Знаете, у приятеля юбилей, хотел заранее узнать, но раз это всегда можно заказывать, то лучше накануне, чтобы свежий.

– Как пожелаете. Вот кстати могу посоветовать одесской, ночной завоз. Кусочком или порезать на бутерброд…

– Нет-нет, спасибо, я попозже зайду.

Версия покупателя себя исчерпала. Каким бы уютным и теплым – как здесь по-деревенски тепло везде топят-то! – ни казался зал гастронома, но продолжать шмонаться здесь при отсутствии народу было бы уже подозрительным. Значит, опять уходить. Для разнообразия Виктор вышел через главный вход, на улицу – если уже переименовали из Ливинской и именно в то же самое, то это должна быть улица Куйбышева.

5. Меченый.

На улице он первым делом нашел табличку с названием улицы – белый сектор с лампочкой, снова знакомый по далекому детству. Улица оказалась действительно Куйбышева; менеджер советской промышленности уже вписал в свое имя в историю. Кстати, угловые таблички-бруски были новенькими, а на номерах домов в виде секторов из-под краски слегка выступали другие буквы.

И что же дальше? Куда идти? Направо, налево?

Виктору вдруг пришло в голову, что его положение чем-то напоминает Меченого из компьютерной игрушки «S.T.A.L.K.E.R.» Точно так же вначале несколько предметов, денег нет и местность незнакомая. Правда, там сразу же барыга Сидорович, который все и проясняет. А тут – ничего. Жизнь не ходилка, в ней подсказок не будет.

Ну что ж, пока ничего не происходит, будем изучать местность. Карту шибко не меняли. Например, на Куйбышева раньше был троллейбус, а теперь трамвайные рельсы. А это значит, что на выезде должен быть уже капитальный мост вместо деревянного и линия идет до Советского района. Ладно, пойдем по Куйбышева до БМЗ, там видно будет. А на ходу подумаем, как решать вопросы с насущными потребностями.

Первая потребность – еда. Продуктов здесь хватает, их можно купить свободно. А, значит, одежду и обувь тоже и на квартиру где-нибудь в частный сектор договориться. Правда, жильца, наверное, надо прописывать, но – суровость законов смягчается невыполнением, так, кажется?

Так и так – все в бабки упирается. Как обычно добывают на жизнь при социализме – это понятно. Устраиваться на работу надо. Но чтобы устроиться на работу, нужны документы и прописка. Даже в дворники. А тут и паспорта местного нет, не то, что трудовой книжки. Это в фильме «Зеркало для героя» хорошо – заходишь в контору, тебе прямо с порога: «А, инженер! Горняк!», аж целую пачку подъемных в руку, только работай. Там война была, разруха, а здесь хоть инженеры наверняка нужны, но жизнь устаканенная, орднунг в ней чувствуется.

Конечно, можно и временные какие-то работы найти, например, вагоны разгружать, наверное, прописку не потребуют. Но это надо уточнить – добраться до станции, до Холодильника, до пивзавода, где студентами подрабатывали. Что еще можно? Какой-нибудь бабке дрова пилить.

Хотя – на временных заработках тоже могут припаять тунеядство и бродяжничество, а это опять-таки вопрос о то, что человек без документов и неизвестно откуда сбежал, а, может быть, и шпион.

Можно, наверное, попробовать завербоваться на какую-нибудь сибирскую стройку, авось где насчет документов и глаза закроют. Но – опять-таки надо будет туда добираться, без документов по дороге забрать могут, да и мало ли что, вдруг тут у них что-то вроде ведомственных подпольных рабских плантаций придумано специально для бомжей. «Э не-ет, торопиться не надо…».

Где еще могут не спросить документов? Возможно, в колхозе. Но опять-таки временно. Потом все равно участковый заедет, чтобы как-то свое пребывание человек оформлял. Куда дальше? В другой колхоз. При этом рассчитать вряд ли успеют, может, кормить будут, пока работаешь. Кстати, как у них с положением деревни?

Ладно, тут тоже еще надо думать, смотрим, какие еще варианты честного заработка. А их не так много и остается. Например, куда-нибудь в лесную глухомань охотиться. Но выживать в лесу с голыми руками без начальных запасов продовольствия и спичек – еще тот экстрим. В монастырь податься… Тоже неизвестно, вдруг без паспорта там заложат. Оно конечно, «придите ко мне все страждущие и обремененные», но, с другой стороны, «всякая власть от бога».

Оставались варианты уже не совсем честные – начиная от брачных афер и похождений сынов Лейтенанта Шмидта до откровенного криминала. Но в этом деле надо тоже быть профессионалом, да и как веревочка не вейся…

В общем, выходило, что вначале надо освоиться с местными обычаями. Потыкаться по разным местам работы, узнать, что где надо, поговорить с людьми, может чего подскажут, и вообще присмотреться. На это может уйти несколько дней, кладем крайний срок – неделя. А в это время надо что-то есть, и где-то ночевать. Да, еще мыться и бриться. А для этого нужна какая-то стартовая сумма.

Придется продать что-то из вещей, подумал Виктор. Что-нибудь, без чего можно обойтись. Самым ненужный здесь мобильник, но его не то что продавать, его и показывать опасно. Из одежды… да при такой погоде ничего лишнего из нее нету. Жаль, что не завалялось в кармане какого-нибудь «серебряного ситечка», сувенирчика из будущего, что можно было бы загнать по приличной цене местному любителю запада. Оставались часы. Нужная вещь, но все-таки первое время без них обойтись можно. Вздохнув, Виктор взглянул на циферблат… Хм, это сейчас с этим мэйд ин чайна куча народа ходит, а лет тридцать-сорок назад данная фирма номенклатурной роскошью была. Забугорье, блин, статусная вещь для допускаемых в капстраны. На толкучке с такими еще заметут. Просто тупик какой-то.

И тут Виктор остановился. Как раз рядом с ним, слева на доме, висела вывеска: «Ремонт часов».

Вот тут и проясним ситуацию, кто в этом городе купит такую вещь. Хорошо еще, что в свое время механические выбрал, а то объясняй тут про кварц и где доставать батарейки.

Часовая мастерская работала с девяти до шести, перерыв с часу до двух, выходной – понедельник. Будем надеяться, что сегодня среда. А пока продолжим «изучать карту» и убивать время. Чтобы не нарваться на приключения, Виктор решил далеко не углубляться и ходить кругами по Куйбышева и Комсомольской. Приличные улицы, шпаны на них мало было, а то еще и обворуют вдобавок.

Куйбышева была сплошь застроена новыми многоэтажными, то-есть в четыре-пять этажей домами, большая часть из которых оказалась такими же навороченными панельными, как и на углу с 3 Интернационала. Видимо, с прокладкой трамвая улицу решили по-быстрому превратить в образцовый проспект. Впрочем, дома стахановцев, довоенный дом с двухэтажным магазином и раскидистая двухэтажная поликлиника за огороженным сквером остались без изменений, как и дореволюционный двухэтажный особнячок, в котором через полвека должен был оказаться музей художников Ткачевых.

После семи (час открытия продмагов) на улицах народу стало значительно больше, и Виктор обратил внимание на разношерстность здешних прикидов. Большинство мужчин, как и ожидалось, ходили в пальто, однобортных и двубортных, оттенков от темно-серого до черного, на одних верхняя одежда сидела нормально, на других топорщилась, а то и вообще выглядела, как с чужого плеча; это говорило то ли о стеснении в средствах, то ли о сознательном небрежении к собственному имиджу. Из головных уборов господствовали ушанки и даже эскимоски. Впрочем, встречались и молодые люди в более-менее ярких цветных пальто и шапках-пирожках, узких, на взгляд Виктора, для такой погоды коротковатых, цветных или клетчатых брюках и, по-видимому, также не слишком теплых туфлях на толстой белой платформе; ансамбль дополняла прическа с коком и, часто, итальянские усики. Похоже, что это были местные стиляги или что-то вроде того. Стиляг в этой новой Бежице оказалось неожиданно много и выглядели они отнюдь не карикатурно, а с другой – не было в них и той вылизанной гламурности, как в одноименном фильме, проще они были как-то.

Еще больший контраст представляли наряды женщин – от модных ярких пальто и полупальто с меховыми воротниками до поношенной и не отличавшейся разнообразием фасона одежды сороковых и даже тридцатых, хотя и тщательно подобранной по фигуре или перешитой. Прически в основном закрывали теплые платки, от белых и серых кустарного вязания, до ярких фабричных. Меховых шапок или шляп попадалось мало.

Виктор подумал, что его опасения насчет китайской куртки были несколько преувеличенными. В крайнем случае можно сказать, что купил на барахолке, по фигуре была и недорого, потому как это, как его тут говорят-то правильно: суррогат? эрзац? а, вот: заменитель. За-ме-ни-тель.

– Вот блин!

Из-под арки дома, резко засигналив, буквально в полушаге от Виктора выскочила легковушка, и, заурчав мотором, повернула по Комсомольской к Ленина. Виктор остолбенел не столько от внезапного ее появления – он был сам виноват, не заметив вывески «Берегись автомобиля» – сколько от того, что это была за легковушка. А это было не что иное, как кофейного цвета «Фольксваген», та самая знаменитая модель, что во всем мире была прозвана «жуком».

Потрясающе. Фюрер грозит ядерным оружием, а немецкие машины спокойно себе разъезжают по городу. Впрочем, а кто сказал, что это немецкая машина? «Жигули-копейка» тоже снаружи «Фиат» один к одному, но это же – лицензия! Может, и на «Фольксвагены» лицензию взяли, или вообще ихний завод купили? На судовые же дизеля «у нас» в пятидесятых у Бурмейстера и Вайна покупали лицензию, а почему у Фольксвагена не могли? Да потому, что тогда, в нашей истории, была война и у немцев по репарации взяли производство «Опель-Кадета», он же «Москвич-400»… Короче, попадется опять это чудо, надо будет рассмотреть, кто выпускает.

И еще. Необычно много населения не старше тридцати-тридцати пяти, даже на вид. Впрочем, это не так удивительно – урбанизация, небось, невысокая, люди, даже и переехавшие в город, живут старыми деревенскими традициями, побольше детей завести. Да и обратно, мировой войны не было.

Остаток времени до открытия часовой мастерской Виктор постарался убивать в магазинах. Впродуктовых ничего особенного в дополнению к дежурному гастроному в ассортименте вроде не нашлось, зато Виктор неожиданно обнаружил, что существуют «карточки на детей». Какая-то женщина, рассчитавшись с продавцом в молочном, после взяла пару бутылок кефира «за детские», и протянула продавщице что-то похожее на серо-голубые билеты, из которых та вырезала купоны.

Ровно к девяти Виктор уже был у дверей мастерской.

6. Рояль в кустах.

У часовщика воздух был наполнен разноголосым тиканьем. Поражало изобилие стенных часов – от простых ходиков с жестяным открытым циферблатом до солидных, в лакированных дубовых футлярах. В углу торчали даже напольные, под красное дерево, неторопливо шевеля чуть потемневшим мечом маятника. На полочках устроились большие как кастрюли, будильники, с одной и двумя чашечками звонка на макушке, еще больше – настольные часы для учреждений в деревянных досках, тут же – мелкие квадратные хромированные, «дамские», и совсем уже диковинные для Виктора – в виде черных скульптур из пластмассы, в основание которых были вставлены самолетные часы со светящимися стрелками и недельным заводом. Ниже, ожидая очереди, были разложены наручные и карманные, отсвечивая хромом и потертой медью; коробочки с разными шестеренками, пружинками, стрелками и прочей мелочевкой. В углу почивал небольшой радиоприемник, который Виктор тоже с первого взгляда принял за часы из-за большой круглой шкалы настройки со стрелкой и мелких, похожих на заводные, ручек под ней; в закругленных боках деревянного корпуса была спрятана пара динамиков. Все это было огорожено большим деревянным прилавком, покрашенным темным бейцем и отлакированным. Часовщик в халате сидел в глубине комнаты; пожилой, худощавый с курчавыми всклоченными волосами с проседью и бородкой и часовой лупой на резинке, повязанной вокруг головы. Он копался в механизме от стенных часов, что-то напевая под нос – «та-да-ри-да, та-да рида…». Заметив Виктора, он сдвинул лупу на лоб, пробормотал что-то вроде «здравствуйте, товарищ, здравствуйте», похлопал себя по карманам, извлек откуда-то старые круглые очки с проволочными дужками, и, нацепив их на нос, подошел к Виктору.

– Товарищ, вы у нас, наверное, впервые, да? Давайте посмотрим, что с вашими часиками…

– Да с часами-то все в порядке как раз,

– Ну вот и отличненько, чтоб у вас все было в порядке, как с вашими часиками! Но чем же тогда может вам помочь скромный часовщик? Ай, понимаю: вы пришли за советом, да?

– Да, посоветоваться. Не могли бы Вы сказать, сколько примерно могут стоить мои часы? (Виктор специально употребил слово «мои», чтобы не возникло подозрений об их владельце).

– Вот эти что на вас? Можно их поближе?..

– Да, конечно, – Виктор расстегнул браслет и протянул часовщику. – Можно и крышку открыть посмотреть.

– Доверяете? Это правильно. Я не буду хвастаться, но половина Бежицы доверяет Фиме свои часы, а вторая половина доверяет их, даже не глядя… Интересно крышка закрывается… так…

Виктор, стараясь выглядеть безразличным, смотрел, как начинает меняться лицо частовщика, как спешно он вставляет лупу в глаз и впяливается во внутренности механизма, затем стал снова оглядывать резные корпуса стенных часов.

– Товарищ… Я боюсь показаться назойливым, но где вы смогли достать эти часы?

– Да это один моряк знакомый привез, с кругосветного плавания. Говорит, в Брянске ни у кого таких нет. Неужели обманул?

– Кто, моряк? Послушайте, вам совершенно незачем тратить ваши драгоценные нервы. Поверьте Фиме, это самые настоящие японские часы, фирма Ориент Вотч, вы, наверное, такую и не слыхали.

– Ну да, они же там где-то в экзотических странах ходили. Говорит, там в портах всего, чего хочешь бывает со всего света.

– Знаете, товарищ, Фима не был в Сингапуре, но он недавно был в Москве у двоюродного племянника, он там живет у очень приличных людей, и Фима там смотрел каталог, но в таком оформлении он этой модели не видел, и в механизме есть некоторые отличия, хотя вы этого не поймете.

– Верно. Он же мне так и сказал, что эти часы, это, как их… пробные какие-то. То-есть их немного сделали и все. А почему так, не рассказывал. Но это точно не подделка?

– Я вас умоляю! Вы хотите обидеть меня своим недоверием? Если я говорю, что это настоящие японские часы, оно так и есть. Спросите любого. Да, а ваш моряк не рассказывал, из чего сделан корпус? Знаете, цвет под платину, но легкий, как алюминиевый.

– А, такой сплав титановый. Не слышали? Это значит, чтобы на кожу не действовало, ну вот, как золото не действует, так и это, но легкие. Наука дошла, во как.

– Слушайте, это очень интересно. И что, такие будут делать?

– А я знаю, что ли? Так собственно, сколько стоить могут?

– Ну, вы задали задачу прямо как в школе. Знаете, как в наше время мало ценителей приличной вещи, вот если взять по всей Бежице, ну кто, кто у нас разбирается в часах? Народ берет всякую, извините, товарищ, штамповку, вот, пожалуйста – он показал какой-то открытый продолговатый механизм – вот, ну что это? Вот скажите, что это? Да, впрочем, что вы можете сказать… Ну ладно, знаете, есть такое маленькое, но выгодное предложение. Фима человек скромный, как видите, но у Фимы маленькая слабость иногда собирать забавные вещички, вот, смотрите – и он кивнул на некоторые из настенных резных часов, – короче, Вы сразу получаете приличную сумму пятьсот рублей.

– Ефим Борисович – за время монолога часовщика Виктор успел прочесть его имя-отчество на висевшей в рамочке почетной грамоте – неужели я так похож на человека без копейки денег?

– Ну что вы, что вы, товарищ, зачем вот так вот сразу? Вы же не пошли в ломбард, не пошли в комиссионный, вы пошли сюда…

– Я вообще-то пришел просто посоветоваться. Вы, пожалуйста, извините, что зря вас побеспокоил.

– Нет, ну что вы, какие вопросы… Фима оговорился. Семьсот рублей.

– Извините. – Виктор защелкнул браслет и двинулся к двери. Но не успел он сделать и шага, как часовщик тут же выпорхнул из-за прилавка, ловко приподняв качающуюся доску и оказался между Виктором и дверью.

– Товарищ, товарищ, ну как же? Мы же только начали говорить за дело. Так же никто не делает. Ну не нравится предложение, назовите свою цену.

– Ну… хотя бы две тысячи.

– Две тысячи? Две тысячи? – Ефим Борисович подпрыгнул и начал кружиться вокруг Виктора. – Товарищ, вы предлагаете мне часы или мотороллер? Кто, кто вам даст в комиссионке две тысячи? Вы думаете, в комиссионку забредет академик специально посмотреть на ваши часы? Туда ж пойдут те, кто живут на одну зарплату! Ладно, давайте так: хорошая, приличная цена семьсот пятьдесят. Больше ж никто не даст. Постойте, постойте, восемьсот, из уважения к вам и в убыток…

Торг продолжался. Сошлись на тысяче сто плюс «совершенно новые часы «Москва"», которые напомнили Виктору часы «Победа».

– Вот, держите, будут ходить минута в минуту. А деньги вы как хотите, чеком или наличными?

– Я бы взял чеком. Но мне нужны наличные.

– Наличными? Но кто же носит сейчас с собой столько наличных… За ними надо идти в сберкассу. Вам придется здесь немного подождать.

«Интересная картина маслом. Значит, наличности много здесь не носят. А почему? Гопстопники развелись? А если этот часовщик с ними связан? Наведет и останусь без часов и бабок.»

– Да пожалуйста. Я подожду рядом на улице.

На Куйбышева Виктор увидел, как часовщик пошел в сторону 3 Интернационала и быстро юркнул в арку во двор. Виктор рванул за ним. В арке, перегороженной решетчатыми воротами с открытой калиткой, уже никого не было; осторожно выглянув с другой стороны, Виктор увидел, что часовщик наискосок пересекает плохо освещенный двор, стремясь то ли к Дворцу Культуры, то ли к углу Комсомольской и 3 Интернационала. Если сберкасса все также на углу, он мог идти и в сберкассу…

Виктор решил подождать, оставаясь в тени в арке. Здесь было темно, и сифонивший насквозь ветер наметал у ворот сугроб. Через некоторое время во дворе снова мелькнула знакомая фигура. Виктор спрятался за выступом.

– Я здесь, – сказал он, как только часовщик, в спешке смотревший только под ноги, поравнялся с ним.

– Что? А? Ах, как вы меня напугали, товарищ! Что случилось?

– Да ничего, мне в эту сторону все равно домой идти, решил пройтись навстречу. Может вы боитесь, что я подменю часы на подделку – тогда можно до мастерской пройтись…

– Нет, что вы… Вот деньги, можете пересчитать. – И он протянул Виктору пачку купюр с размерами чуть больше современных, достоинством в сто и пятьдесят рублей. Виктор пересчитал, несколько купюр посмотрел на свет уличного фонаря на Куйбышева, разглядывая водяные знаки.

– Ну что вы, товарищ, это же сберкасса…

– Привычка. – Он расстегнул браслет и протянул часовщику «Ориент». – Бывайте!

После провернутой сделки у Виктора поднялось настроение. По его расчетам, полученной суммы должно было хватить месяца на два скромной жизни. Прямо «рояль в кустах» в посредственном сериале, неожиданный выход из положения. Звон трамвая, промчавшегося мимо него, был похож на школьный звонок с урока. Прохожие уже тоже не выглядели такими озабоченными, как утром, по тротуару бегало необычно много детей, кто тянул маленького брата или сестру на санках, большей частью красных, из уголков («А у меня в детстве такие были!»), кто просто раскатывал валенками с галошами длинные черные ледяные полосы на утоптанном снегу.

Машины по Куйбышева, однако, проезжали нечасто и среди них не было тяжелых грузовиков; Виктор догадался, что грузовое движение здесь запрещено. Он заметил синевато-зеленый «Опель-капитан» с овальной газовской заводской маркой и шашечками на дверцах, пару машин, одна ярко-синяя, другая двухцветная, бежевый верх и коричневый низ, которые спереди напоминали «Победу», а сзади – «Волгу» (Виктор успел разглядеть на заднем крыле надпись «Старт»), потом попался еще один «Фольксваген». И еще проехала одна очень странная, двухместная, маленькая, как инвалидка, но напоминающая вытянутую летающую тарелку. Над сиденьями у нее был прозрачный колпак из слегка пожелтевшего плексигласа, похожий на самолетный фонарь. Судя по тарахтению, движок у нее был от мотоцикла.

«Это, верно, у них вместо «Запорожца"» – решил Виктор, и тут же вспомнил, что «в его годы» горбатый «Запорожец» еще не должны были начать выпускать. Эта же мыльница была явно постарше.

Он поймал себя на том, что его охватило чувство эйфории, смешанное с растерянностью. Можно было идти куда угодно, но непонятно куда. Неподалеку было здание отдела кадров БМЗ, самого крупного завода области; но обратно, что там делать без паспорта? К кому обратиться?

На завод, где Виктор когда-то работал, было идти вообще бессмысленно– он еще должен был быть создан в этом году. Стальзавод? Автозавод? То же самое. А, может, на силикатный? Особо контингентом он не был избалован, работали там химики и студенты на практике, может, как-то и можно договориться. Обратно, «Стройдеталь», может быть. Ну и дальше стройки разные по всему городу пошли. Хотя кто из знает, может, тут такой жесткий режим…

И тут Виктор вспомнил, что совсем неподалеку, в паре кварталов – БИТМ, институт, где он учился и который оставил в его жизни самые приятные воспоминания. Ему вдруг непреодолимо захотелось повидать знакомые места, посмотреть, как это было «до того», может быть иначе, но все-таки, наверное, что-то сохранились в Старом Корпусе, может, окно, на котором они в тот самый вечер сидели с Тамарой во время консультации во вторую смену; как давно это было, как же давно… Да и вообще, надо просто туда сходить, думал Виктор, неважно, что там меня никто не знает, зато я знаю, я помню тех, кто должен быть – Камаев, Виткевич – да, тот самый, который был осужден вместе с Солженицыным, Ольшевский… то, что я их видел, учился у них, сдавал, может быть, как-то поможет. Обязательно надо попробовать с ними поговорить.

7. Самоучка – механик.

Он хотел тут же рвануть через подъезд к арке и проезжую часть Куйбышева на другую сторону, но заметил, что публика аккуратно доходит до перекрестков. «Хм, наверное тут милиция штрафует за переход в неположенном, как когда-то в Ленинграде. И за окурки тоже.» Действительно, валявшихся на заснеженном тротуаре окурков и мусора он не увидел, по всей улице аккуратно стояли урны и садовые скамеечки. Правда, снег со скамеечек был сметен не везде, но должен же быть в прошлом какой-то недостаток?

Вот знакомый угол, где был магазин «Ткани». Не всегда – когда-то в далеком детстве проезжал и видел, кажись, музыкальные инструменты. А сейчас что? «Детский мир». Вот он где, родимый. Ну что ж, самое для него место.

Бывшая XXII Съезда – Виктор не сомневался, что она здесь бывшая – встретила его гулом грузовиков; вот где, значит, их направили-то до Литейной. А окружной-то нет и все через город идет, значит, здесь. Аккуратные ряды высаженных деревьев возле тех же стройных панельных пятиэтажек с эркерами, деревянные оградки палисадников. Сразу строят и озеленяют, значит, не то, что эти наши уроды, что сводят в городе парки и рощи и на их место ставят убоищные коробки супермаркетов… Ага, вот и табличка: улица Джугашвили. Ну что ж, все логично: улица XXII Съезда была до переименования улицей Сталина. Еще в 1990 году местные демократы на этом прокололись: приняли как-то на «экологическом митинге» резолюцию вернуть этой улице старое название, а как узнали, как она раньше называлась, вопрос тут же и отпал.

Значит, после объединения Брянска и Бежицы главный проспект в Брянске не Ленина, а Сталина, и здесь не улицу Ленина переименовали в Ульянова, а Сталина – в Джугашвили. Теперь главное во всем этом не запутаться.

А грузовиков, однако, тут хватает. Тяжелые, трехосные, похожие на ЗиС-150 – видать, они и есть, самосвалы они же, легкие ГАЗики, как тот, что он с утра видел, полуторки и трехтонки, реже – старые ГАЗ и ЗиС, угловатые, вызывающие ностальгию, они казались вытащенными из какого-то музея. А вот ярославский, тяжелый, панелевоз… Виктор улучил момент и проскочил на другую сторону дороги.

БИТМ предстал перед Виктором в несколько неожиданном виде: к Старому Корпусу вдоль улицы… как его… Джугашвили к «красной казарме» бывшего здания гимназии было пристроено до конца квартала длинное двухэтажное здание, похожее на цех, с высоким первым этажом и заканчивавшимися полукругом большими окнами. По всей видимости, это был лабораторный корпус для нескольких кафедр. За углом, где когда-то был плац военной кафедры, а потом появился самый новейший корпус, учебно-административный, высился кран – и в этой реальности на этом месте что-то строили, но лет на сорок раньше. Со стороны Институтской – в этой реальности она так и осталась Ворошилова – корпус был тоже продлен до угла пристройкой. Таким образом, Старый корпус должен был полностью охватить квартал. С другой стороны Ворошилова-Институтской появился пятиэтажный дом преподавателей и такой же высоты общежитие.

Виктор поднялся по знакомой лестнице входа на Институтской, то-есть теперь уже, или вернее, еще Ворошилова, вошел в знакомые двери… Внутри тоже почти ничего не изменилось, вот только вахтерша внутри шестигранного барьера была явно вохровского вида, в синей форменной беретке и на боку ее торчала кобура нагана.

«О как! Да институт прямо как военный объект охраняют».

– Пропуск покажите, гражданин! – потребовала вахтерша прямо с порога. Видимо, на непривычных людей у нее был глаз наметан.

– Да я на кафедру локомотивостроения. К заведующему, профессору Камаеву.

– Не знаем такого!

– Ну как же… Камаев же на кафедре работает?

– Нет такого на кафедре, и вообще с такой фамилией в институте нет. Хотите пройти, предъявите пропуск.

– Так, а Ульяницкий, Никольский, Кириллов? – Виктор перебирал по памяти легендарных отцов-основателей… «А вдруг их всех посадили? Как врагов народа или типа того? Вот влип…»

– Нет, никогда тут они не работали.

– А к кому тогда я могу обратиться на кафедре локомотивостроения? – Виктор интуитивно понял, что тут надо проявить нахальство.

«Эврика! Я – изобретатель-самоучка, хочу посоветоваться с преподавателями насчет изобретения. А что же я изобрел такого, что можно придумать в 1958 году? А много чего, например, тяговый привод, как на Коломзаводе или… или вообще у Бомбардье. Утрем нос загранице. Да, а пока добирался – паспорт посеял. Буду рассеянный изобретатель.»

– Так вы, наверное, старшим лаборантом на кафедру устраиваться?

– Да. А что, разве уже взяли?

– Подождите. Сейчас позвоню. – Вахтерша подняла трубку на рогатом телефоне и попросила внутренний коммутатор соединить. – Иван Николаевич! Это с вахты звонят. Тут человек до вас пришел, говорит, в лаборанты наниматься. Пусть идет? А пропуск? Паспорт или регистрация есть с собой? – обратилась она уже к Виктору.

– Да я оставил, думал, сначала собеседование и все такое…

– Не брал он с собой паспорта. Да. Да. – она повесила трубку. – Сейчас сопровождающий придет, подождите.

«Регистрация, регистрация… Новое что-то. В дополнение к паспорту, что ли надо?»

Вскоре пришел длинный молодой человек в куртке и с прической Тарзана – видимо это было и здесь модно – показал вахтерше свое удостоверение, сказал Виктору, что его зовут Арсений, и повел по длинному знакомому коридору со струнами открытой электропроводки на стенах.

– Простите, Арсений, а вы, случайно, ничего не слышали про Камаева, Анатолия Алексеевича?

– Слышал, он в Ленинграде кафедрой заведует. Физическим моделированием динамики вагонов занимается. Мы вон тоже начали такую установку строить. Очень перспективное направление.

После нескольких вопросов Виктор понял, в чем дело. Войны и эвакуации вуза не было, кафедру локомотивов открыли не в 1945-м, а в другом году, вот и получилось так, что набирали и присылали сюда других людей. А талант – он и в Ленинграде пробьется или в каком другом городе.

Кафедра располагалась в торце корпуса, где в бытность Виктора находилась библиотека.

– Профессор Волжанов с совещания только в субботу приезжает. С доцентом Тарасовым, Иваном Николаевичем, говорите. – подсказал Арсений. – Это он в отсутствие завкафедры по лаборантам решает.

«Волжанов, Тарасов… С такими не доводилось… Какие они хоть из себя?»

Виктор с ностальгическим удовольствием увидел на стенах плакаты с изображениями паровозов, тепловозов и электровозов, локомотивных тележек, дизелей, электродвигателей, рам и прочих знакомых вещей. Вдоль стены стоял большой макет паровоза с тендером. Таких они уже не застали… ну ладно, что-нибудь сообразим по месту.

Доцент Тарасов оказался очень подвижным и энергичным человеком лет тридцати, с худощавым лицом и кудрявыми волосами.

– Так, это вы? – спросил он у Виктора. – Сразу показывайте диплом техникума. Предупреждаю сразу – тут без среднего специального делать нечего.

Виктор бы с удовольствие показал диплом вуза. Этого самого. С отличием. Но, во первых, диплом остался в другом мире, а во-вторых, диплом из будущего еще неизвестно какую реакцию бы вызвал.

– Тут вот какое дело… понимаете, я в основном самоучкой.

Тарасов устало провел ладонью по лицу.

– Я понимаю, конечно… и желание, и обстоятельства, и зарплата тут будет заманчивая, но вы, пожалуйста, поймите, что здесь просто гайки крутить мало. Здесь не те задачи. Здесь нужен человек с инженерным мышлением, знаниями, эрудицией, чтобы не пришлось так, что пока объясняешь, проще самому сделать. Вот, например, скажите, что это? – и он указал на ближайший плакат.

– Антипараллелограммная шарнирно-поводковая муфта тягового привода, применяется в индивидуальных и групповых приводах локомотивов французского производства. – посыпал Виктор терминами; зря, что ли он здесь учился? – Широкое применение началось после использования в шарнирах резино-металлических блоков. Для придания блокам долговечности резину надо запрессовывать в блоки с натягом от тридцати до пятидесяти процентов…

Иван Николаевич внимательно посмотрел на него.

– Ну– ну, продолжайте…

– Муфта имеет ряд недостатков. Первая – это кинематическое несовершенство, при врашении муфты появляется динамический момент. Вторая – это то, что при вращении плавающая рамка при расцентровке оси колесной пары и муфты создает неуравновешенную силу. Далее, из-за больших углов поворота шарниров происходит быстрый износ резиновых втулок, и невозможно передать крутящий момент, требуемый в грузовом движении. Поэтому, на мой взгляд, эта муфта через 10-15 лет выйдет из употребления.

– Да? И что же вы вместо нее предложите? Привод Жакмен с большими размерами шарниров? Или пластинчатые муфты?

– Зачем? Есть такая идея… Можно? – Виктор подошел к висевшей на стене черной доске и, как мог, нарисовал схематично привод одного из последних «подарков съезду». – Вот тут полый вал, четыре поводка в одну сторону. Такой закрутки шарниров нет. А можно и встречно-попарно поводки разместить.

Тарасов молча отодвинул его в сторону и полминуты вглядывался в рисунок. Затем он бросился к двери в застекленной решетчатой перегородке.

– Василич! Иди сюда! Вот, посмотри.

Из-за двери вышел мужчина чуть постарше, немного скуластый и с жесткими чертами лица. Он надел очки и посмотрел на доску, затем взял второй мел и начал быстро-быстро покрывать ее формулами и геометрическими схемами, прямо как в «Операции Ы». «Во дает» – подумал Виктор. «Действительно, эпоха титанов».

– Таким образом, нагруженность шарнира у нас снижается в разы. Вот! – и он черкнул под одним из выражений. – Кто это придумал?

– Да вот, самоучка пришел.

– Ты брось разыгрывать! Я серьезно. Ты представляешь, что это такое? Ты представляешь, что это значит? Второй год на заводе бьются, и вот человек с улицы пришел и решает?

– Точно, он.

Тот, кого звали Василичем посмотрел внимательно на Виктора сквозь очки.

– Вас как зовут?

– Еремин Виктор Сергеевич. Да тут просто как-то пришло в голову, а что если поводки вот так вот повернуть, и…

– Почаще бы так всем в голову приходило. Слушай, а может его вообще потом на преподавательскую? Ставицкий как раз в Харьков переводится. Как, пойдете?

– Да я бы с радостью, только, наверное, ничего не выйдет.

– Это почему же?

– Да я собственно, без паспорта и прописки. И когда все это будет, неизвестно.

– Подождите, а вы что, регистрацию не хотите?

«Опять регистрация. Что же это такое-то?»

– Я не против. А что надо для этого?

– Никогда не слышали, серьезно?

– Да как-то не надо было, вот толком и не интересовался.

– Собственно ничего не надо, гарантийное от института получите, что вас хотят принять на работу, и пойдете с ним в паспортный стол на Ленина, возле Красного Профинтерна, знаете?

– Ага. – Виктор подозревал, что паспортный стол на старом месте.

– А сейчас пойдете вот с Иваном Николаевичем к проректору насчет письма, а то он уже сейчас на совещание в исполком должен ехать.

Проректора они поймали уже в коридоре. Он оказался седоватым человеком небольшого роста, в зимнем расстегнутом пальто и большим желтым кожаным портфелем с двумя замками. Доцент Тарасов быстро подскочил ему с папкой, на которой сверху лежало заветное письмо и авторучкой наготове.

– Ну, слушайте, ну не на бегу же такие вопросы решать. Вы хоть знаете, кого берете?

– А вот он, пожалуйста, если какие-то вопросы…

– Да какие вопросы, это вы его берете, вы и спрашивайте. Под вашу персональную ответственность.

– Под мою ответственность. Вот тут подпись, пожалуйста.

– Держите. Но теперь за соисполнение сроков по четырнадцатому проекту…

– Какой разговор? Теперь с опережением сроков!

– Все. Ну вот, вспомнил, что Симягину забыл позвонить. Ладно, возвращаться – плохая примета…

Проректор подошел к окну, поставил на него свой толстенный портфель, и. расстегнув, вынул из него черную коробку с диском размером примерно с карманный справочник по физике Яворского издания 70-х. Затем он выдвинул из коробки антенну, длинную, как у приемника «Океан» и, покрутив диск, приложил к уху. Тут до Виктора внезапно дошло, что это мобильный телефон.

Ну и денек, однако. Берия во главе государства и живой Гитлер в 50-х – это еще как-то можно объяснить. Но мобила??? Первую «трубу» Виктор увидел живьем только в 90-х после развала СССР. Считались они каким-то символом технического превосходства Запада, перенесенного на русскую почву, и вскоре стали доступны практически каждому, хотя в России их не делали. Да, мобильник в руках у проректора был потяжелее «Самсунга», что лежал у Виктора в кожаном чехле, и СМС-ок и прочих наворотов у него наверняка не было, но тем не менее было главное – это был телефон и по нему можно было звонить.

– Ну все, идемте… Виктор Сергеевич!

Слова Тарасова вывели Виктора из остолбенения.

– Да вы, никак, от радости, совсем дара речи лишились.

– Ну, честно говоря, не ожидал. Так все просто решилось…

– А вы как думали? Советская власть не даст пропасть, было бы желание работать. Жилья у вас пока тоже нет? Тогда по гарантийке сейчас напишем записку в первое общежитие, поживете пока в студенческом. Ребята там спокойные, вы там тоже смотрите, с выпивкой, курением там никаких…

«Это я уже понял» – подумал Виктор.

В общежитии ему дали ключ от комнаты и показали кровать. В комнате было четыре аккуратные койки с металлическими спинками и тумбочками, два стола, чертежная доска и встроенный шкаф. «Как они не боятся сюда незнакомого человека вселять?» – удивился он, потом понял, что тырить тут особо нечего, по крайней мере, для человека, работающего на кафедре. Либо то, что у всех есть, либо нечто странное, вроде яркого оранжевого галстука с обезьяной. Ну и еще куча книг, чертежей и тетрадей.

8. «Будь стильным!»

На обед в институтском буфете ушло около трех рублей – яичница с колбасой, кефир, сметана, каша, салат и пирожки. Как дешевый вариант комплексного обеда в его время. Видимо, действовали наценки. Виктор подумал, что если завтрашняя регистрация выгорит, то надо покупать посуду и готовить в общаге. Впрочем, регистрация оставалась загадкой. А вдруг там заметут, за бродяжничество или как подозрительную личность? Хотя абсолютная уверенность Тарасова вселяла оптимизм.

После обеда Виктор вернулся на кафедру – знакомится с местом будущей работы. До этой самой регистрации мотаться по городу особо не хотелось. Да, потом надо будет купить газеты и вникнуть во внутреннюю и внешнюю политику, а то ляпнешь чего-нибудь не то.

Иван Николаевич уже был в лаборатории – она занимала один из отсеков того самого цехового корпуса, что вытянулся вдоль улицы Джугашвили. На первом этаже на почетном месте оказался знакомый камаевский стенд – на деревянной горке, еще пахнувшей свежей олифой. Не хватало только плаката с изречением про аффинные системы.

– Ну, вот и наша «детская железная дорога». Совсем, как в Ленинграде. Тоже под четырнадцатый проект.

– Изучение горизонтальной динамики экипажа в кривых методом физического моделирования?

– Тоже читали про это? Это хорошо. Значит, меньше придется объяснять. Слышали же, по четырнадцатому проекту сроки сжатые.

– А что это за четырнадцатый проект, секретный, что ли?

– Нет, сугубо гражданский. Вы ведь, конечно, знаете о плане реконструкции линии Москва-Ленинград, где поезда будут ходить со скоростями двести – двести пятьдесят километров в час?

«Ну конечно, не знаю. Откуда мне о нем знать-то?»

– Ну ко же о нем не знает? Грандиозный замысел, даже не верится…

– А, простите, что именно вам не верится? – Иван Николаевич удивленно взглянул на Виктора. – А то, что достигли в рейхе – это что, тоже невероятно? То, что рейхсбан уже регулярно использует с такими скоростями на отдельных линиях электрички Сименса и электровозы Альстома? А поезда трансяпонской магистрали «Сакура»? Тоже не верится? А они, между прочим, взяли за основу советский габарит! Да, американский конгресс принял решения в пользу развития в первую очередь авиационного транспорта, так называемых реактивных воздушных автобусов, но это же понятно – у американских империалистов колонии во всех частях света, для них авиация важна стратегически, в том числе и для переброски экспедиционных корпусов в любую часть света. Или же на вас повлияла пропаганда тридцатых годов, с рассказами об отсталой России, которой только и осталось, что учиться у передовых стран? Но ведь было признано, что это перегиб…

– Нет-нет, я совсем о другом, – поспешил поправиться Виктор. – Просто это предлагал в начале века еще Кошкин, потом, в тридцатых, были работы по аэропоезду Вальднера – триста пятьдесят километров в час, если не ошибаюсь, потом рекордные паровозы строили в Луганске… то-есть, Ворошиловграде, и Коломне для «Красной стрелы»…

– Ну это же совсем другой вопрос! Понимаете, все эти проекты были основаны на типичном для капитализма принципе развития транспорта – дороги проектируются под стихийное развитие производительных сил и заселение местности. Поэтому скоростное движение Москва-Ленинград было невыгодным, слишком малая плотность населения у нас вдоль дороги по сравнению с центральной Европой или Японией. Получается, что это движение для пассажиров, которые ездят от Москвы до Ленинграда, а для таких уже сейчас создаются самолеты на сто, двести и даже в ближайшем будущем на триста мест. Советская же плановая экономика позволяет реализовать другой вариант. Представьте себе, что одновременно с дорогой вдоль нее строятся жилые поселки и развиваются существующие и возводятся промышленные зоны. То-есть, Москва и Ленинград будут расти не равномерно вширь, что порождает транспортные проблемы, а вдоль транспортных коридоров, мы получаем как бы скоростное метро. Нынешние индустриальные технологии строительства домов, городских улиц, коммуникаций, позволяют возводить новые поселения и промышленные объекты невиданными темпами. В этой застройке по нескольким путям будут раздельно ходить скоростные поезда с частыми остановками, с редкими – между узлами застройки, и, наконец, экспрессы. Грузовые поезда тоже пойдут отдельно. Магистраль строится от Москвы до Ленинграда в соответствии с развитием застройки, так что готовые участки сразу же обеспечиваются пассажиропотоком ближней и средней дальности и быстро окупаются, это выгоднее, чем если бы мы построили сразу всю магистраль и долго ждали, пока вся она окупится от пассажиров от двух городов. Спустя годы магистраль и застройка встретится в районе Бологого, причем расходы на нее уже будут возмещены народному хозяйству.

– Здорово! Это, значит, вместо отдельной дороги комплексное развитие мегаполисов получается?

– Вот именно. Такие же лучи пойдут от Москвы в сторону Киева, Харькова и других крупных городов, Москва соединится с Рязанью, с Калугой и Брянском, Ленинград с Новгородом. Мы сейчас участвуем в создании электровозов на двести километров в час, которые будут водить легкие двухэтажные вагоны из алюминиевых сплавов – опытные образцы их уже испытывают.

«А ведь у них, черт возьми, получится» – мелькнуло в голове у Виктора. «Построить вдоль дороги этакую Европу или Японию… и автомобилей не надо столько будет, все в доступности скоростных поездов, вышел на станции – тут тебе и все рядом: на одной – заводские проходные, на другой – спальный микрорайон с универсамом. Чудак я, удивить хотел достижениями разума двадцать первого века. Да они сами кого угодно удивят. Обидно только: технические возможности у нас тоже еще когда были, а вот чтобы в таком виде на задачу посмотреть…».

Тут в лабораторию зашла какая-то дама и сказала Тарасову, что его зовут к телефону; надо понимать, мобильники были все же еще редкостью. Виктор на несколько минут остался один; разглядывая стенд, он обнаружил, что одна из досок на боковой стенке отходит. Виктор потянул ее; как оказалось, она прибита на нескольких небольших гвоздях и легко отстает. Он спешно выхватил из кармана куртки полиэтиленовый пакет, завернул туда российские деньги, паспорт и отключенный мобильник с чехлом, сунул в образовавшуюся щель и тут же приладил доску на место. Получился тайник; конечно, не совсем безопасно прятать все это на месте своей работы, но потом можно будет найти место получше.

По винтовой лестнице за дверью застучали каблуки. Вернулся Иван Николаевич.

– Да, вот еще как-то сразу забыли обговорить, а вы, видимо, спросить стесняетесь. Если не бить баклуши, то с премиями, с хоздоговорами и прочим у вас будет выходить в месяц пятьсот рублей. Ну и потом, можно подрабатывать с редактированием переводов, прочая творческая работа. Планы напряженные, грамотного народа не хватает. Устраивает?

– Да, вполне. «Сто рублей новыми в пятьдесят восьмом? Вполне, вполне…»

Остаток рабочего дня ушел на ознакомление с чертежами стендов, схемами распайки тензодатчиков, ознакомление с матчастью самописца, измерительных мостов и усилителей. Кроме того, Виктор нашел в лаборатории труды по физическому моделированию и усиленно освежал память. «А ведь когда-то сдавал…»

После работы Виктор зашел в продуктовые и взял на ужин бутылку молока, брынзы и булку («Посуду можно будет завтра с утра сдать»). Тащить все это в руках в бумажных пакетах было неудобно; он завернул в универмаг и взял там синюю нитяную сетку-авоську, а заодно вспомнил о том, что надо будет бриться; пришлось брать еще мыльницу, белое туалетное мыло и недорогой черный станок с пачкой безопасных лезвий «Нева». Еще немного подумав, он присовокупил к джентльменскому набору зубную щетку и пасту «Мятная» в бело-зеленом тюбике. Одеколон, конечно, не роскошь, а гигиена, но это чуть позже.

Входя в общежитие, он обратил внимание на большой плакат в вестибюле. На нем были изображены ярко, но со вкусом одетые парень и девушка гламурного, как бы сейчас сказали вида, на фоне новых домов и цветущих яблонь. Надпись внизу гласила: «Будь стильным!».

Интересно, что это значит? И он как, стильный или нет? Впрочем, подумал Виктор, и в его детстве попадались странные плакаты. Например, «Пейте кофе!». Видимо, в этом тогда был смысл, кофе закупили, а спроса на него не было…

Возле вахты висел транспарант проще и лаконичней: «Бога нет».

В комнате, куда его подселили, уже был народ – крепкий рослый парень, которого по виду можно было отнести к стильным – кок, пестрая рубашка и узкие, но как-то в меру, как в старых зарубежных фильмах, брюки, и девушка, чем-то напоминавшая Лолиту Торрес. Сидели они за положенной на письменный стол чертежной доской, к которой был приколот лист ватмана.

– Здравствуйте. Не помешал? Меня тут временно подселили. Виктор Сергеевич, устраиваюсь лаборантом.

– Не, не помешали. Вадик. А это – Джейн.

– Женя, – поправила его девушка. – Вечно ты со своими глупостями. Ладно, не отвлекайся. Вот что ты сделал с этим сечением? Разве это так надо строить? Вот, смотри…

Виктор повесил одежду в стенной шкаф, развернул свертки и принялся за трапезу. Закончив, он встал, чтобы пойти вымыть бутылку, как в комнату влетел шустрый долговязый пацан.

– Салют, чуваки! – крикнул он с порога. – Вад, а к тебе что, родители приехали?

– Нет, это подселенный. На кафедре будет работать.

– О, добрый вечер. Геннадий. Можете просто Гена.

– Виктор Сергеевич. Можно просто Виктор.

– Слушай, просто Гена, – в разговор вмешалась Женя, – Санек когда обещал мой конспект вернуть?

– О, Евгения! – воскликнул Гена деланно-трагическим голосом, – Александр не в силах сдержать обещаний, данных всем дамам. Сегодня у него пожар сердца и он пропал вместе с конспектом до комендантского часа. Утром он будет, как штык часового на Посту Номер Один.

– Да? А мне по чем готовить?

– Слушай, но ты же и так все наизусть знаешь на отлично. А выше отлично Зеленцов все равно на семинаре не поставит. И на экзамене тоже. Система оценок есть предел самосовершенствованию человека.

– Сказала б я тебе!.. А ты не отвлекайся! – обернулась она уже к Вадиму.

Виктор сполоснул пустую бутылку на кухне и поставил в пустой нижний ящик тумбочки – в верхнем расположились мыло, бритвенный прибор и зубная щетка. Он вспомнил, что так и не взял газет, и надо будет как-то обходить вопросы международного положения. «Может, по радио что-то расскажут» – подумал он. Однако из коричневого пластмассового динамика, что висел на стене, доносились только легкие джазовые мелодии. Политикой здесь явно не особо напрягали.

А ведь международное положение тут явно не такое. Значит, Франция в рейхе… у Америки колонии по всему земному шару…

Интересно, у них здесь есть в общаге красный уголок или читальня? Или вот – взять и спросить у студентов учебник истории партии, посмотреть, что и как тут трактовать положено. Отличная идея. Как это только сделать, чтобы странным не посчитали…

Но не успел Виктор закончить мысль, как в дверь опять постучали, и вошел парень постарше, видимо, старшекурсник, в спортивном свитере и коричневых брюках в полоску.

– Вечер добрый. Кто из этой комнаты сегодня на дежурство?

– Я вчера был. – отозвался Вадим.

– А я – завтра. – улыбнулся Гена. – Сэ ля ви.

– А вы, товарищ…

– Я работать поступаю, тут подселен временно. Виктор Сергеевич.

– Никодимов, Алексей. Извините, что сразу не представился. Вы в институте работать будете? А общественное поручение вам уже определили?

– Нет, я же еще устраиваюсь.

– Понимаете, все равно надо будет какую-то общественную нагрузку нести. Как вы смотрите на то, чтобы дежурить в Осодмиле? В нем могут дежурить и комсомольцы, и нет. А то мало ли, дадут такую, к которой душа не лежит, а Осодмил – это и почетно, и за активную работу бесплатным проездом премируют.

«То-есть что-то вроде народной дружины или комсомольского оперотряда», догадался Виктор. «Ну ладно, это хоть что-то знакомое».

– А в Осодмил вступать надо или членские взносы платить?

– Нет, никаких членских взносов, только ходить на дежурства.

– Ну, я не против…

– Вот, как раз сегодня и идете на дежурство.

– Подождите, а как же без удостоверения?

– Да выдадут потом удостоверение, главное, чтобы живое участие было, а бумаги все оформят.

9. Санитары города.

Штаб Осодмила размещался рядом, в новом панельном доме на Ворошилова, возле школы. В бытность Виктора на этом месте построили корпус института Гипростройдормаш, а затем отдали под него и само помещение школы.

В штабе собралась в основном студенческая молодежь. На стене висел план района и плакат «Очистим город от мусора!», где бронзовый от загара культурист с красной повязкой опускал в урну пьяницу с бутылкой и сизым носом и обритого хулигана.

Старшина милиции в форме старого образца и погонах провел инструктаж, распределил народ по группам – человек примерно по пять, – назначил старших, определил, какая группа по какому маршруту обходит участок и заходит в штаб для обогрева, раздал по старшим повязки, свистки и круглые фонарики. Свистки и фонарики доставались только старшим; им также выдали снимки лиц в розыске и напомнили условные сигналы. Например, два свистка означали сбор ближайших групп, частые короткие свистки – искать ближайший телефон и звонить в штаб Осодмила или милицию. Напоследок была дана вводная обращать особое внимание на подростковые и молодежные компании на предмет выявления «бритоголовых».

«Это скинхедов, что ли?» – удивился Виктор. «Откуда в пятьдесят восьмом скинхеды? Может, это чего-то другое, секта какая… тоталитарная…»

Их группе досталось ходить по Орловской, по кварталам, ближайшим к пойме Десны. Старшим оказался тот самый Алексей Никодимов, что приходил в общагу набирать на дежурство. В конце III Интернационала стоял временный деревянный забор и из-за него видны были экскаваторы.

– Больницу строят, – пояснил Алексей. Здесь будет самая большая и самая современная больница в области. А ниже, в пойме, размещают профилакторий и спортивный комплекс с дорогой к городскому пляжу и лодочной станции. У нас будет настоящий комбинат здоровья, представляете? По всей пойме весной комсомольцы высаживают парк.

«И у нас тоже высаживали», подумал Виктор. «А потом стали приходить коммерсанты и отхватывать куски этого парка, чтобы стоял, например, гипермаркет. И деревья рубили и просто жгли тут же, не используя древесину ни на что полезное, так проще. Что же это за порода людей такая – приходить, ухватывать у населения то, что создавалось не их трудом, чтобы изгадить и лишь делать и делать новые деньги – будто потом их себе в гроб положат. Как оккупанты в чужой стране или татарское нашествие».

Но вслух он спросил другое.

– А вот на инструктаже про бритоголовых говорили – их что, сейчас много в Брянске?

– Да ну, что вы. Вот у нас тут разве что год назад один на третьем курсе чего-то сдвинулся. Голову обрил, орлов со свастикой в конспектах стал рисовать. Так его в управление ГБ на собеседование вызывали.

«Ого! Сурово у них тут, однако.»

– А потом что с ним было?

– Да ничего. Он же осознал. Сейчас нормально учится, в баскетбольной команде за институт играет.

Ясненько… Значит, стиляг ввиду потенциальной безобидности здесь сразу интегрировали в мейнстрим молодежной культуры, как хиппи на Западе, а скинов власть почему-то круто взялась сводить на корню. Отчего так? Отношения с Гитлером? Интересно, а если бы Пентагон ракетами грозил, тут бы все бритые ходили?

В любом случае приоритет государственных интересов над личностью тут получается налицо. Хотя, судя по первым впечатлениям, это не сильно напрягает. Вот есть забор, куда конкретно нельзя, а есть куча места, где ты чувствуешь себя естественно и комфортно, можешь узкие брюки носить, и никто в припадке усердия не будет пытаться тебя ловить и эти брюки резать, как это иногда при Хрущеве случалось. Наоборот, и в ассортименте тебе эти брюки в магазине предложат, и посоветуют, как правильно подобрать, чтобы клоуном не выглядел. Собственно, в семидесятых с хиппарями почти что так и было, разве что на военку в институте стричься надо и со снабжением джинсами похуже. Интересно, что здесь будет в семидесятых?

С освещением на Орловской было не так чтобы очень, редкие лампочки на деревянных столбах. Хотя с другой стороны, что тут особо освещать – то? «Китайской стены», длинной девятиэтажки, еще не построили, сплошнойчастный сектор одноэтажный. Разве что старинная купеческая фабрика о двух этажах еще стоит, нижний этаж каменный, верхний деревянный, из чернеющего в полутьме сруба. Во дворе фабрики на столбе висел репродуктор – видимо, он здесь был предусмотрен на случай воздушной тревоги – и оглашал окрестности звуками марш-фокстрота.

Народу мало. В основном пацаны бегают с санками и с простенькими лыжами на валенках. Вот, кстати, кто-то из взрослых за столб держится.

– Гражданин, а вы куда направляетесь?

– Э! э! А в чем дело?

– Патруль Осодмил. Ваши документы?

– А… я что, собственно, нарушаю… я из гостей… у нас что, спиртное запретили…

– А куда вы сейчас направляетесь?

– Домой… направляюсь… а что?

– А где ваш дом?

– Да во… вот там… два квартала налево и прямо третий сразу.

– Сами дойти сможете?

– Ко…нечно, смогу… вот…

– Тогда идите сейчас домой и никуда не сворачивайте. Еще раз увидим у столба, придется составлять протокол о нарушении Указа – появлении на улице в нетрезвом состояние, оскорбляющем чувства граждан.

– Все, понял, все, извините… извините… я пошел…

– Приятно иметь дело с умными людьми. – хмыкнул Алексей.

Дежурство напоминало Виктору что-то из раннего детства. Одноэтажные домики, запах дровяного дыма из печных труб, протоптанные в снегу узкие дорожки… вот только крыш под дранкой почти нет, кроют много черепицей и плоским асбошифером. Над крышами есть телеантенны – как он сразу на них внимания не обратил, почти везде самодельные, в виде деревянного креста, на который натянута рядами медная проволока; есть и радиоантенны, «метелки».

Виктор прислушивался к разговорам своих спутников. Особенного ничего уловить не удалось. Говорили об игре бежицкого «Спартака», о каких-то лабораторках, о вредном Дымовиче, которого студенты летом макнули на рыбалке, о прикольном случае, когда какой-то Карась пытался списать со шпор, сдавая какому-то Жеребко, и списал совсем не то… Вот тебе и поколение романтиков-мечтателей. Сленг тоже был понятен – все эти «чувак», «чувиха», «хилять», «рубать», «хаза», «шузы», «кайф»… однажды только Виктору встретилось незнакомое «пончикрякаю». Причем сленг был какой-то реденький, а в разговорами со старшими вообще не использовался. Может, тут заодно и борьба за чистоту родного языка идет? Превед, кросавчеги!

Они сделали круг и вернулись греться в штаб. Там царила веселая атмосфера – одна из групп вернулась с уловом. Не доходя квартала до БМЗ, был подобран на снегу не вязавший лыка гражданин. Он был усажен на скамейку, что-то невразумительно бормотал и норовил упасть на пол. Старшина куда-то звонил по телефону и просил машину. Виктор вновь обратил внимание на то, как тепло здесь везде топят – градусов двадцать пять, наверное, в помещении.

На втором круге народу на улицах в районе Орловской почти не стало видно, детвора разбежалась по домам. Громкоговоритель у фабрики перешел на какой-то незнакомый блюз, пела актриса с голосом, похожим на Александру Коваленко – а, может быть, она и есть. «Шумят листвой московские бульвары, цветы дрожат в предутренней росе, и мы идем вдвоем, и лишь машины фары скользнут порой по встречной полосе…». Наверное, концерт легкой музыки.

Внезапно Алексей сделал предупреждающий жест рукой: совсем рядом, из-за посаженной в палисаднике небольшой елки, они увидели между тропинкой и черным от времени дощатым забором двух мужчин и женщину. Один, коренастый, в шапке-ушанке с опущенными, но не завязанными ушами, отбирал левой рукой у женщины сумку, держа в правой нож. Другой, помельче, в кепке не по сезону и пальто без воротника, видимо, стоял у елки на стреме, но пытаясь прикурить, чиркал спичками, закрывая огонь ладонью, чтобы не задувало, и, видимо, поэтому не заметил приближения группы. Алексей без слов бросился вперед, к мелкому, и, пока тот не успел опомнится, двинул его левой снизу в челюсть. Мелкий беззвучно осел. Женщина дернулась в сторону; коренастый обернулся, бросил сумку и молча рванул по улице в сторону поймы.

– Сэм, за вторым присмотри! – крикнул Алексей и дунул пару раз на ходу в свисток. Виктор инстинктивно бросился за ними, но тут же подумал, что в свои пятьдесят может и не составить конкуренции. Впрочем, осодмиловской молодежной тройке уступал и грабитель; расстояние между ним и Алексеем видимо сокращалось. «Надо отсекать» – мелькнуло в голове у Виктора; он взял вправо, чтобы уже своим видом препятствовать преступнику рвануть в сторону. Тут впереди, видимо на свист, выскочил из калитки мужик с поленом в руке и завопил: «Держи-и!». Грабитель метнулся от него влево – в сторону Виктора.

«Вот блин! А нож он наверняка не выбросил…»

Виктор расстегнул куртку, полез под нее рукой, будто ища кобуру, и дико заорал:

– Ста-а-ять, я сказал! Буду стрелять!

Грабитель дернулся в сторону, и тут на спину ему прыгнули вдвоем Алексей и еще один из осодмиловцев, повалив его на снег; тут же подскочил третий. Вместе они заломали коренастому руки за спину. Виктор подошел, стараясь насколько возможно более спокойно дышать после пробежки, поднял со снегу шапку и вернул на голову коренастого. Тот заверещал:

– Отпустите руки, больно! За что бьете? Пустите!

– Ишь ты, – хмыкнул Алексей, – артист, однако.

Из домов к месту происшествия сбегался народ, даже женщины. Виктора поразило, как люди тут же, словно по какому-то инстинкту бросились навстречу беде, не думая о возможной опасности. В нашем свободном обществе хоть сколько ори, ни одна душа на помощь не придет, каждый сам за себя. А тут – будто в древнем племени при появлении дикого зверя, всем шоблом даже мамонта вырубят. И всего-то прошли какие-то полвека.

– Потерпевшая, посмотрите, – Алексей подвел преступника к женщине, все еще боязливо жавшейся к забору. – Этот пытался вас ограбить?

– Этот, этот! Говорит, сумку давай, а если пикнешь – убью. Он, он, паразит!

– Ладно, не волнуйтесь, сейчас пройдем в штаб, там дадите показания.

– Врет она! Врет она все! Не верьте ей! Она нас в переулок завлекла, а эти с повязками на нас напали! Он у меня серебряный портсигар вытащил, проверьте! Не осодмильцы они! Помогите, они меня сейчас за углом убьют!

– Вот в штабе это все и послушают. Давай, двигай. Сэм, Виктор, помогите второму подняться, а то он еще не очухался.

– А-а, суки, мусора! На понт… на понт взяли! Ты, падло, мусор… – заорал коренастый на Виктора, – меня послезавтра выпустят, я ж тебя, падло, как колбасу…

– Мне показалось, – флегматично спросил Виктор у Алексея, – или задержанный угрожает членам Осодмила физической расправой, отягчая свою вину?

– Не обращайте внимания. Такие всегда грозят.

– Не, я буду страшно переживать. Я теперь не буду спать ночью. Целых три часа. А может быть и три двадцать.

Шагов через десять коренастый сменил пластинку и начал умолять, чтобы его отпустили. Он рассказал про больную мать, про какие-то страшные карточные долги уголовникам, которые он должен был немедленно отдать, иначе его убьют, что только это толкнуло его на путь преступления, которое он не повторит больше никогда в жизни. Мелкий, не обладая ораторским даром, просто дергался и всхлипывал.

Дежурство закончилось около десяти. В общаге, как и предсказывал Гена, Алексей не вернулся, а сами Гена и Вадим сидели за столами и что-то зубрили. Девушек в это время, видимо, водить не разрешалось.

– Ну как дежурство?

– Спасли прекрасную леди от банды разбойников, – отшутился Виктор. Он решил, что надо отдохнуть и осмыслить всю эту кучу событий. – А учебника по истории партии у вас тут случайно нет?

– В смысле, старого что ли?

– Ну, можно не совсем нового… без последнего съезда…

– Так это… теперь не учебник по истории партии, а по истории советского государства и политической борьбы. У нас же две партии.

«Опять влип»

– Да, точно… это меня чего-то после дежурства клинит. Краткий курс-то это еще когда издавался… Надо отоспаться.

«Действительно, надо сначала газет купить и в книжный – я что, его пропустил утром, кстати? А то спрашиваю невесть что… Стоп. Две партии. Так у них теперь в довершение ко всему и система двухпартийная? Не-ет, тут надо осторожно.»

– А зачем вам политистория-то? В агитаторы еще записали.

– Нет, просто завтра идти регистрироваться, вот и боюсь, вдруг чего спросят, а от волнения попутаю.

– А вы никогда раньше не регистрировались?

– Нет.

– Ну и не думайте. Там про это не спросят.

10. Идентификация без Борна.

Эту ночь Виктор спал без снов, словно бы сразу провалившись в какой-то клубящийся сумрак. Утром его поднял звонок вадимовского будильника. Сегодня надо было идти на эту самую загадочную регистрацию, к которой все так легко относились, но никто ничего путного и не сказал. И, самое интересное, никто не сказал, какие туда нужны документы. Вернее, никто не сказал, что туда вообще какие-то документы нужны. Виктору, привыкшему как к советской, так и к постсоветской бюрократии, все это представлялось весьма странным: в его реальности число бумажек и требуемых справок только росло и они приобретали все более немыслимые формы по мере попыток их упразднения.

Взглянув на время, Виктор тут же бросился одеваться и поспешил на Орджоникидзеград. Был шанс пройти через проклятую дверь в то же самое время. Застегиваясь на ходу, он проскочил мимо вахтера и быстрым шагом рванул по улице в сторону ДК БМЗ. Ах да, БМЗ, как он узнал, называется завод Профинтерн. Станция возле него – «Красный Профинтерн», а название завода, наверное, сократили, ну и черт с ним, главное успеть на станцию, может быть, это разом решит проблемы и с регистрацией и со всем. Жаль, паспорт, российские деньги и мобила остались в тайнике, ну это не самая большая беда – паспорт выдадут, в том мире есть кому подтвердить, деньги не последние, а мобилу купим…

Точно по времени Виктор проследовал те же самые двери. Внутри ничего не изменилось. Тот же песочного цвета зал, та же уборщица, пара пассажиров. Он для верности походил еще несколько раз взад-вперед. Бесполезно. На путях громыхали товарные вагоны, которые тащил маневровый паровоз, под фонарями искрился снег и пахло углем. снег и пахло углем. На Вокзальной, на площади у станционного здания, стояли сани-розвальни с лошадью. Виктор плюнул и пошел по перрону в сторону переезда – за ним по Ленина располагались милиция и паспортный стол.

В здании районного отдела МВД ему сразу указали на коридорчик, где занимались регистрацией. Очереди, по крайней мере, с утра, Виктор не заметил. Дальнейшая процедура чем-то напомнила ему профосмотр в заводской поликлинике.

В первом кабинете сидела женщина лет под сорок в форме, перед которой лежала жестяная коробка с леденцами – видимо, надо было отучаться от курения. Ей надо было сдать гарантийное письмо о приеме на работу, и написать на одном бланке заявление о намерении регистрироваться, анкету и декларацию. Причем анкета тоже была какой-то странной: в ней необходимо было указать фамилию, имя отчество, возраст, но не требовалось место рождения. В декларации надо было указать, имеет ли гражданин судимости, не совершал ли проступков, нарушающих законодательство СССР, не скрывается ли от преследования по закону, не должен ли уплачивать алименты, не имеет ли долгов перед физическими и юридическими лицами и тому подобное.

– Интересно, а если допустим, кто совершал или скрывается, – спросил Виктор женщину, – то они что пишут?

– А если кто скрывается, то надо писать явку с повинной, – ответила она. – И если что есть, лучше сразу явку с повинной, а то гораздо хуже будет. А чего это вдруг вас заинтересовало?

– Да мне не понадобится, просто декларации такой никогда не встречал.

– Форма, гражданин, Указом установлена. А явку с повинной, если что, лучше сразу написать.

Виктор присел с бланком за стол и полез в карман за авторучкой. Стоп, а вот это прокол будет. Откуда тут капиллярные ручки, да и как у них отношения с Китаем, откуда эта ручка приплыла вместе с иероглифами? Хорошо, у них тут на столе чернильный прибор и те самые, канцелярские, перьевые, из розового бронестекла. И еще хорошо, что в первом классе застал, как ими учат писать…

Второй кабинет был похож на медицинский. В нем Виктора сфотографировали в фас и в профиль на фотоаппарат, похожий на самый древний «Полароид», сняли отпечатки пальцев, замерили рост вес, размер обуви, сняли мерки, как для костюма, а затем пригласили за ширму и, попросив раздеться, осмотрели на предмет наличия татуировок и особых примет. После этого ему предложили одеться и пройти в следующую дверь для получения документа.

Третий кабинет вовсе оказался медицинским, и там сразу был медосмотр и сдача анализов. Насколько понял Виктор, вопрос, не является регистрируемый носителем заразных заболеваний, был отнесен здесь к сфере общественной безопасности. Кроме того, ему объяснили, что это также заменит медсправку при поступлении на работу.

Следующий кабинет встретил Виктора стрекочущим шумом. Он представлял собой большой зал, отгороженный барьером и стеклянной перегородкой, за которой рядами сидели женщины перед какими-то механизмами с клавиатурой, как у пишущей машинки. «Табуляторы» – понял Виктор. Кроме табуляторов, в помещении работали фототелеграфы и телетайпы. Курьеры разносили по операторам бумаги, данные в них вносились на перфокарты, перфокарты вставляли в какие-то другие машины, которые распечатывали карточки для картотек; их собирали в колоды и уносили куда-то. В глубине виднелась дверь с надписью «Фотолаборатория. Не входить.» Из нее вышла девушка, держа в руках ячеистую продолговатую коробку с надписью «Микрофильмы».

«Да это же у них всесоюзная база данных!» – догадался Виктор. «И меня туда сейчас ввели».

– Ждете? – спросила его девушка из окна выдачи. – Сейчас распечатают.

– Да. Не трудно в этом шуме работать?

– Сперва тяжело, потом привыкаешь. А знаете, потом вместо этого всего будет работать одна большая электронная машина. Она шуметь не будет, а только тихо гудеть, как трансформатор. Слышали про такое?

– Конечно. Сейчас наука чудеса делает. И преступников будут ловить по-другому. Вот, допустим, решили преступники обокрасть магазин. А телекамеры передадут изображения прямо в милицию, на пульт. Ну и конечно, разные датчики уловят движение, открытие дверей, посторонний шум…

– Вот-вот, и об этом нам тоже рассказывали. Тогда, наверное, краж вообще не будет! А вы электронщик, да?

М-да, решил потрясти девушку эрудицией. Это, пожалуй, они нас потрясут, теми же мобильниками, к примеру. Как это они еще до поводкового кардана в пятьдесят восьмом не додумались, простая же штука, собственно…

Тем временем машина распечатала на бланке документ, дающий Виктору полное право ступать по земле родного города, девушка подклеила фотку, тиснула факсимиле подписи и печать. Ознакомившись с бумагой на выдачу, в которой надо было расписаться, Виктор понял, что право ступать было отнюдь не безграничным: регистрация действовала только в пределах города и района, еженедельно надо было отмечать факт присутствия у участкового или в круглосуточном дежурном окне райотдела внутренних дел, а при болезни можно было вызывать участкового на дом. Чтобы выехать куда-нибудь, надо было зайти в райотдел и взять направление, которое на месте надо было в тот же день отметить, и, если срок пребывания был дольше месяца, надо было регистрироваться на новом месте. Впрочем, чтобы снять все эти проблемы, можно было подать заявление на получение паспорта; но тут уже надо было объяснить, не только кто ты, но и откуда. В общем, на первое время полученной бумаги было достаточно, и, главное – без лишней канители.

В институте его тоже оформили быстро, на основании регистрации, заявления и поручительства доцента Тарасова, без трудовой книжки и даже без заполнения анкеты, о которой Виктор в этой суете забыл. Впрочем, как он между делом при этом выяснил, без анкеты оформляли только техников и лаборантов; преподаватели же относились к чему-то вроде гражданской службы, и для них требовалась анкета, их заносили в номенклатурный реестр, и даже для них полагалось ношение формы – правда только парадной, по определенным уставом государственным праздникам, и на приеме должностными лицами определенного уровня в столичных учреждениях. Вероятно, это было введено для того, чтобы в московских кабинетах всегда было понятно, кто перед кем должен делать «ку».

К работе Виктор должен был приступить со следующего дня, а пока надо было прибарахлиться. Во-первых, посуда, чтобы не мотаться по столовым. Купить кастрюлю, ложку, кружку… чайник вроде бы в комнате есть общий. Алюминиевый тазик ему выдали в общаге. Теперь надо хозяйственное мыло… а также банное и мочалку, полотенца выдали. Фу, сколько мелочей, пора записывать. Да, для записи надо ручку перьевую, а эту в тайник… или нет, пока пусть будет химический карандаш с наконечником, а то еще протечет эта дрянь на костюм.

Все необходимое оказалось в универмаге. Интересно: вроде бы товаров на первый взгляд там было меньше, чем в нынешнем бежицком или Тимашковых, но зато оказалось ВСЕ НЕОБХОДИМОЕ. Парадокс.

Теперь займемся информацией. Книжный, оказывается, находился на Комсомольской, в том самом помещении, где во времена его юности были «Культтовары». Вот и зайдем.

В магазине с названием «Книжный мир» (что-то опять знакомое), как выяснилось, прямо к полкам покупателей не пускали, а были прилавки и стеллажи. Первым оказался раздел отечественной художественной литературы. Виктор с интересом посмотрел на корешки. Ну, в принципе-то не очень много изменилось. Школьные классики… а вот серия приключений и фантастики непривычно обильно присутствует, и, видимо, совсем не дефицит. Беляев, Адамов, Шпанов, Казанцев…

– Интересуетесь? – У продавщицы было явное чутье на книголюбов. – Могу вам предложить вот эту, недавно поступила. Очень многие берут, говорят, ужасно интересно. – И она протянула Виктору книгу, на обложке которой желтым по темно-синему было вытиснено: «А.И. Солженицын. В круге первом.».

За первый день Виктор уже начал привыкать к потрясениям. Но чтобы Солженицын??? При культе личности Сталина???

«А вдруг это у них провокация такая? Вот дают книгу и смотрят, как среагирует. А потом раз – и прости-прощай.»

– Солженицын? Никогда не слышал. А что он написал-то?

– Ну как же? Новый известный писатель, о нем уже много говорят… Вы посмотрите-то…

«Ну ладно, я ничего не знал, а среагирую правильно, как увижу».

Виктор раскрыл переплет. «Моему другу и коллеге Николаю Ивановичу Виткевичу посвящается…» Идем дальше. Рецензия… «Имя Александра Исаевича Солженицына лишь недавно зажглось новой звездой на отечественном литературном небосклоне. Все началось с того момента, когда талантливый математик – программист вычислительного центра Сталинградского тракторного завода принес в редакцию заводской многотиражки свои первые рассказы…» Дальше, дальше… «Предлагаемый читателю роман «В круге первом» открывает новое направление советской фантастики – анализ проблем взаимоотношений человеческого и машинного разума, тех конфликтов и коллизий, которые могут подстерегать при создании и внедрении «кибернетических мозгов» во все сферы нашей жизни…»

Программер Александр Исаевич – писатель-фантаст. Советский Айзек Азимов. Офигеть. Хотя, да: чему тут удивляться? Мировой войны не было, на фронт он не попал, его не арестовывали… Вот и пишет про то, что его волнует, с чем он в жизни столкнулся. А название… Виктор полистал страницы.

»…Эти люди образовывали первый круг управления. Они создавали алгоритмы для машин, которые управляли тысячами заводов, сокращая потери практически до нуля, отправляли ежедневно массы поездов и автомобилей по наилучшим, выбранным из миллионов вариантом маршрутов, организовывали движение самолетов в небе и судов в океане. Математически точный аппарат сделал ненужными целые толпы руководящих работников, их заместителей, референтов, инструкторов, секретарш, курьеров, уборщиц и шоферов. Он распределял товары по магазинам, открывал вакансии на предприятиях, вовремя доставлял цемент и кирпичи на стройки, которые до этого направлялись порой человеческим недомыслием и служебной безграмотностью кружным и искаженным путем, и даже собирал новости для редакций о досрочных пусках, перевыполнениях плана и передовиках производства.

На первом круге лежала ответственность за миллионы судеб – привезут ли вовремя хлеб в магазин, включатся ли насосы водопроводной станции, на какой маршрут выйдут сегодня автобусы и что они сегодня вечером увидят по телевизору. Имена этих людей охранялись государственной тайной; они ездили по городу на задних сиденьях машин с зашторенными окнами, жили в огороженных, как военные объекты, резиденциях, изнутри напоминавших живописные парки, их всегда сопровождали сотрудники особых подразделений, тренированные лучше цирковых артистов и готовые прикрыть от посторонних глаз, а если надо – от яда, ножа и пули.

Сперва эти люди назывались кибернетами – по-русски, кормчие, так философ Платон называл правителей, действующих по разумным, наукой обоснованным законам. Потом, ввиду глобальности и всепроникновения их электронной сети, как паутиной охватившего города и дальние села, это сообщество получило название Интернет…»

«Ну, это уже слишком!»

– Знаете, я как-нибудь в другой раз. Интернет – это для меня слишком популярно.

– Ну, как хотите. Их быстро разбирают.

– А, вот вы где! Оказывается, вы тоже любитель фантастики? – позади Виктора послышался женский голос с хорошо поставленной дикцией.

«И кто это может быть? Знакомств я тут пока особо не завел…»

11. Блондинко без угла.

Виктор обернулся и увидел девушку лет двадцати, которую по внешнему виду в его время определили бы в категорию «блондинко». Из-под круглой зимней шляпки выбивались светлые завитые волосы, одета она была в короткое зимнее пальто кирпичного цвета с большими красными пластмассовыми пуговицами, из-под которого виднелось синее платье с крупной плиссировкой – надо полагать, сейчас это было модно, хотя и не совсем соответствовало погоде.

– Здравствуйте, Виктор Сергеевич! Я Вэлла, подруга Жени. Она мне о вас рассказывала. Вы поступаете на работу. Приказ уже подписали? Я слышала, вы участвовали в задержании грабителей. Это, наверное, было очень страшно? Я жду вашего рассказа. А вы тоже читали книгу про Интернет? У нас все ее обсуждают. Скажите, а вы верите в машинный разум?

Виктор попытался пробиться сквозь этот внезапно обрушившийся на него поток коротких предложений, то тут в торговый зал вышла женщина средних лет в синей вязаной кофте и громко сказала:

– Товарищи покупатели! Магазин закрывается на прием товара. Кто не успел сделать покупки, ждем вас в любое время с десяти до семи вечера…

– Ну вот, как всегда! – патетически воскликнула Вэлла, повернув голову в сторону плаката «Книжная лотерея – покупатель всегда в выигрыше», продемонстрировав Виктору прическу сбоку. – Вы куда идете, в общежитие? Я тоже. Я живу в левом крыле, в комнате Жени. Не стесняйтесь, можете к нам заходить. У нас есть проигрыватель и мы часто слушаем джаз. Вы любите джаз? Сейчас все его любят. Джаз – это так стильно…

Они вышли в Вэллой на Комсомольскую. Виктор перебил ее вопросом:

– Вэлла… интересное имя. Вы, наверное, из Прибалтики?

– Нет, я вообще-то Валентина. Но в этом нет романтики. Сейчас все придумывают друг другу интересные имена. Поэтому для друзей я Вэлла…

«Ник взяла» – машинально проскочило у Виктора.

– А вот у вас все просто, – продолала Вэлла aka Валентина, – ваше имя почти не надо менять. Например, ВиктОр. Можно, я буду звать вас ВиктОр?

– Конечно, можно. А почему вы считаете, что Валентина – это неромантично? Вдруг так будут звать первую женщину-космонавта?

– А вы романтик! Вы читаете фантастику и мечтаете о покорении межпланетного пространства. Угадала? Только в отряде космонавтов пока женщин нет. Их всех по ящику показывали. Говорят, первый полет человека в космос будет очень трудным. Вы верите, что все пройдет успешно?

– Несомненно. Когда увидел мобильник, то понял, что наука может все.

– Мобильник? Это что-то новое?

– Ну это я так называю… Знаете, телефон, который можно носить с собой и звонить по радиосвязи?

– Это АРТы? А вы интересный человек! Вы придумали новое слово – мобильник! Надо будет сказать подругам. Вы часто придумываете новые слова? Ой!

Виктор схватил Вэллу за локоть, поскольку она уже хотела шагнуть на мостовую прямо под приближающийся «Фольксваген».

– Спасибо… – пробормотала Вэлла и расплылась в улыбке.

– Надо быть внимательней. Перейдем улицу, тогда и поговорим. А то вон еще и трамвай идет.

На другой стороне Вэлла продолжила щебетание.

– А вы будете реабилитироваться? Сейчас многие реабилитируются. Тогда можно пойти на преподавательскую работу. А там дают кредиты на квартиру в сталинке. Вы знаете, как быстро сейчас строят сталинки? По Ленина и Джугашвили будут застраивать до Литейной…

– Ну, чтобы меня реабилитировали, надо меня сначала осудить. А меня никто не осуждал. Ни здесь, ни в других местах.

– Тогда вам надо быстрее восстановить паспорт. У меня много знакомых. Некоторые из них могут помочь ускорить. А семью вы собираетесь сюда перевозить?

– Я бы перевез. Но, к сожалению, жизнь так сложилась, что у меня сейчас ни семьи, ни родственников, ни даже знакомых, которые смогли бы засвидетельствовать, что я – это я. Поэтому не совсем пока представляю, как хлопотать о паспорте.

– Надо подумать. Но это исправимо. Сейчас все можно сделать через знакомых. В нашей стране человек не бывает одиноким. Главное – иметь цель. У вас есть цель?

– Ну, пока у меня очень скромная цель – как-то устроится, обосноваться…

– Это ничего. Человек устраивается, пускает корни, налаживает личную жизнь. Тогда у него появляются новые цели. У вас еще все впереди. Вы должны двигаться. Вы любите книги, значит у вас есть перспективы и мечты. А их надо реализовывать.

Так, разговаривая, они свернули в решетчатые ворота и подошли к дверям общежития.

– Ну мне вот в то крыло. Не надо, не провожайте меня… Но будет свободное время, заходите. Вам нельзя замыкаться в себе.

– Вы приглашаете к себе незнакомого человека?

– Но мы же уже знакомы! – удивленным голосом воскликнула Вэлла. – И потом, Женя о вас рассказывала. Вы дежурите в Осодмиле. Вы просто в душе очень скромный и застенчивый. Не надо так стесняться. Наша комната двадцать восемь. Бай-бай!

Она помахала рукой и упорхнула в женскую половину. Виктор показал вахтерше пропуск и направился в свою комнату. Надо было еще сходить за продуктами и что-то сготовить к вечеру.

Возле булочной Виктор понял, почему здесь телевизор называют ящиком. Он, конечно, и в его времени ящик, но настолько… Мимо него два мужика на санках везли, очевидно в ремонт, девайс темно-вишневого цвета, видимо, разработки аж сороковых. Был это самый натуральный ящик, с полметра длиной и чуть поменьше в ширину и высоту. Передняя стенка была частично затянута выгоревшей желтовато-зеленой тканью, справа в ней виднелся экран («Дюймов семь» – заценил Виктор), а понизу виднелось шесть черных рукояток. Экая древность!

Виктор вдруг понял, что при походе магазинов, включая универмаг, он как-то обошел стороной отдел радиотоваров, и ему жутко захотелось туда заглянуть, в частности, посмотреть, есть ли в свободной продаже мобильники. «Международное положение я всегда посмотрю» – рассудил он; «Да и не спрашивают его пока». Он вспомнил, что во многих местах видел застекленные щиты с привычными надписями «Советская Россия», «Известия», «Брянский рабочий», но не заметил, чтобы возле них стоял читающий народ. Может, стоять было холодно, может, радио и телевидение сделало этот способ распространения информации ненужным, а, может, просто уже все их выписывали. Виктору тут же пришла в голову идея оформить подписку на «Технику-молодежи», но он решил не спешить.

В универмаге Виктор был приятно обрадован. Аппараты, стоящие на прилавке, вполне напоминали те, что он видел в детстве – с прямоугольными трубками, правда, еще со скругленными углами. Ну не все же сразу! И в Америке пока лучшего нет.

– Хотели бы выбрать? – голливудски улыбнулся продавец, молодой человек в двубортном костюме и стильных, почему-то темных, очках. Вероятно, торговля электроникой здесь была делом престижным.

– Да я пока присматриваю, какой лучше. Это же не картошка, тут и денег надо накопить…

– Вы можете оформить в кредит, это очень выгодно. С разными сроками погашения.

– Я знаю, хотелось бы сначала выбрать модель, посоветоваться… Раньше не доводилось.

– Пожалуйста. Сейчас у нас в ассортименте модели с экраном четырнадцать, семнадцать и двадцать один дюйм. Четырнадцать – это приемники третьего класса, семнадцать – второго, и двадцать один – первого, от класса, соответственно, зависит цена. Аппаратура класса «люкс» завозится под предварительный заказ. Модели сейчас идут унифицированных серий каждого класса, во всех классах теперь по двенадцать каналов и широкоугольные кинескопы, во втором классе есть УКВ приемник, а в первом приемника нет, потому что те, кто интересуется первым классом, обычно берут радиолу отдельно…

– А что бы вы мне посоветовали? – спросил Виктор, впечатленный тонкостями этой маркетинговой политики.

– Выбирают телевизор чаще всего в зависимости от размеров комнаты. Если расстояние от зрителей до экрана…

– Ну, для небольшой комнаты.

– Тогда третьего класса, например, «Огонек» у нас берут в бессемейки, коммуналки, многозаселенки, короче, где места мало, – и продавец указал на небольшой телевизор, почти всю переднюю стенку которого, сделанную из пластмассы кремового цвета, занимал экран. – Очень компактно, ручки управления и динамик сбоку. Всегда можно найти место, где поставить. Надежная недорогая модель. «Волна» несколько подороже, но более солидно смотрится, динамик сбоку на передней панели, там же и переключатель каналов, лучшее звучание, более элегантный корпус. Это если Вы хотите иметь недорогой приемник, но чтобы солидно выглядел…

– Понятно.

– В новые квартиры в последнее время больше берут семнадцатидюймовые, их удобно смотреть большой семьей, или если придут гости. Пожалуйста, «Урал», «Днепр», «Нева», «Ангара». Два динамика на этих моделях расположены сбоку, а вот на этих, как и раньше – снизу, есть пульт дистанционного управления. Хорошая отделка корпуса. Ну и наконец, для большой жилплощади, первый класс – «Агат», классический стиль, может быть как настольным, на ножках, и на акустической тумбе, и вот, обратите внимание – самая новая модель… его не видно, тут пустой коробочкой заставили… сейчас я сниму… вот.

– Что это? – непроизвольно выдохнул Виктор.

Перед ним стояло нечто, напоминающее офисный стол с монитором. Правда, крышка стола была толстой, сантиметров в десять, а, может и больше. Но зато перед монитором лежали клавиатура и мышь!

– Потрясающе, правда? Консольный телевизор «Берилл». Авангардный стиль. Трубка видите – сейчас я покажу – поворачивается, – и он повернул экран на подставке из стороны в сторону точь-в-точь как монитор. – Так что можете направить в любое место комнаты, вверх и вниз. Все управление на кнопках, включая регулировки тембра – речь, симфоническая музыка, кино, джаз.

– Пресеты – вырвалось у Виктора.

– Простите, что, я не расслышал?

– Ничего, это я про другое.

– В комплекте, естественно, – и продавец приподнял то, что Виктор первоначально принял за мышь, – пульт управления. Шесть динамиков для объемности звука…

– Фантастика. А что же тогда у вас в классе «Люкс»?

– Вот каталог, пожалуйста, если какие-то вопросы…

В классе «Люкс», против ожиданий Виктора, ничего сногсшибательного не оказалось. Собственно, телевизор первого класса по выбору заказчика комбинировался в разных вариантах с радиоприемником, проигрывателем, магнитофоном и акустической системой в различной мебели. Интересен был разве что беспроводной пульт дистанционного управления (на ультразвуке) и полупроводниковый телевизор для выездов на природу (на цветном снимке он красовался на столике на фоне жилого трейлера, прицепленного к «Старту»). Стоило все это далеко не для средней семьи. Можно было сделать вывод, что в обществе есть не слишком многочисленная элита, и она доходов отнюдь не скрывает.

– Да, а у вас есть мо… эти… АРТы?

– Это надо сначала получить номер телефона на городской АТС. Подаете заявление, становитесь на очередь, получаете номер и приходите к нам.

«Ага, значит, очереди тут все-таки есть» – почему-то обрадовался Виктор, но тут же вспомнил, что американцам тоже поначалу приходилось записываться в очереди на мобильники.

– А по телевизорам вам что-нибудь понравилось?

– Знаете, я еще подумаю, прикину, где ставить, и еще зайду.

– Обязательно заходите. У нас сразу можно оформить доставку, установку, подключение антенны, постановку на гарантийное обслуживание и декларацию для фининспекции.

– Да, это ведь еще и для фининспекции надо…

– Естественно. Ну а как же еще госбюджет-то пополнять? Не водкой же, верно?

– И то правда, – согласился Виктор, смекнув, что с телевизора берут налог.

Вот значит почему у них так телевидение продвигают, подумал он. Одним выстрелом, значит, двух зайцев – и массовая обработка населения и государственный бизнес. Зомбоящик вместо водки. Надо полагать, и вместо церкви тоже… Оригинально.

– Да, а из радиоприемников ничего не желаете посмотреть? Недавно поступила совершенно потрясающая карманная модель на аккумуляторах, есть часы-будильник и встроенный фонарик. Незаменимо для командировочных.

– Нет-нет, спасибо, в командировку я не собираюсь пока.

…Когда Виктор вернулся в общагу, в комнате никого не было. Поэтому он пошел на кухню в конце коридора и там спокойно приступил к приготовлению ужина (два вареных яйца и вареная картошка с подсолнечным маслом) и попутно задумался о Вэлле.

Вэлла показалась ему довольно странной, даже какой-то неестественной, наигранной. Особенно его удивило приглашение в ее комнату – в его представлениях девушки этого времени не должны были быть такими раскованными. Впрочем, возможно, она подражает героине какого-то халтурного фильма, а приглашение… кто знает, вдруг здесь среди молодежи вообще не принято приставать, или, чего пуще, это настолько карается, что порядочный человек до свадьбы не решится. В любом случае надо быть с эти осторожно.

12. Гримасы капитализма.

Виктор уже закончил трапезу и укладывал вымытую посуду в тумбочку, как в дверь ввалилась уже знакомая компания его соседей по комнате – кроме Алексея, который не пришел и к утру, и который оказался стеснительным на вид темноволосым парнем в круглых очках, отдаленно напоминавшим Глена Миллера.

– А, Виктор Сергеевич! Здравствуйте! Обживаетесь? Ну как тут вам у нас?

– Да знаете, неплохо. Порядок тут у вас, смотрю, общага чистая, никто не зашибает…

– О, у нас мужской союз. Напомни, Вадим!

– Не пить, не курить, не выражаться без крайности, быть стильными.

– Вот. Пить спиртное – это не стильно.

– А стильно что сейчас пить?

– Ну, стильно пить, например, легкие коктейли, зурбаган, джусы… Пили джусы?

– Это соки такие с мякотью? Пробовал. Хорошая штука, полезная. А зурбаган – это что?

– А это… ну, слышали, американцы кока-колу пьют? Вроде этого, но лучше.

– Понятно. Пить джус, слушать джаз.

– Вы тоже слушаете джаз? Лес Пола, Глена Миллера, Армстронга?

«Да я Смоков, Эрапшн и Бони М в твои годы слушал» – подумал Виктор, но вслух говорить не стал.

– А что же вы думаете, наше поколение такое отсталое? «Мистер Сэндман, гив ми э дрим…»

– О, вы «Сэндмана» знаете? А мы как раз его репетировали. У нас вся комната в студенческом джазе. Я ударник…

– Он герой свингового труда.

– Ладно. Вадим – сакс, Алексей – тромбон. А вы на чем-нибудь играете?

– Нет, к сожалению, не научился.

– А рок-н-ролл танцевали?

– Ну, акробатический рок-н-ролл я сейчас вряд ли осилю, а что-нибудь попроще, вроде твиста…

– «Зе твист»? Тот, что у Джо Кука?

– Какой Джо Кук? – перебил разговор Алексей. – Это Пахмутова до него первая написала песню в стиле «зе твист»! «Машинист» называется. «Ночь впереди.. пап-паба-паба, снег на пути… пап-паба-паба…» Переписать бы на магнитку и ноты подобрать… Вот такой номер бы был! Твист впервые в Бежице!

«У Пахмутовой «Машинист» теперь твист? Да еще и первый в мире? Ну ничего себе! Ладно, сейчас мы посмотрим насчет продвинутости…»

– А я вот недавно тоже один твист както раз слышал. Только не знаю, кто автор.

– Что, еще один твист? А мелодию и слова не помните?

– Ну, я, конечно, не Армстронг, но попробую напеть. Шуточная песенка. «Жил да был черный кот за углом, и кота ненавидел весь дом…»

Через несколько минут они уже всей комнатой орали:

– Вещь! Это же шлягер, чуваки! – Гена чуть не прыгал от радости. – Отец, ты же титан легкого жанра! Почему я не слышал этого раньше? Слушайте, ноты, надо срочно ноты подбирать. Я чувствую, скоро это запоет вся страна. Обязательно, обязательно с этим надо быть на комсомольском фестивале биг-бэндов. Ту-та-татара-та, та-тарата, та-тарата!..

– А комсомольский актив пропустит? – осторожно осведомился Виктор, помня, какая шумиха поднялась вокруг этого бедного животного во времена его детства.

– Актив не пропустит! – заорал Гена. – Он оторвет с руками! Шлягерами мы уводим молодежь из подворотен в витамин-бары!

«Оригинальненько. Значит, переключают от зависимости от водки на зависимость от музыки… или что-то в этом роде… ну а зависимость от музыки, как это… организуют и направляют? Нет, скорее смотрят, чтобы это не принимало только уродливых форм…»

– Ну, мало ли. Вдруг какие перестраховщики могут быть.

– А, ну, конечно, иногда бывает. «Это партия будет решать, кто футурист, а кто педераст…»

– Чего-чего?

– Да это же из молодежной комедии Рязанова «В джазе только комсомольцы». Не смотрели?

– Да вот как-то не удалось выбраться, хотя хотелось. Все-таки Рязанов.

– Ото ж! У него, конечно, всего два фильма пока, но зато каких! Ильинский, оркестр Рознера, и Гурченко поет с самим Армстронгом! Он же специально приезжал, чтобы сняться в этом фильме! Это же наши, советские «Поющие под дождем»!.

«Обалдеть» – в который уже раз повторил про себя Виктор. «А на кого же намек с футуристами? Неужто и здесь Никита Сергеевич отличился?»

– И вообще, чуваки, как это клево, что мы при социализме! Вот в «Поющих под дождем» талантливая актриса должна выступать на вечеринках и продавать свой голос по контракту. А у нас вон Сюзанну с потока паровых турбин уже на городском радио записали. А вы как думаете?

– Конечно. При капитализме культура для масс превращается в шоу-бизнес, и основным мерилом становится прибыль с концертов и продаж записей. Кланы дельцов от шоу-бизнеса берут под полный контроль радио и телеэфир. А успех звезд зависит не столько от таланта, сколько от того, сколько денег вложат в раскрутку.

– Раскрутку?

– Ну да, это начиная с рекламы и кончая распространением разных грязных историй в прессе, чтобы привлечь внимание к той или иной звезде низменными инстинктами толпы. Представьте себе такие заголовки в светской хронике: «Известному актеру разбили лицо», «Муж известной актрисы сгорел в солярии», «Кинозвезда больше не встречается с принцем», «Поп-звезды продавались по дешевке»…

Троица дружно заржала, что первые секунды повергло Виктора в некоторое изумление. Заголовки он взял с Рамблера.

– Виктор Сергеевич, Вы, наверное, по «Крокодилу» судите. Но ведь там не все надо примать всерьез. Как же Дюк Эллингтон, Каунт Бейси, Бенни Гудмен, Диззи Гиллеспи?

– Бинг Кросби, Фрэнк Синатра, Элвис Пресли… – дополнил Вадим.

– Это же таланты, их любят за то, как они это делают!

– Конечно, вы правы, я только для примера негативную сторону привел. – попытался оправдаться Виктор.

– Вообще интересно, – продолжал Вадим. – Вот вы, Виктор Сергеевич, родились до революции, при капитализме. Как вы его себе помните и представляете? В сравнении с нашим обществом?

– Вообще-то я его смутно помню. Могу только примерно судить, как бы он сейчас выглядел.

– Да хоть так. Мы же его вообще только по книгам и фильмам знаем, и еще рассказам.

– Ну, что можно сказать… Конечно, в нем бывают подъемы, но есть и глобальные мировые кризисы, когда падают производство. Хозяин, несмотря на законы, или даже ме.. управляющий может уволить любого, и вообще смотреть на работников, как на быдло. Ну, не везде, конечно, люди есть разные, но такое свободно может быть. Считается нормальным работать по 9-10 часов, или на нескольких работах, чтобы как-то устроить жизнь. Люди кончают институт и не знают, смогут ли работать по специальности, часть не находит работы, такие могут спиваться, садиться на наркотики, попадать в криминальные группировки. Не все, конечно, поголовно. Но есть организованные преступные группы, они участвуют в переделе собственности, могут убить любого человека, если им за это заплатят, они могут подкупать чиновников, судебную власть, правоохранительные органы. Могут похищать людей, например, могут похищать женщин и продавать их в сексуальное рабство, в бордели, могут похитить человека на органы для пересадки…

– Извините, Виктор Сергеевич. Я понимаю, наверное, до революции вы росли в бедной рабочей или крестянской семье, детство трудное, и любить старый режим вам не за что. Но и время-то изменилось! В рейхе, в Германии, давно нет уже безработицы, как и в Австрии, в Италии, Франции, Чехии, почти нет. А какие там эти… организованные преступные группы? Да там такую группу сразу же гестапо выявит и в концлагерь! В Америке безработных направляют в Трудовой Легион, они получают заработки на стройках в колониях. В Японской Империи система пожизненного найма, система самурайской верности фирме. Кризисов тоже нет,капстраны сейчас используют разные системы планирования. Вы слышали про Окито, Шахта, Гэлбрейта?

– Конечно слышал. – сказал Виктор совершенно честно и откровенно.

– А зачем же вы тогда говорите, как пропагандист начала сороковых?

– Ну, еще немного, и вы меня убедите, что капитализм – это тоже хорошо.

– Да ну… Там есть другое – колониализм, расизм, нацизм, религиозная дискриминация, массовые репрессии коммунистов, преследования швинг-югенда… Но чтобы колониальная держава у себя дома такое устраивала – не бывает такого, это бред просто. Зачем?

– Правильно, бред! Поэтому такого капитализма у нас никогда не будет. Народ не допустит. Вот, Вадим, вы можете представить себе войну России с Грузией?

– Чего? Тьфу, так это вы тут нас разыгрывали! А я –то… Здорово, и с таким серьезным видом…

– Ну так! Может, стоит тоже какой-нибудь фантастический роман писать?

«Бред… Когда я попал сюда, то думал, что этот мир – бред, галлюцинации. А может, действительно, бред – это то, что было раньше? Девяностые, развал страны, межрегиональные конфликты, ОПГ, терроризм – бред? Неужели человек, разумное существо, не может устраивать свою жизнь без этих мерзостей? И ведь не вчера с дерева слезли – такая история, культура, опыт… Или наше общество может обойтись без этого только в бреду?..»

Ход мыслей Виктора прервала распахнувшаяся дверь, в которую буквально влетели, сияя ослепительными улыбками, Джейн и Вэлла.

– Салют, мальчики! Забыли, что сегодня по ящику «Звездный вечер»? Айда смотреть!

13. Как стать звездой.

В помещении красного уголка на почетном месте, на тумбочке, похожей на пьедестал, возвышался ящик темного цвета размерами немногим меньше навесного кухонного шкафа, под названием «Прогресс», с 40-сантиметровым экраном и четырьмя ручками, выпущенный, судя по виду, лет шесть назад. Студенческий народ с гоготом и шумом валил по коридору, собираясь со всех этажей общаги, слышался смех и громкие разговоры, некоторые тащили из своей комнаты дополнительный стул или два, для себя и подруги. На входивших шикали. Кто-то открывал за занавеской форточку, чтобы не было духоты. Свет уже был притушен; горело только массивное литое двухрожковое бра на задней стенке, и внизу пьедестала светилась красная звездочка стабилизатора, мерно гудящего в ожидании прогрева ламп. «Давайте, давайте сюда, мы для всех тут места заняли» – потянула Виктора за рукав Вэлла. Они уселись; Виктору досталось предпоследнее с правого края место, а на крайнее села Вэлла, повернувшись к нему в четверть оборота и положив ногу на ногу; при этом край халатика как бы небрежно съехал вверх, частично обнажив правое колено. Пока грелся кинескоп, Виктор узнал от нее, что передачу придумал режиссер Иосиф Яцкевич, который бежал в СССР из восточных земель рейха от фашистов и теперь работает на Шаболовке «и вообще ведет еще несколько интересных программ». В это время послышался комариный писк строчной развертки, из динамиков полилась веселая мелодия, экран начал светиться, и на нем появились поющие дуэтом Миронова и Менакер.

– Только началось! – зашептала Вэлла, наклонившись к уху Виктора так, что он чувствовал ее дыхание на своей щеке. – Смотрим, кто сегодня будет!

Передача действительно оказалась ближе к европейским традициям индустрии развлечений, чем к американским, и с первых секунд показалась Виктору синтезом «Голубого огонька» и «Кабачка 13 стульев». Студия была оформлена наподобие этакого авангардного кабаре со столиками и сценой; пока ведущий приветствовал зрителей, камера обходила зал и показывала сидящих.

– Лемешев, девочки, Лемешев будет! – восторженно взвизгнул женский голос в передних рядах. – И Канделаки, видите столик у колонны!

Смысл передачи, как объяснила Виктору в то же ухо Вэлла, состоял в том, чтобы «показывать звезд». Причем в число звезд попадали не только звезды эстрады и кино, но и другие знаменитости, национальные герои, интересные исторические персонажи, изобретатели, передовики производства, композиторы, поэты и так далее. Номера артистов чередовались с рассказами об интересных эпизодах жизни знаменитостей и юмористическими миниатюрами, которые разыгрывали «завсегдатаи» кабаре.

После Ружены Сикоры, например, выступил герой труда с БАМа, который рассказал, что вначале попал на стройку в качестве заключенного, потому что с малолетства по глупости был карманником. Тогда он думал, что жизнь кончена, но после отбывания срока встретил одну девушку, влюбился в нее, остался в качестве вольнонаемного, выучился работать на мостоукладчике и стал добиваться рекордной выработки. С девушкой они поженились, и поначалу он просил ее следить за ним, чтобы, если он вдруг по привычке вдруг машинально начнет лезть к кому-то в карман, чтобы била его по рукам; так он от воровства и отучился. «Помните, что всегда, из самой глубокой ямы, куда жизнь вас закинет, есть выход наверх, и можно подняться до уровня звезд…» После него Райкин разыграл миниатюру о чиновнике, который так пытался угодить начальству, что сам себя уволил. Потом Щукин спел «Неверность» на английском. Старейший авиатор Арцеулов рассказал, как он, еще до революции, выполнял первый в мире штопор, а затем попросил Лемешева исполнить «Пшеницу золотую». А еще дальше Тарапунька и Штепсель показали довольно язвительно трудности неорганизованных курортников в Крыму.

– Это Бахнов им написал! – прокомментировала Вэлла. – Слышали такого? Ну, тот, что сочинил песню про студентов. «В свободную минуту бог создал институты…»

«Бога нет» – машинально отметил про себя Виктор и тут же понял, что агитация на трамваях действует незаметно, но эффективно.

– А теперь, улыбнулась во весь экран миловидная дикторша, – в преддверии Дня Советской Армии, вспомним, кто же подарил нашим защитникам знаменитый во всем мире автомат АКМ?

«Калашников…»

– Коробов! Конечно же, Герман Коробов! И сегодня он с нами на Звездном Вечере!

Все смешалось в доме Облонских, растерянно подумал Виктор. Как же мы теперь без Михаила Калашникова, это же наш брэнд национальный, как Кольт для Америки. Хотя все закономерно – Великой Отечественной не было, танкист Калашников, изобретатель прибора для измерения моторесурса, не попал в войска, не был ранен под Брянском, и не придумал свой первый автомат, который был тут же забракован. И еще надо было, чтобы эта первая неудача не остановила Калашникова, и он стал думать над другим автоматом, который и покорил мир…

Тем временем Коробов показал рыцарский меч, который ему прислал Хуго Шмайссер, с дарственной надписью – «Достойнейшему из соперников». В ответ Коробов пожелал, чтобы боевое оружие советских и германских конструкторов соперничало и одерживало победы только на стрельбищах и полигонах. Виктора это немного успокоило – меч от Шмайссера, это тоже не хухры-мухры. Автомат Коробова… пусть будет Коробова. Интересно, а что с Калашниковым? Такой талант ведь должен как-то пробиться.

– Дорогие друзья! Знакомый, наверное, каждому из нас композитор Оскар Фельцман и молодой поэт Андрей Вознесенский специально для нашей передачи написали песню «Первый лед», и сегодня мы ее впервые для вас представляем!

Оркестр начал блюзовое вступление, и из-за одного из столиков поднялся Николай Никитский – тот самый, который пел про пчелу и бабочку в «Зимнем вечере в Гаграх». Покачивая рукой в такт мелодии, он поднялся на эстраду и подошел к микрофону:

У Никитского эта песня получалась какой-то трогательной и непосредственной, без дворовой приблатненности, надрыва; незамысловая история почти детских чувств, первого обмана… Скорее, у него получился романс, чуть с оттенком жестокого, но пропитанный таким образным сопереживанием героине, что Виктор представил себе нарисованную в песне картину с яркостью видеоклипа – холод, замерзшие стекла в будке и лицо с большими, полными слез глазами.

«А разве Вознесенский написал не в 1959-м? Впрочем, более странно, что он написал точно так же. Сейчас бы еще для полного кайфа «Сиреневый туман». В исполнении Бунчикова…»

Но «Сиреневого тумана» так и не исполнили. Зато были очень хорошие степисты, Козин, который, «по присланным на телевидение многочисленным просьбам зрителей» спел под гитару «Дружбу», и, что опять удивило Виктора, были советские герлс, то-есть балет из Московского мюзик-холла, с которым спел и станцевал Канделаки. Песенка была про почтальона, а герлс были в коротенькой форме почтовых работников.

Передача закончил звонкий голосок Дорды, исполнявшей финальную песню, в красном уголке зажгли свет и заторопились к выходу; какой-то парень выключил телевизор. Народ расходился. Вэлла потянула Виктора к окну в вестибюле.

– Еще минут пятнадцать до отбоя. Посидим? – Она вспорхнула на подоконник, снова заложив ногу на ногу, стараясь с профессионализмом манекенщицы подчеркнуть достоинства халатика, застегнутом на пуговицы сверху донизу. «Мне такой же, но с перламутровыми пуговицами» – почему-то вспомнилась фраза. Виктор прислонился к стене.

– Я смотрю, у вас тут со снабжением одеждой неплохо.

– Кстати, это я сама шила. У нас в комнате машинка. Вам нравится?

– Великолепно.

– Вы находите? У нас многие сами шьют. Моды меняются очень быстро…

За окном холодало и первые рамы затягивались перьями льда. Оказалась, что Вэлла из Клинцов, что в вуз пошла после техникума, учится на механико-технологическом («Станки-автоматы – это сейчас так прогрессивно!»), и собирается после вуза попасть на Профинтерн и продвинуться в ОГТ.

– Ну все. Пора. – Вэлла на мгновенье сложила губы бантиком. – Пока!

Она упорхнула. В вестибюле тоже начали гасить свет, оставляя только дежурный. Виктор вернулся в свою комнату; верхний свет был погашен – насколько он понимал, согласно распорядку – однако на столах горели конторские настольные лампы с металлическими абажюрами; его соседи по комнате готовились к занятиям. Виктор не стал мешать им разговорами, тихо расстелил постель и лег спать.

14. Парашют для лестницы.

Утром опять было морозно. Солнце пыталось пробиться сквозь седую пелену со стороны Соловьев. Маленький карболитовый репродуктор на стене весело мурлыкал: «Заря встает, дорога вдаль ведет…» Виктор обрадовался, что и этой, знакомой с детства песни, флуктуации истории не коснулись.

Вообще, интересно, почему здесь изменилась история? И почему недавно? Почему не во времена монгольского нашествия? Или польско-литовского ига? Или вообще до момента основания Брянска: вот не основали бы здесь города, и попал бы он, Виктор, сейчас просто куда-нибудь в зимний лес. Хотя нет: здесь место удобное, так что все равно какой-нибудь Брянск должен в это время быть. Или поблизости. Может, захолустный городок, потому что железную дорогу через него не провели. А может, наоборот, столичный, и стояли бы здесь высотные здания и древняя крепость. А то и вовсе древние храмы индийские.

Виктор опять постарался выйти пораньше и до работы сбегал на вокзал. Бесполезно. Никакого перехода в времени. Может, обратно надо в другой час проходить? А может, точка перехода уже вовсе не здесь? И вообще, если постоянно маячить тут каждое утро – то, как в «Золотом Теленке», «скоро ваши рыжие кудри примелькаются». С такими мыслями Виктор перешел обратно мостик и двинулся назад к институту.

Ко входу в старый корпус уже ручьями стекался народ, репродуктор над входом выводил нетленную «Милонгу» Ежи Петербургского, он же автор не менее нетленного «Утомленного солнца». Виктора вначале немного покоробило: «Милонга» его поколению больше была известна как «О, донна Клара», по фильму «Судьба человека», и звучала она там в фашистском концлагере. Впрочем, рассудил он, здесь нет ни фильма «Судьба человека», ни самой повести, так что для местных это просто винтаж, ретро.

На кафедре его представили преподавательскому составу, как нового старшего лаборанта, вместе с новой секретаршей, которая приступала к работе в этот же день. Секретаршу звали Зинаида Семеновна, на вид ей было не более тридцати пяти, и ее взяли временно на место ушедшей в декретный отпуск. Виктор непроизвольно отметил для себя, что она отличалась от других дам на кафедре какой-то особенной спортивностью, превосходящей необходимость просто поддерживать стройность фигуры, облаченной в строгое полушерстяное платье-костюм коричневого цвета, с прилегающим жакетом, доверху застегнутым на частые пуговицы. Из-под столь же прилегающей юбки длины миди лишь частично виднелись икры с развитыми, как у цирковых акробаток, мышцами. Интересно, для чего кафедре секретарша-акробатка? Впрочем, возможно, ей тоже надо было просто где-то устроиться на первое время – а там видно будет. Да, и строгий у нее имидж какой-то. Вон к примеру такая же молодая доцент – Синькова, кажется, ее зовут, Вера Михайловна, – та вот в более демократичном шелковом платье, рукава вязаной кофты выше локтя открытые, какая-то более своя она по виду. Ладно, не время зацикливаться на секретаршах, сейчас надо постараться запомнить, ху здесь из ху и как кого зовут, чтобы не путаться и знать, к кому с чем обращатся.

Но долго знакомиться не пришлось. Затрещал телефон, кто-то поднял трубку – «Да…да… конечно, да!.. сейчас там… всё» – и Виктор услышал, что на проходную пришел грузовик с вычислительной техникой. Разгружать направили лаборантский персонал, сняли с занятий несколько студентов и вызвались трое преподавателей. Грузчикам из АХЧ не доверяли – «им только доски на лесопилке грузить».

В лабораторном корпусе нашлась рабочая одежда – стеганые фуфайки, похожие на зековские, и брезентовые рукавицы. Во двор въехал трехосный грузовик, похожий на 150-й ЗиС, длинной зеленой мордой капота чем-то напоминавший крокодила. Тарасов лично сигналил руками, показывая шоферу, как точнее подогнать машину к подъемнику – площадке у стены, которая тросом поднималась по наклонным уголкам к окну второго этажа лаборатории. Студенты полезли в кузов под брезент и загремели засовами борта.

Машина была привезена в разобранном виде, упакованной в деревянные ящики армейского вида, за исключением больших, окрашенных серой эмалью, стоек – их, чтобы не поцарапать, обшили, как мебель, деревяшками и проложили колбасками из ткани, набитыми отходами ваты. Несколько человек снимали эти ящики с машины, так осторожно, как будто бы это были неразорвавшиеся снаряды, и тащили на подъемник; на верхней площадке их снимали и так же осторожно перетаскивали в будущий машинный зал. Зал был еще пустым и только на его стенах, крашеных по рекомендации гигиенистов салатовой масляной краской, местный талант из студентов разместил для разнообразия несколько фресок в абстрактном стиле; Виктор узнал, что из-за этих фресок на кафедре зал окрестили Марсом.

Судя по оборудованию, машина была аналоговая. Виктор усмехнулся – когда-то, будучи студентом, он помогал утаскивать похожие списанные АВМ с кафедры на свалку; теперь же, спустя много лет, он снова таскает их, чтобы установить. История пошла наоборот.

Когда последний ящик был со всеми предосторожностями и криками «Левей!», «Заноси!» и «Сюда, сюда подавай!», пристроен «на Марсе», Тарасов объявил перекур. Блоки не распаковывали – они должны были отогреться и отпотеть. Виктор со студентами, грузившими снаружи, развесили фуфайки сохнуть на батареи в нижнем зале.

– А неплохо, однако, вас тут снабжают, – заметил Виктор студенту, которого приятели звали Джин. – Машину вон, выделили.

– Ну так, – пробасил Джин, шевеля коротким пушком над губой. – Этот проект экспрессов-городов сам Берия курирует. Лично. А еще он атомные станции курирует, космические ракеты, цифровые машины и электронику на тонких пленках.

«Электроника на тонких пленках – это, наверное, микросхемы» – рассудил Виктор. «Ну что ж довольно логично. Ракетно-ядерное оружие, для него нужны компьютеры, а для них – микросхемы. Все связано для оборонки. А вот скоростные поезда, индустриальное домостроение и линейная застройка при чем? Чтобы научить ГО быстрее восстанавливать? Ну так это после войны, а при нападении основная задача – эвакуация и рассредоточение…»

Виктор хлопнул себя по лбу.

«Какой же я дурак… Это и есть эвакуация и рассредоточение. Города распределяются сетью вдоль коммуникаций, чтобы снизить ущерб от оружия массового поражения. Если раньше было достаточно нанести удар по крупным промышленным центрам, то при разрушении части сети целые участки возьмут на себя функции поврежденных. Тот же принцип, как и в сети Интернет… Вот почему Берия лично этим занимается».

Подошедший Тарасов направил студентов обратно на занятия – кроме двух вечерников, которые были устроены лаборантами. Теперь задача была в том, чтобы сначала сверлить в деревянном постаменте отверстия под шурупы, а потом этими шурупами крепить кронштейны, направляющие по заданной кривой стальную полосу – она имитировала рельс. В шкафу с инструментами дрели не оказалось; один из лаборантов вспомнил, что ее вроде бы относили наверх. Виктор решил сходить за ней сам, в порядке ознакомления с хозяйством. На второй этаж вела крутая стальная винтовая лесенка; подойдя к ней, Виктор услышал частый стук каблуков по стальным ступеням и решил пропустить встречного. Из-за изгиба перил стальной улитки показалась Зинаида Семеновна; она, торопясь, почти бежала вниз, держа в руках какую-то толстую картонную синюю папку с белыми тесемками. Не доходя до низу ступеней пяти, она вдруг оступилась и неминуемо упала бы, если бы Виктор не бросился навстречу и не подхватил ее.

– Спасибо… Извините, вечная привычка спешить… Я там не сломала каблук?

Опираясь на плечо Виктора, она другой рукой сняла туфлю и внимательно ее осмотрела.

– Фух, вроде все в порядке, – сказала она, водворяя туфлю на место. – Эта мода не для таких лестниц. Интересно, а в брючном костюме и туфлях на низком каблуке я тут не буду странно смотреться…

– А как нога? – осведомился Виктор.

– С ногой все в порядке. Когда-то я занималась парашютным спортом. Прыгала с вышки в парке, и даже один раз с самолета Осоавиахима в Бордовичах.

– Не страшно было?

– Я закрыла глаза, и меня вытолкнули. А вы тоже сегодня первый день?

– Да. Кстати, хотел спросить: здесь по этому поводу принято проставляться или что-то в этом роде?

– В обед будут пить чай.

– Чай в смысле…

– Никакого смысла. Чай в смысле чая. Разве вы не читаете газет?

– Стыдно признаться, но есть такое упущение… Значит, сладкое за мой. Сладкое в смысле сладкого, а не горького.

– Слушайте, да вы просто галантный кавалер…

– Захвалите, Зинаида Семеновна.

– Давайте просто Зина. Знаете, непривычно, когда время идет – все время Зина, Зиночка, Зинуля… а теперь вот Зинаида Семеновна. Не будем форсировать.

– Тогда я просто Виктор.

– А у меня, Виктор, есть свежий краснодарский чай…

Тут дверь с улицы распахнулась и в помещение влетела раскрасневшаяся от легкого мороза Вэлла.

– ВиктОр! Вы здесь? Как первый день? Мы тут шли мимо и я решила заскочить. Говорят, вам привезли машину. Вы ее мне потом покажете? Электронные машины – это так прогрессивно! Ученые спорят, могут ли они мыслить.

– Могут ли мыслить ученые?

– Вы шутник! Конечно, машины. Покажете, да? Я убегаю на лекцию. У вас ворот завернулся, – и она быстро подправила Виктору ворот рабочего халата. – До вечера! – сказала она уже вылетая за дверь.

– Извините, Виктор, а это…

– Вэлла. Подруга подруги соседа по комнате.

– А-а… Слушайте, а чего хочет от вас эта Вэлла?

– Скорее всего, стать вдовой профессора.

– Да? Думаю, ей придется ждать долго.

– Ну, я тоже надеюсь…

– Знаете, Виктор, просто я, наверное, не совсем понимаю иногда нынешней деловитости и раскованности. Вот так вот раз-раз, а потом всякие сплетни идут, а тем более, если, скажем, у вас семья…

– У меня нет семьи. Точнее была семья, были дети, и все это в одночасье потерял. Такая жизнь обернулась.

– Простите… Я не хотела причинить вам боль…

– Ничего, все нормально. Надо жить.

– Да… У меня тоже была семья. Точнее, почти была. Я вышла замуж, детей еще не успели завести, мужу дали хорошую должность на стройке… это на Урале… Ну вот, а там еще был нулевой цикл, все только закладывали, он поехал, сказал, что там скоро коттедж получит, тогда чтобы и я туда выезжала. Ну, потом получаю письмо, пишет, что встретил там другую женщину, что счастлив, и просит развода. Я не стала отказывать… Да, я вас, наверное, отвлекаю?

– Все нормально, я наверх за дрелью.

– А я вот тут с черновиками, дали перепечатать. Ну ладно, увидимся в обед!

Вдоль лабораторного корпуса шли сквозные застекленные галереи, по которым можно было пройти в торец Старого Корпуса, выходящий на Джугашвили. Вэлла же в перерыв, видимо, чесанула прямо через двор. Ну и шустрая!

В начале обеда Виктор заскочил в ближний гастроном, в расчете взять для торжества большой торт. Но тортов почему-то не было («Берут обычно в фабрике-кухне» – объяснил продавец), поэтому пришлось набрать в большую картонную коробку песочных пирожных-корзиночек, украшенных разноцветным кремом и желе («С кремом и фруктами не сезон»).

Зайдя на кафедру, Виктор обратил внимание на кульман – там уже на листе 24 формата красовалась компоновка тягового привода тепловоза с предложенным им позавчера поводковым карданом. Быстро, однако, идею в чертежи превратили…

Вторая половина дня прошла как-то незаметно, в работе под музыкальные ритмы из трансляционного динамика, который был и в лаборатории. Виктор заметил, что трансляционные динамики здесь были везде, где только можно – во времена его детства было почти так же – и всегда были включены. «На случай внезапного нападения, наверное…» Сетка вещания днем была организована, как на «Маяке» – полчаса музыки, в основном легкой, создающей рабочий настрой, минут пять новостей. Классика и познавательные передачи сдвинуты на вечер. Видимо, для повышения производительности труда.

Вообще, отметил про себя Виктор, здесь почему-то бросается в глаза в первую очередь то, чем этот мир отличается от нашего, всякие незначительные детали, какая-нибудь ерунда. Например, фасоны женских платьев или то, что у многих женщин на чулках сзади шов. А вот отвертка – она как была, так и есть отвертка… Стоп. Отвертка действительно, «как была, так и есть», крестовая, а тогда-то была шлицевая. И шурупы крестовые. Значит, раньше перешли.

Подумаем о планах на будущее. «У вас есть план, мистер Фикс?» Планов пока никаких. Жизнь как-то спокойно направила его в определенную колею, есть какой-то минимально-достаточный комфорт, работа чувства тяжести или отвращения не вызывает, хотя требует усилий, но это вроде как на лыжной прогулке, когда человек энергично работает руками и ногами, но прелесть окружающего пейзажа и радость движения снимает у него чувство усталости. Да и все вокруг работают в каком-то общем потоке, и ритм этого потока, казалось, кто-то задает. Простой обыватель, попав в эту колею, оказывается добросовестным, трудолюбивым и порядочным – как все; не пьет и не курит – как все; заводит семью – как все; растит детей – как все. В общем, вовсю используются стереотипы патриархально-крестьянского уклада, поскольку даже в городе большинство недавно из деревни. И это оказывается эффективнее, чем наши попытки ломать менталитет и напрягать каждого ежедневной необходимостью выбора всяких предлагаемых шмуток, разнообразных, но, по сути одинаковых; напрягать ежечасным ожиданием от жизни гадости – банкротства фирмы, в которой работаешь, очередной реформы, которая взамен порядка, который хоть плохо, но устраивал, дает неизвестно что и почему-то почти всегда хуже, чем было, ожидания посягателей на твой материальный и духовным мир, начиная от воров и кончая уродами, ломающими деревья под твоим окном, чтобы поставить машину или вовсе торговую точку; наконец, напрягать постоянным нагнетанием чувства, что ты не человек, если не отдашь последний рубль, чтобы купить какую-нибудь не нужную тебе плазменную панель больше стены или не нужную тебе машину, на которой ты будешь ездить только потому, что ее негде оставить. Вещи в нашей жизни из благ превратились в морфий, который обыватель вкатывает себе все больше и больше, чтобы подавить вызванный рекламой абстинентный синдром.

С другой стороны, здесь, в отличие от наших советских времен и дефицит не напрягает, такого, что бы что-то было позарез нужно и нет – Виктор пока не встречал. Хотя, конечно, им здесь проще – войны большой не было, потерь таких.

И стимул больше зарабатывать здесь есть – чтобы была возможность взять больше квартиру и рассчитываться за квартирный кредит. Не машину, не всякую дребедень, а именно квартиру. С высоким потолком, в доме панельном, но с колоннами – с понтом дворец. Там можно спокойно и семью приумножать. А ездить при этом и на трамвайчике можно – как все.

Ну хорошо, а если кто «не как все»? Кто чего-то своего хочет, выдвинуться из толпы, так сказать? Насколько успел почувствовать за эти неполных три дня Виктор, попыток стричь всех под одну гребенку здесь также не наблюдалось. Скорее, желание личного самовыражения здесь пытались утилизовать, извлечь из этого общественные дивиденды. Джаз играть – пожалуйста, оно от водки отвлекает, стиляжничать – пожалуйста, расскажем о формате, как правильно стиляжничать, а не клоуном выглядеть, изобретать – внедрим, было бы что полезное предложено… разве что в Осодмиле на массовость нажимают, но опять-таки, Виктора не насильно туда записали, да и не похоже, чтобы тех, кто туда ходит, это особо тяготило – приятно, черт возьми, пацанам чувствовать себя хозяевами города, типа как в законе они…

Ну вот как им все это удается? Или, скорее, почему это не удавалось у нас?

…Когда после работы Виктор уже подходил к общежитию, навстречу ему вывалилась компания человек в шесть, четыре девчонки и два пацана. Пацаны были с его комнаты, Гена и Сашка, а девчонки – Джейн, Вэлла и еще двое, ранее ему не знакомых.

– ВиктОр! – взвизгнула Вэлла, замахав еще издали рукой в воздухе. – Идемте с нами! Мы идем в «Ударник» смотреть «Грозовое небо»! Про войну и любовь! Вадим стоит в кассе! Еще не смотрели? Урбанский играет! Идемте обязательно! Вот такое кино! Цветное!

«Ладно» – решил Виктор. «Попробуем этот способ убивать время, а заодно и посмотрим неизвестный нашей культуре фильм с Урбанским. Интересно, а «Ударник» – это где?»

– Идете? Вот здорово! Знакомьтесь, это Барби и Полли, они тоже из нашей комнаты. Девочки, это ВиктОр, тот самый…

– Варя. – протянула та, которую Вэлла назвала Барби. По своей комплекции она на куклу Барби совсем не смахивала.

15. Про войну и любовь.

Дойдя до Майского Парка, Виктор понял, что «Ударник» – это не что иное, как знаменитая на всю Бежицу трехзальная «Победа». Здесь она была еще двухзальной и в войну разрушена не была. У окошек касс у входа, несмотря на холод, тянулась длинная очередь.

– Вадим! Вадим! Вот он, у самой кассы стоит! Вадим! Еще один билет! Товарищи, имейте сознательность, пропустите гражданина на билеты деньги передать! Ну на билеты же не хватает, мы только что принесли!

В фойе перед сеансом на эстраде играл джазовый квартет. Виктор пригласил Вэллу в буфет и взял ей мороженое. Во – первых, она одна из их компании оказалась без кавалера, во-вторых, неизвестно, сколько бы он простоял в этой очереди, решись он пойти сам.

«Ударник»-«Победа» приятно удивлял Виктора обилием выкрашенной под золото лепнины, узорными бронзовыми люстрами и обилием плюшевых штор.

– Недавно ремонт делали, – проинформировала Вэлла. – Теперь самый красивый кинотеатр во всем городе. На этом фильме уже пол-института побывало. А вы какое больше мороженое любите? На фабрике-кухне есть ледовый бар, там готовят мороженое и парфе. Это какой звонок, еще второй?

Красный зал был ностальгически знакомым, особенно деревянные лакированные стулья с хлопающими сиденьями. Вот люстра – это да. Чтобы лампочки менять, ее, наверное, по тросу вниз спускают?

Матовые шары начали меркнуть, тяжелый плюш занавеса гудящие электродвигатели растянули в разные стороны, и, под бодрый марш-фокстрот, на экране появилось название кинохроники – «Родная страна».

Виктор впился глазами в экран. В первом сюжете какой-то академик архитектуры доказывал, что небольшое увеличение номенклатуры стандартных стеновых панелей, вопреки мнениям критиков, не привело к существенному удорожанию строительства, но позволило резко разнообразить вид жилых домов.

– Города социалистического будущего, – провозглашал с экрана академик, – не должны выглядеть однообразными рядами индустриальных строений. Помните, что завтра, благодаря резкому повышению производительности труда в стройиндустрии, каждая семья будет жить в отдельной квартире, где есть ванная, душ, газ на кухне, холодильные шкафы и стиральные машины. И тогда на первый план выйдет эстетическое воздействие среды на сознание советского человека…

Камера показала уже построенные улицы и кварталы, создатели которых явно вдохновлялись стилем американских городов начала века. «Как из детского конструктора можно собрать сотни разных моделей, так и этот гигантский конструктор дает новым зодчим возможности бескрайнего полета фантазии…»

Прощай, «Ирония судьбы», подумал Виктор. Как же теперь Женя Лукашин, попав в Ленинград на 3-ю Улицу Строителей, перепутает ее с московской? И как вообще его трезвого в самолет погрузят? Впрочем, остается еще «Служебный роман»… или просто сюжет изменится, например, Женя этот будет какой-нибудь рассеянный ботаник…

Кинохроника продолжалась. В Москве продолжалось строительство 600-метровой телебашни. Горьковский автозавод наращивал выпуск семиместного лимузина «Спутник» – машина была непохожа ни на «ЗиМ», ни на «Чайку» и выглядела компактной, стильной и элегантной. В Сибири прокладывались высоковольтные линии. А вот начато строительство атомного ледокола; на верфи побывал Берия. Скромненько он как-то, сюжет с главой государства идет не в начале, а в середине, и опять-таки без митинга, без выступлений, а просто ходит, показывают ему производство, задает вопросы специалистам и вообще в центре внимания рассказ о самом ледоколе. Никакого пиара почему-то. Московский «Спартак» выиграл у «ЦСКА» в канадский хоккей на последней минуте, 4:3. Рижские и ленинградские модельеры продемонстрировали новые модели весеннего сезона, которые направят в торговую сеть уже в конце февраля.

После короткого перерыва началось «Грозовое небо». Фильм был о военных летчиках, защищавших Бакинские нефтепромыслы от налетов королевских ВВС Англии «где власть в это время захватила милитаристская клика во главе с Черчиллем», летом 1942 года. Насколько можно было понять из начала, Англия хотела этим сорвать поставки нефти в Германию, за которую немцы строили в нашей стране целые заводы и отдавали передовые технологии («Вона как!» – подумал Виктор. «А я –то погляжу, отчего тут Фольксвагены и Опели раскатывают!»).

Картина и в самом деле оказалась захватывающей. Примерно как если взять ленту «В бой идут одни старики», добавить к ней романтизм «Офицеров» и масштабную зрелищность американской «Тора! Тора! Тора!». При всем этом, война в фильме, несмотря на ограниченность масштабов, выглядела кровавой и страшной, особенно бомбежки жилых кварталов Баку, огненный шторм, в котором погибли тысячи людей. Союзники в этой версии истории мало чем отличались от люфтваффе. Впрочем, они и так мало отличались – вспомнить хотя бы Дрезден, Хиросиму, бомбардировки Вьетнама… Сбитый британский ас из фильма на вопрос, почему он расстреливал колонну беженцев, отвечает: «Нам сказали, что там не будет людей, одни туземцы».

В фильме были и девушки-пилоты, и, конечно, трогательная любовь, и одна из линий вдруг безжалостно обрывается, когда одна из девушек, по фильму ее звали Лариса, расстреляв боекомплект, таранит вражеский самолет, разбомбивший школу. Она гибнет, еще не зная, что ее возлюбленный, Павел, уже тоже подбит, и, когда он выбрасывается из горящего самолета, его парашют расстреливает вражеский истребитель сопровождения… Снято это все было жестко, без избытка пафоса, который порой проскальзывал в отечественных лентах сороковых-пятидесятых, но и без того размазывания слез по щекам на фоне национального флага, которое так любят создатели американских патриотических фильмов. Не было какого-то явного образа государства, страны, просто, как в древние времена – схватка с напавшими на пещеру безжалостными хищниками, война на выживание.

После фильма их компания разбрелась по парам кто куда. Виктор проводил Вэллу до общежития и смотался в продуктовый, взяв на один раз скоропортящихся продуктов, а в качестве чего пожевать между делом на всякий случай – пакет сушек. Все-таки отсутствие холодильника в общаге – неудобство. Правда, зимой можно хранить продукты в авоське за форточкой.

Значит, стране в сороковых помогли нефтемарки. Фюрер был готов отдать за черное золото любой тогдашний хайтек, так что, выходит, и своих инженеров особо не требовалось, разве кроме ВПК. А теперь почему так взялись за их подготовку? (Виктор узнал, что размер стипухи уже был вытянут до брежневских размеров, то-есть, в местных, две сотни.) А, скорее всего, отношения с фюрером почему-то испортились, вот лафа и обломилась. Логично. И, видимо, всех, кто чего-либо в технике смекает, реабилитируют. Удачно попал. Как говорится, не было бы счастья…

Ужинать снова пришлось в одиночку, соседи, очевидно, вернутся от подруг к комендантскому часу и ночью будут зубрить. После ужина есть свободное время. Может, прошвырнуться по местным Бродвеям, посмотреть, что сейчас на месте Старого Базара, Молодежной, узнать, наконец, где библиотека? Интересно, с одной регистрацией в читальный зал запишут?

Но собраться не пришлось – в комнату снова заглянула Вэлла, уже переодетая в свой халатик.

– ВиктОр! Вы один? А вы задачи по термеху помните? У меня одна никак не получается, а завтра семинар. А списывать я не хочу, хочется разобраться. Вы поможете?

«Ну что ж, ничего плохого в этом нет», – рассудил Виктор. «Да и термех есть смысл вспомнить – чувствуется, здесь это пригодится.»

В комнате Вэллы тоже никого не было. Мебель была та же, но присутствие женщин выдавали украшавшие комнату вышивки, салфеточки, дорожки и закрывавшие окно шторы. На одной из тумбочек, действительно, стояла ручная швейная машинка – подольская, недорогая, второго класса – на другой красовался проигрыватель в красно-коричневом фибровом корпусе, наподобие того, в времена Виктора назывался «Юность». Вэлла подскочила к столу.

– Вот тут, посмотрите. Вот задача. Я начала решать и дошла до этого места. Чувствую, что просто, но почему-то никак не получается. Не знаю, что на что тут дальше.

Виктор взялся за учебник. Задача на самом деле оказалась несложная и начала ее Вэлла правильно.

– Так вот тут же проекция этой силы. Составляем уравнение моментов, отсюда находим реакцию опоры. Ну а отсюда, соответственно, линейное и угловое ускорение точки Б.

– Так просто? Слушайте, вы гений! – Вэлла даже подпрыгнула и присела на край стола. – Без вас бы я так и не догадалась. Можете меня поцеловать. – и она повернулась к Виктору в профиль, зажмурив глаза.

Виктор немного растерялся – предложение для него оказалось несколько неожиданным, и неизвестно было, как здесь поступают в таких случаях.

– Боитесь? – удивленно спросила Вэлла, не поворачивая головы и не открывая глаз.

«Видимо, тут у них так принято», – решил Виктор, и чмокнул Вэллу в щеку. Вэлла ойкнула, вздрогнула, и вдруг, неожиданно для Виктора, притянула к себе его голову и прильнула с сильным вдохом к его губам; так продолжалось секунду или две, потом Вэлла, будто опомнившись, резко отстранилась.

– Ох… Я совсем сошла с ума… Что теперь вы обо мне подумаете…

– Да ничего, все нормально, – ответил Виктор, – просто само собой так получилось.

– Да? Вы на самом деле так думаете? Вы не считаете меня распущенной?

– Нет. Я думаю, что ты красивая.

– Правда? Даже если бы я еще раз вас поцеловала?

– Конечно.

– Спасибо… – и Вэлла снова прильнула к его губам. Второй поцелуй продлился дольше.

– Ну все, хватит, – сказала она отдышавшись, – а то мы сейчас слишком далеко зайдем. И скоро подруги придут. Знаете, с вами легко. Вы какой-то простой и все понимаете. До следующего!

16. Рупор трудящихся масс.

Так что же все-таки делать с этой девчонкой, подумал Виктор. Привяжется так, привыкнет, потом начнется драма и истерики. В перспективу каких-то серьезных отношений с Вэллой он не верил. Тридцать лет разница в возрасте – это если смотреть биологически, и двадцать в обратную сторону – с точки зрения времени. То-есть он старше ее на тридцать и моложе на двадцать.

Хотя, может быть, он зря усложняет. Возможно, Вэлла и не смотрит серьезно на такие отношения. Может, ищет себя, может, хочет кому-то что-то доказать или, наоборот, отомстить. Или вообще это просто дурацкое пари с подругами, а то и розыгрыш.

Допустим все же вариант отношений по расчету, как самый проблемный. Зачем Вэлле с ее деловитостью лаборант с какой-то бомжовой справкой? С какого это бодуна она в нем увидела вип-персону, как гоголевский городничий в Хлестакове? Глупость? Нет, как – то уж слишком. Типичная история, вот что. Приходит человек ниоткуда, затем… да, она как раз и сказала, подает на реабилитацию, и к нему возвращается социальный статус. А ведь в институте преподаватели старше сорока – сорока пяти почему-то ему до сих пор не встречались.

Тут его взгляд упал на висевшие на импровизированном стеллаже над соседней кроватью трубки листов ватмана, и он заметил, что одна из них завернута не в тетрадный лист, а в газету. Так, проясним ситуацию с внутренней и с внешней политикой… Виктор аккуратно положил трубку ватмана на кровать и снял с концов газетные листы.

Газета оказалась «Известия», двухдневной давности. Виктор сразу бросился искать передовицы.

На видном месте, по рубрикой «В канун 40-летия Советской армии» красовалась фотка конструктора танков Морозова (Виктор сразу узнал его по бюсту, который в его времени стоял возле ДК БМЗ) и Михаила Калашникова возле большого танка с полукруглой башней, напоминающего Т-60. Материал под снимком был тоже о создании новых танков, экспериментах с ракетным вооружением, автоматическим заряжанием орудия и использованием газовой турбины в качестве двигателя. А Калашников тут при чем? Стоп-стоп: «Зенитные самоходные установки «Кактус», созданные коллективом под руководством выдающегося советского конструктора М.Т. Калашникова, блестяще себя показали в боях в Манчжурии с имперскими войсками Японии. «Когти тигра» – так противник прозвал грозную машину, залп которой в прямом смысле разносил на куски последнее слово самурайской техники – бронированные штурмовые вертолеты…»

Ну вот, Калашников, оказывается, знаменитый конструктор бронетанковой техники. «Кактус» – это, наверное, что-то вроде «Шилки»? А с Японией, значит, и в этой версии воевали, и, даже если делать скидку на агитпроп, по-видимому, в целом успешно. Несмотря на штурмовые вертолеты.

Дальнейшее чтение первой полосы весьма удивило Виктора. Практически полностью отсутствовали упоминания о каких-нибудь членах Политбюро, министрах и вообще о высшей политической элите страны, а также призывы и лозунги (кроме висящего в заголовке «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»). Вместо этого были материалы о рекордах передовиков, новой технике и технологии, завершении строек и даже новых товарах. Было и «также в области балета»: сообщение об успешных премьерах в Большом и Мариинском театрах, джазовом фестивале в Одессе, юбилее какого-то народного артиста… Виктор перевернул страницу: здесь шли данные о ходе выполнения и корректировках планов и события масштабов регионального и местного, вроде газификации какого-то поселка в Курской области; ряд колонок был посвящен школе и проблемам психологии подростков. На третьей странице обнаружилась подборка «Вокруг земного шара»; но и здесь политикой практически не пахло. В основном были сообщения о крупных авариях и природных катастрофах и передовой зарубежный опыт, например, известие о попытках разработок плоского кинескопа или о развитии «индустрии шопинга». Внизу страницы несколько авторов спорили о перспективах поездов на воздушной подушке. Наконец, на четвертой странице были развлекательные курьезы, стихи, полезные советы, рубрики «Сделай сам» и «Отдел сатиры», погода и программа передач. В «Отделе сатиры» был фельетон про Минсвязи, которое сделало ставку развивать в перспективе «американскую систему электронного цветного телевидения НТСЦ», которая, по мнению многих специалистов, «слишком дорого обойдется не только рядовому труженику, но и видеосалонам, потому что там надо три проекционные трубки вместо одной», а сигнал слишком искажается при передаче в другие города. В фельетоне поднимался вопрос о создании «советской, более дешевой системы» цветного телевидения. Это что, у нас теперь СЕКАМ изобретут?..

В это время отворилась дверь, и в комнату зашли Вадим и Джейн. Виктор поспешил заматывать трубку чертежей обратно в газету.

– Извините, – произнес он смущенно. – Думал, в этом номере статья про космонавтов напечатана. Ошибся.

– Вы тоже следите за подготовкой космической экспедиции? – обрадовалась Джейн. – Знаете, многие очень переживают за наших, и я тоже. Вы же помните, у Фон Брауна погибло три человека?

– Ну да, – согласился Виктор, хотя, конечно, не помнил.

– Ну вот, а после этого фюрер запретил полеты арийцев, а неарийцев он не отправляет, потому что не хочет, чтобы они были первыми в космосе. Очень хотелось бы, чтобы наши слетали на орбиту и вернулись живыми. А то ишь ты, Геббельс-то как расхвастался в пятьдесят четвертом! Германия, видите ли, дорогу в космос открыла запуском спутника! А что у них был за спутник, вот вы скажите,что? Обычный радиомаяк. А у нас первого января «Зенит-1» запустили, так он отснял из космоса все секретные объекты Германии и приземлился в заданном районе. Помните, публиковали?

Виктор закивал головой.

– Там все-все видно. Фюрер же вообще тогда чуть с ума не сошел! По телевидению выступал, галстук от злости грызть начал! Прямо в эфир попало!

– Я слышал, он и ковры грызет. – вставил Виктор с плохо скрываемой радостью. – Когда злится.

– Вот я и говорю – что такое радиомаяк? Японцы еще в сорок шестом камень на орбиту запустили?

– Какой камень?.. Что-то я уже забыл.

– Ну, взрыв сделали огромный в горах Тибета, так у них камень на орбиту улетел. Неужели не помните?

– Ну так что же тут помнить. От камня какая польза?

– Вот видите! Лишь бы только чем-то отметиться. А когда человек сам увидит, какая наша Земля из космоса, тогда это и будет дорога в космос!

– Она из космоса голубая. Как небо. Голубые материки, голубые облака, голубые океаны. А на ночной стороне огни городов как рассыпанный жемчуг, – Виктор увидел, как у Жени-Джейн округляются глаза, и поспешил добавить: – Ученые так считают.

– Вы просто поэт… Ну и кому же первому увидеть-то красоту эту, как не нашим?

– Надеюсь, не американцам.

– Шутите! У американцев же авиационное лобби забрало все средства на строительство дальних бомбардировщиков, стратосферных разведчиков и крылатых ракет. Они только к шестидесятому году спутник хотят вывести.

– Так, конечно, не сейчас. Они, например, на Луну захотят полететь первыми. Нация-то амбициозная.

– Ну уж фигушки, – откликнулся до этого молчавший Вадим. – Луну мы им точно не отдадим. Королев, кстати, у самого фон Брауна когда-то работал по обмену опытом. Сейчас об этом, конечно, не пишут, а было такое. В конце сороковых, пока отношения не испортились. Ну вы же это лучше меня должны помнить…

Эх, подумал Виктор, сейчас самый бы момент расспросить, чего там было в конце сороковых, а заодно и в начале. Как вот только им объяснить, как это возможно, что я, вроде по годам живший в это время, его не помню? Проспал летаргическим сном двадцать лет? И поэтому революцию, гражданскую, нэп, коллективизацию-индустриализацию, голод тридцатых и прочее помню весьма смутно, а после вообще ничего не видел? А в пятьдесят восьмом сбежал из больницы в стибренной у главврача китайской куртке пошива двадцать первого века? «М-да», сказал себе Виктор. «Таланта Штирлица у тебя явно нет. Лучше меньше спрашивать, а не то засыплешься…»

– Ну, с нашим народом не только Луну не отдадим, но и до Марса и Венеры доберемся. Не зря же в песне поется – и на Марсе будут яблони цвести…

– А чего за песня? Не слышал… Новая, что ли?

«Блин, ну вот как наши разведчики в фильмах умеют за своим базаром следить? Тут над каждым словом думать надо. Песня-то в начале шестидесятых появилась».

– Да это такая туристская песня, старая. Наверное, после «Аэлиты» Толстого появилась. Рояля в кустах тут у вас не наблюдается, что бы напеть?

– Рояля нет, а вот гитара, пожалуй, найдется… – Вадим порылся в антресолях над встроенным шкафом и извлек откуда-то из глубины небольшую семиструнку.

– В джазе на гитаре играете?

– Это я играю. – Женя взяла инструмент, попробовала, подкрутила колки. – Попробую подобрать. Вадим, а ты сразу слова записывай.

– Песня такая задумчивая, звездно– лирическая…

– Слушайте, да вы у нас просто кладезь неизвестных песен, – сказала Женя, когда отзвучал последний куплет. – Где вы их только берете? Или сами пишете, но стесняетесь сказать?

– Нет, такого таланта у меня нет. А вот в народе у нас столько талантов пробудилось… Время видимо, такое, быстро меняется…

«А что, если под этим соусом у них про газету спросить?»

– Вот, возьмем, к примеру, до революции. – Виктор не решился брать более поздние времена. – В газетах на первой странице о чем тогда писали? В первую очередь, как бы современным языком сказать, о государственном руководстве, о политических лидерах, о курсе партии – кадетской, например, о хозяйственных важных работниках, бизнес-элите, то есть… А сейчас – о рабочих, инженерах, а кто там наверху начальник, из газеты и не увидишь.

– Ну так товарищ Берия же сказал – народ должен знать свое руководство не по портретам, речам и статьям, а по делам, по результату. Поэтому наши газеты – рупор трудящихся масс…

– Ну так и я о чем? Теперь-то жизнь лицом к труженикам, талантам обратилась, оттого они у нас и растут, и песни появляются. Что же тут удивительного?

– Слушайте, товарищи мужчины, – вмешалась Джейн. – Сейчас вы в философские споры ударитесь, а давайте-ка чаю заварим. Вы вообще чайник моете или меня ждете?

– Ждем. – признался Вадим. – «Хорошо, когда с тобой товарищи – всю вселенную проехать и пройти..»

– Ладно уж. – Джейн слегка толкнула Вадима по затылку и удалилась в сторону кухни.

– Так. А булки-то у нас…

– Погодите-ка, – ответил Виктор, вытаскивая бумажный пакет из тумбочки. – Чай-сахар ваш, сушки мои.

«Однако, радикально решили вопрос с проблемой использования в сортирах газет с портретами вождей. Заодно и с теми, кто по этому поводу стучал. Исключение только для глянцевых, они для санитарно-гигиенических нужд неудобны… А на завоевание космоса, стало быть, претендуют четыре державы. Германия, она же рейх, СССР, Америка и Япония, с которой была не так давно война…»

17. Производственный роман.

В субботнее утро Виктор уже не ходил на вокзал, а сделал вместе со своей комнатой утреннюю зарядку. Дикторша вела ее по радио непринужденно, с веселыми шутками и попутными советами, как достичь стройности фигуры, меняла нагрузки для разных возрастных групп. Вместо пианиста джазовый квартет играл ритмичные танцевальные мелодии, в основном 20-30-х. Прямо как аэробика. Виктор обратил внимание, что музыка звучала в общаге даже в умывальной, только, видимо, здесь трансляцию включали только по утрам для создания настроения. Утро на 50 тактов в минуту. Кстати, а ведь, несмотря на спартанские условия общаги, к утру полный релакс. Какое-то давно забытое чувство подъема, легкости, отсутствия напрягов, будто на летней турбазе. Может, записаться в кружок линди-хопа? Говорят, его можно танцевать под разную музыку, как шейк или диско…

В школу напротив общежития спешила толпа ребятни, и над входом специально для нее включал прожектор – чтобы никто случайно не попал под машину. Впрочем, машин на улице Пешкова (б. 50-летия Октября в версии истории Виктора) и не было. Только на углу мирно стояла на обочине «летающая тарелка», как Виктор называл про себя мини-машинки с плексигласовыми фонарями, одна из которых попалась ему в первый же день. Громкоговоритель над входом бодро исполнял вариацию на тему «O Sole Mio» в ритме рок-н-ролла. «Римейк» – подумал Виктор, и, войдя, привычно показал вахтерше с наганом свой пропуск. Суббота – день короткий…

– Виктор Сергеевич! – окликнул его в коридоре доцент Тарасов. – Волжанов приехал, сейчас к нему сразу идем.

– А по какому вопросу?

– Не говорили. Вообще в Москве кипели страсти.

Они подошли к обитой клеенкой двери завкафедры. Дверь открылось, из нее появилась Зина с бумагами.

– У себя. Заходите. – и поспешила по коридору.

«Интересно, что за страсти, и почему кипели. Вообще неудачный момент, можно под горячую руку попасть. Скажет чего-нибудь вроде «кого вы тут без меня с улицы понабрали»… Ладно, сейчас все и увидим. Чему бывать… Как его зовут-то? Вроде, Семен Игнатьевич.»

Волжанов оказался крупным мужчиной лет сорока пяти, с густым низким голосом, совсем не похожий на профессора.

– Проходите! – пробасил он от стола, и, шагнув навстречу, пожал руки обоим. – Это вы, значит, Еремин? Собирайте вещи, во вторник вместе едете в Харьков. Будете докладывать заводчанам вариант с поводковым карданом. Что вы так растерянно смотрите? Идею вы дали? Про десять-пятнадцать допустимый процент деформации вы рассказывали? И про краевой износ втулок? Вам и пробивать наш вариант. Или вы сами в нем не уверены?

– Уверен, Семен Игнатьевич. – ответил Виктор. – Просто неожиданно как-то.

– А привыкайте. Тут многое чего неожиданно.

На столе затрещал телефон.

– Волжанов. Митрошенко, ты? Да. Да. Да? А когда ты в сорок восьмом рапортовал о замене у себя инженеров ляйтерами, помнишь? До сих пор не нашел, кто тебе может разобраться? Ну я снимать преподавателей с занятий не буду, чтобы кто-то съездил, твою ось посмотрел. Ну вези ее сюда. Да хоть на телеге вези. Конюшню на заводе еще не разогнали? Правильно, лимит на горючее кончится, а сено в пойме заготовить можно. Все. – И, повесив трубку, добавил. – Деятели…

«Видимо, с производства перешел» – сделал вывод Виктор.

– Ну что, проветримся в Харьков? – Тарасов был явно доволен визитом. – Сегодня день короткий, командировочные удостоверения будут с утра в понедельник, день отъезда. Берете удостоверение, сразу же, не отпрашиваясь, идете в УВД за откреплением. Будем там дня два-три, гостиница заводская, много с собой брать не надо…

«А кто же такие ляйтеры, которыми инженеров заменяли? Ляйтер по немецки руководитель, управляющий. Заменяли инженеров руководящей номенклатурой, что ли? Шишками? Тогда почему именно по немецки – ляйтер? Немцев приглашали? Всех инжненеров – немцами? Нет, не может быть. Глупость какая-то получается.»

– Теперь по лаборатории. Из полставочников кто-нибудь дальше разобрался, как монтировать?

– Зеленцов вполне самостоятельно может.

– Отлично. Кинем ему усиление из второй смены, а сами начнем нелинейный вычислитель монтировать. Его уже по карте пробили, как централизованный, и за срок ввода будут драть.

Нелинейным вычислителем оказалась та самая привезенная вчера аналоговая машина. К счастью, руководство по монтажу было расписано со всеми подробностями, а в непонятках можно было разобраться, зная принцип работы машины, например, Виктор сразу понял, что такое «решающий усилитель» Хорошо, что в студенческие годы застал все это… Чуть ли не на каждой второй странице руководства действия разжевывались рисунками, а в ящиках оказался не только крепеж, но и комплект необходимого инструмента – в общем, поражала тщательность, которая позволяла собрать аппаратуру как можно быстрее, не отвлекаясь на всякую ерунду, вроде поиска нужной отвертки или замены закатившемуся винту. К руководству прилагались советы, как рационально выполнять ту или иную работу и даже в одном из ящиков прилагались баночки с краской и кисти, на случай, если что-то при сборке поцарапают.

В итоге монтаж пошел быстро и особых мозговых усилий не требовал. Тарасов попутно стал рассказывать о грядущей командировке.

– Основные наши конкуренты – заводчане. У них тоже упругий кардан, но с кольцевой муфтой из пружинной проволоки. Поэтому наше предложение даст экономию легированной стали – раз, ремонтировать проще – два…

«Ясень пень.» – подумал Виктор, который уже видел лет тридцать назад это самый вариант конкурентов в каком-то учебнике; насколько он понял, из идеи этой так ничего в производстве и не вышло. Ему даже стало как-то неудобно перед разработчиками: они старались, создавали, испытывали, а он сейчас просто пожинает плоды людей, трудившихся до него. Вдобавок конструкторов какими-то ляйтерами пытались заменять.

«Ляйтер, ляйтер… что это еще-то значит? Шеф, босс… не то. Организатор – нет, в немецком организатор, он так и есть. Что еще… диспетчер? Менеджер? Стоп. Пытались заменить инженеров манагерами! Людьми деловыми, но технарями поверхностными…»

Собранный вычислитель включили и поставили прогревать – чтобы показания от температуры не плавали. Как объяснил Тарасов, греться она должна была примерно час – как раз почти до конца работы. Машина приятно гудела, загадочно сияла неоновыми лампочками, и от нее несло теплом.

Внезапно в динамике музыка оборвалась, и раздался голос Зинаиды Семеновны:

– Внимание! Внимание! Тарасова, Мещерюка, Нелидова, Еремина просят пройти на хозяйственный двор возле гаража. Повторяю: Тарасова, Мещерюка…

На хозяйственном дворе стояла ломовая телега на автомобильных колесах, запряженная здоровенным черным битюгом. На ней лежали две половинки небольшой колесной пары – судя по размерам, что-то из промтранспорта. Волжанов, в широком коричневом двубортном пальто и бурках, уже стоял рядом, ему что-то докладывал худощавый высокий человек в стильном полупальто и шляпе пирожком.

– Оси летят массово где-то после года эксплуатации. Пробовали менять материал, усилить, увеличить сечение – бесполезно…

Волжанов перевел взгляд на подошедших сотрудников.

– Ну, что скажет симпозиум?

Виктор заметил, что ось была будто срезана наискось, аккурат под угол сорок пять градусов, посредине; на одной из половинок виднелась коническая шестерня с остатками грязной смазки.

– Извините, а в эксплуатации вот это вот часто боксует?

– Да постоянно. – вздохнул человек в шляпе пирожком. В шахте и уклоны, и рельсы загрязнены, и влага…

– По излому похоже на касательные напряжения из-за автоколебаний, возникающих в колесной паре при боксовании. Ну, как струна смычком возбуждается.

– А откуда вы это знаете? Исследования такие проводили?

– Как-то случайно встретил публикацию, кажется, Лысака.

– Лысак? Это который в Коломне динамикой тяговых двигателей занимается?

– Может быть. – Виктор попытался уклониться от скользкой темы; Лысак был в его истории именно тем, кто исследовал это явление, и хотелось, чтобы лавры достались по заслугам. – Колесные центры колеблются в противофазе, узел колебаний посредине оси, шестерня тоже посредине и в рассеянии энергии колебаний практически не участвует…

– Понятно. И что же сейчас можем предложить заводчанам?

– Или сместить шестерню вбок, или сделать разные диаметры левой и правой половин. Тогда при автоколебаниях будут удары в зубьях передачи, и эти удары будут рассеивать энергию колебаний.

– Попробуем разные диаметры. – решил человек в шляпе пирожком. – Попытка не пытка.

Мерину надоелу стоять, и он пустил струю, парящую на легком морозе. Народ отошел к заднему концу телеги.

– Ну вот, – проворчал Волжанов, – всегда найдется кто-то, кому на мнение ученых глубоко… так сказать.

– А я вот помню, случай был, когда еще в сборочном работал и там детали тоже на лошадях возили, – заметил Мещерюк, мужчина лет за тридцать пять, с рыжей шкиперской бородкой. – Так вот там корпуса букс на кобыле с семнадцатого участка привезли, и только начали разгружать, так кобыла струю прямо на кабель сварочного аппарата пустила. А кабеля, знаете, их часто просто друг к другу прикручивают, чтобы нарастить, вот она на такое место попала. И как рванет по проходу! Корпуса в разные стороны, народ уворачивается, кто в смотровую канаву сиганул, кто за верстаки, кто за что…

До обеда АВМ запустить успели. После прогрева выставили нули, набрали простенькую схему, народ с шумом и востогом смотрел, как движется стрелка вольтметра. Послали за Волжановым. Тот пришел, потрогал ладонью нагретый шкаф и сурово посмотрел на собравшихся.

– А вы все представляете себе, что вы тут натворили? – в лаборатории наступила тишина, нарушаемая только гудением трансформатора. – Вы же новую эпоху открыли! Придет время, и мы не будем физические модели делать! Только вот, на таких вычислителях все будем моделировать. Я вот вчера из Москвы, там нам показывали вычислитель на полупроводниках, который идет в производство, он и дешевле, и меньше электричества ест, и это только начало! Нынешние наработки наших электронщиков позволят создать цифровые вычислители, понимающие языки высокого уровня, которые будут сначала размером с письменный стол, а потом вообще с портативную пишущую машинку. Просто достаете такую машину из портфеля, ставите на стол и работаете! Все, что сделали, записываете на вот такую магнитную или фотооптическую пластинку, как для говорящего письма – и он показал рукой что-то размером с CD – и вообще на таких можно всю нашу научную библиотеку поместить. Машина сразу же построит графики и покажет их на плоском экране из элементов тлеющего разряда…

«Это чего? Это он им типа про ноут рассказывает?» – произнес про себя ошеломленный Виктор. «Это же я должен рассказывать! Так во всех фантастических романах пишут! Это мы продвинутые! А они еще на лошадях ездят!»

– Домой бы себе такую. – подал реплику кто-то сзади.

«Ага. С двухядерным процессором и семнадцатидюймовым монитором. И видюху покруче, чтобы игрушки шли… А если… Если Волжанов тоже из будущего? Тоже так же попал, живет инкогнито, стал профессором? А может, сюда так часто от нас попадают? И поэтому никто не удивляется, и регистрацию под нас придумали… А может…» Тут у Виктора даже зачесался нос от внезапно пришедшей в голову догадки. «Может, они специально нас похищают! А Брянск – это у них такой фильтрационный лагерь, потому и регистрация местная… Хотя… Как же командировка?»

«Надо проверить» – решил он через пару секунд. «Подать ему какой-то знак, сказать про то, что у нас все знают – но так, чтобы другие не заметили. Как же, как же это сделать…»

И тут Волжанов сам обратился к Виктору.

– Вы тут так иронически смотрите… Скажите честно – не верится сегодня в это?

– Ну, почему же не верится? Физике это не противоречит, а технология за десятилетия быстро развивается… Вот, например… например… кого из современных людей удивил бы полет Гагарина?

– Хм… авиацией сейчас, конечно, никого не удивишь… – он взглянул на часы. – Ну ладно, выключайте пока, а то много за свет нагорит.

«Не знает».

Народ начал расходиться. Виктор взял из шкафчика круглый металлический пенал –закрыть лабораторию, опечатать и сдать на вахту.

«А может, он из другого будущего? Где нет Гагарина?»

18. Трамвай с Мекки Мессером.

Виктор уже шел по длинному гимназическому коридор Старого корпуса к выходу, когда его догнала Зинаида.

– Виктор! Постойте! Вас можно на минуточку! Вы не могли бы пишущую машинку у меня посмотреть?

– А что с ней?

– Понимаете, мне осталось два слова напечатать, а она щелкнула и выключилась. Она электрическая, так не печатает. И звонить некому, рабочий день кончился. Вы не посмотрите? Там два слова всего осталось…

Пишущая машинка стояла на небольшом старом, но крепком столе, на толстой подкладке из технического войлока – шум снижать, за столом – высокий стул с надставленными для удобства ножками. На стене над столом… То, что увидел Виктор, снова его поразило. Собственно, это была вырезанная из какого-то западного рекламного проспекта цветная иллюстрация, на что указывала надпись «Elenberg: looking forward», («Эленберг – смотря вперед»). На иллюстрации была девушка перед плоским монитором в черном обрамлении, причем перед вытянутым – такие и во время Виктора появились недавно. «Где-то двадцать один дюйм будет, не меньше» – на глаз оценил он. На мониторе был реактивный самолет в голубом небе. Еще было удивительно то, что картинка была не прикреплена к крашеной масляной краской стене кнопками, а налеплена по углам скотчем.

– Нравится? Это Семен Игнатьевич после командировки разбирал бумаги и подарил.

– Красиво… А что с машинкой?

– Да вот видите… не включается.

Виктор проверил розетку настольной лампой, раскрутил перочинным ножом штепсель – там было все в порядке, потом прощупал толстый шнур в коричневой оплетке из искусственного шелка – нет ли скрытого перелома. Сзади машинки, возле входа шнура он увидел черную карболитовую крышку с накаткой и открутил ее. За крышкой потянулась стеклянная трубка длиной со спичку; стенки ее изнутри были серыми и мутными.

– Предохранитель полетел. А запасного нет?

– Сейчас, минуточку… где-то они тут лежали… – Зина выдвинула ящик стола и начала быстро шарить в нем. – Ага, вот они, – и она извлекла небольшую картонную коробочку из-под марганцовки, в которой лежали несколько таких же стеклянных предохранителей, лампочка от карманного фонаря, и еще какие-то детали. Виктор осмотрел металлический колпачок – на нем оказалась выбита та же цифра допустимого тока, что и на сгоревшем.

– Ну вот, можете печатать.

– Уже все? Огромное спасибо! А то бы я тут сидела, и не знала, кого ловить, чтобы помог… – Она быстро добила недостающие слова, выключила машинку и понесла бумагу в кабинет на стол Волжанову – чтобы, когда придет с утра, сразу же подписал.

Виктор снова начал внимательно рассматривать картинку. Неужели Эленберг начал плоские мониторы делать?

– Ждете? – вернулась улыбающася Зина. – Вы, наверное, решили меня проводить, но стесняетесь? Верно?

– Вы угадали, – со смущенным видом ответил Виктор.

– А я и не против, – сказала Зина, подправляя помадой губы возле зеркала, что висело на внутренней стороне дверцы стоявшего у дверей шкафа для одежды. Виктор подошел, снял ее длинное твидовое пальто с деревянных плечиков в шкафу и помог одеть.

– Кстати, знаете, что на этой картинке? Так ученые представляют себе телевизор будущего: плоский и с широким экраном. В общем, домашний кинотеатр… – Она еще раз критически осмотрела себя в зеркало. – Ну все, идемте.

«Все к лучшему» – подумал Виктор. «Может, Вэлла остынет и не будет за мной бегать. Пусть кого-нибудь помоложе присмотрит.»

– А вы вообще куда сегодня собирались? – спросила Зина, когда они уже вышли на улицу. На улице яркое солнце играло на ослепительно белом снегу и голубое небо дышало свежестью сквозь алмазную паутину ветвей. По такой погоде хотелось просто прогуляться.

– Да, собственно, еще не решил. Разве что за продуктами на обед, но это всегда можно… Погода хорошая.

– А я решила поехать в Брянск, а пообедать можно в кафе-столовой на Куйбышева. Вы уже там были?

– Еще нет. Вывеску видел.

– Знаете, даже очень рекомендую, если некогда. Там вечером кафе, а днем – столовая, нет наценок, очень хорошо и дешево. Когда кафе, тут джаз играет, правда, ходит по вечерам одна молодежь, лет по двадцать-двадцать пять… Да и рок-н-ролл я плохо танцую.

– Ничего страшного, я тоже.

Столовая оказалась диетической, и сегодня в меню были салаты, бульоны с яйцом и фрикадельками, молочные супы, паровые котлеты и тушеная рыба с рисом и картофельным гарниром, омлеты, творожный и рисовый пудинги и тому подобная снедь. Виктор понял, почему здесь довольно свободно и недорого. Доходность заведения, вероятно, обеспечивали вечерние наценки. Вместо ожидаемых Виктором металлических столиков и стульев оказались деревянные, стены зала приятных коричневых тонов были со вкусом украшены лепными барельефами, а на окнах волнами спускались белые шелковые занавески.

– Днем сюда хорошо с детьми ходить, – сказала Зина.

– Да. Очень даже уютненько.

На столах лежали скатерти, а вместо раздачи блюда, по-старому, подавали официантки. Последний раз Виктор видел такое лет тридцать назад в столовой на Фокина; как-то сохранился тогда этот островок во всеобщем океане самообслуживания.

– Самообслуживание есть в фабрике-кухне, – словно угадывая его мысли, произнесла Зина. – Там быстрее. Но мы-то с вами не спешим?

На трамвай они сели у почты, в первый вагон; трамвай оказался новым, теплым и выглядел внутри как-то по-домашнему уютно. Народу ехало немного, и они с Зиной устроились на одном из мягких, с коричневыми кожаными сиденьем и спинкой, двухместных диванов слева по ходу. Билеты отрывала кондукторша в темно-синей форме; в граненой кабине вагоновожатой громко играл переносной приемник и трамвай катился по стальным нитям заснеженного пути под звуки «Мекки Мессера», исполняемого в ритме фокстрота. Невысокое солнце в просветах между домами заскакивало в салон, играя на золотисто-желтом линкрусте. На задней площадке что-то весело обсуждала между собой группа лыжников. Возле них, на задних сиденьях пристроились две бабки – «парашютистки», выставив корзины в проход. «Видимо, с рынка едут» – решил Виктор. «Парашютистками» этот род пассажирок прозвали потому, что они надевали на себя две корзины с товаром, спереди и сзади, как основной и запасной парашюты. С левой стороны, на одиночном ряду, сидела какая-то пожилая дама в белом вязаном платке поверх шляпки фасона сороковых, а впереди разгалделась группа школьников с черными ранцами из кожзаменителя.

Город, по-видимому, город застраивался новыми домами главным образом вдоль линий общественного транспорта. Высокие пятиэтажные «сталинки» стояли там, где в эти годы должны были стоять бараки Старого базара вплоть до выезда; ими же, вместо болгарских двухэтажных домов, была застроена и противоположная сторона улицы Ленина, выделялся только квартал дореволюционных одноэтажных коттеджей – «колонок». Зина объяснила, что их решили сохранить, как часть исторической застройки, вместе с Баней и выходившими на улицу заводскими зданиями губонинских времен. Ради линии трамвая был уже построен и новый мост через Десну взамен деревянного, видимо, недавно, потому что дорога к нему, по новой насыпи лежавшая от Ленина, а не от Восточной, была аккуратно обсажена маленькими деревцами.

Трамвай миновал густой лес в овраге на Первомайской и быстро взобрался на Городищенскую горку, обгоняя медленно карабкающиеся наверх грузовики. Бежицкая оказалась значительно реконструирована и спрямлена, а на месте снесенной частной застройки вдоль дороги по обеим сторонам выросли желтые двухэтажные шлакоблочные дома. К удивлению Виктора, на Чашином Кургане церковь была сохранена и даже отреставрирована; правда, на стоящем тут же рядом клубе он увидел большие рубленые буквы «Бога нет».

«Надо будет как-то связаться с местными археологами, чтобы на Кургане раскопки сделали. Самая древняя часть города, тысяча лет ей, а об этом тут пока и не знают.»

На подъезде к роще «Соловьи» строительство еще не начинали; не было тут еще ни пединститута, ни Кургана Бессмертия, насыпанного в шестидесятых, зато над лесом гордо возвышался цилиндр водокачки. На остановке за аэродромом возле воинской части лыжники вышли.

– А вот здесь хотят лыжную базу построить и вообще тренировочную базу для спортсменов, даже трамплин и зимний бассейн хотят сделать, только лимитов под это еще не дали. И одновременно будет парк культуры и отдыха. Тут очень красиво, летом сюда можно купаться ездить на пляж, только от остановки далеко идти. А со временем сделать здесь санаторно-курортную зону. Представляете – курорт в самом городе? В другие места ездить не надо, прямо на трамвае – и сюда. А лесотехнический институт предлагает парк еще и сделать дендрарием. Они хотят посадить такие растения, вроде сосны и пихты, чтобы выделяли полезные вещества, и тогда люди будут гулять или тренироваться и оздоравливаться. Будет наша брянская Ривьера. Одновременно по табличкам будут знать, какие растения есть в природе…

В общем, примерно так и сделали, подумал Виктор. И лыжная база есть, и бассейн, и велодром. Только вот полной санаторно-курортной зоны не вышло, и дендрария тоже. А трамплин с начала реформ в запустении и, наверное, теперь его снесут. Зато пейнтбол есть, хотя это не всем доступно…

– Знаете, Зина, мне как-то в голову идея нового вида спорта пришла. Что-то вроде игры в войну, но для взрослых. Сделать специальные пневматические ружья, которые стреляют шариками с краской. Игроки одевают специальные шлемы и одежду, чтобы ничего не повредить, бегают по местности и стреляют друг в друга, а по краске видно, кто сколько раз попал.

– А зачем взрослым играть в войну?

– Ну так взрослые и на шпагах не дерутся, но фехтование-то есть?

Зина задумалась.

– Знаете, а это же, наверное, можно через ОСААФ развивать, по линии подготовки молодежи к армии. Как парашютные вышки, мотоспорт и тиры. У меня есть там знакомые…

– Это то, что вы рассказывали, в парашютной секции?

– Не только – я же и стрельбой занималась, и мотоспортом… В мотокроссе участвовала, правда, место не заняла, мотор заглох не вовремя.

«Значит, не только акробатка или танцовщица, но и парашютистка, снайпер, мотогонщица… И не только?»

– А радиоспортом не увлекались?

– Радио… знаете, про него я не хочу вспоминать. Именно там я и познакомилась со своим бывшим мужем. А вы увлекались?

– Немного. Еще радиолюбительством и фотографией. «Лейкой» могу снимать или зеркальной камерой.

– Слушайте, вы просто находка. Мне когда-то подарили зеркальную камеру, какую-то особенную, дорогую, с набором объективов, а вот снимать я до сих пор не научилась. Покажете, как это делать?

– Ну какой вопрос? Это совсем несложно, главное, выдержку и диафрагму правильно определять.

– Вот-вот, про выдержку и диафрагму мне уже говорили, и я приобрела экспонометр. Ловлю вас на слове, вы обязательно обещали меня научить.

Трамвай тем временем уже миновал Макаронку и проезжал по Дуки мимо Лесных Сараев. В сосновой роще виднелись деревянный турник, бум и другие спортивные снаряды.

– А здесь завод спортплощадку сделал, чтобы можно было тут же тренироваться…

А здесь в наше время поставили памятник, подумал Виктор. Потому что чуть поодаль, в овраге в оккупацию немцы расстреляли тысячи людей, прямо в центре города. Интересно, если об этом рассказать Зине, она поверит? Вряд ли. Рейх еще не успел тут ничего натворить, с рейхом не так давно были нормальные отношения и вообще это цивилизация, объединенная Европа… Объединенная, конечно, не демократическим путем, но, с другой стороны – не очень-то большинство в Европе и сопротивлялось. Пример-то какой: порядок, чистота, нет безработицы, гестапо истребило уголовщину. В каждую семью сначала по радиоприемнику, а затем – и по народному автомобилю. Дороги хорошие, опять-таки. А для души – мужикам в чистеньком и цивильном бирштубе посидеть, бабам – красивые тряпки, чулки и комбинации. Вот обыватель и разгубастился: дескать земля наша, европейская, может и не столь велика и обильна, но порядку в ней нету, стало быть, сдадим ее варягам, чтобы всем красивый сытый орднунг построили… Так до наших границ и сдали.

А что, подумал Виктор, разве сейчас у нас мало таких, кто считает – давайте уничтожим всю нашу промышленность, кроме нефтяной и газовой трубы, разумеется, а взамен пустим немцев, чтобы научили отверткой автомобили собирать. И построят они нам уж такой тут порядок… и каждому – по «Ауди», «БМВ» или «Мерсу». Ну, кто ленивый, тому «Фольксваген» какой-нибудь. Сейчас, ага. Держите карман шире. Оставила нам европейская цивилизация свои памятники…

Сталинский проспект, как и ожидал Виктор, был весь застроен новыми домами, еще более торжественными и нарядными, отдававшими каким-то дореволюционным петербургским классицизмом. При этом, в начале проспекта, сразу за Первой школой, Виктор заметил несколько восстановленных церквей, в том числе и ту, которую перестроили в кинотеатр Демьяна Бедного; кинотеатр этот потом тоже снесли и на месте его построили гостиницу. Здесь же старинные церкви были вписаны в общий ряд классических домов с колоннами и портиками.

– Правда, красиво? – спросила Зина. – Это наш главный проспект в городе, прямо, как Невский в Ленинграде. Главный архитектор решил, что наш город не должен выглядеть провинциальным, и раз у нас до революции не могли построить такой улицы, которую можно было бы назвать произведением искусства, то ее можно построить сейчас. А какие-то районы, где сейчас деревянный частный сектор, можно сделать и в современном стиле: главное, чтобы в одном ансамбле разные эпохи не смешивались. А вы как считаете?

Собственно, Виктор не имел ничего против того, чтобы то, что в его время называлось проспект Ленина, было застроено в одном стиле. Даже в классическом. Уж полюбому лучше, чем появившиеся на части проспекта в эпоху всемерной экономии серые силикатные коробочки. Эх, сфоткать бы, пока это все новое, и в наше время завезти, чтобы поудивлялись…

На месте площади Революции, там, где в бытность Виктора должно было стоять круглое здание цирка из стекла и алюминия, в проезд под высоченной аркой, соединявшей два пятиэтажных дома почти под самой крышей, виднелась стройка.

– А вот здесь строят новую филармонию и большой концертный зал. Видите, он загорожен домами от дороги, чтобы не проникал шум от проспекта. Представляете, к нам будут приезжать на гастроли Лемешев, Козловский, Александрович, Флакс…

Через Судки вместо земляных дамб были перекинуты бетонные виадуки с арками, вроде тех, которые Виктор видел в Сочи. Трамвай, словно в воздухе, проплыл над заснеженной пропастью; Виктор заметил, что в районе виадука частные дома в овраге сносились, а на их месте были рядами высажены деревья.

– Скоро выходить, – заметила Зина. Сейчас будет сквер Советский. А вы знаете, что раньше в Брянск в основном на поезде ездили?

– Да. Слышал. До станции возле рынка, потом через мост.

– Можно было еще автобусом через Городище, но там народу всегда битком и ехать больше часа. Автобус шел по Городищу, затем от Покровской горы вниз до рынка. А сейчас на трамвае всего полчаса.

19. Дорога в храме.

Сквер Советский был там, где потом сделали площадь Ленина. Сейчас на этом месте не было никакой площади, с одной стороны стоял невысокий особнячок горсовета в зелени, с другой – зеленый сквер. На месте коробочной гостиницы «Десна» и Дома политпроса красовался пятиэтажный дом, являвший собой смесь классицизма и модерна. Высокий первый этаж его, отданный под магазины, был отделан коричневым рустом; окна на третьем и четвертом этажах были вписаны в группы колонн, оканчивающиеся сверху и снизу удлиненными балконами, окна на пятом этаже были слегка выгнуты поверху пологой дугой, а по краю крыши шла балюстрада. Промежутки между окнами по вертикали были украшены барельефами.

– Дом Стахановцев. – пояснила Зина. – Я как-то там была. Виктор, вы не представляете, какие там квартиры шикарные…

Ну вот и элита, подумал Виктор. Интересно, там действительно все стахановцы живут? Впрочем, чего стоит построить один дом на виду, для стахановцев, а другой такой где-нибудь в тихом месте, для руководящей элиты? Вряд ли это чем-то хуже нынешнего положения, когда формально каждый может претендовать на квартиру в элитном доме, а на деле – фиг там, так прямо новая элита и даст рабочему персоналу на этот дом заработать.

– Тут хорошее место для гостиницы, – произнес он. – Центр города и зелень.

– А тут и гостиница есть, только она вон там, – Зина указала на здание за особняком горсовета, прямо на том месте, где в семидесятых вырос девятиэтажный столбик нового здания горисполкома. Здание было облицовано плитами известняка до самого верха, а на углу его возвышалась башенка с колоннами, которую, в свою очередь, венчала круглая стеклянная беседка, похожая на фонарь маяка. – А в доме напротив там внизу художественная галерея. Правда, сегодня там выставок нет, а недавно была экспозиция дятьковского хрусталя – вы знаете, он на экспорт идет? Когда снова будет, обязательно сходите.

Дом Советов был весь в строительных лесах. («Реконструируют» – прокомментировала Зина, «Чтобы соответствовал стилю проспекта»). В лесах был и драмтеатр; тут Виктор вспомнил, что до войны он был актовым залом Дома Советов.

– Из актового зала делают театр, – снова, угадывая его мысли, сказала Зина. – А внизу, у Десны, прямо, где сейчас рынок, построят цирк. А возле него будет детский парк и место для передвижных зверинцев.

– А рынок куда?

– Рынок будет крытый, построят на углу Красноармейской и Октябрьской. Там и автостанция недалеко. Это же раньше, когда в Брянск ездили на поезде, подъезжали сразу к рынку, а сейчас на трамвае удобнее туда. Там же почти все маршруты идут.

«М-да, в общем, примерно там его и у нас разместили».

И тут в глаза Виктору бросилась вывеска на другой стороне проспекта. Вывеска, знакомая по концу 80-х: «Видеосалон».

«Интересно, это что у них, кассеты со Шварцнеггером… то-бишь, Вайсмюллером тут крутят?»

– Кстати, а видеосалон – это у вас что?

– Видеосалон? – Зина несколько удивилась детскому, на ее взгляд, вопросу. – Там цветное телевидение, зарубежные фильмы, например, показывают, которые в кино не идут. Разве никогда не были?

– Если честно… Зина, я хотел бы вас сегодня куда-нибудь пригласить, а кафе только молодежное, театр строят, галерея закрыта… а больше я пока тут ничего не знаю. Вы не возражаете, если я вас приглашу в видеосалон?

– Нисколько. По правде, я сама там ни разу не была. Открыли их у нас года три назад, ходят туда почти всегда парами или семьями, пойти одной или с подругой… не знаю, как-то неудобно было. Только давайте вот там перейдем, где светофор, а то оштрафуют.

Видеосалон оказался небольшим залом с мягкими театральными креслами и экраном, к началу сеанса народ занял почти все места. Сзади стоял большой черный железный шкаф проектора.

– Это его от излучения проекционной лампы так закрывают, – пояснила Зина. – Для безопасности.

– Однако вы неплохой специалист по радиобиологии – решил сделать комплимент Виктор.

– А я учусь на заочном в Москве. Когда-то имела глупость бросить, не закончив, теперь заново доучиваюсь.

В шкафу тихо зажужжало, как будто раскручивался кулер. Свет начал медленно гаснуть. В динамике раздались аккорды «Москвы советской», старой музыкальной заставки Центрального Телевидения, но вместо Шаболовской башни показалось циклопическое здание, по архитектуре похожее на сталинские высотки в Москве, но круглое, и с огромной статуей наверху. «Дворец Советов» – догадался Виктор. «Значит, здесь они его все-таки построили».

Телевидение действительно оказалось цветным, Конечно, не плазменная панель, но какому-нибудь «Рубину» конца шестидесятых конкуренцию вполне составит. Насколько понял Виктор, была использована система с последовательной передачей цветов; расслоение было видно только при резких движениях. Вначале показали небольшой выпуск последних новостей в виде кинохроники с закадровыми комментариями дикторов; эффектные кадры плавки стали, сочные красные помидоры в тепличном хозяйстве, курьерский паровоз на фоне сопок, подсвеченных закатным солнцем (железнодорожники Приморья добиваются точного соблюдения графика), взлет реактивного истребителя… Дальше последовал небольшой видовой фильм с красотами уральских заповедников и путешествием по горной реке, после чего началась американская комедия «Поющие под дождем», причем не с переводом, как это было принято в салонах времен перестройки, а с субтитрами. Впрочем, это было и к лучшему – едва ли не большую часть ленты составляли музыка и песни. Зина увлеклась действием и с восхищением смотрела на экран – прямо как во времена Виктора подростки смотрели «Кошмар на улице Вязов», «Звездные войны» и «Терминатора». Из видеосалона она вышла под большим впечатлением.

– Потрясающе. Я, оказывается, многое потеряла. А вы раньше видели этот фильм?

– Конечно. На домашнем видео. Люблю старые добрые комедии.

Зина звонко расхохоталась.

– Слушайте, вы шутник. А кино, правда, хорошее. Кстати, как вы смотрите на то, чтобы совместить приятное с полезным и пройтись по магазинам?

– Положительно. Займемся шопингом вдвоем.

– Так вы тоже читали эту статью в «Науке и жизни» об американской торговле? А то на работе, представляете, никто этого слова не знает.

– Да я тоже как-то случайно наткнулся…

Виктор вдруг поймал себя на ощущении того, что он на этом проспекте вроде как бы в другом городе – большом и столичном. Вроде Ленинграда или Москвы, а, может быть, в Париже, Берлине или Вене. Здания создавали иллюзию, что и дальше, за пределами проспекта, раскинулось море таких же роскошных домов, великая, могущественная империя… Может, именно в этом и был замысел архитектора – дать возможность каждому прийти сюда и почувствовать себя частицей Третьего Рима? Освободить от чувства вековой униженности, вторичности, отсталости, вернуть гордость свободного человека?

Вот почему здесь не пытались снести старых храмов – сам проспект превратился в гигантский храм, украшенный изваяниями новых богов. Вот бог машиностроения – в рабочей спецовке, с фрезой в руке. Вот бог инженерного дела с карандашом и логарифмической линейкой. Вот покровительница хлеборобов со снопом. А вот и защитник, покровитель воинов, Зевс-громовержец в летном шлеме. Свои, близкие, понятные…

Собственно, магазины на Сталинском проспекте в основной массе отличались от бежицких в основном более пышным интерьером. Кроме того, было больше специализированных – к примеру, «Музыка», «Юный техник» или «Медицинская книга». Виктор взялся нести все сумки, несмотря на протесты Зины («Мне же совсем не тяжело! Я легкой атлетикой до сих пор занимаюсь!»), и попутно с частью продуктов прикупил хороших шоколадных конфет и пару плиток.

«Интересно, в чем смысл брать здесь, а не в Бежице? Дефицита и очередей здесь вроде как не наблюдается, выбор на первый взгляд одинаковый…»

Улучив момент в магазине готового платья, когда Зина была увлечена обзором летних плащей, он спросил у продавца:

– Скажите, а вот если чего-то в этом магазине не будет, продали уже, например, где можно еще посмотреть?

– Если вы чего-то не нашли, то вы или ваша дама можете посмотреть по каталогу, и мы закажем по телефону на базе.

– А если на базе нет?

– Оптовая база обычно связывается по телетайпу с фабриками, если запас выше или ниже нормы, чтобы перераспределить поставку продукции или изменить объемы выпуска. Но если вдруг так случится, что запас на базе исчерпан, с фабрики сообщат, к какому сроку они доставят на базу, а мы отложим товар и вышлем вам открытку.

– А в Бежице тоже можно так?

– Во всех районах. У нашего треста одна сеть магазинов.

«М-да, уровень сервиса тут очень даже ничего. Какой же тогда смысл сюда в магазины ездить? Может, сюда ездят действительно как в храм ?»

В конце проспекта, где должна была быть площадь Партизан, два жилых дома дугами в четверть круга, как ладонями, охватывали перекресток; с другой стороны улица была загорожена забором.

– А здесь будет центр культуры, – и Зина показала на висящий на заборе щит, где на фоне голубого неба было изображено здание изнескольких корпусов с колоннадами, соединенных полукругом. – Художественная, детская и патентно-техническая библиотека, фонотека и видеотека…

– Видеотека? – переспросил Виктор, думая, что ослышался.

– Ну да, фильмы для восьмимиллиметровых проекторов. Здесь же, в центре – историко-краеведческий музей, затем, в этом крыле – литературный и художественный музеи. Наверху в куполе – планетарий. А в центре площади будет самый большой фонтан в городе.

«Эх, не будет теперь в Брянске площади Партизан…»

20. Детство не возвращается.

Обратно они сели на трамвай на площади Культуры. Виктор под впечатлением чуть было не пошел по привычке на остановку в ту же сторону, «на десятку», ехать на Бежицу через поле.

– Вы куда? Там дальше только до завода и в депо.

Они перешли через трамвайные рельсы и стали на остановке в обратную сторону.

– Знаете, Зина, меня так потрясло это дворцовое великолепие… Да, а тут, наверное, и парки есть?

– Есть, вот, например, на Советской, возле «Динамо». Только там последние пару лет деревья сохнуть стали. Болеют, как люди, и умирают.

– А если из засохших деревьев скульптуры резать?

– А кто же будет резать?.. Слушайте, а если с модельщиками на Профинтерне я поговорю? На кафедре говорили, там некоторые увлекаются, досочки режут, отходы разные ищут… Что-нибудь сказочное, чтобы дети приходили и смотрели. Точно! И дирекция парка – она же не под отчет эти засохшие стволы сдает? Вообще, такая простая идея – как это до сих пор никто не догадался? Люди ищут негодную деревяшку, чтобы в творчестве себя выразить, а тут целые стволы пропадают! – Зина от волнения даже немного раскраснелась. – Вы не представляете, у нас в стране богатство иногда просто под ногами лежит, надо только голову к этому приложить… Идет! Вы не видите какой номер?

– Третий. Наш.

Вдоль Сталинского проспекта трамвай постепенно заполнялся пассажирами, возвращающимися в Бежицу. Виктор заметил, что, несмотря на наступление ночи, проезжая часть и тротуары были ярко освещены; на столбах висели целые гроздья осветительных плафонов, а над витринами горели длинные линии люминисцентных ламп, освещая тротуары. «Настоящий Бродвей» – подумал он. Проезжая мимо лесотехнического института, он заметил, что здание было перестроено под ампир и выкрашено в песочный цвет с белыми колоннами по фасаду, а по краю крыши курсивом лиловых газосветных трубок выведено «Бога нет».

– Интересно, а в церкви тут, наверное, никто не ходит?

– Ну почему? Ходят, и комсомольцы иногда бывают ради интереса, за это же никто ругать не будет. Главное – понимать, что это все игра, обряд, живое историческое ископаемое, вроде мамонта. Вы бы не отказались посмотреть живого мамонта?

– Нет, конечно. А что, в Брянске есть?

Зина опять заливисто рассмеялась.

– Знаете, как-то давно не попадались. Ну вот, увидели бы вы мамонта, вы бы не стали ему поклоняться? Также и церковь. Человечество выросло из детства.

Проспект кончился, и уличное освещение стало гораздо экономичнее. Зина протерла варежкой проталину на стекле.

– Звезды. Опять ночью подморозит.

– Знаете, Зина, у меня такое ощущение, что вам было уготовано судьбой штурмовать какие-то горные вершины или стать женщиной – космонавтом.

– Почему?

– Не знаю. В вас чувствуется какое-то ощущение взлета.

– В детстве я действительно мечтала стать летчицей. Полететь на Северный Полюс или вокруг Земли. Тогда об этом многие мечтали. Не получилось… Но я не жалею, и вообще, кто знает, может, в космос можно будет пассажиром летать. Или на искусственном спутнике Земли ставить какие-то биологические опыты. Как вы считаете, справлюсь?

– Несомненно. Там же невесомость, излучения… Это условия, которые просто невозможно создать на земле. У космической биологии большие перспективы.

– Тоже интересовались этим направлением?

– Так, в популярных журналах встречал.

– А как вы полагаете, жизнь во Вселенной может быть в разных формах или она, раз зародившись в одной, переносится с планеты на планету?

«Интересный разговор пошел. Хотя, насколько помню, в эти годы везде было – космос, жизнь на других планетах, братьев по разуму во Вселенной искали…»

– Ну, во всяком случае, на ближайших планетах жизни нет.

– Это с чего вы так решили?

– А я не решил. Просто мне так кажется.

– Все шутите. А может быть, среди нас ходят представители иных миров.

«Это к чему она вдруг, интересно?»

– А… а почему вы так думаете?

– А я не думаю, мне так кажется, – весело ответила Зина и улыбнулась.

Пока они так болтали, трамвай уже достиг Куйбышева.

– Вам сейчас выходить на Почте – напомнила Зина.

– А вам?

– А мне почти у Стальзавода. Детская больница.

– Ну так тут рядом. Довезу сумки.

– Да я и сама донести могу.

– Зина, а что сейчас делать в общежитии? Телевизор смотреть? А вечер прекрасный.

Виктор не мог признаться, что хотел заодно увидеть места, где прошло его раннее детство.

Остановка трамвая была прямо возле детской больницы. Больница была такой же. И дома напротив – почти такие же. Только вместо послевоенного дома с гастрономом друг против друга симметрично стояли два довоенных Дома специалиста – один из них не был полностью разрушен в войну. А вот дом, где прошли его первые детские годы – чуть поодаль, за той же металлической оградой в дворике с небольшими деревьями. Из парадного на снег выпал лучик света, кто-то вышел. А там, за углом будет общежитие, куда его привезли из роддома.

Но когда они с Зиной немного прошли по Ленина и он заглянул за этот угол, то увидел, что общежития нет, и на этом месте стоят низенькие одноэтажные домики. Обратно в детство нельзя было вернуться даже здесь.

Зина жила в пятиэтажной бессемейке напротив четырнадцатой школы. В бытность Виктора здесь стояли построенные еще до войны деревянные двухквартирные дома, которые начали сносить только к концу первого десятилетия нового века.

– Слушайте, я вас замучила своими сумками и заморозила. Идемте сейчас ко мне, я напою вас чаем.

– Да нет, спасибо, не надо, я совсем не замерз.

– Не возражайте, идемте пить чай. Все равно в вашем общежитии сейчас нечего делать.

Возле подъезда стояли и о чем-то спорили бабушки; Зина с ними поздоровалась, и Виктор тоже.

– Обсуждать не будут? – спросил он, когда они вошли в подъезд и поднимались по широкой лестнице с вившимися змеей деревянными перилами.

– Кого? – удивилась Зина. – Вы же одинокий. Надеюсь, вы не хотите сказать, что я способна приводить к себе женатого человека? Вы же представляете себе, насколько это аморально!

– Ну, конечно нет! – воскликнул Виктор, соображая, что здесь если одинокая женщина приводит к себе одинокого мужчину, то это считается хорошо, а если женатого – то это жутко осуждается. – Но они-то об этом не знают.

– А кто это, интересно, открыто, при людях, приведет к себе занятого? Представляете, что будет?

Виктор не представлял, но понял, что это весьма и весьма чревато во всех отношениях.

– Действительно, – сказал он. – Вы правы, пора пить чай, а то я перестану соображать.

– А я что говорила.

21. Связь в большом городе.

Бессемейка была с коридорной планировкой, и квартира Зины находилась на четвертом этаже. В отличие от большинства квартирных дверей в этом коридоре, возле этой не было круглой кнопки звонка.

– Вот и мои апартаменты. Целых одиннадцать метров на человека со всеми удобствами. Правда, кухня маленькая, но с большими только по кредиту, а кредиты только семейным. Впрочем, сейчас везде так.

«Одиннадцать метров? Для этого времени даже очень недурно»

– Ну так не царское же время, чтобы в рабочих казармах жить… Разве что таблички не хватает и звонка.

– Звонок никак не повешу. – призналась Зина. – Да и вроде как особо не нужен. Гостей особо не ходит, разве что подруги иногда. Постучат.

Она открыла ключом дверь и пригласила Виктора внутрь.

– Проходите, сумки вот там слева у двери пока ставьте.

«Маленькая кухня» – это на самом деле было громко сказано. Как таковой, кухни здесь вообще не существовало, а был короткий коридор-прихожая с дверями в душ-санузел и комнату. На правой от входа стене, возле двери в душевую, висела вешалка для верхней одежды, а левую сторону занимала кухонная ниша с небольшим умывальником, столиком и двухконфорочной электроплитой, над которыми висели шкафчики. Тем не менее все было довольно аккуратно и удобно. «Гораздо лучше общей кухни» – решил Виктор.

– Духовки вот только нет, – посетовала Зина. – Поэтому я пеку в чудо-печке. А если некогда, на первом этаже есть домовая кухня и там делают полуфабрикаты. А еще на первом этаже есть стиральные машины, сушка, красный уголок-читальня и спортзал. Там даже велосипеды-тренажеры есть, и я туда каждый день хожу. Проходите в комнату, я сейчас чайник поставлю.

Виктор повесил куртку и вошел в комнату, даже в полумраке выглядевшую довольно просторной – где-то, на глаз, метра три на три с половиной, интуитивно нашарил на стене справа от себя выключатель и щелкнул им.

«Однако, довольно продвинутый интерьер для конца пятидесятых…»

Мебель цвета ольхи действительно была ближе к стилю его студенческих лет, из плоских панелей. Справа от двери, вдоль стены, стояла невысокая кровать с деревянными прямоугольными спинками и пружинным матрацем; на однотонном покрывале лежали две небольшие подушки разного цвета, а над кроватью висел коврик в тон интерьеру. Возле нее стояла тумбочка, на которой возвышался чемоданчик табачного цвета с пластмассовой ручкой спереди – магнитофон, похоже, – а на крышке его приютился небольшой квадратный хромированный будильник. Далее, у окна расположился небольшой однотумбовый стол. На нем вытягивала шею настольная лампа, и стоял переносной приемник «Сатурн», синий, с белой декоративный панелью и круглым циферблатом шкалы настройки, напоминавший дамскую сумочку. Похожий, только красный, Виктор видел в универмаге. Над столом висела полка с книгами, тетрадями и папками.

Слева из-за двери выглядывал платяной шкаф с двумя дверцами, а за ним – небольшой сервант со стеклянными дверцами наверху, строгий, без выкрутасов, и похожий на секцию мебельной стенки. Интерьер дополняли четыре стула – один у письменного стола, один у окна и два других в простенке между гардеробом и дверями; над ними висел небольшой офорт – цапля на ветке дерева на фоне разлива. С потолка свисала люстра с тремя молочного цвета рожками; под окном, затянутым тюлем и двумя шторами, виднелись дверцы холодного шкафа, а над дверью в коридор Виктор заметил антресоль.

– Ну как обитель? – раздалось за его спиной. Виктор посторонился; Зина переставила часть продуктов из сумок в холодный шкаф, и включив приемник, покрутила ручку настройки. Послышалась какая-то незнакомая Виктору рок-н-ролльная мелодия. Звук для транзистора был даже очень приличным.

– Потрясающе. У вас хороший вкус.

– Знаете, все теперь гоняются за телевизорами, я пока не заводила. Не хочется привыкать торчать в одиночку перед экраном. Помогите, пожалуйста…

Зина подошла к серванту, подняла складной стол и поставила на него вазы – с печеньем и вишневым вареньем и чашки. Виктор пододвинул стулья и взялся за свою авоську.

– А еще одна ваза найдется?

– Конечно… Да, вот эту книгу поставьте, пожалуйста на полку, вторую.

Виктор машинально бросил взгляд на название протянутого ему темно-коричневого тома. «Материалы дискуссии о путях развития генетики между школами Вавилова и Лысенко. Том 4. 1957г.» Он перелистал несколько страниц. «…Доклад Н.И. Вавилова…»

«Ого! Значит, в этой реальности Вавилов не погиб в 1943 году в саратовской тюрьме, а благополучно справил свое 60-летие. Причем, если верить нашей истории, в 1939 году не кто иной, как тоже ныне здравствующий Берия просил санкцию на его арест. Как же они уживаются-то? Впрочем, за Вавилова у нас ходатайствовал академик, который был научным руководителем жены Берия, Нины, но тогда это не очень помогло… Дело ясное, что дело темное».

– «Мишка на севере» и трюфели? Прелесть. Мои любимые. Как вы угадали? – Она отправилась на кухню, откуда уже послышался свист, и вернулась с большим хромированным чайником и маленьким фарфоровым для заварки; Виктор вдруг почувствовал, какой у нее легкий шаг. Приемник без паузы перешел от одного рок-н-ролла к другому.

– Виктор, вам с сахаром или вареньем?

«Для такого вечера хорошо бы пошло с коньяком или рижским бальзамом. Но коньяк тут однозначно аморально, а бальзама не видно, наверное только в Риге есть. Правда еще – «К празднику – легкие вина». Но это не праздник, а без этого кто знает, вдруг это хуже приглашения в дом женатого мужика. Черт, ну и лопух же я: не догадался какую-нибудь годовщину придумать, и захватил бы к столу чего-нибудь массандровского…»

– Можно с вареньем? Вишневое напоминает мне детство и наш сад.

– А я его сама варила. Знаете, в прошлом году было много вишни, на рынке просто копейки стоила…

«Вспомнил. Такой магнитофон видел в «Музыке» на Сталинском проспекте. «Симфония», тыщи под полторы местными, кредит. Потому на телевизор и не хватило. И чего же же она маг взяла, а не телик, он же дешевле? Чтобы не торчать одной перед экраном? Так здесь пипл в таких случаях обычно вертушки берет, они дешевле. У нас маги в каждой общаге торчали Queen да Led Zeppelin слушать, а тут, пластинок на все вкусы хватает. Это надо быть меломаном, или, скажем, танцы устраивать.»

– Скажите, Зина, а вы любите свинг?

– Свинг? Ну, как вам сказать… Когда заканчивала школу, его у нас еще не танцевали, потом он считался неприличным – это когда была дружба с Гитлером, теперь его везде крутят… Воспринимаю нормально, такой заводной спортивный ритм, задает темп жизни. Наверное, сейчас такое время. А вы почему заинтересовались?

Виктор не успел ответить. Звуки джаза в приемнике оборвались и мягкий баритон диктора разорвал на мгновение образовавшуюся тишину:

– Это была передача «Планета рок-н-ролла». А сейчас Элеонора Вайс расскажет вам о судьбе очередной жертвы сексуальных домогательств Берия, московской студентки Елены Самольненко.

– Тьфу, – произнесла Зина, – опять «Немецкий голос»! Это они специально сначала рок-н-ролл передают, а потом всякие гадости. – Она встала, чтобы пойти к приемнику.

– Лене Самольненко было девятнадцать лет. – продолжал из динамика женский, слегка грудной голос. – В тот вечер она договорилась встретиться под часами со своим возлюбленным Костей. Она опаздывала, очень спешила, и не заметила, как ее нагнали двое в штатском. Потом ее схватили и запихнули в черный лимузин…

Зина надавила клавишу. Приемник заглох.

– Меня вот удивляет, – выдохнула она. – Все их передачи почему-то рассчитаны на самое низкое в человеке, на тех, кто смакует самые грязные сплетни; даже не верит им, а все равно будет разносить пакость… Или например, расхваливают пивные, рестораны, даже бордели, читают скабрезные рассказы о супружеской неверности, похоти, извращениях… Неужели они нас так ненавидят? Ведь немцы – такой культурный народ… Гёте, Моцарт, Дюрер…

– Зин, это раньше у них был Дюрер, а сейчас – фюрер… (Виктор вспомнил, что в его времени такую фразу уже кто-то говорил.) Не переживайте. Действительно, подло: кто-нибудь вот так случайно наткнется на станцию, а потом возьмут и посадят ни за что.

– Ну, вы скажете, – усмехнулась Зина. – Теперь за это не сажают. Вон по понедельникам по ящику передача идет – «Вракишер брехеншау», там все рассказывают, чего они говорят, с сатирическими комментариями.

«Оригинальный расклад психологической войны. Одни морально разлагают, другие над ними стебаются.»

Они допили чай. Пока Виктор споласкивал чашки, Зина убрала посуду и опустила стол; в комнате стало тихо и просторно. «Прямо танцевать можно… А почему бы и нет?»

– Знаете, я, честно говоря, надеялся, что заиграют что-нибудь помедленнее, и осмелился бы пригласить вас на танец. Вы ведь любите танцевать?

– Очень. Знаете, сто лет не танцевала. На вечерах молодежь в основном свое заводит, а крутиться с двадцатилетними – я бы конечно, могла, но это как-то… А, подождите, есть идея.

Она покопалась в тумбочке и вытащила магнитофонную бобину в серо-голубой картонной коробке, открыла крышку магнитофона и заправила ленту.

«Интересно» – отметил Виктор. «Она не сразу догадалась поставить музыку на магнитофон, как это обычно делают… в нашем времени. Значит, он у нее в основном не для музыки. Для чего?»

– Помочь? – спросил он, подойдя. Магнитофон действительно был солидный, с двумя скоростями и возможностью прокручивать пленку в обе стороны.

– Не надо. – Она ловким, привычным движением закрепила конец ленты в защелке пустой катушки и надавила клавишу. – Теперь ничего не помешает.

«А пользуется часто.»

Приемная катушка дернулась и натянула пленку. Из динамика полились мечтательные звуки «Звездной пыли». Виктор подошел к Зине и пригласил с легким поклоном; она улыбнулась и положила ему руку на плечо. Она танцевала очень легко, угадывала его движения и следовала им; казалось, он обнимает за талию пушинку. Он почувствовал запах ее духов – глубокий, обволакивающий, и какой-то очень знакомый. Неужели «Красная Москва»? Когда Зина открывала тумбочку, он успел заметить только дежурную «Белую сирень». Значит, для нее сегодня праздник…

Оркестр закончил «Звездную пыль» и заиграл вступление к легкой, как майский ветерок, «Бразильской акварели». За прошедшие полвека мелодия стала выглядеть очень знакомой, но не приевшейся. Самбу Виктор танцевать не умел, и пришлось изобразить что-то вроде слоуфокса. Зина поняла.

– Самбу я тоже, пожалуй, так сразу, вряд ли сумею, да и места для нее надо больше.

– Слушай…те, у вас хорошая подборка. Коллекционируете записи?

– Да нет, так, случайная катушка. Под нее отдыхать хорошо.

«А остальные в тумбочке? Их там порядочно…»

Следующая запись заставила Виктора невольно вздрогнуть: это была «Серенада луннного света», в прекрасном, неизвестном ему исполнении. Чарующие звуки, казалось, сами повели его; стены комнаты ушли куда-то вверх, перед ним было только лицо Зины, а дальше… дальше, наверное, ослепительная гладь моря и шум пальм и кипарисов.

– Зина, вы просто изумительны в этом танце…

– Просто одна из моих любимых вещей.

– И моих тоже.

Следующим был «Перекресток», с яркими роковыми ритмами; Виктор не удержался и начал танцевать его, как когда-то старый рок на дискотеке в «аквариуме» третьей общаге (здесь его нет и уже не будет). Зина тут же переняла движения, да так удачно, будто ходила на эту дискотеку с первого курса.

– Это что-то новое? – спросила она. – Немного на африканские танцы похоже.

– Малоизвестное. Джаз, он вобрал культуру разных народов черного континента…

– Не устали?

– С такой партнершей? Никогда!

– Подождите, форточку открою. А то жарко становится.

И, отодвинув тюль, Зина выпустила на улицу звуки «Сентиментального путешествия», следующего хита этой странной дискотеки.

– Так где вы все-таки научились такому стилю?

– Да уже не помню, вроде, ребята в общежитии показывали.

– Странно, а мне показалось, будто с детства знаете.

– Ну, вы же тоже сразу усвоили. Простой танец.

– Следующий будет быстрый, покажете еще?

– Разве вам можно отказать? Кстати, действительно жарко. – Виктор повесил пиджак на спинку стула.

– Котельная хорошая.

Они крутились, пока не кончилась бобина.

– Сейчас сделаем перерыв и еще попьем чаю. А пока чайник греется – вы обещали показать, как фотографировать.

Она достала из серванта фотоаппарат в кожаном футляре, необычно маленький, под стать «мыльницам» 90-х. Только в отличие от «мыльниц», он был алюминиевый, серебристый, с пластмассовыми бежевыми накладками, и – что удивило Виктора – зеркальный. Что-то вроде «Нарцисса», когда-то не нашедшего спроса из-за узкой пленки и дороговизны, только объектив покруче.

– Он уже заряжен, только покажете.

– А вспышки к нему нет? При искусственном, наверное, не хватит…

– Вот экспонометр. Посмотрите, может, получится?

Виктор осмотрел аппарат поближе. Ого! Светосила, оказывается, 1,4 а пленка… а, вот таблица напоминания… 250 единиц. Нехило, однако, для любителя. Что же это за чудо такое? «Растр-С». Ничего не говорит…

– Ну, как получается?

– Да, должно. – Виктор выставил экспозицию. – Тут все просто. Взводите курок, смотрите вот сюда, крутите, чтобы было резко.

– А-а, поняла. Как в бинокле.

– Потом жмете сюда. И все. Потом снова взводите.

– Ну вот, что значит мужчина. Сразу во всем разобрался. Давайте я вас сниму на фоне стены.

– Не знаю, стоит ли… как я буду выглядеть…

– Нормально. Чуть повернитесь… так…Сюда нажимать? Улыбнитесь… Вот. А теперь вы меня. Подождите, дайте себя привести… вот так. Как выгляжу?

– Восхитительно.

– Ну, скажете. Я вот тут стану. Когда улыбаться?..

Они потом еще посидели и пили чай, и Зина увлеченно рассказывала, как с подругами прошлым летом ездила в поход по реке на складных лодках.

– Вы не представляете, какие у нас, оказывается, красивые места! Туда надо привозить поэтов и художников, чтобы это все воспели… такое великолепие! Знаете, сейчас просто волна увлечения водными походами, а профессор Нелидов даже снимал плавучую дачу и был просто в восторге. Это после картины «Трое в одной лодке» началось, это Калатозов снял, и там англичан играют Борис Чирков, Борисов и Меркурьев. Народ просто толпами ходил…

«Прощай, «Верные друзья»… Интересно. Народ толпами ходил, а рассказывает, как будто знает, что я этого фильма не видел… Или у меня уже тут мания подозрительности?»

– Еще бы! Я тоже несколько раз ходил. Помните, Меркурьев Гарриса играл, важный весь такой, солидный…

– Да, верно… – она несколько смутилась. – Наверное, этот фильм все видели.

– А я бы еще раз сходил. Особенно с вами…

После чая, когда Виктор ставил вымытые и вытертые чашки в сервант, он заметил, что на будильнике уже половина одинннадцатого – время пролетело незаметно – и понял, что он, наверное, уже засиделся.

– Зина… спасибо вам за все огромное. Это был просто изумительный вечер.

– А вы… уже уходите?

– Не знаю… Наверное, поздно уже.

– Поздно. – Зина подошла к нему и положила руки на плечи. – Но вы ведь можете и остаться?

– Зина, ну… – Виктор замялся от неожиданности. – Ведь вы же меня совсем не знаете. Вдруг я могу оказаться…

– Не можете. Вчера утром с регистрации медсправка пришла. Все в порядке.

– Нет, но я не в этом смысле… Кто знает, какой я человек? Маньяк, уголовник, шпион или брачный аферист?

– Вы никогда не сможете быть брачным аферистом. Я вас сильно огорчила? Уголовником… ну, разве что если что-то такое квалифицированное. Взлом сейфов, например. Вам же всегда хотелось такую работу, где в вас видят специалиста.

– Откуда вы знаете?

– По глазам вижу.

– А если глаза обманывают? И вообще, вдруг я захочу вас обмануть?

Зина улыбнулась, поднялась на цыпочки к его уху и тихо, почти шепотом произнесла:

– Смешной… А если я сейчас очень хочу быть вами обманутой?..

– Тогда не знаю… Вообще, я наверное, должен был бы за вами долго ухаживать, цветы дарить…

– Ну какие же зимой цветы… Вы, наверное, раньше на юге жили?

– Нет, только как-то в Ташкент ездил… в командировку… господи, какую чушь я сейчас говорю…

И он, слегка повернув голову, припал к горячим губам Зины. Она непроизвольно вздохнула и у нее вырвался короткий негромкий стон; она охватила руками его голову с горячностью истосковавшейся женщины, поднявшись на цыпочки и закрыв глаза; сквозь рубашку Виктор почувствовал внезапный жар ее тела.

Их уста распались; Зина запрокинула голову, шепча полуоткрытым ртом «Милый… милый…»; Виктор продолжал осыпать ее поцелуями, все сильнее прижимая к себе.

– Свет… давайте погасим свет…

Зина прикрыла дверь, щелкнула выключателем и повлекла его за руку.

– Посидим здесь… рядом…

Они сели на кровать; Виктор тут же привлек ее к себе и тут же припал к губам; его ладони, скользя, чувствовали сквозь ткань ее нетерпеливую, трепещущую плоть.

– Сейчас… помогите сзади расстегнуть платье…

«Странно, мы до сих пор еще на «вы»…»

22. Утро открытий.

Легкий шум улицы доносился через полуоткрытую форточку вместе с холодком уходящей зимы. Виктор проснулся и лежал с закрытыми глазами. Где-то недалеко лилась вода в душе, а невидимый репродуктор приглушенно мурлыкал очень родное и знакомое: «Друзья, конечно всем известно, что дней в неделе ровно семь…»

Как долго же он спал! Какие-то города будущего, кошмары, кажется, где-то была война… нищие роются в помойке, грязь, по улицам носятся черные машины… а потом другой сон и улица, какой в Брянске не было… Сейчас восемьдесят пятый, и он в общежитии молодых специалистов. Вчера он привел к себе Лену, курносенькую девчонку из отдела нестандартного оборудования, из соседей никто не вернулся, потому что он предупредил, что будет не один, и все понимали. Лена быстро его окрутила, сразу после свадьбы от завода им дали комнату на общей кухне…

Вода в душе перестала литься. Он открыл глаза. Напротив был все тот же двустворчатый гардероб и сервант, дверь в коридор слегка приоткрыта. В комнату вошла Зина, в накинутом халате и с полотенцем на голове.

«Хорошо, что в халате… А то во всех наших сериалах утром женщины либо вообще без всего, либо в рубашке бойфренда.»

Зина подошла и присела на краю кровати.

– Проснулся?

– Нет. Ты мне до сих пор снишься.

– Наверное.

Она поправила ему волосы на лбу. Виктор стремительно привлек ее к себе; Зина хихикнула, но не сопротивлялась. По радио трубач неторопливо выводил «Summertime».

«Какая банальность – с женщиной и под «Summertime». Впрочем, здесь, наверное, еще нет…»

Абсолютной оригинальностью ход утра не отличался. Как бы оно ни начиналось, но почти всегда наступает время еды. Несмотря на протесты Зины, Виктор присовокупил свои продукты к общему котлу, а затем взялся чистить картошку, попутно размышляя о причинах стремительности развития их отношений.

«Интересно, что это – месть своему бывшему мужу? Или просто так надоело одиночество, заглушаемое учебой и спортом? Или случайное, неожиданное влечение к ранее незнакомому человеку, цепочка обстоятельств?»

– Хорошо, что ты взял капусту и яйца. В чудо-печке можно сделать пирожки с капустой, рисом и яйцом. Тебе нравятся такие? Сейчас тесто поставлю.

Они перекусили жареной картошкой с любительской колбасой, затем Зина, спохватившись, забрала с полки пару книг.

– Совсем забыла, в библиотеку надо отнести. Слушай, ты покарауль тут, я рис поставила варить и яйца. Я тут в районную, ненадолго. Только не говори, что ты грабишь одиноких женщин в их отсутствие, – и она, чмокнув Виктора, спешно оделась, и, наскоро мазнув помадой по губам, выскочила за дверь. Было слышно, как ее каблучки стучат о коридору. Похоже, что она быстро входила в роль жены.

Виктор заметил время и, на всякий случай, помешал рис в кастрюльке. Вернувшись к книжному столу, он заметил на висящей над ним полке то, что уже несколько дней хотел прочесть – «Курс новейшей истории».

Чтение учебников для многих – менее интересное занятие, чем романтические отношения. Поэтому, если читатель не хочет узнать, почему живы Гитлер и Берия, как в СССР появились две партии, куда делся Хрущев и не только он, и почему везде звучит джаз, может пропустить текст от заголовка «Виктор Сергеевич начинает читать учебник» до «Виктор Сергеевич закончил читать учебник». Итак:

Виктор Сергеевич начинает читать учебник.

Судя по написанному, до 1941 года история практически не изменилась. Ну, изложена была, как в старых советских учебниках, но это уже детали.

Как и предполагал Виктор, развилка истории произошла в 1941 году. Гитлер, уже подписавший план «Барбаросса» и выбиравший момент поставить дату нападения (как было написано, «по опубликованным в 1954 году агентурным данным советской разведки»), внезапно сделал разворот на сто восемьдесят градусов и 9 мая 1941 года (дата-то какая!) срочно вылетел в Москву для личной встречи со Сталиным, где обе стороны договорились строить нефте– и газопровод из СССР в рейх, причем немецкая сторона в счет вклада в совместный проект предоставляла новейшее оборудование и специалистов для ведения геологоразведки в новых районах. Решение фюрера вызвало непонимание и критику в самой Германии; Гитлеру пришлось долго и с жаром доказывать перед всеми жизненную важность союза с СССР, как и то, что это абсолютно не противоречит лозунгам мирового господства и похода на Восток, а лишь позволяет сделать это с меньшими жертвами для великой арийской расы. По-видимому, сделать это ему пришлось не легче, чем Ленину – доказать необходимость Брестского мира. Дошло до того, что частью генералов в Берлине был поднят вооруженный мятеж, впрочем, жестоко подавленный, как и несколько разрозненных восстаний в ряде завоеванных стран.

В рейхе изменилась и политика. Прежде всего фюрер заменил планы уничтожения евреев, цыган и коммунистов их тотальной депортацией, что в учебнике было отнесено на счет достижений сталинской дипломатии на майской встрече в Москве. Часть евреев депортировались в СССР, где основная масса прибывших была направлена в Биробиджан на создание новых поселений; большинство – в основном в Палестину, где часть их тут же начала вооруженную борьбу с англичанами, причем при тайной поддержке Германии. В учебнике приводились факты, что ряд созданных террористических организаций были подготовлены и оснащены абвером. Было ли это правдой или пропагандой (сионизм в данном издании был охарактеризован, как «враждебное СССР экстремистское движение»), из учебника понять было трудно.

Летом Германия начала активные боевые действия на Ближнем Востоке, вытесняя англичан из стран средиземноморского побережья Африки. Если до этого рейх мог вести только кратковременные военные кампании, накопив перед этим запасы стратегического сырья, то теперь оборонные предприятия Германии и оккупированных стран работали постоянно, ввозя сырье и топливо из СССР. Взамен рейх, как и предполагал Виктор, щедро расплачивался новыми технологиями и оборудованием, а также помогал развивать транспорт. Это касалось не только трубопроводов; концерн Сименс, например, помогал электрифицировать важнейшие магистрали, по которым шла перевозка нефти до завершения строительства трубопроводов, а также металла, древесины, хлеба и других ввозимых продуктов; он же, по условию, выдвинутому на переговорах Сталиным, переоборудовал в Новочеркасске паровозный завод в электровозный. Среди поставленного хайтека оказались технологии электронной промышленности, а также последние новинки ракетных и ядерных исследований, которым фюрер особого значения на тот момент не придавал.

Война в Африке резко обострила отношения СССР и Великобритании, вплоть до ограниченного военного конфликта в 1942 году, когда Черчилль приказал бомбить нефтепромыслы в Баку и Грозном. До наземной операции, правда, дело не дошло – активное развитие новых месторождений на Волге, в районе Жигулей, сделало эту тактику бессмысленной. Со своей стороны, Сталин заявил, что при продолжении бомбардировок СССР примет совместно с Германией высадку на побережье Англии для принуждения клики Черчилля к заключению мира. В этих условиях британское правительство пошло на беспрецедентный шаг – вхождение в состав США в качестве одной из провинций, с передачей США всех колониальных владений британской короны. Поскольку конгресс США на тот момент не был заинтересован во втягивании в войну с СССР, бомбардировки советской территории были прекращены. Как было указано в учебнике, королевские ВВС понесли огромные потери.

Виктор отложил учебник и еще раз помешал кипящий рис. Яйца по времени уже сварились; он выключил их и поставил под холодную воду, затем снова ухватился за учебник.

…Присоединение британских колоний в образовавшийся НАУ (Северо –Атлантический Союз) добавило американцам геморроя. Одновременно с германским наступлением в колониях, Япония активизировала военные действия на континенте, поставив под контроль весь Китай, Тайвань и часть стран Юго-Восточной Азии, включая Вьетнам, Лаос и Камбоджу. Завоевание сопровождалось жестокими репрессиями простив мирного населения; «Применение японскими милитаристами бактериологического оружия против партизан было осуждено всеми советскими людьми»… Ого! В 1946 году был схвачен и замучен в японских застенках товарищ Мао Цзе-Дун. М-да. Ладно, это все далеко от Брянска. В нетерпении Виктор пролистал пару разделов.

В главах про СССР в сороковых шли успехи сталинских пятилеток. Вот завершение строительства Дворца Советов. Вот товарищ Берия на строительстве БАМа, открытие моста через Амур, говорит с монтажниками. А вот 1948 год, в СССР в ответ на испытания германского ядерного заряда в Ливийской пустыне на полигоне под Энском взорвана советская атомная бомба, на фото в группе ученых (однако, Курчатова открыто опубликовали) и военных опять Берия. А вот еще фотка с Берия – беседует на полигоне с Королевым и Глушко. И Королева, значит, уже открыто. А Сталин-то где же? А вот, в кабинете в Кремле, обсуждение плана строительства канала Волго-Дон. Пару абзацев про совещание в Хельсинки, «были подписаны Хельсинкские соглашения о неизменности границ в Европе… Договор о расширении научного и экономического сотрудничества…». Как, и тут Хельсинки? Ага, понятно, Финляндия только союзник фюрера, а формально в рейх не входит, что-то вроде третьей территории, да и из Ленинграда поездом меньше ехать. Сталин ведь самолетами не летал, да и правильно делал, при тогдашней-то авиации… Диаграммы роста производства электроэнергии, выплавки стали в СССР… понятно.

Вот. Вот оно. На состоявшемся в 1950 году XIX Съезде КПСС Сталин объявляет об уходе со своего поста в связи с необходимостью дать путь более молодым кадрам, и предлагает Съезду кандидатуру продолжателя своего дела товарища Л.П. Берия. Сам же Сталин просит назначить его на пост председателя Комитета государственного контроля. Это вроде Мехлиса и Меркулова, что ли? Да нет, пожалуй, круче: «укреплена работа КГК», «деятельность КГК в этот период позволила перестроить работу партийных и советских учреждений»… Как у Ивана Грозного: создал себе аппарат для опричнины, чтобы подстраховать преемника, то-есть продолжателя дела, менее искушенного в политических интригах.

Тем временем Гитлер занял север Африки и Ближний Восток вплоть до Ирана и перестал нуждаться в советской нефти, одновременно отрезав от нефтяных месторождений НАУ, и в Иране его интересы стали пересекаться с интересами СССР. После ухода Сталина с поста Генсека Гитлер начал сворачивать экономическое сотрудничество и осторожно решил попробовать СССР на вшивость, предоставив большие кредиты Финляндии, формально не входившей в рейх, но находившейся в числе союзников и поставив ей современное вооружение. В частности, «реакционный режим Маннергейма» получил реактивные самолеты Мессершмитта, Хортена, Арадо и даже немного новейших сверхзвуковых «Хеншелей», танки «Пантера-III», финская пехота была насыщена автоматическими штурмовыми винтовками. В 1951 году «националистические круги буржуазной Финляндии, обманывая народные массы лживым лозунгом освобождения территорий, отошедших СССР согласно мирному договору 1940 года, развязали агрессию против СССР», начав наступление на Карельском перешейке в направлении Ленинграда. По-видимому, Германия снова надеялась на то, что СССР, как в 1939-1940 году, увязнет в конфликте, который ослабит экономику и снизит мораль военнослужащих. Однако, на удивление фюрера, вторая финская пошла совсем иным образом. Несмотря на нацистскую пропаганду, финны завоевывать новые земли вовсе не рвались, а значительная часть населения уже смотрела на быстро растущий, накормленный и богатый природными ресурсами Союз с мечтами о браке по расчету. После того, как финские части начали нести большие потери на подступах к Ленинграду, в них стало расти дезертирство и сдача в плен, а первое же контрнаступление переросло в массовое бегство финских частей, оставлявших вооружение и технику на поле боя. Ожесточенное сопротивление оказывала только авиация, да и то благодаря тому, что, как выяснилось, в ее составе воевали летчики люфтваффе. Если верить учебнику, вошедшие в прорыв советские войска без потерь освободили Выборг, а при продвижении к Хельсинки в столице Суоми произошел переворот, причем новое правительство объявило о добровольном желании войти в состав СССР «в целях установления мира и дружбы между советским и финским народом».

На стол с полки что-то упало. Виктор подошел: свалился плотный черный конверт из фотобумаги девять на двенадцать, из него выскочила пачка карточек и рассыпалась по столу. Виктор начал их спешно собирать. Это оказались любительские фотки: вот Зина с подругами зимой возле «Ударника», вот несколько фоток на реке, палатка, Зина у костра… а вот она на кроссовом мотоцикле где-то в пойме на соревнованиях. Оказывается, она действительно еще и байкер. Еще несколько фоток на стадионе… вот она первой рвет финишную ленточку, а тут ковер и похоже на секцию борьбы. В СССР теперь есть женская борьба? Или это не спортивная секция? Интересно…

Ну ладно, что же у нас дальше в истории. Сразу же после падения Финляндии Гитлер жутко испугался, что в Союз захотят перебежать Польша, Чехия и прочие восточные провинции рейха. Германия стягивает танковые силы на границу СССР, в ответ к границам подтягиваются наши войска. Так… ядерный ультиматум, «танковый кризис»…

В это время окрепшая Японская империя начала войну на Дальнем Востоке в расчете на то, что фюрер, наконец, решится на восточный поход. Японские войска нанесли удар на северном направлении, форсировав реку Амур и перерезав Транссиб (вот когда пригодилось, что БАМ строили!), а также на восточном направлении, прорвав оборонительные рубежи и блокировав Хабаровск. В прифронтовой полосе активно действовали высаживаемые с вертолетов японские диверсионные отряды из белоэмигрантов, корейцев и китайцев; были также впервые в истории применены штурмовые вертолеты с кумулятивными НУРС против советских танков. Как отмечалось мелким шрифтом, лицензию и ноу-хау на вертолеты Япония тайно купила у фирмы Сикорского, когда фирма страдала от недостатка заказов и недопонимания американскими генералами (в этой истории) нового вида боевой техники.

Виктор выключил рис и откинул его на найденный в кухонном шкафчике алюминиевый дуршлаг.

Фюрер, однако, так и не решился начать войну с СССР. В качестве одной из причин в учебнике было названо выступление секретаря ЦК ВКП (б) Н.С.Хрущева по организованному с помощью самолетов-ретрансляторов прямому телемосту с Берлином, где с немецкой стороны участвовал доктор Геббельс. В пылу полемики Хрущев расколотил графин о стол и заявил, что так же поступят со всяким, кто посягнет на свободу и независимость советского народа. Хрущев также заявил, что советские тяжелые танки готовы через неделю выйти на побережье Атлантического океана, несмотря на любое ядерное оружие, и что советские ученые взорвут в Северном Ледовитом океане сверхмощный заряд, который вызовет глобальное таяние льдов и «затопит фашистскую Европу к чертовой бабушке».

«Ну, чего удивительного. Поверили же США в 1960 году, что СССР может делать ракеты, как сосиски. Кстати о сосисках: яйца, наверное,уже охладились»

Виктор достал одно яйцо из кастрюли, облупил над мусорным ведром, положил на разделочную доску и стал нарезать.

…Сведения о массовой переброске войск Дальневосточного округа на западные границы оказались в значительной мере дезинформацией, и это решило судьбу Квантунской армии. Хотя и с большими, с точки зрения этой советской истории, потерями, Хабаровск удалось отстоять (фото: бои на улицах города; воинский мемориал в честь защитников). Биологическое оружие Япония применить не решилась, очевидно, опасаясь, что СССР применит ядерное. Советская армия к зиме перешла в наступление и заняла Манчжурию и часть Китая до Мукдена, после чего японский император предложил заключить мирный договор.

По Токийскому договору 1952 г. к СССР отошла территория Манчжурии, присоединенная к России после 1895 года, включая Дальний и Порт-Артур, полностью отходил Сахалин и Курильские острова. Одновременно Монголия заявила о вхождении в состав СССР.

Финская и японская война подтолкнули к сближению СССР и НАУ, отношения между которыми были фактически заморожены со времен бомбардировки бакинских нефтепромыслов. Дуайт Эйзенхауэр (ставший президентом НАУ в 1949 году) в 1953 г. приехал в Москву и провел успешные переговоры с Берия, завершившиеся подписанием мирного договора и соглашений о сотрудничестве в ряде областей. К тому времени новая Конституция НАУ, принятая в условиях военного времени, существенно расширяла права государства по отношению с правами личности и влияние его на экономику. С другой стороны, в СССР стали пропагандировать свинговый джаз, осуждавшийся в период дружбы с рейхом, а в 1953 году была принята новая Конституция СССР, согласно которой была установлена двухпартийная система в виде двух партий: КПСС и радикальной коммунистической партии, или РКП, образованной из части членов бывшей ВКП(б). Председателем ЦИК РКП был единодушно избран Н.С. Хрущев., в то время как Л.П. Берия остался на посту Генерального Секретаря ЦК КПСС. На декабрьских выборах 1953 года КПСС получила 85% мандатов в Советах всех уровней, РКП, соответственно, 15%. О политических проблемах при этом и право-левых уклонах в учебнике ничего не обнаружилось.

«Ну, что ж, просто взяли и поделили власть. Хрущеву – трибуна, слава, руководство партией, которая создает видимость оппозиции, пока Берия спокойно руководит страной, а Сталин… да, как же Сталин? Он же умер как раз в 1953 году, а где про это?»

Про кончину Сталина в учебнике оказалось немного дальше, в 1955 году, причем Виктору бросилось в глаза необычные формулировки события: «была зафиксирована остановка сердца» и «было принято решение поместить товарища Сталина в специально построенном Мавзолее»; слово «смерть» или ему подобные было старательнообойдено, почему – в ученике не объяснялось. Поразмыслив, Виктор смог прийти лишь к предположению, что в новой реальности просто запрещено считать Сталина умершим. В конце концов, это характерно для многих религий: не умер, а отправился к предкам, в рай или в ад, а то и просто «уехал далеко-далеко». Даже, может быть, просто хотели избежать массового шока от этого печального известия.

Дальше в учебнике шли показатели очередного пятилетнего и перспективного десятилетнего планов, программы ракетостроения и запуск первого советского спутника. Вникать в эти вещи особо было уже некогда – в коридоре стучали каблучки Зины.

Виктор Сергеевич закончил читать учебник.

Картина мира представлялась Виктору довольно ясной. Мир поделен на четыре империи – СССР, Третий Рейх, Великую Японскую Империю и НАУ (кто забыл – это США + Британия), вследствие чего установилось относительное равновесие. Явного деления мира на «демократию» и «тоталитаризм» не получалось, как и на «социалистический» и «капиталистический» мир. Везде государство под тем или иным соусом регулировало экономику, все империи были милитаризованы, и, кстати, в СССР есть мелкий частник.

Зина вошла в дверь, сияющая, свежая и раскрасневшаяся от мороза. Виктор, пожалуй, первый раз видел ее такой счастливой.

– Не скучаешь тут? Представляешь, там как раз сдавали одну монографию, ее сложно поймать, она все время на руках… Тихо, помада! Размажешь… Погоди, я сотру, – под губами Виктора ее щека, казалось, разгорелась еще ярче.

– Начинка готова, и, наверное, тесто поспело.

– Сейчас! Только скину пальто, и…

Чудо-печка была похожа на НЛО, такая же круглая и с рядом отверстий по бокам. Или на противотанковую мину. Как объяснила Зина, крышку надо было сначала так повернуть, чтобы отверстия были закрыты, а потом – открыты, чтобы сверху подрумянилось.

Запахи кондитерской поплыли в комнату, и Виктор пошел открывать форточку. Он снял крючок, на подоконник посыпались легкие снежинки, в комнату влетели крики и смех детворы, стук шайбы о борта хоккейной коробки. Сколько детей-то во дворе: видимо, сбегаются с окрестного частного сектора шайбу гонять; а вон наперегонки катаются с горки, на которой торчит оголовок запасного выхода убежища. Он в детстве тоже так катался, только во дворе соседнего дома был не оголовок, а все убежище; кто был на санках, кто просто так с ледяной дорожки. А летом пацаны с четвертого этажа пускали ракету из старой кинопленки с балкона общего коридора и чуть пожар не сделали. Будем надеяться, что этим здесь увлекаются меньше… По радио передавали «По вашим письмам», и Канделаки выводил игривый строковский фокстротик – «Полли, ревную, жду поцелуя, о, будь скорей навек моей…». Музыка очень приятная, вот слова… кто сказал, что раньше не было попсы?

Вот так и Зина, наверное, смотрит из окна во двор, и видит детей, а потом все расходятся и остается только учеба и спорт и тихая комната. Может быть, поэтому ?

– Все, сейчас все будет готово… ты там стол откинь.

Пирожки источали благоухание и теплоту, и улыбка Зины излучала какую-то привычную домашнюю теплоту и счастье. Мир казался простым и уютно устроенным.

«Как же теперь паспорт-то добыть? А то чувствую себя каким-то нелегальным мигрантом. Устроиться нормально, грамотные люди здесь очень нужны, не то, что у нас там; взять этот самый кредит на сталинку, хотя бы на однокомнатную… сколько там метров, восемнадцать? Потихоньку обставлять мебелью, телевизор взять в кредит, остальная электроника у нас уже есть… нет, сперва в кредит лучше холодильник или стиральную машину»

Виктор вдруг поймал себя на мысли, что его интересует уже не просто вопрос выживания, что это время, это общество ему начинают нравиться, и он бы хотел здесь удобно устроиться. А, собственно, что такого здесь напрягает? Очередей больших нет, дефицита нет, еда-одежда по цене доступны, квартирный вопрос решаем, и то, что надо в первую очередь для комфорта, тоже можно в кредит. Правда, надо будет побольше зарабатывать. Ну и что? Спрос на специальность есть, нормальный заработок найти можно, никаких кризисов, банкротств фирмы, задержек зарплат, никакой самодур просто так не выгонит. Точнее, самодуры тут может быть, и есть, но от них при таком дефиците ИТР уйти несложно.

– Изумительные пирожки. Даже не думал, что без духовки так могут получиться.

– Ну, тут многое зависит от теста. Вот, допустим, берем рецепт сдобного теста, как написано, только сахара кладем вполовину меньше и вполовину больше молока…

Собственно, непонятно против чего тут вообще разбухать. Идеологией не напрягают, по крайней мере, пока. Да и вообще как-то о ней не вспоминают. Впрочем, оно и понятно – четыре империи, особого идейного различия нет, позиционироваться нечем. Просто дележ мира по возможностям. Ну да, конечно, бухарикам и курцам тут не мед, и азартные игры, видать, жестоко пресекают – по крайней мере не видно, чтобы в карты играли. Но все опять-таки пользы для: алкаши не валяются, всяких деградировавших личностей тут то не так заметно, как в нашем мире, ну и, наверное, получше с онкологией. В чем еще несвобода? Нельзя уводить чужих мужиков и, наверное, баб. Ну и правильно, в общем. Стричься налысо нельзя… Мелким кустарем быть можно, а вот раскрутить бизнес нельзя, например, ресторан открыть. А с другой стороны, что у нас, каждый может открыть ресторан? И выжить в нашем бизнесе? Ага. Щазз. Сказки про поле чудес в стране дураков. Ну и в Африку просто так съездить нельзя. Хотя это из той же оперы, как и с рестораном: то-то много у нас в Бежице в Африку ездит. А однокомнатная с высокими потолками, нормальной кухней и ванной… сколько, интересно, сейчас такая стоит…

За окном налетел порыв вьюги, перспектива частного сектора с новыми дома вдоль Джугашвили на заднем плане затянуло белой крутящейся пеленой. Зина подошла к окну, закрыв на крючок форточку, и села, как наездница в дамское седло, на широкую белую доску подоконника, оперевшись на нее правой рукой. Ткань халата облегла округлые, манящие колени и левое бедро.

– Ты знаешь, Вить, я давно такого не чувствовала, чтобы в выходной не хотелось куда то бежать, суетиться, пытаться все успеть. Никогда не думала, что можно просто вот так быть рядом, и снег, и все хорошо… Наверное, я всегда слишком торопилась… а может, просто не хотелось ничего замечать…

– Наверное. – Виктор встал, подошел к окну и обнял ее за плечи правой рукой; левая скользнула по ткани к пуговицам на халате.

– Ну что ты… подожди, я постелю… хороший мой…

23. Всех позже смолкнет соловей.

Все на свете когда-нибудь кончается.

– Пора, – с легкой грустью сказала Зина. – А то так тебя из общежития выпишут. И надо отдохнуть перед командировкой.

– Слушай, а чем-нибудь могу помочь тебе с учебой?

– Вряд ли… Разве ты биолог?

– Нет. Но я тоже могу печатать на машинке.

– Да печатать пока не требуется, я сама быстро печатаю, что на обычной, что на электрической… Чего ты улыбаешься?

– Ничего. Просто интересно, как стремительно развивались наши отношения.

– А что тут удивительного? Никто из нас не знает, что будет завтра. Тогда зачем откладывать?

– Ты думаешь, после командировки что-то произойдет, и мы больше не встретимся?

– Не знаю… Не знаю. И я, кажется, совсем потеряла голову.

– «И каждый раз навек прощайтесь! И каждый раз навек прощайтесь! И каждый раз навек прощайтесь! Когда уходите на миг!»

– Любите Кочеткова?

– Так… запомнилось.

– А мне нравятся его стихи. «Все смолкнет: страсть, тоска, утрата… О дне томящем не жалей! Всех позже смолкнет – соловей, Всех слаще песни – у заката…»

– Похоже на Тютчева.

– Да… пожалуй.

– Но ты же не уезжаешь в следующие выходные? Значит, в субботу я тебя приглашаю… еще не знаю куда, но приглашаю. Ты не против?

– Нет, совсем нет. Ты хороший. И не пьешь. Знаешь, после японской некоторые ломались. У одной моей подруги муж запил, так его в профилактический лагерь отправляли.

– И чего там?

– Там? Разделили на группы, в лесу они жили, работали, основную часть заработка перечисляют семье, оставляют немного на всякие мелочи, чтобы снова не пили. Порядок как в армии, ходят строем. По выходным она ездила навещать. Но вернулся, уже третий год нормально… Да, а ты уже колючий какой стал…

Обратно к общежитию Виктор шел пешком. Трамваи еще ходили, просто хотелось поближе посмотреть на ту улицу, по которой в детстве ходил до рынка. От той улицы с вереницей старых изб и довоенных одноэтажных казенных домов на две семьи уже почти ничего не осталось, он шел по протоптанной в снегу тропе мимо новых домов и заборов строек, но ему казалось, что так было всегда – настолько легко и естественно продолжали эти панельные сталинки с их колоннами кварталы построенных в его реальности послевоенных общежитий возле Стадиона.

А может, это и есть настоящая реальность, подумал вдруг он. Ведь было ясно, что дома надо строить вдоль троллейбусной линии, а не где-то на отшибе, так удобнее. Что мы вообще знаем о нашей реальности, о нашей истории? Сейчас каждое самонадеянное ничтожество, пробравшееся в редакцию, может закидать зелеными соплями любого вошедшего в историю человека, любое открытие, все, что было создано до нас – на забаву таким же самонадеянным ничтожествам. И если бы это касалось только политиков! Новый гегемон, говорил себе Виктор, так же, как и старый в двадцатые, желает, чтобы до него в России не было ни умных, ни порядочных, ни честных, чтобы не видно было, насколько он неграмотен, беспомощен, и без «старых буржуазных спецов» в основном способен покупать за сырье все нужное и ненужное за границей, вплоть до малополезных в довоенное время автоматов для продажи бутербродов. Тогда в фильмах про прошлое – пьянь, грязь, дураки-чиновники и жандармы-сатрапы и сейчас про прошлое – пьянь, грязь, номенклатурные дураки и обратно, жандармы-сатрапы. Сейчас про Гагарина важно не то, что человек планеты Земля вышел во Вселенную, а то, что у него развязалась на ковровой дорожке подвязка от носка, а Великую Отечественную, судя по сериалам, выиграли воры, попы и предатели (интересное, однако, соседство). Нет такой исторической каши, в которую угодливое чмо не подбавило бы дерьма. Ибо на фоне каши с дерьмом любой дурак будет выглядеть героем нашего времени.

Тем временем заборы строек кончились, и он шел вдоль одного из последних кварталов еще не снесенных частных домов в районе Петровской, где из-за деревьев виднелась довоенная школа, похожая своей башенкой для дежурных ПВО на огромную русскую печку. Виктор улыбнулся ей, как старой знакомой. Он почти дошел до очередного перекрестка одной из улиц, наискось пересекавших Ленина, как где-то рядом хлопнул приглушенный выстрел. Он остановился и огляделся по сторонам; внезапно калитка в заборе у дома, возле которого он стоял, распахнулась, и два крепких мужика в полупальто вытащили на улице третьего, заломив ему руки за спину; лица его не было видно, на голову наброшено что-то вроде пиджака, а ботинки оказались без шнурков. За углом блеснули фары: тараня снег на том, что должно было быть тротуаром, навстречу въехал урчащий шестицилиндровым движком темно-синий «Старт» с двумя антеннами на крыше. Виктор сошел с дорожки к забору, уступая дорогу; машина стала, водитель распахнул заднюю дверь и мужика с заломленными руками втолкнули туда. Из калитки вышел еще один человек, высокий и худощавый, держа в руках что-то вроде черного пальто. Проходя мимо Виктора, он повернул к нему голову и сказал спокойным, даже безразличным тоном:

– Проходите, гражданин. Все в порядке.

Он сел в машину спереди, «Старт» подал назад, за угол, и, развернувшись, перехал через трамвайные пути, удаляясь в сторону Рынка. Вокруг снова все стало тихо. Сыпал снег под фонарем на перекрестке, вдали послышались звонки трамвая.

«И шо это было? Разборки? Массовые репрессии? Может, просто какого-то криминального элемента забрали?» – рассуждал Виктор. «Почему в штатском? Или у них всегда так делают?»

Он пошел дальше. Следующий квартал встретил его уже забором, за которым высился башенный кран и виднелся первый этаж не законченного строительством дома.

«А собственно, что произошло? Во всем мире эпоха слов «Именем короля, сударь, вы арестованы!» давно кончилась. Сейчас проще: «Выйти из машины! Руки на капот!» С чего я взял, что здесь должно чем-то отличаться?»

Виктор вернулся к своим размышлениям. На ходу думается проще всего, он давно это заметил. Через некоторое время память начинает автоматически переваривать свежие впечатления, а из впечатлений сегодня… Да, и учебник.

История в учебнике все-таки не выглядела какой-то полной и связной, то ли недосказанности в ней были, то ли еще что, но некоторых вещей уяснить так и не удалось. Например, Маннергейм. Виктор раньше считал его здравым, умелым и осторожным полководцем. Зачем в этой реальности он влез на старости лет в эту бредовую авантюру с походом на Ленинград? Сумели надавить из Германии? Непонятно…

На Куйбышева были слышны звуки классического, но скандального в момент появления «Tutti frutti». Через ярко горящие окна кафе-столовой были видны мелькающие пацаны и девчонки, чуть дальше, на фоне оркестра под лучом прожектора наяривал местный саксофонист. Вот это зажигают! Тут и акробаткам тяжело придется. Жаль, цветомузыки нет, как на битмовской дискотеке. Пацанам в общаге надо идею подать. На лампах… нет, лучше, на электромагнитах со шторками, чтоб прожекторами управлять.

– Гляди, «Бэйба» едет! – раздалось из стоящей неподалеку кучки парней и девушек, шумно обсуждавших, идти ли в кафе в этот воскресный вечер или куда-то еще.

По Куйбышева промчалась черная округлая машина, побольше «Стартов», чем-то напоминавшая лягушку, с огромным панорамным стеклом, плавно переходящим овальный купол длинного, как у лимузина салона. Большие колеса с широкими шинами создавали впечатление нынешнего дорогого внедорожника. Если бы Виктору показали ее неделю назад, он бы принял за какой-нибудь концепт нового столетия. Машина трубно засигналила на перекрестке и повернула в сторону вокзала.

– Класс! Наконец-то в серию запустили. С пятьдесят первого все возились.

– Гидротрансмиссию долго доводили. Зато с места рвет… Ты бы видел.

– Все. Я убит. Хочу такую. Почему на самые клевые вещи не дают кредита? Это несправедливо по отношению к молодым трудящимся.

– А жить ты в машине будешь, молодой трудящийся?

– А чего, там восемь мест. И вообще, для социального существа не надо много места. Надо, чтобы душа пела…

В комнате общежития еще никого не было. Видимо, к завтрашним занятиям подготовились с утра, на свежую голову, а вечером рванули куда-то оттянуться. Тоже понятно. Виктор посмотрел на себя в зеркало. Так, надо срочно побриться, а то вид немного бомжовый. Тут все выбритые ходят.

В скрипнувшую дверь легонько впорхнула Вэлла. Как-то быстро она… Может быть, ждала, смотря в окно? В ее комнате оно выходит на сад перед входом в общагу… Виктору вдруг стало как-то ее по-человечески жаль. Вэлла стала посредине комнаты, и он заметил, что она, несмотря на веселый вид, как-то нервно сжимает руки.

– ВиктОр! А я заходила, вас нет. Тут опять попалась задача. Вроде все понятно, а решить не могу. Вы так прекрасно в прошлый раз все разъяснили! Мне даже «отлично» поставили. Не поможете? Ребята все равно еще долго не подойдут.

– Помогу. Только вот… Знаешь, из наших отношений ничего не выйдет. Давай просто останемся друзьями.

– Как это… подождите… Почему?.. А, я поняла, вы.. вы, наверное, были у Зинаиды Семеновны, да?

– Вэлла… Валюша… Ну при чем тут Зинаида Семеновна? Ты даже не представляешь, сколько лет между нами. Мы люди разных эпох… можно даже сказать, разных миров. Сейчас это незаметно, потом все это будет вылезать, по кирпичику, и между нами встанет огромная стена, а потом, когда мы поймем, что стали чужими, будет очень тяжело менять жизнь. Лучше это понять сразу. У тебя все впереди.

– Да. – Вэлла даже улыбнулась. – Да. Разве вы сразу не поняли, что это была шутка? Мы ведь совсем разные люди. Разве вы не видели тогда, какие между нами могут быть отношения. Вы только в зеркало посмотрите, разве вы не видели, разве вы не поняли, разве вы не поняли, что вы мне нравитесь, нравитесь…

Вэлла вскинула руки на его плечи и, вздрагивая, уткнулась носом в рубашку.

– Вы думали, – продолжала она сквозь слезы, – я просто расчетливая особа, что мне все равно… какое… какое право вы имели так считать… да вы… вы… мне снились вчера, так, что стыдно рассказывать… я, наверное, испорченная…

– Валечка, ну успокойся. – Виктор положил правую руку на голову Вэллы, слегка гладя ее волосы, а левой поддержал за спину чуть пониже плеч. Под пальцами сквозь ткань проступила застежка лифа. Нет, пожалуй, этого делать не надо… – Это все просто случайная, мимолетная страсть, она у всех бывает, это пройдет, и ты обязательно встретишь настоящее, большое чувство, встретишь человека, с которым свяжешь всю жизнь…

– Да… это вы так говорите… а некоторые считают, что такого чувства вообще нет, что это придумано для романов и кино… что же будет… – и она разрыдалась.

– Обязательно будет. Я же знаю. Оно такое, что его нельзя просто взять и придумать, человеческая фантазия слишком бедна, чтобы выдумать такое волшебство…

Вэлла выплакалась и стала брать себя в руки. Она достала платок, вытирая им глаза и щеки.

– Слушай, попей воды.

– Не надо. Все уже нормально. Не смотрите на меня, я жутко выгляжу.

– Нормально выглядишь. Да, кстати, ты насчет задач спрашивала.

– Я все придумала. Я прекрасно все делаю по этой теме. Ну разве действительно когда-нибудь понадобится, тогда я обращусь. Вы ведь поможете?

– Конечно. Всегда все должно быть по человечески.

– Ну вот. А еще говорите, что из другого мира. В нашем мире главное всегда, в любых обстоятельствах быть человеком. И вообще с вами легко. Вам, наверное, говорили, что с вами легко?

– Наверное… Не помню.

– Значит, говорили. Вы все всегда поймете. Вы, наверное, многое видели в детстве, в гражданскую. Вы хороший товарищ.

– Ну, ты сейчас просто меня захвалишь, и я испорчусь.

– Не надо портиться. Мне пора идти. Надеюсь, вы не запретите поцеловать вас в щеку.

– Не запрещу. Только она еще не бритая.

– Это не страшно. – Вэлла чмокнула его в щеку, произнесла «Пока-пока!» и выпорхнула за дверь.

«Она не создана для обид, и это хорошо» – подумал Виктор. «Как там у Кочеткова? Вех позже смолкнет – соловей…»

Понедельник начался в ожидании командировочного удостоверения. Наверное, многим знакомо это чувство дня отъезда, когда и хочется продолжать привычные дела, в попытках завершить и то и это, и понимаешь, что все равно работа будет оборвана на половине, внезапно, когда позвонят, позовут или занесут бумажку. Этот период подвешенного состояния Виктор коротал на «Марсе». Машина прогревалась. Доцент Сребриков принес задачу и, оставив на столе нарисованную блок-схему, побежал вести очередную пару. «Надо будет тут пристраиваться обслуживать компутерную технику» – резюмировал Виктор. «Это перспективно».

По радио в новостях передавали репортаж о подготовке первого в мире турбореактивного автомобиля «Беркут» к очередному рекордному заезду, который состоится летом этого года на полигоне в районе озера Баскунчак. Предыдущий рекорд принес огромные прибыли американской фирме, создавшей специальные шины для заезда; взамен фирма передала советской шинной промышленности ряд передовых разработок и технологий. «Черт, умеют же здесь наши из талантов общенародную выгоду извлекать…»

Через забранные по инструкции решеткой от воров окна «Марса» синело утренее небо. Сейчас Зина занесет командировку, и можно будет бежать на Ленина открепляться.

На винтовой лестнице застучали каблуки – но не жесткой чечеток шпилек, приглушеннее и тяжелее. Дверь приоткрылась и на «Марс» зашел молодой, лет двадцать пять-тридцать, незнакомый Виктору человек в пальто-реглане.

– Здравствуйте. Вы будете Еремин Виктор Сергеевич?

– Здравствуйте. Да, я.

– Ковальчук Николай Александрович. Капитан государственной безопасности.

И незнакомец показал Виктору свое служебное удостоверение.

24. Никто не знает, что ждет завтра.

К удивлению самого Виктора, приход капитана госбезопасности не вызвал в нем ни страха, ни вообще какого-то волнения, как будто это здесь случалось каждый день. Какой-то мысли попытаться бежать не было; впрочем, с «Марса» это было и невозможно. Не возникло и вопроса, что, собственно, он мог такого сделать, чтобы им могли заинтересоваться в данном ведомстве.

Спустя мгновение он понял причину своего спокойствия: мир здесь был так строго расчерчен, наподобие хорошо администрируемой компьютерной сети, что сделать ничего «такого» он вообще, в принципе, не мог, даже не потому что не хотел, а потому что ему или не дали бы, или для адекватного человека это было бессмысленным. Заграницу слушать можно, но противно. Анекдотов не рассказывают, потому что никто не тычет в нос на каждом шагу дорогим и любимым. Культ личности фактически свернут без скандалов, Сталинский проспект красивый и потому никто не против названия. Да, еще есть жертвы репрессий прошлых лет. Но их, похоже, поставили на конвейер: регистрация, потом, как говорила Вэлла, реабилитация, обратно, кредит на квартиру в сталинке, который надо отрабатывать и зарабатывать на мелкие радости комфорта, работать и реализовать себя есть где. Диссидент по жизни в этой новой реальности может только удавиться, так и не начав диссидентствовать.

Может, у них просто, порядок такой: каждого зарегистрировавшегося потом посещать? Виктор не стал гадать.

– Очень приятно. Чем могу быть полезен?

– Виктор Сергеевич, вас рекомендовали нам, как человека хорошо эрудированного и неординарно мыслящего. Не могли бы вы нам помочь разобраться в одном деле?

– Спасибо за доверие, но, чтобы знать, в чем я могу помочь, я должен знать, что это за вопрос. Потом, я сегодня уезжаю в командировку и надо еще успеть взять открепление.

– Мы в курсе. Вам согласована двойная регистрация, в Брянске и Харькове. Удостоверение и билет Вам занесут, на место мы подъедем на машине, здесь недалеко, обратно тоже отвезем на машине, к поезду собраться вы успеете. Со своей стороны, мы вам тоже могли бы помочь. Вы ведь собираетесь подавать на паспорт?

– В общем, да, просто некогда было.

– Ну вот, при наличии каких-то трудностей для вас в этом вопросе мы бы всегда смогли их решить. Дать за вас поручительство. Так что если нет других возражений…

– Нет, возражений нет.

– Тогда не будем терять времени.

Виктор оделся, Ковальчук пропустил его в дверь вперед («Вы все-таки старше»), и они прошли к выходу из корпуса. У крыльца, рядом с преподавательскими «опелем» и парой «фольксвагенов» стояли два «Старта» с работающими моторами, серый и темно-синий. Они с Ковальчуком сели в серый. Внутри машина выглядела достаточно уютной; Виктору сразу бросились в глаза два телефона. Водитель вырулил по Ворошилова в сторону III Интернационала; синий «Старт» тронулся следом.

– Другие специалисты. – пояснил капитан Ковальчук. – Вы, собственно, хотели знать, в чем состоит дело?

– Да. Чтобы знать, чем могу помочь.

– Вы слышали о так называемых не объясненных наукой явлениях?

– В смысле?

– Наверное, читали об УФО, снежном человеке и прочем? Вокруг этих вещей, конечно много лженаучных спекуляций, но дело не в этом. Время от времени поступают сообщения о событиях и явлениях, которые первоначально не находят объяснения с точки зрения современной науки. Часть из них впоследствии оказываются разными природными или искусственными явлениями, часть – регистрируется, как явление пока не выясненного характера, но каждый такой случай проходит у нас штатную проверку на предмет отношения к безопасности государства. Например, может ли быть явление, описываемое очевидцем, как УФО, оказаться разведывательным зондом, может ли это быть природным явлением, несущим какую-либо угрозу для государства и так далее. Для проведения таких проверок мы привлекаем как штатных и внештатных экспертов, так и различных лиц, которые могут тем или иным образом помочь разобраться в вопросе, например, взглянуть на наблюдаемое явление с новой, неожиданной стороны. В частности, вас нам порекомендовали именно как такого человека.

Ничего себе, подумал Виктор. Это у них чего-то вроде «X-Files», а Ковальчук, стало быть, наш, советский агент Малдер. «Истина где-то рядом…» Хотя чего удивительного – по логике, что необычно – подозрительно, что подозрительно – проверять стоит.

Интересно, что же там они обнаружили? Летающая тарелка приземлилась под Брянском? На месте несостоявшейся партизанской стоянки нашли снежного человека? Или вообще чего такое, чего ни в одном фантастическом романе нет?

Машина, тем временем, съехала с III Интернационала на Джугашвили и помчалась в сторону Литейной, обгоняя грузовики. Виктор успел заметить строящиеся крупноблочные и панельные дома; было похоже, что улица Джугашвили обещала стать усеченной версией Сталинского проспекта.

На Литейной они проскочили мало изменившиеся Холодильник и Стальзавод, остановились на несколько минут возле переезда, пропуская красно-желтую трехвагонную пассажирскую автомотрису со стороны Жуковки, и рванули дальше. На месте Нового Городка поднималась малоэтажная застройка. Оно и хорошо: все-таки место болотистое и для жилья не совсем здоровое.

За поворотом на Камвольный оба «Старта» завернули чуть влево, в сторону мелового карьера, что поначалу навело Виктора на тревожные мысли; впрочем, он тут же подумал, что именно в меловом карьере можно откопать попавший на Землю в неизвестные эпохи корабль пришельцев. У карьера машины опять свернули влево, проехали ныне пришедшую в запустение Антоновку и стали двигаться уже с меньшей скоростью к Ковшовке; справа и слева от дороги стоял густой лес. С дороги на Ковшовку машины свернули на накатанную дорогу вглубь леса, и сделав два поворота налево, остановились у высокого зеленого забора с воротами. У ворот висела вывеска:

«Не подхватить бы чего тут» – забеспокоился Виктор, однако, когда ворота распахнулись, понял, что вывеска была всего лишь прикрытием. Человек, открывший ворота, был одет, как сторож, но вместо ружья под незастегнутым длинным тулупом у него виднелся короткий, незнакомый Виктору автомат по схеме «булл-пап», с рожком возле плечевого упора и рыжим пластмассовым ложем, охватывающим ствол. За дощатым забором было второе проволочное ограждение; в глубине, среди деревьев, виднелся большой двухэтажный финский дом, выкрашенный в защитный цвет и, чуть поодаль от него – несколько небольших домиков такого же цвета, похожих на сторожки, и гараж. То ли дача высокого начальства, то ли закрытый санаторий для особо секретного персонала, то ли тренировочная база. Кто знает, что у них тут придумано в этой новой реальности. Было похоже, что все это построено совсем не давно, скорее всего, прошлым летом.

Машины остановились возле финского дома, где ходил дворник с лопатой и тоже с автоматом под одеждой. Подобной странной охраны Виктору никогда ранее видеть не доводилось. Они вышли из машины; в доме их встретил домработник – именно домработник, хорошо сложенный, и, надо полагать, тоже вооруженный. Обстановка в доме была без особых излишеств и скорее напоминала учреждение.

Виктор и капитан Ковальчук прошли по коридору и зашли в одну из дверей; табличек или номеров на дверях не было. Внутри оказался небольшой уютный кабинет, с двухтумбовым столом, обитым зеленым сукном, шелковыми занавесками на окнах, дубовыми полумягкими стульями, обитыми кожей, небольшим кожаным диваном у стены, деревянной стоячей вешалкой с рожками и шкафом; на тумбочке стоял высокий ящик магнитофона. На стене со стороны двери висели круглые электрические часы и динамик, который почему-то молчал. Бумаг на столе видно не было, был письменный прибор, лампа, причем не рефлекторная, а на круглой ножке довоенная, для двух лампочек, не та, которой можно было бы светить в лицо допрашиваемому. Еще на столе стояли два телефона, никелированный поднос с двумя стаканами чая с лимоном и бутербродами, а также лежал кусок шинельного сукна, прикрывавший какие-то вещи. («Вот что значит – «положить под сукно»…») Одним словом, на кабинет следователя это не слишком походило. Капитан Ковальчук снял пальто.

– Вот сюда, пожалуйста, можете вешать, – указал он на вешалку. – Присаживайтесь, пожалуйста, – и он поставил для Виктора стул сбоку стола, как обычно ставят его в офисах для посетителей. – Чаю будете?

– Спасибо, чуть позже.

– Тогда сразу к делу. Скажите, Вам раньше доводилось видеть что-нибудь из этих предметов? – И он поднял сукно.

На столе лежали часы Виктора «Ориент», его мобильник «Самсунг», российские деньги и паспорт гражданина Российской Федерации, раскрытый на странице с его, Виктора, фотографией.

«Да» – мелькнуло в голове у Виктора, «а ведь это конец».

Конец первой части.

Часть II. Человек не оттуда.

1. Главный по тарелочкам.

Положение Виктора Сергеевича было глупейшим.

Ну вот как Вы, уважаемый читатель, объясните в 1958 году капитану госбезопасности, откуда у Вас паспорт гражданина не СССР, а Российской Федерации с царским орлом, откуда у вас валюта этого государства, часы фирмы недружественной СССР Японской империи, а также рация фирмы с территории, входящей в Японскую империю?

Или как Вы объясните, что в перв половине двадцать первого века вошли в вокзал и оказались в нем же, но в середине двадцатого? Да еще в истории, которая пошла по-другому? То-то и оно.

Виктор внимательно посмотрел на разложенные на зеленом сукне стола улики и спросил:

– Можно поближе посмотреть?

– Можно, – ответил капитан Ковальчук. – Не спешите с ответом, подумайте. Мы не собираемся предъявлять владельцу этих вещей обвинения в связях с японскими спецслужбами. Если не возражаете, ваш ответ будет записываться на магнитную пленку.

– Не возражаю.

Ковальчук достал из стола микрофон и поставил на стол, затем подошел к ящику магнитофона и щелкнул переключателем записи. Послышалось гудение.

«Действительно не будете предъявлять?» – подумал Виктор. «А, впрочем, то, что Самсунгу сегодня такое не изготовить, наверняка и для них понятно. И то, что человека с паспортом РФ и российскими деньгами засылать – полный бред. А ответ им знать надо.» И он сказал:

– Да, я знаю эти вещи. Это мой паспорт, выданный бежицким РОВД согласно указанной в нем дате, паспорт настоящий, действителен. Это мои деньги в валюте Российской федерации начала двадцать первого века, курс к доллару около тридцати рублей за доллар, настоящие, получены в качестве заработка на постоянном месте работы, трудовые доходы, Это часы «Ориент» с браслетом, приобретены в магазине «Хронограф» на улице Грибоедова. Это мобильный телефон городской радиотелефонной сети, принцип работы цифровой, полупроводниковый на интегральных схемах большой степени интеграции, производство компании «Самсунг», Южная Корея, китайская сборка, приобретен в магазине «Евросеть» на улице III Интернационала, напротив почты, SIM-карта российского оператора мобильных сетей «МТС».

Ковальчук выслушал все это абсолютно спокойно и невозмутимо. («Профессиональная выдержка, однако» – мелькнуло у Виктора), затем спросил:

– Скажите, кто вы и каким образом сюда попали?

– Я, Еремин Виктор Сергеевич, родился в 1958 году в СССР, в городе Брянске, в роддоме города Бежицы по улице Комсомольской. До недавнего момента проживал в городе Брянске, работал компьютерщиком в одной из фирм… то-есть, в качестве специалиста по обслуживанию электронной цифровой вычислительной техники предприятия. Попал сюда случайно, объяснений причин и способа попадания на данный момент не нашел. Утром я пошел на вокзал Орджоникидзеград за билетами в кассы предварительной продажи, внутри здания вокзала обнаружил, что нахожусь в настоящем времени.

Ковальчук некоторое время молчал; казалось, это странный ответ его устраивал.

– То есть, вы не может объяснить, как сюда попали?

– Нет. На данный момент нет.

– Хотите ли вы нам что-либо сообщить или заявить?

«Вот те на. Что это должно означать? Не поверил и ждет откровенного признания в чем-то? Или что-то другое?»

– На данный момент у меня нет заявлений. О произошедшем я не заявил сразу, поскольку это слишком необычно и лица, к которым я бы обратился, могли мне не поверить. Я пытался вернуться, несколько раз заходя по утрам на вокзал, но результата не было.

– Ну, то, что вы не заявили сразу, это достаточно объяснимо, особенно учитывая то, что в предыдущие десятилетия возникали некоторые причины, чтобы нам не доверять. Ваша осторожность вполне понятна.

– Да и часовщик, купивший часы, ни в чем не виноват. Он ничего не знает.

– Часовщик сразу нам позвонил, сказав вам, что пошел в сберкассу. Кстати, сберкассы в это время еще не работают. Так что, собственно, вы продали часы нам. Затем вы неожиданно проявили способности к конспирации и вас потеряли, но тут же вы объявились на кафедре и потом пошли на регистрацию. Уже из этого можно было сделать вывод, что вы не являетесь профессиональным агентом. В лаборатории в тот же день мы обнаружили спрятанные вами вещи. Ввиду их, мягко говоря, необычности и необъяснимости с точки зрения обычно возникающих версий, было решено наблюдать за вами, стараясь держать вас по возможности на виду. За это время эксперты выяснили, что ваш АРТ, или, как вы называете его, мобильный телефон, создан по технологиям, которыми на данный момент ни одна страна не располагает и должен работать с приемным оборудованием, которые при нынешних технологиях невозможно разместить скрытно. Ваши деньги и документы имеют средства защиты от подделки, которые используют технологии, не известные ни одной из стран Гроссфир. Таким образом, поскольку бога нет, то оставались две версии, в целом не противоречащие современной науки: либо вы попали с другой планеты, возможность чего однозначно признана, либо из другого времени, о чем в науке однозначного мнения пока нет. Из ваших действий в эти дни следовало скорее второе, если только в космосе не существует точная копия Земли и Брянска. Оставалось только задать этот вопрос вам.

Ковальчук подошел к магнитофону и остановил запись.

– Можно мне тоже задать вопрос?

– Да, конечно.

– Я арестован?

– Нет. Склонности к поступкам, опасным для общества, в вас не замечено. Если вы хотите, вас сейчас отвезут обратно в машиностроительный институт, как я и обещал, помогут с паспортом, потому что как вы без нас все это объясните…

– То-есть я могу идти хоть сейчас?

– Конечно. У меня к вам только один вопрос: вы хотели бы попасть домой? В смысле, обратно, в свое время?

– Разумеется! А что, разве есть такая возможность?

– Ну, полностью что-то гарантировать нельзя, но если наши ученые более тщательно изучат ваш случай, как явление, то, может, и получится. Есть некоторые гипотезы. Со своей стороны, рассказав о своем времени, вы помогли бы нам избежать каких-то ошибок в будущем, обратить внимания на перспективные направления в науке и так далее. Подумайте. Принуждать вас никто не собирается. Можете не спешить с ответом.

– Допустим, я согласен. И на какой основе я буду работать?

– Вам будет предоставлено все необходимое, а жить удобнее, конечно, здесь, а не в студенческом общежитии. Сюда же будут приезжать специалисты.

– Я не совсем об этом. Во-первых, я как-то привык получать заработок за работу, а не быть просто на иждивении, а во-вторых, что будет тогда, когда интерес ко мне будет исчерпан?

– Ну, во-первых, вам незачем беспокоиться, вы уже и так показали себя, как нужный специалист, и в советской стране всегда найдете интересную и хорошую работу. Если для вас это так важно, сейчас можем принять вас на работу, как штатного эксперта.

– Простите, а эксперта по чем?

– По не разъясненным наукой явлениям. Вот вы сейчас как раз такое явление и представляете.

– То есть я буду экспертом по самому себе?

– Ну а кто же вас лучше знает, кроме вас самих?

– Логично… А как же командировка в Харьков?

– Все уже согласовано. Не волнуйтесь, опытный образец по варианту института тоже будут изготавливать и испытывать, мы этот вопрос решим. Вы же в нем уверены?

– Конечно. Только те, что отстаивают образец с металлическими муфтами, тоже грамотные и честные специалисты, они не вредители, они просто не знали такого варианта, и мне не хотелось бы, чтобы у них были какие-то неприятности.

– Ни у кого неприятностей не будет. Испытывать будут оба варианта, и объективно смотреть, как они себя покажут.

– Спасибо.

– Да не за что. Если больше вопросов нет…

– Да, еще… Зинаида Семеновна, которая на кафедре машинисткой работает, тоже ничего не знает. Это я на всякий случай.

– Нелинова Зинаида Семеновна наш внештатный эксперт, биолог. Оперативной деятельностью она не занималась, но тут случай неординарный, пришлось срочно внедрить ее на кафедру, чтобы понять, кто вы и откуда. Она по профессии врач, сейчас заканчивает второй институт, работает в детской больнице у Стальзавода, очень хороший специалист, коллеги хвалят… Увлеклась космической биологией, подавала заявление в отряд космонавтов, занималась многими видами спорта, но в отряд не поступила, и нам порекомендовали ее в качестве местного эксперта. По всем отзывам, хороший человек. Кстати, она хотела вас видеть, если вы не против.

2. Лаборатория номер 6-б.

Виктор чувствовал себя полным идиотом. Он-то бегал, думал, изобретал, как под местного закосить, а его тем временем рассматривали со всех сторон, как жука на булавке. Зиночка – агент Скалли, готовая препарировать останки зеленых человечков, спортсменка, комсомолка и приятная во всех отношениях дама. Все в лучших традициях шпионских боевиков. Интересно, что она хочет ему сказать при встрече?

– Для такой женщины просто невозможно быть против.

– Да, я совсем забыл. Принято решение, что в случае нашего сотрудничества у вас не будут пытаться узнать сведения, которые по каким-либо причинам вы обязались хранить в тайне в вашем времени и в вашей стране. Отчасти такое решение принято и для того, чтобы избежать в будущем повода для привлечения к ответственности лиц, которым стала бы доступна такая информация. Я достаточно понятно смог передать смысл?

– Вполне. То-есть, чтобы не могли судить потомки.

– Можно сказать и так.

– Ну что ж, это очень предусмотрительно. Если бы каждый, находясь на службе у государства, думал, что его могут судить потомки…

– Если больше вопросов нет, то сейчас вам покажут вашу комнату. Обед принесут в двенадцать, питание у нас четырехразовое. В свободное время можете свободно гулять по территории, можете выходить за ворота, только, пожалуйста, предупреждайте, дадим сопровождающего. Мы не боимся, что вы сбежите, но, допустим, вас там какая-нибудь собака покусает, а из-за этого охрана получит взыскание, что недоглядела. Насколько я понял, вы не хотели бы, чтобы кто-то из-за вас пострадал.

Комната Виктора напоминала гостиничный номер. У входа – встроенный шкаф и санузел с рукомойником и душем. Очевидно, в доме были местные водопровод и канализация. В самой комнате по левую сторону стояла односпальная кровать с тумбочкой, а по правую – письменный стол с книжной полкой и что-то вроде комода со шкафчиком сбоку, на котором стояли четырнадцатидюймовый «Огонек», радиола «Нокия» и сифон с газированной водой. На столе был телефон без диска, письменный прибор и портативная пишущая машинка в фибровом футляре, а на стене висели такие же круглые электрические часы, что и в кабинете. Очевидно, во всех комнатах была система часов, синхронизированных с точным временем. С потолка свисала лампочка в белом коническом плафоне.

– Располагайтесь. Ваши вещи из общежития подвезут позднее. Впрочем, там их не так много, а здесь есть все необходимое на первое время. Обед привезут в двенадцать часов. Если что-то надо, чтобы не бегать и никого не искать, позвоните по телефону дежурному. Специалисты подъедут после обеда, а пока можете отдыхать. Я вас пока оставлю.

Ковальчук вышел, и Виктор принялся изучать апартаменты. В шкафу он обнаружил двубортные зимнее и демисезонное пальто его размера, шапку и шляпу, два шерстяных костюма, светлый и темный в елочку, с уже завязанными галстуками в косую полоску, зимние и демисезонные ботинки и домашние тапочки. В ящиках комода были рубашки, свитера, нательное и постельное белье, шерстяные и нитяные носки с резинками, ночная пижама в полоску, махровый халат после душа и прочие подобные вещи, а в примыкающем шкафчике – долгоиграющие пластинки, как советские, так и зарубежные, например, диски Рея Кониффа за 1956 и 1957 год. В тумбочке оказалась электробритва с вращающимися лезвиями, наподобие «Харькова», и прочая подобная мелочь. На книжной полке стояли журналы «Техника-молодежи», научно-технические издания по локомотивостроению и ЭВМ, а также несколько фантастических книг, в том числе и пресловутый роман программиста Солженицына о кибернетике. Было похоже, что вещи старались подбирать под его предполагаемые предпочтения.

Виктор повесил свои вещи в шкаф, присел на кровать и задумался. Прежде всего, ему было непонятно, зачем его надо было тащить из города на какой-то странный, недавно построенный объект под вывеской лаборатории СЭС под охраной. На госдачу или вообще на какие-то дачи или особняки, виденные Виктором в фильмах по теме, все это тоже не походило. С другой стороны, место было не так уж и далеко от города, рядом две деревни, народ наверняка за грибами ходит. К тому же все это построено недавно и быстро.

Название радиолы несколько смущало. По тому, что знал Виктор, Nokia Aktiebolag, что по-русски означало «Компания Черный Соболь», в это время еще приемников не выпускала. Хотя… После войны же начали быстро развивать радиозаводы в Прибалтике; видать и с финнами то же самое.

Несмотря на все удобства, обстановка выглядела довольно казенной, да и безизлишеств. Явно не особняк Штирлица. Хотя, если не будет никаких сюрпризов, жаловаться грех. Могло быть и хуже. С другой стороны, уже трудно сказать, как оно могло быть здесь, и как оно могло быть у нас в это время. Будем считать, что могло быть хуже.

В двенадцать стюард молча привез обед на столике на колесах. Виктор поблагодарил его и подумал, положено ли здесь давать чаевые. Наверное, не положено… Обед оказался не ресторанный, но вкусный.

После обеда Виктора пригласили в другую комнату, где был круглый стол, за которым сидели те, которых представили ему, как специалистов, несколько шкафов и столов у стены, на которых стояли два магнитофона, аппарат для просмотра микрофильмов, настольный электрографический репродукционный аппарат и эпидиоскоп. Кроме того, на одном из столов лежала широкопленочная зеркальная камера с толстым, как кружка, объективом и фотовспышкой, и узкопленочная кинокамера с тремя объективами на турели, а в углу стоял фотоштатив.

Расспросы продолжались немногим больше трех часов, с перерывами, как на занятиях, по пять минут после каждых сорока пяти, и по пятнадцать минут после двух пар. К столу подносили черный кофе в маленьких чашечках и бутерброды. Расспрашивали о разном: об истории, развитии науки и техники, событиях внутренней и международной политики, перемежая это вопросами о всякой ерунде, вроде того, какого цвета были носки у Майкла Джексона или можно ли было свободно купить камбалу в 1977 году в «Мечте» на первом этаже. Какой-то определенной системы в этих вопросах не было, и чувствовалось, что рассказы о технике будущего, новых открытиях или ходе истории, конечно, интересны, но не в первую очередь; а что должно быть в первую очередь, оставалось неясным. Даже сообщенный Виктором факт распада СССР в 1991 году у слушателей особых эмоций не вызвал. Хотя с 1958-го времени впереди еще до фига, и все можно исправить.

В общем, все это не слишком напрягало, но Виктор, к стыду своему, обнаружил, что он о своем веке многого на память не знает. Например, он не помнил, из чего делали облицовку «Бурана», хотя и читал об этом. Или в каком году было подписано ОСВ.

К вечеру специалисты отъехали. Виктор немного прошелся по территории. Косые лучи солнца золотили снег на заметенном вьюгами подлеске, на темных шапках сосен и елей. Редкие березы тихо качали длинные пряди ветвей в неторопливом ручье вечернего неба. Было тихо и все дышало каким-то необычайным умиротворением, которое трудно заметить в беготне и проблемах обыденной городской жизни человека начала нового столетия, непрерывно ожидающего от будущего какую-то новую гадость; здесь же чувствовалась какая-то детская безмятежность, и, несмотря на видневшихся охранников – какое-то давно забытое чувство внутренней свободы. «Уж не загипнотизировали меня здесь?» – промелькнула в голове невольная мысль.

Перед воротами снова засигналили, во двор въехал серый «Старт» и остановился у крыльца. Задняя дверь распахнулась, и из нее выскочила знакомая женская фигура в пальто.

– Зина! – крикнул Виктор, сложив руки рупором. Зина услышала, помахала издали рукой, приподнявшись на носках коротких зимних сапожек, и поспешила к нему по тропе. Виктор не торопясь пошел навстречу: ему не хотелось разговаривать в доме. Во всех книгах есть про скрытые микрофоны. Хотя, конечно, технически и вне дома ничего не стоит прослушать.

Зинины волосы выбирались из-под светлого шерстяного платка, она их поправила на ходу.

– Здравствуй, Виктор. Как ты здесь?

– Пока нормально. Питание, жилье, свежий воздух. А у тебя как?

– Тоже, конечно… Глупо как-то все получилось…

– Все было просто божественным.

– Не надо так… Это не было заданием. Я не знаю, как это сказать, чтобы не вышло пошло…

– Биологические пробы? Впервые в истории человечества попадает уникальный образец из другого мира? Ну не ругай себя, я понимаю.

Зина остановилась, сломала тонкую ветку какого-то куста с застывшими на морозе ягодами и мяла ее в варежках.

– Я когда ехала сюда, ждала твоей ярости, что ты закричишь, обругаешь меня, даже ударишь… Не знаю, наверное бы так было легче.

– Зачем? Ты хорошая и красивая. И, по-моему, добрая.

– Не знаю. Знаешь, все это как-то неправильно, так не должно быть…

– Кто-нибудь знает, как должно быть? В мире такие вещи творятся… Не мучай ты себя этим. Все нормально.

– Я не мучаю. Но понимаешь… В этой жизни за одну ночь так все легко разрушить, а вот построить…

Виктор вспомнил, что где-то уже слышал эти слова. Кажется, в «Иронии судьбы».

– Слушай, пошли в дом, я позвоню, чтобы чаю подали, или кофе с дороги. Тут нормальное обслуживание.

– Не надо. Мне уже ехать пора. И вообще, мне, наверное, надо разобраться в себе самой… Не провожай, пожалуйста, меня сейчас.

Она не спеша удалилась вдаль по тропе, сняв варежку и теребя ветку в левой руке пальцами, затем обронила ее на искрившийся под уходящим солнцем снег и, не останавливаясь, пошла дальше. Хлопнула дверца машины и комок снега, оброненный с ветки ели какой-то птицей под ноги Виктора, поставил точку на удаляющемся шуме мотора.

И тут Виктор все вспомнил.

Это была одна из книжек, изданных Приокским издательством к очередной годовщине Победы. На фотке девчонка с кудряшками и в берете. «Зина Нелинова, разведчица партизанского отряда. Казнена оккупантами в 1942 году.»

3. Будни санаторного режима.

Следующие три дня прошли примерно одинаково. Питание приносили по расписанию, до обеда приезжали одни специалисты, по четыре человека, и беседовали три «пары», к обеду уезжали, а после обеда приезжали другие и проводили две «пары». Расспросы или действительно не несли в себе никакой системы, или система была понятна только тем, кто их проводил. Виктор прежде всего хотел рассказывать о том, чем обогатило человечество свои познания за последние полувека, например, что температура на Венере свыше четырехсот градусов и там не обнаружено жизни, что обнаружен вирус имуннодефицита человека (в надежде, что медицина начнет раньше борьбу с ним или хотя бы организует борьбу с передачей его половым путем или через инструменты парикмахеров), или что в ближайшие дсятилетия нет смысла работать над сверхзвуковым атомным реактивным самолетом, равно как и дозвуковым. Его внимательно выслушивали, не перебивая, затем задавали вопрос из какой-нибудь другой области, о том, что, казалось, для всего человечества или даже отдельно взятой шестой (или уже пятой?) части суши значения не имело. Стремясь полнее реализовать свой инновационный потенциал, Виктор по вечерам не стал смотреть телевизор, а садился за пишущую машинку и составлял докладные записки с различными предложениями, а по утрам передавал их очередным спецам. Записки с рисунками тут же множились в нескольких экземплярах на эракопии и раскладывались по папкам с передачей одного экземпляра Виктору, но за три дня к изложенному им ни разу не возвращались.

Из всего этого Виктор сделал два предположения.

Либо его на самом деле никуда не собирались отправлять, и просто хотели как можно скорее снять всю информацию. В этом случае главное, чтобы дали паспорт и какую-то ихнюю корочку, хоть эксперта, хоть кого, чтобы потом попросить помочь устроиться под видом ушедшего на пенсию или по состоянию здоровья сотрудника компетентных органов. И тогда на месте работы и вообще не будет никаких вопросов о прошлом.

Либо его все же собирались каким-то оборазом забросить обратно в свое время, и старались скрыть, что же их в первую очередь интересует. Хотя непонятно, как из будущего на них кто-то потом сможет повлиять. С другой стороны, если непонятно, то на всякий случай как раз и надо скрыть, что интересует.

При виде каждого нового человека у Виктора теперь невольно возникала мысль: а что произошло с этим человеком в его реальности в Великую Отечественную? Погиб на фронте? Под обломками здания при бомбежке? Умер от голода? Был прострелен в чреве матери пулей «мессера», резвившегося над колонной беженцев? Сожжен заживо вместе с односельчанами? Просто не родился, потому что родители погибли? Сколько перед ним уже прошло таких людей, от которых в нашей реальности осталась лишь надпись в книге или на могиле? Или вообще ничего, ибо тело было захоронено неизвестным или разорвано снарядом в кровавые клочья? Вот шли ему давеча навстречу прохожие по улице – а сколько бы от них осталось в нашей реальности в этот год? Масштабы потерь поймешь лишь тогда, когда мертвые станут рядом с живыми.

Опрашивающие же его специалисты цифры потерь в Великой Отечественной, да и вообще известные о ней Виктору жуткие факты воспринимали очень спокойно. Вероятно, были психологически подготовлены, как Фай Родис из ефремовского романа к истории планеты Торманс. Впрочем, для них это все-таки другой мир. Да и меняют их постоянно к тому же, а то от нашей безальтернативной истории свихнуться можно.

Что интересно, по дому ему разрешали ходить свободно – очевидно, основным предметом тайны в этом странном месте был он сам. Во второй же день он побывал на кухне, где повар в тельняшке под белым халатом чем-то напомнил ему Стивена Сигала из «Захвата», хотя лицом и не был похож, в караульном помещении, где в смежной с ним оружейке хранился целый арсенал, вплоть до противотанковых гранатометов и даже «Тюльпана» – ручной зенитной неуправляемой ракеты с семью боеголовками, а также в комнате связи, где, кроме местного коммутатора, радиостанции, нескольких телефонов и пары телетайпов, был фототелеграф с устройством, оказавшимся полнейшим аналогом лазерного принтера, только вместо лазера была ксеноновая лампа, а остальное представляло собой симбиоз фотонаборной и электрокопировальной машины. Был и небольшой кабинет врача, точнее, он напоминал школьный медпункт с белым шкафом, стрерилизаторами, какими-то приборами в коробках и даже зубоврачебным креслом, к чему Виктор отнесся с некоторым подозрением. Несколько помещений в одном крыле дома было отдано под проживание персонала; их Виктор не осматривал, но мельком заметил, что они похожи на общежитские: площадь три на пять метров была разгорожена пополам, и за перегородкой стояли кровати; в перегородке была дверь во входной коридорчик, где также виднелись двери в туалет и умывальник, и широкий проем в малую комнату, где был стол и шкаф для одежды.

На втором, мансардном этаже неожиданно оказались наблюдательные посты с приборами ночного видения и тщательно замаскированные снаружи позиции для снайперов; половина мансарды от лесницы была вообще завешена плотной шторой, за которой что-то негромко гудело и мерцало. Околачиваться здесь Виктору не захотелось, и он спустился вниз, сделав вывод, что ночью здесь по окрестностям лучше не бродить. Внизу у входа ему бросился в глаза шкаф с надписью «Для галош» и он подумал, что, когда растает, галоши, видимо, будут здесь очень к месту. У входа же был небольшой кабинет коменданта, который ведал хозяйственными вопросами, но тоже таскал под одеждой автомат и, как выяснилось позднее, почему-то подчинялся начальнику караула; Виктор так и не понял, как здесь все ухитряются совмещать функции хозяйственных служб и безопасности. Кстати, в каждой из комнат этого дома и даже в коридорах висел белый фанерный ящик аптечки с красным крестом, и, кроме молчащего трансляционного динамика, небольшая металлическая коробка с динамиком внутренней громкой связи, а на полу обязательно лежал ковер.

Персонал объекта составляли исключительно мужчины, причем все, как узнал Виктор у человека, представленного ему капитаном Ковальчуком в качестве начальника караула, были бойцами одной из частей особого назначения МГБ, а что касается выполнения функций персонала и соответствующей одежды – «согласно приказу». Почему так – спрашивать было бессмысленно. К ним можно было обращаться по имени и отчеству, которые назвал начальник караула, причем Виктор подозревал, что имена условные, как и обращение «начальник караула»; все это было более похоже на одно подразделение, выполняющее не до конца понятную Виктору задачу. Самого начальника караула звали Николай Савельевич.

Охрана не охрана, телохранители не телохранители; гранатометы, а особливо «Тюльпан», понятное дело, не от бродячих собак. Что же и от чего тут так охраняют? Из увиденного надо полагать, что охраняют все-таки его, а вот от чего… На всякий случай Виктор решил до уяснения ситуации воздержаться от каких-то выходов за пределы объекта. В голову полезло сравнение с резиденциями кибернетов из книги программиста Солженицына; правда, территория роскошный парк не напоминала, а сам Виктор чувствовал себя здесь не как великий кормчий, а, скорее, как сканируемый жесткий диск.

У Николая Савельевича Виктор узнал, что куцые автоматы в рыжем пластмассовом корпусе, которыми был вооружен персонал, тоже системы Коробова, но выпускаются только для осназа. Николай Савельевич с удовольствием показал, как обращаться с этим оружием, собирать и разбирать его и даже позволил немного пострелять на окраине объекта, где, как оказалось, оборудовано небольшое стрельбище. Автомат был довольно легким, хотя на первый взгляд показался Виктору не совсем удобным, как АК, в основном из-за того, что левой рукой его приходилось держать за ложе между пистолетной рукояткой и плечом, а переводчик огня он по привычке искал слева. Однако, неожиданно для самого себя, первую же очередь он выпустил точно в мишень.

– Машинка что надо, только привыкнуть к ней. – разъяснил Савельевич. – По весу и длине как пистолет-пулемет, зато патрон какой! Забор кирпичный для него что фанерка. С ним и с правой руки огонь ведешь, и с левой – гильзы вперед выбрасывает. Под одеждой спрятать, в чемоданчике – запросто. Мечта чикагских гангстеров, банки с ним грабить, инкассаторов, из конкурентов кого укоцать – это там бы запросто развернулись. Все эти американские «Галы», рейховские «Беретты», «Скорпион» хваленый, чудо-оружие это, против нашего, что квелая морковка против дрына. Одно только – двери и окна им вышибать плохо, пластмасса колется.

В ответ Виктор научил Савельевича песням «Ваше благородие, госпожа удача» и «Я тебе напишу после схватки», пояснив, что обе песни из советских фильмов и одну из них исполняет герой, помогающий красноармейцу Сухову, а другую – агент ЧК в стане белогвардейцев. Песни и сюжеты обоих фильмов Савельевичу понравились, хотя «Таинственного монаха» он счел красивой байкой. Ему виднее.

Проснувшись в среду, Виктор уже чувствовал себя на новом месте уверенно. Как будто в командировке в гостинице или вообще в доме отдыха или санатории. Зарядку, что ли сделать, потом в душ… Он щелкнул ручкой «Нокии» с русской надписью «Вкл.-тембр».

– …На репетиции их услышал молодой руководитель синергического джаз-бэнда «Первый шаг» Юрий Саульский, приезжавший в этот древний лесной город на смотр самодеятельных свинговых групп, и сразу же оценил стильность новой композиции. По приезде в Москву он сделал аранжировку и записал для радио эту песню, к сожалению, неизвестных авторов, вместе с вокальным квартетом «Айсберг», в исполнении которого вы ее сейчас и услышите.

Весело рванули зажигательный темп тромбоны и ударник вместе с фортепьяно, и пара чистых и звонких, как весенняя капель, женских голосов затянула «Жил да был черный кот за углом…»

«Да это же квартет «Аккорд»!» – осенило Виктора. «Они еще одну из любимых песен нашей группы из фильма пели – «Я был рожден в трущобах городских…» Ну да, они. Черт, ну и быстро хит раскрутили.»

Виктора не особенно поразило, что «Черный кот» попался именно Саульскому. Ну кто же, как не он, который в его реальности напишет эту песню лет через пять, сейчас ее сможет оценить? А, кстати, надо как-то хит из «Генералов» протолкнуть. Только кому? Может, Утесову? Или Глебу Романову? На испанском? Не, на испанском не надо, это же понадобится на нем слова вспомнить. А может, вообще подвигнуть Одесскую киностудию на постановку идеологически правильных «Капитанов песка»?

Тем временем «Черного кота» сменила «Моя родная сторона», кстати, тоже в веселенькой джазовой обработке. Виктор помахал руками и ногами и побежал в душ.

Дальше день шел по накатанной дороге. Специалисты расспрашивали, записывали и эрили. Ковальчук приезжал с утра и уезжал вечером. В обеденный перерыв Виктор пригласил его отобедать в его комнате, на что тот согласился. Для затравки Виктор спросил, какие нужны для приема на работу экспертом оформлять бумаги – ну, заявление, анкету и прочее.

– А ничего не надо. – сказал Ковальчук. – Документы вам завтра принесут.

– Однако у вас просто волком выгрызли бюрократизм.

– А для чего в вашем случае, к примеру, писать анкету? Кто и как ее проверит?

Виктор не нашел, что ответить. Логика была железная.

– Как вы тут, нормально устроились? Ничего не нужно? Например, холодильный шкаф?

– Нет, спасибо. Сейчас не жарко, да и на кухне холодильник есть, если что, стюард принесет. Кстати, а почему здесь в персонале ни одной женщины?

Ковальчук призадумался.

– А для чего? Впрочем, если вам нужна сексуальная разрядка, мы можем доставить женщин, готовых к близости с вами в требуемое вам время, имеющих необходимую привлекательность, здоровье и опыт.

– Странно… У меня сложилось впечатление, что в вашей реальности очень моральный строй, и очень много уделяется созданию и укреплению семьи. Если не секрет, это что, штатная агентура такая, или добровольцы, или для номенклатуры есть закрытые публичные дома?

– Нет, это несколько другое. Как вы понимаете, в обществе в обозримое время не могут быть полностью искоренены преступность, проституция и прочее. Их пока только можно уменьшить. Поэтому есть пока и определенное число женщин, склонных к проституции и не желающих менять образ жизни. Таких большей частью приходится или изолировать от общества или находить более мягкие способы препятствовать им в этом занятии. Из этого контингента отбирают ограниченное количество кандидаток с наиболее подходящими данными, им предлагают амнистию за сотрудничество, специально подготавливают в плане способностей физического и психологического контакта, учат знанию языков и прочим необходимым навыкам, и используют для получения информации у иностранцев двумя способами. Во-первых, среди иностранцев поддерживается слух, будто в СССР пока есть тайные валютные бордели, и можно через какие-то связи, через сутенеров найти каких необыкновенных женщин легкого поведения. Второй путь – это маскировка под обычных советских женщин, прислугу, случайных знакомых, которых пытаются соблазнить иностранцы. В обоих случаях эти дамы хорошо подготовлены и очень эффективны.

– Случайно, не от этого пошла вражеская пропаганда про похищения женщин на улицах для руководства страны?

– Именно. Это пущенная нами же дезинформация, чтобы скрыть встречи наших сотрудников с подобными агентами. Ведомство Геббельса за нее ухватилось и тиражирует, выполняя за нас нашу же задачу. Но вам таких женщин сюда не предлагали, потому что был сделан вывод, что вы не пользуетесь подобными услугами.

– И правильно. Я действительно не признаю продажной любви. Кстати, вы так подробно все рассказываете, словно уверены, что дальше этого дома это не уйдет.

– Хм… Вы зря так подумали. Наоборот, вас заинтересованы вернуть в ваше время при первой возможности, поэтому от вас и не делают тайны. Так что приятного вам аппетита!

Обеденный разговор навел Виктора на три мысли.

Первая: почему бы не устроить оргию на халяву? Или хотя бы, не теряя морального облика, посмотреть на этих загадочных агентесс: действительно ли они так сногсшибательны по части женской привлекательности, что с ними можно выдать все, что угодно? Просто попить кофе и расспросить. Подумав, Виктор все же счел это плохой идеей. Как-никак, а он представляет здесь один в своем лице Российскую Федерацию перед всем человечеством, а равно и будущее этого человечества, пусть даже вероятное и не слишком светлое.

Вторая: это еще раз подтверждает, что ни Вэлла, ни Зина не завязывали с ним отношений ради государственных интересов. Он тут, конечно, вроде как иностранец (хотя это еще как посмотреть), но не имел изначальной цели соблазнять ни ту, ни другую. И это радовало.

Третья: ему вроде как бы пообещали возвращение в свою реальность, хотя и нетвердо. Или же, наоборот, пудрят мозги. Что пока совершенно нельзя проверить, а когда станет возможно, то, может быть, будет поздно.

Вообще Виктор сделал вывод, что капитан Ковальчук – мужик довольно хитрый и сумел поставить так, что он, Виктор, каждый раз совершенно сознательно делал то, что было надо Ковальчуку, без принуждения, угроз или обмана. Сумел сделать так, чтобы он, Виктор, сам сел к нему в машину, сам поехал в этот странный санаторий, сам признался, что он, Виктор, из будущего, сам согласился рассказывать об этом будущем все, что надо, и, наконец, сам захотел в этом санатории запереться. Каждый раз Ковальчук как бы давал Виктору ряд исходных данных, из которых естественно вытекал только один верный, с точки зрения рассудка простого обывателя, путь – как раз тот, который и был нужен капитану. При этом играла роль как та информация, которую он давал Виктору, так и та, о которой он умалчивал. Вот, например, гранатометы в оружейке; действительно ли им угрожает такая опасность, что они понадобятся? Неизвестно. А раз неизвестно, то с точки зрения рассудительного обывателя, лучше не дергаться, ибо неизвестность таит в себе большую опасность, чем угроза. С другой стороны, Ковальчук тщательно и педантично устранял с желаемого пути Виктора то, чтобы составило для него нравственное препятствие и противоречило его убеждениям и взглядам на жизнь и порядочность.

Может, они так теперь всем обществом и управляют? Большинство обывателей не надо сажать и отправлять на лесоповал, не надо пугать арестами по ночам, они сами себя запугают, домысливая ситуацию. Ну, кто-то дурак или упертый, того те же обыватели, объединившись в Осодмил под прикрытием всей мощи государственной машины, заломают, или профи на «Старте» приедут.

А, может, и нашим обществом теперь так управляют? Хотя бы иногда? Ну каким надо было быть дураком, чтобы в конце 1991-го всерьез считать, что надвигается голод, когда у каждого квартира до потолка была забита крупой, консервами, мешками с сухарями, банками с постным маслом, пачками соли, а сверху на все это еще и складывали пакеты, набитые трусами, майками, носками и кальсонами с начесом. А ведь сколько поверили. Домыслили. Накрутили мозги друг другу.

4. Моцарт отечества не выбирает.

После обеда Виктора ждал небольшой сюрприз. В комнату с круглым столом из прибывшей полуторки-фургона с надписью «Санэпиднадзор. Технологическая» затащили несколько серых ящиков и трехканальный самописец.

– Виктор Сергеевич, наши ученые просили в порядке исследований вашего феномена провести некоторые измерения. Как вы к этому относитесь?

– Ну, это смотря какие измерения. Надеюсь, меня не собираются препарировать, как лягушку?

– Ни в коем случае! – возвысил голос один из специалистов, невысокий худой молодой человек с зачесанными назад волосами, начинающейся залысиной на лбу и почему-то в круглых старомодных очках. – Я вам все объясню, здесь все просто. Вот здесь манжетка, она надевается на кисть руки, измеряется пульс и температура, а ларингофончик слушает дыхание. Абсолютно ничего вредного и даже не будет дискомфорта.

– Понятно. Это что-то вроде «детектора лжи»?

– Нет-нет! Кстати, академик Увалов вообще скептически относится к использованию полиграфов и подобных вещей! Сугубо механистический подход к анализу психофизиологических реакций человеческого организма и вульгаризованная трактовка отдельных положений кибернетики, которые, кстати, на данный момент, носят в значительной мере дискуссионный характер, скорее, способны скомпрометировать подобные исследования, нежели их ускорить, но, к сожалению, на Западе, в рекламных целях и ради привлечения финансирования…

«А черт их знает» – подумал Виктор. «Может быть, и детектор. Посмотрим, что будут спрашивать. Если детектор, то должны быть среди прочих простые очевидные вопросы, чтобы выявить реакцию, настроить прибор, а многие вопросы должны требовать однозначных ответов – да или нет».

Специалист в круглых очках помог Виктору пристроить манжету и остальные датчики, продолжая по инерции разъяснять, что двоичное выражение состояния клеток организма мыслящего существа еще само по себе не означает автоматической возможности определять истинность или ложность сделанного этим существом умозаключения.

«Пары» с датчиками прошли, как и без датчиков. Простых вопросов, ответы на которые были бы известны спрашивающим, Виктору не задавали, равно как и вопросов, на которые бы пришлось говорить односложно. Вообще ни один из вопросов не требовал кривить душой. Расспрашивали о том, что понимается под глобальным потеплением, что говорили по «Голосу Америки» в 70-х годах о мемуарах Хрущева, какие неформальные движения молодежи характерны для конца первого десятилетия двадцать первого века, что представляли собой комплексные обеды в студенческой столовой в 1980 году, какие фильмы были наиболее популярны в 90-х, как менялись основные направления работ по экономии топлива в двигателях внутреннего сгорания за полвека, насколько широко в быту найдет применение микроволновая печь для приготовления пищи…

Пожалуй, более всего Виктора удивил вопрос о микроволновке; насколько он понял, их уже в Союзе используют. Что же касается вопросов вроде длины волос у растаманов, то он начал склоняться к мысли, что такие ему задают либо для того, чтобы сбить с толку, либо действительно они нащупали возможность двигать людей во времени и готовят массовую переброску, а потому форсированно продвигают футуространоведение.

В процессе замеров на аппаратуре ритмично моргала яркая лампочка и постукивал метроном в динамике. Однако это не мешало беседе и Виктору даже показалось, что пары прошли значительно быстрее обычного, что он отнес на то, что такая работа уже стала входить в привычку. К концу дня аппаратуру свернули и увезли на том же грузовике.

К вечеру, пока не стемнело, Виктор прошелся по территории объекта. Территория эта была куском елового, темного леса, слегка разведенного старыми соснами с заснеженными шапками хвои на самом верху и рыжими стволами, из которых во все стороны торчали, как гвозди, обломки старых, отмерших ветвей; кое-где в эту массу вклинивались тонкие белые стволы берез и черные вертикальные штрихи осин; внизу, под тенью отягощенной снегом хвои, лес выглядел бесконечной колоннадой, изредка нарушаемой редкими кустами или подлеском.

В окрестностях дома, в направлении въездных ворот, он обнаружил гараж из бетонных панелей, перед которым водитель мыл еще один грузовичок-полуторку с надписью «Санэпиднадзор. Технологическая», а в ворота виднелся стоящий внутри небольшой автобус с надписью «Санэпиднадзор. Служебный». С другой стороны от въездной дороги стояло небольшое здание аварийной электростанции с обвалованными топливными цистернами. Дороги, ведущие вглубь участка, привели его к двум стоящим далеко друг от друга низким зданиям, также из панелей, с небольшими закрытыми окнами и аккуратными надписями на воротах «Склад А» и «Склад Б». На воротах висели большие амбарные замки, а рядом – таблички с надписями «Без защитного комплекта не входить!». Бродя по тропинкам вблизи забора, Виктор обнаружил также несколько небольших дощатых крашеных будок с надписями «Инвентарь»; когда он подходил к одной из них, ему послышалось внутри негромкое жужжание, и даже как будто что-то щелкнуло; но когда он стал вблизи и прислушался, все было тихо.

Вообще этот огороженный забором и на первый взгляд сумрачный уголок природы дышал спокойствием и тишиной, и Виктор отметил, как недостаток, что вдоль тропинок не догадались сделать скамеек, только возле дома. Летом тут было бы неплохо посидеть. Дальше шел уже знакомый ему уголок со стрельбищем, и Виктор спокойно вернулся в дом.

После ужина он решился врубить телевизор: шел спектакль, Московский театр сатиры ставил «Клопа», играли очень смешно, но Виктор не стал тратить время на классику, погасил телек и сел за докладную записку о роли в будущем человечества цифровых технологий. Чтобы не распыляться, он выделил несколько ключевых направлений: малые счетные машины, операционные системы, диалог машины с человеком через графический экран, многозадачный и многопользовательский режим, глобальная сеть коммуникаций между счетными машинами, и… и… да, да, еще надо непременно упомянуть манипулятор «мышь»! «Мышь должна обязательно стать нашим, советским изобретением…» – привычно застучал Виктор по клавишам машинки, «ей надо обязательно дать наше название, чтобы через полвека миллионы жителей планеты, для которых вычислительные устройства станут постоянной частью окружающей реальности, одним из основных источников познания мира и средств общения друг с другом, каждый раз вспоминали, какой стране они обязаны возможностью столь легкого способа вхождения в эту рукотворную реальность…» Примерно так. Лишь бы поняли и обратили внимание на разработку столь нужного в будущем девайса хотя бы во имя увековечения… ну, это они сами по ходу разберутся, кого им увековечивать…

В четверг в утреннем меню был указан выбор только из рыбных блюд, что слегка озадачило Виктора. «Интересно, это у них просто типа рыбные дни по четвергам, или диетолог так расписал, или же это результаты вчерашнего изучения? Может, эти исследователи меня между собой, как двуногого дельфина классифицировали? Жаль, если мясного больше не будет…» Он ожидал, что снова привезут какую-нибудь аппаратуру для его изучения, но на этот раз очередная группа спецов приехала без ничего. Он тут же передал подготовленную вчера докладную по компьютерам одному из них; тот, видимо, оказался из близкой к ЭВМ или электронике сфере, потому что тут же задал вопрос, насколько он, Виктор, считает возможным техническую реализацию в будущем телекниги.

– Телекниги, телекниги… – С таким термином Виктор не сталкивался и начал рассуждать вслух. – Это что же, вроде как e-book?

Пара специалистов закашлялась, подавляя невольный смех, а задавший вопрос немного смутился.

– Спокойнее, товарищи, – поспешил вступить Ковальчук. – Поясните, пожалуйста.

– Ну, electronic book, электронная книга… Сейчас, то-есть, у нас, при использовании цифровых технологий, используют англицизмы из английской буквы «и» и английского слова, пишется через дефис, вот так… Электронная почта – имейл, электронная книга… соответственно. А вы что имели в виду?

– Представьте себе устройство размером с книгу, в которую встроен плоский кинескоп, – начал разъяснять Виктору его коллега из пятидесятых. – Вы нажимаете комбинацию клавиш на переплете и радиосигнал поступает к вам в квартиру, где есть такой шкаф, где хранится много книг, журналов, статей, записанных на магнитные устройства памяти…

– Все, понял. – перебил Виктор. – Значит, реализовать у нас можно так: книги сканируем, лучше с распознаванием текста, и выкладываем на веб-сервер, а на него уже можно с любой машины браузером заходить, с того же планшетника через вай-фай, то-есть беспроводную сеть. Только сервер лучше не в квартире размещать, а сразу в библиотеке, а в доме организовать беспроводную точку доступа и от нее по меди или лучше оптоволокну к провайдеру…

– Сервер прямо в библиотеке – это идея! – оживился коллега. – Это сразу решит проблему смены носителей. Послушайте, так даже и фильмы загружать можно! Конечно, тут уже зависит от ширины канала и его загрузки другими пользователями… Товарищи, прошу прощения, я, кажется, увлекся. Пора приступать к вопросам.

После обеда Ковальчук отъехал, а к вечеру вернулся и привез Виктору красное удостоверение штатного эксперта. Виктор также узнал, что Ковальчуку с сегодняшнего дня присвоено звание майора.

– Ну, так сегодня двойной праздник, товарищ майор, – заметил Виктор. – У вас такие случаи отмечать как-нибудь положено?

– Вне боевой обстановки на объекте – разве что кофе с ликером. А вообще давайте попросим его принести.

Ковальчук позвонил, и через несколько минут стюард прикатил столик с красным кофейным прибором, распространявшим по всей комнате удивительный аромат; там были кофейник, молочник, сахарница, две чашки на блюдцах с ложечками и фарфоровая вазочка с какими-то песочными крендельками.

– А вы не в курсе, в субботу вопросы только до обеда будут? – Виктор думал о том, как бы выбраться в город и уладить отношения с Зиной. Неудобно как-то получалось: она же все-таки в его реальности подвиг совершила, а тут у обоих какой-то осадок остался. Нехорошо это, неправильно.

– Нет, в субботу будет как обычно, – ответил майор Ковальчук, – а в воскресенье свободный день. Программа достаточно плотная, потому что вас надо как можно быстрее переправить обратно. На это есть некоторые причины, о которых я вам пока ничего сообщить не могу.

– Ну, хорошо, а то я первое время вообще думал, что навсегда здесь останусь…

– Скажите, – задумчиво произнес Ковальчук, размешивая в чашке добавленное молоко, – положа руку на сердце, вы действительно хотели бы вернуться в ту жизнь, то общество, из которого попали к нам?

– Странный вопрос, – ответил Виктор, а про себя подумал: «Ну вот, как во всех фильмах, теперь будут склонять к невозвращению».

– Нет, я вовсе не собираюсь вас отговаривать. Более того, есть твердое и не обсуждаемое решение найти способ вас вернуть. Но я хочу просто понять вас, как человека. Вы когда-нибудь задумывались над тем, куда вы возвращаетесь? Я, конечно понимаю, достижения прогресса, красивые мобильники и все такое, но ведь вы же не из тех, кому, как дикарям, нужны дешевые стеклянные бусы? Вы же не можете там, у себя, не замечать, какой большой процент вашей общественной элиты составляют откровенные самодуры, хапуги, мародеры, отпетые эгоисты, которые смотрят на всех, у кого автомобиль чуть поскромнее, как на быдло? Вы не можете не видеть, сколько у вас тупого, наглого невежества пролезло выше по чужим головам. Вы не можете видеть, что у вас ради погони за личным обогащением разрушается образование, медицина, уродуются города, из толпы людей сознательно делают дегенератов!

– Подождите. Разве я вам это говорил?

– Нет. Вы не говорили. Более того, вы старались представить ваше будущее по возможности в хорошем свете – отчасти потому, что вы искренне верите, что со временем общество может только прогрессировать. Но изучение фактов, реальных результатов развития, о которых вы просто из-за элементарной честности умолчать не можете, равно как и исказить, показывает нам такую, простите… Как вы, человек, сохранивший совесть и порядочность, можете там жить? Специалистам после работы с вами приходится проходить реабилитационный курс, у них психика на грани срыва от того, что вы рассказываете, вы многого такого просто даже не замечаете, у вас это в порядке вещей. Вы не видели, какими они от вас возвращаются, им дают возможность выкричаться, бегать, психогигиенисты с ними работают… Что у вас там осталось от России, жалкий, умирающий обрывок какой-то – и туда вы рветесь…

Виктор резко поднялся с места.

– Родину и мать не выбирают, товарищ майор! И не меняют! И если вы хотели… если дальнейшая работа… – он пытался точнее подобрать слова, но у него не получалось. – Отправляйте меня обратно или расстреляйте к чертовой матери!

Ковальчук тоже встал. Лицо его было хмурым. Он прошелся взад-вперед по комнате, постоял у окна, затем обернулся к Виктору.

– Извините. Я не должен был так с вами говорить. За эти дни слишком многое накопилось, видимо, я тоже оказался к этому не готов. Нам проще. Нам есть что любить, нам есть чем гордиться, у нас есть достижения, у нас есть победы небольшой кровью, у нас неслыханные темпы развития, мы почти отучили народ пить – а вот так, как вы, любить Родину только за то, что она есть, наверное, многим у нас еще надо научиться. Очень хочется, чтобы и вы там все тоже жили, как идут по прямой дороге навстречу утреннему майскому солнцу, спокойно и свободно.

– Спасибо. Я верю, что когда-нибудь это будет.

– Да, и, кстати, мне пора ехать. При нашей с вами работе надо нормально отдыхать. Всего доброго!

5. Хороших дел в пятницу не начинают.

Этот день начинался, как обычно.

Утром Виктор привычно сделал зарядку под переписанные Ленинградским заводом на винил старые хиты Реда Николза и принял душ.

В меню вернулось мясо. Надо понимать, четверг был по графику диетологов.

Очередная группа специалистов приехала на первые три пары и уехала к обеду.

Майор Ковальчук выехал утром и к обеду не вернулся. Вроде как его вызвали.

В перерыв отобедать с Виктором напросился Савельевич – узнать, что в нашей реальности еще написали из песен про войну, и в частности, десантников. Виктор напел анчаровскую «Баллады о парашютах»: «Автоматы выли, как суки в мороз, пистолеты били в упор, и мертвое солнце на стропах берез мешало вести разговор…»

– Жизненно… – заметил Савельевич. – Этот Анчаров, он где служил?

– В десантных он в сорок первом воевал. Потом на переводчика его обучили, в сорок пятом был переводчиком с китайского, когда с японцами воевали в Манчжурии.

– Там же, значит, довелось… А он случайно архитектору Анчарову не родственник? Тут у нас некоторые дома в Брянске по проектам Анчарова строились. Тоже, кстати, вроде еще и песни пишет и в Театре Драматической Песни выступал, это в Москве такой недавно открыли.

– Может, это он и есть?

– А может. Тут никогда не знаешь…

На улице перед воротами засигналил «Старт» – видимо, приехала послеобеденная группа спецов.

– Ну, что… Продолжим служить Советскому Союзу, стало быть…

Дверь распахнулась, в комнату, пригнувшись, влетел спиной вперед комендант, держа обеими руками тяжелый, незнакомый Виктору, пистолет с дульным компенсатором, бесшумно прикрыл дверь, задвинув защелку, и стал за стеной.

– На пол! – зашипел ему в ухо Савельевич и пригнул вниз мощной рукой. Виктор нырнул на ковер. Снизу он уже увидел, что Савельевич стоит на корточках с автоматом наготове.

– Их двое. – продолжал шептать комендант. – Один только смотрит на ребят, и они падают, один за одним. Ни выстрелить, ничего. Наверное, всех уже.

– Автомат где?

– В кабинете… Связи нет – рацию глушат, телефон обрезан. Я сразу сюда.

– Твою… – Савельевич левой рукой откинул край ковра, под которым оказался квадрат люка с крышкой заподлицо; он приподнял и сдвинул на ковер крышку, стараясь не шуметь.

– Лезь сюда, – зашептал он Виктору, – закройся в убежище и беги через третий ход, мы задержим. Все, молчать, пошел!

Виктор просунул ночи в дыру, нащупал скобы. Он успел заметить, что Савельевич с автоматом занял позицию пригнувшись справа от двери.

Внизу оказалось низкое, пустое помещение цоколя с узкими окнами сверху, похожими на бойницы. На некоторых простенках также были скобы; видимо, лазы были во всех комнатах. Буквально в двух шагах от него в глубь бетонного пола круто уходила лестница и вела к железной двери со скругленными углами и четырьмя рычагами для запоров. «Видимо, это и есть убежище» – подумал Виктор. Стараясь не нарушать стоявшую вокруг гнетущую тишину, которую нарушало лишь журчание воды в трубах отопления, он спустился по ступенькам к двери. Со стороны остававшегося открытым люка донеслось невнятное бормотание, затем вдруг послышался щелчок открываемой защелки и тут же, с небольшим промежутком, наверху, в комнате над ним, на пол глухо упали два тела.

Виктор понял – вернее, даже не понял, а почувствовал каким-то первобытным инстинктом, что это все. И что два тела – это не противник.

Он рванул на себя металлическую дверь – она открылась; в глубине проема тускло горело аварийное освещение. Он бросился внутрь, захлопнул дверь, повернул запорные рычаги. Рядом с дверью висел красный пожарный щит; Виктор сорвал с него то ли лом, то ли пику с кольцом на одной стороне и заклинил им тяги запорного механизма. Его уже не волновало, что он выдает свое укрытие грохотом и лязгом металла. Деваться было некуда.

«Что же это было-то?» – лихорадочно соображал Виктор. «Гипнотизеры? Или вообще монстры? Вроде контролера в «Сталкере»? Какая у них тут еще фантастика в реальность превратилась? Стоп, да они же сами им дверь и открыли. Забубнил кто-то и открыли»

За дверью убежища кто-то подергал за рычаг; механизм был заклинен ломом намертво.

«Э! Э! Да он сейчас так же там забубнит и я открою! Чего делать-то будем… Стучать надо чем-то, чтобы заглушить!» – осенило Виктора и он бросился к пожарному щиту, хватая топор. Рядом со щитом он заметил красный опломбированный рычаг с висевшей над ним табличкой «Тревога». «Ну и дурак же я!» – отругал себя Виктор за невнимательность и что есть силы рванул крашеную рукоятку.

За дверью омерзительно взвыло; судя по мощи звука, доносившегося через несколько этажей и защитную дверь, сирену подобрали такую, что ее должна была сразу услышать половина Брянска; потом что-то приглушенно хлопнуло, словно где-то стреляли из ружья, еще раз и еще.

«Теперь пусть побубнит! Однако, сматывать надо.» Виктор просек, что раз нападавшие сумели притащить с собой аппаратуру радиопротиводействия, то уж пластичная взрывчатка на дверь убежища у них уж точно найдется. «Третий ход… Он говорил про третий ход…»

От входа шел коридор с какими-то трубами и кабелями под потолком, в котором было несколько узких щитовых крашеных дверей в отсеки убежища. Виктор бросился по очереди в них толкаться; за первыми двумя оказались помещения с нарами, двери с надписями «Электростанция» и «ФВС» он пропустил, за следующей дверью оказалась кладовая, где хранились противогазы, патроны и стояло в пирамиде с десяток коротких коробовских автоматов, отчего у Виктора мелькнули неприятные ассоциации с какой-то компьютерной стрелялкой и ощущение бредовости происходящего; несмотря на это, он ухватил один из автоматов и три набитых рожка. В отсеке за следующей дверью, в глубине, за нарами оказалась железная дверь с надписью «Ход 2», а напротив ее и чуть вглубь в коридоре оказался отросток, ведущей к двери с заветной надписью «Ход 3». У двери виднелась черная коробка с поворотным пакетником – выключатель освещения.

Виктор на всякий случай вогнал рожок в магазин и передернул затвор, затем повернул выключатель, и, держа правой рукой автомат за пистолетную рукоятку, левой повернул запоры и толкнул дверь от себя. За ней оказалось то, что можно было назвать именно ходом – ход сообщения, узкий и низкий тоннель, похожий на щель, с редкими маленькими круглыми плафонами под потолком, изредка расширявшийся боковыми нишами для того, чтобы два человека могли в нем разойтись.

Повесив автомат на шею, Виктор нырнул в этот ход. Он старался бежать, не сбивая дыхания и думал о том, что же ждет в конце этого хода. Может, они уже все просчитали, и сейчас хладнокровно ожидают его там, вымотанного бегом, теряющего волю к сопротивлению, расслабленного предвкушением спасения… Когда же этот чертов ход кончится? И что дальше, даже если они не устроили засады? В голову лезла всякая ерунда, вплоть до фантастического сверхсекретного тоннеля метро, в который он вот-вот вынырнет.

В висках стучало. Воздух здесь был сухой, но застойный и отдавал каким-то древним антисептиком. Автомат прыгал на груди, и Виктор на бегу перевесил его на плечо.

В конце хода была еще одна дверь; Виктор, снова держа автомат наготове, открыл ее. За ней оказалась круглая, как канализационный колодец, шахта, ведущая вверх, с вделанными в стену скобами. «Вот тут, пока я лезу, как раз наверху удобно мне по башке долбануть» – решил он. Но делать было все равно нечего, и он начал карабкаться наверх, радуясь тому, что скобы не успели заржаветь. Наверху была небольшая площадка с дверью, простой, не защитной, которая открывалась поворотом ручки. Виктору к этому моменту стало уже все абсолютно все равно, что его там ждет, лишь бы все произошло скорее; в глубине сознания даже мелькнуло, не скрывается ли там, за дверью, переход обратно в его реальность. Он нажал на ручку и вывалился наружу.

6. Антоновка вступает в бой.

Его накрыла волна света и морозного воздуха, ноги провалились в неглубокий наст. Впереди, за ветвями густого кустарника, виднелась малоезжая дорога. Виктор захлопнул дверь, которая снаружи была замаскирована, как часть накрытой досками поленницы распиленного сухостоя, и начал продираться сквозь кусты. Сзади в лесу продолжала надрываться сирена. Было не очень холодно, сверху сияло солнце; с еловых лап на голову и за шиворот обильно сыпался снег, но на это он уже не обращал внимание. Оба конца извилистой, как змея, дороги терялись в лесу, вокруг не было видно ни души. Виктор прислушался, надеясь уловить с какой-нибудь стороны гудки машин или лай собак: это оказалось бесполезным, сирена все заглушала своим нудным, уже опротивевшим ему воем. Он хотел уже бросить жребий, в какую сторону идти, но тут заметил что-то темное, мелькнувшее вдали за деревьями; бросившись прочь с дороги, он спрятался за стволом толстой, раздвоенной выше человеческого роста сосны и снял автомат с предохранителя.

Из-за поворота неспешно показалась старая, еще довоенная газовская полуторка сизо-зеленого цвета, казавшаяся на фоне снега почти черной. В кабине был виден один водитель, а в кузове на ухабах громыхали и побрякивали пустые алюминиевые бидоны.

«Блин, а если это уже тридцать восьмой? Ну и черт с ним!»

Виктор достал из кармана выданное вчера красное удостоверение, переложил его в левую руку, и когда неторопливая полуторка по звуку стала совсем близко, выскочил из за дерева, махая развернутым документам и держа автомат в правой руке стволом вверх.

– Стоять! Государственная безопасность!

Из дверцы вынырнула фигура водителя в шапке с заязанными сверху ушами.

– Стою. А в чем дело? Мне на ферму надо!

«Однако, народ непуганый. И к чему это? Ладно, потом спросим, какой год»

– К ближайшему телефону, срочно!

– Ну так я туда еду, садитесь, что ли…

Виктор запрыгнул в кабину.

– Скорее! Дорога каждая минута! Диверсанты могут уйти! – Он взглянул в прыгавший сбоку квадратик зеркала, чтобы взглянуть, не ли погони; впрочем, на этой таратайке даже от велосипедиста не оторвешься. – Если что-то увидите, не останавливайтесь! Если доберетесь до телефона одни – звоните в госбезопасность, майору Ковальчуку, передайте, на объект нападение, диверсантов двое или больше, используют новое не известное нам оружие ближнего боя, имеем много потерь. Сообщил Еремин. Запомнили?

– А как же! Так вы сами сейчас и позвоните.

Полуторка въехала на улицу Антоновки, проскочила вдоль шеренги одноэтажных шлакоблочных домов, горбящихся мансардами, и свернула вдоль электролинии к беленому зданию фермы.

– Ка-ать! Ка-ать! – крикнул парень из открытой двери. – Телефон покажи товарищу!

На порог выскочила молодая женщина в фуфайке и сапогах.

– Сюда проходите! А ты разворачивай! – крикнула она уже на шофера. – Что мы тебе будем фляги через кабину кидать?

– Да сейчас разверну, погоди ты! Видишь, дело какое! Диверсантов ловят!

– Да без тебя словят, непутевый, разворачивай! И так прождались!

– Не словят! Мне лично товарищ спецзадание дал, а ты кричишь. А на этой развалине куда успеешь, куда, видишь? Ну вот, опять заглохла…

Худощавая старушка крутила диск телефона.

– Але! Управление! Это с Антоновки говорят! Тут с Ковальчуком просят соединить срочно. Что? Передаю трубку.

– Алло! Говорите! Слушаю вас! – зазвучал в трубке знакомый голос.

– Это Еремин!

– Что? – в трубке защелкало, видимо, включили запись.

– Совершено нападение на объект. Нападавших не менее двух, – торопливо объяснял Виктор, держа автомат наготове и косясь на дверь, – применяют гипноз или иное неизвестное оружие, охрана не может оказывать сопротивления, много потерь, я бежал через третий ход…

– Где сейчас находитесь?

– Антоновка, молочная ферма на окраине села, где телефон.

– Оружие есть?

– Автомат… три рожка.

– Оставайтесь там, к вам подъедут! Будьте осторожны, не высовывайтесь! На рожон не лезть!

– Пусть ко мне подъедет тот, кто меня хорошо знает! Чтобы я мог проверить, что его сознание не под контролем, понимаете! Иначе я себя ликвидирую!

– Мы поняли! Подъедет человек, вам знакомый!

В окно Виктор увидел, что к ферме спешит чувак с двустволкой в руках. «Черт, это еще кто?»

Скрипнула дверь.

– Не входить! Оставайтесь на месте!

– Это Лужин, Николай Павлович! Я насчет народ поднять на задержание диверсантов!

– Отставить народ! Всем укрыться в погребах и подпольях!

– Батюшки! – воскликнула старушка, продолжавшая стоять подле телефона; очевидно, она тут была за старшую. – Нечто атомная война началась!

На улице послышалось гудение двигателей. В окно Виктор увидел, что по улице промчались два длинных, похожих на крокодилов, бронетранспортера в зимнем камуфляже и за ними, гремя гусеницами, прокатилась самоходная зенитка с задранным в небо шестиствольным орудием с вращающимися стволами – видать и есть тот самый калашниковский «Кактус». «Еще паника начнется» – подумал Виктор.

– Нет, это временно! И с фермы народ пока отведите!

– Слышали, что говорят? – обратилась старушка к собравшимся вблизи женщинам в спецодежде. – В погребе спрячьтесь!

– Никитична, а скот как же? Милка не сегодня-завтра отелится!

– Не уйдет твой скот! Сказали – временно! – отрезала старушка, продолжая, однако, сама стоять рядом.

– Вы тоже с ними, в погреб идите!

– А мне нельзя, я здесь ответственная! Я эту ферму сама строила, и поскольку жить мне осталось мало, то пусть я лучше на этой ферме умру, а коров своих в обид не дам! Вон они, красавицы, каждая на моих руках росла!

«Ну что ты будешь делать… Ладно, будем надеяться, что и гипнозом такую не сразу скрутить».

По улице прогрохотал гусеничный арттягач с брезентовым кузовом и остановился на околице у водокачки. Из него выпрыгивали солдаты и растягивались в цепь вокруг фермы; еще три таких же проследовали мимо него, свернув с дороги, в обход леса. В лесу послышалось нестройное татаканье автоматов. Со стрекотом невысоко над лесом плавно проплыли один за одним два поджарых самолета с высоко поднятыми над фюзеляжем оранжевыми крыльями и широкими лыжами вместо шасси, необычайно напоминавшие немецкие «шторхи»; видимо, с Бордович подняли авиацию ОСААФ. Еще через пару минут со стороны Брянского аэропорта показались три звена легких вертолетов и один тяжелый, транспортный, с двумя винтами вдоль фюзеляжа, появился со стороны Сещи и завис высоко в воздухе. Один из легких вертолетов, судя по звуку, вернулся и стрекотал где-то над фермой, не видимый Виктору из окна.

На дороге показался знакомый серый «Старт» и остановился поодаль от фермы. Из него вышел майор Ковальчук и помахал в воздухе руками.

– Внимание! – рявкнул кто-то из ручного мегафона, стоя позади машины. – Сейчас к вам подойдет наш сотрудник, у него нет оружия!

«Ну, это уже как в фильмах про террористов», – с некоторым недовольством констатировал про себя Виктор. - «Еще подумают, что я эту бабку в заложники взял».

– Все, вы бы, бабушка отошли сейчас на минуту.

– А зачем? Я тут не мешаю.

– Вы не поняли, товарищ…

– Колбенцева, Мария Никитична я.

– Вам, товарищ Колбенцева, поручается задание выйти навстречу товарищу майору и сказать: «На вопрос отвечать не спешите, вопрос требует обдумывания». Как меня поняли?

– Значит, на вопрос отвечать, это, не спешите, он, вопрос, то есть, требует обдумывания. Верно сказала-то?

– Верно. Далее следуете до машины и ждете дальнейших указаний. Понятен приказ?

– Понятен, сыночек, как не понять-то.

– Выполняйте.

Никитична выглянула из-за двери и крикнула:

– Не стреляйте, товарищи, свои! Это завфермой Колбенцева, мне с товарищем майором поговорить надо. Чего? Можно идти?

Никитична подошла к Ковальчуку и что-то пошептала ему на ухо, тот кивнул головой. И она засеменила к машине. Ковальчук, не спеша и держа руки на виду, подошел к дверям.

– Товарищ майор, вы насчет вопроса поняли?

– Да, Виктор Сергеевич. Мне передали. Отвечать, обдумав.

– Назовите годовщину смерти Сталина. Не спешите…

– Ответ готов. Можно говорить?

– Да.

– Тысяча девятьсот пятьдесят третий.

Виктор опустил автомат вниз стволом, поставил на предохранитель и аккуратно приставил к стене.

– Все, можно заходить. Вон там автомат, вот рожки.

Вошедший Ковальчук подобрал оружие и внимательно окинул Виктора взглядом.

– С вами все в порядке?

– Со мной-да, с остальными – не знаю. Комендант и начальник караула остались прикрывать, потом слышал падение двух тел.

– Давайте в машину, по дороге расскажете.

– А вы быстро поняли, в чем смысл вопроса – заметил Виктор, когда они с майором уже спешили к «Старту».

– Детский вопрос, – хмыкнул Ковальчук. – Сталин жив.

7. Время амазонок.

Фразу о том, что «Сталин жив» Виктор воспринял, как один из местных стереотипов. Бога нет. Сталин жив. Так принято.

В машине оказалось приличное зимнее пальто его размера, роста и полноты, шарф и черная каракулевая шапка пирожком, все очень хорошо подходило к фигуре, лицу и сочеталось друг с другом. Так быстро все подобрали? Или комплект местной одежды был подобран для него заранее? Странно…`Впрочем, странного за эти дни здесь было очень много, например та же система его охраны – как-то не так он себе ее представлял для подобных случаев. И не то, чтобы те, кто ее создавал, не знали, как ее делать; скорее, они плохо представляли себе, от кого ее делать. Поэтому что-то было сделано с чрезмерным усердием, а что-то упустили или сознательно пренебрегли. То ли предполагалось, что на объект нагрянут какие-то необычные иностранные спецслужбы, то ли вообще что-то необычное в духе тех же «Секретных материалов». Инопланетян они ждали, что ли? Хотя с другой стороны, а кто сказал, что нагрянули не инопланетяне?

«Старт» урчал двигателем, продвигаясь по извилистой дороге. Виктор старался как можно подробнее поведать Ковальчуку все, что он успел узнать об этом странном нашествии. Запищала рация; сидевший впереди сотрудник передал трубку майору.

– База-двенадцатая слушает. Заявку принял. Сколько разбили банок при перевозке? Записываю. Нет, капусту не отпускать. Дождитесь машины 72-18 БРБ из промкооперации и грузчиков. Торгуйтесь с заготовителями о цене поставок. Бакалейный ларек опечатайте для ревизии, гири сдайте на склад, только чтоб без антисанитарии. Конец связи.

«Кодом пашет» – подумал Виктор. «Чего-то примитивно для пятьдесят восьмого. Скремблер бы им. Наивно как-то про капусту. Впрочем… Если у них тут мобилами торгуют, то и на овощебазах может быть ведомственная радиосвязь. На железной дороге-то она уже есть!»

– Похоже, что наших гостей армейские подразделения блокировали на краю леса. – пояснил Ковальчук. – Как вы и говорили, двое, пытаются отстреливаться из снайперской винтовки и пулемета, видимо, захватили на чердаке. Среди солдат трое легко ранены. Армейцы их брать не будут, уговаривают через мегафон сдаться, сейчас высадят нашу спецгруппу, она займется. С этими феноменами есть о чем побеседовать в другом месте…

Машина скрипнула тормозами. На дороге наискось, загораживая весь путь, торчал знакомый Виктору крокодилистый транспортер. Сквозь все еще доносившийся из лаборатории вой сирены было слышно, как кто-то распекает водителя – как понял Виктор из виртуозного сочетания слов – за заглохший двигатель. Элементы бардака в отдельно взятых частях, надо полагать, еще имели место.

Ковальчук с Виктором вышли из машины. Виктор внезапно узнал в окружающей среде то самое место, где совсем недавно он тормозил полуторку.

– А если через третий ход? – спросил он. – Тут недалеко.

– Нельзя. Неизвестно, что там гости использовали. Могли заминировать, применить отравляющие вещества, бактерии. База блокирована, туда только войдут для эвакуации раненых. Я предупредил, чтобы работали в химзащите. Так что, если все нормально, то, надеюсь, вашу верхнюю одежду вам вернут через пару-тройку дней. В этой нормально?

– Просто отлично. Как будто специально на меня шили.

Сзади по дороге подъехал армейский джип, внешне похожий на послевоенный «газик», но покрупнее, размером этак примерно с ленд-лизовский «додж», с колесами под стать небольшому грузовику. Хоть пушку на нем тягай, только, наверное, бензина много жрет. Задняя дверца приоткрылась, и оттуда показался плотный военный, с жесткими чертами лица, в папахе, с погонами, на которых были два просвета и две звездочки. Интересно, в каком году здесь погоны обратно ввели?

– В чем дело? Почему гражданские машины в зоне операции?

– Подполковник Сумков? Я майор Ковальчук, министерство госбезопасности. Оперативно ваши орлы сработали, сразу блокировали район.

Тут Виктор убедился, что в данной реальности звания МГБ формально или неформально считаются выше армейских даже при отсутствии погон. Подполковник сразу позиционировал себя как по званию равный Ковальчуку или даже чуть ниже.

– Так против лома нет приема! Только услышали сирену и сигнальные ракеты увидели, сразу по тревоге поднялись. Тут вон у нас еще в этом году много китайцев служить прислали, они парни крепкие, неприхотливые. Правда вот на новой технике их обучать трудно. Какое у них образование-то при японцах было?

Сирена в лесу смолкла, но тут же сзади по дороге послышался треск гоночного мотоцикла. Из-за поворота дороги вылетел мотоциклист без шлема; оглушительно вереща форсированным движком, оставляя за собой след сизого дыма и взметая задним колесом бурун спрессованного снега, он лихо проскочил мимо джипа по краю обочины дороги, тормознул с разворотом, зарывшись в облаке взметенной снежной пыли, так, что чуть не лег набок и остановился возле их «Старта». И тут только Виктор узнал, что это Зина.

Зина сидела верхом на мотоцикле для ледовых гонок, с шиповаными колесами, без фары, но с высоким мощным хромированным рулем, который бы сделал честь любому байкеру. Стальной конь был далек от форм дамских велосипедов, поэтому Зинино пальто было до половины снизу расстегнуто, а узкое платье завернулось кверху, обнажая бедра так, что были видны подвязки чулок. Платок на голове сполз назад и волосы были растрепаны ветром. Одним словом – амазонка двадцатого века. За спиной у нее болталась объемистая зеленая сумка с красным крестом, а на боку – еще одна сумка поменьше, противогазная.

– Живой? – крикнула она Виктору.

– Гражданка! Кто вас провел через оцепление? – рявкнул Сумков.

– Мотоцикл, товарищ полковник!

– Кто?.. Да вы в своем уме, гражданка?

– Товарищ Нелинова наш эксперт. – заметил Ковальчук.

– то же вы, товр эксперт? Вас же подстрелить могли!

– Осназ бы подстрелил, товарищ полковник – заметила Зина, слезая с мотоцикла, – а срочники – не успеют. Я врач, и мое место рядом с ранеными.

Подполковник, видимо, очень уважал врачей, и поэтому ничего не ответил. В «Старте» снова запищала рация и из машины донеслось «Грузчики вызывают базу-двенадцать!» Ковальчук пошел к трубке.

– Не холодно? – спросил Виктор у подошедшей Зины.

– Жарко… Я, как увидела ракеты, медикаменты, пакеты в сумку – и до техшколы ВСО, оа у нас рядом. Товарищ майор – обратилась она к закончившему разговор Ковальчуку, – разрешите следовать на объект для оказания помощи? У меня есть противогаз.

– Следовать на объект не разрешаю. – сухо ответил Ковальчук. – На данный момент на объекте обнаружен весь личный состав подразделения… к сожалению, без признаков жизни. Легкораненым солдатам из оцепления оказана первая помощь, и они уже эвакуированы вертолетом.

– Как… все?.. – Зина как – то растерянно посмотрела на него.

– Да. Плюс водитель и трое ученых, которых он вез для опроса на машине, которой они и воспользовались.

Зина медленно повернулась к Виктору.

– Послушайте… – как-то глухо начала она – послушайте, да скажите же вы им наконец! Скажите!

– Эксперт Нелинова! – резко попытался оборвать ее Ковальчук.

– Как вы можете! – крикнула Зина, глядя в глаза Виктору. – Они же из-за вас погибли! Из-за вас! Чтобы вы жили! Что вы ждете, скажите!

– Прекратите немедленно! – закричал Ковальчук. – Вы нарушаете! Немедленно удалитесь за оцепление! С вами будет разговор позже!

– Есть удалиться за оцепление… А вы, вы – она крикнула Виктору, уже заведя мотоцикл и садясь на него – никогда больше ко мне не подходите и не говорите со мной! Никогда! Никогда!

Зина газанула так, что мотоцикл стал на дыбы; на одном колесе она вырвала свою стальную машину из придорожного сугроба и через мгновение исчезла за поворотом.

– Под Харбином была у нас в войсковой разведке такая, – задумчиво произнес Сумков. – Маша Трофимова. Черт, а не баба. Ранило ее потом и на гражданку комиссовали.

Крокодилистый бронетранспортер завелся, и они вернулись в машину. Ковальчук задернул занавески на боковых окнах, на заднем стекле, и еще одну – перед стеклом, которое могло подыматься передним рядом сидений. Само стекло Ковальчук поднимать пока не стал.

– Пока вас повезут в энскую часть. Это – он кивнул на занавески – не для того, чтобы вы не видели, куда вас везут, а для того, чтобы вас не видели. Будем ждать решения.

– Николай Александрович, – Виктор решил идти напрямую, – может, действительно мне пора уже знать, что я должен сообщить? А то только друг друга путаем, а время идет.

– Вы же видели, что Нелинова была не в себе? И вообще она будет отстранена от исполнения обязанностей за нарушения режима секретности и дисциплинарные проступки.

– Ну, тогда меня тоже надо отстранять. Это она из-за меня сюда бросилась.

– Это поняли.

– Прошу также учесть, что в моей реальности Зинаида Нелинова была партизанской разведчицей и пала смертью храбрых в 1942 году.

– Действительно так?.. – Ковальчук минуту промолчал. – Я в сорок втором еще пацаном в школу бегал. И жили мы на Урале, там новый завод начинали строить… Ладно. Будет учтено.

– Так все-таки, что вы все от меня хотели? Я ведь не Буратино. Вы сами вначале спросили меня о каком-то заявлении.

Ответа не последовало. Гудел мотор, машина неспешно покачивалась на ухабах невидимой лесной дороги.

– Теперь-то мы чего ждем? Те, от кого вы меня охраняете, надо полагать, меня уже вычислили. Сегодня прислали двух монстров, а завтра сюда прилетят ядерные ракеты…

– Завтра?! – Ковальчук выпалил это так, что водитель даже машинально слегка тормознул.

– Ну, не завтра, послезавтра, через неделю… Это я как пример говорю.

– Да… – заметил майор, вытирая разом вспотевший лоб и поднимая стекло перегородки салона. – Действительно, придется вам все рассказать, а то хорошо, если только до инфаркта окружающих доведете, а то и таких дров наломать можно…

8. Великая Отечественная термоядерная.

– Как вы уже знаете, – начал свой рассказ Ковальчук, – в нашей реальности план «Брбаросса» не был приведен в исполнение, и война не началась 22 июня 1941 года. Случилось что-то необычайно серьезное, что заставило Гитлера полностью – полностью! пересмотреть все свои планы, и ломать тут инерцию, которая сложилась к тому времени во всех слоях общества и которая толкала его к походу на восток. Точных причин такого шага до сих пор установить не удалось, известно лишь, что поступку фюрера предшествовала его встреча с Гиммлером и несколькими высшими чинами гестапо, детали которой до сих пор содержатся в глубокой тайне. В дальнейшем политика Гитлера имела даже отдельные черты той, которой следует ваша объединенная Германия, например, строительство нефте– и газопроводов из России в Европу. Официально поворот этой политике к новому витку конфронтации с СССР объясняется захватом рейхом ближневосточных нефтяных месторождений. Однако есть сведения о существовании некоей тайной директивы «Атилла». Это не тот план «Атилла» по захвату южной Франции, который Гитлер то отменял в связи с «Барбароссой», то возвращался к нему. Смысл нынешней директивы состоит в том, чтобы подвести все четыре великие державы к ядерной войне, в ходе которой будет уничтожена нынешняя цивилизация на всем земном шаре и, в значительной мере, взаимно истреблено человечество, а оставшиеся в живых должны будут вымереть или одичать.

– Странно, – заметил Виктор. – Какая же польза фюреру от войны, в которой никто не выиграет?

– Гитлер рассчитывает сохранить в подземных городах так называемую новую арийскую цивилизацию, которая, по мере того, как поверхность Земли будет очищаться от радиоактивного заражения, начнет новое завоевание планеты с помощью современной техники. Директивой предусмотрено, что Земля будет заселена расой высших людей численностью примерно в миллиард, которая не будет нуждаться в рабочей силе представителей других рас – всю работу, недостойную уберменшей, должны будут выполнять машины. Строительство подземных городов ведется под пропагандистским предлогом защиты от «русско-еврейской угрозы», а нынешней милитаристской элите преподается, во-первых, как средство держать нации рейха в повиновении и единстве, а, во-вторых, как средство избежать безработицы и перепроизводства. Господствующие слои вполне устраивает мысль, что речь идет только об имитации подготовке к войне с целью гонки вооружений, ну и, в какой-то мере, в надежде измотать в этой гонке соперников экономически. Надо также учесть, что если к началу сороковых фюрер имел лишь ограниченную власть над военно-промышленными кругами, то за прошедшие почти два десятилетия бюрократия в рейхе укрепилась настолько, что роль частного капитала в экономике и политике стала практически символической. Так что останавливать вождя сегодня практически некому. Когда на директиве «Атилла» будет поставлена дата, никто не знает, в том числе этого пока для себя не знает и сам Гитлер.

– Если я правильно понял, сейчас период перед началом Великой Отечественной, только ядерной?

– Можно сказать и так.

– Собственно, я догадывался, для чего нужны линейные города, но не знал, что все так серьезно… А в чем же тут, собственно, моя роль?

– Разъясняю. После того, как Гитлер отказался от плана «Барбаросса», он подписал директиву, которая резко расширила планы развития спецслужб, специализирующихся на различных малоизученных методах, начиная от гипноза, попыток чтения мыслей, астрологии, иных способов предсказания, и кончая откровенно мистическо-шарлатанскими направлениями. Проверка эффективности этих направлений велась и у нас, и, надо сказать, решительного прорыва не дала, хотя есть процент отдельных удачных случаев, которые колеблются на грани между случайностью и закономерностью. В конце сороковых к нам попал некто Цванцигер, перебежавший на нашу сторону сотрудник такого подразделения, который предсказал изменение политики Гитлера и планы, подобные «Атилле». Вначале к этому предсказанию относились весьма скептически, однако, по мере изменений внешней политики рейха и появлении косвенных агентурных данных о директиве «Атилла», отношение стало меняться. В частности, среди прогнозов, которые сделал Цванцигер, был следующий: «В году пятьдесят восьмом в городе, именуемой лесной чащей, на реке, имя которой – правая сторона, в месте, прозванном укрытием или землей обетованной, появится странный человек и спрячет странные предметы. Он скажет, кто он, но не объяснит, как сюда попал и предупредит о критической угрозе. Неведомые мне силы будут охотиться за ним».

– Понятненько… – протянул Виктор.

– Как вы понимаете, в конце концов пришли к выводу, что город-чаща – это Брянск, или, по-старинному, Дебрянск, река с правым названием – Десна, от слова «десница», место, куда бегут, где укрываются – это Бежица, где селились беглые. Осталось только подготовить на всякий случай «лабораторию» и ждать. Дальше вам уже все ясно. Вы – странный человек и спрятали странные вещи, вы назвали себя, но не понимаете, как попали, наконец, за вами охотятся «неведомые силы». Остается только критическая угроза. На данный момент это, предположительно, дата или какие-то иные данные о директиве «Атилла».

– Логично. – согласился Виктор. – Только вот я не только в своей реальности ничего не знал об «Атилле», но мне даже в голову не могло прийти о подобных бредовых планах. Разве что в фантастических романах встречал. А может, я о какой-то другой угрозе должен сообщить? Про распад СССР или СПИД?

– Ну, как вы понимаете, если человечество вымрет, остальное как-то мало будет интересовать.

– И это верно. Ну, а такой вариант: Гитлер просто сам никогда не поставит даты на директиве «Атилла» и тогда критическая угроза будет совсем другая?

– Вероятность есть. Но, согласитесь, со всем остальным нам будет как-то проще справиться. Когда вы сказали, что заявлений у вас нет, была принята версия, что вы не знаете, что именно должны сказать, и сообщение об угрозе, скорее всего, окажется случайной фразой в разговоре. Отсюда и случайный характер расспросов; вы должны были или быть невольно наведены на мысль той или иной фразой, или же ваше заявление неосознанно для вас могло быть частью вашего ответа. Поэтому все сказанное вами так тщательно анализировалось. Была также проверена версия, что сообщение было передано вам в состоянии гипнотического внушения…

– Простите, кем?

– Ну, мы откуда знаем, кем? Если есть явление, то оно может быть кому-то известно, и кем-то сознательно использовано для переброски вас в качестве курьера. Например, нами же в будущем.

– То-есть вы подозреваете, что я ваш связной?

– Почему мы должны это отбрасывать? С помощью прибора, который вы вчера видели, вы были незаметно введены в уровень сна, на котором мог быть установлен контакт с подсознательным элементом вашей памяти. Не беспокойтесь, никаких попыток узнать те сведения, по которым вы сознательно обязывались хранить тайну, не предпринималось, только что же в вас могли заложить бессознательного.

– И что же нашли?

– К удивлению, ничего. Обычно у человека бывает все-таки что-то кем-то заложено. Например, вы могли воспринять какие-то рекламные или пропагандистские стереотипы. Но ничего так и не обнаружили. То ли в отношении вас данные методы не работают, то ли в вашей истории у людей более развита критичность мышления.

– Не у всех.

– Не буду спорить. В общем, все уперлось в тупик. Смешно, но если бы вы от нас хотели что-то скрывать, было бы проще. Остается только одно – предложить вам вместе с нами искать, что же это за критическая угроза.

– Почему это не сделали сразу?

– Видите ли… Человеку свойственно домысливать факты. В данном случае мы не можем до конца проверить, что является фактом, а что – плодом вашего неосознанного домысла, подспудного стремления выдать желаемое за действительное. Никогда не доводилось допрашивать свидетелей?

– Нет. Но приходилось говорить с эксплуатационниками по поводу недостатков и отказов продукции, они часто домысливают картину не в ту сторону. В общем, понятно.

– Ну и еще. Нам, так же как и вам, непонятно, почему вы прибыли из другого будущего и из другого СССР. Хотя при этом проще – изменения здесь не отразятся на изменениях у вас и наоборот.

– Знаете, когда я об этом думал, то вспомнил одну интересную вещь. Ну, я рассказывал, что сейчас можно по сети Интернет общаться, в том числе и с теми, кто уехал за рубеж. И вот, когда начинают вспоминать СССР, то получается, что вроде как бы жили в разных СССР. Очень разных. Одни говорят, что органы их привлекали за рок-музыку и слушание радиоголосов, другие – что собирались спокойно компанией, отрывались под Джингис-хана, стриглись, как хотели, носили, что хотели, никто за это не напрягал. Одни говорят, что в Союзе есть нечего было, во всех магазинах пусто, одежды нет, обуви нет, а другие – что никогда голодными не сидели, холодильник доверху жратвой забит, шкаф шмутками – причем, простые инженеры, а тем более слесаря! Одни говорят, что в Союзе нельзя было заработать, никакого роста, везде дураки, другие – что работа на каждом предприятии была, и подкалымить всегда можно, и начальство нормальное, и коллектив хороший. Одни говорят, что десятилетиями на квартиру стоять надо, другие – что завод сразу дал. Один говорит, что реформа уничтожила прекрасные призводства, разработки, другой – что нечего было уничтожать, а был только бардак и пьяные слесаря… В общем, насчитал я, что Союзов у нас было примерно пять, и все разные. И все мы в нем параллельно жили и не только не соприкасались, но и даже смежных Союзов не замечали. Так может, это еще один?

Машина остановилась. Послышался лязг и скрип открываемых металлических ворот. Водитель снова дал газ, немного проехал и остановился.

– Ну все. – Ковальчук открыл дверцу. – Приехали.

9. Если нельзя хакнуть систему…

Виктор думал, что его засунут в какое-то убежище, но вместо этого ему предложили войти в длинный, бревенчатый, обложенный кирпичом дом, похожий, на барак или казарму, и провели по коридору в помещение, где стояла пара коек с тумбочками, письменный стол и круглый в углу возле углового шкафа. На дверь была наскоро прибита коробка из брусков, и в нее вставлены вторые двери. У дверей этих был поставлен часовой, и еще пара ходили под окнами.

– Думаю, переночевать придется вместе здесь. Это общежитие начсостава. Ужин принесут в судках. На всякий случай: вы ответработник из Москвы, гражданский, прилетели сегодня спецрейсом по делу нападения на объект.

Когда Виктор увидел часового в коридоре, первую секунду у него возникло подозрение, что монстры все-таки как-то на его мозги подействовали. На часовом был черный демикотоновый архалук с погонами, как будто это был манекен в музее; просторный суконный башлык за плечами, невысокая черная папаха с красной звездой и кинжал на поясе дополняли экзотический вид. Вооружен часовой был обычным коробовским автоматом армейского образца, с неширокой ложей и стволом, казавшимся необычно длинным и тонким из-за отсутствия столь привычной на калашниковских и симоновских системах газоотводной трубки.

«Оба-на! Чего это за дикая дивизия в натуре?»

Когда Ковальчук закрывал на окне сбившуюся штору светомаскировки, Виктор увидел, что на часовом под окнами такое же странное одеяние, только дополненное буркой от холода.

– А это чего за род войск? – не удержался Виктор.

– А, это сталинские казаки. Это Жуков для эксперимента придумал еще перед второй финской. В ряде областей создавались казачьи колхозы, где дети с малых лет, помимо всего прочего, обучались военному делу. После прохождения срочной службы им могут предложить заключить договор и служить в армии за оплату, в рядовом и сержантском составе, как у вас контрабасы.

– Контрактники. Контрабасы – это разговорное выражение.

– А теперь я хотел бы спросить вас о том, как получилось, что двое диверсантов за пару минут уничтожили, как у вас говорят, элитное спецподразделение.

– Надо так понимать, сами диверсанты уже не скажут?

Ковальчук слегка поднял брови.

– Для специалиста по прикладной кибернетике вы очень наблюдательны.

– У нас после войны снято много фильмов о разведчиках. И контрразведчиках.

– Фильмы – это фильмы… Но вы правы: не скажут. Оба покончили с собой, физических повреждений, несовместимых с жизнью, нет, следов применения яда тоже. Как и у всех бойцов… спецподразделения. Поэтому вопрос к вам.

– Надеюсь, вы не считаете, что я им передал сведения об охране, чтобы поиграть в стрелялку в реале? Андреналина добавить?

– Ну, не знаю, как ваш андреналин поживает, а мне бы хотелось узнать ваш свежий взгляд.

– Вообще-то я сталкивался только с безопасностью компьютерных сетей, а насчет диверсионных операций – опыта никакого, кроме того же кино. Хотя… Странная у вас какая-то система охраны. Совмещать функции персонала и часовых явно неудобно. Не проще ли было вывезти в какой-нибудь правительственный бункер?

– Вначале это и предлагали. Однако появились некоторые соображения, что пассивная защита безопасности не обеспечивает.

– То-есть?

– Вы, вероятно, читали в вашей исторической литературе, что в Германии в конце 30-х некоторые влиятельные лица увлеклись использованием в государственных целях различных паранормальных явлений?

– Да. Гитлер создавал «Анненербе», они искали в Тибете какие-то сверхъявляния и так далее.

– Ну, то ли ваши популярные издания не слишком точны, либо вы особо ими не интересовались, либо у вас там какие-то пропагандистские соображения… В общем, Гитлер как раз оккультизмом мало увлекается, хотя и строит из себя сверхчеловека. Паранормальные явления – в основном любимое дитя Гиммлера, который и инициировал летом сорок первого директиву фюрера по усилению работы на данном направлении… кстати, структуры по проверке таких явлений создали у нас в период тесного сотрудничества с рейхом. Правда, у нас возобладал все-таки критический подход. Короче: по имеющимся данным, существует угроза покушения на вашу жизнь методами телепатического воздействия. Поэтому была запущена дезинформация, что вас отвезли на Урал на секретный подземный объект, а на самом деле поселили в лесу, в который население не суется, думая, что там тайно испытывают бактериологическое оружие. Помимо «лаборатории», под Брянском было создано еще несколько объектов, на каждом из которых можно было вас разместить. Это затрудняло ваши поиски.

– Кстати, вы так подробно рассказываете… А они не могут откуда-нибудь из леса записывать наш разговор по колебаниям оконного стекла?

– Вы нам рассказывали о таких вещах. Но пока спецслужбы вероятного противника достаточно портативной аппаратурой для этого не располагают, а в окрестностях части сейчас интенсивно проводятся учебные занятия – якобы готовится смотр части, приезжают важные шишки из Москвы и хотят видеть боевую выучку. Так что скрытно расположиться в лесу с аппаратурой сложно. Если, это, конечно, не марсиане. Так что говорить можно свободно.

– Спасибо. Дело в том, что хотя у нас в будущем профессия тайно убивать разных людей хорошо развита – диверсанты там, террористы, частники киллеров нанимают, но до сих пор не слышал, чтобы у нас кого-то в реале убрали телепатически. Как-то чисто техническими приемами обходятся. Хотя спрос на это есть и вроде как эффективно должно быть.

В наружную дверь кто-то постучал. Ковальчук крикнул «Войдите!», и в комнату вошел молодой сталинский казак с судками в руках. Оно, конечно, не совсем казачье дело, но не китайским же солдатам поручать.

– Кстати, при вылете из Внуково не болтало? – Ковальчук обернулся к Виктору, пока казак расстилал на столе салфетки и ставил фаянсовые тарелки. По комнате разнесся сочный, возбуждающий запах чего-то жареного и мясного.

– Не заметил как-то. Вообще сейчас авиация – это не то, что четверть века назад. Радары, связь, закрытые салоны… Наступает век реактивных скоростей, кондиционеров и стройных длинноногих бортпроводниц вот в таких (он показал рукой) коротких платьях – мода космического века такая будет. Все красивые девушки скоро будут мечтать попасть в бортпроводницы и летать из Москвы до Нью-Йорка. А знаете, недавно как-то случайно разговаривал с одним молодым режиссером, у него есть идея фильма. «Экипаж» называется…

Казак закончил сервировку, стал по стойке смирно («Разрешите идти?») и, получив, утвердительный ответ, скрылся за дверью.

– …А еще самолеты будут угонять и взрывать, так что вам работы добавится, – подытожил Виктор

– Угонять? В тридцать первом был такой случай. В Латинской Америке самолет захватили восставшие солдаты. Но это скорее курьез. У вас это стало эпидемией?

– За бугром это через несколько лет после войны началось, а в СССР – до середины 60-х были единичные случаи, а к семидесятым как-то сразу повалило.

– Интересно. А смысл угона?

– В то время – перелететь через границу. Ради лучшей жизни или скрыться от уголовного преследования.

– Видите ли, в странах Гроссфир к перебежчикам относятся очень подозрительно. Один раз предал – в другой предаст. Тем более уголовники.

– Повезло вам… Вернемся к топику… ну, к теме разговора. Не является ли это телепатическое оружие просто блефом? Меня терзают смутные сомнения, что Гиммлер на этом наследии Нибелунгов по-тихому бабло намывает. Почему вот, например, они не применили его для терактов против руководства СССР?

– Ну, как вы понимаете, для руководства тоже принимаются определенные меры защиты, это во-первых. А во-вторых, и не всегда имеет смысл в таких терактах. Например, Гитлер в конце 30-х не слишком заботился о безопасности. Выступал в пивных, летал на самолетах, в которые можно было заложить взрывное устройство… Но Сталин запретил подобные операции. Спросите, почему?

– Действительно, интересно.

– Потому что в случае войны Германия скорее проиграет ее с истеричным фюрером, чем с умными и расчетливыми генералами. Что, собственно, в вашей реальности и случилось. А представьте себе, если бы генералы еще и отказались от политики геноцида? Просто использовать Россию как сырьевую базу Германии, поставить прогерманское правительство, короновать кого-нибудь из эмигрантов, особо не задавливать местное население и разлагать его пропагандой, мнимой вольницей и водкой, как американских индейцев. Представляете, сколько бы у нас тут сразу нашлось немецких холуев? Сколько бы нашлось людей, одураченных пропагандой, людей, которые хотят быть одураченнными, тех, кто накопил обиды и злобу на советскую власть, или даже на соседа, но винит во всем власть? Другое дело, что с таким большим куском Германия в конце концов не справилась бы, но вы же знаете, сколько лет на шее русского народа просидели татары, просидели поляки?

– Да. Оранжевая революция… Судя по нашей дальнейшей истории, вы правы. Но по тем вещам, которые я успел заметить, в здешнем СССР руководство действует весьма разумно. Так что Гитлер заинтересован ликвидировать Берия.

– Но не заинтересован Гиммлер, по ряду причин. Следовательно, отсутствие покушений – это не доказательство отсутствия телепатического оружия. Тем более, непонятно пока, чем действовала диверсионная группа. Отсюда и необычность обеспечения безопасности. Плюс к тому же ученые протащили идею, для того, чтобы сократить число людей, несущих караульную службу, создать на объекте кибернетическую охранную систему будущего. С телекамерами на территории, стреляющими автоматами, фотоэлементами, емкостными датчиками и прочим. На случай, если охрана что-то проглядит, сигналы от телекамер, микрофонов и телеметрии записывали на четырнадцатилинейные аппараты Рабиновича, установленные под гаражом, чтобы можно было незаметно грузить бобины в фургон и доставлять новые. Для управления этим комплексом была задействована небольшая счетная машина, в подвале, вы до нее не добрались.

Виктор вспомнил жужжание в будке. Хорошо, если это только вращающаяся телекамера.

– И вот всю эту систему сломали менее чем за минуту, средь бела дня, голыми руками. Ваши соображения?

– Ну… Знаете, чем-то напоминает атаку хорошо защищенной компьютерной сети. Самое слабое место в таких системах – это люди. Скажем, присылают письмо с вложением и текстом, чтобы человек, не подумав, щелкнул по нему и запустил троян… ну, это от троянского коня, вредоностная программа. Самое главное – текстом письма воздействовать на психику того, кто получает такое письмо. Страх взыскания, низменные инстинкты, алчность… главное, используя рефлексы, стереотипы, создать в мозгу очаг возбуждения, который затормозит центры, отвечающие за разумные действия. Я понятно разъясняю?

– Иными словами, создать в мозгу человека ситуацию «Приказы не обсуждаются, а выполняются»?

– Именно. Если нельзя хакнуть систему, надо хакнуть мозги человека, который ей управляет.

– А ведь туда отбирали безупречных, самых дисциплинированных, готовых на все, только прикажи – и умрут… Черт! – воскликнул Ковальчук, хлопнув себя по коленке и вскакивая со стула. – Это же буквально! Он как-то им внушил, приказал, нашел какой-то ключ… чтобы сначала исполняли команду, а потом думали. Внушил умереть от горя или от потерянной воинской чести… ну, это уже ученые будут разбираться в механизме. Это вы здорово мысль подсказали, – он быстро прошелся по комнате, потом, пережевывая озарение, сказал: – Так. Давайте сделаем перерыв и осмыслим то, до чего мы тут дошли, а то наши пюре и котлеты совсемостынут.

10. Мрак под фонарем.

Ночь на новом месте прошла спокойно. Виктору приснилось, что он купается где-то на Орлике, причем по этому озерцу ходит теплоход.

Когда он утром открыл глаза, майор Ковальчук был уже одет. Виктор сбросил одеяло и тоже начал быстро одеваться.

– Да вы могли бы еще поспать. Я сказал, чтобы завтрак принесли чуть позже.

– Ладно, чего уж там. У меня такое ощущение, что сегодня опять переезжать.

– Отчего?

– Не знаю. Снилось, что купался в Орлике.

– Чувства вас не обманывают. Сегодня вы возвращаетесь в институт.

Виктор от удивления поднял брови и перестал застегивать рубашку.

«Интересно, как он предполагает делать? Окружит кафедру сталинскими казаками? Заменит всех студентов на сотрудников в штатском? Или мне изменят внешность и пол? Нет, пол научились менять лишь недавно. К счастью.»

– Это в смысле?

– У нас пришли к выводу, что если уж они так быстро нашли вас в лаборатории – а, как установили, нападавшие прибыли в Брянск всего три дня назад, – то для того, чтобы вас не нашли, надо, чтобы вообще не искали, – майор взял один из стаканов, стоящих на круглой тарелке возле графина на столике и повертел в руках. – Будет организована утечка информации, что вы на самом деле ни из какого другого времени не прибывали. Вы – случайный человек без определенного места жительства, которого мы использовали для приманки, чтобы выявить и ликвидировать двух особо опасных агентов иностранной разведки. Вещдоки, часовщик – все это муляж и инсценировка. Об успешной ликвидации абверовской агентуры, кстати, будет сообщено в прессе, но о деталях, и, особенно, о наших потерях, никто не должен знать.

– Понятно, – ответил Виктор, проглотив слюну. С одной стороны без охраны было непонятно, чего ждать, с другой стороны – свободно.

– В институте вы скажете, что вас забрали по ошибке, после проверки в течении нескольких дней выявили личность, дали паспорт, отпустили и извинились. Что спрашивали – не подлежит разглашению, ибо составляет предмет тайны следствия. От нас в институт тоже сообщили, что все в порядке, и что вы оказались товарищем, которому можно доверять. Экспертом, кстати, вы тоже остаетесь, только удостоверением у каждого перед носом не махайте, только если без этого действительно нельзя обойтись.

– Это тоже ясно. А как же с критической угрозой?

– Есть предположение, что вы должны прийти к выводам о необходимой информации о нападении, сопоставляя знания и опыт вашей прошлой реальности и нынешней. Вы работаете, смотрите, думаете.

– А если меня озарит слишком поздно?

– Ну, мы все в одинаковом положении.

– А насчет отправления, так сказать…

– Остается в силе. Если возможность появляется раньше, чем вас озарит, вас отправят обратно.

– Хотелось бы верить. Но ведь у вас есть объективный интерес узнать больше о нашем времени, и, соответственно…

– Если какое-то природное явление происходит один раз, значит, оно закономерно, произойдет и в другой и в третий. И тогда мы можем показывать прибывшим, что выполняем свои обещания. В конце концов, есть сомнения, что вы и есть тот самый человек, который указан в предсказании. Любой пришедший от вас подойдет под описание. Логично предположить, что предупредить о дате «Атиллы» сможет человек из нашего будущего, а не из параллельного. Согласны?

– Логично. Ну, а если переход происходит раз в сто лет или реже?

– На данный момент есть основания считать, что гораздо чаще. Но пока это все, что я могу сказать. Так что в отношении вашей защиты будем действовать по принципу «Темнее всего под фонарем». Кстати, сегодня вместе с двумя осодмиловцами будете на торжественном вечере в облисполкоме, вручат грамоту за задержание преступников, находившихся во всесоюзном розыске. Пригласительный здесь в портфеле, – он указал на серый холщовый портфель, который обычно носят курьеры, – там же, пока идет проверка объекта на заражение, ваша новая смена белья и предметы личной гигиены…

Виктор внимательно слушал, стараясь запоминать. Напоследок майор вынул уже из своего портфеля маленький карманный дерринджер и со словами «Ну и вот еще, на всякий случай» протянул Виктору, а затем и небольшую серую коробку с патронами.

– Решили доверить боевое оружие?

– Скорее, сигнальное. Пошуметь, привлечь внимание, может, напугать… Заряжен холостыми.

– Дайте один боевой, – машинально выпалил Виктор. – На всякий пожарный.

Майор молча достал из кармана один боевой патрон и протянул Виктору.

– Спасибо… – несколько растерянно протянул Виктор.

– Почему-то думал, что вы обязательно об этом спросите…

Серый «Старт» затормозил у корпуса института, высадил Виктора, развернулся и уехал, оставляя после себя в холодном воздухе белый дымок. Репродуктор над входом бойко орал «In the mood» на два женских голоса, причем русских – звонко, хулиганисто:

Старый Корпус сиял в лучах невысокого, выглянувшего из-за облака солнца. Голуби клевали у крыльца овес, набросанный кем-то на вытоптанный снег; среди них суетились и прыгая, шустрые воробьи, выхватывая корм из-под носа степенных белых птиц. Виктор легко вдохнул морозный воздух; по всему телу разливалось чувство спокойствия и свободы, словно он вернулся домой.

На кафедре его встретили абсолютно невозмутимо, словно он вернулся из харьковской командировки – кстати, Тарасов тут же пожал ему руку и сказал «Спасибо! Здорово все получилось!». Под плакатиком с рекламой Эленберга вместо Зины уже сидела другая машинистка – молоденькая, чуть округлая, с ямочками на щеках и уложенной на затылке пшеничной косой («Светлана Павловна… можно просто Света»). То ли подобные отлучки происходили тут настолько часто, что уже никого не беспокоили, то ли все знали, что ничего не произойдет ни с тем, кто отлучился, ни с теми, кто до этого был с ним знаком и поддерживал дружеские отношения, то ли народ стал настолько скрытным (чему, однако, не находилось подтверждения), но возникало впечатление, что не произошло абсолютно ничего.

У Виктора опять возникло сознание какой-то компьютерности происходящего. Ходят люди, общаются, произносят фразы, а для большинства, с кем он общался, так и осталось непонятным, есть ли в этих людях внутренний мир, сложились ли эти фразы в какой-то цельный образ, или, как в ходилке, есть одни диалоги и квесты. Хотя… А насколько он сам-то пытался понять этих людей? Здрасьте-здрасьте, пока-пока… в коллектив влиться не пытался, свою душу никому не раскрывал. Как и вообще в нашем мире. У нас теперь каждый сидит в собственной скорлупе, потому что откроешь душу – кто нибудь тут же в нее смачно харкнет, чтобы пока ты плевок утираешь, протопать по твоим плечам к своему личному успеху. Как там у Макаревича – «Носите маски, ведь только под маской ты можешь остаться собой». Виртуальность – идеал нынешнего общества. Придумать ник, обмениваться на чатах, форумах и в аське набором стандартных фраз и смайликов, поздравлять друг друга стихами, выцепленными с сайтов поздравлений… притвориться роботами, пытаться, насколько возможно, превратить и свой реальный мир в один из бесконечных сериалов, где  очень  надуманные  сюжетные линии,  герои, как из папье-маше, а картонные люди в искусственных декорациях насильно  вписаны  в чудный город.

Вот и он, в силу обстоятельств, сидел в своей скорлупе и даже про Зину вообще толком ничего не знает, откуда она, как жила до этого – кроме пары эпизодов, ей же и рассказанных. Он видел в окружающих картонные фигурки, а они в нем видели робота, чужого – ну, пришел, ну, ушел, ну, снова пришел. Да он этой обособленностью здесь сразу себя и выдал.

Углубиться в самоанализ, однако, ему не дали. Из-за двери высунулся Волжанов, и, поискав глазами Виктора, кивнул – «Зайдите-ка на минуту».

– Добрый день, – сказал Виктор, заходя в кабинет. – Меня только что подвезли, так что, к сожалению, не сначала рабочего дня…

– Добрый, – прервал его Волжанов, доставая какие-то бумаги из верхнего ящика своего двухтумбового стола. – Ну что ж, Еремин. Рад был с вами поработать, жаль, что придется расстаться.

«Начинается» – подумал Виктор. «А никто и виду не подает».

– Я понимаю, – ответил он. – Неприятности в наше время никому не нужны.

Волжанов резко поднял голову и перестал вытаскивать папку с бумагами.

– Какие неприятности?

– Ну, то что я не смог поехать в командировку в Харьков… подвел…

Волжанов хмыкнул и выложил таки папку на стол.

– Чудак вы человек, Еремин. Неприятности… С таким чувством ответственности на вас все ездить начнут… Вам еще не говорили, что на Профинтерне создают филиал отраслевого института подвижного состава? Головное отделение, кстати, в Коломне.

– Еще нет, – сказал Виктор. В четверг он высказывал это предложение – объединить разделенные по двум министерствам производства тепловозов и электровозов, а заодно и уходящих паровозов под эгидой одной системы проектных и исследовательских учреждений, чтобы ликвидировать ведомственные барьеры. «Быстрота у них, однако, фантастическая. Только заикнулся – уже решение провернули…»

– Вас переводят туда по производственной необходимости. Думаю, что отказываться не будете, да и нашего с вами согласия по этому вопросу особо не спрашивают. К работе на новом месте приступаете с понедельника, не забудьте взять расчет в кассе, а то свои небось-то уже… Верно?

– Спасибо.

– Да, собственного жилья у филиала пока нет, и тут договорились, что после формального набора кадров и перевода жить будете пока у нас, комната в общежитии молодых специалистов. Так что удачи вам, Еремин… Ну а до конца дня, выполняйте нынешние обязанности.

«Так не бывает» – сказал про себя Виктор, выходя от завкафедрой. «С работой рвут на части, быт устроен… Никто никого на хрен не посылает, народ дружный, не грызутся, склок служебных и бытовых не видно. А где уроды-то? Почему такой процент уродов низкий на душу населения? И где уроды, имеющие власть? Что-то здесь не так.»

По дороге в лабораторию он заскочил в кассу, которая была в двух шагах от кафедры на первом этаже; очереди там не было. Он думал, что ему начислят только за те несколько дней, что он непосредственно провел в лаборатории; но оказалось, что ему вывели за неполных две недели, частично по ставкам «за время исполнения гособязанности» и перевели надбавку за вредность с какого-то номерного полигона – впрочем, не настолько высокую, чтобы его зарплата стала бросаться в глаза окружающим.

Стенд уже за время его отсутствия смонтировали и даже собрали схему измерительной аппаратуры. Оставшаяся часть дня частично ушла на то, чтобы обучить помощников нехитрому, но нудному и требующему аккуратности процессу, который назывался тарировкой пути. По-простому, они измеряли упругость стальных лент, которые на стенде должны были заменять рельсы, и по которым катилась модель тележки, повторяя в миниатюре действие на путь машины весом более ста тонн. Приспособление было похоже на абстрактную скульптуру, блестело хромом и чернело воронением; в него грузили гирьки, смотрели на круглый, словно большие часы, индикатор, пускали ленту самописца, на котором вычерчивала отклонение стрелка, похожая на лапку гигансткого насекомого и записывали данные в разлинованную амбарную книгу. Все это было похоже на какие-то магические действия средневековых астрологов. Нехватало звездного неба, хотя на втором этаже находился «Марс».

Но вот протрещал последний звонок, общий для студентов и сотрудников, и под звуки старого фокстрота конца 20-х жерло главного входа выбросило Виктора вместе с шумным потоком парней и девчонок на улицу, полную света. Ах, этот февральский свет, когда солнце сияет почти по-мартовски, когда небесная бледная акварель уже наливается весенней синевой, и сверканье небесного хрусталя, многократно отраженное ослепительно свежим, выпавшим к утру снегом, расплескивается по стенам домов по всей улице, когда трубы на крышах чуть оттеняют наступающую синь белыми колоннами дымков, и холодный хрусталь воздуха пронзен теплым дыханием солнца! Как рассказать об этом мгновении, когда на улице вдруг встречаются зима и весна, когда человека вдруг охватывает преддверие радости от понимания, что самые холодные дни уже пережиты и где-то вдали перед воображением уже мелькают свежезеленые ветви, теплые дожди и аромат цветущих лип? Когда сердце вдруг пляшет под звуки доносящегося из репродуктора саксофона, выводящего что-то древнее, легкое и ритмичное? Виктору казалось, что он прожил здесь целую жизнь, где-то с начала века, и только потом до него дошло, что это просто преддверие первой его в этой реальности весны.

11. Пароль – щепотка соли.

В холщовом портфеле среди джентльменского набора оказалась нужная в домашнем обиходе сетка, и Виктор до общежития сделал крюк по продмагам.

Общежитие молодых специалистов было построено где-то в первой половине сороковых, из расчета на не совсем сбывшиеся в те времена планы превращения института в научно-образовательный комбинат, в который бы вошли исследовательские лаборатории завода, вуз и политехникум. Ввиду избыточности пятиэтажного здания его частично использовали как бессемейку, частично – для подселения молодых спецов с Профинтерна, тем более, что Третьи Проходные рядом. Виктор получил на вахте ключи – в вестибюле стандартно висели доска объявлений, уголок полезной информации «Как улучшить быт» и «Советы молодой хозяйке» и транспарант «Бога нет»; его комната оказалась на пятом, а лифтов при высоких потолках в доме не наблюдалось. «Ладно, зато какой вид из окна будет…»

Комната фактически оказалась миниатюрной квартирой, хотя и поменьше, чем у Зины: каприз архитектора потребовал, чтобы в этом месте выступ фасада с кирпичными лентами плоских колонн был оттенен нишей. Поэтому большая комната оказалась чуть меньше девяти метров, санитарные удобства были ужаты до туалетной кабины и мойки в кухонной нише, причем в месте общего пользования, на удивление Виктора, на проволочном кронштейне висел рулон серой, но мягкой на ощупь туалетной бумаги, а гардероб заменяли два встроенных шкафа в прихожей и в главной комнате. Судя по интерьеру, жилое помещение ранее использовалось в качестве импровизированного гостиничного номера для временного поселения разных гостей и командировочных; письменного стола не было, вместо кровати вдоль стены стоял диван-кровать с пружинным матрацем и тумбочкой, в центре стоял столик с парой стульев, у другой стены – универсальный шкаф, выполнявший роль книжного и буфета, а угол у окна был занят креслом, показавшимся Виктору в данной обстановке абсолютно ненужным. Для удовлетворения культурных потребностей на тумбочке стоял довольно элегантный ламповый приемник «Лель» среднего класса, в деревянном корпусе (этак сотни на три с половиной потянет местными), и висел на стенке стандартный черный карболитовый динамичек, с решеткой наподобие лучей солнца, приглушенно курлычущий очередную пятиминутку новостей. Стандартная лампа в коническом молочном плафоне, свисавшая с потолка, завершала пейзаж. Виктор прикрутил репродуктор, открыл форточку, чтобы пустить свежий воздух, и сел на диван.

«Вот туда в угол, где кресло стоит, лучше бы небольшой телик купить. А приемничек-то казенный ничего. Даже УКВ есть» Он щелкнул кнопкой «УКВ» – засветилась шкала – и покрутил ручку настройки. Комната наполнилась сочными, чистыми звуками блюза – видимо, это была станция для релаксации.

«А зачем сюда телик? У меня же теперь паспорт. Надо сразу брать кредит на сталинку и мебель. И там ставить нормальный аппарат. Стоп, а ведь вместе с Зиной можно взять двухкомнатную. Только к ней, уже наверное, не подойдешь… Интересно, а почему здесь так неплохо с жильем? Помнится, в нашем времени мне в общежитии молодых специалистов дали вначале только койку. Абыдно, да…»

Из приемника ритмично и нежно полилось нечто очень знакомое – Виктор сначала мог поклястся, что звучит лейтмотив из фильма «Еще раз про любовь» с Дорониной, который будет снят только лет через десять, и только позже до него дошло, что это очень похожий старый довоенный немецкий фокстрот «Von acht bis um acht». Видимо, эта вещь относилась к преследуемой в рейхе культуре швингюгенд и потому здесь считалась идеологически правильной.

Впрочем, насчет жилья все понятно. Войны не было, жилой фонд не сокращался – раз. В эти годы строили – два. А потом… Для восстановления народ из деревень не приезжал – три. В деревнях не оказалось так плохо по отношению к городу – три. Так что и миграция меньше, а, значит, и обеспеченность лучше. Черт, как все просто. Просто была возможность не запустить процесс бесконечной гонки потребления, когда новые квартиры рождают мигрантов, а для них нужны новые квартиры…

А сейчас у нас что-нибудь изменилось? Боже, в каких только условиях теперь люди порой только не живут! В квартирах и комнатах, превращенных в бараки Бухенвальда многоэтажными нарами, в холодных времянках, как во время войны… и это те, которые имеют работу и не бомжуют. И это все рядом с нами. Общество потребления превратилось в болезнь. Оно похоже на средневековые пиры, где гости сначала нажирались до отвала, потом щекотали перышком в горле, чтобы их вырвало, чтобы они могли снова жрать, и щекотать перышком… И сейчас реклама, да и сам образ жизни всех, сначала заставит человека человека чего-то проглотить, потом заставит вытошнить еще непереваренное, потому что надо запихнуть в глотку уже новый товар. Какое там «наиболее полное удовлетворение потребностей»? Это слишком медленный рост продаж! Новые экономические цели общества – нажраться и поблевать.

Потребление в наше время приобрело характер маниакального психоза. Одни вкалывают по 10-12 часов на двух-трех работах, чтобы скорее сменить свою мобилу на более навороченную или что-то в этом роде. Другие хавают недвижимость, земельные участки – больше, больше, и это прихватить, и то, чтобы застроить и сдать в аренду или продать; они вздувают стоимость квадратного метра, пока не рушат рынок и не разоряют самих себя. Третьи начинают хватать власть уже не потому, что им нравится командовать другими, не потому, что это даст им какие-то бешеные бабки, даже не потому, чтобы им ежеминутно лизали задницу – просто потому, что им вбили в голову, что власть надо хавать, пока не лопнешь; и вот они быстро проскакивают порог своей компетентности и живут в постоянном страхе перед тем, что их дебилизм раскусят сверху и сбросят на дно, где по ним пройдутся все, которых они когда-то гнобили. Лезут в господа, а получают наверху удел последних холуев. У четвертых болезнью стало менять персонал в тайной жажде, что попадется лучше – нахватать людей, потом сладострастно выживать их с работы, чтобы освободить место для тех, кто кажется более и более выгодным; в итоге самый раззолотой работник быстро понимает, что об него просто вытирают ноги и забивает на все, стараясь лишь продержаться до нахождения нового места. Виктор тоже как-то в конце девяностых по обстоятельствам (прежняя фирма приказала долго жить) ненадолго попал в предприятие подобной бизнес-вумен, которая была ненасытна до смены людей; из этого он вынес мнение, что слово «потреблять» в наше время не только глагол.

Философствования Виктора прервал стук в дверь.

– К вам можно? – донесся приятный, чуть низкий женский голос.

– Да-да, заходите, не заперто – откликнулся Виктор. Замок в этой комнате был не накладной английский, а простой врезной, с маленькой бочкой фиксатора, которая и удерживала дверь от ветра, если не закрывать ее ключом. Помнится, такие стандартно ставили на двери в хрущевках. Впрочем, для времени их появления вполне адекватно…

В комнату вошла брюнетка в темно-бордовом халате, домашних тапочках и с блестящим ворохом аккуратно накрученных алюминиевых бигуди на голове. В руке она держала белую фарфоровую солонку с позолоченным пояском.

– Добрый день! Я Зоя Осиповна, из сто тридцать четвертой, на этом этаже.

– Очень приятно. Виктор Сергеевич. Еремин.

– Виктор Сергеевич, вы представляете, только прокрутила мясо на котлеты, и кончилась соль! Я спросить у соседей – знаете, никого нет, суббота, все кто где, мы тоже с мужем вечером собирались на концерт во Дворец Культуры, и вот только вы одни. Не выручите?

– Конечно! Я как раз взял сегодня целую пачку. Даже еще не распечатывал.

– Огромное вам спасибо! А вы только что здесь устроились?

О, этот очаровательный пароль советских времен, открывающие любопытному взгляду любые соседские двери – поваренная соль, подумал Виктор. Она у всех есть и у каждого может кончиться в любую минуту. Ну что ж, будем знакомиться с соседями.

– Да, вначале подселяли к студентам, сейчас сюда.

– Недурно, знаете, недурно… Если и дальше так хорошо пойдет с жильем, старые вещи Зощенко просто перестанут издавать. Они будут неактуальны. Вы любите Зощенко?

– Странный вопрос. – дипломатично ушел Виктор, не зная позиции здешнего Политбюро по этому сатирику. Оно конечно, при его статусе и корочке в кармане уже можно было сказать что угодно, но вдруг у этой дамы будут неприятности?

– Действительно, странно даже говорить. Кстати, мы с мужем тоже в прошлом месяце приехали, перевелись из Выгонич, дети пока у родителей, привезем, когда оформим кредит на сталинку. Мужу дают хорошее место на Профинтерне, а я буду в институте преподавать немецкий, вот нам пока до оформления кредита дали здесь. А вы тоже перевозите семью после кредита?

– Как вам сказать… Дело в том, что я, к сожалению, потерял семью.

Зоя вплеснула свободной рукой и приложила ее к щеке, словно ее болели зубы.

– Ой, простите… Это, наверное, ужасно. Знаете, вам сейчас надо больше бывать на людях. Мы, кстати, тоже бываем, и, кстати, следующее воскресенье со знакомыми, если не будет дождя, идем на природу на шашлыки. Давайте с нами! Вы ходили раньше на шашлыки?

– Зимой на шашлыки?

– Во-первых, уже практически весна, во-вторых, там есть где посидеть. Там будут очень приличные люди – Борковичи, Синегины, Ляпузовы, будет Тамара Егоровна, она работает в библиотеке, очень интеллигентная женщина, исполняет песни под гитару. Кстати, прошел слух, что вы знаете какие-то потрясающие новые песни, она очень интересовалась. Вы знаете, что шашлыки – это сейчас становится модным?

– Да, мне доводилось ездить на шашлыки, так что я с удовольствием – если только какие-то обстоятельства. Если что-то будет неотложное в этот день, я сообщу.

– Пожалуйста! Главное, только не забудьте! Всего доброго!

«Ну вот, на следующей неделе меня будут знакомить с библиотекаршей» – резюмировал Виктор, когда за дамой захлопнулась дверь. «Кстати, а это случайно, не разновидность наблюдения? Прийти посмотреть, как тут, на месте ли, никто не украл? И как вообще здесь с наблюдением? Помнится, здесь увлекаются разными продвинутыми штучками?»

Он подошел к приемнику и аккуратно, чтобы не поцарапать полировку корпуса, перевернул его передней стороной вниз, затем, вооружившись перочинным ножом, аккуратно отвернул четыре шурупа, удерживающих толстый лист прессованного картона с пробитыми для вентиляции круглыми отверстиями, и заглянул в подвал шасси.

Внутри, среди вызывающих ностальгические чувства у каждого радиолюбителя разноцветных проводов, крупных зеленых пленочных резисторов, бочонков бумажных и пластмассовых кирпичиков слюдяных конденсаторов, ламповых панелек и прочего лапидарного железа ламповой эры был аккуратно пристроен цилиндрический микрофон размером с небольшую пуговицу, от которого тянулись тонкие белые провода к залитому эпоксидкой блочку размером примерно со спичечный коробок, а от него – к батарее, собранной из куска галетной для ламповых приемников и к паре проводов, которые тянулись вдоль нижней доски корпуса в разные стороны и, видимо, исполняли роль антенны. Радиомикрофон, однако. Жучок. Жучила. На куске галетной батареи виднелся знак в виде пятиконечной звезды. Ну ладно, хоть не германская разведка. Виктор не стал трогать конструкцию, только произнес в микрофон «Раз, раз. Как меня слышно, прием» и, привернув крышку обратно, вернул приемник на законное место. Еще один микрофон обнаружился под диваном, приклеенный уже не удивлявшим его скотчем к фанере диванного ящика. Похоже, что аппаратуру ставили больше для его безопасности, и не слишком старались маскировать.

Он хотел еще проверить отдушины на кухне и в туалете, крышку подвеса светильника и еще пару подобных мест, но делать это ему было уже откровенно неинтересно. На всякий случай он только тщательно прощупал подкладку пальто, но там ничего не обнаружил. Ну и черт с ним. Надо что-то приготовить поесть перед этим исполкомовским торжеством.

12. Официальное шоу.

Тут Виктор обнаружил, что, помимо всего прочего, ему надо еще и погладить костюм и рубашку. Хотя материалы начала двадцать первого века в этом отношении были получше тканей середины двадцатого, но с момента попадания сюда ему так и не довелось воспользоваться утюгом. Порывшись в шкафах и тумбочке и даже заглянув на антресоли, казенного утюга он не обнаружил; вероятно, предполагалось, что данный девайс, как бритва и зубная щетка, непременно будет у каждого жильца, потому что это все-таки общежитие, а не гостиница. Пришлось зайти в сто тридцать четвертую к Зое Осиповне, чтобы испросить сей непременный для каждого джентльмена предмет; как только он переступил порог, его окатило аппетитной волной жареного мяса, лука и еще чего-то вкусного, а слух взбудоражило шкворчание сковороды. Зоя Осиповна действительно обжаривала котлеты, и обрадовалась так, как будто это он хотел подарить ей утюг. Супруги размещались в пятнадцатиметровой комнате, значительную часть которой занимала двуспальная кровать; кухонная ниша была перенесена из коридора в большую комнату, что, с одной стороны, позволило иметь ванную, но, с другой – во время готовки приходилось все время проветривать. Менталитет населения не хотел идти в ногу с замыслами архитекторов, полагавших, что женщина должна раскрепоститься и освободить себя от уз кухонного быта, предпочтя непроизводительной домашней готовке сбалансированное, рациональное и научно выверенное питание в столовой самообслуживания на первом этаже. Впрочем, как успел узнать Виктор, на сталинки и прочее жилье с отдельными квартирами столь радикальные взгляды на быт, к счастью, не распространялись.

Виктор ожидал, что ему дадут для глажения нечто похожее на воспоминания раннего детства – большой, тяжелый, сверкающий хромом честный кусок металла, с точеной деревянной ручкой на стальной скобе, со все время перегорающей спиралькой внутри, который для регулирования температуры надо все время включать и выключать из розетки. Однако утюг, который он одолжил у соседки, оказался вполне продвинутым – объемный, напоминающий формами броненосец, но сравнительно легкий, с черной карболитовой ручкой, красным глазком лампочки и, самое главное, терморегулятором. Промышленность группы «Б» делала заметные успехи.

Вернув утюг и пообедав быстро приготовленными макаронами со свиной тушенкой, Виктор снова повеселел. О грядущей мировой катастрофе абсолютно не хотелось думать. Предстоящее мероприятие виделось его умственному взору довольно скучным, с длинными казенными докладами и выступлениями, которые будут произносить тяжеловесным, мертвым языком, бурными аплодисментами, в которых придется участвовать и бюстом Ленина (или Сталина?) позади стола президиума. Возможно, в зал войдут пионеры со знаменем, а потом, возможно, состоится концерт, солидную часть которого составят коллективы народного творчества, артисты местной филармонии, и чтец, участвующий в литературно-художественной композиции во славу… посмотрим, во славу чего или кого. Может, просто нас, людей труда. Правда, есть надежда, что его там случайно озарит насчет «Атиллы», ну и чего там собственно, у них в буфете… Идти на трамвай он решил к Бане – возможно, так короче.

По иронии судьбы он попал на тот же самый трамвай, на котором ездил в Брянск в прошлую субботу, с веселой вожатой, крутившей в кабине портативный приемник, и понял, что за почти две недели, что он здесь провел, он выбирался в центр всего дважды и то по субботам. По радио звенела серебряным голосом Нина Дорда – что-то очень веселое и о любви. Народу было больше, чем в прошлый раз, но теперь Виктор удивлялся не одежде полувековой давности, которая ему уже успела примелькаться и воспринималась совершенно естественно, не социальным типажам из далекого-далекого детства – его поражала открытость и непосредственность людей; на лицах большинства, казалось, запросто можно было читать их мысли. И еще, что снова поразило Виктора – это полное спокойствие перед нависшей угрозой ядерной катастрофы. Едут люди, уверенные в завтрашнем дне, и пофиг им Гитлер с его «Атиллами».

Увлекшись наблюдениями, Виктор чуть не проехал центр; хорошо, у трамвая здесь была еще одна остановка – прямо возле универмага, перед мостом через Судок. Он достал пригласительный и посмотрел адрес.

Вечер должен был состояться не в исполкоме, а в так называемом Доме Политики на Красной Площади. Виктор уже часом подумал, не в Москву ли надо было ехать; но вовремя вспомнил, что Красной называлась когда-то Площадь Маркса – сто метров вниз по Советской         от Сталинского проспекта. Почему площадь переименовали обратно, он не понял, хотя и предположил укрепление славянофильства в официальной идеологии.

Дом Политики располагался на том самом месте, на котором после войны построили красивое здание обкома в классическом стиле (чувствовалось тайное желание архитекторов создать брянский Смольный), а позднее это здание заняла областная Дума. Здесь же Дом Политики был возведен из красного кирпича и стилизован под роскошный псевдорусский модерн, составляя единое композиционное целое как с примыкавшим к нему дореволюционным зданием, где когда-то была редакция «Брянского рабочего», так и со зданием Винного Замка на другой стороне Советской. Верхняя половина площади была застроена под классицизм, включая реконструированные фасады поликлиники и почтамта. Поликлиника теперь получила колоннаду перед входом и греческий портик. Круглый сквер в центре площади был обнесен чугунной узорной решеткой и украшен скульптурами и не действовавшими сейчас, занесенными снегом фонтанами, являя собой миниатюрное подобие Летнего сада и Петродворца. Сквер и площадь, так же, как и Сталинский Проспект, заливал яркий свет многочисленных фонарей на столбах и стенах домов

В освещенный большими гранеными, стилизованными под старину, светильниками подъезд, перед которым стояло штук пять «Стартов», два черных «Спутника» и поражающая своим изяществом «Бэйба» (Виктор наконец-то разглядел, что эта машина официально называется «Мечта»), ручейками стекались люди. Виктор показал вахтерше пригласительный и прошел внутрь. В фойе играла музыка, и звуки вальса чем-то напомнили ему фильм «Карнавальная ночь»; разве что не было бумажных гирлянд, лампочек, шариков и конфетти. Вокруг сновали люди со счастливыми, светлыми лицами, мужчины в костюмах с галстуками, женщины в разноцветных нарядных платьях, все они смеялись и весело шутили; казалось, что в самом воздухе висело ощущение праздника. Виктор сдал верхнюю одежду в гардероб и причесался перед одним из больших зеркал, лентами покрывавших простенки в фойе; он подумал о том, что надо поискать буфет, но тут прозвенел звонок и он поспешил в зал.

Зал был партерным и трансформируемым; ряды кресел были убраны, и место них на широких ступенях были расставлены столики на четырех, как в варьете. Несколько телекамер – больших, серых, с турелями разнокалиберных объективов, установленные в люльках на огромных решетчатых стрелах, казались здесь столь же диковинной и несуразной деталью, как если бы в зал поставили скелеты динозавров. Девушка в дверях указала Виктору, как пройти к его месту; там за столом уже сидели Алексей, Сэм и еще один осодмилец, бывший тогда с ними на дежурстве.

– Ну вот, все мушкетеры в сборе! – воскликнул Алексей, завидев подходившего Виктора. – Интересно, а штопор у них есть или как?

На столе действительно стояли бутылки вина, правда, светлого десертного (Виктору сразу вспомнилось «К празднику-легкие вина»), стояли рюмки, блюда с закуской, вазочки с печеньем и конфетами, и в центре столика – с яблоками и мандаринами. Он уже начал сомневаться, можно ли до этого всего дотрагиваться, как подошла девушка-официантка и быстро откупорила бутылки.

– Девушка, а как вас зовут? – спросил Сэм. – Мы хотим написать благодарность тресту столовых, ибо восхищены профессиональным мастерством.

– Мэри, – не моргнув глазом ответила она. – Но я уже занята.

– Мужайся, старик. – философски произнес Алексей. – Все гриновские девушки уже заняты. Фабрика по пошиву алых парусов строит новые цеха ввиду хронического роста плана.

Тем временем мероприятие уже началось, и оказалось один в один построенным как «Голубой огонек»: то-есть то одним, то другим за столиками вручались награды, тут же у них брали блиц-интервью под пристальным взором проплывавших над залом телекамер, из-за других столиков поднимались артисты, что-нибудь исполняли и тоже говорили перед камерами и так далее. Короче, Виктор совершенно оказался участником лив-шоу, которое вели незнакомые ему мужчина и женщина; вероятно, это были ведущие брянского ТВ. Если в его реальности политика представляла собой шоу, то здесь, наоборот, шоу представляло собой политику.

Среди людей, получавших грамоты и награды, как и ожидал Виктор, преобладали передовики (причем прежде всего участники движения «Без изъяна», из чего он сделал вывод, что на качество здесь перенесли акценты гораздо раньше), рационализаторы и изобретатели, отличники боевой подготовки и передовые управленцы. Неожиданным для него оказалось вручение одной молодой женщине почетного знака, как было сказано, «за новые успехи в создании произведений абстрактной живописи, отражающие жизнь и быт советского народа». Джаз был везде, в том числе и на этом торжественном вечере, а вот абстрактной живописи он нигде в окружающей среде не заметил, равно как и абстрактной скульптуры. На улицах скульптура была самая что ни на есть антично-советская: Аполлоны и Венеры, Меркурии и Ники в виде ткачих, механизаторов, учительниц, спортсменок и прочих представителей и представительниц нового общества. «Может, это элитарное увлечение номенклатуры такое?» – предположил он и, кстати, отметил, что вино приятное и очень легкое; при попытке перебрать такого можно было скорее получить энурез, чем опьянение.

Тем временем ведущие уже перескочили за их столик, на них вместе с врученными почетными грамотами нацелились телекамеры и посыпались вопросы; миловидная ведущая в светлом платье и с голосом, делающим просто невозможным уклонение от ответа, спросила у Виктора, есть ли у него какие-то пожелания к архитектурному облику города.

– Ну что сказать, – в некоторой растерянности начал Виктор, – я откровенно потрясен теми прекрасными изменениями в облике нашего города, который я знаю с детства. На наших глазах создается город будущего, город мечты. И единственно, что тут можно пожелать – чтобы в этой мечте находилось место и памяти о великой и древней истории нашего края, нашей Брянщины, которую испокон веков прославляли великие воины и великие поэты. Родом с Брянщины богатырь Пересвет, первым сразившимся с врагом на Куликовом поле, родом с Брянщины легендарный поэт Боян, упомянутый в «Слове о полку Игореве». Пусть же когда-нибудь, скажем, на Покровской горе станут рядом в бронзе Пересвет на коне и Боян с гуслями; пусть станут там пушки брянского Арсенала, что защищали Россию от нашествий, и пусть Родина-мать на вершине высокой стеллы поднимет над городом символ промышленного мастерства и любви к родной земле– серп и молот!

– А что? – раздался голос из-за одного из столиков. – Что скажут товарищи архитекторы?

– Василий Николаевич! – откликнулся кто-то из-за спины Виктора. – Конной статуи среди памятников в городе действительно не было, это хорошая идея. Тем более за счет лимитов на монументальное искусство патриотической тематики.

– Отлично. В понедельник обговорим! Извините, товарищи, продолжайте!

– Ну вы мощно! – зашептал Сэм Виктору. Сам Никандров заинтересовался! В Брянске теперь будет свой Медный всадник!

– А точно. – добавил Алексей. – Чем лепить на каждом углу гипсовых ткачих с Камвольного, летчиков и солдат, пусть лучше на одного богатыря потратятся, но в бронзе, чтоб на века стоял.

13. Ударница креативного бизнеса.

– Виктор Сергеевич! Вы случайно, не в ту сторону идете?

Его окликнула молодая женщина, еще, по-видимому, комсомольского возраста, в полосатой шубке, стройная и холеная, со светлыми, выбивающимися из-под круглой лисьей шапочки волосами, и сияющим румянцем на щеках, налитых здоровьем. Вечер кончился, народ растекался по Красной площади по домам, и он стоял на крыльце, под входной аркой, под звуки доносящегося из фойе прощального слоуфокса, держа в руках красную коленкоровую папку с тиснением, в которую была вложена его грамота, и размышлял, куда же двигаться дальше в этот вечер: то ли ехать домой, то ли еще пройтись и посмотреть, как преобразился центр. Подмораживало, воздух был чист и на небе сияли крупные звезды.

В женщине Виктор узнал ту самую художницу-абстракционистку, которую награждали на мероприятии. Махала рукой она как раз в направлении остановки трамвая.

– Нина Лонова, или Нилон, как я обычно подписываю свои работы, – отрекомендовалась она. – Почти как найлон, – она хихикнула, – так что можете звать меня просто Нинон, так привычнее. Понимаете, время позднее, мало ли, хулиганы, или еще кто, так что если есть попутчики… особенно такие, которые спасают женщин грабителей.

– Ну, на моем месте каждый поступил бы так же. Идемте, тем более, я как раз хотел прогуляться по центру.

– Знаете, на селе проще, там всех с детства знаешь, а здесь в городе, столько людей и все незнакомые. Мало ли кто может девушку обидеть, правда? – и она заразительно рассмеялась.

– Наверное. Так вы из района?

– Денисовка Суземского. Там у нас речка есть, Нерусса, слышали?

– Конечно, слышал. Нер-русса, нер-река. А еще возле Лодзи есть река Нер и в Нидерландах.

– В рейхе, значит… Жаль.

– А ваши произведения в художественном музее есть, или бывают выставки в галерее? Еще не доводилось видеть брянской абстрактной живописи.

– И не увидите. Это все идет на экспорт.

– Все на экспорт? И ничего не остается?

– Ничего. Собственно, это моя идея. Хотите леденец? Нет? Не отучаетесь от курева? Никогда не пробовали? Счастливый человек.

Они с Нилон дошли до угла Советской и повернули к Сталинскому Проспекту. Нилон продолжила свой рассказ.

– Собственно, приехала я сюда из района и поступила в художественное. Жили еще тогда не очень, родители тоже помочь не могли. Что делать? Подрабатывала натурщицей – тогда скульптур много было надо, а девчонки в натурщицы не идут, и стесняются, и сплетни ходят про скульпторов и художников этих. Вот и бегала к этому позировать, к другому позировать, половина текстильщиц, стропальщиц, девушек со снопами и мячом в Брянске – это я. По ночам готовишься к занятиям, на танцы бегать некогда. Да еще сама стала изучать модернистские течения в живописи – надо же чем-то отличаться, а не просто устроиться в ДК афиши малевать? Тут и набрела, что в НАУ начинается волна беспредметной живописи. Вот, думаю, тут золотая жила. Взяла и написала в Кремль, самому – дескать, упускает наше государство возможность получать инвалюту. Раз за океаном общество разлагается и в искусстве есть спрос на ташизм, то есть, по русски, на хаос, значит нам надо этот хаос им же и предложить за деньги. И люди, способные дать нашему государству хаос, у нас есть. Написала, отправила, вообще тогда по молодости не боялась ничего, потом думаю, еще посадят, что же это я сдуру сделала… И представляете – приходит ответ, вызывают в Москву с работами. Я к тому времени десятка полтора полотен потихоньку подготовила, последние уже в спешке, перед отъездом, ночь не спала…

Они пересекли проспект у светофора и направились по скверу Советскому в направлении Дома Стахановцев. Виктор про себя заметил, что территория, по которой они шли, была вовсе не темными закоулками, а, скорее, напротив. Или темнее всего под фонарем?

– Ну вот, поселили в Москве, в гостинице, номер – вообще, и думаю – вот хоть пару дней, как человек, поживу, а там будь что будет. На вернисаже значит, мои полотна вывесили, иностранцев пригласили, они сразу заворковали – куль, куль, нравится, значит. А один старичок через переводчика меня и спрашивает – никак вот не могу понять, что выражает вот эта работа. А ему и говорю: «Это секс в колхозном стогу. У вас секс в колхозном стогу был?» «Нет, говорит, только в автомобиле». «Потому, говорю, вы и не можете понять». – Она снова заливисто засмеялась. – Меня, конечно потом за этот секс пропесочить хотели, но выяснилось, что у меня от природы, оказывается, особый дар художественно-эстетического чувства есть, и он в этих работах проявился. Это неправда, что абстрактную картину нарисовать – просто случайно намазать и все, это не так. Это только у единиц на самом деле бывает такой талант работы с цветом и формой и он у меня сам собой проявился. Вот, и картины эти сразу вот тот самый старичок купил, и когда внешторговцы выручку подсчитали, меня вызвали и говорят – все, Нина Игнатьевна, будет у вас творческая мастерская, все условия, только творите больше. Сначала сама рисовала все, потом поставила на поток – набрали человек двадцать, я даю творческую идею, подправляю работы и все на экспорт. Государству валюта, ну и мне кое-что…

Они подошли к одному из подъездов Дома Стахановцев. Темно-коричневые двустворчатые дубовые двери с квадратными пирамидками филенок, с массивным литьем бронзовых ручек, заключенные в обрамление красного гранита вели в какой-то иной, незнакомый Виктору мир. Легкие снежинки тихо кружили под ярким светом молочного шара над входом исадились на шубу Нинон.

– А давайте ко мне, – сказала она. – Там и дорасскажу.

– Ну, не знаю… Как-то неудобно, мы ведь практически незнакомы.

– Да бросьте, – отпарировала Нинон. – Вы всегда такой робкий?

– Просто как-то неудобно в гости с пустыми руками.

– Мы же современные люди. К чему такие условности?

В памяти всплыло: «Виктор, вы не представляете, какие там квартиры шикарные…»

– А ведь верно. Человек не сегодня-завтра в космос шагнет. Почему бы нет?

– Добрый вечер, Василиса Степановна!

– Нина Игнатьевна, добрый вечер! – в коридоре дежурная консъержка подала Нинон ключи, и они прошли к решетчатым дверям лифта с кабинкой, облицованной деревом. Почему-то все это напомнило Виктору фильмы про старый Чикаго, и он ожидал увидеть в кабинке еще и лифтершу, но лифт оказался автоматическим и Нинон нажала большую черную кнопку четвертого этажа. Лифт начал спокойное восхождение в центре лестничной клетки, окрашенной в золотистый цвет.

На четвертом этаже на площадку выходило две двустворчатые двери. Нинон открыла левую и щелкнула выключателем. На потолке засиял круглый светильник с хрустальными подвесками. Вопреки ожиданиям, внутри он не увидел какой-то ну уж очень потрясающей роскоши, хотя все было комфортным и каким-то стильным. Из прихожей, размером чуть поменьше спальни в хрущевке вели три двери, по одной в каждой стене: в столовую, гостиную и небольшой коридорчик, из которого можно было попасть в ванную, на кухню и спальню. Возле кухни располагалась служебная комната прислуги, а из гостиной вели двери в кабинет и обратно в спальню. Стену и потолок наверху соединял изящный лепной бордюр; обои тепло-золотистых оттенков с рисунком, образовывавшим в прихожей строгую вертикальную полоску, создавали впечатление уюта.

– Раздевайтесь, проходите в гостиную. Сейчас чего-нибудь сообразим. Прислуга сегодня выходная…

– Ну что вы, Нина…

– Не «ну что вы», а проходите. Это моя квартира, в ней больше никто не живет, честная доля от государства за вырученную им валюту. У нас каждый может жить в такой, главное – суметь найти свою деловую идею. Что-то изобретете, или откроете, или найдете способ в разы перевыполнить норму, а доля от этого – ваша. Государству нужны деловые люди.

В гостиной, залитой светом семирожковой люстры, кроме дивана и кресел, Виктору бросилось в глаза огромное овальное сооружение из полированного дерева, напоминающее комод примерно метр шириной и чуть побольше высотой; огромный вырез с овальными сторонами и закругленными углами на передней стенке был обтянут радиотканью; посредине в углублении располагалась широкая шкала с крышками, под которой виднелись ручки и кнопки; Виктор вдруг понял, что это музыкальный центр. В углу стоял и телевизор в двадцать один дюйм на массивной тумбе с полированными ребрами акустической линзы. Нинон подошла к музцентру, щелкнула клавишей. Звуки «Our love» в исполнении бэнда Олега Лундстрема мягко затопили комнату и обволокли Виктора.

– Посидите, сейчас что-нибудь привезу.

«А действительно», – задумался Виктор. «Вот наградили ее, и после вечера она приходит одна в огромную пустую квартиру. Даже поговорить не с кем. Свихнуться можно.»

В гостиной непривычно чувствовалась даже не то что ее просторность, а какая-то незаставленность ее мебелью. Начиная с семидесятых, количество мебели в квартирах росло быстрее, чем метраж, люди стали использовать каждый сантиметр, окружающие плоскости заолнили стенки и полки, на шкафах поднялись антресоли и, наконец, начали обстраиваться иконостасами местилищ одежды, белья и прочих ве диваны. Здесь же на торцевых стенах глаз натыкался на открытое пространство обоев тех же золотистых оттенков, но с более сложным узором, образующим что-то вроде изящных вензелеподобных ромбиков, а две боковые стены представляли собой большие шкаф-перегородки из лакированного дуба. Среди этого простора, помимо радиоаппаруры, вольно расположились полированный сервант с гнутыми дверцами, обитый шелком диван с ностальгическими валиками, журнальный столик, несколько кресел и еще хватало места, чтобы гостям можно было танцевать.

Нинон вкатила в комнату столик на колесах, на котором стояла бутылка белого полусладкого столового вина, пара нешироких, чуть суженных кверху прозрачных бокалов, крабовый салат, заливная рыба и бутерброды с сыром. Она была в шелковом обтягивающем платье-футляре цвета кофе с молоком; глубокий вырез лифа окаймляла тонкая полоска меха.

– Продолжим торжество. Хорошо иметь электрохолодильник – все приготовил, положил…

Бутылка вина и бокалы вызвали в памяти у Виктора стойкие ассоциации со сценой в гостинице из «Бриллиантовой руки». Поэтому он не стал уподобляться Семен Семенычу, а взял инициативу в собственные руки – открыл вино, разлил по бокалам на три четверти и предложил один из них даме. «Если туда что-то и кинули, то пусть это будет гусарская рулетка».

– А вы становитесь решительным… За что же мы будем пить?

– За наше случайное знакомство!

– Вы всегда предлагаете то, от чего невозможно отказаться? – Нина отпила вина и отложила себе на тарелку крабов. – И не боитесь случайных знакомств?

– Знаете, я так долго жил правильной жизнью, что в ней пора делать какие-нибудь ошибки. А то коллектив не поймет.

Нина засмеялась.

Вино оказалось по вкусу похожим на Liebfraumilch, а заливная рыба оказалась судаком, и, если бы ее попробовал Рязанов, то, скорее всего в «Иронии судьбы» про подобное блюдо были бы абсолютно другие реплики.

Они опустошили бокалы; Виктор снова наполнил на три четверти.

– Виктор, а вы до революции жили в дворянской семье?

– Какой революции?.. А, понял. Нет, как-то ехал в поезде с официантом из московского ресторана, он всю дорогу рассказывал… Но я смотрю у вас тоже художественный вкус не только в живописи.

– Да это приходится в Москву ездить на приемы, связанные с продажей картин, там и переняла.

– Нина… а можно вам теперь задать личный вопрос?

– Почему я не замужем?

– Да. – Виктор не ожидал такой проницательности от дамы. – Вы молоды, очаровательны, у вас головокружительный успех, и мужчины должны просто пачками лежать у ваших ног и засыпать вашу комнату букетами цветов.

– Должны, – грустно вздохнула она. – Только некогда. С этой мастерской я пашу как шахтерская лошадь – все время надо идеи, идеи, идеи… Глаза закроешь – цветные пятна, линии… Сюда приходишь просто ничего не видеть и не слышать. За эту квартиру рассчитаться, родичам в Денисовке высылаю, чтобы дом новый поставили, потом осталось только машину взять и дачу, это такой домик загородный, чтобы ездить отдыхать, где-нибудь рядом с речкой, и все, жизнь устроена, и детям что останется. Это же все ненадолго, еще пять-шесть лет, и волна абстрактного стиля пройдет, поп-арт все удавит… тогда гнездо и наполним. А пока – мне двадцать семь и, как женщина, я чувствую себя как горячая и хорошо смазанная паровая машина, – она похлопала себя по бедру. – Слушайте, а давайте перейдем на «ты», а то ей-богу, чувствуешь себя как перед телекамерой…

– А перед телекамерами сложнее, чем было перед художниками?

– Художник человек, его видишь, чувствуешь, что он думает… а там неизвестно сколько глаз и что у них там у всех в головах, тоже не видно. Короче, предлагаю – за переход на «ты».

– То-есть, на брудершафт?

– Брудер… Это, что, как в рейхе, что ли?

– Не в рейхе, давно, еще до рейха, до революции, в общем, студенческий обычай. Надо переплести руки локтями…

Нина придвинулась к нему на диване, и он действительно почувствовал жар ее бедра; она ловко переплела свою руку с бокалом с его локтем, и, озорно улыбаясь и глядя ему в глаза, пригубила солнечную жидкость, как будто медленно поцеловала бокал.

Невидимый саксофон из музыкального центра выводил старый фокстрот «My resistance is low». «Обалдеть» – подумал Виктор. «Сцена как по нотам»

Он поставил бокал, встал и подал ей руку; Нина тоже поставила свой и вышла на середину гостиной. Фокс танцевала она легко, привычными движениями, хорошо чувствуя партнера; Виктор даже удивился.

– А говорила, на танцы бегать некогда, – сказал он, когда они снова устроились на диване.

– Потом пришлось учиться. Промоушен все это называется. И речи пришлось самой заново учиться. Хорошо фрезеровщику – он дал полторы нормы, ему машина на перфокартах полторы нормы пробила, против машины никто слова не скажет. А здесь, чтобы пробиваться – по-городскому говорить надо, академически правильно. Как Элизе Дулиттл, вот только осваивать пришлось без Хиггинса… Слушай, бери крабов, они полезные. У меня в холодильнике еще есть.

– Спасибо… И все-таки, Нина, интересно…

– Почему случайно и почему ты? Верно? – Она засмеялась.

– До чего с тобой легко. Ты читаешь мысли.

– Они у тебя на лице написаны… Ты никогда не замечал, насколько легче рассказать о себе, поделиться мыслями с совершенно незнакомым человеком?

– Замечал.

Еще бы не заметить! Столько народу в наше время ради этого лезут на форумы, в чаты, заводят аськи и прочие мессенджеры. Именно чтобы найти совершенно незнакомого человека, которому почему-то рассказывать проще, чем близким или друзьям: не надо думать, что и как сказать, не надо ждать какой-то реакции, просто взять и облегчить душу.

– А еще спрашиваешь. Ну и как это все будут называть в век кибернетики?

– Мы с тобой чатимся в привате.

– Чего-чего?

– Ну это молодежный жаргон такой. Чатится – это от английского «чат», говорить, беседовать, а «в привате» – это отдельно от других, в уединении.

– «Мы с тобой беседуем в уединении»… Как красиво… – мечтательно произнесла Нина и слегка округлила глаза с длинными ресницами. – Совсем как в романах. Я совсем не против чатиться!

По радио зазвучала неторопливая блюзовая мелодия, в ярких свинговых тонах. К своему удивлению, после длинного вступления Виктор узнал в ней обработку «Лили Марлен».

– О! Одна из моих любимых. Дамы приглашают кавалеров! – И она, вскочив, потянула Виктора за собой.

«Дас ист фантастиш. Никогда не думал, что буду танцевать танго под «Лили Марлен», в стиле свинг, с советской ударницей креативного бизнеса.»

– А что это за мелодия? Очень знакомо, кажется, в кино слышал.

– Не в кино. Одна из запрещенных в рейхе песен.

– А-аа… Точно.

– Вроде «Катюши», про девушку, которая солдата ждет. «Даже из могилы, засыпанный землей, найду вернуться силы, чтоб встретиться с тобой. Призрачной тенью сквозь туман я вновь продолжу наш роман…» Хорошая песня. Жалостливая.

«Я шизею в этом зоопарке… Хотя… Мы вообще тащились от всего подряд, не думая о тексте… Ra-Ra-Rasputin, Russia's greatest love machine… Чем Лили Марлен хуже? Не плачь девчонка, пройдут дожди…»

Они уже двигались в квикстепе под оркестрового Sandman'а – видимо, он сейчас был очень популярен. Хм, а приличные знакомства тут примерно по одному образцу… проводить, перекусить, поговорить, потанцевать, интересно, что будет дальше… Хотя, с другой стороны, если ей хочется потанцевать, не на танцплощадку же идти? Там небось одни старшеклассницы и пацаны перед армией.

– Ну вот, а второе – знаешь, я просто вдруг как-то почувствовала, что ты не такой, как все. – продолжила Нина снова уже на диване.

– Это… в каком смысле?

– Как тебе объяснить-то… Ну… Ну вот ущипни меня.

– Зачем?

– Так надо!.. Ай! Ну, нельзя же так буквально! – воскликнула она, потирая бедро. –Ладно, проехали. Понимаешь, ты не такой по привычкам, как держишь себя… это незаметно, но мне чувствуется. Как тебе объяснить… ты какой-то внутри свободный. Наши сразу не решились бы ущипнуть, даже если знают, что без подвоха. Они знают, что два часа – это не знакомство! А ты или не знаешь – но тебе же не десять лет – или тебе все равно.

– Верно. Я всегда выглядел белой вороной Есть такой недостаток.

– Не увиливай. Если бы я не знала, то решила бы, что ты из НАУ. То-есть не совсем из НАУ, а очень долго там жил. Я же часто их в Москве вижу. А говоришь и думаешь, как все наши.

– Откуда ты знаешь, как я думаю? Ах, да… И почему из НАУ, а не из рейха или Японской империи? – и Виктор показал руками косые глаза. Нина засмялась.

– Ты очень веселый, с тобой легко… Пошли, я покажу, как я тебя вижу.

Они вошли в кабинет. Виктор ожидал увидеть там что-то вроде творческой мастерской, но на большом двухтумбовом столе дремали только коленкоровые папки и рогатый телефон коричневой пластмассы; очевидно, здесь творилась прозаическая хозяйственная деятельность фирмы, а весь креатив оставался в мастерской; впрочем, за стеклами шкафов дремали толстые книги по искусству, художественные альбомы и каталоги. Нина включила массивную бронзовую настольную лампу, вынула мягкий карандаш из стаканчика настольного прибора из серого мрамора, вынула чистый лист из одной из папок, и, не воспользовавшись дубовым полумягким креслом с низкой спинкой в виде дуги, а присев на край стола, начала быстро рисовать. Шуршал грифель, и под этот тихий шорох на потолок забралась огромная тень Нины; казалось, вместе с тенью, она полностью ушла в работу, изредка бросая на Виктора молниеносные взгляды.

– Примерно так, – сказала она, закончив, и протянула листок.

Виктор вздрогнул. На рисунке он стоял, опершись рукой на березу, двадцатилетний, с длинными волосами, баками и полоской юношеских усов, в клетчатой расстегнутой ковбойке, завязанной узлом на животе, в старых истертых джинсах с заклепками.

У него дома лежал такой снимок. Это было в стройотряде под Дубровкой. Даже пейзаж сзади, намеченный несколькими карандашными штрихами, был похож. Джинсы, кстати, не фирмовые, а вьетнамские, рабочие.

– Откуда… откуда у тебя такой талант? Потрясающе.

– Тебе нравится? Понимаешь, я не могу рисовать людей реалистично, как они есть, я рисую, как вижу, а это не всегда похоже на то, что видится всем… это еще одна причина. Вот ты – это он. Веришь?

– Конечно. Это я.

– А другие так не верят. Кроме художников. Ты не пишешь?

– Нет.

– Значит, просто другой. И не из рейха. В рейхе ковбойских штанов не носят, запрещено… так не причесываются, и себя не держат.

«Так. Здесь я еще и в двадцатилетнего пацана превратился. Внутренне. А может, я просто всю жизнь им был, и это просто здесь заметно? А что она еще вычислит? Надо что-то делать…»

Станция выдала очередной фокстрот, Виктор заметил, что она не дает даже перерывов на новости.

– Нина, ты гений и прелесть! Я в восторге! Пошли танцевать! – и он, подхватив ее за руку, увлек в гостиную и повел под музыку.

– Тебя так поразил мой рисунок, что ты пустился в пляс?

– Не то слово! Такие неожиданные и точные метафоры! Такое глубокое проникновение в характер и умение так необычно, двумя-тремя штрихами… иносказаниями… в общем… – и он вдруг порывисто поцеловал ее в округлые, соблазнительные губы.

– О! – воскликнула Нина.

– Прости, я просто не знаю, как выразить…

– Да ладно, – примирительно сказала она, чуть загораясь румянцем. – Еще никто от меня так оригинально не терял голову. Но раз уж ты ее потерял…

Она слегка склонила голову набок, и, чуть приоткрыв рот, медленно приблизила свои губы к его губам; дыхание ее становилось все более глубоким и частым, она постепенно разгоралась, сознательно оттягивая момент слияния в поцелуе, дразня себя, свою плоть близким присутствием мужчины; она выпивала его, как бокал вина, вначале взвинчивая и заряжая себя легкими прикосновениями своих уст. Ее движения постепенно становились все более непроизвольными, дыхание перемежалось легкими стонами, ее руки уже не контролировались разумом, но где-то в глубине, какими-то невероятными усилиями, она удерживала себя, как свернутую патефонную пружину, и, казалось, сами эти усилия, сама эта воля доводит ее до высшей точки накала. И вдруг пружина вырвалась – и в комнату словно влетела молния, сузив стены в бесконечно малую точку, внутри которой не было ничего, кроме их самих.

Кого она целовала? Его? Или того парня в джинсах под Дубровкой, которого в нем увидела? А может, Нине просто нужен был тот, который может оценить ее талант, и не только художницы? Виктор понял, что вряд ли это он когда-нибудь точно узнает.

Нина отпрянула от него легко, неожиданно, порывисто; ее глаза озорно сияли, краска на губах размазалась, она пыталась перевести дух и меховая оторочка декольте так и ходила от глубокого дыхания.

– Ну как? – кокетливым голосом спросила она.

– Ты шедевр…

– Тогда допиваем бокалы и продолжим свободно терять голову.

Нина щелкнула выключателем радиолы и отвезла столик на кухню, где хлопнула дверца электрохолодильного шкафа. Через пару секунд она уже показалась со стороны двери в спальню, освещенную люстрой с ностальгическим красным шелковым абажюром с бахромой. Размазанная помада была уже стерта с ее лица, горящего здоровьем и восторгом.

– Ну чего же ты стоишь? Выключай свет, и идем разлагаться.

14. Игры без разума.

В комнате стояла тишина. Даже ночной шум улицы не доносился через сдвоенные окна – то ли остекление было такое мощное, то ли снаружи все вымерло. Холодильник на кухне не тарахтел – видимо, автоматика его выключала. Виктор лежал на спине с закрытыми глазами и в голову его лезли разные мысли.

Первое. Не относится ли Нина к агентессам Ковальчука по профилю случайного знакомства? Хотя… это слишком уж сложно получается. Это надо еще сделать из нее талантливую художницу, внедрить заранее в местную богему (никто вчера не удивился ее награждению), какой глобальный заговор в духе Яна Флеминга… Случайное знакомство организовать проще. Да и не похоже, чтобы для нее все это было работой. Игра, развлечение, а больше всего – вдохновение.

Второе: не потерялся ли дерринджер? Нет, вроде затылком чувствуется. Виктор вчера, улучив момент, когда Нина выскакивала из комнаты, переложил его из кармана в обширное портмоне и засунул под подушку.

Третье. Его так и не озарило насчет «Атиллы». Впрочем… может, он тут валяется, а где-то там в подсознании обрабатывается вводимая информация и в какой-то момент – бах! – пошел принтер листочки печатать. Главное – терпение… у Юлиана Семенова, что ли это было? С такой жизнью одни детективы в голову лезут…

Он повернулся набок и приоткрыл один глаз. Комната была озарена бродвейским светом иллюминации на Сталинском Проспекте и в Сквере Советском. Нина стояла у одного из высоких окон комнаты, опершись обеими руками на широкий подоконник, слегка согнув левую ногу в колене, и смотрела на улицу, подставляя свою свободно дышащую, не прикрытую ничем фигуру скудным лучам электрических лам и газосветной рекламы; казалось, будто она позирует для какой-то неведомой картины.

– Проснулся? – Она повернула к нему голову, на лице, черты которого не сумел исказить косо падающий свет, играла задумчивая улыбка. – Спи еще. Я приду. Просто тишина такая…

– Ты там как на картине.

– Может быть… Но у нас такую открыто не выставят. Античные можно, современные почему-то нет…

– Со временем разрешат.

– Может… У тебя под подушкой дамский револьвер.

– Это пугач. От собак. С холостыми.

– Ничего особенного, некоторым осодмильцам дают оружие… Тебе поручали оперативную работу? Можешь не говорить. Тут прошлую неделю на Петровской бандита взяли, он в Рыбинске инкассатора ограбил. Ваши не участвовали?

– Понятия не имею. Знаешь, где я участвовал? Это когда за линией стрельба была и вертолеты летали.

Нина заливисто расхохоталась.

– Ну даешь! Туда осодмильцев на пушечный выстрел не пускали. Слышал – там же ночью немцы с невидимого самолета десант высадили, и они на военный завод прорывались, взорвать хотели.

– С невидимого самолета?

– Ну да, из пластмассы, которая радиоволны не отражает. Про мины в пластмассовом корпусе слышал? А это самолет. Так вот, говорят, они на нем и удрать хотели, но его сбили, а потом в тот же день все разобрали по деталям и в Москву изучать увезли. Неужели тебе не говорили?

– Ну, мало ли что говорят…

– Все равно с пугачом не навоюешь. Был бы у тебя автомат…

– С автоматом, значит, нравлюсь, а с пистолетом не нравлюсь?

– С ним ты прямо как из штатовского боевика про двадцатые. Я в Москве на закрытых показах для деятелей искусств видела. Ну ты сам посмотри, похоже – как будто это небоскреб, а там старый Чикаго.

Виктор поднялся, подошел к окну и стал рядом, опустив правую руку на изгиб талии Нины; ее тело упруго подалось легкому нажиму его пальцев.

– Похоже… А такому искусству ты тоже по боевикам выучилась или Камасутру читала?

Его вопрос снова рассмешил Нину.

– Ну разве этому по книжкам научишься? Просто делаешь так, чтобы обоим было хорошо, и не думаешь… Тоже спросил – «нравлюсь, не нравлюсь»… Хорошо, я на вечер блузку не надела, а то как тебя увидела, так пуговицы сразу бы посыпались. Запалил девушку сразу с четырех сторон…

Она слегка изменила позу, почесав лодыжкой лодыжку.

– Воскресенье уже… Сегодня ты уйдешь, и никто не знает, повторится ли наша встреча или нет.

– Почему так считаешь?

– А то нет? Так природой заведено. Мужику каждый раз интересна новая, он по природе своей должен как можно больше новых женщин узнать, чтобы род продолжался. А женщина среди вас всегда одного своего ищет. Я своего пока не нашла. Могу тебя удержать. – Она сверкнула из-под ресниц роковым взглядом. – Но не буду. Летай. Ты мне свободный люб.

– Так и выпустишь?

– А что? С иными трудно, они сразу привязываются… и что потом делать? Сердцу ведь не прикажешь… а они потом мучаются… зачем?.. А ты как-то сразу понял, почувствовал, что это не всерьез, что это кровь играет… и так легко с тобой, словно тоже летаешь… Э-эх…

И она, медленно прогнувшись, опустилась грудью на подоконник; на спине, словно крылья, проступили лопатки. Виктор быстро перехватил ее правую руку и завел за спину.

– Э, ты чего? Ай, щекотно! Ну, ты бесстыдник… – последние слова Нина произнесла каким-то восхищенным полушепотом.

Сквозь газовые шторы просвечивало солнце – окна были на южную сторону.

– О-хо-хонюшки! – глубоко потянулась Нина, сидя на постели. – Я пошла мыться. Слушай, ты всех так приятно загоняешь? Ладно, молчи.

Она пошла в ванную, откуда вскоре послышался шум льющей воды и ее голос:

– Вить! А Вить!

– Что случилось?

Нинон выглянула из-за полупрозрачной полихлорвиниловой занавески. По ее распаренному телу стекали струйки горячей воды из душа.

– А как насчет девушке спинку потереть? Только чур, не щипаться!

– …Ну все. Пока.

Они стояли на лестничной клетке перед открытой дверью лифта.

– Мне еще знаешь, сколько дел сегодня сделать? И выспаться. Я стою, а меня прямо стоя в сон клонит. И откуда ты такой?

Она заглянула ему в глаза.

– Иди. А то еще грустить по тебе начну. А это ни тебе, ни мне ни к чему. Ты вернуться должен.

– Вернуться куда?

– Вернуться куда. И к кому. Я не знаю. Знаю, что должен. Иди. Не забывай свою Нилон-Найлон. Ну иди же. У меня тоже сердце не из нейлона…

– Счастливо тебе, Нина. Я хочу, чтобы у тебя все сложилось.

– Счастливо тебе. И спасибо.

– Тебе спасибо.

– Заходи, будет время. Только по выходным. В будни мне некогда. Все, я пошла.

Закрылась дверца, лифт пошел вниз. Виктор помахал вслед из кабины сквозь стекла двери; Нина послала воздушный поцелуй и скрылась из глаз; на следующем этаже он услышал, как наверху захлопнулась дверь.

«Даже если будет сердце из нейлона, мы научим беспокоиться его…»

За Виктором закрылись масивные двери подъезда. Навстречу ему пролетела стая голубей, и ветер стряхнул на него колючую снеговую пыль с верхушек деревьев Сквера Советского.

Он решил проверить гипотезу.

До сих пор он или ходил по намеченным кем-то направлениям, или ездил. Если это виртуальная реальность, то, отступив от стандартных маршрутов, он должен выйти на край карты или куда-то, где ничего особого нет, сэкономили на объектах.

Вместо того, чтобы пройти к остановке, он пошел наугад, вверх по Советской, дошел мимо каких-то стройплощадок до нового стадиона и парка, пересек Трудовую, узнав в посторойках впереди довоенные дома слева и городскую тюрьму справа, знаменитую тем, что в ней когда-то сидел Чкалов. Кирпичные довоенные многоэтажки конструктивистского стиля продолжались до поворота, где в его бытность стоял двухэтажный гастроном, а дальше пошла малоэтажная шлакоблочная застройка вдоль дороги – судя по аккуратно выведенным на фасадах гипсовым цифрам, она была возведена в сороковые. За стандартными домами тенью следовал одноэтажный частный сектор. Протоптанная вдоль дороги тропинка сужалась, и в конце концов вывела Виктора в поле, где Советская превратилась в кусок шоссе, упиравшегося в дорогу вдоль деревянного крашеного забора, что ограждал летное поле. Виктор не поленился протопать до забора, нашел там место, где доска чуть отходила, и сунул голову в дыру. За забором не было ничего не знакомого; крутились радиолокаторы, стояло несколько кукурузников и вертолетов, пара двухмоторных серебристых машин, похожих то ли на Ли-2, то ли на Ил-14, виднелись вдалеке, ближе к серому зданию ангара; только стеклянного кирпича корпуса аэропорта не было видно, его построили уже к семидесятым.

Он был в настоящей реальности. Он еще раз убедился в этом, когда долго шел по обочине дороги к остановке трамвая у «Соловьев», и мимо него то в одну, то в другую сторону катились разнокалиберные грузовики и самосвалы, уже переставшие удивлять своими формами.

15. На круги своя.

Вернувшись в Бежицу, Виктор первым делом заглянул в универмаг. Полученная при расчете сумма внушала достаточно оптимизма, чтобы взять еще одну смену белья и вторую белую рубашку; молоденькая веснушчатая продавщица усиленно предлагала капроновую («На них сейчас такой ажиотажный спрос, что иногда даже по заявкам завозим!»), но он взял чисто льняную. Он спросил у той же продавщицы, где в Бежице можно купить цветы; цветочный отдел оказался на первом этаже, но там оказались только растения в горшках, причем в большом изобилии среди них были столетники, лимоны и фикусы.

Затем он прошелся по продмагам, взял крупы, вермишели, картошки, несколько суповых брикетов – предвестников баночек быстрого приготовления, – мясные кубики для бульона, свежего хлеба и прочего, а заодно и еще одну кастрюлю и принес это все в общежитие. В комнате, где он еще так и не ночевал, веяло покоем и уютом. Виктор врубил приемник с жучком и принялся готовить суп; на это ушло около часа, но зато вышло нормальное домашнее блюдо, наполнившее его жилье аппетитным ароматом. Он не помнил, когда готовил себе пищу с таким удовольствием. Пообедав – по времени это был скорее полдник,– он побрился под веселые звуки «Roll on, the Mississippi, roll on», в исполнении Ленинградского диксиленда, навевавшие беззаботность и свежесть, и продезинфицировал подбородок тройным одеколоном. Выключив приемник и замочив цветное белье в полоскательнице, он отправился на улицу.

Низкие солнечные лучи красили снег нежным розоватым светом. Виктор зашел в кондитерский возле Почты, выбрал там красивую коробку конфет с репродукцией картины Васнецова на глянцевой картонной крышке, и там же сел на трамвай к Стадиону.

В знакомом доме напротив Четырнадцатой Школы он узнал у вахтерши, что Зина еще не пришла с дежурства. Виктор не пошл к детской больнице и не стал дожидаться на стуле в теплом вестибюле дома бессемеек; он прохаживался взад и вперед по полузнакомому ему месту, по тротуару напротив Четырнадцатой Школы; он ходил туда и сюда, и мимо него туда и сюда ходили трамваи. Он пытался представить, что он сейчас скажет Зине, но на эту тему в голову так ничего и не лезло, а лезли мысли, почему в этой реальности ему почти не встречаются дураки и прочая шваль.

А может, это здесь как раз все нормально, а у нас всякого дерьма слишком много, в сердцах подумал он. А много, потому что у нас уроды безнаказанны. Люди у нас получили права и свободы личности для защиты их от произвола государства, но государство тут же скинуло с себя массу обязанностей защищать человека трудолюбивого, честного, порядочного от другого человека, от работодателя, например. И если посмотреть историю, то у честных людей в России даже при наличии формальных прав возможностей защитить себя всегда было с гулькин нос, и все было хорошо лишь до тех пор, пока за спиной маленького порядочного человека виднелась большая, пусть неповоротливая и подчас туповатая, но мощная государственная машина, на которую никто не мог рыпнуться. Взять хотя бы задержки заработной платы. В советское время взять и задержать зарплату трудящимся, рабочему классу, гегемону, строителям нового общества, хозяевам земли и прочая было политическим делом, то-есть замахиванием на устои государства. И руководителя, допустившего сие, ждали меры наказания оперативные, безо всяких гражданских исков. С победой демократии в 90-х, как только в задержках зарплаты перестали видеть политику и за них перестали административно драть, они тут же появились, стали абсолютной нормой, затронув даже госаппарат, а кое-где достигли многомесячных сроков. Ни экономические законы рынка, ни суды оказались совершенно неспособны справиться с задержками; сокращение задолженностей началось лишь тогда, когда за это стали снова как-то внесудебно взыскивать. Без барина оказалось никуда.

Но почему же тогда в разных странах сейчас все равно выбирают демократию, задал себе вопрос Виктор, и, ища ответ, тут же наткнулся на парадокс. С какого, собственно, года страны, считающиеся развитыми, эту демократию выбирали? До 1945 года можно не считать, потому что в Европе после первой мировой как-то очень быстро и легко эту демократию похоронили, причем не в одной стране – еще до Гитлера был Муссолини, затем Франко, Хорти, Салаши, Антонеску, да и Пилсудский если не стал фюрером, то, во всяком случае, обсуждал с Риббентропом планы дележа Украины вплоть до Черного моря. После войны тоже интересно: все страны в англо-американской зоне оккупации выбрали демократию, а все, где остались советские войска, столь же дружно выбрали социализм. Япония демократизировалась как-то странно: и император остался, и либерально-демократическая партия у них сидела постоянно, чуть ли не как КПСС. Ну и всякие мелочи там вроде греческой хунты или режима Чом Ду Хванга. Дальше тоже интересно: по восточноевропейским странам демократия пошла только со снижением влияния СССР, и, соответственно, усилением США; да и в сами республики СССР она вошла на проамериканской волне. Китай в это время делал большие успехи, развивал промышленность, привлекал инвестиции, но как-то репутацию мирового оплота демократии не заслужил. Интересно, а если бы вот в нашей реальности мир вот так был бы устойчиво поделен между четырьмя империями, стремились бы какие-то народы к демократии, или бы это стремление осталось за «узким кругом революционеров, страшно далеких от народа»?

Виктора все эти мысли повергли в некоторое уныние. Он-то всегда считал, исходя из советских учебников, что народ, творя историю, всегда борется за свободу, демократию, и рвется сбросить колониальное иго, если таковое имеется. По рассуждениям же выходило, что большей части человечества на свободу и демократию глубоко начхать, а может, даже и на иго, если эта часть человечества не видит в том крайних тягот и унижений.

Впрочем, он тут же забыл о своих печальных выводах, как только завидел вдали на расчищенном от снега тротуаре знакомый силуэт. Зина шла, о чем-то слегка задумавшись. Был тот самый момент, когда сгущающиеся над Бежицей сумерки еще не зажгли уличных фонарей, и снег впитывал в себя густеющую синеву закатного неба; почему-то стояла тишина, и только где-то у Холодильника трамвай выпиливал свое виолончельное соло на разворотном кольце. Виктор не выдержал, и быстро пошел навстречу.

– Здравствуй… У вас зимой не продают цветов, пришлось взять конфеты.

– Здравствуй… спасибо… – Зина казалась, была несколько удивлена. – Я не ожидала, что ты когда-нибудь придешь…

– Не всегда надо делать то, что говорит врач. Особенно такой очаровательный.

Зина немного смутилась.

– Спасибо… Ты давно меня ждешь?

– Какая разница? Ты сегодня кого-нибудь ждешь?

– Нет.

– Я хотел тебя пригласить к себе, но у меня там жучки, вот такие… Один в приемнике, другой под диваном.

– Что?.. Какие жучки? – быстро и взволнованно переспросила Зина.

– Ну прослушка, микрофоны. Я думал, они наши… ваши… ну да, наши.

– Уфф, – вздохнула Зина, – я уже начала думать, что у одного из нас не в порядке с головой, но еще не поняла, у кого. «Bugs», конечно. У тебя лексикон Юнайтед Сикрет Сервис. У нас, кстати, переводят как «блохи».

– Ну вот, а у нас теперь это называют, как у них, так и у нас.

Зина улыбнулась.

– Пошли ко мне. А то мы окончательно запутаемся.

Они направились к подъезду дома бессемеек.

– Зин, у тебя, наверное, неприятности из-за меня?

– Все нормально. Ковальчук доложил, будто все было специально разыграно, чтобы проверить, есть ли у тебя информация по «Атилле». Кстати, насчет меня – это правда?

– Что – правда?

– Насчет меня в вашей реальности? – Она вдруг остановилась и пронзительно глянула в глаза Виктора. – Не молчи. Правда?

– Зинуля… Да, правда. Я видел твою фотографию в книге. Но это не ты сама, это… понимаешь, у нас вообще много погибло, в каждой семье…

– Все нормально, Вить… Просто у меня теперь иногда такое впечатление, что у меня была сестра, и теперь я вроде как живу за двоих… Слушай, вернешься к своим, как-нибудь попробуй найти место, где она похоронена, положи ей цветов от меня.

– Обязательно. Я ведь тоже живу вроде как за себя и за того парня… Почти все, кто остался, теперь меня моложе.

Они не спеша поднимались по широкой и казавшейся бесконечной лестнице. Где-то наверху хлопнула дверь.

– Может, двадцать второе июня?

– Что двадцать второе июня?

– Ну я думаю, может Гитлер повелся на этой дате… Или второе воскресенье июня или третье, как там по календарю…

– Ты уверен?

– Ну, как сказать…

– Тогда это еще ничего не значит. Да, а утром ты завтра на чем доберешься? В шесть трамваи еще редко ходят.

– Тут до первых проходных идти полчаса, может, чуть больше.

– Еще помнишь по той реальности?

– Сейчас ты для меня реальность…

16. Один из уцелевших.

К Первым Проходным Виктор успел даже намного раньше времени. Перед входом, разумеется, висел радиорупор; в этот момент почему-то передавали новости. Вчера послу рейха в Москве была вручена нота протеста в связи с очередным нарушением территориальных вод СССР дизельной подводной лодкой кригсмарине. Япония произвела воздушный ядерный взрыв на полигоне в районе соленого озера Лоб-Нор. По заявлению министра иностранных дел Громыко, испытания ядерного оружия вблизи границ СССР являются очередной провокацией японского милитаризма, направленной на нагнетание международной напряженности. В Конгрессе НАУ рассматривается законопроект о внесении изменений в Конституцию, дающий возможность установления в стране конституционной монархии. В советской прессе продолжается открытое обсуждение вопроса об изменении воинских званий «лейтенант, младший и старший лейтенант» на «поручик, подпоручик и надпоручик».

Виктор ожидал, что будущие полдня уйдут на беготню по всей территории от одного корпуса к другому с разными подписями, как это было еще тогда, когда их группу оформляли здесь на практике на временную работу. Кстати, он вспомнил, что в этой реальности ему не выдали военный билет, хотя, с другой стороны, при оформлении в институт этот документ никто не спрашивал. Однако, вновь к удивлению Виктора, по предъявлении паспорта в круглосуточном окне на проходной ему сразу выдали постоянный пропуск и указали маршрут. Была наклеена даже фотокарточка – та же, что и в паспорте. Надо полагать, ее переслали из базы данных по фототелеграфу. Снаружи заревел гудок – зычный, многотрубный, призывный, еще предварительный, собиравший на работу людей с заводской округи; звуки его расходились далеко за пределы Бежицы, зависали над окрестным лесом, пролетали над поймой и замерзшим полотном реки, и отражаясь от противоположного берега, возвращались, стучась в окна окраинных домов. Сквозь проходные, как из медленно открываемого крана, заструился народ.

Территория за Первыми проходными мало отличалась от той, которую он помнил, тем более, что здесь располагались старые цеха, и ему тут же пришло в голову, что здесь надо быть осторожнее на путях. Тут же через проезд неподалеку от него, пыхтя и наполняя воздух тяжело оседавшими к земле дымом и паром, торопливо проследовал маневровый паровоз серии О, видимо, работавший здесь еще с царских времен, толкая перед собой три двухосные платформы, груженые колесными парами. По всей территории виднелись саженцы деревьев, привязанные к колышкам. Надо полагать, идея завода-сада в этой реальности пришла в голову кому-то еще до Филюкова. На других путях ему встретилась сплотка с тремя новыми тепловозами в коричневой грунтовке, направляемых под окраску. Это были не те машины, что он собирал здесь когда-то; теперь они были непривычно короткие, на четырех больших электровозных колесах с округлыми вырезами в дисках, массивным литьем тележечных рам и угловатыми капотами и несколько грубоваты, но – судя по номерам на заводских табличках, которые Виктор не поленился из любопытства прочесть, они начали выпускаться здесь где-то с конца сороковых, в то время как первые из тех, что застал в своей реальности Виктор, должны были появиться здесь лишь летом этого года. Четвертым в сплотке был промышленный электровоз на тех же тележках.

Вместе с тем завод еще продолжал выпускать паровозы – идя далее, Виктор наткнулся на новенькую мощную машину с надписью «Пятилетка». Это было нечто: огромная, больше тридцати метров с тендером, система маллет с восемью ведущими осями, по четыре на каждую из двух паровых машин; тележка, завершенная бегунковой осью, выступала вперед длинного, как межконтинентальная ракета, котла и была увенчана зеркальной звездой мощного прожектора над рассекающим пространство красным щитом метельника. Мостик над прожектором позволял осматривать котел, частично прикрытый сверху обтекаемым кожухом, что дополняло ощущение силы и стремительности; словно символ удачи, кожух украшала красная звезда у самой вершины. Это была машина будущего, которое в реальности Виктора так и не наступило; он подумал, что надо будет обязательно протолкнуть идею одну из них потом сохранить и поставить перед заводом в знак славы людей, создавших это техническое чудо.

Под филиал была выделена одна из комнат в небольшом двухэтажном инженерном корпусе во дворе; на дверях вместо таблички еще была бумажка из клетчатой тетради, прилепленная скотчем, которому Виктор уже перестал удивляться. Внутри оказалась пара столов, за одним из которых сидела дама лет сорока, кульмана, телефона и арифмометра. Виктор машинально поискал глазами непременную трансляционную точку, без нее любое помещение здесь уже представлялось ему нежилым и осиротевшим; все было в порядке, возле дверей висел большой круглый динамик в черном карболитовом футляре, с длинным шнуром в вискозной оплетке, причем регулятор громкости здесь почему-то оказался в радиорозетке.

– Здравствуйте. Это филиал института подвижного состава? – спросил он входя.

– Здравствуйте. Вы Еремин будете?

– Да.

– Наталья Николаевна Дынцева, главбух. Геннадий Николаевич сейчас подойдет. Геннадий Николаевич Осмолов – это директор. Нас только что создали, так что сегодня у вас рабочего места еще нет, но это временно. Лишь бы войны не было. Вот одежду можно на вешалочку.

Виктор разделся и повесил пальто и шапку на стоящую возле двери красную деревянную вешалку. Дверь раскрылась, и в комнату, чуть запыхавшись, быстро вошел молодой человек еще комсомольского возраста, раскрасневшийся, со слегка взъерошенным чубом.

– Здравствуйте, Наталья Николаевна… Виктор Сергеевич? Здравствуйте. Осмолов Геннадий Николаевич, меня только что назначили, так что не волнуйтесь, я тоже в новм качестве осавиваюсь. Проходите сюда, садитесь – и он подвел Виктора к стулу возле своего стола. Ну что, вам, наверное, уже все рассказали? Стол и кульман дадим. Наталья Николаевна, мне Каргаполов из Коломны не звонил? Ну хорошо. Насчет вас мы полностью в курсе. Комната нормальная? Отлично. Филиал буквально вчера организовали, исследовательская база будет, мощности опытного производства будут. Плюс тесное взаимодействие с заводом, на четырнадцатом проекте ведомственности и местничества на дух не допустят. Номерные проекты – это модель реконструкции плановой системы народного хозяйства, переход от финансирования по организациям к финансированию целевых программ. Статью Косыгина читали? Штурмуем космос, укротили атом, теперь революционно меняем градостроительство и транспорт – все благодаря этой модели, и ее мы должны освоить раньше, чем Японская империя. Вы ведь, кстати, знакомы со счетной и моделирующей техникой? Это пригодится. Кстати, на направлении физического и математического моделирования будем специализировать бежицкий машиностроительный вуз. Вот, ознакомьтесь, – и он протянул Виктору переплетенный документ на отэренных листах, в котором Виктор без труда узнал свою отредактированную и дополненную кучей таблиц и графиков записку.

– Спасибо. В вузе меня уже устно немного ознакомили с этим.

– Теперь о деле. Вы, насколько меня поставили в курс дела, там, помимо экспериментальной научной работы, занимались перспективным проектированием и прогнозированием развития подотрасли на будущие полвека. Поскольку экспериментальной базы у филиала пока нет, то у вас сейчас будет такая задача… Конструкторские проработки новых машин до настоящего времени во многом велись методом тыка, использованием прошлого опыта, заимствования чужого, часто не совсем оправданно. Каждый конструкторский коллектив, каждое предприятие старалось родить свое, развели много дублирования, наплодили много опытных образцов, и с каждым трудности по доводке. Так дальше делать нельзя. Вам задание: изучить положение в отраслии полученные результаты испытаний, – тут он кивнул на сложенную в углу пачку папок и отчетов в картонных переплетах, – определить, какие, на вашвзгляд, решения можно взять за базу для максимальной унификации машин нового ряда, какие направления работы окажутся ключевыми для развития отрасли, а где овчинка выделки не стоит. Основные соображения представите к завтрашнему утру. Чего-то не хватает –есть заводская и институтская библиотеки, заходите к кому угодно, спрашивайте у кого угодно, надо – запросим по заводскому электрофототелеграфу данные. Особо обратите внимание на развитие скоростных поездов. Вопросы есть?

– Машинку можно найти пишущую? – Виктор уже не сомневался, что при такой энергии руководителя у него со временем будет не только стол и кульман, но и персональный компьютер.

– Пишите пока начерно, мы найдем, где перепечатать. Надо с утра, потому что завтра вечером с этими соображениями вместе едем в Москву.

– У вас свободно?

Был обеденный перерыв, Виктор сидел за столиком в углу зала заводской столовой. Столовая была по американскому типу, с самообслуживанием и легкой мебелью на металлических ножках. Вездесущее радио крутило веселую релаксационную музыку, что-то вроде «В рабочий полдень».

– Да, конечно. – Он поднял глаза, и увидел, что к нему с подносом подсаживается майор Ковальчук.

– Вы решили для конспирации каждый раз ночевать на новом месте?

– Нет. Просто так получилось.

– Ладно. В данной ситуации это ваше личное дело, только не теряйте бдительности. Вас беспокоят микрофоны в комнате?

– Да они мне как-то до фонаря, просто за державу обидно.

– Что обидно?

– Модульный монтаж уже вчерашний день для такой техники. Надо на интегральные схемы переходить и дисковые аккумуляторы или ртутные элементы размером с пуговицу.

– Ну, в данном случае особо прогрессивных решений не требовалось… А в принципе, вы, конечно, правы, работы уже ведутся. Как работа и отдых?

– Нормально. Озарения пока не находило.

– Запасемся терпением. Да, запомните: вы раньше жили и работали в энском закрытом научно – экспериментальном центре, в одном из бюро. На находящемся вблизи предприятии произошла авария, которая уничтожила центр и поселок, вы – один из немногих случайно уцелевших. В шоковом состоянии вы покинули место происшествия, сели на поезд и, в конце концов, появились в Брянске. Здесь вас вызывали для выяснения некоторых обстоятельств аварии. Подробности вам раскрывать запретили.

– Похоже на романы Адамова. Или Шпанова.

– Надо же как-то соединить в одно целое то, что вы наговорили насчет потери семьи и того, что вас не осуждали, со всем остальным. Включая то, что я сейчас с вами разговариваю.

«Ах, вот оно что… Вэлла, детектив-любитель…»

– Для обывателя сойдет. Кстати, вам повезло: за последние семь лет в рабочих столовках стали готовить лучше и разнообразнее. Как вам этот лангет?

– А для профессионала? Или я уже точно приманка?

– Нет. И не волнуйтесь, здесь нас не подслушают.

После обеда Виктор продолжил знакомиться с материалами и понял, что пора уже излагать соображения на бумаге. Как раз в это время пара грузчиков занесла однотумбовый стол, не новый, но в хорошем состоянии, который Наталья Николаевна тут же приняла на баланс.

Задача, которую перед ним поставил Осмолов, была заведомо невыполнима. Над ней должны были думать целые институты, собирать материалы, анализировать, проводить исследования, просчитывать сценарии развития событий. За исключением одной ситуации: когда почти все ответы на «а если» были уже известны. Система рассмотрела Виктора, оценила и включила в свою гонку, точно рассчитав открывшиеся возможности. В библиотеку было, конечно, зайти заманчиво – посмотреть какие-нибудь уникальные для его времени издания – но времени не было. Работа захлестнула Виктора; он даже расчертил на бумажке таблицу примерного типажа по локомотивам, электропоездам и автомотрисам на 60-70 годы. То, что выходило, несколько отличалось от того, что было в СССР – так, на некоторых машинах вместо харьковских дизелей должны были оказаться коломенские и наоборот, – но в целом получалось очень логично и даже обеспечивало плавное угасание применения паровозов к 70-м годам, в регионах с дешевым углем, добываемым открытым способом. Тяжелые рельсы весом семьдесят пять килограммов на погонный метр он решил вообще не брать в расчет – все равно до девяностых с ними ничего путного не вышло; зато сложившаяся из-за отсутствия поставок по ленд-лизу унификация тепловозов и электровозов по диаметру колесных центров открывала большие возможности для сокращения номенклатуры выпускаемых тележек. Под ученическим пером из нержавейки возникали, пусть еще неясные, контуры техники грядущих десятилетий.

Ничто в мире не обходится так дорого, и не ценится порой у нас так дешево, как научная информация. Десятилетиями ее накапливают, создавая новую технику, испытавая ее, ошибаясь и исправляя ошибки, потом приходит дурак, желающий самоутвердиться, или жулик, и заявляет – «В СССР никогда не делали ничего хорошего!» и выкидывает все на помойку, чтобы в лучшем случае сварганить договорчик с инофирмой и получить солидный бонус, а в худшем – чтобы просто не выглядеть таким дураком и невежей на общем фоне.

За окном ностальгически кричали «овечки» – да, не забыть бы предложить одну из них при проводах на заслуженный отдых, самую старейшую, поставить на аллее завода и окружить цветами. В честь тех, кто создает реальные ценности.

И тут Виктору вдруг пришло в голову: а что, если бы в это прошлое провалился не он, а кто-нибудь из тех юзеров, что втюхивают китайское барахло, сидя за компом и факсом, перепродают недвижимость, играя на повышении цен, получают бабки за заказные статьи или помогают фирме укрывать налоги? Кем они все были бы здесь, все эти бизнесмены и бизнесвумены, успешные манагеры и процветающие пиарщики, все эти политические клоуны, насилующие мозги электорату, и шлюхи, сделавшие карьеру в постели с боссом? Ну, часть шлюх, что посмазливее, пристроили бы, как агентуру, а остальные? Здесь даже в креативном бизнесе надо что-то реальное делать. Оказались бы в лагере для тунеядцев? Пошли бы по статьям за хозяйственные преступления, и, черт возьми, за вредительство, потому как деятельность некоторых иначе как вредительством не назовешь… кошмар… Оттого они все так сюда и боятся попасть из уютного для них, но такого хрупкого постсоветского мирка, что на одних высоких ценах на нефть до сих пор и продержался. Рухнут эти цены, рухнут перегретые спекуляцией рынки, рухнет потребление, и все полетят… куда?

И выходит, он действительно, один из немногих уцелевших, тех, кто не разучился вагоны, дома, самолеты строить, детей учить, людей лечить… стоять на страже справедливости, а не отдельного взятой конторы…

«До чего же ты, майор, прав, ты и сам не знаешь…»

17. Берегите розы.

Смена закончилась. Заводская «овечка» вытолкнула очередную «Пятилетку» на Орджоникидзеград – оттуда эти машины со сборным составом раскидают по дорогам страны. Маневровые тепловозы вытолкнули с покраски – теперь они блестели черным лаком, как номенклатурные членовозы. Еще один неокрашенный вытолкнули из гудящего, задымленного, наполненного вспышками электросварки, тепловозного цеха. Шумные ручьи рабочих текли через проходную. Усталые лица и улыбки, шутки, задорные глаза. «Ну что, Миш, сейчас бы в люлю? Не боись, пацан, через пару недель притрешься, как к гнезду, со смены еще по девкам побежишь!» – это какому-то вчерашнему пэтеушнику или фабзайцу, или как у них сейчас здесь… Чего-то замученным никто не выглядит. «Товарищ инженер, позвольте в стороночку, а то нам сегодня еще детей да курей кормить» – это уже ему, розовощекая молодуха в платке, тянет за собой стайку подруг – прямо хоть сейчас на рекламный плакат какой-нибудь продуктовой фирмы. В раннем детстве Виктора доля худощавых людей как-то побольше была, а это уж прямо какая-то середина семидесятых. Или сцена из художественного фильма с лакировкой действительности. Вот что значит – не было войны и разрухи.

К проходным подкатывали какие-то американистого вида автобусы – белые, с гофрированными бортами и красной полосой вдоль окон и табличками с названиями пригородных поселков – вот куда, видать, девчата торопились. Людей развозили по домам. Те, кто на трамвай, видимо, намылились через третьи проходные… ну ладно, нам-то все равно пешком. А что у нас с музыкой из репродуктора? Ого, «Сормовская лирическая»! Виктор обрадовался песне, как старой знакомой. Словно прилетела она из его детства, из его времени, пусть не так хорошо устроенного, чем это, – но его, родного времени; пусть из менее устроенной страны, истрепанной войной, утомленной гонкой вооружений, – но его родной. Пусть в нашей стране не было стольких красивых на улицах и проспектах в это время, пусть до девяностых не было мобильников, но зато были школьные и институтские друзья, была первая любовь, были мать с отцом, и, где-то там, в неизвестном пространстве-времени его семья, дети – сын и дочка… Вернется ли он к ним когда-нибудь? Воспоминания вдруг нахлынули на него, накрыли с головой, как волна в разгулявшемся море; словно по морскому дну, машинально брел он в сторону своего нового временного жилья, по улице, каждый метр которой его ноги помнили с малолетства.

На Комсомольской, возле старого доходного дома, Виктор неожиданно столкнулся с Вэллой; при виде его она просто засияла от радости.

– Добрый вечер, Виктор Сергеевич! Поздравляю вас! Хорошо, что… ну, это…

– Хорошо, что я не шпион.

– Да… Очень глупо все получилось, извините.

– Нормально, проехали. Я тебе не поломал личную жизнь?

– Нет, нисколько. Да, вам надо обязательно помириться с Зинаидой Семеновной… мне кажется, что вы ей нравитесь.

– Почему ты считаешь, что мы поссорились?

– Я ее на днях видела, случайно, возле больницы. Понимаете, она шла, и такая… такое лицо у нее было… вам обязательно надо с ней поговорить.

– Мы уже помирились, Все нормально, не волнуйся.

– Да? Знаете, наверное, это по-детски наивно, но я всегда, как себя помню, считала, что в мире должна существовать справедливость, и люди должны быть счастливы, и никогда, никогда, – она повторила эти слова два раза, – не быть одиноки. И если два человека испытывают друг к другу симпатию, то это все равно как цветок; вот у нас в городе теперь стали сажать розы, и это, возникшее между ними, – как роза, ее надо беречь, укрывать на зиму и от ветра, поливать в жару, и, если быть неосторожными, можно уколоться и поломать, но зато какие прекрасные цветы будут на них по весне!.. Простите, я, наверное, опять глупости говорю…

– Ничуть. Вэлла, ты просто поэтесса.

– Ничего, это просто так, в голову пришло… Пусть ваши розы живут, и пусть будут усыпаны благоуханными цветами… А мне пора, я побежала, мне так много еще надо успеть. Всего вам доброго! Берегите розы, берегите!..

– Спасибо! Тебе всего доброго! Удачи!

Виктор помахал ей рукой. Вэлла ответила, и вскоре ее фигурка затерялась во встречной толпе.

Он пошел по Комсомольской в сторону институтского общежития; через пару сотен метров в его голову полезли всякие прозаические бытовые мысли. Надо было заскочить в униввермаг и обзавестись дешевым будильником с чашечкой наверху, а заодно купить хозяйственного мыла и порошка; не зря же он белье замачивал.

В общежитии он кинул на журнальный столик папку с черновиками своей записки, разделся и принялся за стирку. Радиоточка передавала инсценировки по рассказам Чехова, читал, судя по голосу, Ильинский – один из любимых актеров Виктора. Интересно, показывают ли здесь по телевидению старые немые фильмы с его участием? Ведь это был настоящий русский Чарли Чаплин…

А где тут рубашку сушиться повесить и прочее? Наверное во дворе, там столбы стоят. Значит, надо было еще обзавестись веревками и прищепками, копеечная вещь, а вот, поди же ты, не учел. Дома-то на балконе веревки, да и складная сушилка в наличии, а тут нет. Все мудро продумали, кресло поставили, а вот сушилку – увы. А можно было из планок сделать и во встроенный шкаф убирать… Впрочем, после небольших поисков Виктор обнаружил в кухонной нише выдвигающуюся вешалку для полотенец и тряпок, а в шкафу одни из плечиков оказались отпрессованными из отходов бронестекла, и, стало быть, вполне подходили, чтобы на них повесить мокрую рубашку. Затем он развязал папку и сел за свои записки, чтобы успеть набросать еще кое-какие появившиеся мысли и соображения, но работа не шла; Ильинский вновь пробудил у него ностальгию.

Получается, что за две недели он так и не вспомнил о семье. Письмо, конечно, отсюда не напишешь, и не позвонишь, но все-таки как-то это… Не по-человечески это, нехорошо, так вот взять и забыть. Ну, первое время надо было думать, как тут выжить а потом? Потом… потом этот мир просто взялся играть на его слабостях. Думаешь, где найти заработок? А здесь вот просто с руками разрывают, интересная работа по специальности, перспективы роста, возможность самореализации, только твори. Не хватает на ипотеку, растут цены на жилье, плата за коммуналку, как на дрожжах, за эту хрущевскую панельную хибару, ТСЖ это склочное, неизвестно, кто придумал? Какие проблемы, пожалуйста, тут сталинки на горизонте, с высоким потолком, процент посильный… сколько ловил себя на том, что думаешь, в каком районе лучше взять и какую мебель поставить. Одиночество? Какое тут одиночество, тут – то работа, то дружеская компания, а там и знойные красавицы наперебой тащат в постель, предложение, от которого невозможно отказаться… Бабник, бабник, бабник!.. Эгоист и мелкий собственник. Плывешь по течению в ритме четыре четверти.

В дверь снова постучали. Виктор решил, что это снова Зоя Осиповна, но это совершенно неожиданно оказался Никодимов, который сообщил, что его, Виктора, сегодняшнее дежурство в Осодмиле перенесено, потому что его (Никодимова) предупредили, что он (Виктор) будет занят важной работой перед командировкой. Виктор хотел предложить Никодимову чаю, благо зеленый эмалированный чайник как раз вскипел; но тот отказался, сославшись на то, что еще должен найти на сегодня замену.

Нежданный визит повернул течение мыслей Виктора совсем в другую сторону. Оказывается, тут ради него люди бегают, за него другой человек по морозу сегодня ходить будет с повязкой, чтобы только он смог еще выдать что-то для всех их ценное. А он тут углубляется в самоанализ, и как пришел с работы, ничего еще не написал. Разве это тоже не эгоизм?

Да и то, в самом деле: а ну, как он вообще отсюда не выберется? Или выберется, а окажется, что в семье как был, так и есть он, его копия… или даже он сам здесь – копия. Как тогда?

Хорошая фраза в «Унесенных ветром» – «Я подумаю об этом завтра». Ничего еще не известно.

«Берегите розы, берегите…»

Он включил приемник, подкрутил ручку настройки; волна, на которую он наткнулся, передавала хиты Аниты О'Дэй с оркестром Джина Крупа; голос певицы чем-то напоминал саксофон. Ну, пусть так и будет. Он присел за столик, пододвинул к себе последний лист записки и открутил колпачок новой, выданной сегодня на работе темно-синей авторучки со стальным закрытым пером. Стало быть, высокоскоростное движение далее будет в основном развиваться на электрической тяге…

18. Два билета на ночной экспресс.

– Да, многое у вас несколько неожиданно.

Осмолов быстро перелистывал листы записки Виктора. Интересно, он так быстро читает? Скорочтением у нас стали увлекаться где-то к 70-м.

– Странно, что при таком прогрессе турбин в авиации и судостроении вы отводите им такую скромную, или, как вы пишете, нишевую роль на железнодорожном транспорте. Посмотрите, не только наши, но и зарубежные исследователи, особенно американские в один голос пишут – у поршневых машин нет будущего, они достигли предела. Их заменят или турбины или новые двигатели, например, роторные. А вы предлагаете игнорировать авторитетных ученых, мнение лидирующих фирм и начать дорогостоящие работы по форсированию четырехтактных дизелей. Получается, что во всем мире ничего не понимают?

– Извините…

– За что извиняться? Вы абсолютно правильно сделали, что написали то, что думали! То, что говорят все, это любой… любой студент напишет. Просто не укладывается в голове.

– Так там я пояснил, что…

– Да. Но неужели действительно из-за этого? Из-за того, что при ведении поезда надо все время менять мощность двигателя, и турбина с ее моментом инерции не будет поспевать, и вообще плохо работает на малой мощности? А как же положительные результаты Дженерал Электрик?

– Ну вот Лебедянский сейчас доделывает турбовоз, это можно проверить. Да и как раз заполнит временно мощностной ряд до четырех тысяч сил, пока Коломна новый дизель для лодок не доведет, что у них в проекте. Или Харьков не начнет свой такой делать.

– Виктор Сергеевич… откуда вы это знаете? Про Коломну?

– Оттуда же. Это не для разговора здесь.

За окном свистнул маневровый паровоз и прогрохотал по рельсам с чем-то таким, от чего здание слегка задрожало – то ли с очередным суперпаровозом, то ли с многоосной платформой, груженой литьем для нового турбоагрегата.

– Н-да… Тут еще ушат холодной воды на электронную коммутацию. Опять-таки: механическую коммутацию в тяговых двигателях сейчас только ленивый не хоронит, нашествие бесколлекторных двигателей пророчат с сегодня на завтра, а вы пишете, что на ионных вентилях это сделать невозможно, только на полупроводниковых, четырехслойных, с тиратронной характеристикой.

– На тиристорах.

– Вы видели эти самые тиристоры?

– Видел.

– Опытные в Дженерал Электрик?

– Отечественные. – Виктор чуть не добавил «серийные», но подумал, что это уже слишком.

– Вы считаете, что ими можно коммутировать токи в силовых цепях электровоза?

– На создание и налаживание промышленного производства уйдет где-то до пятнадцати лет.

– Плюс применение, как вы пишете интегральных схем, чтобы система управления могла модулировать фазные токи, питать двигатели синусоидой. Это вы требуете фактически создать под электронную коммутацию в СССР целую новую отрасль?

– Именно так, новую промышленность. От которой польза будет не только железным дорогам, но и энергетике и целой куче отраслей.

– А пока мы будем строить новую промышленность, заграница уйдет вперед, так?

– Наоборот. До начала семидесятых за рубежом по этому направлению ничего для широкого применения не создадут. Зато Союз, вырвавшись вперед по тиристорам и микросхемам, обеспечит рывок в семидесятые, восьмидесятые и девяностые.

Осмолов немного промолчал, а затем вдруг спросил Виктора:

– Вы в шашки не играете?

– Давно не играл. А что?

– Здорово получается. Как будто страну в дамки проводите. Ладно, отвлеклись. По-вашему, получается, для развития железных дорог в будущем надо развивать кучу смежных отраслей… вот, например, тоже – сварка трением алюминиевых профилей, раскройка металла оптическими квантовыми генераторами, создание станков с числовым программным управлением… это не совсем железные дороги-то.

– Именно так. Этот транспорт будет зависеть от прогресса смежников. В паровозную эпоху можно было только паровозостроение само в себе развивать, а чем дальше, чем больше мы будем зависеть от тех, кто делает изоляцию для двигателей, электронику, резину… в общем понятно. И от нашей исследовательской базы.

– Вот это самое главное! – Осмолов встал, машинально похлопал себя по карманам, видимо, ища папиросы, потом махнул рукой; видимо, тут куча народу отучалась курить. – Теперь вам надо и в Москве так же связно это все объяснять. Все это отлично ложится в концепцию товарища Косыгина по реконструкции системы управления народным хозяйством. Нельзя дальше делить экономику на епархии, на «наше ведомство» и «не наше ведомство», каждая из отраслей друг дружку развивает! Я, кстати, прикинул эффект от унификации по той части записки, которую вы вчера накидали, вот… – он порылся в листках на столе, – у нас получаются дополнительные мощности целого завода! Целый завод выгадываем без капвложений и строительства. И этот завод вы построили.

– Ну, не совсем я… Это труд очень многих людей.

Тут из банка вернулась Наталья Николаевна с командировочным авансом и Осмолов отправил Виктора со своим паспортом на станцию выкупать бронированные билеты.

Путь от первых проходных через парк до выхода у клуба ОСААФ не отнял много времени. Памятник Пушкину стоял не на главной аллее, а на белой кирпичной пирамиде где-то у входа со стороны вечерней школы, где стояли синие деревянные ворота в виде арок и виднелась занесенная снегом спортплощадка с бревнами, турниками и кольцами. Фонарей на аллеях что-то не особо наблюдалось, так что ночью тут или влюбленные или Осодмил. Вокруг некоторых деревьев виднелись оригинальные деревянные скамеечки, кольцом охватывающие ствол: тоже что-то из воспоминаний детства. На месте нынешней детской площадки за деревянным палисадником дремала парашютная вышка с вылинявшими плакатами «Будь готов к обороне страны!» и «Бога нет». Несколько ближе к выходной калитке в заборе со стороны фабрики-кухни виднелись сооружения старой детской площадки – видно ее только начали строить, но пару каруселек уже поставили, как и цепные качели, а еще там были совершенно не отмеченные в детской памяти Виктора гигантские шаги с большим деревянным столбом. Через это все тянулась кривая тропка в снегу.

Клуба на углу у переезда Виктор не узнал: ни дать, ни взять, купеческий особняк; потом вспомнил, что здание это перестраивали после войны. Старый облик ему понравился больше, тем более, что домик недавно подремонтировали и покрасили. У переезда он пропустил мимо себя грузовичок, напоминавший «Колхиду», но размером поменьше, примерно с гэдееровскую «Авиа», и перешел через рельсы на сторону вокзала.

Когда Виктор уже шагал по чисто выметенной и посыпанной песочком от гололеда платформе, он почувствовал некоторый мандраж. Опять та же дверь, опять кассы. Интересно, а если его сейчас обратно перебросит? Ладно, паспорт восстановим, лишь бы опять не в другое время…

Внутри вокзала все оказалось совершенно так же, как и в первое утро появления Виктора в этом альтернативном мире. Чудес не было. Отстояв спокойную очередь из трех человек, Виктор выкупил билеты, с интересом наблюдая, как девушка созванивается по телефону со станцией, затем вытаскивает узкие твердые картонки и пробивает в них компостером узор мелких отверстий, складывающийся в цифры; эта простая и когда-то знакомая процедура выглядела теперь таким загадочным ритуалом, что можно было заглядеться. Девушка в конце концов смутилась и спросила у Виктора:

– Товарищ, вы, наверное, что-то спросить хотели?

– А… да. Вы случайно, раньше не в артели «Прогресс» работали?

– Нет, вы обознались. Вот ваши билеты. Одиннадцатое и тринадцатое нижние.

– Спасибо… Так я же просил в одном купе.

– Они и есть в одном купе.

«Видимо, я что-то забыл…»

Виктор оглянулся назад – за ним очереди не было, видимо народу в те времена ездило немного. Он слегка отошел от кассы в сторону окна и начал рассовывать билеты и сдачу по карманам.

И тут возле его уха что-то жжикнуло и с треском ударилось в деревянный переплет окошка кассы; одновременно сзади раздался даже не звон, а, скорее, какой-то хруст и что-то обсыпало рукав пальто. Виктор машинально оглянулся; сбоку, в стеклах окон двойной рамы на одной линии зияли два аккуратных пулевых отверстия с расходящимися лучами.

19. Понаехали тут всякие.

Любой, даже самый захудалый герой фильма или фантастического романа, равно как и нефантастического, в этих случаях бросается на пол. Виктор же повел себя совершенно пофигистски – быстро прошел в простенок и только там начал соображать, что происходит. Не готов он был здесь психологически к столь банальным и пошлым вещам, как покушение из пистолета с глушителем – а именно это картина происшествия ему и напомнила. Во-первых, после нападения на лабораторию 6-б он ждал каких-то экзотических посягательств, и вообще – что его пытаются похитить, а не убрать. Убрать его за эту пару дней сто раз можно было. Во-вторых – а почему в этой чертовой кассе, а не на улице, в парке, в темном переулке? Как жертва нападения неизвестных? В-третьих – у спецслужб масса возможностей все сделать чистенько, контактные яды например. Намазали ручку двери в общаге – и все, тихо скончался от сердечной недостаточности. А тут прямо как в нашем сериале про криминал, или про дележку собственности, или про любовь. У нас вообще почти все сериалы – бабло, мочилово и постель, а между всем этим какой-нибудь дурак с пестиком бегает.

С другой стороны, на улице его еще найти надо, а на вокзал он несколько раз заходил, значит, его можно здесь ждать. И это тоже логично.

«Ну и что дальше будем делать?» – спросил себя Виктор, полез во внутренний карман пальто и нащупал там дерринджер. Впрочем, толку от этого девайса здесь было никакого – и патроны холостые, и, если ворвутся через дверь от платформы, даже и с боевыми уложат. Огнестрельное оружие хорошо, когда оно в руках профессионала, имеющего навыки ведения боя, и при постоянной тренировке. Да и через окно снайпер уложит хоть с пистолетом, хоть без.

Стекла больше не бились. На лакированной раме белела свежая отметина с полуотколовшейся щепкой. Мимо Виктора, между колонн по залу в сторону выхода на Вокзальную промчалась женщина в железнодорожной форме с погонами – молодая, статная, рыжая и круглолицая. С улицы донеслись приглушенные вопли:

– Стой! Стой, бандит! Я тебя узнала! Держите его!

Спустя еще пару минут та же женщина появилась обратно, запыхавшаяся и встрепанная. Тугая грудь ее, словно пара вагонных буферов, гордо натягивала изнутри темную форменную шинель далеко вперед и пружинно покачивалась в такт шагам; голливудские дивы с силиконом могли удавиться от зависти.

– Вы видели? – возмущенно выпалила она Виктору, переводя дух. – Вы видели?

– Кого?

– А вот… – она что-то подняла с полу и подошла поближе. – Видали, что творят, бандиты?

На ее ладони лежала девятимиллиметровая пуля от «Макарова».

– Представляете, из рогаток ворон бьют! Во шпана выросла! А эту гадость за Десной на стрельбище выкапывают. Стекло, стекло разбили – перед самой кассой, на виду, во бандиты-то, анархисты! Детприемник по ним плачет! Вот вы, образованный человек, что вы скажете?

– Да, положение с трудными подростками тревожит… Слушайте, а у вас на дороге нет энтузиастов, которые хотели бы кружок железнодорожного моделирования организовать? Не всех, но хоть кого-то быть с улицы к полезному делу увели.

– Есть! Есть у нас двое товарищей и помещение им недавно дали в Доме Пионеров, это тут, у Профинтерна, знаете? Ребят уже несколько у них занимается, но ведь пока то, да се, у нас все стекла переколотят. Что же делать-то? Теперь клейстер надо заваривать, чтобы заклеивать, пока новые не вставили, а то дует…

– А у вас скотч… то-есть клейкая прозрачная лента есть?

– Есть! Вот правильно, ею залепить можно, а то прислали, а что с ней делать, пока не знаем. Спасибо! Вот что значит образованный мужчина.

Она повернулась и пошла в сторону окошка дежурного по вокзалу; со спины она точно так же являла собой оживший символ неукротимой силы природы и плодородия. За демографию с такими можно было не беспокоиться.

Виктор вышел на улицу вместе с потоком народа, хлынувшего из теплого зала ожидания к подошедшей мотрисе – такой же красно-желтой, как и та, что он видел на переезде у Стальзавода, с полуобтекаемыми квадратными головами, отблескивающими в косых солнечных лучах заваленными назад прямоугольниками широких лобовых стекол, с гофрами на бортах, что упирались по концам вагонов в широко раскрытые зевы автоматических дверей. В головных вагонах глухо рокотали на холостых оборотах харьковские танковые дизеля, внутри, в салонах, через окна виднелись мягкие, как в автобусах, кофейного цвета диваны, обтянутые текстовинитом. С шипением захлопнулись створки дверей, мотриса свистнула, пустила из выхлопных труб в небо два султана сизого дыма и резво покатилась в сторону Фасонки. Станция Орджоникидзеград вновь замерла в умиротворенном покое.

М-да. Тут, действительно, скорее из рогатки случайно уложат, чем киллеры. Ну что же ты со всем опытом следующего века сразу не просек, что пистолетная пуля так легко от деревяшки не отскочит, господин товарищ эксперт по самому себе? «Кто же вас лучше знает, кроме вас самих», так, кажется? Стоп-стоп. Что-то в этой фразе не так, а что – непонятно.

Виктор поднялся по узкой лестнице на переходной мостик; свежий ветер с Болвы обдувал его лицо, посвистывал в проводах фонарей освещения.

«Кроме вас самих». Ошибочка. Оговорился Ковальчук, правильно будет «кроме вас самого». Или оговорился, или сказал в духе такого старорежимного чинопочитания – но это вряд ли, чего ему перед Виктором так вдруг заискивать. Конечно, оговорился.

Или проговорился?

Или нас таких тут не один? «Кроме нас самих». Интересно, интересно. Нас самих кто-то еще есть. А может и вообще нас самих понаехало тут? И у всех хотят узнать про директиву «Атилла», а потом распределяют по отраслям?

Сойдя с мостика и прошагав наискосок стоянку перед автостанцией (радиорупор хрипловато отчеканивал римейк фокстрота «Еще одну чашечку кофе», пела, похоже Тамара Таубе под оркестр Бадхена), Виктор направился в сторону проходных, назло через два парка, мимо заснеженных кустов, где можно было спрятать целую роту киллеров. Подспудное чувство опасности, таившееся в нем все эти дни, прорвало войну эйфории, ему словно хотелось показать всем своим видом: «Ну, кто тут на меня первый? Вот я, видите?». Он лишь сдержал себя, чтобы, переходя улицу, не протаранить мирно следовавшую мимо «Ударника» колымагу, похожую на «Эмку», только на высоких больших рубчатых колесах: типа первого в мире комфортабельного внедорожника. И лишь когда он снова достиг противоположного выхода из парка возле Пушкина на кирпичной пирамиде, он устыдился этого минутного порыва и почувствовал себя Неуловимым Биллом из анекдота, которого, как известно, никто не ловит.

Его записку с некоторыми непринципиальными осмоловскими уточнениями уже перепечатали, и они с шефом остаток времени провели, выверяя текст и исправляя опечатки (текстовые редакторы все-таки великая вещь, подумал Виктор). Потом Осмолов подкинул Виктору еще несколько составленных им документов, и они вместе как-то необычно быстро даже для привыкшего ко всему Виктора кое-что уточнили, подправили и дополнили. Поскольку читатель, наверное, уже замучен разными производственными подробностями, то подробности горячего обсуждения, ход мыслей и разные идеи, мелькнувшие у обоих во время этого процесса, были безжалостно оставлены автором за рамками этого повествования. Особенно, если читатель сам читает эту книгу в оффисе или на какой-нибудь другой работе, то напоминать ему слишком часто про работу, даже пока не пыльную, было бы просто бестактным.

Короче, прокрутим время до того момента, когда Виктор вместе с Осмоловым снова выходят из проходных Профинтерна. Вот они идут вместе до Комсомольской, вот договариваются на вокзале Брянск-1 у ночного поезда, вот Осмолов идет на остановку трамвая на Куйбышева возле районной поликлиники, а Виктор идет по Комсомольской… нет, он не сворачивает к общаге, а почему-то идет по Комсомольской в сторону Почты.

Так, теперь вот с этого места и поподробнее.

Итак, это был вторник, 18 февраля 1958 года по здешнему календарю, шестой час вечера по московскому, и где-то минус два по Цельсию. Надвигались сумерки, закатное небо было затянуто легкой дымкой и в воздухе кружились редкие снежинки.

Виктор шагал мимо книжного к Почте. Легкая морозная свежесть разливалась в воздухе. Жизнь кружилась вокруг него веселыми турбулентными вихрями, звуча в ушах дуэтом саксофона и скрипки. Люди навстречу спешили по своим делам, как казалось Виктору, с сияющими лицами, словно у них был праздник или они все были влюблены. Шагалось легко, и даже пальто середины прошлого века, которое казалось Виктору по сравнению с современными куртками хоть и теплым, но несколько тяжелым, словно утратило свой вес и не стесняло движений. Гудки машин казались звуками тромбонов, звонки трамваев – колокольчиками, крики детворы, раскатывавшей ледяные дорожки на тротуарах, сплетались в какой-то многоголосый джазовый вокал. Он поймал себя на мысли, что ему просто хочется танцевать.

Кондитерский отдел дежурног гастронома встретил его плакатными призывами пить чай и кофе, а также перечислением несомненных достоинств бабаевского шоколада. Взгляд Виктора упал на витрину с тортами; среди круглых и продолговатых, как полено произведений кулинарного искусства, украенных кремом, шоколадной крошкой и желе, он заметил песочный, с рисунком в и корзины, полной белых и чайных роз. «Вот это то, что надо» – подумал он, пробил чек и поспешил с картонной коробкой на остановку трамвая.

20. Успеть все.

– Здравствуй. Ой, что это? Торт? Спасибо… Проходи…

Зина уже была дома, переодетая в халат; ее волосы на бигудях были влажными, от всей ее самой веяло водой и свежестью и, похоже, она, придя с работы, сразу же приняла душ.

– Слушай, ты меня так закормишь сладким, и я стану толстая и некрасивая.

– Не успеешь. Сегодня вечером я еду в командировку в Москву. У тебя ножницы есть?

– Да, вот, держи… Это ты вечерним поездом?

– В десять.

– А ты успеешь?

– Да. Сейчас шесть, у нас еще два часа.

– Полтора. На всякий случай.

– Пусть полтора. Смотри. – И он жестом фокусника поднял крышку.

– Розы… Ты все-таки сделал… принес цветы зимой? Молодец…

Виктор порывисто прижал ее к своей груди и поцеловал в манящий полуоткрытый рот. Зина сияла.

– Погоди, я сейчас чайник сниму.

– Тебе что из Москвы привезти?

– В каком смысле?

– Ну, наверняка там будет время в магазины зайти, хоть в центре, может, в ГУМ или ЦУМ, в Елисеевский… взять что-нибудь.

– Ну что там можно в этой столице купить? – на лице Зины было написано самое неподдельное удивление. – Все, что есть, можно здесь заказать по каталогам или через Посылторг, какие-то копейки сэкономишь… В Москве можно в Третьяковку сходить, в музеи, в театры, правда на хорошие спектакли или билеты дорогие или надо заранее брать…

– Надо как-нибудь вместе съездить. Правда, отпуск, наверное, мне только осенью дадут.

– Так в театр летом не обязательно. Тогда лучше съездить в золотую осень. Побродить по Бульварному кольцу, Сокольникам… Ты знаешь, что в Москве сейчас Парк чудес строят?

– Читал. Как построят, туда с детьми можно будет ездить.

– Да… Красивые розы, жалко даже резать.

– Это ж не последние розы. Они вырастут на фабрике-кухне под золотыми руками фей кулинарного дела.

– Ты бы мог тут еще и журналистом работать. Да, ты же никогда Мавзолея Сталина не видел! И Дворца Советов! У вас же их нет. Вот будет время, обязательно сходи.

– Да, в Мавзолее Ленина я был, а вот Сталина… У вас ведь принято говорить, что Сталин жив?

– А как еще можно говорить?

– Ну да, верно… – промолвил Виктор, решив, что слова о смерти Сталина здесь очень строго и беспощадно караются.

– Вообще о Мавзолее Сталина просто невозможно рассказать, как там вот это все… – Зина сделала неопределенный жест руками. – Это надо просто видеть. Ты сам все увидишь и поймешь. Такого ты точно у себя там никогда не встречал.

Ну понятно, культ личности, смекнул Виктор, Сталин и его Мавзолей здесь вещи священные и вызывают религиозные чувства, потому и не описываются.

– А торт просто изумительный, – продолжала Зина, – обязательно как-нибудь сделаю песочное тесто и попробую такой сделать. Только вот из крема так сделать не получится. У них на фабрике мешки с разноцветным кремом, а у меня есть шприц для крема с насадками, но чтобы заменить цвет, это надо каждый раз его мыть и заряжать заново. Ты пей чай, а то потом торопиться будешь…

– Опять какое небо ясное и звезды… Ты поедешь, а они будут светить.

– Ты будешь светить мне вдали, как путеводная звезда.

– Звезда в халате… Я сегодня почему-то так волновалась, словно первый день замужем. Даже вскрикнула.

– А я уж подумал…

– Нет, нет, все было хорошо, это только от чувств… А потом мне хотелось орать от счастья.

– Ну и орала бы.

– Вдруг кто-нибудь уже спит из соседей после смены, а я мешать буду… Ты там осторожнее… береги себя.

– Разумеется. Автомобильное движение и метро – это все знакомо.

– Не об этом… Вообще будь осторожнее. Может что-то неожиданное быть. У меня такое смутное чувство, что мы можем и не увидеться.

– Не напускай. Люди с войны возвращались, а тут… Я обязательно вернусь.

– Вернись. Вернись, слышишь! – Зина вдруг сомкнула руки кольцом у него за головой и зашептала: – Вернись, родненький, Витенька! Вернись! Хоть на час вернись оттуда!..

– Зинуля, ну что ты?.. Я обязательно… Мы обязательно с тобой… Все хорошо будет, все…

– Ну вот и ладно… Теперь иди. Тебе надо идти, ты должен успеть. Мы все должны успеть. Иди, иди…

…Он вышел из «тройки» на Сквере Советском и, как ему посоветовала Зина, пересел там же на «пятерку». «Пятерка» от Советской шла немного в обратную сторону, затем сворачивала по Горького вниз, пересекала Калинина и дальше шла по недавно построенному тут ферменному мосту на тот берег Десны, где продолжала путь на месте бывшей однопутки от платформы Брянск-Город, сворачивая мимо станционных путей к вокзалу Брянск-1. Такой необычный маршрут Виктору был неведом: в его бытность к вокзалу просто пустили троллейбус по Калинина, вдоль Арсенала, а ветку потом разобрали за ненадобностью.

Вагончик неторопливо съезжал по середине еще покрытой булыжной мостовой Калинина, мимо трехэтажного Дворца Пионеров, незнакомого, с асимметричным фасадом, у одного из крыльев которого, словно колокольня, примостилась подсвечиваемая снизу прожектором высокая башня с куполом детской обсерватории наверху, миновал выемку со старыми купеческими домиками, аккуратно покрашенными и отреставрированными; то ли этот уголок хотели сохранить для съемки фильмов, то ли просто это был такой познавательный заповедник старого Брянска. Но вот трамвай уже вынырнул к Рынку, точнее, мимо него, слева, если смотреть в сторону Десны, и проскочил между Арсеналом и собором в строительных лесах. Собор, видимо, реставрировали, но ночью стройка освещена не была, и Виктор заметил из окна только что-то большое, неясных форм, выступающее на вершине холма из-за деревянного временного забора на фоне подсвеченного городской иллюминацией неба.

Затем вагон нырнул в грохочущую решетчатую коробку того самого двухпутного моста, который в реальности Виктора вообще не появился; за окном замелькали стальные раскосы и слегка освещенное фонарями с моста бледное застывшее полотно реки с кудрями прибрежных деревьев на обоих берегах, одиноким фонарем впавшей до весны в спячку лодочной станции и, чуть подальше – тусклыми огоньками в окнах домов укладывающейся на ночлег Радицы. На другом берегу трамвай на минуту остановился, погруженный в тишину ночи, возле деревянного павильона переделанной в магазин станции Брянск-город, чтобы подобрать пару радицких пассажиров, следующих в сторону Урицкого, и продолжил движение во тьме. Справа темнела стена невысокого пойменного леса, а слева, в противоположных окнах, за укутанными в одеяло ночной синевы полями и заснеженными кустами, далеким миражом виднелась россыпь золотых огней Арсенала и нагорной части Советского района.

Вблизи станции пейзаж оживился; лес отступил, снег осветился лучами прожекторов, сквозь стекла донеслись паровозные гудки и шум где-то рядом проходящего товарняка. Трамвай проскочил бочком вдоль стоящих на путях каких-то вагонов и платформ, нырнул под незаконченный пролет строящегося путепровода, где горели фонари, сновали маленькие фигурки людей и в разных местах мерцали и сыпали искры бенгальские огни электросварки, и, наконец, подкатил прямо к вокзалу.

Вокзала Виктор не узнал совсем. На месте привычного здания с портиком стояло что-то более скромное явно дореволюционное, из красного кирпича, по архитектуре напоминавшее цеха Профинтерна возле Первых Проходных или Винный Замок на площади Маркса. Но зато рядом выросло нечто такое, что сделало бы честь любой столице – огромное здание, причудливым образом соединившее элементы классицизма и готики. По краям его, словно минареты, взметнулись к небу высокие башни; на одной из них красовались наверху башенные часы, на другой – четыре круглых мозаичных медальона, по одному с кажой стороны, изображающие паровоз, пароход, автомобиль и самолет. Посередине, над ступенями крыльца, тянулась высокая белая коллонада, скрывавшая входные двери и увенчанная портиком, над которым, имитируя пристройку, возвышались еще два этажа. Фасад, как и некоторые дома на Сталинском проспекте, украшали скульптуры; Виктор узнал машиниста, путевого обходчика…

– Ну что смотришь-то? Тоже, небось, приехал откуда-то?

Виктор обернулся и увидел невысокого худощавого мужичка с обветренным лицом в морщинах и в ушанке.

– Вот, слышь, все, кто приезжает теперь к нам в Брянск, – продолжал мужичок, – здесь останавливаются и смотрят, красотой пораженные. Издалека небось, будешь?

– Да я сам родом отсюда, – ответил Виктор, – вот только давно не был.

– Вот. А теперь в нашей жизни чудес столько, что жизнь к концу подойдет, а и помирать-то жалко! интересно, что дальше будет!

Виктор кивнул. Разговаривать с незнакомым человеком его полюбому не слишком тянуло.

– Вокзал этот, мил товарищ, к приезду самого товарища Сталина готовили. Чтобы как приехал, посмотрел на вокзал, и сразу понял, что за чудо-народ в нашем городе обитает. Торопились, всего только несколько месяцев не успели. Потом уже заканчивали.

– Да… Память навечно осталась. – промолвил Виктор, желая обойти впрос с неясным ему статусом вождя народов.

– Еще какая память! Вот я, смотри, вон там кладку делал, стены левей той колонны… Кирпичик к кирпичику, как помню. Да… Вот недавно на пенсию пошел, так иногда загляну, посмотрю, как они там лежат? Все на месте… Ладно, бывай, товарищ, и чтобы у тебя тоже где-то кирпичики ладно лежали, чтобы посмотреть где было! – и исчез, будто растворился в безлунной ночи.

Виктор поднялся погранитным ступеням и взглянул наверх. Огромное здание нависало над ним, словно парило в небе. В соседстве с дореволюционным теремком оно было словно столбик диаграммы на плакате, показывающий рост экономической мощи страны в сравнении с 1913 годом. Клетчатые ленты окон и застекленные двери излучали золотистый свет. Виктор потянул на себя бронзовую ручку.

Внутреннее убранство вокзала было под стать наружному. Огромный купол центрального зала был расписан панорамной картиной будущего, на котором нетрудно было узнать вид из-за Десны на нагорную часть Брянска в центре, видимо, в мае месяце. Место рынка, естественно, занимала набережная с парком, где в зелени деревьев частично виднелся купол будущего цирка, хотя, с другой стороны, также виднелся и собор, как-то включенный в планы перспективной счастливой жизни; передний план занимали фигуры радостных людей, а на заднем… Если картина точно повторяла панораму города, то на Покровской горе, над обрывом где-то в районе нынешнего памятника-ансамбля в честь тысячелетия Брянска, таяла в небе с розовыми облаками сталинская высотка, от которой с холма к набережной спускалась широкая лестница. Это что же, такую здесь хотели построить? Или будут строить? А может, Пересвета с Бояном как раз к ней же и хотят? И пушки Арсенала?

Виктор с некоторым ужасом понял, что конный Пересвет с Бояном даже очень хорошо будут смотреться на фоне высотки. Тут в репродукторах щелкнуло, и девушка объявила посадку на его поезд.

Выход к платформам тоже был через тоннели, что совсем не удивляло. Однако, когда Виктор выходил из дверей вестибюля перехода, глазам его открылось великолепное зрелище стройного, словно гончая, пассажирского паровоза, который выпускал столбы дыма и пара в ночную темноту и пронзал пространство лучом мощного прожектора. Огромные красные колеса с лоснящимися от смазки, словно от пота, дышлами, которые казалось, напряглись в мускулах перед дальним забегом, высокие щиты дымоотбойников, что плавными линиями сходили на нет к будке машиниста, котел, на котором, словно жилы, вздулись тонкие линии труб – все это создавало впечатление какого-то невероятно сильного и умного существа, созданного и укрощенного человеческой рукой. Картина была незабываемой, и она одна уже стоила того, чтобы хотя бы на пару минут сбежать в прошлое.

Взятые им билеты были в купейный. Виктор без труда нашел свой вагон – он, как и все другие в этом составе были окрашены в ярко-синий цвет с белой полосой по окнам – предъявил билет юной проводнице в форме с необычными, похожими на ложку, погонами, и сел в поезд. На сегодня спешить уже было некогда.

21. Блюз четвертого купе.

В коридоре вагона было тепло и привычно пахло углем из титана и чаем. Виктор нашел свои места – они оказались в четвертом купе, нижние. Он дернул в сторону ручку отделанной синим линкрустом двери: внутри царил полумрак, нарушаемый лишь светом окон вагона на соседних путях, Осмолова еще не было. Виктор щелкнул выключателем; две ярких лампы в квадратном плафоне над окном озарили помещение.

Их купе соответствовало классу мягких вагонов. На полках были пружинные матрацы, а нижние полки, к тому же, имели мягкие спинки, которые можно было на время сна опускать вниз, а при необходимости и поворачивать горизонтально, делая из них третий ряд мест. Помимо массивных алюминиевых бра на торцовой стенке у каждого места для местного освещения, на столе, покрытом свежей крахмальной салфеткой, украшенной паровозами и синими надписями «МПС», стояла небольшая настольная лампа с матерчатым абажюром. Ниши над коридором были закрыты лакированными дверцами, которые Виктор, впрочем, счел совершенно излишними. Он сунул свой холщовый командировочный портфель в сундук под полкой, привычно выложил на столик свой билет и деньги, заготовленные за постель и чай, и, присев на свое место, стал ждать развития событий.

Освещенное здание нового вокзала, что виднелось через окна коридора, вернуло его к мысли о сталинской высотке на Покровской Горе. Интересно, какой смысл ее городить в этом месте? Вид, конечно, фантастический, но здание выходит на отшибе, да и до Набережной будет тяжело спускаться. Со строгой римско-петербургской классикой Сталинского Проспекта этот гибрид Эмпайр Стейт Билдинг и сельской шатровой церкви тоже мало вязался.

Видимо все дело в подражании, подумал Виктор. Вот, скажем, восстановили в Москве на волне перестройки и демократии храм Христа Спасителя. Потом и в некоторых других городах захотели поиметь свои мегакультовые сооружения, чтобы по статусу быть похожими на столицу. Ну, может поменьше и поскромнее. И дошло до того, что теперь сколь-нибудь крупному городу просто неприлично не отдать последнее, чтобы только возвести свое статусное здание на видном месте. Видать, так же и здесь: вынь да положь областному центру небольшую копию университета на Ленинских горах или, на худой конец, гостиницы «Украина». «Может, под новый корпус лесотехнического отдать собирались?» Он придвинулся к окну и крутнул коричневую рукоятку волюмконтроля. Из щелей пластмассовой решетки динамика послышался романтический блюз, незнакомый Виктору.

В дверях показался Осмолов с большим командировочным портфелем о двух застежках из желтой кожи. Вечный портфель, подумал Виктор, надо будет когда-нибудь когда-нибудь себе такой завести.

– Ну вот успел. А вы из Бежицы на трамвае? Интересно, когда объездную через Болву закончат? Тогда можно будет маломерные автобусы прямо до вокзала пустить. А мы что, на этот раз никак одни едем?

Не успел Осмолов это сказать, как в купе появились две молодые женщины, одна в красном, другая в черном пальто, раскрасневшиеся и запыхавшиеся от бега. В руках у каждой было по небольшой авоське и ридикюлю.

– Здравствуйте. А здесь места двенадцатое и четырнадцатое?

– Придется, наверное, уступить дамам нижние места, – сказал Асмолов, взглянув на Виктора; тот кивнул.

– Ну что вы, не надо, неудобно даже… – замялась та, что была в черном пальто немного пониже, с ямочками на щеках и каштановыми волосами.

– Все нормально, – ответил Виктор. – Я всю жизнь привык спать на верхних. – А вы в Москву тоже в командировку?

– Нет. Мы монтажницы с «восьмерки», меня зовут Таня, а это моя подруга Света.

– Света, – подтвердила та, что была в красном пальто, высокая брюнетка с тонкими подведенными бровями.

– Очень приятно. Виктор.

– А по отчеству?

– Андреевич.

– А меня Геннадий Николаевич. А вас по отчеству?

– Татьяна Викторовна и Светлана Николаевна… да зовите просто по имени, а то как-то уж очень официально получается. Будто мы на дипломатическом приеме.

– А вы в Москву на дипломатический прием?

– Ну что вы… Я говорю, мы монтажницы с восьмерки, по итогам прошлого года лучшие по заводу. Нас от дирекции наградили трехдневным отпуском, билетами в Большой Театр и оплатой проезда в оба конца.

– Случайно не на «Лебединое озеро»? – поинтересовался Виктор.

– Нет, «Лебединое» мы по ящику видели, мы на «Щелкунчик»… Не поможете пальто повесить, а то я никак не дотянусь?

Музыка прервалась и женский голос по трансляции объявил об отправлении поезда и попросил провожающих освободить вагоны.

– А постель у проводника брать надо? – спросила Света, которая, видимо, реже ездила в поездах дальнего следования.

– Не надо, здесь принесут. Это в шестиместном самим ходить надо, а это четырехместное, для них разносят.

Вагон скрипнул тормозами, поезд дернулся, словно под электровозом постоянного тока и соседний состав за окном медленно поплыл назад.

Дальнейшие дежурные хлопоты мало чем отличались от того, что обычно сопровождало пассажира в нашей реальности в экспрессе «Десна», недавно переименованного в «Паристый», за исключением, разве что, того, что здесь и на ночь подавали чай, на случай, если севшие в поезд пассажиры успели замерзнуть по дороге на вокзал. Радиотрансляция в поезде была местной и передавала почти исключительно песни о романтике путешествий в поездах и железнодорожниках разных профессий, прежде всего, конечно, о машинистах. К одиннадцати вагон затих и улегся спать. Виктор вышел в коридор, где горело неяркое ночное освещение, и смотрел в окно; ему хотелось увидеть, как же в этой реальности изменилась страна. Но мир прятался во тьме, мимо окон мелькали стены леса, прерываемые короткими проплешинами болот или широкими паузами на пойменные луга какой-нибудь речушки с небольшими холмами и разбросанными в неизвестном порядке, словно фантазией неизвестного художника, островками кустарника. Иногда, ближе или дальше, виднелись неяркие огни окон деревенских домов, с редкими звездами фонарей на столбах, поставленных кое-где на сельской улице. В деревне в это время уже сидели по домам – разве что за исключением молодежи, но сезон и погода особо гулять не располагали. Встречавшиеся в изобилии по пути деревянные и каменные станции тоже как-то мало отличались от тех, что либо сохранились во времени Виктора, либо были снесены, но остались в его памяти. Семафоров на этом ходу уже не было и, если бы не встречавшиеся на станционных путях паровозы и старые вагоны, да диковинные машины на переездах, можно было подумать, что он снова попал в свое время.

За спиной дверь в их купе тихо щелкнула и отъехала. Виктор оглянулся; из темноты появилась Таня. На ней были вязаные жакет и юбка, со вкусом подобранные по цвету и фасону, которые вместе составляли ансамбль, достаточно нарядный, чтобы пойти в нем в театр, и вместе с тем его можно было не бояться случайно помять в дороге. Удобнее в этом плане могли быть только джинсы, но здесь они еще не вошли в моду настолько, чтобы в них можно было отравиться в Большой театр.

– Тоже не спите? Мне обычно на новом месте тоже вначале никак не заснуть, а потом привыкаю. Говорят, если чаще ездить в поездах, то привыкаешь. Но монтажниц в командировки редко отправляют. Разве что в прошлом году на «Искру» посылали, обучали паять под микроскопом.

– Да, если постоянно ездишь, то, наоборот, в поезде быстро засыпаешь. Я просто решил знакомые места посмотреть.

– А сейчас ничего не увидите: ночь. Да, вот мы с подругами решили на это лето накопить на круиз на поезде. Теперь ездят такие специальные туристские поезда, у них у вагонов два этажа. На нижнем этаже купе с полками, это вроде спальни, а днем люди едут на верхнем этаже, там кресла и вместо крыши большой стеклянный купол, чтобы все видеть.

– Понятно. Это как в американских вагонах фирмы Бадд.

– Ну вот, а это наши такие, и, чтобы стеклянная крыша не коптилась от паровоза, вместо него в крайних вагонах пассажиров нет, а там дизеля стоят и багажные отделения. Когда обед или ужин, останавливаются на определенной станции, туристам в вагоны все в судках приносят. Приезжают в большой город, им к вокзалу автобусы подают для экскурсии по городу, они там все интересное смотрят, в музеи, в театры ходят, а вечером спят в вагонах и их в другой город везут. Представляете, сколько интересного за такой круиз можно увидеть?

– Еще бы! – подтвердил Виктор, догадавшись, что туризм, как и культурный досуг, здесь развивают в целях воспитания трезвости в обществе. – Главное, чтобы обслуживание было нормальное.

– Обслуживание отличное, мне уже рассказывали, кто ездил. А вы тоже в таких путешествовали?

– Нет, в туристских поездах не ездил, только на туристском речном теплоходе по Волге. Давно это было.

– Ну да, это, небось, еще в начале тридцатых, тогда турпоездов не было. А теплоходы в нашей стране еще до революции начали строить, я по ящику видела в передаче «Удивительное – рядом». А у вас дома какой ящик стоит?

– А у меня пока нет ящика. У меня комната в общежитии, там только казенный приемник. Правда, хороший.

Слово «общежитие» подействовало на попутчицу Виктора, как голос Лемешева; глаза ее радостно расширились, несколько большой, но симпатичный и гармонировавший с остальными частями лица рот превратился в загадочную улыбку, и даже тело ее под вязаными жакетом и юбкой моментально стало принимать какие-то соблазнительные очертания. Если попытаться перевести произошедшие с ней перемены в музыку, то это должна была быть какая-то блюзовая композиция.

– А мы со Светой тоже живем в общежитии, – медовым голосом джазовой солистки пропела она. – Так что вы заходите к нам, у нас много разных девчат живет, познакомитесь…

– А почему вы взяли, что мне обязательно с кем-нибудь у вас надо познакомиться? – полушутя в тон ей ответил Виктор.

– Ну, как же! Вы же в общежитии живете! – с абсолютной уверенностью продолжила Таня джазовое соло. – А у нас недавно построили возле «восьмерки» женское общежитие, а других общежитий и домов нет… вот парни со смены и идут мимо наших окон на станцию в город.

Произнеся эти слова, она вздохнула.

– Так вот и завянет цветочек несорванный…

– Ну, разве можно дать такому цветочку завять? – спросил Виктор и положил руку на талию Тани; она легко отвела его руку и прошептала: – Не здесь… Приходите в общежитие, я сейчас запишу адрес.

Она скользнула в дверь и через мгновение вернулась со своим ридикюлем, из которого вытащила листок из блокнота и карандаш.

– Вот. Это, значит, идете по Ново-Советской – знаете, где это, да? – за переездом, идете в сторону Бордович, там дальше дорога идет, вот по дороге и там, за заводом, у соснового леса, крупноблочное здание – это вот и есть.

Виктор вдруг понял, что это как раз примерно там, где он тогда пригласил к себе Лену. Правда, было там еще и мужское общежитие, и жилые дома, но все это построили гораздо позже. Да и работал он в это время на заводе, что стоял примерно там же, где, судя по всему, находится их «восьмерка». Это что же, можно всю историю по второму кругу прокрутить?

– Обязательно загляну, – он все еще подозревал, что приглашение – розыгрыш и старался придать разговору характер шутки, – не посоветуете, где у нас в Брянске можно волосы покрасить, чтобы помоложе выглядеть?

– Зачем красить? Сейчас у многих седые. Вон, недавно Нонку из гальваники замуж выдали, так у нее парень еще сразу как с японской вернулся, весь седой был. Весь-весь, начисто, хоть и молодой совсем. Война, она быстро года набавляет. Они там какую-то высоту держали до подхода наших, у них из роты всего двое осталось. Второй тоже брянский, у нас одно время устроился, кладовщиком, он на инвалидности был. Но проработал немного, болел потом, а прошлую весну похоронили. Не красьте, вам так идет. Правда.

– Ну, идет, так идет, – согласился Виктор. – Раз даме нравится, пусть так оно и будет.

– Да, а вы, кстати, по профессии кем будете?

– Инженер-механик. Но доводилось и в радиопромышленности работать, счетно-решающую технику обслуживать. На «Искре» вашей как-то был.

– Серьезно? – воскликнула Таня так, что Виктор уже всерьез заподозрил, не поет ли она в заводском джазе. – Так нам даже очень сейчас инженеры нужны, только возьмут не каждого. Это я могу переговорить с Алиной Павловной, а она переговорит с Семибратовым, а он потом…

Ну вот еще один вариант трудоустройства, констатировал Виктор. Правда, изначально без документов туда соваться смысла не было, а потом как-то само в свою сторону закрутилось… Интересно, а у них в общаге все такие молодые, бойкие и красивые, как эта Таня? И действительно все так страстно горят знакомиться?

-…Но зато какие льготы по квартирным кредитам! Такого нигде не найдете. И садик новый будут строить, и заводскую поликлинику, и даже санаторий свой под Жуковкой в плане соцразвития стоит! И за это вкалывать стоит.

– Ну, вкалывать нам не привыкать. Сколько себя помню – «Мы там, где ребята толковые, мы там, где плакаты «Вперед!», где песни рабочие, новые, страна трудовая поет…»

– Здорово! Это Маяковский, верно?

– Не помню… может быть.

– Вы знаете, у нас же задание в этом году срочно ширпотреб осваивать, АРТы.

– Это те, которые… – и Виктор сделал жест, словно прикладывал мобильник к уху.

– Именно, и вот под них людей будут много набирать. Правда, выпускать будем не сами, которые… – Таня повторила жест Виктора, – а атээры, автоматические станции к ним. Вы же наверное читали, наши выкупили у американцев за картины патент на целлуларную схему расположения автоматических станций; вот их на местности поставить, как будто сотами, и где бы человек ни был, его АРТ найдет ближайшую и соединится. Американцы еще смеялись, дескать, АРТы будущего не имеют, и они потому разрабатывают видеотелефоны в автомобилях. А я считаю – американцам что, там ведь каждый на своей машине ездит, а у нас и пешком ходят и в трамвае – надо маленький телефончик, чтобы в кармане носить. Пусть даже без видео…

«Ба, да это случайно не на Нинину абстрактную живопись патент фирмы Белл купили? Ну, Нинон! Ну, сексуальный символ Брянска и всего советского народа! Ну, молодец, баба. И пойдет из Брянска по всей планете сотовая связь.»

– Отличная идея. Надо подумать, не попроситься ли к вам. Чтобы сделать специально дамский телефончик, вот таких размеров, – Виктор показал пальцами, – и чтобы раскладывался, как пудреница.

– Ой, шутник! – Таня взвизгнула от смеха и на миг ухватила Виктора за рукав. – Но время уже позднее, я спать иду. А насчет остального не забудьте. – И, подмигнув, она ускользнула за дверь купе.

22. Третий Рим в одиннадцать часов.

– Да, теперь все, кто хочет выдвинуться, из Москвы на периферию едут, – рассказывал Осмолов, прихлебывая стакан с горячим утренним чаем. – Ну разве что в искусстве только – крупные театры, художественные школы, студии, консерватории – это в столице. Но это тоже ненадолго.

Они уже сдали постели. За окном плыли окна многоэтажных домов и проносились встречные электрички. Радио пиликало веселые песни про столицу. Только что умывшиеся подружки с «восьмерки» завтракали напротив, наполняя купе свежестью взоров. Все вокруг дышало каким-то предвкушением радостной встречи с чем-то неизвестным, но очень приятным.

В купе зашла проводница в хорошо подогнанном по фигуре прикиде. Белый торжественный китель со все теми же ложками-погончиками подчеркивал стройность стана, бедра облегала юбка миди цвета морской волны, чем-то похожая на ту, что носили когда-то стюардессы, слегка прикрывавшая икры в чулках того же цвета; туфли из соображений практичности все же были на низком каблуке. Она вернула командировочным их билеты, и спросила, не нужно ли еще чаю, «а то уже скоро подъезжаем».

– Хорошо, что в пятьдесят первом железнодорожникам новую форму ввели, – заметил Осмолов, когда она вышла, – эта гораздо лучше смотрится, чем раньше. Особенно когда парадная.

– Слушай, Тань, а пора нам всем цехом коллективное письмо в Кремль писать, чтобы и для нас какую-нибудь форму придумали, – толкнула в бок подругу Света. – Заметила? Как только женщина в форме, на нее сразу же глаз кладут.

– Ну, на вас и так нельзя не обратить внимание, – смягчил ситуацию Виктор. – И вообще наши брянские девчата красивее всех.

– А еще вернее и надежнее, – подтвердила Таня. – Так что на всяких столичных штучек не особо там смотрите…

Мимо окон плавно поплыли фермы дебаркадера Казанского вокзала, и поезд, застонав тормозами, стал. Они попрощались с попутчицами, поблагодарили проводницу, пожелав ей счастливого пути и вышли на перрон.

Киевский вокзал – любимый вокзал киношников. Куда бы и откуда ни ехали герои, большей частью на экране они отправляются или прибывают на Киевский, под огромные паутинно-ажурные стальные параболы ферм, на которых покоится стеклянное покрытие длиной, равной высоте Эйфелевой башни. Чудо это было создано еще до революции, инженером Шуховым, но оно не переставало удивлять Виктора каждый раз, когда он приезжал в столицу.

В Минтяжмаш они поехали на метро, вход в которое, как и в знакомой нам реальности, был прямо с платформы вокзала, так что площадь Виктору увидеть не удалось. Арбатско-Покровская линия прекрасно существовала и здесь, и, что самое интересное, Виктор не заметил существенных отличий в облике станций, открытых в 1953 году; то ли творческий замысел родился гораздо раньше, то ли мысль шла тем же путем. Хотя, возможно, отличия и были, но он по дороге просто не обратил на них внимания, пораженный одной, несомненно новой, деталью.

На станциях метро росли цветы!

На Киевской, в конце платформы, вместо знакомого Виктору мозаичного панно в толщу стены уходила ниша, а в ней, под лучами батарей ламп дневного света, на каменных уступах, венчая длинные, извивающиеся стебли, распускались крупные красные, желтые, фиолетовые, белые бутоны неизвестных Виктору растений. Журчала вода в небольших декоративных водопадиках, и внизу, в мраморной чаше с гранитными островками, росли белые и желтые лилии.

– Это киевские биологи подарили, – подсказал Осмолов, – в честь нерушимой дружбы русского и украинского народов. Говорят, что дружба кончится, когда все цветы повянут, а они у них никогда не вянут: одни осыпаются, а на их месте тут же распускаются другие.

– Красиво… – только и смог произнести Виктор, а сам подумал «Да, это, пожалуй, знак дружбы покруче, чем панно».

– На Арбатской и Смоленской тоже так сделали. А вот на Площади Революции сейчас обсуждают, надо ли или так оставить. Или же просто клумбу где-то сделать. Они ведь еще и воздух очищают.

Тут только Виктор заметил, что на станции, собственно, нет памятной ему суеты и ошалевших толп приезжающих-отъезжающих, перемешавшихся со столь же ошалевшими от толкотни жителями белокаменной. Станция дышала свободой и простором, а от цветника шел мягкий аромат, чем-то напомнивший ему Сочинский дендрарий.

«Вот это дезодорант! Ну уж не думал, что и эта Москва удивит меня своим метро…»

Подошел сине-голубой поезд, из числа тех, что еще помнил Виктор; внутри вагона тоже ничего не изменилось. Они вышли на Площади Революции, со все той же чередой бронзовых скульптур под арками, но перед выходом свернули в какой-то боковой туннель, где стали на движущийся тротуар.

– Так прямо до Минтяжмаша и доедем, – пояснил Осмолов. – Ах да, вы же, наверное, давно Москвы не видели, а я вас все под землей таскаю? Ладно, сейчас будет переход и перед Минтяжмашем выйдем, хоть Красную Площадь увидите.

Действительно, вскоре травтолатор прервался в месте, где в боковом туннеле отходила вверх еще одна лестница. Выход здесь не имел роскошного вестибюля и был совмещен с подземным переходом.

Первое, что Виктор увидел перед собой при появлении на поверхности – это знакомый лес куполов храма Василия Блаженного. По правую сторону тянулись не менее знакомые стены и башни Кремля. А вот по левую…

В Зарядье, где в реальности Виктора до 2006 года стоял прямоугольник гостиницы «Россия», теперь вздымалась к небу огромная островерхая башня, восьмая сталинская высотка, которая стала бы теперь самой большой и величественной, если бы только в новой реальности не был построен еще и Дворец Советов. Виктор с тревогой оглянулся назад; к счастью, от планов расширения Красной площади отказались, и ГУМ оставался там же, где и положено было ему стоять.

– Нет, ГУМ решили не трогать, – подтвердил Осмолов. – А все, что имело архитектурную ценность в Зарядье, теперь стоит в сквере-заповеднике.

«Ну и то хорошо, хоть что-то сохранили».

Здание Минтяжмаша по основанию было как раз примерно с «Россию», но высотой метров под триста, и, несмотря на циклопические размеры, не так контрастировало с ансамблем Кремля; в ее пропорциях угадывалось даже что-то от Спасской башни. На самой нижней, всего в пять этажей, ступени, над широкой колоннадой входа красовался герб СССР; за ним виднелась вторая ступень, уже в восемь этажей; число этажей третьей ступени, поднимавшейся далее косым крестом и украшенной скульптурами, Виктор уже затруднился сосчитать, а из середины ее уже вырастал к небу небоскреб ступени четвертой, углы которой были увенчаны небольшими башенками со скульптурами. На середине крыши этого небоскреба стояла пятая ступень всего этажей в пять и тоже со статуями по углам, из которой вонзался в небо золотой конус шпиля на небольшом барабане. На острие этого конуса сияла пятиконечная звезда в лавровом венке. Судя по размерам, всего этажей должно было быть около полусотни; сооружение, вполне достойное Третьего Рима. Виктору пришло в голову, что название Эмпайр Стейт Билдинг – Имперское Государственное Здание подходило к этому колоссу гораздо больше, чем к известному американскому небоскребу.

Они прошли к входу по широкой, чисто выметенной от снега дворниками лестнице мимо ряда то ли колонн, то ли столбов в античном стиле, несущих на себе гроздья уличных светильников.

– Заседание назначено на одиннадцать, – сообщил Осмолов. – Сейчас можно позавтракать в столовой, она в восточном дворе.

Виктору доводилось хоть и редко, но бывать в высотках, поэтому само по себе внутреннее убранство здания не явилось для него чем-то необычным; поражали только размеры. Колоннада входа сначала вела в открытый шестиугольный дворик, где заснеженные деревья переливались под осветительными фонарями; чтобы войти в здание, надо было пройти этот дворик до основания центральной башни. Возле дверей Виктор поднял голову и почувствовал себя актрисой в лапах Кинг-Конга: огромные крылья здания, как руки, охватывали его со всех сторон, а над ним нависал центральный колосс, казалось, уходящий куда-то в бесконечность.

За дверями их ждал мегавестибюль с мегагардеробом и десятками лифтов.

– Сколько же здесь народу работает? – поинтересовался Виктор.

– Кабинетов две тысячи, – ответил Асмолов, – а сколько народу в них сидит, наверное, один ВЦ знает. Счетные машины у них где-то в цоколе.

В столовой подавали официантки. Виктор сразу же заинтересовался меню, пытаясь узнать, что же такого необычного здесь потребляет номенклатура.

Меню было многостраничным и разбито на несколько частей разного цвета, начиная с белой. К своему удивлению, в белом разделе Виктор обнаружил примерно то же, что было в диетической кафе-столовой на Куйбышева и по тем же ценам. В желтом разделе уже оказались блюда, которые можно было отнести к меню приличного советского ресторана, а в зеленом уже шли откровенные деликатесы; однако цены при переходе от раздела к разделу вырастали в разы. То-есть, здесь можно было взять то, что не видел простой советский труженик, но и заплатить при этом надо было столько, сколько этот труженик не платил. В итоге, полистав меню, Виктор пришел к выводу, что, если он просто пришел сюда есть, то надо заказывать из белого раздела; при этом ему мелькнула мысль кое-что проверить.

– А мне, пожалуйста, один стакан чаю, – сказал он подошедшей официантке, – только, пожалуйста, без варенья. И без сахара.

– Один чай без варенья и без сахара, – невозмутимо приняла заказ девушка. – Это все?

– Да, все.

– Поднести сейчас или чуть попозже?

– А можно и чуть попозже?

– Конечно, – ответила официантка, продолжая изучать радушие и гостеприимство.

– Ну, раз тут такой прекрасный сервис, то можно тогда подправить на чай с вареньем и сахаром? И еще отварную рыбу с рисом и капустой, салат из капусты, стакан сметаны, два хлеба и пирожок с вязигой. А принести можно сейчас.

– Конечно, – девушка быстро записала в блокнот и моментально вернулась с подносом, на котором стояло все заказанное.

– Здесь разные люди бывают, – пояснил Виктору Осмолов, который, кстати, заказал себе гуляш с гречкой. – Иные действительно только чай без сахара закажут, так что тут ничему не удивляются.

До одиннадцати Осмолов еще бегал с Виктором по разным кабинетам, согласовывая и подписывая какие-то бумаги филиала и оставляя обычно Виктора в приемной; время проходило в мелькании этажей за окнами лифта и дверей в бесконечных коридорах на разных этажах, так что Виктор начал чувствовать то же, что и гриновский Сэнди из «Золотой цепи», попавший в лабиринт синематографического дома. Масштабы здания начинали его скорее утомлять, нежели восхищать. Поэтому он совершенно искренне обрадовался, когда их вместе пригласили в один из больших кабинетов за длинный стол для совещаний.

23. «А из нашего окна…»

В кабинете Виктор прежде всего обратил внимание на микрофоны, стоявшие возле каждого места. Усиления звука в таком помещении явно не требовалось.

– А это что, селекторные совещания здесь устраивают?

– Нет, в основном это для протокольного бюро. Там всю информацию на диски пишут.

– На что?

– Ну, там аппараты, стоят, похожие на патефоны, на них ставят целлулоидные диски с магнитным слоем, и головка на них записывает, кольцевыми дорожками. Дошла до конца круга, срабатывает шаговый двигатель, перемещается на следующую. Машинисткам так удобно печатать по отдельным фразам и находить необходимое место записи.

– Так это для вычислительных машин хорошо. А шаговый двигатель пусть управляется самой машиной.

– Ну так для них вначале и делали…

Ход совещания также был не совсем обычным. Практически не было ни вступительного слова, ни доклада, ни презентаций. Доклад заранее был разослан участником фототелеграфом, да и на столе перед каждым на всякий случай уже лежали его отэренные копии в прозрачном целлулоидном файле. В том же файле были сложены материалы уже присланных вопросов и замечаний и проекты решений – основным было создание рабочей группы по подготовке проекта программы унификации выпускаемой железнодорожной техники и оптимизации загрузки заводов.

Совещание продлилось минут сорок и вмешательства Виктора не потребовало. Осмолов ответил на вопросы, в перекрестном обсуждении быстро выявили места, где требовалась дополнительная информация и сопровождающие исследования – в основном там, где развитие технологической базы СССР отличалось от того, что было знакомо Виктору по истории на период 1958 года. Например, для аппаратного регулирования электропередач можно было использовать любую элементную базу Минрадиоэлектронпрома, что не учел Виктор, полагая наличие ограничений для гражданской техники… впрочем, это уже технические детали, которые более интересны участникам совещания.

Важно то, что на совещании не прозвучало ни самоотчетов, ни чисто ведомственных препирательств, ни попыток отфутболивать вопросы. В общем, ничего сверхъестественного в административной технике здесь не было, но значительно отличалось не только от советской бюрократии, с ее вечными ведомственными барьерами, но и постсоветской с ее махровой показухой, очковтирательством и откровенным невежеством, которое сменило собой бытовавшее ранее невежество стыдливое и тщательно скрываемое за правильными общими словами. Чинопочитания также не чувствовалось, в связи с чем у Виктора постоянно возникало ощущение, будто он не в Москве, и только видневшаяся в окно циклопическая колонна Дворца Советов напоминала ему о его местонахождении. По-видимому, Осмолов, говоря, что карьеру теперь делают не в столице, ничуть не преувеличивал.

Интересное дело, подумал Виктор, глядя на ход совещания. Судя по всему, здесь не стали бороться с привилегиями. Бороться с привилегиями, как таковыми, глупо и бессмысленно, потому что общество без привилегий для элиты – это общество вообще без элиты, а такого за всю истоию человечества еще не было. Здесь решили по иному – привели к балансу привилегии и обременения. Например, можно выбраться в Москву, поближе к телу большого начальства, а вот использовать эту близость для собственного продвижения – это уже фигушки, это надо ехать на периферию, подальше от тела начальства и там себя показать. И так, видимо, во всем, до мелочей, включая блюда в столовой.

Тут только Виктор вспомнил, что не обратил внимания на фамилию хозяина кабинета на дверной табличке. Из присутствующих в лицо он узнал только коломенского конструктора Лебедянского, который, кстати, неожиданно для Виктора поддержал программу унификации даже в ущерб собственной опытной машине. Чтобы для конструктора пойти поперек своего детища… Надо будет после совещания с ним пообщаться, живая история все-таки.

– У меня вопрос к товарищу Еремину…

«М-да, кажется, я рано расслабился. Кто же этот молодой человек в полосатом галстуке?»

– Машковский, Константин Иванович. Вопрос такой: если учесть, что при решении задачи экономической оптимизации сложных систем выполняется принцип динамического равновесия Ле-Шателье, то, например, вот этот тип промышленного тепловоза получается лишним. Если конкретно, то да, мы на его конструкции экономим металл, но в эксплуатации, учитывая тенденцию к росту весов обрабатываемых составов, его все равно будут добалластировать, то-есть грузить тем же металлом. Насколько учитывался этот принцип при составлении типажа?

«Приплыли. Это чего-то новое…»

Виктор мысленно перелистал в голове все вузовские учебники. Про Ле-Шателье, французского ученого конца 19 века, в них, конечно, было. Только он был химиком и и его этот самый «принцип динамического равновесия» – это про химические реакции и технологические процессы, что связаны. Неужели они здесь в практическую экономику сумели его перенести? А у нас прошляпили? Или кто-то что-то написал, но не обратили внимание и забыли? Вот тебе и продвинутая личность двадцать первого века. Приехал тут, как прогрессор, учить отсталых предков. Мак Сим Брянского уезда. Нет, надо срочно самому учиться. Хотя бы самообразованием.

– Константин Иванович… Дело в том, что по ряду причин ранее мне не довелось ознакомиться с этим методом оптимизации, надеюсь в ближайшее время восполнить этот пробел в своих знаниях и тогда смогу дать достаточно полный ответ.

– Пишем в вопросы для рабочей группы…

Сразу после совещания к нему подошел Машковский и отвел в сторону в коридоре.

– Виктор Сергеевич, извините. Вы ведь, наверное, в лагере или осбюро сидели, а я тут с такими вопросами.

– Нет, я, ммм… всегда был в вольнонаемном составе. Вы правильно задали вопрос, по делу, просто как-то с этими работами я случайно разминулся. Не подскажете, с чего начать знакомство с ними?

– Пожалуйста, – Машковский вытащил блокнот, написал на нем три названия, вырвал лист и отдал Виктору. – Вот лучше с этого начать, он понятней всего объясняет. Знаете, у нас тоже вот пришло несколько товарищей, из лагерей, что за вредительство отсидели, вот сразу и подумалось…

Какой-то у него вид совершенно непринужденный, отметил Виктор, и очень легко про ГУЛАГ рассуждает, без всяких недоговорок и намеков. Даже не как в перестройку, а как объяснить-то… Ну, как будто это все абсолютно естественное явление, как для автолюбителя штраф ГИБДД. С такими здесь говорить не опасно? И что по службе должен делать в таких случаях эксперт МГБ? Хотя у него, как у эксперта, профиль весьма специфический.

– Виктор Сергеевич! – отозвал его Осмолов. Виктор поблагодарил Машковского за… (чуть не сказал – ссылки) за названия работ, попрощался с ним и отошел.

– Рабочая группа, значит, собирается в час. Вы как смотрите на то, чтобы пообедать?

– Только позитивно…

Они шли по диагональному коридору в сторону лифтов. Коридор был без окон, с дверями по обоим сторонам, и замкнутость пространства разбавляли только высокие потолки и декоративные колонны по стенам.

– Геннадий Николаевич, тут такое дело… Так получилось, что у нас, где я раньше работал, газеты особо некогда читать было, по трансляции в основном служебные сообщения, а приемник или телевизор из-за помех не послушаешь. Вопрос такой: а насколько сейчас можно свободно про лагеря говорить?

– Какие лагеря? Пионерские, военные, исправительные?

– Исправительные.

– Так про исправительные, или там про репрессии врагов народа, всегда можно было свободно говорить и в газетах писать. А что, на этот счет какое-то новое указание вышло?

– Нет, новых указаний не слышал.

– Насколько помню, всегда все открыто писали. Даже вон дома где-то валяется «Техника-молодежи» старая, вроде последний номер за тридцать шестой, там много статей про заключенных на стройке канала «Москва-Волга», как они там работают, про ударников, даже поэма про них была, фотки… Могу поискать, если интересует.

– Спасибо, не стоит, сейчас некогда.

– Там только приукрашивали много. При бытовые условия, про отношения, лакировка действительности была. Только сейчас эта тема уже неактуальна: социальной базы для массового саботажа, заговоров и вредительства давно нет, соответственно и необходимость в массовых репрессиях, как средстве социальной защиты, отпала. А так насчет каких-то запретов ничего не слышал.

Подошел лифт. Они вошли в кабину и мягко провалились вниз сквозь этажи.

Ну очень интересно, подумал Виктор. В эпоху гласности, оказывается, разоблачать будет особо нечего. Ну да, конечно, привирали, лакировали… это можно поругать, но в принципе-то чего-то особо нового уже не скажут. Нет Запретной Темы. Типа – было когда-то, сколько раз уже об этом говорили… А сейчас социальной базы для массовых репрессий нет, так что обыватель может быть спокоен, как слон.

А интересно, у нас база для массовых репрессий есть? Вот если просто подсчитать всех, кто за девяностые и позже нанес обществу вред? Присвоил государственное, «оптимизировал» налоги, взял откат, развалил предприятие, использовал свое положение для перекроя бюджетных или корпоративных финансов в свой карман? Это же сколько у нас за вредительство сажать надо? И как же они будут трястись, чтобы это не произошло? А ведь трусы, как известно, существа жестокие и безжалостные к тем, кого считают себя слабее. И им как раз из страха ничего не стоит пойти на массовые репрессии, если вдруг расплату почуют.

Это что же получается? Угроза репрессий у нас на самом деле ничуть не меньше чем здесь, вот в этом другом Союзе, со сталинскими высотками и Берией во главе? Здесь запросто могут, но им нафиг не надо, у нас вроде как прав на это нет, но есть целый слой, который, если что, со страху готов пойти на что угодно, да и на то, что прав нет, этот слой никогда не смотрел? Тьфу, какая опять неприятная тема какая пошла… ладно, вот и столовая, посмотрим, что там в белом меню.

…В работе время летит незаметно.

К пяти Виктор забыл обо всем, кроме машин будущего. Конечно, жалко, что под рукой ноута нет, а есть только логарифмическая линейка – но хорошая, двусторонняя, двадцатишкальная, и как много, оказывается, с ней можно сделать! А незнакомый ему конструктор Аноприев из Харькова так блестяще владел карандашом, что «отрендерил» в разных ракурсах носовую часть скоростного электропоезда не хуже Автокада. Виктор не удержался и чуть подправил ее, чтобы было похоже на французский TGV, что установил рекорд скорости в четыреста километров в час.

Солнце заходило, превращая столицу в огромный торт с бледно-коричневатым кремом и карамельными фигурками зданий. Циклопическое здание выпустило их из пасти своих дверей. Щеки охватил пощипывающий кожу ветер: к ночи немного подмораживало. Осмолов просто по-мальчишески сиял: его захватил масштаб свершенных за день дел.

– Ну, что вам в столице показать? – спросил он Виктора.

– Если вас не затруднит – две вещи: Дворец Советов и Мавзолей Сталина. Честно, никогда не видел за всю свою жизнь.

– Не проблема, как говорят в НАУ. Это рядом. Неужели никогда не доводилось видеть?

– Ну… вот так получилось. Многое в Москве видел, а вот усыпальницу такой великой исторической личности…

– Так это не усыпальница. Сталин жив.

24. Оберег.

То, что Виктор услышал от Осмолова, одновременно потрясало и ставило все на свои места.

– Собственно, это явление было обнаружено Левенгуком. Тем самым, который микроскопы изобретал, – пояснял Осмолов, когда они ехали на движущемся тротуаре в тоннеле к станции метро. – Так вот он обнаружил, что некоторых микроскопических червей после высушивания можно оживить. В начале нашего века наш отечественный ученый Порфирий Бахметьев теоретически доказал, что можно найти условия, при которых тело человека можно охладить и потом вернуть к жизни через много лет. Однако простым замораживанием это сделать нельзя, потому что вода в клетках превращается в лед и разрушает их. Поэтому при обморожениях поражаются ткани организма.

Они повернули в переход, ведущий к станции, которая называлась «Охотный ряд»; в реальности Виктора эту станцию должны были в прошлом году переименовать в «имени Кагановича», в этом – обратно в «Охотный ряд», затем ей было суждено долго быть «Проспектом Маркса», после чего в начале 90-х снова стать «Охотным рядом». Для перемещающихся во времени такая чехарда была очень неудобна.

– В двадцатых Лидфорс и Максимов обнаружили, что есть вещества, которые играют роль криопротекторов, то-есть препятствуют образований кристаллов льда и повреждений тканей. Например, для опытов с небольшими фрагментами живых тканей оказался пригодным обыкновенный глицерин, но с полностью живыми организмами млекопитающих долго ничего не выходило. В СССР была создана лаборатория, которая занималась технологией криопротекции, и курировал ее лично Берия. Говорят, что идея заняться поддержкой таких исследований возникла у него в двадцать девятом после комедии Маяковского «Клоп», где Присыпкин замораживается и его оживляют в социалистическом будущем.

– Неужели Берия удалось получить эффективный криопротектор?

– Представьте, да. Только стоимость получения оказалась так велика, а процесс синтеза настолько долгим, что пока для одного человека производство этого вещества должно работать десять лет. А к началу пятидесятых открытия в области молекулярной биологии подтвердили возможность восстановимой консервации обреченных на смерть пациентов, да и технологии позволили создавать криоустановки требуемой мощности…

Так вот почему Берия, подумал Виктор. Вот почемупродолжателем был избран человек, который не умел играть на публику, как Хрущев, не расколотил графина в телемосте и не имел видимой харизматичности. В бытность Виктора Берия занимался ракетами и ядерным оружием, то есть тем, чем спасают страну. Но тех, кто спасают страну, могут и не заметить. А вот если сделаешь кому-то чего-то лично… Здесь Берия, помимо всего прочего, получил в руки технологию, которая была нужна лично. Никто из элиты не мог дать Сталину того, что мог дать он – продления жизни. Или, хотя бы, убедить, что он способен это дать. Бомбу он дал? Дал.Почему бы не это тоже?

Платформа довоенного «Охотного ряда» почти не изменилась, разве что вместо круглых шаров ламп, свисающих с потолка, здесь все еще стояли металлические торшеры, как на «Новокузнецкой». Господство относительного аскетизма и белого мрамора. Столь же строгим было и оформление станции, на которой они вышли, через одну: она так и называлась «Дворец Советов», хотя Виктору всегда помнилась как «Кропоткинская».

– Практически приехали. А остальное уже достаточно просто. Ученые заранее заказали требуемое оборудование, и в момент, когда стало ясно, что состояние товарища Сталина безнадежно, на основании его собственной воли был произведен биостаз. Согласно завещанию товарища Сталина, его репарация должна быть произведена, когда, во-первых, наука достаточно хорошо освоит технологию этой процедуры, и, во-вторых, это должно быть произведено в критический для страны момент. – Осмолов, видимо, цитировал какую-то брошюру или путеводитель.

Они вышли из небольшого двойного вестибюля станции, объединенного, как подковой, полукруглой арочкой, покрытой клеткой толстых стекол.

Виктор раньше видел изображения Дворца Советов на картинках, и не далее как сегодня, видел его за Кремлем вживую из окна восьмой высотки. Но все же он не ожидал, что здание окажется таким громадным. Величественная махина высотой приближалась к Останкинской телебашне, но у основания была почти такой же и по ширине. Этажи верхнего яруса поднимались над Москвой намного выше, чем знаменитый ресторан «Седьмое небо». Пожалуй, даже в двадцать первом столетии Дворец соперничал бы по размерам с величайшими сооружениями планеты, включая павший от рук террористов МТЦ. Впрочем, на Дворец, предусмотрительно расширявшийся книзу уступами, подобно легендарной Вавилонской башне, «Боингов» явно бы не хватило.

«Человечество все-таки построило башню до неба…» – мелькнуло в голове у Виктора.

И тут его ждало еще одно потрясение. Скульптура высотою метров этак в семьдесять, стоящая на вершине здания, как на постаменте, вовсе не была фигурой Ленина!

На всех рисунках, что попадались Виктору ранее, на вершине Дворца Советов должен был стоять Ленин с поднятой рукой. И сегодня днем, увидев Дворец из окна Минтяжмаша, он тоже по привычке подумал, что это Ленин и не стал присматриваться.

Скульптура на вершине тоже стояла с поднятой рукой. Но это была фигура женщины.

Это не был какой-то привычный для тридцатых годов аллегорический символ, вроде колхозницы в знаменитой статуе Мухиной или женщины какой-то иной профессии, скульптуры которых украшали небоскребы высоток или тех же зданий на Сталинском проспекте. Здесь был заложен какой-то другой, особенный смысл. Виктор вдруг почувствовал, что женщина напоминает ему два знакомых образа – плакат «Родина-мать зовет!» и скульптуру на Мамаевом кургане, только без меча.

До него внезапно дошло, что вместо Ленина на гигантское, в сотни метров, здание, которое было видно из каждого уголка Москвы, как на постамент, была водружена фигура Родины, простершей руку над своими сыновьями, чтобы оберечь их от зла. Это был оберег, оберег для всей страны, всего народа.

– Ну как?

– Да… слов нет. Только раньше вроде везде на картинках другая статуя была. Или я что-то путаю?

– Нет, насколько помню, в сорок первом, после майской встречи, Сталин внес изменения в проект. На основании того, что самый главный памятник Ленину в Москве – это Мавзолей.

«После майской встречи… Дипломатия? Хотел продемонстрировать фюреру акт деидеологизации… или вообще отказа от экспансии мировой революции? А может, просто потому, что потенциальная война имела бы не классовый, а межнациональный характер, и для нее нужен был другой символ Победы?»

Статуя новым светилом сияла на вечернем небе в лучах заходящего солнца, которое уже оставило в тени площадь, стилобат и нижние ярусы Дворца, но все еще освещало воспарившую на самолетной высоте вершину. Хрустальный небесный фон за статуей наискось перечеркивал розоватый инверсионный след реактивного лайнера. Виктор жутко пожалел, что не захватил в то утро с собой старого пленочного фотоаппарата; какую потрясающую картину он мог бы сейчас запечатлеть! Несмотря на вечерний час, народ непрерывно подымался по гранитным ступеням к необъятной колоннаде, образующей подножие здания, и спускался от нее; Виктор подумал, что здесь, видимо, постоянно проводятся экскурсии или другие мероприятия.

– Не так давно здесь обсуждали предложение, чтобы антенны для телетрансляции поставить. Но решили, что они будут портить вид, и разместили только антенны телефонной связи, их спрятали, так, что не видно. А для телевидения ставят новую телебашню. Там будет очень оригинальная конструкция, как у гибкой антенны для армейских раций, что в нашей стране в тридцатые годы изобрели. Будет тонкая, как иголка, и никаких растяжек, словно как парить в воздухе станет. Чудо техники.

Они поднялись вслед за народом по лестнице к подножию гиганта; Виктор огляделся вокруг в поисках Мавзолея Сталина, полагая, что это должно быть даже если и не слишком большое, но, по меньшей мере, приметное сооружение.

– Геннадий Николаевич, а вот вы говорили, тут где-то еще рядом и Мавзолей Сталина должен стоять. Его отсюда не видно?

– Так ведь мы уже рядом с Мавзолеем. Но его, конечно, не видно. Потому что он под Дворцом Советов.

25. Встреча с бессмертным.

Такого Виктор тоже не ожидал. Хотя все действительно было очень логично. Какой смысл здешним архитекторам создавать отдельное здание, которое передавало бы их представления о величии вождя, если можно положить его под самым большим и величественным зданием СССР? Под зданием, имеющим для здешнего общества священный смысл? Под зданием, которое здесь фактически храм номер один? В соответствии со всеми традициями соборных усыпальниц?

Конечно, думал Виктор, было бы лучше, если бы все это священное сооружение возвели на новом месте, чтобы здесь потомки могли бы любоваться подлинным историческим храмом Христа Спасителя, а не копией, возведенной поспешно на волне революционных настроений конца 20 века. Он был почему-то уверен, что, если бы решение принимали сейчас , то-есть в здешнем 1958 году, а может, даже и в здешнем 1948-м, Дворец поставили бы где-нибудь на Воробьевых горах (а для Университета тоже нашли бы что-то приличное, а то и вообще построили бы уютный университетский городок в сосновом парке, что для науки полезнее). Однако развилка истории произошла в 1941-м, а не раньше, и рассуждать об этом было бессмысленно; первоначальные планы строительства Дворца относились ко времени, когда страна была еще расколота на ненавидящие друг друга лагеря и бродила анархией. Сама церковь уж слишком до этого была близка к телу власти, чтобы стать над усобицами, так, чтобы к священнику в храм приходили облегчить душу и белые и красные. Ну и к тому же крещение Руси, во время которого были изничтожены языческие храмы, не могло служить примером веротерпимости и плюрализма мнений. Конечно, если верить летописям, сведение язычества было делом однозначно благим; с другой стороны, летописи создавали люди, напрямую связанные с церковью, так что судить по ним об это вопросе все равно что судить о снесении и закрытии церквей по тому, что писали работники партии большевиков в двадцатых годах. В общем, пока некому в этот период истории попасть, чтобы разобраться толком, что же там такое было.

Мавзолей был расположен глубоко под землей – очевидно, с учетом требований защиты при вероятном нанесении по Москве ракетно-ядерных ударов. От подземного вестибюля, где личные вещи запирались в автоматические камеры хранения, и проходных с рамкой металлодетектора вниз вел длинный эскалатор – пожалуй, такого Виктор не видел ни на одной станции метро. Он тут же вспомнил, что при строительстве фундамента были плывуны, но тут же рассудил, что раз здесь дело связано с криотехникой, то и эта проблема должна быть попутно решена. Стены и потолок тоннеля были облицованы красным и черным гранитом, создавая обстановку торжественности и покоя; через равные промежутки на снегах были бронзовые барельефы, на которых в молчании застыли люди в разных местах страны, от среднеазиатских республик и северокитайских провинций до Финляндии и Чукотки. На лицах изображенных людей не было выражения скорби: скорее читались легкая грусть, ожидание и надежда, как перед долгим расставанием. Виктору понравилось, как удачно удавалось скульпторам передавать оттенки чувств. В самих изображениях не было напыщенности, парадности, показного благополучия, какое иногда было свойственно подобным произведениям нашей реальности этого периода; скорее, это было что-то вроде хроникальной энциклопедии жизни здешнего пятьдесят пятого. «До свидания» – говорили взгляды ленинградских рабочих, «Возвращайтесь» – глаза киевских студентов, «Мы ждем вас» – вторили им кубанские коневоды, и сварщик на стройке плотины на сибирской реке махал рукой – «Еще увидимся». Если и была здесь печаль, то, как в стихах Лермонтова, она была светла.

От эскалаторов коридор шел в высокий овальный зал усыпальницы, по стенам которой нисходящей спиралью шла смотровая галерея, закрытая пластинами толстого бронестекла и облицованная снаружи белым мрамором. В центре зала, на двухметровом постаменте из красного гранита стоял огромный овальный саркофаг, прозрачный, с гнутыми стеклами; было видно, что внутри него расположен второй саркофаг, граненый, с толстыми прямыми стеклами, повторяющий своими очертаниями наружный, а внутри него, в свою очередь – овальный стеклянный колпак. Никаких украшений или надписей не было заметно; ничего излишнего не должно было отвлекать взгляд от того, что находится внутри. Пола не было видно: постамент уходил в слегка колышущийся от неощущаемого за стеклами ветра ковер цветов. Казалось, саркофаг плывет по живому озеру из распустившихся разноцветных бутонов.

«Так вот отчего в метро цветы!» – догадался Виктор. «Это, наверное, тоже часть программы».

Пространство мягко заливал свет, струящийся сверху, из-под голубого хрустального – уже в прямом смысле этого слова – купола. В лучах этого света Виктор заметил порхающих бабочек. Все это было совершенно непохоже на скорбный кубистический авангард Мавзолея Ленина; здесь все дышало продолжением жизни. Невольно вспомнилось лермонтовское:

И в центре всего этого светлого умиротворения и тихой радости жизни лежал Он.

Сталин выглядел таким же, как в знакомой Виктору кинохронике – в те времена, к счастью, не было фотошопа и художественная ретушь была доступна в основном для официальных портретов. Это сейчас можно и видеозапись раскрасить, и гламур навести, а в будущем, наверное, многоядерные процы позволят лакировать прямой эфир и автоматически править ляпы общественных деятелей. Здесь же разница между оригиналом и лицензионными копиями была минимальной – разве что Сталин выглядел немного похудевшим, то ли в результате болезни, то ли так действовал биостаз. Лежал он в скромном довоенном френче, даже не новом, безо всяких орденов.

Виктор поймал себя на мысли, что глядя на, строго говоря, не умершего Сталина, он испытывает прежде всего любопытство. Это примерно как в египетском музее туристам показывают саркофаг фараона и они если и трепещут, то от осознания того, что видят нечто необычайное, уникальное, чего больше нигде на свете нет. И мало кому дела до того, кем был этот фараон. Может, он был прогрессивным и прорыл каналы для орошения пустыни, чем спас тысячи людей от голода, а может, заморил сотни рабов на строительстве пирамиды, а может, и то и другое вместе. Важно другое. Важно, что этот саркофаг – словно дверь, войдя в которую, есть шанс познать жизнь иной эпохи.

Виктор слегка скосил глаза на окружающих, стараясь понять, что же они чувствуют при встрече со Сталиным. Он ожидал увидеть все что угодно – обожание, религиозный восторг, печать неизбывного горя, может, у кого-нибудь даже злорадство. Однако практически на всех лицах было отражено облегчение . Создавалось впечатление, что люди приходили сюда, устав от каких-то проблем или спросить совета – и здесь, увидев воочию, что Сталин жив , обретали в себе силы существовать и бороться. Жить легче, когда знаешь, что есть к кому прийти.

Конечно, в этом всем был элемент сказки. Виктор даже понял, какой сказки – о мертвой царевне и семи богатырях. Хрустальный гроб и ожидание счастливого конца, когда тот, кто спит вечным сном, оживет и проснется.

Но каждая сказка для чего-то нужна.

Здесь не было шока, охватившего всю нашу страну в пятьдесят третьем.

Здесь не было задавленных на похоронах.

Ну почему у нас не могли до подобного додуматься?

Галерея сделала последний виток и медленный людской поток понес Виктора и Осмолова в коридор к эскалатору. Виктора снова поразило, какие у всех вокруг светлые лица.

А может, здесь все просто обретали надежду, что наука скоро научится синтезировать криопротектор в любых нужных для общества количества, и каждый доживет до дня, когда и он может вместо смерти отправиться в путь в далекое и счастливое будущее, где получит вечную жизнь, мир без войн, болезней, потерь близких и друзей… Кто знает?

Они благополучно забрали свои вещи и вышли из прохода в Мавзолей. Дворец Советов возвышался над ними на недосягаемой высоте, кинематографически сияя в движущихся голубоватых лучах зенитных прожекторов.

– Ну, я теперь к своим заскочу, они недалеко тут живут, – сказал Осмолов, – а вы еще успеете на вечернюю обзорную экскурсию по Дворцу. Встретимся у поезда.

И он поспешил в сторону входа в метро. Виктор направился к главному входу, где надеялся спросить, где собираются на экскурсии, но тут перед ним вырос подтянутый милиционер в чине старшины.

– Прошу прощения, гражданин. Ваши документы, пожалуйста.

«Ну вот, наконец-то и удостоверение пригодилось» – подумал Виктор. «Интересно, а тут у иногородних проверяют документы или по иному признаку?»

– Пожалуйста. – Он с безразличным видом достал и показал в развернутом виде красную книжечку с тисненым щитом и мечом.

– Гражданский эксперт МГБ Еремин, – прочел старшина и сличил фотку. – Все в порядке, извините за беспокойство!

Старшина откозырнул. Виктор засунул удостоверение обратно и уже собрался идти, как услышал за своей спиной голос.

– Эксперт Еремин? – Виктор повернул голову, сзади стояли двое человек в темно-серых двубортных пальто, один из которых держал удостоверение той же формы, что и у Виктора. – Кулигин, подполковник МГБ. Вам надлежит следовать с нами.

26. Фишка номер один.

– Извините, а… – начал было Виктор.

– Это приказ.

– Есть следовать с вами! – Кулигин рукой указал направление в сторону угла здания. – Товарищ подполковник, разрешите поставить в известность майора Ковальчука, согласно ранее полученным указаниям?

– Нет необходимости.

«Чего-то произошло?» – ломал голову на ходу Виктор. «Срочный вызов?»

За углом здания стояла черная, полированная, как рояль, «Мечта» с зашторенными окнами заднего салона. Кулигин открыл заднюю дверцу, сел и дал знак рукой Виктору.

Лимузин внутри оказался просторным, как «Чайка», несмотря на явно меньшие размеры. В заднем салоне здесь было пять мест на двух диванах, обращенных навстречу друг к другу. Впереди, между колесными нишами и спиной к движению, разместился малый диван, на котором сидело с непроницаемыми лицами двое в штатском; задний диван был трехместный и Виктор оказался на нем посередине, между Кулигиным и его спутником. Впереди, за стеклянной перегородкой, виднелись два места, которые занимал шофер и еще один человек в таком же темно-сером пальто.

«Это арест, что ли?» спросил мысленно себя Виктор. «Не, подполковник – слишком роскошно для такого. И пестик не забрали. Или, наоборот, телохранители? Опять, неясно, с чего такая честь и товарищ в звании подполковника. Или у них меня два ведомства не поделили? И на улице меня пасли, и подполковник был нужен для того, чтобы меня от них выдернуть, как Штирлиц радистку Кэт из роддома? Недаром он был против того, чтобы Ковальчуку сообщить. И если да, то что они переиграли? Черт, никакой информации, одни домыслы.»

Взревел мощный мотор. «Мечта» резво взяла с места, съехала по наклонному пандусу, врубила яркие фары дальнего света – Виктору сначала даже показалось, что они галогеновые – и, взвизгнув шинами, с ускорением рванула по проспекту, чем напомнила скорее «бэху», чем что-нибудь вроде «Волги» или «ЗИМа».

«Ничего себе! Из будущего они, что ли, ее сперли?»

В душе Виктора победил инженер, и он полностью ушел в изучение еще одного чуда, которое ему встретилось за сегодняшний день. Салон был отделан натуральной кожей и деревом, и в него были аккуратно вмонтированы динамики, так что они неслись вперед по ночной Москве под бравурный фокстротик «Любимый ученик» (или «ученица», Виктор точно не помнил), чем-то напоминающий мелодией «Фишку номер один» Клячкина. Коробка точно была автоматической на гидравлике – водитель не отрывал обеих рук от руля. Справа от переднего дивана над нишей колеса виднелся аппарат с телефонной трубкой и рядом лампочек, цифр и кнопок; слева было тоже что-то вроде пульта, а за стеклянной перегородкой между креслами из салона был виден экран автомобильного телевизора.

Из-за того, что во втором салоне окна были зашторены, кроме, стеклянной перегородки, Виктор никак не мог сориентироваться, где и куда они едут, и чувствовал только скорость по мельканию огней и плавным, но стремительным виражам, которые они закладывали на поворотах, и из-за которых его кидало то на подполковника, то на его спутника. Они мчались, практически не снижая скорость и не останавливаясь на перекрестках; один раз Виктор заметил впереди, как зеленый светофор сменился сначала на желтый, но потом, словно испугавшись, вдруг сделался обратно зеленым.

Аппарат с трубкой запищал приятной соловьиной трелью; один из молчаливых попутчиков с переднего сиденья снял трубку и передал ее Кулигину.

– У аппарата. Да. Да. А хрен ее маму знает. Да. Именно так. Я тебе ее сейчас рожу, что ли? Местные ресурсы изыщи. До половины второго по московскому доложишь. Скажешь, разбудить! Все.

«Ну вот,» – подумал Виктор, – «поближе к верхам и более живой лексикон пошел. Хотя не факт, что это к лучшему…»

Вскоре машина вылетела куда-то на загородное шоссе и свернула в лес. Впрочем, уличные фонари на этой лесной дороге тоже стояли. Дорога упиралась в забор с металлическими подъемными воротами, перед которым, как на блокпосте, полотно дороги было загорожено змейкой из стальных противотанковых ежей. Под гудение электродвигателя стальная решетка поднялась вверх и они проехали в небольшой двор перед вторыми воротами, из сплошных металлических листов; сзади вновь послышался гул электродвигателя, закрывавшего первые ворота. Дверца открылась, в машину заглянул офицер охраны, проверил документов и сверил лица сидящих с фотками на своем планшете. Рядом с машиной послышался лай собак.

«Похоже, это какой-то подмоковный ящик: завод или институт. А вот в те годы с радиоактивными веществами довольно нережно обращались, так что, если это физики, лучше сразу просить дозиметр».

За вторыми воротами начинался лес: крупных заводских корпусов не было видно.

«Институт…»

«Мечта» покатила вперед, и уже как-то неторопливо. Дороги н этом объекте были какие-то странные: узкие шссейки, чисто выметенные от снега, но неосвещенные, извилистые, будто грунтовая лесная дорога, и как-то бессистемно ответвлялись. Дорожных указателей тоже не было видно. Все это было слишком непривычно даже для института; Виктору показалось, что он уже где-то видел нечто подобное, только никак не мог вспомнить, где. За очередным поворотом дорога нырнула в бетонированную выемку с отвесными стенами, тоже изогнутую, и остановилась у ворот. В машину снова заглянул офицер охраны и проверил документы. Толстый ставень отъехал в сторону и машина, чуть подпрыгнув на рессорах при переезде направляющего рельса ворот, въехала в нечто вроде подземного гаража или стоянки.

Выйдя из машины, Виктор увидел еще четыре «Мечты», позади которых и цуть в отдалении виднелся еще какой-то черный лимузин, по длине примерно с «Чайку», но с салоном, скорее напоминавшим по размерам автобус. Сама же машина по стилю напоминала то ли что-то из «Звездных войн», то ли боевой вертолет Ка-50. Неожиданно прямые, не свойственные концу пятидесятых, лобовое и боковые стекла как-то удачно сочетались с выгибами кузова. Радиатора не было видно, зато сзади виднелись какие-то крупные воздухозаборники, а впереди, под рядами фар, стоял довольно крупный спойлер. На взгляд Виктора, этот уникум немного уступал «Мечте» по изяществу, но зато в нем чувствовалась какая-то инопланетная мощь.

«А может, тут действительно контакты с внеземными цивилизациями были? И тут что-то вроде их посольства? Нет, так и до прогрессоров можно дофантазироваться.»

– Туда.

Кулигин показал Виктору на вход в автоматический лифт, возле которого стояли двое часовых, а наверху, под потолком, открыто торчал серый ящик видеокамеры. Их немногословные спутники отправились к двери в другую комнату. Перед лифтом Кулигин сунул в стоявший на полу высокий стальной ящик, чем-то напомнивший Виктору кассу в троллейбусе семидесятых, какую-то картонку, и двери раскрылись. Лифт был здоровый, человек на десять, и в нем было еще двое охранников.

Ехали они, насколько мог понять Виктор, всего один этаж и попали в комнату с высокими потолками и строгим офисным дизайном интерьера; было такое впечатление, будто на лифте они въехали в начало семидесятых. Исчезли все признаки ампира; не было ни лепнины, ни резьбы по дереву, ни причудливых бронзовых деталей бра и люстр, ни основательной мебели. Вместо ковров и паркета под ногами было однотонное ковровое покрытие, стены понизу были вместо дубовых панелей облицованы искусственной кожей, а потолок – анодированным алюминием. Лампы дневного света были по-современному спрятаны в квадратных углублениях на потолке. Высоту комнаты подчеркивали четыре тонкие круглые колонны, облицованные цветным литым стеклом, которое изнутри было подсвечено лампочками. Они подошли к столу, где Кулигин достал из кобуры под мышкой свой пистолет, сдал охраннику и кивнул головой Виктору; тот отдал дерринджер и лежащий в кармане единственный боевой патрон. Охранник положил оружие в отдельные ящички, которые спрятал во вмурованный в стену сейф. Затем они сдали верхнюю одежду гардеробщику, которому Виктор также отдал свой портфель.

– А номерков здесь не выдают, товарищ полковник? – шепнул Виктор, не желая показаться невежественным, и надеясь, что якобы невольная оговорка скорее расположит к ответу.

– Тут у всех хорошая память.

Их пропустили в одну из дверей, за которыми шел недлинный коридор с дверями по обеим сторонам, закачивающийся такими же дверями с охраной; интерьер был таким же футуристическим. За этой дверью начинался выход в кольцевой коридор, вдоль наружной стены которого тянулись двери, а вдоль внутренней – окна с алюминиевыми рамами, за которыми при приглушенном освещении тихо дремал зимний сад-оранжерея под стеклянным куполом. В этом коридоре они вошли в лифт, поднялись еще на один этаж, прошли еще немного против часовой стрелки – Виктор заметил, что в центре сада свисает выключенная на ночь огромная хрустальная люстра, которая тянулась сталактитами подвесок сквозь несколько этажей. Затем они свернули вправо, в коридор, который оказался недлинным и завершался двойными дверями, за которыми находилось что-то вроде приемной все в том же стиле футуристического офиса. Приемная была пустой и ярко освещенной; секретарь в белом парадном кителе был в звании полковника и сидел за огромным столом, на котором расположилась куча телефонов, коммутаторы, что-то вроде маленькой эракопии и телетайпа и небольшой ящик телевизора, похожий на автомобильный. Вдоль стен тянулись диваны, а наверху висело табло кварцевых часов, цифрами показывающих точное время с точностью до секунды. Кроме их, охраны и секретаря в приемной никого не было.

Виктор подумал, что им придется ждать здесь довольно долго. Но секретарь, увидев их, произнес ровным голосом:

– Еремин Виктор Сергеевич, пройдите, – и нажал кнопку, открыв автоматические двери.

Виктор понял, что назад дороги нет, и вошел в небольшой тамбур, остановившись перед вторыми дверьми, услышав, как позади него захлопнулись створки. Тут же в разные стороны поехали створки вторых дверей, не оставляя много времени на раздумье. Он шагнул вперед.

Размеры кабинета Виктора ничем особенным не поразили, и какой-то особой роскоши он в нем не увидел. По интерьеру это можно было назвать скорее библиотекой, чем кабинетом; вдоль всех стен до самого потолка тянулись книжные шкафы, и даже в углу стояла легкая алюминиевая стремянка. В шкафы были встроены также приемник, по размерам похожий на тот, что Виктор видел у Нилон, и телевизор с экраном на 21 дюйм, но с люминофором не зеленого, а какого-то беловатого оттенка, похоже, цветной.

Более удивителен был стол в форме дуги, или, скорее, даже подковы, стоящий посреди кабинета – он скорее напоминал пульт управления. По обоим краям на нем, подобно башням, высились надстройки, мерцающие экранами мониторов, по периметру дуги размещались какие-то панели с лампами и кнопками, а на одном из дальних концов подковы Виктор заметил даже что-то вроде печатающего устройства. Впрочем, после всего того, что он здесь видел, он бы не удивился, даже обнаружив на столе компьютерный терминал. Подробностей он рассмотреть не успел, потому что верхний свет в кабинете был погашен, горела только лампа над столом на длинном держателе, похожем на механизм чертежного прибора и очень популярном в нынешних офисах. Из середины подковы вырастал стол для конференций с полированной крышкой и микрофонами для стенографисток, возле которого стоял ряд легких стульев, сделанных из полированных трубок из нержавейки с мягкими сиденьями и спинками натуральной кожи.

В общем, на принадлежность к середине двадцатого века здесь указывал только стол-пульт, остальное можно было бы отнести к гораздо позднему времени.

Стоящее за столом-подковой большое вращающееся кресло с подлокотниками было тоже достаточно современного вида. И оно было пустым.

– Проходите. Присаживайтесь, – раздался чуть простуженный голос откуда-то из тени позади стола-подковы. Виктор подошел, отодвинул один из стульев у конференц-стола, на всякий случай попробовав его на прочность, и сел.

Хозяин кабинета тоже выступил из темноты в отбрасываемый лампой круг света и сел в кресло. Это был мужчина среднего роста, пожилой, практически лысый, в темно-коричневых брюках и коричневом толстом пушистом свитере, украшенном на груди светлой полосой, с высоким воротником, вязаным резинкой. Лицо его было скорее круглым, хотя и без излишней полноты, а глаза скрывал отблеск фасонистых очков с толстыми стеклами в золотой оправе.

Это был Берия.

27. Продолжатель.

Надо сказать, что, когда Виктор увидел в полутора метрах от себя живого Берию, никакого шока у него это не вызвало. Может, он уже устал удивляться, может, продвинутый интерьер резиденции, несмотря на кучу охраны, его настроил на спокойное течение мыслей. Во всяком случае, первой мыслью Виктора стало то, что он наконец-то понял, чей лимузин он увидел на подземной стоянке.

«Как к нему обращаться-то? Черт, а я ведь за все время ни титулов его нынешних не узнал, ни воинского звания. «Товарищ генеральный секретарь»? Нет. «Дорогой и любимый товарищ…»? Нет, нет, только не это. «Господин президент»? Так я же не посол РФ в СССР. Может, по имени-отчеству? А, вспомнил, к Сталину все обращались «товарищ Сталин». А раз он продолжатель, то и, наверное, обращаются так же. «

– Здравствуйте, товарищ Берия.

– Здравствуйте… товарищ Еремин. Можно по имени-отчеству. Вы ведь не в КПСС?

– Нет, то… Лаврентий Павлович, беспартийный.

«А голос у него точно простуженный. Может, это и к лучшему. А может, наоборот. Увидим. И, кстати, а ему доложили вообще, кто я и откуда? Или надо держаться версии о катастрофе на заводе? Или он как раз и хочет это узнать?»

– Перейдем к делу, Виктор Сергеевич. У вас появились за это время какие-то новые соображения по поводу директивы «Атилла»?

«Знает. Ну вот и хорошо. Хотя какого рожна хорошо? Сказать-то все равно мне нечего. Финита ля комедия. Не оправдал доверия».

– Никак нет, Лаврентий Павлович. Если честно – абсолютно никаких соображений не появилось, ни новых, ни старых. Никакой входной информации по этой директиве Гитлера у меня не было, значит, нет и выходной, читать его мысли на расстоянии, видимо, не способен. Можете меня расстреливать.

– Не могу, – спокойно ответил Берия. – В мирное время расстрелять человека в СССР можно только по приговору суда. По закону. А Вас по закону, как иностранного гражданина, случайно и вопреки своей воле оказавшегося на территории СССР, надлежит при первой возможности вернуть на вашу родину. И эта возможность появится послезавтра утром.

– Простите… То-есть, послезавтра вы меня отправляете обратно в наше время?

– Да. Наши ученые определили, как это можно сделать без вреда для вас. Подробности вам объяснят позже.

– А как же мне тогда паспорт выдали? – спросил Виктор, хотя чувствовал, что это не самый главный вопрос.

– В порядке оперативных мероприятий. Вы ведь на данный момент еще даже не родились, нет здесь такого гражданина СССР. Но вернемся к делу. Скажите, с точки зрения оборонного опыта вашей страны, вашей науки, техники, какие существуют возможности для нас, чтобы предотвратить введение в действие плана «Атилла», или максимально ослабить его последствия, обеспечить максимальное выживание нашего населения? В первую очередь, такие, которые можно реализовать в течение ближайших месяцев или даже недель?

– Прежде всего – установить горячие линии между руководствами всех стран, чтобы держать связь в случае провоцирования конфликта. Насколько я понимаю, Гитлер рассчитывает, что в войну втянутся все четыре ядерные державы?

– Это уже реализуется. Дальше.

– Потом, возможно, я что-то не понимаю, но этот бредовый план, кроме Гитлера, должно разделять очень мало людей, в основном зацикленных фанатиков. Почему бы не ликвидировать Гитлера?

– Вы не в курсе. В случае смерти Гитлера автоматически начинается обратный отсчет времени операции и ситуация становится неуправляемой. Остановить отсчет, кроме Гитлера, никто не сможет.

– Хм, такое впечатление, будто фюрер современных боевиков насмотрелся…

– Звучит невероятно, но допускаю даже это. Какой в этом случае выход в боевиках?

– Думаете, у него был кто-то из наших ? – ахнул Виктор.

– В этой ситуации ничего не исключаю. Кажется, это называют брейнстормингом?

– Ну да, мозговой штурм… Значит, в боевиках… в боевиках главный герой добирается до системы управления и в последний момент вводит код, или физически выводит из строя взрывное устройство, или, если это компьютер, взламывает систему доступа…

– Исключено. Дальше.

– Ну, если нельзя крякнуть систему… ну да, правильно. Надо шантажировать террориста. Захватить то, что у него дорого… вот тут, к сожалению, про фюрера я мало что знаю.

– Здесь все очень просто, – усмехнулся Берия. – Фюреру уже ничего не дорого, кроме этой бредовой идеи.

– Тогда – идею.

– Что?

– Угрожать отнять идею. То-есть угрожать долбануть всем ракетно-ядерным потенциалом по его любимым убежищам для будущей арийской цивилизации. Лучше, договорившись совместно с американцами, чтобы наверняка. Типа если что, никакие высшие расы все равно не выживут.

– Ну вот, уже что-то, – Берия откинулся на спинку кресла и потеребил правой рукой ворот свитера. – Но только ваш этот принцип гарантированного возмездия хорошо работает по отношению к НАУ, где за патриотическим размахиванием красно-синими знаменами всегда стояло здравое торгашество. Может, даже по отношению к Японской Империи – там самурайский фанатизм опирается на хладнокровную азиатскую мудрость императора. Гитлер же в вашей реальности был склонен к самоубийственным шагам. Так вы говорите, абсолютную ПРО создать не удастся? Даже совместно с НАУ?

– Не удастся. Я уже рассказывал экспертам, что, например, на планы создания СОИ были найдены простые и эффективные решения противодействия. Например, раскручивание в полете боеголовки, запуск большого числа ложных баллистических ракет для исчерпывания противоракетной защиты и так далее.

– Жаль… И никаких технических средств спасения человечества так и не нашли? Создание колоний на других планетах или в открытом космосе, изменение организма так, чтобы он стал нечувствительным к радиации или что-то подобное?

– Ничего. Только сознание того, что в ядерной войне не будет выигравшей стороны.

В кабинете повисла тяжелая пауза. Виктор обратил внимание, что Берия смотрит сквозь стекла очков куда-то поверх его головы.

– Наша наука тоже пока ничего радикального предложить не может. Хотя вы ей очень помогли. Даже не представляете, насколько.

– Тогда непонятно, почему вы решили меня отпустить.

– Почему вам это непонятно?

– Ну, вы же имеете возможность получать и дальше от меня сведения о будущем. Какой смысл вам меня отпускать?

Берия грустно усмехнулся.

– Виктор Сергеевич, не надо советовать нам, как поступать с вами, тем более, не надо советовать нам делать то, что вашим желаниям не соответствует, – и, помолчав, добавил: – Знаете, в чем основная слабость вашего общества? Вы все слишком гонитесь за своей сиюминутной выгодой. Поодиночке выживаете, приспосабливаетесь, соглашаетесь с установленным не вами и не под вас порядком жизни. Случайно вляпались в дерьмо – и все стараетесь в нем получше устроиться, даже выбраться не пытаетесь… Не обиделись, что я так резко?

– Нет, Лаврентий Павлович, – ответил Виктор, потому что действительно в этот момент не мог найти веских возражений. – У нас демократия и свобода слова, и критика любого общественного явления – обычная вещь.

– Это хорошо, – согласился Берия. – Вы правильно реагируете на критику. У нас в советской стране тоже демократия и право каждого гражданина выступить со справедливой критикой любого государственного деятеля записана в Конституции. Так что я тоже жду критики – в чем, на ваш взгляд, основная слабость нашей системы? Только, пожалуйста, не говорите, что с вашим критическим мышлением, об которое разбилась пара спецагентов Гиммлера, вы ничего не заметили. Лжи я не люблю и не прощаю, – последние слова он неожиданно произнес холодно и жестко.

«Вот тебе на. И что же говорить?»

– На мой взгляд, недостатки вашей системы – это продолжения ее достоинств. От известной мне системы, существовавшей на моей памяти в СССР…

– Сложившейся в результате государственного переворота пятьдесят третьего года, – уточнил Берия. – Извините, продолжайте, я не буду перебивать.

«Ну да, с его точки зрения, это, конечно, переворот. И насильственное свержение.»

– Короче, ваша советская система отличается от нашей советской, на мой взгляд, прежде всего большей просвещенностью и управленческой культурой верхних слоев правящей элиты и гораздо лучшим умением манипулировать массами. Появление двухпартийной системы с управляемой оппозицией – это, скорее, декорация. Сейчас это выглядит, скажу честно, едва ли не идиллией. Но что будет через два-три поколения, если в элите скопятся алчные и беспринципные карьеристы, которые снова примутся делить между собой власть и страну, используя ту самую более утонченную технологию манипулирования массами? Не приведет ли это к развалу страны? Или вообще к гражданской войне?

– Хороший вопрос…

– Конечно, я еще слишком мало изучил вашу систему, и, возможно, этот вывод односторонний, поверхностный и…

– Не надо дипломатии. Вы верно обозначили проблему: кто должен быть селекционером, чтобы сорт не выродился? И проще всего мне было бы сказать: до этого еще дожить надо. Только когда доживем, решать поздно будет. Так что придется ломать голову сейчас. А готового ответа у меня нет. Пока нет. Кстати, как у вас там зарекомендовал себя товарищ Машеров? Только без вот этих вот виляний. Я не Сальери, чтобы Моцартам в бокалы яд подсыпать.

– Только положительные отзывы. В период перед трагической гибелью в автокатастрофе – большой авторитет, развивается промышленность, на селе сохранены мелкие хутора, что препятствует оттоку в города, относительно хорошее снабжение товарами народного потребления – из соседних регионов ездят.

– Ну, вот вам один из возможных продолжателей после меня. Возражения у вас есть?

– Никаких, честно говоря.

– Мне было особенно важно услышать это от вас… – Берия слегка повернулся в кресле, чтобы взглянуть на правый монитор, и щелкнул переключателем. – Собственно, вопросы, которые я хотел задать вам, я задал. Теперь жду ваших, если они есть.

«Что же спросить-то? Надо что-то важное, ключевое… От чего зависела судьба всего народа»

– Лаврентий Павлович, вы, наверное, единственный из людей, которых мне довелось видеть, которые хорошо лично знали товарища Сталина… Скажите, на ваш взгляд, почему Сталин, зная о планах Гитлера, не нанес превентивного удара по Германии? И почему нападение Гитлера оказалось для него такой неожиданностью? Ведь наверняка же он видел и цинизм, и коварство фюрера, и то, что он на нашу страну зубы точил. Почему так получилось?

– Превентивная война… Это хорошая мысль. И эти планы военные прорабатывали. Только вы ведь наверное помните изречение Ленина, что война есть продолжение политики иными средствами?

– Конечно. Еще в школе учили.

– Вот. А теперь представьте политические последствия такой войны. Никакого ленд-лиза, Рузвельт бы выступил на стороне Гитлера. Потому что мы – агрессоры, а Гитлер – жертва. Вы же знаете, что бы ни случилось, у Запада будут виноваты русские, потому что наша страна богата природными ресурсами и Запад хочет их скушать. Потом, думаете, в Европе в этом случае были бы рады освободителям? Ни в коем случае. Их бы запугали кровавыми комиссарами. В армию Гитлера с удовольствием пошел бы польский народ, чешский, болгарский, французский, все бы думали, что, воюя за рейх, они защищают свою родину от русских варваров. А как у нас смогли бы объяснить, как это Германия вдруг ни с того, ни с сего, стала нам врагом, и мы на нее напали? Пошла бы масса недовольных войной, как в шестнадцатом, дезертирство, подняли бы голову националисты по всем республикам, да тут еще и продовольственные трудности… И кончилось бы это все тем, что армии наши завязли бы в Польше, пошло бы разложение войск, в конце концов – переворот и развал страны. И тогда уже немецкие танки могут по шоссе идти до Урала и дальше.

– То-есть, как в первую мировую.

– Именно так. А в вашей реальности Гитлер напал – жестоко напал, это стоило множества потерь, – но это сплотило страну, и вы избежали участи вымереть рабами.

– А почему тогда война оказалась неожиданной?

– Знаете, в то время политика всех держав была очень циничной. Англия и Франция сдали Гитлеру Чехословакию, Бек торговался с Риббентропом о совместной войне с СССР за Украину и выход к морю… А нашей стране жизненно важна была отсрочка на год, может, на два. Наверное, у вас теперь это знают. Новые заводы на Урале еще не построены, новую боевую технику еще доводить надо, у нее куча недостатков, армия автоматическими винтовками не насыщена… Превентивная война в таких условиях, а тем более какие-то завоевательные операции в Европе – полный бред. Короче, с Гитлером начались негласные переговоры о возможности участия СССР в совместной с Германией высадке в Британии где-то в 1943 году. Конечно, это был блеф, но Сталин считал, что Гитлер мыслит рассудительно и захочет одновременно и расправиться с Англией, и ослабить СССР. Видимо, поэтому, в июне 1941 года Сталин у вас и не ждал нападения. А Гитлер мыслил авантюрно, импульсивно. Только в вашей реальности он самоубийственно напал на СССР, а в нашей – так же непредсказуемо и внезапно бросился искать в нем стратегического союзника. Да так, что Британия начала бомбить Бакинские нефтепромыслы, и тогда всерьез пришлось пригрозить высадкой. Я понятно объяснил?

– Да, – согласился Виктор, несколько придавленный обрушившимися на него неизвестными фактами, с учетом которых начало войны выглядело в совсем ином свете, чем он привык считать.

– Есть ли у вас другие вопросы?

– Нет, спасибо, – ответил Виктор, решив, что при дальнейших вопросах окажется, что он настолько много узнает, что его могут обратно в Россию и не выпустить.

– Тогда остается вам пожелать счастливого пути на родину. Хоть и недолго были, но след оставили… Знаете, у меня Серго все заводит эту вашу песню про черного кота. – он немного помолчал и добавил: – Ну, будем надеяться, все обойдется. У вас с Гитлером справились, у вас атомную войну не допустили, – чем мы хуже? Всего вам доброго! Да, извините, что руки подать не могу. Врачи запретили, говорят, при простуде иммунитет снижается, а они боятся, что у вас в будущем могут быть какие-то мутирующие вирусы. Приходится подчиняться.

– Все нормально! Всего доброго! Удачи вам!

28. Стиль будущего.

«Ну, и где же знаменитые обещания стереть в лагерную пыль?» – думал Виктор, проходя с Кулигиным обратный путь по тем же коридорам. «А может, это такая политическая игра? Продемонстрировать, так сказать, сталинизм с человеческим лицом? Хотя, собственно, кому продемонстрировать? Можно подумать, что меня сразу же после возвращения обступят репортеры. «Сколько раз Берия обещал вас стереть в лагерную пыль?» «Скажите, кто из исторических деятелей имел больше женщин – Берия или Распутин?» Да и нашу прессу обычно интересует не человеческое лицо, а другие части тела. В общем, кто их разберет, этих политиков…»

«Мечта» оказалась на той же стоянке и с теми же попутчиками. Взревел двигатель, и они снова выехали в тот же лабиринт объекта.

– Кпоезду успеете, и еще куча времени будет, – добродушно объяснил Кулигин. – Не обиделись, что сразу не сказали, куда везем? Тут некоторые, как узнают, куда их везут, прямо в машине обделываются. Особенно из партийных и хозяйственных управленцев. Наобещать сорок бочек арестантов, умных людей оттирать, по чужим головам лезть, деньги народные разбазаривать – на это смелости хватает, а как отвечать – сразу кишка слабая. А шоферу потом мыть, и запах не сразу выветривается. Вот и приходится не говорить.

– Понятно. – сказал Виктор, а про себя подумал: «Это сколько же у нас дерьма разгребать придется…»

– Ну что, прямо к Киевскому?

– Скажите, а сейчас есть какие-нибудь дежурные универмаги, где можно часы посмотреть?

– А как же! «Транзит», на Комсомольской, как раз по пути. Часовой отдел у входа направо.

Загадочный «Транзит» оказался на том самом месте, где позднее построили «Московский»; что называется, свято место пусто не бывает. Занимал он гораздо меньшую площадь, но здание оказалось более высоким, с серой гранитной облицовкой, и вылезало на площадь огромной стеной с колоннадой, скругленной по углам, чем-то отдаленно напоминая Фрунзенский универмаг в Питере. Впрочем в пейзаж со стоящей неподалеку высоткой он вписывался несколько лучше, чем бетонный супермаркет брежневских времен.

«Мечта» лихо припарковалась возле разноцветных частных «Фольксвагенов» у подъезда, которых редко перемежали «Старты» и уже выглядевшие немодными «Опели». Виктор проскочил внутрь, пробежался мимо заполнявших первый этаж отсеков автоматов, торговавших бутылками с молочными продуктами и разнообразными фасованными товарами первой необходимости, и, наконец, возле лестницы обнаружил витрину с надписью «Часы». Ассортимент оказался неплохой, на бархате под стеклом были разложены самые разнообразные дамские часы: белые, желтые, круглые, квадратные, в виде прямоугольного «кирпичика», с браслетами и без, со стрелками и цифрами разных цветов и формы и неизвестными Виктору названиями моделей. Даже были одни часы на браслете, циферблат которых закрывался крышечкой с самоцветом, но Виктор счел это непрактичным. В конце концов его взгляд остановился на желтых, стильных, без нарочитых купеческих завитушек, часах, вполне современного для семидесятых – восьмидесятых вида, с хорошо читаемым циферблатом с черточками вместо цифр и желтым браслетом из отдельных звеньев. Все это называлось «Утро» и выходило рублей в триста местными.

– Вам не нужно что-нибудь подсказать? – с загадочными интонациями в голосе обратилась к нему девушка-продавец в малиново-розовой блузке и кокетливой косыночке на шее; униформа в магазинах здесь почему-то совершенно не приживалась. Кстати, Виктор заметил, что продавцы здесь были неплохими психологами и предлагали помощь покупателю лишь тогда, когда каким-то неведомым чутьем узнавали, что он действительно хотел бы что-то узнать, а не просто потому, что от них требовали подходить и спрашивать «Здрасьте, что вам подсказать».

– Скажите, а как на ваш взгляд, вот это «Утро» подойдет в качестве подарка? С надежностью как, не жалуются?

– О! – засияла девушка. – У вас просто прекрасный современный вкус! «Утро» – новая модель, только что поступила. Вот, посмотрите поближе… Это стиль будущего – простые элегантные формы космического века. И через десять лет они будут выглядеть, как по последней моде. Смотрите, как они на руке, – и она немного покрутила их на своей руке с таким выражением, как будто давно о них мечтает, а, может, это так и было.

«Ну что, пожалуй, они лучше всего смотрятся. Примерно «Чайка» семидесятого года» – решил Виктор.

– А как у них с размерами браслета?

– А он – видите – здесь можно замок переставлять, чтобы была разная длина. Даже звенья выкидывать не надо.

– А надежность?

– Получили медаль на всесоюзной выставке! Мы связывались с аналитической группой – никаких рекламаций. Выписывать?

– Да, пожалуйста.

Стук цифр, выбиваемых на кассовом аппарате, звучал, как партия ударника в звучащем по трансляции универмага блюзе «Это лишь бумажная луна». Виктор сунул футлярчик в карман и поспешил к выходу.

– Ну, все? Больше заезжать никуда не будем? – спросил Кулигин. – Вот и отлично. На Киевский…

Состав из десятка вагонов с электровозом застыл под дебаркадером. Виктор показал билет проводнице – он никак не мог привыкнуть к этим торжественным белым кителям с погонами – и прошел в купе.

Осмолов уже был там.

– Ну как? Успели на экскурсию?

– Еще бы! Это нечто! Столько и такого в один день никогда не видел! На всю жизнь будет что вспоминать.

За стеной соседнего купе доносился шум и громкие голоса. Зазвенела гитара.

– Не поздний ли час, однако? – Осмолов слегка постучал в перегородку, но от этого ничего не изменилось.

– Может, у них свадьба? – спросил Виктор. – Пошли посмотрим.

В следующее купе набилось человек восемь парней и девчонок. На гитаре бацала тоже девчонка – коренастенькая, с прямой прической под Уму Турман и озорными глазами. «Не грусти, не грусти, песню пой, песню пой…»

– На стройку, что ли? – весело спросил Осмолов?

– Ага. Мы московские метростроевцы! А теперь в Киев, на усиление едем, метромост через Днепр сооружать.

«Ну вот» – подумал Виктор. «Народ полезным делом занят, метро строит. А я так и не смог задачу с «Атиллой» решить. Хоть что-нибудь хорошее для них сделать-то…»

– Слушайте, – сказал он, – я тут песню новую знаю, про строителей.

– Про Метрострой?

– Вообще про строителей. Могу научить. Только чур, давайте тихо петь, чтобы не мешать соседям.

– Идет! А что за песня? Марш или лирическая?

– Она… Дорожная, в общем. Вступление, как будто стук колес. Тат-тара-та-тара-та-тара-тара-тата…

…Электровоз просигналил и плавно подал вперед. Мимо окон плыли заснеженные московские улочки под насыпью. В купе заглянула проводница.

– А что тут у вас за заговор такой?

– Тс-с! Мы новую песню разучиваем!

– А знаете… она и про проводниц тоже. Отчасти.

– И отражает наш общий трудовой порыв. Вот свет в купе можно погасить, а трудовой порыв – нет. Вась, как там дальше?

За стенкой вагона тромбоном вступила встречная электричка, отыграв импровизацию, словно на барабанах, колесами моторных и прицепных вагонов; им чуть подыграли басы тяговых передач. Сотни людей мчались в новую жизнь, о которой они еще мало что знали, но большинству из них она уже виделась светлой и прекрасной.

29. Никто не уйдет обиженным.

– …Мне бы плакать, а я радуюсь, как дура. Прямо, как в детском фильме.

– Каком фильме?

– Где медведя в мальчика превратили.

– А, вспомнил. Играли Абдулов и Симонова.

– А у нас – Лановой и Самойлова.

– А у нас они играли в «Анне Каренине».

– Все смешалось в доме Облонских…

По стенам и потолку комнаты проползли квадратные пятна света от вьехавшей во двор машины. Пока они ползли над кроватью, Зина вытянула руку, чтобы рассмотреть время. Тускло блеснули желтый корпус и браслет.

– Где ты такие нашел? У нас их еще нет. Даже в каталогах.

– В «Транзите». Только что привезли. Новая модель.

– Всю жизь мечтала именно о таких. Никогда не буду теперь их снимать. Только когда моюсь.

– Как в «Мертвом сезоне» – «Никогда не снимайте эти часы».

– Ага. Я эту картину точно так же видела, как ты – «Трое в одной лодке».

– «Трое в лодке» я видел. Только с Мироновым, Ширвиндтом, и…

– …И почему нельзя было их снимать? – Она повернулась к нему и мягко положила ладонь правой руки на его затылок, взъерошив волосы.

– Там в часах был передатчик. Это фильм про разведчиков.

– Понятно. «Блоха».

– «Жучок».

– Опять ты с этими терминами Ю-Эс-Эс… Нет, это что-то ненормальное. Ты уходишь от меня в ночь…

– Под утро.

– Какая разница? Уходишь навсегда, к другой, я должна чувствовать себя брошенной любовницей… а я вот счастлива оттого, что ты нашел семью. Свободна и счастлива, как птица в сверкающей вышине майского неба. Но так же не бывает?

– Ну почему? Может, ты просто слишком долго жила тем, что старалась заглушить прошлое работой, а сейчас вдруг поняла, что все ушло, и что ты можешь просто жить, и скоро весна… так, наверное?

– Не знаю… это не только состояние души, это какая-то физическая легкость и невесомость… что-то непонятное.

– Наверное, просто эндорфинов прибавилось.

– Чего-чего прибавилось? Я не знаю этого слова. Это что, наркотики?

– Ну, их только в семидесятых откроют. Это такие вещества, которые вырабатывает сам организм, подкорковые ядра мозга.

– Ну-ну, рассказывай… – Зина придвинулась к нему, приподнявшись на локте левой руки, ее тело слегка, дразняще коснулось Виктора, и от точек касания по нему словно растекся электрический заряд.

– Они борются со стрессами, нормализуют давление и частоту дыхания, работу почек, пищеварительной системы… ускоряют заживление тканей, повышают сопротивления нагноениям…

– Рассказывай… рассказывай…

– Разные эндорфины вырабатываются при возбуждении разных рецепторов… ну, я не врач, я точно не помню, что-то там с синапсами… возможны синтетические аналоги для обезболивания, реабилитации людей после экстремальных ситуаций, лечения наркомании… в общем, это все, что я слышал. Да, были открыты при изучении китайской медицины, когда обнаружили, что лекарства, которые блокируют действия обезболивающих наркотиков, снижают эффект иглоукалывания… не знаю, правда, насколько это объясняет…

– Ты… ты… – Зина порывисто прижалась к нему, обняв обеими руками и шептала: – Миленький мой… Хороший… Радость моя… Ты не представляешь, что ты сказал… это целое направление… – ученый и женщина сочетались в ней самым невероятным образом.

– Тогда еще одну инъекцию эндорфинов… если не боишься…

– Нет, не боюсь… мне нравится, когда ты делаешь такие инъекции… даже очень…

-…Ну как, готовы к переходу?

Было двадцать первое февраля, раннее утро и площадь перед станцией Орджоникидзеград покрывали свежие мазки чистого, белого сухого снега; снег мелкой иглистой мукой вился в лучах фонарей, летел вдоль земли, подхваченный ветром, замирал застругами на сугробах, белым дымом сползал с крыш и колол щеки вместе с несильным февральским морозцем…

Еще вчера Виктору выдали его китайскую куртку, не обнаружив в ней ни бацилл, ни контактных ядов, вернули мобильник, паспорт и российские деньги, взамен забрав и оприходовав остаток местной валюты, документы, оружие, боеприпасы, и остальные местные вещи – кроме часов для Зины. Сегодня он ждал увидеть на этой площади толпу ученых, машины, аппаратуру, прожекторы и еще бог знает какой антураж научно-фантастических фильмов, но площадь была пустынна, как белая скатерть, и вокруг никого не было видно, кроме майора Ковальчука.

– Видите колышек? По моему сигналу начинаете идти, так, чтобы на счет «Пять» быть не далее одного метра.

– Понятно. И как это все действует?

– Понятия не имею. Ученые сказали, что есть точка перехода, она возникает случайно в пространстве и времени, но можно предсказать необходимую. Как настроение перед переходом?

– Нормальное… как-то не верится.

– Мне тоже, но посмотрим. А вы эффектно уходите – Нелинова с нашей помощью уже половину АМН подняла с постелей по поводу ваших эндорфинов. Еще не открыли, но уже наметили направления поиска возможных влияющих факторов – от акупунктуры до джаза, поставили вопрос о всесоюзной системе эндорфинной гигиены и планирования здорового общественного счастья…

– Что?

– Ну, эти ваши эндорфины, помимо всего прочего, отвечают за ощущения радости и счастья. Вы же сами рассказывали. Так что можно регулировать ощущения счастья в обществе, так, чтобы не было упадочнических настроений, но не чересчур, конечно, а то так и смысл творчества и любви потеряется.

«М-да, дал в руки технологию. Как у Стругацких: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный». Вместо счастливого будущего – разумно счастливое настоящее. И, самое главное, управляемое. Кому-то можно дать вечный кайф, кого-то сделать несчастным или вообще зачморить. И в чьих руках это завтра будет? И вообще, успеет ли даже такое счастье к людям, или через час над Брянском повиснет атомный гриб?»

– Время! Приготовьесь!

– Готов.

– Начинаю отсчет! Пять…

Виктор сделал первый шаг.

– Четыре… три…

Колышек приближался. Снег под ногами как-то предательски скрипел. Только бы льда не было – не хватало растянуться.

– Два…

Вот уже недалеко. Надо чуть шаг пошире.

– Один…

Рядом. И?

– Но…

Из-под ботинка брызнула вода и снеговая каша.

– Ч-черт, лужу как-то не заметил…

Впереди и слева от Виктора стоял серый квадрат силикатной пятиэтажки с продмагом на первом этаже. Каким милым он ему показался в этот момент!

Роковой вокзал стоял сзади на своем месте – перекрашенный и без звезды на шпиле. Виктор на всякий случай вошел в кассовый зал через другую дверь. Внутри все было, как и в его времени.

Приключение закончилось.

Началась его обычная жизнь. И в этой жизни надо было взять билеты.

Касса с евроокнами и пластмассовым подоконником казалась даже какой-то не совсем знакомой. Виктор спокойно дождался ее открытия, и, как старому знакому, обрадовался монитору системы «Экспресс». Кассирша была не выспавшаяся и немного путалась, пока набирала и распечатывала разноцветные бумажки, но Виктор был готов простить ей все.

Он чуть не поскользнулся на обледенелом пешеходном мосту, вспомнив, что и в нашем времени надо быть осторожным. Каждый шаг по Бежице теперь напоминал ему о возвращении.

Вот длинное здание Тимашковых с рекламой и стоянка частных авто со шлагбаумом.

Вот серый прямоугольник общаги, населенный ИЧП, на месте старой церкви.

Паутина троллейбусных проводов вместо трамвайных рельс.

Строящееся здание напротивв почты и бетонные глыбы универмага.

Силикатная застройка Куйбышева – она как-то ниже стоявших здесь сталинок.

Зеленая хрущевка, одна из первых в Бежице.

«Китайские стены» по 22 Съезда КПСС.

За Институтом и магазином бытовой техники Виктор повернул на Орловскую.

Он шел в сторону Десны.

Он шел домой.

Уже совсем недалеко от дома, когда он шагал мимо детской площадки, той, что напротив аптеки, его окликнул молодой высокий человек в такой же, как и у него, китайской куртке.

– Виктор Сергеевич, можно вас на минуту?

Виктор не спеша подошел ближе, стараясь, однако, на всякий случай держать дистанцию. «Интересно, кому это из моих знакомых могло понадобиться ждать меня в такой ранний час здесь по такой мерзкой погоде? Что-то случилось?»

Мужчина тоже подошел с детской площадки на тротуар и стал напротив Виктора, так, что лицо мужчины стало хорошо освещено уличным фонарем.

Это был майор Ковальчук, в одежде, которая вполне сошла бы за современную. Правда, куртка была явно из натуральной замши.

– Здравствуйте, Виктор Сергеевич.

– Здравствуйте. А как вы…

– Странный вопрос для человека, который сам только что оттуда.

Возникла недолгая пауза; Виктор огляделся. В домах наугад сияли прямоугольники окон. На ветках покачивалась обледенелая на ветру изморось. Мимо в сторону III Интернационала, объезжая колдобины со снеговой кашей в воде, протащилась какая-то иномарка. Наступало обычное российское утро, в центре которого стоял обычный агент из другого мира.

– Надо так понимать, я вам снова понадобился, – решился первым нарушить молчание Виктор.

– Фраза прямо как в шпионских фильмах, – усмехнулся Ковальчук. – Но вы правы. Когда вы сюда вернулись, то, верно, думали, что это уже конец? А это только…

Конец второй части.

Часть III. Рейх, вечный рейх.

1. Свободный выбор.

-…Иногда человек знает, что его ждет впереди. А иногда – обстоятельства распоряжаются по своему, – философски заметил Ковальчук.

Виктор не знал, что ответить. История откровенно его достала. Сначала попасть из пусть даже не совсем счастливого российского настоящего в СССР 1958 года, причем в альтернативный СССР, где Великая Отечественная должна вместо 41-го начаться в этом самом 58-м, да еще и быть ядерной, чуть не оказаться похищенным монстрами, встретиться с живым Берией, вернуться обратно в наш мир до этой войны, и в двух шагах от дома повстречаться с майором МГБ из 1958 года, заброшенным в наше время…

– Если не секрет, вы тут один, или с целым десантом?

– Один. А Вы хотите спросить, не боюсь ли я, что вы сдадите меня в ваши компетентные органы? Да что вы! В то, что я из прошлого, у вас никто не поверит. Как подозрительного гражданина… ну, это тогда надо тут каждого второго хватать. Вот, например, того – и он указал на какого-то бредущего мимо по тротуару гота. К тому же учтите разницу в нашей с вами физической и иной подготовке, а также то, что у вас тут народ не прибегает на помощь. Скорее, наоборот. Да и вообще – зачем? Я здесь не шпион, не диверсант, а просто частное лицо. Даже не иностранец. Мы с вами оба родились в СССР, оба дети империи. Вы не находите?

– А нарушение правил въезда?

– Каких правил? Назовите закон РФ, регламентирующий въезд из другой эпохи. Допустим даже, такие бы правила были. Но тогда и вы их тоже нарушили. Вас куда-то сдавали, арестовывали, ограничивали свободу передвижения?

Виктор промолчал. Регистрация, конечно, была подпиской о невыезде, но сугубо добровольной.

– Скажите, Виктор Сергеевич, кто из нас двоих мыслит, как гражданин демократической страны, а кто – как житель государства с полицейским режимом?

«Ладно» – подумал Виктор, «посмотрим, чем я вам понадобился. На словах все белые и пушистые».

– И какие услуги от меня здесь потребуются? Достать паспорт, деньги, найти квартиру, помочь устроиться в какое-то учреждение? С кем-то встретиться, что-то кому-то передать?

– Виктор Сергеевич, наши коллеги из ближайшего будущего, конечно, инициировали создание многих хороших полезных фильмов, они формируют чувство бдительности, и мы тоже этим займемся у себя. Но я уже сказал, что никакой тайной деятельности, ничего, противоречащего вашим законам, я здесь вести не собираюсь. Кстати, паспорт от вас не потребовался бы.

– Вы научились подделывать российский паспорт?

– Нет, но у вас здесь за деньги все можно сделать.

– Так для этого надо деньги подделать.

– Зачем? НАУ не спешит отказываться от американских долларов, они у вас тоже в ходу. А также золото царской чеканки, ювелирные изделия… А дальше – with the money I'll get freedom, так что вы в этом плане нас абсолютно не интересуете.

– Тогда в чем?

– Давайте отойдем к беседке, а то с деревьев капает.

Они сошли с тротуара и стали на детской площадке.

– Все дело в одном слове в предсказании Цванцигера. Это слово – zuvorkommen. На самом деле по предсказанию вы должны эту самую критическую угрозу zu-vor-kom-men, – произнес Ковальчук.

– Немецкий я знаю слабее английского. Цуфоркоммен, цуфоркоммен… То-есть придти вперед этой угрозы. Предшествовать. Ну, так я вперед и пришел.

– Наладонников, у нас, к сожалению, нет, а вот печатная версия… – Ковальчук вытащил из куртки карманный немецко-русский словарик и раскрыл на заложенной странице.

«Zuvorkommen… опережать, предупреждать… упреждать (кого-л.)» – прочел Виктор. «Ох уж эти предсказатели! Вечно они что-то невразумительно промычат, а потом к этому привязывают великую сермяжную правду».

– Кажется, понимаю. Вы хотите сказать, что я должен эту угрозу упредить? То-есть предотвратить?

– Именно так.

– Но это, насколько понимаю, наименее вероятный вариант перевода. Почему бы сначала не спросить у Цванцигера, что он имел в виду?

– Если бы это было возможно, обязательно бы уточнили.

– Понятно… хотя на самом деле не понятно, но черт с ним, с Цванцигером. Почему об этом не сказали, когда я у вас там был?

– Вы же сами сказали, что такой вариант перевода маловероятен. Дополнительные обстоятельства, к сожалению, вскрылись только после вашего ухода. Но, к счастью, выгодное расположение точек перехода позволяет исправить ошибку.

– И как же я ее исправлю? Буду летать, как Бэтман и перехватывать ракеты?

– Это уже детали, которые имеет смысл обсудить уже у нас.

«А ведь он не шутит» – подумал Виктор.

– Знаете, я глубоко признателен вам за оказанное мне высокое доверие – предоставленную возможность спасти человечество, – начал он, – но вообще-то такой ответственный шаг надо обдумать и посоветоваться с семьей. Тем более, что я по чистому времени несколько недель ее не видел.

– Я все понимаю, – ответил Ковальчук, – но отправляться надо уже сейчас.

– Если так срочно, почему бы не забрать из нашего времени какого-нибудь добровольца, более достойного для такого ответственного дела? Офицера-спецназовца какого-нибудь или… или убежденного коммуниста, который хотел бы вернуться в СССР? Странные предметы сейчас у всех есть…

– Вы же знаете, что и в нашей и в вашей реальности СССР спасали в основном беспартийные и рядовые.

– Хм, не ожидал это от вас услышать.

– Почему не ожидали? Так сказал на съезде товарищ Берия.

Виктор покачал носком ботинка валяющуюся под ногами оплывшую ледышку.

– Наверное, это глупый вопрос… а если я откажусь? Потащите силой? Усыпите? Будете шантажировать?

– Виктор Сергеевич! Я же не агент иностранной разведки. Вы вправе решать, как вы хотите. С нашей стороны никаких «но предупреждаю», никаких «учтите», никаких «это не в ваших интересах», никакого давления на вас. Вы свободно выбираете, куда идти. Делайте выбор сами.

– Ну, раз вы сами не против… Извините, но я сейчас не могу вам помочь. Есть масса других людей, которые с удовольствием к вам поедут – историки, журналисты, писатели, ну, не знаю… пацаны-экстремалы какие-нибудь… да вон за бабки или за квартиру народ к вам толпами поедет, ограничение для мигрантов вводить придется… Вы уж не обижайтесь, но я свой путь уже выбрал. Удачи вам.

– Все нормально! – почему-то улыбнулся Ковальчук. – Это ваше право. Доброго вам пути!

Виктор повернулся и осторожно, боком пошел по площадке в сторону тротуара, кося левым глазом, не выстрелят ли ему в спину. Руку подать на прощание он тоже поостерегся. Но Ковальчук не собирался стрелять и только поднял на прощание открытую ладонь.

По тротуару уже спешили прохожие. «Ну, не думает же он меня ухлопать у всех на глазах» – подумал Виктор и смело зашагал вперед.

…Бревенчатая стена сарая вылетела прямо перед ним – он едва успел вытянуть руку, чтобы на нее не наткнуться. Виктор оглянулся по сторонам; он стоял во дворе одноэтажного деревянного дома с верандой, точнее, одной ногой во дворе, а другой ногой в сугробе на улице, представлявший собор ряд таких же деревянных домов; кусок забора в этом месте был снят вместе со столбами. С крыльца веранды на него удивленно вытаращились мужик в толстом свитере и женщина в накинутом на плечи пальто и сером козъем платке.

– Добро пожаловать в реальный мир, Нео! – раздался позади него знакомый голос Ковальчука.

2. Кто пишет учебник истории.

Главный герой повести – не всегда супермен.

Конечно, приятно сделать его суперменом. Чтобы он, как в компьютерной игре, лихо косил врагов от страницы к странице, обладал железными органами и быстро регенерировал.

Неплохо, когда главный герой напрочь сражает всех интеллектом и выкручивается из всех ситуаций. В семьдесят третьем половина страны ночь не спала, потому что люди не знали, как Штирлиц объяснит Мюллеру отпечатки своих пальцев на чемодане радистки Кэт в следующей серии. Это классика жанра.

Но в жизни так не всегда бывает. Никто не считал, сколько людей полагают, что они совершают свободный выбор, и в конце концов оказываются обманутыми. Независимо от того, что именно выбирают – мобильного оператора, одежду на рынке, мясо в супермаркете… читатель может продолжить. Вот и здесь главному герою предложили свободу выбора и не предупредили о самой малости – что точка перехода будет там, где он видит совсем другой путь.

Виктору было даже не на кого обижаться. В конце концов, он сам не спрашивал, где эта точка перехода находится.

Глаза у мужика на крыльце перестали быть такими округлыми и он выдавил из себя:

– Здравствуйте, товарищ космонавт! С благополучным прибытием, значит, вас на брянскую землю!

– Здравствуйте, товарищи брянцы! – в тон ему ответил Виктор. – Докладываю – полет прошел успешно! Посадка совершена в заданном районе! Готов к выполнению новых заданий Родины!

– А по ящику покажут? – спросила женщина, выглядывая из-за плеча мужика.

– Не уверен! Это еще пробный полет! Над многим надо работать. Но наши ученые отлично справятся с поставленными задачами!

К дому подъехало два грузовика: из одного выскочили солдаты, из другого стали разгружать детали нового забора.

– Тавалиса сталисый селзанта, делевянный стенка где стависа?

– Там, там забор ставить! Ефрейтор Чжан!..

«Черт, никак не привыкну, что в здешний СССР входит кусок Китая…»

– Думаю, можно ехать, товарищ Еремин? Вас ждут. – обратился к нему майор Ковальчук.

– Спасибо! – крикнула ему вслед женщина. – Прилетайте еще! У нас и сарай новый хорошо бы поставить!

– Ну вот, а вы еще спрашиваете, почему именно вы, – произнес Ковальчук, когда они шли к знакомому серому «Старту». В драмкружок ходите?

«Это чего, почти как из «Бриллиантовой руки» что ли?»

– В СТЭМе играл, в миниатюрах.

– Видно чувство юмора и склонность к импровизации. А это будет не лишнее.

В «Старте» мечтательно мурлыкало радио – «Там, за дальними далями, путь в небеса идет…»

– Куда едем?

– Пока в общежитие. Там переоденетесь в местное.

– В филиал я больше не возвращаюсь?

– Есть желание поработать? Скажите, а когда вы в детстве смотрели фильмы про разведчиков, у вас не возникало желания стать агентом?

– Нет. Почему-то такого не было.

– Правильно. Агента из вас никогда не получится. На каждом новом месте работы здесь вы развиваете такую яркую деятельность, что сразу видно, что вы не от мира сего. А агент должен быть незаметен. Так что в филиал возвращаться нет смысла. Вы его и так на четыре пятилетки вперед загрузили.

– Извините. Просто как почувствовал, что есть настоящее дело…

– Кстати, прогулка в ваше время дала возможность понять одну интересную вещь. Похоже, что ваш бизнес стремится деньги не столько делать, сколько делить. В основном развивают те деловые сферы, где квалифицированный персонал не нужен, и можно в любой момент любого выставить за дверь и привести другого с улицы. Или вообще закрыть дело и открыть новое и набрать так же с улицы. Разные конторы, где нужен офисный планктон, стройки, что держатся на гастарбайтерах… Странно, с рейхом вы вроде не так дружили, а слово прижилось.

– Советская пропаганда. В семидесятые за это в газетах ругали ФРГ…

– Понятно. Короче, все к тому, чтобы зарплату получали директор и главный бухгалтер, а остальные – как в исправительных лагерях. Кстати, в наших нынешних лагерях с моральным стимулированием лучше: портреты передовиков и ударников-заключенных печатают газеты на воле наряду с портретами свободных граждан. Да и материальное есть, только большую часть заработка откладывают на целевые счета, чтобы начать нормальную трудовую жизнь после освобождения.

– А вы, однако, неплохой агитатор.

– Располагать к себе людей, завоевывать доверие, влиять на их мнение – как нам без этого? Короче, знаете, что напомнил мне ваш бизнес? Рабовладельческий Юг. Который до определенного момента находит, на чем процветать – в Штатах, например, он на хлопке процветал, – но должен пасть перед индустриальным Севером. Если, конечно, у вас не возьмутся за ум.

– Вы так быстро изучили нашу экономику? Или читали в мыслях?

– У вас свои секреты, у нас – свои. Кстати, приехали.

Комната в общежитии была чисто убрана. Местная одежда висела в шкафу, на столе лежали часы – правда, на этот раз новые, с ракетой на циферблате, паспорт, удостоверение, местные деньги. В углу вместо холщового стоял портфель из кожзаменителя, коричневый, с двумя замками. На тумбочке был будильник и электробритва, в ванной – полотенце, мочалка, зубная щетка… в общем, все было готово.

– Ну что ж, в этой спокойной обстановке и можно ввести вас в курс дела. Как вы уже знаете, развилка нашей истории приходится на весну 1941 года, когда Гитлер внезапно решил отказаться от нападения на СССР. Подлинная причина это совершенно непредсказуемого шага выяснилась буквально в последние недели, когда некоторые представители секретных служб рейха, представляющие интересы лиц, близких к рейхсфюреру СС Гиммлеру, пошли на контакт с нашей внешней разведкой.

Ковальчук помолчал полминуты, потом спросил у Виктора.

– Не догадываетесь, что они сообщили?

– Гитлер узнал, что он в сорок пятом застрелится в бункере? От человека из будущего?

– Если бы не ваше прибытие, это считали бы блефом. Тем более, что какого-то резкого технологического скачка от этого не последовало. Хотя, возможно, контактер прибыл из достаточно близкого будущего – того же 1945 года – или оказался крайне несведущим человеком, который не смог сообщить ничего полезного. Кстати, недолгое пребывание в вашем времени подтверждает возможность второго.

– Ну что ж, если контактер был достаточно убедителен, это многое объясняет. Жаль, что этого не было в нашем времени.

– Так вот, Гиммлер хочет отговорить фюрера от плана «Атилла» и ему нужен контактер.

– А того они что?

– У нас нет информации.

– А это не может быть просто попыткой вытащить меня в рейх? После провала операции по моему похищению или уничтожению?

– Думаете, мы не проверяли эту версию? Потом, конечно, есть определенный риск. Но риск есть в любом случае. Вы хорошо представляете себе, что такое ядерная война, у вас было боевое применение этого оружия. Кроме того, не думайте, что я буду рисковать одними погонами.

– Вас при неудаче расстреляют?

Ковальчук пожал плечами.

– Во всяком случае, в живых не оставят. Но это детали.

3. Статист.

Виктор Сергеевич удивлялся своему спокойствию.

Приключения на шею, оказывается, только начинались. Ну ладно, съездить, поговорить с живым Берией – он, во всяком случае, оказался политик прагматичный и расчетливый. Нападение монстров – это похуже, но там хоть не один, его спасали. А здесь надо лезть черт-те куда в одиночку. Гитлер, Гиммлер… интересно, Мюллер с Борманом и Кальтенбрунер еще работают? Полный цветник из фильма про Штирлица. Правда, уничтожить такое количество советских людей они не успели и даже стратегическими партнерами были дольше. Но какая разница, если это не кино?

– У меня есть какие-то шансы возвращения?

– Скажите, Виктор Сергеевич, я похож на смертника?

– Не производите впечатления.

– Это вас убеждает? Кроме того, вас будут прикрывать. Кто и как – для вашей безопасности лучше, если вы этого знать не будете… Странно, что вы не спрашиваете о возможности отказаться.

– Не хочу заставлять вас лукавить.

– Логично. Хотя… Есть вещи, которые нельзя заставить выполнить силой или обманом. Скажите, среди ваших родственников есть те, кто воевали в Великую Отечественную?

– Есть.

– А погибшие или умершие от голода, болезней, среди них есть?

– Да. Тоже есть.

– Никогда не хотели за них отомстить?

– Таким способом?

– Есть другой шанс? Они прикрывали вас, ваших родителей, чтобы вы могли появиться на свет и жить. А те, кто начал дичайшую войну, самую страшную в вашей истории, здесь ходят безнаказанными, и планируют вообще уничтожить все живое.

– Я понимаю…

– А вы помните охрану лаборатории 6-б? Они погибли все. Только для того, чтобы вы, один вы могли спастись.

– Слушайте, а ведь я даже цветы на могилы им не принес, почему-то так получилось.

– Ну, потери были засекречены, и вообще-то было нежелательно, чтобы вы туда ходили. Есть более важная вещь, чем цветы… чтобы не быть должником за всех, кто за вас погиб в вашей войне и здесь. Я не тороплю.

«А ведь Зина в нашей реальности погибла совсем девчонкой. И тоже ради таких, как я. Нескладно как-то все выходит.»

– Как я должен убедить фюрера? Какие аргументы привести? Пригрозить, что перебросим из нашего мира SS-20 и разгрохаем рейх к чертовой матери? Или, наоборот – что знаем, как взорвать все ракеты фон Брауна на старте лучом из Москвы? Наговорить-то можно чего угодно, только как бы он не расколол.

– Здесь я не знаю, плохо это или хорошо, но Гиммлер не объясняет, как именно он собрался убеждать с вашей помощью. Скорее всего, вы просто будете статист. Покажут вас, мобильник, еще чего-нибудь и вы подтвердите то, что он хочет внушить фюреру. Либо вы откровенно, глядя в глаза Гитлеру, расскажите что Союз развалился, что немцы живут просто в кайф, и Гиммлер добавит – майн фюрер, видите, как все хорошо без всякой войны сложилось, это предначертание судьбы, бросьте вы эту «Атиллу» и пойдем лучше пиво пить. В общем, инструкции получите если не от самого рейхсфюрера, то от его доверенного лица.

– Вас понял, – ответил Виктор, хотя совершенно не представлял, как и что он будет говорить по инструкциям Гиммлера. – А если он просто чего-нибудь психическое использует? Гипноз или еще что?

– По нашим данным, Гиммлер в шоке от гибели двух, и, насколько мы знаем, пока единственных у него агентов-нейрофагов. Главное, погиб Учитель, а нового они будут искать… Они сами не поняли, как это действует, просто сами наткнулись. Мы еще подкинули дезинформацию, что у людей будущего усилены способности к нейрофагии и они непредсказуемо проявляются во время гипноза. Помните про погибших в б-6 ученых?

– Да. Конечно.

– Мы организовали утечку информации, что это был несчастный случай при попытке применения к вам методов гипноза. Я понимаю, с точки зрения морально– этической… но вы тоже должны понять: это война.

– Я понимаю. Если бы спецслужбы действовали, строго следуя правилам морали, как бы они вообще действовали?

– Ну вот видите… Хотя тут вопрос граней, какие средства оправдывают какую цель. Ладно, мы ушли в философию. Конечно, может быть случай, когда Гиммлер вообще не посчитается с жертвами среди своих людей. Но теория вероятности пока на вашей стороне… Слушайте, – неожиданно сказал он, вставая, – не знаю, как вы, а я не завтракал. Сейчас ставлю чайник и звоню, чтобы из нашей дежурной столовки прислали чего-нибудь в судках. Задействованным в операциях положено бесплатное питание или паек.

Виктор обрадовался будущей паузе. Тут и без нейрофагии на мозги столько навалили, что надо разгрести.

– В таком случае в чем будет заключаться моя подготовка перед операцией? – спросил он, рассчитывая просчитать, чем ему, возможно, придется заняться.

– В основном ускоренное изучение немецкого. Чтобы понимать, чего говорят. Натренировать вас в разговоре не успеем, а вот слов нахвататься… Может, пригодится.

«М-да, похоже действительно – статист».

Ковальчук встал, поставил на электроплиту чайник, потом подошел к приемнику.

– «Блох» убрали. Да, а что мы так сидим? Знаете, иногда замечаю, что когда что-то делаю, без музыки неуютно. Вы такого за собой никогда не замечали?

– Не знаю. Не задумывался.

Ковальчук нажал клавишу, и тишину комнаты нарушил веселенький старый фокстрот «Whispering». За окном было уже совсем светло, стыдливо розовело утреннее небо, и одно за другим, точно звезды, гасли окна общаг студенческого городка.

– Интересно, английские танцы тоже влияют на выработку этих ваших эндорфинов?

– Судя по настроению – наверное.

– Кстати, Нелинова уже, наверное, в Москву выехала – она просила у нас машину, чтобы не ждать поезда. Будет добиваться, чтобы головной институт по исследованию эндорфинов был в Брянске. Надо же периферию развивать!

«Зачем он упомянул про Зину? Предупредить, чтобы эти дни я ее не искал? А почему бы и нет?»

– Николай Александрович… Вы как-то сказали, что Гиммлеру невыгодно ликвидировать Берия. Почему?

– А для чего вам это знать?

– Не рассматривали такой вариант, что я нужен Гиммлеру для покушения на Берия?

– Как один из людей, который может оказаться близко от Берия? Конечно, рассматривали. Нет, такого не будет. Но вот почему – этого вы пока знать не должны. В целях вашей же безопасности.

– Понял.

– Да, я тоже в ближайшие дни буду отсутствовать. К месту передачи поедете вместе со старшим лейтенантом Хандыко. Его я вам потом представлю.

4. Трудности перевода.

– Ну как, приступим?

Натаскивать Виктора по немецкому должна была Зоя Осиповна, что его уже совершенно не удивляло. В этой истории все как-то ловко складывалось одно к одному. Если селить его в общежитие, то поближе к своим соседям – логично? А то, что Зоя Осиповна для МГБ была далеко не чужой, Виктор понял, когда в опустевшую после окончания последней пары аудиторию внесли в двух чемоданах такой же прибор, с помощью которого с ним занимались в 6-б, только уже компактнее и легче. Самописец заменил встроенный микромагнетограф с бобинами на сто пятьдесят метров четвертьдюймовой пленки. Электроника буквально прогрессировала на глазах. Кроме того, в аудитории стоял магнитофон «Симфония».

– Кстати, Зоя Осиповна, как у вас с жильем, вопрос решился?

– Естественно! Мы с Борисом уже переехали. Я же говорю – Зощенко скоро перестанет быть актуальным и тогда его вытеснит Ардов или Червинский с Массом. А про шашлыки не забывайте.

Говоря все это, Зоя Осиповна легко и свободно соединяла блоки аппаратуры проводами, щелкала тумблерами для проверки и что-то настраивала. Занятия инъязом это никак не напоминало.

– А что, с помощью этой штуки на меня, как на магнитофон, будут слова писать?

– Именно. Обучаемого вводят в особый вид сна… ну, вам, наверное, это уже рассказывали, и с ленты надиктовывают слова. Браслет создает обратную связь, чтобы аппарат сам настраивался по человеку. Представляете, когда появилась кибернетика, философы начали спорить за то, что машина мыслить не может, это лженаучно. А потом товарищ Берия выступил и сказал, что, если кибернетика права, то машины могут регулировать человеческую память и прочее. И спорить сразу прекратили. Вы готовы?

…Последующее Виктор воспринимал, как небольшой сдвиг во времени. Вот только стрелки часов показывали на одни цифры, а сейчас на другие. Ничего удивительного, он просто спал. Зоя Осиповна сказала ему сразу же какой-то вопрос по-немецки. Грамматику Виктор одолевал тяжеловато – все-таки намного меньше практики, чем с инглишем, а вот новые слова у него как-то сами выскакивали в памяти, как будто он всегда это знал. Значит, в память все-таки вложили.

– Интересно, – заметил он, – а так теперь все предметы легко учить можно? И почему-то грамматика все равно не продвинулась.

– Не все. Это помогает только зубрить, запоминать, слова, фразы, а там, где требуется логическое осмысление, гипнопедия бессильна.

Ну и это тоже нехило, подумал Виктор. Можно запихнуть справочники, стандарты, факты и пусть человек разбирается с тем, что у него само всплывает в мозгу. А вот дальше начинается самое интересное. Факты можно подтасовать так, чтобы человек, их анализируя, приходил к заранее заданному выводу. Человек – во многом статистический аппарат: от того, что в него заложишь, во многом зависит то, что выйдет. Правда, это можно делать и без гипнопедии. Но тогда человек может сам влиять на то, что воспринимать, и как к этому относиться. А тут это сразу прямо в мозг закачивают, без всякого личного контроля индивида. Как там – регулировать человеческую память и прочее… И прочее. То-есть регулировать сознание. В конце концов, можно закачивать в мозги простые лозунги, которые получатель и должен воспринимать некритически. Бога нет. Сталин жив.

– Вы знаете, несмотря на ограниченность, гипнопедия иметь большое будущее. Ученые собираются делать на базе этого маленькие приборчики на транзисторах, которые можно покупать в магазине и подсоединять к телефону. Вы включаете аппарат, набираете номер, и по телефонной трубке вам диктуют слова или цифры для запоминания, а аппарат передает ваши показатели на центральную машину, которая подбирает оптимальный режим введения вас в гипнотический сон. Только представьте, как далеко в своем развитии уйдет общество, где все будут знать три-пять, а то и десять и больше языков! Сколько произведений будет прочтено в подлиннике! Как быстро будут осваиваться в нашем производстве открытия зарубежной науки!

– Но ведь для этого надо телефон в каждую квартиру. Это одних проводов сколько уйдет…

– АРТ! Вы совершенно забыли про АРТ! Да, их пока мало, они дороги, но я сама читала в «Науке и жизни», что скоро АРТ будет у каждого! В Брянске, – она понизила голос до полушепота, – в Брянске будут делать для них оборудование. Когда-то люди сидели при свечах. А сейчас, посмотрите: свет– у всех, динамики – у всех, а ящики? И ящики скоро будут у всех. Вы видите?

– Конечно.

– Ну вот, и АРТ, уверяю вас, будет у каждого.

«А не потому ли тут так взялись за мобильники, что… У нас их только недавно догадались использовать для влияния на массовое сознание. А если здесь уже просекли фишку…»

– Ну, мы отвлеклись от урока. Давайте еще раз проверим по тестам. Здесь на трафаретике слова, в окошки пишете на листе перевод, потом сверяем.

«Интересно, что будет здесь после всех этих инноваций в семьдесят восьмом. Неужели общество людей, которые все, меру своих способностей, отдают себя работе, берут из общего котла, умеряя свои аппетиты по размеру этого котла, и счастливы в меру гармонии между самоотдачей и аскетизмом? То-есть, проще говоря, они тут к восьмидесятому году коммунизм построят? Безо всяких лозунгов, на эндорфинах и гипнопедии? И чего еще они придумают, сменив Маркса и Энгельса на генетику и кибернетику? Может быть, это даже хорошо, что у нас эти науки некоторые встречали со скепсисом? А то кто его знает, чего наворочали бы товарищи ученые при тогдашнем политбюро с Хрущевым и программой построения светлого будущего».

Занятия сперерывами продолжались до вечера. Усталости не чувствовалось, но к концу дня масса слов стала совершенно непроизвольно носиться в мыслях Виктора, и в конце концов он непроизвольно, без всякой причины ляпнул что-то вроде «нойес бедойтунг».

– Пожалуй, надо останавливаться, – сказала Зоя Осиповна. – Такой нагрузки я еще никому не давала. Но, понимаете, мне дали так мало времени…

– Вы не волнуйтесь, – ответил Виктор. – Что получится, то получится.

– Да. Что получится, – она как-то беспокойно замяла в руках тетрадку в черном коленкоровом переплете, в которой была записана программа занятий. – Я, наверное слишком форсирую, слишком… Извините…

– Зоя Осиповна, – спросил Виктор, – у вас что-то случилось?

– Нет, нет, ничего. У меня ничего. Понимаете… понимаете, нацисты уничтожили десятки тысяч евреев только потому, что… потому что у них такая национальность, и все… десятки тысяч стариков, детей, женщин, людей совершенно безобидных и порой просто беспомощных…

– Понятно, – сказал он, а про себя подумал: «А у нас они уничтожили миллионы евреев. Миллионы славян, миллионы людей других национальностей… Хорошо, что она никогда не будет об этом знать»

– У нас об этом долго старались не говорить. Пока они строили нам заводы, электростанции, давали новые технологии. Нет, я понимаю, так надо было, это сохранило столько жизней во вторую финскую и японскую…

– Я вас понимаю. Очень хорошо понимаю.

– Отомстите им. Я хочу, чтобы вы им отомстили… Я не знаю, что вы будете делать… что вам поручили… я не хочу знать, это мне не положено… только выполните это, пожалуйста, я вас умоляю… за них, за всех.

– Зоя Осиповна… Какого ответа вы от меня хотите?

– Ничего не отвечайте, не надо. Простите, я не выдержала и наговорила кучу лишнего.

«Ну что, что ей сказать… Нельзя даже подтвердить ее догадки. Мало ли»

– Зоя Осиповна, в моей семье есть погибшие по вине нацистов.

Зоя вскрикнула и прижала левую руку ко рту, глядя на Виктора большими круглыми черными глазами.

– Простите, еще раз…

– Не надо. Я понимаю, почему надо форсировать подготовку. Будем форсировать, насколько получится. Мне больше нечего вам сказать.

5. Маэстро, музыку!

Поразмыслив, Виктор решил, что максимально интенсифицировать подготовку он сможет, максимально отвлекаясь и переключая внимание после нее. Поэтому, поужинав, он отправился на последний сеанс в «Ударник», на этот раз – в синий зал. Там шла картина под названием «Маэстро, музыку!»; Виктору почему-то показалось, что это должна быть комедия.

Хроника перед картиной была длинной, черно-белой и в основном была посвящена приближающемуся Дню Советской Армии. По экрану двигались танки, бегали солдаты в разгрузочных жилетах – видимо, здесь до них додумались самостоятельно – взлетали в небо ракеты и взрывы уничтожали старые Т-28 и БТ. Танки эпохи Тухачевского служили делу обороны страны, побывав лишь в ограниченных военных конфликтах, а то и просто простояв в запасе до момента, когда их решили отправлять в переплавку.

Что-то тревожное было во всей этой череде рапортов о высокой боевой выучке и готовности дать отпор любому врагу. Подростки в зале восторженно шептались, когда на экране стремительные, как гарпуны, зенитные ракеты, разносили на куски самолеты-мишени («Во! Смотри! Впервые показывают!»), а на учениях солдаты успешно укрывались в щелях и окопах, спасали боевую технику, когда на горизонте вдруг вырос настоящий гриб ядерного взрыва. Виктор понял, что часть этих солдат, да может, кто-то и из операторов, скоро умрет от лучевой болезни, потому что судьба не дала человечеству долгого срока искать пути выживания в будущей катастрофе; кто-то должен был идти в разведку и, возможно, не вернуться. Виктору вдруг стало мучительно стыдно перед этими бойцами за то, что они сейчас жертвуют своими здоровьем и укорочением жизни за других и за него тоже, а он хотел подставить вместо себя кого-то другого, да и сейчас не сказал ни да, ни нет. Отмолчался. Правда, события развивались по принципу: «Молчание есть знак согласия». Галич как-то пел «Промолчи – попадешь в палачи», но это, оказывается, не всегда и не везде. Во всяком случае, в этой реальности все вроде так же, но многое иначе.

После короткого перерыва началась художественная картина, которая оказалась черно-белой малобюджетной мелодрамой. Однако с первых же кадров фильм затянул Виктора. Сюжет был о трубаче, который потерял зрение на японской войне и работал в небольшом джазе, который играл в кинотеатре между сеансами. Кассирша рассказывала ему действие фильмов, потому что он не мог видеть, что происходит на экране. Как указывалось в анонсе на афише, лента была «о мужестве человека, которого не сломали обстоятельства, который пытался не просто выжить, а наполнить свою жизнь, сделать ее яркой, полезной, чтобы люди видели в нем не жертву, не обездоленного судьбой, а полноценную личность, вопреки всему нашедшую свое счастье».

Трубач начал сочинять музыку, и один из его блюзов победил на всесоюзном конкурсе, он стал знаменит. Когда в финале ребенок задает ему вопрос, трудно ли сочинять музыку, не видя нот, он отвечает: «Понимаешь, я все время вижу их – наших ребят под Хабаровском, тех, что никогда уже не услышат моей трубы. И тогда музыка появляется сама. «

Фильм по сюжету чем-то напомнил Виктору послевоенную ленту «Сказание о земле сибирской», однако отличался строгостью и отсутствием эпоса; скорее, эта была лента в стиле работ Юрия Германа или итальянских неореалистов. Прежде всего ему бросилась в глаза, наряду с режиссерской, операторская работа, восходящая соим стилем к эпохе немого кино; выразительные планы, игра светотени, уелое построение композиции кадра доставляло истинное удовольствие после цветных, но безвкусно снятых современных лент. Современное телевидение убивает искусство; оно требует все новых и новых одноразовых, как противозачаточные средства, работ, со стандартной заманухой для зрителя и дешевыми неоригинальными решениями. Показатлем работы стало умение снимать быстро и бестолково, а искомое бабло получается за счет роста валовог объема видеомусора. Более того, картина сейчас и должна быть достаточно дерьмовой, чтобы в нее без ущерба можно было всунуть логотип телеканала, рекламные паузы, наложенную рекламу и бгущие строки, то-есть все то, что в конце концов заслоняет саму «фи, и, наконец, чтобы по необходимости показа всего этого рекламного поноса ленту можно было сжимать или растягивать. Спасением от этой волны мути, выносящей наверх плодовитых бездарностей и графоманов, подавшихся в сценаристы, может быть разве что полный запрет показов фильмов по телевидению.

Все эти грустные мысли просто сами собой лезли в голову Виктора, когда он смотрел кино без рекламы, без надуманных приемов, возбуждающих зрительский интерес на почти физиологическом уровне, и даже без поп-корна.

Но вот фильм кончился, в зале неторопливо засияла бронзовая люстра под потолком, и так же неторопливо и тихо, не спеша к выходу, расходился народ, растекаясь на улице под лучами уличных фонарей. Под ногами скрипел сухой снег и людское дыхание парило на морозном, пахнущем угольным дымком воздухе.

От «Ударника» Виктор тоже пошел не торопясь, отчасти пережевывая картину, отчасти просто желая расслабиться и наслаждаясь снежинками, кружащимися в лучах фонарей и заиндевелыми ветвями деревьев старого парка, которые при нем начнут вырубать ввиду почтенности возраста; новые вырасти еще не успеют, да и трудно им было расти под фундаментами беспрерывно кочующих с места на место пивных шатров и иных заведений.

Практически дойдя до дверей общежития, он услышал грохот. За полтора квартала впереди, по Мало-Мининской, где над крышами одноэтажных домов светили редкие уличные фонари на деревянных столбах, одни за другим неторопливо проходили гусеничные артиллерийские тягачи, крытые брезентом. Они появлялись, как в кадре, в перспективе улицы, тянущейся отсюда до обрыва поймы Десны, отсвечивая фарами без светомаскировки, и вновь исчезали за другой границей кадра. Стоял непрерывный гул, и Виктор не мог понять, сколько же их там движется; но вот внезапно показался бронетранспортер, замыкавший колонну, и гул стал постепенно удаляться в сторону Орловской.

Что это было и почему гусеничную технику гоняли по асфальту, судя по всему, откуда-то из Советского района, вместо того, чтобы пригнать на станцию и перебросить на платформах – оставалось только гадать. Виктор еще немного постоял, вслушиваясь в ночь, и пытаясь уловить в ней что-то вроде выстрелов или разрывов. Шум колонны гусеничной техники затих где-то в направлении к Стальзаводу, со станции доносились крики паровозов. Затем где-то в вышине послышался гул самолета, но самого его Виктор, как ни старался, не заметил – то ли небо было затянуто дымкой, то ли самолет летел без огней.

Стоять стало холодно. Где-то совсем рядом в общежитии была открыта форточка; ветер доносил неразборчивые слова теледиктора и затем зазвучал свинг. Джаз добавляет эндорфинов. Музыку, маэстро…

В комнате, как обычно, было очень тепло. Виктор постелил на диване, включил приемник и стал крутить ручки настройки, пытаясь среди музыкальных программ наткнуться на новости. Наконец ему удалось сделать это; но диктор перечислил достижения проходчиков метрополитена и металлургов, досрочно выполнивших плановые задания месяца, отметил рекорд некоего сварщика-кораблестроителя Синицына по километражу шва без единого дефекта, перечислил несколько крупных театральных премьер, дал анонс крупной художественной выставки, и после прогноза погоды станция погнала романтический блюз. Виктор выключил приемник и лег спать, так и не почувствовав пульс международного положения.

6. Апокалипсис НАУ.

Сирены взвыли одновременно по всей Бежице, и сквозь их густое кошачье разноголосье проламывался басистый гудок Профинтерна; на этом фоне тщетно пытались до кого-то докричаться короткими частыми возгласами паровозы на станции Орджоникидзеград и заводских дворах. Казалось, вопит о помощи весь город.

Никогда еще Виктор так быстро не одевался. Деньги, документы, мыло, бритву… и все, что есть из пайка, в портфель, в портфель. Туда же все, что есть в аптечном шкафчике… да, соль, соль, как ее мало, а она будет на вес золота… спичек, черт, спичек вообще не покупал! Спичек! Растяпа! Электроприборы и свет – выключены… Прощай, общага.

Как много людей в коридоре. Все спешат с баулами, чемоданами, какими-то сумками… какой-то вокзал, на котором объявили срочную посадку. Из открытой двери радио: «…с собой иметь трехдневный запас питания, теплую одежду…» Лестница дрожит от топота ног. Вахтерша: «Ключи от двенадцатой… от сорок девятой… двадцать четыре…»

Только на улице до Виктора, наконец, дошло, что оно началось. Правда, паники не было, магазинов не громили, но в высыпавшей на улицу толпе кто-то кого-то терял, кто-то кому-то пытался что-то сказать, несмотря на какофонию сирен, и многоголосие криков било по сознанию.

– Маша! Маша-а! Ты где? Маа-шааа!!!

– Мама, я боюсь, что это?

– Не надо, не надо, сейчас все уедем…

– Кафедра сварки, сбор у левой стороны крыльца!

– Ма-шаа! Девочку не видели? Маа-ашаа!!

– Дульчинский где? Дульчинский где, я тебя спрашиваю? Бегом в третий корпус!

– Бомбардировщики НАУ были подняты по боевой, – бубнил кто-то в толпе прямо над самым ухом Виктора, – почему, не успел услышать, объявили тревогу…

– Слышал. Слышал. Первые удары по Москве и Берлину почему-то. Наши тоже запустили в ответ. Может, нас успеют вывезти.

– А рейх? Ноты протеста…

– Какие ноты? Какие, к такой-то матери, теперь ноты?

– Кафедра сварки! Кафедра сварки, здесь сбор!

Ворота корпуса открылись, и оттуда выехал институтский грузовик. «Женщины и дети! Только женщины и дети!» – орал кто-то в жестяной рупор. Выехал еще один грузовик.

«Да, не оправдали вы надежд, товарищ эксперт по самому себе. Не обеспечили. Человечеству теперь понадобятся совсем другие знания и совсем другой опыт, вам по жизни не знакомый. Хрен с вас толку, товарищ эксперт»

– Товарищ Еремин! Товарищ Еремин!

К Виктору протискивался милиционер с плоским прямоугольником ранцевой радиостанции за плечами.

– Сержант Лискин. Мне приказано сопроводить вас и предоставить место в эвакомашинах первой очереди.

– Место за счет кого?

– Ну, – несколько замялся Лискин, – кто-то позже поедет.

– Я не женщина и не ребенок.

– У меня приказ, – металлическим голосом произнес сержант, – военного времени.

– Вы же не будете в сотрудника МГБ стрелять? На радость противнику?

– А… а что делать? – сержант Лискин был явно не готов к такому повороту.

– Доложить обстановку и действовать по вновь поступившим указаниям.

Сержант отошел, но через полминуты вернулся, протягивая Виктору черную трубку рации.

– Старший лейтенант Хандыко, – раздалось в трубке. – Бывший гражданский эксперт Еремин! По плану военного положения вы переведены в военэксперты с присвоением звания младшего лейтенанта. Приказываю Вам немедленно следовать в пешем порядке к станции Орджоникидзеград, там сесть в эшелон с Профинтерна, направляющийся в район Ржаницы. По прибытии к месту назначения эшелона приказываю явиться к капитану МГБ Хростовскому и поступить в его распоряжение. Исполняйте приказ!..

«Младший так младший», думал Виктор, пробираясь сквозь заполненные людьми улицы к вокзалу, «звание все равно офицерское и со снабжением, небось, получше, а то знаем мы, какое в войну снабжение. Но, с другой стороны, и ответственности больше, чем у рядового состава, наверняка жить одной жизнью с солдатами и сержантами, а спать гораздо меньше, потому что за них соображать обязан». Потом до Виктора дошло, что рассуждать, как лично лучше устраиваться по службе в условиях начала мировой ракетно-ядерной войны довольно бредово, хотя и отвлекает от сознания нарастающего глобального трандеца. Возможно, у людей в таких ситуациях осознание мирового трандеца вообще не наступает, и каждый до последнего втайне надеется, что трандец хоть и глобальный, но не настолько, чтобы коснуться его отдельно взятой шеи.

До Орджоникидзеграда идти было не так уж далеко, минут от силы пятнадцать, но на каждой улице, что тянулась вдоль рассекавшей Бежицу железной дороги на северо-запад, к выездам из города, дорогу преграждали автомобили, автобусы, грузовики, набитые людьми. На перекрестках регулировщики неохотно перекрывали движение для пропуска пешеходов. Уличные фонари были погашены, окна домов не светились нигде, и лица людей, что в странном, неведомом Виктору порядке в это предрассветное время спешили на, очевидно, указанные им пункты сбора, озарялись только фарами машин, рвавшихся из города подальше от опасности.

Сирены вдруг перестали выть, но по улицам и дворам вдруг ожили бесчисленные громкоговорители-колокольчики, заговорили нестройным хором, странным изломанным эхом, которое повторялось и перебивало друг друга из-за каждого угла.

– Отбой воздушной тревоги… тревоги… ги… Граждане!.. раждане… раждане… В соответствии… вии… вии…

Виктору некогда было вслушиваться в эту многоканальную полифонию, он уже получил приказ и его будущие действия были предрешены, но хор радиорупоров каким-то странным образом заполнял все, весь воздух, пропитанный легким морозным туманом и нырнуть куда-нибудь в глубину, чтобы скрыться от их голосов, пронизывающих тело до нервных окончаний, было невозможным. Рупоры упорядочивали толпы людей и сообщали им направленное движение.

На станцию Виктор успел к самому отходу эшелона, и, пока часовые проверяли документа, старая «эшка» времен выпуска первых пятилеток, уже дала сигнал к отправлению. К счастью, состав, трогаясь, поначалу медленно полз мимо армейской платформы со стороны автостанции, и Виктор успел вскочить на одну из открытых платформ с какими-то ящиками под брезентом, где сидели какие-то рабочие. Более-менее сносные места, то-есть за ящиками, которые прикрывали от встречного ветра, не осталось, и Виктору пришлось присесть по ходу движения, надвинув на глаза шапку, подняв воротник пальто, прикрыв нос и рот шарфом и держась за правый борт платформы – хоть и однопутка, но привычка опасаться негабарита на встречном сказывалась. Портфель он зажал между коленями.

Было темно, огни везде притушены, и Виктор с трудом догадывался, где идет состав. Мимо проплывали какие-то остановочные пункты, с собравшимся подле народом, переезды со скопившимися машинами. Ехать на платформе было неудобно – встречный поток воздуха студил незакрытые части лица, паровозный дым лез в глаза и нос, платформу жестко подбивало на стыках, как деревенскую телегу, дергало и мотало. Лязгали сцепки, на каком-то колесе рядом стучал напиленный ползун. Попутчики Виктора молчали.

– Коль, а Коль! – посаженным голосом решился наконец заговорить один из них, мужик в годах с усами с проседью и в ушанке с опущенными ушами, – ты че-нибудь из курева– то из дома прихватил?

– Не, Пахомыч, – откликнулся какой-то молодой парень. – Я ж бросил, и в хате ни шиша, даже махры для сада.

– Хреново. Теперь не достанешь.

– А по-моему, правильная политика была, чтобы курить бросали. Теперь и папирос не надо.

– Понимал бы ты… От курева зато жрать не хочется.

– А если ни жратвы, ни курева не будет? – подал голос кто-то из темноты, не различимый Виктору за складкой брезента.

– Тогда коры надо искать и хвои, – флегматично заметил тот, кого звали Пахомычем. – Хвоя, это чтобы цинги не было. А ее у нас в лесах вона сколько…

«Черта лысого», подумал Виктор, «тут сейчас осадков будет почище, чем от Чернобыля. Даже у нас почему-то думают, что в Хиросиме люди сразу чик – и сгорели. Хрена там. Большая часть долго умирала – от ран, под завалами, от ожогов, от лучевой. И здесь – фармацевтические заводы уничтожат, природная среда заражена, будут дохнуть от болезней и накопления радионуклидов. Даже ядерной зимы не надо. Гады, как все точно рассчитали…»

– Послушайте! Послушайте! – внезапно и чрезвычайно взволнованно заговорил худощавый человек, сидевший напротив Виктора, похоже, что инженер. – Брянск – я все просчитал – Брянск расположен очень удачно для ядерного нападения. Четыре района разнесены на площади, равной Ленинграду. В центре – представляете, товарищи, в центре у нас болото. И атомную бомбу будут кидать куда? Правильно, в центр. То-есть бомба упадет в болото. Это очень хорошо, что Брянск так построен! Это хорошо!

Частые гудки паровоза перебили его слова. Состав не остановился, а добавил ход, пытаясь уйти от опасного соседства с городом. Платформу стало мотать сильнее, и Виктор испугался, как бы она не сошла с рельс.

Вдруг перед его глазами словно сработала фотовспышка, все залил белый ослепительный свет, который не могли ослабить даже прищуренные от ветра глаза. Спину опалил жар, как будто сзади было раскаленное жерло домны. Рядом кто-то пронзительно закричал, то ли от боли, то ли от испуга. Виктор бросился вперед, на занозистые доски настила, прикрыв, как учили когда-то, голову руками. «Сейчас долбанет» – подумал он и открыл рот.

И тут до него дошло, что это, возможно, его последняя в этой жизни мысль.

7. На следующий день.

Ночь рассыпала на ярком бархате неба яркую россыпь звезд. Стояла тишина – а может, это только так казалось.

«Да, перегнули вчета с гипнопедией» – подумал Виктор, лежа на диване и глядя в окно. В своей жизни он иногда видел сны про войну, но такой яркий и отчетливый – впервые. Прямо хоть кино снимай.

А может, они ему попутно с немецким агитацию против ядерного безумия подкинули? Для большего стимула, так сказать. Хотя зачем? Наоборот – это мы им можем показать «Письма мертвого человека». Или, еще лучше, музей жертв Хиросимы.

Скорее всего, это он сам себя накрутил. После кинохроники и оттого, что тягачи прошли. Мало ли чего они прошли. «Шла с ученья третья рота…»

Кинохроника, точнее, показ учений с применением настоящего ядерного оружия, несколько смазало для Виктора благоприятные впечатления от нынешнего СССР. Вот взяли и сунули пацанов хватать рентгены, причем по приказу и отказаться нельзя.

А, с другой стороны, кто этого не делал во времена угрозы ядерной войны? У нас в перестройку рассказывали сенсации про ядерные учения на Тоцком полигоне 1954 года. Дескать, как коммуняки своего народа не жалели. Только вот немногим более десятка таких учений только два были в СССР – тоцкое и семипалатинское, а восемь – в США. Оплот демократии, е-мое. И еще Виктор натыкался в Инете, что такие учения проводили Англия и Китай. В общем, кто не имел бомбы, тот и оказался в гуманистах. Не был, не состоял, не участвовал.

Виктор перевернулся на спину и уставился в тени деревьев на потолке, положив руки за голову. Спать уже не хотелось. Не то, чтобы он боялся увидеть вторую серию, просто сон ушел.

«А не сон ли и этот план «Атилла»?» – подумал он. «Ну какой идиот додумается уничтожить в ядерной войне все человечество в расчете на то, что останется миллиард людей его нации?»

И тут Виктор вспомнил, что где-то раньше насчет этого миллиарда уже слышал, причем в своей реальности. Видимо, гипнопедия стимулировала не только зазубривание, а и память вообще. Что-то знакомое ему попадалось месяца два-три назад. «Ну же, ну что это было…» И тут внезапно цитата сама всплыла в его мозгу, как веб-страница в браузере.

«Можно ли предположить, какое количество людских жертв может вызвать будущая война? Возможно будет одна треть из 2700 миллионов населения всего мира, то есть лишь 900 миллионов человек. Я считаю, это еще мало, если действительно будут сброшены атомные бомбы. Конечно, это очень страшно. Но не так плохо было бы и половину… Если половина человечества будет уничтожена, то еще останется половина, зато империализм будет полностью уничтожен и во всем мире будет лишь социализм, а за полвека или целый век население опять вырастет, даже больше чем наполовину…»

Это сказал Мао-Цзе-Дун. В 1957 году, на Московском Совещании представителей коммунистических и рабочих партий. Ввиду позорности и бредовости изречения великого кормчего, в СССР его постарались замолчать, и вспомнили лишь тогда, когда отношения с Китаем окончательно испортились.

«Ну, и кем после этого надо считать председателя Мао?» – подумал Виктор. «Нет, идиотом его не назовешь. Простой идиот бы так не обдурил наших политиков. Безграмотным, но необычайно хитролобым невеждой, дорвавшимся до власти – это да. Ну да, все понятно – погибнет миллиард, полтора миллиарда, даже два, остальные быстро народятся. И это ясно, за счет кого народятся – за счет Китая. И на планете будет доминировать одна нация с одним вождем, а вопрос с остальными – дело времени. Одним подсунуть Пол Пота, чтобы сами себя мотыгами забили, других массой задавить, и вот оно, то самое мировое господство. Руками великих ядерных держав.»

От этого неожиданного вывода Виктор даже соскочил с дивана и стал быстро ходить взад и вперед по комнате. Оказывается, история параллельных миров не так уж фатально расходилась и стремилась возвращаться на круги своя. Все примерно в одно и то же время. У нас додумался Мао-Цзе-Дун, но – бодливой корове бог рогов не дает. Здесь Мао пал жертвой японских империалистов и светлая память его навечно будет сохранена китайским народом, как великомученика и борца за народное счастье. Идея, поносившись в воздухе, нашла другого исполнителя. Исполнитель должен быть достаточно безграмотным. Так, а как у нас в этом плане Адольф Алоисович? Что с его биографией? Четыре класса образования, хорошие оценки только по рисованию, в шестнадцать лет учебу бросает. Несколько раз проваливается в Венскую художественную академию. Бомжует и торгует акварелями. Ну, потом фронт, рейхсвер, политическая деятельность… и все?

У, так он же темный… Вон взять для сравнения Берию: реальное с отличием окончил, затем среднее механико-строительное, затем три курса строительного факультета Бакинского политехнического института… Доучиться ему, правда, не дали, но он пытался наверстывать сам, по воспоминаниям сына, самостоятельно выучил английский, французский и немецкий языки. А фюрер? Вольфшанце, первого марта сорок второго: «Если у кого-то проявляется в какой-либо области ярко выраженный талант, зачем требовать от него еще каких-то знаний? Пусть дальше работает по своей специальности!… Я в основном учил лишь 10 процентов того, что учили другие. Я очень быстро расправлялся с уроками. И все же я довольно легко разобрался в истории…» Господи, да это же просто манифест невежества и самодурства… Причем манифест невежества и самодурства многих из нашего нового господствующего класса, что выскочили наверх из ниоткуда за время реформы. Учить 10 процентов от того, что учат, как они считают, «совки», и легко разобраться в истории.

Ладно, сейчас не до нашего нового класса. Факт тот, что в извилинах фюрера, который считает, что можно ни черта не знать и мнить себя гением, вполне может угнездиться та же мысль, что и у Мао: все помрут, а наши расплодятся. И если Мао спокойно все это нес с трибуны в Москве, то фюреру в этой реальности никто и ничто не мешает перейти от слов к делу.

Это – раз.

Второе: Гиммлер, видимо, понимает, что научно доказывать таким абсолютно бесполезно. Им нужно показывать чудо. А чудо – это он, Виктор. В смысле, конечно, что его можно выдать за чудо. Которому фюрер просто по-ве-рит, сразу, без логических размышлений и эрудиции.

И тут Виктору подумалось, что это все немного странно. Цитаты к месту сами всплывают, нужные факты, как в поисковике… «Так может, это и есть то самое озарение, которого тут все добивались? Но почему только сейчас всплыло? После второго пришествия? Неужели Ковальчук на детской площадке в подсознание мне информацию передать заложил? А может, вообще здесь два Ковальчука? Один тут, другой в нашем мире работает? Я же не видел, как он перешел….Черт, как все запутано.»

Несмотря на не слишком спокойную ночь, голова была на удивление ясной. Надвигалось утро и по всей общаге на разные голоса запели будильники. Виктор ощутил порыв к действию, врубил приемник и, сделав небольшую зарядку под тонизирующие звуки «Massachusets», поставил чайник и побежал мыться.

После завтрака в дверь его постучали. Зашел майор Ковальчук с худощавым парнем среднего роста и позднего комсомольского возраста; как оказалось, это и есть старший лейтенант Хандыко. Виктор вырубил несущийся из приемника блюз с двусмысленным для текущего момента названием «The walls keep talking» и доложил о прозрении.

– Да, это, конечно, не то, что нам бы хотелось, – несколько разочарованно произнес майор, – но все кое-что. Про Мао-Цзе-Дуна мы не знали. С этой вашей второй реальностью действительно не знаешь, где найдешь, а где… Остальное в общем известно. Так что при встрече с фюрером старайтесь не умничать и не показывать эрудицию. Держитесь проще и искренней. Вообще это только у нас в Союзе сейчас правило хорошего тона – литературная речь и разговоры об успехах науки и техники, даже с девушками, а в рейхе любят незатейливых открытых парней с чистым взором и здоровыми природными инстинктами. К счастью, вряд ли у вас там будет большой круг общения.

Он взглянул на часы.

– Ну вот, мне уже пора, в остальном вас в курс дела введет Георгий Иваныч.

8. Окно в Европу.

Было двадцать третье февраля. День Советской Армии. Правда, еще не выходной. «Старт-В» салатового цвета мчал Виктора в сторону западных рубежей СССР.

Виктор поначалу был уверен, что ему, как гражданину, временно выезжающему из СССР за кордон, дадут кучу указаний и наставлений, что и как надлежит и не надлежит делать, и, возможно, спросят о том, кто является лидерами освободительного движения в Сомали. Ну и наверняка дадут какую-то специальную подготовку или хотя бы скажут, на кого в случае чего надлежит выйти.

Ничего этого не было. Более того, до отъезда Виктор не заполнял никаких бумаг, нигде не расписывался и ему даже не делали прививок, что выглядело весьма странным. Вместо этого ему дня полтора накачивали словарный запас, дали отдохнуть и выспаться, среди ночи выдали вещи из его реальности и в сопровождении Хандыко отвезли на аэродром, где его уже ждал небольшой двухмоторный пассажирский самолет. В самолете Виктор тоже заснул. Он предполагал, что они летят в Брест, но самолет сел на какой-то военной базе подо Львовом, где они с Хандыко позавтракали в столовой и пересели на «Старт-В», то-есть внедорожник с кузовом от «Старта» и вездеходном шасси. В машине Хандыко дал Виктору пачку рейхсмарок купюрами разного достоинства и немного алюминиевой разменной монеты.

– Распишитесь в ведомости в получении, – сказал он. – А то еще чего доброго, опять побежите часы продавать, а на них еще фюреру глазеть.

– Нет, часы продавать не буду, – ответил Виктор, машинально думая, у кого бы там посмотреть курс обмена. – Да, Георгий Иванович! А вы вот так меня без инструктажа направляете?

– А какой инструктаж? Там вы сами по себе бродить не будете.

– Ну… как с кем обращаться, уживаться. Они же нацисты все-таки.

– Виктор Сергеевич, а в вашем мире как вы с нацистами уживаетесь? В бывшем СССР? В Прибалтике у вас нацисты, ветераны СС парады проводят, на Украине тоже есть нацисты, и даже у вас в России есть нацисты…

– Так у нас же не все нацисты.

– И там не все.

– Ну а насчет того, как себя вести, чтобы не уронить престиж нашей страны?

– Вы же взрослый человек. Вы уронили престиж Российской Федерации за время своего пребывания в СССР?

– Вроде нет… не знаю. А если они меня начнут провоцировать, склонять к сотрудничеству?

– Тяните время, насколько они вам это позволят. Когда прижмут – соглашайтесь, но торгуйтесь, выдвигайте свои условия, требуйте гарантий. Подписывать можете что угодно. В двадцать первом веке, как вы понимаете, это всерьез никто не примет. Активных действий не предпринимайте, но держитесь наготове. Не раскисайте, не теряйте самообладания, не впадайте в панику.

– Это и так понятно.

– Поэтому это вам и не разъясняют. Что вам еще сказать? «Помните, что от выполнения вашей задачи зависит судьба человечества»? Вы это и так помните.

– Да, конечно… Ну, а если они захотят меня кровью повязать?

– Маловероятно. Палачей или террористов у них и так хватает. Сделать такие дикие ставки, чтобы так бездарно использовать – вряд ли. Вот как аналитик, который прекрасно знает слабые точки советской системы и наблюдал в действии технологию ее развала – в этом качестве вы для нас действительно можете быть опасны. Так что Гиммлер, скорее всего, захочет сделать из вас убежденного нациста.

– Из меня – нациста? У меня дед погиб на войне!

– Нацизм хорошо приспосабливается. Впрочем, увидите сами.

Дорога уперлась в лесной ручей, через который был переброшен небольшой пешеходный мостик. На другой стороне мостика стоял мужчина лет сорока в темно-коричневом фасонистом однобортном пальто и шляпе с узкими полями. Его худощавое лицо с итальянскими усиками озарила широкая улыбка, и он приветливо помахал рукой. Чуть подальше виднелся красный двухместный спорткар с откидным черным кожаным верхом, похожий на большую рыбу с большими выступающими глазами-фарами и блистающей хромом решеткой радиатора в виде двух овалов, напоминающей то ли раскрытую пасть, то ли воздухозаборники реактивного истребителя.

– Ну вот, уже приехали. Перейдете на ту сторону, и там вам скажут, что делать. Не теряйтесь. Главное, не теряйтесь.

– А где же контрольно-следовая полоса, столбы и прочее?

– Вам они здесь нужны? Тогда, пожалуйста, не задавайте лишних вопросов. Ну, ни пуха!

– К черту…

Под промоинами в снегу предательски журчала вода. Перила на мостике были с одной стороны, и Виктор все время смотрел под ноги, чтобы не поскользнуться на бревнах. Как только он ступил на другую сторону, мужчина с усиками подал Виктору руку и вежливо приподнял шляпу.

– Виктор Сергеевич? Меня зовут Дитрих Альтеншлоссер, мне поручено быть вашим проводником на территории рейха. Прошу вас, – и он указал рукой в коричневой кожаной перчатке в сторону машины. По-русски он говорил без малейшего акцента.

– Альтеншлоссер? Интересная фамилия. Австрийская? – Виктор попытался уменьшить дефицит информации.

– Теперь нет Австрии. Как нет Франции, Польши… Есть рейх, вечный рейх, – уклончиво ответил Альтеншлоссер.

– А вы гражданское лицо или военный?

– Только не пугайтесь. Мое звание – штандартенфюрер СС.

– А чего пугаться-то? Прямо, как у Штирлица.

Альтеншлоссер сделал слегка удивленную гримасу.

– Среди всех известных мне Штирлицев нет ни одного штандартенфюрера. Или бывшего штандартенфюрера. Не опишете подробней?

«Контактер не знал «Семнадцать мгновения весны»? Или этот Альтеншлоссер темнит?»

– Истинный ариец, характер нордический, выдержанный. С товарищами по работе поддерживает хорошие отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к врагам рейха. В связях, порочащих его, замечен не был.

Альтеншлоссер громко расхохотался.

– Ценю ваше чувство юмора. Чувствуется, нас с вами ждет просто триумфальный успех. Зовите меня просто Дитрих. Мне можно звать вас тоже просто Виктором? Виктор, «фау» (он изобразил из пальцев букву V) – победа.

– Да пожалуйста.

– Как на взгляд человека из будущего? – спросил Дитрих, указывая на машину.

«Перехватывает инициативу в разговоре…»

– Стильно. И сочетание цветов символично: красное, белое, черное.

– Намекаете на партийное знамя? Просто итальянцы последнее время делают неплохие машины. Заводы итальянской, французской, чешской провинций сейчас в основном выпускают народные автомобили, а машины среднего и большого класса делают в Германии. Каждый житель рейха в будущем должен иметь свою машину. Прошу вас…

Впечатление от внешней элегантности машины несколько портила некоторая теснота; чтобы залезть внутрь, приходилось поворачивать кресло, отделанное черной и красной кожей.

В салоне Дитрих передал Виктору документ, похожий на паспорт или удостоверение, в черной непромокаемой обложке.

– Это ваш пропуск. Гостевой пропуск. Вы – тибетец из Лхасы, гость самого рейхсфюрера. Это сразу снимает вопросы с полицией и иными официальными лицами.

– Но я же не знаю по-тибетски. Что за тибетец, который говорит по-русски?

– Мой дорогой Виктор, если в пропуске написано, что вы – тибетец, то для всех вы тибетец, даже если будете говорить на иврите. У нас такая система. Полиция в любой точке рейха легко может связаться по видеотелефону с центральным банком информации, где лежит ваше электронное досье, и верить будут данным досье, а не вам. Это очень эффективно против партизан и шпионов.

– Понятно. «Если на клетке слона написано «буйвол», не верь глазам своим».

– Должны ли мы верить своим глазам, если видим волка в овечьей шкуре?

Виктор развел руками.

– Вам виднее.

– Это подтверждено огромным опытом. Но! Не у каждого есть видеотелефон к банку информации, только у полиции. Во избежание инцидентов всегда ходите с сопровождающим. Сейчас, к сожалению, между нашими империями плохие отношения и вы может столкнуться с непониманием. Если же все-таки окажетесь одни – ищите официальных лиц, хотя бы трамвайных кондукторов, они все осведомители. Еще вам необходимо носить на одежде вот это, – Дитрих достал две красные картонки с булавкой, на которой был изображен орел со свастикой и написано готикой «Ehrengast», – как это у вас называют по русски?

– По-русски это вообще не называют, это бейдж.

– Бейдж почетного гостя великого рейха. Чтобы не показывать пропуск каждому встречному. Статус почетного гостя дает вам право говорить не на немецком языке, не приветствовать членов партии и не отвечать на партийное приветствие. И вообще вести себя как иностранцу.

– Можно даже «ку» не делать?

– Я не знаю, что такое «делать ку». Видимо, в МГБ что-то напутали при вашем инструктаже.

«Значит, контактер не знает про «Кин-Дза-Дза!», или этот немец опять темнит».

– А у меня вообще не было инструктажа. Сказали, что у вас все расскажут.

«Пусть побольше объяснит. Может, что и выловится.»

– Конечно, расскажут. Да, и еще на случай, если потеряетесь, и на разные мелкие расходы, – и Дитрих протянул Виктору пачку рейхсмарок.

– Спасибо, у меня есть.

– Виктор, вы аскетичны, как герой Древней Спарты, но в рейхе личных денег не бывает слишком много. Это не СССР. Берите, берите.

– Спасибо. Где расписываться?

– К чему эти мелкие торгашеские расчеты? У нас с вами отношения на доверии.

И Альтеншлоссер повернул ключ зажигания. В этот момент Виктор понял, что путь обратно уже отрезан – по крайней мере, до выполнения задания.

9. На крыше мира.

Красный «Фиат» легко вилял по изгибам асфальтированной лесной дороги. «И тут они все-таки по автодорогам обгоняют» – подумал Виктор.

Возле приемника торчало какой-то устройство с широкой щелью. Дитрих, н отрываясь взглядом от дороги, порылся правой рукой в бардачке, вытащил оттуда квадратную кассету толщиной с бутерброд и сунул в щель. Послышались звуки фокстрота с длинным названием «Auf dem dach der welt da steht ein Storchennest» – Виктор вспомнил, что похожая музыка звучала в фильме «Смелые люди», в сцене со связной-цветочницей возле кинотеатра.

– Люблю музыку моей молодости, – признался Дитрих. – А вы, Виктор?

– Я тоже. «Этот День Победы порохом пропах…»

– Да… Во сколько жертв обошелся нашим народам этот День Победы в вашей реальности? Как видите, могло быть иначе. В сорок первом осенью меня призвали. Прослужил в танковых во Франции. Осваивали матчасть трофейных «Сомуа». Виноградники на склонах, изумительные вина, горячие упругие подружки. Потом прокатились на юг. Никаких жертв, никто из местных там уже не хотел воевать. По-мальчишески завидовали тем, кто дерется в полках Роммеля. Познакомился с одной местной девчонкой, повеселились мы с ней, а потом она возьми и предложи мне подсыпать яд в офицерскую кухню. Сыграл я перед ней такого простачка, а через нее удалось выйти на террористическую группу. Тут мне и предложили служить по другому ведомству. А вы не меняли круто судьбу из-за женщины?

– Нет. А что с ней потом было?

– С кем?

– Ну, что подсыпать яд предлагала?

– А что в Союзе делают за попытку массового отравления в условиях военного времени? Фюрер как-то признался, что ненавидит шпионок за то, что они ложатся в постель ради задания и губят мужчин.

– Надеюсь, он сказал это не на основе личного опыта?

Дитрих зыркнул на него глазами через зеркало в салоне; Виктор ответил ему незамутненным невинным взглядом солдата Швейка.

– Разумеется, нет. Иначе ваши историки ухватились бы за такие факты. В обоих реальностях. К сожалению, нас все время стравливают американцы и англичане, их цель – владеть Азией. А наша с вами цель – сохранить мир. Вы за мир, Виктор?

– Спрашиваете. А что я должен делать? Что говорить, вообще, как это все будет?

– Не торопитесь. Ваша роль будет простой и кульминационной в мировой истории. Вам все расскажут и покажут за пять минут. А до этого вы должны отдыхать и наслаждаться жизнью.

– Идеал бездельника. Или быка, откармливаемого на убой. Я как-то привык работать.

Машина вырулила на широкое шоссе, Дитрих добавил газу, так, что стрелка спидометра запрыгнула за 130. Двигатель плотоядно урчал. Кассетник, перебиравший по очереди фокстроты, вальсы и танго, затянул «Was kann so schon sein wie deine Liebe» в исполнении Гитты Алпар. Дитрих добавил громкость.

– Одна из моих любимых, – признался он. – Из немцев моего поколения так и не выветрилась сентиментальность.

«Ваша записка в несколько строчек…» – подпел Виктор в тон мелодии. – У нас Шульженко пела.

– Вот видите, наши народы любят одни и те же песни. В годы становления партии рабочие переделывали много советских шлягеров. «Und hoher und hoher und hoher..» Узнаете? «Все выше, и выше…»

– Почему рабочие?

– Вы думаете, в партию шли лавочники? Шли рабочие, революционный пролетариат с революционными песнями, которым они придумывали новые слова. Кстати ваш марш – «Пам-парам-парарам, пам-парам-пам-пам…» – очень неплохо. Он мог бы звучать на наших парадах. Кто автор музыки?

– Давид Тухманов.

– Жаль… доктору Геббельсу будет сложно объяснить.

– А то, что вы напели, сочинил Хайт.

– Сейчас это не исполняют… Да, о рабочих. Знаете, я тоже из рабочей семьи и тоже привык работать. Из вас, Виктор мог бы выйти добропорядочный немец. Гражданин.

– Почему именно немец?

– Потом объясню. Скоро вокзал.

– А разве мы летим в Берлин не самолетом?

– Мы летим поездом. Экспресс «Летучий Баварец».

Вскоре они влетели на улицу польского городка, обозначенном на дорожном указателе, как «Рейхшоф», с аккуратными малоэтажными домиками под красными черепичными и зелеными железными крышами; белые, желтые, розовые, красно-кирпичные, они казались созданными из пряничной глазури и крема, словно весь город был огромным красивым тортом. Всюду виднелись надписи на немецком, готическим шрифтом – из-за скорости Виктор не успевал их прочитать. Встречные полицейские отдавали машине честь; Виктор заметил, что стражи порядка вооружены короткими автоматами, ну очень похожими на чешские «Скорпионы», только с прямыми длинными магазинами патронов на тридцать, а на колясках полицейских мотоциклов стоят МГ-42. В его реальности «Скорпионы» стали выпускать года на три позже. Видимо, чехи со «Збройовки» здесь раньше подсуетились составить конкуренцию столь любимому нашими киношниками творению фирмы «Эрфуртер машиненфабрик».

– Похоже, здесь вас хорошо знают.

– Их просто предупредили по радио. Вы любите пиво?

– Так себе. Не хочу полнеть.

– Здесь варят прекрасное пиво. К сожалению, в польских провинциях рейха после обострения отношений русских ненавидят гораздо больше, чем в Германии. Поэтому сейчас едем к Немецкому Центру, оттуда по переходу идем на вокзал.

«Фиат» вырвался из уличной тесноты на асфальтированную площадь, вытянутую вдоль огромного здания в виде пяти многоэтажных блоков, объединенных понизу большим вестибюлем в два и четыре этажа. Центральный блок был этажей в двадцать пять и напоминал уступчатую верхушку американскогонебоскреба, отличаясь от сталинских высоток грузностью и массивностью. Каждая из ступеней была украшена фальшивыми колоннами, облицованными гранитом, так, как будто бы они были сложены из больших прямоугольных камней; блок был увенчан ребристым стеклянным куполом, что навевало некоторые ассоциации с рейхстагом, а на самой вершине его примостился круглый купол обсерватории. С центральным блоком арочными мостами соединялись расположенные по углам четыре блока этажей в семнадцать или восемнадцать. Над главным входом в виде тяжелой романской арки, как и следовало ожидать, красовалась свастика в круглом лавровом венке, а на фасаде повыше висел огромный портрет Гитлера. Все это вместе чем-то напоминало рыцарский замок, разукрашенный бронзовыми скульптурами.

Дитрих лихо запарковался у входа. Виктор поспешил нацепить на куртку гостевой бейджик. В само здание они не пошли, а спустились в какой – то длинный подземный переход, у входа в который стояло двое полицейских и висела табличка «Breitspurbahnhof». «Станция «Большая дорога» или что-то в этом роде, что ли?» – подумал Виктор. Тоннель был обложен желтоватыми плитками и красным гранитом. Народу было не слишком много, какого-то страха и зашуганнности в лицах встречных прохожих Виктор не заметил. Обычные пассажиры, идущие с поезда или электрички. В одежде как-то побольше элегантности и изыска, особенно у дам, в пальто которых подчеркивались талии. Дамы рейха также выделялись профессионально сделанными прическами и более ярко накрашенными, чем в СССР здешней реальности, губами. Неясно, были ли это немцы или онемеченные поляки, однако, судя по внешнему виду, жизнь в рейхе эту публику вполне устраивала. На гостевой бейджик никто не пялился, и Виктор решил продолжить расспросы.

– А для чего Немецкий Центр?

– Для укрепления и формирования нации. Например, для того, чтобы дать каждому возможность приобщится к нашей великой культуре.

– Вы считаете, что у немцев самая великая культура?

– Зачем так упрощать? Но, согласитесь, государства не везде поощряют развитие культуры и не везде заботятся о том, чтобы она не деградировала. Я имею в виду не только богему, и даже вообще не богему, а, например, культуру для самых широких масс, для каждого рабочего.

– Массовую культуру? – спросил Виктор, поглядывая на украшавшие тоннель мозаики с идиллическими пейзажами.

– Можно и так сказать. Взгляните на то, что творится в НАУ. Вместо великих идеалов в их массовой культуре господствует культ теле– кино– и эстрадных звезд, погоня за сенсациями, за всем, что на рефлекторном, животном уровне привлекает внимание обывателя. Ради денег обывателей потчуют такими отвратительными зрелищами, как женский бокс, борьба в грязи, публичная демонстрация уродов. Шедевры их журналистики – выставлять напоказ родственников тех, кто совершил наиболее зверские преступления. Разве это – массовая культура? Массовая культура должна возвышать человека над животными инстинктами…

«Ну вот и нацистская пропаганда началась» – подумал Виктор, но тут же вспомнил, что издатели желтых журналов своим содержаниям как будто взялись подтверждать эту агитку Альтшлоссера. Культ звезд, грязные сплетни… Может, закрыть эти издания по законам о борьбе с экстремизмом?

– А деловая культура? Учебники, издаваемые в НАУ, до сих пор сводят экономику к законам спроса и предложения, хотя правительство вынуждено вмешиваться в экономику. Но вспомните деловую культуру Ганзы. Честность и порядочность! Вот то, что было несущим каркасом нашего ремесла и торговли – честность и порядочность! Плута пекаря, завышавшего качество своей муки, неоднократно окунали в чан с водой, да так, что еще немного, и он бы задохнулся или захлебнулся. Цены на хлеб не менялись четыреста лет! А представьте себе систему, где дела ведут только по закону спроса и предложения? Заводы начнут всучивать брак, делясь с управленцами торговых сетей долей выгоды, расцветет спекуляция, фиктивное предпринимательство, не приносящее обществу никакой выгоды, наконец – взятки.

«Да, пожалуй и часть нашего бизнеса надо привлечь за пропаганду экстремизма своей практической деятельностью…»

– У вас окунают бизнесменов в чан с водой?

– Везде окунают, если выражаться образно. То-есть законы против обмана и у вас есть, и в НАУ, и в Японской империи. Но у нас, в отличие от НАУ, экономике учат, начиная не с закона спроса и предложения, а с законов честности и порядочности. Немецкая культура – вот столп, на котором держится все в рейхе. Поэтому в Немецких Центрах немецкую культуру не просто развивают – ею в них управляют. Культура, как показывает античный мир, может развиваться только в условиях строгой дисциплины и государственной организации.

– А обсерватория – чтобы в телескоп наблюдать за культурой?

– Вы большой шутник. Фюрер приказал везде строить обсерватории, чтобы снизить число умственных расстройств. Прошу вас…

Дитрих указал на лестницу, которая поднималась вверх из тоннеля на улицу.

«Вокзал, наверное. Посмотрим, что это за «Большая дорога» такая…»

10. Летучий корабль.

В этой реальности Виктор уже начинал привыкать к тому, что его время от времени возьмут, да и ошарашат чем-нибудь грандиозным, очередной шалостью человечества, возведенной ради того, чтобы показать остальным: «А не слабо нам и такое сваять!» Однако он не догадывался, что Немецкий Центр – это только начало.

На перроне, куда они вышли из туннеля, Виктор почуствовал себя лиллипутом. Перед ним на рельсах стояло что-то скорее напомигающее вытянутый в зеленую колбасу пароход, чем то, что по размерам все мы привыкли считать поездом. Высота вагона была где-то раза в полтора больше, чем советского, однако, отчасти из-за того, что габарит был квадратный, отчасти из-за двух рядов прямоугольных, вытянутых в длину окон зрительно с платформы поезд смотрелся едва ли не вдвое выше. На платформе не было видно снега или сырости – такое впечатление, что она подогревалась. Где-то впереди состав заканчивался большим красным газотурбовозом.

– Скажите, Виктор, у вас в России сейчас есть такие большие поезда?

– Нет. И во всем мире нет. Это невыгодно.

– Вот видите. А мы в рейхе можем себе позволить некоторые маленькие большие капризы, – произнеся это Дитрих коротко рассмеялся. – это и есть «Летучий баварец».

– Скоростной? Я слышал, у вас теперь есть скоростные линии.

– Да, двести пятьдесят километров в час. Больше не надо, потому что он не столько скоростной, сколько комфортабельный. Большие скорости мешают насладиться поездкой. Прошу вас.

Проводник, похожий на швейцара в форме с золотым шитьем, осмотрел их документы и пропустил в вагон через широкие автоматические двери.

Внутри вагона Виктор испытал ощущение, словно он попал на «Титаник». Коридор и ведущие на второй этаж лестницы были отделаны деревянными панелями. Разбираться в стрелках и надписях указателей не пришлось – Дитрих сразу повел его на второй этаж, в коридор, по обеим сторонам которого виднелись двери купе.

– Ширина вагона – шесть метров. Благодаря этому купе размещаются с обоих сторон. Вот наши.

У Виктора с Альтеншлоссером оказалось два одноместных купе, объединенных общим санузлом, как в спальных вагонах, только интерьер был немного побогаче – деревянные панели и кожаная обивка стенки над диваном. В купе также размещались столик, кресло, шкаф для одежды и туалетный столик с зеркалом.

– Ну вот. Вешаете сюда верхнюю одежду, цепляйте второй бейдж, умываемся, можете побриться, здесь в столике для мужчин одноразовые стерильные бритвы и кисточка, а также одеколон. Затем идем на первый этаж… как у вас в гостиницах называют комнату для завтрака?

– Ресторан или кафе.

– Можно и так. Идем завтракать в ресторан или кафе.

– А таких дорог в рейхе много?

– Пока шесть. Они очень дорогие. Даже до Италии и Испании нет, хотя там курорты для наших рабочих. Огромные пансионаты под солнцем вдоль побережья. Хотите туда съездить?

– А куда делся первый контактер?

– Хороший вопрос. У вас поручение это выяснить?

– Вы считаете, что меня это интересовать не может?

– Разумно. Но мой ответ вас удивит. Он сбежал. Спросите меня, куда?

– Ну, если вы знаете куда, то куда?

– В том-то и дело, что не знаем. Пошел в химический туалет и исчез. В химический, Виктор. Он даже через трубу не мог сбежать. Некоторые у нас полагают, что ваше ФСБ может похищать людей из нашего мира. Это правда?

– Никогда не слышал об этом.

– Ну, если оно может, оно не будет вам докладывать. Да, можете в купе без свидетелей говорить свободно. Все, что здесь будет сказано, попадет в гестапо, а из гестапо – обратно мне.

– Тотальная прослушка?

– Зато можете быть уверенными, что какой-нибудь четник не взорвет бомбу в вагоне. Терроризм в рейхе не выживает. И ваш собеседник не напишет на вас ложный донос, потому что ответит за клевету. Впрочем, последнее вам и так не грозит. Так что пора думать о завтраке.

Где-то за стеклами прозвучал басистый многоголосый гудок, и поезд плавно тронулся, набирая скорость. Виктор совершил утренний туалет, и вскоре они с Альтеншлоссером спустились в зал, занимавший всю ширину вагона, с золотистой отделкой, и сели на диван за одним из столиков.

– Можете не стеснять себя с заказом, Виктор. Все это пойдет в счет расходов охранных войск. Можете любые деликатесы, вино, пиво, сигареты…

– Я не курю, и спиртное как-то с утра…

– Как пожелаете. А я, пожалуй, закажу охлажденное божоле.

«Значит, меня решили соблазнить бесплатным сыром. Ладно, позавтракаем на халяву, но особо разбегаться не будем, а то подумает, что в Союзе не кормят. Разберемся с меню. Eintopf – это у них вроде суп-пюре. Сосиски… а вдруг сильно перченые? Не будем рисковать. Бифштекс с картошкой вроде никаких сюрпризов не несет… салат из моркови– надо, витамины, свекла с творогом, диетическое, гут… потом кофе-глясе, это стало быть, с мороженым, идет. Вроде от этого не должно пронести. «.

Дитрих тоже особо много не набрал, но предпочел более плотную и сытную пищу, заказав салат с колбасой, свиные ножки с кислой капустой, яичницу и морковный торт. Похоже, что в еде он был чужд особых изысков.

Возле столика возник стюард, казалось, материализовавшись прямо из воздуха, и принял заказы. На небольшой эстраде в конце зала квартет исполнял приятные мелодии живым звуком. Виктор почему-то предполагал, что среди инструментов обязательно будет аккордеон, но состав был ближе к джазовому. Тут стюард снова материализовался из воздуха, а на столе возникли блюда. Решив, что в нынешнем рейхе даже в условиях культа простых деревенских рубах-парней разговаривать за едой невежливо, Виктор углубился в тщательное пережевывание пищи, поглядывая в окно. Поезд уже набрал скорость и почти весь пейзаж закрывало мелькание зеленой массы лесопосадок.

По идее, в столиках вагонного кафе тоже должны были быть микрофоны, но это не мешало остальным пассажирам держаться непринужденно. За столиком с другой стороны вагона две дамы не столько ели, столько разговаривали. Чуть подальше молодой человек, которого Виктор почему-то счел коммивояжером, увлеченно о чем-то рассказывал своей очаровательной спутнице. Сзади, где весь столик занимали военные в полевой форме, громко расхохотались над чьей-то остротой. Видимо, народ привык.

После завтрака Дитрих расплатился чеком и они вернулись в купе.

– Через полчаса в вагоне – кинотеатре начнется фильм «Стражи неба». По роману Гейнлейна. Не читали? Он должен быть у вас очень известен.

– Не слышал. Наверное, я что-то пропустил.

– Может быть. Это фантастика, сражения в космосе, пуф-пуф. Как вы смотрите на то, чтобы скоротать время?

– Положительно. Тем более, что я еще не видел великого немецкого кино.

– Не разочаруетесь. У нас пока есть время. Вы не против, если я кратко введу вас в курс нашей общественной системы? А то у вас сложилось представление о нас по кровавой тотальной войне, а ваши кураторы из МГБ, видимо, не сочли нужным его разрушать. Во времена вашего детства был голод и массовые репрессии?

– Нет. У нас была оттепель.

– И у нас – оттепель. Вам говорили, что фюрер теперь – выборная должность? А рейх, юридически, – республика?

– Нет… Я не спрашивал.

– Правда, фюрера выбирают у нас не всеобщим голосованием. Фюрера выбирает сенат. Это позволяет не пустить к вершине власти демагогов, или людей, подкупленных экономическими структурами, не позволяет развиться кумовству. Сенаторами становятся люди, которые не просто занимают высшие государственные должности, а сознают, что фюрером надлежит избрать лучшего из них. Примерно, как выбирают римского папу или главу православной церкви. Кто выбирает? Знать! И сколько лет эта система держится. Все равно ведь всеобщие выборы – это ширма, декорация, с помощью которых, манипулируя сознанием масс, проводит нужного кандидата или своя национальная элита, или чужая держава. Так к чему тогда этот балаган? Я понятно рассказываю?

– В общем, да.

– Кроме сената, есть еще народное представительство. Чтобы не загружать вас сложными вещами, скажу так: народное представительство оказывает поддержку фюреру и может по необходимости вмешиваться в государственные дела. Как бы это объяснить… это похоже на народных депутатов СССР. Государство у нас правовое, все должны соблюдать закон, даже фюрер. Только фюрер может и издавать законы, и если он считает необходимым поступить не в соответствии с каким-то законом, он должен его отменить, для всех, а не только для себя или попытаться его обойти. Остальная законодательная и исполнительная власть разделены. Никакой власти партии, никаких решений партии, напрямую обязательных для исполнения. Все только на основании закона и только закона.

Красиво излагает, однако, подумал Виктор. Все они умеют красиво излагать. Насчет балагана – это он, конечно, едко подметил, но когда вождя выбирает знать… знаем мы эту знать…

– Очень заманчиво, Дитрих. Очень заманчиво выглядит. Но разве это не ведет к подавлению личности? Допустим даже, эта, как вы говорите, знать, разберется в делах рейха лучше, не допустит казнокрадства, коррупции, дураков к власти, но ведь конкретный человек-то все равно остается – без бумажки букашка? Захочет знать – посадит эту букашку в блюдо с сиропом, захочет – ногой наступит. Ну, не по глупости, из каких-то высших своих интересов. Нет у нее свободы, у этой букашки.

– Формально вы правильно рассуждаете, Виктор. Личная свобода – это хорошо, это чертовски заманчиво… Как она привлекательна для всех, во все времена, эта личная свобода. И поэтому, Виктор, политики всегда смогут обманывать народ, обещая каждому личную свободу. Но хоть кто-нибудь из них ее дал? Каждый из них говорит: «Верьте в меня, идите за мной, я дам вам свободу». Люди верят, идут, и что? Тот же произвол, та же невозможность что-то поменять в обществе, то же бессилие маленького человека перед сильными мира сего. Даже пожаловаться некому. Все лгут, все скрывают горькую правду: личной свободы нет. Вся жизнь – это не борьба за свободу, это добровольный отказ от личной свободы. Чем выше человек поднялся в обществе, тем легче он от нее отказывается, потому что чем выше он в обществе, тем меньше может свершить в одиночку, тем больше нуждается в сотрудничестве с другими. Лифтер может нажимать кнопки в одиночку, а директор фабрики должен сотрудничать с массой людей. А сотрудничество, как вы понимаете Виктор, требует организации, то-есть принуждения, подавления личности – либо самопринуждения, либо принуждения со стороны. И победить угнетение со стороны можно только выработав в человеке способность сознательно следовать организации, порядку. Чтобы свергнуть угнетателей, надо просто уничтожить в себе эгоизм.

– И как же его уничтожают?

– Для этого нужен порядок.

– Новый порядок?

– Для кого-то новый, для кого-то… Видите ли, Виктор, под порядком у нас понимают не только внешний порядок, когда все аккуратно расставлено по местам, улицы выметены, дымовые трубы прочищены и тому подобное. Порядок – это устой, принятый за норму образ действий, поведения, мышления. Например, порядок в экономике – это когда цена на товар установилась обоюдовыгодно для потребителя и покупателя и никто не пытается ее менять для сиюминутной односторонней выгоды, не злоупотребляет обстоятельствами, не спекулирует. Порядок требует либо всеобщей веры в этот порядок, либо принуждения. Я понятно выражаюсь?

– Честно говоря – не совсем.

– Тогда расскажу пример, как я принуждал к порядку. Вы, наверное, решили по рассказу о Франции, что я жестокий и безжалостный по натуре человек? Отнюдь. Однажды мне довелось заниматься делом трех университетских ученых, на них написали доносы их коллеги, семеро уважаемых, авторитетных людей. Нет, я не разбирался в научных трудах. Но в беседе с обвиняемыми я быстро понял, что этим независимым, прямолинейным людям должны завидовать те, кто прячет свое невежество за близкие отношения с корифеями. Я определил наиболее малодушного из доносчиков, надавил на него, и он признался в том, что своим доносом хотел дезорганизовать важные научные исследования и нанести вред рейху. С испугу он быстро оговорил остальных: если он сумел оклеветать троих сам, то под нажимом может и семерых. Те тоже быстро раскололись и написали признания в заговоре и попытке нанести ущерб рейху. Затем я сделал вид, что их чистосердечное раскаяние меня тронуло, и предложил им всем написать признания, что они написали доносы из зависти – предупредив, конечно, что их показания у меня останутся и при повторном проступке я дам им ход. В итоге, заметьте, никто не попал в концлагерь, а клеветники больше не смогут травить честных людей: разве это не гуманно?

– Ну… жестокостью это не назовешь.

– Знаете, что в этом деле было самым трудным? Уговорить тех самых трех честных ученых, чтобы они отказались от признаний, которые уже написали до того, как я принял дело. Ох уж эта интеллигенция с комплексами вины… – Он взглянул на часы. – Нам уже пора в кинозал.

11. Стражи неба.

Кинозал находился через два вагона от того, где ехали Виктор с Альтеншлоссером. Это был длинный зал с высотой в оба этажа вагона, стены и потолок которого были также отделаны деревянными панелями. Кресла были мягкими и обиты бархатом, с обеих сторон шли два прохода, отделенные рядами тонких колонн, а поверху у потолка тянулся ряд окон, закрываемых механическими шторами. Погас свет и сразу же, без выпуска кинохроники, начался фильм.

С первых минут Виктор понял, что «Стражи неба» по сюжету почти то же самое, что и «Звездный десант» в его реальности. Творение киностудии UFA пронизывал культ милитаризма. Человечество будущего было превращено в большой военный лагерь и управлялось военными. Герои произносили высокопарные слова о том, что такое гражданин и гражданство, из них делали солдат и они ожесточенно сражались с гигантскими омерзительными жуками на какой-то планете, рельеф и природа которой напоминала Ближний Восток. Правда, вместо компьютерных анимаций была кукольная мультипликация и механические куклы, земные здания были не футуристического стиля, а какая-то смесь барокко с конструктивизмом, а прикид героев был слизан с формы СС. До Виктора дошло, что загадочный знаменитый Гейнлейн – это не кто иной, как Роберт Хайнлайн, каким-то образом оказавшийся популярным в рейхе.

Масштабность съемок потрясала ничуть не меньше, чем в современной версии. Были воспроизведены практически все спецэффекты, различаясь в основном в мелочах. Например, боевые корабли землян были сделаны в виде летающих тарелок, причем показаны явно не комбинированными съемками. Виктор вспомнил, что в его реальности книга Хайнлайна вышла в 1959 году – здесь, очевидно, творческий замысел созрел намного раньше.

Несмотря на захватывающую напряженность действия, мозг на этой картине отдыхал, и Виктор, гдядя на страшные членистые конечности, раздирающие бедных героев, выжившие из которых, в свою очередь, жгли и разносили монстров (о, эти любимые компьютерные стрелялки!) попытался проанализировать то, что ему рассказал Альтеншлоссер.

А не сказал он, по сути, ничего нового. Рейх был роскошной казармой, где ничтожное положение обывателя компенсировалось потребительскими цацками. Автомобиль каждому, клевые прикиды, парикмахерши и косметика бабам, чтоб нравится мужикам, работягам курорты на море – все это как-то сглаживает.

Ну и чем это отличается от социализма, который строит Берия? Пожалуй, по крайней мере одним – в бериевском СССР для Виктора был просто фантастический простор для творчества и реализации идей, но в материальном плане он мог рассчитывать на жизнь хоть и комфортную, но без излишеств, а здесь перед ним развертывался рай для халявщика, но только если не высовываться. Короче, на выбор – блистать умом или блистать шмутками. Ну и рейх создали сравнительно недавно по сравнению с существованием Российской Империи, так что разные народы еще пока новой исторической общности не образовали. Как же они их интегрируют? От тотального истребления вроде как отказались; история, оказывается не идет по экстраполяционным сценариям, которые так любят авторы антиутопий. Ладно, Дитрих расскажет, он сам в агитпропы набивается.

На экране продолжались героические разборки с тараканами, которые перли изо всех щелей несчастной планеты. Ага, мозг захватили в виде слизняка… ну, точно Хайнлайн. Пацаны в предыдущем ряду через пару кресел просто пожирали глазами экран. Женщины, конечно, с белокурыми локонами и безукоризненной красоты.

«Ну ладно, с фильмом все ясно. Посмотрим, что у нас с Альтеншлоссером. Дитрих играет такого рубаху-парня, который в школе млел от ножек Марики Рекк в «Халло, Жанин», и которого потом забрали в панцерваффе совмещать приятное с полезным. А потом этот парень нечаянно раскрыл коварный заговор, и с тех пор в СС. По-моему, он переигрывает. Хотя перед кем тут играть? Я для него лох, профессор Плейшнер, только без лысины. Вот и ладненько, не будем разубеждать».

Кино завершилось сценой грандиозного парада звездных эсесовцев перед фюрером (вставка кинохроники), с эффектным пролетом над трибунами летающих тарелок. Тарелки были снова натуральными, причем сняты, похоже, на натуральном параде, хотя из всего увиденного и услышанного здесь можно было предположить, что дальше парадов они не пошли. Зажегся свет. Виктор с Альтеншлоссером направились в свое купе.

– Ну, как впечатления?

– Американцы последние годы снимали нечто похожее, но для пятидесятых, конечно, потрясающая техника съемок. Кстати, о технике: билеты на этот гигантский поезд очень дорогие? Простой рабочий может ездить на такой роскоши?

– Да. Государство компенсирует большую часть стоимости билетов, чтобы сверхпоезд был доступен простым рабочим. Правда, это делается для более скромных, двухместных купе. Но каждый немец должен иметь возможность, проехав в этом поезде, ощутить величие нации.

– Такая гигантская дорога – для пропаганды величия нации? – удивился Виктор, подозревая, что после титанического здания конторы по надзору за культурой и обсерватории, которая должна сокращать число помешанных, это уже вопрос риторический.

Дитрих снисходительно улыбнулся.

– Об этом на ходу не расскажешь. Как вы смотрите, Виктор, если мы сейчас закажем в купе, как у вас говорят, «по пивку», и обсудим спокойно этот вопрос, а потом пойдем обедать? Небольшое нарушение диеты в такой командировке не повредит.

В купе Виктора Дитрих пощелкал переключателем поездной трансляции, выбирая подходящую программу и настроил кондиционер-вентилятор, чтобы он подавал свежий воздух снаружи. Из динамика весело зачирикала Розита Серрано в магнитозаписи. За окном пролетали пейзажи нарождающейся весны. В дверь постучали; стюард занес на подносе бокалы с темным пивом. В воздухе витала атмосфера легкой беспечности.

– Это из Западной Богемии, Пилзен.

– Да. Действительно, неплохо.

– Теперь можно и о роли величия нации, так?

– Да, под пиво философия идет лучше.

– Философия философии рознь. Маркс сказал, что бытие определяет сознание – брезгливо произнес Альтеншлоссер. – Это еврейская философия, мышление ростовщиков, коррупционеров, жалких угодливых ничтожеств. Мы провозгласили новую философию: сознание определяет бытие. Сознание нации определяет бытие нации. Нация, которая осознала свое высокое предначертание и исполненная достоинства, возвысится над миром. Нации, которые упиваются перемыванием собственных пороков, которые наслаждаются чувством собственной беспомощности, будут влачить жалкое существование, вымрут и станут удобрением тучных полей высокой нации. Тот же закон действует и для каждого индивида.

– Селекция по форме черепа?

– Я понимаю, Виктор, что вы помните тот грубый расизм, который захлестывал наше движение. Но кто не прошел через болезни экстремизма? Большевики расстреливали буржуев, католики вырезали гугенотов, во время крещения Руси уничтожались языческие храмы, в США было расовое рабство и полный геноцид индейцев. У нас сейчас UFA снимает свои вестерны, где индейцев показывают гордой нацией, уничтожаемой торгашами. Так вот, Виктор, грубый расизм у нас осужден фюрером. Мы сами признали эту ошибку и публично осудили ее.

Виктору показалось, что он слышит в этих тезисах что-то знакомое. Ах да, фильмы с положительными индейцами снимала DEFA, которая, собственно, во времена рейха и была UFA.

– Так вот, – продолжал Альтеншлоссер, – поскольку сознание определяет бытие, то теперь мы делим всех людей не по материальным признакам, а по их взглядам на цель жизни. И это совсем не сложно. Первый класс людей – это люди, которые используют данную им природой в процессе эволюции способность подавлять животные инстинкты. Люди, которые служат великой идее, нации, рейху, фюреру, ради которых они готовы жить и умереть. Их мы называем – граждане. Второй класс – обыватели, и их цель та же, что у всех животных – воспроизводство рода. У них нет собственных великих целей и они всегда находятся под внешним влиянием. Закон обывателя – быть, как все! И если все подавляют свои животные инстинкты, то и они на это идут. Если все служат великой идее, нации, рейху, фюреру, то и обыватель способен служить великой идее, нации, рейху, фюреру. Таких мы называем – полуграждане, те, кто способны быть гражданами только в едином строю. И, наконец, третий класс – неграждане. Цель жизни неграждан – удовлетворение животных инстинктов. И если животные удовлетворяют свои инстинкты настолько, насколько это требует выживание вида, то неграждане удовлетворяют инстинкты ради самого процесса удовлетворения. Они спариваются ради спаривания, а не чтобы иметь детей. Они обогащаются ради обогащения. Им важно отхватить больше от общего пирога, даже если остальные умрут с голоду. Честный труд они ненавидят и презирают; высшее их счастье – нажиться за счет других. Ради своей жизни они готовы убить кого угодно. Раньше все свойства неграждан приписывались евреям и еврейскому влиянию. Но сегодня мы отвергаем эту расовую зашоренность. Гражданином может быть каждый, если выберет достойную цель жизни. Теперь, Виктор, вы понимаете великий смысл «Стражей неба»?

Да уж, сказал себе Виктор. Нацизм мутирует покруче вируса гриппа и каждый год требует все новой вакцины. Изменился в этой реальности СССР, избавился, по крайней мере, от части глупостей, что натворили в этот период нашей истории – и нацизм тут же бросился по его следам подкрашиваться и приспосабливаться. Содрали у СССР все. Красное знамя сперли и налепили на него свастику. Раскрученный бренд «социализм» содрали, прилепили к своему, как к дешевой китайской подделке под известную фирму. Песни революционные сперли и приделали свои слова. И эту идею насчет трех социальных типов тоже небось сперли у кого-то, кто мечтал о великом братстве людей, преодолевших низменные инстинкты. Сперли, вывернули наизнанку, заточили под нужды верности вождям и оболвания доверчивых буратин, выстроенных в шеренги и колонны.

Вообще, громить тех, кто стремиться паразитировать – какая прекрасная идея! И как легко ее обернуть для защиты тех, кто паразитирует! Как легко магнатам, тратящим астрономические доходы на виллы, выставить виновниками всеобщей бедности каких-нибудь Акакий Акакиевичей в драных шинелках, или ученых, или конструкторов. С чего началась реформа? С той же самой идеи рейха, с борьбы с номенклатурной роскошью. А кончилась в девяностых разгулом просто непристойной роскоши на фоне тотальной бедности большинства.

– Интересно, Дитрих, а меня вы в какой класс запишете?

– Вы? Вы, Виктор, потенциальный гражданин, из которого ваше общество будущего всеми силами постаралось сделать обывателя. По счастью, не окончательно. А теперь, полагаю, неплохо и пообедать.

12. Воплощение немецкой мечты.

Обедать на этот раз они пошли не в кафе на первом этаже, а посидели в специальном вагоне-ресторане, с потолками во всю высот вагона, где играл более многочисленный оркестр и певица развлекала пассажиров живым звуком. На сей раз Дитрих не заказывал спиртного, сославшись на то, что по приезду поезда ему придется быть за рулем. Виктор предположил, что всей этой халявой его, возможно, прощупывали, к какому классу отнести, чтобы соответственно подбирать ключики. Дитрих, насколько он понял, постарался построить поездку так, чтобы все время не выпускать его из вида, несмотря на раздельные купе.

Во время послеобеденного отдыха поездное радио передало прогноз погоды. В Берлине обещали легкий мороз, минус два, днем с потеплением до нуля.

– Вы привезли русскую зиму в Германию, – шутя пожаловался Дитрих. – Декаду назад было до плюс десяти и природа оживала. В Берлине на деревьях появилась зеленая листва!

По ностальгическому каналу поездного вещания, попеременно сменяя друг друга, романтически ворковал Руди Шурике и заливисто насвистывала Ильзе Вернер.

– А у вас в поезде патриотический канал есть? Марши, торжественные песни и тому подобное? – поинтересовался Виктор.

– Есть. Но разве вам он интересен?

– Вообще-то нет.

– Мне тоже. Разве мы едем на войну? Никакого самопожертвования от вас не потребуется. Расслабьтесь и отдыхайте.

Они сошли с поезда на новом берлинском вокзале, построенном специально под суперпоезда. Когда они ступили на платформу, у Виктора создалось впечатление, что у него тихо едет крыша.

Представьте себе Киевский вокзал, возведенный в куб. А может, даже и в четвертую степень.

Берлинское пристанище чудо-поездов представляло собой круглый зал под огромнейшим синеватым стеклянным куполом, вершину которого венчал цилиндрический фонарь, диаметром, как показалось Виктору, больше длины вагона; этот купол словно парил в невесомости над плоскостью перрона, похожей на лунный кратер.

В зал сходились пути с нескольких сторон, как будто именно здесь находился центр Вселенной. На перроне кипел обычный для вокзалов людской муравейник, бесшумно мелькали носильщики с тележками на дутых шинах, пассажиры сидели в ожидании поездов на диванах, сновали разносчики газет и агенты по встрече и посадке с табличками. В глазах рябило от табличек и указателей, в громкоговорителе приятный женский голос непрерывно извещал о прибывавших поездах, разъяснял, куда в какую сторону идти, какие услуги можно найти на вокзали и передавал разные объявления.

– Не потеряйтесь здесь, – предупредил Дитрих. – Прошу вас вот в ту сторону.

Привокзальная площадь встретила обоих спутников гулом и гудками машин. Здесь действительно чувствовался морозец, но, вместе с тем, в воздухе разливался какой-то тонкий, неуловимый аромат весны. На газонах солнечные лучи обращали в росу иней, осевший на уже проклюнувшейся невысокой зеленой траве.

– Чувствуете, Виктор? Это ветер доносит с канала Ландвер запах тающих льдов. Он все еще ощущается здесь сквозь железо и бензин.

На ступенях гранитной лестницы бродили голуби. Какая-то старушка бросала им прикорм. Лица прохожих выглядели веселыми и беззаботными, улыбки, похоже, были вполне искреними, а не дежурными. Вопреки ожиданиям Виктора, нацистская символика, знамена и портреты фюрера здесь в глаза не бросались. «Надеюсь, их не попрятали к моему приезду» – подумал он.

– Итак, мы находимся в центре рейха, где у нас большие дома, роскошные женщины и красивые автомобили. Немецкий автомобиль, Виктор, далеко опережает итальянский, и вы в этом сейчас убедитесь…

Можно было уверенно сказать, что слабостью Альтеншлоссера были спорткары. Казалось, что у бордюра был запаркован не черный двухместный «Мерседес», а реактивный истребитель. Низкая, стремительная, как гоночный болид, машина сияла безукоризненной отраской и хромированными деталями. Сходство с истребителем усиливали овальная форма салона, похожего на остекление кабины, окна для выхода охлаждающего воздуха позади колесных ниш, пересеченные двумя хромированными стрелами, узкие вытянутые выштамповки над колесами и узкий овальный воздухозаборник впереди, на котором вместо решетки молдинга красовалась только трехлучевая звезда на поперечном брусе.

– В этой машине воплощена немецкая техническая мечта. Алюминиевый кузов позволил сэкономить десятки килограммов веса. Ее приводит в движение мотор объемом в три литра с непосредственным впрыском топлива – впервые в мире! Благодаря этому изобретению он может разгонять машину до двухсот шестидесяти километров в час – даже чуть побольше, чем у поезда, на котором мы только что ехали. На этой машине можно устраивать гонки, Виктор! Каждый раз, когда я сажусь за руль, я испытываю гордость за немецких рабочих.

Он открыл дверцу, которая поворачивалась не вперед, как у большинства машин, а вверх, как фонарь самолетной кабины.

– Прошу вас.

Виктор погрузился в гнездо, отделанное приятной коричневой кожей. Дитрих прихлопнул сверху дверцу, залез с другой стороны, повернул ключ зажигания и дал мотору прогреться.

– Мы едем в рейхсканцелярию?

– Нет, мы едем в одно уютное место, где вы будете дожидаться аудиенции. Когда у фюрера появится удобное время и подходящее расположение духа для разговора, не всегда может предсказать даже рейхсфюрер. Да, в таких машинах положено пристегиваться шведским ремнем. Тоже новинка. Разберетесь?

«Мерседес» взял с места прямо как в фильме «Такси» Люка Бессона, подтвердив свою репутацию гоночной машины. Дома замелькали, так что Виктор, собственно, и не успел особенно рассмотреть Берлина. Запомнились ему, главным образом, две вещи. Во-первых, это выглядывающий периодически из-за других зданий гороподобный кпол Народного Дома высотой в четверть километра, возле которого они та и не проехали, заметно уступавший Дворцу Советов по высоте, но, пожалуй, превосходивший его по объему здания. Во-вторых, он заметил, что в Берлине принципиально ысоток не строят, а увлекаются монументальным зданиями прямоугольных форм, в которых есть что-то от древнеримских дворцов. Запомнилась какая-то титаническая (высотой примерно с башню у Красных ворот, если брать без шпиля, и такая е в ширину) триумфальная арка тяжелых квдратных очертаний, здание из массивных, высящихся на фоне неба глыб-параллелепипедов, напоминающее лежащего сфинкса, мелькнувший в стороне стадион, похожий на увеличенную копию римского Колзея… На горизонте маячила исполинская ачта с растяжками, по высоте явно превосходящая Останкинскую телебашню.

Их спортивная машина ракетой вылетела на загородное шоссе. Дитрих играючи обгонял попутные «Хоьхи», «Вольво», чем-то похожие на «Победу», элегантные зализанные «Порше» и стильные леворульные «Альфа-Ромео» двухцветной окраски, не говоря уже о неторопливых мерседесовских такси, скромных «Фольксвагенах» и тем более грузовиках и автобусах в крайнем правом ряду, мимо которых они проносились так, как будто те стояли на месте. Правда, какой-то франт на изысканном серебристо-сером родстере «БМВ» с акульими очертаниями попытался отстоять свое первенство, но тут Дитрих, пользуясь отсутствием ограничений скорости, нажал на газ, так что Виктора вдавило в кресло, и стремительной черной молнией обошел красавчика.

– Вечно эти сынки магнатов ведут себя на дороге, как в своем салоне! – проворчал Дитрих. – Ну куда он лезет со своими ста пятьюдесятью против моих двухсот пятнадцати?

Виктор пробормотал в знак согласия что-то вроде «Разумеется», не желая отвлекать Альтеншлоссера разговорами от процесса вождения. Он обратил внимание на то, что на трассе практически не было пешеходных дорожек – только мостики или подземные переходы. Дорога шла в обход крупных городов и поселков; жилые кварталы и заводские трубы появлялись то справа, то слева в отдалении, где-то там, у горизонта, и казалось, что вся Германия состоит из транспортных развязок, бензоколонок, кафе, моек, дорожных закусочных, шиноремонтных мастерских и рекламных щитов, с которых лица с гламурными улыбками предлагали автомобили, стиральные машины, телевизоры, холодильники, кинокамеры, отдых в Италии и Испании, продукты и вина, новые киноленты и услуги страховых обществ. После одного из дорожных указателей они свернули на более узкое шоссе, обсаженное с обоих сторон рядами высоких деревьев, уже подернутых зеленой дымкой, и Дитрих несколько снизил скорость. Вскоре они остановились у решетчатых ворот ограды двухэтажной виллы под красной черепичной крышей, видневшейся в глубине сада.

13. Слишком много сыра.

– Вот здесь вы и проведете несколько дней перед аудиенцией, – сказал Дитрих, когда под колесами их черного родстера зашуршал гравий, покрывавший садовую дорожку к вилле. – Здесь довольно уютно. За пределы ограды вам лучше не выходить. Охрана будет снаружи, так что она не будет мешать вашему времяпрепровождению.

– Боитесь, что я сбегу?

– Нет. Здесь бежать бесполезно. В рейхе любого беглеца быстро найдут везде благодаря центральному банку данных. Первый же человек, которого вы увидите, сообщит о вас полиции. Уйти незаметным практически невозможно. Здесь не дикие сибирские леса, здесь каждый кустик учтен и пронумерован. Поэтому я не боюсь, что вы сбежите. Зато есть основания тревожиться и охранять вас. Помимо спецслужб рейха и СССР, есть еще Юнайтед Сикрет Сервис со своими интересами, есть, наконец, пятая сила. Разве в МГБ вам о ней не сообщили?

– Сочли излишним, надеясь на то, что СС организует образцовую охрану.

Дитрих широко улыбнулся. Подъехав ко входу в дом, он развернул машину и выключил мотор.

– Ну, разумеется. Пятая сила – это террористы. Терроризм в рейхе лишен возможности крупных активных действий, но способен на отдельные локальные операции. Например, им почему-то может прийти в голову ликвидировать вас. Вообще эта вилла, как бы это назвать… наша маленькая ведомственная гостиница для особо ответственных лиц и деловых встреч.

– Понятно. У нас называется ВИП-отель.

– Пусть так. За садом ухаживает садовник Шульц, сейчас его нету, возможно, за время пребывания вы его вообще не увидите. Прислуга в доме три человека. Экономка, Гертруда Боммер, приходит по утрам и принимает пожелания и замечания по всему хозяйству, если что-то не устраивает, обращайтесь к ней. Кухарка, Катарина Вайс, работает днем на кухне, в течение дня может уходить за продуктами. Наконец горничная, Лиза Камински, наводит порядок в доме, накрывает на стол, отправляет белье в прачечную, топит печи и камины и выполняет функции, как это сказать… парамедика, это в СССР, кажется, называют «сандружинницы». Оказание первой доврачебной помощи, уход в случае болезни. На период пребывания гостей находится на вилле круглосуточно, живет в отдельной комнате. Впрочем, вы сами сейчас всех увидите.

ВИП-отель снаружи выглядел достаточно скромно и прятался от посторонних взглядов за посаженными в окружающем его парке деревьями, не выделяясь никакими архитектурными украшениями. Если бы не беленькие ставни-жалюзи и выступающее полукругом белое застекленное крыльцо с эркером на втором этаже, его можно было принять за советский жилой малоэтажный дом послевоенной постройки, или не слишком крутую номенклатурную дачу. Окрашен он был в неяркий, но приятный желтовато-песочный цвет. В здешнем пейзаже вилла старалась закосить под заурядный коттедж, несмотря на размеры.

– Среди местных жителей пущена легенда, что вилла снята неким магнатом, чтобы скрыть встречи его и его приятелей с любовницами. Поэтому наличие вокруг нее людей в штатском, которые просят любопытствующих удалиться, ни у кого особых вопросов не вызывает.

Внутреннее убранство дома оказалось намного солиднее. Потолок и стены гостиной на первом этаже были отделаны резными дубовыми панелями, мебель тоже была из дуба, кресла и диваны обтянуты коричневой натуральной кожей. Вделанный в стену камин уже был растоплен, излучал мягкое тепло и играл отсветами пламени на зеркальных стеклах буфета и экране монументального шкафа телерадиолы «Филипс». Видимо, к приезду Дитриха радио транслировало легкую музыку в исполнении оркестра Макса Раабе. Прислуга к приезду выстроилась шеренгой в гостиной для представления гостю; горничная приняла и повесила одежду и тоже заняла свое место в ряду.

Экономка фрау Боммер оказалась женщиной лет под сорок, среднего роста, худощавой, со следами начала увядания на лице, которые старалась скрыть строгим выражением лица, под стать которому были жесткие прямые линии ее шестяного жакета. Кухарке фрау Вайс на вид можно было дать немного за тридцать; это была невысокая, неинтересная, начинающая полнеть дама с круглым лицом и вздернутым носом. («По-русски не знает ни слова, зато прекрасно освоила русскую кухню» – прокомментировал Альтеншлоссер) Наконец, горничная фройляйн Камински оказалась высокой девицей примерно между двадцатью и двадцатью пятью годами, со стройной, но не худой фигурой, локоны ее темно-каштановых волос были в прическе убраны немного назад, Глаза и брови быди подведены так, что придавало ей несколько удивленное выражение лица, пухленькие губы были ярко наведены помадой, а сквозь темное форменное платье и белый передничек решительно прорывался вперед нетерпеливый остренький бюст. «Идеи идеями», подумал Виктор, «а горничную явно не по принципу подавления инстинктов выбирали».

– Сейчас фройляйн Лиза покажет вам дом, – сообщилДитрих, – она знает русский в достаточной степени. Прислуга поступает в ваше распоряжение. Мне, к сожалению, пора ехать. Когда понадобится, то приеду, скорее всего, я. Завидую вам Виктор – мне никак не удается выхлопотать у начальства неделю отпуска. Приятного вам времяпрепровождения, как у вас говорят – будьте как дома. До свидания!

Фрау Боммер подала знак кухарке и они оба удалились. Виктор остался в комнате со стоявшей чуть ли не навытяжку Лизой, и уже хотел предложить ей присесть, как она широко улыбнулась и заговорила с ним сама; акцент у нее был явно не немецкий, в основном, она ставила не там ударения.

– Не желает ли герр Виктор посмотреть дом? Или он хочет сразу пройтись до своей комнаты и потом сделает вызов, чтобы посмотреть остальное?

– Вы полька? – догадался Виктор.

– Да, герр Виктор прав, я… я из польской провинции, так сейчас правильно. Так как герр Виктор желает?

– Простите, фройляйн…

– Лиза. Можно просто Лиза, без «фройляйн», если надо, так и позовите «Лиза!», так короче. Я всегда здесь буду.

– Лиза, покажите мне этот дом. Вы давно здесь работаете?

– Нет, недавно. Временно… потому что могу по-русски.

– Вот и хорошо. Показывайте.

– В доме два жилых этажа, – начала она, – на первом этаже здесь гостиная, вот там столовая, из нее дверь на кухню, блюда носить, ванная… а здесь хозяйственная кладовая, и рядом моя комната днем и заночевать. Вот здесь лестница, так… можно пройти наверх. Прошу вас, герр Виктор.

– Неудобно как-то вперед дамы. Прошу вас.

– Как прикажете, – Лиза пошла по ступенькам впереди, улыбаясь и слегка поигрывая бедрами, но без явной вульгарности, просто желая привлечь к себе его внимание.

– Хорошая лестница, – заметил Виктор, – не скрипит.

– Да, совсем не скрипит, это хорошо, герр Виктор не подумает, что у нас есть привидения.

– Я не верю в привидения.

– Да, я знаю, привидений нет… но это так загадочно, когда думаешь, что в доме привидения. На втором этаже у нас кабинет, библиотека, спальня и три комнаты для гостей. А вот отсюда, – она подошла к эркеру и раздвинула шторы, – хорошо любоваться закатом.

Из окон второго этажа действительно хорошо был виден парк. Внимание Виктора привлекла соломенная крыша какого-то маленького здания, затерявшегося среди деревьев.

– А там у вас, наверное, садовник живет? Или сауна?

– Нет, садовник приходит и держит инструмент в кладовой. А это господа называют «чайный домик», только он не похож на такой чайный домик, как в Китае. Он немножко похож на охотничий домик, но там не охотятся, там пьют чай.

– Интересно.

– Он не запирается, если герр Виктор хочет, мы можем туда зайти и пить чай. Я немножко знаю чайную церемонию.

– Нет, спасибо, как-нибудь потом. А в библиотеке только немецкие издания?

– Есть на разных языках, на русском тоже. Можно взять книгу и работать рядом в кабинете. Прошу пожалуйста, – и она открыла дверь в кабинет.

Кабинет тоже был отделан классически: большой дубовый двухтумбовый стол, круглая бронзовая люстра на отделанном дубовыми панелями потолке, книжные шкафы, дубовое обитое кожей кресло… На тумбах стола, панелях, облицовывавших низ стен и нижних дверцах шкафов красовался один и тот же узор в виде лаврового венка. Виктор поискал глазами бюстик вождя на постаменте, но такового, к счастью, не оказалось. На столе был телефон, мраморный письменный прибор с чернильницами и часы.

– Здесь есть фернзеер… по-русски телевизор, и радио, – Лиза отодвинула створку, за которой оказались экран, шкала и ручки настройки «Блаупункта». – Телевизоры здесь есть еще в спальне и в комнатах для гостей. Это простые, а цветной вы видели в гостиной, он большой и здесь такой поставить неудобно. Вот здесь, в столе, есть такая машинка печатать маленькая и этот… у нас он называется «диктиргерэт», – она выдвинула ящик стола, где, словно кошка, свернувшаяся клубком, устроился маленький катушечный «Стуцци» цвета молочного шоколада, – герр Виктор говорит, он записывает, потом можно слушать. Диктиргерэт заменяет стенографистку.

– Понятно.

– Бар вот здесь, – и Лиза раскрыла створки бара, заполненного дорогими винами и коньяками. На одной из полок также лежали сигаретные и сигарные коробка, трубка и принадлежности для курения. – Герр Виктор хотел бы выпить с дороги? Вино, коньяк, водка?

Виктор замотал головой.

– Не надо, я сам потом. Знаете, я пока хотел бы побыть здесь, освоиться с обстановкой. Спасибо за экскурсию, Лиза, вы можете быть пока свободны.

– Тогда мне принести бутерброды? – Виктор отрицательно покачал головой. – Кофе? У нас хороший бразильский. Сигары, папиросы, или герр Виктор любит трубку?

– А кальян у вас есть?

– Кальян… Он был в шкафу в гостиной. Господин хочет кальян?

– Нет-нет, спасибо, я так поинтересовался. Большое спасибо.

– Если что-то понадобится, я всегда в доме. – Лиза широко улыбнулась, сделала книксен и упорхнула за дверь.

Оставшись один, Виктор прошелся взад-вперед по кабинету, затем из любопытства открыл створки бара. Там он увидел…

Автор после долгих размышлений решил не описывать, чего там увидел Виктор. Ибо описывать все это великолепие, что скрывалось за дверцами из полированного дуба надо ярко и захватывающе. Настолько ярко и захватывающе, что это, пожалуй, подвигнет кого-нибудь из читателей к пьянству и алкоголизму. Будь на месте Виктора человек, питающий слабость к спиртному, он тут же пал бы, побежденный искушением и дьявольским соблазном.

Виктор вздохнул и закрыл створки бара. Может быть, так специально подстроено, чтобы он все это увидел и надрызгался. Он подошел к письменному столу и сел: кресло уютно приняло его в свое лоно, в настольных часах с шарами мерно крутился балансир. Окружающие вещи возвышали его самолюбие и верно служили ему. В душе зашевелилась потаенная мечта стать хозяином такого кабинета, сидеть по вечерам за различными бумагами в шелковом домашнем халате, а фройляйн Лиза будет приносить бутерброды на подносе, наливать в чашку свежеприготовленный кофе из белого фарфорового кофейника и добавлять туда немного хорошего коньяку. А платье ей надо мини. Но для этого еще надо лайкру изобрести…

«Разлагают незаметно» – подумал Виктор. Он подметил, что его с начала поездки все время стараются соблазнять то одним, то другим; красивыми машинами, роскошным суперпоездом, титаническими постройками, по сравнению с которыми человек чувствует себя потрясенным и раздавленным, барской роскошью, бездельем, и, наконец, прелестями фройляйн Лизы. Правда, что-то было не так во всем этом с самого начала, что-то выглядело подозрительным, ненастоящим. Что-то здесь есть странное, слишком странное. Хотя что тут непонятного? Бесплатный сыр в мышеловке, это предсказуемо… много бесплатного сыра…

Слишком много бесплатного сыра, вдруг мелькнуло в голове у Виктора. Так, что не на мышей, а на слонов. Что он такое в этой игре? И что от него такое зависит, что его так обхаживают?

«Может, боятся, что я откажусь? А смысл? Смысл мне отказываться? И это они понимают. Тогда зачем? Зачем столько всего этого? Ну не будут в спецслужбах зря пыль в глаза пускать. Они каждому цену знают.»

Виктор встал с кресла, походил по комнате, подошел к встроенному телевизору, и разобравшись в ручках и надписях, включил и подождал, пока кинескоп нагреется. Передавали футбол. Виктор переключил канал и попал на малобюджетную музыкальную комедию. Действие было понятно практически без перевода – на экране пели и танцевали девушки с зонтиками.

«А может, они просто тут свою выгоду имеют? И под меня заодно деньги прокручивают. Например, при строительство этой виллы через какие-нибудь подставные фирмы долю поимели, а мной теперь прикрыть можно».

Мысль о том, что в ведомстве Гиммлера может процветать казнокрадство, как-то успокоила Виктора. Все-таки оно как-то понятней и привычней. Виктор выключил телевизор и, решив поподробнее осмотреть дом, открыл дверь.

14. Андрий Бульба и его роль в нашей истории.

Прямо перед собой в коридоре он увидел Лизу, которая смахивала кисточкой пыль с настенных светильников; точнее, в этот момент не смахивала, а поправляла темный перлоновый чулок, приподняв платье и обнажив практически полностью стройное бедро.

– Ах! – вскрикнула Лиза от неожиданности, глядя на него, и остолбенела в той самой позе, в которой ее застали.

– Извините… – пробормотал Виктор и сделал шаг назад. Лиза очнулась и стремительно оправила платье, вспыхнув от волнения.

– Это вы простите меня, герр Виктор, я…так получилось…

– Да ничего, все нормально, не волнуйтесь.

– Нет, я должна была спуститься к себе, но боялась, что вдруг вы в это время увидите непорядок в одежде… Мы, женщины, всегда боимся, что в нашей одежде заметят небрежность… будут считать нас неаккуратными… в приличном доме с этим очень строго…

– Все в порядке. Слушайте, вы просто вся дрожите. Зайдемте в кабинет, я вам налью немного коньяку, успокоитесь.

– Нет-нет, герр Виктор, не надо, уже все прошло.

– Надо. Это я вас напугал, так что не лишайте возможности загладить вину перед вами.

Виктор открыл бар, взял наугад какую-то плоскую бутылку, наполнил две маленькие конъячные рюмки и развернул плитку шоколада.

– Берите. Тем более, вы предлагали мне коньяк, а я никогда не пью один.

– Спасибо… – Лиза выпила рюмку и скромно отломила от плитки пару долек закусить. – Герр Виктор очень добрый. Уже время ужина, где герр Виктор прикажет накрывать, в столовой или кабинете?

– Как обычно, в столовой, наверное.

– Сейчас будет подано. Еще раз спасибо, все совершенно прошло!

Она резво ускакала за дверь, стуча каблучками-шпильками. Виктор аккуратно протер бокалы и бутылку бумажной салфеткой (хрен им, а не качественные отпечатки пальцев) и заглянул в смежную библиотеку. Была она похожа по интерьеру на кабинет, только шкафы до потолка высились по всем стенам, у одной из стен стояла деревянная наклонная лестница на колесиках, а посредине был столик, у которого стояли диван и два кресла. В нише одного из шкафов Виктор обнаружил переносной магнитофон «Телефункен», а рядом на нескольких полках – записи каких-то аудиокниг, спектаклей и опер. Обычные бумажные книги были на разных языках; в одном из шкафов Виктор обнаружил и русские. В художественной литературе авторы были в основном революционные, предреволюционные и эмигранты, включая Северянина, Гиппиус, Бунина, Брюсова, Сологуба и Бальмонта; зато среди политических Виктор неожиданно обнаружил четырехтомник Сталина, несколько книг Троцкого, мемуары Деникина, Краснова и Врангеля и толстую книженцию какого-то Белокодова под названием «Русский фашизм: путь, предначертанный Богом». «Пропаганда» – отметил про себя Виктор. Из того, что бы почитать перед сном, он наметил томик Есенина.

За дверью послушался стук каблучков.

– Кушанья поданы, герр Виктор может идти ужинать! – пропела фройляйн Лиза.

Столовая была более светлой комнатой, чем кабинет и библиотека, с отделкой стен шелком серо-стального цвета и кофе с молоком. Посреди стоял длинный стол с закругленными концами, возле которого разместилось восемь стульев; на стене напротив этого стола висело зеркало в деревянной раме, покрытой сусальным золотом и такой же позолоченный резной пристенный столик с цветами. Кроме этой мебели, был старинный резной сервант, несколько кожаных кресел у журнального столика и приземистый шкафчик консольной радиолы, которую фройляйн Лиза включила и поставила долгоиграющую пластинку с мягкой релаксационной музыкой. Звучание агрегата оказалось сочным и приятным, и даже легкие шорохи и щелчки придавали ему некую ностальгическую душевность. Испытание сладкой жизнью продолжалось.

Принимаясь за еду, Виктор подумал, что фрау Вайс, незаметно трудившаяся на кухне, вне всякого сомнения достойна благодарности и поощрения в приказе. Приготовленное ей мясо в горшочках по-орловски просто приводило в состояние умиления. Дополняли ансамбль простые, но с любовью приготовленные салат из свеклы с черносливом и маленькие гречневые бличники с икрой. К вспотевшему от холода графинчику с водкой Виктор решил не притрагиваться – не испортится, начнешь «для аппетита», а от безделия тут потихоньку так и спиться можно. Неизвестно еще сколько здесь торчать.

Фройляйн Лиза вошла как раз в тот момент, когда Виктор заканчивал трапезу.

– Не пожелает ли герр Виктор еще чего-нибудь к столу?

– Нет, спасибо, все просто изумительно. В СС всегда ищут путь к сердцу мужчины через желудок?

Лиза заливисто рассмеялась.

– Разве путь к сердцу мужчины всегда так прост?

– Женщинам виднее.

– Герр Виктор еще поработает в кабинете, желает прогуляться, или принять ванну перед сном? На всякий случай я постелила в большой спальне.

– Вы необычайно предупредительны, Лиза. Давайте я хоть помогу вам посуду помыть. Кухарка, наверное, уже ушла.

– Нет-нет, не надо, эта работа входит в контракт. На кухне у нас моечная машина.

– Тогда, пожалуй, гулять я не буду, а ванну с дороги приму.

– Тогда я пошла готовить ванну. Вам добавить хвои или розовых лепестков?

– Спасибо, не надо, я сам там выберу и сам приготовлю. Не лишайте меня этого удовольствия.

– Как герр Виктор прикажет, – улыбнулась Лиза и унесла тарелки.

Виктору вдруг пришло в голову, что, пожалуй, ему не стоит оставлять артефакты и верхнюю одежду вне поля зрения. Куртку они, правда, забрали… ну, ладно. В конце концов, вряд ли он будет говорить с фюрером в китайской куртке. А вот насчет остального… мало ли что они ему прицепят. Может, рейхсфюрер просто решил Гитлера убрать. Скопируют по образцу костюм из взрывчатой ткани, или в мобилу тетрил засунут, или яды какие… А потом спишут на козни МГБ. На фиг, на фиг. Лучше никому в руки не давать. Если что – у меня инструкция держать вещи при себе и не колышет…

Ванна была достаточно приличных размеров; чтобы повесить костюм, Виктор взял свободные плечики из гардероба.

– Позвольте мне отнести ваш костюм в спальню, – прощебетала тут же появившаяся рядом фройляйн Лиза, – а сюда принести халат из гардероба. Герр Виктор предпочитает шелковый или махровый?

– Не надо, спасибо. Халат – это, конечно, очень удобно, но я решил после ванны немного походить в своем костюме.

Лиза сделала недоуменное лицо.

– Как герр Виктор прикажет… Но я могла бы его погладить.

– Спасибо, не надо. Я так привык.

– Может, герр Виктор не доверяет прислуге и боится оставить свою одежду?

– Да я-то доверяю. Как бы это объяснить… В общем, у меня приказ, одежду в чужие руки не отдавать. Почему – не знаю. Но приходится выполнять. Такой вот орднунг. Унд дисциплин.

– О, я поняла, приказ нарушить невозможно. Я только хотела как лучше.

– Все нормально. Если вы понадобитесь, я вас позову.

– Конечно. Если я понадоблюсь слишком поздно, и буду уже спать, когда меня позовут, герр Виктор может зайти в комнату и разбудить. Дверь не будет заперта.

– Вы не боитесь запирать дверь на ночь?

– Здесь некого бояться, в доме на ночь только вы и я.

– Хм… вы же можете оказаться неодетой.

– Но герр Виктор тоже может оказаться неодетым.

– Логично… – пробормотал Виктор и подумал: «А ведь похоже на то, что она совсем не против того, чтобы к ней ночью зашли. Неужели в этой реальности польские красавицы такие легкомысленные? Или в рейхе теперь признак хорошего воспитания порадовать горничную?»

Он закрылся, наполнил ванну и добавил хвойную таблетку, затем стал изучать стоявшие в шкафчике бутылочки и выбрал крем-шампунь «Лонда», который, как он понял, не был красящим. Кроме того, он обнаружил электробритву «Филипс» с новой сеточкой, что также было не лишним.

После ванны, посвежев, Виктор вначале прошел в гостиную – у него возникла идея проверить, что же в рейхе за цветное телевидение. Похоже, что это была система NTSC; цвета не расслаивались при движении, как в советской последовательной, но красный получался с несколько морковным оттенком. Цветных программ оказалось только две из шести. Одна была официальной, и на ней транслировали какой-то хроникальный фильм о поездке фюрера на строительство дамбы в Голландии, с митингами и обилием партийных знамен, а на другой шло нечто похожее на мыльный сериал, где главная героиня, цветущая дама с округлыми формами, попадала в разные комические ситуации. На остальных четырех шли: выступление комедийных артистов, культурфильм, спортивное обозрение и учебно-просветительская передача по астрономии. Виктор не стал тратить время, выключил телевизор и поднялся в спальню, прихватив по дороге из библиотеки томик Есенина.

В спальне притаившаяся в углу блаупунктовская телерадиола вновь поманила его благами цивилизации. Виктор переключил ее на радио, и, повертев настройку, наткнулся на «Аве, Мария»; прекрасная музыка, выбивавшаяся из общего для этого затерявшего времени синкопированного звукового фона, как нельзя лучше подходила к этому дому и вечеру. Что же в этом мире будет с классической музыкой? Может, ее центр переместится в СССР, где, несмотря на свинговый мейнстрим, процветает культ академического образования и академического искусства?

Музыка затихла и диктор заговорил по-итальянски. Виктор отключил радио: хотелось посидеть в тишине. Внезапно в дверь постучали.

– Войдите, не заперто!

На пороге показалась фройляйн Лиза.

– Герр Виктор звал?

– Нет, спасибо, Лиза. Вы действительно очень предупредительны, но я никого не звал. Может, это кто-то другой или на улице?

– Нет, в доме больше никого нет. Наверное, радио говорило и мне показалось.

– Я думал, вы уже спите. Наверное, я разбудил вас своим радио?

– Нет-нет. Я еще не ложилась спать. Герр Виктор же не спит?

– А если я вообще не лягу спать? Если у меня бессонница?

– О, у нас есть хорошее средство от бессонницы. Я сейчас принесу.

– Не надо! – воскликнул Виктор. Ему вдруг пришло в голову, что мало ли они чего тут за лекарство подкинут. Хотя, конечно, и в еду могут подмешать; но пока ничего странного не чувствуется. – Просто меня удивило, как вы готовы ждать моего вызова, пока я не засну.

– Но не только… Если герр Виктор хочет, я могу остаться.

«Остаться? Зачем? А, вот она о чем… Если красавица куда-то там бросается… Или она здесь секс-рабыня? А может, просто тут народ голодает, я тут жру спокойно, а она только на все это смотрит?»

– Лиза, вы можете взять продукты из холодильника, просто так, без этого. Ну, как будто бы я ночью есть захотел, и вы там колбасы порезали, сыра.

Удивленное лицо Лизы стало еще более удивленным, за тем она поняла и расхохоталась.

– Простите.. Герр Виктор, наверное, подумал, что я от голода пошла на панель?

– Нет, нет, это… Ну, просто случайное совпадение. Вы случайно выразились так, как иногда говорят женщины, которым нужен спонсор.

– Поняла, их в России называли содержанки. Нет-нет, мне не нужен этот, как его, спонсор. Совсем нет.

– Но ведь не влюбились же вы за полдня в мои седины. И не похожи на женщину, которой настолько уж не везет с мужчинами.

– Да, да, конечно. Герр Виктор смотрит на любовь очень серьезно… Венчание, кольца, семейное гнездо… Но у всех мужчин бывает и другая, короткая любовь, легкая, как утренняя роса: солнце встало, и все стало как прежде. Зачем же от нее бежать?

Виктор смолчал, пережевывая ситуацию. Лиза подошла к нему, присела на край кровати и заглянула ему в глаза.

«Как все банально. Обычная провокация. Только зачем? Шантажировать? Здешнему МГБ абсолютно до фонаря, с кем я тут буду валяться. Что-то узнать? Возможно.»

– С таким мужчиной, как герр Виктор, должно быть счастливо много женщин…

«А может, они просто Гоголя начитались? Про Тараса Бульбу? Свели там Андрия с полячкой, ему и башню сорвало. И перешел на сторону противника. А что? От фройляйн Лизы вполне сорвать может. Так и тянет ее под простыню затащить. Или она все-таки просто тут по мужикам истосковалась? Все время в доме, личной жизни никакой…»

– А вам не будет неприятностей от связи с постояльцем?

– Нет-нет, можно не беспокоиться. В доме только герр Виктор и я. Нас никто не увидит, снаружи охрана. Если кто-то подъедет к воротам, я успею покинуть апартаменты…

«Все-таки провокация. Ну да, какая наивная девочка, не догадывается, что в таком доме могут быть спрятаны фотокамеры и микрофоны. А жаль. Красивая.»

– Пани Лиза…

– Фройляйн Лиза..

«Микрофон. Знает. Прокололась. Какая ей была бы разница перед бурной ночью, как к ней обращаются…»

– Фройляйн Лиза… Наш мимолетный случайный роман был бы чрезвычайно заманчив. Но это как-то… Ну, просто не в моей натуре, не в моем характере. Не обижайтесь. Вы изумительно красивы, от вас должны терять голову молодые мужчины, и вы обязательно найдете свое счастье.

– Но…

– Я желаю вам счастья и удачи. До завтра.

Лиза растерянно глядела на него, в ее глазах набухли слезы. Она вытащила платочек с кружевной оторочкой и начала усиленно их промакивать.

– Неужели… неужели я совсем не нравлюсь?

– Очень нравитесь. Но это же не значит, что я обязательно сейчас должен затащить вас в эту постель.

– Но как же… Но вы только увидите… – И Лиза начала поспешно расстегивать пуговицы на платье.

– Лиза! В чем дело? Возьмите себя в руки.

– Да, да, герр Виктор прав… это безумие… но тогда мне не оплатят контракт…

– У вас что, контракт с интимными услугами?

– Да, это лучше, чем делают те, что ложатся в постель с боссом ради того же, пытаются увести его и разбивают семьи. Это честно и законно.

– Согласен. Это вообще часть европейской культуры.

– Да, да, все культурно, никаких претензий и обязательств, никаких скандалов, даже никакой опасности. У нас хорошее медицинское обслуживание.

– Но, понимаете, это не в моих правилах, когда мне покупают женщину.

– Но что же мне теперь делать? – И фройляйн Лиза снова начала промакивать глаза.

– Давайте я подпишу акт приемки работ.

– Что?

– Расписку. Что вы доставили мне полное и глубокое удовлетворение на каждом ковре этого дома.

– Но так же нельзя. Это будет фиктивный документ. В рейхе это наказывается.

»…И фотокамеры…»

– Слушайте, я завтра потребую от фрау Боммер, чтобы вам контракт оплатили в любом случае, с зачетом всех услуг. Будет возражать – пожалуюсь Альтеншлоссеру. Не поможет – дойду до самого рейхсфюрера. А сейчас я не приказываю, а просто прошу вас привести себя в порядок, вернуться в свою комнату и лечь спать с чувством исполненного долга.

15. Хвост из затылка.

– Фрау Боммер, ваша девушка выполняет свои обязанности великолепно, и я восхищен ее данными и профессионализмом. Поэтому я требую, чтобы контракт был оплачен ей в полном объеме. Но дело в том, что я сам выбираю, с кем мне спать.

Было раннее утро, из приоткрытых окон лился весенний воздух и доносилось пение птиц. Телерадиола играла что-то похожее на липси. Экономка стояла перед Виктором, несмотря на настойчивые приглашения сесть.

– Да, да, конечно, это есть наш упущение из виду. Для почетный гость для сам рейхсфюрер должен быть предложен выбор. Какой тип дам вы хотели бы иметь? Блондинка, брюнетка, шатенка, другой цвет? Высокая, низкая, худощавая, пышка, культуристка? Простушка, вамп, скромный, вульгарный, иные предпочтения? Немецкий тип, французский, итальянский, скандинавский, северный, западный и восточный славянский, романский, греческий? Как ей лучше одеться? Все есть будет подобрано как ваш воля. Может, господин желает две девушки или три?

«Это не экономка, а просто порносайт какой-то…»

– Спасибо, но мне вообще не надо продажных женщин.

– Простите меня, я немного не понимай. Когда мужчина в путешествии один, ему физически требуется такой услуга. Как ванна или бритва.

– С бритвой все нормально. Хорошая.

– Для пример, в вермахт есть целая система учреждений, где иметь девушка обеспечивать согласно талоны, если вдали от город особенно. Количество и качество услуга зависит от звание и заслуги перед фюрер. Такая услуга требовать каждый мужчина.

– Значит, я не каждый.

На лице фрау Боммер отразилась некоторая растерянность.

– Простите, я кажется понимай. Это запрещено в рейх, но для почетный гость может быть подобран мужчина…

– Не надо! Я не отношусь к меньшинствам!

– Простите, я не понимай, что есть меньшинствам?

– Ну, я не отношусь к альтернативному стилю… – недоумение не сходило с лица экономки, – я традиционной ориентации… опять непонятно? Короче, я гетеросексуалист.

Фрау Боммер закивала.

– Да, да, я понимай. Но что же тогда… Да, да, простите, я должна быть догадливая сразу. Герр Виктор нужна дама, но для фантазий, запрещенных в СССР.

«Блин, ну ты и достала. У них тут в Европе какой-то культ озабоченности. Нет, скорее, этот культ поддерживается обычным гешефтом. Кого-то используют, а кто-то на этом деньги делает»

– Ага, нужна. И это дама – вы.

– Я? – фрау Боммер была ошеломлена.

– Вы, вы. Вы идеально подходите для фантазий, запрещенных в СССР. Я скажу Альтшлоссеру, чтобы прислали вас.

– Помилуйте! – экономка сошла с лица. – Я иметь муж и пятеро детей… пожалуйста…

– Послушайте, фрау Гертруда, – сухо сказал Виктор, – если вам противно мое предложение, почему вы считаете, что ваши предложения не противны мне? Мне не нужна продажная любовь, любовь, раздавленная до услуг удовлетворения похоти. Разве это так трудно понять?

Экономка взяла себя в руки и задумалась. Очевидно, сказанное Виктором выходило за рамки установленного орднунга и требовало глубокого философского осмысления, недоступного для менеджеров нижнего уровня.

– Кажется, я понимай. Мне это рассказывали. Русский за граница иметь такой состояние, его называйт «ностальгия». Они хотят иметь то, что напоминайт об их отчизна. Герр Виктор нужно общество приличный дама для приличный светский бесед про отчизна: березки, русский поля, охота… Я правильно понимай?

– Уговорили. Согласен на общество приличной дамы для приличный светский бесед в этом уединенном месте. Но если вы опять какую – нибудь…

– Нет, нет, все будет точно согласно требований. Никакой проблемы.

В библиотеке Виктор увидел горничную, которая протирала корешки книг.

– Фройляйн Лиза, я договорился, вам все оплатят.

– Спасибо! – Лиза восхищенно засияла.– Жаль, что я в рабочем, я так хочу вас расцеловать! Герр Виктор очень благородный, его надо любить без всякого контракта.

– Ладно. Встретите еще в жизни человека, которого будете любить искренне, горячо и без всяких контрактов. А когда у нас положен завтрак?

– Можно сейчас. Я побежала сказать кухарке. Спасибо, герр Виктор, спасибо!

– Да, Лиза, еще вопрос. Это правда, что в польской провинции сейчас ненавидят русских?

– Многие, да. Но это не так давно. Сейчас, когда с СССР другие отношения, и бильдфунк… на телезрении много рассказывают, что была Речь Посполитая, и Москва была польская, а потом все это как бы русские залили кровью.

– Конечно. Вы же видите, какие мы страшные.

– Так рассказывают, да… На UFA сняли кинокартину, «Тарас Бульба», очень страшно. Там у русских выбритые головы и хвост из затылка. В картине русский вождь Тарас Бульба осаждает польский город, жители умирают с голоду, и сын русского вождя принес немного еды в город дочери воеводы и за это Тарас Бульба его убил. А потом он заживо сжигал польских девушек в церквях и бросал в огонь младенцев, а евреев утопил в реке. Есть люди, которых это просто потрясает.

«Бедный Гоголь. Не ту рукопись сжег.»

– Понятно. Лиза, если будут показывать, что русские людоеды, считайте, что это древний миф. Мне бы очень не хотелось, чтобы для моего завтрака кого-нибудь принесли в жертву.

– Герр Виктор веселый человек! Я побежала накрывать на стол.

Оставшись один в библиотеке, Виктор задумался.

Разговор с экономкой, конечно, вышел дурацким, хоть и не по его вине. Но почему они так хотят ему в постель бабу положить?

Рассмотрим факты, подумал Виктор.

Горничная знает, что в доме микрофоны и фотокамеры. Хотя, если здесь тотальная прослушка, догадаться несложно.

Экономка знает, что он, Виктор – русский, а не русскоязычный тибетец. Значит, она хотя бы частично в курсе операции. И если она так настаивает, значит, спецслужбы хотят, чтобы у него был контакт с женщиной.

Но почему?

Версия первая: склонить к переходу на свою сторону. Отпадает. В таком дебильном виде, как это предлагалось, это приведет скорее к обратному.

Версия вторая: выудить какую-то информацию. Ну, если он всю ночь будет рассказывать о нанотехнологиях или протоколе TCP/IP, это будет полный бред. Значит, информация должна быть довольно краткой и заведомо известна Виктору. Например, причины провала нейрофагов. Допускаем.

Версия третья: скомпроментировать. Но тут непонятно, в чьих глазах. МГБ его репутация неинтересна и после отправки обратно они могут вообще отрицать его существование. В его же реальности компромат автоматически списывается на фотошоп, даже если предъявят негативы. Хотя в ведомствах Гиммлера это могут и не знать… а, впрочем, если они всерьез рассматривают переброску фоток в наше время, то почему они не знают ничего о фотошопе? В общем, с этим вариантом неясно.

Версия четвертая: евгеника. Нацистам нужен биологический материал человека из будущего. Очень даже логично. Хотя могли бы при их общей незакомплексованности предложить более открыто.

В общем, до конца неясно, резюмировал Виктор. Он подумал о том, что с ним вообще здесь иногда с ним происходили такие вещи, которые трудно поддаются объяснению. Например, почему Ковальчук давал ему дерринджер с холостыми патронами. Дерринджер – не шумовое оружие, оно предназначено, чтобы стрелять на поражение. В нем всего два патрона, но мощных, с большой останавливающей силой, чтобы у нападавшего сразу возник травматический шок. Какой смысл заряжать его холостыми? Хотя… возможно, расчет как раз и строился на том, что нападающий подумает так же. Значит, Ковальчук считал, что нападающий будет умным и хорошо разбирается в оружии. А почему тогда холостыми? Вот тут кто его знает, может, нападающего надо было им живым брать, а может, просто боялись несчастного случая при обращении с оружием. Ладно, чего об этом рассуждать, дерринджера здесь все равно нет…

16. Ностальгия.

Это очаровательное создание появилось в доме сразу после обеда и сказало, что ее зовут Наташа.

Она была на вид лет тридцати, несколько ниже среднего роста, стройная и худощавая, но без той современной искусственной изможденности, свойственной фотомоделькам. Ее светлокаштановые волосы были коротко острижены «под мальчика», видимо, по французской моде. Макияжем она пользовалась очень осторожно, лишь несколько корректируя природный цвет. Тонкий прямой нос, аккуратные брови, выразительные серые глаза, щеки с несколькими чуть заметными веснушками, придающими ей немного детской непосредственности, небольшой рот, с губами, подкрашенными помадой неяркого оттенка – все это было подобрано между собой в какой-то точной гармонии. Одета она была в светлый жакет с белой блузкой и светлую плиссированную юбку, которые не бросались в глаза, но, тем не менее, выглядели достаточно стильно.

– Меня прислали к вам в качестве переводчика и секретаря, – сказала она Виктору без всякого намека на акцент, и протянула документы, из которых следовало, что ее полное имя – Натали Вольф.

– Виктор Еремин, можно просто Виктор. Переводчик, наверное, будет очень кстати, особенно так прекрасно говорящий по русски.

– Так ведь я русская, урожденная Наталья Красновская. Во время гражданской мои родители эмигрировали в Париж, от них я унаследовала графский титул… К сожалению, родовые поместья остались в СССР, так что в этой жизни приходится устраиваться самостоятельно. Но я не сожалею об этом. Когда человек слишком много получает от жизни даром, это его развращает.

– Мы с вами сходимся во взглядах. Несмотря на то, что мой род оказался на стороне красных.

– Неужели? В это трудно поверить. Вы скорее похожи на человека, окончившего гимназию и университет. Хотя действительно, среди революционеров были и люди, окончившие университет.

«А ведь она права. Десять классов советской школы – та же гимназия, плюс институт, который сейчас имеет статус универа. Что она еще выведает?»

– Так вы прямо сюда из Парижа?

– Нет, после замужества я переехала в пригород Берлина.

Виктор заметил, что Наташа, однако, не носит кольца.

– Фрау Вольф приготовлена одна из гостевых комнат на втором этаже, – объявила появившаяся в дверях фрау Боммер.

– Спасибо. Я сейчас сама занесу свои вещи, их у меня немного, – ответила Наташа. – Мне зайти в кабинет для обсуждения планов работы?

– Знаете что, – подумав пару секунд, сказал Виктор, – после обеда я планировал прогуляться по саду, без этого в голову не приходят свежие мысли. Вы не возражаете, если мы обсудим работу во время прогулки? Погода солнечная.

– Как вы сочтете нужным.

– Кстати, вы обедали?

– Да, я заходила по пути в кафе.

– Тогда располагайтесь и я жду вас в саду.

Наташа проследовала в холл и на лестницу. Фрау Боммер подошла поближе.

– Герр Виктор иметь какие-нибудь замечаний или пожеланий?

– Никаких. Считайте, что утренний вопрос полностью исчерпан.

– Я могу быть свободная?

– Да, конечно. Данке шен. Ауфвидерзеен.

Виктор спокойно мерил шагами аккуратные серые дорожки и посматривал на небо, где с юга тянулась стая перелетных птиц. «Раньше здесь весна наступает, намного раньше. И что этим европейцам все время не хватает, что они лезут в передел мира?»

Захрустел гравий. Наташа, одетая в легкое серое пальто, спешила от двери дома, держа под мышкой кожаную папку, а на плече у нее висела дамская сумочка.

– Извините, я, наверное, долго возилась и заставила себя ждать…

– Все нормально. Наташа, это, скорее, я должен перед вами извиняться. Дело в том, что вас наняли в основном в качестве собеседницы. Но переводчик здесь тоже может понадобиться, и, к тому же, вы знаете обычаи рейха и можете объяснить и помочь объясниться.

– Не стоит извинений. Это не самое плохое, что могут предложить. Правда, от «самого плохого» я всегда отказываюсь.

– Естественно. Ваш супруг, наверное бы такого не понял.

– Возможно… Он погиб три года назад.

– Простите. Я не хотел напоминать…

– Ничего. Пауль Вольф был репортер «БФП», это здесь третий частотный канал. Может, слышали?

– Телерепортер?

– Да. Снимал военные сюжеты на Ближнем Востоке. Хорошие гонорары, известность, лучшее время в программе – это затягивало его, как морфий наркоманов. Арабы подстерегли группу машин, в одной из которых он ехал к месту съемок, и расстреляли из панцерфаустов и штурмовых винтовок. Никто не уцелел.

– Печально. Мои искренние соболезнования…

– Все уже в прошлом. Надо как-то жить. После Пауля остался коттедж, текущее содержание которого взяло на себя министерство пропаганды, некоторая пенсия… но все равно надо подрабатывать и копить.

– Ну да, тем более, дети, наверное.

– Нет, детей не успели завести. Сначала переезд в Берлин, потом Пауль все время мотался по командировкам, сдавал материал, отсыпался, опять мчался на аэродром… Ничего, что я так подробно рассказываю?

– Нормально. Вы же собеседница.

– Чувствую, что мне в этот раз повезло с работой. Иногда так хочется выговориться, а особо и некому, или не так поймут.

– Мне тоже повезло. Впервые говорю с живой графиней.

– Знаете, я сначала тоже подумала, что вы из дворян, может быть, тоже из графской семьи. В Париже мне встречалось много людей с высокими титулами, хотя там граф может работать шофером.

– Нет, мой прадед был из крестьян, затем пришел работать на железную дорогу и выучился на путевого мастера.

– Это, верно, при императоре Николае было? Когда в Москву дорогу строили?

– Наверное.

– А в доме вы не хотели разговаривать, потому что стесняетесь микрофонов?

– Откуда вы знаете про микрофоны?

Наташа зябко повела плечами.

– Где их сейчас нет? Особенно в центре рейха.

– В любом случае я не собираюсь говорить что-то такое, чтобы повредило вашей репутации или потребовало бы писать донесение.

– Я почему-то так и подумала.

Они подошли к небольшому декоративному пруду, украшенному по углам декоративными вазами, в которых еще не взошли цветы.

– Интересно, здесь могут быть микрофоны? – подумал вслух Виктор, глядя на вазу.

– Хотите послушать музыку? – Наташа порылась в сумочке и достала оттуда красную пластмассовую коробочку размером чуть больше портсигара – карманный приемник с часами.

– Я пользуюсь им вместо будильника. И для того, чтобы слушать музыку на прогулках. Сейчас найдем какую-нибудь станцию.

И, включив приемник, Наташа быстро обнесла его вокруг вазы.

– Все нормально. Если есть проводка или антенна, начинает сильнее трещать.

– Потрясающе. Кто вас научил?

– Покойный муж. Журналисты, как и шпионы, многое знают. Только тогда были батарейные ламповые, с рамочной антенной, а до карманного я уже сама догадалась. Этот «Грюндиг» очень чувствительный. Семь триодов. Хотите взглянуть?

Виктор взял приемник левой рукой; помехи в динамике усилились.

– Видите, он даже на ваш браслет от часов реагирует. Он у вас платиновый?

– Нет, титановый сплав. Но тоже проводит ток.

– Миром будут править физики. – Наташа выключила транзистор и убрала в сумочку. – Можете разговаривать более свободно.

17. Зависшие между реальностями.

«Если она тоже в курсе, что я не тибетец – то о чем можно говорить более свободно?» – задумался Виктор. «Ну что ж, продолжим о личном.»

– Заранее простите, если этот вопрос будет слишком приватный… Вы не пробовали устроить свою личную жизнь? Даже при некотором недостатке в рейхе мужчин в связи с войной у вас, на мой взгляд, не должно быть недостатка в предложениях руки и сердца.

Наташа широко улыбнулась.

– Если вы это считаете приватным вопросом… Недостатков в предложениях нет, вы правы. Но на немце я уже обожглась… Не хотелось бы повторять снова.

– Ну, не все же ездят на Ближний Восток и пропадают надолго. Наверняка есть выбор.

– Дело не в этом… – Наташа подняла из вазы засохшую прошлогоднюю былинку и помяла ее в руках; Виктор отметил, что она немного волнуется. – Вам не доводилось замечать, что иногда рассказать то, что у вас на душе, почему-то проще совершенно незнакомому человеку? Которого вы узнали пять минут назад, и с которым вы, возможно, скоро расстаниетесь? С которым вас никогда ничего не связывало и не будет связывать?

– Доводилось.

– Тогда вы не удивитесь… Ее звали Лотта Шульц. Тоже с «БФП». Рыжая, крупная и безотказная, как полицейский «Вальтер». Пауль таскал ее по всем командировкам. Как журналистка, довольно посредственная… он всегда объяснял, что с ней легко работать, она никогда не спорит, разумно осторожна, не суется, куда не надо. Она часто лезла в кадр, приучала к себе зрителя. По вечерам я сидела в коттедже, смотрела его репортажи, и мы постоянно встречались с ней глазами через экран. Разумная осторожность… да, она ждала за его спиной, когда он сломает себе шею, чтобы занять его место. Не получилось. Они погибли вместе, в одной машине.

– Извините, что я напомнил вам об этом…

– Не стоит; давно хотелось кому-то это все рассказать. Знаете, что в этой истории было самым тяжелым? Меня здесь никто не понимал. Он известен, он уже принадлежит им, а не мне. Советовали завести любовника. Не знаю, как бы вы на это смотрели, но я так не могла.

– Не пробовали уехать к родителям?

– Они погибли лет семь назад… автобус упал с моста, почти никто не уцелел. И тут появился Пауль, он тогда был во Франции, и снимал хронику происшествий. Пришел делать интервью, потом заявил, что не может делать этот репортаж, передал материалы другому, а мне сделал предложение… Наверное, тогда он был действительно влюблен. Жаль, что все проходит. «Es geht alles voruber, es geht alles vorbei»… какая злая ирония, оказывается, может быть в этом вальсе.

Былинка переломилась; Наташа легким и решительным движением швырнула обломки в пруд.

– Когда мне сообщили, первое, что я почувствовала – камень с души свалился. Все сразу разрубилось.

– Ну, кроме немцев есть еще французы…

– Они скоро станут немцами. В учреждениях рейха можно говорить только по-немецки, на всех частных фабриках документация и счета – только на немецком, немецкие газеты, немецкое радио, немецкие книги, даже певцам публичные выступления только на немецком. Круглые сутки каждый француз читает, слышит, смотрит, что вся французская литература, живопись, наука, изобретения созданы либо немцами, либо в подражание немцам. Вначале они сопротивлялись, даже одно время со стороны могло показаться, что партизанское движение истощит победителей, дух свободы, дух Франции возьмет верх… Напрасно. Дух Франции, о котором тогда они так любили шептаться по своим квартирам, задавил дух обывателя. Не гестапо, не страх концлагерей, а обыкновенное «эго». Их новая Франция – маленький «рено», «пежо», «фольксваген» или «фиат». Все помешались на идее всеобщей автомобилизации. Вы представляете, я начала в Париже встречать людей, которые всерьез верят, что Наполеон воевал на стороне Пруссии, Великая Французская революция была бессмысленным разгулом террора, а этоха Просвещения – эрой бездуховности и потери высших идеалов. Довод на все один, и он убийственный: Франция рухнула, значит, она была плохой. Мы теряем мировую историю. Не знаю, смогли бы вы представить это и понять…

– Наташа, я вас прекрасно понимаю. Вы даже не можете представить себе, насколько.

– Если вы этого не видели, но поняли, – у вас воображение писателя, – грустно усмехнулась она. – Просто замкнуться в мирке между работой, хозяйством и постелью, по вечерам вместе смотреть «Поместье в Розенбруннен» или «Моя милая гувернантка»… я не смогла бы так прожить.

– Хорошо, а русские? Есть же эмигранты, они, наверное, как-то ближе по менталитету? Туда же столько уехало дворян, интеллигенции, людей более близкого круга.

– Да, конечно. Но тут… как бы вам объяснить… многие из них не сделались немцами или французами, но они уже не русские. Они могутговорить по-русски, знают Россию, даже считают, что очень хорошо ее знают. Это люди, которые как бы повисли между двумя реальностями…

– Реальностями? – вырвалось у Виктора.

– Ну да. Они любят не реальную Россию, а ту, которая осталась в их прошлом, и ненавидят – ту, которая осталась в прошлом. Настоящей России, что сейчас существует, для них нет, они ее не знают и не хотят знать. И Францию или Германию они не смогли понять и до конца полюбить. Наверное, если бы между Парижем и Москвой были видеотелефоны, им было бы проще выскочить в нашу реальность.

– Сомневаюсь. Человека не всегда можно вытащить в другую реальность…

Еще распахивая Интернет-целину во времена войны НАТО с Сербией, Виктор убедился, что существует часть эмигрантов, которые страдают комплексом подавленной вины перед Родиной. Как правило, это люди, которые в прошлом были достаточно восприимчивы к пропаганде и к влиянию стереотипов общественной жизни на личность; поэтому глубоко в подсознании, едва ли не на рефлекторном уровне у них укоренилась мысль, что бросать СССР или Россию – это предательство. В перестройку идея любви к отечеству на уровне осмысленного рассуждения, логики у них оказалась легко разбитой, так как покоилась на пропагандистских штампах, своевременно не обновляемых, а, стало быть, устаревших и непрочных. Это и позволило им с достаточной легкостью покинуть Родину в поисках более устроенной и благополучной жизни. Однако, после того, как они оказываются за рубежом, неосознанное чувство вины и предательства, прошитое на уровне чувств и эмоций, начинает создавать у них психологический дискомфорт, который они подавляют в большинстве своем так же бессознательно. Это подавление подсознательного комплекса вины они могут вести лишь теми средствами, которыми были разрушены стереотипы их мышления на логическом уровне, т.е. они ищут оправдания себе, ища новые пути скомпроментировать в своих глазах или СССР, или СССР и Россию, или русских – у кого как получится. У некоторых это развивается просто в паранойю – на Интернет-форумах их охватывает навязчивая идея «разоблачать инсинуации сталинистов», любое упоминание о каком – либо достижении в советское время вызывает у них появление пены у рта, и желание оклеветать и само достижение, и тех, кто его создал, и вообще всех умных и грамотных людей в России, кто не соизволил уехать за кордон. Вне этой болезненной сферы эти бедняги обычно проявляют себя как нормальные и адекватные люди.

– Как сказать… хотя, конечно, каждый человек верит в то, что хочет верить, и если он сделал образ красной России своей религией… Вы знаете, наверное, потерять свою страну-это огромная трагедия.

– Согласен.

– Но разве вы потеряли страну?

– Я могу понять, что это такое – потерять Российскую империю.

– Наверное, вы действительно писатель.

– Нет. Инженер по счетным машинам.

– Я думала, они сухие и мыслят формулами… Наверное, в реальной России за вашу жизнь далеко не все и не всегда вас радовало?

– Ну… Россию ведь любят не за то, что она радует, а за то, что она наша…

– Как верно…

– Наташа… Насколько я понимаю, вас официально предупредили, что я не тибетец?

– Конечно. Все равно бы стало ясно с первых слов разговора. Взяли подписку о неразглашении.

– Тогда мне придется меньше говорить, чтобы меньше разглашать, и больше слушать вас.

– Это даже интересно. Обычно мне приходилось больше слушать, чем говорить, если это не перевод.

– Да, и, наверное, если мы слишком долго будем бродить по саду, это может вызвать к вам лишние вопросы. Есть смысл часть времени быть на виду. Как вы смотрите на то, чтобы мы сейчас пошли на ужин, а затем посмотрели по цветному телевизору что-нибудь из великого искусства рейха? А вы будете переводить.

– Мы уже конспирируемся?

– Просто не хотелось бы напрягать служащих сомнениями и догадками относительно наших прогулок в саду.

– Тогда пусть лучше думают, что вы за мной ухаживаете.

– Да, пожалуй. Вы настолько очаровательны, что это будет выглядеть самым естественным поведением.

Наташа засмеялась.

– Вы очень убедительны в этой роли.

– Правда? Тогда я прикажу подать к ужину немного хорошего вина, чтобы мы могли отметить начало успешной работы. Руссише традицион.

– Я всерьез подозреваю, что вы все-таки из дворян, но скрываете… В гостиной в доме есть фортепиано. Вы играете?

– Нет, к сожалению. Даже на гитаре не научился. А вот стихи иногда пишу.

– Вы мне их почитаете? Здесь сложно достать издания русских поэтов, особенно современных. А я играю на фортепиано и немного пою… когда были живы родители, мы часто пели по вечерам, но уже так давно не доводилось… Вы не хотели бы послушать?

– С превеликим удовольствием. Выключим свет и зажжем камин и свечи. Как в старые добрые времена.

Они направились по дорожке по направлению к дому. Виктор решил перевести разговор в полностью нейтральное русло.

– Кстати, у вас дома цветной телевизор?

– Нет. Цветные еще дороги. Их ставят в зажиточных домах, в видеосалонах, в женских комнатах при комбинатах бытового обслуживания, где ожидают выполнения заказа, в общественных местах… У нас обычный, «Телефункен». Одно время у нас вообще все телевизоры называли телефункенами, но другие фирмы, которые начали изготавливать оборудование, стали протестовать…

18. Образ будущего.

«Интересно, сколько же тут еще ждать придется?» – размышлял Виктор, глядя в окно на заиндевевшие газоны и пруд, подернутый за ночь тонкой пленкой ледка. Заморозки усиливались, и прохлада чувствовалась в доме, несмотря на отопление.

Более всего было непонятно, зачем его здесь маринуют. Человек из будущего не каждый день в рейх прибывает, и как-то трудно поверить, чтобы Гиммлер ждал какого-то особого расположения духа у фюрера. Может, его вообще не собираются показать фюреру, и план «Атилла» – блеф, и его держат здесь только для того, чтобы развратить роскошью, а потом начнут склонять к сотрудничеству? И все эти истории с женщинами – только прощупывание его слабых мест? И в том числе Наташа? А почему «в том числе»? Психологически она больше всего к себе располагает к доверию, значит, от нее-то и жди. А остальное что, для контраста?

Есть в этой истории что-то непонятное, думал Виктор. Какая-то цепочка на первый взгляд случайных событий, мелочей, которые должны сложиться в неизвестную ему систему. Или… или это паранойя. Но в данном случае лучше паранойя.

Интересно, в каком управлении РСХА Альтеншлоссер, в шестом? И, кстати, есть ли у них сейчас РСХА или уже по-другому? И вообще такое впечатление, будто перед передачей его сюда старались, чтобы он подобными вещами себе голову не забивал, но напрямую не забивать не требовали. Хотя Ковальчук практически ничего напрямую не требует, чтобы не вызывать протеста, он подводит к тому или иному шагу. Ну и к чему его подводят? К тому, чтобы он действовал, не думая? «Чувство юмора и склонность к импровизации будет не лишнее…». Хм, а ведь сходится.

С одной стороны, даже логично – фюрер импульсивен, и реакция на него, наверное, должна быть импульсивной. С другой стороны… а, черт возьми, разве так кто-нибудь делает? Хотя, если верить историкам, для Бонапарта было лишь бы ввязаться в серьезный бой, а там видно будет… Или это тоже миф?

Ладно, попробуем подойти иначе. Есть еще одна сторона, которую он, Виктор, постоянно до этого выпускал из виду – научные консультанты МГБ. Здесь, в этой реальности, от них очень многое зависит, да и вообще Берия здесь делает большие ставки на ученых. Что в этой комбинации предложат ученые? Физики-ядерщики – ничего. Генетики спорят. Что еще осталось? Кибернетика, электроника. Кибернетика, электроника… «Кибернетика, электроника, а голова на что?» – Райкин сказал. Кибернетика, электроника, голова… тьфу, привязалось… Стоп. Что Зоя Осиповна там про кибернетику? «…Если кибернетика права, то машины могут регулировать человеческую память и прочее»… и это слова Берия. Стоп. Зацепка. Все это во что-то складывается, во что-непонятно. Что же там у Винера было насчет кибернетики и головы, то есть человека, точно было. Норберт Винер, «Кибернетика или обратная связь у животных и машин…» Точно. Обратная связь. Короче, Винер показал, что в действиях человека есть обратная связь. А наш ученый, Анохин, его уточнил: сначала человек представляет себе будущее и прокручивает в голове модель ситуации, а потом начинает действовать… «образ будущего координирует действия человека». Образ будущего… так вот же он образ будущего, он, Виктор, этот самый образ будущего и есть. То-есть, не убеждать фюрера он должен, а им самим, в натуре, как есть, собрались фюрера координировать. А, значит, и нужен он им, как есть из будущего, нетронутый носитель образа. Человек-дискета.

А тогда вопрос, чего его здесь держат? СД хочет подкорректировать образ в каких-то своих интересах? И бабы тут при чем? Ладно, посмотрим. Пока постараемся образа будущего не менять. То есть оставаться самим собой.

Итак, планы на сегодняшний день.

Завтрак.

Попросить Наташу, чтобы подтянула по разговорному немецкому.

Сделать перерыв, прогуляться с Наташей в саду, пусть расскажет о жизни в рейхе, не по зомбоящику же судить. Почитать свои стихи.

Вернуться в библиотеку, посмотреть, что есть интересного, чтобы Наташа помогла с переводом. Опять-таки какая-то прокачка по инъязу.

Обед.

После обеда продолжить обследовать с Наташей парк, посмотреть, что это за чайный домик такой.

Перевод телепрограмм.

Ужин.

Музицирование при свечах.

Все-таки не голое безделье. И, кажется, такой расклад должен всех устроить.

Основных психологических противника, с коими придется общаться непосредственно, прорисовывается два: Наташа и Гитлер. Красавица и чудовище. Альтеншлоссер сознательно ушел с арены.

Начнем с Наташи. «Располагать к себе людей, завоевывать доверие, влиять на их мнение – как нам без этого…» Идеальное воплощение тезиса. Прелестна, умна, образована, деликатна, откровенна, близка по менталитету, критически относится к режиму (должно вызывать доверие), графиня (должно тешить самолюбие). В личном плане свободна, что позволяет ухаживать, выглядит хрупкой и беззащитной, что вызывает желание защищать. Вместе с тем не видно, чтобы она была капризной или слабохарактерной, и, на первый поверхностный взгляд, поддерживает себя в хорошей физической форме. Просто пятый элемент какой-то.

Но это если с рациональной стороны. А о женщинах надо судить с эмоциональной.

…В гостиной стоял полумрак, и отблески пламени камина, разбавленные тройными канделябрами на фортепиано, отбрасывали таинственные причудливые тени. В этом живом трепещущем свете мерцало старое благородное дерево и в глазах Наташи, казалось, в самой глубине, блуждали какие-то дьявольские огоньки. Ее тонкие пальцы нежно порхали по клавишам, и от этих прикосновений гостиную наполняли волшебные звуки; Виктору показалось, что никогда, ни на каком концерте он не слышал ранее такого прекрасного исполнения; вокруг него все слилось воедино – и зыбкое пламя камина, и эта загадочная комната, и вытягивающиеся огоньки свечей в строгих серебряных канделябрах, и эти светлячки в глубине выразительных глаз, и отклики фортепианных струн и еще что-то, что шевельнулось в его душе в такт этим струнам, этим глазам и этому полету пальцев, то неслышно-осторожному, то порывисто-стремительному.

Это был старинный вальс, вальс ми-мажор Шопена; его звуки то накатывались волнами, то переливались журчанием лесного ручья, то шелестели листвой, то отзывались щебетом птиц, и, верно, написать его можно было только в тихом поместье, бродя весной по пробуждающемуся лесу. Наташа вся уходила в музыку, ныряла в нее, как в море, отзывалась на нее каждой жилкой на лице. Какая-то необычная для этого дома непосредственность сквозила в ней, словно она хотела уйти из жестко продиктованной ей реальности в чудесный, недосягаемый мир, зашифрованный в сухощавой тайнописи нот.

– Как красиво… – выдохнул Виктор, когда очередная волна звуков схлынула и затихла.

– Вам понравилось? Я действительно очень давно не играла.

– Вас можно слушать бесконечно…

Виктор вновь и вновь прокручивал этот момент в своем мозгу, как пленку. А с эмоциональной стороны в Наташу можно влюбиться. Но не за пару вечеров. И как-то не верится, чтобы при такой детской искренности… Точнее, не хочется верить.

Так что же теперь, его будут держать здесь, пока у них не сложатся отношения? И если совсем не сложатся, что придумают? Анохин прав: нет образа будущего, нет ближней цели, нет пути действия. Ладно, попробуем сымитировать развитие отношений и посмотрим, чего будет.

«Теперь о Гитлере…»

Но о Гитлере Виктор поразмыслить не успел: в комнату постучалась фройляйн Лиза, сияющая, как майское утро, и пригласила на завтрак.

19. Чай вдвоем.

-А вы вообще не против послеобеденных прогулок, тем более, сегодня заморозки? Я вдруг подумал, не застужу ли вас.

Они с Наташей только что вышли из дома; погоду для этого места Германии можно было бы назвать ясной и морозной, хотя это было всего несколько градусов ниже нуля. На освещенных солнцем местах иней уже начал оттаивать. Угольный кисловатый дымок из печей напомнил Виктору о детстве и паровозах на станции. Впрочем, в этой реальности там как раз сейчас паровозы.

– Нисколько. Если вы хотите иметь здоровый сон, то променад после обеда – просто идеальное средство. Я это знаю по себе.

– Наверное, мой умгангсшпрахе показался вам ужасным?

– Скорее, странным. Вы похожи на словарь и туристский разговорник.

«А вот тут я прокололся. Хотя все равно бы заметили»

– Наверное, из-за того, что больше с текстами имел дело. А разговорник бы не помешало не только зазубрить, но и взять с собой. Это мое упущение.

– А вы ведь не любите зубрить?

– Нет. Но что делать, раз приходится?

– Вам легче запоминать то, что поняли, увидели логический смысл. Поэтому и показалось странным, – Наташа широко улыбнулась. – А погода мне нравится, немножко напоминает Россию. Вы, наверное, о ней уже тоскуете?

– Еще нет, некогда было. Я же только третий день здесь. Кстати, как приехал. Сразу похолодало.

– Испортится. Завтра обещают моросящий дождь со снегом…

– Вас это расстраивает?

– Да. Мне понравилось с вами гулять. Какое-то другое чувство, естественность. Как будто много лет назад, в Париже, когда еще они не пришли. С вами я возвращаюсь в прошлое. А дом – это снова рейх, который никогда не будет старой Германией.

– Наташа, а вы тоскуете по России?

– Я родилась во Франции, моя Россия – это мои покойные родители… она жила в них, и, наверное, передалась мне по наследству. А вы должны тосковать по России.

– Почему вы так думаете?

– У вас стихи такие. Которые вы мне перед обедом читали.

– Но они же не о России.

– В них Россия. А значит, и в вас.

– Большое спасибо, Наташа. Никогда не ожидал, что мое скромное любительское бумагомарание способно кого-то так впечатлить… Слушайте, я, наверное, расстроил ими вас?

– Нет. Мне вдруг стало почему-то светло и хорошо. Словно я очень долго решала какую-то задачу и не могла, а потом вдруг сам собой ответ пришел в голову, и я обрадовалась.

– А мне стало светло, когда вы вчера играли Шопена. Знаете, у нас на концертах почему-то чаще исполняют вальс ми-минор, а вы выбрали ми-мажор, ля-минор, и… как это, забыл…

– Фа-минор. Они более созерцательные, как стихи Тютчева, написанные в Германии. А вальс ми-минор позволяет показать виртуозность игры, наверное, поэтому его и выбирают для концертов.

Дорожка, обсаженная липами, потихоньку привела их к тому самому «чайному домику», на который Виктор обратил внимание в первый день. Домик был действительно похож на охотничий, причем в старом сельском стиле: квадратный сруб из половинок пропитанных от гниения бревен, размером примерно метра четыре на четыре, венчала высокая шатровая соломенная крыша, сквозь которую пробивалась толстая, квадратная, сужающаяся кверху кирпичная труба. Ставни на окнах были закрыты. Они подошли поближе: перед домиком располагалась небольшая площадка с деревянной перголой для вьющихся растений, чтобы летом можно было ставить там раскладной стол и стулья. Солома на крыше оказалась синтетической, парковых электрических фонарей или какой-то электропроводки к дому не наблюдалось, зато на площадке стоял столб с уличной масляной лампой. Похоже, что хозяева хотели сымитировать здесь что-то вроде уголка, которого не коснулась печать цивилизации.

– Прямо Царское Село в миниатюре, – пошутил Виктор. – Дворец, в парке пруд – вот жалко только, что лебедей нет – и охотничий павильон.

– Павильон Монбижу, где висели полотна Гроота. Вы там были?

– В Царском Селе? Да, только очень давно. А в самом павильоне не был, он в это время был закрыт.

– Наверное, после революции там было все в запустении?

– Нет. Когда мне довелось посетить эти благословенные места, где аллеи хранят шорох пушкинских шагов, там уже было все в порядке, – ответил Виктор и про себя подумал: «И даже не после революции, а после немцев».

– А я никогда не была, – с грустью призналась Наташа. – Бродила по залам Лувра и Галереи Старых Мастеров, по развалинам Колизея и Акрополя, а там не довелось. Только мечтала увидеть…

– Мне сказали, что они его не закрывают. Зайдем, посмотрим, что там?

Виктор повернул кольцо из потемневшей меди и открыл дверь.

Обстановка внутри тоже оказалась весьма аскетичной и служила тому, чтобы отрешиться от благ техногенного мира. В доме была всего одна комната, в центре которой стоял квадратный стол из толстых досок, обработанный морилкой и окруженный жесткими деревянными стульями, такими же простыми и грубоватыми. Прямо напротив дверей, к массивному кирпичному дымоходу была пристроена низенькая чугунная печь-камин. В комнате еще была пара кресел, мойка в углу, несколько разных полок шкафчиков с посудой и разными причандалами, назначение части которых было Виктору неясным, а также аккуратная поленница дров и лучины для розжига. Над столом висела масляная лампа с абажуром. Каких-то охотничьих атрибутов в этом скудном интерьере не наблюдалось. Не видно было и никаких следов того, чтобы это помещение служило кому-нибудь для жилья или работы – не было ни кровати или чего-то, чем бы можно было воспользоваться за ее неимением, ни инструмента, ни каких-либо материалов; вместе с тем помещение было ухожено, чисто и пыль протиралась не так давно.

Наташа тоже робко заглянула внутрь.

– Понятно. В рейхе были как-то в моде чайные домики в стиле простонародья. Чтобы не было ничего лишнего. Предлагаю спрятаться здесь, как в пещере, разжечь огонь и пить чай.

– Это не повредит вашей репутации?

– У меня возникло впечатление, что от меня здесь ждут, чтобы я ее немного подпортила. А у вас?

– Предлагаете не обманывать ожидания? Тогда поищу, где тут спички, чтобы не сидеть в темноте.

– У меня есть спички, – Наташа вытащила из сумочки плоский пакетик отрывных спичек, подошла к лампе и зажгла ее. Красноватый загадочный свет озарил внутренности дома.

– Вы курите?

– Очень и очень редко. Но для вида таскаю с собой хорошие легкие сигареты. А вы?

– Нет, никогда не курил.

– А что это мы сидим без музыки…

Наташа снова вытащила свой красный карманный «Грюндиг» и с деловитым видом обошла комнату и обвела мебель.

– Ничего нет.

Виктор подошел к печи и пошарил рукой под ней, потом постучал по стенкам.

– Вы полагаете, радиомикрофон выдержит нагрев?

«Вроде как бы ничего здесь, кроме окалины…»

– Не исключаю. Особенно, если лампы.

Он устроил у задней стенки очага шалашик из щепок и коры, затем нашел на полке еще один пакет отрывных спичек и старые газеты для растопки, открыл заслонку, и создав зажженной газетой тягу, развел огонь, постепенно подкладывая поленья и следя, чтобы весь дым утягивало в трубу. С треском горящего сухого дерева из комнаты улетучилась сумрачность и угрюмость; простота обстановки перестала создавать параллели с тюремной камерой и в какое-то мгновение Виктор понял, что здесь, в домике, в сущности, ничего больше не надо – это лишь отвлекало бы от спокойного созерцания пламени. Наташа осматривала шкафчики.

– Здесь есть свежая вода. Мы сейчас заварим чай. Здесь есть индонезийский. Пока не испортились отношения с СССР, в рейхе был краснодарский, но сейчас чай привозят из Японской Империи, в основном китайский, а у него немного другой вкус… Похоже, этот домик построили еще при хороших отношениях с Россией.

– Почему так?

– Я нашла здесь русский чайник для заварки. Из Гжели.

– Может, здесь жили русские?

– Дело не в тех, кто жил, а в чае. В русских чаях мало дубиьной кислоты, и их можно заваривать, наливая мало кипятку. Жили здесь немцы, а если даже и русские, то дворянского сословия. Я нашла сливочник.

– Наташа, вы просто Шерлок Холмс.

– Шерлок Холмс не знал, как заваривают русский чай… Сливок или молока, к сожалению, нет, сладостей и закусок – тоже, только галеты, так что придется пить по-простонародному.

– Ничего не имею против.

…Тепло от чая и тепло камина, соединяясь, рождали чувство какого-то необыкновенной безмятежности и покя. Виктору даже на миг показалось, что нет ни рейха, ни прыжков во времени; снова поздняя осень с заморозками, второй курс института, колхоз под Дубровкой, вагончик, буржуйка, пили чай, и они случайно встретились глазами… Как она похожа! То же лицо… удивительно, как он раньше не вспомнил об этом, то же лицо, та же хрупкая фигура и невысоий рост, даже голос… наваждение какое-то. Из их романа так ничего серьезного не вышло, через несколько месяцев все растаяло, как октябрьская радуга в тумане, но теперь… неужели бывают такие совпадения? Или Наташа – это она? Или все сходство лишь иллюзии, домысел, и сознание, привычно поправляя информацию органов чувств, воскрешая давно забытые грезы, выдает их за реальность?

Дрова в камине догорели, и угли распространяли ровный и стойкий жар. Пройдет час или чуть больше, и видение растворится в этом угасающем морозном дне весны.

– Наверное, этот домик создан для того, чтобы видеть свои мечты, – размышлял вслух Виктор. – Они приходят сюда… нет, не так: они уходят сюда. Уходят от быта, от телевизоров, газет и приемников, от митингов и парадов, от заведенных не ими порядков, от планов и проблем, от сплетен и склок, звонков телефонов, шума машин под окном и пустых разговоров, от всяких разных мелочей и минутных желаний, которые почему-то не исполнились… И вот когда они остаются здесь одни без всего этого, к ним возвращается их настоящая мечта.

– Они переходят из мира в другую реальность… наверное, высшую реальность, где у них ничего нет, а только мечта.

– А домик – точка перехода.

– Виктор, а какая у вас мечта здесь, в этой реальности?

– Здесь? – Виктор немного замялся. – Она, наверное, большая, как море. И даже если она не сбудется… то пусть сбудется хоть немножко.

– Что же это за мечта?

– «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный».

– Прочитали где-нибудь в книге?

– Да. Но разве плохо попытаться достичь этой мечты?

– Наверное, нет… Хорошая мечта для мужчины.

– А вас, Наташа, какая мечта посетила в этом уголке приближения к высшей реальности?

– Ну… она не так масштабна.

– Личный секрет.

– Да… Нет, это для вас не секрет, но… Я не знаю, стоит ли это говорить… хотя, наверное, не сказать этого было бы невозможно. – Она слегка побледнела, ее тонкие пальцы мяли ремешок от сумочки.

– Наташа, ну что же вы себя так терзаете? Тогда лучше сказать, так будет легче.

– Хорошо… Только не пугайтесь. Мне очень хочется родить от вас ребенка.

20. «Non, je ne regrette rien»

– Почему от меня? – непроизвольно вырвалось у Виктора.

– Виктор, я знаю, что вас очень удивит мой странный выбор… – начала она тихо, – все это выглядит, очень непонятным и неразумным… но на самом деле все проще, чем вы могли бы подумать. Я хочу, чтобы в моем ребенке была Россия. Понимаю, что вы сейчас скажете, но, наверное, то, что называют наследственностью – не простая биология, это надо чувствовать здесь, чувствовать всей собой… В вас есть Россия, а я… я не хочу онемечиваться, я хочу, чтобы наша Россия продолжалась здесь, в рейхе, что бы они ни хотели. Вы, наверное, считаете, что я говорю глупости…

– Почему же… просто это так неожиданно…

– Нет, пусть, пусть глупости. Пусть это дворянские предрассудки… генеалогия, род, наследственность, чистота крови… пусть так. Но ведь должно быть что-то… ведь так скоро не останется французов, чехов, поляков, болгар, венгров, и нас, нас, русских здесь больше не будет, даже руин и музейных экспонатов, все перепишут на немцев, я так не хочу, не хочу… Не думайте, это не минутная слабость, я давно все обдумала, все решила для себя, просто это подходящий момент, такого больше не будет, может, никогда.

От волнения она раскрыла сумочку, вытащила оттуда пачку легких дамских сигарет, начала вынимать одну, но тут же сунула обратно, закопала пачку обратно куда-то в глубину сумочки и захлопнула защелку.

– Нет. Ни одной сигареты, ни капли вина больше.

– Правильно. Знаете, в СССР сейчас тоже бросают курить и переходят на трезвый образ жизни…

– Вы меня успокаиваете, как ребенка… – улыбнулась она, – а я со своим детством простилась очень давно… и это не розыгрыш.

Она легко поднялась со своего места, и не успел Виктор сообразить, как она опустилась на его колени, взяв правую руку Виктора в свою левую ладонь и положив свою правую руку ему на плечо. Он почувствовал тонкий и стойкий аромат «Запрета», любимых духов Одри Хепберн, и его вдруг словно озарило; он узнал в нем благоухание болгарских роз, что цвели в жаркие летние дни восьмидесятых в брянских скверах, то был запах юности и его малой родины. Плиссированное платье чуть приподнялось вверх, чуть приоткрыв ее колени, затянутые в терилен светло-телесного цвета с серебристым отливом; Наташа не стала поправлять его; она посмотрела прямо в его глаза и тихо повторила: «Это не шутка».

Виктор цеплялся за остатки логического мышления.

«Так не бывает» – думал он. «В этом доме не бывает случайностей. Но тогда для чего?»

Если это провокация, рассуждал он, то неясно в чем ее цель. То, что это провокация, это уже понятно, ему три раза предложили близость с женщиной, причем похоже, что времени у них нет. Они не ждали, что он влюбится и потеряет голову, а огорошили прямым предложением, правда, не столь примитивным. И времени на обдумывание нет. Надо хоть немного его потянуть…

– Я вас озадачила? – прошептала Наташа. – Но вас же не рассердила моя мечта…

– Я просто боюсь шуметь, чтобы вы не вспорхнули, как мотылек. Я не хочу, чтобы вы улетали…

В этом должна быть какая-то система, подумал Виктор. Ему три раза предложили женщину. Три раза. На третий раз в России не положено отказываться. Почему? Из вежливости? При чем тут вежливость? Во многих русских сказках выбирают три раза, может, они играют на особенностях русской психологии. Что предложили в первый раз? Интрижку с красивой горничной. Мечта обывателя. Обывателей большинство, логично, что в первую очередь. Обывателя, обывателя… А это не связано с делением по цвету штанов, о котором рассказал Альтеншлоссер? Первое предложение в расчете на обывателя, обывателей большинство. Второе – мелкое и грязное, мечты негражданина. Третье – да, Альтеншлоссер говорил слова «ради продолжения рода». Не для похоти, а для продолжения рода. И ради продолжения нации. Высокая идея… Близость с женщиной во имя нации, подчинение личного, интимного нации – в рейхе идеал гражданина. Третий выбор, от которого он не должен отказаться. А если он откажется от всех? Признают неполноценным? И как это скажется на задании?

– Вы, верно, боитесь, что я хочу вас на себе окрутить? Но вы лучше меня знаете, что мы с вами скоро расстанемся, и расстанемся навсегда.

– Я думаю о том, что произойдет с вами после этого. Не хотел бы поломать вам жизнь.

– Не поломаете. Даже наоборот… В рейхе с дефицитом мужчин целый культ матерей-одиночек. Для граждан, конечно, но брак с Вольфом дал мне паспорт гражданки рейха, это все равно, что раньше фольксдойче…

Рейхсфюреру, возможно, для контакта нужен именно гражданин, думал Виктор. А может, контакт будет строиться из того, как его, Виктора определят. Нет, слишком уж роскошно… Хотя что такое «роскошно» для интересов рейхсфюрера? Если это касается его личной любимой шеи, СС пол-Европы в позу поставит.

-…После рождения ребенка одиноким матерям из числа граждан они дают пособие, такое, что можно не работать, пока дитя в младенчестве. Или можно работать, а для ребенка нанять няню, но я не хочу, чтобы это была няня, я хочу сама научить, передать все, что знаю, я хочу, чтобы ребенок слышал нашу, русскую речь, а не «Сказки перед сном» с телестудии, я сама расскажу наши сказки, я их все помню…

Но и в этом случае это может быть провокация, думал Виктор. Почему, почему его не предупредили, не проинструктировали… Никто ведь не сказал, ни Ковальчук, ни Хандыко, почему… Не знали, не предусмотрели? Да, как же. Прямо там такие простаки и сидят. Почему, почему… Как нарочно. Почему «как». Нарочно. Так что, им надо, чтобы он вляпался? А как иначе объяснить… Специально ничего не сообщали, чтобы влип и реагировал натурально, а не наигранно. Так что же, получается, по заданию он теперь должен… а чего с ним потом будет? Хотя кому какая разница, чего с ним будет…

-…Вы, наверное заметили, здесь во всех фильмах положительный герой, если он не совсем юноша, а возмужавший человек, берет в жены именно женщину с ребенком, а еще лучше, с двумя или тремя. Здесь считается, что это хорошая женщина, раз она решилась иметь детей, а если детей нет, то к ней относятся настороженно: то ли она не может иметь детей, то ли не хочет, а если так, она не может относиться к порядочным… Чтобы устроить личную жизнь, мне здесь все равно придется жить по их морали и сперва родить ребенка, а потом…

«Дурак я и эгоист», внезапно сказал себе Виктор. «Может, завтра звезданет бомба и разнесет все это к чертям собачьим вместе с домиком, а я сижу и думаю о своей шкуре, какие неприятности огребу. Да по фигу, какие неприятности, и чем оправдаюсь. Ничем не буду оправдываться. Все равно кранты были бы, а так – хоть люди на земле еще поживут… И в моем ребенке я буду жить тоже.»

Он вдруг резко привлек к себе Наташу – она ахнула, но не сопротивлялась – и жадно, словно обезумевший от жажды путник в пустыне к хрустальной фляге с родниковой водой, припал к ее губам, коснулся кончиком языка их изнутри. У Наташи вырвались короткие, прерывистые стоны, она быстро сомкнула руки у него на шее сзади, все, что видел Виктор перед собой – это ее закрытые глаза, аккуратное ушко, коротко остриженные волосы и пульсирующую жилку на виске.

– Сейчас, сейчас… Милый, спасибо, милый, милый…

– Подожди, тут… Тут нет кровати или дивана…

– Ничего… хватит кресла… я сейчас…

Тело Наташи выгнулось, как натянутый лук в руках стрелка, голова была запрокинута назад, глаза смотрели в балки потолка, из полуоткрытых губ вырывалось страстное дыхание, ее тонкие пальцы с неожиданной силой стискивали его плечи. Она вся уходила в порыв чувств, пронизавших, словно электрическим разрядом, ее плоть снизу доверху, и, казалось, она вот-вот упадет без признаков жизни. И когда она наконец упала, изможденная и счастливая, уронила руки и голову на его плечи и грудь, то Виктору почудилось, что она невесомее шелкового платка.

– Спасибо тебе… спасибо…

– Наташа… Может, мне как-то остаться здесь, мы поженимся, я буду обслуживать арифмометры и пишущие машинки, или в какую-нибудь торговую фирму… я хорошо угадываю, как развивается спрос на бытовую и счетную технику, мне везет всегда…

– Не надо… Мы скоро должны разойтись, не беспокойся обо мне…

– Ну а ты не пожалеешь?

– Non, je ne regrette rien… прости, я забылась и перешла на французский, мне говорили, что ты не знаешь…

– Эти слова знаю. «Я ни о чем не жалею.» Строка из песни Эдит Пиаф.

– Пиаф запрещена в рейхе, она хотела петь по-французски и уехала в НАУ, но там надо петь по-английски, и ее там мало кто знает, в основном французские эмигранты, и вроде последнее время она болеет… В Париже тогда я еще застала ее концерты…

«Бедная Пиаф, бедная Наташа… Неужели здесь, в этом мире, в скромном СССР, где люди ездят на трамвайчиках и где стандарт благополучия – квартира со всеми удобствами и высокими потолками, люди действительно счастливее, чем где-то еще на Земле?»

…Вечером гостиную вновь наполняла музыка Шопена; пальцы Наташи летали по клавишам стремительно и страстно, и что-то победно-торжественное отдавалось в мелодии.

Поднимаясь к себе наверх, Виктор вдруг увидел фройляйн Лизу; она стояла у окна и протирала мокрые щеки носовым платочком; глаза ее были красными.

– Что-то случилось? Они все-таки не оплачивают контракт? Или что-то с близкими?

– Нет, с контрактом все в порядке, простите… с близкими тоже хорошо, герр Виктор очень заботлив… Это так, чувства…

– Лиза… вы случайно, не ревнуете меня к фрау Вольф?

– Нет… это просто музыка, фрау Вольф чудно играет, это музыка сделала со мной что-то странное, я вдруг заплакала… Все хорошо, я уже в порядке, надо только помыть лицо…

«А ведь Шопен был польским композитором…»

21. Путь в логово зверя.

На следующий день сразу же после завтрака под окнами послышалось плотоядное урчание мощного двигателя, и в холл бодрой походкой вошел Альтеншлоссер, мурлыча под нос мотив песенки «Любовь такая у матросов», той самой, с которой у Бондарчука в «Они сражались за Родину» офицер шел в атаку с сигаретой. На сей раз Дитрих был в серо-зеленой форме; Виктору тут же вспомнилась фраза «А я думал, вы своих только в черное одеваете», и он искренне пожалел, что мало лазил по военно-историческим форумам и весьма смутно разбирался в обмундировании и наградах. Железного креста у Дитриха точно не было, а смысл планок и ленточек оставался для него столь же неясным, как китайская грамота.

– Доброе утро, Виктор! Надеюсь, ваш завтрак был плотным? Я за вами. Нам предстоит небольшая приятная поездка, в случае успеха которой мы сможем вместе отпраздновать конец вашего заточения в этом замке. Если какие-то вещи остались у вас в спальне, возьмите все с собой. Я буду ждать вас в машине.

Виктор бросился наверх и, воспользовавшись случаем, заскочил в комнату Наташи. Она сидела в кресле и читала какую-то книгу, которую вчера перед сном захватила с собой из библиотеки.

– Наташа…

«Черт, тут же микрофоны. Нельзя так терять голову.»

– Сегодня с утра я буду занят, у меня деловая поездка. Когда вернусь, еще не знаю. Вы не могли бы в мое отсутствие посмотреть, есть ли в библиотеке книги по электротранспорту? Или хотя бы по электрическим машинам?

Наташа засияла; порывисто встав с кресла, она подошла к Виктору и осенила его крестным знамением.

– Я сделаю подборку. И буду молиться за вас, чтобы господь послал вам удачи в ваших делах.

– Спасибо… Полагаю, у нас будет повод отметить успешное завершение. Вас можно будет пригласить скрасить наше общество?

– Да, конечно, но только без алкоголя.

– Хорошо, что-нибудь подберем… До свидания!

Спортивный «Мерседес» с поднятым крылом дверцы нетерпеливо дрожал в ожидании старта. Виктор плюхнулся в кресло, застегнул шведский ремень и прихлопнул сверху дверцу, как фонарь самолета.

– Фертиг цум флюг!

– От винта! – улыбнулся Дитрих и дал газ.

Погода была теплее, чем вчера, но с неба, затянутого серым мятым брезентом облаков, действительно, как и сказала Наташа, сыпал снег с моросящим дождем. Дитрих включил дворники и ехал сравнительно осторожно.

– Тише едешь – дальше будешь, так? Будем ехать осмотрительно. Я должен доставить вас целым и невредимым для самого фюрера.

«Значит, у них все по плану. Сразу же после этого меня везут к Гитлеру. Что у них в плане это значило? Что теперь есть возможность давить на меня? Что теперь ясно, с каким соусом меня подать? «

– Я надеюсь, Виктор, вам не было слишком скучно в вашем заточении? Вам повезло, могло получиться так, что ждать пришлось бы дольше.

– Фюрер так загружен делами? Или его часто посещают люди будущего, и он устал от визитов?

– Ни то, ни другое. Понимаете, Виктор, народ убежден, что фюрер денно и нощно печется о судьбах рейха, ежеминутно решая задачи, от которых зависит судьба нации. Народу надо в это верить. На самом деле наш фюрер совершенно не может работать стабильно и организованно. Возьмем, к примеру, Берия: он работает, как директор крупного промышленного концерна. Сначала он четко разделяет вопросы по приоритетам, что решать самому, а что могут решить исполнители и все вопросы, которые могут решить без него, он передает другим, точно и тщательно подбирая людей, которые способны и хотят решать именно эти вопросы. Он организует структуру исполнения и отчетности с тем увлечением, с каким математики пишут программы для счетных машин. Он тщательно планирует свой день, свой труд, отдых, самообразование, общение с семьей, правильно используя каждую минуту. Он вас вызывал к себе?

– Да.

– Когда?

– После совещания. И после осмотра мавзолея Сталина.

– Правильно. Ему было нужно, чтобы вы проработали на совещании, увидели чудо – живого Сталина, и, под впечатлением этого чуда, смогли бы полностью отдавать свой интеллект в деловой беседе с ним. Точный расчет и планирование! Фюрер – это полная противоположность. Он абсолютно не может планировать свою работу и свое время, занимается всегда тем, чем в данную минуту хочет, он неспособен к кабинетной работе и не может выдерживать распорядок дня. Когда он пытается решить какую-то проблему, он может неделями заниматься всякими пустяками, вроде планов пересадки деревьев с одного места на другое, утверждения буклетов выставок или порядка расстановки полицейских постов у народных зданий. Но, Виктор! В один прекрасный день он вдруг сразу излагает решение этой проблемы, безукоризненно верное и обоснованное железной логикой. Вдохновение и внутренний голос позволяют ему действовать точнее и безошибочнее, чем это делают интеллектуалы, изучавшие проблему шаг за шагом. Берия – талантливый руководитель, фюрер – гений.

«Опережающее отражение. Точно по Анохину. Гитлер не анализирует логических связей, он накапливает в подсознании информацию, подсознание строит для него картину будущего. Заглянув в это виртуальное будущее, Гитлер принимает решение. Видимо, у него по каким-то причинам возродились способности, которыми обладал человек на заре своего развития: сначала эволюционировала способность к интуиции, предвидению, созданию образа будущего, затем – речь и логическое мышление, и предвидение у всех ушло на второй план, а у него – нет. Да, и глаза, гипнотизирующие глаза: это подтверждает. До появления речи животные и первобытные люди передавали информацию, эмоции через взгляд. Если хочешь, чтобы кошка или собака поняли, что от нее хотят, надо взглянуть в их глаза.»

– Вот так фюрер после доклада о вас несколько дней занимался другими вещами, пока на него не снизошло вдохновение, и тогда он сразу назначил аудиенцию. Так было и в прошлый раз, и благодаря озарению фюрера наша нация здесь, в этой реальности, избежала того краха и унижения, которые пережила в вашей. А ведь первому контактеру тогда у нас никто не верил. Чуть было не расстреляли сразу же, как шпиона. Первым поверил фюрер – и оказался прав. Разве это не доказательство гениальности?

«Что же такого сделал первый контактер? Представим ситуацию: Гитлер утвердил директиву «Барбаросса», он ждет озарения, когда поставить дату, момент. Этим-то он и выиграл, что никто не знал, когда он назначит, даже он сам. Его подсознание уже создало виртуальное будущее, и в нем он побеждает. И вдруг появляется человек из этого будущего, и оно оказывается совсем не такое, страшное… даже просто факт, что после войны останутся русские и они не будут рабами, есть то, что разбило фюреру его виртуальный мир, в котором он уже играл в победителя. Надо разбить картину будущего, которая сложилась у Гитлера теперь… но как? Что будет неоспоримым фактом ошибки? Действительно, тут никто заранее не спланирует»

В машине что-то запищало. Дитрих вырулил на обочину, затормозил и снял трубку телефона. Использовать «хэндз-фри» местные Бонды почему-то до сих пор не догадались. Маленький экран видео, торчащий из-под приборной панели, Дитрих включать не стал.

– Ja… Ja… Was?

Виктор сперва подумал, что что-то случилось. Но лицо Дитриха обрело довольное выражение; речь же состояла из «да», «конечно» и «действуйте».

– Что-то произошло?

– Произошло. Фюрер в хорошем расположение духа, остальное, как говорят у вас, те-куч-ка. Теперь о деле. Директива «Атилла» предполагает возникновение ядерного военного конфликта между странами Гроссфир… «большой четверки», не санкционированного руководствами этих стран. Появление ракетно-ядерного оружия вызвало необходимость реагировать, принимать решения на основания данных радиолокационной и иной разведки гораздо быстрее, и в процесс подготовки и принятия таких решений во всех странах включены электронные счетные машины. Усилиями внешней разведки рейха в программы, управляющими системы пуска ядерных ракет и выдачи команд стратегическим бомбардировщикам, введены элементы, которые, по определенному сигналу должны вызвать пуск ядерных ракет по территории других стран, отдать команды экипажам самолетов и так далее… Чему вы усмехнулись?

– Я не усмехнулся, я слушаю.

– Вы усмехнулись про себя.

– Так ведь это же сценарий боевика «Терминатор-2». Троянская программа и прочее. Фантастика.

– В конце 30-х Шпанов написал фантастическую повесть «Первый удар», потом это стал сценарий для фильма. Там самолетыпротивника уничтожаются первым ударом по спящим аэродромам. Разве это не стало у вас реальностью? Ну, с некоторыми поправками?

Виктор пожал плечами.

– Вот видите, не все, что пишут фантасты – сказка, и не все, что пишут историки – правда. Так вот, дать команду на отмену директивы может только лично фюрер, в случае его смерти или ухода от власти программы вводятся в действие автоматически. Короче говоря, чтобы предотвратить ядерную войну, надо уговорить фюрера, а фюрера уговорить невозможно. Как только он принял решение, на него не действуют никакие логические доводы.

«Он принимает решения из сформированной его воображением картины виртуальной реальности, и не изменит его, пока сама картина не изменится. Кстати, раз он художник, то уж рисовать картины в мозгу он умеет».

– Тогда почему вы уверены, что у нас что-то выйдет?

– Простая логика. Если получилось в первый раз, почему не выйдет во второй?

– Первый контактер и подсказал идею «Атиллы»?

– Да. Предотвратил одну катастрофу, случайно навел на мысль о другой.

– Он был из нашего времени?

– Да, разница в пару лет. Молод, уровень знаний ниже, чем у выпускника средней школы в рейхе, интересы чисто обывательские.

– Тогда вопрос, подхожу ли я? Слышал, что ваш фюрер не слишком любит образованных.

– А кто их любит? Поэтому, если вас о чем-то спросят, отвечайте прямо, искренне, без философских рассуждений и наукообразия. Уверенно и искренне, без лукавства. Обмануть фюрера все равно нельзя.

– О чем меня могут спросить?

– О чем угодно. План встречи в голове у рейхсфюрера. Если теряетесь, не стесняйтесь переспрашивать. Противная погода… Как жаль, что эта встреча не прошла вчера.

– Что еще я должен знать для встречи? А то мы так доедем, и я упущу что-то важное.

– Хотите знать правду? Одному дьяволу известно, что вы должны знать. Первый контактер рассказал за пару минут то, что все считали бредом или провокацией НКВД, и фюрер изменил ход истории. А ведь фактически для этого фюрер не имел никаких оснований. Радиотелефон у контактера не работал, потому что в гестапо эксперты поспешили посмотреть, из чего он сделан, такие часы, как у вас, в принципе можно изготовить, как и ручку, деньги и документы он по глупости сжег сам в первые часы, как попал сюда. Логика была бессильна. Но фюрера никогда не подводила его сверхинтуиция!

Они свернули с автобана на аллею, несколько раз менявшую направление; вдоль дороги Виктор заметил скрытые посты с оборудованными позициями для стрельбы, а в случайном просвете голых ветвей живой изгороди, которая тянулась вдоль асфальта, словно вдоль парковой дорожки, мелькнула спираль Бруно.

– Впрочем, Виктор, скоро вы сами все увидите. Мы уже подъезжаем. Это одна из новых резиденций фюрера. Вы не представляете, сколько немцев, да и не только, завидовало бы возможности такой встречи! А кто такой Штирлиц? – внезапно спросил Дитрих, без нажима и всякого перехода.

– Литературный герой серии шпионских романов, телесериала и анекдотов про разведку в германском тылу.

– Понятно. Наверное, что-то вроде нашего полковника Сизова из романов Марты Браун? Тонкая психологическая игра, использование интриг между ведомствами в аппарате МГБ, соперничества между госбезопасностью и партией, дьявольский ум и находчивость?

– Похоже.

– К сожалению, на нашем телевидении романы Браун считают литературой для умственной элиты, а сами увлекаются подражаниями Флемингу. Немецкие вестерны, немецкие Джеймсы Бонды… Вы дали хорошую мысль, Виктор! Нам нужен свой образ агента. Надо подкинуть заказ министерству пропаганды…

22. Управление временем.

Виктор ждал, что в ставке фюрера будет подвал, провода, сыро и запах плесени. Однако вместо этого охрана пропустила их машину к большому зданию в парке, построенному в стиле рыцарского замка. Правда, в окрестностях его Виктор заметил оголовки вентиляционных шахт и подземные въезды.

В замке работали кондиционеры и увлажнители, дул приятный ветерок и воздух был освежен кофейным дезодорантом. Их быстро провели по широкой лестнице на второй этаж, затем – через анфиладу комнат, довольно светлых и напоминавших европейские дворцы эпохи Ренессанса. Видимо, богемная душа фюрера все-таки требовала аристократической обстановки.

В конце концов они оказались в не слишком большом кабинете – примерно в половину от того, где Виктора принял Берия – но зато полностью отделанным янтарем, включая мозаичные картины на стенах. Короче говоря, в этой реальности нацисты не украли Янтарную комнату из Петергофа, а построили свою. Книжных шкафов в кабинете почти не было, зато был изящный палисандровый столик с большими листами бумаги, на части которых виделись какие-то непонятные карандашные наброски. Виктор обратил внимание Дитриха на то, что все книги в кабинете были в формате ин-фолио, как и желтая кожаная папка на столе, которую он принял за папку для рисунков.

– Фюрер не носит очков, – пояснил Альтеншлоссер, – он считает, что становится похож в них на учителя. Поэтому книги и документы для него теперь приходится сначала печатать обычным шрифтом, а потом увеличивать на электрокопии, чтобы было, как на таблицах для проверки зрения.

Виктор попытался представить себе Гитлера в кинохронике в очках. Действительно, выходило что-то похожее на учителя, который орет на учеников. Еще бы указку в руки.

Дверь открылась, и в кабинет вошел человек в форме СС, седой, пожилой, где-то под семьдесят, в очках с толстыми стеклами, худощавый лицом. Дитрих моментально щелкнул каблуками и вытянул руку в нацистском приветствии. Человек небрежно ответил. Виктор понял, что это и есть Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС. Правда, изменился и здорово постарел за 15 лет.

«Блин, а дипломатический протокол тут какой? Ничему ведь не обучили…»

– Гутен морген, – неуверенно произнес Виктор.

– Здрафстфуйт, Виктор, – ответил Гиммлер по-русски с акцентом (надо же шефу спецслужб рейха марку держать), и далее обратился к Альтеншлоссеру, уже на немецком:

– Это и есть тот русский из будущего?

– Так точно. Вещественные доказательства при нем.

– Хорошо. Останетесь переводить.

– Слушаюсь.

В кабинете повисла тишина ожидания.

– Вы можете сесть, – обратился Дитрих к Виктору.

– Спасибо за приглашение. Но сесть я всегда успею.

До Дитриха дошло, хоть и с некоторым опозданием.

– О чем он говорит? – тихо спросил Гиммлер.

– Игра слов. Он подбадривает себя шутками.

– Хорошо. Пусть.

Ожидание длилось еще где-то минут двадцать. Виктор убивал время, разглядывая уникальное убранство кабинета – кто знает, когда еще удастся такое посмотреть. И еще он думал, что если рейхсфюрер так постарел, то как же сейчас Гитлер выглядит.

…Он узнал фюрера только по челке и усикам.

В кабинет какой-то пошатывающейся, но быстрой походкой вошел невысокий человек – если точнее, человек с несколько коротковатыми ногами, одетый в совершенно гражданский светло-серый костюм в полоску, но без галстука и в рубашке с распахнутым воротом. Лицо у него было не по сезону загорелым, почему-то без привычных по фотографиям и кинохронике морщин и теней под глазами. Усы и прическа были черными, без единого седого волоса; прическа была аккуратно уложена и блестела, как будто на нее не пожалели дамского фиксирующего аэрозоля. Было такое впечатление, словно это какой-то современный гламурный поп-артист, на скорую руку загримированный под Гитлера.

И тут он понял, что фюрер просто сделал подтяжку лица и красит волосы, как будто он действительно стареющая звезда шоу-бизнеса.

Виктор вдруг почувствовал какую-то странную жалость к этому человеку. Проходя по коридорам замка, он ожидал, что будет испытывать ненависть к этому виновнику запредельных бедствий человечества в его реальности и будущему виновнику гибели человечества в этой. Но ненавидеть, оказалось, в сущности, нечего. Великий вождь оказался, по сути дела, лишь крышей для алчущей добычи нацистской Европы, которой нужен был кто-то, кто возьмет на себя ответственность за все, что она сотворит. И теперь эта крыша была озабочена потерей сценического имиджа.

Гимлер и Альтеншлоссер привычно вскинули руки в партийном приветствии, фюрер сделал обычную отмашку. Виктор скроил дежурную улыбку и дружественным тоном произнес «Гутен морген!». На лице фюрера слегка скользнула тень недоумения. Он не ответил; очевидно, он ожидал другой реакции, как если бы звезда эстрады, появившись перед зрителями, вместо аплодисментов или свиста услышала бы равнодушное «Здрасьте».

Подойдя вплотную, Гитлер бросил на Виктора свой взгляд.

Виктору доводилось читать о гипнотизирующих глазах фюрера, о том, как он своим взглядом чуть не сбивал человека с ног. Но то ли с возрастом эта способность несколько ослабла, то ли Виктора смутила неожиданная и показавшаяся ему неестественно-фотошопной гламурность вождя, но ничего особенного он во взгляде Гитлера не заметил, и с некоторым удивлением почувствовал, что рассматривает эти светло голубые, с каким-то спецэффектным кошачьим блеском глаза весьма равнодушно. Взгляд показался ему каким-то пристальным, но неживым, словно бы его тоже подфотошопили и при этом с чем-то перебрали. То ли блеску много, то ли блики не там.

Взгляд Виктора тоже не смутил Гитлера. Тот уже снова владел собой, видимо, решив, что пришельцы из будущего и должны реагировать не как все.

Фюрер повернулся к Гиммлеру. По-видимому, оно действительно был в хорошем настроении.

– Так, это тоже неплохой русский. Мне сказали, что ему пятьдесят, но я бы дал моложе. Белорусы или казахи живут очень здоровой жизнью и биологически еще долго будут превосходить немцев. Жаль, что вы, Генрих, устраиваете мне такие встречи слишком редко. Кстати, за завтраком в столовой новый официант опять поднес мне тарелку раньше других. Я тут же переставил ее Шреку…

«Кому-кому?»

– Шрек больше не водит мою машину, но по старой памяти я часто приглашаю его отобедать. Спросите у нашего гостя, понравилось ли ему в рейхе?

– Спасибо, – ответил Виктор, – мне устроили хороший прием, и я даже за недолгое время видел много интересных вещей. Например, двухэтажный поезд, у нас такого нет.

– Видите, Генрих? А кто-то убеждал меня, что такие поезда не имеют смысла. Они считают сиюминутную прибыль и не способны смотреть в будущее! Они не способны менять будущее! Вы можете представить себе, – обратился он уже к Виктору, – что такое менять будущее? Возьмем пример: в вашем будущем Сталин пережил меня, хоть и ненадолго. А в этом Сталин умер, а я жив. Ведь так?

– Когда я спрашивал здесь в СССР об этом, мне все говорили, что Сталин жив.

Эта фраза почему-то развеселила фюрера.

– Сталин жив! Сталин – жив! Вы видели хоть одного человека, который был бы заморожен и ожил? Это все равно, что купить мороженую рыбу, бросить в таз и она будет плавать.

– Я как-то читал о таком случае. Один приятель купил целую мороженую рыбу, положил в ванну с водой оттаивать, и она, то есть рыба, ожила.

– Но ведь он бросил рыбу, а не человека! Разве я неправ?

– В том, что бросил рыбу, абсолютно правы.

«Идиотский разговор получается. Как в «Королевстве кривых зеркал» с глупым королем.»

Гитлер чуть задержался с ответной фразой. С одной стороны, с ним внешне соглашались. С другой стороны с ним соглашались так, что совершенно не соглашались. Двоичная европейская логика дала сбой.

– Мой фюрер, этот русский тоже подтверждает, что СССР развалился, – поспешил заполнить паузу Гиммлер. – Это доброе знамение! Высшие силы благоволят германской нации, все последние исследования, проведенные нами в Тибете, говорят о том, что на длинном и извилистом пути немцам предначертан успех…

– Вы докладывали, – прервал его фюрер, – исследования… да! Я всегда знал и без исследований, что СССР – колосс на глиняных ногах! Страна с накачанной экономикой, но со слабой идеей. Толкни ее – и она развалится. Надо только угадать момент. Первый русский из будущего был знамением. Он указал, что момент избран неверно. Что говорят ваши ясновидцы о втором русском?

– Они сходятся во мнении, что это тоже знак. Знак того, что германская нация может достичь своей цели с меньшими разрушениями и жертвами.

– Жертвы! – раздраженно пробурчал Гитлер. – Все постоянно твердят о том, что надо меньше жертв. Почему арабы не победили в сражении при Пуатье? Ведь тогда мир был бы исламским. Арабы навязали бы нашим предкам другую религию, главное в которой – распространять истинную веру мечом и подчинять ей все другие народы. А потом, в силу расовой неполноценности арабов, во главе новой империи встали бы омусульманенные германцы. Я в этом уверен. После решения еврейского вопроса все наши беды идут от того, что у нас не та религия. Почему в Японской империи религия ставит превыше всего жертву во имя отечества, а христианство исповедует какую-то дряблую философию мазохизма? Нацию надо приучать к жертвенности. Когда я собираю свое ближайшее окружение за обеденным столом, я всегда выкладываю лист для пожертвований, и рассчитываю, что остальные будут поступать точно так же.

Гитлер сделал паузу, подошел к окну, повернулся и стал, опершись рукой на столик, чтобы быть со стороны света.

– Гиммлер, почему вы так боитесь, что нация понесет жертвы во имя осуществления своей мечты – создания вечного рейха на всей земной поверхности? Почему вы последнее время намекаете мне на отсрочку на какое-то неопределенное время, которое неизвестно кто увидит? Когда наша цель – вот она, рядом, И надо только не упустить момент! Мы бы никогда не были у власти, если бы так рассуждали!

– Мой фюрер, когда я смотрю на небывалые и грандиозные проекты, которые были реализованы в рейхе последнее время, на прекрасные здания, в которых воплощены ваши идеи, у меня возникает вопрос – стоит ли все это превращать в прах, в руины, если плод созрел и вот-вот падет к вашим ногам? Картины деградации русских в будущем ужасны. Их раса полностью утратила жизненную силу, вымирание ее прогрессирует, образованные люди не востребованы, их интеллект больше не движет науку и технику, есть только новые рабы, которые собирают, продают и обслуживают то, что создано умом других рас, их тяга к свободе подавлена и заменена удовольствием от бездумных развлечений…

Гитлер молчал, но, казалось, он совершенно не слушал рейхсфюрера.

– Руины, – неожиданно произнес он, – руины! Да вы знаете, Гиммлер, что эти здания как раз и построены ради того, чтобы обратиться в руины! Какие великие цивилизации оказали влияние на развитие Европы? Рим! Разрушенный Рим! Было стерто с лица земли государство, забыт язык, уничтожены книги и картины. Но руины Рима дали основу европейской цивилизации. Что должно стать основой для той поросли, которая подымется на Земле после ядерного пожара? Уродливые скрученные каркасы небоскребов Нью-Йорка и Токио? Нет! Кучи бетонного мусора на месте сборных сталинских домов? Нет. Лишь наши величественные руины сформируют будущее нации. Все эти дома специально строились так, чтобы быть разрушенными. Я отказался от высотных зданий, я приказал строить так, чтобы потомки видели не ржавые скелеты, а гранит и мрамор. «Атилла» – это лишь закономерный финал великого замысла, во имя которого строился весь рейх, замысла, рассчитанного на тысячелетия. Мы будем управлять временем через руины.

«Приплыли,» – мелькнуло в голове у Виктора. «Полные кранты. Фюреру теперь важна не личная власть над миром при жизни, а великие руины. План не сработает. Ему теперь все равно, застрелится он в бункере или нет. И, может быть, ему даже все равно, выживет ли немецкая нация в подземных городах. Она в его виртуальном будущем в любом случае навечно остается в виде памятника самому себе, в виде его любимых руин. Трандец. Он нарисовал себе такое виртуальное будущее, которое поменять невозможно».

И еще Виктор подумал о том, что Гитлера, наверное, привел к этой идее страх приближающейся смерти. Фюрер так и не смог найти ни в религии, ни в простой человеческой морали ответа на то, что же поможет ему быть спокойным в его последний час. Говоря о служении рейху он, в сущности, всю жизнь подчинил служению себе, любимому, своей жажде отмстить за не слишком счастливое детство и жалкое прозябание в золотые годы юности. Он требовал жертв, но собой ради кого-то так и не пожертвовал, и оказался совсем один перед будущей всепоглощающей бездной.

И вот тогда-то, видимо, фюрер и нашел способ. Что там говорил Штирлицу генерал в вагоне из «Семнадцати мгновений»? Что-то вроде «поверьте, это не страшно, когда все вместе»? Оно и будет – все вместе. Останутся только руины. Вечные руины – это и есть вечный рейх.

Вместе.. Раз «вместе», значит, дата «Атиллы» – дата естественной смерти Гитлера. Так просто… Почему, почему он до этого раньше не догадался? Впрочем, теперь это уже все равно.

Гитлер продолжал говорить, повышая голос, и быстро сорвался на крик. Альтеншлоссер уже не переводил, а Виктор плохо разбирал слова с голоса, если они были не четки и разборчивы – все-таки гипнопедия не заменит разговорной практики. Фюрер продолжал накручивать себя, как истеричная баба – лицо его побагровело, черты исказились и стали страшными, так что Виктор подумал, не разойдутся ли швы; он начал вдруг страшно заикаться и давиться словами. Не в силах выговорить какую-то длинную фразу, Гитлер забарабанил своими суховатыми кулачками по крышке стола, голова его затряслась, и Виктор заметил, как в уголках губ фюрера показалась пена. Исход разговора стал ясен. Этим припадком ярости фюрер наглухо отрезал Гиммлеру всякую возможность капать себе на мозги.

23. Семнадцать мгновений зимы.

Истерика прекратилась неожиданно и бесследно. Накачав окружающих эмоциями, фюрер вдруг стал совершенно спокойным и даже веселым. Обращаясь к Гиммлеру, он произнес:

– Я вчера говорил с авиационными специалистами. Они убеждены, что рентабельность пассажирских перевозок можно увеличить, переведя все самолеты на реактивные двигатели и увеличить вместимость до двухсот-трехсот мест. Скоро в рейхе появятся такие самолеты, на борту которых можно поставить даже ванну.

«А черт, все равно всем один конец…»

– Эльшульдиген зи михь битте, – перебил Виктор, повернувшись к Гиммлеру, – но кажется господин рейхсфюрер обещал показать мне живого Гитлера.

Гиммлер по-русски, по видимому, не понял, и чуть не вылупил глаза от неожиданности, но все же сохранил самообладание.

– Что? Что он сказал? – спросил фюрер.

– Он сказал, что ему было обещано, что он увидит фюрера.

– И кого же он видит? Кого же он видит, позвольте знать?

– Кого вы видите, по вашему мнению, если не фюрера?

– Ну, как сказать… С одной стороны, вроде похож. А с другой, вроде чего-то не то. Не такой он какой-то.

– Переведите! Переведите в точности!

– Русский говорит, что он находит сходство и не находит сходства.

– Как это так – находит и не находит? Спросите!

– Что значит «похож и не похож»?

– Ну а я почем знаю? Так вот.

– Переведите!

– Он говорит, что не может этого знать.

– Но если он так говорит, значит, может!

– Если вы это утверждаете, значит, знаете, почему!

– Да откуда? Вон он говорит, что будут руины, так он же тоже их не видел.

– Он говорит, что не может знать по той же причине, по какой не уверен, будут ли руины.

– С чего он взял, что не будет руин?

– Обоснуйте, почему руин может не быть.

– Ну как… Мало ли кому помешают.

– Он говорит, что они могут кому-то помешать.

– Кому?

– Кому могут помешать руины?

– А я почем знаю?

– Он говорит, что не может этого знать.

– Но если он так говорит… Нет! Не переводите.

Гитлер стал мерить шажками свою версию Янтарной комнаты. Виктор ждал, что фюрер сейчас заорет «Не делайте из меня дурака» или в этом роде, но фюрер вдруг подошел к Гиммлеру и негромко, даже чуть заговорщицки спросил:

– Как вы объясните его слова?

– Русские часто отличаются неожиданной и непредсказуемой глупостью, мой фюрер, – ответил Гиммлер. Кстати, логически он был в определенном смысле прав.

– Глупость. Глупость, – многозначительно повторил фюрер, подняв указательный палец вверх, – у русских глупость – это приспособление, Гиммлер! Мы не можем знать, когда они блефуют. Они заставляют нас поверить в то, что они идиоты, и тут же всаживают нож в спину! Почему он уверен в том, что руин не будет? Тот, первый, был уверен, что я застрелюсь в бункере, он это знал, почему теперь этот русский уверен, что руин не будет?

«Бред какой-то несет», думал Виктор, «но бред связный… к чему-то он клонит.»

– Вы все скажете, что он не может объяснить. Да! Он представитель низшей расы, у него нет сверхинтуиции, дающей четкую и объяснимую картину. Он только предчувствует. Вы слышали его разговор – в нем нет никакой логики. Он живет интуицией. И его случайная глупость дала нам понять, что у него есть предчувствие!

Фюрер подошел к телефону, назвал в трубку номер. Трубка громко хрюкнула что-то вроде приветствия – видимо у вождя начал слабеть и слух и в аппарат встроили усилитель.

– Лянге! Приказываю вам остановить обратный отсчет по директиве «Атилла»! Вы переходите в распоряжение рейхсфюрера СС Гиммлера!

Трубка хрюкнула «яволь» и что-то вроде «остановлен на счете семнадцать».

Гитлер повесил трубку.

– Вы поняли? Я отменяю директиву «Атилла»! Все ваши расчеты с самого начала были неверными! Если начнется ядерная война, на земле останутся только тараканы и русские! Вы поняли это?

Виктор тихо ошалевал. Только что фюрер упирался рогом за уничтожение человечества и вдруг увидел в назло брошенной фразе насчет руин некий астральный смысл, если не перевернувший его виртуальное будущее на сто восемьдесят градусов, то, по меньшей мере, заставивший серьезно усомниться. Похоже, что в данном случае Гитлер сам себя перехитрил, как гоголевский городничий.

А может, фюрер больше, чем смерти, боялся оказаться смешным? И как-то интуитивно почувствовал в словах Виктора, что человечество все-таки выживет и имя фюрера станет объектом насмешек тысячи лет? И внешне бредовой тирадой повернул снова все так, что все – дураки, а он, фюрер, – гений и провидец.

«Стоп… Да ведь оно сейчас действительно выживет, потому что… И как я, дубина, об этом сразу не вспомнил… Ну ладно. Все равно, как минимум, удалось спасти планету от десятков Хиросим.»

Виктор вдруг почувствовал какую-то нечеловеческую усталость. Ему стало абсолютно все равно, о чем дальше говорят гламурный Гитлер с дряхлеющим Гиммлером. Он подумал, что если после того, что он тут натворил, его расстреляют, то лишь бы это сделали побыстрее.

Гитлер снова пришел в прекрасное расположение духа, словно только что сорвал на сцене бурю аплодисментов. Он делился впечатлениями с Гиммлером о недавней беседе со Шпеером, на которой обсуждался проект тропического городка для строителей Асуанской плотины. Ну это понятно, свято место пусто не бывает. В реальности Виктора сначала строили англичане, возвели небольшую плотину, затем в 60-х, при Насере, СССР построил мощную ГЭС, решившую проблему засух в Египте. Здесь, значит, построят немцы. Ага… храмы и памятники тоже, значит, выносят из зоны затопления. Ну, понятно. Стратегическое место, Суэцкий канал, нефть…

Наконец, фюрер попрощался с Гиммлером, бросил взгляд на Виктора, который на всякий случай сказал «Ауфвидерзеен!», хотя очень хотел – «Чтоб тебя…», и, наконец, спина человека, столь наследившего в нашей истории, скрылась за дверью.

– Дитрих, вы вызвали охрану для сопровождения, когда поедете обратно?

– Полагаю излишним, господин рейхсфюрер. Замедлит движение и привлекает внимание.

– Смотрите. Вам нет смысла лишний раз напоминать, что если с этим русским что-то случится, то вместе с погонами вы потеряете голову.

…Снежинки перестали липнуть к лобовому стеклу, но по земле полз негустой туман и какие-то мелкие и противные холодные брызги сыпались с неба. Постоянно попадались на глаза черные машины феркерсполицай.

– Думаю, Виктор, что на этот раз вы не откажетесь от хорошего коньяка из французских провинций. Или вы, как гражданин, предпочитаете армянский?

– Доверяю вашему вкусу. Тем более, что победа совместная.

– Тогда это двойное событие. Со времен Польши у нас не было совместных побед.

– Ну, вы уже льстите. Польшу разгромила Германия, мы только аннулировали результаты некоторых нам силой навязанных решений.

– Согласен. Сталинско-бериевскому СССР незачем нападать на рейх – основное богатство СССР внутри страны и именно туда, внутрь, и направлена экспансия Кремля. А не в Европу.

– Хорошо, что гости рейхсфюрера избавлены от обязанности доносить в гестапо на разговоры, противоречащие речам фюрера.

– Можете донести, это санкционировано. Вообще в рейхе надо многое менять. Нам, большинству немцев, не нужна конфронтация с СССР. Нам нужна передышка от колониальных войн. Мир поделен, это надо признать, как есть, и договориться, наконец, в рамках Гроссфир, об общей системе коллективной безопасности в мире. Учитывая, что из-за сложности контроля за большими территориями империй в нашем мире, как и в вашем, будет расти опасность сепаратизма и терроризма.

– Вы говорите, как наши современные политики. А внутри рейха тоже думаете что-то менять? Вводить демократию, перестройку, гласность?

– Вы же знаете, к чему это привело у вас. Но кое-что надо совершить. Мы, немцы, всегда гордились своим порядком, свои умением создавать совершенный, идеальный порядок и блестяще его поддерживать и следовать ему. Сейчас это наша слабость. Рейх стал велик, и нам не хватает гибкости советской системы, умения импровизировать, отвечать на случайные непредсказуемые события. Подавление всякой критики – ибо любая критика начальства тут же интепретируется недоброжелателями, как подрыв устоев рейха – привело к тому, что мы обречены повторять одни и те же мелкие и крупные ошибки.

– И как же вы собираетесь выходить из положения?

– Для начала сделаем то, что в СССР широко практикует Берия. Он ищет специалистов, которые до этого выделились своими достижениями, и возлагает на них ответственное руководство, или же загружает престижными заданиями, позволяющими проявить ум и опыт. Тем самым он стимулирует их увлеченность делом, использует естественную привязанность каждого специалиста к поставленной задаче…

«Черт, а ведь верно» – подумал Виктор, вспомнив, как стремительно превращались поданные им идеи в проекты и решения.

– Собственно, мы пытались делать это и раньше, но нам мешает партия. Сколько раз мне доводилось слышать: «Посадите пару-тройку инженеров в концлагерь, остальные сразу решат проблему»…

– Вы работали в промышленности?

– Одно время мне поручали вести дела о диверсионной деятельности на оборонных заводах. Многие из них оказались мыльным пузырем.

«Что-то Дитрих болтливый. Это неспроста. Хочет передать через меня, что не разделяет политику партии и фюрера? Намекает, что в рейхе есть люди, готовые идти курсом разрядки и реформ? Или это что-то вроде «Операции Трест», какого-нибудь Савинкова выманить? А может, хочет втянуть в какие-то разборки между СС и партией? Уж не положил ли глаз рейхсфюрер на счета партии? Когда начинается замес за большие бабки, надо держаться подальше.»

– А что, сегодня кого-то ловят? Я смотрю, много полицейских машин, – попытался перевести тему Виктор.

– На некоторых участках шоссе гололед. Плохой день. Какой там дальше прогноз?

Альтеншлоссер включил приемник. Рокочущий звук мотора перекрыло грудное вибрато Цары Леандер.

– А ведь одно время ее у нас перестали пускать на радио. Не помню уже, из-за чего. У вас это называется – переломить палку?

– Перегнуть палку.

– Вы видели фильмы, в которых она снималась?

– Не довелось.

– Она играла вампов. Кстати, как вы относитесь к женщинам-вампам?

– Я к ним не отношусь.

– Ха-ха, это отлично сказано!

«Обратный отчет остановлен на семнадцати. Что это такое? Семнадцать месяцев? Недель? Может, дней, а может, семнадцать часов? Нет, маловато, фюрер еще бодрый. Главное, что не семнадцать мгновений. Неприятно будет помнить, что стоял на краю пропасти…»

24. «Von acht bis um acht».

На асфальтовой площадке перед домом Виктор заметил отпечатки шин большого авто. То ли громадный лимузин, то ли средний автобус. А может, это грузовик продукты завозил – хотя, наверное, здесь он должен подъезжать с черного хода.

Фройляйн Лиза с привычной улыбкой приняла верхнюю одежду.

– Давайте не ждать, пройдем в кабинет, и там предварительно опрокинем по стаканчику, предложил Дитрих.

Они прошли наверх. Виктор подумал, что Наташу, наверное, лучше позвать чуть позже, к столу, когда будет закуска.

– Держите, – Альтшлоссер протянул Виктору хрустальный стаканчик с красноватым напитком. Это «Двин», самый крепкий в мире коньяк. Говорят, что Сталин приказал создать его специально для Хельсинкской встречи и потом присылал фюреру. Фюрер сам почти не пьет спиртного, но любил угостить подарком гостей. Итак – сталинский коньяк за нашу общую победу!

Виктор опрокинул стаканчик. Коньяк оказался хорошим и крепким, но, как он тут же понял, немцы его не закусывают. «Больше пить не буду, только за столом» – решил он, ожидая, что Альтеншлоссер сейчас попытается его споить. Но Дитрих не стал наливать по второй, а вместо этого взял из бара бутылку пива и одну кружку.

– Вы не обижаетесь, Виктор, что я не предлагаю вам пива? Насколько мне известно, у русских мало кто его пьет после коньяка.

– Нет, спасибо, тем более у нас еще предстоит застолье. По крайней мере хоть одна дама скрасит нам компанию и будет кого пригласить на танец.

– Вы имеете в виду Наташу? – переспросил Дитрих, – один момент…

Он открыл дверцу стола и включил «Стуцци».

Виктор услышал два голоса, говоривших по-русски: один ему был незнаком и принадлежал мужчине; в другом он узнал Наташу.

Голос: – При обыске у вас в сумочке был обнаружен перстень с ядом, копия того, который вы носите на руке. Для чего предназначался этот перстень?

Наташа: – Мне дали задание отравить русского, к которому ваши люди меня наняли секретаршей. Его фамилия Еремин.

Голос: – Когда вы это должны были сделать?

Наташа: – Сразу, как только он вернется из поездки.

Голос: – От кого вы получили это задание?

Наташа: – Русская разведка… советская. Ко мне приходил человек из советской разведки и дал задание.

Голос: – Кто этот человек?

Наташа: – Он не назвал себя. Он только сказал пароль. Я могу описать его внешность.

Голос: – Как давно вы связаны с советской разведкой? Отвечайте!

Наташа: – Четыре года назад один знакомый просил передать подарок, как он сказал, своей невесте.

Голос: – Кто этот знакомый?

Наташа: – Он называл себя Карл Бернауэр. Случайный знакомый, у нас с ним были чисто дружеские отношения, где он живет, он никогда не говорил, и потом исчез.

Голос: – Кому он просил передать подарок?

Наташа: – Он назвал адрес в Берлине, квартиру… Когда я зашла туда, там было трое человек, они открыли посылку и там оказалась спрятана фотопленка. Они сказали, что это снимки чертежей ракет, и мне грозит смерть за соучастие в шпионаже, если я не подпишу документы о работе на СССР.

Голос: – Раньше вы выполняли какие-нибудь его поручения?

Наташа: – Да, он несколько раз просил кинуть письмо в определенный почтовый ящик, говорил, что это тоже для невесты. Ссылался, что там слишком личное, и его стесняет то, что на почте это могут читать. Я не могла отказать, он тоже мне помогал, однажды срочно нашел очень редкие лекарства для больной подруги, их делают где-то в Америке, якобы у него друг – дипломат… если бы я знала, чем это кончится…

Голос: – Почему вы не обратились в управление имперской безопасности?

Наташа: – Я боялась… Я думала, что эти люди следят за мной и убьют.

Голос: – Вы говорите неправду. Вы не пришли к нам, потому, что вам наговорили, что в имперской безопасности сидят палачи, и вы в это поверили. Так? Отвечайте!

Наташа: – Да…

Голос: – Вас обманывали. В имперской безопасности служат ваши настоящие друзья. Они спасли вас от тяжкого греха – убийства, за который господь отправляет в ад. Вы ведь православная христианка и верите в бога? Вы знаете, что убийцы попадают в ад?

Наташа: – Да.

Голос: – Какие еще задания вы выполняли?

Наташа: – Никаких. Ко мне потом никто не приходил, я не получала никаких писем… Я думала, что меня оставили в покое. Но на прошлой неделе ко мне на улице подошел их человек и назвал пароль.

Голос: – Почему вы согласились убить человека?

Наташа: – Они сказали, что этого русского все равно убьют… что его убьете вы.

Голос: – Он не объяснил вам, почему мы должны его убить?

Наташа: – Они сказали, что это русский ученый и знает много тайн, которые хочет получить рейх. И что с ним ведется игра, а потом его схватят и будут пытать. И что они просто хотят избавить его от мучений.

Голос: – Почему они не предложили просто передать ему яд, чтобы он сам покончил с собой?

Наташа: – Они сказали, что его запутали, и что он мне не поверит. Будет считать, что его самоубийство подстроила имперская безопасность, чтобы не возвращать его в СССР.

Голос: – Что вы должны были сделать потом?

Наташа: – Завтра вечером я должна была ехать на своей машине домой. На шоссе меня должен попросить подвести человек, это где-то…

Голос: – Мы вернемся к вопросу о месте. Как должен выглядеть этот человек?

Наташа: – Мне не сказали. Он должен насвистывать «Von acht bis um acht».

Голос: – Это мелодия, запрещенная для радио, а в вашей машине могли быть микрофоны. Вы не подумали о том, что вас используют для единовременного задания, после которого исполнителя обычно ликвидируют, чтобы он не стал свидетелем? Что они убьют вас, прежде чем вас вызовут для дачи показаний?

Наташа: – Нет… Я ни о чем не могла думать… это все было страшно и хотелось бежать, куда –нибудь, все равно куда… но мне казалось, они найдут меня везде…

Голос: – Вам теперь нечего бояться. Так называемые чертежи ракет – фальшь, обычная провокация МГБ. Ваша вина состоит только в недонесении. Но мы дадим вам возможность максимально ее исправить.

Наташа: – А как же… Как же покушение?

Голос: – Разве вы не сами нам о нем заявили? Сейчас вы возьмете бумагу и все спокойно напишете. Это будет документ, подтверждающий, что вы сами обратились к нам, сами во всем признались и информировали.

Запись кончилась, пленка зашипела размагниченным участком. Дитрих выключил диктофон.

– Знаете, я сначала хотел, чтобы это осталось чисто нашей внутренней неприятностью и просчетом. К сожалению, выяснились обстоятельства, которые требуют, чтобы вы это знали.

– Что с ней сделали?

– Пока ничего. Ее охраняют. И вообще, если вы хотите показать великодушие и благородство, вы можете оказать влияние на ее судьбу. К пожеланиям гостя рейхсфюрера отнесутся очень внимательно. Вы можете даже попросить отправить ее в СССР, хотя вряд ли это будет ей на пользу. Что у вас в России делают с киллерами, которые больше не нужны?

25. Отец-основатель и империя.

Виктор молчал. Полученное надо было переварить.

– Отправить в Россию, минуя СССР, к сожалению, мы ни вас, ни ее не можем, – продолжал Дитрих, – мы не знаем, как МГБ это делает. Уверен, что вам тоже этого не сказали. Можем дать ей другие документы и устроить там, где МГБ не доберется.

– Меня это не интересует. Это провокация, и Наташа – ваш сотрудник, – произнес Виктор, глядя в глаза Альтеншлоссера. Тот пожал плечами, и потянул еще немного пива из кружки.

– Я ждал подобной реакции. Вряд ли встреча с фюрером расположит вас к доверию, и вряд ли вы поверите, что фюрер и часть партайгеноссе – все граждане.

– Совершенно верно. Вы просто хотите скомпроментировать в моих глазах руководство СССР, чтобы я просил убежища. Я требую встречи с советским консулом. Вы же не хотите, чтобы из-за меня война началась?

Дитрих чуть не поперхнулся остатками пива.

– Из-за вас? Вы серьезно считаете себя такой величиной?

– Знания из будущего, которые могут нарушить стратегический паритет.

– Не проще ли им вас убрать, что они и делают? Но если хотите консула, то встреча будет, только позже. Сейчас вас придется перевезти в более безопасное место, потому что как только МГБ поймет, что Наташа провалилась, здесь появится их террористическая группа. А рейхсфюрер приказал мне обеспечить вашу жизнь и здоровье.

– Не верю. Вы просто тянете время, чтобы иметь возможность выкачать из меня все, что знаю.

– Насчет информации, Виктор, это как в библии: «Ты сказал, не я».

– А вы действительно хотели бы, чтобы я все рассказал? – спросил Виктор. – Например, о том, сколько средств от проведения операций оседает в личных карманах вплоть до рейхсфюрера.

– Вы блефуете, – быстро сказал Альтеншлоссер.

– А вы не блефуете? Разве вы не знали, что в СССР никогда не было возможности несанкционированного запуска ракет путем взлома компьютерной системы? И что нейрофаги, бездарно потерянные вами, и как раз с моей помощью, были нужны именно потому, что воздействовать надо было на людей, а не технику? А после этого рейхсфюрер понял, что весь план рушится, и срочно бросился искать, чем отговорить Гитлера?

– У вас прекрасно развита фантазия, – ответил Альтеншлоссер.

– Если это фантазия, почему бы Гиммлеру не посмеяться над ней вместе с фюрером? Вы не полагаете, что фюрер поменял решение, потому что начал догадываться, а не потому, что нашел глубокий смысл в той чепухе, что я наговорил?

– Время фюрера слишком драгоценно для рейха, чтобы его терять. Поэтому что бы вы тут не сочинили, это не уйдет дальше Гиммлера. А если даже произойдет чудо, то все будет опровергнуто.

– Значит, ваше обещание встречи с консулом – липа.

– А вы можете рассказать свои фантазии советскому консулу. Я бы сказал, что они у вас даже немного ограничены. Почему бы не придумать, что деньги идут не в карманы, а… скажем, в специальный тайный фонд, который создан рейхсфюрером в противовес партийной кассе. Дальше как красиво будет разворачиваться сюжет: фюрер покидает нас, и возникает вопрос, чей человек встанет во главе рейха – СС или партии. Для его решения у нас мало иметь пост, надо еще и деньги. Как вам этот сюжет? А то вы вывели рейхсфюрера каким-то мелким вороватым клерком, не умеющим просчитывать партии более чем на ход вперед.

– Красиво. Думаете, консула позабавит?

– Думаю, что да. Во-первых, для Берии гораздо предпочтительнее иметь дело с циничными прагматиками, чем с партийными товарищами, не отошедшими от идей «Моей борьбы». Во-вторых, партийные товарищи развалят рейх, в чем вы могли убедиться по собственному опыту. А это для Берии вовсе не есть хорошо. Развал ядерной державы неизвестно чем может кончиться, и, даже если это не спровоцирует немедленную войну, то нарушит стратегическое равновесие не в пользу СССР гораздо больше, чем эти ваши изобретения будущего, для воплощения в жизнь которых потребуются десятилетия работы. Вместо нынешнего зыбкого союзничества с НАУ против нас и Японии Берия получит соперничество за передел европейского пространства. И это соперничество будет проиграно, потому что НАУ сразу же вернет себе Ближний Восток. Что у нас получается? НАУ – сверхимперия и ее плутократия господствует над всем миром, так? Вот почему ни Берия, ни кто-то из его людей не будут использовать ваши домыслы против рейхсфюрера.

Виктор вдруг вспомнил, что в его реальности Даллес тоже договаривался о чем-то подобном именно с генералом СС Вольфом, а не с какими-нибудь партайгеноссе. Да, конфликт интересов в Европе, тогда США не нужно было усиление роли СССР, сейчас СССР не нужно усиление НАУ… Чем это невероятнее Мюнхена или пакта Молотова-Риббентропа?

– Если я правильно понял, я говорю с будущим фюрером?

Вот тут Дитриху несколько изменила профессиональная выдержка. На миг он застыл с кружкой в руке. Наверное, если бы Виктор заявил, что Альтеншлоссера сейчас расстреляют, тот бы глазом не повел. Впрочем, Дитрих тут же взял себя в руки и нашелся.

– Еще коньяку?

– Нет, спасибо. Чем не фантазия? Чтобы рейхсфюреру самому не светиться, введете пост канцлера, а на роль фюрера – простого весельчака, моложе пятидесяти. Народ устал от тусовки фанатов, ему для отдыха нужен гламурный лидер и запрещенные свинговые танцы.

– Что мне нравится в вас, Виктор, так это то, что вы в любой ситуации шутите. А вот если логично рассуждать – в этой ситуации фюреру бы понадобился советник, который бы обладал большим опытом наблюдения развала империи при либерализации. Да, Виктор, да. С машиностроением мы сами разберемся. И с вычислительной техникой тоже. И с оружием будущего. Какой прок от военной и экономической мощи страны, если она в один прекрасный день сама разлетится на осколки? Ваши мелкие секреты нам не нужны. Нам нужен один и крупный – как дать людям свободы так, чтобы они в ней не утонули, как мухи в дерьме. Как отказаться от тотальной слежки, армии информаторов, как примирить в одной стране людей разных наций и религий, но – без ваших последствий. Вы, Виктор, думаете, что вас будут делать нацистом. А как вам роль одного из основателей европейской демократии?

«Да. После такого предложения логично только коньяку сталинского тяпнуть. Пастор Шлаг отдыхает. Но на это разводиться не следует».

– Разве у вас мало демократов?

– Достаточно. И у вас было достаточно. И вы знаете, к чему это привело. Нужен хорошо информированный скептик.

– А если я откажусь, меня отправят к костоломам. Верно?

– Я все-таки уважаю коммунизм за этот культ самопожертвования. У нас он как-то хуже сложился. Идеал первых христиан – быть зверски замученными за веру. Но, понимаете, у нас не конец тридцатых. Военное время, полевые условия, тупые методы неопытных мясников… Сейчас, Виктор, если бы вдруг нам понадобилось от вас чего-то принудительно добиться, вы бы не умерли смерью великомученика. Вы бы остались живым, с подорванным здоровьем и предателем. Довольно долгую оставшуюся жизнь вы бы испытвали даже не столько физические, сколько нравственные мучения, потому что вы не выдержали, вас заставили предать.

– Но вы же и так предлагаете мне предательство.

– Да вы что? Господь с вами, Виктор! Предлагать человеку, который по духу своему гражданин, предательство… Почему вы считаете меня таким глупым? Как я, столько лет имевший дело с разными людьми, смог бы найти в вас хоть какую-то склонность к добровольному предательству и рассчитывать на это? Каким образом?

– И что же вы тогда предлагаете? Если не предать?

– Виктор, вы слишком заигрались в «Зарницу». Вернитесь в реальность, пожалуйста.

– В какую из?

– В любую, какая вам по вкусу. Войны нет. У вас там люди переезжают из России на постоянное жительство и работу в Европу, в Германию?

– Да, и довольно много.

– У вас считают их предателями?

– Нет. Но это другой случай.

– Чем? Тем, что между Россией и рейхом пока нет дипломатических отношений? Но это вопрос технический. Если в нашей реальности Сталин подписывал с фюрером соглашения и поднимал тост за его здоровье, с чего вы взяли, что этого не сделает ваш президент?

– Но этого-то пока нет. Здесь СССР.

– Разве вы гражданин СССР? В СССР вы иностранец, гражданин Российской Федерации. Ну, подумайте, как вы можете предать государство, которому вы ни в чем не клялись, ни в чем не обязаны и которое вообще своим вас не признает? А у нас вы наконец получите гражданство. Вы перестанете быть человеком без родины.

– Разве Родину можно назначить?

– Я понимаю, вы имеете в виду корни. Родные места, знакомые дома, старые друзья, родственники. Но… Вас оторвало от корней, Виктор. Здесь вы не можете вернуться к старым друзьям и родным. Я понимаю, человеку сложно это сразу пережить, и в это не хочется верить. Но рано или поздно надо укореняться заново. Человек словно дерево, без корней он засохнет.

– У меня есть корни. Есть родной город, река та же, леса те же.

– Чем же вы измените своей реке? Это вообще-то остатки языческих религий – поклонение реке, лесу. Но пусть даже так. Разве мы собираемся им вредить? Мы собираемся сотрудничать с СССР. Наши концерны заинтересованы строить там заводы. Зачем мучиться и изобретать велосипед? Рабочие в СССР будут трудиться на образцовых предприятиях, собирая вот такие красивые «мерседесы», «БМВ» и «опели».

– Понятно. Опять ляйтеры вместо инженеров, чтобы вечно зависеть от левой ноги Круппа?

– А какой смысл развивать советские предприятия? У меня один знакомый был приглашен специалистом в СССР в первую пятилетку. Да, там хорошая, крепкая, быстро обучающаяся рабочая сила. Но в каких условиях! Халатность, саботаж, пьянство, прогулы, управляющие или жулики или самодуры… Это бесполезная трата времени и денег. А покупатель имеет право за свои деньги купить хороший, надежный товар, а не не то, с чем он будет мучиться.

– Это позиция обывателя, а не гражданина.

– Дать народу хорошие товары – позиция гражданина.

«Ясно», – подумал Виктор. «Подмена ориентиров. Это мы уже проходили в деяностом…»

Уважаемый читатель! Если Вам говорят, что у Вас нет внешних врагов, а Ваш основной враг – Ваше собственное государство, если Вас убеждают, что работать против интересов своей страны – это не предательство, а работать для своей страны – пустая трата сил, то Вас, скорее всего, психологически обрабатывают. Хотя, в нашей реальности, это будут уже не люди рейхсфюрера.

– Мы теряем время. Я требую звонка в консульство.

На улице раздался шум машины, похоже, что небольшой грузовичок.

– Времени уже нет. Скоро здесь будет пуф-пуф и надо провести эвакуацию. Сейчас в фургоне вывезут Наташу, она была с нашими людьми в гараже. Можете убедиться, что она в полном порядке, можете поговорить, только недолго.

– Видеть не желаю. Наташа – ваш агент и провокатор.

– Как пожелаете.

На улице хлопнула дверь, рокот мотора усилился и плавно угас, удаляясь.

– Теперь вы. Чтобы ваши друзья не разобрали вас на части вместе с машиной, вас придется вести в багажнике. Машину поведет фрау Боммер, на нее не подумают. При каких-то технических неурядицах в пути не кидайтесь на нее, тем более, что она неплохо стреляет. Надеюсь, вы, как взрослый человек, не будете вынуждать вас, ради вашей же безопасности, запихивать вас туда насильно.

Виктор вздохнул.

– Ну что ж… Дайте только собраться с духом.

– Пожалуйста.

Виктор поднес руки к лицу, подойдя к углу комнаты, медленно провел ими ото лба вниз, словно в раздумье…

«Я же не давал им одежды, они не знают…»

Он бысто ухватил лацкан своего пиджака и засунул в рот.

– Химмель! – заорал Дитрих, и дернулся к нему.

– Нажад! – процедил Виктор, – ражгрыжу ампулу!

– Ну что за ерунда…

– Нажад! – Виктор вытаращил глаза, чувствовал, как жар от гнева прилил к его лицу.

– Ну, ну… – Дитрих отошел на полшага, – поговорим спокойно.

– Шоедините ш коншулом, живо!

– Хорошо, – Дитрих подошел к телефону и поднял трубку, – семь-три-двенадцать. Дайте связь с советским посольством, немедленно. Немедленно, я сказал! Сейчас они соединят, не волнуйтесь. Да? Говорит штандартенфюрер СС Дитрих Альтеншлоссер. Я прошу вас безотлагательно соединить меня с послом СССР в рейхе. Прошу доложить, что это дело чрезвычайной государственной важности… Да…

Он поднял голову.

– За послом послали… Надеюсь, эта дипломатическая бюрократия не будет долго тянуть.

– Отойчите от штола.

– Хорошо. Пожалуйста. Вот мои руки. Я ничего не делаю.

Виктор осторожно подошел к столу и потянулся к трубке.

И тут у него в глазах внезапно потемнело, как будто от давления.

«Коньяк…» – подумал он и полностью провалился во тьму.

26. Операция после полудня.

Виктор очнулся от того, что ему в бедро вонзили что-то острое. Он хотел замычать, но все тело и лицо, задеревенели; в бедре начал разливаться какой-то жар, поднимаясь по телу.

– Подожди, миленький… сейчас…

Иглу выдернули; в нос резко шибанул нашатырь, наворачивая слезы на глаза. Виктор понял, что его держат руками и поднимают; память начала возвращаться, и он сообразил, что его вытаскивают из багажника. Брызнул свет; веки задвигались, промаргивая зрачки, и он вдруг увидел перед собой лицо Зины!

– Сейчас… так… очнулись…

Картина, которая открылась перед Виктором, была умопомрачительной.

Светлый зеленовато-голубой «опель» с белой крышей и раскрытым багажником висел поперек старой узкой улицы немецкого городка на уровне второго этажа на лапах автомобильного подъемника. Багажник оказался как раз впритык к балкону с железной решеткой, на котором, в форме дорожной полиции, стояли Зина и какой-то мужик со «Скорпионом» наготове. Собственно, на этот балкон Зина и затаскивала Виктора.

И тут Виктора начал неудержимо разбирать смех.

– Так это же… Помнишь…

– Потом. Ноги… Пошли… пошли… – Зина, как военная санитарка, перекинула правую руку Виктора через плечи и потащила в дом.

Он вспомнил.

Он рассказывал Зине эту комедию. Датская, конца семидесятых. «Операция начнется после полудня». Эпизод был именно оттуда.

Неужели эта бредовая комбинация здесь сработала? Хотя почему нет? В рейхе с его орднунгом, как уже убедился Виктор, ждут чего угодно, но в разумных пределах!

Они промчались через коридоры и лестницы старого дома с криками «Ахтунг!» и «Платц да!». За дверью парадного ждал полицейский мотоцикл – довольно недурственный байк от БМВ, с коляской и торчащими в обе стороны цилиндрами мощного движка. Высоко поднятый глушитель с дырками, ем-то напоминавший кожух от «Дегтярева», сиял хромом. На Виктора накинули черный форменный плащ, нахлобучили на голову шлем с очками и помогли сунуть в «галошу», на которой хищно торчал вычищенный и смазанный МГ-42, Зина прыгнула за руль, второй мужик – на седло за ней, и они рванули.

Они летели нагло, с воем сирены; через пару кварталов перед ними вынырнул черный с белыми крыльями, официально-тяжеловесный, будто предпенсионный чиновник народного учреждения, «БМВ-плицай», с вытаращенными фараи-пенсне, с округлым синим колпаком мигалки над лобовым стеклом и с мегафоном на крыле, через который что-то орали. По спокойствию Зины Виктор сообразил, что это тоже наши.

Они проносились мим частых постов на шоссе, которые абсолютно не обращали на них внимания и не задавали вопрос. Ни почему они превышали скорость, ни почему несуся с сиреной, ни почему нарушают все мыслимые и немыслимые правила, вплоть до проезда на красный. Дорожную полицию здесь словно вырубили.

Мимо мелькали аккуратненнькие лесопосадки, дома и поселки. На поворотах налево колесо галоши поднималось в воздух. В одном месте они обогнали какой-то местный поезд под небольшим, как игрушка, танк-паровозом и прямо перед ним промахнули переезд мимо шлагбаума; мотоцикл взял барьер, как ретивая лошадь. То ли от укола, то ли от свежего воздуха, но Виктор постепенно приходил в себя.

Его начало захватывать какое-то по-детски легкое, беспечное волнение, словно он в кинотеатре и мотрит фильм про Джеймса Бонда. На резких поворотах хотелось вскрикивать «Э-эх!» В голове крутился запрещенный в рейхе квикстеп «Ночной экспрес на аршаву».

«Видимо, заодно накачали еще и чем-то таким, чтобы не переживал» – рассудил Виктор. «Лишь бы привыкания потом не началось. Хотя… от всего можно избавится, лишь бы отсюда вытащили».

Несмотря на поднимавшуюся эйфорию, душу Виктора начали грызть червячки сомнения. Что-то не то, что-то неестественное было в этом приключении.

«Так не бывает. Все слишком легко. Почему бездействует полиция? Такое впечатление, будто у нее приказ нас пропустить. Если да, то от кого? Кто полезет против Гиммлера? Партаппаратчик Борман? А откуда у него возможность командовать полицией? И вообще где он, этот Борман, в этой реальности? Может, его уже давно подсидели и спалили в концлагере. Черт, правильно в нашем СССР всех, кто выезжал, заставляли международное положение учить. А то сидишь тут в этой коляске как дурак, пока другие за тебя думают. Хотя… может, это как раз и задумывали так, чтобы я сейчас ничего не знал, и поэтому делал все, что скажут?»

Встречный ветер тугой реактивной струей обдавал физиономию мерзким, мелким холодным дождем, к которому добавлялись грязные брызги из под колес «БМВ». Сквозь защитные очки практически ничего не было видно, но протирать их было влом. По постовой непромокаемой форме струились ручейки, ветер сдувал их назад, они растекались щупальцами, лезли за ворот. Только бы вырваться…

«Может, в рейхе сегодня действительно что-то произошло? СС должно уже все дороги перекрыть, а тут феркерсполицаи ухом не ведут. Партия организовала внутренний переворот?»

Мотоцикл резко тормознул, и Виктор решился протереть очки. Впереди стоял небольшой горбатый фургончик «Рено», которого обогнал следовавший впереди «БМВ-полицай». Из «бэхи» выскочило трое людей в черной форме дорожной полиции со «скорпионами», и один в черном кожаном пальто и шляпе.

– Документы!

– Нас уже пять раз проверяла полиция! Вы видите пропуск?

– Не рассуждать! Документы ваши и пассажира!

Дверца слева открылась и из нее высунулся человек в коричневой куртке, показывая развернутое удостоверение.

– Штурмфюрер СС Ганс Фогель. В чем дело?! Вы знаете, что с вами будет за срыв спецперевозки?

– Герр Фогель, сожалею, но у меня приказ задержать эту машину, имей вы даже документы обергруппенфюрера, и приказ стрелять при любом подозрительном движении, – ответил мужик в плаще, показывая чего-то похожее на большой брелок для ключей, – у вас будет возможность жаловаться, а сейчас вы выйдете из машины и покажете, что в кузове.

– Кто вы такой? Кто вам дал право мне приказывать?

– Вам объяснят. Не заставляйте применять оружие.

– Идиоты… Вы до смерти будете за это объясняться…

Он открыл дверцу.

– Та самая женщина! Женщину в нашу машину, вам – следовать за нами. И без глупостей!

– Не имеете права! У меня тоже приказ!

Полицейские вскинули «Скорпионы». Тот чувак, что сидел на их мотоцикле, тоже вскинул свой и прицелился.

– Пулемет! – шикнула Зина.

Виктор поспешно приложился к прикладу «МГ», передернув затвор. «Только бы на спуск не нажать, а то ненароком всех подряд уложить можно…»

Фогеля поставили лицом к задней стенке фургона. Из дверцы вытащили Наташу и быстро повели к «мерсу», шофера с Фогелем запихнули внутрь и закрыли фургон. Зина тронула байк с места, объезжая «Рено»; возле полицейского «БМВ» она притормозила и соскочила с седла; двое мужчин подбежали к мотоциклу.

– Я сам! – поспешил ответить Виктор, поняв, что его будут вынимать из коляски. К его собственному удивлению, он действительно легко из нее выскочил; Зина ухватила его за руку, открыла левую заднюю дверцу лимузина и толкнула внутрь, заскочив следом. Машина рванулась вперед, следом послышался треск мотоцикла.

– С вами все в порядке? – спросил человек в черном плаще, сидевший на переднем сиденье возле шофера. Он обернулся, и тут Виктор узнал Ковальчука.

27. Террористы.

– Даже слишком в порядке, – ответил Виктор.

Он сидел на заднем диване роскошного винтажного авто, между двумя приятными дамами, с каждой из которых он успел познакомиться достаточно близко, и думал о том, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Как все они вообще смогли сюда попасть, в этот аппарат тотальной слежки и доносительства и их до сих пор не вычислили? Да тут скоро на мышей номера навесят. Единственный ответ, который напрашивался – по той же причине, по которой их сейчас не трогает полиция. Что тоже было из области фантастики. Если бы он прочитал подобный сюжет в Интернет, то не удержался бы и написал в комментах: «Аффтар, выпей йаду!». Но здесь это было реальностью. Кстати, о ядах…

– Третьего перстня там случайно, не припасено? А то Дитриха на понт брать пришлось.

– Перстень – это версия на случай провала, – пояснил Ковальчук. – Независимо от того, поверит Альтеншлоссер в нее до конца или нет, он должен был сперва попытаться использовать ее для давления на вас, а, значит, какое-то время поддерживать и гарантировать жизнь Наташе. Главный объект для него – вы, поэтому выгодная ложь для него была важнее. Потом ему подкинули дезинформацию о нападении, чтобы он попытался вас вывезти, а зная его характер, можно было ждать, что он будет действовать дерзко, авантюрно, а от нас будет ждать расчетливости. Основная задача Наташи – сохранить ваши часы.

– Часы? Это китайская сборка повлияла на фюрера?

– В часах на вашей руке ничего китайского нет.

– Ты же сам подсказал тогда, – улыбнулась Зина, – забыл уже? «Никогда не снимайте эти часы…»

– Вам же было обидно за державу из-за наших «жучков». Вот мы и постарались исправиться и сделали копию вашего «Ориента» с передатчиком. Там внутри одна из первых советских микросхем. Уникальная, нигде в мире пока такой нет. Благодаря часам мы и узнали, когда вас повезут. Дитрих, разумеется, предусматривал, что на вас могут быть радиомикрофоны, тем более, что вы отказались оставлять свою одежду нигде, кроме у себя на виду. Службам имперской безопасности потребовалось найти женщину, с приличной репутацией, которая нашла бы возможность сблизиться с вами, чтобы просканировать одежду и личные вещи электронным устройством, замаскированным под карманный приемник. Вы его видели.

«Видите, он даже на ваш браслет от часов реагирует…»

– Миром будут править не физики, а психологи.

– Я не могла сделать так, чтобы прибор не среагировал, – пояснила Наташа, – но сумела объяснить ее так, чтобы ее приняли за ошибку. В приборе встроен микрофон, он передавал мои комментарии. Но вы не волнуйтесь, он включается только на момент сканирования.

– А почему бы им просто не усыпить и не обыскать меня?

– Они боялись это делать до встречи. Предполагали, что, заподозрив неладное, вы поведете себя по-другому, и это сорвет все планы.

Дорога в этом месте сделала резкий зигзаг, и Виктор сначала чуть не свалился в объятия Наташи, а потом Зины.

«Ну ладно. Главное, чтобы они не ссорились, и друг к другу меня не ревновали… Черт, самое время сейчас думать о всяких глупостях»

– Все-таки знаете, у меня такое впечатление, что я сплю.

– Почему?

– А как вы так легко здесь очутились и почему за вами не гонятся? И зачем надо было брать сюда Зину, она же не профессиональный агент?

– В группе нужен был человек, которого бы вы лично знали и доверяли. Мало ли как вам прополощут мозги в имперской безопасности.

– А имперской безопасности кто мозги прополоскал, что нас не ловят?

– Ну, это фокус, который второй раз повторить уже не удастся. В рейхе сделали ставку на оснащение силовых структур техникой информации и связи. Благодаря мощной сети видеотелефонов полиция легко может связаться с центральным банком данных и проверить личность, отпечатки пальцев и так далее любого человека, любой машины. Но, строя свою систему, они слишком передоверились технике, тому, что в нее закладывают, тому, что она ее передает, они сделали из нее культ, приписали безошибочность. У них человек на местах, тот же полицейский, стал подчиняться тому, что получает от машины, верить электронной бумажке, а не своим глазам. Их к этому приучили.

»…Если в пропуске написано, что вы – тибетец, то для всех вы тибетец…»

Виктор вспомнил, как отдавали им честь незнакомые полицейские, когда они ехали с Альтеншлоссером от границы к бывшему Ржешуву, как меняли сигнал светофоры. Да, в пятидесятых многие были убеждены, что машина может многое делать точнее человека, быстрее человека, она не обманет и не обманется, не ошибется, ее не подкупят… Какая наивность.

– Вы взломали центральный банк данных?

– Здесь это еще в новинку.

– Но наверняка же здесь есть какие-то администраторы, то-есть особые программисты, которые наблюдают за работой системы, ее безопасностью…

– Сейчас пятьдесят восьмой год. Работа со счетной машиной считается уделом узкого круга высоких интеллектуалов, которые хорошо знают друг друга и каждый прыщик которых изучила под лупой имперская безопасность. Никому и в голову не приходит, что это можно сделать, как у вас – не умея работать с машиной, просто запомнить и выполнить последовательность команд и действий, разработанных группой талантов где-то совсем в другой стране. Это же вы нам писали в своей докладной, что систему может взломать любая уборщица, если ей дать физический доступ к серверам?

– Ну… Образно. Но все равно же кто-то заметит, что что-то не так, что абсурд творится?

– Здесь слишком привыкли считать свой порядок идеальным. Человек четко выполняет свои обязанности, если от него не требуют что-то замечать и докладывать, то даже если он что-то и считает глупостью, то это не его дело. В рейхе незапланированная инициатива наказуема.

– Альтеншлоссер сказал, что сейчас они пытаются работать по-другому, гибко, – упавшим голосом произнес Виктор.

– Я уже в курсе. Будем надеяться, что они далеко не зашли…

Минут через двадцать стало ясно, что надежды не оправдались. Рация в машине, настроенная на полицейскую волну, взорвалась кучей указаний неведомым постам и группам. Виктор понял, что развлекалово в духе «Бей первым, Фредди!» кончилось. Ему и Наташе выдали оружие; по иронии судьбы, Виктору досталась новая модель полицейского «Вальтера» c глушителем, любимое оружие Джеймса Бонда, а Наташе – удобный, хоть и несколько тяжеловатый «Зауэр» образца тридцать восьмого года.

– Тупо блокируют все дороги, начиная с ведущих на восток, пояснил Ковальчук, – поднимают вертолеты, части СС выдвигаются для развертывания оцеплений и прочесывания местности. Мы идем на северо-запад, в сторону побережья, значит, какое-то время еще у нас есть. Попробуем успеть добраться до штолен, там спрячем машины и будем действовать по другому варианту.

…Им пришлось остановиться, не доезжая до небольшого городка. Впереди выстроилась аккуратная колонна машин, ожидающих проверки. Где-то вдали доносились сирены.

Дождь перестал, и о нем напоминала только намокшая у ворота одежда. Тучи расходились, в просветах появилось голубое небо. Легкий ветерок качал ветви деревьев у шоссе.

– Открутим коляску, я возьму его и попытаюсь прорваться до штолен, – предложила Зина.

– Подстрелят.

– Не успеют.

– Здесь Германия. Здесь в оцеплении сначала стреляют, потом думают.

Они замолчали.

– Долго стоять здесь нельзя. Прилетят вертолеты.

Над головой что-то оглушительно зашумело и прямо над ними, казалось, чуть не задевая верхушки деревьев мелькнуло серебристое дюралевое брюхо с крыльями, судя по размеру – что-то из флота гражданской авиации региональных линий. Шасси было выпущено.

– А давайте угоним самолет, – предложил Виктор.

– Ковальчук удивленно посмотрел на него.

– Он шел на посадку, здесь рядом аэродром. Захватим самолет с пассажирами, потребуем лететь в Англию. Как в наше время.

– Собьют.

– С пассажирами?

– Могут и с пассажирами. Хотя… Назад, до поворота и налево!

БМВ взревел двигателем.

«Все лучше, чем так ждать…»

Усилить охрану гражданских аэродромов имперская безопасность явно не догадалась. «БМВ-полицай» легко снес аккурантенькие красные деревянные воротца возле служебной будки на вьезде, пожилой охранник в круглых очках схватился не за оружие, а за телефон. Мотоцикл тоже спокойно проехал по поваленным воротцам. Отныне этот мир узнает не только компьютерную преступность, но и угоны воздушных судов.

Аэродром был небольшой, но, тем не менее, на нем была аккуратно выложена шестиугольными плитами бетонная взлетная полоса; надо полагать, оборудовали на случай войны. Подходящих самолетов на летном поле Виктор заметил три; всякую мелочь, вроде сельскохозяйственных «шторхов» и сине-белых короткокрылых бипланов с раздвоенным оперением для местных полетов он не считал. Возле серого двухэтажного здания аэропорта, казавшегося на открытом поле приземистым, стоял четырехмоторный тупоносый поршневой высокоплан незнакомой Виктору марки, по виду смахивающий на «Ан-24», только размерами поменьше; примерно этак с «Ил-14» как раз будет. По трапу не спеша подымались пассажиры, посадка заканчивалась. «БМВ-полицай» врубил сирену и рванул туда.

– Внимание! Экипажу остановить посадку! Не закрывать дверь в самолет! Повторяю…

В рейхе как прикажут, так и сделают.

Когда их «БМВ» подкатывал к самолету, трап послушно стоял, дверь была открыта, и из него удивленно выглядывала флюгбегляйтерина в темно-синей форме с белой блузкой и с золотым орлом на пилотке. Виктор даже сначала подумал, что это самолет «Бритиш эйруэйз», но вовремя вспомнил, что в иной реальности у «Люфтганзы» и форма может быть другая.

Мотоцикл рванул на обгон и подскочил к трапу раньше; двое из их группы с автоматами бросились внутрь, и коротенький трап загрохотал под каблуками их тяжелых ботинок; третий сорвал путемет с крепления и держал его наперевес, прикрывая подход. «БМВ» вывернулся рядом; хлопнули дверцы и Виктор выскочил влево вслед за Зиной. Зина подскочила к трапу, махая своим «Скорпионом» и подзывая его и Наташу; Виктор пропустил Наташу вперед, поднялся сам, держа свой джеймсбондовский «Вальтер» стволом вверх в опасении не в того пальнуть, за ним простучала каблучками Зина и, наконец, протопал спиной вперед чувак с пулеметом. Впереди слышались крики «Стоять!» «Не двигаться!» «Оставаться на местах!». Трап откинули и захлопнули люк. Флюгбегляйтерина стояла побледневшая, возле прохода в салон, с опущенными руками, и, видимо, все еще воспринимала происходящее за полицейскую операцию.

Из прохода салона вернулся шофер и стал рядом с пулеметчиком.

– Остаетесь здесь, – сказал он Зине, – если что, будете оказывать врачебную помощь. А вам – подойти к кабине. – Последние слове его были обращены к Виктору и Наташе.

– Ваше имя? – обратилась Зина к флюгбегляйтерине.

– Грета… Грета Фельдбауэр.

– Я врач. Если появятся раненые, вы должны мне помогать. Вас учили оказывать первую помощь?

– Да… да, фрау…

– Зовите меня «фрау доктор». Где на самолете аптечка и лекарства?..

…Виктор и Наташа пробирались вдоль прохода в кабину. Виктор продолжал держать свой «Вальтер» по-киношному стволом вверх, рассчитывая на чисто психологический эффект; со стороны это действительно, выглядело внушительно. Наташа, наоборот, держала «Зауэр» обеими руками стволом вниз; видимо, на СССР-то она работала, но профессиональной подготовки не имела. Виктор вертел головой на тот случай, если кто из пассажиров дернется. К счастью, все сидели на удивление спокойно, как будто их каждый рейс угоняют. Он чуть было не начал подозревать, что этот самолет специально подставлен Альтеншлоссером, но сообразил, что обыватель здесь просто привыкли к шмонам, устраиваемым силовиками по всякому поводу, что перестал удивляться людям с автоматами, лишь бы только они его самого не трогали. Снаружи затарахтели двигатели, и Виктор счел это хорошим знаком; должно быть им разрешили взлет.

Перед его глазами мелькали лица пассажиров. Вот какой-то коммивояжер средних лет, начинающий полнеть, спокойно жует орешки из бумажного пакетика. Вот пожилая чета: он устало откинулся на спинку кресла, она скучающе смотрит в окно, ожидая, что будет дальше. Молодой человек, худощавый, набриолиненый, в дорогом пальто и костюме, может быть, артист. Две дамы рядом сидят, не первой молодости, одна сухощавая, другая, наоборот, явно мечтает о похудании, может быть, даже ищет рецепт в том самом женском журнале из тонкой бумаги, что сейчас держит в руках. Понятно, почему в Европе раньше изобрели пипифакс: у таких журналов прочности маловато.

– Извините, когда мне вернут табельное оружие?

Ого! Эсесовец в форме с расстегнутой кобурой. Тут что, еще и с пестиками в самолет можно было? Или только СС?

– Вам вернут его после приземления, сейчас оно нужно…

Еще какой-то недовольный чиновник народных учреждений, почему-то потеет и все время вытирает лысину. Пастор в черном. Две подружки, наверное, студентки, одна что-то рассказывает другой…

Прямо у кабины пилота, на первом ряду, к переборке между салоном и кабиной была подвешена прямоугольная люлька, похожая на корзину, и в ней лежал полугодовалый ребенок. Ребенок посмотрел на Виктора: не испугался, не заплакал, не улыбнулся, а просто посмотрел.

«Есть детская коляска на самолете ТУ…»

Кажется, это было самое начало шестьдесят третьего. Новый табель-календарь с синеватыми спутниками, запах новогодней елки и серый томик Маршака, где, на картинке на одной из страниц, в такой же кроватке мирно дремал такой же младенец.

Ребенок продолжал с любопытством глядеть на него и этот взгляд, казалось, выворачивал ему душу наизнанку.

«Господи! Что же это?! Зачем я только ляпнул про самолет, зачем?! Что, что я теперь наделал?!»

Виктора вдруг охватил ужас, какой-то неосознанный, стихийный, он заливал его теплой, липкой, душной волной с ног до головы, и Виктор не мог с этим ничего поделать. Ужас не за себя – он внезапно осознал, что только что натворил нечто катастрофическое, чего уже нельзя исправить, что полностью разрушило его жизнь еще до того момента, как ее может оборвать пуля, удар этой крылатой машины о землю, или пламя горящего бензина из баков. Он понял, что совершил страшное преступление, когда, загнанный в угол имперской безопасностью, перешел от борьбы с сыскной машиной рейха к войне с населением, с такими же людьми, ни в чем перед ним не виноватыми. С этим полнеющим дельцом, со студентками, с парой безобидных старичков, со священником и с этим ребенком, который еще только-только увидел мир, именуемый жизнью. Он зашел слишком далеко и из спасителя мира превратился в преступника, по уголовному кодексу – одного из самых опасных. Его не оправдывало то, что в этом деле он был всего лишь участником, а остальные, не колеблясь, перешли к действию. Они не могли себе представить, что такое угон самолетов, в их мире этого еще не было, а он – мог, он читал и видел кучу фильмов.

Почему он на миг допустил, что есть нечто, есть какая-то цель, которая может оправдать хоть одну слезу вот этого ребенка? Идеология рейха сделала свое дело? Или наша российская реальность, где можно найти сотни людей, которые на эту слезу откровенно плевали, и которые совершенно спокойно и равнодушно захватили бы десятки таких самолетов?

Самое паршивое, что теперь даже застрелиться не имело смысла. Ситуацию это совершенно бы не изменило.

Пол под ногами мелко и противно дрожал и подпрыгивал. Крылатая машина выруливала на взлетную полосу. Виктор, на вдруг ставших нетвердыми ногах шагнул в кабину.

– Что случилось? – с тревогой спросил Ковальчук, глядя на него.

– Там… ребенок… Видели?

Ковальчук вынул из кармана блокнот и написал: «В случае провала сажаем самолет и отпускаем всех пассажиров», затем показал Виктору. Тот кивнул.

– В вашем радиотелефоне есть видеокамера?

– Да. Хотя и не очень.

– Неважно. Я заявил, что в случае, если имперская безопасность попытается освободить заложников, то у нас есть аппаратура из будущего, которой можно вести репортаж с борта и вклиниться в передачи имперского телевидения, и что от увиденного весь рейх от ужаса охватит хаос и беспорядки. Если они видели камеру на вашем радиотелефоне, они поверят. Как и в силу воздействия своих ящиков. В терроризме будущего ведь главное – шокировать массы, так?

– Так.

– Будьте с ней здесь, вы можете понадобиться. Подумайте лучше о том, сколько настоящих захватов и настоящих жертв вы здесь предотвратили. Сейчас у них это может сделать любой дурак, – и он показал «вальтер», отобранный у эсесовца.

– Мало утешает.

Ковальчук пожал плечами. В кабину вошла Наташа и подозвала Виктора к себе.

– Видели? Там? – И она кивнула в том направлении, где на переборке висела колыбель.

– Вы когда-нибудь писали рассказы… или там статьи?

– Да… Для себя, по-русски тут не публикуют, а по-немецки не хотелось. К чему вы это?

– Доберемся до Союза… напишите, пожалуйста, повесть или даже роман… ну, как у Достоевского. О человеке, который от безвыходности задумал угнать самолет, и что он при этом чувствовал. Напишите так, чтобы никто, никогда, нигде на нашей планете больше не решился этого сделать…

28. Да придет Спаситель.

Моторы ревели. Винты со звоном рассекали воздух за бортом. Самолет, набирая скорость, мчался по взлетной полосе. В один из моментов он перестал подпрыгивать о стыки плит и оперся о воздух, тяжеловато проскользнув над вершинами деревьев, окаймлявших летное поле. Хлопнули люки – это убрали шасси. В салоне флюгбегляйтерина привычно предупреждала пассажиров о привязных ремнях, правилах во время полета и раздавала мятные конфетки, как будто ничего не произошло. Когда она поравнялась с дверьми, Виктор тоже попросил горсть для себя и группы в кабине. Надо полагать, с герметизацией здесь еще плоховато. Когда проползали через жиденький слой облаков, немного потрясло.

«Да, на Як-40 скороподъемность куда лучше была…»

– Ну вот, до заката успеваем до побережья и еще с запасом, – прокомментировал Ковальчук. – Самолет надежный, французской фирмы, теперь это филиал Юнкерса. Разработан лет десять назад, доведен, зарекомендовал себя хорошо, его здесь используют на местных линиях и еще в южных колониях, как транспортник. Крейсерская около трехсот.

– А почему до побережья? – спросил Виктор. Он понял, что Ковальчук сознательно его отвлекает от тяжелых мыслей, но решил поддержать разговор.

– До Англии горючего мало. Мы поставили условие сесть в аэропорту в Гааге, там заправят, чтобы хватило до юго-восточного побережья.

– Имперская безопасность попытается захватить самолет в Гааге.

– Черта с два.

В кабину вошел один из агентов группы. Вот это действительно был специально подобранный народ – как ни старался Виктор, ему не удавалось запомнить не только, кто как выглядит, но и вообще как одного от другого отличить. Все четверо, включая шофера, были какие-то стандартные, неприметные и безликие. Невидимки.

– Пассажиры начинают беспокоиться. Эсесовец говорит, что это не похоже на обычные полицейские меры. Может начаться паника.

Ковальчук взглянул на Виктора.

– Идите вместе, – он кивнул на Наташу, – объясните пассажирам ситуацию. Так, чтобы до конца полета все были на местах, и никто не натворил глупостей.

– Что я должен им сказать?

– Это у вас там, в будущем, угоняют самолеты. И это вы лучше знаете, что говорят пассажирам в таких случаях.

В салоне в воздухе действительно висела нервозность и ропот. У Виктора уже устала рука держать кверху, как на киноафише, знаменитый пистолет агента 007 с глушаком, но теперь, кажется и наступил тот момент (и, возможно, единственный), когда эта бандура не придает ему дебильного вида.

– Поднимите свой пистолет тоже дулом кверху, как в кино, – шепнул он Наташе, – только случайно не пальните, а то самолет разгерметизируется или чего хуже.

В салоне самолета нет ничего бессмысленнее огнестрельного оружия.

Они вышли из двери, как герои третьесортного криминального сериала. Ропот притих, и народ уставился на них, открыл рты. Виктор представил, как они выглядят со стороны, и его начал непроизвольно разбирать смех. Бони и Клайд, ядрена корень. Но расхохотаться здесь означало бы довести идиотизм ситуации до высшей точки. «Надо говорить, а чего сказать-то? И на каком языке? Не хотелось бы, чтобы у них потом в кино все злодеи говорили на русском»

– Дамы и господа, – торжественно начал Виктор.

– Майне дамен унд геррен! – перевела Наташа.

– Меня зовут Збигнев Бжезинский! (А вот не фиг было Союзу гадить! Пусть теперь в этой реальности за Бен Ладена ходит!) Наши люди оказали ряд ценных услуг фюреру в его справедливой борьбе против англосаксонского колониального владычества на Ближнем Востоке…

Наташа посмотрела на него, как на умалишенного, но машинально продолжала переводить. Виктор подметил, что, когда она говорит по-немецки, у нее тоже красивый голос.

– Мы честно выполнили свою часть договора, – продолжал он. – К сожалению, в рейхе нашлись чиновники, которые недобросовестно отнеслись к своим обязанностям и помешали фюреру выполнить то, что он взял на себя. Они просто присвоили то, что принадлежит нам! В связи с этим нам пришлось пойти на некоторые непопулярные меры и, к сожалению, создать вам определенные неудобства. Повторяю, мы не враги рейха, мы союзники фюрера, в котором видим свет освобождения для угнетенных народов планеты. Никто из нас не испытывает к вам ни малейшей неприязни. Речь идет о честности деловых отношений, о восстановлении законности и порядка, о том, чтобы открыть глаза фюреру на творящиеся в вертикали власти факты коррупции и злоупотреблений. И если каждый из вас осознает это, если каждый из вас останется до конца верен своему фюреру, клянусь вам, что с головы присутствующих здесь не упадет ни один волос!

Массы в количестве трех десятков человек напряженно ловили каждое его слово. Во взгляде некоторых Виктор даже уловил сочувствие.

«Браво, Киса, вот что значит школа», подумал он сам про себя. «Два десятка лет слушать всякую демагогию – это что-то…»

– Вы спросите, почему мы не обратились в инстанции надлежащим порядком. Но разве вы не слышали о случаях, когда тех, кто решался смело указать на жуликов, прокравшихся во власть, обвиняли в подрыве государственных основ и бросали в концлагеря? Нас лишили возможности следовать порядку. Дамы и господа, рейх в опасности, и мы вынуждены сегодня защищать его путем насилия, дабы не лишать наш угнетенный народ последней надежды на приход освободителя, великого фюрера!

«Что-то я много про фюрера. Пора переходить к делу.»

– Я призываю вас в этот исторический момент проявлять спокойствие и выдержку. Помните, что неверное действие каждого из вас может повлечь гибель всех остальных, и поэтому такие действия будут жестоко караться. Повторяю, что наша жестокость продиктована необходимостью спасти остальных. Я надеюсь, что любой из вас не только будет следовать порядку, но и удержит других от неверного шага. Вам надлежит оставаться на своих местах, пока не поступит иных указаний, не проявлять активных действий, не волноваться самим и помочь соседу сохранить спокойствие и присутствие духа. Наш самолет держит курс на Гаагу. Через некоторое время все вы вновь сможете вернуться к своим обычным делам. Пусть каждый из вас сегодня своим примерным поведением исполнит свой долг. Хайль Гитлер!

Когда салон в едином порыве рявкнул «Хайль!», Виктору почувствовалось, что он бредит. Только ребенок остался равнодушен к массовому проявлению условного рефлекса. Робкая надежда на будущее Европы.

Самолет внезапно качнуло, Виктор, чтобы не упасть, едва успел ухватиться за спинку ближайшего кресла, Наташа вцепилась в него, чуть не бросив пистолет. Что-то ревущее прошло мимо левого борта. «Неужели зенитными ракетами обстреливают?»

– Спокойствие, господа! Наши люди готовы защищать вас до последней капли крови! Никто не трогается с места, чтобы не навредить себе и соседу! Ждите информации!

Виктор осторожно, задом, прошел в кабину. Через лобовые стекла он увидел инверсионные следы и несколько реактивных машин с черными крестами. Люфтваффе. Видимо, самолет пытались сажать.

– Вы же рыцарь, а не потрошитель! – орал в микрофон Ковальчук. – На вашей совести будет кровь немецких женщин и детей! Этот кошмар будет преследовать вас всю жизнь! – и, видимо сменив волну, начал вызывать Альтеншлоссера. Что именно подействовало, трудно сказать, но остроносые машины со стреловидными крыльями и широкими воздухозаборниками реактивных двигателей рассредоточились в стороны. Виктор поспешил вернуться в салон.

– Дамы и господа, группа лиц, совершивших тяжкие преступления перед фюрером, только что попыталась совершить в отношении вас провокацию! Я благодарю вас за проявленное мужество!

Для вида Виктор прошелся в задний конец салона, подбадривая по дороге то одного, то другого пассажира возгласами: «Молодец!», «Так держать!» и персонально эсесовцу «Вот пример настоящего солдата фюрера!». В хвосте самолета он увидел, как Зина с трудом удерживается от смеха.

– Это ты насчет моей речи?

– Нет. Ты бы слышал, что тут Гретхен отмочила, – и кивнула в сторону флюгбегляйтерины.

– А чего?

– Она сказала, что в случае, если наши захотят изнасиловать кото-то из пассажиров, пусть лучше ее насилуют.

– Это такое проявление корпоративного долга, или у нее личные проблемы? – Виктор оглядел Грету; та была весьма ничего и явно способной.

– Ну ты представляешь, за кого они нас считают?

Виктор повернулся к Наташе.

– Слушай, спроси у нее, а изнасилование бортпроводниц у них входит в стоимость билета или счет отдельно выставляют после полета? Спроси, спроси.

Наташа несколько удивленно перевела вопрос. Грета покраснела, видимо, расценив, как наличие спроса, и смущенно ответила, что на данный момент у «Люфтганзы» на это нет прейскуранта.

– Вот когда ваша компания утвердит прейскурант и инструкцию, тогда и будем насиловать! А пока это нарушение правил воздушных перевозок! Переведите ей.

Наташа и это перевела, давясь от скрытого смеха. Грета покраснела еще больше, чем от своих предыдущих предположений, и сказала, что она не хотела нарушать правила.

– Вот, – пояснил Виктор Зине, – теперь они будут считать нас за цивилизованных европейцев.

Виктор всегда скептически относился к появившимся в начале века сплетням о якобы имевшем место в сорок пятом году массовом изнасиловании нашими солдатами местного населения. По его расчетам, в существовавшем в то время в рейхе предложении интим-услуг домогаться кого-то силой было просто бессмысленно. Во-первых, в рейхе вполне легально существовала проституция и бордели, и с приходом советских войск девицы легкого поведения должны были как-то жить, а иной профессии они не имели. Во-вторых, ввиду недостатка мужчин наверняка имелся контингент дам без комплексов, готовых ко временной и не обязывающей связи. В третьих, хотя это наиболее печально, ввиду недостатка продовольствия в рейхе, как в любой цивилизованной западной стране, появится и контингент дам, считающих допустимым для себя пойти на панель, чтобы прокормить себя или даже семью. В общем, получалось, что скорее, надо говорить о массовом изнасиловании наших солдат местным населением.

Самолет неторопливо полз над мелкими квадратиками полей в небесной синеве, озаренной лучами дневного светила, медленно склоняющегося к закату. Сопровождавшие истребители то ли были отозваны, то ли у них кончилось горючее. Пассажиры успокоились и дремали. Виктор вдруг подумал, что в сущности, они и до этого были заложниками, и для выполнения своих планов верхушка рейха имела все возможности убить часть их, или же каждый час по одному, или в какой-то другой последовательности. Вся Европа до границ Союза и берегов Англии была большим захваченным аэробусом, летящим в неизвестность, хотя и очень современным и комфортабельным. И восставать было бессмысленно, ибо в итоге всем бы пришлось гореть в обломках ядерного пожара, вспыхнувшего от нарушения международного равновесия. Возможно, часть этого европейского аэробуса в количестве трех десятков человек вела себя сейчас так спокойно не в результате дурацкой речи Виктора, а потому что они все привыкли быть заложниками. Точно так же, как и в нынешней России привыкли быть заложниками миллионы работников предприятий и учреждений, безропотно принимая увольнения, снижения и задержки зарплаты и прочие плоды изобретательности лиц, захвативших эти предприятия и учреждения законным путем или не очень.

Из двери пилотской кабины высунулся Ковальчук и подозвал Виктора.

– Скоро снижаемся. На всякий случай пусть пассажиры приготовятся к аварийной посадке.

– Разве мы садимся не в Гааге?

– Где нас будут ждать группы захвата спецподразделений СС? Нет, конечно. Есть заброшенный военный аэродром на побережье, построенный еще в конце тридцатых. Думаю, там этот старый ворон вполне сядет. Нас будут ждать те, кому поручено обеспечить отход нашей группы морем.

29. Борт не просит посадки.

На этот раз все разъяснения для пассажиров были возложены на Грету, которая спокойно и с улыбкой рассказывала, как надо группироваться перед посадкой и прочее. Виктор даже удивился ее самообладанию; видимо, к аварийной ситуациибортпроводниц в «Люфтганзе» тщательно психологически готовили. Из радиопереговоров, которые велись с землей от имени экипажа через Ковальчука, Виктор ухватил отдельные фразы о неисправности управления, из-за которого самолет не может удержаться на курсе и которое сейчас пытаются исправить. И еще он понял, что Ковальчук неоднократно просил землю указать их местонахождение по данным радаров.

Самолет неожиданно и резко пошел на снижение; у Виктора резко заложило в ушах, так, что не помогали запасенные конфеты; их трясло, ребенок в авиалюльке проснулся и заплакал, и его сразу бросились успокаивать Грета и Зина, а Наташа успокаивала мать ребенка; потом одному из пассажиров, не слишком пожилому, но уже поседевшему человеку, стало плохо, и ни в аптечке, ни у Зины не оказалось подходящего лекарства, а оно оказалось в чемоданчике у того самого эсесовца, который спрашивал Виктора за свой «Вальтер», и этот эсесовец радовался как ребенок, когда седому господину полегчало. Грете пришлось выговаривать пастору, с которым чуть не сделалась истерика; видимо, святой отец не слишком торопился к встрече с всевышним, и только два милых старичка воспринимали происходящее спокойно и улыбаясь друг другу – возможно оттого, что они думали, что уйдут из этой жизни одновременно, и ни один из них не будет переживать тяжелой потери.

Виктор при всей этой кутерьме был задействован на побегушках. Заскочив в кабину по какому-то делу, он услышал, как Ковальчук сообщает диспетчерам что-то вроде «отказ двигателей» и «продолжаем быстро терять высоту».

– В салоне есть свободные кресла? – быстро спросил он, заметив Виктора.

– Одно.

– Черт! Всем остальным лечь на пол, сейчас будет касание! Бегите!

Виктор помчался. Свободное кресло оказалось как раз в самом хвосте.

– На пол всем, сейчас сядем!

– Вы – в кресло.

– Ей! – Виктор кивнул на Грету. – Это приказ!

Грету чуть ли не силой усадили в кресло и пристегнули ремни. Зажужжало выпускаемое шасси. Все бросились на пол в хвосте, у багажных полок. К Виктору подползла Зина, и, не успел он что-то сообразить, как она снова вонзила ему в бедро шприц-тюбик.

– Э! Ты чего?

– Ничего! Поднять тебе шансы на выживание.

– А остальным?

– Ты думаешь, это уже вагонами делают?

Виктор едва успел прикрыть голову руками. Самолет тряхнуло, и он начал прыгать на ухабах – видимо, полоса была в паршивом состоянии. Раза три Виктора отрывало от пола, и он шлепался обратно. Ладно, думал он, все это не самое страшное…

Что-то сильно ударило в самолет, загрохотало, захрустело, их рвануло вправо, и Виктор боялся поднять голову, ожидая, что сейчас они врежутся во что-нибудь или машина перевернется. Вместо этого тряска прекратилась, и моторы, фыркнув напоследок, умолкли. И тогда Виктор понял, что они на земле.

Двое «невидимок» бросились открывать выходной люк. Из салона раздавались радостные крики. По проходу спешно выбирался Ковальчук с остальными «невидимками»; ему кричали «спасибо» и даже пытались пожать руки, несмотря на грозные окрики. Грета сорвалась со своего крайнего кресла в заднем ряду, и бросилась целовать Виктора в обе щеки. Пришлось возвратить ее на место. Стокгольмский синдром бушевал в особо острой форме.

– Реакция эйфории после переживаний, – констатировала Зина, – можно не обращать внимания. Помаду потом вытрешь, давай на выход.

Самолет снаружи выглядел довольно целеньким, не хватало только куска крыла на конце. Виктор так и не понял, чем его снесло, потому что группа рванула в сторону обрыва, за которым расстилалось огромная, серая в этот непогожий февральский день чаша океана.

Бежать оказалось поразительно легко, словно во сне; он буквально не чувствовал под собою ног. «Опять чем-то накачали» – подумал он, и рассудил, что с суперменством пора завязывать, а то мало ли какие могут быть от этих допингов последствия.

Они бросились вниз вдоль каменистого обрыва, мелкие камешки шуршали и сыпались вниз, и Виктор смотрел себе под ноги и думал только о том, как бы не споткнуться, и не врезаться башкой в валун или вывихнуть ногу. В его планы это не входило – имперские вертолеты наверняка были в воздухе, и народной полиции, и погранвойск, и он старательно размахивал на бегу руками, в одной из них все еще был зажат джейсмсбондовский «Вальтер», который из-за глушителя в карман не влезал, отвинчивать было некогда, а бросить жаль. Навстречу в лицо дул знакомый ветер с запахом йода и водорослей. Впереди шумели волны, разбиваясь о берег, и Виктор жалел, что из-за них не удастся вовремя услышать стрекот винтов. И еще он думал о том, что только бы не сбить дыхание. И немного – о том, что вот, прилетел он в старую Голландию (ему почему-то казалось, что они сели в Голландии, хотя это не факт), а ни ветряных мельниц, ни дамб, ни всего прочего так и не увидел, а такие камни и волны можно и в Финском заливе посмотреть.

Дыхание, однако, не сбивалось, и вообще бежал он, как зайчик из рекламы «Энерджайзера». У кромки прибоя уже ждал катер с мощным мотором: оттуда ему подали руку, чтобы помочь взапрыгнуть.

– Уф, – сказала Зина, – давно на море не каталась. Последний раз года три назад в Судак ездили.

– Я тоже, – подтвердила Наташа, – тем более, с этой войной. Меня однажды покойный муж возил в Сан-Тропе, ненадолго. Не слышали? У нас во французской про… во Франции это довольно известный курорт.

– Я слышал, – подтвердил Виктор, вспомнив фильмы с участием Луи Де Фюнеса. – Да здравствует Франция! Да здравствует Россия!

– Зинаида Семенова, – забеспокоился Ковальчук, – вы не могли ошибиться с дозировкой?

– Все нормально, Николай Александрович, легкая побочная реакция. Означает, что действие уже проходит.

Катер прыгал с волны на волну, разбрасывая соленые брызги. Виктор понял, что это «фиг знает чего типа допинга» действительно дает некоторую эйфорию; было хорошо, и как-то без разницы, что они одни в прибрежной полосе на этой посудине, открыты для всеобщего обозрения, и через пару минут имперский вертолет может сделать решето и из посудины и из их самих.

Но вертолеты через пару минут еще не появились^[1], а вместо этого катер подошел к неожиданно показавшейся из морской пучине подводной лодке небольшого водоизмещения, на палубе которой не было видно вооружения, и которую вообще по форме корпуса можно было принять за малую копию атомной.

На палубе Виктор чуть было не поскользнулся от непривычки, но его успел подхватить один из «невидимок», за время операции не проронивший ни единого слова. В раскрытое жерло люка Виктору уже удалось влезть без посторонней помощи, как и спуститься по скобам трапа.

Внутренности лодки показались Виктору очень похожими на тепловозные. Было жарко, спертый воздух был пропитан машинным маслом, пол дрожал от работы машин, было тесно от систем и трубопроводов, что-то шипело и журчало, и незнакомые приборы дрожали стрелками. Их разместили в чем-то похожем на кубрик, сидя на парусиновых койках, причем Виктор волею случая оказался между Зиной и Наташей. Ковальчук наконец-то забрал у него изрядно надоевший пистолет с глушителем и Виктор с облегчением размял уставшую кисть руки. Команда «По местам стоять к погружению!» вызвала у него ассоциацию с фильмами, которые он видел в детские годы. Он старался угадывать смысл раздававшихся звуков, и совершенно не испытывал клаустрофобии или какого-то страха. Тем более, что бояться чего-то было бы неудобно перед его дамами, которые вели себя совершенно спокойно.

Лодка выровнялась, и дальше началось что-то непонятное. Где-то за переборками начали раскручиваться турбины, и от их работы корпус забился в мелкой лихорадочной дрожи. Виктор отчетливо ощутил ускорение, направленное в сторону кормы, словно бы лодку вдруг подцепили на буксир к крейсеру. Отсек наполнился гулом и надоедливым высоким вибрирующим звоном, который, казалось, проникал под самую черепную коробку. «Ели мы в подводном положении, то почему идем не на аккумуляторах?» – удивило Виктора. «А для атомного реактора водоизмещения явно маловато».

– А что, разве мы пойдем в надводном положении? – прокричал Виктор чуть ли не в ухо Ковальчуку, потому что вой турбин едва ли не делал невозможным слышать свой собственный голос.

– Это подводный ход! Турбины на перекиси водорода, как у торпед! Чтобы быстрее дойти до нейтральных вод! Там нас встретят наши корабли!

Виктор вспомнил, что перекись водорода иногда взрывается, и это оставило у него на душе несколько неприятный осадок, хотя он тут же подумал, что все лучше, чем если их нагонят корабли кригсмарине и будут кидать глубинные бомбы. Он еще хотел узнать, сколько примерно им еще до своих, но тут он почувствовал тяжесть в ногах и плюхнулся обратно на койку; веки закрывались сами собой, и он почувствовал, что не может шевелить руками.

– Вот, а вы сомневались, товарищ подполковник. У него идет все точно по времени… – эти слова Зины было последним, что услышал Виктор, погружаясь в непроглядную бездну. И еще у него успело мелькнуть в голове, что у него до сих пор на обеих щеках помада Греты.

30. «К вам больше вопросов нет».

Когда сознание начало возвращаться к Виктору, он услышал, что кто-то возле него разговаривает по-немецки.

«Все ясно», подумал он. «Весь этот побег был всего только сном. Надо было раньше догадаться. Похищение из кинокомедии, взлом банка данных, угон самолета… Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ладно, хоть в живых оставили. Что же предпримут наши? Обменяют на кого-нибудь? Нет, это вроде только агентов меняют, или… а черт их всех знает.»

– Я просто уверен, что он сегодня придет в себя, – раздался совсем рядом голос совершенно по-русски. – Если нет… ну, тогда можете меня четвертовать, как полного невежду.

«Тьфу, да это же латынь, а не немецкий. Надо оправдать доверие наших медиков…» Он сделал усилие и с трудом немного раздвинул веки.

– Смотрите! Смотрите!

– Дайте-ка пульс…

– Ну что, батенька, вы уже волноваться себя заставили. Спите, как медведь в берлоге, чуть академиков друг с другом не перессорили. Лежите, лежите. Не все сразу.

…Конечно, в любом боевике с момента попадания на борт подводной лодки герой бы пережил уйму приключений. Лодка бы конечно, затонула, и он спасся бы с аквалангом через торпедный аппарат, отстреливаясь из изобретенного в СССР раньше времени подводного автомата от итальянских боевых пловцов, а потом его в бесчувственном состоянии подобрали бы на борт моряки Шестого Атлантического Флота НАУ, и он, придя в себя, прыгнул бы с борта авианосца в бушующий океан… нет-нет, захватил бы готовящийся к взлету корабельный истребитель-бомбардировщик и прыгнул с него прямо на палубу советского реактивного экранолета КБ Бартини, невидимого для радаров (кстати, почему о нем не было в повести?), и это бы было только началом приключений, потому что экранолет на самом деле угнан агентами японской разведки, владеющими карате без кевларовых нитей и имеющие на вооружение бронебойные сюррикены с дальностью прицельного броска 200 метров…

Но Виктор не был в боевике. Он был в другой реальности. А для реальности, даже для другой, он и так натворил слишком много.

– Я в Москве? – спросил Виктор, когда к нему вернулась способность говорить.

Пожилой врач с профессорской бородкой клинышком, которая делала его чем-то похожей на Айболита, и в старомодных круглых очках, которые дополняли сходство, внимательно ощупывал его грудь и живот.

– Под Москвой. Но ненадолго. Забирают вас от нас к сожалению. Говорят, март уже начался. Так это мы тоже знаем. Вы бы могли и до мая у нас побывать, у нас вишни красиво цветут… Пациент вы для нас, прямо скажем, очень интересный. Что поделать, у них свои соображения. Подавленного настроения, депрессии не ощущаете?

Забрали его уже утром на следующий день. В больничный двор вьехала черная «Мечта» с шофером и парой охранников. Выходя на крыльцо, Виктор вдохнул пьянящий воздух, озонированный солнцем, которое уже начало вытачивать остекленевшую филигрань на сугробах и отбрасывало синие тени от тех самых вишен, о которых вчера с увлечением рассказывал доктор. Из открытой дверцы доносились бодрые звуки старого фокстрота «Ho hum». «Вот так – весна опять приходит, вот так – любовь уж близко ходит», выводил дуэт из мужского и женского голоса. Виктор бросил себя на подушки кожаного дивана, захлопнул дверь, и мощная машина рванула навстречу ласковому солнцу и грядущей весне.

То ли солнце, то ли свежий воздух, то ли покачивание машины оказали усыпляющее действие, а, может, он еще не совсем отошел, но через пару минут начал клевать носом, задремал и очнулся только во Внуково. На аэродроме они въехали прямо на летное поле, и Виктор даже было подумал, уж не везут ли его снова угонять самолет, но все оказалось проще – рейс был специально для него.

Это был «Ил-12», специально для ВИП-персон, как пояснил потом Виктору сопровождавший его в самолете капитан МГБ – малый разъездной самолет Берия, которым он пользовался еще при Сталине, а теперь использующийся в резерве или для небольших перелетов. Тот же капитан разъяснил ему, что часы, которые находились на руке Виктора – уже его часы, из будущего. В салоне с обитыми шелком диванами царил вполне гостиничный уют, и бортпроводница сразу после взлета принесла из буфет-бара горячий завтрак (в медицинском центре он поесть не успел).

Лету до Брянска было часа полтора. На аэродроме его опять встретила машина – темно-синий «Старт», которая доставила его обратно к общежитию его родного вуза. В машине его ждал Ковальчук, который не стал задавать вопросов, чтобы Виктор быстрее осовился со сменой обстановки.

Только по дороге в Бежицу к Виктору, наконец, пришло сознание того, что все кончилось и он, Виктор, наконец вернулся на Родину – пусть даже и в другой реальности. Что Альтеншлоссер в этом понимает! Виктор жадно ловил глазами каждый старый деревянный дом вдоль дороги, случайно прорвавшийся в его реальность; но теперь даже звонки трамваев казались ему родными.

Институтская одарила его все тем же солнцем и доносящимися из громкоговорителя на старом корпусе звуками музыки; по иронии судьбы, это оказался все тот же «Von acht bis um acht», мелодия, запрещенная в рейхе, но любимая в Союзе.

Его общажная комната с диваном было чисто убрана; Виктор сам включил приемник, чтобы что-нибудь лишний раз напоминало ему о том, что он наконец – то дома; ну, пусть не совсем, но не так уж далеко по расстоянию в сторону Орловской и по времени лет на пятьдесят.

– Какие будут дальнейшие указания, товарищ подполковник?

– Ну какие указания? Отдыхайте, завтра вам надлежит быть на полвека вперед, вы должны быть достаточно свежим. Думаю, успеете сегодня увидеть Нелинову; кстати, вопрос о размещении института эндорфинов в Брянске в предварительном обсуждении решен положительно, как и вопрос о кандидатуре директора института. Да. Каких экспертов теряем…

Музыка в приемнике закончились и начали передавать новости.

– С Наталией Вольф вам, к сожалению, встретиться не удастся… Нет, она ни в каких не в застенках, как вы сейчас подумали, она выполняет работу, и ради ее же безопасности вы не станете уточнять детали. У нас к вам больше никаких вопросов нет. Может у вас какие-то?

– Ну… какие тут в принципе могут быть вопросы…

– …Эксперты пока не пришли к окончательному выводу относительно причин недавней катастрофы самолета авиакомпании «Люфтганза»…

Виктор резко обернулся к приемнику и вывернул громкость на всю катушку.

– Как сообщалось ранее, этот самолет неожиданно изменил курс и направился в сторону морского побережья. Обломки самолета были обнаружены спасательными службами на прибрежной полосе недалеко от Зебрюгге, все пассажиры и члены экипажа погибли. Экспертами рассматривается несколько версий, начиная от технической неисправности и кончая неизученными природными явлениями; в частности, предстоит объяснить, почему обломки были обнаружены так далеко от места, где самолет исчез с экрана радаров…

– Но как же… они все были живы! Все! Как же это…

– Да… надо было сказать вам раньше… хотя когда сказать и где, разве что в самолете, но это как-то… Гиммлеру не нужны были лишние свидетели.

Виктор обхватил руками голову и застонал.

– Почему, почему вы не пристрелили меня сразу же? Почему я сам себя не шлепнул, был же пистолет, я сам его держал… Они все, из-за меня… даже ребенка…

– Вы еще на себя всех жертв нацизма повесьте! В вашей реальности! – резко оборвал его Ковальчук. – Сонгми на себя повесьте! Вы же жили в то время? Значит из-за вас, чтобы обеспечить вашу безопасность, шли войны в третьих странах! И если бы у вас все сдались, а не укрепляли оборону страны, американцы бы эту деревню не спалили! Они Супонево бы уничтожили или Ржаницу! Вам легче?

– Нет.

– Ну вы что, не знаете, отчего в вашей реальности отравился Гиммлер? Он вам что, родственник, что вы на себя его статьи вешаете? С вашей философией мы все виновны уже в том, что мы живем. Мы живем на земле, где жизненное пространство, где природные богатства, и, представьте, считаем, что эта земля наша и не желаем с нее уходить. И от этого происходят мировые войны и в вашей реальности гибнут миллионы людей. Что же вам всем теперь, не жить, что ли? Будете считать виноватыми себя в том, что своим существованием раздражаете тех, кто спокойно идет по чужим трупам?

Виктор молчал. Он и сам не понимал тех, кто всегда поднимал крики, например, почему в Беслане пытались освободить заложников – дескать, надо удовлетворить требования террористов и все будут живы. Черта с два, будут новые теракты и еще больше жертв. И то, что их самих в Гааге ждали группы захвата – это, в общем, совершенно правильно. Они-то блефовали, а завтра кто-то повторит всерьез и не остановится перед тем, чтобы убивать беззащитных людей поодиночке перед телекамерами.

– Я настаиваю на том, чтобы сообщенный мной опыт будущего по обеспечению защиты от захватов воздушных судов был передан в РСХА, Юнайтед Сикрет Сервис и аналогичные службы Японской Империи. Также я предлагаю созвать совещание представителей силовых структур стран Большой Четверки для выработки соглашения по совместной борьбе с воздушным пиратством. Четырехсторонний договор о выдаче угонщиков, введение в уголовные кодексы специальной статьи за захват воздушного судна, обмен информацией об угрозах захвата, взаимный запрет на использование захватов самолетов в действиях спецслужб, отказ от поддержки террористических организаций на территориях других государств в политических целях. Не надо рассчитывать на то, что на это никогда не найдется желающих.

Ковальчук достал блокнот и внимательно записал.

– Хорошо. Полагаю, ваши просьбы и требования будут выполнены. Правда, в отношении последнего нашим дипломатам придется долго и упорно поработать. В нашем мире опасность международного терроризма еще не настолько осознана.

– Спасибо.

– Ну, а для вас и для вашего мира что мы можем сделать? Не забывайте, что вы здесь прежде всего спасли, как минимум, несколько миллионов людей. Человечество перед вами в долгу.

– Не знаю. Честно говоря, не думал об этом.

– Может, для вашей страны что-нибудь сделать? Ну, скажем, внедрить наших людей в среду ваших олигархов и использовать методы психологической манипуляции, сформировать сознание того, что богатство человека – это обязанность его перед обществом, обязанность создавать рабочие места, давать высокие заработки, заботиться о здоровье и образовании других… У кого сила и власть, с того и спрос.

– Красиво. Но, знаете, мы уж как-нибудь сами. Если мы сами не научимся строить свою жизнь по-человечески, мы всегда будем вверять себя в руки мошенников и воров.

– Тоже верно. Но если все-таки что-то понадобится – ищите точку перехода.

31. И двух миров мало.

– Наверное, ты последняя, с кем мне удастся просто по-человечески переговорить перед возвращением. Завтра я ухожу.

– А ты ведь один раз уже уходил.

– Боюсь, что на этот раз навсегда.

– Тогда не забудь про цветы… для нее… Кстати, как самочувствие? Никаких последствий не наблюдается?

– Нет, все нормально, даже сам удивляюсь.

– Я поговорить с тобой хотела. К нам тут приехал новый хирург, ему тридцать восемь, он раньше в Москве жил с семьей. А потом, представляешь, жена бросила его и ушла к какому-то профессору, и детей оставила. Двое детей, оба мальчики.

– Мальчик и еще мальчик… Он тебе нравится?

– Ну… он хороший, только какой-то беззащитный… Оставил ей квартиру, все, уехал с детьми к нам на периферию… Специалист, конечно, классный.

– Главное, чтобы он тебе нравился.

– Так просто отпускаешь?

– Какое право я имею тебя удерживать? Просто, не просто… Считай, что очень не просто, но я хочу, чтобы ты, наконец, встретила свое настоящее счастье.

– Ты чудак, – Зина взъерошила его волосы, – я пока не знаю, где мое настоящее счастье.

– Узнаешь. Обязательно узнаешь. Я это точно говорю, потому что я из будущего.

– Ты просто добрый чудак из будущего.

– Твой хирург тоже чудак из будущего. Про таких потом будут снимать фильмы, добрые, хорошие комедии со счастливым концом. Мы сами делаем свое будущее. В вашей реальности это особенно заметно.

– Хочу, чтобы и в вашей было заметно.

– Попробуем… Жизнь еще не кончена.

Меланхолический блюз в исполнении Бетти Грэйбл медленно замирал в приемнике, словно пламя угасающего камина. Последний розовый луч заходящего солнца скользнул по потолку и исчез в сиреневых сумерках. Нити, связывающие его с этим новым миром, ставшим за короткий срок таким близким, одна за другой обрывались.

…На площади автостанции продувало, и ветер превращал влагу, налипшую на железных ступенях пешеходного мостика, в тонкую корочку льда. Держась за перила, Виктор осторожно спускался туда, где на выложенном брусчаткой тротуаре в незастывших лужах отражались пробившиеся через рваный тюль облаков утренние звезды. На торговом центре Тимашковых горела рекламная панель, поражая внимание своей бессмысленностью в это раннее время. Когда он видел такую мягкую середину зимы? Пожалуй, разве что в рейхе…

Ветер гнал низкие тучи в сторону Радицы. Все было точно таким же, как и в тот самый день, когда он, шагнув в двери вокзала Орджоникидзеград, очутился в другом времени и в другой истории. Все осталось позади и виделось теперь каким-то долгим сном. Оставалось только обойти детскую площадку, чтобы снова не встретиться с Ковальчуком.

Он уже практически дошел до дверей подъезда, когда его окликнули по имени. Он резко обернулся, увидел перед собой высокого человека и с ужасом узнал в нем Альтеншлоссера.

Виктор быстро сунул руку в карман.

– Оставайтесь на месте! Буду стрелять!

– Послушайте, ну что вы, как ребенок…

– Думаете, мне не дали оружие на случай, если кто-то из ваших попадет сюда? Стоять!

– Ну, допустим. Но я здесь на совершенно законных основаниях. Я гражданин Германии, у меня подлинный паспорт, я приехал в ваш город по делам своей фирмы и решил, между прочим, вас повидать, как старого знакомого. Вообще с моим прошлым покончено. После того, как вы столь элегантно сбежали, я понял, что мне надо менять профессию. Кстати подвернулись интересные выкладки одного ученого. Информацию эту я в имперскую безопасность не сообщал, не хватает только, чтобы они до меня здесь добрались. Так что, Виктор, любимый город может спать спокойно.

– Не верю. Что вам от меня надо?

– Абсолютно ничего. Я действую иррационально. Как говорил герой одной вашей комедии, нам не хватает безумных поступков?

– Смотрите наше кино?

– Да. Смотрю кино, изучаю бизнес. Полагаю, мой опыт здесь будет востребован.

– Вы уверены?

– Конечно. Мир потребительской экономики подгнил, скоро он свалится, и болтовня политиков по его спасению не сможет его остановить. Как вы думаете, куда, к какому будущему побегут все эти ваши имущие классы? Туда, где надо выпускать реальные товары, где не нужны спекулянты, махинаторы, производители иллюзий, в этот советский эконом-класс, мир комфорта без роскоши? Не-ет. А как же их вечные понты, а как же их любовь к своему «эго», ради которого они живут? Они побегут туда, где мирок обывателя можно заморозить, забальзамировать, прикрыть красивыми правильными словами о державном величии. Они побегут в рейх, вечный рейх, они построят его у вас.

– Не дождетесь.

– Посмотрим. Вы слишком похожи на Веймарскую республику. Кусок великой державы с отторгнутыми исконными территориями и обложенный контрибуцией. У вас слишком много людей, привыкших жить добычей. Выживать честных людей с постов, мошенничать, извлекать сверхприбыли за счет господства в экономике, захватывать земли и имущество других. Они уже живут по «Майн кампф». Объявляют кого-то неполноценной расой и забирают их жизненное пространство.

– Уж не метите ли вы и здесь в фюреры?

– А что, место занято? В вашей системе это вопрос только времени и денег.

– Размечтались. Россию мы вам не отдадим.

– Уже отдали.

– Война не кончена. Вы слишком рано отмечаете победы.

– Разве вы сами не видите, что эту войну вы проиграли?

– У вас все?

– Да. Прощайте.

– Только после вас.

– Пожалуйста.

Виктор дождался, пока спина Альтеншлоссера скроется в серой пелене заморосившего дождя и осторожно, в обход пробрался к двери подъезда.

* * *

…Через несколько месяцев, а точнее – 12 июня, Виктор улучил время, чтобы попасть в тот самый поселок, где, на мраморной доске мемориала в честь павших партизан и подпольщиков, в числе других было выбито: «Зина Нелинова». Мемориал, по путеводителю, находился на центральной площади; по пути на брянский автовокзал он захватил на рынке четыре гвоздики.

Поселок был небольшой, и, выйдя с остановки, после недолгих расспросов он обнаружил искомую площадь – и не узнал ее.

Там, где на старой фотке должен был стоять небольшой памятник и несколько стелл с надписями, торчало сооружение, похожее на склад, с обшивкой из окрашенного волнистого железа и полосами окон. Сооружение выглядело абсолютно заброшенным, теплый летний ветерок лениво качал обрывки каких –то вывесок и реклам, навешенных на фасаде. Виктору стало казаться, что он не совсем точно угадал со своей реальностью.

– Здравствуйте… А вот не скажете, это не та площадь, где памятник должен стоять? – спросил он какую-то проходившую мимо местную тетку.

– А как же! Та, и памятник был тута, только последнее время заброшенный был, плиты потрескались, буквы некоторые отвинчивать пытались. Сами знаете, как одно время цветнину воровали. Ну вот… А недавно эту землю один москвич под магазин купил.

– Купил… а как же общественность? Ветераны?

– Да возмущались – нарушения, нарушения, а что поделать? Теперь говорят: общественное – значит, ничье.

»…Они объявляют кого-то неполноценной расой и забирают их жизненное пространство…»

– А памятник? – упавшим голосом спросил Виктор.

– А памятник на кладбище перевезли, это на автобусе вам ехать надо, но сегодня его уже не будет. Из родственников кто, что ли?

– Ну да. Знакомые.

– А памятник там починили, только, обратно, ездить туда далеко. Все хорошо обустраивали, с попом. А только вот не пошло с магазином потом все равно, сглазил кто, видно.

– Это как это?

– Да вот был случай, человек тут с ума сошел, покупатель. Пришел нормально, а потом стал говорить о гестаповцах, что Гитлера видел живого. Так и не вылечили, а молодой еще.

«Точка перехода…»

– Ну вот, а народ у нас суеверный, вот и решил, что магазин этот место проклятое. Даже попа приводили, он везде водичкой покропил, молитвы почитал, а все равно никто не ходит. Так вот он и стоит теперь, не нужный.

– Спасибо… – Виктор достал одну гвоздику из букета, протянул женщине. – Это вам.

– Да за что ж такое?

– Ну, я все равно к мемориалу уже не успеваю… Не пропадать же.

-Ну, спасибо. Дай вам бог здоровья!..

Виктор не спеша подошел к пустой коробке магазина. Где-то там, в глубине, притаилась точка перехода. Дверь не была заперта, пружину с доводчиком, видно кто-то свинтил, и она слегка ходила туда-сюда от ветра, как живая, не захлопываясь.

– Ладно… Посмотрим… Война еще не кончена, – негромко произнес он.

И, прижав к груди три гвоздики, шагнул внутрь.

Конец

Олег Измеров Задание Империи

От автора

Эта книга — продолжение повести «Дети империи».

В конце «Детей империи» автором на судьбе главного героя автор вначале хотел поставить жирное многоточие. Дескать, пускай читатель додумывает его пути. Но не тут-то было.

Чем больше страниц выходило из принтера, чем больше исторических трудов было изучено за время работы, чем более автор убеждался, что альтернативную историю у нас пишут не только фантасты и не столько фантасты, а больше люди серьезные, то есть историки и сценаристы исторических фильмов. Когда киношные немцы запирают железнодорожный мост воротами, чтобы партизаны не прошли, когда Кировский завод во время блокады Ленинграда выпускает копии ленинского броневика, когда часовые, охраняющие дорогу на даче Сталина, стоят не шелохнувшись, когда в двух шагах от них идет перестрелка с террористами, когда бетонная плита проникает внутрь бронепоезда через его крышу, оставляя ее целой — такого ни один фантаст не выдумает. Логикой до этого дойти нельзя.

В серьезных исторических трудах тоже можно встретить много забавного — например, в одной книге написано, что американцы поставляли в СССР по ленд-лизу электровозы. В реале этого не было. Значит, книга не из нашей реальности!

И все это натолкнуло автора на мысль написать абсолютно честное и правдивое продолжение. Абсолютно честное и правдивое в том, что автор сразу, честно и правдиво признает — это не наша реальность и не наша история. Хотя могла быть и нашей. Это у Виктора Суворова алюминиевого паровоза не могло быть никогда, это противоречит физике, а та история, которую читатель увидит в книге, — вполне, хоть и уж очень она странная и необычная.

Да, и романы главного героя с красивыми женщинами, спецслужбы наши и не наши и прочее в продолжении, конечно, будут. Сталин будет обязательно. Раз уж сам Сид Мейер в игрушке «Цивилизация» определил, что у русских вождь Сталин, то это наш бренд форева, то есть навечно.

Ну, не будем затягивать. Вперед, в честную и правдивую не нашу историю!

Часть I. В атмосфере страха и жасмина

«Мифология во все века одерживает верх над историей. Простой, логически связный и созвучный настроению обывателя миф всегда ближе широкой аудитории, чем занудное разбирательство в противоречиях и закономерностях реальной эпохи»

Чарльз Стинсон. «Как завоевать страну без единого выстрела». Служебное издание USS, NY, 1956.

1. Мир дизельпанка

«Оба-на!» — подумал Виктор, оглядываясь. «Ну, я и залетел…»

Виктор Сергеевич Еремин не был новичком в перемещениях по времени и реальностям. Все началось с того слякотного февральского утра, когда он вошел в здание вокзала Орджоникидзеград и оказался там же, но в 1958 году, причем в несколько иной истории, где были живы и Берия, и Гитлер, и вторая мировая еще не началась, а только собиралась и обещала быть ракетно-ядерной. На тот раз все кончилось хорошо — и довелось принять посильное участие в разруливании назревающего апокалипсиса, и выбраться удалось целым и невредимым. И вот, спустя несколько месяцев, он сам сунулся в точку перехода, в благородном порыве устранить одну случившуюся в его мире несправедливость.

Итак, была вторая половина июльского дня, и он стоял на площади большого села. Площадь, судя по деревянным прилавкам с навесами над ними, была рыночной. Асфальта не было — утоптанный суглинок покрывал толстый слой пыли. Где-то неподалеку репродуктор транслировал русские народные песни в исполнении хора.

В зависимости от степени удаленности от райцентра могло быть что-то до конца шестидесятых. Но только до тех пор, пока не поднять глаза.

По краям площади тянулись одноэтажные бревенчатые хаты с высокими крышами, крытые тесом и дранкой. На одном из них, что стоял прямо перед Виктором, над входом висела большая вывеска: «Чайная», а чуть пониже — «Все свежее» и «Мух нет». На хате рядом висело «Скобяная торговля Крестовского», с добавлением вывески поменьше «Велосипеды, Электрика, Радио здесь»; на хате с другой стороны от чайной — «Потребительское общество „Прогресс“» с перечнем «Мануфактура, спички, мыло, посуда…» — дальше Виктор читать не стал. Чуть дальше — вывеска сапожника…

«Это у них никак нэп. То есть, середина-конец двадцатых. До сорок первого же в другой реальности вроде ничего не менялось?»

Виктор обернулся и почувствовал, что новая реальность не оставляет от его предположений камня на камне.

Прежде всего он увидел одноэтажное кирпичное здание серого цвета в стиле довоенного конструктивизма, новое или недавно отремонтированное, по фасаду которого шла надпись рубленым шрифтом, широко расставленными буквами:

«У П Р А В А»

Наверху, на некоем ступенчатом подобии портика, красовался барельеф в виде огромного двуглавого орла, а пониже висел черно-желто-белый флаг, т. е. флаг цветов императорского дворцового штандарта, а не привычный Виктору бело-красно-синий триколор. Вывеска поменьше на управе гласила: «Почта-Телеграф-Телефон-Радио». Возле деревянного палисадничка, за которым пышно цвели кусты жасмина, стояла лошадь с извозчиком. По левую сторону от управы стоял кирпичный дореволюционный дом со сводчатыми перекрытиями окон и вывеской «Роснарбанк», на фасаде которого висела реклама такого содержания:

«Хочешь — сей,

А хочешь — жни,

В „Роснарбанк“

Кредит возьми!»

Далее реклама описывала возможности приобретения лошади, коровы, велосипеда в кредит и лизинга сельхозорудий. Плакат рядом призывал складывать деньги не в кубышку, а в тот же Роснарбанк: «Рубль положишь, а возьмешь рубль с копейками». Еше одну сторону плошади составляло двухэтажное бревенчатое здание с вывеской «Клуб. Кино. Читальня. Танцы. Дальновизор.» На фанерном щите висела афиша «Последний из могикан. Звуковая фильма по роману Ф. Купера.»

Но центральное место на площади занимала все-таки деревянная церковь, на которую он поначалу не обратил внимания — церковь, она и в советское время выглядела так же. Правда, она была действующая и ухоженная, заботливо выкрашенная в белый и голубенький цвет, но доводилось видеть и такое. Как и народ у церкви.

И еще Виктор заметил, что репродуктор на столбе угловатый и довоенный, машин не видно, зато есть пара телег и пролетка. Мирно бегающих по прилегающим улицам курей и колодец с воротом он в расчет не принял — оно и сейчас в деревне будет. Где-то за поворотом мычало стадо коров.

Либо первой мировой и революции не было, либо в гражданской здесь победили белые. Но это еще Виктора само по себе еще не так смущало, хотя изменение расклада политических сил было чревато непредсказуемым измением системы — от демократической республики до диктатуры и репрессий, которые белые могли осуществлять ничуть не хуже красных. Впрочем, виселиц на площади не замечалось, и это вселяло некоторый оптимизм. Больше же всего из увиденного Виктора удивило декларированное присутствие загадочного дальновизора в очаге культуры. Если сие есть телевизор, то вкупе со звуковым кино это указывало минимум на тридцатые, но — в такой глуши? Или же Россия сделала при белых или монархии небывалый рывок вперед, оправдав мечты демократов, или это тот же 1958-й и она дико отстала, оправдав тем самым уже прогнозы коммунистов.

Тут он подумал о том, что в своих размышлениях упустил из внимания местное население. А народу, надо сказать, на площади было достаточно, и производил этот народ несколько странное впечатление, как будто бы Виктор попал в кадр фильма сталинского периода с лакировкой действительности. Практически все были одеты нарядно, женщины в ярких платьях и платках, мужчины в чистых белых рубахах и начищенной обуви, причем в основном не сапогах, а ботинках. Большая часть местных дам была в туфлях, правда на низком каблуке, надетых на короткие светлые носочки. В совокупности с длиной платьев существенно ниже колен, несмотря на теплую погоду, это указывало обратно на тридцатые — сороковые. Но, однозначно, по одежде этот народ ни на сенокос, ни на прополку, ни на ферму не собирался.

Виктор сообразил, что самое простое в этой ситуации — сходить на почту и посмотреть число (наверняка там и свежие газеты есть). Или же в читальню. Но реализовать свои планы он не успел, потому что к нему подошла девушка на вид так лет 16–17, с короткой стрижкой по нэповской моде, в светлом простом платье и босиком и сказала:

— Здравствуйте! Вы случайно, не землемер будете? Не в товарищество «Моган» на межевание приехали?

— Нет, — ответил Виктор, — к сожалению, я не землемер, не агроном и не врач. Могу учителем в школе, если, конечно, ученики шалить не будут. Читать и писать умею.

— Я тоже умею, — отвечала девушка. — Семилетку я в этом году закончила, по сокращенной, а младшие сестры по полной заканчивать будут. Жаль, что вы не землемер. Мы от товарищества с дядей Тихоном на ним приехали, на бричке, вон она стоит, а его нет. Задержался, видать.

— Жаль, что я не землемер…. А на чем тут в Брянск можно ехать?

— Разве что на извозчике до разъезда, а там на поезд. Или же если кто едет в ту сторону.

— Понятно. Спасибо.

— Да за что ж спасибо? Были б вы землемером, привезли бы вас, угостили по нашему, отдохнули бы с дороги, чай, не близко сюда ехать… А так и спасибо не за что.

— Да. Жаль, что я не землемер.

Виктор уже начал всерьез подумывать, не прикинуться ли землемером, но решил, что слишком рискованно. «Еще не вечер», — решил он. «Может, получше варианты есть».

Динамик на столбе поперхнулся, защелкал, затрещал и зашипел, и после нескольких минут прокашливания из него граммофонным тоном бодро полилась мелодия «Тайги золотой».

«Как, у них тоже это фильм вышел? Или просто песню написали? А чего, могли и без фильма. Приятный слоуфокс.»

Виктор убил еще пару минут на то, чтобы послушать знакомый красивый мотив, вселяющий надежду на то, что он не один в этом мире и в мире этом все-таки можно найти что-то такое, за что можно уцепиться. Все остальное, хотя знакомым и выглядело, но все же каким-то не таким и навевало навязчивые мысли о дизельпанке. Кроме того, инструментальное вступление, такое же мощное, как и в советском варианте, сразу влило в его силы; ему даже на миг показалось, что он, как во сне, раскинул крылья и поднялся в жаркую высь раскаленного июньского неба, увидев с высоты эти избы с огородами, эту площадь, квадратики полей и зеленые мягкие покрывала леса. Он решился действовать, шагнул вперед, и…

«Блин, так фильм-то в 1937 году вышел. Это чего же тут, конец тридцатых? И как тут с поисками шпионов, вредителей и врагов народа? Ну, еще должен быть энтузиазм, но это как-нибудь переживем. А вот угодить в число троцкистско-бухаринских извергов… или здесь их называют ленинско-сталинскими? Тут же белые. А у них кто за „доблестную сталинскую разведку“? Про это вообще никакие учебники не расскажут.»

Из динамика донеслось что-то, стилизованное под испанский танец.

— Если вы едете в Брянск, то нам по пути.

Виктор обернулся. Перед ним стоял молодцеватый офицер средних лет в форме синего цвета с капитанскими погонами и портупеей. Из кобуры выглядывал знакомый по предыдущей реальности полицейский «Вальтер», только более ранней модели. Темные, чуть с проседью волосы, лермонтовские усики и бакенбарды, неглубокий шрам наверху левой щеки («На дуэли, что ли»), и, в общем, доброжелательное выражение лица.

— Штабс-капитан Ступин, губернское жандармское управление.

2. Серый автомобиль

«Ну, вот и компетентные органы появились. Доторчался. Сейчас скажет „Следуйте за мной“…»

— Еремин, Виктор Сергеевич…. Инженер-механик.

— А меня — Александр Семенович. Я ездил в этот малость забытый прогрессом уголок по делам, и у меня в автомобиле есть свободное место. Могу подвезти. Все равно тут долго добираться.

— Большое спасибо. Право, не знаю даже, как вас благодарить. Я только что думал, когда удастся отсюда попасть в Бежицу.

— Пустое, сударь. Я как-то подсчитал, что современный автомобиль возит не столько пассажиров, сколько самое себя. Возможно, когда-нибудь в будущем их научатся делать легче, я слышал о таких проектах. Шофер сейчас должен подъехать.

— Спасибо… А вы просто Шерлок Холмс. Как вы догадались, что мне надо в Брянск?

— Нет ничего проще. Судя по обуви, вы из тех мест, где улицы мощены брусчаткой и гудроном, хотя и любите путешествовать — об этом говорит то, что вы выбираете обувь на толстой подошве и чистите ее сами… Ну и потом я угостил леденцами девушку, с которой вы только что беседовали и расспросил.

— Гениально. Кто владеет информацией, тот владеет всем.

«Попробовать увести разговор в сторону».

— Хороший афоризм. Не слышал…

— А здесь какое-нибудь громкое дело? А тот так ходишь по улицам и не подозреваешь, что рядом могут оказаться какие-нибудь заговорщики или даже хуже. Знаете, у меня есть один недостаток: я по старой привычке весь живу в мире техники, а вот насчет политики, особенностей момента — недостаточно уделяю внимания. Признаю, конечно, и стараюсь по мере исправить.

— Да я заметил, что вы немножко замыкаетесь в своем мире… Даже сказал бы, что живете в мире ином.

— Мире фантазий. Вы наблюдательны.

— Но, может это и к лучшему. А моя командировка… Уверяю, ничего интересного. Хотя предмет оной в духе авантюрного романа: убийство офицера в некоей военной части. Взводного, поручика Гастолина, танкиста. Но по сути — ничего особенного: бедняге надо было вовремя разобраться в своих личных связях.

— В мирное время… Печально.

— Знаете, на войне тоже нет умной смерти. Вы были на войне?

Виктор посчитал в уме, что если сейчас тридцать восьмой — а предположим худшее, и сейчас тридцать восьмой — то в 1914 году ему здесь должно быть двадцать шесть. Если, конечно, не имеется в видуяпонская или какая другая. Какие же года тогда брали?

— Впрочем, не утруждайтесь. Вы не были на германском фронте, но вас это стесняло. Верно?

— Просто поражаюсь вашей проницательности. В это время я действительно, как вы говорите, был в другом мире.

— Не казните себя за это. Я помню малым ребенком, как это все начиналось, весь патриотический порыв, как ушел мой отец добровольцем… Но согласитесь, война между Россией и Германией, между странами, обреченными богом быть в союзе против колониального владычества Алиен Форсиз… нас столкнули и мы совершили трагическую ошибку.

Где-то я это уже слышал, подумал Виктор. И тут он вспомнил Альтеншлоссера из рейха пятьдесят восьмого года. Чем-то господин штабс-капитан его незаметно напоминает, хотя и не похож вроде как. «Варьируются они, что ли…»

Тут раздалось фыркание, и на площадь, подымая клубы пыли над иссохшей дорогой, неспешно вьехал угловатый серый автомобиль с открытым верхом.

— Вот и наша «Испано-Сюиза». Шучу, а то вы подумаете, что в жандармерии не разбираются в автотехнике. Конечно, старый добрый «Форд-МАЗ». Когда эту машину создавали, в Америке тоже было плохо с дорогами, и она проста, как колумбово яйцо. Когда-нибудь сюда проложат асфальтовое шоссе, а наше авто поставят на кладбище, как старый корабль или паровоз.

— Виноват, господин штабс-капитан! — скороговоркой отрапортовал шофер, открывая им заднюю дверцу. — Ездил воды заливать, сами видите, жара какая, закипает, а тут коров гонят, я и сигналил, и пинал, а что им — тупая животная корова!

— Это верно. А если бы ты во время войны задержался, а? Ладно, Иваськин. Вон, пока ждал тебя, попутчик свежий в дорогу подвернулся, все в дороге веселее.

«Форд-МАЗ» по жесткости подвески действительно напомнил Виктору нечто среднее между «уазиком» и трактором «Беларусь». Однако в его положении выбирать особо не приходилось. В лицо дул теплый ветерок, было даже немного душновато — возможно, ночью намечалась гроза. Петухи, вольно разгуливавшие вместе с курами у палисадников и прямо на дороге, тоже часто горланили — к перемене погоды. Черные кожаные подушки нагрелись под солнцем, как в сауне — впрочем, в сауне таких как раз не бывает.

— А в Бежице вас куда подвезти? — громко спросил Ступин, перекрывая громкое, как у грузовика, бормотание низкофорсированного мотора.

«Сейчас расколет. Надо что-то придумать. Хотя — этот догадается. Думай, думай… А зачем вообще придумывать? Преступник будет скрывать, что он без паспорта и денег. А какой-нибудь честный лох?»

— Да вот… Александр Семенович, как раз хотел у вас спросить, не знаете ли вы, где в Бежице сейчас можно быстро хотя бы немного заработать? Так, чтобы хватило на еду и ночлег?

— Вы внезапно остались без денег и документов? И родственников у вас нет ни в Брянске, ни дальних?

— Телепатия? Вы умеете читать мысли?

— Иногда. Нет, здесь все проще: вы бы спросили, у кого занять на телеграмму родственникам, чтобы прислали денег.

Виктор развел руками.

— Потрясен.

— Профессия, сударь, обязывает. И в этом положении вы впервые, поскольку не сочли возможным для себя рассчитывать на городской ночлежный дом и бесплатный суп. То есть вы бережливы и потому никогда не опускались до нужды, всегда жили трудовой копейкой и иного не мыслите, и всегда планируете будущие траты, как обычно приучены делать степенные семейные люди. Что же с вами вдруг такого случилось?.. Нет! Нет, не говорите, я попробую определить сам. Вас ограбили… нет, не то; вы проигрались в карты? Нет, нет, опять не то; а, вот: здесь не обошлось без женщины. Угадал?

Виктор подумал, что он уже слышал подобную фразу где-то или читал. Впрочем, это могло быть и дежа вю.

— Почти точно. Только женщину я так и не встретил, а документов и денег лишился случайно и никого в том не виню.

— Не переживайте ни из-за того, ни из-за другого. Такие истории случаются часто в самом различном возрасте. Что же можно вам посоветовать? А, вот что: вы когда-нибудь пробовали писать? Я имею в виду — газетные статьи, заметки?

— Да, доводилось.

— Тогда могу подвезти прямо к местной редакции на бывшей Елецкой. Там за мануфактуру пера платят наличными людям с улицы — в смысле, не спрашивая документов. Если внушите доверие редактору, то сможете договориться и об авансе. Это утренняя ежедневка, редакция без выходных работает, причем допоздна. А на ночлег — в вашем положении лучше не в гостиницу, а дам я вам адресочек, где одна знакомая сдает койку недорого.

Штабс-капитан послюнявил химический карандаш и черкнул в отрывном блокноте, отдав листок Виктору.

— Это на Мценской, знаете, за Красной дорожкой, то-бишь, Церковной, к Литейному. Нарисовать, как добираться?

— Спасибо, я представляю.

«Мценская — это бывшая Джугашвили… тьфу, 22 Съезда. А Красная дорожка — III Интернационала»

— Там чисто, тихо, полиция не нагрянет.

— А это как — не нагрянет? Вдруг грабители залезут и что, не вызовут полицию, что ли?

Штабс-капитан вдруг как-то по-детски непринужденно рассмеялся.

— Право, вы точно жили немного в другом мире. В столице или за рубежом. Я имею в виду, что по подозрительным квартирам полиция иногда устраивает обыски — искать подрывную литературу, или тех, кто в розыске и тому подобное. У этой хозяйки вас среди ночи не подымут. А полезут грабители — зовите соседей.

«А он, случайно, не проверял? Черт, черт, стереотипная фраза — „полиция не нагрянет“. Смотрел, как прореагирую. Прореагировал я глупо… Но это даже хорошо. И еще — „зовите соседей“. Верно. В старые времена точно по 02 не позвонишь.»

— Да, вы правы… Совсем из головы вон.

— Да отвлекитесь вы от своих мыслей! Что бы там у вас не случилось, прошлого не вернуть. Постарайтесь сосредоточиться на будущей жизни. Знаю по себе, это всегда помогает. А то ведь некоторые, знаете, до того закопаются в собственном прошлом, что и руки на себя накладывают. А нам опять ездить и разбираться, не было ли это замаскированным актом террора. Загрузите себя работой, бывайте на людях, легкую интрижку даже заведите. Да, да, не всерьез конечно, а так, на обоюдный легкий интерес.

— Понимаю. «Новая встреча — лучшее средство от одиночества»

— Стихи?

— Так, слышал по радио.

— Прогресс… Раньше обычно отвечали — прочел в альбоме.

«Ага. В Интернет-блоге.»

— Да, все хочу спросить, где можно купить такой мужской ридикюль? — Ступин кивнул на барсетку Виктора, в которой лежали документы гражданина РФ 21 столетия и мобильник. — Наверное, очень удобно в дороге. Как увидел, признаюсь, охватила белая зависть. Хотел бы себе такой завести: часто приходится быть в разъездах по губернии.

— Да, право, я бы с удовольствием… но я не сам его брал, мне подарили. Говорят, такие в Китае делают, но я не знаю, верить или нет.

— Супруга подарила?

— В точку. У вас ум, как луч лазера, — сказал Виктор, и понял, что сморозил жуткую глупость.

— Про Лазера не слышал, только про Рентгена. Что-то вроде того?

— Да. Технические тонкости.

— Цветы из оранжереи?

Виктор вспомнил, что он до сих пор держит в руках букет. Впрочем, судя по разговору, букет оказывался к месту, многое объяснял и частично избавлял от расспросов.

— Я не спрашивал. Понравилось, вот и взял.

— Вы хотели произвести впечатление. Лето, цветов сколько угодно, а такие — только в оранжерее. Даже целлофан особенный, ровный.

— Вы правы. Как увидел, сразу понравилось. А по целлофану — лучше спросить у какого-нибудь химика. Целлофан, как конструкционный материал, в тяжелой машиностроительной промышленности не применяется. Вот высокоуглеродистая сталь, хромоникелевая, ванадиевая, алюминиевые сплавы — тут я бы мог больше рассказать…

Странно, думал Виктор. Штабс-капитан фактически сам и подсказал ему легенду, и похоже, вполне удовлетворен ею. А что, случай довольно заурядный. Значит он, Виктор — степенный человек, в летах, бросает семью ради любовницы, мчится ради нее в какую-то глушь, остается с носом, да вдобавок и без денег и документов. А теперь стыдится и не решается не вернуться домой, ни телеграфировать родственникам и ищет случайных заработков, стараясь остаться инкогнито. Легенда, в общем, ничего, могло быть и хуже. Искать пропавших мужей — это не по профилю жандармерии, с этой точки зрения он штабс-капитану мало интересен, что тот и демонстрирует.

— Курите?

Штабс-капитан вытащил серебряный портсигар и раскрыл перед Виктором.

— Нет, спасибо. Я некурящий.

— Это хорошо. Я вот тоже все собираюсь бросить, но — работа нервная, нет-нет, да и потянет.

…Хотя, конечно, уж какой-то он слишком безразличный. Ну, например, он, Виктор мог оказаться неплательщиком алиментов. Или ради любовницы растрату совершил. А он, штабс-капитан, этим не интересуется и даже старается пособничать. Он что, по жизни такой радушный, или тут у него какой-то свой интерес есть?

«А не собирается ли он меня использовать? Кто я для него? Человек, которому есть что скрывать, у которого проблемы, на которого, значит, есть чем давить. А я, в общем, начинаю уже потихоньку быть ему обязанным. По мелочам, конечно, но знакомству еще часу не прошло… И что же ему надо? Сделать осведомителем? Или филером? Или дать какое другое поручение? Ладно, посмотрим. Может, ему просто после всей этой неприятной казенной работы со жмуриками хочется чувствовать себя благородным странствующим рыцарем…»

3. Россия, которую мы потеряли

Машина перестала плавать по извивам пыльной грунтовой дороги и выехала на то, что во времена Виктора было оживленной бетонной автотрассой в несколько полос, а здесь — аккуратным, но нешироким булыжным шоссе, аккуратно обсаженным с обеих сторон молодыми липами и березками. Автомобиль перестал прыгать, но зато его мелко затрясло. Первое транспортное средство, которое они обогнали, был воз с сеном.

— Как вы думаете, — продолжал разговор штабс-капитан, — в этом году дожди сено убрать не помешают?

— Я уповаю на лучшее. Хотя, похоже, небольшая гроза все же пройдет, но, надеюсь, это не затяжные дожди. Вообще надо развивать и механизировать производство кормов, да и вообще производство зерновых. Труд землепашца должны облегчить трактора и комбайны, внесение органики надо дополнить производством минеральных удобрений и средств защиты растений.

— После Великого Голода, я смотрю, вы всерьез стали интересоваться не только механикой.

— Так голод не тетка, и опять-таки это механизация.

— Многие сейчас интересуются, многие. Город вспомнил о деревне. Но вот, на мой взгляд, механизация даст результат только при одном маленьком условии: дороги. Дороги в каждую деревню, к каждому полю. Иначе на этих разбитых проселках мы будем тратить столько топлива, что дешевле будет купить зерно в Канаде, где им из-за кризиса даже топят паровозы вместо угля. Или даже будем покупать горох в консервных банках откуда-нибудь из Трансильвании.

«А до чего же он прав, хоть и жандарм…»

Вместе с тем развертывающийся по обе стороны дороги мало свидетельствовал о том, что в этих краях был упомянутый штабс-капитаном Великий Голод. Поля были распаханы, на покосах работали конные жнейки, картошка дружно взошла, и периодически им попутно и навстречу, помимо возов и телег, попадались грузовики и трактора. В поле виднелись столбы линий электропередач, а села, через которые они проезжали, не были отмечены печатью запустения. Ветхих и разваливающихся изб Виктор не заметил, а, напротив, попадались новые, и крытые не только тесом и дранкой, но и железом, красной глиняной черепицей или серыми ромбиками террофазерита. Встречались и новые дома, в основном красного кирпича; в паре сел Виктор заметил местные кирпичные заводики, поднимавшие к небу высокую красную трубу.

— Дороги обязательно надо, — заметил он, — вон как местная промышленность тут развивается, глины используют.

— Вы заметили? Да, и десяти лет не прошло — никаких следов бедствия, цветущий край. Мы живем в эпоху экономического чуда. Производство растет как на дрожжах, и крупное и мелкое. Концерн Опеля купил акции бывшего завода Форда в Нижнем и расширяет дело, Порше купил другой завод Форда — вот этот самый МАЗ, Московский автосборочный, и будет собирать народомобили… Вы же знаете, американцы, пока начали выбираться из Великого Упадка, распродали по дешевке кучу европейских филиалов. Концерн МАН расширяет бывший завод Струве, БМВ начал выпускать мотоциклы, знаете где? На Урале! Этак скоро и Сибирь-матушку распашут и застроят, уже есть проекты просто фантастических электростанций на сибирских реках. Транссиба уже мало, нужна Байкало — Амурская…

«Какая примерно была пятилетка? Третья… Ну да, планов громадье соответствует. Однако же народ, насколько можно заметить, накормлен и не бедствует.»

— А все почему? Все благодаря новой экономической политике…

«Хм, нэпу? И у белых нэп? Хотя кто сказал, что у белых будет такой же нэп, как и у красных? Это же просто словосокращение»

— …И не только экономической. На западе все это называют фачизм.

«А это еще куда? Фачизм, фачизм… Может, мачизм, от слова „мачо“? Нет, это каким боком-то? Или от чьего-то имени. Фачизм. А, черт!!! Только не это!!!»

Виктор вдруг вспомнил, что словом «фачизм» в двадцатые в Советской России называли не что иное, как фашизм. Он уже тогда в Италии был. То есть, он, Виктор, попал в фашистскую Россию. И от одного сочетания этих двух терминов становилось не по себе. Это даже не прошлая командировка в рейх, тут группы прикрытия и ожидающей у берега подлодки никто не обещал.

— Я заметил, вас несколько смутило слово «фачизм», — сказал Ступин.

«Трандец. Надо как-то выкручиваться.»

— У меня есть такой недостаток — я человек старого образца, а если помните, то при императоре Николае слова со всякими «измами» обычно со всякой крамолой ассоциировались. Умом, конечно, понятно, а так как-то привычно, чтобы со словом «Россия» рядом родное, русское слово стояло.

— Совершенно правы. Соборность! Есть исконно русское слово — соборность. Фачизм — это от слова «фашина», связка, то, что связывает людей в одно целое, собирает. Фачизм это и есть соборность.

«Ну вот, еще одно хорошее слово опошлили»

— Соборность — да, вот это родное, это понятно…

Обычно в случае таких потрясений пишут, что яркий солнечный день как бы померк для героя и прочее. Тем не менее Виктор, после осознания того печального факта, что «Россия, которая мы потеряли», оказалась даже очень иной, чем та, о которой мечтали в начале 90-х, особенных изменений в природе не отметил. Солнце все также светило, иногда чуть закрываясь рваными облачками, словно красавица рукавом, все так же дул навстречу теплый ветерок. По обочинам шоссе цвел сиреневый люпин, розовый иван-чай и желтые лютики и качала свои метелками кашка. Прозрачные кудри берез, с которыми баловался июньский ветер и синеватые полосы леса, окаймлявшие дальние холмы, создавали картину благолепия и первозданной чистоты мира.

«Только не надо паниковать», подумал Виктор, «надо еще разобраться, что тут к чему. В политике вещи редко своими именами называют. Вон, прибалты говорили, что демократию строят, а народ в Таллине отметелили. Не то они называют демократией, что мы думаем. Может и тут фашизмом назвали не совсем то, что я подумал, не германский нацизм. Вон, например, в Испании каудильо евреев так не уничтожал, как Гитлер. А где-то фашисты православных уничтожали, хоть этот факт сам по себе мало утешает…»

Автомобиль аккуратно переехал деревянный мостик через небольшую речку — новый, аккуратный, он просто казался декорацией из какого-то исторического фильма. Штабс-капитан похлопал шофера по плечу, чтобы тот притормозил.

— Думаю, самая пора отлить. Пока шоссе пустынно.

Виктор присоединился, воспользовавшись случаем. Мало ли, сколько еще ехать. Шоссе действительно было пустынно, так что не пришлось даже спускаться с насыпи.

«А еще Германия тут стратегический инвестор», — продолжал рассуждать Виктор, когда они вернулись в машину и продолжили путешествие. «Может, это специально так, как некоторые страны третьего мира делали? Объявляли, что идут по социалистическому пути, чтобы помощь у СССР попросить. А как помощь кончилась, сразу о социализме говорить перестали. Вон, вроде даже одно время Индия называлась Социалистическая Светская Республика Индия, а на самом деле как была, так и есть. Может и здесь — политический маневр такой? Да, главное — пока не паниковать.»

— Вы не замечали, Виктор Сергеевич, — снова заговорил Ступин, — в такие дни в нашей скромной провинции царит какая-то особая аура? Светлая, умиротворяющая душу и проясняющая мозг? Никогда такого ощущения не было?

— Отчего же, — обрадовался повороту темы Виктор, — даже довольно часто было. Не зря же эти места поэты воспевали. Например, сочинения господина Тютчева…

— Тютчев! — с нажимом повторил Ступин, — вот кто, пожалуй, приблизился больше всех к разгадке этой тайны. Не просто поэт, а философ, политик, человек, соединивший тонкость чувств и глубокую аналитическую логику. Не понимаете, к чему я клоню?

— Нет, — ответил Виктор, на всякий случай готовясь к какому-то подвоху или провокации.

— Возьмем хотя бы одну строку — «И ропщет мыслящий тростник». Загадка, шифр, а ответ — гениальная догадка о связи человека с высшим знанием, которым проникнута природа, растения. И таких намеков, шифров у него по многим стихам. Легенды об Ойкумене, о Шамбале… Убежден, что нашу Шамбалу надо искать здесь, на Брянщине. А легенды о богатырях? Как на них смотреть? Как на вымысел, преувеличение, или на дошедшие нас языческие предания о расе сверхлюдей?

«Прямо код Да Винчи, однако. Штабс-капитан, оказывается, с фантазиями. Ну, хорошо хоть, что он тратит время на расшифровку Тютчева, а не на то, чтобы раскопать в каждом собеседнике врага империи… будем надеяться, что так.»

— Да это просто открытие! А мне знаете, что сейчас вспомнилось из Тютчева:

«Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде царь небесный

Исходил, благословляя.»

«Интересно, что он в этом откопает?»

— Тоже одно из моих любимых. Характерно, что вы процитировали именно третью строфу. У нас ведь несколько поколений выдергивали первую — «Эти бедные селенья, эта скудная природа…» Дескать, какие мы низшая, забитая раса без западных революционных идей…

«Осторожно, осторожно, скользкую тему начинает…»

— …А вы сразу вспомнили о боге. Как точно этим обозначен водораздел между истинным критическим мыслящим патриотом и бунтарем-нигилистом!

«Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует.

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.»

Четыре строки — и вся суть бунтов, волнений пятого года, революции семнадцатого…

«А, в семнадцатом все-таки была. Терпение, терпение. Может, еще чего расскажет.»

— Кстати, а какого вы вероисповедания? По крайней мере к ортодоксальным иудеям вас отнести нельзя.

«Черт, даже отправление естественных надобностей использует для получения информации. Пугаться этого не надо. У него профессия требует людей изучать.»

— А сейчас карается, если человек вообще вне вероисповедания?

— Нет, конечно. Я так понимаю, для вас это достаточно личный вопрос, и оно, собственно, так и есть, если, конечно, вы не в масонской ложе.

— Шутите. Я просто вне лона церкви, а вот что касается символов веры, есть такая песня, она очень хорошо их передает.

— Песня? Я заинтригован. Это религиозный гимн или молитва?

— Это романс.

— Романс?

— Да, но можно считать и молитвой. Давайте, я лучше напою. Правда, прошу извинить, пою я, наверное, ужасно.

— Да ничего, у меня тоже голоса нет. Слух, правда, есть, на гитаре умею… В общем, очень интересно, особенно если романс.

Виктор прокашлялся и начал «Русское поле» — он помнил, что в «Новых приключениях неуловимых» ее пел в биллиардной белый офицер. Ступин внимательно слушал, а после второго куплета начал подпевать — «Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря…». Голос у него, кстати, был бы для попсовой эстрады вполне достаточный.

— Недурно… черт возьми, очень даже недурно! Чье сочинение, почему я этого раньше не слышал?

— Музыка Яна Френкеля, а слова Инны Гофф.

— А-а… Я всегда говорил — надо смотреть не на фамилию… Ничего, можно подкинуть нашим местным певцам, как старинный романс неизвестного автора.

— Спасибо.

— Пустяки… Ну вот, а вы смущались — по символу веры вы настоящий фачист.

4. Фрилансер

Виктора, конечно, внутренне покоробило от того, что штабс-капитан обозвал его фашистом. Но он тут же сообразил, что Ступин вряд ли имел в виду то, что он, Виктор, готов сжигать деревни вместе с жителями или хотя бы фанатично предан фюреру. Скорее всего, дело было во фразе «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок» которую, при определенной натяжке, можно истолковать и как призыв ставить интересы империи выше своих личных прав и интересов. Каждый понимает в меру своей испорченности. И, в конце концов, Виктору надо здесь притворяться своим для элементарного выживания. «Будем считать, что я удачно напялил на себя чужую шкуру» — заключил для себя он, не желая соглашаться с наличием каких-либо внутренних связей между собой, человеком гражданского общества третьего тысячелетия и здешним режимом.

Бежица встретила их густой волной медового запаха жасмина, кусты которого, густо усыпанные белыми благоухающими цветами, повсюду росли в палисадниках, наряду с розовым шиповником и уже отцветшей сиренью. В глаза бросались крупные розовые шапки пионов и алые солнца георгинов. Жизнь бушевала здесь, и, казалось, среди этого моря цветов, которое представлял собой город, скорее похожий на очень большое село, просто невозможно быть несчастным.

Улица, которую он помнил, как Ульянова, уже оказалась не с булыжной мостовой, а покрыта асфальтом — это сразу почувствовалось по ходу экипажа. Когда авто проезжало вдоль Старого Базара, Виктор узнал некоторые знакомые двухэтажные дореволюционные здания, в первую очередь, баню, старые цеха и конторы БМЗ, особнячки и губонинские казармы; новые же постройки отличались от известных ему довоенных строгим конструктивистским видом и серым цветом. То, что в его бытность именовалось улицей Куйбышева, здесь было наскоро застроено двухэтажными каркасными бревенчатыми домиками, обложенными снаружи серым силикатным кирпичом. Судя по всему, места для застройки хватало, а застройщики стремились к всемерной экономии. Изредка из этого ряда выбивались новые трех-четырехэтажные дома, возвышаясь мини-небоскребами над окрестным пейзажем. По центру же бывшей (будущей? не будущей здесь?) Куйбышева тянулась железнодорожная ветка в сторону Стальзавода. Развешанных флагов со свастикой Виктор не приметил нигде, и это его успокоило.

Они свернули на Комсомольскую, тоже уже асфальтированную; точнее, на то, что до Комсомольской было Елецкой, впрочем, если верить штабс-капитану, здесь это уже стало бывшей Елецкой. Сторона Комсомольской, напротив городского сада, по-видимому, была комплексно застроена в конце 20х — начале 30-х. Вплоть до доходного дома со скругленными углами по этой стороне одной стеной протянулись четырехэтажные здания. Одни из них были из силикатного кирпича с плоскими фасадами, прерывавшимися широко расставленными выступами длинных открытых балконов-лоджий, за которыми стена несколько углублялась нишей внутрь; углы также слегка оживляли открытые с двух сторон глубокие лоджии. Больше всего эти дома напоминали Виктору те из довоенных, что сохранились на выходящих на Комсомольскую боковых улицах, только были без зигзагов. Были они почему-то серо-черные, как когда-то корпус БТИ на площади Ленина. Другие, по виду немного поновее, напоминали своей архитектурой Дом Стахановцев, что на Куйбышева; архитекторы постарались на скорую руку внести в суровый шинельный облик проекта двадцатых черты классического дворца. Стены были украшены по вертикали простенькими крпичными пилястрами, а по горизонтали — разделены карнизами на неравные части, как если бы дом был первоначально ниже, а потом достроен; первые этажи были отделаны штукатуркой с имитацией руста. «Постконструктивизм» — подумал Виктор.

На первом этаже одного из таких домов, как раз напротив Приюта (в 60-70-е н.р.^[2] — музыкальная школа) и располагалась редакция. Еще подъезжая к ней, Виктор издали заметил, что за музыкальной школой, прямо на месте Дворца Культуры БМЗ, стоит высоченное здание собора, причем новое.

— Ну, вот и приехали. Если случится чего — заходите…

— Спасибо. А вы сейчас в Брянск?

— Нет, здание управления тут недалеко. Губцентр-то сейчас не Брянск, а Бежица. Счастливо устроиться!

Как только Виктор отошел от неожиданного известия, что именно Бежица вдруг стала центром губернии, он вошел в редакцию газеты, которая, между прочим, называлась «Губернский голос». В коридоре, по верху стен которого тянулись ряды проводов на фарфоровых роликах, было несколько душновато, пахло откуда-то масляной краской, а на одной из стен он увидел большой комикс в лубочном стиле под названием «Каторга — путь к светлой жизни». Комикс был про некоего Фрола, который воровал чемоданы на вокзале, попал на каторгу, там научился ремеслу и слушал наставления священника, а после освобождения пошел работать на фабрику и стал типа крутым меном, а его бывшие дружки, не бросив воровское ремесло, спились, бомжуют и ему завидуют. «Социальная реклама» — заключил Виктор, и поискал дверь приемной. Она была открыта для создания сквозняка, и через нее Виктор увидел из коридора хозяина кабинета.

Главный редактор оказался мужчиной средних лет, с окладистой бородой, по случаю теплого вечера в рубахе с расстегнутым воротом. Судя по голосу, он кого-то распекал — кого, из коридора видно не было.

«М-да. Момент для разговора, видно, неудачный.»

— Нет, ну что это значит? Кто говорил анонсировать? Кто за Самодерникова ручался, кто, я спрашиваю, кто? Нет, ты смотри, что я теперь буду сюда ставить? Какой к черту, «материал есть», если мы анонсировали фантастику! Очерк о будущем! Сами себе зажали дверью…

— Так завтра же Духов день, можно вставить стихи и чего-нибудь про это…

— Можно! Можно! А на кой ляд на этот номер анонс давали? Народ ждет, купит из-за рассказа, а там — вот! Стихи! Стихов он завтра ждет! Нет, ну с кем работать, с кем работать, это же конец полный… Рожай! Хоть что рожай!..

«А, может, и не такой неудобный…» — подумал Сергей и его вдруг просто понесло внутрь.

— Извините, — прямо начал он прямо от двери, предупреждая «Какого черта, я занят». — Вам, кажется, фантастический рассказ нужен?

— Проходите. Принесли рассказ?

— Какой нужен и в каком объеме?

— О будущем. О технике. Любой технике будущего. Сейчас. Большой будет — урежем…. Иди, иди… — главный редактор замахал рукой высокому молодому мужчине, возможно, начотдела, тому самому, которому он только что выговаривал.

— «Телефон в кармане.» Тема подойдет?

— Давайте, давайте. Где… где у вас?

— Вот тут, — Виктор постучал себя по лбу, — сейчас записываю и отдаю вам. Бумаги можно?

— Берите. Да, вас как?

— Еремин, Виктор Сергеевич.

— Бурмин, Аркадий Иваныч. Давайте, давайте…

Виктор устроился в приемной возле машинистки, быстро набросал нечто популярное про мобильники и вернулся в кабинет, где горящий от нетерпения Бурмин выскочил ему настречу из-за стола.

— Давайте, Давайте сюда.

Тут Виктор к ужасу своему вспомнил, что машинально написал рассказ шариковой ручкой. «Ну вот, вы и попались, Штирлиц…»

— Одну минуточку, я там поправлю…

— Сами поправим! Так. «Мадемуазель Клаудия Шиффер изящным движением раскрыла сумочку»… мы-мы-мы… о!.. Ого! Так. Сколько тут? Идет.

— Что-то сократить, подредактировать?

— Сами, — он нажал на кнопку звонка, — черт, Анфису, как на грех, отпустил сегодня… Епифанов! — заорал он в коридор. Послышались шаги.

— Так. Вот я пишу расписку, кассир выдаст пять рублей.

— Пять рублей? — рассеянно переспросил Виктор. Он еще не был в курсе здешних валют и расценок.

— Семь! Семь! Но вы меня режете! Вы пользуетесь моим безвыходным положением. Епифанов! Вот это, срочно, ну ты разберешься, давай, давай…

— Аркадий Иванович, я хотел спросить: а вашей газете еще такие рассказы нужны?

— Беру все. Гонорар по объему. Такой объем — пять рублей, больше, уверяю вас, тут никто не даст. Да, к кассиру не забудьте, а то он тоже сейчас убежит.

«Значит, не обратил внимания, чем написан рассказ. Ну а потом — перепечатают, рукопись в корзину и концы в воду. Мало ли тут таких бумаг от фрилансеров».

Кассир вместе с бухгалтером и завхозом, сидел в комнате в самом конце коридора, из которой в этот коридор, помимо двери, было пробито зарешеченное окошко. Он оказался сухощавым старичком в старомодном пенсне и нарукавничками, одно из стекол пенсне в уголке треснуло. Кассир протянул Виктору ведомость для росписи и отсчитал семь рублей ассигнациями. Из вычтехники у него были большие, темно-бурые деревянные счеты. «Да,» — подумал Виктор, «сетевые админы им еще не скоро понадобятся. Посмотрим потом, как еще с инженерами-механиками».

Расписываясь в ведомости, Виктор вспомнил о том, что за всеми этими хлопотами с промоушеном он так и не взглянул на висевший в приемной редактора табель-календарь.

— Прошу прощения, а число сегодня какое? Запамятовал по рассеянности…

— Так сегодня ж день святой троицы, пятидесятница, — удивленно протянул кассир, — воскресенье двенадцатое июня. Народ вот гуляет, а мы каждый день что солдаты на посту.

«А, понятно, чего народ в селе как на киносъемки. Праздник, однако»

— Да… совсем в творческой запарке счет дням потерял…

— Ежели и год забыли, так тридцать осьмой.

Когда Виктор проходил обратно, Бурмин прямо из двери своего кабинета поймал его за руку и буквально втянул внутрь.

— Вы же, я смотрю, с дороги? А я тут чайку сообразил, знаете, просто неудобно не пригласить.

Виктор согласился, тем более, что в своем мире так и не успел пообедать, так что позволил себя затащить в кабинет, где на огромном столе, помимо письменного прибора, старого телефона, большой пишущей машинки и кучи бумаг, уже стояли на жестяном подносе пара стаканов в подстаканниках и тарелка с пряниками со жженым сахаром. На стене висел парадный портрет лысоватого худощавого мужчины в белом кителе с золотыми эполетами. «Этот, наверное, и есть здесь самый крутой. Узнать бы, как зовут и обращение к нему…» В углу на тумбочке незыблемым красно-коричневым мавзолеем возвышался здоровый, полметра на полметра, всеволновой шестиламповый «Телефункен-Хорал».

— Милости прошу к нашему шалашу, Виктор Сергеевич. Не обессудьте, что скромно — кому Троицын день, кому работа.

Чай оказался с коньяком. Виктор понял, что начинается деловой разговор.

— Вы, так сказать, к нам в Бежицу постоянно или проездом?

— В первоначальных планах — проездом, но, возможно осяду надолго.

— Если осядете надолго, и ваша муза к вам не охладеет — есть шанс стать колумнистом.

— От такого выгодного предложения отказываться было бы просто странно.

— Ну, мало ли… А вы сами откуда? Раньше никогда не доводилось о вас слышать. Неординарно пишете. «Хюндай-Гетц»^[3]… надо же придумать!

— Да я, собственно, раньше только технические работы писал, и особо не думал…

Тут в комнату влетела молодая женщина, чуть за тридцать, невысокая, светловолосая (точнее, с осветленными волосами), без лишней полноты и с большими выразительными глазами; в руках у нее была «лейка». Не успел Виктор глазом моргнуть, как она, произнося с порога «Здравствуйте!», пыхнула магнием; щелкнул затвор.

— Таня Краснокаменная, наш фотокор, — пояснил Бурмин, — это я попросил проиллюстрировать рассказ портретом автора.

«А вот светиться здесь совсем ни к чему» — мелькнуло в голове у Виктора, но он тут же решил, что после поездки с жандармским штабс-капитаном прятаться смысла не имеет.

— Вы прекрасно получитесь, — улыбнулась Таня, — у меня хороший опыт. Побежала проявлять пленку.

Когда она скрылась за дверью, Виктор подумал, что вот кому надо было пристроить букет с тремя гвоздиками, но было уже поздно. «Ладно. Еще не вечер…»

— А если не секрет, — спросил он, — на какую тему намечался тот рассказ?

— Да тоже о радио. Перспективы развития хай-фай аппаратуры…

— Хай-фай? High fidelity? — переспросил Виктор. Радиорупор на площади в селе как-то был далек от хайфая.

— Ну да. Это то, что опыты в тридцать шестом — тридцать седьмом проводили. И еще про кабельное телевидение высокой четкости. В общем, фантастика ближнего прицела.

— Нет проблем, — ответил слегка ошарашенный Виктор, — будет про спутниковое телевидение. И плазменные панели.

— Это вроде той, что делала в двадцать седьмом лаборатория Белла? Как-то по радио лекцию передавали…

— Да. Они имеют большое будущее.

Они еще немного посидели; по счастью вопросы Бурмина оказались довольно нейтральными, вроде «Как вам наши места?». Потом у редактора зазвонил телефон: видимо, случилось, что-то интересное, и он оживленно заговорил в трубку. Виктор понял, что самое время откланяться. Когда он подавал руку на прощанье, Бурмин на секунду оторвался от трубки:

— Секундочку… Да, и еще: когда будете вводить в канву повествования инженера или изобретателя, пусть будет иностранец. Или русский, но работающий в Германии.

— Ах да, точно! — воскликнул Виктор. — Совсем забыл. Спасибо, что напомнили.

На самом деле Виктор понятия не имел, почему изобретатель в рассказах не может быть русским, работающим в России. Но не стал спрашивать, почему, приняв это, как местную идеологическую установку, смысл которой ему пока неясен. Впрочем, в таких ситуациях установка могла быть вообще лишена смысла.

5. Свято место пусто не бывает

Когда он вышел из редакции на улицу, летний зной уже спадал. Солнце клонилось к закату, лаская розовым светом верхушки деревьев парка Пожарного общества, откуда слышались звуки духового оркестра — подъезжая сюда, он не слышал их из-за шума мотора. Со станции долетали тонкие вскрики маневренных паровозов. Сзади, от паровозостроительного, донесся цокот копыт; по мостовой мимо него прокатилась извозчичья пролетка на дутых шинах. Где-то из зеленых кронах молодых деревцев слышалась песня запоздалого соловья. Печать умиротворения лежала над этим уголком вселенной.

Прямо от подъезда редакции был прекрасно виден новый собор, и Виктор, подойдя поближе, внимательно его рассмотрел. Видимо, это было одно из самых высоких зданий Бежицы, высотой в десятиэтажный дом или чуть больше. Собор был квадратный, пятиглавый, с большой центральной главой с позолоченной маковкой и четырьмя небольшими главами с голубыми маковками по углам. Барабаны глав были оштукатурены и покрыты ярко-желтой и белой краской; основное же здание было выложено из неоштукатуренного серого силикатного кирпича, как и жилые дома на улице, и оттого выглядело немного мрачновато. «Куб» храма был, скорее, сильно вытянутой в высоту призмой. Боковые стены этого «куба» были прорезаны длинными застекленными лентами окон, как на лестничных клетках довоенных жилых домов; ленты эти были зажаты чем-то вроде пилястр, вверху образующих между собой арочки закомар. Чем-то похожим на эти пилястры были украшены и абсиды. Спереди виднелась паперть в половину высоты стен «куба», увенчанная маленькой главкой; передняя стена ее была оштукатурена и побелена, а от дверей спускалась лестница на площадь, где, естественно, памятника Ленину уже в этой реальности не наблюдалось.

Собор оставил в душе Виктора несколько двоякое впечатление. С одной стороны, в Бежицы тридцать восьмого это здание смотрелось почти так же мощно, как восьмая московская высотка в пятьдесят восьмом, особенно если мысленно примерять на это место длинное, но не слишком высокое здание Дворца Культуры; собор был, по меньшей мере, вдвое выше. Да и в целом здание следовало традиционному владимиро-суздальскому стилю, который в реальности Виктора большинству нравился больше, чем распространившийся перед 1917 годом в церковной архитектуре модерн. С другой стороны, верхушки прорезей окон и закомары здесь как-то вышли не совсем русскими, а, скорее, балансировали между византийской архитектурой и романской, а на углах даже несли элементы готики. Потом, если дореволюционные православные храмы, даже самые неказистые из них, все же казались Виктору светлыми и легкими, то этот свинцово-серый силикатный колосс как-то придавливал все окружающее к земле.

«Может, его потом снаружи оштукатурят и побелят… А вот еще где-то в этом месте Преображенская церковь еще должна стоять, вроде красивая была. Ее же белые вроде не должны снести, значит, посмотреть можно?»

Виктор прошел до угла Красной и обнаружил там практически такую же почту в том же самом гринберговском стиле, что и в своей реальности, только серо-желтую с белыми и красно-коричневыми декоративными деталями. На углу ее, на кронштейне, висели над улицей большие круглые электрические часы, и пара юношей с букетиками цветов бродили поблизости, ожидая подруг. Круглая тумба для афиш и деревянный киоск с неожиданной здесь надписью «Роспечать» тоже выглядели как-то знакомо. На том же углу он обратил внимание на таблички на названия улиц. Они также преподнесли ему сюрприз: III Интернационала на самом деле оказалась не Церковной, как, впрочем, и не Красной, а вовсе Губернской, а Комсомольская — почему-то Преображенской. Возможно, Церковную переименовали недавно, и штабс-капитан по привычке назвал ее по-старому, а Елецкую уже помянул как бывшую.

Напротив почты, вместо знакомого жилого дома конца 20-х Виктор увидел большое угловатое четырехэтажное здание цвета кофе с молоком, с высоким темно-коричневым цокольным этажом, и имевшее в плане вид буквы «П» с косыми ножками (потому что к Стальзаводу улицы от Красной шли наискось). Здание растянулось на целый квартал, и внешне напоминало гибрид Первой общаги БИТМа с речным пароходом. Два крыла неодинаковой ширины, выступавших вперед вдоль того, что называлось Куйбышева и Комсомольской, заканчивались полуцилиндрическими торцами, которые как раз и были похожи на надстройки пароходов. Разная ширина торцов, видимо, объяснялвсь тем, что в одном крыле были конференц-залы, а в другом — просто кабинеты; на закруглениях торцов квадратики окон переходили в сплошные ленты. Между этими выступами зеленел свежеразбитый скверик с молодыми елочками и клумбами, разделенный пополам проходом к главному подъезду; подъезд этот обозначался на гладкой ленте фасада двухэтажным выступающим вестибюлем с балконом. Здесь на здании, словно каланча, возвышалась сухощавая прямоугольная башня высотой с одиннадцатиэтажный дом, несимметричная, с выступами балконов на одной стороне. Возможно, она и должна была помимо всего прочего, играть роль пожарной каланчи. На вершине ее возвышалось не что иное, как решетчатая мачта с тремя турникетами антенны телепередатчика.

На фронтоне над входом красовался огромный двуглавый орел, а над ним был, как и над управой в селе, вывешен черно-желто-белый имперский флаг. Виктор понял, что тут, очевидно, и есть губернское правление и подобные ему ведомства.

Перед центральным подъездом красовалась конная статуя на невысоком, метра в полтора, бетонном постаменте. «Пересвет, что ли?» — подумал Виктор.

Еще он успел заметить, что среди бродящих по губернскому центру в праздничный вечер людей он, пожалуй, относится к высокорослым. Народ был как-то размером помельче, хотя и не сказать чтобы физически слабее. «Акселерация», вспомнил Виктор. В пятьдесят восьмом, наверное, это тоже было, просто, видимо, не настолько, чтобы бросаться в глаза.

Что касается одежды, то Виктору показалось, что он попал на съемки костюмированного фильма про довоенную Варшаву или Ригу. Практически не было видно традиционной народной выходной одежды, что извлекается из сундуков по великим праздникам. Зато были наряды по моде тридцатых, от торжественных, но аскетичных и экономных, до носящих явные элементы роскоши. Попадались мужчины в элегантных белых костюмах и галстуках с заколками; обычным же праздничным прикидом простонародного местного мэна служила белая или в вертикальную полоску рубашка с коротким рукавом, белые парусиновые брюки и парусиновые же туфли, а на голове красовалась белая кепка набекрень. Наряды женщин были намного более разнообразны, от льна до шелка, не было разве что женских брюк и представительницы зажиточной части не украшали себя неуместными в жару мехами. Виктора по чисто практическим соображением интересовала более мужская одежда; вскоре он понял, что в своей рубашке в мелкую желтую клетку, светло-серыми брюками из плащевки и кремовыми туфлями на полиуретановой подошве он не сильно выделяется из общего фона и позиционируется, как приличный господин, которого мало интересует внешний лоск, и который выбирает наряд простой и удобный, уделяя, однако, внимание созданию своего стиля. К тому же плащевка здесь выглядела кульно, хотя и не вызывала удивления.

Губернская, с тротуарами и площадью перед официальным зданием, была вымощена свежим асфальтом, еще не успевшим вытащить из себя истертую ногами щебенку и растрескаться. Этакий показательный километр идеального асфальта.

По дороге на Мценскую, по адресу хозяйки, Виктор заскочил в несколько попутных магазинов на Губернской, имея две цели: взять на первый заработок что-нибудь съестное, ибо он еще не только не завтракал, но и не обедал, и посмотреть курс местной валюты. Курс в целом оказался где-то в пределах трех советских рублей за один местный, причем еда стоила дешевле, а готовое платье и обувь — немного дороже. Виктор взял хлеба и полукопченой колбасы, по запаху внушавшей доверия, а по виду похожей на домашнюю колбасу, что появилась в домовых кухнях в середине восьмидесятых.

Мценская, в сторону Стальзавода, оказалась в основном застроена новыми стандартными двухэтажными деревянными домиками на четыре квартиры, с большими открытыми верандами по бокам. Домикибыли стандартно покрашены в синий цвет, как и штакетники, ограждавшие палисад. Асфальтовое благополучие центра Бежицы, как оказалось, к западу было ограничено Губернской, и Мценская далее в сторону Литейной мощена была булыжником, тротуары оказались деревянными, из досок — сороковок, уже потемневших от солнца и дождей и местами треснувших, а между тротуаром и проезжей частью тянулась канава для сточных и ливневых вод, густо поросшая бурьяном и лопухом.

Дом по указанному адресу оказался за Петровской, почти у самого поворота, где, можно считать, начиналась Молодежная. Был он такой же стандартно-синий, с шатровой крышей из плоского шифера, еще не успевшего потемнеть, в палисаднике стандартно благоухал жасмин, задумчиво темнел отцветший куст сирени, и пионы качали пышными пунцовыми и белыми головами, и были еще разные мелкие цветы, на которые Виктор уже особого внимания не обратил.

У дверей подъезда, спрятанных под небольшим навесом крыльца, виднелась черная ручка механического звонка и висела табличка, сколько раз кому звонить. Виктор еще раз глянул записку: хозяйку звали Задолгова Екатерина Михайловна, и по прочтении этой фамилии Виктор представил себе дородную высокую женщину с нарумяненными щеками и в длинном сарафане с оборками. Звонить ей надо было трижды.

«А это не может быть ловушка? Ну, скажем, направить незнакомого человека какой-то адрес проверить, а потом следить, что будет. Хотя — слишком сложно. И вообще, что это я типа профессор Плейшнер, мандражирую? За цветок на окне мне никто не говорил, пароль не сообщал…» Виктор поднял голову, и увидел, что цветы торчали тут на всех восьми окнах фасада, кроме лестничной клетки. Он плюнул, спокойно вошел в калитку, и трижды крутнул ключик звонка.

6. Ужин у бубновой дамы

Дверь открыла молодая девушка или женщина, во всяком случае, явно не достигшая тридцати, невысокая, чуть полненькая, но настолько, чтобы это портило привлекательность ее фигуры, темноволосая, с уложенной на затылке косой а-ля Юлия Тимошенко, с натуральным румянцем на щеках с ямочками. Одета она была в тонкую, но непрозрачную светлую блузку с коротким рукавом, причем было заметно, что она, подобно тому, как это делало часть девчонок в восьмидесятом в сильную жару, не носила лифа; также было заметно, что эта деталь одежды ей, в общем-то и не требовалась, ибо природа сама прекрасно позаботилась о поддержании нужной формы. Светло-серая юбка миди создавала эффект стройности, а прикид завершали туфли на легком каблуке и белые носочки с лазоревой тонкой полоской поверху.

— Добрый вечер. Мне бы Екатерину Михайловну увидеть.

— Так это я Катерина Михайловна.

— Еремин, Виктор Сергеевич. Мне сказали, что вы сдаете комнату, и я хотел бы посмотреть и переговорить насчет условий.

«Во будет фокус, если она уже сдана»

— Пожалуйста, проходите! Наверх, на второй этаж. Вот сюда.

Виктор прошел на четвертый этаж, вошел в квартиру, снял туфли, и тут вспомнил, что он до сих пор держит гвоздики в руках.

— А это вам, — сказал он, протягивая цветы Катерине.

— Мне? За что?

— Я загадал, что если комната будет свободна, то я дарю хозяйке букет.

— Как мило! Зовите меня просто Катя.

— А меня просто Виктор, — сказал Виктор и тут же вспомнил, что с этой стандартной пары фраз начинались почти все его мимолетные связи в иных мирах.

Квартира Кати состояла из трех комнат; гостиная метров восемнадцать и пара комнат на вид метров девять; в одной из них располагалась спальня хозяйки, а вторую, окно которой выходило на Мценскую и располагалось на фасаде со стороны лестничной клетки, а дверь выходила в коридорчик, собственно, сдавали. В комнате стояла кровать, простой столик, тумбочка, пара стульев, на стене были вешалка и книжная полка. Стены были оштукатурены по дранке и побелены, с потолка свисала электролампочка, у тумбочки была розетка, а у входа на стене висела черная тарелка репродуктора; в глаза бросалась ностальгическая проводка витым проводом по фарфоровым изоляторам. На полу лежали простенькие полосатые дорожки, чтобы не пачкать пол и босиком ходить было не холодно; такая же была постелена и в коридоре. Потолки, даром что дом деревянный, были повыше, чем в хрущевках.

— И сколько будет с меня?

— Недорого. Пятнадцать рублей в месяц всего-то.

— Пятнадцать?

«Это полтора рубля в день советскими. Если сравнивать с общагой — много. А сколько же, интересно, дикарем на юге стоило в начале семидесятых? Рубль в день? Больше?»

— Но это же не койка, а целая комната! — сделала круглые глаза Катя. — С электричеством и радиофицированная! Коммунальные удобства имеются — водопровод, раковина, ватерклозет пожалуйста! Веранда летом на свежем воздухе сидеть! Чистота и абсолютные санитарные кондиции гарантируются! Соседи приличные, место тихое и спокойное!

«Ладно», — решил Виктор, — «источник бабок пока есть, а рисковать тоже не смысла. Где-нибудь в сортире на улице подцепишь инфекцию, а тут даже антибиотиков не изобрели. Если что — потом всегда успеем куда-нибудь съехать.»

— Катя, вы меня убедили. Я пока сниму комнату на неделю, а когда в течении этих дней прояснятся мои дальнейшие планы, уже буду смотреть дальше. Вот вам сразу три с полтиной вперед.

— Так я чаю соображу, — засуетилась Катя, — а то вы с дороги, верно?

— У меня тут на ужин колбаса есть и хлеб.

— Так я пожарю вам с картошкой, и вообще давайте вместе отужинаем, время уже подошло.

— А ваших не будем дожидаться?

— Да я одна живу. Муж мой покойный приказчиком работал в магазине у паровозного — не тот, что Центральный, а что на Губонина, бывшей Бежицкой, где когда-то была гостиница Мурзина, знаете?

— Примерно, — ответил Виктор, хотя понял только то, что это где-то в районе завода.

— Вот два года назад весной он пошел на рыбалку, а лед тонкий, и треснул. Выбраться сумел, только вымок и воспаление легких схватил, от него и скончался. В больницу его возили, но ничего уж не могли сделать. Даже детей прижить не успела.

«Да», подумал Виктор, «на местную медицину особо не надо рассчитывать»

— А я сейчас при музторговле устроилась. Народ у нас музыку любит, патефоны хорошо идут и особо пластинки. Патефон и дома заводить можно, и на улице, и даже с собой на природу берут — иногда на Десну выйдешь, а парни девчат в лодке катают и патефон у них в лодке стоит. Только надо смотреть, что в запрещенные записи не попадает, а то конфискуют и убытков не оберешься. А квартира на мне — при покойном муже купили у застройщика — и что на меня одну три комнаты? Вот и сдаю.

— А замуж снова выйти не пробовали? Вы еще так молоды и красивы…

— Да вот, хороших мужиков подруги расхватали… За лодыря или пьяницу самой неохота. Вот какого-нибудь вдовца присмотреть, чтоб солидный, уважал и деньги не мотал. Даже и с детьми пусть будет. И молодого не обязательно, пусть лучше до того перебесится, чтоб за какой другой юбкой не потянуло. Вы пока располагайтесь, а я плиту растоплю.

Виктор приоткрыл окно, чтобы было не так жарко — комната была на солнечной стороне. Вдали, за крышами частного сектора, зеленели холмы правобережья Десны. «И купаться отсюда ходить не так далеко. Да, надо же умыться с дороги. А вечером продумать траты на первое время.».

На кухне Катя в кухонном фартуке подкидывала мелкие полешки в плиту.

— А вот здесь, на кухне умойтесь. Раковина тут одна. Вот оно мыло на полочке.

— Катя, а вы не знаете, где здесь недорого бритвенный прибор купить можно?

— Так я дам вам сейчас бритву, безопасную, — Катя вытерла руки о фартук, — у меня она все равно без нужды лежит, а потом свою заведете. Стол после поможете на веранду вынести, что в духоте сидеть в такую погоду?

На веранде они пили чай по-мещански: на столе, кроме самовара и густого засахаренного крыжовенного варенья, которое использовалось Катей вместо сахара, стояла еще шкворчащая сковородка с картошкой на сале и принесенной Виктором домашней колбасой, распространяя аппетитные запахи. Виктор подумал, что надо ознакомиться с ценами на мясо и птицу, и попробовать среди среднеобеспеченной части населения ввести моду готовить в саду шашлыки.

Катя вынесла маленький графинчик и стопочки.

— Давайте ради праздничка и за день вашего приезда.

— Спасибо, я вообще-то этим не увлекаюсь…

— И я тоже не увлекаюсь. Это домашняя наливка, легкая. Просто по капле для аппетита.

— Тогда другое дело, — согласился Виктор, подумав, что здесь, возможно, отказываться в таких случаях и не принято, — но только для аппетита.

— Да, и что же без музыки сидеть? Праздник же.

Катя на секунду упорхнула, и из дверей послышались звуки «Рио-Риты» в исполнении оркестра Марека Вебера. Виктор вспомнил: когда он выносил из гостиной стол на веранду, он приметил электропатефон и пластинки в шкафу; еще там стоял на комоде недорогой приемник в темном деревянном корпусе, похожий на немецкий «Фольксэмпфенгер-301». Катя вернулась и наполнила стопки до половины красноватой жидкостью.

— Ну, чтоб на новом месте хорошо жилось.

«Фор ю, Рио-Рита…» — дополнил тост оркестр Вебера.

Наливка оказалась смородиновой и действительно легкой.

«Прямо кино о довоенном времени».

— Мы тут с соседями за домом яблони посадили и вишни. Антоновка, за ней ухода мало надо. Потом свой крыжовник и смородину вдоль забора рассадим.

— Малину не думаете?

— Можно и малину. На варенье и домашнее вино.

Пластинка кончилась, и Катя побежала менять. Следующей записью оказался довоенный суперхит про цыгана, разбившего сердце. Вкусы населения, однако, мало менялись.

— Знаете, сейчас такие пластинки изобрели, где много записей и часто менять не надо. На тридцать три оборота. Только для них надо специальные электропатефоны, которые к приемнику подключают, для усиления. Говорят, такие уже подделать нельзя.

— А у вас что, пластинки подделывают?

— Еще как, так что надо смотреть, если берете. Вообще, если будете брать, лучше со мной посоветуйтесь.

— Ну так вообще-то и долгоиграющие можно подделывать. С помощью гальванопластики.

— А хотите еще наливочки?

— Нет, нет, спасибо, больше не надо.

— А вот вы говорили про эту гальвано… это что такое? Прямо не верится, что такую пластинку и можно подделать.

— Да точно так же, как и новые изготавливать. Тут главное — достать сырье для такой пластинки, например, винилит. А так — берется оригинальный фирменный диск, с него делается восковой слепок, затем покрывается токопроводящим слоем на основе графита и на него гальваническим способом наращивается металл.

— Слушайте, как интересно! Ну, прямо чудеса такие! А дальше расскажите.

— Ну а дальше этот металл и служит основой для матрицы, с которой можно штамповать точно такие же пластинки.

— Даже не верится! Слушайте, какой же вы образованный! Чайку, пожалуйста, еще. А вот как вот это все делается, с помощью чего, воск какой?

— Если интересно, могу подробнее рассказать, только, наверное, вам будут скучны всякие технические подробности.

— Ничуть! Вы знаете, в вас есть что-то такое… Когда вы говорите о всяких умных вещах, это просто завораживает, — и она взяла своей правой рукой его левую.

Глаза Кати просто горели, щеки раскраснелись, грудь под блузкой выдалась вперед и неровно колебалась. «Интересно, это на нее наливка так подействовала, или реакция на нового, необычного человека? Или женское любопытство такое?»

Виктор повторил техпроцесс более подробно, стараясь разъяснять популярно и доходчиво, на примерах кустарной технологической базы, доступной обывателю тридцатых. Катя просто поедала его глазами и ловила каждое слово.

— Вы просто волшебник! — воскликнула она, когда он закончил. — А давайте за науку!

— Нет-нет, Катенька, пока хватит, я хотел еще по горячим следам сегодня написать еще несколько рассказов для редакции. Если это дело хорошо пойдет, я, пожалуй, могу надолго остаться.

— Пишите! Конечно, пишите! Когда вы рассказываете, просто голова кругом идет! Я еще потом вас расспрошу, ладно?

— Конечно! Какие вопросы? Да, кстати, а как к Преображенской церкви пройти, или к храму Преображения… ну, в общем, к той, что при Губонине с каркасом из рельсов строили?

— А вы не слышали? Так снесли его, уж десять лет как снесли.

— Большевики, что ли?

— Да вы что? Какие большевики в двадцать восьмом?

«Так, значит, к концу двадцатых Советской власти уже не было…»

— И правда… Что это я? А что же такое случилось? Аварийное состояние или стихийное бедствие какое?

— Так вы эту историю совсем не слышали?

— Мне стыдно признаться в этом… В занятиях наукой я забывал даже про войны.

— Ничего! Зато многое знаете такого, что другим неведомо. А с церковью вот что случилось. Землю тут московские скупали и под церковью этой тоже скупили, на снос. А на месте этом пассаж хотели строить, чтобы местные лавки все разорить.

— Да как же это? — воскликнул Виктор. Он понимал, что в переделе собственности при любом строе нет ничего святого, но в его реальности до сноса церквей в целях бизнеса не доходило. Хотя… если магнатам вдруг помешает церковь или даже собор, то почему нет?

— Да вот так, выправили бумаги, что якобы эта земля им принадлежит и в одну ночь снесли. Заводские и не выдержали. Чуть было до погромов не дошло, но фачисты народ остановили.

— И как же им это удалось? — спросил Виктор, который полагал совсем обратное.

— Сказали, что, значит, плутократия народ на бунт провоцирует, чтобы казаков вызвать, ну а их дело правое. И пошли организованно и заняли городское правление. Вон сама с окна видела, как мастеровые по всей округе в центр шли… Целый месяц новая власть была. Восьмичасовой рабочий день ввели, школы бесплатно сделали, рабочий клуб открыли… База бронепоездов на сторону народа перешла, на Бежице тяжелые бепо стояли, с вот такими орудиями, если вдруг войска пошлют на подавление. Главный у них тут был такой, Белокодов, может, слышали…

«Ого!» — мысленно воскликнул Виктор, вспомнив толстую книгу в библиотеке особняка Альтеншлоссера. «Так он, оказывается, еще и из Бежицы!»

— Потом, конечно, отдали власть, но с условием, что землю обществу вернут и новый храм построят. Ну, активистов с Белокодовым, знамо дело, в тюрьму, а потом как Великий Голод был и фачисты в Москве и Питере к власти пришли, так их выпустили, только они в столицу выдвинулись. А новый собор вы, верно, видели, он у городского сада стоит.

— Силикатный? Да. Потрясающе…

7. Шнель-бидин

Над Бежицей плыли сиреневые сумерки. В глубокой стеклянной синеве неба багровели высокие, подсвеченные уже исчезнувшим солнцем, облака. Где-то недалеко начал репетировать соловей. Вечер не приносил прохлады: воздух, поднимающийся от нагретой, как камни в сауне, земли, был все тем же густым и жарким.

Виктор уже ожидал, что здесь, на веранде, они будут сидеть с Катериной до темноты, но та спохватилась и начала относить посуду в дом. Виктор помог; на одном из заходов, как только он занес стол в гостиную и повернулся к двери в коридорчик, оттуда вылетела Катя и по инерции столкнулась с ним; чтобы она не упала от неожиданности, он ухватил ее за плечи.

Катя подняла лицо, их глаза встретились. Взгляд Катерины сиял какой-то неожиданной нежностью; рубашку Виктора прожег жар ее слабеющего тела… но в тот же момент она взяла себя в руки и осторожно отстранилась.

— Ну, — сказала она, — для первого дня знакомства это слишком много.

Она повернулась к красному углу, где посреди идеально чистеньких рушничков висели иконы, и перекрестилась.

— А вы бы не могли мне приемник посмотреть? А то он у меня не включается.

Приемник действительно оказался трехламповым «фольксэмпфенгером» середины тридцатых, но российской сборки. Для снижения цены он был упрощен по схеме донельзя в прямом смысле слова. То есть до того, что громкость в нем приходилось регулировать изменением обратной связи и перестановкой антенны из одного гнезда в другое на боковой стенке, так что пользоваться им было едва ли не сложнее, чем компьютером.

Понятно, подумал Виктор. В тридцатых в СССР для ускорения выпуска ширпотреба для многих бытовых приемников использовали решения американской фирмы RCA, здесь дружба с немцами, значит и решения немецкие.

На стене рядом с приемником, возле грозопереключателя, Виктор заметил прикнопленную красную открытку с двуглавым орлом наверху. На открытке был вписан номер аппарата и отпечатано предупреждение, что слушание антигосударственной пропаганды строго карается законом. Хотя, если изощриться и сделать наушничек, то цена этому предупреждению будет не больше, чем варнингу на первой странице порносайта. Вопрос был лишь в том, а чего такого ему, Виктору, в его положении, сможет дать эта пропаганда.

— Почти двадцать пять рублей отдали! — сокрушалась Катя. — А вот заглох, радисты сейчас — сами понимаете…

Виктор не понимал, но, на всякий случай, кивнул.

— Как стали приемники разбирать, так и не найдешь радиста. На дом звать — это такую цену заломят, что несколько раз придет и дешевле новый взять. К радисту нести — у них заказов куча, он так и будет стоять, неизвестно когда починят. У них же, у радистов, какие клиенты! Суперы чинят, телефункены, дальновизеры. А вы уж посмотрите. Может там, что такое, что особо и чинить не надо.

— Конечно, посмотрю. Если с лампами что, то это, конечно, искать надо, а если… Короче, обещать не могу, но может быть.

— Уж вы посмотрите. — повторила Катя. — А то двадцать пять рублей отдали. Вот хвалят те, что ВЭФ делает, но их разве что в Питере достать можно. РЭТ делает телефункеновские, но дорогие. Вот основал бы кто-нибудь у нас в Бежице радиозавод…

Виктор вставил штепсель в розетку, нашел выключатель — он оказался, как у системника, на задней стенке и представлял собой кнопку, как у настольной лампы, и пощелкал ею. Шелчки слышались и в динамике. «Так, питание на схему идет…» Он достал недавно купленный в своем времени универсальный складной наборчик инструмента, который носил на поясе, и отвернул сзади дырчатую картонку — все лампы грелись. «Ну, если нет потери эмиссии, то, скорее всего, где-то контакт. Ломаться тут особо и нечему. Три лампы всего, да и то одна выпрямителя.»

— Тряпочка у вас найдется? А то пыли много…

Он выключил приемник, отсоединил антенну и заземление («Прямо как системный блок отсоединять… И размеры те же»), вынул шасси и заглянул в подвал. Потрогав провода, он нашел отпаявшийся — от согласующего трансформатора к сетке лампы. По счастью в наборчик входили пассатижи, так что Виктор, замотав проводник на ножку цоколя, раскалил в печке гвоздь и подплавил припой.

— Ну-ка, попробуем…

Виктор щелкнул выключателем и стал манипулировать рукоятками. Немного посвистев, фольксэмпфенгер заорал бодрый фокстротик из «Привет и поцелуй, Вероника!». Правда, качество звука, то ли от обратной связи, то ли от дешевого электромагнитного громковорителя, недалеко уходило от патефонного. Хотя, если сравнивать со встроенными динамиками мобил, то уж лучше это.

— Умничка! — воскликнула Катя и, нагнувшись к Виктору и обхватив его шею руками, страстно его поцеловала. — Берлин ловит! А что там было?

— Драйвер слетел, — не моргнув глазом, сказал Виктор, — я переустановил.

— Вот молодец! А для меня все эти драйвера, пентагриды, термоформеры, пушпулы, гридлики, негадины и шнель-бидины просто китайская грамота.

«Мда. Если бы я тоже помнил, что у них называлось шнель-бидин…»

Дальше «умнички» и поцелуя их отношения, однако, не зашли. Из сада донеслись порывы ветра, а наступившие сумерки за окнами озарялись приближающимися зарницами: надвигалась гроза. Катя пошла на веранду снимать белье с натянутых под крышей веревок. Виктор прошел в свою комнату, не зажигая света и, глядя в незанавешенное окно на вспышки молний у горизонта, сел на стул и принялся обдумывать ситуацию.

Оно конечно, для приключенческой повести хорошо, когда главный герой прибывает в иную реальность, где царит фашистский режим, и тут же вступает в борьбу с несправедливостью, а не распевает лирические песни с представителями этого режима, пытается быть этим режимом востребованным в целях личной выгоды и принимает заигрывания молодой вдовы. Однако в иной действительности с реализацией благородных целей имелись некоторые проблемы.

Во-первых, умереть от истощения под забором на борьбу с режимом никак не тянуло. А это значит, что волей-неволей надо было решать вопросы заработков и жилья, как минимум, а дальше — вопросы бытовых мелочей и одежды на сезон осень-зима 1938/1939.

Во-вторых, надо было выяснить, в чем здесь несправедливость и как с ней бороться. И с этим дело обстояло пока довольно сложно. Насколько он понял, в конце двадцатых здесь был передел в среде местной буржуазии, и она, буржуазия, попирала всякую справедливость, а фашисты смогли на этом сыграть и выглядеть как раз этими самыми борцами с несправедливостью. Причем белые, задавив красных, не только полностью расчистили фашистам дорогу, устранив соперника, но и дали возможность единовластно пользоваться социал-демократическими лозунгами.

Потом, фашисты пришли к власти в результате экономического кризиса, именуемого здесь «Великий Голод». А это значит, что в них были заинтересованы как представители бизнеса разного калибра (ибо боялись революции и экспроприации), так и бедные слои населения (ибо не хотели помереть от голода). Экономика в России пока выправилась, а это значит, что и менять систему неизвестно на что здесь мало кто захочет. Обратно же, репрессии части населения, хотя бы за слушание подрывной пропаганды, здесь будут воспринимать как меньшее зло по сравнению с поголовными муками голода. А, значит, считать справедливыми.

В-третьих, и жертв режима пока Виктору не встретилось. Не относить же плохую пайку к нарушению прав и свобод. С другой стороны, красная карточка с орлом по меркам демократии следующего столетия конечно, посягает на свободу информации, но, похоже, Катерину это как раз совершенно не колышет.

В итоге Виктор пришел к предварительному выводу, что он, скорее всего, попал сюда в неудачное время. Рассудив таким образом, он встал, повернул выключатель, положил на стол листы писчей бумаги и принялся сочинять рассказы для «Губернского голоса». После второго он почувствовал, что смертельно вымотался за этот день и не может больше записать ни фразы. «Ладно, за вечер тридцать советскими — это тоже ничего… все равно что на пивзаводе вагон соли разгрузить» — подумал он, разделся, погасил свет и лег спать.

8. Здесь вам не тут

Свежевымытое утро встретило Виктора пением петухов, солнечным зайчиком на стене и чистым осколком небесной синевы за оконными стеклами, мятыми, как будто их только что раскатывали скалкой. Такие стекла в своей реальности он встречал в старом корпусе БГТУ. Через раскрытую форточку проникали родившаяся после ночной грозы свежесть и неистребимый запах цветущего под окнами жасмина. «Вот почему им не надо было дезодорантов…». В общем было такое ощущение, словно он где-то если не в загородном санатории, то на турбазе.

Виктор включил радио в розетку, предварительно удостоверившись, что это именно радиорозетка, а не сетевая (интересно, почему их сразу не сделали разными?). Репродуктор заорал утреннюю зарядку. Виктор хотел уже было уменьшить громкость, но вспомнил, что ручка в середине «тарелки» — это регулятор не громкости, а установки стальной пластины посередине между полюсами магнита. «Блин, у нас Линукс Убунту проще поставить, чем тут динамик… Обживусь, надо подумать, из чего регулятор громкости сделать.»

После зарядки, пока Виктор одевался, репродуктор наигрывал кавер немецкого фокстрота «Когда я весел, я пою», который по окончанию сменил оригинал нового немецкого же хита «Звезды сиянье». То, что при официальном славянофильстве (если считать взгляды штабс-капитана типичными) на радио чувствовалось столь явное засилье иностранщины, Виктору показалось несколько странным. То ли император (а, кстати, он здесь император или как его там? надо узнать) был германофилом, как и Николай 2.0 (в этой реальности тоже покойный? о нем что-то ничего не слышно), то ли пресловутая дружба со стратегическим инвестором, то ли прогерманское лобби на радио (почему бы и нет? не похоже, чтобы здесь всех отучили любить бабки), то ли еще что-то, о чем Виктор даже не догадывался. И еще: непонятно, почему при этом славянофильстве такое русофобство по части прессы. Почему здесь русский ученый не может сделать великое открытие даже в фантастическом очерке?

Стоп, а не связано ли это? Если и связано, то пока неясно, как…

Кати не было. На кухне на столе Виктор обнаружил записку: «Блины в кастрюле на плите, варенье в столике, кушайте, я для вас напекла». «Ну, будем считать, что я заработал это, как специалист по железу…»

На улице после вчерашней грозы еще стояли лужи, и Виктора спасало только то, что деревянные тротуары были уложены на бревнышки, поднимавшие доски значительно выше уровня грязи, а мостовая была отделена от тротуаров канавой с лопухами, куда и шлепалась грязь из-под колес изредка проезжавших небольших угловатых автобусов, мест этак на пятнадцать, без указателей маршрута, но с надписью «Автокомпания Фартисова» и табличками «Стальзавод-Соборная пл.» и «Стальзавод-Вокзал». «Маршрутки» — подумал Виктор. Цокали пролетки, неторопливо ехали ломовые телеги и время от времени фырчали грузовики. В основном это были ярко-зеленые полуторки, похожи на довоенные газовские из Реальности-1, реже попадались опелевские — небольшие, красно-кирпичные, то ли на одну, то ли на полторы тонны, и новенькие темно-синие мощные трехтонки, которые из-за своей заводской свежести казались Виктору какими-то экспонатами для киносъемок.

Вообще он заметил, что если в 1958 году автомобили воспринимались как-то свежо, оригинально, и даже как-то не выходили из общего ряда восприятия машин 21-го столетия (тюнинг бы еще некоторым сделать и были бы вообще клевые тачки), то здесь он постоянно чувствовал себя как в музее или историческом кино. Вроде «Блефа» с участием Челентано, только кепочки не хватало.

Еще в глаза бросалось обилие даже для не слишком оживленной улицы столбов и проводов — осветительных, телефонных и радио. Было уже часов девять, и народу навстречу попадалось немного — видимо, основной поток на смену уже прошел. Дети носились босиком по лужам — и здесь опасность быть обрызганным была гораздо выше, чем от машин.

На Губернской его неожидано поразили тележки морожениц и продавщиц газировки. Повеяло от них чем-то родным, из старых фильмов. А вот мальчишки-газетчики и девушки-папиросницы, наоборот, выглядели чрезвычайной экзотикой.

Тут же при переходе улицы ему дорогу пересек огромный желтый автобус — двухэтажный «Бюссинг», с выступающим далеко вперед, как морда крокодила, капотом мощного двигателя, высокими, в половину его роста, колесами и двойным задним мостом. Народу внутрь набилось довольно много, а спереди висела цифра «3», обозначавшая номер маршрута. В какую бы реальность ни попал Виктор, в Бежицу ходила «тройка»!

— «Губернский голос»! Купите свежие новости! Новые решения властей! На Дальнем Востоке разоблачена сеть японских агентов! Побег обер-полицмейстера Уссурийского края, ведутся розыски! Новый рекорд самолетов Хенкеля! Знаменитая певица Элеонора Малковская обвенчалась со своим импрессарио! Недостойное поведение звезды экрана Лизаветы Бурадо! В Вологодской области снова видели человека-паука! Гвоздь номера — фантастический рассказ про телефон будущего!

«Интересно, в редакции дадут авторский экземпляр? А, впрочем, раз дали гонорар, можно не жмотничать. Заодно и про их систему почитаем».

Он подозвал мальчишку и дал ему мелочь.

— Спасибо, барин! Спешите брать свежие новости! Тираж ограничен!

На последней странице действительно был его рассказ, практически без сокращений, а также приделано интервью с автором, которое он не давал; интервью и было снабжено фоткой. Виктор понял, что его раскручивают. «Новый, но уже ставший известным своими произведениями…» «- В чем цель Вашего таинственного визита в Бежицу? — Именно этому городу надлежит сыграть некую роль в мировой истории, о которой сейчас практически никто не догадывается…» Ладно, протестовать не будем. Посмотрим политику.

С чего начнем? Название, название в первую очередь. Название общественно-политической газеты, ее лозунг, ее основатели часто характеризуют не только ее читательскую аудиторию, но и общественную систему… «Губернский голос», чуть повыше — «За Русь Святую!». «Орган Бежицкой губернской организации Партии Святой Руси, Бежицкого губернского Собора и Бежицкого Губернатора».

Орган Собора — это, надо понимать, не того, что у парка, а типа собрания представителей. Офигеть. Как все знакомо. «Орган обкома КПСС, областного Совета депутатов трудящихся…» Белые воспроизвели советскую однопартийную систему.

А может, она вовсе не советская, а такая, что просто стихийно складывалась в период войн и революций? И кто бы ни захватил власть, в конце концов к тому бы и пришел?

Что там дальше на первой? «Государь Император Владислав Александрович…» Во, как Третьяк прямо.«…Посетил строительство крупнейшего в мире металлургического комбината…» Естественно, большой портрет. Чего же он там сказал? «Нельзя допускать, когда старые и признанные специалисты запираются в скорлупу жрецов, монополистов… Молодежь должна иметь смелость ломать старые традиции и нормы, когда они превращаются в тормоз, она, не может быть рабами общепринятых шор, она должна создавать свои, новые нормы и традиции, несмотря ни на какие препятствия… Часто новые пути прогресса прокладывают новые, доселе неизвестные люди, практики, новаторы дела…» Хм, значит, у них инновационный застой наблюдается? Интересно читать императоров между строк.

А еще чего нового в передовицах? «Добить вражеское охвостье в партии». Да… Какой — не пишется, значит, одна партия. «Политические обанкротившие и вконец разложившиеся руководители, за пособничество врагам Империи и чуждым элементам с позором изгнаны…»

Хорошо, что не пожалел мелочи на газетку. Разборки у них в этой самой соборной партии. Будь осторожен, будь осторожен… Здесь вам не тут. Надо изучить, кто кого опустил.

«…Проявили нетерпимую политическую беспечность и проглядели особые методы работы врагов Империи через разложение…» Через что — через что? И что надо не делать, чтобы нечаянно кого-то не разложить? В смысле, не попасть под сигнатуру вируса и не быть удаленным?

«Пытались сорвать борьбу с проникшей в партию агентурой большевизма…» Ну, это общее, а вот расшифровывается: «…продолжали самодурствовать, брать взятки, расхищать и растрачивать казенные средства, допускать брань и рукоприкладство, устраивать под видом мероприятий пьянки и непристойные оргии…» так это чего, репрессии коррупционеров, что ли?

А почему бы и нет? Как там, у Льюиса Кэрролла?

Доказать взятки, коррупцию, вообще хозяйственные преступления, а тем более злоупотребления властью — ага, попробуй, особенно если этим охвачена вся государственная власть сверху донизу. А вот в ихних условиях измену навесить, что два пальца об асфальт. Правда, так можно под эту гребенку и любого забрать, чья физиономия не понравится. Хотя народ в целом будет доволен, поскольку и всяких уродов-оборотней во власти шерстят.

Рассуждая так, Виктор не заметил, как подошел близко к репродуктору, из трубы которого весело вылетали звуки фокстрота «Счастья дни вернулись к нам».

— Не желаете ли мороженого, сударь? — спросила у Виктора молоденькая продавщица, пристроившая у того же столба коляску-ледник. — Сливочное, кофейное, крем-брюле?

— Нет, спасибо. Чего-то прохладно тут у вас.

— Так это солнце за облачком. А сейчас жара начнется, не приведи господь. Купите мороженого…

Чего там дальше? «Кумовство и порука», «зазнайство, самодурство, бюрократизм», «лицемерно прикрываясь Священным Писанием, поощряли хулиганское отношение к интеллигенции…» Религиозное мракобесие, что ли, развели? Не поэтому ли изобретатель в рассказе не может быть русским? Надо уточнить. Так, ну дальше уже риторика: «разоблачить и добить всех красных последышей», «разгром и полное выкорчевывание», «руководствуясь Словом Божьим»… ну, в таких случаях любая директива сверху для угодливых исполнителей — слово божье.

Ладно. Что еще в горячих новостях. Перелет Москва-Владивосток на новом самолете Хейнкеля, выпускаемого в России. Новости с дрейфующей полярной станции. Государь император выступил в опытной передаче катодного дальновидения высокой четкости в Москве; специалисты отмечают, что изображение не уступает кинематографическому и в ближайшем будущем каждый житель Российской Империи получит возможность лицезреть любимого монарха у себя дома. Спущен на воду линкор «Святая Русь», первый корабль новой серии. «Смелыми действиями жандармерии Его Величества стерты с лица земли кровавые большевистские вампиры… окончательно выкурить всех шпионов, диверсантов и вредителей из потаенных нор и беспощадно их уничтожить…» Это из статьи про побег обер-полицмейстера. Тоже понятно: такой солидный чиновник в перебежчиках — крупный ляп, вот и ставят дымовую завесу. «Кровавые вампиры» — это класс; типа, тут молодежь тоже мистику любит.

Также скупо сообщалось о разгроме частями особого назначения нескольких крупных банд на Кавказе и в Туркестане. Из того, что сей факт старались не выделять, можно было сделать вывод, что разгром банд в этих регионах продолжался дольше, чем планировали власти.

Местная политика располагалась в нижней половине страницы и была практически полностью представлена рапортами чиновников о работе губернских учреждений. Рапорты можно было поделить на две категории: сообщения о мероприятиях: совещаниях, деловых поездках, встречах, приемах и прочее, из которых, впрочем, нельзя было понять, какая польза была извлечена из сей бурной деятельности, и статистических сводок, по которым, при обилии цифр о наличии койко-мест в больницах и объемах заготовок сельхозпродукции оптовиками, сделать какой-то вывод о состоянии дел мог только специалист. Здесь же располагалась и колонка с разъяснениями митрополита по разным вопросам; в частности, устройство громоотвода называлось угодным богу делом, ибо надо различать гром небесный, как гнев господень от поражения небесным электричеством в результате козней дьявола… и так далее.

Вторая страница была заполнена разнокалиберными губернскими новостями, не имеющими отношения к политике — от прокладки водопровода по улице Базарной в каком-то уездном центре до объявлений о театральных премьерах. На третьей и четвертой странице все было забито светской хроникой, то есть, тем, о чем судачат бабы у колодца: кто с кем сошелся-разошелся, кто про кого чего сказал; давались различные полезные советы и рецепты, а также тексты молитв на разные случаи жизни. Все это перемежалось рекламой, среди которой особенно назойливой была реклама средства «Эректонус», назначение которого было видно из названия.

«Тьфу, и тут спам про виагру…»

На последней странице, помимо рассказа Виктора, поселились мелкие объявления, программы радио и телевидения (в газете было: «дальновидения»), афиши театра и кино, а также был фельетон о состоянии радиофикации в Боровке, где в клубе «Цементник» никак не отремонтируют поломанный дальновизор. Последнее обстоятельство как-то сгладило впечатление Виктора от «кровавых вампиров».

Вспомнив о конной статуе, он решил осмотреть ее поближе. Вопреки вчерашнему предположению, это оказался памятник не Пересвету, а князю Роману; отлит он был из чугуна, в правой руке князь держал поднятый к небу меч, а левой придерживал чудотворную икону, которую привез для основания Свенского монастыря.

В редакции на Преображенской Бурмина с утра не оказалось, зато на месте была Анфиса — невысокая девушка, с осветленными короткими, уложенными назад волосами. Одета она была по случаю жары в платье для игры в теннис, по общему стандарту времени длины миди, что компенсировалось тем, что сверху были хорошо открыты спина и грудь; посмотреть у Анфисы там было на что. От полного топлесс Анфису спасали крупные бретели, похожие на звенья цепи, а определенную строгость столь вольному началу придавал широкий белый поясок и два широких диагональных кармана с крупными, как пальтовые, декоративными пуговицами ниже его. Выщипанные и подведенные несколько выше темным карандашом брови в виде изумленной дуги казались непривычными, но здесь были в порядке вещей. Девушка приняла у Виктора оба рассказа и сообщила, что после обеда он может зайти насчет гонорара. Делать дальше было нечего, и Виктор осведомился, где можно найти Краснокаменную, под предлогом попросить у нее свою фотку.

— А она тоже после обеда будет, — ответила Анфиса, — сейчас она на Арсенале, снимает встречу партактива «Святой Руси» с рабочими.

— Ну, это святое дело, — согласился Виктор, а про себя подумал: «Чтобы утро не пропадало, надо бы в институт заглянуть. Интересно, как там в тридцать восьмом?»

— Да, Аркадий Иванович просил вам пробные карточки передать, если нормально, то большие сделают.

Пробные карточки оказались размером примерно с фотку на советский паспорт; видимо, экономили бумагу.

— Конечно, пойдет. Большое спасибо! — ответил Виктор и отправился навестить знакомый вуз.

9. Полет над гнездом вампиров

— Сударь! Не подскажете ли, где здесь Бежицкий Институт?

Виктора окликнула дама с кружевным зонтиком, сидевшая в легкой двухместной коляске-одноколке.

«Интересно. А возница, что, не знает? Это же рядом.»

— Знаете, мы из уезда приехали, и Иван Никодимыч тут тоже не в курсе…

— Тут рядом. За угол налево и метров триста, слева будет такое длинное и красное здание. Улица…

Тут Виктор вспомнил, что улица за углом здесь никак не может называться «50-летия Октябрьской Революции». Бежать за угол и смотреть название не хотелось. Сказать, что там поперек еще Институтская? Так ведь Институтская здесь тоже может быть не Институтская…

— Карачевская. Вот за поворотом езжайте, там сразу Красную Казарму увидите, это и есть институт, прежде там гимназии были, — подсказала проходившая мимо женщина.

«Карачевская, значит. Это в честь чего? А в честь чего Орловская, Харьковская, Ростовская, Калужская, Клинцовская, Витебская? Кромская и Болховская? Жиздринская, Коломенская, Тульская, Саратовская, Самарская, Черниговская?»

Ему вдруг стало ясно, что часть улиц в дореволюционной Бежице была названа безо всяких особых исторических корней; просто сделали план и обозвали улицы по городам. Точно так же, как стандартные советские названия в районе за линией — Коммунистическая, Коммунальная, Мира, Нахимова, Маяковского, Кирова, Азарова, или вот Цурюпы… Более того, советские переименования, наоборот, даже порой вносили в атлас старой Бежицы какое-то разнообразие. Конечно, были и исключения — к примеру, Почтовая, Доменная или Угольная с Лесной.

«Так что, Бежица еще при царе была соцгородом? А почему нет? Построил Губонин завод в глухой тайге — то есть, не в тайге конечно, но в глухом лесу, а при заводе возник город. Соцгород и есть. А может, и весь капитализм в России естественно шел к совку?..»

«Красная Казарма», как называли в народе Старый Корпус, естественно, оказалась на том же месте, и в ней, вопреки первоначальным опасениям Виктора, не оставили гимназию. Только вот назывался храм науки почему-то Бежицким Технологическим Институтом.

Причину Виктор быстро понял по стоявшей неподалеку от центрального входа доске объявлений. Из специальностей там было «Металлорезание», «Сварка», «Обработка давлением», «Литье», «Технология и организация сборки» и «Нестандартное оборудование». Кроме проектирования нестандартного оборудования, конструкторских специальностей не было — ни вагоностроения, ни, тем более, локомотивостроения или динамики с прочностью.

«Как же они без конструкторов?» — удивился Виктор, и хотел было зайти в знакомые двери, но какое-то мрачное предчувствие его остановило. Вместо этого он не спеша пошел вдоль Старого Корпуса, который, впрочем, в это время еще мог считаться Достаточно Новым. Когда он дошел до длинного деревянного заборчика с воротами, путь ему преградила опелевская полуторка, из кузова которой торчала колесная пара с обломанной наискось осью — точно такая же, с которой он разобрался в Реальности-2 благодаря тому, что в Реальности-1 с ней разобрался Лысак. Правда, немного побольше, колесо в диаметре этак миллиметров девятьсот. «Это судьба!» — мелькнуло в голове у Виктора, и ноги сами собой понесли его в ворота вслед за грузовиком.

Во дворе института яблони еще не были посажены, и было достаточно пыльно и пусто. Возле котельной виднелись горы угля. Вообще, двор института оказался довольно небольшим, а на территории, где позднее разместятся лаборатории, лесопилка и военная кафедра, за забором виднелись казармы из красного кирпича, надстроенные бревенчатыми срубами до второго этажа.

Грузовик подогнали к вделанному в стену консольно-поворотному крану, выкрашенному в красный цвет, очевидно, краской, применяемой на заводе для паровозного движения^[4], и, с помощью ручной тали, гремящей длинными цепями, сгрузили останки на землю. На колесной паре, помимо колесного центра с бандажом, виднелось коническое зубчатое колесо с остатками смазки.

«Судя по длине обломка — колесо в узле колебаний. Оттого и не гасит. Классический случай…»

Виктор надеялся, что на консилиуме будет кто-нибудь из известных ему отцов-основателей вуза и он, так сказать, соприкоснется с живой историей, а может быть, даже и найдет способ передать приветствия и искренние благодарности потомков. Однако собирался народ незнакомый, в белых кителях и с вузовскими значками налацканах; Виктор постепенно стал чувствовать себя здесь белой вороной. Заводчанин, парень лет тридцати, также был в кителе, только расстегнутом.

— Виктор Сергеевич, я не ошибся? Леонид Георгиевич Козинко, доцент кафедры сварки. Господа! Нас посетил тот самый фантаст Еремин!

Надо сказать, что неожиданная слава в этой ситуации вовсе не обрадовала Виктора. Фраза Корзинко как-то ассоциировалась в его мозгу с фразой «Тот самый Мюнхгаузен». А в фильме с этим названием героя знали-то хорошо, но вот согласиться с ним не очень спешили. Тем не менее Виктор смущенно ответил на приветствия, ответив в частности, что одна из целей его приезда — увидеть тот самый Бежицкий технологический, в котором создают такие чудеса, которые фантасты даже и не могут себе вообразить. После обмена любезностями ему, естественно, разрешили поприсутствовать на консилиуме и даже разъяснили, что это было колесной парой опытной скоростной автомотрисы, изготовленной Радицким вагонзаводом. «Хм, опять там же?» — мелькнуло у Виктора в мозгу.

Подробности обсуждения вряд ли были бы интересны читателю; сводилось же оно к тому, почему металл оси, несмотря на завышенные запасы прочности, оказался столь непрочным при действии касательных нагрузок, которые по расчетам должны быть невелики.

— А вы образцы металла на кручение испытывали?

— А как же! Все соответствует! — горячился представитель завода. — На усталостную прочность, чтоб такой излом был, надо напряжения тысяча шестьсот килограммов на квадратный сантиметр. А откуда они здесь? Вот, — обратился он уже к Виктору, — вот где настоящая фантастика и загадки природы! Это что-то с межкристаллитной структурой творится, не иначе!

— Кстати, о фантастике, — воспользовался брошенным словом Виктор, — автомотриса в эксплуатации часто боксовала?

— Частенько. Вот дают для разгона сразу газ побольше, она и срывается. Аж вой в салоне слышен. Только какое это имеет дело к металлу? Тут практика нужна, специалисты…

— Воет, говорите? Это хорошо.

— Чего же тут хорошего?

— Вой, о котором вы говорите — это колеса, скользя по рельсу, начинают колебаться навстречу друг другу, как струна, по которой скользит смычок, и закручивают ось. Напряжения при таких колебаниях вполне достаточны, чтобы ее сломать.

— Да? Это вы что же, хотите сказать, что конструкторы завода Шкода, у которого купили лицензию на привод, совсем безграмотны?

— Они просто с этим не сталкивались. Это новое явление. У паровозов такие колебания не развиваются из-за ударов во втулках движущего механизма, у электровозов — из-за ударов в шестернях, которые стоят близко к колесам. Здесь же зубчатое колесо в середине, и когда колеса колеблются в противоположные стороны, она неподвижна и ничего не гасит…

— Да вы просто ничего не понимаете в механике!

Виктор непроизвольно хмыкнул.

— Ну, уж если я вот тут не понимаю…

— Да, вы! Вы что, работаете сейчас инженером на заводе? Носите китель и вузовский значок?

— А что, ось разбирает, кто из нас в кителе?

— Господа, не ссорьтесь, — вступился Козинко, — полагаю, что в нашем отчаянном положении не стоит пренебрегать мнением самоучек.

— Вот именно — самоучек! Безответственных самоучек, которые строят из себя пророков и изрекают истины, считая всех конструкторов Шкоды дураками! А заодно и тех, кто посоветовал заводу купить привод этой всемирно известной фирмы!

— Не вы посоветовали?

— А идите вы… Может быть, ваши фантазии через полвека поймут, а здесь нужны практики — специалисты!

— Через двадцать точно поймут. Флаг в руки!

Виктор повернулся и хотел уйти, но столкнулся лицом к лицу со штабс-капитаном Ступиным. Как-то он незаметно сзади подошел.

— Не спешите. Что вы предлагаете, чтобы у нас была опять колесная пара, а не скрипка?

— Или сместить зубчатое колесо в сторону от центра, или сделать одну половину оси толще другой. В любом случае это колесо начинает колебаться и от ударов в зубьях энергия колебаний рассеивается.

— То есть как модератор в пианино?

— Примерно.

— Да это не будет работать! Кто, кто видел эти колебания?

— Господа, я предлагаю что-то вроде дуэли, — поднял руку вверх Ступин, — на заводе внедряют ваше, Виктор Сергеевич, предложение, и, если поломка и после этого будет иметь место, вы получите примерно лет десять каторги за вредительство и саботаж. Если поломки прекратятся — десять лет получит господин Доробейцев, который так рьяно защищал конструкторов Шкоды. Согласны?

— Идет, — согласился Виктор, — пусть сам металл нас рассудит.

Штабс-капитан несколько удивленно посмотрел на него.

— Виктор Сергеевич, а вы хорошо представляете себе, чем рискуете?

— А вы хорошо представляете себе, чем рискуют те, кто будет ездить на этой мотрисе?

— Да, — сухо ответил Ступин, — несколько лет назад моя семья погибла в крушении под Лозовой, по пути в Ялту. А как господин Доробейцев? Готовы принять вызов?

— Извините, — вмешался Виктор, — мне кажется, коллега просто погорячился. В научном мире это часто бывает.

— Может быть. Вам легче разобраться в вашем мире. Но мне хотелось бы послушать представителя завода.

— Знаете, — произнес тот задумчиво, — я попробовал посмотреть на предложение господина Еремина, так сказать, со второго взгляда… Что-то в этом есть и, как один из вариантов, на всякий случай стоит проверить.

— Ну что ж господа, — подытожил Ступин, — если иных возражений нет, я, с вашего позволения, вас покидаю. А вы, Виктор Сергеевич, зашли сюда к кому-то?

— Если честно, — нашелся на ходу Виктор, — меня в первую очередь интересовал читальный зал. Для рассказов необходимо все время узнавать о новинках науки и техники.

— Библиотека тут хорошая, я сам часто ей пользуюсь. К сожалению, на время летних каникул она закрыта. Кстати, мне как раз сегодня дали задание разбираться, не являются ли вот эти самые поломки вредительством, и ваша версия о том, что это неизученное явление, принята к рассмотрению.

— Да, это здесь вряд ли могли знать раньше, потому что исследования требуют электронной тензометрической аппаратуры. Конечно, здесь, в принципе, можно и кустарным путем изготовить проволочные датчики требуемых размеров, измерительный мост и усилитель тока на лампах, но когда в институте только технологические специальности…

Они направились к выходу из института, оставив консилиум ломать головы дальше.

— Знаете, Виктор Сергеевич, наша система, наверное, была бы идеальной, если бы не дураки. Интересно, у нас система делает дураков, или дураки — систему? Как вы полагаете?

«Ого! Провокационные вопросы пошли. Нельзя быть слишком умным…»

— Я думаю, что надо до конца выкорчевать последышей вражеских агентов, которые пытаются разложить наши ряды глупостью, — с невозмутимым видом произнес Виктор, и, заметив удивление на лице штабс-капитана, добавил, — так, по крайней мере, в газетах пишут.

— Решили перейти на передовицы? А у меня как раз к вам будет просьба, связанная с вашей писательской деятельностью.

«Доносы, что ли, писать сейчас предложит?»

— Знаете, обычно если представители интеллигенции складывают в уме слово «жандармерия» со словом «писать», у них в равенстве почему-то получается «доносы». Если вы тоже об этом подумали, то вы ошиблись. У нас есть служебная газета, которую не выносят из учреждений, и я хотел бы вас попросить написать какой-нибудь фантастический рассказ и для нее. Что-нибудь про шпионов и диверсантов будущего и про то, как их ловят.

— Интересная тема. Надо будет попробовать обязательно.

— Конечно, попробуйте. Тем более, что гонорары у нас больше, чем у Бурмина.

— Бурмин говорил, что у него самые большие гонорары…

— Ну, откуда ему знать? Это закрытые сведения, как и вся финансовая деятельность жандармерии.

— Понятно. А кому у вас занести рассказ?

— Да тому же Бурмину. Рукопись запечатаете в почтовый конверт и отдадите ему лично в руки. Когда будете отдавать, скажете: «Вы просили двести строк для криминальной хроники».

— «Вы просили двести строк для криминальной хроники». А отзыв?

— Какой отзыв?

«Хм, если Бурмин работает на них, какой отзыв?»

— Это… в смысле, рецензию на статью. Иногда издателям надо сразу и отзыв.

— Не нужно. За гонораром зайдете к Бурмину, он передаст вам его в конверте.

— Никогда не видел, чтобы фантастика была так законспирирована… Но, конечно, я не спрашиваю, зачем.

— Могу объяснить. Во-первых, так удобно и нам и вам. Когда человек ходит в здание жандармского управления, мало ли что могут подумать про него обыватели? Во-вторых, нам тоже нет резон, чтобы в жандармерию ходило слишком много людей, не состоящих на службе государя императора. В третьих, и это главное — это придумал некто в столице и утвердил… Кстати, за мной авто. Вы куда сейчас, может, подвезти?

— Спасибо, я сейчас хотел прогуляться и обдумать ваше предложение. Всего доброго!

— Всего доброго! Так мы ждем от вас рассказ!

Машина уехала, а Виктор не спеша двинулся в сторону Мценской, обдумывая ситуацию. Прежде всего его удивило то, что при том же промышленном подъеме отношения в науке изменились на сто восемьдесят градусов. Если в реальности-2 его понимали буквально с полуслова и хватались за идеи, то в реальности-3 все с порога отвергалось. Плюс предупреждение Бурмина, что изобретатель не должен быть русским. Плюс слова императора в газете в защиту новаторов.

Получается, что здесь в обществе какая-то нетерпимость к отечественным ученым и конструкторам, именно к отечественным. Правда, в этом случае слова Бурмина противоречат словам императора. Но это тоже понятно: во многих реальностях император говорит одно, а делается совсем другое. И тут то же самое: император говорит «как надо», а Бурмин с его газетой под вкусы и предрассудки обывателя подстраивается. Потому и институт только технологический. Без технологов заводы вообще работать не смогут, а что касается конструкции, то люди, не разбирающиеся в технике, наивно думают, что ее можно за бугром купить и поди их убеди, что это глупость.

Было бы проще всего списать эту нетерпимость на политику фашистов и считать, что они сознательно гнобят техническую интеллигенцию. Однако император, наоборот, призывал к новаторству. Кому же верить?

«Может это инофирмы-разработчики здесь недоверие к отечественным кадрам культивируют, чтобы заказы получать? А император либо знает и бездействует, говоря правильные слова, либо пытается бороться с последствиями, а не корнями явления…»

— Виктор Сергеевич! Виктор Сергеевич!

Издали ему махала руками Катя — видимо, заметила его, когда он шел по Губернской площади.

— Виктор Сергеевич, я у хозяина отпросилась, надо в полицию зайти, вид на жительство взять. Я уже обо всем договорилась. С видом на жительство оно лучше будет. Это тут рядом, на Елецкой.

— На Преображенской?

— Нет, на Елецкой. От Базарной до Губернской Елецкая переименована в Преображенскую, а дальше идет опять Елецкая до Литейной.

«Короче: на Комсомольской за III Интернационала. Запутаешься тут со старым и новым историческим прошлым.»

10. Идейный отец кибертеррора

Идя по улице с Катей, Виктор напряженно думал, о чем же должен быть рассказ для штабс-капитана. C одной стороны, явно не хотелось бы вооружать спецслужбы здешнего режима новыми идеями, не выяснив получше, что этот режим собой представляет. Напишешь об электронных жучках, остронаправленных микрофонах для подслушивания, видеокамерах в офисах и магазинах, снятии информации по вибрациям стекла — неизвестно, как это еще и против кого используют. Аналогично было неясно, чем в этой реальности обернутся рассказы о бесшумном оружии, аквалангистах-диверсантах, радиоминах и пластичной взрывчатке. С другой стороны, надо было поддерживать легенду писателя-фантаста, он же инженер-механик. И тут Виктора осенило.

«Напишу-ка я фантастику дальнего прицела. О хакерах и кибертеррористах. Счетные машины у них тут в лучшем случае арифмометры, так что лет двадцать это вряд ли будет актуально, а потом… Ну, должен же быть потом какой-то прогресс общества, борьба за мир и права человека.»

Правда, в прогрессе после посещения реальности-2 Виктор уже не был совсем уверен… но лучшего ничего все равно придумать не удалось. И, пока Катя рассказывала ему о динамике спроса на аудиозаписи (кстати, в числе хитов неизменно держалась ария Ленского в исполнении Лемешева), он потихоньку строил в голове план повествования.

Трехэтажное здание полиции на Елецкой оказалось прямо на том месте, где в нашей реальности уютно приютился двухэтажный особняк райкома, ныне райадминистрации. Однако кирпичный треугольный фронтончик с пилястрами и здесь на фасаде был выведен, так что здания были похожи; хотя более всего оно напомнило Виктору уменьшенный Дом Стахановцев.

В паспортном отделе Катя быстро протащила Виктора мимо очереди сидящих в один из кабинетов с возгласами «Нам назначено! Нам назначено!».

— Катерина Михайловна? Заходите, заходите…

Хозяин кабинета был сухощавый мужчина пожилого вида с крупными чертами лица, в круглых очках, с прической ежиком и с седоватыми буденовскими усами. Одет он был в белый мундир с погонами, в коих Виктор не разобрался. На стене прямо за его креслом висел портрет государя императора, а в красном углу висели образа; флаг же держать в кабинетах высших чинов, очевидно, здесь не было принято. И вообще, откуда пошел этот обычай с флагом? Из США? Немцы тоже вроде флагов в кабинетах не держали, они портреты и бюсты держали…

— С чем пожаловали? А, господин Еремин? Читал, в сегодняшнем. Тронуло, знаете, весьма. И вот что скажу: непременно пишите еще!

«Асилил. Цепляет. Аффтар, пеши истчо» — машинально перевел Виктор.

— Георгий Владиславович! Тут вот писатель имел несчастье паспорт потерять, нельзя ли местный вид на жительство выправить? А то он как раз у меня комнату снял — ну, чтобы все по форме было.

— У тебя? Ну, Катерина, сразу, понимаешь, как в город знаменитость — так к тебе на постой. Конечно, выправим. Вы у нас, — обратился он теперь к Виктору, — вроде теперь как местная достопримечательность. У нас тут теперь как заведется писатель какой или музыкант — сразу в столицу! Простору у нас, видите ли, им мало. Паустовский, певец природы, или этот Ильенков, что навроде Феодора Драйзера, про промышленных дельцов пишет, или вон композитор из Почепского уезда, ну, король русского чарльстона, как его бишь, Катерина?

— Блантер.

— Вот-вот. «Джон Грей, тара-ра, ра-ра…» В Москве, в Москве. А вы к нам. Карточка есть?

— Эта подойдет? — ответил Виктор, обрадованный тем, что в редакции дали фотопробу.

— Давайте. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь

Несмотря на стоящий на двухтумбовом столе письменный прибор из серого мрамора, полицейский чин воспользовался хромированным вечным пером и заполнил какой-то бланк, наклеил на него фотку стабилином, достал из невысокого коричневого старого сейфа большую круглую печать с орлом и пришлепнул сверху.

— Держите. Это пока вместо паспорта будет… тем более, я слышал, вы человек степенный, и порядку не нарушаете. Катерина, а как там насчет Амброзе-то?

— Да не извольте беспокоиться, Георгий Владиславович! Эмброуза доставят день в день, как и договаривались.

— Это я так: вдруг забыли или что.

— Да что вы? Нечто когда подводили?

У крыльца полиции дежурили черные воронки, по виду, переделанные из однотонных «опелей».

— Катя, я у вас просто в долгу, — сказал Виктор, когда они вышли из здания.

— Что вы? Какой долг? Вы так прекрасно мне приемник починили — и еще о долгах.

Виктор не нашел, что возразить, и решил сменить тему.

— Скажите, а что, Эмброуза так сложно достать?

— Конечно! Он же англичанин, его не продают. Но для отдельных уважаемых людей…

«И здесь блат, однако. Полной международной изоляции нет, так что местная номенклатура, как в брежневские времена, по-тихому пользует то, что во всяких радио-музыках не продается. Этак у Катерины внучка видеокассетами фарцовать будет по трудовой династии. Если, конечно, в стране ничего не поменяется».

— Вот с видеодисками не знаю, что делать. Плохо идут.

— А чего там плохо идет? — машинально спросил Виктор и тут до него дошло.

«Какие видеодиски? В тридцать восьмом — какие у них тут видеодиски?»

— Мы их купили всего штук пятнадцать. Они тридцатистрочные, с мультипликатами. Думали, для детей разбирать будут, а сейчас тридцатистрочное смотрят только из-за новостей. Что делать? А на сто двадцать строк — это появятся только когда долгоиграющие писать начнут. И немые они, только изображение одно можно смотреть.

«Да это же граммофонные пластинки! При тридцати строках полоса частот видеосигнала укладывается в звуковую…»

— А если их вместе с тридцатистрочными телевизорами продавать? Для настройки при отсутствии передачи? И радиомонтерам для того же? Источник тестового сигнала…

— Ну ты умничка! — воскликнула Катя и сжала его руку. — На улице целовать не буду. Ну, я побежала в наш магазин.

«Интересно, сколько здесь стоит портативная пишущая машинка и за какое время окупится?» — думал Виктор, записывая придуманный рассказ. «А киберпреступник пусть будет американец и действует в США. Этого мы на себя брать не будем. Руссо туристо, облико морале…^[5] Тем более, судя по ихним фильмам, американцы совсем не против…»

На бумагу сорвалась небольшая лиловая клякса: перо и стеклянная непроливайка были освоены пока не полностью. Он чертыхнулся и продолжал.

«И вообще малость проще надо. „Джон Коннор запустил сканилку портов“ — ну кто это поймет? А, вот что, распишу, какими прогами он пароль ломал. Брутфорс там, подбор осмысленных выражений для слабых паролей и прочее. Ну, про эксплойты вкратце… да, про методы социального инжиниринга при взломе сетей — обязательно. Оно как-то в идее своей понятно, а аттачи к электронной почте еще когда изобретут, чтобы всякие лохи по троянам кликали, думая, что это груди Бритни Спирс…»

Виктор еще раз пересмотрел исписанные листы. В целом можно понять, а в некоторых деталях… ну, эти читатели любят загадки, так что пусть включают воображение.

Путь до редакции он проделал довольно быстро. По дороге он заметил, что уже начал привыкать и к местным фасонам, и к музейным машинам, и к круглым лицам, словно сошедшим с экрана старого кино, и к невысокому росту местного населения. Ну он просто таким вымахал, и что?

А вот конспиративный способ передачи статей… А что, может под прикрытием этого через Бурмина идет передача донесений осведомителей в жандармерию. Очень удобно. Мало ли кто как подрабатывает, какие новости доставляет. Да и профессия журналистов имеет много общего с профессией агентов, и наверняка местные ньюсмейкеры имеют свою мелкую агентуру, тех же мальчишек или знакомых в учреждениях, всякие слухи собирать… Так что связь главного редактора и жандармерии очень даже логична. Так же, как, скажем, связь с жандармерией дворников или местных богемных куртизанок. Кто имеет информацию, тот имеет всех.

Бурмин был на месте.

— Вы просили двести строк для криминальной хроники?

— Беру, — невозмутимо ответил главный редактор. — Вам сообщили, что за гонораром заходить ко мне?

— Информировали.

— Тогда ждите. Вам сообщат. А пока получите в кассе десять рублей за утренние рассказы.

Проходя по коридору, Виктор чуть не столкнулся с Краснокаменной; она спешила из лаборатории с пачкой свежих снимков.

— Добрый день! А я по случаю хотел свою фотку у вас попросить.

— Ну конечно! Заходите, вот моя комната.

Танина комната была, кроме съемочной аппаратуры, доверху завалена ящиками со снимками и кассетницами для отснятых пленок.

— Так, посмотрим, посмотрим… Вот ваши, — и она протянула Виктору конверт из черной защитной бумаги, фабричную упаковку для позитивных материалов. Такими конвертами Виктор пользовался и сам, пока повсюду не открыли пункты проявки и печати.

— Нормально вышло?

— Отлично. У вас, Таня, легкая рука. А вы на Арсенале сегодня снимали? — спросил Виктор в надежде заодно увидеть и исторический вид этого завода, старейшего в губернии и основанного еще по приказу Петра.

— Снимала. Все очень торжественно на Арсенале. А на фабрике Вязонова в это время народ массой на улицу выкидывали и лишали средств к существованию. Хозяин локаут объявил.

— Остросюжетный социальный репортаж? А чего же вас не послали? Из газет, вроде сейчас борьба с безработицей.

— Не все так просто. Вязонов — известный фачист и не жалеет денег в партийную кассу. Денег своих рабочих, разумеется. Зато на Арсенале праздник, флаги, духовой оркестр пожарного общества… Партийный гимн пели: «Смело мы в бой пойдем за Русь Святую…» Помните, предлагали сразу сделать его государственным, вместо «Боже, царя храни»?

— Ну так… — неопределенно сказал Виктор, потому что, конечно, не помнил.

— Ладно, сейчас все равно скоро новый вступает в силу, слова с мелодией надо учить. «Россия — священная наша держава…»

— «Россия — любимая наша страна…» — машинально продолжил Виктор, обалдевший от знакомой строки.

— А у вас лучше, чем у меня получается. Тренируетесь? Впрочем, слова легко запоминаются. Знаете, кто их написал? Сережа Михалков, молодой детский поэт. Тот, что «Дядя Степа-городовой». Потому и заучить легко.

«Ну вот, а ты уж тут чуть рот не раскрыл. Может, Михалков эту строку еще в тридцать восьмом придумал, да в стол положил. Хотя у нас конкурс на новый Гимн СССР был в сорок третьем…А Дядя Степа — городовой? Однако…».

— У него еще был один вариант на конкурсе. «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь…» Но не взяли. Решили, что слишком узко сосредоточено на недавних событиях, а надо брать шире, с исторической перспективой. Вообще Михалков вырос как на дрожжах. Представляете — поговаривают, что за слова нового гимна ему хотят дать Святого Андрея Первозванного! Но это пока слухи.

— Да, Таня, а вы не подскажете, куда в Бежице можно пойти, особенно вечером?

— Да у нас сейчас много куда есть пойти. В кафе посидеть, в парке, на Десну на лодках покататься, или, скажем, пойти в «Иллюзион», это кинотеатр у нас…

— А что сейчас в «Иллюзионе»?

— Там две картины: «Последний из могикан», наша, и немецкая комедия, «Одна из майских ночей». Немецкая для детей старше шестнадцати, там Марика Рекк голая в озере купается.

— Интригующе. Вы смотрели?

— Еще нет. Я вообще кино люблю, но одной идти не хочется, с подругами надоело…

— Если я приглашу, никто ревновать не будет?

— Не волнуйтесь. Я сейчас совершенно свободная. И взрослая… настолько взрослая, что отказываю в таких приглашениях восемнадцати-двадцатилетним юношам, а тем, кто постарше, уже есть кого приглашать. Сэ ля ви.

— Вот и отлично. Музыкальная комедия подойдет?

— Конечно. Идем на девять. Как раз успею разобраться с делами. «Иллюзион» у нас на Парковой стоит, отсюда мимо собора по площади наискось в сторону Бежицкой. Кстати, рядом на углу Парковой и Губонинской американская кухня стоит, там на первом этаже можно дешево и вкусно пообедать…

11. Гремя огнем, сверкая блеском стали

Парковой оказалась нынешняя улица Майской Стачки. «Иллюзион» стоял практически на месте «Победы» (удобное место, однако!), и тоже был двухзальным. Вот только залы располагались не в стороны от входа, а компактно стояли рядом, как в «Родине», и по одну сторону от кинотеатра при входе в парк была детская площадка, а по другую — спортивная с деревянными гимнастическими снарядами. Вестибюль кинотеатра с лентой окон с небольшими стеклами, переплетенными сеткой рам, на втором этаже и колоннада на первом были выгнуты дугой в сторону улицы. Окошки касс были на улице; солнце припекало, так что пока очередь дошла до Виктора, он начал искать глазами если не продавщицу газировки или кваса, то хотя бы обычную водяную колонку. Колонки не было, однако в парке через дорогу, у входа, Виктор приметил деревянный бело-голубой павильон с решетчатыми стенками, похожий на беседки в детском саду; на павильоне висела большая вывеска:

«Кафе „У Иллюзиона“»

И чуть пониже поменьше:

«Хуторское холодное пиво Ковригина практически даром»

Не удивительно, что, отстояв очередь и взяв на девять два места на заднем ряду (тут же вспомнилась реклама с дебильным кассиром — «Бугога! Места для поцелуев!»), Виктор завернул в решетчатый павильон. Пиво Ковригина продавалось по пятаку за пинту (в кафе почему-то разливали в кружки английской емкости — в пинту и полпинты), что Виктор счел даже по советским меркам недорогим. Пиво подавали официантки; Виктор сел за столик в углу, продуваемый ветерком, и заказал девушке пинту пива и воблы. На закусь были еще раки, но его взяли сомнения, не испортится ли сей деликатный продукт ввиду жары и вероятного отсутствия здесь холодильника.

Живого звука в кафе не было, но музыка наличествовала в виде автоматического электропатефона с пачкой пластинок, которые проигрывались одна за другой; по завершению к машине подходила одна из девушек-официанток, которая перезаряжала автомат с таким серьезным видом, как будто ей надо было перекомпилировать ядро Линукс Мандрива. Салфетки были чистые и от мух с потолка свисали желтые липкие ленты. Кондиционеров не было, зато высаженный вокруг павильона жасмин начисто отбивал запах пива. Пьяных не было видно (видимо, на случай оных имелась в наличие пара дюжих грузчиков в халатах, смолящих от скуки махру у открытой задней двери), публика вообще была приличной, хоть и разношестной — от нарядных дам в дорогих шляпках и их щегольских кавалеров, до парней в скромных парусиновых брюках и девиц, лузгающих семечки в расставленные на столах пепельницы. В общем, жизнь в здешнем тридцать восьмом виделась довольно веселой и беспечной, особенно под кружечку пива с воблой.

— Можно за ваш столик?

Перед Виктором стоял молодой офицер со щегольскими усиками, судя по погонам — поручик, на нарукавной нашивке которого был изображен танк, а на груди красовался орден в виде пурпурной восьмиконечной звезды, чем-то напомнивший орден Красной Звезды.

— Конечно, пожалуйста! Героям России — всегда рады!

— Ну, героям — это пока громко сказано… А вы тот самый писатель Виктор Еремин?

— Ну, писатель — это пока тоже громко сказано.

— Да не прибедняйтесь, хорошо пишете! Машенька, два пива и воблы! А я лейтенант Карченов, Семен Геннадьевич. Что Пурпурный Крест — это нам еще за бросок на Киев дали.

Виктор чуть не поперхнулся пивом. Какой еще бросок на Киев?

— Вы… вы участник того самого легендарного броска?

— Насчет легендарного — это в общем, тоже… Вы, верно, фильму «Меч и крест» смотрели? Ну, где там такие съемки адских боев с войсками гетмана, а потом наши танкисты сбрасывают гусеницы с машин Кристи, и на колесах сквозь огонь противотанковых пушек прорываются по шоссе прямо до Киева? Так это режиссер Железоглыбов напутал. На самом деле, когда пришел приказ перейти границу Украины, мы даже не надевали гусениц, лень было.

«Украины? Она отделялась? Ну да, Центральная Рада, Скоропадский, Петлюра… А потом, значит, ее завоевали?»

— Ночью, стало быть, поднялись, фары включили, и — к границе. Там, на пропускном пункте, уже братание, унтера наших и ихних нижних чинов оттаскивают, чтобы с котелками спирта под гусеницы не лезли… А за нами грузовики с пехтурой и на броню десант посадили, главное — смотреть, чтобы кто по непривычке не свалился. Идем по шоссе до ближайшей узловой. Входим в город — там бардак полный, гетманские дезертиры со всякой местной шпаной магазины и склады громят, танки увидели — драпанули так, что штаны на ходу теряли. Десант, значит, с машин, объекты все под охрану, патрули, чтоб порядок был; и сразу оцепление на станцию, где хлебные эшелоны наши должны подойти, чтобы народ с голоду не разгромил…

«Ага. Если верно понял, в период этого самого Великого Голода в России пришли фачисты, а на Украине вообще трандец был полный, и Россия ввела туда войска и гуманитарную помощь послала… Стоп. А откуда у фачистов хлеб взялся? Или на самом деле в Великий Голод хлеб был, но не доходил, до населения, а фачисты, значит… Нет, додумывать остальное не будем. Будем ждать информации.»

— Ну вот, тут же военный комендант на форде прикатывает, а мы заправились, свежий десант со станции на броню — и на следующую узловую. Так вот до Киева и дошли, стреляли кое-где чуть-чуть, чтобы мародеров распугать… А горящие подбитые «Кристи» из хроники — это знаете, что было? Это не от вражеского огня, это поставщики, жулье питерское, ставили на новые танки моторы «Либерти», списанные с самолетов, только перебирали их нам заводе, и на танк, и продают казне, стало быть… Ну, помните, открытый процесс в Таврическом над врагами народа потом был… Вот, так эти изношенные моторы сами и загорались, экипажи едва выскакивать успевали. У нас же еще часть танков вообще учебные были только с пулеметами, ресурс перед походом выработан, а все списали на боевые потери. Ну, потом начали встречать на военных складах брошенные украинские «Виккерсы», прямо со снарядами, с бензином — сажали безлошадные экипажи, заводили и дальше. Правда, у «Виккерса» скорость по шоссе маленькая, отставали они от наших Путиловских американок. Но машина простая и водить проще намного. А тут и гитары по бортам, и чуть съехал на песок — у водителя руль из рук вырывает… В Киеве-то, слышите, нас кинохроника сразу снимать зарубежная, вот тогда кто-то сказал — русские гусянки сбрасывали, русские гусянки сбрасывали, так и пошло, и в фильме расписали. Журналисты, они что — они из пустого места сенсацию сделают.

— Потрясающе… Девушка, мне еще одну пива… а вобла у меня пока есть.

«Что я делаю в иных мирах и временах? В основном удивляюсь… И что интересно — удивишься неожиданно, а это оказывается, еще не удивление, а дело обычное, по сравнению с тем, чем в следующую секунду тебя оглоушит…»

А ведь верно было сказано — не поминай черта всуе!

И, наверное, даже мысленно.

Потому что Виктор машинально повернул голову на звонок колокольчика, подвешенного к двери павильона, и увидел, что в кафе заходят два офицера в немецкой форме.

Первое, что подумал Виктор — это то, что к пиву тут подмешали что-то галлюциногенное. Просто от 0,5683 литра пива так закосеть нельзя.

Второе — что он подумал — это то, что снимается историческое кино про войну. Но тут же сообразил, что войны с немцами тут еще не было. Точнее была, но не с теми, что одеты в форму панцерваффе.

Кстати, что здесь вообще может делать панцерваффе? Может, какие учения? Совместные?

В любом случае выбрасываться из окна в жасмин с криком «Немецкие танки прорвались!» было бы глупо. Тем более, что в зале окон, как таковых не было, а была стена из деревянной решеточки.

Пока Виктор рассуждал, немцы направились прямо к их столику.

— Камарад Каршенофф? Это есть какая встреча!

— Густав? И вы здесь? Какими судьбами? Знакомьтесь, Виктор — лейтенант Густав Розенкранц… извиняюсь, уже обер-лейтенант! Ну, поздравляю! Густав, а это Виктор Сергеевич Еремин, наш писатель.

— Густав Розенкранц! И это есть лейтенант Вилли Штанге. Прошу любить и жаловайт.

— Мы с Густавом знакомы еще по совместной школе. У них в Германии тогда было запрещено выпускать танки и обучать танкистов, вот им здесь и дали возможность организовать школу — с условием, что будут одновременно учить русских. У нас же сами знаете, после гражданской — ни танков, ни опыта, а у них — мировые теоретики, один Гудериан чего стоит. Ихняя подготовка нам потом здорово пригодилась.

— О, да! Руссиш блицкриг нах Киев! Гинденбург такого не ошидаль! После ваш побьеда наш старый правитель совсем упасть и фюрер бистро-бистро пришоль до управление.

— А сейчас вы тоже обучать? Или уже учиться блицкигу?

— Кайне блицкриг. Ми пребывайт здесь с чисто мирный миссия на Бежицкий паровозный, ми будем показывайт, как делайт панцер.

«Панцер? Танков? На БМЗ? Хотя чем он хуже Харьковского или Луганского паровозостроительного? И, похоже, что в этой реальности он тоже бронепоезда делал.»

— В Русслянд нет кароший панцермашиненбау… нет карощий изготовка панцер, здесь нет уметь конструирен. Здесь инженёр хотель создавайт машинен, похожие на французише панцер, но… они ошень дольго арбайтен и иметь кайне результат. Петерсбург верке брать лицензия Кристи, это есть панцер для автобан. Много лишний деталь, кляйне зихерхайт, это есть низкий надежность. Броня есть тонкий, это есть легко сжечь, кто иметь ПАК, это есть по-русску ПеТеО. Харьков верке иметь лицензии для Виккерс. Виккерс есть дешевый кляйн панцер фюр кляйне ланде, для бьедный маленький страна. Русслянд сейчас не иметь производить так называйт середний панцер, только ляйхтер, легкий.

— Так вы будете у нас делать средние танки?

— Я! Да, это есть новейший текник, это есть кампфпанцерваген драй…

«Танк Т-III в нашей литературе, модель, видать, Е… Не очень-то он и средний, ближе к легкому. Хотя, в тридцать восьмом…»

— Это есть лучший панцер в весь мир. Ми давайт Русслянд лучший немецкий технологи унд организатион. Моторен будут привозить из рейх, оптик от Цейс, вооружение также из рейх и здесь собирайт. За это ви нам платить, отдавать часть сделанный машинен. Это есть очень вигодно.

«Ага, а в случае войны с вами мы остаемся с одними бронекоробками? Это есть офигенно выгодно… кому-то…»

— Ви будете поиметь вундерваффе, чудо-оружие. Отшень удобен управляйт, истинно немецкий зихерхайт, не ломаться. Панцер драй на шоссе развивайт скорость зибциг… семидесят километр за час. Не колеса, на гусеницы семидесят. Ни один панцер нигде не делайт это.

— А по хорошей дороге в сухую погоду — не больше сорока? И двадцать — тридцать вне дороги? Вы полагаете, что все войны теперь будут вести на автобанах?

— Но разве ви есть русский панцерзольдат? Панцер драй есть лучшее может предложить германский техник…

— И еще у него узкие гусеницы — всего тридцать шесть сантиметров и плохая проходимость в слякоть. Да и пушка тридцать семь миллиметров слабовата в будущей войне, как и лобовая броня в тридцать.

Герр Розенкранц как-то несколько сдулся и перестал выглядеть белым человеком, взвалившим на себя миссию принести дикарям плоды цивилизации.

— Да, ми это уже слышаль… На панцер, что будут делайт здесь, гусеница есть большой ширина, фирцих. Ви требоваль и ми выполняль аллес гут. Все есть карашо.

— А пушка?

— Крупп работаль новый пушка, ми ожидайт этот год.

— Пятьдесят миллиметров длина сорок два калибра? С невысокой скоростью снаряда?

— Потшему ви считайт это плехо? Лючший эксперт по вооружений знать что говорить. Это есть достаточно поджечь ангелсэксиш «Марк фир». Ви верное завидовайт немецкий прогресс и ругаль кароший панцер.

— Но самое главное — что этот танк практически не имеет резервов для модернизации и через пять лет сможет выполнять лишь второстепенные задачи. Охранение или борьба с плохо вооруженными повстанцами.

— Похоже, герр Еремин не слишком рад тому, что ми приносиль в ваш город наш промышленный культур?

— Наоборот — я очень рад тому, что мы встречаемся здесь, а не на поле боя.

Густав внезапно громко расхохотался.

— О, да! Даст ист руссише хумор! Я сперва не понимайт, это есть отшень, отшень забавный шютка!

— Виктор Сергеевич, — Карченов вновь вступил в разговор, видимо, желая окончательно придать разговору дружеский характер, — вы, я гляжу, с нашим братом танкистом часто общаетесь; песен про наши войска каких новых не слыхали?

— Да все как-то известные. «Гремя огнем, сверкая блеском стали…»

— А ну-ка, ну-ка… Может, в столице она и известна, а я так впервые слышу. Не напоете?

«Хорошо, что я „Три танкиста, три веселых друга“ не начал. Вдруг у них с японцами еще конфликтов не было… А на Хасане-то когда началось? Е-мое, это ж в июле этого года, месяц остался. Предупредить бы… А как? И вдруг в этой реальности там вообще у самураев планов нет?»

— Давайте я сразу слова надиктую.

Текст пришлось диктовать по версии, что пели после разоблачения культа личности, т. е. без упоминания Сталина, и в одном месте «колхозных пашен» пришлось на ходу заменить на «родимых пашен». Зато, разучивая, орали вместе с немцами:

— Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей вершка не отдадим!

«Ладно», думал Виктор, «будем считать, что я начал моральное разложение орд Гудериана, как-то: внедряю в сознание установку против захватнических войн».

12. Дальновидение

Одним пивом все-таки сыт не будешь.

После выхода из кафе Виктор понял, что неплохо бы заодно и пообедать, и направился в ту сторону, где, как сказала Таня, должна быть некая Американская Кухня.

Как оказалось, это не что иное, как знакомая Виктору по реальности-1 фабрика-кухня, стоящая на углу за особнячком в стиле модерн (в этой реальности он был полностью окружен стальной оградой, и там был не детский сад, а чьи-то частные владения) и даже очень похожая на ту, что была построена в СССР. Из длинной рекламной вывеске следовало, что фабрика-кухня приготовляет блюда для развоза готовых обедов по столовым и домовым кухням доходных домов, доставляет на дом горячие обеды, завтраки и ужины, производит и продает полуфабрикаты для домохозяек, а также имеется ресторан, закусочная и американская столовая самообслуживания.

Столовая самообслуживания находилась на первом этаже и была скорее похожа на заводскую, то есть в зале не было никаких украшений, а стены облицованы кафелем. Перегородка при входе в зал и над прилавком раздаточной представляли собой остекленные стены в виде рам, с небольшими, размером с глянцевый журнал, квадратиками стекол; под белым потолком висели круглые матовые плафоны светильников. В отличие от подобных столовок в СССР, здесь на раздаче посетитель сам накладывал себе еду в тарелки, а на кассе ему примерно считали. По меню выходило, что если набрать нормальный обед, то есть первое, второе, третье и салатик, только при этом первое брать без мяса, получается двугривенный, то есть как комплекс в студенческой столовой. Этим Виктор и воспользовался. Другое отличие от заводских советских столовок было в том, что столики и стулья были еще не из металлических трубок, а деревянные; пластикового покрытия на столы, видимо, тоже не выпускали, и вместо него были постелены аккуратные светло-желтые салфетки.

Обед оказался диетически грамотным — суп овощной, паровая рыба с картофельным пюре, кипяченое молоко, пирожок с рисом, салат из тертой моркови — но казался по сравнению с послевоенной советской столовкой несколько безвкусным, даже к гарниру отсутствовала подливка, только масло. Видимо, рецептуру тоже взяли у американцев, а всякие кетчупы и соусы поставить забыли. Но зато на стенке красовались различные документы, вроде сертификатов, о безусловной санитарной чистоте и качестве пищи, а также плакаты с рекомендациями врачей о сбалансированном и здоровом питании и достоинствами фабричного продукта по сравнению с кустарной домашней готовкой. Не то чтобы владельцы кухни готовили революцию в быту — скорее всего, они просто боролись за рынок и взращивали новую потребность, так же как фирма «Моторола» в свое время рекламировала привычку фоткать что попало мобилами и пересылать снимки друг другу.

Подзаправившись, Виктор вышел из американской кухни — именно «подзаправившись», так как быстрый и чисто деловой способ наполнения желудка больше всего напомнил ему автозаправку — и направился вдоль Губонинской в сторону Губернской, подумывая о том, что пора бы закупить и элементарные бытовые принадлежности, начиная от смены белья, мыла и полотенца и кончая пресловутой бритвой, а заодно и приглядеться к ценам на зимнюю одежду, чтобы рассчитать будущий баланс приходов и расходов. Это можно было уже назвать вторым типовым ходом для любой реальности после поиска средств к существованию и легализации. Угнетенных вокруг себя Виктор пока не замечал. Впрочем, человек, имеющий средства к существованию и озабоченный мыслями об устройстве своего быта, может за всю свою жизнь и не заметить вокруг себя угнетенных.

Не доходя до церкви, Виктор с изумлением увидел новенький переход и вокзал, как две капли воды похожий на тот, который в его реальности был отстроен здесь после войны. Из-за деревьев высовывалась водокачка, построенная на том же месте, т. е. позади рынка из реальности-1, но по шуховскому проекту — большой стальной бак на решетчатой изящной круглой ферме, похожей на огромную плетеную корзину для бумаг. На месте же павильонов рынка стоял большой трехэтажный универсальный магазин, уже обретавший черты классического стиля.

«Ну вот, тут и прибарахлимся» — подумал Виктор и зашел внутрь.

Универмаг внутри оказался торговыми рядами с кучей мелких лавочек, как в нынешних торговых центрах. Несмотря на внешнее изобилие, найти нужный товар оказалось не так-то просто и, пока Виктор нашел, где продают безопасные бритвы, пришлось долго побродить. Зато по пути среди новинок услужливые продавцы успели ему предложить машинку для сушки сухариков, разборную кастрюлю для варки на пару, брюкоразглаживатель, пластмассовую фотокамеру-лилипут размером с мыльницу, портативный пылесос для очистки одежды от дорожной пыли и настольный холодильник в виде пористого сосуда, охлаждающего жидкости за счет испарения воды. Из полезных же новинок сезона Виктор отметил утюг с терморегулятором и обещаниями колоссальной экономии электричества и ручную динаму для фонарика; фотоаппарат-мыльница могла бы быть интересной, если бы еще были пункты проявки. В лавочке галантерейных товаров, где имелась безопасная бритва, две девушки-продавца долго уговаривали его взять заодно и электрическую машинку для стрижки волос. Аналогичная картина повторилась и в лавочке мужского белья, правда тренировка в условиях рыночной экономики и тут взяла свое, так что в дополнение к намеченному Виктора удалось только развести на темно-синие плавки. «Лето жаркое», решил он, «может, куда на пляж придется пойти или в бассейн. Кто знает, вдруг теперь у них обязательно нормы ГТО сдают».

Практически взяв уже все, что нужно, Виктор наткнулся на лавку с большой вывеской «Радио-Дальновидение», и решил зайти.

Лавка напомнила ему заурядный современный магазин компьютерной техники. Вдоль стен стояли стеллажи с разнообразной радиоаппаратурой, от детекторных приемников кустарного производства и «черных тарелок» до лакированных ящиков фабричных супергетеродинов, крупные фабричные детали — лампы, потенциометры, динамики, трансформаторы, электродвигатели и прочее, и, наконец, на отдельном стеллаже покоилось то, что называлось телевизорами и аксессуары к ним.

Возле небольшого прилавка торчали два продавца. Один из них был пацанчик в круглых очках и зачесанными назад волосами, чем-то напоминавший из-за этого Гарольда Ллойда, в белой рубашке с нарукавничками и галстуком. За электрической кассой сидела девица в шелковом светлом платье с короткими рукавчиками и треугольным декольте, и, почему-то в белом берете, кокетливо сдвинутом набекрень. Из висящего на стене громкоговорителя, подсоединенного к какому-то местному девайсу, резво выскакивали звуки ритмичного немецкого фокса, в обработке, носившей печать легкой оперетки.

— Понимаешь, Ань, тут по-хорошему надо делать локализацию движка. А кто у них в «Вельтрыбе» это сделает? Я так и говорил мадам Герман-Евтушенко. А она все равно хочет претензию на установку писать.

— И чего она требует?

— Переустановить требует.

— Не забивай себе голову, Гринь. Она вечно со всех требует. И локализацию ей никто не сделает, на прошлой неделе у них Гирькин сбежал. Жмотничала сильно.

— А премия? Тебе-то она будет.

— Паять научись. Давно тебе говорю.

Виктор подошел поближе и громко кашлянул. Бежицкий Гарольд Ллойд поднял голову.

— Здравствуйте. Чего-нибудь вам посоветовать?

— Посоветуйте, как заработать в Бежице много денег.

Девица хихикнула.

— А… разве у вас не хватает денег?

— Как раз и зашел узнать, на что не хватает. И наоборот. Вас, кажется, Григорий… простите, по батюшке?

— Нет. Гридлик Борисович.

— А меня — Антенна Валерьевна.

— Антенна — это сокращенно Аня или Тоня?

— И так и так зовут. А вас?

— Виктор. Просто Виктор. Вы не порекомендуете мне что-нибудь из дальновидения?

Гарольд-Гридлик поправил очки на носу, вылез из-за прилавка и подошел к стеллажу.

— Ну… для начала рассмотрим тридцатистрочные аппараты, это вы, наверное, знаете, разложение на тысяча двести элементов. Этот класс сейчас у нас представлен только аппаратом системы Брейтбарта с диском Нипкова, изготавливается по лицензии местной артелью.

Аппарат системы Брейтбарта оказался ящичком размером немногим больше советского приемника «Океан», с тремя ручками внизу и линзой сантиметров шесть в диаметре.

— Цена шестнадцать рублей, штамповка. Если у вас никогда не было дальновизора, но есть приемник, то можно начать с этого. Ловит передачи Москвы, Петербурга, Киева на средних. Одна лампа всего.

— Действительно, бюджетное решение… И действительно с одной лампой все ловит?

— Ну так вы же его к приемнику его подключаете.

— А, так надо еще приемник иметь.

— Приемник для изображения и еще один — для звука. Для звука можно дешевый регенератор купить, а к хорошему лучше подключать дальновизор. Тогда можно ловить Рим, Берлин… Хотя они скоро тридцатистрочное прекращают.

— Так если прекращают, может и брать не стоит?

— Ну, у нас будут еще транслировать. Например, если далеко от города, что вы ловить будете? И, например, если лицо человека показывают, потом узнать можно.

— Понятно. А для города что есть?

— Вот это для города, аппарат ПДВ-3 производства московской фабрики Скобяго, сто двадцать строк с зеркальным винтом, линейная неоновая лампа. Пятьдесят девять рублей. Но здесь уже внутри все приемники есть.

ПДВ-3 был уже размером с тумбочку и спереди была большая линза, увеличивающая экран, который в оригинале по размеру был этак с экран маленького DVD — плейера.

— Этот тоже Москву ловит?

Нет, местную. На сто двадцать строк телестудии только в губцентрах. Можно включить, посмотреть.

Гридлик начал щелкать ручками, экранчик осветился оранжевым цветом и минут через пять манипуляций на нем появилось изображение людей со шпагами, разговаривавших по-английски; сверху накладывался гнусавый голос переводчика.

— «Трех мушкетеров» крутят! — взвизгнула Антенна Валерьевна. — А ты не включаешь.

— Ага, тут угадай, они ставят в программу когда захотят.

— Кстати, это ведь американский фильм.

— Ну да. В кино вы его не посмотрите, только если купите дальновизор. А здесь англосаксонщину привозят на пленках шестнадцать миллиметров и крутят в бежицкой студии. Издержки покрываются доходами от продажи дальновизоров и клубного проката.

«Ясненько. Типа наших кассетных видеосалонов времен перестройки»

— Дикторов и представления в студии показывают не с пленки, а прямовидением. С помощью трубки Кубецкого. Многие считают эту систему сильным конкурентом зворыкинскому иконоскопу…

— Боря Путник переводит, — снова вступила Антенна.

— Нет, Свободин. Путник не так запинается…

— Это, конечно, интересно. Ну а что-нибудь с электронно-лучевой трубкой у вас тут просматривается?

— Катодное? Только в конце года и на заказ. В Питере будут выпускаться «Телефункены» с трубками семнадцать и двадцать два сантиметра, с возможностью приема на сто двадцать строк, высокой четкости на триста строк и с возможностью перестройки на будущий стандарт в шестьсот строк. Консольный аппарат на двадцать два сантиметра будет стоить безумно дорого, потому что масса немецких деталей, настольный на семнадцать со временем надеются удешевить до примерно ста двадцати рублей. Но все это будет иметь смысл только тогда, когда у Свенского монастыря построят антенну с передатчиком на триста строк, а из Москвы проложат кабель или радиорелейную линию. То есть лет через десять, если войны не будет, а там перейдут на стандарт шестьсот строк. Так что сейчас можете смело брать от фабрики Скобяго.

— Я еще подумаю. А из радио что есть простенького и со вкусом? Например, вот это? — Виктор указал на стоящий на одном из стеллажей «фольксэмпфенгер», только в пластмассовом корпусе.

— Ну, это последний из партии и он не работает.

— А чего не работает?

— Антенна отпаялась, — подсказала Антенна.

— Ну да… а вызвать мастера подпаять — это в пять рублей обойдется. А кто оплатит? Если бы еще в три было…

То, что Гридлик не умеет паять, Виктора не слишком удивило. Он уже успел насмотреться на юзеров, которые не знали, для чего в менеджере файлов клавиша F5.

— То есть, на три рубля вы согласны?

— А вы знаете мастера, который за три придет?

— Три рубля, ваш паяльник, припой, канифоль, ремонт сейчас в вашем присутствии, оплата сразу по окончании, не афишировать. Согласны?

— Ань! Паяльник с витрины…

13. Туда и обратно, но не хоббит

Через пять минут Виктор вышел из лавочки, провожаемый звуками блюза в исполнении оркестра Фланагана из отремонтированного «фольксэмпфенгера», дополнительно обремененный тремя рублями ассигнацией, и думая, что жить хорошо, несмотря на, или, по крайней мере, в данный момент. Ему даже подумалось, что здесь везет даже подозрительно слишком, но тут же вспомнил, что к его успеху в данной реальности приложило руку и советское государство, начиная от бесплатной школы и вуза и кончая радиокружком, где он, собственно, и научился паять.

«А конструкторы, наверное, здесь с заводов в радисты сбежали. И дерут с обывателей за то, что те позволили расточить запасы российского интеллекта.»

У самого выхода его потянуло в книжную лавку — посмотреть чего-нибудь для просвещения в новой (в обоих смыслах) истории, или хотя бы для глубокого уяснения текущего курса государя императора.

— Политики-с не держим, — огорошила его ответом продавщица, высокая сухая дама в очках, — а, собственно, зачем она вам?

«О, черт, снова попал. Видимо, здесь простой обыватель должен жить простыми запросами и в высшие сферы не лезть…»

— А кандидату в члены партии надо же где-то искать литературу, если ему дали поручение прочесть лекцию?

— Так для этого есть партийные библиотеки, — невозмутимо отпарировала дама, — там возьмете бесплатно, подготовитесь, а потом сдадите.

— Спасибо, о них я как-то действительно не подумал… А вот про бросок на Киев у вас ничего нет?

— Только «Три великих похода», подарочное издание.

«Три великих похода» была книженцией размером с атлас мира, в бежевом переплете и представляла собой пахнущий типографской краской большой альбом снимков. Первая часть назвалась «Воссоединение с Украиной», вторая — «Освобождение Кавказа» и третья — «Возвращение в Туркестан».

«М-да. Вот почему Михалкову тут забраковали вариант, в котором союз республик свободных сплотила навеки Великая Русь. Во-первых, потому что здесь она их сплотила в самом прямом смысле и, во-вторых, здесь упоминать про республики свободные как-то…»

Сюжеты снимков были просто потрясающие. Начиная от картин страшного голода при гетмане и кончая танкетками, преследующими конницу басмачей и девушками в паранже, бросающими цветы на броню отечественной копии многобашенного «Индепендента». Виктор представил себе, какой сенсацией это было бы в его реальности, даже если представлять альбом как искусную мистификацию.

— И сколько за это все великолепие?

— Семь рублей.

— Однако… Знаете, я еще попозже загляну.

На улице Виктор заметил, что, пока он бродил за покупками, пролетел небольшой дождик и прибил пыль. Пыль в этой реальности была летом довольно большой проблемой там, где асфальт еще не был уложен. Кстати, на Мценскую привезли котлы, которые источали на всю округу знакомый запах гудрона. По небу летели рваные золотистые облачка, веяло очень приятной свежестью, и даже сочетание гудрона с жасмином отнюдь не создавало дискомфорта.

Шагая к дому, и в который раз за этот день пересекая Губернскую площадь, парящую от воды, смочившей нагретый камень, Виктор подумал, что некоторые вещи в предыдущей реальности так и остались для него не совсем понятными. Зачем, например, в реальности-2 его с такими усилиями вытаскивали из рейха, чтобы тут же отправить домой? Или не сделать этого значило показать слабость СССР? Типа, по понятиям надо обязательно вытащить? А вещи, что кочуют из одной реальности в другую? Случайно ли ему в особнячке РСХА попалась книга Белокодова «Русский фашизм: путь, предначертанный Богом»? Ведь в реальности-1 он об этом Белокодове никогда не слышал, может и не было его в ней вовсе! А в реальности-2 он написал книгу, а в реальности-3 реализовался, как местный фюрер. И, кстати, где он? Стал императором? И сделал свою Бежицу губернским городом? Нет, что-то подсказывало Виктору, что император и бежицкий фюрер все-таки люди разные. Но если так, куда теперь делся этот фюрер? Может попал в реальность-2 и там написал книгу? Или наоборот? А в реальности-1 никогда не был? Домыслы, домыслы…

И вообще, бродить по временам не всегда безопасно. Что там говорил Альтеншлоссер? «Но, понимаете, у нас не конец тридцатых. Военное время, полевые условия, тупые методы неопытных мясников…»

А вот, кстати, теперь у нас конец тридцатых.

Размышления Виктора прервал звук колокола; мимо него по Губернской промчался пожарный обоз с новенькой линейкой из «Опеля».

— Глянь-ка! На Крамской, видать, занялось, — протянул какой-то дедуля в кепке и круглых очках.

— Не, это на конезаводе за железкой, — ответил мужик с чемоданчиком и с когтями электромонтера через плечо, — вон дым как далеко, и подымается медленно.

— Я те говорю — на Крамской! Они б тогда через переезд на Почтовую ехали! А они вона, на Фасонку.

— Чего вы спорите, на Литейный переезд они поехали — вступилась женщина солидной комплекции в железнодорожной форме и с топориками на беретке; она шла, как и Виктор, со стороны станции, видно, с работы. — А Почтовый, небось закрыт, маневры с паровозного. Они ж не будут стоять, пока шлагбаум подымут.

— А, Алевтина, привет. Ну как твой маневренный?

— Чего ему? «Овца», она «овца» и есть, еще с николашкиных времен бегает. Как повозишься с ней, так и тянет. Вон ругалась давеча со слесарями из железнодорожного, чтоб промывку котла по совести сделали; а то какой пар через накипь? У иных мужиков и «Фрау» не идет. Капризная она, «Фрау»-то, ее зимой греть надо, кутать, а то мерзнет…

«Долго тереться возле компании здесь, наверное, тоже нельзя. Подумают, шпик, разговоры подслушивает… А вот кстати, чего-то не видать здесь культа личности. Портретики императора кое- где… ну, а что, при нашей демократии их меньше?»

Действительно, даже по сравнению с брежневскими временами здесь обилия изображений власть предержащих не наблюдалось. Как, впрочем, и разных политических лозунгов и политической литературы. На первый взгляд довольно странно для тоталитарного режима.

«Хотя… Если государство здесь вернулось к традиционной ставке на близкую к его телу церковь, то культ личности особо и не разовьется, равно как и системы политпроса. У церкви свой культ и поклонение конкурентам ей совсем ни к чему.»

— Ну как, Виктор Сергеевич, жарко на улице?

Катерина была дома и сияла, как начищенный самовар.

— Да так… Мне, так привычно.

— У нас в доме не так чувствуется, хоть и сторона солнечная. А не поможете мне из подвала на второй этаж для кухни угольку поднять? Прозодежду я зараз дам, чтоб не пачкаться. А там у нас вон в садике бочка для душа наполнилась, вода в ней, как молоко парное, сразу и обмоетесь…

…Только Виктор вышел из душа посвежевшим и слегка расслабленным (как хорошо, что он сразу и мочалку прикупил), как в калитку постучал мальчишка-посыльный.

— Жилец Еремин здесь проживает?

— Я Еремин. А что?

— Из редакции. Срочно прийти просили, гонорар получить. Барин, пятачок бы на мороженое, весть срочная, по жаре бежал…

«Квест: получить награду за выполненное задание…»

Виктор за этот день уже столько раз проходил мимо Губернской площади, что не обращал ни на что внимание, кроме извозчиков и машин. Казалось, что Губернская площадь и серо-коричневое здание с призмой башни и телемачтой есть центр мира. Впрочем, если сейчас спросить у жителей Бежицы, в какой части района им доводится проходить чаще всего, наверняка назовут Почту.

Бурмин был у себя и, увидев Виктора, достал из стола и протянул ему запечатанный конверт.

— Спасибо. А где расписываться?

— В каком смысле расписываться?

— Ну, в получении.

— Не расписываются.

— А если вдруг…

— Исключено.

— Понятно…

— Да, по нашим рассказам — ждем в любое время, ставки гонорара те же. Насчет остаться еще не решили?..

В коридоре Виктор расклеил конверт, заглянул внутрь и пересчитал ассигнации.

Внутри лежало ровно семьдесят рублей. То есть, на советское время, семидесятый, более двухсот новыми. Выше средней месячной зарплаты, даже с премией. Если рожать такой рассказ хотя бы раз в неделю, можно думать о кооперативной квартире, машине и даче. Хотя, здесь наверное, тоже можно, тем более, что дом на своем участке он же будет и типа дача.

Вообще в такой ситуации следовало заорать «Вау!» и обрадоваться. Однако Виктор тихо спрятал конверт и задумался. В то же советское время, если к человеку внезапно попадали такие деньги, это было очень и очень неспроста. Обычно такие суммы давали преступники или шпионы.

Первое, что подумал Виктор — это то, что Бурмин перепутал конверты, тем более, что внешне никаких надписей на конверте не было, и даже марки. Он даже хотел вернуться в кабинет и объясниться, но ему пришло в голову, что жандармерия вряд ли доверит тайную передачу конвертов человеку, который может их спутать.

Вторая мысль, которая показалась ему более основательной — это то, что жандармерия пытается его подкупить. Дает деньги, а потом тот же Ступин скажет: «Милейший, но вы же не думаете, что такие деньги могут платить за рассказы?» И попросит выполнить какое-то поручение — вначале, конечно, необременительное. Вопрос, что это будут за поручения. На кого-то доносить? Вряд ли. Он здесь практически никого не знает. За кем-то следить? Тоже довольно глупо. Филер должен быть незаметный, а он в этот доакселерационный период скорее будет претендовать на роль Дяди Степы — городового. И вообще крупная сумма. Крупная сумма — крупная игра.

А какая здесь может быть крупная игра? Допустим, Ступин его приметил, решил, что он для какой-то игры подходит, и направляет его к Бурмину, который его человек. Здесь сходится. Дальше он, Виктор, опять-таки чем-то оказывается подходящим, и его через Бурмина начинают финансировать, к чему-то готовить. И еще, еще… не через Ступина ли сделали ему вид на жительство? Кто его в полицию приводил? Катерина. Но к Катерине его опять-таки направил Ступин. Опять все замыкается.

Чем же он мог им так подойти? О чем они могли узнать в автомобиле? Ну, во-первых, что его здесь никто не знает, он здесь никого не знает, искать его здесь не будут… Трансплантацией органов здесь пока что только в рассказах Булгакова занимаются, да и в этом варианте все давно бы уже свершилось. Значит, другое, хоть и пока не факт, что лучше. Его не знают, его не знают… но Бурмин тут же создает ему известность, и легенду: писатель-фантаст проездом. Плюс легенда, которую Ступин подарил ему в автомобиле — насчет причин, по которым он здесь оказался. Случайность? Или им нужен человек с улицы, которого надо выдать за знаменитость? Ввести в какой-то круг влиятельных лиц?

Что дальше? Регистрацию ему сразу же сделали после того, как Ступин убедился в том, что он, Еремин… Это после института. В том, что он инженер-механик? Или в том, что он может идти на риск ради чего-то? Неясно. Да, и рассказ для жандармской газеты Ступин сразу же просит после института. Рассказ какую-то роль сыграл? Рассказ про хакеров. Какие здесь хакеры? Хотя… это же имеет отношение к криптографии, к шифрам. Сильные пароли, слабые пароли, элементы социальной инженерии, рассеянность и забывчивость юзеров… Да пожалуй, здесь и сегодня для жандармерии кое-что будет интересным.

Ладно. Он, Еремин, не хочет иметь отношения ни к каким местным комбинациям, ни к каким «заданиям империи». В конце концов он и на ремонте бытовой техники неплохо заработает, если один плевый выезд стоит полтора советских червонца. Так что план действий: найти жандармерию, отыскать там штабс-капитана и вернуть деньги, заявив, что он получил их по ошибке. Кстати, вот будет цирк, если вдруг выяснится, что штабс-капитан ни в какой жандармерии не служит…

14. Кабинет номер 14

Первым препятствием к реализации плана было то, что Виктор не знал, где в Бежице жандармерия.

Обращаться к сотрудникам редакции или случайным прохожим он не решился. «Когда человек ходит в здание жандармского управления, мало ли что могут подумать про него обыватели?» — вспомнил он слова штабс-капитана. Так, а вот если спросить в госучреждении… это уже лучше; мало ли, какую бумагу гражданина направили подписывать, или справку взять. В госучреждении куда угодно послать могут, и никого это не удивит. А ближайшим от редакции учреждением было здание губернского управления. Виктор взглянул на часы. Так, половина пятого… Будем надеяться, что прием у них еще не закончен.

Одолевая триста метров до Губернской, Виктор задумался еще над одной особенностью местного бытия. Оболваненных пропагандой как-то было не видно. Может, они и были, но на бытовом уровне из общего уклада жизни как-то не выделялись. Правда, насколько он мог понять по крестикам и иконам, большинство народу здесь было верующие, но если принимать в расчет их число, то тогда по степени оболваненности масс будет трудно отличить демократию от тоталитаризма. А это значит, что критерий сей формален и не подходит. Религиозные фанатики в большом числе не попадались; но точно так же во время Хрущева и тем более Брежнева он редко встречал людей, ошизевших на политике; таковые как-то стали более надоедливы в конце перестройки и начале строительства демократии. Значит, тоже не тот критерий. И вообще непонятно: если человек слепо верит, что политик из грузинского местечка Гори великий вождь и учитель, то он оболванен, а если слепо верит, что проповедник из мест, где сейчас государство Израиль — бог и учитель, то это как? Или надо, чтобы политик был распят и воскрес? Но тогда что же будет в реальности-2, если Сталина разморозят и оживят? Будет ли культ личности в этом случае оболваниванием масс, или реанимацию можно будет смело отнести к общепринятому в историческом плане чуду и выставлять нательное белье размороженного в качестве духовно ценной реликвии? Чепуха какая-то… Короче, общественные науки в данном важном для миропонимания вопросе как-то слабо разобрались, что порождает брожения в умах недостаточно подкованных в философии обывателей.

В парадный подъезд губернского управления входили и заходили люди; по-видимому, находившиеся внутри учреждения еще работали. Виктор зашел. По холлу прохаживался полицейский в белом кителе; проход на лестницу был свободен, однако, поднявшись по ней, Виктор обнаружил, что на входе в некоторые коридоры стоят один или два часовых при тумбочке, а в другие вход свободный. При этом на дверях висели только таблички с номерами кабинетов и стрелки с указателями, на которых тоже были перечислены только номера кабинетов, так что понять решительно ничего не было возможно; Виктор констатировал, что в этом плане в его России устроено значительно лучше, не говоря уже о наличии таких вещей, как Интернет-приемные. Поняв, что теряет время, он спустился на первый этаж и обратился в вестибюле к полицейскому.

— Значит, это… вы лучше спросите в четырнадцатом кабинете, это вон в это крыло по коридору направо шагов двадцать будет. Только там из приемной вышли, вы туда зайдите и подождите.

«Странно, что в полиции не знают адреса. Хотя… а что я, собственно, знаю о здешней полиции? Может, им сообщать не велено.»

В приемной четырнадцатого кабинета действительно никого не было, и стол секретарши с большой и не новой черной машинкой с брэндовым названием «Ундервуд» выглядел осиротевшим. В углу стояла кадка с большим фикусом, а динамик в виде черной тарелки напевал цыганский романс «Измены нет» голосом Тамары Церетели. Виктор сел на один из полумягких стульев с черной коленкоровой обивкой, что выверенной шеренгой стояли вдоль стены, и стал ждать, опасаясь, что сейчас раздастся звонок, работа больших и малых чинов закончится и он так и не узнает тайну местоположения жандармерии. Однако через десять минут дверь, ведущая в кабинет, отворилась, и из нее появился не кто иной, как штабс-капитан Ступин.

— Ба! — воскликнул он, — Виктор Сергеевич! Добрый вечер. Какими судьбами здесь? Вы знаете, мне скоро начнет казаться, что вы меня преследуете.

— Почему я? — только и смог сказать Виктор, которому, в свою очередь, уже начало казаться, что вся бежицкая жандармерия состоит из вездесущего штабс-капитана.

— Но ведь это вы меня ищете. Верно?

— Верно… Но как вы догадались?

— А зачем вам еще жандармерия? Или вы раскрыли в Бежице шпионскую сеть методом дедукции?

— Нет, сеть, я конечно не раскрыл… Просто мне показалась странной одна вещь.

— А вот об этом поподробнее, пожалуйста. Что, где, когда…

Виктор вынул конверт.

— Вы знаете, мне в редакции, наверное, по ошибке передали не тот конверт, и я хотел бы его вернуть обратно.

— Там внутри лежит семьдесят рублей?

— Да.

— Так это не ошибка. Это ваш гонорар за рассказ из жизни хакеров, переданный вами утром Бурмину. Если вас не удивляют числовые медвежатники, то почему вас удивила сумма?

— Ну… разве газеты платят такие гонорары?

— Я же говорил, что у нас платят больше.

— Настолько?

— Вы что же, опасаетесь, что за эти деньги мы потребуем в будущем выполнения каких-то тайных поручений? Полноте, сударь. Такой способ добиться сотрудничества хорошо работает по отношению к мотам, транжирам, любителям пожить на широкую ногу, не думавших о будущем и мечтавших о легких доходах. А вы у нас человек бережливый, расчетливый, не азартный, не любите делать долги и пускать пыль в глаза. Как только с вами могло такое случиться…

— Что случиться?

— А действительно, что случиться? Жизнь на новом месте вы налаживаете весьма успешно, большую часть положенной суммы, скорее всего, положите в банк, и, если не наделаете глупостей — а от таковых вы склонны уклоняться — со временем будете располагать приличными суммами, чтобы построить дом, жениться… Вы любите честный расчет, и покупать вас с нашей стороны было бы глупо. А у нас в жандармерии работают, по крайней мере, не все дураки.

— И даром ничего не платят.

Штабс-капитан развел руками.

— Ну, единственно, чтобы рассеять ваши опасения… Уже издана директива, запрещающая использовать для шифров замков и прочая осмысленные слова и сочетания цифр, которые можно разгадать логическим или интуитивным путем. Было дано указание поощрить.

— Разве ваши криптографы об этом не знали?

— В принципе — знали, но вы столь наглядно сумели показать… Только об этом прошу никому не сообщать. Полагаю, вы, как разумный человек, понимаете.

— Ну что ж, тогда спасибо…

— Так вы говорите, тридцать семь миллиметров для танка недостаточно?

«…Карченов — шпик? Как я мог не понять… Стандартный ход — беседа в пивной. Хитрый кабак Мюллера. Но тогда…»

— Микрофоны в столиках? У вас быстро осваивают прогрессивные методы.

— Вы еще называете меня Шерлоком Холмсом… А сами выдаете вещи, до которых не может дойти ни логика, ни дедукция. И не в первый раз. Надеюсь, вы понимаете, что эта ваша научная гипотеза тоже должна остаться между нами? Не все же такие изобретательные умы.

— Разумеется.

— Значит, о танках. Вы уверены, что в ближайшее будущее на поле боя станут господствовать танки с броней миллиметров пятьдесят?

— И более. Как ответ на появление малокалиберных скорострельных противотанковых орудий. Разве это уже не показали военные конфликты?

— Представьте, пока не показали. Правда, Япония снова усилила провокации на границе… ничего нельзя исключать.

— В будущей мировой войне танки с противоснарядным бронированием быстро станут основным типом танка. Более того, многообразие танков сократится, и почти весь объем выпуска танковой промышленности займет основной боевой танк и самоходные орудия на его базе. Толщина брони к послевоенному времени вырастет до ста миллиметров, калибр орудия — тоже порядка ста миллиметров.

— Полагаете, новой мировой не удастся избежать?

— Если удастся — это хорошо, но готовиться-то к худшему надо.

— Послушайте… Вы не могли бы изложить ваши соображения о танках будущего на бумаге и точно так же предоставить в редакцию, желательно завтра с утра? Не только ближайшее время, но и, так сказать, фантастику дальнего прицела? Примерные суммы гонораров вы знаете.

— Нет проблем. Пишущую машинку бы, чтобы скорее дело шло.

— Сегодня же занесут на квартиру из редакции. Если что-то еще надо для обеспечения литераторской деятельности, запрашивайте через Бурмина.

«Хорошо… По крайней мере ясно, за что платят. Да и с моей стороны — чего такого? Просто писал фантастику, бизнес такой. Может, через это меньше наших в вероятной японской войне погибнет, а может, самураи вообще не рискнут перейти границу у реки, опасаясь на той стороне огрести. За дело мира, получается.»

— А как вот с этими… с обычными рассказами?

— Продолжайте писать. Вы же известный писатель.

— Нет, я в другом смысле. Вдруг там чего будет такого…

— Пишите, не думайте. Сами разберемся.

— Понятно. Да, тут еще у меня дурное предчувствие такое. Что-то в башку вступило, будто армия Японии примерно где-то в июле начнет масштабный военный конфликт в районе озера Хасан. Это, наверное, чушь?

— Вы считаете, что это чушь?

— Я не знаю. У меня нет сейчас никаких фактов в подтверждение этому. Может, и не будет, может, в другое время или в другом месте. Наверное, это глупость, что я все это рассказываю, отнимаю время…

— Ну почему же. Вы, как верный подданный, высказали тревожащие вас мысли, а остальное — дело соответствующих департаментов. Может быть, вы стали чаще читать в газетах о тех самых японских провокациях и подсознательно экстраполировали время и место. Может быть… А за трату нашего времени не волнуйтесь, время найдем. Я вот тут сижу и жду бумаги, без вас бы время как раз впустую прошло бы.

«А вообще, чего я парюсь. Ведь есть же куча случайных факторов. Хотя… Гитлер же пришел тут, насколько я понял, в этот же срок. И вообще, похоже что случайности меняют ход истории лишь в определенных точках, а в общем случае действуют в противоположных направлениях и все равно толкают к тому же результату. Вот здесь в гражданскую победили белые. И что? И голод потом случился, и демократию унасекомили, ну и, естественно, индустриализация идет, а также наращивание военной мощи. Россия велика, и из нее показательный Сингапур не сделаешь.»

В этот момент в приемную вошла секретарша в темно-синей юбке, белой блузке с галстуком, с завитыми осветленными волосами и ярко-красными напомаженными губами, резко выделяющимися на лице, несмотря на небольшой загар. Она отдала Ступину картонную папку.

— Вот ваши документы с подписью, печать поставите в первом отделе. А вы, сударь, — она повернулась к Виктору, — если пришли на прием, то, к сожалению, он на сегодня уже окончен. Я могу вас заранее записать на какой-нибудь день.

— Жаль, — ответил Виктор, — я тогда прикину, какой день у меня свободен и зайду позднее, чтобы записаться.

— Конечно, как вам будет удобнее.

— Всего хорошего, — сказал Ступин, спрятал папку в кожаный портфель и вышел из кабинета.

— Да, — еше раз обратился Виктор к секретарше, — а можно один вопрос, не относящийся к делу?

— Я замужем, — ответила она, улыбнувшись.

— Поздравляю… Нет, я не о том. Не порекомендуете, в какой из банков в Бежице надежнее всего держать сбережения?

— Имперский банк «Народный доход». Они дают в год всего два процента, но в любом случае не прогорят. У них отделение в нашем здании, это пройти с улицы в левом крыле, если смотреть от главного входа. Работают до семи, так что можно даже сейчас.

— А для этого паспорт при себе нужен?

— Паспорт или просто вид на жительство, если именную книжку заводите, а не на предъявителя. Борьба с незаконными доходами, сами понимаете.

«Отлично, как раз по пути…»

15. Одна ночь в июне

В операционном зале «Народного дохода» из вычислительных средств Виктор также заметил одни счеты, но, тем не менее, обслуживали здесь быстро.

Покончив с финансовыми делами, и шагая по доскам тротуара Мценской снова на квартиру, Виктор задумался, не причинит ли его будущая статья о танках какого-либо вреда местному народу. Видимой угрозы, на первый взгляд, не наблюдалось. Конечно, после «Трех великих походов» государя императора можно было формально отнести к агрессорам, но, с другой стороны, он пока возвращал то, что ранее было Россией. И, если он не дурак, то завоевывать какую-нибудь Индию он не полезет. Ему бы разобраться с басмачами и навести порядок на Кавказе. Что там осталось? Прибалтика? Ее, скорее всего, ему сторгуют великие державы безо всякой войны. Так что два проблемных региона еще — Финляндия и Манчжурия под Японией, но с финнами, может, на этот раз все-таки удастся мирно договориться — демилитаризованную зону, например, создать, под гражданской властью финского президента (если там сейчас президент), а с Манчжурией — ну, если верить штабс-капитану, японцы сами нарываются, и танки обратно будут кстати.

— А тут из редакции вам бесшумную машинку доставили! — объявила Катя. — Я велела ее в вашу комнату поставить и за вас расписалась в получении. Она казенная, с номером, и они, если вы съедете, ее заберут сами.

Машинка оказалась портативной, черный «Ремингтон», и по размерам напоминала ноутбук с пятнадцатидюймовым монитором, только вчетверо толще и тяжелее. Убиралась она в фибровый футляр, который позволял ее таскать с собой, тоже с понтом ноут.

— Ну, я пока не съеду. Кстати, давайте я уж сразу уплачу вам еще за неделю вперед.

— Понравилось, значит, у нас? Конечно, оставайтесь. А я тут, знаете, расстегайчиков наготовила, и квас домашний из погреба принесла. Не разделите со мной полдник? Вы давеча хотели о пластинках рассказать, и мне охота послушать, как это с одной пластинки можно другую делать, до чего наука дошла.

…Ласковый ветерок колыхал на раскрытом окне занавески, защищавшие комнату от угасающего зноя дневного светила. Удовлетворив любопытство хозяйки относительно технологии изготовления музтоваров, Виктор сел за обещанную статью о будущем бронетанковой техники. Тему он решил раскрыть комплексно, то есть показать развитие тактики применения танков в будущих войнах, условий театра военных действий, развития собственно танков и САУ, как вида боевой техники, развитие противотанковых средств, включая мины и средства минного заграждения и преодоления минных полей, и развитие иной бронетехники, включая ЗСУ, БМП, БРДМ и прочая вплоть до ИМР и мостоукладчиков. Работа его увлекла настолько, что он опомнился лишь без двадцати девять; быстро запихнув сложенные листы в барсетку, он бросился из дома в сторону кинотеатра, вспомнив, что троллейбус в эти времена не ходит.

К счастью, дамам свойственно опаздывать еще в большей степени; Таня подошла к «Иллюзиону», когда журнал уже начался. Они аккуратно пробрались в темноте к своим местам.

— Надо мне было мороженое взять. А то несколько душновато.

— Ладно. Во-первых, оно бы у тебя успело растаять, во-вторых в зал с ним не пускают, как и с семечками.

Татьяна была в вечернем платье цвета морской волны; хотя и строгого покроя, без наворотов, но длинное, до щиколоток, с треугольными декольте спереди и сзади, перехваченное узким пояском выше талии.

— Ты очаровательно выглядишь.

— Нравится? Сшила специально к сезону. Итальянская выкройка.

Журнал был научно-популярный, и в нем рассказывали о крупноблочной технологии строительства доходных домов. Ведущий с бородкой и в пенсне обращал внимание владельцев строительных фирм на несомненные выгоды в виде роста темпов строительства, удешевления квадратного метра жилья за счет экономии на рабочей силе и ускорения оборота вложенного капитала. В совокупности это обещало значительный рост доходов владельцев домов со всеми коммунальными удобствами при снижении взимаемой с жильцов платы, а, следовательно, расширении спроса на апартаменты. Для архитекторов особо подчеркивалось, что набор крупных блоков дает возможность легко конструировать самые разнообразные фасады. «Как из детского конструктора можно собрать сотни разных моделей…»

«А я это уже слышал… Впрочем, здесь в погоне за прибылью они к хрущевкам придут, если не хуже…»

«Одна из майских ночей» началась сразу без перерыва. Рассказывать этот фильм не имеет смысла: его надо только смотреть. Если читатель любит легкие комедии положений, на которых можно хорошо отдохнуть и расслабиться, то это для него. Что касается Марики Рекк, то Виктор пришел к выводу, что когда она поет и танцует — это очень интересно (при всех достижениях нынешней художественной гимнастики и его удивило, как она ухитряется прыгать по лестнице, делая шпагат), а когда купается в озере — в принципе ничего нового. Если сравнивать ее с кем-то в советском кинематографе, то разве только со Шмыгой; правда, Шмыга брала прежде всего задором и артистизмом, да и голос у нее, по мнению Виктора, был получше, а Рекк — это прежде всего чудеса физических возможностей и виртуозности в танце. После «Трех мушкетеров» в радиолавочке Виктор ждал, что картина будет если не с дубляжом, то с переводом, но она оказалась с субтитрами. Он понял, что для кинопроката проще впечатать текст на копию, чем переписывать звуковую дорожку, а на телетрансляцию приглашают местного переводчика вживую.

У Татьяны фильм вызывал какую-то непосредственную детскую радость; немудреные сюжетные ходы и лирические сцены она воспринимала как-то очень близко к сердцу. Впрочем, и в нашей реальности женщины часто с увлечением смотрят мелодрамы, в которых, на первый взгляд, и смотреть-то нечего. Лишь бы в конце концов побеждала большая красивая любовь. Виктор, как бы случайно, положил ладонь на руку Татьяны, покоящуюся на спинке кресла. Она сделала вид, что не заметила, и не отдернула руки затем, когда Виктор, как бы успокаивая ее сопереживания экранной героине, легко, чуть касаясь, провел подушечками своих пальцев между ее тонкими пальцами; похоже, что она была не против этой ласки.

После картины на улице, однако, она легко отстранилась, когда Виктор предложил идти под руку. Вечер был теплый, и из палисадника перед кинотеатром долетал все тот же запах жасмина.

— Не будем спешить, — сказала она, — я здесь живу совсем недалеко. Посидим на скамейке, пускай народ пройдет.

«До чего же она сейчас на Навку похожа. Только внешне лет на десять старше.»

«Посидеть на скамейке» действительно оказалось не более, чем посидеть на скамейке. Скамейка была расположена под электрическим фонарем, вокруг которого вилась мошкара, а мимо постоянно прогуливалась то одна, то другая пара, причем некоторые из пар еще и здоровались.

— Знаете, мне почему-то нравится вот эта скамейка. Говорят, в приморских городах приходят сидеть и смотреть на море. Успокаивает. Мне нравится вот так по вечерам сидеть и смотреть на людей. Но одна сюда не придешь — могут неправильно понять.

— Почему же вы не ходите постоянно вдвоем? При вашей удивительной красоте найти спутника…

— Ой, не надо. Вы ничего не знаете…

— Чего не знаю?

— Это долгая история. Хотя… Лучше, наверное, все сразу. Приехала в этот город накануне Великого Голода, работала в фотоателье, оно как раз разорилось, потому что сниматься никто не ходил… Это страшно все было. Дикие цены на хлеб, купить не на что, люди с себя все продают, иные режут друг друга из-за корки, по улицам везут каждый день гробы, на кладбище отрывали большую яму, туда сбрасывают гроб за гробом, а иных и так, потом всех зарывают… Никого, ни знакомых, ни родственников, работы нет… Знаете, когда все время, каждую минуту, хочется есть, можно сойти с ума… Пошла тут содержанкой к одному, кормил, одевал. Богатый он был, торговый дом держал, сейчас его снесли, когда Губернскую площадь расчищали. Кто-то голодал, а он скупал ценности по дешевке. Потом пришлось делать аборт… доктор сказал, что детей у меня больше уже не будет. Вот так.

— Печально. Но ведь всегда есть возможность начать все заново.

— Когда столько молодых и здоровых? Шутите. Хорошо, что хоть не презираете.

— За что? Вы одна из жертв.

— Вот именно. Не хочу, не хочу быть жертвой, не хочу, чтобы меня жалели. Ладно, народ разошелся, можно и по домам. Спасибо вам.

— Вам спасибо. А куда еще здесь можно пригласить вечером даму?

Татьяна смущенно улыбнулась.

— Если дама — это я… Знаете, никуда не хотелось бы ходить, а вот завтра я свободна, и с утра хотела съездить искупаться в Соловьи. Это роща у нас такая тут, возле Мальцовской. Если хотите, можно съездить вместе.

— Конечно, хочу. Специально для этого сегодня приобрел купальные принадлежности.

— Шутник. А вот здесь я живу. В том же доме, что и редакция. Еще с пятью одинокими женщинами снимаем квартиру коммуной. Очень удобно. Вскладчину взяли швейную машинку, радио, еще кое-что… Дает возможность копить на будущее, например, на секцию в блокированном домике где-нибудь у Сталелитейного.

— Вместе копить быстрее.

— Не дразните.

— Я не дразню.

— Я не хочу, чтобы меня жалели…

Они подошли к воротам во двор; внезапно позади них раздался сильный гудок и вспыхнули яркие фары; Таня быстро оттащила его в сторону с дороги. К воротам выбежал заспанный дворник; едва он успел отвернуть в сторону железную створку ворот в виде решетки с пиками наверху, как тут же мимо него во двор проехала черная закрытая машина. На ходу Виктор не успел определить ее марки. Во дворе раздался скрип тормозов и хлопнула дверца.

— Обождем здесь, — сказала Таня, — не люблю ходить в понятых.

— Полиция или жандармы?

— Жандармерия. Она всегда по ночам приезжает.

В одном из окон фасада, на третьем этаже, загорелся рыжеватый свет — очевидно от лампы под красным шелковым абажюром. Виктор вдруг отметил, что жильцы здесь рано выключают электричество и ложатся спать — видимо, по старым деревенским привычкам, тем более, что ночных телетрансляций тут нет, а тарифы на электроэнергию на карман давят. Из раскрытой форточки донесся женский крик.

— Грумова забирают! — полушепотом прокомментировала Таня. — А еще приличным человеком выглядел. Во дворе всегда здоровается. Здоровался…

— Может, зря забирают? Или у вас жандармерия никогда не ошибается?

— А кто тогда аварию в литейке устроил? Трое погибших, искалеченные… Я тогда репортаж делала. До сих пор в ушах крики стоят, когда обожженных несли, ждали, когда карета скорой помощи приедет…

— У вас скорая еще не на машинах?

Таня с удивлением посмотрела на него.

— Карета и есть машина! Как автобус частного извоза, только там не сиденья, а носилки. Ее просто так называют, со старых времен. А арестанскую карету по английскому образцу ввели. Сначала она называлась «Блэк Мэри», а потом в борьбе с англицизмами ее перевели в «Черную Марусю».

«Значит, лагеря заключенных и „Черную Марусю“ придумали в стране древнейшей демократии… А теперь, надо понимать, я вижу образец здешнего террора тридцать восьмого года.»

— …Хорошо, что по инициативе партии государь соцобеспечение ввел. Калекам пенсию назначили, а за кем ухаживать дома некому, места в ДОПе выделили. Все не на паперти нищенствовать. Ну и лечение бесплатное вернули, что еще княгиня Тенишева учреждала…

— А может, этот Грумов только исполнитель, а на него хозяин давил.

— Знал и подчинялся — значит, виновен! — убежденно отрезала Таня. — Вот только хозяина выцепить труднее, он замазывать начнет. Чтобы Грумовмолчал, пособие семье назначит, юристов хороших наймет, чтобы вытащили. Хорошо бы, если бы сразу по расстрельной предъявили — тогда деваться некуда и всех сдаст.

— Так может, и вашего Вязонова можно так же выцепить?

— Это как?

— Ну, подобрать факты, что он не от самодурства массовые увольнения устраивает, а с вредительской целью. Вроде как прокравшийся в партию вампир большевизма, разлагающий ее изнутри. Нарыть компромат. Вы же журналист, вам лучше знать, как такие вещи можно сделать. А потом — как материал от каких-нибудь почтенных доброжелателей…

— Надо подумать… Набрать тут есть что.

Виктор вдруг ужаснулся мысли, что борьбу за справедливость в этой реальности он начинает с раскручивания маховика большого террора. Женщина в квартире уже перестала голосить; через форточку доносились лишь приглушенные рыдания.

— Таня… А вам не бывает от всего этого страшно?

— Страшно от чего?

— Ну, от того, что по ночам ездят, забирают…

— Кого надо, того и забирают. Думаете, после продажной клики плутократов все корни выдернули? Еще масса кого осталась. Вредить будут, предавать, сотрудничать с иностранными разведками. Даром с властью никто не расстается, власть — она хуже морфия.

— Но ведь так и вас могут забрать. По ошибке, или кто донос напишет, или от страха на допросе оговорит.

— Могут. А еще вы можете попасть под лошадь или авто, помереть от испанки или воспаления легких, отравиться грибами, заблудиться в лесу, быть загрызенным волками или даже собаками, попасть под электричество, угореть от плохой тяги или если раньше вьюшку закроете. Можете сгореть в доме от соседского примуса, вас могут прирезать в темном переулке из-за кошелька какие-нибудь пьяницы, можете погибнуть в железнодорожном крушении, в цеху вас может затянуть в машину, на стройке можете упасть с лесов, в шахте вас завалит в лаве или от взрыва газа. Если вы сцепщик — раздавит буферами, если машинист — паром обварит. И если будет война, а в газетах все чаще о ней пишут, то нас всех отравят газами. Да как же вообще жить можно, если всего бояться? А как же летчики? Как они не боятся подниматься в воздух? Как же пожарники, пограничники? Как люди не боятся зимовать на полюсе или достигать стратосферы? Как люди в вашем будущем не испугаются полететь на Луну?

«В каком будущем? Ах да, она, видимо, уже читала последние рассказы.»

— Так я же не себе. Вы все-таки женщина.

— А почему вы думаете, что все женщины должны быть трусихами? Да я даже с военспортовской вышки в парке прыгала!

Во дворе хлопнула дверь подъезда и завели мотор. Через пару минут черная машина выкатилась за ворота; теперь Виктор заметил, что это «Мерседес».

— Ну все. Я пошла, а то Трофимыч ворота запрет. Завтра в девять на вокзале у часов!

16. Варяг по профессии

Ночные бабочки вились у редких стеклянных фонарей; от легкого прикосновения ночного ветра, теплого, как парное молоко, тихо качались ветви деревьев на фоне черного, усыпанного крупными серебряными звездами неба. Виктор заметил, что в этой реальности в небе над Брянском удивительно много звезд, совсем как где-нибудь в деревне, и даже туманная полоса Млечного Пути была легко видна невооруженному взгляду, несмотря на уличное освещение. И тишина — тоже как в деревне, только то в одном, то в другом месте собаки залают, да паровозы со станции свистят. Его собственные шаги, казалось, отдавались во всей округе.

Вечер казался ему каким-то неестественным, нелогичным. Как-то абсолютно не укладывались в понимании лирика невинного свидания, идиллия этой тихой и чистой ночи, темные силуэты крестов на фоне звезд, ночные аресты и абсолютное спокойствие Тани Краснокаменной. По идее, это не должно было бы существовать все одновременно.

Он никак не мог понять, куда же делась та самая атмосфера страха, о которой так долго и живописно рассказывали разные авторы, включая того же Аксенова, соавтора культовой для юности Виктора вещи «Джин Грин — неприкасаемый». Если верить субъективным чувствам, вместо атмосферы страха здесь господствовала атмосфера жасмина. Сам ночной арест, свидетелем которого только что был сам Виктор, был почему-то воспринят им с каким-то непонятным ему самому безразличием. Примерно так же пару месяцев назад он воспринял трагический случай на Городищенском спуске; в окно троллейбуса, на котором он ехал, были видны пара иномарок, ленты, ограждающие место происшествие, тачка ГИБДД с мигалками, и чье-то лежащее на асфальте тело, покрытое пиджаком; рядом в свете фар виднелись какие-то потеки. Картина смерти ни у одного из пассажиров реакции ужаса не вызвала; через пару минут все уже спокойно сидели, даже не обмениваясь мнениями, кто-то смотрел в окно, кто-то звонил по своим делам по мобильнику…

Привыкли, думал Виктор. В нашей реальности привыкли к тому, что ночью давят пешеходов, здесь — к ночным арестам. У нас никто не видит зло в массовости личных авто, здесь — в массовости мер пресечения, хотя случайные жертвы бывают и там и там, и часто по одной и той же причине — по глупости и самодурству того, кто дорвался рулить. Это первое.

Второе. Татьяна права: в тридцать восьмом жизнь обыкновенного обывателя была и так насыщена разными стихийными угрозами здоровью и жизни, и ночные аресты были лишь скромных пунктиком в списке проблем ОБЖ населения.

Третье. Жизнь в тридцать восьмом вообще ценилась дешевле большинством населения. С патриархальных деревенских времен привыкли, что люди часто рождаются и уходят часто. Средняя продолжительность жизни в России до революции по статистике меньше сорока, так что он, Виктор, уже статистический покойник. А сейчас, похоже, благодаря развитию медпомощи и прочая продолжительность жизни должна расти, несмотря на.

Четвертое. Великий Голод здесь, похоже, по ужасам уступает разве что таким трагедиям, как блокада Ленинграда. После этого нынешние репрессии — это мирная спокойная жизнь. Особенно, если убедить обывателя, что репрессии нужны как раз для того, чтобы не повторился Великий Голод. А заодно и война, «где всех потравят газами».

Ну, и, наконец, личное отношение. У кого, скажем, родных репрессировали, тот, понятно, как будет этот период истории воспринимать, и это естественно. А у Краснокаменной, например, своя личная драма…

Отсюда следуют два вывода. Во-первых, надо завтра под каким-нибудь предлогом расспросить Таню о причинах Великого Голода и как его ликвидировали. Во-вторых, надо узнать у хозяйки насчет противогаза, убежища и вообще, как готовятся здесь к газовой войне. Хотя, похоже, в отличие от предвоенного СССР, готовятся плохо. Надписей «Газоубежище» не видать, плакатиков по ГО не висит, учебных сигналов тревоги Виктор не слышал. А вот, кстати, в «Победе» они и после войны висели. В буфете что справа от входа.

Метров с полсотни до его квартиры поперек дощатого тротуара валялось ничком тело мужчины. Виктор аккуратно обошел его и последовал дальше.

«Стоп, а почему я это сделал? Может, ему помощь нужна? Потому что по моей реальности я решил, что он почти на сто процентов пьяный. А в этой реальности?»

Виктор вернулся и посмотрел внимательно. Заметив, что правой рукой тело нежно прижимает к себе полупустую чекушку, он со спокойной совестью повернулся и пошел дальше.

Он внезапно понял, что он тоже жил в эпоху террора. В девяностые. Был террор, были террористы, захватывали школы и больницы, взрывали дома. Благодаря зомбоящику этот террор стоял перед глазами людей так же часто, как здесь — аресты соседей. И что — вся страна от страха памперсы не успевала менять? Фигушки! Фигушки! Работали, влюблялись, занимались бизнесом, воспитывали детей. Конечно, в девяностые государство защищало от террористов, а здесь само хватает. Но хватает-то оно здесь официально для защиты окружающих. Вот что бы было в Москве, если бы тогда, в эту вот нашу эпоху терроризма, начали массово по ночам хватать всяких приезжих и объяснять народу, что это ловят террористов, их пособников, на худой конец — просто бандитов, что они готовили теракты, и убийства мирных граждан — что, коренное население столицы поднялось бы с демонстрациями против массовых репрессий? Или только радовалось тому, что иногородних в Москве не будет? И чем тогда отличаются нынешние от здешних?

Хозяйка еще не спала; когда он вошел, из гостиной доносилось стрекотание швейной машинки под звуки «Розамунде» из починенного приемника.

— Добрый вечер, Виктор Сергеевич! Что-то сегодня припозднились. Никак барышню завели?

— Нет, я в кино ходил. На немецкую комедию.

— А и барышню б завели, то и что с того? Я не ревнивая. А барышни у нас на Брянщине хороши; говорят, даже в Париже нет такого.

Удалившись в свою комнату, Виктор вспомнил, что так и не придумал, из чего сделать регулятор громкости для репродуктора.

«А карандаш?» — мелькнуло у него в голове. Он достал один из купленных в пассаже карандашей, раскрыл свой складной набор инструмента и, разделив деревянный футляр вдоль на две части, аккуратно извлек грифель.

«Вот и сопротивление. Осталось только попросить у хозяйки чуток медной проволоки и дощечку».

— Это вы сами такой прибор придумали? — ахнула Катя, наблюдая за процессом усовершенствования. — Вот просто грифель и проволочки и из этого волюмконтроль получается? А у нас кто только не мучается с этими радиорупорами. Иные винт крутят, пока не сломают.

— Ну, это вообще-то до меня было известно.

— А все равно ж надо было вообразить в голове и сконструировать. У нас же с конструкторами плохо. Теперь все из-за границы готовые машины и чертежи привозят, думать и разучились. Да, чего я собственно хотела спросить. Вы какой размер газовой маски носите?

— Да я, собственно, пока не ношу.

— Раз вы у меня официально прописаны, надо в земобороне на жильца газовую маску получить. Вы свой размер помните?

— Нет. Давно как-то не требовался, забыл.

«Кто их знает, с каким они тут совпадают — с ГП-4У или с ГП-5? А может, ни с тем, ни с другим?»

— Ну пройдемте в гостиную, я линейкой померю.

Машинка действительно была разложена, и на ней были разложены куски материи и выкройки, по-видимому, нарядного платья.

— Вы слушаете «Немецкий эфир», — вещал приемник, — мы продолжаем нашу музыкальную программу.

— А это не… — на всякий случай поинтересовался Виктор, покосившись на красную карточку с орлом.

— Нет, — ответила Катя, — они супротив англосаксов передают, а о нас все хорошо говорят.

Подтверждая ее слова, оркестр со странным названием «Леша и его банда» запиликал пародийную песенку на русском языке на мотив фокстрота из «Трех поросят» — «Кто поверит Би-Би-Си, Би-Би-Си, Би-Би-Си? У кого ты не спроси, все ответят — нет!»

— Не вертитесь…

Катя взяла линейку, лежавшую на выкройках, и приложила к его лицу вертикально и горизонтально.

— Ну вот. Завтра принесу из земобороны, будет в вашей комнате висеть.

— Интересно, а против Рузвельта они тоже поют?

— Какого Рузвельта? В Америке, почитай, два года, как другой. Теперь у них этот, на которого покушались-то… Гью Лонг.

«Хьюи Лонг? Прототип диктатора Бэза Уиндрипа из синклеровского „У нас это невозможно“? Превед американской демократии…»

— У меня самоварчик еще горячий. Чаю не откушаете?..

«Надо бы еще настольную лампу в редакции попросить», подумал Виктор, вернувшись в свою обитель после чаепития. Чай был с мятой и приятен на вкус. Похоже на краснодарский. Он включил репродуктор на малую громкость; музыки не было, вместо этого диктор читал лекцию о том, что варяги — это был не народ, а профессия, вроде мореплавателей, что Рюрик, Трувор и Синеус на самом деле были русскими, и именно потому их и пригласили, да и вообще «править» они пришли не в смысле власти, а для разрешения разных споров, типа, разводить по понятиям. После долгого дня, а, может, и от увиденного, сказывалась усталость; Виктор отключил репродуктор и лег спать, словно провалился в глубокий омут.

17. Не на том острове

Виктора разбудил стук в дверь.

«Пришли за мной?» — подумал он, и удивился тому, что подумал об этом спокойно и равнодушно. Было тихое утро, и на левой стене комнаты уже сидел все тот же солнечный зайчик, и все так же петухи в частном секторе отмечали восход солнца, и доносилось пение других птиц и медовый аромат жасмина вытеснял бытовые запахи.

— Виктор Сергеевич! — произнесла из-за двери Катерина, — вы просили разбудить! С утра куда-то собирались!

«Тьфу, а я что подумал. Надо бы будильник завести. Хотя… здесь они дорогие, а нужен он раз от разу, не на работу же каждый день. Вздрагивать от каждого стука в дверь… Нет, это от человека зависит, будет ли он жить в атмосфере страха. А вообще, это всего лишь второй день здесь. Да: не забыть закинуть заказуху в редакцию.»

На вокзале, который по вывеске назывался «Болва», все оказалось почти таким же, как на станции Орджоникидзеград, только снаружи лепнины поменьше, а кирпичных пилястр побольше. Позали, на пыльной привокзальной площади, тусовались извозчики, что-то громко обсуждая в отсутствие пассажиров, и бродили куры. Висел плакатик с указующим перстом: «На автобусы перейти через мост». Внутри основным отличием, к удовольствию Виктора, оказалось наличие буфета в зале ожидания — деревянной стойки у стены, за которой начинался ресторан. В буфете не было наценок, зато можно было взять чай (стоял огромный хромированный самовар), бутерброды с колбасой и сыром и печенье. Через окна было видно, как по перрону взад и вперед прохаживался полицейский. Виктор, на всякий случай, проверил, лежит ли у него в кармане вид на жительство.

В кассе ему объяснили, что билеты на мотрису продают в самом вагоне у кондуктора, как в трамваях. Была еще куча времени, чтобы перекусить. Значит, берем чай, бутеры… ну еще про запас печенье и карамель, на реке есть захочется. И бутылку ситро, ситро не открывать…

— Позволите?

К столику с мраморной крышкой, за которым закусывали стоя, подошел офицер в летней форме жандармерии, с одной звездочкой на погоне и с несколькими наградными колодками на груди. В руке он держал кофе в подстаканнике и тарелку с булочками.

— Честь имею, подпоручик Медников, Анатолий Семенович. А вы Виктор Сергеевич, что в «Губернском голосе» пишете?

«Однако, тут в Бежице как в деревне. Если не все знают, то силовики — это уж точно.»

— Да, вы угадали. Жарко сегодня будет, решил, на речку съездить.

«Главное, не забывать о микрофонах. Тут тоже для них самое место»

— Да, уже с ранья чувствуется, припекает. А я в Брянск, по делам. На главном рынке еще не были?

— Тот, что у Десны?

— Да. Бежица у нас в основном город заводской и казенный, а торговля главная в Брянске. Рынок и от него там вверх подыматься по улицам, там еще рыночные площади будут. Брать там можно дешевле, так что по выходным тут поезд с паровозом и толпа народу, в будни — только мотриса. Если что из мануфактуры или что-то техническое, тоже лучше туда ездить, а тут — так, по мелочам.

— Спасибо. Буду теперь знать.

— Рынок, собственно, у нас тут один знатный. Ну, здесь у Паровозного еще кое-что, хотя намного меньше, а те, что при орловском вокзале и у депо — так, туда даже и ездить не стоит.

— Ясно. А вы на войне были или за какие-то спецоперации?

— На Кавказе. Там же после англичан банды остались, вот, время от времени посылают.

— Понятно. Там же еще многие родовыми понятиями живут.

— Да, это не то, что у нас. Главное, не то, чтобы они вот только на солдат или на русских нападали, они в основном-то сами своих режут. Это англичане еще так между ними завели; вроде, как в колониях своих, чтобы племена друг друга перебили, а они потом туда свою шпану с Британских островов пришлют. Правда, теперь получше, там из своих местных отряды безопасности создали, они горы знают, кого и где искать, знают. Последний раз ездили, правда, стычек не было, обеспечивали выселение членов семей банд. Это там, где местных отрядов мало. Тут же как: днем любой бандит ходит, как обычный человек, у родственников кормится, ночью за «Томпсон» — и в горы. Вот выселять и приходится.

«То есть, у них там массовые депортации».

— Тут еще англичане им из колоний оружие шлют, и морем, через границу. Немцы еще с нами были там, советники из войск СС, по обмену опытом, обучали альпинизму, у них в Европе скалолазание, как спорт, очень развито. Так вот они что предлагали: пользуясь военным положением, брать членов семей в заложники, и если не сдаются — расстреливать. Говорят, быстрее так получится, и хозяйственных затрат меньше — отправлять там, везти, на новом месте расселять… Но это ж немцы, у них жизненного пространства мало и выселить некуда. А так это не по христиански выходит. Да и зачем — у нас страна велика, вон, переселят, где-нибудь на стройке, или в аграрном поселении устроят, трудом на хлеб себе заработают, как все. Зачем же жизни лишать-то сразу?

«М-да. Все в мире относительно, оказывается.»

— А англичане как делали? Когда там были?

— Так я говорю: они просто оружие раздавали и местных стравливали, чтобы скорее друг друга перебили. А сами вроде хата с краю.

Остаток времени до мотрисы, к которой должна была прийти Таня, Виктор провел, прохаживаясь с авськой по недавно заасфальтированному перрону и предаваясь раздумьям. На соседних путях сновала маневровая «Овечка», таская вагоны с Литейного, и стоял товарняк на Рославль; от него отцепляли «Эшак», видимо, заправить водой на колонке. И еще на станции дожидалась отправки пара холодных пассажирских паровозов, выкрашенных в зеленый цвет, и похожих на предвоенные машины германского завода DLV. Такая вот коллекция.

Чем же они все-таки тут народ держат, думал Виктор.

Страхом и репрессиями? Конечно, есть часть народа, которую иначе как страхом наказания, в законопослушании не удержать. Но в целом на местного обывателя, как он вчера убедился, репрессии особого впечатления не производят. Да и к тому же, если верить Татьяне, и людей отважных в этом мире хватает; тут уже не репрессии, тут геноцид требуется, а геноцид императору не нужен, ибо другого народа ему взять неоткуда. Отпадает.

Религией? Но, как он убедился за эти два дня, религия тут занимает скорее место традиционного развлечения. Иконы там, крестики, праздники, мероприятия. Истово молящихся, чтобы вне храма, так, у икон, не замечено.

Другие виды зомбирования? Тоже не отмечено. Массового психоза не наблюдается, технические средства используются слабо. Митинг на Арсенале был. «Праздник, флаги, оркестр пожарного обшества…» Не тянет на зомбирование, не тянет. Не умеют пока здесь этого. Так что башни ПБЗ валить здесь не надо, это не тот обитаемый остров.

Что же здесь все-таки есть? Что держит?

Во-первых, привычки. Ну очень похож нынешний строй на знакомое дореволюционное самодержавие, пусть даже с примесью совка. Государь император, орел, церкви, Духов день… все это привычно и создает определенный моральный комфорт, не то, что строительство какого-то неизвестного общества, идеей которого надо еще заразить массы.

Потом — инерция. Обыватель, которого держат вдали от политики, опасается перемен. Что там еще будет, при смене режима? Вдруг бунты на новых территориях, а то и, чего доброго, новый Великий Голод.

Ну и, наконец, ожидание лучшего. Развитие, благодаря нефтемаркам и германским инвестициям, быстро идет в гору, старые территории почти все вернули в Империю, опережающее отражение подсказывает: завтра будет лучше, чем вчера. А раз так, дергаться нет смысла. Что тут будет при кризисе, сказать трудно; во всяком случае, население к нему не готовят.

Татьяна не опоздала; поезда все-таки даму не ждут. Белая фигурка мотыльком запорхало на вершине мостика еще до прихода мотрисы; она увидела его стоящим на перроне и замахала сверху рукой, потом легко сбежала по бетонным ступеням.

— Ну вот и я. Главное, полотенце не забыла и еду.

Одета она была не совсем стандартно: широченные, свободные светло-голубые брюки-комбинезон, с широкими лямками на пуговицах и перехваченные широким поясом, и облегающая бело-синяя блузка, похожая на водолазку; на голове была простая белая шляпка с широкими полями. Впрочем, в жару в таком костюме ходить хорошо, и для похода на пляж или на природу он был очень практичен, особенно то, что брюки будут защищать ноги от крапивы или колючек.

Прибывшая мотриса была итальянская, завода Фиат; по расписанию, она ходила до «Брянск-город» каждые полчаса. Это был длинный четырехосный вагончик, красно-белый, как рижский дизель, со скругленными головами, блестевшими панорамой из ряда стекол, как на гондоле цеппелина. Ниже окон виднелся квадрат радиатора, вместе с прожекторами чем-то напоминавший морду бульдога. Мотриса пискнула тормозами и открыла двери, узкие, как у здешних автобусов.

— До брянского базара она идет в несколько раз быстрее, чем автобусы. Дороже двухэтажного, но дешевле, чем в «пылесосах». В губернском правлении сейчас лежит проект строительства электрической дороги, наподобие германского штатсбана, из Брянска в Бежицу, параллельно железке. Если это примут, то у нас на Базаре остаются только крестьянские продукты, промтовары переедут в новый универмаг у церкви, а за большими покупками народ будет ездить в Брянск…

«…Чем в „пылесосах“… что такое „пылесосы“? Это вот те пепелацы типа маршрутки? Ну да, это ж в „Кавказской пленнице“ было: „Будь проклят тот день, когда я впевые сел за баранку этого пылесоса…“ Точно такой же драндулет. А откуда здесь „Кавказская пленница“? Или что, здесь пылесосы уже не роскошь, а гигиена? Или мадам из будущего? Странно.»

Внутри мотриса тоже напоминала длинный автобус: двухместные диваны с кожаной обивкой и места водителя за барьерчиками по концам. Они устроились на одном из диванов, со стороны вида на правобережье Десны.

— Так вот, — продолжала Таня, — если построят электрическую дорогу, Брянск и Бежицу объединят в один город.

— А как будут называть?

— Какая разница? Губернское правление все равно в Бежице.

— Логично…

— Самое главное вот чем. После постройки на участки земли по Вокзальной, в слободе возле Брянска-Орловского и даже в Радице цены повысятся, потому что есть транспорт и придут застройщики, скупать участки под многоэтажные доходные дома. В Радице, правда, меньше повысится, потому что там заливает. Я и думаю: может, вложить сбережения в участок на Вокзальной? Хотя бы в маленький?

— А что мешает?

— Ходят слухи, что скоро будет война и кризис. Хотя, говорят, что эти слухи распускают застройщики, чтобы сбить цены.

— Еще могут пустить трамвай или троллейбус. Через Городище.

— Насчет трамвая есть планы. Но это в Брянске, от вокзала. А если в Бежицу пускать, то это обойдется дороже, чем штатсбан. Там же на горе сколько путей надо проложить, мосты стальные построить. И потом, пойдет от там от Покровской к базару, или мимо Летного поля к центру… В общем, расходов не меньше. А ездят все равно основном на базар.

Подошла кондуктор, девушка в синей форме, беретке с молоточками и большой кожаной сумкой. Билет в мотрисе оказался три копейки, независимо от расстояния.

— В двухэтажном у нас две копейки, а в «пылесосах» — пять. Двухэтажный идет больше часа, «пылесос» — меньше часа, но гоняют по этим горкам так, что страшно ездить. А тут всего полчаса ходит. Две мотрисы, туда и сюда. Разница же есть?

— А не предлагали сделать в Брянске мосты через овраги, а по ним проспект?

— Так через Верхний Судок был мостик, но хлипкий, сейчас там стройка идет, дамбу отсыпают. Еще до Великого Голода предлагали, а то по Московской мимо базара уже не проехать нормально. Весь старый Брянск — это прежде всего, базар, от него он и растет.

— Город определяется базаром?

— Ну да.

Виктор было хотел возразить, но вспомнил, что после реформы в его реальности город действительно все больше стал определяться рынками, супермаркетами и бизнес-центрами; иногда даже начинало казаться, что весь Брянск скоро исчезнет, и останется один большой рынок, вроде Крамского, на котором они все и будут жить.

Кондуктор громко объявила об отправлении; моторы заурчали и мотриса, к удивлению Виктора, довольно шустро — ничуть не медленнее послевоенной электрички — помчалась со станции. Вслед за красными железнодорожными казармами мелькнул переезд с длинным шлагбаумом, где скопились подводы и грузовики. Мотриса тут же тормознула.

— Остановка Губонинская!

Серый четырехэтажный инженерный корпус с проходными, видимо, был только что возведен. Территория завода обрывалась гораздо раньше; Виктор, тем не менее, заметил новые цеха со стенами из металлического каркаса, обложенного кирпичом.

— Там немцы танки будут выпускать, — прокомментировала Краснокаменная, — ох, и быстро же под это корпуса построили! Без лесов, только краны на рельсах поставили, и они все наверх таскали.

— Скоро так все будут строить. Из бетонных конструкций.

— Знаю. На поле напротив за литейным инженера ходили с рейками. Ищут, где завод сталебетонных балок возводить. Мне место не нравится.

— Почему?

— Там болото.

— Думаешь, балки утонут?

— Мне вообще сырые места не нравятся. И потом, раньше каменные цеха снаружи какие-то красивые были. А теперь дешевые, но смотреть не на что.

Мотриса тем временем юркнула в решетчатую трубу старого Болвинского моста; от него теперь осталась только нижняя часть железного скелета, валяющегося в реке возле нового, сварного. Таких ферм, как у старого моста, теперь почти нигде не встретишь — прямоугольная коробка со стенками из крест-накрест переплетенных стальных полос, как в детсадовских беседках; впрочем, и беседки эти нынче все больше уходят в прошлое.

— А публика тут действительно больше на рынок едет.

— Ну да. В Соловьи же далеко, вот у нас ходят к мосту на Бежичи, в конце Губернской, — там еще лодочно-спортивную станцию рядом поставили, или на Власову Будку, что на Болве.

«К мосту на Бежичи… А, ну да, помню. Был там за пляжем деревянный мост, возле лодочной, что сразу за Больницей. Сейчас ни моста, ни лодочной, пляж есть, пока окультуриванием не изгадят…»

— А что мы не на Власову Будку?

— Я и так часто туда хожу. Народу много, мелко. Есть места ближе к Литейному, как-то ездили редакцией на Орлик, это на поезде… Но сейчас, когда есть мотриса, лучше всего в Соловьи. Красиво и тихо. Народ еще не распробовал.

18. Основатели и империя

Радица скучилась на относительно сухом месте; впрочем, слово «радица» надо было бы, наверное, писать с маленькой буквы, потому что в округе была целая масса Радиц: и Стеклянная, и Железная, и Радица-Крыловка, и Самара-Радица, и, наконец, просто Радица, что возле нынешнего Фокино. Виктор помнил, что остановка электрички здесь, как и в этой реальности, называлась Самара-Радица, а на старых картах примерно в этой же точке значился поселок Радица-Крыловка; теперь он почувствовал некоторую неловкость от того, что никогда не интересовался, почему у станции и поселка разные названия.

Впрочем, сейчас Виктора удивляли не столько названия, сколько лес; леса явно было больше, чем на его памяти, и подступал он очень близко к дороге. Чуть ли не возле поселка виднелись вырубки, которые, впрочем, и объясняли, куда постепенно делся лес.

— Пошли на выход, а то проедем. Мотриса недолго стоит.

В окнах показалось большое, темно-вишневое здание Радицкого вагонзавода, закопченное от паровозного дыма, и обрадовавшее Виктора своими знакомыми очертаниями. Сам завод оказался меньше нынешнего АО «СММ» и был окружен деревянным забором, а с другой стороны путей вообще никаких заводов видно не было.

— Остановка Мальцевская!

Короткая низкая платформа вместо асфальта была посыпана крупным шлаком, а новый павильончик станции был кирпичным, оштукатуренным и нес в себе черты позднего авиационного конструктивизма; чем-то напоминал он старые павильоны автобусных остановок в районе Сочи, только был значительно больше размером. Переезд был на том же месте, однако дорога вела от него лишь к заводу и далее в пойму. Шлак под солнцем уже нагрелся, и над путями остановочного пункта стояло марево. Сами же пути выглядели какими-то несерьезными: деревянные шпалы, уложенные на песок, окрашенных ржавчиной от пыли чугунных колодок вагонных тормозов, и легкие рельсы, килограммов так тридцать пять погонный метр. Впрочем, бордюр перрончика был побелен известкой, а возле павильона была разбита клумба с пеонами. За станцией, на другой стороне от вагонзавода, вместо промышленной застройки стояли какие-то двухэтажные дома купеческого вида, которых Виктор совершенно не помнил и никогда о них не слыхал. Тут же возле перрона оказалась палатка с продуктами и пивом. Виктор понял, что печенья, пожалуй, будет маловато и пополнил запасы провианта.

— Здесь когда-то мальцевская изба стояла, — заметила Краснокаменная, когда Виктор кончил затариваться, — а потом ее снесли, и пути до цементного перешили на широкую колею. После войны реконструировали ее, реконструировали, а потом перешили. Вторая пятилетка, цемента еще больше надо.

— Какая пятилетка?

«Тридцать восьмой — это же вроде уже третья пятилетка? Нет, погоди, погоди… Какие здесь вообще, к черту, пятилетки?»

— Ну так считаются только по единым всероссийским планам. А те пятилетние планы, что при царе Николае разрабатывали, они же только по отдельным отраслям были. Ну вот, например, пятилетний план 1917–1922 года, его ведь только по железным дорогам приняли, и не выполнили, революции начались. Всероссийскую, вы же знаете, приняли в тридцать втором первую, сразу как фачисты власть взяли, а вторую — в тридцать седьмом…

«Пятилетка при царе? Это в этой реальности, или… или мы просто плохо знаем свою историю? И большевики вообще ничего особенного, никакого „своего пути“ не выдумали, а использовали то, к чему Россия и так шла, и то, что любая власть сделала бы на их месте? И советский путь — просто неизбежный путь России в то время, с Советами или без, с товарищем Сталиным или императором Вячеславом?»

— Здесь теперь один район — Заречный, — пояснила Таня, — объединили Привокзальную, Полесскую, Полпинские выселки, Мальцовскую и Новую Постройку с Ветродуем. Фактически тут два поселка получается, но сделали один район, говорят, разрастется и сольется вместе. Особенно, если решат со штатсбаном, то точно сольется. Да и если не рядом с ним — вон Полпино как разрослось. Сразу после Великого Голода, по плану первой пятилетки там на месте фосфоритной мельницы большой завод построили, удобрения добывать прямо из недр. Вы читали, что Брянск уже захватил пятую часть российского рынка фосфорных удобрений?

— Кстати, а как правильно — Радица-Крыловка или Самара-Радица?

— Она и Радица-Крыловка, и Радица-Самара, и Радица Чугунная, и Радица Паровозная… Селятся люди у Радицы, а потом поселенья сливаются.

— Виктор Сергеевич? Не к нам?

Навстречу им спешил Доробейцев с толстым портфелем.

— Нет. Сегодня решил сделать паузу и пойти на пляж. А вы, я смотрю, по делам?

— Да. Не до пляжа. Предложение ваше в тот же день решили внедрять, прорисовали вариант с разными диаметрами оси. Не знаю, правда, как чехи к этому всему отнесутся…. Оказывается, у них тоже это бывает, но реже, они боксования почти не допускают.

— Знаете, — ответил Виктор, — меня терзают смутные сомнения, что Шкоде скоро будет не до автомотрис.

— Меня тоже. Скорее всего, к осени чехи отдадут Судеты, а потом вообще войдут в состав рейха, как когда-то были под австрияками. Тем более, государь император не возражает.

— Государь император не возражает? Ну да… разумеется, он не возражает. Так и должно быть.

«Государь император не возражает? Какого черта он не возражает? Это что, он считает, что это не наша сфера влияния? Что у них тут творится в империи?»

— … А потом они будут заняты тем, что долго будут выяснять с оккупационной администрацией, расширять ли выпуск своих танков или ставить на поток немецкие. Немецкие они производить не хотят, не накладываются они на отлаженную технологическую линию. Кстати, Шпеер поэтому и стал к Бежицкому паровозному присматриваться, тем более, рабочая сила у нас дешевле, чем в протекторате. Скорее всего, чехи на базе своего тридцать восьмого что-нибудь усовершенствованное сварганят, и на том сойдутся.

— Может быть. Какую-нибудь самоходку.

«…И назовут ее „Хетцер“…»

— Скорее всего. Это самое простое решение. Может, подсказать?

— Не надо! Они вас подставили — пусть сами думают. Да и поддерживать оккупационный режим…

— Ну, вообще-то у меня за время последней командировки к ним вообще такое впечатление сложилось, что ихние политики не даже и не против такой оккупации. Готов спорить — немцам подарят все вооружение, ничего не испортят, не уничтожат… оборонные заводы, гордость Европы — все, все оставят целенькое.

— Хм… здесь, пожалуй, я спорить с вами не рискну.

— Воевать за фюрера, правда, они не хотят, как и за австрияков не хотели, а вот оружие выпускать, ремонтировать, обслуживать в тылу — это запросто. Ладно, я побежал, а то скоро на Бежицу подойдет. Счастливо отдохнуть!

— Приятный человек, — отметила Краснокаменная, — и за границу ездит.

— Это точно. Мы тут с ним вчера чуть друг друга не посадили.

— Неужели? Как интересно…

Дорога на Соловьи спускалась в выемку к пойме. Справа, за забором некогда принадлежавшего Мальцову завода, поднимались строительные леса — возводили новый корпус. Из трубы котельной тянулся длинный хвост черного угольного дыма.

— А трубы-то как смолят, — посетовал Виктор, — и все это долетает до Бежицы и оседает в наших легких.

— Ну, это больше в лесу оседает. Места у нас просторные. А вообще премьер-министр скоро будет вводить новые нормы, чтобы фабриканты фильтры на трубы ставили, и на воду. И рубки леса будут упорядочивать. Говорят, это государю императору немецкие специалисты настояли делать, вроде как природные богатства у нас шибко портятся.

— С чего бы это они так беспокоились?

— Не знаю… Кстати, по инициативе партии этот сквер перед проходными недавно разбили и памятник Мальцову поставили.

В центре скверика на постаменте из черного гранита действительно стояла фигура с простертой в сторону завода рукой; Виктор хоть и заметил ее сразу, но машинально принял за памятник Ленину, хотя в этой реальности Ленин здесь стоять точно не мог.

— Партия увековечивает память успешных бизнесменов?

Таня с непосредственным удивлением взглянула на него большими круглыми Навкиными глазами; высоко подведенные брови, казалось, выскочили на середину лба.

— Это же один из основоположников экономики фачизма! И Губонин тоже, ему в парке памятник стоит, за «Иллюзионом»…

«Там, где сейчас памятник Пушкину»

— В честь Губонина еще Вокзальную переименовали и остановку у Паровозного. Хотели вообще всю Бежицу Губонинском назвать, но в Москве затерли. Говорят, на это много денег надо. А сейчас объявлен конкурс на памятник Тенишевой. Сначала хотели, чтобы был только ее бюст, но народ настоял, чтобы всю изваяли…

Виктор повернулся к Краснокаменной и взял ее за руку.

— Таня! Возможно, я слишком долго жил в другом мире… в мире фантастики и иллюзий… но объясните, ради бога, что такого Мальцов сделал для фачистов? Я это как-то упустил.

— Давайте только сойдем с середины дороги… лошадь пропустим.

Мимо них по пыли промчалась пустая телега в сторону берега, запряженная каурым жеребцом; правил телегой молодой пацан в картузе, стоя.

— Гоняют, как по шоссе… Так вот, насчет Мальцова… Вот тот принцип планового развития территорий, когда определяют места выгодного размещения фабрик и заводов, строят пути сообщения и связь, развивают города и поселки, строят жилье — это все пошло от Мальцовщины. Только он первоначально строил все на свои капиталы, на своей земле, а фачисты создают частно-государственные фонды, в которые каждый может вложить свой капитал, и эти фонды покупают землю и строят все — от заводов до больниц, школ, клубов, строят дороги, проводят радио… ну и так далее. Это называется соборное развитие. В соответствие с наукой и природными возможностями.

— И не разворовывают эти фонды?

— Ага. И на Колыму за вредительство с конфискацией. Весь аппарат под контролем у жандармерии, агент на агенте сидит и агентом погоняет. Копеечную взятку предложи — шарахаются, как от провокатора.

— А если крупную? Миллионов на двести?

— Хотите повторить подвиг Глинкина?

— Какого Глинкина?

— Ну, пару лет назад нашумевшее дело… Виктор Глинкин, тезка ваш, кстати, попал за что-то к начальнику в немилость, тот его выгонять собрался, а Глинкин к нему в кабинет — да и предложи взятку на сто пятьдесят миллионов. Начальник хлоп — и в обморок. Так и не откачали: сердце не выдержало. Думал, раз на такую сумму провокатора послали, значит, точно посадят. Двое детей без отца осталось.

— Печально.

— Сэ ля ви. Ну так вот, по кирпичику и сложилось. Мальцов — территориальное планирование, железные дороги — пятилетки, Губонин — градотворящие предприятия, что порождают жилые районы и общественную сферу, Тенишева — соединение деловых техпромфинпланов и общественного развития городов за счет предприятий. И в итоге получился…

«Социализм. И в итоге получается натуральный брежневский социализм. С комплексными планами промышленного и социального развития, соцкультбытом и жильем на балансе предприятий… Только механизм немного другой, больше свободы частнику, и… больше жандармов и репрессий. Потому как при частнике и коррупции больше.»

— …И в итоге получилось то, к чему идет все человечество. Возьмите, скажем фюрер-принцип в Германии или то, что начал реализовывать в США президент Лонг. А национализация лейбористами энергосистем в Англии? Просто каждая страна идет со своими особенностями.

«Вот к этому идет все человечество? Ну да, если смотреть из тридцать восьмого… Демократии падают, даже Рузвельт не выдержал, стал переходным политиком, как Горбачев. Откуда здесь, сейчас, обывателю знать, что через полвека, ну, чуть побольше, основным путем человечества назовут свободу частной инициативы и демократию?»

— …Вот и ставят им памятники. И, наверное, даже хорошо, что наша Брянщина дала России основоположников…

«А, может, здесь вообще не будут считать демократию основным путем человечества. Ведь, Альтеншлоссер, черт его возьми, в одном все-таки прав — обыватель, а их в обществе большинство, стремится жить, как все. Вот во всех странах нет либерального устройства, и обывателю нигде оно не будет нужно, потому что он хочет, чтобы как у всех… Что же это? Прямо тупик развития какой-то.»

— …Тут все рекламируют японские зонтики от солнца, но я не беру — на речку надо просто нормально одеваться, чтобы была свободная одежда, и на голову что-нибудь с полями или кепку. Я смотрю, вы тоже предпочитаете одежду простую и свободную, а вот какую-нибудь кепочку от солнечного удара зря не завели.

— Можно сделать кепку из газеты. Правда, у меня мятая.

— У меня есть газеты, я в редакции прихватила старые. Газета на природе для многого может пригодится. Держите.

— Спасибо. Значит, складываем так… и так…

— Здорово! Милая кепочка, как немецкая. Знаете, потом покажете нашему художнику, он зарисует, как складывать. Для раздела полезных советов.

— Конечно.

— Думаю, это повысит тираж. В смысл, что газету будут брать и для кепочек.

— Потрясен вашим деловым подходом… Слушайте, я до сих пор не предложил поднести вашу сумку. Позволите?

— Конечно. Не смущайтесь, вы просто немного рассеяны. Кстати, а мне почему-то нравится, когда мужчина несколько рассеян.

— Это потому что вы энергичная и деловая.

— Вы начинаете говорить комплименты…

19. Берег юности

Человек не может жить одной идеей о спасении человечества. Даже если это главный герой повести. Тем более, если его обдувает теплый, как парное молоко, ветерок, по обочинам дороги весело качают головами полевые цветы, над головой шумят ветвями многолетние деревья, а рядом, рука об руку, шагает красивая дама спортивного телосложения с карими глазами. Да, наконец-то, после стольких страниц и размышлений Виктор заметил, что у Татьяны глаза карие.

Дорога в пойме от вагонзавода к Соловьям шла через красивую дубовую рощу, впрочем, уже прореженную рубками. Виктор с грустью подумал, что уже к концу столетия от этой рощи будут лишь жалкие остатки. Пока же здесь на месте поближе к заводу, потихоньку валили величественные деревья, тут же распиливали в каких-то наскоро сколоченных сарайчиках и вывозили на телегах в сторону переезда. Сама дорога в пойме была гораздо прямее, чем ее застал Виктор, и даже во влажных местах отсыпана меловым щебнем.

Мост через Десну был деревянный и наплавной. Немного не дойдя до него, Татьяна потянула Виктора вправо.

— Сюда. Я знаю нормальное тихое место.

Виктор лишь приближенно представлял себе, где они идут. За прошедшие семьдесят лет пойма изменилась: что-то высохло, что-то заболотилось, где-то вырубили деревья, а где-то, напротив, сделали новые посадки, или просто вырос кустарник.

Они остановились на небольшой полянке у реки, где росла мягкая зеленая трава и порхали бабочки. Вид на реку закрывали кусты ивы, опустившие свои ветви прямо в воду; между кустами открывался неширокий проход к чистой заводи. От реки донесся запах свежести и водяной травы, где-то неподалеку плеснула крупная рыба.

— Здесь нормально можно сидеть и переодеваться после купания, с реки не видят. В такую погоду постоянно катаются…

Промолвив это, Таня расстегнула ремень и отстегнула лямки, чтобы вылезти ил пляжного комбинезона; затем стянула полосатую блузку.

Виктор раньше почему-то был убежден, что в тридцатые годы дамы всегда носили только закрытые купальники; на Татьяне же оказалось нечто похожее на послевоенные бикини. Сверху был светло-голубой лиф в виде двух крупных квадратов углами кверху; плавки же были прикрыты короткой декоративной юбочкой того же цвета.

— Не слишком шокирую? Это из того же итальянского журнала.

— Ничуть, — ответил Виктор, складывая рубашку и брюки, — думаю, этому фасонупринадлежит будущее.

— Не вздумайте кому сказать. Завтра же вся губерния прибегут на речку в том же… А когда мы шли сюда, вы все время оглядывались, будто что-то искали или хотели что-то встретить знакомое. Вы раньше были здесь?

— Да и нет. Это место похоже на берег моей юности.

Ну не мог же Виктор сказать, что купался в Соловьях с подругой в студенческие годы сорок лет спустя! И даже ездил на занятия по военке сбрасывать в воду звенья понтонного моста. И точно так же жарко пекло солнце и порхали бабочки, а с реки манило прохладой.

Таня скинула шляпку и натянула белую резиновую купальную шапочку, чтобы не замочить волосы.

— Окунемся, пока не жарко, потом будем греться. Идите смело, тут нет коряг!

Она легко пробежала по проходу между кустами ивы и бросилась в воду, разбив массу солнечных зайчиков. Виктор бросился за ней; вода оказалась очень теплой, словно был конец июля. «Наверное, в мае стояли жаркие дни» — подумал он, «да и в заводи вода прогревается».

Он удивился и тому, насколько прозрачной оказалась деснянская вода, почти как в роднике; несмотря на то, что берег, у которого они купались, был илистый, вниз было прекрасно видно по крайней мере на метр, а, может быть и больше. В глубине плавали мальки и валялись раковины перловицы, и Виктор тут же подумал, что неплохо бы понырять здесь с маской.

«Еще одна бизнес-идея. Наладить производство масок, трубок, и ласт. Ножных и ручных. А там и до дайвинга дойти можно раньше Кусто…»

— Плывите ко мне! Вода, как парное молоко!

Сама по себе Десна показалась ему гораздо шире и полноводней, чем на его памяти — метров так семьдесят вширь. Теплый ветерок гнал легкую рябь. Чуть поодаль, по стремнине, туда и сюда проплывали лодки с катающимися парочками. Откуда-то неподалеку раздались сладкие, протяжные звуки «Записки», но пела, похоже, не Шульженко; через секунду из-за поворота показалась четырехместная лодка с двумя парочками и маленьким походным патефоном, который стоял на носу. Виктор понял, что привычка озвучивать природу автомобильной аудиотехникой у брянцев появилась намного раньше всеобщей автомобилизации. По приближении музыка стала разборчивее, и Виктор по голосу узнал Гитту Алпар, ту самую, которую он слышал в машине Альтеншлоссера в реальности-2.

«Ну да. Какой им смысл каверы заводить, если оригиналы свободно. Интересно, что же Шульженко исполняет? А медиаплейер у них впечатляет…»

Музыку перекрыл низкий гудок, Виктор оглянулся и чуть не хлебнул воды: по реке, мерно шлепая колесами, двигался речной трамвайчик с народом.

— Это на рынок из деревень крестьяне продукты везут, — подсказала плескавшаяся рядом Таня, — на поезде с мешками и корзинами не очень-то, а на мотрисе тем более.

— Тут пассажирское движение?

— Да, и грузовое тоже. От Брянской пристани идет пароход до Чернигова. А сейчас Болву расчищают, баржи таскать до Людинова. У-ух, здорово! — воскликнула она, когда их качнуло волной.

В небе Виктор увидел парящую чайку — легкую и свободную птицу, казалось, растворенную в сверкающем голубом сиянии.

— Что вы там увидели в небе? Самолет? Тут часто истребители летают. И транспортники. Иногда и с парашютом прыгают.

— Нет, не самолет. Чайку. Белую чайку в синеве неба.

— А, вижу. В ней много покоя, в ней много простора… Давайте ляжем на спину, и будем парить в воде, как чайки.

«Как тут чудесно», подумал Виктор, «и речка, и эти чайки, и пароход, и ивы, окунувшие свои косы в струящиеся воды. Здесь нужно устраивать профилакторий и возить народ из нашего времени, дышать чистым воздухом и купаться в фантастически чистой Десне».

— Ай! Помогите!

Виктор рванул к Краснокаменной, как только хватало сил, раскидывая брызги по сторонам.

— Что такое?

— Нога… судорога.

«В такой теплой воде? Никогда бы не ожидал»

— Держитесь за плечи. Только осторожно.

— Плыву к берегу. А у вас с собой есть иголка?

— Зачем?

— От судороги можно иголкой уколоть, чтобы прошло. Неприятно, но лучше, чем утонуть.

— Нет. А у вас?

— И у меня, как назло. В следующий раз надо будет взять. Не отпустило?

— Пока нет…

Работая руками, он дотянул до знакомого прохода между ивами; под ногами почувствовалось твердое дно.

— Ай! Не могу идти. Помогите, пожалуйста…

Виктор аккуратно перехватил Татьяну, взяв ее на руки; она крепко ухватилась за его шею.

— Никогда такого не было… наверное, оттого, что вчера весь день на ногах.

Стараясь не споткнуться, он аккуратно начал выходить из воды; ее лицо было совсем рядом, большие глаза смотрели прямо на него, ее губы были прямо против его губ, по плечам и шее стекали капли воды. Лицо ее не отражало страдания, напротив, казалось, что оно светилось затаенной радостью и предвкушением какого-то счастливого события, которое вот сейчас должно произойти. Он аккуратно уложил ее на холст, и в этот момент по ее телу пробежала легкая дрожь, но не от холода; он не заметил на теле ее «гусиной кожи».

— Все еще сводит?

— Да. Не отпустило.

Он взял ее руками за икру и слегка помял; мышца оказалась расслабленной.

— Так легче?

— Не знаю… Помассируйте еще…

— Надо сделать искусственное дыхание.

— Зачем? — удивилась она, но в этот момент Виктор нагнулся и припал к ее губам. Она застонала, пытаясь, что-то сказать, но тут же затихла и закрыла глаза.

— Что вы делаете… — произнесла она, когда он оторвался, чтобы перевести дух, — все прошло, и я не наглоталась тины… ах…

Виктор начал осыпать поцелуями ее обнаженную шею и плечи.

— Ну все, хватит же… не надо, пожалуйста… не надо…

Но она не сопротивлялась.

20. Тайна истории

— Самое печальное, что я этого сама и хотела, — сказала Таня.

Она уже привела в порядок свой костюм, сменила купальную шапочку на пляжную шляпку, и подставляла себя солнечным лучам, испарявшим последние капли с ее кожи, не спеша потягивая откупоренное пиво и закусывая таранкой.

— Я просто мечтала, что кто-то вот так, без лишних слов и ухаживаний… Понимаешь, когда начинают долго и стандартно ухаживать, уговаривать, рассказывать о себе… по профессиональной привычке быстро распознаешь человека, он тебе раскрывается со всеми своими сторонами, всеми минусами, а у кого их нет, и в конце концов начинаешь думать, а зачем, и неужели вот с ним и придется… А так — теперь это уже неважно, что мы друг о друге узнаем. Странно, правда? — и она улыбнулась.

— Ничего странного. Можешь и о себе не рассказывать, а о чем-нибудь другом.

— Например?

— Например? О Великом Голоде.

— А ты что, о нем не знаешь?

— Хотелось бы услышать твой взгляд. Почему он вдруг произошел, что из-за него стало.

— Не устраивает то, что везде написано? То, что Великий Голод устроила плутократия, чтобы извести народ на Руси и продать страну колонизаторам?

— То, что везде написано, всем известно.

— Но я же не историк.

— Это и хорошо. Ты единственная и неповторимая.

— Ну да, теперь ты будешь так говорить… Ладно, слушай.

— В юности я как-то познакомилась с работами Маркса, — начала она свой рассказ, — и пришла к выводу, что в России рабочий класс еще есть, хоть и не такой большой, а класса буржуазии, по сути дела, нет.

— Это как это? — спросил Виктор. — А все эти владельцы заводов, банков, малый бизнес, наконец — разве это не буржуазия?

— Ты, наверное, из Америки приехал?

— Почему из Америки? — удивился Виктор и тут же вспомнил, что в бериевском СССР в реальности-2 в нем тоже подозревали американца.

— Ты все время говоришь — «бизнес», вместо «предприятие», «дело» или «гешефт». Дельцы у тебя бизнесмены… я бы еще понимала, если бы ты называл их буржуями или капиталистами. А вместо «мелкий собственник» ты сказал «малый бизнес». Это калька с английского, small business.

— Ну правильно. Я же живу в мире книг. Читал английских авторов, например, Альфреда Маршалла.

— Богатство предполагает экономическое благородство? Это Англия, и у них другая буржуазия… Короче: буржуи у нас, конечно, есть, а вот буржуазии, как класса, не было и нет. Рабочие, они объединялись и выдвигали свои интересы. Я слышала, что здесь, в Бежице, еще в пятом году, рабочие взяли власть, установили Советы — практически как нынешний Собор — и стали вводить восьмичасовой рабочий день, бесплатное образование, медицину, пенсионное обеспечение… В общем то, что потом вводили фачисты. Причем тогда, в пятом, это все делали большевики. Фачисты ненавидят большевиков, а сами взяли в программу их же лозунги, но об этом запрещено писать и публично говорить. Поэтому про большевиков вы почти ничего нигде не прочтете. Разве где-нибудь в закрытых фондах жандармерии.

— Ясно. Спасибо, что предупредили.

— Ну, вот а буржуи у нас так и не смогли выдвинуть чего-то такого, чтобы отражало их всех общие интересы. Точнее, у них общий интерес — побольше нахапать, оттяпать не только у рабочего класса, но и друг у друга любой ценой, не смотря ни на законы, ни на веру, не говоря уже о совести или сочувствии. У них один лозунг — все поделить и переделить. Экспроприаторы.

— А как же братья Могилевцевы, Тенишева… тот же Мальцов?

— Разве они стали примером? Разве вокруг них объединились? И потом, это было до германской и смуты. А когда Колчак победил эсеров и стал премьер-министром…

«Эсеров? Почему эсеров? Как об этом расспросить? А может, об этом запрещено спрашивать? Черт, как сложно не в своем тоталитаризме.»

— …То в имущий класс пришли уже другие люди. Те, что привыкли хватать добычу любым путем, вплоть до силы. Любым путем устранять соперника, любого, кто помешает. Короче, привыкли убивать и грабить, мошенничать и красть у своих же.

«Жаль, что про революцию она так мало. Хотя, может, опасно про нее говорить. А про нуворишей — это понятно.»

— Во времена Республики взятки, продажность, казнокрадство, разные аферы достигли неслыханных при царе масштабов. Хотя все это просто, понятно и потому грустно. Все это пошло от гражданской войны. Гражданская война — это атмосфера преступных беззаконий, которые совершаются с обеих сторон, ибо ни у кого не остается иного средства, кроме прямого насилия и террора: больше ничего не действует. Отечества нет, веры нет, остаются петля или пуля. Любой произвол и насилие будут оправданы военной целесообразностью. Конечно, в этой атмосфере всплыли люди с откровенно преступной психологией. Так что еще во время войны у Колчака, да и вообще в белой армии расцвели террор, казнокрадство, хищения, взяточничество. Нет, вы не думайте, я не хочу оправдать красных или террор Троцкого, не знаю, было ли бы при них лучше, просто все вышло, как вышло. Иногда, правда, приходит в голову, не лучше ли, если бы большевики или эсеры все экспроприировали.

— Почему?

— Потому что при Республике все равно начался передел собственности. Экспроприировали казенную собственность, экспроприировали собственность друг друга. Закон не действовал, потому что был всеобщий подкуп. Точнее, вместо закона в России стал действовать воровской закон — воры, дельцы и продажные чиновники объединились в банды и воевали друг с другом, кому что достанется. В Москве тогда каждую ночь слышались очереди — сначала из переделанных «маузеров», потом стали закупать «томпсоны», «рейнметаллы», «беретты», еще «шмайссеры», которые тайно делали в Ижевске для Германии, а там дошло и до «федоровых», когда «папы» начали заказывать в Америке бронированные автомобили, такие как у чикагской мафии. Наивные… американская мафия была в ужасе от того, что происходило у нас. Бронебойные пули «федоровых» превращали эти машины в решето… и всех, кто там сидел. Я как-то сама видела место происшествия, была в толпе… из авто капала кровь на булыжник, под ногами гильзы, парил пробитый радиатор… попутно убили трех прохожих, оказавшихся рядом, случайно попали, они валялись на мостовой, потом их увезли… Слушай, открой вторую.

— С удовольствием.

— «Цедя сквозь фиксы отборным матом,

Деньги и власть берут с автоматом…»

— Маяковский, что ли?

— Ага. Потом то ли он застрелился, то ли его застрелили… А в Петербурге Пантелкин стал градоначальником.

— Пан… какой?

— Известный по кличке Ленька Пантелеев. Вроде Бонни и Клайда. Грабил богатых и раздавал добычу нищим, за взятки стал градоначальником, обложил все банки и крупных дельцов. Потом едет в трущобы, на часть хабара начинает милосердствовать — кому лечение оплатит или многодетной семье из подвала квартиру купит… Народ его любил за эти широкие жесты. Пока его машину не взорвали. Ну ты, наверное, слышал эту историю.

— В твоем исполнении — не слышал.

— В моем исполнении ничего нового. Я тогда собрала вещи и смотала из столицы в Бежицу, потому что на меня начал засматриваться один жиган из приезжих. Здесь автоматы были роскошью, всего пять банд их имело. Зато наганов и обрезов — как грязи. Плюс к тому — поулочные войны: Орловская, Базар, Центр, Кладбище, Городище и прочая. Но это все было цветочки, потому что ателье работало, сколько надо, там платили своему «папе», никто не трогал. А вот в тридцатом началось…

Она еще отхлебнула из новой бутылки.

— Недурно. Кто варит? Надо запомнить… Началось, вот на мой взгляд, от того, что деревня за двадцатые начала подниматься. Крепкие хозяйства появились, начали машины покупать, локомобили, тракторы — короче в один прекрасный день стало ясно, что земля и тут дает прибыль и хорошо бы ее заново поделить. А трактор покупать — это тебе не у соседа на корову занять, это банковская ссуда нужна — ну вот, банки сперва надавали ссуд, потом начали отбирать землю и урожай за долги. Банки на этой земле агрофабрики хотели строить, чтобы крестьянин жил в городке, как рабочий, без своего хозяйства, и хозяин, если хочет — уволит. Ну, у бедняков взять нечего, у них и так своей земли не было, а вот у кулаков, середняков — по ним ударило.

«Потрясающе. Капиталистическое раскулачивание середняка и раскрестьянивание. В условиях демократического государства. С капиталистическими совхозами. Ошизеть. Чего-то наши демократы о такой альтернативе сталинизму никогда не писали.»

— Плюс к тому самозахваты начались, подкупали земских чиновников, чтобы те оформляли им собственность на крестьянскую землю, как на свободную, и потом выселяли крестьян. Тут и пошло. Резали скот, урожай прятали, трактора жгли и портили — все равно отбирают. Хлеб в ямах гнил. Сразу в магазинах на все дикие цены, продуктов не купить, за буханку хлеба последнюю рубашку с человека сымут. Потом и этого не стало. Дума законы приняла за укрывательство и порчу хлеба и других продуктов, крестьян арестовывали, сажать некуда, за городом строили лагеря для них, как для военнопленных, в Сибирь высылали. Арестованных тоже кормить нечем было, они в лагере пухли с голоду и мерли. Запасы муки и зерна в городе кончились, на базаре одни шмутки несут, с себя продавать, спекулянты все остатки скупили и держали, когда подорожает.

«Так. Пассивный протест против разорения дестабилизировал рынок, а спекулянты его добили и создали голод. Хотя продукты еще оставались».

— Самое страшное было в том, что никто не знал, когда это кончится. Телеги с гробами, просто с мертвыми под рогожей… это надо видеть, то, что осталось от людей, они иссохли, оставались кости, черепа, обтянутые кожей… по ним уже никто не рыдал, сил не было… в нашем доме полиция взяла одну женщину, она сошла с ума и ела собственных детей… другие сумасшедшие бродили по улицам и кричали про конец света, я и думала, что наступил конец света… Потом я узнала, что народ пошел на Москву. В Бежицу пришли фачисты, они тогда ходили в черных кожанках, с черно-желто-белой повязкой на рукаве, армия их поддержала, брянские пехотные, казачий полк, бронепоезда. Поставили охрану у магазинов, раздали госкарточки, по ним выдавали хлеб. На каких-то складах его нашли, его спекулянты прятали. Народ подыхал, а они ждали, когда еще подорожает! Спекулянтов судили особым трибуналом и за городом расстреливали. Сразу же вышел декрет о земле, что отнятое мужикам возвращают, чтоб зерно не прятали. Был сделан принудительный заем у богатых, чтобы купить посевной материал, сельхозтехнику, стали создавать казенные машинные станции для крестьян, доступные кредиты выдали для создания товариществ, чтобы, значит, поля под трактора объединяли. Колчак сбежал, Думу фачисты разогнали, ввели новую конституцию, по которой в России восстанавливается монархия, правительство подчинено государю императору, а вместо Думы ввели Всероссийский Собор…

— А бандитов?

— Бандитов прихлопнули в несколько суток. Полиция же все знала, кто, чего, где… Надо было лишь сверху дать команду. Новенькие автоматы Шмайссера на складах казачьего полка лежали, еще в заводской смазке, только выдать — и по адресам… Кстати, зачем я это рассказываю? Это же все известно.

— Таня, а ты не пробовала написать об этом? Хотя бы в стол, для потомков. У тебя хороший слог.

— Зачем писать в стол? Так никто не делает. Писать надо то, что напечатают… В общем, потихоньку наладилось. Правда, в ряды самих фачистов набрались предатели. Хотели устроить заговор против императора, всячески искажали его политику и вредили. Генриха Трибельта помнишь?

— Трибельта?

— Ну да.

— Честно говоря, не припоминаю.

— Ха, шутишь… Шеф всех жандармов… Так вот в прошлом году его разоблачили. Оказывается, создал сеть заговорщиков, которая фабриковала дела и выбивала пытками признания, чтобы настроить народ против власти. Судили его открытым судом, все признал, каялся. Но его все равно казнили — слишком уж много крови на нем. Теперь меньше забирают, и в основном среди тех, кто при фачистах выдвинулся.

— То есть своих?

— Ну а ты думал? Откуда после двадцатых честных людей-то во власть найти? Все проворовались сверху донизу, все привыкли закон, как щедринский градоначальник, под себя подкладывать. Вот теперь и чистят, и правильно делают.

«… И правильно делают… Похоже, что она говорит это совершенно искренне. И вообще, что я ношусь по этой реальности с идеей демократии, как Асунта с пистолетом^[6]? Здесь другая реальность. Прогадила их верхушка свою демократию начисто. А для народа вообще никакой демократии и не было, что при республиканском Колчаке он ни черта не решал, что при императоре Владиславе.»

— Слушай, а у тебя никаких странных фантазий не бывает? Я смотрю, что от исторической лекции ты смотришь на меня с таким восхищением, будто я тут станцевала танец живота.

— Нет. Просто ты такой свидетель великой истории…

— Каждый из нас свидетель великой истории. Тебе не жарко? Может, пора окунуться?

21. Грехопадение на лоне природы

В этот момент кусты с другой стороны раздвинулись, и из них на полянку вышла компания из трех пацанов лет примерно до двадцати пяти и пары девчонок. Они шли нагрузившись сумками с пивом и продуктами, на шее одного из них болталась гитара, а на другом висел продолговатый футляр походного патефона, а в руках была коробка для пластинок. Виктор невольно подметил, что платья у девчонок, в отличие от общего мейнстрима, расширялись снизу колоколом, и отнес это на счет того, что это наряд для пляжа или пикника. Гулять по лесу или прыгать через ручей в длинной узкой юбке, согласитесь, неудобно. Пацаны же выделялись тем, что были в укороченных, чуть ниже колена, широких штанах. Кажется, это тоже было что-то туристское или спортивное и называлось «никер-бокер».

— Сэмэн! — протянул один из них, в кепке набекрень и жующий травинку, — а наше место, кажись, заняли.

— Извините, — заявила, приблизившись к Татьяне и Виктору одна из девчонок, худенькая, темноволосая и с короткой прической — но мы все время отдыхаем на этой поляне.

«М-да», подумал Виктор, «а так хорошо день начинался». Физический перевес был явно на стороне молодежной сборной.

— Не извиняю, — отрезала Татьяна, — а где свидетельство, что это ваша поляна? Вы здесь бутылку с запиской закапывали, что это ваше место?

— Толик, — вступила вторая, круглолицая, — я же говорила, что поляну надо пометить.

Было похоже, что дерзкая атака Краснокаменной внесла в команду противника замешательство.

— Кстати, поляна большая, — констатировал Виктор, — и вы нам не помешаете.

— Ну, как вам объяснить… — замялась худенькая.

— Мы здесь занимаемся грехопадением, — пробасил тот, которого звали Толиком, и который нес патефон с пластинками.

— С этим уолкменом?

— С чем?

— Я имею в виду этот прообраз кассетного плейера, что висит у вас на боку.

— Отцы, это же писатель Еремин и фотокорша из «Губернского», — сказал Семен, веснушчатый, светловолосый и нагруженный гитарой и сумками парень, — может, пусть остаются? Десна велика, как мир.

— Так просто взять и уйти? Пусть хоть выкуп заплатят.

— Точно. Пусть споют хорошую песню.

— Идет, — согласилась Татьяна, — чего-то после нынешнего утра я чувствую, что для полного счастья надо спеть. Гитару давайте.

— Только такую, знаете…

— Чтобы душа развернулась и обратно свернулась? — процитировал Виктор нетленные слова Попандопуло из «Свадьбы в Малиновке».

— Именно.

— Так точно сказать мог только писатель.

— Ну, вам еще и такую… этакую… — поморщилась Татьяна.

— Слушай, — предложил Виктор, — давай я спою, а ты саккомпанируешь. Я знаю некоторые хиты, которые до этой рощи еще не дошли.

— Например?

— Например. Итак, слушайте сюда. Народная русская песня «Клен».

— У, народная…

— Толян, помолчи.

— Галочка, ради тебя я готов онеметь, как пирамида Хеопса.

— Значит, народная песня «Клен», музыка Юрия Акулова, слова Леонтия Шишко…

— А как это — народная и авторы? — не выдержал Семен.

— Это так же как ты Палкин, а не вон кто.

— Софочка, молчу…

Виктор повернулся к Татьяне.

— Значит, вступление примерно такое, как волны на берег накатывают. Загадочное. Тамс, та-та, тайра-ту…

— Будет тебе загадочное…

Она взяла знаменитые четыре первые ноты практически, как у «Синей Птицы». Виктору не осталось ничего, как воспользоваться случаем и вступить:

— Там где клен шумит

Над речной волной,

Говорили мы

О любви-и с то-обой…

Виктор ожидал, что этот нетленный суперхит семидесятых молодежи понравится, но не ожидал, что настолько. Ватага буквально разинула рты.

— И вместе! «А любовь, как со-он, а любовь, как со-он…»

— Паша, да чтоб я помер! — заорал Толян, когда последний аккорд замолк. — Отцы! Это же блюз! Наш русский блюз! Я так и слышу — фаро-фаро-фа… фаро фаро-фа! Это же надо Ляле Червонной в «Медведь»! Публика будет рыдать и сыпать червонцы!

— На условии — Ляля Червонная и наша банда!

— А ты не размечтался, чтобы сама Ляля Червонная и какой-то «Десна-банд»?

— Какой-то? Да с этим номером это великий «Десна-банд»! Да у меня в столице есть знакомая артистка, Пугачева, я сегодня же телеграфирую…

— И что твоя Пугачева? Она всего в одной звуковой фильме и снялась. Лучший вокал столицы, что ли?

— А что, Шульженко лучший вокал столицы? Важно, как поет! Каким чувством!

«Или у меня крыша едет, или… А, ну да, это же не та Пугачева. Это та, которая пела в „Острове сокровищ“. И, кстати, песня стала суперхитом.»

— Мальчики, вы бы хоть гостей пивом угостили.

— Мать, ты права, как никогда! Извините нас, пожалуйста. Не желаете ли от нашего стола?

— Желаем, — ответила Краснокаменная, — мы не гордые.

— Послушайте, а у вас нет еще чего-нибудь такого, неизбитого?

— Есть. Например, романс неизвестного автора. Говорят, что неизданный Есенин, но литературоведы пока по этому поводу молчат…

Песня «Помню, помню, мальчик я босой» тоже оказалась хитом всех времен и народов. Творческие личности записывали слова на обрывках газеты и подбирали ноты.

— Ну вот, — констатировала Татьяна, в которой снова заговорил корреспондент, — оказывается, поляны для всех вполне достаточно. А что это за грехопадение, которым вы собирались заняться? Это только пиво или больше? Идет ли оно под горчицу или томатную пасту? И можем ли мы почерпнуть из него что-нибудь нового и для себя?

— Не знаю, — ответила Софочка, — для вас это, наверное, новое. Толик, верно, лучше объяснит.

— Да, Толик, расскажите. И обязательно ли для этого гитара и патефон.

— Патефон обязательно. Дело в том, что мы тут собираемся для танцев, которые церковь объявляет вызывающими, а музыку — вульгарной.

— А можно хотя бы послушать? — заинтересовался Виктор, подозревая, что речь идет о стиле, ставшем в реальности-2 мейнстримом советской молодежи пятидесятых.

— Пожалуйста, — он порылся в коробке пластинок, — вот кое-что свеженькое. Лари Клинтон и Би Вейн.

Поляну огласили звуки «Swing Lightly». Молодежь жадно навострила уши. Галочка даже закрыла глаза, приоткрыла рот и шевелила губами, делая какие-то движения руками в такт.

— Ну что, — заключил Виктор, — вещь миленькая, по нонешним временам даже кайфовая. Драйв есть. Можно оттянуться.

— Что-что есть?

— Драйв. Ну, заводная.

— А оттянуться — это как?

— Оттянуться — значит оторваться. Ну, если мы сейчас будем под это танцевать чего-нибудь типа, ээ… джайва там, это значит, мы оттягиваемся. А если до упаду танцуем, это оттяг по полной.

— А «кайфовая»?

— Чуваки, — произнес Виктор, с трудом сохраняя серьезное выражение лица, — кайф это кайф. Его ловить надо. Короче, кайф — это балдеж. Это улет. Мы тут сейчас кайфуем. Потому что музыка клевая.

— Так вы что — тоже…

— Ну, я, конечно, не такой продвинутый, как наш диджей Анатолий, но психологических барьеров с поколением тридцатых у меня нет.

— Вот… А церковь, понимаете, считает, что вот этот свинг — вульгарно.

— Ну, насколько я понимаю в английском, там девушка поет, как ей хорошо танцевать с парнем, и больше ничего. Может, церковь имеет в виду другие, по-настоящему вульгарные свинговые вещи?

— А какие?

— Да вот я, например, знаю один свинг. Слышал от знакомого моряка дальнего плавания.

— А показать можете?

— Ну, если для того, чтобы показать, что действительно бывает вульгарный свинг и запреты имеют причины…

— Просим! Просим!

«Сейчас мы им запустим вируса в систему».

— Значит, «Песня о морском дьяволе». Музыка Андрея Петрова, слова Сергея Фогельсона…

— О! Уже многое объясняет!

— Так. Мотивчик примерно, как у «Swing Lightly», только добавить вульгарности и упадочности. Чтобы звучало вызывающе и было пронизано духом разложения заокеанской культуры. Лап-па да-ба, лап-па да-ба, йяп-туда, лап-па да-ба, лап-па да-ба, йяп-туда… Вот так примерно. Да, вообще-то это должна петь женщина, но поскольку никто не знает…

— Ничего! Вот Шульженко мужские песни поет.

— Ну тогда — о, йес, бичел, хей! «Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно…»

Это сейчас диджею надо из себя вывернуться, чтобы завести народ. Плюс светомузыка, пиротехника, и всякая фигня. Здесь публика завелась с полоборота.

— Эй, моряк!

Ты слишком долго плава-ал!

— орали хором все пять пришельцев; Сеня подхватил Галочку, а Паша — Софочку, и они устроили танцы перед эстрадой. Судя по всему, они сбацали джиттербаг. Виктор понял, что версия с пляжным покроем была ошибочной; в узких платьях это станцевать было бы просто невозможно.

— Отцы, нынче просто праздник какой-то. Немедленно пишем у Туманяна эту вещь на говорящую бумагу.

— Сенечка! Это же грех!

— Чтобы хорошо покаяться, надо хорошо согрешить. Поставим пудовую свечку в соборе. От каждого. Зато же не торчать каждый день на Рождественской горке. Никакого целлулоида. Только аппарат Скворцова.

— Запись на ленте — дорого. И проигрывателей в городе раз, два — и обчелся.

— Слушай сюда, ибо говорю дело. Зато чистые копии. Вот в чем цимес. Рассылаем по студиям рулончики и с них будут резать целлулоид для патефонов.

«Процесс пошел…»

— Смотрите, какой самолет большой!

До этого в реальности-3 Виктор не раз слышал в Бежице стрекот и гул в небе, но никак на него не реагировал. По привычке. В Бордовичах был аэродром ДОСААФ, и в небе часто стрекотали спортивные «Яки», «кукурузники», а когда-то и «Моравы»; из памяти еще не выветрилось, как летали самолеты и вертолеты в Старый Аэропорт. В голову как-то не приходило, что здесь по воздуху будет летать совсем не то, что у нас.

А зря.

То, что пролетело над ними, показалось Виктору на первый взгляд огромным, хотя он тут же понял, что самолет просто низко летел, заходя на посадку в район Старого Аэропорта. Крупные угловатые крылья в форме трапеции, и какие-то необычно ребристые, с незнакомыми ему опознавательными знаками в виде колец, длинный, тоже ребристый, похожий на лодку-плоскодонку фюзеляж, и наконец, огромные колеса неубирающегося шасси с лаптями-обтекателями, как на грузовых вертолетах Миля, создавали впечатление чего-то нереального, будто в реальность импортировали кусок американского ретрофильма по мотивам комиксов. Четыре мотора рвали воздух. Как эта штука может держаться в воздухе — это Виктора удивляло гораздо больше, чем если бы над их головами промчался «Сухой-Суперджет-100» или даже над гладью Десны пролетел легендарный экраноплан «Каспийский монстр». Глазу современного человека достаточно привычно, что то, что хорошо зализано и имеет реактивные движки, умеет летать. Увиденное же теперь больше напоминало склад со стенами и крышей из профнастила, или же гараж-ракушку, и следовательно, летать не могло. Так что воздушный корабль в равной степени казался чудом как для спутников Виктора, так и для него самого.

— Пассажирский полетел. Окраска серебристая. А военный — зеленый и голубой.

— Кто-то из начальства прилетел?

— Вряд ли. Тогда бы прислали «Беркут», двухмоторный скоростной. А это тяжелый. Такие обычно из Москвы в Крым летают.

— Может, на вынужденную пошел? Горючее кончилось или что отказало?

— Может. Хотя не похоже.

— А представляете, когда-нибудь из Брянска в Москву каждый день пассажирские самолеты летать будут. Всего полтора часа — и там.

«Так, еще тема для рассказа…»

В Бежицу возвращались уже одной компанией. По вагону мотрисы разносилось:

— Кондуктор не спешит, кондуктор понима-ает,

Что с девушкою я пра-ащаюсь навсегда!

22. Бриллиантовый дождь

После утреннего купания Таня отправилась обедать к себе в коммуну, а Виктор отобедал в американской диетке и заглянул в редакцию.

В конверте с гонораром он снова обнаружил семьдесят рублей (что обрадовало) и записочку с заказом написать продолжение, подробнее раскрыв такие темы, как выбор типа двигателя для танков будущего, перспективные методы изготовления резинометаллических гусениц, рациональные углы наклона лобовой брони и целесообразность устройства заманов на башне, наиболее надежный тип подвески, целесообразность оснащения танка огнеметом и прочие вещи, из которых следовало, что фантастику дальнего прицела давали ознакомиться военспецам и конструкторам. В конце просили высказать мнение о танках и противотанковом вооружении Страны Восходящего Солнца, и из этого Виктор уже сделал вывод, что конфликт в районе озере Хасан и в этой реальности через месяц вероятен.

Отступать было некуда. Тем более, было жалко наших. Погибать-то они будут под Хасаном за Родину, а не за какого-то владыку или строй. Прав был Ковальчук из реальности-2: мы виноваты перед миром тем, что мы есть и своего кровного не отдаем, а значит, в стороне от защиты родной страны стоять нельзя, будь там хоть КПСС, хоть Партия Святой Руси или еще какая, а Россия у нас одна.

Изнывавшая от послеобеденной жары Анфиса любезно презентовала ему сегодняшний номер «Губвестника», и он, чтобы не терять времени, тут же устроился на стуле, чтобы прочесть. На первой странице ему бросился в глаза заголовок: «О идеях вредительских и ошибочных». Из соображений ОБЖ он начал именно с нее. Чтобы ненароком не высказать чего-то вредительское или хотя бы ошибочное.

В отличие от подобных публикаций сусловского периода, редакционная статья оказалась довольно невнятной, и имела кучу недоговоренностей. То есть понять ее полностью мог человек, который уже хорошо разбирался, что же в этой версии тридцать восьмого верное и наоборот.

Начиналась статья с критики троцкизма вообще, Троцкого в частности и, чего Виктор не ожидал — стародавнего лозунга Троцкого о Соединенных Штатах Европы, с которым он носился еще в гражданскую. Надо сказать, что об этом лозунге Виктор слышал еще в своей реальности и в советское время, когда в вузе проходили работу Ленина об этом лозунге — работу, из которой он, Виктор, честно говоря, тоже не понял, чего такого в этом лозунге и зачем учить что-то про него в шестьдесят лет Советской власти. Здесь же в статье было подчеркнуто, что Троцкий хотел превратить Россию в один из штатов этих Соединенных Штатов Европы, в результате чего она, Россия, свою самостоятельность теряла, и за нее решали бы европарламент, европравительство и европрезидент, евровалюта бы контролировалась евробанкирами и так далее. «Вот где собака порылась!» — подумал про себя Виктор. Замысел Троцкого ему стал вроде ясен, но к чему мусолить эти идеи в жасминной империи, было понятней не более, чем кампания критики Конфуция и Линь Бяо в Китае семидесятых.

Дальше шли какие-то неконкретные выпады в адрес неких «перекрасившихся троцкистов-комиссаров и их приспешников, которые прячутся под личиной радетелей за народные интересы». Это переваривалось еще сложнее, потому что никакого признака, как распознать под личиной радетеля коварного троцкиста-комиссара, напрямую не давалось. По умолчанию оставалось, что отличительный признак как-то связан с лозунгом Соединенных Штатов Европы. Правда, Виктор, не слышал, чтобы при нем кто-то за это агитировал… но если троцкисты «под личиной», то агитировать и не будут… а вообще при желании под это любого можно подвести. И как же они разбираются? А может, как у нас, и не очень разбираются?

«Думай, думай. От этого, может, твоя жизнь зависит. Ищи, как они тут определяют, кому с цаком в носу ходить.»

Еще в этой части клеймили какого-то Парвуса, о котором Виктор по советскому курсу истории партии вообще ничего не знал, а после реформы особо свою историю изучать некогда было — больше приходилось выживать и искать заработки. А тут он какая-то важная фигура в истории, хоть и в плохих парнях.

Третья часть вообще была набором заклинаний. «Не все отдают себе ясный отчет», «требует беспощадной борьбы», «недопустимо либеральное отношение» и прочее. Короче, часть эту можно было выразить в паре слов: «выплюнь каку».

Все это можно было бы назвать пустой заумью, если бы — и Виктор достаточно отчетливо это чувствовал — от этого не зависела его дальнейшая судьба.

«Как не попасть под лошадь — это понятно», думал он, «надо ворон не ловить. А как не попасть под это? Короче, есть зашифрованное предупреждение, и надо успеть его разгадать. А для этого лучше пройтись, чтобы больше кислорода к голове приливало.»

На улице, несмотря на склонявшееся солце, продолжало печь и парить. Откуда-то со стороны Бежич ползли тяжелые тучи, увенчанные сияющими белыми шапками. Погромыхивало.

«Наверное, гроза будет. Еще одна важная вещь — зонтик. Хотя большинство народу почему-то без него.»

Он только успел дойти до Почты, как внезапно налетевший ветер поднял, закрутил и бросил в лицо ему дорожную пыль. Сверху на асфальт упали первые тяжелые капли, расплываясь темными кляксами. Запахло какой-то особенной свежестью, которая чувствуется лишь при приближении дождя.

Недолго думая, он завернул налево, на ступени широкого подъезда почтамта, под крышу. Какая-то дама с маленькой девочкой, шедшая ему навстречу из почтового отделения, остановилась и глянула на небо.

— Пошли обратно, Катя. Переждем. Видишь, дождь собирается, а мы без зонтика.

— А мы успеем к тете Зине?

— Конечно успеем. Пошли в зал.

— Там душно… Я хочу тут посмотреть.

— Здесь забрызгает. Пошли, я дам перо, на испорченном бланке порисуешь.

Капли летели чаще, асфальт быстро потемнел, дождь зашумел в литве молодых деревьев, застучал по карнизам. В подъезд бросились застигнутые врасплох прохожие. В доме напротив, полосатом, как будто его строили для рекламы «Билайна», домохозяйки кинулись собирать белье с веревок на балконах в большие темно-синие эмалированные тазы. Ударил гром; несколько женщин и даже пожилых мужчин перекрестилось. По улице промчалась пролетка; возница, видимо, стремился быстрее свернуть куда нибудь под арку большого доходного дома. Вскоре перед Виктором зашумела стена льющейся с небес воды, и только стоящие впереди люди, нашедшие здесь временное убежище от веселой летней стихии, прикрывали его от брызг. Асфальт весь, словно оспинами, покрылся фонтанчиками от хлещущих струй; на нем взбухли лужицы и зазмеились, потекли к обочинам, сливаясь в бурные порожистые потоки, ручейки, увлекая с собой сорванные ветром листья и всякий легкий мусор. На полосатом доме пятнами потемнела штукатурка; на одном из балконов хлопала мокрая неснятая кем-то простыня. Ветер донес в подъезд брызги, и, откуда-то — запах липы. «Не рано ли?» — подумал Виктор, и предположил, что это тоже результат ранней весны и жаркого мая. Этот запах напомнил ему детство и полные солнцечных зайчиков лужи на асфальте тротуара на Институтской перед Старым Корпусом, который представал тогда в его воображении загадочным замком.

Фотовспышкой блеснула молния и тут же резко ударил гром — где-то рядом, прорезав время пронзительным треском, раскатившись стуком бревен по окраинам. Возле Виктора крестились, но не все, примерно половина, и без видимого страха, как-то больше по привычке — ну, как стучат по деревяшке или плюют через левое плечо. «Ага, общество тут не так однородно» — с радостью подумал он; это давало ему какую-то возможность маневра при незнании того или иного местного обычая.

Струи дождя чуть притихли, и тут яркий желтоватый луч выглянувшего из-под края облака солнца озарил подъезд. Дождик стал слепым, раздробился на миллионы бриллиантовых капель, осыпавших дорогу, ожившие деревца, афишную тумбу и газетный киоск. В такие минуты, наверное, и рождались заменитые риффы Бенни Гудмена.

— Вот молодые-то! Совсем головы нет! — воскликнула стоявшая у стелянных дверей старушка.

Виктор повернул голову, и заметил идущую под бриллиантовым дождем девушку лет шестнадцати; она шла быстро, босиком, держа в руках туфли, в облепившей тело одежде, а возле ехал на велосипеде парень, держа в левой руке над ее головой черный и, в общем-то имевший уже скорее символическое значение черный зонтик с желтой деревянной ручкой. Оба были мокрыми и счастливыми.

— Вот ведь, глядите-ка! И не боятся никого! А все от радио, от дальновизера этого. Все тарелки себе понаставили, некогда в храм божий сходить…

Дождь затихал, откатываясь в сторону Фокино. Люди начали выходить из своего укрытия. Виктор выглянул наружу: над крестом деревянной церкви у вокзала висела радуга на фоне сине-лиловой тучи. Воздух был промыт и легок; асфальт сиял, парил под солнечными лучами, и возле луж, щебеча, трепыхались воробьи. Во дворе доходного дома рядом с почтой, сняв сандалеты и закатав штаны до колен, носились пацаны, и кто-то запускал по образовавшемуся под окнами озеру трехмачтовый парусник из дощечки. Из одной из открытых форточек, споря с репродукторами на Губернской, нагловато доносился «Блюз Сан-Луи» в свинговой обработке. Жизнь продолжалась.

«Вернемся к нашим баранам. Соединенные Штаты Европы… Какие сейчас, к черту, Соединенные Штаты Европы? Сейчас Европу Гитлер объединяет. Стоп. Значит, должно быть прогерманское лобби, которое проводит политику перехода России в этот самый соединенный рейх… ну, скажем, в качестве протектората. А чтобы не разругаться со стратегическим инвестором, с этим борются под видом наездов на Троцкого. Абсурд? Нет, почему, даже логично. Неясно, кто такой Парвус. Ладно, черт с ним, будем считать, что это тоже типа Троцкого… а остальное сейчас не так важно. Достаточно, чтобы безопасно дойти до квартиры и начать продолжение про порядок в танковых войсках.»

Внезапно его поразило, до чего же раскритикованные в статье взгляды давно уже покойного в его реальности Троцкого совпадали с тем, что он слышал в конце восьмидесятых. «Только под кровлей демократически-объединенной Европы, освобожденной от государственно-таможенных перегородок, возможно национально-культурное существование и развитие, освобожденное от национально-экономических антагонизмов, на основе действительного самоопределения…» Ну да, кровля, крыша… под крышей дома твоего… «Общеевропейский дом», дадуда-дуда.

Так-так, а еще чего там Троцкий наговорил больше радио? Где статья-то? «Само собою разумеется, что Соединенные Штаты Европы станут лишь одной из двух осей мировой организации хозяйства. Другой осью явятся Соединенные Штаты Америки.»

«Так он чего — из будущего?» — мелькнуло в голове у Виктора. «Откуда он знает о нынешней геополитике? Или… Или нынешняя геополитика — реализация идей Троцкого?»

Он пробежался дальше по строкам того, что четверть часа отвергал его мозг ввиду туманности содержания.

«…Победоносный немецкий пролетариат, в кредит под будущие продукты питания и сырья, будет снабжать советскую Россию не только машинами, готовыми фабричными изделиями, но и десятками тысяч высококвалифицированных рабочих, техников и организаторов…»

«Ну так это же просто мечта начала реформ», подумал Виктор, «что под наше сырье придут добрые дяди иностранные инвесторы, наполнят прилавки товарами и построят нам теплый уютный капитализм. А что своими силами можем что-то построить — не верили. И Троцкий, судя по статье, не верил. А кто верил? Наверное, Сталин, он же все время напирал на то, чтобы развиваться самостоятельно. Как у нас в перестройку писали? „Политика автаркии проводилась и в СССР сталинским руководством.“. Вот. И потому Сталин и Троцкий не могли не стать врагами.»

Он остановился на углу, и посмотрел, не едет ли кто-нибудь, чтобы перейти дорогу. Машин и лошадей мало — это плюс. И проезжая часть поуже. А вот нет ни светофоров, ни «зебры» — это минус. Да и с тормозами и опытом вождения здесь навернякаплоховато. Он улучил момент и пошел на другую сторону.

«Сталин с Троцким — враги навек… ха, складно. А вот с какого это бодуна в девяносто первом в основном сталинистов клеймили? Их же почти не было к тому времени, настоящих сталинистов-то. А шуму было, как будто всерьез вот сейчас культ личности будут воскрешать и всех в лагеря отправят. Просто пугали? Или…»

В это время он заметил идущий со стороны Бежицкой двухэтажный «бюссинг» и, ускорив шаг, поспешил дойти до тротуара.

«Или… или всех, кто не спешил в „общеевропейский дом“, надо было обозвать сталинистами, потому что их противниками были — кто? Троцкисты? Это что, в нашей реальности до сих пор идут разборки между сталинистами и троцкистами?»

В заходящих лучах солнца меч князя Романа весело поблескивал; казалось, что бородатый князь, прищурившись, высматривает, на кого его опустить.

23. Брянск — это рынок

На следующий день Виктору захотелось куда-нибудь смотать, так, чтобы не думать об истории, политике, нашей и ненашей реальности. Надоело разгадывать загадки. Большинство здесь ухитряются просто жить. Работают, влюбляются, на рынок ходят. А, вот что: надо на брянский рынок съездить посмотреть.

С «редакционным заданием» Виктор разобрался еще вчера, проведя весь вечер за пишущей машинкой и лихорадочно вспоминая, что же в годы после реформы всплыло по опыту Великой Отечественной.

«Да, не забыть бы заодно указать, что пулемет и люк механика-водителя в лобовом листе ослабляют броневую защиту. Люк желательно наверх, и смотреть через перископ, а пулемет — ну его вообще, достаточно спаренного с орудием. А вот зенитный крупнокалиберный надо обязательно. Топливные баки — в моторное отделение, в корму, изолировать. Движок бы еще маленький для подзарядки батарей, чтобы моторесурс основного не гонять. Мелочь вроде, а на число исправных танков влияет…»

Он застучал по ремингтоновской клаве. Не самая удобная клава, конечно — хорошо, что хоть раздельными не избалован, а то пришлось бы переучиваться. Зато кофе можно проливать сколько угодно, и даже роллтон. Все равно все через нее провалится.

«Так, надо бы и о проблемах союзничков рассказать. Вот Матильды непригодны для лесов и болот. Всякая хрень за фальшборт забивается, ходовую заклинивает. А зимой у гусянок плохое сцепление. Так что, если в этой реальности на нас англичане полезут, и они не дураки, то эти Матильды они будут скорее применять где-нибудь в степях и пустынях Средней Азии…»

Недаром среди геймеров стали так популярны хорошие сейвы.

С утра погода была не жаркой, небо затянула высокая дымка. Виктор уже привычным маршрутом заскочил в редакцию, позавтракал в американской кухне, и через переезд прошел до вокзала. Действительно, пора изучать местность, думал он. А то всю жизнь только по куску Бежицы и проходишь. Ну, если, конечно, войны не будет.

…За Мальцевской Виктор понял, что Володарского района, как такового, пока нет, а есть несколько поселков, притулившихся на возвышенных местах вдоль пути, поймы и леса. Привокзальная Слобода была в основном сложена из вишнево-красных кирпичных казарм и бревенчатых домов, частью деревянных; правда, насколько он успел заметить из окна мотрисы, улицы этой слободы не вились по-деревенски свободно, а им изначально было придано геометрически правильное направление.

Перед вокзалом мотриса проехала мимо депо, и Виктор приник к окну справа по ходу, в надежде увидеть что-нибудь экзотическое. Более всего он надеялся, что ему попадется динозавр в виде легендарной пассажирской машины серии Б, которую когда-то делали как раз в Бежице; до первой мировой это был самый быстрый паровоз из всех в Российской Империи, он был создан для поездов из Москвы до Киева и развивал скорость свыше ста километров в час. Вместо этого он сперва увидел короткий зеленый паровоз с тремя большими ведущими осями и одной маленькой, бегунковой; то была машина Н девятнадцатого столетия, когда-то бегавшая по всем дорогам страны, а сейчас оставшаяся только на картинках. Здесь же она была живой и дышала паром.

«Кино бы здесь снимать!» — подумал Виктор. Он думал увидеть поворотный круг, но тут поле зрения закрыли мелкие теплушки стоявшего на путях товарняка, что ждал отправления на Рославль; в голове его стояла «Щука», товарная машина серии Щ, которая, как и паровоз Н, тоже когда-то выпускалась в Бежице. В самом паровозе никакого сходства со щукой, впрочем, не было, а странное название свое она получила в честь профессора Щукина из Министерства путей сообщения, по предложению которого они и строились. Когда товарняк кончился, возле депо Виктор увидел маневровую «овечку» и новую, стройную, как девушка, зеленую пассажирскую машину с высоко поднятым котлом и изящными, словно ажурными, тремя ведущими колесами, между бегунковым и поддерживающим, что придавало ей какой-то спортивный вид. Спереди, на большой округлой дверце дымовой коробки красовался двуглавый орел.

Гигантского помпезного вокзала, которого посчастливилось увидеть Виктору во второй реальности, здесь, естественно, не было; увиденное по архитектуре очень напомнило Виктору Старый Корпус его родного института. Длинное здание с вкрапленными в него квадратными массивами залов было сложено из красного кирпича с серыми силикатными деталями. Присмотревшись, Виктор все же подметил отдельные сходные черты со знакомым ему послевоенным зданием: большие арочные окна залов ожидания, группы колонн и полукруглых пилястр по обе стороны от арки главного входа, и еще что-то неуловимое, что роднило между собой все старые здания вокзалов. Платформ, разумеется, было меньше, не говоря уже о подземном переходе, но асфальт на них уже был уложен, а через открытое окно во время остановки Виктор услышал, что прибытие и отправление поездов объявляют через репродуктор. Была на вокзале и пара поездов из пяти-шести вагонов; в одном вагоны были длинные, на четырех осях, и паровоз того же спортивного вида, какой он только что видел возле депо, а в другом, видимо, пригородном — деревянные двухосные и машина серии Н, по холеному внешнему виду которой, впрочем, нельзя было догадаться о ее почтенном возрасте.

На вокзале в мотрису залезло гораздо больше народу, чем вышло, вопреки ожиданиям Виктора, привыкшему к тому, что в электричках он видел совсем обратное. Люди стояли в проходе; в основном они были с чемоданами, баулами, всякими узлами и коробками, и Виктор понял, что они ехали с поезда в город. Сгрудились они в основном у передних и задних дверей, как в советском троллейбусе. Одна из женщин прижимала к груди кудрявую болонку, которая испуганно лаяла на высоких тонах.

— Сударыня, уймите собаку! Все уши прозвонила!

— Что я могу сделать, она у меня нервная! Мими, Мими, да что же это такое!

— Господа, посадка заканчивается, посадка заканчивается! — кричала проводница-кондуктор. — Закрывайте двери, вагон трогается!

За переездом мотриса свернула на боковую ветку в лес и быстро, без промежуточных остановок, домчалась до конечной остановки, где пути шли в тупик, а у перронов стояло деревянное, крашеное в зеленый цвет, одноэтажное здание станции, похожее на теремок.

— Брянск город, конечная! Господа, прошу освободить вагон!

Виктор подолжал, пока основная масса перестанет суетится у выхода, спокойно встал и прошел на дощатую платформу. Перед ним открылась панорама брянского Подола; первым, что бросилось в глаза, были собор и рынок.

Соборный мост — деревянный низководный мостик на рамных опорах с горбатой средней частью для прохода кораблей, соединявший Подол с Зарецкой стороной, показался Виктору знакомым; когда-то спустя четверть века от наблюдаемого времени, в Брянск приезжал зверинец со слоном и расположился как раз за рекой. И рынок был тогда еще на том месте, и даже собор, хотя был он после войны в уже весьма непрезентабельном виде. Здесь же собор в развалинах не лежал, хотя и был окружен строительными лесами; справа же от моста, перед двором «Арсенала», Виктор заметил небольшую пристань, от которой, огласив басовитым гудком окрестности, отходил речной трамвайчик.

Однако на соборе ностальгические настроения и угасли. Дойдя до Соборной площади, Виктор неожиданно обнаружил, что Мясные Ряды, старинное купеческое подворье, и доныне стоящее в нашей реальности воле Брянскэнерго, здесь полностью снесено, и вместо него выстроен длинный четырехэтажный доходный дом, занявший целый квартал до пожарки, и серый, как сама пожарка; два нижних этажа дома были полностью отданы под магазины и сверкали огромными зеркальными витринами. Надписи из гнутых неоновых трубок гласили — «Силуэт. Одежда, обувь, головные уборы», «Продтовары Усмовича», «Глобус. Книги и канцпринадлежности», и так далее; на некоторых витринах висели аршинные объявления о скидках и распродажах. Одно поколение бизнеса создавало культурное лицо Брянска, другое, как могильные черви, пожирало его, а с ним и собственное будущее. Без своей культуры и истории нет класса.

«Жаль,» — подумал Виктор. «А улица Калинина, сейчас, наверное, Московская, как до революции».

Он обратил внимание на вывеску на здании со стороны Арсенала; по счастью, эта сторона еще мало изменилась. Однако название улицы оказалось совсем иное — Деснянский проспект, хотя для проспекта она была явно узковата.

Напротив рынка этот проспект также был застроен четырехэтажными доходными домами с магазинами в двух ярусах; такие же тянулись вместо идиллических купеческих домиков вверх по Авиловской, а далее — и по Рождественской горке. На углу Авиловской и Деснянского проспекта было весьма оживлено, автомобили и повозки следовали во всех направлениях, и над перекрестком висел электрический светофор, которым управлял полицейский из стеклянной будочки, круглой и потому похожей на подстаканник.

На ограде собора Виктор увидел большой лозунг старославянскими буквами, желтым по голубому:

«В фачистском государстве религия рассматривается, как одно из наиболее глубоких проявлений духа, поэтому она не только почитается, но пользуется защитой и покровительством. Б. Муссолини.»

Кажется, это было здесь первым упоминанием Муссолини.

С другой стороны от ворот лозунг Муссолини был более кратким: «Фачизм чтит Бога». Рядом, с территории рынка, доносились из репродуктора звуки немецкого танго «Запретный плод» в исполнении оркестра Роберта Гадена.

Сам рынок, несмотря на свою известность, на Виктора, правда, большого впечатления не произвел — было довольно грязно, много народу, толкотня, правда, цены действительно оказались ниже процентов на десять-двадцать. На деревянных, потемневших от времени прилавках под такими же потемневшими древянными навесами были сосредоточены продтовары, продукция крестьянских хозяйств и товариществ окрестных деревень, и отчасти кустарная продукция. В одном из углов рынка, подальше от собора, за Рождественской горкой ближе к реке, торговали лошадей; здесь стояли лужи конской мочи и встречалось много цыган. Были и приезжие торговцы; ближе к выходу попалось несколько лавочек легких кавказских вин крестьянской выработки, а на одном из рядов то ли узбеки, то ли туркмены, торговали сухофруктами, видимо, для свежих еще был не сезон.

— Изюм, изюм берем! Хороший изюм, ташкентский изюм! Дама, возьмите изюм!

— Почем продаешь, хозяин? — поинтересовалась женщина с корзинкой в руке.

— Вот столько изюм, эта большой чаша — пять будет.

— Да ну, дорого. По четыре.

— Хорошо, дама, по четыре. Хороший изюм, берем изюм.

— А по три не уступишь?

— Нет-нет, нельзя! Никак нельзя!

— Ладно, по четыре.

— По четыре можно. Хороший изюм. Дама, сушеный дына тоже хороший, почему дына не берем?..

У выхода жужжал и сыпал соломенными искрами точильщик; рядом же была лавочка сапожника и фотопавильон, вывеска которого обещала моментальный снимок на все документы. Виктор подумал, что, пока он не наберется опыта в местной жизни, он пока воздержится что-то брать здесь, несмотря на дешевизну, и пошел на выход.

Снаружи на заборе он увидел большой плакат — проект реконструкции рынка, как было написано, по предложению Партии Святой Руси. Рынок собирались сделать похожим на супермаркет и двухэтажным, на первом этаже разместив лавки, кустарные товары и склады с холодильниками, а на втором, под куполами, — поставить прилавки для мяса и разных продуктов. Лошадей же, телеги, седла, хомуты и прочие товары для гужевой тяги предлагалось вынести на новый Конный рынок на левобережье.

На Рождественской горке, которая в его детские годы была Советской, а чуть позже — стала бульваром Гагарина или, в просторечии, Потемкинской лестницей, его ждал еще один сюрприз — по ее середине вверх подымались рельсы, а на тротуаре он увидел большой рекламный щит с надписью.

«Электрический фуникулер Базар-Сенная. Стоимость проезда 1 копейка.»

Виктор решил не жмотничать и прокатиться, чтобы рассмотреть нагорную часть. Кто знает, в какой еще реальности в Брянске пустят фуникулер. Правда, на остановке, Виктор убедился, что называть устройство фуникулером было не слишком верно. Фуникулер — это, обычно, вагончик, который таскают тросом, а здесь, скорее, был трамвай с зубчатым приводом, чтобы лучше брать подъемы. Зубчатый рельс лежал посередине и был в черной смазке.

Скоро появился небольшой деревянный двухосный вагончик — видимо, он тут ходил один, потому что на узкоколейных путях, похожих на игрушечные, разъездов и стрелок видно не было. Стены его снаружи до окон были сплошь завешены рекламными плакатами, что, видимо, снижало цену на билет.

Остановки оказалось три — Базарная, в самом низу, Красная, поскреди нынешнего сквера на площади Маркса, и Сенная, там, где сейчас находится вход на стадион «Динамо». Через просветы между рекламными щитами, налезавшими на окна, Виктор успел заметить, что Рождественская горка застроена в основном до середины тридцатых серыми силикатными домами в конструктивистском стиле, Винный Замок стоит, к счастью, на своем месте, как и особнячок возле него, а все послереволюционные дома на Красной Площади, т. е. нашей площади Маркса, имеют торжественный псевдоклассический вид, даже гринберговский почтамт переделан под классику — стены корпусов покрыты лепными пилястрами, а средняя башня достроена и увенчана треугольным портиком.

В вагоне оказалось довольно жарко и душно, и Виктор с радостью выскочил из него на Сенной. Стадиона, естественно, не было, Парк Толстого был большим кладбищем со старыми плитами и надгробиями, а собственно на площади развернулась ярмарка стройматериалов. «Строиться пока еще рано» — решил он. Кладбище и церковь сегодня как-то не особо интересовали, и он решил пройтись вниз по этому вертикальному «Бродвею» и посмотреть, чем торгуют.

24. Ритмы Бродвея

Вся Рождественская горка — и это сверху было видно лучше, чем снизу — кипела народом, как муравьями, люди непрерывными потоками шли, как по эскалаторам, по двум лентам тротуаров в нешироком ущелье стен доходных домов. Улицу заливал непрерывный шум и галдеж; правда, рекламные листки здесь в руки не совали, как это обычно делают у нас в оживленных местах, зато на каждом шагу попадались ходячие лоточницы: в основном папиросницы, ниточницы, и, что особенно приятно в такую жару — мороженщицы с коробами. Были они не стихийные, а от каких-то магазинов или торговых сетей, о чем свидетельствовали разноцветные бумажные козырьки с эмблемами. Большая часть из лоточниц орала, зазывая покупателей; дорогу то и дело частично загораживали выносные прилавки с газетами или снедью или столики импровизированного кафе, вынесенные хозяином на свежий воздух для привлечения покупателей. Чем-то это все напоминало смесь нэповской Москвы с элементами американских городов начала века; о последних напоминали в основном развешанные на стенах и витринах и выставленные на крышах рекламные щиты.

Магазины на Рождественской оставили у Виктора двойственное впечатление. Возможно, лет двадцать назад прилавки, заваленные товарами, его бы и удивили, но сейчас он отнес это за счет ряда случайных благоприятных обстоятельств — гражданская война оказалась короче, угроза войны — поменьше, и не надо столько тратиться на оборону, ну и наконец, в Россию вкладывали деньги. Да и спокойно походить, присмотреть что-нибудь не получалось. В каждой из лавочек орал или репродуктор, или приемник, что мешало сосредоточиться и подумать, причем приемники обычно настраивали на станцию, которая передавала танго. После полутора минут обзора витрин в каждом магазине к нему подруливала стандартная девушка возраста от двадцати до двадцати пяти лет, с выщипанными и подрисованными чуть ли не на темени бровями, губами, накрашенными так ярко, будто в магазине торговали ею самой, и, подойдя на расстояние с полметра, выпаливала стандартную фразу:

— Здравствуйте! Чего я вам могу посоветовать?

Причем произносилось это так, как будто она хотела спросить «А что это вы, собственно тут делаете?» После захода в десятка полтора магазинов эта фраза начала откровенно доставать.

Поначалу Виктор решил, что это тут такой прием полоскать мозги. Ну, сбивают с мысли в ритме танго, а потом начинают втюхивать товар. Однако, когда он начал слышать в ответ на вопросы равнодушное «Не держим», «Не бывает», «Не завозят», «Не торгуем» или «Нет в прейскуранте», причем речь щла о всяких мелочах, которые в тридцать восьмом уж точно должны быть, вроде простенького перочинного ножа со штопором, то Виктора начали одолевать некоторые сомнения. В одном из магазинов он не выдержал и спросил:

— А когда будут?

— Не знаю. Нам еще не завозили.

— А как заказать, чтобы завезли?

— А у нас не заказывают.

— Как же вы торгуете, если не интересуетесь, что покупают?

— Хозяева в Москве. У них там магазины в разных городах. Вот они смотрят, что берут, закупают оптовые партии и рассылают по магазинам.

— То есть, если такого ножа хозяин не закупил, он его и не продал. А если не продал, то у него и не купили. А если купили, то и не закупает и присылает.

— Верно. Поэтому таких ножей и нет, что их не покупают.

— А не покупают, потому что не продают.

— Верно.

— Но это же абсурд! Хуже чем, советск… чем в Соль-Илецке!

— Не была в Соль-Илецке.

— А почему нельзя на местах решать, что спрашивают и что закупать?

— Нельзя. Хозяин боится, что будут закупать то, за что оптовый торговец дает взятки приказчику. И бухгалтерии у нас своей нет, только в Москве, а оттуда жалованье переводят…

И тут Виктор вздрогнул — не от ответа продавщицы, а от того, что в одном из зеркал, вывешенных на продажу, он увидел, как через стеклянную витрину магазина за ним пристально наблюдает человек с короткими усиками.

Он вспомнил этого человека. Он уже видел его сегодня — в вагоне автомотрисы с газетой и на рынке.

В том, что он видел этого мужика дважды, не было ничего особенного, потому раньше и не запомнилось. Ну, поехал он тоже на базар из Бежицы, бродил тоже по базару, может и чаще друг на друга наталкивались. И даже сели бы просто встретились на Рождественской, не было бы ничего странного. Все ходят по этому Бродвею.

Подозрение вызвало то, что этот тип смотрел сквозь витрину. Не на то, что на витрине, не на эти зеркальца, шкатулочки, туалетные наборы, а повер них, вглубь магазина. Ну, казалось, если надо чего посмотреть — зашел бы. А так — похоже, как не хотел, чтобы его видели.

Виктор быстро обернулся — незнакомца уже не было. Виктор подошел к двери и выглянул на улицу — мужик с усиками словно растворился в воздухе. «Глюки, что ли?» — подумал Виктор и вернулся к прилавку.

— Может, вам еще что-то подсказать?

— Нет, спасибо. Я в другой раз…

«М-да. Действительно, хуже советского.»

С местным маркетингом было все ясно. Старый добрый торговец со своим «Чего изволите» из дореволюционной лавочки, где он и торговал, и жил тут же, и приучался к этому тонкому ремеслу с малых лет, и потому был гуру в вопросах своего товара, как и в психологии покупателя, ушел здесь в прошлое. Вместо него на экономическую арену вышла фигура дельца, способного быстро сколотить капитал все равно на чем и вложить все равно во что, дельца, который слабо разбирался в собственном деле, и потому никому не доверял и стягивал все нити управления в свой кулак, но при этом не управлял, а создавал видимость такого управления — со стандартной музыкой, стандартным «Здравствуйте» продавцов, действующего механически, как игрушка. Раз заведенное, такое дело двигалось по инерции, пока в конце концов не разорялось; но к тому времени оно уже успевало себя окупить, и оставалось только продать его и вложить деньги в другое, о котором столичный хозяин точно так же не имел никакого понятия.

Продавцам тоже особо рваться было незачем, ибо дело в любом случае разорится. Было достаточно только выполнять определенные правила, и перед разорением магазина успеть подыскать новое место в таком же; покупатель же сам по себе был абсолютно до фонаря. Особенно это бросалось в глаза после магазинов реальности-2, с централизованной, но продуманной организацией и вышколенными продавцами, которым успели внушить гордость за их бессменную вахту на передовом крае борьбы за быт нового человека.

Впрочем, в ностальгическом убранстве этих магазинов — в плюшевых занавесочках, фикусах и хамеропсах у окон, обязательных бронзовых люстрах с рожками и матовыми стеклянными колпаками на потолке, в темных деревянных прилавках и оклеенных обоями стенах — было все-таки что-то приятное. К безразличию продавцов, даже активному, можно было привыкнуть, да и со временем изучить, чего где можно достать и почем.

На месте несуществующей Площади Ленина, за розовым особнячком Могилевцевых, который высовывал из листвы шумевшего за оградой сада, две круглые, увенчанные коническими шатрами, крыши башенок, длинной плоской стеной возвышалось гринберговское здание, известное в нашей истории Брянска как Дом Советов — именно такое, как на довоенных фотках, строгое, казенное. На угловом корпусе не было привычных глазу брянского жителя портиков коринфского ордера, рифленых пилястр, лепных гирлянд и прочих подражаний древней Греции и Риму; стройность форм подчеркивали лишь аскетичные лопатки, пересекавшие бледную плоскость прямоугольника стены. Но размеры и форма корпусов здания остались те же.

«Неужели не изменилось?» — удивился Виктор. «Значит, там и театр должен быть, и площадь? Интересно, памятник там будет, и кому? В прошлый раз был Тютчеву, а раньше Ленину. А сейчас? Лишь бы не Муссолини. Этой физиономиии только на Театральной площади не хватало.»

Он прошел по тротуару вдоль стальной ограды с квадратными кирпичными столбами и заглянул за угол Петропавловской, откуда открывался вид на сквер на нынешней Театральной площади. Памятник у сквера был, только не скульптура, а огромный чугунный крест на красном гранитном постаменте. «Братская могила, что ли?» — подумал Виктор и, заинтересовавшись, свернул вдоль обрубка нынешнего проспекта.

Дом Советов был таким, как на довоенных фотках, только назывался «Брянская городская управа», площадь была вымощена булыжником, и на ней стояла пара «пылесосов» — маршруток, темно-зеленый «Опель-Адмирал» с округлой мордой, три «Опель-Олимпии» — две кофейные, с брезентовым кузовом, и голубая, совсем новая, напоминавшая послевоенный «Москвич», — а также несколько старых «Форд-МАЗ» разных цветов. То ли здесь еще не пришли к единому черному официальному цвету, то ли на площадь просто ставили машины кто попало, рассчитывая, что здесь, на глазах у полицейских чинов, с них ничего не свинтят. Полицейские действительно стояли неподалеку от двух входов в здание, оба из которых выходили на театральную, и еще один прохаживался возле памятника. На самом верху углового корпуса управы, на освободившемся от архитектурных излишеств плоском пространстве стены, распластал крылья огромный двуглавый орел, покрытый бронзовой краской; вписался он в стену куда лучше, чем когда-то висевший здесь круглый герб СССР. Место, где после войны друг против друга стояли здания универмага и МВД, было закрыто дощатым забором, из-за которого виднелись остатки снесенных деревянных домов, а чуть повыше в строительных лесах было заботливо укрыто два этажа недостроенного дома с гастрономом.

В актовом зале управы был уже размещен театр драмы; табличка на здании гласила, что театру оно было передано по настоянию Партии Святой Руси. Без приделанной после войны парфеноновской колоннады театр было просто невозможно узнать — казалось, что это, скорее, бизнес-центр. «А не сводить ли Татьяну куда-нибудь на оперетту или балет?» — решил Виктор, и заглянул в кассы.

— К сожалению, на этой неделе представлений не будет, — разочаровала его кассирша, худощавая темноволосая дама в бежевом платье, по которому от воротника до самого низа шел бесчисленный ряд красных пуговиц, — вот на следующей неделе будут гастроли постоянной труппы Воронежского театра музыкальной комедии, они приедут с новыми постановками. Дадут Штрауса, Кальмана, Легара, Эрве, Фримля и Дунаевского. Анонсируем где-то послезавтра, не пропустите. На оперетту у нас всегда много ходит…

В этот миг Виктор затылком почувствовал чей-то взгляд; быстро обернувшись, он увидел, как в окне вновь мелькнуло все то же знакомое лицо с усиками.

Виктор пулей выскочил из театра на площадь; его преследователь опять как сквозь землю провалился. «Может, уже глюки пошли?» — подумал он. «Мания преследования? Хотя… Страха нет, навязчивых мыслей тоже, аппетит и сон отменный, и все прочее… С чего бы им быть-то, глюкам.»

Обстановка, действительно, глюкам мало способствовала. Солце просвечивало сквозь легкий тюль перистых облаков, пестрая публика прохаживалась по своим делам с самым безмятежным видом, полицейские на площади прохаживались с сонным выражением лица разморенных летним зноем людей. У коляски с газированной водой выстроилась небольшая очередь. Из репродукторов городского сада доносились звуки веселенького диксиленда.

«А если слежка — кто это мог быть? Жандармский шпик? Зачем? Как говорится, у нас с Абдуллой мир… Урки какие-нибудь? Пронюхали, что бабло есть? Так я в банк кладу. Правда, раз я еду сюда, так и бабло должно быть. Сюда все едут тратить. Откуда уркам знать, что я сначала так, позырить приехал? Да, неприятно. Надо быть осторожнее.»

Виктор пересек площадь и подошел к чугунному кресту; оказалось, тот был сооружен в честь князя Владимира, основателя города. Надпись на постаменте гласила: «Просветителю русского народа светом Христовой веры от благодарных потомков».

Он опять обернулся по сторонам — знакомая физиономия вроде не мелькала. Тут он увидел, что по улице в его сторону по мостовой, урча тихоходным мотором, катит полупустой «пылесос» с надписью:

«На Бежицу. Коротким путем.»

Виктор поднял руку.

«Попробуем оторваться. А центр еще успеем обследовать, все равно за билетами приеду.»

25. Между Угольной и Дальней, не доходя до Высокой

«Короткий путь на Бежицу» оказался от Петропавловской по Рождественской, за Смоленскую заставу, вплоть до Летного Поля, где дорога сворачивала к Соловьям и далее вилась по городищенским холмам до Черного моста. За Сенной вся дорога была мощена булыжником, угловатый пепелац выжимал максимум километров сорок и жутко трясся.

Тут-то Виктор и просек, почему эти странные маршрутки в народе прозвали «пылесосами». На булыжное шоссе камни укладываются не точно друг к другу, как на Красной Площади; между ними засыпана земля и она-то в жаркую погоду обращалась в пыль, что облаком вздымалась после каждой проехавшей машины и долго висела в воздухе. Из-за неплотностей кузова эта пыль тучами подымалась у задних сидений, а если впереди еще кто-нибудь ехал — то по всему салону, оседая на мокрых от пота лицах пассажиров и прочих открытытх частях тела. Открытые окна экологических проблем не решали. Короче, Виктор скоро понял, что рубашку надо стирать, а сегодня надо купить хотя бы одну на смену. И полоскательницу с хозяйственным мылом. Все равно к концу недели брать бы пришлось.

Стекла автобуса были мутными из-за грязи, особенно задние. Чтобы как-то уменьшить пыль и жару, окна были завешены желтыми сатиновыми занавесками, которые трепетали на встречном ветру и мешали обозревать окрестности; отодвигать их означало получить в лицо порцию все той же пыли. Виктор обратил внимание лишь на то, что лес в те времена рос не только в Соловьях, но и вообще по Судкам за Смоленской заставой вплоть до Летного поля.

В Бежице маршрутка шла как раз по Преображенской; Виктор попросил остановить возле редакции. В «Губернском голосе» Бурмин протянул ему очередной конверт и пожелал не забывать и редакцию.

— Вы, главное, идеи давайте, — бархатным голосом посоветовал он, — а художественно обработать, если надо, мы своих журналистов подключим. Читатели, они же на имя клюют…

В конверте, помимо все той же суммы, оказалось задание теперь написать о стрелковом оружии. В частности, предлагалось выразить мнение о том, какую долю в вооружении пехотных частей составит автоматическое оружие под пистолетный и винтовочный патроны, как изменится калибр в будущем, какой будет вес и тактико-технические характеристики оружия пехотинца, появится ли новые виды вооружения, и, в частности, какие перспективы у центробежных пулеметов и пулеметов с вращающимися стволами. Виктор вздохнул и принял к сведению.

«Ладно, главное, сумма растет», подумал он. «А там надо посмотреть, как на эти бабки прокачиваться». Пока же большую часть полученной суммы он решил положить в банк, а на остальное взять рубашку и разные хозяйственные мелочи.

Краснокаменной в редакции не было; вместо нее в комнате сидел фотолаборант и ел бутерброды с чайной колбасой, запивая молоком из бутылки с узким горлышком, как у винной.

— А Татьяны до вечера не будет. Она на городском соборе, там обсуждают перенос рынка к вокзалу, за линию. Сейчас-то народ пароходами стал меньше товару возить. Медленно это и молоко прокисает. Так что пригородными поездами стали. С утра подводы на станцию, а там до Бежицы. С этой стороны возле рынка пассаж стоит, и обратно возле церкви неудобно. Вот и хотят сделать за железкой. И строиться там начнут, до конезавода и литейки.

— А как же в Брянске собор у рынка? Да и на Сенной?

— Ну, в Брянске… В Брянске дух торгашеский, оттого его центром губернии и не сделали. Как сказал государь император — прирастать России от тяжелой индустрии. А вы за снимками пришли? Так я поищу.

— Нет, наверное, она еще не успела сделать, раз на собрании. Я в другой раз зайду.

— Заходите, конечно, — согласился лаборант и зачем-то добавил: — Татьяна у нас хорошая…

После закупок Виктор уединился на квартире, и, покончив со стиркой и вывесив белье на веранде, не теряя времени, принялся за очередную писанину — благо, предмет был знакомый еще со школьной военки. Он закончил часам к девяти и думал занести завтра, но тут в калитку постучал мальчишка-посыльный.

— Для писателя Еремина записка!

«С чего это вдруг? В редакции, небось, уже номер сверстали. Или Ступину какой срочняк?»

— Дядя, записка для вас, от дамы велено передать. Чаевых не надо, все вперед уплачено… — и пацан, передав листок, по-армейски сложенный треугольником, тут же смотался. Виктор развернул листок.

«Подруга уехала, оставила присмотреть за квартирой. После одиннадцати буду одна. На Саратовской… дом номер… Твоя…»

Листок был надушен чем-то похожим на духи «Кармен».

«Хорошо, что не „Жасмин“ — его употребляют уличные женщины…»

Он поднялся к себе и окинул глазами комнату.

«А не с пустыми же руками идти. Интересно, сейчас что-нибудь работает? Заодно и в редакцию конверт кинуть, говорят, что там допоздна.»

Вечернее небо затянуло ровным слоем серых облаков без единого просвета, но было тепло и влажно; он вспомнил, что днем часто пели петухи, предвещая перемену погоды. Видимо, к утру намечался дождь.

«Саратовская, Саратовская… Это за линией будет, за Почтовой, где Крахтовские бараки стоят и теперь улица Карла Либкнехта. И где же это? Там мелкие кварталы и куча названий по городам. Где эта улица, где этот дом, где эта барышня… Да, актуальная песенка. Хотя стоп: мы же где-то недалеко там на свадьбе Фрола и Наташки гуляли, там шли и по дороге была Саратовская, еще что-то вспоминали по этому поводу… Да, точно, где-то между Угольной и Дальней. А по номеру дома — это в сторону Кладбища, но наверняка не доходя до Высокой, она теперь Азарова, тьфу, она же теперь так и будет Высокая…»

Бурмина уже не было, и Виктор передал конверт через секретаря, который, казалось, собрался оставаться здесь целую ночь. Кабинет Татьяны был закрыт. Работающий допоздна магазин Виктор сыскал неподалеку, на Губернской и прихватил там пару бутылок хорошего массандровского вина, шоколад и другой подходящей закуски; все это ему упаковали в большой пакет из толстой оберточной бумаги с веревочными ручками. Оставалось только побриться и погладиться.

К одиннадцати Виктор с пакетом в руке уже пересекал пути в районе переезда; пришлось немного постоять, пока «Щука», холеная и блестевшая, как иномарка, протаскивала товарняк на Рославль. Район за линией, несмотря на отсутствие построенных после войны двухэтажных домов, показался ему мало изменившимся. Запустения не ощущалось, деревянные домики стояли аккуратно, и даже дореволюционные бараки были обшиты дощечками, как сайдингом, и выкрашены красно-коричневой краской, видимо такой же, какая шла на товарные вагоны. В палисадниках росли цветы, подымались березки и ели, а пешеходные дорожки вдоль домов были посыпаны паровозным шлаком.

Угольную он нашел легко, по длинному одноэтажному зданию рабочего клуба, известному тем, что когда-то там проходили собрания революционеров. Саратовская оказалась неподалеку, в сторону Болвы, и шла параллельно реке.

Виктору эта улица как-то не особо понравилась. Если Угольная была широкой, посыпана щебенкой и на ней, хоть и нечасто, стояли фонарные столбы, то Саратовская была, скорее, переулком — узкая, с проезжей частью, зажатой между двумя канавами, необходимыми в этом низинном и сыром месте Заречья, и совсем без освещения. Последнее было совсем некстати, потому что уже начало темнеть. В одноэтажных бараках на несколько квартир, что тянулись по обе стороны, скупо светились отдельные окна — электричество здесь уже было проведено и в бараках, но народ селился небогатый. Из труб тянуло дровяным дымком, что-то куховарили. Правда, тут и собак не было.

«А у подруги, видать, не дворец. Хотя окраина тихая, народ, похоже, не бомжовый, работящий, в порядке жилье содержит. Вон заборчики ровно стоят, мусора не навалено.»

Тем временем продолжало темнеть. Росшие по обочинам кусты и деревья придавали улице совсем уж мрачный и непролазный вид.

— Табачку не одолжите? Свой кончился, а курить охота…

Перед Виктором вырос плечистый мужик в кепке с круглой, как таз для варенья, физиономией.

«Ну вот. Тут и вломить могут.»

— Сейчас поищем… — он сунул руку в пакет, чтобы в случае чего стукнуть бутылку о бутылку и отмахнуться «розочкой», но тут у мордатого в руке блеснул нож, а в спину Виктора уперлось дуло то ли револьвера, то ли обреза.

— Спокойно, дядя. Дергаться не надо.

— Ясно, — вздохнул Виктор. — Деньги, документы, одежда? Часы иностранные, или сувенир редкий, музыку играет?

— Себе оставь, — послышалось сзади, — с нами поедешь.

«Хреново. Отвезти подальше и убить, что ли решили?»

Мордатый тихо свистнул. Неподалеку зацокали копыта, и тот, что стоял за спиной, свободной рукой подтолкнул Виктора, чтобы тот отошел в сторону. Заскрипели рессоры.

— Повернись. Не спеша.

Виктор медленно обернулся и увидел, что в коляске торчит тот самый тип с усиками, которого он вчера заметил в Брянске. В руке у него чернел маузер, со стволом короче обычного и отъемным длинным магазином, патронов на двадцать. Впереди сидел возница с бородой, похоже, тоже в деле.

«Конкретные пацаны, однако. Не уличная шпана. И зачем я им понадобился?»

— Лезь в коляску. Только тихо, дядя. Чуть вякнешь… Секешь?

— Усек, в натуре, базару нет.

— Ля ка ты… — протянул мордатый, — никак, по фене ботает. На царевой даче бывал?

— Ходок не имел. Работа чистая, больше умственная…

— Чи-истая?.. По медведям, небось, а, писатель?

— А что? Нужен специалист?

— Ша! — огрызнулся усатый из коляски, — сюда вали, живо!

Виктор залез в коляску и поставил пакет. Мордатый чувак сел следом, так что выскочить можно было только через его труп.

— Трогай, — шепнул усатый вознице.

— Эй, извозчик! — раздался вдруг снаружи голос, похоже, принадлежавший женщине средних лет.

— Что там еще… — усатый прикрыл маузер лежащим на коленях пиджаком.

— Господа, не подвезете даму? Нам, кажется, по пути?

— Пошла вон, старая…

— Хам, — коротко и брезгливо ответил голос; раздался негромкий хлопок, и усатый, выкатив глаза захрипел. Тут же прозвучал еще хлопок, возница без слов повалился на бок. Мордатый дернулся, и только успел чуть привстать, как третий хлопок остановил и его, и он мешком вывалился наружу из коляски.

— Выходи, — произнес все тот же женский голос, обращаясь к Виктору, как к последнему, оставшемуся в живых, — поможешь. Шмутки оставь.

Виктор осторожно вылез, прихватив все-таки барсетку с собой. Неудобно как-то бросать на месте преступления паспорт со своей фоткой, пусть даже и образца 21 века.

Перед ним стояла женщина лет сорока, в темном платье и темном кружевном платке, в одной руке держа большой дамский ридикюль, а в другой — полицейский «Вальтер» с глушителем.

— Тащи этого, — она указала пистолетом на труп мордатого, — в канаву. И без всяких там.

— Мадам, при столь весомых аргументах у вас на руках…

— Потом поговоришь. Тащи.

Виктор нагнулся и осторожно приподнял мордатого, стараясь не запачкаться в крови.

— Та-та-тахх! — раздалась из коляски короткая очередь, и мгновенье спустя из нее выпал упущенный из слабеющих рук тяжелый маузер. Женщина дернулась, схватилась за грудь, и начала падать навзничь.

Виктор понял, что самое время делать ноги. Носком ботинка он отфутболил упавший подле него маузер и рванул вдоль по Саратовской, завернув в первый попавший проезд. Домчавшись до Угольной. Он свернул в сторону путей и тут же налетел на двух полицейских, уже встревоженных выстрелами. Скрытность дальнейших действий исключалась.

— Господа! — закричал Виктор, бросаясь навстречу блюстителям порядка, — помогите! Там убивают!

— В чем дело?

— Там, на Саратовской… Я шел, услышал выстрелы… Темнота, ничего не видно… Там извозчик стоит, трупы кругом, я побежал за полицией… за вами то есть.

— Проверим, — сказал полицейский, по чину старшина, вытаскивая из кобуры наган, — а людей-то чего не позвали?

— Так трупы одни… что людей без оружия звать?

— И то верно, — согласился старшина и оглушительно засвистел в свисток. Где-то на соседних улицах послышались ответные трели.

— Следуйте за нами…

— Федор, проверь в коляске.

Старшина водил по месту преступления карманным фонариком.

— Тут тоже одни трупы. Двое. И гильзы от маузера. А самого оружия нет.

— Мне что-то под ноги попадалось, я откинул ногой. Вон там посмотрите.

— А пакет чей в коляске?

— Мой пакет. Я лазил смотреть, может, кто живой. От волнения забыл.

— Больше ничего не трогали?

— Вот этого трогал, пытался поднять. Показалось, будто стонал.

— Понятно. А пистолет у дамочки интересный. Взгляни, Федор!

— Точно, Семен Кондратьевич. Никак дело крупное наклевывается.

— Наклевывается… Вот он, маузер. Тоже не старушек пугать собирались. Вот, что, дуй с господином писателем в участок, и пусть высылают машину и следственную бригаду. Да и по дороге ворон не лови. Похоже, других свидетелев у нас не будет. Не заступать, не заступать! — прикрикнул старшина на зевак из ближайших домов, столпившихся неподалеку.

26. Пират 20 века

— Да вы не переживайте.

Полицейский, чин, что записывал показания Виктора в участке, был невысокий полноватый мужик лет за сорок, с пшеничными усами; лоб и темя его были украшены лысиной, окаймленной возле ушей чуть всклокоченными прядями волос с проседью. В правой руке он держал перо, в левой — медный подстаканник с гладким стаканом тонкого стекла, из которого поминутно отхлебывав чай, позабыв вынуть ложечку.

— Потерпевшие опознаны; личности в уголовном мире известные. Включая и дамочку. Можно сказать, вам крупно повезло: встретились бы они вам в этом переулке живые, вряд ли мы бы с вами тут чаевничали. Да вы сахарку побольше положите, не стесняйтесь. Все четверо — многоопытные бандиты, под смертным приговором ходят, и потому церемониев не разводят. Чего им терять, верно? А тут, видать, что не поделили. Ну и нам же работы меньше. Вы, естественно, вне подозрений. Не марочным же вином вы их пристукнули? Это кому скажи — осмеют и на возраст не посмотрят. Таскать вас давать показания тоже вряд ли будут. Дело-то ясное, и, скажу по секрету, закроют его быстро. С мертвого тела спросу нет. Вот прочтите и подпишите, на каждой странице.

Виктор углубился в чтение. Полунамеки подтверждались: полиции не хотелось усложнять, и он, без всяких дополнительных деталей, оказывался случайным прохожим, обнаружившим место происшествия. Правда, личной безопасности это Виктору не придавало, однако в этой ситуации трудно было решить, кто для него более опасен. Тем более, если на него охотятся бандиты, то из официальных кругов не видно никакой его роли в этом деле: типа, шел на место, где его должны были похитить, а там уже разборка произошла, и он не при делах. Поэтому он со спокойной совестью поставил подпись.

— И вот пакетик ваш. К делу не приобщается, как не имеющий отношения.

На улице было свежо и стояли лужи. Дождик все-таки прошел, короткий, сильный, грозовой, кстати, смыв все следы, которые не успела зафиксировать следственная бригада. Возле фонарей кружились ночные мотыльки.

«А вообще-то похищение как раз планировалось с расчетом, что дождь следы смыл» — пришло вдруг в голову Виктора.«И кто же это мог быть? По крайней мере, поначалу я им нужен был живой. Кто мешал бы сразу стукнуть и тело затащить в пролетку? Никто. Ну и кому я понадобился? Специалист по медведям… А может, в самом деле, нужен человек, который код взломает, а потом его можно и…»

Виктор поморщился, перепрыгивая через ручей, который тек по краю мостовой к ближайшей решетке. Перспектива была не из слишком приятных.

«Но тогда непонятно с дамочкой. Зачем ей мешать и мочить всех? Хотя не всех. Я ей нужен был живой. Еще один сейф вскрывать? Или один и тот же? Или они за один сейф забились? А что, автогеном они не могут? Или это сейф не у них? Не у них: крупной кражи, видать, не было, раз полиция хочет прикрыть дело. Ну, если, конечно, она сама не замешана. Почему бы и нет? Действительно, почему бы и нет?»

Версия, при которой была бы замешана полиция, оказывалась самой неприятной, потому что ждать помощи уже получалось неоткуда. Ну, разве что от жандармерии, она как-то в нем заинтересована.

«А не могла это сама жандармерия и устроить? Нет, четыре трупа непонятно зачем — это слишком круто. Если бы меня еще задержали по подозрению в убийстве, а потом начали вербовать — было бы еще понятно. Да и как-то это все… Проще такие дела делают.»

Воздух был напоен цветом деревьев. Виктор на всякий случай оглядывался по сторонам, не вылезет ли еще какая шпана. Но по обе стороны вдоль дороги прятались только парочки. Удивительно много парочек. При такой активности населения эта улица ночью — довольно людное и безопасное место.

«Вообще самое время подумать о перспективе. Будем исходить из худшего — то есть в разборке замочили не всех, а заказчики, скорее всего, с обоих сторон живы и невредимы и найдут других исполнителей. Если вопрос, для которого я им был нужен, не рассосался, и заказчиков не спугнули, значит, меня попробуют похитить снова. Что за заказчики и зачем я им — одни домыслы. Но их минимум двое. Ну, троица — урки. Хотя кто их знает, на кого работают. А дамочка с „Вальтером“ и глушаком… Чего-то она слишком их по-ковбойски, да и оснащение — не прохожих шмонать. Глушак для гопстопа не нужен, только для мокрухи. Тридцать восьмой, везде шпионы мерещатся… А что еще тут думать? Что?»

На Губернской стояла тишина и ярко горели фонари. Виктор вдруг подумал, что странно, что он не видел автомобилей у входа в губернскую управу; видимо, они заезжают с другого входа, в ворота на двор… Глупости, глупости. Не о том надо думать.

«Что делать, что делать? Бежать, скрываться? Похоже, за мной следят. Была бы тут еще реальность знакомая, а то в этой соборности, как белая ворона. Отпадает.»

«Жандармерия заинтересована. Использовать, как крышу? Типа, хотят похитить, прикройте? Здесь это организация солидная. Хотя — а какие перспективы вообще с жандармерией? Кто я для нее? Допустим, некий феномен, от которого они неожиданно получают интересующую информацию. Экстрасенс. И будут они прикармливать меня полгода-год, а потом начнут выжимать. Куда я от них денусь-то?»

Из-под ног Виктора с воплем выскочила напуганная кошка. Он вздрогнул от неожиданности, плюнул и продолжал размышлять дальше.

«Хотя… ведь в реальности-2 выжимать не пытались. Наоборот, сразу отпустили. Странно, как-то, что отпустили, так до конца и не ясно почему. Ведь казалось бы — вот человек, есть возможность узнать все, информация о будущем лишней не бывает… А они старались сразу же сплавить обратно. Почему? Берия так решил? Хотя откуда я знаю, как и что он решил? Первый раз отпустили и тут же выдернули назад. Пророка дошифровали… а может, просто проверяли переход? В смысле, могу ли я один прыгать между реальностями или еще кто-то? Откуда я знаю, насколько то, что мне говорили — правда? И второй раз — отправили сразу. Как будто им надо было, чтобы я скорей вернулся…»

Тут Виктор резко обернулся, чтобы посмотреть, нет ли хвоста. Мценская была пустынна.

«…Прямо как с заданием в наше время отправили. А задания никто не давал. Хотя… могли и подсознательно заложить. Надо вспомнить, что же я такое делал необычное, чего обычно не совершал… На работе, или дома, с кем встречался, куда ездил…»

Вблизи уже маячила знакомая калитка.

«Стоп. Было задание. Прямо, без всякого вкладывания в мозги. Зина просила отнести цветы на могилу себя самой, погибшей в войну в нашей реальности. Знала, что я не откажу. Так ведь… Ведь она же попросила отнести цветы прямо в точку перехода…»

От этой догадки Виктор даже на мгновение остановился.

«Случайность или нет? Зина связана с МГБ. Майор Ковальчук был в нашей реальности и мог узнать об аномалии. Нет, нет, нужна еще и определенная дата. Но ведь и я не просто в любой день поехал. В первый удобный. Почему я поехал в этот день… Двенадцатое июня. День Независимости. Нерабочий день, праздник, хорошая погода, цветы везде. Если ехать в это село, то автобусом с утра. Место, число, время — все задано обстоятельствами.»

«Так что же это выходит-то? МГБ забросило меня сюда с заданием? И что за задание? Заложено в подсознание и должно всплыть в определенный момент? Или, как с Гитлером — я просто должен вести здесь себя естественно, и цепочка обстоятельств сама приведет, куда им надо? Как сплавную мину по реке? Но что им надо в этой реальности? И что при этом произойдет со мной? А нынешнее мочилово? Оно по заданию или как?»

Катерина еще не легла спать. Рассказ его она выслушала очень встревоженно.

— Вам так ходить опасно. Погодите, я сейчас…

Через минуту она вернулась; в ее руках чернел небольшой браунинг модели 1906 года, с черными пластмассовыми щечками рукоятки. Не узнать эту модель было невозможно — во времена раннего детства Виктора советская промышленность прессовала из полистирола игрушечные пистолеты точно по этому образцу.

— Вот, возьмите это. Это покойного мужа, и патроны к нему есть, — Катя вынула из кармана халата небольшую коробочку, — и я его регулярно на всякий случай чистила и смазывала, вдруг чего.

— Позвольте, а как же вы… И с такими у вас свободно ходят? — растерянно пробормотал Виктор.

— Берите, вам говорят. Это в охотничьих лавочках продают. За меня не волнуйтесь, а вы у нас, можно сказать, в деле, так что без этого никак нельзя.

— В каком деле? — переспросил Виктор, начиная подозревать, что он еще во что-то впутался.

— Ну как же, — невозмутимо ответила Катя, — вы же сами рассказывали, как пластинки делать. Из-за границы везти того же Эмброуза, или, скажем, Бенни Гудмена дорого. Вот у нас одну пластинку привозят, а в Москве с нее копии штампуют и по городам. Не через прилавок, конечно, а по знакомым, по нужным людям. А народ музыкальным становится, спрос растет, вот и филиальчик задумали делать при пуговичной артели. По бумагам будем местных талантов штамповать, а без бумаг — мами понимаете. Вот и нужен человек грамотный, кто в технологии разберется — даже если чего и не знает, чтобы через свою науку, экспериментом дошел. Кто же, как не вы?

— А как же…

— И доля приличная! Вы не представляете, дело наладим, какой доход будет. Вы же у нас умничка. Кто ж от такого отказывается?

— Ну да, конечно… — Виктор старался выиграть время, чтобы сообразить, — ну а если что — по статье сколько светит?

— Какая статья? Что вы, боженьки вы мои! Какая статья? Да с нашими-то связями об чем речь? Вы ж даже не представляете, какие люди солидные и уважаемые! Да и то сказать: вы ничего не знаете. Опыты ставили ради забавы или научного интереса, для повышения качества продукции. Да, и знать, кто вы, будут лично людей всего ничего. Для остальных вы — Монтер, а кто такой, как выглядит — не видали, не знаем. Да что я говорю-то? Годами фирма держится!

«Ну вот, и погоняло даже есть — „Монтер“. Интересно, по здешним понятиям хорошее погоняло или как?»

— Ну а если эти… вдруг массовые репрессии? Кто тогда разбираться будет?

Катерина рассмеялась.

— Ай, бросьте! Шутник вы, право. Да мы же первые об этом знать будем. Потом, сейчас пошли хорошие репрессии. После тридцать седьмого даже околоточные перестали материться^[7]. Чего вы так удивленно смотрите? Действительно, перестали!

«Хорошие репрессии. Дурдом. Но раз дурдом, то нельзя спорить.»

— Знаете, действительно лестное предложение. Я даже не ожидал. Просто неожиданно как-то. С мыслями надо собраться… А московские на филиал не наедут? Не они это подстроили?

Катерина на миг задумалась.

— Нет, точно не они. Филиал — это ж наши с московскими полюбовно решат, как прибыль делить, как что… Наших я предупрежу, чтоб настороже были, и вас, если что, прикрывали. Вы не волнуйтесь, здесь у нас такие знакомые… Нет, это наверняка не свои. Из своих чтоб хоть один в карман вам залезть попробовал или чего другого…

— Тоже клиенты?

Катерина усмехнулась.

— А вы тут еще раздумываете.

— Считайте — уже не раздумываю.

— Умничка! — воскликнула Катя и жарко чмокнула его в губы, — пойду самовар ставить.

— Ну, тогда уж и отметим за успех дела, — Виктор вынул из пакета бутылку кагора.

— Красное? У меня рыба есть к нему. Сейчас разогрею.

Оставшись один в комнате, Виктор посмотрел на лежавший на столике браунинг и взял его в руки. Пистолет был небольшим, не слишком тяжелым, без выступающих деталей, которые могли бы в критический момент зацепиться за подкладку одежды.

«Еще одна крыша», подумал он. «И тоже неизвестно чем кончится. Монтер. Ха. Вообще интересно — кем здесь, в этой реальности, может быть востребован инженер? Кем угодно — медиабизнесом, аудиопиратами, может аппаратуру чинить, ну и, наконец, спецслужбами. Но только не производством.»

Из гостиной донеслись приглушенные звуки фокстрота «Холостой и беззаботный». Катя накрывала на стол.

«Может, это и есть задание империи? Да ну, это я уже, как Васисуалий Лоханкин начинаю — может, это искупление, и я выйду из него очищенным… Главное, несмотря ни на какую систему, остаться самим собой. Чего там говорил Ницше — человек, который знает, зачем он живет, выдержит любую каку… или что-то в этом роде…»

27. День капканов

Массандровский кагор оказался и в этом измерении очень качественным — голова с утра тяжелой не была, хотя думать о каких-то мировых проблемах тоже не хотелось. Хотелось просто жить, следуя какой-то укатавшейся за эти несколько дней колее. Если в бериевском СССР из второй реальности государство сознательно выстраивало перед человеком ряд целей и приоритетов, как материальных (пресловутое «приемник-телевизор-квартира в сталинке»), так и моральных, и могло менять их по своему усмотрению, то здесь цели человека складывались стихийно в рамках привычных и чуть модернизированных укладов и лишь присматривало, чтобы чел за рамки этих укладов не шибко выбивался. Примерно так же обстояло дело и в социальной сфере. В бериевском СССР государство, после полной разрухи всей ветвей власти в гражданскую, с чистого листа строило систему соцзащиты, образования и других благ, четко ее нормируя, а здесь фачисты, то-бишь, соборники, взяли за основу бытовавшую у отдельных хозяев патриархальную заботу о мастеровых, добрую волю жить в ладу и согласии, а не держать за скотину, что практиковалось не менее редко, и сделали из этого всеобщую обязаловку для бизнесменов. Фабрикант — здоровайся с мастерами за руку, открой школу, училище, больницу, библиотеку, строй жилье доступное и здоровое, плати справедливо. Нет — пришьют ярлык врага государева, имущество заберут и лес валить. Т. е. экспроприировали не класс, а непокорных, подгоняя отношения опять-таки под установившуюся колею. С одной стороны, вроде меньше возможностей для волюнтаристских заскоков — с другой стороны, как-то это все вслепую. Ведет каждого и страну случайное устаканившееся стечение обстоятельств, а чем это обернется в какой-нибудь кризис — никто не знает. Рулить никто не обучен, только подруливать. И желания выскакивать из этой колеи ни у кого нет, и, наверное, не будет, даже если все начнет ветшать и рушиться.

День начинался привычно — Виктор решил направить стопы в редакцию за конвертом с гонораром и новым заданием. Но прежде он тщательно проверил, не заряжен ли браунинг, разобрался с его устройством и действием, и несколько раз прицелился в окно по воронам, щелкая спуском. Оружие лежало в руке довольно неплохо; он поставил пистолет на предохранитель, зарядил обоймой, хотел сначала спрятать его в барсетку, но затем подумал, что ее могут срезать, и переложил в карман брюк. В барсетку он спрятал пару запасных обойм.

В редакции его встретили, как давнего знакомого. Сумма в конверте была та же. В записке по стрелковому оружию вопросов не было — то ли не успели изучить, то ли все ясно, то ли менее актуально. Задание было дать прогноз развития военно-воздушных сил, обращая особое внимание на вопрос о перспективах паротурбинных и газотурбинных двигателей, ракетной тяги, применения на самолетах безоткатных орудий большого калибра, использования бомбардировщиков, несущих на себе истребители, создания десантных бронированных трициклов с надувными крыльями, которые можно буксировать за самолетом, и так далее. Полезные идеи тонули в море тупиковых новаций. Впрочем, это нам сейчас хорошо рассуждать, что полезно, а что нет.

Таня тоже была на каком-то редакционном задании; то, что вчерашняя записка не имела к ней ни малейшего отношения, было и так ясно. Поев в американской кухне и отложив часть денег на счет в банке, Виктор не спеша шел по деревянным тротуарам Мценской на квартиру. Мотаться по городу сегодня не было никакого желания.

На углу Мценской и Петровской стояли два полицейских (что-то они стали по двое попадаться) и о чем-то неспешно разговаривали. Виктор уже прошел мимо них, когда его окликнули:

— Постойте, сударь!

Виктор обернулся. Худощавый полицейский лет тридцати, с жесткими чертами лица, по погонам — старшина, направился к нему. Второй, в чине старшего сержанта, невысокий и чуть полноватый, последовал за ним.

— Так что, проверка лиц в городе. После вчерашнего происшествия, — отрапортовал худощавый хрипловатым голосом, — согласно приказу. Не изволите ли сообщить, что у вас в правом брючном кармане?

«Ну вот и вляпался с этой пушкой…»

— Пистолет фирмы Браунинг, — равнодушным голосом ответил Виктор, — шестизарядный, малокалиберный, для гражданских лиц. Взят с собой после вчерашнего происшествия в городе, на всякий случай. Вдруг бандиты орудуют?

— Кхм… ясно… А состоите ли вы на цивильной государственной службе или членом Российского общества спортивной охоты и рыболовства?

— Нет, — честно ответил Виктор, догадываясь, что покойный муж Катерины членом этого общества мог состоять.

— Тогда предъявите разрешение на ношение огнестрельного оружия вне жилища.

— А, так на улице разрешение надо? Спасибо, что сказали, а то взял так и… Я тут недалеко живу, сейчас отнесу домой. Неловко так получилось, хорошо, что вы предупредили.

— Только придется сейчас с нами в отделение проследовать и протокол составить о нарушении.

— Ну, если полагается, то конечно… И штраф там же заплатить или перечислением?

— Штраф не надо. Объяснение напишете о происхождении оружия, и чтобы свидетели подтвердили.

— Конечно, пожалуйста. Раз положено, какие вопросы.

— А пока извольте сдать оружие.

— Пожалуйста… — Виктор вынул браунинг и протянул старшине… и только тут с ужасом подумал, а что, если они являются оборотнями в погонах. Но было уже поздно. Старшина передал браунинг низенькому.

— Слушай, — ответил ему тот, — а чего мы сейчас с ним по жаре топать будем. Давай машину вызовем.

— Ну так труба-то у тебя. Вот и звони дежурному.

— Щас, — ответил низенький сержант, расстегнул полевую сумку и вынул оттуда черную карболитовую трубку со шнуром.

«Это что, у них мобила такая?»

Сержант подошел к телеграфному столбу на углу улицы, открыл привинченную к нему круглую коробку и воткнул в нее штепсель, которым кончался шнур.

— Коммутатор! Восьмой наряд говорит. Соедините с дежурным отделения. С дежурным, говорю. Докладывает старший сержант Чевелихин…

Виктор и раньше замечал здесь такие коробки на некоторых столбах, но не придавал значения. А они вон для чего, оказывается.

— В Москве и Питере уже таксофоны ставят, — проворчал старшина, — а у нас все с собой трубу таскай… Ну что, когда дадут? — спросил он у подошедшего сержанта.

— Выехали уже. Приказали срочно доставить. Спешка такая вдруг.

— Срочно так срочно. Нам чего. Начальству виднее… Курите? — спросил он у Виктора.

— Нет, не курю.

— Жаль. И он тоже вот не курит, бросил. Дойти, что ли, до лавки Гортуновых? А вдруг машина, — рассуждал старшина, — неказисто выйдет. Потерплю пока, может, у шофера разживемся. Если Тендарев, у него точно есть.

— Есть, — подтвердил сержант. — Он «Норд» курит. Погарский.

— А хочь и погарский. Разбираться, что ли? Все лучше елецкого.

Раздалось урчание, и по Петровской, в облаках пыли, показался фургончик на базе однотонного «Опеля». Заднюю часть машины пыль перекрасила из черного в серый.

«Вот и воронок пригнали», печально подумал Виктор. «А ты ждал, они за тобой „Паккард“ правительственный вышлют? Ну ладно, Катерина подтвердит, что по доброте душевной ствол дала и отпустят. А если не подтвердит? А если ей нельзя об этом проговориться? Тогда это…»

Машина стала. Пыль медленно сносило на палисадники.

— Федор! Погодьте тут, — старшина подошел к кабине водителя. — Федор! Папиросу не одолжишь? Не, ну ты посмотри, может, завалялась?

В это время рядом с Виктором взвизгнули тормоза, и дорогу грузовику перегородил небольшой, серый, похожий на мыша «Опель-Олимпия».

— Эт-то что такое? Почему стали? Сдайте с дороги, здесь не положено!

Дверца хлопнула, и из машины резко вышел молодой человек в светло-сером спортивном пиджаке с большими накладными карманами и брюках на трико в мелкую клеточку. Взмахнув рукой, словно фокусник, он продемонстрировал присутствующим голубое удостоверение с золотым тисненым орлом на обложке.

— Подпоручик Быгов, оперативный отдел жандармерии! Этого господина я у вас забираю.

— Виноват, господин подпоручик, а как же приказ? — осведомился старшина. — Как бы неувязочки не было, а с нас спросят.

— Приказ отменен, — равнодушно констатировал Быгов, — можете по столбу позвонить. Благодарю за службу. Да, изъятое оружие у вас?

— Серафим! Браунинг и патроны господину подпоручику.

— Сейчас. А, вот они. Пожалуйста. Все полностью.

— Благодарю. Все свободны! А вы, Еремин, останьтесь. Садитесь в машину.

«Интересно, куда он меня везет?» подумал Виктор. У него уже начали возникать параллели со вчерашним происшествием. Тоже три на одной стороне, один на другой, и всем им он нужен.

— Понимаете, этот…

— Держите, — Быгов на ходу протянул Виктору его пистолет, затем обоймы.

— Доверяете?

— Этот браунинг числится за жандармским управлением. Передала его вам вчера вечером мадам Задолгова, по нашему указанию. Полиции знать об этом не обязательно. Равно как и вам кому-либо рассказывать об этом.

«Катерина — агент жандармерии? Как и предполагал. Так вот, кто оказывается, пиратов крышует! Ну да, они же за границу ездят, контакты заводят, там и попросить об услугах можно — с кем-то встретится, что-то передать, тайник проверить… Связные в основном, наверное. Организация у них конспиративная, как раз то, что надо.»

— А остальное — тоже по указанию?

— Предложение войти в дело? Нет. Вопросы подделки музыкальных товаров не в сфере деятельности жандармерии. Она в сфере полиции, но у кого хорошие знакомства, тот всегда спит спокойно и смеется последним.

— Тогда куда мы сейчас едем?

— Надо для отвода глаз привезти вас в жандармерию и составить протокол, номер которого сообщат полиции. Если про нас скажут, что мы отпускаем задержанных в соседнем квартале — грош цена нам и нашей работе. Вообще это наш прокол. Надо было сразу на всякий случай оформить вам членство в Обществе спортивной охоты и рыболовства, а не ждать, пока вы нарветесь на каких-нибудь жиганов.

«У них своя агентура в полиции. А может, и телефоны прослушивают. Вон как быстро примчались.»

— …Тем более, это дало бы вам право тренироваться на стрельбище. Членам Общества дают по лимиту бесплатные патроны. А если не тренироваться, то от огнестрельного оружия, сами понимаете, толку никакого не будет.

Он полез правой рукой под приборную панель, держа левую на руле, пощелкал там чем-то и вынул телефонную трубку.

— Вызывает седьмой. Пассажира принял. Без попутчиков. Ждите в гараже. Даю отбой.

— Рация на ультракоротких, — пояснил он, засунув трубку на место, — недалеко, но на ходу связываться можно. Недавно поставили. Все лучше, чем со столба звонить.

Перед Литейной на Мценской сохранились остатки леса, уже расчищаемые под новые дома. За поворотом Виктор увидел трубы Стальзавода, показавшиеся ему невысокими и редкими; из них по небу тянулись рыжие «лисьи хвосты». Ветерок донес в машину запах горячего металла. Заводской забор был новым, дощатым, и на него были прибиты штакетные ромбики, чтобы помешать местным обывателям воровать с забора доски.

Здание жандармерии располагалось возле самого Стальзавода, на углу Литейной и улицы, как он потом узнал, Героев Бухарской битвы, которая в наше время известна как улица Медведева. Это был длинный двухэтажный кирпичный дом в виде буквы «П», выкрашенный белой и лазоревой краской, по архитектуре напоминавший детскую поликлинику, что возле старого корпуса БГТУ, только размером побольше. Виктор сделал вывод, что численность жандармерии в России с начала века намного выросла. На крыше дома стояло несколько антенн. Двор скрывался за каменным забором, выше человеческого роста, выложенным в один кирпич со столбиками.

Перед большими, обитыми листовым железом голубыми воротами с орлом на две половинки стоял карарул. Быгов предъявил удостоверение, ему откозырнули, и солдат медленно раскрыл тяжелые половинки. Они въехали во двор; перед фасадом Виктор увидел палисадник с клумбами, низенькими елочками и аккуратными, посыпанными шлаком, дорожками, на заднем дворе виднелся гараж и машины. Шипела газосварка и воняло карбидом — видно, слесаря там что-то варили.

— Ну вот и приехали. Прошу.

Пропуска Виктору не выписывали, Быгов провел его мимо часового. Внутри жандармерии была обстановка отнюдь не гнетущая, даже чем-то уютная, несмотря на казарменный аскетизм. Коридоры были до половины выкрашены синей масляной краской, а выше побелены, возле окон напротив дверей в кабинеты стояли простые стулья, обитые дермантином, и два-три фикуса в катках на табуретках для красоты. С потолков свисали матовые шары светильников. Судя по тишине, никого не истязали; все выходящие в коридор двери, правда, были обиты черным дермантином. Если бы не установленные между оконных рам решетки ромбиками, можно вообще было подумать, что здесь школа или поликлиника.

Они дошли до одного из кабинетов, и Быгов приокрыл одну из дверей. Двери оказались двойными, с тамбуром, так, чтобы проходящий по коридору не мог случайно видеть, что находится внутри, а окна были прикрыты опущенными занавесками из искусственного шелка. Обстановку кабинета составлял стол, на котором не было бумаг, но стояли телефон и черная казенная лампа с поворотным абажюром, деревянный шкаф с глухими дверцами, несгораемый шкаф, картотека и массивная тумба, на которой надменно восседал полированный «Блаупункт» 1936 года с черными ручками-глазами. Из-за стола поднялся и подошел к Виктору знакомый ему штабс-капитан, чему Виктор уже совершенно не удивился.

— Мир тесен, Виктор Сергеевич! Что-то вы быстро у нас стали притягивать к себе всякие приключения. А вам, Николай Евграфыч, спасибо. Быстро среагировали.

— Стараемся же, — улыбнулся Быгов, — да и что тут сложного.

— Для умелого человека нет сложного. Можете отдыхать. А вы, Виктор Сергеевич, присаживайтесь.

— Как вы понимаете, — продолжил Ступин, когда за подпоручиком захлопнулась дверь, — разговор пойдет не о браунинге. Выпишем вам билет спортивного общества и вопрос снят. Разговор о причинах, по которым его вам передали. Вас не интересует, что это за причины?

— Ну, если я должен быть посвящен… Не всеми вещами полезно интересоваться.

— Разумно… Вы осторожный человек и стараетесь быть предусмотрительным. Но тогда как вы объясните вот что…

Ступин порылся в ящике стола, вытащил оттуда пачку фотокарточек и положил их перед Виктором.

На снимках Виктор увидел себя с Татьяной Краснокаменной на берегу реки в самые интимные моменты их встречи.

28. Под тяжестью улик

— За участие в порнографической фотосессии мне полагается дополнительный гонорар, — невозмутимо произнес Виктор, — причем большая часть, как постановщику.

Ступин хмыкнул.

— Возможно. Но это не наши снимки. Они были обнаружены при обыске у некоего Товстопята, который, как установлено, имел связь с абвером. Товстопят молчит, а у нас, к сожалению, месячник по борьбе с недозволенными методами ведения следствия. Понимаете, ваши контакты с представителями прессы жандармерию не интересуют. Нас интересует, что надо от вас ведомству Канариса.

— Может, того же самого? То есть статей?

— Странный способ их получить. Кстати, о статьях. При жандармерии не так давно появилась такая структура, как лаборатория научных методов прогнозирования. Мы им перекинули по бильдтелеграфу ваши опусы, и они высказали, знаете, прелюбопытнейшие выводы. Хотите узнать?

— Интересно.

— Прежде всего вы в статьях проявляете себя то как мыслительный тип, то вдруг как интуитивный. Начинаете строго, логически, последовательно объяснять развитие того или иного вида техники, тех же танков, и вдруг раз — и у вас выскакивает такое, что никак из предыдущей цепочки выводов не вытекает, и вообще из той информации, которая на нынешний день есть, такой прогноз сделать невозможно. Вас периодически озаряет, причем таким, что переворачивает все известные представления вверх ногами. Например, в войне будущего у вас практически не видно использования химического и бактериологического оружия. Зато неожиданно вся военная доктрина и вооружение перестраивается под массированное применение ядерного, которое сейчас существует только в умах ученых, а у вас оно должно появиться лет через пять — десять. Сейчас никто атомное оружие даже не пытается делать. Все крупные державы создают химические арсеналы. Такой есть даже на Брянщине.

— Под Почепом?

— Откуда вам известно? Это строго секретные сведения.

«Вот вы и попались, Штирлиц…»

— Положим, вы просто удачно угадали. Но ведь вы не играете в азартные игры, потому что не способны угадать карту. А здесь угадали. Некоторые вещи вы знаете лучше нашей внешней разведки. Так вот, специалисты сделали вывод, что вы либо ясновидящий, либо вы получаете информацию от кого-то другого.

— Вы подозреваете, что от иностранной разведки?

— Нет. Почему — скажу несколько позже. Да, вы переживали, что от вас жандармерия потребует за семь червонцев. Так вот, после вашей статьи про хакеров государь император подписал указы о создании двух всероссийских институтов. Один — слаботочной счетной техники и прикладных численных математических методов, и второй — кристаллических электронных приборов. Ученые обещали нам, что в ближайшие годы создадут машину, которая даст нам ключ от всех шифров мира!

«М-да. А я-то, наивный, считал, что хакерство — ремесло далекого будущего.»

— Так может, это и было причиной интереса абвера? Хотели, например, шантажировать?

— Это могло быть, если бы в канале передачи информации через Бурмина была утечка. А ее не было. Госпожа Краснокаменная, как выяснилось, тоже ни при чем.

— А я уж думал, Краснокаменная работает на вас.

— Нет. Кстати, она на самом деле Ротштейн.

— Ну а мне какая разница?

— Действительно, какая вам, в самом деле, разница… Однако, есть основания считать, что вами заинтересовались раньше, чем вы тут начали что-то писать, и вообще до вашего появления здесь. «Хуммель», по нашим данным, появился в Бежице за две недели до вашего появления и, помимо Товстопята, вошел в контакт с членами бывшей банды Картуза, которые и попытались вчера вас похитить. Не спешите возражать. Нашли мы мальчишку, что вам записку относил. А помешала вашему похищению некая Феня Галун, она же Роза-Мари Сокольская, она же Ганна Розовец, она же Ванда Бах… ну. наверное, в полиции вы уже слышали. Так вот, эта Галун-Сокольская-Розовец-Бах, была связана с Энди Купером, тем самым скандальным шпионом-авантюристом британской разведки, нашумевшем тут в годы войны и смуты. Ему бы давно копчик греть где-нибудь в дебрях Австралии или Аргентины, скрываясь от своих и чужих, ан нет — эту мумию вытаскивают из нафталина и тайно переправляют в Россию, надеясь, что он свершит тут какое-то чудо, на которое не способна другая агентура. И он прибывает в Брянск где-то за неделю до вашего приезда. А сегодня утром нам позвонил наш сотрудник из того села, где мы с вами встретились. Знаете, что он сообщил? Жители опознали по снимкам, что именно в этот день они видели там Товстопята и Феню Галун. Не вместе, конечно.

Штабс- капитан откинулся на спинку стула, продолжая глядеть в глаза Виктору.

— Как вы думаете, почему разведки двух государств начинают охотиться за вами не раньше, не позже, а именно с этого места? Почему они не преследуют вас раньше, а тут сразу пытаются схватить вас за жабры? Вы не вели себя, как человек, скрывающийся от двух разведок. У вас есть какие-то объяснения?

«Сказать ему все? А что это изменит? Что я расскажу — невероятную историю с перемещениями между реальностями? Какой дурак в это поверит?»

— А может, они охотятся за мобильным телефоном, который лежит вашей сумочке? Вот этим.

Ступин положил перед Виктором довольно точный рисунок его мобилы.

— Пришлось прибегнуть к услугам опытного карманника, что делать. Надо же нам разобраться во всех этих невероятностях. Кстати, — и он жестом карточного игрока положил перед Виктором снимок какого-то небольшого унылого здания, — это знаете что? Это компания Самсунг в городе Тэгу. Производит рисовую муку, торгует сушеной рыбой. Никаких радиотелефонов не делает.

— Паспорт и деньги двадцать первого века вы тоже видели?

— Вы хотите убедить нас в том, что вы из будущего?

— А если я действительно из будущего?

— Лучше, если бы вы были с Марса, — Ступин встал из-за стола и подошел к окну, закрыв форточку.

— Почему?

— Потому что вам никто не поверит.

— И вы тоже? Вы же не найдете иных разумных объяснений.

— Даже если я поверю, то не поверят мне. К существованию марсиан народ еще как-то психологически приучен. Люди как-то представляют себе ракеты, межпланетные путешествия и прочее. Машину времени не представляет никто. Тем более, ее не нашли, все село обшарили. Может, вы нам поможете представить это важное доказательство?

— Машины нет. Этот какое-то природное явление. В определенном месте и в определенное время перебрасывает. Я даже не знаю, что это такое, и где искать.

— Плохо дело. И еще — вы не знаете прошлого. Вы вели себя скорее так, как будто попали на другую планету, похожую на вашу.

— Ну, в чем-то вы правы. Это другое прошлое. Я переместился из мира с другим прошлым.

— И вы считаете, что кто-то здесь в это поверит?

«Все», устало подумал Виктор. «Финиш.»

— Так что же у нас с вами получается?..

Часть II. Неправильные пчелы

«Вы обязаны тщательно изучать мораль противника, как систему ограничений его взглядов и действий. В своих же взглядах и действиях вы не должны устанавливать иных ограничений, кроме оговоренных приказом.»

Из случайного разговора двух офицеров СС в кафе. Александрия, 1956.

1. Инопланетянин

Читатель уже, наверное, предполагал, что к концу первой части главного героя заметут. Потому что так было в первой книге.

Правда, возникла маленькая неувязочка. В третьей реальности Виктору Сергеевичу Еремину не поверили. И теперь он сидел на стуле, на окраине не нашей Бежицы образца 1938 года, в кабинете жандармерии, и ждал, что скажет штабс-капитан Ступин, в руках которого теперь находилась его судьба.

— Так что же теперь у нас с вами получается? — повторил штабс-капитан. — У нас нет другого выхода, как создать вам легенду. Вы ученый, прибыли с неизвестной нам планеты в составе научной экспедиции. Что-то случилось, корабль за вами не прибыл, вы частично потеряли память и вышли к людям. Понятно?

— Не совсем. Отчего я потерял память?

— Откуда мы знаем вашу инопланетную физиологию?

— Понял. Но все равно, как-то похоже на… на фантастику из популярных журналов.

— Люди скорее поверят всякой белиберде, замешанной на привычных представлениях, чем истине, недоступной их пониманию.

— То есть, если я правильно понял, вы мне все же верите?

— Нет. Вы, например, можете быть дезинформатором, засланным к нам абвером. Но вам, господин Еремин, чертовски повезло. Вы попали к нам в такой момент, когда не столь важно, кто вы, откуда, тот ли, за кого себя выдаете и прочее. Важно, что вы, пришелец из будущего, инопланентянин, шпион или аферист, существуете реально.

«Значит, я для чего-то им нужен. Причем более серьезного, чем просто прогнозы. Ладно. Терять все равно уже нечего.»

— Скажите, а в нашей истории, ну, хотя бы не такой давней, были события, которые происходили как бы неожиданно, нелогично?

Ступин перестал ходить и внимательно посмотрел на него.

— Вы хотите сказать, что были в нашей истории и изменили ее? И поэтому она другая?

— Нет. Но кто-то другой случайно мог. Мне известен такой случай. Правда, не в этой реальности, и не в нашей.

— А еще и третья есть? — Виктор вдруг почувствовал, что штабс-капитан на самом деле волнуется еще больше него. Ну шутка ли, в любой момент в любую точку может вывалиться неизвестно кто неизвестно с чем. И не какой-нибудь лох, а профессиональный агент или диверсант, оснащенный такой техникой, которую и представить невозможно. Ничто так не пугает людей, как неизвестность.

— Может, и больше, — равнодушным тоном ответил он, — мне пока известны только три, включая вашу. Две из них на более высоком техническом уровне развития. Да, и ракетно-ядерное оружие у них есть.

Пусть поволнуется, думал Виктор. Мало ли, вдруг сюда за гражданином России ввалится разбираться корпус быстрого реагирования.

— Занятно. Если, конечно, это не блеф.

— Так как насчет непредвиденных поворотов истории?

— Знаете… Есть один интересный момент. Осенью семнадцатого в Россию через Германию должна была проехать группа активистов большевистской партии, и, в частности, господин Ульянов, известный по подпольной кличке «Ленин». Господин довольно интересный, хорошо эрудированный, гроссмейстер внутрипартийной интриги, умеет владеть толпой и производить впечатление фанатика идеи, но в то же время внутренне глубоко прагматичен. Если бы он оказался в это время в Питере — уверен, наша история, да и мировая история во многом пошли бы по-другому. Не берусь предсказывать, лучше или хуже, но мир был бы другой. Вдруг перед самым отправлением кайзер лично и категорически запрещает проезд. Хотя Германии в тот момент было чрезвычайно выгодно пропустить в Россию революционеров, взорвать изнутри старое государство, армию, органы охраны порядка. Более того, по нашим данным, с этой группой большевиков была даже заключена договоренность о том, что, придя к власти, они пойдут на перемирие с Германией, что существенно облегчит войну на западном фронте. Хотя — кто знает… Ульянов, сядь он в кресло диктатора, обвел бы вокруг пальца всех. Хитрый, расчетливый и отчаянный политик. Он бы сначала заключил мир, потом нашел, как его нарушить, и, даже согласясь сперва на территориальные уступки, все равно потом оставил бы кайзера с носом.

— В нашей истории так и произошло. В октябре была революция…

— У нас тоже была. Она не могла не быть. Это был план консерваторов — скинуть обанкротившегося болтуна Керенского, который выпускал медальки со своим ликом и надписью «Отец народов», а сам открыто вел к развалу империи. Распад России на части должно было узаконить Учредительное собрание. Однако убрать Керенского должна была какая-нибудь малочисленная группировка, за которой не пойдет большинство народа, которая публично опозорится, погрузит страну в анархию и хаос, и после этого любой диктатор, поставленный фабрикантами и банкирами, будет принят как священный спаситель. Лучше других на эту роль подходили анархисты, не останавливающиеся перед террором, большевики, опиравшиеся на небольшой слой фабричных мастеровых, и часть эсеров — левые эсеры, которым сочувствовали разоряющиеся мелкие собственники; а, надо сказать, когда мелкий собственник теряет ту скудную, нажитую многими годами долю, в которой он видел смысл всей своей жизни, его не остановят ни закон, ни религия, ни мораль.

Зазвонил телефон. Ступин снял трубку.

— Жандармерия. Да, штабс-капитан Ступин. Да, мадам, он у нас. Сущие пустяки, мадам. Господин Еремин является свидетелем вчерашнего происшествия на Саратовской. Увы, никаких исключений. Тайна следствия, мадам, так что придется потерпеть, пока полиция чего-нибудь не обнародует. Никаких интервью, никаких публикаций. Надеюсь на ваше понимание. Могу только обещать, что если что-то будет для прессы — в первую очередь вам. Ну что вы, не стоит благодарностей. Вам также непременных успехов.

— М-да, — продолжил он, — недооцениваем мы возможности журналистов. Краснокаменная уже знает, что вы здесь. Надо теснее работать с редакцией, использовать таланты на благо отечеству… На чем, собственно, остановились: дальше, как теперь говорят, дело техники. Наши магнаты поставили леворадикальные партии в такую ситуацию, когда они должны были либо немедленно ждать власть, либо в условиях нарастающего промышленного кризиса их ждал неминуемый военный переворот и разгром Советов. Корнилов был, так сказать, первыми цветочками.

«Прямо как с ГКЧП» — подумал Виктор. «В 1991 году демократы создали ситуацию, когда у кого-нибудь из Политбюро наверняка не выдержали бы нервы. Но если ГКЧП был собранием трясущихся бездарей, то Ленин и товарищи неожиданно оказались профессиональными игроками и сделали всех.»

— Вот в итоге и пришло: чай Высоцкого, сахар Бродского, власть Троцкого. Лев Давидович, надо признать, был человеком прытким: возглавил партию большевиков, с которой, верно, лет пятнадцать воевал, вождь революции, вождь мирового пролетариата… Знаете, бывают такие люди: талант ухватить власть, а вот распорядиться ею… Короче, когда Троцкий продул Царицын, стало ясно, что новая власть не жилец. И вот незадолго до этого кайзер делает еще один странный шаг. На Украине немцы тогда поставили прогерманское правительство сепаратистов и могли получать оттуда хлеб и уголь. Казалось бы, чуть пересидеть — и нах Москау, опережая Колчака. И тут, накануне успеха, кайзер выводит войска с Украины, объясняя это тем, что хочет предотвратить революционный пожар в самой Германии. Сепаратисты остаются висеть в воздухе. Правда, Троцкий этим воспользоваться не успел — на Украину вошли польские легионеры, поддерживаемые англичанами, а сами англичане и французы высадились в Крыму и Одессе, создав ту самую Речь Посполитую, рухнувшую во время Великого Голода. Ну, консервативные круги тут же обвиняют кайзера в измене, и все это скоро кончается правым переворотом. Германию, это, правда, не спасло, в том же восемнадцатом она признала свое поражение, но дальше начинается самое интересное. Удалось установить, что в семнадцатом, когда немцы рвутся ко граду Петрову, кайзер вдруг приказывает тайно разрабатывать — что бы вы думали — план действий после поражения Германии в войне. Ни в какую логику это не укладывается. И вот по этому плану, представьте себе, находят какого-то неудавшегося художника, каковых толпы на Деснянском проспекте в базарный день, по фамилии Гитлер, внушают ему маниакальную идею, что он вождь нации, натаскивают говорить речи, проталкивают его во власть, и теперь вся Германия готова целовать ему пятки, носится с ним, как девицы за Лемешевым и Козловским…

Штабс-капитан подошел к стоящему в углу «Блаупункту» и повернул ручку. Виктор вздрогнул — из динамика громко вырвалась немецкая речь, тот самый голос, который был знаком ему по десяткам документальных и художественных лент. «Хайль!» — ревела толпа в ответ оратору, и Виктору вдруг стало жутковато оттого, что это прямая трансляция. Ступин убавил звук.

— Вы хотите сказать, что это все ваш пророк устроил?

— А знаете, похоже… В нашей реальности Ленина пропустили в Петроград, он в конце концов отодвинул Троцкого на второй план, войска кайзера прогнали с Украины, причем успели их частично распропагандировать, и в Германии революцию сделали красные, правда, они не удержались тогда. А в России большевики победили, хотя и с большими трудностями, в стране были разруха и голод… Кстати, а почему Колчак не пошел на Киев?

— Ну так союзнички поставили условием поддержки признание независимости Финляндии, Прибалтики, Украины, Кавказа и Средней Азии. Говорят, Колчак противился, но толку с этого… Разве что Дальний Восток не сдал. Так что пришлось фачистам исправлять его ошибки. Разве что до Прибалтики и Финляндии руки не дошли, хотя… Все в руках божьих, Виктор Сергеевич.

— А дальше в нашей реальности в Германии к власти пришел, — и Виктор кивнул в сторону «Блаупункта».

— Интересно, — сказал Ступин, — то есть, вроде как бы у нас кайзер, встретившись с человеком из будущего, счел поражение Германии фатальным и направил все действия против распространения коммунизма?

— Наверное.

— Интересно, — повторил Ступин, — есть одно только «но»: эту историю легко придумать, просто исходя из попытки объяснить действия кайзера. Объяснение — не факт.

— А это не факт? — с этими словами Виктор расстегнул барсетку и протянул Ступину мобильник.

— Может быть. Но здесь должны сказать слово эксперты. Не возражаете?

— Нет. Только пусть не сломают. Ковырять элементы на плате внутри нельзя. Его по меньшей мере как электронный калькулятор использовать можно, какфотоаппарат для скрытой съемки и диктофон.

— Идеальная шпионская аппаратура. Насколько я понимаю, данную технику можно использовать для шифровки и дешифровки сообщений.

— Естественно. Она же по цифровой технологии.

— Если это подтвердится, то объяснит охоту за вами.

— И с вашей стороны тоже? Слишком уж гладко все складывалось.

— Вы догадливы. К нам в руки попали данные, что абвер направил «Хуммеля» с заданием перехватить человека, явление которого произойдет в малопримечательном поселке Бежицкой губернии, двенадцатого июня, и тайно вывезти его в Германию. Видимо, утечка этих данных произошла и в британскую разведку. Отсюда два варианта: либо в данное время и данном месте появится некто, крайне важный для рейха, а следовательно, и для Российской империи, либо это провокация, и нам подбросят дезинформатора — если утечка спланирована самим абвером. Естественно, в день Святой Троицы опергруппа была на месте, самое простое, что пришло в голову — это просто подвезти вас в Брянск.

— Как же тогда опергруппа не заметила конкурентов?

— Она и не должна была их искать. Если вы дезинформатор — «Хуммель» должен был знать, что вы в Бежице и предпринять какие-то действия, чтобы мы вас задержали, если нет — он должен найти возможности влиять на вас, например, шантажировать, или вывезти вас силой. Товстопят на этом и погорел — когда он спешил из Соловьев проявлять пленку с компроментирующими снимками, за ним уже следили. После происшествия на Саратовской не привезти вас в жандармерию под каким-либо предлогом выглядело бы вовсе странным… Кстати, а во второй реальности что с вами делали, когда задержали? Вас же не могли не задержать?

— Во второй реальности меня в конце концов отпустили, — сказал Виктор, — пустили слух, что я не тот человек, что я специально подставленная приманка для агентов германских спецслужб. Дело в том, что предполагалось, что германская разведка хочет убрать меня телепатическим оружием.

— Потрясающе. И там тоже абвер?

— Тогда он уже вошел в состав РСХА.

— И телепатическое оружие. Просто сюжет фантастического романа.

— Атомная подводная лодка тоже хороший сюжет. Адамов здесь не пишет «Тайну двух океанов?»

— Это который «Победители недр?» Можем узнать.

— Если пишет, пусть термопары заменит на ядерный реактор и оснастит лодку, кроме ультразвукового излучателя, баллистическими ракетами большой дальности, стартующими из-под воды. Есть шанс обрести мировую известность.

— А что, это интересная мысль, — ответил штабс-капитан, — насчет выпустить вас. Если вы дезинформатор, деваться вам некуда, вы же не выполнили задания, да и большая вероятность, что вы у нас перевербованы. На дезинформатора, который вошел в доверие, вы тоже не похожи — ну что за дураки в жандармерии, что столь ценному феномену позволяют шляться где попало, особенно после вчерашнего? Если тот, за кого себя выдаете — действительно, для «Хуммеля» и Купера вы похожи на топорную провокацию жандармерии. Вы все время контактировали со мной, разыскивали меня в губернской управе, вам делают рекламу в газете так, что в Бежице вас только слепой не заметил. Вы получаете от жандармерии деньги в конвертах и кладете их в банк, при попытке полиции задержать вас за нарушение опять-таки вмешиваемся мы. Товстопят вас сфотографировал, и его тут же взяли. Люди Картуза пытаются вас похитить — и они мертвы, а заодно и мадам Галун. Во что поверят их хозяева — в то, что произошло на самом деле, то есть они так удачно друг друга угробили, или в то, что похоже на правду, то есть и тех, и тех перестреляли на месте оперативные агенты из засады при попытке задержания? Люди склонны верить не в правду, а в то, что больше похоже на правду, даже шпионы. По всем статьям вы у нас для отвода глаз, а настоящего феномена без шума взяли на месте явления и скрытно вывезли в Москву, или, скажем, на Урал. Возможно, так и поступим, и постоянный паспорт вам сегодня выдадим.

— Спасибо. А что у вас здесь за проблема такая, что вам даже неважно, кто я?

— Да есть одна маленькая. Как вы оцениваете сейчас положение России?

— По сравнению с СССР 1938 года — не так уж плохо. Энтузиазма, конечно, меньше, но экономика растет так же быстро, благосостояние народа из-за менее продолжительной гражданской войны и иностранных инвестиций явно повыше. Политическая система обладает широкими возможностями для мобилизационных мероприятий в случае войны.

— Это на ваш взгляд?

— Да.

— Либо вы очень хитрый, либо… либо действительно из будущего. Россия на самом деле в полной дыре — экономической, политической и военной.

2. Канун всемирного потопа

— Наша экономика действительно быстро поднималась последние годы за счет германских вложений и германских технологий, — продолжал штабс-капитан, — вопрос в том, на каких условиях осуществлялся германский вклад. Когда немцы открывали у нас производства, они более всего заботились о том, чтобы они оказывались зависимы от поставок каких-либо важных деталей из Германии, производство которых в России оказывалось невозможным. Кроме того, германские дельцы принимали меры к тому, чтобы, насколько можно, уменьшить число российских инженеров-конструкторов. Это и предоставление готовых решений — зачем, дескать, тратить время и деньги, если все уже изобретено, и есть качественный немецкий продукт. Это и работа прогерманского лобби в прессе, чтобы всячески скомпрометировать и очернить российских инженеров и ученых, внушить обывателю, что они ни на что не способны, и только даром едят хлеб. Еще с двадцатых годов систематически велась пропаганда, что все созданное в России — это копирование устаревшей западной техники, внушалось, что патриотизм — это спекулятивная идея государства, что государственных интересов вообще не существует, а есть только мелкие животные инстинкты обывателя, важнее и святее которых ничего нет. Вообще любые разговоры о русском приоритете в чем либо подвергались осмеянию. И, кстати, подобные моральные уступки являются одним из условий предоставления инвестиций.

— Поэтому изобретатель в рассказе не может быть русским?

— Именно. Но это мелочи. Главное в том, что в один прекрасный день Гитлер поставил условие — либо Россия участвует на стороне Германии в будущей войне против Англии, Франции и США, либо Германия прекращает техническое сотрудничество и поставки машиностроительной продукции в Россию. И тут выяснилось, что экономика России, работа российских фабрик и заводов до такой степени зависит от продукции германских предприятий, что срыв этих поставок приведет к тяжелейшему всеобщему кризису промышленности. И исправить это положение весьма трудно, поскольку зачем заводчику держать конструкторов, если дают готовую разработку и надо только машины собирать? Отупели наши дельцы, дух изобретательства порастеряли, да и кадры поуволили, а вместо них набрали самоуверенных торгашей, кичащихся своим умением провернуть сделку с европейским партнером. Хотя военная промышленность была под полным контролем государства, но и ее это коснулось — скажем, орудия мы можем сами создавать и выпускать, а танки или самолеты — нет. Хотя и спохватились, и новые кадры на военные заводы понабрали, а опыт-то где? Это же не дворников нанять.

— Понятно, — согласился Виктор.

— В итоге выходит, что при отказе России, как я говорил, начинается промышленный кризис, нарушается торговля хлебом и продовольствием, потому что крестьянин теперь продает хлеб за машины и сельхозтехнику, нарушаются финансы, потому что Германия отказывается платить за нефть нынешнюю цену. Дальше массовая безработица, города без продуктов, массовые бунты, сепаратизм подымает головы, наконец — революция и распад империи. Понятно?

— Я очень хорошо это понимаю. Вам скажут, что вы зря прожили свою жизнь, зря отдали столько лет служению отечеству, что вы теперь никто, а жулики и предатели, разграбившие Россию, станут святыми. Вас, защищавшего жизнь и покой российских граждан, назовут кровавым палачом, каждый час будут науськивать на вас невежественную толпу, выставлять вас виновником всех бед и требовать над вами расправы…

— Вы служили по нашей части?

— Нет. Но видел как это делается, — ответил Виктор, вспомнив, как в Эстонии судили Арнольда Мери.

— Значит, вы понимаете нашу позицию. Но вся беда и в том, что если Россия соглашается участвовать в войне, то результат будет тем же. Страна будет истощена длительным мобилизационным напряжением и жертвами, начнется финансовый кризис, а поскольку цели войны далеки от нужд обывателя, он не будет настроен долго переносить тяготы. Конечно, благодаря социальным планам наша нация менее расколота на богатых и бедных, чем в первую мировую, да и купчиков сейчас можно заставить в случае войны не раздражать публику показной роскошью. Но пока у нас есть относительная свобода частного капитала — а это ставят непременным условием германские промышленники и финансисты, вкладывающие в Россию марки — наша система устойчива, только пока она растет. Короче, даже если мы с Германией победим Англию, следующим шагом Гитлер слопает ослабевшую Россию.

Приглушенная толпа в «Блаупункте» снова взревела «Хайль!». Ступин поморщился и покрутил ручку настройки. В кабинет ворвался английский фокстрот «Пол-двенадцатого ночи в субботу»; зачирикали беззаботные скрипки, четкий, озорной ритм труб так звал танцевать, им вторил голос певца — «тот веселый пляс погрузил нас в транс…» Простой сменой волны приемник перешел из одной реальности в другую — и обе, собственно, были иллюзиями.

— Что же, собственно, требуется от меня?

— Информация. На основании которой мы можем выбрать сценарий, который оставляет нам больше шансов.

— А если я дезинформатор?

— Дезинформация — та же информация, если понять, что в ней искажено. И какую информацию она должна скрывать.

— А если мы попробуем повысить наши шансы?

— Хотите изменить историю? Кайзеру этого, по сути, не удалось. Германия войну проиграла.

— Ну, он нам ее изменил. Тоже погнался за мировыми проблемами, борьбой с коммунизмом, а не за интересами нации. Может, ему фанатика надо было найти, вроде Гитлера, и объявить тотальную войну.

— Хорошо, что не нашел. Как вы себе представляете дальнейшие действия?

— Чтобы не распыляться, начнем хотя бы с танков, раз эту тему вы сами затронули, а там и дальше посмотрим, что у вас можно пропатчить.

— Можно что?

— Ну, пофиксить… тьфу, исправить. Исходя из ситуации и возможностей. Да, кстати, транзисторы вы получите еще только лет через десять — не хватает теоретического задела и технологий. Попробуйте пока освоить стержневые лампы. Они не только для компьютеров, но и для армейских раций пригодятся.

— Подождите, я сменю пленку.

Ступин нагнулся и открыл тумбочку под «Блаупунктом». Из-за дверец показалась панель шоринофона с лампочками. Щелкнув защелкой, штабс-капитан снял большую черную бобину с широкой, как для фотоаппарата, пленкой, и засунул ее на нижнюю полку, а вместо нее поставил другую.

— Все, теперь можно продолжать.

— Только сперва одна просьба — церковь должна начать разъяснения, что есть плохой свинг и хороший свинг. Отвечающий православным ценностям.

— Условия здесь будем ставить мы! — жестко отрезал Ступин.

— Условия вам ставит Гитлер.

У штабс-капитана заходили желваки. «Сейчас ударит».

— …победа над которым стоила нам двадцать миллионов жизней, — продолжал Виктор. — Вы говорите о вариантах? У нас два варианта: хороший — победить Гитлера, и очень хороший — не допустить нападения Гитлера, нарастив военную мощь.

— Вас пугает возможное уничтожение евреев, цыган и коммунистов?

— Уничтожение всей России. Думаете, фашисты — это люди? Это марсиане! Марсиане с треножниками, которые будут удобрять свои поля пеплом аборигенов, шить абажуры из человеческой кожи и набивать матрасы волосами убитых. Я могу показать место под Мальцевской, там будет концлагерь, где замучают сорок тысяч русских пленных. Могу показать овраг недалеко от Покровской горы, где расстреляют несколько тысяч. Могу показать на карте деревни, которые сожгут вместе с жителями. Можете сказать, что я сумасшедший, но через несколько лет сможете это сами увидеть. Если сможете, потому что в нашей реальности захваченных сотрудников госбезопасности немцы расстреливали на месте.

— Значит, фашисты — это марсиане. Вы видите перед собой марсианина?

— К счастью, в России не фашизм, а одно название. Спасение царского режима элементами социализма.

— Смело сказано.

— После победы над Германией можете за это репрессировать.

Ступин вздохнул.

— После победы… Трудный вы человек, Виктор Сергеевич. Вы всерьез считаете, что Россия в ее нынешнем положении сможет объявить войну Германии и разгромить ее? И зачем? Разве вы не видите, что наши страны экономически нуждаются друг в друге?

«Запутывает? Ловит на противоречиях?»

— Зачем объявлять войну Германии? Она и сама нападет, причем без всякого объявления. Когда почувствует, что Россия — колосс на глиняных ногах. А военный союз — одна из тактик Гитлера. Риббентроп перед захватом Польши тоже предлагал Беку совместный поход на СССР…

— На СССР?

— Ну да, у нас и во второй реальности победили большевики и установили контроль над территорией примерно в границах Российской империи, государство называлось — Союз советских социалистических республик, сокращенно СССР.

— Кто в вашей реальности руководил жандармерией в это время?

— Сейчас июнь… значит, сейчас Ежов, потом Берия.

— Ежов ушел на пенсию?

— Его сняли за злоупотребления, потом расстреляли. Да, жандармерия и полиция были объединены в НКВД. Полиция называлась милицией, слово «жандармерия» вообще не использовалось.

— Зачем вам эти музыкальные вопросы?

— Это вопрос психологической войны. Если мы займем позицию пассивной обороны, то проиграем. Наша эстрада должна быть наступательной, молодежь Германии и США должна ловить по приемнику нашу музыку, подражать нашим героям, воспринимать с их образами наши ценности. Значит, мы должны быть на пике молодежной моды.

— Для чего вы запустили шлягер с призывами пьянства и легкомыслия?

— Создать ситуацию, когда надо переходить от пассивных запретов к наступлению, создавать нашу свинговую культуру, проповедующую наши ценности. Вы же сами выпустили джина из бутылки продажей массовых приемников. А на Запад закинем движение хиппи и рок в борьбе за мир. Надеюсь, жандармерия занимается созданием в других странах групп влияния?

— Рокк в движении пацифистов?

— Не Марика Рокк, конечно. Это музыкальный стиль, основанный на возможностях электрогитары и преобразованиях звука электрическими фильтрами, думаю, технически это уже осуществимо, остается найти музыкантов — новаторов. Как раз можно использовать в мирных целях отечественных любителей свинга.

— То есть вы предполагаете, что будущие войны будут иметь тотальный характер и вестись даже между прямыми военными столкновениями? С помощью манипуляций не только умами и даже не на уровне примитивных инстинктов, но и ощущений, физических функций? Но это же может вообще привести к расстройству человека, как вида живых существ?

— Увы. Наши противники не будут ограничивать себя в средствах. Какую бы линию политики не вели, а на российские богатства всегда будут зариться другие страны. Нефтегазоносные месторождения в Сибири, якутские алмазы…

— Что?! — Ступину, кажется, изменила профессиональная сдержанность.

— Простите, с этого, наверное, мне надо было начинать. В Сибири найдут нефь и алмазы. Правда, тамошняя нефть по качеству хуже, чем грозненская, зато много. Крупнейшие запасы в мире. И природный газ, без которого Европа, задыхающаяся от загрязнения окружающей среды, через несколько десятилетий не сможет существовать.

— То есть вы считаете, что гипотезу Губкина и этих, как их…

— Простите, я тоже не помню, как их звали. Знаю, что нефть сейчас, то есть у нас, добывают в Тюмени, в Ханты-Мансийском округе… как их там, Самотлор, Березовское… да, Уренгой, Надымское, Ямбургское… когда-то много писали…

— Несмотря на то, что это в медвежьей глуши, а под боком осваиваются богатейшие месторождения Волго-Уральского района? Кстати, тоже не без помощи немцев.

— Это сейчас они богатейшие. Но по сравнению с Сибирью или тем, что под Арытау в Казахстане…

— Еще и в Казахстане?

— Да.

— Алмазы, говорите, в Пермской области?

— Да нет, какая Пермская… Там была глухая тайга, об этом даже кино сняли, где геологи нашли алмазы, а потом все погибли… А, вспомнил — на реке Малой Потоубуе трубку «Мир» нашли. Не трубку мира, это назвали так кимберлитовую трубку. Потом в бассейне Далдына, Мунском районе. Там не сразу нашли, там нашли по этим, как их… пириты… нет, вот: пиропы. Что это такое — не знаю, просто читал.

— Кто такой Лазер и какое излучение он открыл?

— Это не фамилия, это сокращение английских слов. Усиление света вынужденным излучением. Называется также оптическим квантовым генератором. В настоящее время… тьфу, в нашей реальности используется от противоракетного вооружения до станков для резки стальных листов, сварки, микрозаписи информации, связи и так далее. Очень грубо говоря — определенное вещество возбуждают сильным светом снаружи, оно испускает параллельный луч определенной частоты, который не расходится. Когда у нас в семидесятых посылали луноход…

— Можно ли у нас делать лазеры?

— Ну, у вас основы теории есть, только до оптической накачки и резонаторов не додумались… Может быть, даже в лабораторных условиях можно что-то простенькое соорудить, на органических красителях или азоте. Хотя стальные листы вы этим резать еще не будете, и потыкаться много придется, прежде чем заработает.

— Болезни будут уничтожены?

— Ха, если бы… Но к сорок второму у нас начали пенициллин выпускать, из плесени Пенницилин Крустозум, это спасло жизни многим бойцам и не только. Если в России работают над антибиотическими препаратами — надо обязательно создать условия, если нет — надо начать разработки.

— Хорошо, разберемся… Какие тенденции в моде?

— К концу шестидесятых дамы будут носить платья выше колена, как сейчас на теннисных кортах… А насчет меня здесь тоже предсказание было, как во второй реальности, что вы спрашиваете случайным образом? Там тоже меня так спрашивали, потом сказали, что я должен предотвратить гибель человечества в ядерной катастрофе… Я, понимаю, что, наверное, выгляжу, как сумасшедший…

— Нет, — ответил Ступин, — скорее, это я начинаю чувствовать, что схожу с ума.

Он нажал кнопку звонка под крышкой стола. Виктор было подумал, что штабс-капитан вызывает конвой, чтобы увести его в камеру, или что-нибудь хуже, но вместо этого в комнату вошла официантка в темно-синем платье с белым передничком и кружевным кокошником в волосах.

— Натуля, — обратился к ней Ступин, — принесите нам, пожалуйста, кофейный прибор на двоих и булочки.

— У нас в этом году ввели американский обычай использовать кофе на работе для остроты ума, — пояснил он Виктору, — хотя сами американцы приучились к кофе по чисто политическим соображениям, чтобы бойкотировать импорт английского чая. Можете не бояться, у нас не подмешивают скополамина. Во всяком случае, использовать кофе для таких вещей нерационально, тем более, в этом случае. Представляю, что вы тогда наговорите…

Раздался стук в дверь; официантка принесла на подносе две чашки кофе, кофейник и тарелку с пончиками.

— Последнее швейцарское изобретение, — продолжил Ступин, — моментальный кофе того же вкуса, что и молотый. Называется «Нескафе». Слышали?

— Еще бы.

— Незаменимо для нашей службы. Только добавить кипяточку — и готово. Да, греки научили меня, — Ступин взял стоявший на тумбочке кувшин, — перед кофе выпивать стакан воды. Промывает рот и тогда лучше чувствуется вкус. Незаменимо, если опасаетесь, что к кофею что-то примешивают. В Одессе их много живет, в смысле, греков. Вам налить?

— Нет, спасибо. Я вам доверяю.

Кофе по вкусу оказался похожим на «Нескафе», что доставали в советское время в Москве, а пончики были свежими и теплыми.

— Ну как?

— Как в нашей реальности и даже лучше.

— Никогда не мечтали стать тайным агентом государя императора?

— Нет. Честно, нет.

— А придется. У нас нет другого способа оформить вас на постоянную работу. Нынешнее же ваше положение человека без определенных занятий себя изжило.

— А как же вы устроите меня без паспорта?

Ступин полез в стол, вынул оттуда новенький паспорт и протянул Виктору.

— Кофеем только не залейте. Это настоящий.

— Сейчас принесут и служебное удостоверение.

— Так запросто?

— Подумайте лучше над конструкцией квантового генератора. В общем, допивайте кофе, и вас отвезут обратно на квартиру. Оставшуюся половину дня сегодня будете отдыхать. Днем ходите по городу, только старайтесь по людным местам. Ночное время лучше проведите дома. Завтра с утра за вами заедут и займемся танками, потому что по ним уже задание утверждено. Свое новое место работы можете расшифровать перед посторонними. Только не перед каждым встречным, а то кто же тогда поверит, что вы тайный агент.

— Т. е. «Хуммель» должен узнать, что я у вас работаю?

— Полагаю, уже знает. Об остальном не волнуйтесь, а то вы любите соваться во все дырки. В редакции за вас будут писать рассказы — не забудьте их читать, а то читатели будут расспрашивать. Фабрикантам копий пластинок подыщем технолога из числа амнистированных бытовиков, направленного в Бежицу по запрету проживания в столицах. Со свингом, полагаю, Синод поймет ситуацию. Какие еще проблемы?

— Пока никаких. Такое впечатление, что вы все можете…

— Жандармерия может почти все. Но это не значит, что она должна во все вмешиваться. Не правда ли?

— Вам виднее. Да, в каком состоянии, хотя бы по зарубежным источникам, создание ядерного оружия?

— В прошлом году в Россию приезжал господин Бор…

— Нильс Бор?

— Ну да, Нильс Бор, выступал с лекциями о строении атомного ядра. В частности, говорил, что если бы не существовало рассеяния энергии, то был бы возможен лавинообразный взрыв, именно за счет энергии ядра. Но поскольку рассеяние есть, то… В общем, идей практической реализации, как он говорил, пока не существует.

— Через шесть-семь лет надо если не иметь такое оружие, то быть готовыми к возможности применения потенциальным противником отдельных зарядов мощностью, равноценной взрыву от единиц до десятков тысяч тонн тротила, по крупным городам с целью массового устрашения, либо уничтожения политического руководства страны и нарушения управления государством и вооруженными силами. По крайней мере, иметь какой-то асимметричный ответ в запасе.

— Почему такой срок?

— В этом году немцы Ган и Штрассман откроют выделение большого количества энергии при делении ядер урана от бомбардировки их нейтронами. В следующем году во Франции Жолио-Кюри сделает вывод, что по этому явлению возможна та самая цепная реакция, о которой говорил Бор, и это приведет к началу разработок атомной бомбы.

— Тогда объясните, пожалуйста, такую простую вещь. Если, как вы предполагаете, кайзер встречался с человеком из будущего, то немцы должны начать работу над бомбой раньше. Но этого нет. Почему?

— Контактер мог не сказать о бомбе из убеждений. Все-таки это считается бесчеловечным оружием. Мог плохо знать физику или не представлять, что там за чем идет. Мог дать какую-то информацию, но в ней не разобрались, пока наука не достигла определенного уровня, и она валяется, засекреченная, в каком-нибудь сейфе. Кто-нибудь закупал большие партии урановой руды?

— Нет. Вы, к счастью, в своей записке обронили слово про уран. Пока никто не закупал.

— В нашей реальности через два года закупит США у Бельгии.

— Как изготовить такую бомбу?

— Вы считаете, что государство делает такие знания общедоступными? Могу начертить общую схему, рассказать о принципе действия, некоторых опубликованных особенностях технологии создания. Скажу сразу, просто поручать на основании этого инженерам изготовить бомбу бесполезно. Ученым придется заново раскрыть ее секрет, разве что мы исключим какие-то совсем уж грубые ошибки.

Виктор сразу же ждал дальнейших вопросов о том, что ему известно о ядерном оруии, но вместо этого Ступин устало провел рукой по лбу и сказал:

— Вы, кстати, правильно поступили, что не стали орать, что вы носитель критически важной информации и требовать встречи с шефом жандармерии, а то и самим государем императором. Если бы вы знали, сколько у нас ломится всяких изобретателей и ученых с заявлениями, что они перевернули мир и им нужна аудиенция с императором… Девять десятых таких идей — полный бред, из оставшегося девять десятых — маниловщина. Даже здравая, но преждевременная идея может оказаться обреченной. Допустим, вы знаете новый закон природы, который откроют в будущем. Вы рассказали государю императору об этом. К кому государь должен обратиться?

— К ученым, наверное.

— К ученым. А они, на основании своих данных, своей работы, еще не готовы это понять, их изыскания убеждали в другом, и они в два счета докажут государю, что вы или невежа, или проходимец.

— Но ведь можно проверить?

— Так ведь они, батенька, все настаивают проверять, испрашивая невозможные средства. Начиная с Липпиха, который в войну с Наполеоном обещал боевой цеппелин. Красивая идея, верно? А ведь ничего бы не вышло. Нужны, например, мощные двигатели внутреннего сгорания.

«Канал забит помехами? Или просто хочет, чтобы вся информация шла через него? С другой стороны, это же не случайный следак. Ему поручили выяснить, что это за человек, за которым гоняются две разведки. И полномочиями с допусками наверняка обеспечили. Так что он не допустит, чтобы что-то шло через его голову. И, видимо, об этом мягко предупреждает.»

— Да… Трудная у вас задача.

— Для нас сейчас самый главный военный секрет в том, что атомные заряды могут быть созданы и применены не раньше чем через пять лет.

Он поднял трубку телефона.

— Дайте четырнадцатого. Это седьмой. Заходите.

Отворилась дверь, и дама в форме занесла папку с документами.

— Распишитесь в принятии на службу и получении удостоверения.

— Ну вот, — сказал Ступин, когда формальности были закончены, — с этим удостоверением вас отсюда выпустят без пропуска. Машина вас ждет на улице, тот же самый «Опель». Так что на сегодня все, если, конечно, у вас нет информации о столкновениях с кометой, всемирном потопе или очередном ледниковом периоде.

3. Кубинос партизанос

В машине Виктор рассмотрел выданное ему удостоверение. Показалось оно ему каким-то несерьезным, еще более декоративным, нежели «гражданский эксперт» из второй реальности. Действительно, а почему не эксперт? Хотя, возможно, в жандармерии просто не предусмотрено гражданских экспертов, только состоящие на военой службе.

В графе «род службы» было черным по белому прописано «тайный агент» и больше ничего, т. е. никаких должностей или званий. Все это выглядело как-то по-детски и вызывало в памяти старый анекдот: «- Кубинос партизанос! — А почему без бороды? — Тайнос агентос». Хотя, если задуматься, это было ничуть не глупее, чем специальность «оператор персональных компьютеров». Если компьютер персональный, то на кой ему операторы…

На квартире его встретили двое молодых, спортивно сложенных человека в светлых костюмах с большими накладными карманами на пиджаках и аккуратными проборами.

— А ко мне тут родственники приехали! — пояснила Катерина, — ночью в гостиной на походной койке спать будут. Знакомьтесь.

Родственники представились как Валентин и Антон, не называя фамилий. Виктор не стал уточнять, забрал в своей комнате пакет с оставшейся бутылкой марочного и закуской и пошел в редакцию. А то Татьяна будет в жандармерию названивать, мало ли на какие неприятности нарвется.

Она оказалась в редакции — просматривала через настольную лупу одну из отснятых и проявленных пленок. Увидев Виктора, она смущенно засияла.

— Татьяна Михайловна, — забеспокоился лаборант, — у нас парааминофенола что-то маловато осталось. Да и метабисульфита калия не мешало бы заодно в запас иметь. Я схожу в лавку?

— Конечно, конечно… Посмотрите, может они фильтровальную бумагу хорошую получили… и что там новое из лабораторной посуды, может есть…

— Я мигом! — пообещал лаборант и тут же испарился, оставив после себя закрытую дверь.

Тарелка на стене негромко выводила приятную мелодию «Когда цветут фиалочки».

— Все в порядке? — Татьяна привстала, щеки ее начали розоветь.

— Разумеется. Мне разрешили тебе сообщить… только это между нами, — сказал Виктор и показал удостоверение.

— Так вчера… это было задание? — ахнула Таня.

— Никаких вопросов.

— А я-то чуть было не подумала… — и она, стремительно подойдя, обвила его шею руками; ее раскрытые алые губы приблизились, Виктор прижал ее трепещущее тело к себе, уста сомкнулись и они слились в жарком, бесконечном поцелуе. Его пальцы скользнули по шелковистой глади маркизета; дыхание Татьяны стало неровным и прерывистым, сквозь тонкую ткань чувствовалось, как она начинает стремительно млеть, она оторвала губы и непроизвольно замотала головой, раздувая ноздри.

— Господи, что я делаю… — Она чуть подалась назад, присев на край стола, — это безумие, безумие, правда…

Теплый ветер чуть шевелил желтые занавески и упавшие на пол снимки; невидимые трубы выводили какую-то сладковато-терпкую, чуть тревожащую мелодию следующего танго.

«Как все просто…»

— Зеркальце подай, пожалуйста… Вот там, на стеллаже…

Таня еще сидела на столе; она поправила локоны и аккуратно стерла остатки помады.

— Никогда не думала, что буду так неравнодушна к агенту. И так все хорошо… Ты тоже все понимаешь и не задаешь лишних вопросов.

— Например?

— Например, насчет фамилии. Ты знаешь, что все евреи при соборниках должны носить русскозвучные фамилии, говорить только по-русски, не ходить в синагогу, не отмечать обрядов… Тебя не смущает, как, что, кому скажет, все это чепуха при твоей службе. И это прекрасно, мне можно быть самой собой.

— Тебя тяготит необходимость говорить по-русски? Но иначе понадобится переводчик.

— Нет, — она упрямо встряхнула головой, — не тяготит. Просто иногда забавно: нас просто нет. В Германии по другому, там переселяют в гетто, но там хоть остаются сами собой…

— Не останутся.

— Что?

— По нашим данным, осенью этого года в Германии готовятся массовые погромы, будет много жертв. А дальше… нацистская верхушка готовит планы полного уничтожения.

Татьяна ахнула. Ее глаза были расширены от ужаса.

— Это… это правда?

— Я ничего не говорил. Ты ничего от меня не слышала.

— Да, да, конечно… что же это…

— Не паникуй только. Есть же у кого-то родственники, чтоб предупредить. Потом — а почему так безразлична диаспора в Америке? Это безумный фанатик не остановится, дойдет и до них. Вы же слышали о «Майн кампф»?

— Да… Только не все же ожидали, что такими средствами?

— Ну не будет же он прямо писать, что он кровавый палач.

«Правильно. Стравить Гитлера с Америкой нафиг. А то сдал дядюшка Сэм вместе с Англией и Францией всю Европу.»

— Слушай, Тань, у тебя есть стаканы?

— Есть… а зачем?

— Так ведь я приходил отметить успешную победу над преступным миром, — сказал Виктор, вынимая из пакета оставшуюся бутылку и шоколад, — и выглядеть будешь естественно.

По лицу ее скользнула улыбка.

— Ты добрый. И не похож на жандарма или чиновника.

— Я инженер-механик.

— И писатель. Я знаю. Будем пить за победу?

— Будем пить за твои большие прекрасные глаза.

Она отпила половину; соскользнув со стола, она подошла к Виктору, обняла его левой рукой и положила голову на грудь.

— Жаль, что это все ненадолго.

— Почему?

— Я чувствую.

— А я не знаю. Может, надолго. Давай, налью еще вина? Оно легкое.

— Да, хорошее. Чувствуется букет. Сейчас кавказские тоже лучше стали, и даже коньяки.

— Надо было коньяк принести?

— В такую жару? Нет, конечно. Почему ты так пристально рассматриваешь мои глаза?

— У тебя глаза мировой знаменитости.

— Не надо комплиментов. Ты мне нравишься простой и естественный.

— Хорошо. У тебя глаза одной мировой знаменитости.

— Ты с ней был знаком?

— Видел по ТВ.

— Значит, местная. По тридцатистрочному глаза не разглядишь.

— Я не здесь видел.

— Я уже начинаю привыкать, что ты мой. И не хочу с кем-то делить. Ты работал в Америке?

— С чего ты взяла?

— Ти-Ви. Компьютер. Джаз. Ты слушал свинг так, как будто знаешь его с детства.

— Угу. Джаз, бокс, энд секс.

— Все шутишь.

— Не надо спрашивать об этом.

— Поняла.

За окном засигналила машина. Виктор подошел к окну и посмотрел из-за занавески: на улице возле «Опель-Олимпии» стоял Ступин и махал ему рукой.

— Это меня. Ничего не поделаешь.

— Сейчас, — Таня отодвинула шпингалет и открыла окно, — береги себя! Я буду ждать.

— Все будет отлично, — с этим словами Виктор спрыгнул на улицу прямо из окна, благо первый этаж, и пошел к машине.

«Она придумала себе Джеймса Бонда. Хотя почему нет? Во всяком случае, что-то таинственное и романтическое в ее личной жизни, которую она, по видимому, считает полностью загубленной».

— Вот какой вопрос, — сказал Ступин, когда Виктор сел в машину, — для людей техники, с которыми предстоит встреча завтра, версия инопланетянина вряд ли будет убедительна.

— Ну что ж, если я инопланетянин, то это тоже надо скрывать от инженерной общественности, верно? Зачем раскрывать контакты империи с другими цивилизациями?

— Очень остроумно. Какие есть идеи будущего на сей предмет?

— Есть одна. От вашего коллеги, майора МГБ Ковальчука. Из второй реальности.

— Суть идеи?

— На Урале был создан сверхсекретный институт по созданию видов вооружения далекого будущего. В одной из лабораторий… эээ… по созданию взрывчатых веществ огромной мощности произошел взрыв и уничтожил поселок. Я случайно выжил, и был обнаружен спасателями в состоянии эмоционального шока, приведшего к частичной потере памяти. Меня вывезли в Брянск, и после психологической реабилитации от меня надеются получить сведения о результатах различных работ, утраченных вследствие катастрофы.

— Хороший сюжет для Беляева. Думаю, поверят. Рядом с вами лежит кожаный портфель. Там собраны материалы по состоянию работ над новыми танками. Можете работать с ними на квартире, не вынося за ее пределы. Впрочем, вынести их не дадут, украсть тоже. Наших «родственников» вы, наверное, уже видели, кроме них, в других квартирах дома несколько «постояльцев». Желаю успеха!

4. Проверка на всхожесть

Знакомство с делами повергло Виктора в некоторое уныние. Дела в здешней танковой промышленности оказались еще хуже, чем в нашей.

Танковая промышленность, которая начала развиваться еще перед Великим Голодом, к 1937 году была посажена в полную задницу, несмотря на строительство новых заводов. Скороспелые попытки заводов на ходу модернизировать «Виккерсы» и «Кристи», не проверяя толком заложенных решений, привели к тому, что на новеньких танках, поступавших в войска, стали в массовом порядке сыпаться трансмиссия и ходовая часть. В итоге среди менеджеров и инженеров пошли аресты, волна которых была любезно подогрета германской разведкой, а маршал Эрлих-Кричевский, который до этого имел имидж великого полководца, и который лоббировал рост выпуска модернизированых машин, оказавшихся металлоломом, был расстрелян за измену.

Новые модели танков тоже было создавать не из чего. Прежде всего, не было дизеля, который ставили на прославленную «тридцатьчетверку». Точнее, проект и опытные образцы были, но достигнутые надежность и долговечность были настолько низкими, что ни о каком запуске в производство речи идти не могло, да и производственной базы для серийного выпуска фактически не существовало, прежде всего для топливной аппаратуры — ее пришлось бы заказывать в Германии. Но же самое было и со 180-сильным дизелем. На Коломенском заводе срочно экспериментировали с паровой машиной для танков аж на 600 л. с… Оно, конечно, было весьма заманчивым, особенно если учесть возможности ремонта и применения самого разного топлива, но когда это чудо доведут до серийного выпуска, было неясным. Фактически, можно было рассчитывать на три двигателя — 75-сильный от грузовика «Опель», массовый, легкий и дешевый, на который немцы полностью передали технологию, старый 90-сильный для танков Виккерса, попытки модернизировать который окончились ничем, и, наконец, авиационный движок БМВ, который в авиации считался устаревшим, но широко выпускался, был более-менее надежным и в танковом варианте был форсирован до 500 лошадиных сил, что, в общем-до было практически то, что нужно. Правда, он был весьма прожорливым.

Что касается брони, то в массовом производстве в ближайшее время можно было рассчитывать только на простую в изготовлении гомогенную, то есть, однородную броню, которая уступала броне с насыщением поверхности углеродом и кремнием. Точнее, листы такой брони выпускали, хотя и обходилось это дорого, но соединять их можно было только на болтах из-за кучи проблем, возникавших при сварке. В результате толщина брони у танка должна была быть раза в полтора выше. С поверхностной закалкой по методу Круппа тоже научились делать только толстую броню для морских судов. И вообще при сварке толстой брони, хоть какой, почему-то шли трещины и, несмотря на аресты, сделать с этим ничего не могли.

Но самым ужасным было то, что и 76-миллиметрового орудия, которое ставили на прославленную «тридцатьчетверку», тоже не создали. Точнее, такое орудие было вроде как бы создано Путиловским заводом, но на оборудованных им танках вдруг обнаружились странные разрывы тормозного цилиндра. Фактически выбирать приходилось из двух танковых орудий: 45-миллиметрового, которое к середине войны окажется беспомощным против немецких танков, и 85-миллиметрового системы Грабина, созданного под так и не появившийся на свет тяжелый многобашенный танк прорыва «Святогор». Выбрать последнее было очень заманчиво, но в месте с ним и противоснарядной броней танк тянул аж на 45 тонн и ни о какой подвижности его на поле боя не могло быть и речи.

Выбрать из готовых проектов что-то подходящее и дать замечания тоже не удалось. Хотя число спроектированных и построенных в виде опытных образцов машин исчислялось десятками, после отбрасывания провалившихся вариантов осталось всего три.

Первым был довольно неплохой на общем фоне «Вепрь», который при массе около 30 тонн нес 60-миллиметровую цементованную броню, защищавшую его от противотанковых орудий вермахта. Танк был построен и прошел испытания. Однако вооружен он был опять той же «сорокапяткой», скорость развивал всего тридцать и то по шоссе, а самое печальное — был весьма сложен в производстве. Корпус замысловатой формы собирался на болтах и заклепках, а дизель никак не могли запустить в производство.

Вторым, что понравилось Виктору, был «Ополченец», и понравилось в основном то, что это танк можно было делать на любом автозаводе, используя освоенные узлы, а массовое производство в годы войны — великая вещь. Однако, кроме простоты и дешевизны, в «Ополченце» было смотреть не на что в прямом смысле этого слова. Противопульная броня всего в десять миллиметров и крупнокалиберный пулемет делали его просто большой танкеткой. Снайперов гонять или нести охранение.

Ну и наконец, третьим танком, по иронии судьбы прозванным «Пантерой», был близок к ранним проработкам знаменитого Т-34. Только для него не было фактически не создано ни пушки (в проекте была 57-миллиметровая), ни дизеля, так что опытный образец завис на стадии изготовления. Толщина брони была заложена всего тридцать пять миллиметров, что лишь немного превосходило немецкие. Кроме того, к проекту были подшиты документы с горестными воплями технологов о том, что танк, по разным причинам, и, в частности, из-за сложности изготовления бронелистов и высоких требований к их обработке, к производству крупной серией негоден.

Слепить что-нибудь общее из этих трех проектов было явно нереальным. Принятие предложения немцев собирать танки из германской комплектации казалось единственно верным решением.

«Ну вот и приплыли,» — решил Виктор. «Хорошо другим по альтернативной истории шляться, приходя на готовенькое. Поковырял в носу и сказал — а вот люк в лобовой броне повышает уязвимость. И вообще хорошо быть умным, глядя из будущего.»

Он сел на кровать и почесал в затылке.

«Интересно, а что со мной здесь сделают, если не справлюсь? Расстреляют, наверное. И правильно сделают. Потому что люди будут тысячами в хреновых танках гореть. Или же беззащитную пехоту будут давить гусянками. За такое надо расстреливать. Потому как нафиг все эти знания будущего, если для своего народа их применить не умеешь.»

В дверь постучали.

— Ужинать с нами идите! — позвала Катерина. — А я как раз ленивые голубцы сделала!

Несмотря на жару, ужинали не на веранде, а в гостиной, правда, при открытых окнах. Фольксэмпфенгер мурлыкал какой-то английский блюз — видимо по просьбе родственников, с которых спрашивать не будут.

— А давайте по чуть-чуть! Ради приезда! — Катерина доставала из буфета знакомую наливку. Надо полагать, нынешние временные неудобства были ей с лихвой компенсированы, например, тем же амнистированным бытовиком, будущим технологом аудиопиратского бизнеса.

«Что-то слишком часто стал появляться повод для алкоголя» — подумал Виктор, возвратясь после ужина в свою комнату. «Надо уже самоограничиваться. Хорошо во второй реальности — там система. Кому-то нравится, кому-то нет, но в целом естественная для здоровой жизни. Режим санатория-профилактория.»

Он снова открыл папку и начал перелистывать документы.

Надо посмотреть, есть ли в нашей ситуации положительные моменты,сказал себе он. А они есть. Во-первых, не надо доказывать, что колесно-гусеничные и многобашенные машины — это тупик, а плавающие несвоевременны. Это уже поняли, глядя на немцев. Во-вторых, мы не связаны конструкцией танка, уже запускаемого в производство, и изготовленной для него оснасткой. Значит, можно выбирать любые конструктивные решения. Ну, и, наконец, 85 миллиметров — это очень, очень, хорошо. Это, пожалуй, поставит крест не только на третьем, но и на четвертом «панцере», и заставит нашего стратегического союзника лепить сложные и дорогие «тигры» и «пантеры». «Тигр» вообще рабочей лошадкой войны быть не может, его даже по железной дороге возить проблема. Вот только как это мощное орудие со всем остальным совместить? Должно, должно быть решение…

Да, и еще — как у них с кадрами-то? Армия растет, значит, опытных экипажей мало, и они будут быстро выбиты в первые месяцы войны. А обстреляный, слаженный экипаж — самая главная часть танка. Так, подумаем, где у нас в будущем из развитых стран было плохо с качеством брони и с возможностями мобилизации личного состава. СССР? Нет, у нас как раз наоборот. США? Ну, им в принципе наемного контингента хватало. ФРГ? Пожалуй, тоже. Может, пойти другим путем и на стороне трактористов набрать? А где? В США? В Европе? Оттуда только евреи от геноцида сейчас побегут… а вот, кстати, в Израиле людские ресурсы страны как раз и ограничены. Берем на заметку. Чего у них там? «Меркава», она себя тем и зарекомендовала, что не горит и не взрывается. Блин, да у нее же вес тонн под семьдесят. Ни один движок не потянет. Вот гадство, не понос так золотуха…

Потом главный вопрос — ну, допустим, будет решение, а как это все в производство запускать? Останавливать завод для освоения нельзя — армейцы будут требовать технику на замену планово списываемой. Новый завод строить? Когда, где, сколько это займет денег и времени?..

…Ночью за окном шумел дождь, без грозы, но крупные капли стучали по стеклам. Почему-то в эти дни дождь шел в основном ночью. Случайность. Сегодня шестнадцатое, четверг. Всего пять дней в этой реальности. Завтра пятница, если верить приметам, плохой день. Ну что ж, если ничего не выйдет, то расстреляют, наверное, в понедельник, а это целых два дня и, при нынешней насыщенности жизни событиями, еще много чего может произойти. А может, в понедельник еще только судить будут.

Утро пятницы не отличалось от других дней ничем. Бежица была промытой и наодеколонненной жасмином. После завтрака в гостиной — на этот раз без спиртного — с улицы раздался гудок «Опеля». В машину Виктор сел в сопровождении обоих «родственников», с портфелем в руках; за рулем сидел все тот же Быгов, свежий и довольный, и рассказывал о том, что вчера вечером на Десне был хороший клев.

Машина на этот раз поехала на Городище через деревянный мост, и довольно долго катила по буграм нагорной части будущего Советского района.

— Можно было у Соловьев срезать, — пояснил Быгов, — но там дорога через лес, лучше не рисковать. Мало ли.

На Покровской горе они спустились вниз к Деснянскому проспекту мимо Горне-Никольской церкви; дореволюционные деревянные домики, облепившие склоны, еще не выглядели ветхими, были аккуратно покрашены и смотрелись какой-то милой исторической декорацией, а самому Виктору снова показалось, что его снимают в каком-то кино. Дальше «опелек» покатил по Деснянскому, мощеному здесь булыжником, в сторону Черного моста к вокзалу; мимо мелькали утонувшие в зелени подновленные и надстроенные купеческие домики. Поворот там, где сейчас стоит пушка — памятник артиллеристам — Виктор сразу узнал, а дальше дорога, обсаженная невысокими деревцами, сворачивала влево у места нынешней автозаправки и шла в сторону Моршколы, вместо которой и стоял высокий деревянный мост. Там они проехали через переезд между новым депо и уже виденным Виктором красным кирпичным вокзалом на другую сторону, протряслись по еще дремлющей слободе. Виктор думал, что на Фокинке он будет прекрасно ориентироваться, но сквозь покрывшиеся густой дорожной пылью боковые стекла узнал только пивзавод — машина шла вовсе не по будущему троллейбусному маршруту, да и куски еще нетронутого леса оказывались здесь в совершенно неожиданных местах. К тому же отвлекали массово попадающие по пути телеги, с одной из которых они чуть не столкнулись — возница при обгоне другой телеги выехал на встречную полосу. Собственно, полос тут еще, как таковых, не было, а сама проезжая часть была чуть шире одной полосы, так, чтобы только можно было разъехаться.

В конце концов они подъехали к какому-то забору в густом лесу. У ворот с орлами Быгов предъявил пропуск, и их быстренько пропустили внутрь. Сквозь стоявший в «Опеле» бензиновый аромат Виктор уловил, что запахло сосной и угольным дымком. Машина пискнула тормозами и заглушила мотор.

Где-то неподалеку свистнул паровоз и лязгнули буфера. «Станция, наверное», — поддумал Виктор, выбираясь из тесного гнезда заднего сиденья «Олимпии». Он оглянулся по сторонам — и ахнул.

Вдоль проезда, на путях замаскированных лесом, стояли самые настоящие бронепоезда.

5. Стальная фора

Только тут Виктор понял смысл слов песни о бронепоезде, стоящем на запасном пути. Не где-нибудь на станции, а здесь, между старых сумрачных елей, эти зеленые ухоженные коробки выглядели величественными и грозными. Из круглых клепаных башен высовывались здоровые, как телеграфные столбы, стволы стомиллиметровых орудий. Виктор нагнулся и заглянул под вагон — на соседнем пути стоял еще один стальной монстр, за ним еще и так чуть ли не до самого горизонта. «Сколько же их тут?» — подумал он. Путь между проездом и отстоем был свободный; по нему, тяжело урча, прокатился длинный, низкий, похожий ка крокодила, самоходный броневагон с толстой противоснарядной броней, парой литых восьмиугольных башен, из которых торчали слоновьи хоботы тех самых 85-мм орудий, и башенкой со спаркой зенитных крупнокалиберных пулеметов. На зеленых пятнах камуфляжа борта раскинул крылья белый орел.

— Есть все-таки на Брянском заводе конструктора, — Быгов кивнул на броневагон, — сейчас обкатывают. На стрельбах отлично себя показал.

— С этими орудиями?

— С этими. Умеем, когда захотим…

«Интересно, не он ли автор этой исторической фразы?» — подумал Виктор. Они прошли немного пешком, вошли в двухэтажное кирпичное здание и поднялись на второй этаж. В коридоре их встретил Ступин и какой-то мужик лет под сорок, в сером костюме, похожий то ли на нынешнего средней руки бизнесмена, то ли на «конкретного пацана»: крепко сложеный, с гладко выбритой головой, чуть выступающим подбородком и добродушным взглядом из-под низких бровей.

— Знакомьтесь, — сказал Виктору Ступин, — это Александр Александрович, один из специалистов, что будет рассматривать ваши предложения по танкам. Между прочим, тоже из Бежицы. А это Владимир Сергеевич, о котором я вам сейчас рассказывал. Думаю, вы найдете общий язык.

«Да я его вроде как где-то уже видел, причем в Бежице. Интересно, когда?»

— Добрый день. Еремин.

— Добрый. Морозов.

«Е-мое! Да это же то Морозов, которого бюст у ДК БМЗ. Мировая знаменитость, создатель лучших в мире танков. Только на бюсте он постарше.»

— Вы так внимательно смотрите — может, мы раньше с вами где-то встречались?

— Наверное. Бежица же не такой большой город.

— Ну давайте, проходим в кабинет. Не будем терять времени.

В кабинете Виктора встретил сорокалетний мужчина с квадратным лицом.

— Михаил Ильич.

«Все. Приплыли. Кошкин. Живая легенда. Это что же, я сейчас двум самым знаменитым нашим конструкторам буду рассказывать, как танки проектировать? Разве еще только Фердинанда Порше не хватает для полного комплекта. Ну ладно. В конце концов, Кошкин не только конструктор, но и менеджер, а его апрельское предложение чисто гусеничного танка в этой реальности зарубили в угоду инофирме, так что мы друг другу нужны. Главное — держаться уверенно.»

— Знаете, придется начать с одной вещи, которая сама по себе к устройству танка не имеет отношения, но без которой современный танк невозможен. Это сварка. Сварка толстых броневых листов. Судя по имеющимся данным, это одно из самых слабых мест.

— Верно, — согласился Ступин, — трещины появлялись в массовом порядке. Отрабатывались версии саботажа и диверсионной деятельности, но, в общем, безрезультатно. Победные рапорты о выявлении шпионов и троцкистов оказались попыткой выдать желаемое за действительное.

— Шпионы здесь ни при чем.

— Вы хотите сказать, что нашли причину? — на лице штабс-капитана отразился самый неподдельный интерес.

— Хочу сказать, что нашел.

— Не тяните. Вы не представляете, что это значит.

— Нужна новая технология сварки, методом электрошлакового переплава.

— Но такой сварки нет, — удивился Кошкин. Ступин остановил его жестом.

— Что Вы можете рассказать о ней?

— Не во всех тонкостях, но что знаю…

Виктор достал схемы и изложил то, что когда-то в БИТМе им читали по металловедению.

— Не густо, — констатировал штабс-капитан, когда он закончил, — при практической реализации возникнет масса вопросов. Насколько эта идея опережает время?

— Минимум лет на пятнадцать, — ответил Виктор, а про себя добавил «причем опережает СССР, где это изобрели».

— Время есть, не будем терять… — Ступин покрутил ручку телефона и вызвал неизвестного Виктору офицера в синей форме.

— Сделаете копии эскизов и последней бобины, все это в самолет и незамедлительно в Киев, в институт сварки, прямо Евгению Оскаровичу, пусть разбираются. Будет просить людей — любого, кого нужно, вышлем, попросит ассигнования на лабораторию — соглашайтесь на все, им там не так уж много и надо. При вероятности один процент успеха все это принесет золотые горы. Извините, Виктор Сергеевич, что прервал. Продолжайте, пожалуйста.

— Теперь, когда вопрос изготовления бронекорпусов из толстой брони проясняется, перейдем, собственно, к танкам. Насколько я понял из представленных документов, одной из основных проблем является не только, да и подчас не столько рациональных выбор конструкции танка, сколько болезненного процесса перехода от уже созданных и запущенных в производство узлов и агрегатов, на которые уже есть техпроцессы и оснастка, к новым, освоение которых потребует времени. В этой связи я могу, например, понять позицию Александра Александровича, когда он, работая над модификациями танков системы Кристи, стремился к максимальной унификации узлов трансмиссии с уже освоенными производством…

Морозов едва заметно кивнул. Взаимопонимание продолжалось.

— Таким образом, для того, чтобы облегчить переход на новую модель, необходимо вначале рассмотреть конструкцию танка-заменителя, который может выпускаться на автомобильных заводах и поступать в войска в то время, пока на танковых идет переоснащение производства. Среди ранее созданных конструкций была неплохая идея — танк «Ополченец» с автомобильным двигателем. К сожалению, из-за малой мощности мотора на этом танке не удалось достичь достаточного бронирования и вооружения. Поэтому предлагается поставить два мотора от грузовика «Опель», доведя общую мощность до ста пятидесяти лошадиных сил…

Он развернул эскиз компоновки.

— Условно этот проект назовем «Скорпион». По предварительным прикидкам вес танка примерно десять тонн. Лобовая броня низ — сорок пять миллиметров, верх — тридцать пять миллиметров. Двигательная установка размещена в передней части танка и служит дополнительной защитой командира танка и в, части случаев, водителя, в случае пробития брони. То есть, осколки не поражают экипаж и не вызывают детонации боекомплекта.

— Но ведь бензиновый двигатель пожароопасен, — заметил Кошкин.

— Правильно. И этот недостаток мы компенсируем системой газобаллонного тушения, которая срабатывает автоматически. Вот здесь баллоны, они заполнены смесью бромистого этила и углекислоты. Огонь гасится, экипаж эвакуируется через люки в корме, не подставляя себя под огонь противника. Ну я понимаю, что дизель лучше, но где его взять?

— Ну что ж, если только как временная мера, то довольно интересно…

— Место механика-водителя для обеспечения обзора также находится в носовой части. Поэтому двигатели расположены вдоль корпуса и смещены вправо. Это, конечно, вызывает вопросы с равномерностью распределения нагрузок по правым и левым каткам, ну и расположение ведущих колес переднее, что несколько повышает уязвимость. Экипаж — два человека. Механик-водитель и командир — башенный стрелок. В башне установлены пулемет и 45-миллиметровая пушка от танка Кристи, которую надо модернизировать, доведя длину ствола с сорока шести до шестидесяти восьми калибров, и это позволит пробивать пятидесятимиллиметровую броню на расстоянии до километра. Плюс зенитный пулемет Дегтярева на башне.

— Мне кажется, у водителя будет не совсем хороший обзор через перископы на люке.

— Зато не будет люка на лобовом листе, ослабляющего броневую защиту.

— Хм… однако, не лишено оригинальности и остроумия… в целом…

— Да, лобовая броня впечатляет. И с этими двигателями по шоссе, пожалуй, будет сорок пять — даже очень недурная подвижность для суррогата. Корпус простой и технологичный.

— Подвеска тоже. На торсионах решили?

— Да. Лучше освоить торсионную, это себя оправдает.

— Ну хорошо, а что будем делать потом, когда заводы переналадят? Есть ли смысл выпускать еще одну машину и запчасти к ней только на период подготовки производства основных моделей?

— Есть, — Виктор торопливо вытащил еще несколько листов, — потому что это не просто танк, а целое семейство боевых машин, которые будут использоваться, когда этот танк устареет, и производство которых оправдает постановку на конвейер. Первое — это легкое самоходное орудие, несущее новейшую трехдюймовую дивизионную пушку системы Грабина.

— Это позволит использовать имеющиеся огромные запасы снарядов от пушки образца 1902 года. Но ведь пушка Грабина — не танковая, и ее переделка требует времени.

— А мы обойдемся без переделок. Орудие устанавливается в неподвижную рубку, вместе с гидравлическим тормозом отката, накатником и прочее. Артсамоходы в наступлении поддерживают танки и движутся позади них, так что вертеть башней не надо — противник будет впереди и борьба с ним будет вестись на средней дистанции. Для снижения действия отдачи на шасси танка пушку Грабина надо оснастить дульным тормозом, и к ней нужно наладить выпуск подкалиберных, а затем и кумулятивных снарядов.

— Про кумулятивные — мы в курсе, — согласился Кошкин, — насколько можно понять, вы пересматриваете не только конструкцию, но и тактику применения танков. Даже, пожалуй, переносите центр тяжести вопроса с повышения ТТХ, по которым нам трудно догнать Германию, на высокую организацию взаимодействия различных видов вооружения. У нас нет абсолютного оружия, но под рукой всегда есть то, что мы противопоставляем оружию противника.

— Верно.

— А как наши военные сумеют освоить игру на таком «рояле» с кучей клавиш?

— Господа, это уже наша забота, — вступился Ступин, — тем более, что немцы как раз совершенствуют свою тактику в направлении этого, как вы говорите, «рояля». Так что стать виртуозами придется, а иначе немцы нас будут просто бить. Продолжайте.

— Следующее изделие на базе «Скорпиона» — установка залпового огня с 80-миллиметровыми реактивными минами. Точность попадания каждой мины низкая, что компенсируется большой плотностью огня и внезапностью. Например, при обстреле позиций противника все мины будут выпущены раньше, чем солдаты противника успеют добежать до укрытий. После залпа машины тут же покидают позицию, противник может утюжить это место сколько угодно. Разновидность установки — реактивный огнемет. Здесь ракет в два раза меньше, они снаряжены зажигательной смесью или боеприпасами объемного взрыва и помещены в кассету из противоосколочной брони. Используется как для навесного, так и для настильного огня, например, по огневым точкам долговременных бетонных укреплений противника.

— Линия Маннергейма?

— Ну… мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути, — процитировал Виктор и кивнул в сторону окна.

— А, кстати, не настолько уж и отстает «Скорпион» от немцев, — задумчиво промолвил Морозов, — у «панцер драй» модификации Е лобовая броня всего тридцать. Но у них есть возможность ее увеличить вдвое, а наш на пределе.

— Ну так противостоять новым танкам будет другая машина, а выпуск этой будет продолжен в основном в виде этой модификации, — и Виктор развернул очередной лист.

— Это называется «боевая машина пехоты», сокращенно бэ-эм-пэ. Толщина брони уменьшена до противопульной, поскольку машина движется позади танков, корпус удлинен и в нем размещается пехотное отделение, если считать механика и стрелка. В наступлении личный состав находится в БМП до рубежа спешивания, который выбирается за складками местности, защищающими его от стрелкового оружия, а саму БМП — от огня противотанковых средств противника. Удаление рубежа спешивания до переднего края обороны противника где-то не менее трехсот метров. Вооружение — спаренные пулемет и 20-миллиметровая авиационная пушка в командирской башне. Пушка — для подавления огневых точек противника за легкими укрытиями — кирпичной стеной, бревнами, мешками с песком. Заманчиво бы, конечно, эту машину еще и плавающей сделать, но это потом, пока не надо распыляться… Ах да, еще вот, забыл — зенитная самоходная установка с двумя 12,7-мм пулеметами, а позднее — с разрабатываемой сейчас 37- мм автоматической пушкой. И все это — на базе одних и тех же агрегатов переходного танка.

Кошкин и Морозов углубились в изучение эскизов компоновки; Кошкин тут же что-то подправлял на них своим карандашом. Виктору эти эскизы казались сейчас жалкими и убогими: так, студенческие фантазии, из которых сделать машину — начать и кончить.

— Ну что, по моему, тут ничего нереального нет… логично, и в производстве быстро осваивается, — размышлял Кошкин, — кормовое расположение боевого отделения непривычно, конечно, но сокращает длину… знаете, такое впечатление, что все это давно напрашивалось. Бродили как-то вокруг этой идеи… А бронекорпус какой простой. Ну, конечно, так и хочется на бортах еще наклон сделать.

— А зачем? Борт и так мало выступает над гусеницами. Если он только будет борта подставлять…

— Конечно, в башню хорошо бы двух человек. Но не получится. Габариты машины увеличатся, за ней вес и двигатель не потянет.

— Так я и говорю — резервов не имеет, но по сравнению с проектами последней модернизации Кристи…

— Да о чем мы вообще говорим? Сейчас самое важное — это выиграть время! Довести дизель, 57- миллиметровое орудие, технологии сварки брони, и тогда мы можем предлагать что угодно.

— Господа, ну что, перерыв сделать, или продолжим?

— Конечно, продолжим! Чай пить сюда, что ли летели?

— В таком случае, — продолжил Ступин, — меня, например, интересует такая вещь. Массовое производство танка «Скорпион» и боевых машин пехоты вызовет, в свою очередь, нехватку моторов «Опель», которые, в частности, используются и для армейских грузовиков и тягачей. Все-таки на каждый танк идут по два мотора. Какие у вас есть предложения?

— Вы знаете, в представленных вчера документах по возможности промышленности я обнаружил, что сейчас в России довольно развито производство локомобилей и паровых тракторов для села, которые работают на местном топливе. Даже были попытки создавать паровой двигатель для танка. Но для танков его использовать бесперспективно из-за большего веса и габаритов, что приводит к общему росту веса машины, а вот для всяких артиллерийских тягачей, тяжелых грузовиков паровая машина вполне сойдет.

— Назад к паровозам?

— Все равно значительную часть автомобилей во время войны придется переводить на газогенераторы из-за нехватки бензина. А так часть тяговых средств может работать на местном топливе.

— А раз речь зашла про Финляндию, там и танки хорошо бы на паровую тягу. На дрова. Никаких забот с топливом. Но это уже шутка, конечно.

— Следующее предложение, — Виктор от волнения проглотил слюну, — основной боевой танк, условное название «Горыныч». Тоже переходная модель, на время, пока у нас нет надежного дизель-мотора.

Он зашуршал листом бумаги; один из углов все время хотел завернуться и пришлось придавить его пепельницей.

— При компоновке этого танка пришлось в первую очередь исходить из необходимости обеспечить значительную свободную часть машины для размещения мощного вооружения, 85-миллиметровой пушки системы Грабина, с обслуживающим персоналом в три человека, включая командира танка, и боеприпасов к нему. К сожалению, другого готового орудия у нас пока нет. Поэтому пришлось также пойти на носовое расположение двигателя и трансмиссии. С другой стороны, у нас орудие не выступает сильно за габариты танка и не может уткнуться в землю, большая часть экипажа может эвакуироваться через задний люк, достаточно места для размещения боекомплекта, боевое отделение имеет вращающийся полик. Из-за временных проблем с дизелем двигатель пришлось использовать БМВ на пятьсот лошадиных сил, освоенный отечественной промышленностью. Естественно, предусмотрена автоматическая быстродействующая система пожаротушения.

— Я бы еще добавил вот что, — заместил Морозов, — при переднем расположении МТО усложняется ремонт двигателя и трансмиссии. Правда, двигатели БМВ достаточно надежны, а ремонт их в частях налажен. Условия работы механика-водителя тоже будут тяжелые, особенно в жару. Так что где-нибудь летом в пустынях Монголии может и удар хватить.

— Ну у японцев тяжелых танков нет. Зато здесь при весе до тридцати пяти тонн мы можем довести толщину лобовых листов брони до девяноста миллиметров при угле наклона в тридцать процентов, борт — до семидесяти, ну и корма — сорок. Соответственно, лоб башни сто двадцать миллиметров, борта и корма семьдесят пять. Броня тоже первоначально гомогенная, потом с переходом на листы с поверхностной закалкой.

— При такой броне основного танка тяжелые выпускать, получается, уже не надо? Так выходит?

— Как и разведывательных — их роль выполнят «Скорпионы».

— Ну вот и дополнительные мощности для выпуска, господа! Причем этот, как вы сказали, основной танк, легче тонн на десять, чем последние проектные разработки по танкам прорыва. Скорость тоже выйдет по шоссе не менее сорока пяти, а если форсировать двигатель — то все пятьдесят. — подытожил Морозов, поигрывая остро отточенным карандашом. На лице его виднелось явное удовольствие.

— И к тому же если учесть дороговизну их производства, — добавил Кошкин, — а здесь, заметьте, все сделано под массовость. Простой корпус — коробка, простое соединение листов, башня тоже простая, как гайка, со стержнями при формовки проблем не будет, песок особый не нужен, особо квалифицированных макетчиков… Получается надежный пролив, процент брака низкий, равномерность остывания опять же. Даже машинную формовку, пожалуй, можно использовать. А командирскую башенку лучше вварить.

«Во дает», подумал Виктор, «не зря я на сферическую башню не повелся, как у послевоенных. Как чувствовал.»

— Вот только надо решить вопрос с карусельным станком для нарезки зубьев венца диаметром более тысячи шестисот миллиметров. Поможет нам жандармерия уговорить судостроителей?

— Михаил Ильич, голубчик, вы меня втравливаете в лоббирование ведомственных интересов… Конечно, поможет, запишите, какой нужно. А вы продолжайте, пожалуйста.

— Из другого вооружения — спаренный с пушкой танковый пулемет Дегтярева и крупнокалиберный зенитный пулемет.

— Вот тут военный заказчик будет возражать. На средние танки они требуют два-три пулемета, а то и все пять.

— Этот танк действует совместно с боевыми машинами пехоты, — возразил Виктор, — и в случае контакта с пехотой противника плотность пулеметного огня и вообще огня стрелкового оружия будет достаточной. Кроме того, БМП ликвидируют различие между танками общевойскового и оперативного типа, так как пехота не будет отставать от танка.

— Ну а вообще, господа, — заметил Ступин, — этот танк не кажется несколько избыточным? Нет впечатления, что он несколько опережает свое время?

— У меня лично пока складывается впечатление, что это, как вы говорите, избыточность — результат отсутствия того, что нам нужно, — ответил Кошкин. — Грабин начинал проектировать 76-миллиметровое орудие, но работы были остановлены. Надо дать в Нижний задание на продолжение работ. Но это тоже время, значит, пока оставляем 85. К тому же нет худа без добра — будет пушка с меньшим калибром — поставим, а так — есть что противопоставить проектируемому в Германии тридцатитонному танку «Леопард». По данным разведки, немцы собираются там использовать броню до восьмидесяти миллиметров. Два двухсотсильных двигателя Порше, 75-миллиметровое орудие. Но они пока с ним не спешат — нет боевых задач, разве кроме прорыва линии Мажино. Думаю, в ответ на «Горыныч» они форсируют это направление, причем начнут спешно переделывать проект для усиления брони до ста миллиметров и установки более мощной пушки 105 миллиметров.

— Так это и хорошо, — сказал Виктор, — пусть дергают конвейеры и чехардят. А мы в ответ на их зверинец дадим вот это. Самоходное орудие на базе «Горыныча» со 100 — миллиметровым орудием по баллистике морского орудия Обуховского завода, в неподвижной рубке.

— Оно ведь даже еще и как корабельное не доведено.

— Так и у немцев «Леопард» только в проекте. Вот, пока будут доводить, и у нас созреет. А это опять заставит немцев дергаться, перестраивать конвейеры, снижать темпы выпуска, наконец, переходить на все более и более материалоемкие танки, исчерпывая лимиты по металлу. При усилении «Леопард» вылезет за пятьдесят тонн, потом и до семидесяти дойдет. А в рейхе даже с черными металлами туговато. Да и с бензином, а тяжелые танки больше его жрут.

— Интересно, — заметил Ступин, — вы строите тактику не только на достижении технического превосходства над противником, но и на экономическом его изматывании, истощении естественных ресурсов. Вы привыкли видеть ее, как тотальную.

— Да, пожалуй.

— Изучали труды Свечина?

— Нет… не помню такого.

— Ну ладно. С самим танком вроде разобрались. Какие машины предлагаете на его базе, кроме САУ?

Виктор разложил на столе эскизы, среди которых была зенитная установка со счетверенной 37-миллиметровой пушкой, штурмовое орудие с морской шестидюймовкой для разрушения дотов, тяжелый БТР с 37- миллиметровой автоматической пушкой и крупнокалиберным пулеметом, мостоукладчик, минный трал, ремонтный танк, инженерная машина разграждения и пусковая установка для тактической ядерной ракеты.

— А, это как в статье Королева в «Физике для юношества»? — спросил Морозов, пододвинув к себе чертеж пусковой установки.

— Да, — подтвердил Ступин, — но давайте не отвлекаться от собственно бронетехники и вопросов, которые она создает. У меня, например, возник такой вопрос. В варианте с броней тридцать пять миллиметров объект «Пантера» весил около двадцати тонн. В предложении господина Еремина толщина брони увеличена в два с половиной раза, стоит более тяжелое орудие и башня, а вес вырос лишь раза в полтора, может чуть больше. Вы полагаете, что это реально? Здесь нет ошибки в расчете?

«Интересно», подумал Виктор, «вроде не инженер, а наблюдательный». За свои цифры, он, однако был уверен и хотел показать прикидки, но тут его упредил Кошкин.

— А здесь нет ничего удивительного. Господин Еремин в своем предложении делает высоту танка как можно ниже, а каждый сантиметр высоты облегчает танк, как если бы мы его укоротили на семь сантиметров. Прежде всего это удалось ему добиться за счет бензинового авиадвигателя, который не только легче, но и меньше по габаритам, плюс более плотная компоновка — как уже говорилось, это ухудшает работу мехвода, ну и у карбюраторного двигателя выше расход топлива.

— Расход топлива, — как-то странно усмехнулся Ступин, — но, извините меня, у вас в этом варианте была броня тридцать пять, а здесь девяносто! Вот и прикиньте, какой у вас выйдет вес танка при компоновке под дизель, чтобы удобно было его ремонтировать, сколько при этом весе дизель будет расходовать топлива и где, собственно говоря, эта обещанная экономия. Не говоря уже о том, что дизель сам стоит дороже. Не кажется ли вам, что с дизелями у нас несколько поторопились?

«Ну, не хватало, чтобы еще кого-то посадили за вредительство. Хотя формально все и очень логично.»

— Извините, тут я немного вступлюсь за дизель. Он действительно перспективен, и в будущем будет использоваться именно он или газотурбинная установка. Просто начальные условия для проектирования «Пантеры» были заданы несколько другие, они сразу предопределили, что надо ставить дизель, когда он еще не совсем доведен, это потянуло за собой все компоновочные решения. Откуда конструктор может сразу во всех деталях увидеть будущее?

— Кстати, появилась одна идея насчет дизеля, — вмешался Морозов, — попросить разработчиков перенести воздухоочиститель из развала цилиндров к борту, а на место вентилятора поставить маховик. Тогда дизель мы монтируем на низкой подмоторной раме, и… и… его вообще можно развернуть поперек корпуса, освободив место для боевого отделения. Где-то треть метра выигрываем.

— То есть по весу два метра длины танка?

— По весу, да.

— Дизелисты будут пищать. Скажут, что шатуны прицепной группы обрывать будет.

— Не будет! — чуть не заорал Виктор. — Можно довести дизель, так что не будет!

— Ну вот, и господин Еремин имеет сведения, что можно.

— МТО тогда обратно в корму, при носовом расположении боевого отделения башню сдвигаем назад, на подбашенном листе появляется место для люка механика. Ну и колебания орудия в середине корпуса меньше. Бронекорпус в основном берем очертаниями, как у «Горыныча», толщину брони за счет укорочения корпуса накинем еще миллиметров по десять на лоб и борта. Очертания литой башни, если повозиться, можно сделать более рациональными, яйцевидными, доведя толщину брони на вертикальных участках до двухсот миллиметров. Ставим то самое перспективное 100-миллиметровое орудие, и противотанковых самоходок нам уже не надо. Вот примерно так это будет выглядеть…

Под карандашом Морозова появилось нечто, очень похожее на Т-54.

«Черт!!! Это же насколько мы обогнали историю? А вообще-то ненамного — лет на восемь. Как раз уйдет на доводку».

— Так вы считаете, что мы и это сможем? — удивился Ступин. — С броней сто миллиметров?

— Так это еще когда будет. На доводку надо лет пять минимум. Двигатель, орудие, трансмиссию новую… Вот «Горыныч» и даст нам фору.

— Тем более, что на перспективный дизельный танк надо будет еще приборы ночного видения, защиту от радиоактивной пыли, броню с полимерным подбоем, надбоем и динамической защитой.

— Не все сразу. А то получится, как у Гротте.

— Ну что же, в таком случае, полагаю, можно и прерваться на обед, — сказал Ступин голосом, каким в телешоу обычно объявляют рекламную паузу, — а после составить план работ с учетом высказанных мнений.

6. Силикатные джунгли

В офицерской столовке с общепитом было все в порядке, хотя и без излишеств. Большая тарелка наваристого борща (советская «полная порция»), жаркое с вареным картофелем, который был полит топленым животным маслом («ишь ты, натуральное» — подумал Виктор, «не то, что нынешние маргарины») и компот из сухофруктов, то есть сушеных яблок и слив. Но вкусно. Калорийность рациона явно в расчете на тяжелую физическую работу. Так можно и лишний вес набрать. Гантели, что ли купить? Если их тут, конечно, где-то достать можно. Как тут со спортом в сравнении с Советами?

Репродуктор в углу столовки мурлыкал блантеровских «Слона и рыбку» в исполнении джазгола, из-за несовершенства акустики треть слов было не разобрать, но в целом было прикольно. В этой реальности из творческого наследия Матвея Исаковича почему-то пока довелось слышать лишь танго и фокстроты с простенькими текстами, причем многие совсем даже не известные, а вовсе не патриотические песни, которыми он прославился в СССР. Видимо, здесь было больше заказов на разную попсу. «Отсюда ясно, весьма опасно иметь сверкающий наряд… бр-бр-бр-м-пок!».

А вообще разговор получился интересный. Виктор ждал, что Кошкин и Морозов разнесут его жалкие каракули в пух и прах, а тут поди ж ты… Как будто сами рассматривали и этот вариант. Ну так до Т-54 Морозов и сам додумался, а ведь в его, Виктора, статье таких подробностей не было, только характеристики и все. А что мешало в нашей реальности ему додуматься? Во-первых, Морозов в 1938 году, естественно, не знал опыта боевого применения танков с 1941 по 1945 год. И никто не знал, включая немцев. Во-вторых, цейтнот. Надо было что-то срочно запускать в производство, а в производство тогда приняли бы то, что считают перспективным. А что сделан он, Виктор? Предложил неправильное решение, временное, дырку заткнуть, чтобы выиграть время, тот же дизель довести. Сделал так, как никто не делает. «Это неправильные пчелы и они делают неправильный мед…»

«Кстати, потом за этот неправильный мед не расстреляют? Хотя и за правильный могут расстрелять. И вообще, какая мерзость думать о собственной шкуре, когда в случае твоей ошибки будут гореть заживо тысячи людей! До чего же в нас крепко вбит гаденький, подленький обыватель. Общество, созданное привыкшими дрожать за себя и лезть по чужим головам, и ни за что, ни за что не отвечать. Кто у нас ответил за нищету, за падение производства, за войны из-за распада державы, за мародерское растаскивание общественного добра? За рабочих, объявлявших голодовки, потому что нет зарплаты? Никто. Главное мерило успешного деятеля — прогадить все дело и тут же устроиться на другое хлебное место. Краснокаменная-Ротштейн таки права: кто-то должен отвечать! И вообще, что ты сейчас можешь им предложить? В танках кое-как разобрался, у тебя образование техническое. А насчет устройства общества — что? То, что у нас сейчас? Так они тут же устроят второй Великий Голод, а может, и хуже, например, войну с отделившейся при новом распаде империи Украиной забодяжат. Война же здесь привычная вещь. В этом году Гитлер забирает Чехословакию, в следующем — Польшу, еще пара лет — и Россия…»

— Горчички не передадите? — обратился к Виктору с соседнего стола молодой майор с короткой, как ежик, прической.

— Пожалуйста, — ответил Виктор, и, отложив себе немного горчицы деревянной лопаткой, протянул белую фарфоровую посудинку.

— Спасибо…

«Сейчас надо помочь им отбиться. Потом пусть сами решают со своим императором и со своей соборностью. В конце концов, это их реальность. Главное, чтобы здесь осталось, кому решать, а не только пепел на удобрения полей рейха.»

Репродуктор, шипя и потрескивая, перешел на позитивный минор. «Сердце дано, чтобы милых любить, губы — чтобы их целовать…». Мягкая эротика. Какое гламурное время. Парочки на лодках в тихих заводях под сенью ив. Девушки с алыми цветами в белых платьях. Запах жасмина — о, этот запах жасмина, всепроникающий, властный аромат родного города! «Снова в сад весенний, под ветками сирени…» Как упоительны в России вечера.

Послеобеденный сейшн прошел более буднично. Плоды обсуждения облекались в форму заданий и планов. К линейке машин по ходу добавился гусеничный БТР на базе «Скорпиона» для полковой рации и САУ с модернизированной трехдюймовой полковой пушкой 1927 года на том же шасси. На радийный БТР Виктор предложил засандалить спарку крупнокалиберных пулеметов.

— Авиация за такими машинами будет охотиться, — пояснил он, — надо, чтобы цель с зубами была.

На рациях для танков остановились более подробно. Вопреки опасениям Виктора, все как-то сразу согласились, что рации должны быть на каждой единице бронетехники. Видимо, почитали Гудериана.

— Предварительно выскажу такое соображение, — заявил Ступин, — немцы собираются ставить на собираемые у нас танки свои рации для работы в десятиметровом диапазоне, дальность работы телефоном, симплексом — невелика: всего два километра. Предлагается скопировать и выпускать у нас подобную, одновременно разработать свою в том же диапазоне. Вариант: взять за основу рацию для истребителей, коротковолновую, по проведенным опытам дальность на земле двадцать километров.

— С четырехметровой антенной двадцать километров?

— Да.

— Создавать УКВ станцию в диапазоне немецкой, повышать мощность.

— Почему?

— Потому что часть наших танков будут с немецкими рациями в десятиметровом диапазоне. А коротковолновые, наряду с УКВ — для командирских танков. Для связи рота-батальон, батальон-полк. Танковая рота наступает, — тут Виктор с благодарностью вспомнил институтскую «военку» советского времени, — на фронте до километра, на участке прорыва — триста метров…

Кошкин хотел что-то сказать, но Ступин сделал жест рукой.

— Немцы, полагаю, исходят из тех же соображений при организации связи. Кроме того, надо учесть, что большое число радиостанций, установленных на танках, БМП, САУ и прочая не должны мешать друг другу, и что на УКВ, особенно при частотной модуляции, меньше помех, чище связь.

— Остальное уже можно обсудить с радистами. Сейчас отметим, что на каждой машине надо предусмотреть установку рации…

Как только со связью покончили, Виктор рассказал об устройстве и принципе проектирования резинометаллического шарнира для неизнашивающейся танковой гусеницы. Сам шарнир забодяжить в России уже могли без особых трудов, зато тут же вылез вопрос о качестве и объемах производства натрий-бутадиенового каучука, жаростойкости имеющейся резины, противоминной стойкости новинки, возможного сброса таких гусениц…

— Резина у нас применялась еще в кегрессах и гусматиках, — заметил Кошкин, — однако когда на поле боя надо преодолевать очаги пожаров, она, попросту говоря, разваливается. Кроме того, противник может использовать ампулы с зажигательной смесью или огнеметы. Здесь резина защищена от огня траком, однако надо исследовать, какой может быть в боевых условиях нагрев трака, и из чего это все делать. Ну и наконец, такая мелочь, как отработка технологии замены трака такой гусеницы в полевых условиях.

То же самое вышло и с рассказами про гиростабилизатор орудия и приборы ночного видения. Более того, оказалось, что приборами ночного видения в России уже занимались, но для них надо было радикально модернизировать электровакуумную промышленность.

Короче, моментального апгрейда девайсами будущего танковых войск не выходило, несмотря на остроту проблемы. Зато с большим интересом выслушали про такую неожиданно всплывшую мелочь, как право командиров подбирать себе механиков-водителей, и еще пары подобных вещей, которые можно было сделать прямо сейчас и без всяких затрат.

… Когда «Олимпия» неспешно запылила обратно через Привокзальную слободу, в голову Виктора вновь полезли разные мысли, далекие от полученного задания.

Во-первых, огорчило то, что по заповеднику бронепоездов полазить так и не дали. Еще лучше было бы, конечно, пощелкать весь этот Клондайк мобилой и выпустить в своей реальности иллюстрированный альбом, но в эпоху шпиономании об этом невозможно было даже мечтать.

Во-вторых, был непонятен выбор специалистов для работы. Морозов и Кошкин здесь еще не стали супер-звездами, более того, в связи с остановкой работ по «Пантере» их можно было скорее отнести к неудачникам. Поразмыслив, Виктор пришел к выводу, что их привлекли, скорее всего, потому, что они будут говорить то, что думают, а не заглядывать в рот представителю цивилизации, по наивности считающей себя высшей. По-простому говоря, он не сумел бы им забить мозги. А раз так, то проведенный сейшн, помимо получения информации есть еще и способ его, Виктора, проверки.

В-третьих, и способы получения информации в жандармерии Виктору показались немного странными. Попав сюда, он ожидал, что в случае провала он либо попадет к какому-нибудь тупому следаку, который начнет выжимать признание в шпионаже в пользу Британии, либо, если повезет, из него начнут непрерывной чередой допросов выкачивать все, что он знает. А вместо этого с ним цацкаются, возят, устраивают творческие встречи с историческими знаменитостями и соблюдают восьмичасовой рабочий день. Даже браунинг вернули. Хотя, если поразмыслить, в этом была своя логика. Выжимать информацию тогда продуктивно, когда знаешь, какая информация нужна. А здесь это не работает. Взять те же танки: выложит, к примеру, им контактер все по лучшему в мире танку Т-34, плюс ИС-3, которого Запад боялся, плюс немецкий «Тигр» — они же их делать не будут. Им не нужен сейчас Т-34, они его сами зарубили на корню, потому что он лучший в определенных условиях, а они здесь другие. И послевоенные им не нужны, они сами могут додуматься. А что нужно, что окажется самым полезным, они не знают, и, выкачав массу информации, они самого нужного могут так и не найти. Информация ничего не стоит, если нет механизма ее обработки. Вот он, Виктор, и стал таким механизмом, работающим под конкретную задачу. Творческим. А творчески человек работает только по своей воле, даже в «шараге». В «шараги» попадали разными путями, но ни одного туда не загнали только для того, чтобы мозги быстрее работали.

Вообще за технику будущего хвататься надо очень осторожно. Вон фон Браун в конце войны, по сути дела, занимался вредительством. Отвлекал массу ресурсов рейха на крупносерийное производство баллистических ракет, которые принесли бы фюреру победу только с ядерной боеголовкой. А в это время Германия нуждалась в зенитных ракетных комплексах, которые бы порушили тактику союзников летать на бомбежки плотным строем. И, самое интересное, требовали эти комплексы того же уровня технологий.

— Если хотите, можете здесь выходить, — сказал Быгов возле переезда на Почтовую, — портфель оставьте, вам доставят на квартиру. С другими документами.

Виктор поблагодарил и вышел.

«По Бежице, значит, ходить действительно можно. Ну что ж, и то покахорошо.»

Из окна гостиницы долетал старый добрый фокстрот «Он лучший парень из тех, что есть». Задорное кряканье тромбона перемежалось с гудками со станции, шелестом листвы молоденьких деревьев, высаженных по улице, неизменным запахом угольного дымка. Мимо процокала лошадка — это неспешно следовал конный полицейский в парадной форме, с большими, лихо закрученными усами — Виктор чуть не назвал их буденновскими, но тут же подумал, что здесь их назовут как-то по другому. Полиции на лошадях Виктор еще не видел. «Праздник, опять, что ли…»

Какое-то массовое мероприятие в Бежице точно прошло — в этом Виктор убедился в следующую же секунду, потому что навстречу ему по Парковой со стороны Преображенской строем маршировали пионеры под горн и барабан. Точнее, не совсем пионеры — галстуки у них были желтые, что вместе с белыми блузками и черными штанишками и юбочками составляло цвета имперского триколора. Рядом с отрядами шли мадемуазель-вожатые, более вольно относящиеся к дресс-коду: фактически постоянным у них был только желтый галстук. Они следили за строем и давали замечания.

— В ногу, в ногу! Пантиков, не отставай! Не отвлекайтесь! Размяхина, не смеши подруг! Серьезнее!

В это время на Виктора чуть не наскочила девушка, которая, идя навстречу, махала рукой своей подруге на другой стороне улицы, очевидно, не надеясь перекричать хрипатый горн. Виктор, отвлекшись на желтогалстучное шествие, тоже заметил ее в последний момент, и только инстинктивно успел вытянуть руки вперед, чтобы она на него не упала.

— Ай! Извините!

Виктор посмотрел на нее и чуть не раскрыл рот: перед ним была Вэлла! Правда, в белой блузке и желто-коричневой клетчатой юбке, ну и прическа, конечно, другая.

— Вы? — в унисон произнесли они оба.

«Как, она тоже попала? Или она там была отсюда? Или может… Может, это связная из реальности-2? Или, наоборот, агент жандармерии в той реальности?»

Простите, вы…

— Веселина. Вы, наверное, видели меня на собрании собсомола?

— Собрании, простите, чего?

— Собсомола. Соборный Союз Молодежи. А вы писатель Еремин? Вы сегодня вечером свободны?

— Хм, ну, смотря в какое время… — Виктор не ожидал столь откровенного вопроса.

— У нас в шесть в общежитии института литкружок, потом танцы. Вам непременно надо выступить. Ваш последний рассказ о покорителях глубин вызвал бурю вопросов.

«О покорителях глубин? А я его не читал. Ступин прав — надо интересоваться собственным творчеством. Хотя можно просто чего-нибудь рассказать. О глубинах.»

— Я еще не знаю, где буду в шесть часов… Но такому горячему и искреннему предложению трудно отказать. Если смогу вырваться, обязательно буду.

— Обязательно приходите. Сейчас время научных открытий и подвигов. Каждый собсомолец должен шагать в ногу со временем, а для этого надо заглядывать вперед, в будущее, где нас ждут новые чудеса.

— Естественно! А вы с митинга? — Виктор кивнул на очередную колонну детей цвета имперского триколора.

— Шутите! Сегодня слет юнармейцев и митинг. Красиво, правда? Земля-золото-серебро. Цвета формы, в смысле. Раньше, при плутократии, дети с младенчества вовлекались в тяжелый труд, сейчас они ходят в школы, и важно, чтобы они не болтались по улицам, особенно на каникулах, а организованно делали добрые дела.

«Юнармейцы — типа пионеры или скауты. Даже запомнить просто. Хотя у нас юнармейцами называлось немного другое.»

— Вы знаете, что у нас, в Бежице, лучший поход юнармейцев среди центральных провинций?

— Неужели? Молодцы. А вы на кого учитесь?

— На технолога литейного производства. Сейчас новый большой завод мартеновского литья построили, там можно быстро продвинуться по службе. И вообще литейщики теперь везде нужны — на паровозном, в Радице, на Арсенале. А то можно и на Урал поехать, там жалование приличное обещают.

— По путевке собсомола?

— Бюро института не дает путевок. Лучшие собсомольцы получают рекомендательные письма хозяину для устройства на приличное место — если, конечно, оно по специальности вуза. Не зря же партия и господь тратят столько денег на обучение молодых кадров?

«Господь тратит деньги? Ну да, это, примерно, из той же оперы, что и „партия тратит деньги“. В жизни общие фразы часто представляют собой глупости, а когда проваливаешься в другую реальность, это как-то сразу бросается в глаза.»

— Да, а вот с точки зрения человека вашего поколения, кто из композиторов лучше сочиняет фокстроты — Дунаевский или Блантер?

«Блантер так и остался Блантером? То есть меняют фамилии все-таки не все? Элиты это не касается?»

— Знаете, мне нравятся произведения и того и другого, и вообще, в фокстроте главное — очаровательная партнерша.

— Это верно… — чуть смущенно согласилась Вэлла-Веселина, — ну мы вас ждем. А я побежала, — и она удалилась в сторону Почты.

Виктор машинально отметил, что у здешней версии Вэллы манера говорить немного иная, чем у Вэллы из реальности-2: более сдержанная, без излишней экзальтации, и даже где-то чуть казенная. Другое поколение. Собсомол, первая возможность для молодых людей почувствовать себя не просто зеленью, а людьми государевыми…

В редакции Татьяны снова не было. Жаль. После напряженного дня Виктору хотелось куда-нибудь ее пригласить. Тем более, что знакомых в этой реальности особо нет. С другой стороны, оно и к лучшему, а то так можно друг другу надоесть. Делать было нечего, и Виктор решил пройтись в сторону паровозного: может, удастся увидеть какой-нибудь реликт, а то и те самые немецкие танки российской сборки.

Окна дома были раскрыты, как пасти собак в жару, и из какого-то доносились звуки патефона. Мелодия оказалась знакомой — фокстрот «Все, что я делаю ночь напролет — это мечтаю о вас», из «Поющих под дождем», который они с Зиной смотрели на Сталинском проспекте в предыдущей реальности. Только темп помедленнее и на немецком. Культурная экспансия налицо. Интересно, а что бы слушали с СССР в тридцать восьмом, если бы свободно продавали западные записи? Наверное, немецкую, французскую и итальянскую эстраду, поляков, того же Эмброуза. Хотя это бы все приелось лет за десять, и в сороковые уже брали бы советских — там же ясно, о чем поют, а у нас, в России, мало просто музон слушать, надо, чтобы еще и для души…

Размышления Виктора прервал резкий гудок сзади. Он обернулся. Прямо на него по тротуару пер сине-голубой двухместный «мерс»-кабриолет, сверкая хромом радиатора.

— С дороги! — заорал водила, приподнявшись из-за лобового стекла. — Слепой, что ли!

«Тормоза у него, что ли отказали?» — подумал Виктор и сошел на газон.

— С тормозами проблема? — спросил он, когда машина медленно подкатила поближе.

— С хермозами! Все… в стороны! С дороги! — продолжал разоряться водила, — а тебе чего надо? Чего тебе надо вообще?

Он остановил «мерс», приоткрыл дверцу и начал вылезать с очевидными намерениями разборки.

«Чего, типа крутой? Типа новый русский? Так и задавит кого-нибудь. А может, он тоже до фига в партийную кассу жертвует?»

Браунинг оттягивал карман и провоцировал к действию. Виктор протянул к нему руку — «для начала, стрельнем по колесам». Движение старым новым русским было понято и истолковано верно.

— Городовой! — истошно заорал он.

— Ты резких движений не делай. Я нервный.

— Городовоо-ой!

Городовой буквально материализовался из воздуха возле машины. Виктор сошел с газона.

— Кто звал?

— Вот, — купчик кивнул в сторону Виктора, — ограбить пытался.

Городовой начал продвигаться в сторону Виктора.

— Документы папррашу!

— Да он пьяный.

— Папрашшу!

Стрелять в представителя власти в планы не входило.

Виктор достал удостоверение и показал в развернутом виде. Городовой как-то моментально сменился в лице, вздрогнул и даже икнул.

— Ик! Чего соблаговолит приказать господин агент? — произнес он драматическим полушепотом.

«Ничего себе! Это что же, вроде визитной карточки Ким Ир Сена тут котируется? Воспользуемся…»

— Господин агент соблаговолит интересоваться, почему у вас машины ездят по тротуарам.

— Так это… сей минут выясним!

— Выясняйте. Вас я больше не задерживаю, — ответил Виктор, повернулся и спокойно пошел дальше.

Все-таки в тоталитаризме бывают свои маленькие плюсы.

Все-таки в тоталитаризме бывают свои маленькие плюсы, думал Виктор. В нашей реальности автоурод может отметелить пешехода бейсбольной битой и смыться. А здесь и автоуроды не такие наглые, и коррупция не беспредельна. И поэтому маленький человек в нашем обществе, пока он не защищен законом, будет мечтать о браунинге в кармане и об удостоверении тайного агента. Ну, и, конечно, о вожде, который все это ему, маленькому человеку, даст. В джунглях без своего племени и вождя никак.

Из распахнутого окна кухни на первом этаже пахнуло жирными наваристыми щами. Где-то пилили на скрипке упражнения и шумел примус. Интересно, здесь тоже, как у Ильфа и Петрова, заводят примус, когда целуются или звукоизоляция?

Прогулка к паровозному несколько разочаровала Виктора. Если что-то и было, то стояло за деревянным забором, лезть через проходные, у которых прогуливалось что-то вроде ВОХР, не хотелось даже с его удостоверением. На заводе давно началась вторая смена — зычный гудок был слышен даже с бронепоездной базы, незадолго до отъезда. Коптили кажущиеся невысокими трубы, и только старый цеховой корпус по Базарной, со знакомыми с детства цифрами «1914» на фасаде стиля псевдорусский модерн в лучах клонящегося к закату солнца навевал какую-то тихую ностальгическую грусть. Виктор заметил, что на здании пожарного депо, где на его памяти было что-то вроде башенки с будкой, торчит высокий деревянный шатер каланчи, крытый красным кровельным железом, а многогранная угловая башня бани увенчана огромной пузатой маковкой.

Рынок был уже закрыт, работали только магазинчики, что разместились в двухэтажных, обложенных кирпичом бревенчатых домах, что выходили фасадам на Базарную. Рубленые буквы на вывесках напомнили о виденных в Инете журналах 20-х. За высоким забором из деревянных штакетин заметал мусор бородатый дворник в сером картузе, штанах в бело-синюю полоску, заправленных в старые порыжелых сапоги, с черным передником, словно сошедщий с картинки из детских книжек. По другой стороне, за кварталом «колонок», где Виктору помнились послевоенные двухэтажные «болгарские» дома, тянулись в сторону Мало-Мининской тоже двухэтажки, но только деревянные, обложеные кирпичом. По верху на стенах этих домов тянулись лозунги, выведенные славянской вязью; ближайший из них гласил: «Будущее в Святой Руси!» Откуда-то со стороны Бежич возвращалась группа ломовых извозчиков, с телегами на дутых шинах; в стук копыт по булыжнику влился гудок встречного грузового «Опеля», с кузовом под брезентом.

— Извиняюсь, табачком не богаты? — спросил Виктора шедший навстречу молодой щеголеватый подпоручик с артиллерийскими знаками отличия.

— Увы! — развел руками Виктор. — Я вообще не курю.

— Я вот тоже собираюсь бросить. Церковь учит, что это вредно и не угодно господу. Вы, верно, тоже так считаете?

— Ну, если церковь учит, какие могут быть возражения?

— Понятно… Извините. Мое почтение!

«А у меня, похоже, здесь развивается паранойя», подумал Виктор. «Стоит остаться наедине с мыслями, и в голову лезет всякая чепуха. Например, почему меня не выспрашивают о численности ВС РФ, количестве и расположении ядерных ракет. Конечно, с практической точки зрения здесь это спрашивать глупо, но ведь это должен быть у них вроде как естественный интерес? Или о тактике боя, стратегии… ну, хотя бы о крупных сражениях за последние полвека. Ступин сразу намекнул, что видит во мне человека сугубо гражданского, но, тем не менее, подкинул танк проектировать. А хорошей конструкции танка только знанием шестерен не сделаешь. Его в бою видеть надо, опережающим отражением, так сказать. Штабс-капитан знает, что у нас было много фильмов про войну? Мемуаров, военно-исторических форумов? Но откуда? Тут ничего подобного нет. В СССР перед войной куча фильмов, как будем супротивника громить, здесь — тишь да гладь. Ну да, здесь же войну неизбежной не считают. Гитлер у нас союзник. Может, Ступин полагает, что с нашим опытом войн наше поколение стопудово готовили к очередной? А откуда он знает про весь наш опыт войн? Да и история наша ему как-то до фонаря. Или все еще впереди? Я просто комплексую. Я просто комплексую, потому что сейчас тридцать восьмой, и я думаю, что война обязательно будет в сорок первом. Интересно, где ее встретит тот подпоручик? На границе? Погибнет в первые дни? Сколько вокруг меня вообще ходит народу, что безвременно погибнут через три-пять лет? Может, это подпоручик, может, те девчонки, что крутят скакалку во дворе не нашего дома, может, это Таня или Веселина. Может, это Зина, которая учит в школе про пестики-тычинки и мечтает стать врачом на полярной станции. Может, это Ковальчук, который сейчас в уральском поселке в чижа играет, и смотрит, как геодезисты забивают колышки для будущего завода. Они же все, все здесь, и из второй реальности, и из первой, и мои будущие родители, и их тоже могут убить, и тогда меня в этой реальности никогда уже не будет. Ни-ко-гда.»

Перед Виктором стояла колонка. Старая добрая чугунная колонка с изогнутой ручкой. Он подошел и нажал ее привычным движением — в недрах земли что-то заклокотало, и из изогнутого хобота, брызгаясь, вырвалась тугая холодная струя. Виктор подставил ладонь и смочил себе лоб.

«Стоп. Надо прийти в себя. Отвлечься. Занять себя чем-нибудь. Сходить за продуктами к общему столу, например, Катерина на всех готовит, надо и ей что-то приносить. Да, и насчет сугубо штатского тоже вопрос. Могу, например, им присоветовать для солдат разгрузку сделать — простая вещь, а додумались поздновато. Или, вот, сапоги. Судя по дворнику, до кирзы еще не додумались? А армия в чем ходит, пехота? Ботинки с обмотками? Непрактично. Надо кинуть идею. А к зимнему обмундированию — финские шапки и теплые хабе…»

По пути он еще вспомнил, что надо купить зонтик.

7. Страсть от имени и по поручению

— Сейчас каникулы, и большинство поразъехалось, — суетилась Веселина, — остались только те, кто подрабатывает в городе. В городе проще с заработком, а в семестр можно найти только такую, которая неполный день, да и в основном работников нанимают на дневную, а днем занятия.

Клубный зал рядом с холлом серого прямоугольника первой и пока единственной общаги института был, впрочем, полон, кое-кому даже пришлось тащить табуретки. Сам зал напомнил Виктору аудиторию большой грифельной доской на стене; впрочем, остальная обстановка была отнюдь не аудиторная, по одну сторону от доски в углу стояли иконы с рушниками и лампадкой, а в углу по другую сторону — большая телефункеновская радиола. Сверху, над доской, красовался лозунг на голубой материи с золотыми старославянскими буквами, в виде трехстиший в две колонки:

«Где-то я это уже слышал», подумал Виктор, и спросил Веселину, обязательно ли креститься на иконы в красном углу.

— Не будем формалистами, — уверенно ответила она, — Христос учил молиться всевышнему в сердце своем.

— Точно. А еще он храмы от торгашей зачищал и раздавал гуманитарную помощь.

Веселина захихикала и ухватила Виктора за рукав.

— С вами не соскучишься! А как объявить тему вашей лекции? Ну, выступление же ваше сначала будет, потом вопросы пойдут. Все обычно так делают. Какая у вас тема будет?

— Э-ээ… Назовем так: «Цифровые технологии в современном… современном нашим потомкам мире».

— Здорово! Будем глядеть на мир глазами будущего! Я пошла объявлять. Вы волнуетесь?

— Нет.

— А я всегда волнуюсь. Пожмите мне руку на счастье. Вот так. Ну я пошла.

Веселина вышла на середину перед доской и замахала рукой.

— Тише, господа и дамы! Ну, не шумите!

«Как-то немного искусственно тут звучит — „господа и дамы“. „Товарищи“ куда как ближе. Или „ребята“. Наверное.»

— Сегодня у нас радостное событие, — продолжала Веселина несколько кокетливым тоном, каким обычно выражались актрисы в довоенных звуковых фильмах, — сегодня к нам на встречу пришел известный писатель Еремин! Он здесь, в зале! Прошу вас!

Виктор понял, что надо выходить; его встретили аплодисментами. Глядя в зал на веселые физиономии, он вдруг ощутил тот давно позабытый задор, когда он когда-то, в актовом зале еще не построенного здесь Нового Корпуса, выходил на сцену читать свои стэмовские миниатюры. Ну что ж, пусть будет, как в СТЭМе, нашем добром старом СТЭМе…

— Я раскажу вам о мире, который вам предстоит увидеть через много лет. Мире, в котором цифры научились говорить, петь, играть музыку, показывать кино, работать телефонистами, водить космические корабли и предсказывать погоду. Пусть этот мир придет к вам, как долгожданный: смело осваивайтесь в нем, покоряйте его и завоевывайте в нем свои места под солнцем…

И тут Виктор понял, что для здешней публики будет мало чисто внешнего описания. Все-таки люди технически грамотные, и описание для чайников их не устроит. А если объяснять, то надо разъяснить, что такое процессоры, оперативная память, интерфейсы, и вообще, что такое программа и двоичная система… К счастью, в памяти у него всплыла заметка из «Юного техника» за тридцать лет вперед, как пионеры-артековцы решили изобразить ЭВМ, строясь в шеренги и поднимая руки: поднятая рука, это единица, а опущенная — ноль. Заменив пионеров гимнастами, Виктор начертил на доске порядок построения в этом живом процессоре, кто куда должен ходить и что делать, чтобы это работало. Похоже, что это произвело впечатление — в аудитории повисла мертвая тишина, и Виктора просто поедали глазами, ловя каждое слово. Общая архитектура ЭВМ и сетей и перевод разнобразной информации в цифровую форму пошли уже как по маслу.

— …Ну, наверное, после этого рассказа у вас будет много вопросов, задавайте, пожалуйста, только по очереди, — завершил выступление Виктор, втайне надеясь, что вопросов не будет. Он ошибся. Первым поднялся с задних рядов пацан атлетического телосложения.

— Вот, пожалуйста, объясните, — пробасил он, — вот вы объясняли на примере гимнастов, а если вместо человечков использовать триггер Бонч-Бруевича на лампах, это будет работать?

— Да, конечно. Да собственно, его и… можно назвать основным схемным решением будущей машины.

— Почему основным? По-моему, реверсивную декаду можно забацать на тиратронах тлеющего разряда, — раздался голос с места.

— Можно… забацать… В устройствах с небольшой скоростью счета, до десятков килогерц. Да, можно такой счетчик объединить в одной лампе, называется — декатрон…

«Как хорошо знать старую электронику…»

Дальше вопросы уже посыпались, как из мешка.

— Если я правильно поняла, важнейший принцип компьютера — это принцип программы, хранимой в линейной памяти?

— Вы рассматриваете информацию как некую неизменную субстанцию и предлагаете измерять ее наименьшим целым числом, логарифм которого положителен?

— Можно ли считать, что человеческое мышление тоже можно свести к последовательности элементарных действий? И если да, то когда машины станут мыслить, взбунтуются ли они против людей?

— Господа, мне кажется, что если сделать вроде такой вот матрицы из колец на трансформаторном железе и реализовать процесс считывания-записи…

— А почему бы не использовать телетайп для ввода-вывода?..

— Подождите, я сейчас наглядно нарисую, — какой-то парень в круглых очках выбрался к доске, взял у Виктора мел и начал чертить какую-то схему. Веселина хотела было призвать к порядку, но Виктор сделал успокаивающий знак и подошел к ней.

— Пусть спорят, обмениваются мнениями, — шепнул он ей на ухо, — в конце концов, это их будущее и они в нем хозяева.

«Пожалуй, тут мне и дополнять скоро нечего будет. Разве что про маршрутизатор CISCO».

Второй частью культурного мероприятия были танцы. Взбодренная спорами молодежь начала расставлять стулья вдоль стен, а к Виктору подошел какой-то седой старичок, видимо, из преподавателей. Он ухватил руку Виктора и начал трясти.

— Спасибо вам! Доцент Кирпенский, веду высшую математику. Представляете, я никак не могу найти способ показать этим оболтусам, как важно изучать целочисленные методы решения дифуравнений, а вы на примере человечков, так и так… Спасибо! Я обязательно буду использовать эту находку в своих лекциях.

— Очень, очень удачно! — вторила ему дама лет немного за сорок, с крупной рельефной мускулатурой. — Габлинцева, кафедра физкультуры. Не жмите мне руку, она у меня тяжелая. Знаете, вот это, — и она помахала руками в воздухе, — мы обязательно покажем на очередном физпразднике от института. Самолет все показывают, а вот арифмометр — мы будем первые в губернии.

— Да, выйдет эффектно, особенно на стадионе… А вы, наверное, бодибилдингом занимались?

— Нет, двухпудовиками. Раньше в цирке с французской борьбой выступала, да вот как колено повредила, пришлось сюда на службу устроиться.

Возле радиолы суетились девчонки, оживленно споря и выхватывая друг у друга черные диски пластинок. Громко и сочно вступил джаз — чувствуется, немцы вкладывали душу в акустику. Под заводную мелодию фокстрота «Малютка» в клубном зале весело закружились пары; соседство с иконами в красном углу смущало народ не более, как какой-нибудь барельеф Ленина в красном уголке общаги не мешал в семидесятых крутить диско под самодельную цветомузыку на тиристорах. Виктор и Веселина вышли из общежития и направились по дорожке к воротам. Старые деревья, что были посажены еще до революции на участках у деревянных домов, были сохранены при сносе. Их кроны заслоняли свет единственной лампочки на одном из столбов с осветительными, телефонными и радиопроводами, что в избытке были расставлены во дворе и служили для привязывания веревок для сушки белья. У самой тропинки бушевали джунгли из кустов сирени.

— А что же вы не остались танцевать?

— От имени и по поручению первичной ячейки я должна вас проводить. Еще натанцуюсь. У нас радиолу постоянно заводят. А вы танцевать любите?

— Конечно, только наверное, это бы здесь странно выглядело.

— Ничего странного, тут у нас и преподаватели заходят. Иные поют романсы под гитару и фортепиано — видели там, за стульями, сзади стоит? У некоторых очень красивый голос. Вы не поете?

— Чего нет, того нет. И на пианино не научился играть.

— Зато вы очень интересно про все рассказали. Представление устройства в операционной системе в виде документа…

«Как она быстро, однако, все ухватывает. И вообще все остальные. А может… Может, их всех, специально готовили? Ступин говорил о создании института. Так, а возраст юных дарований? Где-то на глаз курс пятый, хотя черт их знает, они все тут выглядят старше своих лет. То есть, мы — моложе. Собрали способную молодежь основывать компутер сайенс и пригнали сюда натаскивать? А может, наоборот, в качестве экспертов? Разобраться в том, что несет пришелец? Или то и другое? И вообще — теперь в мире будет не „компутер сайенс“, не „информатИк“, а калькуляциология или счетоведение…»

Их ослепил яркий свет фар. Веселина резко стянула его с дорожки в кусты. Где-то справа за ветками сирени, урча, неторопливо проехала машина, видимо, к одному из подъездов длинной блокированной двухэтажки преподавателей в шотландском стиле.

— Что это, Бэрримор? — машинально пробормотал Виктор.

— Тс-с… — прошептала Веселина, — обнимите меня немедленно, тогда на нас не обратят внимания! Вот так. Теперь целуйте!

— Кто не обра… — начал Виктор, но тут их губы сомкнулись, и он почувствовал, как пылают щеки и лицо его новой знакомой.

«Вот это соборная молодежь! Или… Это провокация? Хуммель и компания еще в городе, и этот, типа Сиднея Рейли…»

Веселина висела у него на шее, крепко обняв обеими руками. Виктор сильно прижал ее к себе левой рукой за талию, а правой залез в карман, вытащил браунинг и выставил его в темноту. Тут до него дошло, что он стоит спиной к дорожке и на него могут напасть сзади, а оружие его, направлено, собственно, в деревянный столб радиосети. Он резко повернулся, как в танце, крутнув партнершу вокруг себя; но теперь выходило, что он прикрывает себя девушкой, а это как-то некрасиво. Под звуки оркестра Эмброуза, доносившиеся из раскрытых окон клубной комнаты, Виктор в ритме квикстепа затянул Веселину за столб и прижал к нему; теперь столб прикрывал их обоих. Подобраться к ним сзади не давал большой старый куст сирени.

— Какой вы пылкий! Целуйте же меня, целуйте, осыпайте своими жаркими ласками мое лицо…

«Вообще-то, скорее, шею…»

— Продолжайте, продолжайте… Ай! Этого пока не надо. Мы еще слишком мало знакомы…

— А когда будем хорошо знакомы?

— Сейчас не надо об этом… Не останавливайтесь, пусть будет сто, тысяча поцелуе… ммм…

С той стороны, где остановилась машина, донеслись крики.

— Так это что, жандармерия? Кого-то забрали?

— Какого-нибудь преподавателя, какая разница… Будьте же решительны, не смущайтесь ваших порывов… в пределах порядочности…

Может, я зря усложняю, подумал Виктор. Лемешева тут нет, бегать не за кем. Зато теперь можно будет небрежно ронять в разговоре с подругой что-нибудь этакое: «Писатель Еремин? Да, конечно, знаю. У меня был с ним роман. Он клялся мне в любви среди цветов белой сирени. Такой страстный мужчина… А потом я его бросила. Разлюбила.»

Веселина стонала в такт своему порывистому дыханию, широко раскрыв глаза, справа, со стороны блокированного дома, раздавались крики и женский плач, слева духовые и ударные весело и сладкозвучно выводили «Все хорошо, милая», шуршала упершаяся в спину ветка сирени, со станции долетали гудки паровозов. Для полноты картины не хватало соловья где-нибудь сзади.

— Надеюсь, вы не принадлежите к людям, которые хвастают своими легкими победами над девушками?

Они уже вернулись на дорожку. Жандармерия уехала. В клубном зале звучало танго и Утесов пел про нежные чувства. Светила луна в тон сюжету шлягера. Сирень тоже цвела, правда, соловей в эту ночь сюда так и не прилетел.

— Конечно, не хвастаюсь. Зачем?

— Правильно. Вам в какую сторону?

— Знаете, я несколько старомоден, и как-то привык к тому, что мужчина провожает женщину, а не наоборот. Так что если вы пойдете сейчас провожать меня, то потом я пойду провожать вас обратно и мы будем ходить туда-сюда всю ночь.

— Да, наверное, это будет странно выглядеть… Мы еще увидимся. Только, пожалуйста, не делайте сразу далеко идущих выводов.

— Естественно. Зачем забегать вперед? А танцевать, вы, наверное, тоже очень любите.

— Очень. Но я не жалею, что не осталась. До свидания.

— До свидания, Веселина!

Она упорхнула; мотылек ее блузки мелькнул в свете фонаря и исчез, шорох шлака под ее туфельками утонул в звуках джаза. Виктор улыбнулся и пошел к воротам, которые уже собрался запирать дворник.

8. На пороховой бочке

Как ни странно, но по дороге по ночной Бежице на Виктора никто не нападал и не пытался похитить. Спокойно дойдя домой и поздоровавшись с Катериной и «родственниками», он уединился в своей комнате и предался размышлениям. Абсолютный пофигизм здешнего общества к репрессиям, с которым он сегодня столкнулся во второй раз, казался ему несколько неестественным.

«Ну как можно спокойно предаваться ласкам и танцевать, когда кого-то забирают?» — думал он, глядя на звезды в полуоткрытом по случаю жары окне. «Там же все-таки люди. Здесь все такие индивидуалисты? Не похоже. Или тех, кого забирают, не относят к таким же людям? Наверное, второе. Они для них уже другие. Фашистские… нет, здесь большевистские вампиры, враги народа, выродки… стоп, выродки — это у Стругацких. И когда фашисты — в смысле, не эти, а которые гитлеровские — сюда придут, они не будут считать за людей нас, и могут нас уничтожать, оставаясь в душе порядочными. Вот что значит недемократичное общество. Хотя, а далеко ли демократичное-то от него ушло? Если наши попы менторским^[8] тоном вещают о страшном грехе богоотступничества, может ли человек в нашем обществе спокойно и открыто сказать „Бога нет“, то есть то, что пишут на трамваях во второй реальности? И не дойдем ли мы до такого состояния, что людей, отказавшихся от религии, будет убивать слепая толпа, как в позднее средневековье, и всем будет все равно, потому что вставших с колен перестанут воспринимать, как людей? Или просто все пойдет по еще одному кругу, и на святое писание будут смотреть столь же безразлично, как Геннадий Хазанов на материалы очередного съезда КПСС? Да, кстати, материалы. Надо посмотреть, что же снова на дом задали.»

В портфеле оказалось что-то вроде досье по организации, именуемой Оркобюро.

Виктор протер глаза и еще раз перечитал название в формуляре на коленкоровом переплете: Оркобюро.

«Это что, уже гоблинский перевод пошел?» — подумал Виктор и на всякий случай понюхал папку. Папка пахла пылью, бумагой, копировальным аммиаком, коленкором, фотоэмульсией и клеем, что явно свидетельствовало о ее реальности. Он развязал тесемки стал знакомится с документами.

К оркам, как выяснилось, эта контора не имела никакого отношения, а расшифровывалась как «особое ракетное конструкторское бюро». Основано оно было тем же самым Эрлих-Кричевским, и не удивительно, ибо он был поставлен руководить чем-то вроде миноборонпрома. Институт своевременно финансировался, а для работы в нем были приглашены, в частности, такие известные Виктору личности, как Лангемак, Клейменов, Королев и Глушко. После осуждения Эрлих-Кричевского нагрянула комиссия и откопала убийственный и грамотно обоснованный компромат. Снаряды «катюш» улетали с направляющих по самым невероятным траекториям. Некоторые из них шлепались на землю в нескольких метрах от пусковой установки, спустя секунды оживали и летели куда угодно, в том числе и в направлении самой установки. Заключения военных по целой куче разработанных ракетных снарядов на твердом топливе были единодушны — системы созданы в отрыве от реальных потребностей армии, боевое применение неясно, результаты стрельб совершенно неудовлетворительные, а само оружие крайне опасно в обращении.

По жидкостным ракетным двигателям, то есть, по тем, что занимались Королев и Глушко, ситуация была еще более беспросветной. Начинаний была масса — баллистическая ракета, морская реактивная торпеда, зенитные ракеты, крылатые ракеты и реактивный самолет, — но ни по одному из направлений добиться какого-либо положительного результата не удалось. Опытные образцы постоянно взрывались, системы управления отказывали, эксперты убедительно отмечали невозможность обслуживания установок с ЖРД в полевых условиях. Как итог, деятельность Оркобюро была признана подрывной, и направленной на растрату казенных средств. В конце прилагался список осужденных сотрудников.

Бегло взглянув на список, Виктор вскочил с кровати и пулей вылетел в гостиную, где «родственники» уже ставили раскладушки.

— Мне надо связаться со Ступиным! Срочно!

Антон невозмутимо вытащил из-за шкафа полевой телефонный аппарат, покрутил ручку и передал трубку Виктору.

— Слушаю, — раздался знакомый, и уже несколько сонный голос штабс-капитана.

— Это Еремин говорит.

— Я понял. Что случилось?

— Я по поводу Королева, Глушко, Лангемака и еще ряда сотрудников Оркобюро. Их надо немедленно освободить!

— Уже. Как только ознакомились с вашей «статьей». Точнее, пока мы их привлекли для участия в оперативной деятельности. Пересмотр дел, сами понимаете, потребует времени, да и чтобы настоять на нем, нам нужны основания.

— Какие основания? Это же Королев!

— Это у вас там Королев — это Королев, а у нас он пока не Королев! — жестко отрезал штабс-капитан. — Вот найдете способ, как из того, что они насоздавали, выжать хотя бы какую-то пользу, тогда будем добиваться пересмотра, нет — извините, а чем и кому я докажу, что они случайно попали в этот поток прохиндеев и растратчиков? Вы вообще знаете, что закупки вооружения за тридцать седьмой год сорваны? Деньги ушли, кому ушли, куда ушли — ничего найти нельзя, все формально неподсудны! Это что, жандармерия виновата, что в России жулья, что дерьма за баней? Что вы тут сделаете с презумпцией невиновности, когда у вас из под носа все уворуют! Вы из будущего, вы больше знаете, вот и дайте завтра мне карты в руки, чтобы я мог ходить и доказывать! Другие вопросы есть? Нет? Тогда до завтра!

«Подловил таки», подумал Виктор, вернувшись в свою комнату. Машинально он подметил, что до сих пор не разобрался в тонкостях здешней системы силовых структур. По тому, что он видел, получалось, что жандармерия занималась всем, что было отнесено к вопросам национальной безопасности, а полиции был отдан криминал, дорожное движение, хозяйственные преступления и все такое подобное, причем полиция была как бы случаем не земской. Это было не совсем похоже на то, что было в дореволюционной России, где жандармерия была прежде всего чем-то вроде военной полиции, но имело свою логику, и в чем-то было даже менее расплывчато, чем советские названия «ОГПУ» или «НКВД». И еще у них есть какой-то Синод, который «поймет ситуацию».

Было ясно, что штабс-капитан в какой-то мере использует Королева, Глушко, Лангемака и прочих ракетчиков, как заложников, чтобы побыстрее добиться от него, Виктора, пути выхода из тупика с разработками. С другой стороны, если штабс-капитан, наоборот, хочет освободить репрессированных специалистов (а он не дурак и понимает, что ракетное оружие без них не создать), то опять-таки все упирается в него, Виктора. Добро и зло как-то причудливо переплелось.

«Ну вот и миссия Руматы Эсторского: спасать ученых…»

…Погода с утра оказалась ненастной. Было не жарко, небо было сплошь затянуто какими-то однообразными шинельно-серыми тучами, из которых лениво сыпал мелкий дождик, какой раньше обычно называли «ленинградским». Дворники, скрипя и щелкая, лениво размазывали капли по лобовому стеклу «опеля», из-под колес встречных машин летела грязь. Сквозь забрызганные этой грязью боковые стекла мимо проплывали потемневшие домики Городища. Виктора радовало, что он вчера успел взять зонтик — недорогой зонтик из черной материи с деревянной рукояткой. Не синтетика, так что надо обязательно сразу сушить, а то ткань погниет.

— Во субботу, день ненастный, нельзя в поле работать? — спросил его Ступин, куривший в ожидании на крыльце здания на базе бронепоездов, под козырьком, с которого стекали на землю прохладные струйки. — Может, отложим до понедельника? И фигуранты отдохнут с дороги.

— Полагаю, они предпочли бы не томится неизвестностью. Поговорить есть о чем, думаю, не нужно затягивать.

— Ну что ж, с вашего позволения, я только докурю. Самому интересно, как вы сумеете обернуть эту ситуацию. Немцы-то занимались ракетами вынужденно, чтобы обойти ограничения, навязанные Антантой после войны.

— Кстати, а почему такие встречи проводятся здесь, на военной базе, а не в министерстве оборонной промышленности или как оно у вас там? Решения-то кто будет принимать?

— В министерстве? — Ступин сделал неторопливую затяжку. — После казни Эрлих-Кричевского в министерстве выискивают врагов империи и пишут доносы друг на друга. Там обсуждение может уйти в сторону, далекую от техники. Это во-первых. Во-вторых, в министерстве еще надо объяснить, почему вопрос обсуждается с участием лиц, осужденных за государственные преступления, и коим положено находиться на каторге. Например, по сегодняшней теме. В-третьих, пока не установлено окончательно, кто есть вы, а действовать надо. Не волнуйтесь, я не собираюсь втягивать вас в какую-нибудь дворцовую интригу или использовать в каких-то личных или кабинетных играх. По мере выяснения истины вы выйдете на лиц, имеющих практически безграничные полномочия. Ну, разумеется, если вы действительно оттуда.

Штабс-капитан бросил бычок в стоящую рядом урну.

— Кстати, у меня для вас хорошая новость: Синод благосклонен к вашей идее интеграции свинга в среду православной молодежи. Такое впечатление, что эта идея там давно бродила в умах, и нужен был только человек, который решится высказать ее открыто. Правда, все это пока неофициально, но для Синода неофициальное благоволение куда важнее канцелярских бумажек.

— Простите, а что такое Синод и чем он занимается? Я еще не успел глубоко изучить вашу политическую систему.

— Синод… Ну, в вашей реальности церкви есть? Не разгоняют?

— Да, есть разные зарегистрированные конфессии. Церковь отделена от государства, но официально празднуются различные религиозные праздники, официально признается положительная роль церкви в различных аспектах общественной жизни… Вот так как-то.

— Это плохо. Если государство благоволит церкви, оно обязано следить за ней и направлять, а то она начнет вымогать у государства разные блага. Вот Синод у нас и направляет. Именно благодаря нему сейчас под эгидой церкви находятся ночлежные дома, колонии бывших малолетних беспризорников, поселения освобожденных из мест заключения. Тысячи священников работают в тюрьмах и каторжных лагерях, в туберкулезных и психиатрических диспансерах, идут к страждущим и обремененным. Если священник не пройдет этой тяжелой и грязной работы среди людских страданий, он никогда не сможет рассчитывать на приличное место в церковной иерархии. Так что не считайте уж нашу церковь опиумом для народа.

— Да я и не считаю. Тем более, куда со своим уставом в чужой монастырь…

…Королева он узнал сразу. По характерной М-образной волне зачесанных назад волос, открывавшей высокий лоб и прищуренным глазам.

Их было трое, в приличных немецких серых костюмах в полоску по размеру, в одинаковых, подобранных в тон, рубашках и галстуках. Королев, Глушко и Лангемак. Похоже, что перед встречей над ними хорошо поработали в парикмахерской и салоне красоты.

— Здравствуйте… — Виктор слегка замялся, растерянно думая, как же их назвать, чуть не сказав привычного «товарищи». «Господа»… а у них к заключенным так обращаются? В СССР «товарищами» не называли, может и здесь так? Если «граждане», то есть ли здесь вообще такое обращение? Республику-то того… И вообще, по какой легенде он, Виктор, с ними работает? Инопланетянина? Жертвы техногенной катастрофы? Тоже мне, агент…

— …коллеги.

— Здравствуйте… — коллеги, по-видимому были растеряны не менее, и немного стеснительно обменялись рукопожатиями.

Господи, он только что пожал руку самому Королеву, немеркнущей славе нашей Родины. С ума сойти. Хотя, собственно — а что, Глушко меньшая величина? Двигатели-то его. И кто знает, как бы был знаменит Лангемак, если бы не погиб во время репрессий? А еще интересно — неужели в нашей реальности деятельность РНИИ со стороны смотрелась таким же отмывом бабла, как здесь — работа Оркобюро? Наверное… Тут только специалисту разобраться. Тогда судьбу науки и техники решали не имеющие технического образования следователи, сейчас, в нашей реальности — не имеющие технических знаний манагеры, которые формируют мнение, ужравшись до блевоты на каком-нибудь бизнес-форуме в Сингапуре… И если у следователя хоть видно, что технического диплома нет, эти предъявят целую колоду — дипломы можно заказать по Инету с доставкой на дом. Сейчас любую липу можно заказать по Инету, вплоть до трудовой книжки с записью о стаже работы Президентом РФ. Та же эпоха репрессий, только более благообразная.

И, кстати, когда же Королев писал статью в «Физике для юношества», о которой говорил Морозов? До ареста? А Морозов хотел таким макаром намекнуть ему, Виктору, насчет Королева? «Давайте не отвлекаться от собственно бронетехники…» Ладно, теперь уже не важно.

— Ну как, готовы к моменту истины? — спросил Ступин.

— Вполне, — ответил за всех Королев, — вначале думали, что на виселицу отправят, смертников хорошо кормят, потом, что на императорский бал. А к выяснению истины мы всегда готовы, это наша профессия. И где-то даже судьба.

Он широко улыбнулся, и от уголков рта и краев глаз разошлись вееры ранних морщинок.

«Он еще и шутит про виселицу… Как-то это не вяжется с образом. Подменили? Нет, ну почему так сразу… Человек летал на фанерных планерах, получил ранение при взрыве ракеты 212… должен был получить в этом году… короче, что такое виселица для ученого, смотрящего в лицо смерти ради первого шага в межпланетное пространство?»

— Ну что ж… Тогда начнем с выяснения по результатам работ Георгия Эриховича, если возражений нет.

Лангемак, сорокалетний лысоватый мужчина с высоким лбом, немного заерзал от волнения.

— Если позволите, я по порядку…

— Немного погодите. Самоотчета пока не нужно. Основная проблема у вас была в использовании для первых опытных образцов сначала пироксилиновых, а затем пироксилинотротиловых порохов. С одной стороны, это выглядело разумно, поскольку в России по настоящее время выпускаются в основном пироксилиновые пороха, однако как ракетное топливо они перспектив не имеют — ограничена длина шашек и прочее. Вместе с тем в России велись работы и по более пригодным для РДТТ так называемым баллиститным порохам, однако из-за разобщенности этих тематик получалось, что РС никого не интересуют из-за низких результатов, а для баллиститного пороха не оказалось крупных заказчиков именно потому что не выпускались РС, такой вот замкнутый круг. В итоге мы имеем на данный момент только опытный Югоукраинский завод, на котором изготавливается баллиститный нитроглицериновый порох, близкий к нашему НГВ…

— К вашему НГВ?

— Да, были опыты весьма удачные, к сожалению, при катастрофе почти все погибло. Но, главное, есть аналог. Плохо то, что на заводе низкая культура производства, высокая аварийность из-за незнания многих технологических тонкостей.

— Это верно, — устало подтвердил Лангемак, — мы начали экспериментировать с зарядами из баллиститного пороха, но брак…Понимаете, здесь влияют даже такое, как, ну вот, кто поставщик коллоксилина.

— Тем временем в Германии производство баллиститных порохов прекрасно отлажено для ствольной артиллерии, причем твердотопливные ракеты их интересуют мало — все отдано на программы фон Брауна, а реактивные снаряды пытаются до сих пор делать на черном порохе. Возможно ли закупить у них завод, технологию, чтобы их специалисты все отладили и обучили? Повод — создание резервных мощностей в России для поставок в Германию. Мы ведь все-таки союзники и потенциальные товарищи по оружию.

— Хм, вот вы как, — Ступин потер рукой лоб, — трудно сказать, насколько они пойдут на создание производство полного цикла. Вы же знаете их тактику.

— Ну так объясните… проведите через агентов влияния мысль, что пороховые заводы в Германии уязвимы для авиации союз… бывших союзников Антанты и опасны для немецкого населения, а в России эта пороховая бочка будет далеко, да и черт с ними, с этими русскими, если взорвутся, пусть прямо так и объясняют. В конце концов — ну неужели жадность фраера не погубит? Подкинуть им идею природного газа. Представляете, в Германии больше никакого угля, никакой копоти, чистые немецкие городки, идеал высшей расы. Все на экологически чистом топливе.

— Заманчиво. А откуда они возьмут столько газа и при чем тут мы?

— Как при чем? А шестнадцать триллионов кубометров на Уренгое?

— Где-где? — спросил до этого момента молчавший Глушко.

— Господа, вы понимаете, что все, что вы здесь услышите — сведения совершенно секретные. Не будем уходить от темы. Раз завод нужен — купим, легально, нелегально, выкрадем секреты, завод будет. Продолжайте, пожалуйста.

— Использование баллиститных порохов позволит нам получить не только реактивные снаряды для установок залпового огня, но и создать двигатели для баллистических ракет малой дальности, примерно где-то километров пятьдесят, ракеты воздух-воздух и воздух-земля с кумулятивными зарядами для штурмовиков и зенитных управляемых ракет против высотных бомбардировщиков. По последним будет на данном этапе наиболее эффективной командная система наведения.

— Извините, перебью, — вмешался Лангемак, — но рост выпуска боеприпасов потребует и рост выпуска сырья для баллиститного пороха, а у нас в России всего один завод централита. Понимаете, его вводят в состав пороха для стабилизации его химической стойкости. Из-за сложности изготовления централита, да, впрочем, и основного сырья для его производства, это самый дорогой компонент, да и выпускают его мало.

«Черт, это же что-то читал… Во время войны было, завод там эвакуировали, снарядов для „катюш“ не хватало. Думай, думай…»

— Знаете, кажется, были опыты по замене централита, как стабилизатора, окисью магния, и вроде результат положительный. Надо попробовать.

— А это не из-за этого…

— Нет, это другая тема.

— Все-таки замечу, что и баллиститные пороха не позволяют добиться того увеличения дальности стрельбы, которое дадут жидкостные двигатели даже на высококипящих компонентах, — нетерпеливо заметил Королев, — и если мы не хотим останавливаться на пятидесяти километрах…

— Простите, Сергей Павлович… («Господи, кого я перебиваю? Самого Королева!») Мы обязательно перейдем к ЖРД, только сперва закончим с твердотопливными. В полевых условиях стартовые комплексы ракет с ЖРД действительно трудно обслуживать, готовить ракету к пуску долго, и такие комплексы весьма уязвимы для противника. РДТТ позволит нам делать комплексы мобильными. Однако Вы правы — для ракет средней и большой дальности потребуется уже другое твердое топливо. Были сделаны успешные эксперименты с топливами под условным названием «смесевые», состоят в осном из окислителя, горючего и связующего. Окислитель — это перхлорат аммония, стабилизированный нитратом калия, чтобы заряд не растрескивался. Как заменитель, можно нитрат аммония, но он похуже, и еще перспективно использование динитрамида аммония, хотя он дорогой. Горючее, оно же связующее — это различные каучуки, синтетические смолы, нитрополимеры. В них добавляют примерно на четверть порошки металлов, алюминия или магния. В качестве еще одного дополнительного компонента горючего можно использовать октоген или гексоген, но не больше четверти, а то растет опасность детонации. До трети массы — это пластификаторы, катализаторы, например, хромит меди, отвердители, и… и, к сожалению, это все, что мне известно. Основные тонкости уже придется выяснять в ходе исследований.

— И какие же результаты это дает?

— Можно получить удельный импульс до трех тысяч метров в секунду. Ракеты на таких топливах могут иметь дальность порядка сотен километров. А в перспективе и тысяч километров.

— А больше ничего не можете вспомнить по этим топливам?

— Так я же сам ими не занимался. Могу только добавить, что компонентов может быть до дюжины, и… вот еще важно, двигатель изготавливался заливкой, и при этом сразу формируется внутренний канал горения. При этом корпус двигателя дополнительно защищен от горячих газов слоев топлива.

— Вот это существенно. Значит, есть возможность создать двигатель со временем работы в десятки секунд. Химиков надо собирать, пусть копают в этом направлении.

— И металлургов — искать материалы и покрытия для сопловых блоков…

«Ладно, теперь у нас есть двенадцать лет форы по сравнению с американцами», думал Виктор. «Времени на поиски достаточно»

— …Теперь переходим к ракетам с ЖРД. Идей было много, но из-за ограниченности ресурсов немного распылились. Например, самолет с ЖРД в ближайшие 15–20 лет не будет иметь практического значения…

— Но позвольте, — перебил Глушко, — мы уже в ближайшее время можем получить самолет со скоростью тысяча километров в час! Полторы тысячи! В то время как двигатели фирмы БМВ развивают тягу втрое меньшую. Мы делаем большую ошибку, пренебрегая идеей ракетоплана! Ну скажи хоть ты ему! — обратился он к Королеву.

— Подожди, — ответил тот, — пусть человек доскажет. Нас пока тут слова никто не лишал.

— Вот вечно ты так. Идешь на компромиссы с ретроградством и невежеством. Оттого и загремели из-за твоего соглашательства.

— Слушай, знаешь что… — Королев начал багроветь.

— Стоп! — гаркнул Виктор. — То, что я скажу, вас помирит. Сосредотачиваться сейчас надо на перспективных целях. Баллистическая ракета средней и большой дальности, способная нести ядерный заряд в любую точку планеты. Политическое оружие, которое предотвратит большие войны. Если его не создать, это оружие появится к середине сороковых у Германии или США, И тогда гибель Помпеи покажется детским фейерверком. Поэтому предлагаю прекратить все ссоры. На карту поставлена не какое-то правительство, возможна гибель всего человечества. Александр Семенович! Покажите вы им мобильник!

— Подождите… — Королев выглядел растерянным, — вы что, из будущего? Это там катастрофа?

— Я был в вероятном будущем. Которое можно изменить. Это от вас зависит, будет катастрофа или не будет. Будет ли вообще человек, как биологический вид, или останутся тараканы, которые устойчивы к радиации. В Сибири, кстати, тоже не укрыться. Будет ядерная зима и ледниковый период.

— А если мы не справимся, — Лангемак нервно разминал руки, — нас казнят?

— А если не справитесь, погибнем вместе. Погибнут близкие, знакомые. Должны же мы попытаться что-то сделать?

— Да… Вы правы.

— Вы что-нибудь знаете о ракетах будущего?

— Немного удалось.

— Ну я же говорю — не надо перебивать. Может, по двигателям что присоветует.

— Да я что… Кто же знал-то… Всем подряд доказываешь — никто не слышит…

— Ладно, ладно…

— Ну. значит… — Виктор начал речь с этих слов-паразитов «ну, значит», чтобы как-то снова уложить в памяти то, что от собирался сейчас говорить, — как вы считаете, что главное в ракетостроении?

— Странный вопрос. Двигатель, конечно.

— Уточню. Материалы двигателя, теория, технологии.

— Многое. Корпус, система управления, топливо…

— В общем верно, все это так… и не так. Главное в ракетостроении, это — качество. В современной индустриальной системе каждый рабочий, каждый инженер приучен к тому, что есть некий допустимый предел ошибок, брака который безнаказанно можно допустить. Этот предел — небольшая величина. Но в таком сложном и критичном к дефектам изделии, как ракета, эти небольшие пределы в итоге дают вероятность общего отказа, близкого к единице. Тем более, что в создании и производстве ракеты будут заняты сотни заводов и КБ. Отсюда вывод, нужно изменить сознание работника, поставить его в такие условия, когда целью его работы станет не допустить брака вообще…

Виктор вкратце разъяснил основы Саратовской системы управления качеством 50-х годов, как достаточно простой и легко встраиваемой в вероятные рамки производственной бюрократии. Он заметил, что Королев слушает его необычайно внимательно.

— Вот! — воскликнул он, когда Виктор закончил, — вот то, что я все время говорил! Нас все время резало опытное производство. Не столько в конструкции дело, сколько в мелочах, которые лезут из каждой дырки. Кустарщина и малограмотность — вот ваши диверсанты. Здесь нужен не только новый станок — нужен новый рабочий, с сознанием ученого, с фанатической готовностью преодолевать себя. Тогда мы чего-то достигнем. А вы знаете, сколько пришлось всех убеждать использовать при планировании работ графики Гантта?

— Это сетевое планирование, что ли? Мощная штука, только надо дополнить методом анализа критического пути, лучше по методу ПЕРТ, там четыре длительности работы, оптимистичская, пессимистическая наболее вероятная и средневзвешенная, и метод критической цепочки, который учитывает наличие ресурсов…

…Автор безжалостно опускает дальнейшую часть беседы до обеда. В конце концов, сейчас это можно найти в учебниках. А вы думали, разговор пойдет о форме камеры сгорания? Ничего подобного. Чтобы строить ракеты, надо сперва создать новое производство, новых работников, новые методы управления. А иначе выйдет, как обычно у нас бывало, когда прекрасная идея так и оставалась на уровне опытного образца.

9. Лишь бы киношники не напутали

— Неплохой у них рыбный суп. Что они такое, кроме укропа, добавляют?

Штабс-капитан аккуратно отложил кость на край тарелки. Кроме него и Виктора, за столиком сидели Королев и Глушко; Лангемак оказался за соседним, и ему девушка как раз подносила второе. Вчерашние каторжники ели, не торопясь; видимо, за эти дни их уже успели подкормить. Репродуктор на стене неторопливо пережевывал такты слоуфокса «Сильнее смерти».

— А эта вещь у Блантера, пожалуй, несколько однообразна, — продолжал Ступин, — даже если сравнить с балладами в честь Киевского похода. «Знамя императора по ветру шумит…»

«Знамя Щорса красное по ветру шумит» — отметил про себя Виктор. «Можно новые тексты писать. Интересно, а какой текст для нашего времени будет и про что?»

— А вот это, кстати, чья — «Расцветали яблони и груши…»

— Так это его же. Церковь чего-то придиралась насчет мелодии.

— Зря придиралась. Во всем мире ее будут считать русской. Кстати, и в Германии понравится.

— Неужели эти простенькие куплеты смогут быть знамениты на весь свет?

— Абсолютно. У меня на это чутье.

— Ну, если не шутите… Придется утрясти и согласовать.

Закончив обед, они вновь направились по коридору к кабинету. Штабс-капитан на мгновение задержал Виктора.

— Наши вчерашние знакомые интересуются, нет ли все же каких-то идей насчет ускорения работ по дизелю. Это не только пожароопасность, это вопрос топлива. Немцы в случае войны с Россией могут использовать синтетические бензины, с ними у них будет проще, чем с дизтопливом. У нас своя нефть, так что двигатели на соляре и газойле помогут сэкономить дефицитный бензин.

— Ну они же в общем-то сами знают. Производственная база для такого изделия слаба, нужно новое оборудование, по сути дела — новая технологическая линия. С концентраторами напряжений у вас сами разобрались. Хотя это, в общем, достаточно элементарная вещь, для учебников сопромата…

— Подозреваете вредительство?

— Подозреваю результат чморения конструкторов в национальном масштабе, в том числе и морального. Человек должен верить в свои силы, видеть перед собой положительные примеры великих инженеров и изобретателей. А когда ему внушают, что все лучшее создано за бугром, а у нас умеют только копировать, что он создаст? Стрельба со сбитым прицелом…

— Ну, а что-нибудь для поправки прицела присоветуете? Что-нибудь из исторического опыта на полвека вперед?

— Ну, насчет тех же концентраторов… Изучать картину напряжений в деталях на моделях из оргстекла в поляризованном свете.

— Оргстекло?

— Ну да… акрил… такой полимер прозрачный…

— А, плексиглас? Который на стекла для самолетов идет?

— Точно.

— Как закончим с ракетчиками, задержитесь, надиктуете, что знаете?

— Конечно. Не вопрос.

— Еще такая вещь: Королев Сергей Павлович, на Ваш взгляд, насколько предан России?

— Ну, то, что он не шпион и не вредитель…

— Это понятно. Насколько он способен сохранять верность отечеству, если у него будет возможность остаться за рубежом?

— Хотите послать в Германию по обмену опытом?

— Хотим. Вы подали интересную мысль насчет важности организации ракетного дела.

— Во всяком случае, в диссидентстве замечен не был, несмотря на то, что в нашей реальности попадал на Колыму и чуть не погиб. Это Сахаров был диссидентом.

— Сахаров… тоже ракетчик?

— Нет, отец водородной бомбы. Андрей Дмитриевич.

— Которая мощнее ядерной?

— Да. И то не сразу, а как сошелся с Еленой Боннер. А она была ярой антисоветчицей.

— Очень занятно. Выходит, ваши органы проглядели?

— Ну, не станут же они его, как в старину, женить без согласия. А убрать Боннер — это тоже даст противоположный эффект…

— Ну, Виктор Сергеевич, зачем так… Это вопрос техники. Так какие гарантии можно создать для Королева, чтобы его не перевербовали? Его интересы, связи… вы понимаете?

— Хороший вопрос… Он смел, имеет твердый характер и фанатично предан идее освоения космоса. Из страха он вряд ли будет на кого-то работать… ни на вас, ни на немцев. А вот ради того, чтобы его ракеты первые полетели в космос, чтобы запустить первый спутник, вывести первого человека на орбиту, опередить конкурентов — американцев или в данном случае немцев… Космос — это его жизнь. Даже сами по себе баллистические ракеты, для него, пожалуй, не столько щит. Скорее, возможность, которую военные дали для полета в космос.

— Спасибо. Это совпадает с нашими данными и вообще весьма характерно для настоящего ученого. Но предположим худшее. Кто может в этом случае заменить у нас Королева по баллистическим ракетам? Только не говорите, что никто, подумайте.

— Янгель, Михаил Кузьмич. Он, кстати, в вашей реальности сейчас не в командировке в США?

— Кстати, в командировке. Но он ведь не ракетчик. Он авиаконструктор.

— Сможет стать ракетчиком. Королев ведь тоже с планеров начинал.

Они остановились у двери в кабинет.

— Да, у меня к вам тоже один вопрос, только из истории. Вот Колчак… как же он вдруг стал республиканцем? Он ведь по взглядам был скорее ближе к Муссолини. Возводил войну в культ, ненавидел пацифизм, парламентаризм. Высказывал и Тимиревой писал…

— Да-да. Министресса просвещения Тимирева, конечно, помним, — хмыкнул штабс-капитан, — кто не помнит ее новации с перестройкой образования на американский манер. Чуть академическую школу не загубили. Вот что касаемо Колчака… Скажите, Виктор Сергеевич, а разве у вас, в вашей реальности не было так, что политик, бывший истым — ну, как это у вас называется, ленинцем, наверное? — бывший истым ленинцем, вдруг становится ярым республиканцем, демократом или там либералом? Если он обязан властью каким-нибудь дядюшкам из богатой колониальной державы?

— Пожалуй, были такие.

— Ну вот видите. Демократ — это условия найма. А почему? Ничто не стоит так дорого и не продается так легко, как демократия.

Виктор хотел возразить, но подумал, что с жандармским штабс-капитаном спорить об этом было бы большой ошибкой. И вообще сейчас главное вытащить Королева и прочих на свободу.

«…Ну почему я не читаю на досуге учебников по проектированию ракет и ракетных двигателей? И не беру их в День Независимости в поездку почитать? Как бы это все сейчас пригодилось…»

Вопросы после обеда задавал в основном Ступин. Ракетчики внимательно слушали.

— Запуск первых «Агрегатов-5» в Грейфсвалдер-Ойе намечен на осень этого года. Без автопилотов. Немцы решили не ждать.

— Почему полигон решили сделать на острове?

— Легче обеспечить режим секретности, безопасность населения при авариях ракет. Кроме того, в одном месте размещаются все необходимые сооружения, испытательное оборудование для исследовательских и конструкторских работ, опытное производство. Короче место, где можно начать с исследований, а закончить созданием ракеты, которую можно выпускать серийно.

— Где можно расположить такой в России?

— Например, в Казахстане…

— Туркестане?

Да. Удаленное пустынное место и ближе к экватору. Малодоступно для дальних бомбардировщиков других держав.

— Далековато. Слишком много средств уйдет на обустройство, завоз в такую глушь всего подряд, включая дерево и воду. Поближе нельзя?

— Ну… Тогда, например, в районе волжских степей. Примерно сорок восемь с половиной градусов северной широты и сорок пять с половиной восточной долготы.

— Недалеко от Царицына. Ну что ж, уже лучше. И водным путем можно пользоваться. Немцы собираются использовать «Агрегат-5» в военных целях?

— Нет, для этого будет «Агрегат-4». Будет выпускаться серийно. Если, конечно, ничто не помешает.

— Что может помешать?

— Смещение тех, кто покровительствует проекту. Например, фон Браухича. Хотя это только замедлит работы.

— Как, по-вашему, относится Гитлер к ракетчикам?

«Почему он это спрашивает? Почему интересуется этим, а не техническими деталями? Понял, что я по специальности не ракетостроитель? И ищет способы сорвать создание Агрегата-4, он же Фау-2?»

— Гитлер… пожалуй, с некоторой осторожностью. Недоверчивость малообразованного человека, подозревает, что ему парят мозги.

— Как ракетчики парят мозги тем, кто приезжает?

— Показывают огневые испытания двигателей. Обычно это впечатляет.

— На Гитлера это способно произвести впечатление?

— По крайней мере, он не подаст вида.

— Что он скажет?

— Нет информации.

— Хорошо… Можно ли улучшить Агрегат-4?

— Да. Сделать боеголовку отделяющейся. Это увеличит дальность. Баки должны быть несущими, это снизит вес. Еще у немцев проблемы с топливной аппаратурой.

— Ясно. Может, у специалистов есть вопросы?

— Скажите, вы не могли бы нарисовать геометрию камеры сгорания, или хотя бы размеры? Как охлаждается? — Глушко сгорал от нетерпения.

Виктор развел руками.

— Увы. Если бы я был специалистом по ракетной технике…

— Но ведь Лангемаку вы дали почти готовый рецепт!

— Что есть, то есть. Как будто я специально знал, что тут понадобится?

— Ладно, все понятно, — примирительно сказал Королев.

— Ну что понятно? Что тебе понятно? — раздосадованно сетовал Глушко.

— То, что придется самим открывать. Что, не сумеем, что ли?

— Сумеем, не сумеем… Сумеем. Вот когда только?

— Ну а тебе сразу все готовое. Скажи спасибо, что доказывать не надо, что жидкостные ракеты — это не вредительство. Да, вы вот такое скажите, — обратился он уже к Виктору, — Оберт предлагал использовать ракеты, чтобы из космоса исследовать неизученные районы земли. Это найдет какое-нибудь применение в будущем?

«Действительно, человек бредит космосом… Стоп, чего я туплю? Как раз можно всех развести по понятиям.»

— Применение? Да. Только прежде всего в виде спутников-шпионов.

— Спутников кого? — встрепенулся штабс-капитан.

— Спутников тире шпионов. То есть запускаем искусственный спутник Земли, на нем фотокамера с телеобъективом. Он пролетает над заданной территорией сопредельного государства, фотографирует, что надо и приземляется в заданном районе. Вот, допустим, тот же ракетный полигон заснять.

— И… и что можно рассмотреть с такой высоты?

— В перспективе — вплоть до номеров автомобилей. Подводные лодки под водой тоже хорошо видно. Да, еще можно спутники связи. Чтобы агенты выходили на связь через спутник направленной антенной на ультракоротких волнах, и их не запеленгуют.

— Так-так… Сергей Павлович, а вы что скажете?

— Абсолютно верная идея! Российской империи просто надо иметь такие спутники раньше враждебных государств! А дальше — послать на орбиту пилотируемые корабли и сделать постоянные платформы для боевого дежурства, чтобы при необходимости сбивать спутники противника и ракетные снаряды дальнего действия с помощью управляемых ракет или лучевых концентраторов…

«Это как? Это будущий Главный Конструктор уже предлагает программу звездных войн? Хотя… Ну это же в данном положении уникальная возможность выбить деньги на космос»

— …При спуске на крыльях в атмосфере мы можем сделать аппарат многоразовым…

— Сергей Павлович, считайте, что вы меня убедили. Помимо непосредственного военного значения, первый вывод космического аппарата будет иметь и огромное моральное воздействие на политические элиты других держав. Полагаю, что именно вам, как первопроходцам, и следует поручить подготовку звездных экспедиций. Остается только отстоять ваши кандидатуры перед руководством. Не вижу радости. Вы, наверное, не верите?

— Ну… если честно… знаете, просто как-то это все так неожиданно. С Колымы и…

— Виктор Сергеевич! У вас есть что — нибудь такое убедительное для Сергей Павловича?

— А, знаете, есть. Компоновка его космической ракеты.

— Простите, вы сказали…

— Вашей космической ракеты. Вы ее создадите в будущем. А уважаемый господин Глушко создаст к ней двигатели. Здесь мы частично возвращаемся к последовательной схеме…

«Только бы киношники ничего не напутали… Только бы не напутали… Это же все-таки не сегодняшняя халтура от канала BBC…»

— Ну что скажет главный конструктор?

— Вынос мозга…

— Вот. Он уже на языке господина из будущего заговорил. Как идея-то? То, что мои двигатели и первой и второй ступени включаются на старте — я за.

— Что идея… Гениальная идея. Вы не шутите, это вот именно я предложу?

— Именно вы. Ваша идея, никому не отдавайте. Она еще в двадцать первом веке бороздить космос будет. Если атомной войны не случится, конечно.

— Но, конечно, не следует думать, что вот по этой схеме сразу сделаем ракету и выведем спутник… Идея хорошая, но ракету надо еще начать и кончить.

— Вот и начнете, господа ракетчики, — резюмировал штабс-капитан, — и вы же закончите. А оставшееся на сегодня время попробуем выяснить, какие еще наиболее важные детали этого дела могут быть известны господину Еремину…

…Вечер был душноват. От дождя в первой половине дня везде стояли парящие лужи. Неожиданно жаркое солнце медленно ползло над крутобережьем в сторону Бежич, и новенький гостиничный вентилятор, подвешенный вчера под потолком, плохо помогал. Штабс-капитан позвонил, чтобы в кабинет занесли новый сифон сельтерской и ведерко со льдом.

— Задержитесь, пожалуйста, — сказал он Виктору после того, как отпустил ракетостроителей, — есть небольшой разговор. Точнее, полтора разговора.

«Спросить у него что ли, в какой гостинице в Бежице можно снять безопасно номер? Не тащить же Татьяну в дом с „родственниками“, а тем более не идти же в ее коммуну…»

— Всегда ваш.

— Тогда начнем с половины разговора. Завтра устраиваем выходной или хотите поработать?

— А кто дальше на очереди?

— Да это не так срочно. Конструктора по стрелковому оружию прилетели. Можно и на понедельник перенести.

— А кто прилетел?

— Дегтярев, Шпагин, Судаев. Хотели Симонова и Токарева, но у них испытания новых моделей винтовок.

— Давайте завтра. Если конструктора не против.

— Они не против. Вам не повредит?

— А война в сороковых мне не повредит?

— То есть, вы исключаете, что Германии тоже можете понадобиться живым и здоровым?

— Это говорите мне вы?

Ступин пожал плечами.

— Я не предлагаю переходить на сторону Германии. Но вы ведь не наивны и понимаете, что ваши знания им нужны. И почему-то считаете, что в войну обязательно погибнете. Не скажете, почему?

— А мне не нужна такая жизнь! Хватит с меня и в одной реальности разгромленных лабораторий и заводов, сводок о сокращении населения и… Я не шкура и не сволочь. Завтра работаем. Простите, если лишаю вас отдыха. Может, вас кто-то другой подменит.

— Пустое. Такова наша служба. Тогда, если не возражаете, перейдем к собственно разговору. — Ступин налил стакан сельтерской и кинул в него кусочек льда. — Только как его начать, не знаю даже я.

10. Свято место пусто не бывает

— В чем же трудность? — спросил Виктор.

— В том, что это ваше личное дело. Сугубо личное. И в том, что мы обязаны если не помогать вам в этом незнакомом мире во всех вопросах, то хотя бы давать информацию, чтобы вы могли сориентироваться.

«Личное. Что же у меня тут личное-то?»

— Если правильно понял, вы собираетесь показать досье на мадам Краснокаменную?

— Нет. Точнее, досье у нее в порядке. И вообще никакого, как у вас говорят, компромата, даже наоборот.

— Если наоборот, я очень рад. Значит, трудностей нет.

— Ну, если вы так считаете… Дело в том, что к ней благорасположен один вполне приличный господин, бакалейщик. Держит лавку недалеко от Литейной. Пару лет назад он овдовел, трагический случай — бедняжка подхватила простуду, перешедшую, кажется, в крупозное воспаление легких. Остались двое детей — мальчик и…

— И еще мальчик?

Ступин удивленно взглянул на Виктора.

— И девочка. Почему вы так решили?

— Вспомнил. Одного знакомого.

— Может быть. Характеризуется положительно, имеет серьезные намерения связать свою судьбу… правда, несколько стеснителен.

— И что?

— И, собственно, все. Это, собственно, не наше дело, и если бы не уникальный случай…

— То есть, вы хотите, чтобы я не наделал глупостей?

— Естественно.

— Ну я же не пацан двадцатилетний.

— Ну… чего только не приходилось видеть. Спасибо.

— За что?

— За экономию порошков аспирина от мигрени.

«С гостиницей вопрос снят. Татьяне нужна семья, а не гастролер из Российской Федерации. Хотя… откуда я знаю, насколько здесь просижу? В точках перехода местная наука не петрит. Правда, если это все-таки задание из реальности-2, они должны были предусмотреть возвращение. Должны были предусмотреть… Черта с два, никому они ничего не должны. Если только не планируют следующего задания. И, кстати, а смысл этого? Прокачать здешнюю Россию? То, что я сейчас делаю? А может, я делаю не то? Может, меня послали совершить социалистическую революцию? А может, они вообще не знали, что здесь делать и послали разобраться на месте?»

— Во всяком случае, вечером сегодня постарайтесь отдохнуть. Поспите или пройдитесь по воздуху. К сожалению, не могу рекомендовать прогулку на реку или в лес. Возможно, это организуем несколько позже…

Вечерние фабричные гудки перекликались между районами. Вот издалека, из Бежицы, зычно, долго, запел паровозный. Вот поближе, хрипловатый — с Радицкого вагонного, и эхом ему в тон откликнулся Арсенал, а где-то там, совсем уж далеко, на высоких нотах проголосила Фасонка.

«Ну вот и сыграли в дона Румату» — размышлял Виктор, трясясь на заднем сиденье «Олимпии». «Сунул Королева из огня да в полымя. А ну как его гестапо раскусит? Хотя, с другой стороны, чем для такого человека лучше каторга?»

Он вдруг ясно понял, что Королев стопроцентно предпочтет пойти на опасное задание, лишь бы выведать тайны создания ракет. А он, Виктор, будет спокойненько кататься под охраной и обсуждать качество котлет в офицерской столовке. И от этого становилось как-то неудобно перед остальными.

Он снова вышел возле переезда на Почтовую. Дворник подметал мостовую перед двухэтажной гостиницей, желтевшей свежей штукатуркой. Виктор снова почувствовал себя разрушителем чужих судеб.

Татьяна оказалась на месте.

— Привет! — она вспорхнула со стула и чмокнула Виктора. — Не забываешь еще?

Она на минуту выскочила с какими-то снимками, пообещав вернуться через минуту. Виктор оглядел комнату. Царил творческий беспорядок, и на открытой форточке весело трещали нарезанные из засвеченной фотобумаги ленточки от мух. В углу немного отставали обои, а на столе, выпятив пузо в лиловых разводах, лежало на боку стеклянное пресс-папье. Все эти незаметные мелочи быта ушедших времен вызывали у Виктора какое-то чувство умиления.

— Не скучаешь тут?

На ней была легкая блузка из зефира в полоску — без вычурных деталей, но стильная, подчеркивала стройность силуэта, и великолепно сочеталась со строгой юбкой из колумбии.

— Ничуть. А тебя можно поздравить?

— С чем? Вроде бы ничего не произошло.

— Ну… например, налаживается личная жизнь.

— Всегда говорила, что Бежица — это деревня. Все про всех знают. Ты уже ревнуешь?

— Напротив, я рад за тебя.

— Ну да. Ты желаешь мне счастья, я приглашаю на свадьбу… Не спеши. Я еще ничего не решила. И только не задавай вопросов вроде «Он тебе нравится?». Я не знаю, как на них отвечать.

— Насколько я знаю, он человек серьезный.

— Ты его уже знаешь? Ну да, странный вопрос, конечно. Ну, тогда ты знаешь, что он просто прислал мне цветы и предложил отужинать вместе. Сегодня. Мне остается только задать тебе глупейший вопрос: мне идти?

— Почему нет? Это реальный шанс.

— Шанс на что? Его детей нянчить?

— Ты не любишь детей?

— Люблю. Люблю… в том-то и дело. Господи, что вы все вдруг меня за него сватаете? Подруги, редакция, теперь ты… «Вы идеально подходите… Подумай, такой случай раз в жизни…» Я не хочу, чтобы за меня решали.

— Да это ты решила. Я только тут спутал карты.

— Понятно. А тебе я больше не нравлюсь.

— Ты нравишься массе мужчин. Одним больше, одним меньше. Не ломать же тебе судьбу из-за этого.

— Потрясающе. С таким мужским благородством я точно останусь одна.

— С твоей красотой — не останешься.

— И тем не менее…

— А если завтра будет задание? Далеко отсюда, и, может, я вообще сюда не смогу вернуться? Ведь ты же мечтаешь не о вечной дороге, а о семейном счастье с человеком, который тебя любит, о доме, где звенят детские голоса.

— Тогда уходи. Решил уйти — уходи.

— Прости.

— Не за что. Это я тебя увлекла и это я тебя отпускаю. И на память ничего не дари. Чтобы ничего сердце не царапало. Удачи!

— Тебе удачи. И счастья. Будь счастлива, как может быть только счастлива женщина.

Виктор взялся за ручку двери.

— Подожди! Помни, что я еще ничего не решила. А теперь иди.

На улице Виктор зашел в сквер напротив собора, который в его бытность был сквером Камозина, и сел на лавку в тени ракиты. Мотаться по жаре и духоте никуда не хотелось. В песке дорожки купались воробьи. Откуда-то из городского сада слышались звуки духового оркестра, и Виктор вспомнил, что сегодня воскресенье. Минут через десять он увидел, как из дверей редакции вышла Татьяна, решительным жестом остановила извозчика, и, раскрыв над головой светлый кружевной зонтик от солнца, покатила в сторону Губернской.

«Ну вот, все и решилось» — подумал Виктор. Как ни странно, эта мысль не огорчила его и не доставила облегчения; хотелось просто сидеть и наблюдать за верхушками деревьев, окрашенных багровым заходящим солнцем, слышать из городского сада старинные вальсы и ни о чем не думать.

— Господин Еремин?

Виктор обернулся. Рядом с ним на скамейке сидела дама лет тридцати двух-тридцати трех, довольно высокая для людей этого времени, худощавая, с большими вьющимися темно-каштановыми волосами; лицом она чем-то напоминала Ларису из довоенной «Бесприданницы». Одета она была в светло-сиреневое платье из сатина, майи и вольты; уложенные волосы прикрывала надетая наискось, как у довоенных кинозвезд, светлая шляпка. Дама раскрыла большой ридикюль и в руках у нее тут же мелькнуло голубое удостоверение жандармерии.

— Серпикова Елена Васильевна. Отдел московской жандармерии двенадцать-прим, тайный агент. Прикомандирована сюда по запросу господина Ступина, с которым вы знакомы. Он ввел меня в курс дела, так что объяснять, кто вы и откуда, не нужно.

Виктор на всякий случай внимательно изучил удостоверение и сравнил со своим.

— Если есть сомнения, можете попросить городового позвонить по столбу.

— Документ вроде в порядке… Очень приятно. Виктор Сергеевич. В московской жандармерии все такие красивые агенты?

Елена улыбнулась.

— Это государственная тайна. У вас какие планы на вечер?

— Пока никаких. А у вас?

— А я решила, если не возражаете, не терять времени до завтра. Отдел двенадцать-прим создан для помощи в расследовании явлений, необъяснимых с точки зрения науки. Вы в своем будущем слышали об Анненербе?

— Разумеется. У нас о нем только и говорят.

— По-моему, в Анненербе занимаются ерундой. Я материалистка. Пожалуй, даже атеистка. Не удивляйтесь, это положительное качество для нашей работы.

— Не удивляюсь. И что предстоит делать?

— Я буду изучать вас и то, как вы сюда попали.

— Если бы я сам это знал… Есть определенная точка и время перехода.

— Это вы уже сообщали. У вас возникали какие-то ощущения при этом, как вы называете переходе? Что-нибудь в вас изменялось?

— Ничего. Даже не замечал. Вначале думал, что это мне кажется…

— Ничего не замечали? Ну а внезапные изменения температуры, ветра, шума вокруг, времени суток, года?

— Знаете, Елена…

— Зовите меня просто Лена. Не хочется быть слишком официальной.

— Да, так вот, Лена, то ли я не обращал внимания, то ли совпадало так, но того, что бы выходило за пределы обычной случайности, подметить не удалось. То ли был ветерок то ли не был. А насчет времени — так ведь в одно и то же время переносило и день.

— В одно и то же? Интересно. И чем вы это объясняете?

— Ничем. Я же говорю, я не могу это объяснить. И во второй реальности ученые что-то знали, но мне ничего не сообщили. Они предсказывали точки перехода.

«Надо рассказывать. Черт их знает, может, эти тоже найдут, как меня вернуть».

— Вы вернулись тоже благодаря их помощи?

— Да. Дважды.

— В то время и день, когда уходили из их реальности?

— Нет. К исходной точке.

— То есть, они получаются вроде как попарно? Вход и выход? Через определенный срок?

— Ну… вроде как бы так и выходит.

— То есть вроде выходит, как будто их кто-то сознательно создает для выполнения какого-то действия?

«А вот об этом я не подумал. Интересный ход мыслей.»

— Не знаю. Не представляю себе, как во второй реальности могут этим управлять. Тем более, они не знали точно, что я приду.

— А неточно? Вас ждала жандармерия примерно к прибытию, искала? Или что-то в этом роде?

— Что-то в этом роде. Мое появление подсказал какой-то Цванцигер из Германии… Ну, потом он оказался у советских спецслужб, как — я уж не уточнял. Предсказатель.

Лена наморщила лоб.

— Цванцигер, Цванцигер… Нет, никогда не слышала. Может, он позже появится?

— Наверное. Или здесь он навел «Хуммеля». Так что не похоже, чтобы во второй реальности могли этим управлять. Или управляют очень неточно… но тогда непонятен точный возврат в момент перехода.

— Может, это все и природное явление. Пока еще ничего не известно. А про переход сюда они вам говорили?

— Во всяком случае напрямую — нет.

— Думаю, не могли ли они вас и сюда забросить. В вашей же реальности этот феномен неизвестен?

— Во всяком случае, научно не признан.

— Либо засекречен всеми странами. У вас нет соображений, с какой целью в этом случае вас могли послать сюда?

— Есть. В порядке гуманитарной помощи.

Лена чуть не рассмеялась, но тут же сдержала себя, стараясь показаться серьезной. Как школьница, которая отвечает урок у доски, и видят, что с задних рядов ей строят рожи.

— А как вы полагаете, точки перехода они находили с помощью точной науки или… или им помогали прорицатели, ясновидящие?

— Не знаю. Кстати, а вы не записываете? В блокнот там…

— Нет. У меня великолепная память, а блокнот можно потерять или выкрасть. Ладно. Надо прожевать то, что вы поведали. Сегодня карнавальная ночь в городском саду, я афишу видела. Не хотите сходить?

— Я хочу пригласить вас, но не знаю, согласны ли вы.

— А я согласна! — неожиданно весело воскликнула Лена. — Давайте пойдем и отвлечемся. А мозг тем временем будет работать.

11. Маски-шоу

Действительно, ко входу в сад — деревянной арке, увитой плющом, что был высажен в небольших клумбах у входа — собирался народ, и многие несли с собой свернутые карнавальные костюмы. Туда же мимо Виктора и Лены мороженщица прокатила большой ящик на велосипедных колесах.

— Лена, хотите мороженого?

— Не откажусь.

— Гражданка! Сударыня! За вами в какую сторону?

— А можно и здесь, — добродушно сказала мороженщица, ставя тележку на упор. — Вам какого? Клубничное, шоколадное, крем-брюле, кофейное…

— Я буду крем-брюле, — произнесла Лена с легкой тенью задумчивости на лице, — я, как ребенок, люблю сладкое.

— А я кофейное.

Мороженщица, полная женщина в белом торговом переднике, достала вафельные конусы, наполнила их цветными парящими шариками, и воткнула белые деревянные палочки.

— Вам и вашей даме.

Лена попыталась воткнуть палочку в шарик, но сняла лишь нетолстую стружку.

— Еще твердое…Сейчас отлично придумали носить мороженое с сухим льдом. Сухой лед — это не вода, это газ… Ах да, наверное вы к этому давно привыкли. В Москве сейчас уже везде есть эскимо, в шоколадной глазури и станиоли… вы, наверное, его уже с детства пробовали. А здесь пока еще не делают.

Карнавал, в общем-то был коммерческим мероприятием. Гуляющим по копеечным ценам наперебой предлагали напрокат костюмы из гримерки какого-то местного театра, забавные бумажные шляпы и маски, накладные носы, усы и бороды, мишуру, конфетти, серпантин, воздушные шарики и бенгальские огни. Духовой оркестр на эстраде сменился джазом, который весело пиликал в ритме фокстрота знакомую с детства песенку про капитана. Перед эстрадой вместо скамеек поставили столики, как в варьете, оставив ближе к оркестру место для танцев. На полянке ставили незамысловатые фейерверки.

— Здесь всем положено во что-нибудь наряжаться? — спросил Виктор, для которого карнавальные костюмы стойко ассоциировались с далеким детством и новогодним утренником.

— По фантазии. Вы уже выбрали костюм?

— А то! Костюм веб-дизайнера. Гвоздь сезона.

Лена прыснула со смеху.

— Да… Главное, очень похоже.

— А Вы уже присмотрели себе что-нибудь? Платье королевы?

— Лучше платье пиратки. Но мне чего-то сегодня не хочется переодеваться.

В конце концов они разнообразили свой гардероб мелкими дополнениями. Лена подобрала Виктору забавное бумажное канотье и полумаску с большими очками под Бригеллу, а сама надела классическую черную полумаску и накинула на плечи гирлянду из фольговой мишуры, имитируя меховое боа.

— Если захотят задушить, легко порвется — заметила она.

— Действительно. Дешево и практично. На случай, если вас будут душить, у меня браунинг.

— У меня велодог в сумочке. Он простой и не дает осечек. А вы как будто на карнавалах в первый раз. Боитесь, что нападут, или у вас там вообще все это не принято?

— С шестидесятых как-то пошло на убыль. Так что не совсем ожидал, что масса солидных дядей и тетей будет во все это играть.

— А вообще, что вы ожидали, попав сюда?

— Ну, не знаю… Либо великой трагедии, либо великого подъема.

— Если вы правы в прогнозах, через несколько лет увидите и то и другое. А пока народ устал от трагедий.

— Возле эстрады столик освободился. Пойдемте перекусим. А то я забыл зайти в американскую столовую.

— Я тоже. Я часто так увлекаюсь, что забываю о еде. Кстати, похоже, там есть мои любимые заварные пирожные. Знаете, хоть я не воздерживаюсь от сладкого, но в весе не прибавляю. Конституция такая.

Судя по рекламе на меню и развешенных плакатиках, столики как раз оказались от американской столовой и были частью промо-акции. Возле блюд красными чернилами были указаны скидки, над эстрадой висел транспарант с уже знакомым Виктору призывом заказывать готовые обеды на дом. На эстраде опереточная актриса пела легкие куплеты — «Как хорошо гулять нам ночью вдвоем, ночью вдвоем, ночью вдвоем» — и танцевала канкан, показывая публике тренированные ноги в темно-коричневых шелковых чулках. Похоже, что этот элемент легкой эротики, в отличие от более невинного свинга, церковью не осуждался; поразмыслив, Виктор пришел к предположению, что американская кухня берет церковь в долю в этом предприятии. Круглолицая розовощекая девушка-официантка, похожая скорее на передовую комсомолку-доярку с плаката, чем на стандарт фотомодели, шустро подлетела со стандартным «Что уважаемые господа соблаговолят заказать?». Виктор начал изучать меню.

— Елена…

— Лена. Я же просила.

— Лена, а что вам из существенного? Домашние колбаски с капустой, например?

— Нет-нет. Только десерт.

— А я, пожалуй, не откажусь…

Официантка быстро записывала заказ в блокнот, наморщив курносый веснушчатый носик.

— И бутылочку розового муската с Южного Берега.

— Виктор…

— Просто Виктор. Это же десерт!

— Ладно. Если десерт. В конце концов, не выглядеть же белыми воронами…

Действительно, практически на всех столах было что-нибудь с градусами; правда, преобладало пиво, реже заказывали что-то из вин, в основном кагор и херес, и кое-где виднелись графинчики с водкой. Шампанского не брал почему-то никто.

Шансонетку сменил дуэтстепистов на невысоком гулком кругу. Виктор засмотрелся — степ, несмотря на всплеск интереса в начале восьмидесятых, так и не возродился в качестве формата эстрадных шоу.

— Как вам у нас здесь нравится? — спросила его Лена. Вопрос выглядел достаточно дежурным; впрочем, возможно, она просто не привыкла к тому, что сидящий напротив нее за столиком мужчина уделяет внимание больше артистам, чем ей.

«Интересно, как здесь с микрофонами…»

— Здесь очень даже недурно. Особенно с такой очаровательной собеседницей.

— Вы дарите уже второй комплимент за этот вечер.

— Разве в Москве лимит на комплименты?

— Отнюдь… Пожалуй, его даже следовало бы ввести.

— Москва — город ценителей красоты со времен Третьякова.

— Хорошо, что хоть вы не спрашиваете, снималась ли я у Протазанова. Это было бы слишком банально.

— Протазанов, кстати, прекрасный режиссер.

— Иногда он мне кажется слишком мелодраматичным… Особенно в постановках классики. А в кино я никогда не снималась, мое увлечение — наука. Большинство думает, что ученые-женщины, это такие сухие дамы в круглых очках, и они произносят с важным видом: «Масса Солнца составляет…»

— «…четырнадцать квадриллионов тонн»

— Вы еще и астрономией увлекаетесь?

— Нет. Я даже не помню, какая масса Солнца на самом деле. Просто на ум пришло.

«Сплошное дежа вю, однако. Причем уже не Протазанов, а Александров. Да еще и в будущем.»

— Вот ваш заказ пожалуйте! — розовощекая передовица-официантка быстро расставила тарелки и бокалы. — Вино открыть?

— Да, конечно.

Официантка ловким движением вытащила пробку. Жидкость цвета заката заплескалась в тонком стекле дятьковского производства.

— За этот вечер, за вас, Лена…

— За этот прекрасный летний вечер… — она неторопливо поднесла бокал к губам, — неплохой букет. Настоящая Массандра.

— Сейчас там неплохо. Правда, море, наверное, еще не согрелось.

— Вы там были?

— Да. В Ливадии, в Ялте, Алуште, Гурзуфе… Ездил в Бахчисарай смотреть знаменитый ханский дворец и Фонтан Слез. Как там у Пушкина — «И я твой мрамор вопрошал…»

— А в Москве были?

— Был в Москве, в Ле… летом был в Москве… и зимой тоже… В Петербурге был… летом.

— В Петербурге бывали? Я же оттуда родом. Это потом в Москву переехала. Как вам Петербург?

— Прекрасно, все старинные здания просто великолепны… Исакий, Зимний дворец, Летний Сад, Петропавловка… все сохранено. В Петергофе побывал, в Гатчине, в Пушкине… в пушкинском лицее, это где Царское Село. Столько красоты, столько музеев…

— Да, а Москва лишь недавно стала преобразовываться. Грандиозные планы, везде реконструкция и передвижка зданий. Церковь выступила против сноса Сухаревой башни. Но поскольку она мешает движению транспорта, ее передвигают в скверик. А на Воробьевых горах строят гигантский Соборный Дом.

— Собор новый?

— Нет, Соборный Дом — это для народного собрания. Он будет самым высоким зданием в мире. На его вершине поставят, как на Александровской колонне, огромную фигуру ангела с крестом.

«Так. И тут строят Дворец Советов. Правда, уже на новом месте.»

— Прошу прощения, можно пригласить вашу даму?

У столика остановился какой-то толстячок, в маске с накладными усами и картонном цилиндре, оклеенном блестящим станиолем. Судя по голосу и тону, было ему под сорок и он привык к славе ловеласа, несмотря на не слишком спортивную фигуру. Небольшой джаз после откланявшихся степистов начинал вступление к «Блондинке».

— Дама уже приглашена, — ответила Лена.

— Да, прошу вас, — ответил Виктор, подавая ей руку.

— Жаль… жаль… — пробормотал толстячок. — Прошу прощения… — начал он, обращаясь уже к другому столику.

— Вы любите танцевать, но фокстрот у вас уже вышел из моды, — шепнула Лена на ухо Виктору, когда они кружились со всеми перед эстрадой, периодически обрывая кидаемые с боков ленты бумажного серпантина. — Угадала? Вы боитесь сильно прижиматься.

— Не боюсь, просто вас супруг не будет ревновать?

— Мой пару лет назад сбежал к богатой дуре.

— Простите. Я не хотел напоминать.

— Ничего. Я считаю, это лучше, чем однажды понять, что ты для него всего лишь вещь. Даже как-то сразу легче стало. Но вы не стеснительны, вы просто не привыкли фокстрот. И темп у вас медленнее. Быстрые танцы у вас парами не танцуют?

— Ну смотря кто… Но на праздниках обычно нет.

— Квикстеп, шимми, чарльстон, румбу?

— Это бальные танцы.

— Бальные? Как мазурка или па-де-катр? А линди-хоп, джиттер-баг, джайв? Их тоже?

— Это, скорее спортивные.

— Танцы у вас спорт?

— Ну, не все… Спортивные танцы. Есть даже спортивные танцы на льду.

— У нас тоже. И кто чемпионы? Норвежцы или голландцы?

— Наши.

— Ваши — это кто?

— Наши — это наши. СССР, Россия. Конечно, иногда проигрывали, но в целом…

— С ума сойти! Как бы хотелось посмотреть! Знаете, я зимой хожу на каток. Но для фигурного там специальные коньки нужны.

— Вы даже представить себе не можете, как это красиво…

12. Минута славы

После пары медленных танцев, которые у Виктора получились гораздо лучше, они присели обратно за столик.

— Вы правы, неплохой мускат, — согласилась Лена, — и очень легкий. Совершенно не чувствуется.

— Тогда за ваше умение танцевать.

— Нет, лучше за ваших танцоров на льду. Как вы сказали…. Фигуристов?

— За наши спортивные достижения.

— И у нас обязательно будут достижения. Составлю записку, чтобы в России открывали школы танцев на льду. Чтобы учили с самого детства.

— А сейчас, — громким голосом возвестил конферансье с эстрады, крупный лысоватый мужчина, — у нас конкурс! Приз — бутылка французского шампанского!

— Не обращайте внимания, — сказала Лена, — на крупный приз они обычно выдают такое задание, чтобы никто не выполнил.

— Конкурс такой, — продолжал конферансье, — кто вспомнит и споет лучшую песню про Бежицу или Брянск! Смелее, господа, смелее!

— Вот видите, — заметила Лена, — я же говорила. Таких песен не сочинили.

— Я знаю! — поднялся Виктор. Конферансье был несколько удивлен, но, в принципе, не все ли равно, чем развлекать публику?

— Вот и первый участник конкурса! Господа, сам знаменитый писатель Еремин! Прошу на сцену! Только условие — не частушки!

— Не частушки! — ответил Виктор, пробираясь между столиками. Собственно, шел он не ради шампанского. Это был шанс прославить родной город.

— Что желаете исполнить?

«Блин, а ведь „Шумел сурово брянский лес“ тут не пойдет. И вообще все партизанское. А других-то не помню. Точнее, слышал что-то современное, но не помню. А если… Почему бы и нет?»

Он подошел к оркестру.

— Значит, мелодия несложная, там-па-па-да-дам, там-па-па-да-дам…

— Вот так? — пианист заиграл что-то очень близко к оригиналу.

— Примерно… — Виктор повернулся к публике. — Дамы и господа! Голоса у меня нет, поэтому очень прошу подпевать повтор. Начали!

Не слышны в саду даже шорохи,

Все здесь замерло до утра,

Если б знали вы, как мне дороги

Наши брянские вечера…

«Какая разница», думал Виктор, «все равно этой песни еще не знают, и вдруг ее в этой России не узнают никогда, мало ли каких случайностей, да и не все доживут до конца пятидесятых — почему бы не дать ее сейчас? Тем более, вначале там были не „подмосковные“, а „ленинградские“, так что и наш город имеет право».

— Если б знали вы, как мне дороги… — подхватили столики, за ними — стоявшая подле публика. Виктор видел, как к эстраде из глубины парка спешили люди, словно мелодия была для них паролем, сигналом сбора.

Со второго куплета сзади, из дверцы, стали появляться приглашенные для выступлений артисты, они становились рядом с Виктором и подтягивали слова своими сильными, красивыми голосами, а к концу третьего ему казалось, что поет весь парк.

— Браво! Бис! Бис! — раздалось со всех сторон, когда кончились последние строки; Лена тоже, кажется, кричала «Браво!», и песню тут же повторили, и еще раз — на третий раз уже вели профессиональные певцы, запомнив текст.

— Браво! Браво! — воскликнул конферансье, — господа и дамы, потрясающий успех! Кто еще желает попробовать силы?

— Не надо! — зашумел народ. — Приз! Приз!

— С нас ящик шампанского, — шепнул Виктору конферансье, вручая бутылку прямо в никелированном ведерке со льдом, — заходите за ним в любое время, особенно если есть еще таких песен.

— Ну вот и разогрели публику, — произнес Виктор, осторожно откупоривая запотевшее «Клико», чтобы не брызнуть.

— Боже мой, — сказала Лена, — какие вы там счастливые люди.

— Ты так считаешь?

— Такие песни могут написать, могут петь только очень счастливые. Что живут в мире свободных людей, любят свободно и всей душой, без меркантильности. Когда впереди — простор, новые дороги, а в конце — безмятежная обеспеченная старость. Это все чувствуется. Песня из далекой прекрасной страны, где нет нищих, больных, обиженных, озлобленных, где все братья, как мечтало человечество тысячи лет.

— Вы преувеличиваете. Жизнь гораздо сложнее.

— Может быть. Но такую музыку и слова нельзя просто придумать… если сам это не чувствуешь.

«На всякий случай надо перевести тему.»

— Знаете, никогда не пил французского шампанского, только Со… с отечественных заводов. Хотя потом и была возможность брать.

— Мне доводилось. Хоть и не такое.

— Как у вас там с заработками в столице?

— На этой службе нормально. Главное, служебная квартира. В Москве дикие цены на жилплощадь. Особенно в центре. Спекуляцию ограничивают, но все равно находят лазейки. Народу много прибывает.

— Жилищный вопрос испортил москвичей.

— Любите Зощенко?

«А как у них с Зощенко? Форматный писатель, или запрещен? Сатириков власти любят, но странною любовью… Впрочем, чего я конспирируюсь, если она из жандармерии, знает, кто я и откуда? Хотя нас может подслушивать и германская разведка. А чем подслушивать? Направленных микрофонов тут пока не будет. Но зато могут читать по губам, как глухонемые. Будем бдительны.»

— Это крылатая фраза.

— У вас тоже? Вообще не думала, что у нас с вами окажется так много общего. У нас принято считать, что… в общем, что ваш вариант — это такое… ужасное, в общем.

— Симметрично.

— Что? Ах, да… Я поняла.

— Тогда за то, что между нами много общего. Пока пузырьки не вышли. Откуда они его привозят?.. Ну да, сейчас же это… Сейчас тридцать восьмой. Я просто торможу.

До чего же удачно попал, подумал Виктор. Сиди себе в этом подобии варьете с красивой дамой, ни о чем не думай и накачивайся дорогим шампанским. Стандарт успевающих тридцатилетних. Ничем не хуже ночного клуба. Пожалуй, даже лучше — и физиономии вокруг не такие пьяные, и укуренных не видно, тем более, урок. Опять-таки, открытый воздух, природа, а не эти битком набитые кабаки, где можно запросто погибнуть — от чужой разборки по пьяни или просто загоревшейся проводки. Может, даже стоит остаться здесь. Хотя нет. Это просто повезло. Мог попасть куда-нибудь в подвалы жандармерии или на каторгу.

А с другой стороны, подумал Виктор, мне и в нашей реальности тоже повезло. Например, мог жить не в Брянске, а в Грозном. Или в Цхинвале, в Приднестровье, в НКАО. И у нас в реальности тоже не знаешь, чем кончится. Мировой кризис — а кризисы все кончаются войнами. И атомную бомбу давно изобрели.

В парке затрещали фейерверки, взмыли в небо ракеты, закрутились сегнеровы колеса, рассыпались рыжими и белыми блестками фонтаны и елочки. Сверху сыпалось бумажное конфетти. Лена веселилась, как ребенок, и, смеясь, показывала Виктору на эксцентриков на эстраде, пародирующих Пата, Паташона, и Чарли Чаплина. Номер был довольно затертый даже для этой реальности, но, тем не менее, смотрелся. Было в нем что-то незамутненное, особенно на фоне окаймлявшей раковину эстрады гирлянды из больших осветительных ламп, раскрашенных в разные цвета каким-то лаком, и висящих на ветках деревьев парка китайских фонариков из цветной папиросной бумаги со свечками внутри. Виктор вспомнил, что китайскими они назывались не потому, что их делали в Китае, как подумали бы сейчас, а потому что их там придумали; производство же было какое-то местное. Где-то неподалеку за деревьями слышался девичий визг и над макушками взлетали лодочки качелей.

— Прогуляемся? — предложил он Лене. — Посмотрим, что у них тут еще за чудеса.

— Нет, не стоит. Еще с лодки сорвемся. Не надо слишком рисковать.

— Ну… есть там что потише, наверное. Цепочная карусель или комната смеха.

— Есть. Но мало ли что. Даже комната смеха может быть ловушкой.

— Тогда целиком и полностью полагаюсь на ваш опыт.

«Что-то она больше не задает вопросов про переход. Наверное, изучает поведение объекта в естественной среде. А может, просто хочет отдохнуть и развлечься. Субботний вечер все-таки.»

— Знаете, Лена, — спросил он, когда шоу уже закончилось, и они неспешно брели к выходу, — что-то я здесь не заметил ни штурмовиков, ни чернорубашечников, ни бритоголовых… Ну, короче, внешних признаков фачистского движения.

— А зачем? — На лице ее отразилось удивление. — Это в Европе любят всякие карнавалы, а здесь фачисты были такие же как все. Рабочие, кустари, торговцы, солдаты, интеллигенты… И из активистов которые, те обычно одевались, скромно даже. Они ведь не выделяться из народа собирались, они как бы весь народ, большинство. Я не знаю, как научно объяснить, я занималась больше естественными науками. Понимаю, что у вас там все по другому, и трудно разобраться что есть что, но это вопрос не ко мне.

— Ну и ладно. Нет так нет. Просто подумал, вдруг их к моему появлению убрали. Меня ведь здесь ждали?

— Ждали кого-то, но не знали, кого. Поэтому ничего не меняли. А вас как готовили к тому, что будет?

— А что будет? А, понял. Вы считаете, что меня сюда забросили? Доказать обратное пока не могу, но думаю, что если бы готовили, то, наверное, готовили бы получше. Прикид хотя бы местный дали, речи данного времени обучили, знаниям, необходимым в быту и ОБЖ. Золото царской чеканки бы не помешало, или чего еще из скромного наследства, чего можно в Торгсин или к ювелиру. Или наоборот — кучу артефактов для доказательства будущности, ноутбук, например. И план на микропленках для руководства страны, как сделать из отсталой и убогой России сверхдержаву в исторически короткий срок. Логично?

— Трудно сказать. Может, вас готовили под гипнозом, и вы не помните, а план у вас в голове.

— Во второй реальности ваши коллеги тоже так думали. И каким способом собираются вскрывать ящик? — и он постучал себя пальцем по лбу.

— Не волнуйтесь. Методы инквизиции исключены. К тому же вы — единственный, и за вашу потерю могут поставить к стенке. Меня, кстати, тоже, и не посмотрят, что женщина.

— Тогда постараюсь не теряться. Да, и вот что еще заметил — народ у вас как-то уж очень как в советском кино разговаривает. Странно как-то.

— Сквернословие преследуется церковью. Ну разве что на поле боя или что-то подобное. Тогда грех прощается. А в советском кино брань тоже церковь запрещала?

— Нет, худсовет.

Они вышли на площадь перед собором. Народ растекался по улицам.

— Вы, наверное, в гостинице остановились? Я вас провожу.

— Нет, я на оперативной квартире, на Губонинской, дом против детской лечебницы. Типовой дом, не корпусной. Знаете, в двадцатых хотели такие везде строить в провинции, но во времена империи гильдия архитекторов приняла новые требования… В общем, их кое-где возвели и больше не будут.

«Губонинская… лечебница… Ульянова, детская больница? Если больница на том же месте — это Молодежка, возле остановки.»

— Тогда тем более провожу. Моторов не видно, автобусы, наверное, уже не ходят…

— Зачем автобусы? Извозчик!

«Тьфу, лошадей-то я за средство транспорта и не посчитал. Да и в темени стоят.»

— Извозчик! Спят они что ли?

Они подошли к ближайшей пароконной коляске. Возница со шкиперской бородкой действительно лениво подремывал.

— Извозчик! Сейчас на Мценскую, потом на Губонинскую!

— Заказано, барышня. Поди, ночь на дворе, извоз только по заказам, проплачено. Спросите, кто свободный, может. Хотя вряд ли.

— Значит, едем в парк и не меньше чем за два счетчика…

— Не пойму я, — пробормотал возница, — мы люди простые, и господских тонкостев не знаемо. Говорю, проплачено уже. Али перекупить хотите, так прямо так и…

— Жандармерия его величества! — отчеканила Лена, показав удостоверение. — Повторить, куда ехать велено?

— Не надо повторять, запомнили-с, — залопотал возница, открывая дверцу коляски, — сразу бы так, а то темно, и как сразу признаешь? Вы уж звиняйте.

Он зажег фонари и довольно шустро довез Виктора до его квартиры на Мценской. Там Виктор заплатил за проезд Лены до Губонинской, несмотря на протесты извозчика («Да зачем же… Да таких уважаемых людей завсегда и безо всякой платы готовы…»). В конце концов Виктор обосновал свое намерение несушествующей директивой по борьбе с коррупцией («Все начинается с малого, а если дозволять, то и откаты по десять процентов давать начнут!»).

«Родственники», естественно, бодрствовали и вопросов о пребывании Виктора не задавали — видимо, им докладывали об его перемещениях. От двух бутылок пива, прихваченного Виктором напоследок для скрашивания их дежурной жизни, они не отказались. День оканчивался вполне буднично: стеля кровать, Виктор подумал, что в городскую баню, при столь большом внимании к его персоне, ходить не стоит, а вода в бочке с душем в саду, пожалуй, при такой жаре нагреется. С этой оптимистичной мыслью он и отошел ко сну.

13. Те же и Вольф Григорьевич

Как уже заметил читатель, номер этой главы наверняка не вызовет симпатий у людей суеверных. Но Виктор не знал, что наше повествование делится на главы, и поэтому раннее утро его ничем особенно не тревожило. Даже несмотря на сюрприз.

Напротив калитки вместо уже знакомого мышонка «Опель-Олимпии» плотоядно урчал новенький, бутылочного цвета «Мерседес» двести тридцатой модели — той самой, на которой ездил штандартенфюрер Штирлиц. За рулем сидел все тот же Быгов.

«Повысили — подумал Штирлиц…» сказал про себя Виктор.

Он уже начал привыкать к тому, что его, словно олигарха, сопровождают секьюрити, и спокойно думал о том, что же сегодня рассказать оружейникам. Но как только машина, заурчав, тронулась, позади, метрах в двадцати от них появился темно-вишневый открытый «Форд-МАЗ», в кузове которого сидели четверо крепких парней, остриженных под полубокс. Машина безотрывно следовала за ними.

— Там кто-то, — обратил Виктор внимание одного из «родственников».

— Так надо, — пояснил тот, — указание поступило.

«Поступило указание усилить охрану. Видать, сегодня утром, раз вчера „карнавальную ночь“ разрешили. Хотя кто их знает, может, там куча их народу сидело… И что у нас произошло? Вряд ли боятся, что я сбегу. Тогда бы пушку отобрали. На меня теракт планируется? Покушение? Не хватает только эскорта мотоциклистов.»

Как только Виктор подумал это, перед их машиной выехал мотоциклист в танковых очках и белом шлеме с крупными буквами ГАИ; Виктор уже знал, что это знакомое слово здесь означает «гужавтоинспекция», то есть, в принципе, без разницы, что и у нас. Сзади на поясе у него болталась тяжелая деревянная кобура маузера.

За затылком Виктора, сразу за спинкой дивана, обшитого синей кожей, что-то постукивало и перекатывалось. Он повернул голову и увидел покрытый старым истертым биллиардным сукном угловатый длинный предмет; в одном месте сукно чуть сбилось, и из-под него виднелся край рожка.

«Шмайссер 28 года, сто пудов» — мелькнуло в голове у Виктора, «какой-то крупный экшн наметился. А может, мы просто опытные образцы какие секретные везем? Встречаемся-то с Судаевым… и еще кто там, черт, после вчерашнего запамятовал.»

Утро было душноватым. Дали были смазаны какой-то сизоватой дымкой, ветра не было, над дорогой висела пыль, от пойменных озерец возле Черного Моста долетал запах болота. На земляных валах, защищавших насыпь дороги от размыва в половодье, стояли аккуратные коричневые домики смотрителей моста. У Болгар, на повороте, на лугу на месте нынешней автобазы, двигалось в сторону дороги стадо пестрых коров; гаишник посигналил пастухам, чтобы пропустили эскорт.

Дремотный провинциальный вид Городища с посеревшими от пыли придорожными кустами рябины несколько успокоил Виктора; в этой утомленной деревне, казалось, по определению ничего происходить не может — ни хорошего, ни плохого. Он попытался подумать о чем-то отвлекающем.

«Татьяна, верно, обиделась. Не подумала, что я из-за ее прошлого? Хотя вряд ли. Она умная женщина, и понимает, что я не тинейджер. Как ни крути, а бакалейщик ей даст в жизни больше. Что я для нее? Загадка, сенсация. В ней говорит журналистский азарт. Но загадки уходят, а потом начинается быт. А, может быть, притерлись? Что-то я становлюсь слишком осторожен, как старый холостяк. Но, с другой стороны, все это временно, а ей нужен дом, семья… Почему временно? Это я хочу, чтобы было временно. Чтобы как сон — раз и проснуться в своей реальности, пусть не всегда хорошей, но своей. А если это все навсегда? Тогда надо не замыкаться в своей трагедии, надо как-то жить, обустраиваться…»

Виктор вдруг поймал себя на мысли, что он уже не воспринимает с таким ужасом свой отрыв от корней прежней жизни, как это было при первом переходе. То ли два возвращения вселили какую-то подсознательную надежду, которой он уже жил, то ли сказывалось то, что он сам полез в эту дыру меж реальностями, то ли просто он начал привыкать. Может, это в нем говорил разум, осознавший бесполезность страданий по утраченному, а может, просто обреченность и безразличие. Но о прошлом уже особо вспоминать не хотелось.

«Итак, тут у них своя агент Скалли появилась. Подкрепление из столицы. И чем это мне грозит? Будет обольщать и вызывать на откровенность? Или просто исследовать? Она действительно занимается паранормальными явлениями или это ее легенда?»

Пару раз крякнул сигнал гаишника-мотоциклиста. Молчаливые «родственники» сразу напружинились, один из них повернулся и положил руку на сукно. Кортеж объехал какого-то замешкавшегося возницу с сеном.

«М-да. Серьезно.»

Думать о личном как-то уже не очень хотелось. Чтобы ожидание неизвестно чего, что должно подкрасться незаметно, не слишком напрягало, Виктор попытался сосредоточиться на деловой встрече.

Хорошо всяким героям альтернативной истории, думал он. Приперся в прошлое, и ну заливать неграмотным предкам про автомат Калашникова. А вдруг здесь нужен не такой? Во второй реальности победил коробовский, у него и автоматика-то совсем по другому… А этим что надо? Это же от тактики зависит, от того, как оружие применять будут. То есть, надо знать, какой будет война. И кто здесь точно предскажет, как она пойдет? Что успело измениться с того момента, как он, Виктор, ступил на пыльную сельскую площадь? Как поведет себя Гитлер? Если он нападет позже или раньше? Если вместо России сперва захватит Ближний Восток, а оттуда уже — на нас, с юга, чтобы перерезать страну пополам? И что тогда потребуется? И вообще, отчего это зависит? Вот наделают перед войной супер-пупер навороченные девайсы, а в войну бах — начальный период, армия бежит, стволы кидают, новые части будут делить одну старую винтовку на отделение. Может так быть? Может! То есть, лучший автомат — понятие растяжимое…

Из угловатой трубы уличного репродуктора граммофонным тембром доносилось вибрато Цары Леандер, та самая песня, что Виктор слушал в спортивном «Мерседесе» Альтеншлоссера, и это вызывало неприятные воспоминания. Ступин как-то нервно перекуривал на крыльце казармы бронепоездной базы; увидев Виктора, он достаточно естественно заулыбался.

— Доброе утро! Правда, душноватое, но к ночи обещали грозу. С Еленой Васильевной уже вчера встретились? Она действительно наш человек, из Москвы. Не замучила вас вчера?

— Ничуть. Прекрасно провели время.

— Я посоветовал куда-нибудь вместе сходить и отвлечься. Она ведь на службе недавно, из ученых, Торопится познать мир, а нетерпение в нашей работе…

— Ничего, все нормально. Это правда, что если со мной что-то случится, многих расстреляют?

— Ну, мадам несколько утрирует, — хмыкнул штабс-капитан, — хотя вы ведь наверное представляете меру ответственности в таких случаях? Только не надо думать, что у нас все держится на запугивании. Вот какой, например, смысл вас держать в страхе? Огромная часть людей работает лучше и добросовестнее, сознавая благородную цель своей работы, всеобщего уважения к ней. Очень многие готовы удвоить и утроить усилия, чтобы самоутвердиться, добиться первенства. Особенно молодежь. Когда-нибудь одни назовут наши годы годами страха, другие — годами свободы, счастья, раскрытия талантов. Вы кого-нибудь боитесь? Спите вы, как мы заметили, хорошо, безмятежно…

— Ну, наверное, не разобрал, еще кого тут бояться, — попробовал отшутиться Виктор, — вот, смотрю охрану усилили — наверное, какая-то угроза терроризма… троцкистов?

— Подстраховка. Вчера ночью на путях возле Литейной был обнаружен Энди Купер без признаков жизни. Убили и положили на рельсы, имитировать несчастный случай. По счастью машинист товарного паровоза раздолбай, как раз в этом месте снизил скорость для нагона пара, вот и успел заметить. Теперь ему вместо нагоняя благодарность за помощь органам.

— Думаете, его…

— Ну, не цыгане же из имения. Местный активный преступный мир теперь промышляет в основном тихим воровством и мошенничеством и работает в основном в Брянске, там есть и что плохо лежит, и у кого. А вот у «Хуммеля» взять вас — это уже вопрос чести, он за это любого убьет или сам с жизнью покончит. Ну, давайте пойдем, продолжим наши откровения свыше, — и с этими словами штабс-капитан выкинул сигаретку в урну.

Идя по коридору, Виктор вдруг натолкнулся на человека, резко отличавшегося от остальной публики. На базе гражданских почти не встречалось, да и те были народ коренастый, с короткой стрижкой, то ли отставники, то ли запасники. Человек же тот показался Виктору уже за пятьдесят, хиловатый, безо всякой выправки, голову его по-эйнштейновски окаймляли длинные, темные, чуть вьющиеся волосы c проседью; лицо прорезано резкими морщинами. Внешность у него была Виктору знакомой, и он подумал, что незнакомец похож на какого-то знаменитого скрипача или дирижера.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — с очень доброй и открытой улыбкой попривествовал его незнакомец и подал руку.

— Здравствуйте, — ответил Виктор и подумал «Интересно, зачем тут дирижер?»

Незнакомец продолжал на него смотреть, не отпуская руки, и Виктор вдруг почувствовал в его взоре что-то странное, тревожное, неприятное; подсознание Виктора, казалось, натолкнулось на нечто чужеродное, иное, будто перехват управления… И это неожиданно вызвало у него прилив ярости.

«Мозги промывают?! Врете! За мной вся Россия! Смотреть прямо в глаза ему, как Оля на Нушрока в сказке из далекого детства! Или сквозь него, в стену, не замечая! И улыбаться!

Ничто не остановит нас, когда нам цель ясна,

Вперед, вперед, сказала нам любимая страна…

Что? Съел?!»

— Вы, кажется, хотели что-то спросить?

Вместо ответа незнакомец вдруг отпустил руку Виктора, быстро поднеся обе руки к своим вискам; Виктор вдруг заметил, как у того затряслись руки, лицо исказила гримаса, как от боли, и начали закатываться глаза.

— Нет… нет…

Незнакомец стал как-то обмякать и терять равновесие Виктор едва успел подхватить его за предплечье, с другой стороны подскочил Ступин. Вместе они поволокли незнакомца к стоящему напротив ближайшего кабинета стулу для ожидающих приема — полужесткому, с черным дермантиновым сиденьем.

— Доктора сюда! — крикнул кому-то штабс-капитан на ходу, — с Мессингом плохо!

«Мессинг? Сам? Его же еще не должно быть в России! Хотя — что мешает?»

— Что же вы не предупредили?! — чуть не закричал Виктор на Ступина, — так можно и феномена лишиться!

— Которого из?

— Его, конечно. У его ж натура тонкая. Это же великий экстрасенс! Его и Гитлер принимал.

— Не принимал. Как только фюрер захотел поближе познакомится с Вольфом Григорьевичем, тот сказался больным и тихо драпанул к нам, используя все свои способности дурить служивых людей. А что случилось, и нам не говорит. Намекает лишь, что будущее в тумане.

Подбежала женщина-военврач в форме, с беретиком, накидывая на бегу халат. Послышался запах нашатыря.

— Фу-у, как вы нас напугали…

— Спасибо… спасибо… сейчас будет все хорошо…

— В кабинет ему помогите пройти.

Кабинет напротив по коридору оказался без хозяина, но с парой стенографисток в дополнение к шоринофону. Видимо, заранее подготовили. Мессинга посадили на казенный диван, видимо, частенько служивший хозяину вместо домашней постели. Врач дала ему валерьянки и померила давление.

— Кажется, все нормализуется. Пусть отдохнет, но повторять сеанс категорически нельзя. Иначе я за вашего пациента не отвечаю.

— Хорошо, Вера Семеновна. Если не затруднит, побудьте пока здесь рядом в коридорчике, стул там есть.

— Как скажете. Потом только пригласите для осмотра.

— Как вы себя чувствуете? — снова спросил штабс-капитан Мессинга, когда врач вышла.

— Спасибо, уже хорошо. По крайне мере, могу предсказать ваше ближайшее будущее — оно блестящее…

— Спасибо. А что-нибудь кроме?

— Что-нибудь кроме… Ужасно. Матерь божия, это ужасно… Я увидел их… Живые скелеты за колючей проволокой… Море огня, какие-то взрывы, до самого горизонта… Дорога, какой-то свист и вой, толпа людей разбегается — женщины, дети, потом взрывы… Сжигают деревню, кидают людей в огонь… Какая-то двуногая машина идет по свалке, из нее летят молнии… Что-то непонятное, огонь, как гриб, огромный, до неба… улицы сметает вихрем, весь город… боже, весь город огромный костер… Зима, разбитая техника, трупы торчат из под снега, много трупов, целое поле… теперь город с птичьего полета, снова огонь, везде огонь… Не верю. Не хочу, не хочу в это верить…

«Все-таки пролез в мозги. А двуногая машина откуда взялась? Что-то не то.»

И тут до Виктора дошло, что Мессинг заодно с кинохроникой прихватил и самое начало фильма «Терминатор».

«Так вот он как предсказывает! Мысли читает, и будущее, как еще нереализованные мечты людей! Так сказать, опережающее отражение анализирует. Но откуда такая точность прогнозов? Выходит, наше будущее просто зависит от нас? От нас, многих? Народы Европы видели в будущем войну — и пришли к ней? А если случится что-нибудь такое, что массово повлияет на их опережающее отражение — и будущее меняется? И это уже будет другая реальность?»

14. Дешевый ширпотреб

…Дегтярев, седой и лысоватый, с крупными, резкими чертами лица, выглядел уже пожилым человеком, старше Виктора, наверное, лет на двадцать, хотя на самом деле разница в годах между ними была гораздо ниже. Он был не совсем похож на виденные в книгах и Инете фотографии: складки и неровности лица казались как-то рельефнее.

«Ретушеры постарались» — подумал Виктор.

С Дегтяревым резко контрастировал тридцатилетний Шпагин, с высоким лбом и более тонкими чертами лица, чем-то напоминавший Виктору одного из артистов, то ли довоенных, то ли послевоенных, но какого именно — он не помнил, кроме, разве, того обстоятельства, что артист этот часто играл немцев. Взгляд у Шпагина показался Виктору волевым и упрямым. Сидевшему рядом Судаеву не было еще и тридцати; в сравнении с Дегтяревым его лицо могло показаться с первого взгляда невыразительным, каким-то не совсем правильным; но на нем горели какие-то особенные, живые, притягивающие к себе внимание глаза, в глубине которых горел огонек одержимости. Виктор вдруг вспомнил, что Судаев, по крайней мере, в его реальности, еще только студент — третьекурсник, и что его вызвали сюда, на бронепоездную базу, скорее всего потому, что в одной из записок Виктора была указана его, судаевская, система, которую он еще не создал.

— Речь пойдет не о какой-то сверхсистеме стрелкового оружия, которая разом позволит дать российской армии решающее преимущество на поле боя. Достоинства оружия определяют во многом возможности его производства. Речь пойдет о возможных изменениях потребностей в видах стрелкового вооружения в вероятной войне. Сейчас в России делается ставка на оснащение армии автоматическими и самозарядными винтовками под партон к винтовке Мосина. Техническую сторону задачу создания такой винтовки наши оружейники решают намного лучше, чем в других странах, созданными образцами можно гордиться. Однако стоимость автоматической винтовки в производстве сейчас приближается к стоимости ручного пулемета. А это означает, что в случае неблагоприятного для России начального периода войны, когда, с одной стороны, потребуется вооружить миллионы людей при мобилизации, а с другой, возможны значительные потери винтовок в частях во время боев, может сложиться ситуация, когда стрелкового оружия не хватает. Потом, автоматическая винтовка для мобилизованного, плохо обученного солдата сложна. Необходимо автоматическое оружие на этот период, которое было бы дешевым, которое можно было бы массово выпускать, и которое было бы несложно в освоении для вчерашнего крестянина или слесаря…

— Разрешите доложить? — из за стола слегка приподнялся Дегтярев.

— Конечно.

«Надо послушать. Легче будет ориентироваться.»

— Задача, которую вы сейчас поставили, нам известна. Есть у нас и предложения по ней.

Он открыл стоящий в комнате черный фибровый чемодан, достал из него нечто напоминающее легкий карабин, с желтой деревянной ложей и прямым, длинным, как у МП-40, магазином, и положил на стол.

— Это карабин-автомат фирмы «Швейцарише Индустри-Гезелльшафт» под экспортный пистолетный девятимиллиметровый патрон для маузеров, который у нас тоже производится, хотя и в ограниченных количествах. Патрон отличается мощностью, точностью и дальностью полета пули. Дальность стрельбы триста метров. Обратите внимание, что можно крепить штык, что выгодно отличает от новейшего пистолет-пулемета фирмы «Эрма» удобством использования в рукопашном бою. Эффективная дальность в полтора-два раза превышает таковую для производимых пистолет-пулеметов Бергмана и «Эрмы».

— Интересно, — подумал Виктор, который впервые видел такую экзотику живьем, — а почему же он не пошел в массовое производство?

— Автомат качественный, но дорогой. Можно удешевить, если использовать стандартные трехлинейные пистолетные патроны для маузера российского производства, тогда систему можно упростить, сделать со свободным затвором. Откидывающийся магазин тоже не нужен, это излишество. Наконец, изменив конструкцию затворной рамы и ряда деталей, мы заменим часть дорогих фрезерных операций более дешевыми токарными. В итоге мы получим такой пистолет-пулемет…

Он достал из того же чемодана похожий автомат, только с трубчатой крышкой затворной рамы и изогнутым рожком. Изготовлен он был весьма любовно, хоть и без украшений.

— Патрон трехлинейный от маузера, — продолжал Дегтярев, имеет худшее останавливающее действие, чем девятимилиметровый, из-за более высокой скорости, но благодаря ей же, лучшую пробиваемость и настильность траектории. Поэтому огонь в основном ведется из такого оружия короткими очередями, а длинными и непрерывный — в редких случаях, в ближнем бою. То есть худшее останавливающее действие мы компенсируем тем, что в цель попадет несколько пуль.

— Его уже приняли на вообружение?

— Нет, — вздохнул Дегтярев, — вес его без патронов почти четыре килограмма, а по требованиям должен быть не более трех.

— Что думают коллеги?

— Еще лет десять назад Токарев предлагал нечто подобное, — заметил Шпагин, только под нагановский патрон и без штыка. Но по цене производства до винтовки Мосина, конечно, не дотягивало. Да и как вы это себе представляете? Даже самый простой автомат имеет деталей больше, чем простая магазинка.

— У меня есть проверенные данные, что снижение стоимости может быть достигнуто за счет применения штамповки и сварки — дуговой, контактной точечной. И можно сделать конструкцию, которую можно выпускать и на неспециализированных оружейных заводах, чтобы устранить дефицит автоматов.

— Позвольте, — удивился Дегтярев, — но что это будет за оружие — штамповка? Даже возьмите часы — хорошие часы штамповкой не называют. Да, некоторые части можно изготовить ударом штампа, например, кожух. Но остальное? Как вы, например, ствол сделаете?

— Ну, ствол штамповкой, конечно не сделают, — вступил Шпагин, — я полагаю, господин Еремин не это имел в виду?

— Нет, конечно, согласился Виктор.

— А вот затворная рама может быть выполнена из цельнотянутой трубы, из подсобных материалов. Она же и вместо ложа, к ней приварены плечевой упор и пистолетная рукоятка. Вот смотрите…

Он взял из стакана остро очиненный мягкий карандаш и начал быстро набрасывать на листе рисунок.

— Экстракция и отражение гильзы… выбрасыватель на затворе, отражатель на дне ствольной коробки. Капсюль, как и в предложенном господином Дегтяревом варианте, разбивается ударником, который жестко закреплен в чашечке затвора. Предохранитель, как у немцев — просто вырез в окне ствольной коробки.

— Не слишком надежен. При сотрясении, например, если уронят на твердую поверхность, может сорваться.

— Но это же… как бы тут выразиться… дешевый ширпотреб. Все лучше, чем с голыми руками на врага, чтобы забрать его оружие.

— А если сделать ствольную коробку корытообразной? — вмешался Судаев. — Штамповать из одного листа и ствольную коробку и кожух сразу.

— А передняя часть кожуха — наклонная и пусть будет компенсатором, чтобы при стрельбе не подбрасывало, вот так — подсказал Виктор Шпагину его же идею.

…То, что родилось в результате мозгового штурма, выглядело довольно топорным и неказистым. В середине он был похож на судаевский ППС-43, но с длинным стволом в кожухе, к которому было приделано цевье; вместо приклада была труба с упором, как на дегтяревском противотанковом ружье.

— Все, кроме ствола и затвора, — штамповка, — резюмировал Шпагин. — Идеальное воплощение фордизма. И все на защелках. Отстегиваем спусковую коробку, она откидывается назад…

— Только так топорно никто в мире не делает.

— Припрет — будут делать, — философски заключил Виктор, — и еще это копировать начнут. Только упор ложа надо бы чуть-чуть пониже. Чтобы поглубже в окопе спрятаться.

— Дрожание при стрельбе сильнее будет, кучность хуже.

— Так это же не винтовка, патрон слабее, да и с одной-трех сотен метров…

— И очко, оно-то не железное, — добавил Дегтярев. Молодая генерация закашлялась, скрывая смех.

— Нет, все верно, — продолжал Дегтярев. — Карабин-автомат получат стрелки неопытные, и с делом военным знакомые на школьных уроках и в кружках. Суворовским стрелкам вверят пулеметы, автоматические и снайперские винтовки. Автоматчику в копейку не бить, ему выжить и вовремя огонь открыть. Рука у него еще твердости не имеет, оттого что оружие чуть больше подбросит, особой разницы нет. Попадет противнику в плечо, в ногу, тот уже не боец. Плотность огня важнее.

— Отдельной модификацией надо выпустить вариант со складным прикладом и стволом, укороченным с трехсот до двухсот миллиметров — заметил Шпагин. — Вес небольшой, надо вооружить взамен пистолетов танковые экипажи, водителей грузовиков, унтер-офицерский состав, охранные подразделения. Да и в полиции не помешает запас создать.

— Это мысль — ожил до сего времени молчавший Ступин. — Развертывание производства легендируем нуждами полиции, жандармерии, охраны каторжных поселений и лагерей.

— С этим вроде разобрались, — Дегтярев по старшинству снова взял инициативу в свои руки, — а вот теперь хорошо бы, чтобы Виктор Сергеевич рассказал нам про автомат под промежуточный патрон. Точнее, не про сам автомат, а как уговорить министерство вооружений создать производство еще одного патрона. У нас уже и инженеры прикидки сделали. Поскольку патрона в наличии самого нет, то вы уж извините, в металле образец под него показать не можем, пришлось на бумаге то, что мы тут втроем по дороге сообразили.

На листе ватмана Виктор увидел нечто внешне очень похожее на автомат Калашникова. Ну, в мелочах отличия кое-какие. Стойка мушки, например, чуть другой формы.

«Ну, продвинутые! Хотя да, а затвор-то. Самое главное.»

— Вот тут, кстати, Алексей Иванович интересную идею подал, — продолжил Дегтярев, — запирать не перекосом затвора, а поворотом, может, знаете, в автомате Рощепея такое было, хотя его автомат работает не за счет отвода газов, а за счет отдачи при коротком ходе ствола…

«Это что же, поворотный затвор и до Калашникова знали? Ну, может, не такой совершенный? И вообще — кто такой Рощепей? Почему не знаю? Он только в этой реальности? Или был в нашей, но не заметили?»

— Да, простите… а вы не в курсе, почему система Рощепея не пошла в производство?

— Так не под штатный патрон, потому и не пошла. Лет восемь назад это было.

«В конце двадцатых?»

— Мда… в общем, обоснование освоения нового патрона есть, обоснование серьезное. Это грядущая моторизация пехоты. В войне будущего пехота будет следовать за танками в бронированных машинах, бронетранспортерах или боевых машинах пехоты, до рубежа спешивания, это где-то не ближе трехсот метров, затем, спешившись, движется короткими перебежками, и на последних ста метрах бросается в атаку. Таким образом, пехотинец будет вести огонь по противнику в основном на расстоянии не более трехсот-пятисот метров… в общем, прицельная дальность нужна не больше восьмисот.

— Понятно. Как раз и подойдет разрабатываемый патрон две с половиной линии…

«5,35 мм, — мысленно прикинул Виктор. — Практически как нынешний».

— …Поскольку на поле боя растет роль бронированных машин, патрон уже должен иметь не свинцовую пулю, а со стальным сердечником, для лучшей бронепробиваемости. Этому благоприятствует и снижение предела прицельной дальностистрельбы… обоснование освоения нового патрона есть. Снова знали? те, в металле образец под него показать не можем, пришлось на бумаге.

«Это он мне объясняет? А, впрочем, не все ли равно? Все могли создать еще до войны. Оружейников хватает. Главное было — понять, что промежуточный патрон не роскошь. И что оружие должно быть массовым и дешевым…»

— …И что оружие должно быть массовым и дешевым, — подытожил Дегтярев. — Однако в этом случае мы должны избегнуть чрезмерного расхода малокалиберных патронов, в которых первое время будем испытывать большую нужду. Поэтому у нас тут вырисовывается два варианта карабин — автомата. Легкий — в основном для мобилизованного, недостаточно обученного состава, им вооружена большая часть отделения. Огонь ведется в основном одиночными, очередями — в исключительных случаях, в ближнем бою. Ствол не перегревается, его можно оставить винтовочным, магазин на двадцать патронов. Тяжелый автомат — для лучших стрелков, по три на отделение. Штык не примыкается, имеет более толстый ствол и сошки, огонь в основном короткими очередями, магазин коробчатый на сорок патронов. На вооружении остается и ручной пулемет под винтовочный патрон, который способен в наступлении следовать со стрелковым отделением и оказывать необходимую огневую поддержку при продвижении вперед.

— Подождите. То есть, вы считаете, что иметь единый автомат и унифицированный с ним ручной пулемет не нужно, потому что не хватит патронов?

— На первых порах — да, и с этим придется считаться. Конечно, единый автомат в частях иметь выгоднее. Поэтому по мере роста выпуска новых патронов, а это за одну-две императорских пятилетки осилят, таковой и будет принят на вооружение. К тому времени, уверен, будет создан и единый пулемет под винтовочный патрон, на базе той же системы…

Хорошо что это все-таки реальность, а не фантастика, подумал Виктор. Вот был бы это фантастический роман, явился бы в прошлое суперпробивной герой, убедил бы всех делать «Калашниковы», и вместо победы малой кровью, могучим ударом получили бы мы в сорок первом кучу автоматов и один рожок на отделение. С историей надо как-то осторожнее. Ну ладно, у нашей эпохи еще есть кое-что в запасе…

— Да, знаете, — добавил Виктор, — в будущем весьма эффективным будет подствольный гранатомет, в просторечии, подствольник. На отделение где-то от двух до четырех подствольников. Снаряжается осколочной гранатой, дальность стрельбы — промежуточная, то есть больше, чем дальность броска ручной гранаты и больше, чем у миномета, где-то от ста до четырехсот метров. Ведется огонь по живой силе противника, находящейся на открытом месте, открытых окопах, на обратных скатах местности, можно вести огонь по окнам и дверям при боях в городе. По сравнению с ружейной гранатой имеет большое удобство — можно вести штатную стрельбу из оружия без отстрела гранаты.

— Интересно, продолжайте…

— Подствольник похож на ракетницу, то есть сигнальный пистолет, и крепится под стволом примерно здесь… Однозарядный, заряжается с дула, граната калибром сорок миллиметров.

— Так это можно попробовать от автоматического гранатомета системы Таубина — не выдержал Судаев,

— Простите, какого гранатомета?

«Автоматический гранатомет в тридцать восьмом??? Я же о нем еще ничего не писал!»

Мысли Виктора рванули в галоп.

«А может, я не один? Может, того контактера выкрали у немцев… или кто-то еще у наших, тьфу, то есть, здесь… Может, они у нас были? Или это вообще все бред? А если… Мессинг! Он до этого телепатией подслушал! А где? Во сне? Но тогда почему они так много спрашивают?»

— Таубина. Станковый автоматический Там как раз калибр сорок и восемь десятых. Может, заряд уменьшить придется. Это на базе гранаты Дьяконова.

— У вас уже станковые гранатометы?? Они приняты на вооружение??

— Нет. Они сложнее и дороже пятидесятимиллиметровых минометов, не так надежны.

— А пятидесятимиллиметровые-то будут неэффективны! — убежденно воскликнул Виктор, забыв о необходимости легендироваться.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Откуда у вас сведения об этом?

Виктор развел руками.

— Ну… не о всем пока можно говорить. Сведения проверены. Так что есть смысл продолжать работы. Да и к разработке подствольника подключить авторов.

— Так ведь это… Таубина того…

— Что того?

— Да, говорят, арестован. Эрлих-Кричевский к его работе благоволил, вот и…

Виктор повернулся к Ступину.

— Надеюсь, этот вопрос можно урегулировать?

— Считайте, урегулирован. Наш долг — дать возможность каждому делом доказать свою верность государю.

«Интересно, что бы он мог еще сказать в этом случае?»

Дегтярев потер рукой шею.

— Ну, раз урегулирован, позвольте мне в бочку меда добавить свою ложку дегтя. Подствольный гранатомет заманчив, но и немало трудностей порождает. Меняется центр тяжести оружия, что может ухудшить прикладистость, да и само ведения огня штатным образом. Нужна доработка и гранат, прежде всего, надо добиться надежности взрывателя — насколько мне известно, сейчас часть гранат рвется не в воздухе, а на земле, от самоликвидатора, что снижает эффективность поражения. Стрелок должен отличаться физической силой, не терять хладнокровия и расчета — в лесу, в кустарнике граната может рикошетировать и разорваться среди своих же. Не хочу пугать, но поработать придется. Мне он пока видится, как приспособление для будущего тяжелого автомата.

— Хорошо, — возразил Шпагин. Виктору в этот момент он показался похожим на пикирующего ястреба, который увидел цель и ни за что не свернет, — если подствольное расположение гранатомета вызывает трудности, кто мешает выполнить его отдельно, наподобие сигнального пистолета, или, еще лучше, наподобие ружья с переламывающимся стволом? Просто, дешево, надежно. Можно и как магазинное ружье, магазин в виде трубки под стволом… нет, проще, наверное, разместить пять-шесть гранат в револьверном барабане.

— Но это же лишний вес для стрелка. Таскать два с половиной-три килограмма, не исчитая боеприпасов.

— Если пехота ездит на транспортерах, на транспортере и возить, и брать с собой по необходимости.

— Тогда в состав боекомплекта включить и боеприпасы с кумулятивным эффектом, для поражения противника за броневыми укрытиями.

— Нет-нет, — возразил Виктор, который вспомнил о своей прогрессорской миссии, — РПГ у нас должен быть немного по-другому…

15. Не откладывайте жизнь на завтра

— Птицы притихли. Вы не замечаете?

Ступин стоял у приоткрытого окна. Минуту назад оружейники удалились, бурно обсуждая меж собой новые идеи. Точнее, не так уж и новые — иногда для того, чтобы шагнуть в другую техническую эпоху, конструктору не хватает пары слов или цифр. Штабс-капитан вынул сигаретку из портсигара, повертел ее в руках и положил обратно.

— Все время забываю про этот всероссийский поход против курения. В здании нельзя.

— Птицы — наверное, перед грозой. Будет вечером или ночью.

— У вас это явление природы не создает тревожного предчувствия?

— Как обычно. Инстинкт. Все живое должно укрываться от грозы.

— Некоторые люди считают, что гипноз и телепатия есть у животных. Млекопитающих. Они так между собой разговаривают, выясняют отношения, сообщают опасность, подавляют жертву, наконец, объясняются во влечении. Потом у людей возникла связная речь и этот дар начал отмирать. Как хвост. У вас разгадали тайну телепатии?

— Пока нет, — коротко ответил Виктор. После встречи с Вольфом Григорьевичем ему не хотелось что-либо рассказывать на эту тему. Пусть сами изучают.

— Ответили вы искренне, хотя тема вам неприятна. Не будем ее трогать. Тем более день был напряженный. Идея реактивной ступени на противотанковой гранате, отстреливаемой из динамореактивного ружья — просто и гениально. Как и надкалиберный кумулятивный боеприпас, вместо того, чтобы пробивать броню за счет скорости снаряда. У нас ведь на динамореактивное оружие ухлопали кучу денег и завели в полный тупик…

— Не переживайте. У нас в свое время тоже.

— Да, и этот, как вы его назвали — «Колосс»?

— «Колос». Ручная установка для зенитных ракет. У нас, к сожалению, эта идея уже опоздала. Появились самонаводящиеся комплексы, там ракета идет на тепло двигателей, как собака за зайцем.

— А нам так без электрики и батарей — в самый раз. И, знаете, для чего используем? Для партизанских формирований. Для нападений на аэродромы противника, уничтожать самолеты на земле. В стоящие под брезентом бомбардировщики и без теплового наведения не промажут. Или в грузовики с боеприпасами, бензовозы. Ваша будущая Россия — страна талантов… Да, пока мы тут все это обсуждали, курьерским самолетом из Минска прилетел еще один человек, который жаждет с вами поговорить о военном деле. Я предлагал отложить на завтра, но настоять сложно, потому что это генерал-лейтенант. Если вы чувствуете, что утомлены, и ваше состояние не позволяет вести беседу, так ему и передадим.

— Ну, вообще то… А что, кстати, за генерал?

— Вряд ли вам это имя что-то скажет. Есть рода войск, что прокладывают путь к победе, но громких имен полководцев в истории не оставляют. Кстати, он в этом году получил еще и звание профессора. Его фамилия Карбышев.

— Карбышев? Тот самый?

— Чем он известен?

— Его фашисты… гитлеровцы в концлагере замучили, но он не предал Родину.

— Вы хотите сказать, что они держали генерал-лейтенанта в обычном лагере военнопленных и подвергали издевательствам? Это не пропаганда? Судьбу высших чинов в плену решает не какой-нибудь пьяный фельдфебель! Это уровень старшего комсостава, людей, имеющих понятия об офицерской чести… дворян, наконец! Может, он был убит при побеге?

— Нет. Его с другими заключенными обливали водой на морозе… ну, как у Лажечникова в «Ледяном доме», долго думали, что он умер, превратившись в ледяную статую, но лет двадцать назад нашли свидетелей, и выяснили, что он был убит все-таки не от холода, а от удара палкой охранника по голове.

— Если это не военная пропаганда, я скоро поверю, что фачисты — это марсиане. Так что ответить?

— Конечно, «да». Говорить об усталости человеку, который такое вынес ради Родины… у нас, но какая разница…

— Я распоряжусь, чтобы подали кофе и что-нибудь закусить. У вас едят горький шоколад? Это пайковый, фабрики Абрикосова, из чистого какао, он хорошо восстанавливает силы. Или, может, немного коньяку? Это бодрит.

— Ну, тогда уж лучше кофе с коньяком.

— Однако, ваш большевистский режим дал народу не только научные знания и прекрасные песни, но и привил хороший вкус.

— Что есть, то есть. Да, в СССР еще будет модным пить чай или кофе с рижским бальзамом. Таким в глиняных бутылочках.

— А вот этого не доводилось. Но, полагаю, скоро наверстаем.

«Значит, Прибалтика. Похоже, дальше восстановления империи в старых границах речи и в самом деле не идет. Про Индию, Константинополь или куда-нибудь в Европу намеков не было. Пока не было.»

С Карбышевым получился в основном монолог. За два часа Виктор рассказал ему про мост-ленту, гордость советских инженерных войск, которую без зазрения совести скопировали потом американцы, про траншейные канавокопатели, которые можно выпускать как просто гражданскую технику для ирригации полей, про заграждения на низких кольях, про катковые минные тралы и удлиненные заряды для разминирования, про минные раскладчики и мины для них, механизмы которых можно делать на фабриках заводных игрушек, развитие которых отныне обретало стратегическое значение. Ну, и, конечно, про сами мины — простые с деревянными корпусами и аммоналовым зарядом, которые можно делать в самих войсках, про прыгающие мины и мины направленного действия, наподобие американского «Клеймора», про мины, пробивающие кумулятивным зарядом днище танка, десантные и сплавляемые по реке, для разрушения вражеских мостов. Про магнитные мины для диверсий и радиоуправляемые фугасы, про тихие мины с пистолетным патроном или небольшим зарядом тетрила, дробящие кости ноги солдат противника на множество осколков. Особенно Виктор напирал на необходимость производства в России пластичной взрывчатки и боеприпасов из нее, чтобы упростить подрыв конструкций зданий и техники, а также кумулятивных зарядов для уничтожения ДОТов и бункеров. Из того, чему их когда-то обучали на военной кафедре, Виктор выбирал наиболее простое, что в тридцать восьмом можно было без труда делать на гражданских фабриках.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант?.. — начал Ступин после того, как Виктор завершил свой рассказ. Карбышев сделал жест рукой.

— Давайте проще и без чинов. Хотите спросить мое мнение по поводу сообщенного?

— Так точно.

— Я вообще-то ждал рассказа о каких-то сверхъестественных оборонительных линиях или изобретениях, основанных на каких-то новых принципах… То, что я услышал, гораздо ценнее в будущей войне. Почти все можно было делать уже вчера. Кроме пластической взрывчатки, конечно. Но производство ее надо создавать уже в ближайшее время, это настоящая революция в инженерных боеприпасах. Например, вот эта вот лента, про которую рассказывал господин Еремин, кумулятивная… для разрезания стальных балок и тросов. В условиях маневренной войны у нас все меньше будет времени для подготовки объектов к подрыву. А для диверсий в тылу противника просто незаменима.

«Йесс! НАТО пусть локти кусает — у нас все это появится раньше! А то задолбали в боевиках — Си-4, Си-4… Пусть мир знает Karbysheff Plasticine!»

На улице стояла жара и духота, особенно ощущаемая после выпитого кофе. Над накалившейся броней сухопутных дредноутов, как над асфальтом шоссе, дрожал воздух. Деревья не спасали и, казалось, даже сами слегка посерели и поникли.

Жаль, с Карбышевым не удалось подробнее поговорить, подумал Виктор. Не о средствах уничтожения, а просто, как с человеком. Сколько уже живых легенд здесь перевидал, даже Королева с Мессингом, а ни с кем толком и не побеседовал.

И вообще, за прошедшее время можно было сделать гораздо больше. Как бездарно растрачиваем мы порой дни своей жизни! Можно подумать, что за ее порогом нас ожидает вечность, в которой мы можем сделать все то, что не получилось, за что не решились взяться или что отложили до лучших времен. Никогда не надо откладывать жизнь на завтра. Неизвестно, что завтра будет и будет ли завтра вообще. Вон, Карбышев, несмотря на свои почти шестьдесят, полон сил, но в нашей реальности через несколько лет его убьют, и помешать этому Виктор уже не сможет. А тут Карбышев вышел от них даже помолодевший, как будто жизнь только начинается. Еще бы — столько новых планов впереди…

Если бы Виктора сейчас просили, какой строй он считает самым лучшим, он бы ответил — тот, при котором у человека есть возможность жить будущим. Огромным, светлым, прекрасным, наполненным радостью открытий. Как в юности.

«Мерседес-Бенц» урчал мотором на дорожке, как сытый кот. Ступин не спеша потягивал сигаретку.

— Не спешите. Мотоциклетный патруль проверит дорогу и позвонит из Бежицы.

— Меня прямо уже охраняют, как Сталина… я имею в виду, в нашей реальности.

— Я понял. Знаете, нам психологически препятствуют условности, привычка к словам. Вас шокирует слово «фачизм», меня — «советский», «коммунисты», «демократия». Стараюсь не обращать внимания. И вы, и мы — Россия.

— А вторая реальность?

— Ну, ее я знаю только с ваших слов… Вы говорите, у них государственный атеизм, но церкви они не оскверняют?

— Нет. Религия там вроде памятника старины. Ею любуются, протирают тряпочкой, возможно, даже восхищаются, но в бога не верят.

— Иногда кажется, что и у нас тоже, но боятся сказать. Блюсти нравственность, помогать сирым и убогим, спасать падших духом, утешать можно и без рассказов о жителе Иудеи, якобы творившем чудеса. Точнее, можно придумать и новую идею, с чисто русскими корнями. Но все боятся нового и держатся за привычное.

— Вы очень откровенны.

— Без откровенности нет доверия.

«Угу. Войти в доверие. Не будем забывать все-таки, что это — другая реальность. С коричневой чумой покончить в наших общих интересах… а насчет остального посмотрим.»

Из дверей выскочил молодой человек в штатском, но с военной выправкой, и отрапортовал Ступину, что патруль благополучно добрался до Бежицы и препятствий на дороге не отмечено.

— Ну, с богом, — промолвил штабс-капитан и пожал Виктору руку.

Кортеж двигался в том же порядке, но, как показалось Виктору, более медленно и осторожно. Виктора неминуемо сморило бы, если бы не действие выпитого кофе, которое одновременно пробудило аппетит. «Доберусь до места — первым делом в американскую диетку…»

«Мерс» тормознул. Виктор огляделся. Они были на дамбе, ведущей к мосту у вокзала Брянск-Орловский. Впереди стоял грузовой «Опель», слегка стукнувшийся с тракторной тележкой с сеном, выезжавшей из поймы, так, что проезжая часть была загорожена полностью. Возле водителя, виновато мявшего кепку в руках, уже стоял дюжий сотрудник гужавтоинспекции и составлял протокол. Мотоциклист сопровождения подъехал поближе; местный дэпээсник начал что-то ему докладывать, показывая рукой то в одну, то в другую сторону.

«Только что столкнулись», подумал Виктор, «патруль доложил, что дорога свободна. И дорожная полиция сразу же на месте ДТП, не то, что у нас…»

— Назад! — заорал Виктор. — Назад!

Быгов, сидевший за рулем, резко дал газ, одновременно выворачивая вправо для разворота большую как на автобусах, баранку руля. Валентин схватил из-за спинки кресла МП-28, чуть не стукнув Виктора кожухом по затылку; сидевший впереди Антон защелкал тумблерами рации.

— «Клен», я «Береза»! На девятнадцатый подкрепление!

«А если это глупость, паранойя? Вдруг гаишник просто случайно рядом оказался? Ладно, лучше ложная тревога, чем…»

И не успел Виктор закончить фразу, как увидел, что патрульный, взмахнув руками, начал откидываться навзничь в седле своего мотоцикла, а «шофер» и «гаишник» бросились наземь; донесся хлопок. Быгов успел развернуться назад; Виктор через лобовое стекло увидел, что «Форд-МАЗ» принял вправо на обочину, пропуская их на узкой дороге, а охрана выскакивает из открытой машины со своими машиненпистоле, чтобы прикрыть. Застучали отрывистые очереди. Пятидесятисильный мотор взревел, обратная дорога была свободна, и Виктор уже было подумал, что они выскочили, как вдруг совсем рядом что-то громко хлопнуло, как китайская петарда, машину повело вправо и они ткнулись радиатором в придорожную осину.

— Камера, твою мать! Из машины!

Виктор поймал ручку двери где-то возле правого плеча, дернул и вывалился на откос, поросший мягкой невысокой травкой, мысленно проклиная аккуратность дорожных строителей и тех, кто содержал дороги. Густой бурьян и кусты здесь оказались бы более кстати. Следом за ним выпал Валентин, наполовину оставшись в машине, его автомат, клацнув, свалился асфальт у колеса, а сам Валентин повис ничком и не шевелился; на спине его появилось красное пятно, и Виктор вдруг понял, что тот убит. По другую сторону шоссе слышались очереди и мат. Крылом бабочки распахнулась передняя дверца, и справа от Виктора скатился и замер Антон, лежа навзничь и как-то нелепо раскинув руки; его остановившиеся глаза смотрели прямо на Виктора. На стеклах беспомощно раскрытых дверец машины появилась сетка мелких трещин и дырочки от пуль; тут из-за капота в каком — то немыслимом акробатическом кульбите появился Быгов; он протянул было руку к автомату Валентина, но тут же вскрикнул, схватившись за правое плечо, потерял равновесие, успел сделать полшага и свалился под откос возле Виктора.

«Снайпер! Со стороны поймы!»

И тут Виктор понял, что уже давно представляет собой на этой насыпи самую лучшую мишень.

«Почему я до сих пор живой?»

Что-то вжикнуло совсем рядом и вверху и ударилось в багажник. Быгов пытался зажать рукой раненое плечо; из-под пальцев его показалась кровь. Очереди с другой стороны шоссе затихли — там, видимо, уже было все кончено.

— Укройтесь… вниз, к канаве…

— Нет! — Виктор вырвал из кармана свой браунинг — хорошо, что он не зацепился за подкладку — передвинулся, прикрывая собой Быгова и сунул ему свой пистолет в левую руку.

— Берите меня в заложники!

— Что?

— Никс шиссен! — завопил Виктор что есть мочи. — Никс шиссен! Он меня убьет!

Как ни странно, на другой стороне его поняли.

— В сторону прими! — закричали от грузовика. — В сторону!

— Не могу! Если я двинусь, он меня убьет!

— Если он двинется, убью! — взревел Быгов. — Он мой заложник!

— Я заложник!

С другой стороны донесся ответ, который в нашей реальности должен озвучивать с эстрады Михаил Задорнов. Предложив сначала набрать побольше воздуху. С другой стороны заорали:

— Мужики! Вы чего, охренели?

Виктор замялся. В американских боевиках переговорщики никогда такого не спрашивали.

Но долго думать не пришлось. До слуха Виктора долетели вопли вроде «Атас!», а со стороны вокзала резко и отчетливо застучал пулемет. Что-то зашипело и грохнуло на шоссе так, что у Виктора зазвенело в ушах. Послышался сухой стук коротких очередей — Виктору вдруг показалось, что стреляют из «Калашниковых». Где-то залаяли собаки.

«Спецназ? Наш спецназ? Нет, наверное тогда уж из второй реальности. Сто пудов, это они меня сюда спровадили, а теперь прикрывают.»

В небе что-то зажужжало, послышался треск, как будто рвали полотно. Над самой насыпью пронеслась тройка истребителей — бипланов с кругами на голубых плоскостях.

«От этих толку мало. Бандюки по кустам рассредоточатся. Главное, чтобы своих не зацепили. Да, а как же снайпер?»

— Не стреляйте! Здесь свои! — донеслось от машины, и через мгновенье возле Быгова и Виктора оказалось человек пять в пятнистом камуфляже и с автоматами; Виктор успел рассмотреть, что это были «федоровы» с ребристыми, как у «калашей», рожками.

— Живы?!

— Он ранен! — Виктор кивнул на Быгова. Кто-то из «спецназовцев» уже присел возле него и разрезал рубашку, чтобы перебинтовать рану.

— За мной, быстро!

— А… — Виктор хотел было спросить про Быгова, но его потащили наверх. Прикрывало его трое.

На шоссе Виктор увидел одного из охранников из «Форд-МАЗа»; тело лежало посреди шоссе, на булыжниках, под ним расплывалось темное пятно, а правая рука еще продолжала сжимать автомат. Ноги второго виднелись из травы на обочине возле машины. Чуть поодаль на дороге стоял небольшой броневик, граненый, с наклонными листами, с пулеметом в восьмигранной башенке; видимо, этот пулемет и вел огонь. На углу бокового бронелиста виднелась здоровая вмятина и пятно копоти. Еще дальше, у самого моста, стояли на обочине три зеленых опелевских грузовика. Мимо них к полю боя приближался легкий бронеавтомобиль, похожий на обшитую стальными листами легковушку, без башни и с круглыми бойницами спереди и по бокам. Машина подъехала, открылась дверь и Виктора буквально втолкнули внутрь.

— С вами все в порядке?

На переднем сидении был Ступин, тоже с автоматом Шмайссера на коленях.

— Нормально! Раненых подберите! Без них не поеду!

— А, черт! Давайте, кто есть!

В машину помогли забраться Быгову.

— Здесь еще одно место есть! Еще одного взять!

— Нету больше!

— Как нету? — удивился Виктор, но дверь уже захлопнули снаружи, машина сдала назад и начала разворачиваться.

— Это бой, господин Еремин. В бою убивают. — сухо ответил штабс-капитан и повернулся к Быгову. — Как вам удалось уцелеть?

— Разрешите доложить… Пришлось взять господина Еремина в заложники.

— Как — в заложники?!

— Не верьте ему, он в шоке, — заступился Еремин. — Это я взял его в заложники. Точнее, я взял в заложники себя. Им. Пользуясь его беспомощностью.

— Зачем? Вы так уверены, что «Хуммель» в случае неудачи не ликвидирует вас?

— Ну, это… сбить с толку, выиграть время. Потом, на открытом месте меня сто раз уже могли ухлопать. Терять было нечего.

— Ладно. Пес их знает, как тут правильно действовать. Короче: у Задолговой вам оставаться опасно. Вас перевезут на оперативную квартиру у Стальзавода. Дом в глубине двора, так что попасть туда или через калитку, или через забор, за этим присматривают. На этой квартире сейчас размещена ваша новая знакомая Елена Васильевна. В квартире две комнаты, так что друг друга не стесните, а Елена Васильевна сможет спокойно изучать ваш феномен на время, пока вам будут противопоказаны прогулки.

16. Петля времени

Виктора привезли на базу бронепоездов, где уже ждала бронедрезина — угловатая, с башней от танка Кристи, малокалиберное орудие которой казалось Виктору достаточно внушительным. Однако сперва пришлось переодеться. Взамен рубашки и брюк из легкой плащевки, вымазанных зеленью о траву, ему привезли светлый однобортный костюм, рубашку и шляпу.

— Выведем пятна — вернем, — констатировал Ступин, — а пока привыкайте к одеяниям этой эпохи. По-моему, ничего сидит.

Виктор взглянул в большое зеркало, притащенное из гардероба и увидел щеголя, чем-то похожего на гангстеров из американских фильмов и одновременно — на героя фильма «Тегеран-43». Ассоциации с боевиками возникали то ли из-за непривычно широких лацканов, похожих на крылья, то ли из-за шляпы с большими полями. Виктор надвинул ее чуть на лоб. Впечатление усилилось.

— Темных очков нет?

— Их у нас мало кто носит. Конечно, вы будете менее узнаваемы, но ваш вид начнет бросаться в глаза.

— Да, вообще-то сейчас жарко, можно и без пиджака…

— Пиджак придется поносить. Сейчас вам принесут полицейский «Вальтер», он будет помощнее браунинга, и кобуру для ношения под одеждой. Без пиджака, сами понимаете, это будет видно.

В дрезине, как и в бронеавтомобиле, было ужасно жарко, душно, воняло бензином, смазочным маслом и выхлопными газами. Ход был тоже довольно жесткий, как у товарной платформы.

Минут за двадцать они дотащились до товарного двора возле мучных складов. Стадиона не было, вместо него у путей торчали какие-то лабазы, а дальше в сторону Губонинской шли аккуратные двухквартирные деревянные домики, похожие на теремки. Здесь Виктора пересадили на лиловый «пылесос» с охраной, на котором красовалась надпись «Служебный».

Везли его, впрочем, недалеко. Как и ожидал Виктор, на месте семейного послевоенного общежития, где прошли первые месяцы его жизни, еще стояли зеленые деревянные домики. На углу Губернской, где в реальности Виктора стоял Дом Специалистов, высилась похожая на него серая четырехэтажка, только без колоннады на угловом входе; вместо нее виднелся магазин с большими окнами. Такой же дом стоял на противоположном конце квартала. А между ними… между ними, напротив двухэтажной детской больницы, как две капли воды похожей на ту, что стоит в Бежице сейчас, в глубине двора, засаженного молодыми деревцами, расположился знакомый четырехугольник того самого дома, где прошло дошкольное детство главного героя. «Пылесос» остановился как раз напротив калитки.

— Все, приехали. Прошу на выход.

— Это в этот дом? — не веря внезапному сюрпризу, удивился Виктор.

— Да, проходите прямо к калитке. Там вас встретят.

Возле калитки ему помахала рукой молодая дама. Виктор узнал Лену.

— Господи, наконец-то, я так переволновалась! — воскликнула она, когда Виктор миновал калитку. — Скорее, скорее, не задерживайтесь!

Дом выглядел абсолютно так же, как и во времена детства, только вот цвет был серым, но это уже было не столь важно. Такими же выглядели и двери в парадное, хоть и были совсем новенькими. На ступенях лестницы не оказалось приваренных уголков, которые вечно хлопали, когда на них ступаешь: бетонные края ступенек еще были округлыми и ровными.

Они поднялись на второй этаж и повернули налево.

— Вы никогда не бывали в таких домах? Я вижу, вы все так внимательно разглядываете…

— Наоборот, очень знакомо…

В коридор за дверью, застекленной армированным проволочной сеткой стеклом, выходило четыре двери, две пары квартир напротив друг друга.

«Куда она пойдет? Неужели…»

Они прошли к концу коридора, немного не доходя до большого окна с дверью на балкон, где обычно вывешивалось белье, повернули направо и остановились перед двустворчатой дверью, обитой черным дермантином.

— Что вы так удивленно смотрите? Нет-нет, я точно вижу, чувствую, что вы очень удивлены. Что с вами?

— Понимаете, Лена, как вам объяснить… дело в том, что это моя квартира.

— Вы уверены?

— Я жил здесь раньше. То есть позже. После войны, когда дом восстановили. Даже дверь почти такая же, два замка. Только у нас верхний был накладной сувальдный, а здесь английский.

— В служебных квартирах верхний всегда английский. Вообще в таких домах обычно ставят один замок…

Лена открыла дверь, и в воздухе расплылось что-то необычайно аппетитное.

— Какая прелесть… Как будто что-то из далекого детства.

— После вчерашнего Клико я тоже хотела чем-то вас удивить. Сходила на местный базар, взяла свежеощипанную курицу и приготовила. Хотя какая сейчас курица…

— Ну почему же, — возразил Виктор, рассудив, что война войной, а обед по расписанию, — курица сейчас даже очень своевременно. Тем более, это шанс оценить ваше кулинарное искусство.

— Вы находите? — смущенно улыбнулась Лена. — Кстати, у вас тут неплохой базар. Я не ожидала, что такие бывают в провинции. Везде лавочки с колбасами, ветчинами, сырами, свежая рыба и даже живая, У вас же тут много оврагов, так сельхозартели в них делают запруды и выращивают зеркального карпа. Стерлядь здесь дешевле, чем в столице, частиковая икра в кадушках вообще дешево, а вы знаете, как хорошо хлеб с маслом и с нею? И все свежее. В Москве теперь понастроили крупных холодильников и рыбу, мясо, птицу продают мороженой. Так удобнее для владельцев гастрономов. Вот я как увидела, сразу же решила приготовить свежую курицу, а не из холодильника…

Виктор тем временем оглядывал знакомые апартаменты. Кубатура показалась ему гораздо скромнее, чем тогда, в дошкольные годы. Впрочем, коридор все же был больше, чем в хрущевке; вот только шкафа в нем не было, а только вешалки, но зато над входной дверью были устроены антресоли. На стенке висел непривычно большой барабан электросчетчика. Вместо люстры в коридоре просто висела лампочка на витом шнуре; как и в детстве, проводка была здесь открытой на фарфоровых роликах. Направо вела узкая дверь в уборную, прямо — широкая в гостиную, а рядом с ней коридор поворачивал в маленький отросток, откуда вели две двери — в ванную, которая после воостановления стала кладовкой, и на кухню. Лена прошла в сторону кухни; Виктор проследовал за ней, попутно заглянул в ванную. То, что он увидел, его обрадовало: ванна была на месте и возле нее стояла колонка незнакомой Виктору конструкции: черный цилиндр с дверцами и выходящей наверх черной трубой.

«Дровяная» — решил Виктор и прошел на кухню, которая оказалась не столь просторной, как в его детстве, потому что вместо знакомой двухконфорочной газовой плиты стояла дровяная — угловатая, дородная, недавно топленная, и потому источавшая деревенский запах дымка и банное тепло. Еще часть места забирал солидный запас дров, а огромного зеленого газового счетчика, естественно, не наблюдалось. Лена подошла к окну и открыла настежь половину, затянутую марлей от мух.

— Все запрещено открывать, — пояснила она, — по соображениям безопасности.

Полки с посудой, дощатый кухонный столик у окна, он же шкафчик для утвари и рукомойник с полкой для мыла и вешалок выглядели довольно знакомо и были похожи на то, что благополучно дожило до детства Виктора. В простенке у окна тикали ходики, простые, деревенские, без кукушки, со штампованным из жести циферблатом-щитом, над которым возвышалась голова кота — она шевелила эмалевыми глазами в такт движения маятника. Возле двери, на стене слева, висел репродуктор — черная тарелка. Виктор включил его, надеясь услышать музыку. Но передавали местные новости.

— Как уже сообщалось ранее, — вещал голос дикторши, — во второй половине дня в районе моста на станцию Брянск-Орловский было совершено дерзкое бандитское нападение на машину инкассаторов, перевозящую крупную сумму денег для зарплаты работникам образовательных и лечебных учреждений. Бандиты открыли огонь из автоматического оружия, снайперских винтовок и ракетного бронебойного ружья. В ходе перестрелки погибли шесть бойцов охраны и сотрудник гужавтоинспекции, сопровождавший машины, ранен инкассатор. Благодаря своевременно подоспевшей помощи бандитам не удалось захватить добычу, часть из них убита на месте, часть обратилась в бегство и сейчас преследуется бойцами частей особого назначения жандармерии. Власти извещают, что в связи с происшествием будет введен усиленный контроль и проверка документов на вокзалах и дорогах, для поимки преступников могут проводиться облавы и обыски. На время розыскных мероприятий всем лицам старше шестнадцати лет надлежит носить с собой паспорт или иные бумаги, удостоверяющие личность и немедленно сообщать в жандармерию, полицию или иные ближайшие органы власти о любых подозрительных личностях или подозрительном поведении кого-либо из знакомых, соседей, сослуживцев…

Виктор выключил радио.

— Это повторяют каждый час, — сказала Лена.

— Не в этом дело. Снова погибли люди, чтобы меня прикрыть. Охранники лаборатории во второй реальности, охрана здесь. И я ничего, понимаете, ничего не могу сделать, чтобы их спасти…

— Неправда. Вы ведь тоже спасали! Вы закрыли собой подпоручика, вы пытались предупредить, когда поняли, что это засада. И потом, разве вы не спасаете тысячи людей тем, что уже сообщили из будущего?

— Ну, технические знания еще реализовать надо…

— Вы точно так же пытаетесь спасать других! Просто вы ведь не Тарзан и не можете в одиночку перебить кучу вооруженных врагов. Вы и так смогли предчувствовать нападение…

— Да не предчувствовал. Просто подумал, что дорожная полиция так быстро не приедет. Кстати, а почему Мессинг этого не угадал?

— Насколько я поняла, он еще не успел прийти в себя.

— Лучше бы вы его использовали «Хуммеля» вычислять! Тоже мне жандармерия! Отдел двенадцать-прим!

— Сейчас! Сейчас! — Лена бросилась мимо него куда-то из кухни, и через мгновенье до Виктора донеслось жужжание и приглушенной голос Лены: «Жандармерия! Ступина! Да, немедленно!»

Через пару минут она вернулась и обессилено села на белую крашеную табуретку.

— Его задействуют. Вольфа Мессинга. Он уже в норме. Глупо вышло. Александр Семенович не знал о таких возможностях Мессинга, я знала о возможностях, но не подумала о безопасности. Это я во всем виновата.

— Это я виноват. Знал о возможностях и о безопасности, но не успел подумать и предложить. Мозг был занят автоматами.

— Бросьте. Вы выполняли задание империи и думали о нем. Вы обязаны были так поступать.

— Я знаю. Но все равно как-то…

Виктор вдруг подумал о том, что теперь он обязан людям из этой реальности по гроб жизни. И не то чтобы это жандармерия сделала его обязанным — тогда было бы гораздо проще, ибо моральных обязательств перед человеком, который пытается тебя купить, быть не может. Нет, все произошло само собой — еще до своего появления здесь Виктор оказался вовлеченным в войну, которая для него стала своей. Дело не в империи, не в государстве — просто Виктор на каком-то подсознательном, родовом уровне чувствовал, что здесь его род, Родина, она не совсем такая, к какой он привык, она изменилась, но все же это — Родина.

Как-то в Интернете ему на форуме попался эмигрант, человек озлобленный, который пытался доказывать Виктору, что раз его Родина — СССР, то с распадом СССР это он, Виктор, человек без Родины. «Врешь, падла», думал Виктор, «это ты, плюнувший на свою страну, человек без Родины. А наша Родина — это мы, где мы, там ее границы.»

— Хорошо, Лена, — сказал он. — Вы правы. Я действительно не Тарзан. Я пытаюсь, но пока плохо получается.

Она положила руки ему на плечи.

— Я накрою стол в гостиной. Располагайтесь пока, привыкайте.

17. «У вас идеи, у меня — связи.»

Гостиная сразу же вызвала волну воспоминаний. Широкий, выступавший наружу граненым аквариумом эркер, заливавший комнату светом, круглый стол посредине с придвинутыми четырьмя стульями, и даже похожий диван — с высокой спинкой, на которой посредине расположилось длинное зеркало, а по бокам — две полочки с мраморными слониками. Правда, диван стоял не так как у них — в нише эркера, а у стены справа от него. У стены напротив, где в квартире Виктора стоял шифоньер, здесь был поставлен шифоньер, а на месте буфета, у стены между дверями в коридор и спальню — наоборот, шифоньер. И шифоньер и буфет были достаточно старомодны, но другие, чем у Виктора; шифоньер, например, был темно-вишневый, и не двух-, а трехстворчатый, с зеркалом посредине. Зато в углу, где стоял телевизор, и здесь была тумбочка, правда с приемником «Блаупункт» — точь-в-точь таким же, как и в кабинете Ступина. Возле дивана была ширма темно-вишневого цвета, точно такая же, как в детстве, и Виктор понял, что на ночь ею можно отгородить диван, чтобы переодеваться без помех. Книжная полка на стене была точно такая же, темная; а вот вместо пятирожковой люстры с матовыми шишками-плафонами висело что-то квадратное, с тремя лампами внутри, обтянутое китайским шелком. Зато в спальню вместо проема, завешиваемого на ночь шторами, вела двустворчатая дверь с армированными сеткой стеклами. Солженицын напрасно ассоциировал армированное стекло с тюрьмой. Это был всего лишь обычный предмет обихода, как сейчас европейские окна или шкаф-купе.

Виктор заглянул в спальню. Она также не была заполнена мебелью: у дальней стены в конце стояла двуспальная кровать с никелированными шарами, напротив ее — темный комод, на крышке которого стояло зеркальце, большой, коричневый, похожий на барабан будильник с двумя чашечками звонка и разные туалетные принадлежности. У окна стоял однотумбовый письменный стол с коричневой карболитовой лампой служебного вида и черным телефоном, где трубка возлежала на каком-то подобии оленьих рогов. Еще на столе был какой-то стандартный канцелярский письменный прибор из стекла, расписной стеклянный стакан с ручками и карандашами и стоял хромированный календарь, переворачивая который, можно было менять даты. С потолка свисал апельсинового цвета абажюр с бахромой.

Вернувшись в гостиную, Виктор внимательно разглядел буфет. За стеклянными дверцами виднелась разнообразная посуда и какие-то бутылки и графины, а пониже, в центре, высились канцелярские часы в деревянном корпусе, видимо, точные, но как две капли похожие на те, что Виктор в детстве видел на почте и в разных официальных учреждениях.

В обстановке все вроде как было, но для соответствия обжитой квартире конца тридцатых не хватало уюта. Не хватало салфеточек, вышитых гладью или ришелье, чехла на диване, подушечек с узором крестом, на широких подоконниках не хватало цветочных горшков, на буфете и комоде — статуэток и вазочек, на круглом столе — какой-нибудь, хотя бы немудреной, вазы или конфетницы, на стенах — фотографий. Наконец, в квартире не было икон, хотя был радиоприемник.

В этой квартире все выполняет свои служебные функции, подумал Виктор, и радиоприемник тоже. Интересно, какие? Он подошел ближе и повернул выключатель. Лампы прогрелись, и по комнате разнеслись сочные, заводящие звуки уже слышанного с Веселиной в кустах сирени хита «Все хорошо, милая», только уже в исполнении не Эмброуза, а Джорджа Холла.

«Развлекаются? Или… или слушают, что за бугром болтают?» Виктор поискал глазами на стенах положенную красную открытку и не нашел.

— Виктор! Принесите, мне, пожалуйста, столовые тарелки! Они в буфете, верхние полки слева!..

Курица была с морковью, репой и копченой свиной грудинкой — в таком варианте Виктору действительно еще ни разу не доводилось ее пробовать — и на вкус показалась изумительной, тем более, что Виктор, воспользовавшись ситуацией, позаимствовал из обнаруженных в буфете стратегических запасов терпкое анапское каберне. «Если жандармерия ищет путь к моему сердцу через желудок и общество прелестной дамы — оно даже к месту.» На той же полке обнаружился пузатый графинчик с водкой, и это навело Виктора на вопрос, положено ли в этой реальности помянуть павших в бою; во второй, если читатель помнит, это как-то замяли. Не найдя ответа, он спросил об этом у Лены.

— Не сегодня, во всяком случае. Их еще не предали земле… еще не простились.

— Понятно. А то я не всегда знаю местные обычаи.

— Не думаю, что они настолько отличаются от ваших… В России дома новы, а предрассудки стары. Классика.

— Ну, вы же чувствуете, что-то, наверное, изменилось после падения республики?

— Изменилось. Холуйства стало поменьше.

— Странно. Всегда казалось — чем более централизованная система, тем холуйства выше.

— Это абстрактно. Император призывает развивать критику снизу, можно жаловаться в народную инспекцию, говорить о недостатках на расширенных собраниях партии, наконец, молодежь из собсомола воюет… А раньше — каждый сам по себе, каждый заводчик, каждый столоначальник централизованная система и может свободно окружать себя блюдолизами. Конечно, и сейчас это бывает, но не так нахально. Боятся.

— То есть, какой-то элемент демократии у вас все же развивают?

— Можете называть это демократией… У нас говорят — «народоправие». Народу не нужна власть, народу нужна правда.

— А, теперь понятно, — согласился Виктор, хотя так и не понял логического смысла. В голове крутилась лишь фраза из фильма «Брат-2»: «В чем сила? В правде».

— Ну, а как курица-то?

— М-м… Это нечто потрясающее. В микроволновке такого не сготовить.

— В микроволновке?

— Ну да, это шкаф, где пища нагревается сразу изнутри, за счет поглощения радиоволн сверхвысокой частоты.

— И зачем так сложно?

— Это быстро, и легко управлять нагревом. В будущем электронные устройства станут дешевыми.

— Слушайте, если это не изобрели, на это есть смысл оформить патент.

— Разумно. Тем более, что на то, чтобызастолбить принцип приготовления пищи, не обязательно делать саму микроволновку.

— Вот именно. А потом можно продать патент, лицензию или найти людей, которые вложат в это деньги. Это ведь не военная техника, жандармерию такие вещи не интересуют. Почему бы не сделать на таких изобретениях личную выгоду?

— Хотите быть моим компаньоном?

— У вас есть идеи, у меня — связи. И доступ к вам в любой ситуации.

— А как посмотрит начальство на использование служебного положения в личных целях? И, кстати, не боитесь, что здесь прослушка?

— Оставьте это мне. Кстати, микрофоны я уже отключила. Сослалась на то, что вы, как человек будущего, запросто их обнаружите. Вы же догадались в беседке? Можете посмотреть, они проводные, в отдушинах.

— Приемник, телефон проверяли?

— Мне показали всю тайную документацию по этой квартире. Микрофоны, скрытые фотокамеры, сигнализация. Иначе бы я не начала этот разговор. Так как насчет партнерства?

— Заманчиво. Но сперва хотелось бы знать, кто я вообще здесь — союзник или пленник. Пленных и заключенных, кстати, тоже охраняют.

— Вы козырь.

— В чьей игре?

— Мировых держав.

— Очень лестно, но этого я опасался больше всего. Как меня собираются разыгрывать?

— Это пока знают только в Кремле.

— Значит, там знают, кто я и откуда?

— Не все. Но люди, влиятельность которых вы вряд ли сможете переоценить. Вы имеете покровителей, власть которых безгранична. Только покровители приходят и уходят, а торговлю и патентное право никто не отменял.

— Ясен пень.

— Что?

— Неологизм, мадам. Замена выражения «Ясно, как божий день». И как же будет гарантирована моя доля в концессии?

— Доказательства получите завтра. А на сегодня планировалось выяснить, как получать в наших условиях лучи Лазера. Кстати, я договорилась, вас оформят одним из соавторов открытия.

— Лена… Но это же не я открыл.

— Виктор, вы настоящий русский ученый. Бескорыстный и честный. Те, кто открыл эти лучи в вашей реальности, были оценены современниками? Признание, награды, степени?

— Ну, разумеется.

— Вот видите. Они у вас там уже получили все, что полагается. Вы помогаете здесь сделать открытие, именно вы. В конце концов, если считаете это незаслуженным, потом всегда можете отказаться.

В этой ситуации даже автор не знает, что сказать. С одной стороны, Виктор действительно, усиления фотонов индуцированным излучением сам не открывал. С другой стороны, в этой реальности он сделал для этого открытия гораздо больше, чем Барак Обама для Нобелевской премии мира. Вот и разберись тут.

Лена не стала торопить его с ответом. Вместо этого она легко поднялась из-за стола, подошла к нему сзади — в паузе между музыкальными номерами отчетливо слышалось шуршание ее платья — и, положив руки ему на плечи, нагнулась и прошептала ему на ухо:

— Боже, как я недогадлива… Вы же, наверное, смертельно измучены, а я тут пристаю со своей наукой… Давайте я вам постелю сейчас на диване, приляжете, отдохнете.

Ее локон щекотал Виктору ухо, близкие губы источали тепло и от нее исходил очень знакомый, напоминающий о далеком детстве запах духов.

— Нет, почему же… Отдохнуть я уже успел, да и в вашем обществе практически не чувствуешь усталости. Это, наверное, какая-то экстрасенсорика?

— Нет, конечно. Ну, если вы сами хотите…

Она начала собирать тарелки.

— Я помогу.

Вымыв посуду, Лена сняла передник и повела Виктора за собой из кухни, через гостиную, к двери, ведущей в спальню. Войдя, Виктор взглянул влево, в сторону комода и постели, надеясь увидеть на комоде духи, запах которых показался ему знакомым; Лена поняла этот взгляд по-своему и, улыбнувшись, шутливо погрозила пальцем. Она подошла к столу и достала из ящика листы бумаги.

«Так это же „Красная Москва“! Как у Зины из пятьдесят восьмого. Как они оказались в этой реальности?»

— Лена… Можно не совсем скромный вопрос?

Она снова улыбнулась.

— Однако, обстановка этой комнаты на вас действует.

— Я о другом. Если это не личная тайна, что это за духи?

— «Букет императрицы». Русские духи, еще довоенного сорта. В вашей реальности женщины тоже такими пользуются?

— Да, они считались престижными… духи то есть. Только назывались по-другому.

— Честно говоря, в такую погоду хочется забыть о парфюмерии и окунуться в ванну. Подумать только, в каком-нибудь пятьдесят восьмом в каждом доме в подвале вместе с котельной будут эйр-кондишены. И в самую жару свежий воздух будет идти прямо из отдушин.

Виктор задумался. Даже в Доме Стахановцев у Нилон в реальности-2 он чего-то похожего на кондишены не видел. Хотя это было зимой, а это же не индивидуальный, а где-то в подвале.

— Нну… Наверное, не во всех? Это же дорого.

Лена, чуть призадумавшись, опустилась на стул возле левого торца стола, положив ногу на ногу. Виктор вдруг увидел, что ее глаза были немного грустными. «Блаупункт» наполнял воздух плавными, как морские волны, звуками медленного танца «О, ты, безумная луна» в исполнении биг-бенда Русса Моргана.

— Не знаю… У вас там это дорого?

— Нам помешала война, потом быстрая урбанизация… У вас может пойти по иному. Есть шанс.

— Да, давайте вернемся к шансам, то есть к лазеру. Радио не мешает?

— Напротив. Оно создает такую романтичную обстановку… вдохновляет. Ну, начнем, пожалуй, с азотного, его, наверное, в наших колхозных условиях прежде всего соорудить. Правда, практической пользы от него вряд ли будет, но для демонстрации сойдет. Итак, все лазеры у нас состоят из рабочей среды — ее еще называют активной, системы накачки — это подвод энергии к рабочей среде, и оптического резонатора, то есть, проще говоря, двух зеркалец, между которыми будет бегать луч, многократно пробегая рабочую среду. Система накачки дает энергию атомам рабочей среды, взводит их, как пружину. Если на такой атом «на взводе» попадет фотон, частица света, то он может его как бы скопировать и у нас будет два фотона. Вот фотоны бегают туда-сюда по резонатору и атомы их копируют, копируют… Так луч и получается, извините за каламбур.

— Так просто?

— Ну, это только начало…

Круглый, огромный диск багрового солнца выкатился из-за угла доходного дома, завис над частным сектором, там, где после войны построят детский сад, и начал медленно опускаться за цеха Стальзавода.

— Я-то думала… Это же все можно сделать в кабинете физики! Двадцать киловольт можно взять от электрофорной машины. Бронестекло или кварцевые трубки тоже найдем. Вместо стеклотекстолита приклеим фольгу к стеклу от фотопластинки. А если не заработает, в чем обычно бывает неисправность?

— Ну, по азотному прежде всего важно, чтобы пробой между линейками был сразу по всей длине. Паразитные индуктивности должны быть небольшие. А с органическими красителями многие в кухонных условиях пытались делать и не получилось. Может, от скорости прокачки зависит, может, от чистоты родамина.

— А как бы вы сами у себя, там, в кухонных условиях сделали лазер?

— Вывинтил бы из списанного DVD-RW.

— Ясно — вздохнула Лена.

— Да, кто будет делать, пусть в защитных очках пробуют. А то еще какому мировому светиле в глаз попадет и припишут вредительство. Что еще сказать? А, вот: электрофорную машину можно сделать из сидюков и пары кулеров…

— Из чего?

Виктор помотал головой.

— Это я уже в обратную сторону начал.

Лена с ужасом взглянула на него широко раскрытыми глазами.

— Вам надо отдохнуть. И не спорьте.

18. Ночной позор

На новом месте Виктору приснился странный сон. Не кошмары, но какой-то бестолковый и неприятный.

Приснилось ему, что он попал не в другую реальность, а в фильм «Улица полна неожиданностей» пятьдесят седьмого года, и теперь он сержант милиции. И должен он сдавать экзамен на юрфаке, а профессор почему-то майор Ковпльчук из второй реальности, только с бородкой.

— Ну-с, дорогой товарищ, — потирает руки Ковальчук, — расскажите-ка вы нам первый вопрос билета. То есть в чем различия правовой среды демократической системы и тоталитарной.

— А, ну это просто, профессор, — отвечает Виктор, — при тоталитарной системе существует произвол, массовые репрессии, тюрьмы и масса народу сидит в лагерях. А при демократии граждане имеют права и законы эти права защищают.

«Что же это я говорю», думает Виктор, «сейчас за это донесут и посадят».

И, точно, Ковальчук как-то очень удивленно на него посмотрел.

— Ну, батенька, это вы, видимо, от волнения путать начали…

«Выгораживает? А, ну да, ему же тоже за своего ученика отвечать.»

— Вот смотрите, — продолжает Ковальчук, положив на стол руки и сплетя пальцы, — сколько заключенных было в СССР в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году, в самый разгар репрессий?

— Не знаю… Цифры, то наверное, на данный момент в прессе не обнародованы?

— Ну что же вы, голубчик? Вы представитель правоохранительных органов, человек, к цифрам допущенный. Подсказываю: два миллиона пять тысяч человек. А сколько находилось в местах заключения в России, ну, скажем в одна тысяча девятьсот девяносто девятом? Миллион шестьдесят тысяч. Разница не столь уж и большая. Вы, уважаемый, в девяносто девятом чувствовали, что в России массовые репрессии?

— Да что вы профессор. Ничего такого не думали и не замечали. Наоборот, все больше говорили, что воров и бандитов много развелось, и творят что хотят, на свободе ходят.

— Вот-вот! — оживился Ковальчук. — а если бы в девяностых закон-то выполняли, сколько бы народу в России пошло в места, не столь отдаленные? Миллиона два бы и пошло, а то и больше. Кто ворует, кто грабит, кто взятки берет, кто казенное имущество присваивает, кто мошенничеством людей разоряет — вот и два миллиона! У вас же просто закон не исполняли!

— Постойте, профессор. Но ведь законы-то разные. Тогда по пятьдесят восьмой кого угодно посадить можно было!

— Но вас же по ней не посадили?

— Нет… но я позже жил…

Ковальчук грустно вздохнул, расцепил пальцы и почесал так не идущую ему бородку.

— Скажите, друг мой, вы к экзамену готовились? Небось свидания, белые ночи, девушки?

— Ну что вы, профессор! В основном дежурства… вон бандитов задержали, что кассира Воднева ограбили.

— Бандитов задержали? Ну, это меняет дело, меняет… Но как же вы ловите, если закона-то не знаете? Вы сказали — пятьдесят восьмая статья? Ну так ее у в вашем будущем просто заменили на несколько. Вместо пятьдесят восемь-один-а, один-б, три, четыре — это статья двести семдесят пять УК РФ. Государственная измена, шпионаж, выдача гостайны, либо, — и тут он поднял указательный палец вверх, — иное оказание помощи иностранному государству во враждебной деятельности. В старом просто это иное оказание подробней расписано. Вон, почитайте в «Консультанте», «Гаранте», «Кодексе», или какие у вас там еще на компьютерах правовые системы стоят.

«Откуда он знает про компы? Ах да, это же сон! Тогда понятно.»

— Пятьдесят восемь-два и пять, это, стало быть, двести семьдесят восьмая — насильственный захват власти и двести семьдесят девятая — вооруженный мятеж. Пятьдесят восемь- шесть — это двести семьдесят шестая, шпионаж. Пятьдесят восемь-семь, восемь, девять — это двести восемьдесят первая, диверсия. Пятьдесят восемь-одиннадцать, то-бишь, организационная деятельность по подготовке и совершению — это у вас статьи двести восемьдесят вторая-один и два. Организация экстремистского сообщества, организация деятельности экстремистской организации.

— Ну конечно! Это все тяжкие преступления и оставлять за это на свободе никак нельзя. Ну, а вот насчет свободы слова: статья за антисоветскую агитацию и пропаганду была.

— Пятьдесят восемь-десять? А пожалуйста, двести восьмидесятая. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности. Ну, я уж не говорю, что на Украине вообще приняли закон, преследующий за отрицание голодомора. Да, вы сейчас скажете, что у вас нельзя посадить за контрреволюционный саботаж, статья пятьдесят восемь — четырнадцать. Но можно за халатность, это двести девяносто третья. Ну что же мы с вами будем делать?

— Не знаю… Но как же… Люди получили свободу слова, можно политические анекдоты свободно рассказывать…

— И часто у вас там их рассказывают?

— Знаете… а их вообще перестали рассказывать. Вживую давно не слышал, разве что в Интернете поискать… Неинтересно стало.

— Вот! Не важен путь, важен результат! А свобода слова требует защиты законом. В тоталитарном государстве была статья — уголовная ответственность должностных лиц за преследование за критику! Уголовная ответственность за незаконное увольнение из личных побуждений! Где эти статьи в вашем будущем? Ну вот без них и поговорите с шефом о свободе слова!

Профессор хлопнул ладонью по столу, вскочил и заходил взад-вперед.

— Вы! — обернулся он к Виктору. — Вы, человек демократического, правового государства, живете и даже толком не знаете законов этого государства! Позор! Позор! Да за это расстреливать надо!

В руках профессора блеснул никелированный офицерский наган.

— Проснитесь! Да проснитесь же!

Кто-то тряс Виктора за плечо. Где-то неподалеку один за другим хлопали револьверные выстрелы.

«Вот чертовщина привиделась! А может, это мне во второй реальности незаметно пропаганду внушили, а теперь она всплывает? Или уже в третьей? Нет, не в третьей — откуда они знают про наш УК…»

Он с трудом разлепил глаза. Свет одинокого уличного фонаря, висевшего на столбе недалеко от окна, рисовал на стенах комнаты причудливые орнаменты ветвей деревьев. Перед ним возле дивана стояла Лена в ночной сорочке из тонкого шелковистого шифона с бретелями, тени ветвей играли на ее обнаженных плечах, а в руках она держала направленный на Виктора велодог.

В этой ситуации Виктор ничего сообразить не успел. Во-первых, неожиданно, а, во-вторых, он еще не совсем проснулся и думал, что еще спит.

— Слышите? На улице стреляют! Что-то случилось! Что делать?

— Медленно поднимите револьвер стволом вверх.

— Что? Господи, какая же я дура…

— Теперь укройтесь в простенке. Лучше присядьте.

Лена попятилась назад и спиной толкнула ширму; та с грохотом повалилась на пол, задев круглый столик и опрокинув стоявший возле него стул. Не искушая судьбу, Виктор кубарем скатился с дивана на пол. Убедившись, что все обошлось, он приподнялся, вытащил из кобуры под подушкой вальтер, подняв его дулом вверх, снял с предохранителя и передернул затвор. Затем осторожно проскользнул вдоль дивана в противоположный простенок и заглянул в щель между занавеской и стеной. Во дворе было пустынно, но выстрелы слышались откуда-то неподалеку, может, с соседней улицы.

— Осторожно выгляните, с вашей стороны никого не видно? Только не опускайте револьвер.

— Да-да… кстати, я забыла откинуть спусковой крючок.

— Лучше не откидывайте. До моей команды.

— Я поняла… Нет, никого не вижу.

— Может, пацаны балуются? Чем заряжают у вас пугачи? Кажется, пробками? А по телефону позвонили?

— Да, уже.

— Значит, остается ждать.

— Просто так ждать?

— Вы анекдоты знаете?

— Да… Только старорежимные, времен Колчака.

— Я и времен Колчака не слышал. Расскажите.

— Значит, идет в думу кандидат от кадетов. Ну, газетчики его спрашивают: «С какой целью выдвигаетесь?» «Так посмотрите, что творится во власти! Чиновники погрязли в разврате, воровстве, коррупции!» «И вы решили с этим бороться?» «Нет. Участвовать.»

«Однако», подумал Виктор, «этот анекдот старее, чем я думал».

Зазвонил телефон.

— Подойдите, — сказал Виктор. — Я контролирую ситуацию.

Конечно, ничего он толком не контролировал. Но в этой ситуации дама с велодогом вряд ли поможет. Пусть уж лучше трубку возьмет.

— Знаете, — выпорхнувшая обратно из спальни Лена чуть не сдернула телефон со стола, ибо продолжала держать трубку в руке, но спохватилась, сказала «Ой!», вернулась, чтобы повесить трубку, вновь появилась, сказала «Да!», вернулась, чтобы куда-то положить револьвер, затем уже появилась в спальне окончательно и выпалила:

— Звонили. Это было местное хулиганье. Хотя, возможно, отвлекающий маневр.

— Ясно. Револьвер на взводе?

— Нет. Я не успела.

— Ну и ладненько. Положите его так, чтобы был под рукой, — Виктор поставил «Вальтер-полицай» на предохранитель и вновь сунул в кобуру. Он снова аккуратно выглянул на улицу: над невысокими крышами частных домов, где-то вдали, за конезаводом и дальним лесом, небо озарялось голубыми вспышками.

— Гроза идет. Где-то со стороны Камвольного.

— Камвольный — это где? Я тут недавно…

— Он будет лет через двадцать. Хотите посмотреть, где?

— Сейчас, — Лена накинула на плечи платок и подошла, — ничего, что я так?

— Об этом уже поздно говорить, тем более, что скоро опять спать ляжем. Вон там, где эти две елочки, видите? За имением и кладбищем, за рощей, построят большой комбинат, от Литейной до Почтовой, он будет ткани выпускать.

— Такой большой?

— Да. Вот там, ближе к Литейной, вырастет микрорайон — ну, как от Губернской до базара, побольше даже, застроенный панельными домами в пять и девять этажей.

— Я слышала, там низкая, болотистая местность, как в Радице.

— Ну, где построят, там построят… А вот туда, дальше, будет промышленная зона. Автомобильный, силикатного кирпича, строительных конструкций, даже радиозавод.

— Неужели будут делать радио?

— Магнитофоны. Такие настольные.

— Но магнитная запись — это же дорого по сравнению с «говорящей бумагой»? А тем более шоринофонами?

— Кажется, я что-то упустил по электронике. Понимаете, они будут писать не на проволоку, а на ленту, вроде кинопленки, на которую нанесен слой оксида железа…

…Гроза приблизилась быстро. Небо полыхало от частых разрядов; двор был освещен неестественным, мертвенно-бледным мерцанием, как будто от вспышек толпы корреспондентов. За окном то раскатисто грохотало, словно рассыпался гигантский штабель стальных труб, то ночь раскалывалась резкими, внезапными ударами. Стекла дрожали. Пространство над будущей Ново-Советской прорезывали бело-фиолетовые и бело-розовые трешины молний. Крупные капли молотили по кровельному железу отливов, по окнам текла вода, как будто их поливали из шланга.

— Ну вот, — сказал он, — можно и спать ложиться. Пойду поставлю ширму на место.

— Виктор… — Лена положила свою ладонь на его руку. — Вы не будете против, если я посижу в вашей комнате за ширмой?

— Нет. А зачем? У вас бессонница?

— Понимаете, я с детства ужасно боюсь грозы, — она прикрыла на миг свои большие полулунные веки с длинными ресницами, — тогда мы жили на окраине Питера и как-то раз молния попала в соседский дом и он сгорел. С тех пор в грозу не могу спать. Понимаю, что здесь это глупо, но… Ничего не могу с собой поделать. А при вас как-то спокойнее.

«А она, наверное, родом из небогатой семьи.»

— Наука — тоже мечта детства?

— Да. Хотелось жить не этим обывательским болотом, знать, как устроено все в мире… Чуть не угробила на учебники всю молодость.

— Я тоже… Слушайте, а чего же вы тогда будете сидеть? Давайте вы ложитесь здесь, в спальне, а я посижу за столом. Полюбуюсь грозой.

— Нет, ну это же… Вы страшно устали! Мне, право, совершенно неудобно…

— Я раньше лег спать, и вообще… Если, конечно, вас не буду стеснять.

— Не будете. Я к вам уже совсем привыкла, серьезно.

— Да, за такую ночь быстро привыкаешь…

— Но все равно как-то не так… Что вы из-за меня не будете спать.

— Лена, не волнуйтесь. В конце концов, это квартира моего детства. Вот там, внизу, во дворе, раньше было убежище и зимой дети с него, как с горки, катались. А на балконе, что в конце коридора, выносили белье сушить… А, черт!

— Что такое?

— Балкон коридора примерно в метре от этого окна. Это второй этаж, значит… Значит, если это тот же дом, что в моей реальности, под окном от балкона идет карниз. Тренированный человек наверняка может перелезть. И лестница! Пожарная лестница идет через все балконы, для чего они и сделаны в коридоре. На лестницу можно попасть с любого этажа, с крыши и снизу.

Лена подпрыгнула.

— То есть, здесь к нам легко залезть?

— Или бросить гранату со слезоточивым газом. С того же балкона.

— И вы так спокойно говорите?

Она вскочила на коленях на стол, отодвинула шпингалеты, приоткрыла обе рамы и высунула голову наружу. По подоконнику потекли струйки воды.

— Действительно, карниз! — воскликнула она, задвигая шпингалеты обратно. — Придержите шторы, я сейчас вытру! — и помчалась на кухню за тряпкой.

Интересно, а как этого жандармерия не углядела, выбирая квартиру, подумал Виктор. Или это специально так задумано? Чтобы незаметно выйти или наоборот, проникнуть? Может, сегодня сюда должны проникнуть? Кстати, гроза — самое удобное время…

И вообще для чего здесь сделали этот карниз? Он только между первым и вторым. Для красоты? Хотели отделать первый этаж рустом, но потом сэкономили? Непонятно. Какие-то тонкости архитектуры.

— Ну, все. А то бы натекло на обои… Господи, какие сейчас обои? Вы что-нибудь придумали? Ну, у вас же всегда полно всяких идей из будущего.

— Думаю, если вынуть из комода два ящика и поставить вертикально, они как раз закроют окно. По крайней мере, без шума залезть уже не удастся, а граната отскочит.

— Вы гений. А как они будут держаться?

— Тут на рамах гвозди для занавесок. Можно привязать веревкой, бельевой, например. Хотя тут наверное, нет?

— Знаете, есть. На кухне в столе я видела клубок. Пойдемте посмотрим.

Веревка действительно оказалась в столе, среди кастрюль и сковородок, хотя и без обязательного в таких случаях мешочка с прищепками. Была она не толстой, но зато шелковой, и Виктор подозревал, что здесь она не совсем для белья.

Они выгрузили из двух ящиков наволочки и пододеяльники, и примотали к гвоздям. Виктор постучал по фанерному дну; надежным оно не казалось, ногой свободно вышибить можно, но шум будет. Стало темновато, особенно в глубине комнаты.

— Ничего не вижу… Виктор, вы здесь?

— Включить свет?

— Не надо. Тогда снаружи сразу увидят, что ящики. Дайте руку, помогите добраться до кровати. Осторожно… кажется, тут спинка. Платок за что-то зацепился… Ай! Держите!

Лена оступилась и, чтобы не упасть, схватила Виктора второй рукой, опрокинув его на себя; он и моргнуть не успел, как оказался лежащим в кровати сверху на даме.

— Простите… надеюсь, вы не подумали…

— Нет… не успел… не ушиблись?

— Тут мягко… — Она засмеялась. — А вы ведь действительно из другого мира… или очень осторожны… Неужели в этом положении вы не попытаетесь меня даже поцеловать? Просто интересно.

— Попытаюсь. Только не царапаться.

— Попытаюсь! — весело ответила она. Виктор медленно, растягивая удовольствие, приблизился к ее губам; Лена зашевелилась, ухватилась за его плечи.

— Ну… не тяните же… а то я не ручаюсь за результаты эксперимента…

…Ее руки цеплялись за плечи Виктора все сильнее, затем скользнули вверх, левой она притянула его к себе, а правой гладила волосы на затылке. Ее голова качнулась сначала в одну, потом в другую сторону, но она была уже не в силах оторваться; напружинившееся тело ее обмякло. Она не дышала, и Виктору вдруг показалось, что она сейчас потеряет сознание; тогда он оторвался от ее губ и бросился осыпать поцелуями обнаженные плечи. Лена судорожно вдохнула воздух и слабо попыталась пошевелиться…

— Что вы делаете… — слабо прошептала она, — это же безумие… мы совсем потеряли голову…

19. Главная улика

— Господи, как хорошо… Лишь бы телефон не звонил.

— Давай его отключим.

— Нельзя. Этой шалости нам не положено…

Лена дотронулась пальцем до его кончика носа. Она полусидела в кровати, опираясь спиной на высокую взбитую подушку. Виктор протянул руку, обнял за талию и потянул на себя.

— Ну-ну. Мы и так много натворили.

— Не волнуйся. Как честный человек…

— Я еще сама не знаю, выйдет ли из этого что-то серьезное, или просто минутная вспышка страсти… Впрочем, по любви я уже выходила. Может, попробовать по расчету?

— Поставь эксперимент. Кстати, есть чудный свадебный подарок.

— Что же это? Ракета для полета на Луну?

— Практичнее. Новый детский конструктор. Называется «Лего». Здесь его еще не изобрели. Он завоюет весь мир. Вот такая бизнес-идея!

— Неужели можно выдумать что-то круче «Меканно»? Кстати, твоя манера говорить заразна.

— Конечно круче. Можно, например, домики строить.

— А что, это идея. Сначала продавать в Германию, затем будет спрос и у нас. Народ становится зажиточным, детям покупают фабричные игрушки… Это дорогой конструктор?

— Наоборот. Детали делаются прогрессивным способом литья из пластмассы. Можно продавать и дешевые наборы и дорогие. На все сегменты рынка.

— Гениально! Но это все потом. Давай одеваться, а то действительно кто-нибудь нагрянет. И снимем эти ящики с окна.

— Я сниму. А плита тут не дымит?

— К плите я тебя не подпущу.

За окном, освобожденным от фанерной брони, было чудное промытое утро. Легкие перистые облака купались с воробьями в лужах. Домохозяйки выносили на веревки белье, не высушенное из-за ночной грозы. Дородная молочница вкатывала во двор тележку с бидонами. По дому звонили будильники и где-то со стороны улицы гнусавил далекий радиорупор, споря с песнями утренних птиц и лаем собак из частного сектора. На перилах балкона коридора блаженствовал толстый рыжий соседский кот.

Виктор поймал себя на мысли, что смотреть на эти мелочи незнакомого быта ужасно интересно. Для полноты ретро-картины не хватало разве что патефона; недолго думая, он включил приемник. Лампы прогрелись, и по квартире разнеслись ритмичные звуки фокстротика «Комната с видом» из мюзикла десятилетней давности. На глаза снова попалась книжная полка. Да, а что же здесь читают на служебной квартире? Он подошел поближе. Опережающее отражение уже услужливо рисовало следующие варианты: а) Пушкин и прочая классика; б) избранные речи императора и прочий политпрос и в) наставление по стрелковому делу (а не мешало бы), рукопашной борьбе, минно-подрывному делу и другие полезные для киношного шпиона вещи.

То, что он увидел на полке, оказалось несколько неожиданным. Первое, что бросилось в глаза на нижней полке, была книга Тойнби «Путешествие в Китай». С ней соседствовал потрепанный двухтомник «Закат Европы» Шпенглера, далее стоял «Денежный национализм и международная стабильность» Хайека (на корешке стояло «Гаек»), труды Ницше, Рассела, Шюца и Киркегора. На верхней полке красовалась художественная: Драйзер, Хемингуэй, Синклер-Льюис, Ремарк, Брехт, Кафка… с краю даже Экзюпери — тоненькая книжка «Ночной полет».

«Если это попытка подобрать под мои вкусы, то довольно странная», подумал Виктор, «впрочем, мое присутствие в этой комнате и не планировалось. Хотя… пока переодевались, долго ли подобрать? Вот только откуда? В книжной лавке такие авторы вроде не попадались. Тем более, какой тут Брехт?».

Он взял наугад один из томов и открыл; на обороте обложки синел штамп: «Служебное издание. Не передавать посторонним лицам».

«Закрытый фонд. Понятненько… А здесь они что, их читают? Просвящаются? Или это для меня подобрали — показать, какая в жандармерии интеллектуальная элита?»

Его ход мыслей прервала Лена.

— Виктор! А, ты тоже интересуешься Чапеком? Занятный, но фаталист и много декадентства. Слушай, присмотри, пожалуйста, за сковородкой! Я мигом, к молочнице! — и, ухватив жестяной бидончик, моментально ускакала за дверь, тут же вернулась, вихрем пролетела мимо Виктора в спальню, вытащила из комода велодог, сунула в сумочку, и снова пролетела в дверь. Похоже, что она хотела произвести впечатление образцовой хозяйки.

Виктор вернул «Войну с саламандрами» на место и на всякий случай расстегнул кобуру под мышкой — пиджак надевать здесь он счел пока излишним — и отправился на кухню, где на сковороде поджаривалась картошка с кусками курицы. Кот на ходиках шевелил глазами. Тяга в плите была хорошая, и лишь слегка пахло дровяным дымком, создавая неповторимое ощущение деревенского уюта.

На столе лежал блокнот, вроде журналистского, в коленкоровом переплете. «А говорила, не ведет записей. Или только открытые? Хозяйственные расходы? Ну, если здесь нет скрытых фотокамер…»

Он взял с сушки мельхиоровый столовый ножик, тщательно его вытер и осторожно перевернул его лезвием страницы.

«…История России регулярно переписывается. Сегодня каждый новый властитель не только пытается смешать своего предшественника с грязью, но и создать новую систему знаний о прошлом, исторических ценностей, героев и преступлений, в которой его предшественники механически будут в грязи. Этим он защищает себя от сторонников ушедшего; в какой-то мере это более гуманно, нежели казнить их, да и в наш век всеобщей грамотности и радио пришлось бы казнить массы. Яркий пример — династия Романовых. Вряд ли кого в то время в Европе можно было поставить рядом с их титанической работе по перешивке под свои интересы всей предыдущей истории Российской империи. В результате мы имеем, по меньшей мере, субъективно, несколько параллельных миров с разной историей. Возникает вопрос: могут ли субъективные действия по переписыванию истории в будущем повлечь за собой действительные изменения таковой в прошлом? Материализм отвечает на этот вопрос отрицательно…»

«Так это, оказывается, нам еще царь мозги колупал? Поэтому династия Романовых так долго и сидела, пока не выродилась?» — подумал Виктор. «И параллельные миры, может, в самом деле, оттого, что мы все время свое прошлое меняем?»

Он перевернул следующую.

«…Стихотворения Тютчева „Умом Россию не понять“ так никто и не понял чуть ли не за столетие. Между тем, при использовании метода Амфитеатрова-Жерве код оказывается очень простой: „Бог есть Россия“. Бог непознаваем логическим мышлением, неизмерим для иноверца, в него можно лишь веровать. Поэт зашифровал свое философское кредо, опасаясь быть осужденным церковью.»

«И тут Тютчев… Какое это имеет отношение к переходам? Или… А, кстати, что за метод Амфитеатрова-Жерве? Его у нас не изобрели? Или он засекречен?»

Его размышления прервал звонок телефона, донесшийся из спальни. Виктор чертыхнулся, захлопнул блокнот кончиком ножа и кинулся было в спальню, но тут же подумал, что если разговор будет долгий, на сковороде все сгорит. Ручка сковороды была без всяких деревяшек, не говоря уже о пластмассе; просто железная пластина толщиной миллиметра три. Пришлось хватать полотенце и обматывать, а затем уже ставить на квадратную подставку из дощечки. По пути он задел ногой и опрокинул четвероногую табуретку — снизу на ней оказался синий инвентарный номер.

К счастью, в эти времена не было принято сразу бросать трубку, если не отвечают.

— Алло! Доброе утро, это Ступин. Елена Васильевна рядом?

Виктор замялся. А вдруг у нее был приказ не покидать квартиру, а она его нарушила? Подставлять Лену не хотелось.

— Позвать?

— Не надо. Передайте, что подъеду через четверть часа. Отбой.

«Отбой — надо понимать, вешает трубку…»

В дверях заворочался ключ. Виктор машинально потянулся к кобуре.

— Я успела! Виктор, ты где?

— Ступин звонил! — крикнул Виктор, застегивая кобуру.

— И что?

— Будет через четверть часа.

— Значит, ставим три прибора. Тут не сгорело? А, ты снял. Ну отлично. Хочешь молока? Давай сейчас прямо по кружечке.

«Наверное, это уже паранойя… но молочница не могла чего подсыпать?»

— Представляешь, дворник внизу мне сказал, что молочница — наш осведомитель. Мир кошмарно тесен.

— А дворник откуда знает?

— Ну так если здесь служебная квартира, кто может быть дворник?

Ступин действительно появился минут через пятнадцать, в гражданском костюме, и не только не стал отказываться от завтрака, но и вытащил из портфеля бутылку какого-то легкого французского вина.

— Хоть с утра и неудобно, но… Для вашего покорного слуги это еще вечер.

— Вы не ложились спать?

— Много событий, мадам. Во-первых, ночью схвачен «Хуммель» с остатками банды. Благодаря вам, Елена Васильевна, вашей идее с Мессингом.

— Спасибо, но задействовать экстрасенса — идея господина Еремина.

— Нет слов… Тогда поздравьте Виктора Сергеевича дважды: к утру они получили луч.

— Физики с кафедры института? Они тоже всю ночь не спали?

— Мировое открытие, мадам! Переворот во взглядах на строение вещества! Предпоследний баллон азота пришлось занять со склада танкового производства… Но ультрафиолетовый луч есть! И это, — он повернулся к Еремину — главная улика в вашу пользу!

— Насчет бомбы сомнения отпали?

— Спрашиваете… Из этого вытекает «в-третьих»: мы все втроем едем вечером в Москву. Господина Еремина хотят видеть… — и он показал пальцем в потолок.

— Неужели сам? — округлила глаза Лена.

— Да! — после театральной паузы ответил Ступин. — А поскольку ему неудобно показывать какого-то провинциального штабс-капитана… внеочередное производство в полковники!

— Уууу! Поздравляю!

— Поздравляю! По понятиям у вас. А то ведь действительно мог какой-нибудь полковник, а вам — устная благодарность…

— А вы? А вы, голубчик, с вашей вечной жаждой справедливости? Возьмете, да и ляпнете ему, что видели только меня? Знаете, что там за обман делают? Нет, начальство тоже не обойдут наградами, так уж водится… А, кстати: одежду вашу уже повезли в столицу, местные на такой ответственный шаг не решились. Предстанете в нашем. Но после луча это не важно. После луча вас готовы принять хоть голым. Вот такая вводная, а теперь перейдем к делу, то есть к опорожнению сего сосуда… и отправлюсь отсыпаться до вечера. В радиусе сотни метров от дома можете бродить совершенно спокойно. В принципе, можно и дальше, но… Береженого бог бережет.

— Но сегодня же понедельник. А как же насчет авиации? Это тоже важно. И электроника.

— В поезде изложите. Там салон-вагон выделили, я распоряжусь, чтобы поставили аппаратуру. А пока беритесь за бокал.

20. На пороге

— …Хочешь прогуляться? Я тебе Молодежку покажу, где что построят.

— Нет. При моей деятельной натуре впервые хочется просто лежать и мечтать. О своем жилье, например.

— Раскрутим «Лего», купим квартиру в центре. С видом на набережную. Высотки у вас еще не думают строить?

— Квартиры дорогие… Лучше домик где-нибудь в дачном поселке, где сосны. Двухэтажный. И машину, чтобы ездить на работу. Я умею водить. С этого года пойдет новая недорогая модель «Опеля».

— Почему не «Мерседес»?

— Их и для учреждений пока не хватает, часто выделяют «Олимпии», хотя это чисто личная машина. Да! Тебе нужно что-то такое, чтобы чувствовал ближе к своему времени… Приемник Петербургского завода с катодным телевизором. У вас любят смотреть телевизор?

— Любят. Кстати, есть идея телепередач. Например, есть одна вроде лото или рулетки. Слова отгадывать.

— Отлично. В такой передаче можно за плату давать рекламные объявления. А чем ты еще увлекаешься таким?

— Из возможного? Ну, например, фотографией.

— Отлично. Берем «Лейку» и увеличитель. В Германии мода самим делать семейные фотографии и снимать в поездках. Еще скоро появятся любительские шестнадцатимиллиметровые кинокамеры. Ты умеешь снимать кино?

— Последний раз снимал четверть века назад свадьбу приятеля. Получилось.

— Значит, освоишь. Что еще?

— Стиральную машину, холодильник и пылесос.

— Я видела в Верхних торговых рядах.

— Это где?

— Это на Красной площади. Их у вас снесли?

— То есть в ГУМе.

— Какая разница… И телескоп.

— Зачем телескоп?

— Детям.

— А кто у тебя?

— Еще никто. Но ведь будут!

… Вечер не был душный. Салон — вагон загнали прямо на товарный двор, так что идти пришлось недалеко — мимо казенных двухквартирных деревянных домов справа, крашеных в коричневый цвет, и мимо частных пятистенок слева, крытых дранкой и тесом. Немощеная улица была покрыта лунной пылью, в которой, кажется, мог запросто провалиться автомобиль; вдоль нее в траве вилась твердая тропинка. Толпы кур бродили под закатным солнцем. Над многими хатами на деревянных горизонтальных крестах висела паутина антенн. Громкоговоритель у мучных лабазов наигрывал кавер старого, еще времен Республики, американского фокстрота «Парад любви моей», взбадривая рабочих увлекающим ритмом. «Взгляд от Лизетт, улыбка Миньонетт, да нежность от Сюзетт в тебе одной…» Что-то жутко знакомое из семидесятых. Ну да, «Соломенная шляпка», Миронов! «Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта…» Неужели и это — отсюда?

Тропинка была узковатой, чтобы идти вдвоем, и Виктор повел Лену под руку. Синкопы задавали такт их движениям; Виктор заметил, что они шагают в ногу. «Парад любви моей»… хм.

Салон-вагон оказался синего цвета и о четырех осях; с торцов вместо привычных автосцепок болтались, как сосиски, звенья винтовой стяжки. «Небронированный» — сразу приметил Виктор, «переделан из мягкого». Он живо представил себе знакомый дымок титана и занавески на окнах колыхаемые ветерком. У полотна неторопливо прохаживался теперь уже полковник Ступин и стояла пара мужиков в штатском из охраны.

— Скоро отправляемся, — небрежно кинул полковник, — пока располагайтесь.

Тамбур у вагона был один, торчал со стороны станции Болва и оказался внутри сине-зеленым и непривычно узким. Во второй реальности Виктор ездил в столицу все-таки в цельнометаллических вагонах: они были почти такие же, как те калининские плацкарты и гэдээровские купейные из Аммендорфа, только стенки гладкие и почему-то десять купе вместо девяти. Он поднялся по торчащей снаружи лесенке — подножке и подал руку Лене.

— Хорошо, что в поездки я беру туфли на низком каблуке…

Из тамбура почему-то вели две двери. Виктор толкнул ближайшую и попал на кухню: там стояла здоровая дровяная плита, на полках стояли кастрюли, а дородная проводница подкладывала в очаг мелкую щепу, готовясь к розжигу.

— Извините… Не сюда. — последние слова Виктор произнес, повернувшись уже к Лене.

Дальняя дверь оказалась в коридор, такой же сине-зеленый, с непривычно высоким дугообразным потолком, отчего казался узким и чем-то напомнил средневековые катакомбы. Редкие круглые плафоны виднелись в вышине. «Полок над коридором нету» — догадался Виктор. Рамы окон и двери были отделаны темно-вишневым, почти черным лакированным деревом, двери с дугообразными ручками не сдвигались, а открывались, как в СВ. Они прошли вперед, мимо окна, через которое подавали блюдо из кухни; в коридор выходило четыре двери.

— Нам в какое?

— Пройдем дальше посмотрим.

— Логично. Если этот лайнер для нас, то должны забронировать в бизнес-классе…

За дверью в конце оказался второй коридор, покороче, с двумя боковыми дверями. Виктор потянул на себя первую — за ней оказался совмещенный санузел с ванной. За другой дверью оказался кабинет шириной примерно в два обычных купе с письменным столом, шкафом, полки в виде дивана со спинкой и шкафа; из кабинета в санузел вел отдельный вход. Наконец, за дверью в конце коридора оказался собственно салон, с большими окнами в торце, большим столом с девятью стульями и диваном.

— Никак не разберетесь? — за спиной послышался голос Ступина. — Вам сюда, в кабинет.

— Но тут, хм, одна полка…

Вместо ответа Ступин потянул спинку дивана вверх и повернул; образовался второй ярус.

— Никогда на таких не ездили?

— У нас уже давно не выпускают.

— Жаль. А ваш покорный слуга займет место в салоне. Дальше по коридору четырехместное для охраны, в двухместное сейчас подвезут еще пару наших сотрудников с документами, а последнее для проводниц. Ужин в семь.

— Увы, семь. — вздохнула Лена, когда дверь захлопнулась, — вечером я не смогу порадовать тебя своей кулинарией.

— Действительно так любишь готовить?

— После Великого Голода это у меня вторая творческая страсть после науки. А еще я собираю рецепты выживания. Как использовать в пищу обойный клейстер, кожу, кору деревьев, различные травы. Оказывается, есть много растений и других живых организмов, которые при неурожае могут спасти людей. Например, хлорелла. Ее можно выращивать в бассейнах, она очень быстро растет. У вас едят хлореллу?

— Нет. На Украине хотят выращивать рапс, чтобы делать из него горючее.

— Какой ужас…

Обещанные двое сотрудников приехали на шоколадном пикапе с брезентом. Из кузова выгрузили шоринофоны и затащили в салон. Там же на раскладном столике поставили рацию.

— Теперь прямо как вагон-лаборатория, — заметил Виктор.

— Измерительные вагоны? Я о них читала. Под Москвой построили большое кольцо и там исследуют тягу паровозов. А еще в Коломне делают вместе с фирмой Сешерона электровозы для электрической дороги на Кавказе и еще дизель-электровозы с фирмами МАН и Сименса, в Туркестан, там дорога в пустыне и мало воды для заправки паровозов. Под Москвой и Петербургом ходят электросекции, как в Германии или Америке. Знаете, что сказал император на открытии? «Будущее рядом, мы уже дышим его воздухом». Вы, наверное, ездите до Брянска на аэропоезде?

— На чем?

— Поезд с пропеллерами, ездит по балке. Вальднер изобрел. Триста пассажиров, скорость будет до четырехсот километров в час. Есть планы пустить до Нижнего Новгорода. Уже начали изыскательские работы на будущей трассе. Но идут жаркие споры со сторонниками авиации: те обещают, что самолеты с паровыми турбинами смогут брать на борт более ста человек и лететь в стратосфере со скоростью истребителя. Тогда дорогу строить не надо, а только аэродромы.

«М-да. Во многом тут еще разбираться надо. А, может, нет? А вдруг они построят аэропоезд и развитие транспорта пойдет совсем по другому пути?»

— Лена… Ты извини, я, наверное, сегодня допоздна засижусь. Надо кое-что рассказать по электронике.

— Ну что за извинения? Это служба. В жандармерии иногда вообще круглыми сутками работают без сна. Не переживай, у нас с тобой будет еще масса времени.

21. «Выходит, они знали?»

До Брянска салон-вагон тянули мотовозом, похожим на маленький дощатый дачный домик, который кому-то вздумалось поставить на две оси. Из мотовоза торчал большой черный цилиндр газогенератора, напомнивший Виктору дровяную колонку в ванной.

К этому миру трудно привыкнуть, подумал Виктор. Этот мир, как в детстве, на каждом шагу удивляет все новыми вещами. По нему ходишь, как в музее, и думаешь — вот как, оказывается, эти люди жили. Только все отреставрировано и можно трогать. Вот мотовоз, похожий на самовар. Вот самый настоящий шоринофон, прибор для записи голоса иголкой на киноленту, о котором в следующем веке почти никто не знает. Вот полки, которые превращаются в диваны, и отделаны они не павинолом, а мебельной драпировкой. Как в детстве, этот мир надо осваивать заново — мир вещей, мир людей, мир отношений. Или где-нибудь отгородиться от него и пытаться окружать чем-то привычным. Кстати, именно этого и хочет Лена. Однако, она неплохой психолог. Все женщины неплохие психологи.

— Интересно, кто хочет меня видеть в Москве? — спросил Виктор у Ступина, который возился в салоне с подключением записывающей аппаратуры.

— Ну, чтобы вы не терзались ожиданием… — полковник прикрыл дверь из салона в коридор. — Вас желает видеть сам начальник имперской канцелярии.

— Понадобилось знание электронного документооборота?

— Нет. Немного разъясню вам некоторые особенности нашей государственной системы, о которых не пишут в правительственных газетах. Видите ли, государь император — лицо публичное. Он ездит, выступает перед народом, перед журналистами, по радио, и скоро начнет показываться по телевидению. Он — лицо империи, ее так сказать, символ. Но подготовка указов, решений, вообще того, как и что будет говорить и как действовать император — фактически это все решает другой человек, более искушенный в политике, борьбе за власть, всяческих интригах.

— Начальник канцелярии? Что-то вроде теневого лидера?

— Можно сказать и так. У него есть определенные основания не быть публичным лидером. Во-первых, он инородец и выходец из простого народа, а это плохо вяжется с династическими традициями. Во-вторых, он не фотогеничен и говорит по-русски с некоторым акцентом. У него нет спортивной фигуры…

Виктор представил себе что-то вроде дома Рэбы из «Трудно быть богом». Этакий карлик неприятного вида, хитрый и злопамятный.

— …Но только не надо думать, что это какой-нибудь отвратительный карлик из сказок братьев Гримм. Увидите сами, это совершенно нормальный человек, простой в общении, и вам совершенно не следует его бояться.

— А кому следует бояться?

— Врагам империи, мошенникам, казнокрадам… Просто он не соответствует стандартам голливудского киногероя. А народу нужно, чтобы им руководил идеал. Вот они оба вместе — император и начальник имперской канцелярии — идеал и образуют.

— А о чем будет разговор?

— Этого и я не знаю. Но, во всяком случае, встреча вряд ли будет для вас неприятной. Это умный человек. Он не предложит вам того, что противоречило бы вашей натуре и убеждениям. Если, конечно, вы не его враг. А врагом ему вы в нынешней ситуации быть не мо-же-те, — последние слова он произнес с расстановкой и некоторым нажимом.

— Действительно. Какой мне смысл?

— Кстати, вы никому не говорили, что в будущем ваш луч будет применяться больше для технологических нужд, чем как оружие?

— Нет, только имеющим доступ… Хотите блефовать?

— Если мы продемонстрируем маленький прибор, который делает дырку в станиоле, нам поверят, что можно сделать большой и резать им корабли. Особенно если не знать устройства. Уже идут переговоры с Голливудом о постановке фильма по Алексею Толстому про гиперболоид, так что массы будут психологически готовы… Ну вот, вроде заработало. Поужинаем и поговорим о лампах.

— Кстати, о еде. Не перенимайте у вермахта систему питания солдат, когда набивают пузо в обед, а завтрак и ужин — чаек. Приведет к гастритам, катарам и прочей гадости. Пусть лучше носят два-три раза горячую пищу. Правда, тоже есть минус: если не удается доставить на передовую, или кухню разбило, солдаты голодные. Паек сухой тоже не приживался — сразу съедали. Типа, убьют, потом кому он, паек?

— Логично. И есть какие-нибудь идеи?

— Разве что только сухой паек — супом из пакета. Просто так есть нельзя, а если не доставили — развести костры и заварить в котелках. Его варить недолго, просто высыпать в кипяток, и через несколько минут будет. Не айс, конечно, но если ничего нет…

— Что такое айс и как делается суп из пакета?

— Айс — непереводимое выражение. Юмор двадцать первого века. Ну, типа не фонтан… господи, ну как на ваш-то перевести… а, вот: эрзац, суррогат. Суп из пакета — сушеные овощи, мясо, вермишель, ну и пряности всякие. Высыпать в кипяток, чуть поварить и есть.

— Что-то вроде суповых брикетов. Понятно.

— Ну, не совсем. Суповые брикеты я еще помню в детстве. Их хоть грызть можно. А здесь высушивание в вакууме.

Шторы на раскрытых окнах салона захлопали под легким ветерком, налетевшим со стороны леса.

— Хоть продует, — вздохнул Ступин, — эти вагоны быстро нагреваются под солнцем… впрочем, вы наверняка это знаете лучше меня. Много доводилось по железке ездить?

— В советское время — да, часто.

— Мне тоже часто приходится, по делам службы. Скажите честно, а вот когда вы вначале к нам попали, в наш мир, то, наверное, часто думали о том, что вас могут здесь схватить, требовать какие-то сведения, принуждать силой что-то рассказывать?

— Не успел. Больше думал о бытовых вещах. Где заработать, где устроиться, дальше все как-то само пошло.

— Правильно. Зачем к чему-то принуждать, если есть общие интересы? Тем более, вы человек работы, вы без нее не можете, вы спешите передать знания, опыт этому миру, чувствуя себя старше его и мудрее… Знаете, у нас в этом плане много общего, — он оперся руками сзади на спинку стула, — я тоже не могу жить без своей работы. Все накопленное стараюсь передать подчиненным, тому же Быгову — спасибо, что его спасли… И еще между нами общее — то, что мы с вами в один момент потеряли свои семьи.

— Поэтому вас и выбрали для контакта?

— Что?

— Извините, это наверно, был бестактный вопрос…

Ступин оторвался от спинки стула и прошелся по салону.

— Ну почему же… Для вас этот вопрос логичен. Если я скажу — «Да, поэтому»?

— Выходит, они знали? Знали, откуда я и в каком буду положении?

— Однако, у нас с вами гораздо больше общего, Виктор Сергеевич…

— Учусь.

— Хорошо. Скажем так: были сведения, но не было известно, не подкинул ли Канарис нам дезинформацию. Да, да, про первого контактера. И что на нашей территории будет второй. Мессинг, кстати, про вас ничего не смог сообщить. Как вы понимаете, это ставило нас в сложное положение. А вот про луч германская разведка знать не могла. Все изобретатели лучей смерти возились с простыми концентраторами энергии, а для квантового генератора надо раскрыть тайну строения вещества…

Выходит, они знали, подумал Виктор. И как только они получили доказательство, лазер — сразу вызов к «серому кардиналу».

А может, это совпадение? Почему мобильник не доказательство? Хотя, если посмотреть с их стороны… Мобильник им вообще непонятен. Он неизвестно как сделан, да и назначение — только с моих слов, а если это неправда? Во второй реальности уже были мобильники, идея была привычной, можно было смотреть только на технический уровень. А лазер — лазер они сделали из известных, привычных вещей, новой были только научные знания, которых здесь еще нет. Значит, Ступин в этом не лукавит.

Значит, весь этот апгрейд современности, каким они здесь занимались на базе бронепоездов — не главное, подумал Виктор. Он нужен для чего-то другого. Козырь в игре великих держав.

«Интересно, на что они решили меня разменять? И решили заранее или по ходу игры? Почему их мало интересовала бомба? Почему не было встречи с физиками? Думали, что бомба — дезинформация, которая должна экономически истощить страну? А сейчас почему не было встречи с ядерщиками? Что должен сказать этот теневой правитель?»

— Вы о чем-то задумались?

— Да. Стараюсь вспомнить все, что знаю о стержневых лампах.

— Не буду отвлекать. Да, вот и ужин несут. Вы не против, если накроют на троих здесь в салоне — вы, я, Елена Васильевна? Здесь свежее, чем в купе, полагаю, она не будет против.

По вагону разнесся запах чего-то аппетитного. Похоже, что это был гуляш.

22. И звезды наши алые сверкают небывалые…

— Вить, вставай! А то побриться не успеешь.

«Как хорошо, что это был сон. Тридцать восьмой, фачисты, жандармерия, немецкие шпионы — все это бред, бред, бред… Как же я сразу не догадался? Вчера я наверное, чем-то траванулся. Вон как ведет туда-сюда. Грибы! Видимо от грибов все. Дорвался до любимого продукта.»

— Леночка, ты просто не представляешь, какая ты прелесть…

— Я знаю…

Виктор с трудом разлепил глаза. За письменным столом генеральского купе сидела мадам Серпикова и причесывалась перед овальным дорожным зеркальцем в бронзовой оправе. Вагон мотало и дергало.

— Проснулся? Скоро подъезжаем.

— Боже… Как хочется обратно в объятия ночи…

— Ну, ты их не слишком пропустил. Ожидала, что тебя отпустят только к утру, — она сделала паузу и внезапно рассмеялась, — знаешь, никогда не знала, что в вагоне… Здесь, наверное, на человека что-то действует. Ритм колес, качка, крики встречных паровозов, метание отблесков по стенам, само ощущение, что куда-то мчишься. Я словно летала. «Эх вы сани, сани! Конь ты мой буланый!..»

— Любишь Есенина?

— Поэт времени первой любви. Жалко. Затянуло болото богемной жизни, начал исписываться, сочинять оды республиканским чинушам, лечился у психиатров и кончил петлей… Точно по своему стихотворению, повесился на рукаве на станции Бологое.

— Почему Бологое?

— А что, у вас он…

— В Англетере и не на рукаве. Все равно печально. А Маяковский?

— Наш Д'Аннунцио? Эмигрировал в САСШ, когда поутихло, вернулся, примкнул к правым радикалам, в один прекрасный день был найден в гостинице со снесенным полчерепа. Считают, что застрелился. Знаешь, талантливым людям плохо. Они живут в пустоте — вокруг них злоба и бездарность… Сейчас принесут завтрак.

«Это даже хорошо, что они знали. Ну, допустим, смог бы я здесь пристроиться. В конце концов нашлись бы добрые люди, присоветовали и с редакцией, и с монтерством, может, и на аудиопиратов в конце концов вышел. Но — незнакомый человек в городе, где военный завод. Откуда появился, неизвестно. И очутился бы ты в жандармерии по подозрению в шпионаже. На всякий случай. Человека, не вписывающегося в систему, проще ликвидировать, чем понять и попытаться извлечь пользу. Всегда, во все времена.»

Москва лежала в утреннем свежем тумане, сквозь который пробивалась розоватая подсветка утреннего солнца и напоминала большую деревню. Виктор не узнавал застройки возле Кутузовского; вдоль линии тянулись купеческие дома, прерываемые стандартными щитовыми домиками быстрого возведения, кое-где виднелись леса, скрывавшие будущие сооружения. Открытой Филевской линии вдоль пути тоже не было, на горизонте не маячили силуэты высоток. И только дебаркадер Киевского вокзала показался Виктору каким-то незыблемым архитектурным посланием для всех эпох.

Под вагоном заскрипели тормоза. Здесь они пели как-то необычно громко и протяжно, словно струнный квартет настраивал перед концертом свои инструменты. В тамбуре хлопнула дверь. Через окно коридора донесся шум катящихся тележек и протяжные крики: «Чемода-аны кому нести, чемода-аны!» «Таксо недорого в любой конец, кому надо!» «Свежие новости! Все утренние газеты! Покупайте свежие новости!»

В открытую дверь купе заглянул Ступин.

— Ну вот, поздравляем с благополучным прибытием.

— Интересно, а какую машину за нами пришлют? — поинтересовался Виктор.

— «Адлер» из гаража имперской канцелярии. Но мы поедем на метро.

— Почему на метро?

— Потому что этого никто не ждет. Все, начинаем движение.

Их действительно никто не ждал. Они очутились в потоке людей с чемоданами, баулами и корзинами, и Виктор понял, что тут надо держаться рядом и не отставать.

— Крряса-авица! Няр-р-родна-я! — раздался чуть позади голос человека, явно не проспавшегося. На голос навстречу поспешил полицейский в белой форме. Виктор чуть было не обернулся, но тут же подумал:

«А вдруг это провокация? Внимание отвлекают?.. Черт! Откуда здесь советская песня? Может это знак? Из второй реальности? Или даже первой? Альтеншлоссер говорил, что если ФСБ может перебрасывать людей, то этого вряд ли скажут…»

Он скосил глаза вправо, насколько это возможно и тут же остолбенел.

Прямо перед ним на рекламном щите висела огромная афиша с Орловой и Ильинским и красными курсивными буквами по дуге: «Волга-Волга».

Ниже было написано помельче: «Ярчайшая комедийная картина в кинотеатре „Россия“. Теперь в цвете!»

«Я брежу. Они ее компьютером раскрасили? Или… или это знак? Как в „Месте встречи изменить нельзя“? Ну да, там же фотка, где киноактрисы висели… А где дверь? Где скрываться? Там одна стена. Может, за холстом, как у Буратино?»

— В чем дело? — подскочил Ступин.

— Оно… оно цветное?

— У вас редкость цветное кино?

— У нас — нет, а…

— Не задерживаемся, объясню по дороге.

Если это был знак, то момент был явно упущен.

«Дурак. Раззява. Кто знает, куда они тебя тащат…»

Вход в метро был прямо с платформы, через тоннель. Виктор двигался в общем потоке.

— Вы разве в газетах не читали? — говорил пристроившийся чуть сзади Ступин, — это же грандиозный эксперимент по системе Максвелла и Прокудина-Горского. На специальную широкую пленку снимают одновременно три кадра через светофильтры. Потом при проекции тоже пропускают через светофильтры. Оборудовано пока только несколько кинотеатров в Москве, Питере и Киеве. Остальные будут смотреть черно-белое на обычном оборудовании. Стоит уйму денег, но Александров убедил наверху, что этот иллюзион окупится. Кинокритики в шоке. Писали, что цвет превратит экран в лубок. Александров говорит, что фильма — эстрадное ревю, и оно должно быть красочным…

Виктор хотел полюбопытствовать, где теперь кинотеатр «Россия», но, подумав, счел это сейчас не важным. На всякий случай он стал чаще вертеть головой на предмет необычных вещей и явлений.

Станция — называлась она «Киевский вокзал» — оказалась неглубокого заложения и без эскалаторов. Перед лестницей, вместо привычных автоматических дверей с турникетами, чем-то напоминавших Виктору роботов из довоенного кино «Гибель сенсации», были контролеры, а билеты брали в кассах вдоль стены. Но их без слова пустили по удостоверениям.

Внутренний вид тоннелей и станции оказался для Виктора ничуть не меньшей неожиданностью, чем цветное кино. Вместо подземных дворцов было что-то похожее скорее на вокзальные переходы: сводчатые тоннели, обложенные кафельной плиткой ромбиками с незатейливыми геометрическими орнаментами. На станции не было колонн; просто огромный сводчатый зал, желтовато-золотистый потолок которого был подсвечен мощными лампами со стоящих на платформах чугунных торшеров. При этом посреди зала были пути, а платформы, наоборот, по краям. На закругленных стенах отделочной плиткой шоколадного цвета были отмечены места для рекламных щитов.

— Ну, как? Строить начинали еще при Республике. Сейчас вышел указ, что на новых линиях надо шире использовать классический стиль, дабы каждый рабочий по пути на завод чувствовал себя живущим во дворце.

В зале было шумно и до прибытия поезда. Бродили одетые в разную форму папиросницы, газетчики и другие мелкие лотошники. Пассажиров, в общем-то, было меньше, чем торговцев.

Вскоре дежурный ударил в колокольчик — насколько знал Виктор, в его реальности этого железнодорожного атрибута в метро никогда не было — из тоннеля завыло и к платформе подкатил поезд, только не привычный сине-голубой, а желто-красный, как трамваи. Вид у вагонов был не обтекаемый, а какой-то угловатый, были они в заклепках и вообще чем-то напоминали длинные металлические гаражи со слегка дугообразной крышей и прямоугольными окнами и дверями. Кстати, дверей на вагон было всего три, а не четыре, но то ли так было уговорено с машинистом, то ли стали они так удачно, только крайние первого вагона оказались точно напротив их группы: Виктор ждал, когда они откроются, но эти двери почему-то оставались закрытыми, хотя в другие уже началась посадка.

— Растерялись? — следовавший за ним Ступин вышел из-за спины и нажал кнопку слева, на которую Виктор поначалу не обратил внимания. Створки зашипели и разъехались в разные стороны.

— Понимаете, — ответил Виктор, когда они уже очутились внутри и сели на лавке, — в нашем метро они сами открываются. Автоматически.

— Возможно. Это вагон фабрики Оренштайна и Коппеля, заказали их где-то лет десять назад. Развивает до шестидесяти километров в час.

Внутренний вид вагончика тоже был под стать трамваю: деревянные лавочки из планок поперек вагона, стены были отделаны фанерой и желтым линкрустом. Двери шумно вздохнули и захлопнулись сами. Вагон чуть дернуло, под полом зарычали зубчатые колеса и поезд, неспешно ускоряясь и покачиваясь, заскользил вперед.

— Не люблю ездить в моторных, — поморщилась Лена, — все обычно стараются сесть в прицепные, там тише.

— Поэтому мы и едем в моторном, — заметил Ступин.

Пока Виктор осматривает вагон фабрики Оренштайна и Коппеля, автор, пользуясь случаем заметит, что читатель, к сожалению, так и не узнает, кто же такой был «Хуммель» и что с ним потом стало. Когда писатель выдумывает историю, то в ней обязательно должны быть законченные сюжетные линии. Линия зарождается, развивается логически и находит свое завершение. А в реальной жизни так не бывает. Вот жил рядом с вами, положим, какой-то человек, а потом уехал, и никто дальше о нем не знает. А додумывать чужую реальность, если в ней не побывали наши историки, как-то согласитесь, странно. Да и после историков реальность часто яснее не становится, даже своя.

— А в цветном кино сняли теплоход «Император Владислав»?

— Читали анонсы?

— Нет. Дедукция.

— И что же еще она подсказывает?

— Что фильм снят в честь открытия канала Москва-Волга.

— Развивайте. У вас получается.

— А я догадалась. У вас там сняли такой же фильм.

— Невероятно — но факт…

Действительно, невероятно, подумал Виктор, покачиваясь на лавке. Вагон метро, построенный по объективным законам науки и техники — другой, а фильм, продукт творчества чисто субъективного — почти тот же. Хотя вагон — продукция текущая, а «Волга-Волга» — отражение всего среза эпохи. Закон больших чисел через духовное видение.

Тем временем вагон подкатил к станции «Кремлевская», которая, впрочем, отличалась от «Киевского вокзала» только бордовой отделкой стен. Поднявшись по гранитным ступеням, они свернули вправо и долго шли по длинному тоннелю, заполненному разношерстными пешеходами, над которым что-то постоянно гудело и катилось. Виктор решил, что над ними проходит другая линия метро, но вскоре, когда они поднялись в мир, заполненный золотистым утренним туманом и солнцем, он понял, что ошибся.

Они вышли к Кремлю возле здания, которое Виктор помнил, как Исторический музей; вся Красная площадь была заполнена несущимися автомобилями и автобусами, за исключением полосы, на которой, непривычно близко к центру, расположились Лобное место и памятник Минину и Пожарскому. На уши тяжелым катком давил непрерывный гул моторов, словно по площади, как во время парада катилась тяжелая бронетехника, и в голове отдавалась какофония клаксонов звучания самого немыслимого и разнообразного — как будто каждый водитель подбирал себе свой, как звонок в мобильнике (впоследствии выяснилось, что оно так и было). Мавзолея и трибун, естественно, не существовало, а на шпилях башен, к совершеннейшему удивлению Виктора, сияли восьмиконечные звезды.

— А где орлы-то? — спросил он Лену.

— Как один от ветра свалился, сняли и вместо них поставили Вифлеемские звезды.

Вход в Кремль, как и в прошлой реальности, был через Спасскую башню; мимо часовые они прошли без всякого пропуска, но, как только оказались за стеной, двери сзади тут же захлопнулись, и дежурный офицер схватился за телефон: «Третий пост докладывает… Объект проследовал…». Ступин взглянул на часы и сверил с кремлевскими курантами.

— Ну вот, у нас еще пропасть времени. Виктор Сергеевич, вам доводилось раньше здесь бывать?

— С детских лет, с экскурсиями. В соборах, в Грановитой, в Оружейной…

— У вас там недурственно. Тогда, если не против, пока посидим в сквере на лавочке. Люблю свежий воздух и природу.

— Вы, пожалуйста, объясните мне протокольную сторону. Как держаться, приветствовать, что там вообще положено, что нет. Ну и о чем вопрос, что подготовить.

— Пустое. Держитесь естественно, просто, все эти церемониалы выкиньте из головы, это мешает делу. Легенды тоже выкиньте, он в курсе. На входе в канцелярию попросят сдать оружие, но с этим, думаю, неясностей не будет. Да, мы на встрече не присутствуем, в кабинет вас проведут, так что не заблудитесь.

— А…

— А о чем — даже жандармерия не знает.

— Понятно.

— Да вы не тушуйтесь. Кстати, в Калуге к нам сели наши светила в области радио, разобраться с вечерними записями, утром их, естественно, будить не стали, пусть отдыхают. Знаете, какой их вывод? Стержневые лампы — гениальный выход из положения. Кстати, почему у вас они не нашли широкого применения?

— Появились слишком поздно. Уже транзисторы были. Их использовали в основном в военной и космической технике, потому что устойчивы к радиации.

— Ага. То есть, эта ваша бомба…

— Да. Так что здесь — в самый раз, начиная от армейских раций и вычислительных машин ракетных комплексов. По крайней мере лет десять нет смысла применять в ширпотребе, а то еще транзисторы из-за них создадут позже.

— Не позже. У нас, по крайней мере, не позже. И еще понравилась ваша мысль насчет комплексного подхода — сразу со стержневыми лампами осваивать другие миниатюрные радиодетали и печатный монтаж, сразу по освоении транзисторов — модули и начинать работать над интегральными схемами. Ну и не разделять по разным ведомствам производство компонент и изделий. Ваше мнение о том, что ставка только на развитие военной электроники в ущерб гражданской и бытовой затормозит прогресс, также нашло полное понимание. Да, у Елены Васильевны, может, какие вопросы?

— У меня сейчас один вопрос — когда нам в лабораторию поставят компьютер? Так что можете спокойно обсуждать проблемы диффузионной сварки в вакууме.

…Коридор канцелярии был совершенно пустым, если не считать часовых и сопровождающего лейтенанта. Виктор подозревал, что к его приходу дали указание посторонним не маячить. Кое-где у окон стояли кадки с хамеропсами.

— Вам сюда, — офицер услужливо открыл одну из обитых черной кожей створок двери. Виктор решительно шагнул внутрь, полагая, что заминка или иное внешнее проявление робости сыграет здесь против него.

— Здравствуйте. К вам можно?

В кабинете стояла тишина. Сам кабинет был в общем-то ничего особенного — два дубовых стола с зеленым сукном, поставленные в виде буквы «Т», шкафы, набитые истрепанными книгами, шторы, портрет императора. Через открытую форточку с площади долетали гудки машин; сквозняк выветривал запах крепкого табака. В потертом и достаточно просиженном коричневом кожаном кресле никого не было. Виктор не знал, стоять ему здесь, ожидая хозяина, или присесть на стул. Да и кабинетик-то был отнюдь не крутой. «На предварительное собеседование, что ли, или инструктаж?»

— Кхм! Мне… сказали сюда пройти… — не совсем твердо продолжил он.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — сзади раздался голос, показавшийся неожиданно знакомым.

Виктор обернулся.

Прямо перед ним, в двух шагах, стоял живой Сталин.

23. Смертельное желание

Вот кого Виктор не ожидал встретить в этой реальности, так это Сталина. Все-таки это не советская власть и большевизм здесь изничтожают в корне, религия — государственная, и даже восстановлен царский престол. Тем не менее это был такой же Сталин, как и в мавзолее во второй реальности, и даже выглядел не слишком моложе. Правда, одет он был не во френч, как на довоенных фотографиях, а в серый мягкий костюм с накладными карманами, напоминавший френч, и в белую рубашку без галстука. Зато пышные усы были, как на портрете. Вблизи в глаза Виктору почему-то бросилось то, что нос у Сталина сильно выступает вперед, подбородок — наоборот, вертикальный и как-то отдвинут назад, а шея крепкая, широкая, как у борца. Волосы были с легкой проседью, а в уголках глаз виднелась сеть морщин.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — машинально вылетела у Виктора фраза из отечественных фильмов про войну.

Сталин остановился, не дойдя до Виктора пары шагов, и внимательно посмотрел на него снизу вверх.

— Разве мы с вами встречались в Смольном? — спросил он голосом с легким акцентом, не оставлявшим сомнений в подлиннике.

— Нет… Так обычно обращались к вам… в нашем мире.

— Хорошо. Обращайтесь так, как вы привыкли. Сейчас это не важно, — он подошел поближе и протянул Виктору руку, Виктор, еще не отошедший от неожиданности, опять-таки машинально пожал.

— Присаживайтесь, Виктор Сергеевич. Прежде, чем мы поговорим о деле, хотелось бы знать, есть ли у вас какие-то вопросы ко мне? Задавайте любые. Мне доложили, что вы проявили себя мужественно при нападении агентов германской разведки, так что спрашивайте прямо.

— Ну… как-то не готовил вопросы.

— А вы спросите о том, что наболело. Не стесняйтесь.

— Товарищ Сталин… — Сталин кивнул, приглашая продолжать фразу, — скажите, вот в России сейчас фашизм или нет? Извините, я просто из другого мира…

— Не извиняйтесь. Прямой вопрос — хороший вопрос. Только вы, Виктор Сергеевич, уже давно дали себе на него ответ. Своей жизнью, поступками. Вы действовали так, как подсказывала ваша совесть человека из будущего. Она вам скажет лучше, точнее меня.

Виктор понял, что по форме ответа нет, но по сути возразить нечего. Наступила пауза. Сталин прошел к своему креслу и сел в него.

— Вы хотите меня спросить, как я, большевик, оказался на этом посту?

— Интересно, конечно, но счел этот вопрос несущественным.

— Почему несущественным?

— Надвигается война, в которой могут погибнуть миллионы… десятки миллионов. На фоне этого…

— Ничего. У нас есть время обсудить и то, и другое.

«Ладно. Похоже, он сам хочет рассказать».

Сталин достал из ящика стола свою знаменитую трубку, подержал в руках, но потом положил на стол. Видимо, не хотел показывать пристрастие к табаку перед некурящим представителем другого мира.

— Чтобы все это понять, надо понять, что произошло в России в семнадцатом году. Я уверен, что и у вас там будут по этому поводу разные мнения. Если бы таблица умножения задевала интересы той или иной власти, ее бы опровергали.

Он снова сделал паузу. Виктор внимательно слушал.

— Разные слои общества видели будущую революцию по-разному. А она пришла такой, какой никто ее не ожидал. Ее сделали не большевики, не эсеры и анархисты, даже не либералы, хотя они первые начинали готовить взрыв. Революция зрела долго. Вы слышали такое слово: народ-богоносец?

— Да, слышал.

— Так вот, народ-богоносец внутренне, глубоко в душе, не признает никакой власти, ни земной, ни даже небесной, потому что он и есть носитель бога, божьей воли и святой правды.

«— В чем сила, брат? — В правде… а, так вот тут какой смысл-то был!»

— Такой народ может подчиниться государству, судам, церкви, терпеть их, но в душе он никогда не почувствует себя одним целым с ними, жителем одной страны, он всегда будет разделять два понятия: понятие власти и понятие Родины. Власть для него — угнетение, она всегда неправа, а Родина — это бог, тот бог, которого он носит в себе, и он всегда прав. Бог не может быть неправ, он не может ошибаться — иначе в него не веруют. А если в бога не веруют, он не существует. Может ли народ-богоносец считать, что он не существует? Нет. Если он будет так считать — он погибнет. Как вы думаете?

— Логично.

— Это не свойство одного русского или одного православного народа. Это свойство объединяет народы всей нашей империи. Они не могут быть европейцами, они не могут быть азиатами. Российская империя была построена на том месте планеты, где есть такое естественное явление — народ-богоносец. Хорошо это или плохо? То, что народ видит во власти только чужую силу — плохо, очень плохо. Это мешает строить хорошее государство, без бюрократов, без казнокрадов и взяточников. Но когда приходят чужеземные завоеватели и разрушают или пытаются разрушать власть, государство, церковь, народ-богоносец создает их снова, объединяется вокруг них и этим завоевывает свое право на жизнь и свободу. И это уже хорошо.

«Черт, как складно излагает. И совсем иначе. Интересно, а в нашей реальности Сталин тоже так считал? Говорил то, что принято, а действовал, исходя из другого? Он же вроде, вначале на священника учился?»

— Что же произошло в семнадцатом году? За годы войны власть ослабла. В государстве, церкви, армии перестали видеть опору из-за их слабости. И народ, разные слои его, разные национальности, стихийно, массово, сбросил с себя эту власть, чтобы каждый доказывал всем свою правду. Каждый стал себе бог, власть и судья, брат пошел на брата, отец — на сына. Гражданская война — это не война белых, детей Февральской революции, с красными, детьми Октябрьской. Гражданская война — это война белых и красных за восстановление власти над народом, над его бунтом, непознаваемым и беспощадным, как божий суд. Тогда, в двадцатых, победил Февраль. Но власть, которую он установил, была гнилой, слабой, она привела к голоду и вела к новым, еще большим кровопролитиям. Что бы подсказала в этой ситуации ваша совесть? Быть верным принципам партии Октября и оставаться в стороне только потому, что новое массовое движение не называло себя большевистским? Или использовать опыт борьбы, ошибок, поражений, чтобы избавить народы от нового братоубийства? Скажите, была бы Россия лучше, если бы из фачистского движения, из власти, не были бы устранены авантюристы, мечтавшие о завоевании Индии? Или фанатичные поклонники Гитлера, звавшие очистить Россию от инородцев? Как вы думаете? Мы с вами, Виктор Сергеевич, идем одной дорогой. Только вы идете через технику, через научные знания, а я — через организацию, через руководство страной.

При этих словах Сталин положил раскрытую кисть на синевато-зеленое сукно стола и медленно собрал пальцы в кулак, как бы зажимая в него пространство.

— Конечно, можно сказать, — продолжал он, — что когда политик борется за власть, он просто хочет власти. Но когда вы, Виктор Сергеевич, работали над предложениями по танкам, по другой технике, по лазеру, что вы хотели прежде всего? Хотели ли вы славы? Хотели ли вы просто потешить свое самолюбие тем, что даете советы знаменитым в вашем мире людям?

— Нет, конечно, Иосиф Виссарионович. Я хотел помочь им, помочь создать оружие для защиты от фашистов… от Гитлера, — тут Виктор почему-то вспомнил, что не успел рассказать оружейникам об идее противоснайперского ружья под пятилинейный патрон к пулемету Виккерса, а потом, кто знает, может быть, и возможности такой не будет.

— Вот видите… И я хотел помочь. Мы с вами прекрасно понимаем ту опасность, которая нависла над Россией. Мы с вами понимаем, что в этой ситуации и власть и слава сами по себе ничего не стоят.

«Пусть так. Спорить об этом не время и не место. Но до чего же, однако, красиво излагает. Недаром у нас был культ его личности.»

— У вас есть какие-то еще вопросы, Виктор Сергеевич?

— Нет. Точнее, вы их уже разъяснили.

— Пусть так. Тогда, если не возражаете, перейдем делу. Вас не удивляло, что вам так мало задавали вопросы об атомном оружии?

— Признаться, несколько удивляло.

— Зря. Во-первых, ваши знания об этом оружии могут быть неполными и даже искажены вашим же государством. Такие знания — большая тайна. Во-вторых, мы должны были знать, что вы из себя представляете. Создание атомного оружия потребует очень больших средств, и нужно быть уверенными в том, что вы не посланы к нам, чтобы мы просто истощили силы страны, идя по ложным путям. Скажем прямо, у нас и сейчас нет стопроцентных гарантий, что это не так.

— Я понимаю. Но, товарищ Сталин… Иосиф Виссарионович, без этого оружия Россия не выживет. Его все равно создадут — Германия, США. И безнаказанно применят по нам.

Сталин все-таки взял трубку в руки и открыл лежащую на столе коробку с сигарами, чтобы измельчить табачные листы. Видимо, он все-таки тоже волновался.

— А это мы понимаем. И знаете, что мы решили?

Он выждал паузу. Виктор тоже внимательно слушал.

— Атомную бомбу помогут построить нам немцы.

— Немцы? Сами? В смысле, Гитлер или ученые?

— И те, и другие. Мы их поставим в такое положение, когда они не смогут не сделать бомбу. И поможете в этом деле вы.

— Я? Но каким образом?

— Вы выполните одну нашу миссию. Всего одну. Но должен вас предупредить — обстоятельства этой миссии могут сложиться таким образом, что мы будем вынуждены, во избежание еще больших жертв, допустить вашу потерю.

«Ну вот и пришел счет за красивую жизнь. И это, пожалуй, уже…»

Часть III. Расшаренная Америка

«Для решения этой задачи нам прежде всего требуется изучить механизмы сбора информации, ее обработки, интерпретации различных видов данных, их сознательного и бессознательного анализа и процедур выбора действия при принятии противником решений.»

Д.т.н., проф. В.Н. Курочкин, из лекций по некоторым особым приложениям теории кибернетики, Ленинград, 1956.

1. Кровные узы

— Почему вы думаете, что я соглашусь?

— А вы не спешите. Вы подумайте, — ответил Сталин, и неторопливо начал крошить сигарный табак для трубки.

Виктор Сергеевич взглянул в окно, за которым, в нежно-синем утреннем небе, среди легких обрывков вуали перистых облаков неторопливо купался сверкающий, как елочная игрушка, пассажирский самолет. Он и в самом деле не знал, что ответить. Ну, это еще ладно — попасть из нашего времени в тридцать восьмой год, да еще и в такую историю, где победили белые, неожиданно встретить в Кремле, при дворе государя императора, советского вождя с непредсказуемой политической оценкой — ну, это еще так-сяк. В книгах и фильмах и не такое вычитать можно. Но когда этот вождь, который, как выясняется, и здесь на самом деле рулит и в старом и в новом смысле, когда этот вождь предлагает дело, по ходу которого страна может смириться с его, Виктора, потерей — согласитесь, тут сразу и не знаешь, что сказать.

Где-то на Москва-реке загудел невидимый пароход. Сталин закончил набивать трубку, подошел к окну, открыл одну створку, стал возле нее и лишь тогда прикурил. Виктор подумал, что такого ему в истории не попадалось — чтобы Сталин курил в окно.

Предыдущая встреча в мавзолее была куда более позитивной. Да и вообще, когда видишь исторического деятеля в гробу, хочется думать о нем только хорошее.

Виктор молчал. Первым тишину нарушил Сталин.

— Я навел справки о ваших родителях.

«Пытается шантажировать? А откуда он вообще знать о них может? Мессинг? Вот… Ладно, черт с ним, с Мессингом, он и так чуть не скопытился, зондируя».

— Я не пытался их искать, Иосиф Виссарионович. Меня они не могут знать, да и история здесь другая, так что вместо матери с отцом…

— Ваша мать существует и в этом году пойдет в школу. У нас бесплатные начальные школы, а скоро сделаем бесплатные средние. С ней все хорошо. Ваша бабушка и дед по материнской линии тоже в добром здравии. Правда, дед был осужден за нанесении вреда империи и недавно освободился из мест заключения. Я дал поручение перепроверить дело. В те времена могли поторопиться, мы имеем факты осуждения невиновных. Если выяснится, что ваш дед не был виновен, ему возвратят доброе имя, а семья получит компенсацию за конфискованное имущество. Полагаю, это будет не лишне.

«Задабривает. Уже лучше. Ну а что же будет, если я откажусь?»

— Спасибо, Иосиф Виссарионович…

— Не стоит. У нас в стране нет маленьких людей. Все равнозначащи — и крестьянин, и кузнец, и счетовод, и император… Скажите, а что стало с вашими родителями по материнской линии потом? В вашей реальности?

— Дед погиб на войне, бабушка и мать жили после войны, благополучно…

— А скажите мне такую вещь… Что стало с моей семьей? Говорите правду.

— Правду… Один из ваших сыновей, Яков, пошел на фронт, попал в плен, и…

— Говорите. Не надо тянуть.

— Немцы предложили обменять его на фельдмаршала Паулюса. Его взяли в плен под Сталинградом.

— У меня есть сын Яков. Этой зимой у него родилась внучка, Галя. Он у вас дослужился до генерала?

— Нет, в войну он был капитаном.

— Капитаном? И его предложили менять на фельдмаршала?

— Да.

— Что с ним потом стало? Говорите, как есть. Не лгите.

— Официально — погиб при попытке к бегству.

— Понятно…

Сталин отошел от окна, держа в руках угасающую трубку.

— Но это в нашей реальности, товарищ Сталин. А здесь может произойти по другому.

— Вы что, хотите, что бы я сказал Якову — не ходи на войну? Не ходи защищать Россию?

— Нет, просто обстоятельства на войне могут иные быть. Это же случайность.

— Это правильно, что не хотите так сказать. Если такие, как я, будут отговаривать своих детей идти защищать Родину, кто же тогда пойдет ее защищать?

«А все-таки он лучше… некоторых.»

— Вы лучше вот что скажите: Василий тоже… будет воевать?

— В авиации. Участвовал в боях, сбил два самолета, дослужился до комдива… Вот с дисциплиной у него… но это, наверное…

— Да. Вы правы. Надо, чтобы с него спрашивали строже. Невзирая, кто у кого отец. Вы сказали — случайность. То есть может случиться и так, что погибнут оба?

Виктор промолчал.

— Молчите… У вас и у меня в грядущей войне могут погибнуть близкие люди. Разве мы с вами не должны попытаться спасти их?

— Я пытаюсь понять один момент. В нашей реальности война была завершена обычным вооружением. И я мог бы помочь его создавать, доводить до производства, имея знания, в том числе о будущей технологии. Разбираться со всякими трудностями доводки, ездить на передовую, чтобы проверять в боевых условиях, если вы подумали, что я струсил…

— Нет. Мы не думали, что вы струсили.

Снова пауза.

— Но вы, Виктор Сергеевич, не учитываете один очень важный момент. Ваше появление здесь очень многое изменило. О вас знают иностранные разведки. Политики других держав понимают, что Россия получила козырь. Они постараются исправить равновесие. Они раньше ухватятся за идею сверхоружия, чем в этой, как вы говорите, вашей реальности. Теперь вам понятно?

— Могу ли я узнать, в чем смысл миссии, которую вы хотите мне поручить? Ну, хотя бы понять, справлюсь ли я?

— Можно. Вы должны отправиться в Америку, как частное лицо. Там вы встретитесь с президентом Лонгом и убедите его, что Соединенным Штатам следует незамедлительно приступить к созданию атомной бомбы.

2. Ходы троянским конем

— Простите, я, кажется, не так понял. Мы сами должны убедить Америку, чтобы она начала гонку ядерных вооружений? Сейчас, когда у нас никакой бомбы нет? Или что-то не так? — Виктор потер обеими ладонями виски.

— Вы все совершенно правильно поняли.

— Но как же…

— Здесь есть еще третья сторона — Германия. Скажите, что сделает Гитлер, если узнает, что его заклятый враг, американская плутократия, начала создавать атомное оружие?

— Очевидно, тоже немедленно начнет ядерную программу.

— Правильно. Но у Германии пока нет урана. Добыча возле Наббурга ничтожна, залежи на месторождении Шмидеберг в Силезии невелики. Допустим, Гитлер в этом году захватит Чехословакию. Он получит Яхимовские рудники, но сейчас их мощности хватит только для лабораторий. Чтобы получить уран в промышленных количествах, нужны большие вложения и время.

«Вот тебе и невежественный диктатор…»

— И она не сможет купить его ни у Бельгии, ни у кого-то другого, потому что уран купит Америка. И не через два года, а сейчас.

— Постойте, а как же месторождения в горах Эрц? В Тюрингии и Саксонии?

— Ваша информация очень интересна. Мы найдем способ правильно ее использовать. Однако, продолжим. У Германии нет дешевых людских ресурсов, не хватает черных и цветных металлов. Все это есть у нас. У Германии не будет и некоторых крупных физиков — мы уже начали работу, чтобы переманить их к нам, на лучшие условия работы. Ничто так не манит ученого, как возможность совершить великое открытие. Ради этого они бросятся хоть на край света. Вы понимаете?

— Да, конечно.

«Значит, про Эрц немцы еще не знают… Это хорошо.»

— Еще вы скажете Лонгу, что надо взорвать завод тяжелой воды в Норвегии, в поселке Веморк под городом Рьюкан. А лучше сразу и тамошнюю электростанцию.

— Откуда вы знаете о тяжелой воде? Я еще не успел…

— У нас тоже есть физики.

— Ну да, конечно. Но… но там же люди? Как с ними?

— Люди… Вы знаете, сколько людей погибнет, если Гитлер бросит бомбу на Москву или Петроград? Вы знаете другой путь избежать этих жертв?

«М-да», подумал Виктор, «хорошо быть великим гуманистом в стороне от реальной политики».

— Простите. Я понял. Но почему вы считаете, что Гитлер просто не попытается завоевать Россию?

— А он не может. Сперва ему надо завоевать Польшу, а это возможно только не враждуя на этот момент с Россией. Ему надо разгромить Францию, стоящую в тылу, чтобы не воевать на два фронта. Если Америка окажетсяблизко к бомбе до того, как это произойдет, Гитлер окажется в западне. У него не будет иного выхода, как соглашаться на любые наши условия. Ну и конечно, будет еще предпринят ряд шагов с нашей стороны, о которых сообщать вам нецелесообразно.

— А если Хьюи Лонг после этого поймет, что его урановый проект — всего лишь средство надавить на Гитлера?

— Конечно, поймет. Но у него уже не будет другого выхода, кроме как продолжать работы. И у Гитлера не будет другого выхода, как продолжать работу с нами. Обеим сторонам придется вести эту гонку с максимальным напряжением сил.

— Простите, а как же потом остановить эту гонку?

— Эта гонка все равно начнется, — произнес Сталин как-то задумчиво, — и чтобы завтра было кому думать, как и чем ее остановить, сегодня надо думать, как ее правильно начать. Если мы с самого начала сумеем пустить ее по нужному нам руслу, то потом нам проще будет обуздать этот поток. Я понятно говорю?

— Понятно, — согласился Виктор, хотя, честно говоря, ему было непонятно. Хотя, раз Сталин придумал такую интригу, наверняка у него есть мысли и насчет разрядки.

— Коли так, то мы можем перейти к деталям. Вы, как я уже сказал, поедете в Америку, как частное лицо. Ни государь император, ни я, никакие другие официальные лица не наделят вас открыто полномочиями, не смогут подтвердить или опровергнуть то, что вы будете говорить. Ни на кого из нас вы не можете ссылаться. Вам понятно?

— Да. Но как же тогда Хьюи Лонг мне поверит? И, тем более, как мне удастся его убедить?

— Гью Лонг поверит вам потому, что вы из будущего. Он знает это. Энди Купер перед гибелью успел по своим каналам передать ваши снимки британской разведке. А оттуда, в свою очередь, их сумели заполучить в Вашингтоне по дипломатическим каналам.

«Лишь бы это не снимки на берегу Десны», подумал Виктор. «Впрочем, два шпиона разных разведок в кустах — это, пожалуй, многовато».

— Вы скажете Гью Лонгу, что прибыли с миссией мира. По своей личной инициативе. Вы считаете, что только создание Америкой атомной бомбы позволит остановить назревающую в Европе новую мировую войну. Это ведь почти близко к истине, верно?

— Верно, това… Иосиф Виссарионович. Только… простите, но очень уж выглядит по-детски. Поверит ли он в это?

— Вы — ученый, Виктор Сергеевич. А ученые часто склонны поступать по-детски. Ради мира или какой-нибудь другой великой идеи они могут обращаться к политикам с такими предложениями, которые все сочли бы ребячеством или даже безумием. Гью Лонг скорее поверит в то, что вы наивны и одержимы идеями, чем в то, что вы — тонкий дипломат.

— А он тогда не сочтет бредом вообще все, что я говорю?

— Он поймет, что бомбу можно сделать. Гью Лонг имеет хитрую сметку крестьянина. Вы его не убедите в идеях мира. Но он ухватится за новое оружие, которое позволит Америке повелевать всем миром, всеми финансовыми рынками. Это все равно, как если бы он отрыл в своем поместье сундук с золотом. И блеск этого золота обязательно ослепит его. Американцы очень азартная нация, а Лонг — кандидат от азартных американцев. Он никогда не терпел быть вторым, ни как обыватель, ни как президент. Однажды он зашел в уборную, и перед ним в кабинку проскочил какой-то нахальный тип. И знаете, что он сделал? Он помочился на этого типа сзади. Тот дал ему по морде, а Лонг раструбил в прессе, что его хотели убить. Вот какой это человек Гью Лонг.

«Кого-то это мне напоминает… Ну ладно, будем знать.»

— Понял. Как меня пустят к президенту? С кем я должен войти в контакт в Америке? И каким образом?

— Все очень просто. Вы прилетите на пассажирском самолете. У нас есть дальний рейс из Москвы в Вашингтон через Сибирь и Аляску. На аэродроме вас встретит представитель УСС. Это американская политическая разведка, созданная Лонгом в начале этого года, во главе ее поставлен мистер Аллен-Уэлш Даллес из госдепартамента. Они будут уверены, что вас прислали представители еврейских кругов в нашей жандармерии, которые настроены против планов совместной с Германией высадки в Англию и хотят использовать вас, чтобы эти планы сорвать. Вы, естественно, про это ничего не знаете, ни про какие тайные общества, вами просто манипулируют. Поэтому и агенты УСС не будут вас спрашивать об этом, и это немного облегчит вашу задачу.

«Пастор едет в Ватикан в поисках мира… Юлиан Семенов отдыхает. А американцы поверят в этот заговор мудрецов? Почему бы и нет, наверняка они свое лобби у нас развивают, а тут им, видно, и подсунули, как в „Операции Трест“ И вообще, это не моя забота».

— Возможно, вас удивит то, что Лонг, известный определенными антиеврейскими настроениями во время избирательной капании тридцать шестого года, пойдет на контакт с вот этой вымышленной группой…

«Не удивит. Откуда я знаю, что у них там было в тридцать шестом?»

— Не удивляйтесь. Американская политика — это игра и делячество. Рузвельт делал ставку на одни группы населения, Лонг на другие. На мелких фермеров, безработных. Теперь ему интересны любые силы в других странах, опираясь на которые, он может извлечь для себя пользу. Любая продажная девка принципиальнее американских правителей.

«А говорили, что насчет продажной девки — это он так про кибернетику… или генетику? Или про что-то другое и вообще не он? Про западных политиков оно как-то логичнее звучит…»

— На территории Соединенных Штатов вас будут сопровождать люди мистера Даллеса. Они же устроят вам встречу с президентом. Наших людей с вами не будет. Мне сказали, вы изучали английский?

— British English, not American. My spoken English is not beautiful, but I hope, this trip will be a good training.^[9]

— Сойдет. Они дадут вам переводчика.

Сталин помолчал и добавил:

— А вы знаете, почему я это все вам так подробно рассказываю?

— Нет.

— Американцы в это все равно не поверят. Если они узнают, что вам, человеку, неискушенному в мировой политике, раскрыли такую комбинацию, они решат, что это дезинформация.

«Сплошная социальная инженерия. Как при внедрении трояна. А, впрочем, в этой ситуации я и есть троян.»

— Я не стану давать инструкций, как убеждать Лонга. Вы лучше знаете, что такое атомное оружие. Вы лучше знаете, чем грозит миру нашествие Гитлера. Говорить можете все, что угодно и о ком угодно — о нашем строе, об императоре, о России. Можете представлять себя монархистом, коммунистом, пацифистом, сионистом, анархистом — это не имеет значения. Лишь бы это было убедительно и естественно. Старайтесь ничего не выдумывать. Будьте самим собой.

Стекла в окне задребезжали от гула низко летящего тяжелого самолета. Сталин слегка поморщился. «Надо будет потом предупредить насчет опасности воздушного терроризма. Мало ли что тут изменит мое появление.»

— Возможно, американцы захотят вас скомпрометировать в глазах нашей власти. Позвольте им сделать это. Им надо убедиться, что вы не связаны с официальными правящими кругами. Короче, все, что вы там наговорите — санкционировано.

— А если они решат удерживать меня? Например, потом, после встречи с Лонгом? И получить информацию о технике будущего, об оружии будущего? Я должен буду раскусить ампулу с ядом? Или мне в этом помогут ваши люди? Вы говорили насчет того, чтобы смириться с моей потерей — что это значит?

— Резонный вопрос. Если американцы захотят получить от вас информацию о технике будущего — рассказывайте. Рассказывайте как есть, не додумывайте. По принуждению от человека можно получить только голые факты — пусть получают голые факты. Сейчас американцы собирают со всего мира мозги и обеспечивают себе прогресс. С готовым будущим мозги им не нужны, они на них смогут сэкономить. Пусть последовательно воспроизводят все ваши ошибки. Пусть тратят доллары на то, чтобы изготовлять дорогие образцы, которые они еще десятилетия не смогут сделать серийно. Пусть ставят тысячи экспериментов, начнут тысячи проектов. Пусть в погоне за будущим создадут массу лабораторий, привлекут в научный мир толпы посредственностей. Мы развернем в Америке сеть промышленного шпионажа и будем отбирать крупицы удачного опыта.

— Как японцы в свое время… то есть в будущем? Понятно. Значит, потеря — это только в этом смысле? А я — то думал…

— Мы не можем поручиться, что американцы в один прекрасный день не решат, что вы их дезинформировали. У них же нет возможности заглянуть за двадцать, за пятьдесят лет вперед. И мы не можем поручиться за то, что они с вами сделают. Мы вообще не сможем оказать на Соединенные Штаты дипломатическое или другое политическое давление для помощи вам. Вы для нас официально не существуете.

— Тогда я попрошу проверить меня на полиграфе. Есть такой прибор для проверки, врет человек или нет.

— Это вы правильно придумали, господин Еремин. Американцы любят верить во всякие технические игрушки, в замену человеческих рук и человеческого ума всякими механизмами. Если бы они не звали к себе эмигрантов со всех частей света — давно бы превратились в электрических роботов.

— И все-таки, товарищ Сталин, то есть…

— Да пусть будет «товарищ Сталин». Говорите, товарищ Еремин.

— Как-то в голове не укладывается, что меня с информацией о будущем просто так отпустят и не попытаются ликвидировать. А когда война будет? Это же бесценные данные!

— А войны не будет, — с этими словами Сталин поднял указательный палец вверх, — Гитлер не нападет, потому что у нас тоже будет бомба. Какой смысл обещать украинский хлеб и бакинскую нефть, если за это надо платить миллионами жизней людей высшей расы? Гитлер, как шакал, нападает, когда чувствует слабость. Войны не будет, товарищ Еремин. Мои дети останутся живы и ваши прародители.

И тут только Виктор понял, что цель его задания — предотвратить Великую Отечественную.

3. Власть — не всегда главное

— Это как же… То есть двадцать миллионов не погибнет? — Виктор на секунду запнулся, чтобы проглотить слюну.

— Скажите, вы верите в бога?.. — Сталин произнес эту фразу, как — то задумчиво, сделал паузу; Виктор понял, что он очень умело пользовался этим паузами, приковывая к себе внимание и одновременно скрывая некоторые затруднения с беглой речью по-русски, — впрочем, это неважно. Мы с вами оба уже в таком возрасте, когда человек задумывается, что же останется после него. Власть, состояние, минутные утехи — не всегда главное. Должно быть что-то такое, ради чего мы пришли на этот свет и после чего нам не страшно уходить.

Он замолчал. Табачный дым тянулся к окну, увлекаемый легким сквозняком.

— Я понял, — ответил Виктор.

— Вот и хорошо. Остальное вам расскажут по ходу дела.

Виктор понял, что разговор окончен.

— А вы… Вы ничего не хотите у меня спросить?

— Думаете, я спрошу у вас дату своего последнего часа? Нет, не хочу. Здесь это может быть раньше или позже. Незачем сидеть и считать дни, как приговоренный к казни. Некогда. Надо еще многое сделать.

Сталин слегка наклонился вперед и поманил Виктора к себе пальцем.

— Знаете, чего я хочу? Я хочу построить здесь другой мир. Где люди будут жить в светлых домах, работать по шесть часов, а в остальное время — учиться, ходить в театры, писать стихи, музыку, картины. Где не нужна каторга и где не будет ночных арестов. Где люди не будут пожизненно прикованы к одному ремеслу, а будут пробовать себя в разном деле, открывая в себе новые таланты. А если мне не суждено будет увидеть этого мира — то перед последним часом своим я хочу покаяться перед всеми. Пусть народ будет мне судьей. Пусть и другие власть держащие потом покаются в том, что не сумели свершить, или неверно употребили власть свою. Не может быть справедливой власти без покаяния.

Виктор был совершенно ошарашен. Покаяние ни с одной из известных ему версий историков про Сталина не сочеталось. А может, на самом деле, он так и остался такой — неизвестный? И мы о нем так ничего и не знаем?

— И еще, Виктор Сергеевич. Берегите голову. Что бы ни случилось — не спешите ее терять, как это делают… некоторые. Пока мы живы — борьба не окончена.

«А это к чему? Или это из-за жены? Она же у него вроде покончила с собой? Черт, забыл в каком году… А здесь, в этой реальности — тоже? Или я просто додумываю?.. А вообще странная откровенность у него. Такое впечатление, будто он считает, что видит меня в последний раз.»

…У подъезда канцелярии ожидал «Адлер» с зашторенными окнами. Возле прохаживался Ступин. Шофер услужливо распахнул Виктору заднюю дверь: внутри сидела Лена. Ступин сел на переднее и машина тронулась.

— Просьба не выглядывать из окон. Мы едем за город.

«Жаль, что Москвы не посмотрю. Прямо как в „Экипаже“ — стюардесса слетала в Париж и кроме аэропорта, ничего не видела. Открытки хоть купить… Черт, а как же… Я же даже устного согласия не давал! Отказаться? От чего? Предотвратить Великую Отечественную? Да меня и в нашей реальности не поймут! То есть найдутся такие, что поймут, но это такая сво… Нет, ну а если бы сейчас немцы напали и тебя призвали, ты бы что, откосить решил?» — спросил себя Виктор, забыв о том, что его возраст уже не самый призывной. В конце концов он решил, что в этой ситуации глупо думать о том, что у него не получили формального согласия.

«Лишь бы это действительно войну предотвратить, а не разводилово. Ну ладно, посмотрим.»

Сквозь легкое шипение и трески — все-таки средние волны, а не УКВ — оркестр Лео Райзмана романтически мурлыкал «Шалить не надо». Судя по тому, что «Адлер» периодически притормаживал и под днищем машины начинало мелко трясти, Виктор сделал вывод, что асфальт в Москве не везде. Невидимые сквозь занавески водители пускали в ход клаксоны, когда только возможно; иногда где-то неподалеку грохотал и трезвонил трамвай. Стеклянная перегородка салона была поднята и зашторена; Виктор на мгновенье задумался, должна ли она быть в «Адлере» или ее сделали по спецзаказу.

— Мне кажется, в точках перехода есть определенная периодичность, — сказала Лена, — я нанесла точки на график в пространственно-временных осях. Правда, их мало, всего пять, а надо как минимум семь. Где и когда точно появился контактер у кайзера, мы достоверно не знаем. Вы не знаете, как могли немцы предсказать ваше появление в пятьдесят восьмом? У них были семь точек?

— Не знаю. Похоже, у них экстрасенс догадался чисто интуитивно. А вот МГБ, я так понял, имело точный аппарат прогнозирования. Из сказанного можно понять, что они получили его после моего появления. Хотя, возможно, он у них был раньше, а я — только доказательство.

— Или они раскрыли природу перехода. Они ничего не измеряли в точке?

— Я был неоднократно в первой точке, но не видел, чтобы что-то делали. Впрочем, раз за мной следили, могли делать в мое отсутствие. И вообще, — продолжил он после недолгой паузы, — я хочу иметь гарантии, что это все используют, чтобы меня вытащить.

— А мы хотим иметь гарантии, что вы здесь или случайно или направлены не с целью вреда.

— Несмотря на такое доверие?

— Каждый из нас в этой ситуации рискует. Включая господина начальника имперской канцелярии.

— Ну, он понимает, что жизнь в условиях фашистской оккупации… пардон…

— Я поняла.

— В условиях нацистской оккупации меня не устроит. И Гитлера он знает не хуже меня, так что понимает, что врать мне незачем.

— Конечно. Если не предположить, что как раз Гитлер и мог прислать вас. Или его последователи.

— Да видел я Гитлера во второй реальности. И штандартенфюрер СС предлагал мне стать отцом германской демократии. Теперь шляется в нашей реальности, проталкивает интересы германских фирм.

— Кто, Гитлер?

— Нет, штандартенфюрер. Слушай, почему европейцы все время хотят в нас видеть сырьевой придаток? Впрочем, здесь это вопрос странный.

— Не совсем. Много таких, которые мечтают сбежать в Париж или Берлин и оттуда шельмовать Россию и русских. Видеть в нашем народе тупую скотину, быдло. Не понимаю, откуда в людях берется такая злоба к своей родине?

— Эгоизм. Мечты обезъяны гадить с ветвей на голову слона.

— А может, потому, что относятся к родине, как к идолу. Хорошо идут дела — принесут ей кого-то в жертву, плохо — вымажут в нечистотах.

— Может.

Машина замедлила ход и дважды погудела. Похоже, что отпирали ворота.

— Ну, вот и приехали.

Коттедж стоял в уютной сосновой роще. Запах хвои забивал даже бензиновый чад «Адлера».

Первые минуты Виктору показалось, что он снова прибыл в рейх. Домик был в явно немецком стиле — из красного кирпича, под высокой крышей, из бордовой черепицы, с широким, похожим на чепец, фронтоном мансардного окна над двустворчатой застекленной дверью первого этажа; справа и слева от «чепца» виднелись еще два плоских, как стекла теплицы, окошка вровень с черепицей. В России так строить не привыкли. Правда, в отличие от особнячка, в котором его поселил Альтеншлоссер, этот был не двух-, а одноэтажный с мансардой, и прямоугольный, длинный по фасаду, метров тринадцать. Гараж — крашеный в коричневый цвет деревянный сарайчик — стоял ближе к воротам; с другой стороны проезда расположилась небольшая крашеная избушка, видать, для охраны. Справа от дома в кустах рябины притаился вход то ли в погреб, то ли в убежище. Возле дверей прохаживался охранник в жандармской форме с автоматом Шмайссера за плечами.

— Прошу в дом, — произнес Ступин, — надеюсь, здесь не успеет наскучить.

4. Тихий уголок

Как уже догадывается читатель, Виктор Сергеевич любил подробно изучать и описывать убранство домов, где ему доводилось жить в иных реальностях. Оно, в аспекте нынешних цен за квадратный метр, вполне понятно.

Сразу же справа от двери была лестница в мансарду. Слева же была уборная, затем комната охраны, и, в торце коридора — комната прислуги.

— Из обслуги у нас кухарка и дворецкий, они делают всю работу по дому. Это муж и жена. Не удивляйтесь, они оба немые, но слышат великолепно.

— Надеюсь, им не…

— Нет, их так подобрали. А вот тут, — Ступин открыл дверь чуть правее, не видную от двери из-за лестницы, — гостиная.

В гостиной, кроме приемника, книжных шкафов, кресел, дивана, над которым висел натюрморт, и круглого стола, стояло еще и черное пианино. Стеклянная дверь выходила на большую, залитую солнцем террасу, мощеную битым кирпичом; Виктор заметил перголу, зонтик и шезлонги. «Можно загорать» — подумал он.

— Обедать накрывают в столовой, — Ступин кивнул на закрытую дверь напротив выхода на террасу, — а сейчас пройдемте наверх. В мансарде у нас ванная, кабинет, и три спальни. С вашего позволения, я займу спальню возле кабинета. Я не против, если вы расположитесь в одной, оно даже так спокойнее.

— А камина здесь нет? — спросил Виктор.

— Вам нужен камин?

— Да нет, просто немецкий дом — и без камина…

— Здесь водяное отопление и котел в подвале.

Две свободные спальни — справа, как подниматься по лестнице — были устроены совершенно одинаково. Полутораспальная кровать, комод, письменный стол, гардероб, книжная полка, кресло, тумбочка, на которую был водружен красно-коричневый бакелитовый «Филипс» с похожей на циферблат будильника шкалой настройки. Комната была метра четыре на пять, так что все это очень свободно размещалось. Виктор невольно подумал, что для одного эта спальня действительно великовата.

— С вашего разрешения я съезжу себе на квартиру переодеться? — спросила Лена. — До ужина примерно. Здесь далеко до станции?

— Вас подвезут, я вызову дежурную. У вас, Виктор Сергеевич, родственников в Москве, я так понимаю, нет? Можете пока располагаться, отдохнуть, обдумать. Прогуляться по территории можно, позагорать. На речку, к сожалению, пока нельзя, а жаль — здесь хорошая рыбалка. Я распоряжусь, чтобы к вечеру на площадке поставили брезентовый бассейн. Метеорологи обещали жаркую погоду. Купальные костюмы, одежда — все есть в комодах.

— Спецы по оборонке сегодня подъедут?

— Посмотрим по обстановке. Авиаконструкторов до вас хотели. В основном вопросы по истребителям. Не удивлюсь, если вы догадываетесь, какие.

— Затык с машиной Поликарпова, нет дюраля, нет авиамотора.

— Ну… Ступин развел руками. — Кстати, дела Туполева, Калинина, Бартини… ну, и еще там наберется — пересматривают.

— Я же еще не успел о них написать!

— Предусмотрительность, господин агент, предусмотрительность… У вас возражения?

— Какие возражения? Наоборот!

— Вот и ладненько. Главное, Туполева уговорить отказаться от признания.

— Он чего… сидеть хочет, что ли?

— Надавили — вот и признался, а теперь считает, что спокойней до конца срока в осбюро досидеть. И обратно надавить нельзя — указ о недозволении. С вашей подачи, кстати.

— С моей подачи? А еще что сделано с моей подачи и без моего ведома?

— Не волнуйтесь, вы же об этом и мечтали здесь с первого дня. Покончить с произволом, с теми, кто у нас еще практикует выбивание признаний, фабрикует ложные обвинения. «Оковы тяжкие падут…» Ваше желание и исполняется.

— Да? А откуда я знаю, что под мою ширму не пойдет просто разборка за кресла в жандармерии? Что жандармерия не использует меня для усиления власти? Что на меня потом не свалят все мерзости этой эпохи, как на… как на рыжего? «Он был великий и мудрый, мы ему так верили…»

— Ну, во-первых, просто не успеют. Сейчас вторник, двадцать первое. Через два-три дня вас отправят самолетом в Америку, отдохнете после перелета — и к Лонгу. Как раз наладим контакты, чтобы янки вставили вас в график приема. Во-вторых, никто не станет рисковать делать от вашего имени то, чего вы сами бы не захотели. А вдруг это сорвет миссию. Не надо уж нас всех такими простофилями считать.

«Двадцать первое? Это что же, все, что произошло тут — меньше, чем за десять дней? А казалось, что уже целый год тут торчу.»

— Не пытайтесь там Лонга убеждать в идеалах демократии. Во первых, он еще тот демагог, и знает эту демократию под собой в постели, во-вторых, они еще не наелись проблем абсолютизма — все это у них еще впереди — ну, и, в третьих, он вам просто не поверит. В напуганного войной интеллигента — поверит, в какие-то там сложные идеалы… это непонятно, а то, что непонятно, то есть загаживание мозгов и отторгается. Публичные политики всегда уверены, что они знают людей.

— Я вас понял. Надо быть проще.

— Ну, переигрывать и под дурачка косить тоже не надо. Вообще, главное ваше оружие — естественные реакции. Будьте собой… Да, кстати, об оружии. В ожидании приема мало ли что может случиться. Вам сказали, что вас будут сопровождать агенты УСС?

— Да. Кстати, УСС в нашей реальности американцы создадут лишь через четыре года… то, есть во-время войны, в этом Рузвельта убедят англичане.

— Кто возглавлял?

— Генерал Донован.

— Донован, Донован… Лонг не Рузвельт, он привык действовать. Этим-то и воспользовался Даллес, малоизвестный дипломат из управления ближневосточной политики — сумел выйти на Лонга, накидал грандиозных планов — знаете, дипломаты, убеждать умеют — короче, создал под себя ведомство. Правда, его служба пока оставляет желать много лучшего. Набрал в основном ученых и аналитиков, резидентура пока сплошь вербованные журналисты и дипломаты, кое-кого перетянул из ФБР — надо же эту контору хотя бы охранять… Понимаете, разведка создается многотрудной работой за десятки лет. Британская, германская, русская охранка, ныне одно из департаментов жандармерии… Но, с другой стороны, Даллес роет землю, добился невиданных ассигнований, так что не удивлюсь, если лет через десять, а, может, и раньше, он вырастит огромного мирового паука. Скорее всего, охранять вас там будут люди из бывших частных сыскных агентств, ранее выполнявшие заказы ФБР и им же рекомендованные. Насколько они будут подготовлены — судить трудно. Так что иметь что-то под рукой вам будет не лишне.

— А в аэропорту шмонать не будут?

— Вас увезут прямо с летного поля… В уголовной полиции долго служили?

— Не служил. Был в комсомольском оперотряде. Это добровольная организация молодежи, помогающая поддерживать общественный порядок. Хулиганов там задерживать, разных мелких нарушителей. Ну и во второй реальности раз в Осодмиле дежурил, это то же самое.

— Понятно.

— Это вообще-то станет обычным молодежным жаргоном.

— Спасибо. На будущее обязательно учтем. Так что же вам дать на крайний случай, учитывая ваше отсутствие профессиональной подготовки? «Вальтер» вы вряд ли успеете вынуть.

— Есть одна идея. Вы не знаете такого иллюзиониста — манипулятора, который сможет за пару уроков научить появлению в руке предмета из рукава? С помощью резинки?

— Резинки? Вот этот старый фокус? — и Ступин изобразил в воздухе руками нечто неопределенное. — Послушайте, это вы сами изобрели или вам рассказали в МГБ? Сколько раз ходил в цирк, но чтобы вот так… не только платки, но и оружие…

— Да это же в сериале было. «Рожденная революцией». Знаменитый такой в советское время.

— Увы! — Ступин развел руками. — Обещаю посмотреть при первой же возможности. Иллюзиониста найдем, некоторые из них с нами сотрудничают, как и карманники, домушники, медвежатники… А пока не могли бы вы нам рассказать, что вам известно об урановых месторождениях в России? Или, хотя бы, о методах их разведки?

«А ты еще удивлялся, что не спрашивают про бомбу», подумал Виктор. Просто им нужно было время. Составить представление, что это такое, определиться с вопросами, а то мало ли что им расскажут, еще и работы заведут не туда.

— Как вы понимаете, насколько можно вспомнить по газетам, и не всегда точно…

— Хоть что-то. Давайте пройдем в кабинет.

— А откуда Сталин… Джугашвили знал, что в России есть уран? — спросил Виктор, войдя за Ступиным в довольно просторное помещение. В углу на тумбочке стоял, похожий на патефон, такой же звукозаписывающий аппарат Шорина, как и на базе бронепоездов.

— Это элементарно. Если СССР быстро стал ядерной державой после войны, значит, он этот уран где-то нашел, не имея колоний в Конго и не закупая у потенциальных противников?

— Логично. Начнем с известных месторождений на Украине…

… За окном, где-то неподалеку, залаяли собаки.

— Заяц, наверное… Здесь их много водится. Так какие доступные способы поиска месторождений вы можете предложить?

— Во-первых, с использованием радиометров на базе счетчиков Гейгера-Мюллера. С одной стороны, нужно производство массовых дешевых приборов со счетчиками в металлических корпусах — да и для гражданской обороны они понадобятся, а с другой — радиометров для установки на самолетах, чтобы можно было быстро облетать труднодоступные районы. Другой путь — это налаживание сбора растений. Корни растений вытягивают радиоактивные элементы из почвы и они накапливаются в самом растении. Собирают траву или другие растения в определенных местах, высушивают, свозят к лабораториям, там проверяют радиометром и отмечают на картах. Главное — массовость и систематичность. Летом можно организовать турпоходы школьников со сборами гербариев, заодно получат знания о природе и вообще интересно.

— Школьники — это мысль. Тем более, сейчас как раз каникулы. Организуем.

— И насчет носимых радиометров… С батарейками у вас напряженка, наверное? Тем более, с диодами… Можно сделать индуктор, вроде телефонного, с механическим выпрямлением тока, и заряжать конденсатор, вот по такой схеме… а счетчик питается от конденсатора через резистор. Неонка показывает заряд. Размером с фотоаппарат получится и никаких батарей. Только периодически подкручивать, как патефон. Считать число щелчков в наушнике за минуту.

— Отлично. А насчет тяжелой воды идейку не подкинете?

— В качестве замедлителя нейтронов можно использовать графит. И вообще — сразу же главным ставьте меры безопасности.

— Ну, естественно…

— Я не про ловлю шпионов. Защиту от всех видов радиации, включая нейтронное излучение, от радиоактивного загрязнения, безопасность эксперимента. Физики склонны к эйфории и беспечности. Поэтому сразу же развивайте радиационную медицину и намечайте планы по гражданской обороне. Этого вам немцы не подскажут, они сами в этом плане чайники. Как и американцы.

— Хорошо, что американцы этого не знают. Надеюсь, вы поняли, о чем я? Если вдруг станет их жалко, вспомните о жителях Хиросимы.

Над дверью негромко запищал зуммер. Ступин взглянул на часы, подошел к шоринофону и повернул выключатель.

— Нас зовут на обед. После него расскажете поподробней о действии ядерных реакций на человека, мерах защиты, известных вам физиках в США, которые работали по этому проекту или могут быть полезны.

— Надеюсь, не для того, чтобы их ликвидировать?

— Мне все-таки кажется, что вы православный, хотя называете себя атеистом. Мы будем пытаться их переманить или завербовать. Ну и потом, уничтожать ученых физически неэффективно. Они же в основном люди беззащитные. У каждого из них есть конкуренты, завистники, наконец, слабости. Пусть это все и помогает отстранить их от работы. И тогда можно предложить им продолжить дело, работая на нас.

5. Тюрьма как мечты обывателя

В столовой было накрыто на двоих — охрана обедала в другое время. На деревянной столешнице были положены четыре клетчатые салфетки — на две ставили тарелки и еще две лежали рядом вытирать руки; возле тарелки, как положено, лежали вилка, ложка и столовый нож, позади тарелок стояли по три бокала простого стекла разных размеров. Сбоку располагались два узких графина желтого стекла, один с простой водой, другой с водкой, так что назначение третьего бокала Виктор совершенно не понял. Венчала сервировку хлебница.

Перед трапезой Ступин опрокинул для аппетита половину рюмки водки; Виктор отказался, сославшись на жару, и тут же несколько пожалел об этом, поскольку поданные кушания не совсем соответствовали уровню сервировки «как в лучших домах». На первое оказались недосоленные густые зеленые щи с яйцом; второе состояло из гречневой каши, в которую положили тушеную свинину из армейских консервов, а третье оказалось компотом из сушеных яблок, несколько переслащенным.

— Интересно, а кухарка хорошо стреляет? — спросил Виктор, отправляя в рот очередную ложку разваренного щавеля.

— Почему вас это интересует?

— Наверняка есть что-то, что она умеет делать в совершенстве.

— Она умеет хорошо молчать. Знаете, у меня есть идея. Если мадам Серпикова еще на квартире, после обеда звоню ей, и пусть по дороге сюда заедет на местный рынок. Машину и ассигнования пришлем. Тем более, сегодня рабочий день. А у вас есть какие-нибудь мысли насчет быта?

— Есть. Телевизор здесь еще не установили?

— А вот как раз вчера привезли новый катодный. Английский, по особому заказу для России на триста строк. Он пока в кладовке стоит, потому что наш мастер приболел, а тащить сюда кого попало… сами понимаете. Да и антенны пока нет. Заказывали из дюралевых трубок по американскому образцу, чтобы ловила за городом, но что-то затянули.

— А проволока, провод какие-нибудь есть? И еще фарфоровые изоляторы какие-нибудь и грозопереключателей пара?

— Так это наши рабочие смогут подвезти заодно с бассейном. И собрать помогут. Вы сможете рассчитать антенну?

— Какая длина волны?

— Около шести метров. Точнее пять семьдесят семь.

— Прилично… Ладно, размеры нас не особо ограничивают.

…Заходящее солнце превратило стволы сосен в огненную колоннаду. Воздух был напоен хвойным запахом, как в Сочинском дендрарии. Автомобиль с катушками записей, фырча, укатил по утрамбованной дорожке.

— Ты думаешь, это будет работать? — спросила Виктора вышедшая на крыльцо Лена; она была в кухонном фартуке. — Я такой ни в одном журнале не видела.

— Попробуем. Вообще, к размерам она некритична. Правей чуть! — крикнул Виктор рабочему на сосне. Двойная ромбическая антенна из медной проволоки, натянутая между деревьев, была похожа то ли на гигантскую незаконченную паутину, то ли на декорацию из фантастического фильма.

— Так держать! — донесся из дома голос Ступина. Спустя пару секунд он сам показался из дверей. — Все отлично показывает, можно закреплять и слезать.

— Если бы еще коаксиал был, а не эта лапша…

— Сейчас везде такой телевизионный провод. Даже в Кремле.

— Ну вы хоть трехсотомный симметричный кабель освойте. А потом можно и коаксиал.

— Идемте, идемте смотреть.

Импортный катодный телевизор фирмы Маркони, объединенный с радиоприемником — полированный ящик высотой с полметра и шестью ручками спереди, стоял в гостиной на невысокой тумбочке и был похож на голову робота. Посредине была большая шкала настройки, слева, как квадратный глаз — вырез для динамика, справа, симметрично, голубой экран размером с фотокарточку — дюймов пять. Для лучшей видимости изображение было увеличено так, что по ширине оно было равным диаметру трубки; закругленные края срезали часть кадра. Смотреть передачу могли максимум трое, усевшись поплотнее у самого ящика. Картинка немного косила, звук был с каким-то металлическим тоном, да и вдобавок динамик издавал довольно противный ощутимый фон, сильнее, чем в здешних приемниках. «Транс мощнее, вот и наводки, а об экранировании особо не подумали…»

Тем не менее, это был уже настоящий телевизор, электронный, с кинескопом, к которому Виктор в своей жизни привык.

Транслировали телепостановку из студии — чеховских «Трех сестер». Виктор не следил за действием, его восхищал сам раритет. Неужели тысячи таких ящиков стояли бы в домах где-нибудь в сорок втором, если бы не война? И люди поднимали бокалы под звон кремлевских курантов, глядя на экраны? А потом — потом «Голубой огонек»! Обязательно бы так назвали, потому что не белый — белым он потом стал, к концу пятидесятых. Виноградов, Шульженко, Утесов, Лемешев… Все зрители живы, никто не падает, продырявленный осколками, никто не замерзает в блокадном Ленинграде, никого не загоняют в сараи, чтобы сжечь заживо… Боже, какое счастье! Может быть он, Виктор, действительно, ради этого и появился на свет, чтобы не допустить в этой реальности лавину горя, заслонить собой их, которые еще не полностью разобрались в своей жизни, которые еще не так опытны, в чем-то наивны, но так же живут, любят, так же радуются, ласкают детей? Может, в этом и есть все, что надо человеку?

— А документальные фильмы или новости бывают? — шепнул он Лене. Очень хотелось посмотреть, как выглядит, например, Москва, которой он здесь почти не видел.

— По каналу высокой четкости видовые фильмы — редко. В основном пока театр, балет, опера, филармония. Классику-то на сто двадцать строк не посмотришь. А здесь лучшие постановки, лучших артистов собирают, и не только театральных. Янина Жеймо играет!

— А она из какого театра?

— Она из цирка.

— Как Варлей?

— Не слышала… А где она играла?

— Да так… А почему телик английский?

— «Телефункен» только дорогие выпускает, для салонов и обеспеченных слоев, — подсказал Ступин. На них и купили лицензию для петербургского завода. В России сейчас объявлен конкурс на электронный дальновизор для среднеобеспеченных, чтобы заменить стодвадцатистрочники. Есть интересные идеи: дальновизор на семидюймовой трубке с радиоприемником и трансляционный, то есть приемник работает на трубки в нескольких квартирах.

Занятно, подумал Виктор. Однако есть время подумать о положении. В частности, будут ли его пытаться вытащить обратно из Штатов.

Сталину, разумеется, он нужен. Хотя, как политический игрок, он действительно может им пожертвовать.

Еще кому он нужен? Жандармерии, независимо от Сталина. Есть некий феномен, с помощью которого жандармерия может знать, на что есть смысл тратить казенные средства, а что туфта. И вообще эта контора подключается к стратегически важным проектам. А это — статус, положение среди ведомств, укрепление власти. Бюджетные ассигнования, между прочим, штаты, должностные кресла. Значит, жандармерии желательно притащить его живым. И это не так плохо. Но по тем же причинам он нужен и Даллесу.

А, может, и совсем не нужен. Может быть, Даллес и не верит в людей из будущего, а просто захочет подтолкнуть Лонга к созданию сверхоружия… а заодно укрепить и свое ведомство, подмять под себя ФБР и часть военного бюджета. Почему нет? Черт, как бы эту идею ему подкинуть… Пусть узурпирует власть, может, в экономике дров наломает, и фиг им, а не мировое господство.

И еще. Эта фраза Ступина — «Обещаю посмотреть при первой же возможности». Шутка? Или он на самом деле в наше время собирается? И Лена с ее точками просто мозга пудрит?

…- Господа! Вода просто парное молоко! Идите же скорей!

Лена в своем темно-красном купальнике — кстати, у нее был закрытый купальник — уже плескалась в сборном бассейне. Бассейн был не так чтобы большой, но освежиться перед сном вполне можно.

— Эй! Вы забыли часы снять, — окликнул Виктора Ступин.

— Я всегда в них купаюсь, — ответил Виктор, перелезая через бортик и подставляя тело кусочку стихии. Стихия была теплая, какая бывает разве что во сне или в ванне.

— Водонепроницаемые?

— Да. Правда, глубоко нырять в них не пробовал.

— Вы их никогда не снимаете. Это вредно для кожи.

— Титановый сплав химически устойчив. Не окисляется, не ржавеет. Поэтому и аллергии от него нет.

— Я думал, это платина. И не только я. С этими часами вы заслужили в Бежице репутацию богатого чудака.

— Да, как-то не учел. Хорошо, что не сперли.

— У жандармерии есть определенные связи в уголовном мире. Так что мы позаботились.

— Кстати, давно хотел спросить: почему именно «жандармерия», а не «тайная полиция», «охранное отделение» или что-то в этом роде?

— Все очень просто. Во времена Республики у Колчака советником по уголовной и дорожной полиции был англичанин, а по тайной — француз… Но, кажтся, мы с вами совсем забыли о прекрасной даме, а между тем именно она совершила в этом пустынном уголке гастрономическую революцию.

— Не только я, — игриво ответила Лена; она нежилась в воде, лежа на спине и раскинув руки, — за десертное благодарите генерал-губернатора Кавказа. Точнее, за его экономическое чудо.

— А что за чудо?

— Неужто не слышали? Из полудикой имперской провинции этот край становится второй Италией. Там была каменистая почва, хлеб плохо рос. Генерал-губернатор повелел создавать казенные виноградные фермы, винодельческие заводы, разводить чайные плантации, сажать цитрусовые. Раньше там была сплошная нищета — теперь вы бы посмотрели, какие там дома у рабочих плантаций! Вот вы думали, мы пили китайский чай? Это северокавказский. Мандарины в императорских рождественских подарках для детей в школах и садиках — из Цхинвала. А еще там строят оранжереи, сажают цветы и возят зимой в большие города продавать. Это очень выгодно — цветы зимой, многие уже сделали на этом целые состояния. Коньяк научились делать не хуже французского, фрукты консервируют и везут в столицу джемы и компоты. Теперь взялись за промышленность — развивают марганцевые рудники и ученые ищут нефть в море возле Баку. Говорят, там ее много. Построят остров на сваях и прямо в море будут добывать.

— Точно есть. Нефтяные Камни у нас называется.

— А в Черном море, случайно, нет? — спросил Ступин.

— Нет. Там курортная зона.

— О! И у вас тоже? — воскликнула Лена. — Вы знаете, у нас превращают в курорт все побережье от Анапы до Сухума. План «Новая Ривьера». Лагеря отдыха для детей, санатории, пансионаты. Я в прошлом году ездила в пансионат жандармерии в Сочи, он там возле Мацесты. Какая вокруг красота! Там же раньше сплошь малярийные болота были — а сейчас кругом дворцы для народа! Из Германии начали приезжать на серные воды — говорят, здесь дешевле и лучше.

— Я тоже раньше туда ездил. В смысле, в будущем. По профсоюзной курсовке. В общем, повезло им с генерал-губернатором.

— А, кстати, вы его должны знать, — заметил Ступин, — это бывший большевистский агент господин Берия. К нам много перешло толковых большевиков, из тех, кто разошлись с Троцким.

«Берия — творец экономического чуда? Ну, если судить по второй реальности, почему бы и нет? Хотя может быть, что меня просто пропагандируют, а в ближайшее время это не проверить.»

— Да, во время встречи с ним в пятьдесят восьмом он произвел впечатление делового человека.

— Вы не рассказывали, что с ним встречались.

— Вы не спрашивали. Он принимал меня в загородной резиденции под Москвой.

— А какой пост он занимал?

— Глава государства, преемник Сталина после его кончины.

Ступин перестал плавать и стал ногами на дно бассейна.

— То есть, что-то вроде императора, унаследовавшего престол?

— Что-то вроде… Да, разговор был тоже о предотвращении мировой войны.

— Значит, мы в вас не ошиблись. Кстати, из верных источников есть сведения, что скоро его переведут в столицу. Отдадут в подчинение ведомства по делам вооружений и жандармерию. Это как раз связано с планами создания вашей бомбы.

— Вы так открыто об этом говорите, словно я уже покойник.

— Ну, это как раз и предусмотрено планом… В смысле, утечка информации через вас. Так что можете доверительно рассказать людям Даллеса. Сведения вскоре подтвердятся. Это подтолкнет Лонга к большему доверию к вам.

— А они не узнают это раньше?

— Откуда? В дело посвящен очень узкий круг лиц, а ваши контакты со случайными людьми до вылета в Америку мы исключим. Так что это дача в какой-то мере тюрьма. Правда, о таком заключении мечтает большинство обывателей.

«Интересно,» — подумал Виктор. «Если Ковальчук из реальности-2 обращался к гражданским чувствам, то здесь в основном апеллируют к мещанским инстинктам… Хотя это понятно. СССР во второй реальности — страна-победитель, наука творит чудеса, летают спутники, расщеплен атом, и даже мобильники есть. Народ живет завтрашним днем. А здесь промышленная революция свершилась только вчера, и люди в своей массе — все те же вчерашние полупровинциальные обыватели с их простенькими желаниями. Не переварились еще.»

— Ладно, — сказал он миролюбиво, — это поможет войти в роль диссидента, вырвавшегося за железный занавес.

— Железный занавес? Это из антибольшевистской речи Клемансо в гражданскую?

— Не помню. У нас так говорят.

— Интересное сравнение. Думаю, оно скоро снова войдет в моду… Только учтите, чтоздесь, вырвавшись за железный занавес, вы сразу окажетесь за другим.

6. Скелеты в шкафу

Последующие пара дней прошли несколько однообразно. Приезжали Яковлев и Лавочкин, какие-то неизвестные Виктору специалисты по химзащите, иллюзионист (дважды) и, конечно, физики. Иллюзионист, которого представили как Александра Алексеевича, оказался лысоватым, большеротым мужчиной, совершенно не похожим на индийского факира («Это один из лучших в мире факиров-престидижитаторов», объяснял Ступин, «окончил Академию магических искусств в Германии, первым в мире начал показывать иллюзию на манеже»). Александр Алексеевич переживал из-за срывающихся гастролей в Ашхабаде и вначале смотрел на Виктора с обреченным видом, но после второго урока повеселел и даже пробормотал что-то вроде «вот если бы вы пораньше начали…».

А вот с физиками Виктор едва не поругался. Каждое из светил отстаивало свою точку зрения, бесконечно спорило с остальными и в упор не хотело воспринимать информацию из третьего тома учебника Перышкина про уран-графитовый реактор. Капица-старший вообще обвинил Виктора в полной безграмотности и, со ссылками на кучу исследований, доказал полную невозможность создания чего-то подобного РБМК.

«Интересно, как же с ними Берия управлялся?»

— Ну хорошо, — сказал Виктор Капице, — раз я недоучившийся студент, то объясните мне, пожалуйста, вот такую вещь по электротехнике. Вы, наверное, знаете, что возможности получения сверхсильных магнитных полей импульсным путем ограничены из-за действия сил на катушку индуктивности. Теперь сделаем так: создадим постоянное магнитное внутри металлической трубы, вокруг которой находится взрывчатое вещество, и его подрываем. Стенки трубы стремятся схопнуться, но при их перемещении их в магнитном поле в них возникнут вихревые токи, усиливающее поле внутри трубы. Таким образом, мы можем на короткое время получить магнитное поле на порядки выше, чем в импульсной установке. Эти рассуждения верны или нет?

Капица замолчал, взял листок бумаги и начал на нем что-то прикидывать. Через полминуты он снова поднял голову, и уже с совершенно иным выражением лица.

— Слушайте, это гениально… Это же совершенно новое направление.

— Ну вот, а теперь давайте вернемся к вопросу о цепных реакциях деления и синтеза…

— Интересный прием входа в доверие, — заметил Ступин Виктору, когда встреча закончилась, — к сожалению, гениальных идей на все случаи не хватит. Кстати, всегда уважал настоящих ученых знаете, за что? Нет, не за ум и знания, нет. За смелость и независимость, которые они им дают. Никогда не бойтесь диктаторов и тиранов, Виктор. Бойтесь трусов и холуев, именно они творят преступления, которые приписывают диктаторам. Тот же Трибельт, к примеру — заставь дурака богу молиться… А настоящий ученый — он неприятный, с ним трудно, он и перечить горазд, но с ним никогда в дерьме не окажешься, как с лизоблюдами.

— При Трибельте многих расстреляли?

— Была задача принять превентивные меры на случай нападения Польши, которой помогала Англия. Изолировать потенциально неустойчивые элементы, возможных бунтовщиков и прочая. Ну и пошло соревнование холуев — кто больше в расход пустит, вплоть до разверсток на каждую деревню не менее столько-то польских агентов. Потом самого Трибельта с подельщиками — за это… Официально, конечно, как за измену и террор по наущению польского генштаба. Потому как если дров наломали в результате враждебных происков — это народ еще как-то поймет, а если признать, что из-за дураков — так это народ снова во власти разуверится, ибо лакействующие дураки на Руси неизбывны. А разуверившийся во власти русский народ — это страшно…

«Удачно попал. Хотя — если это организовало МГБ из второй реальности, то им и надо, чтобы попал удачно. Кстати, и во вторую попад удачно, аж подозрительно. Или это тоже кому-то было надо? В нашей реальности? Но почему я? Или вместо меня должен был пойти кто-то другой, а я оказался случайно? Как Никулин? Пароль старый — „Черт побери“?»

— Кстати, — продолжал Ступин, — ваши легкие танки решили делать на Черкизоне… Чем это вы так удивлены?

— А это… это что, фамилия у него такая?

— Какая фамилия?

— Черкизон — это здесь что или кто?

— Что. Это сокращенно от «Черкизовский Фордзон». А у вас был знакомый с такой фамилией?

Виктор отрицательно помотал головой.

— Ну вот, там главный конструктор, Астров его фамилия, предлагает вместо сорокапятки поставить разрабатываемый сейчас 37-мм автомат с ленточным питанием. Тот, что вы предложли на ЗСУ в виде спарки. В башне-то все-таки один человек, а тут и заряжающего не надо, и скорострельность, а броню эта зенитка даже как бы и не лучше сорокапятки пробивает. По каким причинам вы ее не выбрали?

— Основная — то, что сорокапятку уже выпускают, а эта еще не доведена. Ну и снарядов к ней не хватало в нашей реальности.

— Ну, это можно скорректировать, года два-три у нас пока есть. В принципе не возражаете?

— Какие возражения? KwK.36 отдыхает…

Между делом Виктор все-таки составил записку о противоснайперском ружье, кумулятивных бомбах малого калибра для сбрасывания на колонны танков противника со штурмовиков Сухого, и еще о ряде технических вещей, которые, как ему казалось, должны были здесь пригодиться. В жару купались в бассейне, вечером смотрели телевизор, и Лена музицировала на пианино. Ночью из дома выходить не разрешалось — на территории выпускали собак, днем бродить не было времени, так что выходило, что Виктор все время находился возле дома и на глазах у охраны.

Во второй вечер пребывания в своем комфортном заточении, прибираясь в спальне под девичью нежность аккордов «Тангерины», Виктор подумал, что одежду 21 столетия ему возвращать явно не торопятся. За стеной шумела вода — это Лена принимала ванну.

Вешая пиджак на плечиках в гардероб, он обратил внимание, что один из двух шурупов, которым крепилась деревяшка, что удерживала палку, на которую и вешали эти самые плечики, немного недовинчен и чуть выступает. У Виктора заговорило чувство хозяина; он достал складной ножик с отверткой и попытался поправить. Шуруп дальше не лез, зато отвинчивался неожиданно легко. Из любопытства Виктор попробовал второй шуруп; он также легко подался.

Это навело Виктора на мысль отвернуть деревяшку полностью и посмотреть, что же мешает первому шурупу. Перевесив одежду на стул, он так и сделал, а, чтобы не мешала палка, вынул ее из второго гнезда. К удивлению Виктора, с одного конца она оказалась полой, а внутри углубления виднелись туго скрученные листы бумаги. Поддев ножом, он вытащил их наружу.

В руках у него оказалось что-то вроде тетради без обложки; поддавшись искушению, он принялся перелистывать чуть пожелтевшие страницы. Внутри оказались какие-то фамилии, непонятные обрывки фраз с сокращениями слов, адреса и цифры.

— Что это у вас?

Виктор обернулся — сзади стоял Ступин.

— Прошу прощения, дверь была приоткрыта и я не стал стучать. Можно полюбопытствовать? — Ступин кивнул на тетрадку в руках Виктора.

— Это ваша? — спросил Виктор его с детской непосредственностью в голосе. — Я вот тут начал ремонтировать, чтобы шуруп не цеплял, смотрю — а здесь бумажка торчит из палки.

— Тайник?

— А разве это не тайник жандармерии? Я думал, так надо.

— Забыл вам сказать, — ответил Ступин, протягивая руку за тетрадью, — это одна из дач Эрлих-Кричевского. Точнее, была. Мебель не меняли.

Он бегло перелистал тетрадь и остановился на странице с фамилиями.

— Вот он где был! Это называется — понадейся на оперативных сотрудников. Обыск делали, а до такой простой вещи…

— Ну я тоже случайно. Гляжу — шуруп торчит.

— Целый шуруп! Нет, это… Ну сколько говорить, что мелочей у нас не бывает! А еще говорите, что не служили в полиции. Или комсомольский оперотряд проводил обыски?

— Не проводил. В кино было много детективов, где проводят обыски. И по телевизору.

— А это идея. Фильмы и телепостановки, где покажут, как жандармерия защищает простого русского человека от врагов империи. Буду смотреть с интересом…

— Что?

— Я говорю — будут смотреть с интересом.

Он повернулся к двери, отошел к ней на шаг, как бы раздумывая, говорить или нет, и вдруг снова обернулся к Еремину.

— Знаете, Виктор, что вам посчастливилось найти? Списки участников заговора. И вот, к примеру эти эти, — он отчеркнул ногтем на раскрытом листе пару фамилий, — у нас еще не проходили. Нет, вы просто не представляете, какую неоценимую услугу оказали империи.

— И… что теперь с ними будет?

— Со списками?

— С теми, что еще не проходили.

— Дознание будет. Видите ли, Виктор Сергеевич, господин Эрлих-Кричевский, со своим гонором и амбициями изведший многих российских стратегов старшего поколения, завел, как Сусанин, перевооружение армии в такое болото, что никакого другого выхода, кроме мятежа и переворота, у него не оставалось.

— И армия пошла бы против законной… законного императора?

— Виктор Сергеевич, ну вы же не с другой планеты, историю России помните. У одного императора стрелецкий бунт, другого шарфом придушили, потом романтики-декабристы на Сенатской площади, наконец, Корнилов… А теперь все, есть основная улика, что заговор был, и все нити его в наших руках! Пока не ставьте на место, сейчас вызову следственную группу, оформим процессуально изъятие, — и он выскочил за дверь.

Виктор остался растерянно стоять посреди комнаты. С одной стороны получалось, что из-за него, из-за его любопытства теперь кого-то арестуют, может, даже десятки или сотни, если начнут раскручивать и искать сообщников, могут осудить или даже расстреляют или повесят — Королев вроде что-то насчет виселицы говорил? С другой стороны, это и действительно мог был мятеж — а мятеж людей, боящихся возмездия, всегда опасен, ибо трусливые жестоки. Наконец, вся эта история с бумажкой могда быть просто подстроена жандармерией, чтобы повязать его, Виктора, посаженными или казненными благодаря его действиям людьми, и черта с два тут проверишь. Например, кого-то все равно собирались казнить и в списочек занесли. А когда человек чувствует себя виновным в страданиях или гибели других людей, это уже у него слабое место.

«А когда человек чувствует себя виновным в страданиях или гибели других людей, это уже у него слабое место» — повторил про себя Виктор. «А, так вот почему в нашей реальности все время так мусолят Сталина и репрессии. Особенно эмигранты и политики, подлизывающиеся под пиндосов. Они хотят, чтобы у нас было слабое место. Чтобы у России было слабое место…»

Закончить мысль ему не позволила открывшаяся дверь; в нее легким шагом вплыла Лена, в мягком желтом халате, полосатом, как тигр, с махровым полотенцем на голове в виде чалмы и в мягких домашних туфлях на босу ногу.

— С легким паром! — поприветствовал ее он машинально.

— Спасибо! Кстати, ты делаешь успехи, как агент?

— Не люблю, когда успех сваливается неожиданно.

— Брось. В нашей работе многое сваливается неожиданно, и хорошо, если это успех.

— Когда ты рядом, не хочется ни об успехах, ни о работе.

Он подошел и привлек ее распаренное, дышущее цветочным ароматом тело к себе, припал к мокрым, ненакрашенным губам. Бакелитовый «Филипс» страдострастно щипал воздух скрипками оркестра Барнабаса фон Геци.

— Погоди… Сейчас же сюда придут… нетерпеливый…

Изъятие вещественных доказательств было скучной процедурой. В качестве понятых, чтобы не далеко ходить, пригласили прислугу. Молодой следователь, фамилии которого Виктор не запомнил, предъявил им тетрадь и упаковал ее в целлофан (тут Виктор вспомнил, что на ней остались отпечатки пальцев его и Ступина); протокол составлял неторопливо и с подчеркнутым тщанием, видимо, стараясь отличиться усердием в столь ответственном случае, фиксировал характеристики и индивидуальные признаки вещдока. Виктор подумал, не приобщит ли он к делу еще и палку из шкафа, что создаст некоторые неудобства, однако в отношении тайника почему-то ограничились фотографированием — лысоватый сухонький фотограф, пыхая магнием, вертелся по комнате со своей цейссовской широкопленочной «Супер-Иконтой» с объективом на гармошке.

Виктору пришло в голову, что «Супер-Иконта» ну очень похожа на фотоаппараты «Москва», с которыми до семидесятых промышляли провинциальные фотографы, запечатлевая в кадре шесть на девять группы экскурсий возле памятных мест; похоже было, что производство ее вывезли из Германии после войны. Интересно, а сколько бы заработала фирма, если бы Гитлер просто торговал с Союзом, подумал он, и тут же удивился странной особенности человеческой психики: дело пахнет заговором, возможно, полетят чьи-то головы, а у него в башке вертятся какие-то мелочи, вроде экзотического фотика. Кстати, а надо ли жалеть головы, которые полетят? Как бы они вообще тут все обернули? И что бы с ним было, попади он сюда при других победителях?

Он попытался настроиться на что-то серьезное. Ну вот, например, что делать, если в нашей реальности Сталина используют для взращивания в россиянах комплексов вины и неполноценности? По канонам психологии надо внушить себе, что то, что окружающие считают недостатком — на самом деле достижение. Значит ли это, что Россия, чтобы перестать морально себя унижать, должна возродить культ Сталина? Но если возродить культ — не захочет ли кто-то под этим соусом возродить и репрессии? И вообще, в Сталине ли дело, подумал Виктор. Пугаться надо не того, что кто-то хочет ввести в России репрессии, а того, что кроме репрессий, в ней никакие механизмы почему-то не работают. Если нет репрессий — тогда коррупция, законы, естественно, не исполняются, и чем лучше, если произвол явный и административный заменяется произволом скрытым и денежным? Вроде о чем-то подобном он уже думал…

И, кстати, мелькнуло в голове у Виктора, последовательно ненавидеть Сталина должны только гомосексуалисты. Потому что они им были типа уже по жизни приговоренные, а остальные — ну это как выйдет: могли в те времена сесть, а могли и полюс покорять или наркоматом руководить. Но тогда справедливо ли обратное утверждение — те, кто последовательно ненавидит Сталина… Не в переносном, а в прямом смысле?

«Тьфу, какой бред лезет в голову. Наверное, от жары. И вообще, какая разница, что делать в нашей реальности? В нее еще вернуться надо, а возвращать, похоже, не собираются. Лучше о фотоаппаратах думать. Да, а „Нарцисс“ для местных спецслужб тоже бы неплохо. В дополнение к „Миноксам“…»

7. Бомбовоз принца Кирну

В пятницу, двадцать четвертого, его неожиданно разбудили в половине шестого и сказали быстро одеваться. Причем, не Ступин — ни его, ни Лены не было, а за ним приехал Быгов с рукой на черной перевязи.

«Похоже, число посвященных в операцию ограничивают. И долечиться-то как следет бедняге не дали…»

— А как же с одеждой? — спросил он, — ну, той, в которой я в ваше время приехал?

— Виктор Сергеевич, сейчас некогда! Потом этот вопрос решим!

Виктор подозревал, что решать ничего и не собирались, но деваться было некуда. Помыться и побриться ему тоже не дали — «сделаете в самолете, там время будет». Выйдя на крыльцо, он обратил внимание, что небо было затянуто серой пеленой, было тепло и накрапывал дождь; у дверей его уже ждал черный «Мерседес» сборки Первого казенного автозавода, и шофер услужливо распахивал дверцу. «Локализация» — вздохнул Виктор и полез на заднее сиденье.

…Подвезли его прямо к самолету. Когда Виктор вышел из машины, то, что он увидел, разом отбило вопросы о бритье и прочем.

Перед ним на высоте двухэтажного дома возвышалось нечто циклопическое даже для его века гигантских транспортных самолетов и аэробусов. Размах крыльев у этого чуда был метров пятьдесят, а то и больше, ширина массивного овального крыла была такая, что под ним можно было бы свободно спрятать от дождя автобус, да и толщиной оно было с высоту автобуса. Собственно, могучее крыло, на котором разместилось шесть двигателей спереди и один сзади — это было первое, что бросалось в глаза, а также второе и третье. Сухощавые двойные балки фюзеляжа, торчащие из крыла сзади, уже не впечатляли, как и двухэтажная, как бы с отвисшей челюстью, кабина. Крыло, как на пьедестале, покоилось на двух обтекателях неубирающегося шасси, похожих на гигантские алюминиевые галоши, каждая размером с лимузин на трех колесах; каждое колесо в две трети человеческого роста. Перед одной из галош был открыт и возле него стояла бортпроводница в серо — голубом форменном костюме и беретке, из-под которой выбивались темные локоны.

— Туда, туда проходите! — Быгов подтолкнул его в раскрытую пасть галоши.

Трап оказался внутри стойки шасси, наклоненной вперед, как ледорез у деревянного моста, и вел не в фюзеляж, как у всех современных самолетов, а внутрь крыла. Поднявшись по нему и стараясь не задеть головой круглые плафоны освещения на потолке, Виктор оказался в длинном узком коридоре вполне приличной высоты, который проходил внутри крыла. Вдоль одной из сторон коридора, которая была ближе к хвосту, тянулись лакированные двери с квадратным матовым стеклом наверху.

«Черт возьми», подумал Виктор, «да это просто Титаник какой-то».

— Первый поворот направо!

Он повернул в ближайший проход, который через пару метров пересекался с еще одним коридором; по одной из сторон тоже шли двери.

— Теперь налево! Первая дверь!

На матовом стекле были выгравированы облака, птицы и самолетик. Виктор толкнул дверь от себя; за ней оказалось что-то вроде четырехместного купе или каюты с верхними и нижними полками и столиком. Четырехугольные окна, заделанные чуть желтоватым огстеклом, оказались на потолке.

«Да, пейзажами тут не полюбуешься.»

— Здравствуйте, господин Еремин! — поприветствовали его два охранника в штатском.

— Здравствуйте… А это что, тут ночуют, что ли?

— Машина предназначена для дальних перелетов, — пояснил Быгов, — из Москвы она будет лететь на Чукотку, дальше через Берингов пролив — на Аляску, а оттуда в Вашингтон. Конечно, быстрее можно было бы лететь через полюс, это короче, но для пассажирской авиации пока слишком рискованно, и, кроме того, самолет делает промежуточные посадки, забирая пассажиров из других городов. Мы прилетим в Вашингтон во вторник утром по местному.

— Четыре дня?

— Меньше, считая часовые пояса. Но проделать весь путь, сидя в креслах, слишком тяжело. Поэтому в крыле устроены шестьдесят четыре спальных места. Разве у вас такого нет?

— Сейчас практически нет. У нас скорости под восемьсот, поэтому почти все летят в креслах. Так что это, честно говоря, в новинку.

— Ну, тогда, наверное, вам будет интересно поближе ознакомиться с нашим чудом техники.

При подробном рассмотрении чудо техники показалось Виктору довольно уютным. В середине крыла был большой салон с креслами и столиками и с буфетом, то есть в нем и обедали. В самом носу, под кабиной пилота, был малый остекленный салон, из которого можно было любоваться землей. Санузлы были по концам коридоров. Кстати, для бритья пассажирам выдавались черные электрические бритвы, по форме похожие на крысок и очень напоминавшие советские дешевые «БЭ-2».

— Обычными бритвами тут пользоваться нельзя, — пояснил Быгов, — а то вдруг воздушная яма и можно порезаться.

— Понятно. Короче, настоящий бомбовоз принца Кирну!

— Простите, кого?

— Да это из Стругацких, фантастика такая… в будущем.

— Про такие самолеты фантастика в будущем? Впрочем, вы правильно догадались, что это, как вы говорите, бомбовоз. В военном варианте он берет почти семнадцать тонн бомб.

— Сколько?

— Ну, шестнадцать тонн шестьсот килограммов.

— А, ну да, а я уж подумал… — и Виктор подумал, что Б-52 берет меньше.

— Бомбовоз защищают двенадцать огневых точек, практически без мертвых зон. Любая точка простреливаеся минимум тремя стрелками. Самолет так велик, что стрелков на огневую позицию по тревоге развозят специальными вагонетками с электроприводом; на гражданском, конечно, вы этого не увидите. В общем, этим воздушным дредноутом мы затмили знаменитую летающую лодку Дорнье. Кроме трансконтинентального, будет построено еще несколько самолетов на средние расстояния — от столиц на курорты Крыма и Кавказа. Там уже будут привычные вам кресла на полторы сотни мест. Ну, вас, наверное, вряд ли этим удивишь…

— Почему же… Очень даже удивишь! Да, а багаж пассажиров перед посадкой досматривают? И самих пассажиров?

— Простите, зачем?

— А террористы? Попытаются захватить самолет или взорвут бомбу?

— Но они же не дураки. Если они взорвут самолет, то сами погибнут.

— В вашей реальности не бывает фанатиков?

— Простите… Я не подумал о том, что у вас там уже другой опыт.

— Да я сам виноват. Не подумал, что у вас такое развитие гражданской авиации.

Над дверью щелкнула и зашипела бакелитовая круглая коробка динамика.

— Дамы и господа! Мы рады приветствовать вас на борту судна императорского добровольного воздушного флота! Через несколько минут наше судно поднимется в воздух. Во время набора высоты просим вас оставаться в каютах и брать леденцы из коробочки на столике, для лучшего привыкания к разрежению атмосферы. Вызов проводниц кнопкой слева…

— Так что будем делать? Оно уже взлетает.

— Сказать, чтоб задержали рейс… хотя тогда мы рискуем угодить в штормовую погоду при подлете к Уэлену, а это ничем не лучше бомбы. Постойте: сейчас самолетом пользуется немного людей и практически на каждого есть досье в жандармерии. До Сыктывкара я свяжусь по рации и запрошу данные на всех. Во всяком случае, в списке пассажиров подозрительных лиц не значилось. Работники дипмиссий, торговые представители, один известный радиообозреватель, потом американский миллионер Мэйсон-младший с семьей…

— Миллионер?

— Ну, он вне подозрений. Как и наши соседи — это дипкурьеры и они тоже вооружены. Если есть шпионы, то это, возможно, О'Гилви, сотрудник посольства США, и он защищен иммунитетом, и журналист Терразини из «Нью-Йорк Таймс» с личной секретаршей, которые, по нашим данным, посланы УСС подстраховать вас. Ну и, конечно, следить за вами. В свою очередь, обслуга — агенты жандармерии. Да, еще несомненно, вне подозрений знаменитые фельетонисты Ильф и Петров. Их авантюрные сатирические романы очень популярны и они едут писать продолжение.

— Они тоже работают на жандармерию?

— Неужели они были агентами в вашей реальности?

— Не слышал. Просто компания подбирается интересная.

Где-то за стенкой уже зарокотали двигатели и пол начал мелко вибрировать. Виктор подумал, что путешествие может оказаться не столь комфортным. Из динамика полилась знакомая музыка «Авиамарша», только без слов.

«Еще один суперхит на все времена».

Динозавра мелко затрясло при разбеге по взлетному полю, затем тряска прекратилась, и через минуту Виктор почувствовал себя как в лифте, который суетливо решает, ехать ему вверх или вниз. Виктор схватился за леденцы. По счастью, вскоре они вышли за реденький слой облаков, в окне наверху засияло ослепительно чистое голубое небо и машина словно застыла в воздухе, гудя и мелко дрожа всеми поверхностями от работающих моторов. Поднимались они медленно, так что на уши особо не давило.

В дверь постучали. Охранники переглянулись.

— Здравствуйте, господа! — в распахнувшемся дверном проеме появилась сияющая Лена, правое плечо которой оттягивал небольшой чемоданчик. — Неожиданно оказалось свободное место. Моя койка в том крыле, машинку и бумаги я оставлю у вас — не надеюсь на соседей.

Она захлопнула дверь, вытащила из портмоне сложенную бумажку и протянула Быгову.

— С начальством все согласовано. Буду за время полета проводить опрос по профилю нашего подразделения, возвращаюсь с вами.

Быгов развернул бумажку на столике здоровой рукой, тщательно просмотрел, свернул и протянул Лене.

— Все правильно. С соседями будьте внимательны и осторожны. Постарайтесь, чтобы они не увидели вашего оружия. Если они будут предлагать еду или напитки, откажитесь под каким-нибудь предлогом. Все записи не выносите из этой каюты, на территории США не отходите от нас. В полете старайтесь быть у нас или на виду, перед тем, как лечь спать — осмотрите койку.

— Спасибо. Меня уже инструктировали. И предупредили, что меня в самолете могут придушить во сне, сделать укол яда, выбросить через аварийный люк…

— … Пустить газ через замочную скважину. Очень хорошо. Так что располагайтесь и можете приступать к работе.

8. Воздушная тюрьма

— Вставайте! Скорее!

Один из охранников тряс Виктора за плечо.

— Что, уже завтрак? Я столько проспал?

— Здесь полярный день. Скорее, держите одежду.

— Что-то случилось?

— Сейчас все увидите.

Моторы нудно гудели — «ррры, ррры, ррры…», этот гул и дрожание всех предметов, стен, потолка, койки, преследовал Виктора, казалось даже во сне.

Через окно лился то ли утренний, то ли вечерний свет. Хотелось спать. Коридор показался каким-то туннелем в холодильнике.

— Ээ…аыах. Куда идти-то?

— Сюда — и охранник ткнул рукой в направлении небольшой дверцы с красной надписью «Вход воспрещен» сразу за буфетом. Дверца приоткрылась, из нее высунулся Быгов.

— Давайте, давайте…

Виктор протиснулся вслед за ним вперед и обмер.

Это была кабина пилотов, узкая, с четырьмя креслами по два один за другим и проходом между ними. В креслах сидели люди, откинув головы на подлокотники и закрыв глаза. Перед передними креслами свободно замерли два черных штурвала.

— Они чего… спят, что ли?

— Да. Обе смены. И штурман внизу. Похоже, что экипаж усыпили, кроме стюардесс. Их опрос ничего не дал. Они носили какао, но, похоже, не в нем дело.

— Их могли отравить еще на земле.

— Замедленного действия?

— Да. У нас было в одном фильме… «713-й просит посадку».

— А о нем вы не вспомнили?

— Ну, такой способ, кроме фильма, не применялся… обычно бомба или оружие проносили…

— Фильм чем кончился?

— Ну, чем кончился… — Виктора удивило, что Быгов в такой ситуации спрашивает о кино, но тут Быгов схватил его одной рукой за плечо.

— Да очнитесь же вы, наконец! Чем кончился фильм??? Что со всеми было там???

«Тьфу, черт, какой же я тупой…»

— Спаслись они.

— Как спаслись? Вспомните!

— Пассажир посадил самолет. Пилот ему подсказывал и с земли по радио.

— Пилот проснулся?

— Он шевелиться не мог, только говорить.

— Как его разбудили?!

— Подождите, дайте вспомнить… давно смотрел… кололи ему что-то, кофеин, вроде.

— Сейчас. Лена! — он обернулся назад, — кофеин ищите! И вообще любое возбуждающее!

— А с землей уже связались?

— Пробовали. Никто не отвечает. Видимо, экипаж заснул раньше, чем успели уточнить курс, и нас отнесло. Радиомаяк не принимает, по магнитному компасу в этих широтах можно определить день рожденья бабушки штурмана. Остается гирокомпас, но на него, я слышал, действует вибрация.

— Не пробовали по радиокомпасу просто на станцию какого-то города настроиться? Как в «Воздушном извозчике»?

— Пытались. В наушниках только трещит и воет. Магнитная буря, что ли.

— А где мы примерно находимся?

— Внизу видны горы. Возможно, Верхоянский хребет. Мы идем над ними на высоте порядка пяти тысяч. Если верить штурманской карте, то сейчас внизу должна быть тундра.

— И сколько горючего осталось?

— Примерно на час. Ну, километров сто пятьдесят — двести протянем, знать бы только, куда тянуть и что потом.

— Это возмутительно! — раздался голос сзади. — Я буду подать на вас жалобу в государственный департамент! Это есть произвол, нарушение гарантированных вашей страной прав!

— Да, конечно, мистер Терразини. Вы имеете право обжаловать наши действия и подать в суд. Но прошу вас сначала посмотреть на это. Сюда, пожалуйста.

— Oh, shit! — воскликнул Терразини, заглянув в кабину. В этот момент он мало походил на итальянца. — Надеюсь, это не есть инсценировка?

— Я бы на вашем месте надеялся на обратное, — сухо заметил Быгов. — Уверяю вас. мистер Ропски, он же Терразини, что персонально вы нас не интересуете. Нас интересуют курсы пилотов-любителей, упомянутые в вашем досье. Виктор Сергеевич, Степан Иванович, освободите место для пилота, только постарайтесь не задеть штурвал. А вы, — продолжил он, обращаясь к Терразини, — повторяю, имеете право обжаловать наши действия и подать в суд за моральный ущерб и вторжение в частную жизнь. На оставшихся в живых, разумеется.

— Да, я понимаю, — пробормотал Терразини, когда Виктор вместе с одним из охранников протаскивали мимо него пилота, — нет вариантов. Я буду повернуть самолет на север, и вести до тундра или пляж, берег моря. Теперь лето, тундра есть как это, вода есть, земля как губка с водой, с таким шасси мы будем перевернуться. Вода, море тоже. Но нет вариантов. Если не затрудняет, пусть стюардесс делает для меня коктейль какой-нибудь. Также есть последнее желание хорошо бы блондинка, но здесь не есть подходящее место, поэтому мой выбор коктейль.

— Если Вас не оставило чувство юмора, это вселяет надежду.

— Мистер Быгофф, это вы дать мне надежда попасть на первый полоса каждой газет всего мира. Позовите сюда мисс Кларк, она есть крепкий девушка, не будет иметь никакой обморок. Я буду здесь диктовать репортаж. Надеюсь, он не будет уничтожен через огонь после лэндинг.

«Шутник, однако…»

— Кофеина нет, — потянула Виктора за рукав Лена, — есть куча бинтов и морфия.

— Морфия? Они тут что, нарики?

— Это же обезболивающее!

— Потрясающе. А кокаина тут нет?

— Однопроцентные кокаиновые капли с адреналином и с трехпроцентным эфедрина? Это у меня сосед по каюте закапывает в нос от гайморита. Может, пойдет как возбуждающее? В бессознательном состоянии ему промывать желудок бесполезно, — и она кивнула на усаженного в кресло пассажирского салона пилота.

По коридору стучали туфли стюардессы. У стюардесс тут туфли тоже на низких каблуках.

— Вот… вот пледы и грелки.

— Хорошо. Обкладывайте. А вы тащите второго.

— Hey, what happened to crew? — раздалось над ухом командным тоном.

«Shit happens», машинально подумал Виктор, но вслух не сказал.

Мисс Кларк была сухощавой плоскогрудой шатенкой и на обложку «Лайф» не просилась. Было в ее лице что-то фермерски-суровое; видимо, пару подбирали для чисто деловых отношений.

— One minute, please! — Виктор протиснулся вперед нее в кабину и подумал о том, что эта баба, похоже, шпрехает по-русски.

— Тяни его… так… аккуратно… штурвал спиной…

Терразини уже что-то надиктовывал в кабине, не желая терять время.

Пол чуть дернулся влево; голос Терразини прервался; голова первого пилота качнулась набок; Виктор уловил в дружном хоре двигателей какие-то перебои. Мимо Виктора пронесся охранник, которого звали Григорием; он обернулся, Быгов что-то показал жестами вслед.

— Двигатель заглох, что ли?

— Да, крайний на левом крыле. Терразини выровнял машину. Шубин пошел посмотреть, чего там.

— Помочь?

— Он знает эти двигатели. Мы ведь тоже не кого зря набираем.

— Часто требовалось?

— Пока ни разу.

— Это мне и не нравится.

— Думаете, что…

— Увидим.

— Вы не волнуйтесь, — подскочила к Виктору Лена, — я однажды летала на калининском «извозчике», и у нас забарахлил мотор. Мы сели прямо на поле, представляете, все поле в ромашках и среди них белый-белый самолет, как большой лепесток ромашки. Потом мотор починили и мы взлетели.

Самолет задрожал и его поянуло влево.

Быгов беззвучно выругался; Григорий рванулся в коридор к люку в крыло. Из двери в кабину, стукнувшись головой о верх алюминиевого проема, выскочил другой охранник, который Степан Иванович.

— Второй и третий…

— Первый запускали?

— Да. Хрен там. С пятью на курсе не удержать. Глушить на правой плоскости нельзя, валиться начнем. Сейчас крутимся над горами, пока горючее не выработаем.

«Жалко Ильфа и Петрова…» — почему-то пронеслось в голове. И еще вспомнилось, что Сталин не любил летать самолетами.

«Правильно делал».

Лена порывисто схватила его за руку.

— Подождите! Послушайте… Ну у вас же что-то должно быть предусмотрено на такой случай? Там, в будущем? Вы понимаете?

— Не понимаю.

— Ну спасти, вытащить нас. Они же не должны допустить!

— А я знаю? Я знаю, что это?

— Ну неужели нет никаких идей? Ну придумайте же что-нибудь, вы же оттуда!

— Есть, — Виктор сглотнул слюну, — у этого птеродактиля посадочная скорость не более ста…

— Восемьдесят.

— То есть если распределимся по всему самолету, даже если он развалится при посадке, у кого-то есть шанс выжить. Когда найдут, надо передать, чтобы, если что, вместо меня послали двойника. Меня же в Штатах только по фотке знают.

— И это все? — театральным шепотом зашипела ему на ухо Лена, широко разевая рот, так что, казалось, она сейчас проглотит его ухо, — вы сейчас думаете только о задании? Только о том, как предотвратить эту войну? Я не верю, слышите, не верю! Вы… вы знаете, они вас спасут…

— Лена, подождите, Лена… Вы не знаете, что это за война… У нас шансов через три года, как в этом самолете. Даже вон Ильф и Петров… один из них погибнет. Так хоть мы не зря жили, мы хоть попытались что-то в этом мире изменить, не знаю, получилось, не получилось, но все-таки после нас что-то останется, хоть эта попытка, не одна пустота…

В салоне потемнело, Виктор почувствовал легкую тошноту.

«Что за хрень, здесь же полярный день!»

И спустя мгновение -

«А если это они?..»

9. Нью-Димокраси

Ложка звенела в стакане. Напротив Виктора на койке сидел Быгов и пил ситро из чайного стакана в подстаканике, не вынув из него ложку — такие, знаете, красивые хромированные подстаканники с двуглавым орлом и мельхиоровая ложечка. Сбоку у двери сидела Лена, пристально глядя на него. И все то же натужное урчание двигателей, от которого на поверхности ситро танцевали круглые волны.

«Если это и есть тот свет, то откуда газировка?»

— Запустили? Моторы запустили?

— Елена Васильевна!.. — почему-то поморщился Быгов.

— Ну что Елена Васильевна?! — с отчаянием воскликнула Лена. — Ну, что-то я не так сделала, что теперь? Пишите рапорт, пишите!

— Это был гипноз?

— Это было… Да, да, это был гипноз, вы должны были все забыть.

— Проверяете?

— Нам очень важно знать, был ли организован ваш отход.

— Понятно. Узнали или будет следующий пункт программы?

— Не будет, — ответил Быгов, — с нашей стороны эксперименты закончены, за американцев не ручаюсь. Вы можете отказаться; может, действительно, вместо вас послать двойника…

— А если Даллес расколет двойника? Что с ним сделают?

— Такая работа, Виктор Сергеевич. Защишать Отечество, народ, веру. Только не в дыму и пламени, но…

— Да бросьте вы. И коту понятно, что я должен лететь. Ну что вы все сидите, как на похоронах? Запишете в отчете, что выявлено важное свойство психики пришельца — не забыл после сеанса. Кстати, я еще не завтракал… ну и музыку, может, какую включить, а то еще черт знает сколько лететь, закиснуть можно.

Виктор щелкнул ручкой волюмконтроля у изголовья; динамик на фоне жужжания и потрескивания попытался забить гул моторов беспечным фокстротиком «Хочу тебя заполучить».

— Я распоряжусь насчет завтрака в каюту, — сказал Быгов, — и, если не возражаете, хорошего коньяка? Я все-таки вам обязан до гроба. Нам вот, к сожалению, крепкое запрещено до конца рейса…

— Ну и не волнуйтесь, — ответил Виктор. — Вернусь, тогда и вместе все отметим, покажете мне хороший ресторан… или нет, лучше выедем на природу. Умеете шашлыки жарить? Нет? Ничего, научу. Надо будет сделать шампуры…

— …Дамы и господа! Наше путешествие подходит к концу! Через несколько минут наше воздушное судно совершит посадку на летное поле Нью-Димокраси. Просим всех пассажиров до остановки самолета оставаться на местах и ждать приглашения к выходу…

«Ну, наконец-то», подумал Виктор. За несколько дней полета самолет ему надоел больше, чем вагон поезда от Чу до Москвы, несмотря на периодические посадки и приглашения прогуляться по твердой земле. Ильфа и Петрова он видел мельком в салоне, когда они интервьюировали О'Гилви, стараясь выкачать из времени на борту как можно больше путевых заметок, а Терразини ему все время попадался в туалете небритым и подвыпившим, и, самое главное, он оказался совершенно не похож на виденного под гипнозом.

— Ваши документы на вьезд и деньги на возможные расходы, — Быгов протянул пачку долларов разными купюрами.

— Где расписываться?

— Уже расписались.

Впечатление было такое, будто самолет прилетел в Адлер. Было по-южному жарко и влажно.

— А это и есть Вашингтон? — вырвалось у Виктора сразу же после того, как он ступил на американскую землю.

— Да. Бывший Гуверовский аэропорт, недавно переименовали.

Виктор, конечно, не рассчитывал увидеть в Вашингтоне небоскребы. Но столичный аэропорт богатейшей в мире страны вызвал у него явные сомнения. По сравнению с длинным угловатым двухэтажным зданием Ходынки, которое по размерам было даже побольше послевоенного брянского Старого Аэропорта, здешние воздушные ворота не тянули даже на уровень райцентровского клуба. За низеньким палисадником стояло одноэтажное здание с надстройкой посредине и длинными, как крылья, навесами по обеим сторонам для стоянки автомобилей. Размерами и архитектурой здание напоминало Виктору пожарное депо напротив «Арсенала».

— А тут что, два аэропорта?

— Один. Они сейчас ищут место для нового. В Москве тоже будут строить новый, у деревни Внуково. Хотя вряд ли Вы о ней слышали.

— Почему? Очень даже слышал. И летал оттуда.

Из висевшего на здании радиорупора долетал бравурный марш, чем-то похожий на советские первомайские, в котором чувствовалось нечто знакомое. Через пару минут Виктор вспомнил: это была переделанная американская солдатская песенка «Синий колокольчик», в оригинале грустная и протяжная. Здесь же голос солиста звенел просто советским энтузиазмом, не характерным с этой реальности для императорской России; из-за дальности и низкого качества аудиотехники Виктор разобрал только конец куплета — «Long live America, long live our Boss!». Пассажиры гуськом потянулись через калитку к зданию, видимо, в сторону таможни.

— Ну ладно, мне, наверное, туда со всеми идти?

— Разве вам не говорили? Ждите здесь. За вами должны приехать.

За домиком аэропорта и пустырями виднелась дорога с мостом через реку; она раздваивалась, охватывая аэропорт с двух сторон. Вдоль реки тянулось еще одно шоссе, слева за приземистым зданием виднелся какой-то заливчик.

«Ба, да это же мы на месте транспортной развязки возле Пентагона!» — подумал Виктор. «Только Пентагона пока нет, и новые мосты не построены. Небось и Белый Дом недалеко…»

Его размышления прервал автомобильный гудок. По летному полю прямо к трапу — точнее к стойке шасси — подкатил новенький, песочно-золотистого цвета компрессорный четырехдверный «Корд-812», с тяжелой, как могильная плита, крышкой капота и сияющими под солнцем выхлопными трубами из нержавейки, и скрипнул тормозами. Дверцы распахнулись, из передней вышел гладковыбритый мужчина с незапоминаюшимся лицом и южным загаром, из задней появилась невысокая женщина лет немногим более тридцати, в строгом кремовом платье с короткими рукавами, худощавая, тоже загорелая, c проступающими из-под легкой ткани ключицами и большой шапкой завитых осветленных волос; она чем-то напомнила Виктору Джейн Фонду в фильме «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». Виктору сразу бросилось в глаза то, что она использует тушь и тени для ресниц, что в России им не было замечено даже у богатых дам или девиц легкого поведения. Подойдя, мужчина показал Быгову какой-то значок на оборотной стороне лацкана пиджака; Быгов здоровой рукой предъявил удостоверение. Лена посмотрела на женщину с определенным скепсисом.

— Спешиалный агент Дик Сэллинджер, семнадцатый департмент Ю-Эс-Эс, — произнес мужчина с заметным акцентом и кивнул на женщину, — миссис Крамер, переводчик. Мне сказали, что Джо^[10] просил передат записку для тетушка.

— Капитан Быгов, жандармерия его величества. Записки нет, но наш друг может передать вам все на словах.

Видимо, это был отзыв и пароль.

— О'кей, — ответил Сэллинджер, — рады видет его.

— Идите, — шепнул Быгов.

— Всего доброго…

— Идите.

Виктор шагнул вперед и произнес «Хэллоу!»

— Здравсвуйтье. Прошу машина. Будете говорит через переводчик.

Внутри Виктор почувствовал какое-то неприятное ощущение, поняв, что с этого мгновения он уже не в России, и что он не может просто туда вернуться, по этому странному трапу в стойке гигантской серебристой калоши. Не чувствовал он себя здесь и беспечным туристом. Переходить границу вечного рейха во второй реальности было как-то проще, потому что вокруг был обыкновенный белорусский лес, ручей и мостик. Он сделал над собой усилие и направился к распахнутой задней двери солидной, монументальной, как мавзолей, машины, рассчитанной на голливудских кинозвезд и героев-летчиков. Внутри его ждали пухлые кожаные подушки дивана; он подвинулся к левой стороне, рядом села переводчица, захлопнула дверь и стандартно улыбнулась губами в темно-вишневой помаде.

— Меня зовут Джейн, — произнесла она на безукоризненном, как у диктора, русском, — я ваш переводчик, как уже сказал мистер Сэлинджер.

— Джейн. Как Фонда.

— Простите, но я не знаю Фонда. При крещении мне дали имя Иоанна, Иоанна Воронина.

— Вы русская?

— Да. Эмигрировала с родителями в гражданскую. Крамер — это по мужу, он был пилот, как бы это правильно сказать, трюкач. У него были контракты с кинофабрикой.

— Каскадер?

— Да, каскадер. Когда он разбился, я не стала менять фамилию, так проще устроиться. Страховки надолго не хватило. К счастью, удалось поступить на службу в Ю-Эс-Эс.

— Юнайтед Сикрет Сервис? — машинально спросил Виктор по второй реальности.

— Unconventional Strategic Services. Нетрадиционные стратегические службы. Такназвали из дипломатических соображений, чтобы не портить отношений с армейскими и флотскими разведками. В России переводят как УСС — Удельные Стратегические Службы.

«Что-то она разговорилась. Хотя — видимо, это задание. Располагает к себе, заодно намекнула, что свободна.»

Машина свистела наддувом и уже неслась по мосту, гладкому, как взлетная полоса. Американским дорогам и тогда можно было позавидовать. Приемник в машине ловил волну местной станции, потчевавшей слушателей хитами в исполнении оркестра Лео Райзмана вперемежку с рекламой и незатейливыми шутками ведущего.

— А почему аэродром так назвали — Новая демократия? — спросил Виктор пытаясь перехватить инициативу в разговоре.

— Он раньше был Гуверовским. Лонг приглашал Гувера в администрацию, но тот отказался и стал недобросовестной оппозицией. Тогда были преданы огласке материалы о гибели семи миллионов американцев от голода по вине Гувера и Рузвельта, который тоже отверг предложения сотрудничать, и местные жители потребовали переименовать аэропорт, в поддержку политики Лонга. Предлагали назвать имени Лонга, но он отказался. Сказал, что еще недостаточно сделал для величия Америки.

«Сегодня каждый новый властитель не только пытается смешать своего предшественника с грязью, но и создать новую систему знаний о прошлом, исторических ценностей, героев и преступлений, в которой его предшественники механически будут в грязи…» — вспомнил Виктор запись в блокноте у Лены. «Интересно, а что это за новая демократия, чем она лучше старой… и… и… а что это за семь миллионов жертв? Голодомор у них был? Что-то не слышал об этом.»

— Да, семь миллионов — ужасная трагедия. Я, честно говоря, почти не слышал об этом. Америка всегда виделась мне преуспевающей страной.

— Они это скрывали! — с негодованием воскликнула Джейн. — У нас уничтожали продовольствие, топили паровозы пшеницей, чтобы цены не упали, а миллионы разоренных фермеров и безработных умирали от болезней, вызванных истощением! Комиссия Аппельбаума все выяснила! Бесплатный суп давали только в некоторых городах, но масса городов были банкроты и не имели такой возможности. У нас нет такой паспортной системы, как в Российской империи, поэтому точное количество жертв мы никогда не узнаем. Теперь везде ставят скорбные монументы жертвам Великой Депрессии, а раньше везде висели плакаты «Smile!» — «Улыбайся!» Эти толстосумы требовали, чтобы народ вымирал с улыбкой! И это они называли демократией! Только Босс дал всему народу настоящую демократию для людей, а не для кошельков.

— Босс? Руководитель УСС?

— Босс — так в народе зовут президента. Наш Босс.

«А, так вот кто такой босс из песни».

— Мы едем прямо к нему?

— Нет, в гостиницу. Босс очень занят, он ездит по стране, необходимо, чтобы он выкроил время для встречи. В гостинице вам закажут завтрак, с дороги примете ванну, вам пригласят парикмахера…

— А зачем парикмахер? Я вроде как не зарос…

— Ах, да… Вам не нужно думать об экономии, все ваши гостиничные счета оплатит федеральное правительство. Депрессия кончилась, наша страна снова богата и может оказать настоящее русское гостеприимство.

«Ага. Пришелец из будущего это для них типа крутой инвестор для ихней фирмы. Показать выгодность предприятия. Ну-ну.»

— То есть, все на шару?

— «На шару»… простите, я никогда не слышала это выражение.

— Ну, если кто-то расшаривает свой ресурс, или шарится, или шароварный софт… ах, да, ну, это же от английского «share». Делать доступным.

— Так это же один из принципов Босса! — воскликнула Джейн. — Делиться, «Share Our Wealth», поделиться богатством. Я сначала подумала, что «на шару» — галлицизм, от «шерамыжник».

— Ну, в принципе…

— Есть разница. Это одна из основ Новой Демократии. Чтобы права служили народу, нужно правильно разделить наши богатства. Право мало записать в законе; чтобы они действовали, нужны деньги. Деньги дают возможность заниматься политикой, выдвигаться на выборах, выписывать газеты и печататься в них… наконец, нанять адвоката, это тоже нужны деньги. Если у вас нет денег, вы бесправны. Вас даже не пустят к урнам для голосования, потому что у нас до недавнего времени надо было платить регистрационный налог, чтобы вас отметили, как избирателя. Босс, будучи губернатором Луизианы, еще в тридцать пятом году сделал в штате бесплатное голосование. А теперь, став президентом, Босс покончил с диктатурой финансовых воротил, поставив под контроль федерального правительства крупнейшие банки, и ввел прогрессивный налог на личные доходы, чтобы децентрализовать богатство, сосредоточенное в руках немногих. Благодаря программе Босса в будущем каждый гражданин Америки получит сумму, позволяющую ему реализовать все гражданские права и свободы. Точная сумма сейчас уточняется, чаще всего говорят, что это будет четыре тысячи долларов. Каждый станет королем! Это будет впервые в истории человечества!

— Каждому — по четыре тысячи долларов?

— Ну вы же представляете, каким суммами ворочают ничтожное число семейств!

— И как же вы думаете поступить с ними?

— Четыре тысячи — это дом, автомобиль и радиоприемник. Но я не буду тратить! Так делают только неудачники. Лучше вкладывать в акции крупных компаний. Например, думаю вложить в паровозные заводы Болдуина, сейчас на железных дорогах растет движение, значит, будут заказы.

— Но паровозы лет через десять-двадцать заменят тепловозами. А у Болдуина в это время дела пойдут не слишком удачно.

— Оу! — воскликнула Джейн, и ее темно-карие глаза и маленький ротик округлились. — Сколько я вам должна за бизнес-консультацию?

— Пустяки. Считайте, что я расшарил свой капитал.

10. С новозыбковской каланчи

Виктор поначалу надеялся, что Джейн по пути следования, как гид, будет показывать ему достопримечательности столицы. Но то ли в нетрадиционных спецслужбах решили, что старый Вашингтон человеку из эпохи Интернет будет мало интересен, то ли Джейн саму срочно вызвали из другого города и она плохо знала что где, но только она всю дорогу с неподдельным восторгом комсомолки тридцатых накачивала Виктора политическм пиаром.

Обещание четырех килобаксов Виктор, помнящий историю с ваучерами, про себя счел конкретным разводиловом. С другой стороны, Лонг, если верить переводчице, прижал финансово-паразитическую олигархию и обеспечил экономический рост, а если дать народу сегодня рост заработка, он поверит, что завтра получит все, что угодно — коммунизм, вхождение в семью цивилизованных народов, мировое господство нации, или, на худой конец, по миллиону долларов на рыло. Надо сказать, что Лонгу все-таки было проще — американские магнаты работали в то время почти исключительно на внутренний рынок, а не владели узкой сферой добычи экспортируемых сырьевых ресурсов, и на мнение других стран по поводу внутренней политики и вмешательства государства в частный бизнес можно было глубоко плевать. Отчасти поэтому, отчасти потому, что он прибыл сюда не для политических дискуссий, Виктор не возражал, и Джейн продолжала заполнять салон машины цветочно-пряным ароматом духов Элизабет Арден и радостным щебетанием о том, как президент Лонг заботится о Душе и Теле Великой Нации.

— Вы не представляете, Виктор, мы с вами теперь можем спокойно завести детей!

— Да? Это интересная мысль. А вы не пробовали делать этого раньше?

— Вы имеете в виду секс? Я о другом — во времена Депрессии ребенок это была проблема, особенно обучение. Сейчас каждая семья может отдать ребенка в колледж, правительства штатов платят компенсации. В колледже дети получат профессиональное или профессионально-техническое образование, а значит, что? Они смогут получить работу! Нормальную работу, не какое-то там мытье тарелок. Занимаясь любовью, мы можем не волноваться за будущее детей.

— Потрясающе. В прямом смысле можно спать спокойно.

— Более того. Школьные программы пересмотрены и теперь одно из главных требований как к школе, так и к семье — воспитание уважения к закону. Для этого учителям и родителям помогают специальные психологи. За счет этого Босс планирует сэкономить пять или шесть миллиардов долларов в год за счет уменьшения расходов на расследование преступлений и суды, потому что преступности будет меньше. Представляете — шесть миллиардов! Эти деньги дополнительно пойдут на искоренение болезней, на что администрация Босса уже направила большие средства, причем не столько на лечение, сколько на предупреждение. Мы объявили войну болезням, мы планируем полное истребление микробов и полный разгром главных причин порождающих массовые болезни, включая безумие — разгром нищеты, голода, наготы. Богатство нации надо считать по отсутствию в ней бедных!

— Хорошая идея! — воскликнул Виктор, а про себя подумал: «Тогда бы при Брежневе американцы точно нам завидовали».

— Теперь у нас минимум — две с половиной тысячи долларов в год на семью при тридцатичасовой рабочей неделе кормильца. Ведь бедность происходит от чего? От накопления богатств в руках немногих. Поэтому Новая Демократия — это не только права, но и телесное и духовное здоровье. Это же так просто!

Тем временем Виктор крутил головой и все же пытался составит путевые впечатления о «кэпитал оф зе Юнайтет Стейтс», в которой он ранее никогда не был. Ильф и Петров в реальности-1 сказали, что Вашингтон тридцатых — это не Америка; возможно, они напишут то же самое и в нынешней реальности, а у Виктора вообще возникло стойкое впечатление, что этот город, с его большими, но не высотными зданиями, скверами, аккуратно высаженными деревьями и попадавшимися по дороге памятниками, названия которых он не успевал спросить из-за неумолкающей трескотни Джейн, между словами которой невозможно было вставить и лезвие перочинного ножа, короче, что этот город просто идеальное воплощение советского города позднесталинской эпохи. Было в проезжаемых улицах что-то от Кутузовского проспекта, что-то от Крещатика, а то Виктору вдруг начинало казаться, что он в послевоенном Ленинграде на Кировском или бывшем проспекте имени Сталина. От этого город начинал казаться своим и каким-то даже доброжелательным, а висевшие снаружи на многих окнах полосатые навесы от жары просто вызывали детскую ностальгию — Виктор успел застать такую вещь на витринах магазинов в Брянске.

Ильф и Петров отмечали, что в Вашингтоне много автомобилей; на взгляд Виктора, для большого города машин было как раз по-советски мало, но те, что были, представляли просто рай для любителя ретро. Часть из них была еще выпуска двадцатых, и смешение двух эпох автомобильной моды, мира угловатых каретных кузовов, кожаных откидывающихся верхов, плоских, обрамленных хромом, как икона в окладе, радиаторов и мира зализанных самолетных форм, невероятных передних крыльев и округлых капотов, вызывало чувство присутствия на каком-то шоу. По встречной полосе мимо них промчался какой-то невероятный в своем стремлении пускать пыль в глаза в прямом и переносном смысле пурпурный «дюзенберг», а вскоре они стали на перекрестке, ожидая, когда мимо них проедет бело-зеленый трамвай на подрезиненных колесах, очень похожий то ли на «Татру», то ли на РВЗ, столь любимые и распространенные в советских городах золотого периода застоя.

Совсем уже экзотикой выглядел плывущий низко над городом небольшой дирижабль с рекламой гудийровских шин. Вообще реклама здесь особо в глаза не бросалась, возможно, потому что Виктор достаточно насмотрелся на нее в своей реальности. Обращало на себя внимание что-то случайное и обрывочное — распродажа шелков и кружев в магазине Бэкона, пепси-кола со старинной этикеткой, непохожей на ту, с которой она попала в СССР, серфинг на пляжах Калифорнии, и, наконец, периодически встречавшаяся политическая реклама Лонга со все тем же лозунгом «Share Our Wealth». Зато характерной чертой, смазывавшей имидж соцгорода, был обилие американских флагов на разных домах к месту и не к месту. Хотя, если представить себе, что это красные флаги, то вполне могло сойти за Первомай.

«Интересно, а у них негров линчуют?»

— Что вы там увидели сзади?

— Джейн, а что там за черный «бьюик» все время за нами?

— А, это полиция. Так надо. На чем я остановилась?

— На черном «бьюике».

— Ах да, еще в бытность губернатором Луизианы Босс вел настоящую войну с Ку-Клукс-Кланом за права чернокожего населения… Расизм был позорным пятном Америки, но в ближайшие годы с ним будет покончено. Полностью и навсегда.

— Так вас можно поздравить! — воскликнув Виктор, вспомнив, когда произошло убийство Мартина Лютера Кинга. — «Нет для нас ни черных, ни цветных…»

— А, «Широка страна моя родная»? Она здесь очень популярна. Вы слышали, как ее поет Пол Робсон?

— Да, и даже по-русски.

— Пол по-русски? Никогда не слышала. Вообще в России сочиняют красивые гимны, на их мелодии поют в церквях.

— А на такую будут петь в церквях?

«Нам нет преград ни в море, ни на суше,

Нам не страшны ни льды, ни облака,

Знамя страны своей,

Пламя души своей,

Мы пронесем через миры и века!»

— Вау! — Джейн так и подпрыгнула. Как быстро эти эмигранты обучаются говорить «Вау!». — Это про Америку, да?

— Нет, про Россию.

— С ума сойти. Нет, это точно про нас, про нынешнюю Америку! Вы должны обязательно записать эту песню! Сейчас так мало патриотических хитов! Точнее их пишут, но мало удачных. У нас привыкли сочинять развлекательную музыку, а здесь звучит душа нации. Если вы не против, я обязательно потом напомню.

— Пожалуйста. У вас у всех тут такой духовный подъем?

— А у кого его нет? Фермеры получают выгодные ссуды под урожай, безработица почти исчезла благодаря крупным военным заказам, мелкие лавочники не боятся, что их разорят супермаркеты, благодаря выгодным налогам, и не боятся связываться с банками! Никто не боится связываться с банками, никто не боится потерять все! Вы можете взять ссуду, изобретать, как Эдисон или Тесла, если у вас есть хорошая идея, вы откроете предприятие, завод, станете богатым! Если у вас есть голова, вы можете стать Фордом! Надо только уметь делать для своих идей, как это сказать по русски, рынкование.

— Маркетинг, что ли?

— Да-да, маркетинг! Посмотрите, как живут эмигранты из России — они стали знамениты! Сикорский получил огромные вложения в свою фирму от военных ведомств, он готовит переворот в десантных войсках. Зворыкин стал звездой электроники, компания Сарнова получила фантастически выгодный правительственный заказ на развитие национального телевижн… дальновидения. Людям с идеями будущего у нас открыта дорога к вершинам!

Виктор понимал, что Джейн — при всем своем желании он не мог приставить к ее имиджу имя Иоанна — прощупывает его слабости характера, судя по расписыванию потенциальных перспектив, чтобы склонить к невозвращению. Делала она это прямолинейно, в лоб, можно сказать даже примитивно, но с такими искренними энтузиазмом и напором, которые невольно внушало уважение. Даже если это было игрой, то в таком случае Джейн обладала талантом великой актрисы и играла так, что хотелось аплодировать. В конце концов Виктор решил, что «к невозвращению» — это еще не так плохо; если бы американцы хотели его завербовать, то черт знает какую гадость они бы придумали, чтобы сломить волю. Хотя кто знает, может еще и придумают.

Агрессивный маркетинг Джейн нового американского образа жизни прервался лишь когда они подъехали к гостинице. При этом Виктор, хоть и не помнил плана Вашингтона, но сильно подозревал, что до этого они нарезали несколько кругов по городу по улицам, пересекавшим жилые кварталы под прямым углом и наискось, как штриховка на чертеже.

— Ну вот и приехали! — воскликнула Джейн. Отель Хэмилтон, новое здание.

Здание вызвало у Виктора сильное чувство дежа вю: он был готов поклясться, что видел подобное в Москве, только немного пониже; потом ему стало казаться, что это нижняя часть недостроенной сталинской высотки. Отель представлял собой П-образное здание — фасад составляли два девятиэтажных прямоугольных крыла, которые соединяла полукруглая арка, ну очень похожая на выход станции «Дворец Советов». Знакомыми казались даже эркеры, которые тянулись с третьего по седьмой этаж; Виктор вдруг вспомнил, что точно такие же были на Доме Стахановцев на Сталинском проспекте в Брянске во второй реальности. Над аркой развевался огромный звездно-полосатый флаг.

«Сейчас в таком где-то в среднем двести пятьдесят баксов за сутки. Интересно, а здесь же, наверное, положено портье и другой прислуге на чай давать, и сколько по нынешнему курсу?»

Он хотел спросить об этом у Джейн, но вопрос отпал сам собой: Сэлинджер показал при входе жетон, и по выражению лица и фигуры портье — о, эта удивительная эпоха тридцатых, когда у людей еще все на лице написано, да еще с выразительной мимикой, — стало ясно, что USS здесь не только богатые гости, но еще и в опреденной мере хозяева. Номенклатурные привычки начинали проникать в американское общество.

Кстати, о номенклатуре. Внутренний интерьер отеля не оставил у Виктора сомнений, что понятия о роскошной жизни позднесталинской эпохи были взяты из Вашингтона начала века. Все эти квадратные колонны, члененый балками потолок, люстры с мелкими хрустальными подвесками, занавесочки смотрелись до того ностальгически-совестки-знакомо, что Виктор подумал, не залетел ли он куда-нибудь в 1953 год. Впрочем, впечатление развеяли абсолютно несоветские беллбои и лифтер.

— Большая часть комнат здесь небольшие, — пояснила Джейн, — но для вас, точнее, для нас, резервировали, как это сказать, ответственные комнаты.

— Executive room, что ли?

— Yes, именно это.

«Ответственные комнаты» представляли собой двухкомнатный номер, где была гостиная, спальня с двуспальной кроватью и желтым стодолларовым «Зенитом» на тумбочке, который, как по заказу, оптимистично названивал «Настройщика пианино» в исполнении джаза Банни Беригана, ванная и небольшая прихожая. В прихожей разместились диван, несколько кресел, обеденный столик с креслами, что-то вроде небольшого письменного стола, и, что по-настоящему поразило Виктора, на тумбе возвышался четырехсотдолларовый полированный ящик телевизора «Дюмон» с экраном настоящим — родным, четырнадцатидюймовым экраном, который можно было смотреть спокойно из любого места комнаты. Виктор так засмотрелся на это чудо техники, что сперва не заметил человека, который ожидал их в номере — относительно высокого, худощавого и со слегка вьющимися волосами с проседью — и только когда тот приблизился к нему, пробормотал смущенное «Здравствуйте» и протянул руку.

— Здравствуйте, Виктор, — ясно и четко ответил тот. Меня зовут Борис Галлахер, моя должнось в Ю-Эс-Эс вряд ли вас заинтересует… искренне рад вас здесь видеть, потому что я родом из Новозыбкова.

— Очень приятно, — машинально ответил Виктор, не зная, что отвечать в таких случаях.

— Не удивляет? Моя семья перехала еще до революции, но воспоминания детства все равно живы. Скажите, а вам доводилось ездить в Новозыбков?

— Да, только не часто.

— Там такая пожарная каланча была на депо, помню, в детстве на нее забирался… Господа, давайте присядем, не каждый день бывают такие встречи. Плиз!

Виктор присел на диван, думая о том, что Галлахер вряд ли его встречает здесь лишь для того, чтобы предаваться воспоминаниям детства. Ю-Эс-Эс наверняка не случайно земляка подбирало.

— Каланчи сейчас нет, — ответил он, — а депо сохранилось, только малость перестроено. Там и сейчас пожарные.

— Сохранилось? Потрясающе. На каланчу, я, конечно, не надеялся. Как сейчас помню, с нее виден весь город, все сады в цвету, прямо вот так молитвенный дом под железной крышей, он рядом там стоял… Да, собственно, по делу: на меня возложена задача подготовить вашу встречу с президентом, хотя он два раза в неделю встречается с журналистами, но эта встреча конфиденциальная, ее надо заранее запланировать, короче, придется какое-то время пожить здесь. Ну, вы наверняка уже познакомились, миссис Крамер будет вашим гидом и переводчиком, а мистеру Сэлинджеру поручено обеспечить вашу неприкосновенность здесь. Просто на всякий случай, потому что если у президента назначена встреча, надо, чтобы не было никаких накладок, да и вы здесь человек новый.

— Понятно. Но вот меня беспокоит один вопрос…

— Да-да, все, что вас интересует.

— Мы приехали из аэропорта, не проходя пограничный и таможенный контроль. Не получается, что я тут типа нелегального мигранта?

— О! — воскликнул Галлахер и хлопнул себя по лбу. — Совсем же забыл! Минуточку…

Он щелкнул замком небольшой черной папки натуральной кожи, которую все время держал в руках.

— Совсем забыл… Вот же ваш паспорт гражданина Соединенных Штатов.

11. Мечты идиота

Виктор взглянул на кусок картона, ради которого довольно многие граждане СССР в самом конце 80-х готовы были мать родную продать. Дело явно пахло какой-то провокацией, но в чем ее смысл — понять было нельзя. Слишком жирная наживка на крючке. Да и паспорт был по виду какой-то левый, бордового цвета, почти как советский «нового образца». Над словом «PASSPORT» в обложке была прорезь, сквозь которую виднелся номер, орел под ним был в круге, а «United States of America» было в одну строку, и не прописью, а печатными.

«Вспомнить бы, какие у них паспорта-то тогда были… Черт, почему в кино про тридцатые они их не показывают? А, стоп: вроде у Индианы Джонса был. И вроде тоже красный. Краснокожая паспортина.».

— Что-то не так? Сейчас, после Джи-Ди, все граждане США по закону должны регистрировать гражданское состояние и иметь паспорта, это необходимо для борьбы с коррупцией и мошенничеством в фондах и службах, занимающихся социальным вспомоществованием. Поэтому вам оформили паспорт.

— Но… но я не подавал заявления на американское гражданство.

— Разве вам не разъяснили в самолете? Для ваших и наших друзей в Москве необходимо, чтобы ваш визит не имел широкой огласки. Отмечаться же в разных официальных учреждениях — значит, оставить слишком много следов. Поэтому вам просто предоставили гражданство США.

— То есть, мой въезд нелегальный?

— Ну как нелегальный? Предоставление гражданства Соединенных Штатов как раз его и легализует.

«Тогда в чем же пойнт? Сейчас что-нибудь подписать подсунут?»

— Ясно… Я должен подписать какие-то бумаги для получения?

— Все уже оформлено.

— Как?

— Ну, это для нас не проблема. Только распишетесь на самом паспорте, на карточке, — и Борис развернул паспорт там, где была отретушированная фотка Виктора, сделанная, видимо, на улице. На американский паспорт Виктор точно не снимался.

«Лихо они… И что выходит? Двойное гражданство? И что? Тайный агент императора с кучей паспортов. Как в фильме про Борна. А почему они в этом заинтересованы? Хотя — если они заинтересованы во встрече, то почему бы и не в этом?»

— Ну, наверняка вы въехали в страну с какой-то суммой денег на руках, на мелочи это наверняка хватит, ну а на случай крупных расходов можно расплачиваться чеком, — и Борис протянул Виктору длинную синюю книжку с золотой надписью курсивом. — На вас открыт специальный счет, железную дорогу вы, конечно, не купите — хотели бы купить железную дорогу? — а всякие непредвиденные обеспечит.

— Простите, а за какие услуги…

Борис расплылся в улыбке.

— Я понимаю! Все это очень напоминает заурядный детектив про мафию. Нет, Виктор, нет. Это не попытка Вас купить. Понимаете, Вы здесь стоите круглую сумму — очень большую сумму, и это, — он помахал в воздухе чековой книжкой и положил ее на диван, — это жалко, смехотворно по сравнению с тем, сколько вы стоите здесь на самом деле. Вас не смущает слово «стоит»? Это наш образ жизни, так здесь принято говорить. Про любого здесь говорят, что он столько-то стоит. Даже марксисты этого не отрицают. «Каждому по труду», верно? Значит, у Маркса человек, его способности, имеют цену, измеряемую трудом.

— Но у Маркса продается рабочая сила, а не человек.

— Естественно. Рабочая сила, интеллект, деловые качества. Неподкупность, — и он поднял большой палец вверх, — неподкупность сейчас здесь в большой цене, честность, искренность, желание служить людям. И достоинство, всегда достоинство. Но я вас, кажется, заговорил. Сейчас вам закажут завтрак, отдыхайте… и, да, чековую книжку не забудьте, а мне, извините, пора. Желаю приятного дня. До завтра вас точно в Белый Дом не вызовут.

— Погодите, а я же в банке не расписывался, как же они подпись на чеке сличать будут?

— Не волнуйтесь, никаких проблем не будет. Считайте это маленьким чудом, — заверил Борис и растворился в воздухе, как Чеширский Кот, оставляя после себя сияющую улыбку. Ну, почти растворился, потому что штатные действия при прощании не в счет.

Виктор откинулся на спинку дивана. В голове почему-то вертелась фраза из «Золотого теленка»: «Ну вот, я и миллионер. Сбылись мечты идиота!». В воздухе повисла тишина.

— Становится жарко, — пробормотал он. Солнце, действительно, уже начинало по-южному припекать.

— Один момент! — воскликнула Джейн. Она открыла дверцу деревянной тумбы, за которой скрывался бесшумный абсорбционный холодильник-бар. — Пепси, Ройял Краун, Будвайзер, Миллер, Корс?

— Я буду Пепси, — ответил Виктор. Что такое Ройял Краун, он не знал, а пиво не способствовало соображению.

— Полагаю, благородный эксперимент^[11] уже закончен, эй? — усмехнулся Сэлинджер на америкэн инглиш. Он вытянул из полярных глубин холодильника бутылочку крепкого Будвайзера, и, откупорив, начал неторопливо потягивать из горла, развалившись в кресле. Джейн сперва наполнила бокал Виктора, а затем плеснула себе «Корс легкое» и устроилась рядом на диване. Как уже удалось заметить по рекламным щитам, этикетка Пепси здесь была больше похожа на кока-кольную, чем на знакомый советскому человеку красно-синий кружок. Виктор отхлебнул; вкус оставался тот же.

— Come Alive, You're in the Pepsi Generation, — улыбнулся он, вспомнив Пелевина.

— Как-как?

— Это рекламный слоган в будущем.

— Да вы кладезь идей! Берусь реализовать. Доходы фифти-фифти. Идет?

— OK. Я не жадный.

— Сейчас закажем ваш завтрак. Что бы вы хотели?

— Да что-нибудь попроще и полезнее для здоровья. Кстати, а вы поели?

— Перекусили по дороге на скорую руку. Пришлось рано вставать.

— Слушайте, ребята, давайте завязывать с фастфудом. Думаю, если заказать на троих, это вашу контору не разорит? В крайнем случае, у меня пока бабки есть. А то как-то неудобно.

— Узнаю русского!

— Он хочет платить за нас? — удивился Сэлинджер.

— Платить может правительство, — задумчиво произнесла Джейн; видимо эта идея ей понравилась. — Просто это в плане не было предусмотрено.

— Ну так предусмотрите! — Виктор решил, что совместная трапеза будет в налаживании отношений как-то не лишней. — Проведете, как… как мероприятия в порядке оперативно-агентурной разработки.

— Что есть означает «разработка»? — переспросил Сэлинджер по русски.

— Gain the trust, — опередил Виктор переводчицу, — втереться в доверие.

— Прекрасно, — ответил Дик, — но кто будет разработкивать кого? На этот случай?

— Вы меня, естественно. USS слишком дорого стоит, чтобы подкупить его бесплатными завтраками.

Сэлинджер расхохотался, чуть не поперхнувшись остатками пива, и пошел за второй бутылкой. Джейн подошла к телефону звонить в ресторан. Виктор понял, что вопрос, кто платит за банкет, решен в пользу всех троих.

— Вы дали мне слишком большой цена, — ответил Дик, покончив с пробкой, — моя миссия есть ваша безопасность только.

— Охотно верю. Но секьюрити с таким знанием иностранных языков тоже дорого стоит.

— Я раньше был детектив. Агенство «Бродер энд Сэлинджер». Частни заказ. Один заказ имеет дело русска мафиа, я изучал русски, говорил русски, немного. Потом Бродер ушел на небо, депрешн, нет заказ. Сейчас был нанят Ю-Эс-Эс, не секьюрити, нет. Но я сейчас получать охранная миссия, потому что я владей русский язык и бокс.

… Завтрак был в традициях русской кухни — в том виде, как ее здесь понимали. То есть, это были сырники, круассаны, омлет с лососем и свежий ананасный сок.

— Боже мой! — воскликнула Джейн. — Двадцать лет не ела сырников.

— Русские сырные пироги — это отвал башки^[12], - констатировал Дик, снова перейдя на родной язык и поливая сырник томатным соусом. — Виктор, а почему вы не пьете сок? Он содержит витамины.

— У нас сладкие напитки пьют в конце завтрака. А сырники обычно едят со сметаной, попробуйте.

— Четко, — согласился Дик, попробовав предложенный вариант, — но это надо есть неторопливо, чтобы почувствовать вкус. Наверное, их едят в далеких маленьких городках на берегу озера, где ветер доносит с гор запах сосна. Смотрят, как садящееся солнце окрашивает волны и медленно едят горячие сырные пироги. В большом городе нет времени на долгую еду.

Джейн углубилась в процесс поглощения пищи, и Виктор подумал, что, когда она не несет агитпроп, она очень даже неплохо выглядит — почти как женщина начала восьмидесятых с ретро-прической. Интересно, сколько ей — тридцать, тридцать пять?

Пока она молчит, надо сориентироваться, подумал Виктор. Если цели совпадают, то есть Даллес действительно заинтересован показать его президенту, чтобы убедить начать ядерный проект, вряд ли они будут до встречи на него жестко давить. Не надо держать американского президента тридцатых за дурака, это не девяностые. Даже если он необразован, он допрет своим провинциальным чутьем, что им манипулируют. Здесь важна абсолютная искренность, нужен человек убежденный, а не сломленный. Сломленного Лонг раскусит.

Интересно, а в чем же в этой истории заинтересован Даллес, подумал Виктор. Ну, служебный долг, национальная безопасность — это понятно. Но почему он заинтересован устроить личную встречу? В принципе можно тоже собрать физиков, как на даче Эрлих-Кричевского, подкинуть пару мировых открытий, и они перед возможностью стать нобелевскими лауреатами подпишут не только заключение о возможности атомной бомбы, но и контактов с инопланетянами. Манипулировать учеными тоже можно. Почему эти американские гуманисты и демократы с удовольствием делали ту же самую бомбу? Шанс осуществить мечту всей жизни, сделать открытие. Ну а применение — это все грязные политики виноваты. Ну так почему для Даллеса важно его, Виктора, тащить к Лонгу лично? Без предварительных встреч с физиками? Лонг не доверяет яйцеголовым? Или Даллесу в данный момент все равно, откуда Виктор, а бомба будет, не будет — как-нибудь выкрутиться? Даллесу нужна просто правдоподобная легенда? Но зачем? Выслужиться перед начальством? Выбить финансирование? Что нужно Даллесу? Чиновник — это не машина, в которую заложены интересы государства, это человек, и чем выше, тем больше его действия зависят от того, насколько интересы государства совпадают с его личными, поскольку идеалисты и подвижники высоко не поднимаются, по крайней мере здесь, в США третьей реальности.

И еще, подумал Виктор, занятно то, что пыль в глаза здесь пускают очень расчетливо. «Корд» можно нанять на время. На особнячок для приемов, в отличие от рейха не тратятся, номер в отеле, отель, судя по потолкам, явно не дворцовым, символ умения при минимуме затрат выжимать максимум средств из постояльцев. Телевизор и приемник тоже, видимо, специально для него в номер поставили, тоже временно.

На фоне этого предоставление американского гражданства и стартовой суммы уже не выглядело столь ошарашивающе. Что там сказал товарищ Сталин? «Сейчас американцы собирают со всего мира мозги и обеспечивают себе прогресс.» А зачем тащить много мозгов, чтобы они изобретали велосипед, если вот они, готовенькие идеи будущего? Можно сэкономить, чтобы сделать больше денег. Так подумает нынешний американский бизнесмен, потому что его учили финансам, а не технологии. И он ошибется, потому что в развитии техники возможны альтернативы. Например, если бы в США производство автомобилей в 30–50 годы не имело такого значения для национальной экономики (скажем, по политическим причинам были бы закрыты внешние рынки), то развивали бы железные дороги, и сейчас в Америке везде ходили электровозы и скоростные пассажирские поезда. Но если процесс перерождения американского бизнесмена из изобретателя в финансиста пошел, то вложить деньги в него, Виктора — это save the money. Что, впрочем, ничуть не мешает тому, чо это может быть подкупом. Правда, подкуп в таких случаях обычно делают постепенно, начиная с небольших сумм, чтобы не переходить психологический порог, когда человек воспринимает это, как подкуп, и постепенно, постепенно этот порог повышают. Но и Галлахер тоже старался, чтобы он, Виктор, не воспринимал это как подкуп. Может, надо было отказаться? По всем советским книгам и фильмам в этих случаях отказываются. С другой стороны, Сталин сам сказал, что как раз надо позволить себя скомпроментировать, чтобы американцы не думали, что Виктор работает на государство. То есть он, Виктор играет отщепенца, но отщепенца по глупости. Запутаться можно. Почему его подробно не инструктировали? Боялись, что американцы расколят, что его инструктировали?

Вообще, неясно с обстановкой в стране. Надо найти повод выбраться на улицу, а не только слушать пиар живым звуком.

— А что у нас дальше по программе? Господин Галлахер сказал, что сегодня встречи с президентом не будет.

— Для начала примете ванну с дороги.

— Точно. Черт, из-за спешности отъезда я ничего с собой не захватил. Джейн, вы не подскажете здесь нормальный магазин, чтобы взять рубашку и белье, чтобы свое отдать в прачечную? Понимаете, будет неловко показаться перед президентом в несвежем, а пока оно в прачечной, в чем-то надо ходить. Я тут ничего не знаю, где-то может быть дрянь подсунут, или нормальное, но цену загнут…

— Я поняла. Чтобы недорого, но прилично смотрелось. Знаю пару хороших заведений. После завтрака сразу можно сходить. Я вызову машину.

— А тут недалеко? Хотелось бы пройтись пешком по цитадели демократии. Новой.

— Любите пешую ходьбу? Это полезно для здоровья, просто на это всегда не хватает времени. Да, здесь недалеко, можно пройтись.

— Спасибо. Черт, совсем забыл — я же гостевую карту не заполнил!

Дик и Джейн хором заулыбались.

— Все уже заполнено. И вообще, с Ю-Эс-Эс чувствуйте себя везде как дома.

12. «Вперед, легионеры, железные ребята»

На улице Виктор понял, что эйр-кондишен для Вашингтона — не роскошь, а система первой необходимости. Сочинская жара и влажность, помноженные на городскую застройку, по счастью, не слишком плотную и высокую, создавали духоту. В глаза лезли всякие бытовые мелочи — например, те же самые газеты на асфальте, придавленные кирпичом, которые брали, оставляя рядом мелочь или достаточно простые фасоны одежды публики, наводящие скорее на мысль о провинциальном городке в СССР 1960 года, чем о чем-то, что у нас привыкли связывать с понятием «Америка». Было забавно увидеть в витрине магазина бытовой техники сияющие тарелки электрокаминов, так знакомые по СССР начала 60-х, и сейчас ассоциировавшиеся больше со спутниковыми антеннами, и фены, по форме очень похожие на современные, но металлические и хромированные, как бампер «Кадиллака». Удивляло то, что машины, большинство которых были почему-то черными, по городу едут медленно, несмотря на асфальт, что народ прется через улицу где попало, как в деревне, и что детвора купается в фонтане; вызывали ностальгические чувства запах бензина, как у переезда на Литейной, невысокие, недавно посаженные деревца и вездесущие баскетбольные спортплощадки, мода на которые в Союз, видимо, тоже пришла отсюда. Особенно удивляло, как пожарные моют дома от копоти струями из бранспойтов, и что в небе снова плывет дирижабль.

— Жаль, что сегодня нет парада на Пенсильвания-Авеню, — заметила Джейн, — это так красиво! А еще жаль, что вы прибыли не весной, когда город в вишневом цвете.

— Что поделать, — согласился Виктор, — уж когда прибыл, тогда и прибыл. А до магазина еще далеко?

— Совсем нет. Он тут за углом.

Но стоило им свернуть за угол, как они тут же наткнулись на компактную толпу, в основном из мужчин с черной повязкой на рукаве, на которой были изображены две буквы L по обеим сторонам белого круга с черной пятиконечной звездой внутри. Таким образом, получалось LOL или «ухохатываюсь», но на это, видимо, чувства юмора у носящих повязки не хватило. Толпа скандировала «Америка — американцам!», что, впрочем, за углом уже не было слышно, ибо заглушалось шумом улицы, пара чуваков носила на шее картонные плакаты с надписью «Boycott» и кто-то малевал на витрине магазина белую шестиконечную звезду. От толпы отделился небольшой широкоплечий кент не слишком спортивного вида, шагнул навстречу Виктору, и, вскинув вверх согнутую под сорок пять градусов руку с кулаком, заорал «Save Long!». От него несло чем-то вроде самогона. Не успел Виктор сообразить, как чувак снова заорал, теперь уже на него:

— Почему вы не кричали «Save Long»?!

«Ну вот, нехватало только на экстремистов нарваться» — подумал Виктор. Не успел он сообразить, как реагировать, как Сэлинджер показал толпе значок USS и процедил сквозь зубы с расстановкой:

— Уот зе фак! (Что за дела?)^[13]

— Все в порядке, сэр, — растерянно пробормотал толстяк, попятившись, — прекрасная погода, сэр.

— Я люблю дождь, — так же многозначительно процедил Сэлинджер, — потому что чистые окна.

— Один момент, сэр. Все будет о'кей. — толсятяк повернулся и чего-то там заорал, чего Виктор не совсем понял. Все-таки разговорный инглиш, да еще тридцатых, требует практики. Звезду начали угодливо и неуклюже размазывать по стеклу. Сэлинджер жестом со словами «плиз, сэр», пригласил Виктора следовать дальше.

— Следующий магазин недалеко, — успокоила Джейн, — и там тоже недорого.

— А это что у вас, типа нацисты?

— Нет, это Эл-Эл, «Линкольн Легион». Одна из организаций под эгидой отца Кофлина. А что такое «типа нацисты»? Или русский язык изменился?

— Это сленг. «Типа» — это «что-то вроде». А если чисто конкретно, то сказали бы «в натуре нацисты».

— Понятно. «Типа» — это неопределенный артикль, «в натуре» — определенный. Странный жаргон.

— А что это за «Линкольн Легион» и что они делают? — Виктор не хотел слезать с темы. Об отце Кофлине он слышал мельком в «У нас это невозможно».

— Во времена Депрессии огромное число ни в чем неповинных людей сидело в тюрьмах. Точнее, это были люди, которых голод толкнул на незначительный проступок — украсть кусок хлеба или мелкую монету. За эти преступления надо было в первую очередь судить организаторов голода. Лонг добился массового пересмотра дел особой реабилитационной комиссией. Если заключенный заявлял, что хотел бы вступить в Линкольн Легион, его дело рассматривали без очереди и по упрощенной процедуре, под поручительство Кофлина. Так набрали целую армию освобожденных. Представляете радость народа, когда к семьям из тюрем вернулись кормильцы!

— Представляю… А дальше что?

— Члены Эл-Эл обязаны участвовать в различных общественных действиях. Например, бойкотировать те предприятия, владельцы которых выступают против Новой Демократии. Видимо, владелец магазина финансировал деструктивную оппозицию. Ну, если человек начинает на свободе нарушать закон, или выясняется, что он вступил в Эл-Эл, чтобы оказаться на свободе раньше других, поручительство отца Кофлина кончается.

— То есть, если они не будут протестовать против того, на кого укажет Кофлин, их снова на зону отправят?

— Ну, это немного упрощенно… Отец Кофлин защищает интересы американского народа.

— Кто бы сомневался.

— Сейчас под его эгидой много чисто добровольных организаций. Американский Легион, «серебряные рубашки», даже «Блэк Хандред» — «Черная сотня». Но это не та, что в России, это организация негров-христиан. Развитие законодательства не поспевает за созданием новой демократии, и там, где несовершенен закон, играет роль общественное мнение.

— А общественное мнение формирует этот… Кофлин?

— Он его отражает. Кому же не знать прихожан, как священнику? Они же к нему исповедоваться ходят. А паства уже за ним идет.

— К избирательным урнам?

— И к ним тоже. А что, в этом для вас что-то новое?

Офигеть, подумал Виктор. Попеску обзавелся собственными штурмовиками и теперь занимается внесудебным преследованием. А заодно типа оранжевых революционеров, организует волеизъявление масс. У Синклер-Льюиса были ММ, здесь LL. «Вперед легионеры, железные ребята…» Интересно, а что дальше будет? Рэм плохо кончил…

— … Конечно, есть, как теперь принято говорить у вас в России, перегибы, — продолжала Джейн. — Вы обратили внимание, что Галлахер спешил? Это из-за совещания по этническим вопросам. Сейчас возникла проблема — евреи уезжают в Россию.

— В Россию? Из США? — переспросил Виктор, вспомнив, что ему рассказывала Краснокаменная-Ротштейн, но тут же сообразил, что выбирать-то им здесь особо нечего. Израиля пока нет, в Германию — это смешно, Франция на волоске, а в Англию — неизвестно еще что там.

— Да, в Россию. А что вас удивляет?

— Да я как-то просто не интересовался этим вопросом.

Виктор действительно, с момента прибытию в третью реальность к еврейскому вопросу интереса совершенно не проявлял, но почему-то все время на него натыкался, начиная с поездки со Ступиным в автомобиле. Казалось просто невероятным, что существование одной из тысяч национальностей на земном шаре так всех волнует в тридцать восьмом году.

— Сейчас в России позиция официальных властей в том, что еврейского вопроса нет, потому что евреев не существует. Считается, что их выдумали, точнее, создали религиозно-культурную секту из людей разных этносов и назвали их евреями.

«А, так вот что значат слова „нас вообще не существует“. Понятно теперь.»

— Однако для скорейшего заселения Дальнего Востока и противодействия экспансии Японии, в районе Биробиджана создана такая территория, где могут заселяться и жить иудоказаки. Простите, что с вами?

— Ничего, — Виктор с трудом сдерживался, чтобы не заржать. Слово «иудоказаки» ему показалось таким жебредом, как и выражение «пархатые казаки» в устах гитлеровского генерала в поезде в «Семнадцати мгновениях весны». Впрочем, раз у них тут антисемитизм цветет, то надо быть готовым услышать все, что угодно, включая неполиткорректные выражения.

— Короче, там создаются поселения, где евреям можно говорить на идиш, посещать синагоги, отмечать национальные праздники. Мужчины служат в казачьих войсках. Поэтому их и называют казаками иудейского вероисповедания, или сокращенно… Судя по вашей улыбке, вы поняли?

— Ясень пень. Есаул Рабинович и все такое.

— Поэтому часть евреев здесь на это клюнули и уезжают. В основном беднота едет, надеясь на возможность начать новую жизнь. Кроме того, русские эмиссары распускают слухи, что там есть золото. Императору выгоднее, чтобы там поселялись евреи, чем китайцы, потому что за китайцами придет японский император.

— До чего же все сложно…

— Ну да, вы же не профессиональный политикан. Это сразу заметно, — улыбнулась Джейн.

— Верно. Тогда еще один детский вопрос: почему сейчас в США с этим вопросом людей еврейской национальности носятся больше, чем с афроамериканцами?

— Простите, вот вы чуть не рассмеялись при слове «иудоказаки», а я никак не пойму, что значит «афроамериканцы». Как это может быть — американец, и вдруг «афро»?

— Ну, те, что в Кокино учились… тьфу, при чем тут Кокино, ну что на плантациях работали…

— Фермеры?

— Нет, давно. Ну, «Хижина дяди Тома».

— Какого Тома? — с тревогой посмотрела на него Джейн. — Вы знаете, для Вас наверное очень жарко…

— В моем мнение, Виктор говорить про черные, — рубанул Дик, — это есть книжка, где черный юзают слейвом. Я есть угадайка?

— Йес.

«Сейчас бы его в Штатах засудили за такие выражения. Сто пудов. Счастье его, что сейчас времена мистера Твистера. А ведь исторический факт, тогда нормы другие были. Ишь ты, этот мистер Твистер, приехал, понимаете, в Союз, в Петербург… то есть в Ленинград, и представьте себе, в гостинице не захотел с афроамериканцем… то есть может быть, и не с афроамериканцем… то есть, с афро, но, может, и не с американцем… короче, он не захотел с ним на одном поле… Как все запутали! Как все запутали!!!»

— А, ну все просто. Босс боролся против Ку-Клукс-Клана, а в Босса стрелял еврей, доктор Вайсс. Позднее Вайсс, уже будучи осужденным, сделал сенсационное признание, что якобы действовал в интересах тайного мирового правительства. Вы знаете «Протоколы сионских мудрецов»?

— Нет, только TCP/IP. Название слышал.

— Ну да, вы же всерьез не занимались политикой. Короче, это связано со всемирной паутиной… А, кстати, мы пришли.

13. «Пока танцуешь, кормят»

Покупательная способность доллара Виктора приятно удивила и напомнила фразу из «Назад в будущее»: «Возьми сто долларов, переоденься». Рубашка была хлопчатобумажной с добавлением вискозы, удачного на взгляд современного мужчины фасона и подпадала под какую-то торговую акцию, из-за чего старая цифра на ценнике была зачеркнута, а рядом подрисована другая, поменьше.

«Традиционная замануха…»

Помимо белья и носков, Виктор взял плавки — мало ли сколько тут торчать, а сезон явно купальный. Подъемные расходились медленно. Взглянув еще раз на скромные приобретения и вспомнив еще одну спилберговскую фразу — «Клинт Иствуд этого не носил», Виктор позволил упаковать все в целлофан. Вместе с пакетом осветленная блондинка, демонстрирующая выражением лица результаты действия зубной пасты, вручила ему дискаунтную карту и начала перечислять грядущие выгоды от сейлов и лотерей. Не дослушав, Виктор сказал «Сенкс» и направился к выходу.

— Вы раньше были в Америке? — спросила его Джейн уже на улице.

— Нет, но знакомым время от времени кажется, что был. Я что, говорю, как американец?

— Нет. Некоторые детали поведения. Не обращаете внимания на рекламу, например.

— Вы считаете, что в России нет рекламы?

— Она другая. Рассчитана на психологию человека доиндустриальной эпохи. Понимаете, в России быстро строятся заводы и фабрики, а внутри человека еще эпоха сохи. Отсюда накопление стрессов, внутренний протест, возможны взрывы жестокости…

— Вы считаете, что революция семнадцатого года — от промышленной?

— Не знаю, это лучше переговорить с нашими аналитиками. Дело не в этом. Вы — человек, родившийся в стране, которая уже была промышленной к моменту рождения. В такой же стране прошли ваши детство и юность. Учитывая ваш возраст, индустриализация этой страны должна была бы пройти еще в прошлом столетии.

— Для переводчицы вы хороший психолог. И не только.

— Женщины прирожденные психологи. Но даже это не главное. Если вы выросли в промышленной стране, на вас должна действовать наша современная реклама. Американская реклама превратилась из кустарного ремесла, которое вы видели в России в отрасль индустрии. Над ней работают психологи, социологи, в общем, разные безумные гении. Это вроде гипноза — заставить человека покупать, покупать и покупать, как будто делать ставки в азартной игре. У вас иммунитет.

— Мы, ученые, вообще народ странный. Вещизм для нас не самоцель.

— Жажда открытий. Но вы не совсем похожи на ученого нашего века. Внешне намного сдержанней.

— Естественный отбор, однако. Знаете поговорку «Любопытство кошку погубило»?

«Вайсса, значит, в этой реальности охрана на месте не замочила. А потом — это когда? Он сделал заявление после прихода к власти Лонга? Или его заставили? Кстати, а каким боком это ко мне относятся, все эти заморочки? Надо понять, как говорить с Лонгом.»

— Скажите, Джейн, как вы смотрите, чтобы после обеда сходить на пляж?

— Позитивно. Только не сразу, а чуть попозже, а то слишком жарко, и вы можете обгореть.

— Спасибо. Вы очень заботливы.

— Не стоит, это долг службы. К тому же мы земляки.

— Не притесняют в столице мигрантов?

— В каком смысле?

— Ну эти, которые «Америка для американцев».

— Ах вот вы о чем! Нет, вы не так поняли. «Америка для американцев» — это не против иммиграции. К началу мирового финансового кризиса наше государство из гаранта определённого набора политических прав своих граждан и их объединений, осуществляемого демократически избираемыми представителями народа, превратилось в гигантскую социально-экономическую машину, управляемую никем не избираемой и не контролируемой финансовой олигархией. Машину, в которой наши граждане, сохраняя формально свои политические свободы, фактически оказались «винтиками», связанными угрозой потери работы, кредитами, пропагандой-промыванием мозгов и другими путами зависимости от своих «несменяемых правителей». Голосуй, не голосуй, все равно, простите, результат один.

Виктор хотел было возразить, но вовремя вспомнил, что речь идет об Америке, да еще тридцатых годов.

— Отсюда и слоган «Вернем Америку американцам». Правильнее всего это перевести как «Вся власть — народу».

«Угу, и у нас это кричали во время перестройки. Лозунги лозунгами, а… а с другой стороны, и здесь олигархия сама докатилась.»

— Кстати, я начинаю проникаться идеями новой демократии, и у меня появилась мысль разделить ванну в номере.

— Как это?

— Нет-нет, я не предлагаю мыться одновременно. По очереди. Думаю, при такой жаре не лишне периодически принимать ванну или душ. Да и после купания сполоснуться пресной водой.

— Кстати, пресный душ есть и на морском пляже. А вы увлекаетесь серфингом?

«Почему она об этом спросила? У нас же нет океанских волн на курортах. А виндсерфинг здесь вроде еще не развит.»

— Я бы попробовал дайвинг. Здесь нет пункта проката аквалангов?

— Аква… ах, да, — она широко улыбнулась, — я тоже зачитываюсь Беляевым. Правда, когда он пишет об Америке, он пишет по газетам.

— Ну, латынь-то вы изучали не по газетам.

— Почти. Подрабатывала тем, что подменяла подругу в больнице, чтобы ту не уволили. Ей не на кого было оставить ребенка, а бэйби-ситера нанять не по карману. Постойте, а откуда вы знаете про латынь?

— У Беляева нет слова «акваланг».

— Вы просто Пинкертон. Да, кстати, если у вас будет желание прогуляться по городу, вам надо обязательно увидеть театр Форда, где стреляли в Линкольна и дом, где скончался Линкольн…

«А почему она подменяла в больнице, а не сидела с ребенком? И как относились к этому в больнице? Они же с подругой не двойники? Что-то она темнит. С другой стороны, кто же тут еще подробно расскажет про клиента, пусть даже и с пиаром. Надо набраться терпения.»

День в Новом Свете шел своим чередом. Принятие ванны можно смело опустить: для современного читателя в нем ничего нового не оказалось. В обеденный рацион среди прочего оказались включенными блины с икрой, красной, натуральной. Вопреки опасениям, навеянным теми же Ильфом и Петровым, еда безвкусной не казалась, хотя, конечно, могло так случиться, что та пища, к которой привыкли мы, люди двадцать первого столетия, тоже показалась бы Ильфу и Петрову безвкусной. Из всего съеденного Виктором в этой реальности первое место занимала приготовленная Леной на его бывшей/будущей брянской квартире курица, но это можно было отнести и на счет кулинарных талантов мадам. Для чистоты эксперимента можно было бы зайти в какую-нибудь местную забегаловку (заодно посмотреть, что же это у них за автоматические забегаловки были), но экспериментировать было влом.

— Этот сок вы можете пить перед обедом, не боясь испортить аппетит, — посоветовала Джейн, когда они садились за стол, — это овощной сок из томатов. На международной выставке вашему Ришелье предлагали купить оборудование для производства таких соков в России, чтобы обеспечивать население зимой полезным продуктом. Но он не спешит. Сейчас у России лучше торговый баланс с Германией, к тому же оттуда идут инвестиции. На предложение построить в России заводы Кока-кола он выдвинул контрпредложение пустить на американский рынок производителей русского кваса, мотивируя это развитым производством зерна в США и жарким климатом, особенно на юге. Но наши производители освежающих напитков блокировали эту идею.

— А кто такой наш Ришелье?

— Мистер Сталин, одна из важнейших и загадочных фигур двора русского императора. Его здесь газеты часто называют русским Ришелье. Кстати, Дюма был несправедлив к Ришелье — кардинал довольно умно проводил модернизацию государства, запретил дуэли…

— А как же американские кухни? — переспросил Виктор, которому подвески королевы были глубоко до фонаря.

— Их начали строить в России еще при Республике. Потом, после Реставрации, они нашли себе нишу, когда новая власть обязала заводчиков обеспечивать рабочих горячими обедами. Эту инициативу хотят перенять у нас. В Америке вы можете увидеть заводы, где работают высококвалифицированные руки, там прекрасные столовые. Но везде, где на конвейер можно в любую минуту взять человека с улицы, там к рабочему относились, как к быдлу и ничем не обеспечивали. Это положение будет исправлено, у нас будут единые социальные стандарты. Нашей власти еще только два года, а Депрессия оставила массу проблем.

— Я рад, что и у России есть чему поучиться.

— Да, ваш Ришелье имеет американскую деловитость. А вы слышали историю с испанскими красными?

— Нет.

«А, кстати, об Испании. Туда же мы войск не посылали?»

— После мятежей Сталин договорился с Франко, чтобы красным республиканцам заменяли смертную казнь на посылку в Россию на каторжные работы в Сибирь. Он сказал, что строительство новой жизни послужит исправлению этих людей.

«Испанские коммунисты в сталинских лагерях? Какой подарок нашим демократам… Впрочем, если их Франко собирался ставить к стенке, это, вообще-то гуманизм, а выпустить — вряд ли это было в его, Сталина силах.»

— Кстати, недавно Сэмюэл Робертсон из «Уошингтон Пост» вернулся из поездки в Россию и написал книгу о вашей каторге. Он высоко ее ценит, поскольку в Америке пеницетиарная система служит только для наказания, а русская каторга — для исправления. Он видел светлые удобные бараки, которые временно возводятся на стройках, и ему очень понравилась система зачетов, когда за прилежный труд и лойяльность засчитывают дополнительные дни пребывания в заключении. Заключенных учат грамоте и разным специальностям, чтобы они могли после освобождения найти работу, они организуют самодеятельность, создают даже свои театры. Конечно, администрация показывала лучшее, так, в Синг-Синге журналистам показывают новую тюрьму с радио в каждой камере. Но многое с каторги решили перенять у нас, и теперь есть проект создания целого архипелага исправительных кемпов по всей стране, прежде всего на строительстве автодорог. Электрический стул и газовые камеры станут музейными экспонатами.

«Интересно, а тут что бы Солженицын написал?»

— … а заодно удастся покончить с чикагским рэкетом. За вонючие трущобы Босс уже взялся. Многие не верят в успех, но он обязательно добьется. А вы как считаете, такой крупный город, как Чикаго, может быть без трущоб?

— Вполне. Я в этом более чем уверен.

— Вы оптимист. Город, где мэр был уголовником…

— Ну не только в Чикаго мэр был уголовником! — воскликнул Виктор, вспомнив, что ему рассказывала в этой реальности Краснокаменная про карьеру Пантелкина.

Беседа за обеденным столом плавно перетекла в послеобеденную — до трех пополудни по местному времени, когда спадает жара.

— Вы не возражаете, если мистер Сэлинджер пока вздремнет в кресле? — спросила Джейн. — Ночью он должен охранять ваш сон.

— Какие вопросы? Пусть отсыпается, вон, кровать свободна.

— Лучше здесь. Если постучат или позвонят по телефону. А мы пройдем в спальню.

Джейн прикрыла за собой дверь и негромко включила приемник. На волне местной радиостанции отжигал Бенни Гудмен — шла трансляция с какого-то концерта.

«Как же Дюк Эллингтон, Каунт Бейси, Бенни Гудмен, Диззи Гиллеспи?» — всплыла в мозгу фраза из второй реальности. Стильные комсомольцы и особенно комсомолки из общаги… как теперь это все далеко.

— Любите «Аравийский шейк»?

— У вас уже танцуют шейк?

— Играют. Это же джазовый стандарт… О, нет! Я сказала «шейк»? По-русски правильно «шейх». «Аравийский шейх», песня начала двадцатых. А как танцуют шейк?

— Ну, собственно, нужна музыка ритм энд блюз, напрягаете живот, все остальные мышцы расслаблены и импровизируете.

— «Roll'em» подойдет?

— А попробуем.

Как это было все-таки классно — школьные вечера танцев, которые тогда еще не догадывались назвать дискотеками. Минуты через три урока Джейн хлопнулась в кресло, обмахиваясь газетой, одновременно положив ногу на ногу так, чтобы из-под платья была видна приятная округлость колена.

— Жарко. Очень энергичный танец. А ведь я выносливая. Когда не было работы, участвовала в танцевальных марафонах, там, пока танцуешь, кормят. Но кормят не больше, чем надо для танцев. Пока танцуешь, живешь. Как на любой службе — человека выдавливают, кормя так, чтобы он не умер, потом выбрасывают. Но сейчас будет иначе. Сейчас все будет иначе.

«Американка убеждает меня в том, что пропаганда сталинских времен права. А может, она действительно была во многом права? Что Сталину у нас, что Лонгу здесь выгораживать капитализм нет смысла».

— Кстати, — она кивнула головой в сторону радио, — это тоже из России. По-настоящему его зовут Беня Давидович Гутман. Правда, родился уже здесь.

— Его тоже кормят, пока танцует?

— О, он может сколотить себе капитал. Талант и умение убедить в своем таланте хорошего импрессарио — вот залог успеха здесь.

— А какому импрессарио я здесь успел показать свой талант? И что я танцую, если кормят?

Джейн мягко улыбнулась.

— Вы не простофиля, это хорошо. Простофили непредсказуемы, а с вами можно договориться. На вас здесь делают деньги. Кто, каким образом, — это немного позже. После встречи с Боссом. От этой встречи зависит и Ваш успех. У меня есть к вам предложение: хотите тоже делать здесь деньги?

— Как, каким образом? На чем?

— Деловой подход. Наивные люди сначала спрашивают «сколько», потом думают «как», и их на этом обманывают. Вы спрашиваете «как» и считаете «сколько». Если не против, схожу за пивом. Дело в том, что я курю, но ради вас решила отвыкать. Вам принести? Или опять колы?

— Спасибо. Если не затруднит, «Миллер», он был в холодильнике.

Виктор взглянул сквозь щели жалюзи на неторопливо ползущие внизу автомобили. «А гудят они здесь тоже чаще, чем у нас».

Джейн вернулась быстро, держа в руках две бутылки и пивные бокалы.

— Отключили микрофоны?

— Вы превосходите мои ожидания. Нас не записывают и здесь нет скрытых фотокамер. Удивлены?

— Не удивлен. Тогда перейдем к делу.

— О'кей. Вы обладаете информацией о прогнозах развития техники. Эта информация имеет коммерческую цену. Что подымется в цене, на чьи акции будет спрос, куда лучше вложить деньги — вы понимаете?

— Я понял. Моя доля в этом проекте?

— Зависит от затрат на реализацию. Вас не обделят.

— Как это будет выглядеть?

— Легально — что-то вроде агенства деловой консультации. Это позволяет открывать счета на юридическое лицо и прочее. При новой демократии стали прижимать оборот наличности.

— Когда приступаем?

— Сразу после вашей встречи с Боссом. Надо будет провести встречи с рядом лиц, договориться.

— Ваша заинтересованность?

— Личная? Разумные комиссионные.

— Детали, цифры?

— После встречи с Боссом. Появится время и прояснится ситуация.

— Ладно. Посмотрим, — с видимой беспечностью резюмировал Виктор, наполнил бокал и тоже откинулся в кресле. Холодное пиво к моменту подходило. — А если такое же предложение сделает, скажем, мистер Галлахер?

— Я понимаю, что торг уместен, но здесь у многих одна проблема — занятость. Все время надо что-то делать, действовать. Некогда есть, некогда думать. У Галлахера тоже не будет времени, тем более перед вашей встречей с Боссом. А у нас с вами оно есть.

— Ваши аргументы столь же неотразимы, как и вы сами.

— О, вы уже начинаете делать мне комплименты…

— Это не комплимент, а деловая информация. Кстати, Джейн, раз уж у нас все разговоры все время связаны с встречей с боссом, не могли бы вы рассказать немного о нем? Например, как ему удалось пробиться через барьеры, возведенные вашей финансовой олигархией? На кого он сумел опереться? Мне хотелось бы лучше понимать не только его слова, но смысл, который он в них вложит. Перевод переводом, а…

— Резонно. Я расскажу.

14. Абырвалг оф Америка

— Понимаете, — начала свой рассказ Джейн, — здесь в каждом месте, общине, коммуне — как это точнее перевести — есть человек, которого зовут «босс». Это местный авторитет.

— В смысле? — переспросил Виктор, привыкший к нашему, российскому пониманию слов «местный авторитет».

— Ну, это дословный перевод слов local authority, «местная власть», лидер общины, что-то вроде старосты, хотя официальный статус может быть иным. Вокруг него все вертится. Прием Лонга — стереть местного босса и убеждать остальных. Понятно?

— Не совсем.

— Когда в России или в Европе пишут об Америке, то обычно рисуют Манхеттен или Бродуэй (слово «Бродуэй» она произнесла с ударением на «о»). Но это не совсем Америка. Америка — огромная индустриальная деревня. В ней множество городов, похожих на наши села, с одноэтажными избами из тонких досок, реек и картона, для экономии. Как декорации. В отличие от русского села, там далеко не все выходят в поле. Там есть газолиновые станции, магазины, разные мастерские, филиалы фабрик, аптеки, почты, банки, и прочие заведения. Вообще филиалы заводов в маленьких городах — это свежая идея. Когда нет заказов, рабочие могут прокормить себя, возделывая свой огородик.

«Боже мой», подумал Виктор, «как это похоже на гайдаровские реформы».

— В такой деревне, где все друг друга знают, демократия сводится к тому, что каждый хочет снять с себя заботы об общих проблемах. Чтобы был человек, на которого эти проблемы можно было взвалить. И община находит такого человека и делает боссом. Даже когда босс злоупотребляет властью, его терпят, потому что никто не хочет брать на себя ношу ответственности. И большинству все равно, кто будет этим боссом, этим старостой, лишь бы не он сам. Поэтому большинство можно уговорить.

«Короче, типа председателя. Вроде и колхозов нет, а отношения те же.»

— Чтобы стереть босса, Лонг искал в его прошлом аморальные поступки или коррупцию. Такие всегда находились, и тогда Лонг раскидывал тонны листовок, выступал по радио, объезжал всех на машине, выступая на митингах и ставил на место босса своего человека. Уговаривать Лонг умел. В семнадцать лет он был коммивояжером и однажды, на спор с приятелями, уговорил старого негра купить себе подержанный гроб. Лонг стал читать цитаты из библии, у негра полились слезы и он потребовал гроб немедленно!

— Зачем же тогда он с таким талантом подался в политику?

— Политик — это тоже торговец, его цель — продать свой товар. Что заставило Лонга заняться товаром, именуемым властью? Слабость конкурентов на этой части рынка, а проще говоря — гнилость власти предыдущей. Когда оппозиция говорит о произволе Лонга, она лукавит. Лонг никогда и нигде не зажимал демократию. Он пользовался лишь тем, что уже произошло до него и захватывал штат за штатом.

— Оранжевая революция…

— Как вы сказали?

— Да это научный сленг. Я слушаю, очень интересно.

— Противники говорили, что Лонг покупает избирателей. Но разве это так? Наоборот, избирателей покупали до него. Ездили по домам, говорили, что если не проголосуют за правильного кандидата, кто-то в семье может лишиться работы, или банк опишет имущество за долги, а если проголосуют за того, кого надо — наоборот, кто-то получит место или что-то в этом роде. Твердо ничего не обещали, и, чаще всего, обманывали. Босс же делал что-то для народа и ничего не требовал взамен. Например, раздавал детям бесплатные учебники. Вашим детям дают учебники, но у вас свободный выбор, вы можете взять и голосовать за кого хотите. Разве это — подкуп?

— Если сравнивать с шантажом и вымогательством… Нельзя не признать, что это значительный прогресс, — ответил Виктор и вспомнил, что самолет с одноразовыми шприцами, что Е.Б.Н. пригнал из Америки, тоже подкупом избирателей не назвали. Кстати, а что такое самолет? Сейчас одноразовые шприцы в каждой аптеке, рай для нариков. И трудно сказать, благо это или зло, раз они везде валяются и каждый может наступить.

— Конечно! — воскликнула Джейн. — Но я, наверное, слишком вас заговорила. Вы почти не пьете пиво. Может, оно несвежее? Тогда я позвоню, чтобы заменили.

— Пиво как пиво. Нормальное, хотя ничего необычного. У нас в России сейчас тоже варить научились.

— А у нас это просто национальный напиток…

— Да, кстати о пиве. Как Лонгу удалось втиснуться между двумя мощными партиями? У него же вроде своя?

— Уф-ф…

Джейн привстала и покрутила ручку приемника, где диктор начал слишком долго трепаться. Янтарный ящик посвистел и поймал фокстрот «Without That Gal», мелодия которого подозрительно напоминала «Шумел камыш».

Как здесь любят жить в ритме фокстрота, подумал Виктор. Какой-то обязательный ежедневный стимулятор, как кофе и пиво. И еще он невольно подумал, что Джейн все-таки приятная дама, и не из каких-то капризных и стервозных богачей.

— Как вам объяснить… Наверное, надо начать с того, что нашу политическую систему не совсем правильно называют демократией. В Америке никогда не было демократии.

— Да? — совершенно искренне удивился Виктор, которому в 90-х внушали совсем иное. — А что же было?

— Это можно назвать плюрализмом.

— Вы изучали не только инъяз.

— Виктор, мы русские. Наверное, мы единственный народ, в котором еще живет дух Возрождения и тяга к энциклопедическим знаниям. Остальных просто натаскивают, как узких специалистов. Так вот, политическая система Соединенных Североамериканских Штатов — это плюрализм. Свободная конкуренция разных групп элиты. При этом отношения элиты с чиновничеством, или, скажем, рабочих с хозяевами или менеджерами — это диктатура. Такая вот двойственность. Двойственность есть и в политике — например, правящая элита проявляет себя диктатором по отношению к тем, кто пытается с нею конкурировать, но вместе с тем пытается создать у населения видимость, иллюзию демократии. Правящие круги всегда говорят от имени большинства народа, хотя представляют мньшинство. Это понятно?

— Не совсем, но суть ясна. Жирные коты поделили власть.

— Можно сказать и так. В этих условиях слон и осел — ну, республиканцы и демократы, — не могли быть партиями, стоящими на каких-то твердых, приципиальных позициях. Там нет твердой партийной дисциплины, как хотел большевик Ленин. Это конфедерации разных групп со своими интересами. А раз партия — не совсем партия, если она не отстаивает интересы определенного социального слоя, то нет и демократии, как договора разных слоев. Есть видимость демократии, за которой стоят внутрение игры одной и той же олигархии. Говоря словами Босса, обе партии хотят содрать шкуру с простого человека, но расходятся в вопросе, как лучше его для этого подвесить на крюк — верх или вниз головой.

— Вот как? А я, честно говоря, думал, что это со… большевистская пропаганда.

«К чему же, интересно, она клонит?»

— Надеюсь, вы не считаете Даллеса коммунистом? Так вот, Лонг впервые создал настоящую партию, с жесткой внутренней дисциплиной. Однажды он приказал выкрасть своего соратника, который саботировал его линию, и посадил его на неделю на необитаемый остров.

— И как на это посмотрел закон?

— А как надо смотреть на предателей, готовых продать интересы страны и народа? Что с ними делать, когда они, получив власть, торгуют страной направо и налево? По крайней мере, так Босс сам объяснял это поступок. В России не пробовали так делать?

— В России это невозможно.

— Но почему?

— Тогда все острова скоро будут обитаемы.

— Поэтому в России в таких случаях обвиняют в заговоре и отправляют на каторгу или на виселицу?

— Вам хорошо рассуждать — на вашей территории не было мировой войны. А то может быть, тоже островов не хватило.

— Может быть. Не спорю. Америке повезло. В любом случае мы только тогда можем выбирать из партий, когда партии представляют собой нечто определенное. Поэтому народ отверг слона и осла и проголосовал за быка. Бык — это эмблема партии Босса.

— Партия, которая быкует? — усмехнулся Виктор.

— Ну, эмблему посоветовали из ассоциации с биржей. Знаете, «быки» и «медведи»?

— Что-то представляю.

— Вначале хотели сделать эмблемой медведя.

Виктор чуть не поперхнулся пивом. Вот это был бы превед!

— Что это с вами?

— Ну это… бык он как-то американистее. Типа родео и прочее.

— Босс тоже так сказал. Поэтому его и зовут Главрыбой.

— Кем?

С Главрыбой у Виктора твердо ассоциировалось нечто булгаковское.

— Ну, как это точнее перевести… Кингфиш, король-рыба, царь-рыба… В общем, есть мелкая рыбешка, есть крупная и есть главная, главрыба, если следовать новой русской привычке сокращать слова. Сев в президентское кресло, Главрыба уволил из госаппарата почти всех служащих и набрал новых… А вы еще не передумали идти на пляж? Жара уже спадает.

— Ничуть. Обновим новые плавки.

— Кстати, купальные костюмы можно не покупать, а брать напрокат прямо на пляже.

— Белье напрокат? Знаете, это как-то…

— Оно выстирано и выглажено. Вы же пользуетесь в гостинице постельным бельем? Его тоже стирают и гладят.

— Ну, все-таки… Не знаю, как-то это не совсем.

— Слушайте, я наверное, начинаю хмелеть… У меня такое впечатление, что вы, Виктор, родились и выросли в богатой семье. В которой можно не думать о том, что завтра можно остаться без службы, без крыши над головой, без гроша в кармане, без теплой одежды, без всего. Тогда привыкают к таким мелочам, например, покупают себе купальное белье, не думая, что будет завтра, снимая апартаменты, обставляют своей мебелью… Это не критика, просто разница ментальности. Или, может, ваши детство и юность прошли в очень богатой стране. Может быть, когда каждый из нас здесь получит по четыре тысячи долларов, здесь все будут думать точно так же.

«Блин, наш СССР, оказывается, был богатой страной, а мы этого не знали и не ценили.»

…Обсыхая в полотняном шезлонге и слушая, как океанские волны разбиваются об американский континет, Виктор пытался представить себя где-нибудь в Евпатории, но получалось плохо. Во-первых, прибой был повыше, грохотал, как в шторм, и воздух сильнее насыщен океанскими брызгами и соленой пылью, а во-вторых, пахло здесь немного не так. Купаться, как оказалось, можно было только в присутствии рядом мистера Сэлинджера, а Джейн бегала окунуться лишь тогда, когда они выходили из воды; вещи, в итоге, все время находились под присмотром. Спасателей, кстати, и на деревянных вышках, и на катерах на этом пляже хватало. Короче, появилась возможность спокойно подумать под транслируемый местной радиосетью фокстрот «Когда я готовлю завтрак для моего любимого».

Картина получалась, как говорили во времена Горбачева, пестрая. В голове Виктора сложились сразу два образа Хью Лонга, которого он должен был склонить, как помнит читатель, к созданию атомной бомбы. Первый Хью Лонг выглядел провинциальным бунтарем, бросившим вызов богатой элите, чтобы создать в Америке средний слой, среднего зажиточного американца. Второй Хью Лонг смотрелся циничным демагогом, спекулировавшим на мечтах американцев, беспринципным политическим карьеристом и полуграмотным самодуром. Как это все сочеталось в одном человеке, можно было только догадываться. А может, эта двойственность есть всенепременное качество каждого здешнего политика?

Плюс к тому было непонятно, кто же за Лонгом стоит. Кто стоит за этим гигантским переделом накопленных в стране денег, сосредоточенных в руках кучки семей. Население — это, конечно, опора, это, конечно, активисты и голоса, но листовки, эфирное время, те же поездки по стране — на это нужно конкретное бабло. Средний класс тут пока хилый. Значит, в Лонга вложились богатые. Кто и зачем, вернее, подо что?

— Сейчас везде негры, — раздался громкий голос где-то позади и справа. Здесь на пляже говорят громко, видимо, из-за океанского прибоя. — Этот южанин привел с Юга целые полчища негров и женщин, и они выживают нас! Зачем наши предки освободили Юг?

— Разумеется! — донесся ответ. — Эти квоты! Эти феминистки, которым место на кухне! Феминизм — это от машин. Когда женщина готовила у очага, он не думала о политике. Мясокомбинаты, автоматические кафетерии, рефрижераторы — все это портит америанское общество.

— И негры — от машин. Машина чистит обувь за монету, лифт ходит без лифтера, а на Юге машина собирает сама хлопок! Неграм стало нечего делать!

«Ну вот и расизм тут вполне открыто, а заодно и сексизм», подумал Виктор, «вот почему они теперь за политкорректность-то взялись! Это у них не достижение, политкореектность, а результат пороков общества.»

Он повернул голову и увидел то, что можно было бы назвать кучкой местных пикейных жилетов — пятеро дедуль с бронзовым загаром. «Интересно, а тут они могут свободно звездеть на весь пляж то, что не совпадает с политикой Главрыбы?»

— А что, в США можно открыто призывать к расовой дискриминации? — спросил Виктор у Дика — белая купальная шапочка Джейн выскакивала на мгновения между волн.

— Это ест димокраси, — ответил Сэлинджер. — Димокраси в Америка ест традиций. Шеф может спалит любой служащий, это значат уволит, за чего-нибуд или за ничего. Но ест традиций. Шеф должен поздоровается с маленкий служащий, кто делает ничтожный работа, шеф должен говорил «Хелло, Билл», «Хелло, Мери». И служащий отвечал просто «Хелло, Джеймс», не говорил «сэр», просто «Джеймс». Служащий думает, он и шеф одинаковый рыба. Для говорит есть традиций тоже. Каждый думал, он ест то же как сенатор или президент. Конечно, он не ест сенатор, он должен только думает, он как раз это самое. Европа иметь традиций дворянство и поклонство. Америка иметь традиций все равны. Слово ест свобода.

«Интересная мысль. Значит, дело не в самой демократии, а в том, чтобы все внешне было по традициям общения? Типа ты можешь меня не уважать, но выпить со мной обязан, так что ли? Чтобы было панибратство, как у первых переселенцев, типа свои парни, просто чтобы не замечать, что жизнь не совсем такая, как кажется? В СССР рабочие тоже не были полными хозяевами заводов, но эту веру надо было поддерживать, потому что они, то есть мы, лучше работали, и, в конечном счете для себя же и лучше делали? Потому что такие же, как мы, строили нам дома, мы им давали технику или возили щебенку на самосвалах, создавали лекарства… ну, номенклатура что-то прихватывала, но кто видел общество без имущего класса? И здесь демократия — это просто во что-то надо верить? Подождите, а как же наши перестройка, гласность, демократия? Это что, янки тоже просто свои обычаи нам подарили? Это для нас все равно что дать американцам бригады комтруда, праздник Первомая и комсомольские ударные стройки? Или переходящее Красное Знамя?»

— Скажите, Дик, а что бы вы делали, если бы за хорошие успехи государство вас премировало звездно-полосатым знаменем? Ну, премию дали и еще знамя? Стар эд страйпс флэг?

— Этот идея есть интересный. Я буду повесил флэг на дом и его будут видал соседи. Все кругом говори «О, это наш Дик, он брал флэг от федерал власт». Может быть, даже я попадай газета. Я люблю этот идея.

— То есть стать знаменитостью?

— Конечно. Газета рассказывайт о миллионер, великий артист, политик и большой бандит. Газета не рассказывайт о рабочие руки, это не есть интерес, нет продажа.

«Думал ли я год назад, что услышу от американца в Вашингтоне советский агитпроп? Впрочем, наши газеты сейчас тоже не о людях труда пишут.»

— Я говорил и скажу еще: я не против негров, — продолжало доноситься со стороны местных пикейных жилетов. — Но кто-нибудь скажет, что мне делать? Негры будут иметь хорошую работу, значит, они будут снимать апартаменты в приличных домах. А если в моем доме появится негритянская семья, от меня уйдут другие жильцы. Что мне делать? Как я должен объяснить, почему не сдаю свободных квартир неграм? Они могут натравить на меня LL!

— Негры разведут в доме грязь. Они будут иметь большой заработок, но они живут в грязи. Негры, мексиканцы, поляки, чехи — они любят жить, как нищие.

— Я говорю, молодежь хочет войны. Я это часто слышал. Когда начнут войну, появятся заказы и рабочие места. Уже сейчас на верфях есть заказы. Авианосцы, подводные лодки и дешевые транспортные суда. Говорят, такие транспортные суда часто тонут, но на войне их топят просто так, так что никто ничего не заметит.

— Войну начнут с Мексикой или Японией.

— Я понимаю — с Мексикой, но почему Япония? Оттуда далеко возить бананы и перец.

— Может, они хотят научить японцев делать автомобили и электронные трубки?

— Это невозможно. У японцев другая культура. У них хорошие ремесленники, но они не имеют никакого понятия о современной индустрии. Я читал об этом в книге. Кроме того, японцы и немцы союзники, а нам лучше, чтобы Германия была на нашей стороне.

«Интернет-форум экстремистов, блин» — подумал Виктор. «Да знают ли они, что такое война? Да у них несколько небоскребов упадут, и вся страна полысеет от ужаса. А туда же, войны захотелось. Ну да, война для них — это кинохроника, фотки в газетах, восторженный голос диктора о сражениях и красивое кино о паре крупных операций где-то за океаном. Война… Черт, вот оно что. За Главрыбой-Лонгом стоит ВПК. Американские военные компании. Власть и деньги переходят от банков к военным и военным промышленникам, потому что грянет Вторая Мировая. Дело не в обывателях, даже не в этих пикейных жилетах, тупых, как у Задорнова и возомнивших себя пупом земли. Дело в способе выживания нации. В выборе одного из двух способов. Хитрый, лавирующий Рузвельт, который до последнего не влезал в европейскую драку и Лонг, который разом получил средства для накачки военных мускулов. Союз Германии и имперской России, пусть даже шаткий, сократил возможность лавировать. И если бы даже Лонга ликвидировали, все равно нашли бы такого же. А что значит „лучше, чтобы Германия была на нашей стороне“? Треп о геополитике в духе Швейка? Или у них тут на самом деле вопрос, быть ли с Германией или против? Может, Сталин и послал меня сюда сталкивать Гитлера с Лонгом? А кто даст гарантии, что они не захотят создать бомбу вместе? Ну да, я же и должен убедить начать работы отдельно. Гитлер подумает, что Лонг готовит нож за пазухой, и нападать на Россию ему, стало быть, не время… А если это лишь мои догадки? И почему этого мне не разъяснили в деталях? Или Сталин решил, что в гонке ядерных вооружений я разберусь лучше него?»

— Ну, как вам наше солнце? — вернувшаяся Джейн, вся в каплях морской воды, содрала с головы белую шапочку и встряхнула волосами.

— Экселент, мэм. Меня беспокоит только одно: мы вот тут сидим, а вдруг президент внезапно захочет нас видеть? Будут объявлять по всему пляжу?

— Не захочет. Знаете поговорку «Время-деньги»? Это не про спешку, это про пунктуальность. Девиз американских дельцов — «точно вовремя». Если вам что-то обещали, то обязательно сделают. Если Босс назначил встречу в десять, вы придете в десять, и не будете ждать в приемной, вас тут же примут. Если вам не назначали встречи, вас не вызовут — если, конечно, не случится извержения вулкана или торнадо.

15. Не думай о секундах свысока

Вечернее купание вызвало у Виктора какой-то расслабон. Вернувшись в номер, хотелось валяться в кресле, тянуть «Миллер» из запотевшей кружки и пожирать поп-корн из бумажного пакета.

«Начинаю терять бдительность и форму», печально подумал он. «Месяц такой жизни, и превращусь в жирного барбоса в больших подтяжках, потому что ремень короткий будет.»

— Давайте включим телеустановку! — предложила Джейн. — Вечерняя программа уже идет. Сейчас позвоню горничной. Я слышала по радио, что наш новый стандарт изображения четыреста сорок одна строка, самый высокий в мире. Правда вещание по нему начнется только со следующего года. Зато в этом RCA презентовала тридцатидюймовую трубку. Прямо кинотеатр.

«Она слышала по радио. Значит, несмотря на здоровые кинескопы, янки недалеко ушли от нас по массовости. Хотя, почему от нас? От Российской империи. Стоп. Почему это я нынешнюю Россию отнес не к „нам“? Не дать себя запутать…»

— А самим его… ее… нельзя включать?

— Ну, это сервис, и потом, телеустановку еще как-то настраивают, это же не радио. Тут шесть ручек.

«Ладно», подумал Виктор, «не будем соваться. А то еще разрегулируем эту бандуру».

Бандура загадочно поблескивала непривычно выпуклым экраном, чем-то напоминающим днище пятилитровой банки из-под болгарских помидоров. Надписей возле ручек управления не было. Джейн быстро и приглушенно говорила по телефону, модулируя голос, так что до Виктора донеслось только «But Why?». Затем она (Джейн) бросила трубку.

— Представьте себе, это у них первая телеустановка, горничная, которая знает, как ее настраивать, взяла двухдневный отпуск и уехала. Но они вызвали консультанта из магазина, он сейчас подъедет.

И действительно, вскоре в дверях появился молодой худощавый афроамериканец, чем-то похожий на Барака Обаму, но явно не привыкший держаться прямо. На его белой рубашке красовалась эмблема магазина, а в руках он держал белую нетолстую книжку.

— Добрый вечер, сэр, добрый вечер, мэм. Мистеру Ричардсону позвонили о каких-то проблемах с новой телеустановкой. Чем я могу помочь вам?

— Покажи нам, как оно работает и исчезни, — проворчал Дик.

— С удовольствием, сэр. Один момент, сэр. Не извольте беспокоиться, сэр — замельтешил консультант и замельтешил вокруг телевизора поминутно раскрывая книгу, которая оказалась руководством по агрегату.

Через пару минут Виктор заподозрил, что пацан телевизора никогда не включал, и решил взять инициативу в свои руки. «Три из ручек — это наверняка громкость, контраст и яркость…»

— Могу ли я взять эту книгу?

— Да, сэр. Если пожелаете, сэр. Как вам будет угодно, сэр.

Три остальных ручки оказались переключателем каналов, настройкой и фокусом — оказывается, тогда надо было время от времени еще и изображение наводить на резкость.

— О! Вы это сделали? — удивился Дик, когда на экране в светло-голубом сиянии появилось изображение Белоснежки.

— Как a piece of cake об асфальт! — развел руками Виктор, и со словами «Read the following manual before you play video games» вернул книгу консультанту.

— Не знаю, как мне вас благодарить, сэр, — залепетал тот, — я не умею читать, сэр. Я начал учиться в вечерней школе по программе нашего Босса, да хранит его провидение, но учитель еще не показал нам весь алфавит. В книге очень много букв, сэр, и многие незнакомы. Не могли бы вы расписаться на карточке в выполнении сервисных работ, сэр.

— Не желаете ли и чаевых, сэр?

— О нет, сэр, я не знаю, сколько чаевых положено за работу, сэр, если ее не делают, сэр. Но если господа не распишутся в карточке, меня спалит хозяин, и тогда я не смогу выучить весь алфавит, потому что на такую чудесную работу меня взяли по квоте по программе обучения, а программа действует, пока есть работа. Я в отчаянии, сэр.

В комнате повисла пауза.

«Зря я его подкалывал», подумал Виктор. «А может, он просто на жалость давит?»

На экране веселые белки под звуки «Работай припеваючи» лихо заметали хвостами мусор в мышиную нору.

— Кто мне скажет, почему я сегодня такой добрый? — задумчиво промолвил Дик. — И что мне поможет стать еще добрее? Эй, малый, а как насчет желания выполнять некоторые мелкие поручения Ю-Эс-Эс?

— Конечно, сэр. С удовольствием, сэр. Меня зовут Джим, Джим Янг. Запишите, пожалуйста, сэр.

— У меня хорошая память. Давай сюда свою долбаную карточку.

— Спасибо, сэр. Вы так добры, сэр. Если господа пожелают оставить свои адреса, я могу устроить продажи с очень выгодной скидкой…

— Разве я уже не сказал «пока-пока»? — с искренним удивлением произнес Сэлинджер.

— … Можно сэкономить до тридцати процентов! — донеслось из-за закрывающейся двери.

— Не стоит придавать этому значения, — вздохнула Джейн, — этот случай нетипичен для нашей страны. Американский сервис сейчас считается лучшим в мире, это высокоразвитая индустрия…

— А с чего вы взяли, что я придаю значение? — удивился Виктор. — Я всегда знал, что в США тридцатых был… и есть образцовый сервис. И будет в сороковых и пятидесятых. Я верю в это. Вы решаете очень трудную социальную проблему, меняете социальную структуру страны, и вряд ли даже с нашим историческим опытом… эээ… тысячелетней Руси… вряд ли что-то можно подсказать. В мире нет единых шаблонов развития, вот.

— Как хорошо, что вы это понимаете! — воскликнула Джейн. (Как они тут любыт говорить восклицаниями). — Социальные проекты Босса благородны, но иногда имеют, как говорят фармацевты, побочный эффект. Это не все правильно себе представляют. Недавно здесь вышел скандальный роман Сэмюэла Корна «Трэнсфигюрейшен», или по-русски, «Преображение». Безумный профессор, которого окружающие называют Трэнсфигюрейшен, пересаживает подопытной собаке мозг негра, выкраденный служащим морга. Собака превращается в человека, которого называют Глобьюлмен, и вот этот Глобьюлмен проявляет себя хищником и прибирает к рукам клинику профессора, пользуясь его рассеянностью. В отчаянии профессор нападает на Глобьюлмена и совершает изощренное убийство — пересаживает ему мозг собаки, который хранился все время в холодильнике. Таким образом ему удается скрыть от полиции следы преступления. Но это же расизм! Это же ясный намек — дайте неграм права и они отберут все, это призывы к линчу! Неудивительно, что Босс добился запрета этой книги.

— Ээээ… а разве это не Булгакова сюжет?

— Не знаю. У нас здесь можно достать не все, что издается в России.

«Боже! Боже! Бред какой-то… Хотя… Как ни крути, а этот миляга профессор Преображенский второй раз уже не лабораторное животное, а человека резал. Нет человека — нет проблемы. Чем же тогда этот идол перестройки от Шарикова отличается?»

— Да, обязательно посмотрите «Белоснежку» в кинотеатре. Она на самом деле цветная! У нас уже научились делать цветное кино, а скоро изобретут цветное телевидение.

Телик был действительно еще далек от совершенства — на большом экране были видны строки, изображение было не совсем резким, особенно бросалось в глаза то, что по краям картинка немного искривлялась, словно зритель смотрел через дверной глазок. Однако спутники Виктора на это внимания не обращали, хотя глядели на экран довольно спокойно, без бурных проявлений чувств; Виктор же чувствовал, что его переполняет какой-то детский восторг, словно ему показывают прямой репортаж о встрече с инопланетной цивилизацией. Спустя пару секунд Виктор понял, в чем дело: четырнадцать дюймов были тем самым рубежом, когда человек перестает видеть в движущейся картинке новую игрушку, вроде фильмоскопа, и делает первый шаг от реальности в мир телевизионного, а затем и компьютерного зазеркалья. Перед Виктором был первый портал, уводящий человечество в виртуальную реальность.

Мультик закончился и из динамика послышался звон колокола; через мгновение на экране появился мужчина на вид около сорока, в черной сутане и очках в модной металлической оправе. В его облике было что-то аристократическое, но в месте с тем внешне он располагал к себе; так в советском кино про шпионов было принято изображать европейских дипломатов и парламентариев. И еще с очками он немного напомнил Виктору артиста Тихонова из «Доживем до понедельника».

— Это отец Кофлин, — пояснила Джейн, — он будет читать из телевизионного офиса речь об образе деловой жизни. Вам это возможно, неинтересно? В отеле кабельное телевидение и несколько программ, то есть две. Можно настроить на другой канал, а потом вернуться на этот. После речи отца Кофлина в расписании передач стоит вестерн.

— Нет, почему же? Мне очень интересно, о чем он говорит. По российскому тиви я его никогда не смотрел.

— А как вы его могли там смотреть? Через спутник?

— Хотя бы и через спутник…

«О чем я? Какой спутник? Какой здесь спутник? А если она про будушее, то когда появились спутниковое ТВ, этого пастора наверняка уже не было.»

— Передачу телесигнала в Европу через поверхность Луны еще не осуществили, это еще только идея. А на континенте для передачи из одного штата в другой будут использовать кабель, воздушные релейные линии и ретрансляторы на стратосферных дирижаблях. Говорят, что линии связи в будущем очень выгодный бизнес, почти как железные дороги и производство электричества.

Манере выступать отец Кофлин явно учился у Адольфа Алоизыча: срывался на крик с надрывом и размахивал кулаками. С интеллигентным имиджем все это как-то мало вязалось. Менталитет разный, подумал Виктор, в Германии массовое среднее образование, им вождя недоставало, а тут авторитет учитель, потому пастор, не в пример фюреру, и не боится в очках ходить, а, может, даже и нарочно одевает.

В речи пастора Виктор уловил знакомое по угару перестройки выражение «So-called democrats» — «так называемые демократы». «Так это что, от него пошло? Или заново придумали?»

— Вы не возражаете, если я просто перескажу, о чем он говорит? — предложила Джейн. — Или вам надо слово в слово?

— Не возражаю. Если отражает смысл.

— Именно смысл. Вы читали Зомбарта?

— Нет, как-то руки не дошли.

Сочинения Зомбарта Виктор действительно видел в магазинах в нашей реальности. Но бумажные книги сейчас стоят слишком дорого, чтобы брать все, что заинтересует, а в Инете почему-то не попалось.

— Ну, а какие-нибудь учебники по экономике вы читали?

— Разумеется.

— Где написано, что при капитализме главное — свобода максимального обогащения личности?

— Ну, в общем так.

— Короче, суть в том, что эти учебники описывают принципы бизнеса, принципы дела, принятые у евреев. Одни евреи, например, Ротшильд, считают их идеалом, другие, вроде Маркса и Троцкого, считают, что из-за них капитализм надо разрушить. Отец Кофлин говорит, что для Америки еврейский принцип бизнеса неправильный. И что нужен свой, правильный принцип ведения дел, базируемый на американских традициях и свете христианской веры.

— Что-то подобное я вроде слышал…

«Ну да, от штандартенфюрера Альтеншлоссера из второй реальности. Ганзейские традиции. Интересно, все попытки спасти капитализм основывались на внеэкономическом принуждении? Приказном или моральном?»

— В истории Америки мы видим, что корпоративная мораль часто дает лучшие результаты в экономике, чем личное обогащение. Негры на плантациях Юга, умея коллективно организовать свой труд, работали лучше нанятых белых. Артельная организация на стройках и заводах России, соревнование дало фантастические рекорды выработки. Рабочий, когда у него появляется чувство хозяина совместного бизнеса, творит чудеса. Этот опыт сейчас у нас изучается. Это на уровне предприятия. На уровне страны ответственность бизнеса позволяет вывести огромные активы из сферы спекуляции акциями, недвижимостью и землей в сферу производства и дать рабочие места. Перераспределение богатства от кучки населения широкому слою народов резко повышает внутренний спрос на товары и оживляет их предложение. Для этого не требуется отказываться от основных понятий экономики — денег, товара, рабочей силы, стоимости и так далеее. Нэп, или новая экономическая политика у нас называется — разделение доходов.

«Короче, никакого священного смысла в слове „нэп“ нет. В каждой стране в него вложили свое содержание. Лозунг политиков.»

— Хорошо, но почему вы связываете этот самый неправильный капитализм с одной национальностью? Разве не могут быть эгоистами немцы, русские, англичане и наоборот? Это какой-то расовый предрассудок получается.

— Но это не ко мне вопрос. Да, это похоже на то, как когда-то на Юге считалось, что у негров не может быть бессмертной души, поэтому их можно делать рабами. Политики всегда говорят так, чтобы их было проще понять народу, а народ часто понимает лишь то, что хочет понять. Для народа важно, что есть какой-то виновник.

— Козел отпущения?

— Да. Народ, как и судью, нельзя убедить в том, что он неправ. Поэтому некоторые говорят, что минорити, или меньшинства, должны иметь особые права, которые защищают их интересы, отличающиеся от интересов большинства. Но тогда каждому будет выгодно быть минорити, чтобы иметь больше прав, чем остальные. Где же тогда свободная нация?

Виктор было хотел возразить, но тут в замочной скважине входной двери номера заворочался ключ; дремавший Сэлинджер подскочил, как чертик из коробочки, выхватил короткоствольный «Кольт детектив спешл», и занял позицию за углом коридорчика. Джейн, тоже вскочив, ухватила Виктора за правую руку и потащила в сторону, к простенку. Виктор услышал, как щелкнул замок ее сумочки, а в руке блеснул хромированный «Байярд». Судя по хватке левой, она тренировалась не только в танцах.

— Эй, руку! — успел сказать Виктор, но Джейн не поняла, и, продолжая держать Виктора, вскинула правую вверх для изготовки к стрельбе.

«Блин, надо было предупредить, чтобы так не хваталась», мелькнуло в голове у Виктора. Он мог освободиться от захвата, как когда-то учили в оперотряде, но это отвлекло бы Джейн, а она все-таки его охраняет. «Сама отпустит» — в конце концов решил он.

Из коридорчика в холл шагнула дама, явно немолодая, полная и некрасивая, в довольно безвкусном зеленом платье — балахоне, прикрывавшем кривые ноги, грубыми чертами лица, ярко накрашенными губами и черной неряшливой копной завитых волос. Венчало это существо зеленая шляпка, похожая на макет бронеколпака.

— Боже!!! — дико взвизгнула дама, увидев наведенное на нее оружие. Глаза у нее закатились на лоб и она начала падать на Сэлинджера. Тот невольно отпрянул и дама неловко плюхнулась в кресло.

— О, Мэгги! — воскликнул шедший следом господин с итальянскими усиками, налысо обритой головой и цветком в петлице. — О, не убивайте нас! Возьмите мой бумажник! Драгоценностей у нас нет, только обручальные кольца, мое и Мэгги!

— Это не ограбление, мы агенты Ю-Эс-Эс, — ответил Дик, — кто вы такие и почему здесь появились?

— Это все этот негодяй! — и бритый вытолкнул из коридорчика баскетбольного роста беллбоя с чемоданом, — он понес наши вещи в этот номер!

— Но я не виноват! — завопил беллбой. — Здесь написано, что номер свободен, смотрите сами!

Он вытащил правую руку из кармана униформы и внезапно бросил что-то в лицо Сэлинджеру, а ребром левой ударил его по шее; тут же Виктор увидел три наставленных на них дула: в руках бритого был вальтер с глушителем плюс два куцых полицейских смит-вессона тридцать восьмого калибра у дамы в кресле. Виктор уже понял, что в реальности, даже в другой, идя на дело, берут то, из чего стреляют, а не то, что откопает писатель в справочнике по стрелковому оружию.

— Три-один, леди, — заявил бритый. — Бросайте вашу игрушку.

— Или пристрелим обоих! — хрипло рявкнула «дама».

«Черт, да это мужик переодетый. Как глупо, как глупо…»

Беллбой перевернул ничком упавшего Сэлинджера и защелкнул ему наручниками руки за спиной, заклеил рот бэнд-эйдом, затем подобрал упавший револьвер и, отвернув брючину, вынул плоский дерринджер у него из носка.

— Ну что, устроим перестрелку, как в кино? — спросил он, выпрямившись и держа в руках оба ствола Дика. По телевизору уже шел вестерн и главный герой уже кого-то укладывал из «Писмейкера».

— Будьте вы прокляты, — прошипела Джейн, бросила «Байярд» и опустила руку Виктора.

«Трое. Даже для ковбоев глухой номер».

— Поднимите руки и отойдите в сторону — обратился бритый к Виктору по-русски, — а мадам пусть станет лицом к стене.

Беллбой подошел к Джейн, также сковал ее руки за спиной и, залепив рот бэнд-эйдом, тут же полез к ней под платье.

— Спокойно, крошка, мне нужно кое-что другое — сказал он, вынимая из-за ее чулка еще один плоский дерринджер-самовзвод (в фильмах туда обычно засовывают то, что будет выпирать из-под одежды или обязательно зацепится за чулок). — Агенты всегда ходят с двумя пушками, не так ли? — Он толкнул ее так, чтобы она упала на колени.

Бритый тем временем профессионально ошмонал Виктора.

— Замечательно, — заявил он, ничего не найдя, — если вы будете вести себя разумно, обеспечите себе долгую жизнь. Как видите, вас никто не заковывает. Сейчас вы пройдете со мной через отель к автомобилю. Если что-то пойдет не так, вы будете мертвы. К сожалению, у нас нет других вариантов. У вас тоже. Ваш отказ — смерть, поэтому я не спрашиваю согласия. Зачистите здесь все, — добавил он по-английски «даме».

«Это что же? Это они сейчас их убьют??? И я ничего, ничего не смог сделать???»

Его взгляд уперся в расширенные от ужаса глаза Джейн.

— Шеф, этого пункта нет в контракте, — внезапно возразила «дама».

— Ты что-то сказал? — бритый повернулся к креслу.

— Не надо горячиться, — вкрадчиво пропел беллбой, стоя за спиной у бритого, — но, шеф, он прав. За тела двух агентов нас не потащат к судье и не дадут адвоката. Нас зацементируют в фундамент школы, что строят по приказу Босса. Они достанут даже в Канаде или Австралии. Чистильщики такие люди, шеф. Послушайте, мы отвезем вам этих агентов, куда вам надо живыми и дальше мы ничего о них не знаем.

— Фуры вы банановые^[14]. Как их собираетесь отсюда тащить?

— В тележке для белья. Мы уже делали такое.

— Тащите тележку. Если будут проблемы, перед смертью вы у меня сожрете свои собственные яйца.

— Сожалею, но не хотите ли вы пойти с одним из нас? Нам нужны гарантии.

— Фердаммтэ шайзе! Веди! Быстро! — рявкнул бритый беллбою. — А ты стережешь! — добавил он «даме».

Как только они вышли, «дама» встала, или, точнее, встал и положил второй смит-вессон из левой руки в широкий карман своего бесформенного балахона. Видимо, левая не была так накачана.

— Хотите пива? — спросил Виктор.

— Что?

— Мы пили пиво. Вы хотите пива тоже?

— Хочешь, чтобы я сказал «принеси пиво»? Не пытайся меня обмануть. — И он покачал перед носом Виктора стволом револьвера. — Я сам возьму пиво.

Он направился к холодильнику, держа Виктора в поле зрения. В это время Сэлинджер пошевелился и застонал. «Дама» остановился.

— Что, долбаный сыщик, не узнал меня? А я тебя помню, очень долго помню… Вот ты скоро меня забудешь.

«Дама» крадучись, подошел к лежащему на полу Дику и внезапно, с разворотом, ударил его носком ботинка под ребра, на мгновение повернувшись боком к Виктору.

— Don't move! (Ни с места!)

На этот раз «дама» вылупил глаза так, как будто перед ним действительно возник взвод марсиан в зеленых скафандрах. Он тупо смотрел на внезапно возникший в руке Виктора дерринджер (третий по счету в этой комнате) и по его губам блуждала глупая улыбка. И от этой улыбки Виктора вдруг накрыла волна бешенства.

— Че ты лыбишься, как параша?! — заорал он по-русски. — Ствол кинул, падла, убью!

«Из двух патронов точно попаду в этого урода, а там…»

— Не убивай! — ввизгнул «дама» тоже по-русски. — Я… я сдаюсь.

Револьвер глухо стукнул о ковер.

— Освободил его, живо! — Виктор кивнул в сторону лежащего на полу Дика.

«Надо было его обезведить. А черт, времени нет.»

— Ща, блин, мозга вышибу, за пестиком полезешь! Ты понял? Ты понял, чмо?!

— Понял… понял… — «дама» трясущимися руками доставал ключ от наручников, и никак не мог попасть в скважину, — сейчас, сейчас…

Дик застонал, приподнялся, размял освобожденные руки и внезапно коротко двинул «даме» левой снизу в челюсть. «Дама» без звука опрокинулся навзничь. Дик отодрал от лица пластырь.

— Мой страховой полис, — сказал он Виктору, показав кулак. Он пошарил вокруг и наощупь подобрал револьвер «дамы».

— Мне надо промыть глаза. Перец. Ничего не вижу. Возьми вторую пушку. — Он встал и, покачиваясь, направился в сторону ванной.

Виктор вытащил из кармана зеленого платья второй револьвер и стал искать ключ от наручиков, чтобы освободить Джейн, но в этот момент щелкнула ручка входной двери. Виктор бросился к стене у двери, взводя на ходу тугой, неподатливый курок второго револьвера. Джейн бросилась ничком на пол, чтобы уйти с возможной линии выстрела.

«Буду бить с двух рук в упор».

— Где этот… А-а!..

Послышался приглушенный удар, и из двери в коридор перед Виктором ничком вывалился бритый. Что-то еще упало там, в коридоре.

— Виктор, не стреляйте! Это агент Сэлинджер! Эй!

Виктор осторожно заглянул в коридор. Там действительно стоял Дик с мокрым лицом и красными глазами, а в углу сидел беллбой с головой, откинутой набок.

— Освободите миссис Крамер, а я пока соберу игрушки и перетащу моих птенчиков. Эй, Виктор, а вы не ученик Харри Худини? Как вы это делаете?

— Я расскажу позже… Телефон полиции 911 или другой?

— Никакой полиции! Джейн вызовет подкрепление Ю-Эс-Эс, рация в спальне под кроватью. Эй, ключ от наручников есть в дамской сумочке.

16. «И развеет ветер дым…»

— Сейчас… Подожди…

Наручники упали на ковер. Джейн сама содрала с лица нашлепку бэнд-эйда, скомкав, отшвырнула под столик. Ее худенькие руки с тонкими пальцами судорожно вцепились в плечи Виктора; она уронила голову ему на плечо и зарыдала.

— Ну что ты… Все уже кончено.

Она не слышала; ее тело содрогалось, ее губы все время повторяли одно слово — «нет, нет, нет». Виктор гладил ее жесткие волосы и проступившие под тонким искусственным шелком лопатки, пытаясь утешить.

— Все, все, малыш… Дик говорил, надо вызвать подкрепление Ю-Эс-Эс…

— Да, да сейчас… Сейчас все будет хорошо… Не смотри на меня, я выгляжу ужасно…

— Я помогу встать. Ты только покажи, как включать.

Серый железный ящик полицейской «Моторолы» для патрульных машин с крупными карболитовыми разъемами вызвал у Виктора ностальгические чувства. Джейн что-то быстро и непонятно говорила по черной телефонной трубке.

— Через семь минут будут здесь.

— Нас не могли подслушать?

— Эф-Ар-Си дало нам другие частоты. Переговоры ведутся кодом.

— А чего же вы тревожную кнопку в номере не поставили? Как в банке?

— Она есть и не одна. Не успела к ней дотянуться. Все слишком быстро и внезапно. Как у уличных бандитов.

— Я извинятся, — повторил по-русски вошедший в спальню Сэлинджер, — но я имей большой интерес, как вы это делат. Я имей в виду достат пушка из воздух. Кто может научат.

— Меня учил индийский факир из Нижнего Новгорода. Нужна резинка и чтобы оружие не имело выступающих частей, чтобы не цеплять за одежду.

— Русский сикрет полис имеет нас научат кое что. Я просит еще записат русски слова, вы говорит к этот козиол.

— Запишу. Вообще-то мне надо было сразу стрелять в этот козиол, а не базарить. Не догадался.

— Кто знат. Выстрел ест шум, они за дверью понимат, что-то неверно. Нет внезапност.

Из гостиной послышался стон приходящей в себя «дамы»

— О, Сэм Кроуз! Наконец-то я тебя узнаю. Как тюрьма меняет человека, не правда ли?

— Он правда русский? — спросил Виктор.

— Да, — прохрипел «дама», — Семен Крозавицкий. Сеня. Слышь, земляк, закурить не будет?

— Скунс орегонский тебе земляк, Сеня. На фрицев работаешь?

— Прошу быть свидетелем, что это я не дал кокнуть легавого и бабу. И я не оказал вам сопротивления.

— Я зачту это, — ответил по-английски Дик, — я пришлю тебе в камеру кружевной лифчик. Он тебе будет часто требоваться.

— На фрицев, да, на фрицев? — с нотками истерики в голосе заголосил Сеня. — А ваша Раша на фрицев не работает? Да вы на них и работаете, на их заводах, на Опеля, на Круппа, на Порше, на всех. Ваш император с министрами Гитлеру задницу лижет за их капиталы! Твою Рашку давно уже за твоей спиной продали, оглянись, позырь, а ты тут за грош готов своего, русского укоцать, да?..

— Я те ведро вазелина пришлю, — ядовито заметил Виктор, — только помногу не трать, и с другими не делись, а то быстро кончится… О черт! Я идиот! Он же нас забалтывает!

Виктор подскочил к бритому, перевернул его навзничь и начал шупать воротник рубашки и пиджака. Под пальцами он почувствовал что-то твердое и продолговатое.

— Ножницы есть? Сизэз, найф, блэйд, суорд, что-нибудь острое! — Он подскочил к столу, схватил бутылку из-под пепси и начал озираться, обо что бы ее разбить.

— Подождите! — Джейн вывалила сумочку на стол и протянула Виктору маленькие маникюрные ножницы.

«А вообще я склерозник. У меня же универсальный набор на поясе.»

Из распоротого ворота показалась короткая трубочка, похожая на предохранитель от старого приемника.

— Пойзн?

— Йес. Держите. Цианид, наверное, или кислота синильная. Еще во рту посмотрим. Черт, а если разбилась? Резиновые перчатки здесь могут быть? Рабэр главз? Можно не стерильные.

— Кондом?

— Давайте!

«Только бы не порезаться…»

Из-за левой щеки бритого Виктор вытащил такую же ампулу и отдал Дику.

— Еще? — Джейн протянула несколько нераспакованных пачек, выудив их из кучи вещей, вытряхнутых из сумочки.

— Хватит. — Виктор стянул с указательного пальца презерватив и брезгливо кинул его на тело абверовского агента.

Зазвонил телефон. Джейн сняла трубку.

— Сейчас войдет подкрепление, предупреждают, чтоб не стреляли.

В подкреплении было человек десять; задержанных быстро вытащили в коридор. Абверовцу вначале поднесли нашатырь к носу, чтобы привести в чувство; очнувшись, тот обнаружил отсутствие ампул и презерватив, лежащий на рубашке, и начал выкрикивать ругательства. То ли из-за того, что не дали исполнить долг перед фюрером, то ли он неверно понял ситуацию. За неимением под рукой подходящих пластырей ему заткнули рот его же носовым платком.

Врач вытащил из саквояжа белый халат, осмотрел глаза Сэлинджера, закапал какие-то капли, наложил примочки и предписал лечь на диван и отдыхать, а перед уходом дал Дику расписаться в какой-то бумаге, вроде акта о выполнении работ. В комнате оставили еще двоих агентов; Виктор с самого начала обратил на них внимание, потому что они зашли в номер в дорожных пыльниках не по погоде и с чемоданами. Из чемоданов на свет божий появилась пара «томми-ганов». Настоящих, как в гангстерских фильмах, с дисками и деревянными рукоятками под стволом.

— Желательно, чтобы русский по возможности пребывал в спальне и не подходил к окну, — объяснил Джейн один из новых охранников. — Шторы опущены?

— Да.

— Не поднимайте. Надо, чтобы кто-то из наших людей был с ним. Это придется делать вам. К тому же вы можете говорить по-русски.

— ОК, парни. Но считайте, что на двери висит табличка «Не беспокоить».

Они рассмеялись. Джейн обернулась к Виктору.

— Они полагают, что нам лучше…

— Я понял. Кстати, там можно слушать приемник.

— Одну минуту, — остановил их охранник и протянул Виктору… «Токарев» и к нему пару обойм. Натуральный ТТ образца 1930 года, только рукоятка с черными пластмассовыми накладками выглядела непривычно массивной, толстой, и на ней внизу был упор для мизинца.

— Переведите русскому, чтобы держал эту пушку поблизости и объясните, как пользоваться. Из этой пушки хорошо застрелить человека в автомобиле или за дверью. Гангстеры часто носят дешевые кирасы из хлопка против пуль сорок пятого калибра, как раз этот случай. Объясните также, что с этим надо быть осторожным. «Русский браунинг» может выстрелить при падении. Берегитесь также рикошета.

— Йес, оф коз, — ответил за Джейн Виктор, — ай'л тэйк ит инту эккаунт.

На рукоятке ТТ вместо звезды виднелся орел эмблемы Императорского Тульского оружейного. Виктор вынул обойму — в ней оказалось двенадцать патронов в два ряда вместо привычных восьми — и загнал обратно. «Ишь ты, проапгрейдили. Плохо, что не в кобуре.»

— И как у вас идут наши волыны? — спросил он Джейн.

— Частные заказы в основном. Правительство лоббирует для военных пистолет компании Кольта сорок пятого калибра. Прекрасное качество, но дорогой, и всего семь патронов в обойме.

«Нехило для толмача матчасть знает… Или это национальная американская черта? Рождаются в машине и с пестиком?»

В спальне Виктор просто положил ствол на тумбочку, а обоймы сунул в карманы брюк.

— Здесь у меня такое чувство, как будто ничего не произошло, — вздохнула Джейн и щелкнула круглой бакелитовой ручкой «Зенита». Виктор крутнул ручку настройки, но приемник молчал.

— Он же еще не нагрелся. Только батарейные сразу работают.

— Ах да. Никак не могу к этому привыкнуть.

— Мы с вами все время играем в одну игру… Я делаю вид, что не знаю, откуда вы, вы делаете вид, что верите, что я не знаю. Вы правда из будущего?

— Из другого. В этом будущем Лонг убит, а президентом стал Рузвельт. О покушении предупредили немцы?

— Проще всего было бы сказать «Я не знаю, я всего лишь переводчица».

— Если Даллес не дурак, он не приставит рядовой состав.

— Верно. Проблема в том, что никто не знает, что задумал Даллес.

— Почему вы это мне говорите?

— Вы спасли мне жизнь. Ну и кроме того, мы партнеры.

— Разве с этим в Ю-Эс-Эс считаются?

— Разве в Ю-Эс-Эс нельзя остаться человеком?..

Приемник ожил. Послышались шорохи и потрескивание эфира.

— Какую станцию вы хотели найти?

— Москву. Почему-то после всего этого тянет услышать «Говорит Москва».

Московская волна ворвалась в комнату протяжными звуками цфасмановского танго «В дальний путь».

— Под русский джаз хорошо танцевать, — улыбнулась Джейн, — такое впечатление, что композиторы пишут в дансингах.

— В таком случае позвольте вас пригласить?

— С удовольствием.

Виктор взял Джейн за талию и музыка легко повела их обоих, растворяя в четко очерченных тактах.

«Скоро умчится поезд стрелой, И развеет ветер дым…» — старательно выводил тенор.

— Похоже на нашу «Брат, на жизнь хоть грош подай», но гораздо сентиментальнее, — прошептала ему Джейн, — особенно когда скрипки вступают, просто комок к горлу. А мелодия так захватывает, что движешься и не чувствуешь собственного тела. Кажется, она звучит где-то внутри меня…

— Голова не кружится?

— Нет, нет… Какие точные слова у этой песни — «и развеет ветер дым»… Все в этой жизни расходится, как дым — юность, близкие люди, города, мечты и планы на жизнь… И сам человек, со всем, чем он жил, вынашивал, любил и ненавидел, сам он, как паровозный дым — мелькнул и растаял в воздухе…

Она вдруг внезапно и порывисто обхватила его шею и зашептала:

— Не уходи! Не исчезай, пожалуйста! Я не могу так больше жить! Останься, останься, останься, останься…

«Я вам нравлюсь?» — хотел было спросить Виктор, но вдруг понял бессмысленность и очевидность этого вопроса; он просто припал к вишневым губам, как путник в пустыне после многих дней пути припадает к внезапно появившегося роднику.

«Ты к глазам подносишь платок, Прощальный звонок, Твоих не слышно слов…» — доносилось сквозь шорохи эфира.

«Это и есть та самая попытка Ю-Эс-Эс меня скомпроментировать, о которой говорил Сталин, и которую мне надо позволить? Или просто психологическая реакция после ужаса неминуемой смерти?»

Во всяком случае, толпа папарацци с фотокамерами в спальню не вламывалась, и если их снимали, то скрытой камерой.

— Ты ведь не развеешься, правда?

— Нет, радость моя. Когда ты рядом, законы природы словно меняются, солнце светит ночью и само время течет вспять. Ты — моя звезда, маленькая счастливая звезда, упавшая с ночного неба в мою ладонь, и я хочу теперь только одного — спрятать тебя в самом сердце…

«Если это останется в архивах Ю-Эс-Эс, пусть это будет красиво…»

— …Ты о чем-то думаешь, мой ласковый?

Сквозь прикрытые жалюзи просвечивало оранжево-красное зарево. В рекламе здесь используется неон, разноцветные газосветные трубки еще не вошли в моду. В России такого нет, там еще буквы светящихся вывесок с электролампочками цветного стекла. А здесь — экономия электричества, дешевый способ сделать вывеску побольше. Трубки для букв гнут специально, на заказ, по их очертаниям, но цвет все равно оранжево-красный, тревожный. Хорошо, что здесь еще Вашингтон, столица, и рекламы не так много.

— Как-то непривычно. Мы с тобой знакомы полдня. Мне надо было ухаживать за тобой, ходить всю ночь под твоими окнами…

— Если ты будешь ходить всю ночь под моими окнами, соседи вызовут полицию. Или нападут грабители. Правда, у тебя есть оружие. Романтика у нас — это фантазии богатых. Пригласить на свою яхту, например.

— Тебя часто приглашали на яхту?

— Ни-ко-гда. Я не принцесса и не кинозвезда. Ты разочарован?

— Тобой? Ни-ко-гда.

— Я забыла, ты же комми, у вас там нет бедных и богатых.

— Я не был в партии, и теперь у нас другой строй.

— Все равно, ты вырос в стране комми. Там важна не яхта, а человек.

— Ты хотела бы жить в СССР? Но там были тоже какие-то трудности. В первой реальности колбасу привозили в магазины не всегда, и когда привозили, надо было стоять в очереди.

— А яйца привозили? Молоко? Рыбу?

— В нашем городе — всегда привозили.

— Зачем же вы стояли за колбасой? Я бы взяла яйца или рыбу. Экономия времени. Еще можно сделать тосты и обжарить картофель… А кафетерии у вас были?

— Столовые были везде, фабрика-кухня, домовая кухня…

— Там была колбаса?

— Иногда… Там котлеты были, шницель, гуляш, поджарка, сосиски.

— Зачем же вы стояли за колбасой?

— Не знаю. В раннем детстве она лежала в гастрономе свободно.

— Вообще ничего не понимаю… Но очередь за колбасой была меньше, чем на бирже труда?

— Тогда не было бирж труда, везде висели объявления «Приглашаем на работу».

— То есть можно было ходить по офисам и свободно выбирать? Это не пропаганда?

— Нет. Все были обязаны работать.

— Опять не понимаю. Это все равно, что все были обязаны есть или спать. Если нет работы, как оплатить еду и жилье? Или их давали бесплатно?

— Нет, хотя и недорого.

— То есть, когда привозили колбасу, вывешивали низкую цену? Это был сейл?

— Ну, в общем, что-то вроде этого.

— Тогда в чем недостаток? Если делают сейл, то у нас тоже большая очередь. И сейл бывает не всегда. Часто не можешь себе позволить ту или иную вещь, потому что ждешь сейл. Чтобы сохранить деньги. Разве это недостаток? В СССР нельзя было хранить деньги?

— Можно. Даже плакаты висели — «Храните деньги в сберегательной кассе».

— Это реклама. Касса часто банкротилась?

— Она вообще не банкротилась.

— Тогда я не понимаю, что плохого в том, что везде сейлы и работу можно легко поменять. Наверное, все дело в том, что у вас там было много романтики. А у нас больше расчета. Если мужчина только познакомился с женщиной и пригласил на вечер в ресторан, то каждый платит за себя. Потом, когда познакомятся поближе, могут поехать на автомобиле куда-нибудь за город и снять комнату в недорогом мотеле. Или просто остановить машину на пустынном побережье и творить любовь. А в России никогда не творят любовь, а ею живут.

— Можно еще цветы дарить.

— Хорошо, что ты этого не сделал. В каждой ленте про любовь дарят цветы. Уже не могу смотреть эти приторные истории со слащавыми песенками, цветами и кукольными лицами артистов. Хочу видеть на экране жизнь, людей с сильным характером, способных что-то просто сделать для братьев своих, а не ради долларов. Я выгляжу странно?

— Нет.

«Может, они просто изучают меня для разговора с Главрыбой? Не собираюсь ли я манипулировать Лонгом, если да, то как, ну и, наконец, как Лонг сможет манипулировать мной? Это было бы естественно… Итак, сегодня двадцать восьмое, вторник… точнее, скоро уже двадцать девятое среда. Меня успеют принять до уикенда? Как-то слишком бурно тут прошел первый же день.»

17. Отец циников, пошляков и космополитов

Ночью Виктору Сергеевичу приснился чудный сон. Будто он налаживает для какой-то небольшой фирмы аппаратный файрвол для доступа в Интернет из локальной сети по веб-интерфейсу. И все получается, кроме доступа одной проги по UDP по порту 55555. Виктор Сергеевич перепробовал все способы, чтобы это обеспечить, и даже все порты временно пооткрывал, чтобы понять в чем дело, а файрвол все пакеты по этому порту отбрасывает. И он бился и как-то вдруг сделал так, что появился коннект, даже сам не зная как, но после включения и выключения файрвол снова стал отбрасывать пакеты по порту 55555, и надо было начинать все сначала.

Вот такой красивый сон про настоящую жизнь.

Ранним утром в номере воздух был пропитан все тем же запахом брэнда «Пятая авеню». Джейн безмятежно дремала, чуть приоткрыв во сне свой манящий ротик; сейчас, со стертым макияжем (за исключением ногтей — лак снимать было некогда) она казалась совершенно беззащитной. ТТ валялся на тумбочке. Пострелять из него так и не пришлось, о чем Виктор совершенно не жалел. Если визита в Белый дом придется ждать долго, можно напроситься съездить на какое-нибудь служебное стрельбище, типа потренироваться…

Постепенно его стали одолевать угрызения совести. Как ни крути, а получается, что с Джейн он сошелся по заданию империи. Как-то не по-человечески выходит. Хотя, с другой стороны, с учетом грозящего в случае войны геноцида, смысл его поступка был в сохранении своего рода.

«Альтеншлоссер был бы доволен… Высшее проявление долга гражданина в рейхе. Постель ради служения нации. Для продолжения рода нужно совсем другое… Хотя нет, для продолжения рода именно это и надо. Как-то по дворянски все получается, делить ложе ради интересов родового имения. Неудивительно, что эти графы и бароны портили крестьянок… Идиотизм, глупости! На войне людей будут убивать и калечить, а ты, как рефлексирующий шестидесятник, снова роешься в своих личных комплексах. О других надо думать, а не о себе.»

Виктор посмотрел вокруг, его взгляд остановился на молчащем приемнике. Нет, включать рано, пусть Джейн выспится. Через окна доносился приглушенный шум улицы и клаксоны.

«Хватит ковыряться в себе, надо анализировать. Если это все запланировано, надо понять, в чем смысл. Версия первая — компромат. Только вот в России всем наплевать, с кем здесь писатель Еремин. Немного дешевой популярности и не более того. И Даллес наверняка это понимает. Тогда что? Ночью меня не пытались споить и ни о чем не спрашивали. Может, это с дальним прицелом, как госдеп США подкидывает политикам своих жен? Оженит, будет обрабатывать незаметно, изо дня в день. Правда, разговора о брачных узах пока не было, но это может быть впереди. А ведь Ступин стопудово подкинул Краснокаменной жениха. Он появился сразу после разговора о Сахарове и Боннэр. А Лена является через пару минут после разрыва с Краснокаменной и мы с ней что? — весело идем проводить вечер в летний сад под видом исследований меня, любимого. Лена совсем даже не против, у нее куча планов, как извлечь из будущего брака выгоду. Кстати, и у расчетливой Джейн куча планов, так что не будем исключать вариант три — личную инициативу. Ну и, наконец, вариант четвертый, как во второй реальности, биопробы… почему нет? У них есть свои биологи. И в России есть, что же я об этом варианте там не подумал?»

Зазвонил телефон на тумбочке со стороны Джейн — белый забавный аппарат с круглым, приплюснутым, как ватрушка, корпусом и трубкой на «рогах». Виктор приподнялся, чтобы снять трубку, но Джейн моментально очнулась и опередила его со своим голливудским «Хэллоу?».

— Через полчаса приедут большие люди. Надо все это быстро… Боже, моя прическа! И надо еще успеть сделать лицо.

— Главрыба?

— Нет, мельче. Хорошо, в сумочке вчера ничего не разбили. Под твою встречу правительство оплатило шикарную косметику. Да, надо послушать прогноз погоды.

Она щелкнула ручкой приемника и перевела настройку на местную волну.

«Почему она говорит, что косметика казенная? Обычно этим не хвастаются.»

— А в США принято рассказывать, если косметика за счет бюджета?

— Ты можешь подумать, что я трачусь на слишком дорогую косметику.

— И что?

— Ты же вырос в стране комми! А там негативное отношение к богатым и роскоши. Некоторые комми против того, чтобы носить галстук и шляпу. Ты их тоже не носишь.

— Так ведь жарко, вот и не ношу! И такого в советское время у нас уже не было. То есть, культа богатства не было, но и культа бедности тоже. Многие джинсы покупали за две сотни в переводе на доллары…

— С бриллиантами?

— Нет, просто фирмовые. Левайс, Ли…

— С ума сошли.

— А разве не странно использовать дорогую косметику и тут же рассказывать, что это «ту экспенсив»?

— Здесь это называют «имидж». Как бы тебе объяснить…

— Я знаю.

— Это имидж страны.

— И это тоже имидж страны?

— Ай! А я-то думала, ты не похож на американцев с их пошлыми шутками.

— ОК, остаюсь Рашн. Даже согласен быть комми и вступить в партию.

Из приемника послышался томный голос Алисы Файе, неспешно выводившей прошлогодний хит Ирвина Берлина «Согрей меня, моя любовь». «Я скину с плеч пальто, перчатки прочь отброшу, к чему одежда мне в огне страстей? Все выше пламя любви, что сердце гложет, Я стану бурею твоей.» Хорошо бы сейчас никуда не спешить…

— Слушай, Жень, мне краситься не надо, так что иди в ванную первая, а я пока застелю кровать.

— Ты все-таки комми. В отеле кровать стелит горничная. Слушай, если будет прогноз и не пугайся — температура у нас по Фаренгейту. Завтрак уже заказали, успеем перекусить.

Но прогноза не было. Алиса Файе перешла на шуточный «Круиз по трущобам» из какого-то то ли мюзикла, то ли фильма. «Они все жить могут в этой вони, чем мы хуже их?..»

…Он быстро вошел в номер, и не успел Виктор произнести дежурное «Good morning», как этот человек подошел к нему и порывисто пожал руку. Человек относительно высокий, лет сорока, темный, начинающий седеть, с аккуратными французскими усами и высоким открытым лбом, хитрой, но добродушной улыбкой и чуть прищуренными глазами за стеклами очков в тонкой блестящей оправе. Очень похож на довоенного Сергея Михалкова.

Аллен Уэлш Даллес.

Будущего шефа ЦРУ Виктор знал в основном по эпизоду в «Семнадцати мгновениях весны» и по «Плану Даллеса». В исполнении Шалевича Даллес выглядел намного старше. Что же касается «Плана Даллеса», то на одних сайтах писали, что он был, на других — что его не было, потому что он впервые появился в художественном романе «Вечный зов» в словах какого-то эсесовца. Хотя Виктор не понимал, почему бы писателю Иванову не вложить вольный пересказ Даллеса в уста другого персонажа, который их, несомненно, будет разделять. Например, если помнил цитату не дословно: какие претензии к выдуманному персонажу? Главное, что по сути верно. «Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов…» Ведь сделали! Зайдите на любой форум, и там такие найдутся. Циничные и пошлые личности для которых все равно, каких размеров их Родина, найдутся на каждом форуме! Значит, неважно, кто и как говорил. Так сделали. Есть факт реализации плана.

— Я очень рад видеть вас в Вашингтоне. Мне доложили о ваших мужественных действиях вчера во время нападения. От лица УСС я уполномочен выразить вам искреннюю благодарность за ваш смелый поступок и сообщить о том, что мы оформили на вас представление к «Серебряной медали за спасение жизни», — сказал человек, которого Виктор считал крестным отцом циников, пошляков и космополитов.

— Переведите мистеру Даллесу, что я весьма признателен за столь высокую оценку моего скромного вклада в национальную безопасность США, — отвестил Виктор, — то, что произошло вчера, показывает, что только совместными действиями люди России и Америки способны остановить нацистскую угрозу человечеству.

— О, — улыбнулся Даллес, — я рад найти в вас единомышленника. Но в России, кажется, говорят «В ногах правды нет»? Давайте присядем за стол. Хотите коктейль?

— Можно, — согласился Виктор, — молочный. У нас в России не принято спиртное с утра.

— Здесь делают хороший фруктовый. Не возражаете?

— Нет.

— Сегодня в одиннадцать вас примет президент Соединенных Штатов. Чтобы беседа была максимально плодотворной, мне поручено обсудить с вами некоторые второстепенные вопросы, и, если вы дадите мне ответы, заведомо устраивающие президента, их можно не касаться на встрече. Кроме того, у меня есть несколько незначительных вопросов к вам. Как вы смотрите на такой план нашей в сами беседы?

Через охранника передали коктейли. Тот, что выбрал Виктор, действительно оказался безалкогольным, но бодрил и прогонял остатки сна; сделан он, похоже, был из соков цитрусовых, да и на фужере ребром была пристроена половина кружка лимона.

«Наверное, во второй реальности их и содрали для витамин-баров. А этот жук хочет что-то предварительно выведать. Ну, оно понятно: очко-то не железное, надо ему хотя бы представлять, что этот русский ляпнет у Главрыбы».

— Только положительно. Меня всегда восхищала рациональность и эффективность американского делового стиля.

Даллес выдержал которткую паузу.

— Вчера вы расшифровали Ю-Эс-Эс как «Юнайтед Сикрет Сервис». Не могли бы вы сказать, почему? Мне весьма любопытно.

«Странно, что он грузит такими пустяками. Запутывает, рассчитывает на потерю бдительности?»

— Такая служба существовала во второй реальности.

— Судя по названию, она объединяет различные спецслужбы?

— Вероятно да, поскольку я не слышал о других спецслужбах НАУ… то есть Норт Атлантик Юнион, обьединяет Ю-Эс-Эй энд Грейт Бритн.

— То, что вы рассказываете, весьма интересно. Как бы вы смотрели на создание сейчас в Америке правительственного учреждения, которому бы были подчинены другие разведывательные и сыскные службы? Это не подорвет основы демократии?

— Полагаю, в условиях надвигающейся войны это очень разумное и эффективное решение. Народ должен понимать, что для спасения Америки необходимо менять некоторые представления об общественном идеале.

«Пусть они у себя свою демократию полностью придушат. Не будут выпендриваться.»

— Весьма здравая точка зрения… К сожалению, ваш вылет из Москвы оказался омрачен некоторыми неприятными событиями.

«Это еще о чем? Сейчас какой-нибудь сюрприз выдаст».

— Возможно, вы знаете, что Россия и Германия ведут на нашу страну пропагандистские передачи. Возможно, этослучайность, но в день вашего отлета тон московских передач изменился. Если раньше пропаганда была направлена против президентского курса, правительства, то теперь она направлена на подрыв общества, как такового. По радио идут проповеди асоциальности и люмпенизации. Пропагандируется пренебрежение к закону и судам, к демократическим ценностям, завоевание независимости США от британского владычества объявляется безумием, а Гражданская война — бессмысленным братоубийством, затеянным англо-французским капиталом. Стремление быть богатым и знаменитым высмеивается, вместо этого проповедуется созерцательное безделье под флагом возвращения к Матери-Природе. Сеется скепсис и диогеновский цинизм, объявляется устаревшим институт семьи. Молодежь завлекают новой электромузыкой «рок-стиль», основанной на африканских примитивных ритмах. Церковь уже осудила эту музыку. Так вот, скажите честно — не является ли начало такой пропаганды подготовкой Россией войны на уничтожение американской нации?

«Это что, Россия первой начала реализацию „плана Даллеса“?»

— Вы видите в этом новую национальную угрозу? Но ведь в демократическом обществе всегда будет определенное число людей — носителей таких взглядов, и они будут пользоваться правом их высказывать. Или же такие взгляды будут поставлены вне закона?

— Это две разные вещи. Когда данные взгляды стихийно высказывают группы маргинальных лиц — это одна ситуация. Когда ведется организованная пропаганда подобных воззрений, когда ученые работают над тем, чтобы деструктивные идеи укоренялись в мозгу населения — это совсем другая вещь. Эфирное радиовещание в нашей стране — это динамичная сфера бизнеса, как и производство радиоприемников. В ближайшем будущем жизнь американца будет зависеть он наличия у него радиоустановки, сетевой или батарейной, по которой он узнает все — погоду, биржевые котировки, счет в игре любимой команды, цены и рекламу. Поставить под правительственный контроль американский радиоэфир нереально — возможно, это удастся нам в отношении телевидения, которое делает еще первые шаги. Если Америка сделает тот же шаг в отношении России, то это не даст сейчас столь же сильного эффекта. В России интенсивно развивается проводное вещание, контролируемое властями, и закон преследует прослушивание пропаганды. Вот почему ситуация с эфирным вторжением русских серьезно беспокоит президента.

— Полагаю, — ответил Виктор, — что если великие державы смогут договориться между собой о неприменении друг в отношении друга новых видов стратегических вооружений, то это возможно и в отношении информационной войны.

— Даже так? — удивился Даллес. — Вы предлагаете нам договориться? Но не могли бы вы сообщить, с какими людьми вы связаны в России, насколько они влиятельны и имеете ли вы от них полномочия на ведение таких переговоров?

— Я предлагаю президенту действия, после которых другие страны будут вынуждены идти на официальные переговоры с США. Как у нас говорят — «Было бы болото, а лягушки найдутся».

Еще одна короткая пауза.

— Разумно, — наконец произнес Даллес, — полагаю, президента это устроит. Также нас интересует ваше мнение, насколько сильны в России антиамериканские настроения.

— Я вообще-то недолго в этой реальности и не успел глубоко изучить общественное мнение.

— Ничего. Нас интересует ваша субъективная точка зрения.

— Как вам сказать… Я подозреваю, что для среднего российского обывателя Америка — это такая далекая экзотическая страна, вроде Сиама, где в лесах живут индейцы. Я повторяю, я могу ошибаться. А что, с моим отлетом в России началась антиамериканская кампания?

— Она должна была начаться?

— Не видел к этому никаких оснований. Вы так говорите, что что-то произошло?

— Нет. Вы можете не волноваться. У вас есть еще какие-нибудь вопросы к мне?

— Только один: в каком настроении президент?

— Он умеет делать себе настроение. Если у вас нет возражений, мы продолжим наш разговор уже в Овальном кабинете.

— Никаких возражений.

Они раскланялись и Даллес удалился, перед выходом в коридор еще раз взглянув на Виктора. Галлахер сиял улыбкой Чеширского Кота.

— Все идет великолепно, Виктор, вы даже сами не представляете. Не хотите ли стаканчик для пущей уверенности?

— Я чего-то должен бояться после вчерашнего?

Приемник из-за двери спальни весело наигрывал «Все зависит от тебя» в стиле регтайма.

«Когда же они начнут превращать меня в своего агента влияния? Или уже превращают, но я не замечаю?»

— Кстати, насчет вчерашнего, — заметил Галлахер. — Я должен заранее извиниться за неудобства, но перед визитом к президенту ваше оружие придется сдать Таков порядок после покушения 1936 года. Вы, наверное, о нем уже слышали?

— Да, я рассказывала об этом, — вставила Джейн.

— Друзья уговорили Босса надеть под одежду недавно подаренную ему гибкую кирасу фирмы Баррат, какую носят особые агенты Скотленд Ярда. Это и спасло его от пули сорок пятого калибра. С тех пор людей, что заходят к нему, тщательно проверяют. Кстати, мне уже рассказали, у вас был какой-то особый способ ношения оружия?

— Надеюсь, вы не считаете меня зомбированным камикадзе?

— Простите, кем?

— Если не ошибаюсь, — подсказала Джейн, — Камикадзе — японское название тайфуна, который в тринадцатом веке уничтожил корабли монголов у берегов Японии, а зомби, это из фильма Виктора Гальперина, старринг Бела Лугоши, помните, что Дракулу играл?

— Уфф… Трудности перевода… Короче, я не чокнутый вроде Гаврилы Принципа.

— О, теперь понятно.

— Да и способ неэффективный и устаревший.

— Есть новые?

— Надо кого-то убрать?

Борис громко рассмеялся.

— О, нет, конечно. Вы уже прошлись по Вашингтону? Как вам показался город?

«Что же случилось? Как-то странно и грубо сработал Сталин, так, что Даллес сразу догадался. Тоньше надо было, незаметнее… Хотя кто сказал, что Сталину надо было незаметнее? А если он рассчитывал, что Даллес догадается и воспримет это, как угрозу? Зачем? Зачем провоцировать? Зачем блефовать, делать видимость угрозы? Хотя информационная война — это не видимость угрозы, и Даллес это понимает. Угроза, угроза… Ну да, это угроза, на которую Америка симметрично ответить не может. А чем она может ответить асимметрично? Послать флот? Пусть сначала с японцами разберется. Грозить бомбой? Ну так нету у нее сейчас этой бом… Правильно. Бомбы нету, вот Сталин и создает угрозу, чтобы Лонг ответил ядерным проектом. Загнать в угол. А достать Америку Россия может только удаленным доступом, через эфир.»

18. Оральный кабинет

Отель на этот раз они покидали через черный ход и погрузились в «Паккард-шесть» с универсальным кузовом, черный, с нарочито торжественной облицовкой радиатора, придавашей машине несколько старомодный вид, и «стейшн» — желтыми деревянными боковыми стенками кузова. Этакое сочетание правительственного лимузина с колхозной полуторкой. Подойдя поближе, Виктор увидел, что стенки не деревянные, а это плоские листы металла выкрашена «под дерево».

«Броня?»

«Паккард» внутри оказался шестиместным. Борис сел рядом с водителем, Джейн и Виктор влезли на задние, а перед ними, на укороченном диванчике, устроилась пара охранников с хорошо развитыми челюстями и автоматами, очень похожими на классический МП40. Только вот горловина, куда магазин вставлять, какая-то хлипкая, а щечки пистолетной рукоятки были не из черной пластмассы, а деревянные.

«Опытный, что ли? Видимо, это и есть та самая новейшая „Эрма“, о которой Дегтярев рассказывал?»

— А стволы все-таки немецкие? — спросил Виктор у Джейн, устраиваясь поудобнее на кожаных подушках.

— Это из разведшколы. «Томми-ган» здоровый, с ним в авто неудобно.

Радио в правительственно-колхозном «Паккарде», конечно, было включено, и озорные синкопы «Суони-ривер» в исполнении бэнда Эрскина Хоукинса разливались по солнечной панораме Вашингтона, перемежаясь с клаксонами, и ветерок играл занавесками, а ноздри щекотал запах бензина и горячего асфальта, и, несмотря на культовые игрушки у охраны, стойко ассоциирующиеся с фашистской оккупацией, жизнь казалась прекрасной и беспечной.

Будем надеяться, по дороге на нас не нападут, как на Володарке, подумал Виктор, и тут же отметил некоторую странность. Не проще ли было «Хуммелю» организовать похищение накануне вечером, когда они с Леной преспокойненько ехали на извозчике по ночной Бежице без всякого прикрытия? Единственное, что приходило в голову, это то, что ни «Хуммель», ни его люди после мочилова на Саратовской не могли показываться в Бежице. Типа, как в деревне, каждый человек на виду, и незнакомого (или, наоборот, знакомого) сразу заложат.

— Служебные помещения в Белом доме на первом этаже, а на втором — жилые. Зал, столовая, Зеленая, Голубая, Красная комнаты…

— Да-да, я знаю.

— Понимаю, тебя, наверное, подготовили?

— Да в общем, сам готовился.

«Угу. В Интернете про Белый Дом можно нарыть все, что угодно. Помнится, в девяносто шестом…. Или в девяносто седьмом? Ну, когда у нас первый провайдер появился. Помнится, тогда вообще все балдели, как так, можно прямо со своего компа соединиться с компьютером Белого Дома… Дабл-ю, дабл-ю, дабл-ю, уайтхауз точка гов… Кока-кола, это просто лимонад.»

— А как тебе тогда Голубая гостиная?

— Очень хороший вкус. Такое очень приятное сочетание цветов паркета, обоев, бордюра, форм мебели, только непривычно, что без углов — она же над Овальным кабинетом… Джейн, а ты была в Петергофе? В Екатерининском дворце?

— Никогда. Только на картинках.

— А мне довелось. И в Зимнем дворце, и в Летнем.

— Серьезно?

— Конечно. Ну, Белый Дом, это, конечно, тоже красиво — хрустальные люстры висят, занавески, картины… В Восточной комнате стоит рояль?

— Не помню… Не обращала внимания.

— Да, жаль, что нет возможности в ответ показать тебе Зимний с Эрмитажем, царский дворец в Ливадии, дворец графа Воронцова очень оригинален… А, черт, я же перед отъездом не отпросился съездить посмотреть Янтарную комнату! Теперь всю жизнь буду жалеть.

— Не расстраивайся, может, еще и съездим.

— Да знаешь, с такой работой если чего упустишь…

Ехали, они, в общем, недолго, потому что не было пробок.

Автор, скрепя сердце, опускает подробное описание лужайки перед Белым Домом и самого здания, чтобы не утомлять читателя. Это Дворец Советов или Мавзолей Сталина в нашей реальности ни за какие бабки не увидишь. И даже Сталинский Проспект в Брянске из второй реальности. А Белый Дом в Вашингтоне, он как был, таким в той реальности и остался, и любой может посмотреть его в Инете или, если средства позволяют, даже съездить туда на экскурсию и пощупать, вспоминая, что здесь, в этих стенах, в третьей реальности состоялась та самая встреча Виктора Сергеевича Еремина, гражданина Российской Федерации, с Хьюи Пирс Лонгом, президентом Соединенных Штатов. Но не будем торопить события.

Когда Виктор входил в Белый Дом, у него снова возникло такое ощущение, что он снимается в каком-то фильме, только, наверное, современном, но не совсем понимает, какого персонажа ему дали играть, и в чем состоит роль. Народу было мало, прессы не видно, в торжественной тиши холла со стройными тонкими колоннами отчетливо отдавались его шаги. В холле его уже ждал Даллес.

— Мы идем втроем, я, ты и Шеф, — шепнула Джейн. — мистер Галлахер подождет нас в холле. Не сутулься.

Кажется, она уже пыталась потихоньку брать Виктора в оборот. Виктор вдруг понял, что волнуется больше, чем перед аудиенцией с Гитлером во второй реальности. Возможно, потому что Гитлера он себе представлял гораздо яснее, а тут было неизвестно, к чему готовиться.

— О, мистер Еремин! Заходите смелее. В этом кабинете людей из будущего века еще не было — вы будете первым.

Полноватый человек с округлым лицом и немного вьющимися волосами, в двубортном костюме-тройке табачного цвета энергично подошел к Виктору и потряс руку.

— Ал, идите сюда. Там на столе медаль за спасение жизни, вы поможете ему вручить. Это конфиденциальный визит, поэтому нет прессы.

В хозяине Белого Дома было что-то от председателя колхоза, что-то — от провинциального депутата конца девяностых, и что-то от бывшего отставника. По лицу его блуждала простодушная, совсем не голливудская улыбка. Жженова из сериала он никак не напоминал. Скорее, артиста Невинного.

Виктор вспомнил, где он видел этого человека. Была такая то ли передача, то ли документальный сериал по телику, про угрозу фашизма в Америке. Давно, в начале семидесятых. И первого там показывали как раз Лонга. Он еще там пел под аккомпанемент рояля «Every man a king, every man a king…». Говорили, сам сочинил.

Тем временем Даллес приколол к костюму Виктора круглую серебряную медаль с сине-серой лентой.

— Давайте сядем на диваны, — предложил Лонг, когда короткая церемония вручения была завершена, — стол пусть останется для бумаг, бумаги нам сейчас не нужны. Как вам наша страна? Про нас ведь болтают разное, а что вам говорят собственные глаза?

— Я полностью разделяю идею создать широкий средний класс вместо раскола общества на массу бедных и кучку богатых, — ответил Виктор, — как это делать, наверное, лучше знаете вы сами, здесь, как и в семейной жизни, советы со стороны неуместны.

— Вот! — воскликнул Лонг, обращаясь к Даллесу, — и в следующем веке это понимают, а? Вы представляете, Виктор, как это обидно, мы богатейшая страна, у нас хватит на всех еды, домов, трамваев, электричества, лекарств, учителей, — да что там, мы можем кормить народы других стран! — можем ли мы, руководя такой богатейшей страной, спокойно ложиться спать, когда есть толпы людей, у которых нет заработка, которые живут в настоящих трущобах, не имеют нормальной пищи, не могут получить образование, а когда заболеют, они не могут лечь в больницу, потому что нет денег? Да какой же я президент после этого, если буду это терпеть? Как я могу смотреть в глаза тех, кто меня выбрал?

«Во красиво излагает», подумал Виктор, «прямо хоть мавзолей ему при жизни строй. Только интересно, к чему он клонит? В партию, что ли, вступить предложит? Или участвовать в предвыборном шоу? Не по теме базар пошел».

«Да что же это я?» — удивился Виктор самому себе через мгновение. «Да он же сказал тебе то, что должен сказать на этом посту любой порядочный человек, имеющий совесть! И это чего, тебя типа бесит? А если бы он сказал „Ко всем чертям, мне бы лишь на кресле президентском удержаться, и свои дела на нем обделать, а чего там будет с этим народом, мне глубоко пофиг, эти лохи другого и не заслуживают“ — ты бы был в восторге? О какой, подумал бы, честный мужик, всю правду режет, не боится? Да что это с нами всеми происходит? С этими путешествиями вообще веру в человечество потерять можно. Не, не зря в Союзе учили, что американская политика — это манипулирование массами».

— Вы знаете, — продолжал Главрыба свою мысль, — многие не верили, что я справлюсь с государством. Про меня писали: «Лонг будет управлять страной, как своим имением!». Я их всех огорчил.

Сказав это, Лонг достал из кармана платок, высморкался и продолжил.

— Я нанял ученых. Любой директор, чтобы решить технические вопросы, нанимает эксперта. Я нанял экспертов. Джонни Гэлбрейт, что был в команде у Рузвельта, решает проблемы регулирования цен. Мистер Леонтиефф, великий бухгалтер всей страны, делает национальный баланс и он просчитывает рекомендательный план, как развиваться без кризиса. Это работает! Мистер Даллес мне рассказал цели вашего визита. Он рассказал про ядерную взрывчатку и те возможности, которые она дает в войне. Вы, наверное, думаете, что я не поверил? Я поверил. Аллен не будет лгать. Но я посоветовался с учеными, технологами, военными. Хороший руководитель не должен полагаться только на свое знание, верно?

— Но господин президент, — заметил Даллес, — мы уже изучили этот вопрос с экспертами, и я довел до вас их мнение.

— Прекрасно, Ал! Значит ты не против, чтобы и я послушал экспертов. Так вот, они считают идею реализуемой, но очень, очень сомневаются в ее эффективности для армии. Вкладывать деньги всегда желательно в разработку такого оружия, чтобы потом от созданных для него технологий получать прибыль в мирное время. Мы уже один раз споткнулись, когда после первой мировой у нас упал спрос. Танки, самолеты, радиолокаторы, подводные лодки — это все полезно. Мы можем взять то же оборудование и выпускать дизельные локомотивы и пассажирские воздушные суда. У нас двойная выгода: национальная безопасность и национальная экономика. Атомная взрывчатка требует вложений колоссальных средств, но что она даст экономике? Я хотел бы знать подробности.

«А он не такой уж простак, этот Лонг. Хитрый и подозрительный. Решил перепроверить, не хочет ли Даллес просто пилить бюджет.»

— Господин президент, овладение реакциями деления и синтеза ядер позволит создавать электростанции, которым годами не нужно топливо. Они понадобятся для работы в удленных районах, их можно устанавливать на ледоколах, авианосцах, подводных лодках. Представьте себе авианосец или линкор, который может год ходить возле берегов Японии, не заходя в порты. Или подводный крейсер.

— Это очень важно в связи с нашими интересами в Юго-Восточной Азии, — вставил Даллес.

— Подождите, Ал, мне интересно сейчас услышать человека из будущего.

— Ядерные технологии позволят получать новые материалы, лечить людей от рака, подземными ядерными взрывами небольших зарядов можно создавать газохранилища или тушить нефтяные фонтаны.

— Топить ураном — это хорошо придумали. Мне рассказали, в уране много энергии, намного больше чем в угле. Спичка из урана может топить целый паровоз. Я говорю фигурально, на самом деле я понимаю, что это намного сложнее. Вы не обижайтесь, что я так подробно рассказываю. Со мной встречается много разных изобретателей, и у всех у них планы, как сделать оружие, которое разом уничтожит все войны. Они говорят про световые пушки на высоких мачтах, про дирижабль-авианосец величиной с остров, про новые бактерии, от которых нет спасения. Что это значит? Это значит, что нужна уверенность. Верно?

Виктор кивнул головой.

— Вы говорите, надо топить ураном. Это когда распад ядер идет медленно, уран как бы тлеет. Так? Но это если все хорошо. На заводах бывают аварии. Если уран вспыхнет, целый штат засыпет ядовитым топливом. Электрическая компания разорится на судебных исках. А потом, надо будет что-то делать с населением. Никто не купит продукты у фермеров, на полях которых попал яд. Никто не инвестирует ни цента в города, которые засыпало разными ядами, которые ученые называют «изотопы». Это катастрофа!

— Наш опыт будущего показывает, что можно создавать станции, которые будут работать много лет. Если, конечно, специально не создать такие условия, чтобы произошла катастрофа. Но так можно и плотину разрушить и затопить города.

— Ваш опыт будущего, говорите. Да, в будущем мы решим эту проблему. Но, Виктор, сейчас «девятнадцать-тридцать восемь». Сейчас мы это не сможем. Я оптимист. Я верю в то, что потом, лет через десять, будет смысл этим заниматься. Но сейчас мы не получим выгоду. И ее не получит ни Германия, ни Франция, ни Россия, никто. Они только будут делать ошибки.

— Но ведь будет война! — удивился Виктор. — В военное время Америка получит абсолютное оружие! Она будет диктовать своим странам свою волю! Вы сможете создать авиабомбу, которая по мощности будет равна двадцати пяти тысячам тонн тротила, имея такое оружие, вы можете ставить ультиматум любому правительству в мире, которое такой бомбы не имеет!

— Да, это все красиво выглядит. Я посоветовался со специалистами и, они говорят, мы имеем некоторые проблемы. Первое: чтобы уничтожить промышленность страны, нужно сбросить на крупные города и транспортные узлы десятки таких бомб. Второе: для большого города одной бомбы мало. Физики говорят, действие ударной волны и вспышки света быстро слабеет, если мы удаляемся от центра взрыва. Плюс к тому мы должны взять бомбы с запасом на случай, если часть самолетов не сможет прорваться сквозь противовоздушную оборону. Если мы пошлем меньше самолетов, каждый из них будет атакован большим числом истребителей, в них будут целить все зенитные пушки. Какой результат? При предполагаемой стоимости производства атомных боеприпасов проще засыпать город обычными бомбами с тяжелых самолетов, которые выпускают на конвейере, как автомобили. Разве нет?

«Это что же? Это американский президент не хочет атомной бомбы? Милитарист и диктатор? Бред какой-то. Электростанции атомные ему не нравятся… Угольщики! Может, они пролоббировали? Черт, этого не мог и Сталин ожидать.»

— Господин президент, специалисты подсчитали только технические факторы и не учли колоссального деморализующего значения бомбы. Огромный гриб из огня, пыли и дыма, моментальные колоссальные разрушения, невозможность никакой защиты вблизи эпицентра взрыва — все это создает у противника впечатление, что сопротивляться этому оружию невозможно. Более того, это оружие нужно не столько для того, чтобы его использовать, столько для того, чтобы устрашить врага его наличием. Это все равно, что зайти в стан врагов со связкой динамитных шашек в руке. Наконец, при определенном уровне ядерных вооружений противник будет бояться самого начала войны, потому что имеющимся ядерным арсеналом в итоге будет уничтожено все человечество. Люди не смогут жить на выжженной планете, начнется ядерная зима, то есть глобальное похолодание, условия существования живых существ исчезнут.

Лонг на мгновение задумался.

— Да, мы можем остановить противника, угрожая, что мы взорвем планету. Мы можем привезти бомбу на полигон где-то в пустыне, собрать правительства разных стран и показать ужасающую картину, которая их может ждать. Поверят ли они нам? Нет. По крайней мере не все. Я знаю, кто не поверит первым — ваш русский Ришелье из кремлевской шкатулки. Бомбу надо доставить к цели. У нас нет таких самолетов, которые могут доставить бомбу с территории США в любое место на Земле. Это значит, что мы должны заранее построить базы в Европе и Азии и заранее принести туда атомные заряды. Это надо сделать в мирное время, чтобы наши корабли, на которых повезут заряды, не потопили субмарины. Кремлевский Ришелье скажет: «Пока у вас нет таких баз, вы блефуете». Большая война, согласно прогнозам наших политиков, будет уже через два-три года. Что это значит? Атомными зарядами мы сможем воспользоваться лишь после войны, когда воюющие стороны в Европе в значительной мере истощат друг друга.

«Да, это тебе не Буш», подумал Виктор, «у этого только имидж простофили».

— Мне еще подсказали один план, — продолжал Лонг, — у японцев в городах много легких бумажных домиков и очень большая плотность населения. Если найти такой город в бухте у моря, построенный как бы большой чашей, и взорвать над ним бомбу, пожар вспыхнет везде. От взрыва будет много раненых и оглушенных, они не смогут выбраться из огня и дыма. Многие тысячи людей погибнут после, потому что им не смогут быстро и правильно оказать помощь. Люди подумают, что все это ужасное количество жертв сделала одна бомба. Тогда в эту угрозу поверят правительства стран, на которые у нас есть возможность бросить ядерные боеприпасы. Но если мы сделаем это первыми, весь мир назовет нас чудовищами. От Америки отвернутся все. Этот эксперимент можно поставить только в условиях такой кровавой бани, когда американский народ содрогнется от преступлений врагов и потребует покарать их любым — я подчеркиваю, любым способом. И это надо делать уже в то время, когда враг уже надломлен и готов капитулировать. Одним словом, сперва должна быть начата мировая война и начата не нами, а атом должен поставить в конце ее жирную точку. Вот такая сложная вещь мировая политика.

«А ведь Трумен фактически так и поступил. Только бомбу они начали делать одними из первых. Вообще, как можно: заботиться о сытости и образовании своего народа и тут же рассуждать о том, как выгоднее уничтожить сотни тысяч мирных людей чужой страны? А ведь местный пипл схавает. Так же, как немцы схавали идеи нацизма — уничтожать чуже народы ради сытости своего. И у нас обвиняют коммунистов, что они допустили много жертв в своем народе, в отличие от тех, кто убивал чужих. Геноцид начинается с обывателя.»

— Но кто мешает заранее начать работу над ядерным оружием? — с совершенно искренним удивлением в голосе спросил Виктор. — Исследования надо вести долго, и чтобы успеть что-то получить к концу войны, надо стартовать уже сейчас. Иначе Америку могут опередить другие страны и попытаться поставить американский народ на колени. Разве вы, как президент, сможете допустить порабощения и уничтожения своего народа?

— Вы видите проблему как ученый, Виктор, — снисходительно пояснил Лонг, — ученые это всегда фанатики своей идеи. Я должен смотреть, как политик. Германия, это страна с высоко развитой промышленностью и скромными ресурсами. Гитлер не захочет начинать работу над сверхоружием, пока не завоюет ресурсы на континенте. Он ухватится за него, когда решит, что дела идут плохо. К тому времени он истощит Германию в войне, а Америка успеет нарастить экономические мускулы. Не забывайте про то, что война для наших компаний — это возможность поставок оружия на экспорт.

— Кому? Гитлеру и его союзникам?

— Может, Гитлеру, может, Британии. Мы за океаном и пока в другом полушарии идет война, на нас сложно напасть. Зачем провоцировать вражду раньше времени?

— Подождите, это как же… Это что же, выходит, вы хотите, чтобы началась вторая мировая, чтобы нажиться на ней… а потом грозить разоренным странам бомбой, чтобы разместить в них свои базы, или что…

Лонг положил свою руку ему на плечу.

— Политика — это очень, очень грязное дело, Виктор. Я это понял еще в борьбе за губернаторский пост. Чем большего числа людей и чем больших сумм денег касается вопрос, тем больше дерьма. И если человек действительно любит свою страну, свой народ, он должен не бояться оказаться в этом дерьме. Он должен нести свой крест.

«Это значит твой крест, да? Двадцать миллионов погибших, а ты не о них думаешь, ты за себя думаешь, ах, делал бизнес и запачкался, да?»

— Хорошо, — холодно сказал Виктор, — если Гитлер не будет спешить с бомбой, ее начнет делать Россия. И опередит вас.

Главрыба всплеснул руками и расхохотался.

— Мы уже дрожим от страха, Виктор. Россия уничтожает свою науку, мыслящих инженеров, изобретателей, в угоду своим новым европейским друзьям. Россия ничего не может делать без немцев, даже электрических поездов. И никогда не могла.

— А теперь сможет, — с видимым безразличием произнес Виктор, — догадайтесь с трех раз, почему.

— Вы хотите сказать, что передали им секрет атомной взрывчатки?

— Ну, если бы передавал именно я, меня вряд ли бы выпустили. У меня просто особое мнение на этот вопрос. Я не уверен, что получив бомбу, соборники не захотят возврата Аляски или чего-то большего. И все потому, что кто-то испугался вложить деньги в беспроигрышный проект. Испугался выглядеть непопулярным, испугался, что его не поймет население, которому наобещали с три короба.

— Что? Что он сказал? Вон отсюда! Вышвырните его вон! — заорал Лонг. — Вышвырните его к черту из страны немедленно!

Виктор поднялся.

— Не забудьте только взорвать завод тяжелой воды в норвежском поселке Веморк, вместе с электростанцией. Желательно до того, как в вашем Дистрикт Коламбия радиоактивные дожди пойдут. Честь имею!

С этими словами Виктор повернулся и направился к дверям. Он думал, что сейчас у него заберут только что врученную медаль, а заодно и чековую книжку, но все оставались на местах, и только в спину гремел вопль президента «Пусть катится ко всем чертям!!!».

Задание было провалено.

«А так все хорошо начиналось», подумал Виктор. «Ну что ж, раз на раз не приходится».

19. Западня

На ступеньках у входа в Белый Дом Виктора нагнал Галлахер.

— Congratulations! Поздравляю! — заорал он, хлопнув Виктора по плечу. — Вы это сделали!

— Сделал что?

— Как только вы вышли, Босс немедленно поручил Даллесу возглавить работу по созданию сверхбомбы! Вы все точно рассчитали! Босс не потерпит, что кто-то проскочит перед его носом! Где думаете отпраздновать событие?

— В самолете. Насколько я понимаю, меня выслали из США.

— Забудьте об этом. Босс может погорячиться, но он не делает глупостей. У меня есть к вам разговор относительно вашей карьеры в этой стране, но это несколько попозже.

Сзади по граниту застучали каблучки Джейн.

— Виктор, вы не слишком переживали?

— Совсем не переживал.

— Правильно. Какие планы?

— Еду в аэропорт.

— Послушайте, как вы можете ехать?

— После того, что было?

— Нет, без визы на выезд. Такие правила.

— Но как гражданин России, я не обязан иметь выездную визу.

— Но как гражданин России, вы не оформляли въезд.

— Она права, — подтвердил Борис, — выехать вы легально можете по американскому паспорту, а на оформлении визы нужно время.

«Понятно. Тянут время».

— В таком случае я намерен немедленно обратиться в российское консульство за помощью.

Виктор ожидал, что его начнут отговаривать или придумают какой-то предлог. Но Борис вдруг широко улыбнулся и сказал.

— Ну что ж, раз вы так решили, я могу подвезти вас до консульства.

— Спасибо, я могу доехать на такси.

— Виктор, ну вы взрослый человек. Если бы мы пытались удержать вас силой, то это можно сделать и в такси. К тому же в такси для вас опаснее. Я просто хотел, как лучше.

— Извините. Если это действительно не затруднит вас…

— Ничуть. У меня никаких причин вас обманывать. Полагаю, в моем «плимуте» мы разместимся все, включая Сэлинджера. Усиленную охрану нам выделяли только на период до встречи с Боссом.

…Вглядываясь в особняк за узорной решетчатой оградой, Виктор усиленно рылся в памяти и пытался что-нибудь вспомнить насчет того, как выглядело довоенное советское представительство в Вашингтоне. Впрочем, оно могло располагаться в другом месте. Внешняя же атрибутика была налицо — имперский триколор, табличка с двуглавым орлом и надписью на двух языках, подтверждавшая, что здесь находится посольство Российской Империи (России), и, наконец, часовой в российской форме с погонами. Борис вызвал кого-то звонком у калитки, показал удостоверение и переговорил. Через полминуты их пропустили.

— Винокуров Николай Григорьевич, товарищ посла его величества в Соединенных Штатах, — отрекомендовался Виктору человек среднего роста, лысоватый, в серой тройке, с мало запоминающимися чертами лица, в кабинет которого проводили Виктора и Галлахера. — Мне уже позвонили из УСС, и попросили оказать содействие вам, как соотечественнику, в возвращении на Родину. Вы утверждаете, что прибыли вчера утром авиарейсом из Москвы?

— Да. А сегодня мне бы хотелось улететь обратно, если есть рейс.

— Рейс есть. Мы связались с представительством ИДВФ, и они нам сообщили… что вы не были зарегистрированы в качестве пассажира на вчерашнем рейсе.

— Это какая-то ошибка. Там летели Ильф и Петров…

— Да. Об этом написали утренние газеты. Господа Ильф и Петров известны здесь как авторы сценария антирасистской комедии «Цирк», которую смотрел и одобрил господин президент сразу после выборов.

— Простите, вы хотите сказать, что я мог прочесть об этом в газетах? Но меня должна помнить стюардесса, буфетчица.

— Как только данный экипаж снова будет в Вашингтоне, я обещаю организовать встречу для выяснения. Вечерний самолет, увы, с другим экипажем. Сохранился ли у вас билет на рейс?

— К сожалению, нет. Его не выдали на руки.

— Вам не выдавали билета? Это странно…

— Я понимаю. У меня есть российский паспорт, вот.

Винокуров внимательно осмотрел паспорт, достал блокнот и перьевой «Паркер» и внимательно записал данные, а потом вернул паспорт Виктору.

— Мы сделаем запрос в Москву относительно вас на основании ваших документов. У вас есть в России родственники?

— К сожалению, родственников нет. Но меня знают в редакции «Губернского вестника» в Брянске… в Бежице.

— Где вы вчера вечером по вашингтонскому времени провели встречу с читателями? Это нам сообщили только что в ответной радиограмме по запросу данных о гражданине Еремине Викторе Сергеевиче.

— Постойте… как это… Это получается, что я аферист или сумасшедший?

— Ну полноте… Бывают разные ошибки и казусы. Знаете, каких только невероятных историй не приходилось видеть за время службы на дипломатическом поприще… Вы сейчас сильно нуждаетесь в средствах? Ну, хотя бы на несколько дней, пока придет ответ?

— Нет, спасибо, на несколько дней у меня вполне хватит.

— Очень хорошо. Должен вас заверить, — продолжил Винокуров, обращаясь к Галлахеру, — что я сделаю все, что в моих полномочиях, для того, чтобы содействовать вашей просьбе.

— Предлагаю обсудить ситуацию, — сказал Галлахер, когда они с Виктором оказались за оградой посольства, — а для этого проехать в парк, где нас не смогут подслушать. Вы удивлены тем, что произошло?

— Честно говоря, да.

— А я — нет. Более того, я уверен, что через несколько дней придет ответ, что паспорта с такими серией и номером никогда не выдавалось, что писатель Еремин либо жив, здоров и находится в Бежице, либо, что также не исключено, в эти дни скоропостижно скончался и погребен. Прошу вас… — и Борис распахнул перед Ереминым дверцу «плимута».

Парк был с фонтанами и прудом и был вполне приличным. Он снова напомил Виктору что-то вроде образцового советского ЦПКО, где катаются на лодках и сидят на деревянных скамеечках в тихих аллеях. Только вышки для парашютистов не хватало.

— Видите ли, Виктор, есть такой способ засылки агентов, о котором упоминает еще Сунь-Цзы в «Искусстве войны». Агенту, чаще всего непрофессиональному или малоценному, дают заведомую дезинформацию, засылают в другую страну, и там организуют его провал, причем так, чтобы он понял, что родное государство его сдало с потрохами. Тогда он считает морально допустимым пойти на сотрудничество с контрразведкой — его же самого предали, значит, и он считает себя вправе предать тех, кто предал его — и рассказывает все, что знает, то есть дезинформацию. То, что сейчас произошло, этот способ напоминает. Вас государство бросило, бросило примитивно, но вы непрофессионал и не разберетесь. В вас будет говорить обида за то, что вас предали.

— То есть вы хотите сказать, что я российский агент внешней разведки и меня начинили дезинформацией?

— Нет. Но с вами так поступили. Знаете, почему? Давайте присядем на скамейку, так удобнее говорить.

Джейн и Сэлинджер прогуливались поблизости. Впрочем, Виктор подозревал, что в месте, куда привез его Борис, было натыкано и других агентов Ю-Эс-Эс. Непонятна была лишь накладка с Лонгом: то ли это была клоунада (если да, то зачем), то ли Лонга кто-то накрутил протви бомбы (если да, то кто и опять-таки зачем). Но то, что Лонг согласился, успокаивало. Если, конечно, это не блеф.

— Понимаете, Виктор, — продолжал Галлахер, — за всей этой игрой стоит начальник канцелярии его величества господин Джугашвили, он же бывший большевик Сталин. По нашим агентурным данным, этот человек отличается маниакальной подозрительностью. Он никому не верит при дворе и устраивает интриги одну за другой, устраняя со своего пути соперников. Вам он тоже не поверил. Не пытайтесь понять, почему — не поверил и все. Поэтому он организует заброску вас сюда и здесь оставляет. Судите сами, какой смысл был ему упускать такого ценного человека? Это же безумие. Тем более, что человек, которого раскрыли, как наивного дезинформатора, никому не нужен, его обычно ликвидируют. Вы понимаете? Вас послали на смерть.

— То есть, бомба — это попытка дезинформации Лонга? И ее делать не будут?

— Бомбу делать будут. Во-первых, мы считаем, что ваша история, несмотря на ее бредовую фантастичность, не легенда, а неизученный феномен. Первый феномен появился в Германии во время Первой мировой. Благодаря информации от него Лонгу спасли жизнь, что и напомнил после вашего ухода из его кабинета Даллес. Во-вторых, Джугашвили все правильно рассчитал. Вы знаете историю о том, что его якобы в молодости завербовала царская охранка?

— Слышал.

— Это вранье. Его завербовала военная разведка. У Джугашвили наследственные черты разведчика. Его настоящий отец не сапожник Виссарион. На самом деле он внебрачный сын русского агента военной разведки Пржевальского, собиравшего стратегическую информацию под видом научных путешествий. Вы можете сами убедиться в их сходстве, сличив портреты.

«Ну, это мы уже в Википедии читали. Анализ хромосом, говорят, не подтверждает. Впрочем, какие в тридцать восьмом хромосомы? Тут в это как раз и поверят».

— Так вот, расклад такой, что Америке нужно сверхоружие раньше, чем у соперников. США — страна эмигрантов, В России будут воевать за землю русскую, в Германии за Фатерлянд, во Франции — за благоухание отечества, а здесь люди собрались только для хорошей жизни. Нация еще только начинает складываться. Если у нас не будут самые толстые военные мускулы, эта страна погрузится в панику и хаос при виде противника, который сильнее. А Джугашвили, даже если он не верит в бомбу, нужна не только бомба. Он с помощью угрозы этой бомбы рассчитывает, что немцы построят ему все. Он не доверяет свои ученым, своим инженерам, своим военным, он видит в них потенциальную русскую лень и безалаберность, и хочет, чтобы ему всю страну построили немцы из страха перед нашей бомбой. Вы же наверняка столкнулись с этим в России.

— Допустим. Что же вы предлагаете?

— Вы сказали этот так, будто я вам сейчас предложу шпионить в пользу Америки или выступить по радио с грязными измышлениями про царскую семью. Нет, вам, как многим вынужденным иммигрантам надо в первую очередь пережевать сложившуюся ситуацию, отвлечься. Давайте съездим, например, к Зворыкину? Вы же навряд ли в вашей реальности были лично знакомы с отцом телевидения. Ему тоже будет интересно побеседовать с вами. Заодно можете заикнуться и о службе в фирме Ар-Си-Эй, ведь дальше надо как-то жить, иметь какие-то доходы, верно?

— Спасибо. Вы знаете, я, кажется, созрел для вашего разговора о моей карьере.

— Уже?

— Просто понял, что у меня нет выхода.

«Пусть сразу скажет, чего хочет, а то еще придумает какую пакость, чтобы в угол загнать. Если что — есть предложение Джейн приторговывать бизнес-идеями, и если у нее есть связи, можно сделать нехилые бабки. Только надо смотреть, чтобы не развели.»

— Не надо так обреченно. У нас тут страна очень больших возможностей, тем более, для вас. Поэтому скажу сразу, я не собираюсь предлагать вам абсолютно ничего, что не соответствовало бы вашим моральным принципам. Я не собираюсь и вас покупать, хотя вознаграждение будет справедливым и достойным.

— Хотелось бы верить.

— У нас с вами один общий враг — Гитлер.

— Хотите, чтобы я помог вам сделать бомбу против Гитлера?

— Ну, вы сами фактически начали помогать. Но дело не этом. Речь идет о внутренней опоре Гитлера в США. Отец Кофлин не только в душе ярый антисемит, он еще и фанатичный поклонник фюрера и его политики. Вот, посмотрите.

И Борис извлек из коричневой кожаной папочки, которую держал под мышкой, фотку, на которой пастор Кофлин отдавал нацистское приветствие, и ее протянул Виктору.

— Это сняли в Бронксе. Как вы полагаете, человек не будет кричать «Хайль Гитлер!» просто так?

— Надеюсь, это не фотошоп… не фотомонтаж?

— Вот лупа, можете убедиться, склеек нет. А вот фотокопия оперативного донесения. Агент «Меркатор» передает слова Лонга: «Когда мы покончим с евреями в Америке, они поймут, что воздействие, которое они получат в Германии, — это ничто».

«Что значит „получат“? Пастору передали планы будущей „хрустальной ночи“? Или?..»

— У нас тут еще куча документов. Желаете ознакомиться?

— Нет, знаете, как-то особо не тянет… — ответил Виктор и вернул снимки.

— Пастор Кофлин сторонник союзнических отношений с рейхом, хотя совершенно ясно, что такой союз закончится тем, что фюрер слопает своего очередного союзника. Кофлин усиливает свое влияние, наращивает число своих штурмовиков и недалек тот час, когда он либо будет контролировать действия Босса, либо свергнет его чисто демократическим путем, выведя народ на митинги с требованиями импичмента.

— Чем же я могу помочь? Надеюсь, это не имеет отношения к нашему разговору о методах организации покушений?

— Нет, конечно. Вы нужны Даллесу, как человек из будущего. Под вас можно организовать различные стратегические проекты, которые будет курировать Ю-Эс-Эс. Распределяя крупные бюжеты проектов между подрядчиков, Даллес сможет заинтересовать промышленные круги в укреплении своих позиций в нынешней администрации. В частности, в таком шаге, как подчинение Ю-Эс-Эс других национальных служб безопасности, например, ФБР.

— Поэтому Даллес и спросил про Юнайтед Сикрет Сервис?

— Да. Создав такую службу, мы сможем очистить администрацию от германских агентов влияния и сделать деятельность отца Кофлина управляемой.

— ОК. Такая роль мне подходит.

— Кроме того, в перспективе, по мере роста благосостояния народа, наша система будет несколько либерализована, в частности, произойдет постепенная реституция финансовых учреждений.

— А, понятно. За Даллесом стоят интересы банков.

— Ну, как вы понимаете, наша система долго не сможет существовать на прямом администрировании. Разовьется коррупция в госучреждениях, а это сделает управление неэффективным. Отсюда два выхода — либо от новой демократии идти к полной и открытой диктатуре, либо управляемая и осторожная либерализация при опоре на зажиточный класс. Но не иначе! Сначала мы создадим зажиточный класс, и лишь потом ослабим поводья. А то так можно и страну развалить. Мы стали единомышленниками?

— Во всяком случае считайте, что партнерами.

— Вот и отлично. В отеле вам оставаться нет смысла, сейчас мы едем за город, в дом, который проще охранять и где удобно работать. Да, миссис Крамер поступает квам переводчиком и секретарем. Вы не возражаете?

— Нисколько.

…Темно-синий «плимут», сверкая серебристым хромом округлой, как пузырь, решетки радиатора, неспешно ехал по улицам Вашингтона. Галлахер сам сидел за рулем, рядом с ним — Дик, а Джейн разместилась сзади с Виктором. Радио, словно по заказу, наигрывало «Every Man a King» в исполнении какого-то женского джаза. Мелодия выглядела опереточной и к ней вполне бы подошел кордебалет.

«Что-то Борис очень разоткровенничался. Хотя почему бы и нет? Игра идет по крупному, и с виду все очень логично…»

Завизжали тормоза: их подрезал слева какой-то пикап-фургон обтекаемой формы. Виктора бросило вперед. Тут же дверца с его стороны распахнулась и прямо перед собой он заметил лица людей в газовых масках, которые вместе ухватили его и потащили наружу. Сзади него пронзительно закричала Джейн, что-то пыхнуло, все заволокло дымом, и больше он уже ничего не видел.

20. Еще одно «S»

— Will he come to his sences? (Он придет в себя?).

— Виктор, вы меня слышите? Не бойтесь, вы среди друзей. Мы здесь, чтобы спасти вас.

Виктор открыл глаза. Он сидел в темно-серой легковой машине, которая, в свою очередь, стояла то ли в каком-то контейнере, то ли внутри кузова большого фургона. Поскольку их покачивало и трясло, а снаружи доносился рокот двигателя — скорее всего, второе. В кузове по разным местам сидело человек десять.

— Где остальные? — спросил Виктор непослушным языком у невысокого полноватого человека лет тридцати с небольшим, который и обращался к нему по-русски.

— Вопрос истинного христианина. Обычные люди в таких случаях спрашивают «Где я?» или «Кто вы?». С остальными все хорошо, они, скорее всего, сейчас уже просыпаются там, где вы их оставили, то есть в своем «плимуте» тридцать седьмого года. Им не причинили никакого вреда.

— Тогда два вопроса обычных людей.

— С удовольствием. Первое: вы в машине. Второе: мы ваши друзья.

— И давно в абвере мои друзья?

— Мы не абвер. Вы среди тех, кто служит Америке и Боссу.

— А Даллес служит не им?

— Вы скоро все поймете. Немного терпения. С вами все в порядке?

— Голова трещит.

«Сослаться на недомогание. Может, меньше доставать будут».

— Снэтч, дайте растворимый аспирин.

«Снэтч — это имя или прозвище? Попробуем пойти методом дедукции…»

Судя по округлому спереди капоту, заваленному наподобие катящейся на берег волны, из которой корабельными носом выступала решетка радиатора, автомобиль, на заднем диване которого он сидел, был «Крайслер-эрфлоу», выпущенный пару лет назад. Такой уник сейчас пойдет за пять килобаксов, тем более в хорошем состоянии. Тачка не массовая и достаточно заметная, даже если в угоне. Как-то очень нагло и небрежно его, Виктора, выкрали. Впрочем, могли сделать и специально, чтобы полиции разослали ориентировку на «Крайслер-эрфлоу», а не на фуру.

— Как вам, получше?

— Если вы не абвер, я могу узнать, кто Вы?

— Питер Рэнкин, особый агент Ю-Эс-Эс-Эс.

— Как, — удивился Виктор, — еще одно «S»?

— Юнайтед Стейтс Сикрет Сервис. Служба охраны президента, семьи президента, дипмиссий и финансовой системы США, старейшая из национальных секретных служб.

— Я, как положено, сдал оружие перед визитом к президенту.

— Вы ничего не нарушали. Наоборот, вам угрожала опасность.

— Я незаконнорожденный родственник президента? Это какое-то прямо индийское кино.

— Индийское кино? Интересный каламбур. В Индии нет производства кино. Вы — человек, в защите которого заинтересованы высшие лица государства, и президент тоже.

«Если бы они везли меня на необитаемый остров по приказу Лонга, вряд ли объясняли так сложно…»

— Но тогда я не понимаю, к чему эти маски-шоу. Аппаратные вопросы во всем мире решаются бумагами и звонками по телефону.

— Не всегда.

«Может, у них тут дворцовый переворот, типа пятьдесят третий год? И Сталин и послал меня для того, чтобы они передрались? Почему бы и нет? Что, в конце концов, жизнь одного человека, когда на карте сто пятьдесят миллионов или двести?»

— Мистер Еремин, вам известно, что миссис Крамер разыскивается властями штата Невада за мошенничество и подделку документов?

— Я не заметил, чтобы она скрывалась от полиции или ФБР.

— Такое, к сожалению, у нас в стране бывает. В деле фигурировал также некий мистер Сэлинджер, бывший частный детектив, якобы связанный с мафией. Вы с ним вроде бы также знакомы? Правда, достаточных доказательств его вины нет.

— Понятно. А Борис Галлахер, случайно, не педофил?

— Почему вы так решили?

— Я просто следую логике.

— Нет, таких сведений о нем нет.

— И то хорошо. У меня такой детский вопрос: а почему забрали не их?

— Это не наше дело. У нас приказ спасти вас от них.

— Что именно мне угрожало?

— Они бы вывезли вас за город и просто выкачивали все сведения, которыми вы располагаете.

— Вы предлагаете что-то другое?

— Да. Вы будете публичным деятелем, это даст вам гарантии от того, что вас просто выжмут и выбросят.

— Что от меня потребуют взамен?

— Поступать, как подсказывает ваша совесть христианина.

— Я вообще-то атеист.

— Вы можете называть свою совесть христианина атеизмом, это не имеет значения.

— Просто жить не по лжи и поступать по совести? И этого достаточно?

— Практически да. Вы скоро сами все поймете, когда приедем.

Их путь продолжался еще пару часов: кузов накалялся под солнцем, было жарко, душно и хотелось пить. От холодного апельсинового сока из фляги-термоса, который предложил Рэнкин, Виктор на всякий случай отказался. Проситься в туалет, чтобы сбежать, было бессмысленным — на этот счет в углу кузова грузовика была заблаговременно натянута резиновая палатка. И вообще, думал Виктор, могло быть и хуже. Один раз из верхних отдушин потянуло знакомым с детства запахом железной окалины; похоже, они ехали мимо стальзавода. Несколько раз они останавливались возле переездов; слышался колокол, сочный паровозный гудок и грохот проезжавшего состава. Слишком мало, чтобы найти обратную дорогу.

Наконец, грузовик, не торопясь, въехал то ли в какой-то двор, то ли в помещение, предварительно просигналив перед воротами.

— Ну вот, надеюсь, это была самая дискомфортная часть этого дня, — улыбнулся Рэнкин, — здесь вы найдете приют и взаимопонимание.

Половинку дверей кузова открыли; Виктору хотели помочь слезть, но он отказался от помощи, и сам спрыгнул из грузовика на землю. Обстановка не была пугающей — это был двор старого дома за каменной оградой, пели птицы, а за стеной виднелся сельский пейзаж, очень напоминающий Южную Украину — холмы, рощицы, и пухлые, как подушка, облака на голубом небе.

Особняк был квадратный, двухэтажный, сложенный из природного камня, с двускатной черепичной крышей, выстроенный где-то в конце прошлого века. Высокие окна с мелкими квадратными стеклами. Абсолютно непримечательный коттедж, выстроенный где-то в конце прошлого века, каких, видимо, немало в округе. Каменные стены должны защищать от пуль. Из — под жалюзи, прикрывавших окна доносились звуки оркестра Жана Гарбера, исполняющего нетленный шлягер «Puttin' on the Ritz». Под окнами цвели прелестные английские вьющиеся розы, пытавшиеся отбить притащенный грузовиком запах газолина.

— Любите розы?

— Пытаюсь угадать характер хозяина дома.

— Боюсь, ничего не выйдет. Дом просто арендован. Проходите, вас ждут.

Виктор прошел в гостиную, где патриархальный быт трогательно перекликался с современностью: камин, плетеные кресла и восьмиламповый органоподобный сарновский приемник-тезка, тоже «Виктор», как бы звучали в унисон. На покрытом вышитой скатертью столе стояла ваза с апельсинами.

— Берите, обед будет где-то через полчаса. Да не бойтесь, они не отравлены. Мы не для того вас спасали, чтобы вы тут умерли от голода.

— Спасибо…

Виктор начал очищать апельсин, и обернулся, чтобы посмотреть, куда бросить кожуру; когда он повернулся обратно, перед ним стоял относительно высокий по здешним меркам человек в темном, не по погоде, костюме, с необычным белым стоячим воротником рубашки, облегавшей шею, как цилиндр, с белым платком, старомодно выглядывавшим из нагрудного кармана, с высоким лбом, увенчанным гладко зачесанными назад темными волосами и чуть одутловатым лицом. Глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе были немного печальны и смотрели прямо на Виктора.

Отец Кофлин, Чарльз-Эдуард, тот самый, который в телевизоре. Вождь лонговских штурмовиков, и, насколько понял Виктор, главный идеолог-агитпроп.

Как хороша была первая неделя в СССР второй реальности, подумал Виктор. С этой всеобщей юношеской непосредственностью и внутренним чувством безграничных возможностей впереди, с опьянением от первых признаков весны и теплеющего солнца, с уверенностью, что ты не одинок на этой новой планете. Как здесь всего этого не хватало.

Чуть прищурившись, Кофлин улыбнулся ленинской улыбкой, со словами «Рад вас видеть» протянул руку Виктору и затем пригласил сесть в кресло.

— Не утомила ли вас дорога? — поинтересовался Кофлин. — Я должен принести вам извинения за доставленные вам и вашим спутникам неприятности.

— Спасибо, святой отец, — ответил Виктор, — но я не прихожанка на исповеди, поэтому хотелось бы сразу знать, для какой игры понадобилось меня сюда везти. Скажу прямо, Галлахер предлагал мне работать против вас. Скажу еще более прямо, мне все равно, кто из вас здесь в Америке кого схрумкает. Мне интересно, чем это грозит для России. Возможно, я говорю резко, но честно.

Он ожидал, что Кофлин разозлится, но тот только улыбнулся.

— Я рад, Виктор, что вы не стали лукавить, а сказали все начистоту. Это облегчает наш разговор.

— Тогда предлагаю начать с главного — вы за или против ядерного проекта США?

Кофлин рассмеялся так, как будто почувствовал внезапное облегчение.

— Конечно, за. И я за то, чтобы это страшное оружие никогда не применялось, а только служило для устрашения врагов. Но я против того, чтобы это оружие открыло путь к вершинам власти клану Даллесов. И вы тоже против этого. Потому что Даллес ненавидит Россию.

— А вы, значит, не против России?

— Я не против России. Более того я и не против евреев, как рассказывают обо мне агенты Даллеса и Гувера. Я даже не против атеистов. Я знаю, вы называете себя атеистом. Но разве вы разрушали храмы, сжигали иконы и священные книги, преследовали священников и верующих?

— Нет, конечно. Зачем?

— Тогда все дело в том, что мы называем одинаково разные вещи. Очень разные вещи, Виктор. Нас с вами могут назвать врагами, но может оказаться, что мы всю жизнь боролись за одно и то же. В вашей реальности ваш народ сражался с фашизмом?

— Да.

— Тогда почему сейчас вы защищаете интересы страны, которая называет себя фашистской?

— Ну так это одно название.

— Вот именно. Как женщины берут одну и ту же марку помады и духов, чтобы пойти на бал или на панель, так и политики берут одни и те же названия для разных дел, разных целей. Все смешалось и никому нельзя верить. Поэтому я не прошу вас мне верить, я не пытаюсь вас в чем-то убеждать. Я просто хочу попытаться объяснить, что и зачем я делаю. Надеюсь, вы мне не откажете в этом?

— Нет, конечно.

— Как назвать то, против чего я боролся… Вам не казалось странным, что крушение Первой Российской Империи и Великая Депрессия у нас произошли именно тогда, когда наши страны переживали бурный экономический рост? Я ведь прекрасно помню, как это было. Наша промышленность освоила фордизм, поточное производство, производительность труда резко выросла — а ваш эмигрантский экономист Ленин писал о том, что для улучшения жизни рабочих очень важна высокая производительность труда. Фордизм вел к тому, что много товаров переставали быть роскошью. Автомобиль делается ударом штампа, как ложка, и его может купить каждая семья. И вдруг — обвал, хаос! Мы оказались отброшены на двадцать лет назад, в нищету. Но хуже всего, что внезапно, как бы по дъявольским козням, изменились люди. Всех охватило чувство безнадежности. Мы оцепенели, мы утратили нашу предприимчивость, наше умение преодолевать трудности, которая у нас была со времен Дикого Запада!

— «Разруха не в клозетах, а в головах?»

— Да, Виктор! Разруха в головах! Вот мой враг — разруха в головах и те, кто ее создал! Точнее, кто направил миллионы людей, их настроения так, чтобы они умножали эту разруху. Можно понять, когда крах поражает прогнившее общество, погрязшее в лени, воровстве, продажности, похоти и взаимной ненависти друг к другу. Но когда внезапно рушится молодое, быстро идущее в рост дерево — это не естественно! Так в природе не бывает! Можно понять, почему пал Рим, где на аренах убивали людей для забавы, где люди разучились думать и хотели только хлеба и зрелищ. Но нельзя понять, почему пала Российская Империя, в которой национальный доход перед Великой Войной рос более семи процентов в год. Нельзя понять, почему мы упали на пике второй промышленной революции. Нельзя понять, почему развалился СССР!

— Вы знали первого контактера? — быстро спросил Виктор. — Что с ним?

21. Темная сторона силы

— Я не видел его лично, — ответил после небольшой паузы отец Кофлин, — но германская агентура передала мне часть информации, которую он сообщил. Это двойная игра, Виктор. Немцы считают меня своим человеком, через которого можно влиять на федеральную политику, Босса, Конгресс. Данные, которые удалось получить, стоят того, чтобы их не разубеждать. О судьбе самого контактера мне, к сожалению, не известно… Вы не возражаете, Виктор, если мы немного прервемся на обед? У меня есть небольшая слабость, я пунктуальный человек.

— Конечно, — согласился Виктор. — Война войной, а обед по расписанию.

«Вот же черт», подумал Виктор, «нашел таки чем заинтересовать. Ладно, может полезную информацию удастся выудить. Интересно, это правда, что он что-то типа двойного агента, или заливает? Или он на самом деле понял, что в этой реальности Германия, да еще и в союзе с Российской Империей, или хотя бы при молчаливом ее согласии, может взять Америку за жабры? Пообещает, например, фюрер императору Аляску. Как пообещал, например, Беку кусок Чехословакии, а Молотову — западную Украину и Белоруссию.»

В трапезе за общим столом приняли участие пара охранников, свободная от несения дежурства, один из водителей и Рэнкин, как переводчик. Кухня была домашней, но весьма приличной, хоть и не диетической — стейки из говядины, печеный картофель, простой советский салат из огурцов и помидоров, кукурузные хлопья Келлога с молоком и яблочный пирог. Догадаться о местонахождении по этому набору было невозможно, калорийность была явно рассчитана на людей, занимающихся тяжелым физическим трудом, да и подбор продуктов был такой, что можно было со временем растолстеть. «А что, если посоветовать этому пастору бегать трусцой? И ввести это в моду? Или, может, он уже? Например, дрова рубит?» И вообще Виктор представлял себе до этого Кофлина в сутане. «Чарльз Кофлин — бессильно-злобный ненавистник президента Франклина Рузвельта…» Нет, не бессильный, подумал Виктор, манипулировать людьми он умеет, у попов и агентов спецслужб это профессия. И владеть собой у них профессия, так что кто его разберет — злобный, добрый…

— Скажите, Виктор, вы помните, с чего начался развал Советского Союза? — спросил Кофлин, когда посуда была убрана и они оба откинулись в плетеных креслах под неторопливый мечтательный шлягер «Останемся друзьями».

— Да. Сначала появился дефицит… То есть, и до этого было так, что каких-то товаров временно не хватало, приходилось побегать, но потом все равно доставали. А тут через короткое время исчезло все и все бросились скупать. Начали вводить талоны.

— И все бросились скупать, — повторил Кофлин. — То есть до этого большинство могло мириться с тем, что чего-то нет, чтобы сохранить устойчивость рынка. А потом их поведение сразу изменилось. Верно? А у нас в двадцать девятом разом обрушился фондовый рынок, поведение людей на этом рынке тоже разом изменилось. И получилось в итоге то же самое — имущество предприятий обесценилось, только у нас это произошло на бирже, а у вас — из-за потери доверия к рублю на рынке потребительских товаров. А было ли у вас массовое изъятие вкладов из банков?

— Да, не доверяли сберкассам, были трудности получения наличности, даже пытались замораживать вклады.

— Вот видите! И у нас — массовое изъятие вкладов. Вас не удивляет, что у коммунистов и капиталистов экономическая катастрофа шла, как выясняется, по схожему сценарию?

— Ну, похожие обстоятельства могли сложиться стихийно.

— Еще в двадцать первом году мистер Линдбург, конгрессмен, написал в своей книге «Экономические тиски»: «Согласно Закону о Федеральном Резерве, паники создаются на научной основе; данная паника была первой, созданной научно, она была просчитана подобно математической задаче». Обратимся к России периода Великой Войны. После установления зимой семнадцатого года республиканского правительства либеральные меры тут же привели к массовому закрытию предприятий и росту безработных. Начались массовые локауты, порождавшие тысячи и тысячи разгневанных граждан в вашей стране. Это очевидно даже для меня, человека, никогда не бывавшего в России; почему же, спрашиваю я вас, Виктор, это все не было очевидно для вашего Временного правительства? Почему оно не исправляло свои же ошибочные решения? Почему ваши партия и правительство в конце века, видя, что закон о предприятиях обрушивает потребительский рынок, не отменило его? Почему ваш Горбачев, как и Керенский, перед лицом кризиса, вызванного анархией, открыто взял курс на еще большую анархию? Почему Керенский стал выпускать необеспеченные денежные знаки, а Горбачев разрешил стихийно местным властям выпускать талоны, число которых никто не контролировал? Почему Гувер в тридцать первом году наложил вето на создание национальной системы помощи безработным, когда в Америке уже год о безработице все говорили, как об общенациональной проблеме? В то же время Гувер в том же тридцать первом кормил финансовых магнатов, направляя общественные миллиарды на спасение банковских, страховых и железнодорожных компаний, что завершилось эпидемией банкротств. А ведь деньги для вывода из кризиса в стране были, большие деньги. Но наше правительство просто бросило их в камин.

Пастор Кофлин вздохнул и на секунду прикрыл глаза рукой, как бы пытаясь снять с них пелену.

— А сухой закон? — продолжал он. — В четырнадцатом году Россия приняла сухой закон, через три года империя пала. В девятнадцатом году приняли закон Уолстеда, и через десять лет наша страна едва не развалилась. В восемьдесят пятом году у вас начинается кампания против алкоголя, и через шесть лет сверхдержавы не стало. Ответьте мне, почему они все, словно сговорившись — Керенский, Гувер, Горбачев, — действовали так, чтобы разрушить страну наилучшим образом? Не знаете ответа?

— Я так понял, что ваш ответ — евреи?

— Интересно… — задумчиво произнес Кофлин. — Ваши родители не хотели, чтобы вы стали священником?

— Нет, в СССР каждый человек с высшим образованием должен был разбираться в идеологической борьбе. Для тридцатых вполне сойдет.

— Я ожидал чего-то подобного. Ну что ж, это упрощает. Евреи — это тот ответ, которого от нас ждет обыватель. Обыватель занят двумя вопросами: как больше добыть денег на жизнь и как разумно распорядиться тем, что имеет. Заниматься философией ему некогда. Если мы скажем ему, что есть гипотетическая сила, которая делает кризисы, сила, не ограниченная рамками стран и континентов, сила организованная и коммуникативная, сила, о которой мы мало что знаем, кроме того, что она связана с финансами, он скажет нам: «Вы говорите слишком непонятно. В моем понимании это евреи». Дело не в том, Виктор, хотим ли мы сказать, что это евреи. Дело в том, что бы мы не сказали, обыватель скажет, что это евреи, только евреи и ничего кроме евреев. Обыватель так хочет. Обыватель, как вам наверняка рассказал ваш советский «Политпрос», это заказчик политиков. Завод делает только те автомобили, который хочет купить обыватель. Политик должен должен сказать то, что хочет обыватель, он нанят обывателем, обыватель ему платит голосами. Можно изменить нюансы, не привязываясь к национальности. Например, сказать не «евреи», а «иудобольшевики», но это уже…

— Не архетипично?

Кофлин секунду подумал, а потом не спеша произнес:

— Я в вас не ошибся.

«А ну-ка, попробуем и тут конфиги подправить. А вдруг?»

— Почему нельзя предложить обывателю другой товар? Так сказать, использовать агрессивный маркетинг? Почему у него именно такой архетип? Нельзя ли так построить таргетирование, чтобы избежать эмиграции лиц, необходимых для производства и сельского хозяйства?

— Попробую объяснить. Что такое евреи? Это не раса. Если вы негр, вы родились с этим и это остается при вас на всю жизнь. По цвету кожи в вас сразу узнают негра. И вы жертва расистов уже потому, что вы таким родились, или даже потому, что у вас смуглая кожа, если вы долгое время просто жили в экваториальных странах. Люди Даллеса наверняка не рассказали вам о том, как мне приходилось бороться с Ку-клукс-кланом? Как приходилось выбегать из дома поздним вечером, и бежать в ночь, останавливать линч, валить горящие кресты, уповая лишь на то, что небесный отец наш не допустит грязной расправы толпы над тем, кто доносит его истину?

— Нет, как-то не довелось.

— Вот видите. Если вы негр, на вас природой в этой стране поставлено клеймо рабства и унижения. У евреев же национальность передается по материнской линии. Все селекционеры хором утверждают, что порода зависит от обоих родителей. Что это значит? По материнской линии передается воспитание, убеждения, значит, в отличие от негров, еврей — это вопрос убеждения, взглядов, а не природы. Это секта, разнесенная по разным странам. Поэтому обыватель, как только он видит интернациональный заговор, полагает, что это могут сделать только евреи.

«Тяжелый случай…»

— А почему он вообще видит интернациональный заговор?

— А что еще? Козни дьявола? Наказание отца небесного за наши грехи? Вторжение инопланетян? Да, вы еще можете сказать: совпадение. Хорошо, вооружитесь математическими таблицами и клавишным калькулятором, и попробуйте рассчитать вероятность такого совпадения, учитывая, что действие истории идет по закону больших чисел. Слова легко оспорить, но как возразить собственному результату?

Свежий степной ветерок трепал занавески. Можно было подумать, что дело происходит где-нибудь под Новочеркасском. Как хорошо сейчас там очутиться, подумал Виктор, и ни о чем не думать, а не изучать, как этот пастор промывает мозги. Что-то издалека он заходит. И куда же он хочет привести? Сделать американским нацистом? Завербовать в легион? Или просто — фанатичным исполнителем своей воли? Ладно, не надо бояться. Не он первый, не он последний…

— Отец Кофлин, а как же прихожане после всего этого реагируют на то, что Иисус — еврей по матери? Они не приходят к выводу, что суперменские способности по линии отца тире бога работали на переданную от матери программу этих, как его, сионских мудрецов?

Кофлин снова улыбнулся. Умеют служители культа держать себя в руках.

— Понимаете, Виктор, вера их основана не на логических выводах, а на внутренней потребности верить, так что к выводу, мешающему удовлетворению этой потребности, они не придут. Второе: в чем вы хотите меня убедить? В том, что евреи бывают разные, что большинство из них лишь пешки в руках заговорщиков, и что ваши Блантер, Дунаевский, Покрассы пишут песни, которые весьма полезны для национального сознания американцев? Я с этим согласен. Более того, я не вижу и особой проблемы внушить обывателю, что их беды вовсе не исходят от соседа, который вместо католического храма ходит в синагогу. Это не проблема, Виктор! Проблема в том, чтобы убедить самих евреев не доказывать каждому встречному, что они главная причина их бедствий! Они сами провоцируют это! Ни одна нация в мире не сделала своим культом, своей объединительной идеей то, что их обижают! Даже негры, несмотря на эпоху рабства и остатки расовых пережитков в нашей стране! Ни одна нация не навесила на себя ярлык «Смотрите, мы — потенциальные жертвы». А они навесили! И расхаживают с ним, как человек-сэндвич с рекламными плакатами!

Кофлин налил себе в стакан поданного на стол в графине свежего лимонного сока и отпил.

— Почему евреи первыми начинают высмеивать духовные ценности, на которых зиждется общество? Вам назвать фамилии тех журналистов, кто первыми откликнулся на радиопровокацию кремлевского кардинала? Они все евреи. Но почему? Мне кажется, Виктор, я нашел ответ. Если исчезнет антисемитизм, евреи исчезнут, растворятся, пш-ш-ш, — он развел руками, — как зейдлицкий порошок. Останутся без дела раввины и масса других людей которые кормятся на существовании евреев обособленно от остальных. Это игра, в которой ни у кого нет возможности сделать другого хода.

«Ну да, унтер-офицерская вдова сама себя высекла. Ладно. Пора попытаться выяснить, что же этому попу от меня надо.»

— Ну что ж, из этой беседы я почерпнул массу сведений о жизни и обычаях одного небольшого народа нашей планеты, но все-таки я не понял: что вы ждете от меня? Скажите прямо, к чему вы пытатесь меня склонить, может быть, я уже готов к этому и мы сэкономим ваше время?

— Это деловой разговор, — оживился Кофлин. — Вы хотите предотвратить развал Союза?

22. Сорванные башни

— Я знал, что вы плохого не предложите, — улыбнулся Виктор, — но Союза-то в этой реальности нет. Или вы знаете, как перебросить меня в нашу?

— Пока не знаем. Но разве Российская Империя плохая замена Союзу?

— Вы хотите сохранить Российскую Империю? Это в интересах Америки?

— В интересах Америки остановить тайный международный сговор. А это можно сделать, только объединив усилия великих держав, и для этого — сохранить великие державы от распада.

— А как же борьба за влияние в мире?

— Мир велик, поделим его разумно. Я вижу в будущем планету, управляемую четырьмя империями: Америкой, к которой присоединится Британия и часть ее колоний, Германией, которая успешно объединит Европу, Россией, которая владеет территорией с гроадными богатствами и которой в обозримое время не надо развиваться вширь и Японией, которой нужны ресурсы Китая. Четыре твердыни, обеспечивающие мировой порядок. Получив атомное оружие, мы сможем заморозить войну и предупреждать кризисы, договорившись о совместной борьбе с мировой закулисой.

— И что же потребуется от меня? Кричать «Спасай Россию!» или рисовать на витринах шестиконечные звезды?

— Как вы уже наверняка заметили, Виктор, я предлагаю вам лишь то, что соответствует вашим явным или тайным желанием. Вы даже сможете открыто выступать на публике, разъясняя, что между Ротшильдом и Чарли из фильма нет ничего общего. Что от вас понадобится? Вы явно хотите, чтобы мы делали бомбу, значит, вы готовы сообщить максимум известного вам, чтобы мы ее начали успешно делать. Теперь перейдем к тайным желаниям. Американский обыватель живет языческой верой в героев со сверхъестественными сопособностями, которые защитят их от сил зла. Сверхчеловек, Человек-Паук, Человек-Летучая-Мышь, Тарзан — вот о чем читает народ в комических иллюстрированных изданиях. Американский народ должен знать, что с ним Фьючермен, Человек-Из-Будущего, это нужно для веры и сплочения нации. Вы же не отказывались в России быть известным писателем-фантастом? А фантаст для нынешнего русского писателя то же самое, что человек из будущего.

— И это будет козырем в вашей борьбе с Даллесом?

— Вы же понимаете, что Даллес, остановив Гитлера, будет добиваться ослабления и распада не только Германии, но и России. Он будет стравливать Германию с Россией и Японию с Россией, чтобы выступить в роли посланника мира. Он враг вашей страны, Виктор, и способствуя его возвышению, вы наносите вред своей Родине.

«Знать бы, кто из вас больший враг… Хороша страна Америка, кабы в ней геополитков не было.»

— Я все-таки не понял одного. Как я смогу свободно говорить то, что противоречит вашим проповедям? Это же будет на руку Даллесу.

— Не беспокойтесь. Как только мы ослабим влияние Даллеса, жесткость риторики будет снижена.

— А-а, вот в чем дело! — воскликнул Виктор. — То есть вся эта большая теория лишь для того, чтобы потеснить конкурента, верно?

— Вы можете подумать, что меня движет жажда власти, — продолжал Кофлин. — Отнюдь. Я лишь исполняю мой долг перед господом. Видите ли Виктор, в нашей стране может произойти еще одно большое несчастье. Как вы понимаете, для безопасности страны мало иметь оружие, нужна сплоченность нации. У СССР была атомная бомба, но этого вас не спасло, когда ваши правители взяли курс на общество, цель которого — потребление товаров. Так вот, в окружении Даллеса родился план, как сплотить американскую нацию с помощью жертв и шока. Рэнкин, подайте красный файл из моего портфеля!

Петер раскрыл перед Виктором красную папку с какими-то отчетами, фотокопиями документов, чертежами, снимками, сделанными скрытой камерой, и даже белыми целлулоидными дсками с записями разговоров.

— Кучка специально натренированных фанатиков-самоубийц из числа граждан Японии, проживающих в нашей стране, должна угнать большой дирижабль старого выпуска, наполненный водородом, и направить его на самое высокое здание в стране, символ нашего процветания — Эмпайр Стейт Билдинг. Как вы догадываетесь из названия, это также символ нашей империи и власти. При ударе оболочка разорвется, водород проникнет в здание и загорится, создав одновременный пожар на многих этажах, который невозможно погасить. Погибнут тысячи людей. Страна получит удар, после чего люди захотят отомстить тем, кто сделал это ужасное преступление и тогда они будут готовы к войне на Тихом океане.

— Кошмар… — машинально произнес Виктор, глядя на Х-файл. Если быть точнее, то он сказал другое слово, но с тем же смыслом.

Рэнкин замялся, испытывая трудности с переводом.

— Что он сказал? — поинтересовался отец Кофлин.

— Это означает, — попытался дойти путем логики Рэнкин, — что данный факт способен привести человека в эмоциональное состояние, равноценное потере адекватности поступков при сильном сексуальном возбуждении.

— Переведите просто: nightmare, — уточнил Виктор, — и спросите, почему преподобный отец не обратится с данными документами в прокуратуру, к президенту, ну, я не знаю, в прессу, например…

— В данный момент мы располагаем лишь косвенными уликами, — ответил Кофлин, — и у Даллеса есть возможность уйти от ответственности. Максимум, чего можно достичь — операция будет объявлена заговором в среде Ю-Эс-Эс с целью скомпроментировать и сместить Даллеса. Что лишь упрочит его позиции.

— Но можно что-то делать… Например, запретить полеты дирижаблей на водороде. У вас наверняка уже есть гелиевые.

— Об этом уже подумали. К сожалению, это противоречит интересам авиакомпаний и ряда военных фирм. В этой стране, Виктор, нельзя ссориться сразу со всеми.

— Даже при такой угрозе?

— Даже при такой. У власти здесь нет твердой и постоянной опоры. Пока нет. Поэтому единственный выход избежать жертв — не дать Даллесу укрепить власть.

— Понятно. А как же вы сами хотите решить этот вопрос? В смысле единства нации, готовности к самопожертвованию и прочее?

— Верой, мой брат. Мы построим по стране множество новых храмов, оснащенных по последнему слову техники. Я горжусь тем, что первый поставил на кафедру микрофон и слова моей проповеди стали разносить волны радио; мы пойдем дальше и поставим в храмы телевизионные камеры. Мы обновим духовную музыку, в церквях будет играть джаз, понятный простому народу. В церквях будут репродукторы и цветные прожектора: один русский композитор, кажетcя, Скрябин, придумал, как усилить эффект музыки игрою света.

— Храм с цветомузыкой? И пульт с микшером и проигрывателями, где можно делать ремиксы из записей музыки и проповедей?

— Прекрасная идея! У вас в будущем так делают?

«Классная будет дискотека… Похоже, тут у всех от борьбы за власть башни рвет. А где не рвет?»

— Православная церковь, она, знаете, в этом плане тормозит. («Orthodoxal Church is orthodoxal, you know» — перевел Рэнкин) Меня, собственно, еще один маленький вопрос интересует: в каком я здесь качестве? Пленник, заложник?

— Вы у нас в гостях. И можете уйти в любой момент.

— Даже так?

— Я попрошу только об одном: если решите уйти, то обязательно сначала определите, куда и к кому. Без надежных и влиятельных друзей вы здесь не сможете выжить. За вами охотятся спецслужбы разных стран, охотится «Коза Ностра» — криминальному миру тоже интересны ваши знания, вы интересуете ряд террористических и анархистских организаций, наконец, в одиночку на шоссе вы можете просто стать случайной жертвой грабителей, пьяной компании или банды подростков. Собственно, единственный путь у вас отсюда — это обратно к Даллесу, но помните, что у него вам придется работать против России. И оттуда вас уже живым не выпустят. Хотя бы потому, что вы слишком много узнали.

— А отсюда выпустят? Хотя я слишком много узнал?

— Да. Потому что мы подчинены законам всевышнего. Всевышний требует от нас свободы совести и вероисповедания. Всевышний требует достойной оплаты труда каждому рабочему, чтобы он не выживал, а жил полноценной жизнью. Всевышний требует, чтобы права человека были превыше прав собственности. Мы называем это общественным правосудием.

— Тогда зачем надо было меня похищать?

— Чтобы вы смогли услышать и другую сторону и сделать свободный выбор, а не быть пешкой в чужой игре.

— Спасибо… Мне уже доводилось делать свободный выбор^[15].

— Именно так. Свободный выбор между реставрацией макавеллизма с его массовыми убийствами и массовым голодом и богом данным общественным правосудием.

«Так. Чего-то я не догоняю.»

— То есть я должен уверовать? Прийти в лоно церкви?

— О нет, брат мой. Три года назад я сказал: чтобы преодолеть свалившееся на нас бедствие, надо объединить силы людей разных вероисповеданий, католиков и протестантов, евреев и безбожников. Повторяю, это было сказано публично, вы можете найти в библиотеках подшивки газет и проверить. Отец Кофлин пригласил в Национальный Союз Общественного Правосудия и евреев и безбожников. Я не отступаюсь от своих слов. Не спешите с выбором, подумайте. Будьте пока моим гостем в доме нашего союза.

— А не будет ли слишком накладно кормить меня? Если я буду слишком долго думать?

— Вы привыкли есть хлеб, который заработали трудом. Праздной жизнью вы сами жить долго не захотите.

— Допустим. Тогда можно узнать, чем я могу отблагодарить вас за гостеприимство?

— Для начала — напишите статью о будущем. Не о технике, просто будущей о жизни в вашей Ар-Эф. Никакой пропаганды, пишите одну правду. Я же знаю, в какой декадентский капитализм вы попали. Напишите о расслоении общества, о низких зарплатах большинства, которых хватает лишь на самое скромное существование, и задержках ее выплаты, о разрушении науки, образования и промышленности, о кровавых беспорядках в республиках бывшего Союза и ужасных актах терроризма. Ведь все это — правда, и вы лучше меня об этом знаете. Все это будет опубликовано в журнале «Общественное правосудие». Кстати, недавно федеральным служащим стали выдавать целевую компенсацию для подписки на этот журнал.

— А не проще ли было обязать их подписаться?

— Во-первых, это коммунизм, ибо нарушит право собственности на заработанные деньги, во-вторых, это глупо, ибо тогда все просто возненавидят журнал и то, что там написано. Ваша комната наверху, там есть пишущая машинка с русским шрифтом. Рэнкин переведет, он остается здесь. Мне пора отбывать по своим делам; если захотите меня видеть, сообщите Рэнкину. Еще раз повторяю: вы здесь мой гость.

23. Сумерки

Комната на втором этаже оказалась обставленной хоть и без роскоши, но с комфортом, и своей рациональностью напомнила Виктору СССР второй реальности; в глаза лишь бросалась старая, как на профессорских дачах из довоенных фильмов, мебель, и висевший над двуспальной деревянной кроватью вместо распятия раскрашенный портрет Сталина, где аккуратным фотомонтажом костюм был заменен на английский полувоенный френч. Видимо, в словах первого контактера что-то поняли слишком буквально. Из раскрытого окна доносился разговор сидевших в саду охранников с дробовиками. На столе действительно стоял футлар с пишущей машинкой, ну и, конечно, на тумбочке стоял компактный пятиламповый приемник. Еще письменный стол украшала ваза с букетом роз.

— Чего-нибудь не хватает? — услужливо спросил сопровождавший его Рэнкин.

— Нет, спасибо, самое настоящее американское госпиталити. Я собираюсь сейчас попробовать осмыслить материал для статьи. Пребывание в вашей стране дало мне массу новых идей, надо это все попытаться привести в порядок.

— Тогда я не стану вам мешать, — произнес Рэнкин и исчез за дверью.

Было самое время подумать над ситуацией.

«Интересно, как бы действовал на моем месте советский разведчик? Наверное, что-то сразу придумал, его же специально долго готовили, а не так, как меня. А тут даже и про этого Кофлина ничего не сказали. Может быть, надеялись на то, что в будущем я лучше про него знаю?»

Виктор нагнулся к букету и понюхал золотистую чайную розу. Она почти не пахла; казалось, запах был был спрятан в глубине цветка.

«Попробуем дойти логикой… Во-первых, почему этот пастор, судя по всему, местный агитпроп, крутит президентской охраной? А на самом деле это просто: немцы именно через него сообщили о покушении на Лонга, вот Главрыба и дал ему карты в руки насчет безопасности своего тела. Он же его спас, вот и — в знак благодарности. Это ничего, что он раньше в спецслужбе не был. Мало ли какое ведомство под кого суют по личным связям с боссом.»

«Так, а вот, тут могут быть микрофоны в отдушине» — подумал он спустя минуту. «А включим-ка мы приемник. Путь пишут: слушает приемник…»

Покрутив ручку настройки, он поймал Берлин, который в этот час вместо речей фюрера передавал романтическое оркестровое танго. Пусть пишут: слушает Берлин.

«А пастор сам какой-то странный. То кричит „Хайль Гитлер!“, то вдруг приглашает евреев и атеистов под свои знамена, что Гитлер бы не одобрил. Кстати, Гитлер католиков не очень-то уважал, помнится, хоть и не преследовал. Чего ж у них общего-то? Теория заговора? Он в нее верит или так, использует, чтобы Даллеса свалить? И вообще что же наш политпрос-то советский так слабо про этого Кофлина, а?»

Виктор попытался вспомнить, что он еще когда-либо читал про эту фигуру; выяснилось, что пастора упоминал только Синклер-Льюис, да еще был эпизод в какой-то вышедшей недавно книжке, художественной, названия которой Виктор не помнил. Там к этому пастору подходит негритянка и просит исповедовать умирающего отца а он ей так сказал еще, типа, нечего мне делать, кроме как к старому негру ходить.

«А ведь Кофлин не мог так сказать!» — вдруг мелькнуло у него в голове. «У них же эти, афроамериканцы, которые еще не афроамериканцы — стратегический электорат. Что он, дурак, что ли, компромат на себя делать? И что же выходит? Как минимум, автор написал по ангажированным источникам. А вот о том, что он банкиров хотел прижать — ни слова. Почему? Наверное, потому, что был против коммунистов. А почему он был против? Потому, что видел в них посягательство на любую собственность, наверное. Защищал же он священное право тратить свои, кровные, заработанные, по своей воле, без всяких там займов и взносов в общества. И вот это, кстати, в Союзе приняли бы очень даже близко… Что дальше? Получал информацию из германского министерства пропаганды. А тут еще, оказывается, и от спецслужб получал. И как же это все уживается? Католицизм, патриотизм, создание среднего слоя, на которую опирается демократия, и тут же Гитлер с Геббельсом?»

И тут Виктора внезапно осенило предположение, что Кофлин просто боится развала Америки.

А если кто-то чего-то боится, значит, им можно манипулировать.

«Получается, что Даллес должен видеть в Кофлине германского агента влияния, которым манипулируют, играя на страхе кризиса, ну и коммунизма тоже. А Кофлин должен видеть в Даллесе-младшем агента влияния банкиров, продвинутого во власть на их деньгах. Великолепно. Главное, в методах борьбы они не будут стесняться. Особенно сейчас, когда им бросили такую кость. Может, у Сталина была двойная комбинация? Надавить на Гитлера угрозой от Лонга, и тут же заставить верхушку Лонга передраться, чтобы задержать создание бомбы? Это объясняет, почему меня оставили здесь.»

Солнце клонилось к закату. Мечтательные немецкие танго создавали с заходящим солнцем, жарким сухим ветром из приоткрытого окна и запахом роз некое трогательное единство. Хотелось жить только этими минутами, пить их неторопливо, как марочное вино, отдаваясь их вкусу, и не думать, что будет дальше. Впереди пока ничего хорошего не просматривалось.

«И, кстати, пастор переводчика-мужика оставил, а здесь практически все спецслужбы пытаются установить влияние на контактера через интим. Пастору религия запрещает подсылать женщину или у него неправильная информация?»

Стоило только Виктору об этом подумать…

— Можно войти?

На пороге стояла молодая дама, довольно высокая для этого времени, загорелая (дык климат-то!), светлые волосы зачесаны назад в косички, светлая блузка и — немного линялые джинсы. Так что можно было по прикиду отнести к семидесятым. Впрочем, Виктора это как раз не удивило: ну, американцы, значит, джинсы. На шее виден крестик. Слова произнесла по-русски.

«Ну вот, кажись все в порядке. Хотя это уже развращает.»

— Собственно, вы уже вошли. Здравствуйте. Меня зовут Виктор Сергеевич. Можно просто Виктор, поскольку мы в США.

— Простите, журналистская привычка. Здравствуйте, — и она протянула руку Виктору, — Сьюзан Эшли, корреспондентжурнала «Общественное правосудие». Можно просто Сью.

— Sweet Sue?

Сью слегка зарделась.

— Это комплимент?

— Это из будущего фильма. Лет через двадцать снимут. Комедия, про женский джаз.

— Но я не возражаю, если это будет и комплимент. Кстати, Босс снимался в ролике с женским джазом перед выборами.

— Он переодевался в саксофонистку? — удивленно спросил Виктор, и только потом дошло, что Some Like It Hot, или «В джазе только девушки» в советском прокате — это римейк немецкой ленты «Фанфары любви» и реальных прототипов в Америке не имеет.

— Ну что вы. Он сидел на стуле и подпевал оркестру. Собственно, у нас есть замысел выпускать еще и русское издание и, скажу по секрету, меня думают назначить его редактором. У нас, то есть у меня, пока штат еще не набран, возникло несколько вопросов. Первый из них — как лучше перевести название на русский. Мои знакомые иммигранты считают, что «Общественное правосудие» звучит для русских суховато и слишком по-интеллигентски, а у нас журнал для широких масс. Вот, взгляните на американское издание, — и она протянула Виктору глянцевый журнал.

«Ну да, „Соушел джастис“. Которым наша пропаганда пугала, как фашистским изданием. Как там писали — откровенная, бесстыдная демагогия и слишком очевидная.»

Виктор полистал журнал. Свастики вроде не было. Тут вообще все или называют себя фашистами, или их называют, сам черт не разберется.

— Так как бы вы перевели название?

— «Социальная справедливость».

Это был, между прочим, один из вариантов дословного перевода пугающего звукосочетания «Соушел джастис».

— Отлично, подойдет. Какие бы вы еще хотели дать рекомендации по стилю русского издания?

— Рекомендации? Ну, насколько я понимаю, основная линия журнала — это пропаганда общественного строя, где государственные интересы важнее личных? Или я ошибаюсь?

— Конечно, ошибаетесь! Приоритет прав государства над правами личности — это коммунизм! А у нас — приоритет прав личности над правом денег!

— Подождите, я действительно, что-то путаю. Но ведь приоритет государства над личностью — это не у коммунистов, а у Муссолини, который преследовал коммунистов.

— А при чем тут Муссолини? У нас же не итальянское издание, а русское.

— А у коммунистов приоритет над личностью общественных интересов, а не государственных.

— Виктор, вы из другого будущего?

— Да.

— Может, там и коммунизм другой? У Троцкого коммунизм — это полное бесправие личности перед государственным капиталом, то есть попытка продлить существование загнивающего империализма, заменив банкиров на военную диктатуру чиновников. Рабочий при коммунизме получает лишь жалкий минимум, как и при капитале.

«Это чего, выходит, Троцкий и есть первый дуче? Ничего не понимаю.».

— Сью, то, что я скажу сейчас — это не красная пропаганда, это правда, вся правда, и ничего кроме правды. Я вырос в стране, где было бесплатное и всеобщее образование десять классов. После школы я бесплатно учился в вузе, получал стипендию, в пересчете на доллары сорок четыре в месяц. Все могли получать медпомощь, в поликлинике, в больнице. Нашей семье дали квартиру в панельном доме, без роскоши, но отдельную квартиру. В отпуск на юг к морю ездили. Что еще? Безработицы никакой не было. Ну, не все, конечно, идеально было, и, чтоб квартиру получить, ждать надо было, и вечно чего-то не хватало, но, во всяком случае, пытались…

— Но это же не коммунизм! Это и есть общественное правосудие! Личность выше денежных интересов.

— Сью, у нас руководила компартия, и заводы и фабрики были государственные.

— Значит, это уже была не компартия, и вы ушли от коммунизма к нашим идеалам, правда, не вернули заводы собственникам.

— Ну, собственно, что им было у нас возвращать… После гражданской их поднимали из разрухи всенародными средствами, потом опять же в первые пятилетки вложили столько народных средств… это все равно, что штаны к пуговице пришить, а многое вообще на голом месте построили. После Великой Отечественной опять всем народом восстанавливали, расширяли, развивали…

— И вы это все называете коммунизмом? Это же то, что мы хотим создать! О чем мы мечтаем! И что, от этого всего вы там отказались?

— Не то, чтобы отказались… По-моему, просто никто не представлял себе, что будет. Ну, и появилось меньшинство, которое очень даже неплохо живет.

— Ужасно…

«Запутали таки. Это и есть „очевидная демагогия“? Или они только на словах хотят этот Союз Советских Социалистических Штатов, а на деле — что-то другое, ужасное? И ведь подумать, а у нас в СССР общественная собственность на средства производства господствовала лишь в результате мировой войны и из-за вынужденной форсированной подготовки к второй мировой. А если бы Первой мировой вообще не было? Ленин бы призывал к национализации банков при уважении прав собственности и прав человека? Получая помощь от кайзера, как сейчас пишут в газетах? Что есть что? И кто были мы?»

— Кстати, смотрел вчера проповедь отца Кофлина по Ти Ви. Что-то вроде там про Зомбарта было…

— Простите, Виктор, но вы, наверное, перепутали. Разве во вчерашнем выступлении хоть раз упоминался Зомбарт?

— Не помню… Мне так перевели.

— Это был дословный перевод?

— Нет, пересказ.

— Тогда это очень вольный пересказ. Вчера в своей речи отец Кофлин разоблачал макиавеллизм в экономической политике. Точнее, тезис Макиавелли, что массы якобы сами требуют, чтобы их направляли твердая рука и сильный ум.

«Очень интересно. Кто же из них мозги-то пудрит? Джейн или Сью? Или обе?»

— Еще один вопрос, как бы вы перевели на русский название нашей политики — юнионизм? Юнион — это объединение, союз. «Объединенность» не звучит.

— «Единство»?… Если по-латыни, это, кстати, «коммунизм».

— Нет, «коммунизм» не допустят.

— Тогда… что тогда… общинность, общак — нет-нет, это не то… соборность…

— «Соборность» подойдет. Соборная партия Лонга.

— Так это что же? У них там соборная партия и тут соборная партия?

— Слово «соборность» в России является товарным знаком и запатентовано? Они подадут в суд за использование термина?

— Нет. Во всяком случае копирайта не ставят.

— Но тогда все в порядке! Соборность, собор, cathedral, отец Кофлин, кафедра…Из этого могут получиться прекрасные заголовки.

«М-да, хорошо было Кривицкому в семидесятых про все это писать. „Реакционные тенденции Америки того времени овеществлены в бесчисленных газетных отчетах о политическом буйстве Хьюи Лонга, демагогических проповедях радиопопа Кофлина, бандитских похождениях куклуксклановцев, в множестве фактов откровенного служения государственной власти трестированному капиталу“. Классно. Разве что насчет служения государственной власти олигархам все понятно. А остальное? Что именно за буйство было? В чем демагогия? Объяснять же надо, а то как в этом всем-то? Вот, например, Лонг и Кофлин, оказывается, с Ку-Клукс-кланом на ножах. И вообще, если сейчас по газетным отчетам и Интернет — сайтам судить о наших политиках, то такое можно вообразить себе! ТАКОЕ!!! А разве ж это правда? Разве можно всему верить, чего кто напишет? Вот потому советский политпрос идеологическую Цусиму и продул. Ладно, попробуем зайти с личной стороны, там сложнее лозунгами запудрить.»

— Сью, а где вы так научились русскому? Вы из России?

— Хотела стать профессором лингвистики. К сожалению, кризис. Но стать редактором русского издания в наше время, пожалуй, даже лучше.

— Кстати, вы приехали сюда вместе со всеми? Что-то не видел вас в толпе встречающих.

— Я подъехала позже, на мотоцикле. Вы наверняка обратили внимание на брюки?

— Я вначале думал, что вы решили одеться, как в семидесятые… Ездите на мотоцикле? Увлечение?

— Нет, способ пропитания журналиста. Лучший способ попасть вовремя в любое место, даже в глуши.

— Понятно. В эти времена трудно прокормить семью.

— Своей семьи пока нет. Были серьезные планы, но, увы, расстроились. Теперь я вовсю поглощена работой и только работой.

«Мотоцикл. Кофлин говорил: сперва определиться куда и к кому. Чушь. Это логическая ловушка. Отвалить с концами и смотреть по обстоятельствам.»

— Знаете, стоит такая прекрасная погода, такие вечера… Так бы и хотелось махнуть куда-нибудь на природу, на шашлыки. Вы ездили на шашлыки?

— Это такой пикник? У Тургенева и Чехова никто не ездил на шашлыки. А у нас, если кого-то зовут на барбекю, то это обычно делают во дворе. И кто составит компанию?

— Знаете, если нам обоим сейчас некого приглашать в компанию, почему бы не съездить вдвоем? На мотоцикле же поместятся двое?

— Значит, это был все-таки комплимент?

— Но я же должен был знать, не нарушу ли границу чужих владений? А на природе прекрасно думается о профиле журнала и бизнес-модели. В голову приходят такие идеи…

— Насчет идей… пожалуй, вы правы. Но как же охрана?

— Мы попросим какое-нибудь ружье или револьвер… Да и охрана будет неподалеку. Но не обсуждать же творческие идеи у всех на виду.

— «Я подумаю об этом завтра», как говорит героиня романа Маргарет Митчелл.

— Скарлетт, «Унесенные ветром».

— Вы читаете женские романы?

— Кино смотрел.

— Но его еще не закончили!.. Ах, да. В общем, сегодня давайте ограничимся ужином вдвоем при свечах, с легким красным вином, я скажу, чтобы подали сюда. Как мне удаются в русском длинные предложения?

— Великолепно. Я и про ужин и про предложения.

— Отметим начало совместной работы. Кстати, у вас будет хороший гонорар.

В общем, это был ужин, просто ужин. Виктор ломал голову, не подмешает ли Сью что-нибудь в бокал, и если да, то зачем, и рассказывал ей о Советском Союзе, чтобы обойти желанную для Кофлина тему о сборе компромата на нынешнюю Россию. Рассказывал о студенческих годах, практике, колхозах, стройотряде, самодеятельности, вспоминал разные смешные случаи на лекциях и экзаменах. Он ждал, что Сью начнет выспрашивать про что-то конкретное, но Сью просто внимательно записывала все, что он говорил, в свой блокнот, прошитый спиралью из нержавеющей проволоки. Незаметно они перешли на «ты».

— Виктор, мне пора. Все было ужасно интересно, но утром надо быть в редакции.

— Но как же ты теперь сядешь за руль?

— Питер вечером едет в город и он обещал, как это ты говоришь под-ки-нуть. Заодно заберем одного из парней, что охраняют наш покой, у него жена должна родить. Обратно Питер привезет замену.

«Значит, мотоцикл остается здесь, а пары человек из персонала не будет.»

— Тогда я за тебя спокоен. До завтра!

— До завтра, Виктор!

Она встала, было пошла к двери, потом повернулась.

— В книгах у русских есть такой обычай: там перед отправлением в дальний путь и при встрече целуются, причем и мужчины с мужчинами. Мне сказали, в будущем ваш генеральный секретарь целовался перед репортерами и Ти Ви камерами. Почему так принято?

— Ну, это, наверное, чтобы не забывать друг друга… В общем, это надо показывать.

— Да, наверное… Хорошо. Тогда ты можешь это показать.

— А это не будет расценено, как harassment?

— Нет, что ты… журналист должен знать, о чем пишет… О!

Виктор прижал ее к себе и поймал губами ее горячий полураскрытый рот; Сью не противилась, только сначала не знала, куда девать руки, но через секунду инстинкт уже заставил ее сомкнуть их на спине Виктора. Глаза ее были устремлены в потолок, и в них отражалось удивление, но веки тут же сомкнулись. Она не была похожа на доступную женщину, подумал Виктор, скорее всего, она была голодна. Желание, любопытство и естественный страх боролись в ней, заставляя трепетать каждую мышцу.

— О, нет… Действительно, это трудно забыть… Я знала, что ты джентльмен, и не станешь срывать мои джинс…

— Не бойся…

— Мне не страшно. Ты обязательно должен показать мне шашлыки. А сейчас прости, но мне пора, Питер уезжает через минуту!

Ее каблучки застучали по лестнице, и через минуту, действительно, во дворе раздался скрежет стартера, грубоватый рокот двигателя и басовитый, как у фуры, клаксон.

24. «Я решил изменить сценарий»

На дворе уже стемнело, несмотря на лето. Здесь юг, а на юге сравнительно быстро темнеет. Движение в доме затихало.

Немного подождем, подумал Виктор. Хорошо, если Сью оставила мотоцикл на улице. А пока можно поразмыслить.

Рузвельт как-то говорил, что Лонг станет диктатором к 1940 году, вспоминал Виктор. Когда он говорил и с кем? Что-то не припомнится. И почему 1940? Ах да, Лонг победил на выборах в тридцать шестом, к следующим ему надо стать несменяемым лидером, президентский срок четыре года, вот и выходит как раз сороковой… Бомбу за два года не сделают, значит, к выборам это не козырь, вот он и колебался. Черт бы побрал эту забугорную систему, при которой все интересы страны подстраивают под очередные выборы! А кому нужна бомба сейчас? Даллесу и Кофлину, это для них вопрос о власти. Это в перспективе огромные заказы ВПК, включая стратегические бомбардировщики, ракеты, ядерные установки на подводных лодках и авианосцах, строительство военных баз, это денежные потоки, а здесь денежные потоки это власть. Даже если лично Кофлин в ядерной программе не разберется, все решит менеджмент, которому без разницы, на кого работать. Гэлбрейт был прав, Америка вступила в период, где корпорациями рулят не владельцы акций, а менеджеры, а от полного загнивания и разворовывания бюджетов фирм их пока предохраняет изменение курса акций. Они же еще такие наивные, они не научились НЛП, не навыпускали книг, как вкручивать мозги инвесторам, деловым партнерам, покупателям и обратно тем же акционерам, они же еще соревнуются, из кожи вон лезут, чтобы продукция была лучше, чем у конкурента, вместо того, чтобы предложить выгодный банковский кредит (легально) или откат (нелегально). Еще не было дела «Локхид». Так что все равно, кто будет руководить, Даллес или Кофлин, здоровая американская технократия все вытянет. Потом об этом золотом периоде Якокка будет книги писать. Сейчас они просто работают.

Что же делать? Подкинуть им современный менеджент? Как завоевывать друзей бизнес-пьянками, произносить демагогические речи, как перестать беспокоится и начать всем компостировать мозги? На разложение целого слоя нужно много времени… Пора идти.

Виктор осторожно выглянул за дверь комнаты. Свет в коридоре и на лестнице не горел — экономия. Ладно, как шли, мы помним…

Он начал осторожно спускаться вниз по деревянной лестнице. По счастью, она не скрипела. Странно, деревянные лестницы всегда скрипят в старых домах. На первом этаже дома тоже стояла мертвая тишина и восходящий апельсин луны просвечивал в окно сквозь листву сада. Дверь оказалась закрытой только на легкую задвижку.

Очутившись на крыльце, Виктор на мгновение остановился. Свежий воздух ночи пахнул в лицо. Звенели то ли цикады, то ли сверчки, пространство расчерчивали мигающие светодиоды светлячков. Мотоцикла у крыльца не было видно; на деревянных воротах сарая, видневшегося метрах в двадцати, сколоченных по диагонали из шпунтованных досок, висел здоровый замок.

— Вам что-то угодно, сэр?

Подле Виктора выросла тень с дробовиком в руке.

— Stars, — неторопливо ответил Виктор, — the beautiful stars are sparking in a darkness.

— Yassir, — ответила тень.

— And if we'll got a spyglass, — продолжал Виктор монологом лектора из «Карнавальной ночи», — we'll can see one star, two stars, three stars… but five stars are the best, of course.

— Yassir.

Виктор пожелал тени «Good night!» и вернулся в свою комнату.

«Дохлый номер. Отметят, что русский после визита дамы выпил и пошел на двор считать звезды. Да, на шашлыки придется ехать.»

В этот вечер сон почему-то долго не шел. Удивительное дело — в другой реальности Виктор практически всегда спал спокойно и безмятежно, а здесь в старом доме, им почему-то начала овладевать подспудная тревога, а затем появились угрызения совести. Сначала за то, что он подтрунивал над безграмотным афроамериканским телемастером, потом — за то, что во второй реальности, находясь под действием препарата, введенного ему для пробуждения и очутившись в безвыходной ситуации, он предложил группе прикрытия угнать самолет с пассажирами.

«Видимо, это проявление христианской идеи», подумал Виктор, «она часто встречается в нашей литературе. Сделает человек какую-то гадость, а потом его тележит, и через это духовно возрождается, обретая высший смысл бытия. Вот у Льва Толстого один мажор чувиху соблазнил, а потом, когда она в проститутки пошла, помог ей срок впаять. А чувиха видно, ничего была, и мажора торкнуло, так что он все бросил и на зону за ней подался. И на зоне такого насмотрелся, что евангелие читать начал. То есть, возродился. А у Достоевского еще был такой лузер, типа аспирант-экстремист, он взял и замочил хозяйку ломбарда, да еще с нанятой служащей-инвалидом. Двоих замочил. И, главное, не из-за бабла, а ради гнилых понтов — дай, думаю, проверю, я типа крутой или чмо позорное? А вышло, что урод. И бабла не получил, и совесть загрызла, и обратно всякие библии читать начал, раскаялся типа. А вообще это глупость. Зачем обязательно какую-то мерзость делать, чтобы возродиться? Ты вот мне покажи человека, который в этом мире прожил и никому не кидал подлянок…»

— …Виктор Сергеевич! Виктор Сергеевич! Спокойно, это свои.

Сквозь сон Виктор разобрал знакомый голос.

«Ступин? Откуда он здесь? Или где я?»

— Одевайтесь быстрее. Вам надо уходить.

— А эти во дворе? — спросил Виктор, натягивая рубашку.

— Усыпляющий газ есть не только у президентской охраны. Газ скапливается понизу. Наденьте вашу маску. Плотно? — и полковник проверил сам резиновый намордник. Теперь за мной, не отставать!

Он открыл дверь в коридор, но не успел и пройти двух шагов, как впереди Виктора послышалась возня и грохот падающего тела. В лицо ему уперлись лучи карманных фонариков. Затем щелкнул выключатель, и Виктор увидел человек пять охранников в масках, трое из них насели на лежащего Ступина и заковывали его в наручники. Снизу поднимался кто-то шестой; наверху он снял маску, и Виктор узнал Рэнкина.

— Surprise! — довольным голосом произнес Рэнкин. — В России говорят, что нежданный гость хуже татарина? А мы ждали людей дядюшки Ала. Русский агент, который курировал нашего гостя в Брянске, не так ли? Оружие все отобрали?

— Да, сэр. Взгляните на это. — и один из охранников протянул Питеру бесшумный пистолет и металлическую авторучку, видимо, тоже пистолет.

— Мило. Об ампулах не забыли?

— Сэр, у него не было яда.

— Вы хорошо искали?

— Да, сэр.

— Или русская жандармерия плохо заботится о своих людях… или мы имеем дело с разумным человеком, тем более, успешным. Поднимите его. Хотите «Мальборо», господин Ступин?

— Спасибо. Всегда предпочитал курить свои.

— Билл, проверьте, не спрятано ли что-нибудь в сигаретах полковника. А вы одни собирались тащить нашего гостя через океан?

— Я получил задание вывезти его с виллы, узнать, что он успел рассказать секретным службам и ликвидировать, инсценировав смерть так, чтобы подумали, что похищение организовал Даллес.

— Вот видите, Виктор, ваша географическая родина, оказывается, о вас не забывает ни на минуту. А почему так сложно, полковник? Почему вы не ликвидировали нашего гостя сразу в доме?

— Во-первых, он мог понадобиться, как заложник.

— А во-вторых?

— Это уже зависит от обстоятельств.

— Вы не исключали возможность сдачи его людям Даллеса или нам в обмен на гарантии для вас? Или даже на возможное сотрудничество?

— Вы хотите предложить сотрудничество?

— Нет. Я вам не верю. Отвезите его до ближайшего карьера, — обратился Рэнкин к охране, — Виктор, вы, надеюсь, не будете возражать?

— Буду. Его можно обменять. Неразумно разбрасываться живым товаром.

— Обменять? На кого?

— На какого-нибудь американского агента, если его схватят в России.

— Ну. это, скорее, будет человек Даллеса.

— Тогда это будет предмет торга с Даллесом.

— Разумно. Но этот человек хотел вас убить. Неужели вы не хотите отомстить?

— Ему приказали. Вам прикажут — вы будете исполнять. It's only job. Давайте думать о выгоде.

— Вы не совсем похожи на русского, Виктор, в вас есть что-то американское… Ну что ж, полковник, теперь вы обязаны жизнью вашей жертве. А вообще удача стала вам изменять. Ваш провал похож на финал посредственного боевика «Уорнер бра…»

Рэнкин запнулся на полуслове и начал медленно оседать на пол; его инстинктивно попытался подхватить стоящие рядом охранники, но тоже почти одновременно потеряли равновесие, державшие Ступина парни откинулись назад и начали сползать по стене, последний охранник было потянулся к оружию, но оно тут же выпало из его пальцев.

— Превед! — раздалось со стороны лестницы. — Я решил изменить сценарий этого фильма.

«Это бред. Я галлюцинирую.»

По лестнице спокойно поднимался подполковник Ковальчук из второй реальности — в широкополой ковбойской шляпе, держа в левой бесшумный пистолет, а в правой — крупный хромированный портсигар.

— Кто это? — спросил Ступин.

— Этот человек организует мое прикрытие.

— Вы о нем ничего не говорили.

— Мне самому не сообщали. Мы работали с ним в рейхе в пятьдесят восьмом.

— Можете меня расшифровать, — сказал Ковальчук, пряча портсигар. — Мое настоящее имя Ковальчук Николай Александрович, подполковник МГБ СССР. Виктор Сергеевич, освободите господина полковника. Кстати, Александр Семенович, отдельного такси за вами не придет, поэтому надеюсь на ваш профессиональный здравый смысл и сообразительность. Выбираться будем вместе. Если не наделаете глупостей — а вы к ним не склонны — возвращаетесь в Россию, а мы обеспечиваем возвращение Еремина в двадцать первое столетие. Возражений нет?

— Какие уж тут возражения… — Ступин размял кисти рук. — Я вас вспомнил. Я видел вас в московском метро, вы помешали щипачам срезать у меня с руки часы.

— Верно. Хорошие часы, швейцарские. Кстати, вот они, держите.

— А это что? — Ступин показал у себя точно такие же, на ремешке.

— А это верните, это наше.

Ступин не стал возражать.

— Но что все-таки там? Тайник? Шип с ядом?

— Вот он объяснит. И давайте спешить, потому что через пару часов они очнутся. Все-таки в нашей реальности американцы наши союзники, так что пришлось использовать портсигар с парализующими стрелами. Забирайте противогазы.

— А вы?

— Антидот.

25. Смертельная доза

Уже знакомый «Крайслер-эрфлоу» стоял во дворе, рядом с ним еще одна машина, марку которой Виктор в спешке и в противогазе не разобрал. Ковальчук открыл крышку багажника.

— Тут у них небольшой арсенал. Господин полковник, держите мэшин-ган и диски, и не забывайте, что гражданская давно кончилась, и мы с вами работаем на одну страну и, собственно, на одно ведомство. Стоп, — сказал он, видя, что Ковальчук собирается дать очередь по колесам второй тачки, — зачем шуметь. Простой домашний способ — сахар в бензобак, и пусть они отсасывают.

Они выехали за ворота. Струя свежего ночного ветра ударила в раскрытые окна.

— Белые и красные в одних рядах, за Россию? — сказал Ступин первым делом, как только содрал маску со своего вспотевшего, раскрасневшегося лица. — Представьте себе, я мечтал об этом.

— Мы рождены, чтоб сказки сделать былью, — ответил Ковальчук, — разве так у вас тоже не поют?

— Поют-то поют, но меня смущает заметность этой машины. Ее бы где-то перекрасить и сменить номера.

— Через несколько миль по этой дороге заброшенная ферма Бэрроу. Там нас ждет ничем «форд» с форсированным мотором и усиленной подвеской. Здесь в гаражах за деньги сделают все. Там же получите документы агентов ФБР. Надо же как-то объяснить ношение оружия?

— Кстати, об оружии. Так что же все-таки было в часах?

— Передатчик, — ответил Виктор, — позволяет прослушивать разговоры вокруг вас и определять местонахождение.

— Однако это называется шпионаж.

— Как вы представляете иные действия? — спросил Ковальчук. — Дождаться, когда Лаврентия Павловича назначат руководить органами безопасности империи, и явиться к нему на прием с письмом от него самого из другой реальности? А может, подготовить встречу на высшем уровне? И у кого — у нас, у вас, или на третьей территории? — и он кивнул в сторону Виктора. — Лучше расскажите ваш план отхода, если, конечно, не собирались на самом деле ухлопать контактера.

— Конечно, не собирался, — ответил Ступин, — не буду же я его Рэнкину выкладывать. Смотрите.

Он вынул из внутреннего кармана карту, отпечатанную, как платок, на тонком шелке, и развернул ее.

— Мы находимся в штате Пенсильвания вблизи Питтсбурга. Вот здесь нас ждет частный самолет «Стинсон-Релиант», который этой ночью должен перебросить нас через озеро Эри в Канаду. Здесь и здесь подготовлены промежуточные и запасные поля для посадки. А здесь, в месте достаточно удаленном и малообитаемом, будет ждать «РДДГ», специальный дальний разведчик системы Туполева, который способен перелететь через полюс.

— Пилот надежный?

— На «Стинсоне» или «Туполеве»?

— На обоих.

— «Стинсон» поведет его владелец, местный, Гарри Обилич. Серб, бывший военный летчик, сейчас на мели. Имеет опыт ночных полетов, согласен на любую работу, привычен к риску.

— Не выдаст властям?

— В этой стране пока верховная власть — деньги, и они ему нужны.

— Ладно, посмотрим. Кто на «Туполеве»?

— Командира рекомендовал я. Это Чкалов, смелый и рисковый пилот, служил в брянской части, затем работал в воздушном цирке и летчиком-испытателем, привлекался для выполнения опасных заданий. Познакомился с ним, кстати, в брянской тюрьме, когда он был осужден за аварию, за готовность служить нашему делу похлопотали об его досрочном освобождении… Не слышали о таком?

— Он жив?! — в один голос откликнулись Виктор и Ковальчук.

— Да, хотя я сам удивляюсь этому факту при его характере. Любит проверять свою шею на прочность.

«Ну да, он же в нашей реальности погиб в декабре тридцать восьмого… Так что же, есть возможность его спасти?..»

Как раз в этот самый момент у автора возник вопрос, почему фамилия автора книги «Как завоевать страну без единого выстрела», цитата из которой приведена в качестве эпиграфа первой части, совпадает с названием фирмы, выпустившей частный самолет, но объяснений этому найти так и не удалось, поэтому автор предлагает считать данный интересный факт случайным совпадением.

— Какие пароли, условные знаки для пилотов?

— Паролей нет. Оба пилота должны узнать меня в лицо, Чкалову также дадут фото господина Еремина, ну а Обиличу оставлять такую улику мы сочли слишком рискованным, так что он узнает только меня.

— Значит, так, — продолжил Ковальчук, — после фермы мы едем на восток, где и отправляем господина Еремина домой. А мы с вами, господин полковник, пользуемся вашим каналом и летим в Россию, где наши пути расходятся. Тем более, что вещи господина Еремина уже ждут его в пятьдесят восьмом.

— Вам отдали его вещи?

— Ну, полковник… Конечно, пришлось взять самим. Без всякого ущерба для личностей и казенного имущества. Эта система охраны и сигнализации для нас уже не проблема. Надеюсь, вы также понимаете бессмысленность каких-то попыток с вашей стороны препятствовать нашему плану операции. Результата это не изменит, а только увеличит наше присутствие, что для вас, уверяю, совершенно невыгодно.

— Вы хотите сказать, что ваше МГБ поступит благородно и откажется от дальнейшей засылки агентуры? Не верю.

— Не верите в благородство. А в интересы госбезопасности?

— И в чем они?

— Неуправляемое вмешательство контактеров ведет к непредсказуемым последствиям. У нас первый контактер чуть не привел к ядерной войне. У вас — к краху России и вероятному этническому геноциду на значительной территории планеты. Поэтому Еремин должен был лишь исправить последствия первого контакта, что и сделал с вашей помощью и так, как вы хотели. Оставлять его дальше — это опасность для вас. По той же причине товарищ Берия приказывал по первой возможности отправлять вас, Виктор Сергеевич, в вашу реальность, благо на это было ваше согласие.

— А если не будет согласия, то что будет?

— Никто не знает. А с какой стати он останется у вас? У вас даже антибиотиков нет, если что.

— Могу предложить альтернативу, — возразил Ступин, — домик в горах, где-нибудь в Крыму или на Кавказе. Чистый воздух, чистая вода, целительная природа. Слышали про кавказское долголетие? А зимой можно на дачу где-нибудь в сосновом бору в Подмосковье, на лыжах походить. Зачем эта химия? Важнее здоровый организм. Подумайте, Виктор.

— Лучше вы подумайте, полковник, что вы будете делать, когда поймете, что контактер опасен. Радуйтесь, что он не притащил в Брянск эпидемию нового вируса гриппа.

— Ну, Бежица теперь крепкий орешек для эпидемий. А при первом бы подозрении всем бы надели марлевые повязки.

— От глобальной катастрофы вы бы тоже защитились марлей? Вы никогда не думали, почему в истории гении, люди, видящие далеко вперед, оказывались непризнанными, а порой и уничтоженными?

— Думал. Средневековая дикость-с. И невежество.

— Теперь представьте, что будет, если во время крестовых походов Европа получит паровые машины, мартеновские печи, динамит и бездымный порох плюс крушение религии. Допустим даже, что европейские князьки и короли не перебьют друг друга, а создадут единую империю, держащуюся на военной силе. А дальше? Когда они захотят сначала гроб господень, а потом всю Азию и Африку? Вы знаете, что произошло с американскими индейцами? А если технологии получат монголы с ханом Батыем?

— Но мы-то не монголы.

— «С раскосыми и жадными очами…»

— Это Блок, поэтическая метафора.

— А вы гарантируете, что на волне технического взлета власть в России не будет захвачена авантюристами, которые ввергнут ее в войну за мировое господство? И вместо процветания вы получите крах, гибель десятков миллионов русских? В мире должно существовать взаимное сдерживание, чтобы такие, как Гитлер, имея промышленно-технологическую фору, не подожгли планету.

— Так ведь мы и призваны остановить Гитлера, верно?

— Но и сами не стать опасными. Власть кружит головы. Вы, господин полковник, честный офицер, вы служите Отечеству, а не лакействуете, как некоторые. Ради блага нашей Родины вы должны понять то, что понимаем мы — превышение дозы смертельно.

— И все-таки как-то не верится в ваш отказ. Ведь это такой соблазн — не для вас, так для вашего руководства!

— Мы бы стали тогда посылать его к вам? Кстати, Виктор Сергеевич, вы не в обиде на нас за это?

— Ничуть, — ответил Виктор, — когда еще столько интересных людей увидишь. Жаль только, в своей реальности невозможно никого спасти.

— Можно. В будущем. Вы там, в своем мире, просто не понимаете, что вам, именно вам всем дано задание империи спасти ваш мир…

Ферма Бэрроу была довольно аккуратным хуторком, брошенным, видимо, лет пять назад. Дом и постройки еще стояли, и даже рядом крутился никому не нужный ветряк на деревянной ферменной башне, качая воду, но густой бурьян уже скрыл все окрест; из него, как из западни, высовывались в лучи фар остовы поржавевших сельхозорудий.

— Постойте, подполковник, — предупредил Ступин, — здесь может быть засада.

— Если кто-то приблизится к машине, сработает сигнализация и пошлет сигнал по радио. Кстати, не спешите выходить, пока я ее не отключу.

Они подъехали к воротам большого амбара. Ковальчук достал из бардачка коробочку, похожую на угловатую джениусовскую «мышь» конца восьмидесятых, навел из окна машины на ворота и нажал кнопку. На коробочке загорелась красноватая неонка.

— Ультразвуковой дистанционный ключ. Теперь можно.

Черный четырехдверный «Форд» тридцать седьмого года был тачкой, явно выбранной по принципу — не выделяться. Вид аккуратный, даже в чем-то стильный, но очень стандартный. Тем не менее машина взяла по-современному резво.

— У меня есть предложение, — сказал Ступин, примостив автомат между колен, — всего в нескольких милях отсюда нас ждет пилот. Зачем рисковать и тащиться через весь штат с липовыми удостоверениями, если можно вывезти нашего гостя в безопасное место, а затем решать вопрос его доставки в свое время? Наверняка все дороги прочесывает полиция штата и настоящие фэбээровцы, для которых наши бумажки бесполезны.

— Скорее всего, прочесывает. Вы заметили, там к вилле тянулись телефонные провода?

— Да. Я их перерезал, перед тем, как проникнуть.

— Вот они тут же и приехали. Полагаю, они постоянно проверяют линию.

— Хотите сказать, что я их сам и вызвал на свою шею?

— Вы действовали по шаблону. Поскольку после выезда группы связь не восстановилась…

— Тем более надо сразу лететь в Россию.

— Полагаете, ему там сейчас будет безопасней?

— Я могу устроить его уход. Начальству будет доложено, что господин Еремин так же таинственно и неожиданно исчез, как и появился. Был выкраден людьми из будущего. Полагаю, факт бесследного исчезновения вещдоков принадлежности к другому миру убедит кого угодно в ваших юберспособностях.

— Отчего такая игра в благородство?

— Я служу России, а не прислуживаю барину. Вы серьезно думаете дотянуть до цели на этой доработанной колымаге?

Вместо ответа Ковальчук включил приемник и покрутил ручку настройки.

— А сейчас у нас на связи наш корреспондент Ричард Лоуэлл, из Спенфилда, это такое маленькое местечко близ… (треск). О, опять эти проклятые помехи! Ричард, что у вас там слышно?

— Алло, Кей-Би-Ар-Си?

— Да, Ричард, ты в эфире. Что происходит?

— У нас ничего не происходит!

— Совсем ничего?

— Пока ничего! Жители встревожены, часть из них собралась у полицейского участка, взяв с собой ружья. Только что доложили, что у Твин-Оукс-Хилл было какое-то движение.

— Какие подробности?

— Пока никаких. Два часа назад тоже поступило сообщение о движении, это была чья-то корова. Похоже, она сорвалась с привязи.

— Что сообщают власти?

— Как и везде, ничего. Они говорят, что не знают ни о каких пришельцах. Возможно, они не лгут, просто им тоже ничего не сообщили.

— У них есть какие-то планы?

— Пока они уговаривают людей разойтись. Кей-Би-Ар-Си, алло! Не вешайте трубку, тут на велосипеде примчалась тетушка Энни, она что-то говорит собравшимся на улице.

— Тетушка Энни?

— Да, так ее здесь все зовут. Эй, не скажете, что… О, нет! Не-е-е-ет!!!

— Алло, Ричард!.. Алло!.. Алло!.. Это видимо, что-то со связью… Мы продолжим, как только снова дозвонимся до Спенфилда…

— Что это? — спросил Ступин.

— Всего лишь радиопостановка по «Войне миров» Уэллса. Она должна была состояться в этом году и вызвать панику в целом штате. Американцы вправду тогда поверили, что высадились марсиане. Мы решили немного приблизить это событие. Эти акулы радиобизнеса чего только не сделают, чтобы оказаться в центре сенсации!

— Думаете, американцы поверят этому примитиву?

— Еще как. Американские обыватели, в сущности, полудети, которых научили пользоваться техническими игрушками, но которым не создали единой картины мира — ни материалистической, ни религиозной. Они верят в приметы, в тринадцатое число, во всякие гороскопы, читают книги и смотрят фильмы про всякую мистику. Среди их ученых немало людей, что свихнулись на мистике и оккультизме, они создают теории, полные невежества и мракобесия, и теории эти рассматриваются обществом так же серьезно, как и подлинная наука. Церковь пытается запретить теорию Дарвина. Пришельцы — это современная версия нечистой силы. С другой стороны — после Депрессии они живут с подсознательным ощущением грядущей катастрофы. Вы обратили внимание, как они любят зрелище катастрофы? Как они любят читать про них в газетах, как любят смотреть в кино про чудовищ, разрушающих города? Мистика и предчувствие катастрофы — это их религия. Ну и плюс вера в радио, как источник истины. Радио у них ассоциируется с разумной элитой.

«Как у нас Интернет.»

Действительно, что-то начало происходить. На шоссе стало попадаться больше машин, возле постов дорожной полиции, проверявшей документы, выстраивались очереди, которые Ковальчук нахально объезжал и предъявлял блюстителям порядка знаки ФБР. На одном из таких постов была машина с радиоустановкой; но когда въедливый полицейский чин попытался доложить начальству, эфир почему-то вдруг оказался забит помехами, после чего полицейский только махнул рукой под гудение сигналов нетерпеливых автолюбителей, чтобы «Форд» проезжал дальше. На улицах городков, через которые они ехали, несмотря на поздний час, виднелись кучки людей, которые что-то горячо обсуждали. Ступин тревожно и недоверчиво поглядывал в окно.

— Я вот одного не понимаю, Александр Семенович, — Виктор решил заговорить для психологической разрядки атмосферы, — как объяснил бы Кофлин мое похищение? Ведь это же скандал, разборки спецслужб.

— Скорее всего, он дал бы вам такую легенду: вас похитили неизвестные, вы очнулись в незнакомом месте, один, попытались добраться до людей и наткнулись на человека Кофлина, который и доставил вас на виллу. Поскольку за вами кто-то охотится, естественно, о вашем местонахождении сообщили не сразу. Полиции наверняка уже подбросили похожий «Крайслер-эрфлоу», который окажется машиной, угнанной у частного владельца. Ну и найдутся лжесвидетели. Остается ваше согласие это подтвердить.

— А почему похитители меня бросили?

— Кто их знает. Может быть, вы просто оказались не тем, кто им нужен. Похищения здесь кто только не организует, даже ФБР. Вместо ночных арестов жандармерией здесь политических или профсоюзных деятелей просто похищают и держат в секретных тюрьмах. Могут, конечно, и навесить чье-то нераскрытое уголовное дело, сфабриковав улики. Законность, как вы понимаете, существует лишь постольку, поскольку сильные мира сего заинтересованы в его исполнении, и открытые репрессии были бы как-то даже честнее.

— А вариант без репрессий вы не рассматриваете?

— Теоретически — да, но где он практически? У нас ведь нет таких широких технических возможностей, как в вашем мире. Например, надеть каждому преступнику такие радиочасы и следить, чтобы он не преступил закона, оставаясь на свободе. Да и изобретение тюрем и каторги — это, сударь, на самом деле великое благо. До них вору, например, просто рубили руку.

— Мда… Кстати, о технике: Лена вам нравится?

— Ревнуете?

— Наоборот. Вы одиноки, она тоже. Нельзя же до бесконечности жить переживаниями?

— Вот как… Кстати, я вас и познакомил.

— Я догадывался. В качестве свадебного подарка передайте ей изобретение конструктора «Лего». Значит, так: пластмассовые пустотелые коробочки имеют наверху круглые шипы, на которых их можно надевать…

«Форд» притормозил. Дорога, проходившая через городок, была запружена толпой людей, у некоторых были с собой ружья, револьверы или сабли. Толстый усатый полисмен, лет под тридцать, стал на пути машины и замахал руками. Спустя секунду сзади в них чуть ли не уперся бампером грузовик. Развернуться и выехать было некуда.

— Главное, не паникуйте, — сказал Ковальчук, — и без моей команды не стрелять.

26. Война миров: бой местного значения

— В чем дело, служивый? — крикнул Ковальчук, высунувшись в окно.

В переводах штатовских фильмов полицейского обычно называют «офицер». На самом деле «officer» в таких случаях, как правило, означает просто «служащий». Или служивый.

— Мы из ФБР, у нас срочное дело, — объяснял Ковальчук, пока полицейский огибал животом крыло машины, — распорядитесь, чтобы очистили дорогу, пока это не квалифицировали, как воспрепятствование служебной деятельности.

— Да, сэр, конечно, — ответил полицейский после того, как назвал свое имя и звание, — только помогите мне, чтобы это я смог сделать. Они стоят и не расходятся.

— Какая помощь вам нужна? Разогнать силой? В вашем городке значок полицейского чина уже ничего не значит?

— Нет, сэр. Это значит, что значок имеет значение, но ответьте, пожалуйста, на один вопрос: что происходит?

— Ничего. Никаких пришельцев.

— Но, сэр, мы слушали радио…

— Это всего лишь инсценировка. Уэллс, писатель-фантаст.

— У нас не слышали о таком, разве что учитель, может быть. Вот Уэлш у нас был, но продал дом и подался в Арканзас, говорят, нашел там работу.

— Это англичанин.

— О, это многое проясняет. У нас нет англичан, совсем нет.

— Так как насчет освободить дорогу? Или, может, это Город Искателей Приключений На Свою Задницу?

— Я говорю, они не расходятся, сэр. Не стрелять же в них, это будет незаконно. Может, вы хотя бы намекнете?

— Хорошо, — согласился Ковальчук, — нагнитесь сюда и слушайте внимательно: там что-то есть. Но это строго конфиденциально. Смотрите, кому-нибудь не проболтайтесь.

— Разумеется, сэр! Спасибо вам. Да, еще один небольшой вопрос: тот человек, что сидит сзади справа, похож на человека, которого нам велели искать. Его фотографию прислали по фототелеграфу.

— Вот этот, что ли? — Ковальчук показал пальцем на Виктора.

— Именно он сэр. Определенно похож.

— Он не просто похож, служивый. Он похож на него, как два дайма друг на друга. Таков план. Понятно? Никому не говорите, что вы видели в машине.

— Разумеется! Я еще забыл сказать: вдова Рэйчел, что живет у ручья, час назад видела в небе странную вещь, похожую на тазик с огнями. Она сама сказала мне об этом.

— Ненавижу кривить душой и обманывать, — сказал Ковальчук, когда городок и толпа остались позади, — но что делать, если это желание американского народа?

— Летающие тазики — тоже ваше прикрытие? — спросил Ступин.

— Нет. Наши ученые склоняются к мысли, что НЛО всегда летают, но люди обычно не смотрят, что творится в небе, и обращают внимание на них только в случае угрозы, паники, разной психологической напряженности. Это обычно разные природные явления или обманы зрения, как у Эдгара По. По мере развития паники пойдут коллективные галлюцинации, когда собравшиеся люди, накачивая друг друга нервным напряжением,входят в состояние, граничное между сном и бодрствованием.

В Викторе тем временем боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, поездка сулила массу дорожных впечатлений и новинок, с другой — им овладело чувство абсолютного безразличия и неудержимо клонило ко сну. Его не интересовали марки легковых машин и грузовиков, попадавшихся навстречу, мелькавшие в свете фар рекламные щиты, легкие, похожие на декорации, павильоны заправочных станций, шиноремонта, разные придорожные заведения и городки с их местными достопримечательностями, которых все равно в темноте было не разглядеть. В глаза бросались только признаки нараставшей паники: очереди машин, скопления людей на улицах, кое-где на грузовички грузили узлы и разный случайный скарб, вроде кадок с цветами и стульев. В одном из местечек, возле почтовой конторы, он заметил людей, ходивших с плакатами, гласившими: «Пришельцы, мы не причиним вам зла, проходите дальше!». Доставшийся ему здоровенный автоматический кольт в кобуре болтался на боку и раздражал.

Он находился в каком-то полусне, когда «Форд» вдруг затормозил и Виктор чуть не врезался опущенной головой в спинку впереди стоящего сиденья. В свете фар он увидел стоящий вблизи дороги бронированный инкассаторский фургон с открытыми дверями, возле него два черных автомобиля, марку которых он спросонья не опознал, и тяжелый полицейский «Харлей», мечту байкера. Возле фургона суетился народ; на дорогу выбежал полицейский и стал делать их машине отчаянные знаки остановиться.

— Твою мать… — тихо выругался Ковальчук, — похоже, кто-то решил воспользоваться ситуацией, чтобы ограбить банковский броневик.

— Похоже, его здесь бросили, — уточнил Ступин, — патрульный обнаружил, и, похоже, этим занимается ФБР.

— Да. В двух шагах от цели угораздило… Меняем маски.

Машина скрипнула тормозами и тихо урчала мотором. В лучах фар метались мошки. К машине подошел коренастый человек в сером гражданском костюме и жесткими чертами лица; он заговорил, не вынимая сигары изо рта.

— Бенджамин Трэвис, особый агент ФБР. Ваши документы и куда направляетесь?

— Дэвид Колхаун, Ю-Эс-Эс, старший советник, — ответил Ковальчук. — Направляемся по делам службы.

— Только не надо говорить, что если мы сейчас же не пропустим вас, то нас ждут неприятности. Неприятности — наша профессия.

— Я это заметил. Много зеленых уплыло?

— Это тайна следствия.

— В машине обнаружены отпечатки пальцев Даллеса?

— Нет. Но люди Даллеса вдали от дипломатических миссий на скромном «фордике»… Мотор форсирован и резина особая, а?

— На «плимуты» последнее время что-то стали нападать. Что у вас там болтают о вчерашнем?

— Ничего. Никакого нападения на «плимут» в ориентировках нет.

— Но в ФБР же знают? Как и то, что накануне на лиц, ехавших в машине, было совершено нападение в отеле Хэмилтона? В чем дело, особый агент Трэвис? Вам надо, чтобы сюда лично приехал Босс и разобрался?

— Человек на заднем сиденье справа — кто он?

— Тот самый. Есть еще вопросы?

— Я не вижу на нем наручников.

— Сдался властям и согласился сотрудничать. А теперь скажите, особый агент Трэвис, где и кто обучал вас задавать вопросы для выведывания секретной информации?

— Можете подать на меня в суд за шпионаж. Ваша машина показалась мне странной.

— А мне кажется странным ваше поведение, о чем будет утром доложено Галлахеру.

Возле правого заднего крыла неслышно выросла еще чья-то фигура.

— Это не ФБР! — крикнул Ковальчук и дал газ, так, что «агент Трэвис» едва успел отскочить.

Через мгновенье они уже мчались по старой щебенчатой дороге, а на хвосте у них висели две черные машины; мотоцикл то ли забарахлил, то ли его послали куда-то за подмогой.

— Ладно, еще тройку миль, переправим контактера и разберемся, — продолжал Ковальчук. — Откуда они взялись? Люди Даллеса? Кофлина? Как они узнали, где нас искать?

— У них же тут есть свои Мессинги, — заметил Ступин, смотря в заднее окно и держа наготове «томми-ган», — могли задействовать. Вы же знаете, как они верят гадалкам и гороскопам.

— Да. С гадалками это мы недоучли. Кстати, попытка у нас задействовать Мессинга для определения точек перехода окончилась неудачей. Человека может найти, а физическое явление — нет.

Сзади блеснули белые вспышки.

— Пригнитесь! — крикнул Ковальчук. — Спинка заднего сиденья с алюминиевой броней!

Виктор нырнул вниз, в тесное пространство возле колесной ниши; над ним что-то вжикнуло, зазвенело стекло.

— Похоже, бьют из карабина! — послышался рядом голос Ступина. — Идиоты! Я отвлеку!

Виктор повернул голову и увидел, как Ступин вышиб прикладом небольшое заднее стекло «форда», выставил автомат и стал бить очередями, которые, словно молнии, озаряли салон машины. По салону покатились экстрагированные гильзу, воняя порохом. Машину бросало в стороны; видимо, Ковальчук вел ее зигзагами, уклоняясь от огня. Внезапно Ступин вскрикнул и, выронив автомат, грузно осел на Виктора.

— В кармане чехла аптечка и пакет!

— Попали… гады… — Ступин хрипел, на губах его выступила темная пена, и Виктор понял, что это кровь. Он нашарил рукой в кармане чехла на задней стороне спинки переднего сиденья одну из аптечек, квадратных рыжих армейских аптечек, знакомых еще в школе по НВП и ГО.

«Первым делом шприц-тюбик. Иглу бы не сломать…»

— Морфий?..

— Промедол, наверное. Молчите, вам нельзя говорить. Берегите силы.

Он рванул рубашку, стремительно набухавшую кровью; в это время рядом громко хлопнуло, машина дернулась, Ступина кинуло на Виктора, завизжали тормоза, удар и металлический скрежет. Удар бы не сильный, но Ступин закричал и потерял сознание от боли. Виктор приподнялся, ища ручку двери.

— Глаза! Закройте! Оба! — Виктор увидел, что Ковальчук держит в руке что-то большое, алюминиевое, блестящее, похожее на оружие из «Звездных войн», а лицо его наполовину закрыто темными защитными очками. Виктор прикрыл ладонью лицо Ступина и крепко зажмурился. Сквозь закрытые веки полыхнуло алое жаркое зарево; казалось, что где-то в этой местности разорвалась та самая атомная бомба, ради которой сюда приехал Виктор.

— Всем бросить оружие, выйти из машин и лечь на землю! — заорал Ковальчук, открыв переднюю дверцу «форда». — Если не наделаете глупостей, зрение вернется через сутки. Кто окажет сопротивление, больше ничего не увидит! Живей! У вас нет выбора!

Ковальчук прицепил свое фантастическое оружие к поясу, вытащил из-под переднего сиденья коробовский «булл-пап» и большую спортивную сумку, выдрал себя с вещами из тесноватого пространства между рулем и сиденьем и распахнул снаружи дверь со стороны Ступина.

— Тащим его, быстро. Отъедем — перевяжем. Скорее, я уже запустил ликвидатор.

То ли сказывалась физическая подготовка Ковальчука, то ли адреналин придал Виктору дополнительные силы, но раненого на плечах они потащили очень шустро в направлении машин преследователей. Виктор понял, что «форд» выведен из строя.

«Лишь бы хоть одна была целой.»

В свете фар он увидел с десяток людей, которые беспомощно расползлись от авто в разные стороны. Кто-то тер глаза, кто-то молился; разглядывать эту картину было некогда. Первая машина ударилась капотом о столбик дорожного знака; парил радиатор. К счастью, вторая была цела, только немного погнут бампер и помято правое крыло о переднюю, лобовое стекло со стороны пассажира было побито и покрылось сеткой трещин, но со стороны водителя было цело. Виктор узнал марку: восьмицилиндровый «понтиак», с характерной хромированной полосой из реек на капоте, плавно стекавшей на округлый радиатор.

«А мощи будет, как у „Волги“ семидесятого года. Нехило.»

Ковальчук отпихнул стоящего на коленях у машины человека носком ботинка — просто руки были заняты — помог затащить Ступина на заднее сиденье, и сел за руль.

— Ключ! Ключ зажигания! — Ковальчук рванулся к шоферу, рывком оторвал его от примятой колесами пыльной щебенки; тот дрожащими руками вытащил из кармана бронзовую цепочку. Ковальчук метнулся обратно; неостывший мотор завелся с полоборота. Подполковник опять выскочил из машины, подобрав валявшийся брошенный «томми-ган», рванул крышку багажника первого авто, дал длинную очередь по стоявшей там рации, отскочил назад в «понтиак», кинув по пути автомат Виктору, захлопнул дверцу, врубил заднюю скорость и рванул с места с разворотом, чтобы объехать по обочине. Как только они миновали «форд», мелькнула белая вспышка: Виктор невольно оглянулся и увидел, как из открытых дверей машины брызнуло фосфорическое пламя с искрами; спустя секунду вспыхнул бензин и над кузовом поднялся высокий столб рыжего пламени.

Метров через сто Ковальчук затормозил, резко бросился наружу, не глуша мотора, и открыл заднюю дверцу.

— Смотрим, что с ним.

Ступин тяжело дышал, из его груди доносились хрипы и булькание, большое пятно крови расползлось по рубахе, которую Виктор так и не успел сорвать.

— Пуля в легком… Держите так…

— Его надо в больницу.

— Время! Сейчас выбрасываем вас, потом везем. Надо хирургу на дом, и деньги в зубы, чтобы молчал.

— А если не довезем? Каждая секунда на счету.

— А если… Есть приказ вас доставить, не считаясь с потерями!

— Не спорьте, — прохрипел Ступин, — доктор все равно выдаст… Здесь принято стучать властям… Все на самом деле хорошо, господа… Пасть в бою, от пули врага — что можно пожелать офицеру… Одна просьба… если это будет слишком долго, помогите… вы понимаете…

— Молчите, больной! — возразил Виктор голосом сердитой медсестры. — Вам сейчас нельзя разговаривать!

Наложенная повязка быстро набухала кровью.

— Дверь! — крикнул Ковальчук, бросив себя за руль и трогаясь. Виктор едва успел захлопнуть, и они снова рванули куда-то в темноту.

— А куда меня сейчас перебросит? — крикнул Виктор сзади. — В нынешнюю Америку?

— В Брянск, в пятьдесят восьмой! Есть асимметричные точки перехода…короче, там встретят и сразу отвезут к другой!

— Тогда мы сейчас его перебросим!

— Что?

— Там встретят и отвезут в операционную!

— У меня приказ вас перебросить!

— Но вы же советский человек! А. значит, должны поступать по христианским законам!

— Откуда вы нахватались этой демагогии? Вы понимаете, что я не имею права вами рисковать! Не имею!

— Мы перебросим его! — Виктор выхватил кольт из кобуры и щелкнул предохранителем.

— Вы собираетесь стрелять в меня? — хладнокровно спросил Ковальчук.

— Нет. В себя.

— Послушайте, вы, суицидальный террорист, сколько вы себя уже захватывали в заложники? Не надоело?

— Но вы же советский человек!

— Черт с вами! Перебросим! Только поставьте кольт на предохранитель, а то пальнете и поранитесь!

27. Нечеткий выбор

Трава была по колено. Трава была по колено и мокрая от росы. Черная чаша неба накрыла их сверху, осыпав тысячами ярких звезд, и Млечный Путь тихо фосфоресцировал в прозрачном воздухе. После того, как Ковальчук выключил фары и мотор, вокруг машины не было ничего, кроме звезд и травы.

— Полковник, не умирайте! Александр Семенович! Уже немного! Держитесь! Помните, я в самолете песню дал записать — «Есть только миг, за него и держись…»

— Не помнит. Не было его в самолете.

— Ах да, я и забыл.

— Он без сознания. Осторожно. Тяните сюда.

— Вы точно помните?

— Да. Я днем вешку ставил, вот она. Кладите его вот так, отходим.

— Записку надо написать.

— Все, уже меньше минуты. Разберутся.

— А его это… у вас не расстреляют?

— А раньше не могли подумать? Нет. Не расстреляют. Пока будут лечить, успею вернуться.

— А если не…

— Что если не?

— Ничего. Это я так.

— Все. Время.

Ковальчук посветил фонариком. Возле вешки не было ничего, кроме примятой травы.

— Перешел. Правда, если бы сразу появился обратно здоровый, было бы спокойнее.

— А что это значит, если сразу не появился?

— Подходящей точки не нашли, чтобы в то же место, — сказал Ковальчук и выключил фонарь. Стало совсем тихо.

— М-да. Бартини бы еще неизвестно сколько времени голову бы ломал, чтобы понять, как материя смогла осознать свое бытие…

— Это Бартини рассчитывает?

— Принял участие. Была у него такая статья по теории шестимерного мира… Вроде как видим мы его трехмерным, а если над этим подняться, то такого можно увидеть… Кстати, большой ребенок. Если бы он мог хотя бы элементарно организовывать свою жизнь, такого бы достиг… А я вот жизнь организовывать умею, а вот в квантовании хроногенов… Ну все, идемте.

— Куда? — машинально спросил Виктор.

— Едем к Обиличу. Следующая точка перехода на территории России.

— Так что же вы…

— А приказано было через эту. Ладно. Разберемся.

Они поехали обратно той же дорогой; вскоре Виктор увидел в свете фар и догорающего «форда» своих бывших преследователей. Теперь они собрались месте, сбились в кучу — видимо, шли на голос. Услышав шум мотора, они начали махать руками и кричать, зовя на помощь — видимо, приняли за случайного водителя или подкрепление. Ковальчук осторожно объехал их и последовал дальше. Виктор боялся, что они будут стрелять, но этого не произошло: преследователи были настолько подавлены, что не попытались этого сделать. Жестокие люди, оказавшись беспомощными, быстрее теряют волю к жизни. Их силуэты на фоне огня какое-то время виднелись в заднее стекло, но потом исчезли за очередным поворотом.

Здесь автор снова напомнит, что в детективах сюжетные линии требуют завершенности. Положено разъяснить, что это были за люди и почему напали. Однако Виктор, к сожалению, попал не в сериал про сыщика Коломбо, поэтому дальнейшая судьба этих странных личностей, как и Хуммеля, как и Джейн с Сэлинджером и многих других, осталась для него неизвестной.

«Почему было приказано именно через эту точку, раз есть запасные? Чем отличается запасная? Рискованно лететь через полюс? Или?»

— Приготовьтесь, — снова подал голос Ковальчук, — сейчас будет место, где они встретили нас у броневика. Попытаюсь этих тоже ослепить, еще есть несколько зарядов. Если со мной что-то случиться — ведите огонь на любое шевеление. Берите «Коробов» на переднем сиденье, он лучше пробивает машину.

— Знаю, — ответил Виктор, — Николай Савельевич разъяснял. Мечта чикагских гангстеров.

— Да. Жаль его. Прекрасный человек был.

Однако на указанном месте ни инкассаторской машины, ни мотоциклиста не оказалось, словно сквозь землю провалились.

— Да где ж они?

— Может, засада?

— Не стали бы тогда машины двигать. Скорее, их просто привлекли, а потом отослали. А то и вообще, как свидетелей… Смотря кто это был.

— Кстати, а что это за странный пистолет, если не секрет? Боевой лазер?

— КПЛ, космический пистолет Леппа. У нас в шутку называют — «Комсомольский прожектор». Создавался, как возможное будущее оружие экипажей пилотируемых космических кораблей. «Взрывающаяся проволочка», смесь магния с окислителем и еще кое-что.

— А Лепп — это кто?

— Довольно известный изобретатель с Таллинского завода. Создавал новые приборы еще до присоединения. В газетах его портреты печатали… Разве у вас о нем не слышно? Черт, где бы одежду сменить… С таким видом одна надежда на панику.

На шоссе метались машины, и дорожные патрули уже не проверяли документы, а только растерянно махали жезлами, пропуская водителей. Кстати, машины с помятыми бамперами и погнутыми крыльями редкостью не были, а Ковальчуку приходилось внимательно следить, чтобы какой-нибудь лихач не добавил «понтиаку» особых примет. Вообще казалось, что для американцев в эту ночь перестали существовать ПДД и беспокойство за сохранность шинокопытного друга; была лишь толпа, где расталкивают друг друга локтями.

Наконец где-то возле перекрестка они уперлись в пробку, где машинами были заняты и обочины, так что разъехаться было невозможно. Воздух был заполнен истерично вопящими клаксонами.

— За мной! — скомандовал Ковальчук. — Автомат берите! Дайте мне свой кольт!

Они пошли между машинами с оружием, с подсыхающими пятнами крови на руках и одежде, не обращая внимания на удивленных людей. На вьезде в городок толпа молодчиков с повязками LL, перегородив дорогу парой грузовиков, осаживала толпу разъяренных водил. Крики и ругань заглушались сигналами. Ковальчук бесцеремонно залез на капот и крышу какого-то «доджа», оказавшегося впереди, и разрядил обойму кольта в звездное небо.

— Насторожите свои уши и слушайте, что я скажу! — закричал он. — Я Уилки Паттерсон, специальный агент ФБР, а это агент Крайски. Они уже в десяти милях отсюда! Мы едва успели прорваться! Уходите все на юг, немедленно, вы можете еще успеть!

— Кто? Кто в десяти милях?

— Кто спросил «кто»? Я хочу видеть, кто это спросил! — Ковальчук шагнул с крыши на капот и с него на землю. — Я хочу его видеть!

— Я это спросил! — из толпы показался какой-то старикашка с бутылкой пива в руке.

— Дятел Вуди — вот кто это был, понятно? Мы ничего не успели разглядеть и потеряли почти всех! И вы не успеете! Уходите все к югу!

Толпа начала живо растекаться по машинам. Легионеры осадили свои грузовики, пока те выруливали вдоль проезжей части. Ковальчук с Виктором вернулись к своей машине, возле которой стояла женщина с двумя детьми, девочками, старшей было лет двенадцать. а младшей — семь и она ревела.

— Возьмите нас! Мы поместимся.

— Мэм, мы едем на запад. Попробуем хотя бы кого-то вытащить из наших. Вы здесь живете?

— Да, недалеко.

— Спрячьтесь до утра в подполе, для вас это надежней. Успокойте детей. Все будет хорошо, я верю.

— Только не надо достоевщины про то, что все это не стоит одной слезы ребенка, — заметил Ковальчук, когда они продолжили гонку по ошалевшему шоссе, — они все равно переживут эту панику, в этом же году, и сами ее устроят. Это впервые заставит власти задуматься о влиянии радиовещания на людей и поставить его под контроль. Человечество идет к совершенству, ставя над собой опыты и совершая ошибки.

— Почему бы не сократить потери от опытов?

— Только в случаях, когда оно может себя уничтожить. Вы же сами были против воздействия на ваших магнатов.

— Из другой страны или реальности.

— То есть, вы не хотите, чтобы вашей страной кто-то управлял. А может, наоборот, мы хотим избавить ее от того, чтобы ей правило «мировое сообщество»? Нет, не в том смысле, как у отца Кофлина, но ведь вас сейчас ведут страны — банковские лидеры, во главе которых стоят США, а стоят они во главе только потому, что могут печатать необеспеченные доллары, верно? Вам фактически поставили ультиматум — или будете как все, в одной упряжке с этим международным батькой Махно, рисующим свои бумажки, либо станете страной-изгоем, не получите инвестиций и прочего. Ваша политическая элита боится потерять поддержку этого батьки Махно, потому что это основная гарантия от новой революции в стране, где выросла пропасть между богатыми и бедными, и боится самого этого Махно, чтобы он не сменил ее на более послушных марионеток, ваши верхи сидят на двух стульях. В этих условиях возникновение новой стороны воздействия — возможность сделать свободный выбор, потому что внешний диктат будет ослаблен.

— Хотите завербовать меня, как своего агента влияния?

— Нет, вы слишком убежденный человек, чтобы им стать. Просто ваша позиция противоречива. В вас борется гуманизм и стремление к независимости.

— Нечеткий выбор.

— Как-как?

— Ситуация, когда надо сделать выбор с учетом обстоятельств, которые невозможно прямо сопоставить друг с другом, называется у нас нечетким выбором. Основное отличие обычной машины перед человеком — в том, что она не может делать нечеткий выбор, но ученые это уже пытаются преодолеть.

— Интересно. Нам это тоже пригодится.

28. Воздушный разводчик

«Стинсон-Релиант» с первого взгляда обывателя был очень похож на советский «кукурузник» Ан-2, только поменьше. Человек же, искушенный в авиации, сразу бы рассмотрел, что самолет не биплан, а моноплан с высоко расположенным крылом, а на колеса шасси надеты обтекатели. Кок пропеллера этого реликта, был, словно бриллиантом, украшен прожектором, а во всю длину фюзеляжа была выведена надпись «Yahoo!»; Виктор сперва удивился, почему здесь налепили рекламу известного поисковика, а потом вспомнил, что в данном контексте это слово здесь означает скорее что-то вроде «Эх, прокачу!». Обилич, небритый, как Гаррисон Форд в фильме про Индиану Джонса, в ожидании смолил дешевые «Лаки Страйк».

— Что угодно, господа? Время позднее, полетов не будет.

Вместо ответа Ковальчук достал из спортивной сумки пластмассовую коробку, похожую на большой пенал.

«Значит, ждете нас в этом месте до утра», послышался из пенала голос Ступина, «главное, не задавайте лишних вопросов».

«ОК, устраивает», ответил голос Обилича, «можете быть спокойны. Не в первый раз такие клиенты.»

— Вы из полиции или ФБР? — невозмутимо спросил Гарри. — Запись сделана незаконно, на суде я буду все отрицать.

— Сделка остается в силе, — ответил Ковальчук, — человек, нанявший вас, не сможет прийти, и попросил меня сопровождать пассажира.

— Замена? — спросил Гарри, косясь на пятна крови на одежде и оружие. — Знаете, всякие неожиданности, они обычно пахнут дополнительным риском…

— У меня лекарство от риска. Оно такое зеленое и хрустит. Или передумали и хотите вернуть аванс?

— Кроме сумки, есть еще багаж?

— Нет.

— Добро пожаловать на борт. Быстрый и комфортабельный сервис, как в лучших лимузинах. Окна открываются. Да, тут была полиция, интересовалась, не видел ли я чего-нибудь странного в воздухе. Я ответил, что у меня сегодня выходной, и в небо не смотрю. Они не поверили, решили, что у меня просто нет клиентов, но больше ничего не спрашивали.

— Кто еще был, кроме полиции?

— Никто. Вам раньше доводилось совершать воздушные путешествия?

— Вообще-то наш бизнес — вооруженный захват и угон воздушных судов коммерческой службы, — заметил Виктор, — но у нас сегодня выходной. Решили узнать, как это лететь просто пассажирами.

— Это хорошо, — невозмутимо ответил Гарри, — значит, вам не надо объяснять, как пользоваться бумажными пакетами при болтанке, и что при взлете и посадке надо пристегивать ремни.

— Тогда, если не возражаете, я займу место второго пилота, — предложил Ковальчук. — На передних местах меня никогда не тошнит. Обещаю не хвататься за рычажки и кнопки.

— ОК. Да, там пара летных курток и пледов, хоть и не новые, но теплые. На высоте будет холод.

Внимательный читатель наверняка уже успел заметить, что на Викторе нет пиджака. А некоторые даже могли сделать вывод, что он просто не успел надеть его при бегстве с виллы Кофлина.

Сходство аэроплана с лимузином в основном ограничилось красными кожаными креслами в тесном салоне и красивыми, похожие на баранки руля, штурвалами со строенными хромированными спицами. Кукурузник — он и в Штатах кукурузник. Двухсотсильный «Лайкоминг» оглушительно ревел в уши, в кабине что-то постоянно дребезжало, непонятно откуда доносившиеся скрип и грохот вызывали ассоциации с чем-то вроде старого парусника. Периодически аэроплан проваливался в воздушные ямы, вызывая желание хвататься за все, что попадалось.

«Да, похоже, сегодня не выспишься» — решил Виктор. Он поймал себя на том, что пробыв в США всего пару суток, больше всего он теперь хочет смотать отсюда как можно скорее. Сперва его тревожило, не будут ли подняты на перехват истребители, но пространство за окном оставалось безмолвным и черным, в небе не шарили лучи прожекторов, и оно не озарялось трассами зенитных снарядов.

Мотор закашлял и засбоил, совсем, как в десятках виденных приключенческих фильмах, немного подергался и сдох. Машина опустила нос и тихо скрипя, пошла на снижение. Слышно было, как свистит ветер в плоскостях. Гарри разразился факами и хватался за разные рычаги на пульте.

— Мы не дотянем до берега! Придется на воду.

— Основной бак включите, — невозмутимо заметил Ковальчук, — вот здесь.

«Лайкоминг» снова фыркнул, и через пару секунд, ожив, снова завел свое урчание на четыре такта. Теперь оно не казалось Виктору таким противным. Гарри повеселел.

— Так насчет бизнеса — это правда?

— Мы правдивейшие люди во всем штате, — подтвердил Ковальчук, — а может, даже и в пяти штатах.

Светало. В утренних белесых сумерках внизу медленно проплывала тайга.

— Ваш друг сказал, что у них есть площадка в лесах севернее Херста, близ реки Олбани, — крикнул Гарри, стараясь перекрыть шум мотора. — Там оставлен бензин, чтобы лететь в тундру восточнее Черчилла в Манитобе.

«И что, эта штука в самом деле так далеко летает?» — мысленно удивился Виктор. «Хотя почему нет — ее же могли специально набить топливными баками. А Чкалов докуда долетал? Вроде, до Ванкувера? Первый сталинский маршрут. Первый сталинский маршрут… А, может, второй?»

Впрочем, через минуту его стали занимать более прозаические вещи. Например, каким образом Гарри без GPS-навигатора найдет среди тайги этот партизанский аэродром. Кстати, куртки и пледы действительно оказались не лишними, поскольку на высоте — судя по иногда проплывавшим под ними облакам, Виктор предположил, что они летели где-то на высоте двух-трех тысяч метров — действительно царила настоящая зима (по крайней мере, ему так показалось). Впрочем, ближе к цели, когда крупные города и железные дороги остались позади, они снизились метров примерно до пятисот.

Площадка оказалась большой продолговатой ровной поляной посреди массива поднимавшихся к небу сосен, на краю которой стоял недавно срубленный рыжий бревенчатый сарай с крышей из оцинкованного волнистого железа, обнесенный изгородью из колючей проволоки. На стене сарае красовалась надпись, выведенная белилами:

«Юго-Восточная горнодобывающая компания»

На воротах из брусьев и колючей проволоки также висела слегка поржавевшая жестяная табличка, поясняющая, что ворота есть граница частных владений.

— Оставайтесь у самолета, — сказал Ковальчук Виктору, — и следите за обстановкой. Если что, подайте знак одиночным выстрелом. Вот ваш кольт, а автомат с магазинами давайте мне. Гарри, у вас есть оружие?

— Всегда. Пара кольтов тридцать восьмого. Думаете, вас здесь хотят встретить?

— Предосторожность — путь к долгой и счастливой жизни. Пошли.

Виктор, держа свой кольт стволом вверх, присел на колено у самолета, оглядывая поле и ближайшие кусты, и периодически бросая взгляд назад. Он заметил, как Ковальчук и Гарри, подойдя к складу, обменялись знаками, и Гарри остался у ворот, держа револьверы в обеих руках, как ковбой из вестерна, а Ковальчук осторожно прокрался вдоль стены за угол, и через пару-тройку минут уже отворял ворота с внутренней стороны. Когда Виктор взглянул на склад в следующий раз, Виктор и Ковальчук уже разматывали в сторону самолета длинный шланг.

— Все в порядке, — сказал ему Ковальчук, когда они с Гарри достигли самолета, — в сарае кроме горючего даже есть мотопомпа. Еще закупить запасных пневматиков и воздушной кукурузы и можно открывать заправку. Да, пока на земле, можно по очереди сбегать до кустов и оправиться. Хотя зачем так далеко? Здесь не Сталинский проспект и на пятнадцать суток не посадят.

29. Последний герой

— Это даже больше, чем я ожидал, — ответил Гарри.

Он пересчитывал полученные от Ковальчука деньги, слюнявя банкноты и периодически проверяя их на свет.

— Господа, если вы хотите еще куда-то лететь, то скажите об этом сейчас. Если у вас нет достаточной суммы, готов предоставить рассрочку.

Они стояли посреди абсолютно голой тундры — они, самолет и окруженный спиралью Бруно большой полевой склад, на бочках и ящиках которого стояла черная надпись по трафарету «Научная экспедиция Жана Венту». О том, кто такой Жан Венту, Виктор не имел ни малейшего понятия, как и о Юго-Восточной компании. Важно было то, что если Гарри сейчас улетит, они с Ковальчуком остаются вдвоем на краю земли. Было прохладно, как в апреле.

— Здесь недурно и мы остаемся, — сказал Ковальчук, — не забывайте в полете переключать баки.

— Спасибо. Теплые вещи можете оставить себе. Подарок фирмы!

— Ну что ж, — сказал Ковальчук, когда «Стинсон» растаял в акварельной сини пятого океана, — рассмотрим ситуацию. Вариант первый: самолет прибыл, не смог ждать и вернулся. В этом случае, поскольку жандармерия установит, что мы исчезли из США и не воспользовались другими каналами, самолет пришлют снова. Вариант второй: самолет был выслан, но повернул назад из-за непогоды. В этом случае его пришлют вновь. Вариант третий: самолет задержался в пути, это самое простое. Вариант четвертый: самолет вообще не выслали. В этом случае его могут выслать, когда решат вновь воспользоваться этим каналом переброски агентуры.

— Думаете, им воспользуются?

— По крайней мере, данных об активизации действий сил ПВО Канады на этом направлении не поступало. В любом случае потребуется здесь жить какое-то время. Давайте осмотрим склад, здесь должно быть что-то на случай аварийной посадки.

В ящиках действительно обнаружился полный джентльменский набор начинающего зимовщика, начиная от меховых кухлянок и унтов и кончая палаткой и охотничьим оружием. Естественно, были большие запасы воды, продовольствия и медикаменты. Самой интересной находкой оказалась американская рация военного образца с педальным генератором.

— Ну вот, подать сигнал бедствия на международной частоте мы всегда успеем. Растаскивать склад спешить не будем — вдруг самолет придет вскоре, а все это еще кому-то понадобится, — за еду примемся тоже позднее, неизвестно, сколько здесь торчать. Пока попробуйте подремать под пледами, я покараулю, а к вечеру начнем оборудовать лагерь.

«Могло быть и хуже», подумал Виктор. Стартовые условия представлялись ему гораздо более выгодными, чем у Робинзона Крузо или участников передачи «Последний герой». Во всяком случае, при обнаруженных тоннах продуктов трудно было предположить перспективу жрать жуков и червей — если, конечно, не произойдет какого-то нового катаклизма. Да и живности вокруг не наблюдалось, кроме оживившейся мошкары. Таким образом, бороться в основном предстояло с насекомыми и бездельем.

— Все-таки как-то не верится, что канадцы и американцы так спокойно относятся к тому, что русские могут залетать в их тундру.

— Возможно, дело в том, что засылать сюда агентов — нелегалов гораздо проще не этим экзотическим путем, а через толпы эмигрантов, коммивояжеров и журналистов, которые прибывают на пароходах в порты восточного побережья. Кроме того, они могут проникать через мексиканскую границу, благо где-нибудь в джунглях Амазонки можно спокойно создавать целые базы по подготовке разведчиков и диверсантов. Это для американцев более реальная угроза.

— Николай Александрович… Раз уж нас, кроме нас двоих, никто тут не услышит… Вы не могли бы пояснить, зачем это было нужно Берия?

— Что — «это»?

— Вмешиваться в эту реальность. Напрямую же ни Россия, ни здешний Гитлер, никто СССР в вашей реальности не угрожает.

— Но Лаврентий Павлович же советский человек. А, значит, должен поступать по христианским законам. Верно? Или вы сами не верите в то, что говорите?

— Знаете, с этими реальностями трудно верить даже себе. Так все же, почему?

— К сожалению, я не имею права это вам говорить. Могу сказать только то, что никаких расхождений с принципами социалистической морали и гуманизма здесь нет. Надеюсь, хоть социалистическую мораль вы представляете себе, как нечто более определенное, чем вашу нынешнюю?

— А про эту реальность вы узнали, потому что первый контактер перескочил к вам?

— Да. Больше, к сожалению, я про него рассказать тоже не имею права. Он уже переправлен обратно. То есть, в вашу реальность.

— А то, что к вам попал именно первый контактер, а не какой-то человек из этой реальности — это случайность или?

— Не знаю. С этим ученые разбираются.

«М-да, самая важная в личном плане тема, и закрытая. Ладно, лишь бы обратно переправили. Что же тут делать-то без Интернета и беспроводных сетей? Книгу надо начать писать. Про зимовку, про жизнь. Так время скорее пройдет. А пока надо выспаться… Книгу… Черт!»

— Николай Александрович, а здесь не встречалась бумага и чем писать?

— Решили вести дневник?

— Нет, просто вспомнил… Во время войны у немцев такой самолет был, «Фокке-Вульф-189». Его на фронте наши «рамой» звали, потому что фюзеляж двухбалочный. Для разведки и корректировки огня. И сбить его было очень трудно из-за большой высоты и маневренности. Из-за этого наши несли много потерь. Так вот, о чем я подумал — по ТТХ вполне могли-то его создать у нас тогда, просто не подумали… не предусмотрели боевое применение. За три года вполне могут сделать и освоить, надо только дать обоснование. Вот, пока не прилетели, и решил заняться.

— А если прилетят не наши?

— Уничтожу. И сам…

— Что «сам»? Я запрещаю. У меня приказ вернуть живым.

— Хорошо, хорошо…

— Вот блокнот… это обычный, не шифровальный, вот химический карандаш. Творите.

«Так. Какие же основные данные у „рамы“ были? И особенности конструкции?»

— Виктор Сергеевич! Самолет!

Конечно, здесь можно было бы присочинить красивую историю о зимовке и мужестве. Самое подходящее место. Но, к сожалению, автор в начале книги неосторожно взял обязательство рассказывать о чужой реальности честно и правдиво, а факта зимовки Виктора Андреевича в канадской тундре, как ни крути, не было. Да и потом, зачем что-то сочинять о таких вещах, если в нашей с вами реальности столько прекрасных и жизненных историй про это? Про полярных исследователей, про потерянную в океане баржу с моряками, наконец, есть такая прекрасная книга, как «Повесть о настоящем человеке». Это наша, исконная реальность, она ярче любой фантазии, так что давайте будем не забывать книги о реальных подвигах наших, реальных людей. А их много, просто последние двадцать лет о них забывать стали. Даже про войну сейчас стало фильмов надуманных, не о реальных людях. Просто надоело публике смотреть про бандитов, а на войне тоже стреляют, и женщины тоже раздеваться могут. Так что раз свою реальность и свою историю вымыслом запоганили, давайте хоть чужую не трогать.

Воздушная машина, похожая на огромный черный планер с длинными треугольными крыльями медленно делала круг перед заходом на посадку.

— А они не улетят? — поинтересовался Виктор. — Может, помахать им?

— Не улетят. Им заправиться надо. Правда, бочек с горючим, что я здесь насчитал, явно маловато. Главное не в этом. Будем захватывать или договариваться?

— Чкалова захватывать? Конечно, договариваться.

— Тогда это придется делать вам. Чкалов вас хоть по фотографии узнает.

— Кстати, вот те материалы по угонам воздушных судов, что я говорил, у вас передали антитеррористическим службам остальных империй?

— Передали. У нас их тоже тщательно проанализировали, как насчет защиты от угона, так и наоборот.

— Однако вы опасный человек.

— Кто бы это говорил. Вы тут чуть войну Алой и Белой роз не начали. Нарушили хрупкий баланс между фаворитами.

— Так может, это и входило в планы Сталина?

— Не все из того, что здесь может входить в планы Сталина, будет входить в наши планы. Если точнее, не все бы из этого вошло в планы Сталина двадцать лет спустя.

«Всего двадцать лет», подумал Виктор, «а так все изменилось.»

— Меня вот интересует, как они на этот кисель сесть собираются, а еще больше — как взлететь после заправки, — задумчиво произнес Ковальчук, кивая на черную борозду от пневматика «Стинсона», и начал рыться в своей сумке.

Самолет тем временем начал заход на посадку.

— Смотрите, смотрите! — Ковальчук сунул в руки Виктору небольшой алюминиевый бинокль; в него Виктор заметил, что под брюхом между выпущенными шасси самолета вздулось что-то большое, черное, похожее на резиновую лодку.

— Что это, как вы думаете?

— Чего-то… такое впечатление, что я это где-то видел. Только не помню где.

— У меня тоже. Куда… Куда он заходит! Там же заболочено!

Виктор увидел вдали, как из-под снизившегося самолета вырвалось облако не то брызг, не то тумана. Самолет не скапотировал, и продолжал нестись по тундре в их сторону.

— Это же воздушная подушка! Шасси разгружает! Вы подсказали?

— Нет. Похоже, сами доперли.

То, что они увидели дальше, казалось еще более фантастичным. Самолет развернулся поперек полосы, продолжая нестись боком, затем вообще повернулся хвостом вперед, и мотор снова взревел, теперь уже тормозя машину.

— Во Чкалов! Во сукин сын! Не может без выпендрежа.

Самолет стал, подушка под ним сдулась так, что он стал на колеса, и, треща мотором, подруливал к складу, качая крыльями на неровностях почвы. Если не считать воздушной подушки, по конструкции машина была очень близка к АНТ-25: то же крыло большого удлинения, один мотор, от надежности которого зависела судьба всех. Однако бросался в глаза блистер наверху, вместо открытой кабины с ветровым стеклом кажется, штурманская, на месте остекления фюзеляжа торчали круглые иллюминаторы, да и кабина пилота, что спереди, была как-то более зализанной. Ну и, может, еще внутри что-то поменяли, фотоаппаратуру поставили.

Мотор стих, трехлопастной винт завис в воздухе мерседесовской звездой. Загремела дверца, и в открывшемся проеме показался человек в летном шлеме, молодой, лет тридцати пяти, с чуть приплюснутым носом, широким ртом с чуть оттопыренной толстой нижней губой, и хитроватыми, слегка прищуренными глазами. Он улыбался какой-то немного жесткой, суровой улыбкой, и улыбка эта подчеркивала упрямые скулы лица.

«Так вот он какой — Чкалов… Сам вышел выяснять. Остальные двое, видимо прикрывают.»

Чкалов спокойно подошел к ним. Виктор заметил, что кобура пистолета на бедре летчика была расстегнута.

— Здравствуйте, Валерий Павлович!

— Здравствуйте. А где господин Петров?

— Который должен был меня сюда доставить?

— Да.

— За нами была погоня, его ранили. Пришлось оставить у надежных друзей, где ему окажут помощь. Вместо него полетит господин Ковальчук.

— Человек, известный вам под псевдонимом «Петров», сказал мне, чтобы я сопровождал его в Россию, — пояснил Ковальчук, — как вы понимаете, было бы странно, если бы я здесь предъявил вам удостоверение жандармерии или российский паспорт.

— Чем вы еще может подтвердить свои слова?

— Да ничем мы здесь не можем их подтвердить, — ответил Виктор, — пусть в России проверяют и разбираются. Не думаете же вы, что ЦРУ… то есть УСС или еще кто-то будет таким образом внедрять агентов-нелегалов?

— Да уж, — согласился Чкалов, — забрасывать шпионов таким путем было бы глупо. Но вам обоим придется сдать оружие, и запомните — если вы рассчитываете завладеть нашим самолетом и лететь на нем куда-то, мы его взорвем. Это секретная машина, она заминирована. Вы уж не обижайтесь, таков приказ.

— Я понимаю, Валерий Павлович, — сказал Ковальчук, — принимайте оружие и спецсредства.

Забрав оружие, Чкалов сделал знак рукой, из люка появились пилоты, в которых Виктор тут же узнал Байдукова и Белякова. «Мистика какая-то. Тот же самый экипаж! Так не бывает! Хотя… А, может, это, как раз закономерно, что этот экипаж сложился? А вот самолет немного другой.»

— Ну что же, добро пожаловать на борт, — сказал Чкалов, — тем более, что вы у нас, как нам объяснили, вроде нового российского супергероя.

— Да это вы у нас супергерои! — улыбнулся Виктор.

— Нет, — с полусерьезным выражением объяснил Байдуков, показав на Чкалова, — вот он у нас супермагнат. У него сто семьдесят миллионов.

— Сове… ээээ… соборян, которые работают на него, как и он на них.

— Точно. Господин командир, тут уж и в Америке про это слышали.

— Слышали, слышали… Давайте скорее заправляться и вылетать. Циклон смещается к западу.

— Валерий Павлович, — поинтересовался Ковальчук, — ну, а если бы мы другими людьми оказались, интересно взяли бы вы нас или оставили в тундре?

— Взяли. А как же иначе? Знаете, года три назад после парада подходил ко мне Иосиф Виссарионович, говорили с ним об авиации, о перелетах… Так вот, он мне сказал такую вещь, которую я навсегда запомнил: «Человек для нас это — все.». Понимаете? Не капиталы, не чины, не известность, а — человек. Вот как.

…Под бочками обнаружился замаскированный люк в подземную емкость; запас топлива, необходимый для заправки «Туполева», был бы слишком велик для научной экспедиции и вызывал подозрение. «Интересно, как его сюда завезли», — думал Виктор, «Дирижаблями, что ли?». Ветер донес знакомый тепловозный запах солярки.

— Это что, у вас дизель стоит? — поинтересовался Виктор.

— Он самый. Дает на четверть увеличение дальности. Доводили вместе с концерном «Юмо». А нагнетатель в Коломне проектировали. Эту машину еще пытались в бомбардировщик переделать, иприт с него выливать, вон баки-то какие — шесть тонн почти! Но не получилось, и в серию не пошел. Так вот на задания и летаем. Из-за этой истории с бомбардировщиком еще Калинин с Туполевым ссорились, друг друга обвиняли во вредительской деятельности.

«Калинин? Это всесоюзный староста? Нет, это, наверное, конструктор Калинин, что того динозавра проектировал, на котором сюда летели. И они с Туполевым друг на друга телеги писали? И, может, они так друг друга и посадили? В этой реальности? А в нашей? Вот черт, шляешься тут по чужим реальностям, а о своей ни шиша не знаешь. Вернусь, надо будет в Инете порыться.»

— А воздушная подушка?

— Это как на катерах Левкова, а гибкое ограждение знаете, кто придумал? Циолковский, учитель из Калуги. Он сейчас фильмы консультирует про полеты на Луну и космические города. А что, вот так бы махнуть вокруг шарика, а? Интересно, какая Земля с высоты сто тысяч метров?

— Голубая.

— Вот и он тоже так думает.

30. Право на один звонок

Взлета Виктор так и не увидел. В тесном и узком как гроб фюзеляже вместо пассажирских креселбыли парусиновые койки, и стояли они так, что иллюминаторов не было видно. Он запомнил бесконечно долгий разбег, когда их немилосердно трясло, и дикий визг компрессора воздушной подушки под полом. В самолете дрожало все, и Виктору казалось, что не пройдет и часа, как заклепки повылетают из своих гнезд и ажурная конструкция рассыпется в воздухе ворохом гнутых дюралевых листов и труб из нержавейки. Правда, радовало то, что кабина оказалось герметичной, точнее, почти герметичной — в ней повсюду что-то посвистывало, но давление не падало. Был и обогрев — даже, пожалуй, немного жарковато.

Далее потянулись долгие, бесконечно долгие часы ни сна, ни бодрствования, а какой-то полудремы, в которой отупевший от усталости и грохота мотора мозг переделывал какие-то давние впечатления в химеры. То Виктор бродил по каким-то кабинетам и хозяйственным постройкам Старого Корпуса, говоря с какими-то людьми, кого-то искал, с кем-то договаривался, что-то смотрел, перелистывал какие-то книги, но зачем, почему — он так и не мог понять, как и то, что вообще здесь делалось. То Виктор пытался перейти через пешеходный мостик пути станции Орджоникидзеград, но мостик вдруг оказался на ремонте, и Виктор полз вперед по балке, вцепившись в нее руками и боясь взглянуть вниз, а вокруг поднимался то ли туман, то ли паровозный дым, и мостик кончился где-то на лугу, и вокруг него росли кусты орешника, а вдали уходило за холмы закатное солнце. То Виктор вдруг оказался в Бежице в пятьдесят шестом году, и ехал за рулем газовской полуторки по Куйбышева до Литейной, а там пошел на паровозный завод, который оказался почему-то на месте автозавода; он уже было начал думать, что это еще одна реальность, но проснулся в тридцать восьмом, в брюхе железной птицы.

Экипаж, по идее, должен был вымотаться еще больше. Самолет вели все трое посменно; Ковальчук неоднократно предлагал тоже посидеть за штурвалом, чтобы увеличить время отдыха остальных, но Чкалов держался настороже и не допускал. Кормили их сухим пайком, который запивали подогретым какао; поскольку Виктор двигался мало, то ему это казалось вполне достаточным. В перерывах, когда он чувствовал, что еще может соображать, он продолжал заметки по скоростному разведчику и всему, что могло пригодиться в будущей войне для крыльев Родины, и тогда происходящее начинало обретать какой-то смысл. У него не было ощущения, что он возвращается, что через какое-то время он увидит себя в привычной домашней обстановке; было желание только как можно скорее покинуть западное полушарие и достичь более или менее спокойного места. Полюса, кстати, они не увидели — пришлось сделать крюк из-за циклона. Так что максимум можно было похвастаться тем, что летал в высоких широтах.

«Господи, как же сузить номенклатуру выпускаемых машин и унифицировать? Заводов не хватает. Экспериментальной базы ужасно не хватает, как и ее оснащения. Что будет нужнее из разведчиков — „рама“ или легкомоторный „шторх“, который они уже собрались делать по лицензии? Что важнее пустить в серию — штурмовик Ильюшина или легкий бомбардировщик Сухого, которые, по сути, будут выполнять сходные задачи? Хочется быть прогрессором и кидать идеи, а тут, черт возьми, надо быть заскорузлым бюрократом и зарубать новинки, потому что куча мелких КБ, куча проектов, а довести и освоить в частях ни черта не успевают.»

— Попробуем найти место для посадки. Надо осмотреть двигатель, температура масла растет, причина непонятна. Так что готовьтесь к тому, что возможно, посадка будет жесткой.

— А в чем трудность с местом? — спросил Ковальчук Чкалова. — Судя по показаниям приборов, время для выбора площадки у нас хватает. Особенно с учетом вашего чудесного шасси на воздушной подушке.

— Подушка-то подушкой, но мы, видимо, отклонились от курса и попали примерно вот сюда, — Чкалов показал Ковальчуку планшет, — видите белое пятно?

— А почему белое пятно? — совершенно искренне удивился Ковальчук.

— Как почему? Почему и другие белые пятна на картах. Местность-то не изучена.

— Минуточку! — воскликнул Ковальчук, порылся в сумке и жестом факира вынул оттуда одну из карт на тончайшей ткани.

— Ишь ты… Парашютный шелк, что ли?

— Капрон. Посмотрим на ваше пятно.

Чкалов впился глазами в очертания карты, затем ошарашенно взглянул на Ковальчука.

— Что это? Откуда это у вас?

— Валерий Павлович, не время и не место для таких вопросов. Вы человек военный, понимаете. Здесь площадка подойдет?

— Кончено… Я не про это. Понимаете, здесь же никто раньше не летал! Ни наши, ни американцы, никто! Никто не мог делать съемку!

— Валерий Павлович, есть вещи, о которых будут всем рассказывать ну разве что лет через двадцать.

— Так точно, понял… Спасибо вам!

Чкалов метнулся с картой к штурману; похоже и на того легкий, полупрозрачный кусок материи с очертаниями поверхности земли произвел впечатления больше, чем вид летающей тарелки. Все же после нескольких многозначимых восклицаний они привыкли к ситуации, как к данности; вернувшись, Чкалов посетовал Ковальчуку:

— Двадцать лет! Через двадцать лет с меня, как со старого коняки, уже подковы сдерут. Буду летать по билету из Москвы на Минеральные воды.

«Где-то я уже слышал похожее», машинально отметил Виктор, а вслух заметил:

— Никогда не надо отчаиваться. Вон, Маресьев вообще без ног летал.

— Какой Маресьев?

«О, черт, Маресьев вообще уже летает? Если, конечно, стал летчиком»

— Это в первую мировую было, — поправил Ковальчук, — и без одной ноги, а не обеих. Фамилию только не помню. На «Фармане» летал.

— Ну так что «Фарман»? Этажерка.

— Но вы же со… сокол из волжских. Так что через двадцать лет, кто знает, может, еще рекорды ставить будете.

«Не дадим, не дадим ему погибнуть! К осени уже поликарповский заморозят, силы перебросят на яковлевский для малоподготовленных пилотов и на лавочкинский, для асов, со „звездой“ от бомбера. Там должно проще пойти.»

— Ничего, если мы разомнемся? — спросил Ковальчук, когда шум двигателя стих и самолет замер там, где в этой реальности еще не ступала нога человека. — По родной земле наконец-то походить.

— Можно. Бежать тут некуда.

— Если какая помощь нужна, позовите.

— Да ничего. Сами справимся.

— Ну вот, Виктор Сергеевич, — заметил Ковальчук, когда они слегка отдалились от самолета, — мы с вами первые люди в этих местах… Только на повестке дня у нас теперь вопрос такой: надо изменить курс, чтобы попасть к точке перехода. Варианта, как вы понимаете, у нас опять два: уговорить Чкалова — а на этот раз ничего не получится, так как у него приказ, — или захватить самолет. Самоликвидатор я уже незаметно обезвредил. Какие будут мнения?

— Ну неужели ничего нельзя придумать, кроме захвата?

— Ну попробуйте придумать. Время еще есть. Если ничего не придумаете, остается захват. Все будет аккуратно, героический экипаж не пострадает.

— Я буду думать.

— Хорошо. Я напомню, когда подойдем ко времени принятия решения. Да, нам машут, видимо, будем взлетать.

Под крылом неторопливо полз материк. Красивый день, хорошая погода, малая облачность.

— Виктор Сергеевич! Время.

Виктор поднялся с койки и прошел в нос, к Чкалову.

— Валерий Павлович, мы сейчас в зоне действия радиосвязи?

— Да, здесь мы можем поддерживать связь минимум с двумя станциями.

— Свяжитесь с землей, и скажите, чтобы они срочно связали нас со Сталиным!

— Что?

— Связали со Сталиным! С самим! Думаю, в России найдутся спецы, которые сумеют согласовать вход передатчика с проводным телефоном!

— А позже, когда сядем, нельзя?

— Нет! Это надо срочно, немедленно!

— Сейчас передам радисту…

— Они просят, чтобы их соединили с «Ивановым»! Да, с «Ивановым»! Конечно! Да! Ну вот, держите наушник, говорите сами.

— Позвоните этому… «Иванову», и пусть ему сообщат, что Еремин хочет с ним связаться! Это очень важно!

— Вы понимаете, о чем вы просите? — сухим, чуть посаженным голосом донеслось из наушника.

— Я не прошу! Я требую, исходя из оперативной ситуации, незамедлительно связать меня с «Ивановым»! Под мою личную ответственность!

Небольшая пауза. Что еще ему сказать, человеку где-то на земле? Пригрозить наказанием за саботаж? Пообещать награду за содействие? Намекнуть, что лично знаком с самим? Что?

— Вас соединят с Кремлем. Ждите.

— Отвечают! Берите наушник! — голос радиста через несколько минут.

Все тот же голос из наушника.

— Господин «Иванов» выехал на дачу. Пробуют соединить с ней. Ждите.

Еще несколько минут.

— Ну что? — вопросительный взгляд Ковальчука.

— Сейчас. Сейчас сделают.

«Господи, ну скорее, скорее…»

— «Иванов» у аппарата. Говорите.

Виктор от волнения проглотил слюну.

— Со мной второй человек. Оттуда.

— Я понял. Продолжайте.

— Нам нужно, чтобы вы дали команду экипажу изменить курс полета, как укажет второй человек. Я не могу объяснить по радио, но это чрезвычайно важно. Чрезвычайно.

Молчание. Как оно долго длится! Сейчас последует уточняющий вопрос… или…

— Если вы так говорите, то это действительно надо. Хорошо. Я скажу пилотам, чтобы они делали то, что вы скажете. Передайте им трубку.

— …Ну что, куда летим?

— Значит так, от этой точки маршрута берем курс…

— Валерий Павлович!

— Слушаю вас. Куда дальше поедем?

— Нет, это другое, — Ковальчук протягивал Чкалову исписанные листы, — вот список вероятных катастроф опытных самолетов на ближайшие десять лет, кто пилоты, какие причины и как предотвратить. Мне попадались эти данные в пятидесятых.

— А вот материалы по перспективным самолетам, в дополнение к тем, что уже переданы.

— Спасибо. Только ведь получается, если самолеты другие, то и биться будут уже по другим причинам, верно?

— Не всегда. Могут быть и по тем же самым.

— …Здесь точка перехода непосредственно в ваше время. Вы попадете обратно в тот же самый день и час и в то же самое место, откуда ушли.

— Хорошо, — ответил Виктор, думая о том, что пропажу одежды, денег, паспорта и мобильника можно объяснить тем, что купался в реке.

Яркие лучи полуденного солнца рисовали на замусоренном цементном полу пустого здания замысловатые фигуры. Откуда-то снаружи донесся шум машины. Приключение кончилось так же внезапно, как и началось. Да и было ли оно? Не была ли третья реальность вихрем сновидений, за мгновения пронесшихся в мозгу?

— Добрый день! — раздался сзади знакомый голос. — Не бойтесь, это не тень отца Гамлета.

Виктор обернулся и увидел Ступина, живого и здорового, только чуть похудевшего, с пластиковым пакетом в руке.

— Добрый день! А вы как сюда?

— Вот ваши вещи, которые МГБ блистательно выкрало у нас из спецхранилища, — сообщил он, — а то, что на вас, просили положить в этот пакетик. В производстве новых видов целлофана вы действительно тут преуспели.

— Спасибо! — ответил Виктор, переодеваясь. — А как вы, как самочувствие?

— Благодаря вам — пожалуй, даже лучше, чем было. У ваших хирургов золотые руки. Мне ужасно неудобно перед вами, потому что вы спасли мне жизнь, а меня забросили сюда на короткое время практически без всего, чтобы я передал вещи — даже нечем отблагодарить. Впрочем, — он расстегнул ремешок часов, — хотя бы примите на память эти часы.

— Ну что вы, право… господи, ну зачем! Вы представляете, сколько они сейчас стоят? Это же антикварная «Омега»! Ну возьмите тогда мои, обменяемся.

— Простите, но ваши не могу. С меня взяли обязательство, что предметы из будущего будут возвращены в ваше время. В свою очередь они обещали вернуть меня в мое.

— Понятно… А зачем вам возвращаться? Разве вы не хотели бы остаться здесь, в будущем? В новой реальности?

— Нет, — ответил Ступин, — во-первых, я присягал на верность государю императору и не могу стать перебежчиком. Во-вторых, у вас уже лет двадцать пытаются сделать смешную вещь: построить либеральную экономику бюрократическими методами. И то и другое в России не работает. Но у вас пытаются делать именно так, то есть, с одной стороны, отдать страну под экономическое иго мировой плутократии в надежде, что она, эта плутократия, убережет страну от революций и передела собственности, а с другой — сохранить личную и клановую власть тех, кто защитит от этой самой плутократии круг людей, прибравших к рукам национальные богатства. И еще одна мелочь: здесь ругают «казарменный строй», но прилично одетые дамы говорят между собой, как в казарме. В общем, несмотря на лоск, у вас тут безжизненная помесь ежа и ужа.

— А у вас разве не бюрократическая машина? — возразил Виктор.

— Нет. Наше государство основано не на борьбе за руководящие посты, а на верном служении ему. Кстати, этому мы научились у немцев. Но это, к сожалению, долго рассказывать, а мне пора.

— Александр Семенович, если вы поняли мои слова, как попытку склонить вас к невозвращению, то, конечно, ваши слова — достойный ответ офицера его величества. Вас, несомненно обучали, как реагировать, чтобы не подпасть под чужое влияние, и ваша оценка нашей системы — ну, видимо, вас просто учили так отвечать. Пытаться выведать ваше подлинное личное мнение при роде вашей службы вряд ли возможно, но, полагаю, оно отличается от высказанного сейчас.

— Ну что ж, я тоже не стану вас разубеждать, потому что каждый человек всегда слышит в словах другого то, что хотел бы слышать. Прощайте! Храни вас господь!

— Прощайте! Удачи вам! И Лене! Вам обоим! Будьте счастливы!

— Спасибо!

Ступин помахал рукой и зашел в проем какой-то подсобки с сорванной дверью; шаги его, гулко отдававшиеся в пустом здании, внезапно стихли. Виктор, подчиняясь внезапному импульсу, бросился следом: подсобка была пуста.

«Жаль. Мы так и остались людьми разных реальностей.»

— Ну и где ты был целый день? — спросила жена.

— Да подработку небольшую нашел.

— И сколько заплатили?

— Да там старый приятель, неудобно было деньгами. Он типа крутой, так вот, часы подарил. Довоенные, швейцарские, в отличном состоянии.

— Небось, китайская подделка?

— Он китайских сроду не носил. Не тот человек.

31. Из книги Г. Гудериана «Верный солдат фюрера», Данциг, 1951

Эту главу читатель может пропустить, если ему не интересно (хотя бы в отрывках), что произошло после эвакуации Виктора Сергеевича из третьей реальности. К сожалению, кроме этих отрывков, автор никакими данными о том, что там происходило, не располагает. Автор также не может поручиться за абсолютно взвешенное и неангажированное изложение исторических событий в данных мемуарах, а также хотел бы заметить, что язык и стиль «Верного солдата фюрера» отличаются от языка и стиля книги «Воспоминания солдата», изданной Г. Гудерианом в нашей реальности. Впрочем, это могло быть результатом другого хода истории, равно как и других людей, готовивших рукопись к изданию.

«… Если меня попросят одним словом охарактеризовать Июньский Конфликт, из всех слов немецкого языка я могу выбрать только одно: предательство. И в длинном списке лиц, в нем участвовавших, я бы пожалуй, начал с Маннергейма, который после масштабных учений Петроградского военного округа, на которые он был приглашен русскими, чтобы быть подавленным возросшей военной мощью Российской империи, он, вместо того, чтобы вспомнить о своем воинском долге, основанного на любви к своему народу и к своей стране, бросился к своему президенту, и начал убеждать его, что Финляндия понесет в будущей войне слишком большие жертвы. Очевидно, что маневры, на которых я также присутствовал, разыгрывали именно наступление России на Финляндию, а не „оборону Петрограда от вторгшихся англо-французских войск“, как было официально объявлено. Русские даже специально построили ДОТ флангового огня и уничтожили его своим новым танковым огнеметом, устройство которого в то время держали в секрете. Особенность этого огнемета заключалась в том, что зажигательная смесь каким-то образом проникала внутрь каземата при закрытых бойницах. Нам показывали обгоревших животных, которые были на привязи внутри укрепления, изображая гарнизон. Было ясно, что это оружие будут применять при штурме оборонительной линии вдоль русской границы, как и танковые тралы против мин.

Когда у сопровождавшего нас полковника спросили, когда вторгшиеся французы успеют построить на захваченном плацдарме линию Мажино, он невозмутимо ответил:

— Но они же могут захватить наши укрепления!

…Последовавшее подписание так называемого „Российско-финляндского договора о коллективной безопасности“ было, по сути дела, захватом части Финляндии. На территории вплоть до Виипури размещались российские войска, Россия получала ряд военно-морских баз в Балтийском море и право беспрепятственного пролета военных самолетов через территорию Финляндии „в целях обороны территории дружественной страны“. Зона размещения российских частей объявлялась „территорией совместного развития торговых и промышленных предприятий“ и в нее вслед за войсками последовал российский капитал и российские наемные рабочие, что умиротворяло местных мелких хозяев. А ведь со старой границы можно было беспрепятственно обстреливать Петроград!

…

…К одному из явных просчетов ведомства Канариса также следует отнести появление у русских целого семейства бронетехники на базе танка „Скорпион“, значение которого, благодаря неполной и искаженной информации, мы не смогли оценить до начала конфликта. Официальной легендой русских, которую они продвигали по всем каналам, было то, что танк создается для действий на случай готовящегося англичанами мусульманского восстания в Средней Азии. Действительно, изначальная концепция танка производила впечатление дешевой машины для колониальных войн, подобной усиленным танкеткам „Карден-Ллойд“. Экипаж состоял всего из двух человек, при этом командир совмещал в одном лице функции заряжающего, наводчика и, собственно, командира. Поскольку вначале поступали сведения о намерениях вооружить танк 45-мм орудием Бофорса, то это подтверждало передаваемую информацию о намерениях русских, поскольку эффективное управление подобной машиной могло быть осуществлено, по моему убеждению и мнению многих наших аналитиков, если танк действует в основном против легковооруженной пехоты или кавалерии в конном строю, лишь изредка используя пушечное вооружение для уничтожения огневых точек в домах или горной местности. Усиление брони объяснялось русскими поступлением в басмаческие банды крупнокалиберных пулеметов, противотанковых ружей и легких горных пушек, которые в разобранном состоянии могли перебрасываться через перевалы на вьючных животных. Аналогично во время войны с Францией нам довелось столкнуться с английским танком поддержки пехоты „Матильда-I“, который был вооружен всего одним пулеметом, но нес броню, которую не могли пробить снаряды наших танков и противотанковых орудий.

Расплачиваться за этот просчет пришлось уже в самые первые дни конфликта. Русские быстро наладили выпуск этого простого танка из автомобильных агрегатов в небывалом количестве и к началу боевых действий сумели насытить машинами на его базе части Западного округа, передислоцировав на японскую границу устаревшие „Кристи-русский“ и „Виккерсы“. Сам танк получил 37-мм автоматическое орудие, упростившее действия командира. Бронебойные снаряды этого орудия могли на средней дальности поражать наши танки I, II, 38(t) и даже III. Недостатки русской оптики частично компенсировались высокой плотностью огня и возможностью на небольшом расстоянии стрелять по нашим танкам очередями с ходу, за что в наших частях этот танк получил прозвище „Бешеный Иван“. Еще большей неприятностью оказалось одновременное появление у русских противотанковых и полевых трехдюймовых орудий на его базе, фактически решивших проблему мобильности тяжелой противотанковой артиллерии. „Бешеные Иваны“ легко уничтожали наши легкие танки и бронетранспортеры, а, когда в бой вводились танки IV, отнесенные во время начала конфликта к тяжелым, отходили, предоставляя борьбу с ними экипажам самоходных орудий, которые могли уничтожать эти танки на средней дальности и легко менять огневую позицию. С другой стороны, благодаря толстой броне „Скорпионы“ можно было поразить нашими легкими противотанковыми орудиями только на небольшой дистанции, вследствие чего орудийная прислуга в начале кампании часто просто поддавалась панике и бежала. Это порождало слухи о полной неуязвимости русских танков. Слухи подкреплялись тем, что „Скорпион“ имел на поле боя высокую подвижность при малых размерах, из-за чего в него было трудно попасть, а низкий уровень шума двигателя и гусениц затруднял своевременное обнаружение танков.

Несмотря на все это, „Скорпион“ представлял собой лишь крайнюю точку развития легких танков, не имел дальнейших резервов к совершенствованию, и усиление брони создавало русским лишь временные преимущества. Основной проблемой стало то, что эта машина впервые позволила русским создать действительно маневренные части, где пехота, танки и разные виды артиллерии не нарушали взаимодействия между собой при необходимости быстрого передвижения, при отлаженной связи с легкой бомбардировочной, разведывательной и истребительной авиацией. К тому же эти части были хорошо радиофицированы. Лично на меня произвела впечатление очень компактная рация, собранная всего на двух лампах по схеме суперрегенератора, с помощью которой можно было поддерживать связь до полутора километров с такой же рацией, а с более мощной командирской — и до пяти километров. Бронетехника небольшого веса легко эвакуировалась с поля боя в случае повреждения, а широкое использование автомобильных узлов и агрегатов решало проблемы ремонта и обеспечения частей.

Все эти вещи, которые могут показаться несущественными мелочами, сделали безуспешными большую часть попыток проведения операций по окружению русских войск, на что так рассчитывали в начале кампании. Части, прорвавшие оборону русских, натыкались в глубине на укрепленные пункты, удерживаемые моторизованной пехотой, самоходную противотанковую артиллерию, минные заграждения, огонь реактивных минометов и удары бомбардировщиков, осыпавших наступающие колонны ворохом кумулятивных мин или кассетами с вязкой зажигательной смесью, вызывавшей тяжелые поражения людей и техники. Русские отступали, но уничтожали при этом столько наших войск, что назвать наши наступательные действия победой было практически невозможно.

…Еще одной причиной высоких потерь во время Июньского Конфликта стало массированнное действие диверсионных групп в нашем тылу. Русские дерзко нападали даже на нашу бронетехнику, используя динамореактивные гранатометы. Карательные меры, предпринятые охранными частями для наведения порядка, казалось, лишь озлобили местное население и сделали войну со стороны русских поистине тотальной…

…

… Очевидным шагом в данной ситуации было бы остановить производство танка III и максимально увеличить производство модифицированного танка IV, оснастив его длинноствольным 75-мм орудием и увеличив эффективную толшину лобовой брони с учетом наклона листов до 80 мм, то есть доведя его до предела возможностей модернизации. При этом надлежало максимально увеличить объем выпуска таких танков и самоходных орудий на их базе, остановив выпуск автомобилей гражданского назначения. Однако Министерство обороны и вооружения, стремясь избегнуть предложения таких шагов, которые бы серьезно сказались на уровне жизни немцев, выдвинуло другой план — создать и освоить в производстве совершенно новый массовый танк с 75-мм орудием и лобовой броней в 100 мм, который бы имел резервы совершенствования, на основание проекта, выдвинутого фирмой МАН. ОКХ удалось добиться у фюрера одобрения этого проекта, несмотря на мои личные возражения, вызванные тем, что переход на новый вид танка в условиях войны неизбежно снизит объем производства танков и усложнит ремонт их в частях. Другой проект ведомства Тодта — тяжелый танк с 88-мм орудием на базе опытной партии машин „Леопард“ был решительно отвергнут фюрером, как ненужная гигантомания.

Причиной таких решений послужило появление у русских нового вида танка, который в наших документах числился как „Летающий дракон“. Его производство осваивалось на Царицынском заводе, и русское командование не спешило использовать его в боевых действиях, кроме отдельных исключительных ситуаций, к одной из которых как раз и относится уничтожение роты танков „Леопард“ под Минском. Эта опытная партия наших танков, задуманных, как штурмовые, была оснащена короткоствольным 75-мм орудием, также используемым для танков IV. При огневом контакте с „драконами“ выяснилось, что снаряды этой пушки неспособны поразить русские танки в лоб; из трех „драконов“, которые были обстреляны, только один был поврежден, потеряв ход, но при этом не загорелся и экипаж его, не покинув машины, продолжал вести огонь. В то же время „Леопарды“ одни за одним выходили из строя как от огня 85-мм орудий трех „драконов“, так и от огня замаскированных на опушке леса 75-мм и 100-мм противотанковых самоходных орудий русских.

Весь этот опыт начала кампании привел наше командование и Министерство обороны и вооружения к следующим выводам, которые внешне представлялись едва ли не очевидными. Во-первых, принципы, заложенные в конструкцию танка IV, имеющего бронекорпус с малыми углами установки броневых листов, устарели, что и подтверждают новые танки русских. Во-вторых, выпуск разработанного ранее по этим принципам тяжелого танка „Леопард“, как и его модификации „Тигр“ с доведением толшины брони до 150 мм и оснащением 88-орудием на основе зенитного не даст нашим войскам решающего преимущества, поскольку такой танк фактически нужен главным образом для получения перевеса в крупных сражениях, а все остальное время его транспортировка и ремонт будут представлять для наших частей неизбежные трудности. С другой стороны, этот танк так и не станет неуязвимым из-за появления у русских 100-мм самоходного орудия. В-третьих, решающую роль играет не появление в войсках некоторого количества танков, превосходящих по техническим характеристикам танки противника, а создание грамотной и продуманной до тонкостей системы современного вооружения, где войска, принимающие участие в боевых действиях, должны быть насыщены современной бронетанковой техникой, которая была бы хорошо изучена экипажами, и ремонт которой должен быть предельно упрощен. Наконец, в четвертых, на основе разведданых был сделан вывод, что возможности модернизации „драконов“ исчерпаны. Из всего этого следовало, что для обеспечения длительного превосходства перед противником наши войска должны получить массовый танк весом не более 45 тонн, конструкция которого должна быть основана на новых принципах, и который, в отличие от танков русских, имеет дальнейшие резервы совершенствования. Особое внимание должно было быть уделено массовости производства, поскольку в 1940 году вся наша промышленность выпускала менее полутора сотен танков в месяц, в то время как русские только на Нижегородском заводе в месяц производили до пятисот „Скорпионов“ и другой бронетехники на их базе. Была поставлена задача поднять выпуск в Германии новых танков, проект которых получил название „Пантера“, до 600 в месяц.

…Эти меры можно было бы считать разумными, если бы боевые действия продлились несколько лет. Однако потери наших войск уже в начале конфликта были столь ощутимыми, что это привело к фюрера к мудрому решению объявить конфликт трагической случайностью и заключить с русскими мир. Другой причиной, подтолкнувшей к этому решению, было то, что русские оказались в состоянии самостоятельно продолжать начатые перед войной совместные работы над сверхоружием, и, при затягивании военных действий на несколько лет возникала опасность, что оно будет ими создано и применено против Германии.

Отныне перед танковыми войсками рейха стояла другая задача: разгром англичан на Ближнем Востоке и продвижение в Иран и Индию…»

Примечание автора. Специалисты отмечают в процитированных фрагментах книги Гудериана ряд нестыковок, и высказывают предположение, что Гейнц Гудериан завышает оценку качеств российской бронетехники третьей реальности, чтобы найти объективную причину оправдания неудач и просчетов в период летней кампании. Окончательный ответ могло бы дать только изучение исторических документов, кторые в настоящее время отсутствуют. По этой же причине остается неясным, почему между Россией и Германией произошел т. наз. Июньский Конфликт: можно лишь предполагать, что его вероятными причинами был рост самостоятельности политики российского императора, и подстрекательская деятельность со стороны Англии и США, подогревавших желание Гитлера овладеть природными ресурсами России до того момента, как в ее распоряжении окажется ядерное оружие. Короче, кто кого тут обманул, остается только гадать.

32. «Все только начинается»

Месяца через два Виктора встретила недалеко от подъезда незнакомая женщина лет за сорок.

— Виктор Сергеевич Еремин?

— Да. А в чем дело?

— Видите ли, вам положена компенсация.

— Что за компенсация? — спросил Виктор, приученный жизнью к мысли, что если что-то предлагают, то это, скорее всего, разводилово.

— Как бы это проще объяснить… Вы случайно стали участником медицинского эксперимента, в ходе которого человеку может показаться, что он переходит в какой-то другой мир, в другое время и тому подобное. Вам надо подойти к нам в офис и написать заявления, что вы согласны получить материальную компенсацию за причиненный моральный ущерб и по получении не будете иметь к нам новых претензий.

— Простите, эээ…

— Мария Сергеевна, менеджер по работе с участниками опытов.

— Мария Сергеевна, это какая-то ошибка.

— Какая ошибка? Разве вам не нужны деньги? Это довольно неплохая сумма…

— Понимаете, никаких видений странных у меня никогда не было, других миров я не посещал. Деньги, конечно, никому никогда не помешают, но это не мои деньги, вы ошиблись. Это кому-то другому.

— Простите, но у нас записаны именно вы.

— Ну как вы считаете, был бы это я, я стал бы отказываться? Извините, мне пора. Всего доброго.

Прошло еще недели три, и Виктор практически забыл об этом разговоре, как вдруг перед концом работы ему позвонили на мобильник с незнакомого ему номера.

— Виктор Сергеевич? — спросил мужской голос, принадлежавший, судя по тембру, человеку пожилому.

— Да, я слушаю.

— К вам обращалась такая невысокая женщина по поводу компенсаций? Мария Сергеевна?

— Да, но я уже объяснил ей, что это ошибка, это не ко мне.

— Я тоже. Но оказалось, что все только начинается.

— Начинается что?

— Это не телефонный разговор. Знаете, нам надо встретиться и вместе обсудить ситуацию.

— Когда и где вы хотите встретиться?

— У вас вроде через полчаса рабочий день кончается?

— Вроде кончается.

— Знаете, у Самолета у вас тут такой большой универсам, вы не собирались по дороге домой в него заскочить?

— Вообще собирался, — ответил Виктор, отметив попутно странность — незнакомец назвал гипермаркет по старому, по-советски — «универсам». — Кое-что взять на ужин.

— Где-то через час я там буду. Успеете сделать покупки и переговорим. Жду вас в это время у выхода.

— Ладно, — согласился Виктор, подумав, что на глазах у кучи людей на него вряд ли будут нападать. По крайней мере будет ясно, что это за тип навязывается.

В это время гипермаркет на бойком месте всегда кипел народом, словно огромный муравейник. Через час после разговора Виктор уже выгружал покупки из тележки в белые фирменные пакеты, а затем направился к выходу. Рядом с ним и навстречу шли люди, и он совершенно не подозревал, к каким непредвиденным осложнениям его жизни приведет его следующий шаг.

Конец.

Олег Измеров Ответ Империи

Предисловие

Когда после «Детей Империи» появилось «Задание Империи», я задумался. Во времена Века Империй (это не про игру от «Майкрософт») мы были образцом для всего прогрессивного человечества и хотя бы в сказках имели претензию на улучшение мира. Прекратить на планете войны, победить преступность, ликвидировать угнетение и бесправие, покончить с неграмотностью, голодом и эпидемиями, накормить 36 миллионов человек, которые сейчас, по данным ЮНЕСКО, ежегодно умирают от последствий голода на фоне презентаций новых смартфонов, или, на худой конец, показать противнику кузькину мать. С окончанием этой эпохи общество придушило мечты о Светлом Будущем и кинулось дружно грезить о Великом Прошлом. Грезить о Великом Прошлом проще и приятнее, потому что никто никогда не заставит читателя его строить – оно уже где-то есть готовое, обернутое в пленку с этикеткой и штрих-кодом, и остается лишь разогреть его в микроволновке и вкушать. Великое Прошлое удобно в употреблении, и от этого нам никуда не деться.

И родилась у меня идея – пусть главный герой направится в Великое Прошлое Двойного Назначения, которое по случаю надобности может быть и Светлым Будущим в финальном релизе.

Вновь предупреждаю, что Светлое Будущее окажется не совсем таким, каким его все привыкли изображать, потому что это не мечта, а совершенно реальное и практичное Светлое Будущее, и оно не требует комплектации ангелами. Какой смысл мечтать о рае земном, если тебя, обычного и грешного, туда не пустят, верно? Естественно, в повествовании будут мимолетные романы и всевластные спецслужбы, Сталин возникнет в новом качестве, Берию автор не обещает, но в качестве компенсации будет НАТО.

Итак, на сей раз – назад, в будущее!

Часть первая Попаданец, XX век

– Узел наблюдения двадцать девятый докладывает седьмому. Сквер Сталинских соколов: есть подозрение на наличие объекта «Дрозд».

– Двадцать девятый, ответьте седьмому. Что конкретно зафиксировали?

– Двадцать девятый, отвечаю. Зафиксирован сигнал аппарата мобильной связи зарубежного стандарта СПС-900. Сигнал непродолжительный, прекратился.

– Может, какой мажор с комиссионной трубой балуется? Сейчас привозят из Финляндии на два стандарта – волемотовский и ихний.

– Расшифровка сигнала – поиск неизвестного нам оператора.

– Доложите действия.

– По камерам наблюдения пока ничего подозрительного. К выходам из сквера вызваны машины.

Фрагмент расшифровки журнала aud12300075.log

Глава 1 Осень в Зазеркалье

В сквере тихо играла музыка. Что-то приятное, чуть в стиле ретро, чуть с элементами «русского шансона», но без пошлости, чуть с влиянием дворовых песен семидесятых, но без надрыва, обычного для певцов на лавочке у подъезда. «Я вновь и вновь ловлю глазами твой силуэт на остановке…» По голосу артист напоминал молодого Саруханова. Вечная тема.

И вообще это был очень приличный сквер, чуть затронутый золотой осенью. Аккуратные новые скамейки из квадратного стального профиля и деревянных реечек, пропитанных современным защитным лаком, дорожки, устланные бетонными шестигранниками, уже опаленная ночными холодами листва на излете бабьего лета, мамаши и бабушки с колясками, детвора, блестящие цилиндры урн из нержавейки и литые чугунные фонари под старину. Ветер трепал кроны деревьев, гнал по светло-голубому предзакатному небу пухлые космы облаков и кружил в стремительном танце по дорожкам и газонам то окрашенные лимонной желтизной, то наполовину побуревшие, усталые от жизни листья. На одной из скамеек с краю расположилась чугунная скульптура летчика, в человеческий рост, в довоенной форме и пилотке, с букетиком цветов в руке. Летчик смотрел на часы, а та, которую он ждал, все не шла.

В общем, несмотря на порывы ветра, который явно желал хулиганским образом сдувать с прохожих легкие кепки и прочие головные уборы, все было очень хорошо и пристойно и дышало светлой грустью ранней осени. За исключением одного – мгновение назад на этом месте был гипермаркет и асфальт автостоянки. И еще как-то сразу потеплело. Было на улице градусов пять-семь, а сейчас теплынь, наверное, под двадцать. И ветер был потише, хоть и неприятный, пронизывающий, а этот – вот-вот крыши срывать начнет. Яблоки в садах, что собрать не успели, точно попадают.

Он стоял посреди аллеи с двумя пакетами и пытался собраться с мыслями. «Я, Еремин Виктор Сергеевич, попал сюда случайно… Хотя почему случайно?»

Это было три недели назад.

На мобильник ему позвонила какая-то женщина, представилась Марией Сергеевной, менеджером по каким-то там опытам, от которых человеку кажется, будто он попал в другое время. Говорила, что он, Виктор, случайно стал участником этих опытов, и что за это ему положена компенсация. Он вежливо объяснил ей, что это какая-то ошибка и видений странных у него не бывает. Тем более что, если вам ни с того ни с сего предлагают деньги, это почти всегда означает, что у вас еще и ваши отнимут.

А полчаса назад ему звякнул какой-то мужик по поводу той же непонятной Марии Сергеевны, говорил недомолвками и предложил встретиться в гипермаркете – еще назвал этот гипермаркет по-старому: «универсамом». Мужика в гипермаркете Виктор так и не нашел, а вместо этого очутился в сквере, неожиданно возникшем на месте гипермаркета.

Ни испуга, ни отчаяния на этот раз он не чувствовал. Было удивление. И тут же задал себе вопрос, который показался ему самым естественным: а может, это действительно бред или какие-то психические опыты? Даже несмотря на то что уже хотелось есть, а во сне обычно есть не хочется. Кстати, он так и не узнал, кто такая Мария Сергеевна, менеджер по работе с пациентами, то бишь участниками опытов. Просто инстинктивно пошел в отказ, и все.

Может, надо было сразу сказать – «да, было»? Дважды, в пятьдесят восьмой и в тридцать восьмой? Может, это действительно какие-то опыты над людьми? А если они таким способом шизиков ищут, сказать: да вы что, какие путешествия во времени, пошутил, конечно. Опять же компенсацией соблазнили. А, черт их знает, что правильно, что нет…

«Ладно, пусть это опыты, – подумал он. – Но зачем ставить их в гипермаркете? Или они не знают, где я буду? И как быть с появлением в нашей реальности людей оттуда – Ковальчука, Ступина, Альтеншлоссера? Ну, Ступин тут же исчез, но Альтеншлоссер-то где-то шляется! А, черт, здесь-то я его найти не смогу…

Ладно, пусть это не опыты, – подумал он через минуту. – Скажем так: все это конкретные глюки. Включая пришельцев в нашу реальность, Марию Сергеевну и звонившего мужика. Да, звонок! Можно проверить…»

Он достал «самсунг» и посмотрел журнал звонков. Был входящий с незнакомого ему номера в указанное время. Дальнейшее следствие заходило в тупик – мобильник не находил оператора. Виктор чертыхнулся и нашел в меню «Выключить».

…Когда перекладывал один из пакетов обратно в правую руку, он внезапно почувствовал какое-то беспокоящее ощущение на коже тыльной стороны правой ладони – чуть-чуть саднило. Приблизил руку к глазам и увидел возле основания большого пальца короткую, не больше сантиметра, неглубокую, тонкую и прямую царапину, как от бритвы; кровь почти не показалась. Царапина была свежей, и Виктор точно знал, что до супермаркета ее не было, но когда и обо что он мог порезаться, вспомнить не мог, хотя прекрасно помнил весь свой маршрут возле прилавков. И вообще чем-то она была ему даже знакома, но когда и где он видел что-либо подобное, он тоже запамятовал.

Виктор уже давно перерыл интернет, но так ничего и не нашел, кроме попаданческой литературы, дюжины необъясненных случаев, до бесконечности перетираемых желтой прессой, шатких, а то и вовсе лженаучных гипотез. Более-менее здравым объяснением подобных вещей была истерия или помрачение сознания. Допустим, у человека наступит затмение ума, а через пару часов отходняк, вот он и думает, что перенесся на час вперед. Часть происшествий под это вполне подходила. Но в его случае никакого сдвига во времени в нашей реальности не было: когда вышел, тогда и зашел. Это же отсекало и версию с глюками в период помрачения.

Развивая эту теорию, Виктор даже предположил, что глюки могут развиваться где-то в подсознании, а потом их человек в один момент вроде как вспомнит, и все действие будет отмечено как бы задним числом. Объяснение казалось логичным и вроде даже устраивало. Однако было одно «но».

Если другие реальности – игра воображения, думал Виктор, то они должны быть такими, какими мы их можем себе представить. А то, во что он попадал, – почему-то иное: история идет не такими вариантами, которые мы привыкли себе представлять, даже в случае пресловутого «а если…»; люди действуют не совсем по такой логике, даже исторические лица. Они ведут себя не так, как нарисованные нами образы. И есть вещи, которые вообще кажутся нам нелогичными.

Ну хорошо, допустим, ему чего-то недоговаривали, или же он чего-то там не увидел. Но что можно утаить от человека в мире, который скроило его же воображение?

И наоборот, с точки зрения рукотворного мира живая реальность должна видеться лишенной логики. Положим, полвека назад у признанных гениев фантастики герой, сидя за столом, сосредоточенно копирует чертеж двухфазной кислородной установки средней мощности. Но тогда наш реальный двадцать первый век, в котором тот же герой в той же ситуации небрежно нажмет F5, чтобы скинуть файлы на флешку, будет с точки зрения этого рукотворного мира как раз нелогичен. Для жителя шестидесятых f5 – это пешка…

– Да! Ты уже взял билеты? Когда? Ну я перезвоню.

Мимо Виктора прошла девушка, судя по всему, с мобилой; с какой, Виктор не успел разглядеть, поскольку юное создание в черной короткой блестящей куртке и с волосами, выкрашенными в фиолетовый цвет, закончив разговор, на ходу засунулоаппарат в сумочку.

«Надо будет местную симку взять. Да, версия третья, и последняя: оно есть и неизвестно ученым. Тогда я наверняка здесь неслучайно. Сто пудов, замануха с этой бабой и звонком, в точку перехода. Отсюда вопросы: кто, куда и зачем? Ковальчук из пятьдесят восьмого говорил, типа засылают в исключительных случаях – мир исправить. И что я должен здесь исправлять? И если это не Ковальчук? Да, с симкой: местной-то валюты, как и документов, опять нет. Вот уроды: посылают без денег, документов, рации, явки, логинов и паролей, вот как хочешь, так и крутись. Может, сдать хотят? Может, надо прямо в органы бежать – и добровольно? Не-э, на фиг, на фиг. В здешней Полпинке небось уже целые палаты попаданцев. Вместе с эльфами и вампирами на одних процедурах. Время, время, народ романы Ле Гуин читает в журнале «Техника – молодежи», Спилберга смотрит на VHS. Даже мобила недалеко ушла. Короче, Склифософский: сначала обстановочку изучим, а там… Но сначала обстановочку изучим».

Виктор осмотрелся вокруг: на крыше «китайской стены», где был магазин «Электроника», в просвете между кронами деревьев мелькнули буквы «…изм – это…».

«Коммунизм – это молодость мира, и его…» – понятно. Значит, советская власть… или недавно была, и буквы не успели убрать. Сзади тоже «китайская стена», и на углу Красноармейской и Крахмалева. Ориентировочно конец восьмидесятых или начало девяностых. Ну, история тут будет чуть другой, это ясно. Но пока не видно, чем другой. А может, тут только деталями отличается?»

Навстречу Виктору протопали двое пацанов в синих куртках нараспашку и красных фуфайках. У одного из них на груди красовался ленинский Мавзолей, как в детстве на настенной тарелке, с двумя надписями – «Ленин» и «Сталин», – у другого – по типу Че Гевары: большой профиль Сталина и надпись «Leader of Peoples, Man of the Masses».

«Неформалы. Типа РКСМ или что-то вроде… Ого!»

Он дошел до того места, когда за сварной железной оградкой за сквером начиналась чисто выметенная площадь под памятником. Собственно, памятник был ему знаком с детства: МиГ-17 на наклонной призме, чем-то похожей на обломок штыка и отделанной листами чуть посеревшего от выхлопных газов алюминия. Официально вроде как героям Великой Отечественной, но в народе этот экспонат под открытым небом тут же окрестили «Памятником погибшим во Вьетнаме». А может, и действительно в честь Вьетнама поставили или Кореи. В тот момент для Виктора это было все равно: на «китайке» над «Электроникой» ему во всей красе открылось: «СТАЛИНИЗМ – ЭТО МОДЕРНИЗАЦИЯ».

Виктор протер глаза. Может, «социализм»? Гуманный, демократический, что там при Горбачеве было? Нет. На фоне неба огромными прописными буквами было начертано: «СТАЛИНИЗМ».

«А смысл? – машинально подумал он. – Ну, понятно, пацаны прикалываются. Но тут явно же развилка где-то в восьмидесятые пошла, иначе «китайка» по-другому бы выглядела. Значит, Хрущев был, разоблачение культа было, «голоса из-за бугра» слушали, анекдоты травили, «дорогой и любимый» всем надоел… Откуда снова почва-то для этого взялась?»

Он помнил, что даже пресловутая Нина Андреева, защищая Сталина, в культ его все же не возносила и даже при этом добавляла типа что-то вроде: «Да, репрессии…»

Он подошел к «зебре», ожидая переключения на зеленый для пешеходов. Впереди него стояла та самая девушка с сиреневыми волосами.

Взвизгнули тормоза. Мимо них со свистом сошедшего с постамента МиГа пролетела и замерла сразу же за «зеброй», оставив на проезжей части черные полосы содранной резины, желто-оранжевая тачка, приплюснутая к асфальту и похожая на гоночный болид. Колеса были чуть ли не в две трети общей высоты и сверкали большими накладными дисками со звездой из пяти отверстий. Между плоским, нагнутым к асфальту капотом, в который были утоплены фары и который рос прямо из закатанного назад, словно лепешка скалкой, лобового стекла, и коротенькой, как у модницы, юбкой бампера виднелась неширокая щель переднего воздухозабора. К боковым воздухозаборникам, похожим на ряд акульих жаберных щелей, вела пластичная и экспрессивная, как скульптуры Шадра, выштамповка на боках. Задний стреловидный спойлер возле еще одной пары воздухозаборников – крышевых – довершал сходство с изделиями авиапрома. Единственно, чего не хватало, – это невидимости, как у бондовского «Астон Мартина» в «Умри, но не сейчас».

Шипя, подскочила вверх крыша вместе с дверями, и из откупоренного, как консервная банка, салона, как чертик из коробочки, выпрыгнули четверо крепких парней в куртках с короткой стрижкой. Было в этом что-то очень знакомое по недавней российской истории.

«Братки, что ли? Разборки у них тут намечены? Угораздило попасть в неудачное время…»

Один из «братков» подскочил к девушке с сиреневыми волосами, махнув по воздуху какой-то красной пластиковой карточкой:

– Извините, гражданка, вы не позволите глянуть на ваш мобилфон?

– Ой. А вы что, шпионов ловите? Он у меня в сумочке, сейчас включу, там батарея почти на нуле…

– Проходите, гражданин, не задерживайтесь, – обратился к Виктору второй парень.

Виктор вспомнил, что на светофоре для пешеходов и впрямь зеленый, и он уже выглядит как проявляющий любопытство, по мнению чуваков из убервагена, излишнее. Он шагнул на «зебру».

– Стойте, – раздался за его спиной тот же голос.

Виктор повернулся и поставил ногу обратно на тротуар.

– Чем могу быть полезен?

Каким-то чутьем Виктор догадался, что пацаны не из ОПГ. Может, милицейская опергруппа. Может, задержание производят. Попасть в свидетели или понятые ему, как человеку без паспорта, совершенно не хотелось, да и проявлений явного насилия и произвола также не усматривалось.

– Сигареты у вас не найдется? – спросил парень.

Вообще-то для улицы это фраза двусмысленная.

– Увы, – ответил Виктор, чуть разводя руками и стараясь находиться на дистанции.

– Извините.

– Все нормально, гражданка, – донеслось до слуха Виктора, – простите за беспокойство.

– Да что вы, все хорошо, – послышался голос сиреневой девушки. – А что случилось?

Но Виктор уже спешил по переходу.

«С мобилами шмонают. Они что тут, вообще запрещены?»

Глава 2 Пассажир с «Титаника»

Остановка называлась «Улица Крахмалева», и это укрепило Виктора в мысли, что мода на сталинизм, скорее всего, пошла здесь где-то не раньше восьмидесятых. Крахмалев для Брянщины был такой же харизматической фигурой, как князь Роман Старый. Первый секретарь обкома обеспечил горожан молоком, яйцами, тепличными овощами, асфальтовыми дорогами, домами, пусть скромнее сталинок из второй реальности, но столь же массовыми, одеждой и обувью местного производства, которую в столице порой принимали за эфэргэшную, и рядом других приятных мелочей, благодаря которым Брянск наконец забыл о следах послевоенной разрухи. Свердловчане, которых в это время обеспечили талонами, могли завидовать. Жаль, что хорошие люди уходят, а… Но мы отвлеклись.

На остановке были навес и теплый зимний павильончик для обогрева с киоском под ностальгическим названием «Союзпечать», где куковала продавщица из числа работающих пенсионерок, в синей почтовой форме. Один из стеллажей назывался «Электронные издания»; от вида слимов повеяло милым и домашним. Потертый, когда-то серебряный «Скиф» для нескучности негромко напевал «Регтайм на «Титанике». Пресняков-старший велик.

– Простите, а это сегодняшняя?

– Конечно! Вы же дату видите!

«Пятнадцатое сентября девяносто восьмого, вторник. Чего-то все время попадаю в ту же дату, что и в моей реальности. С точки зрения астрономии и календарей никак не объяснить. А вот если кто-то перебрасывает техническими средствами… Тогда разумно: тот же климат, время года, адекватная одежда, а то был бы в шортах среди сугробов. Через пару дней праздник, День города… ну да ладно».

– Спасибо…

Заголовок на первой полосе «Известий» гласил: «Когда начнется война в Европе?»

Не «Не допустим войны в Европе!», а «Когда начнется война в Европе?». То есть неизбежность войны признавалась официально. «Если завтра война, слепим пушку…» – нет, как-то не так пели. И тоже – «если», а не «когда»…

Виктор рассмотрел обложки остальных печатных изданий. На обложку «Огонька» на сей раз попали футболисты с заголовком «Эпоха Яшина возвращается», «Домашняя сеть» собиралась рассказывать о новой поисковой машине «Джульбарс», «Компьютер-инфо» анонсировал обзор мониторов. Зато на обложке «Молодой гвардии» красовался F-117A с красноречивым заголовком «НАТО идет на…»^[16] а «Политическая жизнь» вопрошала: «Жители общеевропейского дома – пассажиры «Титаника»?»

«Девяносто восьмой. В девяносто девятом НАТО бомбило Сербию. И тогда наши не вступились. А сейчас точно вступятся. Если сейчас СССР, советская власть и сталинизм – точно вступятся. Как в Первую мировую. Что будет…»

– Скоро вообще газеты читать перестанут, – проворчала старушка, – вон мои теперь даже погоду в домолинию смотреть лезут. Вообще нас скоро автоматами заменят. Пойду магнитные карты продавать. Там еще с людями.

– Ну, до этого еще далеко…

– Да какой далеко? Мы вот сами немолодые люди и не видим, как далеко прогресс зашел, а тут приходят, дом раз – и подключили. И все вот, как раньше от телевизора не оторвешь, теперь от терминала.

«Почему «терминала»? Ну ладно. Может, она раньше в АСУП работала. «Домолинк», домолиния… ох, уж эти вечные совпадения. Еще бы D-Link привязать. Если везде искать мистику…»

(Как раз в этот момент поздний состав «Самоцветов» выводил нетленную строку Александра Вулых про узников, сбежавших из страны теней, и такими голосами, будто певцы читали рассказ про вампиров.)

«Не надо втягиваться в разговор. Расколют. Вдруг тут стукач в каждом киоске. Поговорить ей хочется… «А вы что, шпионов ловите?» Почему та лиловая блондинко про шпионов? Потому что лиловая? Или? Картонка… Удостоверение КГБ? Кого ловили? Мобильник? Кто-то что-то ляпнул по мобиле – и засекли? Или… Или засекли «самсунг», как шпионскую рацию? Какие у них частотные диапазоны-то? Да по фиг какие, мотать надо».

На улице загудел мотором подъезжающий троллейбус. Виктор выскочил наружу из павильона, как бы спеша, чтобы смешаться с ожидающими пассажирами, но тут же остановился как вкопанный.

«А билет? А деньги за проезд?»

Подошедшая «шестерка» была похожа на те тролли, что ездили по Брянску в его реальности: сине-белый, с эмблемкой завода имени Урицкого на морде, только длинный, с гармошкой, как раньше «икарусы». Кондуктора или контролера внутри не замечалось.

«Проехать остановку? Нет… не будем рисковать. Будем считать, что мне нужна «десятка».

– Саш, чего мы мотор ждем? Поехали на этом, – раздался сзади женский голос.

– Да ну… Я что, не зарабатываю, что ли, – стоя до Никитина трястись? Сейчас наша подойдет…

«Надо срочно финансовый вопрос решать. Хорошо хоть жратвы два пакета набрал».

– Извините, вы не в курсе, за сколько в Брянске сейчас такие же достать можно? – Виктор показал свой «Ориент» стоявшему на остановке чуваку в новом черном кожаном полупальто стиля «Матрица всех поимела».

– Извините, вы не в курсе, за сколько в Брянске сейчас такие же достать можно? – Виктор показал свой «Ориент» стоявшему на остановке чуваку в новом черном кожаном полупальто «Матрица всех поимела».

Чувак приподнял фирменные очки от агента Смита и спокойно взглянул на импортный девайс.

– А таких вы в Брянске не достанете.

– Такой дефицит?

– Это же Китай, – безразлично констатировал матричный чувак, – их все время подводить придется. Разве что браслет титановый, и то не чистый титан, а сплав. Зачем такие брать, лучше возьмите наши. «Восток Инспектор» или, еще лучше, «Полет Резидент», те тоже титан, а не нержавейка. Жалеть не будете. Вы не на «двенадцатый», нет? Тогда всех благ. «Резидента» берите!

«М-да, вчерашняя хохма – это уже не хохма. Будем искать…»

Виктор уперся глазами в серый бетонный столб, на котором висело расписание маршрутов, изучая белевшие листки объявлений – как свидетельства деловой активности, не требовавшей паспорта и прописки. На павильоне, однако, не клеят, боятся. «Продаю», «Меняю»… в послебрежневских временах должна быть какая-нибудь неофициальная барахолка, спекулянты, не всех же извели, наконец, по знакомым… Стоп, а ведь есть же у него здесь знакомые. Пойдем по знакомым… только как это все объяснить? Типа старший брат? А если они ему самому позвонят? И вообще – если он сам себя тут встретит? Черт, черт, об этом и не подумал… В Бежицу, стало быть, пока не суемся. «Собрание правления кружка бонистов…» Бонисты, оказывается, и тут в Брянске есть… Евпатий Коловратьевич! Да ведь самое главное в инновационном менеджменте – это что? Идея. Где у них офис, у этих бонистов? Что-то знакомое…

Виктор вынул записную книжку, будто собираясь что-то записать, перелистал.

«А, вот же где я видел. Так это на площади Партизан дом, справа, если от проспекта Ленина смотреть, первый к Красноармейской. Видать, у кого-то на квартире собираются. Отлично. Можно и пешочком. Лишь бы кто-то был. Вечер, почему бы и не быть дома хозяевам?»

Он посмотрел на невостребованные в этом мире часы – вернее, сделал вид, что посмотрел на часы, будто решает, ехать или не ехать, – и пошел по тротуару вдоль забора городского кладбища, вдоль которого протянулись аккуратные павильоны цветочного мини-рынка, магазина ритуальных принадлежностей, районного похоронного агентства и художественной артели «Дань памяти» от промкооперации, предлагавшей памятники и ограды. Существование промкооперации в мире вероятного сталинизма показалось Виктору несколько неожиданным; впрочем, он тут же вспомнил, что при Сталине такая кооперация была, и артели всякие, а свели ее уже при Хрущеве. Попутно на глаза попался плакат о том, что администрация кладбища, в целях повышения качества и расширения ассортимента оказываемых услуг, введет в строй православную часовню для отпевания усопших. Идя навстречу пожеланием верующих граждан и прочее. Судя по тяжеловесному слогу, рекламой религии это не назовешь.

У завода «Кремний» асфальт сменился шестигранной плиткой – и Виктор тут же пожалел, что не перешел на другую сторону: со стен и забора на него уставились глаза видеокамер в прозрачных колпаках.

«Спокуха. Ничего особенного. У нас в каждом приличном магазине такие. Я обычный советский человек, иду к Полтиннику. Мало ли нас таких тут».

Полтинником был кинотеатр имени 50-летия ВЛКСМ, первый широкоформатный в городе и благополучно закрывшийся в годы реформ. Здесь же он существовал, и реклама обещала новую систему объемного звука и мягкие кресла. Афиша, недавно наклеенная на стенд из изящного кованого железа у остановки и еще шедшая пузырями, гласила: «От создателей «Бригады». Смотрите новый художественный фильм «Бригада-2» с Сергеем Бодровым в роли Юры Крутова. Зрителей ждет новая встреча с полюбившимися героями – комсомольцами из локомотивной бригады, ведущей трудные и опасные испытания новых электровозов для Байкало-Амурской магистрали. Труженикам стальных магистралей скидка 20 %».

Наверху, в качестве эпиграфа, красным по белому было написано: «В чем сила, брат? В правде!»

«Одни и те же слова – а как по-разному они звучат в разных эпохах, – подумал Виктор. – А впрочем, не все ли равно, мочить ли Бодрову бандюков или защищать новую машину перед начальством. Для многих в нашем мире первое сделать проще, чем второе…»

Вот торгового центра со стороны «Кремния» не было – вместо этого появился новый корпус завода, высокая угловатая призма, со стороны площади совершенно без окон, на месте которых красовалось масштабное мозаичное панно на тему древней истории города. Сталин на панно не присутствовал. Впрочем, несколькими минутами раньше Виктор заметил на заводской ограде плакат с означенной личностью: вождь народов глядел в глаза прохожим, наставив на них палец, и спрашивал: «А вы подали рацпредложение?» Когда увидел этот плакат, у него несколько отлегло от сердца: возможность обращаться с культовой фигурой с некоторыми вольностями значила, что религиозных фанатиков здесь можно меньше опасаться, чем в сорок восьмом, хотя дураки – они, конечно, везде встречаются. Кстати, на своей вывеске завод «Кремний» обзавелся титулами ГК РЭП и ГФПГ Электрон. О том, что такое ГК и ГФПГ, Виктор не имел ни малейшего понятия, не говоря уже о РЭП, который здесь был явно не этномузыкой.

На глаза ему постоянно попадались киоски для разных мелочей – одинаковые оранжево-белые, с непременным козырьком, чтобы на покупателя не капало в дождь, и похожие своими полуобтекаемыми очертаниями на поставленные набок продуктовые контейнеры для холодильника. Торчало их здесь не меньше, чем в нашей реальности, и Виктор сперва по привычке не обращал на них внимания, пока не просек, что это – автоматы. На небольшом черно-белом дисплее выбирали товар, который с жужжанием появлялся в окне выдачи. Платили той самой магнитной картой, о которой говорила бабушка из «Союзпечати»; та же карта шла и в телефонных ракушках, хотя там допускалось и мелочью.

К Полтиннику можно было делать некоторые выводы и о местном автопроме. Часть машин была советской шестидесятых-восьмидесятых. Из новых же в глаза Виктору бросилось прежде всего необычное обилие мини-вэнов-«буханок» с вагонной компоновкой и вазовской ладьей на кузове, что-то типа «Тойота Таун Эйс», только колеса побольше и подвеска повыше – видимо, чтобы можно было возить с дачи мешки с картошкой по проселочной дороге. Действительно, в большинстве таких мини-вэнов было четыре места и небольшое грузовое отделение. Некоторое однообразие моделей тачек с лихвой скрадывалось тюнингом, который здесь, похоже, расцвел пышным букетом и позволял передать в каждой машине характер владельца. И еще – на трети малолитражек красовалась надпись «Прокат».

Личных машин и маршруток было в разы меньше, чем в нашей реальности, зато один за одним сновали троллейбусы и однотипные с ними автобусы. Не было и характерного для наших родных девяностых западного подержанного автохлама, перепроданного в Россию по дешевке и вскоре украсившего ржавыми кузовами придорожные овраги, пока эти же кузова потихоньку не перетаскали в расплодившиеся пункты приема черных и цветных металлов, сплошь и рядом ворованных.

За Полтинником Красноармейская бурно реконструировалась в проспект: таксопарк и автохозяйства были снесены, частных избушек в краю не осталось, а вместо них до рынка и площади Партизан размахнулись заборы, за которыми высились подъемные краны и к небу тянулись остовы монолитного бетона. Но в этом гигантском преобразовании плоского мира в объемный не было того разнобоя, когда с особнячком псевдорусского стиля вырастает давящий куб торгового центра с площадями в аренду. Здесь, свободно откинувшись от проезжей части и тротуаров, закрывшись от них зелеными зонами и скверами с изящными фонтанчиками и детскими площадками, горделиво, словно львы среди африканской саванны, собирались возлечь многоэтажные жилые комплексы. Некоторые из них были закончены или уже приобрели окончательные формы; в них строго выдерживалось единство стиля, не вызывавшего, впрочем, однообразия и непохожего на то, что было принято в брежневское время. Казалось, архитекторы хотели выразить протест против надоевших им по предыдущим эпохам прямых линий и углов: везде, где не требовалось сочетать свободу замысла с диктатом рядом стоявших зданий другого времени и где фантазию архитектора не сдерживала жесткая необходимость следовать рациональным конструктивным формам, появлялась плавная кривая, придававшая зданию скульптурные черты.

То, что получилось, больше всего напоминало возврат к модерну, правда, без украшательства, без столь любимых в начале прошлого столетия изящных лепных рюшечек, которые на доме в двенадцать-шестнадцать этажей выглядели бы странно. С другой стороны, освобождение от оков типового проектирования не вылилось и в модернистские эксперименты, которыми любят пошалить в Западной Европе. Округления в основном касались углов стен, балконов, эркеров и лоджий; для разнообразия на фасадах встречались участки, выгнутые дугой наружу или внутрь, хотя до того, чтобы несколько изящных кривых полностью определяли облик здания, как в работах Оскара Нимейера, здесь не доходило. Наверное, потому что не каждый архитектор – Нимейер.

Три нижних этажа каждого гиганта являли собой стилобат с пешеходными дорожками и площадками для отдыха с клумбами и маленькими деревцами. Внутри этих стилобатов поселились административно-конторские учреждения, разные обслуживающие комплексы – от прачечных и столовых до детских яслей и садов, и в самом низу – магазины. В пристройках прятались заглубленные ниже уровня земли зимние бассейны и тренажерные залы. Узкими змеями под дома уходили тоннели подземных гаражей.

Послевоенные силикатные двухэтажки сиротливо жались островками, ожидая второй очереди сноса.

«Ну вот и дошли», – подумал Виктор.

Площадь Партизан между памятником и музеем тоже была перерыта и огорожена рабицей; сквозь нее было видно, что на этой части площади разбивают сквер, строят фонтаны и какие-то постаменты. «Реконструкцию площади под музей боевой техники под открытым небом ведет фирма «Звезда», – было написано на прикрученном к рабице чуть полинялом щите.

«Ага, значит, танки и пушки будут здесь, а не на Круглом озере. А кстати, плакатов-то здесь не так много. Ну, с рекламой ясно, а вот с этим – сталинским курсом, ум честь и совесть – как-то здесь негусто. Да и над «Электроникой» буквы неновые. Может, они тут уже того… отказались?»

Виктор прикрыл рукой глаза от налетевшего со стороны раскопанной площади пыльного вихря, и это почему-то его успокоило. Обычная брянская осень, подумалось ему. Скоро тут будут золотые деревья и запах сжигаемой листвы, от которого почему-то всегда тянет вновь пойти в институт и сесть за студенческую парту.

«Ладно, приступим к реализации безумного плана. Как там у Леонова в «Бегстве мистера Мак-Кинли»? С топором под мышкой проще сойти за сумасшедшего? Если не выгорит, под дурачка и закосим».

Глава 3 Привет из Туареда

Штаб-квартира бонистов действительно оказалась на чьей-то квартире, на четвертом этаже. Внизу на подъезде уже стояла дверь с домофоном, а возле нее непривычной новинкой – список жильцов. Такие вешали в подъездах хрущевок в конце шестидесятых, но потом – то ли влом народу было исправлять переехавших, то ли с целью вводить в заблуждение всякое жулье – но только к девяностым они исчезли. Воскресший из небытия список был уже не простой жестянкой, а щитком с окошками, за которыми ставилась распечатка на лазерном принтере. Кстати, в отдельном окошке была дата обновления данных.

Значит, Финозов Г. А. есть Григорий Аркадьевич. Виктор поднял руку, чтобы надавить холодную сталь нужной кнопки на щитке, покрытом серой молотковой эмалью, но на полпути замялся и вместо звонка почесал себя за ухом, как кота.

«Блин, как на конспиративную явку иду. Вдруг засада или провал… то есть наоборот, сначала провал, потом засада. К тому же свидетели… Наверняка запомнят, что я входил».

Он еще раз прокрутил в мозгу задуманную комбинацию. Из его реальности помнилось, что коллекционеры тусовались при одном из отделов Дома книги на Фокина, магазина на Станке Димитрова, и… дальше Виктор не помнил, ибо марки и значки собирал еще в пионерском возрасте, и это увлечение в серьезное не переросло. Тем более Виктор никогда не интересовался бонистами. Указанный в объявлении Финозов, возможно, был среди коллекционеров вообще не авторитетом, а каким-нибудь «общественником», взявшимся тянуть бумажную сторону дела, без которой нет коллекционерам каких-то льгот, а может быть, и самого объединения тут без бумажек не допустят. Чтобы видно было, что не какие-то подозрительные личности кучкуются, а имеют хобби, отвлекающее от алкоголизма и иных антиобщественных занятий…

Да без разницы, авторитет Финозов или бюрократ. Главное, не загреметь. Во второй и третьей реальности повезло – нарвался на умных и просекающих ситуацию и, самое главное, оказался нужен. И то в третьей до изобретения лазера все гадали – не дезинформатор ли засланный, а уж чтобы как в книжках, где попаданцем все восхищаются, удивляются, смотрят в рот и ловят каждое слово, – ну не бывает так. Все решают служебные интересы, а главное, личные, которые со служебными могут и не совпадать.

В нерешительности Виктор оглянулся. За толстой стеной дома было затишье, и лишь неподалеку, из-под арки, как из аэродинамической трубы, столбом сифонила пыль. Дворик, протянувшийся неширокой полосой между пятиэтажкой и каменным забором какого-то заведения, был какой-то не нашенский: ни тебе совковой полуразрухи и полузапустения, что царили в стороне от дорог, по которым начальство проезжает, ни наших родимых бытовых отходов – пакетов, пластиковых бутылок со стаканами и всякой прочей гадости, которую бухающим у подъезда обычно влом донести до мусорки. Все те же аккуратные скамеечки из планок на гнутой железной полосе, в палисаднике альпийская горка из булыжников – видать, при ремонте старой мостовой вывернули… Очень даже стильненько. И четыре бабушки у подъезда, из-за которых просто взять и уйти будет подозрительным. Точнее, не совсем у подъезда – из-за соседства с забором тротуар здесь шел прямо под окнами первого этажа, отведенного под магазины, а скамеечка стояла чуть в стороне, в тени деревьев между забором и тротуаром, но дверь оттуда просматривалась как сцена из зрительного зала.

Виктор вытащил из внутреннего кармана плаща записную книжку, словно сверяя адрес. Решаться надо.

– А мои шрифт побольше сделали, так все нормально. Я же раньше бухгалтером на Дормаше, так что к машинке приучиться? – донеслось от скамейки.

«Подрабатывает, наверное», – машинально отметил Виктор. Сквозь долетавший с угла гул машин из одной из форточек второго этажа донеслось шкворчание яичницы на сковородке, и обстановка показалась совсем уж какой-то домашней.

«Че я, Плейшнер, что ли?» – спросил себя Виктор и, повинуясь какому-то внезапному порыву, решительно надавил кнопку.

– Кто там? – донеслось из домофона через полминуты.

– Я по объявлению. К го… гражданину Финозову, насчет общества бонистов.

– Чичас, – вылетело из динамика, дверь щелкнула магнитом и чуть приоткрылась. Надо было идти.

В подъезде было чистенько, и стены выкрашены в тон гранитно-серым и светло-голубым: с одной стороны, дешево, а с другой – не первое попавшееся, а дизайнер явно постарался. О странности сочетания скромности и изыска думать было некогда: наверху щелкнул замок двери.

– Заходите. На кухню проходите, тут я в отпуске фотообои клею.

Финозов оказался человеком немного за пятьдесят, чуть полноватым и с залысиной на затылке, говорил хрипловатым баском и в воображаемый образ коллекционера не вписывался. Кухня, куда он привел Виктора, была вполне стандартна – бросались в глаза разве что название «Ока» на здоровенном двухкамерном серебристом холодильнике и «Сапфир» – на кухонном цветном тридцатисемисантиметровом телике, что висел на поворотном кронштейне над микроволновкой «Электроника» с ЖК-дисплеем.

– А мне не нравятся мужчины с татуировками, – истомленным нежными страстями голосом Маши Распутиной простонал с зеленоватого стенового кафеля прямоугольный ящик трехпрограммного «Апогея», – по-моему, если мужчина приукрашивает свое тело, он не уверен в себе, в своих возможностях, ну… овладевать нашими чувствами. Я за торжество природы.

– Спасибо, Алла Николаевна. А сейчас мы послушаем в вашем исполнении песню «Поезда» с вашего нового лазерного диска…

«Какая Алла? Это же Распутина!» – удивился Виктор, но Финозов уже прикрутил динамик.

На стене над столиком висел сувенирчик, подобный тем, которые были популярны в шестидесятых. Это был отрывной календарь с доской, где сверху в монолите из оргстекла на синем фоне выступал барельеф в виде старинной армянской церкви; внизу было выгравировано «Привет из Сталинира».

– Интересуетесь?

– Никогда такого не видел.

– А-а, это редкость. Это вот был там в командировке, как раз переименовывать хотели, даже сувениры выпустили, а тут бац – и объявили, что перегиб. Я как раз и успел ухватить. Вообще в Цхинвале бывать не доводилось?

– Нет… – растерянно протянул Виктор, догадываясь, что Сталиниром хотели назвать Цхинвал, – так, по телевизору.

– Я вам так скажу: много потеряли. Это же маленький Париж! Минеральные источники, форель в реках водится, а народ какой! Обязательно съездите отдохнуть. Да, вот стул, присаживайтесь, рассказывайте. Вы, так понимаю, человек новый, раньше я вас что-то не примечал. Хотя я тоже человек новый. На пенсии вот, избрали, надо же человеку какую-то общественную функцию нести.

«Что-то рановато для пенсии. Хотя черт его знает, когда в СССР сейчас отправляют. А почему я решил, что здесь СССР? Потому что «Союзпечать», наверное. И над райисполкомом точно красный флаг был. Неосторожно, неосторожно… Непростительный промах. Решил, что раз другая реальность – значит, СССР. Может, извиниться и уйти?»

– Да что за дело-то?

– Знаете, Григорий Аркадьевич… Я даже не знаю, с чего начать, потому постороннему человеку может показаться странным и невероятным. Сам я не коллекционер. Но есть у меня один знакомый, человек довольно странный, в смысле, чудаковатый, ну, бывает с людьми такое.

– Чаю хотите?

– Нет-нет, спасибо, я ненадолго. Так вот, как-то он рассказал, что у него есть такое немного сумасшедшее хобби: подделывать деньги несуществующих государств.

– Несуществующих государств?

– Именно не существующих. То есть как бы страсть у него есть такая рисовать такие вещи, но он не хочет закона нарушать, потому выдумывает какую-нибудь страну и рисует.

– Интересно… Ну, это, знаете, вполне может быть, вполне. Бывают разные люди вроде как с заскоком на разных хобби, мы вот тоже со своим. И где можно посмотреть на его работы?

– А знаете, он их никому не показывает. Сделает несколько, полюбуется, а потом уничтожает. Боится, что если узнают, то либо преступники захотят его в оборот взять, либо в милицию при каждой фальшивой купюре тягать будут.

– Ну это он зря, конечно. В милиции тоже ж не одни дураки сидят, хотя, конечно, иногда… Что, разве никогда дел не вешали на невиновных, чтоб закрыть? Я-то знаю. Но это ладно. И что, он так никому и не показывал?

– Так вот, как раз с этим и связано. Ему тут деньги срочно понадобились, вот он и попросил по знакомству узнать, не заинтересуется ли кто. Его работами в смысле. Вроде как курьез такой.

– Я так понимаю, вы их принесли?

– Да. Знаете, это у него вот такая фантазия, чтобы вроде как старинные российские, но и вроде как современные… в общем, вы же специалист, вы лучше разберетесь.

Виктор выудил из бумажника три серо-зеленые купюры с Красноярской ГЭС и одну сине-сиреневую с Биржей – все, что осталось после гипермаркета.

– Ишь ты! – удивился Финозов, разглядывая узоры. – Это ж прямо как настоящие. Надо ж, какая у человека фантазия… В прошлом году делал?

– Да я не знаю, он попросил просто…

– Ну вон же написано – девяносто седьмой. Это ж, знаете, произведение искусства. Погодьте-ка…

Он вынул из кухонного шкафчика старую лупу с черной пластмассовой складной ручкой и всмотрелся.

– Не может быть!

– Это насчет орла? Ну не наш же герб ему лепить, мало кто как подумает.

– Да я не об этом. Видите вот эту фольгу? Это он сам сумел сделать?

«Да, – подумал Виктор, – идиотская была затея загнать коллекционерам дензнаки из другой реальности. И что дальше?»

– Товарищ, я в этих делах совсем не разбираюсь. Если бы он наши деньги делал или валюту, я бы просто пошел – и заявил куда следует. А может, действительно надо заявить?

– Слушайте, ну вы прямо как… вот будто в девяносто восьмой из тридцать восьмого…

«Кстати, да».

– Предметом преступления по статье восемьдесят семь-прим, то есть выпуск в обращение любых денежных знаков, отличающихся от официальной денежной единицы, находящейся в денежном обращении Российской Федерации, могут быть дензнаки, которые, во-первых, выпускаются должностными лицами, а во-вторых, предназначаются для обращения, обмена на товары по номиналу, а не предлагаются к продаже частным порядком в качестве вещи, а именно: сувенирного изделия кустарно-художественного промысла. Это я, как ветеран правоохранительных органов, вам точно скажу. Кстати, меня за это и избрали, что документы правильно оформлять, ну и знакомства всякие…

«Все. Задница. По полной. Сейчас раскрутит».

– Ну, если такой искушенный юрист, как вы, считает… просто успокоили. А то, знаете, все сомнение было, необычно уж как-то.

– Ну чего необычно? Необычность еще не улика, это по молодости все спешат выдвигать версии, а не доказательства искать. Вы только подумайте: какой соблазн у человека своему таланту криминальное применение найти! А он не стал этого делать. Потому как если бы он хоть одну фальшивую купюру тиснул, он бы моего адреса вам не дал да и с вами не связывался. И жизнь поломать человеку недоверием, особенно недоверием государства, проще простого. Ну так вы ищете, кто бы их мог как сувениры купить?

– Он ищет.

– Ну, вы по доброте решили помочь. А еще у него есть такие?

– Нет, говорит, он это, как его, вроде пресс-формы, чем штампуют…

– Клише?

– Да, клише уничтожено. Вот это все.

Финозов внимательно взглянул в глаза Виктора.

– А знаете, мне почему-то хочется в вашу странную историю верить. Та же хренотень была в Японии в пятьдесят четвертом. Случились тогда массовые беспорядки, ну, полиция ихняя облавы устраивала, и взяли они, между прочим, гражданина со странным паспортом – паспортом государства Туаред. Государства нет, а паспорт есть. И главное, подделывать-то такой незачем.

– Ага, я тоже читал.

– Тоже самиздат?

– Может, самиздат, может, Флибуста. Не помню уже. И чего с ним потом стало?

– Вот этого я не помню. Слушайте, чего мы с вами будем сейчас кого-то искать, давайте я эти сувениры и возьму за триста рублей.

«Это ловушка? Надо не соглашаться. Уйти под благовидным предлогом».

– Спасибо, Григорий Аркадьевич. Я подумаю и как-нибудь зайду.

– Отчего ж «как-нибудь»? «Как-нибудь» и денег может не оказаться.

– Ну, он мне давал еще адреса тут… На всякий случай зайти, подумать.

– К Ругоеву, что ли? Да ну, не смешите. Зубы заговорит, и меньше выручите. Ну хоть у кого спросите.

– Ну, необязательно же мне там сразу и соглашаться. Поговорим, посмотрим.

– Да пожалуйста… И к Медиянцу только ноги собьете на Ковшовку топать. Что ж, говорят, он такого не приобретает, ну вот сами убедитесь.

– Ну, для успокоения.

– Для успокоения… А давайте так: я беру у вас все эти сувениры за пятьсот. Это ж два минимума первой группы, приличная месячная, на что еще ваш приятель рассчитывает-то? Мы не барыги, не спекулянты, мы коллекционеры. Вот меня чего зажгло, что мало ли, ваш этот друг возьмет и плоды своего труда… а ведь это – произведение! Это ж какой Левша… сохранить для людей хочу, а не то чтобы.

«А ведь он, пожалуй, так и не отпустит, пока не продашь. И что делать?»

– А слушайте, действительно, чего я, нанялся, что ли, ему произведения загонять? Если мало покажется, пусть другой раз сам и бегает. Я вон спешу, – и Виктор показал пакеты с продуктами.

…Григорий Аркадьевич отсчитал деньги знакомыми советскими купюрами по десять и двадцать пять, только пару раз попался зеленый полтишок с Лениным на водяном знаке. Союз существовал, как и доверие к «деревянным», иначе при такой сумме наверняка у хозяина дома скопились бы сотенки.

– Чаю?

– Ой, нет, вы извините, конечно…

– Да ладно. А приятель как-нибудь пусть сам заходит. Передайте, замечательная работа…

На лестничной клетке Виктор протопал пару пролетов и плавно утишил шаг, прислушиваясь, не щелкнет ли внизу дверь. Вверх бежать было бесполезно – в этом подъезде люк на чердак был замурован и лестница срезана. Виктор подошел к окну на площадке, с новой, коричневой деревянной рамой, обработанной чем-то вроде акватекса, приоткрыл фрамугу и глянул вниз. В лицо тут же дунул поток воздуха, как из опущенного стекла автомобиля, засвистел в ушах; возле подъезда никто не ожидал, кроме бабушек. Стараясь не хлопать, Виктор закрыл фрамугу и рванул по лестнице вниз.

На переходе через Красноармейскую светофорный человечек дрыгал зелеными ножками; Виктор поспешил перебраться. В ушах стучало. Он оглянулся: преследователей вроде было не заметно.

С ближайшей остановки у кинотеатра «Родина» в его бытность можно было рвануть до Бежицы, на Горбатова, с поворотом у драмтеатра, или на Брянск-первый, если спуститься от первой школы за баней, пустой остов которой в нашей реальности был для пристойности картины задрапирован зеленой сеткой. Можно было и до Кургана, и на Радицу – путем, обратным тому, что шли они с Краснокаменной в тридцать восьмом. Лучше всего было проскочить на Бежицу: там проще всего затеряться. Возможность столкнуться с самим собой Виктора уже не так волновала. Он чувствовал, что его гонит инстинкт, проснувшееся чутье, то самое, что в его советском прошлом было так развито у профессиональных воров и успешных карьеристов, иными словами – людей, первыми ставших на ноги в новой экономической системе.

Кинотеатр «Родина» здесь так и оставался «Родиной», и вокруг него на удивление мало что изменилось – почта на месте, парикмахерская тоже, и даже овощной в подвальчике, как в студенческие годы, с выкрашенным белой краской и перепачканным землей транспортером, подававшим картошку из бункера на весы, откуда продавец поворотом рычага сбрасывал ее прямо в кошелки. Все это давно уже в прошлом, сейчас фасуют в пакеты, и здесь, наверное, тоже…

Глава 4 Разорванная петля

Подошла маршрутка: как и в своей реальности, Виктор не обратил внимания на номер, увидев на табличке надпись «Дружба»; только здесь таблички были большие и висели в больших проемах над лобовым стеклом, как в старых автобусах.

– Граждане вошедшие пассажиры, просьба приготовить рубль за проезд! – четким голосом дикторши возвестил автоответчик. Возле водителя торчал небольшой ящик кассы с прорезью, куда надо было кидать деньги на черную резиновую гусеницу, что ползла под немного потертой крышкой из прозрачного полистирола, пока пассажиры отрывали билеты.

– Простите, десять рублей никто не разменяет? – обратился Виктор.

– Да это всегда пожалуйста!

«Боже, сколько тут у народа мелочи. Так и у нас когда-то было, а сейчас с какого бодуна она исчезла? Если на вопрос «А вы не найдете девяносто копеек мелочью?» ответить «Нет», у наших продавщиц такая реакция, будто им сделали непристойное предложение в циничной форме».

Кинув заветный рубль и оторвав черный (т. е. отпечатанный черным) билетик, Виктор плюхнулся в самолетное кресло, обтянутое бежевым полиэстеровым чехлом, с кнопкой сигнала остановки на подлокотнике. Квадратный салон с мягкой отделкой цвета кофе с молоком был полупустым. Окна были закрыты, сверху дул воздух из кондишена, а спереди и сзади мурлыкали шоколадные нашлепки колонок. Рядом с Виктором ближнее к выходу кресло заняла светлая шатенка старшего комсомольского возраста, с чуть пухловатыми губами и фигурой, отличавшейся от пропорций западных фотомоделек того времени в несколько лучшую сторону: в ее стан и упругие бедра в объятиях темно-синего шелкового крепа под раскрытыми, как створки раковины, полами незастегнутой блестящей куртки была добавлена та самая капля пышности, что встречается у античных статуй и побуждает стремление заронить семя в глубь почвы.

– Канал «Маяк-Авто» продолжает квадровещание программой «Жизнь на колесах». Для пассажиров городского транспорта прозвучат песни в исполнении Наталии Рудиной и Аллы Перфиловой…

Кто такие Рудина и Перфилова, Виктор не помнил, хотя голоса показались подозрительно знакомыми. Да и не до них было.

«Глупо, черт, как глупо все получилось… Не надо было этого приятеля придумывать. Сказать – просто нашел… Ага, а тогда подумает, что украл. Что теперь? Вот верно же, что жадность фраера погубит…»

Рядом раздалась будильниковая трель. Теплородная шатенка вынула из сумочки мобилу – оранжевую, с выдвижным вниз, как шея жирафа, микрофоном.

– Да. Я уже на моторе еду. Все.

«А, вот что такое мотор. А в семидесятые так такси звали».

За Курганом маршрутка тормознула; Виктор заметил, что останавливают их не на остановках, как теперь, а где попало, лишь бы по пути. Заскочила парочка студентов из «педа» – пединститута, переселившегося сюда в семидесятых. У чувихи на боку висел диск CD-плеера.

Может, я зря тут как на измене, подумал Виктор. Может, я зря себя накручиваю. Может, этот Финозов просто хочет иметь уникальную вещь, чтобы стать авторитетом. На хорошую коллекцию можно годы ухлопать, и все равно круче местных корифанов не станешь, а тут бац – ни у кого этого нет. Статус? Человеку нормальному мало просто иметь, ему надо еще и быть кем-то. Финозов раньше был: звание, выслуга, награды какие, а теперь он кто? Вот и заводит себе другую реальность и начинает в ней устраиваться: сначала востребован, как писарчук со связями, но это ж мало, тут другое ценится… И вот приходит с улицы человек с раритетом, и какая разница, кто он, этот человек-то: есть раритет, есть некаязагадочная история о происхождении редкости, и она всех устроит. Почему бы не такой вариант? Ну да, а принципы? А что принципы? Поглядывать на эту шатенку сейчас – это тоже не принципы… Все мы люди, почему Финозов будет исключением?

На повороте на Бежицкой за тонированным стеклом мелькнула в дымке панорама дремавшего в речной долине его родного района с заводскими трубами БМЗ; эта с детства знакомая картина задела какой-то рычажок в его душе, перед его умственным взором словно мелькнула вспышка, и жаркая волна накатила снизу, перехватив горло неизвестно откуда взявшимся комком.

«Родители! Родители на выезде! Они даже и не поймут, все равно признают… зов крови же! Узнать, что здесь делать, как устроиться, как паспорт получить, а уж тогда… Я и заработаю и помогать буду, старший сын вроде… а как же я тогда с самим собой полажу? Что-нибудь вместе придумаем. Какой-нибудь родственник буду. Двоюродный…»

– У Пролетарского остановите! Вот здесь!

На Пролетарском сквере Виктор не увидел круглосуточного магазина у остановки, но зато по скверу были разбросаны несколько киосков в виде резных избушек, а на бетонной площадке, где обычно останавливался зооцирк, красовалась на низком бетонном постаменте огромная черная «Лебедянка»^[17], символ послевоенного возрождения Бежицы.

«Жалко, что не «Пятилетка»… Ладно, потом, потом будем смотреть. Потом будет много времени».

Цель была совсем рядом – серый брусок хрущевской силикатной пятиэтажки с длинной стеклянной лентой витрин магазина «Силуэт» на первом этаже; только с торца выросла какая-то чужеродная железная будка, выкрашенная ярким кровельным суриком, – вроде автометеостанции. Знакомый подъезд, и все так же скрипят за спиной детские качели, будто занесенные сегодняшним ветром-хулиганом из школьной поры, когда здешних пацанов считали «за Кордоном». Дверь подъезда открылась: какой-то мужик выносил синее пластиковое ведро в мусорку. Виктор не стал ждать и тут же проскочил на лестницу.

Вот дверь, стальная с деревянными реечками для красоты – такая же. Такая же! Сам вызывал ставить в девяностых! Кнопка – такая же! Где-то в глубине послышался знакомый гонг. Колокола… Да, как же он совсем забыл-то – там, внизу, была ступенька! Пацанами собирались, Одуван на гитаре бренчал ту самую, Геннадия Старкова, про колокола! Свет в глазке… они дома, открывают! Что сказать? «Я вернулся…»

– Еремины? Так их здесь нет. Они же переехали.

Небольшая старушка в накинутом на плечи сером вязаном платке из козьего пуха держала в руках деревянную ложку и глядела на Виктора удивленно-добродушными глазами из-под узких, современного фасона очков в тонкой черной оправе. Из квартиры доносился запах горячего яблочного варенья.

– Простите… А вы не помните куда? Я из родственников, мне тут адрес этот дали…

– А это давно уже, лет десять. Вот как сын у них в Коломне женился, они квартиру обменяли и к молодым съехали. Множественный обмен еще был, а в эту квартиру мы вселились. И вот как переезжали, не видели их с тех пор никогда, не бывают они в Брянске. Если бы заявлялись, я бы вам могла сказать, а так… А вот вы на заводе узнайте, может, там кто из знакомых работает, вдруг подскажут.

– Да, точно. Спасибо вам! Всего доброго!

– И вам тоже! Может, зайдете чайку попить с дороги? Я варенье варю, яблочки осенние, попробуете, похвалите… Из своего сада.

– Спасибо огромное, мне бежать надо, может, действительно у кого из знакомых узнаю!

Магнит двери подъезда щелкнул за спиной. Впереди разверзалось пространство, в котором можно было бежать по любому направлению, не опасаясь описанных фантастами парадоксов. Законы теории вероятности надежно защищали Виктора от встречи с двойником. Правда, Сталин в третьей реальности нашел родителей Виктора, но вмешиваться не стал.

«А ведь искал только родителей по матери. Помешались они всем миром в этом тридцать восьмом на пятом пункте…»

Виктор машинально перешел через улицу в направлении Орловской, где уже не было его квартиры, но на углу Брянской Пролетарской дивизии спохватился и повернул налево, к остановке. Мемориальная доска в честь Брянской Пролетарской была на месте. Ну да, здесь война была, и дед погиб при форсировании Десны, поэтому родители встретились и поженились здесь, и так далее. Но кто же исправил ее, эту историю, когда и зачем…

Для успокоения он гнал себя вперед. Сзади загудела зеленая «тройка» с гармошкой, он прибавил ходу и вбросил себя на остановке в задние двери, то есть в четвертые от головы.

– Садитесь, отец!

Чувачок-меломан с плеером «Весна» и в синей кепочке уступил Виктору кресло. Виктор замялся:

– Спасибо… Да я постою.

– Да садитесь, садитесь, мне сходить скоро, а вы с пакетами, неудобно же.

– Спасибо. Удачи вам.

– Спасибо… – Парень смущенно улыбнулся и стал в проходе, держась за свисавшую с поручня, как в трамваях, петлю. Судя по звукам, долетавшим из наушников, он кайфовал от старого доброго «Don’t Worry, Be Happy» («Не парься, расслабься»).

«Воспитанная нынче молодежь пошла», – машинально подумал Виктор и вспомнил, как они сами двадцать лет назад шокировали москвичей, уступая старшим места в метро. Кстати, если судить по видневшимся наушникам на головах пассажиров, нынче пошедшая молодежь массово запала на CD-плейеры.

Решив внять настойчивому совету оцифрованного Бобби Макферрина-младшего, теперь Виктор больше обращал внимания на то, что произошло с городом. Напротив Московского микрорайона, до Пушки, вечное болото с гнилой водой между старой и новой дорогой к мосту было засыпано, и на этом месте был разбит сквер, где среди зеленых молодых елочек, к удовольствию детей, шумел фонтан и возвышалась пластиковая фантазия из горок, лесенок, каруселей и каких-то еще аттракционов, которых он не успел разглядеть. Рядом с Первомайским мостом возводили опоры нового, третьего по счету. Запустения здесь не чувствовалось, наоборот, царили обустроенность и порядок, как в юбилейном восемьдесят пятом, когда праздновали тысячелетие города, и это начало успокаивать Виктора.

«Значит, я могу себя поздравить, – подумал он, – в этой реальности мы, то есть другой я, сошлись с Ларисой. Боже, что это была за страсть! Какой мы были парой! Рядом с ней ты был просто другим человеком – сильнее, умнее, благороднее… какое это было счастье! Готов был всю жизнь носить ее на руках… И на работе неплохо было, перевелся в приличное КБ, куда в основном местные устраивались… Ну, вообще-то и здесь, в Брянске, завод оказался не хуже. Просто ей надо было выбрать из нас двоих, и она выбрала тогда не меня, но это не конец жизни, у меня потом и семья сложилась, и дети появились… а здесь я, то есть другой я, все-таки с ней, и это прекрасно, пусть они будут счастливы… а ведь тогда ты тоже думал «пусть они будут счастливы», точнее – «пусть она будет счастлива» и «не буду мешать». Не буду мешать. В конце концов, второй я мне немного родственник…»

Тут до Виктора дошло, что за проезд он так и не заплатил. «А кондукторов-то тут нет, наверное», – решил он, вспомнив о кассе в маршрутке.

– Простите, тут куда передают – вперед или назад? – обратился он к сидящей слева у окна женщине, которой можно было бы дать где-то от сорока до восьмидесяти, надеясь узнать заодно, и сколько билет стоит.

– Гражданин! – возмущенно отпарировала дама. – Степенный, культурный человек, а…

– Простите, о чем вы? Я за проезд передать.

– А как будто вы не знаете, что троллейбус давно бесплатный! Вы же не на Луне живете!

– Понимаете, я долго был в командировке. Помогал братскому народу… одному.

– А! Ну уж вы тогда простите.

– Да ничего. Хорошо резидентам иностранных разведок – их готовят, а тут только удивляешься – как все изменилось!

– И не говорите. Вот вы же, наверное, слышали – интуристов в космос будут возить, чтобы в стране валюта была?

– А вот насчет этого, кстати, что-то было. Точно. Только насчет троллейбуса – раньше, например, считали, что бесплатным нельзя сделать, потому что тогда троллейбусов на линии не будет.

– Ага, сейчас попробуй «не будет». Компьютеры! Вы представляете – за каждым троллейбусом следят из космоса! Вот мы с вами едем, а за нами спутник следит. Смотрят, по расписанию идет или нет. Все это – чтобы не было дефицита личных машин. Вы же видели, что у них там творится? Это же ужас! Никакой экологии, смог, шум…

– Пробки…

– Вот-вот. У них там на улице дерево не растет, только толпа, как стадо, туда-сюда, туда-сюда… Как они там с ума все не сходят?

– Привыкают, – вздохнул Виктор.

Дама понизила голос и придвинулась к Виктору:

– Вот вы мне, пожалуйста, только честно скажите – там жить можно? Или как?

– Ну… я в общем-то не выбирал… Человек к разным условиям может привыкнуть.

– Да. Значит, правильно у нас теперь все показывают. Что у них там в магазине сорок марок холодильников на выбор, а с пробками ничего сделать не могут. Куда ихний народ только смотрит?

– Это очень тонкий вопрос… тем более что я-то, собственно, по компьютерным технологиям.

– Очень хорошо. Может быть, компьютеры и помогут им разобраться со своими.

«Надо сматываться. А то в разговоре по незнанию что-нибудь ляпнешь».

Глава 5 «Коннект» с Википедией

– Остановка «Телерадиотовары»! Пассажиров просят заранее подготовиться к выходу! – объявил автоинформатор голосом дикторши брянского радио.

Местность у остановки он не совсем узнал. Район этот в народе звали Макаронка – в честь макаронной фабрики, что появилась здесь к радости местного населения в полуголодные послевоенные годы, а по пришествии макаронного изобилия на советские прилавки была сослана в менее стеснительные условия Фокинской промзоны; название же остановка получила по магазину за квартал отсюда, к которому когда-то заворачивали троллейбусы. Здесь тоже вовсю шла стройка: зеленые довоенные деревянные домики по Дуки были уже снесены (хотя и в реальности Виктора их начали сносить), а на первом этаже новенькой девятиэтажки, прямо возле остановки, красовалась вывеска: «Промкооператив «Коннект». Инновации в информации».

Душа Виктора Сергеевича перевела эту вывеску как «Не проходите мимо». Душа желала увидеть милые сердцу стеллажи с мониторами, системными блоками, клавиатурами и мышами, с материнскими платами и харддрайвами (хотя бы айдишными), а также разные там видюхи, сетевухи, зеленые планки оперативки, похожие на расчески, модемы, хабы и прочая. Душа залихватски свистнула и понесла ноги Виктора Сергеевича прямо к стеклянной двери заведения.

Но у самой двери Виктора Сергеевича остановил Голос Разума.

«И что ты там собрался увидеть? – вопрошал его Голос. – Пыльные ДВК, у которых надо было трясти пятидюймовый дисковод, чтобы заработало? Разве ты не знаешь, что настоящий прогресс в вычислительной технике у нас начался с момента, когда в нашу страну хлынули импортные персоналки? Разве ты не знаешь, что советские заводы никогда не могли слепить ничего подобного? Разве ты не знаешь, что СССР отстал по компьютерам навсегда? Разве ты не знаешь, кому мы обязаны интернетом?»

В раздумье Виктор взглянул на часы, затем на расписание работы. Заведение должно было быть уже десять минут как закрыто, хоть таблички и не висело. Но последнее необязательно.

«Ну вот, вопрос решен естественным путем…»

– Гражданин, вы проходите или как?

Виктор пробормотал «Извините…» – и машинально вошел внутрь. Дверь не была заперта.

Холодок из кондиционера и легкое расслабляющее щебетание Амаи Сейкацу, объемно порхающее по офису, показались чем-то привычным и естественным. В остальном же магазин был совершенно не похож на компьютерный.

Прежде всего, в нем почти не было витрин. Вместо этого в торговом зале была куча цветов, среди которых уютно размещались столики с каталогами и мебельные комплексы. Висящие на стенке круглые кварцевые часы показывали время на час позже.

«О как! Смещение времени началось! А раньше вроде не было… Стоп. Это же просто у них нет перехода на летнее время! Во второй реальности я был по зимнему, а в третьей… в третьей тоже мог быть переход на летнее, его же еще Временное правительство вводило. Да мало ли как там они стрелки крутили».

– Сюда проходите, пожалуйста! – позвала Виктора к офисному столу девушка, совсем еще молодая – лет ей, наверное, было двадцать или почти двадцать, – осветленная шатенка, курносая, с озорным хвостом волос на затылке, который подчеркивал ее юный возраст. Макияжа на ней почти не было, а в одежде не чувствовалось дресс-кода, ставшего идиотским обыкновением реальности Виктора. Вязаный по «Сабрине» жакет из подернутой дымкой осеннего утра синельной пряжи с небольшим воротом мягко и ненавязчиво подчеркивал округлую выпуклость бюста; явная скромность и тайный вызов попеременно заигрывали со взглядом посетителя. Традиционного бейджа тоже не было – да и в этом случае было бы неясно, как его приколоть.

– Меня зовут Виктория Константиновна Имашева, а в общалках у меня имя Викки^[18]. Пожалуйста, присаживайтесь, чтобы я помогла вам выбрать.

– Да нет, спасибо, я пока хотел бы посмотреть.

– Смотрят у нас здесь.

Виктор обратил внимание, что на столе стоят два обтекаемых бело-голубых яйца-монитора, по внешнему виду напоминавших первые iMac’и; один к девушке, другой – к покупателю. Он присел на темное офисное кресло из гнутых трубок; со стороны Викки повеяло приятным незнакомым нежным цветочно-фруктовым ароматом духов с нотами зеленой розы, ландыша, сирени и тибетского мускуса.

– Вы для дома берете или организации?

– Для дома. Если, конечно, для дома их продают.

Викки смущенно улыбнулась и потеребила электронные часики-брелок в стиле техно, придававшие свитеру расчетную стрелу прогиба между чашечками.

– Шутите. Конечно, для дома продают. А крупные предприятия или организации обычно заказывают выезд специалистов на место для анализа и постановки задачи, чтобы составить ТЗ^[19]. У вас уже есть компьютерная техника, или вы впервые берете?

– Нет, у меня компа еще нет, вот хожу, присматриваюсь.

– Здесь мы выберем решение согласно вашему интерьеру. Консультант съездит с вами на квартиру и посоветует, как лучше вписать оборудование в вашу обстановку.

«Хм, тут, наверное, компы элитная вещь и их обычно с мебелью заказывают…»

– А просто компа у вас нельзя купить? Чтобы на письменный стол поставить?

– Ну, во-первых, как вы знаете, мир окружающих вещей определяет наше здоровье, а так называемые компьютерные столики за рубежом вносят в дом диссонанс, превращают его в контору. Поэтому мы предлагаем разные решения.

С экрана второго монитора исчезла заставка с водопадом, и вместо нее показались фотки.

– Это «Интеллект». Шкаф, который после работы вы можете закрыть и откатить в угол. На полках можете разместить диски и книги. «Компакт» – часть мебельной стенки. Вот так откидывается крышка и превращается в компьютерный стол…

«В принципе такое и у нас есть. Только магазинам выгоднее торговать обычными столиками. Меньше геморроя».

– Для маленьких комнат – «Ботаник». Рабочее пространство под кроватью, кровать на втором уровне. В студенческих общежитиях обычно такие.

– А попроще чего-нибудь, подешевле?

– Ну… стоимость же зависит от подключения. У вас какое дома подключение?

– Подключение?

– Ну да. Если у вас стоит еще «Домолиния-1», то вам есть смысл брать комплекс четвертого класса с текстовым монитором двадцать три сантиметра, если «Домолиния-2» – графическим тридцать семь, и так далее.

– Так у меня еще нет подключения.

– А как вы собираетесь работать?

– Ну, как… включить и работать.

– А как же… где же программы будут?

– Ну как где? В оперативке… на жестком диске будут.

– Это вроде персоналки?

– Ну да.

Викки опять улыбнулась. На этот раз – снисходительно.

– Эпоха персоналок прошла, – произнесла она тоном учительницы младших классов. – Это тупиковое направление, которое фирма «Эпл» выдавала за главный путь развития, чтобы обойти конкурентов. Если вы покупаете персоналку, вам надо покупать систему и пользовательские программы, драйверы, настраивать прерывания, надо хранить свои данные, делать резервные копии, одним словом, брать на себя всякий геморрой. И общаться и смотреть сетевые ресурсы вы все равно не можете, пока не подключитесь в сеть…

– Простите, Вика, а вы случайно не брянский «пед» кончали?

– Еще не кончила. Я на четвертом, а вечером здесь подрабатываю. На преподавателя информатики учусь. А как вы догадались?

«Ясно. Википедия».

– Интуиция. Можно продолжать, я слушаю.

– Так, на чем мы… А при подключении к домолинии у вас сразу все – и программы, и новости, и погода, и разные ресурсы, и распечатать все, что надо, вы можете. И никаких вирусов! Вы же знаете, там, на Западе, попытки создать эффективный сетевой компьютер не удались из-за противодействия фирм «Интел» и «Майкрософт»…

– Неужели? – невольно отреагировал изумленный Виктор, который всегда считал, что здесь сыграли роль и определенные технические трудности.

– Конечно! Только в условиях нашей плановой экономики удалось реализовать комплексный подход. Вы подключаете терминальную станцию к домовой сети – в зависимости от поколения сети это может быть от простого текстового терминала на восемьдесят символов в строке до так называемых тонких клиентов с графическими терминалами. За рубежом такое находит применение в банках, где важны надежность и защита информации. Ну и потом, вам надо будет на бумаге что-то распечатать – как вы это сделаете без сети?

– А что, принтеры дефицит?

– Ну, их же частным лицам вообще не продают.

– А, ну да. Как и ксероксы, верно?

– Конечно. Поэтому посылаете в пункт печати и получаете там бумажную копию не на каком-то матричном, а на лазерном. Прямо как в типографии.

«Ладно. В конце концов, если задаться целью не дать каждому свободно печатать… но зачем тогда развивать сети? Они же в электронном виде будут пересылать».

– …А вот в варианте стола со стеклянной крышкой удобно набирать текст, держа рядом разные бумаги. Это удачная альтернатива копихолдерам…

– Понятно. Но я только сегодня приехал в ваш город и вряд ли скоро успею подключиться. Что бы вы могли посоветовать?

– Если часто ездите, можно «Кристалл-98». Но он дорогой, тянет где-то на десять минималок первой.

«Прилично…» – подумал Виктор, уже прикинув, что «минималка первой» – это где-то в местных под двести пятьдесят.

– А взглянуть можно? Может, накопить, и?..

– Пожалуйста.

Перед Виктором появился маленький субноут, чуть поуже современных нетбуков, только потолще, сантиметра три с половиной. Был он алюминиевым, пепельно-серым, под титан, и этим чем-то напоминал большой портсигар, на крышке которого виднелась рубиново-красная звезда в золотистом венке. Виктор ждал, что Викки засыплет его цифрами технических данных, но она просто открыла крышку, под которой оказалась миниатюрная, но достаточно удобная клава, длинный экранчик дюймов шесть или семь и кнопочка джойстиковой мыши. Викки надавила на кнопку, и по экранчику сначала побежали символы загрузочного эхо, затем он погас, на четверть минуты высветил логотип с буквами УНАС-97, который сменился круглыми часиками, а потом рабочим столом привычного вида, без наворотов, с фоном цвета морской волны и иконками «Документы», «Лексикон под УНАС», АБАК-98, «Ариадна 2.1» и прочими знакомыми и не очень.

– Видите, практически все для работы и общения. Весит всего килограмм, клавиатура, джойстик защищенные, можно под дождем работать. Вот только с портами сложнее, здесь четыре унипорта, вы представляете, что это такое? – И она повернула корпус. Перед Виктором предстали четыре знакомые прямоугольные дырки, каждая шириной примерно с сантиметр.

«Однако! Типа «Тошибы Либретто», да еще и с USB. И сейчас бы такую нехило. Офис на ней пойдет, а больше обычно и не надо. Зато в портфель сунул и пошел. Еще и неубиваемая, судя по корпусу».

– Вы знаете, – продолжала урок Викки, – под унипорт за рубежом сейчас выпускают очень мало устройств, поэтому вам в случае чего из комиссионки мало что подойдет.

– А почему я должен идти в комиссионку?

– Ну, те, кто берет такие, часто ходят в комиссионки. Сюда пойдет в основном отечественное под унипорт – привод гибких дисков, сетевая карта, лазерный дисковод, радиомодем, даже мышь и клавиатура для унипорта есть. К нему у нас выпускают много чего, правда, все это дороже обычного. Они же в основном для армии и ГО идут, часть на гражданку, с того и дорогие…

«Интересно, куда будет глядеть полкласса на ее уроках? Можно не угадывать с трех раз…»

– Вы что-то спросили?

– Вика… Викки, а вы будете младшие классы вести?

– Нет, старшие. Когда уже пойдет системное программирование и сетевая архитектура, а что?

– Да так, просто трудно, наверное, проблемы взросления… А такого же, но подешевле у вас нет?

– Дешевле – компуляторы. Например, «Юниор» за триста пять…

Объяснить, что такое загадочный компулятор, Викки не успела: из искусственных джунглей заведения выскочил парень в типичном киношно-хакерском прикиде – джинсы, клетчатая рубашка и кожаная жилетка.

– Телефон! Лешкин телефон у тебя? Звони скорее!

– Что ему звонить, он во Мглине. Он и на «кукурузнике» не доберется. Миш, а что случилось? А то у меня покупатель.

– Случилось. У Штольца дековский компьютер сдох.

– У какого Штольца? Из Гончарова? Извините, пожалуйста, одну минуту, – обернулась она к Виктору.

– Да ничего, я все понимаю, – ответил Виктор Сергеевич. Разговор его заинтересовал, пожалуй, даже больше, чем сама Вика.

– Какое Гончарово? Герхард Штольц, телекорреспондент «Ди Эрсте». Сейчас по телефону нашей звонили, ноут не запускается, сейчас сюда едут.

– Сюда?

– Ну да. А потом напишут – русские так и не смогли починить какой-то ноутбук!

– Не, ну а что, больше некому в Брянске?

– Да какая разница! Все одно напишут! Ты же знаешь этот скандал, когда их фирмы за взятки свой хайтек через Внешторг пихали? Они ж теперь за все вцепятся! Нет, дернуло меня уйти с «Электроаппарата»…

– Слушайте, что у них там с ноутом-то? – не выдержал Виктор. – Винды девяносто пятые или девяносто восьмые? И что глючит? Железо, ось, что?

– Да по телефону что там… Главное, была бы фря или полуось, а по мастдаю у нас никто не ковырялся… А у вас есть знакомые? Им можно позвонить?

– Позвоним, – хмыкнул Виктор, – больного надо живьем посмотреть. А что у вас так? Девяносто восьмой год вроде. Пора изучить.

– А на чем, на пиратках? Да я лучше валютой пойду спекулировать. Меньше дадут.

В зал заскочил парень лет тридцати пяти, в костюме с галстуком – похоже, это был здешний манагер.

– Ну что? Узнали? Михаил! Виктория! Они сейчас с Полиной Геннадьевной у входа!

– Да вот тут гражданин вроде со связями, обещал гуру по мастдаю, – ответил Михаил, на всякий случай вынимая из чехла свой пейджер.

– Это вы? Здравствуйте. Кондратьев Иван Анатольевич, технический директор.

– Очень приятно. Еремин Виктор Сергеевич. Пока никому звонить не надо, надо посмотреть. Может, он у них вообще накрылся.

Глава 6 Секрет фирмы

Стеклянная дверь растворилась, и в нее вошел седоватый мужчина в замшевой куртке и с плоской темно-коричневой кожаной сумкой в руке, разговаривавший по пути с дамой лет сорока в новом темном демисезонном пальто. За ним шествовал рыжий заросший здоровяк в очках и нес на плече здоровую бетакамовскую камеру, хищно уставившуюся в пространство блендой объектива и микрофоном, чем-то похожим на глушитель пистолета. И вообще у этой камеры был вид какой-то приблуды из фильма про роботов.

«Дама – это, надо полагать, и есть Полина Геннадьевна, какая-то шишка, седой чувак – Штольц, а это его оператор. Ноут, сто пудов, в сумке. Хотят снимать. А это в мои планы не входит…»

– Простите, Викки… можно куда-нибудь пакеты пока пристроить у вас? А то неудобно.

– Можно в холодильник. И плащ давайте, я повешу.

Вошедшая троица на пару секунд остановилась у вешалки. Дама сняла пальто; ее слегка крупную, но стройную фигуру, словно кистью художника, обрисовывал строгий и элегантный комплект из синего шелкового крепа, состоявший из прямой юбки и жакета на «молнии», лаконично отделанного желтым кантом. Овальное лицо окаймляли длинные прямые каштановые волосы с золотистым оттенком, спадавшие на плечи, а слегка подведенные тонкие брови под высоким открытым лбом создавали выражение строгости. Внешность мужика Виктора как-то меньше интересовала, хотя деловое общение предстояло вести именно с ним. Иван, подойдя, что-то шепнул Полине Геннадьевне, та улыбнулась и подвела процессию к Виктору.

– А это наш внештатный консультант по европейской технике, он поможет провести диагностику. Герхард Штольц, Виктор Еремин.

– Добрый вечер, – с улыбкой произнес Штольц по-русски и без акцента, – компьютеры у вас не только удел молодых?

– Гутен абенд, – ответил Виктор, – в информационном обществе не должно быть неравенства.

– О да, – подтвердил Штольц, – в наших восточных землях это очень актуальная тема. Однако вот с чем мы к вам пришли.

Из сумки на столе появился изящный, хоть и немножко толстоватый по нынешним временам пластмассовый прямоугольничек приятного табачного цвета с белыми буквами «Digital» на маленьких красных кирпичиках, выложенных в ряд посреди крышки.

«Стильно, – вздохнул Виктор. – А ведь когда-то это основной конкурент был для IBM. PDP-11 в Союзе копировали. Вечная память бренду».

Правильный пацанский ноут, подумал Виктор. Пень MMX, четыре гига винт, тридцать два оперативка, почти четырнадцать дюймов экран, сидюк, даже реальный тачпад вместо шарика – почти все, что надо для того, чтобы писать романы и шариться по инету. Вот разве что USB нет. Но у них там, при капитализме, под него почти ничего еще не сделали… Ого! Даже NT4 стоит, судя по наклейке, не какая-то там «девяносто восьмая» для чайников.

– У вас хороший выбор, герр Штольц.

– Мне его посоветовал наш компутерфахперсонал. Кстати, у нас неплохо устраиваются эксперты из СССР.

– Я не планирую выезда. Да, и одно условие: абсолютно никаких съемок.

– Почему?

– Гешефтсгехаймнис. Секрет фирмы.

– О, это серьезно. – Герхард сделал знак рукой оператору, и тот опустил камеру.

Виктор подключил блок питания – загорелся глазок светодиода – и неторопливо открыл крышку. Из офисной акустики как раз к месту зазвучал ремикс темы X-files.

Собственно, ковыряться пришлось недолго. Автор опускает описание самой процедуры не из слабого представления об оной, а потому что даже компьютерщики в ней ничего шибко нового и интересного не найдут. Дело в том, что в абсолютном большинстве фильмов про кулхацкеров зрителю просто морочат голову. Вся эта интимная жизнь IP-пакетов, вымученная рендером в 3D-Max, все эти корявые кореловские схемки сетей, на фоне которых вплывает огромная, как блокирующий троянский порнобаннер, надпись «ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ», куда пишут слово «ПАРОЛЬ», все эти progress bars, показывающие каждое почесывание ядра системы, удаления файлов и перевод миллиардов в центральный банк Катманду, все эти байки о хакерских антивирусах (делать им нечего, хакерам, окромя как базы пополнять) – все это муть, а описание того, что делал Виктор, можно найти на десятке форумов.

Короче, Виктор быстро обнаружил, что гость Брянска, как это нередко делают незадачливые юзеры, снес в корне диска С: файлы ntldr и ntdetect.com, без коих система не разберется в устройствах компьютера. Виктор мысленно поблагодарил себя за то, что он таскал в своей барсетке CD-портмоне, где был, естественно, диск LiveCD – а в наше время айтишник без инструментов с магическими названиями «LiveCD» и «загрузочная флешка», это все равно что мобила без SMS, – ну и завалялся у него, то есть Виктора, еще древний пятый сервис-пак к NT4 (если читатель не знает, что это, то можно подробно не объяснять, главное, что этот самый сервис-пак оказался под рукой, как традиционный рояль в кустах у писателей-фантастов). Вопроса, можно ли что-то скачать с сайта «Microsoft», Виктор не задавал. Мало ли, тем более при иностранце.

– А мои документы тоже будут целы? – спросил Герхард, когда увидел на экране знакомую картинку загрузки с косым флагом дядюшки Билли, который последние полгода вызывал у Виктора определенные ассоциации с эстетикой вечного рейха.

– Надеюсь. Во всяком случае, вирусов я у вас не нашел. Но антивирус на всякий пожарный поставьте.

– Думаю, тридцать марок не сильно напрягут мой бюджет. Последнее время антивирусные программы подешевели почти вдвое. Какую посоветуете?

– Из ваших зарубежных – NOD32…

– Его уже закончили тестировать?

– Ах да… Тогда нортоновский, это беспроигрышно.

«Если он софтом интересуется, как же он системные файлы грохнул? Хотя… с каждым может случиться».

– Наши специалисты говорят то же самое. Похоже, «железный занавес» работает только в одну сторону – вы знаете все про нас, а наши зрители про вас очень мало. Кстати, информационная индустрия Германии, несмотря на общеевропейский кризис сбыта, действительно нуждается в грамотных и нестандартно мыслящих людях из любой страны.

– Это уж лучше вы к нам. У нас тут спокойнее.

«А спокойнее ли? Хотя с точки зрения совкового обывателя – сто пудов…»

– Спасибо, но долг журналиста в демократическом обществе – быть там, где неспокойно. Например, на Ближнем Востоке.

– Как Пауль Вольф с БФП?

– Не слышал…

– Нет, это рассказ такой, фантастический…

«Вторая и четвертая не пересекаются. Это хорошо… А почему я решил, что это хорошо? Ладно, будем думать, что хорошо. Превед рейхсминистру пропаганды».

– Еще раз вам спасибо, рад был пообщаться с вами, – продолжал Герхард. – Удачи вам в СССР.

– Глюк ауф! – с улыбкой ответил Виктор.

Герхард непринужденно расхохотался и продолжил беседу с Полиной Геннадьевной, собирая вещи.

– Если вы не спешите, вы не могли бы немного подождать? – шепнула Виктору на ухо Вика. – С вами хотят поговорить.

Глава 7 Леди де Венчур

«И кто хочет поговорить? – подумал Виктор. – Представители органов? Контакт с иностранцами? Я человек случайный. Проходил мимо, попросили помочь. Много говорил? Ну дык для престижа страны… отпор идеологическим диверсиям и этим… провокациям. Журналист за невозвращенчество агитировал, смолчать – будет неправильно истолковано. Меня ж никто не инструктировал. Пауль Вольф… может, их заинтересовало, кто такой Пауль Вольф… не условный ли знак? Ну дык из фантастического рассказа. Чьего рассказа, кто автор? Да черт возьми, я и автор, я его сочинил, незаконченный, если надо, сам и запишу, что Наташа рассказала. Да… Дурак был этот Пауль, от такой бабы в горячие точки мотался».

– Я не спешу.

– Идемте.

Через коридор за торговым залом они прошли в небольшую комнату, на двери которой красовалась табличка «Директор». С виду это был обычный скромный офис, в интерьере которого необычно и приятно сочетались цвета кофе с молоком и выгоревшей травы; разве что опять-таки монитор не на столе стоял, а проглядывал в просвет тонированной стеклянной столешницы. Принтера видно не было – на тумбочке, где обычно его ставят, мягко струилась вода в мини-фонтанчике. У окна высокие металлические стоечки под сидюки служили опорой для вьющихся цветов; на стене висело несколько почетных грамот и дипломов с советским гербом. Вообще цветы располагались по всему кабинету: украшали стол, возвышались из пластиковых кадок на полу, образовывали живописную горочку в углу, свисали из настенных кашпо и, конечно, обрамляли большое окно с пластиковыми рамами; здесь Виктор понял, от кого шла идея превратить торговый зал в зимний сад. В активных колонках под потолком тихо щебетали виртуальные птицы. Щелкнул автоматический кофейник.

– Извините, если заставила вас ждать, – раздался за спиной сильный, чистый голос. Виктор обернулся и привстал: перед ним была Полина Геннадьевна. Легкий сквознячок от двери донес до Виктора изысканный аромат «Злата скифов», замысловатый букет-воспоминание о дореволюционной роскоши, где бергамот, пачули и амбра соседствовали с ванилью и сандалом.

– Сидите, сидите! Вы нас сегодня так выручили, просто невежливо было бы вас просто так отпустить. – Она открыла шкаф и вынула оттуда небольшую плоскую бутылочку коньяка и две рюмочки.

– Нет-нет, спасибо, не надо! Любой на моем месте поступил бы так же.

«Еще неизвестно, где сегодня ночевать придется. На всякий случай не надо, чтобы спиртным пахло».

– Врачи не позволяют?

– Почему, позволяют. Просто сегодня еще по делам бегать.

– Тогда кофе, если не возражаете. – Она налила две чашечки кофе, по классической традиции советских времен капнув туда рижский бальзам из глиняной бутылочки. – Собственно, если вы не против, хотелось бы узнать ваши координаты, чтобы, если что, связаться.

– Понимаете, Полина Геннадьевна, я только сегодня приехал в Брянск, еще не успел устроиться.

– Раньше работали за рубежом, в недоразвитых странах?

– Вы просто Шерлок Холмс.

– Ничего удивительного. Во-первых, лейблы фирм Юго-Восточной Азии, во-вторых, вы на «ты» с продуктами «Майкрософт», а наше вроде как в новинку… ну и непринужденно говорите с иностранцами – хотя это уже многие так. Наверное, интересная работа?

– Ну… к сожалению, я лишен возможности пускаться в подробности… в общем, так: трудная, но интересная.

– Я поняла. А вы у нас надолго собираетесь?

– А еще ничего не решено. Но пока все складывается к тому, что надолго.

– То есть на какую-то работу будете устраиваться?

– Да с работой, честно говоря, пока еще ничего тоже не решено. Первый день только.

– А у нас не хотели бы поработать? У нас кооператив развивающийся, с перспективой.

– Да с удовольствием, только вот паспорт пока у родственников, тут маленькие организационные вопросы.

– С разменом квартиры, что ли?

– Ну… быт, от него никуда не деться.

– Да, тут долгая песня… Понимаете, можно устроить подработать без официального оформления… ну, нет правил, которые нельзя обойти, знаете, но с зарплатой тогда выйдет не больше полутора минимумов. Устроит ли?

– Ну… а в принципе, пока паспорт не передадут, никуда все равно не устроиться, а если действительно надолго, то пока устроит. Ну а потом с паспортом нормально оформим. Понимаете, не привык без дела болтаться.

– Я тоже. А если бы осрамились с этим ноутбуком в международном масштабе, нас бы точно прикрыли. Это же не наша частная собственность, а хозаренда у государства.

– И всех бы выставили на улицу?

– Нет, у нас же Союз, а не Сомали… Вернулись бы на завод, но начинать снова, организовывать, столько нервов, да и доверия такого уже не будет. А почему вы не спрашиваете, что за работа?

– Насколько я понял, это поддержка компьютерных систем, создание и поддержка мультисервисных сетей, информационная безопасность…

– И вебмастеринг. Не сталкивались?

– Сталкивался.

– Отлично. В общем, наш кооператив относится к венчурным предприятиям, то есть проектирует и реализует комплексные ИТ-решения (она произнесла «и-тэ», а не «ай-ти») производственного и социального назначения, а также обслуживает нестандартную, редкую технику, для которой на местах нет сервисной сети. Так что скорее получайте паспорт, чтобы по-настоящему развернуться. Вы, кстати, где остановились?

– Да пока еще нигде.

Дверь приоткрылась, и в нее заглянул Кондратьев.

– Ну мы пошли, Полина Геннадьевна! Отчет за день я вам в папку сбросил!

– Хорошо, Ваня! Всего доброго! Слушайте, – продолжала она, обращаясь к Виктору, – у нас тут в дежурке кровать стоит, чистое белье постельное в шкафу в пакете. Тут единственно что надо – если вдруг телефон позвонит, ответить. То есть автоответчик запишет вызов, а звонок в дежурке разбудит. Сегодня как раз дежурить некому, у всех дела, наших комсомольцев зачем-то срочно в оперотряд вызвали на вокзалы дежурить… Вы случайно не в курсе, что стряслось? Случайно не президент приезжает?

– Нет, ничего не слышал…

«Президент… при сталинизме у них президент? А почему бы и нет! О чем это говорит? Что роль партии не выпячивают. Ну дык не построила коммунизм, вот и… Ребрендинг, смена имиджа».

– Кстати, у Самолета проверяли эти… сотовые.

– Тогда кого-то ловят, не было такого раньше… Может, маньяк завелся, и не хотят население пугать?

«Как бы еще на меня не того…»

– А что, может быть. Говорят, процент маньяков на душу населения во все века одинаковый.

– Уж думала, самой оставаться придется. Вы можете у нас сегодня и заночевать, а там уже и определиться, а то и вообще у нас пока поживете.

– Простите, это… то есть, Полина Геннадьевна, я ведь незнакомый человек с улицы… не совсем понял… А вдруг, простите за глупый вопрос, я украду здесь что-нибудь?

На лице бизнес-леди отразилось неподдельное изумление.

– Ну, украдете – сядете. Тут где матценности – сигнализация, видеокамеры, фотография ваша уже есть, запись голоса… Смысл-то какой жизнь калечить? Не понимаю… А у вас там что, часто воруют?

– Ну да, конечно… Народ бедный, нищих, бомжей – ну, этих, бродяг – много… правоохранительные органы коррумпированы, суды… наркомания, проституция… зато интернет есть…

«Боже, что я несу… Боже, какую чушь я несу…»

– Тогда понятно. А у нас это – покушение на госсобственность. Это же арендуемое имущество, и налог в казну идет.

– Да. Вы простите, я, наверное, глупость сказал…

– Ну что вы! Я же понимаю, что там совсем по-другому живут. Когда-то у меня тетя ездила Асуанскую плотину строить – боже, какая там у египтян нищета была! Ни образования, ни медицины, вот только торговаться и бакшиш просить – это там поголовно все умеют. Она приехала, говорит – какое счастье, что мы в Союзе родились.

Виктор внезапно почувствовал себя Гулливером, который попал в страну великанов. Или на остров гуигнгнмов, разумных лошадей, где в его сородичах видят жалких оскотинившихся йеху, только из вежливости в глаза не говорят.

А ведь государство в этой ситуации у них даже не за граждан борется, подумал Виктор. Оно борется за себя. Оно, его номенклатура, или как там у них называется, охраняет свои ценности, свою способность защищаться, чтобы его не растащили. Оно у них существует как целое, а не просто как сумма людей, каждый из которых на своем месте рвет одеяло на себя. Неужели хотя бы этого достаточно, чтобы для обычного, еще не увязшего в криминале человека не стало соблазна воровать?

– Большое вам спасибо! А то действительно – что вам тут оставаться, тем более как в семье посмотрят?

– В семье – нормально. – Полина улыбнулась, но как-то по-другому, и Виктор почувствовал в ее голосе горькую каплю грусти. – Я вообще-то одна с дочерью, уже давно, дочь взрослая, учится в Ленинграде в экономическом, уже определила себе будущего спутника жизни, так что дома скандалить некому. А ваши как, где учатся?

Виктор пожал плечами:

– Знаете, у меня была семья, но…

– Разошлись?

– Нет. Стихия природы.

– Простите. Не хотела напоминать…

– Ничего. Если честно, я здесь именно поэтому.

– Мы тоже не разошлись… Он был специалист по топливной аппаратуре. Гонка вооружений… Тогда еще не было лобанцевской теории ошибок.

Она промолчала несколько секунд, словно собираясь с мыслями.

– Виктор Сергеевич, тогда вам надо обо всем этом не думать, а просто окунуться в работу. Для меня, знаете, тоже эта фирма – как семья. Или как дачный участок – человек не просто с него что-то имеет, он им живет. Деньги – знаете, всех их все равно не заработаешь и на тот свет не возьмешь, а вот это, – и она обвела рукой пространство, – после тебя людям останется.

– «Все остается людям»?

– Тоже любите этот фильм?

– Да. Такой вопрос, извините, если несколько странный: на моей памяти Союз был несколько другим… Скажите, а вот бюрократия кооператив не сильно зажимает? Взятки не вымогают? Вообще, вы не боитесь, что государство все это в один раз возьмет и ликвидирует просто так? Тем более что не собственность, а аренда?

Полина Геннадьевна растерянно пожала плечами, словно найдя вопрос странным.

– Это же не троцкизм, а сталинизм. А сталинизм – это модернизация.

– Да, в нашей стране многое изменилось… – задумчиво протянул Виктор, ничего не поняв, и тут же поспешил добавить: – К лучшему.

– Еще бы! Вы же помните, как мы к восьмидесятому по компьютерам отставали? Копировали, а что копировать? Запад уже новые создавал. Зато сейчас иностранцы приезжают и удивляются, что сетями у нас, оказывается, пользуется больший процент населения, чем в Европе. Можем, оказывается, все можем, главное, чтобы паразиты всякие народ не тормозили… Слушайте, я, наверное, вас заговорила? Пойдемте покажу, где устраиваться.

…Дежурка напоминала скорее комнату психологической разгрузки: много цветов, диван, кресла, столик, пластмассовый электрокофейник, одежный шкаф конца пятидесятых и старая микроволновка «Электроника», с одним переключателем и без гриля. Видимо, сюда стаскивали, кому что больше не нужно. Правда, в комнате не оказалось даже самого вшивого телика, что крушило надежды Виктора идейно подковаться в местном сталинизме, зато была слегка покоцанная магнитола JVC оруэлловского года.

Леди де Венчур, как Виктор мысленнопрозвал Полину, попрощалась и вышла, оставив в комнате брелок с несколькими ключами, карточку сигнализации входной двери и ностальгическую атмосферу «Злата скифов». Пора было обдумать свое положение.

Глава 8 Права первой ночи

Читатель наверняка уже заметил, что в начале каждого попадания главный герой занимается одним и тем же: ищет стартовый капитал, жилье, источник доходов, изучает ОБЖ, то есть как жить в новом мире и не высовываться, и только потом начинает думать о своей легализации, а уж ситуации, требующие от него высокого гражданского сознания и долга, его либо найдут, либо нет. Однако если те же вещи вдруг произойдут с большинством из нас, то есть если уважаемый читатель попадет в другую страну или, наоборот, другая страна попадет к нему в результате реформ и демократических процессов, то ему придется заниматься практически тем же. И хорошо, если в бывшей собственной стране не выяснится, что ему заново придется получать гражданство, доказывать, что он не верблюд, и вообще не придется учить другой язык, который по демократическому волеизъявлению одного из живущих здесь народов объявлен государственным. Очень мало вероятности, что в первый же день своего пришествия в такой мир наш читатель будет мерить шагами планету с двуручным мечом за спиной, отфутболивая разношенными берцами головы врагов и каждые сто метров повергая красавиц от восемнадцати до двадцати восьми на нескошенные ромашки. Сэ ля ви.

Осмотрев свой приют, Виктор обнаружил, что воровать действительно особо нечего. Помещения и кабинеты закрыты и поставлены на сигнализацию, и кроме служебки доступны коридор, санузел и маленькая кабинка душевой. По сравнению с вариантом остановиться на квартире ничем не хуже – разве что смущает, что все время на виду. Хотя если гастарбайтера тут не прячут, ничего особенного. Может, это даже и лучше: мелькать все время на виду – скорее привыкнут. Купленные продукты надо было уничтожать, начиная со скоропортящихся. То есть с молока, сметаны, творога и сосисок. Сосиски придется готовить в микроволновке, а это ужасно – они лопнут, вывернутся и станут совершенно безвкусными. Ладно, хоть не тридцать восьмой и не надо объяснять, почему они в пластиковой оболочке.

Так. Переходим к конспирации. Деньги легендировали и поменяли. Мобилу и паспорт на месте работы прятать не будем. Хватит уже, научены второй реальностью. И с собой таскать не будем, как в третьей. Ах, черт, надо же еще и диски с прогами двадцать первого века сховать. Вот бы для отвода глаз еще LiveCD из местного сорца забацать… Хорошо, в двадцать первом их готовых навалом, так и нужды не было. Ладно, подумаем, обмозгуем идею с местными гениями. А насчет того, где спрятать… В Брянске три вокзала: Брянск-Орловский, Брянск-Льговский и Орджоникидзеград. Сделаем как гражданин Корейко – будем таскать с вокзала на вокзал по камерам хранения. Типа приезжий. На вокзалах, однако, оперативники. И что? Документы проверять будут? Большинство народу в СССР по вокзалу шастало без паспортов, особливо кто на электричку. Да и дальнего следования без паспорта брали, это вам не на самолет.

Стоп. Ну, то, что приезжий набрал продуктов, как для семьи, это еще ладно. Может, он из голодной страны или живет старыми представлениями о совке как о стране дефицита. Это проглотят. А вот то, что он не взял в поездку мыло и чем бриться, но при этом таскает с собой портмоне с любимыми дисками, – это не катит даже для ботанов. Срочно фиксить.

«Где ж достать, где ж достать… Полвосьмого. Черт, все небось тут уже в семь позакрывали, да и где тут галантерея-парфюмерия… Стоп. Универмаг у драмтеатра. Никуда он не делся и, может, до восьми. Так, какой у них от входных…»

Светодиод на коробочке у черного входа благополучно мигнул. За дверью подъезда лицо обрызгал вечерний холодок, легкое напоминание о надвигающейся осени. Небо с розовато-сиреневыми облаками грустило о только что ушедшем солнце. Виктор бросился вдоль отмостки в сторону Дуки, чуть не наткнувшись на углу на коричневую будку, такую же, как видел на Старом базаре: «Понатыкали их тут…»

К «Телерадиотоварам» подкатывал очередной бесплатный тролль, и через мгновение за спиной Виктора облегченно вздохнули средние двери.

…Универмаг оказался до девяти, как и после реформы. Очередей и пустых прилавков Виктор не обнаружил, хотя народу ходило достаточно. Продовольственный отдел почему-то исчез… ах да, он забыл, сейчас в доме рядом должен быть гастроном. Теперь в его реальности продуктовый в универмаге, а гастроном частично заполнен мелкими промтоварными лавочками, часть на втором этаже, часть в подвале. Кто сказал, что рыночная стихия – это больше удобства для покупателя?

Предметы личной гигиены предсказуемо оказались на втором. Будем пока экономить. Правда, зубную возьмем «Жемчуг», не утянет, мыло любое из дешевых с пластмассовой мыльницей, а одеколон можно тоже бюджетный – «Русский лес» или «Наташа»… «Шипр» не будем, «Шипр» и «Тройной» – в застой это как для парикмахерских. Нет, стоп. Не будет состоявшийся, степенный человек даже в конце восьмидесятых брать «Наташу», и на кризис тире переходный период не спишешь, какой тут кризис. Возьмем «Консул», в благородной бордовой коробочке, и пусть он на тумбочке на виду стоит. Кстати, если у нас сейчас кто-то будет душиться одеколоном под названием «Наташа», его не сочтут пассивным геем?

Виктор перевел глаза на стекло прилавка, где расположился ассортимент бритв, и изучил ценники.

«М-да. «Микма» с сеточкой, она же бывший «Филипс», – это хорошо, но пока дороговато, как и «Харьков» с плавающими ножами. Всякие бюджетные электро– не стоит, механическим «Спутником» пусть бреется тот, кто это чудо придумал. Возьмем безопаску. Мокрое бритье – это не экономия, а стиль, чище бреет. Станок взять с регулировкой – накладно… а, вот, он еще и здоровый, неудобно в дороге. Вот простой алюминиевый в коробочке – самое то. К тому же у человека моего возраста это может быть просто привычка. Черт, как много тонкостей в простых вещах».

Из лезвий Виктор выбрал нержавеющие «Ладас» в бело-голубой коробочке с силуэтом бегущего спортсмена и надписью «После бритья сушить, но не вытирать», что свидетельствовало об остроте лезвия, а кисточку, стаканчик и крем взял первые попавшиеся, на них мало кто обращает внимания. Кстати, для бритья, помимо кремов, уже были гели.

«А лезвий возьму-ка я на всякий случай пару упаковок. Или больше. И вообще, как с ними тут?»

– Скажите, а нержавеющие лезвия у вас часто бывают?

– Всегда!

– В смысле?

– Но вы ведь всегда бреетесь?

– Всегда. Ну, если войны не будет.

– И они теперь всегда. Ну, если войны не будет.

Продавщица, судя по возрасту, хорошо помнила другие времена, но старалась перестроиться.

– Из кремов после бритья, лосьонов что-нибудь возьмете? Зеркальца? Шампунь выберете? Туалетную бумагу, бумажные полотенца, в дорогу ж, наверное, собираетесь?

– Нет, спасибо. Вот эту расческу еще пробейте.

…Вернувшись в дежурку, Виктор принялся готовить подобие ужина и размышлять.

Попал он, конечно, удачно. Устроиться, хоть и временно, без прописки и документов… Хотя кто еще знает. Может, просто кинут, поработает – и скажут: а мы вас, гражданин, никогда не видели. Нет, нет, не скажут. Забугорный журналист видел, а тут уж бомж не бомж, а торг уместен. Странный и подозрительный гражданин? Ну так что же вы странного и подозрительного такому гостю порекомендовали? А вдруг я ему на ноут троян с кейлоггером запендюрю, а? Нет, тут если разойтись, то по-хорошему. С другой стороны, рабочих рук здесь дефицит, ситуация понятна, почему не нанять квалифицированного шабашника? Ша-баш-ник. Вот как это тут называется. Ша-баш-ник. Мало кому в Союзе было интересно, кто такие шабашники: поработали, рассчитались, а порой и налом рассчитались, – и всего доброго. Статус понятен.

Перед тем как засунуть сосиски в микроволновку, он порезал их на мелкие кружочки и положил на хлеб. «Не так стремно, а на будущее что-нибудь сообразим…»

Теперь о международном положении, подумал Виктор. Когда и как произошла развилка – это, пожалуй, сейчас не главное. То, что декларируемый сталинизм неожиданно сочетается с элементами перестройки и развитием кооперации, – тоже возможно. Чего только у нас не провозглашали – это не значит, что именно это и будут делать. Неясно другое.

Во-первых, странный рывок в компьютерной технике. Причем развиваются другим путем – не стали догонять в персоналках (пережиток капитализма эти персоналки), а ухватились сразу за сети и сетевые сервисы, хотя основной проблемой должна быть пропускная способность этих самых сетей. Правда, в этом есть своя логика. Сети хорошо развивать централизованно – раз. Юзеров в сетях проще контролировать – два. Для киберсталинизма и то и другое очень важно. Что там еще? А, высокая стоимость жестких дисков в девяностых. Сами, помнится, делали сети на «пустышках» с загрузкой от новелловского сервера. Коряво было, но зато быстро разворачивали, с минимумом средств. Даже Гейтс пытался в это время делать сетевой компьютер, но заглохло у него. А может, он просто посчитал, что тогда он меньше заработает, чем при предустановленных виндах? Или больше риска, что другие конкуренты отъедят часть рынка ОС? И прощай, мировая гегемония? Интересно, интересно… Но сейчас об этом некогда.

Некогда, потому что возникает это самое «во-вторых». В принципе если в Союзе сосредоточить средства на какой-то отрасли, то можно быстро догнать и перегнать. Вон в шестидесятых с паровозов на тепловозы и электровозы перешли, на автосцепку – а в Европе она до сих пор не везде. Но деньги откуда взялись? За счет чего они это дело провернули? Заглохших отраслей что-то не видать (пока), сумки с продуктами не удивляют, нефть еще не дорогая, откуда богатство-то взялось? Или, может, у них половина народа за пайку в лагерях вкалывает, чтобы вторая жила нормально? А кстати, надо радио послушать, глядишь, чего прояснят.

JVC, несмотря на возраст, был классной машинкой – в свое время за такие в комке просили две тысячи, не то что «Шарп» какой-нибудь. Правда, УКВ был только на второй FM-диапазон, и конвертера Виктор не обнаружил («Ладно, сами потом спаяем»), а на КВ ловить он не решился – мало ли тут что за прослушивание вражьего голоса. Раз видеокамеры в зале есть, могут быть и микрофоны, даже в сортире, и местные не предупредят – оно может вроде как в порядке вещей быть.

Он воткнул вилку в сеть и включил былую гордость японской промышленности. Из динамиков мелодично и распевно потянулась «Идут на Север, срока огромные».

«Это что же, у них блатняк свободно?» Виктор поспешно убавил громкость и проверил, какой диапазон. Все-таки УКВ. Он слегка добавил громкости, так чтобы не было слышно соседям сверху, и продолжал слушать. Певец исполнял шлягер очень красиво, распевно, и главное, душевно, безо всяких этих сипов, хрипов и всхлипов, непременных спутников наших звезд этого жанра. По стилю исполнения это скорее было похоже на народную песню.

– Мы продолжаем передачу «Русский шансон», – мелодичным голосом проворковала ведущая, – а теперь послушайте в исполнении…

После третьего хита Виктор понял принципиальную разницу русского шансона нашего и здешнего. В нашем шансоне главное – зрелище, шоу человека за гранью общества. Показать типаж человека, который, в отличие от Остапа Бендера, не чтит Уголовный кодекс или, на худой конец, попал под волну репрессий, выставить его героем или романтиком, вызвать жалость или что-то вроде восхищения – вот основной смысл. В здешнем же было главное – донести до слушателя обычные человеческие чувства: любовь, ненависть, зависть, мщение. В общем, раскрывали перед слушателем внутреннее естество тех, о ком поется, со всеми их сложностями. Наш шансон воспевает тех, кто живет не по законам, а по понятиям; в здешнем герои песен – это такие же люди, как мы, только попавшие в особые обстоятельства.

– Василий Ефимович, – пропела ведущая после того, как смолкла очередная песня, – радиослушатели часто спрашивают нас, как и когда возникла идея этой передачи. Ведь еще лет двадцать назад никто бы не подумал, что песни такого содержания можно исполнять по радио, и, самое главное, они будут так звучать.

– Еще в семидесятых стало ясно, что надо что-то противопоставить так называемым «эмигрантам», песенной субкультуре, которая у нас распространялась магнитофонной перезаписью. Вы, наверное, помните?

– Да, конечно. «Цыпленок жареный, цыпленок пареный…» Многие тогда переписывали, просто потому что на советской эстраде, в советской музыкальной культуре ничего другого в этом стиле не было, был вакуум.

– Это вы правильно сказали – был вакуум, и заполнялся он низкопрофессиональным, как теперь говорят, андеграундом, который обращался к протестным настроениям, романтизировал человека антиобщественного. А ведь этим терялся слой народной культуры, который профессиональные деятели искусств должны были переосмыслить. Вот, например, камаринская плясовая – протестная, хулиганская песня, но в ней увидели самобытный мелос, основу для классического произведения. Да и вообще, если вспомните биографию Сталина – он ведь участвовал в действиях, нарушавших законы Российской империи, его арестовывали, он был в местах заключения, так что, замазывая эту часть народной культуры одной краской, мы бросаем тень и на революционное прошлое, не так ли?

– Несомненно. И все-таки хотелось бы уточнить, в чем задача нынешней работы по восстановлению именно этой части фольклора, кроме противодействия эмигрантам? Ведь есть же и другие темы.

– Задача очень проста: помочь человеку, утратившему связи с обществом, в него вернуться, дать ему возможность почувствовать, что он на самом деле такой же, как все, что он воспринимает мир так же, как все, что общество, как мать, все еще ждет его на пороге дома…

«Все это хорошо, но где же Пушкин…» Виктор покрутил настройку. Следующая станция оказалась чисто рекламной, а если точнее, то на ней рассказывали новости о разных товарах, взвешенно и без заманух для покупателей. Третья по счету, судя по всему, была чем-то вроде канала «Культура», и там транслировали итальянскую оперу, естественно, без перевода, а по четвертой шла трансляция с матча. Общественно-политические и новостные, видимо, были островами среди недоступной импортному реликту части мегагерц.

А собственно, ничуть не хуже нашего, решил Виктор. В нашей реальности на FM с десяток каналов, но особого выбора нет. На большей части более или менее удачный подбор попсы, перемежаемый мерзкой, режущей слух местной рекламой, когда авторы роликов, чтобы доораться в уши покупателю, выводят уровень аудиосигнала до искажения, ибо фирме больше хвастаться нечем, и остается тупо орать в уши. И даже если будет цифровое вещание, все равно ничто не изменится – везде будет набор попсы, реклама и туповатые шоу, рассчитываемые на одноклеточную рефлексию слушателя.

«А вот, кстати, забыл спросить, – подумал Виктор, – как тут с криминалом. Типа рэкет, разборки, наезды и такая святая вещь, как замочить конкурента. А то ведь заснешь тут, а проснешься – черт знает…»

Помыв тарелки (о горячей воде в умывальнике было нетрудно догадаться по наличию душевой), Виктор постелил на диване и продолжил разбор ситуации.

«А ведь Полина намекнула на то, что она свободна. Интересно, встречается ли она с кем-нибудь? А что, это шанс. Дама она деловая, со связями… может, через нее есть возможность и паспорт получить. Изучить интересы, начать ненавязчиво ухаживать, строить отношения… К тому же она просто красавица, весьма недурно сложена, наверняка спортом занимается или фитнесом; еще любой комсомолке фору даст во всех отношениях. Полезное с приятным».

«Нет, – подумал он спустя минуту. – Пошло это и грязно – пользоваться одиночеством женщины ради личной карьеры. Еще бы понятно, была бы она каким уродом, не физически, а по совести – людей кидала, выдрючивалась… а вдруг она хороший, умный человек и толковый руководитель? Это же у нас такая редкость, особенно последнее. Для такой надо быть просто другом и ангелом-хранителем».

И, подумав малость, мысленно добавил:

«Да и эпоха не та…»

С этими словами автор оставляет главного героя мирно спящим на диванчике в подсобке и ждет, что же подарит ему следующее утро.

Глава 9 Сети Советов

– Какая крыша? Мы на первом этаже. Да и про верхних не слышал, дом новый.

Кондратьев несколько удивленно смотрел на Виктора. Было семь пятьдесят, немного до начала рабочего дня. В колонках бодро орал старый добрый «Оттаван» – «Hands up, baby, hands up»^[20]. Вдох глубокий, руки шире… В каком формате, интересно, тут хранят музыку, если наверняка ищут альтернативу Фраунгоферу?

– Простите, я не так выразился. Тут в самой фирме нормально можно на ночь оставаться? Не наезжают?

– Откуда? Это же не гостиница. Если заезд командировочных, они в «Туристе» обычно.

– Еще раз простите, я не в том смысле. Имелись в виду рэкетиры, разборки конкурентов, ну…

– А-а, я ж забыл, что вы оттуда… Нет, у нас же законное предприятие, да еще венчурное. За это и пятьдесят восьмую впаять могут. Диверсия и подрыв курса партии на ускоренную информатизацию. Мы ж на переднем фронте борьбы за выживание Союза. Сможем мы за годы пройти тот путь, на который капстраны тратили десятилетия, и построить информационное общество, – от этого нынче зависит, будет ли существовать наша Родина и наш народ. Разве нет?

– Ясен пень! – воскликнул Виктор Сергеевич, поняв из сказанного, что государство за компьютеризацию, как за коллективизацию, любого замочит. А значит, и за него, как проводника курса. Законы законами, но, как показывает жизнь, если за этими законами не скрываются чьи-то интересы – черта лысого кто тебя защитит, каких бы хороших законов ни написали. Тебя изуродуют, и ты же еще и виноватым окажешься.

– Ну вот. Жаль, что теперь политинформаций в коллективах не проводят – поднапрягли бы вас на лекцию «Стамбул – город контрастов», – улыбнулся Кондратьев. – Вы там, похоже, многое повидали. Да, разъемы на витой когда-нибудь обжимали? Ну, «ейч пи ейч си», как за рубежом говорят?

– А-а, понял, – ответил Виктор, догадавшись, что речь идет о том, что в нашей реальности часто обзывают «RJ-45», – доводилось, только кримперами.

– Ну а чем же еще. Сейчас поедете с ребятами в Гипростройдормаш, там реконструкция со старой кабельной «Иолы» на витую, провода кинули, сегодня обжимаем, звоним и маркируем. Каморин Гена там за старшего, невысокий такой… ну, там узнаете, будете в его распоряжении. Пока автобус не подошел, кратко расскажу о нашей фирме. Здесь у нас торгово-консультационный зал, группа постановщиков и административный персонал. Основная часть народа у нас сейчас сидит…

Он на секунду отвлекся – мимо пробегал тот самый пацан, известивший вчера о нашествии немцев.

– Миша, ну ты не забудь насчет «Интеграла», что говорили!

– Импосибл! У меня все в книжке записано!

– Хороший парень, только иногда рассеянный… Так вот, основная часть народа у нас сидит на Щукина, там разработчики и опытный цех. Постановщики здесь, потому что они с клиентами работают. Пока все, через шесть минут автобус на остановке в сторону Бежицы, желаю успеха. Какие-нибудь вопросы?

– Да пока никаких… А, вот: тут положено новым как-нибудь проставляться?

– В обед пару тортов, к обеду сюда вас подвезут. Знаете, какая сейчас борьба за здоровый образ жизни? Да и сами, насколько слышал, не склонны.

«Значит, мадам вчера с коньяком проверяла. Ну что ж, пока что ни идет, все к лучшему».

– Заработок за день будет отдавать вечером кассир, пока официально не оформлены. Ну все, а то опоздаете!

«Итак, неофициальный нал у них есть, – размышлял Виктор, торопясь на остановку. – Но, видать, немного. Например, общак держат, с зарплаты отстегивают. Может, даже открыто, типа касса взаимопомощи. Рэкет, однако, не наезжает. А что, он в нашем дореформенном КБ на кассу взаимопомощи наезжал? Смешно… И государство тут крышует. Или физлица, которым отстегивают? Нет, судя по пионерской реакции Кондратьева, все же государство».

Утренний холод заставил его слегка поежиться; заморозков, конечно, еще нет, но скоро придется подумать о нормальной теплой куртке вместо плаща и зимних ботинках.

«Не тратиться на всякие глупости… Хорошо еще, зонтик в пакете в другое время прихватил. Таскаю, как дурак, с собой постоянно, а тут, видишь… Черт, не послушал, по прогнозу сегодня дождь обещали или нет?»

Возле остановки тормознул желтый пазик с коннектовской вывеской и открыл переднюю дверь; в салоне уже сидело восемь мужиков от тридцати до сорока пяти. После нескольких традиционных рукопожатий Виктор устроился на одном из диванчиков красной винилискожи; ему тут же передали черный пластиковый чемоданчик с инструментом.

– …Вчера, при проведении следственного эксперимента, захлебнулась и умерла Моника Левински…

«Баян, – подумал Виктор, но из вежливости со всеми посмеялся. – А может, здесь еще и не баян…»

Пазик был не новый, и знакомое фырчание мотора, занимавшего половину передка справа от кабины водителя, периодически прерываемое плотоядным звуком переключения скоростей, вызывало у Виктора какие-то знакомые воспоминания, что-то вроде как будто он едет вместе с заводчанами в колхоз на картошку. Неизвестность, вопрос «А справлюсь ли?» не пугали, а вызывали в груди такой давно забытый, щекочущий веселый азарт. К слову, Виктор вспомнил и один из анекдотов про того же незадачливого Клинтона, не приводимый здесь ввиду полной неприличности.

«Про генсека не рассказывают. За это посадят?»

Место досталось слева, и вновь, проезжая мимо Кургана, Виктор обратил внимание, что на месте бывшей воинской части за забором и елочками вытянулось что-то неимоверно длинное и желтое.

– А это тут что построили? – спросил он у соседа, человека, которому было уже за сорок и который вряд ли будет прикалываться над невежеством «понаехавшего».

– А это наш Кремль.

– В смысле?

– В смысле туда перевели обком, облисполком, облсовет, горисполком… короче, собрали областных, городских, районных по Советскому району и районных по Брянскому. А политпрос туда загонять не стали, его вместе с редакциями газет в Медиадом – вон небоскреб блестящий на летном поле, это он как раз. В общем, чтобы народ у нас шел с вопросами и жалобами в одно место… то есть в смысле, наоборот, чтобы не ходить далеко. Вот и называется – Кремль, что все начальство вместе. Ну и потом все-таки объединять же нас думают с Калужской, стал быть, центр области автоматом у нас, больше районов, значит, и здания больше; а чем расширять и старые переделывать, проще новые. Там же специально под интеллектуальные здания проектировали! Кабель-каналы, места под коммутационное сетевое оборудование, рабочие места, комнатные узлы, серверные с климат-контролем – все заранее продумано. Мы там тоже делали. Красота – многопроцессорные серваки, оптика между зданиями по требованию безопасности, высокоскоростной канал на Москву под ОГАС, каналы в районы, можно от предприятий и граждан сразу в цифровом виде документы принимать. Не надо порогов обивать, через свой терминал – в приемную…

– А электронная подпись?

– Ну так каждый же домашний терминал свой адрес имеет, его же сам гражданин не поменяет. Сразу же определят, кто и откуда. Тем более с предприятий.

– Так это надо, чтобы у каждого был терминал.

– И будет. Линии-то уже по всем районам. А по деревням радиомодемы. А дальше вообще пойдет интеграция мо́бил (он произнес это слово с ударением на «о», а не на «и») и компьютерных линий связи, с прошлого года работы развернуты.

– Мультисервисная? А почему хотят объединять с Калужской, а не с Орловской?

– А по архитектуре сети и транспорта! Если с Орловской объединить, получится длинная область, как Чехословакия, и линии надо сначала в центр области тянуть, а затем – перпендикулярно – в Москву. А так новая область идет вдоль железной дороги от Москвы, и там идет и эмпээсовский ведомственный канал, и областной. Регионы расходятся от Москвы радиальными лучами. Экономия.

«Так. Надо пользоваться случаем и просветиться в местной информатизации».

– А вот не возникало таких идей, чтобы не изобретать велосипеда, взять и просто заимствовать интернет-технологии с Запада?

– Да вы что? Интернет сделан нерационально! Из-за ихней идеи, чтобы в одной сети были и жук и жаба, к черту летит вся надежность и безопасность. Когда у них было это внутри США, все это как-то держали под контролем, а сейчас, когда сетка расползается по разным странам, – ну вот какое-то время традиции еще продержатся, пока за пределами США это забава интеллектуалов, а потом будет такой гадюшник… Теперь смотрите, что у нас. В систему ОГАС входят три основные сети. «Компас» – это органы власти друг с другом и с госбюджетниками. «Калина» – народное хозяйство, предприятия, банки, КБ и прочее. «Домолиния» – это сейчас усиленно развивают – домашняя сеть для населения. На нижнем уровне сети разделены, в учреждении могут быть одновременно терминалы нескольких сетей. Понятно?

– Ну и есть сетки более узкого назначения – у военных, у научных учреждений, наконец, Внешсеть есть – это откуда из Союза можно выйти в интернет.

«Тотал контрол, стало быть. Но с другой стороны, средний российский юзер и так на русскоязычном ресурсе тусуется, то бишь поурезали всякие варезники, спамеров, порнуху, вирусняк, трояны и гопничков. А что же осталось? Или все там платное? И по разрешению партии? Хотя то, что не будут на работе лазить в «Одноклассников», однозначно».

– А вот что вы думаете, – собеседник Виктора понизил голос и нагнулся к его уху, – насчет слухов, что в Брянске разбежалась секретная лаборатория, в которой готовили киборгов для разведработы в разных частях света?

– Ничего не слышал.

– На ресурсе «Брянского рабочего» есть обращение от МВД, почитайте. Граждан просят обращать внимание на людей, имеющих странную одежду или одетых сильно не по сезону, говорящих странно или на неизвестных языках, и самое главное – обладающих способностями, недоступными другим людям. Понятно?

Виктор пожал плечами. Обращения он по понятным причинам не видел. Может, розыгрыш?

– Заметьте: обладающих способностями, недоступными другим людям. Вот…

Бежица была до вершин заводских труб залита стылым утренним туманом. В фойе института, который правильно, но менее звучно назывался ГПИстроймаш, Виктора встретил газетный киоск, сиявший глянцем технических изданий; на видном месте красовались айтишные. От названий рябило в глазах: «Вычислительные сети», «Администрирование ИС», «Процессоры в народном хозяйстве», «Вестник программирования», ну и все тот же научно-популярный «Человек и компьютер».

– А политические – «Правду», «Известия» – уже разобрали?

– Да их не завозили, – полудремотно произнесла киоскерша, – они теперь в сети есть, и каждый час там что-нибудь свежее. Вот журналы людям тяжело с экрана читать, глаза устают. Будете брать «Зарубежное ВВВ-обозрение»? Его разбирают, вот номер отложила, а человек не пришел…

Проектный когда-то рос вместе с Виктором и городом. В шестидесятых, сметя в труху ряд из потемневших частных избушек на Институтской, словно с неба свалился унылый хрущевский брусок из силикатного кирпича, который для разнообразия красили то в зеленый, то в неформатный розовый цвет. Через десятилетие за углом, прямо напротив битмовского Нового корпуса, появилась пристройка, в силу противоречий эпохи пытавшаяся совместить режим всемерной экономии с претензиями на новую сталинскую классику, а вскоре растущее дитя слилось с оранжевой четырехэтажкой довоенной школы в стиле «конструктивизм», благо через пару кварталов отгрохали новую и современную.

Коридоры учреждения седели от пыли, которую хулиганствующие сквозняки выдували из-за больших полиэтиленовых завес, что там и сям отгораживали куски коридоров: шел ремонт, и рабочие в синем смесовом молескине, казалось, кружились за этими завесями в шаманских танцах под бубновый звон металлопрофилей и визг электроотвертки.

– Так, Виктор Сергеевич, – окликнул его Каморин, невысокий и коренастый парень лет тридцати, – вот в этом крыле – с этого кабинета по этот. Обжим, прозвонка, маркировка по схеме. Дело простое, но если у молодых какие проблемы, подсказывайте. На витую массово недавно переходить начали. Сами понимаете.

– Ясен пень. У админа ламер как-то спрашивает: «Какой кабель лучше, витая или коаксиал?» «Ну, если удавиться, то коаксиал…»

Разводить оказалось не так уж много. В каждой комнате стоял большой, похожий на холодильник климатический шкаф для мини-мейнфрейма «Беста-МТ2», от которого по комнате под перфорированными железками кондукторов расходились толстые терминальные кабели. Пузатые мониторы в двадцать один дюйм для чертежных работ, в угловатых пластиковых корпусах цвета утреннего неба, смотрелись немного непривычно: глаз от такой техники уже отвык. В каждую комнату и кидали один конец витой к этому мейнфрейму от зеленых шкафов с коммутаторами в коридоре; шкафы же соединяла оптика, которую уже развели и которая шла в серверную, разместившуюся в бывшем машинном зале АСУП – благо стоявшие там когда-то «голубые гробы» требовали для своего сиятельства не только кондиционеров, но и гермозоны.

– Дверь осторожней, пожалуйста! – Пожилая дама за столом, видимо, начальник отдела, пыталась схватить бумаги, улетавшие в коридор от внезапно распахнувшегося окна. Кажется, это была комната ПЭО^[21]; Виктор машинально отметил про себя, что здесь четырнадцатидюймовые мониторы, перехватил листок, попытавшийся его обогнуть, и помог поднять остальные. Динамик у двери в виде маленькой коробочки, что вставлялась прямо в розетку, тихо хрипел новости: Виктор прислушался, но уловил только «…ученые продолжают выдвигать версии относительно природы неопознанного объекта, обнаруженного на снимках советского марсохода имени Комарова…». Видимо, в розетке был плохой контакт.

– Это наш новый товарищ из фирмы. Сеть делают, – пояснила сидевшая напротив девушка, по-видимому, еще комсомолка, которую Виктор вчера видел в офисе «Коннекта»; была она невысокого ростика и в больших очках, призванных придать серьезности.

– Вернемся к вопросу. Вера Афанасьевна, понимаете, мы сделали по вашему же ТЗ систему документооборота. Теперь вы говорите, что нужно предусмотреть возможность, чтобы Валерий Никодимович мог занести вот эти документы без визирования напрямую. Но ведь в инструкции этого не было?

– Не было. Но это нам нужно.

– Но как же тогда получается? Мы сейчас опять переделаем программу, вы посмотрите – и опять вспомните, что надо еще что-то делать. Может так получиться?

– Может. Откуда сейчас можно сказать, какая необходимость возникнет?

– Но у вас же есть инструкция, она утверждена. Не проще ли по ней работать?

– Ну, понимаете ли, инструкция инструкцией, а есть еще производственная необходимость.

– Я понимаю. Но ведь так выходит, что мы никогда эту программу не закончим.

– Не знаю У нас раньше приходил программист из АСУПа, он писал программу, и что надо, переделывал. Все работало.

– Но ведь у него была простая программа с общим ресурсом, а у нас «клиент-сервер».

– А зачем усложнять? Надежда Васильевна, у нас же все нормально работало. Просто медленно стало работать. Видите, как все тормозит? Нормально работать нельзя. Не надо нам ничего менять, просто сделайте нам быстрее.

– Ну так медленно стало работать, потому что данных много. Поэтому надо переходить на «клиент-сервер». А так мы никогда не закончим, это тупик просто.

– Прошу прощения, – вмешался Виктор, – а почему бы не взять существующую инструкцию, не представить в качестве алгоритма и не проанализировать, в каких случаях документ зависает, и какие обработчики ситуаций поставить? А заодно и какие вмешательства могут понадобиться?

– Инструкцию представить как программу? – переспросила Надежда.

– Ну да. Это, собственно, и есть программа, управляющая, как говорят за границей, бизнес-процессом.

– Вы что же, хотите сказать, что наша инструкция не годится? – удивилась начальник отдела. – Это типовая инструкция, утверждена министерством.

– Для людей – годится. Но машина же тупая, она не по инструкции действовать не догадается, если надо.

– Надежда Васильевна, может, действительно так и сделать? А то мы с вами в третий раз встречаемся – и никак не можем поставить точку.

– Мы еще не пробовали так делать… Давайте мы обсудим это вопрос у себя, и я сегодня позвоню.

– Вот и прекрасно. А то вот работал у нас человек из АСУПа, так там просто обратишься к нему, и он сделает…

В коридоре Надя нагнала Виктора:

– Ну зачем вы это?

– Да я, собственно, помочь хотел. Эта Вера Афанасьевна замучает же вас доработками, дело знакомое.

– Можно же было сначала с нами переговорить, подготовились, проработали, начали со следующего клиента. А теперь кому поручать? В группе все завалены. А с Верой Афанасьевной я бы договорилась.

– Извините.

– Ладно. Я помчалась. – И она быстро зашагала по коридору в сторону лестницы, мимо рабочих, оттаскивающих строительный мусор в белых пластиковых контейнерах.

Безо всяких перекуров они закончили обжим еще до обеда. Работали наперегонки, помогая тем, кто подзадержался, чтобы как можно скорее добить работу и уехать. Виктор заразился этой гонкой; ему даже стали нравиться свои отработанные и четкие движения, как будто он показывал фокусы. Бело-оранжевый, оранжевый… ровно положим, выпрямим, чик – и в разъем-чик, теперь кримпами щелк – и готово, можно звонить и вешать бирочку. Весело бегала звездная дорожка зеленых светодиодов по серой коробке пробника, щелкали крышки пластмассовых коробов, отдельские радиоточки мурлыкали голосами секретовской четверки – призывали распахнуть окна ветру свободы.

Когда Виктор вернулся в центральный офис «Коннекта», первое, что он увидел, – это Надежду и Кондратьева.

– Виктор Сергеевич, подойдите сюда, пожалуйста!

«Все. Нажаловалась. А так хорошо начиналось…»

– У меня тут к вам один разговор… Вы не хотели бы работать в группе постановщиков?

– Конечно, тем более если нужно фирме.

– Фирме нужно. Понимаете, на программистов у нас сейчас учат, на обслуживание и ремонт харда – тоже, даже по администрированию есть возможность самообразования, учебники, сетевые форумы обмена опытом, а постановщиков нигде не готовят, и книг нет. Раньше же как? На производстве постановщиков выращивали кустарно, и они знали специфику только своего завода. А вы, как я понял, сталкивались с постановкой на разных объектах, можете видеть задачу не только со стороны информационных технологий, но со стороны клиента. Так что если нет возражений, переводитесь к постановщикам. И скорее выручайте паспорт и устраивайтесь нормально. У вас перспектив не меньше, чем у молодых.

– Спасибо.

– Да, сразу такой вопрос. Вот вы сегодня обжимали витую пару. Что можно улучшить в этой операции?

«Ого! Может, они тут все догадались, что я из будущего, и делают вид? И им надо, чтобы я прогрессорствовал?»

– Ну, в общем-то в этой технологии еще лет десять ничего точно не изменится.

– Это не ответ. Представьте, что вы попали на планету, где все делают эту работу лучше вас, быстрее. Что бы вы предложили, чтобы подтянуться до остальных?

– Ну… Первым делом в голову приходит – сделать на каждом разъеме цветовую напоминалку, чтобы не держать в голове, какой провод куда. Тогда начинающие будут меньше путать, ну и, наверное, утомляемость ниже, раз думать не надо. Но это, наверное, сложно.

– Мы не обсуждаем вопрос, сложно или нет. А цветовая напоминалка – это интересная идея, мы ее направим на завод-изготовитель. Если там пройдет, получите премию от завода. Ну и по количеству идей у нас тоже начисляются как поощрительные премии, так и с эффекта.

– Большое спасибо, буду иметь в виду.

– Это вам спасибо! Это же инновация, пусть маленькая, но из них складывается конкурентоспособность.

– Получается, вам эту идею с инструкцией и реализовать. Не обижаетесь? – спросила Надя, когда Кондратьев отошел.

– Ничуть. Я уж думал, вы на меня жаловаться решили.

– У нас дают премии за обнаружение в работнике новых полезных способностей. Я просто не сразу вспомнила.

– Да, Надежда…

– Можно просто Надя. Меня по отчеству только клиенты зовут.

– Да, не подскажете, Надя, где тут торты можно недалеко взять, хорошие, и чтобы в очереди не стоять, а то не успею?

– Да в подвальчике на углу возле «Радиотоваров». Там «Брянских» пару возьмете, они всегда свежие. А очередей за тортами уже давно нигде нет.

– Ну, вообще-то завтра праздник. День освобождения.

– Он вечером будет. Гулянья и салют на Кургане. А так, это же не Седьмое ноября, это обычный рабочий день…

«Ну, вот и попрогрессорствовал, – подумал Виктор. – Прогрессорствовать тут обязан каждый. Здесь никого не колышет, что будет в мировой практике через десять лет. Здесь важно, что нужно, а что нужно, то и будет. И что, теперь везде так? Страна прогрессоров? И все это делают? Типа будь прогрессором, или… А что «или»? Похоже, что у здешних в сознании этого оператора «или» просто нет, и значит, нет необходимости в этом «или»… Еще одна загадка. А с другой стороны, здорово. Что лучше – когда работник все время думает, как бы его не уволили, или он все время думает, как улучшить работу фирмы?»

Насчет тортов Надя не обманула. Аппетитные, начиненные орехами и кремом куски «Брянских» разбегались по одноразовым картонным тарелочкам. Полина Геннадьевна по статусу взяла первое слово, но была краткой.

– Ну что же, – сказала она, – поздравляем вас, Виктор Сергеевич, со вхождением в нашу трудовую семью. Теперь нам вместе делить победы и достижения, так что желаю вам только успехов и новых идей вплоть до самой пенсии…

– А может, и дальше, – подсказал кто-то.

– Действительно, а может, и дальше не расстанемся, если понравится. У нас народ спортивный, если что – поможем в санаторий съездить, подремонтироваться, а на пенсии что делать, верно? В общем – счастья вам в нашей семье!

– Песню! Песню! – зашумели из-за стола.

– Иван Анатольевич! Народ песню просит.

Кондратьев достал из-за стула шестиструнку, подкрутил колки и исполнил на мотив «Из-за острова на стрежень» полушутливую перепевку про «Коннект», которую подтянул весь стол, и, насколько мог угадать слова, подпевал и Виктор.

«А это же они гимн фирмы поют! – мелькнуло в голове у него. – Вот пытаться у нас петь гимн фирмы, как это японцы делают, на полном серьезе – не прет, а так, типа своя туристская или застольная – за милую душу. Все у нас можно сделать, если не ломать русского человека через колено, а приспособить новации к тому, как веками его психика приспособлена, чтобы естественно для него выходило».

– А вы в «Партизанен» по сети рубитесь? – спросил Виктора Алексей, тот самый, которого вчера не могли доискаться, молодой и вихрастый парень.

– Это чего, стрелялка типа «Колл оф Дьюти»?

– Не слышал о такой. В разработке, что ли?

– Типа того.

– А вообще в какие рубились?

– Ну… В «Вольфенштейн», «Дум», «Квейк», «Еретик»… «Реднек рампаж»… – Виктор перебирал по памяти, что было хитами на заре компьютеризации.

– Фи, спрайтовая графика… Вот «Партизанен» – это не только 3D, это еще и искусственный интеллект! Короче, фашисты подчиняются официру, убиваешь официра – они сразу хуже соображают…

– Ну ты после работы просто запусти человеку и покажи. Виктор Сергеевич, а еще о каких новых играх или идеях игр вы слышали?

– Новых?.. Например, такая идея, про сталкеров по Стругацким. Там сталкер ходит, ищет артефакты, отдает торговцам, выполняет задания, воюет с монстрами, там группировки разные есть – солдаты, бандиты, наемники…

– Э, у нас не пойдет.

– Машина не потянет?

– Это же не у нас действие.

– Почему не может быть у нас?

– А какие у нас могут быть бандиты и наемники? А вот на тему палестинского движения сопротивления забацать – думаю, поддержат. Только смысл сюжета надо продумать, а не просто замесы устраивать, как в Думе^[22].

– Да, – согласился Виктор, – найти смысл игры – тут самое главное. А в колхоз у вас часто посылают?

– Не-а, «Коннект-агро» в «Культуре» у нас уже тотал-комплит. Пашет.

– Да я имел в виду – шефской помощи. Ну, картошку подбирать, сено, трактора ремонтировать… – пояснил Виктор, вспомнив свои восьмидесятые.

– Сезонка, что ли? Так это… сейчас чехи ездят.

– Чехи – в смысле с Кавказа?

– Какого Кавказа? В Чехии – там Карпаты или что. И поляки. Ну у них же там сейчас безработица, в новых членах. У поляков вон их картошку не берем, так они сюда ездят.

– То есть поляки ездят сюда, потому что мы их картошку не берем?

– Ну, можно сказать и так. То есть мы многое чего в этом СЭВ не берем, а топливо продаем за доллары.

– И поляки ездят сюда убирать картошку?

– Ага.

– А когда они убрали картошку, то у нас она есть и не надо покупать ее у поляков?

– Именно.

– И тогда им надо ездить сюда?

– Ага, такой цикл. То есть они ездят сюда, чтобы им надо было ездить сюда. Они ж промышленность свою развалили! Вон раньше вьетнамцы ездили, а теперь там наших сборочных предприятий понастроили, так теперь в колхоз из Европыедут.

– Подождите, не кидайте сюда тарелки! – остановила его Надя после трапезы, когда он со всеми убирал со стола. – Их в отдельный контейнер надо, на переработку бумаги.

– Прошу прощения, – смутился Виктор. – С экологией порядок наводят, это хорошо. Кстати, за границей сейчас вовсю используют пластиковые одноразовые.

– Знаю, – отвечала Надя, – они у нас запрещены. Они же природу загрязняют! И одноразовые пластиковые бутылки тоже. А это у вас что, многоразовая в пакете была?

«А вот это провал, подумал Штирлиц…»

– Да я не смотрел. Наверное – у нас в Союзе неэкологичную же не продадут. Кстати, если что, пластик у вас куда собирают?..

В умывальнике он вновь обратил внимание на тыльную сторону правой руки. Царапина у большого пальца давно присохла и превратилась в тонкую черту, которая скоро исчезнет. Виктор внезапно понял, что она ему напоминала. Это было похоже на след от надреза при проверке на реакцию Пирке.

Глава 10 Тонкий клиент

– Зеленков Дмитрий Константинович, теперь ваш руководитель. Ну, со вступлением в славную семью разработчиков! Вы раньше случайно не на электромеханическом в АСУП работали?

– Не в АСУП. Вообще завод большой.

– Ну, особенно сейчас, когда корпус робототехники за дорогой отгрохали… Не жалеете, что ушли? Хотя, если трудились там, где только бегать с извещениями, – правильно сделали. Надо расти. Проходите. – И Дмитрий Константинович пропустил Виктора вперед в дверь. Виктор на всякий случай поздоровался, хотя лица за столами были уже знакомы по обеду.

Офис был оформлен в теплых тонах, с парными столиками цвета березы и оригинальной формы – в виде дуг. Посреди каждой дуги стояло по терминалу; непрозрачная перегородка охватывала стол слева, создавая иллюзию приватности. Справа от терминала перегородка лишь ненамного возвышалась над столом для возможности общения с подходившими людьми. Привычного глазу завала документов, дискет и сидюков на столах не наблюдалось, и, к удивлению Виктора, не было даже письменных приборов и телефонов. Вот кактусы стояли почти у всех, хотя не загромождали, ну и некоторые оживлявшие пейзаж офисные сувенирчики типа мелких фигурок. Принтеров со сканерами тоже не было. Место начальника было за прозрачной перегородкой, и там же стояло здоровое сетевое МФУ.

– У нас тут в скандинавском стиле оформили, – полушепотом сказал Зеленков. – Ваше место в конце, у стены. Вот ключ, не потеряйте.

– А пароль? – таким же шепотом спросил Виктор?

– Так ключ и есть пароль. А то пароли забывают, на листиках пишут… Ключ сразу открывает терминал и ящик стола, вот так. – Он подошел к столу Виктора и повернул ключ; сразу, как будто сработало зажигание у автомобиля, по экрану пошли надписи загрузки терминальной оси.

– Спасибо… А с принтерами напряженка, конечно.

– А на кой принтеры-то? Это на Западе в них потребность раздувают. У нас все с электронной копией работают. Ну, осваивайтесь.

Зеленков ушел за свою загородку и опустил жалюзи.

«И как же здесь следят, кто чем занимается? – задал себе вопрос Виктор. – А, небось кейлоггеры и удаленный рабочий стол просматривают».

В ящике тумбочки обнаружились наушники; Виктор поспешил сунуть их в барсетку («Ура, вечером вражий голос послушаем»). Клава несколько смутила его своими «След», «Пред», «Уд», «СтК» и прочими вещами, которых он не видел даже на СМ-овских терминалах; впрочем, он сразу догадался, что «Зам» – это замена, то есть «Insert», значки ускоренной перемотки вперед и назад – это «Home» и «End», а значок фотика – не что иное, как «Print Screen». При этом русские буквы на каждой клавише были наверху, «Ё» уехала из левого верхнего угла в правый нижний, а для запятой оказалась отдельная клавиша, укоротившая правый «ВР», то есть «Shift», но это было даже удобно.

На панели рабочего стола компа, помимо всего прочего, он заметил формочку поисковика. Точнее, это был не совсем рабочий стол – вместо привычной мешанины иконок и панели задач на нем, как на сайте, было горизонтальное и вертикальное меню, а окна появлялись во вкладках, как листы электронной таблицы, причем меню программ для экономии места тоже было разбито на вкладки; если надо, вкладки можно было разворачивать во весь экран, скрывая меню рабочего стола. Полазив по настройкам, Виктор понял, что окна можно создавать и отдельно, но, видимо, этим мало кто пользовался. Что удивило еще больше – файловой системы на этом компе в едином виде не существовало, то есть в доступных ему папках документы и разные файлы программ, конечно, имелись, но просто шариться по дискам, как это делают в виндах, здесь было уже нельзя, по крайней мере для пользователя, и системных папок не наблюдалось вообще. Попутно он заметил, что свойства файла здесь делят на так называемую «обложку» и описание содержания – что-то вроде современных тэгов, – а также можно создавать «подшивки», что-то вроде виртуальных папок, куда можно было собирать ссылки на нужные документы, не перемещая самих файлов, а также подбирать файлы по определенным признакам и содержимому.

«Ну что ж, – подумал Виктор, – у новелловской нетвари еще и не так было».

Введя запрос, через минуту он уже изучал искомую инструкцию от ГПИстроймаша и начал рисовать алгоритм в Диаграфе – программе, чем-то напоминавшей Visio.

«Так, а если этот документ завизирует начальник АХО^[23], но бухгалтерия упрется… как тогда? К кому идут, чтобы рассудил по понятиям? Надо позвонить этой… Вере Афанасьевне».

Телефона на столе не было – общий аппарат висел на стенке. «А чего ж они параллельных не догадались поставить? Для экономии времени? С их рационализацией?»

Виктор обратился к соседу – задумчивому и высокому парню лет тридцати, у столика которого висела табличка «Сегурцов Павел Николаевич», к которому ниже было подклеено скотчем: «Для своих просто Паша».

– Павел Николаевич, – начал Виктор, еще не будучи уверенным, что он входит в круг своих, – простите, вы не подскажете, где можно найти телефонный справочник с телефонами ГПИстроймаша?

– А вы по работе позвонить хотите?

– Да, конечно. – «Строго у них тут…»

– А зачем звонить, вы кому надо там сообщение прямо пошлите. Адреса общалок у них на институтском ресурсе. Прямо смотрите в меню – «Структура», «Подразделения», «Сотрудники»…

– Поэтому и телефон один на стене?

– Ну да.

– А-а… Я сначала подумал, государство что-то ограничивает.

На лице Паши отразилось крайнее изумление.

– Как это оно ограничивает? Государство – это мы!

– Ну, я имел в виду – номенклатура, бюрократия…

– Так ведь это… курс сталинизма – он, ну, диктатура трудящихся над бюрократией, стремящейся к узурпации административного ресурса.

– И это прекрасно! А то как в других странах народ-то страдает от этой узурпации!

Разговор их прервала раскрывшаяся дверь: на пороге показался высокий худощавый парень в светлом длинном плаще и с темным, не соответствующим по тону одежде матерчатым кейсом в левой руке.

– Сделал я вчера твой реликт, Паша. На основной плате электролит вздулся, я заменил.

– Ну, спасибо! С меня причитается.

– Вот, смотри.

Парень поставил кейс на Пашин стол, извлек из него лэптоп – именно лэптоп, с «горбом» позади монитора, – и включил. Лэптоп пискнул, на узком жидкокристаллическом дисплее пошла проверка памяти.

– Слушай, и как ты с ним живешь? За десять лет уже бы давно поменял. Даже НЖМД нет.

– Я с ним не живу. Он у меня в столе лежит.

На корпоративном сайте института Виктор быстро разыскал номер мессенджера Веры Афанасьевны; похоже, та раньше умела печатать на машинке, потому что набирала ответы неожиданно оперативно для своего возраста и с удовольствием рассказывала все неформальные тонкости, которые надлежало превратить в алгоритм бизнес-процесса.

…До конца рабочего дня оставалось примерно полчаса, когда справа внизу всплыло окошко с сообщением: «Зайдите к Ивану Анатольевичу».

– Ну что ж, в работу вы включились с первого дня активно, жаль отрывать…

«Ну да, видит, что на мониторах. Похоже, VNC тут уже рулит впереди планеты всей».

– Тут заказец поступил на обслуживание зарубежного ПэКа, заказчик просил лично вас – видимо, уже пошли слухи насчет визитеров из «Ди Эрсте». Так что обрастаете персональной клиентурой. Только вот сейчас уже конец рабочего дня. Я бы не просил, но тут у нас разрабы вылезли из сметы по третьей версии «Циркона», тут за все хватаешься… Отгулом можем компенсировать.

– Я съезжу, конечно. Для дела же.

– Ну конечно, все в наш общий карман, а не буржуям… Да, сразу к бухгалтеру зайдите за дневной.

– Спасибо.

– Да это вам спасибо, – усмехнулся Кондратьев, – сейчас после работы народ развиваться срывается. Кто в тренажерный, кто в театр, у кого хобби, кто просто детей куда-нибудь сводить или в семейку за терминалом резануться. Страна на прокачке. Надо переплюнуть Штаты по средней длительности жизни.

– А вот, кстати, простите, у меня такой вопрос, он, наверное, детским покажется, но мало ли, вдруг клиент спросит, а я не знаю, как правильно ответить. Как точно сказать, что такое сталинизм?

– Сталинизм? – пожал плечами Иван Анатольевич. – Сталинизм – это модернизация.

…Дождик, неторопливо размачивавший горбушку деснянского правобережья, уже стих, и только ветер стряхивал с листвы на асфальт запоздалые капли; со стороны Мальцовской все небо затянула шинельно-серая пелена, под которой проплывали сине-лиловые, набухшие истрепанные клочья, и пропитавшая воздух сырость словно затекала за распахнутые полы плаща.

Стоя на остановке в ожидании бесплатного сыра… пардон, бесплатного троллейбуса и теребя черный зонт на пружине – раскрывать или не раскрывать? – Виктор вновь окинул мысленным взором впечатления первых полутора дней.

Мир, в который он попал, показался ему каким-то неправдоподобно позитивным. Все улыбаются и готовы помочь, как агенты по продажам. Нет конфликтов, а стало быть, нет развития личности в острой форме. Хотя, может, это только с непривычки. Если у нас вор будет сидеть в тюрьме, а не, скажем, принимать законы, то жизнь покажется нам серой и унылой, как у сисадмина в канадской провинции.

Что-то подобное он уже видел в нашей реальности… Ах да: внешне напоминает Белоруссию первого десятилетия нового века, в районе Гомеля, куда ездят из России недорого и качественно отдохнуть. Порядок, чистенькие города, от населения по сравнению с нашим просвещенным просто веет добротой, все работают, везде свои товары и своя техника, кроме разве что личных авто, которые уступают пассажирам дорогу на переходе. Товары без очередей, естественно. Даже те же скульптуры на лавочках по западноевропейской моде. Прибавьте к этому экономический рывок и какую-то всеобщую жажду перевернуть планету, открыть человечеству вечные истины или хотя бы сделать более удобную ручку стамески – и вы получите представление о мире, куда на этот раз угораздило свалиться Виктору.

Второе, что он успел понять в этой то ли эмиграции, то ли, наоборот, репатриации, – без домашнего терминала ты не человек. Новостная информация стремительно перетекает в цифровые сети, в печати и на радио остается либо то, что пока трудно запихнуть в сеть по пропускной способности, либо то, что не имеет смысла или неудобно воспринимать с экрана. За полтора дня в конце двадцатого века не узнать, кто рулит в стране пребывания, – это что-то.

Клиент жил в кирпичной пятиэтажке в самом центре – сразу за площадью Ленина, напротив выставочного зала, в общем, сразу зайти за угол от дома Политпроса в сторону стадиона – и вот он, этот дом, с магазином сувениров в нижнем этаже, в сторону парка Толстого. В общем, там, где во второй реальности Виктор застал Дом стахановцев. Убожество типовой архитектуры прикрывали изумительные старые каштаны, что дарили тень прохожим, в летний день находившим отдых от палящего солнца под сенью их многопалых ветвей, на лавочках вдоль бульвара. Сейчас солнца не было, и коричнево-зеленые упругие ежики, срываясь с деревьев под порывами ветра, шлепались в лужи, скакали по бетонной плитке и мокрому дереву скамеек и лопались, обнажая твердое коричневое нутро.

На скамейке у подъезда, устланной полиэтиленовыми пакетами, кучковались пятеро подростков; один из них держал новенький миниатюрный лэптопчик из прозрачной синей пластмассы, как на дешевых компексовских коммутаторах, сквозь которую загадочно просвечивала электронная начинка.

– Мои такой на день рожденья тоже обещали… То, что летом заработал, и они до двух сотен добавят.

– А обща фурычит?

– А насколько домовину ловит?

– А туса?

– Банан, руки мыл? Секи, жостиком чкнул – и тут обща.

– Серый, сетевую мочилку покажь.

– Не грузи… Ща все увидишь.

– Ну проходите, проходите! Давно вас ждем! – донеслось из домофона, и динамик запиликал, извещая, что сезам открылся.

Виктор уже знал по базе, что клиент – Егор Николаевич Мозинцев, шестидесяти трех лет, прописан в трехкомнатной квартире один, терминал на базе импортного ПК фирмы IBM белой сборки, может работать в офлайне, предустановленная Windows 95. Наверху щелкнул замок заранее открываемой двери.

Хозяин квартиры показался Виктору еще не старым. Несмотря на седину и морщины, Егор Николаевич выглядел довольно крепким, имел стройную осанку и держался бодро. Интерьер квартиры был обставлен «под старину», начиная с прихожей, где Виктор оставил свой плащ.

– Ну-с, проходите, проходите! – Мозинцев увлек Виктора за собой через прихожую, где в хрущевскую кубатуру был довольно удачно встроен декоративный камин, и повел в комнату, служившую кабинетом. На стенах квартиры, обитых зелеными штофными обоями в полоску, висело много картин, на тумбочках и в серванте стояли статуэтки и разные предметы старины. «Тоже, видать, коллекционер», – подумал Виктор. Лежачий квадратный системник «белой сборки» из гнутого толстого стального листа, со стоящим на нем четырнадцатидюймовым монитором, выглядел на обтянутой зеленым сукном массивной крышке дубового письменного стола как-то чужеродно. К сетевухе тянулся черный коаксиал «Домолинии-1». Другим предметом, нарушавшим логичность интерьера, был примостившийся в углу велотренажер.

– Вот, пожалуйста! Знаете, медленно последнее время работает!

Виктор щелкнул сетевым выключателем. Знаете, в этих старых машинах белой сборки есть что-то от английской аристократии – что в айбиэмовских, что в сименсовских. Те, кому удалось их застать в нашей реальности девяностых, переполненной желтой, а позднее – красной сборками, помнят ту неколебимую уверенность и достоинство, с которой они загружаются, начиная с тестирования оперативной памяти и кончая появлением на небесно-голубом экране песочных часов дядюшки Билли. Почему-то считалось, что даже при немножко меньшей тактовой частоте процессора они работают все равно быстрее машин сборки желтой, – или это так казалось? Строгие очертания массивных, как дредноуты, корпусов системников, раскрывавшихся, как чемодан, от нажатия кнопки; тяжелые клавиатуры с невесомым и бесшумным ходом клавиш, словно ласкавшие пальцы оператора, мыши-долгожители, у которых не обламывался провод, не отказывали кнопки – две большие, солидные на каждую мышь, – мыши-солдаты, которые достаточно было лишь иногда чистить, – все это безвозвратно ушло и стало достоянием истории.

«Так. Прогрессорствовать не будем. Делаем то, что на моем месте мог делать компьютерщик в девяносто восьмом. Бдительных граждан надо опасаться больше айтишников – они склонны додумывать, а в моем случае это уже плохо».

– Не волнуйтесь. Сделаем вам дефрагментацию и чистку реестра, посмотрим, может, службы какие лишние висят, может, оперативки добавить…

– Делайте что хотите, я в этом, честно признаюсь, совершенно ничего не смыслю. Молодежь – да, та теперь только и знает – формы, сценарии, интерпретаторы, система управления содержанием… Делайте.

Виктор достал черную дискетку и запустил легендарное творение финского программиста, старое, но верное, да и к тому же в этой версии еще бесплатное и вмещающееся в 1,4 мега. Есть на свете талантливые люди, думающие о ближнем.

– Скажите… простите, как вас… Виктор Сергеевич? Вот вы, как человек, заставший еще сталинские времена…

«Откуда он знает про сталинские?.. Он что? Нет, я конкретно туплю. Я же здесь должен быть с сорок восьмого…»

– …Как вы думаете, война будет или нет?

– Ну, наше правительство сделает все, чтобы войны не было.

– М-да. Все говорят, как тогда. Я вам не мешаю разговором?

– Клиент мешать не может, – улыбнулся Виктор.

– Верная мысль. Так вот, вы, наверное, сами видите, что Югославия – это тот самый пункт, после которого или СССР сдаст все, или вынужден будет ввязаться в европейскую заваруху.

«Такие разговоры здесь разрешены? С незнакомым? А может, это сексот? И как себя вести?»

– Извините, но я, честно говоря, вас совершенно не понимаю, – ответил Виктор со все той же наивной улыбкой.

– Да. Вот что значит поколение, заставшее усатого. Давайте я вам чаю сварю.

– Ну что вы, спасибо…

– И не возражайте. В конце концов, вы возитесь с моим шарабаном за пределами вашего рабочего дня.

Он вышел на кухню. Зашипел газ; видимо, ставили чайник. Спустя минуту Егор Николаевич вернулся в кабинет.

– Вы уж извините за надоедливость. Живу один, сами понимаете, есть потребность поговорить.

– Да, я понимаю.

– Просто, знаете, с годами понимаешь, что очень спокойный мир не всегда спокоен…

«Психологическая проблема, и он хочет выговориться? Ладно, будем следить за базаром. Если что, посоветуемся в фирме».

– …Знаете, я думаю, это началось в семьдесят девятом, когда Политбюро не решилось посылать войска. Знаете, так блестяще скинули Дауда, все думали, что будет что-то вроде азиатской Кубы, – ан нет. Социализм полностью сдали, осталась война между радикальными исламистами и умеренными исламистами же, в которую влезли американцы и поставили натовские базы на наших границах.

«Кажется, обычный советский любитель разговоров о мировой политике на кухне. Но будем осторожны».

– Вот как вы на это смотрите? Где наступательность?

– Знаете, Восток – дело тонкое. Может, условия не созрели. Мы с вами вот рассуждаем, а те, кто там работал, может, с другой стороны видят ситуацию. Я, например, не специалист в этом вопросе, прямо скажу.

– Хорошо, а для Клинтона условия созрели там строить демократию?

– У Клинтона другое созрело…

Виктор посмотрел на список ошибок в реестре и дал команду очистки; плохих блоков на диске не было, и он с легким сердцем позакрывал окошки и запустил дефрагментацию.

– И все, что потом, – продолжал Мозинцев. – Все это отступление из Восточной Европы, сдача компартий в обмен на договоры о базах, о европейских ценах на нефтепродукты – это, вы скажете, мудрость, а не слабость? Нет, я не спорю, была очень хорошая идея понравиться народу. Гласность, разоблачения, борьба со злоупотреблениями властью, исчезли очереди, полны прилавки, жилье социальное и в кредит, наконец, чудеса техники – компьютеры и домолинии – да, да, это благо. Рост длительности жизни, поддержка семей, рождаемости, рост, так сказать, физической потенции страны – да-да, я вот даже поддался общему порыву, – и он кивнул на велотренажер. – Но я, наконец, имею право, как гражданин, беспокоиться – не зайдем ли мы в тупик? Базы мы тоже постепенно потеряли! Где они остались, кроме Болгарии? На Кубе, в Венесуэле? Десятилетия на международной арене мы пятились назад. Дальше некуда. И если мы не вмешаемся в югославский конфликт – а НАТО, вы знаете, не собирается откладывать операцию дольше следующего года, – значит, дальше уже возьмутся за нас. Нас уже морально приучили жить отступлением, годами. Нас внутренне надломили.

– А с чего вы взяли, может, и вмешаемся.

– А вмешаемся – будет кровавая война, к чему это все? Весь этот рост благосостояния? Кому он будет нужен? Да и то сказать – кто воевать будет? В этом году первый раз нет призыва в Советскую армию, только в ополченцы. Страну защищают по найму. Есть деньги – есть защита, нет денег… Да, если солдат, сержант служит постоянно, у него выше мастерство. Но народ приучается к тому, что не он себя защищает, что его кто-то должен…

В прихожей запиликал домофон. Егор Николаевич на минуту отлучился.

– А, это Инга, она частенько за книжками ко мне заходит. Как раз, я думаю, чай заварился. Знаете, очень хорошая девушка, вот только в личной жизни ей почему-то до сих пор не повезло.

«Так. Я заинтересован Ингой – она одинокая, что ли? – и не обращаю внимания на политику. А вдруг она лошадь страшная? Почему ей не повезло-то? Да и по фиг, не жениться же на ней в квартире клиента. Поболтаем… а смотреть можно и на монитор».

– Добрый вечер!

…Это была высокая худощавая дама лет под сорок, со светлорусыми прямыми волосами, окаймлявшими чуть вытянутое, но приятное лицо; облегающий брючный костюм подчеркивал архитектурную стройность тела, прежде всего тонких, как у танцовщицы, ног. «Интересно, она на диете, как фотомодельки, или это у нее конституция такая?» – подумал Виктор. И еще он подумал, что странно, что такой не повезло. Впрочем, хорошенькие женщины, если выбирают слишком долго, нередко остаются одинокими. Словно легкий бриз, она занесла с собой в кабинет аромат духов, непохожий на благоухание цветочной клумбы; скорее, это было сродни тому запаху озона и свежести, который ветер донес до Виктора четверть века назад, в заполярной тундре, во время полуночного солнцестояния, со стороны отошедших от зимней спячки студеных вод Печоры. «Никак «шанелью» пользуется», – подумал он.

– Знакомьтесь! Это Виктор Сергеевич, наш добрый гений.

– Инга. Инга Ласманэ. – И она протянула Виктору руку. Пальцы ее были тоже тонкими, и она совершенно не носила колец, как, впрочем, и иных украшений, словно не хотела, чтобы какие-то вещи отвлекали взгляд от нее самой.

– Очень приятно… Ну, я не гений, всего лишь компьютерщик. А вы из Прибалтики?

– Мои корни в Риге. Не доводилось приезжать на отдых?

– Доводилось по делам. Красивый город, и люди в нем красивые.

– О, это уже комплимент! Но Брянск – тоже красивый город для красивых людей. Очень много зелени, в нем ходишь как в парке. Особенно удивило, что во всех скверах, на главных улицах и даже на заводских аллеях посажены розы. Жаль, что уже осень.

– В осени у нас тоже есть своя красота…

– А я, пока идет эта ваша королева Дефрагментация, принесу чай, – засуетился Егор Николаевич. Виктор пробовал отказаться, но старик со словами «И слышать ничего не хочу» исчез в направлении кухни.

– Не отказывайтесь, – шепнула Инга, чуть наклонившись к уху Виктора, – без чая он никого не отпустит.

– Хорошо, – так же тихо ответил Виктор.

– Кстати, вы в курсе, что завтра вечером на эстраде в «Соловьях» в честь Дня города соберется старый состав «Стожар»? И Черняков будет.

– Этот, который ударные?

– Да.

– Дождя не будет – обязательно надо сходить.

– Не будет, я по сети посмотрела. Я тоже там буду. Они собираются сделать программу в стиле ретро. Теперь у нас в Союзе мейнстрим – ретро, симфо-рок, джаз-рок и авторская. Ну и, конечно, наш любимый психогигиенический музон для предприятий, учреждений, универмагов, вокзалов, парикмахерских, пляжей, подземных переходов и прочих мест общественного пользования. Звуковой дезодорант.

– А андеграунд – итальянская опера?

– Ага, опера… Вы же знаете, что на компактах переписывают. Розовая безвкусица, слащавая подделка под европейскую эстраду, одно слово – «попса». Молодежь хочет отличаться от родителей, слушавших Ван Хэйлена и «Скорпионс». А знаете, что теперь еще и попса под совмузыку тридцатых – пятидесятых? «Ударницы фабрики с танкистами встречаются, населения прирост в итоге получается»… Не антисоветчина, поэтому админы и не смотрят. Хотя, может, я неправа. Становлюсь ворчливой старухой.

– Все психологи советуют разговор за чашкой чая!

Егор Николаевич вкатил в кабинет столик, на котором стояли три чайных прибора и тарелка с песочным пирожным в виде кружочков, украшенных безе, масляным кремом и мармеладом. Виктор из вежливости взял одно.

При Инге разговор ушел от скользких тем. Пока шла дефрагментация, они еще немного посидели, обсудили глобальное потепление, открытие в Москве нового здания музея Константина Васильева и раскритиковали мелодраматизм игры Ди Каприо. Инга отдала Мозинцеву какую-то книгу и попросила другую; перед уходом она напомнила Виктору: «Так не забудьте: в шесть на Кургане!» Когда она ушла, а программа закончила сметать блоки на винте в удобные кучки, чтобы меньше заставлять бегать головку по секторам, Виктор сказал:

– Ну вот, пока все, завтра я узнаю в фирме, есть ли такая импортная оперативка на вашу материнку, и как ее достать, если это возможно.

– Не знаю даже, как вас благодарить-то… Знаете, без этой штуки сейчас – как в Находке… Вот возьмите. – И он попытался сунуть Виктору четвертной. Виктор заметил на правой руке его, на тыльной стороне, большие шрамы, словно от давнего ожога.

«Нетрудовые доходы? А за это сейчас что?»

– Нет, что вы, в самом деле, не надо, у нас с этим строго. Вот распишитесь тут, пожалуйста, только за вызов, безналичным нам перечислят.

– Но как же? Вы же сидели тут в личное время, могли бы там в библиотеку сходить или еще куда… Берите, берите.

– Нет, и не просите, пожалуйста.

– Ну как же… А, вот, – и он вытащил из шкафа плоскую бутылку коньяка, – хороший, КВВК.

– Нет-нет, ни в коем случае. Тем более что не употребляю.

– Ну что мне с вами делать? Ладно, я потом придумаю, как вас отблагодарить. Иное не в моих принципах, тем более что я, знаете, чувствую, что вы – человек хороший.

– Да ладно, не беспокойтесь. Я только выполняю свою работу.

– Ну, это вы немного зря. Вот на Западе есть такой ученый, Хаббард, он считает, что ум дан человеку, чтобы изобрести новые способы выжить. Что значит, когда хорошего человека чем-то вознаграждают? Это называется третья динамика. Чтобы выживали кто? Хорошие. Так что предлагают – пользуйтесь.

Глава 11 Утомленные стронцием

На улице вновь моросил дождик – мелкий, занудный, такой, что и студит, и зонт открывать лень. На листьях каштанов накапливались тяжелые капли и, срываясь, шлепались в лужи. До Виктора дошло, что он, вообще говоря, сегодня и не обедал, а только ел торт в обеденный перерыв.

«В гастроном надо заскочить, может, какой полуфабрикат есть. Только в какой из – у универмага или ниже по Фокина, за книжным? Ладно, разберемся, а сейчас надо рвануть на вокзал в камеру хранения, пока этих артефактов из будущего кто-нибудь не приметил».

Фонтан в сквере на площади Маркса, испытавший в период родовых мук отголоски увлечения в СССР послехрущевским поп-артом и воплощенный в виде замысловатого, отделанного мозаикой бетонного бассейна, украшенного островком и гротом из строительной щебенки, был отремонтирован и основательно прокачан. Вверх били мощные струи, управляемые электроникой, и цветомузыкальная подсветка, уже включенная, несмотря на раннее время, плавно переливалась в такт Ласту. Не хватало только лазерного шоу.

«А что такое сейчас в Находке? – внезапно всплыло в мозгу Виктора. – Он сказал – без компа как в Находке. Стоп-стоп… Может, он сказал – как на ходке? На бывшего моряка чего-то непохож. Кто же вы, доктор Зорге, а? Это у нас теперь любая домохозяйка шпарит, как с зоны не вылезала, – точно так же, как в конце пятидесятых шпарила канцеляритом из «Правды». Тогда – газеты, собрания, радио, теперь – сериалы, интернет и корпоративная этика. А тут другой рашн спик. Тут типа позднесовковый приличных людей… ну, малость еще повыглаженный. Шрам на руке – выведенная наколка? Сидел? По уголовной? Зачем так сказал? Такие обычно за базаром следят. Проверял, не в бегах ли? И как? Проверил?..»

Асфальт под ногами пошел вниз – площадь Маркса осталась позади, впереди был бульвар Гагарина и Потемкинская лестница. Забор Винного Замка был завешан длинным панно на тему великого княжеского прошлого: Роман Старый с иконой в руках основывал Свенский монастырь, крестьяне жали рожь, плотники строили, гончары вертели круги, женщины качали в люльках младенцев, и все это охраняла княжеская дружина.

– Привет! Чего мимо проходишь, не узнаешь?

Виктор обернулся. Перед ним стоял его однокурсник Юра Смоковский. Ну, такой, каким он был лет десять назад, пузо поменьше.

«Черт! И ведь просто так бродишь в нашей реальности – не наткнешься, а тут… Сказать, что я – это я? Или что не я? Узнал я его или не узнал?»

– Здравствуйте, – с улыбкой ответил Виктор. Из всех вариантов ответа этот был самым нейтральным.

– Простите… Вы случайно Еремина не знаете?

– Вы знаете, я тоже Еремин и тоже, представьте, Виктор Сергеевич. И говорят, даже похож очень.

– Извините… Никогда бы не подумал, что так бывает. Вы его родственник?

– Ну, если считать, что все мы друг другу в какой-то степени родственники… А вы Смоковский Юрий?

– Да. Вы тоже эту фотку в «Брянском рабочем» в сети смотрели? Что про рекорд нашего «тэмушки» с вентильно-индукторным? На Брянске-втором, на горке?

– Ну, дык… Не каждый день такие победы!

– Да уж. Теперь пол-Брянска узнает. Вы Витьку… ну, Виктора Сергеевича часто видите?

«Каждый день в зеркале».

– Не поверите, но – ни разу не встречал.

– Если встретите, то будьте добры, передайте привет от Юры и Али. Так и скажите. Ну, вы если его увидите, вы его узнаете, наверное.

– Обязательно постараюсь. Новых успехов вам!

«Вот как… Юрка уже местная знаменитость. Клево! А остальные как наши? Чего они тут добились? Кто как устроился, у кого как сложилось? Объездить бы, узнать… А как же легенда случайного двойника? Может, черт с ней, с легендой? Ну, возникло у человека хобби такое, интерес – узнать, чем двойник живет. А зачем ему узнавать про сокурсников? И как объяснять появление? Черт, черт, как погано. Словно себя потерял».

Запоздалые рисовальщики свертывали свои полиэтиленовые палаточки, клеенки с мокрого мрамора парапетов. Под ногами пролетали гранитные ступеньки, в лицо дул холодный ветерок, доносивший с заречья дым сжигаемой листвы и огородного мусора, наполнявший душу какой-то странной, давно забытой легкостью.

И все-таки в этой реальности увядание осени – не просто погода, подумал Виктор. Та же идея перестройки – платить статусом сверхдержавы за благосостояние граждан. Продлили существование СССР на семь лет, избегают кризисов, волнений, никаких талонов пока не видно – а какое дурацкое изобретение были эти талоны, их печатали на местах, кому не лень, не сообразуясь с запасами товара, лучше бы сразу всесоюзные карточки ввели, – и да, Совнет рулит, интересно, что там для населения, кроме погоды, бюро жалоб и новостей? Но отступать дальше границ собственной страны нельзя; если союзное правительство не пошатнулось – а если судить по спокойной, даже очень, внутренней обстановке и переводе армии на контракт, оно и не думает шататься, – то власть оно не отдаст и никаких Беловежских соглашений не допустит. И что дальше? А дальше независимый, самодостаточный Союз не вписывается в планы глобализации, и его все равно пойдут выматывать в гонке вооружений, вовсю пользуясь его вчерашними друзьями, которые привыкли бегать под крылышко того, кто им кажется сильнее. Так что придется либо завоевывать статус обратно, либо народ решит, что власть слаба; а народ наш испокон веков готов простить нашей власти все, что угодно, любую гадость, кроме одной вещи – ее слабости. Потому что власть, какой бы деспотичной она ни была, никогда не стремилась свести наше население на корню, в отличие от добродушных, или не очень, захватчиков.

Рассуждая таким образом, Виктор спустился до Набережной, миновал круглый, напоминающий титаническую планшайбу фонтан и дошел до троллейбусной остановки на месте снесенного собора, перед длинным, прямоугольным концертным залом. Мало-помалу его начал охватывать тревожный азарт, будто мобильник и портмоне с программами на дисках, которых здесь еще не должно быть, жгли барсетку. Он не стал дожидаться идущей прямо на вокзальную площадь «единицы» и кинулся на «шестерку», что шла за путепровод и останавливалась на Никитина; какое-то странное предчувствие торопило его избавиться от улик и подталкивало действовать. В этот момент ему и в голову не пришло, что можно просто дойти до Десны и бросить все это в воду; обыденные вещи были словно последней нитью, что связывала его с родными и близкими, нитью, которую он боялся сейчас оборвать, оставшись один на один с похожим, но совершенно иным и, как ему казалось в этот момент, чужим миром. Чтобы унять непонятное волнение, он стал на задней площадке, упершись взглядом в заднее стекло и крепко сжав обеими руками поручень.

– Работал я тогда, в апреле восемьдесят шестого, – донеслось до его слуха сзади, от троих мужиков, скучковавшихся на месте возле кресла, там, где на стойке окна еще торчали крепления демонтированного компостера. – Никто, значится, ничего не ожидал, эксперимент готовили, от генератора на выбеге системы питать, ну, навроде маховика, вдруг – закатывает на территорию несколько машин из КГБ, на «Волгах», «Селен» тогда у них не было, и бегом, толпа в штатском, через посты к нам. Работы остановили, документацию какую-то изымали, спецов забрали с собой, правда не посадили, но мурыжили долго, знаешь. Что такое было – никому ничего толком так и не сказали. Что-то вроде как то ли диверсия готовилась, то ли сигнал откуда им поступил, но проверяли конкретно. Ну, какие-то там нарушения нашли, как всегда, меры принимали, ну ладно. Но почему к нам заехали? Никого, говорю, не взяли.

– Вааще странно, – подтвердил другой голос, – чего не на Ленинградскую, скажем, а в вашу эту Припять? И чего станцией КГБ занимался?

– Ну, в том-то и дело. С одной стороны, объект понятно какой, с другой, если бы диверсию готовили, наверняка там охрану трясли, секретчиков… А тут только технарей замели.

– Да какая диверсия? Если котел навернется, пол-Европы присыплет. Будет им – утомленные стронцием тихо с морем прощались…

«Это… Это что же? Восемьдесят шестой, апрель, Припять, станция? Это они про Чернобыль? КГБ остановило эксперимент, и взрыва не было? «КГБ остановил», конечно, он же комитет. Да какая разница – остановил, остановило… Это случайность или нет? Кто-то из наших действует? Тьфу, я тут становлюсь параноиком… Наверняка просто были какие-то нарушения, кто-то просто взял и накатал на Лубянку».

…Знакомые улицы… парк возле рынка… пешеходный мостик… Виктор шел вперед скорым шагом, не чувствуя одышки. Внизу, со стороны путей, громко свистнула электричка, и Виктор машинально повернул голову.

В сторону Брянска-второго отходило бело-серое творение с ярко-красной, почти морковного цвета, полосой на уровне автосцепки и вертикальными красными диаграммными столбиками, указывающими на двери. «Голова» электрички напоминала междугородний автобус, с несколько более заваленным назад лобовым стеклом.

«Это что же? У нас в реальности таких пока нет. Вокзал… я опять перенесся? В будущее? Сейчас две тысячи восемнадцатый? И какая реальность?»

Сбежав с мостика – лестница протыкала наискось здание кассового зала, – Виктор прежде всего бросился к табло у касс.

«Фу-у, девяносто восьмой, слава те господи. Кстати, а я чего-то у них про «Проблему-2000» еще ничего не слышал. Может, мне ее и надо здесь унасекомить? Может, от нее какой опопукалипсис пойдет? Завтра спросим. А трамвайчег-то даже ничего… Рижский?»

Автоматические ячейки в тоннелях под зданием были один к одному, как нынешние малоярославцевские, только без приема банкнот. Виктор завернул вещественные доказательства попаданца в один из освободившихся гипермаркетовских пакетов и устроил в уютное металлическое чрево.

На улице вновь накрапывал дождик, но даже эта сырая погода и позднее время не могли омрачить внезапно нахлынувшего на него облегчения. Напротив череды пригородных автоматов гудел троллейбус, и Виктор рванул наперерез подмокавшей площади к навесу возле старой кафешки. Чувствовал он себя пацаном, сбежавшим с лекций по истмату.

«А все же обидно. Из всех реальностей одни мы – «утомленные стронцием». Кстати, бомжиков на вокзале не видно, прям как в Белоруссии…»

Глава 12 Марши с Лубянки

В троллейбус Виктор успел последним… нет, предпоследним. Когда створки дверей уже начали складываться, на заднюю площадку ворвался худой невысокий мужик в довольно новой серо-желтой со стальным отливом болоньевой куртке и с каким-то серым потрепанным лицом. Взгляд у него был не совсем нормальный для здешней публики.

«На нарика смахивает… А где-то я уже видел сегодня. Стоп. Так это он шел сзади меня на вокзал по мостику, затем я на электричку отвлекся… а возле ячеек его уже не было. Совпадение. А если нет?»

– Простите, не скажете, сколько сейчас времени? – Виктор повернулся к сидящему сзади пассажиру, краем глаза взглянув в сторону задней площадки. Подозрительный кент стоял у дверей, держась за вертикальный поручень, и пытался отдышаться. Форма его была далека от спортивной.

На остановке «Памятник артиллеристам», на въезде в Советский, где на перекрестке высилась на постаменте старая гаубица, Виктор выскочил через среднюю дверь и пошел быстрым шагом в сторону высокого склона, облепленного частными домами, утонувшими в уже затронутой сентябрьской ржавчиной зелени садов.

Это была Петровская гора, старинная часть города. Узкие улочки, изначально рассчитанные на пешего и конного, вольно извивались по склонам, ветвились и обвивали щупальцами, словно осьминоги. Усталые ноги сами выбирали, куда ступить, и вдоль протоптанных троп на ровных местах закладывались избы. Средневековый лабиринт, доживший до наших дней, в который приезжий без особой нужды не рисковал углубиться; туда-то и направился Виктор путать следы.

Прямо за пушкой, вверх по подножию склона, подымалась улица с многозначительным для нашего времени названием Верхняя Лубянка. Через несколько десятков метров она сворачивала влево и изгибалась вдоль горы, чуть подымаясь то вверх, то вниз почти без перекрестков, выходя наверх в районе цирка; скрыться на ней можно было, лишь нырнув вниз, в какой-нибудь проход между заборами, либо на тропинку, сквозь кусты, на вершину холма. На такой в меру глухой улице было хорошо подкараулить преследователя и навалять ему, но в планах Виктора такого пока не значилось. Прямо от поворота проезда не было, но наверх шла пешеходная лестница, когда-то дощатая, а позднее с металлическими ступенями и перилами; на проржавевшие насквозь листы коммунальщики время от времени клали заплаты. Лестница чуть повыше поворачивала вправо и выходила сбоку на улицу, которая тоже называлась Верхняя Лубянка. Направо эта улица огибала склон холма, делала левый вираж над сахарно-белыми башенками и небесно-голубыми шпилями Тихвинской церкви, похожей с этого места на сказочный замок, и далее серпантином подымалась наверх; если же идти влево, то метров через тридцать был тупик, из которого шли два крутых подъема. Один был улицей Кулькова, что выходила наверх, к собору Петропавловского женского монастыря, по соседству с которым в эпоху воинствующего атеизма был устроен ныне действующий кожвендиспансер; с одной стороны, в этом можно усмотреть даже кощунство, а с другой – кто звал к себе всех страждущих и обремененных? Другой подъем вел через кусты к Фокинскому переулку, что шел к Лесным Сараям, упирался в улицу Дуки, по которой ходил троллейбус к Макаронке, а по пути еще и пересекал правый хвост Верхней Лубянки, который в этом месте загадочным образом шел в ту же сторону, что и левый; чуть ближе можно было свернуть в хрущевскую силикатную застройку у первой школы. Не раздумывая, Виктор двинул по лестнице: и развилок больше, и логичнее для вероятного «хвоста».

Лет двадцать назад он нередко пользовался этим маршрутом, чтобы сократить путь из Бежицы на вокзал, и отлично помнил, что лестница состояла из трех частей. Первая часть стартовала от поворота Верхней Лубянки и представляла собой марш, с которого, за исключением верха, не просматривалась вторая, пологая и длинная, в десятки метров, часть, состоящая из площадок, прерываемых короткими, в несколько ступеней, маршами. Заканчивалась эта часть площадкой, с которой она просматривалась до нижнего марша. Вправо под прямым углом к ней шел последний марш, длинный, в пятьдесят ступенек, и человек, идущий по нему, сразу исчезал от взгляда находящегося внизу второй части; чтобы «хвост» заметил, куда свернул преследуемый на Верхней Лубянке, ему надо было пробежать приличное расстояние сперва по пологой, а затем и по крутой части. А это значило потерять время.

Виктор не спеша дошел до площадки, с которой можно было окинуть взглядом нижние пролеты, и обернулся. Прошло некоторое время, и он уже начал ругать себя за мнительность, как вдруг все тот же тип появился на верхних ступенях первого марша.

Это уже было мало похоже на простое совпадение. Если бы им было просто по пути, Виктор бы сразу увидел его, как только обернулся на площадке, и еще раньше, когда оборачивался внизу Верхней Лубянки; но «хвост» тогда не был виден, как будто свернул от остановки в кусты, выждал, пока Виктор исчезнет из поля зрения, чтобы не вызывать подозрений, и тут же бросился в погоню.

Виктор взял с места наверх. Пятьдесят ступенек, легших на склон высокого берега возлепрорытых дождями канав, частных заборов и старых вишен, пятьдесят шагов в высоту; сердце билось в висках, и в мозгу вертелась только одна мысль: «Лишь бы не сбить дыхание… Лишь бы не сбить дыхание…»

«Хвосту» было тяжелее. Ему надо было пробежать расстояние от пушки до лестницы, увидев исчезающего Виктора, броситься до площадки и в довершение рвануть те самые пятьдесят.

Тупик Верхней Лубянки со стороны подъемов завершала широкая площадка с выщербленным асфальтом перед каким-то одноэтажным энергосбытовским силикатным зданием с большими железными дверьми подстанции с одного конца и несколькими окнами, что были забраны веерами стальных решеток брежневских времен. Под крышей в железном ящике горели дежурные лампы. Не доходя до подъемов, Виктор свернул вправо, в промежуток между холмом и зданием; теперь он оказался в тени, прикрытый выросшим прямо у отмостки кустом ивняка. Под ногами предательски захрустел строительный мусор; Виктор нагнулся и поднял небольшой обломок кирпича.

«Если что, долбану по стеклу: сработает сигнализация».

Через несколько минут он увидел из своего укрытия того же «хвоста»; видимо, тот успел вымотаться, оступался и хватался рукой за перила. Дойдя до тупика, незадачливый преследователь поперся напрямую, по полуразмытому суглинку к Фокинскому переулку, цепляясь за ветки и наворачивая на подошвы шматки грязи. Вряд ли обычный прохожий стал бы так делать.

Виктор еще подождал несколько минут; где-то над головой сгустились невидимые тучи, и по неопавшим листьям начал неторопливо стучать ленивый дождь. Хмырь не возвращался. На случай неожиданного появления кого-нибудь из местных Виктор решил легендировать свое пребывание за кустом малой нуждой.

Снизу послышались два голоса – мужской и женский.

«Свидетели. Это хорошо».

Виктор вышел в полосу света фонаря перед зданием и с беспечным видом стал спускаться обратно. На пути ему действительно встретилась парочка под зонтами; дойдя до нижнего пролета, он убедился, что вслед ему никто не топает, со спокойной совестью отправился обратно на остановку и сел в первую попавшую «шестерку». Подниматься наверх по бульвару Гагарина было уже как-то влом, и он предпочел далекий кружный путь, на котором троллейбус не спеша подымается на горку мимо старых купеческих домишек по Урицкого. «Хвост» ему больше не попадался: то ли прекратил слежку, поняв, что его заметили, то ли просто потерял Виктора, растерявшись в микрорайоне у первой школы.

«Кто это может быть? Может, это как раз тот чел, что вызывал меня в гипермаркет? Так тот хотел поговорить. Или они вместе? Все равно – если хотели поговорить, к чему этот «идиотизм с хвостом на Фридрихштрассе»?^[24] Или следят не за мной? Я на кого-то здесь похож? Я на себя здесь похож. И чего же я натворил здесь такого, что за мной таскаются по Петровской горе всякие хмызники?»

Глава 13 Классовые бои с тенью

Мокрый асфальт отражал свет рыжеватых натриевых фонарей над площадью перед Драмтеатром. Покрытые влажными пятнами неоклассические фасады вызывали у Виктора ностальгические воспоминания о Вашингтоне – после возвращения советский ампир вызывал у него стойкие ассоциации с курсом новой демократии и памятью о жертвах фермерского голодомора. Не хватало только какой-нибудь мелодии в исполнении банды Тэда Льюиса.

Угловой гастроном отблескивал стеклянными плоскостями окон и приятной вывеской «Дежурный»; он не только не был переделан в магазин самообслуживания, как это практиковалось в советское время, но, напротив, там был тщательно восстановлен послевоенный интерьер, с гнутыми стеклами прилавков, пузатыми стеклянными шарами и короткими цилиндрами для бакалеи и конфет, стройными конусами на вертушке в разделе соков, белыми античными барельефами на голубых стенах и натюрмортами, изображавшими изобилие. Впрочем, то, что лежало под стеклом, очень напоминало брежневский Елисеевский, только опять же без очередей.

Отсутствие очередей в бериевском СССР пятьдесят восьмого Виктора удивляло меньше: там и войны такой не было, и народ из деревень меньше повыехал, так что карты в руки. Здесь же изобилия надо было достичь уже после основательно подразваленного оккупацией и перегибами села, в котором людей осталось в разы меньше, а село это должно было кормить народу в разы больше.

То, что он увидел вблизи, кое-что немного проясняло. Колбаса, например, была десять – пятнадцать, а то и двадцать за кило; то же самое касалось и других мясных продуктов, включая фарш, котлеты и прочие полуфабрикаты. Молочные подорожали не все – в основном животное масло и твердые сыры, за исключением колбасного. Куры были дороже на треть, яйца – нет. Таким образом, полтора минимума, с которыми его пока не кидали, съеживались в зависимости от диеты до ста двадцати – ста пятидесяти рублей в пересчете на тот же застой. Скромно существовать, особенно при даровой койке и бесплатном общественном транспорте, конечно, было можно, но чтобы более-менее прилично жить, надо было искать либо «левака», либо еще одну постоянную нелегальную работу во вторую смену. Однозначным путем экономии было не пользоваться столовыми и варить в подсобке.

– Скажите, а колбаса у вас только коммерческих сортов? – спросил он у продавщицы, углубившейся в журнал «Здоровье». Вопреки ожиданиям, продавщица тут же отложила журнал и с улыбкой подскочила к прилавку.

– Что спрашивали? В каком смысле коммерческих?

– Ну… по меньшей цене когда обычно у вас колбасу выбрасывают?

– Гражданин, у нас продукты не выбрасывают, – чуть обиженно ответила продавщица, – их привозят свежими и правильно хранят, поэтому они не портятся.

– Спасибо, я про другое немного… Сейчас колбаса у вас только по коммерческим ценам.

– А по каким же? Вам же перечисляют нормированную компенсацию?

«Черт! Они дотации на продукты монетаризовали… монетизировали! Блин, это же опять паспорт нужен!»

– Да я еще не смотрел…

– А вы обязательно проверяйте, вдруг при пересчете ошибка какая. Если что, паспорт сразу берите – и в собес. А пока возьмите, например, свежую останкинскую, ее только завезли.

– Если свежая – свешайте, пожалуйста. Граммов двести.

– Порезать?

– Что? Нет, не надо, кусочком. Да, быстро времена меняются, – задумчиво промолвил Виктор, глядя, как продавщица быстро запаковывает колбасу в пленку.

– Это насчет очередей, что ли? А не только вы, многие не верили. Если наше государство уж за что-то возьмется… «Помните: очередь – наш классовый враг, теневые дельцы – новые капиталисты, установим над ними диктатуру трудящихся…»

– Ну кто же этого не помнит? – согласился Виктор, хотя, конечно, не помнил.

– Вот и установили. Из-под прилавка не поторгуешь, зарплаты, правда, подняли, но они со сдельщины, так что спасибо за покупку.

– Вам спасибо. Хороший у вас магазин.

– Ну вот, заходите еще. А знаете, – она нагнулась к Виктору через прилавок, так что даже стало боязно, не обрушится ли прилавок под тяжестью бюста, – это еще Нострадамус сказал, что в Россию вернутся править Романовы.

– Не могу ничего сказать. Его все по-разному трактуют.

Какими неожиданными знаниями обогащает в Союзе покупка колбасы, думал Виктор, меряя шагами несколько сотен метров от гастронома до остановки у Технологического. Во-первых, ясно, что пропатчили марксизм, и «обострение классовой борьбы» повернули против партийно-хозяйственной номенклатуры и обслуживающего их слоя «блатных», тех, кто достает дефицит, вкупе с теневой экономикой. То есть превентивно угрохали всю социальную базу нашего нынешнего бизнеса. Но – и это во-вторых – тут же бизнес допускают в виде кооперативов, правда, на поводке, но допускают. В-третьих, интересная у них политика льгот. Троллейбус бесплатный, маршрутка коммерческая, жратву монетизировали. Тут есть своя логика – на тролле человек просто кататься не будет, даже если бесплатно, а вот субсидируемые продукты будет набирать про запас. Непонятно другое: почему власть вдруг перестала привычно выпячивать себя и расхваливать. Во второй реальности, в пятьдесят восьмом, подобные вещи еще как-то можно было объяснить: с одной стороны, культ Сталина без активного его присутствия – не культ, а с другой – «Сталин жив», то бишь в биостазе, и разоблачать его, чтобы начинать уже свой культ, опасно: а вдруг пробудят, или народ не поймет? Так что власть волей-неволей должна была там притаиться в тени, чтобы никто не сверял самостоятельные действия с устоявшимся каноном. А здесь в чем дело? У Брежнева культ не культ – подхалимаж обыкновенный, и, по меркам нынешнего бизнеса, даже скромный. И вообще – что здесь торкнуло власть ополчиться против самой себя, против того, что обеспечивало ей даже не какие-то материальные блага, а статус, сознание того, что человек может то, чего лишено большинство советских людей? Чего такого здесь случилось? Война? Наоборот, афганскую не начали, восточный лагерь сдали…

«Четверка» шла до Кургана, и Виктора это вполне устраивало. Салон был полупустым; на сиденье позади него громко разговаривали два слегка тяпнувших мужика.

– Так, слышь, чего скажу: человеку мало просто зарабатывать. Вот ты смотри, деньги – что такое деньги? Вот ты думаешь, просто деньги… нет, ты постой, послушай. Вот мне важно, когда это не просто деньги, а что?

– Что?

– Благодарность от людей, которых я уважаю. Мне важно, что я сделал что-то для людей, которых я уважаю, поэтому я для них с душой сделаю. А когда человек вынужден работать для людей, которых он не уважает, то хоть хорошо ему заплатят, хоть как – все равно это не то, все равно его надо пинать, чтобы он сделал. Ты согласен?

– Не, ну деньги-то он получит.

– Деньги получит, ты погоди, но счастья с такой работы иметь не будет.

– Почему не будет?

– Потому что человек – не машина, он не может просто так, вот выработку дал, столько-то в него залили. Человек, вот нормальный человек – он не сферический конь в вакууме. Ему важно, как он среди людей, и как люди к нему. Вот я раньше жил проще – подзаработать, бухануть там, да? А потом меня однажды как шибануло: ну вот помру я – и что, и все? И все уважение ко мне кончится? Это что, как будто я вообще не жил, получается?

«Философы», – подумал Виктор. Подошла его остановка, так что окончания спора он не дождался. А еще он подумал, что подслушивать чужие разговоры нехорошо; но сейчас и без этого не обойтись, чтобы понять, что это за мир и как в нем выжить.

…В подсобке он раскрутил заднюю панель центрального блока JVC и тщательно посмотрел, нет ли на платах закладок. Когда-то, давным-давно, когда он работал на заводе, ему довелось такой же в частном порядке ремонтировать; теперь он пялился в мозаику радиодеталей на зеленоватом текстолите в ожидании угадать чужеродный элемент. Результаты его ободрили; ничего не соответствующего разводке платы или поздних паек он не обнаружил, закрутил крышку обратно и, воткнув наушник в гнездо, одновременно отключавшее колонки, переключился на короткие. Первое, что ему встретилось, был «Голос Америки», без глушилок, и Виктор решил от добра добра не искать.

Слушал он долго, запивая информацию чаем и зажевывая разогретыми в микроволновке бутербродами. Пересказывать передачи было бы долго и нудно; всю информацию, которую на него вылили из-за бугра, он мысленно разделил на три группы.

В первой группе была информация, которую вражий голос при всем своем желании исказить не мог, ибо она была известна каждому советскому слушателю, и сомневаться в которой последнему не было причины. Самым ценным оказалось известие, что страной правит Романов; не тот, который из династии, а бывший первый секретарь Ленинградского обкома. Правил он с конца восемьдесят третьего года, сменив Андропова, который, как и в нашей реальности, принял страну после смерти Брежнева. Однако здесь в период Андропова совершенно неожиданно, в том числе и для Запада, прошла кампания по разоблачению троцкистов, на которых превентивно свалили всю вину за массовые репрессии, голод начала тридцатых, раскулачивание, красный террор и, наконец, самое страшное – за дефицит колбасы и туалетной бумаги. Берия был объявлен жертвой государственного переворота; общественности предъявили факты, из которых следовало, что обвинение было сфабриковано. Из всего этого последовали два оргвывода: декларация возврата к сталинизму, как истинно народному курсу, и последующее воцарение Романова, как приверженца этого курса.

Пять лет, то есть до конца восемьдесят восьмого года, Григорий Романов был генеральным секретарем, затем, «в ходе проводившейся в СССР реформы хозяйственного и государственного механизма», был избран на вновь созданный пост Президента СССР, с избранием на второй срок в конце девяносто третьего. При этом первые выборы были безальтернативными, а на вторых Романов опередил на двадцать процентов голосов основного соперника М. С. Горбачева, выдвинутого от «марксистской платформы КПСС». Почему Горбачев был выдвинут от этой платформы, Виктор так и не понял, ибо в его реальности марксистская платформа в КПСС была крохотной прослойкой интеллектуалов-философов, и ее основное достоинство состояло лишь в том, что ее сторонники не оказались ни в чем замешаны. Генсек в КПСС был все-таки один, и на этот пост после Романова назначили Щербицкого, который в этом, то есть девяносто восьмом, году тихо справил свое восьмидесятилетие и был, насколько понял Виктор, кем-то вроде авторитетного всесоюзного аксакала: права командовать министрами не имел, но к нему все прислушивались и принимали за рубежом практически как главу государства. «Голос из-за бугра» заявил, что за Щербицким стоят ветераны. Почему бы и нет, подумал Виктор, в этой реальности он не прокололся на этой глупой ситуации с первомайским парадом после ЧАЭС…

В том же восемьдесят третьем на пенсию по состоянию здоровья был с почестями отправлен Тихонов (не артист, который играл Штирлица, а председатель Совмина), и на его место назначили 65-летнего Машерова, «которого с семьдесят девятого агенты КГБ охраняли больше, чем генерального секретаря». Упоминались некие «машеровские реформы», которые «вначале подали мессадж о либерализации и демократизации советского общества», но затем «превратились в очередную модернизацию и бетонирование сталинизма». Семь лет назад Машерова сменил совершенно неизвестный Виктору Михаил Ситков, который характеризовался, как малоидеологизированный прагматик, руководитель демократического стиля и при этом – «ставленник постандроповского клана».

В декабре этого, то есть девяносто восьмого, года в СССР должны были состояться очередные президентские выборы; западные обозреватели хором предрекали, что состарившийся Романов уйдет со своего поста, а «имена преемников народ узнает лишь за пару недель до выборов, когда все уже решено, и предстоит лишь определить, кто больше подходит для продолжения антинародного сталинского курса».

– Знаете, если эпоху Брежнева в Союзе называли эпохой застоя, – вещал в записи интервью какой-то недавно эмигрировавший диссидент, – то царствование Романова – это эпоха серого занавеса. Да, все эти годы развивалась промышленность, строились дома, перевыполнялись планы, даже очередей не стало. Обыкновенно, буднично – так и положено. Буднично летали в космос «Бураны» – так положено. Не положено только знать, что эти якобы научные аппараты выводят на орбиту лазерные комплексы ПРО «Кортик» и ракетные комплексы «Водолей». Советскому человеку не положено знать, сколько денег из его кармана ушло на вывод в космос наступательного ядерного вооружения, на создание советской «Звезды смерти» – боевой космической станции «Жемчуг», готовой обрушить удар на любое место земного шара!

«А, вот чем мы базы-то в других странах заменили! – обрадовался Виктор. – Черт, как все просто. Может, даже и дешевле выходит. Ну а Штаты-то свои тоже вывели? Или как?»

– Советский человек, – продолжал меж тем радиоголос, – радуется: нет проблем достать билеты на поезд. И он не знает, что это сделали не для него, а для поездов с ракетными установками, которые возят ядерные боеголовки мимо его дома. Буднично страну покрыла компьютерная сеть и сотовая связь. Но ими в стране была тихо придушена всякая независимая мысль – так, оказывается, тоже положено!

Вторая часть информации, как и следовало ожидать, была сливом компромата. Виктор услышал, что в СССР цветет махровый государственный антисемитизм, что практически разгромлены не только диссиденты, но и любые неформальные сообщества критически мыслящих людей, что академик Сахаров, который здесь еще продолжал жить и работать, после развода и женитьбы на молодой медсестре был вынужден отречься от всех своих антисоветских заявлений, как сделанных под влиянием бывшей супруги. Ну и, естественно, задавлена и тяжко страдает вся творческая интеллигенция, которая не может свободно гастролировать, издаваться и выставляться за рубежом, как будто ее прямо там ждут.

Наконец, третья часть информации была разными сплетнями малого калибра и нудной читкой диссидентского романа «Хроники кремлевского сталкера», который был рассчитан на эмоциональную промывку мозгов и который Виктор со спокойной совестью пропустил мимо ушей.

Параллельно Виктор сравнил вареную колбасу эпохи серого занавеса с остатками вареной колбасы эпохи реформ. Колбаса эпохи реформ была розовее, сильнее пахла чесноком и специями, и вкус у нее как-то был богаче. Однако колбаса эпохи серого занавеса ровно резалась, и сало из нее не вываливалось, из чего Виктор сделал вывод, что она просто из мяса.

Глава 14 Визит дамы

Как ни странно, но из услышанного по «голосу» Виктору больше всего понравилась весть об удушении диссидентов. Лично для него это означало, что раз диссиденты удушены как класс, то мало кому придет в голову подозревать в его, Виктора, словах это самое диссидентство. Также оставались курить в стороне всякие интриганы и демагоги, которые могли по злобе или из зависти навесить на него диссидентство; если и напишут телегу, то на нее наверху всерьез смотреть не будут. Правда, здесь могут навесить пиратство, но, в отличие от диссидентства, это еще доказать надо.

Утром перед работой Полина Геннадьевна на пять минут собрала персонал в торговом зале, поздравила с Днем освобождения и сообщила, что райисполком ночью прислал электронку довести до сведения сотрудников, что в Брянске есть пункт по реабилитации лиц, оказавшихся в трудной ситуации, что она и исполняет.

– Ну, как вы знаете, в эти пункты могут обратиться лица бродяжничающие или случайно попавшие в такую ситуацию, когда нет паспорта и денег, разное там в жизни бывает… Ну, вы знаете, это у нас уже давно есть, почему разослали напомнить, не знаю, может, в каком городе непорядок нашли, вот и кинули рассылку в порядке принятых мер…

«Значит, можно без паспорта обратиться? Как во второй реальности? А что же тут, в кооперативе? Полина же типа считает, что у меня паспорт есть, но у родственников. Как это объяснить? И что там надо, в этом пункте? И не подставлю ли я начальство? Только же как-то устроилось, хоть и временно… Нет, тут нельзя кидаться сломя голову на первый встречный рояль в кустах, это тебе не роман по альтернативной фантастике. Сперва разузнать надо».

По офисной трансляции шла программа песен военных лет и передачи по истории партизанского движения и боев за Брянск – как потом узнал Виктор, местные управления культуры заранее рассылали сидюки с записями по организациям и предприятиям.

Алгоритм инструкции Виктор добил к обеду и кинул Зеленкову.

«Пойдет, – ответил тот в мессадже. – После обеда подойдет Света, поднатаскаете на своем методе, вместе составите такую же штуку по ее задаче для РОНО».

«ОК, – ответил Виктор. – Да, как тут Проблема-2000?»

«На мази. Проги штопаем заранее, европезы больше шума наводят».

«ОК. А где тут поближе столовки дешевые?»

«ПТУ, к радиотоварам и дальше к оврагу. Комплекс в одни руки, без выноса».

«OK», – откинул Виктор. И подумал: «Ну вот, какой-то компромисс между дешевым и здоровым питанием».

«Шустро вы с клавой. Будто лет двадцать работали».

«А и есть двадцать. Я за первую в семьдесят восьмом сел. Называлась «Наири», ввод с машинки «Консул».

Комплекс оказался по вполне советской цене рубль пятьдесят в местных и включал в себя морковный салат, рассольник, поджарку с картофельным пюре, чай, хлеб и булочку. Помимо пэтэушников, в столовке тусовались пенсионеры, которым было влом готовить. Интерьер столовки оказался довольно приличненьким, в стиле техно, из которого выпадала приклеенная фанатами к доске объявлений афиша прошлогоднего концерта Виктора Цоя на стадионе «Десна». Здесь же Виктор и увидел первую очередь – на раздачу, правда, двигалась она быстро, потому что черная лента транспортера один за другим выдавала готовые подносы с блюдами. А надо сказать, что ничто так не подвигает человека на философские обобщения, как предчувствие еды.

«Итак, первая задача попаданца, то есть выжить, успешно выполнена, – торжественно отметил про себя Виктор, двигаясь с людским потоком за хромированным барьерчиком к транспортеру. – Я перешел на трехразовое питание – значит, я существую. Вторая задача всех попаданцев в альтернативный мир – адаптироваться. К быту и культуре во всех смыслах. Здесь процесс пошел. Представить себе социализм без дефицита и очередей, но с компьютерами и интернетом, оказывается, проще, чем думают. Вот если бы не напряг с паспортом… С кем бы посоветоваться? На работе – не, не будем, неизвестно как отразится. Стоп. Инга. Она человек незаинтересованный, наверняка разбирается, ну и, может, знакомства есть. Но надо поближе познакомиться, расположить к себе. Как раз сегодня встречаемся на концерте в «Соловьях». Заодно провентилировать насчет этих бомжовок. С этим план есть, пошли дальше. Попаданец, по понятиям, имеет информацию из будущего и как-то ее использует. Тут опять подлянка, потому что история почему-то всегда другая. Союз не развалился, Чернобыль не взорвался, Проблема-2000 решается, и самое главное – Цой жив. Работаем пока по мелочам, ждем главную миссию попаданца, завязанную на информацию из будущего. Чего у нас там есть? Ах да, Третья мировая. Ну, это нам запросто. Наверху уже все придумали: отвезут, пригласят, а дальше – как на КВН».

Виктор подхватил синий пластиковый поднос с ленты и тут же направился к ближайшему столику, из-за которого поднимались уже отобедавшие.

Когда он вернулся в кооператив, его ждал сюрприз. Когда вы внезапно узнаете, что на вашем новом рабочем месте в первый же день вас ожидает миловидная незнакомка, это всегда сюрприз.

Света, а точнее, Семиверстова Светлана Викторовна, как значилось в мессенджере, была стройной дамой среднего роста и возраста, с худощавым лицом, на котором выделялись большие выразительные глаза под аккуратными черными бровями и большой, но приятный и даже немного чувственный рот. Темные волосы скромно расчесаны на две стороны и плотно уложены, что придавало ей некоторую беззащитность; одета она была очень строго, в черную водолазку, подчеркивающую стройность фигуры и темно-серую твидовую прямую юбку до колен, верх которой растягивали крепенькие бедра.

– Меня к вам на сегодня прикомандировали, – пояснила она, взяв один из стульев у стены и присаживаясь рядом с креслом Виктора. – У нас здание на Октябрьской, за драмтеатром. Документы уже скинули вам в папку.

Из-за кривизны стола их колени оказались рядом, но Светлану это нисколько не смутило. Виктора – тем более.

– Ну, не будем терять времени…

Виктор рассчитывал управиться за час, максимум – полтора, однако работа растянулась на все четыре. Дело в том, что Светлана великолепно работала на клавиатуре, разбиралась в архитектуре сетей, явно имела практику работы с СУБД и наверняка когда-то программировала на языке высокого уровня круче бейсика; но при этом ее явно напрягала своя же система работы с кадрами, ради которой ее и прислали, хотя она всячески стремилась не подавать виду. Поэтому приходилось шариться в документации там, где Виктор ждал ответа с ходу, да еще дама не всегда помнила, что в этой документации где указано. Приходилось пользоваться контекстным поиском. Виктор быстро пришел к выводу, что Светлана не кадровик, а взятая в подразделение программистка, причем брали ее недавно. К тому же она время от времени отвлекалась от темы и задавала посторонние вопросы; один из них был, есть ли у Виктора семья. Он никак не мог понять, то ли он неожиданно производит такое впечатление, то ли личные вопросы стали для нее остры до невыносимости, но она как-то немного выделялась на фоне обустроенных увлеченных трудоголиков «Коннекта».

«Кстати, о птичках, – задал себе вопрос Виктор, – а что значит – немного выделяется? Все люди разные, каждый немного выделяется. Почему мне показалось, что эта женщина немного выделяется? Не в смысле, что я на нее вдруг запал, а чем-то не похожа на офисных служащих? Стоп. Как я различаю «похож-не похож» в зависимости от работы? Не видно, чтобы тут человека под профессию подгоняли, как у Хаксли».

Хаксли, Олдос Хаксли, сказал себе Виктор, бедный английский писатель, если бы вы знали, сэр, как вас опошлили наши либералы, каким проповедником невежества и дикости они вас выставляют… Они десятилетиями носятся с мыслью, неизвестно как вытащенной из написанного в дремучем тридцать втором году романа «О дивный новый мир»: любая попытка научно переустроить общество якобы всегда ведет к подавлению и деградации личности. Само желание создать для общества теорию, которая позволяет ученым не только говорить «Вот какая фигня приключилась», глубокомысленно ковыряя в носу и отдав будущее политикам по принципу «Авось лучше выйдет», – любая попытка показать, пусть приближенно, что и как надо исправить в разлаженном механизме, в зародыше объявляются преступлением и сатанизмом. И тут же те, кто у нас бьет себя пяткой в грудь, называясь либералом, требуют всем поголовно поменять менталитет, то есть не просто подавить свободу собственной личности, а уничтожить ее начисто и вырастить на пустом месте геномодифицированный организм. Если же посмотреть, что пытаются вырастить, то выходит, что человеческое существо ради свободы его личности надо заставить холуйствать, приучить уважать не других людей, а наворованное ими богатство, загадить ему мозги до потери чувства Родины, превратить из коллективного существа, каковым, собственно, и был человек с тех пор, как он слез с дерева и отбросил хвост, в корыстного себялюбца, готового перегрызть глотку ближнему. Может, либералов в роддоме с тоталитаристами перепутали?

Вот ему, Виктору, когда он попал в другой, бериевский, пятьдесят восьмой, никто менять менталитет не пытался, да и окружающим тоже. Все шло как-то естественно. Едой народ себя обеспечил, одеждой, то есть органические потребности удовлетворил. Что выше органических потребностей? Безопасность. Безопасность страны – армия, безопасность от гопников – милиция, Осодмил, безопасность от болезней – бесплатная медицина, и… Ну да, «Мой дом – моя крепость». Жилье с нормальными удобствами. Бессемейки, квартиры в сталинках, вип-квартиры в Домах стахановца. Ради этого трудились. Все по пирамиде Маслоу.

Второе попадание, тридцать восьмой у белых – между ступенями пирамиды. Потребность в еде – Великий Голод на памяти, – в одежде, в тепле, выше – защита от германского нашествия. И ради этого народ соглашался с репрессиями. С одной стороны – диктат, с другой – все же общественный договор. Странный, недемократический, но – договор.

А что же тогда здесь? К безопасности уже привыкли. Как у нас ошибались в СССР, думая, что народ будет вечно жить памятью о великой Победе… Дальше в пирамиде Маслоу – общественные ценности. Дружба, любовь, своя тусовка, то есть войти в круг людей с такими же интересами.

И вот на этом тут, похоже, и играют, рассудил Виктор. Но играют по-другому, чем у нас. У нас, чтобы быть в своей тусовке, нужны соответствующие шмотки. И по принципу дифференциации штанов начинают строиться дружба и любовь. Та или иная вещь нужна человеку не для того, чтобы просто ее использовать, – она еще должна выразить его личность, чтобы его взяли в тусовку. В итоге у нас масса разных вещей, которыми делают одно и то же; различие вещей создает видимость индивидуальности. Главное у нас – не быть, а казаться. Поэтому человек и старается иметь больше денег, чтобы получить свободу… нет, не свободу быть собой, а свободу казаться тем, кем хочет. При этом бизнес делает его рабом вещей – не тем, что предлагает ему все новые блага, это даже хорошо, – а тем, что без вещей в нашем обществе человека нет как личности.

Здесь же, насколько Виктор успел просечь, в тусовку берут за умение. И даже любят, видимо, за то же, раз у них в кино супергерой – машинист. Конечно, любят не за один профессиональный разряд, но ведь и у нас любят не только за бабки, к счастью. Скажем так: неумеха имеет мало шансов, так вернее. И наоборот, когда у человека золотые руки и голова, будут квартира, колбаса и прикид. И не то чтобы это кто-то изобрел и внедрял, – это же наше, природное, из народных традиций, испокон так велось. Поэтому люди в этом необычном СССР работают не только ради еды, одежды, квартиры – для этого достаточно быть ленивым исполнителем, – они работают сверх этого, для того чтобы уметь. Уметь лучше других, чтобы занять свое место в иерархии. Чтобы не быть изгоем, чтобы были друзья, уважение, чтобы девушки любили, здесь надо доходить в своей работе до совершенства, изобретать, учиться исследовать. Это еще не то, что рисовали фантасты, но что-то от вековой мечты уже есть, и самое главное – это можно пощупать. Оставалось только выяснить, почему этого не было у нас, если все так понятно и просто.

«Так. Во всяком случае ясно, чего странного в Светлане. Похоже, что кадровики – не ее постоянная тусовка. Как-то интуитивно это ощущается, типа классового чутья. Кстати, о классовом чутье – видать, сто лет назад это чувство своей тусовки было больше развито, вот и определяли по нему, кто чуждый представитель, а кто нет. Хотя, правду сказать, больше определять было не по чем».

– Светлана Викторовна, подождите, «стык» – это вы о чем?

– Ну, стык он и есть стык, как во всех новых учебниках… Ну вот программный стык там… меню, кнопочки…

– А, в смысле интерфейс? Вы извините, я привык еще к старым обозначениям.

– Наверное, еще на первых «Наири» работали или «Мире»?

– Да. Как вы догадались?

– Вы несколько раз сказали «рабочая станция». Обычно так говорят о малых ЭВМ вне сети.

Да, японский бог, опять эта вечная проблема всех разведчиков, подумал Виктор. Почему-то многие фантасты не описывают другой мир в деталях – то ли считают, что по мелочам все будет как у нас, то ли думают, что это не столь важно. А вот и фигушки. Попаданец может проколоться на любой ерунде, даже в тех вещах, которые, как ему кажется, он прекрасно знает.

Когда они, уже к концу рабочего дня, все-таки добили эту кадровую задачу, дама зашла к Кондратьеву, а минут через семь Кондратьев почему-то вызвал Виктора к себе и спросил, что бы он предложил улучшить в таких занятиях. Виктор от неожиданности слегка смутился – Светлана тоже сидела в кабинете, – но все же решился сказать прямо и честно:

– Не знаю, может, не совсем этично говорить какие-то замечания по заказчику…

– Ничего, здесь это вполне нормально, – успокоил Иван. – Говорите.

– Слишком много времени нерационально ушло из-за того, что на встрече не было такого представителя заказчика, который бы в совершенстве знал сам предмет, сами процедуры, чтобы не рыться в инструкциях. Я ничего не имею против Светланы Викторовны, но она, если я правильно понял, компьютерщик и недавно в этой сфере, а присутствие при беседе еще и опытного кадровика, даже если он совершенно не знаком с электронным документооборотом, сократило бы время в несколько раз.

Светлану, как показалось Виктору, его слова несколько огорчили; но она тут же широко улыбнулась и ответила:

– Да, вы правы… Так и собирались делать, но, к сожалению, у второго человека была срочная работа, начальство загрузило… пришлось ехать одной. Вы уж извините.

– Да нет, что вы! Было очень приятно поработать.

Она попрощалась и вышла. Кондратьев пару секунд стоял неподвижно, затем приложил палец к губам, порывистым движением взял со стола блокнот, вырвал страницу, положив на столешницу, что-то написал на нем фломастером и показал Виктору.

Тот прочел про себя: «Не тяните с паспортом!!!»

– Сейчас уже почти пять, конец рабочего дня и гулянье, – произнес вслух Кондратьев. – И не забудьте к кассиру за дневной, а то уйдет. Так… Эти заметки нам больше не нужны. – С этими словами он бросил листок в пасть шреддера.

– Понял, – улыбнулся Виктор.

…«Почему он боялся сказать вслух? Что-то нехорошее наклевывается. Надо форсировать. Итак, задача: добиться дружеского расположения Инги, чтобы она тут же не сдала меня при расспросах насчет паспорта. Именно дружеского, и только. Разбитые сердца, слезы и истерики в планы не входят».

Виктор взглянул на часы. Был еще запас времени для подготовки и обдумывания действий. Рубашка свежая, брюки со стрелкой, джемпер не мнется.

«Что брать с собой? Намеки этого любителя старины ничего не значат. Возможно, эта Инга и не ищет ничего, кроме обычной компании и светского общения».

Все эти интернетовские инструкции по пикапу, на которые постоянно натыкаешься при серфинге, лучше забыть, подумал Виктор, они наверняка могут быть расценены здесь как пошлость и озабоченность. Личный опыт семидесятых – восьмидесятых… все-таки он рассчитан на партнерш минимум лет на десять моложе. Наконец, самое простое – подождать развития обстоятельств, но здесь поджимало время и явно не просматривалось причин для Инги кидаться на шею какому-то неизвестному гастарбайтеру. Особенно если она из тех, кто пользуется духами «шанель».

Поразмыслив, Виктор решил остановиться на универсальном советском презенте – коробке конфет, разумеется, шоколадных. Коробки конфет дарили всем – от врачей и преподавателей до друзей, детей и секретарш, – так что, в отличие от цветов или коньяка, никакого явного или скрытого сексуального подтекста в них не наблюдалось. Кроме того, есть вдвоем конфеты можно было без всякого повода.

Коробку он взял в том же подвальчике – длинную, вишнево-коричневого цвета, в целлофане, за шестнадцать двадцать.

– Свежие? – на всякий случай спросил он продавщицу.

– А что, теперь где-то дают несвежие? Пожалуйста, вот срок изготовления, можно запросить фабрику, проверить по штрих-коду…

– Нет, это я так… для перестраховки.

– Ну зачем же так говорить-то? Мы стараемся, следим, у нас компьютерный учет вот, замечания, пожелания… первое место по итогам квартала по поиску новых услуг для покупателей…

– Простите, пожалуйста, я не хотел обидеть.

– Ничего. Иные тоже приходят так, задумаются, спросят по старой памяти. А один знаете даже что сказал? «А мне приятно услышать, что товар свежий». Представляете?

К концу дня природа словно сжалилась над брянцами: ради праздника распогодилось и потеплело. На остановке и в троллейбусе Виктор время от времени озирался, но знакомого «хвоста» не обнаружил. Заметил лишь то, что на новой остановке крыша из гофрированного алюминия («Как ее здесь не сперли?»).

Впрочем, тот чувак никак на специалиста по «наружке» не смахивал. Заметен, физподготовки нет, неосторожен. Если слежка продолжается, то его наверняка сменили. Продолжается кем? Явно это не КГБ, не МВД и даже не сколь-нибудь солидная ОПГ, которая может найти каких-нибудь ветеранов оперативно-сыскной работы или уголовников, опытных по части конспирации. Частных охранных агенств здесь наверняка нет, да и крупных по нашим меркам ОПГ нету или почти нету. Со звонками тоже – или очень торопятся и не до изысков, или их мало, – вот и вяжутся со всякими лохами. Наконец, вариант – все это паранойя, и привязался случайный нарк.

Глава 15 В двух шагах от войны

К половине шестого он уже был на месте. На входе в парк «Соловьи» фонари по-современному были украшены облепиховыми гроздьями из цветных воздушных шаров, и динамик душевно-задумчиво выводил в ритме вальса: «Черной водой незабытой войны залиты чьи-то пустые окопы…»

Расклеенные вчера по всему городу афиши обещали митинг с возложением цветов и народное гулянье. Митинг был коротким, и к его началу Виктор не успел; что же касается гулянья, то все, что происходило на широкой аллее до Кургана и рядом, на лужайках, где в реальности Виктора выстроили велодром, было так или иначе заточено под военно-патриотическую тему. Были живые костюмированные композиции, коллективы из Домов культуры исполняли песни военных лет, причем не только известные, но и такие, что сейчас можно откопать разве что на Совмузыке. После фольклорного ансамбля, протяжно исполнившего «Песню брянских партизан» (с весьма откровенным обещанием растоптать фашистского гада под осенним дождем), на эстраде появилась певица в платьице сороковых с плечиками и лирическим фокстротом «Ночь над Ленинградом»: тема ожидания любимого с войны была ясна и понятна в разных городах нашей Родины. Рядом примостился книжный лоток; литературы, проясняющей текущий политический момент, Виктор там не нашел, даже какой-нибудь брошюры с судьбоносным выступлением Г. В. Романова, зато было много мемуарно-исторических изданий с зазывными подзаголовками вроде «Впервые публикуются сенсационные документы», книг серии «Военные приключения», в числе которых, между прочим, Виктор заметил элитный богомоловский «Момент истины», и – что особенно его поразило – обилие книжек по боевой фантастике, фэнтези и альтернативной истории.

Полистав несколько произведений этого жанра, Виктор понял, в чем дело: во всех них ГГ, то есть главный герой, был позитивным попаданцем из наших дней, бывшим или действительным кадровым офицером, контрактником, а то и вообще сотрудником госбезопасности, отличником боевой и морально-психологической подготовки, но без качеств супермена. Дальше шло как обычно: шло описание мира (другого времени, альтернативно-исторического, вымышленной горячей точки или очередного Средиземья), ГГ предлагалось проявить мужество со стойкостью в одном флаконе и выжить в экстремальной ситуации, а потом выполнить какую-нибудь благородную миссию, борясь с историческими захватчиками, вероятным противником, террористами, монстрами, орками или драконами. Попутно читателя ненавязчиво просвещали по поводу основ НВП и ГО, разных интересных фактов из истории войн и военного искусства и сообщали ТТХ^[25] разных видов вооружения и военной техники. Несмотря на стереотипность, литература хорошо шла среди подростков.

– А вот эта книга Панцева про действительный случай описана, что в нашей области был, – услужливо подсказала продавщица. – Причем про войну. Человек в начале марта сорок третьего попал в другое время, и за счет этого его в Германию не угнали. Еще то ли в «Брянском рабочем», то ли в «Брянском комсомольце» писали.

– Интересно. И где это было?

– Да где-то возле железной дороги.

К сожалению, среди пролистанных Виктором альтернативок не нашлось ни одного пособия «Как выжить и устроиться попавшему в СССР-98». С другой стороны, просмотренное было ничем не хуже той части нашей альтистории и попаданческой литературы, которую можно было бы смело назвать мужским женским романом. Смысл подобного жанра прост, как огурец: хорошо прокачанный главный герой попадает в проклятое прошлое (а в непроклятом ему делать нечего, его там пахать заставят, как нашего героя), где лихо валит всех, учит жить и воцаряется – или, в крайнем случае, его назначают первым придворным мудрецом, но время от времени он все равно кого-то валит, потому как руки чешутся. Данную духовную пищу поедает в основном офисный планктон, компенсируя тем самым отсутствие созидательной деятельности и необходимость терпеть дебилизм сверху и снизу. Впрочем, среди данного жанра есть неплохие вещи, которые интересно читать из-за юмора авторов, или они напрямую рубят то, что другие знают, но сказать не решаются. Здесь же в попаданческой литературе глубоких откровений не встречалось, но зато ту же категорию читателей готовили, если надо, реально показать свое мужество. В бою.

На лужайках играл духовой оркестр – в числе маршей промелькнул и «Типперери», как дань вкладу союзников, – расположились военно-исторические клубы, ДОСААФ, а также армейцы в обычной форме защитного цвета и в камуфляжной. В глаза бросились растяжки: «Армия – лучшая часть страны» и «В армию должен идти тот, кто хочет в ней служить».

«Это как же? Кто не хочет, не должен? Или, наоборот, кто не служил, тот должен хотеть?»

Подойдя поближе, Виктор увидел, что форма защитного цвета – это форма НО, или так называемого «Народного ополчения», а камуфляж, собственно, и есть СА.

– Не хотите почитать про ополчение?

Виктору улыбалась девчушка в пилотке и в мини от ушей, протягивая рекламный буклетик.

– Думаете, возьмут?

– Сыну дадите почитать или племяннику. Должны же у нас быть защитники!

Отказаться, когда на тебя смотрят такими глазами, было невозможно^[26]…

Виктор полистал буклет: НО оказалась чем-то вроде годовой обязательной учебки, где, впрочем, не тратили времени на подметание плаца, а усиленно натаскивали запасников, с распределением по военно-учетнымспециальностям. После ополчения запасник мог подать заявление служить по контракту или шел на гражданку, и время от времени его вытаскивали на сборы. Короче, Виктор понял, что Мозинцев насчет обороны сгустил краски. Вломить НАТО было кому. Хотя, конечно, с другой стороны, это и усиливало соблазн вломить. В буклете, между прочим, промелькнуло о повышении роли младшего командного состава, на котором, как утверждалось, «держалась старая российская армия».

Если ополченцы на празднике демонстрировали свое умение со старыми добрыми АК-74, то контрактники приковывали к себе внимание допризывных пацанов новинками советских оружейников. Виктор сразу опознал знакомые всем фанатам «Сталкера» «валы» и «грозы», помимо которых было и нечто менее известное: какие-то новые сухощавые булл-папы с интегрированными подствольниками, автоматы, чем-то одновременно похожие и на «калаш», и на последние винтовки «Хеклер и Кох», противоснайперка на сошках с мощной, похожей на телескоп, оптикой, которую не разбирали и показывали издали, и еще несколько не совсем знакомых Виктору стрелковых систем. Черная оксидированная сталь и пластмасса манили к себе, как когда-то, в старших классах, на уроке военной подготовки притягивали к себе всамделишные АКМ и удобно ложащиеся в руку СКС.

В пленочных шатрах стояли тренажеры, где каждый желающий мог попробовать себя в роли водителя танка или БМП, пилота истребителя или боевого вертолета; стоящие вокруг зрители видели результаты попыток на экранах с лазерными проекторами. Графика была где-то на уровне первого «Команча», зато полный реализм – несмотря на непрерывные указания инструктора, воинская карьера часто кончалась при первой попытке взлететь. Тут же рядом крутили боевик о локальном инциденте – нападении войск НАТО на базу советских миротворцев в выдуманной стране, кстати, без шапкозакидательства: скорее, хотели подчеркнуть жестокость и бесчеловечность противника. Кадры, где натовский танк давит автомобиль с беженцами и где танкист с криком «Йе-ху-у-у!» лупит из крупнокалиберного пулемета по жилому дому, а другой снимает все это любительской видеокамерой на память, показались Виктору до ужаса знакомыми; только в его времени это был не режиссерский ход, а реальность, материализовавшееся предвидение нового передела мира под крики о торжестве идеалов. Кстати, контингент НАТО в картине был набран из населения неких «вновь принятых государств».

Как ни странно, но явный запах пороха в этой части праздника особого беспокойства у Виктора не вызвал. В своей реальности он уже привык к тому, что при каждом проявлении слабости России НАТО непременно лезет на Восток; но при этом ни немцы, ни англичане, ни французы, вообще никто из той части Европы, которая считает себя наиболее передовой и цивилизованной, не желает елозить мордой по грязи, стараясь при этом сохранить в девственной чистоте и смазке изделия все тех же Хеклера и Коха. В крайнем случае их устраивает вариант пустить ракету «воздух – земля» вне досягаемости ПВО демократизируемой ими страны, ничуть не задумываясь, поразит ли оная ракета военный объект или школу. Больше тротила – больше демократии. Но кто-то должен и контролировать территорию; остаются американские наемники и бывшие страны соцлагеря, национальное достояние которых прибрали так называемые иностранные инвесторы.

В отношении последних, размышлял Виктор, наверное, правильнее сказать, что это просто бывшие страны, потому что если национальное достояние прибрали, то и страны нет, а есть территория, есть местное население, которому определяют по общей глобальной ситуации те или иные условия выживания, и, наконец, есть так называемые политики, которых могут готовить в США, а то и вообще содержать за счет США. Это обходится дешевле, чем держать оккупационную армию, комендатуры и полицаев, да и вообще можно назвать строительством демократии. Обывателю бывшей страны можно внушить, как страшно над ним измывались русские, и довести его до точки кипения; особенно действуют на туземного обывателя рассказы о том, что его небольшой городок мог бы быть столицей мира, если бы не все те же русские дикари.

«Вот на таких лохах НАТО и собиралось выезжать в наши девяностые и, вероятно, здесь тоже».

Довершали праздничный пейзаж площадки, где демонстрировали рукопашный бой; впрочем, на таких праздниках это есть и у нас. Вообще-то в современной войне бойцы с обеих сторон уничтожают друг друга, чаще всего даже не видя друг друга, но если армия не учит бойца по команде проявлять агрессивность, это не армия. Где-то в стороне гостиницы «Турист», как обещали афиши, проводился даже «спортивный паркур», но идти туда уже не было времени.

«Ну, конечно, праздничег в целом скромнее, чем у нас, – оценивающе заключил Виктор, направляясь на другую сторону Кургана, – шествия по главному проспекту нету, митинг небольшой. Но есть фишки с новым оружием, и вообще, если тут Москва не одобряет местные нерабочие дни – а может, еще и экономии требует для всяких мероприятий, – то в целом зачет».

У подножия Кургана, под растяжкой «Война не окончена, пока не похоронен последний солдат» расположились поисковые отряды с ноутбуками, на которых могли найти каждому данные, где кто похоронен, принять заявление от родственников военнослужащих, чье место гибели еще не установлено, а также сообщить любые известные сведения о неустановленных воинских захоронениях.

В Средние века все было просто и ясно – вот поле битвы, и там лежат павшие воины. К временам Великой Отечественной полем битвы стала территория целого континента от полярных снегов до субтропиков; воин мог расстаться с жизнью где угодно, и найти его останки физически и захоронить порой становилось просто немыслимой задачей. Людей разрывало на куски снарядами, их тела несли реки при переправе и заглатывали болота, их накрывали каменистые обвалы, наконец, ни в каких бумагах не могло быть отражено, где встречали свой последний час многие из окруженцев. Виктора всегда бесил цинизм тех типов, которые стремились ткнуть в нос России – вот, дескать, какой у вас режим, как у вас относятся к солдатам, у вас до сих пор не всех погибших нашли. Любопытно, что если бы не погибшие, то многие из этих циников или их родители были бы пущены на удобрение для полей рейха; очевидно то, что ценой неимоверных жертв нашего народа не состоялось физически, каким-то образом для этих лиц свершилось в отношении их духовной сущности. Они мечтали стать удобрением и им стали. Но все-таки народы СССР дали этим особям шанс удобрением не быть.

У эстрады Виктор, естественно, очутился заранее – даму нельзя заставлять ждать – и занял, или, как говорили во времена его студенческой юности, «забил» два места на скамейке. На эстраде, как водится, проверяли аппаратуру, с положенным в этих случаях счетом в микрофон, взвизгами возбуда на весь парк и прочими радостями, доставляемыми зрителям вдовесок к концерту.

Инга появилась к началу выступления «Стожар» с прибалтийской пунктуальностью, все в том же строгом костюме и с пакетом, где на всякий случай лежал зонтик. Виктор предложил конфеты.

– Спасибо… – несколько смущенно ответила она, – какая прелесть! Это советские?

– Это брянские.

– Великолепно. Вы, наверное, от меня чего-то хотели?

– Просто хотел доставить приятное. А что, разве теперь конфеты предлагают, только когда что-то нужно?

– Нет, почему же… Просто вы мне там, на квартире, показались, как бы это сказать… застегнутым.

– Разве для того, чтобы доставить приятное даме, надо обязательно расстегиваться?

– Всегда, – невозмутимо ответила Инга, но тут же добавила: – В известном смысле.

…Читатель конечно же ждет от автора описаний номеров этого легендарной группы восьмидесятых, известной не только в городе партизанской славы, но и за его пределами. Но – увы! Виктор Сергеевич смотрел не столько на сцену, сколько на Ингу, раздумывая, как же подойти к вопросу о паспорте, и высочайшее мастерство исполнителей осталось для него за пределами внимания. Запомнился только гимн «Цвети, мой Брянск», исполненный в стиле «Пинк Флойд», и чарльстон в диксилендовом стиле.

К сожалению, на сей бесценный подарок любителям старого доброго софт-рока в программе было отведено всего час, а конфеты не бесконечны.

– Прогуляемся по парку? – спросила Инга, когда аплодисменты умолкли. – Здесь сохранилась прелесть дикого леса.

– Когда-то здесь прямо у дорожек росли грибы, – вспомнил Виктор и подумал, не говорил ли он эту фразу уже кому-то в других реальностях.

– Потрясающе! Вы знаете, этот парк, наверное, создавал романтик. Осенью особенно это чувствуется.

Действительно, мягкий шелест осин, нежившихся под желтком угасающего дневного светила, легкий холодок в лицо, мягкий ковер опавшей листвы на давно не метенной аллейке, и все это под загадочную вибрацию голоса Пиаф, под ее знаменитое «La vie en rose»^[27], – что может быть приятней? Особенно когда рядом идет симпатичная стройная дама.

– Сейчас самое красивое время нашей осени.

– Наверное. Такое впечатление, что город освободили только вчера… Однако праздник сделали несколько суховатым. Почти всем заправляют военные.

– Ну почему же? Например, фантастики и приключений я здесь заметил гораздо больше, чем встречалось на прилавках в мои студенческие годы.

– Печать идет навстречу спросу… А почему бы просто, как за рубежом, не печатать то, что читают? Без всяких планов и регулирования? Ну, оставив государственную цензуру произведений. Хотя на Западе нет предварительной цензуры, там есть судебная ответственность за то, что издают.

– Например, за отрицание холокоста.

– Н-ну… и за это тоже. Это там что-то вроде «антисоветского».

– Если бы кто-то у нас вздумал отрицать геноцид, люди бы просто покрутили пальцем у виска. Видите? – и Виктор указал за уходившую в сторону от аллеи заплывшую траншею.

– Не поняла. Это канава какая-то. Странно, что здесь много старых канав.

– Это окоп. А там, под деревьями, видите яму? Это от землянки или блиндажа.

– Честно говоря, не обращала внимания. Здесь такие везде, в том числе и внизу. Я думала, это для отвода воды или что-то раньше было построено. Теперь многое понятно… Но все равно согласись, Виктор, было бы лучше, если бы то, что читать, определяли сами читатели. Ой, простите, я, кажется незаметно перешла на «ты», как в сети?

– Все нормально, Инга, а то на «вы» как-то… Но понимаешь, книжным рынком управляет не читатель. Им управляет покупатель.

– А какая разница между читателем и покупателем?

– Сейчас поясню. Допустим, среди читателей есть группа, меньшинство, которым нравятся романы про каких-нибудь отморозков, выживших после ядерной катастрофы…

– Прости, я не поняла. Что такое отморозок?

– Ну, это… местное выражение, северное, мне доводилось в командировки на Север ездить… В общем, это человек с отмороженной головой, сумасшедший.

– Интересное выражение. Я раньше не слышала.

– Короче, вот эта группа читателей небольшая, но тратит очень много денег на такие книги.

– Зачем им такие книги? Это субкультура гопников.

«Почему только гопников? Это просто развлекательное чтиво, – хотел сказать Виктор, но, подумав, отнес это на счет характерного для некоторых жителей советской Прибалтики желания при удобном случае подчеркнуть превосходство в культуре. – Может, из-за этого она и с мужиками не сошлась. Не это сейчас главное».

– Ну… допустим, делать больше нечего, и денег много… А другие читают, скажем, Толстого, их большинство, но они берут мало книг, экономят деньги. Поэтому издатели выпускают то, что даст больше прибыли – не будут же они разоряться, верно? – то есть книги, как ты говоришь, для гопников. И другие будут приходить в книжный и видеть литературу для гопников, и в конце концов ее и будут читать. Более того, и писать будут только для гопников, потому что это печатают. Так что вкусы навязывает та часть читателей, у кого деньги, а не большинство.

– Я одного не понимаю – как это гопники могут быть состоятельной элитой общества?

– Я тоже не понимаю как, но понимаю, что могут.

– Ну, положим… А цензура худсоветов лучше? С их вечной симуляцией авторитетности, с дутыми иерархиями, регалиями и статусами, которые они сами себе придумывают, чтобы решать, кого им в свой круг пустить, а кого нет? Да и какой от них толк? Масскульт все равно гоняют по сети и читают с экрана, это не антисоветчина. Его только критики ругают.

– Гоняют, читают, но не навязывают же всем.

– То есть ты хочешь сказать, цензура – это свобода? Только не надо спрашивать: «А что ты против имеешь?» Я ничего не имею, просто мысль интересная.

– Это слишком сложно для моих опилок, как говорил Винни-Пух.

Так, беседуя, они мирно свернули с аллеи на тропу, полого спускающуюся вдоль склона оврага, устье которого в зимнее время использовали для тренировок лыжники. Сзади, со стороны спортшколы за Курганом, послышались выстрелы холостыми: допризывному контингенту продолжали показывать военно-спортивные номера.

– Похоже на настоящие горы.

– А ты знаешь, чуть подальше на склоне есть поляны, и там по весне цветут ландыши.

– Как, прямо в городе? Понимаешь, Рига – это очень, как бы сказать, урбанистическое место, особенно в центре. И мне почему-то казалось, что их из каких-то оранжерей везут. А духи с запахом ландыша, по-моему, уже давно не делают. Я слышала о них, но не встречала.

– Рига – немножко уголок старой Европы. А здесь – новая. Где человек не ушел от природы и живет в этой траве, в этих деревьях, в этом заречном просторе, в этих облаках, позолоченных уходящим солнцем…

– Ты пишешь стихи?

– Редко.

– Как-нибудь почитаешь? Кстати, ты весь концерт смотрел на меня.

– Это было неприятно?

– Нет, почему же… Слушай, я забыла, у меня фотоаппарат, а я так его и не достала. Хотя артистам не нравятся вспышки. Давай я тебя сниму у этого дерева.

Она достала из сумочки автоматическую мыльницу «Эликон», навела на Виктора и нажала кнопку; легко чикнул центральный затвор, блеснула встроенная вспышка, и тут же над головой у него что-то жикнуло, хрястнуло, и вместе с трухой на него свалилась засохшая ветка.

– Что это?

Он обернулся: наверху на коре обозначилась рваная метка, из почерневшей коры выглядывали свежие желтые волокна.

– Назад. Быстро!

Они побежали по тропе сквозь кусты обратно на аллею: по ней уже фланировали в обе стороны пары под медленно разгорающимися белыми грушами ДРЛ в светильниках.

– Что это было? Снайпер? – переводя дух, произнесла Инга.

Виктор обратил внимание, что Инга то ли еще не успела испугаться, то ли плохо понимала, что произошло, то ли на самом деле имела явно не соответствующее хрупкой внешности самообладание, но только оттенки страха в ее голосе были какими-то нарочитыми: голос не дрожал, лицо не побледнело. Виктор взял ее за руку: она не была холодна. Состояние Инги скорее можно было бы назвать нервным возбуждением и тревогой.

– Если бы снайпер, мы бы уже не разговаривали.

– Может, хотели запугать?

– Тебе кто-нибудь угрожает? Или есть враги?

– Нет. Не знаю, кто бы это мог быть. А у тебя?

– Тем более.

– Почему «тем более»?

– Ну… наверное, попытались бы дать знак, чего им надо.

– Кто?

– А я откуда знаю? Никто не угрожал.

– Тогда что это могло быть?

– Например, случайная пуля.

– Оттуда? – Инга кивнула в сторону спортшколы.

– По траектории не похоже. Пуля край оврага не обогнет. Скорее, с другой его стороны. Пацаны могли забрести пострелять. После войны столько тут оружия валялось… Да и сейчас могут тайком выкапывать.

Растяжка «Война не окончена…» еще трепыхалась на ветру. Инга обратила внимание:

– А это не может быть пуля с той войны?

– Каким образом?

– Говорят, бывают аномалии во времени… Выстрелили в сорок третьем, а пуля попала в такую аномалию – и выскочила сюда.

– Ну, мало ли что сейчас пишут. С чего ты взяла?

– Мне кажется, в этот момент не был слышен выстрел… хотя в овраге эхо, на этом склоне не понять, откуда стрельба. А может, это маньяк?

– Не исключаю. По сводкам таких случаев не проходило? Население не предупреждали? Я же здесь недавно.

– Нет, ничего… Слушай, давай остаток вечера отметим праздник у меня. Что-то не хочется на природу.

– Отлично. Заскочим только по пути в гастроном, что-нибудь прихвачу.

«Вариант первый: идиотская случайность. Вариант второй: Инга все-таки что-то скрывает. Вариант третий, он же не исключает второго: с первых же дней пребывания кто-то начал охотиться. Хотя способы явно дебильные. Главное при попадании в другую реальность – не стать параноиком. Пока не адаптировался к местным, всюду будут мерещиться угрозы. А домой к почти незнакомой женщине – это не угроза? Вдруг клофелином напоит? Нет, так точно можно свихнуться. Спрашивать насчет паспорта – или?..»

– Слушай, на секунду выскочим здесь! На одну секунду!

– А что случилось?

– Свет! В кооперативе свет горит! Я сейчас.

Действительно, несмотря на поздний час – было уже около восьми, – через стекло витрин был заметен свет, струившийся из приоткрытой двери в комнату постановщиков. Оставив Ингу подождать на остановке, Виктор подлетел ко входу и подергал за хромированную ручку: оказалось заперто. Он обогнул дом и взбежал на заднее крыльцо; помещение не стояло на сигнализации, и он смело повернул свой ключ в прорези замка.

– А! Виктор Сергеевич! А мы не знали уж, как с вами связаться, – мо́била-то у вас нет.

В комнате постановщиков расположились Надя, Паша и Толик.

– Четвертым с нами будете?

– Да я, собственно, собирался в гости… и денег не сдавал.

– Какие деньги? Это же бета-версия!

– Какая бета-версия?

– Ну, «Народные мстители», дополнение к «Партизанен». А мы в бета-тестеры записаны. Вот такая вещь! Как раз четвертый в команду нужен.

– Да я в гости иду. Меня уже дама ждет.

– Тогда ключи с секреткой не оставите? Я тут недалеко живу, дом тут напротив и за углом. Позвоните у подъезда, я вынесу.

– Конечно. Постараюсь вернуться до одиннадцати.

«Да, часок посижу, а там уж и откланиваться пора».

– …Ну как, все в порядке? – спросила его Инга, дожидаясь на остановке.

– Да, отлично. Это просто наши немного подзадержались. Ты, наверное, заждалась?

– Ничуть. Просто взглянула на привычные вещи с иной точки зрения. Европа плохо понимает СССР.

– Это ты насчет того, что говорили на празднике?

– И насчет этого тоже. Гитлер думал, что народ не будет воевать за Сталина.

– Народ воевал за себя. А воевать стадом, без командования – невозможно. Думать, что народ мог победить вопреки Сталину, – все равно что считать, будто наши футболисты могут победить вопреки тренеру, который выпустит самый слабый состав, да еще и поменяет центрфорварда с голкипером. А с чего тебя вдруг это заинтересовало?

– Европа сейчас тоже не понимает СССР. Она думает, что народ не станет воевать за коммунистов.

– Европа воевала ради грабежа, и ей нас не понять.

– Жестоко, но правильно… Троллейбус.

«Великолепная черта советского человека эпохи застоя – думать о глобальных проблемах человечества. Впрочем, в ИТР здесь это как-то уже менее заметно. Развившийся мозг заняли мыслями о непрерывном улучшении работы. А гуманитарии пока крутятся вхолостую. А с чего я взял, что Инга гуманитарий? О производстве она пока не говорила. Но еще не факт».

Глава 16 Рыба белой королевы

Дом Инги – серая стандартная пятиэтажка из силикатного кирпича с гастрономом-стекляшкой внизу – стоял напротив аптечного склада по Луначарского. Здесь это было одно из тех мест Брянска, где достаточно было лишь одного шага, чтобы, словно из одной реальности в другую, перескочить из большого города в тихий провинциальный поселок. За углом оставалась шумная Красноармейская с ее потоком машин из Володарки и Фокинки, в который вплетались гул и искры троллейбусов, шлепанье и чавканье грузовиков, что неподалеку от этих мест заворачивали на Карачиж, и, наконец, шелест шин вымытых в пригородном автосервисе столичных легковушек, завернувших в наш город с Киевского шоссе. По Луначарского не было почти никакого движения, а чуть подальше по дремлющему асфальту, покрывшемуся трещинками, днем безмятежно бродили куры из частных домов. В этой реальности на улице еще сохранились старые, квадратного сечения бетонные опоры фонарей, на которых, на острых стрелках из стального листа, были редко развешаны ртутные лампы; их череда медленно опускалась в подернутую вечерним туманом глубь оврага.

Гастроном работал с восьми до восьми и уже закрывался.

«Хорошо, в дежурный заскочили», – думал Виктор, отягощенный пакетом с массандровским белым мускатом (интересно, на сколько он в нашей реальности потянет, если здесь за семнадцать тридцать? на две с половиной или три с половиной?) и киевским тортом.

– Ну, вот мы и дома. Я тут одна живу, в однокомнатной. Район тихий, хорошо, когда дома работаешь.

– А где ты работаешь?

– Торгово-экономическим экспертом и аналитиком. Статистика, оценки, прогнозы… Приходится иногда посидеть вечерами.

Домашний интерьер показался Виктору достаточно стандартным. Светлая прихожка. Стенка орехового цвета в общей комнате, что протянулась вдоль стены, противоположной дверям, и включала в себя все – от шифоньера до ниш под «Горизонт» с трубкой двадцать один дюйм, видак «Электроника», CD-проигрыватель «Союз» с плазменными индикаторами эквалайзера и микшера (что на самом деле очень удобно, но инофирмы не понимают) и кассетную деку «Маяк» с лентотягой на двух моторах, стационарную и неубиваемую. По остальным стенам были распределены диванчик на двоих, кресло-кровать и стол-книжка, под ногами мягко глушил шаги синтетический палас. На окне за тюлевой занавеской Виктор ожидал увидеть цветы, но их почему-то не было, даже кактусов. В углу за батареей виднелась свернутая витая пара «Домолинии-2».

– А терминал в ремонте? – поинтересовался Виктор.

– У меня нотбук, служебный. По работе приходится часто ездить. Давай книжку расставим.

Она произнесла «нотбук», без привычного «у», скорее с длинным «о». Странно, подумал Виктор, изменилась реальность, и в разговорной речи заимствованные слова складываются по другому. Не «моби́ла», а «мо́бил», или «мо́бел», мужского рода, как и «телефон». Не «ноутбук», а «нотбук»… впрочем, в его реальности эту фигню некоторые вначале называли «нотебуком». А вообще речь здесь намного чище, чем в наших девяностых и позже…

– Наш?

– Импортный. Для совместимости с техникой инофирм. Маленький такой, от Ай-Би-Эм.

– С экспортерами приходится работать?

– Иногда на международных выставках, деловых встречах, презентациях. Вот скатерть.

На полу, на месте, с которого Виктор отодвинул стол-книжку, валялась настоящая книжка, для чтения – белая, с бумажной глянцевой обложкой, на которой большими темно-синими буквами было отпечатано «Правда о ГУЛАГе».

– Забыла спрятать?

– Чтобы ты не подумал, что я синий чулок и читаю политпрос?

– Это – политпрос?

– Ну не пособие же по вязанию. Ой, ладно, хватит о политике, займемся праздничным столом. Все готово, только подогреть в микроволновке.

Блюдо закаленного стекла под прозрачной пластиковой крышкой наполнило комнату слюноточивыми запахами.

– Знаешь, рыбу надо готовить там, где ее выловили, – комментировала Инга, звеня бокалами, вынимаемыми из стенки. – Это брасовская форель, из прудов помещика Апраксина.

– Неужели помещика?

– Шучу. Там этот… рыбопитомник. А все это называется – рыба по-мельничьи. А еще у нас наши балтийские шпроты и рыбный салат.

– Настоящий балтийский стол с черноморским вином.

– Подожди, мы кое-что забыли.

Инга поставила на стол массивный стеклянный подсвечник на две круглые приземистые свечи и зажгла их; затем сняла «Союз» с паузы, чтобы из колонок – тоже массивных, из настоящей деревоплиты, обеспечивающей сочность звука, – неспешно потекли мягкие, как зыбь на пляже Евпатории, волны хита Хампердинка «Любовью мы живем».

– За что мы поднимем первый бокал?

– В этот день полагается за память. Знаешь, у меня незадолго до этого дня дед погиб как раз в боях за Брянск. Немного севернее, когда Десну форсировали.

– А у меня – тоже в Брянской области, чуть позже. Он был танкистом. За их светлую память!

– За их память. И чтобы никогда не повторилось.

«А кстати, рыба по-мельничьи – одно из любимых блюд фюрера. Но это неудивительно – Рига древний торговый порт, там сильно влияние немцев в культуре и традициях. Не будем расстраивать Ингу. Мельник не виноват, он слишком вкусно готовил…»

За разговорами бутылка опустела быстро. Вела в разговоре Инга; вклиниться с бытовой темой не то что не получалось, но повода не было; это разрушило бы созданную Ингой идиллическую картину со свечами и Хампердинком. Они обсудили озоновую дыру, подпольно распространяемые на дискетах «Хроники заводной птицы» (которые Виктор понял больше как поваренную книгу), перспективы легализации в СССР симфоник-металла силами группы «Ария»… в общем, у Виктора возникло подозрение, что он выступает в качестве чего-то вроде интеллектуального развлечения, хотя и обоюдного.

– А что все-таки «Комаров» обнаружил? – спросил он, когда они перешли на чай с киевским тортом. Торт оказался по-старорежимному сладким, так что сахар в чай сыпать даже не стали.

– Знаешь, все сходятся на том, что распубликовали везде. Из песка торчит каменная пирамидка размером чуть больше чернильницы, поверхность твердая, камень сходен по составу с грунтом. Интересно, что «Комаров» нашел это на пути к «Соджёнеру», чтобы выяснить причину потери с ним связи в прошлом году.

– Это излучает? Дает какие-то сигналы?

– Ну, я понимаю твою иронию. Все эти теории про внеземной репер основаны только на правильности форм. Да, это похоже на кристалл, торчащий из грунта, – точнее, был когда-то кристалл, потом его вымыло, осталась полость, заполнилась породами, их уплотнило, и прочее, и вышел такой монолит. Я читала. Сейчас под этот монолит притягивают за уши все земные аномалии, даже в «Тайных досье» будут снимать, в продолжении.

– «Тайных досье»?

– Ну, «X-files», там Малдер и Скалли. Он же шел в Союзе.

«Блин, а в нашей реальности перевели как «Секретные материалы». Совсем по-другому звучит. Где великий и могучий? «Истина где-то рядом». А может, «Это еще не вся правда», так лучше сказать по-русски?»

– А-а, ну я смотрел еще левый перевод на кассете, так и запомнил – «X-files».

– Еще куча статеек во всяких лежавших около науки изданиях про сдвиги времени, про якобы изменения частоты кварцев на «Комарове», задержки сигналов… Главкосмос все опровергает. А вообще я как вспомню этот наш случай в овраге… Наверное, мы рано отказались от мистики. Кстати, Вторая мировая была последней войной магов…

«Ну все. Сейчас дойдет до Аненербе. Как задолбали этим Аненербе!»

– Оставим магию для Хогвартса, – улыбнулся Виктор.

– Как?! Ты уже читал этот сенсационный роман Ровлинг? В подлиннике?

Виктор вдруг понял, что он все больше начинает запутываться. Слова Инги означали, что «Гарри Поттера» тут либо еще не успели перевести, либо по рукам ходит что-то скороспелое, вроде перестроечных переводов видеокассет.

– Пробовал. Что-то вроде кэрролловской «Алисы» – рай для переводчиков. Лорд Володомор и прочая.

«А эту Ингу случайно не КГБ подставило? Как-то слишком быстро это знакомство через клиента развивается. Хотя, с другой стороны: я же пришел. Почему пришел? А чего здесь еще делать? Родственных и дружеских связей здесь нет, компании тоже, да и жилья постоянного: выходит, расчет тупой, но верный».

– Володомор?.. Слушай, а ты не работал раньше журналистом?

«Если она из органов – как-то все стандартно развивается. Попал – привели в хату – подсунули бабу. Уже в третьей реальности. Но если подумать, это ведь не роман про Джеймса Бонда. В жизни сгенерят по шаблону, если видят, что непрофессионал».

– Нет, не доводилось. Нет.

– Ты так спешно ответил, как будто хотел сказать «да».

– У меня был соблазн зачесть в стаж стенгазету, но я его подавил.

«Судя по странному шмону мобил, тут явно кого-то ищут. Появился новый человек в кооперативе – наверняка стукнули куда надо, и те начали проверять. А если это паранойя? Тогда мне везет, слишком везет…»

– Еще чаю?

– Нет, спасибо.

– Тогда уберем все и будем смотреть телевизор.

«Допустим, не паранойя. Что делать? А ничего не делать. Вести себя естественно, пусть проверяют, видят отсутствие враждебных намерений».

Надо сказать, что Виктора ничуть не удивило предположение, что в этом царстве микроэлектроники и компьютерных сетей за ним могут установить наблюдение таким древним образом, а не какими-то супержучками или путем взлома компьютерных сетей. Уравновешенные женщины – прирожденные аналитики, да и к тому же, как айтишник, он знал, что самое незащищенное место любой компьютерной системы – это человек, и первое, с чего надо начинать взлом компьютера, – это поднять клаву и посмотреть, не лежит ли под ней бумажка с паролями.

– Что бы ты хотел смотреть?

«А что, в СССР был большой выбор?»

– Тут по кабелю пятнадцать программ. Спорт, искусство, ретро, познавательный, приключения, юмор и сатира…

– Сказать честно?

– Да, мне бы было интересно знать твои предпочтения.

– Ты удивишься, но сейчас больше всего мне хотелось бы посмотреть программу «Время». Но это было бы слишком эгоистичным желанием, поэтому – на твой вкус.

– Потрясающе, – сказала Инга, присаживаясь рядом и небрежно встряхивая прической; диванчик чуть скрипнул пружинами. – Сейчас все настолько увлечены поголовным новаторством и борьбой за рационализацию рабочего места, системы управления и мира в отдельно взятой стране, что мало интересуются событиями в этом мире. Люди создают и релаксируют, релаксируют и создают. Совершенствуют машины, совершенствуют порядок, совершенствуют себя. Гондурас никого не беспокоит. Ладно, посмотрим, что по седьмому.

Повелительным жестом она вытянула руку с пультом и надавила резиновую кнопку. Экран «Горизонта» засветился, и на нем показалось аниме на тему гражданской войны.

– А когда-то у нас по дворам ездил автобус – детский кинотеатр, за пять копеек, – задумчиво вспомнил Виктор. – И фильмы, что там показывали, были в таком диснеевском стиле. Помнишь?

– Не помню. У нас не ездил. А сейчас японская волна. Только реалистичности больше. Я переключу?

На девятом шла веселая, абсолютно неизвестная Виктору комедия с Маковецким и Андриенко, пародия на американские ближневосточные боевики. Инга чуть придвинулась к Виктору.

– Слушай, – спросила она наклонившись к его уху, – а из стихов ты бы, наверное, декламировал «Стихи о советском паспорте»?

«Почему она сама спросила про паспорт?» – подумал Виктор, но вдруг почувствовал, что его веки перестали ему подчиняться и неудержимо опускаются вниз. Еще мгновение – и он провалился в какую-то клубящуюся темноту.

Глава 17 Всем, кому не предстоят допросы

Где-то рядом надрывно взвыла сигнализация.

– Черт бы побрал этих автомобилистов!

– А мы спим и не слышим, как у нас угоняют машину. Компания «Витраж плюс» проводит беспрецедентную акцию – окна с усиленной звукоизоляцией по цене производителя…

Мимо Виктора снуют люди, звякают большие, сверкающие хромом проволочные коляски. Гипермаркет. Реклама сменяется музыкой.

– …Виктор Сергеевич! Я вас уже жду.

Седой худощавый человек с аккуратной короткой стрижкой, на вид где-то около шестидесяти. Незнакомый.

– Это я вам звонил. Ринер Анатолий Михайлович.

– Очень приятно.

– Я из РАНН, Российской академии надцивилизационных наук. Хотел бы с вами побеседовать.

«А-а, вот оно что, – облегченно вздохнул Виктор. – Одна из самопальных тусовок либо для придания приличного вида столоверчению, либо для благородного дела продажи мантий, дипломов и попила бабла. Скорее, первое. Пилить бабло много людей не надо».

– Это по объявлению о продаже подержанного мультиверса?

– Нет, я серьезно.

– Серьезно я уже ответил.

– Подождите. Мы получили приличный грант.

«Третье. Разводка на бабло».

– Под этот грант у нас была разработана программа, которая спайдерит инет, анализирует сообщения на форумах и в блогосфере и регистрирует мгновенное изменение мировоззрения автора. В сорока пяти из пятидесяти девяти обнаруженных случаев это было вызвано кражей или переуступкой ника. Семь случаев вызваны идентификацией с психологическим комплексом по Юнгу, четыре – нечеткостью Я-концепции, три случая проверяются, один из них ваш.

– И что же у меня? Комплекс или нечеткость?

– Ни то ни другое. Два случая похожи на последствия нормальной социально-психологической адаптации к иным условиям в течение нескольких недель, сжатые до одного дня или меньше. Более глубокий анализ показал, что эти условия близки к периоду советской индустриализации России, но не в период войны.

– Очень интересно. Короче: какую награду обещают за участие и сколько надо вложить. Больше десяти рублей не дам, я жадный.

– Я понял. Мы не аферисты, и ваши деньги нам не нужны. Давайте так: вы считаете меня за сумасшедшего – а то, что я буду вам говорить, формально дает вам право так считать. Вы не возражаете, ибо с сумасшедшими, как известно, не спорят.

– Ну, если вы так хотите…

– Итак: вы дважды были в прошлом, в двадцатом веке.

– Был. Мед-пиво пил. У моря видел дуб зеленый.

– Если вы были дважды за такое короткое время – это не случайность.

– Несомненно. Два случая – тенденция, три – диагноз.

– Если вас отправляли в прошлое дважды, то весьма вероятно, что отправят и в третий раз.

– Ну что ж. Бог троицу любит.

– Не пора ли что-нибудь и для нашей реальности сделать?

– Что мешает?

– Я имею в виду конкретно: выяснить в прошлом рецепт построения коммунизма.

– Ого! А смысл? Анатолий Михайлович! Ну кто еще после того, что было, может верить в коммунизм? Кому он здесь нужен, этот рецепт? Владельцам этого гипермаркета? Да ни одна партия сейчас коммунизма не строит. Ни одна.

– Это единственное, что мы можем противопоставить глобализации. Вот что вы можете предложить? Русский ислам? Так основные святыни окажутся вне России. А коммунизм универсален. Да и это уже наш вопрос зачем. От вас только способ нужен. Технология.

– Угу. Так что взять коньяк в пуху, растворимую сноху? Ну вы хоть адресок магазина укажите. А то припрусь я к Марксу, он бороду почешет и скажет: «Да я и сам без понятия».

– Виктор Сергеевич… На космических зондах ставят пластинки – послания инопланетянам без почтового адреса. А вдруг? Это же шанс человечества. Вдруг попадете в коммунистическое общество?

– Слушайте, – не выдержал Виктор, – да не верю я в эти общества. Уже сколько строили, и одни общества, и другие – и что получалось? Ничего, ни коммунизма, ни социализма, ни рыночного общества, оно, говорят, у нас все время не то… У нас даже кризис не может кончиться, у нас демократию двадцать лет строят, и все на форумах читаешь, что нет демократии! Все подсовываете выбирать из каких-то измов, будто пришел штаны покупать, а вместо штанов батарейки предлагают и китайский подсвечник, а человеку штаны нужны! Извините, накопилось. Всего доброго.

– Ну что ж, – пожал плечами Ринер, – по крайней мере, честно. Жму вашу руку на прощанье.

Он протягивает ладонь. Что-то царапает кожу руки Виктора у большого пальца – заусенец ногтя, наверное. Ринер еще что-то говорит, его губы шевелятся. Почему не слышно? Больше ничего не слышно…

– Виктор! Просыпайтесь!

«Что? Это сон… Какой глупый сон. Я был снова в своей реальности. Вообще где я?»

Виктор разлепил веки. Он сидел на том же диване в квартире Инги, накрытый толстым шерстяным пледом, под затылок была аккуратно подложена небольшая подушка.

«Черт! Это я тут до утра проспал!»

– Прости, я, кажется, задремал… вроде бы вино и не было крепким…

Инга рассмеялась:

– Ты что, подумал, что был пьян? Ничуть. Мускат был легче газировки. Это, как тебе сказать… Вот накопилось у человека нервное напряжение, а потом он попал в домашнюю уютную обстановку, и его сразу отпустило. Я не хотела тебя будить, ты был тихий и очень домашний.

– Наверное, я тебя здорово стеснил?

– Напротив. Все было очень хорошо. Я посмотрела кино и разложила кресло. Знаешь, было такое чувство, что с этой осенью пришло что-то хорошее… устоявшееся, чего не хватало. Я поставила чайник. В ванной я поставила в стаканчик одноразовые станки – когда-то брала для одного человека… он сюда уже никогда не придет, а они лежат.

– Ты прекрасный человек, Инга.

– Мне это часто говорили. Мойся, и идем доедать торт.

Так, если меня не обшмонали и не подкинули к дверям милиции, то вчерашние опасения насчет клофелина бред и паранойя, подумал Виктор. По крайней мере, в своем изначальном виде. Но человека можно усыпить, чтобы просто проверить карманы.

Какие основания причислять Ингу к секретным сотрудникам? Первое: большинство женщин, искавших знакомства с Виктором в других реальностях, связаны со спецслужбами. Тем более что в тридцать восьмом, с точки зрения тамошних дам, он смотрелся как тридцатипятилетний мужик с ростом сто девяносто, и последствия неудивительны. Второе: странные вещи вроде нынешнего засыпания или выстрела в «Соловьях». Кстати, выстрел был поводом пригласить Виктора домой. Хорошим поводом: страх привести незнакомого мужчину сильнее страха остаться одной. В этих случаях обычно идут ночевать к подруге… а стало быть, такой подруги нет? А на всякий случай… Да, на всякий случай можно усыпить. Но тогда органы ни при чем. Тогда это что-то в духе Агаты Кристи. Кстати, тогда обязателен труп. Вот только чей?

Виктор посмотрел на себя в зеркало.

«Нет. Какая Агата Кристи в Брянске?»

– Я заварила чай с мятой. Ее здесь выращивают дачники. Конечно, можно взять и в гастрономе, но так мне показалось как-то более непосредственным. А вообще на дачах стали меньше выращивать продуктов. Больше цветы, специи или что-то экзотическое… Разве что для того, чтобы поесть что-то свежее с грядки.

Сон, черт возьми, какой-то странный сон, думал Виктор. Может, это он вспомнил то, что было перед переходом, когда спал? Но как тогда отделить воспоминания от сновидений? Допустим, это все воспоминания. Тогда ясно одно: направил его сюда явно не этот мужик, как его… Ринер. Но полагал, что направят. А вот с царапиной тогда – точно он. И что это? Яд замедленного действия или инфекция, чтобы заставить что-то сделать за противоядие? Но тогда кто-то должен сообщить условия, а время идет, и никто на связь не вышел. Вариант второй: хотели ликвидировать, как человека, который узнал слишком много, но обломилось. То ли яд не попал, то ли этот Ринер просто шизанутый и вообразил, будто вводит яд. Ладно, пока ничего не происходит, не будем себя накручивать. Что еще? Он что-то говорил после этого. Почему не запомнилось? А-а, вот еще интересный вариантик: введение в транс химпрепаратами, затем внушил, чтобы все забылось. А теперь, значит, всплыло. Не так паршиво, как второе и первое. Будем надеяться.

Виктор так ушел в свои мысли, что, прощаясь с Ингой, машинально чмокнул ее в щеку. Инга от неожиданности вскинула брови, но смущения не показала.

Ясное утро обдало Виктора неожиданным холодом; на сонном одеяле травы на газонах серебрилась свежая роса. Вымытый ключевой водой свежего ветерка купол неба тонким шрамом прямо вдоль проспекта Ленина пересекал инверсионный след самолета, люминесцентно-голубой над стройной, устремившейся ввысь стелой на площади Партизан и розовато-белый, как крем на пирожном, – над раскрытой книгой гостиницы «Брянск». В прозрачном воздухе, словно горчинка в бокале «Саян», был растворен все тот же легкий запах сжигаемой листвы, знакомый с детства неистребимый аромат нашей городской осени.

Над сквериком у угловых домов Виктору бросилась в глаза растяжка: «Агата Кристи» в Брянске».

«Только вспоминал… Правда, не ту. Интересно, что они сейчас и здесь поют? «Последний подвиг Евы Браун»? Или, наоборот, что-то созвучное духу?»

Приехал Виктор даже, пожалуй, немного рано – за полчаса до рабочего дня. Служебная дверь уже была открыта, на асфальтовой дорожке возле газона, где пламенели последние осенние цветы, стояла песочно-желтая, как американские такси, машина с широкой лиловой полосой и надписью «Милиция».

Виктор спокойно обошел машину, поднялся на крыльцо и толкнулся в дверь. В конце концов, при всех возможных вариантах действий, в этом случае он меньше всего вызывал подозрения.

– Виктор Сергеевич! Пройдите сюда, пожалуйста! – сразу же позвала его Полина из-за приоткрытой двери кабинета.

Виктор вошел. За конференц-столом сидел и заполнял бумаги человек лет под тридцать в милицейской форме. Полина нервно прохаживалась перед окном, теребя пуговицу.

– Проходите, проходите, присаживайтесь, – сказал он, когда Виктор приблизился. – Я Клебовский Никита Михайлович, следователь следственной группы МВД, вот мое удостоверение. Назовите, пожалуйста, вашу фамилию, имя и отчество.

– Еремин Виктор Сергеевич.

– Вы сотрудник кооператива «Коннект»?

– На данный момент нахожусь в процессе трудоустройства на работу.

– Временную или постоянную?

– Имею намерение устроиться постоянно.

– Где проживаете?

– Временно, до поиска жилья, в подсобном помещении данного кооператива, сегодня заночевал у знакомых.

– У нас пока нет общежития, – пояснила Полина, – вот и разрешили. Если это нарушение…

– Да нет, какое тут особо нарушение, – возразил Клебовский. – Если товарищ Еремин, как вы подтверждаете, намерен трудоустроиться на постоянную, как он говорит, работу и иметь определенное место жительства – это хорошо. Вот если бы он тунеядствовал или скрывался – это было бы хуже.

Клебовский вытащил из нагрудного кармана формы визитку и протянул Виктору:

– Знаете, как тут с бюрократией бывает? Пока не пропишут – не устроишься, пока не устроишься – не пропишут… Если трудности будут, звоните или заходите ко мне, посмотрим, чем могу помочь.

Еще один рояль, подумал Виктор. Хотя, может, просто задабривает. А если задабривает, значит, чего-то хочет.

– Скажите, Виктор Сергеевич, знаком ли вам Штыра Петр Трофимович?

– Знакомых с такой фамилией у меня не было.

– Хорошо. Узнаете ли вы человека, изображенного на этой фотографии?

Он положил перед Виктором две распечатки на лазерном. На обоих из них был тип, который позавчера увязался за Виктором на вокзале.

– Да. Этого человека я видел вчера на Верхней Лубянке, по дороге к Дуки. Мне показалось, что он следует за мной, я пропустил его вперед. Больше я его не видел ни позже, ни раньше.

– Почему вы решили, что он следует за вами?

– У него был вид, похожий на наркомана, это внушило подозрения.

– Понятно. – Клебовский потер подбородок. – Вам уже рассказали о происшествии?

– Нет, я только что зашел, и меня позвали.

– Так… Гражданин Штыра, ранее привлекавшийся за употребление наркотиков, этой ночью в четыре утра взломал замок задней двери кооператива, что установлено по дворовым камерам наблюдения, проник в помещение бытовки и скрылся до прибытия наряда милиции.

«Ф-фу-у-у… Хорошо, что в отдел постановщиков не залез, у меня там блокнот с шифром ячейки под видом номера телефона».

– Сейчас мы пройдем в бытовку, где работают наши коллеги, и вы посмотрите, не украли ли у вас какие-то вещи.

– Да у меня там и красть нечего.

– Посмотрите. Даже если самую мелочь, пуговицу унесли. Это может быть уликой. Да, и еще вот что: если будете ходить по Верхней Лубянке и случайно увидите гражданина Штыру, не подавая виду, пожалуйста, сообщите нам. Он раньше проживал в районе первой школы у своей сожительницы. Специально там не светитесь, а если так, по пути.

– Хорошо. Обязательно обращу внимание.

Когда протокольные вещи были закончены, Виктором овладело двоякое чувство. С одной стороны, было не совсем ясно, почему от него так и не потребовали документов, удостоверяющих личность. С другой стороны, при отсутствии факта хищения – а из разговоров сослуживцев Виктор узнал, что ничего не украли и, кроме вскрытия замка, иного ущерба не нанесли, – особо расследовать было и нечего. Дворовая видеокамера кооператива зафиксировала, что входил один Штыра, порылся и сбежал. Почему этот нарик не прихватил с собой хотя бы магнитолу, понять было трудно, как и то, почему перед видеокамерой он колготки на голову не натянул или вроде того. Впрочем, он мог и не соображать, что делает. Теперь, судя по фразе Клебовского, Штыра в бегах.

«Может, даже этого придурка тут и ловят», – подумал Виктор.

– Вы никуда отъезжать не собираетесь? – спросила его Полина Геннадьевна после допроса.

– Пока абсолютно никаких планов.

– Предупредите заранее, если что-то. Мало ли что на вас подумают, если внезапно съедете. И с паспортом, пожалуйста, не тяните.

– Ну что вы! Я же не собираюсь вас подводить.

Как только Виктор отошел от Полины, на него буквально наскочил Зеленков. Выглядел он довольно взволнованно, даже бордовый галстук немного съехал на сторону.

– С вами уже закончили? Сейчас надо срочно в БИТМ к Столкину. Во-первых, там не надо допуска, во-вторых, от нас туда ездила Галя Щуковец и говорит, что там что-то не совсем понятное.

– Непонятное в чем?

– Непонятен объект. Не буду пересказывать, лучше посмотрите свежим взглядом.

«Похоже, боятся неприятностей и дают дохлую задачу. Ну намекнули бы прямее, я не обидчивый. Но съездить надо. Терять нечего, и вдруг полезные связи объявятся. Как-то уже все равно, узнает там меня кто, не узнает. Может, даже лучше, если узнает».

Глава 18 Стройбат из будущего

– Итак, напомню исходные данные… Галерка, не шуметь, сейчас сюда пойдете рассказывать! Значит, исходные данные. Год одна тысяча восемьсот девяностый, задача внедренного от нас прогрессора – развить отечественный автопром. В серию предлагается запустить следующую машину. Четырехцилиндровый ДВС рабочим объемом полтора литра, верхнеклапанный, верхний распредвал. Блок цилиндров чугунный с алюминиевой головкой. Карбюратор, зажигание электрическими свечами, распределение зажигания механическое, бензонасос от распредвала. Теперь кузов: сварной, на кованой раме. Продольные рессоры, тормоза гидравлические барабанные, подвеска шкворневая. Колесные диски стальные, штампованные, покрышки пневматические… простите, шины пневматические, оговорился. Цвет, салон значения не имеют. Ну что ж, Камшевский, теперь рассказывайте, как вы оцениваете данное решение.

Камшевский был парень слегка раздолбайского вида, в мягкой серой куртке на «молнии» и с вертикальной надписью «Байкал», свело-голубых джинсах и кроссовках. Он взял у препода пультик от лазерного проектора и встал у экрана.

– Значицца, так, – он кашлянул, – мне в этом прожекте больше всего не нравится двигатель. Бензин в конце девятнадцатого века в России вещь дорогая, дефицитная. Автодизель – это, как его, здесь утопия. Предлагаю калоризаторный двигатель на сырой нефти, его как раз через год изобретут. Значицца, все электрическое убираем, без него даже проще. Так…

– Рама, кузов…

– Рама, значицца… Двигатель у нас тяжелый выходит, то есть все остальное легче надо. И кованая рама – это непроизводительно, листового проката мало, да и от славяновской сварки кузов поведет. Чего делаем. Берем компоновку от «татры» – хребтовая рама в виде трубы. Бесшовные трубы братья Маннесман как раз в это время катать учатся, можно продвинуть. Соответственно две рессоры поперечные, дифера нет, как у «татры». Теперь кузов. В России лес дешевле металла. Значит, чего? Фишер уже машину для лущения шпона изобрел, бакелит делать можно, значицца, продвигаем бакелизированную фанеру и делаем кузов в форме яйца…

Аудитория оживилась.

– Не хихикаем! Сейчас следующий кто-то пойдет рассказывать!

– Делаем форму кузова… ну, как у самолета. Тормоза колодочные, дисковые, по нашим дорогам и Шумахер больше сорока не выжмет. Колеса деревянные, продвигаем дельта-древесину. Выходит дешевле, под массовое производство, и с ремонтом без проблем, хоть в кузне.

– Ну, с кузней вы переборщили. А вот бакелизация древесины – мысль. Это вообще может дать толчок российской экономике при тогдашних объемах торговли лесом.

– Да, и еще кок-сагыз развести надо, потому что каучук понадобится, а синтетический еще не потянем.

– То есть Россия еще и экспортер каучука на какое-то время? Вот видите, как работа над конкретной машиной позволяет решить задачи продвижения экономики страны на мировые рынки… Так, не вижу активности аудитории. Дитова Светлана, пожалуйста.

– Мне кажется, Сергей Вениаминович, – быстро затараторила худощавая веснушчатая девчушка, – что массовый выпуск легковых автомобилей в это время еще не назрел, нет спроса. Уровень жизни людей невысокий. Мне кажется, что в этот период нужно ускоренно развивать производство группы «А» для создания на селе, где живет большинство людей, развитой инфраструктуры, хороших дорог, а для этого выпускать грузовики и дорожные машины, а также трактора… Путем аграрной реформы ускоренно кооперировать мелкое крестьянство и реконструировать помещичьи хозяйства в госагрофирмы по опыту Ленинградской области.

– Ну… это вы заскочили уже в чистую экономику. Мы пока рассматриваем вариант, когда личный автомобиль за счет чего-то там востребован, и говорим о технике и технологии, а экономика – уже производное. Кто хочет дополнить? Рук не вижу. Вот вы, пожалуйста…

– Ну, как вам наш семинар? – спросил Виктора в уже опустевшей аудитории мужчина, внешность которого сочли бы во всех отношениях заурядной, если бы не рыжеватые волосы и не шкиперская бородка, – он и был Сергей Вениаминович Столкин, доцент кафедры инженерной психологии и инновационного менеджмента. – Или вы хотите спросить, зачем в БИТМе готовят прогрессоров, засланцев в другое время?

– Ну, если звезды зажигают… Я понял так, что вы хотите таким образом показать, что конструирование машин, выбор их решений определяется той технологией, по которой их могут делать, и абсолютно прогрессивных решений нет.

– Абсолютно правильно. Но это не все. Понимаете, я хочу вообще исключить из мышления специалиста слова «мы не умеем», «мы не хотим», «ничто не изменится». Знаете, зачем в пещерах первобытных людей рисовали зверей, пронзенных копьями? Убив изображение добычи в пещере, человек готовил себя, чтобы сделать это в жизни, на охоте. Ну и вот тут мы меняем воображаемое прошлое, «убиваем рисунок добычи», чтобы потом изменить будущее. Инженер привыкает видеть настоящее глазами человека будущего, и тогда видно несовершенство настоящего. Инженер, специалист, квалифицированный рабочий должен понять, что он – не современник тому, что есть! Он оттуда! Он попал сюда из будущего! Которое лучше, совершеннее! И он должен понять, как, используя имеющиеся средства, это прошлое, которое он видит, приблизить к своему будущему, которое внутри него, в котором он остался умом и душой!

– А чем мы вам можем в этом помочь?

Столкин не успел ответить: дверь открылась, и в комнату вкатился невысокий полноватый, но очень живой преподаватель лет сорока, Виктору незнакомый.

– Серег! Слушай, у тебя сигареты не найдется?

– Так вы же бросили.

– Ну, бросил, бросил, а…

– Нет. Только жвачка от курения.

– Жвачка и у меня есть. Слушай, а кто это с тобой? С завода?

– Нет, это из коооператива насчет «Кассандры».

– А, понятно… Григорий Семенович Бобыкин, кафедра робототехники.

– Еремин, Виктор Сергеевич, постановщик.

– Очень приятно. Случайно не курите?

– Увы.

– М-да, кругом шестнадцать… Слушай, – робототехник вновь обратился к Столкину, – я наконец понял, зачем мне нужно строить этот двухэтажный коттедж в Бежичах.

– И зачем?

– Чтобы приехать домой и нормально поработать. В своем кабинете, с большими окнами в сад, где цветут хризантемы. Тогда можно получить полную отдачу. А Суходольцева надо срочно клонировать, а то зашьемся. Сейчас по новым минским темам пашем, как в войну.

– Клонировать людей из будущего – вот как раз с товарищем и занимаемся… А чего, еще ХД подвалило?

– Спрашиваешь! Ты же знаешь, что Союз, в отличие от Китая, не может использовать много дешевой рабочей силы. Смысл социализма тогда теряется. Так что вся надежда в этой гонке на роботов и их удешевление.

– Ну и как, у нас есть хоть какие-то шансы? Если учесть, во сколько обходятся нам роботы и во сколько им – говорящие орудия из Юго-Восточной Азии?

– Да есть кое-что… У нынешнего капитализма одна слабость – рост издержек на продвижение продукта и доля этих издержек в стоимости. У них, по сути дела, скрытый хронический кризис перепроизводства, и то, что они выигрывают на дешевой рабсиле и высоких технологиях, они потом спускают на рекламу, общественные связи, разные приемы вытеснения конкурентов. Ну и потом дешевые азиаты кормят евросов и янков. Да, кстати о Штатах: недавно во внешсети наткнулся на мыло Талкевича, списались.

– Это что в Израиль катанул? А для этого всем тут пиво ставил, чтобы ему антисемитские письма присылали?

– Ну да. Чего-то у него там с родословной не совсем вытанцовывалось, так он хотел как жертва преследований. Но ему там не понравилось, пишет, евреев много. Теперь в Штатах.

– Как жертва Ку-клукс-клана?

– Хрен знает. Но там ему тоже не нравится. Злой страшно.

– С работой не повезло?

– Нет, он устроился на какой-то там электроникс корпорейшн… Но понимаешь, вот он уезжал и думал – все, у него там дом будет, машина и рулон туалетной бумаги, а здесь, значит, ему будут все завидовать. А фиг там. Здесь он теперь без разницы – был он, не был, – бывшие коллеги работают, чего-то своего добиваются… А фастфуд – он, знаешь, для пищеварения вреден, и рулон быстро кончается. Вот теперь и бродит по открытым форумам, на Союз дерьмо сливает.

– Да этим там многие страдают…

– А кстати, рассказывал, чем завершилось с тележкой на МЭКР-280ТК?

– Это где на Новокузнецком ось вот так наискось полетела?

– Да. Вот я говорю – всегда надо в смежные отрасли заглядывать. Тепловозникам это, представляешь, полвека известно и называется «автоколебания при боксовании», ну это как пальцем по мокрому стеклу водишь. Мы там допплеровские датчики поставили и придушили боксование на корню. Все, нет проблемы. Ладно, отвлек я тебя… Побежал. Всего доброго!

– Да, так, собственно, насчет «Кассандры», – продолжил Столкин, – идея как раз в том, чтобы создать экспертную систему для выбора конструкторского решения на основе не существующих технологий, а которые будут созданы завтра. Все это надо для концептуального проектирования.

– А как же мы узнаем, какие технологии будут завтра? – удивился Виктор.

– А-а-а, в этом-то вся соль. Технологии в будущем появятся те, в которых есть острая потребность сейчас. Эта потребность возникает из невозможности изготовить известными человечеству средствами часть из требуемых продуктов. Таким образом, если мы в концепт-проекте исходим из технологии завтрашнего дня, то такое проектирование повлияет на технологии завтрашнего дня, из которых мы исходим, и так далее, такая вот обратная связь. Понятно? Не совсем? Вот у меня тут на дискете некоторые наработки…

Виктор понял, что его приключения в девяностых начинают плавно перетекать из раздела «Альтернативная история» в раздел «Научная фантастика». И вообще все, что он видел, очень хотелось назвать утопией, но как это назвать утопией, если это – реальность?

Когда он вышел из БИТМа, а точнее, из предвоенного Чертежного корпуса, подновленного и подкрашенного, откуда часть старых кафедр была переселена в Красный, а освободившиеся площади были заново перекроены гипсокартоном и заселены экспериментаторами, – задача казалась ему уже не столь тупиковой. В принципе можно было взять за базу «АСНИЛ-3 Знания» и прикрутить кое-что из столкинских алгоритмов, которые сам Столкин, в силу привязанности, пытался реализовать на Паскале. Также надо было врубиться в ЯГО – язык создания динамических веб-страниц, который тут развивали в опережение будущему королю сайтовых движков PHP.

«Может, у них действительно какие прогрессоры работают? Хотя с языком движков понятно – потребность возникла раньше. Вон в нашем девяносто восьмом у нас в Брянске умельцы делали дизайн сайтов лучше, чем у тогдашних штатовских. Просто кому это было нужно в условиях нашего развала – сразу создавать мощные веб-дизайнерские фирмы с филиалами? Где рынок сбыта, если на многих заводах просто не то что интернета – электронной почты не было? Кто в это инвестировал бы тогда? И вообще много ли у нас вкладывают в крупное отечественное производство, а не в рога и копыта и торговые сети?»

БИТМ в этой реальности изменился даже больше, чем в нашей. Военная кафедра существовала, но была отселена на территорию возле Стальзавода, на место выведенной из города воинской части – теперь там был создан объединенный центр военной подготовки запасников для нескольких вузов и техническая база НВП школ, ПТУ и техникумов. Вместо белого административного корпуса, появившегося в нашей реальности, к Старому корпусу была сделана трехэтажная пристройка из красного кирпича все в том же стиле русского модерна, похоронившая под собой бывшие гаражи военки и кремлевской стеной замкнувшая здание корпуса на Двадцать второго съезда: министерство удалось убедить, что храм науки должен внушать также и своим видом. Первая общага, длинное здание в духе конструктивизма, пересекавшая наискось двор на углу, была снесена, и на ее месте буквой «Г» выросла белая девятиэтажная студенческая общага строгих очертаний для экономии места. Двухэтажная столовая переселилась в первый этаж выросшего на ее месте, между Второй и Третьей общагами высокого Дома преподавателей; к домикам у футбольного поля, очевидно, тоже собирались подбираться и разместить там что-то основательное.

Голубое, развеявшееся к обеду небо, теплый осенний полдень двадцатого столетия и тихий шорох опавших листьев на брянских тротуарах, которые не слишком спешили сметать дворники, создавали у Виктора какое-то светлое, ностальгическое чувство возвращения в студенческие годы. Казалось, он только что отсидел последнюю пару на лекции и теперь можно с легким сердцем и спокойной совестью сводить знакомую чувиху в кино, а потом посидеть с ней вместе на скамейке в Пушкинском парке, думая попутно, у кого содрать курсовик.

Оказывается, как прекрасно взять и начать все заново, подумал Виктор. Начиная новое, мы неизбежно оставляем свое прошлое, свои былые трудности, неудачи и даже болезни. Мы вновь возвращаемся к себе, восстанавливаем свою душу и тело. Если бы наша страна, а еще лучше – все пятнадцать республик бывшего Союза – вдруг смогли, погрузившись в захватывающую новизну, забыть о своем прошлом, оставить вся и всех, что напоминает нам о прошлых болячках и неудачах, – не было бы это началом пути к их восстановлению? Не потому ли над нами вьется стая назойливого гнуса, который денно и нощно зудит о наших исторических болячках и неудачах, потому что хочет видеть нашу страну больной? И не пора ли сдуть эту стаю репеллентом, чтобы увидеть за этим зудом наши удачи и расцветы – хотя бы временно, ради исцеления нашей страны?

Глава 19 «Вроде зебры жизнь, вроде зебры…»^[28]

– Не слышали? Нашли этого, что ночью дверь взломал, – окликнула его Вика, когда он, вернувшись из Бежицы, входил в зал работы с клиентами через переднюю дверь.

– Поймали?

– Нашли тело.

– В смысле? Его убили, что ли?

– Написали сейчас на ресурсе, где хроника МВД, что обнаружили в овраге, в Судке, в районе улицы Вали Сафроновой, то есть в нашем районе. Признаки смерти от передозировки наркотиков. Время смерти между пятью и шестью утра. При нем обнаружены инструменты для взлома. Ну, обращаются к населению, просят заявить, кто что видел. Во как бывает.

– Странно.

– Почему странно? – удивилась Вика.

– Если у него была доза, зачем он сюда лез? Или он за час еще кого грабанул, купил у кого-то дозу, ширнулся и отдал концы под кустом?

– Откуда вы знаете, что под кустом? Тоже читали?

– Я не знаю, я овраг знаю, там везде кусты.

– Ну и что? Может, он в бытовку сунулся уже под этим делом, когда ничего не соображал. А потом еще накатил.

– Может. Кто их разберет, этих нариков.

– А вам звонили в отдел. Женщина, – многозначительно добавила Вика.

– Неужели? В наше время женщина, которая звонит, а не связывается по сети, – редкость.

– Не всегда. Например, если не по работе и из автомата. АОН определил автомат у общаги строительного техникума. Где кольцо «тройки».

– Интересно. Может, из родственников кто паспорт подвез?

– Не знаю. Ничего не просила передать, сказала, еще позвонит.

…Ему позвонили где-то сразу после обеда. Он узнал голос Инги.

– Здравствуй. Что, у тебя там из-за отсутствия какие-то неприятности?

– Никаких неприятностей. Обычное дело, торчок сигнализацию нарушил.

– Какой торчок?

– Ну обколотый или обкуренный… Я-то откуда знаю?

– Ты так спокойно говоришь? Наркоманы уже свободно по городу по ночам шастают, они же что угодно могут сделать!

– Этот уже ничего не сделает, он коньки отбросил.

– Что? Тебя плохо слышно, говори яснее!

– Ну помер он, уже на сайте… на ресурсе МВД появилось.

– Что?.. – неожиданно резко воскликнула она. – Ладно, хорошо, хоть у тебя спокойно. Кстати, ты в курсе, что сегодня в «Художественном» последний день выставки дятьковского хрусталя?

– Обожаю хрусталь. Сходим после работы, перед закрытием?

– Да, сегодня я свободна. Жду в шесть у входа. Пока!

Так, с кольцом «тройки» все ясно, рассудил Виктор. Как раз рядом вход в Художественный. Инга не воспользовалась мобилой. Почему? Возможно, операторы еще дорогие, дороже таксофонов.

Вторая половина дня принесла с собой тревогу. Вернулся из командировки некто Росинов – он ездил в Киев по поводу рамочного соглашения со «Светочем». Дело шло к слиянию фирм, что обещало выход на крупные заказы союзных агентств и расширению «Коннекта». Все было бы хорошо, но помимо этого Росинов принес весть, что в поездах начали ни с того ни с сего проверять паспорта; ничего внятного по этому поводу, кроме туманных намеков на обострение международной обстановки, не объясняли. Чтобы не дергаться и не выдавать себя, Виктор полностью ушел в работу.

В отличие от хакеров, о постановщиках не пишут романов, тем более фантастических, хотя работа постановщика не в пример интереснее и увлекательнее. Если отвлечься от киношных мифов, хакер просто сидит за компом и азартно занимается очень нудной работой; возможно, только непонятность этой работы окружающим создает вокруг хакеров загадочный ореол. Постановщик же работает с людьми и погружается в глубину их отношений, как сценарист сериала и агент разведки в одном лице. То есть ему вначале надо, как агенту, погрузиться в глубину моря житейского в лице отдельно взятой бизнес-структуры и понять действующие в ней явные и тайные пружины, а затем, подобно сценаристу, превратить их в некий сюжет для создания программного кода.

– Виктор Сергеевич! Опять тут тот же клиент вас хочет… Который с белой сборкой. Мозинцев.

Иван Анатольевич нервно перерывал коробку с дискетами.

– Жалоба, что ли?

– Нет, говорит, еще что-то обнаружил, хочет, чтобы посмотрели. Вообще как он, как клиент? Скандальный?

– Нет… непохоже. Вообще он произвел впечатление человека, которому приятно иногда сорить деньгами.

– Может быть. Я тут по бордам пошарился. Любит ходить в рестораны, покупать и продавать антиквариат, живопись, машину имеет, но почти не ездит почему-то, заводит деловые знакомства, вообще человек с большими связями, и хотя сам ничем не руководит, может помочь. Сейчас, конечно, дефицита нет, но иногда надо чего-нибудь такого…

– Ясно. Посредник по услугам, «ты – мне, я – тебе». Он никому тут никакой комбинации не предлагал? Может, он хочет что-то провернуть по кооперативу и ищет гастролера?

– Только сейчас нарисовался. Хотя… ну, в общем, смотрите там. Бухгалтеру я уже сказал насчет дневной. Так что до завтра, завтра у нас зал работы с клиентами работает, я тоже буду в течение дня. Паспорт еще не прислали?

– Ну вот я надеюсь, на следующей неделе…

– Хорошо… А, ну вот же драйвер к вильнюсской «Сонар». Успеха!

…Вечернее небо было уже затянуло серым шатром облаков; наиболее нахальные из них, мохнатые и лиловые, проползали между небом и антеннами, грозя споткнуться и пролить струи дождя. Тем не менее было тепло. На бульваре Гагарина все так же весело лопались каштановые ежики; Виктор уже стал привыкать к архитектурным различиям между реальностями, и на углу дома Политпроса ему уже стало казаться, что он никуда и не перемещался.

У Мозинцева уже горела люстра; казалось, хозяин квартиры не хочет смотреть на это унылое небо и специально пораньше закрыл занавески.

– А-а, проходите, проходите. На улице там дождь не идет?

– Нет, тепло. Так что там опять с вашим?

– Знаете, не загружается. Пищит.

Виктор снял с системного блока монитор и, приподняв крышку, осмотрел монтаж: память была вставлена не до конца.

– Скажите, – спросил он Мозинцева, поправляя планку, – вы внутри там ничего не делали? Или кто-то еще?

– Пылесосил. Пыли там много.

– Понимаете, там надо аккуратно, может, даже лучше кисточкой мягкой смахнуть…

Он водрузил все на место и включил: на мониторе пошло привычное тестирование памяти.

– Вот! А я уж испугался. Слушайте, вы для меня все время так много делаете…

– Да ничего, эта наша работа.

– Я понял, как вас отблагодарить. Знаете, я вам сделаю паспорт.

– Какой паспорт?

– Какой-какой? Обыкновенный, советский, какой еще. С заграничным как-нибудь сами, если надо.

– Простите, не понял, – Виктор вытер внезапно вспотевший лоб, – а зачем мне два паспорта?

– А я вам не предлагаю два. Я предлагаю один. Советский.

Такого глупого положения Виктор откровенно не ожидал.

«Знает, что у меня нет паспорта? А зачем предлагает? Хочет, чтобы на него работал? Мутный он какой-то. И от кого тогда Инга? Подпоила, посмотрела, что нет паспорта? Ну да, я же скорее его не оставлю в подсобке, мало ли, а возьму с собой, а если его нет? И что делать? Бежать в милицию? С чем? С тем, что заснул у малознакомой подруги? Мозинцев в отказ пойдет. То есть надо этот паспорт на руках иметь, как улику. И чего они от меня хотят? Чтобы я обокрал кооператив? Помог обанкротить конкурента? Сдавал инсайдерскую информацию? Откуда-то у этого друга есть на шмотки и картины. А планку он сам вытащил, сто пудов, чтобы вызвать».

– Ну что же вы молчите?

– Да я не понял… Это вы мне предлагаете фальшивый паспорт, что ли?

– Виктор Сергеевич! – Мозинцев обиженно вскинул брови. – Я что, похож на человека, который может предложить что-нибудь фальшивое? Я похож на человека, который держит дома что-нибудь фальшивое?

– Вы уж простите, пожалуйста. Я или не расслышал, или не понял. Вы сказали мне, что хотите предложить купить у вас паспорт?

– Вам часто предлагали купить паспорт?

«Ага. По интернету. Паспорта, дипломы, трудовые книжки, удостоверения депутатов Госдумы… Чего только теперь не предложат…»

– Простите, я, наверное, опять не совсем понимаю.

– Я не предлагаю вам ничего купить. Я вам просто его сделаю. Для вас. Ни копейки вам не будет стоить.

– Подождите, но это что же… Вы хотите сказать, что я могу тут остаться без своего паспорта?

– Я хочу сказать, – Мозинцев приподнялся над столом, опершись на него кулаками, – что между моментом, когда вам очень, очень понадобится паспорт, и моментом, когда он у вас будет на руках, у вас могут возникнуть крупные неприятности. Причем довольно скоро, может, даже уже на следующей неделе. Слышали, что уже поезда шмонают? А вы приехали тут, думали, вот сейчас, где-нибудь подшабашить!

– В смысле подшабашить?

– Да в том самом. В каком и поляки ездят. Только поляки на картошку и легально. А некоторые в свое время бились на выезд, за бугор, думали, все устроились престижно, а тут – эть! Переходный период, безработица, возрастной ценз, нацисты в парламентах. Ну, наши-то и там быстро смекают, что к чему: туристская виза – и «там и в Россию, обратно в Россию…» А?

– Ну, теперь понятно, а то я уже невесть что подумал. То есть вы принимаете меня за трудового мигранта-нелегала, бывшего гражданина СССР? Но почему тогда вы не обратитесь в соответствующие органы, чтобы меня по закону выпроводили?

– Виктор Сергеевич, – улыбнулся Мозинцев, – ну зачем мне это делать, если вы мне компьютер чините? А вы думаете, в вашем кооперативе за кого вас принимают? Кого вы им больше напоминаете – обыкновенного толкового вестарбайтера или вебмастера Папуасии, вернувшегося с чувством исполненного интернационального долга? Все всё понимают и закрывают глаза: люди-то нужны. У нас прогресс, раньше мирились с запоями, теперь с несоветским гражданством. Что-то у меня из головы вылетело… Давайте я вам чаю заварю.

– Спасибо, – выдавил несколько растерянный Виктор.

«Азиатские лейблы, «Стамбул – город контрастов»… Ну точно, мигранта вычислили. Пункты реабилитации, проверка документов в поездах; похоже, начали охоту на нелегалов – видать, много развелось, черт, а ведь выхода-то особо, кроме левой ксивы, и нет. Черт бы побрал эту разрядку и свободу перемещений! Визы не обнаружат, въезда в страну не подтвердят, значит, автоматически подозрение на казачка засланного или террориста, про международный терроризм тут уже знают. Вещи из будущего? Такую же мобилу можно наверняка в опытном образце сделать, программы написать… Как там это называется – обреченный шпион? Деза о будущем? Другая реальность – значит, кто-то из наших побывал, а если кто-то побывал, значит, можно заслать и дезинформатора, верно? Обреченный прогрессор… Хреново».

– Вы понимаете, – продолжил Виктор, – ну, скажем, предположим, будто бы все так и было, – предположим! Но зачем вам оказывать такую огромную услугу, я же вам не родственник, и это, наверное, и расходы большие, и сложно… Никак в голове не укладывается.

– Слушайте, ну вам-то что до того, во что это обходится мне? Поверьте, мне это не составит никаких хлопот, кроме удовольствия… В общем, наверное, надо мне все рассказать. Понимаете, в отношении Инги, ее будущего, у меня есть определенные обязательства, от которых я отказаться не в состоянии. Я понятно говорю?

«Хм, тут какая-то вообще индийская история вырисовывается».

– Иными словами, вы хотите женить меня на Инге, что ли?

– Ну, это уж как вы сами решите… Но я обязан дать такую возможность.

– Почему я?

– Почему нет? С моей помощью и связями вы здесь можете неплохо продвинуться.

– То есть, если я правильно понял, это комбинация, вы меня вытаскиваете из грязи в князи, чтобы я смог оказать вам, или через Ингу, какие-то услуги.

– В добро вы, значит, не верите, верите в расчет… Да, я совсем забыл про чайник.

Мозинцев вышел и оставил Виктора сидящим перед монитором. Виктор ткнул курсором в «Пуск» и «Завершение работы».

«Что он там предложит? Выдвинет на директора «Коннекта»? То есть на зицпредседателя? А всем будет рулить Инга, она же экономист? Или это не «Коннект», а что-то покрупнее? Компутерные фирмы сейчас наверняка ОБХСС усиленно пасет, но за ними будущее, а контроль рано или поздно ослабнет… Черт, ввязался невесть во что. И без паспорта нельзя. Так. Под каким-нибудь предлогом взять у него паспорт, а потом – добровольная явка. Для шпиона такое поведение слишком глупо, так что есть шанс. Паспортный стол у них по субботам работает?»

Мозинцев молча вернулся с подносом и поставил на стол две чашки чая и вазочку с пирожными.

– Знаете, – нарушил тишину Виктор, – вы так связно и интересно все рассказали, просто роман какой-то. Не поверите, но мне просто вдруг стало жутко любопытно, как это можно, ну, скажем, за неделю, и сделать практически настоящий советский паспорт.

– Завтра, – заговорил Мозинцев, прожевывая безе с кремом, – завтра, и не практически, а просто настоящий. Завтра он будет. Можете брать, можете не брать – дело ваше. У меня появилось желание делать широкие жесты.

– Фантастика. Если бы мне утром кто-то сказал, я бы не поверил.

– Ничего особенного. В Союзе надо всегда ладить с людьми, умеющими жить. И будет счастье.

– Спасибо, – сказал Виктор после некоторой паузы. – Вы извините, что надо бежать: мы с Ингой сегодня решили сходить на выставку хрусталя.

– Вот и прекрасно! – вскинул брови Мозинцев. – Смотрите на все проще. Что от вас сейчас надо: ФИО, год, место рождения, в общем, все для заполнения. На карточку сниматься не надо, у меня тут электронный фотоаппарат, «Кэнон». В Киеве, кстати, теперь тоже электронные начали делать, и довольно недурные…

…Непросохшая от ночного дождя лужа на асфальте отражала холодную сталь облачного неба, через которое рыжей каравеллой плыл свернувшийся осиновый лист. Воздух был слегка сыроват, и в нем разливалось то самое затаенное беспокойство, что обычно охватывает человека, природным чутьем ощутившего будущее наступление зимы; инстинкты далеких предков подсказывали, что надо искать теплое жилище и запасать пропитание. Этот период, когда родовая память требует энергичных действий, кончается с первым снегом: сухой холод и садящиеся на рукав белые мухи говорят, что до весны уже нечего искать, и тогда душу посещают какая-то особенная легкость и ощущение праздника.

Виктор мерил шагами пространство перед стеклянным квадратом ворот в «Художественный». «Не на месте его построили, при базаре, – думал он. – Хоть тут и меньше народу, тем более рынок сейчас уже не работает, – все равно. Тут бы магазин, а «Художественный» – у площади Партизан».

Инга шла легкой походкой от Красноармейской, по стороне красных домов, в светло-сером брючном костюме и легкой куртке, встряхивая на ходу волосами, которые шаловливый ветер задувал ей на лоб.

– Ты не замерз?

– Ничуть. А как ты?

– Я тепло оделась. Не смотри, что я такая хрупкая. Как на работе?

– Нормально. Снова, кстати, чинил комп Егор Николаичу.

– Как его остеохондроз?

– При мне не жаловался…

Виктор отдал билеты на входе, и они прошли в залы, которые чередой уступов плавно подымались от начала осмотра. Их окружили невидимые души людей, которые когда-то вложили свои мысли, страдания, радость, любовь в мазки на холсте, в карандашные линии, в формы скульптур. То во взгляде с полотна, то в каком-то запечатленном порыве, движении или, напротив, созерцательном покое чувствовалась попытка создателя что-то сказать, словно человек стоял за оконным стеклом и шевелил губами; лишь настройка чувств в унисон с этим неуловимым действием позволяла разобрать сказанное.

– А вот здесь раньше висели Ткачевы, а теперь их перенесли в музей в Бежице.

– Да. Я был там.

– Уже успел?

– Ну да, ездил в БИТМ – и не удержался. Но так, бегло. Надо еще сходить.

– А в музее Козьмы Пруткова я тоже была, очень занятно.

Экспозиция хрусталя находилась в верхнем зале; Виктор с Ингой не спеша прошли туда мимо чуть колышущихся длинных занавесей, закрывавших окна.

– Знаешь, Инга, каждый раз я жду, будет ли в старинной части графин с яблоком.

– А что за графин?

– Просто стеклянный, а в нем яблоко, точно с ветки… А, вот же оно.

– Какая прелесть! Верно, оно как живое… как настоящее.

– Оказывается, чтобы быть магом и волшебником, необязательно ехать в Хогвартс.

– Обрати внимание, новые спортивные кубки стали делать в классическом стиле. А вот в настольных приборах чувствуется авангард. Обрати внимание на эту синюю пепельницу – как оригинально в ней обыграны пузырьки в стекле… А письменный прибор – наоборот, торжество геометрии, тайных пропорций. По-моему, он создает владельцу уверенность в себе. Очень сущностно. Неудивительно, что завод даже в кризис нарастил экспорт.

– Какой кризис?

– Ну, в Евросоюзе после расширения. А вот, кстати, надо подсказать Егору Николаевичу насчет этого сувенира, «Рука и шар», он обязательно захочет такой заказать. Кстати, как он тебе?

– Сувенир?

– Егор Николаевич.

– Занятный человек, но он иногда говорит не совсем понятные вещи.

– Он тебе, кстати, паспорт не предлагал?

– Предлагал.

– Не отказывайся. А то обидишь. А этого не надо делать.

– А что я с ним буду делать, с этим паспортом?

– Что хочешь. Спрячешь, выкинешь, уничтожишь, если боишься. Он назад не потребует. Главное, не отказывайся.

«Либо подставное лицо им нужно, что более вероятно, либо у меня какое-то нужное качество, о котором я пока не знаю. Вопрос, почему кто-то другой не подходит. Пока что у меня три явных качества. Первое – я здесь человек новый, меня плохо знают, второе – меня можно повязать паспортом, ну и третье, третье – я ведь могу иметь физический доступ к серверам разных организаций. Конечно, во время работ админы будут смотреть, но как отвлечь человека – это уже дело техники. Допустим… Теперь вопрос: как они могли выйти на меня? Да еще так быстро? Либо связи в кооперативе, либо… Либо журналисты. Но «Ди Эрсте» здесь не поймать, спутниковых не видно, наверное, не разрешают, инет закрыт. По «Немецкой волне» или «Свободе» продублировали? Возможно».

Домой он проводил Ингу до подъезда, потом заскочил в гастроном на первом этаже и обнаружил там тот же набор колбасы, сыров и полуфабрикатов без очереди. Что было интересно, водку уже по времени не давали, но еще можно было взять вино и коньяк. Виктора что-то толкнуло, и он, не думая о текущем балансе доходов и расходов, взял плоскую фляжку КВВК «Баку» со Знаком качества, после чего, успокоившись, пополнил свои продуктовые запасы прямоугольным пакетом фруктового кефира, сметаной, творожным сырком, сухим картофельным пюре в фольговом пакете, колбасным сыром и булочкой. На выпивку его не тянуло, и опустошать эту бутылочку с медальками на наклейке он не собирался, просто бросилось в глаза – и вдруг какой-то старый, притаившийся где-то с советского времени в лабиринтах души инстинкт подсказал: «Надо взять. Положено». Для чего положено, Виктор тоже себе ясно пока не представлял, во всяком случае, это не ассоциировалось у него с чем-то в кооперативе, с тамошними строгими правилами; но раз интуиция пробудилась, возможно, есть смысл к ней прислушаться. Он положил бутылку во внутренний карман плаща; полная емкость приятно оттягивала синтетическую ткань своим весом, словно пистолет, и щекотала душу азартом какой-то неосознанной опасности.

На Брянск опускался синеватый вечер, и серо-лиловые кляксы облаков низко ползли над крышами по бледному небу, стыдливо розовеющему послезакатным румянцем за площадью Партизан. Прожекторов подсветки еще не включили, и стела памятника темной полосой перерезала гаснущий небосвод.

Неспешной походкой усталого после рабочего дня человека Виктор прошелся до остановки у кинотеатра, наблюдая, как закрываются шторами окна домов и за ними вспыхивают невидимые с улицы люстры. Лица встречных прохожих показались ему более беспечными и веселыми, чем в его реальности, жизнь выглядела более спокойной, и даже напоминания об угрозе НАТО стали атрибутом привычной безмятежности. В конце концов, большинству из ныне живущих здесь этот военный блок, созданный специально против России и оставшийся в нашей реальности динозавром холодной войны, угрожал с самого рождения – как одна из природных стихий.

Он заглянул в кинотеатр, посмотрел на привычные небольшие очереди у двух касс справа от входа и прочел афишки. В зеленом зале шла эксцентрическая комедия «Админы» с Анкундиновым, Лосевым и Паршиным в главных ролях, в синем – фантастический ужастик «Полураспад», описывающий, как было указано в анонсе, «трагическую судьбу маленького человека после разделения СССР и крушения социализма».

«Это мы смотрели», – подумал Виктор и вышел на остановку.

– Извините, вы не курите?

Виктор обернулся на голос. Перед ним стояла высокая девушка в красной куртке, потертых джинсах и круглой легкой шапочке на кудряшках а-ля двадцатые годы.

– Нет, ничем не могу помочь.

– Что ж такое? Брянск превращается в город некурящих и непьющих мужчин. Думала, вы, как старшее поколение…

– А я никогда не курил.

– Да вот тоже хочу бросить – работа нервная, журналистика. Все чувства людей пропускаешь через себя, когда пишешь. Кстати, вы гуманитарий или инженер?

– Инженер, – ответил Виктор, ничуть не смущаясь бесцеремонностью расспросов; для репортеров это просто профессиональная привычка.

– Вы участвуете в городской дискуссии «Нужен ли Брянску монорельс»?

– Еще не включился. И, по-моему, это слишком дорого. Я имею в виду монорельс.

– Ну, это зависит от конструкции, – зачастила она, словно вела репортаж. – Во всяком случае, уже пришли к выводу, что копировать сочинский не имеет никакого смысла из-за холодного климата. Да и в Сочи у него больше туристское назначение, как у фуникулеров и канаток. Навесная конструкция – это не для нас.

– Однозначно. Тем более что автомобилей на улицах еще мало.

– Личный автомобиль – это ошибка хрущевской эпохи, – безапелляционно отбарабанило юное создание, – попытка догнать Америку и тяжкий удар по экологии. Он оправдан в основном на селе. В городе должен быть развит общественный транспорт, не требующий много жизненного пространства. Поэтому основной концепцией города предусмотрены бесплатная автобусно-троллейбусная сеть на основных направлениях и моторы, то есть маршрутные такси, которые являются экономичной альтернативой личному автомобилю и частично такси.

– А не боитесь, что маршрутки… то есть моторы… будут отбирать пассажиров у троллейбусов?

– У нас же не капитализм! – воскликнула журналистка. – При капитализме – да, еще в начале века в США стихийные моторы отбирали пассажиров у трамваев, потому что они ездили чаще, и кому некогда было ждать, садился. Поэтому с одна тысяча девятьсот пятнадцатого муниципалитеты их стали запрещать, и поэтому на Западе они так неразвиты. Но американский трамвай это не спасло, его победил личный автомобиль. У нас в Союзе моторы – конкурент личного авто, а не троллейбуса. Представляете, как были бы без них забиты улицы?

– Вполне, – ответил Виктор.

– Вы были за рубежом?

– Ну, по телевизору же, в кино показывают.

– Вот. Но скорость троллейбуса ограничена, и поднять ее можно, только если отделить линию от улицы. Технически в Брянске можно построить монорельс, «Брянский рабочий» летом публиковал проекты. Но будет ли это выгодно? Нам важно мнение каждого горожанина.

– А это мнение кто-то будет слушать? – спросил Виктор,пытаясь выбраться из вороха слов и вспомнив, как проходили разные общественные слушания в его реальности.

– А как же! Вот вы, к примеру, где сейчас работаете?

– В кооперативе «Коннект». Устраиваюсь.

– Вот так же, как у вас на работе все сотрудники каждый день улучшают производство, точно так же все жители должны каждый день улучшать наше общество и государство. Качество нашей жизни, как и качество услуг, нельзя считать совершенным: завтра мы с вами обязаны сделать нашу жизнь, наш город, нашу страну лучше. Ой, извините, моя «сто двенадцатая». Всего доброго! – И она упорхнула в подкатившую маршрутку.

«Неужели это все не сон? Неужели они в самом деле так думают, говорят… Неужели это так и есть?»

И тут Виктор внезапно понял, почему его в детстве не увлекали потрясающие картины светлого будущего, написанные великими фантастами. Не находилось в этих картинах механизмов, что делали это будущее светлым. Все вроде как-то решено в суровой борьбе предыдущих поколений, и после долгих лет этой борьбы и страданий вдруг ни с того ни с сего кто-то сказал: «Ша, мы его построили, и теперь осталось только гоняться за элементарными частицами и заселять кольцо Сатурна». Неясно было и то, как это общество держит себя незамаранным. Виктор, как-то уже в зрелом возрасте, читал «Полдень, XXII век» Стругацких из профсоюзной библиотеки и дошел до эпизода, где двум покупателям перепутали при доставке бытовые комбайны, да к тому же у этих машин будущего оказались дико непонятные интерфейсы и мануалы. Его просто поразило, что дальше глава кончилась, и почему-то никто никаких мер не принял. Неужели энное количество людей Полудня и дальше будут страдать от тех же глюков? Будущее, которое не фиксит своих ошибок, нежизненно, и его, как Солнечный город, развалят первые три осла. Реальное светлое будущее – это огромный виртуальный муравейник, где каждый, как придирчивая домохозяйка, непрерывно суетится, пытаясь сделать общий дом еще более совершенным, – и имеет возможности это делать. Никто никогда не будет до конца доволен реальным светлым будущим, на нем всегда будут находить пятнышки; но это будет не нынешний обывательский форумный депресняк, не упивание словами «мы не можем, мы не умеем» – это будет неудовлетворенность художника, желающего добавить к картине еще один мазок.

Виктор направил взор в сторону заводоуправления; с Красноармейской, блестя фарами, выворачивал незнакомый ему «восемнадцатый».

– Простите, а до «Радиотоваров» идет? – крикнул он, когда перед ним, шипя, распахнулись створки дверей. Из салона ему закивали.

– Идет, идет, – подтвердила незнакомая женщина, когда он заскочил в салон, – он за пединститутом на Студенческую заворачивает.

Глава 20 Пленных не брать

– Виктор Сергеевич! – прогудел знакомый хрипловатый голос в трубке. – Вам там в выходной работы не подкинули? Можете зайти. Увидите, как сказку делают былью, – мы же с вами для этого рождены?

Было десять часов утра. Виктор только что позавтракал и раздумывал, куда же пойти, чтобы не маячить: бездельничать на фоне той части персонала, которая работала в зале для посетителей по скользящему графику, было крайне неудобно.

«Неужели Мозинцев сделал? Или это замануха?» – подумал он, накидывая плащ; фляжка с коньяком, которую вчера забыл вынуть, стукнула о тело. Он достал ее из кармана и, посмотрев, тут же засунул обратно. В той неизвестности, что простиралась сейчас перед его мысленным взором, этот предмет мог оказаться полезным.

…– Вот тут и тут распишитесь, пожалуйста… Теперь минут сорок погуляйте по парку Толстого – можете в Музей леса зайти или в кафе посидеть, – а потом вернетесь ко мне. Видите, ничего тут страшного не происходит.

– Может, я участвую в программе «Розыгрыш»?

– Розыгрыш путевок в жизнь?

– Нет, это телевизионная.

– Не смотрел. Сейчас много каналов, смотреть некогда.

В парке Виктор не стал никуда ходить и просто присел на скамейку возле фонтана «Чертова мельница», главной достопримечательности этого уникального музея скульптур, вырезанных из засохших деревьев; светлая мысль создать такую прекрасную вещь и здесь посетила чьи-то светлые головы. Журчала вода, и крутилось мельничное колесо: забавные громадные фигуры и удивленные наивные физиономии чертей, которых хитроумный мужик заставил лить воду на свою мельницу – в прямом и переносном смысле, потому что вода падала из ведер в их руках, – все это казалось Виктору иносказанием, символом торжества изобретательности нашего народа над глупостью сильных мира сего.

«Как будто в проявочном пункте снимков жду, – подумал Виктор, разглядывая золотые звезды кленовых листьев, усыпавшие асфальт перед буроватыми брусьями деревянных перил ограждения фонтана. – По крайней мере, одна из подписанных бумажек точно бланк паспорта». Сидеть показалось холодно – а может, его начало слегка знобить от волнения, – и он прошелся по парку, рассматривая знакомые и отдельные незнакомые резные скульптуры (например, новой была группа «Илья Муромец и Соловей-разбойник»), поглазел на аттракционы, возле которых висело объявление, что они работают последние выходные, посмотрел на объявление возле Теремка – сказочная избушка на столбе обещала вечером показать на кассете «Сказ о земле трубчевской», затем постоял возле Музея леса, но зайти так и не решился, чтобы не потерять счета времени. Шагая обратно к Мозинцеву, Виктор подумал, не свернуть ли прямо в прокуратуру, которая раньше стояла как раз между парком и этим домом; но, остановившись перед зданием сталинского ампира, увидел вывески редакций сетевых изданий и понял, что прокуратура переехала в новое здание на Курган. Пришлось двинуться дальше; теперь Виктору казалось, что он не застанет Мозинцева дома, а может быть, дверь откроют другие люди и скажут, что такой здесь больше не проживает.

Егор Николаевич, однако, оказался на месте, и первое, что сделал, пригласив Виктора в кабинет, – это протянул ему новенькую, знакомую по старым временам красную книжку с гербом СССР на обложке, страницы которой открывались как во всех обычных книгах, а не по-календарному, как теперь. Виктор взял документ в руки, оставив на обложке отпечатки вспотевших пальцев.

– Смотрите, проверяйте, все ли так, – произнес Мозинцев с какой-то загадочно-торжественной улыбкой на лице. Виктор перелистал: карточка была на месте, выдан Бежицким РОВД сегодняшним числом взамен утраченного… и так далее.

– Ну вот, видите, как все просто. А с этими реабилитационными не только невесть сколько бы крутились – слухи идут, что если у человека не оказывается друзей или родственников, то забирают на органы или для медицинских опытов, а знакомым говорят, что родственники забрали. Страшные вещи иногда приходится слышать – не всему, конечно, надо верить, но…

– Большое вам спасибо. Сколько я вам должен за хлопоты?

Мозинцев поморщился, словно от приступа зубной боли.

– Ну, перестаньте. Не портите мне торжества момента благодеяния неуместным торгом. Я могу написать «В безвозмездный дар» или просто «На добрую память», но на документах это не принято.

– Тогда, может… в честь торжества момента? – И Виктор вынул из кармана фляжку коньяка.

– Вот это вполне, – согласился Мозинцев и поставил на стол рюмки. – На закуску бутербродики с икрой, не побрезгуете?

– Ну что вы!

Виктор вдруг подумал, что он, возможно, пьет коньяк в последний раз. «Как там у Высоцкого: но надо выбрать деревянные костюмы? Жаль, что все хорошее так внезапно кончается. Но оно всегда кончается внезапно, и к этому всегда надо быть готовым и встречать достойно».

Бутылка опустела довольно быстро; Мозинцев не пьянел и не закуривал, зато насчет «а поговорить?» говорил именно он. Политики он, однако, не трогал и о каких-то перспективах Виктора после получения паспорта не заговаривал. К тому же Егору Николаевичу как раз кто-то позвонил, и он сказал Виктору, что, к сожалению, ему надо ехать к одному знакомому и как-нибудь посидим позже. Виктора это стечение обстоятельств более чем устраивало. Выйдя из подъезда, он подставил голову свежему воздуху, вдохнул в себя осень, будто выпил стакан холодной минеральной воды, и пошел на остановку «тройки».

Остановка «Радиотовары» осталась позади; Виктор на всякий случай заглянул в портмоне и проверил, лежит ли там записка с номером ячейки. Троллейбус, весело гудя, катил в сторону Бежицы, и Виктор жадно смотрел то вправо, то влево, словно прощаясь со знакомыми местами.

Он вышел на Молодежной; здесь, через два десятка метров, был дом, где прошло его детство и куда он вновь попал на служебную квартиру в тридцать восьмом. Виктор подошел к стальной зеленой решетке с прилепленной бумажкой «Окрашено», помахал через нее дому и, вернувшись, пошел через переход по бульвару мимо детской больницы в сторону шестнадцатой школы. Пройдя немного, пересек бульвар, словно направляясь к стоявшему на искусственном холме, как на пьедестале, самому большому кинотеатру области, но, не дойдя, вошел в подъезд на углу серого кирпичного здания и поднялся по неширокой лестнице наверх. Здесь был бежицкий паспортный стол.

Стол работал, народу практически не было, и паспортные барышни скучали за округлыми кремовыми скорлупками мониторов. Виктор подошел к свободному окну.

«Главное, не останавливаться. Как в холодную воду войти».

– Простите, вы бы не могли проверить мой паспорт? У меня что-то такое подозрение, что его подменили на фальшивый.

– А с чего вы решили, что его подменили?

– В троллейбусе рядом тип терся, похожий на карманника, вот и подумалось… На всякий случай.

– Хорошо. Посидите пока в кресле, – ответила девушка и вышла в соседнюю комнату. Виктор покорно сел.

«Интересно, как все будет проистекать? Прибежит наряд милиции? Или в другую комнату позовут?»

…– Еремин Виктор Сергеевич, к третьему окну, пожалуйста! – Строгий голос из черной пластмассовой колонки под потолком прервал тревожное ожидание.

– Виктор Сергеевич, – таким же строгим голосом произнесла девушка в окне, – этот паспорт вам выдали сегодня взамен утраченного. Проверка документа подозрений в подлинности не выявила. Если хотите, мы можем по вашему заявлению направить ваш паспорт на лабораторную экспертизу, но это где-то в течение недели. Будете писать заявление?

– Н-нет, – растерянно произнес Виктор, – если вы говорите, что нет оснований, значит, мне, наверное, просто показалось. Извините, что побеспокоил.

– Ничего страшного. У нас сегодня посетителей мало. А у вас, наверное, сегодня праздник был?

– Да. Знаменательный день… Извините.

Виктор поспешил к дверям; на лестнице он чуть не столкнулся с гражданином ниже среднего роста и какой-то невзрачной и обыденной внешности, который, видимо, от неожиданности, резко от него отпрянул, загремев металлом перил. Виктор опять пробормотал извинения и быстро сбежал по ступенькам вниз; оказавшись на улице, он потряс головой, чтобы убедиться, что это не сон.

Это был не сон. Его не забрали, и в кармане у него лежал паспорт, который при поверхностном осмотре подозрений не вызывал. Что дальше делать, было непонятно. Способ получения паспорта ему виделся явно незаконным, тем более что отговорка типа «все вокруг, а я чем хуже» здесь явно не годилась. Но и улик против Мозинцева у него не было абсолютно никаких, тем более что, похоже, у того были нехилые связи в правоохранительных органах, да и наверняка вариант прихода Виктора в милицию был заранее продуман и просчитан. Здесь нельзя было действовать с кондачка, но как действовать – оставалось неясным. В свое время Виктору разъясняли, что если кто-то начинает ни с того и ни с сего оказывать услуги, добиваясь, чтобы человек, которому их оказывают, чувствовал себя в долгу, это может пахнуть вербовочными мероприятиями. Даже если в данном случае за этим не стояло государственного преступления, то могло быть вовлечение в преступное сообщество. Во всяком случае, бескорыстность мотивов действий Мозинцева Виктору убедительной не казалась.

С другой стороны, если в здешнем УК не было специальной статьи за нарушение порядка получения документа – а слова работников паспортного стола можно было квалифицировать, как свидетельство подлинности оного, – то можно было прикинуться дурачком и выиграть время. Дескать, раз можно достать какой товар из-под прилавка, или через третьих лиц, или, скажем, путевку организовать, то почему и документы через знакомых получить нельзя?

«А здесь, кстати, нельзя из-под прилавка. Интересно, за это привлекают только того, кто продает, или того, кто покупает, тоже? По логике от сталинизма этого можно ожидать. Ладно, видно будет. В конце концов, без паспорта положение ничем не лучше».

– Ну вот и отлично, – Иван Анатольевич помахал в воздухе заветным документом, весело барабаня по столу пальцами свободной левой руки, – а то мы уж, грешным делом, думать начали. Кадровик в субботу не выходит, сейчас я спишу все, что нужно, она в понедельник оформит, а вы представите на прописку, это сейчас быстро, и окошко в паспортном до пяти работает. Так… взамен утраченного… серия-номер… военный с собой?

«Тьфу! – выругал себя мысленно Виктор. – С чего ты взял, что здесь не требуют военного билета и остальных документов? И вообще не спросил, что надо для трудоустройства? Потому что сами предложили? А порядок?»

– Подождите… – Кондратьев полистал паспорт. – А не надо военного, вы же по новому указу уже сняты с учета по возрасту, так что билета не надо. Трудовую книжку, копию диплома? Или это тоже утрачено?

– Н-ну… пока еще не восстановили. Я вот получил паспорт – решил сразу к вам занести, чтобы не думали, что жулик какой…

– Угу. – Кондратьев, задумавшись, слегка прикусил нижнюю губу. – Сейчас вместе с заявлением будете заполнять анкету, укажете образование и места работы, книжку восстановим заявительным образом. Насчет диплома… В следующем году поставим вас на аттестацию, так что подучитесь сами месяцев за восемь и подтвердите образование. Вместо характеристики с прежнего места работы зачтем по варианту «прошел вступительные испытания». Завтра съездите с утра в диагностический на Кургане с нашим письмом, там примут анализы и оформят медсправку.

– А он в воскресенье работает?

– Для трудоустраивающихся работает. Народное хозяйство не должно терять времени на просиживание граждан за справками. Так что с понедельника уже будете оформлены на постоянную, сначала по ставкам второй категории, потом подымем. Заодно, как приезжий, получите господъемные по ставке «инновационная деятельность», после обеда перечислят из собеса. Ну и в понедельник выйдет профорг, он на Щукина, скинете ему заявление по электронке. Да, вы член партии?

– Беспартийный.

– Значит, пока больше ничего не надо. Теперь о прописке. Временно пропишем вас в общежитии «Электроаппарата», у нас с ними договоренность, только пока фиктивно, потому что они в выходные с местом не решат, на следующей неделе переселитесь в натуре. Я с ними состыкуюсь по электронке. Заявления и анкета, как вы помните, от руки, вот бумага, ручка.

Писать анкету для Виктора уже было нарушением законодательства, поскольку указать достоверных данных он при всем своем желании никак не мог. Кроме того, рушилась подкинутая Полиной версия о прежних местах работы.

– Какие-то затруднения? – спросил Иван Анатольевич, глядя на то, как Виктор задумчиво смотрит на лист бумаги, на котором уже появились данные о рождении и образовании, сдвинутые на десять лет.

– Да вот… восстанавливаю по памяти. А то вдруг что-то неточно.

– Ну что же с вами делать-то…

Кондратьев повернулся к дисплею и залез в сеть.

– Так, пока пишите, что знаете, – сказал он через пару минут. У нас не «ящик», а на следующей неделе пойду к Локтюку и поговорю насчет исключений. Если разбрасываться людьми с годами работы… На мою ответственность, короче.

– Иван Анатольевич! Не знаю, как и благодарить вас…

– Работой, опытом, идеями и отблагодарите. Вон новичков натаскивать будете.

Нарушения ради производственной необходимости, подумал Виктор. Тот, кто застал советское производство, помнит массу регламентирующих норм и указаний, изменить которые по необходимости было делом сложным и, во всяком случае, весьма долгим, поскольку любую запятую стремились сделать стандартом министерства – так проще было за нее не отвечать. Это породило в реальном СССР особую промышленную культуру, где эффективный менеджмент держался на системе разумных отступлений от норм и правил. В учебниках были одни законы – в реальности другие, среди которых находилось место и рынку, и закону спроса и предложения, и большим вопросом оставалось то, кто же кем рулит – Госплан предприятиями или предприятия Госпланом. Изучать советскую экономику по учебникам, решениям съездов, публикуемым работам и нормативным документам совершенно бессмысленно, если не знать, как и где от этих документов отступали и как на самом деле принимались решения. Можно сказать, что те, кто руководил советской экономикой, не всегда понимали, как она работает.

Грань между этим миром нарушений ради общего блага и миром нарушений ради своей шкуры была настолько размыта, что даже в ОБХСС не всегда могли разобраться, где кончается одно и начинается другое. В перестройку был создан миф, что все подпольные миллионеры – эффективные собственники; в итоге в нарождающийся класс собственников хлынули деятели, которые всей своей предыдущей жизнью были научены обходить или нарушать законы, но не писать и не принимать их. Имущий класс оказался вообще неспособен договориться в собственной среде и выработать для себя, своего существования какие-либо правила; как за соломинку, класс ухватился за копирование зарубежного законодательства и вручил его государству со словами: «Вы тут разберитесь, как это должно работать, и действуйте». Государству девяностых больше ничего не оставалось, как разобраться со врученными законами капитализма в свою пользу; кроме того, имущий класс, привыкший ходить на красный свет, тут же кинулся только что созданное демократическое государство разлагать и подкупать. В итоге сложилась смешная ситуация, когда экономический базис общества, то есть бизнес, жутко ненавидит чиновников, то есть именно ту надстройку, которую он же и сформировал. И все было бы исправимо, если бы бизнес просто хотел других правил, других законов и других чиновников; но бизнес не привык сам себя добровольно ограничивать и вообще не желает для себя никаких правил, никаких законов и никаких чиновников. С другой стороны, и полную анархию имущий класс установить не может, поскольку в нынешней ситуации он не способен опереться ни на один из слоев населения, кроме людей при исполнении. Вот так этот класс и мечется с мечтами чиновников уничтожить, но так, чтобы одновременно их число приумножить.

То, что в этой реальности Кондратьев шел на отступления от норм, дабы получить для кооператива нужного человека, показалось Виктору не совсем понятным. С декларированным принципом совершенствования всего и вся это явно не сходилось. Самым простым объяснением с точки зрения нашей реальности было бы считать, что слова расходятся с делом; но почему-то в остальных вещах они на удивление сходились.

Может, здесь еще какие-то политические ограничения действуют, подумал Виктор. Раз надвигается война, то трудовые мигранты из стран потенциальных противников нежелательны, потому что под их видом могут засылать шпионов и диверсантов, и вообще – вероятна пятая колонна. А если война начнется, то государство, хоть демократическое, хоть какое, может дойти до превентивных депортаций и арестов. Так что все вероятные неприятности у Виктора были еще впереди, несмотря на наличие паспорта.

«Как бы то ни было, у меня есть тайм-аут, – сказал он себе словами Штирлица, – и я должен использовать этот тайм-аут».

Глава 21 Дворцовый переворот

Прописку оформили действительно моментально: похоже, что в светлом сталинском прошлом электронное общество строилось опережающими темпами. До вечера можно было воспользоваться теплой погодой и прогуляться по городу, можно было пойти в кино, посмотреть, что изменилось в краеведческом… При мысли о музее Виктора стукнуло, что теперь, с паспортом, он может пойти в читалку и наконец ликвидировать свою политбезграмотность.

На углу площади Карла Маркса и улицы того же классика стояло, несомненно, одно из лучших творений архитектора Василия Городкова. Два неодинаковых дворцовых фасада в классическом стиле, золотисто-желтые с белыми архитектурными деталями, возле тенистого круглого сквера были настоящим уголком Петербурга екатерининских времен, несмотря на то что появились в советское. От типичного сталинского ампира книжный дворец – а иначе областную библиотеку было назвать трудно, глядя на торжественный ряд ее огромных окон, каждое из которых было расчленено на три части тонкими пилястрами, – отличало полное отсутствие помпезности. Это было господство изящных геометрических форм, сочетавшее в себе спокойствие и легкость проспектов северной столицы с неуловимой тенью позднего конструктивизма, пытавшегося передать чувство полета в коммунистическое будущее.

Уже стоя перед широкой лестницей, с дворцовым размахом ведущей на абонементы и в читальный зал, Виктор вспомнил, что у него нет фотокарточки. Но, как оказалось, это и не нужно – в стеклянной кабинке у нижнего пролета лестницы его лик запечатлели электронной камерой и нанесли на билет.

Но самый большой сюрприз ждал все-таки наверху. Треть читального зала, который по своему простору и убранству напоминал залы, в которых дают королевские балы, была отгорожена легкой стеклянной перегородкой, и за ней стояли терминалы. Вход был свободным. Виктор подошел к ближайшему незанятому и залогинился нанесенным на билете магнитным кодом.

Библиотечная сеть оказалась сегментом «Домолинии-2», и, собственно, библиотечный зал был залом бесплатного доступа. Первое, что бросилось в глаза Виктору, – это отсутствие адресной строки в навигации; точнее, он до нее все-таки потом докопался, но играла она явно не первостепенную роль.

Основная навигация по Совнету велась с помощью каталогов и контекстного поиска, причем коренные разделы каталогов были интегрированы с рабочим столом и представляли собой одно из горизонтальных меню. Упорядочение и классификация знаний здесь буквально была возведена в культ, так что найти что-то было даже проще, чем в нашем инете, где на введенные в поисковике слова вываливается куча неизвестно чего, потому что каждый мудрила считает своим долгом запихать в мета-тэги то, что чаще всего ищут, а не то, что у него есть.

Фильмов и телепередач в сети не было – лишь каталоги, по которым можно было выбрать фильм на кассете или DVD и просмотреть в соседнем зале либо, если в фонде библиотеки такого нет, заказать по МБА. Зато на Виктора хлынуло изобилие аудиозаписей и книг, в основном советских.

– Помощь не нужна, все в порядке? – полушепотом спросила Виктора улыбающаяся круглолицая дама с красивым эмалевым значком библиотеки на свитере.

– Да, спасибо, я уже разобрался. Потрясающий выбор.

– Ну так ведь компьютерные сети сделали переворот. К примеру, раньше писателю надо было издать бумажную книгу, а это долго. А теперь каждый может отослать свои произведения в местный худсовет, и это попадет в библиотеки.

– А если худсовет отклонит?

– Если нет ничего такого – пойдет в фонды самодеятельного народного творчества. А если, наоборот, признает особо ценным – в фонд рекомендуемой литературы или даже в фонд новой классики. Но это уже после обсуждения литкритиками и признания читателей. Сейчас у нас очень многие пишут, и, конечно, не все сразу становятся писателями. Но знаете, это нынешнее массовое увлечение народа литературным творчеством, оно в любом случае не зря: оно побуждает знать и любить родной язык. Люди больше читают, за последние десять лет они даже говорить стали правильнее, у них грамотнее построение фраз, связнее речь, выразительнее даже, я бы сказала… Простите, я вас не заговорила?

– Нет, ничуть. Приятно видеть увлеченного человека.

– А здесь все увлеченные! Кто в патентах роется, изобретает, кто в научных трудах, кто-то исторические документы изучает, у нас и госархивы в электронку переводят, а потом и читателя книга в фонде появляется, техническая или художественная… А как тут студенты сидят! Вот смотришь на них и думаешь – а может, вон там, у окна, сидит будущий гениальный ученый, а у колонны – прекрасный поэт, который прославит наши края, а рядом девчонка будет великим модельером, а где-то еще тут будущий главный конструктор или хотя бы рационализатор, сейчас все рационализаторы. Вы не представляете, как стало интересно жить! Лишь бы войны только не было. Вы ведь верите, ее не будет?

– Верю. – Это слово выскочило у Виктора непроизвольно, он хотел усомниться в нем, но библиотекарша так заразила его своей энергией, что он повторил вдогонку, твердо, словно бы сам решал судьбу планеты: – Верю!

– Спасибо. Вы извините, отвлекла я вас…

Виктор погрузился в изучение альтернативного инета с таким азартом, словно это была компьютерная игра. Сам факт, что такую привычную вещь можно сделать как-то иначе, будил воображение и вызывал желание спорить.

Он заметил, что большинство сервисов и программ здесь исполнялись или управлялись через браузер, и это все чем-то напоминало нынешние сервисы гугла. Выяснилось, что в Совнете все-таки можно было создавать собственные веб-страницы (которые классифицировались как народное творчество), но для этого надо было выбрать авторское сообщество и в нем зарегистрироваться – примерно так, как сейчас регистрируются на форумах, – и за порядком там следила иерархия модераторов. С удивлением Виктор обнаружил, что здесь существуют даже блоги, которые назывались личными дневниками. Простенькие, без наворотов, похожие на гостевые книги, но блоги. Вообще все частные документы в сети делились на публикуемые и личного пользования, а при библиотеке был виртуальный личный кабинет читателя, где хранилась разная информация – от файлов, временно скачанных в локальный доступ с ресурсов других городов, до доступа к своей почте, ссылок, списков друзей и знакомых, интерфейсов мессенджеров и прочего. Попыток создания обособленных социальных сетей вроде «Одноклассников», конкурирующих между собой, Виктор не заметил – скорее, была налицо тенденция превращения домолинии в одну большую социальную сеть, разбитую по профессиональным и другим интересам, без всяких попсовых рюшечек, но удобную, потому что создатели этой сети прежде всего пытались сводить массу информации к стройной системе и сделать доступ к ней возможно более удобным. По-видимому, это было острой необходимостью в условиях недостатка пропускной способности линий.

Перед Виктором лежал виртуальный мир, стройный и красивый, как Симсити, пусть с несовершенной графикой, но со столь же увлекательным геймплеем, где человек мог умственно прокачиваться, повышая свои знания и способности, и какое-то подобие рейтингов в виде балльной системы тут уже нарождалось. Этот мир превращал самосовершенствование в игру, но, в отличие от симов, он не уводил от реального мира в воображаемый; напротив, силою человеческого воображения реальность была затащена по ту сторону экрана монитора и сверкала там в своем волшебном величии, как Изумрудный город.

Несчастными в этом мире автоматом оказывались тролли и киберпанки. Тролли – потому что из-за отсутствия анонимности их давили, как класс, а киберпанки – потому что пространство для виртуальной жизни было удобным, и сетевым бомжам было бороться не с кем. Кстати, один из сервисов позволял легко отыскать, где в СССР в данный момент работает любой пользователь, в каком городе, доме и за каким терминалом. «Видимо, из двух разных мест тут под одним логином не войти», – догадался Виктор.

…Под соседним на столике монитором лежала монета – в три копейки, судя по размеру.

«Надо взять, – подумал Виктор, – монета в СССР вещь полезная. Газировки можно выпить. На две, наверное…»

Он аккуратно пододвинул ее к себе по коричневой плоскости стола, не переворачивая. Трюльник оказался старым, тридцать третьего года, но по размерам тот же, что и хрущевский; только колоски более тощие и цифра чуть с вывертом. Виктор взял монету в руку, машинально перевернул – и обмер.

Вместо знакомого герба с шестью лентами и надписи по кругу «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на аверсе монеты красовался двуглавый орел, под которым виднелась загадочная надпись «Ц.И.Б.Р.».

«Что за чушь!» – подумал Виктор и протер глаза. Орел не исчезал. Виктор нагнулся к соседнему монитору и внимательно посмотрел: под краем желтоватого корпуса на столе скопилась пыль и виднелся след отодвинутой монеты. Либо ее подсунули под край корпуса аккуратно сверху, либо она валялась там с неделю, а может, и дольше.

Виктор вдруг осознал, что монета встревожила его гораздо больше, чем само попадание сюда. К попаданиям он уже как-то привык и нашел тактику. Монета означала нечто неизвестное, что никак не вписывалось в то, что он раньше знал об иных реальностях, и практически стопудово – неизвестные угрозы.

«Без паники, – сказал он себе. – Откуда ты знаешь, может, здесь были изменения в тридцатых. Может, белые фальшивые деньги забрасывали. Хотя какой смысл забрасывать фальшивые медяки? А может, здесь действительно существует чувак, подделывающий невозможные деньги? И что это за Ц.И.Б.Р. такой? Стоп. Ты же в ихнем инете сидишь…»

Пальцы Виктора рванули по клавишам, опережая мысль.

Смотрим учебник истории, решил он. Гражданская война, нэп… Как-то иначе пошло. «Кризис в сельском хозяйстве и вынужденная коллективизация»… «Обострение политической борьбы внутри правящей элиты в начальный период индустриализации»… «Милитаризация страны и борьба в среде высшего командного состава»… Здорово перелицевали. Но никаких царских орлов не просматривается.

За отсутствием связных мыслей Виктор перелистал свежие материалы ТАСС. С текущим моментом, вопреки ожиданиям, оказалось все проще и скучнее. В КПСС было две платформы, сталинская и марксистская, имя Ленина в названиях и программах договорились не трогать – это, так сказать, было общее достояние. Платформы открыто между собой на публике не грызлись, а сама партия, как Ватикан, предпочитала не афишироваться. На Ирак США уже успели наехать, но без наземной операции.

– Ну ты как? – раздался за спиной Виктора девичий шепот.

– Да погоди ты. Никак не сочиню основную мысль реферата.

– А что за тема?

– Ну, это… Почему чешские правые толкали лозунг идти в Европу.

– Эта Европа, по-моему, только буржуям нужна. Чтобы меньше оставлять трудящимся.

– Но так же не напишешь.

– Почему?

– Ну… Надо как-то обтекаемо.

«Да чего это я? – спохватился Виктор. – Мне же еще насчет Югославии просветиться надо».

На украшавшей раздел карте Югославия была целой и выкрашена в красный цвет; при виде этого у Виктора сразу отлегло на душе, хотя, углубившись в тему, он понял, что радоваться пока рано. Сепаратизм в Словении был подавлен в зародыше в девяностом, практически без единого выстрела. Парламентаризм заморожен, власть в стране передана органу под названием ДКХП (что, по иронии судьбы, переводилось на русский не иначе, как ГКЧП), в результате чего Югославия была зачислена в число стран-изгоев. Но то ли помогли хорошие отношения с СССР, в котором вместо очередей с талонами и бузы в НКАО повсеместно появилась докторская и любительская колбаса, то ли почистили местную элиту (какой князь не мечтает стать монархом, чтобы не отвечать перед вышестоящими?), а может быть, и то и другое, только стоящая на очереди Хорватия особо дергаться не стала, и дело ограничилось лишь местными волнениями. Вообще этнические раздоры, которые под предлогом защиты прав меньшинств услужливо поддерживало евросообщество, к девяносто пятому стали затихать.

Однако взамен этнических разборок последние три года страну накрыла волна терроризма уже под видом религиозной войны. Те, кого Европа называла «антиправительственными формированиями» – а методы борьбы этих формирований в основном сводились к тому, чтобы взрывать крупные магазины, захватывать школы или запускать по Белграду реактивные снаряды малого калибра, как когда-то по Кабулу, – похоже, никому уже ничего не обещали, да и вообще им было уже все равно, кто у власти. Речь шла просто о том, чтобы добить население и власть ежедневным страхом, чтобы люди из общества превратились в стадо и соглашались на все, что продиктуют. Например, на ввод войск того же НАТО без сопротивления. Советская пропаганда обвиняла Соединенные Штаты в поддержке международного терроризма, те, в свою очередь, обвиняли СССР в поддержке режимов, нарушающих права человека, ООН утонула в бесконечных вето, и было непонятно, зачем оно нужно.

«Как ни печально, но Югославия здесь – это полигон, – заключил Виктор. – Как для США и НАТО, так и для нас. Они отрабатывают здесь методы диверсионной войны, как они делали это в нашей реальности и в Афгане, мы – методы борьбы с ним. Если югов сдадут, next stop is USSR, пойдет на Кавказе, в Средней Азии и, может быть, Молдавии. Прибалты не поведутся, они люди расчетливые. Так что все эти бесланы и «норд-осты» тут еще могут быть впереди… Что делать? Что, что я знаю или умею здесь такого, чего не могут они? Неужели от человека в мире так ничего и не зависит, – но зачем тогда вся эта эволюция, зачем этот разум, если человечество так и не отучилось от привычки друг друга жрать?»

Виктор вздохнул, нажал «Ф10» и «Да» на вопрос о завершении сеанса.

Тяжелые двери дворца знаний с наклонными бронзовыми трубами ручек закрылись за его спиной, и печально-умиротворяющий вечер, словно старый приятель, пожал ему руку. Со стороны площади Партизан, над зелеными откосами Судка, нависала буро-лиловая туча, и розовый луч, выбивавшийся из-под нижнего ее края, декадентски умирал на башне почтамта. Неуловимое обаяние последнего мига исчезающей красоты хлынуло в душу, растворяя накопившийся где-то там, в ее глубине, тревожный комок.

«А ведь США нужна не война в Европе, – вдруг мелькнуло в голове у Виктора. – Им нужен очаг, чтобы столкнуть друг с другом людей двух цивилизаций, восточной и западной. Религия – повод. ЕС и СССР одновременно погрязнут в этой войне, которая будет вестись частично внутри них самих, и в которой они не могут пустить в ход основной свой козырь – ядерное оружие. И тогда США, оставшись в стороне, будут править миром».

Он медленно пошел через площадь, к умолкнувшему фонтану посреди круглого сквера, где когда-то в детстве любил просто стоять, глядя на игру мозаичных рыб под прозрачными волнами, и ни о чем не задумываться.

– Виктор! Привет! Что-то случилось?

Он повернул голову влево – на скамейке аллеи с каким-то карманным изданием в руке сидела Инга.

– Здравствуй! Не узнал тебя, богатой будешь.

– Раз ты это говоришь, значит, обязательно буду, – сказала она, пряча книгу в спортивную сумку. – Ты шел такой потерянный…

– Просто из библиотеки. Задумался.

– Образовываешься? А я вот «Час быка» в бумажной взяла почитать. Недавно переиздали без купюр. Серия «Русская утопия и антиутопия». Ты, наверное, читал еще в «Технике – молодежи»?

– Да, потом брал советское издание, хотя оно тогда было дефицитом.

– Разве были зарубежные? Ладно, не будем придираться к словам. Ой, дождик закапал, а я без зонта.

– Я провожу. Ты куда едешь?

– К себе.

«Как тесен мир, – размышлял Виктор, держа зонт над головой Инги, когда они вместе направлялись к остановке у гостиницы «Десна», – надо же тут встретиться. Хотя… Это же элементарно, Ватсон: залезть с ноута в домолинию и увидеть, что я в библиотеке…»

Дождь зачастил. Они поспешили к остановке: Виктор старался держать зонт над пригибающейся Ингой, та отстраняла («Не надо, ты сейчас весь намокнешь»), оба не обращали внимания на встречных пешеходов, что торопились найти укрытие от холодных капель, летевших на них с неба, с листьев, с железных листов крыш и паутины проводов, заботливо сплетенной городскими электрическими волшебниками. Они шли по переходу сквозь размазанные по мокрой пелене асфальта отражения фар, когда Инга, видимо, боясь оступиться на каблуках, взяла его за руку. Они укрылись под навесом остановочного павильона, а дождь танцевал над ними сальсу на листах профнастила цвета спелой вишни и радовался, что так легко внес сумятицу в этот деловой и сосредоточенный вечерний муравейник. Троллейбус подкатил, блестя мокрыми боками, словно он был выдутой из стекла огромной елочной игрушкой, и библейским жестом распахнул двери для жаждущих покоя и сухого тепла.

Их внесло потоком людей с полураскрытыми зонтами, хлынувшим в салон как вода в пробоину корабля, наскочившего на айсберг; водоворот занес их за два кресла от двери, где встречное движение уравновесилось и оставило их на пространстве легкой зыби. Инга продолжала держать его за руку, и тогда он нежно провел указательным пальцем по тыльной стороне ее ладони и впадинам между костяшками, но и после этого она не отняла руки и не попыталась выразить каким-то иным образом своего недовольства.

Тем временем мысли Виктора автоматически свернули на рациональный лад.

«А ведь надо уже что-то с одеждой решать. «Уж скоро вязью серебристой затянет лужи первый лед»… не май месяц, однако. В понедельник получаю подъемные, сразу беру свитер и теплое трико, зимнее на неделе в рассрочку, как только переселюсь в общагу, чтобы много шмоток не таскать. Хотя рассрочка – это сразу раскрыть финансовую ситуацию в кооперативе. Из какого это табора без зимней одежды? Тогда переигрываем, свитер обождет, берем куртку, наличными. Тем более что с паспортом положена продкомпенсация. И еще надо, чтобы что-то оставалось на всякий там. Завести книжку. Кстати, чего они с этой всеобщей компутеризацией все на карточки не перешли? Хотя миллионеров нет, так что им это оно не особо-то и надо.

И откуда во мне это дикое сочетание романтических чувств и холодного бытового расчета? – удивился он через секунду. – Хотя погоди… догадываюсь. Здесь я должен заботиться обо всем сам. Во мне проснулся холостяк? Планирование общажного быта и свободное влечение к малознакомым женщинам? Надо где-то останавливаться. Ну а если я застрял здесь навсегда? Смущает вся эта история с подпольным паспортом…»

Но руки не отнял, и не оттого что был не в силах устоять: просто это было бы… ну все равно что накорябать на системнике рутовый пароль. Так не делают, потому что не делают.

Глава 22 Принц без плана

– А разве ты не зайдешь? – спросила Инга.

Они стояли у подъезда ее дома. Дождь усиливался, и идти по нему, конечно, не хотелось, хотя и не хотелось злоупотреблять доверием.

– Слушай, вон ты с краю промок. Идем ко мне, высохнешь и чаю попьешь.

– Тогда я сейчас за тортом сбегаю, а то неудобно с пустыми руками…

– У меня электровафельница, и я сделала трубочки с кремом.

– Слушай, ну неудобно как-то… Я чувствую себя альфонсом.

– Посмотришь мне радио на кухне. А то, когда крутишь ручку, трещит и пропадает.

Чисто советский способ строительства отношений – это когда мужчина поможет одинокой женщине отбить хлеб у служб сервиса. В то время как нынешние конструкторы бытовой аппаратуры сознательно делают так, что из-за копеечной неисправности приходится выкинуть пару тысяч, они, помимо всего прочего, разбивают будущие семьи.

Кухня обернула Виктора домашним теплом. Шумел закипающий чайник, а его своим легким гулом подбадривал холодильник. На кухне, конечно, можно завести УКВ-приемник и выбирать станции по своему усмотрению; но старый добрый динамик меньше напрягает мозги, так что у многих этот скромный предмет еще прописан.

Динамик был стилизован под колонку от компа. Виктор раскрутил саморезы задней стенки: под ручкой громкости торчал обычный пленочный резистор.

– У тебя нет спиртового растворителя?

– Есть. Из набора пятновыводителей.

– Подойдет.

Виктор открутил резистор и, разогнув лапки, снял крышку: по темной проводящей дуге ходил желтый контакт. Виктор капнул внутрь спирта и покрутил ручку туда-сюда.

– И это поможет?

– Должно. Правда, потом опять надо будет очищать.

– Так просто? Я думала, ты что-то менять будешь.

Он молча собрал динамик и, воткнув его в сеть, повертел громкость. Тресков не было.

…– Указом Президента СССР Григория Васильевича Романова, – забормотал обрадованный динамик, – в СССР вводится должность вице-президента. Тем же указом на должность первого вице-президента СССР назначен Руцкой Александр Владимирович, ранее занимавший…

– Тебя это тоже удивляет? – спросила Инга.

– То, что исправлен? – осторожно ответил Виктор вопросом на вопрос. Назначение Руцкого вице-президентом при Романове, откровенно говоря, его просто ошарашило своей неожиданностью. «Что-то у них там началось», – подумал он.

– Нет, указ.

– Как-то не слышал, чтобы об этом раньше говорили.

– Да я тоже удивилась. С одной стороны, Руцкой человек популярный, часто по телику показывают, но он же последнее время оборонно-спортивную работу курировал. Как об организаторе, о нем ничего не слышала. Опять какие-то игры, как в восемьдесят третьем. Ты как считаешь?

«Как я считаю? Если здесь не было Афгана, стал ли Руцкой Героем Советского Союза? Или летчики тамкакую-то помощь оказывали? Или еще где-то в горячей точке? Кстати, насчет Героя в указе не сказано»…

– Знаешь, Инга, я, наверное, слишком увлечен работой и мало смотрю политику. Даже, например, не знаю, почему по радио так часто передают японскую музыку, а не нашу.

– Ну, это элементарно, – она пожала плечами, – члены Союза композиторов не хотят сочинять музыку для булочных, это у них такой пассивный протест. В ЦК подымались вопросы, чтобы принять меры, но, говорят, Романов сказал: «Не хотят писать для магазинов, пусть не пишут, лишь бы антисоветского не сочиняли». Вот японскую и гоняют.

– То есть он за них заступился.

– Ну, он вообще-то довольно строг. Например, выступил, чтобы артисты не скрывали своих фамилий псевдонимами.

– Это в этом смысле?

– Наверное… Все, чай готов, садись.

«Что же там все-таки разыгрывают, – размышлял Виктор, прихлебывая из просвечивающей ломоносовской чашки какой-то новый, пахнущий лимоном, яблоком, мятой и какими-то травами чай. – Зачем Романову Руцкой? Придать себе вес? Весу у него и так хватает. Нейтрализовать фигуру, которой может играть оппозиция? Назначив на декоративный пост? Если этот пост декоративный, а не как в США. Хочет продвинуть как преемника? Сомневаюсь. Хочет попугать Запад? Дескать, попытаетесь меня скинуть, будет хуже? Но у них скоро выборы. Может, Штаты хотят до выборов устроить дворцовый переворот? Но как?»

– Ну и как там закончилось с паспортом?

– Взял и отнес на проверку в паспортный стол.

– И там сказали, что не фальшивый?

– А ты откуда знаешь?

– Когда он говорит, что ничего фальшивого не предлагает, – это правда.

– Но это все равно нарушение.

– А это твоя забота? Если милиция не против, тебе что, больше всех надо? Просто Егор Николаевич умеет то, чего другие не могут. И помогает другим.

«Чисто женская бытовая логика. Если человек произвел впечатление, значит, все, будет оправдывать», – подумал Виктор и хотел перевести разговор на другую тему, но вопрос разрешился сам собой: что-то запиликало, и Инга полезла в сумочку, что висела за спинкой стула. «Молния» чуть заела, Инга за что-то зацепила ноготь и потрясла пальцем в воздухе, затем на свет появился желто-черный мобильник, плавно зауженный по краям и похожий на дамскую туфельку с коротким выпирающим рогом антенны.

– Да! Файл у меня. Сегодня буду работать, завтра скину.

– Слушай, я, наверное, отвлекаю? – спросил Виктор, когда она закончила.

– Странный… Я специально сказала, чтобы нам не мешали. – Она улыбнулась и кинула трубу обратно в сумочку. – Да, слушай, у тебя не найдется разменять серебро на медные? Меня просили для аппликации. Лет десять назад на этом буквально помешались, но кому помогает, кому нет…

– Да пожалуйста, я и так могу дать, – и Виктор вытряхнул из кармана несколько медяков, – только вот эту оставь.

– А что это? – Инга вдруг моментально поднялась со стула, легким порывистым движением взяла трехкопеечную, ту самую, из библиотеки, и поднесла поближе; вдруг глаза ее расширились, и она ахнула, глядя на медный кружок, монета выскользнула и покатилась по полу. По счастью, она покатилась в сторону Виктора, который успел задержать ее ногой и на всякий случай тут же кинул обратно в карман.

– Что это? Откуда это у тебя? – взволнованно спросила Инга.

– Нашел. Это амулет, на счастье, так что не проси.

– Но… Я не прошу, с чего ты взял… Одна монета ничего не решает… – Она уже овладевала собой и даже улыбнулась, но глаза с черными, удлиненными тушью ресницами еще были широко раскрыты, и в их глубине Виктор заметил испуг. Он инстинктивно поднялся со стула: опасность лучше встречать стоя.

– Инга… ты чего-то боишься?

– Нет, что ты… просто она неожиданно упала… выскользнула из пальцев… чего я могу бояться, когда рядом со мной ты? – Она широко улыбнулась, ее правая рука легла на плечо Виктора, скользнула выше, и пальцы нырнули в его волосы.

– Эх, Инга, Инга… – почему-то вырвалось у Виктора. Он тоже положил руку на ее шею, на объемный узор шерстяных нитей свитера, и, словно играя, чуть нагнул ее к себе. Инга без сопротивления подалась вперед, и Виктор почувствовал запах ее светлых волос; затем она подняла лицо вверх и посмотрела ему в глаза ласково и печально. Он увидел, как расширяются ее ноздри и начинают играть уголки рта, казалось, под ее кожей идет борьба инстинктивного страха и внезапного, случайно вспыхнувшего стремления, и она балансирует на тонкой грани, когда еще все можно превратить в игру, в шутку… Легкое движение Виктора навстречу Инге заставило ее чуть отпрянуть, но, как только он чуть остановился, ее пальцы, казалось, вопреки ее собственной воле, начали сильнее притягивать его к себе. Казалось, так продолжается вечность; наконец Инга словно соскользнула с ледяного гребня, на котором могла удерживать равновесие, ее лицо приблизилось, и ее губы робко захватили нижнюю губу Виктора, ее левая рука скользнула по его плечу, и она, разгораясь все больше, прижалась к его губам.

– Боже, что я делаю… Зачем… – прошептала Инга, когда смогла оторваться и слегка повернула голову в сторону; мир для Виктора свернулся в светлый локон волос за ее ухом, и он, не отдавая отчета, нырнул туда, в дурманящий водоворот, жарко припав к ее шее под мягким и податливым воротом свитера. Инга робко попыталась уйти в сторону, но это лишь заставило его инстинктивно сжать объятия; его уверенные прикосновения, как насос, заполняли все ее существо слабостью и дрожью нетерпения. Она закипала. Наконец, сняв руки с затылка Виктора, она слегка отодвинула его, упершись в плечи, и произнесла:

– Я так больше не могу… Пойдем…

Глава 23 Эльфы под подозрением

– Ну и как тебе?

Сквозь тонкую тюлевую занавеску просвечивал теплый туманный рассвет. Инга смотрела на него, слегка приподняв голову; ее правая рука бессильно лежала у него на груди. Стереоколонки передавали утренний концерт, и из них частой апрельской капелью падали звуки нетленного «Вернись» в обработке квартета «Электрон». Ностальгия по шестидесятым.

– Потрясающе. Ты была просто фантастична. Это… это какое-то искусство, вроде балета.

– Могу написать книгу о вкусной и здоровой пище. Поможешь? Хотя в Союзе все равно не издадут.

– Я одного не пойму: почему же ты одна при таких талантах?

– Наверное, это расплата.

– За что?

– За тех, кого оставила. Давай не будем это уточнять… У тебя на сегодня какие планы?

– В диагностический, сдать все для медсправки.

– Это обязательно надо. Нельзя, чтобы у тебя были конфликты на работе.

– Ну, у меня их, собственно, и нет.

– Постарайся быть особо осторожным. Тебе сейчас очень важна идеальная репутация. Все остальное мелочи.

– Кого и чего мне следует бояться?

– Себя. Бойся быть не таким, как остальные. Потом все поймешь. А пока у нас еще есть время…

«Сплошные загадки, – размышлял Виктор, складывая диванчик. – Монета, пуля, нарк, неожиданно отбросивший коньки, этот мутный Мозинцев, невесть откуда берущий паспорта… Иван пишет на бумажке – кто-то подслушивает? Перестановки в правительстве – где логика? Хотя откуда там вообще бывает логика… но здесь-то? Даже Инга… она тоже как-то непонятно, немотивированно. Испугалась монеты? Кстати, где она?»

Виктор пошарил рукой в кармане: монета оказалась на месте, и все та же надпись «Ц.И.Б.Р.» не только виднелась, но и чувствовалась пальцами на ощупь.

– Слушай, а чего ты так испугалась этой монеты? – спросил он, показавшись в дверях кухни.

– Какой монеты?

– Вот этой. – Виктор вновь показал ей странную трешницу. Инга равнодушно покосилась на нее и продолжила делать бутерброды.

– А, ты вчера показывал. Я уже забыла. Я их собираю только для аппликаций.

«Ясно, что ничего не понятно», – решил он и убрал медный кружок.

…Народу в диагностический, несмотря на бесплатность здешней медицины, было даже меньше, и в основном пенсионеры.

– Так в заводских в основном проходят, – пояснила Виктору старушка в очереди в один из кабинетов, – сейчас там и диагностика и профилактории. Только заводские по выходным не всегда, вот сюда часть и идет.

Из работяг с Виктором по кабинетам ходил молодой помощник машиниста депо Брянск-второй: в железнодорожной поликлинике устроили ремонт, и народ временно распихали по другим медучреждениям. Они разговорились от нечего делать: у Виктора попутно мелькнула тайная мысль, нет ли возможности что-то продвинуть в этой отрасли.

– А как сейчас, техника-то обновляется? – осторожно закинул он удочку.

– Ну а чего ей не обновляться? – ответил поммаш. – В год на дороги одних тепловозов две тысячи секций идет. Вот раньше, скажем, мы на Рославль «ласточками» тянули, потом «машки» пошли… а теперь у нас «субмарины» тянут, луганки бесколлекторные, одна секция вместо двух, восьмиоска. Сцепление-то раза в полтора выше, там компьютерная система регулирует. Не боксует, ничего, сидишь себе отдыхаешь, и экономия топлива, не то что на старых, по уши в мазуте. Да вот поначалу экипажники здорово матерились, но потом-то поняли: это же интеллигентная машина! С ней совсем по-другому надо! Потом догадались заводской сервис организовать, гарантию. Раньше же как: если приемка чего проморгает, заводу дальше трава не расти, а теперь они у нас сами за свой брак расплачиваются, так заводчане совсем по-другому работать стали! Я вот говорю, теперь новая машина приходит – это подарок, ее только в целлофан завернуть и любимой девушке. Ну и ездить – знаете, какая там кабина? Я на «фантомасах» уже не могу кабиной назвать. А на старых вылах вообще сортир, а не кабина! Вот вы скажите, почему на старых электровозах кабина хуже, чем на тепловозах, трясет, шума больше, хоть дизеля нет? Одна же страна, одни ученые…

– А их разные министерства делали. Ведомственная разобщенность.

– Да, похоже… На романовских локах-то один стандарт. И тихо, и идет плавно, не заматываешься так, в жару кондиционер, холодильник… Старики на пенсию уходят, нам завидуют – говорят, только и работать сейчас. Вот…

– Ну, наверное, обучают осваивать новую технику?

– А как же! Вон недавно опять на повышение квалификации гоняли. Между прочим, про европейскую реформу железных дорог рассказали… Только такая у нас никогда не пойдет.

– А почему не пойдет?

– Ну как же, – помощник удивился, что сидящий перед ним взрослый человек не знает такой простой вещи, – у них там железная дорога теперь ориентируется только на прибыль, на рынок. У них проблема – государства маленькие, и надо как-то дороги объединять, вот общий знаменатель и придумали. А у нас почему не пойдет – у нас, оказывается, еще при царе, с самого начала для чего дороги-то строили? Для развития промышленности. Поэтому нельзя ее только под прибыль, под рынок затачивать, нужно, чтобы она провозную способность обеспечивала, и тарифы не сильно завышали себестоимость продукции предприятий, вот. Если делать ее только для рынка, то железная дорога будет, конечно, будет, а промышленность сдохнет, может, не вся, но… Вот как это объяснить? Вы, скажем, какой профессии?

– Компьютерщик.

– Хорошая профессия, у меня братан компьютеры делает на заводе, а я вот – на железку… Так вот: это все равно что вы кабеля́, которыми компьютеры в сеть соединяете, коммутаторы и все прочее там, сделаете отдельным предприятием, а сами вот эти сервера, терминалы – это вроде само по себе, – так работать будет али нет?

– Н-ну… В общем, так не делают.

– Во. И я говорю: так не делают. Ну, моя очередь. Всего!

Вот тебе и ленинская мечта о кухарке, управляющей государством, подумал Виктор. Ну, помогала, положим, не кухарка, но и не из этих «профессиональных политиков», у коих с личным бизнесом вне этой политики не задалось. У парня государственный подход есть. Пока у нас каждый маленький человек не будет мыслить, как если ему наше государство вверено, сказал себе Виктор, никакой демократии не будет. Будет цирк с флажками и обольщение имиджем и сувенирчиками к выборам, типа засыпать яму на дороге за деньги, собранные с населения же. Демократия – это не когда народу иногда делают то, что он просит или даже требует. Демократия – это когда народу никогда не смогут сделать того, чего он не хочет, прикрываясь словами «вы же нас выбирали, вы теперь должны доверять». И в этом плане европейский опыт нам ничего не дает. Евросоюз – это тюрьма народов, где страну, которая захочет жить по-своему, лишат инвестиционной пайки.

…Из центра Виктор вышел к обеду. Распогодилось, и хотелось перекусить. Студенческая столовка была направо через пол-остановки.

Он впервые обратил внимание на брянский Кремль. На московский тот был совсем не похож, а скорее напоминал Пентагон. За двухметровым кирпичным заборчиком виднелись длинные желтые корпуса с высокими потолками, но не выше пяти этажей с мансардой, покрытой темно-вишневой металлочерепицей; эти корпуса образовывали что-то вроде замка, сходство с которым усиливали угловые трехэтажные надстройки в виде башенок с гербами СССР на круглых медальонах. В этом был свой резон – в таких зданиях по кабинетам больше ходишь по горизонтали, меньше утомляешься и меньше теряешь времени, ожидая лифта. Архитекторы избежали соблазна нагородить стеклянных фасадов, столь непрактичных в нашем суровом климате; вместе с тем они и не ударились в попытки копировать сталинский стиль, что можно увидеть в некоторых наших бизнес-центрах. Декоративных украшений почти не было, лишь длинные ленты стен, отделанных песочно-желтыми вентилируемыми панелями, зрительно чуть приподымали вертикали простенков между окнами. Небольшой кусок центральной части фасада в районе главного входа украшали пилястры, отделанные плитами из темно-красного гранита и увенчанные чем-то вроде портика, на котором красовался герб СССР, а выше, на шатре небольшой башенки, развевалось алое полотнище государственного флага. Пилястры как бы опирались на немного выступающий вестибюль, отделанный тем же темно-красным гранитом. Здесь был пешеходный вход, прикрытый, начиная от проходных, прозрачным пластиковым сводом от дождя и снега; машины же заезжали на территорию через боковые ворота со стороны Седьмой линии и сразу сворачивали на подземную стоянку.

Глядя на административный комплекс, можно было подумать, что архитекторы получили указание одновременно показать как величие государства, так и то, что оно действует в некоторой тени: отсюда и забор, и полоса елей за ним, и некоторая приземистость комплекса по сравнению с застройкой Летного поля, где неподалеку возвышалась футуристическая стеклянная башня Медиадома.

Он уже хотел идти к столовке, но вместо этого, сам того не ожидая и повинуясь какому-то неосознанному импульсу, повернул налево и быстро зашагал мимо старой лыжной базы к Кургану. В лицо пахнуло встречным ветром.

Он без труда нашел место, где стояли они с Ингой три дня назад. На коре осины, чуть выше головы, белела свежая царапина, в глубине которой ясно виднелась будто высверленная по касательной прямая борозда.

Видимо, на место происшествия тянет не только преступников.

Виктор огляделся. Было как-то неуютно на этом пятачке-уступе посреди мелового откоса, густо заросшего осинником, березой и кленами, но он не стал возвращаться, а попытался прикинуть направление, откуда могли стрелять, и затем аккуратно, стараясь не споткнуться на сырых желтых листьях, устилавших траву, начал спускаться вниз по едва заметной тропинке. На дне оврага тропа обрывалась, и валялись кучи бурелома, пришлось идти зигзагом, и Виктор опасался только того, что он собьется с направления. Добравшись до противоположного склона, он увидел на гребне небольшую площадку, где уже устроились две компании студентов на пикнике: очевидно, в праздник тут было бы еще больше свидетелей. За площадкой земля вновь уходила вниз, и начиналось другое ответвление оврага – для Соловья-разбойника, похоже, здесь было идеальное место. Тогда он обернулся, чтобы попробовать найти место, с которого было бы хорошо видно дерево с царапиной, но место, где они стояли с Ингой, утонуло среди густой зелени высоких деревьев, по которой осень уже разбросала легкими оспинами желтые мазки.

Либо с этой площадки кто-то случайно выстрелил из подгулявшей компании, и тогда им с Ингой здорово повезло, либо стрелок мог видеть сквозь листья, но о существовании в «Соловьях» эльфов или чего-то другого со сверхспособностями Виктор никогда не слышал, либо, наконец, выстрел сделали со стороны аллеи, и стрелок тут же скрылся, но тогда неясно, почему их обоих не ухлопали с близкого расстояния. Во всяком случае, сегодня здесь на него никто не охотился. Сделав беззаботный вид, он направился по тропе вдоль склона оврага, которая вскоре привела его к старой лыжной базе. Можно было со спокойной совестью идти в столовку.

…Пока Виктор, сидя в полупустом зале, уминал ленивые голубцы, в голову ему сама собой пришла одна догадка.

Ц.И.Б.Р. мог расшифровываться как «Центральный Имперский Банк России». Это словосочетание как-то сразу показалось ему естественным и удачным для монеты. Монету чеканит банк, двуглавый орел – это империя. Здесь кто-то из третьей реальности? А почему бы и нет?

«Ну допустим, а что дальше? – подумал он. – Надо войти в контакт с этим попаданцем? Или ликвидировать? Или он хотел ликвидировать меня? От этих домыслов можно каждого куста бояться. Почему Инга испугалась? Все что-то знают и делают вид. Этак и крыша поедет»…

Глава 24 Семь шагов творения мира

Утро понедельника было свежим и бодрым, несмотря на моросящий дождь и лимонные пятерни кленовых листьев в палисаднике под окном. Вчера, после возвращения из диагностического, Виктор решил просто отоспаться как следует и ни о чем не думать. Открыв глаза и посмотрев в потолок, он внезапно почувствовал себя человеком, прибывшим на курорт в бархатный сезон. Голова была свободной и легкой. Казалось, где-то там, за Луговой, рокочут, накатываясь на берег, зеленоватые волны, чайки кружат над необъятным куполом моря под лучами солнца в просвете облаков, и соленый ветер бросает на гуляющих по бульвару мельчайшие, пахнущие йодом брызги.

Утро понедельника было светлым и радостным, как именины. Виктора дооформили на ставку в две минималки, оформили койку в общаге «Электроаппарата» и отправили документы в собес на продкомпенсацию, подъемные и очередь на квартиру в дом соцбыта – последнее с ходатайством, как работнику предприятия ИТ-отрасли.

Утро понедельника готовило увлекательные сюрпризы. Зеленков дал новое задание съездить на «Тринитрон» вживую поговорить с заказчиком. «Тринитрон» был дочерним предприятием завода «Литий», создан недавно, асуповцы туда не вошли, и заказчик путался в том, чего же он хочет от новой версии. По той же причине они у себя перемудрили на сервере, и общаться по «ирке» не выходило.

Попутно Зеленков выдал Виктору план роста его заработка до трех минималок^[29]. План чем-то был похож на игру, где можно было прокачиваться разными способами: стаж, подача рацпредложений с подтвержденным эффектом и без, аттестации, вклад в базу знаний фирмы, в организацию труда, коэффициент трудового участия, среднее время работы без ошибок, активность в новаторской тематике первого уровня, то есть с выходом на патентование решений, и еще целый ряд возможностей засветиться, включая такие вещи, как рекрутирование в фирму ценного персонала. Подсчет результатов выглядел довольно сложным, но к нему прилагалась примитивная прога с текстовым интерфейсом, погоняв которую, каждый мог оценить лучшие способы своей прокачки. Ценным в этой системе, по мнению Виктора, было то, что она давала возможность роста даже тогда, когда лучшие темы поделены другими, что делало менее острой драчку за темы.

До «Лития» надо было ехать троллейбусом с пересадкой у автовокзала или маршруткой; немного поколебавшись, Виктор выбрал «сохатого». На маршруте до автовокзала ему попался вагон со светодиодным табло у кабины, и он, не отрываясь, следил за бегущей строкой новостей, перемежаемой названиями остановок.

В Греции прошли массовые выступления в поддержку смягчения визового режима с СССР и снятия дискриминационных пошлин на ввоз советских товаров. В некоторых из правительственных зданий демонстранты били стекла.

В Польше продолжается марш бастующих шахтеров на Варшаву. На своем экстренном заседании Польский сейм должен рассмотреть положение в угольной промышленности страны и принять обращение к государствам – членам Евросоюза об оказании экономической помощи.

По Франции вновь прокатилась волна беспорядков на религиозно-этнической почве, связанная с попыткой депортации мигрантов. Группы молодых людей поджигают припаркованные на улицах машины.

В Германии, в каком-то там «штадте» произошло крупное столкновение демонстрантов с полицией. Жители города протестуют против плана вырубки городской рощи для строительства скоростной железной дороги. В результате столкновения пострадало четыреста человек, двое могут лишиться зрения.

А вот и позитив. Делегация КНР посетила опытную трассу высокоскоростного магнитолета Ереван – Севан. Намечено подписание соглашения о строительстве дороги подобной системы для аэропорта в Шанхае силами советских предприятий. Делегация также собирается нанести визит в Новочеркасск, где организован выпуск вагонов на магнитной подвеске.

Что еще стряслось ужасного за бугром и прекрасного у нас, Виктор так и не узнал – надо было выходить на пересадку.

…После площади Партизан Красноармейская ныряла вниз, к старой развязке до моста. К удивлению Виктора, здесь как раз ничего не изменилось; между Репина и Урицкого не выросли подпирающие небо и нависающие над остатками частного сектора многоэтажки, а на этом месте возникли какие-то длинные двухэтажные теремки, причем первый этаж был из красного кирпича, со сводчатыми окнами, а второй – из пропитанного деревянного бруса, с резными украшениями окон и карнизов.

– А что, здесь нового строительства не будет? – спросил Виктор сидящую у окна пенсионерку. Вообще было похоже, что в период дневной смены в троллейбусе ездили в основном пенсионеры, школьники и дамы с детьми.

– А зачем оно здесь? – удивилась старушка. – Тут хотят как бы купеческую часть делать, она так плавно к реке спускается. А высотки лучше в старом аэропорту ставить, там место ровное, и видно далеко.

Троллейбус скатился с горки и вырулил под желтеющими арками старых берез и осин на неоглядный простор, открывающийся с нового Черного моста; раздолье деснянских заводей и заросших роскошным, качающимся на свежем, долетевшем со стороны Свенского монастыря ветру ивняком, сменилось раздольем лугов и перелесков поймы, по которой тугим луком изогнулась дамба дороги, а ее в свою очередь сменяла ширь прямого, как стрела, вытянувшегося на весь район Московского проспекта. Не было места, где так остро чувствуется русская ширь, как въезд на Фокинку, где возле моста, словно по завещанию Леонова во «Взятии Великошумска», над водами Десны навеки стал на постаменте танк, слушая гудки проносящихся на юг поездов, – в память о тех, кто обагрил эту землю кровью, спасая род свой от невиданных ранее человечеством хищников.

Кусок Московского проспекта от поймы до путепровода застраивался очень интенсивно – Виктор заметил, что девяти-шестнадцатиэтажки не только выстраивались по проспекту, но и проросли за несколько кварталов от него, расчищая стародавний частный сектор, похожий на большую деревню. Отсюда, из этой части района, было сравнительно близко попасть на троллейбусе как на предприятия за линией, так и в центр города. За широким, похожим на разлившуюся реку путевым хозяйством сортировочной станции Брянск-второй жилищное строительство как бы разом поугасло, не в пример пятидесятым, когда здесь возводились двух-четырехэтажки в пешей доступности от проходных заводов, депо, складов и элеватора.

«А здесь, значит, почему-то почти не строят… Ну да, теперь же троллейбус, теперь пехом до проходной топать не надо, а вот в центр, в другие районы ездить стали чаще, а отсюда, из-за линии, дальше тащиться. И ко въезду, видать, тоже особо не застраивали, потому что хоть там и лес, а как подует ветер с мясокомбината…»

Сойдя с троллейбуса в начале аллеи, ведущей к заводу, Виктор вновь наткнулся на небольшой памятник – обелиск в честь расстрелянных во время оккупации. Оказывается, и тут это было. Западники у нас любят поговорить о бездарности советских полководцев, сравнивая общее число погибших в СССР и Германии. Видимо, воинское искусство в понятиях человека европейского есть умение стать на гору трупов безоружных гражданских людей.

…– А паспорт у вас с собой?

Виктор стоял на проходной «Лития». Высившийся в конце короткой аллеи куб заводоуправления, стандартный для наших заводов семидесятых, с окнами в виде сплошных стеклянных лент, перерезавших поперек фасад, был недавно отделан металлическим сайдингом песочного цвета и обзавелся красно-коричневой мансардой. Справа и слева, в сторону скверика заводского поселка, здание было развито какими-то свежими пристроечками.

Перед Виктором возвышался Степан Иванович Залесов из того самого «Тринитрона», вышедший встречать, мужик массивный, лет сорока пяти, с синевой на щеках от растительности, судя по всему, бурно растущей, невзирая на ежедневное уничтожение двойными лезвиями.

– А как же! – гордо произнес Виктор.

Всегда приятно сознавать, что ты не верблюд.

– Отлично. А то знаете, хоть и бытовка, но на нее есть хозтайна. Сами знаете, как Запад сейчас промышленный шпионаж активизировал.

«Ах, вот оно еще что может быть. Конкурентная разведка. Постановщик бывает на разных предприятиях, знакомится с документами. Хотя если так, то без явных улик этот Мозинцев выкрутится. Ксиву-то непаленую подогнал».

В будущем офисе был рабочий беспорядок переезда – полусвернутые металлические жалюзи на окнах, горшки с растениями на потертом полу, многочисленные связки книг и газетных подшивок: судя по названиям, отсюда переезжал то ли партком, то ли что-то вроде кабинета политпроса. Довершали пейзаж невытертые потеки от электрокофейников, остатки скотча на старом акриле бежевых тонов, который, судя по всему, собирались соскоблить или заклеить обоями, и торчащие из толстого пластикового плинтуса хвосты кабелей с интерфейсными разъемами. Сквозняк закидывал в помещение потерявшие правильный курс желтые листья. Висящий на одном шурупе динамик голосом Маки Номия из «Пи-5» весело и ритмично пищал соул.

Так, а вот, похоже, и будущая продукция. Что у нас любят делать на новом месте? Правильно, прикнопить на стену фирменный календарик. Укороченные кинескопы для кухонных теликов и домолинии. Ну что ж, девяносто восьмой, еще не поздно…

Степан Иванович снял с пирамиды пару офисных кресел с ножками и буркнул: «Присаживайтесь».

«А что, если под этим соусом разузнать и про всю их систему? А то ведь, не въехавши в общее, и деталей не просечешь…»

– Знаете, давайте сегодня так поступим: начнем с предварительного тренинга по снятию психологических барьеров, относящихся к объекту, для которого мы создаем информационную систему. Вы не против?

– Ну, вам, как говорится, виднее.

– Тогда, если вас не затруднит, попробуйте сейчас кратко охарактеризовать место филиала в общей системе экономики, начиная с основных законов нашей экономики. Не удивляйтесь, это такой психологический прием.

– Так вам тогда как – про семь сталинских шагов в экономике?

– Ну да, – согласился Виктор, приготовясь прожевывать скучные мегабайты общественно-политического канцелярита.

– Ну, как вы знаете, никакой теории социалистической экономики у нас до восьмидесятых не было. Помните старый второй том политэкономии? Сборник ведомственных инструкций, а не наука. Сталин сказал, что социализм не отменяет экономических законов, как таковых, но это, знаете, для наших обществоведов мимо ушей прошло.

«Ого! А за это не того? И как мне, как советскому гражданину, реагировать надо? Это слушать уже можно или уже нельзя? Так. Надо выждать пять минут и, если что, свернуть тему. Зря я этот эксперимент затеял».

– Значит, что из этого следует? Шаг первый – разделение госуправления и хозяйственного ведения. Социализм у нас уперся в то же, что и капитализм развитых стран в конце прошлого века: предприятие стало таким большим, что владелец сам им руководить больше не может. Фактически вся страна была разбита на несколько огромных предприятий. Поэтому сделали то же, что и у капиталистов, – крупные предприятия акционировали, общественный характер собственности остался, потому что акции у государства, оно ими владеет и управляет через министерства, комитеты и агентства, а из заводов и фабрик образовали крупные госкорпорации, соревнующиеся на внутреннем и внешнем рынке. Государство может внутри себя продавать завод от одной корпорации к другой для повышения эффективности.

«Японский городовой! – воскликнул про себя Виктор. – Так вот они зачем Сталина из биостаза вытащили! Фигурально, конечно. Им это сословие знатоков марксизма-ленинизма мешало делать реформу. Потом у нас из этого сословия, не родив никаких собственных идей и теорий, вылезли чикагские мальчики с их планами скопировать Запад. А тут Сталин – он вроде как после Ленина, и если его реабилитировать, все эти служители памятнику марксизма будут ходить как пришибленные – они же все в разоблачении культа повязаны. С другой стороны, и госимущество не слили».

– Шаг второй: изменение планирования и инвестирования. До первых пятилеток в нашей стране, если сравнить с Америкой, можно прямо сказать, что ни тракторов не было, ни автомобилей, ни самолетов, ни радио, и вообще много чего. Что надо было тогда делать? Определить, какая продукция нужна стране, как воздух, и выпускать ее как можно больше. Отсюда жесткое планирование. А когда страну тракторами насытили, это уже тормозом стало. Как планы ни составляй, случайность – куда от нее денешься? Вот и приходилось все время корректировать. Теперь государственный план – это что-то вроде бизнес-плана, в нем основные показатели не сам по себе валовый объем, а удовлетворение потребности. Тут немножко долго разъяснять всю эту систему и как она работает, но, короче, выходит так. С одной стороны, спрос регулирует, что выпускать, это, так сказать, быстрое регулирование, оперативное. А с другой стороны, государство следит за тем, чтобы спрос в деньгах и цены выражали реальные потребности, чтобы перекосов не было, спекуляции, кризисов. На спрос-то, как Сорос говорил, влияют предубеждения. Можно специально создать дефицит и спровоцировать ажиотажный спрос…

Помним, помним, подумал Виктор. Нам говорили, что это якобы потому, что выпущено много денег. Сумасшедший поток наличных на товарные рынки. Ага, как же. Вон американцы тоже, как теперь выяснили, доллар не обеспечивают, однако попкорн мешками не хватают. Будут у советского человека лишние деньги – он или найдет куда потратить, или на книжку положит. Книжка в Союзе – она тебе все: и потребительский кредит, и ипотека, и лучшая страховка, и накопительная пенсия, и накопительный до свадьбы или рождения детей. Просто от того, что бабло появилось, никто перловку скупать не побежит. А вот если не уверен, что завтра перловка будет, – побежит и с книжки снимет. Или если потеряет доверие к государству, которое и торговля и сберкасса. Вон на проституток тратить разбухшую денежную массу почему-то никто не побежал, – не в том месте, видать, разбухла…

– Шаг третий: расти туда, куда нужно. До индустриализации, я уже говорил, у нас ничего не было, поэтому все отрасли планировали так, чтобы они росли вширь. Сейчас все отрасли разбиты на три группы. Во-первых, отрасли-саженцы, за которыми будущее, в них вкладывают больше капвложений, чтобы скорее развивались и чтобы обгонять другие страны. Во-вторых, процветающие сейчас отрасли – из них больше забирают средств, чтобы они не переросли стихийно и чтобы развивать новые отрасли. В-третьих, увядающие отрасли, там вкладывают деньги в модернизацию и перепрофилирование. У нас вот сейчас на «Литии» одни производства развиваются, другие увядают, поэтому перепрофилирование идет. Кинескопы, лампы экономичные, что просто в патрон вкручивать можно… Видите – первый этаж весь перевернули, новые подразделения размещаем. Понимаете, тут, где мы сидим сейчас в пыли и мусоре, бумажках нужных и ненужных, – наше будущее! – с восторгом произнес Залесов. – Вот отсюда пойдут идеи новых товаров, которые наши умельцы сперва превратят в образцы, а потом в цеха пойдет новое оборудование, люди будут изучать новые профессии, профессии будущего… вы знаете, может, даже первые на земном шаре. У русского человека золото не в кармане, оно – в голове!

…А сейчас эти помещения на первом этаже сданы под магазины, чтобы хоть что-то выручить, вспомнил Виктор. Пройти еще немного в сторону леса – и перед глазами вырастет огромный, высотой в девятиэтажный дом и шириной в проспект, полузаброшенный корпус цеха. В необъятных полосах окон стекла или выбиты, или заделаны стальными листами – вид хоть для S.T.A.L.K.E.R срисовывай. Внутри, как ребра полуистлевшего трупа, видны какие-то конструкции. Чуть подальше, в сторону, корпус поменьше, голая коробка с пустотой проемов без стекол и рам. НАТО бомбило не Югославию, оно бомбило Брянск…

– Шаг четвертый: предприятие становится предприятием. Я уже говорил – раньше предприятием были фактически наркомат и министерство, потому что товаров было немного. Завод любой взять – он фактически что? Филиал. Ему дают заказ под определенный объем, снабжают сырьем-комплектацией, забирают продукцию. Все. Фи-ли-ал. Ничего он самостоятельно делать не может, хоть ему какую свободу дай. Поэтому заводы и прочие предприятия у нас объединили в крупные, опять-таки соревнующиеся корпорации. В корпорации кроме самих производств, без которых, сами понимаете, никуда, есть сети сбыта, сети фирменного сервиса, рекламы – тем более что ее ограничивают, рекламу, чтобы не было слишком большого воздействия на психику людей, – службы изучения потребностей и спроса, необходимые НИИ и КБ – в общем, все, вплоть до внешнеэкономических агентств и зарубежной конкурентной разведки…

Зазвонил телефон, полузаваленный грудой бумаг. Залесов, чертыхнувшись, одной рукой подхватил трубку, а другой – успел поймать на лету пару фолдеров, съехавших вниз по куче своих собратьев.

– «Тринитрон» слушает. Да, он у нас. Позвать?.. Вас. – И он протянул трубку Виктору.

– Виктор Сергеевич, – раздался из трубки голос Зеленкова, – закончите с «Тринитроном» – съездите на Брянск-первый, там мастерская «Микрат». Это идти от Афанасьева по улице Одиннадцать лет Октября – не перепутайте с Двенадцать лет Октября и Пятнадцать лет Октября, за Третьим Новым и Чичерина немного пройдете, там павильон. Возьмете прибор там, они знают. Если займете обед, не спешите, отобедайте по пути. Все поняли?

– Да, понял, это от бывшего немецкого концлагеря идти.

– Кхм… ну да, там. Я жду.

В трубке послышались гудки.

– Вызывают? – спросил Залесов.

– Нет, это потом… То есть вы говорите, при акционировании акции не роздали работникам предприятий, а они остались у государства, и министерства не разогнали, а сделали собственниками, то есть агентами собственника?.. – воскликнул Виктор и поспешил добавить: – Это тоже такой прием анализа ситуации.

– Ну конечно! Были одно время такие идеи – раздать акции по трудовым коллективам. Но еще Гэлбрейт говорил, что при большом числе мелких акционеров предприятием владеют не они, а менеджеры, технократия. И если раздать все акции по рабочим, а не просто какую-то часть для стимулирования, то предприятия разворуют, а если еще и разрешить продавать частным образом, то специально разорят, чтобы потом по дешевке эти акции скупить. Это же однозначно вредительство. Ну и, потом, нельзя же просто было какой-нибудь завод взять и акционировать. Это же фактически филиальная фирма, у нее ни сбыта, ни изучения потребностей, ничего, только технические исполнители…

И это было, сказал себе Виктор. Акционировали и разорялись. Тысячи людей оставались без зарплаты, без всего, и некуда было пойти, потому что кругом то же самое. Наши союзофобы десятилетиями мастурбируют на беспорядки в Новочеркасске. Виктор помнил абсолютно такие же вещи в своем родном городе в девяностых. Толпы выходили на улицы, перегораживали дороги – то на одном заводе, то на другом. Только в Новочеркасске просто урезали расценки, а освободители от тоталитаризма вообще ничего месяцами не платили. Правда, до стрельбы не доходило. Всего-то ничего и надо было: сразу встретиться с народом, принять жалобы, пообещать разобраться. И в Новочеркасске могли без стрельбы. Просто тогда это было впервые, а теперь научились. Инциденты случались и позже, они стали менее шумными. Например, групповые голодовки. Личная свобода человека не жрать, когда жрать нечего.

– …Тот же Гэлбрейт про это писал. Поэтому из них создали крупные объединения, фирмы.

– И эти фирмы соревнуются?

– Ну да. Да, собственно, в оборонке что-то подобное было – фирма Сухого, Микояна… Просто перенесли на все отрасли в сочетании с акциями, как гибким механизмом обобществления прибавочной стоимости.

«Так это что… Это же та самая рыночная реформа и есть. Или это социализм на самом деле вот такой и должен быть, а не то, что у нас при перестройщиках?»

Маки Номия по трансляции незаметно сменилась такими же ритмичными «Цыплятами» от «Изи Темпо».

– Не мешает? – спросил Степан Иванович, заметив, что Виктор прислушивается к музыке.

– Нет, ничуть. Помогает сосредоточиться.

– Это у нас переезд, трансляцию не коммутнули, так что пока по ЧМ московская лажовка^[30] идет. Брянск пока не столица.

– Да, к сожалению.

– Почему к сожалению? Все, кто хочет заработать, едут в провинцию… Пятый шаг – от фордизма к тойотизму. Опять-таки в первые пятилетки нужно было что? Выпускать как можно больше дешевой продукции, ассортимент не так уж был важен. Зачем, например, выбор между марками грузовиков, если их еще не изготовили, верно?

– Логично.

– А для этого лучше всего подходило жесткое конвейерное производство, которому опять-таки требовалось жестко определять, что кому сколько выпускать, чтобы все работало как часы. Ну, вы знаете поточную линию, сколько надо на нее капиталовложений и как трудно в ней что-то поменять. В тяжелой промышленности есть специализированные станки, части которых просто в полцеха вделаны, чтобы изменить продукцию, там, грубо говоря, бетон надо ковырять. Зато – дешево и много, на одной линии можно выпускать, скажем, магистральные электровозы на весь Советский Союз. И когда выпускали товары, которых в Росии раньше из-за отсталости просто не было, все это прекрасно работало! Лучше, чем на Западе! Но когда наша страна стала промышленной, когда технический прогресс пошел вперед, когда стало нужно чаще менять продукцию, учитывать, что уже есть разные потребности, а не просто «дайте хоть какие-нибудь», – тут фордизм и забуксовал. Понадобился тойотизм – то есть уметь быстро создавать и выпускать продукцию под новый спрос, столько, сколько нужно. Помните, в учебниках писали сталинские слова, что цель производства при социализме – наиболее полное удовлетворение общественных потребностей?

«Хм, а я не знал, что это сталинские слова…»

– Вот тойотизм, переход на гибкое автоматизированное производство – и есть дальнейшее развитие производства социалистического! – воскликнул Залесов. Глаза его сияли. – Рядом бродили, изобретали, какой там социализм – развитой не развитой, – а вот оно все просто! Вот он, тот самый путь к светлому будущему, без утопий, в металле! Просто у них результаты этого производства принадлежат олигархам, а у нас всему народу, вот и разница.

На этом месте Виктор вдруг понял, что у него уже вылетело из головы, на сколько лет Октября он должен идти в Володарке.

«Черт, записать надо было сразу. Придется перезвонить. Хорошо, сразу служебные телефоны в книжку занес».

– Простите, можно воспользоваться? – Он кивнул на телефон.

– Да, пожалуйста.

После длинных гудков из трубки донеслось: «Слушаю вас!»

– Дмитрий Константинович! Извините за беспокойство, я забыл, по какой там улице точно идти к «Микрату».

– К какому «Микрату»?

– Ну, вы же мне сюда на «Тринитрон» звонили, чтобы я заехал за каким-то прибором…

– Я не звонил! – удивленно ответил Зеленков. – Это вы мне давеча звонили и отпросились на тройку часов, сказали, что срочно заехать к какому-то родственнику в Супонево.

– Но у меня нет родственников в Супонево… И я… я не звонил!

– Ну как же… Ваш голос, и вы назвались…

– Но я точно не звонил, вот человек тут подтвердит. Наоборот, сюда звонили, вашим голосом сказали, чтобы я заехал куда-то на Брянск-первый.

– Ладно, – несколько нервным голосом произнес Дмитрий Константинович, – потом переговорим, в общем, никуда больше я вас направлять не планирую, жду в «Коннекте». Сразу возвращайтесь. – И дал отбой.

– На чем я остановился? – спросил Залесов.

– На тойотизме и гибких технологиях.

– Вот. А там, где пятый шаг, там и шестой. Тойотизм – это не просто технология, и даже в первую очередь не технология, у нас в семидесятых пытались внедрять гибкие технологии, не понимая этого. Пятый шаг – это, можно сказать, новая версия лозунга «Техника решает все», а шестой – «Кадры, овладевшие техникой, решают все». Шестой шаг –глубокая модернизация работника. Кто нужен был при фордизме? Простой наемный исполнитель, человек при машине, все по принципу «Я начальник – ты дурак». Кто нужен сейчас? Предприниматель. Каждый на своем месте – предприниматель, хозяин, руководитель и организатор общего дела, общей фирмы, которой совладеют общество через государственные акции, хозяйственные руководители через административный ресурс и работники через ассоциативные права. Сколько у нас твердили: «Воспитание нового человека, воспитание нового человека!» Человека сделал труд! И сознание у него тогда появится, когда вся система производства ведет его к тому, что он не хитромозглое быдло, от которого все равно ничего не зависит и которому надо только уложиться в допустимую норму брака и нарушений. Советский человек – сохозяин, и не на словах, как раньше! Теперь от него каждый день требуют, как от бизнесмена, улучшить дело, он в этом соревнуется с другими, соревнуется за объем работы без сучка и задоринки, за рационализацию, за любую полезную для фирмы мелочь. И вы же видите – люди стали иными, совсем иными! Основная масса рабочих, за исключением каких-то уже совсем конченых алкашей, – да они даже материться стали меньше, не говоря уже о всем прочем!

– Серьезно? – вырвалось у Виктора.

– Ну а вы не видите, что ли?

Возразить было нечего. Во всяком случае, в этом СССР в троллейбусах, при женщинах и детях (а также сами женщины и дети, во всяком случае при нем) не матерились. Что почему-то воспринималось вполне естественно.

– Да я в смысле… Можно ли на примерах объяснить это… сохозяина?

– Давайте я вам на обратном примере поясню. Лет пять назад, когда все эти ИСы^[31] только разворачивались, одна уважаемая штатовская фирма открыла в Москве представительство и оттуда начала писать всем предприятиям отрасли предложения купить ихние писюки^[32] по бартеру. Ну а у нас как? Поступило входящее – регистрируют, рассматривают, пишут ответ. Пишем, что нам это не надо, у нас совершенно другая архитектура и все прочее, в общем, отправили ответ, они снова другое предложение, опять людей дергают сочинять отписку и так далее. В конце концов в штаб-квартире в Москве послали туда людей дипломатично разбираться, что такое, почему они отрывают людей на местах, если есть вопросы, обсудим централизованно, ну вот и чего выяснилось. Вот этот их босс местный из представительства объясняет, что это у них – отделение филиала. Филиал в Германии и подчиняется головному офису в Штатах. В этом головном офисе пишут инструкцию, как работать отделениям – отделениям! – с потребителями, а филиал ничего не пишет, он только следит за выполнением инструкции. В инструкции указано, сколько писем должно разослать отделение, начальник отделения это тупо выполняет и отчитывается перед филиалом за число писем. Доложить в головной офис начальник отделения не может по трем причинам. Во-первых, он не имеет права через голову филиала, а филиалу наплевать, он только следит за исполнением. Во-вторых, инструкция одна для всех стран, в филиале ее только переводят, и в Штатах никто не будет писать отдельно для СССР, потому что они работают на всю планету, персонал, как у них говорят, оптимизирован, и тот, кто пишет инструкцию, про СССР знает только то, что там то ли Сталин, то ли Сталлоне. В-третьих, начальник отделения не может писать, что в центральном офисе дураки, причем написать им же. Поэтому ничего меняться не будет. Вот так и выходит: и фирма известная, и объем продаж на мировом рынке дай боже, а – дураки. Потому что не хозяева, а лакеи, а хозяин ничего знать не может, ему одно только: купить акции – продать акции.

– Ну да, а седьмой шаг? Вы вроде о семи говорили.

– Седьмой? «Один за всех, и все за одного», – удивленно ответил Залесов; ответ на этот вопрос был для него самым очевидным. – Каждому дается возможность выделиться среди остальных, чтобы остальные до его уровня подымались. Капитализм – он ведь тоже селекцию ведет, таланты ищет, условия им создает. Но для чего? Чтобы таланты – отдельно, в особом кругу, а массы пусть без общения с ними самоопыляются, живут предрассудками и тупеют. Так ими легче погонять. В общем, как в «Незнайке на Луне», Дурацкий остров: люди мозг не развивают и в баранов превращаются или в кого там.

«Записать бы это все и куда-нибудь на наше ТВ», – подумал Виктор, но тут же представил, что это будет примерно то же, что кинуть пачку дрожжей в выгребную яму: первым делом закипит и всплывет то, что не блестит.

– Спасибо. Вы очень емко и точно сформулировали.

– Ну так… Теперь рассмотрим особенности построения структур управления при использовании наших аналогов системы кайдзен…

…Обратно до остановки Виктор шел как в тумане; в воздухе потеплело, неяркое солнце светило сквозь золото листвы, но все эти прелести праздничного дня оставались для него незаметны. Из приоткрытого окна дома долетал и бился в висках ноющий, как сирена воздушной тревоги, пульс старого хита симфо-рока:

Внезапная догадка осветила все закоулки его сознания.

«Союз не развалился», – подумал Виктор.

«Союз не развалился», – подумал Виктор. Он развивался дальше. И даже с заблуждениями и ошибками, через кризисы, пришел бы примерно к тому, что он, Виктор, увидел здесь. К концу восьмидесятых готовились к пуску линии по производству современных компьютеров, завершалась разработка новой бытовой техники, строилось село – такими темпами, как никогда раньше.

Союз не развалился. Это был рейдерский захват, подумал Виктор. Обычный рейдерский захват, когда кто-то в руководстве фирмы доводит ее до банкротства, а затем акции скупают за бесценок. И всем, кто участвует в захвате, что-то перепадает. Кресла, деньги, доля имущества. У нас просто схомячили наш общий всесоюзный бизнес. Правда, которую все эти годы скрывают.

«Скажите – все это не так…»

Глава 25 Учение дона Карлоса всесильно

Длинные и короткие «двойки» регулярно подкатывали со стороны Мясокомбината. Самое лучшее в личном плане, размышлял Виктор, отходя от внезапно нахлынувшего чувства обиды за свою реальность, это здешний троллейбус. Он как метро – не надо думать, когда придет: подошел к остановке – и вот он уже услужливо подкатывает; подхватил людей и понес их, как волна жизни, в другой район, как в другой мир, где все похоже, но по-новому, и тебя не знают соседи, и улыбается в ответ встречная девушка, потому что у нее тоже хорошее настроение.

На задней площадке вагона тусовались грибники с корзинами из ближнего леса за конечной – стеснившись в стороны и распихав по углам свои причандалы, они со светлыми лицами смотрели на золотистую коляску на двух близнецов, которую качала женщина в плаще. Ближе к середине галдели школьники в юнармейской форме цвета морской волны – слет какой-то, наверное. Домохозяйки и пенсионеры, традиционно входившие «через переднюю»… Виктор смотрел на пассажиров и вдруг почувствовал острую зависть к ним ко всем, кто смог здесь так нормально и безмятежно устроить свою жизнь.

«Вот ведь как просто – надо было строить наше общество без всяких там великих идей, – подумал он. – Хотя – стоп. У них-то как раз тут есть Великая Идея. Великая, простая, как пища, вода, тая, как воздух, которые замечаешь лишь тогда, когда их нет. Ведь у нас, в России, потерпели поражение не политический строй, не государство и не коммунисты. Это даже не русский Версаль. Версаль – это крушение отдельной нации. У нас в России потерпела поражение Справедливость, основа выживания человечества, основа его экономики. Когда на свободном рынке человек меняет рыбу на топор? Когда пропорции обмена обе стороны сочтут справедливыми, то есть в среднем – когда в обществе принято считать такой обмен справедливым. Нет экономики – нет человечества, потому что в промышленную эпоху каждый дарами природы жить не может. Даже бомжи живут оброненным излишком общества, где есть теплые подвалы и бытовые отходы».

Виктор загляделся в окно на проехавший навстречу туристский внедорожник – рыжий, с баллонами чуть ли не от колесного трактора и, словно клеткой, окруженный дугами из хромированных труб. «Самоделка», – подумал он и вдруг почувствовал, что отраженный в окне силуэт человека, что расположился на сиденье позади него через один ряд, ему знаком. Он скосил глаза: лица человека напрямую он не увидел, оно было закрыто большой газетой частных объявлений. Это был тот человек, которого он чуть не сбил с ног на лестнице паспортного стола. Если бы не отражение в окне из-за туристского автобуса, что проехал мимо них в левом ряду и создал тень, то лица его он бы не заметил.

«Что будет, если человечество будет жить только выгодой и приращением богатств? Будет как с инопланетянами у Клиффорда Саймака в «Почти как люди». «Они поступят с людьми именно так, как поступили люди с населявшими их владения дикими зверями. Избавятся любым путем. Сгонят их в какое-нибудь место. Обложат со всех сторон, лишив возможности развиваться. И будут давить, пока те не вымрут полностью». Только у нас инопланетян ждать не надо, своих хватает: какое верное название – Почти Как Люди… Почему у нас в двадцать первом веке задавлено производство? Почему мы плетемся в хвосте прогресса, почему исчезает элементарная грамотность, почему невозможно победить коррупцию, бандитизм, те же ценовые сговоры, почему от нашего имени все время решают делать то, чего мы не просили? Потому что там нас победили Почти Как Люди, наши, земные, от той же обезьяны».

Виктор внезапно обернулся: мужчины с газетой не было. Когда тот вышел, Виктор не заметил – видимо, в этот момент задумался.

«Ну и черт с ним, – облегченно вздохнул он. – Значит, что у нас здесь выходит? Саймак сказал, что такое не прокатит только в России и соцстранах. СССР – последний оплот человечества. Последняя надежда людей остановить Почти Как Людей. Это и есть Великая Идея. Не национальная, которую у нас лет двадцать ищут и не могут найти, а глобальная. Для всех – от Северного полюса до Южного».

– Зайдите ко мне, пожалуйста!

У Кондратьева в кабинете уже сидел Зеленков. Интуитивно Виктор почувствовал, что это не сулит ничего хорошего.

– Скажите, Виктор Сергеевич, – начал Кондратьев, теребя в руках авторучку, – у вас нет здесь, в Брянске, каких-то врагов, недоброжелателей?

– Да нет, вроде как не успел нажить. Я вообще здесь недавно и не знаю тут никого.

Кондратьев перевел взгляд на Зеленкова. Тот откинулся назад в кресле, положив на край стола кисти рук, сцепив пальцы, и спокойно произнес:

– Ну, что я говорил?

Кондратьев положил авторучку на стол, продолжая вертеть ее по поверхности пальцами.

– Так можно и до шпиономании дойти.

– Ну а смысл? Неужели?

– А если, с другой стороны, мы недооцениваем? Сила локальной стратегии… Ну ты помнишь процент ошибок в этих случаях. Да и не в процентах дело.

– Да именно, что… Слушайте, – Зеленков обратился к Виктору, прервав непонятный последнему диалог, – в каких вы областях раньше работали?

– Железнодорожное машиностроение, бытовая электроника, потом информационные…

– Исследования, изобретательство?

– Да. Это не области…

– Понятно. Журналистика?

– Ну… был связан. Сейчас же жизнь требует многосторонности.

– Спасибо.

– Ну что ж, у меня тоже ничего нет, – сказал Иван Анатольевич. – Спасибо, вы свободны.

– А… что-нибудь… – промямлил Виктор, так и не поняв, что в отношении него решили.

– Да не волнуйтесь, это к вам не относится. Просто проверяйте в таких случаях. И не забудьте сегодня взять подъемные и насчет общежития.

«И как это понимать? – размышлял Виктор, покинув кабинет технодиректора. – О чем они вообще? Кстати, в этом месте лес. Какой смысл меня в лес тащить? Пригрохать профессионально можно и поближе. И в «Соловьях» замочить была пара пустяков. Или здесь промышленный шпионаж? Из разговора можно понять – есть какая-то тема, которая может быть важнее, чем думают, и за ней охотятся? А я при чем? Я потенциальный участник? Или смогу оценить, в чем полезность? Должен быть какой-то простой ответ…»

Он вдруг поймал себя на том, что думает о таких вещах абсолютно равнодушно.

«А впрочем, ничего удивительного, – через полминуты сказал себе Виктор, садясь за терминал. – Виктор Санчес в «Учении дона Карлоса» пишет, что проникновение в иные реальности может включать необычные психические переживания. И мы все можем заново открыть себя и найти внутри себя порядок, который не зависит от инфляции, падения цен на нефть, ипотечного кризиса, или чего там будет говорить княгиня Марья Алексеевна. На последнюю, положим, и раньше было глубоко начхать. Сталкинг называется, по-русски – пофигизм. Главное, жить не привычками, а наблюдением».

И его пальцы пустились по клавишам, словно он наигрывал веселый регтайм.

Новая электроаппаратовская общага на улице Вали Сафроновой оказалась аккурат на месте снесенного двухэтажного барака за сталинским домом. Пятиэтажное здание с мансардным этажом. В руках Виктора были пакеты с едой и предметами личной гигиены, в кармане – полученные после обеда подъемные. Не халява, а скорее аванс, который здешнее государство обязательно учтет.

Комендантша была невысокой, чуть полноватой женщиной с лицом, с которого она не старалась, подобно большинству дам своего возраста, стирать проступающие морщины, и с короткой прямой стрижкой а-ля двадцатые. На темный брючный костюм была надета безрукавка с синтетическим мехом внутрь: видимо, ей часто приходилось по службе выходить на улицу, ибо в кабинете было тепло. «Комиссарша», – автоматически мелькнуло в голове у него.

– Значит, пьянок никаких, чистоту в комнате поддерживать, шума после десяти никакого, женщин, – она пристально оглядела Виктора, – женщину можно, но с серьезными намерениями, прошмантовок мы тут не потерпим. Пройдемте для приемки койко-места.

Койко-место оказалось в мансардном этаже, комендантша по лестнице подниматься не хотела, и пришлось подождать, пока щелкнут и раскроются двери небольшого лифта. В салатовом коридоре на потолке горели узкие трубки люминесцентных светильников.

«Чистенько, – констатировал Виктор. – Интересно, на сколько человек комната и какие соседи?»

– Вот сюда. – Она загремела связкой ключей у одной из дверей и щелкнула выключателем внутри.

Виктор последовал за нею. За дверью оказался коридор-прихожая шириною метра полтора, из которого прямо вели две двери с буквами «А» и «Б». Справа Виктор увидел мини-кухню наподобие той, что была в бериевской бессемейке, только электроплита была четырехконфорочной, а внизу белела стальная дверца встроенного холодильника вроде «Саратова».

– Значит, плиту не загаживать, кухонная посуда своя, убирайте в шкафчик, грязную посуду не скапливать, плесени не разводить. Холодильник тоже размораживать не забывайте.

– Понятно, – согласился Виктор.

– Вот тут, – она открыла дверь в совмещенный санузел с сидячей ванной, отделанный серовато-зеленым кафелем, – полоскательницы – синяя ваша, стиральная машина «Фея» общая, когда мыться в ванне, снимать и ставить аккуратно. Принимаем комнату. Комната «А», восьмиметровка, одна койка по норме.

Убранство комнаты, оклеенной палевыми обоями, было достаточно простым – встроенный шкаф с антресолями, кровать, тумбочка, столик и стеллаж. На столе, помимо настольной лампы, красовался небольшой телевизор в приятном вишневого цвета корпусе – по экрану примерно с советский «Сапфир».

– Сушка складная одна – веревок не натягивать, – телевизор черно-белый с УКВ-приемником – один, динамик – один, утюг – один…

«У, даже телик, как в гостинице… Что сие значит? Значит, что ТВ, как средство воздействия на массы, тут предмет первой необходимости. А почему в бытовке тогда его не было? Кто-нибудь наверняка мог старый свой принести, как у нас продавцы в магазинах делают. А принесли вертушку. Странно…»

– Распишитесь. Вот тут и вот тут. Замечания есть?

– Нет, все чудесно. Спасибо вам большое…

Комендантша еще раз окинула помещение взглядом и степенно, как уходящий из порта корабль, оставила его за кормой.

«Йесс! Живем!»

Он покрутил ручку динамика. По комнате, словно свежая вода из лесного ручья, хлынули ликующие звуки «Трамвайной песенки»: «Трень-брень, тронул вагончик, динь-динь, звонит звонок…» Пританцовывая в такт, Виктор освободил пакеты, распихав что в тумбочку, что в холодильник.

«Дежурство в бытовке, – подумал он, – скорее, уловка. А то начнет… то есть это я начну… шататься, еще на лучшие условия набреду. Черт с ним, теперь это не суть важно. Сейчас быстро по магазинам, шмотки брать на подъемные, посуду, мелочи разные по деньгам, с расчетом, чтобы до получки еще хватило».

Виктор вдруг поймал себя на том, что плохо представляет себе, где в этой реальности выгоднее покупать промтовары. Из одежных ему по ходу попадались вывески «Одежда», «Дом одежды», «Салон одежды», «Детская одежда», «Социальная одежда» и несколько фирменных, вроде «Силуэта» и «Богатыря». Очевидно, «Социальная одежда» была одеждой для пенсионеров, и брать такую человеку с репутацией успешного специалиста, безусловно, моветон; также сразу отпадали «Детская» и «Богатырь».

«Пойдем по логике, – подумал Виктор. – Где вначале я собрался смотреть? В универмаге. Универмаг здесь единое торговое предприятие, а не торговая площадь под сдачу мелким лавочникам, значит, ориентировано на массового покупателя и дорогим быть не может. С него и начнем».

На входе в универмаг Виктора удивили два железных шкафа с экранами по обе стороны главной лестницы; поначалу он принял их за игровые автоматы. Как оказалось, это были инфокиоски, причем не только по универмагу, но и по товарам вообще; те, кто приходил с личной магнитной карточкой, могли оставить заявку на редкий товар. Карточки Виктор еще завести не успел, а отдел одежды, как и раньше, был на втором этаже по солнечной линии.

Как ни странно, но самым трудным в подборе одежды оказалось – найти то, в чем не выделяться. Размер, рост, полнота, разнообразие фасонов – с этим проблем не было. Тем более что старательная продавщица с челкой, словно стилист, все время старалась предложить что-то подчеркивающее индивидуальность. В конце концов Виктор понял, что больше всего здесь он будет выделяться как раз в чем-нибудь невзрачном, и остановился на стильной спортивной черной куртке с отстегивающимися подкладкой и капюшоном, подобрав к ней в тон вязаную шапку. С зимними ботинками оказалось проще.

В цоколе по овражной линии Виктор набрел на огромный отдел радиодеталей и компьютерной комплектации. Этот отдел оказался самым заполненным; масса людей что-то искала в каталогах, высматривала за толстым стеклом витринных прилавков, спрашивала, советовалась между собой, копалась и что-то черкала в общих тетрадках и блокнотах. Здесь был рай для радиолюбителей; для удобства, помимо деталей, приборов и инструментов для канифольного творчества, на стене висела кассетница с готовыми печатными платами наиболее повторяемых конструкций. Не удержавшись, Виктор протиснулся к прилавку и назвал первый пришедший в голову дефицит, кажется, счетчики Гейгера, на что продавщица тут же показала ему на шкафчик в углу отдела. За стеклом на полке он действительно увидел целый набор разнокалиберных счетчиков: металлических, похожих на карандаши, СБМ-19, СБМ-20 и СБМ-21, стеклянных разного калибра, уложенных в коробочки, как ампулы для лекарств, торцовых, которые обычно вообще редкость… На полке ниже были разложены сцинцилляторы и полупроводниковые датчики вовсе неведомых Виктору марок.

– Космическим излучением интересуетесь? – спросил его худощавый мужчина в очках и коричневой кожаной куртке.

– Да вот, знаете, статью в журнале прочитал…

– Тоже восьмой номер «Науки и жизни»? «Как вселенная влияет на человека»? Но вот эта концепция использовать люминесцентные лампы для регистрации трека частицы – это, по-моему, примитивно. По-моему, действительно лучше собрать батарею из МС-шестых…

Вернувшись домой, Виктор первым делом включил телик. Экран засветился, на нем показалась телестудия со зрителями, что-то вроде шоу «Пусть говорят».

– Да вы поймите, – возбужденно восклицал с трибуны человек с курчавой седоватой шевелюрой и в очках, – что в пятидесятых, после войны, сборный железобетон был великим благом! Ну что вот вы можете предложить? Эрзац, шлакоблоки, не выше двух этажей? В то время, при той технологии, при той культуре строительства – а вы вспомните, как сдавали с недоделками, вспомните! – тогда единственно верным было изготавливать железобетонные изделия на заводе, а не на стройплощадке.

Не теряя времени, Виктор вынул из коробочки будильник «Слава» с батарейкой и подсветкой, подвел время и поставил на тумбочку. Черный рояльный глянец округлого корпуса внушал спокойствие и уверенность. «Чего, вроде нормально вписывается…»

– Да дайте же мне договорить! – продолжал человек с экрана. – Да, удешевления достигли за счет сокращения типажа деталей. Да. Потому что жилой фонд разрушен, а потом крестьянин рванул в город. Куда его селить? В коммуналки? Да если бы, погодите, да если бы войны не было, строили бы совсем другие здания! Я знаю, что говорю, я видел проекты. Восьмидесятые – да. В восемьдесят пятом, когда приняли постановления, уже шла модернизация, у нас появилась технология, появились средства контроля, гибкая оснастка, у нас, наконец, ЭВМ появились для проектирования, чтобы возникло то многообразие, которое вы видите!

Аудитория зааплодировала.

– Спасибо, Михаил Львович! – поблагодарил ведущий. – Напоминаем, что вы смотрите программу «Народное вече»…

«Ну, тут ясно», – решил Виктор и покрутил ручку дальше. На следующей программе шел фильм про войну, сорокапятки в упор били по хорошо реконструированным «панцер драй», и командир расчета падал после разрыва, глядя застывшими глазами в голубое небо, на которое наползала громада немецкого танка. На третьей программе все же оказались новости: мельком показали сюжет, где Романов посетил какое-то предприятие и прозвучало слово «наноинженерия», в основном же сообщали о сдаче новых жилых комплексов, промышленных объектов, участков дорог и теплотрасс, буднях космической станции, подготовке к выпуску новой модели миниатюрного сотового телефона «для каждого трудящегося», росте тактовой частоты процессоров, объема жестких дисков и пропускной способности телекоммуникационных каналов. Этакий большой самоотчет без политической рекламы.

Сидя перед экраном, он внезапно поймал себя на мысли, что в своей реальности ему было бы гораздо приятнее слышать новости о росте производства на бежицких заводах или какой-то новой продукции, хоть какой, чем о скандалах, катастрофах, и даже новых законопроектах – последнее, возможно, потому что он не слышал о законопроекте, который бы явно улучшил его, Виктора, положение или дал ему для этого какое-то право. Возможно, со временем это перечисление успехов могло бы показаться ему скучным, но сейчас он просто отдыхал, глядя на мир, где вместо взрывов и падающих в пропасть автобусов уложили плитку на тротуаре и снизили себестоимость литра молока на две копейки.

– Бим-бом!

Звонок в дверь оторвал Виктора от созерцания репортажа про новый вид бытовых услуг – доступ к компьютерным сетям через сотовые телефоны. «Они особую микросхему для таких звонков выпускают, что ли? Раньше элементарно – соленоид и две пластины…»

На пороге стоял парень лет под тридцать в трениках и ковбойке. В руках он держал томик «Методы автоматизированного контроля многослойных печатных плат». «Из мастеров или технологов, верно», – предположил Виктор.

– Здравствуйте. Еремина здесь подселили?

– Вечер добрый. Чем могу?

– Вас к телефону! Вон там, в конце коридора!

Виктор поблагодарил и заспешил к аппарату.

– С новосельем вас, Виктор Сергеевич! – раздался из трубки висящего на стене кнопочного аппарата знакомый голос Мозинцева.

– Спасибо! Только что вселился, никого пригласить не успел. А что, опять что-то с компом?

– Нет, с компом все в порядке. Нужен совет человека, в этом деле сведущего.

– Слушаю вас внимательно.

– Вы не поняли. Тут надо ко мне подойти.

– Н-н-ну… – протянул Виктор, помня, что его сегодня один раз уже вызывали по телефону, – я тут еще на чемоданах сижу, разбираюсь…

– Вы знаете, – продолжал Мозинцев, – я насчет достаточно выгодного для вас приработка. Надо же обзаводиться, так, потихоньку, да и на нормальную квартирку копить, нет?

– Уф-ф-ф… Вообще-то подработка подработке рознь.

– Не волнуйтесь, ничего такого. Я, как Бендер, чту Уголовный кодекс.

– Тогда хотя бы перекусить успеть…

– А это пожалуйста, конечно. Тут за пять минут не разобраться. Жду.

«Так, и что же это за предложение? – размышлял Виктор, взбивая в стеклянном хрущевском стакане яйца и молоко для омлета с колбасой. – Какая-нибудь афера? Отказаться? И никогда не узнать, что грозит кооперативу?»

Он вылил содержимое стакана на сковородку, где мелкие брусочки сала уже начали желтеть и скукоживаться, а кусочки ветчины в оболочке обрели поджаристую корочку и стали заворачиваться вверх. Зашипело, и с веселым треском фонтанчиками начали подскакивать мелкие масляные брызги.

«А вообще на кой это мне надо? – подумал он, протыкая вздувающиеся пузыри, чтобы дать пропечься омлету; по-хорошему, его надо было делать в духовке, но ее как раз не было. – Зачем мне лезть в чужие заморочки? Я даже толком не освоился в их отношениях».

Он вдруг действительно почувствовал, что, даже занимаясь анализом бизнес-процессов, так и не разобрался, кто чем дышит, кто чего хочет, кто на кого как смотрит, – в том, что раньше составляло важную часть вживания в коллектив. Здесь это просто было некогда делать, а может быть, даже и сама производственная система оттесняла людей от их мелких личных заморочек, чтобы они не мешали, не отвлекали от главного – проявить себя в работе. Он вдруг почувствовал, что если бы ему, к примеру, понравилась Полина Геннадьевна, или даже если бы он женился на ней – все равно здесь, на рабочем месте, в процессе работы в нем бы моментально умер муж и остался работник: все личное существовало бы там, снаружи, за входными дверьми. В это было трудно поверить, но это было так. Здесь бы его женой становилась работа, производственная система; она, как искушенная женщина, могла играть на его слабостях, на самолюбии, на чувствах, она влюбляла его в дело с мексиканской страстью, как и каждого здесь. Семья людей, где отношения с работой выражались не известным словом, а от волнительного увлечения доходили до сладострастия, до ощущения счастья. Не служебный роман, а роман со службой, роковой дамой, которой человек отдавал руку и сердце.

Ладно, оставим в покое романтику, посмотрим на факты, рассудил Виктор. Что здесь заметнее всего? Грамотность. Не видно руководятлов, которые не знают, кто чем занимается в его епархии, которые всем поручают все и, окружив себя толпой чесальщиков пяток, превращают предприятие в экзоскелет, откликающийся на любой непроизвольный физиологический акт высшего лица. Трезво рассуждая, это уже большое благо.

Куски омлета источали приятный, напоминавший далекое детство аромат, и легкий дымок чая умиротворяюще подымался над дрожащей янтарной поверхностью. В телевизоре шла передача о Зое Виноградовой – в честь присуждения ей премии Ленсовета и сорокалетия исполнения роли Мари в фильме «Мистер Икс». «Когда мы влюблены, мы словно сном окружены…» Красивая актриса, красивый голос, подумал Виктор. Жаль, что ее так мало снимали в кино.

Покончив с едой, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза; в ушах уже звучала московская песенка из «Девушки без адреса» – о большой-пребольшой столице, которая со всеми приветлива, включая гастарбайтеров, и живет во всех сердцах… Сказка. Как во второй реальности – чистейший воздух, живые цветы на станциях метро, чудесный Дворец Советов до неба. И люди – простые, открытые, каких, наверное, уже никогда в нашем мире не будет…

«Да что же я сижу-то! – Виктор разом вскочил со стула. – Они мне поверили, приняли в свой дом, в свое племя, а я… Да совесть-то же надо иметь!»

Он вскочил и бросился мыть посуду. Горячая вода коснулась рук, вызвав прилив крови: мысли его вдруг стали простыми и ясными.

«Хватит! Пора знать, чем этот кент хочет чтобы я расплатился за паспорт. Да и тянуть смысла нет – больше увязнешь», – вертелось в голове, когда он, застегивая на ходу пуговицы плаща, сбегал вниз по серым ступеням лестницы общежития.

Глава 26 Треснувший лед

– Ну проходите, проходите. Жду с нетерпением. – На этот раз у Мозинцева появились какие-то черты услужливости и заискивания, и он даже помог Виктору снять плащ, что вызвало не совсем приятные ощущения. Если так заискивают, значит, что-то хотят получить. – В кресло присаживайтесь, поговорим, – сказал Егор Николаевич, садясь на диван и положив ногу на ногу. – Как проверка прошла?

– Какая проверка?

– Ну, вы же бегали к «России» паспорт показывать. Нет, нет, я не обижаюсь, правильно. Осторожность никогда не мешает. Мир велик, людишек в нем много, и все разные. Правильно. И ход интересный – карманники подменили. Конечно, если есть люди, которые вашу личность засвидетельствуют.

– Собираетесь воспользоваться?

Мозинцев усмехнулся, откинулся назад и, положив левую руку на спинку стилизованного под старину дивана, стал поигрывать пальцами по темной дубовой резной окантовке.

– Да пока нужды нет. И скорее всего, не будет. Вы, верно, сгораете от нетерпения, что за выгодное дело наклюнулось? Деньги вам сейчас для обустройства обязательно нужны.

– Почти сгораю.

– Дело несложное, и самое главное – никаких проблем с законом. Даже законнее, чем по знакомству ходить и отломившийся штеккер от антенны подпаивать. Вам знаком этот человек?

Мозинцев встал, вынул из ящика комода фотографию и положил ее на журнальный столик перед Виктором.

На фотографии был он сам, Виктор, только моложе лет на десять, возле ДК Ленина в Коломне.

– А, это и есть тот самый двойник? Мне про него уже рассказывали.

– Кто? – резко поднял голову Мозинцев.

– Дружбан его какой-то местный. Обознался, а потом сказал – так, мол, и так. Прикольно. Так вы хотите шоу двойников на ТВ сделать?

– Ценю ваше остроумие. Экспертиза покажет, что вы не только двойники.

«Откуда знает? Или просто на понт берет? А если знает – что затеял?»

– «Узнаю брата Колю»? Хороший сюжет для индийского фильма. Если мы какие-то дальние родственники, это объясняет схожесть. И как на этом заработать? Я думал, это будет как-то связано с профессией.

– Оно и связано. Я берусь помочь вам устроить очень обеспеченное будущее, толкнув одну программку, которая у вас есть. На программах, знаете, за бугром очень большие деньги зарабатывают. Больше, чем на иконах и антиквариате. Даже больше, чем на валюте. И самое главное, никаких нарушений законов.

– Фарца, значит? Ну, так ведь за промышленный шпионаж…

– Господь с вами! – всплеснул руками Егор Николаевич. – Ничего советского мы продавать не будем. Мы, можно сказать, вернем владельцу его собственность.

– Ничего не понимаю. Какой владелец, какая собственность?

– Сейчас поймете. Речь идет об установочном диске с копией операционной системы Уиндоус Икс-пи профессиональная, фирмы «Майкрософт». Фирма получает от продажи таких штучек колоссальные деньги. Она, можно сказать, весь мир обула и обштопала. И как специалист, вы поймете, что благодарность дядюшки Билли не будет иметь границ.

– Что? – Виктор усмехнулся. – Да такой системы нигде нет!

– Нигде нет, а у вас есть.

– Простите, вы хотите сказать, что я стащил у «Майкрософт» какую-то альфа-версию, и теперь вы каким-то образом будете шантажировать Гейтса, чтобы она ни к кому не попала? Это фантастика какая-то.

– Конечно, фантастика, – улыбаясь, подтвердил Мозинцев., вы хотите сказать, что я стащил у Майкрософт какую-то альфа-версию, и теперь вы каким-то образом будете шантажироват– Как и то, что на ноутбуке господина Штольца оказались два файла от той версии системы Эн-Ти, которую фирма еще не выпустила. Конкретно – эти файлы еще не доделаны. Я не верю, чтобы вы их дописали, отладили и откомпилировали.

– Это Штольц вам сказал? Или сделал сенсационный репортаж на «Ди Эрсте»? Ну, так это обыкновенная желтушка, газетная утка. Кровавая гэбня злодейски подменяет файлы журналисту, пишущему правду об империи зла, чтобы шпионить за подробностями интимной жизни кинозвезд. Они и не такое сочинят.

– Очень смешно. Так вот, никакой сенсации немцы не устраивали.

– Откуда же вы тогда знаете?

– Оттуда. Наивный вопрос.

– У, а это уже статья.

– Какая статья? – спросил Мозинцев, чуть наклонившись вперед. – Что у вас, простите, за шпиономания?

– Я про шпионов ничего не говорил.

– У вас на лице написано, что вы думаете. Не волнуйтесь, информация получена от частных знакомых. Наших с вами общих.

– От Инги?

– Настоящее ее фамилия не Ласманэ, а Лацман, она сотрудник германского торгпредства, имеет пропуск в Брянск для консультаций по каким-то вопросам выпуска техники по лицензии. Корни у нее действительно в Риге, а Ласманэ – это латышский вариант фамилии Лацман. Так что все по-честному.

– Ну, что ж, как честный человек я готов на ней законно жениться. Если речь клонится к этому.

– А это ваше дело. Но главное запомните – все это совершенно законное дело частных лиц. – И Егор Николаевич скрестил руки на груди.

– А пуля в «Соловьях» – тоже законное дело частных лиц? – спросил Виктор.

– Какая пуля? – встревоженно подскочил Мозинцев.

– Партнеры не все доверяют друг другу? В нас с Ингой стреляли в «Соловьях», в День освобождения Брянска.

– Расскажите подробнее.

– Сначала расскажите, что это за идея с двойниками, с несуществующей операционкой, и чего вы от меня хотите на самом деле.

– Узнаете… Впрочем, вы можете и не рассказывать. Марсель! – И он всплеснул руками. – Как я сразу не понял, вот башка…

– Что еще за Марсель?

– Марсель Леверье, французский студент. Филолух. Мальчишка. Прицепился к Инге на одной из международных выставок, влюбился с первого взгляда – ох, уж это мне пацанское самолюбие, – потащился за ней в Брянск. Инга говорила, что окончательно отшила его, и он уехал. Значит, соврал… Но вы не бойтесь, на убийство из ревности он не потянет, кишка не та. Видать, хотел пугануть Ингу из спортивной пневматики, он тут возле досаафовских тиров ошивался. Ладно, разберемся. Не берите в голову.

– Да я вообще не беру в голову все эти странные истории. Вы извините, если я больше не смогу вам ничем помочь, то я пошел: устраиваться надо.

– Я бы на вашем месте не торопился, – медленно проговорил Мозинцев. – Я бы на вашем месте сейчас тоже все отрицал.

– Что именно отрицал?

– Да пустяки, мелочи всякие. Может, вы эти деньги на улице подобрали, а историю придумали, чтобы не искать владельца.

– Какие деньги?

– Те, что Финозову продали. Я, кстати, перекупил. Двойник – тоже, в жизни бывает всяко-разно. Файлы на ноутбуке Штольца, диск, который он заметить успел, – да ошиблись немцы или провокацию устраивают. Вот так бы я говорил. Все это не главное. Главное, что у вас, Виктор Сергеевич, здесь нет прошлого. Не только документов – их можно потерять, их стырить могут, но у вас прошлого здесь нет, и мы с вами это прекрасно знаем. Нет людей, которые подтвердили бы ваше предыдущее существование, ни у нас, ни у них. Так что насчет подпольного гастарбайтера из ЕС – это тоже липа, и компетентным органам это доказать раз плюнуть. И что они тогда будут думать?

– Вам бы, Егор Николаевич, романы писать. Еще пять минут – и вы убедите меня, что я шпион Уругвая.

– Вы не шпион, у вас подготовки нет.

– Спасибо за доверие.

– Пожалуйста. Вы случайно попали в другое время.

– Совершенно правильно, – ответил Виктор голосом с крайней степенью вежливости, которая обычно выдает в собеседнике дипломата или психиатра, – вы победили, сдаюсь. Я турист из Российской Федерации, у нас теперь путешествуют на машинах времени, случайно отстал от группы. Интересующий вас товар остался в машине, но где-то… – и он посмотрел на часы, – где-то уже через час за мной должны вернуться, и я заодно отдам вам этот диск. Сейчас мне надо как раз идти, а не то разминемся, так что не прощаюсь, потому что еще зайду.

Он спокойно и уверенно встал с кресла, вышел в гостиную и протянул руку за плащом на вешалке.

– Никуда вы не пойдете, – раздалось за спиной.

Виктор оглянулся и увидел направленное на него дуло пистолета. Куцый, похожий на зажигалку довоенный «байярд» в руке Мозинцева, в этой квартире с антиквариатом и компьютером, выглядел странно и вместе с тем как-то органично, словно в сцене из старого советского фильма.

«Доигрались…»

Часть вторая Слон в муравейнике

– Теперь о главном. У нас до сих пор нет четких предположений, какие последствия должен вызвать объект. Нет даже достоверных прогнозов.

– А если он ничего не вызовет? По «принципу ветки»?

– Тогда бы его не было. Поймите, дело не в физическом эффекте. Это информационное оружие, чисто информационное. Под объектом мы понимаем только то, что способно оказать воздействие на принятие решений на достаточно высоком уровне. Либо мы не поймем какое, и тогда изменения пойдут стихийно и, возможно, не в нашу пользу, либо мы поймем и используем это событие именно с выгодным для нас эффектом.

– То есть вы полагаете, объект действует по кем-то заложенной в него программе?

– Программой может быть сам объект. Любая мелочь, которая может оказать воздействие. В конце концов, почему они уверены больше нас, что «Дрозд» в Брянске? Откуда утечка?

– Это мы сейчас тоже проверяем.

– Помните: у нас мало времени. Мы даже не знаем, насколько мало.

Фрагмент расшифровки журнала aud12300638.log

Глава 1 Деловые люди

– Сядьте в кресло, – жестко сказал Мозинцев, указав стволом «байярда» в нужном направлении.

«Удивительно. С пестиком – и на «вы». И откуда он достал эту семейную реликвию?»

Виктор Сергеевич спокойно подошел к креслу и сел, откинувшись на высокую спинку и положив руки на подлокотники.

– Нервы, Егор Николаевич. Ствол без глушака, дом хрущевский. Услышат.

– Не верите, что выстрелю?

– Верю. Штыру-то кто замочил?

– Штыру я не мочил! – внезапно охрипшим голосом воскликнул Мозинцев. – Штыра дурак! Ему дали куш, он должен был на дно лечь! А он марафет достал и коньки отбросил!

– А следствие прорабатывает версии о насильственной смерти.

– Кто сказал?

– Егор Николаевич, не у вас одного знакомства. Кстати, о том, что я пошел к вам, знают. В вашем возрасте в бега ударяться… Заодно заведите себе нормальный ствол. Лучше ТТ, он мощный, и потом выкинуть не жалко.

– Откуда такие познания у компьютерщика?

– Там, откуда я прибыл, у всех такие познания. «Спрут» смотрели с комиссаром Катаньи? Тихое и скромное место по сравнению с нашим РФ.

– РФ – это что?

– Российская Федерация. Вы же купюры-то перекупили, видели? Союз распался, начался, как пишут в газетах, криминальный передел собственности. Так мы продолжим про наш бизнес? Тогда ствол уберите.

– Ладно. – Мозинцев сунул пистолет в карман жилетки. – Бежать вам все равно некуда. А насчет бизнеса – мы и так знаем, где диск. В камере на вокзале. Даже номер ячейки знаем.

– Отлично. Взрывотехников уже послали?

– Каких взрывотехников?

– Ну, я же не такой дурак. Заминировано там.

– Только не надо говорить, что вы бывший офицер ГРУ. Не верю.

– Не офицер. Это, Егор Николаевич, обычные реалии нашего бизнеса. Взрывать друг друга, киллеров нанимать, на худой конец, просто с гранатой в бардачке ездить, для безопасности. Что, не верите? Зря… Вас бы к нам на недельку. Беспредел у нас, в натуре. Вся страна между бандитами поделена, да еще и террористы, вот то, что вы по телику смотрите в Пакистане, то теперь у нас. Пояс шахида знаете? Берут пояс, зашивают взрывчатку, шарики, чтоб осколков побольше, промывают мозги бабе, чтоб ничего не соображала, надевают пояс – и туда, где народу больше. В метро, на базар или еще куда.

– Это что, как Индиру Ганди, что ли?

– Какая Ганди, у нас тут этих Ганди… Вы знаете, что у нас две войны в Чечне, резня в Абхазии, в Средней Азии войны?

– Не верю. Фуфло это.

– А в XP верите? Ладно. Сейчас дам вам код, идите и вскройте ячейку. Нет вас – нет проблемы.

Мозинцев в упор смотрел на Виктора, и было трудно понять, о чем он думает. Внезапно он улыбнулся.

– Хорошо. Приятно с умным человечком дело иметь. А раз так, то вы понимаете, что в Союзе вам делать нечего.

– Предлагаете выезд? И как?

– Элементарно, Ватсон. Вы же сказали, что как честный человек готовы жениться на Инге Лацман? Женитесь – и выезжаете легально, как родственник.

– Фиктивный брак?

– Ну, это как договоритесь. Хотя вряд ли она откажется от миллионера.

– Я уже миллионер? Сбылись мечты идиота?

– Ну, практически да.

– «Практически да» не бывает. Капусту срубить – всегда риск.

– Что за капуста?

– Портретики президентов США на зеленыхбумажках. У вас не ценятся?

– Ценились. До григорианской эпохи. Сейчас счастье не в них, а в их количестве. Как везде.

– Тогда уж сразу – во сколько оцениваете ваши доли?

– Не волнуйтесь, делить не придется. Все перетерто, каждому определено. Вы получите не меньше миллиона. Мало?

– Денег много не бывает.

– Я в вас не ошибся, Виктор Сергеевич. Но если на ваши бумажки РФ вы еще могли найти другого покупателя, то на систему – нет.

– То есть вы уверены, что других нет? В том же Брянске?

– Откуда, милейший вы наш? Разве что в Полпинке.

– То есть монету подкинули мне тоже вы? Типа Бендер Корейко – «грузите апельсины бочками».

– Какую монету?

– Инга и про нее не сказала?

– К черту Ингу! – раздраженно обрезал Мозинцев. – Монета с вами?

– Пожалуйста, – ответил Виктор и полез в карман.

– Без резких движений!

– Егор Николаевич! Вам не кажется, что если бы я шел к вам не как к партнеру, то сначала бы хлопнул вас, потом ушел? «Беретту-кугуар» у вас, конечно, не достанешь, а вот волыны даже у малолеток сыщутся… Вот монетка, зацените.

Мозинцев осторожно левой рукой поднял с журнального столика алтын и повернул его орлом. Глаза его расширились.

– Что это?

– Если я верно понял, то не один вы охотитесь за бриллиантами тещи.

– Хватит тут клоуна строить! Удивляюсь, как вы еще живой.

– Что вы об этом знаете?

– Как и вы – ничего. У вас там в прошлом в тридцатых царь был?

– В нашем мире – нет.

– Виктор Сергеевич, хватит тянуть кота за хвост. Вам известно о параллельном мире, где в тридцатых в России царь, капитализм, Белая гвардия или еще кто-то там? По глазам вижу – известно.

– Известно. Фашисты там.

– Какие фашисты? Немцы?

– Наши фашисты. После падения демократического правительства Колчака, организовавшего массовый голод. А немцы в союзниках и подговаривают вместе напасть на Англию.

– Чего-чего?

– Хотели знать историческую правду – вот и знайте. На моем месте стали бы об этом говорить?

– Об этом, не об этом… Чего еще подозрительного заметили?

– Сегодняшний звонок на «Тринитрон» с вызовом в лес на Володарке не вы устроили?

Мозинцев с минуту сидел неподвижно, глядя на Виктора, затем неожиданно вновь обрел дар речи:

– Не мы. Рвать вам надо отсюда. Сегодня же. С диском в Москву, там в загс. Потом напишете признание, что мигрант из Германии, вас моментально вышлют. Все будет, подтверждение будет, немецкие документы, все.

– В Германию на ПМЖ?

– Вам не нравится?

– Я тут по вашему инету пошарился – чего-то там ультраправые раздухарились, а одного фюрера я уже там видел в пятьдесят восьмом, так что мне это не прет. В Канаде как-то поспокойней.

– С деньгами можете хоть в Новую Зеландию.

Мозинцев подошел к телефону и потыкал кнопки:

– Это я говорю. Он у меня. Срочно сюда с машиной. Потом объясню.

Глава 2 Вопрос жизни и смерти в одном флаконе

Темнело, синие сумерки окутывали город, и на затянувших небо облаках отпечатывались горящие вывески крупных магазинов, смотревшие с крыш на подгоняемых ночным холодом прохожих.

Светло-серый ижевский бюджетничек с надписью «Прокат» над нишей заднего колеса на миг остановился у светофора на перекрестке возле универмага. Инга сидела за рулем, позади нее – Виктор и Мозинцев.

«Выскочить здесь? Тут же здание МВД. А, черт, они же теперь тоже на Кургане. А этот дурак выстрелит. И потом они с диском меня не замочат? Если им нужен я, то нет. А я нужен скорее Инге, Мозинцеву куша с диска хватит, особенно если мою долю поделить. Инга… Вряд ли это просто частное лицо. Так уж эти журналюги взяли и посреднику доверили. Звонок от Мозинцева был практически сразу после отбытия Штольца в фатерланд. Штольц знает Ингу Лацман, раз доверяет ей такую сенсацию, Инга чем-то страшно ему обязана, что не сливает инфу другим, Инга знает Мозинцева, им с Мозинцевым документы достать раз плюнуть…»

Инга дотронулась до сенсора приемника. Из акустики донеслось попурри на тему мелодий из «Ва-банк». Похоже, она тоже нервничала. Светофор переключил свет; пискнуло, и засветился указатель на дисплейной панели. Инга мягко вдавила педаль, и автоматическая коробка послушно отозвалась на это движение сапожек. Через мгновение они уже опускались вниз по Фокина, чуть задержавшись возле «зебры» у гастронома, где в свете фонарей через улицу беззаботно спешила стайка молодежи; какая-то девушка, обернувшись, помахала машинам.

«Выскакивать глупо. – решил Виктор. – Глупо, потому что этого наверняка ожидает Мозинцев. И нападения в удобный момент он ждет. Это предсказуемо. А что непредсказуемо? То, что имеет другие объяснения, чем попытка к бегству».

Он скосил глаза на автомобильный навигатор: это была бюджетная модель с монохромным экраном, где на черном фоне крупными пикселами сияли травянисто-зеленые линии, но место и маршрут движения она показывала абсолютно верно.

– Смотри, чтобы хвоста не было, – сказал Мозинцев Инге, когда они проезжали по дамбе нового, стального моста через Десну, как раз неподалеку от того места, где в третьей реальности машина с Виктором попала в засаду.

– Все нормально, – ответила она, – поворачиваем на площадь.

– За диском идем вместе, – сказал Мозинцев Виктору, – Инга в машине ждет у остановки.

– Хорошо. Только под руку не говорите, а то не ту цифру введу.

…Щелкнул электромагнит, и Виктор, потянув ручку, медленно открыл дверцу.

«Движения должны быть спокойными и очень осторожными, – думал он. – Хорошо, что ячейка невысоко…»

Он не спеша сунул руку в пакет и, нащупав пальцами мобильник, потянул его на себя наружу, не отрывая от дисков, затем нажал кнопку включения. Засветился дисплей; когда система прогрузилась, Виктор ввел PIN-код и положил мобильник обратно в пакет.

– Все? – спросил его Мозинцев, когда он подошел к нему с пакетом в руке. Виктор кивнул в сторону тоннеля перехода.

– После ввода пароля, замаскированного под PIN-код, пакет можно перемещать, – пояснил Виктор, – но мобильник должен оставаться в пакете с дисками около часа. Это второй секрет.

Мозинцев шел молча; глаза его бегали по сторонам. Казалось, в них затаенным страхом блестит белый кафель облицовки стен.

Они вышли из тоннеля с левой стороны крыльца. У тротуара, сразу за автобусной остановкой, подрулила машина Инги. Открылась правая передняя дверца, Инга показалась наружу и, улыбаясь, помахала рукой: в свете зажегшихся фонарей ее фигура в шерстяном брючном костюме и короткой куртке казалась еще стройнее, чем раньше.

«Ну вот и все. Жаль, что со всем этим приходится так неожиданно расставаться. Осталось недолго. Что я хотел бы запомнить? Вот это небо с загорающимися звездами, запах костров в ночном воздухе и этот гудок поезда, который меня уже никогда не повезет».

– Не спешите так, – шепнул сзади Мозинцев.

– Все нормально, – успокоил его Виктор. И для верности через секунду повторил: – Все нормально.

Инга была уже в двух шагах.

– Подождите! До Супонева! Срочно! В оба конца!

Чуть не оттолкнув Виктора, к машине подскочил молодой парень со спортивной сумкой. Сзади за ним с другой стороны подлетели еще трое.

– В чем дело? – возмутилась Инга. – Вы что, не видите, что это не такси?

– Да вы поймите, гражданочка, тут вопрос жизни и смерти! Вот ему вот – срочно надо. Вы уж отвезите его сейчас, мы заплатим, сколько надо!

– Вы с ума сошли! Вон телефон для вызова такси! Милицию позвать?

– А что тут случилось? – спросил еще один парень, подошедший с девушкой сзади.

Со стороны площади вырулил мини-вэн и, взвизгнув тормозами, подрезал путь ИЖу. Из открывшихся дверей выскочили еще трое.

– Документы предъявите, пожалуйста, – уже спокойным голосом произнес «спортсмен». В руке у него была красная карточка-удостоверение.

– Я протестую, – холодно сказала Инга, – правительство Федеративной Республики Германия расценит ваши действия как провокацию.

– У вас будет возможность подать жалобу на наши действия, фрау Лацман, – подчеркнуто вежливо ответил «спортсмен», – но сейчас я прошу вас и ваших спутников показать свои документы.

– Пожалуйста, – Инга достала паспорт из кармана куртки, – и мне надо позвонить.

– Найн проблем. – «Спортсмен» протянул ей большую черную мобилу. – Звонок за счет нашего государства.

Мозинцев спокойно вынул свою корочку с никелированными уголками и, пожав плечами, протянул ее старшему. Виктор, порывшись в карманах, вынул свою. На потертой кожаной обложке, купленной еще в 80-х, красовался тисненый герб СССР.

«Вот и пригодилась».

Старший раскрыл паспорт, перелистал несколько страниц и повернул корочку набок.

Виктор заметил, как в глазах Инги мелькнуло удивление. Мозинцев выглядел безразличным – или он еще просто ничего не понимал.

– Прошу вас пройти с нами, – сказал старший Виктору, – остальных также, будете свидетелями.

– Пестик. – Виктор кивнул на Мозинцева. Того перекосило, вначале он хотел выругаться, но потом взял себя в руки.

– Прошу занести в протокол, что я сдал добровольно, – торопливо забормотал он, пока один из парней выуживал «байярд» из его внутреннего кармана, – у этого гражданина в пакете бомба, он мне угрожал и дал оружие.

– Бомбы нет, – улыбнулся Виктор и отдал пакет оперативникам.

Инга побелела от злости. Виктор впервые видел, что женщина вот так, прямо на глазах, белеет.

– Сумасшедший русский! – процедила она и подняла глаза кверху.

– Это вам за наш завод, – ответил Виктор.

(Вообще-то эти две фразы надо было бы переставить местами. Но уж прозвучало как прозвучало.)

И вдруг Инга завизжала.

Завизжала пронзительно, будто ее режут, глаза расширились страхом, и она рванулась в сторону; ее схватили за руки, и тут она дернулась назад и как-то косо откинулась на машину.

Не успел Виктор чего-то подумать, как ему сделали подсечку и моментально уложили на асфальт; правда, сделали аккуратно, так, что нос его остановился в паре сантиметров от пыльного гудрона. Сверху на него навалился стоявший справа мужик, придавив к земле; внезапно мужик этот вскрикнул и судорожно дернулся, потом еще раз. Раздался лязг железа, заблестели вспышки, словно от электронных «мыльниц», и где-то почти над ухом Виктора воздух разорвали очереди из пистолет-пулеметов. К носу Виктора подкатилась гильза от патрона СП-10 и замерла.

Те несколько секунд, которые это все продолжались, показались ему настоящей вечностью… нет, не так. Это будет неправда. Вечностью эти секунды Виктору не показались, и ничего особенного перед его глазами не проносилось. Он даже не вспоминал ТТХ патрона СП-10, ибо не считал происходящее вокруг него боевой фантастикой. Он просто думал о том, позади худшее или впереди.

Крики людей смешались; внезапно перед лицом Виктора оказались чьи-то ботинки, и лежащего на нем оперработника стали приподымать: тот простонал и выдавил сквозь зубы: «С-с-су-ука!» Затем приподняли Виктора и поставили на корточки. Кто-то нагнулся к нему:

– Целы?

– Нормально… – только успел сказать Виктор, как его взяли за правую руку и застегнули на ней какой-то браслет, потом помогли стать на ноги. Он сперва подумал, что представитель органов приковал его наручниками к себе; но браслет оказался черный, пластмассовый и ни к чему не привязан. Прямо перед ним, возле раскрытой дверцы машины, на коленях стояла Инга, и на плече ниже ключицы у нее расплывалось темное пятно крови; женщина, что подходила сзади рядом с парнем, деловито раскрыла ее куртку, держа в руках перевязочный пакет. Стоящий рядом мужчина с пистолет-пулеметом в руке что-то торопливо спрашивал у Инги по-немецки. Пахло порохом.

– Сюда!

Виктора повернули и направили к подъехавшей машине. Мельком он успел увидеть, что Мозинцева с заломленными назад руками запихивают в мини-вэн, тот самый, что подрезал Ижа на стоянке.

«Удрать, видно, хотел под шумок. А фиг там…»

– Быстрее!

Виктор оказался посредине заднего сиденья, а с боков его уселись сотрудники в штатском; хлопнули дверцы, и машина тут же резко рванула с места.

Глава 3 Сумерки: перезагрузка

– Курите?

– Нет, спасибо.

Проверка, нет ли привычек, подумал Виктор. Чем меньше у людей привычек в такой ситуации, тем лучше. Неизвестно, в каком качестве он здесь. Хотя его только что спасли от смерти. Еще бы знать, рисковали они жизнью ради него или того, чего он может и не иметь, и что ему светит при неоправдавшихся надеждах.

Спрашивавший сидел на переднем сиденье возле водителя. Виктор описал бы его как мужчину лет тридцати – тридцати пяти, с худощавым лицом, длинным и острым римским носом, светлыми глазами и темными волосами, подстриженными очень коротко, чтобы скрыть две большие залысины на лбу.

– Можете отвечать?

– Да.

«А к чему говорить «нет»? Кто-то в меня только что стрелял, и все эти рекомендации «как вести себя при задержании» тут не работают».

– У вас есть соображения, кто мог пытаться вас убить?

– Нет. Мозинцев говорил о некоем Марселе Леверье, студенте-филологе из Франции. Якобы он неравнодушен к Лацман. Но я его не видел и не знаю.

– «Лотос», «Лотос», – повторил лысоватый в невидимую гарнитуру, – записали? Что еще можете связать с этим? – вновь обратился он к Виктору.

– В библиотеке нашел странную монету.

– Покажите.

Лысоватый вынул из кармана электронный фотик, похожий на портсигар или дешевый бюджетный «Рекам», защищенный от воды – кому как больше нравится, – заснял монету с обеих сторон, затем выдвинул из фотика антенну и нажал одну из кнопок на корпусе – замигал светодиод.

– «Лотос», кидаю снимок монеты.

«Оригинально. Мыльница с функцией MMS. Может, по ней еще и звонить можно?»

– Да, извините, забыл представиться. Расков Евгений Афанасьевич, старший лейтенант госбезопасности СССР. У вас есть какие-то вопросы, жалобы, просьбы?

– Два вопроса.

– Пожалуйста.

– Первый – что с товарищем, который закрыл меня от пули?

– Жив, он в жилете был. Но в больнице полежать придется.

– Не знаю, как сказать даже… Передайте от меня самую огромную признательность… и, как только появится возможность, навещу.

– Хорошо. А второй?

– Где можно будет плащ почистить?

Его спутники непроизвольно расхохотались. Расков первый вернул себе полустрогий вид и спокойно сказал:

– Как приедем, отдадим в чистку. За плащ не волнуйтесь.

Машина тем временем проскочила мост и от Пушки свернула почему-то не влево, а вправо. Встречный ветер швырнул на лобовое стекло горсть дождевых капель; заработали дворники. Сквозь тонированные окна Виктор увидел мелькнувшие двухэтажные купеческие дома, а за ними старые одноэтажные избушки, обшитые досками. Калинина в этой части была узкой и малолюдной, как деревенская улица.

– Не застраивают здесь? – почему-то спросил Виктор.

– Здесь низина, вода, – ответил Расков. – Решают пока, что делать.

Возле одноэтажной коробки продмага машина резко свернула влево и стала карабкаться на крутой подъем все той же Верхней Лубянки, подпрыгивая на размытых дождями выбоинах асфальта, – до этого уголка города модернизация добралась еще не во всей полноте. Дорога шла по краю обрыва, и справа из намокшей, поросшей лесом глубины тянулись стволы берез и сосен; затем, вильнув у верховья, она превратилась в свежеасфальтированный проезд между коттеджами и наконец влилась в улицу Вали Сафроновой. Виктору показалось, что они едут в «Коннект», и вот даже знакомое здание на углу показалось, и огни светофоров на перекрестке, но на Дуки они повернули вправо, и Виктор понял, что его везут в Кремль. В тот, который на Кургане.

Они не тормозили перед воротами – видимо, те открылись по сигналу – и въехали в подземный гараж. Машина проехала еще какое-то расстояние по тоннелю, как по улице, и остановилась перед двойными решетчатыми воротами из толстых стальных труб; рядом в будке виднелись амбразуры, как у дота. К ним никто не выходил и документов не спрашивал – просто ворота открылись и пропустили внутрь. Они проехали медленно еще метров пятьдесят.

– Все. Выходите.

Гараж как гараж, подумал Виктор, светлый и проветриваемый. На тюремные застенки это подземелье мало походило, и даже бензином почти не пахло.

– Прошу вас, правую руку.

С Виктора сняли браслет, и это, видимо, было чем-то положительным. Браслет – скорее всего, радиомаяк.

Виктор вновь почувствовал какую-то раздвоенность. С одной стороны, его спасли и явно намерены обеспечить безопасность. С другой, на него могли запросто повесить мошенничество и использование фальшивых документов, а также связь с иностранной гражданкой; хотя последнее – не статья, но при желании под это можно было накрутить вплоть до особо тяжких. Особенно при обострении международной обстановки и гонке ракетно-космических вооружений. Кроме него в Союзе еще четверть миллиарда людей, безопасность которых надо обеспечить, и четверть миллиарда минус один – это в пределах неизбежных потерь.

Самое главное, сказал он себе, понять, что это все просто машина, и по отношению к нему она безразлична, а лишь действует как заведена, и по умолчанию в любой, даже самой демократичной стране подобные машины заведены искать виновных – для того их и создавали волею народов. Поэтому в любом случае нельзя допускать в себе чувства вины – это может привести если не к прямому самооговору, то к показаниям против себя.

Впрочем, наша обычная жизнь в нашей реальности в этом плане мало чем отличается. От всех нас, получавших паспорт с гербом СССР, постоянно требуют чувства вины. Нам доказывают, что наш труд в советское время был ненужным и бессмысленным, наше общество – преступным, наша страна – обреченной. Не поддавайтесь этому. Идите в Большую Несознанку. Вы ни в чем не виновны, вы не обижали ни один народ в мире, ваш труд был трудом для народа, а не какого-то там «режима», вы прожили жизнь не святым, но порядочным человеком, и то, что вы сделали в этой жизни, было очень нужно другим людям. Не признавайте того, что «весь цивилизованный мир» обязательно использует против вас, ваших близких и друзей, против людей разных национальностей, которых за рубежом зовут одним словом – русские. Если даже на изломе эпох доводилось соглашаться с обвинениями в «проклятом прошлом» – не подписывайтесь под этим, угораздило подписаться – откажитесь.

– Пройдите.

Их было двое – один шел сбоку, другой позади. Однако Виктора так и не обыскивали; из этого можно было предположить, что человек с паспортом РФ к опасным преступникам сам по себе не относится. Остается выяснить, почему они ищут человека с телефоном стандарта GSM, и это скоро станет ясным. И тогда, в сквере, они ловили человека с телефоном стандарта GSM, человека странного вида и, как сказал мужик из автобуса, – со странными способностями. И сиреневая девушка оказалась ложной целью. Кого же они тут ловят и за что?

– Мы у кабинета. Хорошо, – это в гарнитуру рации. Хендз-фри.

– Заходите, пожалуйста, – раздался из-за двери женский голос.

Виктор переступил порог. Из-за стола приподнялась женщина: это была Светлана Викторовна, та самая, которая заходила к нему в кооператив осваивать методы бизнес-анализа.

«Так вот отчего Иван на бумажке писал! Он знал!»

– Здравствуйте, – сказала она. – Вы просили почистить плащ: оставьте его на вешалке, к утру его вам принесут.

– Здравствуйте… простите…

– Семиверстова – это моя настоящая фамилия. Звание – майор, если интересует. Присаживайтесь.

Виктор повесил плащ и сел на стул. Встретить женщину, тем более уже знакомую до этого, он никак не ожидал. «Видимо, на неожиданность и рассчитано. И на психологию».

– Чтобы не томить вас неизвестностью, – продолжала майор Семиверстова, – вы участник ПЗС, программы защиты свидетелей покушения на жизнь нескольких человек. Пока – свидетелей. Скажу сразу: предлагать вам сделку – мы вам закроем глаза на два паспорта, вы нам расскажете то-то и то-то – я не собираюсь. Дешевый прием, да и вы на это не пойдете. Тем более что у вас есть смягчающие обстоятельства – безвыходность положения, отсутствие документов и средств к существованию, сложность объяснения того, откуда и как здесь очутились. Вас не удивляет, что я вам это подсказываю?

– Нет.

– Зачем вы включили мобильный телефон?

– Подать сигнал.

– Кому?

– Вам.

– Вы хотели, чтобы вас задержали?

– Да. По той же причине предъявил российский паспорт. Прошу занести это в протокол допроса.

– А почему не обратились в пункт реабилитации? Вы не могли не слышать.

– Слушайте, – возразил Виктор, – я здесь человек новый. Откуда я знаю, может, в этих пунктах бомжей на донорские органы разбирают.

– Минуточку, – сказала Светлана Викторовна и нажала кнопку селектора. – Паша! Составь записку на Боротаева – создать хорошее впечатление о пунктах реабилитации. Пусть писатели подключатся, киношники и прочее. Чей вопрос? А совесть гражданина у тебя чей вопрос? Другое дело… Ну вот, – продолжила она после некоторой паузы, – это действительно наша недоработка, спасибо, что помогли обратить на это внимание. Вы просили занести в протокол, что подали сигнал мобильным телефоном?

– Да.

– Это зафиксируют, но у нас пока не допрос. Сейчас поздно, как свидетеля вас допросят завтра, если в этом будет необходимость. Тем более что как свидетель покушения вы мало что сможете рассказать. Сейчас важно обеспечить вашу безопасность. Инга Лацман призналась, что выполняла задание ЦРУ – склонить вас к выезду из СССР или организовать ваше похищение. Вы знали об этом?

– Нет. А после того, как Мозинцев на своей квартире стал угрожать мне оружием, я стал искать способ связи с вами и придумал историю с миной.

«Вообще интересно, – отметил Виктор про себя, – значит, по покушению я свидетель, а как же шпионаж, незаконное хранение огнестрела, мошенничество? Я что, по этим преступлениям не свидетель? А, черт! Да все очень просто – Инга с перепугу согласилась сотрудничать. Вот что значит «пока свидетель покушения». А дальше? В чем моя роль в этой игре и как надолго?»

– Ну что ж, поговорить об этом у нас еще возможность будет, а пока вас отведут в убежище. Это номер в ведомственной гостинице на территории комплекса. С вами будут наши сотрудники, для безопасности. Ужин занесут в номер. На вашу работу уже сообщили, что вы подпадаете под ПЗС, так что неприятностей не будет. Еще одно: силой в убежище никто не держит, но… Рассчитываю, что жить вы еще хотите.

– Намек понял.

– Вот и отлично.

Она что-то набрала на клаве, и тут же в комнату вошли двое – со стороны можно было подумать, что Светлана управляла им по сети. Качками они отнюдь не выглядели. Худощавые, даже чуть ниже среднего роста, жилистые. Встретишь таких на улице и внимания не обратишь.

– Анатолий Петрович и Семен Игнатьевич вас проводят.

…Номер в гостинице был одноместной девятиметровкой с небольшой застекленной лоджией. Сама гостиница располагалась не в корпусе силовых ведомств, что косой трапецией приютился возле самого верховья Судка, возвышаясь над дачными участками желтой глухой стеной, а посреди внутреннего сквера, выходя окнами в сторону подсвеченного квадратными прожекторами облисполкомовского крыла, которое днем населяли работники плана и финансов.

В номере стоял полумрак: люстра с подкрученным тиристорным регулятором на выключателе озаряла светом угасающего солнца уютный, хоть и строгий интерьер. Вместо кровати в номере стоял желто-коричневый диван, и кроме него, для сидения по ковровому покрытию разбрелись три полумягких кресла той же расцветки. Непременные атрибуты гостиничного сервиса – гардероб, книжная полка, письменный стол с настольной лампой – у Виктора интереса не вызвали, он лишь отметил, что на столе есть телефон; зато бросились в глаза небольшой холодильник-бар и угловая тумба для желтой видеодвойки с четырнадцатидюймовым экраном. Не люкс, конечно, но и не для рядовых. Книги на полке были рассчитаны на гостей города – то есть альбом с видами города, издания по истории, путеводители и справочники, а также набор детективчиков почитать от нечего делать, в основном зарубежных типа Чейза. Издания, которое сейчас больше всего интересовало Виктора, то есть уголовно-процессуального кодекса с комментариями, в наличии, увы, не оказалось. Тумба под двойкой оказалась забита видеокассетами: к удивлению Виктора, это был набор, который сейчас обычно просят записать на ноут в дорогу и который состоял из любимых советских комедий с шестидесятых по семидесятые и сериалов про «наших – там», начиная от «Вызываем огонь на себя» и кончая снятым в этой реальности «Латиноамериканским вариантом». В холодильнике оказались пакеты с фруктовыми соками, шоколадные и творожные батончики, в общем, то, чем можно было перекусить. Радиочасы наигрывали антоновскую «От печали до радости».

«Похоже, что вначале хотят предложить пряник, – решил Виктор, – а там посмотрим».

Минусом оказалось то, что охранники Виктора, хотя и были вежливы, уклонялись от любых разговоров и отказались разделить с Виктором ужин, который к их приходу уже занесли в номер. «Одно из двух, – подумал он, – либо это инструкция, чтобы не отвлекались – и это естественно и разумно, – либо они не должны вступать со мной в контакт, и это не совсем понятно. Это как раз я по идее должен сейчас не наболтать лишнего».

Расположились охранники в двух креслах – одно возле двери в лоджию, другое напротив, со стороны двери в коридор, меж собой не разговаривали, газет и книг не читали.

– Анатолий Петрович, вы не подскажете, можно ли как-то привезти из общежития бритвенный прибор, чтобы утром побриться?

Анатолий Петрович молча встал, выдвинул верхний ящик тумбочки возле дивана и достал оттуда бритву «Харьков» и упаковку ножей к ней в пакете, на котором белела наклейка с красными буквами «Стерилизовано». Выглядел он при этом очень дружелюбно – примерно как Крокодил из старой комедии «Блондинка за углом». «Он такой добрый, он за меня убьет», – вспомнил Виктор фразу из той же комедии.

Сумерки за окном давно сгустились, и над мансардной крышей исполкома виднелось зарево от уличных огней микрорайона Старый Аэропорт. Виктору очень хотелось посмотреть, как тут сняли продолжение про Штирлица, но, удержавшись от соблазна, он включил ТВ и, перебирая кнопки на пульте, нашел брянский канал.

– Как уже сообщалось, – приятным голосом произнесла молоденькая ведущая, – сегодня вечером на вокзале Брянск-один произошло покушение на гражданку Германии Ингу Лацман, сотрудницу торгового представительства. Неизвестный произвел несколько выстрелов, в результате которых гражданка Лацман получила ранение и сейчас помещена в больницу. В настоящее время жизнь ее находится вне опасности. Благодаря умелым действиям сотрудников правоохранительных органов удалось избежать больших жертв. По горячим следам ведется расследование, о ходе которого мы будем сообщать вам в следующих выпусках…

Оба охранника не проявили никаких эмоций. На экране появился какой-то хозяйственник и начал рассказывать о росте добычи циркониевых руд на Унеча-Крапивенском месторождении. Для интереса Виктор подошел к телефону – это был белый, блестящий пузатый аппарат с большими кнопками – и поднял трубку. Телефон оказался отключен.

– Не работает, – сказал Виктор, обратившись к Семену Игнатьевичу. Тот молча пожал плечами и больше никаких действий не предпринял. Видимо, так полагалось.

«Интересно, имею ли я право на звонок?» – подумал Виктор. И вообще все произошедшее начинало казаться ему все более странным. Если, конечно, считать обычным делом то, что было до выстрелов.

Модернизация – она, конечно, модернизацией, но вряд ли их процессуальный кодекс так уж сильно отличается от нашего, рассуждал Виктор, а если так, то непонятно, как все вот это в него вписывается, как-то поперек идет всех представлений о том, что должны с ним делать. И это первое.

Второе еще занятнее: выходит, ЦРУ вполне верит в попаданцев из будущего. Стало быть, и КГБ верит, и этим объясняется шмон мобил, розыски людей с необычными способностями и, наконец, визит в кооператив товарища Семиверстовой, то есть проверяли мигрантов. Попаданцы здесь штатная ситуация, и они объявлены в розыск. Но тогда непонятно отсутствие действий, тем более что улики налицо. Непонятно, почему его никто никуда не тащит, не расспрашивает, не пытается в той или иной форме получить информацию о будущем, а скорее наоборот.

«Может, наших тут целая группа? Интересно, а что в соседних номерах? Может, и там тоже? Нет, вряд ли. Тогда нет смысла сажать столько охраны в каждый номер».

На экран вернулась дикторша и начала рассказывать о жизни троллейбусов. «Пятерку» продлили до Автозаводца, на Новостройке построили теплый остановочный павильон, а на Ново-Советской оборудовали навес у Интерната. Простые провинциальные новости, подумал Виктор. Людям за пределами столицы малоинтересно, что делают звезды в постели или за что сняли министра. Им интересно, куда что провели или где что заасфальтировали. Им это ближе. И уж конечно им абсолютно до фонаря, когда в Москве исчезнут пробки, если они не собираются туда съездить на пару дней. Кстати, а как же они исчезнут, если здесь их просто нет?

Виктор вырубил зомбоящик и стал стелить на диване.

«Надо отдохнуть. Может, тут среди ночи на допрос вызовут».

И еще он подумал о том, что в его жизни вновь наступила перезагрузка, и надо заново привыкать ко всему, что с ним теперь будет происходить.

Глава 4 Атака хронов

Утро настало обычное. В креслах сидели уже другие охранники. Из окна, из-за тюлевой занавески было видно, как на фоне чистейшего голубого неба золотится воздушная филигрань вершины старой березы, заботливо сохраненной здесь строителями. Ветви, словно пряди женских волос, покачивались на ветру, и с них срывались и, кружась, опускались в глубину двора светящиеся под солнцем листья.

«Какая прелесть! – подумал Виктор. – Сколько раз видел подобную вещь, но только сейчас понял, что за сказочная красота бывает рядом с человеком».

После завтрака его вновь проводили в кабинет к Семиверстовой. Он сразу узнал свой плащ на вешалке возле двери.

– Уже почистили? – спросил он, пытаясь найти хотя бы намек на грязь.

– Все в порядке?

– Это потрясающе, он прямо как новый. Как в рекламном ролике…

– Он и есть новый. Это новозыбковский.

– Они уже такие делают?

– Теперь будут делать. Думаю, мы опередим итальянцев по фасону. Носите на здоровье.

– Спасибо…

– Вам спасибо. Присаживайтесь. То, что у нас будет сейчас, называется собеседование. Это значит, что вы не обязаны отвечать на вопросы, и то, что вы станете говорить, не будет использовано ни против вас, ни в вашу пользу. Почему так – это вы сейчас тоже узнаете. Возражений нет?

«А смысл возражений? – подумал он. – Если бы знать, что тут задумано… А узнать не у кого…»

– Пока нет, – ответил он осторожно.

– Я так и думала. Знаете, во время проверки в кооперативе – вы уж извините за этот маленький розыгрыш – вы произвели очень хорошее впечатление.

– Спасибо. Вы тоже.

– Ой ли? Ну что же, приступим. Скажите, Виктор Сергеевич, это не первое ваше перемещение во времени?

– Простите, не понял, – ответил Виктор после некоторой паузы.

– Нет, это не провокационный вопрос с целью направить вас в психушку, как вы только что подумали. Можете отвечать правду и не думать, поверю я или нет.

– Н-ну… Если я скажу, что это уже третий случай, я сильно сойду за сумасшедшего?

– Для нас – не сойдете… Скажите, а вот вы не замечали, предыдущие путешествия протекали совершенно по-разному, или что-то повторялось?

Виктор задумался.

– Если честно – сюжет примерно один и тот же. И здесь вначале похоже.

– Вы уверены? Виктор Сергеевич, постарайтесь спокойно выслушать то, что я вам сейчас сообщу. Вас, скорее всего, используют в качестве хроноагента.

«Мать твою за ногу! – молнией сверкнуло в голове. – Да это же что? Шпионаж, измена, и вплоть до высшей?! Хотя… Используют – это вроде как отсутствие умысла и помимо воли… может, даже и жертва! Да… а и вообще – что такое хроноагент? Может, это у них просто термин такой – хроноагент… вон у нас агентов влияния сколько, и никого не посадили… но здесь-то бы их точно… а может, просто этим словом пугают? Психологическое давление? А чего хотят? Спокойно, спокойно…»

– Кто использует? – спросил Виктор, ибо лучшего ничего в голову не приходило.

– Ну, если бы мы знали… Но я бы удивилась, если бы об этом знали вы. Судя по всему, вы хроноагент четвертого рода.

– В смысле?

– Есть четыре рода хроноагентов. Хроноагент первого рода – это тот, кто, действуя конспиративно, выходит на лиц, от которых зависит ход истории, и пытается на них влиять. Но это хорошо для фантастов. Открывать ногой кабинет первого лица хотят слишком многие. Включая разных проходимцев и агентов иностранных держав. Поэтому власть либо создает механизмы защиты от таких личностей, либо превращается в марионеточный режим, а у марионеток есть свои хозяева, которые тоже не допустят, чтобы их куклами играл кто-то другой. Короче, там, где мир поделен на хозяев и марионеточные режимы, хроноагентам первого рода делать нечего. Даже сверхспособности не помогут. Помните Распутина?

– Он что, этот, хроно… агент?

– Не суть важно. Экстрасенс с сильным влиянием на царскую семью. И что? Его просто ликвидировали.

В терминале на столе Светланы что-то пиликнуло, и она быстрым движением пальцев отбила на клаве ответ.

– Хроноагент второго рода, – продолжала она, – это человек из будущего, которого сильные мира сего сами приближают к себе за знания о будущем и который сознательно направляет их действия в нужное ему русло. Вроде Василия Блаженного или кого-то из экстрасенсов. Тоже любимая тема фантастов. Попадешь в прошлое, тут тебя к царскому столу, гуся жареного пододвинут, кубок нальют, – а расскажи-ка, как наше государство обустроить, Константинополь прибрать, и вообще так, чтобы были у нас полная демократия и права человека при крепостном праве. Как вы понимаете, по умолчанию царь не глуп, а если нет, то и не он решает. Если царь кого-то использует, как информатора, он знает искажения в канале связи. Почему юродивых звали? Потому что юродивый – дурак, он никакими интересами при дворе не связан, терять ему нечего, кроме своих вериг, речи не контролирует, несет все, что слышал, как автоответчик, да его еще вином напоят, чтобы разболтался. И вообще царю выгодно этого дурака провидцем выставить, для психологического давления на свиту – дескать, вот вы тут у меня все под колпаком. А хроноагент – как его проверишь? На дыбу его, болезного, и дознавать, кем подослан. Короче, все это сработает лишь в том случае, когда в государстве власть подорвана и местная знать готова стать марионеточной. Дескать, ах-ах, какие у вас стеклянные бусы, какие вы все передовые, мы тоже хотим в ваш образ жизни. Помните, как у вас там Горбачев на мобильник от «Нокии» пялился?

– Вы знаете про нашу реальность?

– Как видите. Поэтому вы можете иметь свой взгляд на нее, но намеренно искажать не советую. Теперь хроноагент третьего рода. Человек с закладкой в мозгах. Сам по себе простой, в политике неискушенный, манипулировать чужим мнением не способен, так что допросы, психологическое давление, даже пытки – это бесполезно, из сознания у него ничего не выкачать. Но он зомбирован, психологически обработан перед переходом, и, обретя доверие, он незаметно начинает подбрасывать информацию, заложенную в подсознание. Знаете, у Стругацких был такой роман – «Жук в муравейнике»? Там немножко другое, но принцип тот же – в нужный момент работает программа. Если с агентом третьего рода работают просто ученые, обществоведы, в общем, интеллектуалы, которые в вопросах дезинформации несведущи, диверсия будет успешной. Если работают профессионалы или политики значительной величины, знающие толк в интригах, такого агента, скорее всего, вычислят. Вы понимаете, о чем идет речь.

– Ну да. А что, этих хроноагентов в самом деле так много, что… Хотя, извините, это, наверное, тайна.

– У нас просто хорошие аналитики. Теперь, собственно, ваш случай. Агент четвертого рода предназначен для обществ, где уже есть средства массовой информации и хотя бы примитивные понятия об информационной войне. Он не зомбирован, действует согласно своему разумению, обычно просто стремится выжить в новых для него условиях. Как непрофессионал без подготовки, быстро попадает в поле зрения органов госбезопасности. Обычно у него при себе минимум предметов первой необходимости, указывающих на принадлежность к другому времени. Собственно, то же, что и у вас. Согласны?

– В чем?

– В том, что у вас минимум предметов.

– Были еще пакеты. С продуктами.

– Это тоже минимум. И вот как только установлено, что это случайный человек, ни в каких местных делах не заинтересован, но имеет массу информации о будущем, у лиц, принимающих решения на уровне страны, возникает большой соблазн это уникальное явление использовать в своих целях. То есть то, что с вами в других временах происходило примерно то же самое, – это не случайность. Это ваше задание. В деталях может быть отличие, но в целом – типовое задание. Оно определено вашим характером, вашими знаниями и так далее. Поскольку вы не меняетесь, вас используют для одних и тех же заданий. Понятно?

– Не совсем.

– Ну, представьте себе, что детям дали куклу… – она посмотрела на Виктора и на мгновение задумалась, – ну, положим, не куклу, а игрушечный пистолет. Они будут играть в войну: пыщь-пыщь, пиу-пиу. Дадут другим детям – они тоже будут играть в войну, и так далее. А когда есть несколько игроков, каждый из которых хочет изменить свой статус игрушечным пистолетом, – это уже не жук в муравейнике. Это слон в муравейнике. Если манипуляция не обнаружена, то последствия могут быть глобальными. Это понятно?

«К чему она клонит? Если человеком начнут играть, то кто виноват – тот, кто играет, или тот, кем? Виноват, что он плохая игрушка? Хотя тот, кто играет, себя винить не будет».

– Как-то, знаете, не верится, что эта игрушка заставит правителей действовать против их интересов.

– Ну, это просто. Из теории нейронных структур следует, что принципиально новая информация приводит к рождению новых или гибели имеющихся у системы элементов. Информационные процессы могут приводить к разрушению окружающего материального мира, а раз процесс обучения неизбежен, то неизбежна гибель элементов, а, значит, обеднение схемы… чувствую, это до вас опять не доходит.

– Ну почему же не доходит? – возмутился Виктор, которому, честно говоря, надоело просто выслушивать проявления Высшего Разума. – Короче, любую систему можно обучить так, что она развалится.

– Вы интуитивно уловили суть теории? – удивилась Светлана.

– А почему нет?

– Ну что ж, пойдем дальше. Каждая человеческая цивилизация – а их на Земле несколько сотен – это своего рода сеть, в которой постоянно рождаются и умирают знания и информационные связи. Каждая цивилизация устанавливает для себя порядок, при котором она будет устойчива: принципы отношений между людьми, мораль, законы, деловые принципы, порядок воспитания детей. Каждая цивилизация защищает этот порядок, запрещая определенные вопросы или определенную информацию, которая для этого порядка опасна. Необязательно за высказывания будут отрубать голову или сажать – можно скомпрометировать говорящего, забить информационным шумом, но так или иначе опасную информацию изолируют. Кстати, в так называемом свободном мире в тюрьму посадить тоже могут: например, отрицание холокоста – это информация, которая разрушает Израиль и систему сионистских организаций.

– Но геноцид-то был, – дипломатично возразил Виктор.

– Конечно был, и против евреев с цыганами, и против славян, так что неонацистов мы тоже не оправдываем, их работы подрывают и СССР. В общем, информационное оружие – это способы пробить барьер, закинуть смысловой вирус, или, как у нас называют, деструктивную информацию. Такую, что заставит общество, институты власти воевать против самих себя, когда страну сама же власть и разрушает. В общем, если заметите, что власть ведет страну к гибели, прежде чем с этой властью бороться, сперва поищите, не стоит ли за этим кто-нибудь извне.

– Будем искать, – машинально ответил Виктор.

– С вами все в порядке? Может, позвать психолога?

– Нет-нет, это я так, задумался, – поскорее ответил он, а про себя добавил «Черт его знает, какой тут у них психолог».

– Знаете, люди могут испытывать эмоциональный шок, узнав о том, что они хроноагенты. Поэтому для реабилитации инструкция предусматривает помощь психолога.

«Люди… они… множественное число… Может, здесь просто такой способ убирать инакомыслящих? Ну да, угроза хроноагентов, а под это дело можно и любого, кто ничего не совершал, важно ведь не совершать, а быть собой… А что они со мной так возятся? Нужен живой хроноагент, чтобы оправдать репрессии? Кстати, это же и признательных показаний не нужно».

– Если вы уже привыкли к ситуации, – продолжала Светлана Викторовна, – то сейчас подойдут специалисты, и вы им все расскажете.

«Все – что? Им нужны против кого-то показания? В кооперативе?»

– Привыкаю, – ответил Виктор, стараясь сохранять вид наивного человека. – А рассказать о чем? О будущем?

– О прошлом.О ваших визитах туда. Как попали, при каких обстоятельствах, чего от вас требовали представители власти, как вы выполняли их требования, что им сообщали, на что это должно влиять. Детектор лжи пока применять не будем, пока все на доверии, только видео– и аудиозапись. В ваших интересах – чтобы мы получили сейчас чистую картину. Что-то поменять, приукрасить – этим вы никому лучше не сделаете. Обеденный перерыв, с полпервого до полвторого, можно будет погулять во внутреннем садике.

– Прогулки уже разрешены.

– Практически. Дело в том… – Она замялась, встала со стула, зачем-то взяла еженедельник, но, не став листать, просто поставила на стол вертикально, слегка опершись руками, – дело в том, что стрелявший в вас бесследно исчез.

Глава 5 Трудно быть багом

К вечеру после ужина – на этот раз в столовой, по талонам бесплатного питания для командировочных – его вновь проводили в «убежище». Число охранников оптимизировали до одного. Почему – Виктор так и не понял, как и того, что значит «бесследно исчез».

Было ясно одно – надо поддерживать физическую и моральную форму. Он опять побрился – мысль о возможном ночном вызове не оставляла его, и он хотел встретить этот момент приведенным в порядок, – принял душ и нашел среди кассет в тумбочке «Путь в «Сатурн». «Это должно придавать силы», – сказал он себе.

«Итак, меня пока изучают, – рассуждал он, глядя на экран. – И правильно делают. Чем больше изучат, тем меньше причин видеть во мне угрозу. Слон в муравейнике… Угораздило сразу налететь на этих журналистов. Хотя, конечно, если о моем появлении знают на Западе, то это уже гарантия, что… Да нет никакой гарантии. Если что – просто как жертва этой самой перестрелки на вокзале, и все. На Запад только лохи надеются».

Самое паршивое в том, что эта роковая брюнетка отчасти права, подумал Виктор. В информационном обществе обычный человек, просто будучи самостоятельной личностью, может стать разрушителем общественных устоев. И дело даже не в том, что до него домогается государство, чтобы сотворить произвол, как об этом пишут всякие диссиденты, даже не в том, чтобы над ним хотел сотворить произвол кто-то облеченный властью, нет! Все это случаи известны и понятны, и человек, даже при полной невозможности противостоять произволу, все-таки чувствует, что на его стороне правда. Страшно было то, что он действительно может представлять собой опасность, и в этом случае сама совесть будет требовать ограждения его от общества только за то, что он существует, какой есть, каким его сформировала вся предыдущая жизнь, система и то же общество.

Этот печальный факт камня на камне не оставлял от тех надежд, которыми было пронизано светлое, солнечное утро российского интернета в том самом девяносто восьмом нашей реальности. В ту пору собравшиеся в сети интеллектуалы, знавшие английский со словарем, слова из трех букв URL, FTP и WWW, а также где в настройках Нетскейпа менять шрифты на кодировку KOI-8, честно надеялись, что новая технология вернет наше общество от демократии представительной, потонувшей в партийных интригах и сливах копромата, к прямой интернет-демократии, простой и незамутненной, как античный форум. Они мечтали о мире, где каждая кухарка сможет управлять государством через электронные собрания граждан и общаться с руководителями всех уровней через чаты и рассылки. Они мечтали о слиянии миллионов людей в коллективный разум, который из разных точек России и мира напишет Великую Энциклопедическую Книгу, где будет собрана вся мудрость о ходе реформ, борьбе с кризисом, коррупцией и миграцией, и, конечно, о защите прав человека и окружающей среды.

Все эти мечты о галактической интернет-демократии уперлись в человека, точнее – в его личность. Пока в Рунете сидел советский человек, точнее, квалифицированная и морально устойчивая часть ИТР, дорвавшаяся до модема 14400 бод и мечтавшая о 56К, как о манне небесной, с ее уровнем образования, моральным кодексом и привычкой, как в песне, раньше думать о Родине, а потом о себе, интернет-демократия казалась такой же близкой, как мировая революция в 1918 году. Но стоило только в мировой паутине оказаться детям той самой демократии, ради которой все и затевалось, то есть тем, кто гребет под себя и кому без разницы, каких размеров его отечество, стало очевидным, что либо демократия, как государственный строй, этих своих детей сожрет, либо они ее, но кто-то кого-то должен. Коллективный разум превращался в коллективный троллинг, электронные собрания – в организацию взаимных плевков в острой или хронической форме, а сами сервисы общения последовательно заплывали спамом.

Интернет уперся в собственное противоречие, с коим и был рожден. С одной стороны, все понимают, что если троллей и прочую шушеру не гнобить самым тоталитарным образом, то они заполонят все пространство, с другой стороны, если гнобить троллей, они создадут свои форумы, где троллями уже будут считаться нормальные люди. Интернет по своей технической природе демократичен, как публичный сортир, где каждый может нацарапать на стенке любое мнение по любому вопросу. Однако любое мнение ценно лишь в той степени, в какой отражает наличие знаний и мозгов у того, кто его высказал. И если в равной степени давать говорить каждому и считать одинаково ценным мнение этого каждого, то мы довольно быстро упремся в то, что пространство окажется забито множеством мало– или вовсе даже неквалифицированных мнений. При этом нормальные люди, увидев это, просто не будут там писать и даже читать это не будут. То есть интернет в его нынешнем виде дал право человеку свободно думать и говорить, но лишил его смысла делать и то и другое.

Более того, стремление каждого к личному самоутверждению, ставшее основной моралью нынешнего общества, ведет к тому, что любая борьба мнений в интернете из поиска истины превращается в борьбу личностей или групп за место в информационном пространстве. Чем дальше идет спор, тем менее важно, зачем он был начат, тем важнее своим постингом стать на голову противника; и так до тех пор, пока демократический обмен мнениями окончательно не превращается в излияние дерьма.

В довершение всего годы свободного виртуального общения сограждан привели к привычке отрывать свое «Я» физическое от «Я» сетевого. Юзер почувствовал себя Фантомасом, который может в любой момент натянуть на себя любое «Я», что угодно с ним сделать и заменить другим, а если надо – наплодить сразу целый десяток. Возможность изгаляться над собственным сетевым «Я» приучила относиться с пренебрежением и к сетевому «Я» окружающих, и эта привычка к безответственности будет подсознательно переноситься на любые инструменты виртуального общения, даже если там не будет анонимности.

И если мы, находясь в здравом уме и твердой памяти, хотим сделать из этой виртуальной помойки инструмент общественного самоуправления, то у нас только два варианта. Либо придется вновь привести всех пользователей и-димокраси к стандарту добропорядочного советского человека, либо надо плюнуть на принципы и пользоваться этой непосредственной интернет-демократией как красивым прикрытием волюнтаризма, что тоже есть выход.

Внезапно ожил телефон. Резкая электронная трель оборвала речь немецкого офицера из разведшколы: Виктор надавил на паузу на телевизорном пульте. Хорошо останавливать немцев пультом, усмехнулся он про себя. Охранник снял трубку и спустя секунду протянул ее Виктору:

– Вас.

В трубке послышался голос Светланы:

– Виктор Сергеевич, вы еще не ложитесь спать?

– Нет. Смотрю кино.

– Вы не возражаете, если я к вам зайду уточнить кое-какие детали? А то гонять вас туда-сюда уже поздно.

«А инструкция это позволяет?» – подумал Виктор, но неожиданно для себя спросил:

– А вы еще работаете?

– Да… Надеюсь, что дома ругать не будут.

– Ну подходите, может, побыстрее разберемся.

Она появилась из-за застекленной двери прихожей, внеся с собой какую-то вечернюю свежесть и все тот же преследующий повсюду запах дымка от сжигаемых листьев. В овраге дачи, и за запретами трудно проследить, подумал Виктор.

– Ну, как вы устроились?

– Великолепно.

– Хорошо, что не теряете чувство юмора.

– Абсолютно серьезно. По сравнению с положением секс-рабынь из бывшего Союза в Лондоне из нашей реальности мое положение можно считать королевским.

– Вы имеете в виду женщин – асоциальных элементов, выехавших за рубеж?

– Я имею в виду женщин, вывезенных обманом или насильно и которых избивают и заставляют отдаваться клиентам до тридцати раз в день. Таких данных о нашей реальности в досье нет?

– Вы хотите меня шокировать?

– Нет. Просто хочу объяснить, почему я не принял от Запада миллион, если такое поведение выглядит странным.

– У нас оно не выглядит странным. Чего бы вы здесь больше всего хотели?

– Работать. Самое время работать. Понимаете, для нас на заводе в перестройку не колбаса была главное. Мы не колбасы требовали, черт с ней, яйца можно есть, кур, нашли бы что, все бы это наладилось. Нам, выученным работать, исследовать, приученным мечтать о завтрашнем дне, надо было самореализоваться. Внедрить изобретения, рацухи, создать, черт возьми, то, что лучше JVC, «шарпа» или «соньки». Надоело быть вторыми и третьими, хотелось быть первыми, как Королев, Курчатов, Попов, те, про кого писали книги, снимали кино, чьи портреты вешали в аудиториях института. Это была великая мечта инженера. Большинство в этом не признавалось, нескромно вроде, но в подсознании у всех это было – чтобы государство смогло взять от нас все, на что мы способны, для чего учились.

– Ну а как же очереди, все эти бытовые неудобства, дефицит…

– Светлана Викторовна, я вам вот что скажу. В конце перестройки приезжал к нам в Брянск один демократ… как же его звали-то… а, вспомнил: Артем Тарасов. Первый легальный миллионер. Он куда-то там выдвигался. Ну так вот, он ведь не колбасу нам обещал! И даже не черную икру всем! Он обещал такой строй, где в человеке ценят новатора. О швейной машине нам рассказывал, которая шьет взад, вперед, вбок, чуть ли не фанеру, еще про что-то, сейчас уже не помню… Народ чуть не на руках его носил.

– А потом?

– А после реформы о нем не слышно стало, не знаю уже. Но вот что главное: вот здесь, у вас, я увидел то, что он нам тогда обещал, такой строй, общество свободного труда. Он обещал, а вы это здесь сделали. Вот теперь, при такой жизни, только работать. Машины создавать, дороги высокоскоростные строить на триста, на пятьсот километров в час.

– А дороги-то зачем? – удивилась Светлана и, по-видимому, искренне.

– Ну как же?.. Ну, вот что с Китаем сейчас подписывают, и вообще… Мобильность-то населения повышается.

– А, это… Но это в основном технология на экспорт, у нас ее развивать не будут. Нерационально.

– В смысле дорого?

– Не дорого, а нерационально. Помните, в шестидесятых сверхзвуковые пассажирские самолеты делали? Ту-144, «Конкорд»… Они не прижились. Нерационально.

– Постойте, но как же Франция, Германия, Япония, тот же Китай…

– Но это когда начиналось-то? Альтернативы физической мобильности в то время просто не было. Поэтому за рубежом создали из этой мобильности культ, ввели ее в экономическую теорию, чтобы оправдать развитие огромной технической структуры скоростных железных дорог, которая сама себя лоббирует. А теперь посмотрите на Россию. У нас огромные пространства, и людей на них мало. Вы представляете, сколько надо строить дорог и с какой скоростью ездить, чтобы человек смог наши необъятные пространства охватить? Здесь нужна иная технология, когда человек в долю секунды перемещается в любое место Союза.

– И вы ее нашли? – ахнул Виктор.

«Так, может… так, может, и по времени они перемещают?!»

Светлана улыбнулась:

– Конечно, нашли. Компьютерные сети. Основной транспорт будущего. Человек, не выходя из дома, не выезжая за город, может в любой момент перелететь и в Магадан, и в Ригу, и в Ташкент. Он может так ездить в командировки, посещать строительные объекты – а уже есть такая технология телекамер через сети, – может присутствовать на совещаниях, делать чертежи машин в десятках организаций, разбросанных по стране, управлять огромными фирмами и даже ставить опыты – ведь основную часть информации ученым теперь дают не личные наблюдения, а сигналы приборов. А сигналы можно передать по сети куда угодно и обрабатывать где угодно.

– Но ведь не все же так можно решить. Например, вживую съездить к родственникам, да и на юг… На море не будешь просто смотреть.

– Если надо срочно к родственникам, у нас удешевляют авиаперевозки. Первые пассажирские машины у нас строили на основе бомбардировщиков и военно-транспортных самолетов, а сейчас основное – это экономичность. А на юг главное – правильно организовать сервис. Раньше человек мучился несколько суток в вагоне, теперь, войдя в поезд, он начинает отдыхать. Ездят же люди в круизы на теплоходах по Волге или Днепру, там вообще медленно, но они отдыхают, я сама так с детьми ездила. Купались на каждой стоянке, сколько городов новых повидали…

– Мне тоже доводилось. Красивые места в России…

– Вот как только человек садится в поезд – это для него железнодорожный круиз в двухэтажных вагонах. Даже питание каждому по диете определяют, как в ведомственной поликлинике врачи указали. Компьютерные сети в умелых руках – это все. Только важно четко разделить, где вопрос решает переброска информации, а где человек должен остаться человеком, живым, чувствующим, а не уходить в почтовые романы. Культура здесь еще не сказала своего последнего слова.

– М-да. Скажите честно, зачем вам при всем при этом неандерталец из капиталистического прошлого? Кроме научного интереса и проверочных мероприятий, каких вшей он с собой завез?

– Вот вы как… А я только что хотела вас спросить, как вы смотрите на перспективы демократизации СССР. Без развала страны, конечно.

«Провокационный вопрос? Или… А что меня провоцировать? Я вообще-то тут из демократической страны, значит, как честный гражданин, в демократию просто не могу не верить».

– А что, знаете, у вас получится. Вы только, пожалуйста, как японцы говорят, лица своего не теряйте. Демократия – это не право личности, это право личностей уживаться вместе, рассудить по справедливости… Это, это… как вам сказать, это диктатура закона, ума и совести; этими тремя вещами невозможно злоупотребить.

– Я смотрю, вы взволнованы.

– Так. Наболело. Понимаете, ходишь тут у вас и завидуешь – почему мы не смогли так же?

– У вас еще все в будущем. Вот вас изучим, посмотрим, какие в вашем мире, как говорят на Западе, баги. Может, и найдем что посоветовать.

– Хочется верить.

«Баги, значит, будут по мне изучать… Ладно, не бери в голову, по ком им еще их изучать-то?»

– А пока вот это вам оставлю… – И она положила на стол ярко-зеленый пластмассовый футляр размером примерно с органайзер, напоминавший то, что Виктор заметил у подростков возле подъезда Мозинцева в первый раз; за коробкой появились адаптер питания и шнур. – Всего доброго, а то в семье заждались.

– Вам тоже всего доброго. До завтра!

Ее силуэт в элегантном красном пальто растаял в ярких лучах люминесцентных ламп гостиничного коридора; вместе с лучами в номер залетело свистящее эхо от пылесоса горничной, убирающей ковер, распалось, растеклось по обоям и потолку – и замерло, отсеченное закрывшейся дверью. Виктор раскрыл футляр: внутри обнаружилась клавиатура немного побольше, чем у недавно вышедших из моды в нашей реальности китайских записных книжек, и жидкокристаллический экран с почтовую открытку, по виду черно-белый. Он передвинул рычажок «Вкл.»: на экране, одна сменяя другую, появились надписи:

«Компулятор КМТ407П идет загрузка…»

«Обнаружен канал открытой радиосети. Войти под именем Сварог14 Д/Н?»

Виктор нажал «Д», на что девайс ответил «Вход в сеть с правами 1 уровня»: здесь это соответствовало тому, что у нас обычно называют «guest». Впрочем, здесь guest’а, как такового, не существовало из-за отсутствия анонимности.

На экране высветилось что-то вроде интерфейса браузера Lynx под терминал VT100 и восьмидесятисимвольный дисплей; тут Виктору стало понятно, что качественная каталогизация в здешнем вебе – это жестокая необходимость.

«А сервак небось распознает клиент и сразу выдает под него страничку, – попутно заметил он. – Стало быть, компулятор – это нетбук, только менее продвинутый. Интересно, зачем мне его дали? Прорыв информационной блокады? Или смотрят, не попытаюсь ли с кем-то связаться, дать сигнал? Ладно, глянем теперь Уголовный кодекс».

…Отдельной статьи за хроноагентство Виктор не нашел, и это его немного обнадежило. Правда, это значило лишь то, что сведения о попаданцах будут держать в секрете, да и припаять шпионаж по формальным признакам при желании всегда можно, даже если ни одно государство мира не признает его, Виктора, своим агентом или хотя бы гражданином (а кто в таких случаях признает?). В разделе «Преступления в сфере информации» были вполне предсказуемые статьи за несанкционированный доступ, создание вредоносных программ, а также нарушение деятельности государственных компьютерных систем путем физического воздействия на аппаратуру, носители информации и средства передачи данных. Зато среди госпреступлений, в числе прочего, обнаружилось разъяснение, что к антисоветской агитации и пропаганде, в частности, относится публичное отрицание справедливого характера Великой Отечественной со стороны СССР, решающей роли последнего в разгроме фашизма, освободительной роли РККА, а также многонациональности характера фашистского геноцида. Виктор хихикнул: последним сразу долбанули и по нацистам и по сионистам. Кстати, отрицать или умалять роль партии в победе советского народа над фашизмом как раз не запрещалось: то ли партноменклатуре показали место, чтобы не выпендривалась (и опять интересно, кто именно? не сама же?), то ли, наоборот, эта роль казалась здесь очевидной.

«Партократию, как класс, здесь сдерживают информационным оружием! – вдруг пронеслось у него в мыслях. – Ну да – прямой пиар ограничивают, критику хоть через заднее крыльцо, но пропускают, и, видно, полного идеологического контроля не дают, да еще эта фраза про демократизацию, если это не провокация, конечно… А как же она, эта партократия, не взяла реванша, что ее держит?»

«Кстати, сегодня уже неделя, как я здесь, – подумал он спустя минуту, – всего неделя, а почему-то такое чувство, что в этой реальности и родился. Может, это действительно так? СССР – наша историческая родина, и мы оказались из нее изгнаны, разделены, рассеяны по лицу земли? А может, не только СССР? Где наша земля обетованная – на Красной площади в Москве, на Владимирской горке в Киеве? А может, на Косовом поле?»

– Простите, занавеску можно открыть? – спросил он охранника; тот кивнул. Виктор погасил свет и раздвинул шторы. Над подсвеченным прожекторами фасадом планового корпуса сияло чистое ночное небо, и самой яркой и крупной звездой, пересекая черноту, плыла БКС, поднебесный авианосец этой новой и не во всем еще понятной, но уже ставшей такой близкой ему России.

Глава 6 Регрессор

После ясной ночи утро выдалось туманным. Светлана Викторовна закрыла форточку, чтобы сырость не заползала в кабинет.

– Как освоились с техникой?

– Все гениальное просто, – ответил Виктор, – странно только, что у нас не стали развивать это направление. Знаете, тут у меня за ночь кое-какие соображения возникли, вы не возражаете, если я ими поделюсь?

– Конечно. Я слушаю.

– Вы вчера сказали, что стрелявший исчез бесследно. В каком смысле бесследно? Просто опытен и не оставил следов?

– Это соображения или вопрос?

– Это вопрос, на котором строятся соображения.

– Хорошо. Он исчез бесследно в прямом смысле. Когда поднимался на чердак, видеонаблюдением зафиксировано, куда делся – ни в одной записи нет. На крышу не вылезал, внутри не спрятался, никаких ходов нет. Исчез. Постойте… Вы думаете, что…

– Я думаю, что он открыл огонь и ушел через точку перехода.

– Оружие и боеприпасы были брошены метрах в двадцати от огневой позиции. Кстати, все из нашей реальности. Получается, с оружием перейти нельзя? Тогда все понятно.

– Оно разбирается в оружии? «В Зону нельзя ходить с оружием…» Или он думал, что нельзя…

– Интересная версия, Виктор Сергеевич. Хроноагент – наемный убийца… Мы ее еще не отрабатывали. Но пока в ее пользу только нелогичность фактов. И еще вопрос – кто и зачем?

– А если тот же, кто и посылал?

– А зачем?

– Вы не рассматриваете варианта, что я могу быть только прикрытием для основного хроноагента? Меня перебрасывают к вам, я тут же оставляю кучу следов, ЦРУ высылает своих людей, вы по их следу выходите на меня, все силы задействованы, а в решающий момент – бац! – ни хроноагента, ни киллера, ничего. А настоящий агент спокойно действует.

– Какие у вас основания так считать?

– Слишком много улик. Зачем, например, мне подбрасывают монету? Хотят показать, что мне жандармерия прислала черную метку? А вызов по телефону на Володарку? Если бы я повелся, это бы выглядело так, как будто я имел с кем-то разговор в лесу на выезде.

– Занятно, хотя пока и бездоказательно…

– Да, как и предположения насчет того, что должен скорректировать хроноагент.

– Что за предположения?

– Исправить последствия действий первого хроноагента.

– Вы считаете, что был первый?

– Я не помню случаев в истории, чтобы ваше ведомство бросало столько сил на никем не доказанные гипотезы и разрабатывало целые теории. Либо был хроноагент, либо была достоверная информация о нем.

Светлана молчала примерно с минуту; вообще Виктор заметил, что на размышления при сложном вопросе у нее обычно выходило не больше минуты.

– Ну что же, – наконец ответила она, – хроноагент был, один, давно, двадцать лет назад. С тех пор ждем других.

– И он изменил историю.

– Как видите.

– Это был хроноагент четвертого рода?

– Четвертого, Виктор Сергеевич. Только теорию мы тогда быстро выработали. Привлекли фантастов якобы писать фантастический детектив, популяризующий четкую работу наших спецслужб с людьми из другого времени. Они нам идей и накидали. И еще, самое главное – хроноагент своей миссии не выполнил. Мы отреагировали совсем по-другому. Его рассказ о будущем должен был навести на мысль, что перестройку и реформы надо начать раньше, тогда неизбежный распад Союза принесет меньше жертв. А мы начали совсем другое. То, что сохранит нашу страну… точнее, уже сохранило. Значит, вы считаете, что второй хроноагент должен исправить положение?

– Именно так! С какой стати уже третий раз у меня происходит одно и то же? Залетаю в прошлое, здрасьте-здрасьте, а тут уже до меня кто-то произвел МНВ – минимально необходимое воздействие, – и мир идет уже в другую сторону. Причем, заметьте, я появляюсь в нем не в момент изменений, а тогда, когда он сложился, когда первый попаданец уже давно ни на что не влияет, а все идет своим естественным путем. И появляюсь именно накануне кризиса. Это совпадение или это задача?

– А вы, как я понимаю, исправлять это прошлое как раз не хотите? И потому вас закинули, чтобы подставить нам?

– Причем сразу. Вы должны были взять меня еще у Самолета, но ваши сотрудники взяли ложный след.

– И ваш отъезд с Ингой был бы выходом из игры здесь? Живой вы начали действовать не так, как ложная цель, и тогда они решили подбросить труп с монетой?

– А киллер с понтом ушел в другое время и обрубил концы.

– Тогда получается, что они должны знать методы нашей работы или догадываться. Мы ориентировали население, чтобы обращали внимание на людей с необычными способностями, а они, наоборот, могут прислать того, кто не умеет делать что-то известное современному человеку. Кстати, не забывайте, пожалуйста, что они – это пока только предположение.

– Ну, спецслужбы второй реальности пользовались точками перехода для поворота истории. Это факт.

– Но не факт, что они стоят за всеми случаями. Наоборот, кто-то мог использовать их самих. Хотя опять-таки что-то определенно утверждать мы сможем только в том случае, если обнаружим этого вашего второго. Кстати, он должен вас знать очень хорошо, и не только по фотографии.

Виктор задумался. Светлана тоже молчала, видимо, ожидая реакции. В комнате стало тихо, необычно тихо – по крайней мере, Виктору эта тишина показалась странной.

«Почему меня так удивляет эта тишина? – подумал он. – Такое впечатление, что не хватает чего-то привычного. Шума улицы? Нет. Динамик на стенке молчит? Нет, нет, в этом ничего нового… А, вот оно. Нет шума кулеров. Монитор на столе стоит, а шума системника нет. Для терминальной станции достаточно маломощного процессора, и кулеры не нужны».

Он решился первый нарушить молчание.

– Светлана Викторовна, – начал он, – я понимаю, что перед пришельцем нельзя из осторожности раскрывать все карты, но мне кажется, что если вы расскажете о первом контактере, то мы с вами сможем лучше нащупать истину. В конце концов, если бы моей задачей было вытянуть именно эту информацию, то ни я, ни те, кто гипотетически мог меня сюда закинуть, не стали бы действовать таким глупейшим способом. Наверное, на это необходима санкция вашего руководства…

– За мои полномочия не волнуйтесь, – улыбнулась она. – Хотите кофе? Нас тут недавно оснастили автокофеварками «Экспресс-миньон».

– И кофе «Нескафе»?

– Вы уже у нас были? Двадцать лет назад такой дефицит! В Москву ездили, в очередях стояли за этой коричневой баночкой…

«Это просто какой-то День сурка…»

– …А вообще хотя сейчас это время и критикуют за мелкобуржуазность, но ведь мы с вами жили тогда не только джинсами, дисками и погоней за дефицитом. Были и тогда мечты, в стройотряд ездили на Атоммаш, жили в вагончиках… Даже вот колхоз – иногда жалко, что теперь его отменили, что-то в нем было для студентов. Я, например, там со своим будущим мужем познакомилась.

Кофеварка фыркнула и наполнила две чашки.

– Ну вот, теперь проще слушать будет. Значит, первый хроноагент был выявлен в семьдесят восьмом году.

Светлана дала короткую очередь по клавишам и повернула экран к Виктору. Он ожидал увидеть портрет попаданца, но вместо этого медиапроигрыватель крутил кинохронику предолимпийских времен.

«Проверяет? Следит за реакцией? Знакомо или нет?»

– В руководстве страны к этому времени уже назрел кризис, – продолжала она. – Трижды Герой Советского Союза Леонид Ильич Брежнев начал физически дряхлеть и терять контроль над ситуацией в верхушке. Новое поколение партийной элиты, которое не участвовало в войне и привыкло жить приобретательством и покупкой зарубежного дефицита, все меньше было заинтересовано повышением уровня отечественных потребительских товаров. У этого поколения, которое сейчас условно называют «подлесок», сформировался двойной комплекс неполноценности. Во-первых, это чувство ущербности всего советского по отношению к зарубежному, доходившее до культа импортного барахла, а во-вторых – чувство невостребованности из-за того, что кресла освобождались только для захоронения у Кремлевской стены. Система была слишком стабильной. Плюс к тому руководители республиканских ЦК чувствовали себя ущемленными, потому что на роль генсека не пустят человека из нацменьшинств, и исподволь подходили к мысли отделиться и быть полновластными царьками. Обществоведы не только не смогли дать «подлескам» какую-то цель, кроме дележа кресел, погони за льготами и зарубежными шмотками: хоть и было среди них много людей умных и талантливых, но вместе, как система, они превратились в церковь, в организацию, которая отстаивает догмы. Даже не из страха, а потому что в этой части науки были такие правила продвижения. Вы наверняка сами это помните.

– Да. Поэтому я в гуманитарии и не пошел, хотя говорили, что есть способности.

– Короче, хроноагент был спичкой, поднесенной к соломе.

– И почему не загорелось?

– Не учли психологии русских. Они думали, что Андропов будет действовать как разумный номенклатурщик, то есть побежит за орденом. Его же на этот пост поставили именно потому, что он не станет использовать КГБ, чтобы взять власть. А он поступил как службист. Он решил, что терять нечего, и долг присяге требует от него брать власть в стране профессионально, то есть действуя в рамках закона.

– Законный переворот?

– А чего стоят спецслужбы, если они где-то не смогут в интересах своей страны сделать переворота? Прежде всего Юрий Владимирович представил результаты Брежневу. И подал информацию так, что тот был вне себя. Человек понял, что ему осталось жить три года и не нужны ему ни ордена, ни коллекция автомобилей, ни все эти хвалы в его адрес, а надо бессмертие души. А чтобы обрести это бессмертие, политику надо войти в историю как спасителю Отечества, а еще лучше – мира. Как кофе?

– Вскрытие покажет.

Она хихикнула так, что дрогнула рука; коричневые волны в чашке вышли из берегов.

– Слушайте, ну предупреждайте, я хоть сначала на стол поставлю…

Света вытащила бумажные салфетки и промокнула капли на матовом пластике цвета ореха.

– В результате Андропов получил санкцию генсека на операцию «Ответ», – продолжала она. – Это от «Наш ответ Чемберлену». Создавать теорию нового общества привлекли тех, у кого голова свежая, – технарей, того же Альтшуллера с его прикладной диалектикой, марксистский андеграунд вроде Кагарлицкого, он как раз самиздатом начал баловаться. Из зарубежных даже Гэлбрейта и Окито подключили, правда, они не знали, что работают на КГБ. И представьте себе, вскоре чисто на уровне здравого смысла получили программу перезагрузки советского общества. Вам в институте рассказывали, что уровню производительных сил должен соответствовать уровень производственных отношений?

– Ну да. В теории. Когда до феодализма и капитализма доходили, еще понятно, а как они дальше связываются…

– И неудивительно! После Ленина у нас этими производительными силами философы не занимались! Считали, не их графское дело железки изучать. Так вот, вышло, что после крупного машинного производства – ту, того, что у Маркса, – у нас еще два уровня развития производительных сил получилось. Значит, первая промышленная революция – это вы знаете, это Маркс описал, это механизация. Паровая машина стоит, трансмиссия по зданию, механизмы, станки крутит, объем производства этой машиной ограничен. Отсюда буржуазия, то бишь прямые хозяева этих заводиков, которые еще в состоянии охватить то, чем она руководит, ну и пролетариат – неквалифицированная рабсила, неграмотная, работает за копейки. Сейчас такое производство либо вынесено в страны третьего мира, например, полукустарная продукция из Китая, либо для него на Западе нанимают мигрантов, часто нелегалов, создают подпольные цеха – и там эти мигранты пашут, как рабы, как Марксовы пролетарии. Понятно?

– Угу. То есть пролетариат теперь – это Равшан и Джамшуд.

– Не знаю, кто это, но чувствую, что вы поняли. Вторая революция – это электрификация. Электропривод, конвейер, релейная автоматика. И вот этот массовый поточный выпуск требует других отношений. Во-первых, значительная часть рабочих должна быть грамотной и образованной. Читать чертежи и техпроцессы, знать, что такое электричество, законы физики, подчас иметь руки ювелира и сообразительность шахматиста. Такая рабочая сила не может быть дешевой, ей нужны школы, детсады, больницы, дома отдыха, потому что человек с улицы по невежеству наделает убытков в сто раз больше, чем ему заплатили. Во-вторых, производство стало сложным, и частный предприниматель не может сам разобраться в сложной организации большого завода. Поэтому предприниматель уже не хозяин. Хозяин – аппарат, инженеры, технологи, управленцы. А он – финансист, для него экономические понятия сворачиваются в узкую сферу операции с деньгами. Вот на этом этапе экономические науки не только у нас, но и во всем мире вырождаются, превращаются в узкие ремесленнические дисциплины для бухгалтеров, банкиров и составителей госбюджета. В-третьих, для фордовского производства уже нужна не столько максимальная сиюминутная прибыль, сколько стабильность. Конвейеры легко запустить, но трудно перестраивать. Отсюда необходимость как в общем планировании экономики, так и в определенной унификации человека, подгонки его личных интересов под общественные. И частный предприниматель в этой системе уже получается фигурой лишней, ненужной. Вот Сталин методом проб и ошибок и создал общественный строй под конвейерные производительные силы. Поэтому страна быстро развивалась.

– Это я помню. Но потом-то она все равно затормозилась.

– Сталин умер, началась новая промышленная революция – кибернетизация. Электронная автоматика позволила сделать гибкое автоматизированное производство, которое можно быстро перестроить: вот сейчас нужен самокат – делают самокат, нужен самосвал – делают самосвал. А система-то советская у нас старая осталась, под конвейерную систему, с отраслевыми министерствами, с прямым планированием. И вот эта команда, о которой я вам рассказывала, выработала новую советскую систему, где производственные отношения уже сконструированы под новый уровень производительных сил. Сталин брал за основу американский опыт, теперь взяли японский. Ну, вы из нее кое-что уже видели, так?

– Кое-что. Правда, чисто хозяйственное, до устройства государства не дошел.

– Будет время – ознакомимся. Правда, нового классика марксизма у нас не появилось, гениальных открытий в теории – тоже. Но зато удалось наконец-то понять и использовать то, о чем эти классики писали. Команда выработала не декларацию, не пустой манифест с кучей правильных слов, которые так любит рождать определенная часть нашей интеллигенции, возомнившая себя духовными господами. Команда написала техпроцесс изменения общества – точно так же, как в свое время физики создавали атомную бомбу и космические ракеты, а не просто познавали истины. При Сталине физика и математика стали производительной силой, теперь на производство стали работать философия и политэкономия. Оставался вопрос внедрения. То есть технология легальной смены власти и элиты.

– И тогда использовали то, что удалось выкачать у попаданца? Перестройку, гласность, прочее? Только в другую сторону?

– Ну почему выкачать-то? – удивилась Светлана. – Хотя я понимаю, вы десятилетия жили под давлением мифов о «кровавой гэбне». Хроноагент очень охотно все выложил, правда, первое время пытался выдавать себя за сталиниста, пострадавшего от либерастов. Очень уж себя запугал. Но его легко поймали на противоречиях в показаниях, да и Тофик Гасанович помог, он весьма плодотворно с нами работал. Помните, о нем еще «Техника – молодежи» писала?

– О ком это? А-а, вспомнил! Дадашев, мысли читал в начале семидесятых.

– Тут, Виктор Сергеевич, даже читать не пришлось. Хроноагент Дадашева узнал! Он же журналистом был и в конце восьмидесятых репортаж про него делал. Тут же раскололся, все выложил, что антикоммунист, что Союз ненавидит, что колбасы ему недодали…

– Колбаса – это для них святое.

– Мы поняли. Так вот, для операции нужна была ударная фраза. Как в рекламных роликах, чтобы не разъяснять народу мудреные слова и парализовать волю к сопротивлению номенклатурной верхушки. Надеюсь, я уже подвела вас к выводу?

– Конечно. Вы пуганули их тем, чего они больше всего боялись. Сталиным. А у народа Сталин ассоциировался с политической волей.

– Которая противопоставлена пассивной, апатичной, разленившейся номенклатурной верхушке. Конечно, это не способ для постоянного обновления элиты, но иного выхода не было. Либо мы – их, либо они – Союз. А дальше вы уже примерно должны представлять. Брежнева сменяет Андропов, операция пошла. Андропов же у вас что писал? Что надо разобраться, кто мы и где находимся. А у нас все было известно, оставалось действовать. И пока не опомнились, началось. Вброс компромата, война с троцкизмом, оправдание Сталина и Берии… Народ был просто в восторге: наконец-то наверху глаза открыли! Горбачев тогда сам отказался в генсеки идти, осторожничал. А потом уже Романов в начале восемьдесят четвертого пришел, как либерал, как компромисс, вокруг которого прижатая элита сплотилась, ища новой стабильности. Ну как вам наш вариант?

– Интересно. А сажали много?

– Тех, кто заслужил. Взятки брал, махинаторствовал. Репрессий не было, да и не нужны были. Больше пришлось думать, как бы одной тенью репрессий до смерти не перепугать. Но это не главное. Главное, Виктор Сергеевич, что покушение на вас было инсценировано.

– Как инсценировано? Кем?

– Одна пуля аккуратно в плечо фрау Лацман, легкое и кость не задеты, две пули в бронежилет нашего сотрудника, в наиболее защищенные зоны. Кто-то этот спектакль разыграл.

Глава 7 Найти кошку в стоге сена

– Вы считаете, что своей версией ввожу вас в заблуждение? – спросил Виктор.

– Я считаю, что кто-то всех нас пытается водить за нос. Вас же необязательно убивать физически. Следствие поручат опытным сотрудникам, они быстро придут к выводу об инсценировке, и получаемые от вас правдивые и искренние сведения будут рассматриваться нами как дезинформация. Вас планировали убить информационно. Понимаете?

– То есть вы бы капитулировали?

– Те, кто устроил ваше попадание, точно выбрали время. Во-первых, в СССР грядет смена власти, а вы – тот фактор, который может спровоцировать групповщину и драчки между лидерами. Во-вторых, внешний кризис и формально угроза термоядерной войны – хотя с американцами уже идут переговоры создать общие глобальные силы безопасности. Ядерные технологии расползаются, и не только они. В руках террористов или авантюрных политиков в будущем может оказаться оружие не менее опасное, чем ядерное, но более компактное и дешевое.

– Что за оружие?

– Эту информацию мы вам предоставить не можем. Если у вас его еще не создали и не применили, то лучше, если утечки не будет. На чем мы остановились… В-третьих: скоро понадобится новая перезагрузка системы. Информатизация и наноинженерия создадут новый уровень производительных сил, и ему понадобится новый уровень производственных отношений. Исследования уже идут, и вы – информационный фактор, который может существенно повлиять на выводы.

– Значит, в меня стреляли, чтобы вы решили, что я дезинформатор. Теперь, чтобы ввести противника в заблуждение, вы сделаете вид, что поверили мне, и будете держать у себя по программе защиты свидетелей. Я правильно понял?

– Нет. Где-то завтра-послезавтра вы вернетесь на работу.

– Я, кажется, догадался, почему КГБ направило работать со мной именно вас, – после некоторого раздумья произнес Виктор. – Точнее, почему направило именно женщину. Женщины руководствуются нечеткой, вероятностной логикой, если женщина говорит «да», то с вероятностью пятьдесят процентов это значит, что она говорит «нет».

– Ну, это естественно. У женщин в хромосомном наборе ядра клетки две X-хромосомы. Поэтому женщина, рассуждая, быстро прокручивает цепочку вариантов и выдает ответ, который внешне мало связан с исходной посылкой. Короче, если бы агент-два хотел вас убить, он давно бы это сделал. Штыру же он не колеблясь ликвидировал. Что-то узнал у него и ликвидировал, как свидетеля. А вам подкидывает монету, куда-то зовет… Похоже, он ищет контакта с вами, но почему такими странными способами – непонятно.

– Хотите, как на живца?

– Виктор Сергеевич, вы же знаете, во что превратили вашу страну. И здесь может произойти то же самое, даже еще хуже. Вы же видите, для второго хроноагента человека убить – раз плюнуть. Вы думаете, его к нам – с добрыми намерениями? Посланец высшего разума?

– Не совсем пойму, чем он вам так опасен. У вас тут целая теория, как фильтровать базар прогрессоров, мощный аппарат, поддержка населения…

– Во-первых, не надо исключать у агента возможных сверхспособностей. Во-вторых, обстановка. Мировая постиндустриальная система находится в состоянии глубокого системного кризиса, который после первого обострения стал постоянным, глубинным, и выхода из него не видно. У вас, кстати, наверняка то же самое начнется лет через десять – пятнадцать: распад СССР и эксплуатация ваших природных ресурсов его отсрочит, но не отменит. Сейчас «свободный мир» теряет все то, чего он достиг в семидесятые – восьмидесятые. Вводится шестидесятичасовая рабочая неделя, повышается срок выхода на пенсию, потому что нет средств на ее выплату, снижаются бюджетные расходы, выбрасываются на улицу полицейские, «белые воротнички» – служащие госучреждений, учителя – под предлогом рационализации расходов и так далее. Урезано исследование космоса, остались только расходы на звездные войны, и развиваются частные и частногосударственные прибыльные проекты. И на этом фоне наш Союз как заноза торчит. У нас рабочая неделя в полтора раза короче, возможность духовно развиваться, восстанавливать силы, и при этом у нас рост производства, всеобщая и полная компьютеризация и ударные космические силы… Виктор Сергеевич, они сейчас смотрят на нас так, как брежневский мещанин смотрел на житье в ФРГ, они там слюнки пускают: «Ах, вот они умеют, а мы нет, зачем нам эти демократические и либеральные ценности, дайте нам работу». Естественный выход для США и стран НАТО – это война. Они уже сделали теорию, что у СССР нет права иметь столько природных ресурсов, когда их гнилая системакатится в пропасть, что у них есть право эти ресурсы силой отобрать. И они уже вбивают это в мозги своему обывателю. Скажите, долго Гитлеру требовалось убеждать немцев, что они имеют право силой забрать земли на востоке? Сегодня они планируют захватить Югославию, завтра нападут на СССР. Что вы так смотрите? У нас есть агентурные данные о готовящемся нападении США на СССР.

– У них что, башни свинтило? Это же ядерная война.

– Войну предполагается вести в три этапа. На первом этапе применение ядерного оружия предполагается локализовать в космосе, а война ведется против космической гражданской инфраструктуры – систем связи, глобального позиционирования, метеосистем и так далее. Космическая война должна сплотить развитые страны вокруг США и истощить Союз экономически и морально. Как только Союз ослабнет, планируется начать второй этап – активизацию на территории СССР террористических, национал-сепаратистских, религиозно-экстремистских организаций, чтобы заставить нашу страну воевать с собой же, втягивая в эту войну одну часть народа против другой. Это деморализует армию, позволит инфицировать ее мнениями, что основной враг общества – это бездарное и авантюристичное правительство. И на заключительном этапе, когда изнутри удается парализовать действия РВСН, США допускают локальное применение ядерного оружия для более быстрой ликвидации военно-экономического потенциала СССР. Или вы надеетесь лично смыться отсюда, а что здесь будет с вами же, с вашими родителями, с той, которую вы любили, с вашими детьми, другими, но по сути вашими, – на это все вам наплевать?

«Похоже, у них была еще одна причина: с женщиной спорить невозможно…»

– Что я должен делать?

– Знаете, как ловить черную кошку в стоге сена?

– Никогда не пробовал.

– Она сядет возле норы караулить мышь. Короче, есть стереотипы действий. Поэтому мы будем повторять то, что с вами делали во время предыдущих миссий. Хотя бы наиболее типичные моменты. Это сделает действия второго хроноагента более предсказуемыми. Ну и если вдруг к вам кто-то явится эвакуировать вас обратно в ваше прошлое… простите, будущее, – попробуйте довести до их сведения, что мы хотим вступить с ними в контакт и гарантируем полную неприкосновенность в случае согласия.

– Если они захотят слушать.

– У вас есть другие варианты, как говорят в вашей Эр-Эф, разрулить ситуацию? Капитуляцию не предлагать.

– Я бы сам себя удавил, если бы вздумал ее предлагать.

Светлана встала из-за стола и подошла к окну: с обратной стороны стекла, там, где к раме был на липучках приделан термометр, застрял неведомо как залетевший сюда кленовый листок. Был он желтым, как весенний цветок мать-и-мачехи, и как живой трепыхался от гулявшего по нагорью ветра.

– А у нас просто нет другого выхода, – медленно произнесла она, наблюдая за листком. – Знаете, у меня сын грезит о космических войсках. Пробовала говорить с ним – отвечает: «Мама, ты же знаешь, какое там настоящее товарищество, и в каждом личность видят». Как будто на гражданке ее не видят. «Мама, ну кто же вас с Алиной еще будет защищать, и бабушку…» Нет, я, конечно, понимаю, что правильно, только… Ладно, вернемся к делу. Нам надо еще многое обсудить.

– Да, тем более что я пока не представляю многих деталей, – задумчиво сказал Виктор. – Не понимаю, как будет распутываться эта история с дамочкой из ЦРУ и паспортом, какие должны быть варианты моих действий при контакте с хроноагентом… Наконец, непонятно, почему хроноагент выбирает какие-то сложные и непонятные пути встречи со мной. Вам не кажется, что он меня боится?

– Не будем гадать. Значит, прежде всего вы подписываете прошение о предоставлении вам убежища в СССР, как жертве преследований экстремистских организаций, затем прошение о предоставлении советского гражданства. Эмигрантскую легенду вам якобы сочинила Лацман для вашей легализации в СССР, используя инцидент с нападением неизвестного, и эта легенда якобы объясняет советским властям ваш нелегальный въезд. Получаете гражданство, получаете на этом основании паспорт, подписываете обязательства о неразглашении – вы у нас достаточно много услышали, – ну и приступаете к работе. Мозинцев признает попытку спекуляции валютой – это по нашей части – и выводится из игры. Вы посещаете Лацман в больнице и носите передачи, но отношения между вами якобы охладевают из-за того, что она обманывала вас, выдавая себя за латышку, скрывала наличие ревнивого поклонника… ну, этого достаточно. Хозяева Лацман получают от нее разъяснение, что это необходимо для того, чтобы ослабить внимание КГБ к вам и заодно прояснить обстановку со вмешательством третьей силы. Диски якобы погибли при перестрелке на вокзале – кто-то наступил ботинком на пакет, а от сломанных вы избавились, чтобы не вызывать подозрений. С убежища вас снимают, поскольку «маньяка» спугнули, он скрылся или залег на дно, то есть напрямую не угрожает. Однако в отношении вас, как иммигранта-беженца, проводятся проверочные мероприятия, и ЦРУ вынуждено организовать информацию, подтверждающую эту легенду беженца, чтобы мы вас не раскрыли как хроноагента. В итоге организация вашего выезда откладывается, и за это время на вас может попытаться выйти второй хроноагент. Мы, со своей стороны, обещаем сделать все, чтобы обеспечить вашу безопасность…

– Спасибо, – ответил Виктор. – Я не ребенок, не надо успокаивать. Просто за время до… до контакта со вторым хотелось бы успеть сделать как можно больше полезного. Используя то, что я знаю о будущем, – хоть и не знаю, что из этого для вас пойдет. Хочу чувствовать, что не зря жил, что что-то и здесь после себя оставил. И учтите, что это тоже повторяющийся элемент сценария, или как его там.

– Знаете, вы вот произнесли это, и у меня закралось сомнение, действительно ли вы из Эр-Эф. Или же Эр-Эф не совсем такая, как мы представляем ее по первому агенту.

– Я и сам бы хотел разобраться, какая она. И вообще это для меня не Эр-Эф, а Россия.

– Извините. Наверное, мы тоже многого не знаем о России, хотя и живем в ней, дышим ее воздухом, любим, делаем богатой… Для вас что-нибудь придумаем.

Белое одеяло тумана медленно текло по оврагу в сторону Десны, и от проснувшегося солнца порозовели верхушки высоток на Советской. Светлана медленно подошла к окну и, приоткрыв фрамугу, впустила в кабинет легкое дыхание брянской осени.

Глава 8 «Здравствуйте, я ваша гида»

– Это все имущество?

Пожилая худощавая комендантша соцдома «Парус» переводила взгляд с ордера на Виктора и обратно.

– Пока да.

– Повезло вам. В общежитии неделю не пожили – сразу социалку. Хотя по стажу, наверное, уже полагается?

– Да. Но мне не по стажу, мне с учетом условий работы и приоритетной отрасли. Ну и, честно говоря, пришлось похлопотать.

– Все равно повезло… Вот ключи. Четыреста двадцать шестая, запомните. У нас нумеруют по этажам, как в учреждениях. Квартера меблирована, свое что покупать хотите – сдадите, чтоб на вас не висело.

– Это хорошо. На Западе тоже меблированные комнаты сдают.

– Я знаю. У них там вода дорого. И электричество. Идемте туда, там лифт.

– А мебель по-крупному я пока брать не буду. Сначала квартиру – кооператив или кредит, а потом уже мебель.

– Если хотите свою квартеру, сперва женитесь.

– Холостым нельзя, что ли?

– Вот непонятливый-то… Дешевле выйдет! То на одного пятнадцать метров полезной берете, а то на двоих двадцать, оно ж на каждого дешевле, и кухня большая. Да и то кухня у нас тоже нормальная. Экспериментальный комплекс.

Дом действительно был не совсем обычный – галерейный, четыре прямых крыла были соединены центральной башней под углом друг к другу в виде буквы «Х». Галереи, по причине неюжного климата, были застеклены длинными лентами окон наподобие веранды, образуя сплошную стеклянную плоскость фасада, размеченную для соблюдения приличия горизонтальными полосами цветного стекла на уровне перил. На полу вдоль этой прозрачной стены стояли натащенные жильцами цветы в горшках и кадках, дабы в галерее можно было гулять, словно в зимнем саду. Двери в квартиры прятались попарно в небольших нишах, а рядом прямо в галерею выходили забранные декоративными решетками окна кухонь, под которыми часто тоже ставили цветочные кадки или горшки, создавая импровизированный палисадник. «Как это у них кухонными запахами по всему дому не несет?» – удивился Виктор.

– Вот с этого места по это – ваш участок, цветы поливайте, у нас соревнуются за красоту этажа. Проходите в квартеру.

Квартира оказалась сквозной планировки. Оказавшись на кухне, Виктор сразу понял, почему нет запахов: над плитой висел большой вытяжной колпак. Жилая комната была метров четырнадцать, и в нее врезалась маленькая застекленная лоджия; благодаря этим лоджиям наружный фасад «Паруса» был расчерчен сверкающими зеркальными полосами, будто колоннадой. Разумеется, присутствовал и совмещенный санузел с душем. В общем, архитектор попытался создать жилье, в котором было бы что-то и от деревенской улицы, где соседи ходят под окном, и от городской многоэтажки. Набор мебели мало отличался от того, что он видел в общежитии и гостинице. Телик с трубкой сантиметров на сорок семь был в углу на тумбе; под ним виднелся дешевый двухголовочный видак, который, по-видимому, здесь вырос из мечты брежневского обывателя в предмет первой необходимости.

Виктор открыл крышку секретера – за ней оказался изящный четырнадцатидюймовый монитор, судя по сухощавому корпусу – монохромный, примерно как те, которые они когда-то использовали для серверных станций, и под ним невысокий системник, размерами примерно с DVD-проигрыватель, только без каких-либо признаков дисководов, от него куда-то в стенку уходила витая пара.

«Что же у них тогда в Доме стахановцев, или как его здесь? Двадцать один дюйм и оптика?»

Покончив с формальностями, Виктор выглянул в лоджию. Внизу протянулась улица Якова Полонского – того самого, что написал «Мой костер в тумане светит». Оказывается, и ему довелось жить в наших краях. Вдоль мокрого асфальта протянулась череда невысоких, только что посаженных кленов.

Однако быстро они аэропорт застроили, подумал Виктор и посмотрел на часы.

«Так, а теперь в четыреста двадцать пятую. Там будет ждать сотрудник КГБ, передаст инструкции и какие-то вещи… сейчас увидим какие».

Звонок залился соловьем. Дверь открылась, и из висящего в прихожей динамика Виктора, словно волной запаха духов «Белая сирень», окатило звуками с детства знакомого лепинского блюза из фильма с Райкиным и Целиковской.

На пороге стояла невысокая женщина лет так тридцати пяти – тридцати семи, темноволосая, спортивного вида, но без худобы, с озорно вздернутым носиком и сияющими румянцем щеками на излучающем свежесть округлом лице.

– Это вас заселили? – улыбнулась она. – Меня Варвара Семеновна зовут, можете просто Варя.

– Виктор Сергеевич. Можно просто Виктор.

– Да вы проходите, знакомиться будем.

– Простите, у вас черного перца не найдется? – выпалил Виктор условную фразу.

– А вам из гастронома или с рынка?

– Есть разница?

– До рынка далеко, а в гастрономе рядом. Да проходите, что вы на пороге-то.

«Все вроде как совпадает».

Квартира внутри оказалась той же казенной меблировки.

– Да я, собственно…

– Капитан Доренцова. Можете не представляться, я знаю. Это я сотрудник, я. Вот удостоверение. Будем вместе работать.

– Очень приятно.

– Должна сразу вас предупредить: развития личных романов между нами не предусмотрено. У нас с вами есть задача, и мы ее выполняем.

– Ну вот и хорошо. Все-таки какое-то разнообразие сюжета.

– А вот разнообразия сюжета как раз не будет, – опять улыбнулась она. – Поскольку, по вашему же собственному отчету, вы легко вступали в связи, то и сейчас, по легенде, мы с вами познакомились, и вы должны на людях фиктивно за мной ухаживать. Ну, в рамках приличий, конечно. Приглашать в кино, в парк, в кафе, еще куда-нибудь. По магазинам вместе пройтись. Согласитесь, если вы все время будете ходить с мужиком, это странно выглядит. Короче, я вас по возможности открыто сопровождаю. Думаю, у вас получится выглядеть естественно – с полдюжиной женщин до этого у вас получилось. Как это у вас называется? Эскорт?

– Ну, эскорт у нас теперь другое называется… Но я совсем не против проводить время в вашем обществе, даже если мы будем просто коллегами.

– В нашем обществе, – поправила она. – То есть будет наружное наблюдение. Раз слово «эскорт» опошлено, постараюсь быть вашим гидом. Хоть «гид» и мужского рода, но… «вашей гидой» звучит ужасно.

Она протянула Виктору путеводитель «Наш Брянск» карманного формата.

– Внутри на схемах показаны улицы, где есть визеры. Старайтесь держаться их.

«Визеры? Это еще куда? Визиры? Визири?»

– Ах да, простите… Визеры – это кавээны… Ну, камеры визуального наблюдения, ближний обзор, – пояснила она, глядя на растерянное лицо Виктора. – Также отмечены секторы камер дальнего обзора.

– Ого! А я думал, они только у заводов торчат.

– Они там открыто торчат. Путеводитель не теряйте, там закрытые сведения.

– А если карманники сопрут?

– Сработает радиомаяк. Но не забывайте, что если второй хроноагент существует, то либо вы его прикрываете, либо…

– Понимаю. У вас пока нет основания доверять мне.

– Виктор Сергеевич… «Верить вам» или «не верить вам» – это не совсем то. Любой человек может ошибаться, им можно манипулировать. Поэтому чему-то мы будем верить, чему-то нет. Полного доверия к вам никогда не будет, но зато и полной утраты доверия тоже… Вот ваш телефон.

Из письменного стола появился черный моноблок ВЭФ – роботоподобного вида, угловатый, словно кирпич, с зеленоватым дисплеем с черными надписями.

– Не забывайте выдвигать антенну, когда делаете звонки, – вы, наверное, от этого уже отвыкли. В скрытном режиме передачи работает со сложенной, время непрерывной передачи – десять часов. Может работать как диктофон. Вот здесь, – и она перевернула мобилу оборотной стороной, – смонтирована фотокамера шестьсот сорок на четыреста восемьдесят элементов разложения. Всего лишь вдвое-втрое меньше, чем у больших электронных камер.

– Ноль три мегапиксела, – машинально перевел Виктор.

– Что?

– Это я так.

– Это спецзаказ, за рубежом никто таких не делает. У нас удивились, когда увидели ваш. Считается, что такое нужно только для оперативной работы.

– То есть…

– То есть если бы в Союзе был не «Волемот», вас бы задержали по подозрению.

– Всегда радовали достижения советской науки.

– Теперь работа… На время операции у вас командировка внутри города в ВТК. Это временный творческий коллектив.

– Я знаю. Руководил таким. Разработка получила медаль ВДНХ.

– Даже? А что же вы не сказали?

– Какая мелочь по сравнению с мировой революцией…

– И как потом?

– Потом была реформа.

– Вы так странно произнесли это! У нас так обычно говорят – «потом была война»… Официально ВТК создан по доработкам «Компаса», поэтому придется посидеть в КПЗ.

– Где?

– Ой, простите. Это у нас комплекс правительственных зданий так в шутку сокращают. До него от «Паруса» прямая дорога под теленаблюдением. В комплексе будете встречаться со специалистами по бытовке. Это воспроизводит вашу работу на Урицкого в третьей реальности.

– А как это объяснить ЦРУ?

– Наша забота. После работы отдыхаете и идем шпацирен.

– Муж ревновать не будет?

– Не будет, это же фиктивно! Тем более что под руку мы ходить не будем. Помешает достать оружие.

– Мы будем с оружием?

– Я буду.

Она сделала легкое движение рукой, словно фокусник, и в ее руке внезапно, словно из воздуха, появился бесшумный угловатый «вул». Еще взмах – и Виктор увидел две пустые ладони.

– Он уже там!

Виктор глянул в указанном направлении и тут же услышал рядом с собой щелчок; в согнутой в локте руке Вари уже красовался дулом вверх увесистый «вектор».

– Ваш трюк с резинкой здесь устарел. Постарайтесь не теряться и не попадать на линию огня.

– Знаете, Варя, мне почему-то кажется, что в следующий раз, если он будет, то до стрельбы не дойдет.

– Какие соображения?

– Что стоит агенту взять в заложники кого-то из моих близких? В моем времени?

Варя вздохнула:

– Риск, конечно, есть. Поэтому вас и выпустили и не приставляют кучу охраны. Пусть считают, что вы для нас ценности не имеете. Так, статист в игре с иностранной разведслужбой.

– Честно признаюсь – никогда о таких играх не мечтал.

– Знаете, а я в школе мечтала стать модельером. И гимнасткой. Они так красиво выступают, и их показывают по телевизору. В общем… Понимаете, кто-то должен все это защищать. Вот вы появились – и уже США, не дождавшись, пока уломает союзников по НАТО, готовятся сами прихлопнуть Югославию до конца года.

– Разве они… разве не в девяносто девятом?

– У них времени мало. Они вас боятся, как информационного повода. Чего там эти миллиарды «Майкрософт» в мировой игре за глобализацию…

– Тогда как они поверят в вашу игру? Что я не представляю для вас ценности? Как хроноагент поверит в это?

– Так они же сами пытаются убедить нас в этом. Что вы всего лишь обычный трудовой мигрант в Союз… Да, слушайте, чаю хотите?

– Нет, спасибо. Я только что попил.

– Обманываете из вежливости? Ладно, как хотите… Судя по лихорадочной подготовке, США нанесут удары по территории Югославии не позднее декабря. Из-за недостатка высокоточного оружия в районе конфликта будут широко использованы ковровые бомбардировки.

– То есть тысячи людей убьют из-за меня?

– Ну, не из-за вас… Но от вас зависит, сколько на этой планете погибнет. От каждого из нас зависит, сколько на этой планете погибнет, просто многие об этом не хотят думать… Короче, сейчас у себя устраиваетесь, идете обедать, и затем вас ждут в комплексе. Да, по работе. Это будет группа по бытовой технике, концептуальные и перспективные образцы.

– Почему по бытовке? Это сейчас ключевая отрасль?

– Так тут рискнуть можно. Фирм бытовки много, они соревнуются. А потом – прорыв на мировой рынок. Для пробы давайте сегодня по фотоаппаратам обмозгуем. Теперь стали делать везде пункты проявки, фотолюбительство в гору пошло. Оно же проще, не надо самому растворы разводить, печатать. Чего до обеда надумаете, можно с терминала сразу же скинуть нам, чтобы до встречи товарищи ознакомились. Будем бить потребительское общество его же оружием. Ну как, играете за нас?

– У нас бы так кто собрал, – грустно улыбнулся Виктор, – а то все импортное. Никак без Запада не выходит.

– Знаете, что я вам скажу? – Серые глаза Вари посмотрели на него в упор. – Смысл двадцатилетней вестернизации бывшего Союза в том, чтобы наверх всплыло как можно больше дерьма. А уж оно, это дерьмо, постарается показать, что Россия без Запада жить не может.

Глава 9 Месть глобальным оккупантам

Последнее время жизнь Виктора напоминала чат.

Как он дошел от «Паруса» до северных проходных КПЗ, в памяти особо не отложилось. Ни один нормальный человек не может жить ожиданием того, что с ним в любую минуту должна случиться какая-то гадость. От этого хочется уйти, занять себя чем-нибудь, взяться за новую работу, которую уже давно замышлял, или, наоборот, подбить хвосты на том, что уже на выходе, выполнить кому-то данное обещание или, наконец, просто погладить выстиранные вещи. Вроде бы был еще один способ – считать, что гадость уже произошла, но Виктор этого не понимал и не умел.

Аллея появилась, верно, лет пять назад на месте куска летного поля; частый ряд свежепосаженных кленов еще не создавал тени, красивые голубые ели (как их только не срубают здесь на Новый год?) выглядели детьми в шубках с капюшонами, стоящими посреди больших палисадников, где ближе к окнам уже приютились привычные кустики сирени и жасмина для деревенского аромата. Ближе к тротуару качались под ветром солнечные россыпи мелких осенних хризантем, а по серо-голубому небу, что разбилось по мелким лужицам у края дороги, пробегали круги от редких капель дождя.

Его еще удивляло с непривычки, что по нижним этажам нету знакомого лоскутного одеяла рекламных щитов; в нашей реальности они закрывают окна магазинов и создают внутри искусственный, нездоровый мир подземного бункера, освещенный светом десятков энергосберегалок, торчащих из потолка, – почти натуральным, но безжизненным. Здесь же большинство витринных окон лишь частично были прозрачны, чтобы не отрывать человека внутри от живого мира улицы и показать реальные вещи, если это магазин. Часть же витрины, обычно сверху, была с рифленым стеклом, которое преломляло падающие с полуденного неба живительные лучи солнца и направляло их в самые дальние уголки кабинетов и залов. Культ экологии, добравшийся до его СССР конца восьмидесятых, здесь тихо перетек в повседневную традицию.

Группа должна была собраться на третьем этаже облисполкома, в небольшом конференц-зальчике с бледно-зелеными стенами, где стол в виде подковы окружал десяток легких полукресел. Небольшие мониторы на столе и лазерный проектор, которыми показывали презентации на экране у основания подковы, Виктора уже не удивляли; более странной и чужеродной казалась белая пластиковая офисная доска на одной из стен. Как-то не прижились в России эти офисные доски. Раскидистый хамеропс в кадке на полу у окна, попаданец из пятидесятых, тихо шевелил, словно зелеными веерами, огромными перьями своих то ли ветвей, то ли листьев.

Виктор переступил порог; в комнате еще не было никого. Где-то в отдушине тихо шумел централизованный кондиционер. Возле двери на стене отдыхал плоский динамик – деревянный, в тон мебели. Виктор повернул его ручку и подошел к столу. В программе «Рабочий полдень» звучал по чьей-то просьбе красивый зарубежный вальс, светлый и торжественный, и звуки теноровых тромбонов нежно и завораживающе касались душевных струн.

– Уже здесь? – раздался сзади певучий голос Светланы. – А я думала, буду первой. Еще обед не кончился.

– Просто первый раз, – замялся Виктор, – боялся не рассчитать.

– А вы случайно не трудоголик? Вы попросили максимально использовать ваши возможности… как там у Стругацких это называлось – прогрессора – и не обговорили вознаграждения.

– Оказывается, сталинизм – это американский прагматизм? Или бойтесь данайцев, трояны приносящих?

– Интересны мотивы.

– Назло.

Светлана приподняла брови.

– Кому или чему?

– С начала нового века пошла волна управленцев, которые знают только один способ заинтересовать человека – попытаться психологически сломать, подчинить его своей воле. Так проще, можно меньше платить, особенно если набрать слабых, безвольных. Занимаются не столько организацией, сколько ищут у людей слабые места. То есть как управлять не предприятием, а мозгами, чувствами, чтобы другие думали и действовали за них, как зомби или роботы. Новая система, и она хочет господствовать.

– Но это же оккупанты. Я как-то в свое время изучала партизанское движение, как его организовывать, контрпартизанские тактики… Это методы оккупантов.

– Ну вот и мотив.

– Месть… Да, мотив. Понятный и объяснимый. Только знаете… После войны у нас тоже был энтузиазм из мести. Из мести фашистским оккупантам-разрушителям, их следам, что они оставили, – руинам, пожарищам, из мести Штатам, с их атомной бомбой. Только вот этот энтузиазм из мести наших партийных шишек развратил. Они думали, что на этом всегда играть можно, – и не замечали, что жизнь советского человека надо делать удобной и душевно комфортной вплоть до деталей, до мелочей. Надеялись, что народ им будет всегда подмахивать акт на приемку социализма с недоделками. А вот как у вас… Обычно в таких случаях в ответ коллектив начинает выживать слабых, которых легче нагнуть. И не надо думать, что вот кто-то там тоже человек хороший.

– Предлагаете жить по законам зоны? Вали актив?

– Послушайте, а что, вам дали выбор? Поодиночке вас всех сломают, рабами сделают. А если бесхребетник будет знать, что, прогибаясь, он может очутиться у параши, – он еще трижды подумает. Нашу элиту тоже баловать не надо, да и вам стоит о перспективах подумать.

– Как не очутиться у параши? Об этом всегда надо думать.

Светлана хихикнула:

– Надо подумать… ну, хотя бы не только об однокомнатной в соцдоме, а как у людей. К этому вопросу потом вернемся, а сейчас уже товарищи должны подойти. Да, кстати, они все предупреждены, что вы хроноагент, так что конспирироваться не надо.

– Можно? – В двери показалось лицо улыбающегося человека лет сорока с темной шевелюрой и густыми темными, как у Волонтира, усами.

Группа оказалось человек в семь. Виктор вспомнил, что одно время это число считали оптимальным для «коллективного мозга», но теория теорией, а как пойдет?

Эхом загрузки замигали монохромные офисные мониторы, – для документов самое то, для презентаций мало, но ничего, и на цветные обновим, подумал он. Главное, они везде, и час назад он набирал текст доклада у себя дома, а теперь его уже все изучили, и для памяти он на экранах вместе с ремарками. Это же еще девяносто восьмой, только девяносто восьмой, для нас в двадцать первом такое уже привычно… а тогда, в нашем девяносто восьмом – вечная нехватка машин, чертов бьющий током коаксиал, зависоны сети и грандиозные планы создания региональных сетей для бизнеса, государства, населения, которые в двадцатом столетии так и остались на бумаге. Все познается в сравнении.

Первым слово взял Двупольский, Борис Викторович его звали, Виктор глянул по справке в терминале, из регионального филиала НИИБыттехники. Именно тот, лет сорока, темноволосый, с пышными, как у Волонтира, усами.

– Ну что, раз начало все знают, начну с середины, пойдет? Мне понравилось то, что товарищ Еремин не стал, как это некоторые эксперты делают, распыляться на детали, на отдельные, частные новинки. Известно, что сейчас у них там хронический кризис перепроизводства, потребление непрерывно взвинчивается за счет формального обновления линейки моделей аппаратов и насыщения малоиспользуемыми функциями. Здесь видно главное – вытеснение в ближайшие десять лет пленочных аппаратов электронными, несмотря на дороговизну, и вытеснение это произойдет именно благодаря доступности компьютеров. Не нужна куча альбомов, пленок, можно держать все фотки в сети, выкладывать их там в альбомы. Альбомы в сети – вот, по-моему, гле ключ! Электронные рамки – это все-таки дорого, да и смотрят их там, где они стоят. А в сети можно сразу и показывать альбом друзьям, можно оценивать фотографии, обсуждать. Отсюда намечается связка мероприятий по переходу населения на электронное фото. Первое – совершенствование технологий электронных камер с увеличением разрешающей способности на порядок, программного повышения резкости, устранение смазанности при движении и прочие программные трюки. Второе – связь камеры с терминалами, и третье – создание различных сервисов фотографий в сети, альбомов, сетей социального контакта, где можно было бы размещать снимки без всяких специальных знаний. Я понятно говорю?

Ему закивали.

– Ну и попутно два направления. Это использование электронной камеры как небольшой видеокамеры – со временем так можно будет даже фильмы снимать, – и развитие программного обеспечения для обработки изображений, решающего типовые потребительские задачи. Это простая ретушь изображений, создание виньеток, коллажей, поздравительных открыток на основе снимков. Это также может все быть в комплексе с вышеуказанными сервисами. Так что план кампании на две пятилетки можно готовить. Ну, конечно, хотелось бы предостеречь от перегибов, преждевременной ликвидации автопроявочных сервисов, как и от ликвидации производства кинопленки. У вас, Виктор Сергеевич, нет возражений?

– Нет, – поспешил ответить Виктор, – наоборот, некоторые профессионалы в кино предпочитают снимать на пленке, а потом перегонять в цифру.

«Масимов Тимур Николаевич», – моргнуло на мониторе ФИО следующего выступающего. Без указания места работы и должности. Оратор был чуть старше сорока, темно-коричневый костюм, выбрит, обыкновенная канадка с пробором, а так – как-то не особо запоминался.

– Ну что, товарищи? Здесь все с допусками, так что можно открыто говорить, что операция «Ответ» вступила в завершающую фазу. Это подготовка и начало мировой экспансии СССР.

«Ого! – подумал Виктор. – Освоение шестой части суши – уже прошлое? Нам нужен мир? В смысле – весь? А почему нет! Кому он не нужен! Тем, кто хочет «как все цивилизованные»? Но почему-то те, которые сейчас хотят больше, чем все цивилизованные, больше и имеют».

– Когда-то мировые державы вели политику военной экспансии, сейчас главное – экономическая, захват основных ресурсов, а в электронном обществе – ключевых информационно-технологических ресурсов. В данном случае я убежден, что, планируя торговую интервенцию, мы должны сразу же инвестировать средства за рубежом в создание ресурсов в сети интернет, которые и позволят реализовать все достоинства электронной фотографии. Какие по этому поводу есть соображения у товарища Еремина?

– На мой взгляд, это надо реализовывать в виде мультисервисных порталов, в основе которых лежит поисковик. Поиск в интернете – ключевой сервис. Ну вот что-то вроде Google. Может, даже как-то с Сергеем Брином контакт наладить.

– Брин? – переспросил Масимов. – Так он же у нас.

– «У нас», простите, это где? – осторожно осведомился Виктор.

– В Союзе. Вовремя успели, а то семья еще в семьдесят восьмом на ПМЖ в Штаты намылилась. Пора выполнять обещание, делать его мировой знаменитостью. Пока что у него только отец прославился – получил изображение Фомальгаута Б.

«Это как? Он у него математик был! Хотя… Вроде и смотал потому, что мечтал стать астрономом, а не дали… Этим и удержали? Возможностью сделать открытие? А как они узнали о роли его сына в Гугле? Ну да, первый попаданец. Хотя бы из глянцевых журналов».

– У Брина сейчас как раз тема – крупномасштабный гипертекстный поиск, – продолжал Масимов, – легко осваивает прогрессорское мышление, к стяжательству, как таковому, довольно равнодушен, основная мотивация – перспективы реализовать себя. Из недостатков – нетерпим к уехавшим за рубеж, позволяет себя провоцировать на конфликты с ними в телеконференциях во Внешсети, остро реагирует на попытки очернять отечественную науку. Ну и вообще у него не одного по поиску успехи, так что команду соберем. Любят у нас кого-то одного выпячивать… Какие, вы говорите, там сервисы?

– Собственно, все, которые можно разместить в сети, вплоть до совместных проектов, онлайнового перевода, снимков из космоса, интернет-телефона… И возможность организовывать, систематизировать свои материалы.

– Место для досуга и работы, в общем. Поэтому у меня к вам просьба изложить это все подробно. Скажем, в течение завтрашнего дня. Взаимосвязь сервисов, последовательность развития. Вообще ваш Гугл очень похож именно на наше советское видение информатизации общества…

…– Ну, что можно сказать о первом дне, – задумчиво произнесла Светлана, выключая свой терминал, – похоже, вы давали сегодня не деструктивную информацию. Без вас ход событий шел бы в том же направлении.

– А если ход событий в том же направлении деструктивен?

– Тогда зачем здесь вы?

– Логично. Только я не совсем понял: сталинизм собирается вкладываться в зарубежную частную собственность?

– Вы удивитесь, – произнесла Светлана, привычным жестом оглядывая себя в вынутое из сумочки круглое зеркальце, – но у нас взгляды на собственность не совсем по Марксу. У нас теперь по Конституции вся собственность – общенародная.

– В смысле – колхозной нет?

– В смысле – вообще вся. Все вообще до последней нитки в нашей стране – общенародное.

– Это… это как же? И… и… ну, эти, носки тоже общенародные?

– Поначалу у нас над этим многие тоже язвили. Только общественная собственность делегируется различным лицам. Начиная от государства и кончая отдельными гражданами. Права и порядок приобретения, владения, пользования делегированной собственностью определяют законы. То есть если вы купили носки, они делегированы вам в личную собственность. Если вы купили их на ворованные, делегирование недействительно. И так далее.

– А смысл так усложнять?

– Чтобы спор шел не о виде собственности, а о конкретных правах и обязанностях владения. В том числе и для государства, которому собственность только де-ле-ги-ро-ва-на. Механизмы делегирования надо строить так, чтобы она доставалась тому, кто употребит ее с большей пользой для общества. Ваши носки, например, нужны для того, чтобы вы в них трудились на общую пользу.

– Интересный взгляд. Значит, мне тогда и завод можно делегировать? На общую пользу?

– Правильно! Только вам придется обеспечить при равных условиях с госпредприятием лучшие блага своим работникам.

– Ну а если я им буду платить больше, госпредприятие получит больше прибыли и выпустит более конкурентоспособную продукцию, извините за мудреную политэкономию.

– Вот-вот. Если вы не сможете частным владением добиться лучших результатов, чем государство, то зачем вы нужны? Вы неэффективный для общества собственник и обанкротитесь. Это следует из принципа диктатуры трудящихся: эффективность определяется тем, сколько человек сделал для общества, а не сгреб под себя.

– То есть у вас принцип давить частника не вообще, а лишь там, где он проигрывает госсектору… Занятно. Но в мировой экономической теории я такого взгляда на собственность не встречал.

– А мы мировой словарь экономического новояза на помойку выкинули. Вам не надо объяснять, что это такое?

– Не надо. Оруэлла читал.

– Ну вот, экономисты мира создали такой язык экономической теории, в котором отражены интересы только магнатов. Эффективное предприятие у них то, что дает много прибыли. Но зачем тогда людям, человечеству экономика, если в ней не видно их интересов? Мы создали свой экономический язык. Запад, где ценят только деньги, тащит мир в пропасть, в глобальный безвыходный кризис, в глобальное рабство. Чтобы спасти планету, нам надо переходить от модернизации к экспансии. Надо приспособить наши идеи для устоев общества Востока и Запада, вернуть человеку человечность, дать голодающим Африки возможность прокормить себя, дать людям Европы спокойствие души вместо шопоголизма, ликвидировать рабские условия труда… Мы должны найти путь обустроить планету, создать мир без нищеты и дикой вражды народов. Мы никого не собираемся подчинять своей воле – мы хотим дать шанс народам обрести собственную. И для этого нам нужна экспансия. Мировая экспансия.

Глава 10 Горизонталь власти

«А что-то я не видел здесь частных заводов, – думал Виктор, возвращаясь обратно в «Парус». – Может, это все только пропаганда?»

А с другой стороны, подумал он через минуту, госсобственность здесь не растаскивали, стало быть, накопление пойдет медленно. Да и многим ли нужен этот бизнес? У нас в него идут по трем причинам. Одна часть людей идет, потому что иначе не заработать даже на нормальное жилье, или же не хочет иметь над собой всяких уродов. Большинство таких бизнесменов крутят баранки «газелей» и стоят на рынке, будучи, по сути дела, самой бесправной частью пролетариев, без социальных гарантий и, главное, перспективы. Просто на что-то заработать и найти более спокойное дело. Вторая часть бизнеса живет добычей любой ценой, не считаясь ни с кем, и лучше бы ее не было. И, наконец, есть третьи, их немного, и ими оправдывают существование частного бизнеса, как такового. Это люди, которые хотят реализовать какие-то новые идеи, задумки; обычно они много пашут, больших богатств не достигают и при встрече через пять минут начинают клясть нашу налоговую систему, взятки, бюрократизм, законы, депутатов, партии и, наконец, сырьевых олигархов, которые многое могут изменить, но не хотят. Глядя на третью группу, рассуждал Виктор, поневоле задумываешься, чем же было бы хуже для них здесь, в СССР, где от бизнеса очень жестко требуют социальной ответственности, но – предсказуемо, ибо требуемое определяет государство… да, именно государство, организация, а не первый встречный дурак, облеченный властью, который это государство собой заменил. И вообще что лучше для этой части бизнеса – диктатура трудящихся, которая требует только ума и порядочности, или диктатура жадных идиотов, что ищут лишь возможности обобрать или вообще отобрать? Первая категория бизнесменов в здешнем СССР с удовольствием сменила бы бизнес на хорошо оплачиваемую работу с гибким графиком, а что до второй, то раз ей на всех наплевать, то и всем на нее наплевать тоже.

– Ну, куда мы пойдем сегодня? – спросила Варя.

На ней были темная свободная куртка поверх свитера, джинсы, заправленные в высокие сапоги, и вязаная шапочка. В принципе можно так пойти куда угодно, даже в театр.

– Предлагаю в Музей леса.

– Читаете Юлиана Семенова? Штирлиц назначал встречи в музее.

– Ну, если не подходит…

– Подходит. В зале диорам во время показа гасят свет, это будет с нашей стороны провокация.

– Вам виднее. Кстати, можно посоветоваться: мне сегодня намекали на возможность заработать на ЖСК, или как его у вас тут. Это реально или разводка?

– Это реально. Только определитесь – в многоэтажке или малоэтажке.

– А что лучше?

– Мне больше малоэтажки нравятся. Ближе к природе, тише, уютней. Правда, их строят дальше от центра, они без лифта, мусоропровода, и туда канал домолинии позже расширяют.

– А там сколько этажей?

– Два или три.

– Ну, с третьего с ведром сходить до мусорки не проблема.

– Я тоже так думаю. Зато под окном рядом зелень… Ой, давайте мы лучше пойдем к бульвару Информатики, сядем на «тринадцатый» длинный, он как раз по Фокина до «Динамо».

– Ведите, вы лучше знаете… А почему бульвар Информатики?

– Ни в одном городе нет, а у нас есть. А вот где мы сейчас идем – это проезд Лыонг Ван Туи.

– А кто это?

– Юный герой Вьетнама. В память о том, что вьетнамцы приняли на себя удар американских агрессоров. Вы не возражаете, если, пока мы идем, я задам вам несколько вопросов?

– Пожалуйста.

– Вы сообщили, что переход в тридцать восьмой был организован МГБ из второй реальности. Переход был хорошо продуман. Вас не приняли за шпиона, вы не попали под репрессии, вообще, простите, на сексуальный курорт попали. Отсюда куча вопросов. МГБ во второй реальности должно иметь массу информации о третьей, чтобы так четко обеспечить выживание неподготовленного агента, знать о наличии кризиса настолько, чтобы осуществить МНВ – минимально необходимое воздействие. В МГБ должны были знать об этой третьей реальности. И про первого хроноагента у кайзера. Логично?

– Кстати, они не могли его сами к кайзеру заслать?

– Зачем Берии проваливать революцию? Потом, вас они вытащили, а его нет. Другой почерк. Но дело не в этом. Почему всю операцию в тридцать восьмом провел не Ковальчук, не сотрудники внешней разведки МГБ? Зачем вы им в этой игре? Непонятно.

– Думаете, я знаю ответ на этот вопрос?

– Думаю, вы знаете хотя бы немного больше нас.

– Может, мы устойчивее? Потому что великую войну пережили?

– Тогда почему у вас сейчас чтут дезертиров и предателей? Николая Второго, который во время войны отрекся, малодушно бросив пост главнокомандующего? В пользу наследника-пацана, которому в солдатики играть? Или Колчака? Что такое морской офицер, который согласился служить иностранной державе и выполнять секретные задания иностранной разведки? Про памятники Бандере и мемориалы эсэсовцам я уже не говорю.

– Так ведь Родину просто любить, когда она здоровая и счастливая. А вы попробуйте вот тогда, когда предателям памятники ставят. И когда всякие шкурники в форумах прикрываются цитатами из ирландских сепаратистов вроде Бернарда Шоу или Оскара Уайльда, а когда в ответ слышат что-нибудь из Ясира Арафата, выпадают в осадок и кидаются дерьмом.

– Может быть… Через сколько времени Берия отправил вас домой?

– Недели через две.

– То есть за две недели МГБ, не имея о хронотранспортировке ничего, кроме догадок в лучшем случае, уже умеет предсказывать точки перехода. У нас ученые бьются над этими вопросами уже двадцать лет – и ни малейших просветов.

– Может, просто потому, что у вас пытались создать научную теорию, а у Берии старались выйти на какой-то результат, не зная, как это работает?

– Наших тоже нацеливают на быстрые конечные результаты. Тем не менее… – И она развела руками. – Теперь смотрите. Вторая реальность достаточно владеет хронотранспортировкой, чтобы производить МНВ. Но не более. Ничего не напоминает?

– Дали братской стране автоматы Калашникова?

– Вы догадливы. СССР во второй реальности пользуется технологией хронотранспортировки, но ею не владеет. И потом, в бериевский СССР вы тоже попали удачно и продуманно. Как и сюда.

– То есть вы хотитесказать, что у нас, как у Азимова, где-то есть Хранители, которые прикрываются второй реальностью?

– Конечно. Иначе системность попаданий хроноагентов будет слишком заметной. Кстати, память они вам не стерли. Для чего-то им надо, чтобы вы помнили о первом и втором задании.

– Может, хроноагент становится непригоден, если ему стирать память?

– Может… Давайте поспешим. Наш «тринадцатый» подходит.

Бульвар Информатики был улицей с двумя неширокими проезжими частями, разделенными зеленым островом с деревьями, клумбами и скамеечками. Ходил здесь в основном троллейбус – поток легковых и маршруток шел южнее, по бывшей взлетной полосе, огражденной пластиковыми щитами от шума. Троллейбус доезжал до конца бульвара, сворачивал на Крахмалева и оттуда уже спускался по Фокина в сторону Набережной. Распогодилось, и желтый свет уходящего солнца морзянкой мигал в проезжающей мимо окон листве. Группа подростков на задней площадке оживленно кучковалась вокруг оранжевого компулятора. Громко расхохотались; на смех обернулся пенсионер: «Потише нельзя, в общественном месте едете! – Извините, извините. – Отец, да это тут Шпарей всех заводит, не обращайте на него внимания, он дурак. – Лысый, ща выйдем. – Успокоились все, я сказал…»

– Красиво у вас тут, – решил нарушить молчание Виктор. Неприятно просто сидеть и ждать неизвестно чего.

– А как же! Теперь снова архитектура, а не коробочки. И не как на Западе. Там ведь что главное? Внешний дизайн. А у нас – создание живой среды обитания. Посмотришь по Внешсети, там у них не микрорайон, а гроб, мавзолей. А людям надо, чтобы под окном соловьи пели. Кстати, сети у нас тоже самые в мире красивые. Ни одного серого ресурса нет, художники разрабатывают типовые решения, шаблоны и выкладывают. Лучшие в мире школы сетевого дизайна. И везде много картинок. У них интернет для того, чтобы увести человека в виртуальную реальность, у нас – для того, чтобы перенести весь наш богатый мир в электронный вид. Пусть за рубежом глядят и завидуют.

«Серый ресурс – это как когда-то сайты без обоев были, – догадался Виктор. – Ни разметки, ничего, только надписи крупным шрифтом и серый фон в Нетскейпе по умолчанию. А ведь правда. В эти годы даже у правительственных ведомств США была масса унылого…»

Зашипели двери у остановки возле серо-розовой хрущевской четырехэтажки.

– «Школа номер два»!

Троллейбус с печальным вздохом выпустил их во влажную прохладу улицы и покатил в сторону универмага. Над чередой тенистых деревьев на другой стороне возвышался квартал довоенных домов с высокими потолками – простых, как рабочий класс, и монументальных в своей соразмерной грубости, с белыми вертикальными лентами кирпичных пилястр на фасаде и стеклянными полосами лестничных клеток. Трудовой переулок отделял этот квартал от такого же прямоугольно-лапидарного, как корпус фабрики или хлебный элеватор, здания школы номер два. Глядя на эти корпуса, Виктор подумал, что, наверное, сложно было дать переулку какое-нибудь иное название, чем Трудовой или Индустриальный. И еще он подумал, что тут прекрасное место для снайперов, – учитывая то, что квартал был не замкнут и вдоль переулка дремлющим рыжим котом улегся то ли с двадцатых, то ли вообще с дореволюционных времен низкий кирпичный сарай с большими воротами.

На переходе Варя нажала на кнопку, остановив движение, что, по мнению Виктора, было совершенно излишне, потому что по улице никто не ехал; но порядок есть порядок. Они шли именно по Трудовому – так было ближе к северному выходу из парка.

– Не вертите головой, – тихо сказала она, – привлекаете внимание. Крыши и так под наблюдением. И еще. Если что, не вздумайте закрывать меня своим телом.

– Вздумаю. Вы женщина. Вам рожать.

– А вы охраняемый объект. И к тому же недисциплинированный.

– Я подчиняюсь законам жизни.

– Вы подчиняетесь необузданным страстям. Как эти ваши оккупанты-олигархи. Надо будет подкинуть идею Тополю для очередного боевика. Антиутопии.

– Это который Эдуард?

– Он самый.

– Тогда подкину и название: «Завтра в России».

– Вполне. Коротко и ясно. Можно и психологическое обоснование развить.

– А что, у них какое-то обоснование?

– Ну да. Психологическое насилие олигарха рождено терроросредой. У этой среды следующие основные признаки. Во-первых, примитивное восприятие мира: свои – враги. То есть кровавые большевики и освободители-демократы. Во-вторых, чувство превосходства над жертвами. Они считают себя инициативной частью общества. Благодетелями, которые дают работу. В-третьих, малая чувствительность к своим и чужим страданиям. Это может быть следствием раздела общественной собственности, если в этом разделе участвуют бандиты или мафия. Может быть, просто эгоизм преследователя жертвы – они же воюют с совком, с большевизмом, с вековой отсталостью и ленью русского человека и еще черт знает с чем. Желание хапнуть всегда можно оправдать высокими идеалами. Ну как вам наша фантастика?

– Мрачновато как-то.

– Ну это же антиутопия, она должна быть мрачной. Терроросреда захватывает черную и серую экономику, контролирует политику… А за спиной стоят спецслужбы разных держав – от США до Китая. И уже неясно, кто кого из группировок куда завербовал и перевербовал. Такой вот сюжет.

– А не сложно?

– Писатель разберется.

…За Советской переулок шел между двумя стенами: с одной стороны высился крутой берег новых кольцевых трибун стадиона «Динамо», с другой – стена с колючей проволокой наверху, а за ней – следственный изолятор, стоявший здесь еще с царских времен, когда он был городской тюрьмой. «Интересно, Мозинцева здесь держат?» – мелькнула мысль. Но спрашивать не хотелось. Просто не хотелось. Дурацкая ситуация, когда гуляешь с дамой, вооруженной двумя пистолетами, подумал он. Да еще в каждой реальности голову ломать надо – где свежее видение мира, а где промывание мозгов, да еще одно с другим так укручено, что не разберешь. Наверное, надо быть проще. Варя красивая, идти с ней приятно. Да, надо попробовать о чем-нибудь активно про их систему поспрашивать, а не только слушать.

– Нам направо, – сказала она, когда справа за трибунами стадиона показались северные ворота парка, а слева – концертный зал филармонии. Виктор раньше не раз задумывался над этим странным соседством филармонии и СИЗО, но ничего, кроме соображения, что и то и другое должно находиться в месте тихом и уединенном, в голову не приходило. Тем более что дальше по Горького была детская больница.

Прямо за входом, справа, стояла новенькая детская карусель с конями – точная копия той, что поставили в этом углу парка полвека назад. Кони, олени, медведи и повозки со скамеечками. Только вместо лампочек светодиодные гирлянды.

«Спросить, как у них с коррупцией? Нет, прямо нельзя. Может сказать, что ее нет. Наверняка она будет говорить в первую очередь о достижениях. Хотя бы просто как человек и патриот родного города».

– Красиво сделали… Варвара Семеновна, а как в вашей реальности борьба с коррупцией, взятками, какие успехи? Удается выявлять?

– Ну, у нас выявлять – не главное.

– Это как же? – удивился Виктор, до сих пор уверенный в прямо противоположном. Деревянная лисица, ожидавшая на краю дорожки бесплатного сыра от вороны на ветвях, казалось, скосила на него взгляд и прищурилась.

– Кто больше всего вредит взяточнику? – спросила Варя.

– Ну, эти, как их… Правоохранительные органы.

– Больше всего вредят взяточнику окружающие его честные служащие, – ответила она, косясь глазами по сторонам. – Они потенциальные свидетели, конкуренты, они могут заменить его на посту, помочь тому, у которого пытаются вымогать взятку, и так далее. Поэтому взяточник пытается что? В первую очередь выжить честных, создать коррупционную систему сверху вниз. Чтобы все были повязаны. Значит, наша первая задача в аппарате советских учреждений – защитить честных. И уже опираясь на них, выявлять взяточников и устранять их. А на втором месте уже идет техника – ротация кадров, чтобы связями не обрастали, контроль расходов и разные профессиональные штучки. Потом, у нас обязаны сообщать не только о попытках взяток, но и о признаках складывающейся коррупционной обстановки.

– А это что такое?

– Скажем, призывы к неисполнению советского законодательства. Это когда сотрудникам начинают говорить: «В нашем учреждении закон – это я, кому не нравится, могут уходить». У нас, кому не нравится, обязаны об этом сообщать, да и кому нравится – тоже. Или, к примеру, говорят: «Вы не забыли, кто вам деньги платит?» – имея в виду не государство, а конкретную личность.

– То есть у вас считают, что человек уже начал путать свою шерсть с государственной.

– Именно. Но все же главное – сохранить честный, порядочный слой работников. Иначе будем менять жулье на жулье. Или мириться с жульем, потому что заменить не на кого, а это смерть всей борьбе с коррупцией. Если позволить взяточникам выживать с места честных, то и те, кто борется со взятками, и следствие, и прокуратура, и судьи, и даже те, кто пишет законы, постепенно будут подкуплены. Понимаете?

– Если правильно понял – у вас решили менять среду?

Варя хихикнула:

– Вы что, серьезно? Менять среду – утопия. Но в среде же разные люди. Кто мешает брать для государства лучших? Почему надо прятаться за среду, за традиции, как за бабий подол? Да в конце же концов, разве воля руководителя эту среду не меняет? Неужели ж не ясно?

– Да ясно… В общем, у вас сильная рука.

– Как у вас все упрощать любят! Сильная рука, слабая рука… Рука должна быть длинной и справедливой. Иначе мы сами создадим терроросреду. Ну вот, он еще открыт. Вы заметили, мишек реставрировали?

Два огромных, вырезанных из толстого ствола дерева «медведа» наподобие традиционных дворянских львов возлежали на стилобате у высокого, авангардно-треугольного крыльца музея, где из вершины треугольника свисало кольцо с резным глухарем. Невысокая лестница вела к дверям с барельефами на створках. Вместе с запахом прелой листвы и треньканьем звонка трехколесного пластикового велосипеда – чей-то малыш катался по дорожке, не пропуская ни одной лужицы, чтобы разрезать литой шиной цвета морской волны розовеющие под нехитрой машиной облака, – все это дарило чувство возвращения к чему-то домашнему, родному, давно забытому. Он вспомнил: здесь они ходили с Лидой с параллельного потока, но в музей не заходили, он появился потом, лет через десять, на месте их скамейки, и Виктор, заходя в это здание, хоть на несколько минут задерживался на том же самом месте. Их роман тогда закончился ничем, неожиданно, но оставил после себя какое-то светлое послевкусие, чувство перехода на какую-то новую ступень жизни: то ли они изменились, то ли мир вокруг них, но когда им потом доводилось случайно разговориться, они никогда об этом не жалели.

Варя поднялась по гранитным ступеням и положила руку на деревянную шерсть одного из мишек.

– А знаете, – сказала она, – вы, наверное, действительно воздействуете. У меня вдруг мысль возникла: неужели, чтобы наши верхи взялись за ум, должно произойти чудо?

– Так это… Разве они у вас не это?

– Они – это. Но не явись первый хроноагент – вы видели. Не мне вам, как говорится.

– Может, я действительно информационный вирус? Кидаю диссидентские идеи.

– Или – прививка. Ослабленный штамм, чтобы выработали иммунитет. А может, я просто прочла чужие мысли.

– При ваших достоинствах вы еще и телепат?

– Не всегда. Не лезу в личное, несмотря на женское любопытство.

– Выдаете служебные тайны?

– Вам уже можно сообщить, что с хроноагентами работают экстрасенсы.

«Ага, «детектор лжи пока применять не будем, пока все на доверии»… ну да, как же».

– Это предсказуемый ход. Главное, вы не падаете в обморок, как Мессинг.

– Тренировка. Ну, давайте уже заходить. Я замерзла.

В фойе стоял тихий полумрак; посетителей не было, и под потолком тихо дремали чучела птиц. «А вдруг здесь окажется точка перехода?» – внезапно подумал Виктор, и в его груди заныло какое-то ожидание неизвестности.

Послышались шаги. Экскурсовод в темном костюме, появившийся из дверей справа, чем-то напомнил дворецкого.

– А вас, наверное, больше уже не придет?

– Не знаю, – честно признал Виктор, – просто решили вспомнить и зайти. Как когда-то.

– А, ну тогда, как постоянных посетителей… Без сдачи найдется, а то кассир куда-то отлучился? Вот там, на столике, оставьте деньги и оторвите два взрослых. Да, брошюры, книги о лесе, значки? Сувениры на память, фильмы? Сейчас я витрину подсвечу.

Виктор взглянул на Варю.

– Нет, значки не будем, – решила она.

– Тогда проходите. – И экскурсовод распахнул двери в зал справа, где стояла почти полная колдовская темнота. Мягкое резинополимерное покрытие, разрисованное под подстилку из опавшей листвы, приглушало шаги.

Двери сзади закрылись, и тьма обволокла Виктора; он знал, что Варя где-то здесь, и он даже представлял где: по правую руку в полушаге. В воздухе разнеслись первые аккорды тихой мелодии из невидимых динамиков: казалось, они рождались внутри него самого, и спустя секунды в них уже вплеталось нежное пение птиц и шелест деревьев. Еще спустя несколько секунд спокойный, доверчивый, перегнанный в цифру голос диктора начал свой неизменный рассказ.

«Комната психотерапии, – внезапно подумалось Виктору. – Идеальная комната психотерапии. Сюда можно заходить стрессы снимать».

Между тем уже забрезжил слабый свет: это занималась заря на первой диораме, изображавшей весну в лесу. Всего по временам года было четыре диорамы и еще целый ряд, посвященных разным зверям и иным видам лесной природы, включая неожиданно разнообразный и необычайный мир болота, не уступавший по своим загадкам, пожалуй, даже «Тайне двух океанов». Из них Виктору почему-то больше всего запомнилась композиция с зимней лесной дорогой ночью, на которую вышли волк и волчица: автору как-то необычайно удалось передать голодный блеск в глазах зверя.

…– Ну что, ждали, что будет, как в кино про шпионов?

На улице уже стемнело, и рыжие огни невысоких, в половину человеческого роста, светильников с шарами загорелись вдоль дорожек; Виктор только сейчас обратил внимание на этот новый способ освещения парка.

– Да. Ждал чего-то вроде.

– В нашем деле важно терпение. Сложнее всего, когда месяцами ничего не происходит, но каждый момент чего-то ждешь. Вообще наша работа – одна из скучнейших. Но, поскольку о ней мало кто знает, люди сочиняют легенды.

– У вас тут вообще все похоже на большую легенду. Например, плохо верится в то, что решена проблема коррупции. Насчет честных – это я понял. Ну а если коррумпированы те, кто должен защищать честных? Если коррумпированы все?

– Знаете принцип – разделяй и властвуй? Теперь это называется – баланс сдержек и противовесов. Прокуратура следит за КГБ, КГБ следит за партией, партия следит за исполкомами и советами, исполкомы и советы – за хозяйственниками… В этой системе ни одно ведомство не может захватить абсолютной власти, потому что на него ополчатся все. А власть Романова в том, что он поддерживает равновесие сил.

– Почему это не везде получается?

– Хотели спросить, почему это у вас не получается?

– Хотел не хотел… Не будем спорить.

– У вас там США заинтересованы в продажности власти. При этом американские холуи будут вам говорить: «Вот видите, это у вас власть такая плохая, разберитесь со своей властью, прежде чем говорить что-то про США». Это ложь: именно США диктуют такие условия, при которых власть в других странах будет слабой, неэффективной, продажной.

– Очень похоже на пропаганду.

– Как хотите, так и думайте. Поищите сами ответ, почему в соседней с вами Белоруссии с коррупцией намного лучше. Народ-то одинаковый.

– Откуда вы знаете про Белоруссию? Ах да. Глупый вопрос. Ну а насчет «думайте, как хотите» – ловлю на слове. Если что – я только выполнял ваше предписание.

– Вы еще, оказывается, и бюрократ к тому же… Давайте пройдемся по Горького к Трудовой. Люблю тихие улицы.

– Тихие, темные, пустынные… Не боитесь?

– Сейчас я боюсь, что у нас будет то же, что и у вас. Не смогла бы жить в вашем телепатическом фоне. Физически. Ложь, грязь, похоть, страх, злоба… Хорошо, что вы не экстрасенс.

– Можно в деревню поехать.

Они вышли из ворот парка на Горького и не спеша зашагали вдоль металлической арфы ограды в сторону филармонии. Улица была тихой и пустынной, но все же не темной. На коммунхоз при здешнем сталинизме было грех жаловаться.

– В деревню, говорите. А вы знаете, что у вас может быть новое раскулачивание и голод?

– Это предсказание?

– Это логика.

– Кто же будет раскулачивать? Необольшевики какие-нибудь?

– Нет, просто бандиты. Будут легализовывать деньги, создавать агрофирмы, отбирать у фермеров и бывших колхозов землю. Образуют терроросреду с местной властью, милицией, прокуратурой. Станут помещиками, местными вождями племен, будет только один закон – сила. Как у батьки Бурнаша. Тихая гражданская война. А потом какой-нибудь кризис, выведут капиталы, и будет голод. Как сценарий?

– Это сценарий.

– Он может у вас стать реальностью. Если ничего не менять.

– Варя, я вот слушаю… А у вас такое не может стать реальностью? Ну вот придет какой-нибудь дурак и устроит, как полвека назад с кукурузой. Или хуже. Ваша централизованная система от дурака застрахована?

– Конечно. У нас сильная горизонталь власти.

– В смысле вертикаль?

– Горизонталь в смысле горизонталь. Сталинизм – это когда что сказали, то и подразумевают.

– И как это горизонталь? Я, конечно, понимаю, что если вертикаль прогнется, то это горизонталь…

– Не в этом. Понимаете, при троцкистах власть выстраивалась только вертикально. Росли вверх: инструктор обкома, завсектором, второй секретарь, первый… А число начальников ограничено. И человек ждет, когда шеф уйдет на пенсию, его снимут или помрет. И чем выше, тем сложнее. Тупик, нет смысла новым кадрам расти. Да и тому, кто в кресле сидит, нет смысла вниз падать. Вот так и загнивали. А теперь есть горизонталь власти. Служащий может наращивать блага, не только занимая руководящее кресло и увеличивая число подчиненных, а за квалификацию, за честную и преданную службу. И можно никем не руководить, а жить, продвигаясь по горизонтали, не хуже начальника учреждения. Выбор вариантов есть. И на руководящее кресло тоже есть из кого выбрать, и нет вокруг него такого ажиотажа и подсиживания. Нет смысла прогибаться. Нет смысла плодить руководящие должности под людей. Там, где есть куда двигаться умным, нет места для дурака.

– Логично, – ответил Виктор. Просто хотелось на это все что-то сказать, но трудно было найти что. Он вдруг поймал себя на том, что подсознательно, с первого момента пребывания здесь поставил себе цель: не меняться. Не меняться в ответ на то, что видишь и слышишь, не меняться от логики и чувств. Не то чтобы это было бы запоздалым проявлением детского упрямства или желанием подростка заново переосмыслить изменяющийся мир; это был даже не эгоизм, не попытка защитить свою личность любым путем. По идее это должно было мешать адаптации. Эмигранты, что уезжают в другую страну и пытаются там прилично устроиться, сами не замечают, как система переделывает их на свой образец; они считают себя русскими, они полагают, что раз они получают письма от соотечественников и бывают в России, то они продолжают и оставаться для России своими. Это не так: система жизни быстро переделывает на свой лад большинство из них, и они уже агрессивно требуют, чтобы Россия, оставаясь внешне на себя похожей, стала копией той среды обитания, к которой они приспособились. Живая, естественная Россия становится для них внутренне чужой и некомфортной.

«Я боюсь здесь потерять свою Россию? Или свой Союз, реальный, в котором жил и который был немного не таким, как здешний, – свою память, свое прошлое? А может быть, будущее? То общество, которое еще может вырасти из России или СССР у нас и будет лучше, мудрее? Разве у нашей реальности нет надежды на чудо? А может, я просто привык к тому, что если кто-то когда-то пытается менять наш менталитет – то это очередное ограбление? Стихийное сопротивление? Может, из-за этого я и здесь? Другие просто вживались и не хотели ничего менять?»

Навстречу им, занимая почти всю ширину тротуара, двигалась гурьба людей в основном зрелого возраста, в настроении, видимо, с юбилея. Варя слегка тронула Виктора за рукав, и они сошли на обочину. Лица людей были разгорячены, глаза блестели; голоса и смех для здешнего, внешне сдержанного мира казались необычно громкими, словно в этой реальности внезапно кто-то врубил рекламную паузу.

– Нет, ну слушай: на каждом корпусе бортового редуктора мы имеем по шесть рублей экономии. На каждом! А в год сколько выйдет?

– Погоди, Ефремыч. Ты сперва скажи: технологи подписали?

– А что технологи? – нарочито игривым голосом воскликнула женщина, попутно разглядывая себя в зеркало складной пудреницы. – Нет, ну что технологи? Технологи давно подписали. Миша, ты бы еще про АСУТП вспомнил.

– Про АСУТП – это как с Вельцманом сцепились?

– Хоть бы и с Вельцманом. Он ведь со своей стороны прав оказался.

– Со своей стороны. Со своей у нас все правы. А со стороны дела?

– Нельзя же превращать дело в штурмовщину… За исключением.

– А я что говорю…

Голоса и шаги постепенно затихали, удаляясь в сторону Октябрьской.

– Иностранцы удивляются, – заметила Варя, – всякое неформальное общение у нас в конце концов сводится к производству. У них наоборот.

– Наболевшее выходит, наверное.

– Наверное. У них работают, чтобы выжить, у нас живут работой.

– Послушайте, – Виктору вдруг захотелось нарушить киношную правильность этого мира, где даже навеселе люди уходят в производственные проблемы, – мне все-таки как-то в душе не верится в то, что у вас все так хорошо урегулировали. Ну, я понимаю, на «ящике» можно было порядок навести, там собирали не худших все-таки, но чтобы везде, по всей стране? Ну, вот, например…

Он оглянулся по сторонам, словно ища в этой улице, замирающей в мечтательной тишине, в цветной мозаике окон домов, что просвечивали сквозь поредевшую листву, своих союзников.

– Ну вот, например, даже если посмотреть вокруг – вот там, за оградой, детская больница, римское палаццо сталинского времени… Вот прямо, через дорогу – бывший Дом печати, дань Ле Корбюзье. Сзади – китайка-пятиэтажка с лоджиями. На углу домики еще небось довоенные. К чему я это? Даже здесь, на перекрестке, разные эпохи. А в обществе, в нем ведь и разные эпохи, и разные люди, и разными они рождаются, вот как вы, как ваша горизонталь или вертикаль, сумели привести их так, что они вместе друг с другом все стыкуются? Без трещин, без зазоров?

Варя вздохнула:

– Вопрос… Ну, как вам сказать-то, мы просто живем в этом, и все это как-то… ну, естественно, как вода, воздух, как туман над Десной, как…

Она не договорила.

За углом на Советской, за желтым спортзалом, послышался визг тормозов и дикий, нечеловеческий, внезапно оборвавшийся вскрик.

Глава 11 Дыра в паутине

– Идемте туда. Быстрым шагом. Вы чуть впереди. На полкорпуса. Следите за движением.

– Думаете, провокация? – спросил Виктор.

– Увидим. Нас прикроют…

Виктор занес ногу, чтобы перейти дорогу напрямик.

– Не здесь! К переходу!

– Зебра спасет?

– Там визеры. Не бегите.

Улица наполнялась движением. Виктор увидел, как неподалеку, через аллею между незыблемым, словно прибитым к земле белыми столбами пилястр, монолитом сталинского спортзала и пытавшимся оторваться от земли модернистским кубиком бывшего Дома печати пробежала женщина. Была она в куртке и сером брючном костюме, с большой черной спортивной сумкой на плече, и мчалась наперерез, через просветы в зеленых изгородях из кустов.

– Смотри! – Виктор кивнул в ее сторону.

– Да, да… – промолвила Варя, не оборачиваясь. Виктору показалось, что лицо ее несколько побледнело; может быть, это лишь показалось ему из-за холодного света ртутной лампы, падающего из алюминиевой раковины уличного фонаря. Спустя мгновение где-то в подсознании у него мелькнуло, что спутница ведет себя так, словно видит сцену происходящего подобно компьютерной игре в тот самый момент, когда камера летает над местом действия, показывая героев и врагов.

Спустя мгновение послышался быстро приближающийся свистящий звук, и со стороны Фокина через перекресток, мерцающий желтыми глазами ночных светофоров, промчался серебристый спортивный суперкар, точь-в точь как тот, что был у памятника летчикам. Загремели решетчатые ворота детской больницы, и оттуда с мигалками выкатился снежно-белый с красной полосой автобус реанимобиля с целой кучей мигалок на крыше. Из глубины Советской донеслись звуки двухтональных сирен. «Милиция или ГАИ», – догадался Виктор.

Огни фар звездами моргали сквозь еще густую листву: стройный забор из железных прутьев, по замыслу архитектора очертивший периметр площадки перед спортзалом, давно обзавелся зеленой шевелюрой из стихийно выросших здесь деревьев и кустов. Тревожное чувство висело в холодном вечернем воздухе, и, невольно подчиняясь ему, Виктор начал ускорять шаги, стараясь приблизить зебру перекрестка.

– Не спешите, – не оборачиваясь к нему, внезапно произнесла Варя каким-то сырым голосом, – наша помощь там не нужна.

– Уже подъехали?

– Вообще не нужна, – ответила она после секундной задержки.

Они не спеша продвигались по тротуару, оставаясь, наверное, единственной беспечной парочкой на четыре квартала в округе. Внутри у Виктора Сергеевича что-то тревожно заныло. Когда знаешь, что именно произошло, все как-то проще.

Из-за ветвей постепенно проглянуло место происшествия; оно оказалось на Советской, на левой полосе, у перекрестка следующего квартала, там, где над кронами деревьев, оставшихся от снесенных домишек частного сектора, возвышался, сверкая большими квадратами освещенных окон, массивный силикатный торец корпуса роддома. На проезжей части, со включенным дальним светом, стоял тяжелый коммунхозовский КамАЗ цвета аквамарина, с большим угловатым кузовом и вилкой, чтобы цеплять мусорные контейнеры. Напротив, у тротуара, остановился реанимобиль, поблескивая мигалками, позади КамАЗа выглядывала желто-лиловая гаишная машина, а в метре от камазовской морды навстречу грузовику торчало джеймсбондовское серебристое чудо, но, судя по всему, причиной ДТП было вовсе не оно.

Они спокойно перешли перекресток на зеленый: на всякий случай Виктор вертел головой, как летчик-истребитель в кабине, но ничего страшного не заметил. У троллейбусной остановки возле спортзала, метров на полсотни ближе к Трудовой, также кучковался народ, тревожно поглядывая вдаль. Из-за этой кучки показался молодой человек в расстегнутой светло-коричневой кожаной куртке и быстрым шагом приблизился к ним.

– Вадим? – с многозначительно-вопросительной интонацией в голосе произнесла Варя.

– Не надо туда. Давайте прямо по тротуару до остановки за гастроном. Прикрываем.

– Концы?

– Откинулся. Под переднее угодил.

– Пьяный?

– Нет вроде. Экспресс не сечет. Шеф в трансе. Говорит, ехал с нормальной скоростью, а этот хренобель явился из воздуха прямо перед капотом.

– Ну, так говорят, если теряют внимание за дорогой.

– Да не врет он насчет скорости-то. По визерам так пятьдесят.

– А на визере что?

– Кусты там в визере, только кузов и заметно. А напротив, со спортзала, КВН был развернут вас встречать. Вэ-пятнадцатый-то сдох на перекрестке, вот и развернули.

– И с ПРН не доложили?

– Не-а. Наверное, думали подскочить исправить.

– Втык будет порнографам от Шерги. Ой, будет…

Вадим полез в карман и вытащил оттуда плоский радиофотик.

– Скинули уже… Не встречали такого?

На мелком дисплее Виктор разглядел лицо человека с полузакрытыми глазами. Ни ужаса, ни гримасы страданий – только застывшее удивление. «А я думал, так только в рассказах бывает…»

– Мне кажется, я его раньше видел, – ответил Виктор, возвращая фотик.

– Кажется или точно? – в унисон пропели Варя с Вадимом (кстати, читатель уже заметил, что у всех троих имена с одной буквы?)

– Кажется, точно. Два раза. Один на Молодежной, когда паспорт проверял, на лестнице. Чуть не налетел на него. Другой раз – когда ехал с «Лития».

– Это когда звонили?

– Ага. Он сзади меня сидел. Только не заметил, на какой он выходил. Артефактов при нем никаких?

– Чего? А, ну понял, – ответил Вадим и прижал невидимый за воротником свитера ларингофон. – «Ясень-3», здесь «Клен-21». Фото опознали. При осмотре странного не заметили? Непонятных предметов, знаков? Вас понял.

– Отвезут к нам, рассмотрят, – продолжил он, обращаясь уже к Виктору. – Мутный он. Прописки нет, фейс машина не распознает. По уголовке не светился.

…– Не оборачивайтесь.

«Во всяком случае, на Ковальчука не похож. Ну и хорошо. А может быть, плохо. Что скажешь, Варя? Ау!»

– Хотели что-то спросить? Лучше говорите словами. Не так выматывает.

– Нет, ничего. Проверка связи.

– Давайте без проверок. И так уже сегодня как выжатая.

Гастроном светил огнями из полукруглых окон; невысокое здание послесталинских времен, непременный спутник рабочих поселков, чем-то напомнило Виктору кусок средневековой крепости с угловой башней.

– Виктор Сергеевич, простите, если можно, вы не могли бы отвлечься от мыслей о происшествии? Хотя бы на время. Действует, как будто отравилась. Надо переключиться.

– Конечно. Это вы меня простите, я должен был догадаться… Коррупцию мы обсудили, а как у вас тут с демографией?

– Нормально с демографией… Государство женщине за воспитание детей зарплату платит.

– В смысле пособие на детей?

– В смысле зарплату. Воспитание детей считается трудовой деятельностью на дому. И премии за достижения детей. В школе там, воспитанность, поведение, хорошие поступки.

– То есть за хорошие поступки дают премию, а с премии покупают что-нибудь ребенку, и он понимает, что хорошие поступки делать выгодно?

– И что хорошо воспитывать выгодно. Примерно так.

– И можно быть домохозяйкой?

– Ну, если много детей. А если один-три, чаще еще и работают. Были бы деньги, а уж на что потратить…

– И как же у вас бюджет выдерживает?

– А почему он не выдерживает? Больше детей – больше трудовых кадров в будущем. Да и на Западе хватило бы, просто там у общества много паразитов. И выходит: людям на заработанную ими пенсию не хватает, эту пенсию можно отымать, повышать пенсионный возраст. А у олигархов отымать роскошь, те деньги, что они за счет чужого труда нахапали, нельзя, это святое. Прислужников олигархов кормить – это тоже святое, всякие лишние звенья, чтобы пропихивать товар в конкурентной борьбе, – это святое. А у нас и женщинам на воспитание хватит, и на БКС. Вон, видите, летает.

– Да, небо проясняется. А почему вы думаете, что это наша летает, а не американская?

– Американские тоже летают. Но в это время наша проходит, «Жемчуг-3».

– И как же тогда американцы надеются измотать нас в космической войне?

– Хотят этой войной объединить мир против нас. Все сокровища континентов направить против нас и выиграть. Вот почему нужна экспансия… Давайте в гастроном зайдем, я на вечер себе возьму.

…Оплот советской торговли внутри был консервативным и с прилавками. На стене для привлечения публики висел телевизор, как в зале ожидания, шел круглосуточный новостной, и человек пять то ли от нечего делать, то ли кого-то ожидая в теплом и чистом помещении, пялились на экран. На экране шел замес английской полиции со студентами, протестовавшими против роста платы за обучение. Студенты жгли покрышки, полиция пускала в ход водометы: многовековые традиции борьбы за права человека давали себя знать.

– Во бараны, скажите! – обратился к Виктору какой-то полный мужик из гастрономотелезрителей, с обветренным красным лицом и толстыми губами, в расстегнутом кожане, когда они с Варей проследовали мимо к прилавку. Виктор обернулся на спутницу, ожидая инструкций. Варя была спокойна и безразлична.

«Надо делать вид, что ничего не произошло».

– Да я вот про этих говорю, про студентов, – продолжал мужик, глядя на Виктора. – Они против кого протестуют? Против своего родного правительства. А оно уже у них давно ничего не решает. Потому что как? Глобализация. Все решает дядя из Ва-шинг-тона. А этим баранам что? Подсовывают всяких английских премьеров, королеву подсовывают. Которые ни бе ни ме ни кукареку, потому что обязались. Единым, так сказать, мировым путем. Вот так: протестуй – не протестуй… Верно я говорю? Ну, про Англию?

– Верно, – согласился Виктор. – Англия жжот.

– Во, – глубокомысленно изрек мужик и продолжал бормотать, обращаясь уже к другим зрителям.

– Сначала в мясной, – подсказала Варя. – Нам нужна…

– Экспансия, – подсказал Виктор.

– Какая экспансия?

– Что брать будете, дама?

Продавщица отдела была сухощавой, пожилой – лет, наверное, шестьдесят: работающая пенсионерка.

– Да вот я думаю: на котлеты фарш брать или полуфабрикаты?

– Дама! Я вам так посоветую: берите мясо куском, оно более свежее, чем полуфабрикаты. Я вам подберу почти без косточки. Да и косточка для бульона пойдет, – отчеканила старушка и нацелилась острой сталью двузубой вилки на избранную цель на поддоне холодильного прилавка.

– Да знаете… У меня сейчас кухонный комбайн в ремонте.

– Вон мужчина ваш прокрутит. Мясорубки-то у всех валяются. У вас же на кухне телевизор есть, так может крутить и футбол смотреть. Вы, мужчина, болеете?

– Понимаете, – ответила Варя чуть смущенно, – это просто знакомый. Сослуживец.

– Варвара Семеновна, какие проблемы? – вмешался Виктор. – Конечно, я прокручу.

– Дама, даже не сомневайтесь. Вот такое свежее мясо, можно даже не думать…

Можно думать.

Можно думать, мелькнуло у Виктора. Если женщина выбирает мясо, она о нем и…

Что у нас наболевшего? Экспансия. Будем думать быстро. Экспансия. Почему? За экспансию – Троцкий. Троцкий – мировая революция. Сталин – «в одной стране» и борьба за мир. Почему? Когда строишь в одной стране, нужен мир. А Троцкий тогда почему? Что там у Маркса с Энгельсом? Мировой рынок – мировая революция, мировой рынок – мировая революция… В одной стране задавят. Почему не задавили? Империализм. Делили мир. Делили мир на империи, победа в отдельно взятой империи, вот оно что… Троцкий – экспансия, Сталин – за мир, почему опять экспансия? Почему экспансия, если Сталин?

– Вот этот вот, пожалуйста… На сколько потянет?

Надо спешить.

Отход от сталинизма? Почему? Глобализация. Глобализация – конец империализма. Сталинизм – способ сохраниться. Дальше надо наступать. Троцкизм? Нет. Нет глобальной цели. Это новый сталинизм. Нет глобализации, перезагрузка империализма. Дальше? Конвергенция? Может быть.

– Сколько это с меня?

Ф-фух, вроде успели…

Глава 12 Тайна двух полушарий

– Никак не могу привыкнуть, что на кухне нет второго телевизора.

Виктор крутил ручку мясорубки на кухне у Вари и отправлял в коробчатый алюминиевый раструб куски мяса, сала и размоченного в молоке хлеба, которые с аппетитным хрустом пережевывал шнек. Идея братской помощи в приготовлении ужина еще в гастрономе как-то незаметно переросла в идею сделать ужин общим; видимо, смерть незнакомца так серьезно давила Варе на психику, что ей надо было отвлечься; Виктор тоже не хотел сидеть остаток вечера в пустой квартире. Здесь, на кухне, он уже немного привык к этой несколько странной планировке и к тому, что из-за занавешенного тюлем окна в это позднее время льется холодноватый свет ламп ЛДЦ и за ним, как по палубе теплохода, изредка проходят соседи. Из-за двери казенная «Юность» доносила «Ну тупы-ы-ы-е!» Задорнова. Видимо, судьи мира достали своей простотой во всех реальностях.

– Варь, а может, переставим телевизор сюда? Я наращу кабель.

– Не надо. Сдается, что мы здесь ненадолго.

– Если это говорит экстрасенс… «Ты уедешь к северным оле-э-эням…»^[33]

– Только не надо подражать Бекасу.

– Хорошо. «Дан приказ – ему на запад, ей – в другую…»^[34]

– Я, кажется, начинаю понимать, почему вас используют хроноагентом.

– Почему? Если это, конечно, не служебная тайна.

– Вы можете разговаривать с незнакомыми.

– В смысле?

– У вас значительно доминирует левое полушарие. Вы реагируете так, как подсказывает ваше сознание и воспитание, ваши убеждения, критический и логический анализ реальности. Поэтому другие люди могут воздействовать на вас, только войдя в доверие, и – как Штирлиц – либерализмом и логикой. А в иной реальности вы не склонны кому-то слепо доверять и подозрительны к чужой логике, видя в ней подвох. Поэтому вам не так опасно заговаривать с незнакомыми, – а в другой реальности это придется делать. Это раз. С точки зрения тех, кто вас послал, вы более определимы. Не станете непредсказуемо меняться в другой среде. Это два.

– А если вот это самое левое полушарие не доминирует, чего тогда?

– Они бывают разные. Тех, кого зовут простыми людьми… ну, считается, что они в обычном состоянии сознания, так вот, они ищут удовольствия, покоя и безопасности и руководствуются привычкой. Такими манипулируют проще, апеллируя к потребностям. Есть люди легко внушаемые, что живут иллюзиями, мечтой, верой в чудеса, – такими управляют, взывая к чувствам. Есть люди, у которых доминирует правое полушарие: это примитивные существа, которыми движут инстинкты. Чтобы ими манипулировать, надо обращаться к этим инстинктам и детским переживаниям.

– То есть остальных всех можно водить за нос, кроме психов?

– Ну, психов, хоть они непредсказуемые, можно водить. Давить страхом, страданиями вколоть что-нибудь подходящее. Кроме просто психов, есть еще люди, например, над которыми довлеет какое-то одно сильное чувство, например, навязчивый страх. Но вот такие, которые вообще не поддаются, тоже есть. В разных религиях их обычно считают святыми. Они особой тренировкой достигают такого состояния, что гипнотизер на них не действует.

– Тогда почему не послали святого?

– А может, и посылают. Только не в качестве хроноагента четвертого рода. Слишком яркие. Да и вообще… Казнят таких часто.

– Может, общество давно инстинктивно борется с попаданцами, оттого большая их часть ни на что не влияет?

– Может. Давай я сменю тарелку и тряпку на пол положу. Плохо, что нет кухонной машины, из нее не капает.

– Варя, вы психолог по образованию? Хотя, конечно, странный вопрос.

– У меня несколько образований. А также спортивная и боевая подготовка.

– В нашей реальности вы бы смогли сделать карьеру в бизнесе. Два способа убеждать людей, и оба верные.

– Обманывать людей нехорошо. Если только это не война. Если каждый хозяин воюет со всем обществом, это печально… Дайте вот это.

Варя забрала у Виктора глубокую тарелку и переложила из нее несколько оставшихся кусков мяса на другую, дополнив горку только что нарезанного; затем тут же подошла к мойке и смыла стекший мясной сок. В ней чувствовалась домашняя привычка к чистоте, даже пахло от нее не цветочным ароматом, а какой-то свежестью осторожной волны на утреннем пляже Бимлюка, когда ленивое море тихо качает вдали бородатые от водорослей буйки ограждений.

– Значит, вы изучили тайну двух полушарий на случай войны?

– Не только. Это одна из причин, почему у вас рухнул социализм.

– И от какого же полушария он рухнул? – Скользкий кусок сала чуть не выскочил из воронки, но Виктор успел его придержать пальцем.

– Ну, вы помните, что было при вашем социализме? Идеологическая борьба, идеологическая, как ее, работа. Идео-логическая. Идея в расчете на логику. Левое полушарие. На большинство это не действует. А еще вспомните фантастов вот наших пятидесятых, шестидесятых… – и она хитро прищурилась, – какими они людей будущего изображали? Ой, мясо!

Теперь шнек вытолкнул из воронки упрямый кусок говядины; с возгласом «Оп!» Виктор поймал его на лету и продолжал осторожно вдавливать пальцем внутрь кровожадного агрегата.

– Ну, какими… – задумался он, – сильными, мужественными… А! Понял.

Они там все излагают мысли железной логикой, вспомнил Виктор. Они же все в светлом будущем ученые, а ученые должны мыслить логично. Как в вузе говорили – логически стройно.

– Правильно мыслите, – подтвердила Варя, – ну все, хватит крутить, отвинчивайте.

– Второй раз перекручивать будем?

– Нет. Это двойная мясорубка, две решетки, два ножа. Она сразу мелко делает.

– Поэтому и крутить тяжелее?

– Да. Снимайте, я помою.

– Да давайте я помою.

– Не надо. Гайку только открутите и сзади… ну, вот потому сейчас у нас эту идейно-воспитательную не навязывают, а в основном на это самое. Удовольствие, покой, безопасность. Зажгите горелку.

– Счас… а спички где?

– А тут новый дом, тут от батареи.

– У нас тоже сейчас такие. Значит, рецепта делать людей будущего нет?

– А зачем? – Варя вскинула брови вверх. – Кто вам сказал, что общество господства левых полушарий будет разумным и счастливым? Кто вам сказал, что оно не утонет в бесконечных спорах, интригах и демагогии? Поэтому у нас действуют осторожно, пока стараются только поддерживать долю людей, руководимых логикой,и немного, постепенно ее повышать – и смотреть, что будет. Повышать природным путем, вот этой вот всеобщей рационализацией.

«То есть вправлять мозги влево», – подумал Виктор.

– Ну а вы как думали? У них, за бугром, тоже общество мозги вправляет! Вот эта их реклама действует на инстинкты и повышает долю людей примитивных, рефлексирующих. Поэтому, чтобы сдержать всю эту тупую массу прилично одетых дикарей, там нужна церковь.

– Мягко подводите к мысли, что и у нас возвращение к духовным традициям, строительство храмов, объединяющая роль церкви и прочее – только потому, что в новой России из людей делают баранов, а этих баранов кто-то пасти должен? – неожиданно и сухо ответил Виктор.

Он ждал, что Варя рассердится. Но она лишь мягко улыбнулась, так, что на щеках появились ямочки.

– Вас сильно обидит, если я не буду отрицать?

– Не знаю.

– Сковородка внизу, в духовке, поставьте, пожалуйста, чтобы грелась… Разве вам самому такая мысль в голову не приходила? Честно?

Он не стал возражать, каким-то шестым чувством заподозрив, что Варя его на что-то провоцирует – а может, это была лишь ложная подозрительность, – и полез в духовку. Вопреки ожиданиям, сковородка оказалась не продвинутой. Тяжелая чугунная блямба с высокими краями, на крышке лежала ручка с деревянной рукояткой.

– А у нас сейчас с антипригарным продают, – решил он похвастать.

– А сами какой пользуетесь?

– Н-ну… у нас еще советская, чугунная, есть – и пользуемся. А что?

– У нас тефлоновые запрещены. Что-то там нашли и на всякий случай запретили.

– Тогда мне повезло… Кстати, странно, что у вас мобилы разрешены.

– Они излучают меньше зарубежных. Огонь убавьте, а то пригорать будет.

Она ловко катала из фарша аккуратные колобки на деревянной, присыпанной мукой доске, прихлопывала их рукой и отправляла на черный круг сковороды, где они нервно подрагивали в шипящем жире, распространяя с детства знакомый запах. Кому-то повезло с хозяйкой, подумал Виктор. И еще ему вдруг пришло в голову то, что совместное приготовление котлет сближает гораздо быстрее, чем совместный ужин в ресторане. Хотя бы в духовном плане.

Он взял лопаточку из нержавейки и стал переворачивать котлеты и отправлять те из них, что уже обрели на обеих сторонах хрустящую румяную корочку, в зеленый эмалированный чугунок, в душной темноте которого им (котлетам) предстояло провести совместное время в духовке.

Глава 13 Луженые глотки свободы

За окном сыпал неторопливый осенний дождик, постукивая каплями по карнизам. Виктор раскладывал в гостиной небольшой стол-книжку: ужинать решили здесь. Телик, который здесь привычно примостился в углу на тумбе с видеокассетами, вещал о происшествии в Израиле: группа хасидов-фанатиков набросилась с ножами на участников гей-парада. Две категории жертв холокоста оказались не в состоянии жить в одном обществе. Попутно, не совсем к поводу, телекомментатор вытащил палестинскую проблему, драку в кнессете, а заодно и сексуальное рабство, которому на земле обетованной подвергали женщин, нелегально вывезенных из восточноевропейских стран, недавно ставших на путь демократии. К положительным аспектам израильской политики было отнесено расширение сотрудничества с СССР в вопросах борьбы с международным терроризмом. Но мысли Виктора были далеки от международной политики.

Лем ошибался, думал Виктор, бытовая обстановка прогрессирует гораздо медленнее. Вот эти массивные березовые стулья, например, вполне могли быть и в начале пятидесятых. Никаких суперкресел-трансформеров. Видимо, человека тянет к чему-то естественному, что создает иллюзию уверенности и покоя, а значит, безопасности. «Удовольствие, покой, безопасность…» Формирование советского человека приличной мебелью?

На кухне что-то запищало. Варя вышла с мобильником, глядя на дисплей, потом вынула из сумочки «Кристалл-98» – такой же, как тот, что Вика показывала ему в кооперативе в первый день пребывания, – и, соединив оба аппарата кабелем USB, застучала по клавишам.

– Шифровка пришла, – пояснила она, – до утра вам надо не покидать жилкомплекса.

– Что-то случилось? Связано с этим ДТП?

– Связано. Пострадавший схож с типом, что стрелял на вокзале. По записям камер – правда, там сложно точно определить, но процентов семьдесят есть.

– Может, они ликвидировали киллера?

– Может. Это что-то меняет?

– Пожалуй, нет, – сказал он после минутной паузы.

В комнате повисла напряженная тишина; первой молчание нарушила Варя:

– Да, еще: в вашу квартиру занесли приемник с КВ-диапазоном. Перед сном надо будет послушать Запад.

– Что именно, на какой волне, когда?

– Все равно. «Свободу» там… чего поймаете.

– А смысл?

– Не знаю. Может, аналитики боятся, что без привычной антисоветчины у вас будет нервный срыв.

– Глупости.

– Я не знаю почему. Но это же вам не трудно, верно? Вы боитесь, что это попытка вас компрометировать?

– Да ничего я не боюсь… Лишь бы ловил нормально.

На экране шел диспут о реформации церкви. Варя взяла пульт и переключилась.

– Сейчас по третьей кино будет.

– «Севастополь»? Я читал анонсы. Крутой блокбастер?

– У тебя жаргон подростка – вээсовца… Прости, ты же и есть вээс… Внешсеть. Ну, в этом, вашем интернете.

– А у вас подростков пускают во внешсеть?

– Они быстро осваиваются… А «Севастополь» завтра будет. Сегодня «Джордж из Динки-джаза».

– Романов любит фильмы своего детства?

– При чем тут Романов? Разве у вас в будущем телезрители не заказывают фильмы по сети?

– Ну, как сказать… Каналы смотрят на рейтинги, хотя, когда смотришь, что показывают, непонятно, откуда эти рейтинги берутся…

– У нас просто заказывают и общаются, какой фильм лучше снять.

– Так просто? А вдруг закажут что-то антисоветское?

Варя вскинула брови. Когда она вскидывает брови, она напоминает актрис золотой поры Голливуда, подумал Виктор.

– В смысле – антисоветское? Когда вот вы жили в СССР, вы куда-нибудь писали, чтобы в газете, или еще где, напечатали… ну, скажем, Солженицына?

– Я похож на психа?

– Тогда в чем вопрос?

– Нет вопросов… А почему «Джордж из Динки-джаза»?

– А про него говорят в фильме «В бой идут одни старики». Вот народ и решил узнать, что за кино. Вы смотрели?

– Нет. Не застал… – задумчиво произнес Виктор и, помолчав, добавил: – А, да, чего хотел спросить-то. Что это за реформация такая?

– Да так, приближение церкви к народу для лучшего обслуживания.

– Церковь – вид обслуживания?

– Ну да. Хотят сделать как у баптистов. Богослужения на современном языке, священников распределить по участкам, чтобы не в храмах собираться, а вроде красных уголков, скромно, но зато больше беседовать с прихожанами по душам, ходить не в рясах, просто в темных костюмах… Разве вы верующий?

– Вне лона церкви.

– И мне это тоже как-то… Тарелки в буфете. О, слушай, я тут по случаю одну штуку взяла. Давайте попробуем.

Она достала из стоящего возле кровати целлюлозного пакета коробку, вынула из нее небольшой белый круглый цилиндр из стеклянной крошки и, поставив на середину «книжки», щелкнула выключателем. Внутри вспыхнул желтый трепетный огонек.

– Светодиодная, на батарейках.

– Китайская?

– Нет, из Стари. Кооператив делает, у него автоматизированный цех. По программе закрепления населения в районах.

Она удалилась на кухню, и за ней из растворившейся двери донесся восхитительный, знакомый с детства запах сочных котлет. Виктор достал из мини-серванта пару рюмок и на всякий случай протер их бумажной бактерицидной салфеткой из белой пластмассовой банки, чем-то напоминавшей упаковку салфеток для мониторов. Салфетки, кстати (и к счастью), ничем не пахли.

– О, «Алушта», сухое? – воскликнула Варя, выходя из кухни с большим овальным блюдом под крышкой, из-под которого выбивался легкий аппетитный пар. – Шесть медалек…

– А я думал, вы это уже прочли в мыслях.

– Ну, надо же и сюрпризы делать… Это вино для пикников, шашлыки там или барбекю – слышали, что у нас в малоэтажках теперь модно во дворе делать летние кухни для барбекю? Защищает от кишечных инфекций.

– Барбекю защищает?

– Нет, столовое красное… Начинается! Скорее рассаживаемся.

И она погасила люстру. Комнату наполнило мерцание светодиодных свеч, призрачный свет телеэкрана, утратившего краски, и охрипшие от многолетнего лежания в жестяной коробке звуки тромбонов, перемежаемые писком морзянки. Все-таки британский джаз начала сороковых ни с чем не спутать, подумал Виктор. Как много взял от него советский джаз конца пятидесятых! И вообще хорошо об этом рассуждать, когда побываешь и там и там.

– Ну, за все хорошее! – игриво улыбнулась Варя.

– За позитив! – поддержал Виктор и, поднеся бокал к губам, вдохнул сафьяновый аромат фиалки, резеды и цветущего винограда.

Котлеты были прелестны, как, впрочем, и их гарнир из буквально таявшего во рту жареного картофеля с зеленым домашним горошком. Варя по-детски непосредственно смотрела старую комедию, время от времени заливисто смеясь с ложкой у рта; Виктор подумал, что такие ленты – прекрасная возможность хорошего и здорового отдыха вечером.

Собственно, главное в фильме был Джордж Формби. Представьте себе, что Савелий Крамаров – это бард с лицом Фернанделя, он играет и поет на банджо, и делает всякие трюки наподобие Луи де Фюнеса; вот это примерно и есть Формби. Правда, тонкого английского юмора в куплетах о провонявшей дедовской рубашке и мистере Ву, который подался окна мыть, Виктор так и не уловил, но в целом история музыканта, которого приняли за Джеймса Бонда, оказалась прикольной, а от самого Джорджа веяло непередаваемой добротой и обаянием.

– Знаете, мне хотелось бы побывать в Англии, – призналась Варя, когда британская разведка поймала всех фашистских шпионов, которые так и не смогли смыться с подводной лодки. – Скажем, в Лондоне, но не сейчас, а где-то в конце тридцатых. Мне кажется, англичане должны были быть тогда милейшими людьми.

– Не знаю, – пожал плечами Виктор. – У них сейчас проблема с мусульманами, и как бы они отнеслись в то время к людям из СССР, ничего сказать не могу. Может, нормально, а может, ксенофобия была бы.

Вино начинало слегка действовать, и Виктором овладело что-то вроде эйфории. «Какая идиллия, – думал он. – Вечер, великолепный ужин, приятная дама, светские беседы при свечах. Даже без всякого романа, просто так посидеть».

– С исламом – это у них не ксенофобия, – прервала его размышления Варя. – Наши аналитики полагают, что проблема – пассивный протест. Ну, то, что не только иммигранты исповедуют ислам, а его принимает коренное население.

– В смысле – протест?

– Ну, как это объяснить… Часть людей не принимает мира, в котором главное – унижаться перед боссом, пахать с утра до вечера, чтобы только купить разрекламированные шмотки или тупо смотреть в ящике развлекательные шоу, а потом, как все, коньки отбросить. Им нужно что-то, ради чего стоит не только жить, но и умереть, ведь смерть ко всем приходит… Раньше это была идея социализма, всемирного общества справедливости, борьбе за которое надо всего себя посвятить, собой жертвовать за счастье людей всей планеты. Социализм на Западе придушили, вытравили из мозгов, а свято место пусто не бывает, вот и получили ислам. Так что не в исламе дело, не было бы его – было бы какое-нибудь язычество или любая секта, но что-то, что объяснит человеку – вот он не просто умрет и его зароют, а он совершил священную жертву, что есть что-то выше его личной судьбы и личной жизни. Либерализм этого объяснить не может, там личность важнее всего, и все бы было хорошо, если бы люди были бессмертны. А если все мы уйдем – значит, что-то должно быть выше, важнее нашей временной личности, прав личности, которые лягут в гроб вместе с нею… Непонятно?

– Наоборот. Даже очень все понятно. Гитлер тоже на этом сыграл.

– Ну вот… А западное общество не стало разбираться в причинах, оно менять себя не хочет, имущий слой боится пойти на жертвы. И все это стихийно прорывается, выходит наружу иногда в самых странных формах… Религия, идеология здесь ни при чем. Это психология, свойства сознания и подсознания.

– Угу. Слушай, а где здесь прокат кассет и почем за сутки? – спросил Виктор, которого после «Алушты» мало волновали вопросы классового подсознания. До него вдруг дошло, что они часа два как перешли на «ты», не испытывая ни малейшего неудобства.

– На Фокина. А тебе обязательно нужны ужастики?

– Почему ужастики?

– В прокате только Запад. Культовые боевики, ужастики.

– А если я, например, хочу Гайдая посмотреть?

– Так это бесплатно в видеотеке. Пара кварталов отсюда к Медиадому…

…Виктор приоткрыл узкую дверь на полутораметровую лоджию своей новой берлоги. В лицо ему плеснула свежесть, ленивый ночной дождь все так же стучал по карнизам, и водяная пыль носилась в свете фонарей. Тихие, вкрадчивые звуки слоуфокса «Голова в тумане» Дюка Эллингтона из кухонного динамика неторопливо расплывались в сумерках комнаты, словно дымок из курительницы благовоний.

Хороший вечер, подумал Виктор. Романтических отношений не завязалось, но Малдер и Скалли тоже вроде весь сериал глядели друг на друга и говорили о делах. Красивый треугольник: Малдер, Скалли и эти, как их там, которые засылают. Завтра надо будет самому приготовить что-нибудь и пригласить Варю. Будем ходить в гости по очереди.

Он закрыл дверь, подошел к выключателю и нажал белый рычажок: свет трехрожковой люстры осветил закоулки четырнадцати метров жизненного пространства. Проветривать не было необходимости: комната и так прекрасно вентилировалась через отдушины.

И тут он заметил, что на рамах окон и двери на лоджию появились маленькие плоские коробочки, от которых вниз тянулись прилепленные пленкой тонкие провода. Защита от лазерной прослушки? Нет, не похоже. Скорее, детекторы прослушки.

Еще на столе-книжке появился оранжево-красный «Турист 26–05» с цифровой настройкой, часами и будильником – приемничек размером примерно с китайские «Кипо» или «Мейсон», которые у нас обычно берут продавцы, чтобы слушать в магазине. Грозненский радиозавод, вспомнил Виктор, неужели осилил? Ладно, это на сон грядущий. Займемся сначала любимым делом попаданца, благо компутерная сеть под рукой. Интересно, а миелофона они тут, случаем, не изобрели?

Он открыл секретер. Так, к терминалу тут нужен ключ на COM-порт. Ключ ему дали. Как они здесь не любят набирать логины и пароли, в отличие от американцев… а может, и правильно. Когда железо глубоко персонифицировано, в этом есть смысл.

«Здравствуйте, Виктор Сергеевич!»

Здравствуйте, здравствуйте… где там у вас лексикон под графику? А мониторчик ничего, хоть и монохром. Для работы очень даже приятный: трубка, а глаза не утомляет, практически как TFT. Нужен ли деловому монитору цвет? У нас об этом думать уже поздно…

Покончив с делами, Виктор долго ходил возле стола-книжки. Задание слушать вражий голос было ему непонятным, а значит, подозрительным.

А вдруг и в самом деле провокация, подумал он. Снимут на видео, как слушаешь, – и за антисоветскую деятельность. Хотя в принципе они и так могут, зачем им извращаться-то? Контакт с агентами иностранной разведки и липовый паспорт побольше потянут. Или это просто эксперимент?

Он взял приемник – судя по весу, батареи были на месте – и, развалясь на диване, выдвинул антенну и крутанул ручку громкости. Эфир показался непривычно безмолвным. Ах да, тут же бесшумная настройка. Ладно, просканируем…

«Свободу» на 25 метрах он поймал довольно легко, сузил полосу – приемный тракт легко придавил цифровые глушилки. Удивительное дело, подумал Виктор, одни придумывают, как глушить вражий голос, другие изобретают для народа все лучшие устройства, чтобы слушать его.

– Есть такой термин, – вальяжно изрекал какой-то деятель культуры из поуехавших, – мне он очень не нравится, но он очень верно характеризует воззрения людей, для которых победа в Великой Отечественной войне не просто одна из замечательных побед русского оружия, финал трагедии, и т. п., а культ. Культ почти религиозный, фанатичный, яростный. Культ, во имя которого оправдываются любые зверства что тогда, что теперь. Культ, затмивший всю тысячелетнюю историю России, временами и уничижающий ее, ради четырехлетней не самой удачной и до предела трагичной войны. Этот термин – победобесие. Плохой термин. Но я иначе определить не могу. «Пускай сдохло пять миллионов, зато – победа!»

«Боже, какая…» – подумал Виктор и, не найдя слов, почти инстинктивно выключил «Туриста». У него было такое ощущение, словно ему подсунули дерьма на бутерброде.

«Какая, к черту, тысячелетняя история?! – воскликнул он чуть ли не в голос. – Все, вся история, вся Россия, весь народ, все воспоминание о нем – это только в случае победы. Победи немцы – ничего бы не осталось. Никакой памяти о России с ее удачными, неудачными войнами… Все или ничего. Вся история России была лишь подготовкой к этим трагическим, но великим годам спасения человечества от нацизма; никогда раньше в истории человечества такого не было и, надеюсь, больше никогда не будет. Россия, СССР определили путь развития мира. Неужели это не ясно? Или нет… все им ясно, они просто хотят, чтобы мы забыли об этом…»

Он встал, пошел на кухню и попил холодной воды, чтобы успокоиться.

«Они хотят, чтобы мы забыли об этом, – продолжил он уже более спокойно. – Народ, который живет сознанием того, что он может пойти на любые жертвы, чтобы сохраниться как народ, – непобедим. А они и тогда хотели и сейчас хотят сделать из нас рабов, быдло».

Виктор вдруг вспомнил, как пару месяцев назад был в одной организации, ставил бухгалтерский софт; на одном из рабочих мест комп не включался, и директор бросил доложившей сотруднице: «Будете уволены!» Была в этом какая-то бессильная злоба ничтожества, дорвавшегося до власти, которая прорывается каждый раз, когда это ничтожество сталкивается с обстоятельствами, в которых ничего не смыслит; и вот эта руководящая беспомощность, страх перед разоблачением, что директор, для проформы заезжающий в фирму утром и вечером, – обыкновенный паразит, обкрадывающий персонал, и выливались в крик «Будете уволены!». Таким и надо, чтобы мы забыли о Победе; вместо Победы им нужен для народа культ вечной вины за «преступления большевиков», чтобы все чувствовали себя в долгу перед жалкими лузерами, бесстыдно продувшими за зеленым сукном истории и русско-японскую, и Первую мировую, и за полгода после Февральской революции просто развалившими великую державу. Если бы тогда, до Первой мировой, в России что-то подправить…

«А не пора ли сажать за покупку должностей в бизнесе? – вдруг подумалось Виктору. – Ведь угробят дураки Россию, ей-богу, угробят…»

Экспериментировать с глотками свободы больше не хотелось; вернувшись в комнату, Виктор аккуратно поставил «Туриста» на стол и постелил себе на диване.

Глава 14 Цифровая западня

Вопреки ожиданиям, Виктор проснулся с необычайным ощущением бодрости. Комната была наполнена чуть прохладным воздухом, таким чистым, как будто вокруг был не микрорайон, а сосновый лес; в ванной отчетливо чувствовался йодистый запах моря и водорослей. Романовская «Алушта», по-видимому, теперь действительно служила только процессу правильного пищеварения.

По первому каналу ТВ шла утренняя гимнастика с элементами аэробики для разных возрастных групп, и Виктору просто захотелось помахать руками и попрыгать вместе с девушкой на экране, почувствовать, как все тело наполняет ощущение свободы и тепла. Зарядку сменили кадры новостей о том, как страна встает вершить новые великие дела, и Владивосток уже отчитывался пройденными метрами тоннеля на Сахалин. Казалось, что понятия серых будней не существует, что все вокруг делают что-то такое, о чем потом можно будет с упоением рассказывать всю жизнь; хотелось скорее влиться в этот поток, чтобы успеть поучаствовать в сотворении мира.

Из шкафа пискнуло. Виктор вытащил из футляра ВЭФ – индикатор был уже на последних квадратиках. В тумбочке отыскалась зарядка – угловатый пенал с двумя шнурами, как блок питания к ноуту. На кухне запел чайник.

«Интересно, а воздух – это специально для меня? Или это комплекс такой, для здоровья населения? Даже пенсов – тут же вроде большинство пожилые? Ну да, для работающих пенсов. Нехватка трудовых резервов»…

В облисполкоме на очередной сейшн на этот раз собралось десятка полтора, народ галдел, бурно что-то обсуждая, и Виктор подумал, что сейчас его засыплют вопросами. Публика была разношерстной: от мужчин за сорок в темных и серых тройках, у большей части которых из нагрудного кармана вместо платка торчали очки и авторучка, до двадцатилетних ботанов, одетых в стиле гранж и кое-как прибивших расческой полухипповые космы. Похоже, что пиплы в основном жили в науке и сегодня вырыли из шкафов то, что, по их мнению, отвечало нормам приличного общества.

Светлана перехватила его еще до дверей, в пустынном коридоре. Сегодня она выглядела в этой компании самой стильной: длинное темно-коричневое шерстяное платье в английском стиле до середины икр, белый сетчатый жакет, прическа с раскинутыми волосами а-ля София Ротару, которую дополняло крупное колье из самоцветов с монистом. От нее веяло энергией, и Виктор уже ожидал электрической искры от протянутой руки с тонкими пальцами.

– Ну как? – спросила она.

– Сто восемь.

– Шутите? Это хорошо.

– Что-то случилось? – на всякий случай поинтересовался Виктор.

– Пока ничего такого, что должно вас сейчас волновать. Приемник слушали?

– Да. Немного.

– И как?

– Разозлило.

– Понятно. После совещания с вами Веничев хочет поговорить, Степан Анатольич. Он не компьютерщик, обществовед.

– Надо что-то подготовить?

– Не надо. Вопросы, пожелания? А то у меня такое впечатление, что вы иногда стесняетесь за себя просить.

– Да нет вопросов. А, вот, кстати… нет, так, ерунда.

– Что именно?

– В коридорах народу мало. Это для меня специально?

– А почему должно быть много народу?

– Ну, с делами ходят… посетители разные.

– Сеть же есть! Зачем людей сто раз по кабинетам гонять? И потом, вы же сами рассказывали про бизнес-анализ.

– Ну это понятно, но личный фактор… Народ всегда хочет вживую решать.

– Если выдерживаются правила, если каждый знает, кто что должен делать, если четко разъяснено, как, в какой последовательности решать вопрос, – какой смысл бегать физически? Капать на мозги не получится – исполкомовских у нас тоже тренируют на предмет защиты от манипуляций… Да, все, пора, проходим.

– …И особенно хотелось бы отметить роль в будущем надежных и дешевых для пользователя дата-центров. Не только для советских предприятий и учреждений, но и для них, для капстран. Что значит, если их бизнесу будет выгодно хранить все свои данные, всю свою коммерческую информацию у нас? Они будут от нас зависеть, от наших серверов, коммуникаций, нашего софта на серверной стороне. Если мы будем сажать Европу на нефтяную иглу – это завязано на трубопроводы, а информационная игла – она везде, по всему шару, на нее весь мир можно посадить, пока мы идем вровень с другими странами по компам! У них сейчас эйфория, замена дорогих мейнфреймов на персоналки – а дальше выяснится, что самое дорогое для фирмы – это все-таки данные. Когда все переведено на цифру, потеря данных для фирмы – катастрофа! Особенно для крупной. Или утечка информации. Вот единственно не знаю, как сделать, чтобы к советским дата-центрам было доверие. Им же внушают, что мы враги, империя зла…

Виктор перевел дух и посмотрел на аудиторию.

«Не слишком ли агрессивно взял? – подумал он. – И что будет с миром, если Романов действительно мир на иглу посадит?.. А впрочем, чего я парюсь-то? Миру было дело до развала Союза? Вот и нам до мира…»

– Ну, вы знаете, это проблема решаемая… Можно?

Поднявшийся представился Николаем Федоровичем Кренкелем – однофамильцем знаменитого радиста-челюскинца, – было ему лет под тридцать пять, и понимание достойного прикида у него выражалось в свитере крупной вязки и фирмовых тверских джинсах.

– Итак, у нас есть задача на административном уровне: противоречие между желанием привлечь клиента и возможностями, определяемыми стереотипами мышления клиента. Формулировку задачи на тактическом уровне начнем с определения системы, ее изменяемой и неизменяемой частей. Что мы можем менять, то есть обучать? Психологию руководителя фирмы, лиц, которые подсказывают ему решения, информационный фон…

«Альтшуллеровский ТРИЗ в маркетинге? – мелькнуло в голове у Виктора; в советское время он периодически почитывал «Изобретатель и рационализатор». – Хотя… Почему бы и нет?»

Вскоре он уже и сам оказался незаметно втянут в обсуждение, как подросток в уличную компанию; что-то подсказывал, с чем-то спорил и даже пару раз с удовольствием выдал по памяти данные раньше, чем их успели найти по терминалам. Странная штука мозг: работает медленнее, решает быстрее. Идеи в этом странном совещании не то чтобы фонтанировали: скорее, их клепали на каком-то невидимом логическом конвейере, точно под заказ, и тут же приделывали к ним ручки и ножки, создавая план воплощения.

К обеду вырисовался целый план захвата человечества в цифровую западню, начиная от уже упомянутого заманивания в дата-центры и кончая социальными сетями, где собирали персональные данные, формировали мнение и организовывали массовые акции; особо перспективными были признаны такие, в которые можно было постить с мобильника, вроде твиттера.

– А еще надо внедрить мысль, что политикам писать в блоги с мобильника – это продвинуто и непосредственная демократия, – задвинул напоследок Виктор, – пусть их парламенты вместо работы в «Одноклассниках» сидят. И пусть госаппарату не доверяют, а ставят везде веб-камеры, чтобы непосредственно смотреть, и каждый политик заводит свои филиалы приемных у каждого столба, вот типа как он народ любит, что к нему напрямую обращаться можно. Тогда они сами себя зафлудят, и думать им некогда будет. Тем более что они по статусу троллей кормить обязаны.

«Однако меня понесло», – критически подумал он тут же, но взять назад вылетевших слов уже не смог.

Сейшн завершился образованием рабочих групп. Когда все закончилось, в зале остались он, Светлана и мужик лет под пятьдесят, чуть полноватый, в коричневой двойке с темно-красным галстуком; на лице его выделялись густые брови и плотный мясистый нос.

– А это и есть Степан Анатольич, – представила мужика Светлана.

– Очень приятно, – ответил Виктор, подавая мужику руку, – вы по общественным наукам?

– Да. Институт прикладного сталинизма, заведующий лабораторией промышленной политэкономии.

– Это… Что-то я здесь о таком не слышал.

– Ну, так мы закрытый институт. При КГБ.

– А-а, понятно… То есть ничего не понятно.

– Вы ведь в курсе, что чем реформировать Институт марксизма-ленинизма и Академию общественных наук, оказалось проще создать новые учреждения? Вот мы одно из них. Обслуживаем политиков. Точнее, и старые тоже обслуживали, но только обосновывали готовые решения, а мы даем практическую теорию, которую можно использовать.

– Хм, а если политики не захотят слушать, что они с вами сделают?

– Ну, во-первых, мы их не заставляем, во-вторых, мы все-таки при КГБ… Ну и потом, мы все-таки вроде физиков: нужен ядерный щит – их и слушают. А революционная теория – это тоже, знаете ли, бомба.

– То есть вы делаете бомбу. А чем я могу помочь?

– Да, собственно, ничем. Хотелось побеседовать вживую, уточнить некоторые данные о ваших проблемах.

– Каких? – спросил Виктор, мысленно ожидая чего-то вроде подвоха.

– Например, сейчас на Западе массовые протесты против урезания пенсий, повышения возраста выхода, все такое. У вас тоже протесты?

Виктор пожал плечами:

– Ну, протестов пока нет, хотя насчет повышения возраста – пытаются выдвигать… Вот странно только: с одной стороны, говорят, что на пенсии денег нет, с другой – на олимпийские объекты они почему-то находятся…

– У вас пенсии через пенсионный фонд?

– Ну да, а что?

– Тогда все понятно. Пенсионные фонды – они вроде как сами по себе, в них отчисляют предприятия пропорционально зарплатам работников, от этого должны образовываться накопления. С Запада слизали, надо полагать. Но это работает лишь в тех странах, где зарплаты высокие. А если в стране уровень зарплаты низкий, никаких накоплений не будет.

– И что же делать?

– Элементарно. Консолидировать фонд в рамках бюджета. Тогда можно уменьшить излишества и добавить пенсий.

– Так просто? Вы хотите сказать, что об этом у нас никто не подумал?

– Почему? Наверняка подумали. Руководство фонда подумало, что оно потеряет места, те, кто распределяет бюджет, – что на них будет лишняя обуза. И оба подумали, как разъяснить предсовмину, что этого сделать ну никак невозможно.

– У нас нет предсовмина. У нас премьер-министр.

– Ну, какая разница? Система абсурдна, но себя сохраняет.

«А у вас, значит, система абсурда не сохраняет, – с некоторой обидой подумал Виктор. – И вообще почему у вас все так по-умному, все выглажено, как английский газон, чуть сорняк пробьется – сразу соберется консилиум, как его лучше выдирать… Ну не бывает так в жизни. Не верю!»

– У вас, наверное, уже и никаких острых социальных проблем нет? – осторожно спросил он, втайне надеясь, что Веничев гордо скажет «Нету!» и тут он, Виктор, укажет на факты воровства и наркомании, хотя бы и в единичном числе.

– Ну конечно, есть! – воскликнул Степан Анатольевич, даже, как показалось Виктору, воскликнул радостно. – У нас даже классовые противоречия имеются.

– Между буржуазией и пролетариатом?

– Ну, сдались всем эти буржуазия и пролетариат… Новое общество – новые классы. Не паразитические, но – с разными интересами.

– А нас учили, что при социализме только дружественные классы, – с невинной улыбкой отпарировал Виктор. Он понимал, что провоцирует Веничева на спор, но – кто знает – может быть, в этом и был шанс увидеть изнанку здешнего благополучия.

– Ну, вас учили… В общем, НТР у нас выявила два новых класса, не антагонистических, но интересы которых не вполне совпадают. Первый – это растущий класс технической интеллигенции, к которой относятся и квалифицированные рабочие, и различные специалисты информационных технологий; также черты этого класса все больше приобретают рабочие, задействованные по японской системе в инновационном процессе. За рубежом этот класс называют интеллектуалами. Другой класс раньше называли творческой интеллигенцией, он тоже был узкой прослойкой, но в связи с развитием промышленного дизайна, дизайна интерьеров и ландшафтов, роста средств массовой информации, особенно компьютерно-сетевых, рекламы, несмотря на ограничения по информационному воздействию среды, этот слой растет до уровня влиятельного класса в обществе. За рубежом его называют криэйторами, то есть создателями. Я понятно объясняю?

– Да, в общем… – согласился Виктор, втайне признавая, что креативщики и впрямь размножились до числа целого класса. – А кто же кого угнетает?

– Ну, угнетает, не совсем то слово… Здесь другое. Понимаете, психологически наши технари – ну и вы, наверное, это сами по себе чувствуете – это люди, которые по роду профессиональной деятельности привыкли сталкиваться с естественными ограничениями своего личностного самовыражения: свойствами материала, физическими законами, стоимостью обработки и прочее, и которые, по причине сложности создаваемой техники, склонны к организации в группы, коллективы. В результате они склонны считаться и с разумными ограничениями в общественной жизни, диктуемыми необходимостью сохранения общества в целом, если при этом их существование достаточно комфортно как материально, так и с точки зрения уважения общества, развития творческих способностей и возможности себя реализовать. Причем им важна определенная стабильность и гарантии на случай неудач. Согласны?

– Ну, в общем, да. Как-то, знаете, больше хотелось зарабатывать, и чтобы работа творческая была, мыслей требовала. А бодаться с советской властью смысла не видел.

– Вот именно. Создатели же – это люди, склонные к эгоистическому мировоззрению, они ставят во главу всего личный успех. И это понятно, потому что у них работа в большинстве своем основана на личных эмоциях, а значит, глубоко индивидуальна. Вы можете, например, представить, чтобы несколько композиторов, с разным мироощущением, написали вместе одну песню? Ну вот. Поэтому криэйторов бесит все, что, по их мнению, ограничивает свободу их личного проявления, личного самовыражения, они склонны протестовать против всякого механизма общественного упорядочения и в общем-то против всякого общественного уклада, против общества, как такового. При этом они считают приемлемым для человека падение на дно общества в материальном плане, и многие их них, считая наиболее важным для себя именно эмоциональное, духовное состояние, находят в этом падении удовольствие и источник творческих сил. Я понятно излагаю?

– В общем, да. Художники там, они иногда готовы были афиши для кинотеатра малевать за копейки, но чтобы время для своей работы, для души вроде как было. Это у них бывает.

– Примерно так, да… Короче, общество, удобное для интеллектуалов, некомфортно для создателей, и наоборот. И те и другие стране нужны. Но сейчас, для модернизации, наше общество должно быть прежде всего удобно технарям. А создателям, людям чистого искусства, в нем не совсем хорошо, личной свободы им не хватает. Отсюда скрытый протест, фиги в кармане, пьянство среди работников творческих профессий – хуже, чем у шахтеров… Вот бьемся над тем, как это сглаживать.

«Теперь мне все понятно… Идеального общества все равно нет. И мне здесь хорошо потому, что просто этот строй под нас, под инженеров, заточен, а был бы я композитором – может, и чувствовал здесь себя, как в тюрьме. Сэ ля ви. Значит… Значит, коммунизма не построить. Вот и ответ этим чудикам».

Глава 15 Конец эльфийского питомника

– Значит, коммунизма не построить… – рассеянно произнес Виктор свою мысль вслух. Впрочем, в обществе, где умеют читать мысли, таить их особенно незачем.

– Что вы сказали? – переспросил Степан Анатольевич.

– Да так, подумалось…. Раз возникают новые классы – выходит, коммунизма не построить.

– А кто вам сказал, что коммунизм строят? – спросил Веничев.

Заведующий лабораторией по революционным бомбам вдруг вошел в какое-то радостное внутреннее возбуждение, словно хотел показать сюрприз; от волнения он стал даже машинально почесывать нос.

– Н-ну… все… и Маркс говорил.

– Минуточку! Подойдемте к терминалу!

Веничев потыкал пальцами в клавиатуру, и через минуту в браузере высветилась цитата:

«Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой. Маркс К. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т. 3. – С. 34».

– Видите! Для Маркса коммунизм – это не строй! И его не строят! Это процесс, который висит в оперативке и убивает процессы социального расизма. Это, если хотите, антивирус.

– Простите, а как тогда называется то, что строят?

– Простите, а вам не наплевать на то, как оно называется? Что бы ни строили – главное, чтобы это было именно то, в чем нуждается общество сейчас, а не когда-нибудь после тяжких лет страданий. Вот, например, большевики ликвидировали крупную буржуазию. Но осталась частная собственность, буржуазия в форме использования административного ресурса партийно-хозяйственной номенклатурой и дельцами теневой экономики. То, что мы делаем сейчас, – строим систему, в которой этой новой буржуазии не находится места. Вот так мы делаем шаг за шагом к этому самому бесклассовому обществу, о котором вы говорили. В какой форме мы это делаем? В той, которая полностью соответствует условиям точки, из которой вышли.

– А, простите, Хрущев как же? – перебил Виктор, ошарашенный этой новой социальной геометрией.

– Хрущев? Хрущев говорил, что он строит коммунизм. На самом деле он выращивал химеру в виде потребительского общества, которое переплюнет Америку по мясу и холодильникам и которое должно питаться соками идей всеобщего равенства и братства. Братство потребиловку не оплодотворило! Поэтому мы смотрим на реальные интересы людей. Сейчас не пятидесятые, и мы уже не можем так опираться на крестьянские привычки к общему труду, как вы это видели во второй реальности. У нас население уже съехало в города, изменило жизнь, приучено к потребительскому мышлению. Поэтому мы и должны использовать это потребительское мышление, но, Виктор Сергеевич, не давать ему принимать ваших уродливых форм и не культивировать его развитие дальше. Мы ищем разные формы, как возвращать обратно народу созданные им ценности.

Веничев налил себе в стакан негазированной «Брянской минеральной», проглотил залпом и продолжал:

– Через кооперативы, через государственные акции, через централизацию финансов и кредита, через участие рабочих в управлении, через изменение стиля управления и выдвижения управленцев; разными тропинками и дорогами идут наши люди к будущему, но идут они ради себя, ради семьи, соседа, родных и близких, чтобы каждый видел, как это нам же нужно, а не политическому руководству. А как назовут – пусть историки думают.

– Хм, а что же тогда нужно политическому руководству?

– То же, что и вам. Вы работаете с заказчиками – и руководство работает с заказчиками, с обществом. Основной заказ – борьба с угрозой социального расизма, внешней и внутренней.

– Извините за наивный вопрос: а что же тогда, коммунизм, выходит, возможен с любого момента? И даже в нашем обществе?

– Должен быть с любого момента. Иначе какая же это теория?

– Постойте, это как же… Должна же быть какая-то сознательность, чтобы давать бесплатно…

– Да поймите же, наконец, коммунизм не в том, чтобы бесплатно давать, а в том, чтобы отнятое возвращать. По справедливости и, что важно, без лишних жертв. А бесплатность – это надо изучать, как меняется общество, мотивация людей… Впрочем, как вы заметили, троллейбусы у нас все же бесплатны, и тем не менее ходят.

– А все-таки когда можно будет распределять, ну, скажем, колбасу по потребностям?

– Когда общество сочтет это справедливым. Все экономические законы держатся на существующих в обществе понятиях о справедливости. Даже цена на свободном рынке. Обмен товарами совершается на тех условиях, которые обе стороны полагают справедливыми. Кстати, ПО у вас бесплатное есть?

– Есть, но…

– Никаких «но». Коммунизм всегда рядом, его надо просто видеть и сеять его там, где есть условия ему взойти и созреть.

Теперь за стаканом минералки потянулся уже Виктор. Вековая мечта человечества немедленно и без предоплаты – это надо было как-то пережевать и запить.

– Хм… Но тогда почему бы не сказать всем открыто, что у вас уже коммунизм?

– Да вы что! – Веничев всплеснул руками. – Наше общество еще на долгие годы вбило себе в головы миф о коммунизме, как о стране эльфов, совершенных существ, у которых между лопатками крылышки и которые размножаются исключительно высокими духовными помыслами, оттого и в эльфийской стране сколько себе ни бери, а всего вдоволь. Людям пока что легче смириться с мыслью о недосягаемости этого эльфийского питомника, чем понять, что коммунизм ходит рядом, простой и будничный, и совсем не то, о чем мечтали.

– Ну да, конечно… – протянул Виктор. – А вот еще такой вопрос: вы сказали, коммунизм возможен с любого момента?

– Именно так.

– Даже у нас, в нашей реальности возможен? Без всякой там пролетарской революции и диктатуры пролетариата?

– Ну, это, конечно, было бы лучше всего, – согласился Веничев. – Нравственный коммунизм. Так сказать, в своем чистейшем виде, на добровольной и сознательной основе.

– К сожалению, это утопия, – вздохнул Виктор.

– Почему утопия?

– Ну и какой же мотиватор заставит наших магнатов добровольно и сознательно действовать на благо общества? Дело не только в их морали. Они ведь заложники своей системы, она так устроена, что они иначе не могут.

– Есть мотиваторы сильнее системы.

– И какие?

– Инстинкт самосохранения. У нас ведь тоже шли бы к краху, если бы не пришел человек из будущего и не сообщил о катастрофе. И это заставило здоровую часть нашей элиты объединиться и действовать.

– То есть нам нужен прогрессор? Который сообщит о крахе системы? А откуда мы его возьмем?

– Да у вас их много. У вас всегда хватало людей, которые живут будущим, видят будущее, видят обрывы и ловушки.

– Но их никто не слушает без артефактов.

– С артефактами и любой может. А без артефактов… Одного не послушают, другого, третьего, а вот когда таких людей много – это уже движение.

– Все равно мне в этот вариант пока совершенно не верится. Слишком уж он с нашей действительностью, знаете…

– Ну что ж, – развел руками Веничев, – будущее нас рассудит.

По трансляции раздался бой курантов на обед; по дороге в столовку они обсудилиеще несколько вопросов, на взгляд Виктора, второстепенных: например, почему женщины в РФ смотрят сериалы, сможет ли быть президентом РФ общественный лидер Татарстана и почему за двадцать лет в РФ не решена проблема с разменной монетой в кассах. Впрочем, в этом мог быть какой-то важный смысл, Виктору неизвестный.

– Не заговорили ли вас сегодня? – вежливо осведомилась Светлана Викторовна, когда после обеда они, уже без Веничева, вернулись в ее кабинет.

– Не, нормально. Тем более что завтра суббота.

– В том-то и дело, что суббота. Мы хотели бы попросить вас, Виктор Сергеевич, оказать помощь в одном важном деле.

– Я весь внимание, – ответил Виктор. На душе у него немного заныло: он знал, что такие вступления предшествуют предложениям далеко не из приятных.

– Помните, вы упомянули некоего Бориса Галлахера из третьей реальности?

– Да, помню. Но вчерашний покойник на него не похож.

– Это мы поняли. Речь о другом. В Брянск приезжает его внук, Уильям Галлахер.

– Понял. Постараюсь на всякий случай на глаза не попадаться.

– Как раз наоборот. Вы должны с ним встретиться в субботу в лесу около Шибенца, якобы собирая грибы. Это агент ЦРУ, он приехал специально для встречи с вами. По легенде, сведения о встрече вам должна передать Инга.

– Еще один шпион? И что ему надо?

– Вот это и попытайтесь выяснить. Насколько он будет склонен это сообщить, естественно. Официально он американский коммерсант, изучает возможности совместного туристского бизнеса в средней полосе СССР. Экологический туризм, сбор грибов, ягод. Знаете, у них в Европе…

– Знаю. А вы не рассматриваете такого варианта, что этому внуку Галлахера надо просто убрать меня, раз вывезти не получилось?

– Ну, мы надеемся, что до этого не дойдет… Если в ЦРУ решили, что мы вас расшифровали, то вряд ли они рассчитывают, что вас отпустят на эту встречу. Вот подстраховать вас в лесу мы на сто процентов не сможем. Если боитесь, можете отказаться.

– Боюсь, – честно признался Виктор, – но отказываться не собираюсь.

– Почему так?

– Здесь меня закрыли от пули. Я должник. Кстати, так и не удалось навестить вашего сотрудника, который это сделал.

– Ну, вы не сможете. Он в Сочи, в Фабрициусе – там космонавтов восстанавливают. И он знает, что вы здесь тоже в своем роде выполняете долг.

За окном порыв ветра закружил и понес редкую стайку листвы лимонных и багряных тонов. Скоро октябрь, почему-то подумал Виктор. И еще он подумал, что, в отличие от потянувшихся в теплые края птиц, этим листьям лететь недолго.

– Понятно, – произнес он, – какое будет снаряжение, легенда, инструктаж… и прочее?

– Ну, легенда все та же. Вы притворяетесь нелегальным мигрантом из Западной Европы, вас пока не трогают, о встрече вам сообщила Инга. Далеко в лес не заглубляйтесь, ходите по полосе вдоль шоссе на пару сотен метров. К вам подойдет человек в куртке стиля сафари, джинсовых брюках и сапогах и спросит, не найдется ли у вас антиникотиновых сигарет. Вы ответите: «Сигарет нет, могу предложить мятные леденцы».

Все те же старые пароли, подумал Виктор. Никаких штучек на микрочипах. Хотя, если работает, зачем менять? Опять же вещдоков никаких.

– А если начнет расспрашивать, почему меня отпустили и не трогают? Это же вроде как подозрительно.

– А вы знаете, почему вас отпустили? Вы ничего не знаете, вам ничего не сказали, отпустили под подписку о невыезде, повторно не вызывают. Держитесь естественнее.

– Держаться естественнее… Вы полагаете, что контакт с Галлахером – это и есть задание хроноагента?

– Пока мы можем только предполагать. Кстати, задание прослушать радио – это тоже подготовка к контакту. Вы же у нас из капстраны, а выглядите и говорите как советский человек.

– Ну, с имиджем я как-нибудь сам разберусь… Знать хотя бы приблизительно, чего он хочет, этот Галлахер, что будет спрашивать, что говорить.

– Увы, – развела руками Светлана, – этого Инге в шифровке не сообщили.

– Тогда остаются мелочи. Например, достать прикид грибника, корзинку, ну и сапоги резиновые. Вдруг в лесу сыро или вообще дождь пойдет?

– По прогнозу не обещали. По легенде вещи вы взяли в туристском прокате, но вам их прямо завезут в комплекс. Возьмете сумку у Доренцовой. Никакого оборудования – скрытых микрофонов, передатчиков – у вас не будет. У Галлахера может быть сканер, и это вас засветит.

– А мобильник?

– Тоже оставите. Объясните, что на всякий случай: вдруг КГБ через них прослушивает. Тем более что среди населения такие слухи ходят.

– В общем, если что, связи никакой.

– Образец вашего запаха дадут служебным собакам. В район встречи на природу выедут несколько «хозяев с питомцами».

– Уже хорошо. Тело хоть разыщут.

– Социального оптимизма вам не занимать. Давайте пройдемся по тому, что вы делали эти несколько дней после покушения, почему переехали, как познакомились с соседкой по комплексу, для чего ухаживаете за ней и так далее…

Глава 16 Помни о смертных

– Вот твоя сумка.

Это была авоська из синтетической рогожи – вроде тех, с которыми у нас ездят продавцы на базар, с большой желтой эмблемой Брянскспорттурпрокат на боку.

– Ты все проверь, вдруг размер не тот. А то будешь суетиться в последний момент, – настояла Доренцова.

Виктор вынул из сумки зеленый литой резиновый сапог с невысокими голенищами и одноразовой бумажной теплой подкладкой вместо портянок и посмотрел на подошву.

– Мой размер.

– Куртку, брюки, ножик для грибов…

– Ножик тоже моего размера?

– Раскладывается или нет. Одежда ношеная, после химчистки. Ярлыки и штампы прокатного пункта на месте. Квитанции в кармане сумки, оформлены на прокатный пункт возле гостиницы «Турист». Компас Андрианова наручный, полевая сумка через плечо внутри прорезиненная, в ней фонарик, спички, соль, галеты, шоколад, фляга, малая аптечка, перевязочный пакет, нож-трансформер туристский…

– А это зачем?

– А это в Союзе положено туристу брать в лес, вдруг заблудится. Как аптечка для автолюбителя.

– Как попаданец, я могу этого не знать.

– Это тебе объяснят в прокате. Кроме того, ты сообщил в ГО по терминалу, когда идешь в лес. Если горожане идут в лес далеко от дома, они это обязаны делать.

– Жаль, что тебя там не будет, – задумчиво произнес Виктор, когда осмотр подошел к концу, – там сосны и такой воздух…

«Где-то я ее видел, – машинально подумал он, – красивое круглое лицо, ямочки, когда улыбается… Где-то видел в моей реальности. Или это еще одно дежавю?»

– Что ты говоришь?

– Я не говорю, я думаю. Я где-то тебя видел. Но никак не могу вспомнить.

– Если ты очень хочешь, я могу помочь вспомнить. Гипнозом.

– Часто приходится освежать память подопечным?

– Для этого нужно, чтобы человек сам хотел… Ты хочешь?

– Да. А то буду все время думать, где мы могли встречаться, и это отвлечет.

– Ладно. Садись на диван и попробуй расслабиться.

Это было похоже на сон.

Это было похоже на сон, точнее, на какой-то зыбкий промежуток между явью и сном, когда человеку еще слышен шум в комнате, но перед его глазами складываются картины, рожденные умственным взором, над которым уже потеряло контроль его сознание.

Это был телевизор, кажется, еще цветная «Юность» с тридцатисантиметровым экраном, близко, наверное, на кухне, и глаз четко различал строки развертки. Камера движется, на экране видно чье-то лежащее тело, затем крупно лицо… все в крови, со слипшимися от крови волосами, округлое лицо… он сразу его узнал, и его пронзил какой-то инстинктивный, неконтролируемый ужас, но он не мог ни шевельнуться, ни издать звука. Камера поворачивается, опять кровь на полу… похоже, это тела детей, одно, второе, третье… Что-то бормочет диктор, всплывают только отдельные слова… «на территории… района… семья военнослужащего…», еще за кадром чьи-то рыдания… все это начало проваливаться в какое-то клубящееся бурое облако.

– Голова… – выдавил Виктор, когда понял, что вновь вернулся в комнату, – голова какая-то дурная, ничего не разглядел… Не получается, больше не будем.

– Не надо… – каким-то отрешенным голосом произнесла Варя, – я все видела, точнее, совидела…

– Что?

– Я даже знаю где… Я могла выйти за одного военного, его направляли служить куда-то в Чечено-Ингушскую. Я поняла.

– Ладно… Это же может быть просто мое воображение, ну, видел тебя, вспомнил новости, вот наложилось…

– Нет. Это из памяти. Я точно знаю. Значит, в твоей реальности меня и всех троих…

– Ну, мало ли в моей реальности… – пожал плечами Виктор, подумав про себя: «Везет мне на альтернативные судьбы знакомых женщин».

– Мало ли… – сухо и все так же отрешенно повторила Варя. – Я вот одного не пойму: Дудаев – он же офицер, присягу давал… у нас уважаемый, известный человек…

Виктора вдруг торкнуло; ему показалось, что и он прочел ее мысли, ее решение.

– Вот только глупостей не надо, – поспешно заговорил он, ругая себя за опрометчивый эксперимент, – он же ничего здесь не совершил, понимаешь…

– Но он же, выходит, жил… все время живет с этим…

– Ну, мало ли кто с чем живет… Ты представляешь, сколько в Союзе, здесь сейчас ходит несостоявшихся бандитов, террористов, насильников, убийц-психопатов, наконец предателей, только потому, что здесь история пошла по-иному? И потом, разве дело в теле врага? Разве враг не убит в человеке… в этих тысячах людей тем, что им другая жизнь не позволила совершить злодейство? И вообще надо разобраться, кто виновник, кто на все это толкнул. Рейган, Клинтон, Пентагон, НАТО, госдеп, ЦРУ – разве не их рук дело?

– Ты прав… – ответила она после некоторой паузы, – все, я уже держу себя в руках. Тем более что завтра у тебя как раз встреча с агентом ЦРУ.

– Угу. Увидишь Галлахера – не трогай его, он мой. Буду разбираться с ним по-хроноагентски.

…Ночью Виктора кошмары не мучили, но сон, который он увидел, был странным и малоприятным. Он увидел огромный корпус хладокомбината на перекрестке Ульянова и Литейной, пустой, заброшенный, облезлый, с выставленными рамами; выходящий на перекресток фасад был отчасти завешан зеленой сеткой, создающей иллюзию ремонта, отчасти – гигантским плакатом «Брянск – город воинской славы!». Сияло солнце, везде блестели лужи, и проходящие машины разбрызгивали грязь на кирпичный забор.

«Вот так и вся Россия, – подумалось Виктору, когда он, проснувшись, лежал на диване в своей комнате под одеялом с закрытыми глазами. – Руины, прикрытые политическим пиаром и рекламой… Нет. Не хочу верить… это все от пропаганды… наверное, от нее».

Субботнее утро оказалось прохладным и ясным, как вода, что бьет из-под земли в лесном овраге из меловой кручи; чаша ослепительно-синего неба накрыла окрестности заречья, и ее края сливались на горизонте с такими же синими волнами леса; птицы притихли, и, словно запоздалые звезды, гасли на земле уличные фонари и прожекторы заводов и депо.

Белый пригородный ПАЗ на Фокино ждал на бежицкой автостанции. Рядом с выбеленным бетонным коробком павильона все так же уходил в небо пешеходный мостик станции Орджоникидзеград, совсем как в нашей реальности, и только длинная череда новеньких оранжево-красных маневровых тепловозов за забором, выкаченных для отправки в конце недели с БМЗ, напоминала о том, что здесь другое время и в общем-то другая страна.

В кассу стоять долго не пришлось – билеты были на улице в автоматах, обычных, за монеты. Эти ничем не примечательные железные коробки со скругленными углами и рыжими плазменными табло, похожими на очень увеличенные дисплеи старых мобильников, немного удивили Виктора; точнее, непривычным для него оказалась сама покупка билетов за белую и желтую мелочь – он слишком привык к тому, что в автомат надо совать бумажку или магнитную карту.

Заняв свое место и держа в руках пластиковую складную корзинку, он закрыл глаза и откинулся на подголовник, пытаясь представить себя в самолете. Радио в салоне играло что-то задорное, люди весело болтали о чем-то своем, но эта общая предстартовая лихорадка погони за дарами природы не передалась Виктору: на душе было тревожно.

Встреча со шпионом увлекательна только в кино. Виктор отчетливо представлял себе, что шпион вряд ли остановится перед убийством любого, кто случайно может ему помешать, способствовать разоблачению или угрожать выполнению задания. Шпионы действуют в окружении людей, для которых они враги, в стране, от которой не ждут для себя пощады, и понимают, что их работа уже сама по себе здесь тяжкое преступление, так что терять им нечего. Шпионов учат массе способов убийства, а также пыток, потому как для того, чтобы выкачать данные из человека, им могут потребоваться любые способы, да и времени много может не быть. Виктор понимал, что и Инга, если бы это вдруг потребовалось, убила его, и их отношения этому не помешали бы; впрочем, для нее это были и не отношения, а выполнение долга перед миром свободы и демократии.

«А если они решили, что не смогут меня вытянуть? – подумалось ему. – Тогда логично: ни вашим ни нашим. Ну, в крайнем случае, напоследок узнать самое важное, что интересует».

Двигатель зарокотал, и Виктор открыл глаза: он вспомнил, что еще не ездил по Бежице в эту сторону. «Хоть посмотрим напоследок…»

До Молодежной частный сектор, как и на Красноармейской, застраивался комплексами, в основном по левой стороне; правую, видимо, из-за близости к беспокойной сортировке решили отдать под малоэтажку. Над четырнадцатой школой появился мансардный этаж, а напротив, так же, как и во второй реальности, вырос соцкомплекс с обслуживанием на нижних этажах. Детская больница была отстроена заново; напротив, отремонтированный и выкрашенный, в глубине старого сада высился все тот же довоенный четырехэтажный дом, в который Виктор возвращался в тридцать восьмом.

Увиденный во сне корпус молкомбината на Литейной сверкал кремовым сайдингом, евроокнами и рекламой бежицкого мороженого; овощебаза у путепровода, которая в нашей реальности превратилась в оптовый рынок, трансформировалась здесь в комбинат хранения и переработки плодоовощной продукции. За линией расширялось троллейбусное депо, в сквере сталелитейщиков появились аттракционы, а на углу Литейной и Ново-Советской – какой-то памятник; автобус покатил дальше, и вскоре, за Северной, из массива леса показались корпуса нового отделения областной больницы – в этой реальности их достроили. Дорога на Антоновку и к месту, где во второй реальности в лесу скрывалась лаборатория номер 6-б, осталась слева, и автобус весело катил мимо полей, придорожных рощ и поселков, украсившихся новыми двухэтажными коттеджами с крышами из металлочерепицы.

На Шибенце для грибников был отстроен большой застекленный остановочный павильон под зеленым профнастилом. Синий плакат на стене призывал покупать «видеомагнитофонную камеру «Корвет-ВМК» с мини-кассетой». Виктор потолкался внутри, посмотрел расписание, людей, подходящих по приметам, не заметил и вслед за большинством приехавших направился в сосняк.

Углубившись в лес, он походил взад-вперед по тропкам, змеившимся вдоль шоссе; никого за полчаса не встретив, срезал прутик и начал шевелить подстилку, поддавшись знакомому с детства запаху грибов, который висел здесь, перебивая запах сосновой смолы и прелой хвои. Еще минут через десять ему попался первый масленок; Виктор осторожно его срезал и, зная по опыту, что гриб никогда не бывает один, стал искать вокруг. Вскоре он наткнулся на целое семейство, схоронившееся под опавшими иглами и увядшей травой; он присел и стал осторожно перемещать дары природы в корзинку, любуясь ровными, похожими на вьетнамки, коричневыми скользкими шляпками. Грибы были не червивы: видать, конец лета оказался удачным.

– Бог в помощь! Куртку не в военторге брали? – раздалось у него над головой.

Виктор обернулся: рядом с ним стоял человек в отечественной зеленке без погон и берцах. Лицо его показалось знакомым… точнее, даже не лицо, а улыбка. Улыбка Чеширского Кота.

Глава 17 Торг продолжается

– Нет, это из проката, – ответил Виктор, – знаете, дачи своей пока не завел, да и много одежды хранить негде. А ваша из Военторга?

– Из него, родимого, – согласился незнакомец, продолжая чеширски улыбаться. – Простите, не найдется ли у вас одолжить антиникотиновой сигаретки?

Виктор проглотил внезапно появившуюся слюну.

– Сигарет нет. Могу предложить мятные леденцы… – И, заполняя наступившую паузу, добавил: – Если только их дома не забыл, знаете, торопился…

– Не надо, – остановил его незнакомец, – признаться, я хотел спросить немного другое: нельзя ли позвонить по вашему мобилу? Я возмещу расходы, я понимаю, что это дорого. К сожалению, мой что-то подвел, наверное, аккумулятор, я в этом не очень разбираюсь. Извините, что так, окольным путем…

– Да ничего, только трубы я не взял. Вещь дорогая, вдруг потеряю или обчистят. А возле леса я с детства живу, привычно как-то.

– Это точно, – ответил незнакомец и усмехнулся. – Я вижу, вы меня узнали. Вам ведь показывали мое фото?

– Фото? Я был знаком с вашим дедом. Ваш дед – Борис Галлахер, верно?

– Откуда вы знаете?

– Встречались в Вашингтоне в тридцать восьмом. Когда я ездил к президенту Лонгу, – равнодушно произнес Виктор. – А что у вас дресс-код не совпадает?

– Что? Ах, это… – И Галлахер взялся рукой за куртку, невозмутимо проглотив фразу Виктора насчет Лонга. – Извините, упустил из виду. Я ведь все-таки представитель деловых кругов, а не Пирс Броснан. А вы, однако, подозрительны.

– Естественно. Кто мне даст гарантию, что это не провокация КГБ?

– Вы ждете провокации КГБ?

– А вы не ждете? Мало ли какие у них планы. Поймать, например, парочку иностранцев, объявить шпионами, получить награды. Тем более после такого бэтла.

– Вас допрашивали в КГБ?

– Да. Хотя немного странно.

– Что странно? И вообще – что спрашивали?

– Все о гражданке Ласманэ. Когда познакомились, при каких обстоятельствах, когда встречались, о чем говорили.

– И что вы рассказали?

– Все. Кроме самого интимного.

– Ну, значит, не все, раз вы здесь.

– Я же говорю – кроме интимного. Знаете, такое впечатление, что обо мне у них данные уже были.

– Хотите сказать, их интересовала Ласманэ, а не вы?

– Да я ничего не хочу сказать, просто спрашивали о ней, взяли подписку о невыезде и больше не вызывали.

– У вас не возникало впечатления, будто покушение инсценировано?

«И этот туда же…»

– У меня каких только впечатлений не возникало. Это не могли быть ваши люди? Или конкуренты?

– Что значит «мои люди»?

– Значит, что значит. В нашей реальности в России того же киллера нанять нет проблем, были бы бабки.

– Ну, в вашей… Не беспокойтесь, ни я, ни мои компаньоны не имеют к этому никакого отношения. Но в любом случае я бы вам не советовал задерживаться в гостеприимном Союзе.

– Советуете сматываться, и побыстрей?

– Пока не раскусили. Скажите честно: вам здесь нравится?

– Скажу честно: был бы аборигеном – стал бы патриотом. Для местных здесь спокойно. И даже в чем-то комфортно. Как в монастыре.

Галлахер расхохотался:

– Как в монастыре… Верно. Но вы многого не знаете. Главного. Вы не знаете, почему этой страной руководят не дураки.

– Ну и почему же?

– Это просто. Состояние постоянной угрозы.

– Что-то не чувствую.

– Ну, вам-то откуда… Вы простой советский человек, вы должны получать радость от творческих успехов и перспектив роста. Речь о верхушке этой страны. Официальную версию про сталинизм слышали?

– Да. Что-то вроде рекламного слогана. Сталин архетипичен.

– Вы слышали не все.

Галлахер вдруг пригнулся, достал маленький ножик и срезал масленок в метре от Виктора.

– Вот этого вы не заметили… Берите.

– Нет, спасибо, он ваш. Прозевал так прозевал. Лес большой.

Галлахер пожал плечами и положил гриб себе в корзину. «Чего он тянет? – подумал Виктор. – Изучает реакцию?»

– Продолжать?

– Да, – согласился Виктор, – это интересно.

– Сталинизм – это значит держать элиту, номенклатуру, правящие круги, как вам больше нравится это называть, в состоянии постоянной угрозы. Угрозы контрреволюции, агрессии, колонизации – для большинства, а для меньшинства, которое, как у нас говорят, склонно к коррупции, – еще и угроза репрессий. И большинство советской неосталинской элиты считает такие репрессии в отношении своего слоя благом. Как Корейко, который не хочет делиться с Бендером, но приходится. Потому что часть меньше целого.

– «Либо мы – их, либо они – Союз»?

– Что вы сказали?

– Слышал в троллейбусе. Так сказать, глас народа с низов. Могут быть, могут быть… И как это меня касается?

– Не вас лично, а всех. Чтобы поддержать это состояние угрозы, бюрократической верхушке Союза нужна угроза извне. Ну, потому что в народную революцию трудно поверить. Хотя, знаете, народная революция – это технология, это иные способы ведения войны. То есть советским правителям нужны обострения, угроза войны, гонка вооружений в космосе, чтобы держать элиту под контролем. Немного напоминает Хрущева. Только Хрущев предложил партийным бонзам утопию: все грехи списываются на Сталина, социализм победил окончательно, никаких репрессий в верхушке. Чтобы удержаться у власти, он создал культ страха репрессий: дескать, держитесь за меня, доброго, а то… Ну и докатились до Карибского кризиса. А дальше вы уж, наверное, помните: Брежнев отказался от внешних обострений, сделал ставку на привычку, уклад. И советская верхушка, особенно новая поросль, стала загнивать.

– Это я помню. Вы подводите меня к мысли, что советские политики сейчас специально идут на конфликт с США и НАТО, чтобы почистить ряды? Несмотря на то что они сдали своих восточноевропейских друзей?

– Но оно так и есть, – развел руками Галлахер. – Поройтесь в домолинии, в библиотеке… вы же умный человек. Впрочем, вы не все там найдете. Вы знаете, что сейчас в Союзе одни из самых секретных – заводы радиоламп? Кстати, вы, даже не подозревая, побыли в непосредственной близости от такого объекта.

– Не понял, это шутка? Кооператив бытовых кинескопов, что ли? Хотите сказать, эти русские до сих пор держатся за всякое старье? Вроде арифмометров, что у нас до семидесятых выпускали?

– Что вы, напротив. Вакуумная микроэлектроника весьма интересная вещь, не удивлюсь, если и у вас в будущем о ней не знают даже ай-ти. Представьте себе, что лампы сделаны как микросхемы, много-много ламп на одном кристалле… Это не для дома или офиса, даже не для банков, это дорогая технология, но она решает много проблем в системах «звездных войн»…

«А, так вот чего все так задергались с этим ложным вызовом…»

– У нас на Западе, – продолжал Галлахер, – понимают, что «эти русские», если захотят, могут обогнать мир в каких-то отдельных вещах на много лет вперед, и мы уважаем вас за это. Но поймите и вы: воевать со всем миром Союз не сможет. Чрезмерная милитаризация, подрыв экономики, народное недовольство – и распад страны. Надо вам это?

– Полагаете, это неизбежно?

Галлахер вздохнул:

– Историю, Виктор Сергеевич, еще никому не удавалось обмануть. Вы слышали, что они Руцкого двигают? Нужна харизматичная фигура для военного конфликта. И что вы будете здесь?

– А что я буду там?

– Там? Там у вас есть пока хорошие шансы.

– Вот о них бы узнать и хотелось. Вам сообщили, что установочный диск накрылся?

– Да. Но с нашей стороны договор в силе. Миллионное состояние у вас будет.

– И что же такое я должен продать вместо диска? Или что выполнить?

В глазах Галлахера мелькнул какой-то отблеск снисходительности; он слегка вытянул губы и начал говорить тоном, каким обычно беседуют с детьми:

– Ну, ну, Виктор Сергеевич… Я догадался, что вы подумали, но, уверяю вас, ничего того, что бы шло вразрез с моралью юных ленинцев. Я частное лицо, коммерсант, деляга, как у вас иногда говорят. Мне незачем лезть в политику и дела правительств. Могу сказать сразу, что меня интересует: совершенно открытая информация, то, что печатали ваши газеты, показывали телеканалы, вещало радио, наконец, то, что говорили обыватели. И вообще наблюдения обывательского быта. Ничто так не изменчиво в нашем мире, как маленький человек, живущий личными заботами.

– И как вы будете делать из этого деньги?

– Знаете, в нашем мире это не совсем приличный вопрос. Мы с вами деловые партнеры, я покупаю у вас эту словесную шелуху, а каким образом я ее буду превращать в золото, с кем иметь дело – это мои маленькие коммерческие секреты. Бизнес немного приучает к цинизму, так что скажу прямо: мне невыгодно, чтобы у вас были альтернативные предложения.

– Монополия? А не слишком ли я буду зависеть от вас?

– Я рад, что у нас пошел деловой разговор. Мы оформим отношения юридически, вы получите правовые гарантии и можете защитить свои интересы в суде. Подписывать контракты в предложенном виде или ставить свои условия – это тоже как вам будет угодно. Это те же самые отношения, как у автора с издателем, актера с продюсером и так далее. Сейчас вам надо спокойно, без спешки все это, как бы точнее сказать… обмозговать.

– Понятно. Вы убедились, что товар на месте, и начали переговоры. Так?

– Так. И при договоренности мы начнем часть работы еще в Союзе. Оплату будут начислять на счет за границей.

– Хотите проверить, не подсунули ли вам другого человека?

– Хочу. Впрочем, мне не столь важно, кто вы и откуда. Меня интересует ликвидность ваших мемуаров.

– То есть главное, чтобы ваши партнеры верили? Постараемся оправдать. Как я могу с вами связаться?

– Мои представители свяжутся с вами сами. К Инге больше не ходите. Вам сообщили, что она уже в Германии? Не доверяет советской медицине.

– Кто сообщил? От вас должен быть связник?

– Хороший вопрос. Вы из контрразведки?

– Вы сами сказали – «сообщили». Что я должен был спросить?

– Извините, я не подумал, что у вас нет общих друзей. Что вы хотите от коммивояжера? Шпарите, как по советскому контрразведывательному словарю, – представляете, я в Вене купил такой свободно у букиниста.

– Ну, раз купили, тогда вы профессионал. Хотите дам наводку? Выезд из Бежицы, магазин «Военная книга». Пароль: «У вас не найдется что-нибудь про разведчиков?» Отзыв: «Смотрите на полке в серии «Военные приключения».

– И что дальше.

– Дальше берете, что понравится. Там и про связников, и про резидентов, и что еще там в вашем словаре.

Галлахер усмехнулся:

– Вы оптимист. В свободном мире это ценное качество. Я вижу, вас что-то смущает?

– Смущает. Инга не предупреждала об отъезде.

– Все решилось очень быстро, хотя советская сторона и пыталась… – он сделал непродолжительную паузу, – ставить палки в колеса. За ней специально присылали бизнес-джет. Это такое воздушное такси.

– Я знаю, что такое бизнес-джет. Вы лучше скажите: когда мне ждать этих ваших представителей? А то так действительно досидишь тут…

– Ну, как у вас говорят – как только, так сразу. А теперь извините, должен откланяться.

С этими словами Галлахер-младший буквально растворился в зеленой листве – или это показалось благодаря маскировочной куртке. И Виктору почудилось, что улыбка этого человека какое-то мгновение еще висела сама на фоне сосен.

Глава 18 Волны на зеркале

Добравшись до дома, Виктор без сил упал на диван и долго глядел в потолок, стараясь ни о чем не думать. Сказывалось напряжение. В лесу его не убрали, какое-то время по дороге из Шибенца в это не верилось – мало ли, вдруг это сделает другой человек, прямо на глазах у всех, из какой-нибудь стреляющей авторучки, как в старом шпионском боевике от «Грузия-фильм», – и только здесь, в четырех стенах, к нему пришло осознание того, что встреча прошла и он остался жив.

Под боком оказался пульт от телевизора, вызывая неудобство. Виктор вытащил его и, чтобы отвлечься, нажал первую попавшуюся кнопку. Седого усатого человека в окружении журналистов, что появился спустя десяток секунд на экране, он узнал сразу. Это был Руцкой, он как-то даже в Брянск приезжал.

– Ну что я могу сказать? – четким командным голосом заявил вице-президент двух реальностей. – В военной реформе еще много чего недоделано. Например, наша армия – это армия мирного времени. А в армии мирного времени самые талантливые полководцы всегда оттираются серой массой. В военной науке мирного времени господствующие высоты захватывают болтуны и бездари. Вот вы спросите, почему в сорок первом немцы дошли до Москвы? Спросите!

– Действительно, – переспросила его журналистка в светлом брючном костюме, – ведь у нас вроде к войне готовились?

– А вот я вам скажу почему. Во-первых, наши военные теоретики и генералы оказались не способны вооружить Советскую… то есть Красную, армию необходимым оружием. Во-вторых, эти военные теоретики и генералы оказались не способны подготовить нашу армию как в тактическом, так и в организационном плане. В-третьих, в начале войны значительная часть высшего комсостава предала Родину и не исполнила своего долга и присяги. И только потому, что наша страна была коммунистической, а возглавлял ее самый талантливый коммунист товарищ Сталин, это спасло народы мира от угрозы фашизма!

«В прошлый раз у него Радугин был, – подумал Виктор. – А теперь, наверное, Мухин?»

– Если армейская, если государственная система бюрократична, – продолжал Руцкой, – то высшие должности – это та прорубь, в которую всплывает дерьмо. Тут предстоит еще разбираться и разбираться. Я против того, чтобы чернить армию. На высоких должностях есть люди толковые, грамотные, способные, которым можно смело доверять любое задание. Но есть и вчерашние прокисшие щи!

«Новую волну репрессий, что ли, готовят?» Выступление Руцкого неприятным образом подтверждало версию Галлахера. Виктор вздохнул и переключил канал.

На другой программе шел телефильм из западной жизни, и за кадром кто-то пел голосом, похожим на Гребенщикова:

На тумбочке запиликал ВЭФ. Виктор протянул руку.

– Слушаю! Слушаю!.. Черт! – И он вытянул из корпуса блестящий прутик антенны. – Алло!

– Как съездили за грибами? – Он узнал слегка искаженный цифровым сжатием голос Светланы.

– Да вот набрал кое-что, вечером думаю жарить.

– Знаете, где кафе «Брянский картофель»?

– Ну естественно. Кто ж его не знает?

– Ждем вас там через час. Тем более что вы еще вроде не обедали?

– Вас понял. Почему в кафе? Хотя это глупый вопрос.

– Потому что сегодня суббота. Кстати, недавно его обновили.

Кафе «Брянский картофель» называлось так и в реальности Виктора; находилось оно у цирка, на первом этаже бетонного параллелепипеда института Брянскгражданпроект, остановка «1000 мелочей», по названию магазина в тут же стоявшей пятиэтажке. На этой стороне улицы мало что изменилось, даже торец здания магазина украшало все то же историческое панно семидесятых «Живешь в Брянске – будь строителем!». Дом же напротив оказался девятиэтажным монолитом, и линия магазинов в нем занимала два нижних этажа. «Надо будет туда сходить», – машинально подумал Виктор, когда «тройка» неторопливо заворачивала с Дуки на Ленина мимо места, где в его реальности стояла гостиница «Брянск», похожая на раскрытый на фоне неба и заречных просторов рекламный буклет. Здесь, в этой реальности, также стояла гостиница; но, в силу поменявшихся веяний, она превратилась в квадратную ступенчатую башню красноватого оттенка с зеленым шпилем в духе сталинских высоток. Впрочем, так она даже лучше гармонировала с шатрами стоявшей рядом Преображенской церкви.

Кафе сохранило старую планировку с полуоткрытыми кабинетами, уютно манившими посетителей проемами византийских арок из центрального зала, только облицовку всю поменяли: стало больше темного резного дуба и черненой кованой меди. Мещанская атрибутика современных ресторанов, все эти плазменные панели, акустика и цветомузыка, очевидно, не прошли фейс-контроля; кафе, не желая походить на подобные себе стилизованные заведения, предпочло полностью погружать посетителей во времена парусников и карет. Окна были завешаны, царила полумгла, и откуда-то тихо струился неторопливый акустический фольк.

– Простите, это, наверное, вас зовут, – обратилась к нему проходившая мимо официантка с пустым подносом. Виктор оглянулся; из-за тяжелых занавесей одного из кабинетов высовывалась Светлана и махала рукой, затем поднялась к нему навстречу.

– Виктор Сергеевич, присаживайтесь к нам, у нас свободно! – произнесла она, подводя к столу в кабинете, за которым сидел незнакомый Виктору высокий худощавый мужчина лет сорока, кавказской внешности, с легкой проседью в темных курчавых волосах. – Знакомьтесь, вот это товарищ Еремин, из кооператива, я вам рассказывала, специалист по зарубежным машинам. А это товарищ Гаспарян Андроник Михалыч, он у нас…

– По вопросам текстильной промышленности, – подсказал Андроник Михайлович, поднимаясь из-за стола и пожимая Виктору руку. – Я из главка, командирован в ваши края.

«Понятно», – подумал Виктор.

– Что будете заказывать? – пропела откуда-то сзади официантка, когда он занимал свое место в дубовом полукресле с высокой спинкой.

– Мне фирменный картофель в горшочках с говядиной, – ответила Светлана.

– А что еще? У нас в дневное время большая скидка. Практически все стоит как в обычной столовой, несмотря на обслуживание.

– Поэтому вечером к вам очередь, несмотря на обилие в городе подобных заведений? – спросил Андроник Михайлович. – Интересный опыт, надо распространить в Белокаменной.

– Тогда еще салатик, кофе…

– Как прошла встреча с Галлахером? – негромко спросила Светлана, когда официантка, приняв заказ, упорхнула в сторону кухни.

– Нормально прошла. Если не считать, что он огорошил тем, что фрау Лацман уже в Германии.

– Правильно. По легенде, вы не могли об этом узнать. Решение пришло после вашего мнимого посещения. Что он у вас спрашивал?

– Спросил, что было на допросе. Я отвечал, что допытывались про Лацман, как вы инструктировали.

– Насчет цели – есть какие-то зацепки?

– Им нужен ключ от развала СССР, – ответил Виктор, делая вид новичка, с любопытством разглядывающего интерьер, – интересуются, что публиковали в прессе и что говорили на улице. Иными словами – мнения населения, реакция на реформы, авторитет политиков, настроения, психологический фон и все такое.

– Значит, наш прогноз оправдывается, – заметил Гаспарян, – уничтожение СССР принесет Америке, да и западноевропейским странам на порядки большие дивиденды, чем временный скачок вперед одной из фирм. Тем более что для массовой продажи Экс-Пи необходим еще рывок со стороны того же Интела, IBM, целого ряда фирм – производство процессоров, оперативки, винчестеров, освоение периферии под УПШ и так далее. «Майкрософт» выпускает новые версии ОС согласованно с разработкой нового хардвера и периферии фирмами, с которыми она сотрудничает, так что выскакивание вперед одного звена не даст немедленного скачка по всей цепи, но зато укажет конкурентам пути развития. Вот устранение конкурента, доступ к дешевому сырью – это допинг мировым державам.

– И что мне делать дальше? – спросил Виктор. – Галлахер мне, похоже, то ли поверил, то ли как-то проверил. Интересовался только допросом у вас, насчет жизни и быта не любопытствовал. Я так понимаю, следующее задание – это передавать ЦРУ дезинформацию?

– Интересная мысль, – сказал Гаспарян, – и нельзя сказать, что она нам не приходила в голову. Заманчивая. Но обстоятельства сложились иначе. Светлана Викторовна сейчас вам все разъяснит.

В кабинете вновь появилась официантка, теперь уже с полным подносом. Обслуживали здесь быстро.

– Виктор Сергеевич, – произнесла Света, когда они вновь остались одни и принялись за волшебное содержимое горшочков, тонкости приготовления которого являлись личной тайной шеф-повара, – возможно, завтра вечером вы увидитесь со своей семьей.

– А смысл? И как меня им представят – как брата самого себя? Или так же в кафе, как у Штирлица?

– Вы не поняли. Речь идет об отправке вас в другую реальность – вероятно, в вашу.

– Уже раскрыли секрет? И что значит – вероятно, в мою?

– Секрета не раскрыли. У хроноагента, попавшего под машину, нашли снимок аллеи сквера Сталинских соколов, на нем крестиком обозначено место, на обороте дата и время. Это завтра, в четырнадцать тридцать две. Есть версия, что он должен был доставить вам данные о точке перехода.

– Почему мне, а не себе? И почему обязательно в мою реальность?

– Снимок сделан в нашей реальности, отпечатан на цветной бумаге фабрики «Позитив», со стандартной обработкой в отечественном автоматическом пункте, пометки сделаны фломастером из набора «Новатор» ивановского филиала фабрики Сакко и Ванцетти, производство освоено в прошлом году. Если снимок и пометки делали здесь, то либо у нас гуляет целый десант хроноагентов первого рода и мы об этом ничего не знаем, либо этот снимок нужен для передачи вам – сам агент наверняка профессионально запомнил место и время и таскать лишние улики ему не нужно. Стопроцентной гарантии, конечно, мы не даем. Подумайте, решите. Пока для вас это единственный шанс на возвращение.

– Или попасть к черту на рога.

– Ну… не исключено, конечно, так что, повторяю, выбор за вами.

Виктор промолчал и углубился в поглощение услады брянских гурманов этой реальности. Времени на раздумья было явно маловато. Стены кабинета и занавеси глушили шум зала, и только невидимая флейта неторопливо выводила что-то незнакомое и романтичное.

– А почему вы меня отпускаете? – наконец нарушил он молчание.

– Хотите, скажу откровенно? – ответил Гаспарян. – Ваш переход даст уйму информации, что это такое. Хотя бы поможет прояснить, что это – стихийное явление, машина или что-то вообще выше нашего ума. Версий насчет путешествий по времени у нас много, информации до обидного мало. А это вопрос жизни и смерти не только для нашей страны, но, возможно, и для всего человечества. В конце концов, вмешательства хроноагентов деморализуют. Они порождают предрассудки, религию, веру в некую сверхцивилизацию, перед которой мы беззащитны. Хроноагенты, давая отдельные импульсы развития, самим фактом своего прихода отбрасывают общество в пещерный век, когда люди чувствовали себя беззащитными от природных сил, молились этим силам, приносили жертвы в надежде умилостивить. Неверие в силу разума приведет народы мира к тотемам или к инквизиции.

– Хорошо, а почему именно я, а не ученый какой-нибудь?

– Ну, если ученый там и останется, что он сможет нам рассказать? А для вас это все-таки надежда вернуться домой. И потом, вы уже не раз совершали переход. А если его могут выдержать без последствий только отдельные люди? Если людей нашей реальности вообще нельзя для этого использовать? Кто знает, что мы тут нечаянно изменили… или не изменили. У вас же этот был, например, Чернобыль, у нас нет. Так что вы, естественно, кандидатура номер один. Как самый опытный… ну и у вас есть особое право воспользоваться переносом в парамир, раз вы сами из парамира.

– А это… сведения из будущего, их всегда хотят узнать…

Гаспарян вздохнул:

– Скажу прямо: у нас больше озабочены защитой от хроноагентов. Насчет будущего – у нас создана огромная интеллектуальная машина, и, самое главное, управляемая. А хроноагент подкинет или то, что мы можем узнать, или то, чем мы не сможем воспользоваться из-за отсутствия технической базы и ресурсов, и, самое главное, он подкинет один из вариантов, а будет представлять как единственный и фатально неизбежный. И еще добро бы в застой, там действительно помогло, а сейчас, когда мы на подъеме, ваше присутствие тут как-то неоднозначно.

«Ладно, – подумал Виктор, – надо понимать, они уже все решили. Как там, в «Королевстве кривых зеркал»: волны на зеркале появляются нечасто? Воспользуемся».

– Да, кстати, – нарушила ход его размышлений Светлана, – а грибов хоть удалось собрать?

– Корзину. Как инструктировали: я не должен сразу после встречи идти к остановке с пустой корзиной. По легенде, я должен стараться не вызвать подозрения КГБ. Думал часть поджарить, остальные засушить… сейчас вот не знаю.

– Слушайте, у нас сегодня встреча выпускников нашей группы… Ну, не вся группа соберется, те, кто в Брянске. Приходите с грибами, вместе и пожарим.

– Спасибо за приглашение… Наверное, боитесь, чтобы я чего-нибудь не натворил перед уходом?

– Нет. Просто так совпало. Приходите.

Глава 19 Гондурас не беспокоит

Похолодало за неделю, думал Виктор. В прошлую субботу днем пятнадцать – двадцать, а тут на тебе: «Днем в Брянске до семи градусов выше нуля, переменная облачность…» Хорошо, что хоть вечер без дождя. Такое впечатление, что планета остывает. Ну да, так оно и есть, осень, земля остывает… но как здесь, в этой реальности будет весной, он уже не увидит. Будут ли, как прежде, желтеть на оттаявших полосках земли солнечные цветы мать-и-мачехи,или сбудутся самые мрачные ожидания и чугунные тучи будут сыпать изотопы на порыжевшие рощи правобережья… Как-то было не совсем честно бросать эту параллельную вселенную на произвол судьбы. С другой стороны, в его мире тоже могло случиться все что угодно.

«Девятнадцатый» отсчитывал колесами плиты на Литейном мосту под веселую фоновую японщину – Виктор не пытался угадать ансамбль, его больше интересовало, что же изменилось здесь, в этой части города. Подруга Светланы Викторовны, у которой был сейшн, жила в малоэтажке в Бежичах, за кладбищем, там, где в его реальности понастроили коттеджей. Со стороны реки частная застройка почти не изменилась: видимо, опасались подтопления в половодье. Зато с левой стороны улицы по склону горы, словно террасы, подымались стены блочных домов.

– А вы здесь были?

Света сидела рядом и следила за его реакцией; впрочем, сейчас это скорее было природное женское любопытство.

Бежичи были знакомы Виктору. Село это, внешне ничем не отличавшееся от когда-то окружавших город и недавно вошедших в его черту, вело историю с давних пор, когда в местах этих селился пришлый люд, а соседние дремучие леса, изрядно покоцанные к настоящему времени, кишели ворами и разбойниками. Время стерло следы крепости, когда-то стоявшей на берегу, и только опытный глаз мог угадать в высоких обрывах очертания земляных валов. Хорошее место для попаданца. Если, конечно, его как следует подготовить, обучить единоборствам и владению холодным оружием и дать таблетки от диареи.

– Да, был… Через десять лет. Тут многое изменилось… Впрочем, вот это – почти как тогда.

Это место в просторечии называлось «У попа». Здесь, в окружении старых, возвысившихся до самых небес деревьев, стоял небольшой изящный храм-восьмерик на четверике, в стиле нарышкинского барокко, с изящной классической колоколенкой; разность стилей проистекала от того, что храм строили в восемнадцатом веке, а до колокольни руки дошли в девятнадцатом. То была церковь Троицы: с конца шестидесятых по конец перестройки осталась она единственным в Бежице действующим православным храмом, и сюда со всего района, от Металлурга и до Кордона, стекался народ венчаться, крестить и святить яйца. В сталинской реальности храм работал, содержался в приличном состоянии, площадь вокруг благоустроена и бросалась в глаза свежевыкрашенными голубыми палисадниками, скамеечками, урнами и недавно посаженными елочками. На заборе из профлиста у остановки висел большой синий щит с белыми буквами церковной вязью: «Историко-архитектурный заповедник. Посетителей просят уважать чувства верующих, не шуметь и вести себя сдержанно». Ниже кто-то взял и дописал мелом: «Аум Синрикё». Дуракам размножаться не запретишь, философски подумал Виктор. Главное, чтобы они писали мелом на заборах, а не визировали документы.

Светланина подруга жила сразу за поворотом на Бордовичи, в блочном доме по голландскому проекту, двухэтажному с восьмигранными башенками, на вершинах которых находились рабочие кабинеты хозяев квартир: панорамные окна на высоте создавали ощущение свободы и простора. Сами квартиры были пятикомнатными. На первом этаже располагался гараж, небольшая мастерская, кухня и обширная гостиная с окнами в сад и на лужайку. На втором этаже были спальни и детская; над гостиной же была устроена крытая веранда, она же зимний сад, позволявшая жильцам отдыхать на природе, не покидая тепла и уюта. Два санузла и ванная занимали свободное место по центру башни, опоясанные пролетами лестницы. Облицованные красным кирпичом стены, островерхие кровли из бордовой металлочерепицы над башнями, палисадники из бетонных плит с отделкой под бутовый камень создавали впечатление то ли сказочного городка, то ли средневекового замка, и только зеленые чаши локальной сети спутникового ТВ напоминали о близости нового столетия.

– Это кому сейчас такие дают? – поинтересовался Виктор.

– Такие не дают, такие продают. На вырученные деньги строят соцкомплексы. Более дешевые квартиры, в пределах жилищной нормы, можно взять на льготный кредит с субсидиями либо по очереди из фонда соцразвития предприятия. Вы бы вполне у нас могли на такую заработать. Даже если проработаете несколько лет, можно передать по наследству с выплатой оставшейся суммы наследниками.

– А продать можно?

– Конечно. Это входит в договор делегирования общественной собственности.

– У нас сейчас любому можно купить квартиру и можно продать. Правда, дорого.

– Почему дорого? Квартиры по идее должны строить такими, чтобы их себестоимость соответствовала массовой зарплате. В семидесятых же так было!

– В семидесятых квартир не продавали. Разве что кооперативы.

– Ну это все равно что государство часть зарплаты давало квартирами. Значит, государство могло давать такую зарплату, чтобы хватило на такую квартиру.

– У нас тоже могут дать зарплату квартирой, но обычно для коммерческой фирмы это не имеет смысла.

– Тогда не совсем ясно, почему у вас такие квартиры дорогие.

– Во-первых, их строят в расчете на ту часть населения, у которой больше денег, а значит, с большей себестоимостью. Некоторые скупают такие квартиры и опять продают – просто потому что выгодно вложить деньги, от этого стоимость растет. Еще может брать долю агентство по недвижимости. И по телевизору объясняют, что цена высокая из-за взяток.

– Но ведь взятки в принципе не могут быть такими, чтобы цена заметно росла. Тогда о них станет всем известно.

– Это у вас. У нас иначе.

– Странное дело! Еще первый хроноагент сообщил, что ваши экономисты и финансисты рвут у себя на теле волосы, если растут зарплаты и пенсии: они кричат, что будет инфляция. Но почему они в упор не видят инфляции из-за спекуляции и взяток? У вас не возникает подозрений насчет источников доходов этих экспертов?

– Не знаю… В любом случае, до завтра на такую квартиру мне не заработать.

– Хоть посмотрите. Вдруг как-нибудь попадете опять к нам?

– А у вас чего-нибудь не изменится? В худшую сторону.

– Как видите, хорошего стараемся не менять. – И она нажала на кнопку домофона у калитки. В динамике зачирикало, и звякнул магнит защелки, приглашая вторгаться в чужие владения.

– Здравствуйте! Проходите, проходите! – Высокая и статная хозяйка дома гостеприимно распахнула двери, поправляя на ходу прическу. – Антонина Павловна. А вы Виктор Сергеевич, да? Светик, ты молодец, я всем говорила, что на тебя можно рассчитывать.

– Здравствуйте, – несколько растерянно произнес Виктор, – вот тут грибы принесли…

– Давайте сюда. О, маслята? Я почему-то думала, что осенние опята. Они в этом году хорошо идут, даже у нас во дворе у пня. Я замариновала несколько банок.

– Да, это из Шибенца, там нет радионуклидов.

– Ну конечно! Мы же не в Японии.

– В смысле?

– Не помните аварию в Мондзю? В девятосто пятом, после землетрясения? О ней тогда столько писали… И ведь главное, японцы замолчать хотели, это только благодаря нашим вылезло. При капитализме думают только о биржевых котировках. Одежду вот сюда вешайте, пожалуйста. Света говорила, вы работали где-то в Латинской Америке, и теперь у нас вам многое в новинку. Если не секрет, в какой стране? В Бразилии? Там действительно много диких обезьян?

– Тоня, Виктор Сергеевич работал в Гондурасе, – подсказала Светлана, вешая на крючок свое серое твидовое пальто, – но он не зоолог и по джунглям не лазил. Я правильно говорю?

Виктор растерянно кивнул. К гондурасскому варианту он никак готов не был.

– Как интересно! – продолжала Антонина. – Постойте, так это, как его, режим, ну, как его, забыла, не Пиночет, а…

– Гондурас – республика, – выдал Виктор все, что он знал об этой далекой стране по гоблинскому переводу «Властелина Колец».

– Ах да, как же… Проходите, проходите, я грибы на кухню занесу!

– Почему Гондурас? – шепнул Виктор Свете, которая поправляла прическу перед зеркалом.

– Из присутствующих он никого не волнует. Так что в домолинию для проверки не полезут.

– Но я тоже ничего не знаю! О чем рассказывать?

– Как можно меньше рассказывать.

Характерная черта советских междусобойчиков – приходить пораньше и помогать хозяевам готовить стол, в смысле блюда, процветала и здесь. Черта эта, изначально появившаяся из-за недостаточного ассортимента готовых салатов и прочего в фабриках-кухнях, по мере развития достатка лишь укрепилась из-за традиционного желания женщин показать себя хозяйками семейного очага и творцами уюта.

Несмотря на необычность планировки комнат дома вокруг башни с лестницей, в интерьере кухни, куда направились Света с Виктором, нынешних новомодных штучек вроде вживления открытой рабочей кухни в кусок столовой, что делало столовую похожей на предприятие общественного питания, или установки посредине комнаты островка с плитами и духовками под колпаком – дани средневековым очагам, – не наблюдалось. Кухонное оборудование, тумбочки и полочки, облицованные под светлое дерево, выстроились по стенам буквой «Г», у широкого окна во внутренний садик стоял стол под клеенкой в шотландскую клетку, за которым также можно было обедать и который уже был заставлен готовящимися к подаче блюдами и горками чистой посуды. Все это выглядело не слишком оригинальным и даже слегка однообразным, но создавало впечатление простора и покоя. Видеодвойка висела на кронштейне в углу возле двери в коридор, и диктор вел репортаж с Байконура о запуске первого модуля БКС нового поколения «Изумруд». В грохот двигателей «Энергии» вплеталось жужжание одноименного кухонного комбайна; мужчина в очках лет сорока и со шкиперской бородкой шестидесятника нарезал лук (одна из тех тяжелых и опасных операций, которые женщины доверяют на кухне мужским рукам). Виктор был представлен; мужчину звали Константин Иванович, он же для присутствующих дам Костик, инженер фирмы Брянскагромех, и вдобавок к тому же писатель-публицист.

– Костик у нас автор книги «Правда о голоде тридцать первого – тридцать третьего года», – невозмутимо сообщила Антонина. – Недавно вышла.

– Поздравляю… Что, простите?

«Как здесь могла выйти такая книга??? Или она там вышла? И Костик диссидент… но тогда как же?»

Антонина повторила название книги. Виктор понял, что не ослышался.

– Это, в смысле… она там вышла?

– Ну… в Англии там, в Германии…

– С какой стати им печатать? Она не переведена.

– А здесь распространять… – нерешительно протянул Виктор.

– Ну тогда сколько она бы стоила? – удивился в свою очередь Константин Иванович. – Ее взяло издательство «Брянский рабочий», печать под заказ. У них сейчас такие машины, что они могут в любой момент нарезать лазером барабаны с дискеты и напечатать мелкими заказами. Идет хорошо… Да я вначале просто писал для себя, думал в домолинии разместить, а знакомый один, он в обкоме работает, увидел, сказал – обязательно надо издавать на бумаге, пусть народ читает.

– Ну, если товарищ из обкома сказал… В смысле там про троцкистов, что ли?

– Нет, каких троцкистов? Понимаете, я изучал голод тридцатых, опираясь на документы, которые не будут искажены в угоду начальству. Анализы урожайности, сведения о заболеваниях культур, распространении грызунов и так далее. Меня что заинтересовало – за рубежом, в районах, близких к границе СССР, тоже был голод. Но числа жертв никто не оценивал.

– Как, и там тоже? – невольно воскликнул Виктор, вспомнив свое путешествие в лонговские Штаты.

– В общем, у меня получилась следующая картина… Подождите, сейчас нарезанный лук выложу.

– Да, вот ваш передник. – Антонина обеспокоилась, что разговоры на сей важный предмет помешают приготовлениям. – Вот кастрюли, чтобы грибы перебирать.

– Ну вот, – продолжил Константин Иванович, когда фронт работ был распределен, – у меня получилось, что раздел помещичьих земель по мелким крестьянским хозяйствам ухудшил культуру земледелия. Затруднился севооборот, упали возможности вносить органику, не говоря уже о минудобрениях; у мелкого крестьянина, естественно, ниже возможности использовать средства защиты растений, независимо от трудолюбия и интереса. У безлошадных вообще проблема, чем пахать и сеять, – а надел получили! Плюс стихийное самогоноварение – самогон выгоднее сбывать, чем зерно, плюс очень плохие по европейским меркам шоссейные дороги, что, как вы понимаете, влияет на себестоимость. А мелиорация? Каналы, что при барине прокладывали, заплыли, запруды разрушились, пруды обмелели да илом затянуло. Нет, конечно, были и крестьяне, которые передовую агротехнику использовали, товарищества создавали, кооперировались, локомобили на паях заводили, даже тракторы. Но тут тот же вопрос, что и в колхозах: как делить урожай, как определить трудовое участие. Нужен был целый исторический период, а его-то и… В общем, за двадцатые после Гражданской было несколько неурожаев, а к началу тридцатых отмечается резкий рост болезни растений, вырождение сортов зерновых, увеличение численности грызунов, истощение почв… Заметьте, все это регистрируют люди, непосредственно на аграрную политику не завязанные. Как теперь это все называется?

– Экологическая катастрофа?

– Она самая. Помните, в учебниках писали примеры про американского фермера, который обработал поле химикатами, у него бобры ушли, бобровая плотина разрушилась, и урожаи упали? Помните? Про Америку написали, а сколько у нас таких горе-фермеров было после революции? Сколько у нас рощу вырубили, дамбу не уберегли и все такое? Никто ж не писал! Вот поэтому и называется – «Правда о голоде». В назидание потомкам, чтобы не уродовали землю родную нашу.

– Да, экология – это актуально! Очень актуально! – поспешил ответить Виктор, обрадовавшись, что в результате разговора никого не посадят. – Про природный баланс надо не только на местном уровне печатать. Надо и шире, так сказать… Тем более что и товарищ из обкома рекомендует.

– Так вот хотели и офсетное издание протолкнуть, в Политиздате… Но, понимаете, тут епархия историков и честь их мундира. Они документы по теме подбирают, сборники издают, да еще так, чтобы угодить под настроение вышестоящего лица, его взгляды. А тут приходит даже не гуманитарий – технарь – и показывает историю совсем с другой стороны, и даже не переписать ее, эту историю. Вот, допустим, будет линия вроде Двадцать второго съезда – заклеймить культ, – и тут же наберут сборник документов: показать Сталина злодеем. А мышевидных грызунов из истории не вычеркнешь, они объективная реальность в неприятных ощущениях.

– А то, что смена идеологии там…

– Да ну какая идеология? В Союзе может работать только идеология из подлежащего и сказуемого. Провести электричество, разбить фашистов, поднять целину, покорить космос, построить БАМ, развести домолинию. Наша идеология – действие! Когда вожди начинают говорить с народом сложнее подлежащего и сказуемого, народ перестает их понимать.

Тем временем дамы решили вопрос, счищать пленку со шляпок маслят или нет, и распределили фронт работ. Из прихожей слышался звук гонга и восторженные возгласы: то прибывали новые подруги. Вообще, судя по долетавшим голосам, Виктор был вторым мужчиной на вечеринке.

– А вот и я! – донеслось из распахнутой двери. – Ой, наши мужчины уже тут? Скорей говорите, чем я могу помочь!

Виктор поднял голову…

«О нет!..»

В дверях стояла Вэлла собственной персоной. Правда, старше лет на двадцать, с прической «удлиненный волнистый боб-каре с челкой» и со следами диеты для похудения, позволившей вписать фигуру в элегантное синее облегающее платье с кокетливыми плечиками, но без украшений. Впрочем, декоративные детали при такой фигуре были бы излишни.

– Это вы Виктор… Сергеевич? Мне о вас рассказала Света. А я – Валерия Петровна. Мы не знакомы? – И она, не дожидаясь ответа, повязала передничек и присоединилась к перебору маслят.

«Странно… Как могут быть такие совпадения?!»

– Нет, мы вряд ли встречались, – ответил Виктор. – Я долго работал в Гондурасе.

– А я в облсовпрофе. Знаете, на Фокина, пониже Дома книги. Забота о людях труда – это сейчас самое важное. Слышали, что сказал Романов на последнем съезде профсоюзов? На Западе отбросов общества отправляют в гетто, а в нашем обществе не должно быть отбросов. Профсоюзы – часть системы физического и морального здоровья. Разве это не так?

– Безусловно, – ответил Виктор. Пожалуй, это было самым уместным словом для ответа.

– Вот видите! Возьмем, к примеру, – и Вэлла-Валерия огляделась вокруг, – возьмем, к примеру, пищу. Какой она должна быть в двадцать первом веке? Ученые считают, что здоровой и экологически чистой. Надо меньше жирного, жареного и сладкого. К нам прислали новые положения. Теперь будет такая профессия – консультанты по домашнему питанию. Через сеть они будут разрабатывать полуфабрикаты и рекомендации для каждой семьи. В ресторане вместо метрдотелей будут психологи и гипнологи. Их задача – убедить посетителей есть немного, расслабиться и отдохнуть. Но тут возникает проблема. Как сделать так, чтобы человек и предоставленный самому себе ел не только то, что вкусно, но и то, что полезно? Нужна действенная и гибкая система аутотренинга…

«Ладно, – подумал Виктор, – главное, что в этой реальности с ней уже не придется целоваться в кустах сирени».

Глава 20 Эрисихтон, как зеркало русской революции

Гостиная была отделана в охотничьем стиле. Ее стены были покрыты плиткой, имитирующей старый глиняный кирпич, с высокого потолка, пересеченного вдоль и поперек декоративными балками, свисала кованая люстра, а в углу, примыкая к стене башни, вальяжно расположился самый настоящий камин из бутового камня, перед которым на полу лежала шкура волка, тоже настоящая. Стены украшали портреты в дубовых рамах и коврики, на которых были развешаны охотничьи ружья и кинжалы.

– У вас так свободно держат в домах оружие? – удивленно спросил Виктор Антонину. Раз уж он из Гондураса, удивляться можно было в открытую.

– Это эти, как их, муляжи, – улыбнулась она, – настоящее оружие хранят в надлежащем порядке. А вот волка муж подстрелил на охоте. Он у меня из Сибири, так что охотник и рыболов. Сегодня как раз с детьми на рыбалку поехал, ну вот и решила к себе и пригласить. А вы в джунглях не охотились?

– Никогда, – честно признался Виктор, – моя работа имела несколько иной характер.

Автор надеется, что большинству читателей наверняка приходилось хотя бы раз бывать или на встрече бывших одноклассников, или сокурсников, или, на худой конец, на вечеринке бывших сослуживцев, некогда объединенных идеей выполнения одного плана производственного и социального развития. Впрочем, в последнее время такие встречи все больше заменяют общением в виртуальных сетях, и сети, словно массовики-затейники в старых домах отдыха, потихоньку заменяют взаимное критическое брожение умов и разговоры о наболевшем стандартными развлечениями – обменом скачанными с сайтов поздравительными стишками, обсуждением фоток и прочими мелкими и безобидными радостями, пожирающими интернет-трафик. Человечество, думая, что получило возможность всемирного диалога разумных существ, погружается в лунатический сон, где люди двигаются и разговаривают, но не осознают окружающего мира.

Здесь же пока было именно живое общение, слегка приправленное шампанским и столовыми винами (мужчинам предложили коньяк, но Виктор на всякий случай отказался, а Константин Иванович, как оказалось, был на диете); информационный обмен плавно дрейфовал от обязательных рассказов о себе до стихийного обмена тем, что накопилось на душе. Виктор, хотя и был одним из двух мужчин на вечере, чувствовал, что все время выпадает из разговора. Его умилял обычный бытовой уровень всплывавших в диалогах проблем: кто-то с кем-то поссорился, кто-то добился ускорения бетонирования, но теперь задача – оптимизировать график прибытия машин с асфальтобетонного завода, кто-то убедил начальство концерна – оно теперь звучало здесь, это некогда чужеродное социализму слово «концерн» – расширить участок для освоения выпуска ходового товара, кто-то разменял квартиру и сделал ремонт… Боже мой, удивился Виктор, никогда не думал, что так приятно слышать весь этот обывательский шум на фоне потрескивания дров в камине. Никаких оптимизаций и сокращений, свободные разговоры о зарплате сверху донизу, потому что большинство не считает, что кого-то несправедливо обделили, и что самое удивительное – абсолютная, спокойная уверенность в том, что завтрашний день не припасет для собеседников никакой мерзости. Общество без отбросов, этакая замкнутая экологическая фабрика, которая переработает любую щепку, любой мусор в нечто пусть не первосортное, но имеющее товарный вид и стоимость.

Светлана, сидевшая по правую сторону от Виктора, вначале не особо влезала в споры, но затем разошлась, когда речь зашла о проблемах образования, а щеки ее порозовели от даров солнечной Грузии.

– Подождите, подождите, – постучала она вилкой по рюмке, как по графину на собрании, – лично я категорически против того, что предлагают авторы «Ориентации-2000». Вся эта критика старой школы, зачем, дескать, слесарю дифуравнения, надо давать то, что больше пригодится для жизни, – это, я скажу, чисто популистский лозунг!

– Почему популистский? – донеслось с другого края стола. – Доказательства! Где доказательства?

– Пожалуйста, сейчас будут доказательства. Да, за рубежом средняя школа – это в основном подготовка к выживанию. Но когда предлагают сделать такое у нас, то забывают, зачем вообще в СССР была сделана всеобщая средняя школа. А сделана она была для того, чтобы ликвидировать вражду классов, не допустить новой Гражданской войны. Это для России было самым важным. То есть каждый, рабочий, селянин, каждый получал академическое образование, как гимназисты, как представители имущего класса. Социальный расизм был ликвидирован. А авторы «Ориентации-2000» предлагают вновь возродить кухаркиных детей, которые никогда из своего слоя не выберутся. Это уже раскол общества и опасность для государства. Сэкономить деньги на образовании и прийти к взрыву. У нас же не Швейцария.

– А что теперь делать? Всех детей СССР посылать в Оксфорд?

– Наша советская школа должна быть не хуже Оксфорда! И такой стране, как наша, это вполне под силу!

– Это случайно не после передачи профессора Орбелянца?

– Да, это путь Орбелянца! А профориентация – за счет развития продленки в старших классах. И меньше по улицам будут путаться.

– Ну, если ваше ведомство так решило, о чем мы говорим? Пригласите авторов «Ориентации» на собеседование – и вопрос снят.

– Мы тоже не можем решать все научные вопросы. А вот что касается социальной розни и порождаемой этим социальной вражды – это, извините, вопросы, которые напрямую касаются нас. Пусть думают, пусть ищут то, что всех устраивает, пусть с нами тоже советуются.

– Подождите, подождите, чего так все разгорячились. Там ведь и предусмотрена специально дисциплина – «советский человек». Все в порядке.

– Да вы поймите, – не успокаивалась Светлана, – нельзя, невозможно по учебникам дать человеку совесть, честь, нельзя просто зазубрить, что А плюс Б равно Родину любить. Это определяет бытие, структуру общества. А если мы ликвидируем статус, академическое образование, изначальный титул, который мы даем каждому, то никакими учебниками мы этого не восполним.

– Кстати, я в общем-то согласна, – дополнила вернувшаяся из кухни Антонина, – девочки, давайте вспомним, почему большевики повели за собой народ. Они доказывали, что рабоче-крестьянское происхождение благородней дворянского. И дали каждому классическое образование. Надо оно, не надо, но я боюсь, если его убрать, по новой все опять начнется.

– Да я вот еще думаю, уважаемые дамы, – заговорил не вступавший до этого в спор Константин Иванович, – что все-таки и общество за рубежом иное, чем у нас, и нельзя его решения, как на кальку, копировать. Мне вот тут притча одна вспомнилась. Жил в древнем мире такой Эрисихтон, царь Фессалии. Как-то он своих древнегреческих богов прогневал, – ну, тогда еще диалектического материализма не было, боги у них правили – ну вот, и они наслали на него богиню голода. Страшную такую, как Баба-яга, со впалыми глазами. Короче, чем больше этот Эрисихтон ел, тем больше у него был голод. Ну вот, он царство свое разорил, все продал, дочь свою в рабство продал, а чем больше ел, тем страшнее голод. И кончил он тем, что стал рвать собственное тело, отгрызать от него куски и съедать. Так вот, западная экономика на этого Эрисихтона очень похожа. Чем больше там прогресс, чем больше развито производство, тем больше возможностей тратить часть денег на рекламу, чем больше рекламы, тем, значит, в людях больше товарный голод пробуждается. И даже напрямую, в продуктах, все эти приправы, соусы всякие – это для того, чтобы пробудить больше голода. И вот сдается мне, что эта западная система образования в жертву Эрисихтону и принесена…

«В чем-то он прав, – подумал Виктор, глядя на пламя камина. – Вот, например, в девяносто первом у нас те, кто больше всех орал, от голода явно не страдали. Но орали, что все республики Россию объедают, что нельзя свободно поехать в Венецию, купить видак любой фирмы мира, построить себе трехэтажную дачу, купить «мерс»… Революцию делали больные люди?»

Мысли его переключились на камин; он подметил, что, в отличие от особняка имперской службы безопасности, этот отопительный прибор был размерами поменьше и находился здесь скорее для уюта, чем по прямому назначению. В отделке чувствовалась некая нарочитая простота, напоминавшая о том, что настоящему охотнику, подобно своим древним предкам, проводящему дни и ночи в открытой природной среде, тепло огня важнее излишних украшений. Пожалуй, все это было даже не оттого, что хозяин увлекался охотой; городской человек легко переходит от своего мимолетного хобби к привычной обустроенной среде, меняя обстановку. Скорее, в убранстве гостиной чувствовалось стремление не уходить далеко от того, что напоминало бы некогда родное человеческому организму окружение – стремление, прямо противоположное тому, что испытывали сельские жители, которые только что переехали в город и спешили убрать с глаз долой все, что напоминало бы им о прежних неустроенностях быта. Человек возвращался к самому себе – гордому, сильному существу, готовому спорить со стихией, а не только укрываться от нее за хрупкими благами цивилизации.

– А давайте теперь наши споем!..

Вечер плавно перешел в то блаженное состояние, когда все проблемы выговорены и остались лишь чувства – а чувства можно выразить только под звуки гитары.

– Подожди, Лена, наши не сбегут. Вот Виктор Сергеевич, может, вы знаете какую-нибудь там популярную латиноамериканскую? Там вообще народ на вечеринках что поет?

Последнее из латиноамериканского, что помнил Виктор, была ламбада. Но она была как-то не к месту, а удивлять народ песнями из будущего как-то не хотелось. И не столько потому, что, кроме «Любэ», мало кто в наше время сочинял вещи для такого момента, а просто каждый попаданец, залетая в прошлое, стремится поразить предков тем, что для него дорого, и прежде всего почему-то Высоцким, хотя, с другой стороны, ясно, что кого бы ни пел попаданец, лишь бы не попсу, потому что и в прошлом от попсы народ точно так же плеваться будет. Зная это, Виктор в прошлом пел редко и избегал репертуара Высоцкого, а заодно и Окуджавы; путь эти две великие звезды навсегда остаются достоянием нашей реальности. Да и потом, не хотелось как-то в этом мире тотальных умельцев и изобретателей сиять за счет чужого творчества.

– А вы не против, если я представлю свое скромное любительское сочинительство? – спросил он. – Знаете, иногда приходит что-то в голову, записываю.

– Конечно, просим! – тут же подхватила публика. – Сейчас многие пишут! А про что песня?

– Песня… Это песня путешественников в другие годы.

– По времени? А что за мелодия? Саша подыграет.

Сашей оказалась дама, которую до этого ему представили как Александру Николаевну. Она расчехлила специально притащенную на этот вечер гитару и вопросительно посмотрела на Виктора.

– Собственно, это вальс. Тарарарам-тарарам-тара… Да, вот так примерно. Прошу, конечно, простить, потому что голос у меня далеко не оперный…

«Господи, что я делаю? Ведь столько хороших песен есть. А я тут неизвестно с чем… Ладно, все равно поздно отыгрывать».

– Уезжая в другие года, навсегда, – подтянули припев голоса, и Виктор начал следующий куплет уже смелее:

Он видел, как теплеют глаза людей; казалось, что-то неуловимое, какая-то тонкая дрожащая ниточка протянулась между ним и другой реальностью. Не оборвать бы…

Они его понимали. Они его понимали, подумал Виктор, они не видели в нем гостя, иностранца, гастарбайтера, какую-то экзотику. Что-то нашлось, нащупалось такое, что их роднило, что когда-то роднило на шестой части суши всех нормальных людей, независимо от того, что они там у себя писали в паспорте, а теперь, в этой гостиной, роднило людей России и Союза. Не логическая идея, не религиозные обряды, а – душа. То, что нельзя вогнать в строгие рамки одного государства, но и, к счастью, нельзя разделить этими рамками.

А песня заканчивалась, и под все то же потрескивание осиновых дров и отблески огня на лицах при убавленном тиристорными регуляторами верхнем свете затаенная надежда проскальзывала сквозь последние слова.

– Ну вот, а вы скромничали, – сказала Саша, когда отзвучали аплодисменты за смелость. – Похоже на Тостолева. Слышали такого?

– Нет. Я, собственно, недавно приехал…

– Потом дадите списать слова? На следующем слете КСП хочу показать. Теперь, как в эпоху Возрождения, всем нужна новая музыка.

– Света, Саша, а теперь давайте нашу! – крикнула Валерия. – Ту, что Пахомов на втором курсе принес! Помните, в колхозе? Под Карачевом?!

…Расходиться начали где-то к десяти; Светлана стала собираться в числе первых.

– Слушайте, если это из-за меня, – предложил Виктор, – давайте я поеду, а вы еще посидите. Я эти места знаю. Надеюсь, гопников тут бродит по вечерам не больше, чем у нас.

– Еще чего, – ответила она, – в конце концов, я за вас отвечаю. Поедем на прямой маршрутке в Старый Аэропорт.

– Без вопросов. Огромное спасибо за вечер. У вас восхитительные друзья. Вообще после такого тяжеловато будет возвращаться.

– Ну, это общая проблема. У вас там, например, многие не хотят возвращаться в Союз, даже если знают, что там будет лучше.

– Почему?

– Они замешаны в его развале. И теперь будут придумывать всякие оправдания себе и пачкать прошлое. Например, обзывать его колониальной страной или еще как-то. Зато эти люди не будут чувствовать себя преступниками, виновными во всех мерзостях, в бандитизме. Не будут чувствовать себя убийцами детей, погибших в локальных войнах и от террористов. Не будут чувствовать себя виновниками аварий из-за развала промышленности, энергетики и транспорта, их не будет мучить совесть, когда они видят бомжей или наркоманов.

– Ну, если боятся, что их будет мучить совесть, – не все еще потеряно. Есть такие, которых не мучит. И у вас, наверное, тоже.

– Да, попадаются… Кстати, об этих, как у вас говорят, попаданцах. У меня тут вдруг такой вопрос возник. Вот, допустим, я попала из двадцать первого века в двадцатый, и я знаю, что на крупной АЭС в Японии произойдет авария из-за ошибки оператора. Как ее предотвратить? Обращаться к властям я в этот момент не могу.

– А почему именно в Японии?

– Ну не в Союзе же. У нас сейчас самая безопасная ядерная энергетика в мире, официально, по заключению МАГАТЭ. Наверное, еще не слышали про программу «Мирный атом-90»?

– Благодаря попаданцу?

– Ну, лучше благодаря ему, чем… Тем более что в Японии станции в сейсмозоне. Так все-таки – как действовать?

– Ну, не знаю. В большинстве таких произведений просто убирают оператора.

– Убрать – это грубо. И где гарантии, что другой не сделает этой ошибки? Впрочем, мысль такая. Проанализировать причины ошибки, мало ли, может, он с женой поругался, не знал какой-то вещи, мало ли что. Можно познакомиться с оператором, войти в доверие, подсказать ему что-то необходимое в личном плане, профессиональном и так далее. В общем, исключить возможность, чтобы он в критический момент думал так, чтобы это привело к ошибке. Минимально необходимое воздействие.

«А не готовит ли она меня в качестве хроноагента в нашу реальность?»

Когда они вышли на бульваре Информатики, на остановке их встретила Варя.

– Здравствуйте! Вы домой? Нам по пути.

– Из рук в руки? – спросил Виктор, когда они отдалились от группы ожидающих под навесом. – Правда, я не против таких рук.

– Извините, но это необходимость, – сказала Варя. – Вам еще не сообщали?

– Что мне должны были сообщить?

– Фрау Лацман убита.

Глава 21 Линия огня

– Как убита? – переспросил Виктор. Вопрос тривиальный, но не о расшифровке же генома ему было спрашивать.

– В Берлине, по дороге из аэропорта в госпиталь. Машина столкнулась с грузовиком. Вместе с Лацман погибли водитель и сопровождающая санитарка. Водитель грузовика с места происшествия скрылся, полиция ведет розыски.

– Это… это случайность или убийство?

– Это убийство. ЦРУ пожертвовало тремя малоценными сотрудниками, чтобы отвлечь от вас внимание КГБ после инцидента на вокзале. Скорее всего, выдвинут версию, что за Лацман охотился маньяк, даже, может быть, найдут этого маньяка. Вы, таким образом, остаетесь случайным знакомым.

– Трех человек? И… и, по-моему, это довольно глупо…

– Последнее десятилетие в ЦРУ делали ставку на технические виды разведки, асы агентурной работы – кто ушел в отставку по возрасту, кто провалился, кого законсервировали за временной ненадобностью. Контингент измельчал.

Виктор ничего не ответил. Он воспринял свалившееся известие только логикой; но разум его все еще не переварил того факта, что Инги, с которой он так неожиданно здесь познакомился и так же неожиданно расстался, ее фигуры, голоса, запаха волос и жаркого, затягивающего в какое-то незнакомое фантастическое пространство, где нет ни стен, ни потолка комнаты, прикосновения тела – уже нет, что все это растаяло, исчезло, утеряно навсегда. Инстинкт, древний, как сама жизнь, протестовал против случившегося; в этот момент Виктор видел в Инге прежде всего женщину, а потом уже все остальное.

– Вы ничем бы не смогли помочь, – продолжала Варя. – Если бы ей приказали ликвидировать вас, она бы сделала это, не задумывалась. Идет война, и мы на линии огня.

«Что теперь об этом думать, – сказал себе Виктор. – Завтра в это время я буду вспоминать об этом мире, глядя в окно на вывеску на доме напротив. «Перископ-Тур: незабываемый отдых от профессионалов». Никаких шпионов, зато использованные шприцы, валяющиеся у детской площадки. Интересно, а если бы в этом мире меня пришили, что стало бы в том? Или там тоже, только другим способом?»

– К возвращению вас будут готовить завтра. Сегодня вам надо просто отдохнуть.

«Просто отдохнуть… Как будто к заброске готовят…»

Вернувшись домой, Виктор взял в шкафу под кухонной раковиной пластмассовую леечку и напоил в коридоре в своей зоне ответственности хлорофитумы и традесканции. Хотелось прицепиться к чему-то привычному. Хотелось просто бахнуться на диван и нажать первую попавшуюся кнопку на пульте, направив ее в сторону сорока семи сантиметров информационной пасти. Интересно, на что попадешь наугад в это время у нас? Сериал какой-нибудь, мочилово, али пережевывание соплей седьмого сезона по поводу не сложившихся отношений ГГ (главного героя) с ЕБ (его барышней), шоу тупого ржача за кадром, шоу «Звезды в неестественном положении», от льда до необитаемого острова. Соседская перебранка на общей кухне, она же ток-шоу, подглядывание в замочную скважину – неизвестные стороны жизни знаменитостей и как им фигово, наконец, журналистские расследования на тему «Извращения пришельцев с НЛО» или «Что обнаружено в окаменевшем кале вождя». Виктор вдруг подумал, что новая поговорка – «Включи мозги!» – намекает на состояние мозгов по умолчанию.

Он надавил пульт не глядя. Экран мигнул, и неожиданно на нем появился Влад Листьев, с проседью в усах и на фоне переливающейся светодиодной надписи «Студия Зеро».

«Живой!» – мысленно воскликнул Виктор, и это отозвалось в нем какой-то неожиданной радостью. Цой жив, Листьев… а сколько-то еще знакомых артистов здесь живы? Тех, кто тихо и незаметно уходил в девяностые и в первое десятилетие, в забвении или под запоздалую вспышку памяти – «Ах, как прекрасно он играл!», «Какой у нее был голос!». Публика, замотавшаяся от мелких и крупных проблем и обид, так и не успевала вернуть своим любимым героям на излете их жизни хотя бы каплю того душевного тепла, которое в изобилии от них получала, и хотя бы чуть-чуть, хотя бы капельку скрасить унылые, холодные месяцы надвигающейся беспомощности и прощания с миром. Люди в нашем обществе не привыкли думать, что когда-нибудь это произойдет с каждым.

В студии шел телемост с Польшей. Несмотря на разные системы, здесь все-таки бывают телемосты, подметил Виктор, от постепенного раскрытия информационного поля никуда не деться… В Польше какая-то правозащитная комиссия внесла законопроект об организации массовых репрессий против лиц, отрицающих массовые репрессии. Подозрения Виктора во второй реальности странным образом здесь стали воплощаться в жизнь.

– Скажите, пан Лейбович, а вам не кажется, что это бред? – напрямую спрашивал Листьев у одного из авторов столь оригинального способа соблюдения прав человека.

– Нет, это не кажется, – отвечал пан почти на чистом русском, – мы понимаем, что это есть бред с точки зрения вашего сталинистского тоталитарного общества. Но с точки зрения цивилизованного демократического бред не есть бред.

– Ну это понятно, – усмехнулся в усы Влад, – то, что Польша получила от Сталина Данциг, это не есть бред. Почему бы не начать борьбу с наследием Сталина с того, чтобы добровольно вернуть его Германии?

– Но это есть не можно… Это закреплено в конституции.

– То есть тоталитарное прошлое у вас закреплено в конституции?

– Я так понимаю, вы хотите меня запутать…

– Да что вас путать, вы сами запутались. Почему бы прямо не сказать, что у вас правящая коалиция зашла в тупик и теперь хочет устроить гражданскую склоку, чтобы отвлечь народ от проблем?

Влад эту словесную дуэль явно выиграет, подумал Виктор. Прожект попахивает дебилизмом, а господина, или здесь все еще товарища, Листьева явно не связывают обязательства согласовывать каждое слово с МИДом. Правда, видеть Листьева защитником Сталина несколько неожиданно, но, похоже, Влад здесь просто на стороне здравого смысла: в конце концов, многочисленные идеи вынести Ленина из Мавзолея не дали России ничего, кроме ответного столь же бредового и кощунственного предложения забить осиновый кол в могилу Собчака, потому что он якобы вампир. Наша реальность устроена так, что в ней проще придумать родной стране новую гадость, чем попытаться в ней что-то улучшить.

Виктор надавил пальцем резиновый пупырышек кнопки пульта. На канале «Брянск-первый» Игорь Шерман в программе «Красный сигнал» знакомил зрителей с местной сенсацией: задержана банда из пяти человек, грабившая таксистов. Тот факт, что в этом мире реального коммунизма бандиты еще существуют, Виктора ничуть не удивил; поразило, скорее, то, что оперативные сотрудники при задержании были без масок. Списать это на беспечность или слабое оснащение здесь было никак нельзя; по-видимому, в этой реальности криминал даже не помышлял о мести, ибо в войне против него была мобилизована всястрана. А четверть миллиарда населения, если его разозлить, утопит одним плевком.

Банда, которую Игорь Семенович громко назвал «международной преступной группой», состояла из одного ранее отбывавшего заключение за вооруженный грабеж, одного местного рабочего, склонного к употреблению, и трех восточноевропейских мигрантов, пожелавших поискать более простого пути добычи денег, чем трудовой; последнее позволяло отчасти списать проблему на влияние капиталистического общества. Впрочем, Шерман не пытался свалить все на «понаехавших», а больше пробивал идею оплаты проезда в такси пластиковой картой через мобильную сеть; исключение нала, по мнению приглашенных в студию экспертов, позволило бы обезопасить таксистов в принципе. Спустя десять минут обсуждения Виктор понял, в чем было дело: такси в Брянске превращалось из предмета роскоши в массовый транспорт, автопарки переходили на малые бюджетные машинки, для них требовались водители, а их-то проще как раз было набрать из рабочих из Восточной Европы, где шел бум личной автомобилизации, чем искать среди местных, что брали время от времени авто в прокат и большого опыта вождения не имели.

По стеклам лоджии опять нудно затарабанил дождь. Виктор выключил телик, залез в прогноз погоды и нашел, что завтра в Брянске будет холодно, солнечно и туманно.

«Подумать только, завтра я уже буду дома», – подумал он и удивился собственному спокойствию.

Глава 22 Никогда не говори «гоп!»

– Так. Сыр российский.

– Да, он у меня тоже был российский… А зачем мне пельмени из нутрии? У меня их не было, у меня была колбаса.

– Анализ пакетов показал, что там, в частности, были продукты из нутрии. Может, это мясо добавляли?

– Слушайте, давайте я доплачу, сколько надо, только дайте мне кило «Любительской». Или лучше весь батон. А пельмени мне дома сделают.

– Хорошо. Надо будет сделать на любительской другую фирменную марку.

– Да не надо, пусть только дату изготовления и годности перебьют.

– Как вы это объясните дома?

– Скажу, что взял по акции. Новые экологические продукты со скидкой. Немного было, сразу же размели.

– Так чего вы там добились с этой рыночной экономикой? У нас сейчас можно пойти в любой магазин и свободно взять чего надо. А у вас – та же игра. Раньше надо было ходить, искать, где дают, теперь – искать, где дешевле, иначе денег не хватит.

– Хорошо, что я не успел этого забыть… Да, за плащ спасибо.

– Не стоит. Не смотрели вчера по восьмому в показе мод?

– Не смотрел… Ну вот, кажется, и все.

– Тогда идем вниз, через семь минут приходит машина.

Вопреки ожиданиями Виктора, за ним прислали не чудо-болид КГБ, а довольно пожилую «Волгу» ГАЗ-24 вишневого цвета и с надписью «Технологическая» на бортах. Внутри сидели Светлана и Гаспарян. «Конспирация», – подумал Виктор.

«Волга» оказалась в хорошем состоянии и дышала ностальгической памятью об излете американской эпохи больших авто, тех ушедших временах, когда каждый житель Брянска, заплатив от рубля до трех, мог почувствовать себя где-нибудь на улицах Миннеаполиса. Рокот мотора, длинный, как палуба эсминца перед капитанским мостиком, капот и сохранившие некоторое излишество внутренние объемы салона вызывали приятные воспоминания. Впечатления не портил даже зеленый экран навигатора, такого же, как Виктор видел в прокатном ИЖе; похоже, они здесь оснастили этими штуками все машины.

– Виктор Сергеевич, – отвлек его от созерцания Гаспарян, – вот вы имели возможность сравнить четыре реальности. Если по-честному – какая из них вам больше понравилась?

– Если по-честному – не знаю, – признался Виктор. – Что могу сказать? Ну, вот, например… Знаете, вот во второй реальности, где Берия, оно, конечно, победнее, чем у вас, неустроенности больше, но… Все время такое ощущение, что живешь накануне какой-то новой, необычной эпохи, где изменится человек, может, вся жизнь на Земле изменится, все можно устроить разумно справедливо – ведь сколько народу-то на планете! Сколько полезных ископаемых, сколько энергии, сколько открытий наука принесла – жить да жить! А здесь все благоустроено, отточено, но знаешь, что завтрашний день – это… ну, как новая модель автомобиля. Повысят экономичность, безопасность, удобство, электроники впихнут, но это, как бы сказать… предсказуемо, над этим уже работают. Простите, это такое чисто субъективное впечатление.

– Пятидесятые – время личностей, – улыбнулся Гаспарян. – Помните, что Жженов сказал в фильме «Большая руда»? «Через двадцать лет никто не станет за здорово живешь ломать себе шею…»

Он по привычке полез в карман, будто за сигаретами, потом, вспомнив, вынул руку обратно и несколько раз сжал и разжал кисть. «Отвыкает, – подумал Виктор, – здесь же тоже кампания за здоровый образ».

– Ведь чего хотело у нас население в конце семидесятых? – продолжал Гаспарян. – Мясные продукты всегда на прилавках, жилье положенное получить, и чтобы родное государство наконец обратило внимание и подняло те миллиарды, которые у него под ногами на каждом шагу валяются. Золотая рыбка и выполнила желание. «Чего ж тебе надобно, старче?»

Они подрулили к автостоянке у западного входа и медленно прошлись обратно к месту назначения.

Пахло грибами. В холодном и сыром воздухе сквозь шелест деревьев тихо доносилась музыка Накамуры. Тонкий голосок певицы выводил что-то вроде «кони-тива ака-тян», за точность Виктор, не зная японского, поручиться не мог. Низко нависшие облака, как волны бомбардировщиков, медленно ползли над головой в просветах крон. Закапал легкий дождик; точнее, в воздухе повисла мелкая, липнущая к ветвям, скамейкам и столбам фонарей водяная пыль.

– Помочь вам раскрыть зонт? – заботливо спросила Света.

– Не надо. Думаю, я не успею промокнуть.

Навстречу им, жужжа, прополз маленький черно-желтый трактор-уборщик, собирая опавшую листву в большой пластмассовый резервуар. Они посторонились.

– Как вы себя чувствуете? – вновь спросила его Света.

– Страшновато. На этот раз почему-то страшновато.

– Реакция из-за того случая… Вы еще можете отказаться.

– Не надо. Я решил.

Певицу сменил римейк «Лепестков роз» с неизвестным Виктору русским текстом. «Лепестки розы спадают на землю, в тишине, в тишине…» Гаспарян прибавил шаг, первым дошел до главных ворот и стал посредине; прямо за ним виднелась уходящая в небо алюминиевая стела, на которой рубиновым светом горели цифры электронных часов. Виктор мог поклясться, что в первый день его появления здесь никаких часов на памятнике не было.

– Видите, там, на дорожке классики мелом? – зашептала Светлана. – Следите за табло. Как только обнулится и начнется отсчет – начинайте идти так, чтобы к десяти ступить на солнце.

– И все? – переспросил Виктор, хотя знал, что вроде как ничего больше быть и не должно.

– Посмотрим, – уклончиво ответила Света. – Следите за табло.

«Как в фильме «Мертвый сезон». Посмотрим, говорите…»

– Раз! – дернулась цифра на табло, и, подчиняясь внезапному импульсу, Виктор сделал шаг вперед.

– Два!

– Три!

Для него уже не существовало ни Гаспаряна, ни Семиверстовой, ни этого парка с потемневшими от моросящего дождя кленами и елями; лишь дорожка, мокрая дорожка и нарисованное желтым мелом солнце в конце.

– Четыре!

– Пять!

Он сократил шаги, стараясь не опередить; один из пакетов шоркал о плащ, но теперь это было непринципиальным.

– Шесть!

– Семь!

Солнце было уже совсем рядом, его лучи тянулись к Виктору по тротуарной плитке.

– Восемь!

«Лепестки розы хранят твой последний нежный взгляд, нежный взгляд…» – выводил репродуктор.

– Девять!

«Не промахнуться. Не промахнуться».

На табло застыли два нуля, единица и ноль.

…Под ногами было солнце. Желтое, улыбающееся солнце, которое завтра смоет дождь или сметет вместе с мусором машина, похожая на жука.

Виктор немного потоптался на месте и вдруг понял, что ничего не произошло. Никакого переноса.

Он на всякий случай отошел в сторону, потом вернулся. Бесполезняк. Оставалось только попрыгать по классикам.

Гаспарян уже шел к нему, диктуя кому-то в рукав:

– Все, ждите полчаса и можете снимать аппаратуру. Кина не будет.

– Я вроде точно, – растерянно сказал ему Виктор, когда тот приблизился.

– Все нормально, – ответил Андроник Михайлович, – приборы подтверждают.

– Нормально что?

– Нормально пришли. Когда надо и куда надо. Теперь у нас есть очень важная информация.

– Какая? – машинально спросил Виктор, но тут же поправился: – Простите, это, наверное…

– В данной ситуации, полагаю, вы должны быть ознакомлены. Короче: скорее всего, это машина. Машина времени, или как ее там… Процессом переноса управляют. Остальное я знаю пока не больше вашего, так что не задавайте – кто, зачем. Можем лишь предполагать, почему сейчас они закрыли переход.

– Тоже интересно.

– Ну, во-первых, они действительно могли ждать не вас. Но наши эксперты считают, что самое вероятное – то, что вы не выполнили миссии. Как в компьютерной игре – то ли кнопку забыли нажать, то ли квест завершить.

– Я думаю, пора все-таки раскрыть зонты, – вмешалась подошедшая Семиверстова, – а то агент заболеет и уровня не пройдет.

Ее красный зонт с черными пятнами, похожий на божью коровку, очень шел к ее черному плащу и сапожкам.

– Сейчас, – пробормотал Виктор, – а какие мнения, что за миссию-то надо пройти?

Светлана наморщила носик.

– Полагаю, – ответила она после некоторой паузы, – после двух успешно выполненных заданий вам доверили то, о чем в вашей, как это называется, АИ-литературе мечтает любой попаданец.

– А что там, в АИ? – удивился Виктор. – Я вообще читал, но так, с ходу, не помню.

– Главное задание попаданца – принять участие в войне.

– Простите, в какой? Сейчас вроде не видно.

– В какой? – на этот раз удивился Гаспарян. – Ну, как обычно – за мировое господство. Между великими державами. Разве вам не объяснили, что глобализация уничтожила для Советского Союза возможность просто сидеть на своем месте и бороться за мир? Операция «Ответ» входит в решающую фазу.

– Подождите! – воскликнул Виктор. – Это что же? Это война между ядерными государствами? Так погодите… Это… это…

Часть третья Битва с кадавром

– В вашем деле указано, что вы долгое время работали в странах Восточной Европы.

– Да, это правда. Польша, Чехия, Словакия, Болгария, Югославия.

– Очень хорошо. В связи с этим меня интересует ваша оценка доклада агента «Хеопс», с которым вас должен был ознакомить Кэрриган.

– Доклад мною изучен. Присоединяюсь к общему выводу «Хеопса»: либо случайный обыватель, либо хороший профессионал, который водит за нос секретные службы. В отношении деталей информации недостаточно, и это объясняет расхождение мнений.

– Надеюсь, теперь вы представляете всю опасность ситуации как лично для вас, так и для всей нашей цивилизации?

– Да, сэр. Если нет возражений, я подготовлю для вас меморандум по этому вопросу.

– Никаких возражений… От нас теперь зависит все. Русские не просто стремятся к политическому господству. Они пытаются менять сам тип поведения человека, вернуть то, что заложено в генах самой природой. Брать себе лишь то, что нужно для жизни, остальное отдавать племени. Это даже не крах Америки – это крах всей нашей цивилизации. Помните главное: теперь русские не оставляют нам абсолютно никакого выбора, кроме нанесения по их системе упреждающего удара. В этом случае, мэм, наши шансы призрачны, но они есть.

Из материалов комиссии Джозефа Бертона,

документ 183

Глава 1 Мир после полудня

– Зонтик. Вы забыли раскрыть зонтик.

С ветки дерева на макушку Виктора Сергеевича упала тяжелая капля, заставив машинально потянуться за привычным предметом обихода.

– Дайте мне один пакет, так удобнее, – продолжал Гаспарян. – Нам теперь все равно по пути.

Виктор пробормотал «спасибо» и, передав шуршащий жесткий пакет с колбасой, сыром и ароматными сосисками, которыми он еще совсем недавно мечтал приятно удивить домашних, щелкнул наконец непослушной пружиной.

«Зонтик… какой тут к черту зонтик! Они что, не понимают, что такое ядерная война?»

– Я никак не могу понять… у меня в голове не укладывается…

– Да у многих не укладывается. Но, похоже, действительно вашими переходами кто-то управляет.

– Да нет, не переход, а все это… вообще.

– Что – вообще? Да говорите вы прямо, не бойтесь. Слово не воробей, на шляпу не нагадит.

– Ну… вот это… Насчет решающей фазы операции.

– Не волнуйтесь, – успокоила его Светлана Викторовна, – мы не собираемся специально ради вашего возвращения бомбить мирные американские города.

– Тогда извините… но я тоже ничего не пойму.

– Ну, давайте рассмотрим варианты. Вариант первый: никакой войны не начнется, вы спокойно живете среди нас, устраиваетесь, если, конечно, вас каким-то образом не отзовут. Например, снова с помощью МГБ из второй реальности. Это понятно?

– Понятно. Непонятно, при чем тут война.

– Война при том, что ее, скорее всего, начнут США и НАТО.

– А-а-а… – протянул Виктор, рассчитывая на то, что США все-таки не рискнут рубить планетный сук, на котором сидят, – а как тогда я буду участвовать?

– Да за это совершенно не беспокойтесь, – вмешался Гаспарян, – участвовать вам совершенно никак не дадут.

Вот это Виктора удивило еще больше, чем вероятность войны со Штатами. Во всех книгах попаданцы из будущего передают своим высокие технологии и открытия, которые обеспечат победу. Правда, в реальных попаданиях Виктора прогрессорство почему-то оказывалось на втором плане, а для политиков большей частью был интересен сам факт его существования, как козыря в своих играх. Но в этом раю для новаторов запрет на прогрессорство в военной сфере выглядел более чем странно.

– Ну сами подумайте, – продолжал Гаспарян, – разница во времени между нашими мирами всего десять лет. Вы эти десять лет после ваших реформ были знакомы только с открытыми публикациями, то есть с теми разработками, которые начинали четверть века назад. Иными словами, ваша информация устарела на десять – пятнадцать лет, за исключением каких-то второстепенных моментов, тонкостей, вылезших во время боевого применения новых видов вооружений. Опыт диверсионных и контрдиверсионных войн – слава богу, у СССР он тоже накоплен, и без кровопролития на собственной территории. Есть Африка, Азия, Латинская Америка. Тем более что вы ведь не бывший офицер спецназа?

Виктор отрицательно помотал головой.

– Теперь взглянем на вопрос с другой стороны. Сейчас у Советского Союза появились такие средства ведения войны, о которых у вас, в вашем мире, даже и не догадываются. Распад СССР затормозил вашу военную науку, теперь она развивается без таких масштабных прорывов, каким было, например, появление ракетно-ядерного оружия. Спрашивается, можем ли мы вам рассказывать об этих новых средствах ведения войны, если завтра вы можете – вжжик – неизвестно куда? Вообще откуда вы знаете, может быть, вас именно за этим и прислали?

– Интересная мысль… Кстати, раз уж у нас все время заходит об этом разговор, то по идее эти «они» должны позаботиться о том, чтобы я о них ничего не знал и не догадывался. Вы не находите?

– Находим. Как и то, что «они» должны позаботиться о том, чтобы за вами проследить.

– Короче, – подытожила Светлана, – мы организуем для вас искусственный хроноклазм.

В наступившей тишине Виктор услышал, как стучат капли о ткань зонтиков. Почти как счетчик Гейгера, подумал он почему-то.

– Хроно… что?

– Хроноклазм. То есть ситуацию, когда вы с виду как бы участвуете в боевых действиях, но не можете на них влиять. Ну, как в «Конце вечности» у Азимова. Эти классики иногда дают хорошие мысли, – пояснил Гаспарян.

Виктор промолчал. Он не помнил, что там было у Азимова, хотя когда-то и книгу читал, и даже фильм смотрел – один раз, потому что не очень понравился.

– Мужчины, ну давайте пойдем к машине, – вставила Светлана Викторовна, – тут, кроме ОРЗ^[35], ловить уже нечего.

Дождь усиливался. Тонкие кружки расходились на лужах как радиоволны от импульсного сигнала (полвека назад сравнили бы наоборот).

– Ну а я что, просто зрителем буду? – продолжил Виктор уже на ходу. – Хотелось бы чем-то быть полезным обществу, раз уж я здесь живу. Да и на нормальную квартиру заработать.

– Ну, бездельничать мы вам не дадим, – тут же возразил Гаспарян, аккуратно перешагивая впадинки с лужами, чтобы не замочить туфель на тонкой подошве, не совсем по сезону. – К примеру, вот вам проблемка. Лет десять назад что делать с фундаментальной наукой – вроде как было ясно. На Западе придумали систему грантов, стимулирующее действие выше крыши, казалось, внедряй – и будет людям счастье. Ан нет. По данным наших аналитиков, в США просто выделился слой успешных грантоискателей, то есть профессионалов не по тому, как раскрывать тайны природы, а по охоте за этими самыми грантами. И они настоящих ученых потихоньку выживают. В частности, у них университетская профессура – это слой, определяющий денежные потоки не только своих работ, но и фактически всего университета. И вообще у них в этой системе западной науки вроде как процветание, обеспеченность, но все поделилось на ремесленные цеха. Каждый ковыряется только в своей области и не представляет себе, что делают рядом. И вся система исследовательской работы это средневековое разделение поддерживает. А ведь для того, чтобы найти что-то качественно новое, надо осмыслять знания из разных сфер! Самые крупные открытия всегда делались на стыке дисциплин.

– Значит, нужны энциклопедисты.

– Нужны энциклопедисты. Но тут дело в том, что ученый и так еле-еле успевает ознакомиться с информацией в своей области, потому что слишком много работ и знаний, и чем шире он пытается охватить область, тем меньше у него возможностей проверять получаемую информацию и оценивать ее правильность, ценность и так далее. В лучшем случае начинает развиваться верхоглядство, в худшем – мозг начинает некритично перемалывать и всякие непроверенные, но заманчивые гипотезы, которые воспринимаются как «результат исследований», и ученый ударяется в мистику. Уже нескольких человек так потеряли в программе подготовки гениев. Не физически потеряли, а как специалистов. Человек начинает нести чушь всякую, смешивает факты и плоды своей фантазии. Вот вторая задача – как этого избежать.

– Ну, это вообще-то мировые проблемы.

– А вы думали, мы вам, как пану прогрессору, предложим думать, как командирскую башенку в танковую башню вваривать? На это у нас конструкторы есть. А вы у нас товарищ из будущего, так что с глобальными задачами вам и карты в руки. Я, конечно, не требую сейчас решить, но подумайте. У вас взгляд все-таки свежий, альтернативный.

К бордюру подкатил старый зеленый «уазик-батон» с узкой желтой полосой на борту, на которой лиловыми буквами было выведено «Ремонт и обслуживание БКС».

– Это наш, – сказал Гаспарян. – Кстати, когда-то был вагончик прослушки.

– БКС, простите, это боевая космическая станция? – недоуменно спросил Виктор, глядя на ностальгически затрапезный вид экипажа.

– Это бытовые компьютерные сети. Аббревиатура такая.

Глава 2 «Берегите свою…»

– Нет, я все-таки одного не пойму, – возразил Виктор, устроившись на жесткой дерматиновой сидушке «батона» по ремонту БКС (а почему бы и не возразить, как человеку другого мира?). – Все-таки за бугром нам политики бомбой грозят уже полвека, но разум-то у них действует. Вряд ли они захотят сами себя уничтожать, и даже риск создавать такой. Может, с ними опять договориться на высшем уровне? Разрядка, мирное сосуществование, даже идею конвергенции подбросить. Коммунизм-то у вас совсем не такой, с каким они воевали, частник даже развивается, если в переводе на их понятия. Не дураки же они совсем.

– Не дураки, – вздохнул Гаспарян. – Вот если говорить с каждым по отдельности, то большинство не дураки. Но, понимаете, все это было в эпоху кейнсианства.

– В эпоху кого?

– В эпоху чего. Кейнсианства. Так у нас условно называется период, когда в капстранах государство влияло на имущий класс, чтобы не допустить революции. А где-то начиная с эпохи рейганомики, тэтчеризма – ну, помните, наверное? – в сознание масс вбивают идею асоциального бизнеса. Бизнеса без этики и морали. Асоциальный бизнес занимается только тем, что гребет к себе: увеличивает прибыль, себя считает перед обществом ничем никому не обязанным, а ему общество при этом обязано не мешать и даже создавать условия. То есть перед обществом не отвечают два вида населения: бомжи и бизнесмены.

– Это понятно, – согласился Виктор. – У нас это тоже, как его, пропагандируют.

– Ну вот. А в таком обществе государство уже не влияет на бизнес – он шире, он международный, надгосударственный, а государство, значит, его обслуживает, вот эту функцию извлечения прибыли.

– Не, а демократия как же? Разве там ее нет?

– Ну давайте мы вам доступ во Внешсеть дадим, спросите у соотечественников за рубежом, какая у них демократия… Вот такой результат: каждый из политиков, акционеров, промышленников, технократии там вроде гомо, так сказать, сапиенс, человек разумный, а вместе, как целое – ну, что-то вроде нежити. Только слепо вот эта функция грести прибыль, ничего больше – ни чувств, ни мыслей. Или как, знаете, кадавр, который у Стругацких. «Понедельник начинается в субботу» читали? Помните, что Роман там Выбегалле говорил? Что тот создает стандартного суперэгоцентриста, который сгребет к себе все материальные ценности, потом свернет пространство и остановит время, примерно так как-то. Так что либо человечество потребует от бизнеса глобальной социальной ответственности, либо бизнес сожрет человечество, ибо выторговал себе право тупо жрать. А пока человечество не встряхнется и не осознает, говорить с этими бизнес-функционерами, выступающими от имени своих народов, просто бесполезно.

– Но подождите… Может, это наивный вопрос, но почему у нас вообще должна голова болеть за всю планету?

– Ну а как вы думали? – воскликнула Светлана Викторовна. – Мы же высшая цивилизация, на нас и ответственность.

Салон был отделен от кабины водителя непроницаемой перегородкой с толстым стеклом. «Видимо, тут и вправду раньше было спецоборудование. «Высшая цивилизация…» Сверхчеловеки, что ли?»

– Ну, хорошо, – продолжил Виктор, – вы говорите, ответственность. Но тогда какого же вы провоцируете США и НАТО напасть на Югославию? Слабость нарочно демонстрируете? Давно бы сделали с югами военный блок, союзнический договор, что еще там… а так дразните пиндосов, то ли Союз будет защищать Белград, то ли нет. Вы этой Югославией перед носом у Клинтона вертите, чтобы он попытался цапнуть.

– Интересное кино, – хмыкнул Гаспарян. – С чего вы взяли, что политическое руководство страны сознательно провоцирует наших вероятных противников, а не придерживается гибкой неоднозначной позиции? Репрессивная политика ДКХП, к сожалению, приводит к нарушениям гражданских прав, что наше государство осуждает. Разве желание дистанцироваться от подобного режима – не естественная реакция наших верхов?

– С чего? У вас был первый попаданец. Так что вы прекрасно понимаете, что следующая мишень после югов – Россия, СССР. Не можете вы их сдавать, в чем бы этот их ДКХП ни замарался.

Гаспарян вздохнул:

– Ну что ж, Виктор Сергеевич… Вы взрослый человек, вы видите международную политику без иллюзий. У нас подсчитали, что в целом такой вариант – то есть если НАТО нападет в выгодной для нас стратегической ситуации – обойдется гораздо меньшими жертвами, чем если мы будем просто оттягивать время и дождемся, что НАТО нападет, лучше подготовившись, в более выгодной для него ситуации, используя какие-то наши временные слабости. Людей надо беречь… а стало быть, придется чем-то жертвовать.

– Но мы жертвуем югославами. Мы ими прикрываемся.

– Да мы рады с ними поменяться… Понимаете, так сложилось географически и исторически, что Югославия оказалась в это время в этом месте. Отказ – он только еще больше погубит ни в чем не повинных людей, вы хоть это поймите. После войны мы им все компенсируем… поможем. Это не то, что вы думаете.

– Людей тоже вернете?

Виктор ожидал, что Гаспарян будет возражать, приводить какие-то доводы, но тот тихо улыбнулся.

– Подумайте – предложите лучше. Обещаю, что внимательно изучат.

Наступила пауза. Спорить было не о чем.

«А ведь в нашей реальности просто разучились разговаривать, – неожиданно подумал Виктор. – Все больше кричат – на улицах, в сериалах, в рекламе, в телешоу, даже в КВНе, хотя там надо острить. Почему? Привычка от мо́белов? Или у нас теперь надо орать, чтобы услышали? Разучились слушать? Разучились искать информацию и только фильтруем то, что лезет в уши на каждом шагу?»

И вдруг Виктор поймал себя на том, что он и сам втайне хочет, чтобы война шла на третьей территории. Ну там послать помощь, защитить по дипломатической линии… Но чтобы подальше от наших границ. Все равно все «цивилизованные», когда наш народ жертвует собой ради кого-то, кроме себя, тычут нам в глаза нашим благородством и называют лохами. И вообще хорошо быть благородным, если ничем не надо жертвовать, а…

…А дороги у них ровные. Хоть и «буханка», но идет плавно. Как им это удается? Вроде тот же асфальт, не слишком новый, с трещинками редкими, потертый – вон камешки видны. А выбоин, волн – не видать.

– Здравствуйте, это не вы из ЖКО?^[36]

Женщина, которая окликнула их, когда они вылезали из «буханки» возле «Паруса», была из разряда мощных старушек. Такие обычно носят платки и большие бесформенные плащи или легкие стеганые пальто из синтетики; большая часть приехала из деревни в шестидесятых – семидесятых, подняла семьи и, отработав на производстве, ищет себе занятия, заполняющего время, – поковыряться в огородике, затеять ремонт в квартире или просто пойти по магазинам, даже если все есть, чтобы не терять чувства значимости в этой жизни. Только здесь пенсионерки обычно носят не платки, а вязаные шапочки, и пальто на них чаще твидовые или что-то в этом роде – любят натуральное, наверное. Позади нее на лавочке у перголы сидели еще три пожилые женщины меньшей весовой категории.

– Нет, – ответил Гаспарян, – мы из ремонта компьютерных сетей. Профилактика. Жалобы на домолинию есть?

– На домолинию жалоб нет, а вот посмотрите, что малолетние хулиганы сделали!

Неподалеку, у тротуара на газоне, стоял рекламный щит. Рекламные щиты здесь редкость, и привыкший наталкиваться на такие штуки на каждом шагу Виктор, живя здесь несколько дней, вообще не обратил на него внимания, а местные, видимо, замечали. Афиша на нем была социальной – зима, в отличие от нашей реальности, здесь наступает для коммунальных служб не неожиданно, и районные власти предупреждали граждан не лезть на неокрепший лед, не ходить возле стен домов, которые еще не оборудованы решетками от сосулек, приобрести заранее шипованные галоши на случай внезапного гололеда, если сразу не успеют сколоть и посыпать, ну и так далее. Надпись внизу плаката гласила: «Берегите свою жизнь». Кусок плаката из пленки-«спамоклейки» по краю был оторван, оставив от последнего слова лишь одну букву; впрочем, смысл в основном не менялся и был понятен.

– А что, у вас тут часто хулиганят? – спросил Виктор.

– Да это не наши, наши не могли. Это небось компания вязовских, с Вязовой аллеи. Они у себя боятся, а по другим бегают. Вот поймают их и заставят кусты стричь. Макаровна сразу и в ЖКО и участковому позвонила – безобразие, что ж это такое.

– Безобразие, точно! – донеслось со скамейки в глубине пластиковой беседки у подъезда «Паруса», позволявшей пенсионеркам отдыхать на воздухе и в непогоду. – Вот только что наклеили – и уже испортили. Что за народ!

– Да ладно уж тебе, Ольга, – возразила невысокая бабушка, худощавая, на коленях которой возлежал большой серый кот, недовольно топорщивший усы от уличной сырости, – забыли, что ли, как вон тут на стенах писали, как драки были? Не надо, сейчас молодежь лучше, чем была. Значительно. Вон внук говорит, у них в классе на первую четверть будет пять отличников, не круглых, правда. Но когда ж такое было!

– Неправда! И после войны все учились! Голодно было, а все старались учиться. Не будешь учиться – вон будешь всю жизнь пастухом за сорок рублей.

– Какой сорок? Ты хоть знаешь, сколько сейчас квалифицированный пастух в агрофирме получает? И без среднего не возьмут. Это ж ковбои, а не пастухи, их теперь в деревне все ковбоями зовут. Вообще вот еще поживу в городе и в деревню поеду. Тихо там и те же удобства. А пенсию туда перечислять будут…

– Ну что ж! Значит, будем ждать, когда подъедут! – резюмировала мощная старушка и продолжила, обращаясь уже к Виктору: – А что, вы и в воскресенье работаете?

Вот тут до Виктора дошел смысл присылки «батона». Если на нормальной машине привозить и отвозить все время – это перед местными расшифруются. «Наши люди на такси не ездят!» Ну, здесь, конечно, такси не роскошь, но вообще легковухи ограничиваются: слишком уж много в окружающей среде места занимают. А вот что на служебной с предприятия ехали, по пути до дома подбросили – это понятно. Это вполне по советским традициям, может, официально и не приветствуется, но в данном случае подозрений не вызывает.

– Да тут вопрос небольшой возник… Пришлось отвлечься от дел домашних.

– Ну, решили хоть?

– Ну дык… Для того и работаем.

– Светлана Викторовна, вы с нами едете или как? – решил подвести под дискуссией черту Гаспарян.

– Поезжайте, я здесь на троллейбусе, – махнула рукой Светлана. «Батон», довольно урча, укатил.

– Теперь с вами, – продолжила она, когда пенсионерки утратили к ним интерес. – Доренцова выехала, вместо нее вселен капитан Риденко Григорий Иваныч, он прикрывает вас в комплексе. Так что не удивляйтесь. Товарищ Риденко легендирован, как пенсионер-ветеран правоохранительных органов, холост и так далее. Будущие отношения – просто сосед, на лестничной клетке вас-вась. Понятно?

– Понятно. Варю на новое задание?

– Нет, в санаторий. Признаки нервного истощения. Новых хроноагентов не объявлялось, если это вас интересует.

– Вредная работа. Жаль…

– По городу теперь можете ходить без прикрытия. Только держаться рекомендуемых улиц, где есть наблюдение.

– Ситуация изменилась?

– Да, если бы Хранители хотели вас убрать, они бы просто перебросили вас в период немецкой оккупации, в облаву. Или до основания города, когда здесь дремучий лес и дикие звери. Судя по всему, они надеются, что и в нынешнем качестве вы сыграете свою роль. Мы не собираемся их в этом разуверять. Способ обеспечить и ваше участие, и ваше невмешательство мы сами подготовим. Так что не удивляйтесь и не волнуйтесь.

– Да чему уж тут волноваться… то есть удивляться… Это вам сейчас сообщили насчет смены режима, или вы принимаете такие решения?

– Вариант просчитан и согласован заранее, – ответила она. Легкий порыв ветра сбросил на ее лоб запоздалую каплю с молодого клена; она легко смахнула небесную влагу, и выражение ее лица стало немного беззащитным, словно она хотела о чем-то попросить. – Скажите, а вы не будете против… – тут она сделала небольшую паузу, – если я познакомлю вас с моей подругой?

«Иной способ наблюдения? – мелькнуло в голове у Виктора. – Или воспитание хроноагента, который должен обрести личные связи? Вряд ли они делают что-то просто так… хотя, если это не так важно и не регламентируется, они тоже люди, так что не будем спешить. Во всяком случае, знакомство само по себе ни к чему не обязывает».

– Я не против, – ответил он. – У меня здесь пока не так уж много знакомых.

– Тогда это где-то на следующей неделе. На сегодня что планируете?

– Отдохнуть и переживать ситуацию. Посмотрю, может, из бытовых мелочей чего не хватает, посуды… а, терку надо купить, в универмаге, наверное, есть. Как говорят, займусь хозяйством, хотя оно здесь хорошо налажено. Погода все равно плохая. Возможно, запишусь в видеотеку: хочется ознакомиться с новым советским кино.

– Ну что ж, желаю отдохнуть. На работу завтра не проспите… Вопросы какие-нибудь есть?

– Есть, – ответил Виктор, – а почему у вас гипермаркетов мало?

«Зачем я это задал? Хотя действительно странно. Товаров много, а ни одного нового не построили…»

– Надоели брежневские универсамы, – улыбнулась Светлана, – народ, очереди, запах подсобки, ящики, и нет того, что надо… Шучу. Гипермаркет – это культура личного автомобиля. Человек едет на личном авто и берет много. Гипермаркеты искусственно подстегивают потребление личных машин, а у нас их ограничивают из-за экологии. Вместо этого у нас развивают мелкие магазины в пешей доступности. Помните, в «Бриллиантовой руке»: «Наши люди в булочную на такси не ездят»?

«Только что об этом думал».

– Теперь наши люди могут ездить в булочную на такси. Состояние позволяет. Но незачем. Все рядом, что-то редкое можно по сети заказать. В магазине или прямо из дому.

Она сказала «из дому», с ударением, на «и́з», а не «из до́ма», и от этого старого, известного в Брянске речевого оборота сразу повеяло чем-то домашним.

– А сервис в мелких магазинах хороший, потому что конкуренция. Только не конкуренция самих магазинов, иначе будет хаос, а конкуренция торговых фирм за профильные магазины в каждом районе. То есть если в молочном упадет СОЭ – совокупная общественная эффективность, – то поддержку выиграет другая фирма, предложившая лучший рабочий план-обязательство по СОЭ, а сам молочный останется. А какие магазины нужны, это определяют три стороны – комитеты жильцов, отдел торговли райисполкома и предложения фирм.

– Интересный подход, – хмыкнул Виктор, – а как они это СОЭ определяют?

– А СОЭ – это компромисс между непосредственной прибыльностью магазина, с одной стороны, и создаваемой общественной прибыльностью. Методика сложная, но когда пошла компьютеризация, это все стало возможным считать. Теперь понятно?

– Да, – согласился Виктор, – вполне.

Пока что он определенно понимал то, что в его жизни начинается новая полоса и придется опять к чему-то приспосабливаться. И еще он хотел узнать, как это сразу и участие и невмешательство, но подумал, что на улице ему вряд ли будут об этом рассказывать.

«Ладно. Сами увидим. Придет время, разъяснят».

– И еще одна мелочь. Вам возвращают ВЭФ – если вы помните, это мобильник. Вы его найдете в своей квартире в секретере, второй ящик, слева в ящике. ПО обновили, теперь, если звонит кто-то из наших, первая восьмерка номера будет без одного пиксела сверху. Ну, вроде как дефект. Это значит, что канал защищен. Будьте внимательны.

– Уяснил… А если хакеры?

– Без «если». Ну, всего вам, а то я тоже спешу.

– Дом, дети?

– Дом, дети, личная жизнь, – виновато улыбнулась она. – Мы еще успеем поговорить. До следующего!

– Всего доброго! – машинально ответил Виктор, а сам подумал: «Да уж, куда я от вас тут денусь…»

Глава 3 Пипифакс в подъезде

– Здорово, сосед! Будем знакомы, Григорий Иваныч, меня вот к вам тут заселили.

– Очень приятно. Виктор Сергеевич.

– Не военный пенсионер, случайно? В приемке на сто одиннадцатом работать не доводилось? Был там один товарищ, ну до чего ж похожий, прямо вылитый.

Риденку Виктор увидел еще в коридоре – тот ходил с леечкой и поливал свои цветы. Был он совсем не похож на бодигарда – невысокий, щуплый, хоть и жилистый, и спереди на лбу у него была большая залысина. В постперестроечном кино бытует такой типаж сотрудников КГБ, и почему-то там их изображают противными; однако Риденко выглядел простым и добродушным, и его можно было скорее принять за советского бухгалтера или экономиста из планового отдела. То, как он поливал цветы, добавляя воду в тарелочки, а потом обстоятельно опрыскивая их листья из пульверизатора со всех сторон, выдавало в нем человека пунктуального. Неподалеку по коридору женщина выгуливала годовалого ребенка, а с другой стороны от них, чуть подальше, две пенсионерки обсуждали новости, найденные в сети, видимо, так и не привыкнув к чатам, а может, и привыкнув, просто случай поболтать подвернулся. Могли слышать.

– Нет, – ответил Виктор, – там не работал.

Он подумал, надо ли здесь говорить, что работал в Гондурасе, но Риденко уже сам перевел тему:

– В шахматы, случайно, не играешь?

– Да я как-то слабо. Давно не играл.

– Так я фору дам! Даже ферзя, если что. Я, знаешь, привык с детства, еще со школы в кружок ходил, а тут контингент незнакомый… Так что если настроение будет, заходи. Я блиц научу играть.

– А, ну если фору… Конечно. Я понял.

– Мне теперь на пенсии особо спешить некогда, так что я почти всегда дома. Мемуары пишу. Дела из практики там всякие, ну вот как «Рожденная революцией» хочу написать. Если выйдет, конечно.

…Войдя домой, Виктор по своей постсоветской привычке врубил пультом телик, чтобы нарушить звуками пустоту жилья; он так часто делал, когда дома никого из семьи не было и становилось непривычно тихо; затем он открыл холодильник и стал распределять по полкам продукты, которыми так и не удалось похвастаться в Российской Федерации.

По первой шел телемост с США; как при Горбачеве, его вели Познер и Донахью. Правда, обстановка в студии скорее напоминала «Суд времени» с Кургиняном.

– Тем, кто недавно к нам присоединился, напоминаем, что тема сегодняшнего телемоста – «Экономический механизм, свобода или плановость». Фил, продолжайте, пожалуйста.

– Yes, really^[37], – начал Донахью; впрочем, лучше, если читатель, как и зрители романовского СССР 1998 года, услышат его в переводе.

– Да, действительно, – начал Донахью, – в последние двадцать лет мы видим в СССР значительные изменения. Можно взять такую область, как производство легковых автомобилей. Я не могу здесь употребить слово «прорыв», потому что советские автомобили не соответствуют представлениям западных покупателей об автомобиле девяносто восьмого года…

– Но это потому, что у нас разные потребности, – заметил Познер.

– Хорошо. Вместе с тем я вижу, что советский автомобиль стал очень качественным и надежным. Я вижу исключительное качество изготовления: когда я в своем путешествии по СССР ездил на вашей машине «москвич», потребность посещать автосервис была значительно меньше, чем та, к которой я привык у нас в США. Машина рассчитана на меньшие скорости на дорогах, но это уже ваша ограничительная политика. Честно говоря, я бы хотел, чтобы у нас продавались автомобили вашего производства.

– Ну вот видите. Вы же сами признаете, что социализм позволяет выпускать современные и качественные товары даже в такой традиционно американской отрасли.

– Но, Владимир, если мы посмотрим на ваши реформы, вашу модернизацию, то это просто отход от социализма, отход от тех принципов, которые декларировал Сталин. Вы раскрепостили частную и корпоративную инициативу, у вас появился рынок акций. Да, он пока еще не свободен, но со временем вы придете к выводам, что свободное движение капитала позволит лучше повысить эффективность, быстрее реагировать на изменение потребностей, а всякие инновации получат объективную оценку инвесторов, которые будут вкладывать в них средства в соответствии с ценностью. Вы идете к капитализму, как и Китай, просто мы понимаем, что пока вы не можете сказать это открыто.

– Извините, Фил, но я вынужден констатировать, что вы так и не поняли разницы между нашей экономикой и вашей. У нас бизнес, предприимчивость, личная и коллективная инициатива служат обществу, а у вас общество служит не личности, как вы провозглашаете, а служит деньгам личности, личной наживе.

– Но у нас на Западе есть государства и социальная политика. Не все сводится только к прибыли. В любом штате, в любом маленьком городке, если политик не обеспечит рабочих мест, не обеспечит социальной помощи старикам, инвалидам, не будет развивать пожарную охрану, приводить в порядок дороги, допустит загрязнение окружающей среды, он утратит доверие избирателей. Демократия дает обратную связь, благодаря которой создаются общественные блага. Государство, как Робин Гуд, берет у богатых и раздает бедным.

– То, что вы говорите, – это теория, вроде нашего старого учебника по политэкономии, второй том. В жизни вся ваша политика – это такая большая попытка Остапа Бендера притащить инвесторов в Васюки. Вместо серьезного изучения, что и как надо развивать для богатства страны, – провести олимпиаду или чемпионат мира, вывесить иллюминацию, устраивать на площадях лазерные шоу, пустить скоростной поезд, собирать встречи в верхах и саммиты и обещать, что на эту яркую блесну с перышками будут клевать жирные финансовые крокодилы. Чтобы при этом не утратить, как вы говорите, доверия избирателей, ваши политики кидают перед выборами разные подачки. Примерно как компания, которая не может снизить цен и повысить качества сервиса, но привлекает покупателя чем? Устраивает лотерейки, дарит шарфики и кружечки с фирменной эмблемой, спасает редких животных, занимается мелкой благотворительностью. Устраивает такое казино, которое сделает богатыми счастливым только хозяина казино.

– Да, вы отчасти правы, популизм существует, но у нас есть и политическая конкуренция. Чтобы удержаться в политике, надо не только придумывать разные трюки для предвыборных кампаний. Долго манипулировать мнением домохозяек нельзя – ситуация в экономике ухудшится, и тогда придет другая команда.

– Фил, ну какая разница, одна команда, другая команда? Главное, что кто бы у вас ни пришел наверх, они будут заложниками этой ситуации, и им, как и Остапу Бендеру в Васюках, остается только одно – тянуть время, пока не будет доиграна последняя партия, и тогда придется прыгать в окно, не думая, на каком оно этаже.

– Владимир, у меня есть кассета фильма «Двенадцать стульев» в переводе, не стоит так подробно рассказывать.

– Серьезно? Я очень рад, что наше искусство проникает к вам.

– Я скажу больше: этот роман несколько раз экранизировали за пределами России. Но, на мой взгляд, этот роман не только об афере. В нем показано, что человеку нужна деловая свобода. Главный герой понял эту свободу неверно и попадал в комические положения. Но ведь сама свобода – это естественная ценность, которую человечество завоевало в течение всей своей истории. Например, общеизвестно, что в России свобода политической сатиры заканчивается на уровне управдома. А в нашей стране каждый человек имеет право критиковать президента, например, за то, что в подъездах не убирают.

– Понимаете, Фил, у нас незачем ругать президента за грязь в подъездах, потому что теперь в СССР нет проблем с подъездами! И именно потому в подъездах чисто, что президент у нас подъездами не занимается. Ими занимаются жилкомхозы. Если они что-то недорабатывают, то вопрос с жилкомхозами решается на уровне райисполкомов, не выше. Здесь та же система, как в ваших фирмах компьютерной поддержки. В райисполкоме есть служба первого эшелона, она работает непосредственно по жалобам с ЖКО, решает непосредственно сам вопрос, выясняет, почему коммунальщики не сработали. Служба второго эшелона в райисполкоме анализирует инциденты, выясняет общие причины и готовит директивы и нормативные документы, которые устраняют сами причины недоработок, недостаточную обеспеченность, например, ресурсы перераспределяет и так далее и, со своей стороны, подает наверх предложения, как улучшить работу. Все, вопрос снят, потому что уничтожена сама причина, по которой возникал вопрос, ему взяться неоткуда. Поэтому в облисполкомах уже вообще подъездами не интересуется, они выясняют, как работают системы поддержки в райисполкомах и отлаживают их, как Билл Гейтс свою Windows 98. Каждый делает свою работу, а не устраивает шоу на публику.

Донахью, по-видимому, не был в курсе таких изощренных тонкостей клининговой политики страны нетрадиционного коммунизма; однако долг журналиста и азарт спорщика заставили его не смущаться и продолжать. Шоу маст гоу он.

– Но, Владимир, здесь опять-таки вопрос ситуации и ценностей. Если в конкретной ситуации свобода может быть невостребована, это не значит, что она не должна существовать как ценность. Невозможно все предусмотреть и заранее создать идеальный порядок. Всегда будет ситуация, когда человек, личность будет нуждаться просто в безусловной экономической лкомах уже вообще подъездами не интересуется, они выясняют, как работают системы поддержки в райисполкомах и отили политической свободе, и эту свободу обязаны ему обеспечить политики.

– Фил, ну как можно сочетать два слова: «западные политики» и «свобода»? Давайте скажем себе честно: западные политики – это холуи. Это люди, которые ищут способов угодить инвесторам, чтобы они вложили деньги именно в их страну, в их штат, в их город. Вот всеми этими трюками, о которых мы уже говорили, вплоть до проведения олимпиад и футбольных матчей, чтобы привлечь к себе внимание, они отрывают средства от того, что непосредственно населению нужно. Им нужно не благосостояние, им нужен имидж, видимость перед денежными мешками. Если инвесторы начнут заходить в подъезды, чтобы отправлять там естественные надобности, то в подъездах повесят пипифакс!

«По второму кругу пошли», – констатировал Виктор и переключился на следующую; на экране появился мультяшный Мурзилка, не тот, желтый и похожий на медведя, к которому привыкли наши дети, а ранний – вихрастый пацанчик с фотиком. Он летел по черному звездному небу в большой, похожей на мыльный пузырь, стеклянной кабине спутника.

«Много лет лежат в музее бомба и снаряд, на Земле и мир и дружба!» – летело из динамиков. Виктор переключил на третью. Там шла какая-то лирико-производственная драма, и герои объяснялись на фоне цветущих вишен, зеленого уголка психологической разгрузки во дворе троллейбусного депо.

«Пусть это будет», – решил Виктор. Ему почему-то вспомнилась давешняя сцена в нашей реальности, в троллейбусе, где пассажиры возмущались, что эти тролли (вид транспорта) стали редко ходить, а кондукторша отбивала их претензии:

– Почему вы мне это говорите? Это не я решаю, как им ходить!

– Как это не вы? Вы скажите начальству, что народ недоволен!

– Сами скажите начальству! Мы при чем?

– Ну как же? Вы же одно предприятие?

– И что, что одно предприятие? – кричала кондукторша, которой надоело выслушивать каждый день одни и те же жалобы. – Вы поймите, что мы – рабы! Мы – рабы!

«Господи, – вдруг мелькнуло в голове, – да что же это за свобода такая, где люди сами называют себя рабами?»

И еще он подумал, что первые советские учебники русского языка начинались словами: «Мы не рабы, рабы – не мы». Или примерно так.

А ведь с этих слов должен начинаться любой учебник родного языка в любой стране, считающей себя свободной и демократической.

Виктор окинул глазами комнату: какое-то двойственное чувство рождалось у него в душе, полуприятное-полупечальное; оно теребило его изнутри, не давая возможности сосредоточиться и обдумать свою дальнейшую жизнь в этом мире. Так иногда бывает во сне, когда попадаешь в город, в котором когда-то жил, видишь привычные места и встречаешься с давно забытыми знакомыми, и внезапно нахлынувшее счастливое детское нетерпение смешивается с чувством тоски и даже некоторого отчаяния, что все оказывается совсем не так, как человек это себе представлял, и что-то безвозвратно утрачено; тяжесть этой утраты, ощущение безнадеги давит на сердце, не позволяя охватить вас чувству безмятежной веселости.

«Странно, Познер в нашей реальности говорил об Америке совсем другое и тем паче никак не мог сказать о холуях… – подумал он. – Его заставляют так говорить? Вопреки убеждениям, вопреки тому, что он видел за рубежом? Или наоборот – другая история, другая реальность создали иного Познера, который искренне думает и говорит не так, как у нас? Или… или…»

Внезапно Виктор понял, что вызвало это странное тягостное чувство. Последние лет двадцать из него пытались вытравить десятилетиями взращиваемый советской властью культ жертв фашизма, точнее, заменить его на культ жертв политических репрессий, и теперь его подсознание сложило этот факт, как кусочек китайского пазла из киоска на остановке, в одну картинку с телемостом и сценой в троллейбусе.

«Если сменили жертву, значит, сменили врага».

Есть такое выражение – «внутренний голос». Сейчас Виктору казалось, будто это сказал не он, а вот этот самый Внутренний Голос.

«Раньше была холодная война и внешний враг, – продолжал холодно рассуждать Внутренний Голос. – Жертвы внешних врагов нужны, чтобы каждый из нас был готов взяться за оружие и уничтожать этих врагов. Просто взять и убить человека трудно. Это против природных инстинктов. Надо, чтобы во враге видели нелюдь, хищника, одного из зверей. Для этого надо показывать его жертвы, кровь, растерзанные трупы. Сейчас у нас культ жертв бывшей власти. Значит, враг – бывшая власть. Но если она бывшая, то кого теперь демократы от нас хотят, чтобы мы убивали, какого врага? Оппозицию? Или часть народа, которая пойдет за ней?»

«Бр-р-р! – сказал себе Виктор и помотал головой. – До чего только не додумаешься в этом обществе сталинизма. Все-таки влезли в мозги изнутри. Надо отвлечься».

Первое, что пришло ему в голову, – это заняться уборкой квартиры. На кухне, под раковиной, он нашел ведро и тряпку; приоткрыв окна, пустил насквозь по комнатам и коридорам холодный ветер, отдававший сырой, погружающейся в дрему землей, и вместе с ветром в его жилье ворвался привычный шум улицы, голоса, шелест редких машин и отдаленный гул троллейбуса. Когда Виктор полез на стул протирать наверху гардероба, его охватил легкий азарт; он вдруг подумал, что может обнаружить какой-нибудь жучок или узнать, где спрятана видеокамера. Надев поролон на палку, он начал двигать мебель и смахивать пыль за ней и под нею, но так и не обнаружил ничего, кроме пыли и под диваном огрызка карандаша «Конструктор», твердо-мягкого, который к средствам наблюдения явно не относился. Либо шпионских штучек здесь не было, за их ожидаемой бесполезностью перед изощренным умом пришельца из будущего, либо, напротив, их запрятали так, что и пришелец не догадается. Виктор даже повернул к свету задние стенки телевизора и монитора и заглянул внутрь корпусов через вентиляционные щели. Ничего подозрительного видно не было, как, впрочем, и скоплений пыли: по-видимому, электронику здесь периодически чистила служба сервиса.

«Окна! Как я забыл!»

От коробочек и проводов не осталось и следа; стекла и рамы сияли чистотой, и от них исходил слабый, еще не выветрившийся запах цветочного освежителя, что добавляют в чистящие средства. Виктор мог поклясться, что пару часов назад, когда он, казалось бы, навсегда покидал эту квартиру, все хозяйство было на месте. Он повертел головой, пытаясь вспомнить, что же еще появилось или исчезло в его отсутствие; все остальное оставалось вроде бы на своих местах, только красный «Турист» на столе-книжке все время бросался в глаза, диссонируя с обстановкой. Виктор взял приемник с желанием спрятать его куда-нибудь в стол или секретерный ящик, но, повинуясь внезапно мелькнувшей идее, включил его и стал водить по стенам, перещелкивая с одного диапазона на другой. Треск усиливался там, где должна была быть скрытая проводка к розеткам и выключателям; большего обнаружить не удалось, никакого шипения или свистов, что показывали бы на гармоники радиосигнала. Впрочем, для такого дела можно было забацать оптоволконо или – чего проще – витую пару домолинии. В конце концов он махнул рукой и вернул свой импровизированный детектор на стол-книжку.

«А может, в нем самом? Да и шут с ним со всем».

Закончив мыть пол и вывесив тряпку на балконе, он вдруг вспомнил, что уже пятый час, а он с этими неудачными переходами так и не пообедал. Тянуть с готовкой уже не хотелось: разве что потом, на ужин.

«Здесь, говорили, внизу буфет есть, – вспомнил он. – Надо будет перекусить, а потом докупить в хозяйственном, если какой ближний еще работает, по мелочам, чего для быта не хватает. Ну, иголки там, нитки разные, посмотрим. Ах да, и ценный веник с совком – налицо упущение. Похоже, я здесь надолго…»

Глава 4 Не хлебом едины

– На первое у нас только мясной бульон и куриный. В чашках. Мы же буфет.

Хрупкая девчушка лет шестнадцати со светлыми волосами и челкой внимательно глядела на Виктора. Гудел холодильный прилавок, и где-то под потолком расплывалась мелодия «Одинокого пастуха» Ласта (кстати, здесь в общепите она очень популярна). Девчушка ждала ответа, смотрела в глаза и теребила пожелтевший кирпичик старой «Электроники»; на кончике носа ее пробивалась россыпь веснушек, и худенькие колени в сетчатых колготках чуть выглядывали из-под белого передника. Почти как школьница.

– Простите… А вы здесь кого-то подменяете?

– Нет, я вообще в техникуме учусь и здесь работаю. Здесь рабочий день короткий. А людей везде не хватает, вот студентов и набирают. Заодно практику засчитывают.

– Тогда дайте куриный бульон в чашке. А на второе что?

– Пельмени со сметаной, с маслом и с уксусом. Блинчики с мясом и с творогом.

– Двойные с творогом. И еще стакан сметаны, томатного, два хлеба и сочник.

– Пять двадцать одна с вас.

«Когда эту продовольственную начисляют, в конце месяца? Ладно, пока хватает».

Он взялся за края подноса и обернулся, куда бы сесть. В принципе все равно. Шесть столиков, и все пустые.

– Простите, ведь вы, кажется, долго за границей работали?

Девчонка все смотрела на Виктора, и он заметил, что у нее синие глаза. «Почему она спросила про заграницу? Связная? От кого?»

– Да. В одной из дружественных стран, скажем так.

Здесь легко недосказывать, еще раз пришло в голову Виктору. Народ привык к тому, что есть вещи, о которых спрашивать нельзя. Если человек говорит «в одной из стран», то, с понтом, нельзя спрашивать в какой. А иногда и без понта.

– Вы там с интернетом не работали? Вы же вроде компьютерщик?

– Да. Правда, скорость маленькая. Пятьдесят шесть ка.

«Интересно, для нее это маленькая скорость или?..»

– Скажите, а что там говорят в их бордах, когда доллар лопнет?

– У вас сбережения в долларах?

– Смеетесь… У нас все знают, что когда доллар начнет лопаться, Клинтон начнет войну. И все их правозащитники, пацифисты будут «за». Потому что им страшно потерять деньги. Там-то государство о них не позаботится.

– Ну, правозащитники, что правозащитники… Советский народ войны не допустит.

– Вы в это действительно верите?

– Да. Теперь, когда я столько увидел здесь и понял… извините, это звучит как газетный штамп…

– Ничего. Спасибо. Если вы так говорите, наверное, это так.

– Ну что, собственно, я… Я же не политик, не этот, не президент СССР.

– Со стороны виднее. Спасибо. Заходите к нам…

Виктор поставил поднос на столик у окна. За тюлевой занавеской алели граммофонные трубы цветов филлокактуса. На стеклах вновь повисли капли. «Во черт, хоть бы прекратился. Надо бы перед сном прошвырнуться куда-нибудь, воздухом подышать».

Пить горячий, наваристый бульон из чашечки было немного непривычно. Последний раз он так его пил на лыжных соревнованиях лет двадцать назад; был ветер, все здорово перемерзли, и он немного боялся, что жир застынет в озябшем теле. Хлопал полог палатки, где на столе быстро каменели бутерброды с колбасой и салом, а потом Федька Дралев достал «Сибирскую», и все как-то быстро адаптировались…

– Извините, не занято?

К его столику подошли двое в легких смесовых куртках. Один из них, лет тридцати пяти, высокий, белобрысый, был в очках с прозрачной оправой с узкими стеклами, другой потемнее. На подносах пельмени со сметаной, кофе и булочки. Виктор оглянулся: все остальные столики были свободны.

«Почему именно за этот? И кто это? Из КГБ? Слишком уж неестественно. Они бы сели за другой и наблюдали. Тогда кто? Похищение? Или из ОПГ? Штыра имел какие-то связи? Что делать?»

– Да пожалуйста, – ответил он, – столик ничем не лучше и не хуже других.

– Да это верно, – объяснил белобрысый, – просто мы обычно за этот столик садимся.

– А, тогда понятно. Тогда извините, не знал, а то бы за другой сел.

– Ну что вы, что вы! Это мы вас, наверное, стесняем?

Виктор пожал плечами:

– Нет, конечно, не стесняете. Столик большой, системных ресурсов хватит.

– Тоже из ГК РЭП?

«ГК РЭП… Это было на вывеске «Кремния». Что-то из хайтека?»

– Почти. Из «Коннекта».

– У-у, слышали. В «цветнике», стало быть? А мы из «Союза». Это на Отрадной. Там микрорайон теперь за линией расширяют, в Октябрьском, там посуше. А пока временно здесь в социалке, ближе не нашлось.

– Дом далек, зато комплекс нормалек, – вставил другой, – в Октябрьском тоже по новому проекту и социалки и многоквартирные. Завод много строит. Вы, случаем, не электронщик?

– Нет, – ответил Виктор, аккуратно разделывая блин вилкой на отдельные полоски, – я постановщик.

– О! Слышь, Волоха, а Желнин говорил, что ему постановщиков треба. Вот как цифровые АТС подкинули… Не пойдете к нам? Я, если надо, с Желниным поговорю.

– Большое спасибо. Знаете, я подумаю. Все время дергаться с места на место – это тоже так как-то…

– Не, ну не матрас, конечно, с кондачка никто так не решает. А я в триста восьмой, если что, стучитесь.

Через полминуты мужики – одного из них, как уже понял читатель, звали Владимиром, а второй оказался Павлом – оживленно обсуждали между собой производственные вопросы, поглощая пельмени в фоновом режиме. Собственно, еда их мало интересовала. Примерно так, как в «Операции «Ы» Шурик и Лида ели сосиски, готовясь к экзаменам.

«Не потому ли еда советских времен кажется многим такой вкусной, что за нею думали о другом? – размышлял Виктор. – Читали, говорили о работе и последнем матче с чехами, ломали голову над вариантом компоновки и о том, как из обрезков создать стильный, ни на что не похожий кухонный буфет? А те, которые ни о чем не думали, ели и плевались?»

Впрочем, блинчики в буфете были очень даже вполне и, в отличие от того, что порой продают в замороженном виде в нашей торговле, походили на подрумяненные аэростаты, раздутые аппетитной массой творога; их ломтики дышали ароматным паром и сами просились, чтобы их отведали.

– Слышь, чего… А я все-таки нашел, отчего кроссплата на «Соже ноль три» сдыхала.

Эти слова высокого блондина были обращены к Павлу; тот разом издал возглас «И чего?» и словно стал на паузу с открытым ртом; на вилке в его руке замер вывалянный в сметане пельмень, не донесенный до места назначения.

– Вот этот тридцать второй кондюк, что возле радиатора, – и тут рука Владимира, как плоттер, заскользила над его тарелкой по невидимым проводникам, – усыхает, но не дуется. Поэтому снаружи не видно. Выпаиваю, меряю, – ан емкость-то меньше девяти вместо двадцати двух. Новый ставлю (и тут вилка Владимира опустилась на пельмень, как деталь в отверстия платы), и все, опять генерит.

Вилка описала привычную траекторию, отправив в рот заждавшееся кулинарное изделие. Павел, очнувшись, поспешил довести до конца операцию со своим.

– Не, ты погоди, – возразил он, – а как же тогда у Зарифова считали? Модель нагрева?

– Ну плоский жгут там должен быть в одном месте, а по конфигурации вэ-второй его кладут ближе к АЛУ^[38]. Ну иначе там не подлезть к разъему СПП^[39], а когда терму по рассыпухе считали, это еще не знали, насчет монтажа. Надо экран ставить и отклонять поток на жалюзи…

«Они этим живут», – подумал Виктор, слушая этот разговор, понятный постороннему не больше, чем средневековое парижское арго. Когда-то и он этим жил, это было в конце восьмидесятых, и в буфете возле корпуса КБ, поедая камбалу в тесте – почему-то тот буфет запомнился Виктору среди других столовок того же спрятанного в соснах промышленного гиганта именно камбалой в тесте, – они точно так же забывали обо всем, рассказывая о режимах микросхем и профилограмме ведущего вала после полировки. Они этим жили. Все кончилось внезапно, словно их переместили даже не в иное время, а вовсе на другую планету, по цехам и отделам гулял страх, и все начали сразу как-то сторониться друг друга, и начинаемые по старой привычке разговоры быстро переходили на вопрос, сколько в этом месяце выдадут и выдадут ли вообще. Здесь еще сохранялось движение, но завод внутри себя уже умер, ибо существовал раньше на этой самой общей энергии тысяч людей, готовых забывать обо всем на свете ради пульсации его многочисленных кровеносных сосудов. Жить стало нечем, да и не на что; и тогда Виктор решил полностью перейти в область, с которой он был давно знаком, но которая до того момента была как бы в тени его деятельности, и все его достижения в ней были порождены целями основной работы. Он решил стать айтишником.

«Кстати, в нашем буфете были полуфабрикаты, – почему-то вспомнилось ему. – А почему их здесь не видно? Выпечка, блины, пельмени… Все, что можно съесть здесь. А полуфабрикатов нет. Это же удобно – расширить ассортимент: выручка поднимется. Хотя… А кому в голову в этой реальности придет пойти сюда за полуфабрикатами? Они же в любом гастрономе. Это у нас их надо было искать… в домовой кухне, например, или вот на заводе, за забором, только для работников предприятия. А здесь естественно в буфет ходить есть, а не за покупками. Ну, разве что за горячими пирожками… Стоп, так продают здесь горячие пирожки, в палатках. На бульваре Информатики попадалась, на Ленина, на Красноармейской, на Фокина, на Дуки… да везде они здесь есть, просто необходимости не было пирожками-то питаться, вот в глаза и не бросается. Так что в буфет здесь пойдут есть… или поговорить о конденсаторе, который сдох и не вздувается. Кстати, последние годы проблема с этими кондюками… на материнках, в блоках питания… Копеечная деталь, а порой из-за них тыщи выкидывают. Что-то качество начало падать, да и, что интересно, цены не снижаются…»

За размышлениями тарелка Виктора незаметно опустела, и он поймал себя на том, что допивает томатный сок со сметаной, толком не разобрав вкуса. «Вот и я в это общество интегрироваться начал», – вздохнул он и потащил поднос на мойку.

«А впрочем, – спохватился он, оставив позади расслабляющую прохладу буфета, – вот я, допустим, сейчас попил бульона, съел блинчики, сыт и доволен. Что дальше мне надо? Выбор из двадцати разных блинчиков? Или из двухсот? Одни из которых свирепо дороги, а в других микропримеси творога надо искать в лаборатории?»

Перед лифтовыми дверями приятных персиковых тонов столпились в ожидании люди. Ждать не хотелось. В теле непривычно струились ощущения тепла, свободы и легкости. Не раздумывая, он свернул направо, толкнул белую, облицованную пластиком металлическую ручку и вышел на неширокую лестницу. Здесь на площадках не стояло цветов; бежевые плоскости стен, серый в крапинку бетонный пол, овальные плафоны редких светильников дневного света под потолком и светло-серые струны перил создавали впечатления пустоты, прохлады и одиночества. Двустворчатые стеклянные двери отсекали шум коридора, окна были закрыты, и тишина этого рукотворного ущелья рождала в душе чуть смутную тревогу. Казалось, здесь все намекало на то, что этот путь создавался как аварийный, и даже надписи рубленым шрифтом – «1 этаж», «2 этаж» – наводили на мысли о гражданской обороне.

Он начал подниматься наверх: звуки его шагов, словно легкий пар, поднимались в пролете и медленно гасли где-то там, где потолок чернел отверстием чердачного люка. Пройдя два или три марша, Виктор заметил, что к эху его шагов добавился отзвук других, более торопливых и частых; хлопанья двери он не слышал, да и не мог, потому что двери по периметру, видимо, для сбережения тепла, были отделаны мягкой резиной, а наверху створок стояли доводчики, охраняя по ночам безмятежный сон жильцов от ненужного шума. Кто-то спускался навстречу вниз по лестнице; вскоре до Виктора стали долетать и пока еще невнятные звуки речи, постепенно усиливаясь и складываясь в слова:

– Нет, ну погоди… Ну я не понимаю, как это можно. Что значит? Что? Ну а что еще можно подумать?.. Нет. Нет, я решительно не понимаю…

Навстречу Виктору спускалась женщина немного старше тридцати, в мягком длиннополом брючном костюме в стиле корнуолл, из твида табачного цвета, со свободным блейзером, высокий воротник которого был прикрыт небрежно повязанным красно-коричневым шарфом. Виктору сразу бросилось в глаза ее лицо: вздернутый носик придавал даме некоторое сходство с пани Катариной из «Кабачка 13 стульев», правда, эта женщина была чуть-чуть пополнее, но это отнюдь не лишало ее фигуру стройности. Ее черные, на низких широких каблуках, туфли чем-то напоминали мужские полуботинки, но все это как-то вписывалось с костюмом в один образ, удачно сочетая экстравагантность с консерватизмом, аристократический изыск – с простотой и удобством. Светло-каштановые волосы слегка растрепались от быстрой ходьбы; в руке она держала серебристый мобильник округлой формы, похожий на лодочку от старых парковых качелей.

– Нет, ну что я должна объяснить?.. Конечно нет… И что именно? Ну это можно объяснить?… Нет, ну почему…

Ее шаги уже доносились снизу; внезапно взгляд Виктора, внимательно смотревшего себе под ноги, наткнулся на яркую обложку валявшегося на ступеньках журнала «Аналоговые системы». Журнал был чуть пообтрепан, и когда Виктор поднял его, оказалось, что он был за 1992 год.

– Эй! Это не вы потеряли? – крикнул он, перегнувшись через перила.

Шаги внизу на мгновение замерли: тотчас же они послышались вновь, теперь уже приближаясь. Вскоре в пролете мелькнуло красно-коричневое пятно шарфа; женщина поднималась, запихивая на ходу серебряную мобилу-лодочку в сумку и застегивая пуговицы. Виктор начал спускаться ей навстречу, спокойно и не торопясь: что-то подспудно его настораживало.

– Да… спасибо… Это обронила я… – немного растерянно и запыхавшись произнесла она. Виктор молча протянул ей журнал, тоже почему-то смутившись и не зная, что сказать.

«Журнал. Лестница. На лестнице мы впервые встретились с Зиной. Там, во второй реальности. Споткнулась на лестнице, случайно. И здесь – журнал, случайно. Паранойей попахивает, но вдруг это не просто журнал?»

– Что вы на меня так смотрите?

Ее глаза с длинными ресницами уперлись в Виктора, как будто отстраняя; но в их глубине мелькнула какая-то непонятная печаль и невысказанное желание что-то объяснить, а губы тронула едва заметная улыбка. Впрочем, она тут же угасла, а лицо приняло нарочито строгое выражение:

– Нет, я не дочь Натальи Селезневой. И мы не знакомы.

– Ну и прекрасно… – сам не понимая почему, неуверенно протянул Виктор. – Я тоже не знакомлюсь на лестницах.

– Не верю, – быстро ответила она и тут же, спохватившись, добавила: – Но это хорошо. Всего вам доброго!

И она быстро побежала вниз, держа журнал в правой руке; вскоре Виктор услышал, что шаги ее замедлились, но через пару секунд опять быстро застучали каблучки, зазвенела пружина двери, и затем все стихло.

Глава 5 Война за Луну

Виктор Сергеевич стал замечать за собой уплотнение времени. И он не знал, как это объяснить. Может быть, это было уплотнение времени по Ому, то есть увеличение концентрации Осознания. Но, как это ни странно, ряд путешествий по другим мирам не помешал Виктору остаться материалистом.

Может быть, это было уплотнение биологического времени по Вернадскому, и, значит, в этом виноваты пептидные и стероидные гормоны, маркирующие начало и длительность периодов онтогенеза. Но как перевести это на русский, Виктор не знал, он просто случайно это слышал.

Может быть, это было уплотнение времени по Ролану Быкову. Вот этого объяснять не надо, его знаменитое «Лег – встал, лег – встал – с Новым годом!» все знают.

В общем, выбираем учение Ролана Быкова, как интуитивно-понятное.

Короче, в этот воскресный вечер Виктору вдруг показалось, что он вернулся куда-то в дошкольный период своего бытия. Сутки растягивались до бесконечности, и ждать хотя бы пятнадцать минут было невыносимо. «Интересно, это просто от новых впечатлений, или все эти переходы что-то меняют во мне физически? И не произойдет ли в один момент чего-то такого… Нет. Не будем думать. Надо жить, пока есть к этому возможность, не упуская ни одного часа, ни одной минуты…»

Он решительно нажал на кнопку двери Риденки. Сосед появился на пороге в большой застиранной футболке, на угасшей белизне которой смутно голубели остатки большой заглавной «Д» в окружении полувыведенных пятен краски, и в больших, похожих на шаровары, новых трениках цвета морской волны; растоптанные вылинявшие кроссовки дополняли картину.

– А, Сергеич! Ну, заходи.

– Да нет, простите, я не за этим. Можно у вас для стирки еще таз одолжить? А то в ванной только один, и какая-то странная корзина, как для кошек.

– Для стирки, для стирки…

– Ну да, для стирки именно как для стирки.

– А, для стирки! Так это… Внизу там, в цоколе, прачечная есть. Вот в эту корзину одежду ложут и туда несут.

– А, все, спасибо. Вы извините за беспокойство.

– Да какое беспокойство, что тут… Заходи.

То, что Риденко назвал прачечной, оказалось продолговатым залом, отделанным крупной плиткой под серый мрамор; вдоль прохода стояли автоматические стиральные машины с баками на четыре кило, а в конце – диванчики, где можно было подождать результата, если влом мотаться туда-сюда до квартиры. Цветы были и здесь: над диванчиками свисало из керамических кашпо что-то вроде длинных лиан с большими овальными листьями. Несколько пенсионерок с такими же, как у Виктора, корзинами обсуждали вопросы здоровья и работу медпункта на первом этаже: «Вот Лидочка, по-моему, более внимательно выслушает… А тонометр у вас уже вернули из ремонта?» Судя по возрасту, они помнили и Великую Отечественную, и холодную, и теперь многолетнее течение налаженной жизни, то бурное и стремительное в молодости, то тихое и светлое к годам преклонным, убедило их в незыблемости мирного бытия.

– А вот мы у кого спросим… Молодой человек!

Виктор сначала не понял, к кому был обращен этот вопрос; через пару секунд до него дошло, что он действительно годится дамам в сыновья.

– Молодой человек, скажите, теперь ведь не надо будет запасать соли и спичек? Теперь говорят, война будет за Луну.

– Медь там нашли на Луне, я слышала…

– Подожди, Сергеевна, дай вопрос закончить, а то ты всегда перебиваешь. Говорят, только на Луну будут посылать территории делить, а спички будут. Я, если что, пьезозажигалку припасла, но пока не пользуюсь.

– Да зачем тебе пьезозажигалка? У всех плита автоматом.

– Ну, мало ли, может, одолжить кому. Так что там болтают?

Соль и спички, подумал Виктор, опять спички и соль. Странно, почему всегда этот набор, а не крупа и макароны или цистерна воды без радионуклидов. Хотя… Этого добра проще запасти надолго. А крупы все равно нужен подвоз.

– Я бы не спешил, – ответил он как бы после некоторых размышлений, – есть шанс, что мирно поделят.

– Ну вот! А что я говорила?

– Ну хоть бы договорились оне. Хочется спокойно пожить и к подруге в Мариуполь съездить.

«Мариуполь в Жданов не переименован, – мимоходом отметил Виктор. – А, впрочем, может, и переименован, только помнит по старому названию… Да какая разница, Мариуполь не Мариуполь…»

Вставляя ключ в замок своей квартиры, Виктор услышал за дверью приглушенную музыку. Он мог поклясться, что не включал ни телевизора, ни приемника, ни радиоточки.

Риденко оказался на месте. Он прикрылся светлой курткой, под которой было не видно кобуры, и, оглянувшись по сторонам, осторожно вышел в коридор.

– Это у вас мо́бел, – сказал он, подойдя к двери Виктора и прислушавшись, – вам звонят.

– Вы… это точно?

– Точно. Если сомневаетесь, я посмотрю.

Он бесшумно повернул ключ («Интересно, – подумал Виктор, – бесшумность замка здесь плюс или минус?») и через полминуты вернулся, держа в руке черный ВЭФ, заливавшийся мелодией «Типперери».

Виктор взял мобильник в руки. Первая восьмерка номера на дисплее была без верхнего пиксела. Он хотел переспросить у Риденки, но обнаружил, что тот как-то незаметно исчез. Оставалось только нажать ввод.

– Здравствуйте, Виктор Сергеевич, – послышался из трубы ровный мужской голос, – это ваш коллега беспокоит. Ничего, что в такой поздний час?

– Нет вроде, я еще спать не ложился.

– Скажите, у вас нет привычки дышать перед сном свежим воздухом? Тем более что сейчас нет дождя и потеплело…

– Ну, когда как… А что, надо?

– Не затруднит ли вас прибыть сейчас на Набережную, возле «Дружбы», аллея на самом берегу Десны, прямо от фонтана? Я бы не стал вас беспокоить, но вот такая необходимость есть.

– Хорошо… Как я вас узнаю?

– Я сам к вам подойду. Если вы согласны, я жду на месте.

В трубке послышались гудки. Виктор тут же бросился к Риденке.

– Я в курсе, – ответил он, – идите спокойно и не волнуйтесь.

– А что, есть причины волноваться?

– Человек всегда найдет причины волноваться. Сейчас это не нужно.

– А что, с кем…

– Там узнаете.

…Над Набережной плыли подсвеченные багровым заходящим солнцем лиловые кляксы облаков, растрепанные и лохматые, свежий ветер морщил лица многочисленных луж, словно хотел их сдуть с шестигранников бетонной брусчатки. От заречных домиков тянуло дымком из труб, и в негромкий нежный голос Валерии, что пел об улетающих на юг птицах, вплеталось жужжание троллейбусов, развозивших народ из центра на Урицкий и Новостройку.

Виктор внезапно удивился, как эта часть города, реконструированная к 1000-летию, уже в неосталинскую эпоху, повторила то, что было в его реальности; видимо, парковая архитектура не была приоритетным направлением модернизации, которая подбиралась к этой непаханой целине лишь сейчас. Возле концертного зала «Дружба» стояли щиты с вариантами реконструкции фасада с уклоном в классицизм; прохожим предлагалось проголосовать, взяв из ящичка пластиковый жетон и опустив в щель напротив того, что понравилось. Виктор, не удержавшись, сделал крюк и, подойдя к стендам, проголосовал за что-то похожее на античный Парфенон; только потом до него дошло, что в этом случае «Дружба» будет слишком похожа на драмтеатр. Переголосовывать не захотелось, да и не было времени.

Вторым знаком модернизации оказалась аллея на самом берегу; берег был одет в бетон, на нем, словно крепостные бастионы, возвысились округлые выступы смотровых площадок с изящными ротондами, и, разумеется, берег был огражден бетонным ограждением с массивными перилами и фигурными балясинами, что напоминало балконные решетки домов начала пятидесятых. Слева, ближе к понтонному мосту, тихо куковал бывший речной теплоходик «Заря», превращенный в кафе под восточноевропейским названием «У причала»; с вывески взывал провоцирующий подзаголовок «Пригласи девушку!». Более юных гуляк соблазняло маленькое заведение возле «Автозапчастей»; сотворено оно было из кузова невесть как сохранившегося МТВ-82 с опущенными штангами и многозначительно называлось «Сытый тролль».

Смотровая площадка напротив фонтана была пуста. Виктор подошел к перилам и машинально заглянул вниз, на текущую воду, но тут же отпрянул назад: в его мозгу мелькнула мысль, что здесь очень удобно подойти к человеку сзади и сбросить вниз.

– Здравствуйте Виктор Сергеевич, – послышалось у него за спиной.

Виктор оглянулся и увидел рослого мужчину лет тридцати, крепкого, высокого, в коричневой кожаной куртке и крупными чертами лица чем-то напоминавшего Маяковского; сходство с великим поэтом подчеркивала очень короткая стрижка и кепи в стиле двадцатых. Правда, сигареты в углу рта не было: неформат.

– Здравствуйте, – ответил Виктор, пойдя навстречу, но приняв несколько вбок, так, чтобы оказаться со стороны парка, а не реки. От внимания незнакомца это не ускользнуло.

– Здесь невысоко, – сказал он, как бы угадывая мысли Виктора, – и это не наш метод и не наши цели. Если мы кого-то и уничтожаем, то бумажками. Позвольте представиться – Гриднев Николай Игнатьевич, старший инструктор комиссии партийного контроля при ЦК КПСС, сектор контроля стратегических проектов. Есть теперь такая должность. Вот мои документы, если хотите, можете проверить по мобилу.

– Конечно, проверим, – ответил Виктор, щелкнул Гриднева фотокамерой ВЭФа и, отправив снимок на номер Семиверстовой, тут же соединился с ней.

– Диспетчерская, слушаю, – раздался в трубке знакомый голос.

– Скажите, этот человек товарищ Гриднев?

– Да, это он, проверяющий со Старой площади. Все в порядке.

– Извините, что оторвал вечером…

– Ничего, это вы правильно. Бдительность не мешает.

– Ну вот, формальности соблюдены, – констатировал Николай Игнатьевич, – теперь можно к делу. Вы курите?

– Нет. Никогда не курил.

Хочет предложить сигарету, подумал Виктор, стандартный способ расположить к себе.

– Превосходно. Я, кстати, тоже недавно бросил. Так вот, Виктор Сергеевич, мне поручили держать под контролем работу с хроноагентом и задавать вопросы по мере возникновения. Ну, если вы, конечно, согласитесь отвечать, принуждать вас я не имею права.

– Понятно. Партия обеспокоена прибытием человека из будущего? Кстати, что интересно, присутствия вашей партии здесь почему-то не наблюдается.

– «Зима прошла, настало лето, спасибо партии за это»? – усмехнулся Гриднев. – Это было глупо. Не надо тыкать все время народу, что он чем-то обязан власти. Народ прекрасно понимает, что это он содержит эту власть, и это она ему обязана, а не наоборот. Мы помогаем народу, когда он к нам обращается, а обращается он, когда считает нужным.

– И за чем же он обращается именно к партии? Тут Познер говорил давеча, что все решают исполкомы.

– Правильно говорил. К нам обращаются, когда закон противоречит правде.

– И как же вы решаете? По закону или по правде?

– Мы находим правду и меняем закон. Наши люди в советах разных уровней.

«Что-то очень похоже на мафию», – подумал Виктор. Хотя мафия писаных законов не издает. Иначе бы ее путали с властью.

– «В чем сила, брат? В правде!» – процитировал он афишу.

– Да. Это наш новый лозунг. Вместо «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

«Я фигею», – подумал Виктор. Но вслух ничего не сказал. И вообще он был не против.

Глава 6 Скованные одной кровью

– У нас сейчас многое, понимаете, иначе, – продолжал Гриднев, – комчванство изжили, партноменклатуры нет, по крайней мере, чтобы лезть вверх по служебной лестнице, не нужно иметь всех этих картоночек красного цвета, ну и самое главное, колбасы и туалетной бумаги хоть завались! Как вы у нас адаптировались?

– Нормально. Но прежде всего хотелось бы знать, чем обязан визитом.

– Ну, вы спрашиваете! Живого человека из будущего посмотреть – это что, не повод? Да и прокатиться в ваш зеленый город за казенный счет, от дел отдохнуть.

– Особенно если аллею не оборудовали визерами, не успели. Я проверил по справочнику. Выбор места, как я понимаю, неслучаен?

– Тогда возьмем быка за жабры, как говорил один приятель. Вы не первый раз перемещаетесь, все поймете. Поэтому скажу прямо: ЦК не собирается втягивать вас в какие-то ведомственные интриги. Нас интересует, сохраняет ли ваше появление статус-кво в раскладе основных сил власти. Как в отношении формальных учреждений и их руководства, так и в отношении двух больших групп в политическом руководстве, которые, скажем так, немного по-разному видят дальнейшие пути развития страны, да и всего мира в целом. Вам говорили об этих группах?

– Нет. Я вообще-то в эти вопросы не лезу. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Надеюсь, после моего рассказа кошмары мучить не будут, – хмыкнул Гриднев. – Самое жуткое вы уже пережили. В лице развала Союза. Кстати, очень страшно, когда страна разваливается?

– Не знаю. Не думал об этом.

– А от миллиона за бугром просто так отказались? Вообще не жалеете? Ведь могли проскочить туда.

– Раз сделал – значит, не жалею.

– Значит, это по вас прошло, что вы о себе не думали, а решили рассчитаться.

– А по вас не прошло? – Виктора начинало раздражать, что эта ожившая статуя пролетарского поэта лезет к нему в душу.

– По мне другое прошло, – спокойно ответил Гриднев. Правой рукой он полез за отворот куртки и, достав оттуда мешочек вроде ключницы, вытряхнул на ладонь два зазубренных куска металла.

– Это называется спецоперации за рубежом. Части особого риска, «иностранный легион», как здесь прозвали. Списали тогда вчистую, группу дали. Моя рекомендация в партию. Вот рядом с билетом ношу…

Он аккуратно положил осколки в ключницу и убрал во внутренний карман куртки.

«А ведь, пожалуй, не врет, – подумал Виктор. – Иначе все это слишком грубо выходит».

– Значит, у нас с вами одни счеты с глобалистами, так? – спросил Виктор. Гриднев промолчал; в этом молчании словно послышалось «Как видите».

– Но тогда скажите, пожалуйста, – продолжил Виктор, – вот вы все знаете, что у нас СССР проиграл экономическое соревнование глобальной экономике, проиграл вчистую, по всем статьям. Ну, как раньше бы сказали, мировые буржуи объединились и задавили массой. Так?

– Можно сказать и так.

– Хорошо… Тогда почему же вы не попытались разрушить эту глобальную систему, сталкивать капстраны друг с другом, как это делал Сталин? Вы же, наоборот, им весь СЭВ отдали, усилили… Со стороны это выглядит, ну, как бы…

– Говорите. Я пойму.

– Ну как бы мотыльки, летящие на огонь. Показать образец нового общества, общества новаторов, творцов, которое задавит жрущая серая масса. Вам нужны красивые руины?

– Некоторые в Союзе тоже так думают. Особенно из творческой интеллигенции. Хотят порхать. Понимаете, если бы у нас были варианты выбора… Ну вот если бы, например, попади вы, или хотя бы первый хроноагент, к нам году в шестьдесят третьем, когда собирались снимать Хрущева, или в шестьдесят пятом… Страна на подъеме, Политбюро, видевшее войну, еще бодренькое, придушили бы этот глобализм в колыбельке двумя пальцами. Начали бы поддерживать националистов, американофобов, друзей бы подбирали без присяги на верность идеалам. Душмани душман, враг моего врага, как говорят на Востоке. Единственно что – придержать, чтоб они там меж собой Третью мировую не начали. Двуполярная модель с Союзом все ж миру больше стабильности давала, но раз презлым за предобрейшее… А в семьдесят восьмом Политбюро ногой в гробу, СССР и с нефтедолларами продувать начал, а глобализм – все, поезд ушел,не остановишь. Надо было до «Группы-77» инициативу перехватывать.

На секунду его речь оборвал шум самолета; румяный в лучах заходящего солнца Як, похожий на стрелку для дартса, взъерошил усталые облака, описывая стремительную кривую, и скрылся из глаз; напряженные на взлете двигатели оставили за собой легкий буроватый дымок, на который, словно котенок на бумажку, накинулся озорной сентябрьский ветер, размазывая по просветам чистого неба.

– Вот тогда в советской верхушке и пошло разделение на две основные силы – консерваторы, которые хотели сохранить советский строй, но не знали как, и как его развивать не знали, и интеграторы – те, кто хотел сдать социализм и как можно скорей интегрироваться в мировую экономику, пока все совсем не развалилось. У обеих ну очень благие намерения, только результат тот же. Если просто консервировать Союз – он развалится, если продолжить косыгинскую реформу и войти в рынок – времени не осталось. России ведь пришлось Вторую промышленную после Первой мировой делать, ускоренно. К сорок первому успели, а вот с механизмами саморазвития общества и экономики… – И он развел руками. – А без этих механизмов нас в эту компанию все равно не примут, только будут полвека мозги парить обещанием отмены поправки Джексона – Вэника.

– Ну а почему нельзя рыночную реформу было сделать? И демократизацию? – совершенно искренне удивился Виктор.

– А вы их сделали? Вы посмотрите, что вы у себя из них сделали, потом будете говорить… Ну, короче, полный тупик, и тут вот этот мозговой танк от КГБ выдает идею: глобализация к концу двадцать первого века упрется в болезни роста, тогда и вдарить. А чтоб страна к этому времени не загнулась – перезагрузить систему с нуля. Только, говорят, условие – дайте права менять все что угодно: идеологию, сами научные понятия, все. И это в нашей верхушке в общем-то устроило и тех и других. Для консерваторов вроде как поражения нет, для интеграторов, для «подлеска» – вроде как перемены, обновление… а дальше видно будет. Ну, не все, конечно, поняли и приняли, но это детали. А теперь у нас ситуация такая, что и сохранять старый Союз мы уже не можем – нечего сохранять, нет его, старого, и интегрироваться в это самое мировое сообщество не можем, потому что у нас разные модели поведения людей. Понимаете, Виктор Сергеевич, капитализм и социализм – это не разные государства, не разная политика, не разные законы – это разные поведенческие модели. Если мы пойдем к капитализму, как тогда у нас отличить умного от дурака? Сейчас можно видеть, что человек своими руками или головой создал, изобрел, выдумал. А тогда? Вот будет дурак учреждением руководить – и поставит всех своей властью так, что все будут выглядеть как дураки, один он незаменимый и за всех думает. Шмоток накупит, говорить красиво научится, мозги начальству загаживать. По кошельку будут судить, а он кошелек за счет других набьет. И все! Дураки и государство и экономику нашу развалят и проворуют, потому что каждый будет грести под себя. Так что мы цивилизации разных планет. Нас нельзя к ним встроить. Вот что получилось. Назад пути у нас уже нет. Хочу, чтобы вы это тоже поняли.

– Ну, нет так нет, – примирительно констатировал Виктор. – Оно ведь тоже неохота передовым странам вечно под хвост смотреть. Вперед-то хоть есть?

– Есть, и даже два. Как вы уже поняли по новостям, глобализм трещит. И падающего мы подтолкнем. После краха глобальной системы в мире начнут складываться несколько цивилизационно-образующих центров. Союз будет одним из них, и тогда настанет наше время подминать под себя шарик. Не весь, конечно, – тех, кто нам наиболее близок по поведенческой модели. Сложится несколько соперничающих коалиций, многообразие видов, так сказать. А многообразие – это залог устойчивости развития человечества, условия изменятся – кто-нибудь да выживет. Это путь экспансии.

– А другой путь есть?

– Есть и другой. Мировой рынок не рушить, договориться о смене правил, сделать его более демократичным, чтобы в рамках одного государства уживались и взаимодействовали экономические уклады для людей разных поведенческих моделей. Это путь конвергенции. Насколько я понял, об этом варианте товарищи из КГБ вам не рассказывали?

– Не довелось как-то, – дипломатично ответил Виктор. – А вы, если я правильно понял, из лагеря сторонников конвергенции?

– Можно сказать и так. Не хочу, чтобы на планете кровь лилась, и так хватит. А при экспансии локальных конфликтов больше.

– И советуете податься в ваш лагерь?

Гриднев улыбнулся, широко, так что в уголках глаз показались морщинки. Виктор внезапно понял, почему у его собеседника такая короткая стрижка: скрыть раннюю седину.

– Нет уж, как-нибудь сами разберемся, – ответил Николай Игнатьевич. – А вы уж лучше в своем лагере. Знаете, у нас по всем прокруткам фантастов хроноагенты уж очень бузить любят. Лезут заговоры плести, исторических лиц пригрохивают. Вон давеча попался один роман, «За все поколение» называется. Там наш человек попал в сорок первый год, фрицев валит направо и налево, а заодно и Никиту Сергеевича примочил, как верный сын советского народа. У вас там такого не пишут?

– А чем кончилось-то? – уклончиво ответил Виктор вопросом на вопрос.

– Культ личности Козлова после Двадцать второго съезда и ограниченный конфликт с США в шестьдесят шестом из-за Тайваня. Так что вы уж поосторожнее с историей.

– Вы тоже. У меня-то никакой власти, кроме нашего опыта.

– Информация-то и есть власть… Особенно у нас: дали не ту информацию – и бросятся рационализировать не туда. А за ЦК не волнуйтесь. Знаете, ваша тамошняя элита вполне могла бы сохранить СССР, им бы только немного больше политической воли, этим вашим… Даже не политической, вообще воли. Как салажня, обгадились и бросились сдавать все, за что триста лет русскую землю кровью поливали. Даже этот ваш ГКЧП – это бунт обгадившихся со страху. Противно… Но это я не о вас. Вас просто предали.

– Поэтому теперь ЦК набирают из тех, кто смерти в глаза смотрел?

– Не все ЦК. Что-то вроде ядра. Остальные – те, кто не побежит, если ядро не дрогнет. ЦК не сдрейфит – народ не сдрейфит и за своих командиров любому порвет на флаг британский. Партизанский метод.

– Почему партизанский?

– Ну, это еще покойный Мазуров предложил, Брежнев тогда пошутил: «Вот, товарищи, будет у нас партия партизанским отрядом имени Мазурова». Говорят, когда начали «Ответ», он даже мучиться меньше стал, ну, что после контузии и всего, и умер – лицо, говорят, было светлое, счастливое… А знаете, честно, без вашего негативного опыта, наверное, у нас так бы не получилось. Вы как разведка – пошли, не вернулись, но противника раскрыли.

А ведь Галлахер, пожалуй, слукавил, подумал Виктор. Они не пугают элиту внешней угрозой. Они возродили партию сталинских времен, обстрелянную, которая прошла через кровь, через ужасы, через всю мерзость войны, и эта война осталась в них на всю жизнь, оставила солдатами, а солдату отступать некуда. Таких не запугать. Они всерьез готовятся драться со всем миром.

– Руцкой – человек ЦК? – внезапно спросил он.

– Руцкой одобрен ЦК.

– Будущий президент?

– На данный момент ЦК по будущему президенту решений не выносил. Удивляет кандидатура?

– В свете нашей истории – честно, да. Потому что не побежит?

– И поэтому. В общем, позже вы поймете, а пока я не могу вам сказать всего.

– И, как я понимаю, в этот процесс я не должен вмешиваться?

– Вы уверены, что будет лучше, если вмешаетесь? Даже если бы я все объяснил?

– Не уверен.

– Ну что ж, честно. Я ни к чему не принуждаю. Только прошу думать. У вас есть еще вопросы?

– Странно, я ждал, что вы будете задавать вопросы.

– Чтобы получить ответ, необязательно спрашивать.

– А спрашивая, не всегда можно получить ответ?.. Ладно. Куда в этом Союзе дураков дели?

– В смысле?

– В прямом. В России во все времена было много дураков. А здесь, ну, я недолго пробыл, но как-то не попадались. Как вы достигли этого?

– А, так вот вы о чем… – и Гриднев широко, по-голливудски улыбнулся. – Так они молчат.

– Как – молчат?

– Ну, знаете поговорку «Молчи, за умного сойдешь». Вот они молчат. Чтобы над ними не смеялись. Глупость неистребима ничем, кроме смеха. Вот смехом ее и…

– Позвольте, а как же тогда у нас? Почему же?

– А так же вот, как и у нас было. Политика, религия, у вас там эти, буржуазные устои, общественные мифы. Вот как у нас разрешили смеяться над дураками в партии, так они из нее и сбежали. Теперь сатирики стонут: писать не про кого. А у вас нельзя смеяться над этими вашими магнатами, боссами – денег не дадут или вовсе выгонят. Когда у одних все, а у других ничего – это не свобода и не демократия, а дурдом.

– Понятно, – с некоторым облегчением произнес Виктор. – Тут тогда меня еще один вопрос мучает. Жизненно важный.

– Давайте. Это ж интересно.

– Скажите, почему у нас… у вас… ну, в общем, здесь… нигде не говорят про американскую ударную группировку в космосе? А ведь кризис кризисом, но уж эти на войнах и кризисах наживаются. И страна нехилая. Как там на самом-то деле обстоит?

Гриднев наклонил голову и почесал рукой в затылке за кепкой.

– Н-да, вопросец… Вот уж не думал, что вы такое спросите.

– Почему?

– А мне чего-то думалось, что человек вашей Эр-Эф насчет жизненно важного должен что-то за себя похлопотать, случай такой… А вас, оказывается, судьбы планеты. Собрались бы такие, как вы, миллиардов примерно пять… Ладно, скажу. Продули американцы свою космическую группировку. Вчистую. Втянулись в расширение НАТО, строительство наземных баз, пусковых установок ПРО. Думали, наши если будут, то постепенно – опытные запуски, потом построят-запустят, ну и время им на раскачку. И когда у нас пошли выводы один за другим, они охренели… А НАСА же не может сразу все – и базы наземные надо достраивать, они же не могут вот так своих союзников новых сдать. У нас же научились работать совсем по-иному, у нас вот эти числовые методы такую революцию в ракетостроении дали, ну, вот рассказать вам не смогу, не обижайтесь… Короче, на текущий момент у нас есть ударная группировка в космосе, у Штатов – нет. В Пентагоне от этого страшно мандражируют, в Белом доме.

– То есть все решится в ближайшие годы? Пока не очухались и свое не вывели?

– В ближайшие месяцы. Даже, может, недели. Вы тут как запальник. Потому все та же просьба – горячку не порите. Помочь у вас времени нет, а напортить – сами знаете.

Виктор смолчал. Разговор стал ходить по кругу: о чем бы ни пошла речь, все сведется к тому же «Не встревайте». Из-за реки, со стороны притаившейся за увядающей кучерявой полосой частных садов станции Брянск-1, донесся высокий вскрик электровоза; спустя секунд пять налетевший из поймы порыв ветра донес приглушенный стук колес.

– Коломенский… – задумчиво протянул Гриднев, – в Коломне теперь и пассажирские электровозы вместо чехов делают, слышали, наверное?..

– Как-то пропустил. Отрадно.

– Знаете, наверное, раньше махнули бы мы с вами в «Дубраву» и отметили деловую встречу фляжкой КВВК. Честно, это на всю жизнь память: человек из другого мира. Увы, нельзя. Ответработники должны вести аскетический образ жизни. Награды, привилегии, обеспечение – потом, когда на пенсию проводят. А до того – вместе с массой, в одном метро, в стандартных квартирах, если надо – в цубиках^[40]. Знать, чем дышат, что едят…

– …О чем думают, – машинально добавил Виктор.

– О чем думают, чего хотят. В народе, знаете, подкалывают – живете как воры в законе.

– Почему?

– Ну, положено пренебрегать богатством, роскошью, уютом. Каждый обязан быть отважен, решителен, находчив, беспощаден, уверен в себе в любой ситуации. К другим ответработникам относиться как к братьям, быть предельно честным. Но самое главное – и они и мы ищем дырки в законе. Только они – для себя, а мы эти дырки закрываем.

– И как воры к этому относятся?

– Странный вопрос.

– Извините.

– Ничего. Вон президент прямо сказал: «Если партийцы перестанут быть авторитетами, на их место придут воры».

Глава 7 Забудьте слово «шанс»

«И все-таки у них были лихие девяностые, – размышлял Виктор, подходя к остановке на Набережной. – Только Космосы Юрьевичи^[41] подались в обновленную партию, вычищать плесень, накопившуюся после ухода обстрелянных в окопах политруков. Только вместо стволов бумажки. Ну что ж, может, это и к лучшему. В девяностых самой эффективной структурой в нашем обществе, на фоне всего развала и бардака, оказались ОПГ. И сложились они быстро. А здесь что-то вроде атома в мирных целях. Может, правящую партию вообще надо формировать как ОПГ? Или она такой и была в свои лучшие годы? Совсем запутаешься с этими реальностями…»

Темнело, и остановочный павильон сиял изнутри холодным люминесцентным светом; на крыше вспыхнула большая сине-фиолетовая буква «Т» из светодиодных трубок; Виктор из любопытства вошел. Внутри оказалось два отдела: диски для плееров и цветы по заказу через домолинию для влюбленных. По-видимому, Набережная позиционировалась как место отдыха молодежи. В углу стояла новинка – инфокиоск сети городского транспорта; Виктор с удовольствием обнаружил, что отсюда до бульвара Информатики есть прямой тролль. Еще больше его порадовало, что девушка за прилавком не стала доставать его идиотским фирменным сервисом: «Здравствуйте. Меня зовут Анжелика. Чем я могу вам помочь?» – из которого напрашивается либо бестактный (а может, и не бестактный) встречный вопрос: «Девушка, а что вы делаете после работы?» – либо нейтральный и более практичный ответ: «Деньгами». Здесь продавщица просто сидела за прилавком и терпеливо ждала, когда к ней обратятся, а не напоминала о себе, как тамагочи. Даже когда в павильон заскочили две щебечущие подруги, она только улыбнулась им, как знакомым, но не стала прерывать разговора и отвлекать от их мыслей.

«Видимо, тут какие-то этические нормы установили, – подумал Виктор, – выше прибыльности». Припорхнувшие подруги, видимо, работали в каком-то шумном цеху и невольно обрели привычку громкой речи: Виктор стал случайным свидетелем разговора.

– Понимаешь, Люсь, ну вот как он не может понять, что методы оценки незавершенки – это не просто какая-то алгебра? Это зарплата! Когда-то на незавершенку падало до половины оборотных фондов. Сокращаем запасы незавершенки – это выход на снижение себестоимости и рост потребления. В этом же все заинтересованы, весь трудовой коллектив. Как можно быть безразличным?

– Катюха, подожди. Ну не могут все люди быть одинаковыми. Не живет он этим, ничего страшного. Он доски хорошо режет, вот это его мир. Из-за таких вещей комплексовать?..

«Это какое-то советское кино, – мелькнуло в голове у Виктора. – Впрочем, это не кино: это здешняя советская жизнь. В американском сериале эти чувихи говорили бы о сексе. Какой вывод? С сексом в СССР все в порядке».

Плоскомордая сине-белая гусеница с широким светодиодным табло, на котором горела надпись «Новостройка – бульвар Информатики», подползла минут через пять, о чем Виктора услужливо предупредил все тот же инфокиоск. Длинный, освещенный холодным светом тоннель салона, пронзенный трубами оранжевых поручней, был полупустым; Виктор сел сзади, в прицеп после гармошки, на самое нелюбимое пассажирами место – на «колесо», – и стал задумчиво смотреть на проплывавшие мимо желтые окна домов. Световой рекламы, как и обычной, здесь было тоже мало. Троллейбус щелкнул на стрелке и начал подыматься на горку по Урицкого.

– Добрый вечер! Как прошла встреча с новой партийной элитой?

Виктор обернулся и увидел сбоку Гаспаряна.

– Отойдемте на заднюю площадку, чтобы не слышно было, – предложил он.

Они стали в углу напротив двери. Виктор заметил, что на задней не подбрасывает, – видимо, не столько из-за подвески, сколько из-за хорошей дороги.

«А ведь в троллейбусах тоже наверняка не прослушивают, – мелькнула у него мысль. – Неподходящее место – шум, люди чаще молчат, да и пробалтываться меньше склонны – рядом чужие стоят. Значит, Гаспарян тоже хочет, чтобы беседа не под запись».

– Вы хотели узнать, о чем был разговор? – спросил он.

– Собственно, суть мы знаем. Вообще, Виктор Сергеевич, нам известна даже самая большая ваша тайна – то, что вы подрабатывали в «Фионве».

«Фионва» была мелкой шарашкиной конторой и имела репутацию мусорки. То есть там скупали и вывозили за символическую плату те компы, которые зажиточные граждане были готовы выкинуть в мусорный бак, делали из нескольких что-то работающее и продавали, тоже по смешным ценам, в малообеспеченные семьи, которые брали для детей-школьников. Помимо директора и главбуха, их было несколько человек-железячников и Алина, скрывающая свой возраст незамужняя дама, которая вела базу объявлений о продаже барахла, оставшегося после апгрейда, и созванивалась с продавцами и покупателями. Но приработок был нелишним.

– Гриднев просил вас не вмешиваться в межведомственные отношения, – продолжал Гаспарян, – и я к его просьбе присоединяюсь. Собственно, я не сказал об этом раньше лишь потому, что вы и не пытались.

– Что ж, это упрощает. Не люблю лезть в чужой ништяк. Тем более что я здесь немного иностранец, и не мне разводить по понятиям ваших экспансистов и конвергентов.

– Ну, как человеку со стороны и в наших проблемах не замешанному, вам, возможно, было бы и проще разводить. Но мы как-нибудь сами. Да и не это сейчас главное.

– Собираетесь воевать?

– Собираемся.

В воздухе повисла пауза, которую прервало лишь шипение дверей и женский голос автоинформатора: «Автовокзал! Выход к Советскому рынку и классической школе».

– Знаете, – продолжил Гаспарян, – в свое время я был связан с вот этими нашими интеллектуальными группами. Могу сказать, что в числе прочих прорабатывался вариант сдачи социализма и интеграции в сообщество развитых стран. Знаете, во что упиралось?

– В сопротивление Политбюро?

– Если бы… Нет, эти вундеркинды всегда упирались в вопрос, что делать с лишними людьми. Столько людей здесь для мирового производства не нужно. То, что эти люди дышат, думают, любят, мечтают о своем счастье, о смехе детей – все это, оказывается, ничего не значит. Бизнес зачислил их в недочеловеки. Тот же тупик, что и с фашизмом. Золотая чума.

– Отчего же тогда столько стран и в вашей реальности идут по этому пути? Соцстраны бывшие, например?

– Логика баранов. Стадо пошло этой дорогой, и все бараны выжили, значит, и нам надо идти туда же. Прекрасная логика. Только если сегодня стадо погнали на пастбище, то завтра – на мясокомбинат.

– А начать войну – это не тот же мясокомбинат?

– Виктор Сергеевич, вы живете памятью о прошедшей войне. Такой войны уже не будет. Если повезет, конечно.

– А если не повезет?

– Тогда ничего не теряем. Если не завалим глобализм в нынешний кризис, Штаты создают ударную космическую группировку, и дальше – силовое решение проблемы.

– То есть выхода нет? И какие наши шансы?

– Забудьте слово «шанс». У нас все время твердили: «Союз самый сильный, Союз самый сильный»… Все не так. В России всю историю схватка Давида с Голиафом. Побеждают хитрые и изобретательные. Это давно, это с ледникового периода. У человека, как биологического вида, не было шансов. Пища для саблезубых тигров и пещерных медведей. И тогда люди пошли поперек стихийного развития, чтобы выжить. А против них был весь животный мир, огромный и беспощадный.

– Поэтому здесь культ изобретательства?

– Это самый естественный культ в мире. Он не дал человеку пропасть и вывел в цари природы. Грех отказываться. Ну вот, собственно, моя остановка…

Он вышел у таксопарка: в заднее стекло Виктор увидел, как к остановке тут же подкатил мини-вэн, типичная машина советского автолюбителя, открылась дверца, и Гаспарян туда сел. Лучи фар конусами пересекли сгущающийся туман; мини-вэн развернулся и рванул в обратную сторону.

«Итак, меня предупреждают, чтобы я не совался в политику, – подумал Виктор, – и вообще чтобы не дергался в ожидании войны. Боятся, чтобы не наделал глупостей. Между ЦК и КГБ есть согласие – видимо, решили сначала завалить амерского кабана, а потом уже сало делить. А может быть, в этой реальности как раз надо делать глупости? Ладно, не будем спешить. Делать глупости никогда «еще не поздно». Я слишком мало знаю. Надо еще вечером порыться в сети».

На кольце перед Самолетом троллейбус свернул вправо, в сторону бульвара Информатики. Между Полтинником и «Электроникой» в оба салона набралось людей, спешивших домой в новый район, хоть и не так много; Виктор машинально подумал, что за эти десять лет не произошло какого-то значительного скачка в фасонах, многие и сейчас примерно то же носят, а вот манеры… Нет нервозности, нет напряга, даже несмотря на то что войны ждут, – ну и что, и в шестидесятых ждали, и в семидесятых, и с США и с Китаем, и все-таки как-то обошлось человечество без этого; в лицах улыбчивость, предупредительность, как будто потом придется к этому человеку на работу наниматься, звонки мобелов тихие, не раздражающие, и не орут в них, говоря в троллейбусе, то ли оттого что микрофон большой и у рта, то ли оттого что привыкли о других думать. Да, скорее, второе. «Эгоист» здесь прозвучит так же, как «козел». Эгоист – изгой, опущенный. Высовываться можно, но потому что высунувшийся подтягивает за собой остальных, не просто делится удачей, а подтягивает, паразиты и иждивенцы тут что-то тоже редкость…

«А может, они просто меня боятся? И ЦК и КГБ? Боятся, что человек из другой реальности изменит будущее, и полетят к черту планы конкретных обитателей конкретных кресел? Наверняка и это тоже. То, что ЦК живет жизнью послушников, – это правда, или мне очки втирают? А впрочем, чего я туплю? Можно же спросить. У кого? У старушек. Менее всего вероятно, что они на службе. Да и не столько у них сотрудников, чтобы устроить показательный троллейбус. А раз можно спросить, можно и не спрашивать. Те, кто со мной работает, на дураков не похожи, а раз так, то если и будут врать, то так, что не уличишь…»

Виктор прошел вперед: ему захотелось смешаться с этой гущей в синтетических и кожаных куртках, теплых фигуристых плащах, стильных натуральных полупальто и легких синтетических кожушках; хотелось вновь стать обычным и незаметным, как в первый день своего прибытия. А CD-плееры здесь скоро выйдут из моды, и их заменят флешками и функциями мобелов, внезапно подумалось ему, и от этой нехитрой идеи, что он может заглядывать хотя бы немного вперед, на душе как-то сразу стало легче.

Перед его остановкой троллейбус задержался: остановочный карман занимала большая зеленая маршрутка с ярко-желтой полосой. «И здесь мешаются», – подумал он, подойдя к кабине водителя и взглянув через лобовое; но в этот момент он увидел, как из дверей маршрутки опустилась аппарель, и служащая в зеленой форме выкатила наружу инвалидную коляску с женщиной средних лет. Инвалид обернулась, видимо, поблагодарив, раскрыла тент, и коляска на аккумуляторах покатилась к дому; аппарель убралась, а на полосе сзади Виктор прочел слово «Соцобеспечение». Выше светился номер маршрута: «28а Бульвар Информатики – Телецентр».

«Вот почему у них нет низкопольных троллейбусов и мест для колясочников, – догадался он. – Их отдельно возят на микроавтобусах. Наверное, дешевле пускать такие маршруты, чем переделывать общие троллейбусы. Тем более что у них пробок нет».

– Молодой человек, разрешите?

Виктор уступил дорогу; мимо него прошла женщина лет шестидесяти, ведя за рога гоночный велосипед. Спортивный народ, подумал Виктор. Взять бы пофоткать местную жизнь и сделать альбомчик. Девяностые, закат поляроидов и расцвет мыльниц с проявкой…

«Стоп, – внезапно подумал он. – А ведь у меня «самсунг» с камерой. Так себе, два мегапиксела, но все же, все же… Почему я никогда ничего не снимал? Ни первые два попадания, ни сейчас. Боялся засветиться с мобилой? Ну, здесь понятно, а там кто бы пеленговал? Тем более с корочками эксперта МГБ и тайного агента жандармерии? Почему я не купил ни одной открытки? Почему не взял того альбома о великих походах? Странно. То ли кто-то запрограммировал – ну, типа как алкашей кодируют, – то ли кто-то знал, что я не стану снимать… Хотя почему не стану? С семи лет увлекался фотографией, а тут… Кстати, давно хотел накопить на нормальный «Никон», чтоб с десятикратным оптическим зумом… не то, не то. Если так дела пойдут, возьму я здесь приличный «Киев», зеркалку… что-то все время останавливало фоткать, словно нельзя или словно забывал об этом. А почему сейчас вспомнил? Ну, неудивительно: мозг-то анализирует, говорят, даже когда человек спит, он информацию переваривает, сличает, ищет разницу, вот и наткнулся…»

Он подошел к лифту и нажал кнопку. Где-то далеко за светло-ореховыми створками дверей щелкнуло, загудело, и стрелка у кнопки показала, что лифт идет сверху; Виктор внезапно повернулся и открыл ту же знакомую дверь на лестницу. Говорят, когда ходишь, лучшее соображение.

«А я ведь с вокзала свой «самсунг» еще не включал. Вроде как зачем бы? А пофоткать. Или они по сигналу опять прискочат? Типа еще один попаданец? И вот еще: а меня они со снимками-то выпустят? Или оно выпустит? Может, это условие такое – никаких свидетельств с собой не брать? А как же тогда монета? Хотя монету можно сделать и здесь. Подделка денег несуществующего государства… Не факт».

Виктор остановился на площадке между вторым и третьим этажами; была тишина, и эта тишина вместе с компьютерно-одноцветными гладкими стенами лестничной клетки вызывала впечатление какой-то искусственности происходящего.

«И все время получается, что я должен вернуться. И местные выпихивают, и семья там, почти как заложники, откажусь – и больше никогда их не увижу. Боже, боже, почему их нельзя сюда перетащить? Не хочу туда, в это вечное ожидание новой мерзости, в этот мир, разорванный на два класса, которые тихо ненавидят друг друга. «Чтобы иметь иномарку, японский телевизор и ездить отдыхать за границу, надо работать шестьдесят часов в неделю…» Да не хочу я иметь иномарку и японский телик, тем более что они все китайские, не хочу, задавитесь ими, не хочу! Я хочу делать наши машины и наши телевизоры, наши, поняли вы, амебы в джипах?! Это вы, вы их делать не можете и завидуете, и хотите, чтобы мы на вас за барахло ишачили! Хочу жилье по санитарной норме, а не ужасаться стоимости квадратного метра, грабительским процентам на кредит и фиге с маком, именуемой льготами по разным там программам доступного жулья! Хочу, чтобы не меняли условия моих отношений с обществом! Не продляли пенсионный возраст за среднестатистическую продолжительность жизни, не реформировали ЖКХ с опасностью потерять квартиру, не обкладывали грабительскими процентами эту квартиру, с понтом, недвижимость! Хочу, чтобы все были скованы одной цепью, – да, да, именно так, чтобы имущие понимали, что они, если что, вместе с нами загремят, а не смоются с вывезенными капиталами в Лондон или еще куда! Как это все просто, и как этого я раньше не понимал…»

Он бросился наверх, перешагивая через ступень; накопившаяся ярость жаждала выхода. И лишь знакомый коридор, похожий на деревенскую улицу с палисадниками, постепенно остудил его пыл и вернул способность спокойно соображать.

И тут он увидел у своей двери бутыль. Здоровую бутыль навроде тех, что ставят в диспенсеры. На бутыль была прилеплена синяя этикетка: «Вода питьевая. ГОСТ…»

Но ГОСТ Виктора уже мало интересовал.

«Ай, какая оплошность… А если это не… если это метилнитрат или нитрогидразин?!»

Он осторожно отступил назад.

«К соседу… Нет. Нет. Почему он не заметил? Наверняка есть связь с камерами наблюдения через терминал. Тогда почему? Не будем гадать. Свяжемся с Семиверстовой».

Рука скользнула под куртку за телефоном.

«Стоп. Может быть взрыватель, реагирующий на СВЧ-излучение. В пробку такой впихнуть ничего не стоит».

Он аккуратно отступил в конец коридора и укрылся за пластиковой доской объявлений для жильцов – для крепости она была на анодированном алюминии. По идее в ту сторону должно экранировать.

– Диспетчерская…

– Светлана Викторовна! Докладываю, тут у меня какая-то бутыль под дверью. Что я должен делать?

– Простите, мы вас не предупредили. В комплексе питьевую воду разносят. Можете забирать, проверено, мин нет.

– Спасибо. Извините. Наверное, у меня уже мания преследования.

– Вы реагировали совершенно правильно. Это наша ошибка. Да, не забудьте пустую выставить в коридор, ее забирают для переработки. А то, чего доброго, оштрафуют.

Вздохнув с облегчением, Виктор вставил ключ в дверь и повернул. Ничего не произошло.

«Нервы надо лечить, однако… Вон давеча на лестнице как понесло… Однако! Я же забыл, о чем начал думать, – о фотографии! Это случайность или неспроста? Вроде какой-то защиты? Создается очаг возбуждения, другие мысли тормозятся… Ладно, обождем малость, с понтом, у меня из головы вылетело, а потом вернемся в тему: повторится или нет?»

В квартире все было как обычно. Комнаты заполнял сгустившийся мрак, сквозь закрытые окна не проникало уличного шума, и лишь негромко и привычно ворковал динамик на кухне:

– …Но разве не станет в будущем самой главной и первейшей потребностью получить больше способностей?

Что такое потребность? Пища, одежда, кров… Тысячи разных вещей. Но главная вещь – ум. Что приносит больше наслаждения – хороший автомобиль или хороший ум?.. Так почему автомобиль – это потребность, а ум – нет?! Утверждаю: развитие ума и способностей – самая важная потребность человека. Начинается эпоха новых пирамид. Не застывших на тысячелетия каменных гробниц, а живых пирамид знания. Они будут разрушаться и возникать вновь – каждая на более высоком уровне…

– Спасибо, Генрих Саулович! Напоминаем, что в гостях нашей студии сегодня – создатель теории опережения будущего товарищ Альтшуллер…

«Вот кто у них теперь вместо Маркса», – подумал Виктор и прикрутил динамик. Воцарилась тишина, и только через форточку было слышно, как в соседней квартире справа от входа чуть мурлычет телевизор.

По идее Виктору надо было тоже включить телик и услышать из него какую-то зацепку к разгадке роковой тайны этого мира. Но Виктор повел себя неправильно, то есть как все обычные люди в выходной: занялся уборкой квартиры и приготовил ужин, а потом пошел в душ. Завтра все-таки на работу.

Струи горячей воды из никелированной сетки приятно массировали тело и текли по пластиковой стенке душевой кабины как ливень по лобовому стеклу. Шампунь отдавал ромашкой, яблоком и еще чем-то знакомым из детства. Клубы пара оседали мелкой росой на однотонных крупных плитках бежевого кафеля, овале зеркала и персиковых пластмассовых шкафчиках и полочках. Казалось, душевая плывет в облаках в неведомую землю.

Вытершись полотенцем и чувствуя во всем теле приятный расслабон, Виктор открыл секретер и, включив терминал, поискал в каталоге новостные сайты: первой шла ссылка на сайт ТАСС, и он недолго думая кликнул по ней. В разделе «Главные новости этого часа» оказалась статья о выводе на орбиту грузовой ракетой «Базальт» научного груза весом двести тонн. «Опечатка, наверное, тонн двадцать», – подумал он и кликнул «Подробности».

То, что он там увидел, ошеломило его, наверное, несколько поменьше, чем мобильный телефон в пятьдесят восьмом году. На снимке посреди степи высилась огромная башня, по сравнению с ней знаменитая «семерка», которую он в натуре видел на ВДНХ, смотрелась бы примерно как горбатый «запорожец» на фоне карьерного самосвала. Больше всего она напоминала серебристую колокольню Ивана Великого, и размерами и формой, сходство довершал пояс из восьми разгонных блоков внизу, наподобие церкови в первом ярусе. Из комментариев Виктор узнал, что «Базальт» был малость пониже знаменитого «Сатурна-5», на котором американцы слетали на Луну, но зато стартовый вес в полтора раза больше. «Создание таких ракет, – было написано в заявлении, – ведется в соответствии с программой подготовки международной пилотируемой экспедиции на Марс и преследует в первую очередь мирные цели освоения космического пространства на благо всего человечества».

«Ну да, – подумал он. – Вот на чем, значит, они БКС выводят! Ясно, почему Штаты так дергаются. Тут лет десять догонять надо, если ничего нет, кроме шаттлов, да и то в утопленном виде. Развалить-то легко, потом хрен соберешь… Ну а что же все же у янки, тут скажут?»

В разделе международных новостей оказалось, что сегодня Штаты объявили дефолт из-за невозможности увеличивать размеры внешнего долга. МИД СССР отреагировал сдержанным заявлением, призывая мировое сообщество искать совместные пути преодоления возникших проблем, предостерег Запад от драматизации ситуации и напомнил, что Советский Союз всегда готов к диалогу о расширении торгового, экономического и научного сотрудничества со всеми странами независимо от политической системы и идеологических ценностей. Вскользь было замечено, что «кое-кто» хотел бы использовать нынешний кризис для обострения международной напряженности.

И напоследок где-то в разделе текущих организационных вопросов Виктор наткнулся на известие, которое шокировало его гораздо больше, чем «Базальт».

Черным по белому фону сайта было написано, что президент СССР Г. В. Романов в связи с резким ухудшением состояния здоровья временно передает руководящие полномочия вице-президенту А. В. Руцкому.

Глава 8 Попытка к бедствию

– Начнем сначала. Фамилия, имя, отчество, место рождения?

– Еремин Виктор Сергеевич. Уроженец города Брянска.

– Как оказались в расположении части?

– Вы же не поверите…

– Расскажите еще раз. Верить вам или нет – мы сами решим.

– Вечером… в одиннадцать часов вечера мне позвонили сотрудники госбезопасности по определенному им номеру и сказали, что мне надо выйти к подъезду.

– Они позвонили вам на квартиру?

– Нет, на этот мобильный телефон.

– На радиотелефон… Они представились, называли условные фразы?

– Там высвечивается на экранчике… Телефон мне тоже передали в госбезопасности.

– Спецтелефон, значит. Кто может это подтвердить?

– Здесь – никто.

– Что было дальше?

– Я оделся, вышел из подъезда, было темно почему-то, хотя на улице должно быть освещение.

– Вы проживали в Брянске?

– Да.

– В доме сколько этажей?

– Не помню точно… двенадцать или четырнадцать.

– Не помните, сколько этажей в доме, в котором жили?

– Я на днях вселился.

– Допустим. Что было дальше?

– Я увидел яркий свет… потом понял, что на меня едет машина.

– Так… Интересные пироги с котятами.

Старший лейтенант НКВД Рихштейн внимательно посмотрел на Виктора. Был он молод, лет тридцать, не более, волосы стриженные «под бокс», с проседью, и сам здоровый, как качок.

– Это хорошо, что вы считаете, что мы в это не поверим. Почему тогда настаиваете? Повторяете, как заученную легенду?

– Не вижу смысла врать и темнить.

– Настаиваете на том, что говорите искренне? Да или нет?

– Да.

– В Брянске нет домов в двенадцать этажей.

– В девяносто восьмом – будут. Бульвар Информатики, дом сто сорок два «А».

– Корпус «А»?

– Корпус, простите, чего?

– Корпус дома.

– А, нет. Сейчас не называют корпусами. Просто дома и номера. То есть не сейчас. Я говорил, что очутился здесь из будущего.

– Бульвар Информатики как сейчас называется?

– Никак. Его нет. Он прямо на месте аэродрома построен. А аэродром будет за городом. За Супонево.

– Так далеко?

– Требования безопасности. Реактивные лайнеры.

– Ракетопланы?

– Вроде того.

– Кто дал вам радиотелефон?

– Капитан КГБ Доренцова, Варвара Семеновна.

– Что такое КГБ?

– Комитет госбезопасности СССР. Он будет отдельно от НКВД… то есть от МВД. После войны разделят.

– После какой войны?

– Великой Отечественной… В общем, с Германией будет тяжелая война, погибнет двадцать миллионов человек.

На лице старшего лейтенанта выразился неподдельный интерес.

– Когда начнется?

– Двадцать второго июня сорок первого года. В четыре утра, без всякого объявления. Немцы нападут.

– Сейчас уже двадцать седьмое, сентября сорок первого. Войны нет.

– Как нет? – непроизвольно вырвалось у Виктора.

– Так нет. Панику сеете, гражданин. Завтра вон воскресенье, трудящиеся отдыхают.

– Воскресенье? Так, может, в это воскресенье, потому я и здесь? Товарищ гражданин, эти, как их, сосредоточение войск, провокации на границе, как, как там??? Тогда все понятно! Пять часов у нас, хоть что-то успеют, хоть из Брестской крепости народ выведут! Что там, на границе?

– Значит, из будущего, и спрашиваете, что в прошлом? И не знали, что НКГБ уже выделяли из НКВД и обратно объединили? Историю не учили? А по разговору вы, похоже, закончили при царе гимназию, а то и университет. Читали, похоже, много. Не вяжется.

– Знаю, свою знаю. Она у вас другая. Каждый раз немного другая история.

– Вы сказали «каждый раз». Что имели в виду?

– Я несколько раз попадал в прошлое и возвращался. Каждый раз оно другое. Да и сюда я попал из другого прошлого.

– Уже кое-что… Кто вас перебрасывает, каким путем, с какой целью?

– Понятия не имею. А домысливать не хочу, незачем. Знаете, как в кино: вот один кадр, а тут сразу другой. Ничего странного, необычного не замечал.

– Кино…

Старший лейтенант вынул из стола пачку листов бумаги и химический карандаш и пододвинул их Виктору.

– Попробуйте изложить все связно и понятно. Я пока перекурю. Курите?

– Нет.

– Здоровье бережете. Это хорошо. О здоровье вам думать надо. Скажу, чтобы чаю занесли. Писать вам, похоже, долго придется…

Рихштейн поднялся, надел лежавшую на столе синюю фуражку, чтобы быть по форме, привычным жестом одернул серую суконную гимнастерку и вышел. Вскоре из-за фанерной перегородки («фанера – лучший проводник звука») донесся его густой басок – с кем-то он там говорил. Неосторожно для представителя органов, подумал Виктор. А впрочем, какая разница? Все равно не сбежать. На окне решетка, снаружи часовой, в коридоре тоже – заметил, когда вели. Черт, угораздило же попасть…

– Товарищ старший лейтенант, может, на него надавить? – сказал за стенкой тот, второй. – А то ж так и будет травить. И где он только наблатыкался…

– Нет, – отрезал Рихштейн, – трясти пусть следователи трясут, у них работа такая. А у нас с тобой, Фелюнин, пока за ним утром не приедут, задача выяснить, как он проник на охраняемый нами объект. Периметр проверил?

– Так точно. Все клянутся-божатся: муха не пролетела.

– «Муха»… Эта муха по костюму третьего роста. Метр семьдесят шесть. И ничего, ни парашюта, не планера, ни хрена не обнаружили. Не съел же он их. Слушай, может, он гипнотизер? Внушает охране и проходит?

– Может. Сергиенко показывает, он прямо из воздуха у него перед радиатором появился. Ладно, бензовоз медленно ехал, а то б вообще сидели тут с трупом.

– Нет. Что-то мне подсказывает, что он не гипнотизер. И зачем тогда ему этот бред нести? И бред складный какой-то, на противоречиях не ловится… Радисты-то наши что сказали про радио?

– Да сперва, знаете, не очень удивились. Сказали, пару лет назад товарищ Долгушин такую штуку в молодежном журнале описал. Фантастика ближнего прицела. Ну, раз так, то за два года ученые могли и сделать, писатели – они же от них и черпают… Да, а вот как крышечку-то открыли – аккуратненькая такая, на защелочке, понимаете, – так сразу за голову, и говорят, такого не может быть.

– В каком смысле не может?

– Нету в мире таких раций. Не бывает. Ни одной лампы, детальки вот такусенькие, экран – как зеркальце в бритвенном наборе, кнопки-пупырышки. Проводки на шасси – будто паутинки какие нарисованы. Полагают, что эта… как ее… кристаллическая электроника, вот.

– Что за электроника, где применяется?

– Неизведанная вещь, можно сказать. Детектировать сигнал можно, усиливать, опытами установлено. Лет десять назад думали, вообще радиолампу заменит, ан нет. Какой-то там у них теории не хватает, а по простому опыту тут не дойти, это ж не магнето…

– Понятно. Что еще установили?

– Волна, судя по антенне, сантиметровая. Километр действие, не больше. Или чтобы труба была специальная для связи, волновод называется.

– Маркировка какая-то есть? Чье изготовление?

– Надписи под лупой рассмотрели, все на русском, большая часть непонятные. На пластмассе сзади выгравировано – якобы Рижский завод, тыща девятьсот девяносто седьмой год выпуска. На некоторых детальках звездочки видать. Вроде как оборонзаказ.

– Рижский, он при буржуях ничего такого не делал, случаем?

– Да надписи-то хоть какие могли поставить. Рижский, хренижский…

– Вот ить хренотень, твою… И главное, накануне прибытия ракетного истребителя. Говорят, тыщу километров даст, а то и тыщу сто.

«Кирдык, – подумал Виктор, – полный кирдык. Сто пудов не отмазаться, даже и с артефактами. А у старлея-то с бдительностью того… Жалко даже. Морду не бил, даже не орал. Вляпается когда-нибудь с утечкой инфы, и расстреляют… Да что ж я, это ж точно, не случайно ж вечером в субботу… Блин, блин, как предупредить-то, как, как? А если, наоборот, не война? Если я действительно шухер подниму, и из-за меня-то и начнется? Это ж меня как провокатора сюда, что ли? Черт, черт, не надо суетиться. Возьми себяв руки. Не надо мне играть по чьим-то планам, мне свой надо, для этой реальности… Судьба страны на кону, миллионов народу…»

– Неплохой «Казбек» на этот раз в гарнизонный завезли, надо будет еще взять, – продолжал тем временем Рихштейн. – В общем, пошли, Фелюнин, на улицу, на свежем воздухе мозговать проще…

Голоса стихли, Виктор взял карандаш и послюнявил кончик. На пальцах остался грязно-синий след. Что писать-то? «Я, Виктор Сергеевич Еремин, попал сюда случайно…»

Дверь скрипнула. Виктор повернул голову. В комнату осторожно вошел красноармеец с мосинским карабином и притворил за собой дверь. Невысокий, с рябым лицом после оспы – тот, что в коридоре стоял.

– Вы это… – начал он полушепотом, – бежать вам надо. Двиньте меня табуреткой, только не сильно, и через окно в конце коридора, потом к лесу, к «Соловьям», там вас с собаками не сыщут.

– Никуда я не побегу, – с неожиданным для себя спокойствием произнес Виктор, – и табуреткой двигать не буду. Другие просьбы, пожелания будут?

– Да вы… Это не провокация, не при попытке к бегству… Камарин я, из раскулаченных… Родню сослали, меня в детдом… Советы, падлы, зубами бы грыз… да что вы, не тратьте время, давайте скорее. Ваши придут, зачесть не забудьте…

«Значит, это «ж-ж-ж» неспроста. И старлей вовсе не болтливый».

– Малярия, – вздохнул Виктор, глядя в глаза Камарину, – вам сейчас отпроситься в санчасть надо. Или хотя бы хинин из аптечки. Немедленно. А то сейчас совсем худо станет.

– Ты че, ты… Сдаться, решил сука, да? Я ж тебя сам порешу, гнида! Сдохни! – И Камарин передернул затвор.

За спиной Виктора затрещал телефон.

Нет, это не телефон. Это будильник, механический, «Слава», непременная принадлежность каждой комнаты в соцкомплексе – чтобы граждане на работу не опаздывали.

Виктор откинул одеяло. Ешкин кот, уже и сны про попаданцев…

Эх, проснуться бы сейчас у себя в двадцать первом, и никаких изменений в истории, размыщлял он. Хотя здесь все лучше, чем осенью сорок первого. А на будущее надо завести гантели, пятикилограммовые или лучше восьмикилограммовые. Интересно, почем они здесь?

Внезапно он бросился к терминалу, повернул ключ и, не дожидаясь прогрева монитора, застучал по клавишам.

Насчет Руцкого ему не приснилось. Новой инфы за ночь не было. Романов по состоянию здоровья, Руцкой с ядерным чемоданчиком.

«И что теперь будет? Сто пудов с НАТО конфликт. Руцкой – а в этой реальности он если и изменился, то мало – человек негибкий, властный, будут провокации – пойдет на вооруженный. Или Романов решил, что именно такой сейчас и нужен? И специально ушел в сторону, чтобы преемник начал войну? Спокойно, спокойно… Сильная сторона Руцкого – психологическая атака, напор, слабая – неумение вести аппаратную, текущую работу, подбирать кадры. Но и выборы скоро, значит, развалить чего по-крупному он, как ВРИО, не сможет. Судя по тому, что видел, система у них начальственную глупость блокирует, расшатать ее, даже с самой верхушки, непросто. Есть «горизонталь власти», заслуженные профи, которых так не разгонишь, есть партия смерти в глаза смотревших, которые, если что, любому боссу правду-матку резать будут, есть, наконец, КГБ с его супероперацией, в которую Руцкому так просто не сунуться, и главное, обстановка в стране не та, чтобы тысячами если не сажать, то увольнять: народ доволен и мозги врубил на полную катушку. Постарался однофамилец императора… Тогда зачем Руцкой? На кого давить? Повести массы? Куда? Одни загадки».

…Унылый осенний дождь повис над городом. Серая завеса закрыла перспективы улиц, крупные капли сверкали в лучах фар ближнего света, пузырили и морщили тысячи луж, внезапно покрывших землю и тротуары. По мостовым текла измятая пленка воды, собираясь по обочинам в потоки и унося в решетки ливневой канализации мелкое измокшее золото листвы. Дождь мелкой дробью сыпал по крыше троллейбуса и струился по стеклам, рвался с козырьков крыш и желобов и моментально пропитывал все, за что успевал зацепиться. Угасающая волна бабьего лета не могла справиться с этой выжатой на город губкой; было тепло, градусов пятнадцать, но салон настолько пропитан влагой, что вентиляция не справлялась, стекла покрылись изнутри болезненной испариной, и воздух казался более зябким, чем на самом деле. В протертом ладонью пятачке стекла Виктор увидел, как ветер треплет на ветру изначально кумачовый, но теперь отяжелевший, темный, словно пропитанный кровью, лозунг «СССР – ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ЗЕМНОГО РАЗУМА».

В кооперативе, куда он вошел, складывая на ходу зонтик и поеживаясь, его встретили загадочными улыбками. Нетерпеливая Викки даже спросила:

– Вас поздравить?

– С чем?

– Тогда пока не буду. Сами увидите.

«Одни загадки, одни загадки… Премию, что ли, дали? Ладно, проставимся…»

Прогрузившись, он получил мессадж от Кондратьева: «Зайдите, я жду».

– Ну что ж, – с многозначительной паузой произнес Иван Анатольевич. – Полина Геннадьевна сегодня в Москве, так что на меня пала эта прискорбная миссия сообщить, что вы у нас больше не работаете.

«Вот как, увольняют, значит. Действительно, я здесь потенциальный источник проблем. Остались только связи с силовиками… Бездельничать мы вам не дадим, говорите… Вот проверим, как слово с делом».

– Ну что ж, – спокойно сказал Виктор, – было приятно поработать.

– Прискорбная для нас, – продолжал Кондратьев, – а с вас торт, потому что забирают вас переводом в Брянское отделение НИИагропроминформатики, документ утром пришел.

– А что это за НИИ? – несколько удивленно спросил Виктор, озадаченный корнем «агро».

– Судя по сетевому справочнику – какая-то блатная контора при ГКНТ. Собирают на местах бумажки, сводят в отчеты, пишут нормативы и стандарты. В общем, островок бюрократии.

– Зачем я им понадобился?

– Видимо, хотят предложить интересную творческую работу. Иначе бы выбрали не вас.

– Что же там за работа?

– Понятия не имею. Но наверное же разъяснят!

– То есть в принципе я могу и отказаться?

– Н-ну-у… – протянул Кондратьев, – формально, конечно, можете, но знаете… Я бы не советовал, по крайней мере, вот так, с ходу. Понимаете, у нас через них сейчас очень выгодный заказ, не хотелось бы… Если вам не понравится – немножко поработайте, потом тихо переходите обратно. Всегда будем рады. Но, по слухам, с условиями там нехило. О текучке кадров ни разу не слышал. Жалко, конечно, только вы у нас прижились, ну, что поделать… Бухгалтерия вас уже рассчитала, вот только наличных на выдачу до обеда нет, так что мы оформили вам карточку. Можете с ней рассчитываться, правда, по области не везде еще можете деньги снять.

– Понятно. Комиссия по обналичке большая?

– Какая комиссия, по какой обналичке?

– Ну, комиссионный сбор, когда деньги наличными брать.

– А-а, вот вы о чем. Нет сбора. Просто в сберкассе так три процента годовых, если с картой – два.

…Пресловутый НИИагропроминформатики оказался за городом, и от «Паруса» до него надо было ехать на моторе. Или же на автобусе от автовокзала, но Виктору не хотелось терять время. Ехать к нему надо было по улице Брянского фронта до поворота на Толмачево. Стоял он в небольшом лесном массиве, и Виктор подумал, что если так вот идти от дороги через лес и дальше через поле, то можно попасть в Бежицу на Первомайку или в Десятый микрорайон.

Мотор оказался новым пазиком – маленьким, мест на двадцать, желтым, он чем-то напомнил Виктору «Хендэ-Каунти», только без передних мест, на которые надо лезть пригнувшись, и чуть подлиннее. Стопятидесятисильный дизель тихо мурлыкал справа от водителя, не мешая динамикам транслировать по случаю рабочего полудня «Любимые хиты с катушек». Чей-то знакомый голос с кавказским акцентом игриво выводил шейк «Хрупкая девчонка», который в семидесятом крутил сосед за стеной. Шуба-ду-ба…

Четырехэтажное зеленовато-серое здание института пряталось за деревьями, и к нему вела недлинная аллея, аккуратно уставленная светильниками. Дождь прекратился; по небу тянулись низкие, неестественно сочные лиловые тучи, словно сошедшие с компьютерных коллажей Бориса Борисовича, известного в Рунете под ником Boji. Теплый воздух был, как губка, пропитан влагой, над асфальтом пешеходной дорожки вилась поздняя надоедливая мошкара. Пройдя вперед по аллее, Виктор увидел, что территория огорожена глухим трехметровым забором из зеленого профлиста, въезд был сделан в арке такой же зеленовато-серой проходной, а на крыше института виднелась куча антенн и будок с жалюзи. «Ведомственная связь, наверное», – мелькнуло в голове.

Сто пудов, подумал Виктор, в эту номенклатурную крепость его направил КГБ, и от этой мысли у него слегка тревожно заныло под ложечкой. Ну, то, что здесь он будет под присмотром, понятно и логично. Вопрос в другом. Как он в эту закрытую среду бюрократии впишется? Какие у них там нравы, понятия? Наверное, подсиживают друг друга? Пишут телеги? И вообще – как там у них что принято? Паршиво быть белой вороной.

Виктор вдруг почувствовал, что за пару недель пребывания в другом Союзе перспектива пребывания в среде офисного планктона стала вызывать у него жуткое отвращение. Торчать среди людей, которые ничего полезного не производят, но тем не менее соревнуются в праве быть пупами земли разных категорий, слышать от каждого «Это для босса», прекрасно зная, что это – перестраховка для их собственной задницы, отбиваться от их ежедневных, ежеминутных попыток перекладывать свою работу и свою ответственность на его плечи – до чего же это тошно после того ощущения силы и полезности, которое он успел почувствовать в кооперативе!

«Вряд ли я удержусь в этом дурдоме, – сказал он себе. Но тут же рассудительно добавил: – Возможно, им просто нужен кто-то вроде универсала, чтобы и локалку админить, и железо чинить по мелочам, и вообще… Еще б таких пару-тройку – будет нормальная своя компания, и тогда жить можно».

Виктор вздохнул и огляделся по сторонам, словно собравшись заходить в холодную воду. Вокруг тихо блаженствовала пригородная осень, пахло грибами и прелой листвой, и в шелесте деревьев словно прятался негромкий гул, доносивщийся из-за забора. На небольшой асфальтовой стоянке дремали несколько авто в каплях невысохшей росы, и желтые березовые листики на их кузовах и стеклах, словно стикеры, напоминали хозяевам о грядущем переходе на зимнюю резину.

Стеклянные створки двери проходной автоматически разъехались перед ним, как в супермаркете. Он вошел внутрь и увидел привычные вертушки и стену с окошками для оформления пропусков.

– А вы пунктуальны, это хорошо, – раздался слева знакомый женский голос.

Виктор обернулся: перед ним стояла Семиверстова и какой-то незнакомый мужчина лет сорока пяти, невысокий, чуть полноватый, с азиатским прищуром глаз на смуглом лице с выдающимися скулами.

– Знакомьтесь, это товарищ Момышев, Илья Нариманович, завсектором проблем глобальной соционики. Будете работать в его подразделении. Извините, что не предупредили заранее, – надо было проверить вашу реакцию.

Момышев, улыбаясь, подал Виктору мягкую и шершавую руку.

– Очень рад, что буду с вами работать. Надеюсь, и вы не разочаруетесь.

– Постараюсь… А реакция-то как? Подходит?

– Ну… Странно, что, узнав о переводе, вы не выразили беспокойства, как вы вольетесь в новый коллектив. Будь вы из нашего времени, это значило, что вы либо очень уверены в себе, либо… не наш человек. Иногда эту мелочь упускают шпионы.

– Постараюсь не упускать.

– Ценю шутку… Мы пришли к выводу, что у вас там низкий уровень организации труда. Синергетика коллективной работы всегда дает лучший результат, чем соперничество индивидов, но требует личности в руководстве. Необязательно сильной и яркой, иногда эта личность должна уметь держаться в тени, помогая раскрываться команде, но всегда личности развитой и духовно богатой. А вот посредственности, люди некомпетентные, боясь соперников, выстраивают организацию под себя, под шевеления своего тела, в результате большая часть людей действует в ждущем режиме, неэффективно и не образует устойчивых межличностных связей. В этом случае человеку все равно где работать, лишь бы… В общем, где-то так.

– Ну что ж, – улыбнулся в ответ Виктор, – будем надеяться, что ваша высокая организация труда даст возможность добиться еще более высоких успехов. Что мне предстоит делать?

– Узнаете все по порядку, – ответил Момышев. – Сначала сделаем вам пропуск. Вам будет оформлен допуск на второй этаж института – куда не надо, не попадете, вас не пустят. По территории института вы тоже ходить не можете. Естественно, не надо спрашивать почему.

«Так. Не похоже это на богадельню счетоводов. Ну ладно. Нос совать не будем. Незачем себе жизнь усложнять, если что – не знал, не ознакомлен, и точка».

– Ясно. А как же я тогда на второй этаж попаду?

– За вертушкой налево лестница и проход по эстакаде в корпус.

«Как сложно-то. Зачем-то они этот мостик соорудили. Это не мое дело, это не мое дело…»

– Ну все, мужчины, – вздохнула Светлана, – мое присутствие здесь дольше не требуется, поеду своими делами заниматься. Регулярно буду навещать.

Глава 9 Эра Великого Конца

Переход оказался без окон, с прозрачной крышей из поликарбоната.

– Ну, про официальный профиль нашего отделения вы уже слышали, – продолжил Момышев, – подробности легенды получите на инструктаже. Для всех мы – блатная контора с бумажной работой. Вы официально специалист по обслуживанию компьютерных систем импортного производства, к вам приносят аппаратуру, вы с ней возитесь, ничего не знаете. Хотите знать, чем мы на самом деле тут занимаемся?

– Не хочу, – совершенно искренне ответил Виктор.

– Узнать все-таки придется. Мы занимаемся проектами средств переустройства мира после краха глобализма.

– Верите, что крах наступит?

– Он запланирован. Возможно, когда-нибудь человечество назовет наши годы Эрой Великого Конца. В отличие от ваших советских деятелей, мы не ставим больше на рабочие движения. Рабочий класс в развитых странах ужат и придавлен: часть производства перенесли туда, где вчерашние голодные крестьяне готовы вкалывать, как папуасы, за стеклянные бирюльки, да и до́ма рабочих поджимают мигранты из тех же стран. Белые воротнички бесправны и люмпенизированы, демократическая интеллигенция превратилась в маргиналов, независимая пресса – в развлечение для дебилов. Мы ставим на мелкий и средний бизнес, он активен и жаждет все поделить. Главное – стопроцентно гарантировать этим хозяевам их собственность и доходы, при возможности поживиться за счет крупной рыбешки.

– Мелкобуржуазная революционность?

– Да, что-то вроде. Пусть раскачивают лодку и ослабляют свое государство. Впихивать в социализм мы их не будем, главное, чтобы не мешали нам жить.

За тоннелем перехода оказался обычный офисный коридор со стенами холодного серо-голубого цвета; вдоль одной из них тянулся ряд металлических дверей с кнопочными кодовыми замками, без табличек, только номера. Широкие окна на противоположной стороне были закрыты теми самыми жалюзи, которые Виктор заметил снаружи. Невидимые кондишены гнали навстречу легкий ветерок.

Они остановились возле пятой двери от входа. «Двести двенадцать», – прочел Виктор.

Наружная дверь открылась в полуметровый тамбур со второй дверью, которую Момышев отворил обычным ключом. За тамбуром был кабинет, почти без мебели, только пара серых двухтумбовых металлических столов с плоскими плазменными экранами терминалов, которые были вмурованы в столешницы, с окнами из толстого зеркального стекла, готовые по необходимости прикрыться сверху гибкими стальными шторками. Клавиатура была в виде нарисованных, как показалось Виктору, клавиш под той же стеклянной столешницей, вместо мыши справа просвечивало что-то вроде то ли коврика, то ли тачпада. Никаких бумажек и даже письменных приборов не наблюдалось; вся информация, рожденная в этом пространстве меж строгих, как костюм мидл-менеджера, стен, должна была умереть в угловой тумбе, скрывавшей в своих недрах системный блок. Виктор вошел внутрь: в заднюю стенку справа от входа был вделан шкаф системного блока с кондиционером и сейф, а слева – шкаф-сушка для верхней одежды, холодильник, микроволновка, кофеварка и что-то вроде бара с прозрачной посудой из закаленного стекла. Между окнами висела плазменная панель, завешанная механической шторкой.

– Это от электромагнитного излучения, – кивнул Момышев на столы, – чтобы не могли информацию снять.

– Хорошо продумано.

– Мир не должен знать, как его будут окучивать. Это помешает ему быть счастливым.

Виктор внезапно догадался, что этот странный дизайн, сочетавший крайний аскетизм с продвинутостью, преследовал еще одну цель: бумага или посторонний предмет, выпавшие из портфеля или кармана, не могли остаться незамеченными или залететь под мебель.

– Вот ваше рабочее место, – кивнул Момышев на стол у стены, поменьше. – Сейчас, конечно, вы в систему не войдете, оформим все как положено, тогда активируют допуск.

– Понятно. А чем я буду тут заниматься, я тоже, конечно, узнаю после того, как подпишу все бумаги?

– Ну, работа у вас будет та же, что и в кооперативе. Постановщиком. У вас получается, есть смысл вас в этом качестве и использовать. Только в наших проектах.

– То есть я буду консультировать разработку подрывных операций против Запада… и еще кого-то там?

Момышев улыбнулся; в уголках его прищуренных глаз появилась сетка морщинок.

– Ну вот почему думают, что у нас могут предложить человеку то, чего он не хочет, не готов делать? Задача проекта, в котором вы будете, – не разобщать мир, не ссорить, а объединять. Объединять глобальными информационными сервисами. Вы же сами давеча убеждали всех насчет дата-центров. Неужели вы хотели ими кому-то навредить? Не верю.

– Нет, конечно. Дата-центры позволят лучше вести бизнес, особенно в мелких и средних компаниях, где сложно создать полноценную инфраструктуру.

– Вот видите! Вы и понадобились нам как человек, который понимает, в чем нуждается завтрашний бизнес, и вообще простые забугорные обыватели. У Китая есть возможность завалить мир дешевыми материальными ценностями, у нас – дешевыми информационными сервисами. Это лучше, чем ваше газовое и нефтяное геополитическое оружие. Согласны участвовать?

– Дело благородное… А на каких условиях?

– Теперь о бренной материи. Система стимулирования у нас несколько иная, чем в кооперативе. Поскольку проект масштабный, основное вознаграждение будет, когда начнут получать конкретные результаты. Размеры достаточны, чтобы сразу приобрести, например, секцию в малоэтажке с участком, коттедж, и еще останется на что-то там, например, путешествовать. Короче, вы становитесь хорошо обеспеченным человеком, после чего можете либо идти, так сказать, на пенсию с комфортом, либо отправляться на следующий масштабный проект, и если потянете, по результатам вам делегируют небольшую фирму, в которой можете реализовать любые творческие планы. Дальше загадывать пока не будем.

– Подождите. Если я правильно понял, по следующему проекту в качестве оплаты дадут собственный бизнес?

– Ну, можно и так сказать. Оно, конечно, со своей стороны, социальное обременение, но с другой – можно свободнее решать вопросы на свой страх и риск. Или вы против?

– Ну почему же… Просто непривычно как-то для социализма.

– Зато логично. Хозяйство – в руки тому, который в этом хозяйстве разбирается. Ну, у вас еще впереди годы подумать над деловыми планами, а пока… Кстати, вы, насколько мне сообщили, идейно не против частной собственности?

– Идейно – нет. Вон у нас постоянно говорят, что мы всем, что потребляем, обязаны частнику.

Плечи Момышева внезапно затряслись, и не успел Виктор удивиться, как его новый шеф издал громкий раскатистый смех. Он хохотал, как ребенок, откинувшись на спинку стула и запрокидывая голову.

– Обязаны… Ишь чего выдумали… Да это… Ну если вдруг сказать, что победой в Великой Отечественной мы все обязаны товарищу Сталину. Но ведь даже Сталин этого не говорил. Он народ упомянул. Так что частник у вас, надо понимать, хуже Сталина.

– Ну, может, они в чем-то и правы? Ведь производят частные предприятия?

– Виктор Сергеевич, в компьютерах вы лучше, чем в экономике. Не надо путать частное предприятие и частное лицо. Хотя, может, вас нарочно там запутывают. Частник – это частное лицо. Без денег он ничто, не может ни нанять никого, ни что-то выпускать. Деньги частника – главное. А откуда берутся частные деньги? А это то, что после расчетов за материалы, комплектацию, налоги и прочее частник не заплатил работникам, а взял себе – вроде как на развитие производства. Это, по сути, не его деньги, а вроде как он одолжил, чтобы вернуть с процентами, в виде гарантии заработков, роста зарплаты и так далее. Ну и откуда мы знаем, сумеет ли он этими нашими деньгами распорядиться или по ветру пустит? Будем надеяться, что естественным отбором все умные и хозяйственные? Так это когда работает, когда нет. У вас, например, часто нет. Ну и какие же вы банкиры, если так вот запросто раздаете кредиты? Точнее, считаете нормальным такую экономику, где хочешь не хочешь, а вынуждены кредитовать неизвестно кого?

– Поэтому-то частную собственность у вас официально и отменили?

– Вы о делегированной? Ну, на самом деле это просто такая универсальная схема, где можно слепить и частную, и государственную, и любую. Чем она хороша: просто уходим от этих дурацких споров, какая собственность лучше, а начинаем разбираться в сути, во взаимных обязательствах личности и общества, создаем систему таких общественных типовых договоров. Вы приобретаете зубную щетку – присоединяетесь к одному договору, приобретаете фирму – к другому. От идейных споров перешли к тонкостям, к деталям…

«Молодцы, – мелькнуло в голове. – Не стали париться, подо что подгонять, – частная там собственность, общественная… Какую им надо, такую и придумают, и законы под нее сочинят. И спорить не о чем. Самая лучшая – у них, потому что они ее под себя заточили, а не под мировой порядок. Но – надо дать понять, что с потрохами он меня этой фирмой не купил».

– Да, – согласился он, – значит, есть смысл работать до конца проекта. А то меня вчера уже на компьютерное производство переманивали.

– Кто? – встревожился Момышев. Судя по его лицу, он видел в этом не только проблему движения рабочей силы. – Как они представились, как выглядели?

– А, да нет, это совсем не то. Просто мужики с завода, с опытного производства, видимо. В буфете в комплексе за одним столиком обедали. Знаете, они так увлеченно о работе говорили, что ели машинально. Так просто, к слову, и пригласили – нехватка народа у них.

– Ну это другое дело… Нехватка – да, она сейчас везде нехватка. И насчет еды вы тоже правильно подметили. В психологии это называется «проблема голодного художника». То есть голодный художник не откажется писать картины ради того, чтобы найти более стабильный источник заработка. И это сейчас общая проблема.

– Союзная проблема? Много художников, и некому работать?

– Нет, ну почему союзная… Глобальная проблема. – Момышев заговорил торопливо, словно боясь, что Виктор сейчас начнет его перебивать и расспрашивать. – Вот вы верно подметили, у нас экономическая система сейчас как бы толкает человека вверх по пирамиде Маслоу. Человек насыщает более высокие потребности, а о более примитивных меньше заботится, ну вроде как это само собой. Не знаю, как это ученые объясняют, просто оно так выходит. Законы развития потребностей – они, знаете, не природные, они зависят от личных ценностей человека, значит, и от общественных ценностей. И в результате, понимаете, у нас вот этот вот низ пирамиды, основание, первый этаж, оно не растет до бесконечности, как раньше предполагали. Рост материальных потребностей замедляется, и значит, теоретически – пока теоретически – может наступить такой момент, когда можно сказать, что они в целом удовлетворены. Ну, то есть не играют для человека главной роли. Может, при этом будет даже распределение по потребностям, ученые спорят, тут разные мнения. Это детали.

– То есть общество будущего, которое раньше называли коммунизмом, – это голодные художники? Люди, которые ради высшей идеи могут обходиться без еды, горячей воды и так далее?

– Нет, это же крайности – голодный художник, это я для примера привел. Для упрощения. Хотя когда-то так многие действительно себе его, это светлое будущее, и представляли. Наверное, сами были из этих голодных художников и видели идеал человечества по своему образцу. А вы – инженер и видите свой.

– Фанатики-коммунары, как голодные художники? Мысль интересная.

– Фанатизма мы тут у себя не допустим, не то время. Вообще пирамида Маслоу – очень упрощенная схема потребностей, есть и другие, ею просто объяснять хорошо…

Виктор заметил, что Момышев волнуется. Словно бы он хотел сказать Виктору сейчас что-то важное, от чего зависела его собственная жизнь. А может, и жизнь Виктора.

– Стоп, мы немного ушли в сторону… Главное, в нашей стране человек выше растет. А в западном обществе никогда ничего по потребностям не будет из материального, потому что там на первом уровне для прибыли изобретают все новые, новые, и так до бесконечности. Там экономический механизм держит человека внизу пирамиды, непрерывно расширяет основание и не дает перейти на более высокие этажи. То есть держит человека на уровне обезьяны, ну, не всех там, большинство людей, – не дает расти. Это что значит? Значит, человечество там не эволюционирует, как биологический вид. А что бывает с видом, если он перестал эволюционировать?

От волнения Момышев даже расстегнул пуговицу на воротнике.

– Теперь вы понимаете, насколько важно то, что вы здесь, не на заводе, не где-то? Не для правительства, не для нашей страны, – вообще для всех! Если мы не отладим альтернативное общество, альтернативную экономику, которая будет развивать человека, как биологический вид, то вот эта столбовая дорога мирового сообщества, куда они нас всех зовут интегрироваться, приведет хомо сапиенса к его концу. Он выродится. Он уже вырождается. Это борьба за продолжение рода. В высшем смысле, если хотите.

«Ну что ж, – подумал Виктор, – говорить они умеют красиво и складно. Посмотрим, что там будет в натуре».

– Ясненько. По крайней мере, в отличие от нашей реальности, мне понятен смысл вашего эксперимента.

– Ну, это хорошо, что вы поняли. Это очень хорошо, что вы это все понимаете. Вот тут некоторые кричат – не надо ставить экспериментов над обществом, не надо ставить экспериментов… Да ведь все существование общества, вся его история есть эксперимент природы, стихийный и безжалостный. И не попытаться внести хоть каплю разума в этот слепой опыт над миллиардами людей, которых мучают массой угроз, от ледников и пещерных медведей до войн и кризисов, просто бесчестно.

Глава 10 Игра с нечеткой целью

После такой длинной лекции в жизни Виктора обязательно должно было что-то произойти.

И произошло.

За дверью послышался звонок. Момышев нажал на кнопку, щелкнул магнит звонка, и в комнате появилась Семиверстова, несколько запыхавшись.

– Пришлось вернуться, – сказала она переводя дух. – Кофейник у вас можно включить? Обстановка усложняется.

Виктор промолчал. В таких случаях лучше вопросов не задавать: что надо, скажут сами.

– Сейчас, минуточку. – Момышев направился к шкафу, чтобы удовлетворить просьбу дамы. – Присаживайтесь, в ногах правды нет.

– Где ее только нет, этой правды…

Светлана Викторовна отставила в сторону офисное полукресло с обивкой из темно-серой винилискожи и устало опустилась в него.

– Короче, Виктор Сергеевич, по вашу душу опять курьер из ЦРУ. Ожидается в Брянске в ближайшие дни; кто – пока не вычислили. Руководство решило, что надо продолжать игру. Так что учите легенду в деталях. Лучше бы, конечно, он раньше пришел, можно свалить все на «я недавно, я ничего не знаю». Работу по программе тоже не отменяют, будем пахать на два фронта. Многое поменялось.

– Я в курсе. Читал вчера про передачу полномочий Руцкому.

– Руцкой пусть вас не волнует. Это вас не коснется.

– Да, но в нашей истории…

– Мы в курсе вашей истории. Это не ваши проблемы. Вас больше касается то, что НАТО может начать боевые действия в самое ближайшее время. В Югославии, с вариантом втягивания СССР в конфликт и его дальнейшей изоляцией на мировой арене. Все ожидали, и все-таки как все не вовремя…

– Я должен в этом как-то участвовать?

– Пока не спрашивайте, узнаете позже. Ну и насчет НАТО – тоже никому.

– Могила. Кстати, а как же они с рухнувшим долларом полезут?

– Ну доллар пока не рухнул.

– Так вчера же сообщили – дефолт.

– Дефолт-то дефолтом…

Светлана положила левую руку на крышку стола и начала легонько постукивать по ней пальцами. «Волнуется», – подумал Виктор.

– Понимаете, это в прогнозах экономистов должно было вот так сразу обрушиться. Однако положение любой валюты – во многом вопрос психологии людей и правительств, вопрос игры на выживание. У США есть план спасения доллара, и состоит он в том, чтобы всем миром свалить и разграбить русских, за счет их богатств покрыть долги, и не только штатовские. И вероятные подельщики, то есть страны ЕС, Китай, Япония и прочие, скорее всего, согласятся. Бомба под доллар заложена, фитиль горит, если за какое-то время они нас не успеют ограбить и раздеть, глобализм рухнет, если полезут и не получится, тоже рухнет, а в ближайшие дни у них максимум что изменится – это кредитный рейтинг Штатов. Что касается вас – просто попробуйте психологически себя подготовить.

– К чему?

– Если бы это кто-то знал. Есть такой термин – игра с нечеткой целью. Его ввел Ботвинник, когда работал над своей шахматной программой.

– Интересная, кстати, задумка, – вставил Момышев. – К сожалению, Ботвинник, как шахматист, гениален, как инженер талантлив, а вот как внедренец… Помните, он все никак не мог сдать готовый продукт, пытался соперничать с человеческим мозгом, требовал все более и более мощных машин?.. Слава богу, мы обратили внимание. Теперь это программа для управления общественным сознанием. Тоже что-то вроде шахматной игры.

– Да, есть такое, – подтвердила Светлана. – Как там наш кофе-то? Короче, если общая цель игры ясна – поставить мат, – то во время игры шахматист не может заранее просчитать всех вариантов и меняет ближние цели игры по ситуации. Ну и к чему вам готовиться, тоже зависит от ближних целей.

Бело-синий автоматический кувшин щелкнул терморегулятором. Момышев по-хозяйски расставил чашки; чашку Виктора он поставил прямо над клавиатурой.

– Она у нас сенсорно-оптическая, – заметил он, видя волнение Виктора, – пока машина отключена, можно что угодно ставить. А то, знаете, на обычную клавиатуру прольют, а для этих машин они дорогие, надо кучу проверок, что там жучков нету. Да, с вашего позволения, – он взглянул на востоковский хронометр на левом запястье, – я на четверть часа отлучусь по служебной необходимости.

– Конечно, – сказала Светлана, – мы подождем.

Едва Момышев скрылся за дверью, она протянула Виктору листок из блокнота с телефонным номером и фамилией: «Лазарева Вероника Станиславовна».

– Вы говорили, что не возражаете познакомиться. После работы позвоните по этому телефону, пригласите в драмтеатр. Сегодня комедия, Жеронский поставил. Два билета забронированы.

– Погодите, – удивился Виктор, – я что, уже обязан знакомиться?

– Ой, простите, это у меня уже по привычке всегда служебный жаргон… Конечно, это ваше дело. А что, вы не любите театра?

– Ну почему же, давно хотел сходить посмотреть, как тут у вас. Просто некогда было, да и одному как-то…

– Тогда что смущает?

– Да ничего. Сходить с дамой в театр… Просто мы незнакомы… Но, с другой стороны, она ваша подруга. А, кстати: ее кто-то ревновать не будет?

– Виктор Сергеевич! Неужели вы думаете…

– Все, все, нет вопросов. Обязательно приглашаю.

Пискнул звонок, и в кабинете, радостно сияя, появился Момышев.

– Все готово, можно идти оформляться. Светлана Викторовна, у вас все к моему новому подчиненному? А то надо бы еще успеть сегодня первый сейшн провести. Время не ждет.

– У меня все, – ответила Семиверстова, – кофе хоть допить можно?

– Какие вопросы? Да, Виктор Сергеевич, у вас по тому, что обговорили насчет работы, какие вопросы есть?

– Только один. Удивительно, что меня сначала пустили на территорию, а потом оформляют.

– Верно подметили. Так не делают. Но вы – особый случай.

– А этот особый случай не привлечет внимания?

– Кого? Разве что предположить вражескую агентуру здесь, но это будет совсем другая ситуация.

…Формальности заняли около часа. Вопреки ожиданиям Виктора, ему не сканировали сетчатку и не снимали отпечатков пальцев, а, как в старые добрые времена, давали заполнять анкеты, писать по образцу заявления от руки и знакомили под роспись с различными документами. В частности, Виктор узнал, что он не может выезжать за пределы СССР и обязан сообщать о постоянных контактах с иностранными гражданами и тому подобное.

«Ну и ладно, – думал он, ставя очередной росчерк, – на этот раз не зашлют куда-нибудь к членам НАТО, ну его на фиг такие командировки».

Графа «Год рождения» оказалась переправленной от руки на «Возраст, лет», в графах времени окончания учебных заведений заранее красовались значки, похожие на буквы «Z», перечеркнутые посредине горизонтальной чертой. Зато положение попаданца позволило Виктору со спокойной совестью вписывать многочисленные «Не был», «Не участвовал», «Не состоял» и «Не привлекался».

– А вот насчет родственников за границей, – поинтересовался он, – в РФ или СНГ указывать?

– Не указывать, – невозмутимо ответил ему худощавый седой сотрудник, – указываются только за государственной границей нынешнего СССР. Географически.

Виктор облегченно вздохнул и поставил в соответствующей графе «Не имею».

Среди кучи вещей, с которыми его ознакомили, было местонахождение в корпусе столовой, мест общего пользования, медпункта, комнаты психологической разгрузки, а также порядка заказа товаров в магазинчик возле проходной, из чего можно было сделать вывод, что его будущее восьмичасовое затворничество в пределах этажа довольно комфортно и продуманно.

– А как у вас тут проставляются при приеме на работу? – спросил Виктор, когда с принятием бремени обязательств и правил было покончено и они возвращались по коридору, который начинал казаться уже привычным, как и изредка попадавшиеся навстречу сотрудники («здрасьте-здрасте»), без единой бумаги в руках.

– Были бы мы сейчас в Бухаре, – несколько задумчиво ответил Момышев, – вы бы после работы пригласили нас к себе на плов. Бывали в Бухаре?

– Да. Потрясающе. Такая древняя культура!

– Вот плов там тоже древняя культура, а не продукт питания… А здесь мы все, можно сказать, вчера пришли, традиций пока никаких, со временем, надеюсь, сложатся. Так что отложим на будущее. Нам сюда.

Они остановились возле комнаты с номером «228».

– А мы не в двести двенадцатой?

– Это комната для рабочих групп, все уже собрались. Не будем тянуть, проведем первое заседание, заодно и с народом познакомитесь. Рабочая группа вместе с нами – семь человек. Всегда будет семь, это не случайно. Число должно быть нечетным. В группе из трех человек всегда возникает оппозиция двух к одному, из пяти – трое против двух, если больше девяти – внутри возникают лидеры и несколько групп. Поэтому – семь. Прошу…

Публика оказалась Виктору незнакомой. Хотя кто знает, может, имена некоторых из присутствующих лет через…дцать будет знать вся планета. Кроме него и Момышева – два молодых паренька и девушка, видимо, только из вуза, пожилой мужчина, наверное, уже за семьдесят, с редкими седыми волосами на затылке, и дама лет шестидесяти, худощавая, с жесткими опущенными складками в уголках рта. Новых коллег представляли по старшинству.

– Значит, Виктор Сергеевич? Очень приятно. А я Шниперсон, Борис Натанович. Доктор экономических наук, длительное время работал в одном институте при Госплане… хотя это, наверное, в данном случае не столь важно. Беседовал в семьдесят девятом с вашим предшественником. Тогда это был шок. Сейчас уже как-то более спокойнее – годы, видимо.

«Беседовал с предшественником». Пожалуй, это самое главное, подумал Виктор. Хорошо бы расспросить. Если, конечно, позволят.

– Инна Станиславовна Амченцева, физик. Должна предупредить сразу – меня пригласили как штатного скептика, у меня, как считают, не слишком приятный характер, поэтому, если сможете, на меня не обижайтесь. Вы не обидчивы? Лишь бы делу помогало? Приятно встретить интеллигентного человека.

Ладно, потерпим. Лишь бы она по делу и без личных подколов.

– Здравствуйте. Гена… Геннадий Михайлович… Евлашин.

Значит, Гена. Худощавый пацан в стиле подросшего Гарри Поттера, но жилистый, видимо, привык к физическим нагрузкам. Несмотря на обманчивую внешность, явно не «ботаник». Прикид – джинсовый коттон. Дресс-код, видно, тут не практикуется. По какой же ты профессии, Гена? Но явно не из органов. Смотрит с удивлением и восхищением, словно на космонавта.

– Мечина, Лада Григорьевна. Окончила ИНЖЭКОН по специальности «Информационные системы в экономике и управлении».

Лада Григорьевна, несмотря на чисто городское для нашего времени имя (явно не обошлось тут без знаменитого мулермановского хита), словно сошла с газетной фотографии 50-х «Знатная птичница молодежной бригады». Статная фигура, легкая здоровая полнота и здоровый румянец, нежно покрывавший приятные округлости щек, большие синие глаза – большие еще и от восторга встречи с живым путешественником по времени, – все это издревле почиталось в российском селе за признаки красоты и женственности. Темно-синяя юбка, серебристо-стальной дамский пиджак, чулки с провоцирующей сеточкой. Кольцо. Замужем.

– Куладзе, Платон Вахтангович. Специальность – психология, увлекаюсь нейролингвистическим программированием. Но это, понимаете, не узкая специализация, я еще много занимался математикой, кибернетикой. Вообще технику люблю, радиолюбитель…

Платон Вахтангович был совсем не похож на грузина. Нос не кавказский, лицо немного округлое, волосы каштановые. Видимо, фамилия по отцу, внешность от матери. Как хорошо, что мы все такие разные и вбираем в себя черты разных культур… По виду добродушный сангвиник, этакий Санчо Панса. Расстегнутый костюм-двойка, без галстука.

…– Предмет обсуждения сегодняшнего заседания – чем привлечь бизнесменов, политиков, наконец, простого обывателя к нашим сервисам, чтобы он не видел без них своего современного бытия. Нужен какой-то инициатор, маркетинговый ход. Первое слово, наверное, вам, Виктор Сергеевич, если у вас уже есть идеи.

– Есть, – кивнул Виктор.

– Пожалуйста…

– Социальная сеть. Они подсядут на нее, как на наркотик. Бизнесмены, домохозяйки, студенты, тинейджеры, пенсионеры – все.

– И что же их так будет тянуть?

– То же, что и в реальном мире. Получать информацию от других людей, проверять на обществе свои идеи, мысли и чувства, делиться со знакомыми, самовыражаться в своей компании, наконец, просто отвлекаться от забот. Только здесь возможность связи со всей планетой, и это многое меняет. Например, парень когда-то любил девушку, отношений у них не получилось, уехал в другой город, забыл. А теперь она здесь, в сети, и можно попытаться разыскать ее и начать все заново.

– Идея понятная, – поспешил резюмировать тезка великого мыслителя. – Можно считать, что для любого агента социальной сети ключевые понятия – мнение, влияние и репутация. Это игра, где люди самоутверждаются с помощью мнений и борются за влияние, то есть за сетевую власть. А власть отражается в репутации.

– Ну да, – согласился Виктор, не ожидавший столь быстрого схватывания сути одного из величайших открытий двадцать первого века, – например, там фотки вывешивают свои, и их оценивают, это вроде репутация… и каменты, то есть мнения.

– Что-то вроде «Одноклассников», – вставил Гена, – у них там фотки, адреса, биографии…

– У вас уже есть «Одноклассники»?

– У них, с девяносто пятого. Classmates.com. У нас пока немного по-иному – смотришь в справочнике, кто выпускники, ищешь нынешний адрес и переписываешься. Или конфу заводишь и на нее всех собираешь.

– Только в сети это все проще превратить из жизни в азартную игру, симуляцию жизни, – добавил Платон. – Classmates – она пока вроде как утилитарный сервис. А вот у вас, похоже, взрыв социальных сетей произошел, когда они стали имитацией общественных связей, иллюзией. Полагаю, их есть смысл рассматривать, как игры в управление людьми, с возможностью образования коалиций.

– Угу. Человек в игре получает имитацию поддержки и чувство защищенности, – опять вылез Гена. – А без сети будет ломка. Что-то вроде слега у Стругацких, только не так явно. Поскольку выдуманный мир ярче и богаче реального… Верно?

– Наверное… Но у нас и сетевые онлайновые игры есть. Там тоже можно прокачиваться.

– Ну, это всего лишь варьирование степенью иллюзии… простите, я, наверное, слишком часто перебиваю?

– Н-нет, что вы…

– Полагаю, здесь надо начать с выработки моделей влияния и моделей диффузии инноваций, связанных с формированием общественного мнения.

– И здесь особенно важноформирование мнения о наших товарах и услугах, – вступила Лада.

– Ну, не только… Вообще наших жизненных ценностей, типа поведения, отношений с людьми.

– Так этак можно и потребности корректировать! – воскликнул Борис Натанович. – И сгладить влияние стихийного спроса на необходимый во избежание дефицита запас товаров! Лучше стыковать потребности с выпуском.

– Ну, положим, коллега, это неоднозначно, и опыт вашего байбаковского Госплана это показывает. В альтернативной истории Госплан вообще закончил демонтажом плановой экономики, это мы знаем…

– Инна Станиславовна! Речь идет прежде всего о том, чтобы избежать проблем динамических систем товаропроизводства, вызванных наличием бифуркаций… то есть о кризисах, по-простому говоря…

– Для разведки еще хорошо. Представляешься кем угодно – и играешь на психологических слабостях.

– Коллеги, коллеги, – забеспокоился Момышев, – не начинаем ли мы фонтанировать идеями при недостатке информации? Давайте сосредоточимся на главном – стратегии завоевания аудитории. Продолжайте, Виктор Сергеевич.

– Н-н-ну… – протянул Виктор, пытаясь поймать оборванную нить рассказа, – за рубежом лидирует Фейсбук, это для личного общения. Создаешь профиль с фотографией, можно аплоадить… то есть загружать фотки и видео, делать сообщения на своей и чужих стенах… ну, как записки оставлять, делать группы, подмигивать… ну, виртуально, конечно, подмигивать, из новых также чаты, возможность вместе документы редактировать, веб-страницы создавать, есть поиск друзей по мылу, скайпу, аккаунтам в аське… Я понятно?

Ему закивали.

– Ну Myspace – это тоже для личного, только упор на аудио и видео, «ВКонтакте» – тоже… а, вот есть LinkedIn, так она в основном для делового общения. Да, совсем забыл, в сетях еще создают электронные платежные системы, чтобы можно было делать покупки в интернет-магазинах. И блоги… – при этих словах Лада хихикнула, – ну, блоги, дневники такие.

Цепляясь за обрывки впечатлений – в социальных сетях он особо не засиживался, некогда было за несколькими местами работы, – он постарался свести в более-менее связную картину основные заманухи. «Черт, никогда не знаешь, что пригодится… Хотя «Мой круг» вроде помогает работу найти… никогда не пользовался, правда, надо попробовать… а, блин, я же здесь! А он там!»

Когда Виктор закончил, его буквально сбил с ног поток фраз и реплик – впрочем, к нему не относящихся.

– Коллега, учтите эффект кластеризации и локальную промежуточность мнений! А также асимметричную информированность и рефлексию агентов!..

– Если считать, что каждая конфигурация равновероятна, то существует априорная неопределенность, равная энтропии от числа конфигураций…

– Ориентированный граф описывает, от чьих действий зависят выигрыши агентов…

– А вот если мы предположим, что конформность или независимость в большой социальной группе может моделироваться с помощью модели Изинга…

«Боже, куда я попал, – думал Виктор, – как я буду ставить задачу среди этих вундеркиндов? Срочно, срочно за учебники. Хотя бы понять, на каком языке они общаются, что такое выпуклые затраты… а про теорему Кронекера – Капелли нам когда-то читали, вспомнить, вспомнить только надо».

И еще он почувствовал, что подаренная ему только что мечта о собственной фирме тает, как мороженое в стаканчике.

Глава 11 Искусство чесать репу

– Кофе будете?

«Интересное выражение. Раньше бы спросили: «Хотите кофе?» Теперь хотеть – значит, делать».

– Да, спасибо. Кофе у вас хороший. «Максвелл Хаус», судя по вкусу?

– «Московский». Выращивают во Вьетнаме. Как они там его выделывают, не знаю. А чипсы дубровские. Угощайтесь.

Они сидели у себя в двести двенадцатой; группа разошлась после определения плана работ. Виктор пытался привести в порядок мысли после нахлынувшей информации. Момышев сосредоточенно помешивал сахар одноразовой пластиковой ложкой в своем стакане, лицо было явно недовольным.

– Сумбурно! Сумбурно прошло. – Илья Нариманович аккуратно положил ложку на бумажную салфетку. – Молодежь горячится, спешит самовыразиться до уяснения, заражает остальных. Не притерлись люди. А я, признаюсь, хотел показать вам образцовый брейнсторминг. Спросите, почему не ТРИЗ-семинар?

– Не спрошу. Задача слишком неизученная для большинства, трудно оперировать логикой. Я тоже подкачал – надо бы хоть терминологию освоить, а то иногда не знаешь, что и ответить.

– Терминология – дело наживное, – хитро прищурился завсектором, – вы, Виктор Сергеевич, главное, старайтесь изложить суть, образ предмета. С деталями разберутся. А то у нас народ хватается за деревья, а вот с лесом… Например, сегодня главное было – почему у вас произошел скачок, бум соцсетей. Теперь, на базе нашей теории, мы сможем развернуть наш SweetHome во Внешсети с опережением, года через два, а к две тысячи восьмому наберем миллиард счетов и будем продавать буржуям сетевую рекламу – по скромным подсчетам, это принесет стране полтора-два миллиарда долларов в год. Так что не теряйтесь.

– Постараюсь. Ах да, забыл упомянуть еще о твиттере.

– Twitter? – переспросил Момышев. – От Twit, «насмешка»? Подкалывать друг друга в сети?

– Нет, это микроблог такой, ну, ежедневник, по-вашему, туда можно писать с мобильных устройств, отовсюду. Вот идет человек по улице, что-то увидел, написал.

– Вроде песни акына?

– Может быть.

– А, вспомнил. Это про него вы говорили в исполкоме – пусть пишут в блоги с мобильника, чтобы сами себя зафлудили?

– Ну да, было. Но это если довести до абсурда, когда они вообще не работают, а в блогах сидят. А так у нас микроблоги все-таки считаются развитием демократии. Вот, допустим, какой-то политический руководитель куда-то поехал, что-то увидел, сразу, с места, написал. А остальные все видят, как он работает, где бывает.

– А зачем?

– Что зачем?

– Ну, всем читать «Я приехал в Нееловку», «Видел тамошний Дом культуры, кресла в зале старые»?

– Как зачем? Чтобы все видели, что он делает на деньги налогоплательщиков.

– А-а-а… Ну, у нас это не пойдет.

– Жизнь номенклатуры закрыта?

– Нет, не закрыта… Но кого у нас она интересует? Кому у нас важно, что председатель горисполкома куда-то съездил, что-то видел, с кем-то встретился? Чтобы видеть, что он что-то делает, а не репу чешет? Да пусть чешет! Важен результат. У нас в сети есть неформальные объединения аналитиков, есть сетевые, как раньше говорили, рабселькоры, они смотрят именно результаты – что сделано, насколько эффективно деньги потрачены. Вот он, народный контроль в действии! И благодаря сетям есть возможность вместе работать общественникам из разных мест, людям, которые иначе не нашли бы никогда времени куда-то ходить и какие-то документы запрашивать.

– Но для этого же, наверное, грамотность нужна?

– А для этого же у нас и работает система политпроса, а не то, как раньше, чтобы забивать мозги. И как вообще иначе? Вот у вас подчиненный, вы что – постоянно будете стоять над душой и смотреть, как он почесался? Вы посмотрите, что он сделал. А когда начинают в первую очередь следить, что делает, значит, во-первых, не представляют себе, что он должен сделать, не умеют определить цель и поставить задачу, а во-вторых, не умеют проверить, чего достигли. Какая это демократия? Это значит, народ властью не распоряжается, а тогда на кой она ему? Потом, приехать, распорядиться – вон там-то лужа, вот там-то яма – это не управление. Управление – это понять причину, чего не хватало, чтобы не надо было распоряжаться. Средств, ресурсов, руководителю опыта не хватает и все такое.

– Вы правы, – ответил Виктор, – вчера и Познер об этом говорил.

– Ну вот… А с твиттером надо подумать, технически идея интересная… надо только найти для чего, чтобы это в пустозвонство не превратилось и не отрывало время у народа.

К вечеру дождь окончательно стих, и небо затянула сероватая пелена, похожая на грязную штукатурку; Виктор расстегнул плащ, и у него родилась надежда, что погода будет не самой плохой для свидания. Обратно он сел на мотор до площади Ленина; в динамиках нежно булькала легкая мелодия «Маленькой звезды», и гипнотизирующий голос Мадонны делал мелькающие в окне пейзажи настолько умиротворяющими, что хотелось выйти, развести у дороги костер и тихо смотреть на проносящиеся мимо грузовики, размышляя о чем-нибудь вечном.

На площади перед входом в драмтеатр был флеш-моб, первый из замеченных Виктором в этом мире: пацаны и девчонки в расстегнутых куртках и красных водолазках, на которых Дар Ветер приемом самбо заламывал руку Дарту Вейдеру и красовалась надпись «Космос – наш!», торчали гурьбой прямо по центру. Как раз в этот момент подошел наряд дружинников – поговорили, посмеялись, пошли дальше. Вроде как безобидно и идейно правильно, а может, эти флеш-мобы сам горком комсомола и организует.

В вестибюле мало что изменилось; очередь в кассу была человек десять, и Виктор, наконец, поинтересовался, на что, собственно, он и его будущая знакомая идут. Спектакль назывался «Дневник провинциала в Петербурге», по Щедрину, и Виктору это мало что говорило. В школе он осилил «Историю одного города», показавшуюся прикольной, и «Господ Головлевых», показавшихся занудными; пробовал «Современную идиллию», но через пару глав бросил, а про эту вещь классика вообще ничего не было. Тогда он попытался уловить суть из реплик людей в очереди, но, кроме «артхаус», «историческая спираль» и «обязательно стоит сходить», ничего не понял…

«Артхаус так артхаус, – вздохнул он, – значит, будем знакомиться».

Места оказались в партере. Виктор не спеша вышел из вестибюля, подставив лицо под холодную струю вечера, и тут только вспомнил, что даму-то как раз еще не пригласил. Спешно вытащив ВЭФ, он торопливо набрал записанный на бумажке номер. Раздались гудки, и, как показалось, где-то рядом певучий женский голос произнес: «Алло! Я слушаю!»

– Простите… Вероника Станиславовна?

– Да. Я слушаю.

– Это Виктор Сергеевич… – Виктор сделал паузу и потом сразу выпалил: – Простите, вы не против, если я вас приглашу сегодня в театр?

В трубе зашуршало, но тут же вновь послышался голос:

– Нет, я совсем не против…

– Тогда я жду возле театра. Я буду стоять у правой колонны, одет в черный плащ…

– Не надо, я вас узнаю. Я через полчаса подъеду. Начало же в семь?

– Да, кажется… – Виктор обернулся, ища глазами афишу. – Да, в семь.

…В эти полчаса Виктор за все время пребывания в здешнем мире почувствовал, что ему нечего делать. Не то чтобы вообще нечем заняться – просто что-то начинать в столь короткий промежуток времени не имело смысла, и время, незаметно проскакивавшее, словно машины на перекрестке, вдруг стало растягиваться, нудно, надоедливо, стрелки на часах затормозились, и вообще в душе Виктора Сергеевича возникло давно забытое, беспокоящее ожидание чего-то неизвестного.

«Положено ли покупать цветы? Но мы еще даже не знакомы, а цветы – это какая-то определенность отношений. Тем более кто знает, какая она из себя, и вообще. А просто в театр – так сказать, общая любовь к культуре… Это еще не ухаживания, это знакомство. И вообще не надо дергаться. С Ингой было все проще и естественней… и ее уже нет. Не опасен ли я? Не принесу ли несчастий? Чушь. Стечение обстоятельств. Вероника-то не шпионка… А ты что, знаешь? Что ты знаешь о ней? Ладно, не будем мандражировать, увидим – и ничего многообещающего. Знакомые, просто знакомые. Вряд ли она смотрит на это серьезно… ну, конечно, вряд ли она смотрит серьезно, так, легкое приключение, сегодня было, завтра другое. Да, наверное, так. Не в загс приглашаешь».

Проще всего было убить время, ходя по универмагу, но сейчас это трехэтажное здание почему-то раздражало Виктора. Он вдруг понял, что и это раздражение, и нетерпеливое ожидание – все это на самом деле было лишь прорвавшимся тайным желанием закрутить роман с совершенно неизвестной ему женщиной. Он не знал, стыдиться этого или этому радоваться; здесь он был совершенно оторван от своих корней, надежда на возврат обратно, в свою прежнюю жизнь, была слишком призрачной, и, возможно, эта попытка познакомить и была со стороны Светланы неявным признанием беспомощности здешней науки перед тайной переноса.

Напротив театра, у входа в сквер, здесь, как и в его реальности, тоже стоял памятник, только не Тютчеву, а Алексею Толстому; скульптура располагалась на высоком постаменте в виде колонны ионического стиля, и у подножия ее кругом стояли изваяния богатырей и былинных героев, имен которых Виктор не знал. Колонну окаймляло полукольцо берез, и в их тени уютно расположились скамеечки, ныне пустующие по причине холодной и сырой погоды; за полукольцом, по ограде сада, расползался тенистый плющ, а вдоль ограды тянулись клумбы, на которых вздымались волнами кусты вьющихся роз.

– А все-таки это не совсем хорошо, – услышал он за спиной женский голос, – в парке бюст Толстого, и здесь его же памятник, а Тютчева ни одного. Не слишком ли много?

Виктор оглянулся; за ним стояла пара средних лет, мужчина держал в руках увесистый широкоформатный «Киев», пытаясь поймать в зеркальный видоискатель выгодный ракурс.

– Ну ты же знаешь, Нинуль, – ответил мужчина в паузе между щелчками затвора, – тютчевский мемориальный парк решили делать в Судке, где Дворец пионеров, там же и памятник будет…

«Это где? Наверху, где у нас афганский мемориал? Ну да, здесь же не было афганской, и мемориала тоже… А может, в самом овраге? Надо будет сходить, только не по такой погоде».

Обойдя памятник, Виктор прошел по аллеям сквера к выходу на Фокина; старые лев и львица, сторожившие выход, были на месте и все так же грозно зыркали глазами на проезжавшие авто. Наискосок мелькнула знакомая вывеска «Книги». «А вот туда я еще не заглядывал», – подумал он и поспешил к переходу.

Книжный встретил его тихим гулом и массой людей, которые, стараясь не шуметь, благоговейно перелистывали страницы, выискивая необходимые им издания; часть покупателей сидела на корточках или, наоборот, влезала на невысокие стремянки, пытаясь достать то, что зоркий глаз подметил на верхних полках стеллажей, росших почти до самого потолка. Два зала, что тянулись по всей длине фасадов стоящего углом дома, напоминали неторопливый муравейник. В техническом крыле Виктор набрел на великолепное издание по администрированию УНАС в четырех томах; он пожалел, что тащиться с таким в театр неудобно, и остается лишь надеяться, что в стране тайного коммунизма это монументальное произведение не будет в дефиците. Художественный отдел, так же как и в нашей современной реальности, пестрел разнообразием авторов и изданий, но, в отличие от книжных лотков, здесь почти не было легких развлекательных вещей; полки ломились от изданий и переизданий того, что можно было отнести если не к отечественной и мировой классике, то к авторам серьезным. С некоторым удивлением он обнаружил на стеллажах Розанова и Даниила Андреева – в серии «Антология философских воззрений»; повинуясь внезапному импульсу, снял с полки «Апокалипсис нашего времени» и пролистал, словно желая убедиться, что это не розыгрыш и что это не альтернативный Розанов, который здесь, в этой реальности, написал про постъядерный мир.

«И вот я думаю – евреи во всем правы. Они правы против Европы, цивилизации и цивилизаций. Европейская цивилизация слишком раздвинулась по периферии, исполнилась пустотами внутри, стала воистину «опустошенною» и от этого погибает…»

Это был реальный, исторический Розанов, и что-то реально-тревожное, современное почудилось в этом наугад выхваченном обрывке чужой мысли человека, давно покинувшего этот свет. Виктор опять приник к тексту:

«Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи, незнаем – я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. Да будет благословен еврей. Да будет благословен и русский».

«Однако философы как собутыльники: о чем ни речь, а после третьей все на одну тему…»

Что-то прошелестело сверху, ударило Виктора по плечу и шлепнулось на пол. Он опустил глаза: к ногам его свалился томик сочинений Данилевского.

– Простите, пожалуйста! – донеслось откуда-то со стремянки.

«Черт, да я же так на свидание опоздаю! Не хватало еще заставить даму ждать».

По счастью, от книжного до драмтеатра было три минуты ходьбы скорым шагом. Виктор пронесся вдоль желтого сталинского дома, где окна фасада были обрамлены барельефами из ваз, призванных изображать изобилие, и где его на мгновение обдали вкусные запахи из столовой, обогнул серого котенка, вздумавшего гулять по тротуару под окнами УВД, успел проскочить на зеленый на перекрестке перед универмагом и спустя секунды уже занял назначенное место возле колонны.

– Добрый вечер! Я не заставила вас ожидать слишком долго? Сегодня холодновато, я боялась, что вы застудитесь.

Он сразу узнал этот вздернутый носик и немного печальные глаза с длинными ресницами; на Виктора смотрела та самая женщина, с которой он случайно давеча столкнулся на лестнице в «Парусе».

Глава 12 Маленькие комедии большого дурдома

– Простите, вы… – начал Виктор и запнулся.

Ему внезапно пришло в голову, не подменили ли Веронику Станиславовну иностранные разведки. Подошедшая дама была слишком красива для подруги, которую сватают человеку с сомнительной репутацией хроноагента; к тому же по нечаянно услышанному разговору по мобиле можно было подумать, что она звонила своему мужчине. Да и вообще случайность их предыдущей встречи в комплексе оказывалась под большим сомнением. Но, с другой стороны, если эта дама – подмена, наверняка она знает, что настоящая Вероника Станиславовна не придет, да и документами на ее имя запасется.

Короче, спрашивать было глупо, и не спрашивать было глупо.

– Да. Вы тогда на меня не обиделись? Я же вас фактически отшила.

– Нет, почему… очень нормальное поведение. Мы же тогда не были знакомы.

– Верно. Ну, давайте же пройдем внутрь? К сожалению, у нас климат не тропический.

Внутренности театра ослепили Виктора неожиданной имперской роскошью. Барельефы на стенах сияли позолотой; широкие мягкие кресла обтянуты шелковыми гобеленами; парчовый (или, по крайней мере, выглядевший как парчовый) занавес был разукрашен понизу вышитыми снопами пшеницы.

– Не были еще здесь после ремонта? – спросила Вероника.

– Не-а. Интересно, а во сколько он обошелся государству?

В глазах Вероники блеснуло удивление.

– А во сколько государству обойдутся рабочие, которые пьют «Три топора»? Люди получили храм искусств, и расходы определили так, чтобы получить прибыль. От того, что меньше расходы на лечение, потери от брака, несчастные случаи, уголовщина…

– Ясно… Да, я же забыл взять вам бинокль, – ответил Виктор, желая переменить тему.

– Не надо. У меня прекрасное зрение. В буфет тоже не надо. Давайте просто сядем на свои места и будем ждать начала. Вы читали эту вещь?

– Нет. Как-то не получилось, да и когда в школе учился, на ней внимание как-то не акцентировали.

– Это в начале шестидесятых? Тогда была эпоха волюнтаризма, неотроцкизма, и… и я уже не помню чего. А вы хорошо помните? Вы же в школу, наверное, в пятьдесят шестом пошли?

– Боже, как давно это было… Пятьдесят шестого не помню, пятьдесят восьмой помню, как сейчас.

– А я не помню. Я немного позже родилась. Уже Гагарин в космос слетал. Тогда, наверное, все о космосе мечтали?

– Мечтали. Готовились слетать. Спорили, умеют ли думать машины. Строили высотные здания и планировали покрыть страну сетью скоростных линий. И вообще жизнь была полна чудес и необычайных открытий.

– И полвека не прошло, а совсем другая страна. Про марсианский монолит смотрели?

– Да, в курсе.

– Я вот представляю себе, лет сорок назад – сенсация, марсиане, как их там еще называли…

– Братья по разуму.

– Вот, братья по разуму, наверное, все бы переживали, как будто войну выиграли. Сейчас – в рабочем порядке. Нашли и нашли. Сегодня передавали – решили не трогать, дождаться экспедиции с людьми, марсоход вешку оставил и дальше пошел. Зарегистрировали чудо, цифровую подпись, в банк данных. Я говорю, страна другая. Цифровая страна. Оценки, оценки и оценки, все переводится в числа. Уровень обеспеченности детства, кумулятивные оценки духовного богатства личности, процент рабочих и служащих со вторым-третьим высшим, индекс здоровой жизни… Гордимся перед заграницей яслями, школами, театрами. Вот наш пятый ряд. Держите афишку, я не люблю их читать, пусть будет сюрпризом.

…Артхауса, то есть того, что Виктор определил для себя как нечто заумное и надоедливое, он так и не увидел. Во-первых, было очень смешно. Спектакль оказался про извечную российскую (а может, и мировую) глупость. Короче: два чувака, один главный герой неопределенных занятий, то ли журналист, то ли фрилансер, и другой, которого звали Прохор, типа бизнесмен, намылились в столицу, чтобы самореализоваться. И самореализовывались они, в основном бродя по ресторанам и разным тусовкам, где тоже принимали на грудь, и главный герой в конце концов попал в дурку – то ли от пьянства, то ли от окружающего махрового дебилизма, который доставал их так, что поневоле хотелось нажраться.

Действительно, когда человек ежедневно видит вокруг себя менеджеров, которые умеют не управлять, а только «спрашивать с людей», ни черта не разбираясь в деле, когда этнические преступные группировки срослись с бизнесом, чтобы сделать население бесконечной жертвой мошенничества, когда человек вынужден безуспешно доказывать во всех судах страны, что по-наглому украденное у него – это его собственность, когда успешные люди – это особи, у которых на языке нет иного слова, кроме «отнять», с обслуживающим их интересы шоблом, у которого на языке нет иного слова, кроме «выпросить» и «выждать», и, самое главное, когда не видно абсолютно никаких возможностей все это изменить, потому что нет иного общественного мнения, кроме бесконечного трепа, а будущее видится только в новых прожектах, как заставить народ работать больше, получать меньше, и чтобы он при этом не бунтовал, – наш человек поневоле потянется к бутылке. Это все про роман Салтыкова-Щедрина, если кто сразу не понял.

Режиссер перенес действие в наше время: герои ходили в современных костюмах, даже на сцене стоял монитор, а часть декораций на фоне изображалась лазерным проектором. Прохор был без бороды и совершенно не походил на купца девятнадцатого века; скорее, президент какой-то крупной компании. Заканчивалась постановка сценой в дурдоме, где больные обсуждают с врачом возможность бунта: «Что ж… это можно! Наши бунты хорошие, доброкачественные бунты, и предмет их таков, против которого никогда бунтовать не запрещается!» – разъяснял доктор, и больные, счастливые от дарованного им права волеизъявления, покорно шли на обед, под водительством лидера оппозиции, которого тоже назначил врач.

…– Знаете, сейчас есть такой проект, – сказала ему Вероника, когда они вновь вынырнули в ночную свежесть из гардеробной суеты (театры начинаются с вешалки, а кончаются очередью в гардероб), – восстановить на этой площади гранитную брусчатку и поставить пару фонтанов в античном стиле со скамеечками вокруг. Как вы думаете, будет смотреться?

– Наверное. Но в это время года здесь будет смотреться палатка с кофе.

– Кафе есть в сквере. Вы не голодны?

– Нет, ничуть. А вы?

– Нисколько. Ну а Жеронский-то вам как? Я смотрю, вы хохотали все действия.

– Нет слов, знаете, просто нет слов… Смело и вообще удивительно, как это все разрешили.

– Кто будет против? Первый секретарь обкома лично цветы приносил! Наша страна должна со смехом расстаться со своим прошлым, пока оно не стало будущим. Сталинизм – это модернизация.

– Хм, а как же при Сталине за анекдоты-то?

– Так вы видели в пьесе, откуда это шло? Все эти прожекты о расстрелянии, об оглушении? Из старой, крепостнической Руси. И первые десятилетия нового государства общество по старой привычке все это считало нормальным.

«А ведь в чем-то она права, – подумал Виктор, вспомнив, как они с Веселиной целовались в кустах во время ночных арестов в третьей реальности. – Кстати, эту даму тоже на букву «В» зовут… Чушь, совпадение».

– А вот Прохора я как будто даже где-то видел, – задумчиво произнес он, пытаясь съехать со скользкой, как ему казалось темы, – даже в имени что-то мрачное, пророческое.

Он внезапно вспомнил, где он видел Прохора: на афише политической рекламы в своей реальности, – и тут же усомнился, в ту ли сторону он начал съезжать с темы. По счастью, Вероника изменила ход разговора сама:

– О, у нас режиссеры мрачные пророчества любят. Вы смотрели «Бакенбарды» Юрия Мамина?

– Что-то слышал, – ответил Виктор и чуть не добавил: «В период перестройки и гласности».

«Стоп, – подумал он в следующую секунду, – тут же такого не было, что тогда показывали. Или было, но молчат?»

– Ну, это притча, антиутопия… Фантастика, в общем. Показано, если государство заплывает жиром, становится немощным, допускает безнаказанность, то есть права, закона нет, то это государство заменяет грубой силой первый, кто понаглее и язык хорошо подвешен.

– А, понял. Фильм-предупреждение. Вы не возражаете, если я вас провожу?

– Так вы вроде уже провожаете, разве нет?

– Ах да, конечно. Тогда в какую сторону?

– Садимся у гостиницы. Можно на моторе, но, знаете, я больше люблю троллейбусы. В моторе люди сидят молча, и каждый вроде сам по себе. Удобно, но не совсем уютно. Знаете, в детстве жутко мечтала о машине, как все в Союзе. Даже водить выучилась. Сейчас – нет. Все время думать, чтобы ни на кого не наехать…

На площади Ленина с фасада бывшего исполкома ярким рубиновым светом полыхали электронные часы. Памятник вождю пролетариата стоял в лучах прожекторов, и от их голубоватого сияния на окружавших постамент клумбах неестественно отчетливо сияли последние цветы сентября – красные хризантемы, белые астры и желтые календулы.

– Наверное, троллейбусы сейчас редко ходят, – задумчиво произнес Виктор, – уже скоро десять.

– Они ходят до часу, – пояснила Вероника. – Да, Светлана Викторовна предупредила меня, чтобы я не интересовалась вашей биографией, не волнуйтесь.

– Ну, мне-то что беспокоиться. Раз вы не побоялись пойти в театр с такой темной личностью…

Губы Вероники на мгновение сложились в легкую улыбку.

– Нет, вы не темная личность. Я все понимаю.

Она остановилась чуть поодаль от остановки, у входа в гостиницу «Десна», закрытого строительными лесами; аскетичному хрущевскому зданию с лоджиями переделывали фасад, приводя в соответствие ампиру бывшего исполкома на другой стороне площади.

– Давайте я лучше о себе расскажу. Я была замужем, у меня дочь, уже взрослая, в этом году прошла в Рязанский радиотехнический по девяти баллам, вполне самостоятельная. Ну и личная жизнь у нее тоже самостоятельная.

– А разошлись давно? Извините, если это неприятный вопрос…

– Вопрос вполне законный. Мы не расходились. Познакомились мы случайно, в культтоварах, что у Цыганского гастронома: выбросили «Зеркало души», меня чуть не затоптали, он вытащил и взял на меня диск, так на почве дисков и завязалось. Это сейчас на компашках навалом, а тогда кто-то что-то доставал, меняли, перезаписывали… А у него всегда можно было найти ну буквально все – от Высоцкого и эмигрантов до «Пинк Флойд» и Жарра. Называл себя языковедом, говорил, что изучает редкие диалекты каких-то народов. Получила диплом, поженились, он стал часто пропадать в многомесячных загранкомандировках… Ну, конечно, притаскивал оттуда «дифсит» и березочные сертификаты, все это мне тогда уже казалось не главным, но думала – не худший случай, у кого пьет, у кого к другой ушел, в общем, так. У него была куча книг про языки африканских народов, обычаи каких-то племен, кассеты с их выговором, тетради с какими-то схемами по лингвистике, вроде как исследования. Занимался спортом, легкой атлетикой, карате, это жутко модно тогда стало – карате, я еще думала, ну, хочет в моих глазах выглядеть, как Митхун Чакраборти, наверное, я, в конце концов, тоже на аэробику ходила. Потом в один прекрасный день прислали извещение, что он пропал без вести где-то в Анголе, в районе местного конфликта, при эвакуации научного персонала – так написано было. Где-то через неделю, вечером, после работы, звонят в дверь, открываю – стоят мужчина и женщина, представились, документы показали. Женщина была как раз Светлана Викторовна. Вручили орден Красной Звезды, медали «За укрепление боевого содружества», «За боевые заслуги», «За отвагу»… личные вещи, как сказали, доставить было невозможно, ну, в общем, вы понимаете. Расспрашивали, как живу, в чем трудности, мы тогда в хрущевской двушке жили на Северной, туда, к Медведева идти. Собственно, как и что, не рассказывали. Вскоре дали ордер на трехкомнатную у Самолета, пенсию на книжку перечисляют до совершеннолетия Таисии. Светлана периодически наведывалась, вроде как подруги теперь. Вас я спрашивать ни о чем не буду. Наверное, тоже будете уезжать в командировки.

– Насколько я понимаю в геометрии – вряд ли, – возразил Виктор и добавил: – Теперь уже вряд ли.

– Серьезно или успокаиваете?

– Я так полагаю.

– Если у вас есть возможность полагать… Наш троллейбус.

«Теперь ясно, почему она не вышла во второй раз, – думал Виктор, разглядывая мелькавшие за окном пейзажи ночного города и, боковым зрением, свою спутницу. – В ее глазах начать новые отношения было бы предательством его памяти. Что ей Света про меня сказала? Ну да, видимо, так: наш товарищ, внезапно потерял семью при исполнении… собственно, так и есть, если то, что я здесь очутился, это чье-то исполнение. Вот и встретились два одиночества, как у Кикабидзе».

Вероника жила в комплексе по улице Брянского фронта, то есть прямо по дороге от Самолета к НИИагропроминформатики, на краю микрорайона, здание сразу за длинными девятиэтажками. Недолгий путь от кольца троллейбуса они прошли не спеша, и почетный караул из высохших на ветру опавших бурых осиновых листьев лениво шуршал по асфальту в такт их неторопливым шагам.

Виктор узнал, что она работает в дочерней фирме «Кремния» и сидит на разработке управляющих устройств техоборудования для производства полупроводниковых пластин, что коллектив там хороший, только в основном женщины. Еще он узнал, что Вероника в свободное время пишет лирические стихи и хочет создать свой любительский раздел в домолинии.

– Ну так это же прекрасно! – воскликнул он. – Я свой первый сайт знаете когда делал? Еще в девяносто шестом!

– Уже два года? Еще второй гипертекст застали?

– Ну… да, два года… четвертый освоил, что в прошлом году вышел. Вы определите, что хотите разместить на своем хомяке, а я делаю дизайн и верстку.

– Подождите, на каком хомяке? У нас кошка. Серая, полосатая.

– Нет, хомяк – это жаргон такой. Хоум пейдж, домашняя страница.

– А, понятно. За рубежом так называют. Но я хотела сама научиться.

– Так я научу. Давайте созвонимся, когда будет время, чтобы встретиться, и я все покажу, с азов.

– Это ничего, если я спланирую по времени и сама вам позвоню?

– Да пожалуйста, какой разговор. У вас же есть мой мобильный?

– Конечно. Даже если я его случайно сотру, можно узнать по справочному.

Она повернула в сторону дорожки к подъезду.

– Вот здесь я и живу, – и она кивнула на сияющую мозаикой окон глыбу крестообразного дома, сужавшегося кверху ступеньками наподобие ацтекской пирамиды, – а вы еще успеете на троллейбус… и мы потом созвонимся.

– Обязательно! Мне самому интересно, таких поэтических сайтов я еще не делал. Всего доброго!

– До следующего!

Она набрала код на механическом замке подъезда и скрылась за дверью, оставив холодному ночному ветерку легкий аромат московско-парижских «Тет-а-тет», где сочный мандарин вплетался в букет из жасмина и розы, создавая чувство чего-то неповторимого и изящного.

Глава 13 Пушкин в роли пулемета

На обратном пути Виктор задумался, проскочил пересадку на Крахмалева и опомнился лишь у Автовокзала. Лишь только троллейбус открыл двери, он стремглав бросился через заднюю дверь, и когда его голову остудила сырость ночного воздуха, понял, что до часу еще далеко, а общественный транспорт в его сторону еще вовсю ходит.

Напротив Виктора сверкал вечерней подсветкой дореволюционный двухэтажный особняк в псевдорусском стиле, любовно восстановленный и выкрашенный в темно-вишневый цвет с белыми кирпичными орнаментами и кокошниками над окнами. По карнизу первого этажа шла надпись большими буквами из светодиодных трубок: «У РЫНКА». И чуть пониже – «Товары в дорогу. Дежурный магазин».

«Заскочить, что ли? Надо же знать, где у них что дают… сейчас оно, конечно, дефицита нет, а там кто знает? Будешь как синьор Робинзон без Пятницы…»

Дежурный магазин оказался на обоих этажах особняка и встретил Виктора звяканьем колокольчика на двери, холодным белым светом газоразрядных ламп и пенопластовой имитацией старорежимной лепнины. У дверей для антуража стоял большой нейлоновый медведь с блюдом в руках, и пластиковые хамеропсы в декоративных кадках вносили разнообразие в торговый зал. Скрипки оркестра Курта Хенненберга тихо выводили из невидимых динамиков ностальгическую «Песню, унесенную ветром».

Заведение торговало всякой всячиной, которая могла понадобиться в дороге, начиная от продуктов, питьевой воды и предметов личной гигиены и кончая журналами, зонтиками, будильниками, походным снаряжением, карманными фонарями и карманными играми, которые помогут скоротать время. Здесь было все, что человек мог забыть или потерять в дороге, или могло просто кончиться. Разумеется, здесь продавались и такие важные вещи, как разнокалиберные сумки и рюкзаки, готовые поглотить остальные приобретения и направить их по пути следования, и тут же, рядом, вещи не столь важные, но почему-то обязательные во всех вокзальных киосках, то есть сувениры, являвшие собой обращенные в металл, дерево, стекло и полимерные материалы приятные воспоминания о проведенном времени и увиденных красотах. Не обошлось даже без такого специфического предмета для потребления в пути, как диски для CD-плееров с программами музыки в дорогу. Продавцов-мужчин Виктор здесь не заметил: либо работающие пенсионерки, что держали на случай отсутствия посетителей при себе разноцветные клубки и вязание, либо подрабатывающие студентки, которые не расставались с учебниками, методичками и конспектами. До записи на мобильники и нетбуки здесь еще не дошли.

Он задержался перед витриной с электробритвами: интуиция подсказывала ему, что времени возиться со станком у него теперь будет меньше, а поводы избавляться от растительности на лице будут появляться все чаще. «Филипс», «браун» и «панасоник» на витрине отсутствовали в принципе; не виден был и «витек», хотя об этом можно уже не так жалеть.

Оставались отечественные модели; присмотревшись к ним, Виктор заметил, что в первые дни в универмаге он, понадеявшись на опыт другой реальности, явно недооценил эту отрасль советской индустрии. На выбор была пара десятков моделей, включая дорожные от батареек и механические, пресловутые «Микма» и «Харьков», остановившие его тогда своей ценой, оказались с аккумуляторами, для сухого и мокрого бритья и с самоочисткой, у более дешевых моделей – «Бердск», «Агидель», «Нева» и каких-то незнакомых «Аэро» и «Дебют» – была вполне западная эргономика и приятный вид.

Продавщица – худенькая невысокая девчушка лет восемнадцати с гладкой прической и волосами, собранными на затылке, – увлеченно уткнулась носом в толстую тетрадь и Виктора не замечала. Он негромко кашлянул.

– Простите, вы не могли бы…

– Помочь выбрать бритву? Назовите, пожалуйста, свои требования.

– Ну, я хотел бы простую, дешевую, надежную, но удобную, чтобы брила чисто и быстро, чтобы можно было в дорогу брать, чтобы работала в любых условиях, чтобы много не тратиться на запчасти и, так сказать, не искать их по магазинам, ну, что еще… чтобы прослужила не меньше десяти лет, была легкой и не сильно шумела. Вот где-то так.

– «Агидель-классик», сетевая, три плавающих ножа с самозаточкой, футляр с зеркалом, три года гарантии, десять срок службы, сорок два шестьдесят, – голосом автоинформатора выдала девушка, обломав в зародыше увлекательный процесс консультирования покупателя.

– А это что, в вашей тетради написано? – с некоторым удивлением спросил Виктор.

– Нет, – улыбнулась продавщица, – это я к семинару учу. Будут спрашивать виды цен в СССР, у нас Мугуряну ведет. Не слышали? Очень придирчивый.

– Виды цен – это в смысле высокие и низкие?

– Счас-с… – Она начала вспоминать заученное. – В советской экономике используются три вида цен: гуманные, свободные и справедливые. Гуманные цены назначаются фиксированно на те товары и услуги, когда, в общем, сложно выплачивать целевые пособия. В основном это на лекарства и подобные вещи. Свободные цены складываются под действием спроса и предложения и используются там, где есть среда соревнования продавцов товара, как естественный стимул снижения цен. Без этих цен была бы немыслима, например, промкооперация.

– То есть это все по свободным ценам? – Виктор сделал рукой неопределенный жест в сторону витрин.

– Конечно. А как вы думали?

– А я по старой привычке думал, по государственным… А где-нибудь продают по государственным или теперь везде?

– А какая вам разница? Вас не устраивает цена?

– Да в принципе-то как госцена в советское время… при Брежневе…

– Третий вид – это справедливые цены, они действуют на товары, определяющие уровень цен в отраслях и… и… – она наморщила лоб, – там, где качество мало зависит от производителя. Примеры: нефть, газ, электроэнергия. Справедливые цены определяют, исходя из оптимизации народнохозяйственного эффекта в целом… Я все правильно ответила?

– Да… Да, верно.

– А бритву решили брать?

– Да. Давно мечтал о такой.

– Еще бы, – согласилась она, – этой моделью все военные космонавты на БКС бреются. Ну, почти такой, там другое напряжение. В кассах пробивайте, вон у двери, – добавила она, увидев, что Виктор полез в карман за местным баблосом.

– Живыми будете? – Кассирша в большой коробке из пластика, дерева и анодированного под старую бронзу алюминия выглядела, пожалуй, единственным профессионалом в этом заведении.

– В смысле живыми?

– Ну, очереди нет, так живыми, а так можно магнитной.

– Я магнитной, – решил Виктор. «Посмотрим, можно ли этим картам доверять…»

– Недавно получили? Вон рядом электронные. – И она кивнула на стоящие рядом ящики, которые Виктор поначалу принял за торговые автоматы.

Он достал карту из бумажника и засунул в щель одного из автоматов – на трехрядном светодиодном индикаторе высветилось состояние счета, – потом набрал с кейпада сумму и номер отдела. Спустя секунду индикатор показал снятую сумму и остаток, а снизу выехал обыкновенный кассовый чек.

«Не продумано. Почему бы сразу не в отделе платить? Какая-то дань совку».

– А почему бы сразу штрих-код не считывать для магнитной, чтобы до кассы не ходить? – спросил он у девушки, вернувшись и протягивая чек.

– С нового года так и будет, – улыбнулась она, – это тут когда-то местные умельцы внедряли одними из первых в Союзе, некомплексно сделали. Скоро заменят.

И она протянула ему бритву, уже обернутую в пленку, перевязанную ленточкой и уложенную в хрустящий экологический пакет-майку с эмблемой магазина.

– Там еще талоны для скидок. Будете заходить – не забудьте, пожалуйста.

«Гуманные и справедливые цены. Надо же!» – хмыкнул Виктор, выходя из магазина. Впрочем, цена на «Агидель» ему действительно показалась совершенно гуманной и справедливой, хоть и свободной.

…Потолок длинного подземного перехода, первого и долгое время единственного в Брянске, отражал шаги людей с каким-то вибрирующим призвуком; мертвый и яркий свет ртутных ламп наполнял тоннель и превращал синеву неба на покрывавшей стены мозаике в лиловые кляксы грозовых туч. На остановке с другой стороны красовался павильончик для сугрева посетителей; через огромные, во всю стену окна виднелся ряд автоматических киосков. На всякий случай Виктор решил постоять снаружи.

– Простите, у вас закурить не будет? – К Виктору подошел невысокий мужчина лет сорока пяти в коричневой куртке и кепке, из-под которой выбивалась седая прядь волос; его сутулую фигуру и крупные складки морщин на лице дополняли массивные овальные полуботинки на толстой подошве, словно враставшие в асфальт. Голос у него был какой-то извиняющийся, словно человек стеснялся своей просьбы, хотя, судя по виду, к неимущим или пропившим деньги он явно не относился. Виктор сделал вывод, что мужик его личной безопасности не угрожает, а видимо, челу просто тяжко без курева.

– Увы, – сочувственно вздохнул он.

– Тоже бросили? А леденцов для отвыкания не найдется?

– Я вообще не курю.

– Да, беда просто… конечно, правильно делаете, просто… До аптеки, что ли, дойти, антиникотиновый пластырь взять?

– Наверное, – неопределенно протянул Виктор, ожидая, что мужичок сейчас попросит денег.

– Хотя ладно, – ответил тот, – отвыкать так отвыкать. Каждый должен нести свой крест за грехи. Это я образно, я тоже атеист, просто в идее что-то есть, моральноесодержание. Ведь правда?

Виктор пожал плечами:

– Кто знает. Я не гуманитарий, я инженер.

– Очень приятно. Я как раз гуманитарий. Писатель. Извините, плохо пахну…

– Что? – невольно воскликнул Виктор. Фраза показалась ему подозрительно знакомой.

– Вином немного. Если раздражает, я в сторону буду, сейчас же эта везде борьба… Трезвые – здоровые – сексуальные…

– Все в порядке, – примирительно ответил Виктор, – жизнь штука сложная.

– Вы, верно, думаете, это творческий кризис или с издательством облом… нет, это все, как писал великий советский поэт Добронравов, суета, «ведь не вся еще жизнь прожита»… Помните, да? Нет, дело в следующем. Умирает направление. Пятидесятые, шестидесятые годы подняли могучую волну авторов от земли, от нашей деревни, которые не просто отражали какой-то социальный пласт, нет… Они принесли с собой чистые, родниковые понятия морали. Распутин, Шукшин, Белов, Личутин, Лихоносов, Астафьев – это возврат интеллигенции к народной почве, к русской, извиняюсь, христианской культуре. Я тоже атеист… но нельзя же отрицать христианство, как культуру и традиции, верно?

– Верно, – согласился Виктор, тем более что не видел, с чем спорить.

– И вот вы только представьте: последнее десятилетие это направление умирает. Бесследно. Вы сейчас скажете: я драмати… ти… зирую. Нет, я не это, не драмати… ладно. Я понимаю вот что: гибнет язык. Шукшин вот, Распутин, они что – они писали живым народным языком. А сейчас живой народный язык приблизился к интеллигентскому. И опять вы скажете, чего в этом плохого, образование, да. Да, если сравнить с канцеляритом пятидесятых – да, это прогресс. «Говорить не умею красиво я, хоть порой могу коснуться разных тем», – да, это ужас что, это вот с девушкой так изъясняться, – это надо было ломать, и это сломали. Сломали!

Литератор икнул: видимо, его потихоньку начало развозить. Виктор молча продолжал слушать, нетерпеливо поглядывая в сторону площади Партизан, чтобы не пропустить свой номер.

– Но! Но! Тогда был канцелярит – был и живой народной язык. Вы меня понимаете, да? Хорошо… Сейчас нет канцелярита – нет и народного языка. Стали говорить как дикторы. Нестандартное самовыражение чувств угасает. Пишешь о селе – тексты похожи, речь героев похожа, мало, мало инди-ви-ду-альности. Все – пушкинским слогом. Помните, у Ахматовой: «Слава соколам полета! Пушкин – в роли пулемета!» Инти… интеллигентизировали село и город, разумеется. Ну вот, а это мой едет… Вы, товарищ, извините, конечно…

– Да ничего. Все в порядке.

– Ну, может, я что-то преувеличил… драмати… ой. Всех благ.

«Ну и что делать? – думал Виктор через пять минут, устроившись на сиденье тролля нужного ему маршрута. – Проблема типа есть, а у попаданца ни готового решения, ни, самое главное, опыта в сфере языкознания. Может, попытаться как в ТРИЗ – обратить вред в пользу? А как?»

Он задумчиво взглянул в окно: троллейбус уже завернул на Горбатова и катил мимо стандартных рядов витрин на первых этажах комплексов, прятавшихся за опущенными рифлеными забралами жалюзи; лишь некоторые из них светились, словно аквариумы в темной комнате, показывая медленно проплывавших меж прилавков людей; над этими окнами неизменно высвечивалось «Гастроном» или «Промтовары». Видимо, эти древнесоветски-безличные имена магазинов обозначали дежурные заведения. «А в «Промтоварах» небось товары первой необходимости…»

Сосредоточиться на вопросе языкознания не удавалось. Мешала четверка молодых парней на креслах впереди, оживленно болтавшая о методах стабилизации самодельного экраноплана.

– Слышь, мужики, чего мы мучаемся? У Зерногова есть списанный «Базальт». Берусь его восстановить личной комплектухой. За вами датчики. Ну Серый же выточит цилиндры? Тензо делаем по книге.

– Проволочные? Чем возиться, дешевле полупроводниковые по сети заказать.

– Да какая разница, алгоритмы основное. Что в мозги заливать будем?..

«А чего они сами не решат этот трабл с разговорными? – спросил себя Виктор. – Интеллекта выше крыши. Может, они эту проблему просто не видят? Колбаса есть, и к этому привыкли, космос в порядке вещей, микросхемы… ну, может, не самые маленькие в мире, но по охвату населения сетями впереди планеты всей, есть чем гордиться. Пацанам что-то типа нетбука для развлечения, тоже есть предмет для гордости страной. По привычке увлекаются техникой, а вот язык… Блин, как сложно рулить в чужом обществе».

Под плащом запикало. Виктор вытащил ВЭФ: индикатор виновато моргал надписью «Зарядите батарею».

«Долго протянул по этим временам. Аккумулятор, видать, спецушный».

В квартире царил полумрак, из приоткрытой двери кухни лился несильный холодный свет, проникавший через окна галереи, и это чем-то напомнило Виктору каюту теплохода, на котором когда-то давно ему довелось путешествовать по Волге. «Парус» тихо плыл в ночь, и только приглушенный динамик – здесь его, конечно, можно было совсем выключить, но Виктор на всякий случай оставлял тихий звук, чтобы услышать сообщение о той самой войне, о которой ему напоминали на каждом шагу, – приглушенный динамик мурлыкал ретро-программу, и неторопливо-романтический ритм танцевального шлягера тридцать девятого «Я такая, как есть» придавал уверенности.

Не зажигая света, Виктор полез в тумбочку у кровати. Зарядки на месте не было. Куда же он положил ее в прошлый раз? Вроде в секретер… Он откинул полированную крышку-столешницу: зарядка валялась рядом с монитором домолинии. Четырнадцать дюймов монохрома казались в этом мире каким-то осколком его брошенного дома; воткнув мобильник в зарядку, Виктор секунду помедлил – и щелкнул кнопкой под выпуклым стеклом экрана, чтобы услышать привычный комариный писк строчного трансформатора.

При загрузке всплыл поп-ап: «Вы получили 1 сообщение».

«Это, наверное, от Вероники».

Он представил себе, как Вероника заходит в свою квартиру – интересно, какие у них там квартиры, в этих пирамидах, – проходит в кабинет, садится за стол и включает терминал, пытаясь найти в загадочном пространстве тень, с которой она могла бы просто поговорить по душам, излить все, что наболело, – одиночество, беспокойство за дочь, которая в ее мыслях все еще бегает по детской площадке, а на самом деле бродит где-то по чужому городу, где нет ни родственников, ни ее, Вероники, знакомых, и как медленно по стенам ползут тени ветвей деревьев из окон, не занавешенных, потому что рука не подымается задернуть тонкую блестящую ткань шторы.

Он торопливо щелкнул по ссылке: в раскрывшемся текстовом окне по центру, словно предупреждение досовского Нортон Коммандера, появился заголовок: «СООБЩЕНИЕ ТАСС».

Виктор кликнул.

«28 сентября с. г. в ходе экстренного заседания совета НАТО в Брюсселе было принято решение о проведении в ближайшее время военной операции против Югославии под предлогом защиты граждан, якобы подвергаемых преследованиям со стороны ДКХП…»

Дальше, естественно, следовало «ТАСС уполномочен заявить» и «в Советском Союзе с осуждением относятся к беспрецедентно враждебным действиям стран-членов НАТО, принявшим решение о неприкрытой агрессии против суверенной страны. Подобные действия несовместимы с высокой ответственностью, которую несут руководители государств, среди которых есть обладающие ядерным оружием, за судьбы собственных народов, за судьбы человечества…»

«Сольют югов?» – удивился Виктор. Намеки на то, что пресловутые «руководители государств» обязаны подумать о неких «неизбежных последствиях своих безответственных действий», и призывы «вернуть ситуацию в рамки международного права» выглядели как-то уж слишком отвлеченно.

Он залез на сайт «Известий». В общем, все было как обычно, то есть в основном о достижениях, за исключением все того же сообщения ТАСС и крохотной заметки, что президент Руцкой созвал Совет обороны. Никаких подробностей о заседании Совета не сообщалось. И вообще было подозрительно тихо.

Взгляд упал на оранжевый «Турист» на столе-книжке. Ну что ж, послушаем, что враги болтают…

Эфир встретил его воем и клекотом. Виктор тронул ручку настройки: все затихло, затем прорвалась восточная музыка и голос на незнакомом ему языке. Еще движение пальцем – чистая английская речь, музыка, затем в короткую паузу из далеких времен врезался в новую эпоху сильный голос Константина Лаптева по «Маяку»: «Цветок, твой дар, храню я…» Чуть дальше опять непробиваемый вой, тишина, потрескивание грозовых разрядов, заунывный свист атмосфериков… а вот что-то по-китайски. На других диапазонах было точно так же. То ли раньше глушилки работали на десятой доли мощности, то ли включили расконсервированные, то ли построили новые, специально ко времени «Ч», и теперь запустили, но все западные станции на русском были намертво вырублены, начиная со «Свободы», «Немецкой волны» и «Голоса Америки» и кончая Албанией и Ватиканом. Римский папа, очевидно, здесь не котировался.

Пришлось напрячься со знанием разговорного. Правильный, словно отскакивающий от зубов диктора инглиш от BBC News не забивали ничем; через четверть часа Виктор узнал, что, по данным ЦРУ, в центре ядерных исследований «Винча» под Белградом успешно ведутся работы по созданию ядерного оружия, и ДКХП располагает несколькими зарядами мощностью от единиц до десятков килотонн, которые могут быть применены по крупным европейским столицам. Сообщалось также о расстрелах по приказу ДКХП мирных демонстраций оппозиции и депортациях целых поселений национальных меньшинств в концентрационные лагеря, где заключенные содержатся неделями без пищи и воды; со спутников были обнаружены массовые захоронения жертв режима. О предстоящей операции сообщалось обтекаемо: дескать, мировое сообщество в лице НАТО в ближайшее время примет меры, чтобы принудить (to force) диктаторский режим остановить свои кровавые злодеяния. Чем именно натовцы собрались to force и не выльется ли это в еще большее мочилово, голос из-за бугра скромно умалчивал.

Фединг утишил благородное негодование туманного Альбиона; Виктор попытался поправить настройку и сбил волну. В уши хлынул бодрый спортивный марш времен его детства «Вот это и есть футбол»; мужские и женские голоса энергично накачивали всесоюзную аудиторию чувством силы и непобедимости.

Виктор щелкнул выключателем питания.

«Сильны мы содружеством…» Он чувствовал бы себя более спокойно, если бы услышал какие-то резкие заявления, организацию акций протеста, клеймение империалистов, что там еще было положено в СССР в таких случаях. Здесь же было затишье перед боем. Врубили радиопротиводействие… да, еще Виктору показалось, что к вечеру стало больше дружинников. На площади перед театром… никогда их там не видно было, на площади перед театром. И флэш-моб «Космос – наш!» – стопудово не стихийный.

«Что-то готовят. Что-то готовят…»

Глава 14 Призрак «Мозиллы»

…Ленивое солнце неспешно потягивалось в своей зеленой постели за Фокинкой, озаряя золотыми отблесками барашки на взволнованном небе, и Десна еще безмятежно дремала, свернувшись посреди поймы под серым туманным одеялом. Вторник. Обычный день конца столетия.

Ничего не снилось. Или Виктор не помнил. От ночного забытья оставалось только щекочущее чувство ожидания каких-то неожиданных перемен в жизни. Не страх, не тревога, а что-то вроде азарта.

На кухне динамик что-то неразборчиво ворчал. Виктор добавил громкости, и динамик радостно возопил прорезавшимся голосом о том, что для солдата нет больше счастья, чем вонзить беспощадный штык во вражье тело.

«Между прочим, Лев Ошанин, – подумал Виктор. – Которого «Пусть всегда будет солнце». Что же делать? Как же их остановить-то? Натовцев в смысле».

В ядерные заряды ДКХП и массовый террор он не верил. Пусть сперва американцы в Ираке химоружие свое найдут.

…Перед проходными НИИагропроминформатики ничто не вызывало беспокойства. Асфальтовая дорожка покрылась березовой и осиновой листвой, которую здесь никто не убирал. Небо хмурилось: днем, похоже, покапает. Виктор влился в неспешный ручеек сослуживцев, тянувшийся от остановки до проходной, стараясь уловить знакомые лица. Так никого и не узнав, он добрался до комнаты 212 и набрал код. Илья Нариманович уже был на месте и встретил Виктора добродушной улыбкой.

– А, Виктор Сергеевич! Добро пожаловать. Как настроение, как впечатления от смены обстановки?

– В смысле что НАТО готовится напасть на Югославию?

– Не берите в голову, это есть кому решать. Я насчет другого. Наш темп работы для вас не слишком напряженный?

– Ничуть. Рабочий день до пяти… в выходные у вас вызывают?

– Ну, если что-то, компенсируют двойной оплатой или отгулами.

– Тогда чем он напряженный? Или это только начало?

– Нет, не начало… Тут вот в чем дело: со слов предыдущего хроноагента, народ в России – в вашей России – не любит работать, так считают ваши бизнесмены. Хотя Светлана Викторовна сообщила мне, что вы – не тот случай, все-таки хотелось убедиться.

– Ну а что значит любить работать? Если есть смысл, то работают, если хоть работай, хоть сачкуй – то и смысла нет, и работы тоже… Вот у нас один раз такой случай был: как-то своих заказов не было, подрядились в соседней области, в одной конторе, и там их руководитель сотрудников премии лишил за то, что они на городском празднике не были. Когда знаешь, за что получаешь, это одно, а когда непонятно за что…

– Интересно… А что дальше с этим руководителем было?

– Не знаю, вроде на том же месте.

Илья Нариманович задумчиво почесал нос.

– Знаете, у меня такое желание сторонников вашего строя в вашей реальности направить провериться к психиатру. Хотя в своей реальности они скорее направят всех нас… У вас там есть законы против экономического рабства?

– Ну, с точки зрения прав человека, наша система считается в мире свободной и демократической и рабство вроде как запрещено.

– Тогда ничего не понимаю. У нас по Указу Президиума от какого-то там мая восемьдесят шестого экономическим рабством считается использование должностным лицом административного и экономического положения для посягательства на личные права гражданина. Во-первых – это принуждение к работе или исполнению иных обязанностей в свободное время, это покушение на конституционное право на отдых.

– То есть субботников у вас нет?

– То есть они у нас чисто добровольные. Всесоюзный ленинский, между прочим, отменили, остался только памятный день. Во-вторых, принуждение выполнять несвойственные функции, в том числе и в рабочее время, это покушение на конституцию, на свободный выбор профессии. Предупреждая ваш вопрос – шефской помощи колхозам, что при Брежневе была, у нас давно нет. Есть возможность безработным из бывших стран СЭВ прокормиться. В-третьих – принуждение использовать для работы личное имущество. Например требовать ездить по служебным делам на личной машине. В-четвертых – принуждение заниматься политической деятельностью вопреки желанию и убеждениям.

– Простите, то есть у вас партийно-политической работы нет?

– Ну как нет… Вот вы, например, человек, адаптированный к чуждой нам общественной системе. Вы здесь у нас лояльны к нашему строю? Только честно. Вы же знаете, у нас в Союзе мысли читают.

– Ну, не было смысла выступать.

– Вот. Это самое главное. Вам нет смысла диссидентствовать, да и на выборах вы, скорее всего, проголосуете за Народный фронт коммунистов и беспартийных, и не из каких-то идей, а просто не захотите менять то, что вам лично удобно и комфортно.

– А если не проголосую?

– Плюс-минус голос роли не играет… Главное – это число довольных. В этом и есть партийно-политическая работа. Ну и, наконец, использование своего положения для действий, унижающих достоинство работника. А если у вас такой защиты нет, то тогда все понятно. Устраивают рабство, а рабу нет смысла работать. И над этим рабством сверху – балаган, видимость свобод, демократии… Но давайте к работе, – резюмировал Момышев, увидев, что Виктор уже повесил плащ в шкаф и сел за рабочее место. – В связи с планами НАТО в начавшуюся работу по социальным сетям срочно вклинивается еще одна задача, надо сегодня на группе нащупать решение. Готовы переключиться?

– Да. Настроение боевое.

– Это хорошо. Как вы, верно, уже знаете, сейчас в СССР альтернатива дешевой рабсиле – это роботизация. Это вполне устраивало в рамках автаркии. Но в условиях грядущего мирового порядка в орбиту СССР будут втягиваться страны с дешевой рабочей силой, и в этом случае роботизированные производства могут пока уступать, ненамного, но… А речь, как вы понимаете, идет о том, чтобы не городить перед такими странами торговых барьеров, иметь общую валюту – естественно, это будет рубль – и так далее. Подумайте пока, через полчаса собираемся в том же зале. К «Калине» ваш терминал уже подключен.

В «Калине» Виктору удалось нарыть массу интересной информации, но она его к решению вопроса никак не подвигала. Например, он узнал, что здешняя ОГАС, в отличие от первоначальных задумок Глушкова, была в основном ориентирована не на тотальную синхронизацию производственных процессов, а на предсказание на текущих данных и различных моделях кризисных ситуаций, дефицитов и затовариваний; надежность экономики считалась важнее, чем максимальная быстрота ее роста. Сама же «Калина» оказалась сетью двойного назначения, построенной по принципу распределенных вычислений, причем центры, где сосредотачивались основные вычислительные мощности и где располагались суперкомпьютеры, обслуживались военными ведомствами. Это позволяло легко переходить от загрузки системы экономическими и научными задачами к военно-мобилизационным; экономика при этом тоже, как по мановению руки, становилась военной, ибо даже в кооперативах управление предприятием, кадрами, бухгалтерией и прочим шло через «Калину». В СССР даже не требовалось отдавать приказ сверху: в случае войны его получали все на всех уровнях, и предприятие, кому бы оно ни принадлежало, занимало свое место в строю оборонного комплекса. Делегированная собственность предполагала право государства призвать каждого под свои знамена. Не надо было даже ни принуждать, ни угрожать – просто отдельный человек, на какой бы ступеньке служебной лестницы он ни находился, не сумел бы противостоять этой синхронизированной и управляемой волне, и, предприняв попытку сопротивляться, он был бы в ту же минуту обойден и заменен, так ничего и не добившись. Виктору вдруг стало не по себе от мысли, что новый президент нажмет не ту кнопку на клавиатуре; впрочем, он утешил себя предположением, что при здешней степени защиты систем от дурака человека нельзя удалить клавишей ЗБ. То бишь, по-нашему, по-российски, Backspace.

Виктор откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Надо было опираться на свои знания. Чтобы отвлечься от ненужной сейчас новой информации, он представил себе желтеющие клены, ветви которых тяжело качаются на аллее Пушкинского парка; крупные пятипалые листья неспешно кружат на фоне свинцового неба и плавно оседают на старые деревянные скамейки и серый асфальт, заполняют прямоугольную чашу фонтана, которого в его, Виктора, реальности давно уже нет, и невысокая девушка с барельефа на стене Зеленого зала смотрит за этим недолгим полетом, воздевая руки к небу в окружении голубей и надписей на разных языках – «Мир», «Peace», «Pax», «Frieden»… Мир, покой, согласие. Согласие…

– Виктор Сергеевич! Ну что, вече собираем?

В конференц-зале было прохладно, как будто кто-то по ошибке включил кондиционер. Виктор осмотрел лица присутствующих. Интересно, ждут ли они от него чуда? А если ждут, то какого?

– Не знаю, может быть, то, что я скажу, покажется несколько банальным… Короче, у нас в выигрыше оказываются либо страны с дешевой рабочей силой – ну, Китай, Южная Корея, вы знаете, – либо, наоборот, с очень дорогой, у нас, например, Германия. Те, у которых зарплата средняя, – проигрывают. Да, в Китай перемещаются сборка, производство простейших товаров и так далее. Но! Собирают они изделия из деталей, сделанных дорогой рабочей силой, и тем самым обеспечивают сбыт продукции, занятость населения там, где квалифицированные кадры делают эти детали дорого и качественно. Не может Юго-Восточная Азия строить всю экономику на крышечках, открывашках, брелочках, петардах. Производство поездов, судов, станков, сложной современной электроники позволяет получить доход гораздо больший, чем «на русалках заработать», а оно требует качественных деталей, качественной комплектации. И я вот о чем подумал… Советский Союз, здесь, много вложил в рабочего, инженера, технолога, и не только в их образование, профессиональные качества – государство вложилось в добросовестность, инициативу, изобретательность, желание делать свою работу все лучше и лучше… ну так давайте это и используем! Пусть СССР специализируется на качественной комплектации, а дешевую, простую, нетворческую работу переложит на тех, кто идет из деревни в город и ничего не умеет, но трудолюбив и много не запросит…

Он проглотил слюну. В зале стояла тишина.

– Сейчас у вас проектируются машины, продукция в расчете на роботов. Это, конечно, хорошо. Но для будущего разделения труда надо проектировать конструкцию, рассматривая возможность делить технологии: вот это для изготовления квалифицированными кадрами, у себя, а это – там, руками приделают, и не надо особо изощряться, предусматривая возможность механизации сборки. Часть операций не будет механизирована: невыгодно, – и конкуренты из других стран тоже этого делать не будут. И поэтому в СССР будет все выгоднее и выгоднее вкладываться в качество рабочей силы.

Он закончил и сел. Наступила некоторая пауза, для Виктора в какой-то мере неожиданная. Он ждал или одобрения, или в худшем случае обвинений в авантюрности, но сейчас возникло такое впечатление, что он что-то сделал не так.

– Позвольте мне… – нарушила общее молчание Инна Станиславовна. – В какой-то мере я ожидала идеи примерно в таком ключе, и все даже очень логично, и я бы сказала, даже привлекательно, но… Получается, мы – неоколониалисты? Мы, провозгласившие миру сталинские принципы добра и справедливости, используем наше начальное преимущество, нашу фору, для того чтобы увеличить пропасть между богатыми и бедными? У себя мы можем сделать справедливое, богатое, образцовое общество, чуть ли не полное равенство, но – за счет того, что других в этот счастливый мир не пустим? И будем смотреть на те же США, на тот же Евросоюз, чтобы они, не дай бог, не переплатили большей части человечества, или войдем с ними в сговор. Да, мы, конечно, выторгуем себе место в мире. Но в каком мире? Куда пойдет этот мир? Это просто мировой концлагерь какой-то. Борясь внешне против мира наживы, вы предлагаете капитулировать внутренне. Полностью и безоговорочно. Та же идея золотого миллиарда, только мы выбиваем себе там квоту, а остальные миллиарды для нас мусор. И мы будем смотреть на эти миллиарды и мучиться от того, что приличия нам не позволяют просто их уничтожить, и надеяться, что, может, они как-нибудь сами того… Извините за резкость, но просто я этого не понимаю.

– Простите, – ошарашенно переспросил Виктор, – а что же вы тогда нам предлагаете? На нары? Ну и потом, без этого они там в своих деревнях еще хуже будут жить! Так мы им работу дадим, заработки, они развиваться будут, школы строить, учиться, ну, я не знаю…

– Ну, это еще у Киплинга написано. Бремя белого человека. Мы, значит, им дороги строим и фабрики, а они, неблагодарные, в нас господ и поработителей видят. А ведь господа и есть. Нам невыгодно, чтобы они до нас дорастали: норма прибыли понижается.

– Коллеги, не забывайте, пожалуйста, еще одну сторону, – раздался неторопливый голос Шниперсона. – Я не психолог, но я освещу этот аспект. Мы, по сути дела, вталкиваем население стран с дешевой рабочей силой в другой уклад, индустриальный, вытаскиваем его из аграрного бытия. А ведь человека так просто не переделаешь. И на мой взгляд, не нужно форсировать, быстро подтягивать такое население к нашему уровню, потому что для него самого это может оказаться трагедией, как у нашего крестьянства во время ускоренной индустриализации. Может, они начнут массовый вандализм и саботаж, может, сопьются, может, расцветут бандитизм и наркомания. Сразу выравнивать зарплату, доводить до возможности только получать удовольствие и мало работать – не надо. Можем подорвать мораль.

– Борис Натанович, вы еще забыли лозунг великого кормчего – бедность есть мандат революционности. Старо и неконструктивно…

– Можно? – Лада по-школьному подняла руку. – Мне кажется, обсуждение пошло по колее додиалектических методов. Мы начали рассматривать ситуацию «или – или». А надо рассматривать – «и – и». И страны с низкой рабочей силой быстро развиваются, и с высокой. Мне кажется, что в Китае по мере дальнейшей индустриализации будет много людей, которые хорошо зарабатывают… ну и там внутри страны появится разделение на территории с дорогой и дешевой рабочей силой, это уже будет внутренняя их проблема, и ее можно будет решать вместе, ничего не навязывая. У нас же идут, например, на приглашение в колхозы на сезонные работы восточноевропейских безработных. То есть получается, что отступление есть, но это отступление временное, в связи с экономической интеграцией стран с разным уровнем развития должно выравниваться, я так полагаю.

– Вы одушевляете стихию, – возразила Инна Станиславовна. – Никому это развитие не должно, оно не субъект. Противоречие само не разрешится по «и – и», это мы должны найти, как его разрешить. И правительствам развивающихся стран выравнивать развитие может оказаться невыгодно. Зачем им рисковать, съезжать с проторенной колеи для инвесторов? Они и будут рабами торговать. По сути дела, вы сейчас озвучили тезисы глобализаторов.

– Но мы же тоже в какой-то степени глобализаторы.

– Вот именно – в какой-то степени! Надо установить в какой. Где кончаются уступки, и где начинается позорная капитуляция.

– Так мы никуда не придем, коллеги, – резюмировал Илья Нариманович. – Давайте начнем формулировать задачу. Итак, имеем исходную систему, состоящую из населения нашей страны с дорогой рабсилой – и страны с дешевой. Так?

– Не совсем, – поправил Виктор. – Имеем систему из нескольких анклавов с дорогой рабочей силой – США, ЕС, СССР.

– А Японию не рассматриваем? – перебил его Евлашин.

– Рассматриваем… Просто у нас как-то психологически уровень жизни с Японией не сопоставляют. А дело как раз в том, что население СССР не должно чувствовать себя ущемленным по качеству жизни в сравнении с США и ЕС. С учетом разницы общественных ценностей, конечно, а то по голой потребиловке США всех перетянут. С другой стороны, и страны с дешевой рабочей силой не должны чувствовать себя ущемленными от нахождения в нашей интеграционной зоне, а не США или ЕС.

– То есть противоречие условий задачи в том, что прибавочный продукт ограничен, и мы при ужесточении конкуренции со стороны капиталистических держав не можем наделить достаточной долей страны с высокой и низкой зарплатой? – заторопился формулировать Гена; от нетерпения у него даже начал чесаться нос. – А идеальный результат – когда прибавочный продукт резиновый, и мы можем растянуть его сколько угодно?

– Ну вроде как да. Но это утопия, – вздохнул Виктор и вспомнил строки из песни Окуджавы: «А пряников сладких всегда не хватает на всех».

– Нет! Это не утопия! Нет, это не утопия, – повторил Платон Вахтангович, расстегивая ворот рубашки, – это, уважаемый Виктор Сергеевич, совсем другое – это идеал. А к идеалу можно приблизиться, например, повышая отдачу от потребления, рационализируя его. Один человек ест мясо барашка и глотает целые куски, другой прожевывает; барашек один, а второму человеку больше пользы! Хотя, можно сказать, это полумера.

Обсуждение оживилось.

– Мы должны лучше развивать мотивацию труда и прививать ее нашим партнерам.

– А почему ее не смогут развивать США?

– Они ограничены моралью личного обогащения.

– А если они от нее отойдут? Одномоментно?

– Тогда… Слушайте, может, тогда мы их и победили? Изнутри?..

Читателю наверняка покажется странным, что мировые проблемы доверили решать дилетантам, а не именитым специалистам по мировой экономике и международным отношениям. Но в нашей реальности сплошь и рядом именно дилетанты такие проблемы и решают. В чем нетрудно убедиться, взглянув на мир.

…К обеду Момышев начал подводить итоги.

– Ну что ж, коллеги, – произнес он, складывая ладони вместе, как на молитве, – ясно, что СССР будет позиционировать себя как Германия, то есть страна с высокой оплатой квалифицированного труда и производством качественных, высокотехнологичных компонентов, сохраняя, однако, роботизированную сборку, как гарантию от экспортозависимости. По поводу негативных эффектов этого пути: все сгенерированные идеи по нейтрализации можно передавать, только, на мой взгляд, у них есть один недостаток, общий недостаток. Все они требуют увеличить политическое влияние на наших партнеров едва ли не до насаждения марионеточных правительств. Конечно, можно сказать, что США так и делают, но, я уверен, можно найти еще более мягкий путь. Подумайте, как усилить компьютерную зависимость от СССР на разных уровнях. Хотя в развивающихся странах рынок средств информтехники узок, но…

– А давайте тогда опережающе персоналки угробим, – выпалил Виктор. – Ну, похороним ПК, как класс техники. Развитием облачных технологий и беспроводных сетей. Вместо ПК, который надо апгрейдить, обслуживать, защищать антивирусом… ну, вы меня понимаете… даем планшет-терминал, в котором никаких движущихся деталей, ничто не ломается, операционки на серваках сами обновляются, юзерский софт обновляется, данные в сети защищены, дорогих винтов нет, служит вдвое дольше без апгрейдов, – вот, как раз для развивающихся стран самое то! И это наш, родной, советский путь развития, вы, я смотрю, больших успехов достигли. А западные фирмы, они же сейчас, в девяностые, на Пи-Си ориентированы, бабки впалили, им же их отбивать надо, куда им все резко менять? И тут мы могущество-то их нарождающееся информационное подрываем. Как вы смотрите?

– Я половину не поняла, но, по-моему, хорошая идея, – степенно произнесла Инна Станиславовна, – и еще хорошо, что программный код ГрафАЛГИНа^[42] и всех прочих, СУБД там на синтаксисе АЛГЭМа, АЛГЭКа^[43], скриптовые рапироподобные языки – все это на русской основе. Надо создавать у них филиалы по производству местного ПО, будут учить русский, станут нам культурно ближе.

– Я не совсем электронщик, конечно, – добавил Геннадий, – но идея планшета у нас совпадает с готовящейся ГК РЭП революцией в полимерной электронике. Мне сказали о степени допуска присутствующих, так что могу открыто говорить о том, что разработки уже на завершающих стадиях, и в ближайшие одну-две пятилетки планируют промышленное производство. Пока что основной заказчик… Так вот, если в рамках операции «Ответ» решить вопрос о гражданских изделиях, мы же запросто уделываем их компьютерных гигантов. Представляете – гибкие планшеты, складывать можно, в трубочку свернуть… А если это все только на спецуху пойдет, я боюсь, что опять на Западе до этого потом дойдут и нам же потом и впендюрят, как тогда ИБМ 360.

– Ну, это с компетентными лицами решим. И все это надо связать с нашей основной задачей по социальным сетям, – добавил Момышев, – потому что такая архитектура идеально на нее ложится. И кстати, в этом плане интересна мысль включиться в войну интернет-обозревателей, чтобы подломить нарастающую гегемонию «Эксплорера». Компания «Нетскейп» сейчас потерпела неудачу и отказалась от работы над пятой версией; может, ее, пользуясь случаем, и перекупить, сделав совместное предприятие? Другой вариант, которые некоторые советуют: это продукт фирмы, основанной специалистами-выходцами из норвежского «Теленора», они его развивают уже давно, года три, продают за деньги, но после того как «Эксплорер» превратился в бесплатное приложение, им придется менять коммерческую модель, и тут самое время их перекупить. Их обозреватель «Опера» не основан на «Мозаике», версия 3,5 кроссплатформенная и поддерживает каскадные таблицы. Поскольку принятая в СССР объектная модель документа сейчас отличается от принятой Консорциумом Всемирной паутины, который сейчас фактически превратился в орган влияния корпорации «Майкрософт», то в качестве вклада с нашей стороны можно взять разработку «Ариадна» для Внешсети, где есть автоопределение кодировок, и в перспективе будет автоперевод. Как вы смотрите на это, Виктор Сергеевич?

– В нашей реальности оба варианта через десять лет выживут. «Мозилла» – этот браузер, то есть обозреватель на базе «Нетскейпа», – займет треть рынка, а в некоторых странах Европы – до половины, распространяется как свободное ПО. «Опера» в мире в целом займет несколько процентов рынка, на постсоветском пространстве до половины. Но, в связи с нашей ставкой на облачные технологии, хотел бы обратить внимание, что «Опера» прорвалась на мобилы, смартфоны, наладонники, игровые системы и телеприставки и так называемые стодолларовые ноутбуки. То есть это на данный момент ближе к идее убиения ПК. А «Мозилла» – она как-то больше на персоналках осела, хотя за десять лет все еще можно изменить.

Возражений не последовало. Взамен призрака коммунизма над Европой повис призрак «Оперы». Или «Мозиллы».

…Чего-то элитного в столовке сего закрытого учреждения не оказалось, цены тоже как и везде. Был большой выбор диетических блюд, например можно было взять горячее яйцо всмятку в пластмассовой рюмке-подставочке, низкокалорийный грибной суп с перловкой или низкоуглеводные сырные оладьи. Вообще меню было три – для работников тяжелого физического, легкого физического и умственного труда. Ценность пищи для советских людей, как и для американских миллиардеров, измерялась не деньгами. Обеденный перерыв был часовой, специально для того чтобы сотрудники могли неторопливо жевать, насыщая нехитрые, но добротно приготовленные продукты ферментами под приятные фортепианные композиции в стиле дрим-хаус и услаждая взор картинами, представлявшими собой виды из окна на голубые дали. За столами почти не разговаривали; процесс обеда был почти медитацией.

Послеобеденное время прошло в кабинете 212, где Виктор вернулся к детальной проработке проекта социальной сети, общаясь с коллегами через мессенджер. Попутно он поинтересовался незнакомыми словами: неотвязно мучивший его ГК РЭП оказался Госкомитетом по радиоэлектронной промышленности. Время летело незаметно, и мелодичный гонг, возвестивший через динамики о конце рабочего дня, прозвучал для него как-то неожиданно.

«Странно, – подумал он, сидя в зеленоватом салоне двадцатиместной маршрутки и наблюдая ползущие по небу серые облака, – в этом мире развитого сталинизма почти не говорят о Сталине. Проблемы сталинизации-десталинизации не существует. Есть несколько привычных слов – там сталинизм есть модернизация, идеалы сталинизма и прочее – и есть очень далекая история, вроде княжеской Руси или петровских реформ. У нас же, в обществе с демократической конституцией, где сталинизму, казалось бы, и угнездиться негде, нет форума, где о нем бы не развели треп, треп бесполезный, потому что всегда заранее ясно, что ни к какому мнению не придут, а только переругаются. Люди ходят на демонстрации с портретами Сталина, люди проклинают Сталина в книгах и собирают на него компромат по архивам, как будто нет более важных вопросов, о Сталине идут теледебаты, как будто его будут выбирать на пост президента. Это не здесь сталинизм. Здесь практицизм, на котором висит Сталин, как магнитик на холодильнике. Это у нас, в нашей реальности сталинизм, сталинизм в виде тотального международного шоу. Сталин – это битва за умы и влияние, это всеобщая политическая игра».

Виктор доехал до площади Ленина, спустился по каштановой аллее в сквер Маркса и свернул направо, на кольцевую дорожку, задумчиво слушая, как шуршит под ногами опавшая листва; было такое впечатление, что ее здесь не убирают, а специально настилают аккуратно на асфальт, чтобы она шевелилась под ветром, как живая, и волновалась от шагов, словно бы идешь по берегу золотистого моря.

– Добрый вечер, Виктор Сергеевич!

Он поднял голову. Прямо перед ним стоял рослый, спортивного вида незнакомый мужчина лет сорока, в расстегнутой коричневой ретро-куртке «Авиатор», из-под которой виднелись пушистый серый свитер литовской кооперации, переходящий в тертые джинсы Jesus из Калинина. На груди мужчины болтался увесистый пленочный полупрофессиональный «Зенит», который Виктор поначалу принял за «Никон».

– Добрый. Я вас, кажется, встречал в Гипростройдормаше?

– Нет. В Гипростройдормаше вы меня не видели. Вам привет от Галлахера.

Глава 15 Удар покойника

«Очень интересно, – подумал Виктор, – а меня не предупредили, что встреча со связником будет сегодня. Или они не знали, где она будет? Что делать? Надо выиграть время».

– Галахина? – переспросил он. – Помню, был такой в БИТМе, на вагонах, кажется. Только мы не были близко знакомы. Так он меня помнит? Или другого Еремина, что с ним на одном потоке учился? Знаете, нас часто путают.

– Нет, он не из БИТМа, – ответил незнакомец. – И вы его видели не так давно.

Он вынул из барсетки фотографию и протянул Виктору. На снимке был он, Виктор, и Галлахер в лесу под Шибенцем.

– А, так это вот этот Галлахер! А я-то голову ломаю. Да, встретил я тогда его в лесу, знаете, он меня просто заговорил. Слушайте, так это же он, наверное, мне обещал хорошие грибные места показать, приглашал, только из головы вылетело куда. Вы тоже грибник, он через вас просил передать?

– Я не грибник, – ответил незнакомец, – простите, забыл представиться. Меня зовут Джон Брукс, я гражданин Великобритании, ассистент профессора Уилкинса из Имперского колледжа в Лондоне. Компьютерные науки. Здесь по научному обмену. Господин Галлахер попросил меня встретиться с вами.

– Простите, я не знаю никакого профессора Уилкинса. И если этот ваш Галлахер иностранец, я с ним тоже не знаком.

– Я все понимаю, принимая во внимание, что мы с вами в СССР, а не в свободной стране. И все-таки вам придется мне поверить. Дело в том, что смерть знакомой вам госпожи Лацман – это не несчастный случай. Ее убили.

«Если Галлахер считает, что я не связан с КГБ, то я не должен знать, что ее убили».

– Так. Я ничего не понял, давайте так: чего вы хотите?

– Встретимся через полчаса на Покровской горе у памятника Пересвету. Вам ведь наверняка хочется посмотреть, такой же это памятник, как в вашей истории, или его по-другому сделали? Там неподалеку случилась авария, экскаватор кабель задел, и камеры наблюдения на ближайшие часа полтора обесточены.

– Да, да, конечно. Всего доброго.

Виктор повернулся и зашагал к выходу из сквера.

«Меня ведут или нет? Если да, то на Покровской наши проследят. А если нет? Они же не всесильны, они же упустили меня тогда, у Самолета. Конечно, случайность, чувиха странная подвернулась. А здесь? Здесь не будет случайности? Надо предупредить».

Он уже было сунул руку за ВЭФом, но отдернул назад, остановился и сделал вид, что смотрит, не выезжает ли «скорая» из ворот поликлиники.

«А если те тоже следят? Если их несколько? Кто сказал, что этот Джон Брукс один приперся, а не целое шобло? И, может, это вообще их не главный? Черт, черт, завалю все».

Долго задерживаться было нельзя, и он не спеша, делая непринужденный вид, зашагал, огибая округлый фасад институтского корпуса. Остановка, киоск.

«Скоро троллейбус подойдет, нельзя пропускать, подозрительно… Что делать? Киоск, газеты… а тут, оказывается, тоже авторучки продают…»

На глаза ему попалась четырехцветная, похожая на сильно похудевший дирижабль, шариковая ручка; повеяло воспоминаниями о студенческих годах.

«Когда-то за такими гонялись… стоп».

Он подошел к киоску. Имеет он, в конце концов, право на слабость к мелким безделушкам?

– Простите, не покажете мне эту авторучку?

Продавшица пенсионерка. Это хорошо. Еще помнит, верно, времена Сталина, Берии и НКВД.

Он взял ручку и пощелкал, выдвигая стержни поочередно.

– Я возьму. Бумажка есть попробовать, как пишет?

Продавщица подала ему обрывок старой газеты; Виктор небрежно, меняя цвета, начиркал на нем ряд цифр.

– Позвоните по этому номеру в КГБ, – негромко сказал он старушке, – передайте Семиверстовой, что встреча у Баяна. Не подавайте виду – за нами, возможно, следят.

Расчет оказался верным: старушка не спаниковала, не удивилась и не стала задавать ненужных вопросов.

– Будьте спокойны. Все сделаю. Тридцать лет в ВОХРе работала.

– Сейчас позвоните, – и громко добавил: – Нормалек! На третьем курсе о такой мечтал!

За спиной загудел троллейбус, здесь все маршруты доходили до Покровской. Виктор развернулся и поспешил присоединиться к садящимся в среднюю дверь; обернувшись, он заметил на киоске табличку «Перерыв».

В салоне, присев на кресло, Виктор незаметно перевел мобильник в режим «диктофон-передача».

«Так. Теперь хоть не увидят, так услышат».

…На Покровской горе все было почти как в реальности Виктора – волна из 1978 года архитектурного замысла не затронула. Добавился только фрагмент крепостной стены из бревен и неширокая лестница, спускавшаяся вниз от памятника в сторону довоенной пожарки. От собора в сторону конной статуитянулись две аллейки, где меланхолические ивы опускали свои еще не тронутые желтизной косы на коричневые скамеечки. Порывистый осенний ветер из-за Десны утихал, усмиренный неторопливыми романтичными звуками французской эстрады из спрятанных в листве динамиков.

У памятника Пересвету Брукса не оказалось, торчала парочка молодых людей, для которых главное было отнюдь не конь и даже не легендарный герой с легендарным поэтом. Девушка колдовала над серебристой лодочкой сотового.

– Ой, Леш, она сеть не находит. Что делать?

– Дай сюда… Да это, наверное, из-за аварии. Там, подальше, вышка волемота стоит, наверное, ее тоже вырубило. Пошли, с набережной позвоним.

«Мобиле тоже кранты? Ч-черт… Ловушка. Сматываться надо отсюда».

– Простите, гражданин, вас можно попросить сфотографировать меня на фоне памятника? А то скоро уезжать, а никто не поверит, что в таком прекрасном городе был.

Брукс стоял слева и улыбался; когда он подошел, Виктор не заметил.

– Да, пожалуйста, – согласился Виктор. – Вас вблизи или?..

– Чуть подальше. Вот тут смотрите, тут кнопка.

– Да я понял. С детства снимаю.

Он поймал Брукса в прицел объектива, зуммировал. Джон смотрел ему прямо в глаза, оскалив зубы, уверенный, довольный, все рассчитавший. Ладно. Увидим.

– Все. Ваша камера.

– А вы говорите, давно снимаете?

Парочка еще не отошла и продолжала что-то обсуждать в нескольких шагах. «Ищет повод для разговора».

– Да. Родители фотик взяли в шестидесятом, наверное, меня снимать. Ну а потом и сам научился.

– ФЭД, наверное?

– Нет, дешевый, «Смену». Она как мыльница.

– Да, помню, похожа на мыльницу. Для любителей, очень простая. А у моих родителей был «Любитель», долго был, потом они взяли «Зенит-Е», а «Любитель» отдали мне. Кадров мало, но снимки качественные, потому что широкая пленка. С тех пор, знаете, питаю слабость к хорошим камерам.

– А почему «Зенит», а не, скажем, «Искру»? Это же другой увеличитель надо!

– Ну, с увеличителем не проблема… Если помните, все стали увлекаться слайдами, у нас тоже проектор взяли – как гости, так обязательно вешают экран и смотрят слайды, кто где был…

Парочка неспешно удалилась в сторону собора.

– Вы не могли бы показать мне ручку? – спросил Брукс. – Ручку, которую вы брали на остановке.

– Думаете, она стреляет отравленными иглами? Пожалуйста.

– В Союзе никому нельзя доверять, – философски произнес Брукс, развинчивая ручку и разглядывая ее внутренности. – Даже продавщица киоска может оказаться секретным сотрудником. Она сразу же ушла на перерыв; может, ей приспичило, а может, и нет. Можете взять обратно свой сувенир и свободно говорить. У вас все в порядке? Вы нервничаете, это заметно… Слушайте, как насчет по стаканчику «Джонни Уокера» перед обсуждением наших дел? В ваших продмагах его не продают.

Брукс распахнул куртку и показал на плоскую, отливавшую хромом фляжку во внутреннем кармане.

– Какой на фиг «Джонни Уокер»? – драматическим полушепотом воскликнул Виктор. – Вы с ума сошли! Какого хрена вы под камеры в сквер приперлись? Меня в НИИагропроминформатики перевели, теперь, блин, за каждый контакт с иностранцем отчитывайся! К тому же я теперь невыездной, так что все, все, понимаете! Накрылся контракт медным тазом, так и передайте. Я бы вообще сюда не пришел! Но вы ж, блин, тогда по всему Брянску за мной таскаться начнете, внимание привлекать! И вообще, кто вам сказал об аварии? Может, это провокация КГБ, чтобы тут диссиденты собрались? Факин шит, раз по-русски не понимаете…

Брукс опять улыбнулся.

– Не стоит так драматизировать, Виктор Сергеевич. Об аварии я узнал через домолинию, коммунальщики жильцов оповестили. Осторожность в вашем положении – это правильно. Но должен заметить, что альтернативы нашей встрече нет. Госпожа Лацман убита, и убита КГБ. Вы знаете, что ее в больнице пытались завербовать?

– Откуда мне это знать? Она не говорила.

– А вот по прибытии в Германию она сообщила, что ее пытались склонить работать на русскую разведку. После этого происходит так называемый несчастный случай. Кому это было нужно, чтобы она замолчала?

– Ну, если бы так было, ваши бы шухер подняли. Это ж такой козырь перед операцией НАТО.

– Необязательно. Скорее, наоборот, Европа рассчитывает на сдержанность Александра Руцкого, и ей незачем дразнить гусей. А вы считаете, что Инга могла солгать?

– Нет, ну… Чушь какая-то. Она же говорила, что работала там в каком-то торгпредстве, что ли. Это же не секретное учреждение?

– Ну, это КГБ виднее.

– Тогда как меня могли с такими связями потащить в НИИагропроминформатики?

– Вы меня об этом спрашиваете?

– А у кого, не у коня же? У кого я еще здесь могу об этом спрашивать? Кроме вас?

– Ну, версий может быть много. Например, вы могли быть подставной фигурой, якобы дающей информацию через нее, ну, скажем, нашей Ми-6. А теперь они ищут другую кандидатуру для связи.

– Мне, в конце концов, все равно, как она погибла. Вы можете считать меня циником, но своя рубашка к телу ближе. Мне надо сейчас залечь на дно и выжить. Может быть, меня специально используют, как наживку, что кто-нибудь из-за бугра заявится. Поэтому давайте так: контракт попозже, никаких рассказов, никаких встреч. Мне говорили в кооперативе, что потом удастся обратно уволиться спокойно. Тогда меньше буду под колпаком.

Брукс неторопливо прошелся взад и вперед, сосредоточенно глядя на серый асфальт с прилипшими к нему лимонно-желтыми листьями клена.

– «Осень-цыганка гадает влюбленным…» – так, кажется? Не волнуйтесь. Скоро, очень скоро ваше ограничение на выезд не будет иметь никаких значений. После ухода Романова в Союзе начнется дележ власти, быстрое разложение изнутри. Он ведь у вас, в будущем, развалился, СССР, верно? И тогда спокойно поедете и получите свою законную сумму. Миллион долларов. Да, дефолт, конечно. Но в договоре учтена индексация. Так что ваше состояние только возрастет.

– Вот и прекрасно! Вот и прекрасно, мистер Брукс, вот тогда обо всем и поговорим. А сейчас зачем рисковать?

– К сожалению, Виктор Сергеевич, это невозможно. По контракту надо сейчас. Уже в ближайшее время.

– Эта информация поможет разрушить СССР? За это покупатель платит?

– Информация всегда что-то создает, что-то разрушает. Почему это вас так беспокоит? Вы же не обязывались хранить в тайне содержание ваших газет, имена ваших публичных деятелей, всякие базарные разговоры?

– Так да или нет? Для меня это важно, это разные статьи.

– Ну, помилуйте, какие статьи? Хорошо, откроем карты: это спасет очень много людей. У нас и особенно у вас. Так что, отказываясь, вы берете на душу очень большой грех.

– Чего-чего?

– Начну по порядку. Во-первых, ваши сведения ни приблизят крах этой страны, ни отсрочат его. Приблизит его совсем другое – то, в чем вы совершенно из благих побуждений можете помочь советскому народу. Это интернет.

– В смысле свобода обмена информацией?

– Нет, нет. Речь идет о более глубинных процессах. Интернет разрушает саму природу человека. Столетиями каждый человек был единой сущностью. Был индивид – то есть «неделимый». Ин-дивид. Вам, как компьютермену, это слово переводить не надо. Одно тело, одно лицо, одна ментальность, и это все неповторимо. Все думают, что интернет соединяет людей коммуникативными связями. Это верно. Но он в то же время и разделяет их экранами мониторов. Долгое время вы слышали и видели отражение реального человека органами чувств. Теперь общаются электронные копии, которые можно менять, исправлять и, самое главное, клонировать. Индивида больше не будет. Вместо него появляется шизвид, существо делимое. В отличие от античных личностей, которыми населяли свои коммунистические утопии ваши Ефремов и Стругацкие, шизвид старается быть разным. Одна личность – на работе, другая – у домашнего очага, третья – в любовных отношениях. Каждый раз та, которая нужна. Для шизвида важно не быть кем-то, а казаться, создать впечатление, потому что в реальности большинство из них его настоящего никогда не узнает. Создать вид собственной значимости, унизить в глазах комьюнити соперников – вот то, что заменит шизвиду знания, опыт работы, навыки. Получив иллюзорную значимость, он может заставить работать на себя других, тех, кто умнее, талантливее, но не может произвести такого впечатления. Он может заставить их действовать под своим именем – ведь другие не видят, кто или что подает идею или решает проблему. Вы скажете, что это несправедливо. Да, несправедливо. Но ведь интернет уничтожает и правду! Он дает человеку столько информации, сколько человек не в состоянии проверить. Вы можете сфотографировать, скажем, вон тот дом, послать его в конференцию, но вам скажут: «Этого дома нет, он нарисован компьютерной графикой, или это случайное изображение, которое вы нашли на файл-серверах». Улики не доказывают ничего, потому что люди от них удалены на тысячи километров и имеют дело лишь с электронными копиями реальности. Можно доказать, что нет египетских пирамид, потому что абсолютное большинство людей никогда их не потрогает. Важно только уметь убедительно говорить, то есть говорить людям то, во что им проще поверить. Нет правды, есть убеждение. Нет нравственности, есть роль. Нет уникальной личности, есть имидж. И с этим ничего не поделать.

Виктор пожал плечами:

– Но это и раньше было. Кажется, называлось постструктурализм. Выводить истину из логики, а не из реальности, или что-то путаю… Но, в общем, уже было.

– Да, было. Деррид, Бодрийяр… Только теперь это уже не теории. Это техническая основа жизни, с утра до вечера. Это массовая переделка сознания всего мира. И как вы, Виктор Сергеевич, сами понимаете, когда для людей важно казаться, а не быть, здорового коллектива из них не выйдет. С приходом шизвидов коллективизм умирает, как явление, и то, что мы видим, – это агония, конвульсии коллективистских обществ. Нам придется приспосабливаться к новому миру, который грядет неизбежно. Кто не приспособится – вымрет, станет изгоем.

– Можно считать, вы меня успокоили, – хмыкнул Виктор. – Но я-то какое имею отношение к этому концу человечества?

– Самое прямое. Наши ученые просчитали, что распад коллективизма в СССР приведет к самым кровавым катаклизмам в истории человечества, возможно, к термоядерной войне.

– Но у нас войны не было.

– Это у вас. И тут мы подходим с вами к «во-вторых». Во-вторых, анализ последних двадцати лет развития советского общества показывает, что где-то в районе семьдесят девятого-восьмидесятого года в нем произошел какой-то разрыв. Элита, вернее, более-менее адекватная ее часть внезапно увидела будущий распад СССР. То ли благодаря экстрасенсам, то ли научное предвидение, теперь, когда появились вы, есть еще и третья версия. Двадцать лет советские лидеры делали все, чтобы исключить распад СССР по слабым звеньям. Республики формально могут выходить из состава Союза, но если кто-либо попробует это сделать, будут тут же парализованы предприятия, органы власти, медицинские учреждения, банки, транспорт – они все управляются из общесоюзных сетей. Религиозных противоречий нет – все увлечены техникой, а это порождает атеизм. Нет вечного дефицита и проблемы жилья, нет бюрократии и волокиты. В этих условиях крушение индивида приведет к резкому росту радикализма во всех слоях общества, потому что появится слой демагогов, которые увидят, что, имея высшую власть, можно быстро прибрать к рукам все богатство. И они бросятся объединять людей, чтобы воевать за верхнюю ступень советской лестницы, каждый используя подручный ресурс, включая армию. Чего стесняться, если все, чему учили, вся мораль – это обман, если правды нет, а важно лишь умение быть убедительным для некомпетентной публики? Вы даже не можете представить, к каким страшным вещам приведет взрыв этого монолита. И вы, только вы сможете помочь осуществить бескровный демонтаж.

– Заманчиво, – хмыкнул Виктор. – Знаете, просто благородная цель.

– Вот видите! – не уловил иронии Брукс. – Вы станете историческим лицом, спасете миллионы людей во всем мире, ООН признает ваши заслуги…

– И Нобелевскую премию мира дадут?

– Я не отвечаю за Нобелевский комитет, но, полагаю, ваш вклад признают.

– Вот так подумал, – весело ответил Виктор, – а бог с ней, с этой нобелевкой. И с вашими миллионами. Мне важнее сейчас не засыпаться. Так что извиняйте. Привет Блэру и этим вашим шизоидам, хозяевам будущего.

На лице Брукса отразилась английская невозмутимость.

– Мне очень жаль, – произнес он голосом Шона Коннери из «Никогда не говори «никогда», – но для вас это не путь ухода от мелких и крупных неприятностей. Госпожа Лацман была не простым торговым агентом. У вас был контакт с представителем западных спецслужб.

– Вот сука! – выпалил Виктор. Простенько, и нельзя понять, знал он об этом или нет.

– Я понимаю ваше возмущение, – продолжал Брукс. – Господин Галлахер работает на ту же организацию, что и я, но, по понятным причинам, до определенного момента мы вынуждены были это скрывать для вашей же безопасности. В случае проблем вы были лишь доверчивой, неосведомленной жертвой. К сожалению, ваш отказ принуждает нас быть более откровенными. Вы дали устное согласие сотрудничать с западными спецслужбами и, полагаю, заинтересованы, чтобы это осталось тайной.

– Дальше у меня появится еще больше причин это скрывать? Коготок увяз – всей птичке пропасть, так?

– Дорогой Виктор Сергеевич… Лично я отношусь к вам с большим сочувствием. Появившись здесь, вы попали в большую и жестокую игру, правила которой определяю отнюдь не я. По этой причине вынужден сообщить, что сейчас ваша проблема далеко не коготок. Те, кто меня направил к вам, предусмотрели ваш отказ и подготовили на этот случай легенду вашего прошлого. Где родились, где жили, как пришли к мысли стать разведчиком…

– Кем?

– Разведчиком. Вы прошли подготовку, вам изготовили специальную аппаратуру для доказательства, что вы из следующего века. На все это мы имеем документы и свидетелей. Ваше задание – выдать себя за посланца будущего, для чего нами подготовлен ваш провал или явка в компетентные органы, и та дезинформация, которую вы дадите политическому руководству СССР, приведет к дестабилизации и развалу страны. Операция «Deadline», в которой вы участвуете, готовилась долго и тщательно. Кстати, будут скомпрометированы другой Еремин, его близкие и родные, то есть, по сути, ваши родные, его супруга, с которой вы предположительно имели отношения в другой реальности, и их дети. У всех у них появятся проблемы.

– Ну, это уже шантаж.

– Да, это очень плохой, грязный метод, я с вами согласен. Но нынешняя обстановка и ваше поведение не оставляют нам другого пути. Я предпочел бы, чтобы между нами было совершенно добровольное, гуманное сотрудничество, напоминаю – на благо народов СССР. Кстати, вы достаточно взвешенный человек и внутри более спокойны, чем хотите выглядеть.

– Интересно, чему вы будете удивляться после того, как увидите Гитлера с атомной бомбой или президента США Хью Лонга. А хотите встретиться с Берией в качестве вождя СССР? Очень мило побеседовали.

– Ну вот, у вас есть опыт. И вы наверняка везде хотели помочь построить нормальное, процветающее общество, основанное на уважении к человеку.

– Какому человеку? – не выдержал Виктор. – Вы же тут нарисовали всеобщее расщепление сознания. Рассказать, что дальше пойдет? Эмоциональная, волевая и интеллектуальная амбивалентность, потому что один и тот же человек, один и тот же предмет и хороший и плохой, и белый и черный, кто как убедительнее объяснит. Противоположные взгляды на одни и те же вещи, противоположные идеи у одного и того же человека, бесконечные колебания между исключающими друг друга решениями – «стой там, иди сюда». На этой почве – прогрессирующая бездеятельность, эмоциональная тупость, регресс поведения. Это вам любой психиатр разъяснит. Страна превратится в дурдом, и ваша тоже.

– Ну-ну-ну, не стоит так драматично. Наши ученые считают, что вместо буржуазии и пролетариата, о которых пишут в советских учебниках, выделятся два новых класса, разделенных не по экономическому принуждению, а по своему отношению к жизни. Низший класс называется консумптарии, это можно сказать по-русски, как «потребланы».

– Нет уж, давайте как есть – консультарии…

– Пусть так. Что это за люди? Типичный такой человек – гражданин немного за тридцать, не работает и не хочет, сидит на шее у родителей, валяется на диване и смотрит телевизор. Потребительский пролетарий, что-то вроде опустившегося Обломова.

– Паразит и тунеядец, по-старому.

– Пусть так. Противоположность таким людям – нетократы, или, по-русски, сетевлады. Они обычно живут в больших городах и сами создают свою социальную идентичность. Работать они будут в основном в сфере массмедиа и создавать между собой виртуальные племена с помощью интернета, через который они общаются и налаживают связи. Эти люди мобильны: сегодня он живет в Москве, завтра в Лос-Анджелесе, послезавтра в Сиднее или Токио, а потом может снова вернуться в Москву и принести с собой свое богатство в виде связей, которые он заимел. Обратите внимание, Виктор, в информационном мире главное не деньги, не вещи, а выгодные связи. Поэтому нетократы – класс-гегемон, но это не буржуазия. Для буржуа важны деньги и власть, которую эти деньги дают и которая даст им еще больше денег. Для нетократа важно другое. Для него важно, как бы это точнее сказать, доминирование в социальных связях.

– Короче говоря, понты.

– Знаете, мне нравится русский язык: он не так универсален, как английский, но в нем можно очень емко завернуть понятие… Под нетократов будет построен весь бизнес. Востребованы будут те, кто может очень быстро показать себя. Инвесторы не могут ждать месяцами. Это еще один резон двигаться и обрастать связями. По моему убеждению, Виктор Сергеевич, в будущем ваше место среди нетократов, как бы вы это слово ни перевели.

– Я его переведу как проходимцы и карьеристы, можно? Таким быть не хочется, но стать паразитом и тунеядцем не хочется еще больше. Безопасности, я так понял, вы не гарантируете, но тут выбора у меня тоже нет. Вы ждете, чтобы я из всех зол выбрал меньшее? Я выбираю. Можете так и передать.

Сырой ветер из-за Десны усиливался; на брусчатку упали мелкие капли моросящего дождя. Брукс поднял капюшон куртки.

– Я с самого начала верил в здравость вашего ума… Теперь, когда наши отношения прояснились, возьмите на мелкие расходы. – И он протянул Виктору две толстые пачки денег.

– Сколько здесь?

– Сущие мелочи по нашим глобальным масштабам. Можете не считать. Это чтобы вы не экономили на безопасности. Много сразу тоже не тратьте, чтобы себя не выдать. Для начала купите электронную камеру. Не слишком дорогую, «Вилия-робот», шестьсот сорок на четыреста восемьдесят, гибкий диск, двадцать кадров. Это где-то под пять минималок первой, поэтому не платите сразу, а берите кредит. Вы ведь фотолюбитель и веб-мастер? Значит, у вас могут быть неофициальные частные заказы, власть сейчас на это глаза закрывает, а электронная камера вам нужна для работы.

– Что-то надо снимать? Так, может, вместо такого дерьма за такую дикую цену, «Эликон» пленочный взять и сканировать? Намного лучше выйдет.

– Во-первых, «Вилия-робот» вовсе не дерьмо, а ничем не хуже последней «Сони Мавика». Во-вторых, сканер – это потеря оперативности. Снимать будете вот эту статую, например, парк Толстого, Курган, пейзажи всякие, в общем то, что все у вас фотографируют. Сделаете свой сайт, там будете размещать галереи.

– А смысл?

Брукс протянул Виктору прозрачную коробочку с дискетой.

– Здесь программа стеганографии. Набранные вами тексты вшиваются в файл фотоснимка, и мы забираем их из сети, не входя с вами в контакт. Первые картинки выставите через неделю – как раз достаточно для оформления места под сайт… Спокойно. Сюда бежит милиционер. Старайтесь говорить поменьше.

Это была не милиционер, а милиционерша. По виду лет тридцать, высокая, не худощавая, с темными прямыми волосами и приятной спортивной фигурой. Развитые икры пловчихи и округлые колени, что мелькали на бегу ниже синего форменного платья, затянутые в темно-коричневые лайкровые колготки, притягивали взгляд.

– Товарищи! – крикнула она на бегу, маша рукой. – Товарищи, не уходите!

– Девушка, вы хотите нас задержать? – с деланым удивлением воскликнул Брукс, когда блюстительница порядка почти финишировала. – Я с удовольствием. На пятнадцать суток, с отбыванием в районе Гагр под вашим постоянным надзором. Больше, боюсь, трудовой коллектив не отпустит.

– Товарищи, – продолжила милиционерша остановившись, – там, на аллее, человеку плохо. Похоже, что не пьяный. Помогите.

– Конечно! Идемте спасать человека. Вы вызвали «скорую»?

– В рации аккумулятор подсел, давно обещали новый дать, проворонили… Мобел не работает.

– Разберемся. Кстати, по секрету, я член общества Креста и Полумесяца. Красного. И еще донор. Могу спасать на водах и на пожаре, если, конечно, не слишком сильно горит.

Потерпевшим оказался мужчина кавказского вида, в широкополой кепке «аэродром», с бакенбардами и усами, одетый в распахнутое серое полупальто из грубого волосатого сукна а-ля солдатская шинель; Виктор вспомнил, что в девяностые такой прикид входил в моду. Мужчина стоял на краю дорожки, правой рукой хватаясь за столб, а левой – за горло у расстегнутого ворота; лицо его посинело, как у покойника.

– Похоже, астма, – констатировал Брукс и повернулся к Виктору: – Товарищ, как вас… ладно, это потом, давайте к общежитию училища, там на вахте наверняка телефон. Я постараюсь довести кацо до скамейки. Вы еще попробуйте рацию, вдруг машина служебная в зоне действия.

– Да, вы знаете, у меня какой-то препарат для горла, – милиционерша вытащила из сумочки маленький белый баллончик аэрозоля, – может, он тоже может помочь?

– Не знаю, – ответил Брукс, подходя к потерпевшему, – прочтите, что там написано?

В этот момент кавказец резким движением сорвал с темени кепку и бросил ее в лицо Брукса, одновременно нанеся хлесткий удар в пах концом ботинка; Брукс перегнулся пополам и семеняще отступил, но кавказец нанес ему удар ладонями по ушам, и агент иностранной разведки стал медленно оседать на дорожку. Милиционерша повернула баллончик в сторону Виктора. «Что вы делаете?» – хотел спросить он, но из баллончика вырвалась длинная тонкая струя тумана, и все моментально погрузилось во тьму. Последнее, что почувствовал Виктор, – это то, что его с двух сторон подхватили за руки.

Глава 16 Глас Божий

– Просыпайся, миленький, пора подкрепиться…

Виктор попытался разлепить веки. Ему лишь ненамного удалось приоткрыть левый глаз, и за серой вуалью ресниц он увидел расплывчатое розовое пятно на белом фоне. Во всем теле была какая-то странная слабость, похоже, он лежал, и вокруг было тепло, даже жарко. Он попытался открыть рот, но лишь беспомощно шевелил губами. Веки вновь сомкнулись, и наступила вселенская тьма.

– Что будем делать? – произнес мужской голос где-то рядом.

– Он сейчас придет в себя.

Прошло несколько минут, и силы действительно постепенно стали возвращаться к Виктору. Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на старом потертом кожаном диване в какой-то небольшой комнате без окон, похожей на рабочую бытовку. У двери стоял шкаф, и ноздри щекотал запах сырой промасленной одежды; стены, до половины крашенные случайной, темно-синей масляной краской, и старый ребристый металлический светильник на потолке дополняли картину. Лампочка не горела – видимо, электричества не было, – и комнату озаряла голубоватым светом повешенная на гвоздь батарейная светодиодная «тарелка». Подле дивана на табуретах сидели мужчина и женщина. Женщина была вчерашняя «милиционерша», уже не в форме, а в бордовой блестящей куртке из кожзама, наброшенной поверх серого платья; волосы ее уже были светлорусыми и коротко уложенными под платок. Мужчина оказался вчерашним «кавказцем», но без усов и бакенбард, кучерявые волосы, выбивавшиеся из-под «аэродрома» сменились гладкой стрижкой, и вообще он уже на жителя гор мало походил.

– Не бойся, миленький, – произнесла женщина, – это не похищение. Мы пришли тебя спасти. Ты в надежном месте, и скоро мы переправим тебя туда, где не надо бояться, что тебя найдут.

– Вы можете нас понимать? – сухо спросил бывший кавказец.

Виктор кивнул.

– Я хочу принести вам официальные извинения за доставленные вам неудобства от имени наших друзей, – продолжал мужчина. – К сожалению, нам пришлось так действовать, потому что вам угрожала опасность. Пока мы не покинули территорию СССР, нам придется вас прятать и перевозить тайно. Немного придется потерпеть. Но поверьте, так гораздо лучше для вас.

– Если вы друзья, то кто вы? – спросил Виктор, собравшись с силами. – И кто мне угрожает?

– Зовите меня Рафаэль, – ответил мужчина, – с течением времени вы узнаете все.

– А меня – Мари, – женщина встряхнула головой. – ничего, что я на «ты»? Так привычнее. Теперь придется быть, как одна семья, чтобы вырваться отсюда.

– Вырваться? Зачем?

– Виктор Сергеевич, – продолжил Рафаэль, – вы оказались в центре игры двух крупнейших спецслужб мира – ЦРУ и КГБ. Ставки в этой игре гораздо выше, чем ваша жизнь, и каков бы ни был расклад, вами в конце концов пожертвуют. Мы знаем, что вы из будущего. Но для двух сверхдержав – это мелочь. У США гигантский финансовый потенциал, у Союза – информационный. Вы в этой игре нужны для блефа, но игрокам когда-нибудь придется вскрыться. Когда вас скинут, вы будете лишним. А лишних убирают. Вы ведь помните Лацман? Она просто отработала свое и стала лишней. И вы станете.

– Почему я должен верить, что не стану лишним для вас?

– Виктор Сергеевич, у нас не такая большая страна. В ней не так много людей. Я скажу вам, у нас везде не хватает людей. Поэтому заботиться о каждом, избегать потерь – это у нас не лозунг, это вопрос сохранения государства. Наше руководство не дураки и это понимают.

– Израиль?

– Вы догадливы.

– Ну, кто у нас еще зовет народ со всего мира.

– Вот видите, вы сами понимаете, что вам только к нам выбираться.

– Но я, как бы вам сказать, вроде как бы до этого дня не еврей.

– Будете. Вы с Брянщины. Откуда вы знаете про всю родню? Главное, лично вам, как исключению, не надо учить иврит и прочее. Там, где будете жить, с любым можете говорить по-русски, а многие еще и ваши земляки. Даже есть такие, что держат на стене портрет Сталина – за то, что поддержал создание Израиля.

– Рафаэль, – вмешалась Мари, – соловья баснями не кормят. Дай человеку позавтракать, если он еще не ужинал.

Она дерзко смотрела на Виктора, улыбаясь крупными, чуть припухшими соблазнительными губами; из глубины, подчеркнутой темной тушью, сияли два манящих голубых огня.

«Интересно, она тоже умеет читать мысли или нет?»

– Спасибо, действительно, если можно подкрепиться… Ужасная слабость почему-то.

– Это скоро пройдет, милый. Будешь опять в спортивной форме.

Она расстегнула молнию на сумке, достав оттуда два термоса и одноразовую посуду; скоро на стоящем подле дивана кустарном столике, крышка которого была сколочена из деревянных половиц, оказалась ароматная чашка куриного бульона и горячие макароны быстрого приготовления, смешанные с говяжьей тушенкой.

«Не из общепита. Скорее всего, мы не в городе».

За стеной что-то глухо зашумело, и Виктор почувствовал легкую дрожь половиц.

– Что это? – спросил он.

– Это не землетрясение, – успокоила Мари, – здесь нет землетрясений.

Она помогла Виктору приподняться и придвинула столик.

Бульон разливался по телу, и то ли от него, то ли просто прошло время, но слабость начала постепенно уходить. Мари это почувствовала.

– Тебе лучше, милый?

Виктор кивнул. Рафаэль расценил это как повод к продолжению разговора.

– Вот видите? У нас слова с делом не расходятся. Скоро будете в настоящем земном раю. Солнце, море, пальмы, тропические цветы. Будете набирать здоровье пудами.

– Хорошо, – ответил Виктор, – допустим, все, о чем вы сказали, – правда. Но как мы доберемся до границы, не говоря о большем? Пропал не какой-то алкаш, а сотрудник закрытого учреждения, если вы представляете, что такое НИИагропроминформатики. Здесь это чепэ. Из-за меня поставят на уши всех – милицию, дружинников, юных дзержинцев, кто еще там. Везде камеры, везде проверки. Это же безумие.

– Мы знаем, что такое НИИагропроминформатики. Это прикрытие для разных опытных производств КГБ. Шухер будет, это я вам обещаю. Но вам совершенно не о чем волноваться. Да, у нашего правительства нет такой большой армии, полиции, разведки, как у великих держав. Но у Израиля есть другое – тысячи людей в каждой стране, готовых помочь Израилю совершенно бескорыстно. Особенно здесь, в стране тихого государственного антисемитизма. Можно мобилизовать толпы людей и поставить следить у каждого столба. Но кто-то в нужный момент отвернется, кто-то не заметит, кто-то предоставит убежище незнакомым людям. Если люди других наций часто друг друга в ложке утопить готовы, то еврей еврею всегда поможет. Евреи есть везде – в милиции, в КГБ, в погранвойсках, в правительстве, потому что без них нельзя. Эти советские евреи – наша опора. Так что не все решает техника и численность.

Виктор сделал вид, что тщательно пережевывает пищу. Советская тушенка в макаронах была качественной и ароматной. Тем более что это могла оказаться последняя тушенка в жизни: не пропадать же добру!

Рафаэль продолжал:

– И еще, чтобы вы знали такую вещь. Ваша безопасность зависит от вашего здравого смысла и разумного поведения. Просто перед тем, как что-нибудь сделать, посчитайте до десяти и подумайте. Я могу на это рассчитывать?

– В наших учебниках по ОБЖ, то есть основам безопасности жизнедеятельности, – ответил Виктор, – пишут, что похищенный для выживания должен выполнять требования похитителей и не вступать в пререкания.

– Дипломатично, – промолвил Рафаэль, чуть наклонив голову и приподняв брови вверх, – значит, вам на всякий случай нужна легенда, что вас вывозят насильно. Хорошо, пусть так. Тогда уж и вы постарайтесь держаться так, чтобы вам эта легенда не пригодилась. Иначе наше соглашение теряет силу. Вы поняли?

– Я понял ваши требования.

– Отлично. Кстати, в ЦАХАЛ – это у нас армию так называют – учат, что, если военнослужащий попал в плен, путь на допросе сразу выкладывает все, что знает. Можно поменять коды, планы боевых действий, передислоцировать части. Человек ценнее. Пусть сохранит жизнь, чтобы потом можно было обменять или выкупить.

«Интересно, как бы при таком подходе вы с вермахтом воевали, а не с арабами», – подумал Виктор, но вслух не сказал.

– Это я вам говорю не потому, что от вас что-то потребуют выкладывать, а чтоб вы знали, как у нас ценят человека. В отличие от Союза, где с людьми не считаются и требуют жертв даже в плену. Культ героев-великомучеников – это красиво, но это – прошлое. Когда рождалось много и человеческая жизнь в грош не ценилась. Я извиняюсь, в России будущего ее, наверное, тоже мало ценят?

– Проблемы имеют место быть, – уклончиво ответил Виктор, продолжая уминать обед. Рафаэль понял это по-своему.

– Потерпите, все скоро будет иначе. Впрочем, мы будем стараться, чтобы ваше путешествие было не слишком в тягость.

– А если заскучаешь, милый, – медовым голосом пропела Мари, – вспомни, что вдвоем веселее.

– Серьезно? – спросил Виктор.

– Я очень серьезная, – ответила Мари и расхохоталась. – А ты, из будущего, интересный. Как взглянешь, так сразу тянет что-то такое сотворить. – И она быстро раздвинула и снова сдвинула свои колени.

– Когда берешь машину с пробегом, – философски заметил Виктор, – полагается делать тест-драйв.

Он ожидал, что эта колкость охладит Мари, но она только расхохоталась:

– Будет тест-драйв, милый. Сколько захочешь и по любым дорогам. Тебе понравится. На такой машине ты еще не катался! Но это потом. А пока мы тебя ненадолго оставим. Не волнуйся, мы будем здесь, неподалеку. Отдыхай и набирайся сил. Они тебе понадобятся для вождения…

Оставшись один в запертой бытовке без окон, Виктор вновь лег на диван. Силы действительно еще понадобятся. Его наверняка ищут, значит, по идее должны освободить. Но не факт, что это будет скоро. И эти двое могут пришить его при первом подозрении, не надо смотреть, что они такие добрые. Им просто надо, чтобы он сидел и не рыпался. Хотя и тем, кто его ищет, в общем случае тоже надо, чтобы он сидел и не рыпался, а то так и искать некого будет.

Значит, МОССАД, подумал Виктор. К ним утекла информация, и они включились в игру. Раз они тоже не знают о его контактах с КГБ, значит, утечка из ЦРУ. И это хорошо.

А вот то, что это МОССАД, ничего хорошего. Эти ребята любят говорить, что не убивают людей, кроме тех случаев, когда у них кровь на руках. Но если надо, можно очень легко обосновать, что у жертвы кровь на руках в будущем, и потому нечего ждать. Виктор может помочь СССР создать новое оружие, СССР может продать оружие арабам, арабы могут убить им израильских детей. Значит, его, Виктора, надо выкрасть или, если не получится, убить. Они и выкрали. Все офигенно логично.

Будем надеяться, что в жратве пока не было отравы. Впрочем, вряд ли: можно было придушить, пока не очухался.

Если его кормят, значит, еще полсуток-сутки собираются держать здесь или таскать за собой. Это хорошо. Хотя могут просто вывезти в достаточно глухое место, держать там и, не торопясь, выкачивать нужные сведения, а потом пригрохать. Просто, и через границу тащить не надо. И это хреново.

Он внимательно оглядел комнату. Дверь была сварена из стальных уголков и листа – судя по всему, из-за строительства хозспособом. До всеобщей установки стальных входных здесь еще не дошли, да и это не входная. На стене за диваном были следы грубо заштукатуренной заделки окна – видимо, за стеной сделали пристройку и замуровали. Заделка могла быть в этом случае в полкирпича, но есть ли у него время на то, чтобы попытаться ее разломать, Виктор не знал, да и не факт, что кирпич не проложили арматурой для крепости. Деревянный пол, скорее всего, по бетону. Для тюрьмы вполне подходит. Тем более что у двери стоял складной походный туалет.

Литературный попаданец в таких случаях должен разродиться спасительной идеей из будущего. Особенно если это «Марти Стю», то есть герой, под видом которого автор изображает себя любимого, наделяя мыслимыми и немыслимыми качествами. Но Еремин был не Марти Стю. Он был по жизни простым советским человеком, и в эти трудные минуты в голову ему лезла всякая ерунда.

Ему вспомнилось, что в интернете на форумах почему-то встречаются два Израиля. Один – небольшая страна со своими проблемами, одни из которых похожи на российские, другие – не очень, живут там адекватные люди, с которыми можно нормально говорить на разные темы, как там у нас устроено, как у них, что лучше и что хуже. Другой был глянцевой страной эльфов, населенной троллями, которые при каждом поводе и без повода старались закидать дерьмом Союз, а заодно и Россию, если та выходила за рамки имиджа немытого кающегося юродивого, и бросались затаптывать любого более-менее умного и порядочного в ней. Эти два Израиля как-то ухитрялись существовать одновременно и параллельно, нигде не соприкасаясь между собой.

«Господи, – подумал Виктор Сергеевич, – если ты существуешь, не оставь раба своего! Подай ему руку, вразуми, укажи путь к спасению!»

За стеной опять что-то глухо зашумело, и дрожь пола передалась ногам.

«Под диваном снизу скотчем приклеен револьвер».

«Это я подумал?» – удивился Виктор. Мысль была неожиданной и на первый взгляд абсурдной. Ну кому придет в голову оставлять огнестрел в комнате с похищенным? Хотя, подумал Виктор, бывает так, что человек в нервном напряжении думает о другом, и вдруг его осеняет, всплывает что-то в подсознании. Только все это уж очень похоже на детские фантазии. А вдруг на шкафу лежит какая-то интересная игра? Или под кровать когда-то закатился рубль и его так никто и не достал?

Виктор вновь попытался сосредоточиться на анализе обстановки, но теперь мысль о револьвере под диваном не давала ему покоя. В конце концов он понял, что он не сможет спокойно сидеть, пока не проверит.

«Ладно, – решил он, – вдруг под диваном еще чего завалялось, мало ли, пригодится».

Он присел на корточки и пошарил снизу рукой по старой рогожной обивке, закрывавшей пружины. Внезапно он почувствовал, как на лбу его выступает холодный пот.

Его рука наткнулась на холодный металл; это было что-то угловатое и крупное. Под пальцами зашуршал скотч. Дрожа от нетерпения, он отклеил непонятный предмет – тот оказался тяжелым, весом, наверное, под килограмм, и вытащил наружу.

Это на самом деле был револьвер – черный, блестящий, с толстым коротким стволом и удобной деревянной рукояткой орехового цвета. В барабане виднелись патроны, шесть штук. Судя по непривычно широкому зрачку дула – сорок пятый калибр.

«Что же это? Он есть! Господи, Ты есть! Это Он… Это только Бог мог сотворить чудо… Ведь этого не может быть, и это был Его голос… Господи, спасибо Тебе! Господи, спасибо Тебе! Верую в Тебя, истинно верую, в Тебя, в Святое Писание! Выберусь, приму крещение, буду ходить в церковь, по монастырям в тур съезжу… что там еще можно сделать. Лишь бы выбраться отсюда. Лишь бы выбраться…»

И вот тут Виктор Сергеевич понял, что если сейчас откроется дверь, то эта парочка его точно пристрелит, увидя револьвер.

Глава 17 Оперативная необходимость

Первым его инстинктивным желанием было вновь спрятать ствол. Или отдать Рафаэлю. Но он быстро взял себя в руки. В конце концов, если Всевышний вкладывает кому-то в руку оружие, то не для того, чтобы так просто им швыряться. Это какая-то Божья воля, которую надо выполнить.

«Может, это искушение? – подумал он. – Типа «не убий» или «возлюби врага своего»? Нет, не похоже. Если надо гордыню или гнев смирить, это еще понятно. А тут ни гордыни, ни гнева. И вообще дурак ты, – подумал он про себя через секунду. – Кому ты собрался ствол отдавать? Эти люди, если надо, кого угодно замочат и не почешутся. Хоть женщину, хоть ребенка, если им помешают. Есть такое понятие – оперативная необходимость… Ну что ж, и у нас оперативная необходимость. Я участвую в операции «Ответ». Сколько крови стоил нам распад Союза, а? Если что, эта кровь будет на их руках. Нет, Бог не фраер, он все видит. Стало быть, он меня своим орудием и избрал».

В другой обстановке Виктор, наверное, никогда не счел бы себя орудием Всевышнего. Но когда тебя похищают, чего только на ум не придет. Он сел на кровать, взял тяжелый пистолет двумя руками и, взведя большим пальцем неподатливый курок, направил на дверь.

«Ладно, – подумал он, – привести и сдать КГБ этих типов я не смогу, просто сбежать и заявить о них они мне сами не дали… Говорят, когда их на службу берут, у них такой вопрос есть – «Можете ли убить человека ради своей страны?» Мы не бараны, чтобы нас крали и резали…»

Вдруг мелькнуло: а что будет, если первой войдет женщина, и как он сможет в нее стрелять, – но он тут же отогнал эту мысль.

«Здесь нет мужчин и женщин, – сказал он себе. – Это война, тайная война. Есть живая сила противника. Если не ты, то – тебя».

Дверь загремела железом, в замке заворочался ключ. Виктор вдруг подумал, что входящий может присесть, и тогда он промахнется; он опустил дуло ниже. Дверь начала отворяться, Виктор увидел лицо Рафаэля и, почувствовав, что тот сейчас может захлопнуть дверь, с силой нажал на тугой, неподатливый спусковой крючок.

Хлопок оказался не очень сильным; из дула вылетело белое пламя, револьвер подбросило вверх, и через мгновение Виктор увидел, что Рафаэль, согнувшись, держится обеими руками за живот, выпучив глаза; отпущенная дверь с визгом раскрывалась.

Виктору вдруг пришло в голову, что на противнике мог быть бронежилет; он быстро опустил ствол и вновь надавил на спуск, целясь прямо в лоб. Рафаэля отбросило назад, он упал навзничь и уже не шевелился.

Где-то рядом должна быть Мари, и она наверняка не промажет. Он вскочил, бросился к двери и стал в простенке. Он не знал, что правильнее – выскочить наружу, где его могла ждать пуля, или оставаться здесь, ожидая, что в помещение пустят газ или бросят гранату. Ему стало ясно, что он обречен; но менять что-то было уже поздно, и оставалось лишь достойно встретить свою судьбу.

– Мари, сдавайтесь! – крикнул он, и его голос гулким эхом отразился в коридоре. – Район оцеплен! Я не Еремин! Ваше сопротивление бесполезно!

Единственным его шансом оставалась неожиданность; Мари не могла знать, откуда у него появилось оружие, а это могло значить только одно: операция провалилась. Остальное зависело от квалификации агента: под мужиков подкладывают обычно не слишком ценных, на что Виктор и рассчитывал. Если Мари неопытный агент, она запаникует и попытается скрыться; но вот если она ас или фанатичка, или с ней еще кто-то…

Снаружи послышался женский вскрик и какой-то шум. Через полминуты откуда-то неподалеку, видимо, со двора, заорал мегафон голосом Семиверстовой:

– Виктор Сергеевич, не стреляйте! Это Светлана Викторовна! Я иду к вам без оружия!

– Подходите! Медленно!

В коридоре послышались неторопливые шаги.

– Я подхожу к двери. Сейчас я буду медленно входить. Я держу руки за головой…

Через порог переступила женская нога в темно-синем брючном костюме, затемпоказалось лицо.

– За мной никого нет. Можете проверить.

– Мари удалось взять?

– Хадассу? Да, ее уже увезли. Мне можно опустить руки?

– Да, конечно… Вот оружие.

– Вы в порядке?

– Вроде да. Тушенкой кормили.

– Ясно. Выходим, скорее. Ваза цела, забирайте квитанцию, – сказала она уже в микрофон.

Они вышли в коридор и направились к двери; навстречу уже бежало несколько мужчин. Виктор постарался не глядеть в сторону неподвижно лежащего тела у двери.

– Светлана Викторовна, я понял – Бог есть!

– Вы полагаете? – серьезно и заинтересованно спросила она.

– Да. Да. Это он, это он послал мне револьвер, – торопливо и сбивчиво заговорил Виктор, стремясь скорее сообщить, как ему казалось, самое важное. – Я слышал голос с неба, он сказал искать револьвер под кроватью. Я туда, понимаете, – а он там. Понимаете, вроде как почудилось – а он там! Но так же не бывает, понимаете? Это чудо! Это… это надо изучать, мы все время не принимали Бога в расчеты, а если в него уверовать, то он поможет, видите, он помогает!

Они вышли наружу. Тепло угасающего бабьего лета еще принимало природу в свои нежные объятия, но в нем можно уже было уловить приближение октября. Жиденький туман заволакивал окрестности, заплывшие ямы были доверху полны водой, и на кустах висели крупные капли; похоже, здесь только что закончился нудный осенний дождь. Под ногами у Виктора зашуршал пестрый ковер из мокрой зеленой травы и вороха лимонных, золотистых, бурых и красноватых листьев, из которого, как из губки, выступала вода, теснимая полиуретаном его ботинок. Виктор оглянулся по сторонам и назад: темный от пятен влаги дом на краю лесополосы, где его держали, был раньше каким-то сооружением для путейцев, ныне законсервированным, с заложенными кирпичом оконными проемами во избежание хулиганства; чуть поодаль стоял ряд посеревших и потрескавшихся бетонных столбов забора, на которые когда-то натягивалась рабица. На территории еще бесхозно валялся кой-какой металлолом, и в паре-тройке метров от Виктора из бурьяна торчала ржавая ручка модерона, двухосной тележки для инструментов. Где-то в полусотне метров была видна выемка, над которой на решетчатых опорах парили две нити контактной сети; то была железная дорога, и те шум и дрожь земли, которые Виктор чувствовал во время своего недолгого плена, были ее порождением.

Завыла сирена; из-за деревьев показался рыжий, высокий автобус-реанимобиль, мигая синими сигналами на крыше и разбрасывая грязь из колдобин, проследовал столбы, на которых когда-то висели ворота, и двинулся к дому, осторожно нащупывая полузаросшую и искрошенную полосу асфальта, наскоро уложенную здесь еще до эпохи нового сталинизма.

– Зачем реанимация? Я нормально себя чувствую.

– Это не для вас, – ответила Света. – Вашему крестнику. Вы его крепко приложили.

– Как? – ахнул Виктор. – Он жив???

– Да, пока жив. Патроны с резиновыми пулями.

– Травматика? Я не обратил внимания. Хотя она у нас продается населению, травматика.

– Вообще-то сперва боевые хотели дать. Лучше потерять агента иностранной разведки, чем вас.

– Подождите… Это что же, вы подложили? А как же?.. А голос? Голос откуда?

– Секундочку. Настя! Настя! Идите сюда.

К ним подбежала молоденькая девчушка в пурпурной синтетической куртке, низенькая, невзрачная, круглолицая, с маленьким вздернутым носом, вокруг которого высыпали веснушки.

– Познакомьтесь. Анастасия Небоглас, наш лучший индуктор, специалист по древнерусской жреческой психотехнике. «Путь огня» это, кажется, называется?

– Нет, «Путь огня» – это не совсем то, – затараторила Настя, – в общем, вокруг этого очень много дилетантской писанины и сенсаций. Вообще индуктором может стать каждый, все зависит от того, как долго тренироваться и как. Вот у вас кошка есть?

– Здесь – нет, а что?

– Ну, вот когда она что-то не так делает, поднимаете ее за передние лапы, смотрите в глаза и строго говорите: «Нельзя, нельзя»… Вот это простейший случай индукции, который подкреплен мимикой и интонацией голоса. При непрямом контакте, конечно, сложнее. Биоканал нельзя считать надежным, и как образный, так и семантический компонент сообщения приходится сводить к минимуму…

– Так, сейчас гроза будет, – неожиданно сказала Семиверстова. – Настя, обожди где-нибудь в стороне, чтобы начальству на глаза не попадалась. Буду все принимать на себя.

Глава 18 Одиночный пролет

До Виктора донесся нарастающий тихий клекот; спустя секунды из-за верхушек деревьев выплыл небольшой красно-белый вертолет на лыжах вместо колесного шасси, из-за отсутствия хвостового винта слегка напоминающий «Еврокоптер Экс-кьюб», но с большим вытянутым стеклянным фонарем кабины, что делало его похожим на большую стрекозу. Стремительные очертания фюзеляжа над силовой установкой, переходящего в толстый и недлинный хвост, двоившийся на конце стабилизатором в виде римской цифры V, производили впечатление скорости и мощи; за воздухозаборниками турбины красовались цифры «01». Винтокрылая птица прошла прямо у них над головами – на удивление Виктора, негромко и словно крадучись, – обдала тугими, словно резина, потоками ветра, зависла над растрескавшимся бетоном бывшей автостоянки и начала снижаться. Тучи желтой листвы взлетели и закружились в вихре рукотворной метели вперемежку с брызгами из раздутых луж; полозья встретили твердую опору, турбина устало снизила обороты, и туманный круг винта превратился в мелькание четырех лопастей, неторопливо утишавших свой бег. Дверца кабины открылась, и из нее вышли двое мужчин: тот, что пошел навстречу, был Гаспарян, а второй, оставшийся у вертолета, был не знаком Виктору.

– Постарайтесь поменьше говорить, – шепнула Светлана.

– Постараюсь. Если не будут расспрашивать.

Надо было понимать, дело пахло каким-то разносом. Однако Гаспарян, поравнявшись с ними, кричать и ругаться не стал, а очень спокойно поздоровался и обратился к Семиверстовой.

– Светлана Викторовна, – начал он, – доложите, пожалуйста, что у вас здесь происходит.

– Если кратко – оба агента задержаны, Виктор Сергеевич освобожден, как видите.

– Мне уже доложили. Интересует другое. Почему вместо рядового задержания двух человек вы устроили психологические опыты? Можете не рассказывать, сколько заложников вы планируете спасти таким макаром. Почему вы подвергли неоправданной опасности жизнь хроноагента и, возможно, поставили под угрозу всю операцию?

– Андроник Михайлович, – проглотив слюну, начала Светлана, – на мне лежит персональная ответственность за работу с хроноагентом, и я готова понести взыскание.

– Оценка вашим действиям, – сухо ответил Гаспарян, – будет дана по окончании настоящего этапа операции по его итогам. Пока продолжайте работу с хроноагентом. Вернемся к делу. В Брянск полетите с нами на вертолете – безопасней, и времени мало.

Они направились к красно-белой птице. Виктор подумал, что на такой машине он еще никогда не летал и, возможно, в его реальности никогда не полетел бы.

– Да, нашли тело Брукса, – как бы небрежно на ходу обронил Гаспарян. – В Десне, чуть выше Моршколы. Похоже, они его и не слишком прятали – груз не был привязан. Что вы об этом думаете, товарищ Семиверстова?

– То же, что и вы, Андроник Михайлович.

– Тогда вам и карты в руки.

«Какие карты?» – подумал Виктор. Из сказанного он понял только одно – что двое милых похитителей из Земли обетованной пришили Брукса, как свидетеля, но тело почему-то надежно не спрятали.

– Ну а вы о чем задумались? – внезапно обратился к нему Гаспарян. От неожиданности Виктор выпалил первое, что пришло на ум:

– Да вот интересно, это импортная машина или наша? Никогда не видел.

– Это фирма Камова. Новячок.

– Здорово. – Виктор понял, что Гаспарян хочет его разговорить, и начал подыскивать тему, которая не повредила бы Светлане. – А этих двоих как нашли, экстрасенсами?

– Нет, гораздо проще. У наших контрразведывательных служб есть своя мощная информационная система, которая собирает сведения о людях, полученные из различных источников, и анализирует на предмет выявления признаков шпионско-диверсионной деятельности. Например, некий инженер А, работая на режимном предприятии, интересовался работой, не входящей в сферу его компетенции. Тот же инженер А тогда-то находился на туристском теплоходе, где также присутствовал дипломатический работник одного из иностранных государств Б, в отношении которого есть данные, что он связан со спецслужбами. И так далее. Разумеется, машина предлагает только возможные варианты, а проверку и решения производит человек. Так же и здесь. Есть факт похищения, есть материал с камер в смежных зонах, есть данные о въезде таких-то лиц в СССР, есть программы идентификации биометрии… Короче, один из вариантов вывел в тот же день на ваш след. Естественно, сеть позволила более оперативно опросить вероятных свидетелей, работников ГАИ, милиции, просто отдельных граждан и сузить кольцо. Вот примерно так популярно.

– Тот, который называл себя Рафаэлем, говорил, что у него тут масса потенциальных сообщников. Заливал, наверное?

– В общем, да. Точнее, использовать так называемых «сайаним», добровольных помощников, здесь палка о двух концах. У нас на каждого гражданина собирается колоссальное информационное досье. Правда, обычно в это досье никто не лезет, эти данные так и лежат. Но если возникает запрос, анализом можно выявить склонности, связи, контакты, и в результате такой добровольный помощник скорее выведет на того, кому он помогает. Есть, конечно, минус – такой помощник приходится один на энное количество честных граждан, которые по формальным признакам подпадают под подозрение, поэтому проверять нужно достаточно осторожно, ну и это один из поводов для Запада обвинять нас в государственном антисемитизме. Слышали?

– Да, по «голосу». Но пока не сталкивался.

– Ну, как вы, наверное, сами поняли, никакого государственного антисемитизма у нас нет, и даже нет еврейского вопроса. Есть вопрос Израиля, причем от улучшения дипотношений с Израилем он, к сожалению, не исчез. Дело в том, что есть определенная часть граждан, которая восприняла нашу военную помощь арабам, начиная с шестидесятых, как угрозу их нации. Так сказать, исторической родине, где живут их исторические родители, которых они никогда не видели и которые их исторически воспитали, палец о палец не ударив, а только приглашая в качестве рабочих рук. Вот эти люди, считая себя борцами с преступным режимом, внутренне позиционируют себя как враги нашего государства. Сами позиционируют, это их свободный и сознательный выбор. Любое государство, будь оно хоть трижды демократическим, просто обязано делать так, чтобы люди, которые позиционировали себя его врагами, не имели существенного влияния на общество. С другой стороны, в нашем обществе на бытовом уровне существует определенное число демагогов и карьеристов, которые пытаются пользоваться ситуацией в своих личных целях. Ну, что-то вроде гопников, которым нужен повод, чтобы прицепиться. С ними тоже государству приходится постоянно вести борьбу. В общем, проблема рассосаться может, особенно если избегать лобовых пропагандистских кампаний в прессе, но пока сам же Израиль ее и культивирует. Правда, не столько для «сайаним», сколько для абсорбции. Да и вообще-то мы не делаем при сборе данных различий между нациями.

– То есть, если я правильно понял, в принципе каждый гражданин СССР должен бояться случайно совершить не тот поступок?

– Ну, чем лучше знаешь человека, тем проще понять, что какой-то поступок случаен, и его проигнорировать. Верно? Да и, собственно, вас здесь такие вещи как-то особенно тяготили? Вы вообще были здесь без документов, без прошлого…

– Ну, как сказать… Не знаю, привык, наверное. Да и надо было устраиваться.

– А для других это вообще естественно с детства, как осень, как дождь идет, и надо зонтик брать. Кстати, зонтик ваш потом передадим.

– Да что зонтик – мелочи…

– А у нас мелочей не бывает, – усмехнулся Гаспарян. – На вас тоже с появления в «Коннекте» завели досье, проверяли сведения, запрашивали, не в розыске ли вы, не пересекали ли границу, нет ли случаев нарушения границы, которые можно с вами связать. Но – осторожно. Людей, взявшихся ниоткуда, гораздо больше, чем преступников, шпионов, или хотя бы алиментщиков, не говоря уже о хроноагентах. Ну, поссорился человек с домашними и ушел начинать новую жизнь. Или запутался. Не станешь же всех сгонять в фильтрационные лагеря, хотя это самое простое решение, если нет ЭВМ. Да и не наше дело копаться во всяком бытовом белье.

Салон новой камовской птички был на пять человек; помимо Виктора, Светланы и Андроника, в него сели еще двое товарищей в штатском, которые в разговоре не участвовали. Внутри вертолет скорее напоминал летающее такси для бизнесменов: отделка была белой с темно-синим, пол и потолок покрыты пластиком под темное дерево, а удобные пузатые кресла с косыми крестами ремней и багажные ниши у заднего люка ничем не напоминали о пожарной охране. Между передними креслами, что были повернуты спинками от кабины пилота, стояла тумбочка с откидным плоским монитором, который, впрочем, здесь был не роскошью, а средством коммуникации. В заднем ряду кресел было три; Виктора посадили на среднее, а справа и слева от него сели два тех самых молчаливых сотрудника – то ли телохранители, то ли конвой. Турбина тихо загудела над головой, и винт начал раскручиваться. Машина вздрогнула, оторвалась от земли и плавно пошла вверх, легко пробив грязную облачную вату: Виктор с удовольствием отметил, что это чудо советской техники не трясет, мощная шумозащита позволяла говорить, не напрягая голоса, и огорчало только то, что со среднего кресла он не сможет любоваться уходящими от него вниз пейзажами золотой осени.

«Твою мать, какую страну мы профукали…»

Читателя, возможно, удивит, что для Виктора в этот момент технический прогресс оказался важнее неприкосновенности частной жизни. Но если подумать, это не так уж неожиданно.

Во-первых, в нашей реальности право на неприкосновенность частной жизни есть. Оно конституционно закреплено. И это радует. При этом гражданам откровенно надоело находить свои персональные данные в общедоступных базах данных, а также таких, что вроде как бы недоступны, но при наличии небольшой суммы их можно купить на компьютерной толкучке и в интернете. Если вы не имеете желания тратиться на сведения о чужом белье, вас все равно будут доставать спамом, чтобы вы эти базы купили. В той же реальности, куда попал Виктор, это право на неприкосновенность вроде как бы и не уважали, но и в домолинию этих данных никто не выложит, не говоря уже про то, чтобы продать, ибо первое – разглашение строго секретных сведений, а второе граничит со шпионажем. Вот и думай, что хуже. Можно сказать, все зависит от того, доверяем ли мы тем, кто собирает о нас данные.

Во-вторых, мысли Виктора в этот момент были заняты совсем другим. Он внезапно подумал, что шизвидные идеи покойного Брукса в нашей реальности негласно стали чем-то вроде решений Политбюро. Действительно, есть меньшинство, для которого из кожи вон лезут, создавая условия в виде пуска скоростных «Сапсанов», упрощения выезда за рубеж, проведения олимпиад и прочих тусовок: шизвиды должны быть мобильными и обрастать связями по всему миру. С другой стороны, есть большинство, которое буквально впихивают в быдляцкий образ жизни, культивируя потребительство и праздно-развлекательный образ жизни (достаточно включить телик и ждать, когда за кадром подскажут, когда смеяться) и убивая всякие позывы к труду не только тем, что трудящийся, сколько бы он ни вкалывал, не получит больше того, кто ворует и паразитирует, но и абсолютно бесправным положением самого работника. Миллионы людей скажут, что на заводе работают одни дураки. Коллективизм не умирает, его последовательно и методично пытаются вогнать в гроб.

Но самое интересное при этом еще грядет впереди. Лет через десять родители уже не смогут кормить консумптариев. Работать те не смогут, потому как разучились, спились, да и просто западло пахать; так что они либо пересядут на шею государству, либо пойдут воровать, и мы получим большой и неисправимый слой криминала. Что же касается шизвидов, они же нетократы, то они очень похожи на советских номенклатурных «блатных», которые тоже держались на связях и доступе к информации, и они за те же десять лет поймут, что просто паразитировать на этих ресурсах проще, чем что-то создавать. И тогда нашему светлому компьютерному будущему наступает белый и пушистый полярный песец. А в свете этого о прочих вещах как-то не особо думается.

Наконец, просто действовала обстановка – мягкое кресло, комфорт летучего такси и расслабляющие звуки хита «Энигмы» с двусмысленным названием «T.N.T. For The Brain», что Виктор всегда переводил как «Вынос мозга». Через пару минут он почувствовал, что его неудержимо клонит в сон, и начал клевать носом.

– Вздремните, – посоветовала Светлана, – приближается время, когда спать придется, если свободное время появится.

«Что она этим хочет сказать?» – подумал Виктор, но голова его уже отяжелела, и он погрузился в распухающие перед глазами теплые клубы – или это музыка вызывала в воображении такие ассоциации.

…Его разбудили, когда вертолет уже коснулся земли, за лесополосой шоссе, на асфальтированной площадке неподалеку от высокого забора НИИагропроминформатики. Повели его почему-то не в 210-й к Момышеву, а в цоколь, куда у него раньше не было доступа. Впрочем, ничего необычного он там не увидел: за постом был обычный офисный коридор с дверьми по обеим сторонам, отделанный голубоватой гипсоплитой.

– Сюда проходите, пожалуйста, – вежливо сказал Гаспарян, открывая дверь в комнату с номером 017; сам он, однако, не вошел, оставив Виктора наедине со Светланой.

Кабинет 017 выглядел несколько странно. В нем не было окон, стены были обиты пепельного цвета кожзаменителем, как обычно обивают стальные двери, из мебели присутствовали только пара мягких кожаных кресел и кожаный диван. Пол был покрыт пробковыми матами, и все это неприятно напомнило Виктору «Музыкальную шкатулку» из фильма «Ошибка резидента».

«Так, видать, проверочные мероприятия начинаются», – грустно подумал он. Впрочем, то, что Светлана пока находилась в той же комнате, внушало надежду. Пока внушало.

– Присаживайтесь. – Ее мягкая правая рука с тонкими пальцами указала на диван. Левой она держала какую-то черную папку, тонкую, как файл.

– Да я уже насиделся и належался, – полушутливым тоном ответил Виктор.

«Будет настаивать или нет? Что-то помещение странное».

– Ну, как хотите. Хотя лучше слушать сидя. Понимаете, есть сомнения в том, что ваши похитители всерьез планировали вас вывезти. Слишком рискованно.

– Я вот тоже этого боялся. Хорошо, ваши быстро подоспели.

– Да не слишком скоро. Понимаете, за это время вас могли завербовать.

– Ну да, конечно. Рафаэль начал потихоньку охмурять – дескать, людей у них ценят, то да се… Но я не давал никакого согласия и ни под чем не подписывался. Конечно, вы не станете мне верить на слово, но вы же в мыслях читать умеете, можете проверить.

– Виктор Сергеевич, – вздохнула Светлана, – дело немножко серьезнее, чем вы себе представляете. Дело в том, что вы можете не знать, что вас завербовали.

Глава 19 Вынос для мозгов

– Фигасе! – вырвалось у него. – Это что, как у Жванецкого – «грузин не знал, что он грузин»? Ну, послать человека из будущего, чтобы он там влиял чисто по своим убеждениям, – это понятно. Но как человек может работать на МОССАД, если он не знает, что на них работает?

– Вы говорите о сознательном сотрудничестве. Но может быть еще бессознательное. Используются определенные препараты, и под их действием человека вводят в гипнотический транс и внушают. Потом сознание человека под воздействием определенной фразы или с течением времени оказывается под контролем и кодируется. При этом личность человека расщепляется на несколько отдельных «Я», то есть одно «Я» можно спокойно проверять на «детекторе лжи», оно абсолютно честно и искренне на все ответит, ничего не зная о другом «Я», которое активизируется в определенный момент или по кодовой фразе. Такой человек может передавать информацию, как дискета, выдавать дезинформацию, вести себя соответственно заложенной программе и тому подобное. Собственно, вещь не новая, ЦРУ еще в пятидесятых вело исследование по программе «Артишок», и хотя тогда результаты скорее вызвали недоверие, но за прошедшие сорок лет… В общем, теперь для вербовки требуется не больше часа. И людей, заподозренных в том, что они прошли подобную процедуру, приходится нейтрализовывать.

– То есть так в принципе можно каждого посадить? Мало ли, имел контакт с иностранцем, а тот его и… Так, что ли?

– Ну, сажают за сознательное сотрудничество, а при бессознательном у нас реабилитируют, как жертв этих самых спецслужб. Лацман, кстати, тоже могла это сделать, если бы получила такое задание. Но в ЦРУ опасались, что такой способ вербовки может повлиять на достоверность информации о вашей реальности, тем более что у них нет прямых сведений о вашей связи с нами. В МОССАДе же узнают о вас благодаря утечке информации из ЦРУ и приходят к выводу, что рано или поздно вы заинтересуете нас и расшифруетесь, как хроноагент, причем на вас мы выйдем через наблюдение за агентами ЦРУ и анализ проявлений разведывательной деятельности. Вывезти вас скрытно невозможно. Поэтому у МОССАДа будет большой соблазн использовать хроноагента как агента влияния Израиля на будущую внешнюю политику СССР. Подменить то, что вы хотели бы нам сказать.

– Ясно. «Шеф дает нам возможность реабилитироваться…» Да, «Бриллиантовая рука» у вас была? Она ведь до хроноагента.

– Была, была. – Глаза ее погрустнели, и губы слегка вытянулись в трубочку, словно она хотела присвистнуть и передумала; черную папку она переложила на колени, пальцы правой руки потянулись к маленькому хромированному замку – и остановились на полдороге. После недолгой паузы Светлана продолжила: – Должна вас предупредить… Вербовщик может специально запрограммировать в сознании такие установки, которые срабатывают при попытке раскодирования и приводят к нарушениям психики. Так сказать, самоликвидатор.

– Странно, что вы меня об этом предупредили. – Виктор оторвался от спинки дивана и положил руки на колени. – Вы, наоборот, должны уверить меня в том, что все абсолютно безопасно. Зачем усложнять работу с вероятным зомби?

– Во-первых, положение. Мы обязаны официально предупредить реабилитируемого под роспись. Это по указу Президиума.

– Ну, в таких случаях можно и нарушить?

– Нет. По каждому случаю потом ведется проверка. И во-вторых, мое личное мнение – вы человек мыслительного типа, и у похитителей должны были возникнуть определенные трудности даже при использовании гипноза с применением наркотических средств. А дело ответственное. Вдруг вместо желаемого вы убедите руководство дать арабам ядерное оружие?

– М-да, это было бы оригинально… То есть я могу отказаться. И что после этого со мной будут делать? Это же не могут просто так оставить, чтобы человек зомбированный ходил? Его надо как-то обезвредить?

– Ну, «обезвредить» не значит «ликвидировать». Вас устроят на такую работу, на которой вы бы могли проявлять себя, зарабатывать, но ничего не менять. От вас ничего не будет зависеть, хотя никаких явных поражений в правах не будете чувствовать. В общем, сможете неплохо жить.

– Неплохо жить… Знаете, Светлана Викторовна, я искренне рад, что у вас все так гуманно… честное слово, спасибо…

– Да не за что. Закон такой.

– Закон… Только, понимаете, зачем я сюда попадал, даже этого я не узнаю. Это у нас там мир вот так устроен, что вроде как есть все права, а ничего ведь не изменишь, ничего, и куча инстанций есть, куда можно обратиться, а ведь ничего же не сделают, покидают друг другу бумажки и вежливо ответят, что не сделали, и партий много, а уже знаешь, за какой будет большинство… что-то я не то говорю, наверное…

– Нет, почему же? Продолжайте.

– Ну так вот, нас вроде как большинство, огромное большинство, а все устроено так, как будто мы все зомбированы и нас надо обезвреживать… И вот вдруг я проваливаюсь в другой мир, может быть, жесткий, строгий, в котором нет каких-то прав и свобод в том виде, как их у нас привыкли видеть, но здесь у меня появилась возможность что-то изменить. Ну, не спасти мир, не спасти миллионы человек, может быть, десять, не знаю, но вообще что-то улучшить. Да, вы скажете, это принцип здешнего сталинизма или социализма, рационализировать, улучшать, да, но, простите, вы не понимаете, как это важно для человека! Вы привыкли, для вас это как воздух, это естественно. Вы дышите возможностью хозяйски менять свой мир и не замечаете. И если там, у нас, отсутствие этого воздуха как-то незаметно, потому что все так, то здесь, когда все лепят этот мир так, как видят в своих идеалах, – здесь я не смогу жить без этого. Спиться, свихнуться то же самое можно. Бумаги у вас в папке, да? Давайте, я подпишу согласие. В случае чего – не хочу растягивать. А так хоть есть шанс побороться за мир, который не состоит из паразитов и проходимцев, не хочу я того будущего, которое Бруксы нам готовят. Давайте бумаги.

– Подождите. Может, вам дать время обдумать? Такое впечатление, что вы принимаете решение под настроением минуты…

– Светлана Викторовна! Я долго обдумывал. Я всю жизнь думал, мне давно не двадцать лет. Давайте бумаги. Ручка у меня вроде есть. Да и вообще – как это жить, думая, что в башке какая-то мина. Вы не имеете права отказывать.

– Ну хорошо, хорошо. – Она щелкнула замком, вынула какие-то листы. – Только вычитайте все подробно. Вот ручка со спецчернилами.

– На электронную подпись еще не перешли?

– Нет, для этих документов ЦИ и ЦБИ^[44] пока не принимают… На каждой странице внизу пишете «Ознакомлен» и расписываетесь, на последней – ставите подпись, число, расшифровку подписи.

«Ей надо снять с себя ответственность за хроноагента, в случае чего, – сказал себе Виктор. – Ну и ладно. Наши интересы совпадают».

– Знаете, – задумчиво произнесла Светлана, пока Виктор углублялся в параграфы документа, – некоторые наши аналитики считают, что у вас там массы действительно зомбированы, в период этой вашей перестройки и гласности, и их подпускать к выбору государственных решений нельзя, они развалят Россию по сценарию Госдепа США.

– Хм. У нас тоже так считают. Некоторые.

– Ну вот и верхи у вас где-то в девяностых тоже это поняли, что реформы должны идти без участия народа, что должна быть фактически одна политическая сила у власти, иначе все колонизируют и разграбят. Такая есть версия. Только вот одна закавыка: будут ли ваши верхи стараться для народа или для тех, кто побогаче? У вас же там нет конкуренции общественных систем. Зачем тогда государственным деятелям для населения стараться, если проще свой карман набить?

– Простите, не сейчас, – вежливо ушел от ответа Виктор, – вот бумаги. Ваша совесть спокойна.

– Я поняла… – Она сложила документы в папку, встала и подошла к двери. Взявшись за ручку, повернулась к Виктору и улыбнулась:

– Держитесь. Увидимся!

– Обязательно!

В комнате появились двое в белых халатах: низенький пожилой мужчина с остатками некогда темных волос за ушами и на затылке и изящная медсестра лет двадцати пяти, настолько хрупкая, что при одном взгляде на нее возникало желание защитить. Медсестра несла с собой какой-то чемоданчик. Плечистых санитаров в зоне видимости не появилось. Хотя они могли ждать за дверью.

– Добрый день!.. Э-э, сидите, сидите, я тоже сейчас присяду. Меня зовут Радий Николаевич, это, знаете, была мода на физиков, а я пошел по другой стезе. Как вас зовут, я знаю, можно не представляться. Ну что, решили узнать, есть или нету?

– Да. Так понимаю, с вашей помощью?

– Ну-у, голубчик, с вашей помощью, только с вашей. Это вы будете мне помогать, а я что, это просто трудовые будни, они же праздники для нас. Не чувствуете чего-то в состоянии странного, непривычного?

– Да вроде нет, не чувствовал. В вертолете вздремнул.

– Вздремнули – это хорошо, это очень хорошо. Сейчас Машенька возьмет у вас кровь из вены. У вас раньше брали из вены?

– Ну конечно.

– Отлично. Возьмет, посмотрит по тестам, нет ли алкоголя, каких-то лекарств, которые могут помешать, а пока она это делает, мы с вами посмотрим снимки, и вы, если какой-то предмет раньше видели, мне скажете. Договорились?

– Конечно.

Пока Виктор сидел с ваткой, зажатой согнутой рукой, и вдыхал запах медицинского спирта (Машенька взяла анализ крови так быстро, как будто Виктор присутствовал при фокусе), он просматривал на фотографиях и рисунках разные вещи – одни из них оказались приборами неизвестного ему назначения, другие довольно понятными, хотя и несколько неожиданными предметами; так, среди них, например, затесался метроном для музыкантов.

– Нет, – убежденно заявил он, когда Радий Николаевич вновь сложил вместе глянцевые куски тонкого картона, словно собираясь их тасовать и раздать, – ни одного из показанных предметов я там не видел.

– И отлично. Не видели так не видели, это все теперь не принципиально. Ватку можете уже выкинуть. Машенька, как у вас там?

– Все тесты положительные, Радий Николаевич.

– Ну вот, у нас с вами все великолепно. Вы свободны, Машенька, подождите в коридорчике.

– А если бы что-то нашли?

– Назначили бы гемодиализ, чтобы вывести. Ну – нет ничего, и нам ничто не мешает. Садитесь поудобнее и следите за пальцами…

– …Четыре… три… два…

Виктор открыл глаза. По всему телу разливалась приятная свежесть, словно он только что проснулся в анапском санатории, и в приоткрытое окно залетает утренний бриз, пахнущий йодом и водорослями, а впереди ждет удивительный день – купание в Малой бухте, крабы и раковины в чистейшей воде, а под вечер – часовая прогулка на теплоходе под старый меланхолический блюз. Рядом с врачом стояла Светлана Викторовна и, чуть наклонившись к Виктору, внимательно смотрела на него.

– Ну-с, голубчик, как мы себя чувствуем? – осведомился Радий Николаевич.

– Подозрительно помолодевшим.

– Не волнуйтесь, никакой химии, мы таких вещей не применяем принципиально. Вы и должны чувствовать себя свежим и отдохнувшим.

– Понятно. А я в интернете читал, что после гипноза человек сонливый.

– Не читайте интернет, это вредно, я вам как врач говорю… Сонливость – это, например, может быть при первой стадии гипомании. А у вас откуда гипомания?

– Да, кстати, а результаты-то как? Почему не говорите?

– Ну, об этом я бы лучше доверил говорить женщине, – уклончиво ответил доктор и ретировался за дверь со словами: – Извините, спешу, у меня очередь из пациентов который час стоит.

– Ну вы-то что скажете? – обратился Виктор теперь к Светлане. – Что нашли-то?

– Вы не волнуйтесь. Прежде всего, выяснилось, что у ваших похитителей действительно были планы вас завербовать, после чего инсценировать провал, оставив вас в наших руках со свидетельствами того, что вы хроноагент.

– И? – Виктор почувствовал, как по его спине ползают мурашки.

– Случайность помешала. Они лишились препарата, который надо было вводить для наркогипноза, ампулы раздавили. Надо было добраться до тайника, где спрятан запасной комплект, а это время. Короче, у вас ничего нет.

– То есть можно продолжать работу? Или сначала к следователю?

– Вы хотите что-то сообщить следователю? – несколько удивленно спросила Светлана Викторовна.

– Да, собственно, ничего, но, наверное, так положено?

– Да вызовут вас, если надо, не волнуйтесь. Что вы там можете сообщить? «Шел, поскользнулся, упал»? Или они знакомили вас с секретными документами МОССАДа, пока вы макароны с тушенкой ели? На сегодня все, отдыхайте, тем более что до конца рабочего дня полчаса. Вообще вам положен двухнедельный отпуск для реабилитации, но по оперативной обстановке пришлось заменить денежной компенсацией. Ее вам начислили на карточку. Это, конечно, меньше, чем вам Брукс давал, но все-таки.

– Прекрасно. Смогу сам выбрать нормальный пленочный фотик, а не тот, что Брукс навязывал.

– Что он навязывал?

– Цифровую камеру. Чтобы передавать информацию методом стеганографии.

– Ладно. Это уже большого значения не имеет. Вообще до конца этапа операции никаких встреч со связными.

– Что ни происходит, все к лучшему. А то из-за меня тут уже шесть трупов. Хотя вообще-то не так много, всего шесть, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Неужели движемся к гуманизму? Что-то я не то говорю…

– Это эйфория. Временная реакция, Радий Николаевич объяснял. К завтрашнему утру должно пройти. Момышев в курсе, что вас раньше отпускаем. Тем более что по табелю вы в командировке.

«Что, еще и командировочные начислят?» – удивился Виктор, но спросить не успел, потому что Светлана продолжала:

– Вещи ваши в отделе. Мобел мы, правда, вам заменили, модель та же, тот, что был, отправили на специсследования. Да и, кстати, вас уже на проходной ждут. Вероника Станиславовна тревожится за ваше здоровье.

Глава 20 Королевские выборы

– С вами все в порядке? Мне сообщили, я с работы отпросилась раньше.

Вероника была в красно-коричневой кожаной куртке, из-под которой виднелось толстое шерстяное коричневое платье, не скрывавшее приятных округлых колен над высокими черными, теплыми по случаю мокрой погоды, сапогами; прическу закрывала вязаная шапочка.

– Со мной? Великолепно, даже с работы пораньше отпустили. Слушайте, а давайте сегодня посидим в каком-нибудь ресторане или кафе. Мне сегодня дали что-то вроде премии, так что гуляем. Какие у вас тут приличные заведения, где можно нормально посидеть?

– Не хочу в ресторан. Вечером дождь пойдет, потом добираться… Хотела вас пригласить к себе и угостить чем-нибудь необычным. Вы пиццу любите?

– А у вас есть пиццерии или развозят на дом?

– Нет, пиццерий у нас нет. У нас есть блинные, пельменные, сосисочные, шашлычные… Это в туристских городах открывают пиццерии, суси-бары, бистро, гаштеты, и как их там, чтобы интуристы могли обедать в привычной обстановке. А пиццу у нас в Союзе обычно готовят дома, каждый по своему вкусу. Какую вам сготовить?

– М-да, были у меня знакомые, что обедали в суси-баре… Если честно, то предпочел бы русскую кухню. Кстати, какой у вас тут телефон радиотакси? – Виктор полез за мобилой в борсетку.

– Зачем такси? – удивилась Вероника. – Тут пять минут дойти до трассы – и моторы свободные, как в метро. Это какой-то купеческий шик.

– Понятно. «Наши люди в булочную на такси не ездят». Извините, пожалуйста, просто хотелось для вас тоже что-то сделать.

– Слушайте, я все прекрасно понимаю, – зашептала Вероника в ухо Виктору, – вы еще не совсем отошли от жизни там. И переволновались. Меня Светлана предупредила.

Попутная маршрутка оказалась не совсем свободной; Виктор вспомнил правило «садиться во второе такси, минуя первое», а на следующей уже сказывалось окончание рабочего дня. Несмотря на высокие потолки микроавтобуса, стоя в нем ехать все равно не разрешали (как объяснила Вероника – из-за большей, чем у троллей, скорости на поворотах), так что они попали только в третью машину.

Когда они вышли в микрорайоне у Самолета, на лужах вновь появились первые круги от редких капель, и начинающийся листопад пронес перед ними, будто на воздушном параде, эскадрилью березовых листьев цвета недозрелого лимона, вылетевшую из лесонасаждений вдоль шоссе на свое первое и последнее, как у камикадзе, задание, и Виктор подумал, что идея Вероники пригласить его к себе в гости была очень разумной. Где-то за серой пеленой облаков низко прогудел то ли крупный воздушный лайнер, то ли тяжелый транспортник, за ним еще один.

Стекляшка со скромной надписью из газосветных трубок «Гастроном», не обремененная привычной для нашей реальности крикливой рекламой, была как раз по пути.

– Давайте заскочим на секунду.

– Зачем? У меня дома все есть.

– Ну не могу же я в гости с пустыми руками. Так не принято.

– Слушайте, ну какие предрассудки… Ну ладно, только недолго.

– Конечно, недолго…

Гастроном был на самообслуживании; взяв корзину, Виктор первым делом рванул к островку древней магазинной культуры, в котором покупатель и продавец были разделены нерушимой границей прилавка. То есть к винному отделу.

«А что же у нее будет, рыба или мясо? – подумал он. – И спросить вроде неудобно. А может, ни рыба ни мясо? Тьфу, какая ерунда, лучше проконсультируюсь».

– Девушка, а какое вы мне посоветуете вино в гости? Дамское и такое, чтобы безошибочно к любому столу.

– Понимаю, – согласилась девушка, то есть на самом деле степенная продавщица, уже привыкшая к тому, что основной контингент ее покупателей в сталинском обществе не берет «на троих», – есть беспроигрышный вариант, но это дороговато.

– Роли не играет. Что за вариант?

Продавщица подставила складную лесенку, как в старых купейных вагонах, достала откуда-то с верхней полки бутылку светло-янтарного вина и поставила на прилавок перед Виктором. Бутылка эта была похожа на невесту-мулатку из латиноамериканского фильма: ее этикетка и пробка сверкали девственной белизной фаты, красные и золотые надписи над обширным венком золотых медалей лишь подчеркивали это сияние.

– Советую вот это. Мускат Белый Красного Камня. Создано за несколько месяцев до начала Великой Отечественной. В свое время бочку этого вина каждый год привозили в Лондон для королевы Елизаветы Второй. Знаете, мужчина, такого вина в мире нигде больше не делают. Вроде как у них в Массандре виноград этот поливали из горного озера, где в воде серебро нашли, как в ионизаторах. И вот это серебро в вино переходило.

– А потом? – Виктор подозревал, что, как многие хорошие начинания на Руси, это тоже могло заглохнуть.

– Потом? Вино осталось то же, если вы имеете в виду. Королева сменилась. Это был выбор королевы. Берете?

– Конечно. Сколько с меня?

– Тридцать два сорок.

«Ого!» – подумал Виктор. Выходило вдвое-втрое дороже других приличных сортов. С другой стороны, если дама сама приглашает в гости…

В кондитерском отделе сразу же попался на глаза тоскующий за плоским толстым стеклом холодильной витрины в окружении собратьев килограммовый торт «Рог изобилия» от местной домовой кухни. Это была загадка, мучившая Виктора с детства, с той самой минуты, когда он увидел это кулинарное чудо на странице книги «Кулинария» пятьдесят пятого года; фотка артефакта в книге была, а вот рецепта почему-то не оказалось. Виктор даже слышал легенду, что сие чудо кулинарии имело дореволюционное происхождение и французские корни.

Торт и в самом деле был хорош на вид. На бело-розоватой кремовой плоскости, как на скатерти, вальяжно и буржуйски-вызывающе возлежал коричневый шоколадный рог стиля модерн, похожий на граммофонную трубу, из раструба которой глядели младенческие личики четырех белых роз в окружении ромбиков из цукатов и желе. Свободные места по бокам рога занимали сахарные кисти, изображавшие розовый виноград.

Торопясь к кассе (нельзя же заставлять ждать!), Виктор подумал, что надо бы какой-то десерт, и прихватил первое, что попалось, то есть анапский виноград и полосатую, как восточный халат, бухарскую дыню, смутившую его своим ароматом; перед самой кассой он заметил маленький закуток с вывеской «Цветы» и обогатил свой джентльменский набор букетом пурпурных роз из бежицкого питомника. Кстати, в сравнении с нашей реальностью, розы оказались весьма недорогими. Скучающая кассирша (а вы видели в наших универсамах скучающих кассирш?) при его виде оживилась и тут же предложила блестящую подарочную сумку, но Виктор ограничился пакетом.

– Боже, ну зачем? – воскликнула Вероника при виде Виктора и цветов. – У меня же не день рождения… Дайте я хоть торт возьму, а то неудобно и помнется.

– Ни в коем случае. Детям – мороженое, даме – цветы.

– Действительно… Я просто растерялась, – промолвила Вероника и взяла букет. – Они прелесть. Идемте же, я подержу над вами зонтик, а то у вас руки заняты.

Над головой опять неторопливо прокатился самолетный гул, и не успел он затихнуть, как где-то с севера послышался новый; не прекращаясь, волны глухого, словно придавленного периной облаков, рокота перекатывались через город.

«Не пассажирские, нет. Раньше не летали так часто. Военно-транспортные, низко. Из Сещи, наверное».

Шестнадцатиэтажный пирамидальный крест, увенчанный стрелами антенн сотовой, при свете дня выглядел еще внушительнее.

– Да, знаете, у нас тут что-то днем с камерой на подъезде случилось, точнее, с кабелем, сразу починить не смогли, так представляете – ЖЭУ прислало этого, ну, как его, как за рубежом…

– Портье? – Виктор вдруг подумал, что ему надо поддерживать легенду о прибытии из очень дальнего зарубежья, а швейцаров зовут швейцарами только в России.

– Нет, портье – это в гостиницах, а в жилых домах – это иначе, тоже по-французски.

– Консьерж?

– Да, консьерж. Вы, наверное, больше в гостиницах проживали или в небольших домах – если не секрет, конечно?

– Ну, так консьержи и в гостиницах есть, – попытался он уйти от ответа.

– Я так и поняла.

– Ну так если он вместо камеры, это не консьерж, а секьюрити.

– Кто? А, понятно. Ну, ЖЭУ назвало,что консьерж. Может, они в названиях не разбираются, может, у них по штату положен только консьерж, если дом с обслуживанием. Ну, например, дом для инвалидов.

Тот, кого Вероника назвала консьержем, не был похож ни на консьержа, ни на охранника. Сухощавый мужчина среднего роста в лыжном темно-синем свитере с оленями, с невыразительным, безо всяких эмоций лицом, недвижно сидел на раскладном рыбацком полукресле возле лифта, и ему явно не хватало удочек. Никакой формы на нем не было, только бейджик с номером ЖЭУ и телефоном. На всякий случай Виктор вежливо поздоровался; в это время раскрылись двери лифта, и Вероника поспешила затянуть его в кабинку. Виктор оказался возле пульта.

– Нам на пятый, значит, жмите третью.

– Странный у вас лифт.

– Лифт? – Она удивленно, чуть исподлобья, сверкнула на Виктора большими глазами. – Это квартиры такие. В двух уровнях. Поэтому коридоры через этаж. Сейчас увидите.

Зашипели створки; Виктору на мгновение показалось, что он попал в корпус санатория. Вокруг шахты лифта и лестницы звездой расходились четыре коридора со стеклянными дверьми в конце, через которые проникал бледный свет угасающего вторника.

– Там у нас что-то вроде веранды, – прокомментировала Вероника, – большая такая общая застекленная лоджия, и все туда сносят фикусы и пальмы, что привезли со старых квартир. Получается зимний сад. Потом покажу, увидите…

«А консьерж, похоже, вовсе не консьерж».

Виктор расстегнул барсетку, вытащил ВЭФ и, набрав условный номер, заговорил, не дожидаясь ответа:

– Диспетчерская? Скажите, ЖЭУ присылало консьержа по аварии видеокамеры у Самолета, ну, дом такой, как пирамида? – Он досадовал, что не запомнил номера дома и улицы.

– Все в порядке, – ответил голос Светланы, – не волнуйтесь.

– Да. Да. То есть работы ведутся? Отремонтируют? Да? Большое спасибо. Извините за беспокойство. Починят скоро, сказали, – обернулся он к Веронике, которая уже отпирала дверь.

– Конечно, починят. Проходите, тут прихожка, вешайте сюда.

Щелкнул выключатель; в коридоре, отделанном под желтоватый природный камень, Виктор увидел слева то, что хозяйка дома называла «прихожкой», то есть красноватого цвета яблони шкаф с вешалкой и зеркалом. Справа от входа вверх вела неширокая лестница с деревянными перилами в тон.

– Это в спальни, – пояснила Вероника, положив розы на тумбочку и стягивая сапоги, туго обтягивавшие ее стройные крепкие икры. – Одна моя, другая – Таисии… Тапочки вот там.

– Красивое имя. Вообще хорошо, что вернулись к старинным русским именам.

Вероника вновь сверкнула глазами, в которых на мгновение Виктору почудились озорные огоньки.

– Только не смейтесь: это в честь Таис Афинской. Знаете, у Ефремова…

– Зачем смеяться? Это тоже мой любимый писатель… А в двухкомнатных тоже есть лестницы?

– А здесь нет двухкомнатных, однокомнатных… Весь дом одни трехкомнатные. Все семейные, с детьми.

– Ну да, и потолки, смотрю, повыше.

– Так это в гостиной и на кухне. Два семьдесят. А наверху – как в дачных домиках, два тридцать. Эксперимент такой – ученые установили, что советский человек активно живет в гостиной и на кухне, а в спальне либо тихо сидит занимается, либо спит. Зато два санузла – внизу туалет с раковиной, вот там дверь, в конце коридора, и вверху совмещенный, с ванной, очень удобно. Проходите сейчас на кухню, я поставлю цветы – и разберем, что у нас есть к столу.

Глава 21 Трындец низкой интенсивности

Кухня у Вероники хоть и была раза в полтора больше хрущевских, но тоже оставалась торжеством советского функционализма. Хотя, впрочем, может, и не советского. Стены были покрыты крупной кафельной плиткой под терракоту, ряды тумбочек и шкафчиков, в которые был встроен двухметроворостый трехкамерный холодильник, автомойка посуды под раковиной – все это навевало Виктору ностальгические воспоминание о машинном зале ЕС ЭВМ. Пейзаж оживляли гераньки на окне, большая декоративная глиняная тарелка на стене, с барельефом, изображавшим винный погребок, песочно-желтая видеодвойка на кронштейне и люстра с тремя подвесами на покрытом темным лаком штурвальном колесе. На стоявшем у окна обеденном столике возлежала маленькая кассетная магнитола.

Очутившись на кухне, Вероника почувствовала себя в родной среде и тут же взяла в свои руки бразды правления.

– Ставьте все здесь, я сейчас разберу. Вон в том шкафчике салфетки, там сверху, на стол постелить. Стойте, что же я? Гостя на кухне принимаю. Подождите, сейчас дам другую, накроем в гостиной.

– Вероника Станиславовна! – воскликнул Виктор. – Да ведь нас всего двое, мы прекрасно и здесь чай попьем. Здесь уютно, телевизор, магнитофон… А потом перейдем в гостиную. Зачем туда-сюда бегать?

– Вы так считаете? – Она улыбнулась, и ямочки на ее щеках заиграли. – Ладно, давайте здесь. А насчет электроники – да, это со студенческих лет моя слабость. Вы знаете, у меня четыре телевизора! В зале «Рубин» шестьдесят один сантиметр, здесь «Березка» тридцать один, и в спальнях два «Шилялиса», тоже цветные, двадцать три… Ах да.

Она взяла пульт и нажала на первую кнопку.

– Сейчас программа «Взгляд» будет.

– У вас тоже есть «Взгляд»?

– Да у нас она уже лет пятнадцать. Это американцы с прошлого года начали с Барбарой Уолтерз и Билли Гедди.

– Действительно…. – согласился Виктор, мучительно вспоминая, что же такое американцы начали с прошлого, то есть девяносто седьмого, года.

На экране появился Александр Любимов и какой-то морской офицер, еще не пожилой, лысоватый; Виктор попытался вспомнить, где он мог видеть этого офицера в своей реальности, но этого ему так и не удалось.

– Юрий Николаевич, – спрашивал его Любимов, – не могли бы вы прокомментировать нашим телезрителям последние действия руководства НАТО? Это частное, локальное стремление начать военный конфликт, или за ним скрывается какая-то более общая стратегия этого военного блока?

– Понял вопрос. Наши теоретики полагают, что все мы, по сути. становимся свидетелями и косвенными участниками начала очередной мировой войны – войны низкой интенсивности. Война эта примет затяжной характер, а ее содержанием, как фактически декларировано блоком НАТО, станут операции по свержению неугодных режимов, обеспечению возможности разграбления энергоносителей третьих стран и их природных ресурсов, уничтожения производств оружия массового поражения и средств их доставки, перекраивания существующих границ и территориальной принадлежности и изменения политических систем. Прикрытием для этого будут служить кампании против международного терроризма, борьба с правительствами, поддерживающими терроризм, борьба с торговлей оружием, наркомафией, пиратством, а также защита национальных меньшинств и этнических групп.

– То есть я правильно понял, что нам угрожает не очередная горячая точка, а мировая война?

– Да. Вы правильно поняли. Югославский конфликт должен лишь поставить последнюю точку в продвижении НАТО на восток. После этого вытеснение СССР, скажем, из Болгарии – это дело недолгого времени, болгарское правительство уже готовит требования вывода наших баз. Войска альянса будут присутствовать на наших южных и западных границах, и зона ответственности блока приблизится к западным областям Китая. На втором этапе противодействия, по мере достижения Китаем военно-экономического могущества, способного эффективно противостоять планам США, не исключен вариант упреждающего силового воздействия на Китай, а вместе с ним и Россию, что по существу будет означать развязывание Третьей мировой войны в ее классическом понимании, в ходе которой одним из главных средств достижения поставленных целей будет высокоточное оружие, а также, возможно, и оружие массового поражения.

– Вы извините, как-то легко вы это все говорите, даже не по себе становится, – улыбнулся Любимов.

– Ну, я думаю, для вас лично это далеко не неожиданность, и вы к этой мысли давно привыкли, так скажем, потомственное.

– Ну, это личное, но сейчас я, как телеведущий, обязан сопереживать со своей аудиторией.

– Понимаю. После Великой Отечественной наша пропаганда строилась на том, что мы должны избежать новой мировой войны. Такая позиция основывалась на том, что применение Советским Союзом, Соединенными Штатами и рядом других стран ядерного оружия может привести к гибели всего человечества. Однако за прошедшие четверть века появились и получили большое развитие новые виды вооружений, в частности, высокоточное оружие, космическое и информационное оружие. Высокоточное оружие по ущербу, которое оно наносит противнику, уже сейчас сопоставимо с ядерным…

– Можно? – Вероника поставила на стол высокую и стройную хрустальную вазу, похожую на квадратную трубку, в которой расположила подаренные розы. – Какие красивые… Виктор Сергеевич, вы просто изумительный человек.

– Да что вы, – смутился Виктор. – Вам помочь? Скажите, что нужно.

– Нет-нет, я сама все соберу. Интересная передача, правда?

– Да уж, пожалуй.

– Любимов всегда интересно ведет. Хотя, как ведущий, он мне поначалу не нравился. Немножко много такой красивости, ну вот так как-то. – И она сделала неопределенный жест руками. – Мне нравятся более простые люди, ну, как, например… как, например, вы. Хотя это очень субъективно, конечно.

Она поправила ладонями волосы, двумя волнами сползавшие по вискам. Милая женщина, подумал Виктор. Начинается мировая война, а женщину будет волновать прическа и характер телеведущих, которые давно уже принимаются как телезнакомые.

– …Одна из главных причин будущей войны против СССР – это передел транснациональными корпорациями топливно-энергетических регионов мира. В пределах нашей страны их три – Каспийский, Кавказский и Восточно-Сибирский. Несомненно, остаются и такие ранее действовавшие причины, как стремление уничтожить на территории СССР нового, зарождающегося евроазиатского центра силы и мощного конкурента на мировой политической и экономической арене и экономическое стимулирование гонки вооружений, что создает заинтересованность в ней военно-промышленных сил. К этому всему добавляется соперничество на цивилизационно-культурной основе.

– То, что раньше называли идейным противостоянием?

– Нет. Идейное противостояние может происходить в рамках европейской и близких к ней культур. Сейчас же складывающиеся центры силы будируют соперничество культур, сложившихся на разной основе, – христианско-православной, христианско-католической, исламской, конфуцианской, японской, латино-американской и так далее…

– …Вот, тарелочки пока расставьте, сейчас я передам нарезку ветчины с сыром и фруктовое канапе. Вы любите фруктовое канапе?

– Обожаю.

– Это, знаете, просто: берете разные фрукты, можно консервированные, нанизываете на шпажку и поливаете растопленным весовым шоколадом, знаете, в булочной такие плитки толстые…

– …Так что же все-таки будет представлять вот эта самая мировая война низкой интенсивности, так сказать, с точки зрения нашей военной науки? То, что это что-то новое, понятно, а что именно, если не секрет?

– Я могу сказать в общем. Сейчас наши теории исходят из того, что войну отличает не форма насилия – на войне применяются необязательно все известные формы насилия, – а основные ее сущностные признаки.

При слове «сущностные признаки» Александр Любимов с несколько удивленным лицом посмотрел на военного, но продолжал внимательно слушать.

– Это бескомпромиссная борьба с применением средств насилия в течение определенного времени, это победа одной из сторон и поражение другой, и существенное изменение соотношения сил, и в итоге их другая расстановка.

– То есть, простите, если, так сказать, для средних умов, война – это необязательно стреляют и убивают? Но принуждают помимо воли?

– Именно так. Хотя еще рано говорить, что война обойдется и без выстрелов и без потерь…

– …Я пока не буду накладывать горячее, оно в чугунной кастрюле в духовке. Минтай под польским соусом с картошкой.

– Да конечно, пусть стоит. Вон сколько закуски, может, даже ее хватит… Давайте я протру фужеры.

– Вот полотенце. Они вообще чистые, но на всякий случай…

– …Политические цели войны могут быть достигнуты сегодня без сражений массовых армий и даже без непосредственного полного разгрома войск противника. Тотальная война индустриальной эпохи, ведущаяся с широкомасштабным использованием оружия против армий и народов, исторически себя изжила, ибо ведет к глобальной катастрофе, гибели цивилизации и среды обитания. Главная цель войны – разгром «бесконтактным» способом экономического потенциала любого государства, на любом удалении. Вся мощь будет направлена лишь на безусловное поражение объектов экономики противника путем одновременного нанесения мощнейших информационных ударов и массированных ударов непилотируемого высокоточного оружия различного базирования.

– То есть что получается? Новое оружие позволяет нам избежать ядерной войны?

– Да. Тотальной войны.

– Но это же фактически позволяет развязать мировую войну, так сказать, нетотальную, где, ну, скажем так, определенная часть человечества в стране-агрессоре может выжить и неплохо существовать?

– Точно так. Как только ликвидировали угрозу гибели человечества, у человечества вновь появилась возможность воевать.

– Иными словами, то, о чем мечтали все прогрессивные умы, это и привело к новой войне?

– Можно сказать и так.

– И этого никак нельзя избежать, договориться? Неужели наша вот эта планета людей позволит собой управлять шайке насильников?

– Надо исходить из реальности. Так называемые диссиденты подкидывали нам идеи, что конфронтация вызвана существованием социалистического и капиталистического лагерей. Это не так. Объединившаяся Европа, военно-экономическая мощь которой сопоставима с американской, стремительно усиливающийся Китай, развивающаяся Индия, всевозрастающая активность и антиамериканская агрессивность мусульманского мира, регион Юго-Восточной Азии с быстро развивающейся экономикой и, наконец, укрепляющий свой экономический потенциал и военно-политическое влияние в мире Советский Союз – все эти факторы противодействуют стремлению США к установлению своего диктата в мировом масштабе. С другой стороны, великодержавная политика Вашингтона в отношении остального мира, включая своих партнеров по блоку НАТО, пренебрежение в угоду своим интересам международным общественным мнением и решениями официальных органов мирового сообщества будет сопровождаться дальнейшим ростом антиамериканских настроений, но…

– …Но я забыла, где у меня был штопор.

– Все нормально, у меня нож-трансформер. Ап! Вот и штопор.

– Слушайте, вы просто всем владеете, от космоса до штопора…

– …Кто владеет космосом – тот владеет Мировым океаном, а кто владеет Мировым океаном – тот владеет миром, – это на будущее остается в силе?

– Сегодня следует к космосу добавить информационную сферу. Это хорошо понимают в Америке. Приведу такую цифру: из двадцати двух критических технологий стратегического уровня, определяемых на перспективу, двенадцать касаются непосредственно информатики.

– Больше половины.

– Да. При этом на технические средства управления, разведки и радиоэлектронной борьбы расходуется пятая часть военного бюджета.

– Знаете, когда услышал это, просто порадовался за успехи нашего ГК РЭП…

– Все, садимся, хватит политики, потом досмотрю. У меня там в гостиной видик по программе пишет. – Вероника приподняла хрустальный бокал с классическим узором сервиза «Банкетный», который в далеком пятьдесят втором сам Сталин выбрал для приема в Кремле иностранных делегаций, и полюбовалась мускатом. – Красиво играет. Вы накладывайте себе… или за вами поухаживать?

– Давайте я за вами поухаживаю.

– Да я сама положу… За что же мы подымем сосуды с этим крымским шедевром?

– Ну, наверное, за войну или за любовь? Хотя за любовь третий тост.

– А за войну… что за войну? Все ясно. Мы люди гуманные, мы не дадим взорвать планету, мы просто дадим вползти ей в каменный век. Знаете, вот эти здания все, без экономики, если их не топить, не ремонтировать, крыши не латать, они сами развалятся, без всякой атомной бомбы. Гигантская экономия урана… Так что, Виктор Сергеевич, давайте за нашу встречу.

Вино показалось Виктору слегка непривычным и слабеньким, но он отнес это на счет дамского характера сего удивительного напитка. Букет был изумительным и утонченным: аромат мускатных ягод смешивался в нем с медовыми тонами цветов трав альпийских лугов, и томное благоухание чайной розы было оттенено, точно контуром, пряной свежестью апельсиновой корочки, а легкий привкус цитрона придавал неповторимую изысканность и благородство. Казалось, оно пришло из далекого мира мечты о том, что простой рабочий человек станет на земле высшим сословием, аристократией среди равных себе.

– Царственный вкус, просто царственный, – произнесла Вероника, оторвавшись от бокала. – Незабываемый, как наша с вами встреча. Вы правы – надо пробовать прекрасные вещи, пока они есть сейчас. И помнить о хорошем всю жизнь. Берите сыр, он как раз подходит к мускату. Или сырные тосты. Кстати, на Брянске-первом хлебозавод недавно освоил интересную вещь – хлеб с салом. То есть он уже выпечен с салом. Для туристов и на пикники просто незаменимо.

Виктор вновь наполнил бокалы и залюбовался золотом напитка, отраженным в хрустальной грани, затем ямочками на щеках Вероники; он подумал, что ямочки ей очень идут, как и слегка вздернутый носик.

– Вы скажете тогда третий тост, – опередила она его желание, – а этот давайте поднимем за нашу мирную электронику, за наш невидимый щит и за всех, кто был причастен, но кого уже никогда с нами не будет.

– За это, наверное, надо стоя…

Глава 22 Раскованная игра

– Так… не надо все время о грустном… – Вероника надавила клавишу магнитофона, в прозрачном окне крышки неторопливо завращались ребристые головки подкассетников, и по комнате, словно аромат из восточной курильницы, стал неторопливо расплываться безукоризненно-медовый голос Нинны Фрилон. За окном лениво умирал последний сентябрьский вечер, и солнце, на минуту прорвавшись за линию облачного фронта, бросало на верхушки шестнадцатиэтажных башен, живописно разнообразивших застройку микрорайона, последние лучи, янтарные, как вино, которое они с Вероникой только что пили; это навело Виктора на мысль вновь наполнить бокалы.

– А вообще, наверное, только у нас в Союзе говорят на кухне вечером о политике, – опять вернулась она к теме, – только не надо мне говорить, что это жизнь, я и так понимаю, но почему именно на кухне? Или где-нибудь там в Аргентине тоже такое бывает?

– Наверное, потому что в другое время некогда. Вот я, например, не понял, как культурные различия цивилизаций могут вести к войне.

– Вы серьезно?

– Ну, я на таких вещах не специализировался. Немножко на другом.

– Так это проще простого. Главное, что одни от других отличаются, что можно сразу понять: это – «мы», это – «они». Дальше развивают ксенофобию. Вон у американцев всякие бэд бойс – арабы, латиноамериканцы, русские – ну, в смысле русские, все, что из СССР, вы понимаете.

– Конечно. Так что я бэд бой.

– Я буду учитывать, – немножко игривым тоном произнесла Вероника, – но ведь человек может меняться в лучшую сторону? Скажем, встретив того, кто на него повлияет.

– Тогда за это третий тост. За несравненную хозяйку этого дома, один светлый взгляд которой способен вывести на путь добра и любви… к ближнему.

– За любовь к ближнему, – Вероника стрельнула в него чуть прищуренными глазами и пригубила бокал под звуки «Прелюдии к поцелую», неторопливо глотая и смакуя чудесную, ароматную и слегка дурманящую жидкость под пряный доверительный тембр вокала темнокожей уроженки штата Массачусетс.

– …Никогда не думал, что минтай может быть таким королевским блюдом.

– Может, если мариновать его в ркацители с лимонным соком. У нас кулинарные вина выпускают в таких пакетах с крышечками. Для шашлыка мариновать в нем тоже неплохо. Знаете, я рецепты со студенческих лет стала собирать, когда в общежитии жили. Тогда себе готовили в основном что побыстрее, вермишель с яичницей или картошку на сале жарили, некогда было, и все-таки хотелось уметь приготовить что-то такое, чтобы удивить. Кстати, не завела себе ни микроволновки, ни скороварки, ни тостера, вот это ускоренное приготовление, оно как-то…Так, сейчас мы это уберем и тарелочки поставим для торта… или попозже?

– Конечно, торт попозже. Пусть уляжется.

Они быстро прибрались, Вероника поставила посуду в мойку, и они перешли в гостиную, интерьер которой можно тоже было назвать по-советски консервативным. Всю стену напротив двери из кухни занимала полированная стенка до потолка, цвета яблони, с телевизором в нише – как раз напротив дивана между дверью на кухню и окном. По другую сторону двери стоял полированный обеденный стол со стульями, оставляя свободным пространство в центре зала. Большую часть стены напротив окна занимала остекленная дверь-ширма: раздвигаясь, она объединяла гостиную с прихожей, что было удобно для приема гостей. Кроме телевизора в стенке стоял солидный радиокомплекс, с вертушкой, двухкассетной декой, эквалайзером, CD-плеером и тюнером, а также видеомагнитофон; две колонки висели по углам напротив стенки, и рядом с ними – прожекторы цветомузыки.

Любопытствующая кошка вышла из кухни вслед за ними, потянулась и, вспрыгнув на диван, устроилась верхом на спинке. Как все кошки, она любила, где мягко и тепло.

– А домолиния у вас в стенке? – поинтересовался Виктор.

– У меня два терминала в спальнях. Иногда, знаете, не спится, сидишь в сетях. Ну и спальни – тихое место. Что будем смотреть? Говорят, скоро кассеты отомрут, потому что ЦВД^[45] сделают дешевле кассет. Как вы думаете?

– Правильно говорят.

– Ну вот, значит, надо присматривать ЦВД. Только на них писать нельзя.

– Со временем и запись будет. Только удобнее на рекордеры с жестким диском писать.

– Этого не будет. Потому что в «Домолинии-3» сделают такую скорость, что будет телетрансляция прямо из сети, и записи передач будут готовые лежать. И туда же можно будет класть то, что сняли на видео. Это же удобнее. На бытовке диск может накрыться, а в сети все данные копируют и хранят, чтобы не потерять. Вообще сейчас у нас такие процессоры проектируют, такие… Наши взяли соцобязательство к началу пятнадцатой пятилетки повысить тактовую до гигагерца.

– Так, а сейчас какая?

– Четырнадцатая. Год третий, решающий.

– Повысят, – согласился Виктор, прикинув в мыслях дату выхода третьего Пня.

– Отлично. А что будем смотреть? – спросила Вероника, роясь в кассетах. – Детектив, комедию, фантастику?

– А вы любите танцевать? – неожиданно для себя спросил он.

– Что?

– Ну… очень удачный интерьер комнаты… – Он спешно пытался выйти из положения, которое показалось ему неловким. – Все так здорово расставлено, много места, танцевать можно.

– Вы хотели пригласить меня на танец? Как пел Утесов – «В этом зале пустом мы танцуем вдвоем»?

– Почему нет? Если вы не… – Он хотел сказать «не против», но подумал, что покажется слишком стеснительным, и это будет, в свою очередь, стеснять даму, – если вы не планировали что-то другое.

– Вы сейчас удивитесь, но я вообще не знала, что будем дальше делать! Вот так подумала, ну что там, будем сидеть, альбомы перелистывать, или смотреть кино… буднично как-то. А я люблю танцевать и не разучилась, просто где сейчас, разве что когда на праздники собираемся, и в кафе тоже надо компанией… Над диваном свет чуть-чуть прикрутите, чтобы видней была цветомузыка… да и, кстати, вы не против, если мы перейдем на «ты»?

Виктор вдруг подумал, что Вероника, уходя в работу и воспитание дочери, не думала о том, чтобы развивать в себе умение обольщать и строить отношения; это была еще одна из причин, почему она, при всей ее природной красоте и достоинствах, не встретила до сих пор другого спутника жизни. Сейчас она явно терялась, и это обстоятельство вызывало у Виктора желание проявить к ней какое-то особое внимание и заботу.

– Абсолютно не против. У меня такое чувство что мы с тобой знакомы чуть ли не со студенческой группы.

– Может, так и было? Хотя я не помню. Или это вино немного туманит голову. У вас не туманит?

– Нет.

– Все равно прыгать с полными желудками мы не будем, поставим словые^[46]. Только, наверное, вы хотели что-нибудь из отечественного, а у меня Тая в основном натащила Запада и ретро. Отечественные-то и по радио и в кафе, на клубных дискотеках.

– Да все нормально, пойдут западные хиты, Бон Джови там, «Дайр стрейтс», «Спайс герлс», Саманта Браун, Билли Оушен, что найдется.

– Знаете, я после «Модерн Токинг» и «Сикрет Сервис» никого из западных толком не знаю, – ответила Вероника, роясь в стойке с дисками. – А, ну еще этого, конечно, Джексона Майкла, его часто показывают. А так… Вот вроде эта сборная солянка подойдет.

CD-плеер с легким жужжанием проглотил диск, и через несколько мгновений посвистывания привода комнату затопил водопад торжественных звуков дуэта Ширли Бэсси и Алена Делона.

…– Ты прекрасно танцуешь.

– Ты всем говоришь это?

– Отнюдь. С тобой легко, ты очень хорошо чувствуешь партнера.

– Все зависит от партнера. Ты думаешь о чем-то другом?

– Просто интересно – светомузыка в квартире. Редко встречалось.

Прожекторы, замаскированные под хрустальные бра, отбрасывали на стены разноцветные зайчики, сменяя цвет и фигуры мягко, не раздражая; потолок освещался голубоватыми тонами, а стены – желто-розоватыми, и казалось, что это уходящее солнце просвечивает сквозь листву невидимого сада.

– Разумеется. У них это сейчас вышло из моды, а у нас развивается с шестидесятых. Вот эти, – она кивнула в сторону бра, – на микропрограммном управлении. Я поставила «Осенний вечер номер четыре».

– Очень удачно. В тон настроению.

Проигрыватель плавно перешел на созерцательный ритм композиции Лео Сэйера «Когда ты нужна мне», и саксофон страдал из среднечастотных динамиков, оттеняя надрывный голос певца и необычный, холодный, древесно-мшистый аромат духов «Офелия», который почувствовал Виктор, когда щека с ямочкой оказалась дразнящее недалеко от его щеки.

– Этот вечер – как тоннель, – сорвалось с его губ.

– Какой тоннель?

– Тоннель, в конце которого виден свет зари. И все вокруг дышит надеждой и ожиданием чего-то долгожданного, отчего замирает сердце и что ждет там, на выходе…

– И это может быть мираж.

– Я верю, что это не мираж. Мы сильные люди, мы можем превращать миражи в плоть и кровь…

– С тобой хорошо, ты неисправимый оптимист и веришь, что будет не как «Под ледяным солнцем» Стругацких.

– Я не читал этой вещи у Стругацких.

– И не читай.

– Неудачная?

– Считается одной из самых удачных вещей. Вышла в девяностом. Последнее, что братцы написали вдвоем.

– Запрещенная?

– Нет. Просто очень тяжелая. Как «Письма мертвого человека».

– Это где Ролан Быков играет?

– Это роман. Борис Стругацкий с Рыбаковым. Ты перепутал с «Письмами невостребованными», он там играет. Хотя и по «Мертвому человеку» тоже хотели снять, но денег не дали, аналитики сказали, что лента себя не окупит.

– А «Письма невостребованные»?

– Что «Письма невостребованные»?

– Ну, со сборами?

– Смеешься. А, ну ты ж, наверное, не видел, тут очереди в «Октябрь» были аж до гастронома. Потом «Оскара» дали за лучший зарубежный, в смысле у них там он зарубежный… Кстати! Там же Рыклин играет. Лучшая его роль. А в позапрошлом году был потрясающий спектакль…

«Надо наверстывать. Значит, про солнце читаем, про письма смотрим. Вообще почему Светлана решила нас знакомить? Решили послать на дипработу, а дипломату жена нужна? Чушь, чушь. Вероника должна меня соблазнить? Не похоже. Я должен соблазнить Веронику? Заданий не давали. Эксперимент такой? Не знаю. Нормальная женщина, одинокая, кроме личной, по советским меркам, все устроено. Работа с чем-то связана? Ну, мне бы сказали. И потом, почему хроноагент?»

– Так, вот сейчас диск кончается – и идемте чай пить.

«Рог изобилия» оказался бисквитным и был пропитан коньячным сиропом и прослоен добротным масляным кремом, в котором тоже чувствовался вкус хорошего коньяка. В сущности, все, что порождает у человека чувство комфорта и собственного достоинства, придумано в прошлом веке, который здесь еще не кончился, подумал Виктор.

– Это просто прелесть! А я обычно все на праздники «Брянский» выбирала.

– Который с орехами? Я просто не знал, что вы любите с орехами.

– Нет, это скорее привычка. Помните, когда-то все за «Брянским» гонялись? Вы для меня открыли обалденную вещь. Так, совсем забыла. Пару секунд!

Она выскочила за дверь и тут же вернулась с кассетой, которую скормила двойке. Плотоядно замурлыкав, агрегат выдал титры.

– «Тень от луны». Детектив. Абдулов снимается и молодые – Невская, Порошина, Шакунов…

– Про шпионов?

– Видеть не могу шпионских. Это психологический, в духе Уилки Коллинза. Содержания рассказывать не буду, а то неинтересно смотреть.

Дверь приоткрылась, и в дверь из гостиной протиснулась кошка. С минуту она ходила по кухне кругами, словно раздумывая, затем вскочила на свободный стул и стала на задние лапы, опершись передними на край стола, и с любопытством принюхалась.

– Люси, на стол нельзя, – строго погрозила ей Вероника. Пристыженная кошка спрыгнула со стула и полезла греться на экран, прикрывавший батарей; она вытянулась во весь рост, чуть свесив длинные лапы и придерживаясь ими, чтобы, задремав, не упасть.

– Умная, – заметил Виктор.

– Еще какая! Что говоришь, она сразу все понимает, только сказать не может.

…За окном горел разноцветный витраж из квадратиков окон домов микрорайона, и низкие, ползущие над самыми крышами облака фосфоресцировали коричневато-желтым сиянием, подсвеченные уличными фонарями. Холодные капли ночного дождя медленно стекали по стеклопакетам. Виктор протирал тарелки, которые Вероника доставала из моечной машины, и в голове его вертелись строки старой песни про дождь, который идет днем и ночью… Типовая программа светского вечера вдвоем была исчерпана.

– Прости, я наверное, засиделся, – сказал Виктор, когда на кухне был восстановлен первозданный порядок, – уже одиннадцать, тебе завтра тоже на работу…

Вероника подошла к окну и, присев на подоконник, посмотрела в пространство ночи, пронизанное у фонарей мелкими черточками небесной воды.

– У-у… Слушай, куда ты пойдешь в такой дождь?

– Это мелкий дождь, и у меня зонтик.

– Не надо. Самое простудное время. Значит, так: я стелю тебе на диване, выспишься, а утром сразу отсюда на работу.

– Подожди, ну как это… Неудобно.

– Ну что неудобно, квартира пустая, а ты куда-то в общежитие попрешься.

– Там не общежитие, там комплекс.

– Ну что комплекс, ради этого по дождю топать? Не спорь с женщиной.

– Не знаю, как-то это…

– Что как-то?

– Ну… ну, не знаю… дочь, кстати, против не будет?

– Ага, против. Она у меня каждый вечер по домолинии стучит: «Мама, заведи себе какого-нибудь знакомого, пока я на учебе». А ты ж не какой-нибудь знакомый.

– Ничего, что мы мало знаем друг друга?

– Мы же не на улице познакомились. Ну подойди сюда, посмотри.

Виктор подошел к окну; Вероника отодвинула тюль и кивнула на сползавшие вниз по стеклам полоски дождя.

– Ты думаешь, что я могу погнать человека в такую промозглую ночь? Или тебя что-то смущает? Честно?

– Да ничего не смущает. Просто то, что ты не боишься оставить дома мужчину, которого знаешь два дня, – необычно как-то. Или я слишком отстал от жизни в Союзе?

Вероника подняла правую руку и положила на плечо Виктору; ее лицо приблизилось, и он вновь почувствовал, словно ветер из полуденной дубравы, аромат «Офелии». Вероника взглянула в его глаза, ее губы сложились в чуть грустную улыбку, и она тихо произнесла:

– Но я же знаю, что ты не квартирный вор, не маньяк, не аферист. Просто нормальный человек, затерявшийся в новом мире. Чем ты можешь меня напугать?

– Ну… ну, хотя бы…

– Вот видишь. Помоги мне слезть.

Она подала Виктору левую руку, лица их сблизились, и тут Виктор, неожиданно для себя самого, обнял Веронику за талию и припал к ее губам; Вероника растерянно застонала, не прилагая усилий к сопротивлению.

– Ты что… ты что делаешь? – воскликнула она, пытаясь сердиться, когда Виктор дал ей возможность перевести дух.

– Ты же сама спросила – чем могу напугать.

– Да? – Ее брови взметнулись вверх, и она рассмеялась. – Так это ты меня хотел напугать? Ты думал, что этого я испугаюсь? Что я… что я могу потерять самообладание?

– Ну, если не потеряешь… – И он вновь поцеловал ее в губы, сильно прижав к себе; дыхание Вероники участилось, в какое-то мгновение она оторвалась от него, и с ее губ слетело полушепотом: «Нет… не надо», – но ее тут же саму неудержимо повлекло навстречу, ее руки сжали плечи Виктора, и она закрыла глаза.

– …Погоди… ну не на окне же…

Глава 23 В окопах бремени

– …Слушай, а где мое платье? Ты не видел?

– Что случилось?.. – сонно пробормотал Виктор, не отрываясь от подушки, не открывая глаз и чувствуя, что Вероникина ладонь коснулась его лопаток.

– Не знаю, где платье. Его надо аккуратно повесить, а то сомнется.

– Оно на стуле висит, – ответил Виктор, зевая. – Аккуратно. Ты сама вешала.

– На каком? Я не вижу.

– В гостиной. Возле дивана…

– Ах да, диван, – вспомнила Вероника, улыбнувшись чему-то своему, внутреннему. – Диван – это было так давно… Столько событий после этого.

– Архитекторы оказались правы.

– В чем?

– При этом совершенно неважна высота потолка.

– Я заметила… А знаешь, когда мне вчера звонила Светлана насчет тебя, она просила за тобой присмотреть. Сказала, что после гипнопедии тебя может потянуть на приключения. Собственно, она права. Тебя здорово потянуло.

– А тебя? И после этого в США находятся люди, которые думают, что в СССР нет секса.

– В США секс есть. У них нет потенции.

Вероника повернулась набок, античные изгибы ее тела подчеркивали складки сброшенного одеяла; она казалась плывущей по упругому морю теряющейся в полутьме кровати.

– А ты все-таки очень неожиданный.

– Так я же предупреждал.

– С чего ты взял, что я должна бояться этого?

– Да, в самом деле, – философски заметил Виктор. – Просто однажды приходит день, когда ты понимаешь, что ты такая же, как все. Что нас абсолютное, подавляющее большинство на планете. Нас миллиарды. Нас целых семь миллиардов…

– По-моему, почти шесть.

– Шесть? А, ну да, верно. Пока почти шесть. Точнее, почти три миллиарда и еще почти три миллиарда, которые несколько отличаются друг от друга и которые стремятся друг к другу. Этого не надо бояться. Это просто тот самый стиль жизни. Если природа так устроила, что нас большинство, значит, это так надо.

Его рассуждения прервал рингтон нового мобильника, который выводил одноголосую мелодию «Родина слышит, Родина знает».

– Слушаю! – воскликнул он, узнав знакомый служебный номер.

– Виктор Сергеевич, – донесся из телефона торопливый голос Светланы, – извините, что вынуждены вас побеспокоить…

– Да какие пустяки. Я уже успел сделать все, что планировал.

– Мы вынуждены срочно вызвать вас на работу. Через сорок минут за вами придет машина. Успеете собраться?

– Полагаю, да. Только я, если можно так сказать, на прогулке.

– Туда и подъедет. Можете гулять еще сорок минут.

Послышались гудки отбоя.

– Вызывают?

– Увы.

– Я так и знала. Подай там халат, приготовлю что-нибудь по-скорому. В ванной есть одноразовые станки «Спутник», крем и новая кисточка.

– Ты потрясающе предусмотрительна.

– Я же хотела устроить тебя на диване до утра.

– Диван – это было так давно… Но ты восхитительно устраиваешь. По-моему, мы его не раскладывали.

Высота два тридцать в ванной сначала немного смущала, но Виктор быстро привык. В конце концов, человек проводит здесь ничтожную часть жизни, если считать все сервисы этого помещения, включая стирку. Да и стирать тут особо… Вон в зеркале за спиной – «Bosch» на восемь кило белья с фронтальной загрузкой. Стоп. Откуда здесь «Bosch»? Из комиссионки? Вероника хоть и получила квартиру от КГБ, но в привилегированных слоях явно не значится…

Виктор повернул голову и прочел надпись на белой пластмассовой панели: «Вятка-автомат».

«А похожа».

– Тебя куда-нибудь должны послать?

– Мне в таких случаях никогда не говорили, – признался Виктор совершенно честно.

– Естественно… Если что, мы не будем прощаться. Все было очень хорошо. Ты ешь, ешь.

– Да ты тоже садись, перекуси… Торт вон еще остался.

– Потом. Мне на работу позже. Да, может, по радио чего передают?

Она сунула руку за тюль и щелкнула клавишей магнитолы.

– …На закончившемся вчера поздно вечером заседании экстренной встречи глав государств Евросоюза, – донесся из динамиков ровный голос диктора, – стороны пришли к единодушному выводу, что планируемый переход на единую валюту не может быть осуществлен в девяносто девятом году. Как практически единодушно утверждают представители стран-членов ЕС, четвертая и пятая волны расширения Евросообщества привели к тому, что объединяющейся Европе угрожают растущие долги, рецессия, анархизм и крах доверия к капитализму в целом. Как отметил в своем выступлении премьер-министр Великобритании Тони Блэр, «Антикапитализм пленил целое поколение»…

– Господи, – вздохнула Вероника, – как хорошо, что мы в нормальной стране родились.

– …Чтобы противостоять антикапиталистическому терроризму и избежать сползания европейских стран в глубокий кризис, Тони Блэр предложил рассматривать построение дальнейшей европейской интеграции на базе структур Североатлантического блока, что, по мнению ТАСС, является попыткой начать новый виток гонки вооружений и милитаризации стран Европы. Как отмечают обозреватели, на вечернем заседании углубились противоречия внутри Евросоюза. В то время как Великобритания выступает за нарастающее влияние США на европейскую политику, канцлер Германии Гельмут Коль высказался за дальнейшее расширение экономических связей с Советским Союзом, определив предложенный курс как «кластеризацию» Европы…

– Ну вот, и за нас есть кто-то.

– Знаешь, Викусь, черт их знает. Дружище Коль мужик себе на уме.

– …По сути дела речь идет о частичном воссоздании Совета экономической взаимопомощи для восточноевропейской части ЕС, но, по мнению обозревателей, в данный момент это скорее похоже на попытку переложить на СССР часть трудностей, возникших в экономиках бывших социалистических стран. Это предложение, однако, встретило резкую критику президента Франции Жака Ширака, который в своем выступлении предостерег правительства европейских стран от, как он выразился, «угрозы русско-германского промышленного гегемонизма».

– Подожди, я в чай лимон положу.

– Потрясающе, здесь уже лимоны осенью…

– Они уже пятнадцать лет у нас и зимой и осенью. Я же понимаю, у вас там антисоветская пропаганда…

– У нас?

– Не у нас в смысле… Ну, ты понял.

– …По мнению Жака Ширака, источником проблем европейского сообщества является, по его словам, «англосаксонский ультралиберализм», и путь выхода из кризиса следует искать в усилении государственного и межгосударственного регулирования экономики в рамках ЕС. Также им было предложено принять поправки к законодательству, ограничивающие права граждан на участие в забастовках и массовых акциях протеста. Последнее предложение, в свою очередь, вызвало резкую критику главы левоцентристского правительства Италии Романо Проди, который опасается потерять поддержку со стороны стремительно набирающих популярность коммунистов…

Что сказал Романо Проди, так и осталось для Виктора неизвестным, потому что как раз в этот момент раздалась соловьиная трель звонка.

– Это у подъезда, – опередила его Вероника и, достав из кармана халата светло-серую коробочку радиодомофона, размером немного больше компьютерной мыши, приложила к уху, затем нащупала указательным пальцем красную кнопку сверху и нажала ее. – Ну, вот и все.

Она тихо подошла к окну.

– Не хочу больше о политике…

Ее палец с красным лакированным ногтем лег на кнопку переключателя программ – приемник был с цифровой настройкой, – и торжественно-тревожные звуки танго «Avant de Mourir» Жоржа Буланже разлетелись по кухне, родив в груди какой-то незнакомый острый комок; Виктора вдруг что-то словно толкнуло, он порывисто встал, обнял сзади Веронику за плечи и поцеловал в открытый и такой беззащитный уголок шеи, чуть пониже светлого локона, вдохнув нежный запах волос, показавшийся ему как-то по-особенному домашним.

– Я вернусь, – негромко сказал он, – я обязательно вернусь, я это знаю. Не потому, что раньше все кончалось удачно, удача бывает – и вот ее уже нет; просто за мной моя огромная страна, и за мной – ты, мой нежный скромный человечек, моя надежда на счастье в этом мире.

– Ну, хорошо, хорошо… – Вероника приподняла руку, словно у нее вдруг зачесался ее вздернутый носик. – Ты иди.Тебе пора. Со мной все будет хорошо… не волнуйся.

Два сотрудника на лестничной клетке, крепкого телосложения, в черных кожаных куртках, синих джинсах, заправленных в шнурованные берцы, в одинаковых вязаных черных лыжных шапочках, которые в один момент можно было превратить в маски, с непримечательными одинаковыми лицами, вновь напомнили Виктору братву из его 90-х, и в первый момент у него мелькнуло в голове, что его почему-то пришли арестовывать, хотя неизвестно почему. Но вот один из них, по-видимому, старший, аккуратно достал карточку-удостоверение (как потом узнал Виктор, это был заодно и мастер-пароль к каким-то там дверям) и вежливо обратился:

– Доброе утро. Младший лейтенант Сизов. Виктор Сергеевич, машина прибыла. Мне также поручено сообщить вам, что только что получен приказ о переводе части сотрудников института на казарменное положение, вы входите в это число. Если вам нужны какие-то личные вещи из «Паруса», сообщите сейчас или потом, за ними пришлют.

– То есть потом могут привезти?

– Да, конечно.

– Тогда потом и решим.

Виктор втайне надеялся, что за ним пришлют такой же отпадный спорткар, что он видел в первый день своего попадания, но внизу, под лучами фонаря, его ждал скромный серебристо-серый вазовский полноприводной мини-вэн с еще парой сотрудников внутри.

Было холодно, и в дыхании ветра, качающего где-то там, в темноте, верхушки берез, Виктор почувствовал запах снега. «Не рано ли?» – подумалось ему, но перед ним уже предупредительно распахнули заднюю дверь. Салон был уютным и просторным, с желто-коричневым удобным диваном, и из спрятанной акустики с привычным для его реальности пульсированием басов доносился хит Ким Уайлд «Камбоджа», но Виктора это не успокоило. Всю дорогу до института его глодало неприятное ожидание, что на машину нападут, как в третьей реальности (где, кстати, это произошло дважды), и он почувствовал себя в безопасности лишь тогда, когда свет фар скользнул по знакомому зданию проходных.

Глава 24 Аннушка, Чубайс и все-все-все-все

В двести двенадцатой комнате поставили еще пару столов, потеснив стоящие. Момышева в кабинете не было, и на его стуле висел пиджак, зато за одним из новых рабочих мест расположилась Семиверстова, которая бесцеремонно повесила на спинку стула красную сумочку (их по инструкции следовало держать в шкафу) и разложила по столу косметичку, авторучку, неизвестно зачем здесь нужную без бумаги, будильник, тоже неизвестно зачем нужный при наличии часов в кабинете, светодиодный фонарик на случай неизвестно чего и поставила пару безделушек в виде кенгуренка и пушистого зайчика. Вообще, как заметил Виктор, женщины часто любят заполнять офисное пространство самыми неожиданными вещами только для того, чтобы эти вещи напоминали им о чем-то привычном и создавали уверенность; и вот к неизменным туфлям, лежащим на системнике мини-тауэр, убранном в нишу стола (просто удобно их туда класть оказалось), и пудренице на лотке желтеющего от солнечного света из окна принтера «HP Laserjet 1022» (ее там легко найти) добавляются статуэтки, кактусики, распечатанные на том же самом принтере сентенции, выкачанные из интернета, и прочие артефакты, смысл присутствия которых известен только одним их милым хозяйкам. В предыдущем кабинете Семиверстовой он подобной страсти не замечал.

«Волнуется, наверное».

– Светлана Викторовна, вам бы вздремнуть. Вы, наверное, не выспались.

– Нормально, нормально… – Она откинулась на спинку вращающегося кресла и вытянула ноги в длину. – Главное, чтобы у вас была голова свежая. Сейчас все расскажу. Хавьер Солана буквально час назад отдал приказ Уэсли Кларку начать операцию, так что НАТО нанесет сегодня по Югославии удар с воздуха. А еще вчера вечером Петр Стоянов потребовал вывода советских баз с территории Болгарии, запретил перемещение советских войск и отказался предоставить воздушный коридор для пролета наших самолетов в Югославию. Шестой флот США блокировал проливы. В общем, типичная кризисная ситуация, для которой создан типичный кризисный штаб, в котором мы и будем сидеть, пока кризис не кончится. Ну и вы тоже. Вы же у нас единственный хроноагент.

– А где штаб будет?

– Он уже есть. Везде и нигде. Он виртуальный, связь по сети. Только в домолинию выхода нет. Американцы бухают деньги в помещения, презентационное оборудование и прочую ерунду. Ай-Ти-фирмы борются за то, чтобы проесть деньги налогоплательщиков. Нам этого не надо.

– Ну… как предвыборный штаб можно использовать.

– А зачем? Понимаете, у нас при сталинизме не надо народу мозги компостировать, не надо запугивать, мол, если за нас не проголосуете, то мы тоже чего-то для вас не сделаем, в таком духе. У нас народ приходил и голосовал за того же Романова, потому что знает, что он сделает, что в будущем что-то проведут, что-то построят, и вообще – что будущее в целом определенно и зависит не только от правительства, но и от каждого. Знаете, как у Ольги Берггольц: «Мы слышали твой голос. Мы спокойны. Нас не сломают, не поработят…» Люди не ждали от Сталина чуда, он просто помог им поверить в свои силы…

– Слушайте, а от меня что зависит? Может, мне со Стояновым поговорить? Как попаданцу? Стоянова там еще не обвиняют в сотрудничестве с госбезопасностью?

– Не нужно, мы сами разберемся. Это частный вопрос. Наша с вами задача сейчас – сидеть здесь и ждать. Если повезет, просидим здесь всю войну.

– Ну, для женщины это еще так-сяк, а…

– А это приказ.

Возражать не имело смысла. Виктор открыл холодильник, налил в стакан холодной, кисловатой и шипучей от газа минералки, затем вставил ключ и запустил свой терминал.

– Если не тайна, кто четвертый? – спросил он.

– Гаспарян. Он вылетел из Москвы и будет позже.

Гаспарян тоже будет сидеть и ждать здесь, подумал Виктор. Значит, от этой комнаты все-таки ждут чего-то серьезного, для чего-то ее здесь держат. В этом Союзе наверху не те ребята, чтобы держать кучу народу на всякий случай, для перестраховки. Есть какой-то или план, или обработчик ситуаций, когда они должны понадобиться. Когда и для чего – они сами скажут.

Пискнула сигнализация, и в кабинет вошел Момышев.

– Светлана Викторовна, ну как, еще не поступало?

– Вы сомневаетесь?

– Ну, не август все-таки.

– А чем ноябрь не был августом?

– Да. Действительно…

– Дятлов со спутников не заметили. Аннушка уже разлила масло.

Кодовые фразы, подумал Виктор. Кто такая Аннушка? Хотя – тут кодом может быть вся фраза. Известная фраза из Булгакова. Дятлы – видимо, натовские войска. Ноябрь и август… События какие-то аналогичные прошли в ноябре и в августе. Отдельные пазлы, из которых пока не сложить всей картинки.

– Да, неплохая работа – сидеть, ничего не делать, – осторожно начал Виктор, пытаясь прозондировать обстановку. – Мечта чиновника.

– Для нашей системы это совершенно нетипично, – заметил Момышев, и, судя по всему, искренне. – Хотя у нас идеал чиновника – это человек, который вроде как бы и ничего не делает, но в подведомственной сфере все в порядке. Вам же вроде Доренцова рассказывала?

– Ну, среди айтишников идеал админов примерно тот же.

– А чиновников какой у вас идеал?

– Ну, не знаю… Вот где-то вычитал такую точку зрения: что идеальный чиновник – это человек, который раньше состоялся в бизнесе, живет не столько на зарплату, сколько за счет накоплений, и поэтому работает ради идеи переустройства страны… Чего тут смешного? – Виктор вдруг увидел, что его собеседники с трудом сдерживают порывы хохота.

– Ну, – прокашлявшись, ответил Момышев, – просто вспомнилось у Стругацких, «Понедельник начинается в субботу», как они второго кадавра выращивали. С расчетом, что когда он удовлетворит материальные потребности, у него начнут расти духовные. А кадавр просто обожрался и лопнул. Если серьезно – даже у нас, в коммунистическом обществе, не рассчитывают, что госруководитель будет работать за идею. Денег слишком много никогда не бывает, тем более у вас там. И тем более если человек всю жизнь занимался чем? Делал деньги. Он и на этом посту будет заниматься чем? Делать деньги для своего бизнеса, используя государственную власть. А вообще-то еще Маркс определил – все зависит от того, для какого общественного слоя государство существует…

Их беседу прервал писк системного динамика; Виктор увидел надпись «Поступила срочная информация».

Светлана прильнула к своему монитору и застучала пальцами по сенсорной поверхности стола. Она на пару секунд опередила Виктора: работать с этой системой ей было гораздо привычнее.

– Вау, – сказала она, – у вас в России теперь в таких случаях говорят «вау»? В Штатах замыкание на ЛЭП. Ну, ничего особенного, деревья не вовремя подрезали. А потом пошло цепное отключение. И весь северо-запад уже того… А ночь на дворе.

– Какая неожиданность, – хмыкнул Момышев. – Кто бы мог подумать.

– Стихийное бедствие, – вздохнул Виктор, – не вижу причин злорадствовать.

– Ну кто ж злорадствует, – в тон ему вздохнул Момышев. – Достоинство, только достоинство.

Послышался сигнал входной двери, и в комнату стремительно влетел Гаспарян с толстым кожаным портфелем о двух застежках; небритый, он удивительно напоминал Джейсона Стэтхема. Лицо его сияло, он быстро скинул пальто на вешалку и хлопнулся в кресло.

– Ну что? Начало я уже слышал. Светлана Викторовна, сделайте нам трансляцию новостей на плоском.

– Батюшки, – воскликнула Светлана, постучав по сеносорной, – да у них там грабежи и мародерства.

– Странно… – возразил Виктор. – Я вспомнил, у нас… то есть у них у нас, такая авария была в две тысячи третьем, но все нормально, не буйствовали. Это в семьдесят седьмом у них ночь страха была.

– Ну все правильно. В семьдесят седьмом предшествовал финансовый кризис, а сейчас у нас что? Финансовый кризис, неверие в правительство, которое не видит выхода, кроме новой войны. Вот и картинка и перевод.

Это было что-то похожее на кадры из постапокалиптических фильмов восьмидесятых. Черные глыбы небоскребов, озаренные пламенем, брошенные в беспорядке машины на улицах, пожары; горели автомобили, огонь вырывался из нижних этажей, а кое-где, не встречая людского сопротивления, медленно полз наверх, чтобы охватить всю башню из бетона и стали.

– …Беспорядки перекинулись на другие города восточного побережья, – сообщил переводчик, – поступают сведения, что мародеры сознательно поджигают различные здания, чтобы отвлечь внимание полиции. Пожарные не в силах бороться с очагами возгораний, полицейские через мегафоны призывают граждан эвакуироваться из зданий, чтобы не быть отрезанными огнем…

На экране толпа людей на задымленной, как во время войны, улице бесновалась перед витринами магазина; решетку на витрине выдирали подъехавшим грузовиком.

– Пожалуй, так они быстрее на продажи через интернет перейдут, – заметил Виктор.

– Не перейдут, – тут же отпарировал ему Гаспарян, – не перейдут, потому что пузырь доткомов лопнет раньше. Отчасти за счет финансового кризиса, отчасти оттого, что по всему западному миру в эти часы интернет сдыхает.

– Как это?

– Атака на корневые серверы доменных имен. Распределенная, троянами с зараженных компьютеров, которые шлют в сеть кучу неправильных запросов. В итоге нагрузка на корневые серверы в тридцать – пятьдесят раз выше допустимой, и они валятся. В принципе интернет может работать и без службы доменных имен, но тогда пользователю надо знать все Ай-Пи-адреса, а это нереально. Интернет строился как сеть, которая должна была перенести атомную войну, но с ахиллесовой пятой. Вроде как бы все работает, но ни по ссылке ни зайти, ни письма не направить.

– И кто это сделал?

– Хакеры. Решили Хеллоуин отметить, – он произнес «Хеллоуин», как «Хеллуин», почти как «Холуин».

– А сегодня разве Хеллоуин?

– Через месяц. Тридцать первое октября, канун Дня Всех Святых.

– А почему сейчас сработало?

– Ну вы же специалист по ЭВМ. Сбились одной циферкой в указании даты. Машина – она тупая, ей что «Бони М», что краковяк, как Макаревич поет… А, кстати: единственный день в году, когда духи умерших могут вернуться на Землю. Например, дух Сталина.

– Интересная мысль. У вас тут его еще официально не празднуют?

– Увы. Это противоречит материалистическому мировоззрению. А православная церковь считает, что ритуалы Хеллоуина с детства приучают людей к тому, что нужно отдавать злу какую-то дань, примиряться с ним, даже сотрудничать.

– Тогда почему «увы»?

– Потому что во имя добра пока что приходится отдавать дань злу и с ним сотрудничать. Ну и вы, конечно, помните насчет седьмого доказательства Воланда?

«И этот про Воланда. Что-то тут не так. И странное совпадение двух бедствий. Конечно, Хеллоуин… но почему замыкание-то должно случиться в Хеллоуин? Не стану же я, инженер, в эту чертовщину верить?»

До полудня ничего особенного не происходило. Виктор даже не упустил случая вздремнуть в кресле – кто знает, может, потом несколько суток не спать придется. На войне надо жить текущей минутой, а следующая может и не наступить. Проснувшись, он обнаружил, что Светлана Викторовна разложила на столе маленькие дорожные игральные карты и раскладывает пасьянс (электронная версия этого убийцы офисного времени в сети, очевидно, не была предусмотрена), Момышев строчит какую-то незаконченную научную статью, а побрившийся Гаспарян с кем-то чатится в защищенном режиме.

– А что там про натовцев слышно? – на всякий случай спросил Виктор.

– К ночи полетят, – ответил Гаспарян. – В смысле к нашей ночи. Нечисть всегда по ночам летает. Сначала будут уничтожать ПВО, потом атакуют другие объекты.

– А мы будем спокойно сидеть и смотреть?

– Если вы имеете в виду нас с вами – мы будем сидеть и смотреть, и желательно спокойно. В этом наша задача. Что мы будем смотреть – это, конечно, вопрос интересный. Вон какие тут вещи показывают. – И он кивнул на экран, где как раз началось столкновение частей Национальной гвардии с мародерами, с применением легкого огнестрела. Камера мельтешила, наконец в кадр крупным планом выплыло окровавленное лицо человека в форме на носилках.

– Американцы убивают американцев, – задумчиво произнесла Светлана, вертя в руках червонную десятку, – подумать только, а вот так перед телевизорами могли сидеть американцы и говорить: «Русские убивают русских». Полагаю, они разберутся без введения вооруженных сил.

– Я понимаю, что у них наемная армия, – возразил Виктор, – но в свое население они стрелять вроде как бы не обучены.

– Вы забываете, что будущий крах доллара превратит в заложников военнослужащих США в тридцати странах, не говоря уже о флоте. Они не смогут получать жалованья, расплачиваться за электроэнергию, топливо, перевозки, не смогут даже вернуться обратно. Их армия начнет сражаться за саму себя с кем угодно, даже с жителями собственной страны.

– Рассчитываете, что в этих условиях им будет не до югов?

– В этой ситуации точно не будет. Но не надо недооценивать устойчивость доллара. Как мы и предполагали, развивается не апокалиптический сценарий, который так любят газетчики, а что-то вроде управляемого спуска. Стихийный обмен долларов на другие валюты несколько активизировался, но паники нет, ведущие промышленные страны, как могут, тормозят обвал. Так что война кончится сравнительно мягким приземлением Соединенных Штатов, которые отказываются от политического гегемонизма и соглашаются на гораздо более скромную роль в многополярном мире, в обмен на помощь со стороны нового содружества, образующегося вокруг СССР. Если, конечно, сбросить со счетов вероятность вмешательства хроноагента, которая пока сводится к минимуму.

«Я фигею. Они знают, как война кончится? Что это за князи тьмы такие?»

– Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история? – попытался прозондировать почву Виктор, судорожно выуживая из памяти отрывки сериала с Безруковым.

– Полагаю, за полчаса до обеда, – с совершенно серьезным выражением лица отпарировала Семиверстова, пристроив наконец червонную десятку. – Сейчас дадут картиночку.

…В комнату ворвался стрекот вертолета, съемки, по-видимому, велись из кабины. Камера пыталась поймать какое-то здание, которое снимали с большой высоты; утренние лучи восходящего солнца то и дело засвечивали в объектив.

– С вами Эвелин Брэдшоу, канал ABC. Мы продолжаем свой репортаж из Мэриленда о только что случившемся инциденте на ядерной станции «Калверт Клифс». Как мы уже сообщали, представители станции заверили нас, что ситуация находится под контролем. Мы решили это проверить! Мы совершаем облет станции и видим, как над зданием поднимается белый дым… Джо, попытайтесь подойти ближе и показать крупнее нашим телезрителям!

Картинка превратилась в изображение на большом экране в студии; рядом с экраном сидел ведущий, пожалуй, уже за пятьдесят, но еще представленный гламурным.

– Эвелин, как нам только что передали официальные лица, на станции стравливают пар через предохранительный клапан, никакой опасности населению нет, – прокомментировал он. – Эвелин, вам удалось подойти поближе?

– Да! Переключите на нас камеру!

На экран выплыло изображение здания, похожего на пенал, возле которого торчали два огромных цилиндра, похожих на резервуары нефтехранилища. Подымавшийся дымок выглядел жиденьким и совсем не опасным.

– Ну, после Чернобыля-то они меры защиты, наверное, приняли… – начал Виктор и вдруг понял, что он сморозил глупость.

– Давайте мы с вами как-нибудь в Припять съездим, – каким-то загадочным тоном произнесла Светлана, – необычайно уютный и чистенький город.

Здесь же не было Чернобыля, вспомнил Виктор.

У американцев не было причины дергаться с безопасностью АЭС, подумал он.

И вдруг над зданием на экране моментально вздулся и лопнул пузырь ударной волны, все строение окуталось огромным облаком пыли, из которого спустя мгновение на десятки метров ввысь взметнулся столб то ли дыма, то ли пара, рыжий в лучах зари, расплываясь поверху пугаюшей шляпой гриба.

– Oh! Oh!! NO!!! – голос репортерши сорвался до ультразвука.

– Это всего лишь водород, – прокомментировал Момышев. – но выглядит потрясающе. Потери персонала будут, но единичные.

– Взрыв!!! Она взорвалась!!! Вы видели это?!! – верещала репортерша, – Мы только что видели взрыв!!! Был шок от взрывной волны!!! Грибовидное облако!!! Там грибовидное облако!!!

– Эвелин! Эвелин! – завопили из студии. – Мы все показали! Что вы видите?

– Это Эвелин Брэдшоу, АВС! Станция только что взорвалась! Дайте повтор!

– Студия, даем повтор! Да, был взрыв!

– С вами Эвелин Брэдшоу. Мы видим, как над станцией поднимается огромное желтое грибовидное облако. Самой станции не видно, поэтому мы пока не можем видеть степень ее разрушения…

– Спасибо, Эвелин. Мы продолжим наш экстренный репортаж после короткого перерыва на рекламу. С вами Марк Клайвен и Эвелин Брэдшоу, ABC.

Из динамиков послышался мощный гитарный рифф культового хита школьных лет Виктора, «Smoke On The Water». На экране герой стремительным броском выскочил из дверей здания, которое тут же исчезло за его спиной в дыму и пламени взрыва.

– Бывают ситуации, когда вам срочно нужна защита. Шариковый дезодорант-антиперспирант «Фаербол-24» – вот надежное решение! – торжественно возвестил голос за кадром.

– Oh, those Americans^[47], – вздохнула Светлана, приглушая звук со своего тачпада, – как у них вечно все к месту.

– Однако грохнуло практически как на Три-майл-айленд, – невозмутимо отозвался Момышев, – а может, и сильнее. Надо полагать, второй энергоблок тоже бздымкнет. Было очень популярное место для рыбалки.

– Рыбалка-то шут с ней, – печально констатировал Виктор. – Люди погибли и, наверное, еще погибнут.

– Немного. От военных операций США в вашей реальности гибнет гораздо больше.

– Простите, а при чем тут военные операции? Стихийное бедствие с каждым может случиться.

Наступила какая-то странная тишина, и Виктору показалось, что Момышев и Семиверстова переглянулись.

«Аннушка разлила масло… Седьмое доказательство… Слишком много происшествий… Воланд… Хеллоуин… Возвращение духа Сталина… Сотрудничать со злом… Военные операции… Военные операции…»

Не может быть так много катастроф в одно и то же время, подумал Виктор. Не может. Если все время выпадают три шестерки, кости налиты свинцом.

Диверсия? Диверсионная война с США? Но как? Ведь если это обнаружится… Или не обнаружится? Они уверены, что никто ничего…

Неужели?..

Неужели это сверхъестественная сила?

Неужели в СССР сумели? Все эти шамбалы, ковчеги… неужели есть что-то за пределами научного мировоззрения?

А разве его путешествия тому не доказательство?…

Тогда… Тогда что же? Война магов – реальность?

…Напряженную тишину нарушил Гаспарян:

– Товарищи, по-моему, мы совершили ошибку, не посвятив господина Еремина в некоторые моменты операции. Все-таки хоть он и не должен влиять, но, по сценарию, обязан участвовать.

Глава 25 Меч в крови дракона, или За державу больше не обидно

«Значит, меня сейчас должны во что-то посвятить, – подумал Виктор. – Посвятить в некоторые моменты – значит, в некоторые тайны. А потом меня отсюда выпустят? И вообще, в живых оставят? Хотя какая разница, если из-за этого начнется атомная война. А начаться она может и здесь. Ну, просто от технической ошибки…»

– Наверное, Светлане Викторовне проще ввести в это дело господина Еремина, – продолжал Гаспарян, – или товарища Еремина? Как нам вас лучше величать, Виктор Сергеевич?

– Лишь бы не «гражданин Еремин». Хотя, раз мне оказано высокое доверие участвовать, тогда лучше как все – «товарищ Еремин». Я должен что-то подписывать, проходить инструктаж перед ознакомлением?

– Не требуется, – неторопливо произнесла Светлана. – В другой обстановке – может быть, а сейчас…

Она слегка развела руками, и Сергею показалось, что в уголках ее губ появились грустные складки.

– Возможно, вам лучше было этого не знать, – продолжала она. – Но было бы это лучше для страны, для человечества – мы не знаем. Возможно, вы не поверите в то, что мы вам сообщим. Возможно, никто не поверит вам, если вы это попытаетесь кому-то сказать. Сейчас вот сидишь и не веришь, что все это не так давно сочли бы сказкой или абсурдом… ну, я не знаю, как бы это все сочли.

АВС закончила рекламную паузу, на экране вновь показывали разрушения зданий, клубы пыли, машины, каких-то людей в защитных костюмах, но Светлана не включала звука.

– Вы готовы?

– Что?

– Вы готовы услышать то, что, возможно, несколько изменит ваши прежние представления о мире?

«А ведь это последняя возможность отказаться. Просто сказать – не готов, и все…»

Светлана остановилась: вопрос был не риторическим, она действительно дожидалась ответа.

«И что – все? А если это действительно чудо? Если оно может поменять и нашу реальность? Сколько можно жить в ожидании новых гадостей? Ведь если вспомнить все, что произошло за эти двадцать лет, все в основном было для того, чтобы небольшая часть нас могла жутко, безобразно нажиться. Хотели так, не хотели, но так почему-то и получается. Где выход? Чего дальше ждать? Чем ты рискуешь – вот этой безнадегой? Даже если тебе повезет, лично тебе, ты всю оставшуюся жизнь будешь мучиться от того, что все вот это, вокруг тебя, несправедливо, и ты не можешь в этом ничего поправить, ничего…»

– Я готов.

Светлана сдвинула руки, и карты смешались под ее ладонями в бесформенную кучку, но тут же под ее тонкими пальцами превратились в аккуратную колоду, которую она принялась неторопливо тасовать; листки картона летали у нее из одной руки в другую, словно намагниченные, на мгновение прилипая к подушечкам пальцев, чтобы занять новое положение среди себе подобных.

– С чего начать… Давайте для примера возьмем аварию на атомной станции. С точки зрения обычной человеческой логики, ее вообще не должно быть, потому что все возможные ситуации, все неправильные действия персонала, все стихийные бедствия и сознательные диверсии заранее просчитаны, и найдены способы их предупредить. И все действительно работает нормально, если вредоносные техногенные и антропогенные факторы действуют по одному. Чтобы произошла авария, нужно фатальное стечение многих обстоятельств, под действием множества случайных причин; это стечение обстоятельств считают невозможным, но оно иногда случается. Особенно если персонал привык, что годами ничего страшного. Очевидно, если воздействовать на эти мелкие обстоятельства действиями, которые сами по себе никакой диверсии в себе не несут и не вызывают у другой стороны подозрений, то теоретически мы можем сместить момент аварии, которая все равно произойдет, к нужному нам времени. Я понятно объясняю?

– То есть… Вы хотите сказать, что это вы устроили? С помощью МНВ, как у Азимова, только не в другом времени, а в своем?

– Нет, это не мы устроили. Это все равно бы случилось. Уже то, что не произошло катастрофы на Чернобыльской АЭС, повысило вероятность аварий на станциях в других странах. Гром не грянул – у ковбоев нет причин креститься.

– А вообще предотвратить?

– Как ни странно, это сложнее. Здесь надо менять саму систему, чтобы она заставляла всех смотреть на ту же станцию глазами хозяина.

– Атака хакеров и блэкаут – это тоже вы?

– Опять-таки: это стихия. Мы этого не устраивали. Мы только сдвинули. Если собрать ряд таких катастроф к одному времени, да еще к кризису, это может поставить государство в такое положение, когда от власти будет проще чего-то добиться.

И тут Виктор с ужасом подумал о том, что при Горбачеве было подозрительно много крупных катастроф.

Чернобыльский реактор взорвался.

«Адмирал Нахимов» затонул. И еще «Михаил Лермонтов» и подлодка «Комсомолец».

Разбился Ту-154 под Учкудуком.

Сгорела библиотека Академии наук, странным образом загоревшись сразу в двух концах здания, причем так и не нашли почему.

Рванул вагон с тротилом на станции в Смоленске и три вагона с гексогеном в Арзамасе.

Крушения с кучей жертв на железной дороге – в Користовке, на Каменской, «Аврора» с рельсов сошла, наконец, два пассажирских поезда под Уфой одновременно оказались в выемке, заполненном газом из лопнувшего продуктопровода, что само по себе выглядит чудовищно невероятным…

«Как она сказала? Если собрать ряд таких катастроф к одному времени… Никто никогда не поверит и не докажет… Есть только один факт – для США вдруг оказалось возможным добиться того, чего они десятилетиями хотели от нашей власти. И катастрофы, тщательно смакуемые в обстановке гласности, свою роль сыграли».

– Простите, но как же это, вот так, чужие страны… Как же международное право, наконец?

– Какое международное право? – воскликнул Гаспарян, всплеснув руками. – О чем вы? Разве в вашей собственной реальности США и НАТО не растоптали это право? Разве они не взяли на себя право насильственно свергать любого, кто им не нравится, убивать, причем с окружающими жертву непричастными людьми, поддерживать оружием тех, кто насильственно свергает существующую власть? Разве вы не видите, что США и НАТО ведут себя, как террористы-народовольцы с атомными бомбами? За что тогда у вас террористов осуждают, хотелось бы знать? Они поступали с царем так же, как Америка с Саддамом или Каддафи, и еще неизвестно с кем поступит, может, и с вашим президентом. Какое право? Запад сам его унасекомил – и пусть не обижается. Мы не с цивилизованным обществом воюем, мы воюем с террористами.

– Но тогда чем вы… мы… вы… в чем различие-то?

– Мы хотим восстановить международное право, – пожал плечами Гаспарян. – Если, конечно, это теперь вообще реально.

– Ну, хорошо, – Виктор почувствовал, что теряет нить разговора. – Но ведь террористы-то захватывают заложников, больницы там…

– Ну правильно. Начинали с царя и вельмож, кончили школами и больницами. И эти так же дойдут. Диктаторские режимы кончатся – возьмутся за неугодные демократии. Возьмут и заявят, что у вас в РФ и выборы не свободные, и власть – самозваная. Сейчас они молчат, а когда им надо – скажут.

Виктор промолчал. Это только на КВНе всегда можно найти, чем возразить.

– Судя по вашей реакции, Виктор Сергеевич, вы тоже смотрите на все это, как реалист. – продолжила свой рассказ Семиверстова. – Действительно, окажись подобные возможности в руках спецслужб иностранных государств, трудно представить себе масштабы бедствий и число жертв. Крушение США позволит нам остановить грядущую многолетнюю полосу войн по всей планете. Кроме того, мы окажем гуманитарную помощь американскому народу в преодолении последствий аварий. Правда, у нас не было столько печального опыта, как в Союзе вашей реальности, но роботов, например, мы сделали и в ближайшие дни направим их с нашими специалистами в Калверт Клифс.

– И что же еще будет в ближайшие часы с вероятным противником? Что-то вроде «девять-один-один»?

«Интересно, знают ли они, что у нас означает «911», 11 сентября 2001 года?»

– На сегодня все. Первая волна успешно прошла, план выполнен.

– Не понял, а как же насчет «собрать к одному времени»? – удивился Виктор.

– Сдвиг катастроф – это не «вундерваффе», – пояснил Гаспарян. – Это одно из новых средств ведения войны, на стадии опытной проверки, и оно эффективно лишь во взаимодействии с другими используемыми нашей стороной средствами войн сетевого типа, главная особенность которых – нельзя найти ответственных за нанесение удара, а стало быть, великая держава не сможет использовать всю свою военную силу против противника. Для нас сейчас самое важное – избежать прямого столкновения с противником. Вот, например, США нам Болгарию подсовывают в качестве препятствия, в расчете, что, рационально поступая, мы воевать с ней не будем, а если будем, то это шаг к проигрышу, и Стоянов на это рассчитывает… Средства сетевой войны – это меч, вымоченный в крови дракона, – по преданию, такой не может быть сломлен другим мечом. Главное, что и мы этим овладеваем, чтобы не было потом, как в фильме, за державу обидно. Верно я говорю, Светлана Викторовна?

– Я когда-нибудь возражала московскому начальству?

– И еще как.

Светлана делано вздохнула:

– Тогда была веская причина… О-о, – протянула она, взглянув на свои часики, – дорогие мужчины, пора бы и прерваться на обед.

Слово «прерваться» оказалось как нельзя точным.

В столовую они не отправились, вместо этого им занесли подносы с комплексом за рубль сорок. Салат из свеклы с майонезом, куриный бульон, в котором плавал кусок курицы, рис, морковные звездочки и укроп, камбала с картофельным пюре, пара сырников со сметаной и компот из свежих яблок с плетеной булочкой. С учетом их сидячей деятельности, данный бизнес-ланч выглядел довольно разумно.

– А что, заказчика нападения в сетевых войнах так и не удается найти? – спросил Виктор, с аппетитом уминая по-домашнему пахнувшие сырники.

– Нет, практически никогда, – ответил Гаспарян. – Главы воюющих государств могут спокойно встречаться друг с другом и подписывать договоры о дружбе и сотрудничестве.

– Как же тогда они смогут прекратить войну?

– Практически никак. Война заканчивается, когда одна из сторон достигает цели и для нее дальнейшее продолжение теряет смысл.

– А если ни одна не достигает?

– Что мешает не останавливаться?

– Ладно, – продолжал рассуждать Виктор, – тогда вот что непонятно. Зачем тогда нам провоцировать НАТО на конфликт в Югославии, да еще и планировать самим туда лезть?

– С чего вы взяли, что мы будем туда лезть?

– Ни с чего. Вы этого мне не говорили. Но одним отрубанием электричества вы НАТО не остановите. Американцы при любой тяжести кризиса могут провести операцию, у них же крылатые ракеты не от чикагской розетки питаются. Значит, придется их останавливать нашей военной силой, нашими войсками.

– Логично рассуждаете. Американцы тоже так думают.

– Тогда смысл самим лезть?

– Это влияет на управление в сетевой войне. В сетевой войне никто не дает прямой команды. Директива может быть в неявном виде высказана совершенно открыто в прессе и воспринята исполнителем, который знает код; но при этом дело выглядит так, будто исполнитель сам принял решение. Сделал, так сказать, свой свободный выбор. Вопрос: почему исполнитель должен подчиняться? Либо он уж очень зависимая марионетка, что не всегда возможно, особенно когда речь идет о главах якобы суверенных государств, либо… либо он уверен в силе и могуществе босса. Для доказательства могущества США организует демонстративные военные акции против отдельных стран, которые все согласятся считать изгоями. Так вот, вопрос не в том, что мы так уж этот ДКХП любим, либо он нас, а в том, что надо демонстративно показать, что у США не выгорело. Это ухудшит подчинение в сети США. Понятно?

– Почти.

– Попробую на языке РФ. Ка-ароче, Штаты – типа крутые, типа авторитет; мы, в натуре, обломаем их конкретно, чтобы всем этим сявкам, дешевкам подзаборным перед ними впадлу шестерить было… Теперь более понятно?

– Знаете, очень сильный акцент… Ладно, суть я уловил.

– Насчет акцента вам виднее. Меня ведь не готовили для внедрения в криминальную среду, – улыбнулся Гаспарян, – и в среду творческой интеллигенции тоже. А в быту у нас, сами знаете, борьба за пушкинский стиль, неистощимость в соединении слов хрестоматийных.

…После обеда Третья мировая шла своим чередом. Зарубежные каналы не включали, в нашей сети воцарилось какое-то мертвенное спокойствие, в том числе и насчет продвинутых в США катастроф. Радиологи обсуждали меры помощи, предложенные Советским Союзом штату Мэриленд. Поступила информация об ответе Клинтона – он вежливо благодарил советское правительство за предложения и сообщал, что ситуация на станции нормализовалась, и необходимость участия советского персонала в ликвидации последствий уже отпала.

– Посмотрим, что он запоет после взрыва второго блока, – проворчал Момышев, – Бог свидетель, мы лишней белой крови не хотели.

В душе Виктора ворочались противоречивые чувства. Обычно принято говорить – «в душе его боролись чувства», но это было не совсем так. Чувства именно ворочались рядом, так что Виктор стал всерьез беспокоиться, не признак ли это начинающегося раздвоения личности.

С одной стороны, это было определенное злорадство, что теперь он может спокойно сидеть в офисе, есть бизнес-ланч, смотреть по телевидению чьи-то чужие бедствия, как шоу реального времени, бесстрастно обсуждать их, подобно студенту в анатомичке, понимая при этом, что эти бедствия на сей раз случились именно с теми, кто в его реальности спокойно сидел в офисах, пожирал бизнес-ланчи, утирая салфетками жирные губы, смотрел по ТВ ужасы в России, как какое-то новое увлекательное зрелище, бесстрастно обсуждал их, чувствуя, что с ними самими это никогда не случится. С другой стороны, не было и чувства справедливого отмщения; виновных в бедствиях его, Виктора, Родины никто не наказал, они так же остались довольно утирать свои жирные губы, а под раздачу попали люди случайные и практически все непричастные. Было все это как-то неприятно, интуитивно вроде как совесть подсказывала Виктору, что делается что-то не то.

– Все-таки это гражданский объект, – выдавил наконец он из себя.

Светлана с удивлением посмотрела на него.

– Это же прямой результат перехода к нелетальному… ну, или почти нелетальному оружию. Раньше на войне одни люди с оружием убивали других людей с оружием, и те люди с оружием, что победили, приходили к крестьянам и говорили, что теперь над ними они будут власть, и они будут защищать народ от всяких бандюков. Теперь стало гуманнее: людей с оружием не убивают, но это значит, что надо принуждать гражданское население напрямую, при живом и здоровом их человеке с ружьем. Почти отказ от массового убийства именно потому и произошел, что армии через головы друг друга воюют с гражданским населением противника.

– То есть теперь обе стороны не защищают на поле битвы свое население, а каждая армия мочит чужое, не мешая друг другу?

– Ну, мы не можем выбирать, какая война получше. Война просто стала другая. Точно так же как в Великую Отечественную вместо всеобщей мобилизации нельзя было сделать рыцарский турнир… Андроник Михайлович вам уже говорил, что одна из целей нашей войны – восстановить международное право. Но для этого должны пройти годы. Помните, когда появилось ядерное оружие, политики тоже не сразу поняли, что это не просто очень мощная бомба…

Виктор вновь промолчал. У него было такое ощущение, что это все окружающие – попаданцы из будущего, а он спокойненько жил у себя в своем прошлом, и теперь к нему нагрянули.

И вдруг он все понял. Какой бы ни была наша страна в другой реальности в это время – социалистической, либеральной, сталинской или еще какой, – ей просто придется выбирать быть хищником или жертвой. Союз не развалился и выбрал роль хищника. И если вдруг, при другом стечении обстоятельств, наша стала бы на путь свободы частного предпринимательства и какой-нибудь абсолютной демократии и либерализма, но просто не хотела бы стать жертвой, они все равно бы сейчас точно так же сидели тут и обсуждали безнаказанные удары по Америке.

Это – геополитика.

– Что-то еще должно произойти сегодня? Если не секрет? – спросил он Гаспаряна.

– Вечером – провокация в связи с бездействием советского руководства и массовые выступления по всей стране. Ну, США-то ведут войну со своей стороны и сами наносят удары. По нас.

– Простите, я, наверное, чего-то не понимаю… А что же тогда мы сидим?

– Если мы ждем, разве это значит, что мы просто сидим?

«А может, они перешли на казарменное положение, чтобы я ничего не отмочил… Ну и ладно».

– А что будет за провокация? Военная?

– Нет. Их агентов влияния на нашем телевидении. Да вы их знаете, это ведущие телепередачи «Взгляд». Листьев, Любимов, Политковский…

– Их возьмут, и передачи не будет?

– Их не возьмут. И передача будет. Они ведь даже не догадываются, что они агенты. Поэтому брать их просто глупо. Да не переживайте, что у вас такое лицо потерянное. И не гадайте на кофейной гуще, а то вы сейчас напридумываете, что КГБ решило антикоммунистический переворот устроить. Сами скоро увидите.

«Переворот? Интересный ход мыслей. Уж не потому ли Брукс был так уверен? Но тогда бы Гаспарян не сказал. А если он как раз сказал, чтобы я на это не подумал? Ладно, черт с ним, увидим сами, что случится. Будем опять действовать по обстановке».

Глава 26 «Встанет народ разбуженный»

К трем по московскому показали, как взорвался водород на втором энергоблоке.

Снимали уже издали, с телеобъективом. Станция была оцеплена, и облеты были запрещены. Марк Клайвен выглядел очень растерянным, и, похоже, за последние часы в нем начала ворочаться мысль. На рекламу не прерывались, зато несколько раз сообщали новые телефоны, по которым звонить в студию, – видимо, пул переполнялся.

– Всем отдыхать до двадцати одного ноль-ноль! – скомандовал Гаспарян. – В гостинице курсов повышения квалификации готовы койки в два ряда. Для нас комната триста восемь. Мобелы забирать с собой. Вопросы есть?

– Разрешите обратиться, – как-то по-полуграждански отозвалась Светлана. – Я так поняла, мужчины и женщины в одной комнате?

– Светлана Викторовна, там шторочки на кроватях, – ответил за Гаспаряна Момышев и тут же спохватился, взглянув на него: – Прошу прощения, я, кажется, перебил?

Гаспарян, чуть поморщившись, махнул рукой – типа чего там с вас, гражданских ученых, взять.

– Там шторочки, – продолжил Момышев, – как в этих, в американских вагонах. Помните, «В джазе только девушки»?

…Где была эта самая ведомственная гостиница, Виктор так и не понял. Они прошли через цоколь по подземному переходу; на постах рядом с вохровками спортивного вида стояли по два спецназовца в брониках и с пистолет-пулеметами. Похоже, что не исключалось нападение на объект.

Внутри гостиницы все окна были закрыты жалюзи. Номер, как и в той общаге, в которой Виктор жил сразу после своего прибытия, был из двух маленьких комнат с общим санузлом, в каждой комнате, рассчитанной, видимо, на одного человека, были поставлены друг против друга две большие двухъярусные кровати с пологами. Где-то в отдушине гудел вентилятор принудительного проветривания. Возле тумбочки Виктор с удовлетворением обнаружил запечатанный пакет с биркой, похожей на корочку проездного, и своим табельным номером; внутри оказались две смены белья, свежая рубашка, треники, тапочки, его новая бритва «Агидель» и прочие мелочи, необходимые всякому командировочному.

«Теперь я – номер такой-то, – подумал он, устраиваясь на простынях бледно-зеленого цвета на верхней койке, на которую сам же и попросился: чтобы напоминало вагонное купе. – Не заключенный, а вроде номерного завода. Для чего я здесь нужен? Активных действий наша группа не предпринимает, но дежурить должны…»

И еще он успел подумать, что вчерашней ночью не успел выспаться.

Разбудили их ровно в девять вечера и дали возможность привести себя в порядок; ужинать на этот раз отвели в столовку где-то в подвале.

Уминая поджарку, Виктор огляделся по сторонам. Народ в общем-то вел себя как ни в чем не бывало, словно на учениях ГО: обсуждали посторонние темы, рассказывали анекдотыи какие-то веселые истории, теперь уже из довоенной жизни. О работе по инструкции говорить запрещалось.

– …Все троллите, коллега?

– А вы тоже попробуйте. Вон я в воскресенье ниже Зеленого стана вытащил вот такого судака на любимую блесну, желтую с полоской. Как бодяга эта закончится, снова туда поеду. Можно вместе. Только каждый со своей лодкой: вы ж знаете – две приманки на одно плавсредство…

– …Представьте, я забыла шампунь с зелеными яблоками. Теперь, сказали, только завтра подвезут.

– Но яичный же есть.

– Ну интересное дело! А как я сегодня покажусь Степану Прокофьичу?

– Можно подумать, он в шампунях разбирается…

– …Да я думаю, Павел обязательно на Лику внимание обратит. Его как раз отстранили, ну вот из-за конфликта-то с Мурдовским, и как раз драматический момент, когда они могут наладить отношения. А вы как думаете, Сережа?

– Логично. Я попросил своих записать, потом посмотрим, что было в нынешней серии…

– …Массированный ракетно-авиационный удар НАТО будет нанесен в три эшелона…

Они вновь сидели в двести двенадцатой, и мерный голос Гаспаряна звонко отщелкивался от гладких стен, и все это было похоже на какую-то учебку.

– Первый эшелон составят ракеты морского и воздушного базирования, около девяноста крылатых ракет, атака продлится примерно полчаса. Примерно семьдесят из этих ракет будет использовано для поражения важных государственных и военных объектов, пунктов управления и узлов связи, авиабаз, средств ПВО, что сократит потери дальнейших действий авиации НАТО. Цели остальных ракет – это предприятия химической промышленности, нефтеперерабатывающие и машиностроительные. Дальше десять минут паузы, и удар нанесет второй эшелон, основная задача которого – в течение трети-четверти часа прорвать в противововоздушной обороне два коридора шириной в сотню километров каждый. Будет задействовано семьдесят – восемьдесят самолетов, более двух третей из них – тактические истребители, остальные – истребители ПВО. В частности, противник намерен массово применить противорадарные ракеты. Дальше опять десятиминутный перерыв, и после этого в действие вводится собственно ударный эшелон, в составе которого больше сотни самолетов тактической, истребительной и разведывательной авиации. Ударные группы тактических истребителей будут следовать предельно короткое время в коридорах с подавленной югославской ПВО, под прикрытием помех, в плотных боевых порядках, а проскочив коридоры, будут рассредоточены по направлениям, глубине проникновения, высотам и времени выхода на цели. Будут поражены десятки военных и гражданских объектов на территории страны. Любопытно, что в список целей не попали стратегически важные предприятия, занятые переработкой хромовой и цинковой руды. Это говорит о намерении агрессора взять добычу и переработку этих руд в качестве военного трофея. В течение недели нанесут семь таких ударов, что обеспечит агрессору достижение своей цели – завоевать превосходство в воздухе. Виктор Сергеевич, у вас какие вопросы?

– У меня один вопрос – если все так известно, я так понимаю, НАТО сейчас конкретно огребет? Просто чтоб не сидеть и не нервничать: куда ж я денусь с подводной лодки.

– Не огребет. У Югославии устаревшее вооружение, современных комплексов ПВО и ПРО им СССР не поставлял. ДКХП – это, к сожалению, не просоветское правительство, там много националистов, и размещать советские базы на своей территории они в свое время категорически отказались, ссылаясь на то, что такого размещения население не поймет, и это усилит сепаратизм. Надо сказать, это во многом объективно. Значительное число людей в Югославии склонено западной пропагандой к мысли, что им будет лучше, если Запад их отделит и они будут жить в маленькой цивилизованной европейской стране. Так что не можем мы их так вот просто осчастливить. Нужен повод, нужно изменение массового сознания. Это только в нашей новой допризывно-патриотической литературе про лиц, перемещенных во времени, война – это техника. Для упрощения и подготовки юношей к службе в армии. А на самом деле война – это политика, и сила в ней все не решает.

– Что же будет?

– Скоро сами увидите. Нет необходимости предварять.

«Странно, про планы НАТО все рассказал, про наши – ничего. Хотя что я? Это как раз и не странно. Ладно, если он чего-то решил не говорить, то не скажет».

…Системные часы на мониторе показывали 22:15. Семиверстова раскладывала пасьянс. Момышев работал над публикацией. Гаспарян невозмутимо сидел, откинувшись в кресле.

– Интересно, НАТО отложило удар, наверное? – робко спросил Виктор.

– С чего вы взяли? – ответил вопросом на вопрос Гаспарян.

– Ну, ничего не показывают.

– Так вы же видели в своей реальности. Для вас ничего нового. И для нас ничего нового. К направлению, на котором действует наша группа, это не относится.

– В «Калине» есть зеркала новостных ресурсов. Там тоже пока ничего.

– Правильно. Позиция советского правительства пока не определена, средства масс-медиа придерживают новости. Единственная программа, которая в этом плане может позволить себе вольности, – это «Взгляд» по первой, она и получит на эту сенсацию право первой ночи.

– Это которые агенты влияния?

– Это которые агенты. Как планирует американская сторона, эти агенты покажут действия НАТО и обвинят КПСС в том, что она утратила способность влиять на ситуацию в мире. А когда власть расписывается в своей слабости, это ведет к массовым выступлениям, что и последует.

– И вы никак не пытаетесь этих агентов остановить?

– Остановить – это как? Запретить, посадить, расстрелять?

– Ну, – пожал плечами Виктор, – в общем, не допустить.

– И это говорите вы, человек из страны демократии и свободы слова? Вы уверены, что для СССР это будет лучше?

Виктор замолчал. В общем случае он был всегда убежден, что запретить, посадить, расстрелять – это не выход. Но надо же что-то делать!

«Странно только, что это Гаспарян говорит, – подумал он. – В его служебном положении следовало бы ожидать как раз обратного…»

Виктор обвел глазами кабинет. Ничто не менялось. Семиверстова все так же безразлично раскладывала пасьянс, Момышев… ну, в общем, все так же.

«А ведь все логично. Руцкой – ставленник партии. Выдвинули его благодаря болезни Романова, должность вице ввели специально для этого. Руцкой нарушает баланс сил между основными группировками власти. Неудача с Югославией и массовые волнения – возможность его спихнуть, и вообще ослабить позиции партии. КГБ организует тихий переворот…»

– Волнуетесь?

– Что?

– Волнуетесь, говорю? – повторил Гаспарян. – Вы потираете большим пальцем указательный.

– У меня нет выдержки разведчика. И как-то не привык к тому, что людей убивают.

– Разведчик тоже не должен к этому привыкать. Просто он не всегда может показывать свое состояние. И именно ради того, чтобы остановить убийство.

«Ну и как вы его останавливаете? И вообще – что делать? Куда бежать, кому сообщить? И что сообщить? Ладно, без паники. Сначала выясним, можно ли отсюда выбраться. Просто узнаем. Потом обдумаем. В таких случаях, как саперу, можно ошибиться только один раз».

Виктор встал из-за стола.

– Вы, простите, куда? – раздался за его спиной голос Гаспаряна.

– Ну, перекурить. Хоть я и не курю.

– А, понятно. Сейчас.

Он поиграл пальцами по крышке стола, щелкнул магнит замка, дверь отворилась, и в комнату вошли два сухощавых, жилистых мужика лет около тридцати.

– По инструкции сейчас при перемещении по корпусу вам положено сопровождение.

– И туда тоже?

Гаспарян развел руками:

– Что поделать. Это не я составлял и утверждал. Мало ли, вдруг в самый ответственный момент опять какой снайпер из параллельных миров завалится. Один-то был. Более того, окружающие должны видеть, что вы с сопровождением, и мне было поручено направить вас вот так прогуляться, если у вас в ближайшие полчаса не будет естественного повода.

«Так, бегство исключено. Но Гаспаряну еще дали задание показать, что меня охраняют, как олигарха. Зачем? Для этих из других реальностей, о которых ничего не знаем? Странная игра. И он сказал – «самый ответственный момент». Сейчас самый ответственный момент».

– …О, вы как раз успели, – крикнул Гаспарян Виктору, едва тот по возвращении вновь показался в двери. – Садитесь скорее. Сейчас начнется «Взгляд».

«Следить за трансляцией передачи, значит, важнее, чем за ударом НАТО. Значит, главное – это выступления после передачи. Почти как в девяносто первом – видишь, что происходит катастрофа, и не можешь ничего изменить…»

– …Уважаемые телезрители, – на экране лицо Влада Листьева было очень взволнованным, – сейчас вы увидите то, что наше телевидение не решалось вам показывать… не потому что не пожелало прерывать трансляцию фильма; к сожалению, у нас обычно ждут, когда начальство укажет, как надо правильно освещать события. Мы вам покажем что есть, а вы сами сделаете выводы. Полагаю, у нас в стране сознательный и умный народ, чтобы самим разобраться. Повторяю: час назад НАТО начало бомбить Югославию. Смотрите кадры, полученные от наших зарубежных коллег.

На экране появился мужчина на фоне горящих домов: на заднем плане метались люди, проехала пожарная машина. Вдали послышался взрыв.

– Это Роберто Бьянки, Евроньюс! Мы ведем репортаж из окраин Белграда. Только что на жилые кварталы упало несколько ракет. Удары наносятся именно по гражданскому населению. В районе военного объекта, который находился неподалеку, мы не заметили ни одного взрыва. Вот некоторые кадры, которые наша группа успела снять.

На экране мелькнуло обезумевшее лицо женщины; на носилках несут забинтованного ребенка; под руки ведут человека с залитым кровью обезображенным лицом; сквозь выбитое окно горящая внутренность дома, внутри которого корчится чья-то фигура. Нечеловеческие крики и вой сирен.

– С вами Линн Янсен, РТЛ! То, что мы видели, это чудовищно! Все, что нам рассказывали о высокоточном оружии, – это все ложь! Ракеты убивают женщин, детей и стариков! Неподалеку от нас антирадарная ракета попала в дом, где просто стояла антенна сотовой связи! Я обращаюсь к депутатам бундестага, к правительству Германии с призывом немедленно остановить это убийство!

Семиверстова и Гаспарян переглянулись. Светлана собрала карты и положила их в сумочку, затем немного приглушила звук.

– Отклонение – ноль… – сухо произнесла она. – Когда-то был такой фильм – «Отклонение – ноль».

– Я понял, – внезапно сказал Виктор. – После всего этого Листьев и остальные накинутся на НАТО, как тузик на грелку. Они же умные люди. И потом, они будут чувствовать, что америкосы их обманули и подставили.

– Правильно понимаете, Виктор Сергеевич, – ответил Гаспарян. – как видите, запрет – не лучшая мера.

– И для этого вы направили ракеты на мирное население?

– Не мы. ДКХП. Чтобы объединить страну перед угрозой банды насильников и убийц. И чтобы поставить руководство СССР в положение, когда оно не может не оказать помощи. Мы только поставили некоторые средства радиоэлектронной борьбы под видом гражданской техники. И дали информацию, сколько примерно погибнет в случае гражданской войны. А решение, как нашей техникой воспользоваться, принимало ДКХП.

– Но мы их к этому решению подтолкнули. По всем правилам сетевой войны.

– Ну, скажите еще, что это мы их бомбили, да! – отрезал Гаспарян. Помолчав минуту, он добавил: – Извините.

– Это вы извините. Я неправ. Разговорчики в строю и все такое. Просто вспомнился наш девяносто девятый.

– Виктор Сергеевич, вы не в строю, – вступила в разговор Светлана. – Вы должны воспринимать и думать.

– Можно узнать, в чем смысл моего задания?

– Мы как раз и пытаемся узнать, в чем смысл вашего задания, как хроноагента.

– И для этого… Понял. Нужна естественная реакция. Хорошо, постараюсь помочь.

«Хорошо, что я обманулся насчет заговора. Гаспарян, черт, тоже… Мог бы предупредить. Естественная реакция, видите ли, ему нужна. А с другой стороны, они тоже смотрят на меня сейчас и думают, что же это я за оружие и с какой стороны пущено. Чертовы перемещения во времени».

– …Возможно, это наша последняя передача. Но пока нам не отключили эфир, мы обращаемся к нашему правительству, к президенту Советского Союза Александру Владимировичу Руцкому, ко всем, кто нас еще слышит: остановите кровавое преступление! Сделайте все, что возможно! Вместе мы – сила! Ваши братья ждут вашей помощи!

– Сейчас по программе должен быть видеоклип, – чуть дрогнувшим голосом отозвался Любимов. – Это не то, что мы хотели показать час назад, в мирное время… Эта песня расскажет лучше нас то, что мы хотим донести до ваших сердец…

Изображение на экране стало черно-белым; Виктор увидел микрофон и профиль Татьяны Окуневской.

«Фрагмент из киносборника «Ночь над Белградом», – появились внизу субтитры.

Вот Окуневская запирает дверь в радиостудии… возвращается к микрофону… начинает петь… Первые звуки ее высокого, красивого голоса как-то сразу всколыхнули у Виктора воспоминания о чем-то далеком, забытом. Слышал ли он эту песню? Он не помнил. Но первые же слова ошеломили его своей неожиданной актуальностью.

«Яростный гром огня» – и перед мысленным взором Виктора вдруг опять всплыли давнишние кадры натовских бомбежек, разбитый пассажирский поезд на мосту, горящие кварталы Белграда, убитые дети.

Мать несет убитую дочь на руках. Это в киносборнике… Нет! Это было теперь! Он как-то видел этот кадр на Youtube.com! Цветной! Как он мог забыть про это?

Ребенок над убитой матерью… И это, это тоже было! И еще многие кадры убитых, искалеченных, обожженных… Почему мы об этом так быстро забыли? Почему?

«Черных машин полет» – это про F-117. Локхид F-117 Найтхок. Это они полностью черные. Черные треугольники, как в фильмах Лукаса. Все было. Все повторилось.

Ах, какая это была песня! Нет, это была не песня – это была клятва, глаза Окуневской горели, губы повторяли священные слова: «В бой, славяне! Заря впереди!»

Он вдруг понял, что эту песню сейчас слышит и повторяет слова вся страна.

И вот звучит выстрел, и голос Окуневской обрывается – боже, какое у нее было красивое, чувственное лицо пятьдесят пять лет назад, оно вновь жило последние мгновения, сохраненное пленкой, – и вот певица уже падает, и толстый, свиноподобный гитлеровец с самодовольной ухмылкой складывает руки с пистолетом. Но что это? Песня оживает вновь, теперь ее поют многие голоса, ее поют партизаны, и другая девушка, та, что тайно слушала радио, шагает с ними с винтовкой, и взгляд ее горит яростью.

Взгляд. Вот в чем был скрытый смысл названия этой передачи. Не созерцание, а чувство, пылающий взор борьбы за справедливость.

На экране опять появилась студия программы «Взгляд». Она была пуста, и было непонятно, куда делись ведущие. Так длилось секунд десять, и затем неподвижную камеру сменил видовой фильм про осень. Красивый, спокойный, как у нас бы сказали, релаксационный – на советском ТВ такими заполняли технические паузы.

«Их все-таки убрали? А зачем? Они же вроде как… Черт, как все просто. Сыграть на протестных настроениях. Никому в голову не придет, что ребята сработали на официоз. Была форточка вольнодумства, ее прикрыли – значит, масса назло потребует разборки с НАТО. Инициатива только снизу. Руцкой получает абсолютный карт-бланш. Ну а как организовать и направить пиплов на майданах – это мы знаем. Это мы проходили».

– Поступают сводки. В городах СССР народ выходит на стихийные митинги, – голос Светланы взволнованно и звонко разрезал вуаль расслабляющей музыки. – Дать на экран?

– Не нужно, – безразличным тоном ответил Гаспарян. – Инцидентов же не ждете?

– Все контролируют ДНД и ОКОД. Штатные сотрудники, конечно, наготове, но не маячат. В СССР же свобода собраний.

– И в Брянске тоже? – спросил Виктор.

– Агха… – Светлана зевнула, прикрыв ладошкой рот. – На площади Ленина, там есть возможность трансляции лазерным проектором. Да, поют «Ночь над Белградом». Весь Союз поет. Народ из архивов домолинии повытащил. С клипом здорово получилось, я сама не ожидала. Прямо шок был. Что значит свобода творчества.

– И в Сибири? Там же ночь глубокая.

– Ну так народ-то по «голосу» сразу узнал, что бомбят. И сидели, ждали «Взгляда», что скажут. Всю страну перебудили. Может, завтра для отдыха выходной объявить?

Мягкий осенний вечер на экране вдруг мигнул и исчез; вместо него возник большой зеленый купол, подсвеченный прожекторами, на котором в пелене мелкого осеннего дождя развевался красный флаг.

– Внимание! – вырвался из динамиков бодрый голос диктора. – Включаем прямую трансляцию из Кремля!

Глава 27 Стрелок и сорванные башни

– Товарищи! – хрипловатый командный бас Руцкого загремел сквозь густые черные усы и динамики. – Час назад вооруженные силы стран НАТО совершили бандитское нападение на суверенную Югославию! Льется кровь, гибнут мирные люди!

Виктор вдруг понял, что впервые видит по телику вице-президента двух реальностей в качестве президента. Ну, «ни мэров, ни сэров» – оно не считается. Тем более что эти слова не он тогда говорил, а Макашов.

– Сейчас на Красную площадь вышли тысячи людей, – продолжал Александр Владимирович, – тысячи, миллионы людей вышли на улицы, и они справедливо требуют от меня, как от человека, которому вверена верховная власть в стране, чтобы я остановил это кровавое преступление! Я выполняю волю народа! Я принял решение направить на помощь братскому югославскому народу наши войска! И пусть те, кто сегодня подтерся международным правом, знают: кто не спрятался – я не виноват!

«Так, и что дальше будет? Наши с натовцами напрямую в Югославии воевать? Или как? Послать войска – как, что это вообще? Это хорошо с плеча рубануть – ну а дальше что?»

– Да, и еще, товарищи телевизионщики, – заканчивал выступление Руцкой, – что у вас там со «Взглядом»? Ну дайте ж досмотреть.

На экране вновь возникла студия, в которой с разинутыми ртами стояли Листьев, Любимов и Политковский.

– О! Мы в эфире, – сказал кто-то из них.

– Есть! Есть! – воскликнул Любимов. – Мы все сделали это! «Пламя гнева горит в груди…»

И они втроем вдохновенно запели припев.

– Великолепно, – констатировала Светлана. – Зачем иметь кучу башен ПБЗ, когда такие люди в стране советской есть?

– Послушайте, я только одного не понял, – Виктор удивленного переводил глаза то на Семиверстову, то на Гаспаряна, – а как же насчет того, что нельзя найти ответственных? Мы же напрямую в драку лезем!

– Ну, так то у НАТО был имидж – остановить преступления ДКХП, теперь роли сменились, теперь НАТО – преступник. Сейчас идет массовый заброс нашей информации в мировые СМИ, НАТО к контрмерам не готово, оно ориентировалось на компрометацию ДКХП. И военный успех будет во многом зависеть от того, кто кого деморализует.

– Ясно. Так, значит, Болгария уже дала разрешение на коридор?

– Не-а. Сейчас как раз Руцкой будет со Стояновым говорить. Андроник Михайлович, наверное, имеет смысл, чтобы товарищ Еремин тоже послушал?

– Давайте. Может, это прольет свет в конец тоннеля.

«Они и правительственную могут сюда по сети коммутить? Ну, ни фига себе! И все это для меня? Точнее, чтобы выяснить, зачем я?»

В динамике слегка зашипело.

– Здравствуйте, товарищ Стоянов, – послышался голос Руцкого.

– Добрый вечер, господин президент, – послышалось в ответ на чистом русском.

– Сейчас тут над вами пролетят наши военные и транспортные самолеты, это на Югославию. Они уже поднялись и подлетают к границе. Вашим авиадиспетчерам уже доложили. Не волнуйтесь, в вашем воздушном пространстве никаких боевых действий не будет.

– Простите, но кто дал разрешение на вход в наше воздушное пространство самолетов ваших ВВС?

– Да какое разрешение? Людей спасать надо. Они уже подлетают.

– Простите, я не понял. Мы – суверенное государство…

– Послушайте, суверенное государство, ну не сбивать же вы их будете? Потому что тогда мы проложим коридор через вашу ПВО, как пособников агрессии, и все равно пройдем. Кстати, как у вас там АЭС в Козлодуе? Что-то у американцев реакторы рваться начали.

– Это… это неслыханно! Это провокация! Я прекращаю разговор!

Трансляция прервалась.

– Ну и как? – спросил Гаспарян, глядя на Виктора.

– Это трындец… И что теперь будет?

– Стоянов бросится советоваться с «Барашком» и «Бабулей».

– С кем?

– С дядюшкой Билли и тетушкой Мадлен. А тем до него особо как-то… Светлана Викторовна, дайте камеру с орбиты. Сделали канал, надо же хоть попользоваться.

…В лучах восходящего солнца, на фоне земного полумесяца сверкал огромный белый цилиндр с раскрытыми, как ладони, створками люка; из них медленно поднимался корабль, похожий на «Шаттл», только поменьше.

– Это один из четырех боевых модулей БКС, – прокомментировал Момышев, – в каждом модуле по пять МББ – маневрирующих боевых блоков. Сейчас они развертываются в боевое положение. Одна типовая БКС способна стереть с лица Земли все живое в полосе шириной до трех тысяч километров.

– Это все что, против Болгарии?! – воскликнул Виктор.

– Зачем мелочиться? – удивился Гаспарян. – Против США, конечно.

– Вы… вы серьезно?! У вас что, башни посрывало?! – От волнения Виктор не находил, что сказать.

– Вот и американцы подумают, что посрывало, – абсолютно спокойным голосом произнесла Светлана, – а чтобы они в это поверили, пришлось ввести пост вице-президента, поставить на него Руцкого, разыграть болезнь Романова… Ну, что рассудительный Григорий Васильевич пойдет на такое, поверить трудно, а вот если Александр Владимирович… Главное, у американцев нет заранее просчитанного варианта действий на этот случай. Неожиданность – важный козырь в войне нервов.

– Товарищи, но ведь это же с огнем игра, почище Карибского кризиса. Мы с вами не заигрались?

– Ваше беспокойство естественно. Карибский кризис был стихийным, этот – запланирован. Потом, кроме БКС у нас есть второй секретный козырь.

– Ясно, – обреченно вздохнул Виктор, поняв, что ничего изменить уже нельзя, и мир если грохнется в пламя ядерного пожара, то уж грохнется. – И в нужный момент вы его покажете.

– А что показывать? Вы его знаете. Это вы.

– Я???

– Ну да, вы. Человек из будущего.

– И чем я могу воздействовать на американцев?

– Вы не знаете?

– Нет. Честно, нет.

– Вот. И американцы не знают. Значит, будут исходить из худшего.

– Потому я и должен был показаться Галлахеру и Бруксу?

– Да. Честно говоря, мы здорово боялись, что вас ликвидируют.

Виктор вдруг почувствовал, что Светлана словно старается его поддеть, вывести из себя. Нет, вряд ли бы они так легко хроноагентом швырнулись. Момент истины прощупывает.

– Меня бы похоронили, как неизвестного солдата?

– Как павшего смертью храбрых. Создали бы легенду. А для вас это важно.

– Слышал, что для самураев важно правильно умереть. Вот если плохо живешь, это еще можно исправить, а если умер, как гнида, тут уж… Кстати, а что там с Болгарией?

– Нормально с Болгарией. Стоянов почувствовал, что американцы его не прикроют, и дал коридор.

– И ничего, не порвал отношения?

– Виктор Сергеевич, – вставил слово Момышев, – уж нам-то не знать, что Европа любит голых и брутальных.

– А НАТО?

– Силы НАТО свертывают операцию, – продолжала Семиверстова, – и спешно мотают нах… как там, в «Освобождении»? Нах хаус.

– Что, и это все?

Обыденность, с которой Светлана сообщила, что война за югов, оказывается, уже выиграна, совершенно обескуражила Виктора. Это, знаете, как в кино, где нагнетается, нагнетается, а потом бах – и наши танки подоспели, с надписью «Конец фильма».

– А вы что, большой войны хотели?

– Нет.

– И американцы нет. Нет информационного повода для войны с СССР. У вас там Барри Левинсон снимал «Wag the Dog»?

– Да. Кстати, практически про Югославию.

– Ну вот. Нужны террористы или пленный солдат, или что-то в этом духе. А этого нет. Гейм овер.

– Твою мать!!! – дико заорал Гаспарян, стукнул кулаком по крышке стола и схватился обеими руками за голову.

– Что??? – в унисон воскликнули Виктор, Светлана и Момышев.

– Они его сбили!!!

Глава 28 Падение черного козодоя

– Кого сбили? – На этот раз Виктор Сергеевич успел первым.

– Козодоя сбили! Локхид F-117 Найтхок!

– Сербы?

– Какие сербы? Наши!!!

Впрочем, через секунду Гаспарян опять взял над собой контроль.

– Все повернули, он полез по-тихому – то ли они хотели проверить его малозаметность, то ли в эту малозаметность сдуру поверили, то ли провоцировали. И по нашим расчетам, должен был выйти на детский приют вместо радара ПВО. Наши не выдержали и грохнули, не согласовывая. «Кортиком», с орбиты, лазером. Сами не думали, что такое получится, «Кортик» – он же противоспутниковый, его ж никто по наземным и воздушным не применял. Американцы даже не поняли откуда. Но это не суть важно. Все, все псу под хвост!

– Как это могло произойти? – спросила Светлана.

– Как, как… Да никак! В данном месте ни наши не могли его сбить, ни сербы. Даже если бы хотели. Никто и не думал про «Кортик», не делали его для этого.

– Что теперь будет? – Виктор почувствовал, что этот банальный вопрос неожиданно стал очень уместен.

– Эскалация военных действий. Термин вам знаком, надеюсь?

– И ничего нельзя сделать? Меня, например, Клинтону показать?

– Да что вы, кузькина мать, что ли? Чем меньше он вас видел, тем больше боится!

Запищал зуммер системника.

– Все! Тотальный мозговой штурм! – воскликнул Гаспарян. – Через пять минут Руцкой говорит по телефону с Клинтоном про инцидент. Срочно придумать причину, почему мы его сбили, так, чтобы СССР ни в чем нельзя было обвинить. Насчет того, куда ДКХП перенаправляло ракеты нашей электроникой, ни звука! Все, все думают. Почему мы его сбили? Почему мы его сбили?

– Не заметили, вот и сбили, – машинально выпалил Виктор.

– Что? Что вы сказали?

– Он же невидимка. Мы его не заметили, вот и сбили. Югославы так шутили… у нас.

– А вот шутки они от нас не ожидают, – подметила Светлана.

– Стойте. Стойте… Невидимка, не заметили – и сбили. Никто не виноват. Слушайте, полный бред какой-то, но что-то мне подсказывает… Клинтону ведь тоже эта эскалация на фиг не нужна, он небось уже после станции трясется.

Гаспарян застучал пальцами по столу.

– Если этот идиотизм прокатит, я, наверное, уйду в отпуск.

– А разговор транслировать не будете? – вежливо осведомился Виктор.

– Нет. Хватит уже с вас. Еще сглазите. Все, ждем.

…Пикселы на рабочем столе четырнадцатидюймового экрана чуть мерцали, смешиваясь с мерцанием газосветных ламп, и Виктор по привычке подумал, вызвано ли это несовершенством монитора или же в настройках можно выставить частоту обновления повыше. И еще он подумал, что никогда не следует считать, что в этом мире от тебя ничего не зависит.

– Все, – устало произнес Гаспарян и закрыл лицо руками. На него встревоженно уставились три пары глаз.

– Нет, товарищи, все, все хорошо. Клинтон перевел в такую формулировку: разведывательный полет был совершен успешно, самолет не замечен, экипаж выполнил задачу, машина попала под случайный огонь. Есть чем оправдаться перед избирателями, не взрывая мира. Вот если бы они этого героя-любовника на Маккейна заменили… Ладно. Теперь будем искать, кто нам подбросил идею «Кортиком» сбивать.

– Слушайте, а я, кажется, знаю! – воскликнул Момышев.

– Что именно?

– Я вспомнил. Знаете кто? Будете смеяться: первый хроноагент.

Лицо Светланы вытянулось.

– Вы уверены? Мне это не встречалось в архивах.

– Ну, так это почти не фиксировалось. Хроноагент откопал эту идею лазерного комплекса где-то в интернете, ну, халтурил для желтого издания. И с чего-то решил, что он и против спутников и самолетов. Ну, его вежливо выслушали, специалисты насчет самолетного применения посмеялись, это ж когда было, канун Олимпиады, по документам это дальше не пошло, а как байку это молодым, допуск имевшим, в курилках рассказывали. Когда над комплексом начали работать, про хроноагента, конечно, нельзя, а без байки как же, вот и переделали в то, что конструкторы якобы заложили возможность стрельбы по самолетам, но Брежнев не утвердил: «А куда же, товарищи, мы зенитки денем?» И боевые расчеты вот в этом виде байку-то и знали.

– Вы понимаете, что вы сказали? – воскликнула Семиверстова.

– Да ничего. Про Брежнева теперь свободно, только неинтересно.

– Нет, нет! Это же побочный эффект первого хроноагента! А второй, – и она кивнула на Виктора, – то есть товарищ Еремин, устраняет критическую уязвимость, созданную первым хроноагентом! Скорее всего, это то, над чем мы тут голову ломаем. Это вот его задание.

– Это же случайность, – возразил Виктор. – Я просто вспомнил.

– Да, да. И блэкаут на Восточном побережье – случайность, и атака на корневые серверы – случайность, и мелтдаун на Калверт Клифс. И то, что ракеты не туда попали.

– Живой щит, Светлана Викторовна, – это не случайность. Это преступление.

– Не спорю, – вмешался Гаспарян. – Но судьей своей власти предоставим быть югославскому народу. А насчет вас, Виктор Сергеевич, – действительно в предположении товарища Семиверстовой есть мысль. Ладно. Проскочили. Ну и черный козодой в натуре есть, проверим гипотезы. Правда, в обломках.

– Американцы тела летчиков, наверное, вернуть потребуют?

– Тела живы и почти здоровы. Катапультировались. Сейчас наши спасают.

– В смысле?

– От сербов спасают… Слушайте, а давайте кофе заварим. Чтобы весело встретить все, что новые сутки нам готовят.

«А что будет?» – хотел спросить Виктор, но так и не стал. Он почувствовал, что на него незаметно, впервые за все время, навалились дикая усталость и безразличие. Его внезапно удивило то, что он так и не почувствовал ни радости победы, ни гордого чувства того, что своей фразой, возможно, спас сотни, а может, и тысячи людей. Были обычные будни, которые он с удовольствием отдал бы за тот день, когда просто обжимал кримпами разъемы в корпусе ГПИстройдормаша и мог ни о чем не думать. Господи, как хорошо быть неизвестным трудовым мигрантом…

– Простите, я могу отсюда звонить?

Светлана уже встала из-за стола и что-то поправляла у себя на лице, глядя в зеркало косметички.

– Туда? Конечно. Вам напомнить телефон, вы не потеряли?

– Нет… нет, у меня записан. Спасибо. Впрочем, наверное, уже поздно…

– Обязательно позвоните. Вас же ждут!

Он вышел в коридор; сопровождающих на этот раз не было. Виктор вдруг заметил, как колышутся жалюзи от невидимой за тонкими алюминиевыми полосами закрытой форточки. Раньше это не допускалось, но осмыслить изменения было некогда: он достал мобильник и спешно набрал знакомый номер.

– Да, я слушаю! Ты как там? – услышал он в громком наушнике знакомый и такой приятный голос Вероники.

– Все нормально. Не разбудил?

– Нет! Я не спала! Мы на митинг ходили, на Ленина! Все так переживали! Как у тебя?

– У меня порядок! Здесь все есть, удобно!

– Что-нибудь надо?

– Нет, нет, пока ничего!

В коридор вошла уборщица в зеленоватом синтетическом халате и сером переднике, катя перед собой большой черный пылесос. «Уралец», – разглядел Виктор надпись на рояльно отсвечивающем пластике.

– Все отлично! Я тебе потом еще перезвоню! Спокойной ночи! Целую!

– Я тебя тоже! Счастливо!

«Ну вот, и личная жизнь почти задалась, – подумал он, – выйду отсюда – надо будет победу отметить».

…Когда он вернулся, в двести двенадцатой завораживающе пахло кофе. На столе Виктора стоял коричневый одноразовый стаканчик в черном, специальном меланитовом подстаканнике, чтобы не плескало, и бумажную тарелочку наполняли солнечные кружочки климовских крекеров. Виктор Сергеевич поднес пластмассовую посудинку к губам и ощутил по-детски знакомые тепло и аромат; так пах кофе, который родители заваривали в большом зеленом алюминиевом кофейнике. Он осторожно отпил глоток.

– Ну как? – спросил его Момышев. – Это я из дома принес! Называется «Столичный буфет». В ретростиле, смотрите.

И он показал красно-коричневую коробку с черными узорами и белыми надписями: «Кофе натуральный. Первый сорт».

– Класс, – ответил Виктор и положил в рот крекер, почувствовав вкус картошки, жаренной на сале с ветчиной. – И крекеры из дома?

– Нет, здешние.

– Я тоже люблю климовские… – Светлана задумчиво посмотрела на свой экран и поправила прядь волос, сбившуюся на лоб. – А давайте, пока у нас пауза и неожиданный Хеллоуин, попробуем-ка мы склонить к возвращению духов умерших.

Глава 29 Передача с того света

Гаспарян недоуменно поднял брови. Кстати, в этот момент Виктор заметил, что Гаспарян пьет кофе не из местного одноразового, а из своего дорожного. Такой потертый, алюминиевый, видать, из тех, что появились в Союзе вскоре после войны, – не иначе, у немцев переняли. Может быть, привычка, а может, человек пьет только из своего стакана.

– Что же это вы, Светлана Викторовна, в мистику ударились?

– Я вот о чем. Сейчас все идет по плану. До краха доллара, раз война его не спасла, еще несколько часов, поскольку все правительства будут стараться оттянуть конец до последнего. В Штатах погромщиков из неимущих слоев разогнала национальная гвардия, сейчас, днем, на улицы пошел протестовать против жирных котов Уолл-стрита разоряющийся средний класс, пытаются ставить палаточные городки, полиция по инерции набросилась на них, как на мародеров, есть жертвы, сотни арестованы, это вызвало новую бурю протеста. По поступающим данным, Клинтон в настоящий момент подавлен и деморализован, хотя Левински уже уговорили отказаться от обвинений, чтобы не раскачивать лодку. Тут уже никому не до Левински. Так вот, у нас есть время и момент, чтобы попытаться спровоцировать гипотетических Хранителей выйти на хроноагента.

– Почему вы считаете, что они должны выйти?

– Произошло два события, которое могут быть связаны с миссией. Во-первых, хроноагент вмешался в ход истории. Во-вторых, хроноагент узнал о новых средствах ведения войны. Это серьезные поводы для действий. Кстати, на Брянск полчаса назад обрушился необычно мощный снегопад. Валит деревья, повреждены линии связи и электропередач.

– Знаю. В Москве все на ушах, проверяют, не погодное ли это оружие. Черт, мне, наверное, уже на покой пора. Виктор Сергеевич! У вас в реальности был снегопад в начале октября? Ломал деревья, останавливалось движение, линии и прочее? Не припоминаете?

– Еще бы не помнить. Точно был, в девяностых. Просто ведьмина ночь какая-то. Я в этот день пешком на работу добирался, троллейбусы не ходили. Но дня точно не помню. Помню, желтые листья были, как сейчас.

– Так, вероятность фифти-фифти… Ладно, этим занимаются. Светлана Викторовна, как будете действовать?

– Я съезжу с товарищем Ереминым в комплекс на такси. Якобы за приемником – помните, что мы давали, чтобы голоса слушать. Таксистом поставьте нашего человека, и еще один пусть сядет на повороте на шоссе, как попутчик. По дороге будем смотреть, нет ли наблюдения, каких-то подозрительных событий.

– Рискованно, тем более в такую погоду… Но что-то мы с вами, товарищи, давно не рисковали, верно? – И Гаспарян вдруг весело и добродушно рассмеялся. – Разрешаю действовать. Да, а хроноагента-то спросили? Вдруг в отказники пойдет?

– Дайте хоть кофе допить! Конечно, съездим.

…Шагнув за двери проходной, Виктор ахнул. Он не узнал местности.

Фонари на дороге не горели. Прожектора на башенках охранного периметра были развернуты наружу, и их лучи упирались в медленно колышущуюся белую стену крупных, налитых водой хлопьев снега. Земля и проезд к институту были сплошь покрыты толстым, рыхлым одеялом, и рассеянный, тонущий в густом снеговом клейстере свет прожекторов подкрашивал ее в голубоватый свет. По обе стороны от дороги высились пухлые белые стены с черными и желтыми прожилками, то там, то тут слышался треск и тупые звуки падения: белый, казавшийся невесомым снег, облепляя листья, превращался в бетонные глыбы, ветви и толстые сучья ломались, обрушиваясь в налетевший внизу покров, а время от времени с оглушительным звуком ломались, словно лопаясь, и сами деревья. Виктор шагнул вперед и тут же услышал над головой шорох. Он отпрянул в сторону: рядом с ним сорвался с козырька над входом и глухо ударился о нарождающийся сугроб отяжелевший, мокрый сероватый ком.

«Е-мое, погода взбесилась! Как же мы поедем-то?»

Лобастое желтое такси, короткое и высокое, как лондонский кеб, с облепленной мелкими листьями четырехугольной зеленой башенкой на крыше, оставляя за собой две глубокие колеи в рыхлом одеяле и обогнув упавшую на дорогу пухлую копну, минуты назад еще бывшую желтовато-коричневой гривой осины, подрулило к проходной. Запищал линейный двигатель, и дверца салона такси отъехала назад, выбросив на тротуар холодную полосу галогенного света, и Семиверстова, шепнув: «Наш номер! Карета подана!» – потянула его за рукав вперед.

Машина внутри и впрямь чем-то смахивала на карету: широкий трехместный диван и одно сиденье впереди против хода движения с откидной сидушкой, как в кинотеатрах. Вместо багажника было много места на полу.

«А это в принципе удобнее, – отметил для себя Виктор. – Какого черта у нас так не сделали?»

Дверь поехала по пазам и захлопнулась; они мягко тронулись в ночь. В акустике на волнах эфирного прибоя закачался мягкий, неизвестный Виктору отечественный неосоул.

На повороте к ним подсел сухощавый молодой человек, чем-то похожий на нынешних амбициозных помощников боссов.

– Покрашин, Игнатий Иванович, – представился он Виктору, – Светлана Викторовна, как?

– Пока тихо.

Дорогой они молчали; Виктор тоже пялился в окно. Впрочем, они, скорее, не ехали, а осторожно прокрадывались по скользкому, словно намыленному шоссе, и свет их фар вырезал в полночной тьме два белых, бурлящих хлопьями снега конуса. Время от времени им попадались аварийные бригады: вспыхивали синие мигалки, люди в мокрых оранжевых жилетах пилили упавшие на полосы движения деревья, и длинные костлявые руки автовышек поднимали их, чтобы соединить оборванные сухожилия проводов.

– Тринадцать миллиметров уже выпало, – нарушил тревожное молчание Покрашин, – к рассвету обещали все двадцать.

– …Амба. Дальше танк нужен, – обернулся к ним шофер.

Они уже были в Старом Аэропорту и свернули в проезд, ведущий к «Парусу». Поперек проезда, как шлагбаум, в лучах фар виднелась наклоненная до земли молодая ель, чей ствол был согнут непогодой в тугой лук.

– Ладно, – решила Светлана, – тут уже недалеко. Пойдем втроем, вы, Игнатий Иванович, остаетесь внизу у подъезда. Визеры не работают. Черт, сэкономили на воздушке, надо будет все на подземный кабель переделывать.

С неба медленно опускалась снежная лавина. Треск сучьев и глухие удары падающих глыб были слышны и здесь.

Они перелезли через палисадник спортплощадки и пошли гуськом в обход дерева: впереди Семиверстова, за ней, стараясь попадать след в след, двигался Виктор, и замыкал цепочку Покрашин, все время озираясь по сторонам. Сзади светили фары такси.

«Ведьмин лес», – почему-то подумал Виктор. Позади раздался сухой громкий треск, похожий на выстрел; все трое моментально оглянулись и увидели, как в метрах пятнадцати от такси, к концу проезда, обрывая уже бездействующие провода фонарей, на дорогу рухнула осина.

– Отрезали.

Светлана достала зябнущими руками мобильник из сумочки:

– Говорит «Весна». Такси заблокировало у комплекса падающими деревьями. Пришлите машины, лучше три, с разных проездов. И машину разграждения. Идемте, не останавливаемся, – добавила она уже спутникам. – Держаться открытых мест, под деревья не лезть.

«Как там у Винни-Пуха – самое лучшее место для засад?» – мелькнуло в голове у Виктора.

– Виктор Сергеевич, – смотрите лучше под ноги, – заметила ему Светлана, когда он, споткнувшись, чуть на нее не свалился. – А вертеть головами будем мы, ладно?

Как ни странно, до «Паруса» они доплелись без приключений. На подветренных сторонах здания висели прилипшие комки снега, делая стены похожими на шкуру леопарда. Ну, конечно, если бывают снежные леопарды. Покрашина оставили в фойе. Виктор привычно направился к двери лифта, но Светлана его остановила:

– Еще свет отключат. Не будем искать приключений.

Риденко прохаживался в коридоре в тренировочном костюме. На руке его почему-то висело легкое стеганое полупальто из синтетики.

– А, сосед, – нарочито громко начал он, чтобы было слышно в кухонные форточки, – из командировки, что ли?

– Да, – ответил Виктор, – сейчас, знаете, в любой момент могут сорвать и отправить.

– Это точно… За цветочки ваши не волнуйтесь, я их тут поливаю. А сегодня бессонница замучила, так вот хожу, международные события пережевываю. Теперь Клинтона точно прищучат. Не оправдал доверия монополий.

Виктор в ответ молча кивнул и отпер дверь. Когда они вошли в прихожую и он хотел ее закрыть, Семиверстова остановила его движением руки: она поставила защелку на предохранитель и лишь чуть-чуть прикрыла полотно, так чтобы в коридор оставалась маленькая щель.

– Вроде все на месте, – облегченно вздохнула она, когда Виктор зажег свет в комнате, – приемник не забудьте, мы же за ним сюдапо легенде. А я еще со своими свяжусь.

Она открыла секретер. Виктор взял «Турист» в руки, повертел, для проверки щелкнул регулятором громкости.

– Не трогайте терминала, – прорезал тишину странный, неживой, искаженный компьютерными фильтрами голос, – не трогайте терминала, не трогайте терминала…

– Светлана! – закричал Виктор. Семиверстова стояла возле уже включенного монитора.

– Вам письмо… – растерянно произнесла она. На мониторе разворачивалось какое-то изображение, вроде открытки.

– Не трогайте терминала, – повторял мертвый голос из приемника, – не трогайте терминала, не трогайте терминала…

В комнату влетел Риденко и потянул Виктора за собой. Последнее, что успел заметить Виктор, – это Светлану, которая стояла у монитора и целилась в экран радиофотиком.

Они неслись вниз по лестнице, и топот их ног гулко отдавался на все этажи. Но вот запищал какой-то двухтональный гудок, и из динамиков, что торчали над каждой из дверей на лестничной клетке, донеслось:

– Граждане, пожарная тревога! Пожарная тревога! Просим всех срочно одеться, взять документы, деньги и ценности и, не создавая паники, выйти из здания. Не забудьте выключить свет, газовые и электроприборы, закрыть воду…

«Пожар? А взрыва не слышно было…»

В вестибюле за их спиной зашумели двери лифта: из них выскочила Семиверстова в распахнутом пальто и бросилась вдогонку.

– Стойте. Отдышитесь, – сказал Риденко, когда они оказались на дорожке. В комплексе светомузыкой вспыхивали и гасли окна.

– А что загорелось?

– Ничего. Сам терминал не могли заминировать: в комнате визер. Это на случай, если весь дом взорвать хотели.

– Успела, – выдохнула подбежавшая Семиверстова. – Все, с сегодняшнего дня перехожу на сапоги с низкими каблуками. Сфотографировала и передала. Письмо ликвидировалось отправляющим.

– А разве в электронной почте так можно? – спросил Виктор.

– Это специальная функция, для писем, которые положено уничтожать после ознакомления. Они еще и не кассируются… Быстро на северную сторону, машина туда подойдет. – Виктор заметил в ухе у Семиверстовой крохотный наушник.

Он втайне надеялся, что на этот раз уж точно пришлют супермашину, однако с северной стороны их ждал большой угловатый внедорожник, напоминавший «хаммер». Надо сказать, в такую погоду это было куда более разумно.

– Сюда! Скорее! – Из дверцы высунулся круглолицый водитель с короткой стрижкой, ну очень похожий на типичных российских владельцев крутых джипов. – Сейчас аварийки подъедут – не выедем!

– Я останусь! – крикнул Риденко. – За народом присмотрю, и чтобы в квартиру не влезли, пользуясь суматохой!

Виктор даже не успел крикнуть ему «до свидания», как его впихнули во внедорожник, взревел мотор, и они протаранили заснеженные кусты, освобождая дорогу пожарке. Их несколько раз тряхнуло; Светлана ухватила протянутую ей водителем трубку автомобильного телефона и быстро говорила с кем-то.

– Да. Да. Это точно? Да. Нет. Нет, исключено. По приемнику. Откуда? Ясно. Ясно. Сейчас на бульваре Информатики. Будем.

Ну что, – продолжила она, уже отняв трубку от телефона, – похоже, что радиопередача была блефом, чтобы дать возможность уничтожить письмо до того, как мы его прочтем. Конечно, наши специалисты обследуют комплекс, но процентов на девяносто никаких мин там нет. Потом, оказывается, пару часов назад неизвестный пытался взломать серверный шкаф домолинии в будке у комплекса под видом ремонтника. Нам, черти, не доложили, сочли за попытку кражи. Но самое интересное, что в неизвестном узнали того самого человека, который попал под машину на Советской.

Глава 30 Клинтон оттягивает свой конец

– Выходит, он жив? – спросил Виктор.

– Здесь и сейчас – возможно. Что не мешает ему погибнуть тогда.

– Думаете, может организовать нападение?

– Вряд ли. Настоящие шпионы-одиночки обычно действуют исподтишка.

– А на вокзале?

– Неужели вы до сих пор думаете, что он мог промахнуться? Я же вам тогда говорила, это информационное воздействие.

Джип, как слаломист, вилял по улице, на которой то с одной, то с другой стороны вспыхивали синие мигалки и сновали оранжевые жилеты. Как после бомбежки, подумал Виктор. Город вступил в войну со слепой стихией.

…– Ну вот и искатели приключений! – воскликнул Гаспарян, едва они появились на пороге двести двенадцатой. – Насчет воскресшего покойника мне уже доложили. А у нас тут тоже – материализация духов и раздача слонов.

– И что за дух?

– Поздравим себя: в результате двадцатилетнего хода операции произошло сошествие на землю духа Сталина.

– Ничего не понимаю. – Светлана села за свой столик, одернула платье и поправила мокрые от налетевшего снега волосы, взглянув в защитный экран, как в зеркало: – Боже, какой у меня вид! Андроник Михайлович, что вы имели в виду?

– Так вы тут опоздали к началу. Билли по CNN такую мощную речугу толкает…

В самом деле, на экране был Клинтон на трибуне, на фоне американского флага. «И впрямь барашек», – мелькнуло в голове у Виктора. Вид у любовника-неудачника был такой, словно у него на лице посидели. Под глазами набухли огромные мешки, верхние веки вспухли, нос повис, как огромная слива, и нижняя губа как-то криво отвисла по диагонали влево, постоянно обнажая нижние зубы. Однако его резкий, скрипучий голос звучал как-то особенно жестко и энергично.

Гаспарян прибавил звук со своего места. Шел синхронный перевод.

– …Сегодня мы вновь говорим об угрозе демократии. Нет, на этот раз она исходит не со стороны коммунистических режимов. Различные группы в нашей стране, пользуясь демократией, начали борьбу за такие права и привилегии, на которые раньше никогда не претендовали, и эти эксцессы демократии являются вызовом существующей системе правления. Источник угрозы – внутренняя динамика самой демократии в высокообразованном, мобильном обществе, характеризующемся высокой степенью политического участия. Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге, опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти…

«Что он несет? – подумал Виктор. – Для кого это?.. Стоп. Да он же говорит так же, как Муссолини в «Доктрине фашизма», только другими словами! «Фашизм… утверждает, что неравенство неизбежно, благотворно и благодетельно для людей, которые не могут быть уравнены механическим и внешним фактом, каковым является всеобщее голосование». Только Муссолини рубил с плеча, а этот – с оговорочками: «во многих случаях», «могут перевешивать»… Смысл-то один: народ до власти рылом не вышел, вот те, у кого превосходство в ранге, положении, бабле – да, вот они – не твари дрожащие, они право имеют. Могут перевешать, а могут и не перевешать…»

– Ну и как вам нравится? – хмыкнул Гаспарян.

– Если я правильно понял, он хочет демократию принудить к сожительству? Как Монику?

– Долго ли умеючи! Правда, демократия дама почтенная, но тут уж как у канатоходцев – главное, вниз не глядеть… Короче: предлагается восстановление контроля над банками, как при Рузвельте, а через систему кредита – и над другим бизнесом. Создается совет губернаторов, якобы орган консультативный, но на самом деле – координировать силовиков для борьбы с массовыми акциями протеста. То есть не допустить, как у вас, майданной демократии. Ну и принятие «Национального акта», который резко расширяет права правительства на сбор информации о частных лицах и бизнесе. Причем собирать могут не только по вопросам госбезопасности, а вообще на лиц, которые могут умышленно или по халатности нанести значительный ущерб.

– Вредителей, что ли, сажать будут?

– Именно. Предусмотрено превентивное заключение по внесудебным решениям.

– И как же это все через конгресс протащат? Конституцию у них пока никто не отменял.

– Для давления на конгрессменов после выступления будет устроен телефонный и интернет-опрос.

– И что, американцы проголосуют? Это же бред какой-то.

– Похоже, это ход конем. Клинтон предложил сталинизм, сейчас американский народ красиво от него откажется, и Билли скажет: my fellow Americans^[48], вы сами сделали этот выбор, я исполняю вашу волю и будем затягивать пояса и отказываться от социальной сферы. Это плата за демократию. Тоже шанс для Штатов вырулить.

– Хочу кофе, – призналась Светлана, – а то промерзла, сыро, и с этими покойниками дрожь пробирает. Я сама заварю.

Она прошла за креслом Виктора, случайно, а может, и не совсем случайно коснувшись своими тонкими пальцами его плеча. Он обернулся направо, наблюдая, как Светлана грациозно управляется с кофематом; теплый пуловер сегодня как-то по-особенному соблазнительно обтягивал ее бюст, а ямочки на подколенках, затянутые в шоколадную лайкру, дышали затаенной слабостью. А может, ему так показалось. В конце концов, почему бы после мировых катаклизмов просто не посмотреть на красивую женщину.

По CNN тем временем пошли комментарии и мнения людей из толпы на улицах. Инициативу Клинтона однозначно не поддерживали. «Демократия», «ценность», «нельзя отказываться» и все такое прочее. Короче, массовая обработка общественного мнения. Разве что мультиков не успели наготовить.

– Ну вот, – с удовольствием потер руки Гаспарян, – распад глобального мира произойдет в назначенное время. Клинтону нужна только реакция масс, как и Руцкому. Массы диктуют волю власти, а массам такое всегда приятно. Сейчас начнут передавать данные.

Внизу кадра появились быстро сменяющиеся цифры; Виктору показалось, что это чем-то похоже на СМС-голосование в телешоу. Впрочем, это и было телешоу.

– Ваш кофе, Виктор Сергеевич.

– Большое вам спасибо. Принять его из ваших заботливых рук особенно приятно.

– Что-то вы решили на меня психологически влиять. – Ее большой, но чувственный рот растянулся в загадочной улыбке. – К чему бы это… Ой, смотрите! Смотрите!

Ее глаза, широко раскрытые от удивления, устремились на экран. Виктор обернулся влево.

Количество голосов ЗА, что было в первые минуты опроса ничтожно мало, догнало количество ПРОТИВ; обе величины продолжали свой бег, поочередно вырываясь одна вперед другой и опять выравниваясь нос к носу.

– Вот вы сейчас видите случайное событие, – пояснил диктор, – видимо, было протестное голосование крупной социальной группы…

Цифра ЗА подпрыгнула вверх и пошла на отрыв, спокойно, уверенно; через пару минут разрыв уже был в разы.

Второй стаканчик в руках Светланы наклонился, и кофе чуть не пролился на стол; Виктор вовремя подхватил пластмассовую посудинку и переставил на ее рабочее место.

– Виктор Сергеевич, – несколько ошеломленно спросил Момышев, – вы как-то связаны с этим? С результатом?

– Это как это? Я думал – это вы делаете!

– Это не мы делаем, – каким-то сухим тоном произнес Гаспарян. – У нас в планах было обрушить доллар и… Ну вы же знаете, вы же начали работать в программе строительства постглобального мира.

Цифра ЗА продолжала убегать; судя по общему числу волеизъявившихся, исход опроса был предрешен. Телеведущие растерянно обменивались мнениями. Виктор понял, что перед его глазами вершится очередная развилка истории.

– Да, коллеги, похоже, мы переоценили роль стереотипов мышления и массовидного поведения. – вздохнул Гаспарян.

– До этого модель Виленкина не подводила, – возразила Светлана.

– Там есть одно допущение: субъект сохраняет доверие к власти. А оно сейчас рушится вместе с долларом, и мы, кстати, нашими катастрофами этому здорово помогли. А это уже другая модель.

– Как вы ее себе представляете, Андроник Михайлович?

– Ну, вот вообразите себя американцем при валютном крахе. Вы теряете работу, потому что потребление резко упало и фирма сокращает персонал. Вас выселяют из жилья, потому что нечем платить за ипотеку. Вам не оказывают медпомощь, потому что страховые общества лопнули. Вас не защитит полиция, потому что ей не платят и она бастует, как и пожарные. Ваши гражданские права не защитят, потому что бюджет пуст и нечем платить юристам. Армии тоже не платят, не на что покупать горючее, нет электро – и водоснабжения военных баз. Пенсионные накопления обесценились. В этот момент вам нужна только стабильность и ничего, кроме стабильности.

– Но это же уничтожение всей американской системы. Не спасение, а уничтожение, – возразил Виктор.

– Ну, это в принципе логично, – позевывая, протянул Момышев, приподнявшись в своем кресле. – Ведь, если честно признаться, и наша операция «Ответ», никогда не была попыткой спасти СССР и советскую систему. Возможно, где-то там, в начале… Но как врубились в проблемы, все начали создавать новую систему! Которая поможет выжить в новом веке! Хотели реализовать все, что назрело, что уже подсказывала жизнь, и чему он, старый СССР, мешал расти. Товарищи, мы с вами, своими руками, уничтожили СССР! Уничтожили КПСС – вы посмотрите, это совсем не то, что тогда называли КПСС! Уничтожили принципы планирования и управления экономикой, уничтожили само промышленное общество, ради которого сделали революцию и создавали СССР. Уничтожили коммунистическую идеологию, какую все знали. И ничего! Все довольны, или почти все. Потому что удобно жить и привычно. Почему мы должны думать, что американцы сами не уничтожат свою демократию, чтобы построить то, что им даст шанс выжить и бороться с нами? Дух Сталина вернулся на Землю, но он вернулся в Америку, извините за метафору. Сталин жив, он там, в другом полушарии. Может быть, мы будет теперь самыми большими демократами, у нас такие условия созрели. Давайте еще по кофе. А то в сон клонит.

– Но тогда я ничего не понимаю, даже с вашим чудесным кофе. – Виктор провел по лбу ладонью. – Почему для реализации этого плана – в смысле нашего плана – генсеком поставили Романова? Ну да, он за науку, промышленность, но в социальном отношении – человек старой закалки, консерватор, добросовестный исполнитель решений ЦК. Рано или поздно он же должен начать тормозить, мешать, ну, в конце концов, все эти новые понимания коммунизма – они же неочевидны? Или это другой, альтернативный Романов?

– Четверть века гласности – и вы там ничего не знаете? – хмыкнул Гаспарян.

– А что мы должны знать?

– Так Романов и есть автор программы перестройки.

– Романов? Сталинист?

– Да. Он еще с шестидесятых над ней работал. Высказывал при Брежневе идею перехода от отраслевого планирования к крупным конкурирующим госкорпорациям, правда, завуалированно, в виде НПО – время такое было. А дальше идет, как у вас говорят, развилка. У нас эта программа попала в группу разработки операции «Ответ», и это повлияло на выбор генсека. У вас… Ну, можно предполагать, что Романов что-то писал или показывал Черненко, но Политбюро сыграло в пользу Горбачева. Скорее всего, Горбачев хотел получить эту программу у Романова, но тот отказался, а возможно, и уничтожил ее. Мотив понятен – ну, не хотел человек, чтобы его идею присваивали. А Горбачев уже начал раскручивать лозунг коренной перестройки и ускорения научно-технического прогресса, насколько я понимаю, на той информации, которая была передана Черненко. После отказа Романова сняли, а Горбачев без программы подвис – такого знания промышленности нет, – начал лавировать, пробовал собирать ученых, чтобы с нуля писали, но время потеряно, да и надо же всю эту индустриальную кухню знать, чтобы задачу поставить! В общем, Михаил Сергеевич экономику ломать взялся и завалил. Ему надо было или ничего не трогать, или отдать специалисту, но…

– Так что же получается, наша реальность – просто ошибка истории? Без всяких попаданцев этих, хроноагентов, Союз должен был по законам истории выжить? И вот, развиваться дальше?

– Ну, это смотря что считать законом истории, – заметил Момышев. – У вас там закон истории – что один умеет из кресла управлять, а другой умеет это кресло занимать, и он-то последний в этом кресле и оказывается. А остальное, извините, последствия…

– Ладно, бог с ним, с Союзом нашим, все равно его нет… А здесь-то чего, опять холодная война?

– Может, холодная, может, нет, – Гаспарян пожал плечами. – У Штатов теперь основной враг – кризис. А это дает почву для переговоров, как вместе с СССР безопаснее разрядить эту замороженную финансовую пирамиду. Соответственно есть предмет торга.

– Лучше спросите, что с вами будет, – улыбнулась Светлана.

– Ну, пока вы плохого не обещали?

– У меня для вас сюрприз. Не знаю, хороший или плохой.

– У нас песня была «Сюрприз, сюрприз, да здравствует сюрприз». Меня что, в Штаты решили послать?

– Нет. Но завтра, возможно, вы вернетесь в свое время.

Глава 31 Песенка на память

В первые мгновения Виктор даже не понял, всерьез это сказала Семиверстова или шутит.

– Опять как в прошлый раз? – спросил он.

– Похоже, нет. Догадываетесь, что было в письме?

– Открытка с местом и временем перехода?

– Именно. Как мне сейчас сообщили по сети, направлена она из Свердловска, с консоли домового сервера, там был взлом шкафа оборудования, но ничего не украли. Отсюда наиболее вероятная версия действий хроноагента-3 следующая. Хроноагент-3 прибыл, скорее всего, раньше вас, решил, что вы недостаточно быстро активизируетесь, и решил ускорить события. Скорее всего, он не знал, что Лацман и Мозинцев работали на ЦРУ, и не совсем понял, что происходит, в момент вашего задержания на вокзале. Дальше его перебрасывают во время после кризиса, где он оставляет вам электронное письмо, согласно заданию, приезжает в Брянск и здесь узнает, что ход истории пошел не так, как было запланировано. Он пытается уничтожить письмо, взломав будку у комплекса, поставив отвлекающий передатчик с записью, но ему помешали. Тогда его вновь отправляют во время перед кризисом, где он попадает под грузовик с новой открыткой. Таким образом, получается проявление хроноклазма, которое и исключает петлю времени.

– То есть он должен был мне тогда передать открытку с точкой перехода?

– Может, передать, может, ликвидировать и самому смотать через эту точку… Мы это вряд ли теперь узнаем. Как и то, была ли сознательно отключена точка перехода, или это тоже хроноклазм.

– Короче, сам черт ногу сломит, – вздохнул Виктор. – До заброски в наше время я здесь сидеть буду?

– Я думаю, вы сможете вечером поехать домой. Отдохнете, выспитесь.

– Не спешите, Светлана Викторовна, – возразил Гаспарян, – эта версия не единственная. Например, нашего хроноагента могли предупредить, что в эту точку перехода лезть опасно.

– Но они же могут ее отключать. И потом, есть решение отправить хроноагента обратно при первой возможности. Подписал президент СССР Романов.

– А Руцкой его не отменит? – осведомился Виктор. Перспектива оказаться под машиной его тоже не очень соблазняла. Как и возможность сделать сон про попадание в одна тысяча девятьсот сорок первый год вещим.

– Руцкой утром сложит с себя полномочия, – ответила Светлана, – в связи с возвращением товарища Романова к трудовой деятельности.

– Да, оставили ему в наследство вопрос с болгарами…

– Не особо-то и вопрос. Сейчас у Болгарии куча долгов, кредиты ей давать некому, им нужен наш рынок сбыта болгарконсервов и советские вложения в туризм.

…На экране Клинтон под фотовспышки принимал поздравления. Лицо у него все так же было похоже на подушку после бурной ночи, но теперь на нем отражалась еще и растерянность.

«Бедняга, – подумал Виктор, – из тебя диктатор, как из садового хрена пистолет»…

…– Да, я в моторе, на работу еду. У тебя как там?

– Нормально. Знаешь, Верусь, сегодня вечером уже домой отпустят.

– Отлично. Только знаешь, я вот хотела сказать…

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось, просто я переписывалась по сети с одним человеком, он в Ярославле живет, директор небольшой фабрики… Короче, он на ноябрьские приезжает свататься.

– Поздравляю! Вот видишь, как все хорошо!

– Ты серьезно? Не обиделся?

– Понимаешь, я как раз хотел сказать, что я скоро уезжаю. И надолго.

– Навсегда?

– Не знаю. Никогда не говори «навсегда». Но я рад за тебя.

– И я за тебя. Если будет возможность, пиши! Береги себя!

Попрощавшись, Виктор задвинул антенну, сунул телефон за пазуху и прошелся туда-сюда по коридору. «Все нормально, – думал он, – все нормально. Все счастливы. Неужели я в самом деле завтра вечером буду дома? Конечно, вечером, ведь должны выбросить в то же время и место. А если… если это уже другое задание?»

Из двести двенадцатой, потягиваясь, вышел Гаспарян.

– Конгресс одобрит, судя по дебатам. А нам придется все начинать сначала.

– Если передумали меня отпускать – пожалуйста, скажите сразу. Я пойму. А то ходить вокруг да около…

– Надо бы, конечно. Но есть политическое решение. – И Гаспарян указал пальцем на потолок. – А вообще не знаю, как вы сможете теперь жить в своей РФ. Нашу систему, конечно, нельзя назвать полностью свободной – пока нельзя, – но она хотя бы гуманна! Она существует с молчаливого согласия большинства! А у вас с капитализмом большинство людей не согласно, но ничего сделать не может, потому что все живут под угрозой лишения средств к существованию. Он-то и не разваливается потому, что держится на угрозах, а не на соглашениях.

– Ну, у нас есть и свои плюсы. Например, войны нет.

– Не скажите.

– Это в смысле что? – встревоженно переспросил Виктор.

– Это в прямом смысле. Видите ли, политтехнологии – они как наркотик. Каждый раз требуется все большая доза. И если вовремя не остановиться, то в один прекрасный день ваше население скажет вашим депутатам: «Знаете, а мы вас не выбирали. Вы обманом и угрозами заставили за вас голосовать, но мы вас не выбирали. Вы – самозванцы». И тогда у США появится возможность свергнуть российскую власть, как самозваную. Вот это в будущем вашей РФ лично меня больше всего беспокоит.

– Ну почему вы считаете нашу реальность… нас такими… такими лузерами? У вас-то смогли остановиться? Да, с попаданцем, но ведь какую дубовую систему сломали! Целый слой, у которого власть, целый класс, как у этих, простите за каламбур, классиков! С какой стати у нас не повернут? Вон в начале девяностых вообще на грани распада были.

– В начале девяностых у вас был просто революционный хаос. А теперь… Теперь, то есть у вас там, в будущем, правящий класс рвется в пустое прошлое, которое уже пожирают лангольеры. Помните эту повесть Кинга?

– Кино смотрел. Ужастик.

– Ваши олигархи опоздали к пирушке глобализации и не хотят этого понять. Они рвутся в реальность, которая уже поражена грибком кризиса, которая подгнила и грозит рухнуть. А они этого понять не хотят, они сами рвутся и народ насильно впихивают, страхом, обманом, чем угодно, в эту дыру времени. Только у Кинга лангольеры забирали глупых и ленивых, а в жизни лангольеры кризиса будут кушать и правового и виноватого.

– Короче, – вздохнул Виктор, – что нас ждет в худшем случае? С оккупацией или без? Вот для меня, человека простого, не столичного?

– Ну, если отбросить детали и частности… Европа упадет в пятидесятые, Россия – в тридцатые. Вы, кроме Ай-Ти, какие-нибудь профессии знаете? На пенсии или пособия, кстати, рассчитывать не стоит. Откуда они возьмутся, если денег не будет?

– Я был и в тридцатых и в пятидесятых. Только вот попаданцев будет много.

– Ну, тогда не так страшно. Разве что если совсем к началу века вылетите. Тогда будет больше цениться просто физическая сила. Хотя… Лично я там не был и гадать не буду. И вообще я вам, пожалуй, наговорил лишнего перед отъездом.

…Запах тающего снега стоял в воздухе. Весь день город приводил себя в порядок – сгребал снег, пилил упавшие деревья и сломанные сучья, убирал рухнувшие фонарные столбы и соединял порванные провода. Весь день, и ночь, и новое утро.

Потрепанный сквер Сталинских соколов ждал Виктора. Сияло солнце, и под его лучами снег таял, срывался с желтых листьев, освобождая березы и ели от непосильного бремени, оседал потемневшей губкой на полосах газонов и, обращаясь в воду, говорливыми струями исчезал в решетчатых люках, словно хотел исполнить свою последнюю песню.

За деревьями, чертыхаясь и размешивая грязь и снеговой кисель, ставили аппаратуру. На этот раз переход Виктора был легендирован под киносъемки, и со стороны Самолета по рельсам ездила камера. Все то же табло висело на стеле.

Гаспарян, в кепке и кожаном плаще, с матюгальником в руке, давал последние наставления:

– Не волнуйтесь. В прошлый раз вы нормально, четко шли. Так же и держитесь. Тропинцев! Тропинцева сюда!

– Все нормально будет, – шепнула ему Светлана.

– Светлана Викторовна, – шепнул ей в ответ Виктор, – а с Вероникой это задание было или как?

– Нет. Просто незамужняя подруга – это некоторый риск для семьи… В общем, вы понимаете.

– Время! – воскликнул Гаспарян. – Реквизит сюда!

С Виктора сняли куртку, накинули плащ и дали в руки пакеты.

– Свет!

– Хлопушка!

– «Человек из Гондураса», кадр девятнадцать, дубль один!

Виктор внезапно почувствовал, что мир, который он покидает, этот сильный, и вместе с тем такой беззащитный перед глобальными катаклизмами мир, уже успел стать для него почти родным, и словно какой-то нерастаявший комок помимо воли подкатил к его горлу.

А из динамиков над тающим снегом летел звонкий, чудесный голос певицы:

Это была та самая песенка, которую он случайно услышал на аллее у «Паруса». Виктор вдруг обрадовался, что здесь, в этой реальности, ее не заглушили военные марши и песни гнева, что она существует, она пробилась, как солнце сквозь вчерашние снеговые облака. «А может… может, они просто дарят ее мне на память?»

«Мне б только знать, что пройду не бесследно…»

Виктор шагал в неизвестность. Он не знал, очутится ли через несколько секунд на стоянке перед гипермаркетом – или провалится куда-то еще, будет жив или нет, но он чувствовал, что его путь – единственная дорога к дому. И еще он внезапно почувствовал, что здесь, в этой реальности, был по-настоящему счастлив; повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, он переложил пакеты в левую руку и, не сбавляя шага, обернулся и помахал остающимся.

А над сквером все звенел и звенел озорной серебряный голос:

Олег Измеров РЕВИЗОР ИМПЕРИИ

Часть первая Загадочный пассажир

Да, судя по рассказам, закинуть может в очень большую необычность. И вроде все так и в тоже время — что-то по-другому. И в собственную квартиру не попадешь, хоть она и есть. Тупо не подходят ключи. В общем, все не так просто, как можно представить. И фиг знает, что с собой таскать, все не предусмотришь.

С интернет-форума исследователей параллельных миров и переходов между ними

Глава 1 День водолаза

«Костя, системник, ИБП»

Виктор Сергеевич Еремин повертел в руках шариковую ручку, и с легким сердцем зачеркнул надпись на листке перекидного календаря.

Вот он, системник, кулер крутится, система грузится. Ох уж эти блоки питания! Вздуется электролит за червонец, и серую железную коробку за тыщу рублей можно выкидывать. Чинить ни одна фирма не берется. Кроме них. Неофициально. Потому что никто не знает, сколько этот И Бэ Пэ прокрутится после перепайки. Зато недорого. Клиенты находятся: фирмы оптимизируют, люди экономят, и на этом можно заработать.

— Ну что, Сергеич? Завелась?

Это Дольских, невысокий, слегка сутулый мужик предпенсионного возраста, давний коллега еще по заводу. Его неизменный толстый серый свитер, волосы с проседью в тон свитеру и большие старомодные очки в пластмассовой оправе, можно уже было считать неофициальной визиткой фирмы.

— Куда денется?

— А мой сдох. Облом. Донор на детали. С клиента только за то, что новый подберу и поставлю…

Все надписи на листке зачеркнуты: на всякий случай Виктор еще раз бросил взгляд. Пятое мая, вторник. Международный день борьбы за права инвалидов. Международный день акушерки. День шифровальщика. День водолаза.

Говорят, что к лету их фирму филиализируют москвичи, и тогда финансовое положение подровняется. Хорошего от этого никто не ждет. Москвичи еще те жлобы.

После работы он прошелся пешком до «М-Видео», где, пройдя мимо охранника в большой, заставленный товарами зал, он посмотрел кофейник. Дорого. Надо будет заглянуть «под мост» на Болховской, может, там дешевле. Деньги никогда не вредно экономить, сколько бы их ни было.

В переходе к хлебозаводу, напротив Полтинника, играл самопальный оркестрик, в расчете, что кто-нибудь с лишними бабками пробашляет от простоты души. Виктор со спокойной совестью произнес «Не заказывали!» чувачку с протянутой кепкой, и вышел по лестнице к остановке. К павильону, где за толстыми стеклами выгорали на весеннем солнце обертки шоколадок и пузатых пивных бутылок, подкатывала «десятка». В Бежицу.

На крайнем сиденье справа девчонка выходила у «Зари»; Виктор занял освободившееся место, и стал смотреть на город с той тихой, умиротворяющей радостью, какая бывает у человека в начале весны, когда деревья подергиваются легким зеленым дымком распустившихся почек, и после дождя по улицам растекается запах свежей липы.

На сероватой стелле все так же рвался в небо истребитель, за ним, за узкой полосой елей, лежала автостоянка и плоская коробка гипермаркета из бетона и стекла. Виктор смотрел на это место каждый раз, когда проезжал мимо. Именно здесь, прошлой осенью, с ним последний раз случилось это.

Он тогда очутился в прошлом. Недалеком, всего лет на десять назад, все в том же городе Брянске, но в сохранившемся СССР, в другом мире, со своими проблемами, которые кому-то покажутся сложнее, кому-то легче, чем в этом мире, но — другими.

Тогда ему казалось, что он в двух шагах от разгадки этого странного явления. Путешествие во времени случалось с ним уже третий раз, и он уже был почти уверен, что вот-вот перед ним явится кто-то или что-то в скафандре и скажет на чистом русском языке: «Здравствуйте, мы представители высшей цивилизации, мы выбирали вас для помощи вашему многострадальному миру».

Ничего так и не произошло. Он вернулся на ту же автостоянку перед гипермаркетом, в тот же день и час и спокойно отправился домой. Женщина, которая до этого звонила ему и предлагала компенсацию за якобы произведенные над ним психологические опыты, больше не встречалась. И это точно были не психологические опыты. Домой он пришел с пакетами продуктов, которые производились в СССР — другом СССР, девяносто восьмого года, — а царапина на руке зажила. Нормальные продукты, домашние тоже заметили, что они другие, значит, это не глюк. И тот мужик, Ринер, который ему звонил, и с которым Виктор вроде как бы встретился в гипермаркете, но не помнил этого, тоже, скорее всего, не глюк. Только он тоже исчез. Через пару дней по возвращении Виктор вспомнил, что у него на мобильнике остался телефон Ринера; но когда он попробовал позвонить, то услышал в трубке холодный женский голос: «Номер не существует». Через инет на Ринера выйти не удалось. Концы были обрублены.

Пытаясь хоть за что-то зацепиться, он выдумал себе теорию. Все три перехода в прошлое были на срок, кратный десяти годам. Все три перехода были в год, оканчивающийся на цифру восемь. Через квартал эта закономерность должна была нарушиться. Когда по телевизору ему пожелали мира, любви, и исполнения желаний, а часы на Спасской начали бить двенадцать, он с облегчением вздохнул, и приблизил к губам бокал полусухого игристого вина, воплощения торжества и радости, которое все так же называлось советским шампанским. И действительно, уже более полугода ничто не напоминало Виктору о его странных прошлогодних приключениях.

«Кстати, надо вырваться к часовщику на XX Съезда…» — подумал он. В конце прошлой недели сломался браслет на том самом «Ориенте», источнике стартового капитала во второй реальности. Поход по известным часовым мастерским и салонам окончился ничем; везде сочувственно объясняли, что брэнд выпущен пять лет назад, запчастей не поставляют, а дизайнеры от большого ума опять поменяли размер корпуса, так что от новых ни один браслет не подойдет. Оставалась только палатка у «Хозяина», но попасть туда во время работы и не в выходные пока не удавалось. Недолго думая, Виктор зашел на ориентовский сайт и изложил вопрос на инглиш. Ответ не заставил долго ждать. Фирма благодарила Виктора, за то, что он так долго пользовался ее продукцией и сообщала, что, как ни прискорбно, но вся мощь глобальной экономики и высокие японские технологии бессильны решить проблему сломанного звена. Виктор вспомнил «Командирские», в которых за двадцать лет службы облез только хром с латунного корпуса, мысленно нехорошо выругался и стал искать временный выход. Швейцарские, подарок штабс-ротмистра из третьей реальности, он носить не решался — а вы бы стали таскать при себе артефакты из других реальностей? — и приберегал их, как антиквариат на черный день. В конце концов он вытащил из буфета карманную «Молнию». Когда-то такие девайсы снова входили в моду, и он по молодости ухватил один за семнадцать рублей; мода прошла и круглые хромированные, чуть потертые джинсовой тканью часы, казалось, нашли вечное успокоение в коробочке рядом с запасными безопасками «Спорт» и значками «Ударник пятилетки». Теперь один из забытых вещдоков советского времени был извлечен на свет, востребован, и, как оказалось, прекрасно работал. Виктор еще не знал, насколько эта бытовая мелочь окажется для него важной… но не будем забегать вперед.

Обычно, когда он ехал на «десятке» в Бежицу, то выходил на Пролетарском сквере и шел к Орловской, без пересадки. На этот раз, задумавшись, он проскочил до Бани, махнул на все и решил ехать до конечной, до кольца у Рынка, а там сесть на «девятку». За окнами поплыли высокие старые деревья Пушкинского парка и здание бывшей вечерней школы в стиле сталинского ампира упиралось в весеннее небо с голубыми облачками.

Троллейбус стал напротив входа в магазин Тимашковых, зашипев дверьми. Виктор прошел немного назад и стал возле светофора, глядя на то, как горячие машины, отфыркиваясь горелым бензином, ползут через перекресток.

«А вот где-то тут рядом я стоял в первом попадании», вспомнил он, «и глядел на трамвайные рельсы. А табличка „улица Ленина“ исчезла вместе со старой конторой».

Виктор спокойно дождался зеленого и, смотря под ноги, чтобы не споткнуться на выщербине асфальта, вместе с другими пешеходами зашагал по «зебре» в сторону «Селены», магазина на первом этаже общаги БМЗ, пожалуй, тоже бывшей — здание было доверху набито мелкими магазинчиками и заведениями, осевшими напротив базара. Бойкое место. Все равно на заводах сейчас народу меньше работает, чем на базаре стоит.

Где-то на середине проезжей части громко зазвонил мобильник. Мобильники имеют очень неприятное свойство звонить в самый неудобный момент в самом неудобном месте. Да и вызов ничего хорошего не предвещал: этот рингтон со звоном колоколов он сам вчера вечером скачал и поставил на рабочий номер. Ставить вопль «Хозяин, не смей брать трубку, они хотят вызвать нас на работу!» давно уже было не оригинальным.

«Черт! Что у них там стряслось? Неужели сейчас обратно переться придется?» — подумал Виктор.

И еще через секунду:

«Стоп. Я же забыл трубу дома!»

— Куда прешь, мать твою! Слепондыря! — рявкнул слева чей-то хриплый голос сквозь внезапный визг тормозов.

«Блин, че за борзость-то???»

Виктор поднял глаза и глянул вправо, чтобы удостовериться, что зеленый сигнал для пешеходов еще горит, и остолбенел.

Светофор исчез.

Общага тоже.

Вместо этого прямо перед Виктором за деревянной оградой высились сосны, а меж ними на голубом своде неба виднелся знакомый шатер церкви Петра и Павла.

Глава 2 Село особого значения

Обернувшись влево, Виктор был удивлен еще больше.

Перед ним сверкал черным лаком грузовичок, с красным кузовом из редких досок, размером, ну, где-то примерно, как у советского «уазика», маленьким, словно игрушечным, капотом над мотором, издававшим ворчащие звуки, и эти две важные части машины разделяла большая, черная, квадратная, похожая на паровозную будку, кабина. Спицы у грузовика тоже были деревянные и выкрашены в красный цвет, а сзади был еще и прицепчик, размером примерно с те, что у нас покупают для легковушек. В кузове и прицепе рядами стояли желтые, чуть потемневшие от времени пивные бочки. Из двери наполовину высовывался мордатый водитель в красной рубахе, синих в полоску штанах, сапогах и картузе со свирепым лицом, который, впрочем, тут же сменил гнев на милость.

— Не зашиб? Как так можно? Машина, она ведь не кобыла, она ж сама не станет! Это глядеть надо!

«Да это же грузовой вариант знаменитого Форда-Т!» — догадался Виктор. «До знаменитой у нас полуторки. Когда ж ее выпускали? В СССР — нет, сначала АМО выпускали, она не фордовская, а в Штатах… ну, видать, где-то в двадцатых или раньше. Опять какой-то попаданец историю изгадил. Хотя нет, такси „Рено“ же покупали, могли и эту. А, кстати, она ж леворульная и едет по левой стороне. Это когда у нас поменяли?»

Попутно он заметил, что дорога была мощена брусчаткой, но это мало о чем говорило. Да и из ситуации надо было выпутываться.

— Извините, — сказал он. — Понимаете, первый раз в вашем городе, и вот, засмотрелся.

— Приезжий? Засмотрелись? — заорал водила. — Так у нас есть на что! Вы тут не первый в наше село приезжаете, а говорите, что город! Да у нас вообще тут скоро Америка будет! Все лектрицкое! И свет лекрицкий, и машины на заводе лектрицкие, и трамвай лектрицкий, и печка в хате лектрицкая, и телефон на улице будет! У нас — революция!

«Двадцать восьмой. Первая пятилетка. Сталин жив».

— Тпр-р-руу! — раздался из-за грузовика надтреснутый фальцет. — Че стал посеред? Заглохла железка, что ль?

— Да не заглохла, — ответил водила, — тут приезжий на нашу Бежицу засмотрелся!

— А-а, милое дело! Мы, могеть быть, столицей заводской в мире будем. Новую жизнь зачинаем, едрен-матрен!

Виктор почувствовал, что через пару секунд он станет центром всеобщего внимания. А этого не хотелось. К приезжим тут вроде хорошо относятся. Но это к своим приезжим, а не к попаданцам.

— Спасибо! — ответил он водиле. — Извините еще раз! Пошел с вашим прекрасным городом знакомиться! Всего доброго!

И он перешел на тротуар. Точнее, перелез через перила из жердочек на серый, вытертый ногами дощатый настил, из-под которого торчали куски тонких бревнышек. Переход здесь был дальше метров на тридцать.

— И вам доброго здоровья! — донеслось в ответ. — Вы, небось, человек образованный, лектрицтво нам поможете провести! А то ведь без его и мотор не движет, и фары не горят!

Грузовик зафырчал. Виктор заметил, что на кузове брусковым шрифтом под трафарет была выведена надпись «Пиво В.П. Гроховскаго».

«Нэп».

Теперь можно было спокойно осмотреться по сторонам. Бросилось в глаза то, что, помимо общежития, исчез и желтый двухэтажный жилой дом, построенный в ранние годы советской власти. Был просто кусок леса, огороженный палисадником. Кооперативные домики в шотландском стиле за церковью, построенные в двадцатых, исчезли, зато два особнячка, то ли купеческих, то ли инженеров, утратили свой бело-желтый окрас; их фасады цвета вишни сорта «Шпанка» с белым были увиты плющом на итальянский манер, выступая из глубины палисадников. Сама улица III Интернационала была в этой реальности мощена булыжником, как и Ульянова, хотя в сторону Молодежной ни рынка, ни хлебозавода не виднелось. С правой стороны по улице выстроился не обнаруженный Виктором ни в одной из исторических книг о Бежице стройный серый ряд новеньких двухэтажных деревянных домиков, фасады которых были покрыты дранкой и оштукатурены; что-то подобное в Брянске строили после войны по улице Советской, выше стадиона и пожарного депо. По Ульянова в сторону Молодежной удалялись ряды новеньких изб, большей частью тоже типовых, с фасадами в три окна, крашеных в коричневый цвет и крытых тесом; все это создавало впечатление какой-то декорации. По направлению к Болве, за палисадником, среди недавно посаженных деревец, словно большие бурые кошки на диване, возлежали кирпичные железнодорожные казармы с зелеными крышами из кровельного железа, подкопченного паровозным дымом. На месте исчезнувшеготоргового дома Тимашковых, венчая небольшую площадь, стояло знакомое по старым фотографиям зеленое деревянное здание станции. Жестяные указатели, висевшие на углу ограды церкви, провозглашали, что Ульянова к заводу — это Вокзальная, а III Интернационала — Церковная.

И еще этого беглого взгляда вокруг оказалось достаточно, чтобы понять, что сегодня особенный день. Была Пасха. Ну в какой еще день народ будет во множестве бродить возле церкви с крашеными яйцами и куличами, говорить друг другу «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» и целоваться.

«А, вот оно что! Вот с чего шеф добрый был. Праздник светлый сегодня и гневаться нехорошо. Так что удачно попал. Только вот по погоде явно тоже начало мая, поздновато вроде как. И еще: сейчас кто-нибудь на радостях целоваться полезет, тем более под газом, а кто их знает, какая тут историческая инфекция бродит».

Виктор повернул налево и двинулся вдоль парковой ограды по Вокзальной в сторону завода, куда, надо полагать, сдвинулся центр Бежицы. По Церковной он идти не решился: возле церкви, наверное, было принято подавать нищим, а подавать было, естественно, нечего, потом, надо будет то ли креститься, то ли еще что-то, и нечаянно нарушить обычаи перед местной тусовкой старорежимно настроенных слоев населения было чревато.

«Он сказал — село, а не город. Значит, это двадцать пятый или чуть раньше. Начало нэпа. То-то советской власти особо не заметно. Хотя странно: это должен быть уже центр уезда».

Пройдя шагов десять, Виктор заметил, что здорово выделяется. На него пялили глаза и шушукались за спиной. Его блестящий с синтетикой костюм, серый с табачным отливом, резко отличался от праздничных прикидов местных мэнов — темные, слегка помятые пиджаки одинакового фасона, черные брюки, заправленные в начищенные сапоги с гармошкой (тут Виктор понял, откуда чувствуется запах дегтя), и темные картузы. Половина мэнов брила бороды, что не могло не радовать. Женские парадные прикиды Виктора в данный момент интересовали как-то меньше, и он лишь отметил, что платья были длиннее, чем при нэпе, но короче, чем до революции — примерно так четверть метра от земли.

«Без паники, майор Кардош! По Интернационала… тьфу, Красной дорожке… тьфу, Церковной, тут в сотне метров особнячки, и впереди, метров триста, тоже. Так что это буржуйски одетые граждане тут встречаться могут, а раз есть частная пивоварня, то буржуйский элемент не весь экспроприирован и репрессирован. К тому же… К тому же я — приезжий! Правильно, станция рядом, как ее зовут-то сейчас — Бежица, Болва? Неважно, я — приехал. Кто тут знает, как в столице одеваются? А я вообще могу быть из Берлина или Парижа, по-тамошнему одет. Стоп. С кем у них дипотношения? Раз новенький клон Форда — со Штатами. Значит, я из Чикаго… нет-нет, лучше из Детройта. По изучению опыта автопрома. Прилетел… нет, что ты, в самом деле: приплыл на пароходе и сразу сюда. Ну и как я в этом имидже?»

Мысленно Виктор окинул себя взглядом.

«О'кей, тонкая вязаная серая жилетка под пиджаком и галстук как раз в тему. Часы, как повезло-то, карманные, в глаза не бросаются, деньги американские… нет, нет, по цвету не подходят, лучше что-то типа сертификатов „Березки“. Интересно, у них есть тут торгсин, боны? Нет, про торгсин не надо. Может, они тут альтернативные».

Его ход мыслей оборвали три пацана, ставших прямо перед ним на пути. Пацаны мелкие, старшему десять, младшему, верно, семь. И что это означает? Пацаны-то мелкие, но за ними могут быть кто-то из взрослых. Интересно, здесь положено грабить при народе прилично одетых без гроша в кармане или нет? Хотя народ тут тоже по-своему прилично одет, кроме нищих у паперти.

— Дядь, дай две копейки.

— Держите жвачку ради праздника. Американская. Только, чур, жевать, а не глотать, а то доктор живот резать будет.

Виктор с облегчением роздал три последних подушечки «Стиморола».

— Спасибо… спасибо… Дядь, дай три копейки.

Это уже средний. Да я тебе полтора российских червонца на мороженое дам, только свали. Хотя это, наверное, меньше. И ты сразу завопишь, что фальшивые.

Не успел Виктор найти подходящий выход, как младший выпалил:

— Дядь, дай рупь до получки! Я потом отдам.

— А может, тебе еще дать и ключи от квартиры, где деньги лежат? — вылетела у Виктора хрестоматийная фраза.

Троица молча повернулась и освободила путь. Через пару шагов Виктор услышал у себя за спиной звук затрещины и голос:

— Вечно ты, Митяй, дерьма в кашу наложишь! А хранцуз пятак бы точно дал! У его глаза добрые!

— Цыть вы, шантрепа безусая! Что Семен в лазарете лежит, так вы и рады от рук-то родителевых! Ото мамке скажу, чтоб выпорола! — осадил ссорящихся чей-то взрослый хрипловатый голос.

«Значит, я — американский хранцуз. Ну, для этих, небось, все хранцузы. А детишки, видать, в сложном материальном, оттого жвачки и не надо. Ладно, что тут, сперва самому заработать бы как-то… Оба-на! А казачок-то навстречу — в погонах! Обратно власть белых. Боже, царя храни… Или как у них там? Буду монархистом, оно как раз по возрасту. Короче, на станцию надо. Там и портрет текущего правителя всея Руси наверняка висит, и по расписанию можно понять без расспросов, какой год. А то тут пацанов-газетчиков не видно… Нет, шарахаться нельзя. Только шел от станции, тут же повернул… Обойдем парк. Планировка — то улиц с дореволюции почти не менялась».

Виктор продолжил движение в сторону завода. Надо было привыкнуть к этому миру, чтобы держаться естественным — к виду, звукам запахам. В этом мире, на будущей Ульянова, цокали копыта, гремели ободья колес по булыжнику и звонили колокола на церкви Петра и Павла. В глубине парка Вольнопожарного общества, что тянулся справа вплоть до заводской гостиницы, духовой оркестр играл что-то американское; Виктор про себя назвал это «регтаймом», не будучи, однако, в этом уверен. Со станции доносилось усталое пыхание паровоза и грюканье вагонного железа. Запах свежей листвы и сосен смешивался с запахом дегтя, конской мочи с проезжей части, угольного дыма и железной окалины. Да, еще и лица в большинстве своем простые и веселые, словно детские, хотя народ держится степенно.

«Как-то нехорошо я сюда попал. Сразу же чуть не угодить под единственный грузовик в этом городе — ну, может, не единственный, но других пока не видно — как-то это очень напоминает того попаданца из романовского СССР, что на Советской под грузовик попал. Меня хотят убрать в этом мире? А что будет в том, в нашем? Я погибну? Исчезну? Или просто перестану попадать? Глупо выбирать точку перехода на проезжей части. Если только не нужно срочное вмешательство. У того тоже, видать, было срочное. А у меня?»

— А ну-ка посторонитесь! А то, неровен час, опачкаю!

Прямо перед Виктором дорогу пересек худой расклейщик плакатов с ведерком и кистью, жесткая борода которого торчала во все стороны, как ежик, мазнул пару раз клейстером — мутноватая субстанция на кисти стопудово была клейстером — и ловко нашлепнул на стоявшую на перекрестке круглой тумбе бледную бело-синюю афишку, размноженную под гектограф:

С разрешения начальства.

В Воскресенье 5 мая 1918 года

в зале Общественнаго собрания

будет показана новая драма

Горничная Дженни

С участ. О.В. Гзовской, В.Г. Гайдарова, Д.С. Буховецкого, В.В. Баллюзека…

«Восемнадцатый?»

«Что-о?»

«В-О-С-Е-М-Н-А-Д-Ц-А-Т-Ы-Й???»

Глава 3 Пылающий Эрос или опасности там, где не ждешь

Вначале у Виктора мелькнуло в мозгу, что это какой-то фейк. Никакого нэпа в восемнадцатом не могло быть, только военный коммунизм. Впрочем, в альтистории могло и не быть пролетарской революции, но первая мировая война, она же германская, она же ПМВ, как сейчас ее именуют на форумах, еще не закончилась, и в Бежице однозначно должен был быть тяжелый кризис. Ну, если это действительно добротная альтистория, а не такая, где автор понаставит роялей под каждым кустом, и поможет бездарному царскому правительству за пару лет овладеть Босфором и Дарданеллами.

Виктор еще раз внимательно посмотрел на афишу и его подозрения усилились. На конце предлогов «С» и «В» не было положенного твердого знака, а в словах «разрешения» и «помещении» стояли именно «е», а не «ять», и «и», а не «i».

«Либо афишу писал тот, кто плохо знает дореволюционную орфографию, либо… либо была частичная реформа правописания. А почему бы и нет? И кто у власти? Керенский? Корнилов?»

Беглый обзор по сторонам ничего нового не дал. Гостиница БМЗ как стояла, так и стояла, только была не окрашена. Заглянув за угол, Виктор посмотрел табличку: улица Майской Стачки здесь называлась Парковой. Фабрики-кухни, естественно, не было, как и скверика перед нею, а вместо этого вдоль Парковой тянулись деревянные и каменные дома в один-два этажа. Начинало ряд здание бывшей женской гимназии — длинное одноэтажное строение с большими окнами, как раз на том месте, где потом обоснуется скульптура с двумя лосями. Судя по вывескам торговых заведений, гимназия уже съехала в Старый Корпус. На своем месте остался и красивый одноэтажный особнячок в стиле модерн, в котором в советское время был детсад, а в постсоветское — бюро технической инвентаризации; на месте кинотеатра высились сосны. Легкая извозчичья пролетка уходила вдаль; следуя за ней взглядом, Виктор, к удивлению, не обнаружил знакомого по воспоминаниям детства двухэтажного обшитого тесом здания, где было что-то вроде кулинарного училища. Здание это потом снесли и поставили памятник комсомольцам в виде очень большого штыка; теперь на этом месте виднелось какое-то двухэтажное здание с большой вывеской, то ли пассаж, то ли ресторан.

Слева, у переезда, виднелось здание, где будет клуб ДОСААФ. Оно всегда казалось Виктору немного странным своей асимметрией и непонятной колоннадой на углу в сторону перекрестка; здесь же оно выглядело куда более логичным, и чем-то напоминало итальянскую виллу в неоклассическом стиле Бель Эпок. На месте странной колоннады оказалось крылечко с террасой и балюстрадой наверху, а аккуратные пилястры на фасаде увенчивались изящной лепниной фриза.

И еще вдоль улицы стояли новенькие решетчатые столбы, склепанные из полосового железа, а на них висели самые настоящие электрические лампы в длинных стеклянных плафонах под плоскими блинами эмалированных абажюров.

Оркестр в городском саду продолжал наигрывать что-то веселенькое в ритме марша, колокольный звон плыл со стороны церкви Петра и Павла и откуда-то из-за железной дороги, цокали копыта, пели птицы, светило вечернее солнце, и это все порождало на душе Виктора Сергеевича тихую патриархальную радость, какая бывает в детстве при посещении передвижного зооцирка.

«Вот и правильно», — подумал он. «Народ радуется, ты и радуйся. Встраивайся в общую эмоциональную среду, своим будешь. Язык — это не главное, ты образованный… а, ну да, ты образованный, вот вас так говорить и приучали. Генри Хиггинс молодец, язык в этом обществе показывает социальный статус. Так что ботать на языке Пушкина, Лермонтова и других прогрессивных классиков, коих с детства читал. Что скажут? Скажут — говорит по-образованному. Ай да Пушкин, ай да сукин сын. Ай да Штирлиц. Слава советской школе и ее задаче сделать из рабочих и крестьян лицеистов. Генри Хиггинс молодец, тара-пара, какой-то там конец…»

Рассмотрение тумбы дало массу интересного. На тему войны ровным счетом ничего не оказалось, даже плакатов военных займов. Зато был плакат пасхального базара с лотереей на строительство российского воздушного флота — двухместный самолет наподобие «Блерио» в облаках; сзади — пилот, спереди — пулеметчик, который стреляет стоя на фюзеляже, как циркач. Кроме того, в честь пасхи на футбольном поле при храме Преображения Господня (о, господи!) был намечен товарищеский матч местных команд «Надежда» и «Польза», а в саду Общества трезвости вечером танцы.

Тут Виктор отметил про себя, что и пьяных не видно, а в книгах про царское и раннее послецарское время народ на пасху здорово надирался.

В саду Вольнопожарного общества обещали открытое соревнование по поднятию двухпудовой гири и концерт в честь ветеранов японской войны, с выступлением говорящей собаки г-на Борменталя («Оба-на! Шарикова, что ли покажут?»). Больше же всего поразили две афиши. На первой из них было крупным шрифтом, похожим на компьютерный «Traktir», было выведено «Пылающий Эрос». Оказалось, что это выступление заезжего велотриальщика с цирковой фамилией Эрос. Хотя, если подумать, это было ничуть не страннее виденной Виктором в Москве, в нашей реальности, вывески «Салон Гея»; греческая мифология — коварная штука. Другая афиша была рекламой «Радиотехнической лавки Аудион», она сообщала о поступлении в продажу граммофонных труб из папье — маше, и это напомнило Виктору эпизод из кино «Начальник Чукотки», где ушлые американцы меняли меха на рупоры от граммофона.

В общем, обозревать афишную тумбу — это все равно, что лазить в Инет: всего много и без толку. Адрес лавки Аудион он списал; она была где-то в Елецком переулке.

«Так. Какое-нибудь заведение, чтобы работу поискать или загнать что нибудь, чтобы на ночлег устроиться — это, скорее, у завода, в старой части поселка. На сам паровозный соваться незачем — воскресенье, в гимназию тоже. Потом к радиолавке, если там тоже не выходной, оттуда на станцию».

За метровым решетчатым забором, на месте сквера перед фабрикой-кухней, в окружении стройных сосен и берез кучковались коричневые домики, обшитые тесом; они напомнили Виктору то ли пионерлагерь, то ли турбазу. На бараке, что стоял напротив калитки, красовалась длинная и узкая вывеска заводского общества потребителей на паях. До обоняния донесся запах квашеной капусты, соленых огурцов, постного масла, сушеных грибов и фруктов и сдобной выпечки. Голода, надо понимать, здесь не было.

Со стороны переезда простонал паровозный гудок; Виктор непроизвольно обернулся. Черно-белый полосатый шлагбаум был опущен; возле него стояла будка часового и прохаживался человек в форме. На голове у служивого вместо дореволюционной фуражки виднелось кепи, похожее на немецкое или австрийское.

«Е-мое! Оккупация? А как же сборы на российский воздушный флот? Уточнить бы, а то вляпаешься…»

Виктор перешел улицу и, не спеша, пробрался в толпе ожидающей у шлагбаума публики поближе к передним рядам. На кепи служивого — судя по беспросветным погонам с полоской, унтер-офицера, — была прицеплена овальная царская кокарда, а на форме, как на современной, торчали огромные накладные карманы: шесть на гимнастерке (из них два на рукавах), и два на брюках, не темных, а защитного цвета, и заправленных в сапоги. Не ботинки с обмотками, а дешевые кирзачи, местами потертые до хлопчатобумажной основы, хоть и усердно начищенные ваксой. Без имитации свиной кожи, зато с ремешком на низком голенище. Ремень бойца поддерживали плечевые лямки, а на шее…

И тут Виктору стало несколько не по себе. На шее унтера болтался самый настоящий пистолет-пулемет «Стэн», только с магазином вниз и круглыми дырками на кожухе ствола. Магазин покороче, патронов на двадцать. Новенькие вороненые части отливали синевой.

«Ну и чего удивительного?» — успокоил себя Виктор. «Автоматическое оружие в первую мировую известно. Вот почему „Стэн“ забацали… А что, просто тот же ход мыслей. Надо было что-то дешевое, для массового выпуска. А кирза… Ну, если у них тут резиновые шины, отчего же этой дряни не быть? Странно, что у нас ее так поздно придумали».

За особнячком послышались хриплые гудки, и мимо переезда, тяжело пыхтя и выталкивая из-под себя в стороны струи белого пара, словно огнедышащий змей, неторопливо прополз черный шестиосный маллет с гигантским хвостом тяжелого воинского эшелона. Теплушки с солдатами и орудия на двухосных платформах особого удивления у Виктора не вызвали. Примерно как в фильмах про гражданскую.

А затем появились платформы с танками.

Это были вовсе не те громадные ромбы, что обычно показывали в фильмах про гражданскую и которые пускал под откос артист Соломин из «Адьютанта его превосходительства», но размерами тоже внушали. Очертания грозных машин терялись под серым брезентом, растянутым над бронекорпусами наподобие палаток, и только в самом низу из-под грубой ткани выступал серо-зеленый стальной лист с заклепками, окаймленный пластинами гусеничных звеньев.

Танкам Виктор уже не особо удивился. К восемнадцатому году легкую бронетехнику сотнями штук клепали французы и собирались клепать немцы и американцы. Странным было видеть это чудо в русской армии. Похоже, здесь оно не было редкостью — народ на переезде обозревал вундерваффе так же спокойно, как смотрели на закамуфлированные ракеты в шестидесятых. Но зато, если какой-нибудь политик на теледебатах будет уверять, что Россия в начале гражданской войны могла выпускать танки, значит, он просто побывал в этой реальности. С каждым может случиться.

Наконец, хвост состава уполз без остановки куда-то в сторону Рославля, переездный взялся крутить лебедку, и длинная жердь шлагбаума лениво поползла вверх. Народ с гомоном двинулся. Виктор уже сделал первый шаг к переезду, как вдруг перед ним вырос невысокий конопатый тип лет этак двадцати восьми в котелке и, отвернув лацкан темно-серого пиджака, показал жетон.

— Тайная полиция его величества. Соблаговолите проследовать с нами.

— По-хорошему просим, — донеслось из-за спины. Виктор оглянулся: сзади стоял еще один тип в котелке, только постарше, лет так под сорок, худощавый, рыжий, с усами подковой, в зеленом пиджаке и с тросточкой. Лицо его было унылым.

— Могу ли я узнать, в чем меня обвиняют? — осторожно спросил Виктор.

— Вы подозреваетесь в попытке сфотографировать станцию и воинский эшелон, — невозмутимо ответил конопатый.

Виктор впервые обрадовался тому, что он попал в другую реальность без мобильника.

— Разве у меня есть фотоаппарат? — недоуменно спросил он.

Конопатый хитро прищурился.

— Сейчас есть камеры, которые снимают на кусок синематографической пленки через пуговицу. Соблаговолите проследовать в розыскной пункт уездного отделения, там разберутся.

Глава 4 Облом попаданцев, или кадры решают не все

Следуя за представителем тайной полиции, который вполне прозаически лузгал семечки и сплевывал их на мостовую, Виктор перебирал в памяти все, что ему известно о царской охранке по книгам, фильмам и Инету. Не вспоминалось ничего хорошего. Особенно удручало почерпнутое из Инета: он как-то вычитал в Википедии, что после революции 1905 года число охранных отделений в России сокращали, да и вообще было их вроде как бы меньше сотни на всю Россию. А тут на тебе — уездное. Да еще с поселковым розыскным пунктом. Как минимум, это означало, что политическая полиция в России превратилась в мощную самостоятельную систему. Впрочем, из революции пятого года царское правительство могло здесь сделать совсем иные выводы.

Переходя через пути, Виктор по привычке обернулся налево, затем направо… и на мгновение даже забыл, что он задержан. Чуть поодаль, примерно там, где сейчас находится платформа «Красный Профинтерн», на фоне чистого голубого неба разливалось сияние золотых крестов, а под ним из-за деревьев выглядывало высокое, похожее на разукрашенную елку, здание храма Преображения Господня.

По разговору с Катериной из третьей реальности Виктор решил, что храм Преображения должен был стоять там, где в нашей реальности стоит Дворец Культуры БМЗ. Хотя она вроде как бы и не сказала, что новый собор построили на месте старого, только то, что землю должны были отдать обратно. Получалось, что то ли пассаж москвичи должны были строить за линией (а что? раз там собор и стадион, значит, место людное), либо в рассказе Катерины исторические факты были перемешаны с городской былиной, только увидеть храм Преображения на Профинтерне Виктор никак не ожидал.

Между храмом и Крахтовской из зелени виднелось несколько двухэтажных особняков и здание клуба, одноэтажные же деревянные дома близ дороги, были украшены досками с затейливой резьбой, выкрашенными в белый цвет, как кружевная вышивка; это было словно декорацией, заслонявшей от глаз проезжавшего по чугунке начальства однообразные ряды крахтовских бараков. По левой стороне Крахтовской тянулись шеренги длинных одноэтажных бревенчатых домов на две-три квартиры, без резных украшений.

«Глупо… Местные, небось, к этим эшелонам привыкли, а тут на тебе, повернул и вылез пялиться, как гудок услышал. Странно себя повел, подозрительно. Глупо, как глупо…»

Бравый солдат Швейк в аналогичной ситуации решил, что раз он арестован, то не имеет права ходить по тротуару. Но здесь тротуара не было, так что этот вопрос был снят. Из каждой подворотни процессию заливисто облаивали дворняги. По дороге и в придорожных канавах квохча, возились куры. Кое-где из окон высовывались женские и детские лица с печатью тревоги, перемешанной с любопытством.

Они проследовали мимо Севской, которая потом, когда на ней построят новое, каменное здание станции, станет Вокзальной, и Виктор впомнил, что именно здесь, недалеко была его первая точка перехода; теперь на этом месте торчали деревенские избы с высокими крышами, крытыми свежей, еще не успевшей потемнеть, дранкой. Почти дойдя до аккуратных, красных с белым кирпичных одноэтажных особнячков с островерхими крышами в немецком стиле, его непрошенные попутчики остановились. На обочине рядом с парой извозчиков в бездействии куковал «черный ворон», то-есть фургон «Форд-Т», у которого на месте двух задних сидений торчала неуклюжая деревянная будка без окон, а над передними местами, словно козырек светофора, торчал навес. Перед Виктором распахнули двери арестантского короба с двумя жесткими скамьями напротив друг друга, на одну из которых, поморщившись, устроился конопатый. Второй сыщик сел рядом с водителем.

— Не вздумайте бежать, — снова предупредил конопатый.

Духоты в этой странной деревянной коробке Виктор не почувствовал — между кузовом и водителем стояло зарешеченное окно без стекла, но бензином воняло так, словно здесь только что очищали масляное пятно со штанов. Виктор вдруг понял, почему писатели и поэты начала века, упоминая автомобиль, обязательно упоминали этот запах. Не потому, что он был для них новый — он просто доставал.

Экипаж, как утка, качнулся на рессорах, что-то зачихало, и Виктор вдруг понял, что это шофер пытается заводить машину ручкой. Впрочем, с четвертой попытки это удалось, и Виктор почувствовал, что он сидит в тракторе — трехлитровый тихоходный двигатель бурчал, как на «Владимирце». Автозак резко дернулся — так, что конопатый чуть не выронил карманные часы на цепочке, которые вытащил из кармана жилета.

— Ну тише ты, чумовой! — раздраженно рявкнул он через оконце. — Чай, не дрова везешь!

— Везу, что погрузили! — огрызнулся водила. — Начальству что — «экономь да экономь», а опыту где набраться?

— На лисапеде! Смотри, куда рулишь, то! Побьешь автозак, а он на уезд единственный! Доверили машину, черт шелудивый…

Розыскной пункт оказался почти сразу за Кладбищем, не доезжая до Чайкович, то-есть, чуть не доезжая до нынешнего кольца одиннадцатого троллейбуса на Камвольный. Камвольного здесь, естественно, не было и в помине.

«М-да. Вот и приехали» — само собой пришло в голову Виктору, когда он после двадцати минут лихой езды, то-есть, по нашим временам, неторопливой тряски по булыжнику, вылезал из первого и единственного брянского автозака.

Пункт отчасти напоминал старый, давно снесенный детприемник на Молодежной, отчасти — лагерь для военнопленных. Территория его была огорожена дощатым забором с колючей проволокой наверху, во дворе басисто гавкало несколько собак, а по углам стояли вышки с часовыми в форме с синими кепочками и погонами, на шее болтались уже знакомые Виктору пистолет-пулеметы, вызывая неприятное сходство с немецкой оккупацией. На крыше одноэтажного бревенчатого дома, похожего на барак или контору, торчал высокий деревянный шест, к которому из чердачного окна тянулась проволока; от верхушки шеста до ближайшей сосны висели еще две, прогибаясь и колеблясь на ветру.

«Антенна, что ли? У них тут рация?»

В довершение картины на штабеле тесовых досок, сложенных у ворот, сидело четверо бездельничающих солдат без вооружения, видимо, строителей, и один из них неторопливо выводил на губной гармошке «Wenn die Soldaten», песню, которая звучит в каждом втором советском фильме про войну и фашистов. Навстречу со стороны Чайкович неторопливо проехал мужичок на телеге, почмокивая губами; несмазанная задняя ось отчаянно визжала. Над бревенчатым зеленым одноэтажным зданием с решетками на окнах, выходившим фасадом на дорогу, висел поникший от безветрия имперский триколор; из-за забора слышался негромкий мерный шум, словно там работала пилорама. Пахло щами, смолой свежеструганных досок, дровяным дымом, и еще, откуда-то с северной стороны, ленивый, запутавшийся в кронах сосен и берез ветер доносил слабый, но словно давящий на ноздри запах сивухи: похоже было, что винокуренный завод в Чайковичах живет и процветает.

«Сюр», подумал Виктор. «Сюр. Это просто Бунюэль какой-то».

Впрочем, когда человека ни за что хватают и тащат в кутузку, это само по себе сюр.

— Сюда прошу.

Рябой сыщик показал Виктору в сторону тропинки до крыльца розыскного пункта и ступил ногой на подгнившую доску, перекинутую через канаву, на дне которой лениво текла темная и тухлая вода — места у Камвольного были лесным болотом. Доска подломилась, и рябой чуть не сунулся вниз, поскользнувшись на осоке, но Виктор успел схватить его за руку. Чертыхаясь, рябой вылез на дорогу и посмотрел вниз, не измазал ли он травой штаны. Виктор равнодушно отстранил его, не доверяя доскам, перепрыгнул через канаву, и, повернувшись к агентам, показал в сторону розыскного пункта.

— Сюда прошу!

Сыщики по очереди преодолели препятствие и последовали за Виктором по тропинке. Из под ног с тревожным кудахтаньем вылетела пестрая курица — начальство, видимо, было из людей хозяйственных, привычных к деревенскому быту, и не упускало возможности разнообразить рацион домашним яйцом. На крыльце стоял часовой — все в той же раздражающей кепке, с тем же раздражающим девайсом на шее, да еще и с белой повязкой на рукаве, на которой черными буквами было выведено «Гостапо».

«Государственная тайная полиция», прочел Виктор верхнюю часть вывески у двери, «ну и сокращения у них, ядрена корень! А охранка-то и впрямь отделилась. Ладно. Держимся спокойнее».

— Пропуск у вас где выписывают? — спросил он у рябого, который, судя по всему, был старшим.

Рябой слегка дернул подбородком, подошел к часовому и показал ему жетон, после чего, открыв двери, махнул рукой — давайте, мол.

В узком коридоре розыскного пункта ничего страшного не замечалось. Стены были обиты дранкой и оштукатурены, на потолке висел керосиновый фонарь, пахло сосной, керосином, ружейной смазкой, дегтем и сургучом. На полу лежали простые полосатые половики. Виктор старательно вытер ноги о лежавшую в сенях тряпку из мешковины такой толщины, что она напоминала вьетнамские циновки, и ступил внутрь.

— Сюда! — рябой предупредительно открыл дверь в кабинет.

Обстановка внутри тоже ничем особым не пугала, кроме кованых решеток на двух окнах. Посреди комнаты стоял большой, обтянутый зеленым сукном двухтумбовый стол, над которым висел портрет какого-то высокого чина в эполетах, но явно не Николая Второго; за столом, в жестком полукресле, сидел чиновник средних лет в расстегнутом штатском пиджаке, с полным лицом, украшенном усиками «зубная щетка» под толстым сизоватым носом. Он поминутно вытирал платком свой куполобразный лоб с залысиной, которая нахально брала в клещи с двух сторон густые, чуть всклокоченные волны седоватых волос. На столе покоился серый мраморный письменный прибор с массивным пресс-папье и черная металлическая коробка телефона компании Гейслера, с трубкой, похожей на ручку молочного бидона. Сбоку, за однотумбовым, находился худощавый невысокий стенографист, с пачкой бумаг и фиолетовыми бухгалтерскими нарукавниками, надетыми прямо на рубашку. Прямо перед стенографистом возвышался черный «Ремингтон»: монументальный, размером с семнадцатидюймовый кинескопный монитор, с четырьмя колоннами-стойками, между которыми был открыт для обозрения смазанный механизм из кучи планочек, тяг и рычагов. Был он похож скорее на ткацкий станок, чем на печатающее устройство. Еще в комнате была печка в круглом железном футляре, три шкафа с филенчатыми дверцами, несколько стульев и настенная вешалка, на одном из крючков которой покоился пиджак стенографиста.

— Разрешите доложить, ваше…

— Отставить, Дрынкин. Никак вот ты не можешь запомнить, что титулование нынче отменено. Высочайшим указом.

— Виноват-с, Дионисий Павлович. Так ведь оно…

— И подхалимажу не надо, не люблю. Докладывай.

— Вот-с, задержан у переезда при прохождении воинского эшелона. Выглядел подозрительно.

— Бежать пытался, сопротивление оказывал?

— Никак нет-с. Тонко маскируется, полагаю.

— Полагать мы здесь будем, — ворчливо пробасил Дионисий Павлович, — а ты позови Мулина сюда и можете дальше работать. Про основное-то не забыли?

— Ну как можно-с?

— Все, давайте, давайте… А вы присаживайтесь, — вяло кивнул он Виктору на стул возле двухтумбового. Похоже, подозрительных личностей к Дионисию Павловичу таскали постоянно, и возиться в праздник еще с одной было совсем неохота. Стенографист захрустел храповиком валика, заправляя листы с копиркой.

— Назовите имя, фамилие, отчество…

Следующий вопрос будет год и место рождения, род занятий, где проживаете, откуда прибыли, ну и с какой целью оказались у переезда в момент проследования эшелона, подумал Виктор. М-да. Интересно, где здесь хуже — в охранке или в дурке?

— Еремин. Виктор Сергеевич.

— Тах! Тат-та-тах! — застучала машинка.

— Образование?

Сразу к образованию перешли? Это так важно? Важнее возраста и места жительства? Впрочем, мало ли кто с дури какой порядок для протокола установит. Может, кому-то надо было самоутвердиться, переставляя порядок граф.

— Образование? — повторил Дионисий Павлович, повышая голос.

— Ах, да. Высшее. Высшее техническое.

— Чем можете подтвердить?

Хм, у них что, диплом типа водительских прав в США? Или тоталитарный строй, где главное в человеке — трудовая функция? Ладно, морду пока тут не бьют… хотя и спешить им некуда, всегда успеют.

— Диплома университета… (Виктор подумал, что нынешний статус БИТМа — БГТУ тут как-то солиднее, институт, он вроде как благородных девиц, «институтки», а тут — универ, понимаешь) технического университета на руках, к сожалению, сейчас не имею…

Дионисий Павлович молча пододвинул Виктору пару листков бумаги, вынул из стаканчика очиненный карандаш, затем, открыв стол, извлек из недр его ящиков затрепанную тетрадь в синем, покрытом пятнами чернил и воска, люстриновом переплете, пролистал наугад и ткнул в какое-то место на одной из страниц.

— Пишите. Определить мощность безопасной спички в метрической системе. Все.

Экзамен? Зачем? Что у них такое важное связано с образованием? У них есть версия и они ее проверяют? Разыскиваемый шпион или революционер был образован? Или наоборот? Если образован, то не станет решать задачу, глупо проверять. А если физики не знает, то, наоборот, засыплется. Задачка-то со школьной олимпиады, только соображение к ней требуется, инженерное мышление. Ну что ж, раз надо сыграть «Мурку», сыграем «Мурку».

— Неясно что?

— Понимаете, нужны некоторые приборы. Аптекарские весы, секундомер, если можно, справочник или справочные таблицы по общей физике, ну, теплоту сгорания посмотреть. И сама спичка, конечно.

К удивлению Виктора, Дионисий Павлович (фамилию он так и не назвал) открыл ближний шкаф, который вместо бумаг оказался доверху набитым приборами из школьных кабинетов физики, химии, и, судя по микроскопу, биологии, достал оттуда весы, набор разновесов, секундомер и толстую книгу, обложка которой была бережно обернута в писчую бумагу; книга оказалась «Справочником инженера». Кроме того, он положил перед Виктором коробок спичек Лапшина.

— Ишь ты, как у Агнивцева, — пробормотал Виктор, глядя на музейные редкости.

— У кого, позвольте? — оживился Дионисий Павлович.

— Поэт есть такой, Николай Агнивцев. «От Петербурга лишь осталась коробка спичек Лапшина…» Не читали?

— Нет. Лично с ним знакомы? Или общие знакомые есть, родственники?

— Только читал.

— Тогда поэт к делу не относится. Что-то еще надобно?

— Нет, спасибо.

Виктор тщательно взвесил спичку, завел секундомер, зажег спичку, отметив, сколько секунд она горит, аккуратно задул, стараясь не обломить обугленный остаток, снова взвесил, затем умножил разницу в весе на теплотворную способность и разделил на время.^[50]

Дионисий Павлович внимательно посмотрел в своей синей тетради.

— Ход решения правильный.

«А то! Как товарищ Сталин говорил — кадры, овладевшие знаниями, решают все…»

— Я могу статистику сделать по нескольким спичкам. Разброс все-таки по времени горения…

— Не надобно. — Дионисий Павлович как-то радостно оживился, спешно убрал приборы обратно в шкаф, вынул из кармана портсигар и раскрыл перед Виктором. — Папироску хотите?

— Спасибо, я не курю.

— Тоже хорошо. Так что с вами, сударь, осталась одна небольшая формальность. Мулин, заходи!

В кабинет заглянул молодой парень, в немного помятом пиджачке, напоминавший приказчика.

— Понимаете, — немного как бы извиняясь, произнес Дионисий Павлович, обращаясь к Виктору, — по инструкции положено провести досмотр личных вещей. Я обязан исполнить служебный долг.

«Сейчас обнаружат деньги и полная задница. Черт, растерялся, надо было в какую-нибудь урну бумажник выкинуть… а у них там урны-то были? Зайти в гостиницу, там в туалете… черт возьми, в парк надо было зайти, под первый куст сунуть или в дупло…»

— Простите, а допрос? — Виктор понимал, что терять уже нечего. — Ну, в смысле, откуда приехал и все такое?

«Да, правильно сказал насчет „приехал“. Я здесь однозначно не живу, никто не подтвердит».

Дионисий Павлович пожал плечами, вывернул платочек другой стороной и снова смахнул со лба пот.

— Да помилуйте… досмотр по форме проведем, и никакого допроса не будем, в протоколе распишетесь, что, будучи подвергнут приводу, никаких запрещенных вещей при себе не имел, и по бумагам все закроется. А если что, мы вас всегда потом вызовем для допроса, если в том необходимость появится. Что Бежица — все друг дружку знают. А без досмотра никак нельзя, вот какая петрушка. А вдруг револьвер или бомба, или камера для тайной съемки. В Орле вон опять готовящийся теракт на днях раскрыли.

— Конечно, пожалуйста, — согласился Виктор, выкладывая вещи на стол. — огнестрельного оружия при себе не имею, взрывных устройств тоже.

Дионисий Павлович равнодушно повертел в руках записную книжку.

— Расчеты ведете?

«Блин, сейчас подумает, что все эти номера, аськи, вся эта фигня инетовская — шифр!»

— Да, технические записи. Иногда в голову мысль приходит, и чтобы не забыть… соответственно, математика. Цифры, формулы.

— Изобретаете, что ли?

— Закон вроде не запрещает.

— Изобретайте, изобретайте. Сейчас это поощряют… «Да-та-тра-вел-лер»… амулет такой, что ли?

— Безделушка. Память о прошлой жизни.

— Понятно… Вычислительную технику ремонтировали?

— Как вы догадались? — воскликнул Виктор.

— Так вот же, — и Дионисий Павлович показал Виктору его трансформер. — Для простых слесарных работ инструмент нежный, для часовых дел грубоват, а для арифмометров там, трисекторов в самый раз. Швейцарский инструмент?

— Нет. Китайский. Мне продавец сказал, что китайский.

— Изумительно. Если китайцам дать машины и заводы, они этак всю Европу завалят своей фабрикацией.

— Точно. А вы прямо настоящий Шерлок Холмс! Сразу догадались.

— Служба, однако. Часы карманные, простые… А что такое «Сделано в СССР»?

«Твою мать… Там же еще и Знак Качества стоит».

— Понятия не имею, — безразлично произнес Виктор, — Мне их на подарили на это, как его… на именины. Ходят нормально.

— Похоже на «Павел Буре» — и Дионисий Павлович вынул из своего кармана точь-в точь такие же, с арабскими цифрами, только серебряные.

— Да. Я вообще и думал, что это «Павел Буре». А что, подделка?

Дионисий Павлович раскрыл ножик трансформера, поддел крышку и пристально уставился на платы и колесики.

— Нет, похоже, другой мастер делал. Ишь ты, знак у него какой. Как весы. Верно, на точность намек. А циферблат вроде как из целлулоида, а почему-то не желтеет. Корпус обтерся, а это как новенькое.

— Да, я тоже заметил…

— Объяснения на сей предмет имеете?

— Наука, — развел руками Виктор, — сейчас чего только не изобретают. Автомобили, аэропланы, беспроволочный телеграф. Наверное, и материал такой выдумали.

— Наука. Верно, так. Стало быть, разобрались, — и Дионисий Павлович взял в руки бумажник, собираясь открыть.

— А… а вообще это правильно, что инструкция такая, досматривать. А то ведь пасха, скопление народу, а тут кто-нибудь с поясом шахида.

— С чем? — переспросил Дионисий Павлович, опуская руки с бумажником.

— А вы не читали разве? На Востоке террористы новый способ придумали. Берут пояс, набивают туда взрывчатки и картечи, надевают под одежду, потом идут в скопление народа, и…

— Скопление народа при проезде высочайших особ?

— Угу.

— Фанатик-самоубийца? Как Гриневецкий?

— Да, вот до какого ужасного способа дошли.

— Очень интересно… — Дионисий Павлович оставил бумажник на столе, взял листик и черкнул на нем пару фраз. — А где читали, не помните?

— Не помню. Случайно, в дороге попалось.

— Благодарствую. А вы пиджак Мулину покажите, брюки, туфли. Ничего не поделать, отступишь от регламентов и тут же, — он показал наверх, — донесут. Так что вы уж не подводите.

«Действительно положено или произвол? Не, ну вообще: ни спецшкол хроноагентов, ни подготовки никакой, ни сообщат, в какую эпоху. Хоть и хрен их знает, какие у них тут процессуальные тонкости, в восемнадцатом. В реальной истории вообще в это время каждый, у кого наган, свою законность придумает. Могло быть хуже. Да и что у меня в одежде-то?»

— Исподнее не надо. Оружие там не спрятать.

«А шифровку? Или что-нибудь вроде того? Темнит это Дионисий что-то. Но зачем? Или действительно тут такой низкий профессионализм? Нет, не похоже».

— Все в порядке, — констатировал Мулин хрипловатым голосом, — ничего не спрятано.

«А может быть, просто все это наспех организовали, и, как всегда, дефицит кадров. А работу надо показывать — ловить, задерживать… Вот это и есть у них для галочки. Потому землю и не роют. Взяли, отпустили, отчитались за проведенную».

— Ну вот, а вы беспокоились, — произнес Дионисий Павлович, затем…

…Затем он взял в руки бумажник и заглянул в него.

Глава 5 Бесплатная путевка на Канары

— Это что, фокус такой? — спросил Дионисий Павлович, рассматривая купюры 1997 года, — тут давеча один маг приезжал, Артемон Кастарини, а по-нашему Касторов Артемий Давыдович, он вот так вот берет почтовую открытку и в банкнот превращает.

«Ага. Сейчас скажешь, что фокус, а он — покажи фокус».

— Это не фокус, это скорее чья-то злая шутка.

— Чья? Имеете догадки?

— Нет. Абсолютно не знаю, от кого это может исходить.

— А настоящие деньги у вас есть?

— Увы. Кстати, вы не подскажете, где в Брянске или Бежице человек с инженерным образованием может подзаработать, так, чтобы аванс выдали?

— Родственников или знакомых у вас нет, чтобы занять?

— Нет.

— В таком случае искренне вам сочувствую.

Дионисий Павлович грустно вздохнул, и положил деньги обратно в бумажник. Виктр уже хотел взять его обратно, но Дионисий жестом остановил его.

— Я вам сочувствую, потому что, к сожалению, вам придется у нас задержаться. Деньги, которые вы мне показали, не могут быть использованы в качестве фальшивых. Ну, разве что можно их выдать за вновь введенные купюры, но это мошенничество, это в уголовку. Вы спросите, что же тогда в них противозаконного. Само по себе ничего. Но они сфабрикованы лучше, чем российские деньги. Фольга вот, например. Это более тонкая, более сложная работа.

«А что ж в четвертой реальности бывший сотрудник ничего против не имел? Были сделаны хуже, чем советские? Или личный интерес? А у этого есть личный интерес?»

— Я — человек маленький, продолжал Дионисий. — Завтра с утра будет мой начальник, господин Веристов, он на праздники в Орел уехал. Я должен воспользоваться своими полномочиями и задержать вас до его прибытия.

«Непростительная глупость. Непростительная глупость проболтаться этому типу, что у меня тут никого нет. Что же делать? Кому до революции жаловались на незаконное задержание? Уполномоченного по правам человека сто пудов тут не будет. Адвокату? Какому адвокату? Сказать, что знакомые среди начальства? Ревизор из Петербурга, инкогнито? А бабло меченое, коррупционеров выявлять? Прогонов не платит, подорожная… вообще нет подорожной, прикид, манеры нездешние. Не горячись. Все сказанное вами может быть использовано против вас… И черт знает, какие тут законы, может, другие. Как идентифицировали Хлестакова? Думай, вспоминай классику. А, Бобчинский с Добчинским кипеж навели. А тут их нет».

— По телефону у вас можно позвонить?

— По телефону?

— Да, сейчас в столице новая мода — решать дела по телефону.

— Не дозволено. Скажу вам прямо — все права сейчас на моей стороне. Вот у нас сейчас юрист задержанный сидит, умный человек, университет окончил, он вам по-книжному объяснит.

— Если я правильно понял, то вы задерживаете меня только на всякий случай?

— Виктор Сергеевич, вы раньше служили в полиции?

— На службе не состоял.

— У меня сложилось мнение, что если не состояли, то имели близкие отношения. Не в качестве арестанта, нет. Возможно, в черносотенцах состояли. По моему разумению, вам ведомо, что задержания бывают грубые и чистые. Грубое задержание рассчитано на ваш страх, растерянность, незнание буквы закона, иначе говоря, вас просто хватают иволокут. Чистое задержание рассчитано на человека образованного, собой владеющего, который, если что, потом по начальству ходить будет и жалобы писать, потому производится строго в рамках закона, и противиться этому бесполезно. Чтобы не вводить вас в искушение совершить противозаконные действия, предупреждаю сразу — взяток не предлагать. Хотя вам в вашем положении предложить нечего. Рассчитываю на ваше верное понимание.

Он пошарил рукой под столом, видимо, нащупывая кнопку.

— Поясной ремень и шнурки мы у вас изымать не будем, вы человек рассудка, вешаться или пытаться солдат душить не станете. Вещички ваши будут в полной сохранности, не тревожьтесь. Камера у вас будет чистая, белье постельное свежее, никаких насекомых или сырости, это у нас строго. Из соседей никаких босяков, тут у нас только государственные. Чем человек культурнее, тем опаснее для престола… то-есть, чем опаснее для престола, тем культурнее.

В комнату вошел солдат с автоматом на шее.

— Препроводите нашего вынужденного гостя в Канарию. С соблюдением.

Солдат решительно шагнул в сторону Виктора и отчеканил:

— Прошу вас!

«А ведь посадил, таки, черт», думал Виктор, следуя по коридору. «Мягко, вежливо… как психиатр… хотя чего орать-то? Против автомата не попрешь. А, с другой стороны, как-то по-дворянски обходятся. Действительно, мало ли, чей там родственник или знакомый. С соблюдением… Стало быть, могут и без соблюдения».

— Направо прошу!

«В черносотенцах состояли… Почему в черносотенцах? У меня что, физиономия погромщика? И что такое Канария? Что-то для давления на заключенных? Но он же ничего не спрашивал, признания не требовал. Или тут сами себя оговаривать должны? Да, и вообще, как тут выживать в камере? Если верно понял, сажают к политическим. Если не врут, а там кто их знает».

— Прошу!

«Канарией» оказалась узкая, метра на два в ширину и три в длину, комната, похожая на купе; окно, вопреки представлениям Виктора о типичной царской тюрьме, было обычных размеров, только забранное толстой железной решеткой. На окне — это ошарашило Виктора примерно так же, как автоматы у конвоя — стояли четыре гераньки в горшках. Нары были стругаными и двухъярусными, застланы только нижние. Постели выглядели нормально — подушка, простыня, серо-лиловое суконное одеяло. Над дверью висела электролампа, длинная, похожая на старый кенотрон: здесь она тоже была заключенной и помещена в железную клетку.

— Проходите, не стесняйтесь!

С одного из табуретов, что были прибиты к полу камеры у небольшого дощатого стола с книгами и бумагой, поднялся невысокий круглолицый человек с рыжеватой шкиперской бородкой, и кое-как причесанной шевелюрой, чем-то напоминающий молодого Энгельса из учебника новой истории. На клоне классика марксизма были неглаженые брюки, жилет и рубашка без галстука, впрочем, свежая.

— Болотный, Семен Никодимович, юрист.

— Еремин, Виктор Сергеевич. Инженер.

— Высшее образование?

— Да. Меня тут уже экзаменовали.

— Первый раз попадаете?

— В такие места — первый.

— Сударь, значит, вы просто не представляете, как вам повезло! Находящимся под стражей с высшим образованием положено улучшенное содержание, прогулки, врачебная помощь по первым признакам недомогания… По личным надобностям, представляете, здесь выводят в пудрклозет. Ладно, эти все тонкости потом расскажу, времени у нас с вами теперь более чем достаточно. Мои нары слева, ваши — справа. Да, самое главное — при высшем образовании не дозволены физические меры форсирования допроса. То-есть побои и пытки.

— М-да, пожалуй, это самое важное. Если, конечно, как говорится — строгость законов в России не компенсируется их неисполнением.

— Сударь мой, да вы, я погляжу, от жизни отстали. Насчет «неисполнения» — у нас теперь не девятнадцатый век! У нас промышленная революция!

Болотный заходил взад-вперед между нарами, затем резко остановился и выбросил в сторону Виктора указательный палец.

— Кстати, вы за что сюда угодили? Хотя невежливо задавать этот вопрос, не поведав своей истории. Мне подбросили подрывную литературу и стукнули в охранку. Кто подбросил — ума не приложу. Вот теперь здесь. А у вас?

— А мне подбросили странные деньги, вроде цирковых. Напечатанные якобы в девяносто седьмом. Говорят, что задержали до утра, а утром будет начальство и разберется.

— До утра? — лицо Болотного приобрело какое-то отстраненное выражение и в глазах мелькнули злые огоньки. — Мне уже два раза подсаживали заключенных под стражу, которые говорили, что их освободят утром. И спрашивали, что передать тем, кто дал мне эту литературу.

— Хотите сказать, что я сексот?

— Кто?

— Ну, подсадная утка. Да я не собираюсь вас спрашивать ни о какой литературе. И вообще политика — игрушка для маленьких детей.

— Что?

— Не знаю я никакой политики. Меня подставили. Кто-то разыграл. Или я кому-то мешал.

— Кому? Это интересно.

— А я ежик, а я знаю?

— Почему ежик?

— Поговорка.

— Да, великий и могучий… Так как это все случилось?

— Шел по улице. Ко мне подошли два шпика. Сказали, что я вокзал снимаю. Я не снимал, у меня даже фотоаппарата нет. Они потребовали пройти.

— Превентивное задержание, улики слабые — цирковые деньги… Подумаю, как вам помочь. А вы, сударь, говорите, откуда родом?

— А вы, сударь, следователь? Я понимаю, что вы юрист, но вы же не адвокат сейчас. Мы с вами сокамерники.

Виктор думал, что Болотный обидится, но тот только пожал плечами.

— Что ж, для инженера вы мыслите логично. У меня есть основания сомневаться в вас, у вас — во мне. Нас с вами не знакомили. Но… Вас здесь могут задержать надолго, выясняя, откуда вы, кто может за вас поручиться или хотя бы узнать вашу личность. Правда, не знаю, плохо ли это для вас. Иногда человек может нарочно сесть за решетку по пустяковому поводу, пока на воле его ищут за более тяжкие деяния… Я не намекаю, боже упаси. Сменим тему. Чем думаете заняться в заточении? Я пишу статьи по римскому праву, публикую на воле, есть хоть и малый, но гонорар. Вы можете начать учить какой-нибудь иностранный язык, это тоже пригодится.

— У меня есть другая идея. Договориться с местной газетой, составлять кроссворды. Это будет популярно и повысит тираж. Работаем вместе, доходы фифти-фифти.

— Кроссворд? Это что, вроде шарады?

— Да. Американская головоломка из слов. Нужна грамотность, эрудиция и покажу кое-какие правила.

— Вы не спешите на волю.

— Чтобы выйти на волю, нужны деньги, чтобы были деньги, нужен их источник. Если, конечно, не повезет.

— Это еще не план, но подход к плану…

— А пока расскажите лучше, что у вас тут за привилегии образованным?

— Вы не знаете?

— Представьте, что будто не знаю. Все равно время убивать надо, отбой не настал, так хоть за разговором.

— Если это ход охранки, то странный. Что же я смогу вам рассказать, человеку, пришедшему с воли? Вы не видели, что творится в России?

— Меня слишком занимала гипотеза электронно-дырочного механизма проводимости в полупроводниковых структурах. И я прилагал все усилия, чтобы от нее ничего не отвлекало.

— И если она подтвердится, это произведет переворот в российской и мировой промышленности, бытовом обиходе, коренным образом изменит нашу жизнь?

— Я похож на человека, помешанного на идее-фикс?

— Неважно. В России помешанные могут высказывать мысли более здравые, чем те, которым по чину полагается здраво мыслить. Это слова премьер-министра. А вот удовлетворить ваше любопытство… В изложении истории тоже можно при желании усмотреть крамолу. Не обессудьте.

И Болотный снова сел на табуретку, взял в руки перо, и пошел водить им по бумаге; перо заговорило шорохами и скрипами, будто пыталось что-то нашептать своему хозяину.

«Странно, никогда раньше не обращал внимание, что перо скрипит».

— Извините, Семен Никодимович, а здесь охрана не запрещает вздремнуть, сидя за столом?

— По бумагам для этого режима содержания — нет. Не соблаговолите сказать, зачем?

— На случай, если ночью вызовут на допрос.

— Здешнее недреманное око государя предпочитает по ночам спать. Впрочем, как хотите. Я отодвину книги, чтобы не мешали. Только время от времени вставайте и делайте приседания, взмахи руками и поясные поклоны.

— Понятно. От гиподинамии.

— Обычно инженеры считают латынь ненужным предметом.

— Вы угадали. Я не исключение.

«Это не сюр и не альтистория, это прямо… прямо фэнтези какое-то, вот что», думал Виктор, смежив глаза и пытаясь заснуть под отдаленные крики птиц, название которых не принято лишний раз упоминать в местах заключения.

Глава 6 3/4 суток Виктора Сергеевича

Дальше в этот день были серые тюремные будни.

— Овсянка, сэр!

Это на ужин принесли овсяной каши. С животным маслом. Как пояснил Болотный, местные пиплы имеют коров, в смысле, содержат, пасут их на пойменных лугах, и сбивают масло на продажу, так что этого добра завались и дешево. А вот молока не дают, потому что арестанты им между строк пишут.

К овсяной каше принесли кружку овсяного киселя и пару толстых ломтей ржаного хлеба домашней выпечки. Лишний вес набрать нельзя, но есть можно. Виктор подозревал, что диета подобрана для предупреждения у задержанных гастрита.

Пудрклозет оказался похожим на кошачий туалет. Нечистоты надо было засыпать мелким сухим торфом из совочка, потом это, видимо, увозили на удобрения.

С наступлением темноты волосок лампы раскалился и стал светить сквозь потемневшее стекло колбы неярким соломенным светом; читать при нем было совершенно немыслимо, но, с другой стороны, и спать он практически не мешал.

— А откуда у них электричество? — спросил он Болотного, устраиваясь на ночлег. — По линии из Бежицы, что ли?

— Нет, это телефонные столбы. У них тут в сарае стоит локомобиль и крутит динамо. Вы будете поражены, но у них здесь и полевая радиоустановка, на случай, если злоумышленники перережут провода.

Судя по шуршанию и бодрящему сенному запаху, матрас и подушка были набиты осокой с рогозом, с добавлением чабреца и зверобоя. Матрас, правда, полуслежался, но жесткости пока не чувствовалось. А что тут особенного — луг и болото рядом.

Самое главное, что и никаких планов в голову не приходило. Виктор тупо смотрел на фонарь в окне — с освещением периметра было все в порядке.

«Большой брат следит за тобой» — мелькнуло в голове. «А за каким хреном ему надо следить за мной? Он что, извращенец? А может, и нету никаких „больших братьев“? А есть гигантская пирамида офисных хомячков, которые выполняют свою часть функции, и не хотят брать на себя решений? Одни забрали „на всякий случай“. Другой не отпустил — а вдруг начальство не одобрит. Третий… а что надо третьему? Выявлять и вешать шпионов, наверное. На всякий случай выявит и повесит. Главный виновник репрессий — не Сталин. Главный виновник — сотни тысяч организованных холуев, прикрывшаяся Сталиным…»

Он перевернулся на другой бок и уставился в беленую стену, источавшую запах сосновой смолы.

«Ладно. Неизвестно, сколько здесь осталось. Может, месяцы, может, часы, попробуем прожить их спокойно. В конце концов, я пробыл на этом свете не зря».

Утром он почувствовал свежий ветер в лицо, доносившийся через форточку. Удивительно, но и в этом мрачном месте природа брала свое. Виктор проснулся, чувствуя во всем теле какую-то необычайную свежесть, словно провел ночь не в обезьяннике, а где-то в турпоходе. Голова была ясной, сон прошел совершенно, и даже настроение было каким-то боевым. «Посмотрим, посмотрим», пробормотал он, глядя на решетки на окнах.

Он занялся гимнастикой, припомнив по очереди все знакомые упражнения; отжимался от пола, приседал, ходил на полусогнутых, по-разному махал руками и даже становился на мост, благо струганые доски пола в камере были некрашеными, но чистыми. Когда его выводили мыться, он попросил охранника передать начальству просьбу насчет зубной щетки и порошка, а также попросил в камеру еще бумаги, чернила и перо.

На завтрак была пшенная каша с чаем «из веника», т. е. из иван-чая и мяты, хлеб и немного квашеной капусты. Несмотря на отсутствие мяса, рацион Виктора обрадовал: имелось некоторое разнообразие, а главное — можно было не опасаться цинги.

Он ждал, что после завтрака его вызовут на допрос; но начальство его словно забыло, и, когда спустя час за дверью заскрипел кованый засов, похожий на задвижку на двери в старой школе, то это была лишь бумага и перо.

— А чернильница в камере уже имеется, — пояснил охранник, — в ее поочередно макать можно.

«Уже хорошо», подумал Виктор, «волокиты, значит, у них просто так нет. Наверное, на нервах решили поиграть, чтобы помучился, стал податливее. Ладно. Посмотрим. Какую же легенду придумать? И еще, каналы-то на Марсе открыли. В марсиан они верят или нет?»

Если читатель думает, что Виктор, получив бумагу, стал писать прошение на высочайшее имя или прожект танка Т-55, одной из любимой игрушек попаданцев, то он ошибается. Виктор стал сочинять стихи о брянской природе.

В руки тайной полиции они все равно попадут, подумал Виктор, а человек, пишущий стихи о природе, для государства безвреден. Ну, разве что могут заподозрить условный код в тексте.

Интересно, что тут выловит охранка, подумал Виктор. Намек на пожар мировой? Кстати, об условном коде: это обстоятельство может накрыть столь многообещающую идею зарабатывать кроссвордами. Впрочем, пока наша цель достойно убить время и избежать расспросов соседа по камере… а, вот, впрочем, и он.

— Прошу прощения, я вас не отвлеку?

— Нет, пожалуйста. Слушаю.

— Скажите, с точки зрения современной науки возможны путешествия во времени?

Боже ты мой, и этот туда же. Уэллса начитался. Хотите знать, как будет с правом через сто лет? А, впрочем, лучше не спрашивайте.

— Наука пока не считает такие путешествия фактом, — совершенно честно признался Виктор.

— Жаль. Я хотел бы разобраться для себя в одной вещи. Надеюсь, вы не сочтете меня умалишенным?

— Ну, я не врач, чтобы делать выводы на этот счет.

— Это хорошо. Дело в том, что пару лет назад со мной случилось странное происшествие перед Рождеством. Я шел по Церковной от знакомых, был ясный вечер, легкий морозец такой, и вдруг я словно провалился в другую эпоху. Понимаете, я узнал Церковную по лавке Мугинштейна, то-есть, лавки там уже не было. Все было другим. Мне показалось, что я попал в Америку. Масса низких, похожих на жуков, авто месила колесами свежевыпавший, но грязный снег, со всех сторон сияли электрические огни, я видел, как люди говорили друг с другом с помощью радиоустановок, похожих на портсигар или целлулоидный футляр для очков, с какими-то фосфорическими изображениями на крышках. Это был пугающий, неуютный мир, как будто я попал в литейный цех, где все пышет жаром, и с минуты на минуту меня могут обдать раскаленные брызги горячего металла. Вот какой это был странный мир.

— Занятно! А что вы еще запомнили?

— Не очень много. Валил снег, много снега, он светился в лучах овальных уличных лампионов, ярких, как дуговые прожектора, и падал на лицо. Честно говоря, я испугался. Меня охватила паника, я бросился по дороге, расталкивая прохожих, ища место, которое хоть как-то напоминало нашу привычную жизнь. Что-то странное давило на меня, как будто в воздухе был растворен ужас, и я в нем тонул. Бесконечные кварталы изб, между которыми чья-то причудливая фантазия расставила большие каменные особняки, видимо, богатые, но почти без украшений, меня не успокоили, я почти нигде не слышал лая собак, мычания коров или другой домашней скотины, лишь кое-где доносились музыка или крикливая, базарная речь; все это было странно. Наверное, это предрассудок, но отсутствие собак доводило до мыслей, что здесь живут оборотни. Успокоился я только за городской чертой, в лесу. Первой мыслью было дойти до какой-нибудь глухой деревни, где жгут лучину и где мой наряд не вызовет расспросов. Я сбился с тропинки, заплутал, вымок и понял, что, скорее всего, если не замерзну, то обессилею и к утру буду загрызен волками. Но, видно, богу не нужна была моя мятежная душа. Раздвинув руками заснеженные кусты, я внезапно увидел поле, озаренное луной, и в ее сиянии вдали отчетливо были видны силуэты домов Пробного Хутора. Потом я несколько дней лежал в жару, и многое из виденного забылось. Сейчас я думаю: было ли это со мной наяву, или же все это лишь следствие бреда, принятого мною за реальность.

— Интересная история, — подумав, ответил Виктор. — А вы попробуйте по ней фантастический рассказ написать. Как Жюль Верн. Да, а кто там правил-то?

— Не знаю… не помню.

На обед была уха и путря — это такая гречневая кашица с квасом. Похоже, гречка на Брянщине дефицитом не была. После обеда Виктор закончил вирши, постаравшись избегать упоминания современных вещей:

«Сентиментально. За начало века сойдет», с удовлетворением подумал он, откладывая перо, как вдруг засов неожиданно загремел, и просунувшийся в дверь уже другой охранник с худым лицом, прорезанным жесткими складками и для пущей солидности украшенном большой разлохмаченной щеткой усов, осипшим голосом произнес:

— Еремин… Еремин который тут! На выход с вещами звать велено.

Глава 7 «Не беру» уже на горизонте

Когда Виктора завели в кабинет, там уже сидел молодой человек, лет на вид так двадцати шести-двадцати восьми, а, может, и моложе, если учесть, что здесь быстро стареют, худой, но с загорелым обветренным лицом, короткой стрижкой под полубокс, и внимательными, изучающими темно-карими глазами. На виске белел небольшой шрам. Выглядел он отнюдь не грозно, а даже чуть-чуть растерянно, словно недавно назначенный инструктор райкома комсомола, который еще не успел войти в дела. Или он хотел так выглядеть. Письменный стол пополнился коричневым глиняным кувшином, тарелкой под рушником и двумя кружками, тоже глиняными, но белыми, не в тон.

— Здравствуйте! Заходите, заходите, присаживайтесь! — крикнул он Еремину еще с порога. Было такое впечатление, словно он собирается не проводить допрос, а сказать что-то вроде «Знаете, вот на Промстройдраймашине освобождается место начальника техбюро, мы тут посоветовались и решили спросить, не желаете ли вы возглавить этот коллектив?»

«Спокойно. Главное, отвечать не спеша и за базаром следить».

Поздоровавшись, Виктор неторопливо подошел к стулу и сел.

— Веристов Николай Семенович, — отрекомендовался молодой человек, — временно исполняю обязанности начальника розыскного пункта… Давайте прямо к делу: я должен принести вам, Виктор Сергеевич, официальное извинение от лица власти за ваше заключение под стражу. Нас вот тут в Орле как раз в канун праздника собирали по поводу случев неоправданного заключения под стражу. Собственно, первейшая обязанность людей нашей службы еще со времен Бенкендорфа — бороться с произволом властей и защищать права граждан, но… Вы же знаете, везде такая проблема — учреждения срочно создаются, люди неопытные, иной раз берут черт-те откуда, во всем этом надо разбираться, разбираться и еще раз разбираться… буквально вчера первый министр разослал телеграммы по губцентрам…

«Черт, неужели повезло? Неужели… неужели попал под кампанию повышенной мягкости? Мотать, мотать скорее, пока директиву не сменили».

— У вас есть какие-то претензии, жалобы на содержание?

— Никаких. Все образцовое.

— Вы еще нашего регистрационного бюро не видели, вас же сразу в камеру… Все с круглого нуля создавать приходится. Доведется еще раз к нам, обязательно покажу. Учебный музей обязательно создадим.

— Большое спасибо. Но уж лучше я как устроюсь, вы к нам заходите.

— Ах да, вы ж без денег совсем. Надо подумать. Вы говорили, что инженер-механик?

— Да, во только диплом…

— Диплом, сударь, сейчас в России не главное, сейчас голова главное! Вот что: попытайтесь устроиться служить на паровозный, я слышал, им конструктора нужны. А сейчас, покудова бумаги оформляют, вас ведь все равно без них не выпустят, давайте молока с баранками попьем. Его ведь в камеру давать запрещено, вы, наверное, уже слышали.

Виктор для виду поотказывался, но уступил просьбе.

— Вот у нас, чего греха таить, правительство многие ругают, — продолжал словоохотливый и.о. — Вы, наверное, тоже, если честно?

— Нет, — совершенно искренне произнес Виктор, — знаете, все в делах, не до этого было.

— Подумали, что я вас провоцирую? Отнюдь, отнюдь. Ругают многие, если за это сажать… Но ведь нельзя не видеть, что есть сдвиги! Впервые за всю историю России крестьянин перестал бояться голода и недорода. Разве это не результат?

«Прощупывает или зубы заговаривает. И, если прощупывает, то что?»

— Это великий результат, — согласился Виктор, — думаю, что потомки этого не забудут.

— Если бы, если бы… Вот вы, например, сидели с Болотным. Как вы думаете, зачем юристу рукопись по изготовлению взрывчатки и бомб?

— Ума не приложу. Он мне об этом не говорил… и вообще почти ничего не говорил, — на всякий случай добавил Виктор. — А что, разве это был террорист?

— Ну, уж так вы сразу — «террорист»… Кто-то террорист, кто-то играет в революцию, и, самое главное, всегда находятся люди, пытающиеся перевернуть мир из чистейших побуждений. Понимаете, убить идею нельзя. Человеческая мысль постоянно эволюционирует, меняя взгляды, убеждения народов, а затем и социальный строй. Хотим мы или нет, но остановить ход крупных исторических событий немыслимо. Да, не удивляйтесь, у нас это понимают. Но у нас, увы, знают и то, что все юные пионеры… вы чем-то удивлены?

«Еще бы. Здесь что, пионеры есть? А, может, вы, господин, вообще комсомолец?»

— Если честно — не ожидал встретить здесь столь образованное общество.

— Время, время движется! Еще баранку берите, пожалуйста… Так вот, пионеры революции, полные энергии и увлечения, всегда были утопистами в своей борьбе с косностью общества, в своем желании создать новые формы жизни. По этому прискорбному обстоятельству революционеры подчас не только не способствовали прогрессу своей родины, а, наоборот, были тормозом для правильного развития общественного самосознания. Разве нет?

«А он думает, я спорить буду».

— Интересная мысль. Я больше по технической части, и считаю, что над этим всем надо задуматься. Вот Дизель, к примеру, сначала хотел изобрести угольный двигатель. Но эта идея оказалось утопичной, и он вовремя стал на правильный путь и создал нефтяной. А если бы он действовал, как голый теоретик, а не конструктор, то он только бы тормозил развитие.

«Ну и что ты на это скажешь? А мы еще до цикла Карно не дошли».

— Оригинально! Знаете, не помню, кто высказал такую занятную мысль, что ученый приходит к пониманию общества через данные своей науки — вот это вы мне сейчас наглядно показали. Да, действительно, человечеству свойственно заблуждаться. И по этой причине передовики-теоретики, как бы ни были идеальны их стремления, никогда не были и не будут истинными вождями народа… А вот, кстати, у меня появилась идея, как вам помочь. У нас есть такой закрытый фонд оплаты услуг, которые обыватели нам негласно оказывают. И за счет этого фонда мы бы могли купить эти странные банкноты, которые обнаружили у вас. Юридически-то это ваша собственность, и для изъятия понадобились бы серьезные основания.

«Деньги дать хочет? Вербует?»

— Деньги, конечно, мне бы сейчас не помешали. Где-то надо расписываться, заявление писать?

— Нет, зачем же. Никаких бумаг. Но, скажу сразу, много заплатить не можем, тем паче дороже вы их все равно не продадите.

Ну что же вы тянули, батенька, подумал Виктор. Дело ясное — купить за гроши, сбыть коллекционерам. А для сговорчивости продержать ночь в обезьяннике. Потому ни допросов тебе, ни оформления, как положено. А с юриста тоже что-то решили слупить? Ладно, в этом сейчас не разберешься. Хорошо хоть часы со Знаком Качества не заныкали.

— Да пожалуйста. Я бы их даром отдал, одни неприятности с них, но в нынешней ситуации не будет лишней любая сумма.

— Так и решим. — Веристов открыл ящик стола и отсчитал ассигнациями десять рублей.

— Спасибо. Теперь хоть спокойно устраиваться можно.

— Если скромно жить, можно протянуть неделю. Четыре-пять на питание, рупь с полтиной на угол, ну остальное там на всякое-разное. Не знаю, как на службе договоритесь с авансом, может, удастся приработок сыскать. Грамотные люди в цене. Да, и насчет часов…

«Переоценил».

— …Их у нас лучше не держать на виду. Карманники объявились. Хотя они и не по нашей части.

«О, уже что-то. Неужели тут заодно и кампания борьбы с коррупцией? Это плешивый что-то вчера намекал… „Не беру“ на горизонте? Блин, скорей бы за воротами очутиться… Спокойно, спокойно. Может, он и играет на нетерпении. Не спеши, делай безразличный вид».

— Позволите? — в дверь просунулась голова Дионисия Павловича.

— Да, проходите! Все, вот тут прочтите и распишитесь на каждой странице…

Виктор внимательно изучил бумагу. Из нее следовало, что он, господин Еремин, был задержан агентами сыска Масляниковым А.И. и Сурье Г.М. по подозрению в попытке тайно сфотографировать воинский эшелон и доставлен в охранно-розыскной пункт, где в результате проведенного дознания указанные подозрения были сняты, как не имеющие основания, и господину Еремину были принесены официальные извинения, вследствие чего господин Еремин не имеет к должностным лицам таким-то никаких претензий. Про деньги в протоколе не было сказано ни слова.

«Могло быть хуже» — философски утешил себя Виктор и, в глубине души не веря, что его мытарства кончаются, поставил по привычке размашистые росчерки, так, что в паре случаев брызги чернил украсили официальный документ темно-синими звездами.

— Знаете, через полчаса прибудет наше авто, и вас подвезут до вокзала.

— Большое спасибо, но дождя вроде не намечается, и я сам пройдусь по воздуху. Тут рядом.

— Ну, как хотите. Только учтите, что у вас здесь могут быть неприятности с полицией. У вас ведь здесь ни постоянной прописки, ни паспорта. Иными словами, вас могут арестовать за бродяжничество и выслать в Сибирь.

«Вот тебе и раз», подумал Виктор, «вот тебе и безпаспортная свобода при царизме. Сейчас вербовать будут. Вроде как уже отпустили, расслабился, а тут бах! — и в Сибирь. И чего делать?»

— И что же теперь мне делать? Я бы с удовольствием выбрал постоянным местом жительства Бежицу и прописался здесь.

— А в других местах империи у вас нету ни недвижимого имущества, ни обзаведения, ни места службы? Ни к какому обществу, мещанскому или ремесленному, не приписаны?

— На данный момент — ничего. Обманывать вас смысла не имеет, все равно проверите.

— То-есть, вы уверены, что розыск ваших следов не обнаружит? Очень странно. Но паспорт и прописка — это заботы местной полиции. А нас сейчас больше волнует, что человек с университетским образованием, оказавшийся в сибирской ссылке, через некоторое время может вернуться к нам в качестве профессионального революционера. По счастью, теперь у нас есть возможность выписать вам на неделю вид на временное проживание в селе Бежица, который даст вам возможность поступить на службу, или, если внезапно разбогатеете, купить недвижимость и по свершившемуся факту оформить здесь постоянное место жительства.

— Большое спасибо, просто восхищен вашим благородством… А если не удастся за неделю?

— Может и не удастся. На пасху-то народ как раз в селе неделю и гуляет, по обычаю.

«Ясно. Насчет паровозного — просто зубы заговаривал, чтоб расслабился, обнадежил, а потом бах — и безвыходное. Сейчас предложит сотрудничество».

— Я все-таки попытаюсь. Вдруг повезет?

— Уже слышали, что по причине срочных казенных заказов Светлая Седмица рабочая? Ну, а если не повезет, тогда приходите к нам… посоветуемся, подумаем.

Повезло, и вербовка отсрочена на неделю, подумал Виктор. Через неделю закончатся деньги и разрешение. Хотят присмотреться, подумать, а потом решить, что со мной делать. Ладно, как говорил Штирлиц в подвалах гестапо, у нас есть тайм-аут. Еще посмотрим, кто лучше его использует…

Глава 8 Печаль моя светла

По деревенским меркам от Камвольного до БМЗ было и в самом деле рукой подать.

Жары не было, нежное майское солнце уже начало постепенно сдавать свои небесные позиции, удлиняя тени, и из леса тянуло запахом хвои и молодой липовой листвы. Сбоку дороги, словно раскрученная канавка граммофонной пластинки, вилась дорожка, спасая пешеходов от подымаемой телегами дорожной пыли, которая долго не хотела оседать и, дрейфуя легким облачком висела над желтыми пятнами одуванчиков, проступавшими среди изумрудной свежести молодой травы. Тропинка перерезала темные проплешины низин с растрескавшейся коростой грязи; иногда приходилось перепрыгивать через неиссякшие ручьи и канавы, видные издалека по острым стрелам осоки.

Кладбище, знакомое Виктору со школьных лет — они с пацанами иногда забирались сюда и бродили межу старых литых и кованых крестов, в надежде наткнуться на какую-нибудь Страшную Тайну, а, вернее, просто покоролиться друг перед другом презрением к витавшем в этом скорбном месте на каждом шагу напоминанием о неизбежности смерти — было полно каких-то незнакомых каменных надгробий, но мысли Виктора были заняты совсем другим.

«А как же у них конструктором-то работать? Тут даже шрифт другой, его надо пером „рондо“ писать. Не говоря уже о том, что всю систему конструкторской документации надо заново с нуля осваивать. Идея — лишь часть конструкторского труда. Идею надо превратить в решение, в параметры, числа, которые определяют размеры и другие свойства деталей и узлов. Это огромное количество норм и стандартов — размерные допуска, свойства поверхностей, материал, вид обработки… это мы только перечислять начали. То-есть знания и опыт летят к черту, и чего получаем-то? Таланта-самоучку без образования? Ладно, на месте посмотрим».

За Кладбищем сосредоточиться уже не удалось. Эта часть Бежицы оказалась не частным сектором, а самой настоящей деревней, и из каждой подворотни на Виктора с хриплым лаем выскакивала лохматая шавка непонятного окраса, явно намереваясь цапнуть за штаны вошедшего в сферу влияния. Из-за заборов солидарно взвякивали разбуженные соседские, и спустя минут десять Виктору казалось, что его облаивает все Кладбище вплоть до Крахтовских бараков. Идти по проезжей части Почтовой оказалось немногим лучше — теперь на него кидались собаки, бежавшие за телегами, надо было смотреть, чтобы не вляпаться в свежие коровьи лепешки, а пыль, висевшая над дорогой от проезжавших телег, садилась на лицо и одежду. Кроме того, Виктор вспомнил, что он со вчерашнего дня не брит.

«Есть ли тут безопасные бритвы?» — думал он. «И если есть, это не дорого? Опасной только карандаши затачивал… А, может, бороду отрастить? Здесь это, типа, формат».

Почему-то в попаданческой литературе таким проблемам обычно принято уделять мало внимания. Типа попал — и тебя ждут великие дела. А тут тебе не двадцать первый век и китайским шокером барбосов не пошугаешь.

«А, почему, собственно, не попугаешь? Вольтов столб, прерыватель механический, типа зуммера, конденсатор бумажный рассчитать. Конечно, штука потянет на пару кило. А вдруг какой волкодав с цепи? Устроюсь, надо будет заняться».

На Вокзальной за переездом собак не было, и потемневший деревянный тротуарчик кое-где сиял свежими досками. В Майском парке напротив Типографии, на том самом месте, где потом появится детская площадка, в окружении березок мирно почивал двухэтажный деревянный особняк небесно-голубого цвета, с восьмигранной башенкой на углу, которую увенчивала галерея с резными колоннами для обозрения природы. Окна нижнего этажа скрывали заросли плюща. Виктору он показался чем-то знакомым, но где он его раньше видел — вспомнить не мог.

На углу горделиво возвышалась Ремесленная Школа, почти как и в нашей реальности, только третий этаж еще не надстроили. По центру главного фасада, над кованым крыльцом, как геральдический щит, величественно сияло огромное венецианское окно; то был дворец для будущих слесарей, кузнецов и литейщиков. Cвернув вдоль заводского забора на Базарную, Виктор вышел на длинное двухэтажное здание нынешних Первых Проходных, которое так было разграфлено на квадраты одиночными и двойными линиями карнизов, пилястр и наличников, что напоминало тетрадь для чистописания. Изящный модерн и зачатки строгого конструктивизма, слитые в один флакон, неизвестно по какой причине напоминали Виктору о китайских дворцах со старых открыток.

Никакого пропуска у Виктора на входе не спросили, и вахтеров здесь он поначалу не разглядел; так что пройти оказалось легче, но и сразу же спросить, где у них отдел кадров или чего такое, было не у кого. Двери во все кабинеты были раскрыты по причине теплой майской погоды, и из каждой на Виктора обрушивался совсем не похожий на его киношные представления о дореволюционных конторах водопад шума: стучали костяшки счетов, пулеметными очередями долбили машинки, хрустели арифмометры, невидимые Виктору люди орали по телефонам так, что, наверное, без телефонов было услышать проще, хлопали компостеры и, как на почте, пахло горячим сургучом. На дверях вместо табличек красовались одни номера комнат, зато вдоль коридора аккуратно висели небольшие плакатики. «Уходя, поверните выключатель» — гласило возле выключателя. «Пейте кипяченую воду» — советовали у титана. «Плюйте в урну» — было написано сами понимаете где.

Из урны поднимался легкий дымок непогашенных окурков.

— А вы что здесь делаете? — раздалось за спиной Виктора, прежде чем он решился сунуться в какую-либо комнату, чтобы спросить. Он обернулся: перед ним стоял мужчина лет сорока, с окладистой, уже начинающей седеть, неровно причесанной бородой, с широкими плечами и выступающим животом, в костюме-тройке, которая показалась Виктору немного помятой, с пятном машинного масла на левом обшлаге рубашки; от него шел запах трубочного табака и горячего железа.

«Так. Босс какой-то местный. Думает, что кто-то шляется в рабочее время».

— Здравствуйте. Мне сказали, что у вас срочно требуются инженеры-механики, так что вот, только что приехал, и сразу к вам, прошу прощения, что не совсем при параде… — выпалил Виктор, поскольку обдумывать фразу под корпоративный этикет было некогда.

— Так вы инженер? — переспросил мужчина, наставив на Виктора желтый от табака толстый указательный палец и тяжело дыша.

— Да, просто диплом и бумаги еще не с собой, предварительно зашел уточнить…

— Бумаги — пустое, — пренебрежительно поморщился мужчина. — Идете сейчас по Базарной до Ливенской, по ней свернете к заводу, на углу голландская казарма, туда стучитесь, спросите Бахрушева Ивана Семеныча. Поняли?

— Все понятно, спасибо вам большое…

— Идите, идите, — и мужчина сделал жест, чтобы Виктор не терял времени. Тот пробормотал «всего доброго», и поспешил по коридору, чуть не налетев на обернувшуюся некстати барышню с кудряво завитой головой, в белой простой блузке и в коричневом платье, с кучей серых картонных папок в руках.

— Простите…

— Да ничего, — немного растерянно ответила та, с любопытством смотря на Виктора снизу вверх.

— Простите, не подскажете, кто это сейчас пошел?

— О! — воскликнула барышня, округлив губки и темные выразительные глаза. — Это сам Буховцев!

И, прежде чем Виктор успел еще что-то сказать, она скрылась за ближайшей дверью.

«Так это директор? Ладно, фиг с ним. Время-деньги».

Выйдя из конторы, Виктор огляделся. Противоположная сторона улицы выглядела совершенно по-иному, чем на его памяти: прямо напротив, на месте нынешней заводской поликлиники, зеленело длинное одноэтажное здание старой аптеки, а вплоть до Елецкой раскинулся больничный городок, где ранние, деревянные корпуса, чем-то похожие на купеческие дома, соседствовали с длинными полосами недавно отстроенных каменных зданий. На углу виднелись знакомые особняки квартала заводского начальства, и Виктор поспешил в эту сторону.

Голландская казарма оказалась позади того самого места, где в реальности Виктора стоял один из самых приятных магазинов старой Бежицы, филиал Брянского универмага. В начале шестидесятых в залах этого небольшого, выстроенного буквой «Е» здания с окнами витрин чуть ли не во всю стену можно было найти все, от оцинкованных банных шаек и обуви до биноклей, телевизоров и даже мотоциклов. Все это там как-то умещалось. Теперь на этом месте оказался квартал из незнакомых двухэтажных домов, частью бревенчатых, частью красного кирпича, вроде тех, что стояли возле пожарки и бани. Ливенская продолжалась немного вглубь, и длинный каменный дом за техническим училищем, что Виктор помнил на территории завода, здесь оказался на левой стороне улицы; железной дороги, которую Виктор обнаружил во времена фачистов, еще и в помине не было. Пройдя еще несколько десятков шагов, он заметил новый, еще не одетый штукатуркой серый брусок двухэтажного здания с фахверковыми стенами из окрашенных в красно-коричневый цвет деревянных балок, которые и делали казарму похожей то ли на староанглийские, то ли на голландские домики. Между балками простенки были заложены серыми шлакоблоками.

Торец здания выходил на Ливенскую у заводского забора. На половинке запертых двустворчатых дверей торчала бронзовая ручка механического звонка, похожая на большой заводной ключик, начищенная от прикосновений множества пальцев. Недолго думая, Виктор взялся и крутнул; вслед за ободряющим «дринь-дринь» за дверью послышались шаги, и с деревянным стуком отворился васистдас; для тех, кто не в курсе, это такое окошечко в двери, типа видеодомофона.

— Вы это к кому будете?

На Виктора уставилось странное существо, в котором трудно было разобрать мужчину или женщину: крупные, словно топором вырубленные черты лица, волосы скрыты поношенным бабьим платком, а под носом топорщилась во все стороны жесткая щетина редких усов.

— Я от Буховцева, — небрежным тоном произнес Виктор, полагая, что слова «Я от Ивана Иваныча» если и не окажут магического действия во все времена, то хотя бы выявят честного службиста, поступающего строго по правилам. — Меня срочно направили к Бахрушеву. Он здесь?

— Иван Семенович? — произнесло существо. — Здеся, здеся, проходьте сюды, только ноги вытирайте, любит он чистоту, Иван Семенович…

За дверями загремел отодвигаемый засов, и через секунду Виктор уже вытирал ботинки о мокрую тряпку, а чистым уголком ее даже смахнул сверху дорожную пыль. Вопрос об однодневной щетине снова встал во всей остроте своей: но старушка уже голосила где-то на втором этаже: «До вас от Борис Иваныча пришли!»

«Этот — Иван Семеныч. Тот — Борис Иваныч. Надо в книжке пометить».

…Наружность этого человека заслуживает описания — так, наверное, написал бы в своем романе писатель-фантаст начала века. Сейчас не принято так говорить; сейчас, независимо от того, в какое время попал герой и будет ли обстановка знакомой или же вызывать удивление и ностальгическое восхищение, как уголок купеческого быта в областном краеведческом музее, положено побыстрее устроить махач или уложить героя в постель с женщиной. Но мы с вами, уважаемый читатель, в довольно странном начале прошлого столетия, и нам с вами действительно никуда не деться от того, что наружность Бахрушева заслужила описания.

То был человек где-то по виду за пятьдесят; лоб его, обыкновенный, и даже чуть заваленный назад, казался высоким из-за низко опущенных тонких, поднятых по концам стрелочек бровей, которые выглядели прилепленными к круглым стеклам пенсне, под которыми светились живые темные глаза. Глаза эти, обрамленные тонкими верхними веками со складкой, казалось постоянно смотрели на что-то поверх собеседника, что вызывало у Виктора желание обернуться; вскоре он понял, что это вызвано лишь его, Виктора высоким ростом здесь. В короткие, гладкие, стриженые под канадку волосы Бахрушева, как и в его небольшой, заоваленный книзу клин чуть всклоченной бороды, была обильно вплетена проседь, но его живые, порывистые движение и блеск глаз никак не позволяли думать о нем, как о старике. Он возвышался над своей доской посреди чертежного зала с большими раскрытыми окнами, через которые вливалась вечерняя свежесть, словно император в тронном зале над картой владений, рассчитывая, в какое место нанести удар вторгшемуся неприятелю; строгий мундир инженера позволял воображению довершить эту картину. Погруженный в свое занятие, Бахрушев, казалось, ничего не замечал вокруг себя, мурлыкая «На холмах Грузии лежит ночная мгла», что позволило Виктору за пару секунд осмотреться. Вид других инженеров в зале, что с любопытством поглядывали на него из-за других досок, несколько успокоил: приобретать мундир, похоже, было не обязательно.

Возможно, Шерлок Холмс нашел бы в этом описании массу информации о нанимателе. Возможно, он бы установил его характер, привычки, проблемы, слабые места и возможности на них влиять. Но Виктор Сергеевич не был Шерлоком Холмсом. Более того, он и Остапом Бендером не был, и не представлял себе, как реализовать преимущества костюма с полиэстером длякраткосрочной аферы. Поэтому он просто подошел и представился.

— А, так это не вы ли самый тот загадочный инженер из Франции, о котором судачит сегодня вся Бежица? — пробасил Бахрушев сразу же после «здрасьте-здрасьте».

— Молва преувеличивает, — уклончиво ответил Виктор. — Я не афиширую своего приезда, тем более, что у меня пока на руках ни документов, ни диплома.

— Вздор, — отрезал Бахрушев, — дипломы, рекомендации вздор. В деле, оно сразу выявится, кто чего стоит. Считайте себя уже на службе. Только сообщите, кто может засвидетельствовать вашу благонадежность. Так сейчас требуют, завод выполняет военный заказ.

Виктор предъявил бумагу от тайной полиции.

— Это не то, — вздохнул Бахрушев. — С этой бумагой вы можете устроиться на службу где-нибудь в лавке, там, где нет военных заказов. А у нас, даже если у вас здесь прописка, надо свидетельство благонадежности.

— Понятно. А кто же может засвидетельствовать?

— Да кто угодно, сударь, кто угодно. Либо от казенного учреждения бумагу представляете, от любого, хоть от богадельни, либо подписи от двух благонадежных лиц в их поручительстве за вас. Знакомые, родственники имеются?

— Нет, к сожалению, никаких. Вообще никаких. Так сложилось.

Иван Семенович грустно почесал рукой под подбородком.

— Задачка-с, задачка-с… «Печаль моя светла… Печаль моя полна тобою…» — задумчиво промурлыкал он. — Вы, вот что: поищите по Бежице, кто бы мог дать за вас поручительство. Вакансию я для вас держать буду, а большего… Сами понимаете.

— Все нормально, — кивнул головой Виктор, — спасибо, я все понимаю. Я поищу. Спасибо, успеха вам.

— До свидания, — сочувственно ответил Бахрушев, — я надеюсь, что до скорого. Со мной тоже, знаете, в жизни оказии случались: верьте в фортуну, и она от вас не отвернется.

Глава 9 «А я, знаете, за вами слежу»

«Ладно», думал Виктор, меряя ногами булыжник Базарной, «первый облом еще не повод опускать руки. Веристов, значит, не зря на завод направлял, ждал, что за свидетельством опять побегу к нему… В лавке, стало быть, можно. Второй у нас по списку лавка „Аудион“. Если и там не выгорит, может, Буркашову нужен автомеханик. Или даже охранке. Учителем еще… но тут опять могут благонадежность потребовать. Простую физическую работу лучше не искать, на нее охотников хватает. Так, записная у нас где? Аникеев… Аудион. Вот: угол Смольной и Елецкого. Смольная — это я знаю, она за универмагом через два квартала и идет мимо автостоянки базара к переходу через пути у конторы типа диспетчерской… В общем, у черта на куличках это по нонешним временам».

Чтобы читатель окончательно не запутался, поясним что Елецкий — это не та Елецкая, она же ныне Комсомольская, которую Виктор застал здесь в тридцать восьмом. Елецкий — это переулок. Переулки в Бежице перемежались с улицами за Церковной, где каменную застройку сменяли деревенские избы с огородами; тайная мысль архитектора состояла в том, чтобы на площади, определенной в будущем для городских кварталов, разместить четыре ряда усадебных участков. Чтобы особо не мудрить, каждый переулок был окрещен по имени той из соседних улиц, которая ближе к железной дороге.

От переулка Виктора отделяло семь кварталов, ближайший из которых был застроен двухэтажными особняками в немецком стиле. «Вот в этом особнячке будет стомат, а потом музей художников Ткачевых, а вон в том — филиал роддома», подумал Виктор, раздумывая, по какой же улице добираться; в конце концов он выбрал Елецкую, рассудив, что ежели идти вдоль парка, то собак и хулиганов должно быть поменьше.

Солнце то и дело пряталось в дымку, и его ласковые лучи сменялись прохладным дуновением ветерка, прилетевшего со стороны Отрадного; виктор почувствовал запах сосен. На самой Елецкой деревьев пока не было, как, впрочем, и на других улицах, отчего эта часть Бежица казалась Виктору какой-то лысоватой — если, конечно не учитывать парка. Узкая булыжная мостовая лежала посреди улицы, как просвет на погоне лейтенанта, вдоль домов тянулись тонкие полоски тротуаров, на мощение которых пустили оставшийся от строительства кирпичный бой. Остальное пространство улицы было покрыто зеленой скатертью молодой травы, по которой золотыми солнечными брызгами расплескались одуванчики, стыдливо голубели маленькие цветки незабудок, грустные лесные фиалочки в чем-то признавались желтым распустившимся бутонам лесного мака, и, к удивлению Виктора, то там, то тут сквозь мягкий ковер муравы пробивалась пара широких листьев, а между ними — тонкий стебелек, усыпанный тонкими цветами — жемчужинками. Ландыши! Не на рынке, а прямо здесь, на улице, сколько угодно! Виктор не удержался, и, шагнув в сторону с дорожки, сорвал один из ближайших стебельков и скорее поднес к лицу, ловя знакомый с детства, неповторимый нежный аромат.

Напротив крайнего корпуса заводской больницы, отгроханного в стиле модерн — с огромными зеркальными стеклами, скорее более похожей на виллу недавно разбогатевшего купца-миллионщика, и аккуратными немецкими особняками следовал знакомый Виктору по его реальности трехэтажный доходный дом. Владелец явно хотел иметь в селе нечто, напоминающее дворцовые постройки Петербурга в стиле Растрелли, и архитектор дал волю фантазии: щедро украсил верхние этажи двускатными треугольниками и дугами фронтонов, оперев их на парные и одиночные колонны большого ордера, что стояли на филенчатых постаментах-выступах первого этажа, одел часть окон в рамочные наличники с замковыми камнями, придав им имперскую монументальность и раскидал по фасаду сандрики с заплечиками, чем-то похожие на гусарские усы над сводами окон, словно раскрытых от удивления. Не заслоненный деревнями, дом гордо возвышался над улицей, словно франт, в своем торжественном красно-белом одеянии; казалось, что мимо него вот-вот на мягких рессорах проплывет карета. Но кареты так и не показалось, а вместо нее по булыжнику постоянно грохотали ломовые извозчики.

За Ростовской Виктора встретил новый, только что утвердившийся на красной линии угол четырехэтажного здания из силикатного кирпича, тоже доходного дома, с крылечками подъездов, как у современных многоэтажек; похоже, появился он здесь в расчете на людей состоятельных, но тех, кто пыль в глаза пускать не любит. Небольшие фронтоны над полукруглыми эркерами, скромные барельефы по бокам — вот и все украшения. Был он выкрашен в темно-красный цвет, с бежевыми квадратами в девять окон, окаймлявшими столбики эркеров все того же красного цвета. Строение протянулось от Ростовской до Харьковской и посредине его, словно разинутый рот, виднелась большая арка для проезда на Воронежскую. В следующем квартале нижний этаж дома полностью отвели под магазины; тут были заселены только два корпуса, а дальше громоздились серовато-желтые громады деревянных лесов. Правая сторона улицы была обстроена невысокими разнокалиберными особнячками, тонувшими в свежей зелени Майского парка.

«А нет ли за мной слежки?» внезапно мелькнуло у Виктора в голове.

Он нагнулся, словно хотел завязать шнурки и посмотрел назад. Улица была почти пустынна; только сзади, отставая шагов на сорок, за ним следовал худощавый мужчина, лет уже за тридцать, с волосами, поделенными посередине пробором и крупным шевроном усов над удлиненным клином подбородка. Одет он был прилично, хотя темно-синий пиджак и рубашка со стоячим, охватывающим горло воротником, показалась Виктору не совсем по погоде. Увидев, что Виктор остановился, мужчина замешкался, и сделал вид, что рассматривает номер дома.

«Шпик. Примитивно. Хотя какие тут понятия о наружке-то?»

Виктор перевел взгляд вниз и позволил зеленой гусенице спокойно доползти до края кирпича, затем, выпрямившись, спокойно продолжил движение в том же направлении.

«Попытаться свернуть на Церковной? Или раньше, на Харьковской… Нет. Путать следы — вызвать подозрения. Пусть запишут — устраивался в лавке Аудион. Подтвердят легенду».

Возле стройки дорожка кончалась; забор обегала обыкновенная натоптанная тропинка, вившаяся посреди заросшей травой части улицы. Немного пройдя по ней, Виктор непроизвольно засмотрелся на процесс зодчества.

Современный прохожий тоже остановился бы и загляделся. Ни подъемных кранов, ни машин не было видно; вместо этого по деревянным настилам сновали рабочие, которые таскали на спине стопки кирпичей и мешки. Слышался непрерывный стук мастерков, веселые голоса и пахло сосновой смолой.

Мужчина с пробором тоже вначале остановился, помялся, затем пошел на сближение.

«И что же дальше?»

— Тоже… любуетесь?

Виктор обернулся. Теперь они стояли в полушаге друг от друга.

— Сиверцев, Петр Силантьевич, — отрекомендовался незнакомец. — Тоже, значит, любуетесь?

— Еремин Виктор Сергеевич… Ландыши, вот, рано расцвели… в этом году — Виктор не нашел сказать ничего лучшего.

— Говорят, это знамение, — быстро ответил незнакомец. — К пришествию кого-то или чего-то.

— Может быть.

— Вы так полагаете? А я, знаете, за вами слежу.

— Ну… Ну, что ж, если долг обязывает…

— Нет, не долг… ну, может, в какой-то мере… я сейчас все объясню. Я депутат Бежицкого поселкового Совета.

— Совета???

— Ну да… Вы давно в России? Теперь поселковые управления называют Советами.

— А, ну, конечно же… Я просто задумался.

«Царская советская власть? Фигасе… Чего же тут произошло? Чего тут вообще происходит? А домик-то нехилый, такой только в тридцатых тут выстроят, не раньше. Хотя что там до тридцатых — двенадцать лет всего».

— Понимаете, — продолжал Сиверцев, — мы сейчас боремся за то, чтобы село Бежица, оно же ранее Губонино, было переименовано в город Губонинск. Основания для этого у нас есть, ибо в наличии железнодорожная станция с товарным двором и известный в России завод. Как видите, сделано электрическое освещение центральных улиц, развиваются водопроводные и канализационные сети — пока для многоэтажных домов, естественно, телефонную станцию отстроили, есть мощение улиц, больничные учреждения, гимназия, приют — вон он, кстати, там, отсюда видно. Есть училища реальное и ремесленное. Есть даже две футбольных команды и секция байдарок. Государь император приезжали смотреть! Не байдарки, конечно — завод…

— Великолепно, — ответил Виктор, которому тоже хотелось, чтобы Бежица поскорее стала городом, — ну а чем я могу вам помочь?

— Да собственно, у вас свежий взгляд, вот и хотелось бы спросить, что можно было бы такое сделать, чтобы поселок имел совершенно городской вид? Вы, наверное, в столицах бывали?

— Зелени не хватает, деревьев. Здесь можно было бы, например, елочки посадить, каштаны. Они как раз весной цветут.

— Деревья? — переспросил Сиверцев. — Здесь не так давно дремучие леса бушевали, опять же сад рядом… А, знаете, вообще-то верно. По дороге будет движение экипажей, пыль в окна, шум. И воздух со стороны завода железом отравленный. Чувствуете?

— Нет. Вроде как свежий, и даже цветущей липой пахнет.

— Это пока ветер из лесу… А внизу можно будет скамеечки поставить и клумбы разбить. Соловьи прямо под окнами петь будут. Вы знаете, какие у нас в Бежице соловьи? И белки. Вон в Роще белки по деревьям так и снуют, их прямо из рук кормить можно…

«Все-таки хорошо, что это не шпик» — подумал Виктор попрощавшись со словоохотливым собеседником.

«А может, и шпик», — подумал он через полминуты. «Может этот депутат с тайной полицией сотрудничает. Послали поболтать, вась-вась, выведать. Даже не узнал, кем он работает-то, депутат этот. Да, в общем, и правильно. Пока надо болтать поменьше. Вживаться надо».

Сразу же за Приютом, прямо на месте сквера с памятником прославленному создателю танков, Виктору бросилось в глаза незнакомое вишнево-красное здание — этакая маленькая копия битмовского Старого корпуса со стороны поликлиники, окруженное деревянным палисадом и старыми, нетронутыми при строительстве, деревьями.

«А это еще что за ерунда?.. Ба! Да это же Каменное училище. Вот где, оказывается, оно стояло. А почему я его тут не видел в тридцать восьмом при фачистах? Разрушено в революцию, когда тут белые занимали? Или снесли, когда собор строили? Ну и фиг с ним. Не возвращаться же обратно в тридцать восьмой».

На углу бросилась в глаза большая жестяная вывеска:

ПИВНАЯ НА ЦЕРКОВНОЙ

БАВАРСКОЕ ПИВО

пивоваренный завод г. Карачев Орлов. губ.

В.П. Гроховскаго

И висящий рядом рекламный слоган: «Приди и возьми». Все это расположилось на двухэтажном доме с большими раскрытыми окнами, из которых долетали звуки скрипки. В конце слова «Карачев» виднелся замазанный свежей краской твердый знак.

«Так, реформа правописания походу у них недавно… Кстати, может, Гроховскому какую идейку продать насчет пива? Ну, скажем, пиво с женьшенем. Выращиваем женьшень, и делаем пиво с женьшенем. Блин, а как этот женьшень у нас выращивают, так и не узнал! Во бы сейчас пригодилось…»

За Церковной, двухэтажные желтые домики которой напомнили Виктору массовую шлакоблочную застройку сталинских времен, Елецкая превратилась в обычную деревенскую улицу, немощеную, с двумя колеями, пробитыми колесами телег. Из-за заборов лениво тявкали шавки, коты ловили лучи вечернего солнца на воротах, мычали в хлевах коровы, по траве бегали пестрые куры и подрастающие цыплята, и чей-то расфуфыренный белый петух голосил перемену погоды. Потянуло медвяным запахом; за хлипкими палисадниками распускали бело-розовые бутоны невысокие, недавно посаженные яблони, и осыпали на землю белые лепестки отцветающие вишни. Под окнами с раскрытыми резными ставнями и мелкой клеткой рам кое-где начинали зацветать низенькие, еще не набравшие силы кусты сирени, обремененные крупными лиловыми шишками соцветий; еще несколько дней, и они наполнят улицу терпким, сладковатым запахом пробудившейся природы.

Лавку Аудион он увидел почти сразу, повернув на Смольную — такую же деревенскую улицу, но раза в два уже, — какое-то пробудившееся чувство интуиции подсказало ему, что в этом длинном деревянном доме с двумя крыльцами недавно выкрашенном в коричневый цвет и есть цель его путешествия, прежде чем он прочел название на вывеске. Нетерпеливому воображению уже представилась картина заведения, что-то вроде виденного в старых журналах «Радиолюбитель» — большие катушки из медной проволоки, рубильники, луженые клеммы, наполнявшие покрытые лаком деревянные ящики, и, конечно, огромные, как на радиотрансляционном узле, лампы, светившимся загадочным багровым светом.

На воротах была пришпилена записка новой орфографией.

«Господа и дамы!

Сегодня лавка закрыта.

Уехали за товаром в губцентр.

Будем рады вас видеть завтра».

«И тут облом» — подумал Виктор.

Дальше надо было устраиваться на ночлег, используя полученный от Веристова червонец. При этом никаких идей у Виктора Сергеевича не появлялось.

Глава 10 Музыкальный квест

Зачем Виктор решил вернуться в сторону городского сада, он и сам не понимал. Ноги сами несли в эту сторону, и он решил им довериться; в конце концов, эта часть города казалась ему как-то более привычной.

Остановился он возле Сиротского Приюта, неожиданно пораженный свежестью и изяществом этого, казалось бы, знакомого с детства и давно примелькавшегося здания. Здесь фасад его еще не был покрыт краской, и узоры его красного и белого кирпича напомнили Виктору павильоны Петергофа. Здание Приюта было одноэтажное, отнюдь не царских размеров, но три сильно вытянутых ризалита, один, центральный, со ступенчатым аттиком, и два по бокам, горделиво увенчанные треугольными фронтонами, как бы масштабировали постройку; прохожему казалось, что он видит в удалении настоящий дворец. За Приютом, там, где впоследствии появится площадь Ленина, шумели деревья сада Пожарного общества, так что глазу не с чем было сравнивать размеры дома; зато возвышающаяся в центре над двускатной кровлей застекленная надстройка с двумя пирамидами крыш и короткими шпилями, покрытыми красным суриком, создавала иллюзию скрывающегося позади то ли замка, то ли небоскреба.

«Вот ведь как бывает. Полвека хожу мимо, а не обращал внимания, какая у нас в городе красота».

Приют был обнесен высоким, в человеческий рост, деревянным палисадом, а возле крыльца, ближе к деревьям, виднелись незнакомые Виктору бревенчатые постройки. Огромный телеграфный столб стоял на углу, как солдат после госпиталя, опершись, словно на костыль, на деревянный подкос. На заднем дворе, видном от угла, чернели вскопанные грядки, что-то вроде школьного огорода; то ли в помощь казенному рациону питания, то ли на продажу, опять-таки не лишне. Взгляд Виктора снова привлек прятавшийся за зеленью лип стройный корпус Каменного училища.

«Еще немного — и Тенишева построила бы тут социализм… Ну а я тут, собственно, чего торчу?» — прервал свое созерцание Виктор. «Скоро ночь, а там что? Стучаться в первое попавшее окно — пустите переночевать? Стоп, я начал тупить. На Парковой заводская гостиница. Хотя бы узнать, почем номера. При гостинице трактир должен быть, или буфет. На один день — ну или смотря по цене… а можно даже просто там же и спросить, кто сдает жилье недорого. Не скажут, конкуренты? А может, и скажут. Человек, стесненный в средствах, не их клиент. А завтра снова в Аудион. Черт, почему я не Остап Бендер? Почему-то кажется, что для таких в этом перспективном селе самое раздолье».

Парковая — она здесь просто не могла называться иначе, ибо разделяла Майский парк и сад Вольнопожарного общества — с этого конца выглядела совсем другой. На месте площади с памятником Ленина, в небольшом скверике красовалось деревянное здание старого Высшего училища, а далее, на стандартном домике с двумя подъездами, красовалась вывеска «Кинотеатр ГОРН». На месте сквера Камозина стоял чей-то деревянный особнячок. Со стороны сада Вольнопожарного общества снова донеслись звуки духового оркестра, а уходящее солнце вынырнуло из-под свода облаков, превратив свежую листву деревьев в роскошный зеленый витраж.

— Вы, похоже, не торопитесь?

Перед Виктором выросла пара крепких парней в черных рубашках с закатанными по локоть рукавами. На руке у каждого белела повязка, а на ней…

Нет, Виктор не мог ошибиться. На повязках у пацанов чернели свастики.

«Ошизеть! Нацики? В восемнадцатом? Какого…»

— Вас ист лос? — машинально вырвалось у Виктора командным голосом. Как у немецких офицеров в фильмах про войну.

Чернорубашечники застыли в замешательстве.

Все-таки советский кинематограф чему-то учит.

— Колян, — нерешительно произнес один из них. — А то ж вроде немец. По нашему не понимат. Инженер, чи шо.

— Звиняемся, — обратился второй к Виктору, — в академиях не были, иностранному не обучены. Вам труда не составит за одним человечком присмотреть?

— Что он натворил? — спросил Виктор. Строить из себя немца дальше не было смысла, да и по улице народ шлялся, причем не обращая на чернорубашечников никакого внимания.

«Эти кореша тут вроде как в порядке вещей. Может, не нацики вовсе, а совпадение. Точно, не нацики. Шевелюры, как у битлов».

Они перешли улицу и направились к нынешнему зданию суда, где у длинного фасада располагался вход в Майский парк. На скамейке, запрокинув голову, сидел человек явно семитской внешности; из носа у него текла кровь. Рядом со скамейкой торчал еще один кент со свастикой.

— Этот, что ли?

— Аха… Да это свой жид, это Мах. В ресторане музыку сочиняет. Вам не трудно присмотреть, чтобы с ним чего не было? А то у нас дел-то еще позарез.

Положение было дурацким. С одной стороны, сидящий имел на лице телесные повреждения, с другой — не орал, что его бьют, и удрать не пытался. Вид пацанов однозначно тянул на героизацию нацистской символики, возбуждение ненависти и вражды, а также унижения человеческого достоинства. Однако держались они вполне легально и, если бы не атрибутика, вполне могли сойти за народных дружинников. Обращение «жид» по нашим временам однозначно оскорбительно и полагает экстремизм. Но здесь оно было произнесено как-то без ненависти. И, самое главное, Виктор не знал, существует ли в этой реальности нацизм. В нашей он должен был появиться через год, но здесь революция в Германии началась раньше.

— Можете бежать, — сказал он, когда шокирующая троица удалилась, — они ушли.

И он тронул Маха за плечо.

— Бежать? — заплетающимся голосом ответил Мах. — Куда бежать бедному еврею, когда бежать некуда?

— Ну, как… — опешил Виктор, — от этих… Они вас били?

— Кто?

— Ну эти, с повязками…

— Чтоб в память обо мне назвали младенца, если Вы не из другой страны. Обещаю вам, вы будете смеяться с наших нынешних порядков. Власть хочет извести евреев в целом, но при этом проявляет необычайную заботу о каждом из нас. Меня не били, нет. Я упал. Меня подняли, посадили на скамейку, позвали вас присмотреть. Черносотенцы друзья еврея, кто бы мог подумать.

— Так это черносотенцы?

— Вы точно из другой страны. Они здесь каждый вечер.

— А у вас какие-то просто проблемы?

— Чтоб мои ноги служили мне только для ревматизма! У Маха проблем не бывает. Мах пишет музыку и честно имеет с этого на обед и ужин. И вот, представьте себе, на днях я беру у Гайсинского заказ на фокстрот, а он не выходит!

— Кто не выходит?

— Фокстрот, не Гайсинский же! Тридцать рублей, это здесь приличные деньги. Но дело не в них. Мах взял заказ и не сделал. По глазам вижу, вы меня понимаете, что это катастрофа. Завтра Циля с детьми вернется от матери. То, что я увижу, лучше никому не увидеть.

— А Гайсинскому еще не поздно сегодня сдать заказ?

— Не поздно. Но фокстрота нет.

— Вы говорили, что деньги не главное. Верно?

— Оно так, вы сами слышали, и каждый подтвердит, чтоб домой вернулось лишь мое имя.

— То-есть, вас устроит, если вы рассчитаетесь с Гайсинским, но домой принесете меньше тридцати.

— Вы так говорите, словно хотите продать мне фокстрот. У вас есть фокстрот, который никто не слышал? Совсем никто?

— Я хочу продать вам фокстрот. Вернее, получить за него долю вашего гонорара.

— Я дико извиняюсь, но откуда он у вас? — Мах, похоже, начинал трезветь. — Если вы пишете фокстроты, вы сами пойдете к Гайсинскому. Значит, фокстрот не ваш. Но кто сказал, что его никто не услышал кроме вас?

— Какое вам дело? Я не пошел к Гайсинскому, чтобы он не задавал мне лишних вопросов. Это усложнит сделку. Но если вы отказываетесь, поищем другого.

— Кто сказал, что я отказываюсь? Покажите мне его. Ноты у вас с собой?

— Ноты вы запишете. Вы в состоянии идти?

— Когда Мах слышит про гешефт, он в состоянии бегать, как центрфорвард Поприщенко. Идемте ко мне на квартиру, там никого.

Идти пришлось недолго. Мах обретался на первом этаже деревянного дома, обложенного кирпичом и стоявшего торцом к Ливенской. Канализации в доме не было, как и электричества (особенности местного коммунхоза интересовали Виктора даже больше предстоящей сделки), зато средство производства творческой интеллигенции блестело черным лаком у стены.

— Так что, теперь нет черты оседлости? — спросил Виктор.

— Вы давно были в Брянске? — ответил Мах вопросом на вопрос.

— В таком, который вижу — можно сказать, что никогда.

— О, вы еще многому будете удивляться. С одной стороны, когда была черта оседлости, в Черниговской губернии можно было жить, а в Орловской — нельзя. Но если нельзя, но очень хочется, то можно. Можно считать, что евреи здесь жили еще во времена литовского нашествия. Когда я родился, в Брянске было двести семей, и мы жили на Судках, Судки такое место, где никто больше не хочет селиться, там же и синагога. Если вы были в Париже, вы ведь слышали про Наума Габо? В Париже все слышали про Габо.

— Слышал, — ответил Виктор совершенно искренне. Точнее, он видел в нашей реальности афиши фестивали Рославца и Габо, но понятия не имел, кто они и чем прославились.

— Еще бы! Так ведь это наш Нехемия Певзнер, сын заводчика Абрама, и у него брат Натан, он тоже в Париже. Так вот за черту оседлости. Ее ликвидировали вместе с евреями. Спросите меня, как же я и все остальные. А вот так, мы есть, а евреев нет. Если раньше, извиняюсь, «Союз русского народа» устраивал в Стародубе погромы, но иногда, то теперь погромов нет, но черносотенцы везде, они отрезают пейсы, отбирают кипы и доносят в полицию на тех, кто ходит в синагогу и даже отмечает пурим. Я не говорю про Бунд, про Бунд вообще нельзя говорить даже наедине с собой. И что поразительно, в черную сотню идут евреи. Но об этом можно говорить без конца. Давайте закончим с фокстротом. Я не спрашиваю, можете ли вы наиграть, я уже понял, попробуйте напеть.

«А если он запишет и кинет?» — внезапно подумал Виктор. «Ладно, это не часы. Хотите фокстротов, их есть у меня».

И он напел первое, что пришло в голову, то-есть «Ландыши».

— Феноменально, — воскликнул Мах, прослушав мелодию, и тут же пробежался пальцами по клавишам: музыку от ухватывал на лету. — Феноменально. Но это же не фокстрот.

— Почему не фокстрот? — удивился Виктор столь неожиданной оценкой хита Оскара Фельцмана и Ольги Фадеевой.

— Вы спрашиваете меня, почему? Вы когда-нибудь фокстротировали? Это слишком быстро, то, что вы изобразили. Ландыши, пара-рам… Это не подойдет. Другое имеется?

Виктор напел кусок из «До чего ж ты хороша, сероглазая», еще одной песни, знакомой чуть ли не с колыбели, надеясь, что Бабаев и Регистан окажутся больше в теме.

— Феноменально, — повторил Мах. — Слушайте, вы знаете много такого, о чем я не имею никакого понятия. Но это обратно не фокстрот. Я вас умоляю, может вы еще чего-нибудь вспомните.

«И это не фокстрот? А может, он просто кидает? Вот так вот споешь, а он потом запишет и загонит?»

— Вы не могли бы тогда объяснить, что у нас здесь называют фокстротом?

— Я не могу объяснить, это сложно. Я изображу. Вещь называется «Играя с кошкой». Чарльз Лесли Джонсон.

То, что изобразил Мах, Виктор всегда называл регтаймом. Регтаймы Виктор слышал, но они у него никогда не запоминались — вроде как уцепиться мысли было не за что. В голове, как назло, вертелись советские довоенные марши.

— Слушайте, а может, кому-нибудь марш нужен?

— Вы шутите. Я вообще от марша не откажусь, но господину Гайсинскому нужен фокстрот.

И Мах нервно забарабанил пальцами по крышке фортепиано.

— Впрочем, если вы не можете напеть фокстрот… — добавил он после минутного размышления, — попробуйте напеть марш — вдруг из этого выйдет какая-то идея.

— Счас. Кхм… «Все выше, выше и выше…»

— Вы большой шутник, господин, простите, память…

— Еремин.

— Так вы с меня смеетесь. Это есть настоящий фокстрот, я вам говорю. «Тарь-япам, япам, тарьяпам…» — и он пробежался пальцами по клавишам, моментально превратив пафосную мелодию в весьма игривую.

— Вам виднее. Но это чужое. Это Хайт написал. Проблем с копирайтом не будет?

— Какой Хайт? Миша из Киева? И кто такой Копирайт? Хайт для него пишет?

— Юлий Абрамович Хайт.

— Так это брат Миши из Киева. Он сменил фамилию и учится на юриста, а Миша цыганские романсы сочиняет. И не было у Хайтов такого фокстрота. Вообще здесь я композитор, за плагиат думаю я, после нашей честной сделки я ничего от вас не слышал, вы мне ничего не пели. И это наши дела с братом Миши, если что. И… и что, вы будете спорить за наши с ним дела или мы пришли с вами за фокстрот говорить?

— Не буду спорить, — согласился Виктор, — только это еще не фокстрот.

— А что же, позвольте узнать?

— Это трейлер. Часть фокстрота. Если берете, договариваемся о доле.

— Странный вопрос. Все по-честному: берите любую половину.

— Половину чего?

— Любую половину гонорара. Мы же партнеры.

— Вы знаете, — произнес Виктор, у которого от неопределенности быта проснулось чувство стяжательства, — за вами только нотная запись или аранжировка. При всем моем уважении, вы все-таки не единственный музыкант в Брянске.

— И кто у вас возьмет, если вы сами говорите, что чужое?

— Но вы же берете.

Виктор с грустью подумал, что это уже третья реальность, где в первые же дни приходится торговаться, и причем, по его понятиям, не совсем справедливо. А что делать?

— Так сколько же вы хотите? — спросив Мах, удивленно вскинув брови.

— По-честному. Вам целую треть.

— Только?

— Вам обещали тридцатку за сочинение музыки с нуля, а вы хотите половину за нотную запись.

— И обработку.

— Можете потом с Гайсинского отдельно брать за обработку.

— Ну, вы, как культурный человек, уступите хоть для приличия.

— Кто в наше время уступает для приличия?

— Но это же целых двадцать рублей! Послушайте, зачем вам двадцать рублей? Зачем? — Мах от волнения соскочил с вращающейся табуретки и начал нервно ломать пальцы.

— Из принципа.

— Но вы же можете уступить?

— Зачем?

— Я вас познакомлю с приличными и полезными людьми в этом поселении.

— Они могут дать за меня поручительство в благонадежности?

— Хоть десять. Но кто поверит поручительству еврея?

— Тогда о чем мы говорим? Мне еще на ночлег устроиться надо.

— Послушайте, я вам напишу записку к мадам Безносюк, она сдает жилье недорого. Вы спите тихо и не буяните по ночам?

— Нет.

— Тогда я устраиваю вас к Безносюк, а вы уступаете мне три рубля.

— Два.

— Два с полтиной.

— С полтиной, и устраиваете к Безносюк.

— По рукам!

Глава 11 «Они сами вас найдут»

Вечерело. Солнце закатывалось в облака, и Виктор, меряя шагами булыжник Церковной, думал, что же он будет делать без зонта, если завтра пойдет дождь. Впрочем, абсолютное большинство здешних мещан, похоже, обходились без зонтов.

До Гайсинского, который, как выяснилось, жил во втором подъезде того самого доходного дома в стиле барокко, Мах его так и не допустил, но честно вынес договоренные семнадцать с полтиной и записку к домовладелице.

— Вот, — произнес он, сияя, — кредитными десять, пять и два по рублю и полтина монетой.

Пересчитывая гонорар, Виктор поймал себя на том, что здешние деньги выглядят как-то непривычно и даже немного подозрительно. Красный помятый рубль смотрелся каким-то деревянным, пятерик почему-то был нарисован вертикально, «портретом», а червонец казался подозрительно новым. Виктор повертел его в руках…

На обратной стороне в глаза сразу бросилась свастика. Точь-в-точь, как фашистская, только красная, она парила над надписью «Кредитные билеты размениваются государством». В остальном червонец был более всего похож на привычные хрущевские деньги.

— Не видели такой? — спросил Мах. — В этом году пустили в оборот. Я вам скажу, Миша сегодня в прекрасном настроении. Несравненная Стелла Суон будет сегодня тангировать в «Русском Версале». Подписала контракт. Кажется, она совершенно разругалась с Чандаровым. Вы ведь слышали о мадемуазель Суон?

«Это из Рут Ренделл, что ли? Замахали книжные однофамильцы».

— Местная суперзвезда? Я не видел ее афиш.

— Она танцевала у Чандарова, в «Европе». Знаете, на Комаровской горе. Женщина-трансформатор.

— Это как? Она гудит или от нее летят искры?

— Она трансформируется. Молниеносно переодевается во время танца. Секрет в особых застежках, устройство которых никто не знает.

— Даже костюмеры?

— У нее немая костюмерша. Она ничего не расскажет.

— А знакомые, поклонники?

— Она никому не показывает сценических нарядов. Секрет ремесла.

— Ясно. У англичан свои скелеты в шкафу.

— Англичан? — Мах высоко вскинул брови, как будто они у него собрались взлететь.

— Ну, Суон же английское имя. Вроде.

— Это для сцены. Подлинное она скрывает от публики. Болтают, будто она какого-то знатного рода.

— Ладно. Так как насчет записки к Безносюк?

— Ах да! — и Мах хлопнул себя по лбу так, что Виктор испугался, не вылетят ли оттуда все ноты. — Идемте, это по пути, забежим ко мне, и я напишу.

— А здесь у вас ручки нет?

— Вы большой шутник, чтоб мне поклясться своей головой. Вы думаете, Мах носит с собой походные чернильные приборы, как полковой писарь. Идемте ко мне домой, я все правильно изображу.

Хмель у него, похоже, совсем выветрился. По дороге Мах буквально не закрывал рта, и щебетал, как майский соловей в пойме.

— Вот, что я вам скажу, Виктор Сергеевич: вы, конечно, удивитесь, но в Бежице сейчас деньги буквально валяются на дороге. Надо только их поднимать, и все, можно стать очень, очень богатым и уважаемым.

— Как Гайсинский?

— Что Гайсинский? Вы думаете, что Гайсинский это Ротшильд? Да можно купить на корню этого Гайсинского. И Чандарова можно купить и нанять привратником.

— «Паниковский всех продаст и купит»?

— Паниковский? Паниковский таки шлемазл. Представьте себе, он думал, что в Киеве у него пойдут дела лучше, чем в Клинцах…

«У них тут и Паниковский? Потрясающе».

— … И вот она ему ответила, что раньше вторника не получится. Так вот, для чего я это все рассказываю: в Брянске можно делать такие вещи, что уму непостижимо, но для этого нужен начальный капитал. Небольшой, тысяч десять для начала. А какой с музыки капитал? По глазам вижу, вы меня поняли с полуслова.

«Сейчас предложит вложиться в какое-нибудь сомнительное предприятие».

— Я похож на человека, у которого есть такой капитал?

— Вы похожи на человека, под которого могут дать солидные деньги. Поэтому вас не надо было показывать Гайсинскому, это все испортит. Есть солидные люди — Грачков, братья Бужилины, Бротбаум, наконец.

— Надо подумать, — обтекаемо ответил Виктор, который увидел в заманчивом предложении Маха возможность сесть в тюрьму за мошенничество. И вообще, если вам предлагают деньги ни за что, следите за карманом.

— Подумайте, я не тороплю. Так мы уже и пришли: проходите, не держать же вас на улице.

На квартире Мах полез в буфет.

— Удачные сделки положено отмечать.

— Спасибо, но мне некогда, мне еще надо к домохозяйке, а то вдруг она в гости уйдет или что…

— По капельке столового вина, и я пишу записку.

Столовым вином у Маха оказалось «Хлебное столовое вино», то-есть водка, выгнанная, похоже, в тех же Чайковичах. На закуску пошли соленые огурцы главного калибра, хрустящая квашеная капустка с красноватыми ягодами рябины и хлеб. После третьей «капельки» Виктор забеспокоился.

— Давайте записку я отнесу, к Безносюк, а потом вернусь — и мы продолжим. А?

— Послушайте, что к ней бежать? Она рядом, на Церковной. Входите в подъезд, стучитесь в первую дверь направо. Первый этаж.

— Первый этаж, а дом где? Церковная большая.

— Да ее все знают.

— Если не все? А если она уйдет?

— Не уйдет, я вам говорю, она сейчас дома.

— Дом-то где? Дом?

— Номера не помню… что номер, дался вам этот номер. Дом Безносюк прямо напротив Мининского училища.

— А где училище?

— А вы не знаете, где Мининское училище?

— А я что, доктор все знать?

— Нет, — задумчиво произнем Мах, — вы не доктор… Малую Мининскую знаете?

— Малую Мининскую знаю.

— А говорите, не доктор… Вот на углу Малой Мининской и Церковной парк, а в нем и есть училище. А с другой стороны площадь, но вам она не нужна, так она тоже Мининская. Вот давайте теперь за Мининскую…

«Так, этот парк — это там, где сейчас два детсада и женская консультация была. Вроде прояснили. А с народным образованием в этом селе, похоже, нехило».

После четвертой Виктор сказал, что на минутку выйдет (удобства в этом доме располагались во дворе), и просто смотал по-английски, не прощаясь, оставив гостеприимного хозяина наедине с бутылкой.

Оказавшись на свободе, он первым делом забрался в промежуток между кустами сирени и низеньким дощатым заборчиком и сунул два пальца в рот. Местному разливу он пока не доверял, как и местам общего пользования, вынесенным за пределы жилплощади. Оно, конечно, некультурно, но обстоятельства вынуждали: кто знает, насколько здесь можно в нетрезвом по улице. К тому же, освободив желудок, Виктор заметил, что он не первый, кто прибегал здесь к этому простому народному средству.

Солнце лениво переползало по пухлым подушкам облаков в сторону Бордович, чтобы спрятаться за крышами двухэтажных домиков. В воздухе свежело и по улицам расплывался неторопливый звон к вечерней.

«А завтра башка трещать будет. Где у них тут аптека вообще? У кого спросить? Идиот, да аптека стопудово там, где и была. Куда она выйдет из этого особняка…»

На Ливенской, где ряды типовых домов прятались за косыми решетками оград из деревянных реек, царил умиротворяющий покой, и на скамейках у калиток чинно рассиживались старички, наслаждаясь гармонией мира. Виктор махнул на угол Никольской. Еще издали он увидел вишнево-красную глыбу Старого Корпуса.

«Гимназия… Да какая гимназия? Здесь будет БИТМ заложен назло надменным короедам! Детской поликлиники не видно… ну да, она ж позже. А вот, ну вот она, красавица, аптека наша».

Дом с аптекой все также стоял на углу буквой «Г», и Виктор даже почувствовал к нему какие-то нежные чувства. Тогда еще не окрашенный, дом был чем-то вроде попытки связать воедино Собор Василия Блаженного и Петровский Пассаж: серые кирпичные кружева на темно-красном фоне делали этот двухэтажный теремок похожим на праздничный медовый пряник, политый глазурью. Над входом в аптеку, с угла, нависал ныне исчезнувший балкон; второй балкон Виктор заметил со стороны Церковной, сразу за выступавшим из общего ряда прямоугольником парадного.

От дома веяло тишиной и благолепием. Виктору на мгновение показалось, что, перешагнув порог, он нырнет во времена царя Бориса.

Звякнул колокольчик. Внутри царил таинственный полумрак и запах лекарств; на огороженных стеклом прилавках возвышались вертящиеся шкафчики и этажерки со сеадобьями. На стенах висели рекламки неизвестных Виктору снадобий.

— Одну минуточку! — из двери за прилавок вынырнул низенький лысоватый провизор. — Добрый вечер. Милости просим поближе; вы, видимо недавно в наших краях? Чем могу быть вам полезен?

— Простите, что у вас есть от головы?

— От головы? — провизор непроизвольно хихикнул. — От головы, сударь, полезнее всего средство доктора Гильотена, но такового у нас в наличии не имеется. Желаете от мигрени?

— Ну… для консервативного лечения.

— А что прописывал врач?

— Да ничего не прописывал, просто обстоятельства не позволяли к нему зайти. А нужно сейчас.

— Могу посоветовать байеровский аспирин, от сильных болей — пастилки героина…

— Чего? — воскликнул Виктор, испугавшись, не началась ли у него белая горячка.

— Героина. Английский товар.

— Еще этой гадости не хватало!

— Ну, нельзя же так прямо в штыки все достижения европейской науки… — в голосе провизора прорезались нотки морального превосходства над невежественным покупателем. — Героин, сударь, в развитых странах врачи прописывают при сердечных жалобах, болезнях желудочного тракта, обширном склерозе. Наилучшие результаты от кашля при астме и туберкулезе. Современной медициной доказано, что опий и морфий организму вредят, и весь цивилизованный мир их заменяет.

— Не, не, не, не надо… Это пусть они там сами цивилизуются. Что немцу хорошо…

— Ну, если хотите лечиться народными средствами — попробуйте заварить мяту, зверобой, душицу… У нас есть сборы. А вот еще: можно взять капустные листы или картофельной кожуры и приложить. Можно еще выпить чай с мятой и попарить ноги.

— С-спасибо… Знаете, лучше, наверное, аспирина.

— Как пожелаете. Сколько отпустить?

— Ну, одну упаковку, наверное?

— Целую коробку?

— А сколько там чего?

— Раньше не пили аспирин?

— А он у вас жидкий?

— Это не микстура, это порошки.

— Тогда два, пожалуйста.

— Пожалуйста. Я так понимаю, вы приезжий?

— Если я скажу, что был здесь в будущем спустя девяносто лет, вы не побежите к психиатру?

— Что вы! Чувство юмора — это здоровая реакция организма. Раз вы приезжий, осмелюсь порекомендовать приобрести у нас предохранители для мужчин. У нас большой выбор, самой тончайшей выделки, без швов.

— Без швов?

— Да. Без швов, можете убедиться на витрине.

— И не штопаные?

— Шутить изволите. Настоящие из Германии. Рупь двадцать дюжина.

— Вы полагаете, что если завтра у меня может болеть голова, то сегодня я пойду искать приключений?

— Вам не обязательно искать приключений в Бежице. Они сами вас найдут.

— Интересно. А церковь не осуждает?

— Церковь — нет. Ибо сокращает венерические заболевания. Вот доктор Фрейд против.

— Шут с ним, с Фрейдом.

— Тогда дюжину?

— Две. Две штуки.

— Понятно… — разочарованно вздохнул провизор. — Резиновые желаете или цекальные?

— Цекальные — это чего… это из цекала?

— Цекальные — это кишечные.

— Кишечные???

— Никогда не применяли? Их еще называют «из рыбьего пузыря», хотя это неверно.

— Я просто не расслышал.

— Тогда обязательно попробуйте. Парижские, высший сорт, «Свастика».

— Нет, знаете, в другой раз. У меня к ним нет кожаных трусов с подтяжками.

— Не понял связи… Какие же вы желаете?

— Дайте пару тех, что из Германии, по десять копеек штука.

И Виктор, рассчитавшись, поспешил прочь.

Глава 12 Без самовара и прислуги

«Офигели! Совсем офигели!!!» — повторял он про себя, двигаясь по пыльной тропе по направлению к дому мадам Безносюк. «Герыч — в аптеке! Это сейчас запросто какой-нибудь нарик подрежет. Что за привычка долбаная лизать Европу во все места не глядя? Дебилизм какой-то комплекс неполноценности, как у прыщавого подростка перед опытной бабой. Страна на подъеме, называется. Конфетки-бараночки. Хруст французской булки. Кондомы со швами и без. Прямо хоть обратно в обезьянник просись».

Он опомнился и сбавил шаг, чтобы не привлекать внимание.

А чем мы лучше-то, подумал Виктор. Кто еще не забыл в девяностых рекламу солпадеина? «Нанесите удар первыми…» Кодеинсодержащий препарат свободно, без рецепта. И ведь кто-то разрешил. Кто-то нажился.

Со стороны Десны навстречу Виктору шло пять подгулявших парней, по виду мастеровых. На всякий случай Виктор не спеша перешел на другую сторону, сделав вид, что егопривлекает листок, белевший на дощатом заборе между домами. Братья по классу под газом не всегда склонны к родственным отношениям.

Листок был тиснут на серой бумаге, похожей на оберточную. Буквы расплывались. Компания на другой стороне улицы еще не проследовала, и Виктор приблизился к забору.

Товарищи!

Россия самая большая и богатая страна в мире, но население ее живет в бедности. Все богатства достаются кучке прохвостов — буржуев, попов и чиновников…

«Прокламация!» — мелькнуло в голове у Виктора. «Вот черт, еще чего доброго за чтение заметут… а то и расклейку повесят».

Он изменил курс на девяносто и стал приближаться к середине проезжей части.

— Поберегись!

Виктор едва отшатнулся — мимо него на дутых шинах пронеслась извозчичья пролетка, обдав пылью.

«Блин, где же тут ходить нормально? Еще не хватало — „попал под лошадь“… А, впрочем, что прокламация? Я человек случайный, думал — кто жилье сдает».

И он сошел на тропу по правой стороне.

Церковная улица в этой реальности как бы служила гранью между городом и деревней. Слева от Виктора росла городская часть, с ровными прямоугольниками улиц, как в регулярном парке; здесь сносились старые деревянные казармы и возводились каменные особняки, доходные дома, коттеджи и разные учреждения; линия же двухэтажек по правую сторону скрывала за собой нарезанную ровными ломтями по диагонали деревенскую часть; там произвольно росли избы, мычал скот, лаяли собаки и голосили петухи.

Дом мадам Безносюк, к счастью, оказался на указанном месте, и выглядел весьма респектабельно — оштукатуренный, квадратный, с большими трехстворчатыми окнами по углам, украшенным лепным оргаментом низким треугольным портиком над входом, и декоративными перилами на крыше.

«Не хухры-мухры», подумал Виктор, оглядывая жилище. «Может, Мах ошибся? Или нарочно указал апартаменты, где три шкуры сдерут? Ладно, увидим».

Застекленная дверь в парадное была открыта, и Виктор вошел внутрь, тут же поняв смысл остекления: электрических лампочек в подъезде не было, было что-то вроде кронштейна под керосиновый фонарь, на котором не висело ничего. На лестничную клетку выходили пара дверей и пара окошек из ванных; возле пузатых, непривычных кнопок электрического звонка белели списки проживающих.

«Странно, электричества вроде как нет, а электрозвонок имеется. Странно».

Виктор начал с первой квартиры.

«Безносюк Федора Игнатьевна — 1 раз».

Он надавил кнопку: где-то в глубине раздалась приглушенная трель. После одного длинного за дверью наступила тишина, и Виктор уже хотел звонить повторно, но тут за филенкой раздался недовольный голос и забренчал затвор.

— Чего вы так долго звоните, элементы разрядите! Проходите. С инспекцией пришли? У меня уже и пожарники были, и санврач, и фининспекция. Или опять Бухтеев жаловался? Так он кляузник, этот Бухтеев, он вечно пишет. Он давеча, представляете, какую чушь написал — будто мадам Строкова на него порчу наводит. Вот видели, а?

Безносюк препроводила Виктора в крайнюю комнату от двери; комната оказалась кабинетом, и возле печки здесь была прорублена еще одна дверь, видимо, в гостиную. Хозяйке на вид было лет под сорок; приглаженные пробором ее темные волосы слегка топорщились, черты лица были крупными, и у глаз уже залегли ранние морщины. Тонкая синяя жакетка, не подчеркивающая, впрочем, давно утраченной стройности фигуры, была надета на черное платье.

— Так чем обязана-то я вашим визитом, сударь, простите, как вас величают-то?

— Виктор Сергеевич. Понимаете, я — от Маха.

— И что же? Он прислал вас вернуть два рубля, что он занимал три дни назад?

— Федора Игнатьевна, — деликатно ответил Виктор, — Мах, к сожалению, ничего мне не сказал о своих финансовых делах, он просто порекомендовал вас, как лучший вариант для съема жилья. Очень хвалил.

— «Очень хвалил»! Ах, шельмец! Нет, чтобы деньги вернуть! И какое жилье хотите снять?

— Да пока скромную комнату. Пока. Я здесь недавно, багаж пока не прибыл, так что много места не потребуется.

— Скромную комнату! Да вы меня разорите с Махом! Покойный муж строил этот дом в расчете, что придут господа и снимут квартиры с хорошей меблировкой! Так нет — Глынов приедь да и вложи капитал в доходные дома на Елецкой! Теперь кому я здесь сдаю? Я сдаю комнаты и углы в этих квартирах, сама живу в двух комнатах, — тут голос ее дрогнул, — а ведь какие квартиры! С прислугой! Ну что смотрите, есть у меня комната. Семь рублей в месяц без самовара и прислуги, плата за две недели вперед.

— Семь рублей? — переспросил Виктор, мысленно сопоставив стартовый капитал с ценой.

— А вы как хотели? — Можете за пять найти, но с уборной во дворе. А тут даже ванна имеется! Это ж культура!

— Прекрасно, — без особого энтузиазма согласился Виктор, — я ценю культуру за два рубля в месяц. Но тогда, может, сперва посмотрим комнату?

Он уже ожидал, что ему покажут вонючий клоповник. Но действительность оказалась лучше. Комната была бывшей детской, на втором этаже, с окном в сторону Мининского училища, с голубенькими обоями и довольно чистая. От входа справа стояли деревянная кровать, комод для белья с керосиновой лампой («блин, надо ж спички купить!»), и еще одна кровать, раскладная, была засунута в угол между комодом и окном. По левую руку от входа, у окна, громоздкий шкаф с одной створкой загораживал дверь в смежную комнату, а рядом с дверью выступал угол печки и рядом на стене торчала вешалка. Посреди комнаты стоял черный, довольно лебезный столик с парой стульев, над окном висела длинная, до пола, штора, а на полу от двери до окна протянулся домотканый половик.

— Вы не смотрите, мышей и насекомых всяких нет! — чуть резковатым тоном воскликнула хозяйка. — Продукты и посуду на кухне держите, в шкафчике. Ну, говорите же, согласны, али я более выгодного жильца подожду. На квартеры-то у нас большой спрос, людишек с деревни понаехамши, ежели чего, так и вдвоем полукомнату сымут.

— Ладно, — махнул рукой Виктор, — лучшего, пожалуй, искать уже поздно.

Он отсчитал три с полтиной; Федора Игнатьевна выудила откуда-то из складок одежды связку ключей и отцепила от них три на потертом шнурке: от комнаты, от парадного и от черной лестницы.

— Глядите, не потеряйте! Запомните, вам четыре звонка! — молвила она, уже покидая детскую; шаги ее удалились по коридору и хлопнула входная дверь.

За окном сгущались сумерки. Виктор отдернул штору, затем осторожно взял лампу на комоде и поболтал. Внутри заплескалось.

«Так, керосин пока есть. Спички надо срочно. И пожрать. А, черт, забыл у хозяйки спросить. Ладно, по дороге у кого-нибудь».

Из любопытства он заглянул в ящики комода; в верхних обнаружилось несколько глиняных тарелок, кружка и ложка, в нижних среди постельного белья валялся видимо, кем-то забытый, женский чепчик. Виктор вздохнул, задвинул ящики, и, выйдя в коридор, запер дверь; откуда-то справа доносилось тихое пение, запах дымка и горячего постного масла.

«Кухня. Надо там спросить».

У большой дровяной плиты стояла пышная молодая женщина, каштановые волосы которой были убраны под застиранный голубоватый платок; выливая блинное тесто из глубокой плошки на шкворчащую сковороду, она напевала низким грудным голосом:

— Добрый вечер, — поздоровался Виктор. — Я ваш новый сосед, Виктор Сергеевич… на время остановился в вашем… в Бежице, в общем.

Женщина повернулась, и поставила плошки на стол; круглое лицо ее засияло.

— А я Надя, — улыбнулась она, — так и зовите. Я вон в той комнате живу, дверь у парадной лестницы видите? Как скучно станет, приходите, оладушков поедим, — и она подмигнула, — как соседу, скидку, сделаю.

— Так вы это… — Виктор старался подобрать подходящее слово, — подрабатываете?

— Я обычно у сада работаю, или в пивной, когда холодно. Ну вы знаете, как публичные дома закрыть велели, так и бродим, как бездомные. Вот иной раз и погода плохая, и народу в настроении нет. А свойские, соседские, они даже и лучше. И у дохтура я проверенная.

— Спасибо, но не сейчас.

— Ну, когда душе угодно будет, оно ж дело такое. У нас квартера хорошая. Вон рядом братья Кабановы живут, что из Рогнедино на заработках тута. Они по пьяни только на улице куролесють, а как домой придут, так тихенько, хозяйки страшатся. Они скорей в участке переночуют, чем с пьяной рожей хозяйке на глаза.

— А чего ж так?

— А кто его знает. Небось, приучены отца-матери бояться, и то правильно. А рядом с вами печатник Климов живет, бобыль, ночью в типографии работает, а днем спит. Только он не жилец, ему грудь свинец проел. Кашляет много и кровь идет. Да, а вот еще комнатка прислуги, ее Сенька-вор снимает.

— Сидел, что ли?

— Где сидел?

— Ну, в тюрьме, где там.

— Не, не поймали пока. Вы не бойтесь, он редко захаживает, и своих не трогает. В Брянске промышляет, али еще где, а сюда иногда на ночь захаживает; оттого ему окна не надо.

Надя улыбнулась. «А ведь могла замуж выйти, сейчас бы дети вокруг бегали, смотрели…» — подумалось Виктору.

— Спасибо за информацию…

Каждый из жильцов имел на кухне шкафчик с врезным замком. Открыв свой, Виктор обнаружил жестяной чайник, сковороду, пару кастрюль, простые фаянсовые тарелки и три чашки. Полки для продуктов были пусты.

— Надежда, а где тут спички можно сейчас купить? И из продуктов чего?

— Спичек? Так это у Гунина лавка рядом на Банной, там и всякое по хозяйственному делу есть, и недорого берет.

— Еще раз спасибо…

— Да вы не спасайтесь, вы спрашивайте. Я баба простая, молодая, незамужняя, а то вы уж очень так деликатно, аж прямо до неловкости.

— Понял. А Банная, она где?

— А где Старая Баня. Мимо училища и сразу направо, не доходя.

И она принялась переворачивать поспевшие блины деревянной лопаткой.

Глава 13 Цена покаяния

Улица Банная дважды меняла название. Вначале была Банная, затем, когда здесь, рядом, на краю поймы стал огромный корпус новой больницы — Больничная; но это название показалось кому-то лишенным социального оптимизма, и она пошла под переименование в честь героя, летчика-аса Камозина. Чуть подалее, в окружении сосен, оставшихся от некогда бушевавшего в этих местах леса, Виктор заметил знакомое по бериевскому СССР большое здание, с каменным первым этажом и бревенчатым вторым. Видимо, здесь это было баней.

Лавка Гунина была уже вторым предприятием торговли, которое посетил Виктор в новой реальности, но только здесь он почувствовал, что на дворе действительно начало века. Пахло керосином, деревянные столбы подпирали потолок зала, деревянные прилавки с невысокими, как в музее, квадратными стеклянными витринами окружили Виктора, и за ними до потолка высились стеллажи с разнообразным товаром, кое-где завешенные прямоугольниками рекламы. Виктору бросился в глаза плакат, расхваливавший роскошные автомобили «Нэпир», если верить написанному, очень популярные среди африканских и индийских властелинов; этот креатив был здесь совершенно неуместен, и был видимо из расчета, что кто-то заглянет поглазеть на диковинку. Виктор обнаружил еще один плакат авторекламы: это были «трехколесные феномобили, самые экономные как по цене, так и по содержанию, грузоподъемность до 35 пуд, шофер не нужен» — ну, в общем, что-то вроде советского мотороллера «Муравей». Под потолком уже были зажжены лампы.

Продавец, молодой парень в белом халате поверх красной косоворотки, короткой, как у гимназиста, стрижкой и маленькими прищуренными глазками на круглом лице в это время терпеливо изучал Виктора, видимо, не зная, какое обращение более всего способствует росту продаж. Наконец, продавца осенило, и он учтивым голосом произнес:

— Что будет угодно барину?

«Ого! Даже „барин“… Э нет, не бери в голову, это он на бабло разводит».

— Любезнейший, — невольно вырвалось у Виктора, — а сколько в вашем заведении спички стоят?

— Копейка один коробок.

— Как в старые добрые времена…

— Сколько прикажете?

— Один. Так, мыло у вас имеется?

— Непременно-с. Осмелюсь предложить умывальное мыло «Нестор» от Невского стеаринового товарищества. Золотая медаль выставки в Париже. Без подделок.

«Так мыло у них подделывают? Или дорогие сорта?»

— А какое-нибудь попроще? Я, милейший, стараюсь искать что попроще и поздоровее, как учил граф Толстой. Лев Николаевич.

— Да, — на лице продавца обозначилось участие, — покойный граф, говорят, был большой души человек. Кстати, насчет здоровья: только что поступило целебное мыло «Кил». Радиоактивное. Поразительно действует на кожу и волосы.

— «Kill»? С радиацией?

— Точно так-с. Содержит эманацию Киловой руды.

— Благодарствуем, не надо. Еще какое есть в ассортименте?

— Мраморное Персица, мраморное Жукова, глицериновое… Местный товар для умывания брать не советую. Может, глицериновое? Простое, и вредных примесев не имеет.

— Остановимся на глицериновом. Какие у вас безопасные бритвы?

— «Жиллет»-с?

— Жилет, жилет. Со сменными лезвиями.

— Так это… Прощения просим, но не имеется. Не спрашивают-с. Дорого-с. Сам станок червонец, да дюжина ножиков два с полтиной, и еще кожа от них, извиняюсь, волдырями пойдет. Могу предложить хорошую золингеновскую, на два дня лицо будет, как у младенца. Или — к цирюльнику, тут, на Орловской, обойдется в пятак, с вежеталем и одеколоном гривенник.

— А он нормально за такую цену?

— Конкуренты-с. Простой народ идет в баню-с, тут же и бритье. У базара цирюльня, на Церковной у станции куафер Мишель, господа и дамы там по-модному стригутся. Что еще желаете-с?

«Устраиваться на работу — сходим к брадобрею. Потом придется бороду отпустить, если корпоративная этика не против. Нож, ножницы, шило в трансформере есть. Кастрюли-сковородки… Обождет завтра. Кто знает, сколько тут бегать».

— А пообедать где у вас тут хорошо и недорого?

— Недорого — это, оно, что значит… В дешевый трактир, где за гривенник отобедать, ходить не советую. И продукты бывают подпорчены, и водка разбавлена, и, главное, народец там того… ограбить или зарезать запросто. Ежели на заводе служите, то дешево в Народной столовой. Водки там вообще не подают, начальство запретило-с, но провизия свежая, с завода комиссия следит, чисто. Еда там простая, щи, каша, из техников али анжинеров мало кто туда ходит, начальники цехов иногда чтят присуттвием, но больше показать, что с народом. Для человека вашего круга, верно, было бы лучше столоваться или на станции, а еще лучше — вот у Базара причаховский. Обед там выйдет до полтинника, зато разнообразие, водочка казенная, публика приличная. Ну, а если пожелаете даму пригласить, так это в «Русский Версаль» на Парковой, там просто посидеть отобедать, рубля полтора-два выйдет, если, конечно, не разгуляться. В гостиничном буфете выйдет дешевше «Версаля», но там обычно в нумер заказывают.

— А почему именно в нумер?

— Не могу знать-с. Обычно господа так желают. Сложилось.

Стратификация общества через желудочно-кишечный тракт, подумал Виктор. Маргиналы бухают в рыгаловках, пролетарию жена варит, средний класс, не заморачиваясь, харчится по кафешкам, олигархам готовит прислуга или они снимают кляч и таскают по крутым кабакам. С гостиничным буфетом не все ясно, но наверняка цены кусачие, да и опять выделяться нет смысла. Куды ж айтишнику податься? И вообще время позднее и идти куда-то влом.

— Дайте хлеба и… картошки и сала, — произнес Виктор, забыв об имидже высшего сословия. Он чуть не сказал «колбасы», но вспомнил, что тут нет мясокомбинатов. Черт знает, из чего ее тут делают.

Дальнейший шопинг особых знаний об общественной системе не добавил; правда, когда продавец, пощелкав на счетах, объявил сумму, Виктор сразу заметил, что она расходится с посчитанной им в уме. Пролетарий от прилавка не стал спорить, и тут же признал ошибку; Виктор, рассчитываясь, разменял злополучную купюру со свастикой и тщательно пересчитал сдачу.

«Однако», размышлял он, возвращаясь на квартиру, «тут нарвешься, где и не ждал. По городу ходишь — шпики заметут, в аптеке наркота, в трактире алкаши прирежут, в лавке мыло радиоактивное, от безопаски волдыри. Приключения сами найдут, говоришь? У парикмахера может быть заражение через инструменты. Надо будет проследить. Что дальше? Жратва. Санэпиднадзором тут, похоже, не пахнет. Дома ночью — пожар, в окно могут залезть, угарным газом отравиться, плита-то рядом. Спать надо чутко, с открытой форточкой. Трансформер с выдвинутым лезвием — под подушку. Какой, в малину, шокер, тут „Бульдог“ бы завести, с понтом, от собак бешеных. Мечты, блин, мечты. На этой свободе надо до утра дожить».

Пройдя через калитку во двор, Виктор внимательно обошел вокруг дома. На заднем дворе висело белье, неуклюжим скворешником громоздился дровяной сарай, обшитый горбылем, и запах кухни смешивался с запахом выгребной ямы: канализация, похоже, была местной и вычерпывали ее ассенизаторы. На крыльце черной лестницы сидела рыжая полосатая кошка; заметив Виктора, она открыла глаза, приподнялась и просяще мяукнула. Виктор отрезал небольшой кусочек сала и положил перед животным; кошка внимательно обнюхала и жадно стала есть.

«Зашибись. Чего зря жрать не станет; стало быть, и людям можно. Только прожарить надо».

Дверь отворилась, и на крыльцо вышла незнакомая Виктору женщина со слегка помятым, и в одном месте запаянным медным тазом; Виктор поздоровался, и, воспользовавшись случаем, проскользнул наверх.

В комнате уже сгустились сумерки. Лай собак и вечерняя перекличка петухов из форточки стали уже чем-то привычным, словно бормотание приглушенного телевизора. Виктор снял стекло лампы, чиркнул спичкой; желтый огонек растянулся по щели. Осторожно поставив стекло на место, Виктор подкрутил фитиль, чтобы не коптило, и отправился на кухню жарить картошку.

Печатник, невысокий худой мужчина с прорезанным глубокими морщинами бледным лицом, перед уходом на службу мывший на кухне свою посуду, отнесся к новому жильцу совершенно безразлично, вместе бухануть не предлагал.

«Поели хлеба и колбасы» — в мозгу Виктора всплыла фраза из детской книжки «В стране невыученных уроков». «Тоже альтернативка» — хмыкнул он про себя. Запасливо отложив нетронутую половину провианта за окно на утро, он уже начал стелить постель, внимательно, насколько позволяло скудное освещение, рассматривая чистоту белья и наличие отсутствия посторонней живности, как в дверь робко постучали.

«Это не свои» — подумалось ему. «Из жильцов робких нет».

— Входите, не заперто!

Не успел Виктор закончит фразу, как в комнату влетела девушка и захлопнула за собой дверь. Невысокая (впрочем, все здешние дамы по росту напоминали вьетнамок), с темнорусыми волосами, сплетенными в косу на затылке а-ля Юлия Тимошенко, ямочками на щеках и небольшой родинкой над верхней губой, она имела внешность довольно незаметную и вместе с тем весьма приятную; пухлые губки ее были соблазнительно полураскрыты, она тяжело дышала, откинувшись на дверь за собой, словно желая сдержать ее своим телом, а зрачки в округлившихся глазах были расширены ужасом.

— Спасите, — прошептала она, пытаясь перевести дух, — укройте, меня, пожалуйста!

— Маньяк? — Виктор приблизился к девушке и, слегка подвинув ее трепещущее тело, закрыл кованую задвижку, похожую на сильно перекормленный оконный шпингалет.

— Кто? — не сообразив, спросила она, повернув голову к Виктору, отчего ее губы едва не коснулись его небритой щеки.

— Ну, пристает кто, или дружок гонится, или муж?

— Какой муж? Полиция. Сейчас здесь будет.

— Ого! Хипес, наводчица, мелкая кража?

На хулиганство и разбойные нападения это девица явно не тянула.

— Листовки. Спрячьте меня, сейчас они здесь будут.

Ну, вот и всплыл мертвец, подумал Виктор. Дешевая провокация. Улик нет, так решили взять с поличным.

— Уходите сейчас же. Через кухню черная лестница.

Девушка отчаянно замотала головой.

— Нет, нет, нет… Они знают. Там уже ждут.

— Ага, и куда я вас спрячу? В шкаф? Будут шмонать, найдут.

Откуда-то снизу, с первого этажа, послышался звонок, потом громкий стук и голоса. Девушка рванулась вперед, и схватившись обеими руками за пиджак Виктора, повисла на нем.

— Спрячьте, христом-богом молю, защитите, они сейчас будут…

Она упала на колени и попыталась целовать руки Виктору, который с трудом пытался отстраняться. В ее голосе звучало неподдельное горе, из глаз покатились слезы, но она, не замечая их, пыталась припасть то к руке Виктора, то к его пиджаку.

— С ума сошли, станьте немедленно, хватит вытираться об меня… Они вас запомнили?

— Чего? — спросила она, продолжая всхлипывать.

— В лицо видели, внешность запомнили?

— Нет… Я сразу бежать… Со спины видели.

— Раздевайтесь и лезьте под одеяло.

— Вы что? — ахнула она, и ее красные заплаканные глаза расширились еще более.

— Раздевайся, лезь в кровать, дура! — драматическим шепотом повторил Виктор. — Потом все поймешь. Быстро!

Девушка, все еще всхлипывая, начала расстегивать какие-то крючки на одежде. Виктор метнулся к комоду, дернул неподатливый ящик, и кинул на одеяло полотенце и чепчик.

— Этим вытрешься, это наденешь! Чтобы волос не видели!

В коридоре уже слышались стук и возмущенный грудной голос соседки древней профессии: «Я женщина законная, со шпаной не вожусь!»

«А в дверь стучат, а в дверь стучат, пока не в эту дверь…»

Он сбросил пиджак на стул и спешно начал расстегивать рубашку.

— Звать-то тебя как?

— Фрося…

— Бурлакова?

— У нас бурлаков нет… Шашонковы мы.

В дверь забарабанили так, что щеколда чуть не отскочила.

— Откройте, полиция! — раздался сиплый высокий голос.

— Сейчас! Я одеваюсь!

Виктор скинул носки и сунул ноги прямо в туфли, дернув за шнурки. Затем достал из кармана два презерватива, кинул один на комод, упаковку второго разорвал, распрямил изделие, и, послюнявив, кинул прямо на пол; выдернув ремень из пряжки, он поспешил к дверям, левой рукой пытаясь пристроить конец ремня обратно.

— Прошу прощения, я не один, я с дамой… — забормотал Виктор, пропуская в комнату мужика с буденновскими усами, в фуражке и мундире с двумя рядами начищенных медных пуговиц.

«Блин, вот что значит две полоски на погонах? Сержант полиции?»

— Унтер-офицер Клячкин, — отрекомендовался полицейский чин. — Вы у нас будете господин Еремин, проживающий по данному адресу?

— Еремин Виктор Сергеевич. Въехал только сегодня, извините за некоторый беспорядок. Если что до меня здесь случилось, никакого отношения не имею, и ни о чем не слышал.

— Этот господин, хозяйка? — Клячкин повернулся к Федоре Игнатьевне, выглядывающей в дверной проем меж двух рядовых; позади нее виднелся еще какой-то мужик с длинными волосами и бородой и в фартуке, похоже, дворник.

— Он, он, звался Ереминым, и говорил, что с рекомендацией от господина Маха, музыканта, что на Ливенской сейчас живет.

— А скажите, господин Еремин, не забегала ли сейчас к вам девица лет около двадцати, среднего росту… вот в таком платье? — и он указал на скомканную одежду Фроси, лежащую на стуле.

— Девица? Как можно, мы же… я же не один… ты что-нибудь расслышала? — и он повернулся к Фросе.

Та только помотала головой, выставив из-под простыни одни глаза.

— Да не бойся ты, это же полиция. Ловят кого-то, — продолжил Виктор, стараясь ногой запихнуть презерватив под кровать, что не осталось незамеченным.

— Это и есть ваша дама? — Клячкин кивнул в сторону кровати.

— Ну так… других, сами понимаете, нет.

— И платье ее?

— Ну не мое же. Чье же еще? — ответил Виктор, начиная немного наглеть.

Клячкин перевел глаза с презерватива на Фросю и обратно.

— Черт бы побрал этого Кудрова, — раздраженно произнес он. — Завалил дешевой мануфактурой, половина баб в одном и том же… Вынуждены сделать у вас обыск.

— Да пожалуйста, — Виктор открыл дверцу шкафа, выдвинул ящики комода и подоткнул простыню на кровати, чтобы было видно, что под кроватью никто не прячется, затем отдернул занавеску. — Признаюсь сразу, в печь пока не заглядывал, топить не собирался. Так что если прошлый жилец там чего оставил, лучше сразу посмотреть.

— Прошлый жилец не интересует, — просипел Клячкин. Он заглянул в пустой шкаф, взяв в руки керосиновую лампу, внимательно рассмотрел подоконник, не осталось ли следов, и вернул лампу на комод.

— Идем в следующую, — сказал он в сторону дверей. — Если ты, Ходунов, по пьяни не напутал, ей отсюда не деться. Разве что по воздуху улетит, — и он направился к выходу.

— Минуточку! — Виктор обратился в спину Клячкину. — Можно вас на пару слов между нами?

Клячкин прикрыл дверь и повернулся.

— Говорите.

— Просьба такая. Понимаете, дама не свободна, и можно, чтобы это все осталось между нами? — он порылся в кармане и вытащил наугад несколько бумажек.

Лицо Клячкина начало багроветь.

— Это что же, — произнес он возмущенным тоном, — вы мне взятку предлагаете?

— Что? А, да нет же, что вы, это уже вторая просьба. Понимаете, за свою не совсем безгрешную жизнь мне совестно перед богом, и я хотел бы как-то это искупить, пожертвовать на это, как его, на ремонт храма. Но вот все так получается, что времени нет зайти. И видя вас, честного человека, мне пришло в голову попросить: будете в соборе, не могли бы передать пожертвование от моего имени.

— Так это — на храм?

— Да. Если не затруднит.

— Доверяете, значит?

— Ну, кому в наше время еще можно доверять, как не полиции?

— Хорошо… То, есть, конечно, не совсем хорошо, но, если есть чистосердечное раскаяние, то уже хорошо. — Он взял деньги и начал считать. — Расписку надо?

— Да вы что? Людям надо верить.

— Это оно когда как… Ну, не сумлевайтесь, передадим. Честь имею! — и, козырнув, вышел.

— Ну вот, — громко произнес Виктор, задвинув защелку, — заодно и душу облегчили… Продолжим грешить?

Фрося лежала, как каменная, судорожно вцепившись руками в край одеяла. Тогда Виктор задернул штору, сел на кровать, отвернул нижний край одеяла, и, крепко зажав под мышкой икру правой ноги, принялся щекотать ступню; Фрося громко взвизгнула и задергалась, пружины заскрипели.

— Ай! Не надо, я поняла… — и она завозилась на кровати, из ее полураскрытых губ вырвались ахи и стоны. — Миленький… миленький…

Вскоре брань Клячкина донеслась с улицы; видимо, он корил дворника. Голоса удалялись. Фрося затихла.

— Они ушли, — прошептала она одними губами.

— А если нет? — спросил Виктор. — У тебя здорово получается.

— Ушли, — убежденно повторила она, — я это чувствую, — и, накрывши лицо одеялом, она вновь беззвучно залилась слезами.

Глава 14 Тело рабочего класса

— Ну что же ты, глупая, — ласково, на всякий случай, достаточно громко промолвил Виктор, гладя девушку по чуть растрепанным волосам; чепчик сбился, а коса в поехавшем набок венчике так и осталась нерасплетенной. — Все ведь хорошо, правда?

— Да… Хорошо… Очень хорошо… Вы благородный человек.

— Первый и последний раз. Завязывай с политикой, пока по статье не загремела.

— А вы не боитесь полиции, — промолвила она, успокаиваясь. — Я сразу поняла. Я вас сегодня на улице видела, с музыкантом. Вы не такой, как другие господа.

— И решила, что отмажу? Меня вчера уже охранка раз замела. Подрывную деятельность шили.

— Правда? — восторженно выдохнула она. — И как же вы спаслись?

— Отпустили. Меня ж по ошибке взяли. Попутали. Ни улик, ни свидетелей.

— Везучий вы, значит.

— Подфартило малость. Ну а ты пришла ко мне навеки поселиться?

— Перед рассветом уйду. Когда дворника сморит. Небось, городовой ему в морду дал, он теперь злой, у дома стеречь будет.

«Ага, поруганная большевиками духовность, блин. Чуть что и в морду. Нет, мы наследники не большевиков. Вот чего мы наследники. Хорошо хоть, не из советской власти сюда свалился».

— Вы же меня теперь не выгоните, верно?

— Заметано, — устало буркнул Виктор. Остатки водки в организме придавали ему раздражительность и развязность; он вдруг понял, что дышал на городового сивухой. Ну и черт с ним. Вписывается в легенду. Буханул с творческой интеллигенцией и потянуло на подвиги. Таких меньше подозревают.

Ладно, подумал он, завтра вставать рано, приводить себя в божеский вид, может, инженера-конструктора, рационализатора и изобретателя в радиолавку возьмут.

Покидать постель Фрося, похоже, не собиралась. Виктор отодвинул столик и вытащил из-за комода раскладушку.

— Зачем это вы?

— Не на полу же спать в собственной комнате.

— А я думала… Вы разве не хотите здесь?

— Так ты же там. Как же это раскладывается-то, елки…

— Осерчали на меня?

До Виктора постепенно дошло. Справившись с неподатливой кроватью, он сел на пружинную сетку.

— Мне уже сегодня в этой квартире предлагали. Со скидкой, как соседу.

— Зря вы так, — обиженно ответила Фрося. — я от чистого сердца.

— Любовь с первого взгляда? Без венца и благословения? Или щекотка так действует?

— А хоть бы так. Мне нечем вас больше отблагодарить.

— Без понтов? Так бы взяла и отблагодарила?

— В полиции на дознании мокрыми полотенцами стегают, — голос ее дрогнул, — и головой в лохань окунают, пока не захлебнешься. А вы меня спасли, сами рисковали. Но вас им бить нельзя, вы образованный.

— Уже забирали?

— Нет. Но люди все знают.

— Ладно, — Виктор встал и направился к комоду, — отблагодаришь тем, что больше подставлять не будешь. А себя для жениха побереги.

— Был у меня жених, — вздохнула она, — по осени собирались свадьбу справить. Поехал в Орел на заработки, там его казак лошадью затоптал. Стачка у них была. А я в Бежицу подалась, на паровозный.

— Извини…

— Да ладно, чего уж теперь. А я вот не спросила даже, как вас зовут.

— Виктор.

— А по отчеству?

— Сергеевич. Ты только не вздумай заложить кому, что меня знаешь.

— Могила. Виктор Сергеевич, а вы вор?

— Чего? — Виктор от неожиданности уронил на раскладушку ворох белья и одеяло, нарытое в комоде, чтоб на голой сетке не лежать.

— Да вы говорите иной раз, как воры в кабаках.

Блин, долбаный лексикон реформаторского периода, подумал Виктор. Стоило выжрать, и за базаром следить перестал. Пушкинским слогом хотел тут выражаться, ага.

— А-а… Да это смешная история. Как-то хотел бандитский роман написать. Прославиться, денег заработать. Вот и изучал.

— А почитаете?

— Да я его так и не написал, а слова вот привязались.

— Даже если бы вы были вор, я бы никому не сказала. Вы человек добрый. И симпатичный. А у нас в кружке говорят, что тех, кто помогает рабочему движению, надо поощрять половым способом.

— Это как? Тело за дело рабочего класса?

— Девушки должны оказывать половые предпочтения тем мужчинам, которые сознательные рабочие, идейные борцы или хотя бы попутчики. И отказывать тем, которые не порвали с чуждым классом, у которых которые в голове мысли отсталые и реакционные, элементам всяким деклассированным. Так буржуазия выродится без здоровых кровей.

— Генетическим их оружием, значит? Любите, девушки, простых романтиков, отважных летчиков и моряков?

— Ну! Так еще Энгельс сказал. Книжка такая — «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

— Так прямо и сказал?

— Так это следует. Вот он там так писал: в далекой-далекой древности мужчина уходил на охоту, и усталый, набредал на пещеру, где жил другой мужчина его рода. И тот мужчина должен был ему уступить одну из своих жен. Вот те, кто за рабочих — один род, за попов и капиталистов — другой.

— Хорошо, что мы не в пещерах.

«А тогда говорили — „помещиков и капиталистов“. Из деревни, а насчет помещиков… Или темнит баба, или с помещиками чего-то такое. И с кулаками».

Виктор задул лампу (хорошо хоть в кино показывают, как это делали), разделся и залез под простыню — толстую перину он сложил вдвое и засунул вместо тюфяка.

— Ты еще не заснула?

— Нет. А что?

— Подушку кинь, у тебя две.

На улице дружно на кого-то загавкали собаки, волна лая постепенно удалялась куда-то к Московской, она же теперь Ленинградская (а не Санкт-Петербургская). («Зато нет сирен», подумалось Виктору).

— А точно похоже на пещеру, — прошептала она, — когда-то людей было мало, и они прятались от диких зверей. А потом они победили. И мы тоже победим.

— Будет революция и гражданская война?

— Гражданская война — это пережиток, — ответила Фрося так, словно речь шла о чем-то давно очевидном. Вообще люди очень любят, не задумываясь, произносить слова «это известный факт» или «как может быть иначе?», хотя иначе как раз и может быть.

— Гражданская война — это буржуазные революции, — повторила она, — наша революция будет самой бескровной в мире. Не то, что в Германии.

— Я не был в Германии и не могу сказать.

— Наверное, вы помните Парижскую Коммуну?

Господи, в каком же году она была? Ах да, в семьдесят первом. Обалдеть, на моей памяти должна быть Парижская Коммуна, подумал Виктор. А казалось, совсем не так давно этот восемнадцатый, сколько книг и фильмов…

— Я не был тогда в Париже. Много слышал, разное.

— Вас в детстве напугали эти рассказы. Поэтому вы не хотите знать про берлинских коммунаров.

Вот пристала баба, подумал Виктор. Сейчас еще предложит в подпольную организацию вступить. А если не удастся легализоваться? Тогда придется, как Максиму, жить между небом и землей. И надо прибиваться к кодле. Ладно, послушаем, за укрывательство и так впаяют…

Глаза у Виктора начали слипаться, и он пробормотал уже через полудрему:

— В детстве я жил совсем другим.

— Индейцами? У нас парень из кружка книжку такую читал. Про Чингачгука.

— Не, не индейцами.

— А чем?

— Ну, полетами в космос, например…

А, собственно, почему бы в девятнадцатом веке человеку образованному не мечтать о космосе?

— И «Красную звезду» читали?

— Нет. Я даже «Правду» не выписывал.

— Смеетесь… Тогда еще и «Искры» не было. А вы ведь тайком интересуетесь политикой.

— И что там, в «Красной звезде», пишут?

— Это Богданов сочинил, большевик. Книжку про полеты на Марс. Там тоже люди живут, только общество другое, без бедных и богатых, а фабриками управляют через счетные машины, связанные электрическими проводами по всей планете.

«Проясняется?» — мелькнуло в мозгу у Виктора. «Богданов этот — попаданец. Первый, который тут все изменил. Наверняка из четвертой реальности, из Союза девяностых, раз про компьютеры, сети и коммунизм. Фантастику пишет… ну да, это совсем как я в третьей реальности у фачистов! Интересно, а что дальше? Тайная полиция на вооружение взяла? Или, наоборот — как опасного элемента?»

— И чего он там еще написал?

— Многое, очень интересно. Безработицы не будет, потому что ученые придумают всеобщую науку об управлении…

«Кибернетика!!! Точно попаданец!!!»

Виктор перевернулся на бок, вызвав протестующее ворчание кроватной сетки. Перед его мысленным взором развертывалась стандартная миссия попаданца номер два. Мир изменен, но теперь над страной висит какая-то новая катастрофа. Вот знать бы, какая… Революции не произошло, первой мировой. И чего, теперь надо их делать или обратно предотвратить?

— Фрось, учиться тебе надо. В тебе любознательность есть.

— Правильно. Нам всем учиться надо. Ленин сказал, что пока рабочий класс не овладеет наукой, он не должен пытаться осуществить социализм.

— Это точно Ленин сказал? И за что вы тогда боретесь? Пока наукой не овладели?

— Чтобы овладеть наукой, мы установим диктатуру пролетариата, — спокойно произнесло красивое тело рабочего класса, соблазнительно потянувшись.

— Все-таки диктатуру?

— А сейчас диктатура помещиков и капиталистов. Даже если будут свободные выборы. У кого деньги, тот и власть имеет.

— Будете отбирать деньги?

— Будем отбирать власть. То-есть, богатые, владельцы заводов, фабрик, не будут иметь права голосовать и их нельзя избирать в Советы. Они могут служить государству, но под контролем рабочих, а не решать за них. Тогда мы построим школы и университеты, все выучатся разным наукам, и тогда будет ясно, как социализм строят. А без науки социализм не построят. Даже каменный дом без науки не построить, а социализм — это… это всемирный дворец для всего народа, вот.

— Ну и кто же власть отдаст без наганов?

— Да царь и правительство уже после пятого года поняли, что революция будет! Сейчас что Николашка, что Столыпин, они все говорят о перестройке. Говорят, что плохо, когда меньшинство владеет всеми богатствами, что надо жалование рабочим повысить, больницы строить, школы, а крестьянам — землю и трактора, чтобы никто не жил в нужде.

«После пятого года поняли что революция будет… Так в пятом не было? Или то, что было, революцией не называют?»

— Значит, они сами идут навстречу?

— Без нас они только трындеть будут, но будут решать в пользу богатых.

— Ну, хорошо. А если кто-то при этой вашей диктатуре учиться не захочет?

— Как это не захочет? — Фрося даже приподнялась на локте и едва успела подхватить простыню; в блеклом свете лунного прожектора на мгновение дразнящее мелькнула крепкая, округлая выпуклость ее фигуры. — Это значит, человек откололся, товарищей своих предал. Такой человек враг трудящихся.

— Ясненько. И что вы будете с ними делать? А также с дворянами, попами, чиновниками, банкирами, со всеми, кто эти новые законы не примет, и будет зубами грызть?

— А с такими будут решать кровью.

— А как же бескровная революция?

— Да вы не поняли! Таким будут переливать кровь сознательных рабочих.

— И это их исправит?

— Да! Так ученые открыли. И род людской через это окрепнет и оздоровится. Видели яблоню-дичок? Ни вкуса, ни плода. А с питомника яблонька как на подбор, всех урожаем наградит. Так и человек.

— Я не врач, и спорить не буду, — подумав, ответил Виктор. — Я за то, чтобы все учились. Но в принципе-то те, кто не хотят быть учеными, чем они мешают? Есть много работ, где образования не надо. Улицы мести, тарелки мыть в этих… в трактирах, или чего там принеси-подай. Они ж то же понадобятся. Ну, зарплату им приличную дать, соцпакет, то-есть бесплатную медицину, пенсию…

— Пережитки буржуйского общества, — убежденно ответила Фрося. — При социализме дворников и судомоек не будет, их машины заменят. Вон в Москве на стройке американский кран на электричестве поставили и козоносы не нужны. Вместо водовозов и золотарей будет водопровод и канализация. А при социализме местов для необразованных не должно быть. Они умным завидовать станут, и пойдет опять вражда и подлости друг другу. И видя такой раздел, буржуи социализм порушат и снова сядут нам на шею…

Что было дальше, Виктор уже не слышал — он провалился в сон, прекрасный, волшебный сон о нашей родной реальности. Будто он едет в троллейбусе «десятке» вдоль аэропорта в Бежицу, а перед ним сидят пацанчик лет тринадцати в бейсболке и его отец. И отец показывает на забор из профнастила за окном и говорит:

— А вот здесь построят новый торгово-развлекательный центр.

А пацан ему отвечает.

— У нас уже весь Брянск в этих торгово-развлекательных центрах. Хоть бы завод построили!

Фрося ушла утром, часа, наверное, в четыре — только светать начало. Виктор проснулся, когда уже тихо закрылась дверь. Из вещей ничего не пропало.

«Значит, действительно политическая. А меня приняла за вора».

Глава 15 Генератор чудес и продавец эфира

— И что вы стоите в дверях, заходите, будьте как у себе дома! Сейчас вас будут потрясающе побрить, постричь и сбрызнуть вежеталем. Молодые девушки будут без ума или я верну деньги обратно.

«Генри Хиггинс удавится», подумал Виктор. Парикмахер оказался молодым человеком, лет под двадцать, маленьким, с чаплиновскими кудрявыми волосами и, скажем так, очень неполиткорректными усиками над верхней губой.

Секунду назад Виктор ошарашено смотрел на эти усики на жестяной вывеске с огромными, издали бросающимися в глаза буквами, из которых складывалась фраза «Парикмахер А. Гитлер». На конце обоих слов был замазан твердый знак.

— В кресло попрошу, не бойтесь, я же не зубной врач! Или вас смущает, что я из семьи сапожника? — вопрошал мастер, быстро взбивая помазком в стаканчике мыльную пену.

— Нисколько… — пробормотал Виктор, усаживаясь перед старым зеркалом в деревянной раме, — меня пока только побрить. Я спешу.

— Айн момент! Воля ваша, побреем стремительно, идеально, без единого пореза.

— Нет-нет, можете не торопиться, главное, чтобы без порезов.

— Как пожелаете. Некоторых, знаете, смущает, что мой папа был сапожник. Простой бедный сапожник, когда не было заказов, у нас не было хлеба. И вот однажды папа сказал мне. «Адик!» — сказал он мне. «Адик, запомни мои слова, когда ты вырастешь, все мастеровые будут брить бороды и делать модельные стрижки. И я отдаю тебя в мальчики к парикмахеру». И он отдал меня в мальчики к парикмахеру…

— Простите, а как вас зовут?

— Адам, — ответил парикмахер с ударением на первом слоге. — А что?

— Ничего, все в порядке.

— Тогда попрошу, пожалуйста, минуту посидеть спокойно…

От простыни пахло горячим утюгом, и это на секунду отвлекло Виктора от неизменных запахов, впитавшихся в стены заведения. оклеенные по штукатурке палевыми, в пестрый японский цветочек, обоями, уже кое-где отставшими. Обоняние улавливало амбре горячего волоса, закручиваемого щипцами, адской смеси разных одеколонов и еще чего-то кисловатого и непонятного. Бритвы и другие инструменты мастер держал в стакане с формалином, и это успокаивало.

— Уважаемый господин, верно, собирается устраиваться на службу? Нет-нет, не отвечайте, вы дернете подбородком. Просто некоторые думают, что мужская прическа — личное дело мужчины. Они даже не знают, как заблуждаются. И если вы не против потратить каких-то несколько минут, любой столоначальник, любой владелец заведения будет иметь за большое счастье платить вам жалование…

Все, пошел глумить голову, подумалВиктор. Совсем как в нынешней рыночной экономике, где производство уже давно не удовлетворяет потребности покупателей — оно их изобретает, а потом доказывает покупателям, что без этого они жить не могут. Главное, чтобы человек периодически вспоминал, что его волосы сухие и ломкие, лицо в прыщах, друзья в фейсбуке, а без чудодейственных бифидобактерий его желудок не усвоит пищу.

— Спросите меня, хочу ли я быть банкиром или заводчиком? И я отвечу: нет. Теперь в России стоит завести хотя бы какое крупное дело, как завтра к тебе придут комиссары. Нет, ну до парикмахеров пока не добрались. Но, говорят, есть планы, что в случае войны комиссары придут и к парикмахерам, и к сапожникам, и в каждую лавку, уже не говоря о всеобщей трудовой повинности…

«Комиссары? Какие, к черту, комиссары? Хотя, если у них местные власти называют „Совет“, то почему бы не быть каким-то комиссарам? Вспоминаем, вспоминаем историю, скорее вспоминаем… Вроде как при Петре Великом комиссары управляли казенными заводами… да… ну, тогда логично, над бизнесом ставят каких-то чиновников и они тоже комиссары…»

Виктор осторожно проглотил слюну, пока мастер стряхивал с бритвы мыльную пену со срезанной щетиной.

«Так это чего у них, фюрер-принцип? Гы… Бреюсь у Гитлера, ДНД со свастикой ходит, на деньгах свастика, теперь еще и в экономике тоталитаризм… ни фига себе альтернативочка… да, этак, блин, скоро до концлагерей дойдет. Это они просто не раскачались, либеральничают».

— А, может, все-таки, освежить? Понимаете, кожа после бритья…

— Да-да, не роскошь, а гигиена. Давайте в другой раз.

Вчерашнее богоугодное действо обошлось Виктору в шесть рублей, и он плохо представлял себе, какие траты ему еще предстоят. Было ясно одно: деньги в этой реальности уходят так же быстро, как и приходят.

…Лавка «Аудион» оказалась открытой. Собственно, это была небольшая комната, метра три на четыре, где хозяин, с гордостью владельца компьютерного салона, разложил по полкам выкрашенные темной морилкой ящики с латунными ручками, зажимами, катушками и разными детальками, назначения которых Виктор сразу не уловил, хотя радиолюбительством занимался со школы, мотки медной проволоки для антенн, телефонные наушники, картонные рупоры немыслимых форм и брошюрки о радиостроительстве и радиотелефонии, на которых полудремал большой рыжий кот с наглой физиономией. Запах горячей канифоли щекотал ноздри.

На звон дверного колокольчика хозяин явился не сразу; в глубине дома сперва что-то загремело, кто-то чертыхнулся, послышались шаги, и вот перед Виктором предстал молодой, невысокий, чуть полноватый парень лет двадцати в круглых очках и в черном переднике, заляпанном краской и прожженном в некоторых местах. Он передника шел запах яхтного лака. «Типичный ботаник» — подумал Виктор.

— Добро пожаловать! Собственно, Глебов Вячеслав Федорович, владелец этого, так сказать… Замечательно, что вы зашли! Вы тоже слышали о гиперболоиде?

— Это, о котором писал этот… ну, как его… из головы вылетело…

«Толстой еще не писал о гиперболоиде… А что, тут сделали?»

— Ну, о Московской башне вот такой — и Глебов очертил в воздухе что-то волнообразное, — для телефонной станции Бонч-Бруевича? Это немного попозже, часов в одиннадцать начнут. Знаете, церковь сейчас обсуждает, доносить ли слово божье с помощью радиотелефонной проповеди или нет. И очень влиятельные лица склоняются к мысли, что да, доносить. Так… В общем, если чуть подождете, то непременно убедитесь, что эфир, который есть нечто бесплотное, неосязаемое, и ненаблюдаемое, может быть полезным и его можно купить с помощью наших аппаратов. Вот… Да, мы все доставим на дом и сами обеспечим установку, вам останется только насладиться прогрессом… вот…

— Собственно, Еремин Виктор Сергеевич, — прервал Виктор его сбивчивую речь. — Скажите, вам не нужен работник, имеющий практический опыт в радиоделе?

— Опыт? А кто, о ком вы… простите, это вы работник?

— Ну да. Думали, радио — удел молодых?

— Нет, ну… в общем, но это неважно. Вы хотели бы наняться?

— Радио имеет большое будущее, — Виктор решил перехватить инициативу, и внести в сознание инновационного бизнесмена толику ясности, — с началом радиотрансляций Россию ждет волна спроса на эфирные приемники. Люди приучатся слушать новости и музыку, узнавать погоду, попадут на концерты оперных звезд за тысячи километров отсюда, они не будут мыслить без этого жизни. Это великие перспективы.

— Да! Да! Прекрасно, что вы это понимаете! Введу в курс дела. Сейчас мы сами изготавливаем кристаллические приемники.

— Транзисторы? — вырвалось у Виктора.

— Не слышал, простите, о таких. Мы производим простые частные приемные радиостанции, не предназначенные для коммерческой выгоды, с вариометром и детектором Пикарда, вот, посмотрите…

«А, детекторные… Ну да, это вот надо было в них иголкой тыкать. Жуткая вещь».

— Кристаллы мы тоже делаем сами. Понимаете, радио покупают сейчас больше люди среднего достатка, энтузиасты, богатые могли бы себе и на аудионе позволить, но… как всегда в России, косность, не видят себе выгоды. Телефон понимают, а это пока для них так, баловство. Конечно, на аудионе работать проще, не надо чувствительную точку иголкой искать. Вы понимаете, о чем я.

— А не пробовали делать c постоянной чувствительной точкой? Полагаю, это расширило бы сбыт.

— Простите, не понял. Если вы не имеете в виду катодную лампу, то что? Электролиты? Проще «кошачьего уса» за десять лет наука так ничего и не открыла.

— Знаете, я проводил кое-какие опыты с детекторами… Не уверен, конечно, что сразу получится, но… У вас не найдется халат там или передник?

— Все есть! Прошу в нашу лабораторию…

Лаборатория оказалась довольно просторной комнатой, с белеными, немного покрытыми копотью стенами и верстаками, на которых были разложены части незаконченных аппаратов; все это более напоминало мастерскую столяра и лудильщика в одном флаконе. Огромные паяльники казались медными колунами на ручках из железных прутков, жестяницкие ножницы, куски фольги и белой жести, ножовки, сверла и прочие инструменты, казалось, ожидали, когда умелая рука мастера употребить их для извлечения звуков из неведомого глазу движения материи. Порывшись в ящиках, Виктор нашел то, что искал: кусок медной проволоки толщиной в полторы линии. Отрубив от него конец в пару сантиметров, Виктор зачистил его наждаком, раскалил докрасна на спиртовке и быстро сунул в фарфоровую чашечку с нашатырным спиртом перед открытым окном — чтобы в нос не так шибануло. Когда остыло, он как можно аккуратнее обернул окислившейся конец в спиральку из проволоки потоньше, а другой конец зачистил, и прикрутил к нему второй вывод. Чуть подогнув выводы, он осторожно вставил их в гнезда стоявшего на верстаке наборного ящика для экспериментов и покрутил ручку вариометра. В телефонной трубке стояла тишина. Виктор невозмутимо, словно так и предполагалось, снова зачистил кусочек меди наждаком до блеска и повторил опыт; с третьего раза его ухо уловило треск помех, и где-то далеко, на краю земли, застучала морзянка.

— Вот, — Виктор торжественно протянул наушник Глебову, — это называется купроксный детектор.

Глебов выхватил наушник; через мгновение его лицо буквально излучало.

— Это вы… вы сами изобрели?

«Так, значит и в этой реальности появится в двадцатых. Попаданец не знал или значения не придал. Рассказывал, небось, о процессорах-микроконтроллерах, а простой вещи… Так это ж зашибись!»

— Нравится? Правда, хорошо работает где-то до мегагерца и чуть выше, а на коротких уже хуже галеновых.

— Великолепно! То-есть волны до трехсот метров. Замечательно!

— Может, и до двухсот. Как вы смотрите на то, чтобы вместе оформить патент? Если, конечно, вы готовы взять на себя хлопоты по оформлению и уплату пошлины?

— Вы делаете мне такой подарок?

— Ну, это не подарок, это называется найти спонсора. У меня свой коммерческий расчет.

— Понял… понял… Вы нуждаетесь в деньгах? Вы истратили состояние на опыты?

— Ну… энтузиаст энтузиаста всегда поймет.

— Пойдемте! Пойдемте!

Глебов выволок Виктора в лавку, раскрыл кассу и выгреб оттуда горсть монет.

— Вот… в качестве вознаграждения сразу, так сказать… Четыре рубля, пока больше нет.

— Спасибо. А насчет приема на работу?

— О чем речь! Правда вот…, - и Глебов как-то сразу сник и заговорил извиняющимся тоном. — Вы знаете, у нас доход пока маленький, так что больше тридцати пяти рублей ежемесячно положить не могу. У меня вон по вечерам за половину жалования гимназисты приходят мастерить, это которые по казенной оплате за обучение приняты. Сейчас пытаюсь протащить в волости идею обеспечить все полицейские участки приемными аппаратами, на которые можно принять вызов из городского управления. У тайной полиции радио есть, но их снабжают из столицы, а вот если выгорит с волостной… Только вот когда: вы же знаете, пока обойдешь всех чиновников…

«М-да, совсем как у нас. В передовых отраслях с зарплатой в полной заднице».

— Надо подумать. А не могли бы вы дать мне поручительство в благонадежности и подсказать, кто бы мог стать вторым поручителем?

Глебов задумчиво выпятил нижнюю губу и забарабанил пальцами по прилавку.

— Желаете все-таки служить на паровозном? — наконец вымолвил он.

— Понимаете, я сейчас работаю над другим изобретением. Кристаллический усилитель и генератор сигналов.

— Это как в опытах Икклза? Там у него тоже кристалл генерировал, но про усиление… — в глазах Глебова снова зажглась электрическая искра.

«Господи, какой еще Икклз? Это Лосев откроет в двадцатых. А, ну, да, попаданец… Может быть. Главное, до усилителя не дошли. Вот что значит не знать физики полупроводников».

— Ну, раз есть генерация, значит, есть и усиление, так? Тоже хотелось бы продолжить эту работу с вами, патент оформить, но для завершения работы надо как-то все обеспечивать. Так что речь идет как раз о совместной нашей работе.

— Виктор Сергеевич, да вы просто генератор чудес! У вас, наверное, есть еще идеи?

— Конечно. Например, по передаче изображения по радио. Вы слышали про опыты Розинга?

— Вы работали у Розинга? Они недавно свершили свой грандиозный замысел — показать улицу в дневном свете. Фотография и синематограф обречены.

— Нет, у Розинга, увы, не посчастливилось, но… Так насчет поручительства?

— Господи, какой разговор? Моя подпись вам обеспечена. Шпионы так просто изобретения, — и он кивнул рукой в сторону лаборатории, — не раскидывают. Революционеры — может быть… но кто не заблуждался, верно? Бонч-Бруевич, Скворцов-Степанов… а касательно второй я придумал: мы зайдем к Думенке, он преподаватель физики в нашей гимназии, видели, какую большую построили? Вот Думенко и подпишет ради такого дела. Детектор на окиси меди — здесь нужен теоретик. Вы не против?

«Так, значит, Зворыкина пока из меня не выйдет… Нет, это понятно, что попаданцу само с неба не падает, вкалывать придется, но для старта нужна фирма масштаба сарновской, надо, чтобы кто-то нехилые бабки под это дело дал. Здесь это будет лет через десять… ну, пусть пять, раз трансляцию начинают, но надо же как-то эти пять лет кантоваться? Блин, хорошо было в Союзе всяким чудакам жить на минимуме ради великой идеи, а здесь, небось, и пенсии нема. Ладно, пока у нас есть что-то на самый крайний случай, с голоду не помрем… ну, пока „Аудион“ не обанкротился, а это тоже возможно. Нет, глупо, глупо на завод не попытаться…»

— Не против, конечно. Такое дело в одиночку не вытянуть.

— Тогда я пока прикрою лавочку, Думенко тут недалеко живет, на Мининской. Слыхали про такую?

Глава 16 Сделай, что не сможешь

Конечно, Виктор знал про Мининскую.

В наши дни от этой улицы остался один копчик, фактически, двор «китайской стены», подпертый торцами панельных хрущевок; одна из трех девятиэтажных башен, выстроенных на углу Банной и Кремлевской, как бы ставила на этой улице жирную точку — или восклицательный знак, как кому нравится. Но на заре двадцатого столетия это была вполне приличная сельская улица, без твердого покрытия, но зато с лениво разгуливавшими повсюду курями, которые рылись в земле и, недоуменно квохча, обменивались новостями, бередившими их куриные мозги. Виктор вспомнил, что именно здесь во второй реальности они задержали грабителей.

Дом Думенки выделялся из общего ряда причудливыми, покрытыми белой краской резными наличниками; видно было, что хозяин хоть и небольшого достатка, но в красоте толк ценит и любит мастерить. Над крышей к высокой сосне, чудом уцелевшей со времен расчистки под строительство, протянулась антенна. За забором из необрезного теса басовито залаяла и зарычала псина.

— Полкаша! Полкаша! — крикнул Глебов. — Виктор Сергеевич, может, вы постоите тут у калитки, а то евонный пес чужого не признает. Вот, поверите, щеночком таким подобрали они его с жалости, а такой кабан вырос…

— Кто там? — из открытого настежь окна послышался высокий женский голос, занавеска отдернулась, и круглое румяное лицо выглянуло на свет.

— Серафима Сергеевна! Павел Ефремыч дома?

— А, Слава? Сейчас Пашу позову, он все в «кибинете» своем возится. Павел! До тебя Славик пришел и еще господин француз, дело, верно, какое…

«Француз. Вся деревня уже знает».

— Ты это… проведи их сюда! Пса привяжи, он ведь нового человека не знает! Да, самовар, самовар-то поставь! Ах, прости, господи…

Тут Виктор осмыслил еще одну сторону здешней жизни — неспешность. Знаете, такое состояние, как в детстве, когда еще не заранее продуманных планов, не давит жестокая необходимость искать источники добычи и не напрягает всякая ожидаемая мерзость, вроде роста тарифов на коммунальные услуги — мерзость, которую, как и прочие, просто стараются не замечать, довольствуясь развешенными над их кроватками яркими целлулоидными погремушками в виде боулинга или Интернета. Что делать: все растут физически, но не у всех хватает мужества выбраться из кроватки. Здесь же детское ощущение гармонии мира, в котором все устоялось до нашего рождения и все происходит в надлежащее время, было органично связано с образом жизни. Этот патриархальный мир был обречен, он должен был сдаться под железной поступью ритма конвейера, новостей газет и радио, бурной перестройки жизни в эпоху заводов — гигантов и больших городов, постепенно уходить вглубь, в мелочи быта, где он уже будет выглядеть смешным и нелепым; но пока он переживал свой последний расцвет, и розовые лепестки оконных гераней были здесь символом тишины и умиротворения.

— А чем вы раньше занимались? — спросила Серафима Сергеевна, пока Виктор неторопливо допивал вторую чашку чаю, а Глебов с Думенкой в соседней комнате ставили подпись, что выливалось у них в долгие разговоры о жизни и делах.

— Изобретал, — спокойно ответил Виктор, — особо коловращениями людей и обществом не интересовался, а рассказывать о моих опытах вряд ли будет интересным.

— Но что-то заставило вас все бросить и уехать?

— Ну, в жизни обычно масса причин так делать. Например, деньги кончились и пришлось все распродать.

— Батюшки! Так вы от кредиторов бежали? — Серафима Сергеевна отставила ото рта белое фаянсовое блюдце, которое она только что пыталась остудить своим дыханием.

— Нет, что вы… Я люблю честный расчет и долгов за мной не числится. Так что искать никто не будет, не беспокойтесь. Но — придется начинать с самого начала. А город ваш хороший, перспективный.

К счастью, даже в этом мире время нельзя растянуть до бесконечности. Виктор это понял, вновь очутившись на свежем воздухе, и чувствуя как его бедро морально греет сложенная вчетверо заветная бумажка. Бродившие по небу с утра легкие тучки разошлись, и путь к Голландской Казарме казался ему простым и ясным, как это хрустально-голубое небо, в котором плескались молодые кудри невысоких березок, высаженных у домов хозяевами для возврата привычного деревенского уюта. Тем более, что он прожил в этих местах большую часть своей жизни, да еще и в нескольких реальностях.

Но не тут-то было.

Откуда-то из-за угла послышался свист, и на улицу тут же вылетело человек шесть пацанов с перекошенными лицами, босиком, в расстегнутых рубахах; пара из них была с кольями, один с гирей на цепи, у еще троих Виктор оружия не заметил, но было и коту ясно, что шобло собирается кому-то ввалить конкретно.

«Спокойно», подумал Виктор. «Если местные пацаны те же, что и в начале семидесятых, надо просто уйти в другую плоскость. Никакой реакции, как будто это тут каждый день и тебя не колышет».

Шобло с криками пронеслось мимо.

«Пронесло».

И не успел Виктор это подумать, как из-за угла вылетел поотставший седьмой, с обрезком трубы в руке. Свинцовой — это Виктор понял по характерному серому цвету.

«Блин, древний Рим какой-то».

— А ты че тут ходишь, — заорал пацан на Виктора и рванул на сближение, правда, не замахиваясь.

«Че, завязка?»

Выдергивать доску из забора было поздно. Виктор засунул руки в карманы (кто знает, что в этих карманах, может, кастет, может, нож или револьвер).

Пацан не тормозил.

«На вшивость? Или?»

Их разделяли шага три. Обоим бить еще рано.

— Шуба! Это хранцуз! — раздалось откуда-то сзади.

Пацан резко рванул в сторону, левой рукой приподнял на бегу картуз, крикнул «Звиняйте!» и бросился догонять своих.

«И шо это было? Француз — свой? Потому что тем пацанам жвачку дал? „Шуба!“ Француз-опасно? Или все думают, что вор? Где я еще по эрефовскому ботал?»

— Я вас узнал — лай собак перекрыл чей-то высокий надтреснутый фальцет. — Все батькам скажу… чай, шкуру-то спустят!

Из калитки вышел худощавый старик со всклоченной бородкой клинышком, размахивая суковатой клюкой вслед убежавшему кодлу.

— Вот ить анахристы! — продолжал старик, обращаясь к Виктору, — опять с Базара орловских бить погнали. Давеча-то когось из ихних орловские поймали, так вот таперича на их налетели. Благо родители на заводе, у кого батька, у кого и матка; четырехлетки вон открыли, а они, как учитель отпустит, и пошли. Надоть, как в старину, чтоб от зари и до зари, и с пеленок — на завод, родителям помогать. Вы ж, небось, помните старые времена, вам уж за тридцать давно, а?

— Давно, — согласился Виктор.

— А мне вот сорок, и хозяину я не нужон, одно внуков расти осталось. У вас внуки есть?

— Нет, нет пока.

— Ну так вы ж моложе…

«Хрен их разберет, Фрося вроде возраст верно угадала, с Парижской коммуной… Хотя что: ей все за тридцать дедами кажутся, а этому — молодой… И что делать, если на паровозном, или как там, возраст спросят? А, черт, документов все равно нет. По физическому состоянию можно и скостить. Лет десять».

…До Голландской Казармы приключений не было, если не считать сцены, когда на Церковной городовой отнял какого-то бухарика от фонарного столба, принародно дал ему в морду и отправил просыпаться. Судя по реакции окружающих, рукоприкладство тут было в порядке вещей.

«Стало быть, музыкант типа образованный, надрызгается — за ним присмотреть попросят, а простому мужику сразу рыло начистят. Новое кастовое деление. Хорошо хоть на способности смотрят, а не как у нас — на купленные дипломы».

Впрочем, Виктора проблемы гражданских прав и свобод уже не волновали. Было ясно, что здешний мир в первом приближении делится на тех, кому можно бить морду, кто может бить морду, и с кем можно обойтись без битья морд. По мере приближения к заводу грызло другое: Виктор не знал здешней системы конструкторской документации, почти не знал марок материалов и древней системы допусков и плохо помнил дореволюционные меры длины и веса. А это для конструктора главное. Оставалось лишь надеяться на местное преклонение перед заграницей. «Господа, во Франции давно метрическая система…»

Бахрушева на месте не было, его вызвали в заводоуправлении, и Виктор, чтобы не маячить в чертежном зале, мерил шагами куцый коридорчик второго этажа от большого фикуса в кадке до урны для окурков. Нетерпение достигло предела.

«И никакого прогрессорства», думал он. «Никаких супер-идей из будущего. Ты уже с купроксом свой лимит перебрал. Ну ладно, наткнулся случайно на свойства окисла. Будем держаться легенды обычного изобретателя».

Глава 17 Телефонное право

Деревянные ступени заскрипели; по лестнице подымался парень лет двадцати с черной картонной трубкой для чертежей; Виктор вспомнил, что видел его здесь в прошлый раз за доской во втором ряду. Черные нарукавники на белой рубашке делали его похожим на бухгалтера, и Виктор подумал, что эту деталь одежды надо завести обязательно: хрен его знает, почем тут приличные костюмы.

— День добрый! Виктор Сергеевич? Пришли устраиваться на службу? А я Семин, Геннадий… Михайлович. Конструктор, пока без диплома. Жаль, что в губернии политехнического нет, а лучше, чтоб днем работать, а вечером — на занятия. Да, а время-то для аудиенций не совсем подходящее. Старик придет с дирекции злой, как чума.

— Ладно, — вздохнул Виктор. — Как выйдет.

— Ну, если что… Старик отходчив, через час попробуйте еще подойти.

Бахрушев появился через четверть часа и выглядел очень озабоченным. Рассеянно поздоровавшись с Виктором, он пригласил его в чертежный зал.

— Так, — вымолвил он, вертя в руках поручительство, — очень хорошо… Вот что, Виктор, как по батюшке…

— Сергеевич.

— Вот что, Виктор Сергеевич, в качестве приемного испытания вы должны спроектировать и рассчитать звено гусеничной цепи катерпиллера. На образцы и примеры не рассчитывайте. Все на вашу инженерную сметку.

Он порылся во внутренних карманах и выложил перед Виктором затертую бумажку.

— Тут исходные данные. Метрическую систему знаете?

— Конечно! — обрадовано выдохнул Виктор. — А таблицы Брадиса или что-то вроде того, есть? Ну, чтобы считать проще?

— Что-то вроде того, — буркнул Бахрушев. Порывшись в тумбе своего стола, он протянул логарифмическую линейку — не пластмассовую, как была у Виктора в студенческие годы, и даже не деревянную с целлулоидными пластинками, как у родителей, а из нержавейки, как штангенциркуль, с гравированными шкалами и движком из желтоватого целлулоида.

— Ух ты! — вырвалось у Виктора. — Вечная!

— Умеете хоть?

— Естественно!

— Ну, тогда вот свободное место в третьем ряду, бумагу и инструменты берите.

— Один вопрос можно? Понимаете, я раньше работал с системой конструкторской документации, которая, ну, несколько отличается от принятой здесь. Не найдется книги или справочника по оформлению чертежей? Ну, чтобы на память не полагаться?

— Самоучка, значит… — Бахрушев потеребил бородку, — ладно, сделаете карандашный эскиз от руки, как умеете, только понятно.

— Не расстраивайтесь, — шепнул ему Семин, как только босс вышел на крыльцо покурить. С Семиным они оказались соседями.

— Отчего расстраиваться?

— Задание-то на засыпку. Чтоб не справились. Но вы не отчаивайтесь. Возможно, он увидит ваше упорство и примет.

— А почему вы думаете, что не справлюсь?

— Надеетесь осилить? — на лице Семина отразилось искреннее удивление.

— Надо сначала попробовать.

Семин, ничего не ответив, пожал плечами и вернулся за свою доску.

«Так как же звали того олуха, которому я делал за бабки курсовик по гусеничному движителю? Неважно, как его звали, важно, что было в спецчасти. А в спецчасти был как раз трак гусеницы. Да здравствуют олухи. И помним: никаких инноваций. Проще, проще, самое тупое и примитивное…»

Легкий ветерок доносил из раскрытых окон запах угля и железной окалины, и этот запах казался Виктору каким-то домашним, словно на практике после первого курса; он так увлекся работой, что не заметил, как воротившийся Бахрушев, подойдя, заглядывает в его чертеж через плечо.

— Кхм! Как идет задание? — наконец услышал он за спиной несколько нетерпеливый и, как показалось, раздраженный голос.

— Да пока никаких вопросов. Закачиваю.

— Заканчиваете! Кхм! И, позвольте вас, спросить, на какой же пробег своей конструкции вы рассчитываете до износа цепи?

— Ну, не слишком большой конечно. Тысячи полторы, две… — Виктор повернул голову, увидел на лице Бахрушева странную смесь изумления и возмущения и торопливо закончил фразу — … километров. Ну, может, две с половиной тысячи. Это зависит от режимов нагружения…

Бахрушев тяжело дышал: казалось он хочет что-то сказать, но слов не находит.

— И… и… позвольте! — наконец выдавил из себя он. — Позвольте, а из чего вот это… какой материал вы… вот для этой, так сказать, детали?

— Это, как ее… Сталь Гадфильда, конечно. Ну не делать же с составными звеньями — это же какая гусеница по весу выйдет, а у вас по ТЗ явно не промышленный бульдозер. Звено литое.

Про сталь Виктор знал две главные вещи: она подходит, и раз ее по-старому обозвали в честь какого-то Гадфильда, стало быть, точно дореволюционная.

— Палец с цементацией и закалкой будет…

— Палец! — хмыкнул Бахрушев и погрузился в раздумья. — Говорите, сталь Гадфильда?

— Да. Высокомарганцевая аустенитная. Сильно наклепывается при ударных нагрузках. Состав…

— Кхм… Действительно, сталь Гадфильда известна своей исключительной стойкостью к истиранию, благодаря чему и нашла применение для изготовления сейфовых замков. Недавно для британской и американской армии из нее заказали каски. Но вы предлагаете делать из нее гусеничные цепи! Сколько же этой стали России придется закупать?

«Пролетел… Импортная она тут… Ладно, обратной дороги нет».

— Почему закупать? Надо осваивать выплавку у нас. Может, даже на нашем заводе, это же окупится. Ресурс резко возрастает, опять же возможность выпускать гусеничную технику со скоростями тридцать — сорок километров в час. Ну, если двигатель соответствующий будет.

— Тридцать-сорок? Это вы, простите, серьезно?

— Потери мощности, конечно, растут. С шарнирами на игольчатых подшипниках, конечно, меньше будет, но я, честно, не знаю, как с поставщиками, во сколько это обойдется, и на чем это на заводе делать. А с шарнирами скольжения — реальный вариант, жестких допусков на обработку не надо. И в России есть огромный потенциальный рынок сбыта для железных дорог, это рельсовые крестовины и стрелки. На этом можно делать большие деньги.

— И что, это где-то уже используют? Чем можно подтвердить?

— Так это… Оно же из характеристик стали следует. Пожалуйста, можно на стенде испытания провести.

— То-бишь, вы до этого своим умом дошли? Кому-нибудь еще вы это предлагали?

— Да только что пришло в голову, когда рассчитывал. «А не применить ли сталь Гадфильда?» Догадка такая случайная.

— Случайная, говорите?

— Ну да. Подумал, что завод железоделательный, прикинул, что еще можно из этого…

— Стало быть, смекалкой… это хорошо. Это понадобится. Вот что, давайте мне это ваше творение. На службу вас зачислят с сегодняшнего дня, жалование положат в месяц девяносто два рубля, а дальше — как проявите себя. Я напишу записку в кассу, после оформления зайдете и получите полсотни подъемных. А об этом — и он помахал в воздухе сложенным вчетверо эскизом Виктора, — никому ни слова. Иначе я не смогу поручиться за вашу судьбу здесь. Господа, всех это тоже касается! Устраивают вас такие условия?

Виктор задумчиво почесал голову.

«Девяносто два рубля — это немного повыше младшего конструктора в „Жизни Бережкова“. Правда, то в Москве и тогда первая мировая началась. Берет из-за смекалки… Что-то тут не так. Хотя, как торговаться, тоже неясно, тем более в таком глупом положении. Непризнанные гении здешней команде, похоже, не нужны. Ладно, устроимся, а потом будем искать лучшее».

— А какие возможности роста?

— Так ведь — как проявите. Причем не только, как инженер, но и как подчиненный. Дирекции нужны люди исполнительные, преданные, не замешанные в политике. Усердие у нас не замеченным не остается, можете не беспокоиться.

— Тогда готов приступить немедленно.

— Ну, немедленно не выйдет. Свидетельство о благонадежности и успешное испытание значит, что вас готовы принять на службу. Чтобы вас оформили, нужна паспортная книжка с пропиской в Бежице. А прописку в полиции при временном разрешении гостапо на жительство можно получить только устроившись на службу.

— И как из этого круга выйти?

— Да запросто. Сейчас я пишу записку в полицию о том, что Общество намерено принять Вас на службу, от имени Буховцева, с приложением — прошение Буховцеву от моего имени взять вас на должность под мою ответственность. Вы сразу же идете в дирекцию и у секретаря Буховцева ставите его факсимиле на записке на основании прошения. Из дирекции вы идете на Брянскую за паспортом с пропиской, это сразу на углу Красной. С Брянской возвращаетесь в дирекцию, сдаете паспорт, вам оформляют приказ, идете в кассу, получаете подъемные. Постарайтесь до обеда управиться.

— Понял… а что, паспорт на заводе оставляют?

— Как и везде. Он же вам больше не понадобится, ежели не едете далее уезда.

До этого Виктор был убежден, что паспорта отбирали только в сталинских колхозах. Впрочем, положение его устраивало. Главное, что благодаря стали Гадфильда он срывался с крючка гостапо, а крепостная привязка к фирме пока особо не пугала.

…Брянская улица здесь вела не к Брянску, а на запад, прямо как в песне, стартуя от Церковной у сада Вольнопожарного общества. Вообще здесь ни одна улица не вела к городу со своим названием. Голубой двухэтажный дом полиции можно было принять за купеческий, если бы не огромный орел на вывеске; нижние сводчатые окна, забранные коваными решетками, никак не сочетались с просторными, светлыми проемами второго этажа. Сбоку, нарушая симметрию, и тесня вбок парадный подъезд, здание протыкала арка с раскрытыми воротами, обитыми железом. Проезд во двор был замощен булыжником, а в глубине виднелось что-то вроде депо, из которого был выкачен фордовский грузовичок: двое полицейских чинов мыли служебный транспорт из пожарной кишки, и вода ручейком вытекала на улицу, чтобы найти успокоение в придорожной канаве.

В учреждении стоял запах сургуча, ружейной смазки и керосина. Прямо у входа Виктора встретила надпись с перстом, указующим в первую от входа дверь — «Паспортист тут». Виктор толкнул блестящую, истертую от множества прикосновений ручку и вошел в комнату, перегороженную пополам дубовым барьером.

— Господин Еремин, если не ошибаюсь? — воскликнул из-за барьера молодцеватый полицейский чин с короткими усиками, торчащими в сторону ушами и слегка выпученными глазами. — Подходите сюда. Касательно вас телефонировали. Вас велено быстро и без волокиты. Фотографическую карточку при себе имеете?

«Идиот… Кто же за паспортом без фоток приходит? И какие надо на здешний паспорт — с уголком или без уголка? Попробовать дурачком прикинуться?»

— Не успел. На заводе не сказали, что надо фотографию…

— Книжки английского образца ввели недавно, вот и забывают. Непременно надо.

— Понял. Где можно быстро сняться?

— Сейчас организуем. Пройдемте со мной на второй этаж, там Казимир Михалыч обычно преступников запечатлевает, он сейчас свободен, за отсутствием таковых, и в момент сделает.

Казимир Михалыч оказался толстеньким всклокоченным человеком в халате и фартуке, испачканном химикалиями. Он явно обрадовался работе, долго вертел Виктора на табурете и настраивал камеру — не огромный ящик с мехами, а вполне модерновый «Кодак» девять на двенадцать на штативе, похожий на довоенный «Фотокор», — пока паспортист записывал в книжечку приметы Виктора. Удовлетворившись видом анфас, Казимир Михалыч пыхнул в воздух магнием и ушел проявлять пластинку.

— С вас сборы, ну и для заполнения бланка документы.

— Простите, а какие именно?

— Документы? Ну, как обычно. Нужны подтверждения, где и когда родились, предыдущее место постоянного проживания, что под надзором не состоите, судимы не были, ограничений на проживание в нашем уезде не имеете, и прочее.

— А как же… Дело в том, что в силу непреодолимых обстоятельств требуемые бумаги полностью отсутствуют, восстановление требует много времени, а мне приказали приступить к исполнению служебных обязанностей уже сегодня.

Паспортист почесал в затылке.

— Прискорбно…

Веристов все же все рассчитал, подумал Виктор.

— Прискорбно, — продолжал паспортист, — но из дирекции завода насчет вас телефонировали, а гостапо к вам претензий не имеет. Для афериста или мошенника ваша будущая служба все равно что в пасть тигру голову класть, а на прочее-разное думать нет оснований. Придется взять грех на душу и записать с ваших слов. Вы уж, пожалуйста, не подведите.

— Понял. Как могут быть выражены размеры моей признательности за решение вопроса по существу?

— Что? Нет-нет, даже разговоров никаких быть не может. За вас телефонировали, — многозначительно закончил фразу чиновник.

«О как. Взятки категорически нет, а телефонное право покруче царских указов. И что означает — тигру в пасть? Типа мафия, украдешь-закопают? Ладно, аферы не мой профиль…»

Глава 18 Два последних дюйма

На этот раз Виктор пообедал в трактире Причахова. Двухэтажное деревянное здание с огромными, как на верандах, украшенными резьбой окнами на втором этаже, выкрашенное голубой краской, стояло сразу за Базаром на углу нынешнего Пролетарского сквера и лороги к проходным. Окна трактира выходили на длинные ряды рабочих казарм из красного кирпича, по бокам от входа торчали плакаты: «Обслужим молниеносно» и «На чай не берем». Этакий старорежимный «Макдональдс» с резными украшениями на фасаде под русский теремок.

Впрочем, фастфуда в меню не оказалось, а мигом подлетевший работник дореволюционного общепита предложил Виктору что-то вроде бизнес-ланча: на первое густая уха из ершей, на второе — вареный судак с картофелем и хреном, приправленный постным маслом, салат из квашеной капусты, оладьи с вареньем и кисель, а вместо хлеба — жареные гренки. Все вместе выходило в сорок три копейки. Был предложен также и графинчик, от чего Виктор отказался. Деньги надо было уплатить вперед, после чего перед Виктором моментально появились фаянсовые тарелки с фамилией хозяина заведения, источавшие аппетитный запах.

На столике у окна стоял ореховый ящик полифона; миловидное дамское личико взирало на посетителей с внутренней стороны открытой крышки, медленно вращался диск, перебирая штифты, и из ящика одна за другой выскакивали звенящие ноты, неторопливо складываясь в наполненном ароматами блюд воздухе заведения в мелодию «Хорста Весселя». Впрочем, здесь она звучала как-то умиротворяюще.

«Так, еще один нацистский артефакт. Случайность или нет? Или в этом какая-то зацепка, наводка на характер миссии? А может, все потому, что я просто в нашем мире с этим не сталкиваюсь? Гитлер запоганил целый культурный слой, его у нас убрали от лица подальше, а тут оно есть и замечается? Ну и черт с ним».

Когда у человека не устроен быт, особо философствовать не тянет. Пора было обзаводиться всякой незаметной, но ужасно необходимой мелочью, начиная от галош и зонтика и кончая чемоданом, и начать искать более подходящее статусу и доступное по цене жилье — Виктор отчего-то решил, что оно должно быть с самоваром, но без прислуги. Смущало, правда, то, что Бахрушев не дал ему сразу что-то разрабатывать, а загрузил разбираться с отчетами о поломках колесных тракторов системы Мамина — завод, оказывается, их тоже выпускал, примитивные, с двенадцатисильным прожорливым двигателем на паровозной нефти, градирней вместо радиатора и всего на одной передаче. Тем не менее в этих сотнями выпускаемых брутальных кусках железа что-то ухитрялось ломаться. Странно, почему эти отчеты не дали для анализа самому конструктору трактора.

Подразделение, куда его зачислили, громко называлось инновационным бюро. Над каждым изделием в нем работало до смешного мало народу — от одного до трех человек — но и со сроками никто особо не торопил. С другой стороны, объем конструкторской документации оказался меньше, и не надо было бегать согласовывать ее по разным инстанциям, что в Союзе занимало порой больше времени, чем сам чертеж. Многие детали просто подгонялись по месту, и как раз к приходу Виктора завод должен был перейти на государственный стандарт системы допусков и посадок. Три года назад на заводе ввели метрическую систему и до сих пор путались, «потому как пуд или дюйм легко представить, а метры с килограммами и примерить не к чему». То, что было для Виктора простым и очевидным, здесь вырастало в трудности, соизмеримые разве что с внедрением САПР, и наоборот. Первое, с чем столкнулся Виктор, был недостаток жизненно важных для работы справочников и нормалей. В том, что имелось, разобраться можно было лишь при наличии местной практики; как сопоставить справочник Анурьева со здешним выражением «тщательно нарезанные болты», казалось совершенно неясным.

В «голландскую казарму» было сведено человек двадцать, включая копировщиц, машинисток и разный персонал. Часть конструкторов оставалась в конторе, стоявшей в северной оконечности завода возле нынешней станции «Красный профинтерн», они были организованы в профильные бюро — Виктор успел услышать про паровозное и бюро тяжелых станков. Занимались они в основном тем, что сейчас называют сопровождением выпускаемой продукции и проектированием нестандартного оборудования. Специализации по узлам почти не было. Правда, Виктору успели рассказать про местного патриарха конструкторского дела, которого величали Никодим Петровичем; он мог нарисовать паровозную раму безо всяких расчетов, чуть ли не с закрытыми глазами, и любые проверочные расчеты лишь подтверждали правильность многолетней интуиции. Дирекция разрешала Никодим Петровичу приходить на службу в любое время; он мог днями не появляться, потом заходил на час-другой, моментально накидывал чертеж и шел ловить карасиков в затоне у слияния Десны и Болвы. Кстати, сама дирекция оказалась не на заводе, а в том самом особняке с башенкой, который Виктор заметил в парке на Вокзальной.

В общем, «голландская казарма» была не отделом главного конструктора и даже не отделом перспективных разработок; она представляла собой нечто переходное, что должно было потом перерасти в «КБ при заводе».

— Приятного аппетита! Я смотрю, у Причахова сегодня постный день? Не возражаете?

Не дожидаясь ответа, за столик Виктора плюхнулся Самонов — тот самый конструктор, который вел колесный трактор. Был он грузным, чернобородым и немного страдал одышкой; достав клетчатый синий носовой платок и отерев пот со лба, он подозвал человека, сделал заказ и продолжил разговор.

— А вообще, ершей здесь прекрасно готовят. Тоже заметили? Кстати, насчет замечать: у нас отмечают, что вы не любите рассказывать о себе; кто, откуда, а народу интересно. Ну, я говорю: какое дело? Каждый сам о себе рассказчик, и не надо неволить, захочет человек историю своей жизни развернуть, так и развернет, а не захочет — так то не из какого такого расположения, а есть на то причины. Верно?

«Коллектив послал выяснить? Или не коллектив? Какой у них в этом слое менталитет-то? Похоже, что провинциальный».

Виктор не спеша дожевал кусок судака, приправленного хреном — подготовить фразу.

— Разумеется, — ответил он. — Собственно, тайн у меня нет. Просто, когда человек в одночасье теряет родных и близких, ему обычно не хочется, чтобы ему что-то напоминало о прошлом. Так что вы уж извините.

— Это вы извините… Понимаю… пытались уйти в работу, в изобретения, а потом и вовсе решили в другой город?

— Ну… что об этом говорить… Что свершилось, то свершилось…

— Вы не сочтите за назойливость, я вам один совет дам: вам надо жениться. И скоро все, так сказать, опять… У многих так бывает.

— Надо подумать. Все-таки возраст и…

— Возраст не помеха. Знаете, в Бежице есть матушки, которые не знают, куда пристроить вполне молодых и симпатичных дочерей без приданого. Вы для них достаточно выгодная партия. Впрочем, вас скоро и так будут приглашать на обед или ужин и пытаться сватать. Но мой вам совет — не пожалейте денег на сваху. Они людей знают и подберут, жалеть не будете. Выбирайте из невест, которые после замужества готовы поступить на службу: квартиру приличную снимете, обставите, а там само пойдет.

— И что, можно вот так, молодых найти? И соглашаются?

— Ну, а куда деться-то? С милым, он рай и в шалаше — да проходит все это быстро, а там уже и проза. Да, и верно сделали, что насчет звена с Бахрушевым согласились. Это будут помнить.

— Какого звена?

— Вот-вот, правильно. И еще с Коськиным не ссорьтесь. Директорский фаворит. Постарайтесь обходить.

— Спасибо, что предупредили. А кто такой Коськин?

— Фигаро. Фигаро тут, Фигаро там. Получает назначение, начинает под видом экономии заводских средств урезать зарплаты подчиненным в своей епархии, народ разбегается, Коськин выпрашивает перевод на другой участок, а разваленное хозяйство потом другие подымают.

— А зачем его переводят?

— Умеет показаться. Не знаю уж, чем он угодил, но, меж нами говоря, дурак и дурак опасный. Так что остерегитесь. И не спорьте: Поприщенко центрфорвард от бога! — Самонов внезапно перешел на громкий голос. — Вы видели, как он пробил в верхний левый во втором периоде? Это же пушка! Двенадцатидюймовка!

Виктор скосил глаза и заметил, как в зал вошел человек невысокого роста, с лицом, изборожденным складками и в котелке; поводив глазами по залу, он направился к буфетной стойке и заказал пива.

«Стукач».

Выходя, Виктор подошел к полифону — хотелось рассмотреть, что же написано на диске. На передней стенке ящика он заметил бронзовую табличку «Братья Гримм».

«Готично».

— Что-нибудь хотите? — предупредительно осведомился подлетевший менеджер подноса.

— Вы не знаете, что это за музыка?

— А это уже интересовались. Вон тот господин в котелке-с, что пиво пьют. Это немецкая песенка. Про моряка-с.

— Про моряка-с — это хорошо-с. Спасибо.

— Не на чем-с. Не извольте беспокоиться, к берлинским коммунарам касательства не имеет…

После обеда в заводоуправлении Виктору выдали «пропуск всюду», с печатью, но без фотокарточки. Когда он подписывал бумаги, манагер в каком-то неизвестном Виктору мундирепредупредил, что передача кому-либо сведений о происходящем на заводе влечет за собой военно-полевой суд и расстрел, в лучшем случае — пожизненную каторгу. Роман Бека удивительным образом повторялся.

«А заборчик-то у них для такого режима низковат» — подумал Виктор, «и как это берут без паспорта, не проверяют, откуда? И пропуск такой вообще любому можно передать».

Вообще в плане конспирации радовало то, что на местный диалект можно было плюнуть и растереть. За прошедшие пару суток Виктор убедился, что местного диалекта в Бежице не было. Село представляло собой вавилонское смешение русскоязычных; приезжали сюда из разных губерний и селились по улицам, получавшим название ближайшего города, чтобы не выглядеть среди соседей чужаками. Все это сплавлялось на заводе, как шихта в вагранке; тверской говор соседствовал с киевским, житель белорусской деревни должен был понимать напарника-северянина из-под Архангельска, а коломенский потомок татарских казаков — самарского волгаря. Здесь рождался современный русский язык, язык Советского Союза.

В порядке знакомства с делами Виктор решил осмотреть производство тракторов. Территории завода он не узнал. Парка с аллеями, который появился в его реальности только во времена полета Гагарина, конечно, еще не было, и на грязном от угля и ржавого налета песке лишь кое-где пробивалась реденькая трава. Исчезла четкая планировка завода, похожего на город с огромными кварталами цехов, с необозримой, большей, чем перед Дворцом Культуры, центральной площадью-сквером, на которой веером расходились пути с красовавшимися, словно на ярмарке, вагонами и тепловозами. Исчезли широкие, похожие на зеленые бульвары, асфальтированные проезды. Теперь завод чем-то напоминал в плане букву «Т». Верхняя черта этой буквы вытянулась вдоль Риго-Орловской дороги. От станции Болва к заводу отходили пути, обычные и узкоколейки; они распадались в широкую, похожую на растрепанный конский хвост сеть линий. Словно репья, на этом хвосте висело множество цехов, из экономии земли они тесно прижимались друг к другу так, чтобы оставить лишь небольшое пространство для рельсовой колеи; так складывалась вертикальная палочка буквы.

Рельсовые пути были настоящей кровеносной системой завода; здесь по железной колее возили буквально все. На каждом шагу здесь сновали двухосные узкоколейные паровозики, выскакивая из-за ближайшего угла, как черт из коробочки; были они крохотные, будто с детской железной дороги, с непропорционально большими будками, и депо для них показалось Виктору большим пакгаузом. Наиболее длинные из путей дотягивались до края поймы, где вдоль реки выстроились корпуса кирпичного завода, образуя нижнюю, завершающую черточку циклопической буквы.

Поперечные проезды, за неимением автотранспорта, почти не обустраивались; Виктору они показались слишком узкими, немощеные дороги то поднимались для переезда через пути, то вновь опускались, словно пологая зыбь. К тому же поперечные проезды часто упирались в тупики, а возле части цехов, чтобы облегчить погрузку тяжелых деталей, были выложены каменные платформы. Свободные от застройки и путей куски двора делали завод похожим на базу стройматериалов; повсюду лежали штабеля досок, бревен, шпал и разнопрофильного проката. Заводских труб виднелось больше, чем сейчас, но высоко в небо они не уходили; черный и рыжий дым облаками плавал на уровне крыш и оседал на кирпич зданий, придавая им темно-бурую окраску.

На выходе из корпуса Виктор спросил у первого встречного мастера, где тут делают сельхозтехнику; тот махнул рукой куда-то в сторону Болвинского моста, напрямую через скопище разнокалиберных строений и паутину рельсов, и долго объяснял, где куда сворачивать, сыпя незнакомыми названиями цехов и местными прозвищами, вроде «Чудановского столба», «Хилярки» и «Полурегалии». Чтобы не заблудиться, Виктор решил добраться более-меее знакомой дорогой до первых проходных, а от них уже дойти до сельхозцеха, который, как он понял, стоял на отшибе, в сторону Болвы.

По пути попадалось множество незнакомых зданий, по сравнению с нынешними цехами они могли показаться приземистыми и мрачными. Деревянные, широкие, с округлыми крышами корпуса кузницы и бандажного цеха неожиданно напомнили ему нынешние павильоны Бежицкого рынка, к которым, по чьей-то странной фантазии, пристроили пароходные трубы. Неподалеку от ремесленной школы в землю был вбит частокол из деревянных столбов, на которые поперек были уложены деревянные рельсы; здесь собирались конструкции мостов. Длиннющий мостовой корпус, похожий на палатку, вытянулся неподалеку. Среди этого странного семейства только электростанция выделялась своею пряничной аккуратностью, напоминая старинный немецкий замок. Мы часто судим об эпохе по тем вещам, которые дошли до нас в целости; это именно то, что было сделано на совесть и было ценным для наших предков, в то время как предыдущее поколение окружала масса ненадежного, временного, что давно пришло в ветхость и было без сожаления отправлено на помойку.

Возле здоровенного даже по нынешним временам цеха сельхозтехники стояла всякую всячина для конной и машинной тяги; красные мотовила лобогреек напоминали о каком-то советском фильме, у плугов бросались в глаза ржавые, не отполированные землей лемеха, у коробов небольших конных сеялок — заклепки на бункерах вместо привычной сварки, а вот самой тяги, то-бишь, чего-нибудь с трубой и большими колесами, не замечалось. Виктор заподозрил неладное.

— Фордзоны, что ли? Да оно ж не здесь, — удовлетворил его любопытство первый встретившийся мастеровой, худощавый, без бороды, в кепке, и, судя по радужному халату, из маляров, — оно ж на Химии, что за гвоздильным. Вон за складами железка, идите прямо к кирпичному, и не доходя он и будет.

Виктор последовал совету, и вскоре ему прямо на дороге попался танк, свеженький, в краске и безо всякой охраны. Грозная боевая машина, которую на станции дорисовало воображение, оказалась жалким карапузом, чуть выше человеческого роста; позади клиновидного передка возвышался люк водителя со смотровой щелью, а дальше — чуть вытянутая башня с торчащим из нее прутиком ручного пулемета. Лист брони в треть дюйма толщиной был откинут, как капот какого-нибудь грузовика, во внутренностях бронированного монстрика по очереди возились два механика, а под днищем предка «Тигров» и «Пантер», словно под шкодливым котенком, виднелась большая масляная лужа.

— Санька, подлец, ты какой ключ принес!

Подбежавший пацан-ученик получил затрещину и пулей помчался обратно.

Как и ожидал Виктор, цех по производству тракторов оказался также и цехом по производству танков.

А вот чего он совсем не ожидал, так это то, что оба эти продвинутых производства окажутся в большом грязном сарае, который только по недоразумению можно было назвать цехом. Скорее всего, вначале здесь был какой-то склад с невысокой крышей, надстроенный на скорую руку; то ли от слабости фундамента, то ли из-за работы парового молота, удары которого доносились через узкие, как у конюшни, окна с закопченными, разбитыми стеклами, здание разлезлось, как прелая фуфайка, пошло трещинами, и было схвачено поперечными железными тяжами, чтобы не рассыпаться в прах с минуты на минуту. Тяжи пересекали и арку ворот, которые по сей причине пришлось урезать и верх зашить потемневшим тесом, возле замковых кирпичей арку пересекала большая трещина, а рядом…

Виктор обмер.

Рядом с проемом ворот стоял мужик на приставной лестнице, и мерными, звенящими ударами перерубал зубилом стальной прут, стягивавший кирпичи кладки.

— Стой! Стой, твою мать!

Мужик неторопливо и флегматично повернул голову.

— Чего-й то?

— Ты чего делаешь? Ты что, офонарел? Оно ж рухнет на хрен!

— А че? Че такого?

— Что «че такого»? Слезай на хрен оттуда, «че такого»! Это весь цех ща как…

Мужик, бормоча что-то под нос, спустился и виновато снял шапку.

— А че… Оно ж приказано было. «Руби!» сказали. А я чо? Это оне грамотные, оне решають… Мы как прикажуть…

— Какой, к черту, приказ? Хотите, чтоб цех накрылся? С людьми? Убить людей приказали?

— А я че… Вона дура не пролезает — оне и кажут рубить. Наше дело сполнять приказание. Ото ж уволят, сердитые оне больно…

Из проема виднелся танчик, похожий на тот, что Виктор увидал по дороге, только с карикатурно большой башней, похожей на гриб и с дыркой для пушки. По высоте агрегат был примерно вровень с воротами.

— И много не проходит?

— Да вот одну перерубил, еще пару дюймов надоть… Счас дорублю и пройдеть.

— Отставить! Нельзя рубить! Понятно!

— Почему прекратил работу! Почему прекратил работу, сволочь!

Откуда-то со стороны подлетел тщедушный человек в распахнутом пиджаке, со съехавшим на сторону мятым галстуком и встрепанными волосами.

— Негодяй! Подлец! — и он размахнулся, съездить мастерового по морде, но Виктор перехватил его руку.

— Это я сказал остановить работу, — спокойно произнес Виктор. — Рубить тяжи нельзя. Здание обвалится, будут жертвы.

— Вы кто… вы кто такой? — чуть, не задохнувшись, выпалил прибежавший.

— Еремин, Виктор Сергеевич. А вас, простите?

— Я? Я Коськин! Вы… вы кто? Вы что позволяете?

«Тьфу, черт, нарвался. А что делать?»

— Послушайте внимательно, господин Коськин. Если перерубить этот тяж, все обрушится. И изделие ваше завалит, и люди погибнут. Это подсудное дело. Зачем это надо? Давайте посмотрим, что можно сделать.

— Что? Что смотреть? Сейчас здесь будет представитель губкомиссара! Вы представляете, что будет, если машина еще в цеху? — и, повернувшись к мастеровому, крикнул: — Руби!

— Он не будет рубить.

— Что? Что вы себе позволяете? Да я… Под трибунал пойдете!

— Тогда мне придется доложить господину Веристову, что на заводе планировался акт намеренного вредительства, уничтожения цеха, оборудования для производства военной продукции и самой продукции. Я вчера с ним беседовал, и он как раз направил меня на ваш завод.

— Вы… Вы мне угрожаете? Вы…

— Господа, что происходит? — над ухом Виктора загремел четкий командный голос. Виктор обернулся: через игрушечные рельсы узкоколейки перешагивал человек немногим его ниже, лет, наверное, тридцати пяти-сорока, в черном мундире с малиновыми, шитыми золотом двухпросветными погонами, на которых, как на коньяке, красовались три крупных звезды. Полковник был крепок телосложением, с круглым лицом, украшенным аккуратными треугольными усами, гладко выбритой головой, на щеке, чуть пониже уха, розовел неровный шрам. Серо-стальные глаза буравили собеседника холодным взглядом, в котором отражалось чуть заметное презрение. Шел он слегка прихрамывая.

— Были бы вы офицерами, вам бы надлежало выяснить отношения на дуэли, — продолжил он приблизившись, — но штатским такой способ не дозволен. Господин Коськин! Что с вашим баяном? Почему я его не вижу?

«Что за баян?» — мелькнуло в голове у Виктора.

— Это вон он! — закричал Коськин, указывая на Виктора. — Он помешал выпуску продукции по высочайшему повелению!

Полковник исподлобья взглянул на Виктора.

— Он? И кто он такой?

— Чести знать не имею… Назвался Ереминым, грозился донести господину Веристову.

— Ну, коль обязан донести, стало быть, донесет, — констатировал полковник, и, повернувшись к Виктору, продолжил: — Господин Еремин, может, вы сперва мне доложите, что здесь происходит?

— Докладываю. Я подошел к цеху, и увидел, что рабочий перерубает тяжи. Этого делать нельзя. Здание рухнет, задавит рабочих производства оборонного заказа, повредит оборудование и готовый… — Виктор замялся, не будучи уверен, что английское слово «танк» здесь в ходу, — готовый броневик.

— Бронеход, — поправил полковник, — к броневикам отнесены блиндированные самоходы на колесном ходу. Кто распорядился рубить тяжи? Господин Коськин, это вы отдали команду, или мне допросить рабочих?

— А… а как же еще… не проходит он через ворота! — в голосе Коськина зазвучало отчаяние. Дело военное, а на войне и на смерть приходится посылать, а как иначе? Вот и пришлось, скрепя сердце.

— На войне! — недовольно буркнул полковник. — Господин Еремин, у вас есть соображения, как вывести бронеход из цеха иным путем?

— А нельзя без башни, а башню накатить на улице?

— Никак нет. К вечеру бронеход должен быть на полигоне. За неисполнение — расстрел. Другие предложения имеете?

— Так точно. На уровне ворот из цеха выступает торцовый пол. Это значит, что фундамент немного ниже проема. Сейчас для прохода не хватает буквально сантиметров. Предлагаю разобрать торцы возле ворот, чтобы сделать выемку.

— Что скажете? — полковник обернулся к Коськину.

— Так… если бы он сразу сказал, а то — «Нельзя! Нельзя!» А кто ж приказ отменял? Кто отменял? — с надрывом завопил Коськин, уставившись на Виктора.

— Я, наверное, тоже погорячился, — Виктор подозревал, что в этой ситуации безопаснее выглядеть туповатым ретивым службистом, чем дать понять некоторым окружающим, какие они идиоты. — Проявил излишне рвение. Дело-то чрезвычайной важности!

— Стало быть, возражений нет. Господин Коськин, вы уяснили задачу? Приступайте к исполнению.

Коськин моментально, как в китайском кино, перенесся к собравшейся у ворот толпе рабочих, замахал руками и что-то заорал. Его неудержимо рвало руководящей деятельностью.

— Господин Еремин, — продолжил полковник, — так что вы там хотели сообщать Веристову?

— За отсутствием факта нанесения ущерба военному ведомству, — ответил Виктор, — предмет сообщения отсутствует.

— Вас Бахрушев утром взял на службу?

— Так точно.

— Вы предложили применить сталь Гадфильда для гусеничного хода?

Виктор замялся.

— Господин полковник, как бы вы отнеслись к человеку, который обязался хранить служебную тайну, но не сдержал слова?

— Хранить служебную тайну — священный долг. А вам известно, что Бахрушев доложил дирекции об этом предложении, как о своем?

— Раз начальство вышло с таким предложением, значит, оно имело на то соображение и действует согласно ответственности и полномочиям.

— Уклончиво.

— Я на службе, — смущенно улыбнулся Виктор.

— Не буду ставить вас в двусмысленное положение. Но вечером приглашаю вас отужинать со мной в «Русском Версале».

— Большое спасибо… Вообще-то сейчас планировал обустраиваться, прикупить необходимых вещей… Ресторан как-то не вошел в расчеты.

— Вы о деньгах? Бросьте, здесь не Америка, где каждый платит за себя. Считайте, что это лишь скромная благодарность за спасение баяна.

«Опять баян. Наверное, кодовое название. Тульский самовар, баян, бутылка водки и гармошка… Нет, последнее вроде не код».

— Короче, в семь. А то пропустите выступление мадемуазель Суон.

Глава 19 Эра малосердия

Отказаться, похоже, было бы невежливым. Распрощавшись с полковником, Виктор осторожно заглянул в цех, все еще опасаясь, что на его голову начнут падать балки.

Цех встретил его дымом и грохотом. Под низким потолком, как в курной избе, стоял густой сизый туман от кузнечных горнов, и его, словно шпаги, протыкали острые лучи солнца из разбитых стекол шедовых фонарей. Частые удары кувалд по раскаленным головкам заклепок, крепивших листы брони к толстым и грубым уголкам каркаса, отдавались в мозгу; можно было только представить, что испытывали те люди, что прижимали заклепки изнутри бронекорпуса. От клепки рам тракторов шума было меньше, но в дальнем конце цеха опробовали двигатель, и удушливая нефтяная гарь летела прямо в воздух, как в душегубке; вместе с нею из трубы чуть ли не фонтаном выплескивалось масло. Вместо радиатора на испытуемом девайсе парила градирня.

Что интересно, в этой душегубке была механизация. Под потолком крутились трансмиссионные валы, приводимые от одного мотора в углу цеха и широкие черные ремни анакондами спускались вдоль стен, колыхаясь, словно в такт звукам флейты невидимого факира; их то накидывали, то сбрасывали со шкивов, что, при отсутствии ограждений, было не менее опасно, чем играть с живой змеей. Почти вся площадь цеха, за исключением неширокого центрального прохода была завалена деталями танков и тракторов; пол, похоже, мели ежедневно, хотя ежедневно же и заваливали грязной ветошью, стружкой и обрубками металла. На некоторых верстаках Виктор заметил рабочих, которые спали, как бомжи, натянув на голову измятые, засаленные куртки. То ли у них не было сил после смены дойти домой, то ли не было денег снять или построить жилье, и они устраивались на ночлег прямо в цехе, не обращая внимания на гарь и звон металла. Из тех рабочих, которые бодрствовали и возились с металлом у верстаков или полусобранных машин, некоторые были подростки, почти дети.

«Прям подпольный цех какой-то для гастарбайтеров».

На боку танчика, который хотели отсюда выкатить, старославянскими буквами было написано «Баян». Одной тайной меньше.

«Его бы сфоткать и на ресурс Удава… Ага, щазз. За это точно повесят. Или расстреляют».

Виктора вдруг что-то толкнуло, какое-то неясное чутье подсказало ему опасность сзади, и он бросился в сторону, между остовов собираемых тракторов. Прямо над тем местом, где он только что стоял, на изогнутой дугой стреле поворотного крана проплыло заднее колесо с блестящими стальными шпорами. Виктор обернулся: рабочие поглядывали на него, пряча ухмылки. Оно, конечно, понятно: народ ишачит, а он, Виктор, расхаживает тут в приличном костюме, как господин.

«А ты думал, они сейчас с благодарностями за спасение кинутся. Они, небось, и не поняли, чего произошло. Да и фиг с ним».

— Работать, чего раззявились!

По проходу, переваливаясь сбоку на бок, пробирался мастер в тройке и темной фуражке. На боку у него болталась черная резиновая дубинка.

— Не задело? — услужливо он спросил Виктора, чувствуя в нем старшего по должности. Ишь, дармоеды, даже не крикнули… в России, видать, без кнута никак!

— Раз военная продукция, оружие выдали? — спросил Виктор, кивнув на дубинку.

— Это все от них, сукиных детей… При немцах бунтовать начали, морду за штрафы бить, так до сих пор не успокоились. Вяткину давеча чуть молотком в висок не заехали, как вычет за брак определил. Пришлось увольнять. Не Вяткина, того, что замахнулся. Вот, теперь для защиты выдали. Жалуются, будто их бьют. А вы не верьте, все наговоры. А без штрафов никак нельзя, на мастерах материальная ответственность за детали и оборудование, что поломают, попортят — либо штраф назначай, либо сам плати.

— А «при немцах» — это что тут, немцы были?

— Да одно время немцев стали ставить цехами заведовать. Ну а они мастеров немцев приезжих стал нанимать, русские, говорит, шлехт, плохо. Те пошли уже рабочих сживать, чтоб на выгодные работы обратно своих, из Германии. Вот и сповадилась местная шантрапа им темную делать. Заводила у них Степка Жердяй с Кладбища, он там первым хулиганом завсегда был. Как бронеходы начали делать, немцев-то с завода частью повыставили, ненадежный они на случай войны народ, а хулигайничать — эту заразу так не изведешь. Я вас провожу, чего вам показать-то?

— Спасибо. Я сам. Этот завод мне не чужой.

— Ну, воля ваша, если что, крикните, да погромче… Я тут неподалеку буду.

«Культура производства тут, однако…» — размышлял Виктор, идя по проходу.

— Господин хороший, папиросок, случаем, у вас не будет? — на Виктора уставился молодой парень, в черной, такой же замасленной как у всех, прозодежде и с шабером в руках: он подгонял по прилеганию стыки картера тракторного двигателя. — Своя махорка кончилась.

Шабер был трехгранный, и проткнуть им можно было не хуже финки. Виктор сгруппировался, слегка разводя ладони, словно показывая сожаление.

— Рад бы, да сроду не курил. Да и куда дымить — тут дыму уже втиснуться некуда!

— Это у нас так! — осклабился парень. — А что ж вы совету мастера не послушались, один ходите? Неровен час, чего случится.

— А я всю жизнь по цеху без провожатых ходил. Когда-то в сборочном доводилось работать, в ремонтном, на высоковольтном монтаже.

— А-а… То-то я гляжу, анжинер вроде, а мозоли-то вон с рук не сошли. Из низов, чай, будете, али все же из благородных?

— А перед богом, они все равны. Что в жизни сделаем, так люди и запомнят, а не по родству.

— Оно верно, только я пока на небеса обожду. И вы не спешите. Ладно, мне тут болтать некогда…

Обратно Виктор рванул напрямую, через густую, как на сортировочной станции, паутину путей у вагонных цехов и сортировочного, постоянно вертя головой, перешагивая через рельсы и обходя пыхтящие клубки пара, которые деловито таскали доски с обделочного, пустые платформы и готовую продукцию с отстоя. Перед его взором степенно дефилировали коричневые пиджаки работяг-теплушек, черные фраки «эшаков» со снятыми дышлами и сосновыми щитами на окнах полуоткрытытх будок, и один неведомый франт — темно-пурпурный пассажирский вагон с двустворчатыми дверями и деревянными сиденьями за широкими прямоугольниками окон, похожий на прицепной от электрички, буквально умоляя своим экстравагантным видом поближе познакомиться.

«Это все потом», решил Виктор, «а то опять во что-нибудь вляпаюсь».

На лестнице «голландской казармы» он буквально натолкнулся на шефа, который, бурча что-то под нос, неторопливо спускался со второго этажа, похлопывая ладонью по широкому поручню дубовых перил.

— Вы уж извините, Иван Семенович, подвел я вас…

Бахрушев удивленно посмотрел на него.

— Что еще случилось?

— Да с Коськиным спор вышел.

— Это по поводу цеха?

— Да. Не выдержал, ввязался.

— Что вы извиняетесь? — рассерженно воскликнул Бахрушев.

— Я, конечно, понимаю, что исправить ничего нельзя, а вы за меня…

— Что вы извиняетесь? — закричал Бахрушев. — Вы правильно поступили! Никогда, слышите, никогда не извиняйтесь за это! Что, лучше если бы люди погибли? Моду взяли на толстовщину! Еще раз услышу от вас такое — сам выставлю за ворота!

— Да собственно… — промолвил растерявшийся Виктор, — вы-то за меня отвечаете.

— Отвечаю! И вижу, что в вас не ошибся! Пока вижу.

Бахрушев перевел дух, достал платок и утер красное, вспотевшее лицо.

— Между прочим, — продолжил он уже более дружелюбным тоном, — похоже, что у вас появился покровитель. Чем закончилась ваша беседа с Аристарх Петровичем?

— Простите, кем?

— Ну, полковник Добруйский, из губкомиссариата. Вы же на него нарвались.

— Да вроде мирно. На ужин пригласил в «Русский Версаль».

Бахрушев удивленно крякнул.

— Однако! Вы, похоже, у нас баловень судьбы. Только теперь будьте осторожны.

— Понятно. Коськин мстить будет?

— Коротки руки… Он в друзья набиваться будет — мой совет, не доверяйте. Остерегайтесь также, если господин Добруйский будет приглашать в какую-нибудь секретную лабораторию. Вокруг него вьется куча прохвостов… вернее, не вокруг него, а вокруг казенных денег. Вы меня понимаете?

— Да уж куда понятней. Может, вежливо отказаться от ужина, срочные дела?

— Ни в коем случае! — воскликнул Бахрушев. — Лучше дела отложите, если таковые появятся! Да, должен вас сказать, вы все равно узнаете: я доложил о вашем предложении дирекции. Доложил от своего имени. У нас не смотрят на то, что предлагают, у нас смотрят, кто. А тут дело на многие миллионы, добыча марганцевых руд… да что я вам объясняю, сами прекрасно понимаете. Я уже начал хлопотать вам премию. Одобрят идею — поедете с делегацией в Англию, изучать процесс выплавки. Вас это устраивает?

— Вполне. Я не ищу славы, а деньги, честно говоря, в моем положении не помешают.

— Хотите продолжать исследования радио? Я уже заходил к вашим поручителям.

— Ну… не в ущерб делу конечно, а наоборот. Техника слабых токов имеет большое значение для автоматизации производства… Скажите, а на заводе все цеха такие?

— А вы не смотрели? Не любопытствовали?

— Да при такой серьезной продукции любопытствовать…

— И то верно. Нет, в других получше. Здание хотели сносить, но тут заказ, а все другие цеха загружены… Вам похоже, не понравилось?

— Раз хотите честно… Каторжная тюрьма это, а не производство.

— У, голубчик, это вы лет пятнадцать назад не видели, какая в России промышленность была, — печально усмехнулся Бахрушев. Мне-то поездить довелось. Вон в Витебске на фабрике «Двина» был такой мастер-француз, фамилии сейчас не припомню, бил рабочих, особенно девушек. Одна шестнадцатилетняя девица и подговори рабочих облить этого мастера маслом и на тачке из цеха вывезти. Ну, зачинщиков сразу в полицию, а там им спину и другие части тела резали, в разрезы соль засыпали. Короче, девица эта из полиции старухой вернулась. А вы говорите.

— Так это же фашисты прямо какие-то! — вырвалось у Виктора.

Бахрушев внимательно посмотрел на него.

— Фашисты? Это что-то вроде полового извращения?

— Ну, это… Это научный термин такой, чтобы по черному не ругнуться.

— Я понимаю. Сейчас-то времена куда лучше настали. Заработки выше, рабочий день ограничили, санитарию требуют, комиссия по охране труда ходит… Правда взятки этой комиссии всучит норовят, вот и на что-то глаза закрывают. И не только комиссии вон, детали сдают контролеру, за взятки брак принимают. Пока что с этим делом воюют больше в казенных ведомствах. Господин Столыпин сказал — за эрой жестокости в России грядет эра милосердия.

— Эра милосердия? — переспросил Виктор.

«Так, попаданец читал Вайнеров. И вообще, похоже, советский».

— Ну, злые языки переиначили в «эру малосердия», но вот сами смотрите. В больнице теперь не только бесплатно лечат, но и больных содержат за счет завода. Почти все рабочие в ведомостях подпись ставят, а не крестик. И травм у нас меньше среднеотраслевой цифры в десять процентов. Разве нельзя не видеть таких вот подвижек? А школы, гимназия, училища? А восьмичасовой рабочий день? Нормальные рабочие столовые? Отдельные дома вместо казарм? Детские сады, приют для сирот, дом инвалидов? Это, по-вашему, не успехи? А что вы знаете о планах Общества дать электричество в каждый дом?

Виктор развел руками.

— Наши успехи неоспоримы. Простите, а десять процентов — это от чего?

— Как от чего? — недоуменно вскинул брови Бахрушев. — Травму или увечье получает каждый десятый. Нашему б рабочему внимания и аккуратности побольше…

— А, ну, господи… Я просто растерялся, потому что, это ж, действительно, процесс пошел. Ну, за исключением.

— Будет вам дипломатничать! Так говорите — каторжная тюрьма? Вот что, Виктор Сергеевич, к завтрашнему вечеру вы составите мне записку, почему надо строить новый тракторный цех. Постарайтесь подобрать убедительные доводы. А то, знаете, у нас привыкли все на ошибки конструктора пенять. Займетесь только запиской.

Глава 20 Двести пятьдесят шесть оттенков серого

— А вы раньше были журналистом?

Новенькая, отливающая черным лаком машинка «Ундервуд» чем-то напоминала старый комп с монохромным монитором. На белой оштукатуренной стене висел лубочный плакатик: «Русские воздухоплаватели бросают зажигательные снаряды на Саппоро».

Как только до Виктора дошло, что записку придется корябать пером, похожим на ученическое, макая его поминутно в чернильницу, он тут же спросил, нельзя ли воспользоваться машинкой. Слишком большое количество клякс и неверный нажим руки, привыкшей к шариковым стержням, могли вызвать подозрение. В охранке это еще можно списать на волнение, но здесь…

Пишбарышни располагались в маленькой комнатке на первом этаже. Точнее, в данный момент здесь были две машинки и одна пишбарышня, худощавая шатенка с ямочками на щеках лет двадцати-двадцати пяти, в темно-синем платье с белым воротником, похожим на наброшенную на плечи узкую косынку. Она бойко шлепала по клавишам и разговаривала, не выпуская дамской папироски из уголка рта.

— Знаете, Клавдия Викторовна, постоянно работать не доводилось. Статьи — да, пришлось как-то подрабатывать в «Губернском вестнике».

— Вы жили в губцентре?

— Ну… в общем, я посылал туда статьи, их печатали. Клавдия Викторовна, а вы не знаете, местную прессу фантастика интересует?

— Ну что же вы так официально? Зовите меня просто Клава. Меня вообще все зовут Клавочкой. Вы не курите?

«Клава. Потрясающее имя для машинистки».

— Нет, никогда.

— Я тоже только для вида. Чтобы кавалеры от работы не слишком отрывали. Кажется, она потухла… Я не затягиваюсь, просто теперь это уже что-то вроде привычки. А вы печатаете бегло, не глядя, но невнимательно. Верно, не при штабе служили.

— Ну, это черновик, его все равно выправлять.

«Ага, попробуй тут не делать ошибок, если вместо „А“ твердый знак. Орфографию сменили, раскладку оставили…»

— Я вам не мешаю своей болтовней? Здесь Лидия Михайловна работала, она вышла замуж и уехала в Кинешму, а нового человека на службу еще не приняли.

— Ничего, все нормально. Просто, если можно, вы лучше говорите, а я слушаю.

— Вот я хотела спросить, раз вы инженер, вы не только печатать можете, но и в устройстве разбираетесь?

— А что, надо починить?

— Нет, одна подруга просила разобраться, какие машинки лучше закупать. У нее муж имеет дело по торговой части, спрос на такие вещи растет, а опыта нет. Не поможете?

— Ну… посмотреть надо, каталоги изучить… Можно попробовать.

— Сегодня вечером не зайдете?

— К подруге? Нет, сегодня я занят. Завтра, если можно.

— Так я ей скажу. Зовут ее Глафира Матвеевна, я вам потом адрес ее черкну. А то она торопит, сделка какая-то. А газеты у нас мало кто читает, хоть и грамотные. Вот радио появится, другое дело: там, говорят, как на граммофоне, музыка играет. Вот так сидишь, печатаешь, и музыку, чтоб настроение было.

— И мир представал в розовом цвете?

— Мир не может быть только черным или белым.

— Между черным и белым двести пятьдесят шесть оттенков серого.

Машинки дуэтом отбивали кейк-уок. Словно состязание двух пианистов, подумал Виктор.

Дзынь! — звякнула машинка.

Жжик! — перевод каретки (на машинках Ундервуда еще не было клавиши Enter — прим. Авт.)

Может, поднажать? — подумал Виктор. Нет, не надо, Клавочка еще ошибок наделает и уволят.

Дзынь! Жжик!

— Виктор Сергеевич, а как вы относитесь к футуристам?

— Мне стыдно признаться, но я латентный футурист.

— Ой, правда! Почитайте что нибудь!

«М-да, и зачем я это сказал».

— Понимаете, у меня любительские, так себе…

— Ну все-таки. Интересно.

«Похоже, она теперь не отстанет. Придется импровизировать. Как у Андрея Некрасова — сидела птичка на лугу, подкралась к ней корова…»

— Ну, если вы согласны терпеть это…

— Согласна, согласна. Я слушаю.

Клавочка задумчиво взглянула в потолок, продолжая печатать.

— Похоже на Эдуарда Фьюжен. А что такое маршрутка?

— Н-ну, как бы это объяснить… Маршрутка — это образ жизни, айфон — образ мыслей, спамер — это профессия, а лузер — это судьба.

— А, понятно! Символизм.

— Клава, а кто такой Эдуард Фьюжен?

— Он иногда пишет в «Брянские ведомости». Псевдоним, на самом деле его зовут Евлампий Бовинский. Заинтересовались картинкой?

«А картинка и в самом деле занятная. Не было в русско-японскую дирижаблей. Значит, что? Значит, война с японцами позже».

— Да вот… Давно ли отгремели последние залпы?

Клавочка состроила гримаску удивления.

— Не знаю… Для меня тринадцать лет — это больше полжизни. Вам это кажется странным?

— Вы просто выглядите моложе.

— Ай, бросьте… А дирижабли тогда еще паровые были.

— Ух ты! Настоящий стимпанк.

— А критик Ходасевич считает, что введение неологизмов не является признаком никакой новой школы.

— Значит, не будем вводить.

— Ну почему же… Просто не знаю… Просто это можно как-то иначе выразить. Вот.

И она начала неспешно декламировать с глубоким придыханием — «О, бездна тайны! О, тайна бездны!»

— Северянин?

— Да, он. В нем какая-то другая, красивая жизнь.

Стукнула форточка от сквозняка. Виктор поднялся и запер ее на крючок: за окном шальной ветер взвихривал рыжую, кисловатую пыль, сбивал картузы с людей и гнал по небу низкие, рваные, налитые водой облака. Где-то неподалеку послышались ленивые раскаты грома. Первая капля упала на квадратик стекла чертежного формата А4, на которые окно поделил переплет, хранивший легкий запах льняного масла. Да, это все только первые дни все ново и интересно… хотя перенеси эту Клаву в наше время, и ей тоже скоро все приестся.

Перед концом смены Виктор снова прошелся по заводу — оценить обстановку, возможности, заглянул в паровозный. То, что он увидел внутри, немного успокоило: цех был высокий, почти как ЦТП-2, в котором он работал на практике, с большими вымытыми окнами. Где-то под небесами, ползали, наполняя пространство гулким воем, тяжелые мостовые краны, и цепи, вместо стальных тросов, грохотали, подымая огромные, склепанные из толстых листов, узлы. Привычной череды сцепленных друг с другом машин, передвигающихся по внутрицеховому пути, как по конвейеру, от одного участка к другому, не было; рельсы к большим воротам пролегали поперек цеха, и на них стояла недостроенная «Эшка», без будки и трубы, синея окалиной заклепок. Рядом в боевой готовности разлеглась листовая рама, ожидая, когда на нее водрузят котел. Молочно — белые бочки электрических светильников висели между колонн, грохот заклепочных молотков уже не так бил по мозгам, перемежаясь с визгом и скрипом металла, от которого, как от будущей скульптуры, отсекали лишнее резцы, усиливавшие точные движения руки станочника.

«Уже получше. А конвейер бы надо сварганить».

И, вообще, подумал он, пока все складывается необычайно удачно. Под машину не попал. Из охранки выпустили. В полицию не замели. Нашел средства на жизнь. Спел песню. Обнаружил следы предыдущего попаданца. Предложил сталь Гадфильда. Выкрутился из стычки с хозяйским холуем. Появилась возможность потихоньку прогрессорствовать. В первую же ночь на свободе женщины тянут в кровать. Интересно, как долго это будет продолжаться? Как в картах, везет дуракам и пьяным, потому что нельзя угадать их логику. Когда человек втягивается в игру, он неминуемо начнет проигрывать.

Длинный, басовитый гудок повис над Бежицей — Виктор заметил, что он все же не совсем такой, как вновь ввели в восьмидесятые, чуть больше в нем хрипоты и усталости, и звучит он гораздо громче, пару не жалеют. А, может быть, ему так казалось.

До встречи в «Версале» оставалось время, и Виктор решил по пути домой заскочить в местный торг и взять на полученные бабки зонтик и галоши, которые в этой локации были так же важны, как броник на Кордоне в «Тени Чернобыля». Ничто не предвещало неожиданностей…

Началось с того, что Старый Базар здесь назывался Новым Базаром, а на вопрос, где же был Старый Базар, прохожие махали рукой куда-то в сторону поймы. В сравнении с тем, что Виктор помнил по временам фачистов, Базарная площадь скукожилась, свернулась, будто кошка в коробке из-под обуви, аккурат между продолжением Институтской и нынешней дорогой к Третьим проходным, там, где позднее воздвигнут большой бетонный памятник в честь революции. На здании бывшего отдела кадров БМЗ висела вывеска «Дом приезжих»; похоже, что здесь, в отличии от гостиницы на Вокзальной, останавливались заезжие торговцы.

Этот Новый Старый Базар напоминал Виктору один из нынешних мини-рынков, только с тесовыми, ностальгическими прилавками и навесами, свежими, еще не успевшими почернеть от осадков, сараями и какими-то одноэтажными складами. Торговки, словно автоматические двери в гипермаркете, включались по приближению покупателя.

— А вот яичеков кому, яичеков! Свежаи, крупнаи яичеки! Кому яичеков!

— Капустка-хрустка! Сама б хрустела, дай с людями поделюся! Капустки берем, дешево!

— Бульба, бульба. Бульба буйная, бульбу купляйце. Што гарбузы гэтая бульба, чыстая. Гаспадар, купи бульбачки.

— Мил человек, не проходи мимо. Погляди, яки свистульки хороши. Детям-внукам забава. Даром отдам, не жалко.

— Лук выгоничскый, кращого немае. Солодкый лук, як яблучко налывне. Лычыте, выбырайте лука мого.

— Эй, погодь, погодь, спробуй медку-то мово, спробуй!

Прилавки этого мини-базара дотягивались где-то на две трети длины нынешнего Инженерного корпуса. За ними виднелось нечто вроде автостоянки, где вместо «тойот» и «хюндаев» в живописном беспорядке скучились куцые крестьянские телеги, столь же разнообразные, как иномарки у нынешних гипермаркетов; часть лошадей были выпряжены и лениво жевали привезенное сено. Похоже, что с возов торговать запрещалось по причине антисанитарии; впрочем, запах конюшни, с лихвой заменивший запах бензина, прекрасно долетал до торговых рядов.

«Вообще странно, что в восемнадцатом всякие экзотические вещи уже не так лезут в глаза, как в тридцать восьмом. С чего бы это? Привычка к попаданчеству? Как у человека, который вырвался из привычного круга своего городка и разъезжает по всему миру? Или оттого, что в тридцатых быт более разнообразен, чем в десятых, но не похож на то, к чему привыкло мое поколение? Или я просто привык в свое время к фильмам про революцию и доревоюцию? Так здесь непохоже. В третьей реальности советские пятилетки словно украсили дореволюционным ретро, здесь будто втиснули куски нэпа и индустриализации в царские времена. Переходный период. Революция идет, но тихо и незаметно. И куда она идет? К сталинскому СССР? Или вообще к тому, чего никто еще не может представить?»

В длинной одноэтажной деревянной лавке, где продавались вещи домашнего обихода, на видном месте красовалась грамота «Российского союза закона и порядка», из которой следовало, что хозяин заведения, некто Захар Федорович Белокодов, имеет перед этим союзом большие заслуги. Грамоту венчала свастика в лавровом венке.

«Белокодов? Тот самый фюрер из третьей реальности, а во второй — автор книги „Русский фашизм“? Стало быть, он тут живьем? Из лавочников? Или он только здесь из лавочников?»

Размышления Виктора быстро прервал сам хозяин, который явился на звонок колокольчика и отогнал мальчишку-продавца, который застыл за прилавком, разинув рот на невиданного гостя.

— Милости прошу Виктор Сергеевич! Чего пожелаете у нас приобрести? Торгуем с гарантией, завсегдатаям скидки.

Будущий лидер бежицких фачистов (а, может, здесь и не будущий) напоминал большого хомяка — если, конечно, предположить, что у хомяков бывают квадратные плечи — или провинциального братка из девяностых. Голова с прижатыми ушами походила на яйцо тупым концом вниз, шея, перераставшая в щеки, почти не выступала из расстегнутого воротника рубашки, а над прямой челкой красовалась залысина, с трудом прикрываемая остатками шевелюры. Широкая улыбка была, по-видимому дежурной, так как оставляла впечатление какой-то слащавости, а глубоко посаженные глаза, казалось, таили в себе тень какой-то обиды.

— Скажите, вот это у вас можно купить и почем? — Виктор подал краткий список, включавший и нарукавники, как элемент прозодежды человека умственного труда.

Захар Федорович приблизил список к глазам. «Бухгалтерию, видать, сам ведет, оттого и близорукость…»

— Прошу прощения, Виктор Сергеевич… А вам кто стирает?

— В смысле, кто?

— Ну, у вас тут в списке полоскательница и мыло хозяйственное. Это для себя? Извините, если вопрос неуместный…

— Уместный. Я часто путешествую…

«Каждому второму объясняю, что часто путешествую. Шел, поскользнулся, упал… очнулся — другая реальность».

— А зачем?

— Что зачем?

— Так ведь тогда утюг бы был… то-есть, утюг тогда нужен. У вас плита есть?

— Плита?

— Предпочитаете угольным?.. Вы извините, я к тому, что на первый взгляд ткань на рубашке уж больно деликатная… у меня-то глаз наметан. Осторожности требует. Не проще ли вам к прачке отнести? Они за стирку недорого берут и выгладят бережно, через тряпицу и не горячим.

— Ну, если бережно… А то, вы правы, ткань деликатная. Хлопок с примесью искусственного шелка.

— А-а… Давеча читал. Американский товар?

— От вас ничего не скроется. Уговорили. Таз и хозяйственное мыло не надо. Главное, в первую очередь зонтик и галоши…

Следующим открытием для Виктора оказались любезно предложенные Белокодовым шелковые подвязки для носков, которые носили ниже колена. В смысле, подвязки носили ниже колена, носки уж само собой.

«А в тридцать восьмом я такого не брал. Вот носки ихние брал, это точно. Еще тесноваты оказались, потому что не по номеру брал, а на вид, как эластик, а они плохо тянулись. Но не спадали. Ну да, не спадали, потому что тесные. Насчет размера надо учесть…»

— Что-то еще хотели взять?

— Да вот, подсчитываю, сколько с этими штуками выйдет, а то я сегодня еще кое-куда хотел зайти прибарахлиться, смотрю, хватит ли наличности.

— А не извольте беспокоиться. Приличному человеку я всегда в долг отпущу… Да вы же у меня первый раз, так я и скидку сделаю, пять процентов с суммы.

— Заманчиво. Знаете, я еще похожу, посмотрю, если вы еще не закрываетесь, возьму у вас, — Виктор почувствовал, что в данном случае торг не просто уместен, а приличному человеку необходим, иначе сочтут за мота или транжиру.

— Зачем ходить, ноги бить? Десять процентов с суммы, дешевле такой товар никто не предложит. Или всучат с изъяном каким, негодный, знаете, какой народ бывает — иные видят приличного человека и обмануть норовят. А у меня сами посмотрите, какая выделка, — и он раскрыл и закрыл зонтик, — лично все смотрю и принимаю. Берите у меня, мы же всегда о цене сговоримся, что ж зря туфли стаптывать?

«Десять процентов. Как это оценивается в местном рейтинге? Мягкость характера, прижимистость, настроение… боже, сколько тут надо учитывать. Почему нет справочников длямигрантов — как правильно ходить в магазин?»

Виктор огляделся, как бы раздумывая; мир лавки окружил его каким-то умиротворяющим обаянием. Пылинки тихо танцевали в струящихся из окон лучах вечернего солнца, что очертили теплые, отдававшие далеким детством пятна на недавно покрытом масляной краской полу. Из приоткрытой форточки снаружи долетал говор и ржание лошадей.

«Вот чего здесь не хватает. Динамика. Везде в реальностях в такой лавке музыка была. Даже в нашей иногда ставят приемник или CD-плейер… Какая ерунда».

— Ну что ж, дороговато, конечно, но бегать по магазинам, честно говоря, мне уже некогда. Ладно, деньги дело наживное, беру.

— Не пожалеете! Сами видите, какой товар. Я лучше себе в убыток сторгуюсь, чем… А погодите, я в пакет вам заверну, чтоб носить удобнее.

«М-да, обычный купчик. Культурный даже. Никакого стремления к лидерству. Может, здесь он таким и будет? Почему он стал местным вождем? Кризис власти, системы, ну и лично разорился наверное… А ведь не будь Версаля и жадности союзничков, может быть, и Гитлера бы не было. Нормальная буржуйская республика Германия, интеграционный центр европейского общего рынка. И десятки миллионов живы. Так кто же виноват в их гибели? Кто должен бы сидеть на скамье Нюрнбергского процесса вместе с нацистскими главарями? Не магнаты ли Антанты?»

С этими мыслями Виктор покинул лавку несостоявшегося вождя.

Глава 21 «А может, и не было, ее, этой страны?»

— А, Виктор Сергеевич! Доброго дня вам. Судя по покупкам, уже устроились на паровозном?

Перед Виктором стоял Веристов собственной персоной. В руке он держал плетеную корзину, накрытую куском полотна.

— И вам, Николай Семенович, доброго дня. Вы правы, обживаюсь понемногу. А вы решили, никак, за продуктами?

— Да, иногда доводится. Супруга с детьми сидит, сегодня оставить не на кого. Младшенький чего-то подстыл… Вот, кстати, увидел вас и вспомнил про часы ваши. Они у вас с собой?

— Ну где ж им быть? Вот, пожалуйста…

— Нет-нет, доставать не надо, особенно здесь. Если не возражаете, отойдем в сторонку, поговорим.

Они подошли к углу Дома Приезжих. Откуда-то из окна второго этажа доносилось нестройное пение подгулявших людей. «Одна возлюбленная пара-а…» Похоже, здесь это был хит.

— Знаете, Виктор Сергеевич, у меня никак не идет из головы вот эта надпись «Сделано в СССР», — продолжил разговор Веристов. — Не кем-то сделано, а где-то. Знаете, такое впечатление производит, будто фирма «Молния» имеет отделения в разных странах и пишет: «Сделано в Сиаме», «Сделано в Батавии», «Сделано в СССР». Вот только страны такой нет. Что скажете?

— Да, страны такой нет, к сожалению.

— Почему к сожалению?

— Вопрос бы перестал мучить.

— Может, она была и исчезла?

— А может, и не было ее, это страны?

— Простите, не уловлю ход вашей мысли. Вам не составило бы труда пояснить?

— Если это вообще не страна? Что-то вроде экономической зоны, ну, вольного города, и по местным законам надо писать «Сделано в СССР»? А может, и вообще просто фирму там зарегистрировали, делают в другом месте, а пишут, что там сделано.

— Интересная мысль. И для чего им так делать?

— Например, налоги какие-нибудь не платить, пошлины, или другое чего.

— Хм, об этом я не подумал. Вы знаете, когда-то в Одессе некоторые иудеи, чтобы обойти некоторые установленные правительством ограничения, принимали турецкое подданство. И во втором поколении уже отвечают «Мой папа был турецко-подданный».

— Серьезно? Так, выходит, Остап Бендер…

— Вы его знаете?

«Паниковский, теперь и Бендер тут? Реально? А это вообще не глюки вся эта параллельность?»

— Никогда не был знаком. Как-то от попутчика слышал смешную историю, запомнилось вот тут, что Бендер и насчет турецко-подданного только. Папа был турецко-подданный, папа был турецко-подданный… Ясно теперь, в чем юмор.

— Но это не самое главное. Дионисий Павлович, он человек пунктуальный, послал машину в Брянск за Фиольковским, старичок такой, прекрасный часовых дел мастер, показать ему часы ваши. Знаете, что там нашли?

— Неужели бомбу? Вы меня тогда просветили насчет соседа по камере, тут уж извините, в каждом предмете мерещится.

— Нет, будьте покойны, ничего такого. Знаете, ваши часы…

Веристов сделал паузу, наблюдая за реакцией Виктора.

— Краденые? Боже мой…

— Нет же, говорю, ничего такого. Они… Они странные.

— В самом деле?

— Да. Оказывается, таких часов было много изготовлено.

— Еще у кого-то нашли? Так это теперь можно узнать, что такое этот загадочный СССР.

— Думаете, это «он», а не «она»?

— Не думаю, просто кончается на «эр».

— Нет, не нашли. Но есть одна интересна вещь. Фиольковский, изучив механизм, обнаружил на деталях надписи на русском языке и шестизначный номер. Сие означает, что таких часов кем-то изготовлено чуть ли не столько, сколько фирмой Буре с одна тысяча восемьсот восьмидесятого года. Однако Буре закупает швейцарские механизмы или изготавливает из швейцарских деталей. Сам механизм качественный, точный и надежный, настоящая находка для морского офицера. Только вот совершенно незнакомый, да и в России таких выпускать некому, это же не ходики для крестьянской избы. Понимаете, это вообще не кустарная мастерская, это крупный завод, о котором никто ничего не слышал. Что вы об этом думаете?

— Полагаете, кто-то хочет разорить фирму Буре дешевыми часами с хорошим механизмом и избавиться от конкурента? И для этого создает подставную контору? Но тогда где же остальные часы? И почему бы не торговать ими на законных основаниях?

— Я бы тоже хотел задать эти вопросы. Только вот кому? Кроме вас, других владельцев на горизонте не замечалось. Вообще было бы интересно расспросить вас о подробностях, как эти часы у вас появились. Кто подарил, почему без дарственной надписи, вообще расспросить вас о вашей семье, о прошлом, о связях… Есть повод к тому не так ли?

— Так что мешает расспросить? Если человек, облеченный такой значительной властью, говорить об этом в сослагательном наклонении — значит, что-то мешает? Я правильно понял?

Веристов усмехнулся.

— Вы желаете этого?.. Да, я бы мог снова пригласить вас в отделение для дачи показаний. Но у меня есть предчувствие. Вы не хотели бы узнать, какое?

— Жизнь приучила меня не быть слишком любопытным. Впрочем, если в предчувствии нет государственной тайны…

— Никакой тайны… У меня предчувствие, что такой допрос сейчас преждевременен и никакой пользы не принесет. Почему-то кажется, что однажды вы сами захотите сказать, что нашли ответ. Не знаю, с чего бы, но — вот так… Простите, я вас, кажется, заболтал, а вас ведь приглашал на встречу полковник, верно?

— Приглашал. Я не делал из этого тайны.

— Тогда позвольте откланяться и прошу извинить за разговорчивость. Сами понимаете, с кем еще можно поделиться этими мыслями…

«Прицепился все-таки», думал Виктор, распрощавшись с начальником отделения охранки. «И что должно означать, если он не попер меня обратно на Кладбище? Что за намеки, что пока не хочет копаться в прошлом? Полковник типа крут и я его дружбан? Или этому другу надо через меня обработать полковника? Или от этого полковника придется в охранку бежать спасаться? Кто их тут разберет, их подковерные? Да, похоже, он хотел видеть реакцию на часы. И что увидел? Что я, черт возьми, могу сказать здесь насчет часов? Кто вообще смотрит на эти фирменные знаки? У нас так все они в Китае теперь деланы, смотри не смотри».

Перед уходом из дому Виктор просветился у Нади насчет тонкостей местной индустрии расслабона и энтертаймента.

— Барышню никак решили пригласить? — спросила она.

— Нет. Деловая встреча, можно сказать. Приглашен полковником отужинать по случаю решения производственного вопроса.

— А, ну тут нельзя отказываться. А если захотите кого пригласить, так знайте, мы, женщины, потом все одинаковы. Зачем лишний раз в трату входить?

Надю, как выяснилось, в ресторан клиенты обычно не водили, но кое-что интересное она рассказала. Например, оказалось, что швейцару и официантам вообще не платили никакой зарплаты, а работали они за чаевые. В гостиницах с ресторанами за чаевые работали и лакеи.

Другой ценной информацией, полученной у Нади, оказалось значение слова «шестерка». Шестерками, как оказалось, звали половых, официантов в дешевых трактирах или чайных, за рубахи из шестерика — льна третьего разбора.

«Отлично. Хоть с этим не вляпаюсь».

Глава 22 «С братьями Карамазовыми контактов не имеет»

«Русский Версаль» на Парковой оказался тем самым рестораном на месте двухэтажной казармы кулинарного училища. Его здание, выкрашенное в белый и светло-голубой цвета, чем-то напоминало надстройку парохода, стоящего носом к улице: двухэтажное, кирпичное внизу и бревенчатое, обшитое досками вверху, с длинным балкончиком-галереей под навесом, на который тоже вынесли столики для посетителей, предпочитавших эстраде свежий воздух. Из непривычно огромных для деревянного этажа плоскостей окон, разделенных переплетами на девять неравных частей, доносились звуки скрипки.

Внутри «Русский Версаль» еще более походил на пароход: деревянный кессонный потолок, панели на стенах, покрытые чистым яхтенным лаком, до блеска натертая медь дверных ручек, поручней и электрических люстр под потолком создавали впечатление, что ресторан плывет по тропической реке через зелень окружающих джунглей. В дополнение к иллюзии к Виктору тут же подрулил метрдотель в белоснежном кителе с сияющими пуговицами; своим волевым профилем он напоминал Виктору главного героя фильма «Адмирал», только без погон и фуражки.

— Милости просим, милости просим! Не будет ли угодно вашему степенству проследовать в ложу? Их сиятельство уже на месте-с и просили встретить, — спросил «адмирал», учтиво склонив голову. Судя по тону обращения, просьба была подкреплена соответствующей ассигнацией.

«Их сиятельство? Граф или князь, что ли? Или это типа как я — „степенство“? Шестерить — дело тонкое…»

Зал варьете встретил Виктора запахом вина и дыма от крепких сигар; где-то вверху слышался гул вентиляторов, обновлявших воздух, и синтетический ветер качал играл с хрустальными подвесками огромной люстры. Состоятельная публика заполнила зал почти до отказа; за столиками шутили, переговаривались с дамами, подзывали официантов, на которых тоже были белые кители пароходных стюардов. На сцене одинокий скрипач заполнял время до начала основного действа. Казалось, что каждого попавшего сюда человека еще до первой опрокинутой рюмки охватывало легкое желание изящно переступить грань морали и общественных запретов; собственно, за этим сюда и приходили.

В ложе за столиком действительно оказались два «их высокоблагородия», то-есть, уже знакомый Виктору полковник и совершенно незнакомый капитан. Дам в ложе не наблюдалось, а сервировано было на троих. Чутье подсказывало Виктору, что встреча пахнет деловыми контактами в теплой, дружественной и совершенно неофициальной обстановке, но без бассейна и проституток, по крайней мере, на этом этапе. «Как же к ним обращаться-то?»

— Добрый вечер, господа! — выдал он первую пришедшую на ум фразу из советских фильмов.

— А, Виктор Сергеевич! Прошу к нашему шалашу, присаживайтесь. Вот, познакомьтесь, наши, так сказать, боевые товарищи.

— Брусникин, Георгий Андреевич, военная контрразведка, — отрекомендовался капитан, — можно сказать, мы уже заочно знакомы.

— Весьма рад. Раз знакомы, наверное, второй раз уже не имеет смысла представляться? Но на всякий случай: Еремин Виктор Сергеевич, из мещан.

— Ну какие нынче сословия? — улыбнулся Добруйский. — Сейчас на Руси два сословия: ученые и неученые. Кстати, вы удивитесь, но нынешнему вечеру мы во многом как раз Георгию Андреевичу обязаны. Но об этом как-нибудь после. Человек! — и он подозвал официанта.

«И что это значит — „обязаны“? То, что это капитан доложил Добруйскому соображения насчет стали Гадфильда? Или другое? Что-то это напоминает начало вербовочных мероприятий. Примитивно, конечно, даже очень примитивно, но это же восемнадцатый год. Тогда что они хотят? Контрразведка считает меня агентом охранки и хочет перевербовать? Сделать двойным агентом? Может, это и паранойя, но исключать не стоит. А на чем они меня могут взять? Фрося? Укрывательство врагов престола? А почему они сразу меня в участок не потащили? Там же проще давить. Если Фрося их агент — как-то очень суперски для контрразведки, не успел сунуться на завод и уже провокация. Тогда с тупым характером вербовки не стыкуется. Если это точно вербовка. Если я это все не выдумал».

Тем временем на столе появились кавказский шашлык ломтями с полкило каждый, салат из фасоли с огурцом и луком и пузатые бутылки с полусухим красным вином и коньяком. В воздухе разлился аромат ялтинской набережной. Не хватало только моря, чаек и девушек в купальниках.

«Предположим самое бредовое: это вербовка и Фрося — агент. И чего делать? Сказать, что действовал по заданию Веристова и требовать сообщить, что у меня есть интересующая его информация? А потом сказать Веристову про часы из СССР и деньги из РФ? А если он не поверит? Если он решит, что все это только для того чтобы запутать? Вон на Урале в пятьдесят девятом группа туристов погибла, так некоторые думают, что это испытание таинственного оружия, и черта с два их переубедишь. И этот, может, на шпионах или террористах зациклен. Ладно. Не будем себя накручивать и опережать события. Нельзя сдаваться раньше времени».

— Для аппетита коньячку? Сараджевский, из Тифлиса.

— Благодарствую, только завтра срочная работа, хотелось бы свежую голову иметь.

— Так от сараджевского не будет. Это ж не водка, он не для питья, а для наслаждения. Его в бочках из горного дуба держат.

«Настаивает. Чем ответим? Паузы в ответах на вопросы спишем на легкую степень опьянения. Будем переспрашивать. Подумаем, что разумное проболтаться. Если будет сильно накачивать, мычать нечленораздельно, моя твоя не понимай. С вином не мешать. Вспоминаем русские народные. В голову только „Вечерний звон“ лезет… ладно, песня интеллигентская, пару куплетов, потом по пьяни начинаем снова».

На сцене для разогрева публики местный кордебалет танцевал канкан. Четыре танцовщицы в разноцветных платьях — черное, красное, серое и лиловое — больше размахивали пышными накрахмаленными кружевами, чем что-то показывали, однако публика смотрела на это «что-то» с такой жадностью, словно бы взрослые люди никогда ничего подобного ранее не наблюдали. Очевидно, дело было не в домысливании скрытых прелестей, а в том, что можно было вот так, при людях, взять и легонько нарушить моральные запреты.

Слег, подумал Виктор. У Стругацких в «Хищных вещах века» была такая штука — слег. Давала людям в галлюцинациях реализовать самые грязные помыслы, но — внешне оставаться приличными. Здесь тот же принцип, только послабее. Игра на грани приличия и низменных инстинктов.

— Мадемуазель Суон будет во втором отделении, — заметил полковник, — пока есть время обсудить дела.

«О как. Значит, нужен на трезвую голову? А мадемуазель смотреть — как дела обсудим? Ибо будет отвлекать? Это как-то успокаивает. Значит, рассчитывают на расширение сосудов головного мозга после сараджевского. Может, у них вообще такой обычай, дела в Версале обтяпывать?»

— Обсуждать дела за таким прекрасным шашлыком, — ответил Виктор, — одно удовольствие. Настоящий армянский.

— Доводилось бывать на Кавказе? Человек вы прижимистый и по ресторанам не ходок. Армяне, они не бусурмане, и, как и мы, свинину не отвергают.

— Давно доводилось. Там бы здравницы строить, серными водами раненых лечить.

— Построим! Вот увидите, будут там госпитали. А пока вернемся к нашим поросятам. Я уже говорил вам, что этим вечером мы во многом обязаны Георгию Андреевичу; теперь прошу его пояснить сказанное.

Брусникин слегка поправил усы и начал.

— Речь идет о вашем появлении в Бежице и на нашем заводе. Согласитесь, оно ведь не совсем обычно?

— Ну, как получилось, так получилось. Это вызвало у контрразведки подозрения?

— Скажем так: это могло вызвать подозрения. На первый взгляд, можно было подумать, что охранка решила сделать вас своим осведомителем на заводе, для чего и произвела ваше задержание. Но осведомитель не стал бы открыто заявлять господину Коськину о намерениях на него донести. Он дождался бы последствий, а потом изложил свои наблюдения.

Капитан аккуратно отрезал кусок шашлыка и окунул его в соус на тарелке.

— Можно было также подумать, что вы шпион, тем более, что имеются данные, что в уезде действует германская агентура. Предположим, вы спровоцировали свое задержание, чтобы в охранке за неимением улик вас отпустили и дали указание филерам не обращать на вас внимание. Однако любой шпион имеет хорошо продуманную легенду. Он имеет отменно сфабрикованные документы и всегда готов рассказать, где жил, где родился, как звали соседей, где стоял ближайший колодец возле дома — в общем, все, что обязан знать обычный человек. Вы же о себе почти ничего никому не рассказали. Сведения, сообщенные вами, ни один шпион не скажет. За такими вещами охотилась бы не одна разведка — и вдруг такой королевский подарок.

Капитан отправил шашлык в рот и не спеша начал жевать.

— Господа, Конан-Дойль много потерял оттого, что не был с вами знаком, — произнес Виктор. — Догадываюсь, что, в этом и была цель моего приглашения?

— Насчет цели мы поговорим немного позже, — возразил Добруйский, — Георгий Андреевич, продолжайте.

— Еще одна интересная деталь: несомненно, вы имеете опыт проектирования катерпиллеров, о чем говорят сделанные вами расчеты, но, похоже, не имели представления о нынешнем состоянии дел в их производстве.

— Разумеется. Я изобретатель. Хотел запатентовать катерпиллер, некоторые улучшения конструкции, делал расчеты для постройки опытного образца. Но до этого не дошло, осталось на бумаге. Финансовые проблемы. Так что о производстве вопрос не стоял, и состояние дел не изучалось.

— Растратились на изобретательство? Увы, случается. Многие светлые умы в России умерли в нищете… Патент-то получили?

— Что? А, патент? Нет, тоже на пошлину не хватило, потом сомнения взяли в идее… Может, будет новая работа как-то пересекаться, что-то и удастся проверить. Техника-то на весь двадцатый век перспективная.

Виктор ждал следующего вопроса, но вместо этого полковник предложил еще раз по коньячку. Подняли за государя; отказаться в этой компании было явно нереально. Кстати, государем был Николай Романов, очевидно, Второй, что Виктору особого энтузиазма не придало. Наступила мучительно долгая пауза для пережевывания; кордебалет уже ускакал за кулисы и на эстраде баритон выводил романс Шишкина: «Мне так отрадно с вами носиться над волнами…». Табачный дым сгущался.

«А может, они знают? Раз здесь АИ, значит, попаданец уже был, и они, как во второй и третьей реальности, его ищут. Собственно, искали и в четвертой — случайность помешала. Капитан по долгу службы побывал у Веристова, тот дал инфу про деньги и часы… А если не дал? Если у них конкуренция? Почему Веристов сам не догадался? Какой смысл бродить вокруг да около? Проверочные мероприятия? Ну да, на моем месте может быть дезинформатор. Но опять-таки: будет ли охранка делиться с военной контрразведкой?»

Капитан молча наполнил бокалы.

Странно, что он не курит, подумал Виктор. И ведь Веристов, похоже, специально сунул подозрительного человека на паровозный. Скормил, так сказать, военной контрразведке. Зачем? Зачем отдавать лавры в чужие руки, изображая Шерлока Холмса, разгадывающего значения слова «СССР»? Или наоборот — чтоб обломились? Высокий шатен в светлом костюме, ловушка для дураков? Чем дальше, тем все меньше это нравится.

— Господа, настает печальная минута… — Добруйский взял в руки рюмку и задумчиво поглядел на нее, — можно было бы попросить музыкантов на время остановить игру, но… пусть это останется незаметным для публики.

«О чем это он? Или о ком? Ах, да. Это я затупил. Историю надо учить, историю».

Третий тост был за павших товарищей, и отказаться снова было нельзя. Зато Виктор узнал, что Добруйский участвовал в японской кампании, где командовал Первым императорским бронедивизионом, единственным на тот момент, был дважды ранен и получил звание майора.

— Это же были те самые паровые броневики на шасси, что у фирмы Мюррея купили! — воскликнул Брусникин. — Их еще в Питере блиндировали, на Путиловском. Помните, Виктор Сергеевич?

«Помните что? Хочет узнать, насколько я интересуюсь бронетехникой? А может, не было никаких броневиков Мюррея?»

— Господа, я человек штатский и могу ошибаться, — задумчиво произнес Виктор, сделав паузу, — но мне всегда казалось, что паровая машина плохо подходит для армии. Там нужна высокая готовность, а пары разводить долго.

— Вы попали в точку, — заметил Добруйский, — даром, что не военный. России, как воздух, нужны свои двигатели внутреннего сгорания, свои инженеры и изобретатели. И что, как вы думаете, Виктор Сергеевич, мешает России поднять это производство до уровня той же Германии?

— Революционеры?

— Революционеры-мелочь. При том рвении, с которым взялся за дело господин Веристов, маевки в роще у Болвы скоро станут невинными пикниками, на которых осторожно поругивают начальство. Все эти революционеры-подпольщики будут бояться друг друга, видеть в друг друге доносчиков, погрязнут в сварах и разоблачениях. Они поедят сами себя. В России опаснее другое — смердяковщина. Господин Брусникин не даст соврать.

— Мне кажется, — осторожно начал капитан, — что Виктор Сергеевич не совсем понимает этого слова.

— Господа, ну что же вы хотите от человека, погрязшего в интегралах, — полушутя ответил Виктор, — буду чрезвычайно признателен, если бы вы смогли просветить меня в этом вопросе.

— С удовольствием, тем более, что вопрос не будет для вас труден. Вы помните «Братьев Карамазовых»?

Эту вещь Достоевского Виктор проходил в школе и даже фильм смотрел, но сейчас даже под дулом нагана не смог бы ничего вспомнить, кроме того, что там была Грушенька, и тот самый Смердяков, которого играл Валентин Никулин. Он еще в больничке кому-то какие-то деньги показывал и что-то говорил, типа, по понятиям убрал кого-то, примерно так. Ну и фраза насчет цены мира познания и слезы ребенка, она вроде тоже оттуда.

— Знаете, читал еще в молодые годы и роман произвел на меня очень тяжелое впечатление, так что с тех пор в руки, увы, не брал. Нет, написано, конечно, гениально, и, возможно, тогда я еще не дорос до понимания, но как-то сердце не лежало. Если не ошибаюсь, Смердяков кого-то убил, и тот, кого он убил, тоже хорош. Так что у меня пробел в культуре.

— Ну, это хорошо, что вас не мучает вечная проблема нашей интеллигенции, — вставил полковник, пережевывая шашлык, — проблема «кто виноват и что делать». Кто виноват и что делать — это не проблема, это два вопроса, которые надлежит решать в оперативном порядке. Но у господина Достоевского там есть некоторые интересные мысли. Продолжайте Семен Георгиевич.

— Ну, раз Виктор Сергеевич знает Смердякова…

— Личных контактов не имел, — осторожно пояснил Виктор.

— И с самими братьями тоже? — оценил шутку капитан. — Так вот, этот литературный герой высказывался за то, чтобы гусариков, то-есть, военного сословия, в России вообще не было. Как любят говорить ученые и юристы, цитирую: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе». Что скажете?

— Русофоб и потенциальный предатель, Смердяков этот.

— А немецкий философ Маркс говорил, что бытие определяет сознание.

— Господин капитан цитирует большевистских философов?

— Нам можно. В интересах нашего общего дела. Так вот, Смердяков — это бытие лакея и сознание лакея. Лакеи находят пропитание угождением, ибо землю пахать не способны. Француз щедрее, значит, угождать французу. А ведь лакеи в России есть не просто по службе. Угождением продвигаются чиновники, угождением продвигаются приказчики, служащие у купцов и заводчиков. Вы, Виктор Сергеевич, просто счастливый человек, что не служите в контрразведке и не знаете, сколько в России холуев, готовых встречать хлебом-солью иноземного солдата. Из века в век иноземный солдат придет, ограбит этого холуя и силой возьмет его жену, а холуи все не переводятся и мечтают об умном завоевателе, как простой мужик о добром царе. Бытие определяет сознание. Вот это и есть смердяковщина, и она куда опаснее кучки подпольщиков, потому что она везде. Везде, где человек получает по милости хозяина.

Зашибись, подумал Виктор. И что же теперь будет в нашей реальности, если во многих фирмах хозяева платят персоналу, как лакеям чаевые, по степени угождения? Это сколько же лакеев растят? Сколько людей, готовых продать Россию и взамен купить мелкий бизнес, ибо ни к инженерному труду, ни к рабочему не способны, а умеют только угождать?

— Я гляжу, вас это несколько опечалило? — заметил капитан.

— Даже не несколько. Неужели все так серьезно?

— Серьезней, чем вы думаете. Вот этой смердяковской плесенью, которая пронизала государство российское сверху донизу, пользуются зарубежные эмиссары. Находят в ней защиту и содействие. И не только те, кто служат, скажем, британской или германской разведке, но и представители фирм, различных политических кругов, словом, все, у кого есть свои интересы в Российской империи. Вы, наверное, слышали про изобретателя Корейво?

— Это который муфту изобрел? С Коломенского паровозостроительного?

— Он еще и новый двигатель Дизеля изобрел. Никаких клапанов, встречно движущиеся поршни управляют сгоранием. Так вот, его дизель скопировали и стали выпускать на заводах Юнкерса без лицензии. А немцы скандал замяли, имея влияние на директор-распорядителя. Улавливаете связь?

— Не совсем.

— Виктор Сергеевич, вы не задумывались над тем, почему в России так много талантливых изобретений не имеют хода? И, как только изобретатель оказывается за рубежом, тут ему почет и уважение?

— Ну, наверное, косность, бюрократизм.

— Не только. Как только где-то появляется новый талант, заграница, через разветвленную смердяковскую среду, начинает вредить. Через вторых, третьих людей устраивает интриги, выставляет умного и преданного России человека скандалистом, отвращает от него начальство, лишает поддержки. Ведь столько людей кругом, готовых из ненависти к России любой росток разума в ней затоптать, ибо он продляет дни ненавистного им российского правительства, которое они видят глупым и бездарным. А потом, когда изобретатель остается один, он либо погибает, либо соглашается покинуть родину и работать за границей. Именно этого они и добиваются.

«У, да у них тут шпиономания начинается… А скандальный поступок у тракторного свидетельствовал о благонадежности? В смысле, что не лакей?»

— Вы правы. Но у меня нет доказательств, была ли команда рубить тяжи попыткой диверсии или же обычной глупостью. Просто надо было как-то остановить.

— Я не совсем об этом. Виктор Сергеевич, вам никогда не приходило в голову, что ваши, давайте прямо говорить, неудачи — ведь вы из-за них приехали в здешние места, чтобы начать все сначала — ваши неудачи были организованы кем-то из-за рубежа?

«Так. Располагают к себе, играют на самолюбии. И что же хотят предложить? Стучать на контрразведку? Слишком сложно обрабатывают. Да и где гарантия, что я не агент Веристова? Играющий этакого простака?»

— Я не верю в злой рок. Значит, дело либо в моих ошибках, либо…

— Либо. Вам никогда не хотелось рассчитаться с теми, кто превратил в прах годы вашей работы и поломал вам жизнь? И многим таким, как вы? И помешать им уничтожать цвет российского народа?

До чего же заманчивая мысль, подумал Виктор. Господа офицеры вламываются в нашу реальность и хватают за шкибан всех, кто разворовал страну, уничтожал заводы и сплавлял капиталы за рубеж. А заодно и ту часть совести нации, которая этот грабеж благословляла, как освобождение от тоталитарного прошлого. Только не надо быть идеалистом, подумал Виктор. Скорее всего, эти предложат подписать бумагу, где такие-то и такие-то — вредители и враги престола. Интересно, а что тут положено делать с отказниками? Может, Веристов это и имел в виду? Терпение, главное — терпение…

— Отомстить — это соблазнительно. Но я никогда не вынашивал планов мести.

— И презираете доносчиков? Это отрадно. России такие люди понадобятся. У меня и в мыслях не было предложить вам стать нашим осведомителем или подписать лжесвидетельство. Это дело лакеев. А вы, Виктор Сергеевич, не лакей. Поэтому наш разговор имеет столь доверительный характер.

Разговор стал казаться Виктору бесконечным. У полковника с капитаном какая-то разыгранная партия, но они ходят вокруг да около. Ждут, чтобы сам предложил? Что я должен предложить? Что, что должен знать разорившийся изобретатель?

— Чем же я могу быть полезен Отечеству?

— Многим, — ответил Добруйский, — очень многим. Но давайте сперва насладимся искусством несравненной мадемуазель Суон. В конце концов, мы для этого здесь и собрались, не так ли?

Глава 23 Первый знак

Это был слоуфокс. Самый настоящий слоуфокс, который будет в моде лет через десять. На миг Виктору почудилось, что он его слышал раньше, но где? В кино? В третьей реальности, там много чего звучало? Он был объявлен, как романс; но ритм, неторопливый, ритм шагового танца, как бы гладкий и скользящий, был преждевременен для восемнадцатого года, с его судорожной рысцой на сто шестьдесят ударов в минуту. Что это было? Находка композитора, которую еще невозможно здесь оценить? Или…

«Неужели это контакт? Возможность выйти на попаданца? В конце концов, Богданов мог быть посредником, кто-то кинул ему идею, надиктовал… Он же не проявился, как ученый, как инженер… Первый знак… О чем я? Ну да, первый знак попаданца здесь, в Бежице».

В электрической люстре был плавно убавлен свет, и невидимый прожектор очертил круг на пунцовом бархате занавеса; внезапно, в этом круге света, отделившего часть сцены от неторопливо затихающего зала, появилась женщина с золотыми волосами, над вершиной которых, перехваченной серебряным обручем, белели и колыхались в такт шагам страусовые перья. Ее стан охватывали расшитые тонкой гладью шелка абрикосового, песочного и сиреневого цвета, оставляя обнаженными руки и плечи и спадая вплоть до щиколоток, открывая белые чулки и узкие золотистые туфли с бантиками на носах. Легкая шелковая шаль цвета спелой владимирской вишни, с длинной бахромой, крепилась тонкой тесьмой к запястьям и локтям, так, что создавала впечатление крыльев. Лицо ее… Лицо было закрыто усыпанной серебристыми блестками полумаской, от которой на нижнюю часть лица опускалась тонкая темная вуаль, так что характерных черт уловить было невозможно.

— Злые языки говорят, — шепнул капитан, наклонясь к Виктору, — что она скрывает на лице ужасный шрам. Это не так. Она просто не хочет, чтобы ее все узнавали на улице.

Оркестр завершил долгое, в пару куплетов, вступление, и по притихшему залу словно проскочила электрическая искра; голос певицы, высокий, вибрирующий, словно пронзил публику, дробясь в хрустале посуды и подвесок люстры. Если бы выложить этот голос на ютубе, современному зрителю он бы показался чуть неестественным, с оттенком кукольности, как и нарочито грассирующее «Р», но здесь, в этом мире, где город только врастал в человека, он производил какое — то магическое впечатление, и в душе Виктора, человека, которого было трудно в век аудио и видео удивить примадоннами, что-то тоже слегка вздрогнуло. Женщина раскачивалась в такт песни; руки ее делали какие-то круговые движения, похожие на гипнотические пассы, и крылья шали следовали за ними, усиливая действие.

«Гипнотехника. Ну да, гипнотехника, усиленная массовой реакцией. Секрет успеха. Может быть, поэтому на нашей эстраде до шестидесятых от певиц требовали скромно держаться на сцене?»

Актриса пела по-французски, и Виктор смог разобрать лишь несколько знакомых слов; среди публики тоже далеко не все были полиглоты, но люди, словно завороженные, не могли оторвать глаз от овального пятна света на занавесе, шум совершенно умолк, и даже, казалось, сигарный дым стал реже. Едва последние звуки голоса, отразившись от стен ложи, замолкли, как зал взорвался аплодисментами и криками «Браво! Браво!»; часть господ аплодировала стоя, к эстраде между столиками, едва не сшибая официантов, пробивались какие-то мужчины с букетами цветов. Женщина изящно раскланялась, послав публике несколько воздушных поцелуев, и исчезла с цветами за занавесом, но тут же появилась вновь, вызвав еще большую бурю восторга публики. Теперь на ней было изящное сине-белое платье с длинными рукавами и двумя линиями талии: завышенной и заниженной на бедрах, и эта мгновенная смена одеяния для эпохи пуговиц и крючков казалась настоящим волшебством. Из темноты к ней подошел партнер, высокий худощавый танцовщик со слегка вытянутым холодным лицом, бледным от слоя пудры, с подведенными линиями бровей и страдальческими тенями вокруг глаз, в иссиня — черном фраке с белой жилеткой и лакированными туфлями, чем-то напоминающий манекен, и пара слилась в движениях аргентинского танго. Нарочитая, искусственная холодность партнера, граничащая с клоунской маской, казалось, лишь оттеняла живое, страстное тело мадемуазель Суон. Оркестр начал вступления, и вышедший из-за кулис баритон на втором плане затянул «Танго смерти» Долуар на слова Изы Кремер, ту самую песенку «Под знойным небом Аргентины», под которую танцевал великий комбинатор в «Двенадцати стульях».

«Потрясающий раритет. Еще лет десять пожить здесь, и я узнаю секрет фокстрота „У моей девочки есть одна маленькая штучка“. И пойму, что ничего особенного без него не потерял. И что в Рио-де-Жанейро не все ходят в белых штанах, а масса людей живет в фавелах по понятиям, и там европейцы превращаются в тех людей, которых в Северной Америке называют „латинос“. И, возможно, там мечтают поехать в Одессу, где все ходят в белых штанах».

Сам танец вряд ли мог удивить бы человека современного, избалованного телевизионными шоу и изысканными постановками; однако не особо выдающаяся техника с лихвой компенсировалась великолепным артистизмом. Суон играла сцену; ее героиня на глазах публики из вульгарной, дразнящей танцовщицы превращалась в светскую даму и погибала, сраженная рукой ревнивца. Финал номера вновь утонул в буре аплодисментов; раскланявшись и приняв букеты, Суон на мгновение исчезла за кулисами и снова тут же вновь появилась в новом платье, на этот раз оно было серым и кружевным с яркой малиновой шелковой деталью спереди — Виктор не знал, как это называется, но выглядело красиво. Так повторилось несколько раз — казалось, актриса не знала усталости. Виктор узнал еще одну из мелодий, это было «El choclo», первое попавшее в Россию танго, которое в брежневские времена нередко распевали под гитару как песенку «На Дерибасовской открылася пивная». Слоуфоксов больше не прозвучало.

— Чудесно, господа, — промолвил Добруйский, когда актриса закончила программу, — уход старого мира, это незабываемое зрелище. Не правда ли, Виктор Сергеевич?

— Наверное, я все еще под впечатлением номера, — ответил Виктор, — или коньяка, или того и другого, потому что, к сожалению, не уловил смысла.

— Ну, смысл прост. Я говорю о грядущей Великой Отечественной войне. Вы же понимаете, что она будет?

«Оба-на. Что, уже? Меня военная контрразведка расколола? Но в ресторане — это, конечно, оригинально. Наверное, первый попаданец понравился. Нет-нет, иллюзий строить не будем».

— Господа, я рад, что вот все так честно и напрямую… Но не рановато ли о Великой Отечественной?

— Отнюдь, отнюдь. У Германии нет другого выхода из нынешнего экономического и политического кризиса, кроме как начать войну еще до сентября. И если в восемьсот двенадцатом была Отечественная война, то нынешняя станет Великой Отечественной, ибо для победы потребуется напряжение всей нации. Вы согласны?

Электрический свет играл во вновь наполненной рюмке коньяка, табачный дым продолжал неспешно подыматься к вентиляционным решеткам в потолке вокруг люстры, в нестройном шуме зала тихо плакала скрипка. Виктор отрезал еще кусок шашлыка, и только тут обратил внимание, что ложки, вилки и ножи — это столовое серебро.

«Как же им объяснить-то?»

— Следующая война… Она станет самой большой трагедией в истории России, и хотелось бы, чтобы последней трагедией. При неблагоприятном ее ходе погибнут десять миллионов человек, а учитывая последствия — голод, эпидемии, разруху, — может быть, вдвое больше. Хотя я вижу, что Россия к ней готовится, может, это как-то сократит число жертв. Не то, чтобы это вызывало страх — просто такое ощущение, когда видишь машину… машину, паровоз в смысле, поезд, и вот он несется к крушению и не знаешь, как его предотвратить. Извините, я наверное, слишком много выпил, мысли путаются.

— Ну, пожалуй, вы в этом зале один из самых здравомыслящих. Здесь никто, кроме нас с вами, что такое будущая война, толком не представляет — думают, так, мобилизация будет, с оркестром солдатиков проводят, сестры милосердия в халатах, сборы на помощь увечным… А будет кровь, смрад, пепелища, и смерть не будет щадить ни детей, ни стариков. Вы правы, Россия пройдет через полосу небывалой мерзости и небывалых жертв. Кровавых жертв. Но эта война принесет России и небывалый прогресс! Россия выйдет из Великой Отечественной победительницей и из страны с крестьянской сохой превратится в величайшую державу мира! Англия, Франция, Германия, Япония склонятся пред русским духом, который утвердится на океанах, в воздухе и даже в межпланетном пространстве. И вы на склоне лет сами увидите эту великую страну, которая станет мечтой для народов от Северного полюса до Южного. Не верите?

— Вы удивитесь, но верю. Не понимаю только, каким образом это произойдет.

— Потому что это Великая Отечественная война. Хотите сигарету?

— Спасибо, я не курю.

— Тогда я, если не возражаете…

Полковник не спеша достал серебряный портсигар, выбрал сигарету без фабричной марки. «Видимо, сам набивает», подумал Виктор. Огонек золоченой бензиновой зажигалки на миг воспламенил бумагу и тут же перешел в неторопливое тление табачных листьев. Полковник затянулся и медленно выпустил струю дыма в потолок.

Опять тянет время, подумал Виктор. Тянет время, и оба наблюдают за реакцией. Что-то хотят узнать или проверить. Будем ждать. Пусть сами скажут.

— Война двенадцатого года, — продолжил полковник, — превратила тысячи крепостных холопов и лакеев в единое воинство, в служивых людей, уничтожила в них мелкое рабское нутро. Человека нельзя заставить жертвовать собой из страха перед барским гневом или из желания угодить. Тысячи людей стали понимать, что защитить себя, детей своих, жену, родителей от грабежа и глумления захватчиков можно только объединившись в великую народную армию, под командованием своих вождей, беспрекословно выполняя их приказы, преодолевая походные тяготы и лишения, если надо — идя на смерть. Новая война перекует миллионы. Появятся миллионы людей, готовых служить России верой и правдой, трудиться до седьмого пота ради его могущества и процветания, если надо — совершать подвиги ради него на поле боя, у станков, на полях и стройках. Вот их героический труд и выведет нашу страну из вековой нищеты и отсталости. Для них не будет господ и хозяев — будет Отечество, ради которого они живут, и которому служат до самой смерти. Руками этих людей на благо России будут проложены дороги и великие каналы, отстроены тысячи заводов и фабрик, новые города на Урале и в Сибири. Счастье будущих поколений окупит понесенные жертвы сторицей, и люди будут веками поклоняться могилам тех, кто отдал жизнь за это светлое будущее. Теперь вам понятно?

— Да. Вы… вы просто не подозреваете, как близки к истине. Все это будет, и поколение, прошедшее через войну, и трудовой подвиг, и великая страна будет, да, вы просто гениально это все описали, только…

— Только что?

— Ну неужели нельзя, ну, не знаю, мирным путем как-то? Великая Отечественная — это великая история… ну неужели нельзя без гибели миллионов людей? Это же не патроны, не горючее, это люди, каждый человек — это целый мир, ну неужели по-другому нельзя?

— А говорите — не доросли до понимания Достоевского. Можете предложить лучший вариант?

— Ну, так с ходу… Подумать надо.

— Виктор Сергеевич, добрая вы душа. Правы вы, совершенно правы. Только ведь война все равно будет и будет страшной и кровавой. Не мы ее начнем. Начнут ее колониальные державы, тесно им на одном земном шаре. И единственное, что мы с вами можем — это воспользоваться положением, чтобы искупить перед будущими поколениями грядущие неисчислимые жертвы и страдания.

— В смысле — воспользоваться?

(О боже, опять ляпнул современный оборот, подумал Виктор, надо чем-то забить, чтобы не запомнили.)

— Я ведь вот о чем. После войны двенадцатого года было это, восстание декабристов, крестьянские волнения. И чем кончилось? Ничем, повесили их. Вон, был как-то в Петропавловке, там Алексеевский равелин.

— В Петропавловской крепости бывали? — негромко, без нажима вдруг спросил молчавший до этого Брусникин.

— Было в Петропавловке, — поспешно поправился Виктор, чувствуя подвох. — Декабристов там держали, казнь. На Пушкина произвело большое потрясение.

— Ваши опасения, Виктор Сергеевич, понятны и естественны, — возразил Добруйский. — Декабристы были обречены. Они хотели дать народу свободы и конституции. А народ хотел порядка. Чтобы подчиняться не барской прихоти, а единому уставу. Дворяне хотели мудрой власти, купцы хотели на место дворян, а мужик хотел всеобщего равенства, и оно достигается, когда все люди казенные.

«Царские офицеры хотят военный коммунизм? А почему нет? Это же идеал Угрюм-Бурчеева. И вообще, кто сказал, что это военный коммунизм придумали большевики, а не офицеры на их стороне? Сначала к Временному, потом Керенский продулся — и к Ленину,свои планы реализовывать. Так, а первую мировую Россия вообще-то продула».

— А сейчас они захотят этого порядка? Господа, ведь тогда другая Россия была. Патриотизм был. А сейчас в России торгашество, каждый сам за себя. Пойдет крестьянин на фронт, а в тылу кто-то будет вот так же по ресторанам кутить, а дома поле не сеяно, детишки с голоду пухнут. Так и начнут брататься с неприятелем — вон те же чехи, тоже — «на войну мы не пойдем, на нее мы…», а то и, не дай бог, против власти штыки повернут.

В воздухе опять повисла пауза. Полковник откинулся на спинку стула и сделал еще одну неспешную затяжку; по его позе можно было подумать, что он вслушивается в слова звучавшего в зале протяжного таборного романса. Он явно пережевывал информацию, чтобы принять какое-то решение.

— А вы говорите, мысли путаются, — наконец, продолжил он. — Войну нельзя выиграть, когда кругом либо воры, либо трусы, либо невежи. Особенно, если они имеют влияние на власть, которая командует нами. Она еще не началась, эта война, а частные подрядчики заламывают цены, торгуют через посредников, поставляют гниль и негодное оружие. Заводские управляющие дают взятки чинам с железной дороги, чтобы те принимали негодные, больные паровозы. Да что там говорить, господа! Сила денег — это тля, которая поедает Россию. Но, знаете, именно грядущая война и должна положить этому конец. Высокое мобилизационное напряжение приведет к истощению казны и расстройству денежного обращения, спекулянты обвалят биржу, деньги превратятся в пыль, в бумажки, а с ними и сила банкиров и торгашей. И тогда Россия либо погибнет, либо в ней найдутся твердые и решительные люди, которые утвердят в ней новую власть, опорой которой станут не деньги, а приказ, подкрепленный вооруженной силой. Экономика станет организованной и будет приведена в механическое состояние: примером тому ныне служат казенные железные дороги, которые работают лучше и дешевле частных. Вся страна будет работать по единому плану действий; благодаря этому мы за какое-то десятилетие полностью электрифицируем Россию и покончим с нищетой и отсталостью. Есть ученые, которые могут разработать такой план, найти места возведения электрических станций и линий доставки электричество на заводы, крупные аграрные хозяйства, на шахты и транспорт. Надеюсь, вы не сочтете их изыскания утопией?

— Ничуть, — ответил Виктор, слегка ошарашенный царскими планами строительства социализма в одной стране, — все это научно обосновано и вполне возможно. Давно пора что-то делать. Без своего производства Россию сожрут.

— Вот. Вот поэтому, Виктор Сергеевич, в решающий для нашего Отечества час мы на вас рассчитываем.

Вот это влип, подумал Виктор. Пахнет заговором с целью насильственного свержения. И что делать? Согласиться — охранка шлепнет, как врага государя, в отказ пойти — господа офицеры уберут. Тем более, что военная разведка замешана. А может, это проверка? Черт дернул влезть с этой сталью Гадфильда из лучших побуждений. Чего должен бояться попаданец со своими знаниями? Попасть в дурдом? Быть принятым за шпиона? Оказывается, есть еще и третий вариант, и он ничуть не лучше. И теперь что? Попробуем запустить дурочку, может, прокатит.

— Господа, огромное спасибо за доверие, но я ведь человек не военный. Конечно, если немцы нападут, я готов защищать Родину с оружием в руках, но на это способен каждый, у кого есть совесть. На многих точно так же можно рассчитывать.

Добруйский улыбнулся.

— Мне в вас нравится, Виктор Сергеевич, что вы можете, если надо, изображать простого человека. Это хорошо. Нет, речь идет вовсе не о наборе в ополчение. Я имею на вас, скажем так, особые виды. Вы, как человек грамотный, верный службе и готовый поступиться для нее карьерой и своей судьбой, могли бы…

Снова пауза. Как замахали эти паузы и недомолвки, подумал Виктор.

«Ну рожай же, рожай скорее».

— …Могли бы возглавить на заводе единую казенную приемку. Пока таковой нет, но в решающий для нашего отечества час… Вы понимаете?

«Это что же, как у Бендера с „Союзом меча и орала“? Типа, детям помогали, и все такое… Конспираторы хреновы. А с другой стороны, с этой конспирацией тут могут из ничего, из фуфла какого-то дело о государственной измене высосать. Ладно, экшн у них намечен, когда война начнется, ну и года три-то наверняка до кризиса не доведут. Хроноаборигены тут не глупее, чем в нашей реальности, вон, танки клепают. Так что время опять есть. Но почему я? Почему я?»

— Господи, какие разговоры? Если Родина прикажет, тем более в военное время… Да меня и спрашивать не будут.

— Нам важно, чтобы на ответственном посту стоял человек, который работает из чувства долга службы, а не страха ради иудейска… Георгий Андреевич, а что же у нас рюмашки-то пустые?

Глава 24 «Фантастика-то, под чего не дали денег»

Тишина. Здесь по ночам мертвая тишина по сравнению с нынешней Бежицей. Не шумит холодильник, не ездят машины под окном, и даже лай собак то в одном, то в другом конце этого огромного промышленного села эту тишину оттеняет. Иногда слышно, как от легкого ветра шелестит листва.

После прокуренного и проспиртованного зала «Русского Версаля» воздух, где в благоухание сосен Мининского училища вплетается заводской горчинкой привкус горелого железа, кажется чистым, как на озере Рица. Сараджевский почти выветрился из мозгов, но все равно не спалось. В голове вертелся лейтмотив из «Иронии судьбы».

Каждый день здесь удается во что-то вляпаться. Угодил в обезьянник охранки, засветится с баблом из будущего и советскими часами. Укрывал юную революционерку, дал на лапу блюстителю порядка. Поцапался с топменеджерским холуем, от которого отмазали путчисты.

Правда, вечер закончился вполне прилично. Ни к каким девицам они не пошли, полковник подвез Виктора домой на машине с большими плоскими хромированными блюдцами колесных дисков; на спинках передних кресел были смонтированы откидные столики и карманы для бумаг. Машина бизнес-класса. И еще прожектор-искатель возле шефа.

Почему же они все-таки выбрали его, думал Виктор. Новый человек, с неизвестным прошлым… мало ли кем может оказаться. Или пролетарское чутье? Или, как его там, командирское? Что-то такое в нем этот полковник увидел, о чем он, Виктор, сам и не подозревает.

Ну, во-первых, неизвестное прошлое. С одной стороны, подозрительно, а с другой… Если человек имеет причины скрывать свое прошлое, на этом можно играть, сделать зависимым шантажировать. Может быть. Плюс крыша нужна. От холуя. От охранки господа офицеры крышевать не станут, скорее сами замочат.

Второе. Игра на самолюбии непризнанного гения. Почему непризнанного гения? Ну, а кем может быть человек, который с ходу предлагает купрокс и сталь Гадфильда? То, что это разные отрасли, никого не смущает, сейчас эпоха людей энциклопедического ума, которые «изобретают решительно все». Это потом специалист по радио будет считаться профаном в механике и наоборот. Допустим.

Ну и наконец, вспомним, о чем был разговор. Господин полковник ненавидит лакеев и любит службистов. Но ведь он, Виктор, не военный. Хотя… А разве здесь все советские люди не будут выглядеть сродни службистам? Советские люди, для которых угождать — низость, которые служат не хозяину, а Родине и готовы идти работать, куда она позовет, чтобы не дать США и НАТО безнаказанно долбить нас бомбами и ракетами как Югославию и прочих? Сейчас в России это выглядит наивно, но… Но ведь мы так выросли, нас так воспитали, в нас это осталось. Может быть, полковнику нужен именно советский человек?

…Записка по танкам была готова во второй половине дня. Бахрушев, взяв документ, не отпустил Виктора, а предложил ему сесть на рядом стоящий стул; быстро пробежав напечатанное глазами, он почему-то спросил Виктора:

— Вы не курите?

— Нет. Я разве раньше не говорил об этом?

— Может быть, может быть. А я, пожалуй, не удержусь. Не составите компанию на свежем воздухе? Нет, не курить, просто, чтобы не терять времени — и он помахал в воздухе листами бумаги.

«Ясно. Разговор без свидетелей».

— Хотите знать мнение? — спросил он Виктора, когда они стояли уже возле крыльца «голландской казармы» со стороны завода.

— Много придется поправлять?

— Много. Только не в вашей записке. Хотя ее придется перепечатать.

— Слишком странная?

— Вы еще спрашиваете. Вы, случайно не входили в Орфографическую подкомиссию Шахматова?

— Не был, не состоял, не участвовал. С Шахматовым связей не имел.

— Странно. Вы, Виктор Сергеевич, вне всяких сомнений, человек грамотный и образованный. Но такое впечатление, что вы забыли все правила, которые в вас вдалбливали в гимназии, и пишете даже не по новой орфографии, а по радикальному проекту, настолько радикальному, что его приняли с поправками. Впрочем, слышал, что государь к осени волюнтаристски утвердит весь проект. Это что, такая позиция, что ли, несогласие с волной консерватизма, которую Бунин возглавляет?

Виктор вздохнул. Хорошо было попадаться после революции.

— Виноват, Иван Семенович, отчасти вы правы. Я уж слишком усердно начал переучивать правописание по новому проекту… понимаете, за ним будущее, ну, а вчера торопился, увлекся сутью… Вот и перескочил. Обещаю быть внимательнее.

— Спешили, — хмыкнул Бахрушев, — не сделав ни одной ошибки с точки зрения авторов проекта. Вы не смогли бы рассказать о методике обучения? Нам надо переучить кучу людей. Или по наитию вышло?

— По наитию.

— Четырехзначные числа в уме не умножаете?

— Нет, а что?

— Знал я человека, который это делал, и не понимал, как… Ладно, бог с ним. Теперь, собственно, о той самой сути. То, что вы пишете — фантастика. Но она опирается на целую систему со своей железной логикой. Вы сконструировали мир, который живет по своим законам. И, самое главное, она, эта логика, выглядит как выход из целой кучи нынешних проблем армии и промышленного мира. Под это можно привлекать капитал, делать займы, продавать акции. Вы помогли понять, чего не хватало нашему Обществу.

— Обществу? — Виктор насторожился. Еще и тут не хватало в политику вляпаться.

— Обществу рельсопрокатного, железоделательного и механического завода, которому мы с вами изволим служить. Нашему Обществу не хватало широты мысли. А члены правления акционеров живут ожиданиями чуда, великого рывка. И составленная вами бумага как раз то, что эти ожидания оправдает.

— Но вы же сами сказали, что это фантастика.

— Дорогой мой Виктор Сергеевич, сейчас в России фантастика — это то, под чего не дали денег. Золото и ассигнации дадут нам оборудование и корпуса, мы наймем иностранцев и построим все, что нам закажут, не хуже, чем в Америке. Сегодня в России мало быть инженером, надо быть дельцом.

Похоже, что и здесь втягивают в какую-то аферу, подумал Виктор. Странно, что Бахрушева сейчас не интересует реализуемость проекта. Слепая вера в технический прогресс? Или просто нужно развести на большое бабло, а потом как-то оправдаются? Или кто-то просто смотает с этим баблом, а его, Виктора, оставят крайним?

Откуда-то из-за цехов послышался негромкий хрипловатый сигнал узкоколейного паровозика. Два длинных. «Ку-у — ку-у…» Кукушка. Паровоз следует задним ходом. При переднем на маневрах один гудок. Разодранная вата пара, перепачканная угольной копотью, неторопливо всплывала над крышами корпусов.

— Но должен быть хотя бы крупный военный заказ, — неторопливо, словно раздумывая, возразил Виктор. — Как иначе обеспечить возвратность кредитов?

— Верно, — поспешил ответить Бахрушев, — вы правильно уловили ход моей мысли. Поливановскому ведомству нужно дать понять, что Общество может разрубать гордиевы узлы русской армии. И вот об одном таком узле я хотел бы с вами поговорить здесь, без посторонних.

— Спасибо за доверие. А что за проблема?

— Опять бронеходы. Вернее, то, что они есть и у других великих держав. Вы, верно, в курсе?

— Честно, говоря, не совсем.

— Странно, я полагал обратное… Тогда слушайте: господин Крупп в Германии начал делать для армии свои лейхткампфагены, и по секретным данным, их изготовлено уже более пятисот. Все вооружены пушкой в два с четвертью дюйма и пулеметами. Полагают, что кайзер доведет их число до четырех-пяти тысяч, и с учетом налаживания производства в Италии и Австро-Венгрии эта цифра может быть удвоена. А у нас выпуск бронеходов едва дотягивал до девяноста в год и в случае войны может быть доведен до трехсот. Вы понимаете, что это значит?

— Постойте, а как же… Россия, что, одна воевать будет? А как же Антанта? Англия, Франция, наконец, США или САСШ, или как ее там? Они куда смотрят? У них же этот, производственный потенциал! Они же могут их тысячи делать.

— Виктор Сергеевич, у них демократия. И после германской и венгерской революций — ну, венгерская была недолго, ее считать не будем — их парламенты своих пролетариев боялись больше, чем Вильгельма с Франц-Иосифом. Теперь, когда Германия создает свои сухопутные армады — да, подвижки пошли. Во Франции Луи Рено получил заказы на сотни шеститонных боевых повозок с пулеметным и пушечным вооружением. В Америке за заказы борются заводы Холта и Форда, Британия по инициативе полковника Фуллера заказала на заводах Фостера несколько сот быстроходных машин, способных совершать рейды по тылам противника. Но время, время упущено. Наши машины вы видели. Очередная попытка оснастить бронеход пушкой очередной раз провалилась. Это я вам говорю первому.

— Полковник мне еще вчера сообщил. В общем, ситуация понятна. Хотите сыграть на панике в военных кругах?

— Какая паника? — Бахрушев понизил голос до полушепота. — Война, сударь, на носу, война! Может, даже этим летом начнется. И эти два с четвертью дюйма могут стать последними для наших броневых частей. Только чудо может спасти Россию. Только чудо.

— Простите. Я действительно привык к мирному времени… Что я могу сделать?

— Считается, что лучшим средством против бронемашин в будущей войне станут скорострельные орудия небольшого калибра, вроде траншейной пушки. Военное министерство уже заказало их заводам, более того, заказало сразу после японской, но тут и русская волокита, и, говорят, германская агентура руки приложила… Раскрою тайну: острую нехватку самое меньшее до следующего года погасить не удастся. Нужно средство борьбы с неприятельскими бронеходами в войсках, простое, дешевое, которое мы могли бы наделать к началу кампании, как блинов к масленице. Вы могли бы дать идею такого средства?

— Противотанковое ружье.

— Слышали про генерал-майора Федорова?

— Ну, кто же о нем не слышал. Изобретатель автомата?

— Неистовый человек. Так вот, он забросил на время свою идею ружья пулемета и изобрел самозарядное бронебойное ружье под шестилинейный патрон, им же созданный. В отличие от новейшего немецкого бронебойного пулемета, ружье могут обслуживать два стрелка, как и бронебойное ружье Маузера, но скорострельность его втрое выше, чем у Маузера. Загвоздка пока в массовом производстве шестилинейного патрона. Надо проще. То, что можно изготовлять в любой механической мастерской.

— Тогда — бутылка с горючей смесью. Проще не придумать.

— Пробовали. Рвать гусеницы пятифунтовкой Новицкого, бросать на броню бутылки с автомобильным топливом. Для этого надо подобраться очень близко к машине, которую атакующая пехота защищает, как собственную жизнь. Вот если бы научиться метать заряд саженей на пятьдесят, то-есть, на сотню метров, чем-то простым, вроде механической пращи… Подумайте.

— Я подумаю.

— Да, и еще. Работа секретная, и от чужих глаз ее надо бы скрыть… А, вот: у Прунса в комнате есть чертежный стол, там пока и поработаете. Сам Прунс никому не скажет, он как раз ведет те самые бронеходы, которые вы вчера изволили видеть. Все, забирайте свои инструменты и начните работать немедленно.

Комната Прунса оказалась в служебной пристройке одного из цехов вагонного производства, между «голландской казармой» и танковым сараем. Виктора с порога встретил запах горячего сургуча, остывавшего на подоконнике, в банке, стоявшей на проволочных рогах стеклянной спиртовки. Что-то странное: секретка не секретка, на конструкторский сектор тоже не похоже — один конторский однотумбовый стол, мощный, с вытертым зеленым сукном, на котором удобно раскладывать кальки и бумаги, один чертежный у окна, с неизменным высоким табуретом, несколько шкафов с висячими замками и массивный несгораемый шкаф. Снаружи, подле дверей, при тумбочке из грубо строганых, покрытых потемневшими от времени свинцовыми белилами, досок, сидел бородатый сторож с наганом на поясе и в штанах с лампасами, нечто вроде вохровца: при виде Бахрушева он встал, учтиво приподнял фуражку и разрешил Виктору пройти в помещение без всякого пропуска, а по устному приказу. Пассивный вид защиты информации от несанционированного доступа был представлен решетками на окнах из квадратного кованого прутка. Самого хозяина помещения не было видно.

«Однако, с режимностью тут… Как еще только германская разведка ползавода не сперла».

— Валерьян Игнатьевич, верно, в цеху, — пояснил Бахрушев, — с утра собирался чертежи поправить. Вы тут пока располагайтесь.

Но не успел Виктор положить на стол свою готовальню, как дверь распахнулась, и в нее вихрем влетел капитан Брусникин.

— Господа, — выпалил он, тяжело дыша, — неприятное известие. Убит инженер Прунс.

Глава 25 Волнения на расовой почве

— Как, убит? — воскликнул Бахрушев.

Виктор предпочел задать этот вопрос мысленно. Оно понятно, после стольких диалогов о заклепках и политике читатель заслуживает, чтобы в повествовании появился покойник, но в жизни… Поставьте себя в положение главного героя. Ему жмуриков сейчас только и не хватало для полного счастья. А тем более, подробностей.

— Убит машиной, — сказал капитан. — Точнее, сейчас живой, но без памяти. Я тотчас распорядился доставить его служебным авто в больницу. Доктор считает, что он скоро отдаст богу душу.

— Кто отдаст? — растерянным голосом спросил Бахрушев, нервно вытирая платком стекла очков.

— Ну, не доктор, конечно. С доктором все в порядке. Мне только что телефонировали.

«Капитан, похоже, хотел посмотреть на реакцию. Тоже мне, метод Крекера».

— И как это все случилось?

— Ходил по цеху, поскользнулся на разлитом машинном масле, ремни затянули в машину. Искалечена левая рука и пробита голова при ударе о железо. Рабочие рассказали, на этом месте он нередко останавливался. Масло пролил парень, из недавно принятых, сейчас разыскивают, говорят, будто испугался и сбежал. Иван Семенович, будет время, зайдете ко мне в кабинет в конторе, есть разговор по поводу потерпевшего.

— Вы подозреваете, что кто-то подстроил?..

— Иван Семенович, если Вас не затруднит, то бремя догадок и вопросов возьмет на себя контрразведка. Вы кого собираетесь поставить сейчас на это место?

— Ну, вы так сразу… Я еще и подумать не успел… скорее, пока поручу эти вопросы Павлу Ильичу. Он хорошо знает производство, рабочих, ему будет проще. Виктор Сергеевич еще не вошел во все наши дела, да и сейчас для него срочное поручение.

— Секретное?

— Да. Поэтому он здесь.

— Хорошо. А к вам, Виктор Сергеевич, есть просьба совсем простая. Вы с потерпевшим не знакомы, в глаза его не видели, на месте случившегося не были. Посему в разговорах на заводе или за пределами прошу воздержаться от догадок и игры фантазии.

…Ближнее знакомство с бумагами из холщового портфеля, оставленного Бахрушевым, оптимизма не прибавило. Обычно в таких случаях попаданец проектирует гранатомет, но о прогрессорах, выпускавший сей продвинутый девайс на паровозном заводе, Виктору слышать не доводилось. Самое паршивое, что слепить это чудо надо было на том, что есть, до закупок нового оборудования, и быстренько показать военпредам, и не макет, а чтобы можно было пострелять.

Самым простым и тупым из подобных устройств, выпущенных во вторую мировую, был советский ампуломет — труба из двухмиллиметрового листа, из которой метали стеклянные или жестяные ампулы воспламенением ружейного двенадцатимиллиметрового патрона… остальное читатель может нагуглить сам. Но расчет в три человека, как и то, что первые два образца сгорели на приемке, Виктора явно не устраивало. Потом, судя по устройству, ствол после нескольких выстрелов надо чистить от нагара, а это в полевых условиях при будущем личном составе из мобилизованных деревенских мужиков могли и забыть.

«И что у нас дальше?» — подумал Виктор. Ружейная мортирка, бутылкомет, насаживается на ствол винтовки Мосина, которую заряжают холостым патроном. Изготовить ее на заводе было вполне возможно. Однако в горячке боя вместо холостого патрона могли сдуру засунуть боевой, а на морозе стекло бутылки могло запросто лопнуть при выстреле от горячих газов.

«Не катит».

РПГ-2 и зарубежные хитроумные решения вроде PIAT (что это такое, читатель может узнать на любом военно-историческом форуме, там все время спорят, на пружине он или пороховых газах) отпадали по причине хай-технологичности и требования кумулятивной боевой части, которую прогрессор родить может, но долгими опытами. По сходной причине отпадали всякие панцершреки и базуки: готовая база для ракетного двигателя твердого топлива на заводе отсутствовала.

К концу дня в каморке появился Самонов.

— Печально, печально… пробормотал он, разбирая бумаги. — Телефонировали из лечебницы, передали — скончался. Тут, как на грех, и неурядицы у него были с Иван Семеновичем…

— А что за неурядицы?

— Да непонятно что за неурядицы, на пустом месте, можно сказать. Самолюбие задетое. Прунс решил, что его затирают, и что он может руководить бюро не хуже Ивана Семеновича, того раздражало, что покойный начал выходить на начальство через его голову. Скандалы меж ними последнее время выходили, и Иван Семенович не знал, как от своего подчиненного избавиться — доступ к этим бумагам, знаете ли, не каждому…

«Намекает, что у Бахрушева был мотив устранить Прунса… А сам? Сам попадает на место Прунса. Интересно, выгодное ли оно было? Допуск… В руках Самонова оказывается секретная документация по изделиям. Значит, и капитан не просто так темнил, проверяет. Нет, нет, хватит. Усилим бдительность, но… А то так в каждом столбе начнешь шпиона видеть. Не хотел бы я работать в контрразведке, крепкие там нервы нужны».

— Может, с рабочими были нелады? Недаром в цеху низшее звено с дрынами ходит.

— Нет, ну какие у Прунса нелады? Да и рабочий живет сейчас просто сказочной жизнью. Вы вспомните лет десять-двадцать тому назад! Приспособление наших рабочих к условиям, ухудшающим физические качества организма, и сокращающем жизнь, вело к производству поколений все более и более слабых. Шло мельчание и вырождение расы, что подтверждали врачи и ученые. И, не сочтите, сударь, мои слова крамолой, но те дикие эксцессы, которые происходили тогда в России между рабочим классом, с одной стороны, и чиновничеством и заводчиками, с другой, были не чем иным, как дикой, стихийной борьбой человеческой расы за жизнь. Русский народ вымирал! Вымирал в городе, вымирал и в деревне, где хорошее зерно продавали за границу, а крестьянин пек хлеб с лебедой, от которого нормального человека сразу вырвет. И только сейчас, благодаря мудрой политике государя нашего и правительства, Россия в прямом смысле избавляется от медленной смерти, от гниения заживо. Мы переживаем только последствия этого гниения.

«Ничего себе! Это получается, в России была не классовая борьба, а борьба за выживание расы? Революция на расовой почве? Или это так понимают здесь?»

— Нет, ну конечно… Огромные подвижки.

— Вот! Вы же образованный человек, наверняка читали Толстого, Короленко, других мыслителей о том, что творилось в России. Да и сами сколько раз в жизни видели. А как утверждает Вейсман, рабочие, умирающие в сорок лет, с ухудшенными качествами тела, дают жизнь поколению более слабому. Это слабое поколение еще более расположено к физическим порокам, и в результате, уважаемый Виктор Сергеевич, мы имели то самое быстрое вырождение русского народа.

— Подождите, Вейсман — это какой? Тот, что вместе с Морганом про генетику писал?

— Тот, что профессор Фрайбургского университета. Есть у нас вот портной Вейсман, я шью у него, и, кстати, недорого. Рекомендую. Но это другой.

— Ну, естественно.

— Но это все, можно сказать, прошлое. Понимаете, пройдет какая-то пара десятков лет, и мы вырастим в России основу новой расы. Расы сильных, гордых людей, тело которых будет закалено спортом, разум просвещен гимназическим образованием, а дух возвышен великой верой в новую, честную и справедливую жизнь. Такая раса одолеет любое, самое страшное в мировой истории нашествие на Русь, сокрушит завоевателей, перед которыми падали на колени народы других государств. Я понимаю, что вам трудно в это поверить…

— Ну, почему же? — воскликнул Виктор, и тут же подумал, не выдал ли он этим себя. — Наука вполне подтверждает.

— Вот видите! Конечно, Россия только начинает пробуждение, и накопившуюся за прошлые годы ненависть в людях сразу изжить нельзя, но я не склонен думать, что кто-то так, из пережитков, к первому попавшемуся… Да и сложно так подстроить для темного, бессознательного человека. Если вы полагаете, что это не случайность, то за этим стоит тонкий и расчетливый ум.

— Я ничего не полагаю. Я не знал покойного, не знал его отношений, просто спросил. Да и, честно, сказать, некогда предполагать, вот срочное задание дали. Но, конечно, ужасно. Давно пора ставить ограждения вращающихся деталей…

И Виктор вернулся к своим заклепкам. Т. е. к тому, что, по мнению АИ-авторов, делает их произведения правдоподобными, независимо от доли исторической логики, и о чем рассуждать куда проще, чем о влиянии генетики на умонастроения масс. Тем более, что в увиденном им альтернативном СССР 1958 года на тему вейсманизма и морганизма ученые нафлудили целые тома.

Глава 26 Бизнес — опиум для народа

Глафира Матвеевна жила в том самой силикатной доходной пятиэтажке, что здесь стояла на месте послевоенного сталинского дома. В руках у Виктора был большой бумажный пакет — Клавочка утром дала вводную, что ее подруга хотела бы заодно и пригласить гостя отужинать, а в этом случае с пустыми руками идти неудобно.

Внутри доходный дом мало чем отличался от сталинских начала 50-х. Консьержа на входе не наблюдалось; наверх шла неширокая лестница, и на каждом этаже была только одна дверь — справа. Нужная квартира оказалась на четвертом этаже: Виктор мысленно оглядел себя, вытер ноги на домотканом половичке и нажал кнопку электрического звонка, которая здесь была из синего стекла.

— Минуточку, сейчас открою! — раздался негромкий, и, как показалось Виктору, чуть игривый голос из-за двери.

«Странно, не спрашивает кто. Налетов на квартиры не бывает? Или просто беспечность?»

Щелкнул замок, створка двери распахнулась, и перед Виктором предстала невысокая женщина с темными волосами, уложенными сбоку на пробор, с мелкими кудряшками, завитыми плойкой; на ее овальном лице с чуть пухлыми щечками и губками и прямым, как у греческий статуй, носиком, под густыми низко посаженными и открывавшими высокий лоб бровями, выделялись крупные, выразительные глаза, которые смотрели на Виктора так, словно ожидали от него некоей потрясающей новости. Похоже, это была девушка, несколько лет назад вышедшая замуж; ее фигура, обтянутая кирпично-розоватого цвета успела лишь слегка округлиться, что лишь добавляло в ее образ чувственности. Нежно-белые кружева окаймляли вырез декольте, которое в целом было достаточно скромным, однако сходившиеся внизу углом края материи давали достаточно информации, чтобы по достоинству оценить остальное.

— Проходите, проходите! Я вас из окна увидела, но вы так быстро поднялись? Что же вы туфли снимаете? Прямо как в деревне. Ой, простите, я, наверное, не то сказала…

— Все правильно. Я действительно долго жил в деревне, и привык к тамошним обычаям.

— Однако непохоже, чтобы вы жили где-нибудь в глуши, — удивилась Глафира. — В маленьком городе жизнь держится на визитах. А вы прибыли в Бежицу и не наносили визитов.

Еще один прокол, подумал Виктор. И ведь читал же «Мертвые души»… хотя из них особо не догадаешься, для всех это принято или как. Хуже другое. Если Клавочка с Глашей это расшифровали, то охранка с военной контрразведкой стопудово. Заметили, но не сказали, не удивились. Может, это какая-то игра? Смотрят, с кем будут контакты? Или что-то другое?

— Довелось жить и в большом городе, и в деревне. У вас тут идеальная чистота, просто побоялся наследить.

— У нас Хина убирает, вот, недавно отпустила, произнесла Глафира с некоторой гордостью.

— Хина Члек? — спросил Виктор, привыкший к тому, что в этой реальности герои Ильфа и Петрова обретают плоть.

— Хиония Евлампиевна. Женщина простая, но очень порядочная, сегодня, знаете, все сложнее таких нанять.

— Вы правы. Как только немного обустроюсь, по поводу найма прислуги обязательно посоветуюсь с вами.

— Вот сюда, направо, в кабинет. У нас тут четыре комнаты, — продолжала щебетать Глафира, — столовая, спальня, кабинет и детская. Детей пока нет, они на неделю в деревне, пусть дышат воздухом без этой железной гари, муж поехал по уездным центрам по делам коммерции, а я в его отсутствие помогаю вести дела — Клавочка, наверное вам уже рассказала, да?

Обстановка кабинета была по тамошним временам солидной, по нынешним — скромной; основу его составлял дубовый стол о двух тумбах, похожий на биллиард зеленым сукном столешницы, и массивный черный куб кожаного кресла с невысокой спинкой. У стены вытянулся во фрунт сухощавый высоченный шкаф, стекла которого были изнутри завешены зелеными шторами; рядом с ним, в простенке, темнел футляр столь же сухощавых настенных часов с изящными римскими цифрами на циферблате, еще не пожелтевшем от времени. Пара гнутых стульев с жесткими спинками сиротливо стояла у стены, украшенной несколькими портретами и фотографиями в рамках, окружавших круглую, сиявшую начищенной медью, коробку анероида. На столе Виктор увидел скромный письменный прибор из серого мрамора, однеровский арифмометр и электрическую лампу под зеленым стеклянным абажюром, которая смотрелась довольно современно. С потолка чуть ли не на метр опускался подвес в виде большой эмалированной тарелки, в которую была вкручена лампочка — солидная, похожая на радиолампу середины века. Виктор понял, что подвес опущен так низко из-за слабости освещения.

— Аристарх мечтает поставить телефонный аппарат, — сказала Глафира, доставая из ящика стола желтый ключ от шкафа, — но он не уверен, оправданы ли расходы, если уезды еще не охвачены линиями и коммутаторами. Скорей бы уж карманные беспроволочные телефоны начали продавать!

— Думаете, это будет при нашей жизни? — растерянно произнес Виктор.

— Разве вы не слышали? — удивилась Глаша. — В газетах писали, что опыты фирмы Маркони оказались успешными.

— Они… — Виктор от волнения проглотил слюну, — они его создали?

— Еще нет, но это дело времени. Господин Исаакс, который управляет фирмой Маркони, сказал, что опыты заставили его поверить в идею. Вот идете вы по Базарной, а в кармане у вас звонок. Достаете трубку и можете слышать компаньона, который летит где-нибудь на аэроплане из Москвы в Берлин. Об этом все уже говорят всерьез!

«Так, еще один попаданец у Маркони. К ним ведь тоже засылают… Хотя нет, в четвертой реальности не было. А кто сказал, что не было? ЦРУ же сразу поверило, сразу, стоило Шольцу слить им файл не той версии… Все равно не проверить. А Аристарх, надо полагать, ее муж».

Аристарх тут же представился ему чем-то вроде Ипполита из «Иронии судьбы». Однако наиболее вероятным кандидатом на роль Аристарха на фотках оказался мужчина с пробором и узкой бородкой, как у Генриха Сенкевича. Тем временем Глафира отворила шкаф, который оказался доверху завален каким-то папками и просто разными бумагами; видимо, она неплохо ориентировалась в этом хозяйстве, потому что вытащила нетолстую синюю картонную папку с завязками, похожими на шнурки от ботинок. Спустя пару секунд на столе перед Виктором оказалась куча проспектов с самыми разнообразными видами пишущих машинок. Были среди них похожие на те, что Виктору еще довелось, застать, но были и вовсе удивительные: с клавой, расположенной по дуге, а то и вовсе похожие на какие-то странные регуляторы или измерительные приборы.

«Боже мой» — подумал Виктор, «и ты влез в эту область консультировать. Через семьдесят лет из всего этого барахла останутся три вида — конторские, портативные, и, эта, „Ромашка“. А в Союзе в основном „Ятрань“ и „Роботрон“. Тоже мне, специалист».

— Вы чем-то смущены? — медовым голосом спросила Глафира.

— Нисколько. Я бы сделал ставку прежде всего на офисные машины, то-есть конторские. Спрос на них гарантированно будет расти как в госучреждениях, так и в частном бизнесе. Гоняться за функциями не надо, основные я запишу вам на бумажке, гдавное — неприхотливость, простота и надежность. Из возможных фирм-поставщиков могу рекомендовать два бренда, то-есть фирмы с именем — это «Ундервуд» и «Ремингтон». Потребители портативных машинок тех же фирм — это надо поискать среди журналистов, писателей и представителей малого и среднего бизнеса. Состоятельные дельцы, скорее всего, поставят себе на стол большую конторскую машинку, имея кабинет больших размеров, или вообще наймут машинистку. Вообще для малого и среднего бизнеса нужна реклама, надо показать, что пишущая машинка — это экономия денег. Тратя время на переписывание документов, мы теряем деньги, вместо того, чтобы напечатать бумаги под копирку.

— Как вы здорово рассуждаете, — вздохнула Глаша, — в вас есть прямо американская хватка.

Она немного наклонилась к Виктору, и он уловил тончайший, как дуновение утреннего ветерка, аромат духов… Нет, так бы написали в начале прошлого века. На самом деле Виктора окатила волна «Ландыша серебристого».

«Откуда здесь этот послевоенный совковый парфюм?» — подумал он. «Неужели… Неужели это подарил попаданец? Чего-то слабовато для прогрессорства». Однако уже тот факт, что местные дамы ради встречи с ним употребляют предмет роскоши, тронул его душу. Слова Глаши об американской хватке, упав в глубины памяти, барахтались там и требовали немедленного подтверждения.

— Вообще-то, — продолжил он, — если мы будем насыщать офисной техникой местный рынок, надо сразу же подумать о системе гарантийного и сервисного обслуживания, как неотъемлемой части маркетинговой политики. Зачем ждать, когда покупатель будет искать мастера, чтобы настроить или починить машинку? Пусть он идет к нам, мастера будут у нас, снабжение запчастями у нас, и мы же предложим сразу продавать пакет услуг по плановому обслуживанию машинок — замену расходников, чистку, смазку, регулировку, вплоть до обучения персонала. Плюс предоставляем покупателю гарантии бесплатного ремонта, гарантии при постгарантийном ремонте, а также такую услугу, как предоставление другой машинки на время ремонта. Покупатель должен будет знать две вещи — как вставлять бумагу и имя вашей фирмы.

Во время произнесения этой фразы Глашины глаза становились все более и более округлыми, а пространство между кружевами в вырезе декольте начало расти, словно на сдобном тесте, которое подымаясь, рвется на свет из тесного пространства формы.

— Вы просто чудо, — выдохнула она, — представляете, Аристарх уже почти договорился поставить партию ундервудов в одно казенное учреждение, а начальник сказал — «А кто с ними у нас возиться будет?»

— Так их можно брать на аутсорсинг.

— На что брать? — лицо Глаши внезапно выразило искреннее удивление с оттенком легкого испуга, как будто на письменный стол внезапно выбежал крупный таракан.

— Это не по фене.

«А вдруг Глафира — человек Веристова? Но что она должна узнать? Что я фонтанирую идеями? А что в этом нового? Хотя… Тут же потом вроде как ужин намечен. Ладно, посмотрим…»

— Это по-иностранному, — продолжил Виктор. — Вместо того, чтобы они держали человека для обслуживания, они подписывают договор с вами, и от вас приходит обученный человек, по телефону звонят… или нет, не у всех пока телефоны, человек будет числиться у вас, а сидеть у них и обслуживать их департамент или как там, а заодно и в соседних зданиях. Они все за это вам платят, а вы платите работнику… Послушайте, а так же можно машинисток обучать и сдавать в аутсорсинг с машинкой. А машинку можно сдавать в лизинг, ну, как бы в аренду, с обязанностью лизингополучателя выкупить поэтапно эту машинку. То-есть, вначале можно даже не иметь денег, чтобы заполучить машинку, машинистку и обслуживание.

— Блеск! — Глафира от волнения выпалила выражение из словаря Эллочки Щукиной, — Это же… Это же вы, Виктор Сергеевич, целую новую философию пишмашинного дела передо мной нарисовали. Даже сразу в голове не помещается.

— Да философия, Глафира Матвеевна, тут очень простая. Вот покупатель думает что? Он думает, мы предлагаем товар для того, чтобы его насущную потребность удовлетворить. В современной торговле совсем не так. Мы продаем товар и услуги для того, чтобы покупателя к себе привязать, сделать его зависимым. Вот что машинка? Человек привыкнет печатать, или к тому, что секретарша ему печатает — завтра без этого он уже не сможет. Не просто долго будет от руки переписывать, он и отвыкнет хорошо писать, и время свое так распределит, что некогда от руки-то. Все, и он уже наш. Он нам платить будет не за то, что мы ему можем продать машинку, а за то, что плохо ему без машинки, без машинистки, без обслуживания. Мы его подсадили на эту машинку. И так вообще в жизни — вот человек работает в фирме, ему платят не столько за то, что он хорошо работает, сколько за то, что он смог себя поставить, что без него не обойдутся. А будь он хоть трижды добросовестным работником, но если фирма от него не зависит, об него будут ноги вытирать. Такая вот жизнь.

— Знаете, теперь я чувствую себя чуть ли не торговцем опиума, — задумчиво произнесла Глафира, — но, если с другой стороны глянуть, это же прибыль… и не запрещается, и все равно все станут так делать ради лишней копейки, почему бы не начать первыми?

Виктор вдруг почувствовал, что он разрушает местную этику бизнеса. Но было уже поздно.

— Понимаете, Глафира Матвеевна, это все следует из самой модели конвейерного производства Форда. Одна фабрика, где труд разделен на операции, а машины приводятся в действие силой электричества, может иметь неограниченные мощности. Она способна наделать продукции на целый свет, и если мы не придумаем, как удержать свое место на рынке…

«Ладно, они хоть здесь вменяемые, сначала думают, потом делают…» Виктор вспомнил, как он подхалтуривал на презентационном оборудовании и довелось ему обслуживать какую-то российскую конференцию молодых бизнесменов. Стоило ему на пять минут отлучиться от аппаратуры, как новые хозяева земли русской тут же без спроса полезли в презентационный комлекс, желая подключить еще и чей-то ноутбук, и погнули разъем клавы, который они выдернули и потом упорно совали в гнездо S-Video. В довершении шоу какой-то пацан, натянувший на себя имидж успешного предпринимателя, неожиданно вырубил со щита питание лазерных прожекторов, не дав им охладиться, и убил лампы. «Я хотел сэкономить электроэнергию» — объяснил он это изумленным хозяевам аппаратуры.

Попытка быстро испечь в России слой новых хозяев обернулась катастрофой как для самого слоя, так и для российского менеджмента. Масса людей возжелала немедленно стать успешными акулами бизнеса и президентами фирм, и другая масса людей поняла, что это — спрос, на котором можно без труда срубить нехилые бабки. Курсы начинающих предпринимателей, курсы управленцев, пошаговые руководства достижения успеха в карьерном росте, тренинг-интенсивы по продаже имиджа предпринимателя… Как оказалось, в основу этих услуг проще всего положить те же технологии, что и в сектах, чем и воспользовались. Обучить первого встречного тонкостям ведения дел и управления сложно и хлопотно. Гораздо проще промыть мозги так, что человек на самом деле начнет верить, что он в жизни что-то из себя представляет и что-то умеет, и вот за это ощущение собственной значимости он и заплатит. Если это применяется к нормальному специалисту для повышения уверенности в собственных силах, то это не страшно, в худшем случае это лишь обычный развод на бабки. Беда в том, что через подобные услуги пропускается армия безруких и безмозглых офисных тараканов, и вся эта накачка ложится на мозги, не отягощенные даже малой долей здоровой самокритики. Поскольку такой обращаемый в бизнес-веру платит деньги единственно из желания хоть чего-то достичь то он изо всех сил рад поверить тому, в чем его убеждают, а убеждают его в безграничной вере в собственную значимость и мнимые возможности: «Получите огромный заряд энергии и веры в себя». Круг замыкается. В итоге у бедняги самомнение входит едва ли не в процесс обмена веществ, а продукты этого обмена разгребают сотрудники фирм, не имея возможности послать источник продуктов в пешее эротическое путешествие.

Глава 27 Тайны дома № 5

— А вы, Виктор Сергеевич, у нас не только в ремингтонах специалист, а и в винах тоже. Признайтесь, небось и по женской части университет с отличием?

Стол для ужина был накрыт в столовой. Если бы автора звали Ян Флеминг, то читателя на половину этой главы ждало перечисление яств редкостных и простому английскому обывателю недоступных. Но автора зовут иначе, а обед проходит не под пальмами., и поэтому воображение читателя будет волновать всего лишь утка с овощами, тушеная в судке и легкое белое вино из все тех же массандровских подвалов. Сквозь приоткрытое окно доносились свистки паровозов, крики извозчиков, цокот копыт по брусчатке, отдаленные звуки духового оркестра из сада Общества Трезвости и близкий хрип граммофона, который соседи выставили на балкон. «Зацелуй меня до смерти, и я смерть благословлю» — с придыханием выводил цыганский голос певицы. У Виктора теплилась надежда, что здесь это воспринимают не слишком буквально.

— Да что вы, Глафира Матвеевна. Просто повезло, продавец в лавке оказался порядочным, а то знаете, как сейчасразвести могут… местным каким-нибудь.

Стены столовой были оклеены зелеными обоями в золотую полоску; странная привычка отделывать комнаты в разные цвета, подумал Виктор. Так же, как и в кабинете, здесь над интерьером главенствовал массивный стол; правда, здесь он был круглым, с массивной, толщиной с советский электросамовар резной дубовой ножкой, стеснительно выглядывавшей из-под свежей, вышитой по краям скатерти. Вместо вазы с цветами, для которых время еще не наступило, посреди стола, совершенно неожиданно для Виктора, возвышался сифон с сельтерской водой: культовая вещь для советского обывателя конца 70-х, как, впрочем, и совершенно ненужная для последнего. Стол окружали четыре легких стула с жесткими спинками и плетеными сиденьями; если за письменным столом человек ценит незыблемость опоры и удобство, то за обеденным — возможность без труда отставить и задвинуть. Высокий худощавый буфет темно-вишневого цвета со стопками посуды дулевского фарфора за зеркальными стеклами дверец и точеными шпилями, придававшими ему некоторое сходство с готическим собором, не устранял некоторого ощущения пустоты. Ровные плоскости стен оживляла пара пейзажей в массивных рамах и лимоны в глиняных горшках; один, самый большой, стоял на хлипкой деревянной цветочнице, и два поменьше — на подоконнике. Сквозняк из кухни беззаботно флиртовал с легкими шелковыми занавесками, нарушая установленную здесь атмосферу строгости и покоя. Люди в этом мире еще были хозяевами вещей и лишь недостаток средств ограничивал их возможность обустроить окружающий мир по своему вкусу.

— Смотреть, смотреть теперь за всем надо! Теперь многие зажились, на дело свое скопили, а в душу каждому не заглянешь, потемки душа-то, один бог в ней видит. Вот и мы тоже с Аристашей, оба крестьянского роду: он из крепких, в городе сперва зерном торговал, а потом уму-разуму понабрался, новый товар приметил, теперь и в столицу ездит, и по губернии, а я вообще из простых, в горничных тут служила, пока Аристашу не встретила. Теперь, слава царю-батюшке, как господа живем…

Щеки Глаши слегка раскраснелись от бокала десертного вина, и она щебетала без умолку.

— Вы кушайте, кушайте, кушайте, давайте я еще тот кусочек подложу!

— Большое спасибо, Глафира Матвеевна, я сам возьму… Очень все вкусно и сытно.

— Сама выбирала. А вы, Виктор Сергеевич, сами из дворян, верно будете? Не обижайтесь на вопрос, мы женщины, народ ох как любопытный. Вот прибыл новый человек, а нам уж и все про него узнать охота, кто он да что он.

— На что же обижаться? Прадед тоже был из крестьян, в город подался путевым мастером… ну, пути сообщения тоже в то время были, без паровозов, конечно.

— Из отпущенных наверное?

— Это кто из опущенных? — настороженно переспросил Виктор.

— Ну, прадеда-то помещик отпустил?

«Господи, это ж тогда еще и крепостное право было».

— Да вроде как из вольных. Ну, не беглый, это точно.

— Да хоть бы из беглых, вон у нас в Бежицах, чай, половину народу беглых, когда дорогу строили. Так вы, стало быть, из разночинцев выходите?

«Так, разночинцы у нас кто? Декабристы разбудили Герцена, Герцен разбудил Ельцина… нет, не то, это из КВН… в мещане вроде как записывались, а вот если получил образование, то исключали из податного сословия. Ну, в общем, интеллигенция».

— Выходит, так… А я смотрю, у вас хороший вкус, обстановка со стилем подобрана.

— Да это нам сразу предложили с мебелью, со скидкой. Художник ходил, советовал. А старое все распродали, оно ж тоже денег стоит. Вот поверите, к иным зайдешь, и не понимаешь, то ли во дворце, то ли в избе: тут тебе и аппарат фотографический, и гармошка, и часы с боем заграничные, а на полу — дерюжки. Хомуты, оно и так продать можно, а у нас, сами видите, товар образованная публика смотрит. Вот вы же ведь прогрессивных взглядов придерживаетесь? — неожиданно перевела она тему разговора.

«Так, заводит о политике…»

— Я человек техники, и в ней, конечно, не прогрессивным быть нельзя.

— А не только в технике? Вот как человек образованный, вы за эмансипацию? — и Глаша стрельнула глазами в его сторону.

— Это насчет избирательных прав женщин? Ну, этот вопрос надо рассматривать в контексте самой проблемы выборности и ее места в государственной системе…

— Да я не о праве голоса, этот вопрос теперь в столице обсуждают и государь сам объявил, что вопрос разрешен будет. Я о бытовом уравнении мужчины и женщины…

«Так, еще одну причину революции начинают снимать сверху. Интересно, кто же это царя надоумил? Попаданец есть при дворе? А может… Может, Николашка-то и есть попаданец? То-есть, он вселенец? То-то он у нас весь из себя альтернативный. А я тогда на кой тут? Помешать? Или тут типа конкурирующих разведок? Может, бериевскому СССР невыгодно, чтобы революции не было? Хотя МГБ же фачистам, наоборот, помогали. Хотя там при императоре Владиславе и Сталин и Берия, а… А, черт, про личное я и забыл. Вдруг в этой реальности царь Берию повесит? Мотив, однако. Вон у Звягинцева, вселенец в Сталина, Лаврентия то Палыча нашего первым делом чик! и нету… А может, вся моя великая миссия в том, чтобы не мир спасти, а вип-персону? Для вип-персоны оно-то как раз однозначно. Тьфу, совсем как в попаданческой литературе — спасти Колчака, спасти Каппеля, теперь спасти Берию…»

— То-есть, возможность женщины получать образование, зарабатывать, занимать должности? Я-за, просто есть профессии, вредные для женщин или просто неудобные. Вы же участвуете в управлении семейным бизнесом, готовите решения вопросов, ну а мотаться по покупателям в разных городах вдали от семьи — это, вообще говоря, утомительно.

— Ну, это, Виктор Сергеевич, уж как посмотреть. Для мужчин, оно с одной стороны, и утомительно, а с другой — всегда найдутся развлечения, которым лучше в удалении от семейного очага предаваться.

— Карты, вино?

— Ну, карты, вино — это для расчетливого человека пустое: он и от стола знает, когда встать, и сверх меры не выпьет. Вот что в другом городе всегда найдется кому тоску дорожную скрасить…

— Полагаете?

— А что полагать? Вы, как ученый человек, за науками, может, и не особо примечали, а так ведь в любом селе найдутся на все услуги готовые. И недорого — платок там подарить, али материи на платье. Тем паче теперь и солдаток больше стало, а солдатки, в народе ж недаром говорят, что они затылком белье стирают.

Информация о дореволюционной российской глубинке, как о сексуальном курорте, оказалась для Виктора новой и неожиданной, особенно в свете массового пребывания местного населения в лоне церкви, которая, как известно, подобные развлечения осуждает.

— Да, вы правы, упадок нравов в обществе… — Виктор попытался выкрутиться и сыграть старого резонера, — неужели бога не боятся?

— А разве вы, Виктор Сергеевич, его боитесь? — удивленно-кокетливо произнесла Глаша. — Да и свободно оно теперь: кто носит крестик, а кто и нет.

«Она что, знает, что некрещеный? Кто мог видеть? Фрося и Веристов, если и первая не на Веристова работает. Значит, и Глафира тоже? Или Фрося разболтала? Или утечка информации у Веристова? А почему бы и нет? Это даже вероятнее: персональные сведения не защищены, кто-то мог растрепать, что забранный „хранцуз“ креста не носит. Ну и ладно. Не надо думать, как крест доставать, все равно придется идти в баню или на реку купаться».

— Не в крестике-то дело, Глафира Матвеевна, в совести. Семьи разбивают.

Глаша вдруг заливисто расхохоталась, прикрывая рот кружевным платочком.

— Шутник… Ой, шутник вы, Виктор Сергеевич. Да нечто этим разбивают? Вот у Толстого барынька в военного влюбилась, так хоть образованная, а круглая дура. Мучилась, мужа приличного мучила, развода добивалась. А так любилась бы она с ним втихую, да и успокоились оба, надоели друг другу. Так и здесь. Поездит, погуляет, и опять в семью, оно ж от приключений к спокойной жизни тянет.

«Так. Намекнула, что муж ей изменяет, разговор насчет равенства в быту завела… Подводит к тому, что и сама налево не прочь?»

— А вы оптимистка, Глафира Матвеевна. Общаться с вами легко.

— А это вы верно заметили, Виктор Сергеевич! Мы ведь друг друга понимаем, просто вы по своей образованности человек деликатный, стеснительный. Вы запивайте-то утку, запивайте, а то что ж всухую идет.

«Мужик в отъезде, дети в деревне, прислугу отпустила. Пригласила через подругу, стало быть, легендировала. М-да, не Бежица, а просто сайт знакомств. Как-то много сексуально раскрепощенных представительниц слабого пола на единицу времени и пространства. Везде много. Зина, Наташа, Лена, Джейн, Инга, кто там еще… и всегда неспроста. И кто же здесь? Веристов?»

Веристов, Веристов, думал Виктор, кто же все-таки такой Веристов, и что в нем искренне, а что — маска? Глафира вроде бы естественна, хотя… В таких случаях все естественно, потому что работает не приказ, не принуждение, а воспитание агента, умение играть на убеждениях и интересах. Ковальчук наверняка даже не намекал Зине на близость с объектом, он просто знал, что она так и сделает. Он специально выбирал. Игра на страсти к науке. Мужчина из другого мира в полное распоряжение… И от Наташи наверняка не требовали. Подбор кандидатур, игра на мотивах, на желании сделать что-то назло всему этому жадному, поглощающему европейские культуры орднунгу, женская месть за измену Пауля. Лена — муж ушел к богатой дуре, а тут деньги слава в одном флаконе, то бишь в нем, Викторе. Джейн… кто его знает, какие там мотивы у Джейн. Подсовывают женщин, в общем, порядочных, но внутренне готовых к близости. Что же теперь не нашли свободной? Или по здешним нравам жен соблазнять как раз норма? Грубовато, грубовато работаем, господа…

— Вы о чем-то задумались?

— Что?

— Мне показалось, вы меня не слушаете.

— Да что вы? Я просто восхищен вами, вашим гостеприимством… Вы, Глафира Матвеевна, просто прекрасный цветок в Гефсиманском саду.

Про Гефсиманский сад у Виктора вылетело само собой, хотя толком он сам не понимал, к месту оно или нет. Просто слова привязались.

— Да вы, однако, поэт! Клавочка рассказывала, вы ей свои стихи читали. У вас нет что-нибудь такого романтического? Ну, вроде «На закат ты розовый похожа, и как снег, лучиста и светла»?

— О, вы тоже любите Есенина?

— Обожаю! Знаете, все эти футуристы-имажинисты какие-то заумные, а у него живое и понятное.

«Позднего Есенина ей почитать? „Шаганэ ты моя, Шаганэ“? Нет. Дудки. Чужим талантом тут любой хомячок проживет».

— Ну, я, конечно, не Есенин. А вот скромные любительские строки, с вашего позволения… Если смеяться не будете.

— Да что вы, Виктор Сергеевич! С удовольствием послушаю, лишь бы от сердца.

— Ну, тогда есть у меня одно, и, можно сказать, про наши места…

Виктор вдруг заметил, что глаза Глафиры словно подернулись дымкой. Она тихо, стараясь не спугнуть рифмованные строки нежданным шумом, положила вилку на стол и поправила шаль. Остановиться и спросить было немыслимо: Виктор почувствовал, с каким нетерпением она предвкушает новые строки.

— «Не печальтесь, друзья, о прошедшем, если было оно настоящим…» — тихо и неторопливо повторила Глафира. — Для вас настоящее — это ваше прошлое?

— Скорее, прошлое — это мое настоящее.

— Вы счастливый… А у меня настоящее — в будущем. Если вообще когда-то будет.

— Выходили по расчету?

— Да… Знаете, я ведь играть вами хотела. Раздразнить, потом отказать, потом дать надежду… Не спрашивайте, зачем.

— Не спрашиваю.

— Я, наверное, вас обидела?

— Ничуть. Я не собирался поддаваться на игру.

Некоторое время они ужинали молча. В форточку доносился шелест листвы; со стороны собора долетел басовитый гудок, за которым последовал глухой, непривычно редкий перестук колес. «Двухосные» — машинально отметил Виктор. Заговаривать первым он не решался. Первой нарушила молчание Глафира.

— Задумались?

«А она как-то сразу стала естественнее», подумал Виктор. «Не манерничает. А может, это так вино действует. Хотя градусов почти нет, так, для мужика что сок».

— Вы великолепно готовите… Может быть. у вас настоящее — это настоящее? Каждый день, каждую минуту? Дом, супруг, дети, дела идут неплохо? Кто знает, что будет со всеми нами хотя бы через полгода — может быть, этот майский вечер мы будем вспоминать, как лучшие минуты жизни. Просто вечер, шум листвы, запах цветущей липы, угля и литейки, цокот лошадей по булыжнику, эту прелестную стильную комнату и любимые вещи.

— Да, вздохнула она, — но все на свете кончается, даже эта утка. Мне очень приятно, что она вам понравилась. Может, что-нибудь еще подать?

— Огромное спасибо, но я просто больше не могу… Необычайно вкусно и сытно.

Виктор вдруг понял, что первым должен стать из-за стола именно он.

— Да… вы потрясающая хозяйка. Кстати, где у вас фартук? Я сейчас помогу посуду помыть.

— Фартук? — переспросила Глаша, поднимаясь. — Виктор Сергеевич, это вы у нас необыкновенный человек. Держитесь, как дворянин, в науки ударяетесь, как разночинец, в делах задатки купеческие, но у вас, похоже, никогда не было прислуги, и вы… для вас привычно, что мужчина и женщина в доме равны… вы так сказали, что посуду помоете, ну, без желания угодить, а словно все вокруг так и делают…

— Правильно. У нас на Марсе женщины давно равны мужчинам и вместе ведут хозяйство безо всякой прислуги. У нас вместо прислуги машины и убирают, и белье стирают, и почту относят, и готовят. Ну, не так вкусно, как вы.

— Вы, верно, смеетесь надо мной?

— Ничуть, Глафира Матвеевна… Просто не знаю, как объяснить то, что для меня естественно. Разве что Марсом.

— Тогда зачем объяснять? — улыбнулась она. — Идемте со мной на кухню, пока не передумали.

В светло-голубом небе розовым неоном горели перистые облака; скоро их сиянье померкнет, и бледные сиреневые отблески начнут медленно погружаться в серо-лиловую темнеющую чашу небосвода. Через распахнутое окно начала проникать свежесть.

Виктору было доверено лишь протирать тарелки и чашки, которые Глаша мыла в большом, сияющем медном тазу, поливая горячей водой из столь же сияющего, надраенного прислугой медного чайника, и попутно рассказывая новости сарафанного радио.

— Вы, наверное, уже слышали о новой коллекции моделей Надежды Ламановой? Ну та, которая совершила в России освободительную революцию?

— Не слышал. Даже про освободительную революцию не слышал. Хотя буквально с первых шагов по Бежице мне рассказывают про разные революции. Надеюсь, обошлось без жертв?

— Какие жертвы? Это мы, женщины, раньше были жертвами, жертвами моды. Ламанова совершила революцию, провозгласив «Долой корсеты»! И мы, наконец, почувствовали, что такое свобода.

— В прямом смысле.

— Прямее не бывает. Так теперь у нее, представляете, авангардные женские фасоны для грядущей войны, на случай, если торговля мануфактурой придет в упадок. Блузка из старого платка, юбка из занавески, пальто из стеганого одеяла, никаких украшений, только прямые силуэты. Все в ужасе, но если Ламанова это пошила, завтра это будут носить!

В разделе местных новостей, естественно, первым шло известие о трагической судьбе Прунса.

— Да, жаль беднягу… Куда только смотрит охрана труда?

— А вы полагаете — убийство по политическим?

— Каким политическим?

— Ну вы же сами сказали — куда смотрит охранка?

— Я не про нее, я про ограждения.

— Все теперь так, — вздохнула Глаша, — начнут про охранку, а кончат про оградку. Давайте свой фартук.

Она повесила оба фартука на гвоздик, и вдруг схватилась левой рукой за бок.

— Ой, боженьки…

— Что с вами? — Виктор подхватил ее под руки и усадил на стул. — Вам плохо? Валерьянки? Может, доктора?

— Не надо… ничего не надо… оно пройдет… схватило и дышать трудно…

— Так я за доктором… больница-то рядом…

— Не надо… Вы мне лучше до кровати помогите дойти…

Она оперлась рукой на плечи Виктора, тот подхватил ее за талию, и оба осторожно добрались до спальни, где Виктор, стянув с кровати покрывало, осторожно уложил даму на белоснежные крахмальные простыни, подложив под голову толстую взбитую подушку.

— Спасибо… дыхание стесняет… платье помогите сзади расстегнуть…

Виктор снова приподнял Глафиру под руки и осторожно расстегнул сзади крючки; скользкий шелк пополз вниз, и перед Виктором предстали белые, соблазнительные округлости.

— Простите, я сейчас поправлю…

— Не надо… так легче… опустите меня…

Виктор осторожно положил голову Глаши обратно на подушку, и в этот момент почувствовал, что его обняла мягкая и горячая, будто свежевыпеченая сдоба, трепетная женская рука.

— Сударыня, — произнес он деликатно, — мне кажется, вам уже лучше.

Глаша непроизвольно и коротко рассмеялась, словно от щекотки; ее вторая рука уже более уверенно скользнула сзади по лопаткам Виктора и прижала его к груди.

— Мне хорошо… мне так хорошо с вами… не уходите сегодня.

— Но подождите… как же… как это сказать-то?

— Вас останавливает то, что я из горничных?

— Нет, нет, при чем тут… но у вас же семья…

— Какой вы добрый и смешной, Виктор Сергеевич… оглянитесь же, да сколько честного народу так живет, и не видит в том ничего дурного… если, конечно, не открываться обществу…

Чем бы закончилась эта сцена, автор предсказать не берется. Но именно в этот момент под окном зацокали копыта и хрипло крякнул автомобильный рожок; инновации здесь проникали в транспортную отрасль иногда самым причудливым способом.

Глаша мгновенно переменилась в лице, оттолкнула от себя Виктора и стала обратно натягивать на себя частично сброшенные одеяния.

— Боже! Это Аристарх. Он застрелит нас обоих из револьвера.

— Нормальная мужская реакция, — пожал плечами Виктор, — где у вас тут второй выход?

— Там! Там!

— Глаша подтолкнула его в спину в нужном направлении, попутно сунув в руки недопитую бутылку — от улик надо было избавляться.

«Как хорошо и дальновидно предложить даме помочь помыть посуду», подумал Виктор. Бутылку он на всякий случай взял за горлышко, опасаясь, не поджидают ли его на черной лестнице.

«Возможно, попытка скомпроментировать. Хотя… рановато тогда муж приехал. Если это вообще муж».

За дверью никого не оказалось. Виктор, продолжая держать пузырь, как потенциальное оружие, осторожно поднялся на этаж выше, слушая, нет ли шума внизу. Но было тихо, лишь в квартире соседей лилась вода в чугунную ванну.

Теперь надо было попытаться смотать отсюда без свидетелей. Виктор стал медленно спускаться; лестница была деревянной, отдельные ступени, вытесанные местными халтурщиками из сырого дерева, уже рассохлись и поскрипывали. Наконец, он добрался до входной двери, стараясь громко не щелкнуть задвижкой, открыл ее, вышел, и сразу же столкнулся с дворником.

— Вечер добрый, барин, — угодливо обратился тот, сдвигая левой рукой картуз на лоб.

— О! — воскликнул Виктор, изображая глупую улыбку и пошатываясь. — Любезнейший! Понимаешь, любезнейший, такая странная штука со мной приключилось, только тш-ш…

Он поднес палец к губам и наклонился к дворнику ближе, чтобы запах вина преодолел чесночный.

— Понимаешь, брат, какая оказия тут приключилась… Значт, иду я со службы, мы со службы идем, идем со службы куда — в карты, да, к Виктору Иванычу идем. Виктор Иваныч, да, милейший души человек, посидели мы у него, потом вместе пошли, пошли… да, а вот понимаешь, потом гляжу — и какая-то понимаешь, лестница, что за… Как попал сюда?..

— Верно, хорошо посидели, барин?

— Верно, верно, братец, понимашь… посидели, да, хорошо… А как тут пройти на Церковную, там вот к реке дом такой, — и он неуклюже развел руками, сильно пошатнувшись.

— Дык тута оно, барин, вот как за ворота выйдете, и в тую сторону, потом влево примете, а там уже всякий покажет, игде тут Церковная. Только вот беда такая: ворота я уж запер. А ключ куда положил, запамятовал. Оно со мной бывает, вечером из головы вон, а к утру сам находится.

— Ключ, клюю-уч, — протянул Виктор, шаря правой рукой по собственным карманам — где ж ты пропал… А вот этот подойдет? — и он протянул дворнику полтинник.

— Аккурат тот самый, — согласился дворник, обрадовавшись смекалистости прохожего. — Сей же час и отопрем.

— Сей же час, сей же час… — негромко повторял Виктор на мотив песенки «Пять минут», плетясь за дворником. — О! И впрямь подошел.

Он прошел за калитку, обернулся, и оперся на прутья решетки.

— До чего же ты хар-роший человек, братец! Не обессудь, все, что могу… выпей за мое здоровье, — и он сунул бутылку с остатками вина в карман дворницкого кафтана.

— Благодарствую, — ответил дворник, — не запнитесь там на дороге. А то, может проводить вас?

— Лишнее, право, лишнее… Ауф видерзеен! — произнес Виктор, удаляясь.

Выстрелов за его спиной не прозвучало.

Глава 28 Шайтан-труба

— А как это, собственно, действует?

Девятое мая. День Победы. Через четверть века будет День Победы, уже через четверть века. Боже, подумал Виктор, всего какая-то четверть века и будет совершенно другая страна. А какой будет наша страна через четверть века после начала реформ? Страной-победителем? Великой державой? Не обязательно силой оружия, может быть, силой денег? Рубль станет главной мировой валютой? Как хочется вопреки реальности верить во что-то хорошее.

Они с Бахрушевым сидели в «секретке» — так Виктор для себя назвал бывшую комнату Прунса из-за решеток на окнах. Было уже за полдень, здорово парило, и взбитые перины облаков, что прорисовывались вдали на лазоревом холсте неба, дарили надежду на спасительный дождь. Ветра не было, и душный розоватый смог гигантской кепкой прикрывал с зенита раскалившееся железо крыш цехов. «Деревья, деревья надо скорее сажать на территории», подумал Виктор и проглотил слюну, а это значит, что дальше уважаемого читателя ждет масса технических терминов.

— Я назвал эту штуку «ампуломет». За основу здесь взят принцип действия безоткатной пушки Дэвиса.

— И как же он стреляет? Непонятно. Лафета или станка не видно…

— Совершенно верно, Иван Семенович. Никакого станка. Главное достоинство безоткатной системы командора британского флота Клеланда Дэвиса, — Виктор нарочно сделал особый упор на то, что за границей это уже есть и придумано самими военными, — в том, что само орудие не испытывает силы отдачи, и стрелять можно просто с плеча.

Про «командора» он как-то вычитал в Интернете, но где, не помнил.

— Дэвиса… — бурнул Бахрушев, — ну что у нас в России за пиетет перед иностранцами? И полковник Гельвих создавал безоткатное орудие, и Рябушинские. Дэвис — это барахло. Сделали несколько игрушек, и на этом дело кончилось. У вас система не Дэвиса, а именно Рябушинского. Точнее, одна из систем.

«Как, уже безоткатки в России? Ну да, первый попаданец. Так что же он прямо гранатомет не продвинул? Что ж они тыркаются?»

— У вас главное отличие в том, — продолжал шеф, — что вы применили надкалиберную мину, за счет этого уменьшили калибр ствола с трех до двух дюймов. Уменьшается вес, и это позволяет отказаться от треноги и вести огонь с плеча.

— Именно так, — поспешил ответить Виктор, обрадовавшись, что не надо утруждать себя (и читателей) лекцией о принципе работы динамореактивного оружия. — Это позволяет внезапно открыть огонь из окопа или из-за угла. Если же труба на треноге, стрелок будет обнаружен и убит пехотой, прикрывающей… э-ээ… боевую машину.

— Труба… — задумчиво промолвил Бахрушев. — То, что вы называете трубой — это все-таки ствол, хоть и без нарезов. Кто и где это будет делать?

— Здесь и у нас. Ствол — это действительно просто труба из углеродистой стали, в которую заложен заряд обычного черного пороха.

— И сколько же выстрелов вы думаете из нее сделать? Кстати, одна из проблем пушки Рябушинского — ее долго перезаряжать с дула, и нужна особая сгорающая гильза с деревянным поддоном.

— Один, Иван Семенович. Всего один выстрел. Это одноразовая конструкция. Выстрелил и выбросил. Несколько таких одноразовых штуковин позволяют уничтожить дорогую бронированную машину. Будет несколько штук в отделении, можно сразу стрелять нескольким. Не надо учить, как заряжать, не надо разбирать, чистить, смазывать. Тут не то что из нашей деревни любой пастух разберется, а даже из Туркестана. Шайтан-труба.

Бахрушев покачал головой, снял пенсне и стал нервно протирать его платком.

— Как у вас все просто. Шайтан-труба… Знаете, что скажут военные, если мы вот это им покажем? Не знаете?

— Так мы им покажем в действии, а не чертежи. Товар лицом.

— Вы что, серьезно эту вашу пушку на плече намерены полностью делать на паровозном?

— Вы же сами сказали — на имеющейся производственной базе. Что на паровозном могут делать? Качественные трубы для паропроводов. Черный порох в Шостке делают, а в военное время можно и кустарное производство открыть. Бездымный, конечно, лучше, но во время войны может возникнуть дефицит.

— А пироксилин или какая у вас там взрывчатка? Ее тоже — кустарно? У вас, я смотрю, надкалиберный снаряд.

— Это зажигательный. В общем, ампула представляет собой биконический сосуд из белой жести с загущенной огнесмесью. В состав входят фосфор и сера… ну, там в пояснительной все расписано. При ударе о броню корпус сосуда разрушается от гидроудара, и воспламенившаяся на воздухе смесь, по инерции двигаясь вперед, облепляет броню вражеского э-э… бронехода. Никакого взрывателя не нужно. Смесь горит около трех минут с температурой порядка тысячи градусов. Смесь накаляет броню, а также затекает в смотровые щели и неплотности бронекорпуса, вызывая пожары внутри боевого или машинного отделения. Кроме того, при горении выделяется едкий дым, который, проникая внутрь, вынуждает экипаж покинуть машину. Таким образом, боеприпасы можно изготавливать у нас, только где-нибудь подальше, а то по небрежности спалят тут полгорода.

Бахрушев полистал записи Виктора и потеребил бородку.

— Надо проверить. Полагаю к работе привлечь гимназических учителей химии. Если даже ваши расчеты ошибочны, пусть изыщут свой состав, способный к самовозгоранию. А это у вас хвост, вроде мины?

— Да. Четыре пластины из стали для граммофонных пружин на деревянной палке. Когда вкладываем снаряд в ствол, они свертываются.

— Интересненько, интересненько…

Бахрушев отошел от чертежного окна и направил свой взгляд в окно; по заводским путям катали холодными два паровоза, притирая механизмы, и здание то и дело сотрясала дрожь от фундамента до крыши. Одобрит или назовет абсурдом?

На всякий случай Виктор продолжал:

— Спусковое устройство… большинство деталей спускового устройства штампуются и гнутся из белой жести. Оно, как видите, объединено с прицельной планкой…

— Довольно… — как-то глухо произнес Бахрушев, — довольно…

Он неторопливо повернулся, и, задумчиво держась за подбородок, подошел к столу.

— Вы понимаете, что вы предлагаете?

— Я понимаю, — торопливо начал Виктор, — здесь основная трудность с расчетом прочности трубы и заряда пороха. Но это можно уточнить опытным путем на полигоне, стреляя с деревянного станка и находясь в укрытии для безопасности.

— Да-да, конечно… Я о другом. Эта идея спасает наш «Баян». Поставить на него безоткатную пушку Рябушинского.

— Ну, для бронеходов безоткатки нежелательны, тут решение больше политическое, временное, чтобы сгоряча не расстреляли. Ну и вообще безоткатные системы не заменят обычных: от них трудно добиться хорошей баллистики, нужен больший заряд пороха, и они выдают себя при выстреле поднятой пылью. Вот как горные пушки, мобильные системы в кавалерии, которые можно возить на вьючных лошадях и броневиках, как партизанское оружие они найдут применение.

— Полагаете, в этой войне пригодится опыт Дениса Давыдова?

— Полагаю да. Чем больше техники в войсках, тем больше действия войск зависят от снабжения и тыла. Ампулометами и пистолет-пулеметами можно вооружать партизанские отряды. Будут нападать на обозы и сжигать военный груз, автомобили, а при налетах в небольших городах — сжигать здания, где закрепился противник, казармы.

— Да, это тоже заказы… Послушайте, Виктор Сергеевич, мне с вами интересно работать. Ради всего этого, что вы перечислили, стоит извести на полигоне сотню труб.

«Интересно, а где же косность старых кадров?» — подумал Виктор. «Хотя тому, что есть непризнанные изобретатели, здесь никто не удивляется».

Он почесал локоть под нарукавником; эта деталь одежды вызывала у него ассоциацию с детством и первыми классами советской школы. Гимназические фуражки и пояса поверх тогда только-только отменили, и в новой пристройке вместо незыблемых черно-коричневых парт появились столы с серыми приставными стульями; то, что современно, не всегда практично…

— Значит, безоткатная пушка по вашему предложению, — продолжал рассуждать вслух Бахрушев, — надкалиберная и одноразовая, это позволяет открывать внезапный огонь… Вы не думали взять на это патент?

— А сколько будет стоить пошлина?

— Забудьте о пошлине. Я, вы, еще кое-кто из дирекции, который возьмет расходы на себя, точнее, на Общество. Патентуем в России, Германии, Франции, Англии и Америке.

— И какая будет моя доля?

— Равная.

— Виктор подумал, что, разбирайся он в местных заморочках, можно было бы выторговать не менее половины. Но в его положении сильно светиться было нельзя. И, похоже, Бахрушев это понимал.

— Одно условие… — начал Виктор.

Бахрушев с интересом повернул голову. Казалось, что он ловит каждое слово.

— Точнее, два… Первое, чтобы вся бюрократическая часть без меня.

— А второе?

— Хотелось бы какое-то вознаграждение уже сейчас. Надо обустраиваться, получше квартиру искать, в общем, расходы. Собственно, обстоятельства и вынуждают согласиться.

— Считайте, что договорились, — ответил Бахрушев, удовлетворенно потирая руки. — Сегодня же решу второй вопрос с одним из наших соавторов.

В этот самый момент дверь скрипнула; в «секретку» влетел взволнованный Самонов.

— Опять, — выпалил он, переводя дух, — опять не прошел. Пригнали на платформе только что.

Глава 29 «Белый бедный бледный бес»

Северо-западная оконечность завода за главной конторой, куда была загнана платформа, навевала меланхолию. Послеобеденная жара, словно опытный бармен, смешала здесь в фирменный коктейль запах угля и горелого железа с густым курортным запах сосен, что росли прямо за забором. Завод еще не расширил свои границы, и между ним и рекой шумела красивая роща, где скоро, наверное, можно будет собирать землянику. За спиной Виктора вдоль заводских путей, вытянутых вдоль железной дороги, приземистые литейные цеха, словно речные пароходы, выпускали в небо султаны дыма пара; чуть подальше, к реке, содрогался от работающих машин молотовый, а слева сотнями колоколов звенела кузня, и в воздухе плавал вулканический запах серы, словно бы где-то рядом, за стеной корпуса, разверзлись врата ада, поглощая чумазых и потных грешников. Напротив Виктора, торцом к путям, длинным пеналом лежал незнакомый одноэтажный склад, а правее, в сторону Радицы, патриархально возвышалась деревянная двухэтажная казарма с потемневшими от времени бревнами. Надо всем этим сквозь рыжеватый смог виднелись купола Преображенского храма, стоявшего за линией; на фоне низеньких строений голубое с белым кружевом здание казалось просто громадным. Виктор прикинул, что храм должен быть где-то на месте нынешних двух панельных пятиэтажек или рядом. Удобно, однако, подумал Виктор: отдаешь день жизни на благо Общества, затем прямо из проходной — ставить свечку и утишать свой комплекс вины перед Вселенной, привитый духовными менеджерами. Высшая цель — труд на благо Общества. Точнее, его акционеров. Какая злая ирония.

— Да, сударь, надо бы вас поближе познакомить с разработками Рябушинского, — бросил Бахрушев, пока они обходили штабеля досок и проката, — и не только с безоткатной пушкой. Есть у него еще одна идея — реактивные снаряды с соплом Лаваля и пироксилиновым канальным двигателем Граве, он и методы расчета их предложил. Теперь слушайте: есть проект Воловского поставить на грузовой мотор сорокавосьмиствольную батарею реактивных снарядов, но нету подходящего шасси (он так и сказал — шасси, с ударением на «А»). Если мы убираем с «Баяна» башню и ставим эту батарею…

«Еще один у Рябушинских? Есть шанс выйти. А если у него задание меня ликвидировать? Если с ракетами — это замануха? Кто здесь за кого?»

— Это хорошо, что братья Рябушинские вкладывают средства в инновационный бизнес. Не то, что некоторые.

— Так они же и есть «некоторые». Это Дмитрий все хлопочет, аэродинамический институт на свои деньги основал, трубу для продувки летательных аппаратов построил. А вот Николай — человек пустой. Куражился, деньги проигрывал, вон, в людоедском племени вино из черепа съеденного врага пил. Нет, не им съеденного, разумеется. А вот помните скандал с девицей из ОМОНа, на которую он двести тыщ спустил?

«ОМОН? У них еще и ОМОН? Хотя, если есть гостапо, чего ж и этому не быть?»

— Ну да, сейчас же эмансипация, женщины и в полиции служат…

— Позвольте! Какая полиция? Я говорю не «из фараонов», а «из Омона». «Омон», ресторан такой француз открыл, а девица там пела…

Мимо них, свистя, грохоча на рельсах и выбрасывая к небу смесь дыма с паром цвета грозового облака, покатил железнодорожный кран, покачиваясь, как утка, из стороны в сторону; Виктор успел заметить на нем марку паровозного. «Вона, и их тоже тут делают.». Из-за здорового клепаного куба, ожидавшего отгрузки, вынырнул капитан Брусникин: похоже, он спешил откуда-то со стороны Десны.

— Господа, нам предстоит разобраться в причинах, — начал он, поздоровавшись. — Поскольку до установки нового мотора поломок трансмиссии не было, передаваемая мощность, как мне сообщил Константин Павлович, не изменилась, и при пересчете приняты те же запасы прочности, необходимо выяснить, не являются ли повторяющиеся поломки следствием саботажа, организуемого немецкими агентами.

С платформы уже содрали брезент; за неимением параллельного пути кран подогнали с торца. Несколько рабочих в темной, несмотря на жару, прозодежде, суетились, зачаливая стропы и стараясь развеять однообразие труда незлым сквернословием. К некоторому удивлению Виктора, матерщины в их речи звучало не так уж и много, зато махрово цвело богохульство; к примеру, запомнилось странное выражение «Мать твою бог любил». На фоне церковных куполов это звучало довольно странно, но все же факт оставался фактом: сперва в бога и душу, а потом уж и в мать.

— Вира!

Кран свистнул и потянул тросы; тут же плохо заведенный крюк соскочил, взлетел вверх, подброшенный пружиной натянутой стропы, а танчик, перекосившись, грюкнул о платформу задним катком.

— Осторожней, раззявы! — заорал незнакомый Виктору мастер. — Майнуй! Егорка, черт косорукий, опять нахлебался? На каторгу захотел! Я те устрою!

— На таких работах дирекция платит в месяц целковых тридцать, — пояснил вполголоса Самонов, — вот и не стараются.

— А как на остальных техоперациях? — спросил Виктор. — Брак не гонят?

— Проверяли. Все детали были доброкачественные. А вот поломки пошли.

— Характер повреждения?

— Усталостный излом от крутящего момента, однозначно. Наискось ломает.

— Буховцев идет, господа, — предупредил Бахрушев, — и явно не в духе.

Директор, как и в первый день Виктора на заводе, появился без свиты. Ботинки его были в пыли, очевидно, известие о прибытии танка он получил, вернувшись в контору из цехов, и тут же поспешил к выгрузке.

— Ну что, господа, инженеры? — начал он голосом, предвещавшим мало хорошего. — Я хочу слышать, что вам нужно от меня для того, чтобы подобной картины ни я, ни вы больше не видели. Деньги, материалы, станки, иные действия — что?

Брусникин было хотел что-то сказать, но директор остановил его жестом руки.

— Ваша служба, господин капитан — выявить на заводе шпионов и саботажников. Все ли необходимые меры содействия вам оказываются? Нет ли уклонения, скрытых препятствий?

— Претензий ни к кому нет, господин директор. Если что-то возникнет, я сразу же обращусь к вам.

— Вот и отлично. Вы собирались что-то спросить?

— Хотел доложить о случившемся.

— Мне уже доложили. Остается пожелать вам успехов в розыскной работе и выслушать предложения по технической части господ конструкторов… да, с вами я, вроде, еще сегодня не виделся? — неожиданно спросил он, повернувшись к Виктору.

— Здравствуйте, — поспешно ответил тот, — нет, я выполнял поручение господина Бахрушева.

— Выполнили?

— Разумеется, Борис Иванович, — ответил за него Бахрушев, — я после доложу.

— После, — повторил Буховцев, — а сейчас, господин… Еремин, так, кажется? Раз уж вас приняли на службу и взяли расследовать случай поломки, изложите свои соображения.

— У меня только предварительные мысли, — скромно ответил Виктор, — даже доктор до осмотра пациента диагноза не скажет.

— Это хорошо, что вперед лошади телегу не ставите… Изложите мысли.

— Из полученных сведений методом исключения можно предположить, что замена двигателя могла привести к возникновению резонансных колебаний в трансмиссии в зоне рабочих скоростей. Но это надо проверять. К сожалению, в наших условиях тензометрировать валы при движении невозможно…

— Вы сказали — «в наших условиях». Значит, есть условия, в которых можно?

— Да, но это нужна аппаратура, которую сейчас пока никто не выпускает.

— Что за аппаратура?

— Например, проволочные тензодатчики.

— Что это такое?

— Ну, это, как бы объяснить…

— Ну, будьте любезны объяснить. А то вдруг кого-нибудь из вас заарестуют по подозрению в умышленном вредительском расчете; правда, вы человек новый и пока вне подозрений. Уж не берите грех на душу своей скромностью невинного погубить.

«Ладно, колись», сказал себе Виктор. «Делали же кустарно в Коломне для испытаний. Только местные заменители подобрать».

— Да, конечно, конечно… Вы правы… Это… ну, это такая тонкая проволочка из константана, наклеивается на китайскую шелковую бумагу клеем БФ… специальным клеем из фенолоформальдегидной смолы и поливинилацеталя.

— Это не из той самой смолы, которую использует товарищество «Карболит»?

— Ага… Ну и нужен мостик Уитстона и чувствительный гальванометр.

— Какой гальванометр?

— Лучше зеркальный. Если есть. А мост Уитстона — это набор точных сопротивлений, резисторов, как там…

— Вы знаете, как со всем этим обращаться, если все это выпишут? Сможете поставить опыт?

— Ну, конечно… Единственно, как самодельные тензорезисторы пойдут, тарировка, конечно, нужна, но это дело техники… вот чувствительность мала может оказаться.

— Что в этом случае необходимо?

— Усилитель тока.

— Машина?

— Электронный… Можно попробовать собрать на электронной лампе… катодной лампе, этом, аудионе, как его. И насчет погрешности… Но это можно поставить опыт на машине со старым двигателем, где не ломалось и сравнить результаты. Относительное изменение проследить.

— Это все?

— Нет. Надо совершенствовать методику расчета. В Петербурге есть профессор, Тимошенко… да, да, Тимошенко, есть смысл с ним связаться и может, они разработают методику расчета передач на крутильные колебания. И вообще, нужно солидную экспериментальную базу. Лабораторию, научные кадры собрать… вот был бы институт, а не просто гимназия, было бы проще.

— Высшее техническое училище? А вы, господа, что думаете?

— Масштабно, — осторожно согласился Бахрушев, — а кто его создаст?

— Скажите, господин Еремин, — продолжал Буховцев, — вот этот ваш метод исследования машин, он пригоден для другой продукции?

— Конечно. Трактора, паровозы, краны, металлоконструкции.

Буховцев в задумчивости положил руки в карманы брюк, выставив вперед округлый живот, обтянутый жилеткой.

— Ну, что ж. Ход вашей мысли мне ясен. Господа, продолжайте поиск причины. Иван Семеныч, вас попрошу на пару минут отойти со мной.

— Если что, валите все на меня, — шепнул Виктор Самонову, — человек новый, заводской специфики не знает…

— Да что вы, право, — досадливо отмахнулся тот. — Сударь, война не за горами, и наши солдаты будут умирать в машинах, ставших на поле боя по неясным нам причинам. Каждая такая поломка — это могилы, это вдовы и сироты! А вы думаете, нас тут беспокоит, как ответственность поделить. У нас у всех одна ответственность — перед богом и Родиной.

— Извините. Просто разных довелось встречать.

— Понимаю. Мерзости на Руси хоть вагонами отгружай. Кстати, вы серьезно, не помните правила старой орфографии?«Белый бедный бледный бес побежал голодный в лес», где «ять» ставили? Нет-нет, я просто из праздного любопытства…

Самонов повернулся, заложил руки за спину и продолжал смотреть, как сгружают танк.

Странно, как-то, подумал Виктор. Или реальность слишком альтернативная, или, с точки зрения, подобного ему жителя, она видится не так, как авторам книг и фильмов. К примеру, те же рабочие. Бежица — поселок рабочий, а с пролетариатом Виктор за эти дни почти не общался. И вообще такое чувство, будто ходил по поселку гастарбайтеров из другой республики, где живут своими обычаями и говорят на своем языке, хоть и вроде как понятном. Неужто и впрямь здесь разные слои общества как разные нации?

Виктор почувствовал, как его дергают за рукав. Оглянувшись, он увидел Бахрушева, который жестом звал теперь уже его отойти.

«Так. Кажется, сейчас выяснится, что в России чудес не бывает. Будем искать другую работу».

— Вот что, до конца дня приведите все сказанное в систему и изложите на бумаге, — вполголоса сообщил ему Бахрушев, — место для лаборатории я присмотрел. О переводе бежицкого технического училища в высшее будут хлопотать через орловского губернатора.

— Почему через орловского? — ошарашенно переспросил Виктор.

— Ну не через курского же!

— Так, сразу?

— А как еще? Перед Обществом комиссары поставили задачу в течении ближайшей пятилетки поднять объем валовой продукции завода в разы, в основном за счет роста производительности труда основных рабочих. Это значит, что каждая ошибка будет множиться убытками в сто, в тысячу раз, потому что потребуется менять дорогую оснастку, необходимую для фордовского типа производства. Директор увидел в ваших речах миллионы прибыли…

«Кажется, я это уже где-то говорил. Или слышал в другой реальности. Главное, не запутаться. Интересно, сколько попаданий вообще выдерживают хроноагенты?»

— Так вы же говорили — война может начаться в конце лета.

— Как только вы покажете, что лаборатория — это ключ к новому оружию, мы с вами получим все. Ассигнования, приборы, людей. Ничто так не двигало прогресс человечества, как война, потому что ее итоги решают судьбы тех, у кого власть и деньги.

«Кошмар. И это говорит здесь нормальный, интеллигентный человек…»

— Великолепно. Даже не ожидал, что все так быстро меняется.

— Похоже, вы просто не к тем и не так обращались. Не обижайтесь, но вы как-то не от мира сего. Вам надо чаще бывать в обществе, а вы замыкаетесь, словно боитесь на людях показаться. Хотя вроде как человек не робкий. Стесняетесь выглядеть белой вороной?

— Пожалуй. Постараюсь исправиться.

— Ладно, в конце концов, это дело ваше… Клей запатентован?

— Нет. Лаборатория есть на заводе?

— Найдем. К Головину из гимназии обратимся. Условия те же.

— Идет.

— Тогда поговорим о главном. Вы догадались, подо что будут испрашивать вложения капитала для выполнения задачи?

— Под бронетехнику?

— Но не под эту. Под «Баяны» много не дадут. Если вы сможете поднять лабораторию…

Бахрушев как-то тяжело задышал и продолжал уже полушепотом.

— То, что я вам сообщу — государственная тайна, разглашение которой карается смертью.

«Ну, вот еще не хватало для полного счастья».

— Простите, а мне обязательно это знать? Это не будет разглашением? Наверное, надо расписаться где-то…

— Надо. Приказ господина директора. Пока устный, бумаги оформят.

— Добавку дадут к жалованию? За степень секретности?

— Ну, золотом не осыплют, но почувствуете. Дело в следующем. Есть секретная директива создать и наладить выпуск бронехода с противоснарядной броней, способного прорывать оборону, преследовать неприятеля в наступлении, в отрыве от пехоты, громить вражеские тылы. Броня должна выдерживать попадание бронебойного снаряда из сорокасемимиллиметровой траншейной пушки Гочкиса. Вооружение — пулеметное ружье и пушка, снаряды которой способны пробить броню, стойкую к снарядам пушки Гочкиса. Вы же понимаете, что неприятель тоже начнет броню наращивать. Вот под это дают очень много. Спросите, почему никто не взялся?

— Считают фантастикой?

— А вы не считаете?

— Ну… в тридцать две тонны можно уложить.

— В шестнадцать. Надо в шестнадцать. Тысяча пудов — грузоподъемность нормальной платформы, с учетом расстройства пути в войну. Не отказывайтесь сразу. Попробуйте.

— Если скажу, что попробую, не сочтете сумасшедшим?

— Знаете, сударь, мне сейчас совершенно безразлично, в здравом ли вы уме. Пусть это будет безумие, но такое, чтобы в него поверили. Сейчас поверили.

— А потом?

— А потом будут цеха и станки. В собственный карман эти деньги и Буховцеву положить не дадут. И вообще, в этом деле вы только исполнитель. Или будете ждать, пока в цехе катерпиллеров крыша упадет? А вы знаете планы Общества по реконструкции завода? Все эти старые литейные печи снести и построить за околицей огромные мартеновские цеха. Воздух в центре очистится. Все это надо решать в считанные дни.

— Ладно. Если для фронта, для победы… Согласен. Это война, на войне рискуют.

— Ну-ну, не опережайте событий. Войну еще не объявили.

— Не объявят — будем считать нашей победой. Войны не всегда справедливы.

Бахрушев помолчал, потеребил бородку, и положил руку на плечо Виктору.

— Я снова вижу, что в вас не ошибся.

Глава 30 «А говорите, с головой все в порядке»

По Церковной ехал синий дощатый фургон, и битый, втоптанный копытами в землю кирпич глухо ворчал под коваными ободьями колес. Виктору показалось, что похожий фургон он видел давно, в каком-то старом советском фильме про нэп и угрозыск, и там за этой халабудой бежали мелкие пацаны. Здесь за повозкой никто не бежал — утро, народ еще только собирался на работу, и в воздухе стоял дровяной запах от топящихся плит. Ночью прошел дождь, и Виктор решил одеть купленные во вторник галоши. На легкой открытой обуви галоши смотрелись диковато, но от грязи защищали.

То, что здесь его идеи идут с каким-то феерически-рояльным «Ура!», Виктора уже не удивляло. Просто удачный момент. Царь или кто там наверху, замутил пятилетку. Для войны форсируют индустриализацию. Посмотреть по советской истории — тогда тоже, один изобретатель мыкался по инстанциям, непризнанный, а другого моментально выносило в главные конструктора или руководить наркоматом при каких-то рядовых по нашему времени рацпредложениях. «Там, на шахте угольной… как там дальше-то? паренька приметили…». А тут еще и подходящего происхождения. Тревожило другое.

«Не выйдет ли, как с Королевым до войны», думал Виктор. «Распылиться, начать хвататься за все новые и новые проекты, утратить координацию конструкторов, исследователей и опытного производства… Главное — не сейчас. Главное — когда придут эти деньги, и надо будет искать и расставлять людей, продумывать мотивацию, нащупывать баланс между производством знаний, производством машин и конструкторскими столами, притирать бесконечные конфликты интересов подразделений и личностей. Хотя здесь, в восемнадцатом, не все так плохо. Не было гражданской, нет резкой смены кадров и деквалификации рабочих. Политический саботаж и вредительство — исключение, и их пресекают без шумных кампаний. Экономика открытая, можно покупать лицензии на производство того, что в России пока не производят, можно загранспецов приглашать для отладки технологии. Самое главное — когда Буховцев решил замахнуться на суперпрожект? Когда узнал о тензометре. Узнал о методах исследования динамики и прочности… По наитию или кто подсказал? Не важно. Главное, директор понимает, что новая техника — это новые знания, а не просто конструктор нарисовал и должно работать. Не нужно объяснять, зачем строить опытный цех, закупать испытательную технику, для чего люди протирают штаны в лаборатории и почему надо готовить новые кадры в вузах».

На углу Карачевской с тумбы ему подмигнула свеженалепленная красотка с подписью:

«Испанка во граде Святаго Франциска».

То ли это было название фильма, то ли пьесы, то ли книгу рекламировали — Виктору было уже все равно. В памяти яркой ракетой вспыхнул и разорвался когда-то запомненный стереотип, оттеснив все окружающее на задний план.

Испанка.

Страшная болезнь во времена гражданской войны.

Эпидемия… когда же эпидемия… еще Ленин был… сразу после революции… конец первой мировой…

«В ВОСЕМНАДЦАТОМ!!!»

Эта мысль оказалась для Виктора таким же ударом, как и тогда, когда он впервые обнаружил, что попал именно сюда, в восемнадцатый год.

«Что же я про испанку-то забыл… расслабился… сюда еще не дошло…»

Он бросился вперед, к аптеке на Мценской, до которой оставался всего квартал, хотя почти не надеялся, что там ему чем-то помогут. От гриппа вообще универсальных лекарств нет, а в восемнадцатом — тем более.

Знакомый лысоватый провизор, зевая и завязывая на ходу тесемки халата, появился за прилавком.

— Добрейшего вам утречка, господин Еремин. Поскольку сейчас утро, осмелюсь предложить вам порошки аспирина.

— Да у меня с головой все в порядке. Скажите, где можно здесь сделать прививку от испанки?

Провизор укоризненно покачал головой.

— Я же говорил, надо было брать больше. Но не надо отчаиваться, надо идти к врачу…

— Да я не о венере, — досадливо перебил его Виктор, — это грипп такой, испанский.

— Какой, простите, грипп?

— Испанский. Из Испании.

— А вы говорите, с головой все в порядке.

— Что я не так сказал?

— «Грипп», сударь, это по-русски, «хворь». Испанская хворь. Вот я и пытаюсь узнать, что это за хворь. Вы захворали или кто-то из близких? Вас ко мне врач направил?

— Да я пока здоров, мне узнать, где делают прививку от гри… от этой болезни.

— Что за болезнь? Подождите… как вы вообще узнали про эту испанскую хворь.

— Может, она как-то по другому по науке называется. Слышал на рынке, что страшная эпидемия.

— Где эпидемия?

— В Европе… ну, наверное, и в России… скоро начнется.

— Ни о каких страшных эпидемиях в Европе до сего дня не слышал. Постойте: давайте-ка я позвоню Ненашкину в больницу, сегодня его дежурство. Пройдемте, там у меня телефонный аппарат.

Телефон оказался деревянным шкафчиком и висел на стенке. В трубке был один наушник, а говорить надо было в торчащий спереди рупор. После манипуляций с криками «Барышня!» верчению ручки и стучания по рычагу удалось установить коннект; провизор кратко изложил суть беседы и протянул наушник Виктору.

— Говорите. Георгием Романовичем зовут.

— Здравствуйте! — хрюкнуло в трубке.

— Георгий Романович, здравствуйте! — заорал Виктор. — Георгий Романович, подскажите…

— Сударь мой, — пророкотало в трубке сквозь шорохи, щелчки и гудение, — будьте добры, сообщите симптомы болезни, об эпидемии которой вы слышали.

— Ну, высокая температура, тридцать девять и выше, слабость… вирусная инфекция дыхательных путей.

— Что-то вроде инфлюэнцы?

— Да! — обрадовано заорал Виктор. — Инфлюэнца, вот как она называется.

— Ну так она давно известна. И смерти от нее теперь редкость.

— Это новая! Сопровождается острой вирусной пневмонией, кровотечением в легких, кровохарканием. Люди умирают, захлебываясь в собственной крови. При этом резкое понижение давления, поражение сердечно-сосудистой системы, и эта, как их… не геморрои, а что-то похожее.

— Может, геморрагии, сиречь кровоизлияния?

— Да, геморрагическая сыпь, вот. Много смертельных случаев, умирают на второй-третий день. Началась эпидемия в Испании. Где от нее прививают? Или не прививают?

— Когда началась эпидемия?

— Ну это… весной. С месяц назад.

Невидимый Георгий Романович промычал что-то про себя, потом в трубке затихло, и были слышны только шорохи и жужжание.

— Сударь мой! — вновь ожила трубка спустя пяток секунд, — понимаете… эээ… последнее время участились случаи пускания слухов о разных ужасных болезнях. Похоже, вы жертва подобной провокации. По моему мнению, этот слух пущен людьми, которые понимают в медицине. Вы не заметили, кто говорил об эпидемии?

— Нет… краем уха, а там некогда было, вот только сейчас утром дошло.

— Следующий раз, как услышите, лучше заявите об этом в полицию. Если бы в Европе была эпидемия, нам бы в тот же день телеграфировали. Конечно, в России случаи инфлюэнцы встречаются, и в Бежице тоже, но такой клинической картины, как описали вы, слава богу, не наблюдалось. Будьте покойны, если что-то случится, вас известят. Вы на паровозном служите?

— Да, конструктором.

— Ну так вас, в случае чего, всех направят на прививку, и без нее на службу бы не приняли в случае эпидемии. Кстати, оспу вам прививали?

Виктор пробормотал «Да, спасибо», поблагодарил и повесил трубку.

«Эпидемии не было», напряженно размышлял он, торопясь к проходным, «а почему не было? Вроде как стихийные события тут не меняются. Значит, вирус H1N1 уже стал смертельным и где-то гуляет… ну да, гуляет, а войны — то не было, меньше перемещений людей, меньше скученности, антисанитарии, ослабленных организмов. Вселенский мор откладывается. Бежать предупредить? Ага, как же, зацапают, как шпиона и провокатора. Танки построим, а нам это поможет? А что поможет? Интерферон? Арбидол? Надо было в медицинский идти… И вообще — местная технология это осилит? Тут ведь и антибиотики не помогут. Как вакцину делают? Из куриных эмбрионов? Надо было на врача, надо было на врача, да и вжиться проще бы было».

Возле здания гимназии на Виктора хлынул пьянящий, сладкий аромат цветущей липы с молодых деревьев, умытых теплым ночным дождем. Волны знакомого с детства запаха смывали с души тревогу; это была какая-то нить, связывавшая с его, Виктора, Брянском второй половины двадцатого века, с городом, в котором он прожил большую часть своей жизни. Над головой и впереди его роями носились майские жуки; внезапно он заметил на одной из веток серый пушистый комок и удивился: то была настоящая белка. Белка суетливо сновала среди свежей благоухающей зелени и поминутно что-то хватала; возможно, тех же жуков. Живность словно противилась приходу человека в эту точку земного шара, еще не так давно бывшую лесом.

Мценская жидкой кашей выплескивалась из-под колес проезжавших телег — натасканная из проездов грязь серыми полосами наросла на брусчатке с обочин. Сейчас эта улица казалась Виктору настоящим проспектом — ее ширина, мудро заложенная архитектором навырост, никак не сочеталась с длинными, приземистыми пеналами одноэтажных каменных казарм. За деревенскими домиками по левой стороне уже вырастали ряды однообразных стандартных каркасных двухэтажек, обкладываемых снаружи серым кирпичом. Вдали виднелись красно — белые теремки зданий у Бани.

Ближе к кварталу «колонок» Мценская стала заполняться народом; люди, как струйки дождя, появлялись из встречных улиц и переулков, собирались на проезжую часть, и двигались к заводу все набирающим силу ручьем. От казарм выходили группами, громко переговариваясь между собою; голоса сливались в непонятный Виктору гул. В этом потоке картузов, темно-коричневых и темно-синих засаленных пиджаков и сапог, лишь изредка мелькали светлые женские платки: работницы в платьях, подвернутых до щиколотки и приметанных, казались вовсе не измученными непосильным трудом, бойко перебрасывались словами со знакомыми и не очень, и, встречая товарок, весело заводили с ними разговоры. К проходным ручейки слились в бурлящий, говорливый поток; Виктора несло этим потоком к деревянным воротам, как щепку, и тут он внезапно почувствовал, какая сила на самом деле скрыта в этой темной, кипящей массе, сила мускулов и ума, умноженная в десятки и сотни раз паром, электричеством и рычагами машин. Эта силой управлял рев гудка и установленный инженерами распорядок, превращая в паровозы, мосты, элеваторы, танки и трактора, и, казалось, нет на земле такого препятствия, которое не снесла эта сила, преобразовав в дома, цеха и все новые машины.

«Так вот откуда пошла идея пролетарского государства!» — подумал Виктор. «Она не в расчете, не в теории, она идет из чувства организованной заводским гудком массы. Чувства принадлежности к необоримой силе, способной переустроить землю».

Дальнейшее утро пятницы никаких опасностей не предвещало. Работа началась с того, что Бахрушев уточнил задачу: оказывается, в первую очередь, надо было изготовить на заводе что-то вроде концептуального образца супертанка, показать генералам его боевые качества, а затем проектировать фактически заново, одновременно проектируя и танковый завод под будущую технологию.

— Пусть он будет сейчас у вас хоть золотой, — пояснял Бахрушев. — Нам надо две вещи. Во-первых, показать в Москве, подо что Обществу дают деньги, что машина уже есть. Во-вторых, мы будем знать, какие цеха строить, какие участки создавать, что у кого закупать или изготавливать самим. Форд тоже сначала свой мотор сделал, потом под него завод.

Короче говоря, Иван Семенович, сам того не подозревая, разрубил тот гордиев узел, который в советском танкостроении запутывали аж две пятилетки.

Дальнейшее знакомство с ситуацией добавило приятных сюрпризов. Пять мирных лет плюс попытки царского правительства ускорить индустриализацию приблизили технические возможности практически к советским конца двадцатых, а кое в чем Российская империя даже превзошла тогдашний Союз. Во-первых, можно было катать однородную броню по крупповскому методу практически любой разумной для танка толщины, и при необходимости расширить производство в разы. Во-вторых, в России уже пару лет, как у французов купили лицензию и начали выпускать восьмицилиндровый авиадвигатель «Испано-Сюиза», причем, по требованию заказчика, двигатель был перепроектирован с увеличением объема, за счет чего мощность выросла до трехсот сил. Движки ставили на двухмоторные бомбардировщики «Скиф» конструкции Сикорского и на одномоторные бипланы Григоровича, которые в документах именовали «штурмовым аэропланом».

В России уже могли делать и планетарные коробки передач, и даже без роликоподшипников — как оказалось, планетарка стола на том самом «Форде», который чуть не переехал Виктора в первый день, а заодно и на «Баяне». Наконец, самой большой неожиданностью оказалась 57-мм скорострельная противоаэропланная пушка Розенберга с длиной ствола 60 калибров, которую, несмотря на ряд проволочек, усовершенствовали и запустили в производство наряду с трехдюймовой пушкой Лендера, мечтой всех альтернативщиков. Правда, выпуск обоих орудий пока было небольшим — десятки в год — но для концептуального образца хватало.

Единственное, чего Виктор не понял — это каким образом царизму удалось экономическое чудо, но это пока не интересовало. Оставалось все найденные достижения уложить в пресловутые шестнадцать тонн.

Обедать к Причахову Виктор шел с приподнятым настроением: где-то минут за сорок до перерыва его позвали в кассу, где выдали премию в пол-оклада.

«Интересно, премии здесь обмывают?» — думал он, пробираясь между столиками. «И вообще, надо как-то выглядеть более общительным…» Он направился к дальнему окну залы, где что-то весело обсуждали коллеги из «Голландской казармы», но тут дорогу ему преградил невысокий, худощавый молодой человек в светлом костюме с итальянскими усиками.

— Виктор Сергеевич, добрый день! Тропинкин, Евгений Николаевич, «Брянские вести». Не угодно ли до моего столика? Специально приехал утренним поездом в Бежицу, чтобы встретиться с вами, но мне сообщили, что вы сильно заняты. Не возражаете против недолгой беседы во время трапезы? Человек!

«Придется присесть. Господин журналист человек настырный и привлекает внимание».

Виктор заказал почки и окрошку, решительно отвергнув попытки представителя прессы разнообразить трапезу спиртным и заплатить за обед.

— Врачи, знаете, не рекомендуют. Воздерживаюсь. Так что же вызвало такой интерес у уездной прессы к моей скромной персоне?

В руках Евгения Николаевича моментально появился большой зеленый блокнот со скругленными углами, похожий на книжку карманного издания, но с толстым картонным, обтянутым зеленой материей переплетом; в правую руку, словно сам собой, из корешка выскочил карандаш.

— Наших читателей интересуют все необычайные случаи и происшествия в городе и уезде. Шофер пивоварни Буркатовского, Максим Солонин, рассказал нам, что в Пасху, пятого числа, вы неожиданно появились из воздуха на перекрестке Бежицкой и Церковной. Шоферу пришлось употребить все свое умение, чтобы не совершить наезд на вас. Не могли бы вы поделиться с нами подробностями этого загадочного случая?

Виктор улыбнулся.

— Хороший вопрос.

Теперь в его распоряжении была пара секунд, чтобы обдумать ответ.

Глава 31 Пятница выживания

— Хороший вопрос, — повторил Виктор.

Журналист устремился в слух. Его карандаш замер на чистой странице блокнота, словно спринтер на старте.

— Уважаемый господин Тропинкин, — продолжал Виктор, — мне, конечно, очень жаль, но в данном событии нет совершенно ничего необычного. Мы живем в начале двадцатого столетия, известно, что все так называемые чудеса, таинственные вещи — все это проявления разных законов природы и особенностей нашей психики. Шофер мог отвлечься, слыша церковный звон, из его памяти мог выпасть момент, когда он видел меня, идущего через дорогу… Я же тоже не заметил его машины, значит, для меня, она тоже вроде как появилась из воздуха. Верно?

— Это логичное объяснение. Однако вы были практически тут же схвачены филерами бежицкого гостапо и заключены под стражу.

— Мне принесли официальные извинения, которыми я полностью удовлетворен.

— Однако до этого случая вас никто в Бежице не видел.

— Ну, возле станции часто встречаются люди, которых ранее до этого никто не видел.

— Вы хотите сказать, что приехали поездом? Если не затруднит, то каким и откуда? В это час поезд не проходит.

— Ну, вы простите, но это уже подробности частной жизни. На чем приехал, ожидал ли на станции, чего ожидал, откуда приехал… Духовное раздевание на публике устраивать не собираюсь.

— Жаль, — вздохнул Тропинкин, пряча в карман блокнот и карандаш, — жаль. Наша редакция готова вознаграждать тех, кто предоставить ей что-либо интересное для читателей. А вы, Виктор Сергеевич, безусловно, человек необычный. Только приехали, никому не известны, и уже — в «Версале» с представителем губкомиссара. Говорят, вы предотвратили на заводе какую-то аварию?

— Ревизор из Петербурга, инкогнито? Ну что вы, право. Я всего лишь скромный служащий паровозного завода, остальное — чистая случайность. А говорят — ну, Бежица — деревня, в ней про каждого что только не говорят. Сенсаций не происходит, а людям каждый домысел — развлечение.

— Да, вы правы. На всякий роток не накинешь платок…

— Мне действительно очень жаль, что вы угробили столько времени и потратились, и без всякого результата.

— Ну, не совсем без результата. Во-первых, в Бежице появляются прокламации, и я взял интервью у представителей власти, какие меры принимаются. На заводе же действует обширная подпольная организация, правда, последнее время стачек или демонстраций не случалось, только тайная маевка была первого числа, но на это смотрят сквозь пальцы. Знаете, местность у завода лесистая и хорошо известная местным, казаков туда посылать бесполезно, да и на законную манифестацию профсоюзов близ храма Преображения собралось куда больше…

«Значит Первого мая — легально и нелегально? Рабочий раскол? Интересно…»

— Кроме того, — продолжал журналист, — много неясного вокруг гибели инженера Прунса и бегства рабочего, разлившего масло. Знакомые мне люди на заводе уверяют, что Прунс кому-то мешал…

Виктор сделал вид, что мешает сметану в окрошке, что дало некоторую паузу.

— Ну, не знаю, кому он мог мешать, — промолвил Виктор. — Я, например, его даже не знал и не видел, и не успел ни от кого услышать о погибшем ничего плохого.

— Наверное, теперь и не услышите — о покойных нельзя говорить плохо… Кстати, что у вас там говорят о возврате бронеходов на завод? Вы же в инновационном бюро работаете?

— Наш завод, — скучным голосом начал Виктор, — выпускает паровозы, рельсы, мосты, краны, сельскохозяйственную технику и трактора. Поступив на службу, я начал заниматься сопровождением колесных тракторов «Северянин», был в цеху, это могут подтвердить рабочие тракторного производства, которые меня там видели.

— Я вас понял, — вздохнул журналист, — хотя многие, с которыми доводилось беседовать, более многословны. Не читали моего репортажа о первых учениях императорского воздушно-десантного батальона? Нет? Так я скажу в редакции, чтобы прислали номер на ваш адрес. Вы ведь у вдовы Безносюк живете.

— Спасибо. С большим интересом прочту. Знаете, если вас интересуют разные интересные вещи, как вам новая гипотеза о Венере?

— Венере?

— Которая вторая планета от Солнца. Поверхности ее астрономы не видели, она всегда скрыта облаками. Представляете, есть такое мнение, что под облаками нет воды и жизни, а сплошная каменистая пустыня. На поверхности может плавиться свинец, там температура четыреста пятьдесят градусов, а давление — как на дней глубочайшей из впадин Мирового Океана…

— Как пообедали? — лицо Бахрушева излучало сияние.

— Журналист один пристал. Но я ему в основном о космосе.

— Прекрасно, прекрасно… А у меня для вас сюрприз… «Вам не понять, вам не понять, вам не понять моей печали…»

То, что выложил Бахрушев их толстой серой папки и развернул перед Виктором жестом фокусника, больше напоминало экран смерти виндов, чем привычные ему синьки. На фоне цвета бездонного сумеречного неба ярко сияли белые линии чертежа, запаха аммиака нос не улавливал. Возможно, такие попадались ему на глаза здесь и раньше, просто внимания не обращал.

Бахрушев, уловив на лице Виктора тень удивления, поспешил отнести его на счет сути документа.

— Не ждали? Знаете, сейчас кто только не продвигает бронеходы, к государю на прием один раз даже принесли… ну, как вам объяснить? Представьте себе лафет трехдюймовки размером с трехэтажный дом. Государь очень мудро заметил, что это будет большая мишень, и пожелал смущенным создателям, чтобы они работали над мотором для аэроплана. А вот этот — с Адмиралтейского, под руководством профессора Бубнова. Слыхали о таком?

— Метод Бубнова — Галеркина?

— Ну да, Борис Григорьевич сделал метод известным.

Собственно, то, что было на чертеже, удивило Виктора гораздо меньше. Ну, Т-54, он и есть Т-54. Точнее, попытка сделать его на тридцать лет раньше. Низкий корпус, башня полусферическая, обратно пушка лендеровская, и еще одна, в командирской башне. Вместо перископов стробоспонсоны — это вроде круглой коробки со смотровыми щелями, поворачиваешь ее, одни открываются, другие закрываются. Ну и, конечно, мачта, точнее, труба шнорхеля на несколько метров, для хождения по дну; создатели субмарин, они сразу фишку просекли…

— И что же его в серию не запустили?

— Тяжеловат. Вес под полторы тысячи пудов, а броня всего дюймовая.

— А если облегчить? Например, снять одну башню, пулемет сзади?

— Большую оставить? Она медленно поворачивается. Посему нужна еще малая, со скорострельным полуавтоматом. Военные вообще желают спереди еще две башенки с пулеметными ружьями, чтобы огонь по вражеской пехоте или коннице был плотнее.

— Ну, так это… Во второй эшелон ставим «Баяны», они наступают с пехотой и прикрывают пулеметами. А этот пусть в первом выбивает бронетехнику и орудия противника. И бронеходы поддержки пехоты надо с более солидной броней.

Бахрушев взглянул на него и почесал бородку.

— Сударь, если я вас верно понял, у вас родились идеи? Или это старая задумка? Тоже пытались изобретать?

— Пытался. Но счел замысел незрелым. Я смотрю, здесь гусеница тоже с открытым шарниром? Они тоже предлагали сталь Гадфильда? Или что-то другое?

— Совсем другое. Была такая идея, между пальцем и звеном ставить втулку из резины, чтобы вместо трения была деформация эластичной прокладки. Палец ведь только на небольшой угол должен повернуться. Но — не пошло. Резина быстро рвется и лезет наружу. Правда, поиски продолжаются, есть попытки найти другой материал, применить вместо втулок резиновые бруски…

«…Они пытались изобрести сайлентблок», подумал Виктор.

«Они пытались изобрести сайлентблок, у них не вышло, они не знают, как. Попаданец видел послевоенные танки, знал, что у них гусли на резине, но он не инженер-механик, и не в курсе тонкостей, так?»

За окном раздались звуки колокола, совсем рядом.

— Катерпиллерный горит! Катерпиллерный горит! — заорали под окном; Виктор и Бахрушев сразу же кинулись туда. Из-за цехов со стороны Чашина Кургана подымались клубы черного дыма.

— Оставайтесь здесь! — приказал Бахрушев. — Они могут воспользоваться паникой! — и бросился за дверь.

«Кто „они“ — ясно», сказал себе Виктор. «Вредители там и шпионы. А вот чего делать, если они воспользуются?»

Он схватил обломок вала — кроме табуреток, это было единственным подходящим предметом для единоборств, — и занял позицию между окном и ближним к двери шкафом. Из окна несло запахом горелой резины. Виктор осторожно выглянул за занавеску. Между цехами уже неслись упряжки пожарного обоза: яркие отблески солнца от начищенных желтых касок сверкали, будто вспышки беззвучных выстрелов, звенели колокола, глухо гремели по камням мощеного проезда желтые, проолифленные бочки на телегах с огромными, в половину человеческого роста колесами, встречный ветер развивал дым котла парового насоса. Сбоку от обоза, словно пытаясь обогнать лошадей, бежали сотни рабочих с ведрами, баграми, ломами и топорами, схваченными со щитов или попавшимися под руку. «Катерпиллерный горит, катерпиллерный!» — летело над бегущей толпой с яростью и отчаянием. Сперва Виктору показалось, что эту массу людей просто гонит чувство, знакомое им еще с деревенского детства, и выражавшееся в простой вещи: если загорелась изба, надо гасить, иначе дотла сгорит вся деревня. Но в бегущих потоках не чувствовалось стихии толпы; не было видно людей, спешащих к пожару с голыми руками, не замечалось ни суеты, ни толкотни, на глаза не попадалось ни одного растерянного лица. Все выглядело так, будто на заводе регулярно проводились учения по гражданской обороне.

Через час вернулся Бахрушев, усталый и расстроенный, с мокрыми ногами — видимо, стоял в цепочке, передавая ведра с водой.

— Горела кладовая в цеху. Говорят, электрическое замыкание. Хорошо, что депо при заводе в свое время отстроили. Уничтожен месячный запас проводов, магнето и другой электрики для бронеходов. Начальство рвет и мечет. Вы не подумайте…

— Не подумаю. Охрану вот этого, — и Виктор кивнул на шкафы, — надо усилить. И огнетушители поставить. А то тут чуть ли не божий одуванчик.

— Думаете, не случайность? Сегодня пятница.

— Сегодня пятница и пожар. В четверг поломка на полигоне. В среду гибнет Прунс. Во вторник Коськин чуть не обрушил цех. У вас тут каждый день такое?

Бахрушев взялся за спинку стула, повернул его и молча присел, задумавшись на пару минут.

— Поговорю с капитаном, пусть похлопочет, чтобы дал людей из своих на усиление охраны. Хорошо, еще бы какой-то звонок поставить, сигнализацию…

— Тревожную кнопку, сигнализацию на разрыв и замыкание, слаботочную. На элементах Лекланше, чтобы пожара не было. Защелку с электромагнитом и домофоном… ну, вроде примитивного телефона, пара наушников и угольных микрофонов, простенький кодовый замок на реле. Схему я нарисую.

— Ну да, вы, я слышал, знакомы с техникой слабых токов… Со своей стороны мой вам совет: будет воскресенье, съездите-ка вы на поезде в Брянск, в лавку Зимина у Покровской, и с нонешней премии не пожалейте денег хотя бы на маленький браунинг. Насчет премии в понедельник я вам снова похлопочу, а так оно спокойнее будет.

— А разрешение на оружие нужно?

— Смотря на какое… Хотя, чтобы полиция не имела повода подозревать в вас Гаврилу Принципа Мценского уезда, лучше оформить. Вот что: вы же знакомы с Добруйским, завтра субботний день, с утра он заедет на завод как раз по поводу нашего с вами бронехода, вот случай попросить посодействовать.

«Так, значит, Бахрушев считает, что на меня могут напасть. Ладно, ствол в этой прерии рано или поздно пришлось бы завести — с началом войны к собакам и дуракам с огнестрелом добавятся бандиты. Будем считать, что вопрос назрел».

И еще Виктор подумал о том, что лучше бы здесь делали прививки от гриппа.

Глава 32 Смерть не каждому к лицу

К вечеру выяснилось, что галоши неудобный предмет: земля просохла, и возвращаться в них было жарко. Виктор не придумал ничего лучше, как положить их в пакет из старой оберточной бумаги, найденной в «казарме» и нести в руках. «Надо срочно изобретать авоськи», думал он.

На углу Карачевской и Базарной внимание его привлекла небольшая часовня, похожая на башенку детской крепости; часовню он приметил еще во время первого посещения Базара, но тогда было как-то некогда ее рассматривать. Сама часовня была четырехгранной, оштукатуренной, и выкрашена в белый и темно-голубой цвета; ее благообразный вид несколько портил косоватый цилиндр поставленной неподалеку афишной тумбы.

— «Брянский вестник»! Покупайте «Брянский вестник!»

Пацан в картузе, лет десяти-одиннадцати, бойко размахивал газетой, зажатой в руке. Интересно, ходит ли он в школу, подумал Виктор. Впрочем, занятия в первой смене полюбому должны были уже завершиться.

— Последние новости! Кайзер готовит газовую войну! Огромные запасы горчичного газа! Будут уничтожены целые города! Перебежчик фон Шредер из германского штаба раскрывает коварные планы!

Виктор уже шарил по карманам в поисках мелочи, как в этот момент его окликнули по имени-отчеству. Перед ним стоял Веристов. Как-то уже второй раз они сталкиваются вместе именно на базаре. Хотя куда тут большей частью народ ходит после работы? В церковь и на базар. И где начальнику тайной полиции проще встречаться с агентами под видом невинного шопинга? Штирлиц в музей ходил, но музея тут нет. Виктор поздоровался, и сделал вид, что любуется часовней. Собственно, он это и делал до того, как его окликнули.

— Часовней любуетесь? — услышал он вполне предсказуемый вопрос.

— Да. Успокаивает. А то в газетах всякие страсти пишут, и это отвлекает от работы.

— Ну да, ведь мыслительный процесс, — и молодой начальник тайной полиции неопределенно покрутил рукой у головы, — не подчиняется распорядку. Бывало, по грибы пойдешь или на охоту, а в голове очередное дело. Кстати, с этой часовней связано дело Обросимова. Не слышали? Разумеется, не слышали. О нем уже перестали судачить.

— А что за дело?

— Мое первое дело в этом городе. Будет время, как-нибудь расскажу.

«А сейчас у него, значит, нет времени. Замахал этот Коломбо. Странные у него методы, очень странные. Чего он хочет? Просто вывести из равновесия своим преследованием? Не похоже. Втереться в доверие? А зачем? Чего он хочет-то? Все, что угодно, но только не расколоть меня, как попаданца. Даже просто, как мутного фраера. Или ему нужен мутный фраер? Выйти через меня на Добруйского? Кажется, я уже думал об этом… не помню…»

— Тоже по хозяйству ходите?

— И по хозяйству, и по делам… Что-то купили?

— Нет, это галоши. Никак не приспособлюсь.

— Если не секрет, а зачем они вам? У вас туфли на толстой подошве из светлого каучука. Их вам тоже подарили?

— Купил их совершенно случайно, а вот теперь нигде не могу найти такие.

— В мире известно несколько обувных фабрик, которые могли бы ставить клеймо «Марко». Но до нас не доходило, чтобы какая-то из них могла такие делать.

— Какая-нибудь опытная партия, наверное?

— Может. Но, судя по вас, опыт успешный и по цене доступен. Хотя в обувном деле все может быть. Изобрели, к примеру, новую подошву, а тут фабрику раз, и прикрыли за долги. Или погорели на другой продукции. А то и в прямом смысле погорели: продавцы кож могли нанять поджигателей. За триста процентов прибыли капитал пойдет на любое преступление, так, кажется?

«Теперь до обуви доколебался. Но раскручивать не стал. Почему? А может, просто развлекается, в сыщика играет? Жизнь тут довольно скучная, а возьми меня, чтобы надавить — и снова бумаги-протоколы. Комп бы ему с игрушкой».

— Не знаю, мой капитал пока скромный. А вас, говорят, можно поздравить?

— С чем? — Лицо шефа бежицкого гостапо выразило искреннее удивление.

— Слышал, что ваши агенты полностью парализовали работу большевистских организаций. Или скоро парализуют.

— Это не совсем так. Вернее сказать, совсем не так. А еще вернее сказать, ситуация совершенно иная, чем ее себе представляют… Виктор Сергеевич, у меня к вам назрел разговор, в котором вы гораздо более заинтересованы, чем я. Не подумайте, я не хочу делать вас своим осведомителем или провокатором, у меня есть более подходящие люди. Разговор лично о вас, и не о вашем прошлом, хотя оно и любопытно, а о вашем будущем. Разговор долгий, а здесь шумно и народу много.

— Предлагаете продолжить у вас в отделении?

Веристов улыбнулся.

— Это не казенная беседа, да и до отделения далеко, а я, кстати, еще не обедал. Вы не против того, чтобы посидеть у Причахова, а заодно и подкрепиться?..

…Веристов предложил сесть за столик в углу зала, возле хамеропса. Лангет с гречневой кашей, черный кофе и блюдо с расстегаями появились перед Виктором моментально, словно на столе была скатерть-самобранка. Половые здесь старались быть незаметными. Веристов предпочел пожарские котлеты с картошкой фри, стакан молока и бутерброды.

— Стараюсь не набирать веса, при нашей работе это опасно, — объяснил он. — Прежде чем я изложу вам суть дела, попробую изложить общую ситуацию: там вам будет проще ориентироваться. Горчички?

— Нет, спасибо.

— А я просто не могу без нее… Вы давеча говорили об успехах нашей агентурной работы.

— То, что слышал.

— Разумеется, вы сказали то, что слышали. Почему я в этом уверен? Понимаете, эти слухи мы сами распускаем. Провокаторы хороши для выявления взяточников, а в подпольной организации вербовать их — это палка о двух концах: они и своих боятся, и нас. Один вон чуть Столыпина в ложе не застрелил. Выращиваем на свою шею террористов…

«Что-то он слишком болтлив для госбезопасности. Молодость- неопытность, или потом — вы слишком много узнали, вам придется дать подписку о сотрудничестве?»

— Ну, эти детали меня никогда не интересовали. Не мой, так сказать, профиль, у меня — железки.

— А это заметно. К примеру, вас отчего-то большевики все время волнуют. Да большевиками только правых эсеров пугать. Крепкая, но мизерная организация, отдельные зажигательные личности есть в губернии, вроде Фокина Игната, нейтрализовать их по мере надобности — дело техники. Опаснее те, кого никто не видит — масоны, либеральные плутократы. Их цель — подорвать устои самодержавия и христианства, превратить Россию в холуйскую страну и сделать ее легкой добычей иноземных захватчиков. И их агенты плетут свои сети в очень влиятельных кругах.

«Красиво излагает. Значит, полковник в ресторане тоже про это, но другим языком? Либо и то и другое пропаганда? А когда цель обозначена плохо, хватают всех».

— Спасибо, что предупредили. Буду знать, кого опасаться.

— Да я бы сказал, опасаться нынче надо совсем другого. Почти доподлинно известно, что в конце лета Германия объявит войну — так она получит возможность реквизировать созревший урожай. И тогда по империи ударят изнутри — украинские и прибалтийские националисты, прикормленные немцами, кавказские и туркестанские, прикормленные англичанами, про Финляндию уже не говорю. Государство будут расшатывать с одной стороны либералы, координируемые масонами, чтобы освободиться от государственной опеки и планов, а с другой — социалисты, требуя железной рабочей руки над частным капиталом. Нынешняя система политического сыска остановить эту лавину уже не сможет. Мы ловим террористов и предаем их в руки правосудия, а добрые присяжные их отпускают, потому что в душе русского человека укоренилась привычка видеть в государстве не защитника, а угнетателя. Наше просвещенное общество простит Варраву и распнет Христа. Если ничего не менять, держава погибнет.

— И это говорите вы?

— Да. Это не провокация, просто, как мне кажется, вы способны воспринимать подобные вещи без излишнего мелодраматизма. Возраст, жизненный опыт.

— Но ведь, наверное, что-то будут менять? — произнес Виктор, стараясь придать голосу растерянность.

— Есть такие планы, и они уже не составляют тайны. Чрезвычайные обстоятельства диктуют чрезвычайные меры. Поэтому есть сразу по объявлению войны намечено создание Чрезвычайной Комиссии — универсального учреждения розыска, дознания, вынесения приговоров и приведения их в исполнение. Революционеры, нелояльные элементы, все, кто может представлять угрозу державе, будут взяты под стражу или высланы в удаленные места империи, с введением для них трудовой повинности, чтобы все работали на нашу победу. Массовые репрессивные меры не просто обезглавят, а и полностью искоренят внутреннюю угрозу.

— А если начнут сопротивляться?

— Ну, в случае организованных выступлений для репрессированных будут созданы концентрационные лагеря, по типу британских, так, чтобы заключенные под стражу смогли также отбывать трудовую повинность, например, работать на заготовке леса. При попытке террора, как вы понимаете, прибегнут к расстрелам. В общем, жестокость репрессий будет определяться степенью угрозы державе.

«Мотать надо», мелькнуло в голове у Виктора. «Знаем мы, как в таких случаях разбираются. За эти пару месяцев поднакопить деньжат — и в Америку. А оттуда уже помогать».

«А у тебя совесть есть?» — спросил он себя через мгновенье. «Кто-то, может, родные твои, будут гнить в окопах, голодать, а ты — за чашкой кофе газеты просматривать, да еще и сокрушаться, как России не везет? Как нынешние эмиграшки в Инете? А что ты сделал, чтобы России везло? Боишься в ЧК загреметь? А мужики не боятся в штыковую ходить, газами травиться, под танки с твоей бандурой бросаться, да? Радуешься, что образованный, да, мужики неграмотные за тебя помирать будут.Да это правильно, что такую „тилигенцию“, как ты, в подвалах расстреливали. Она больше и не стоит».

— Так что вам, собственно, в этом случае, бояться нечего, — продолжал Веристов.

— Ну, конечно. Тем более, я не масон и не революционер, меня это все не касается.

— Вас-то как раз касается. Причем лично.

— Это как?

— Ну, Аристарх Петрович же прочит вас в будущую приемку. А она как раз будет в составе чека. Так что его расчет — заполучить на должности в чека своего человека. Ну, расстреливать вы сами не будете, а вот выявлять саботаж на заводе…

«Ни фига себе пельмень. Меня — в чекисты? Интересно, кожаный прикид дадут? Хотя фигня все, эти прикиды, тут так: сегодня ты на расстрел отправляешь, завтра тебя».

— Правда, у проекта есть противники, и они будут пытаться задержать его принятие.

— Ну да, — поспешил согласиться Виктор, — враги государства.

— Да если бы враги. Генералитет определенно против. Создание Чрезвычайной Комиссии предполагает, что ей будет передана и военная разведка и контрразведка. С одной стороны, это хорошо. Военная контрразведка должна быть строго централизована. Если мы пустим это дело на самотек, все в армии начнут создавать свои контрразведывательные органы, и последние вскорости превратятся в клоаки, в шайки вымогателей и мародеров под прикрытием воинских частей и армейских чинов. Это же очень просто — хватать обывателей якобы по подозрению в помощи врагу, потом требовать выкуп или изъять при обыске ценности и прикарманить. Самостийному созданию личных контрразведок будет положен конец. У служащих в чека будет мало денежной наличности и золота, но они за свою усердную деятельность будут награждаться казенным имуществом без передачи в частное владение, после окончания службы — высокой казенной пенсией. Так мы ограничим мздоимство и злоупотребления властью.

— Разумно, — снова поддакнул Виктор. В жизни бывают моменты, когда не имеет смысла спорить с собеседником.

— Но — есть другая сторона. Каждый из армейских чинов не хочет выносить сор из своей избы, потому они все хотят удалить из армии сотрудников тайной полиции. А у того же Добруйского, конечно, в армии товарищи, связи, боевые воспоминания, это тоже род влияния. Короче, господин полковник колеблется и будет искать выгоды при любом раскладе… А теперь, когда вы представляете себе общую ситуацию…

Веристов неторопливо зацепил отрезанный кусочек котлеты вилкой и, прожевав, отхлебнул молока.

— Недурно готовят… Так вот, раз вы представили себе общую ситуацию, можно поговорить о вас.

Виктор вдруг услышал сквозь неторопливую мелодию музыкального ящика, как вдали, в цеху у рощи, ухает молот, за который стали рабочие второй смены. «Бух-бух…» Нет, молот всегда так бил, с начала смены, просто он, Виктор, привык, и мозг его перестал воспринимать эти звуки. А сейчас он снова был весь во внимании.

— Что-то случилось?

— Как вам сказать… Случилось. Военная контрразведка подозревает вас в убийстве Прунса.

Спокойно, подумал Виктор. Это может быть банальная провокация. Вот так бахнуть по голове в тихой спокойной обстановке, человек растеряется и себя выдаст.

Виктор отхлебнул кофе. Он был очень ароматный, здешний кофе. В чем его готовят, наверное в турке? Теперь надо отрезать ножом и вилкой кусочек лангета и не спеша жевать. Пусть Веристов снова что-нибудь скажет.

— Вы, наверное, не поняли… Армейцы подозревают не всех подряд. Они подозревают вас в первую голову.

— С чего это вдруг? — равнодушно произнес Виктор. — Я его даже не знал.

— Очевидно, постарался Коськин. Знаете, на любого человека всегда можно подобрать косвенные улики и выстроить из них такую логическую цепь, что человек будет выглядеть кем угодно. Революционером, террористом, шпионом, убийцей. Особенно когда контрразведка встревожена и везде ищет шпионов и саботаж. И ищет не зря: у нас тоже есть данные о том, что на заводе определенно есть гнездо германских агентов, и если за пару месяцев его не выявить, и не выяснить планы диверсий, последствия будут очень печальны. Более того, по непроверенным агентурным данным, возможно, есть двойной агент, который работает и на немцев, и на гостапо. Короче, удобный случай показать рвение. При этом в отношении вас у господина капитана есть мотив — он все же считает вас моим агентом, и, разоблачая вас, как пресловутого двойника, он получает возможность посадить в лужу тайную полицию. Надеюсь, вы понимаете, зачем.

— Ведомственная войнушка? Понятно. А как же Добруйский?

— Я уже говорил — он в беспроигрышной позиции. Либо он проводит своего человека в чека — еще одного человека, либо, если вы скомпроментированы военной контрразведкой, получает возможность притормозить создание чека и обзавестись личной контрразведкой. Первая кандидатура на должность шефа этой личной контрразведки, надеюсь, вам тоже ясна.

— Ладно. Что меня ждет в худшем случае?

— Военный трибунал, а поскольку тамошним крючкотворам не составит большого труда вас запутать — казнь через повешение, как шпиона.

«Ну вот и доигрались с царским режимом» — подумал Виктор. «Тормоза на грузовике — всего лишь отсрочка. Жаль, что мало успел, осторожничал, конспирировался. Сознаться сейчас в попаданстве? Не поймут, раньше надо было. Выкручивается, скажут, от петли отвертеться хочет. Неужели конец?»

Часть вторая Окрыленные злом

Некоторые впадали даже в нелепую крайность, признавая, что политическая свобода в России скорее повредила бы делу экономического освобождения народа, чем помогла бы, так как, по их мнению, при свободных политических учреждениях у нас развился бы класс буржуазии, с которой народу бороться труднее, нежели с системой бюрократического правления.

Из письма революционера-народовольца Н. И. Кибальчича перед казнью, 2 апреля 1881 года

Глава 1 Дайвинг в сухом бассейне

— Похоже, это известие вас мало беспокоит? — спросил Веристов.

Ну да, и чего в этом такого, подумал Виктор. Узнать от местного начальника охранки, что тебя ждет виселица — просто праздник. Ради этого стоило попасть в восемнадцатый, где еще живут при царе.

— Думаю, почему вы это сказали мне. Ваше же ведомство должно сотрудничать с контрразведкой. А тут, вы уж простите, но разглашение выходит.

— Хм, так вы сейчас обеспокоены моей карьерой!? И как, успели прийти к каким-то выводам?

— Ну, я не столь проницателен, как люди вашей профессии… Поскольку я не ваш агент, мой арест на вас тень не бросает, и вы не будете защищать меня из опасения за служебную репутацию, то могу предположить одно из трех. Либо вы разделяете подозрения, и хотите проверить, не побегу ли я, но это было бы очень примитивно, либо разделяете и помогаете скрыться, но тогда непонятно почему, либо не разделяете… но тоже непонятно.

— Можно считать так: я не считаю, что вы повинны в смерти Прунса, но полагаю, что причастны.

— Спасибо за сочувствие… А это вообще как?

— Поясню мысль. Дело в том, что Прунс был нашим агентом, и это армейской контрразведке известно. Наши же епархии должны сотрудничать. Но, самое главное, вас тогда задержали по его подозрению. Он сообщил, что узнал вас на улице и дал приказ филерам задержать вас.

— Меня узнал? А что, я на кого-то здесь похож?

— Вы исключаете, что он мог вас знать?

— Откуда??? То-есть, я никогда в жизни не встречал и не знал никаких Прунсов.

— Так вот, наутро он позвонил и сказал, что обознался. Что немного странно для его хорошей зрительной памяти. Но самое странное, что стоило Бахрушеву принять решение посадить вас в одну комнату с Прунсом, как беднягу убивают. А то, что это не несчастный случай… ну, скажем так, это уже заинтересованным лицам известно. Вам понятна ситуация?

— Ясно. И какое будет ваше предложение?

— Если вы думаете, что я предложу вам бежать, или поступить к нам на тайную службу, вы ошиблись. Вашу жизнь можно спасти единственным путем — найти убийцу Прунса. Настоящего убийцу.

— Раз вы мне это говорите, значит, полагаете, что я могу вам в этом помочь?

— Конечно. Но пока от вас ничего не требуется. Не подавайте вида, и, конечно, никому не передавайте нашего разговора.

— И как долго?

— Пока есть время. Контрразведка вряд ли будет спешить. За вами установят слежку, будут выявлять связи. Поэтому живите естественно, заводите знакомства, говорите с Добруйским, не подавая вида — пока для него это лишь штатные проверки. Контрразведке много кого положено подозревать.

— Надеюсь, ваши люди тоже будут следить?

— Почему вы об этом спросили?

— Вы полагаете, что те, кто убил Прунса, должны выйти на меня?

— Так или иначе — да… Человек! Кофе со сливками и два эклера!.. Что-то аппетит разыгрывается и мозг требует сахару, — пояснил он Виктору.

Молоденький подросток с зачесанными на две стороны волосами и веснушчатым носом, в белой полотняной рубахе и штанах, подпоясанный шелковым поясом, подлетел к столику с дымящейся чашкой и блюдцем, на котором лежала пара чисто советских заварных пирожных в шоколадной глазури; он также осведомился у Виктора, не желает ли тот тоже чего-то еще заказать. Виктор вежливо отказался и подумал, что он до сих пор не разобрался, кто тут половой, а кто — официант. В советское время все официанты, а в старых фильмах и книгах в трактирах половые. Официанты важные, а половые с каким-то холуйским заискиванием. А в этом заведении они шустрят, но с достоинством, и, похоже, работе своей рады.

— Ну так должно же быть прикрытие, — продолжил разговор Виктор, когда они снова остались втроем с хамеропсом.

— Армейцы будут следить за вами с помощью наших людей.

— Ничего не понимаю. А как же соперничество?

— В штатах военной контрразведки достаточно дознавателей и личного состава для оперативной деятельности. Но вот обременять себя созданием агентурной сети военные не могут. У нас ситуация прямо противоположная. Вас это удивит, но к началу реформы Отдельный корпус жандармов составлял чуть более тысячи офицеров и около десяти тысяч унтер-офицеров. Естественно, это ядро было немыслимо распылить на многочисленные вновь создаваемые отделения на местах, а быстрый рост штатных служащих неминуемо привел бы к тому, что в тайную полицию пришли беспринципные личности, желающие карьеры любой ценой, а то и откровенные мерзавцы, желающие насладиться властью, полученной ими над беззащитными людьми. Поэтому на первых порах наше отделение напоминало скорее подпольную организацию, штаб которой размещен в малолюдном месте в лесу. В поселении же мы создали обширную сеть осведомителей, филеров и провокаторов. Сеть осведомителей действует по всем законам конспирации, которой мы прилежно выучились у эсеров, анархистов, большевиков и членов прочих подобных организаций. С людьми, способными вести оперативную работу, у нас пока плохо, в чем вы имели возможность убедиться при вашем задержании. Но мы выявляем потенциальные кадры, предлагаем им службу и ведем их тайную подготовку. Также одна из задач осведомителей — выявлять честных, умных и решительных подданных, пригодных для будущей службы в чека.

— Не слишком ли много подробностей о вашей внутренней кухне? — прервал его откровения Виктор. — Не хотелось бы мучиться бессонницей от лишних знаний.

— В вашем-то положении, Виктор Сергеевич? Вы не того боитесь. Как вы будете спать, и где, зависит теперь только от успешной поимки убийц Прунса. Я вам это все рассказываю лишь для того, чтобы вы не суетились и не делали глупостей.

— Ну, тогда уж, чтобы я не суетился… А как господин капитан относится к тому, что мы с вами здесь сидим и разговариваем? И что мне ему отвечать, если он начнет расспрашивать?

— Как вы полагаете, как он отнесется к собственной идее?

— Так это его идея?

— Вы отвечаете вопросом на вопрос? Конечно же, это моя идея, которая стала его идеей.

— Детский вопрос, но зачем ему эта идея.

— Действительно, детский. Компроментировать меня такими встречами. Возможно, нас тут даже снимают откуда-нибудь из-за портьеры.

— А ему не кажется подозрительным, что вы согласились?

— Вы удивитесь, но господин Брусникин даже придумал хитроумную комбинацию, как заставить меня встречаться с вами. Он действовал через уездное начальство и губком. Слабость военного воспитания — подспудное желание всех строить по струнке. Надо просто уметь этим пользоваться.

— Не сомневался в ваших талантах. А те третьи лица, которые должны на меня выйти, их это не испугает, наше знакомство?

— Тех, кто за ними стоит, это заинтересует.

— Но тогда кто и как должен на меня выйти? Хотя бы примерно. Почему-то вы ничего об этом не сказали, хотя, раз уверены, что наше знакомство их интересует, что-то о них знаете.

— Они тоже не дураки. Найдут посредников, для нас неожиданных.

Виктор замолчал. Ситуация виделась ему какой-то мутной. Слов много, а ничего толком не понять. Кто убил-то? Шпионы? Революционеры отомстили? Просто шпана какая-нибудь? И Прунс мутный был. Что у него были за дела с тайной полицией? Спросить? Вряд ли Веристов будет столь откровенен.

Со станции донесся длинный, протяжный гудок паровоза.

— Скорый, — пояснил Веристов, увидев, что Виктор прислушивается к шуму поезда. — Он здесь не останавливается.

— Оружие дадите? — неожиданно для себя спросил Виктор. — Бахрушев после пожара советует завести браунинг.

— Это очень хорошо. Это выход. Дело в том, что у меня связаны руки, и я не могу помочь вам официально. А вот купить браунинг частным образом можно. Дешевенький какой-нибудь; на ассигнования из фонда оперативной работы вы тоже пока рассчитывать не можете.

— Добруйский может помочь с разрешением?

— Считайте, что оно у вас в кармане. Сегодня вечером я переговорю с Брусникиным, и склоню его к тому, что право на ношение вам надо оформить. Кто знает, может быть пистолет вам нужен для самообороны, а может… Пусть у господина капитана поиграет воображение.

Глава 2 Гусляр его величества

…На западе, где-то над куполами церкви Троицы Живоначальной, в небе золотились перистые облака. Вечерняя прохлада, покидая старицы и болота, вновь наползала на низину левобережья: земля еще не была глубоко прогрета весенним теплом. Базар закрывался, и телеги, под нуканье возниц, разъезжались по улицам — кроме тех, кто приехал из дальних сел, и остановился либо в заводском Доме Приезжих, либо, кто победнее — у Гоныхова, в потемневшей деревянной казарме, видневшейся у Кордона. Виктор уже успел узнать, что вокруг этой гостиницы ошивается всякая шпана в надежде опоить какого-нибудь доверчивого мужика и спереть выручку. Осматривать окрестности не было никакого желания. Прямо с крыльца трактира Виктор свернул на Карачевскую, где вдали, за низенькими еще деревцами, виднелась несокрушимая твердыня будущего Старого Корпуса.

Законы жанра требуют, чтобы после таких событий главный герой напряг мозги и начал разгадывать хитрые комбинации спецслужб. Конечно, автор мог бы написать, что Виктор Сергеевич, придя домой, нарисовал на листках бумаги Брусникина, Веристова и кого-нибудь еще, и предавался информации к размышлению. Профессиональный разведчик именно так и поступил бы. А потом нашел выход и сжег рисунки в пепельнице. И чтобы это было на стыке седьмой и восьмой серий, и чтобы зритель тоже всю ночь не спал и ждал, что же придумает главный герой.

Но мысли Виктора Сергеевича пошли совсем в другом направлении.

«Допустим, переиграть их мне все равно не удастся», думал он. «Какой у меня выход? Как спасались во времена репрессий? Бегством? Куда? Ты здесь, как белая ворона. Уйти к большевикам-подпольщикам? За провокатора примут, сто пудов. Чем спасались еще? Сталину письма писали родственники. Тут ни родственников, ни хрена. Как спасались, думай… Еще бежали в глухие места. Ладно, за неимением лучшего. Так. Кому больше повезло? Инженеры в шараги попадали со смертными приговорами. Уже лучше. Хорошо жить в стране с большим историческим опытом, после того, как этот опыт уже прошли».

Виктор Сергеевич так увлекся, что чуть не отдавил лапу попавшейся под ноге дворняге, что бесцельно носилась взад и вперед по глубокой, как море, пыли, покрывавшей проезжую часть Карачевской. Напуганное животное с визгом бросилось прочь, разгоняя мирно квохтавших на обочине пестрых курей.

«Танк надо делать. Могут отложить исполнение приговора, потом и заменить пожизненным. А дальше — работать, кинуть идею тюремного КБ, а там, глядишь, и пересмотр. Государство не может быть глухим к положению человека, за которым стоят интересы крупного капитала».

В лицо ему уже дышала вечерняя свежесть; в начале мае земля еще не так нагрета солнечными лучами, еще чувствуется в ней остаток зимних холодов. «Как медленно здесь тянется время», подумал Виктор. «Ни телевизора, ни Интернет. Слушать гармошку, сидеть на завалинке… Впрочем, в парке вроде есть какие-то развлечения, надо будет на выходные сходить».

Ночь он спал на удивление спокойно, хотя идиллической деревенской тишины за окном не наблюдалось. То лаяли собаки, то неподалеку весело, с девичьим привизгом, давили песнюка под двухрядку, причем гармонист явно филармониев не кончал, и, в довершение всего, где-то в соседском доме после десяти доносился истошный детский крик — жестокое обращение в воспитательных целях, похоже, не было здесь чем-то необычным.

Как ни странно, в квартире дома Безносюк не чувствовалось духа коммуналки; скорее, что-то от очень дешевой гостиницы или пансиона. Жильцы, сметенные в кучу обстоятельствами, словно осенняя листва метлой дворника, немного чурались друг друга, мало разговаривали и не заводили совместных дел, и даже возня на кухне у плиты не вызывала оживления и споров. Дом был похож на купейный вагон в экспрессе «Десна», где усталые пассажиры лишь спешили скоротать ночь, чтобы утром, зевая и потягиваясь, стать в очередь к умывальнику, наблюдая в окно за тем, как в синем предутреннем тумане мелькают блекнущие огни пригородов столицы. Даже если люди застревали здесь надолго, они вели себя так, словно завтра поутру готовились съехать на другую, более подобающую им квартиру. Дом Безносюк жил ожиданием лучших обстоятельств.

На работе тоже как-то все показалось обыденно и привычно, и даже счетная линейка перестала смущать его сувенирным блеском полированного металла. Виктор усиленно вспоминал учебник Козлова и Талу «Конструкция и расчет танков», с которым он увидел свет в одном и том же пятьдесят восьмом (незаменимая книга для попадания в довоенный Союз).

Чтобы создать танк, как и любую машину, надо начинать от печки, то-есть от основных параметров. Первым делом Виктор выяснил, что двухсотсильная восьмицилиндровая «Испано-сюиза» обеспечит его детищу целых двенадцать с половиной лошадиных сил на тонну, то-есть почти как у «Шермана» второй мировой.

Дальше надо было определяться с компоновкой. Несмотря на всю заманчивость, от идеи разместить двигатель спереди пришлось отказаться сразу: при уровне грамотности восемнадцатого года легкий доступ к бензиновому сердцу танка стал едва ли не главным условием. Первые же прорисовки классической схемы показали полный облом с желанной трехдюймовкой Лендера: корпус разъезжался по ширине на три метра из-за широкого погона башни (для тех, кто не в танке — это такая большая круглая дырка с опорой, на которую ставится башня), и вес безобразно вылезал за все мыслимые ограничения. Ужать габариты позволяли только 57-миллиметровки, но подходящую зенитку Розенберга военные полностью забирали на автомобильные установки.

«Может, не выделываться, и норденфельдовскую забодяжить? Ту же, что у немцев — их в России производят пушки, в смысле… Не-а, не пойдет. Мы не можем, как Сталин, задавить массой выпуска Т-34, масштаб у нас пока не тот. Нужно что-то такое, что немцев ошарашит, заставит перестраивать производство на ходу… ударит в гигантоманию. Да, ударит в гигантоманию, в попытку создать то, что они технически не вытянут. Нужно орудие, чтоб расстреливать их жестянки на любой дистанции, и чтобы потом брало противоснарядную. Пусть гонятся за непоражаемым танком и надорвутся».

После долгого копания в бумагах удалось обнаружить что-то подходящее — пушку Гочкиса того же калибра 57 мм с длинным стволом. Их в свое время заказали для флота добрую сотню, но потом решили сменить на более мощные, и стратегическое имущество спокойно пылилось на складах. На танке творение неплохо смотрелось бы и в сорок первом: снаряд весом в два с половиной килограмма покидал ствол, почти втрое обгоняя звук выстрела. Огорчало, правда, низкое могущество осколочно-фугасных снарядов, но только по сравнению с орудием тридцатьчетверки; немцы в начале войны на свои танки ставили пушку еще меньшего калибра. Первую партию вполне удавалось вооружить, и это давало тайм-аут, чтобы закупить или начать выпускать большую партию.

В конце концов, Виктору удалось сделать ширину танка чуть больше двух с половиной метров при высоте чуть меньше двух метров с третью. По длине изделие вылезало метров на пять с половиной, что для преодоления рвов вполне хватало. Тут же, как змея из-под колоды, вылезла другая проблема: казенная часть пушки не позволяла разместить в башне троих. Утешало лишь то, что у поступавших в германскую армию легких и средних немецких танков фирмы «Крупп» в башне тоже было по два человека, а во французских танках вообще один.

«В общем, вырисовался у меня „Валентайн“ лендлизовский», заключил Виктор, глядя на перетертый ватман. «Ладно. Нет в мире совершенства… Переходим к погону. Кольца для опоры под башню точим на колесотокарном, зубья… А, черт, на чем же внутренние зубья-то на механизме поворота делать? Долбить на карусельном? А где карусельный, я ж его на заводе не видел… Стоп, делали тут как-то портальный кран, для него же шестерня не меньше, они же как-то его сварганили?»

Виктор встал, уже готовый рвануть ко вторым проходным в архив, но тут на глаза ему попались толстые томики Хютте; он ухватил первый попавшийся, отшвырнул, затем второй, и, наконец, в третьем стал лихорадочно перелистывать страницы.

«О как. Значит, просто фрезеруют каждый зуб отдельно и крепят. Махать ту Люсю… Опять дороже выходит. Все за счет стоимости…»

Машинально он погрыз кончик «Кохинора»; спохватившись, он положил карандаш в стаканчик.

«А не выйдет, как всегда? Прекрасная машина в одном экземпляре? Как „Буран“ или „Каспийский монстр“? Да, под этот танк хотят пробить целый завод. Но войну-то ждут к осени. Планируют, что она будет несколько лет, позиционная? А танки противника? Как-то нелогично».

— Вам что-нибудь подсказать? — спросил Самонов.

— Нет, спасибо. Это у меня творческий процесс такой…

«А что если здесь правительству нужна этакая хрущевская „кузькина мать“? Ведь у Королева Р-7 тоже штучная продукция, но это не важно. Не было важно. Важно показать уровень. „Пусть нас лапотной Расеей называет Пентагон, а мы в космос запустили лапоть ровно десять тонн“. Гитлер в двадцатых писал в „Майн Кампф“, что русские не могут даже грузовика сделать, а тут такой вот ахтунг панцер. И можно говорить, что будем лепить на конвейере, как сосиски. Оно ж режим секретности, сразу не проверят. Выиграли время, построили заводы. В четырнадцатом германская революция, это сработало однократно. Сейчас должно сработать что-то другое. Может быть, это и есть задание».

К полудню зашел Бахрушев.

— Ну, как самочувствие больного? — спросил он с явной надеждой.

— Будет жить, — небрежно бросил Виктор, — если, конечно, долго выхаживать.

Бахрушев углубился в бумаги.

— Похоже, вы ошиблись в расчетах, — с ходу заявил он. — Лобовая броня до сорока… какой сорока, у вас тут верхний лист до пятидесяти миллиметров. Вес должен быть больше двадцати тонн. Представляете, какой должен быть каркас?

— В том-то и пойнт, как говорят в Англии. Никакого каркаса. Толстые бронелисты сам себе каркас. Обрабатываем по шаблонам и крепим болтами и шпонками. Правда, дороже, но в серии можно использовать литье. Литая броня хуже катаной, но у нас запас по толщине. В дальнейшем надо будет внедрять сварку электрической дугой… тут я в тетрадке набросал, но это дальняя перспектива, тут надо не меньше университетской лаборатории, но — окупится, сварка пойдет и для вагонов, и для локомотивов, для всего.

— Ладно, про сварку потом. Ну, тогда… Тогда, пожалуй, это лучшее из того, что я видел. И всего лишь какая-то мелочь, сталь Гадфильда… А катки, значит, у вас на листовых рессорах?

— Ну у нас же их делают для паровозов… В дальнейшем лучше на торсионах, но это требует проработки. Все-таки сорок пять километров в час.

Бахрушев ошалело взглянул на него.

— Скорость товарного поезда? Сударь, вы не ошиблись?

— Ну, это по шоссе и при максимальной форсировке двигателя. Возможно, двигатель придется дефорсировать, да и по мере износа мощность будет снижаться. С учетом этого можно гарантировать не менее тридцати пяти. По полю боя будет максимум пятнадцать, большего водитель просто не выдержит. Зато после прорыва можно преследовать неприятеля. Только вот все за счет высоких трудозатрат получается.

— Ну, за это не беспокойтесь. Народу с деревень много идет. Почему мы это не придумали раньше? И всего лишь секрет в стали Гадфильда.

Почему это не придумали раньше в России, подумал Виктор. Сталь сталью, могли бы ресурсом пожертвовать. Дорого? Но на «царь-танк» деньги нашлись. Война раньше началась? Но ведь Россия у нас, в нашей истории могла помочь зажечь революционный пожар в Германии. Все социалисты думали, что мировая революция начнется именно в Германии, тут бы им и… Кайзер же российской посодействовал. Побоялись подкормить революционеров? Родственные связи по линии царицы повлияли? Какая-то странная цепь обстоятельств, подумал Виктор, помешала в нашей реальности сделать разные очевидные мелочи, которые догадались сделать тут. А может, это у нас попаданцы помешали, а здесь — естественный ход истории?

— Иван Семенович, а на «Баян» какое орудие ставить пытались?

— Сорокасемилиметровую пушку Гочкиса.

— Попробуйте тридцатисемимиллиметровый автомат Маклена и Льюиса, тот, что с начальной скоростью шестьсот пятьдесят. Для траншейных она и слишком шикарна, да и в броннике грязи поменьше…

Глава 3 «Сударь, вы член?»

Суббота и тут, как в пятьдесят восьмом — короткий день, но вместо обеда — общее чаепитие в «голландской казарме». В комнату на первом этаже был принесен ведерный самовар и накрыты столы; на Руси не было принято ставить еду прямо на столешницу, стол обязательно должен быть накрыт чистой, не содержащей микробов, скатертью. К чаю прилагались бублики с маком в большой берестяной вазе и варенье.

— Сударь, простите, а вы член? — спросил у Виктора разливавший чай молодой парень (вероятное соцположение — из слуг в трактире).

— В каком смысле?

— В профсоюзе состоять изволите?

— А здесь только членам?

— Членам бесплатно, с остальных гривенник. Бубликов берите, сколько желаете.

Гривенники здесь клали в тарелочку — все на доверии. Виктор взял пару бубликов и сел за ближайший стол, напротив незнакомого ему молодого техника, не забыв сказать ему «Приятного аппетита».

— Калганов, Иван Касьянович, — представился тот, — я из бюро, что у путей. Хотел спросить у вас, не хотите ли вступить в союз инженеров и техников железоделательной промышленности?

— Чтобы сэкономить гривенник в субботу?

Калганов усмехнулся.

— Есть вещи поважнее гривенника. Я знаю, вас приняли на неплохих условиях — конструкторы сейчас нужны. Но это не защитит вас от несправедливости. Сегодня начальство благоволит к служащему, завтра нет. Слышал о проявленном вами благородстве в тракторном цеху. Вам повезло, и вас поняли, но так бывает не всегда, даже большей частью не всегда. Вы, судя по всему, человек с повышенным чувством справедливости, а такие в одиночку беззащитны. Чтобы спокойно жить, вам просто надо быть в союзе.

— Интересная идея — быть в Союзе, — вздохнул Виктор, — но это действительно даст спокойную жизнь?

— Я понял, о чем вы. У нас многие либеральные интеллигенты запуганы зубатовщиной.

«Зубатовщина… Что это такое? Зубатов — это вроде как из полиции, фамилия-то какая: Зу-ба-тов. Прям акула империализма. Преследование профсоюзов?»

— Ну, конечно, — продолжал Калганов, — когда один из шефов гостапо берет под свое крылышко создание союзов рабочих и служащих, тут всякое можно подумать. Но уверяю вас: ничего такого. Охранка ставит единственное условие: никакой политики. Можно устраивать стачки, митинги, манифестации, требуя условий труда, зарплату, против увольнений и локаутов. Полиция будет только смотреть, чтобы было все чинно и по закону, как при крестном ходе. Но — ничего против властей, ничего против государя. Из-за этих профсоюзов Сергея Васильевича несколько раз пытались в отставку отправить, но — государь отстоял.

— Охранка крышует профсоюзы, чтоб с революционерами не спелись?

— Забавное слово — «крышует». Из Хлебникова, верно? Да, что-то вроде крыши. Поэтому с нами вынуждены считаться заводские хозяева, а вот революционеры злятся. Вы ведь не революционер?

— Только в технике, — улыбнулся Виктор. — Спасибо, я подумаю. Раз власти поддерживают…

«Интересно», думал Виктор, возвращаясь в секретку. «А ведь был шанс у России обойтись без революции — как у Англии, у Франции. Были бы продажные профсоюзы — ну, продажные только правительству, тред-юнионизм вместо большевизма, рабочие, может, власти бы не добились, но всяких мелких удобств, как в Швеции или Финляндии — это точно. Выходит, революцию у нас буржуи сделали? Сами отрезали все выходы, кроме нее?»

Где-то через полчаса в их «офис» заскочил Брусникин.

— Господин Еремин! — продолжил капитан после штатного «здраствуйте, господа» и «мимо шел, решил проведать». — Просьба разрешить вам ношение оружия направлена курьером на Брянскую.

— Спасибо! Даже не знал, что так быстро. А что там еще из документов надо?

— При этой бумаге — ничего.

— Потрясающе. Тут просто волком выгрызли бюрократизм.

— Ну, у нас тут маленькая Америка, изживаем вечные российские беды. Да, вы, верно, не слышали: в Бежице вообще действует не уездная полиция, а заводская, на содержании Общества. Почти семьдесят полицейских чинов, больше, чем в Брянске, да еще при них сеть из вольных мещан. Американские револьверы блюстителям купили, амуницию всякую. Полицейскую карету с шофером выделили, на завод записана…

«Ах, вот откуда ноги у этого рояля с паспортной книжкой! По приказу директора тут черта с дьяволом пропишут».

— Вольные мещане — это те, что со свастикой?

— Точно так, «черная сотня» Она у нас прикормленная и направляемая. Ну и поквартальный актив. Храбрый народ. Ведь это же они банду Каплуна поймали, что весь Брянск терроризировал. Удивлены?

— Немного. Полиция — на содержании частного предприятия?

— А как же? В казне лишней копейки не сыщешь, а дирекции нужен порядок на заводе и селе. Пожарных у нас тоже Общество содержит, вы уже видели. Ну и сам бежицкий Совет, можно сказать, собственность господ акционеров. Наверное, когда-нибудь настанет такое время, когда стальной или газовый трест будет владеть целым государством, взяв его на содержание. Как вы полагаете?

— Наверняка. Будущее обещает быть очень бурным.

— Так вы не забудьте. Спросите господина Мижурина, он оформляет… Раньше каким владели?

— А какое посоветуете?

— Посоветую браунинг, и лучше съездите за ним завтра в лавку Зимина.

— Да, мне уже про нее говорили…

…Мижурин оказался во второй комнате по коридору, где казенные столы отделял барьер для посетителей.

— Милости прошу! — воскликнул он, как только Виктор показался в дверях. — Вам разрешение по форме четырнадцать для штатского лица или по форме семнадцать, для состоящего на военной службе?

В отличие от проектирования танков, Виктор понятия не имел о том, какое надо ему разрешение. Более того, он совершенно не разбирался, кто тут есть кто по чину. Можно было сказать «для штатских», но непонятно было, какие ограничения это влечет; просить «для военных» было вроде как рискованно.

— Какой разговор, конечно, семнадцатая, — подал голос из угла пожилой чиновник, лысый, в пенсне и с длинными седыми усами. — Письмо-то за подписью полковника.

Поставив в нужном месте росчерки, Виктор вернулся на Брянскую. Полученная бумага как-то грела душу и создавала легкую эйфорию, хотя из нее нельзя было попугать даже собаки.

«А ведь сейчас Брянская — Медведева», внезапно подумал он. «Значит, есть шанс увидеть легендарного партизанского командира в двадцать лет? Где же он жил-то? Дом должен быть не худших, он вроде по биографии как из семьи квалифицированного литейщика, гимназию кончал. А что дом? Можно же спросить, где живет. В той же полиции знают».

Виктор повернулся обратно к отделению и остановился.

«Нельзя. В моем положении кто знает, как на его биографии скажется. Ладно, „пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…“. Может, попадется навстречу, в лицо и узнаю».

Брянская улица оказалась не очень тенистой. Стоявший здесь ранее сосновый бор был при застройке вырублен подчистую, по краю проезжей части попадались березки и ивы, не составившие товарной ценности. Во дворах и палисадниках, помимо цветущих вишен и невестящихся яблонек, попадались невысокие елки. По обеим сторонам тянулись ровные шеренги одноэтажных бревенчатых домов, не обшитых досками; выстроенные недавно, они еще не успели потемнеть от времени и непогоды, и их желтовато-коричневые смолистые срубы казались Виктору немного неестественными, как будто кто-то взял и построил поселок для киносъемок. В остальном это была обычная деревенская улица, наполненная ленивым лаем собак, кряканием, квохтанием, гоготом и мычанием разной домашней живности, запахом дровяного дыма и капустных щей. Прохожие, попадавшиеся навстречу, не задавали вопросов насчет необычно щегольского для здешних мест вида Виктора, и легкое чувство возможной опасности, что возникает у каждого человека, оказавшегося в одиночку в незнакомой ему стране, лишь обостряло чувства и гнало вперед. На миг ему вдруг показалось, что там, в конце, его вдруг ждет Молодежная, причем шестьдесят второго года, и он сможет увидеть там себя в детстве; подобное ощущение как-то посещало его во сне. Внезапно он остановился.

Его взгляд уперся в темную стену леса, что протянулся в обе стороны по западной стороне нынешней улицы Металлистов. Дорога кончилась; далее, в лесу извивалась, теряясь за стволами сосен и старых елей, наезженная телегами и забитая копытами колея. Где-то в глубине чащи слышалось мычание стада коров. Наискось, в сторону Десны, уходила канава, в которую было направлено течение лесного ручья; черная вода отдавала болотом.

Молодежной не было.

— Никак, решили проверить, насколько заводская полиция следит за порядком? — раздался за спиной чуть насмешливый голос. Как, наверное, уже заметил читатель, в таких романах часто принято заговаривать неожиданно и из-за спины.

Виктор обернулся и увидел капитана Брусникина.

— Здесь, действительно, разве что собака покусать может, — продолжал тот, — а вот завтра будете в Брянске, там без нужды бродить по незнакомым закоулкам не советую. Впрочем, по вам не скажешь, что вы в наших местах впервые.

— Ну, если бы я был революционером, и шел на конспиративную явку, то, прежде всего, убедился бы, нет ли хвоста.

— Это другой разговор. Полагаю, мы поймем друг друга.

— Зависит от предмета разговора.

— Значит, поймем. Видите ли, у гостапо есть такой нехороший обычай: иногда по тем или иным причинам ликвидировать своих людей. Прунса я об этом не предупреждал.

— Не понял.

— Ну-у… Не верю, что вы и не поняли.

— Ну, не хотите же Вы сказать, что смысл вашей фразы был в том, что Веристов ликвидировал Прунса.

— Не хочу. Можно сказать так: контрразведке не слишком интересно, кто стоит за убийством Прунса. Важнее знать, почему его убрали.

— Поссорить гостапо с контрразведкой. И еще меня подсунуть, как ловушку для дураков.

— А что, великолепный сюжет для романа. Один только маленький недостаток: как ловушка для дураков вы явно не подходите.

— Помнится, вы говорили в «Версале», что я не похож ни на шпиона, ни на человека Веристова…

— Не осведомитель Веристова. Будем точны.

— Теперь я не ловушка для дураков. И кто же тогда я?

— Следующая жертва.

Глава 4 В поисках золотого миллиона

Виктор не стал пронзать капитана стальным взором. Он просто почесал нос. Потому что чесался.

— Ну что ж, тогда хотя бы спасибо за разрешение. Оно как раз кстати.

— Прунсу оружие не помогло. Веристов говорил вам, что контрразведка подозревает вас в его убийстве?

— Хотите выдать мне служебную тайну или проверить, не выдал ли ее Веристов?

— Бросьте. Во всяком случае, мне усердно подкидывают улики и свидетельства против вас.

— Слушайте, может быть вам с Веристовым проще встретиться и наладить взаимодействие?

— Не проще. Во-первых, если Прунса убрало само гостапо, вряд ли Веристов будет искренним. Во-вторых, ждите, что Веристов предложит вам играть какую-то роль в расследовании, если уже не предложил. Вам не кажется, что вы будете слишком много знать?

— Намекаете на то, что меня в любом случае уберут вашими руками? И в чем должна быть плата за спасение?

— Все несколько хуже, Виктор Сергеевич. Пока я не знаю, может ли контрразведка в этой ситуации вас спасти, не говоря уж о том, захочет ли. Пока я знаю, что вас кто-то наметил в жертву. Как честный человек, должен сказать вам, что это не я. Наверное, еще надо сказать, чтобы вы были осторожны, но, похоже, это излишне.

«Не верится. Как-то уж слишком благородно. Хотя у Лавренева в „Рассказе о простой вещи“ белый контрразведчик приносит пойманному чекисту в камеру яд — чтобы без мучений. Кажется, тоже капитан. Интересно, а военную контрразведку здесь, случайно, не от Общества тоже содержат? Вместе с доверенным лицом губкомиссара?»

— Меня беспокоит другое: смогу ли я за отпущенный мне срок спасти хоть кого-то из будущих жертв — а их будет миллионы. Ведь кто-то из моих предков погибал за то, чтобы не обрывались нити, чтобы продолжался наш род, им я обязан появлением на свет и самой жизнью. Успею ли я отдать долг? Можете ли вы помочь мне хотя бы в этом?

Брусникин промолчал, повернув голову в сторону леса.

Мимо проехала телега, без скрипа — лошадка рысцой тянула порожнюю повозку. Желтоватое солнце медленно клонилось в перину облаков над синеющими лесами правобережья. Вечер почти стих, и Виктор заметил, как где-то в районе Мценской в небесах вьется стайка домашних голубей. «Пацаны балуются».

— Мне кажется, у нас с вами одинаковое понимание долга, — сказал капитан после долгой паузы. — Постарайтесь не спешить себя хоронить. К сожалению, больше ничего пока сказать не могу, кроме как «Au revoir».

— Au revoir!

«Итак, по произношению он должен понять, что я не француз», размышлял Виктор, расставшись с капитаном. «Хотя что это меняет? Все что-то темнят. Если Прунса убрало гостапо, Брусникин должен понимать, что Веристову нет смысла искать убийц с моей помощью. Какой смысл ему говорить об этом мне и разрушать версию гостапо? Больше всего похоже на то, что оба они пытаются вынудить меня участвовать в их игре, но фактически играют друг против друга. Что они пытаются поделить?»

Над начавшими темнеть от дождей крышами до Виктора долетел хрипловатый гудок, неторопливое громыхание и скрип товарного состава. Странно, в этой деревне кажется, что линия ближе, чуть ли не на Ульянова. Кстати, здесь она Бежицкая. Удивительно: в Бежице — и улица Бежицкая.

Возвращаясь, Виктор понял смысл слов капитана о заводской полиции. Навстречу стали попадаться личности, расслабившиеся в пивной.

— Да я… за царя, за императора кому хошь глотку порву!

Плотный мужичок с красной физиономией ступал по брянской земле нетвердыми шагами, волоча за собой длинного, худощавого собутыльника с рябым от оспы лицом.

— Ведь так? Ведь так я говорю? — обратился он к Виктору, поравнявшись.

— Это точно, — ответил ему Виктор после небольшой паузы, как будто обдумывая и оценивая собеседника.

— Вот! — согласился краснокожий. — Селифан, слышь, что образованный чек грит? О-от она, гимназия врать не будет… К-кого хошь порешу за государя, и судьи… судьи! — меня оправдают…

Патриотический порыв продолжался уже за спиной Виктора.

«Вот тебе и „долой самодержавие“. Вот тебе и братья по классу. Чего это они так вдруг к Николашке?»

Из истории Виктор знал, что Бежица славилась прежде всего революционным прошлым. Первый социал-демократический кружок появился в ней в конце прошлого — то-есть, для читателя уже позапрошлого века. Бежицкие и сами стачки устраивали, и подбивали на них арсенальских, мальцевских, мельниковских и могилевцевских. В пятом году в Бежице фактически положение контролировали Советы, и войска боялись сунуться, а в октябре семнадцатого советскую власть установили практически без единого выстрела. Даже после распада Союза Брянщина еще долго входила в «красный пояс», где поддерживали коммунистов, и в основном, конечно, голосовал за них Бежицкий район. В этой же реальности любовь пролетария к монарху выглядела тем более неестественной, что царя тут никак не пиарили.

«В пиво им чего подмешивают?»

Теряясь в догадках, он дошел до Церковной, и, увидя перед палисадником одного из доживших до нашего времени особнячков скамейку, присел на нее. Над головой шумели молодые липки, смягчая своим ароматом знакомый, доносящийся с завода, запах железа и угля. В голову лезли варианты узлов танка. Мимо бродила в основном состоятельная публика.

— Звиняюссь…

На скамейку плюхнулся невысокий мужчина под тридцать, в приличном, но несколько помятом шерстяном костюме. Открытый лоб с легкими залысинами, аккуратные маленькие усики и большой темно-синий шелковый галстук могли бы придать ему если не благородный, то, по меньшей мере привлекательный вид, если бы не запах спирта, разносившийся метра на три вокруг незнакомца.

— Не обращайте на меня внимания… Завтра я буду как стекло.Просто не на что. А вчера мое имя было на вывеске — Вы-рош-ни-ков. Верно, слышали?

— Увы.

«Может, это и есть тот самый контакт? Однако…», подумал Виктор, оглядывая незнакомца. «А хотя — кто ж на пьяную болтовню подумает? Они, если существуют, должны опасаться слежки за мной. Не спешим».

— Вот… Завтра про Вырошникова в России не будет знать никто. Бан-крот. Скажете, сам виноват? Сам… Все состояние вложил в красильную фабрику. Купил по дешевке, разогнал воров-управляющих, и деньги потекли… Прибыль, известность, вложил в еще одну. Понимаете? А потом пришли от комиссаров: рабочий день, охрана труда, санитария, зарплата… Все! Какое им дело, сколько я им платил? Кто недоволен — пожалуйста, скатертью дорога, пусть к другим наймутся! Все, все в долги, в убытки. Все с молотка, вот — на последние в родные места. Фабрика Вырошникова… Нищий Вырошников! Вы не поймете, как это — с высоты — и в грязь!

Он подвинулся на середину скамейки, ближе к Виктору.

«Если он передаст что-то, то это именно сейчас».

— У меня есть проект, — продолжал Вырошников полушепотом, — и не сочтите его пьяным бредом. В России не нужно столько людей. Они рождаются, уходят из деревни, потому что дети делят отцову землю на все меньшие и меньшие доли, и скоро вся земля исчезнет в межах. В городах они не находят работы, потому что товаров и так перепроизводство. Они готовы наниматься все за более жалкие условия, мучаются, и любые попытки дать этой массе состоятельную жизнь ведут ко всеобщему разорению. Какой же выход, вы спросите? А выход простой: в России должно остаться миллион людей. Ну, может больше, может пять. Только высшая раса! Инженеры, поэты, художники, люди дела. Лишь они имеют права на жизнь.

— А остальных куда? — растерянно спросил Виктор, подозревая, что контакт, очевидно, не состоится.

— Вот в этом, — Вырошников многозначительно поднял палец, — и состоит квинэссенция моего проекта. Переработать! Мы тратим деньги на производство фосфатов, а у нас под рукой готовое, изумительное удобрение для истощенных, плохих земель. Вы понимаете, о чем я. И на этой удобренной почве расцветет новая раса избранных. Кем избранных? Богом. Бог дал им талант быть учеными, заводчиками, министрами. Остальное они должны доделать своими руками.

— Но кто же будет работать на этих избранных? — произнес Виктор, уходя от ответа.

Вырошников расхохотался, его голова откинулась назад, по подбородку изо рта потекла струйка слюны.

— И это говорите вы! Вы, человек образованный! Машины! Машины будут работать, сударь мой! Думаю, по этой части нам надо обратиться к немцам: их ученые создадут машины, которые работают без людей. Заодно немцы и придумают способ, как быстро перевести людей на удобрение. У пока нет такой заботы, вот они и не догадались.

— Ну, за любой машиной нужен уход… ремонт… — растерянно протянул Виктор.

— Это продумано. Надо выписать рабочих из Туниса — их понадобится совсем немного. Их выдрессируют, научат выполнять разные простые действия, будут хорошо содержать и предоставят разнообразные удовольствия. Выросшие в дикости, они буду вечно благодарны…

Тут Вырошников внезапно закашлялся, поперхнувшись слюной; пользуясь случаем, Виктор пробормотал «Извините», встал и направился по Церковной в сторону дома.

«Это что ж выходит-то? Это что, значит, все эти гулаги-голодоморы-репрессии, все эти подвалы ЧК, все это, что же, спасло Россию от еще большего ужаса — социального расизма? Бред какой-то. Чего делать-то, что в этой реальности менять? Выследить, где этот урод живет, купить завтра браунинг и грохнуть? Чушь, чушь, чушь! Все равно додумаются. Я уже где-то слышал… Да все там же. У писателя Лавренева в „Рассказе о простой вещи“. Только там это белый офицер развивал, офигевший от злобы на мужичье. Цвет нации, японский городовой».

Он почувствовал, что ему становится жарко, и обтер ладонью выступивший пот.

«Ну да, вот что всех нас ждало от Гитлера, без вариантов. Ненависть разорившегося мелкого лавочника, помноженная на всеобщую иллюзию, что машины могут делать все. Так оно и возникло. У немцев это пошло после Версаля… а здесь, может, и раньше, куча озлобленных после революции. Просто еще инерция действует, война начнется раньше, чем ошизденеет вся нация… Да никуда мы не ушли от этого. Тут — золотой миллион, у нас — золотой миллиард. Остальных на удобрения. Наивняк. Мир тут спасать думал. Это не тут, это у нас спасать надо».

Он успокоился только у аптеки. Надо было сходить пообедать в призаводской трактир, взять ли на ужин какой-нибудь закуски в лавке, а потом узнать на станции, когда утренний поезд на Бежицу. А пока — да, зайти вот в этот теремок и собрать себе что-то вроде походной аптечки.

Глава 5 Выбор оружия. Просто выбор оружия

— Прошу вас, проходьте!

Секунду назад, под звон колокольчика, Виктор переступил порог «Магазина охотничьих, спортивных и оружейных товаров Зимина». Еще полчаса назад его качало в местном чуде техники — автономном бензиноэлектрическом моторном вагоне Русского электрического общества Вестингауз. Вагончик был похож на трамвай, поделенный на две неравные части. В отдельном купе на четырех диванах с подлокотниками располагались представители среднего слоя; прочий же народ ехал на скамьях и стоя, в салоне длиной с «пазик», наслаждаясь тракторным тарахтеньем двигателя. Виктор решил не жмотничать и взял во второй класс.

Неприятным моментом оказалось то, что ветки до города здесь еще не было. Конечной станцией был Брянск-Орловский, от которого надо было либо топать пару километров пешком, либо брать за полтинник извозчика, либо воспользоваться еще одним местным чудом. Чудо напоминало аквариум, и носило на радиаторе надпись «Ford», а на ярко- красном борту — «Омнибус Ветрова». Приобщиться к прогрессу обошлось Виктору в пятнадцать копеек, и оно того стоило.

Теперь, когда Виктора не отделяли от окружающей природы шторки «Опеля», он увидел, что длинная стрела дороги на Володарку здесь оказалась выгнутой, словно натянутый лук. Выезд от старого, закопченого паровозным дымом здания вокзала оказался в районе нынешнего кафе; черный бревенчатый мост соединял берега в районе будущей Моршколы и дальше дорога поворачивала, нацелившись прямо на дымящие трубы Арсенала. Дойдя до места нынешней трассы, шоссе поворачивало направо, взяв курс на извивы Верхней Лубянки по высокому зеленому правобережью, у нынешней газозаправки вновь отклонялось направо, чтобы обогнуть старицу, и, наконец, вливалось в Новую Слободу за квартал от нынешнего памятника Артиллеристам, нацелившись прямо на шпиль Тихвинской церкви, что виднелся на горе за двумя важными, роскошными, как пожилые купцы первой гильдии, домами.

«А вроде же при фачистах мост не там был», подумал Виктор. «Или мне в суматохе померещилось?»

Тем временем, автобус повернул к Зарецкой слободе, и вскоре за окнами замелькали зажиточные купеческие домики; часть из них Виктор помнил в детстве, некоторые дожили даже до наших времен, изменившись, уйдя в землю, и потеряв свое первоначальное вишнево-красное обличье. За домиками, совсем рядом, блестела под весенним солнцем широкая и полноводная Десна, и Виктору на миг показалось, что он едет в каком-то сне, где все так неестественно и правильно — и низкое урчание мотора, и яркая зелень деревьев, среди которых на крутом берегу прятались новенькие крашеные дома, и этот блеск реки, которого он никогда не замечал, глядя в другой эпохе из окна троллейбуса, как и церквушку, белевшую на фоне деревенских изб на другом берегу.

За пышным, словно дворец, красно-белым зданием Торговой школы, дорога пошла плавными волнами вверх и вниз, от нее по меловым кручам разбегались извилистые проулки, вдоль которых, как грибы на пне, лепились на склонах дома, там, где крутизна берега прерывалась случайным уступом.

Ветер, развевавший занавески на окнах, донес знакомый запах железной окалины: это дышали огнем печи Арсенала, они горели днем и ночью, не имея ни сна, ни выходных. Центр фасада Литейного дома, прямо на месте нынешнего парадного крыльца, изуродовала какая-то странная, толстая граненая труба; на самом здании не было бросавшхся в глаза белых пилястров. Зато рядом, на каменных заводских воротах, похожих скорее на триумфальную арку, висел циклопический, несуразно огромный двуглавый орел, напоминая о казенном собственнике завода.

Вместо Соборного моста на пути от Зарецкой слободы к Подолу в конце улицы показался Живой мост, полностью соответствующий своему имени: это был какой-то жиденький настил, который нырял и качался на волнах от каждой проезжающей телеге так, словно по нему на полном ходу пролетал танк. Хлипкие перила из тонких жердочек на редких стойках ограждали пешеходов от водной стихии чисто символически, и, вдобавок, торчали только с одной стороны, где при падении могло затянуть под мост; с другой стороны, очевидно, спасение утопающих было делом самих утопающих. Для прохода судов сооружение, очевидно, разводили.

Автобус скрипнул тормозами и остановился на Соборной площади; водитель вышел и открыл дверь.

Первое, что поразило здесь Виктора — это шум; то был не привычный шум улицы или цоканье копыт. Казалось, что где-то неподалеку идет большой митинг, или, скорее, начался бунт: нестройные крики людей сливались в монотонный рев, в котором можно было иногда уловить конское ржание. Внезапно до Виктора дошло, что это базар: если на маленьком бежицком продавцы могли говорить, лишь несколько повышая голос, то здесь толпа людей, собранная на берегу Десны под навесами, в палатках и лавках, глушила сама себя, и обратить внимание на товар, за неимением других средств рекламы, можно было лишь предельным напряжением связок. Он понял смысл выражения «Кричит, как базарная торговка»; базарные торговки кричат. «Базарить», «шумный базар»… все это просто надо однажды увидеть. Потом, к концу тридцатых, когда люди пройдут через войну и лишения, крик перестанет пронимать людей, и базары притихнут.

Мясные ряды оказались на месте и соблазняли прохожих жестяными вывесками. Возле кафедрального собора ожидал изукрашенный лентами и бумажными цветами нарядный свадебный кортеж. Ну да, двенадцатое Мая, Красная горка. Сезон свадеб открыт.

Напротив Базара по Московской выстроилась длинная вереница извозчиков с колясками на дутых шинах; кожаные верхи экипажей были подняты, и это почему-то напомнило Виктору сериал о Шерлоке Холмсе. И еще бросались в глаза непомерно длинные, как в диснеевских мультиках, подымавшиеся выше крыш двухэтажных домов телеграфные столбы; фонарные, с большими жестяными тарелками наверху, лишь немного им уступали.

«Вот, оказывается, что значило — вымахал с телеграфный столб…»

Лавка Зимина оказалась рядом с остановкой — на Рождественской горе, в третьем доме снизу.

— Чего желаете осмотреть? Мы располагаем большим ассортиментом товаров для спорта, охоты и путешествий. Если не ошибаюсь, господин интересуется спортом? Футбол теннис, лыжи? Имеем большой выбор одежды и обуви…

У продавца был заметный польский акцент, и он не везде правильно ставил ударения.

— Мне порекомендовали ваш магазин, чтобы купить браунинг, — ответил Виктор, — вот разрешение.

— О, это хорошо, — обрадовался «торговец смертью», и его голливудская улыбка стала еще шире. — Господин отлично разбирается в оружии. Продукция фирмы Браунинг, как верная жена, никогда вам не откажет. Какую модель господин хотел бы иметь?

— А какие есть? — В своем воображении Виктор представлял только ту игрушку, которую ему вручила мадам Задолгова в далеком тридцать восьмом.

— У господина оформлено разрешение для людей на военной службе, поэтому можем предложить вам для выбора четыре модели. Первое — это модель девятисотого года номер один, обратите внимание, они сейчас недорого, всего двадцать рублей штука. Потом Браунинг-лонг товар завода Хускварна в Швеции, мощный, бьет далеко и точно. Есть карманная модель, ее часто берут цивильные граждане. Наконец, модель десятого года…

Изделие Фабрик Националь «за двадцать рублей штука» показалось Виктору каким-то неказистым и неудобным. Следующий ствол никак нельзя было назвать «коротким»: это было нечто среднее между вытянутым в длину ТТ и армейским кольтом. Прятать такую пушку в карман было так же бесполезно, как автомат Калашникова. Далее перед Виктором был выложен знакомый по соборной реальности дамский пистолетик, и он уже хотел произнести «Да, именно этот», но как раз в этот момент в руках продавца появилось нечто. Это нечто приковало к себе взгляд, и заставило тут же забыть еще не сказанные слова.

Сияющий блеском никеля пистолет чем-то напоминал «Макаров»; весомый, и в то же время компактный, он привораживал к себе стильными, изящными линиями, за которыми явно проглядывалась боевая мощь. По сравнению со всем остальным, лежавшим в лавке, на Виктора смотрело подлинное совершенство и умоляло его взять.

— Этот? — спросил продавец, поймав взгляд Виктора.

— Можно посмотреть поближе? — Виктор еще не собирался брать, но уйти без физической близости с этим произведением искусства было все равно, что уйти без поцелуя от любимой женщины.

— Господин действительно понимает в хорошем оружии. Шестизарядный автоматический пистолет эрстальской работы под девятимиллиметровый патрон фирмы Кольта. Если господин хочет карманное оружие, это один из самых мощных, особенно для случая, если противник станет не только бесхозный пес или бандита с ножем, — от волнения продавец стал даже чаще путать слова. — Также прошу обратить внимание, в этой системе целых три предохранителя, и пока механизм не износился, случайные выстрелы абсолютно исключены…

«Со сбытом, похоже не очень. Видимо, в основном дамские берут, ну и дороговат, наверное».

— Да, хорошая машинка. Но для внутреннего кармана великовата, и, наверное, цена…

— Так, мы можем договориться о скидке! А господин не хотел бы прежде попробовать эту модель в деле? В подвале можно стрелять по мишени, и я даю три патрона на счет магазина.

В подвале Виктор встретил именно то, что и ожидал — низкие закопченные своды потолка и кисловатый запах пороха, который не мог выгнать даже легкий сквозняк.

— Эта модель и вы просто созданы друг для друга, — произнес продавец, рассматривая продырявленную мишень.

— Ну, тоже скажете. Очень давно не стрелял, если не считать… ну, это неважно. Кучности никакой.

— Господин применяет незнакомый способ держать оружие двумя руками. Ранее не доводилось такое видеть.

— Мне так удобнее. Твердости руки не хватает для такого веса. В общем, пистолет мне понравился, именно то, что надо.

— Я же говорю…

— Но в карман он не лезет. Так что, к сожалению…

— Если господин берет пистолет и патроны, магазин дарит бесплатно кобуру из некрашеной кожи, — продавец явно начинал входить в азарт. Или делал вид, что входит.

— А у вас есть кобура для скрытого ношения?

— Прошу прощения?

— Ну, под мышкой?

— Не совсем понимаю, о чем идет речь, но если господин изволит нарисовать то, что он желает, и немного подождет, то я позову Власия, и он моментально пошьет.

— Короче. Если, значит, я беру пистолет и две запасные обоймы…

— Так.

— Три десятка патронов…

— Если господин желает постоянно тренироваться в стрельбе, есть смысл брать сто патронов.

— Полсотни. И две кобуры по моему рисунку, одна для пистолета, другая для двух запасных обойм. Во что это выльется?

— Ради такого покупателя всего пятьдесят рублей, с подгонкой кобуры по фигуре.

Через час Виктор покинул лавку с увесистым свертком, где лежали картонные коробки с патронами. Оружие и амуниция непривычно оттягивали плечи и беспокоили при движении, зато снаружи ничего не выпирало. Можно было спокойно бродить по городу, созерцая, как старинные домики с изящными резными наличниками утопают в аромате цветущих садов. Красная горка, кликание весны. Прекрасная погода, шелестящие рои майских жуков, медовый воздух и сияющие лица девушек.

На Рождественской, примерно внизу нынешнего сквера «Дубравы», Виктор заметил белое здание неизвестной церквушки, выпиравшее чуть ли не на улицу; сзади выглядывала еще одна, побольше. Возле изгороди и низеньких каменных ворот толпились нарядно одетые люди. Была ли здесь эта церковь при фачистах? Виктор не помнил: то ли не заметил из-за рекламы, закрывавшей окна фуникулера, то ли храм стал очередной жертвой торгового бизнеса, сплошь застроившего магазинами будущий Бульвар Гагарина. Захотелось пойти поближе и посмотреть.

«Если убийцы Прунса захотят выйти на меня, они сделают это здесь или в Бежице? Здесь, в Брянске, контакт проще сделать незаметным для охранки. В узких извилистых улочках Судков или Петровской горы в два счета можно уйти от филеров. Но это — если заранее договариваться. Неясно, куда пойдет объект, какой найти повод подойти к нему. И вообще, он, то есть я, приехал покупать оружие. Этот шаг им надо осмыслить, понять. Потом, в незнакомом месте человек настороже. Почему-то кажется, что если они, эти неизвестные контактеры существуют, они захотят действовать все по тому же принципу — темнее всего под фонарем. Встреча произойдет на виду у всех, и никто не обратит внимания. Почему? Да контактер, скорее, будет из тех людей, на которых никто внимания не обращает. Вроде чистильщика Даньки из второй серии „Неуловимых“. Ну что ж, не будем терять времени. Возвращаемся в Бежицу».

Глава 6 Место, где нет прошлого

— Что-то вы рано из Брянска.

С капитаном Брусникиным Виктор столкнулся на Почтовой, сразу же за переездом.

— Как советовали. Места незнакомые, опять же праздник, люди под этим делом. А тут, стало быть, имеем ситуацию под контролем.

— We have the situation under control? — улыбнулся капитан.

— Я знаю — англицизм.

— Ну и бог с ней, с ситуацией. Честно говоря, не ожидал, что штатский человек выберет излюбленное оружие оперативных агентов охранки. Незаменимая вещь, если надо кого-то уложить с двадцати шагов.

— Продавец, каналья уговорил. Увидел, что разрешение на военного, ну и… В общем, разорил на всю премию.

— Да, промахнулись с бумагами, я-то имел в виду, что берете чисто для самозащиты. Из точно такого же эрцгерцога Фердинанда заактировать хотели. Но — всевышний сохранил.

— Ну, это же не наш метод. Зачем обострять международную напряженность?

— Разумно. Кстати, какая фирма делает такую удачную кобуру?

— Это уже я сам выдумывал. Надо было как-то выйти из положения. А я все-таки изобретатель.

— У нас вообще народ изобретательный, если припечет. Представляете, недавно снова из тюрьмы бежал Тер-Петросян, он же Камо. Вылепил из обмылков пистолет, покрасил черной ваксой и приставил к виску надзирателя.

— Надеюсь, лепил не браунинг?

— Карманный веблей-скотт, если это вас интересует. Но вообще-то я вас понимаю. Нынче вы, как солдат на войне, не знаете, сколько проживете, а в таких случаях разве что институтка не обзаведется игрушкой посолидней. Как намерены провести остаток дня?

— Перекушу и попробую поболтаться в парке. Сегодня же праздник. Познакомлюсь с местными культурными развлечениями. В дальнейшем постараюсь сделать свой досуг более содержательным.

— В Вольнопожарном или в Роще? Хотя все равно — в такой день у нас в парках выгуливается весь бомонд. Мастеровая молодежь предпочитает за околицей, от родительских глаз подальше: кто на Красную горку не гуляет, тому в жизни не свезет. Правда, особых торжеств на сегодня не намечают, вроде как обычное воскресенье, а вот на Илью у нас действительно праздник — день завода. Парад пожарных, пироги мастеровым, на столб лазают. Есть что посмотреть.

— Спасибо за приглашение. Надеюсь увидеть.

Красная горка, красивая горка… Верно, назвали так этот праздник в дальние-дальние времена по тем пригоркам и холмикам, которые, освободившись первыми на солнце из ледяного плена, покрываются в эти дни разноцветьем весенних цветов. Любовь — красота земли возвышенной. Так же и душа человека — есть в ней овраги и рытвины, зачерствевшие от жестокости людской и подлости, будто скованные непробиваемым льдом, но найдется и место высокое, что первое потянется к свету, к теплу сердечному; зародится в этом месте любовь — и оттает человек.

Сад Вольнопожарного общества показался Виктору чем-то похожим на территорию довоенного то ли дома отдыха, то ли пионерлагеря: в нем царило какое-то торжественное умиротворение. Солнечные пятна играли на траве и желтых утоптанных дорожках, теплый смоляной воздух неторопливо струился между древесных стволов, омывая лица гуляющих. К удивлению Виктора, здесь оказалось гораздо больше сосен, чем в послевоенное время, и, если бы не соседство с заводом, здесь можно было бы свободно размещать санатории. В глубине парка виднелось ажурное деревянное здание, одноэтажное, с высокими открытыми беседками на крыше, отчего строение чем-то напоминало готический собор; бревенчатые стены были скрыты опоясавшими их галереями. Больше всего это походило на летнее кафе, но здесь с успехом могло быть читальней или каким-нибудь клубом. Где-то неподалеку духовой оркестр играл регтаймы — точь-в точь, как в первый день попадания.

Прохаживающихся по дорожкам оказалось не так уж много, народ в основном старался где-то пристроиться. На скамейках вдоль аллей, как на лавочке у избы, устраивались в основном лица пожилого возраста, оживленно судача о местных новостях и проблемах; но о чем с местными сорокалетними может беседовать пятидесятилетний человек будущего столетия, который здесь смотрится максимум на тридцать пять, Виктор не представлял. Во всяком случае, не о состоянии дорог, ценах на коммуналку и пенсионной реформе. Другую разновидность скамеек — те, что опоясывали стволы больших деревьев наподобие оградок в стороне от проторенных троп, — сплошь оккупировали влюбленные парочки, и там он явно был третьим лишним. Семьи с многочисленными ребятишками предпочитали сидеть в тени легких деревянных беседок на таких высоких фундаментах, словно в них спасались от наводнения; часть мамаш с детьми устроилась просто на поляне, согретой майскими лучами солнца, и наблюдать за тем, как их чада гоняются за бабочками или собирают шишки. Полицейских мундиров не замечалось, зато по дорожкам прохаживались парни со свастиками на рукавах, причем в окружении девчонок; последнее показалось Виктору каким-то диким, чужеродным, словно бы он видел какой-то яркий, но странный и болезненный сон.

Из любопытства он перешел в Рощу; в отличие от Сада, это было место для покоя и созерцания. Сюда почти не долетали отдаленные звуки оркестра, было меньше публики, павильонов и клумб; кусочек векового леса был почти не тронут, и узкие тенистые тропинки прятали от полуденного солнца. Побродив полчаса без всякой цели, Виктор заметил скамейку под деревом, где одиноко сидела молодая дама под вуалью.

«Можно отдохнуть. Если она кого-то ждет, я извинюсь и уйду».

— Простите, здесь свободно?

На женщине был легкий светло-синий шерстяной костюм, доходящий до середины икр, белоснежная блузка и шляпка с широкими полями; элегантность наряда сочеталось с его строгостью и придавало даме несколько холодный вид. Светлые волосы были уложены в короткую прическу; в руках незнакомка держала овальную сумочку, похожую на большой кошелек.

«Интересно, почему она под вуалью. Хочет быть не узнанной или мода такая?»

— Да, разумеется, — произнесла она негромким певучим голосом, в котором сквозили нотки грусти. — Теперь свободно.

«Похоже, она кого-то ждет».

— Ну… может быть, он еще придет. Мало ли какие дела могли задержать.

— Кто? — она легко рассмеялась. — Я здесь сижу совершенно одна. Просто люблю покой, тишину, и возможность издалека наблюдать за здешней жизнью. Вечером у меня работа.

— Понятно. Вы уж извините, что нарушил ваш покой и гармонию.

— Вы в нее вписываетесь. Так же, как эти лучи солнца и эта стрекоза на цветке. Вы, наверное, приезжий?

— Угадали. Я здесь всего неделю.

— Но такое впечатление, что целую жизнь?

— Да. Почти.

— У меня тоже бывает такое чувство. Знаете, как я почувствовала, что вы не отсюда?

— Понятия не имею.

— Вы не распушиваете перышки, и не спрашиваете, что за работа может быть у женщины вечером в воскресенье.

— Мало ли какая работа. Зачем предполагать худшее? Кстати, вы тоже не похожи на местных. Очень уверены в разговоре с незнакомыми людьми.

— Меня есть кому защитить, — сказала она с легким нажимом. — Но в вас не чувствуется человека с дурными наклонностями. И, вы правы, я родом издалека. Из Венгрии. Родители приехали сюда, когда я была еще маленькой девочкой. Была в Петербурге, Москве, поездила по волжским городам… Спросите, как я оказалась в Бежице? Собиралась в Ревель, но решила остановиться, уйти от суеты. Тут хорошо, спокойно, и у этого городка есть большие перспективы. А вы не похожи на человека, который бежал от суеты.

— Я не бежал. Потеряв в один момент все, я решил начать все сначала.

— Вдали от близких, друзей?

— Я потерял все. Не хотелось бы об этом говорить.

— Я тоже. Правда, раньше…

Неожиданно она улыбнулась:

— Это ведь хорошо, что вы тоже не будете расспрашивать об этом.

«Она преуспевает в жизни, но одинока. Именно поэтому так свободно со мной и говорит. Желание выговориться случайному, совершенно незнакомому человеку при полной уверенности в себе. Здесь у нее есть слуги и покровители, но, похоже, как-то в отдалении. Вот и прекрасно. Будем вести светские беседы у всех на виду, и это даст возможность контактеру подойти. Под каким предлогом? А пусть они сами найдут предлог».

— Да, Бежица, это, пожалуй, место идеальное. Здесь еще нет прошлого. В прошлом на этом месте просто шумел лес, на сохраненном участке которого мы сейчас с вами сидим. Когда строили железную дорогу, купили землю под вырубки, чтобы делать шпалы, потом построили завод, чтобы выпускать рельсы, а возле завода, по улицам, распланированным архитектором в четком геометрическом порядке, растет будущий промышленный город. Скоро в России так будут строить новые города на Урале, в Сибири, возводить заводы-гиганты, перекроют реки плотинами, достигающими высоты Эйфелевой башни, чтобы подавать ток за тысячи километров. Ночью города будут сиять с воздуха мириадами звезд — электрических огней. Вся Россия ближайшие двадцать лет не будет думать о прошлом.

— Вы так рассказываете, будто видели это собственными глазами. Наверное, читаете много книг и по утрам смотрите газеты?

— Газет я пока не смотрю. Некогда было, обустраивался.

— А я иногда смотрю. И часто радуюсь, что далеко от всего этого. Опять волнения гуцулов, австрийские солдаты ловят крестьян и подвешивают их за ноги, пока кровь не потечет через нос и рот. Как будто, чтобы удержаться от зла, большинство людей должны жить в постоянном страхе. В России есть один удивительный артист, Владимир Дуров, он научился дрессировать зверей без страха, используя их естественные привычки и образ действий. Рассказывают, что он поддерживает с животными биологическую радиосвязь. Удивительно — даже зверей можно организовать для разной работы без страха, насилия, принуждения, они могут понимать друг друга и человека… а люди почему-то не хотят.

— Биологическая радиосвязь? Это интересно. Я имею некоторое отношение к технике слабых токов.

— Короче, я слышала, что свет — это такие магнетические колебания эфира, как волны радио, и глаза не только принимают эти волны, но и передают их лучом. Поэтому взглядом внушают мысли.

«Интересно. Вуаль у нее случайно не экранировка аппаратуры? Или наоборот — боевое оружие зачехлено?»

— В самом деле? Может, и у меня тоже есть такой животный магнетизм? Как у Мессинга?

— Месинга? — удивленно переспросила она. — А, вспомнила, это то самый юноша, которого возят с опытами по чтению мыслей. Кажется, сейчас он в Германии. Вы, случайно, не оттуда?

— Прошлом году был там. Видел Мессинга, вот как сейчас вижу вас, тот упал в обморок. Еще катался на роскошных спортивных авто, а напоследок угнал с друзьями аэроплан, — улыбнулся Виктор.

— А вначале вы выглядели таким серьезным, сосредоточенным человеком… Вы не пишете рассказы, как Уэллс?

— Могу. Но пока некогда.

— Если не секрет, чем же вы так заняты? Вы газетчик или коммивояжер?

— Ну что вы. Просто инженер с завода. Разочаровал?

— Нисколько. А, наверное что-то изобретаете?

«Похоже, легендироваться придется самому».

— Вы угадали. Новый огнетушитель. На заводе все чаще случаются пожары. Идею не стану раскрывать, чтобы не увели конкуренты.

— Вас, случайно, не Виктор Сергеевич зовут?

— Чтение мыслей?

— Нет. Бежица — это такая большая газета. А меня зовут Анни Ковач. По-русски, значит, Аня Кузнецова. Или Анюта. Удивлены?

— Удивлен тем, что нас не окружает большая компания ваших друзей и знакомых. С вами легко, Анюта, вы очень общительны.

— Да. Но я устаю от шума, от публики и от знакомых. Впрочем, последнее на вас не распространяется. С вами было легко посидеть и поговорить ни о чем. А сейчас мне уже пора идти, надо готовиться.

— Готовиться к чему?

— Ах да, я же вам не сказала. По вечерам я работаю в «Русском Версале» под именем Стелла Суон.

Глава 7 Фантомас бросает вызов

«Так», думал Виктор, глядя в белый потолок своей комнаты, «тутошняя система начинает проясняться. Корпорация держит в этом селе все, включая полицию. Почти все. Чтобы местная идиллия не превратилась в бандитский беспредел, есть два крупных игрока, и оба представляют государство и верховную власть. Это комиссариат, за котором военные, и охранка. Благодаря тому, что военные и охранка конкурируют и следят друг за другом, корпорация не может их купить. И еще революционеры, которые сами по себе большой роли не играют, но создают угрозу, благодаря которой корпорация нуждается в военных и охранке и терпит над собой комиссаров и зубатовские профсоюзы. Такое странное равновесие. И ничего тут не сделаешь. Получается, что та же охранка защищает рабочих — убери ее, и местные шишки начнут беспредел. Это и спасло меня в стычке у тракторного. Спасло и сунуло в жернова. Ладно, допустим, что и теперь меня спасет какое-то чудо. Допустим, и от испанки не помру при здешней медицине. А дальше? Дальше война, которая приведет две огромные части общества или к сближению, или к той черте, за которой каждая из этих частей будет вынуждена уничтожить другую. Веселенькие, однако, перспективы».

Приятный летний вечер завершился ничем. С мадемуазель Ковач, она же Суон, он о будущей встрече и не пытался договариваться; сама же она не дала никаких намеков, где ее искать. Не дождавшись никого под деревом, Виктор побродил по Саду и Роще и еще битый час просидел на лавочке у эстрады, где трудолюбивые пожарные, не торопясь и с перерывами, приобщали народ к музыкальному искусству в доступной форме. Играли они от души, вполне профессионально, и отяжеленный медью духовых труб ритм «Кленового листа» разносился по закоулкам Рощи, соединяясь с пением птиц. Пройдет всего каких-то десять лет, и этих грозных усачей в торжественной форме с начищенными пуговицами сменят легкомысленные пиджачки джазменов, а на высоких соснах рассядутся черные, угловатые, странные, как будто на картинах Сальвадора Дали, радиорупоры.

Странное «готичное» здание оказалось летним клубом трезвости; вывеска у входа обещала, что вечером здесь будут показаны картины Токио с помощью волшебного фонаря. Слайд-шоу, то-есть. Открытые галереи клуба были приютом местных шахматистов. В одной из беседок на крыше компания молодых энтузиастов чирикала на эсперанто.

«Радиокружок бы тут завести… Стоп! А где тут то самое Общественное собрание, в котором кино показывают?»

Первый же прохожий указал ему направление «через чугунку, до бывшей Крахтовской усадьбы». Пройдя через пути за нынешней Типографией, Виктор вышел на Клубную к зданию, в котором в наше время поместилась детская академия. Фасад здания был словно поделен на две части. Левая, с двухэтажным зрительским залом выглядела, как новенькая и почти как сейчас. Зато от правой остался всего один этаж, и фасад, устремленный в парк, со стороны Болвы был украшен большим, красивым деревянным крыльцом-верандой с парами тонких и стройных, как стволы молодых сосенок, деревянных колонн. Раскинувшийся перед крыльцом сад, ныне запущенный, здесь был необычайно ухожен; на дорожках, усыпанных мелким битым кирпичом, были расставлены резные скамеечки и виднелись белые алебастровые скульптуры. Прямо напротив крыльца тонкими струями воды журчал небольшой фонтан, обложенный мелкими валунами; по краям чугунной чаши ворковали прикормленные голуби.

— Скажите, не это Крахтовский дом? — спросил Виктор у компании молодых рабочих, спускавшихся с крыльца.

— Был Крахтовский, — ответил один, вихрастый парень с веселой искрой в темных, цыганистых глазах. Его еще Мария Клавдиевна для заводского собрания купила. Пять лет назад вот театр пристроили, туманные картины на полотне показывают. Не на картину, случайно?

— А что сегодня идет?

— «Любовь на закате дней». Жестокая мелодрама. Любят наш синематограф делать сборы на дешевых эффектах.

— А вы какое бы хотели посмотреть?

Компания зашумела.

— Про жизнь! Про завод наш, про смену, про жизнь нашу от гудка до гудка.

— Про то, как старые мастера над молодыми издеваются.

— Про новые станки! Хозяева думают, машина решает все. Неправда то! Человек при машине главное, от его мастерства и любви к делу машина идет, а не от пара и электрической силы. Пусть снимут про то, как парень из деревни пришел, и в фабричном котле в рабочую кость переварился, как железо в вагранке.

— И про настоящую любовь! — воскликнула девушка. — Такую, что человека к счастью ведет. А что это — взяли и все умерли.

— Когда-нибудь снимут, — ответил Виктор. — А на безрыбье… Схожу пока хоть на упадочную буржуазию посмотрю. Удачи вам!

Взяв билет в кассе, Виктор обнаружил, что времени до начала было еще изрядно. «Заскочу-ка я к Гитлеру, если еще не закрылся. Надо внешность в порядок привести…» Мастер обслужил его быстро, но настолько уболтал, что у Виктора Сергеевича, когда он вышел из цирюльни, совершенно вылетело из головы, куда он собирался. Вместо кино он направился по хозяйству — сначала искать прачку, затем в лавку, чтобы взять, что перекусить на утро, и вспомнил о билете лишь тогда, когда сеанс уже давно начался.

«Ну и ладно», подумал Виктор, «что я, у себя в реальности мыла не насмотрелся?»

Хотя, конечно, он был не совсем прав: мыло восемнадцатого года все же не то, что наше. До тридцатых кино предлагало получить кайф от возможности увидеть на экране живую реальность. Кино тридцатых-пятидесятых показывало, как надо менять реальность и получать от этого кайф. Кино шестидесятых-восьмидесятых призывало думать, как изменить реальность, чтобы все было в кайф. Нынешнее кино приучает наплевать на реальность и получать кайф от просмотра. Но для опоздавшего это значения уже не имеет.

Теперь он готовился отойти ко сну и переваривал новости. Темнело. Со станции долетел гудок, и слышался приглушенный шум товарного состава; внезапно из открытой форточки до Виктора донесся отдаленный выстрел, спустя короткое время — еще два.

«Китайская пиротехника», пришло ему в голову. «Воскресенье. Хотя здесь, скорее всего, своя».

Хлопки не повторялись. Виктор закрыл глаза и повернулся набок; пистолет в расстегнутой кобуре лежал под подушкой, как в виденных в детстве фильмах про гражданскую. В голову лезла всякая ерунда.

«Интересно, почему во второй реальности МГБ так немеряно круто поднялось уже к пятьдесят восьмому? Неужели дело в Хрущеве? А что — вычистил кадры, связанные с Берией, понаставил вместо разведчиков бывших партсекретарей, а кто из старых остался, особо не рыпался… С того и Пеньковского проморгали? А там, во второй, Берия во главе и осталась преемственность. Черт, все равно это тут никак не поможет. И Ковальчука из этой реальности не видно».

Утро трудового понедельника началось с того, что позвонил Брусникин и попросил зайти. Кабинет капитана был в дирекции, в конце коридора первого этажа.

— Виктор Сергеевич, у меня для вас еще одна новость, и не из приятных. Вчера вечером стреляли в инженера Ярчика. Из девятимиллиметрового браунинга.

— Если вы проверяете владельцев девятимиллиметровых браунингов, то я в это время был дома, соседи могут подтвердить.

— Откуда вам известно время?

— Это элементарно, господин капитан. Стрельбу слышала каждая собака в Бежице. Три выстрела. Еще поезд шел. Время не знаю, на часы не смотрел. Оружие было при мне.

— Ну, ваше оружие вне подозрений. На месте происшествия найдены гильзы не от браунинга десятого года, на который вы изволили вчера разориться, а от браунинга третьего года, как у меня.

— Очень интересно.

— А что с Ярчиком, вас почему-то не беспокоит.

— Вы сказали «стреляли», а не «застрелили». Я решил, что его жизнь вне опасности.

— Да, его спас случай. За мгновенье до выстрела он запнулся о камень и упал. Покушавшийся сделал еще два выстрела в его сторону, потом цель заслонили сбежавшиеся люди. Тогда стрелок бросился к железной дороге и успел вскочить на проходящий товарняк. Охрана на мосту прозевала, а пока звонили в Радицу, тот скрылся. Ярчик не получил даже царапины.

— Повезло.

— Ему-то повезло… Нам известно, что вы вчера покупали билет в Общественном собрании, но картину не пошли. Почему?

— Гитлер мозги забил.

— Он может. То-есть, вы забыли, что собрались смотреть картину?

— Да. А при чем тут Ярчик?

— Понимаете, он похож на вас ростом и комплекцией, волосы с сединой. Вчера вечером он был одет в костюм того же цвета и похожего кроя. Стреляли в него, когда он вышел с сеанса в Общественном собрании, со стороны железной дороги, с тридцати шагов, во время прохождения поезда.

— То-есть, вы хотели сказать, что Ярчика приняли за меня?

— Этого нельзя исключать. Скажите, а кто знал, что вы идете на сеанс?

— Билетерша, молодежь на крыльце, люди в фойе. Наконец, могли проследить.

— Парикмахер не знал?

— Нет, он же меня и уболтал. Кстати, там же столбы с фонарями стоят. Если есть словесный портрет… может, я этого человека раньше видел?

— Да. стрелявшего разглядели. Он был в маске Фантомаса.

— Как романтично…

— Вышел из темноты, три раза выстрелил в спину Ярчику и скрылся. Конечно, это мог быть сумасшедший; он возомнил себя великим преступником и выбрал случайную жертву, чтобы показать миру свою неуловимость, или проверить ее. Возможно, у господина Ярчика есть враги, о которых он не подозревает или предпочитает молчать. Во всяком случае, вы должны быть в курсе. Как говорил старик Гораций, кого предупредили, тот при оружии.

Глава 8 Очередная глава для фанатов WoT

Когда Виктор вернулся на свое место, там его уже ждал Бахрушев.

— Контрразведка проверяет? Не обращайте внимания, у них такая служба. А у меня для вас новость: фактически решен вопрос о строительстве нового завода стального литья за Хутором, и заводского поселка, который соединится с Бежицей! Вы не рады?

— Рад…а как же война?

— Война? Война, сударь мой, как раз и привлекает капиталы в это строительство. Понадобится много стали! Да, проект будущего поселка давно подготовлен; сегодня вечером его будут обсуждать в Общественном собрании, и вам непременно надо быть.

— Вечером? Вообще-то я хотел обдумать некоторые вещи проекта.

— Ваше присутствие понадобится там не меньше проекта. Не обязательно что-то говорить, просто посидите до конца, и можете думать о чем угодно. Там будут кое-какие лица, надо будет вас им показать издали. Представлять друг другу вас пока преждевременно, вот потом… ну, в этом положитесь на меня.

Оригинально, подумал Виктор, вслед за загадочным покушением на Ярчика меня засветят в том же самом Общественном собрании. Даже в ущерб танку, вместо того, чтобы дневать и ночевать в КБ. Или это приказ капитана? Под пули подставить? Хотя, если покушавшийся не дурак, вряд ли он повторит то же самое в том же месте на следующий день. Нужно осмотреть, приглядеться, сделать вывод из ошибок и сменить тактику. Или вообще что-то другое. Надо сесть сзади… Нет, лучше стать у стены, раз уж это импровизация, так, чтобы рядом никого. Не хватало тут укола зонтиком.

— Но проект не запускайте. Какие сейчас трудности? Кстати, у вас почему-то места механика сдвинуто влево.

— Пространство для стрелка-радиста. Больше всего огорчает отсутствие радиотелефонной связи.

— Серьезно? — Бахрушев удивленно посмотрел на Виктора в упор. — Понимаю, вы энтузиаст слабых токов, но…

— В бою это очень серьезно, особенно для таких дорогих. Но это уже для модернизации этак в двадцать восьмом.

— Далеко заглядываете.

— Полагаю, бронеход еще не устареет, а модернизация обойдется дешевле новых. А трудность основная вот в чем. Я тут проанализировал материалы по авиационным двигателям — кроме невысокого моторесурса, они на наземных машинах будут часто загораться. Даже не в бою. Я, конечно, предусмотрел охлаждение, поддон с отверстием для слива скапливающегося масла и топлива, но это не гарантирует. Нужен автоматический огнетушитель.

— Пеногоны?

— Газовый. Вот здесь ставятся баллоны со смесью — две трети бромистого этила, треть углекислоты. При перегорании пластинки датчика, или если просто дернуть за цепь, срабатывают пиропатроны, и газ распыляется в двигательном, вытесняя кислород и пары бензина, и охлаждая место пожара. Пиропатроны срабатывают с задержкой в пять секунд, чтобы автомат заглушил мотор и охлаждение. Если одного баллона не хватит, или неисправен, экипаж вручную приводит в действие следующий. Личному составу надо дать изолирующие газовые маски, иначе поотравятся. Устройство маски с регенеративным патроном я тоже описал.

Бахрушев пожал плечами.

— Недурственно, недурственно… Но не оставим ли мы наших хирургов и зубных врачей без наркоза? Хотя — это же спрос, надо строить химический заводик. Это все запатентовано? Ладно, не отвлекайтесь, я сам поручу проверить. Условия те же, вы не против?

— Нет. Да, и еще — пусть тогда на заводе знают, что я изобретаю моментальный огнетушитель, устройство и ходработ — коммерческая тайна.

— Эх, Виктор Сергеевич! Шило в мешке не утаите. Начнем делать опытную машину — вылезет.

— Назовем ее «танк». Ну, как танк-паровоз. Это и будет фигурировать в заказах смежников.

— Ну-у… — вскинул брови шеф, — этак вы скоро в товарищи Брусникина пройдете.

— Совершенно не претендую на авторство этой идеи. Зачем распыляться? Дадим капитану скорее стать майором.

«Так», сказал себе Виктор, снова уединившись с карандашом и бумагой, «теперь трансмиссия. Жуткая проблема — надежность трансмиссии, удобство переключения передач, вплоть до тридцатьчетверок и КВ. Да еще и без своего подшипникового производства. Вот он и припрыгал, белый северный пушной зверек… А так все хорошо начиналось, в это все почти поверили, и я тоже».

В окно полез дым от проходящего мимо паровоза. Виктор встал и захлопнул форточку, опередив коллегу. Чтобы успокоиться, взял в руке первую попавшуюся папку из подборки информации, и…

«Планетарная, да еще на опорах скольжения? В России? На лицензионном Форде?»

Мысль лихорадочно заработала, устанавливая логические связи. Планетарной называлась коробка скоростей, в которой вращение передается не просто с одной шестерни на другую, а сразу через несколько, которые вращаются вокруг центральной, как планеты вокруг Солнца, по-братски разделяя между собой тяжелые нагрузки. И еще — для переключения скоростей шестерни в такой передаче вовсе не надо зацеплять и расцеплять, а достаточно тормозить одни и освобождать другие. Но зубчатых колес в ней в несколько раз больше.

«С какого бодуна это на Жестянке Лиззи? Она же должна быть проще! Ну да, проще. Судя по допускам, старик Форд как раз ее впиндюрил, потому что роликовые — это дорого, а точность шестерен при этих паровозных буксах смысла не имеет. Брутфорс, грубая сила. Раз не можем точно — делаем запас по нагрузочной способности, а планетарка как раз для того и подходит. Эврика! Эв-ри-ка! Все, все, планетарная КПП, а заодно и механизмы поворота. Любой чайник будет водить, и не поломает. Тут же у них, блин, даже трактористов нема».

— Константин Павлович, — обратился он к Самонову, — а как у нас на заводе с парком зуборезных станков?

— В общем неплохо. Есть делительные и шарошечные машины. Также аппараты для токарных станков. Специально для бронеходов завод купил автомат Брауна и Шарпа.

— Шарошка — это фреза? Все, все понял… То-есть, методом копирования. Внутренние зубья можно резать?

— Ну, так Браун и Шарп может. До осени еще в запас поставят машины. Это ж дело перспективное — вон, Общество локти кусает, что заказ на пятитонные грузовики Пузырев перехватил, из кустарной мастерской — да в магнаты.

— Пятитонные?

— Ну да, возить бронеходы при перебросках войск. А что за проблемы?

— Хочется до осени дать серию хотя бы для войсковых испытаний. С учетом того, что в начальный период не будет крупных наступательных операций.

— Тоже верите, что будет?

— Тоже хочу, чтобы не было. Может, получат по сусалам и ограничатся масштабным пограничным инцидентом.

— Вряд ли. Кайзер хочет Польшу, Ревель, Вильно и все южные губернии чуть не до Волги. Говорил как-то с человеком, он недавно из Гамбурга, рассказывал, что там жуткий антирусский шовинизм и вообще антиславянский. Русские уезжают. Каждый день в каждой газете нас выставляют, как диких азиатов, как главных виновников их кровавой революции — «русские агенты, русские деньги». В каждой пивной говорят об объединении нации, о вожде, который поведет на восток. Немцами движет озлобление: у кого-то революционеры убили отца, сына или брата, у кого-то в семье погибшие революционеры и теперь они считают, что это из-за обмана русских; вся эта ненависть накачивается, как вода в паровозный котел, разогревается властями и ищет выхода в бессмысленной и свирепой войне с нами. Не думаю, чтобы эту массу, пропитанную, как губка, тихой яростью, удастся легко остановить. То же самое в Австро-Венгрии, где считают Россию виновницей восстания восточных сепаратистов. Турция хочет вернуть Крым, который, собственно, ей никогда не принадлежал, и, вероятно, примет участие в кампании.

«М-да, производительность надо повышать. Максимально унифицируем колеса, делаем составные венцы, венцы режем по нескольку в пакете. Хоть какая-то экономия».

…Фойе Общественного собрания еще хранило обстановку залы крахтовского особняка: штофные обои, поделенные лакированными рейками бордюров на большие квадраты, легкие бра-пятисвечники, огромная бронзовая люстра с электрическими плафонами и начищенный паркет, словно застыли в ожидании бала. По стенам были расставлены ряды легких и скромных гнутых стульев с жесткими спинками и сиденьями; того же стиля диванчик стоял между двух дверей, прямо под овальным портретом княгини Тенишевой, открывшей для народа этот уютный уголок. За одной из дверей Виктор увидел стеллажи библиотеки.

Публика в Собрании оказалась пестрой, но солидной. Инженеры, управляющие и дельцы были одеты без шика, словно собрались на службу; Виктор заметил, как один из богачей скромно прятал золотую цепочку часов, застегивая смокинг. Чиновники и офицеры были не при параде. Зато рабочие, похоже, надели, как на праздник лучшие пиджаки и вышитые рубахи; входя в Собрание, они долго оттирали припрятанными в карманах тряпочками пылинки с начищенных сапог и ботинок. Бывший особняк уволенного управляющего стал той нейтральной территорией, где исчезали грани сословий и социальных слоев; нравилось это кому или нет, но это уже стало жизнью. То, что здесь собирались решать, касалось и мастеровых, и хозяев.

Женщин среди публики было явное меньшинство, причем относились они большей частью к семьям служащих; жен мастеровых связывал по рукам и ногам тяжелый домашний быт, а супруги бизнесменов в большинстве своем передоверили решение проблемы сильному полу. В то же время те немногие, что пришли, не кучковались по углам своими дамскими кружками, а, рассеявшись в толпе, тут же стали центрами внимания и горячих споров — о будущем поселка, разумеется. Феминизм, обходясь без скандальных акций, уверенно, ход за ходом, занимал выигрышную позицию.

Виктор подошел к дивану. С портрета на него глядело чуть задумчивое лицо молодой женщины, миловидной, но черты его все же не были настолько правильны, чтобы женщину можно было отнести к числу красавиц; оно, при внешней простоте, скорее, было озарено каким-то внутренним светом. Женщина казалась чуть удивленной и грустной; короткие и мелкие темные локоны придавали княгине сходство с античными статуями Летнего Сада.

Что же все-таки двигало этой женщиной, подумал Виктор. С первого взгляда можно было подумать, что княгиня и была выражением настоящего дворянского благородства, обретенного воспитанием и жизнью в кругу знатной и честной семьи. Но это было не так; Мария Клавдиевна хоть и выросла в богатом доме, но в атмосфере одиночества, прохладного отношения к ней со стороны и родовитого отчима и собственной матери; няни и гувернантки требовали от ребенка лишь послушания. Ранний первый брак не принес счастья; Мария с ребенком уехала в Париж, где стала актрисой. Вернувшись в Россию в бальзаковском возрасте, она встретила своего второго мужа, человека уже пожилого, но богатого; впрочем, князь Тенишев тоже начинал свою карьеру с нуля, с грошовой должности железнодорожного техника и к пятому десятку лет создал огромное состояние за счет своей фантастической энергии, предприимчивости и знаний. Как и Мария, он тоже слыл меценатом; несмотря на разницу в возрасте, в их семье соединились две родственные души, которые понимали жизнь и чувствовали себя в долгу перед тысячами людей, трудом которых было создано их благополучие.

«Мог ли в России состояться иной капитализм?» — спросил себя Виктор, и тут же сам себе ответил: «Мог. Мог, если бы общественный механизм выбирал и подымал вверх таких, как Тенишевы, разоряя и лишая надежд всяких уродов, которые делают деньги на рабской зависимости персонала от себя, на разделении доходов себе, а убытков — государству, и которые готовы продать Россию в любом количестве любому покупателю. Но когда экономике дают развиваться совершенно свободно, почему-то у последних шансов гораздо выше. Свобода — это экономическая болезнь? Глупость какая-то. Этак и до идей Альтеншлоссера из вечного рейха докатишься. Должен быть какой-то ответ, какой-то выход…»

— О, я вижу, еще минуту и вас похитит наша легендарная личность! — произнес кто-то над его ухом и слегка тронул за плечо.

Виктор повернулся налево: перед ним стояла мадемуазель Ковач-Суон под неизменной вуалью, а рядом с ней высокий седоватый мужчина лет под сорок, в светлой пиджачной паре из английского сукна.

— Господа, знакомьтесь. Это Виктор Сергеевич Еремин, специалист пожарного дела. А это, наоборот, специалист огненного дела, технолог по литью, Ярчик Иван Бенедиктович. Вы у нас теперь два самых загадочных человека в Бежице, и было бы странным, если бы вас не свели друг с другом.

Глава 9 Время черного передела

— Собственно, во мне ничего загадочного, — сказал Виктор после церемоний приветствия, — обычный изобретатель, и не совсем удачливый. Меня спасает то, что я стараюсь никогда не копаться в прошлом.

— Не надо скромничать, — тут же возразила Анюта, — о вашем появлении из воздуха перед машиной уже сообщили газеты.

«Написал-таки, папарацци хренов».

— Господи, обычная газетная выдумка ради тиража. Издателям хочется есть.

— А теперь они пишут о том, что Ивана Бенедиктовича преследует Фантомас.

— Пожалуй, я соглашусь с Виктор Сергеевичем, — промолвил Ярчик. — Ей-богу, просто неприятная случайность, о которой хотелось бы забыть.

— Слушайте, народ уже в зал проходит. Идемте места занимать.

«Значит, сядем вместе. Вежливо отказаться? Или наоборот — никто не рискнет ухлопать рядом со знаменитостью? Вообще, какие у местных киллеров возможности? Вряд ли у них контактные яды замедленного действия, это же не ЦРУ. Конечно, могут прислать из УРУ, и из другой реальности, но это уж совсем круто. Рискнуть, что ли? По крайней мере, ясно будет».

— Вы уже знаете, что губкомиссариат поддержал инициативу Марии Клавдиевны о создании в губернии образцовых коллективных имений со школами народных промыслов? Грядет время, когда Россия будет торговать в Европе не зерном и нефтью, а художественными эмалями и первоклассными машинами, созданными русским гением. Помяните мое слово, быть княгине во главе Роскомкультуры…

В зале стояли ряды жестких стульев с поворотными сиденьями, как в кинотеатре; часть публики не уместилась и стояла у стен.

— Господа, я сяду между вами, — решительно заявила Анюта, — а то вы будете всю дорогу обсуждать бессемеровский процесс. Все, тише, начинают!

Зал зааплодировал. Виктор присоединился машинально, следуя инстинкту, приобретенному еще в комсомоле; через головы, шляпки и платки он увидел, что на сцену подымается Буховцев. Решительный жест руки — и зал уже внимал каждому слову.

— Господа! — начал директор. — Я хочу сообщить вам преприятнейшее известие. Правление Общества телеграфировало нам свое решение: отныне будущее нашего поселка связано с черным переделом!

«О чем это он?» — не понял Виктор, но собрание уже аплодировало, и он машинально присоединился.

— Многие десятилетия Российская империя нуждалась в чугуне и железе, — продолжал директор. — Наступил новый век, и мы теперь видим изобилие этих товаров. Железоделательная индустрия возросла, и руды перерабатывать стало выгоднее вблизи мест их залегания в природе. В то же время в каждом городе, в каждом селе растут рукотворные залежи нового сырья — железного лома, и эти месторождения будут не истощаться, а прибывать. Новый завод, основанный Обществом, будет осуществлять черный передел — превращать старое ржавое железо в сталь лучшего качества. В цехах, которые подымутся у железной дороги, там, где сейчас шумит вековой лес, запылают огни мартенов, а старые печи на паровозном будут позднее выведены из работы. Работать в новые цеха придет много народу, и для них, а также для тех, кто сейчас проживает в намеченных под снос старых казармы и бараках у завода, будет возведен и новый поселок. Общество строит его для вас, и вам в нем жить. Поэтому прошу ознакомиться с проектом и высказать свои соображения. Ксенофонт Григорьевич, прошу вас!

Архитектор оказался молодым человеком с высоким лбом, маленькими усиками и слегка оттопыренными ушами; широко раскрытые глаза за большими круглыми стеклами очков, придавали его вытянутому лицу удивленное выражение. Галстук-бабочка слегка топорщилась: похоже, что владелец надевал ее в редких случаях. Он смущенно кашлянул, и публика немедленно ответила аплодисментами. Ободренный архитектор попросил задернуть шторы, погасить свет и зажечь волшебный фонарь.

— Господа, — начал он несколько неуверенным голосом, и по залу полетел легкий ропот. — Я сейчас обращаюсь к всем — «господа», поскольку нам с вами предстоит обсудить стройку города будущего. Города, где более не будет глубоких различий между людьми, где каждый будет чувствовать себя хозяином нашего общего промышленного дела. Вы уже слышали, что доходы рабочих в ближайшие десятилетия вырастут так, что каждый, даже не слишком квалифицированный работник сможет покупать акции Общества и получать дивиденды. Дом, дом, господа, строится не на год, не два — в нем жить и нашим детям. Поэтому мы уже сейчас должны рассчитывать нашу стройку на эту будущую, новую жизнь.

Зал притих. Сзади кто-то кашлянул и на него зашикали.

— Два слова о генеральной планировке. Новый поселок будет занимать площадь, примерно равную той, что занимает нынешняя Бежица между Базарной и Церковной, даже чуть побольше. В новом поселке улицы будут снова параллельны железной дороге. Новый район будет сразу обеспечен тем, что ранее было привилегией богатых кварталов — электрическим освещением улиц и водопроводом. Кроме того, в Бежице будет построено несколько больших современных школ и новая городская — я полагаю, мы сможем уже считаться городом — городская больница на Ливенской; старые корпуса на Елецкой будут отданы под женскую консультацию, родильное и детское отделения. И, конечно, нашему городу нужен транспорт. Сейчас люди тратят полчаса ходьбы от окраины до проходных, теряя при этом часть сил, которые они могли бы употребить для производительного труда. Поэтому в проекте мы предусмотрели строительство кольцевой линии трамвая…

Зал заволновался, по нему прокатился ропот.

— Да-да, трамвая. Трамвай возьмет на содержание литейный завод, и депо решено разместить на заводском дворе. Линия трамвая метровой колеи пройдет по будущей улице Мартеновской, вдоль завода до улицы Бежицкой, по которой далее — до Церковной. На Церковной она поворачивает мимо храма Петра и Павла, идя до Ливенской, по ней — до Базарной. Обратная линия идет по Мало-Мининской, через Церковную — на Карачевскую, по ней до будущей улицы Формовщиков…

«Литейная — Ульянова — 3 Интернационала — Куйбышева — снова Ульянова — Пролетарскрй Дивизии — Институтская — Металлистов…» переводил в уме Виктор.

— Ну и дальше по Мценской опять до Мартеновской. Строительство такого длинного пути требует много рабочих рук, и, поскольку это касается всех нас, Общество рассчитывает на то, что каждый, кто чувствует себя в силе, независимо от сословного происхождения и положения в обществе, окажет помощь в этом строительстве. Трамвай объединит город; его строительство объединит нас!

Зал ответил аплодисментами — народ был не против. Очки архитектора запотели; он снял их и нервно протер стекла носовым платком.

— Вам, конечно, не терпится узнать, что же за дома ждут рабочих в новом поселке. При выборе решения я подверг критическому анализу опыт возведения фабричных домов в Швейцарии, Германии и Англии, и пришел к выводу, что простое пересаживание на нашу почву готовых решений было бы ошибкой. Нам надо не калькировать чужой опыт, а действовать так, чтобы наш новый этап домостроения, с одной стороны, решал те проблемы, которые накопились на предыдущем этапе, и соответствовал тому новому образу жизни, который утвердится после строительства.

На всякий случай Виктор оглянулся по сторонам. Подозрительных личностей вроде не наблюдалось. Впрочем, кто его знает, кто тут подозрительная личность.

— Тридцать лет назад, когда завод появился на голом месте, то есть в дремучем лесу, основным видом жилья были казармы, изначально строившиеся для рабочих артелей. Когда на новый завод шлынул поток семейных рабочих, это вызвало трудности и недовольства. В заплесневелых комнатах со спертым воздухом размещались по две семьи из расчета один человек на квадратный метр. Чтобы хоть как-то улучшить условия, рабочие стали самовольно пристраивать к казармам что-то вроде бараков из теса и горбыля. Это навело дирекцию на решение выделять рабочим четверть десятины, или по современным мерам, около тридцати «соток» земли, на которых строился дом по готовому проекту в долг с погашением за двенадцать лет, и размещался свой огород. Как вы можете видеть, построенные дома были красивы и удобны для семей, но между администрацией и рабочими постоянно возникали трения из-за цены строительства.

«Это он, видать, про „колонки“ вспомнил», — подумал Виктор. «А домики-то и впрямь не для бедных».

— Решение было найдено в том, что администрация выделила новые участки земли за Церковной, где рабочие могли по своему усмотрению строить дома и надворные постройки, подобные деревенским. Сейчас такие дома занимают примерно половину площади нашего села; небольшая часть участков выкуплена вторично для строительства доходных домов и других заведений. До недавнего времени такое решение устраивало обе стороны, благо, кроме огородов, рабочие семьи смогли держать коров, свиней и коз, но теперь очевидно, что наш поселок дольше не может развиваться подобным образом. Провести в каждый дом водопровод и канализацию, а в перспективе и электричество, замостить все дороги и проезды при подобной застройке немыслимо. С другой стороны, в ближайшее десятилетие благодаря облегчению условий труда большая часть женщин сможет пойти работать на завод; этот процесс будет значительно ускорен ожидаемой войной, из-за которой семьи лишатся основных добытчиков. Это обстоятельство, а также подъем села, откуда все больше поступают продукты, выращиваемые с помощью машин, производимых заводами Общества, ведет к тому, что столь большой участок земли на одну семью перестает быть нужен, и его можно сократить примерно в три-пять раз из расчета на семью. То-есть, это будет небольшой садик с сараями во дворе, где пожилые и немощные члены семей могут содержать в клетках кур и кроликов…

Виктор вдруг почувствовал, что Анни, словно нечаянно, заслушавшись лекцией, придвинула к нему свой локоть; сквозь ткань он почувствовал мягкое домашнее тепло ее тела.

Глава 10 Пуля находит цель

— Учитывая весь предыдущий опыт, — продолжал свою речь архитектор, — а также то, что рабочему не под силу самостоятельно осуществлять строительство современных домов, решено организовать застройку в форме кооператива. Рабочие вступают на паях в кооператив, которому общество выделяет возвратные субсидии и который выкупает землю и нанимает строителей для возведения жилья по определенному проекту. Таким образом, рабочие сами могут следить за сметой расходов и ходом работ через правление кооператива и посильно участвовать в строительстве, сокращая затраты. Сами кооперативные дома спроектированы из условий всемерной экономии материалов и затрат труда. Художественное оформление кооперативного дома не предусматривает каких-либо украшений, красота будет достигнута только за счет удачных пропорций здания и его элементов…

Левая рука Анни как бы машинально опустилась на край его стула, благо места не имели подлокотников. Виктор, словно бы тоже нечаянно, слегка дотронулся средним пальцем до углубления между ее средним и указательным и чуть провел назад; она не отдернула руки, как будто вся ушла в слух и не замечала происходящего вокруг. Темнота в зале делала этот маленький контакт незаметным.

— …В новом поселке мы должны отказаться от привычных нам методов строительства. Каменные дома еще долго будут привилегией богатых, деревянные недолговечны и опасны для пожаров, даже будучи облицованы кирпичом, как это делают в последнее время. Но у нас под ногами буквально залежи совершенно бесплатного сырья, которое до сего момента просто выбрасывали. Это — доменные шлаки! Смешав самый обыкновенный шлак с портландцементом расположенных буквально рядом Мальцовских заводов, мы получаем легкие и теплые блоки, которые не возьмет ни огонь, ни гниение. При этом мы в разы выигрываем на цене каменной кладки. Семь лет назад архитектор Крамской выстроил для самого государя императора гараж из таких блоков; при правильном расчете подобные дома способны стоять столетие и служить нашим внукам и правнукам…

Виктор повернул голову влево, и тут же заметил, что Анни, пользуясь полутьмой зала, тоже смотрит на него; ему даже показалось сквозь вуаль, что она улыбается.

«Невинный флирт. Она просто играет, для самоутверждения. Актриса…»

— Слушайте внимательно, — тихо шепнула она, — очень интересно…

— …В результате было решено остановиться на застройке восьмиквартирными домами в два этажа. Квартиры только трехкомнатные, что соответствует площади домов, которые рабочие сами строят для своей семьи на полученных участках. Одно- и двухкомнатные квартиры в таких домах устраивать накладно; вместо этого для одиноких рабочих и бездетных семей у завода будет выстроен каменный дом в четыре этажа под названием «Коммуна» для сдачи внаем за небольшую плату койки или комнаты…

На очередном «слайде» возникло нечто, похожее на первую битмовскую общагу, только вдвое длиннее. Не удержавшись, Виктор наклонился к Анни:

— Интересно, там красный уголок будет?

— Для икон?

— Для газет и радио.

Она почему-то не удивилась, услышав слово «радио».

— Разве это главное для счастья?

— А что… главное?

— Потом… Слушайте, о квартирах говорят.

Архитектору подали стакан воды, он жадно, большими глотками, осушил его, и с жаром продолжал.

— Квартира, господа, и ее оборудование — это самое сложное место проекта. Нам всем горько это признать, но российский рабочий пока не познал того стремления обустраивать свое жилище, которое вошло в быт в Западной Европе. Наш поселок растет за счет жителей, которые пришли из деревни, и держатся за деревенский быт лишь потому, что другого им в жизни видеть не доводилось. И здесь нам поможет именно то, что сейчас является главной трудностью новоселов — то, что новые семьи не обременены домашним имуществом; оно слишком громоздко, чтобы его вести со старого места жительства. Мы дадим новоселам не голые стены, а все оборудование квартиры до последних мелочей. Но! — и тут он поднял указательный палец кверху, — но в квартире не должно быть ничего лишнего, ничего, что могло бы утяжелить бремя выплат. Никаких сундуков, никаких громоздких шкапов — мы устроим их в толще перегородок. Для экономии места мы предусмотрели подъемные кровати, которые последнее время применяются в Америке. Печи системы Триглера позволят жильцам вдвое сэкономить на дровах по сравнению с русской печью; то же касается и легкого кухонного очага, вокруг которого мы видим разные мелкие приспособления, вплоть до вешалок, корыт и чанов для кипячения белья…

«Прямо по Замятину. Полная обезличенная унификация быта, продиктованная не идеей, а точным расчетом. Интересно, право на шторы они будут просить? Наверное, да — в виде приработка, потому что лишний рубль при нынешней зарплате в тридцатку пойдет на погашение долга в кооператив и на содержание дома. Идеал бытового коммунизма. Или это наоборот, бытовой коммунизм вырос из расчета капиталистической фабрики? Да, и как вот привычки, ломка уклада? Мещанство, наконец? Мужики-то захотят?»

Анни не убирала руку. Она чуть откинулась назад, на спинку стула, заложив ногу на ногу, и во всей ее позе теперь чувствовалась легкая расслабленность; дыхание стало глубже, все еще оставаясь сдержанным и бесшумным, и только заметное на глаз ритмичное движение ткани на блузке выдавало нарастающее волнение. Волнение, которому Анни не противилась, которому она позволяла медленно растекаться по себе до кончиков тонких пальцев, сохраняя внешнюю невозмутимость, и эта невозмутимость, эта внешняя сдержанность, похоже, делали тлеющий внутри огонь еще более приятным для нее. Врожденный инстинкт, второй после выживания. Интересно, думал Виктор, почему она одна?

— Теперь мы подходим к самому главному, — архитектор достал платок, промокнул им вспотевший лоб и повторил: — самому главному. То, что нам даст революция быта, измеряется более чем в рублях. Тридцать лет назад в нашем поселке в первый год жизни умирал каждый третий младенец. Благодаря новым домам вкупе с развитием детского отделения больницы, служб акушерства и гинекологии, строительства детских садиков и ясель мы рассчитываем уже в ближайшие годы снизить младенческую смертность до цифры менее чем в десять процентов. Мы догоним и перегоним Америку по числу сохраненных жизней! Разве это не стоит того, чтобы отказаться от всего застарелого и отжившего? Сделаем же это ради собственных детей!

Последние слова утонули в аплодисментах; люди вскакивали с мест, и Анни, захваченная общим порывом, тоже вскочила, и зааплодировала, крикнув: «Браво! Да здравствует перестройка!». Виктора словно приподняло, и, поднимаясь с места, он заметил, что Ярчик тоже аплодирует стоя.

…Они все той же компанией стояли в фойе и дали, когда народ выйдет. Виктор еще в зале незаметно расстегнул кобуру.

«Через пять минут вас посетит Фантомас… Интересно, а в кого из нас двоих он будет стрелять? Народу много… Наверняка здесь будут люди капитана. А ведь в СССР-98 первый попаданец так и не вернулся. Умер своей смертью. И что с ним стало в нашей реальности? Он раздвоился?»

— И как вам наши голубые города?

Виктор невольно вздрогнул.

«Голубые города — это же шестидесятые… Ан нет, это еще у Толстого в двадцатых, и еще чел там вроде бредит этими городами в восемнадцатом. Город мечты. Наверное, идея уже бродит. Как хорошо знать советскую литературу».

— Ожидал, что обсуждение будет более бурным. Отец Паисий удивил.

— Тем что предложил строить у линии стадион? Это его давняя идея. Как начались матчи на поле у собора, так батюшка и увлекся. Вообще очень интересный человек, новой формовки. Доведется беседовать, узнаете много необычного…

«Отец Паисий. А кто сказал, что попаданец обязательно инженер? При случае надо поболтать».

— Проект вообще поражает своей смелостью, — ответил Виктор, потому, что надо было что-то сказать, а особо отвлекаться не хотелось, — это просто чудо, что частный хозяин… — тут он снова запнулся, потому что на глаза попал портрет Тенишевой.

— А вы «Атлантикус» читали? — спросил его Ярчик. — Социализм, это более экономная система.

— Социализм? — произнес Виктор с некоторым неудовольствием. Еще не хватало здесь влезть в политику.

— Ну, я понимаю ваш скепсис. Есть такие социалисты, что готовы отдать в ведение государства все, что угодно, вплоть до варки обеда и мытья полов. Но, уверяю вас, это не социализм, это исправительный дом. Для исполнения всяческих повинностей тогда просто не хватит рабочих рук. Разумный социализм — это когда государство берет на себя производство одежды, питания, и самых необходимых предметов потребления, когда оно создает пути сообщения, строит электростанции и разные казенные здания и выпускает материалы для их строительства. Товары, спрос на которые может сильно колебаться — предметы роскоши, строительство частных домов, выращивание овощей и фруктов, или, скажем, печатание газет, лучше оставить в частных руках. Наконец, государство направляет работу крупных фабрик, от которых зависит жизнь целых городов и всего национального хозяйства, через комиссариаты, казенный заказ и выкуп части акций. Вы спросите, для чего это надо?

— Для подготовки к войне?

— Это тоже важно, но главное — тогда можно будет принять указ, по которому государство обязано дать работу каждому, кто хочет добывать свой хлеб в поте лица, а это освободит рабочего от его кабального положения перед хозяином. Голод, нищета и бунты уйдут в прошлое уже при нынешнем государе на склоне его лет. У вас есть возражения?

— Ни малейших. При нынешнем — это хорошо. Но мы со своими спорами совсем забыли наших дамах.

— Нисколько-нисколько! — воскликнула Анни. — Напрасно вы думаете, что женщин интересуют только шляпки, ткани и сплетни. Продолжайте, очень интересно. Говорят, что социалисты против религии и за свободу любви?

Ярчик расплылся в улыбке.

— Лучшее, что могут сделать социалисты, мадам, так это оставить реформы религии и семьи на усмотрение будущих поколений, которые уже освоятся при социализме, и будут иметь на этот счет свое мнение, не замутненное нынешней необходимостью ставить деньги превыше всего.

— Полагаете, они будут мудрее нас?

— У них будет наш опыт, мадам. Они разложат по полочкам все наши ошибки.

Улица встретила их неожиданной свежестью; воздух был вкусен, как ключевая вода и напоен ароматом цветущих деревьев, на дорожках стояли лужи. Пока в зале решалась судьба города, за стенами, похоже, пронеслась небольшая гроза.

— Господа, какая восхитительная ночь! Но что же вы замолчали? Я хочу услышать спор. Виктор, ну возразите же, наконец.

— Для вас — с удовольствием. На мой взгляд, такой социализм — это утопия. Я понимаю, что есть люди поистине благородные, вроде княгини, есть добрая воля Общества, есть политика господина Зубатова поддерживать профсоюзы…

— Простите, перебью: вы уже вступили? — вклинился Ярчик.

— Да, после обеда. Взносы там небольшие… Но что такое добрая воля перед жаждой денег и власти? Сегодня профсоюзы покрывает господин Зубатов, а кто будет потом?

— Вполне здравые рассуждения. Как вы думаете, почему Зубатова до сих пор не сместили?

— Полагаю, вы знаете ответ.

— Практически да. Любая власть держится на немудреном девизе. Вы его знаете. «Разделяй и властвуй». Нашему государю надо, чтобы купцы и фабриканты бежали к нему с просьбами повлиять на аппетиты рабочих союзов через Зубатова, а рабочие бежали к нему же с просьбами защитить от хозяев. Государь нужен и тем и этим, и пока он, как циркач на проволоке, удерживает баланс, обе стороны нуждаются в его, лично его власти.

— А он не окажется между двух… Меня искренне радуют проводимые государем меры, и хотелось бы ему здравия и благополучия.

Ярчик неожиданно расхохотался.

— Не ожидал увидеть в вас ярого монархиста. Но если так — ничего не угрожает. Кровавая революция в Германии и Австро-Венгрии и последовавшие расправы над восставшими привели к тому, что и деловые круги, и, так сказать, пролетарский элемент, видят в государе ту каменную стену, за которой можно пересидеть европейские смуты… А вы кого-то ищете? Ничего, я просто заметил, что вы оглядываетесь по сторонам.

— Да вот, жду Фантомаса.

— Вы такой впечатлительный? — удивленно воскликнула Анни. — А, нет, я поняла: ваше настоящее имя Жером Фандор.

— Ага. Комиссар Жюв. «Его мы в пух, его мы в прах, эй вы, потише пойте там в кустах…» С вами никогда такого не было — живешь, живешь и вдруг…

— БАХ!!!

Перед глазами Виктора мелькнул словно отблеск молнии, и тут же по ушам ударил громкий хлопок пистолетного выстрела. Выходящая толпа разразилась краткими женскими взвизгами и редкими матюками вполголоса, небо захлопало сотнями крыльев и криками разбуженных ворон. Виктор моментально присел, выхватил браунинг из расстегнутой кобуры — нет, не напрасно он тренировался весь вчерашний вечер — и, щелкнув предохранителем, передернул левой рукой затвор, направив дуло в небеса.

— Пригнитесь! — крикнул он окружающим, которые растерянно озирались по сторонам.

Его возглас, казалось, не произвел на толпу никакого впечатления. Большинство народу словно оцепенело, ожидая развития событий.

— Васька! — Толян! — послышалось где-то рядом. Виктор обернулся на крик и увидел парня в вышитой рубахе и нанковых темно-коричневых штанах, который пробирался к нему через толпу; в правой руке его поблескивал «бульдог» с куцым стволом ковбойского калибра.

— Федька! Андрюха! Зови наших! Все, кто из Союза — сюда!

«Попаданцы??? Я же крикнул „пригнись“, местные-то не знают. Черт, везде уже мерещится».

Худощавое, чуть вытянутое лицо парня, его нос с горбинкой, показались Виктору очень знакомыми. Расталкивая народ, к нему спешили приятели; в одном из них Виктор узнал того самого черносотенца, который давеча сосватал ему пьяного Маха.

— Заряжен? — спросил парень с «бульдогом», кивнув на браунинг Виктора.

— Однозначно, — флегматично ответил он, и, на всякий случай, представился: — Еремин, Виктор Сергеевич. Новый инженер.

— А меня Митькой звать — парень улыбнулся во весь рот, показав ряд белых, не прокуренных зубов. Медведевы мы, с Брянской улицы. Подтягивайтесь там! Полицию зовите, полицию!

«Дмитрий Медведев, значит. Дмитрий Ме… Так это же…!»

Виктор все понял. Медведев с Брянской улицы… с улицы Дмитрия Медведева!

«Так вот вы какой, легендарный партизанский командир», подумал Виктор, «прямо первый парень на деревне. Значит, здесь в черносотенцах. А у нас в ЧОНе был. Ну правильно, здесь вместо ЧОНа другое».

Где-то рядом раздались истошные трели свистка, и через пару секунд перед Виктором предстал местный блюститель порядка в белой форме.

— Вы стреляли? — спросило Виктора официальное лицо.

— Никак нет. Я услышал выстрел и обнажил оружие для защиты. Вчера ж тут было…

— Вы пойдете с нами. Держите оружие наготове. Откуда были выстрелы?

— Да вроде из сада, — сказал Медведев. — Сверкнуло там что-то.

— Осмотрим сад. Па-прашу пройти! — обратился к толпе околоточный.

Из глубины сада донесся истошный, леденящий душу женский вопль. Околоточный бросился вперед, лишь сейчас расстегивая на ходу кобуру «Смит-вессона». Дмитрий и его команда поспешили следом; за ними рванул и Виктор. Подставляться под случайную пулю ему вовсе не хотелось, но лишать силы правопорядка трети огневой мощи совесть не позволяла. Прохладный осенний воздух окатил взмокшее лицо Виктора. Вечерняя свежесть, хруст осколков кирпича под сапогами полицейского и союзной молодежи, гудение целых роев майских жуков около круглых, горящих каким-то непривычным желтовато-яичным светом парковых фонарей, и надрывный, дикий вой, в котором чувствовалось что-то нечеловеческое…

Так в войну бабы голосили от похоронок.

…В луче фонарика фирмы «Eveready» — в Союзе такие всегда называли «китайскими» — мелькнуло напуганное, заплаканное девичье лицо; Виктор узнал Фросю и, на всякий случай, отступил за спины черносотенцев.

— Ты кричала? Как звать?

Фрося от волнения ничего не могла сказать и только указывала правой рукой на кусты, прикрывая левой ладонью глаза от света. Полицейский чуть отвел в сторону поднятую руку с наганом, указывая этим жестом, чтобы подкрепление осталось на месте, и отважно шагнул вперед, раздвигая заросли жасмина.

— Господа Медведев и Еремин! Прошу сюда, только по моим следам! Улики не затаптывать!

Первое, что заметил Виктор, продравшись через кусты — это ноги в желтых, заляпанных грязью ботинках, выхваченные фонарем из окружающей темноты. Человек лежал навзничь. Круг света медленно пополз дальше, показав неестественно вывернутую левую руку, темно-синий жилет с золотой часовой цепочкой, полы распахнутого и набухавшего темным пиджака, из внутреннего кармана которого высовывалась черная скомканная тряпка… Еще одно движение луча — и перед глазами Виктора предстало лицо человека, со страшными, остекленевшими глазами и широко разинутым ртом, из которого по щеке широкой полосой медленно текла кровь, густеющая, почти черная в электрическом свете. В откинутой правой руке блестел массивный армейский браунинг.

Виктор почувствовал, как к его горлу подкатывает скользкий неприятный комок, Он узнал убитого; это был не кто иной, как тот самый Вырошников, что давеча подсел к нему на скамейке, и развивал теорию классового геноцида. И еще Виктор вспомнил, что тогда хотел убить его.

Полицейский, присев на корточки, над телом; казалось, что-то особенно привлекло его внимание. Снова выпрямившись, он обернулся и показал вытащенную из кармана убитого тряпку.

Это была черная маска. Маска Фантомаса из фильма начала века.

Глава 11 Тайна бархатной ночи

— Так значит, покойный поведал вам, первому попавшемуся человеку, о своем безумном плане?

Следователь Моржеретов смотрелся вполне соответственно фамилии: пышные усы, перетекавшие в рыжие бакенбарды, толстая шея борца и гладкая залысина на откатывающемся назад лбу придавали ему сходство с известным обитателем полярных морей. Прибыл он в Бежицу утренним поездом, чтобы расследовать покушение на господина Ярчика; новая смерть, похоже, пробудила в нем охотничий азарт. Тем более, что Бежица — это действительно большая деревня, и любая мелочь не могла ускользнуть от внимания обывателей, а, значит, и сыска.

— Может, он каждому встречному поведал?

— Пожалуйста, отвечайте на этот вопрос только «да» или «нет».

— Я не знаю, являюсь ли для него первым попавшимся, и признаю лишь то, что лично мне он поведал.

— Хорошо. Не вызвали ли эти чудовищные планы у вас личной неприязни к покойному?

— Нет. Ни малейшей.

— Почему? Разве вы не сочли эти планы чудовищными?

— Так он же пьяный был. Если по каждому пьяному абсурду бежать в полицию…

«Именно в полицию. Пусть считает, что для меня выражение личной неприязни — донос, а не насильственные действия… Разве я похож на человека, который за гнилой базар замочит?»

— Вы хотите сказать, что тогда не восприняли слова покойного всерьез?

— Да. Не воспринял. Не поверил, что человек сможет вынашивать уничтожение целого народа всерьез. История таких случаев пока не знает.

— Вы сказали, пока не знает?

— Как ученый, я привык оперировать фактами и осторожно относиться к гипотезам. Понимаете, в этом особенность профессии. Но единичный факт никак не может быть веским основанием…

— Я вас понял. С господином Ярчиком вы тоже познакомились случайно?

— Нас познакомили. Госпожа Ковач, которая сегодня подошла ко мне в фойе Собрания. А с госпожой Ковач я познакомился на днях случайно, сел на ту же скамейку и разговорились. И вот госпожа Ковач сказала, что раз Ярчика, возможно, приняли за меня, то мы должны быть знакомы.

— Откуда вы знаете, что Ярчика приняли за меня?

— Госпожа Ковач сказала.

— Откуда она могла это знать?

— Не знаю. Ну, то, что Ярчик того же роста и комплекции, она знает. А она не могла сама до этого додуматься?

— Могла, — согласился Моржеретов, — дамы часто дают простор воображению. Вы прошлой ночью покойного не встречали?

— Прошлой ночью я был на своей квартире, это могут подтвердить.

— А не могли что-то случайно слышать, где мог быть покойный?

— Ничего ни от кого не слышал.

— Странное дело, — вздохнул Моржеретов, — вроде Бежица не столичный город, все про всех знают, а вот никто не видал, где и у кого был господин Вырошников прошлой ночью. И откуда у него взялся браунинг — тоже.

Нервно пригладив пальцем ус, он добавил:

— Да, другой раз уж будьте любезны о подобных разговорах сообщить полиции. Объясню вам, как ученому человеку: в России развивается капитализм. Конкуренция, знаете ли, — он неопределенно повел руками, — и эта почва у нас порождает таких личностей, что к обществу теорию Дарвина применяют. То-есть, одна раса людей должна обязательно уничтожить другие расы. Буржуазию, рабочих, крестьян, французов, немцев, русских, инородцев, кого, так сказать, другой расой видят. Так уж… вы уж того… серьезнее.

«Странно. Начал, как коммунистический агитпроп, кончил расой. Какой-то у них оголтелый расизм».

…Резкий, непривычный для этих времен запах бензина встретил Виктора на крыльце участка. Похоже, здесь недавно стоял автомобиль. Окончательно стемнело, и россыпь ярких, крупных звезд висела над Бежицей, словно бы там, в вышине, раскинулся огромный перевернутый город; стремительной серебряной иглой пронесся и сгорел метеор. Вокруг желтой лампы на высоком столбе, превращающей ночной мрак в полумрак, роились майские жуки — Виктор подумал, что никогда раньше не видел их в таком количестве. На скамейке неподалеку сидели двое: подойдя поближе, Виктор узнал Анни и Ярчика.

— Вы думали, что меня арестуют?

— Это все я, — улыбнулась Анни. — Когда вы достали револьвер, я подумала, что вы — агент, которому поручено охранять Ивана Бенедиктовича.

— Пистолет, — поправил Ярчик, — Виктор Сергеевич достал пистолет, а не револьвер. Такие обычно дают агентам охранки.

— Потому и купил. Когда нападают, надо стрелять на поражение. — Виктору надоело оправдываться, тем более, при даме. — Либо вообще не вынимать.

— А вы сразу вынули! — воскликнула Анни. — И закричали «Пригнитесь!»

— Стреляли, — ответил Виктор безразличным тоном Саида из «Белого солнцв пустыни».

— Признайтесь, вы неравнодушны к хорошему оружию? — спросил Ярчик. — Но давайте продолжим по дороге. Время поджимает.

— Так вы можете идти, Иван Бенедиктович, — с долей кокетства в голосе произнесла Анни, — а Виктор Сергеевич меня проводит. Верно?

— Вы правы, я действительно спешу. До завтра надо закончить записку о новом способе изготовления винтовых стержней. Всего вам хорошего!

— Я, случайно, не стеснила вас? — спросила Анни, посматривая на желтеющие окна участка. — Надеюсь, вы никуда не спешили?

— Ну, что вы! А вы далеко живете? Может, возьмем извозчика?

— Я живу в гостинице на углу парка — все забываю, как она называется. Давайте пройдем пешком, тут рядом.

— Иван Бенедиктович ревновать не будет?

— Об этом поздно уже говорить. Как у мужчины, у него масса достоинств и лишь один недостаток — в отношениях с актрисами он никогда не заходит дальше невинных разговоров. Кажется, он изкакого-то древнего обедневшего рода. У него нет предрассудков к людям иных сословий… если это не приведет к смешению крови.

— Надеется найти в Бежице какую-нибудь графиню? Так можно остаться старым холостяком.

— Он уже остался.

— А ваш партнер тоже из какого-нибудь древнего рода?

— Саша? Обычно все его зовут Саша. Нет, с ним совсем другое. Он предпочел бы общество молодого крепкого парня.

— Даже так?

— Нас связывает только сцена.

Майская полночь покрыла Бежицу черным бархатом. Уличное освещение было погашено почти везде, и лишь отдельные точки фонарей помечали на этом бархате места, где человеку всегда были готовы открыть дверь — полицию, больницу, пожарную часть, станцию, и — церковь. Темно было в частном секторе; керосин и свечи обходились дорого, а в тусклой лучине острая надобность была лишь долгими зимними вечерами. В окнах многоэтажных доходных домов лишь кое-где проглядывал тусклый свет ночников или настольных ламп.

— Не думал, что тут по ночам так темно.

— В полпервого фонари снова зажгут. Конец второй смены, рабочие расходятся. Потом опять погасят до утра. А вы что, темноты боитесь?

— Я боюсь за вас. Запросто споткнуться можно, а вы по-городскому, на высоких каблуках.

— Разве вы не подадите мне руку? Нет, не так, — откинув вуаль, она взяла Виктора под левую руку. — Нас все равно никто не видит. Только сойдемте с мостовой, чтобы на что-нибудь не наступить.

— Собаки тут и по пешеходным дорожкам бегают, — философски заметил Виктор, — но это меньшее зло.

— Будем смотреть в темноту под ноги… Вообще, вы же помните, когда ходили фонарщики, фонари горели всю ночь, а как стало можно поворачивать рубильник на станции — стали экономить. Вот представляете, везде — в Европе, в Америке ставят электричество, чтобы ночью на улицах было светло, а в России — чтобы можно было свет погасить. В России надо срочно что-то подправить!

«Если бы тогда, до Первой мировой, в России что-то подправить…»

Стоп. Он уже думал об этом. Именно так же. Полгода назад, в романовском СССР девяносто восьмого года. В «Парусе». Соседка Варя — телепат из КГБ.

«Ну вот и выполнила волю золотая рыбка… Они же говорили, что не знают, как отправлять. А ты это проверял? Так, допустим, они. И что это дает? Что здесь менять-то? Или они сами не знают что, но знают, кто?»

На Церковной они свернули вправо; Виктор не сразу заметил, что это не ближний путь.

— Разве мы идем в «Версаль»?

— Ах да… «Версаль» сегодня закрыт. Я по привычке. Не будем возвращаться — плохая примета.

— Верите в приметы?

— Артисты все суеверны. Эстрада — это как игра в орла и решку; она делает из артиста способную личность и губит его, как способную личность. Это успех любой ценой, это игра ради вкусов полупьяной публики, игра, которую оценят количеством банкнот, принесенных в оркестр и уплаченных по счетам.

Откуда-то вылетевший майский жук ударился в грудь Виктора и упал, жужжа, в траву. Странно, не спится им…

— Мечтаете о большой сцене?

— Мечтаю уйти со сцены. Открыть кондитерскую и торговать морковными пирожными. Здесь никто не умеет их делать, а они полезны детям.

— Что мешает?

— Долг. Чтобы отдать его, надо выполнить условия контракта.

— И вы не могли найти богатого покровителя, который согласится погасить долги?

Анни откинула вуаль, и взглянула на него; так матери смотрят на ребенка. В темноте цвет глаз был неразличим.

«Сейчас скажет что-то типа „Не плачь ты, мой бэби“…»

— Не все в мире можно мерить на деньги, — произнесла она. Не все… Я не сумею это объяснить. Возможно, вы это поймете сами, без слов… Но не теперь. Сейчас мы как два континента, а между нами штормовой океан. Не переплыть.

— Хорошо. Пусть останется маленькой тайной. Но разве контракт запрещал выйти замуж?

— Нет. Но надо все время ездить из города в город, выступать под другим именем…

— Так можно ездить до старости.

— Моя цель уже совсем рядом. То, ради чего пришлось терпеть годы одиночества, липкие взгляды мужчин, боль, усталость, бессонные ночи и эту одуряющую пустоту, с которой остаешься после выступления. Холодные лепестки живых цветов и пустота, как будто из тебя все вынули, и осталась лишь оболочка, кукла из папье-маше. Ненавижу цветы. На улице хочется быть не узнанной, обычной. Я знаю, как болтать с газетчиками, знаю, что им надо, что они хотят услышать, я помню весь этот вздор наизусть, как стихи… а на улице люди смотрят прямо в глаза, и я не могу найти слов, как им ответить. Они хотят газетную сказку, но не поверят, это как будто я стою и беру фальшивые ноты…

— Я понимаю. Анни, дорогая, не принимайте это так близко к сердцу, поверьте, в шоу-бизнесе бывает и хуже. Серьезно, можно считать, что вам повезло. Некоторые звезды кончают жизнь в психушке или умирают от наркотиков.

— Странно вы говорите… Но, наверное, вы правы. Мне повезло. Скоро все кончится, и наступит покой. Покой, которого я так долго ждала. Наверное, то, что я вам говорю, ужасно, вы хотели просто пройтись с молодой дамой, а не выслушивать всю эту чушь…

— Да ничего, продолжайте, — спокойно и задумчиво произнес Виктор. — Это накопившиеся стрессы, организм выбрасывает адреналин, чтобы поддержать силы. Вам надо выговориться. Вы, наверное, боитесь откровенничать, боитесь, что это испортит карьеру, отношения.

— Я не боюсь, — усмехнулась Анни, — но просто это здесь никому не надо. Все в погоне за деньгами, каждый мечтает излить свою душу, а не выслушивать, что у других накопилось. Разве что какому-нибудь рабочему… ну, он просто пожалеет, и все, зачем это? Жалость унижает.

Сиротский Приют в темноте темнел глыбой средневекового замка, лишь в одном из окон поверх занавесок виднелся тусклый отсвет красноватого коридорного ночника, обрисовавшего силуэт полуоткрытой двери. Через дорогу напротив тихо дремал квартал низеньких особнячков в стиле модерн; откуда-то с той стороны, из молодого сада, доносилась еще робкая песня соловья. Впереди, над паровозным, небо светилось розоватыми клубами пара, подсвеченного пламенем печей, и доносились приглушенные удары молотов; казалось, с той стороны на поселок надвигается война, и на фоне этого розоватого, колышущегося неба неосвещенные леса строек вырисовывались какими-то странными, футуристическими черными силуэтами. Наверное, именно в такую ночь Татлину пришла идея башни Коминтерна.

— Вы о чем-то задумались?

— Так. Соловей, слышите?

Легкий, чуть слышный смех Анни смешался с шелестом листвы внезапно повеявшего ветерка.

— Да! Соловей! Все живое вьет гнезда. Давайте сменим тему. Что говорит наука о ближайшем будущем? Что нас всех ждет? В искусстве, например?

— Наверное, сплошной дизельпанк.

— Это что, как у Авраамова? Симфония гудков? Синтетическая музыка? Бесконечное множество тонов, рожденных бумагой, которую прерывает луч света? Вы знаете, есть композиторы, которые требуют сжечь все рояли, чтобы стать свободными от оков гаммы. Будет жаль, если это случится. Я люблю играть на рояле Моцарта.

— Да останутся рояли, и синтезаторы будут, и те же семь нот.

— Странно, я полагала, вы думаете иначе.

— Ну, человек же не может освободиться от самого себя! От физики своего тела, от восприятия. Даже машину нельзя построить, не думая о законах природы. Можно преодолеть тяготение Земли и полететь в космос, но нельзя отменить закон тяготения…

В кустах что-то зашуршало.

— Ай, мышь! — взвизгнула Анни и бросилась к Виктору, судорожно вцепившись левой рукой в его плечо, как кошка, пытающаяся забраться на дерево. Ее лицо оказалось совсем рядом; от него лился легкий, необычный аромат цитрусовой свежести, казавшийся в то же время каким-то странно знакомым. «Откуда у нее современные духи?» — подумал Виктор, но тут же, поддаваясь какому-то неожиданному порыву, он прижал Анни к себе правой рукой и поцеловал в губы. Анни удивленно застонала; в темноте Виктор не замечал ее глаз, и только судорожное, разгоряченное дыхание давало ему понять, что она чувствует. Она застонала снова; в ней словно боролись инстинктивный страх и внезапно проснувшееся желание, не позволяя ни отпрянуть, ни обвить руками мужчину, столь дерзко покусившегося на недозволенное. Наконец, воля взяла в ней верх, и она сильно оттолкнула Виктора; разгоравшееся возмущение с трудом пыталось подавить непроизвольно разлившуюся по телу жажду слабости.

— Вы… вы такой же, как все! — полушепотом воскликнула она. — вам все можно, да… потому что я танцорка…

— Да что вы…

— А я смеялась над вами, слышите? Рассказала вам про тяжелую жизнь, вы все верили, разжалобились… Как это смешно! Как вы наивны! Разве с начала не было понятно — мы люди разной расы…

— Раса, раса! — Виктора внезапно взорвало. — Помешались вы тут все на этих расах! Неужели должны погибнуть десятки миллионов людей, чтобы стало ясно: есть только одна раса — человеческая! Только одно существо на земле умеет думать — это мы! Что вы за люди, в конце концов!

Анни растерянно взглянула на него, но не могла остановиться.

— А вы! Вы так красиво говорите! Почему вы так сделали?!

— Почему?

— Да, почему?

— Потому что это прекрасно! Почему эта ночь? Почему соловей поет? Почему люди ходят по земле, и вдруг, ни с того, ни с сего, сочиняют песни? «Жатондре лё жур э ла нуи жатондре тужур, то ретур…» Почему так? Вы знаете — я не знаю!

— Что? — воскликнула Анни. — Что вы сейчас спели?

— Так, пришло в голову. Песня такая, то ли французская, то ли итальянская…

— Спойте еще… дальше…

— Дальше я по- французски не помню, по русски могу.

— Давайте по русски… ваш французский ужасен.

— Пожалуйста…

Анни внимательно слушала его; сплетенные пальцы ее рук, поднятых к груди, выдавали волнение.

— Вот… дальше не помню, но если хотите, могу вспомнить, записать…

— Послушайте, — произнесла она уже более спокойным тоном, — я больше не сержусь на вас. Вы, похоже, сочли мой испуг притворством и неверно поняли. Вы не могли бы потом как-нибудь зайти ко мне, и мы бы подобрали ноты? У меня в номере есть фортепиано. Можно послезавтра, в «Версале» как раз трехдневная гастроль Филиппо Заварзини, и я свободна…

До гостиницы они дошли совершенно спокойно; у парадного дремала пара извозчиков, фонари на колясках не горели — видимо, не так уж много людей горело желанием совершать в это время дальние прогулки.

— Вот мы и пришли, — и Анни подала ему руку. Виктор взял ее пальцы, поднял кисть и поцеловал запястье.

— Но-но, — возразила она, — не увлекайтесь. Я начинаю подозревать, что вы сильно прибавили себе года.

— Это плохо?

— Это хорошо, — она улыбнулась, и ее на щеках появились аппетитные ямочки. — Но вам уже пора. До встречи! Не забудьте вспомнить слова!

Она опустила вуаль и легко взбежала на крыльцо гостиницы, где услужливый швейцар уже распахивал дверь, почтительно подняв левой рукой фуражку.

Глава 12 Право на мозолистое тело

— Ничего странного, необычного за эти дни вокруг себя не замечали?

Капитан захлопнул форточку, чтобы в комнату не летела гарь от «кукушки», настырно скрипнувшей колодками свих тормозов прямо под окнами дирекции. Благородный темно-вишневый цвет кирпичных стен — это всего лишь копоть.

Брусникин вызвал его в свой кабинет с утра, формально — чтобы уточнить вопросы установки электросигнализации.

— Виктор Сергеевич, вы слышали вопрос? Удалось ли вам заметить что-нибудь подозрительное?

— Да в общем… Ах да, господин Вырошников подозрительно тихо лежал в кусте. Неудачно раскинул мозгами.

— Ценю вашу наблюдательность. А кроме?

Виктор пожал плечами.

— Наверное, ваша оценка моей наблюдательности — это большой аванс.

— Наверное. Следствие склоняется к выводу, что Вырошников и был Фантомас. Ему взбрело в голову, будто вы можете как-то помешать его безумным планам. Находясь в состоянии, близком к помешательству, он стрелял в человека, похожего на вас. Покушение не удалось, и он задумал его повторить. Но — впал в подавленное состояние, и пустил пулю в рот. Логичная картина?

— Не совсем. Неясно, где он достал оружие, где скрывался, как ему удалось незаметно вернуться в Бежицу. Ну и почему у полиции не возникло подозрений, если у него не было алиби… хотя, может, просто руки не дошли, а родственники смолчали.

— Верно рассуждаете. А теперь самое интересное, о чем полиция еще не знает. Господин Веристов любезно поделился с нами агентурной информацией. После выстрела кусты шевелились, и мелькнуло несколько теней. Так что, возможно, наш банкрот отправился в мир иной не без чьей-то помощи.

— Еще одно убийство? А его-то за что?

— Он ведь находился в безвыходном положении? Пользуясь этой безвыходностью, ему могли предложить выполнить некое задание, а потом ликвидировали. Или же стрелявший в Ярчика просто подкинул нам труп ложного Фантомаса.

— А, то-есть, я был не следующей жертвой?! Очень приятно. Вы меня обрадовали.

— Неприятно другое — обычно охранка так щедро нас не одаривает. Да и агент как-то оказался вовремя и в нужном месте.

— То-есть, это… Хотите сказать, что и его — охранка? А зачем им разрушать версию о самоубийстве?

— Ну так вылезет, непременно вылезет. А так господин Веристов первый, кто кричит «Держи вора!». А вот само убийство — странно, нелогично, нескладно… или мы все время чего-то упускаем. Кстати, он говорил вам об этой информации?

— Мы с ним еще не встречались.

— Но он назначил вам встречу?

— Нет. Пока нет.

— Ну вот, все пока сходится. Полагаю, вы достаточно сообразительны, чтобы не пересказывать ему эту часть разговора.

— А если он начнет спрашивать?

— Честно расскажете вторую часть. Вы ведь не против общества мадемуазель Суон?

— Нисколько. Прекрасная пара для светских разговоров по пути к гостинице.

— Советую вам не избегать ее общества и присмотреться. Не как к женщине… хотя многие, очень многие хотели бы удостоиться ее внимания.

— Вы предлагаете мне за ней следить?

— Следить пусть охранка следит. Будьте просто внимательны, возможно, она поделится рассказами о прошлом. Это позволило бы избавить ее от внимания Веристова. Вы ведь не против защиты чести дамы? Просто о ней мало что известно, и ее знакомства на паровозном вызывают подозрения. Если эти подозрения окажутся ложными, охранка оставит ее в покое. Если не окажутся — в конце концов, мадемуазель проявит настойчивый интерес к вашей работе. Тогда вы сами поймете, что она просто хотела вас использовать. Такие дела.

— Понятно. Ее приятель Ярчик тоже вас интересует?

— По нему мы уже направили запросы. Он был в шапочном знакомстве с Прунсом, иногда вместе играли в шахматы. Пока все подтверждается. Кстати, он как раз любит рассказывать о себе, хотя в этом ничего примечательного. Почему он в кругу людей, близких к Суон — может, потому что одинок, может, потому что это была возможность выхода на Прунса… не буду, не буду. Короче, в отношении него никакой самодеятельности. Вы хотели что-то сказать?

— Конечно. Общение с женщиной предполагает расходы.

— А вы практичны… — Капитан полез за бумажником. — Здесь на первое время три казенных червонца, чтобы вас не стесняли всякие мелочи. Сорить деньгами не советую. Мадемуазель знает, что вы здесь недавно, и ограничены в средствах. Не надо, чтобы она задавалась вопросом, откуда у инженера вдруг так много денег. В ее глазах вы не должны выглядеть нуждающимся, но не более того. Кстати, я потребую отчета, что куда израсходовано.

— Тридцать серебренников? — ухмыльнулся Виктор. — Настоящий русский интеллигент бы отказался. Беру только потому, что это подотчет на служебные расходы. Копию чека просить?

— Не надо. По глазам вижу, что у вас нет вредной привычки растрачивать казенные деньги. Пока нет, по крайней мере.

— Спасибо. Да, кстати, о деньгах: барышня говорила о каком-то долге, который нельзя просто погасить деньгами, и контракте.

— Печальная история, — вздохнул капитан. — Нам удалось узнать, что несколько лет назад у нее умер отец. Мать скончалась еще раньше, когда мадемуазель Ковач была в младенчестве. Что может быть долгом? Например, отданный на воспитание в другую семью незаконнорожденный ребенок. Но все это лишь догадки.

На столе неровной трелью затрещал телефон. Индукторы, подумал Виктор, как у полевых.

— Капитан Брусникин у аппарата. Да, у меня. Уже закончили.

— В ваше бюро направился господин директор, — продолжил капитан, кладя трубку на рычаг. — Негоже заставлять его ждать. Не смею вас дольше задерживать.

Виктор поблагодарил и направился к двери кабинета.

— Постойте, — донеслось ему в спину.

Он обернулся.

— Буквально на минуту… Вы знаете, почему Веристова назначили исполняющим обязанности шефа здешнего отделения?

— Без понятия.

— Предыдущий начальник оказался замешан в скверной истории. Пользуясь служебным положением, организовал вербовку девиц для тайных борделей. Сняли без скандала, без понижения, перевели в Сухум, а вчера приходит весть — утонул, купаясь в море в ветреную погоду. И что интересно, здесь он был не любитель купаний.

— Спасибо. Я буду осторожен на воде.

«Лучше б советовал быть осторожным на заводе», подумал Виктор, озираясь по сторонам, чтобы перейти пути у подъезда дирекции. За истекшую неделю он так и не избавился от чувства, что участвует в какой-то постапокалиптической игре, и даже угроза стать жертвой царских репрессий отступала перед опасностями, которые постоянно бросались в глаза человеку поздней индустриальной эпохи: неогороженные механизмы, горячий пар, свистящий из щелей, неплотных стыков труб и просто выпускаемый на свободу в самых неожиданных местах, искры, расплавленный металл, который здесь носили рабочие просто в ручных ковшах и в любую секунду могли споткнуться и упасть, грузы, совершенно непредсказуемо пролетавшие в дымной вышине, оголенная, позеленевшая медь проводов… И это образцовое предприятие, здесь сильны зубатовские профсоюзы. А что творится на остальных фабриках? Что раньше творилось в России, до этих непонятно кем начатых реформ?

Даже шум здесь иной, чужеродный. Ухо не слышит привычного треска электросварки, визга зачистных машинок, воя и гудения электромоторов и зубчатых передач. Грохот, лязг, тяжелое пыхтение паровых машин, краны голосят свистками. Дробный, давящий на мозг грохот клепальных молотков, и совершенное незнакомое, какое-то змеиное шипение сотен приводных ремней, вызывающих стук, лязг и скрипение станков, в гигантской музыкальной шкатулке цеха. Вместо сигналов — крики людей.

Небо в облаках, но парит по-летнему, на заводе это особенно чувствуется. Градусов двадцать пять, наверное. Из цеха выскочил рабочий, полуголый, жилистый, грязь, гарь и пот ручейками текут по спине. Над заводом от безветрия снова висит желтая пелена. Экологов, блин, на них нет, подумал Виктор. И как с этим бороться? Здесь не только хозяевам до фонаря, здесь всем до фонаря, вынесут литье на Молодежку, будет висеть над Молодежкой… У рабочих пока свои проблемы. Точно так же у нас никто не жалуется, что по всему Брянску вырубают деревья, и бывший город-сад скоро, очень скоро будет задыхаться в пыли. Или, что на месте детсада вдруг построят гостиничный комплекс — просто, чтобы место занять. Или на то, что магазин проводит акцию, и гром из выставленных на улицу колонок не дает заснуть детям в целом квартале. Ну кто пойдет жаловаться на фирму, если не уверен, что завтра же не придется в нее на работу проситься?

Ничего не изменится, если хозяева жизни будут свято уверены, что все это — навсегда. А здесь, похоже, не уверены…

Массивная спина Буховцева уже нависала над чертежами; пиджак казался чуть тесноватым. Босс о чем-то говорил с Самоновым, и Виктора удивило, что при этом не присутствовал Бахрушев.

— Э-э… Константин Павлович! — произнес директор после стандартного «доброго здоровья» в ответ на приветствие Виктора. — А где у нас сегодняшняя сводка по «Бояну»?

— Так цех после обеда сводит, Борис Иваныч.

— Будьте добры, дойдите до цеха, и стребуйте у них отчет, что у них на сей момент будет готово, что в незавершенном. Скажете, для меня, чтоб не тянули. Да не спешите, смотрите под ноги; хватит с нас одного случая.

Виктор ждал, что директор тут же задаст вопрос ему, но тот почему-то подошел к окну, достал серебряный портсигар с гравировкой и закурил, выглядывая за занавески.

«Ждет, когда Самонов выйдет из корпуса? Хочет разговор без свидетелей? А кто сказал, что это не сам Буховцев? Прунс мог случайно раскопать что-то про дирекцию, его и… А в чем предмет разговора со мной? Предупредить, чтобы не совался? Мочить всех подряд накладно, да и охранка просечет…»

— Ну, мешать нам никто не будет, — слегка просаженным голосом произнес Буховцев, притушив пальцем огонь папиросы и обыскивая комнату глазами в поисках пепельницы. Не найдя, он скомкал окурок и, распахнув форточку, кинул его наружу. — Перейдем к нашим делам. Какие текущие проблемы?

— Да вот срочно надо двух конструкторов с высшим. Одного на трансмиссию, второго на бронекорпус, общую компоновку и подвеску оставляю за собой.

— Это не проблема, — поморщился Буховцев. — Это средства, их все просят. Зайдем с другой стороны. Что является основным препятствием для изготовления вашего бронехода на заводе в самое ближайшее время в необходимых армии количествах? Назовите первую, самую важную причину.

— Трансмиссия. Ну, то, что роликовых подшипников в ближайшей перспективе не ожидается, это очевидно. Нужно изготавливать много зубчатых колес, поскольку и трансмиссия, и механизм поворота сделаны по планетарной схеме. Более простые схемы, с меньшим количеством колес не годятся — колеса такой точности и твердости здесь выпускать не на чем. А ведь еще нужно выпускать и тягачи для эвакуации подбитых танков, и мастерские на автомобильном ходу — иначе всю эту технику в армии быстро потеряют.

Буховцев почесал подбородок и хитро прищурился.

— Это проблема. Какая машина, по вашему, нужна, чтобы ее решить?

— Вы считаете, что любую проблему может решить машина? Ну да, правильно. Есть такой способ изготовления колес, методом обкатки. Фреза для резания зубьев, она в виде червяка, а профиль у нее в виде производящей рейки, а колесо поворачивается… погодите, вы так ничего не поймете. Я нарисую…

— Можете не пояснять. Способ катания известен давно, и станки с винтовой шарошкой появились уж двадцать лет назад. По тому же принципу действуют станки Глеазона, обрабатывающие зубья резцами, и вот недавно я слышал о подобном зубошлифовальном станке. Более двух дюжин фабрик в мире изготавливают машины, о которых вы говорите, и Общество действительно намерено их купить.

«Снова попаданец? На червячные массово перешли с тридцатых… Или мы плохо знаем историю?»

— Так это прекрасно! Это полностью решает проблему!

— Вы погодите радоваться. Во-первых, машины гораздо дороже обычных зуборезных и сложнее в работе и наладке. Во-вторых, сам инструмент намного дороже и сложнее изготовить, а специалисты жалуются на высокие нагрузки и удары при работе станков, приводящие к их расстройству. Вот если бы можно было избавиться от черновой обработки, чтобы станки меньше гробить…

— Горячая прокатка шестерен?

— Метод Андерсона? Ничего не выйдет! Тепловая усадка неравномерная.

— Не так надо делать. Ошибка Андерсона в том, что он катал нагорячо и в чистовых валках. Заготовку надо греть не в печи, а на самом прокатном стане. Поверхностный нагрев за несколько секунд, чтобы окалины меньше было.

— Предлагаете греть горелкой?

— Нет! Токами высокой частоты.

Буховцев сверкнул глазами.

— Что? Что за токи? Почему мне, черт возьми, об этом не доложили?

Его тяжелая ладонь с грохотом опустилась на стол. Впрочем, в следующую секунду директор уже держал себя в руках.

— Прошу прощения… Так понимаю, метод новый и еще не опробован? Суть в чем?

— Переменное магнитное поле наводит в детали ток, который нагревает деталь. При высокой частоте токи смещаются к поверхности. То-есть, мы получаем именно в зоне деформации нагрев на нужную толщину изнутри, без пламени, окалины и перегревов. Регулируем ток — регулируем нагрев. Катушке можно придать любую форму, чтобы нагревать нужную часть детали. Можно и для закалки зубчатых колес использовать.

— И вы молчали?

— Так эти токи не так просто получить. Надо специальный генератор на частоту в несколько килогерц и мощностью в тысячу киловатт или больше. И специальный стан.

— Так делайте! — воскликнул Буховцев тоном царя из «Иван Васильевич меняет профессию» — «Так покупай же эти транзисторы!»

— Даю вам на этой неделе двух инженеров с университетскими дипломами под решение этой задачи, — продолжал Буховцев. Один на днях возвращается из Англии, думал, что ему поручить, видимо, он будет полезным здесь. Второго переманил с Арсенала не без помощи Аристарх Петровича. А теперь вопрос: что в этой броневой машине вы пока вообще не знаете, как сделать? Только не говорите, что такого нет.

— Ну, почему же нет? — воскликнул Виктор. — С механизмом поворота башни пока полная неясность. Электромеханического производства у нас нет, гидравлику не осилим, можно пневматику, но она зимой замерзнет. Можно, конечно, осушать воздух, сливать конденсат, а если забудут?

— Может, и не забудут, — задумчиво пробасил Бахрушев. — В Харькове, на казенном заводе номер четыре, уже начали делать быстроходные электромоторы для вращения башен бронепоездов. Мощность около лошадиной силы. Это военная тайна. Я распоряжусь, чтобы вам прислали чертежи и записки курьером на аэроплане, мотор и аппараты управления. Коллекторные машины обратимы, так что это вам и генератор. Остальное придумаете сами, на то вы и инженер. Удивлены?

— Не то слово. Просто царский подарок проекту.

Буховцев, вздохнув, снова полез за портсигаром.

— Не курите? Жаль. Настоящий караимский табак, не то, что эта дрянь, которую в наших местах продают по дешевке, — он вынул зажигалку, открыв колпачок, хотел крутнуть колесико, но передумал и поставил никелированный брусок на стол, будто статуэтку. — Знаете, у человека в голове есть такой специальный орган — мозолистое тело. Оно соединяет в мозгу, левое и правое полушарие, чтобы думали согласно. А служба это тело портит. И тогда человек самому себе говорит то, о чем думает одно полушарие, а другим, начальству — что подсказывает другое. То, что похитрее, изворотистее. Вот и приходится ходить по заводу, смотреть за тем, чтобы служащие от права своего на мозолистое тело не отказывались… Вас, я вот смотрю, все время что-то мучает. Что? Я директор, я должен знать.

— Только одно. Сколько мы сможем таких машин выпустить до осени? А на фронте нужны тысячи.

— Вот что… Как говаривал нынешний начальник генерального штаба господин Свечин Александр Андреевич, если значение материальных средств на войне весьма относительно, то громадное значение имеет вера в них. И у нас в Обществе тоже — есть вера, будут и машины. Вот вы сейчас предложили нагрев электричеством. Корпус и башню лить из броневой стали научимся. Моторы поставят на конвейер и научатся обрабатывать сложные детали автоматами. Мы можем все. Главное — поверить, а вы, я гляжу, верите. В саму машину броневую верите, не видите только этой суммы людей, что будет в муках ее рождать. А я людей этих вижу. Грязных, потных и счастливых оттого, что их работа чью-то кровь на фронте сохранила. Они нашу Россию — матушку держат, и я в них верю, как в господа бога.

— Спасибо, Борис Иванович, — вырвалось у Виктора.

— За что же, сударь мой, спасаетесь? — спросил Буховцев; похоже, он искренне был удивлен.

— За понимание, за поддержку. Не всегда так бывает. Я даже не ожидал, что в эти времена вот так.

— Ну так сударь мой, я вам правду открою: чтобы на такой махине быть директором, надо еще и в душе быть хозяином. Это трудно, а без этого состояния души иные предприятия в два счета теряют. Что такое хозяин? Хозяин тот, кому ему есть дело до всего на своем предприятии. Он на равных может с любым поговорить и дойти до сути проблем, которые тут у каждого. Вот что есть хозяин. Хозяином может быть собственник, но у нас собственник акционеры, они далеко. Хозяином может быть директор, начальник цеха, мастер, инженер. Вот вы не дали Коськину тяжи рубить — значит, и у вас есть частица хозяина. Социалисты говорят, каждый рабочий может быть хозяином. Может, но станет лишь тот рабочий, у кого до всего на заводе дело есть, а чья хата с краю, они и в ихнем социализме остались бы холопами. А как хозяин управляет людьми, знаете?

— Хотелось бы услышать. Опыта управления таким заводом у меня нет.

— Опыт дело наживное. Рублем наградить или штрафом ударить — это мало. Так приказчик простой управляет. Настоящий хозяин душевные задачи своих людей должен видеть. И найти, как помочь их достигнуть. Тогда у народа на заводе есть цель, которую каждый, в одиночку, достичь не может. И вот они уже не за рубль горбятся от гудка до гудка, а нашли себе дело по душе, а когда у человека есть дело по душе, мечта, он горы свернет. Вас вот из-под палки не заставишь эту машину придумать, — и Буховцев постучал костяшками пальцев по ватману, — вас к ней мечта влечет. И вот когда завод для каждого рабочего станет возможностью осуществить свою мечту — тогда я вам скажу, в России счастливое время наступит.

Странно, подумал Виктор. Странно даже не то, что эти слова сочетаются с резиновыми дубинками мастеров и дедовщиной старых рабочих — без резиновых дубинок пока не обходилась ни одна демократия, включая французскую. По сохранившимся в музее данным, директор должен был оказаться совершенно другим. Жестким и властным диктатором, для которого беспрекословное подчинение важнее справедливости, и который любыми способами расправляется с рабочими активистами — и в то же время угодливым и подобострастным перед начальством… Меняется история — меняются люди. Знаменитый фантаст Солженицын, «русский Ришелье» Сталин при дворе императора, храбрый и верный присяге советскому народу офицер Дудаев, теперь — демократичный директор Буховцев.

«Короче, это не тот, что должен выйти на меня».

Глава 13 Достучаться до небес

— Приятного аппетита! С вашего позволения…

Музыкальный ящик в причаховском трактире неспешно названивал все того же «Хорста Весселя», и в голове Виктора вертелись слова пародии Бертольда Брехта:

Отец Паисий — это именно он попросился за столик Виктора — вблизи выглядел совсем молодым человеком, похоже, ему не было еще двадцати пяти. Если бы не ряса — просто вылитый интеллигент-шестидесятник: не слишком длинные, чуть растрепанные пшеничные волосы, аккуратно подстриженная шкиперская бородка на лице с худощавыми щеками с ямочками, над верхней губой небольшие усы, высокий лоб и большие, грустные глаза. Или что-то вроде молодого революционера из фильма к юбилею советской власти. И руки — огрубевшие, в мозолях и трещинах, в глубине которой темнеют въевшиеся частицы земли. Руки человека совсем другого сословия.

Виктору почему-то сразу же вспомнилась бесплатная газета «Благодатная Благодать», которую ему месяц назад кинули в почтовый ящик, с заголовком на первой странице: «Христос — великий вождь и учитель». Эпитеты «Знаменосец мира», «Корифей науки» и «Мудрый преобразователь природы» Виктор в статье не обнаружил. Похоже, что дело духовного окормления масс оказалось в руках фрилансеров из бывшей системы университетов марксизма-ленинизма, одновременно подрабатывающих в какой-нибудь «Областной Правде». Впрочем, редкая эпоха оказывается без явлений, которые хочется считать случайными и нетипичными.

«А, может, этот и идет на контакт? Ладно, поболтаем. Священник, фигура удобная. Легко встречаться с разными людьми, причем с незнакомыми. Повод всегда есть».

— Да, конечно, прошу вас, — Виктор с улыбкой непринужденно откинулся на спинку стула, как это обычно делали наши разведчики из фильмов в каком-нибудь фашистском ресторане или казино под ту же музыку. — Очень понравилось ваше вчерашнее выступление. Смело и неожиданно.

Губы отца Паисия сложились в тонкую, ироническую улыбку.

— Что делать? До неба высоко, стараемся быть и в миру полезными…

— Что угодно пожелать вашему преподобию? — воробушком подлетел к столу молоденький половой.

— Как всегда, — ответил священник и сделал рукой жест — выполняй, мол.

«Ваше преподобие. А я забыл. Прокол-с».

Виктор задумался над тем, как бы ввернуть в речь этот титул, но в это время отец Паисий перехватил инициативу.

— Никак не решаетесь зайти в храм? — спросил он, слегка наклонив голову и прищурившись.

— Виноват, каюсь. Дела навалились, а о главном…

— Ну-у, не вините себя, — произнес отец Паисий примирительным тоном, как будто Виктор забыл передать ему о каком-то третьестепенном телефонном звонке. — Когда сердце позовет, тогда и заходите… Дело вот в чем. Мне просто интересно. Вот вы пожертвовали, но через другого человека. Вам чего-то помешало самому прийти?

«Стало быть, полицейский деньги передал? Потрясающе. Или он решил, что это провокация охранки? И что теперь говорить?»

— Ваше преподобие, — не спеша начал Виктор, подбирая слова (ну, наконец-то можно этот титул вставить), — у вас, если я правильно понял, возник вопрос, не атеист ли я?

Появившийся кстати половой поставил перед священником тарелку с грибным супом и приборы; что-то показалось в этом не вполне естественным.

«А это… а он рюмашку для аппетита не опрокинет? Дореволюционные попы это дело уважали. И нос у него не сизый…»

— Даже и в мыслях не было, — хитро усмехнулся отец Паисий, повязывая салфетку. — Какой из вас атеист? Атеист — это человек, который нас, служителей церкви, почитает за мракобесов и ярых врагов просвещения. И полагает, что все церкви надо сравнять с землей, церковные книги сжечь, а иконы порубить на дрова. Тогда, дескать, человек, будет чист и свободен, и перед ним откроется истинное знание. А вы — человек с совестью. Готов поспорить, что вас постоянно мучают вопросы: что будет с Россией и за что бороться, чтобы не навредить.

— Ну… Вам, конечно, виднее… А что, разве не может быть разумного атеиста? Который не путает материализм со средневековым иконоборчеством?

Отец Паисий почесал бородку.

— Видите ли, материалистическая диалектика этого, конечно, не отрицает, но… Пока не доводилось видеть. А вам доводилось видеть православных христиан, которые накануне войны призывают людей не Родину защишать, а делать мировую революцию?

«Поп про материалистическую диалектику? Мать твоя женщина… Может, вы, батюшка, партейный? Ладно, мы тоже научный атеизм в вузе проходили… факультативно…»

— Мне доводилось видеть православных христиан, которые считают, что их Родина не на земле, а на небе.

— Ну так ведь заставь дурака богу молиться — он и лоб себе расшибет… Или хотите сказать, что российские атеисты в массе дураки? Хорошо, тогда как, по-вашему, должен выглядеть мудрый атеист?

— Ваше преподобие, как бы вы назвали человека, который видит в православии морально-этическое учение, основанное на древней мудрости и наших русских национальных традициях? Учение, в котором есть много ценного, если, конечно, без экстремизма? Извините, я немного заумно…

Закрученная фраза Виктора произвела на отца Паисия неожиданное впечатление: лицо его просветлело, словно бы он увидел в нем единомышленника.

— Такого человека я бы назвал ищущим веры, — ответил тот, слегка волнуясь. — Я не отвергал бы его. Вас же вот не смутило, что я перед трапезой прочел молитву не вслух, а про себя, и перекрестил пищу взглядом. Вот со старушками, знаете, трудно — не так повернулся, не то сказал. Ну разве вера — это просто обряд? Пожилые люди, привычки, что поделать…

«Интересно…»

— Вот даже вам, человеку науки, показалось странным: священник — и вдруг стадион. А ведь стадион нужен. Нужен сыновьям, внукам этих бабушек. Вот когда физический труд заменяет машина, это не значит, что человек может просто ходить и делать, что хочется. Он делает монотонную работу, его мышцы напрягаются не так, как он привык, как он жил сотни лет. От этого идут болезни. Скажите честно, могу вот я, священник, помогать только душе? А вдруг меня там спросят — а что я людям здесь, на земле сделал? Какое добро совершил? Или — там спасенье, а тут пусть мучаются? Ну нет, ну не может так быть, чтобы это было ему угодно. Понимаете?

— Конечно. Я не берусь судить о канонах… в общем, по человечески правильно. По совести.

— Вот. А что есть совесть? Не все привыкли к этому, не все понимают, это да. Но ведь все развивается. Вот, например, рай и ад. Когда-то люди вообще ничего об этом не знали. Слаб и беззащитен разум их был. Даже на детские вопросы ответов не было. Почему идет дождь, почему зимой холодно, чего луна светит. Не знали. А знали только одно — если не будут делать так, как боги велят, то они их накажут. Языческие идолы которые. Человек попьет грязной воды из лужи, заболеет и умрет. Ослушался идолов, умер. А потом люди выросли. Стали понимать движение звезд и атомов, микробы открыли. Где наказание? Только там, после смерти, потому что никто не видел, что там. Люди уходят от идолов и приходят к вере, где есть ад и рай, где для человека согрешившего нужен не страх, не телесные муки, покаяние, чтобы больше так не делать.

«Странный поп. Говорит, как атеисты».

— Не хотите же вы сказать, что религию придумали люди?

— А хоть бы и так. Раз человек существо разумное, он не придумает чего зря. Либо за этим что-то есть… либо это ему надо. Вы что-то хотели спросить?

«Ага. Не провокатор ли вы, батюшка? Но спросить это — глупо».

— Да. Не означает ли сказанное вами то, что вы собрались, ну это… как там… снять сан?

— И отречься от веры? Нет. Знаете, почему? Ну вот допустим, победят атеисты, и мы, священники уйдем. Думаете, победит разум? Нет! Разум должен победить внутри человека. Не все могут жить, не боясь того, что все это однажды кончится. Не все. И опять что-нибудь выдумают. Станут молиться великому человеку, как французы Наполеону. Станут молиться науке. Но личность умрет, и в ней разуверятся, потому что придут новые, которые хотят, чтобы им поклонялись, и сбросят идола в грязь. Потом разуверятся в науке — потому что ее власть не безгранична, а многим людям же хочется чуда, чтобы последняя надежда была. Пойдут, как в старину, верить в приметы, в нечистую силу, в шарлатанов разных, гипнотизеров, предсказателей, лжеученым начнут поклоны бить. Разве это — торжество разума?

— Стало быть, за стадион можно не волноваться? — Виктор предпринял слабую попытку уйти от диспута «Есть ли бог?»

— Ага, если бы. Иерархи у нас никаких реформ не хотят. Все — культ. Культ махания кадилом, культ низкопоклонства и самоунижения, культ вот этой рясы. Ну почему мы не можем ходить в строгих черных костюмах? Неужели вы верите, что ему это угодно? А про таких, как я, говорят, что мы замахнулись на святое.

— На собственность? — машинально выпалил Виктор; любовь к фильмам Рязанова сыграла с ним злую шутку.

— Вы угадали, — усмехнулся священник. — Богатством церкви распоряжается не клир, а высшие иерархи. Стоит лишь тронуть что-то в этой прогнившей системе, как станет вопрос — «Почему одним все, а другим ничего?».

— Ну… а если ничего не менять?

— Мы же не в древней Иудее. Вы Маркса читали?

— Маркса? Проблемы классовой борьбы, извините, не по моей части.

— Я не о классах. Я о философии. Маркс высказывает такую вещь, что бытие определяет сознание.

— Вы — материалист?

— Идеалист. Наверное, наивный идеалист. Но можно допустить, что отчасти это бывает. Отчасти. И вот что выходит. Мы учим людей смириться и покаяться. Но ведь это хорошо было две тыщи лет назад. Что народ иудейский? Римляне за них воевали, судили и казнили тоже римляне. Плоды на деревьях круглый год. А у нас капитализм. Люди видят — успех у того, кем движет гордыня, и кто никогда ни в чем не раскается. Сметут нас, Виктор Сергеевич, и на развалинах храмов коз пасти будут. Понимаете?

— Ничего не понимаю. Если вы считаете, что будет революция, церкви сравняют с землей, а священников начнут истреблять, то, вы уж простите, для чего вам при таких мыслях церковь?

— А для чего Христу нужно было распятие? Чтобы вернуться на землю в виде веры, в душах, умах, чтобы унять вражду, злобу, чтобы жизни чьи-то спасти. Это и было второе пришествие, оно свершилось. И если случится в России революция — кровь христианских мучеников спасет и возродит нашу веру, вернет к добру людей русских…

«Все-таки фанатик», размышлял Виктор, ковыряя тыквенный пудинг, «но производит впечатление доброго и искреннего человека. Выговориться ему тут не с кем? Или разведка боем? Может, они меня прощупывают? Рискованно без подготовки. Хотя — поп инженер человеческих душ. Подослать одного, другого, понять логику, найти слабые стороны».

Он вдруг узнал этот запах кухни, который стоял в заведении, несмотря на окна, открытые по причине весеннего тепла. Точно так же пахло когда-то в столовке на Молодежной. Белые волны штор на окнах, высокий ресторанный потолок с хрустальными люстрами и буфет — огромный, во всю стену резной буфет, покрытый лаком под орех. Кондиционеров тогда не ставили…

— Ваше преподобие, могу ли я вам чем-то помочь?

«Если он подводит к контакту — что-то предложит».

Отец Паисий улыбнулся.

— Виктор Сергеевич, это я вам должен помочь. Сперва хотел знать, помогать ли вам. Теперь вижу, надо, но — не смогу. Неловко получилось.

«И как это понять? Пастор Шлаг шел на контакт, но в последний момент… Или здесь подслушивают? В принципе, приместной технике… или по губам… Но зачем тогда здесь? Или намекнуть, что в другом месте?»

— Да, вы правы. Я должен сам прийти в храм.

— Я не это имел в виду. Совсем не это.

— А что?

— Сейчас не могу этого сказать. Буду за вас молиться…

Глава 14 Битва бобра с козлом

— Простите, у вас спичек не найдется?

Голос капитана Брусникина застал Виктора, когда он спускался по деревянной лестнице причаховского заведения, нервно похлопывая ладонью правой руки по монументальному поручню перил, выкрашенному в красно-коричневый цвет, словно сиденье школьной парты.

— Так я же не курю.

— Ах да, совсем забыл. Простите, — извинился капитан, и полушепотом добавил: — Батюшка — человек охранки. Сообщает о преступлениях против государя.

Виктор пожал плечами.

— Сказал, что мне надо помочь, но он не сможет. Это что-то значит?

— Не знаю… — ответил капитан, и уже громко произнес: — Да вы не беспокойтесь. Половой принесет закурить, — и быстро поднялся по лестнице.

Навстречу ему спускалась молодая пара: мужчина в путейской форме с фуражкой и дама с ямочками на щеках, слегка приподнимавшая свободной рукой подол бело-розового, как крем на пирожном, платья. Виктор услышал слова:

— Я уже договорилась с Евгений Палычем: осенью, когда Машенька пойдет в гимназию, он возьмет меня на службу.

— Ну почему нельзя что-нибудь надомное, я не понимаю? В конце концов, с чего ты взяла, что меня куда-то отправят? Может, прикажут здесь наладить ремонт бронепоездов или паровозов. Не всех же в эти колонны особого резерва.

— А если пошлют, что нам делать? Серафима Никитична говорит: в войну все будут экономить и с надомной не выручишь. Зато со службы мужчин мобилизуют и будут места…

«Господи, они хоть представляют себе, что такое война?» — подумал Виктор. «А в самом деле, что такое здесь война? И что такое война для нас?»

Люди всегда судят по прошедшей войне, рассуждал Виктор. Что здесь была японская? Военные заказы? Или инвалиды, которых определили в приют и солдатские вдовы? Первых, похоже, здесь было больше, чем вторых.

А наше поколение судит по Великой Отечественной, сказал он себе. Мы все выросли на полузаросшем поле битвы, бегали в детстве по заплывшим воронкам и окопам, видели последние руины и деревья, посеченные осколками, и словно звезды на небе, не могли сосчитать фамилии на плитах братских могил. До нас долетали снаряды той войны и мы хоронили сверстников, случайно попавших под этот обстрел сквозь десятилетия.

Что для нас значила эта война, спросил себя Виктор, и тут же ответил: условие жизни. На ней решили, жить нам всем или нет. Нынешние хомячки любят попенять на недостоверность советских фильмов: мол, посмотрев их, хочется защищать Родину, а вот если картина о войне стремится к «достоверности», то у нормального человека якобы пропадет всякое желание взять в руки оружие, и оказаться «там». Они не могут понять, что когда в дом нормального человека врывается маньяк с топором или голодные звери, то первое и единственное желание этого человека — схватить что потяжелее и остановить тварей, а у других, что стали невольными свидетелями — помочь ему всем, что под руку попадется. Иначе предков этих нормальных людей сожрали бы еще в верхнем палеолите.

— Виктор Сергеевич! Виктор Сергеевич! — окликнули его уже на территории завода.

Это была та самая барышня с кудряшками, с которой он столкнулся в конторе еще в первые дни, она спешила к нему через пути, оглядываясь по сторонам, чтобы не попасть под ходячие самовары и подбирая платье — чтобы ни в чем не выпачкаться. Она почти бежала, и Виктор, поравнявшись с ней, почувствовал ее прерывистое дыхание.

— Ну, успокойтесь, пожалуйста. Что случилось?

— Срочно… Срочно… Вас прямо сейчас в Союз забирают.

— Кто? Отдышитесь только.

— Бах… Бух…

— Барышня, милая, я просил вас, отдышитесь. Все по порядку.

— Бахрушев вас записал. Потому что Буховцев сказал срочно набрать людей в Союз.

— Куда?

— В Союз меча и орала. Этот приехал, как его…

— Бендер? — спросил Виктор. А что еще можно было спросить?

— Майор Ногаев, с Орла. Всем, кого записали, в контору у станции, пожалуйста, поспешите…

«Ладно, посмотрим, что тут за меча и орала», думал Виктор, перешагивая через рыжие, казавшиеся здесь игрушечными, рельсы заводской узкоколейки. «Лишь бы бабки не содрали».

Чтобы сократить путь, он завернул в узкий, заросший мясистыми кустами чертополоха, проход между цехом и наскоро сбитой из потемневшего от дождей необрезанного теса временной халабудой. Не пройдя и пяти шагов, он наткнулся на мужика, прижавшего к тесовой стене фабричную девчонку — одну из тех, что за грошовую зарплату нанимали здесь для уборки помещений и протирки станков. Девчонка хныкала и вырывалась.

Раздражающие тяжесть и объем кобуры под мышкой вдруг стали для Виктора четкими и осмысленными. Он сунул руку за пазуху и отстегнул застежку; пальцы почувствовали нагретый металл. Пистолет, какой простой способ решать все вопросы в этой жизни… долбануть сзади рукояткой по черепу…

— В чем дело? — гаркнул Виктор, не дойдя до мужика метра два.

Он ждал от мужика любой реакции — от бегства до нападения. В обоих случаях можно было стрелять. Но мужик очень спокойно, и, как показалось Виктору, даже лениво обернулся, выпустив свою жертву, которая даже не пыталась бежать, а лишь суетливо оправляла платье.

— Да вот, — безразлично ответил мужик, — носится тут по заводу, чуть с ног не сшибла.

С виду мужик выглядел как мастер из цеха: начищенные яловые сапоги, напоминавшие офицерские, темный пиджак со штанами, косоворотка. Руки не в масле. Казалось, он был даже несколько удивлен, с чего это господин инженер вдруг его окликнули. Девчонка оправила платок и виновато опустила глаза.

«Бред какой-то. Это что у них, в порядке вещей тут? Что-то не так».

— Тебе сколько лет? — обратился он к девчонке.

— Пятнадцатый в апреле пошел. Меня за ветошью в кладовую послали…

— Так, почему не работаем? — отрезал Виктор. — Марш на рабочее место!

Теперь они остались в проходе наедине с мужиком, который спокойно кашлянул в кулак.

«Не верь. Обманывает. Усыпит бдительность, перо в бок и все. А чувиха загипнотизирована. Маньяки, они жертв гипнотизируют».

— Кто такой? В чем дело?

— Сыдяев я, Семен, второго механического, — безразлично продолжал мужик, — иду, значит, а тут она несется…

До Виктора вдруг дошло, что Сыдяев этот действительно не понимает, за что до него приколебались.

«Это что же? Местным плевать, а пацанка молчать будет? Что делать? Самосудом?»

— Вы мне тут зубы не заговаривайте, Сыдяев. Кто вас надоумил подстрекать рабочих к бунту путем совращения малолетней и тем самым срывать выполнение военных заказов?

На лице Сыдяева отразилось недоумение.

— Какие ж они малолетние-то? Это ж деревенские, они и в двенадцать могут… А хотите, я вам какую подберу, или двух. Им только платок какой или бусы дешевые…

Виктор почувствовал, что он может выстрелить прямо в эту гладкую безразличную рожу. «Нет, так не пойдет. Это система. На всех обоймы не хватит…»

— Стало быть, усугубляем попыткой дачи взятки при исполнении?

Полшага с поворотом назад — чтобы никто не мог подойти сзади. Виктор выхватил браунинг и передернул затвор.

— А теперь ты пойдешь в гестапо! Так живо вытрясут, на кого ты работал!

До мужика, кажется, начало доходить, хотя и не все.

— Да вы что? — с дрожью в голосе воскликнул он. — Помилуйте! Да я… Да за что? Да что же это…

Ветерок, пронесшийся по проходу, донес до Виктора сивушную вонь.

— Да ты, голубчик, пьян! — гаркнул он. — Нажрался, как скотина, себя не помнишь?

Как ни странно, на этот раз соображалка у мужика сработала моментально.

— Виноват-с! Именины у зятя… а тут это от жары развезло! Ошибся, ей богу ошибся, думал, это Верка с колесного… Не в себе был, вот те истинный крест! — и он начал быстро и размашисто осенять себя знамением.

— Немедленно привести себя в порядок! Еще раз узнаю… — последние слова полетели уже в спину убегающего.

«Так. Пока пуганул. Надолго ли? Что с такими делать? В полицию? В охранку? Родителям сообщить? На месте ликвидировать? Надо что-то придумать…»

Загадочный союз оказался гражданской обороной. В небольшом конференц-зале, где не смотря на распахнутые по теплой майской погоде окна, было накурено, как в сериале «Оттепель», собрали человек двадцать, представлявших различные причастные службы, от медицинской до полиции, пожарного общества и черной сотни. Также было человек семь заводских инженеров, которых позвали просто в качестве мозгов для этого нового дела: среди них Виктор узнал Ярчика, а в тусовке черносотенцев — Медведева.

«Вот Дмитрий Николаевич мне и поможет» — мелькнуло в голове.

Стычка в заводских закоулках стоила Виктору нескольких минут опоздания, и на «Разрешите войти» майор Ногаев, речь которого Виктор так неожиданно прервал своим появлением, ответил уничтожающим взглядом.

— Почтенный сударь! — произнес майор тоном первой фазы снятия стружки. — Если вы полагаете, что суть дела уже вам известна, и можно спокойно тратить время на заводские проблемы, или что-то еще, то не соблаговолите ли вы пройти к столу и нам, здесь собравшимся, и не обладающим такой просвещенностью, рассказать про отравляющие вещества, используемые на поле боя?

В голосе майора звучали нотки безусловного превосходства над штатским. Ладно, сами попросили…

Виктор твердым шагом подошел к майору (можно было и строевым, но это уже перебор), и громко отчеканил:

— Еремин Виктор Сергеевич. Разрешите приступить к изложению вопроса?

— Приступайте.

— Боевые отравляющие вещества, — бойкой скороговоркой начал Виктор, — делятся на стойкие, сохраняющие действие от нескольких часов до нескольких суток, и заражающие воздух, почву, воду и разные предметы, нестойкие, действующие до нескольких часов и ядовитые дымовые вещества, применяемые для заражения воздуха. По токсическому действию делятся на нервно-паралитические, кожно-нарывные, общеядовитые, удушающие, психохимические и раздражающие. Для поражения объектов в тылу наших войск противник может использовать химические авиабомбы и выливные приборы.

По кабинету пронеслось оживление. Кто-то закашлялся и придавил недокуренную папиросу в пепельнице. Виктор превратился в центр заинтересованных взглядов.

«А фиг вы думали. Даром, что ли столько лет гоняли, начиная со школы».

Он повернулся к аудитории и продолжил с интонациями ведущего телевизионного шоу:

— На данный момент вероятный противник может в первую очередь применить вещества кожно-нарывного действия…

Виктор на секунду запнулся. Раз не было первой мировой, иприт ипритом не называют.

— Горчичный газ. Я верно говорю? — спросил он, обращаясь к господину майору. Тот кивнул.

«С горчичным угадал. Значит, где-то уже применили. Хреново».

— …Из кожно-нарывных еще люизит. Возможно также применение веществ общеядовитого действия — синильная кислота и хлорциан, и удушающего — фосген. Наиболее опасно для нас применение горчичного газа, который поражает кожные покровы, органы дыхания, зрения и пищеварения, короче, почти все. Это такая маслянистая жидкость с запахом чеснока или горчицы, смертельная доза полтора миллиграмма в минуту на литр или через кожу — семьдесят миллилитров на килограмм веса человека. Противоядия нету, газ может проникать через одежду и даже голенища сапог…

Виктор чувствовал, что уже не может остановится. Его несло на автомате.

— Очаг заражения можно разделить на две зоны — непосредственного заражения и зону распространения паров и аэрозолей в зависимости от метеоусловий. Степень заражения местности в очаге определяется концентрацией отравляющего вещества в единице воздушного объема и плотностью заражения, то-есть, в количестве на квадратный метр. Подразделения химической разведки проводят в очаге поражения…

Майор Ногаев как-то нервно дернул головой.

— Достаточно. Вы — химик?

«Ха, станешь тут химиком».

— Никак нет. В газах пишут о газетах… то-есть, в газетах — о газах. Вот, решил изучать.

— Что за вещества нервно-паралитического воздействия, о которых вы говорили?

— А, это… В общем, наукой предсказана возможность существования фосфорорганических соединений, которые опаснее в десятки и сотни раз, но, к счастью, они будут созданы лет через двадцать. Наверное.

— Хорошо, что через двадцать. Можете назвать свойства люизита?

— Коричневая жидкость с запахом герани, смертельная доза при попадании на кожу — двадцать миллиграмм на килограмм веса, первые признаки поражения через три-пять минут…

— Понятно. Что ж, рад вашей любознательности, можете садиться. Продолжим, господа! Как я уже говорил, сейчас гораздо важнее не допустить паники среди обывателей…

«Вы панике не поддавайтесь, организованно спасайтесь» — мелькнула в голове Виктора цитата из «Старого знакомого».

— В настоящее время на складах находятся свыше десяти миллионов противогазов усовершенствованной системы Зелинского и Кумманта с гофрированной трубкой, и поставки их продолжаются, — продолжал майор. — До обеда я объехал завод и поселок. Каменные дома имеют подвалы, на заводе есть глухие помещения складов, кладовых и цокольных этажей, рабочие на участках, как правило, копают земляной погреб. Это неплохая основа для создания системы газоубежищ. Благодаря усилиям дирекции завода, в поселке действует пожарная охрана, неплохие полицейские силы при которых действует большой организованный отряд добровольцев по охране порядка, и, наконец, есть весьма развитые для провинции медицинские учреждения, с запасом коек и медикаментов. Все это нам поможет и пригодится. Остается только внедрить в умы обывателей, что при газовой атаке надлежит действовать так же решительно и слаженно, как при замеченном пожаре. Ну, а теперь перейдем к устройству противогаза…

На выходе из конторы Виктор поймал Дмитрия Медведева, (которого тут все упорно называли Митькой или Митяем) и изложил ситуацию.

— Что ж девка-то молчит! — возмутился Дмитрий Николаевич. — Вот деревня забитая. В зубатовский союз таким по малолетству нельзя, вот иных мастера и порют, и лапают, и юбку на голову задерут, а они все терпят — работу потерять боятся. Ладно. Вы с жалобой правильно не пошли — девчонка не признается. Больше никому не говорите, дела эти сами порешим. Большевики займутся.

— А у вас что, связи с ними?

— А вы что, Веристову побежите докладывать? — усмехнулся Медведев. — То ж гиблое дело. Считай, половина черной сотни зараз и в большевистской дружине. Охранка сквозь пальцы смотрит. Не будет же она в селе казачий полк держать? А у большевиков после зубатовских союзов вопрос вооруженных восстаний не стоит. Правда, сначала все разоблачать союз пытались, дескать, обман рабочих, да рабочих оно пока устраивает, так что поутихли, тактика, говорят, теперь другая. Ну, будьте здоровы, а то у нас на участке болтать некогда. За Сеньку гунявого не думайте — наша забота!

После заводского гудка Виктор сразу же рванул в знакомую парикмахерскую. Вообще-то зайти в гостиницу, и записать там слова песни можно было и с пробивающейся щетиной, но он решил, что перед местной звездой эстрады это будет неудобно.

Конечно, во всем этом было что-то неправильное. У любого человека четко и жестко вырабатывается даже не привязанность, а условный рефлекс о своей семье. Хочешь — не хочешь, но первая мысль: «Как там мои?», а потом уже все остальное. Так везде в нашем нормальном мире, если его можно назвать нормальным.

Но если взять любого нормального человека и засунуть его неожиданно в другое время, как вся эта житейская логика летит к черту. С одной стороны, ясно, что свои там совершенно так же, и абсолютно ничего не заметят, и для них главное — вернуться живым. Логически, если даже в самый первый раз домой вернулись не дубликаты Виктора, то совершенно ясно: если пропадешь здесь, то и там тоже. С другой стороны, для своих здесь попаданец скорее опасен — их могут использовать для шантажа. Короче, единственное адекватное проявление этой рефлексивной тяги к семье в другом времени — это выжить любой ценой в надежде вернуться; но обстоятельства при этом складываются таким образом, что выжить здесь можно лишь со всей страной — или погибнуть вместе с ней.

Было в этом что-то первобытное, от тех времен, когда племена жили в пещерах, отдельно от племени человек моментально погибал, и, если верить классикам, поэтому люди тогда жили без семьи, без государства, и, что самое страшное, даже без частной собственности. Впрочем, подобная мораль успешно дожила до двадцатого века Слова из веселой довоенной песенки Строка и Тимофеева: «Можешь все потерять, и невесту и мать, только помни, что Родина ждет» сегодня для многих покажутся дикостью. Особенно если учесть, что в песне эти слова молодому лейтенанту говорит не кто иной, как его невеста.

Возможно, именно этот рефлекс и просыпается в человеке, когда он перешагнет границу времени; но Виктор не был психологом и точного ответа не знал.

Глава 15 Путь на второй уровень

— Добрый вечер, Виктор Сергеевич! Никак, в гости собираетесь?

Голос Веристова раздался за спиной Виктора в тот самый момент, когда он, зайдя в парихмахерскую Ади Гитлера, озирался по сторонам, стараясь понять, где же хозяин заведения.

— У господина парикмахера внезапно кончился вежеталь, — продолжил Веристов, закрывая засов входной двери, — он пошел в лавку, и мы можем несколько минут спокойно поговорить.

— Тоже ваша агентура?

— Чем плохо? Куча клиентов и есть повод пооткровенничать. Так вы, стало быть, в гости?

— По делам. Но небритым неудобно.

— Допустим. Меня интересуют подробности про нервно-паралитические газы.

— Так это научный прогноз, я же так и сказал на «Мече и орале». Их же пока никто не открыл.

— Вы что же, решили спровоцировать убийц Прунса? Подтолкнуть их выйти на вас?

— Нну… можно сказать и так.

— Значит, можно и иначе. Вы упомянули хлорциан, или хлорангидрид циановой кислоты, который французы производят в глубокой тайне, и еще назвали голонит люизитом.

— Неужели? Ну, значит, оговорился.

— Забыли название, прекрасно помня свойства? Люис, кстати, тоже считает, что в отношении его ошиблись, и это он его открыл. Виктор Сергеевич, ну знаете вы больше, чем хотите показать. Чего вы боитесь? Вы же сами хотите поделиться с нами сведениями. И даже догадываюсь, почему. Потому что вы представляете себе, что такое газовая атака. Разве нет?

С одной стороны, конечно, приятно подарить предкам что-нибудь такое, что позволит им, предкам, закатать врагов в асфальт. С другой стороны, нет гарантии, что тем же самым не закатают в асфальт предков более развитые страны. Тем более, что в ходе гражданской войны предки сами с удовольствием закатывали друг друга.

— Ладно. Боюсь того, что я не специалист. Есть только некоторые идеи, предположения. Сам не проверял, могу ошибаться.

— Тогда вот вам мой блокнот и карандаш, изложите, пожалуйста. Будет обидно, если мы потеряем вас раньше, чем вы решите поделиться с нами своими мыслями.

Виктор с некоторой опаской взял в руки никелированный, но уже потертый до латуни механический «Шарп». Хорошо в такой иголку с ядом встраивать, подумал он.

— Короче, вот, — и выдвинутый грифель зачеркал по листу, — вот две предполагаемых химических реакции для получения вещества, раз в десять ядовитей горчичного газа. Это — какие вещества требуются для синтеза. Тонкостей, увы, не знаю, но есть предположения, что в лаборатории можно получить. А лучше всего, если это будет бинарным оружием, то-есть, компоненты смешиваются перед… ну, вы понимаете.

Веристов внимательно прочел записи, шепча губами латынь формул.

— Спасибо, — произнес он, пряча блокнот в карман, — попробуем проверить вашу гипотезу.

— Только предупредите, чтобы не в Бежице, а то натворят тут Ломоносовы наши.

— Мы перешлем в Москву, к специалистам. Одного академика уже на этом деле потеряли. Если в формулах нет ошибки, можете считать, что петля вам больше не грозит. Ваш газ повлияет на ход грядущей войны.

— Каким образом? Надо же еще в промышленных масштабах наладить.

— Вы говорите, что эта штука раз в десять опасней горчичного газа. Если кайзер решится на газовую атаку наших городов, его остановит угроза терактов в Берлине, Гамбурге, Франкфурте, Нюрнберге и других местах, где небольшим количеством вашего вещества можно моментально отправить на тот свет целую толпу.

— Это что… это вы собираетесь уничтожать мирное население?

— А немцы в Бежице какое уничтожать собрались? Это война, сударь, а на Гаагскую конвенцию Германия уже плюнула и сапогом растерла. Обладая вашим веществом, Россия будет иметь хотя бы возможность ограничить химическую войну линией фронта. Ко мне у вас другие вопросы есть?

— Конечно. Отец Паисий должен был выйти со мной на связь?

— С чего вы взяли?

— Капитан сказал — он на вас работает.

— Он сказал вам, откуда у него такие сведения?

— Нет. Я верно понял, что допусков к спискам вашей агентуры ему не оформляли?

— Не будем об этом. Что вам сказал отец Паисий?

— Что должен помочь, но не сможет. Вот и ломаю голову.

— Ломать не надо. Скорее всего, имел в виду вашу работу на паровозном. Священник в нашей с вами игре не участвует. Наверное, свои теологические идеи излагал? У него такое бывает.

— Излагал. Похоже, он просто искал собеседника. Кстати, у вас тут не боятся, что вербовка священников оттолкнет народ от церкви?

— Вас это очень волнует? Вы же у нас миролюбивый атеист.

— Мне это кажется непонятным.

— Церковь, как опора монархии — вчерашний век. Народ в города уходит, место скученное. Сеть агентуры, добровольных помощников и «черная сотня» — с этим мы будем всевидящи, как боги. Отправка ненадежных в Сибирь — это наглядно и убедительно, не то что рассказы о жизни загробной. Мы возрождаем неотвратимость наказания отступника при жизни, как в языческие времена. Спросите, кто дал нам право? Совесть и любовь к отчизне. Мы не можем ждать, пока иерархи решатся и придумают что-нибудь на новые две тысячи лет.

«Это что? Это выходит, массовые репрессии — потому что иерархи за церковное золото держатся? Не спешим. Он просто старается меня запутать».

— А что вы знаете о господине Александре Флукосе? Танцовщике из Бессарабии, партнере мадемуазель Суон, которого она зовет «Саша»? — при этих словах Веристов взглянул на вынутые из жилетного кармана часы. Видимо, лимит времени кончался.

— Ничего. Мадемуазель прозрачно намекнула на то, что он гей.

— Кто?

— Ну, этот «Саша» — гей.

— Это вы о чем? Как в английской песенке — «Sure, everyone was gay»?

— Короче — предпочитает ей мужиков.

— А-а, вы хотите сказать, что господин Флукос мужеложец? То-есть, что вам это намекнула Анни Ковач?

— Так точно.

— Великолепно. Тогда у меня к вам одна просьба… Нет, не искать знакомства с Сашей, конечно; более того, раз мадемуазель Ковач так сказала, старайтесь избегать его общества. А вот при ближайшей встрече с самой мадемуазель, намекните ей как бы случайно, что тайная полиция нашла убийцу Прунса. Более ничего не говорите, вы сами услышали это случайно.

— Так вы подозреваете, что…

— Если я начну перечислять всех, кого подозревает гостапо, мы будем сидеть до вечера, — улыбнулся Веристов. — Пока что это все, что вам надо знать, и не стоит утруждать себя догадками, это только все испортит. И не переиграйте насчет Саши.

— А что… его теперь посадят, что ли?

— У нас же нет доказательств не то что соития, а даже рукоблудия. Предлагаете найти лжесвидетеля и сорвать выступления месяца на три? Вы же знаете про смягчение закона. Пусть этим занимается полиция — у нас сейчас дела гораздо важнее.

— Конечно, — поспешил согласиться Виктор, который вовсе не хотел, чтобы по его словам кого-то отправили в тюрьму. Тем более, подумал он, Анни могла и наговаривать. Скрывает бывшую связь с партнером, просто за что-то мстит… Мало ли.

— Сейчас вернется Адик, так что последний вопрос. Не могли бы вы сказать, где намечена деловая встреча? Мне все равно, куда вы собрались, зайдя к Гитлеру, а перед тем — в аптеку за «Свастикой». Важно, чтобы вас там не убили.

— У меня деловая встреча в заводской гостинице.

— Тогда вы очень предусмотрительны. Не застрелите там кого-нибудь по неосторожности. Шампанское иногда тоже громко хлопает.

— Я постараюсь.

— Вино и закуски в номер для деловой встречи лучше закажите в ихнем буфете. Большой выбор, всегда качественно и с очень большими скидками. Это политика Буховцева: в номерах постоянно останавливаются представители заказчика из Москвы. Иногда живут месяцами. Кстати, там еще и на чай давать не принято: прислуга работает на Общество.

— То-есть, каждый может остановиться и пользоваться?

— В Бежицу почти все ездят либо к родственникам, либо на завод. Или это как-то связано с заводом.

— Спасибо. Поимеем в виду.

…Аккуратное двухэтажное здание заводской гостиницы по виду было почти таким же, как и во времена Виктора, и ничем особенным не выделялось. Не было в нем ни щегольской роскоши Доходного дома, ни псевдорусского узорочья Аптеки, ни итальянского изящества Больницы. Аккуратное и опрятное, оно скорее напоминало офисную леди; налет скромной служебной элегантности, проглядывавший сквозь зрелый классицизм, роднил это здание с главной заводской конторой. Легкий деревянный палисадник, за которым были разбиты цветочные клумбы, верхушки мачтовых сосен, что выглядывали из-за красного кровельного железа крыши, создавали впечатления провинциального профсоюзного санатория.

На перекрестке худощавый расклейщик, дымя «козьей ножкой», лепил на тумбу новое объявление:

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ!!!

в помещении Общественного собрания

ученый, археолог, кандидат экономических наук

В. Ф. НЕДОКУЧАЕВ

прочтет лекцию на тему:

Великий культурно-экономический захват Европы арабами.

Период расцвета мусульманской культуры.

«Это просто альтистория какая-то» — подумал Виктор и направился ко входу. Услужливый швейцар распахнул перед ним двери со словами «Доброго здоровья Виктор Сергеевич!»; Виктор машинально полез в карман, но швейцар упредил его:

— Что вы, что вы, у нас, ваше степенство, брать на чай не положено. Строго-с. А барышня вас ждет-с, велела проводить, чтобы не заблудились…

Перешагнув порог вестибюля, Виктор на мгновение замер. То, что он увидел внутри, никак не вязалось со скромным фасадом. Небольшой вестибюль был отделан штофными обоями нежно-палевого цвета. На коричневой дубовой стойке администратора сияла хромом изящная перекладина столового телефона Гейслера. Легкий сквозняк колыхал на окнах прозрачные занавески из тюля с двухцветными, зефирно-розовыми и молочно-шоколадными ламбрекенами, и от него же позванивала мелкими хрустальными льдинками подвесок бронзовая люстра в центре потолка. Широкий пурпур ковровой дорожки, ведущий от дверей в сторону коридора, лишь оттенял своим цветом до блеска начищенные елочки паркета. В коридоре Виктор заметил указатели «Синематограф», «Почта-телеграф», и, конечно, «Буфет».

«Интересно, Веристов догадался, что я иду к актрисе, или здесь обычай вести переговоры под стаканчик?»

Апартаменты Анни оказались на углу второго этажа; это был двухкомнатный номер с большим зеркальным окном в гостиной, наполненной воздухом и светом; слева виднелась двустворчатая дверь в спальню. Номер был обставлен в стиле ар нуво, и вполне бы удовлетворил нынешнего постояльца: правда, плазменная панель здесь была заменена пианино, диспенсер — сифоном с сельтерской водой, зато телефон с корпусом, похожим на черный эмалированный пьедестал, создавал впечатление настоящего ретро. Яркая, золотистая ткань обоев и вычурные, какие-то растительные линии мебели апельсинового оттенка навевали мысли о какой-то фэнтезийной обители эльфов, живущих совершенно иным, отличным от человеческого, восприятием. Похоже, что в недавние времена все это считалось очень модным. Даже потолок был вдоль стен расписан орнаментом, похожим на переплетение стеблей водяных кувшинок. Люстра под круглым лепным плафоном не звенела хрустальными подвесками; выкованная из тонких прутьев, она напоминала фантастический цветок, опускающий с высоты матовые шишечки своих ламп. Даже пианино было не черное, а ольхового цвета, и на его боковой стенке инкрустацией была изображена красавица, нюхающая хризантему. Глаз скользил по деталям обстановки, как по увитой плющом беседке, не в силах остановиться на чем-то особенно важном. Короче, номер должен был заставить постояльца если не почувствовать себя полным совершенством, то хотя бы замурлыкать что-нибудь из Вертинского.

— Проходите, не стесняйтесь!

Из спальни послышались шаги и легкое шуршание шелков, и в проеме двери появилась Анни в платье цвета полуночной сини; отложной белый воротничок, подчеркивающий открытость шеи, придавал наряду, пожалуй, даже современные черты. Платье Анни можно было бы назвать строгим, если бы не два больших вышитых накладных кармана на бедрах. Скромный вырез платья, казалось, был лишь обрамлением маленького золотого медальона. Честно говоря, Виктор ожидал увидеть на артистической натуре нечто более экстравагантное — от вечернего платья с открытыми плечами, спиной и, насколько это возможно, грудью, до японского халата, повторяющего все очертания стройного тела. Наряд Анни был строгим и, одновременно, немного дразнящим. И еще Виктор заметил, что Анни совершенно не похожа на актрис в немых фильмах, с их вечным наклоном кудрявой головки, закатыванием глаз, вскинутыми руками с веером, и манекенным хождением в тех случаях, когда не надо изображать испанской страсти.

— Здравствуйте! А я как раз только что с репетиции. Готовлю новый номер, надеюсь, что вам он понравится. Да и публике заодно.

— Тогда как вы посмотрите на то, чтобы заодно вместе отужинать? Я тоже только что с завода.

— Совсем не против. Здесь можно заказать по телефону, — она сняла трубку и подала ее Виктору.

— А что вам заказывать?

— То же, что и вам.

— А что будете пить?

— То же, что и вы.

Виктор взял трубку, и услышал вместо привычного гудка жужжание и далекие трески. Он дунул в нее, затем постучал по рычагу. Ничего не изменилось.

— Не отвечают. Наверное, что-то с линией.

— Надо крутнуть ручку.

— Ах, да…

В трубке довольно отчетливо послышался женский голос «Гостиница!»

— Послушайте… Соедините с буфетом, пожалуйста!

В трубке буркнуло «Соединяю!»

— Я тоже поначалу не привыкла к этому чуду техники, — заметила Анни.

«Да, это вам не смартфон с вайфаем юзать».

— Буфет на проводе. Чего изволите?

— Это из номера госпожи Ковач. Токайское у вас есть?

— Какое пожелаете?

— Какое получше к ужину на две персоны.

— Могу предложить токай фурминт. Что из закусок?

— Что у вас из венгерской кухни?

— С токаем пойдет легкое жаркое. Куриную грудку с овощами не желаете?

— Желаем. И десерт. Торт, например…

— Торт не надо, — возразила Анни, — я не могу набирать вес.

— Пардон, тут хотели бы что-то полегче.

— Тогда пирожные, блинчики с орехами в шоколадном соусе…

— Давайте блинчики в шоколадном. Пойдет? — переспросил он у Анни.

— Обожаю. Все, мне больше ничего не заказывайте.

— Они скоро принесут, — ответил Виктор, кладя трубку.

— Прекрасно. А пока попробуем что-нибудь подобрать. Я сгораю от нетерпения.

Она открыла крышку пианино и неторопливо прошлась пальцами по клавишам: начальные аккорды «J'attendrai» повисли в воздухе, как позывные.

— Похоже?

— Слушайте, у вас удивительный музыкальный слух и память. Как магнитофон.

— Магнэтофон? — произнесла она с «э» вместо «и». — Это не то изобретение, которое шепотом повторяло слова императора Франца-Иосифа на Парижской выставке? Забавная вещь. — И она наиграла начало.

— Фантастика… Просто один в один.

— Это не единственное мое достоинство… — и Анни стрельнула в него взглядом из-под полуопущенных ресниц. — Так как дальше?

— А дальше фрагмент с немного другим мотивом. Примерно так…

Потом снова повторяется то, что я уже напел. Так что я немного вас обманул.

— Вы? Обманули? — Анни расхохоталась. — Разве это можно назвать обманом? Та-рара-рай-ра… Лишь пустота откликнется вновь… Вы шутите, это восхитительная песня. Я сама напишу к ней французский текст.

— Вы еще и поэтесса? Вы просто удивительная женщина.

— А вы удивительный мужчина, и это не комплимент.

И она снова прошлась пальцами по клавишам, в точности повторив мелодию припева.

— Ну вот, немного поработать, и готов новый номер. Кстати, вы сегодня пришли такой сияющий… Наверное, удались опыты с вашим огнетушителем? Майор приезжал вас поздравить?

— Нет, до поздравлений пока далеко. Хотя слышал хорошую новость: убийцу Прунса нашли.

— Прунса? На днях об этом что-то говорили. Бедняга… Разве его убили?

— Так сказали, — пожал плечами Виктор.

— Печально. Не хотелось бы в этот вечер о грустном…

В дверь постучали. Виктор на всякий случай потянул руку в сторону кобуры, делая вид, что что-то ищет во внутреннем кармане.

— Ваш заказ! — обрадовалась Анни, и царственным голосом произнесла: — Входите!

Глава 16 Голубой герой

— К счастью, я тогда ошиблась в вас вечером, — широко улыбнулась Анни, показывая белые зубки.

Янтарная жидкость играла в мальцевском хрустале ее бокала, отдавая изюмом и грушей. Анни сделала еще пару глотков и отправила в рот кусочек курицы. Их неспешная беседа за ужином была в самом разгаре, и на щеках Анни уже расцвел румянец, как будто на лыжной прогулке.

— Там, где я родилась, — продолжала она, — говорили, что есть два сорта парней: одни начинают ласкать сверху, другие снизу, а как дойдут до середины, все становятся одинаковыми… Не удивляйтесь моей откровенности. Во мне нет дворянских кровей, и растили меня не гувернантки. Всю жизнь эти слова лишь подтверждались: что важные господа, что мещане, ничем от простых не отличались. Особенно священники. Обещают отпустить грехи, а вопросами так и распаляют: смолчать нельзя, сидишь и чувствуешь, как в тебе поднимается от скамьи липкое, приторное, фальшивое чувство вопреки воле. Хорошо, у меня характер был, а девчонка послабее, тихоня — ломается. А вы… Когда я увидела вас в парке, мне почудилось, что вы иностранец. Но не из Европы, не из Америки, нет. Наверное, из страны, которая есть только в книжках. Где люди живут в огромных стеклянных домах, освещенных желтым электрическим сияньем, летают по воздуху, и смотрят на этот парк и заводскую слободу, как на старинную китайскую вазу, пленяясь ее очарованием и боясь, что она вот-вот упадет и рассыплется. А прошлым вечером, когда вы коснулись моих губ, мне вдруг стало очень больно, я решила, что вас выдумала, и обманулась, как мечтательная гимназистка. Теперь вижу — нет. Как еще должен был реагировать зрелый мужчина на женщину, которая повиснет у него на руках? Вы же не умертвили свою плоть? — При последних словах она остановилась возле Виктора и повернула голову так, что лицо ее оказалось дразняще близко.

— Вы тоже, сударыня, — улыбнулся Виктор, — вы достигли вершины совершенства души и плоти.

— Но-но, — и Анни деланно строго погрозила пальчиком, — это уже комплимент.

— Разве то, что вы продемонстрировали в «Версале», не заслуживает таких слов? Тот тяжелый труд, та душа, которую вы вкладываете в каждое слово и движение?

— Виктор Сергеевич, вы еще и балетоман? Ставите опыты, выдумываете изобретения, успеваете бывать за кулисами и переводить стихи?

— Я не бываю за кулисами, но мне знаком труд артиста. Так же, как труд пахаря, доярки, токаря, крановщика и машиниста, счетовода и литейщика. Придет время, когда люди не будут отгорожены друг от друга барьерами сословий и профессий. И люди будут создавать машины, сочинять песни, путешествовать, потому что будут избавлены от необходимости добывать себе на корку хлеба с раннего утра, до позднего вечера, когда на другое суток уже не остается.

Анни посмотрела ему в глаза; ее длинные, пушистые ресницы выдавали чуть заметное дрожание век.

— Виктор Сергеевич, — медленно произнесла она, — из какой вы страны?

— Считайте это моими фантазиями, Анни.

— Жаль… А я так надеялась, что вы меня туда пригласите.

— Это страна здесь, Анни. И от нас зависит, сделаем ли мы ее такой, как представляем, или даже лучше.

— Это все равно, что изваять статую Венеры из утеса. Слишком много придется отсекать. Давайте еще наполним бокалы — сегодня удачный вечер.

…За окном сгущались сумерки. Он и не заметил, когда они перешли в разговоре на «ты». Вино казалось Виктору легким, градусов пятнадцать, не более, да и выпито было не так уж много — бутылка, по емкости подобная нашим «ноль-семь», не была осушена до дна. Тем не менее, Анни разговорилась — впрочем, Виктор не заметил, чтобы вино подействовало на нее еще каким-то иным образом. Они долго спорили о музыке, рожденной в ночных клубах и борделях Нового Орлеана: впрочем, Анни совсем не удивило категоричное мнение Виктора, что джазовые банды в ближайшие десять лет войдут в моду, а молодой парень Луиз Армстронг, которого недавно взяли в оркестр, станет одним из величайших музыкантов мира. В Анни росло волнение; чтобы разрядить его, она встала, привычным жестом достала из инкрустированного портсигара тонкую дамскую сигаретку, и уже хотела вставить ее в длинный мундштук, но неожиданно встряхнула головой и спрятала сигарету обратно.

— Да, — сказала она, — ты не такой, как все… как большая часть. Вначале мне показалось, что ты голубой.

— Чего-чего? — переспросил Виктор, привыкший понимать под такими словами вполне определенное.

— Ты не знаешь, что такое голубой?

— Сомневаюсь, что понимаю под этим то же самое.

— Это из театра. Ты же любишь театр? Голубыми в театре называют таких героев пьес, которые почти не имеют пороков, и думают только о том, как бы принести пользу народу и Отечеству.

— Что-то типа мери-сью?

— Я не видела пьесы про Мери Сью. Я потом поняла, в чем дело. Большинство мужчин в этом мире с детства приучены церковью видеть в женщине что-то греховное, низкое. «Женщина — источник блуда и орудие сатаны, ей не место в храме» — так говорили в древности. Церковь учила мужчин подавлять желания плоти, как греховные, и вот они, бедные, стыдятся своих желаний, как дурной болезни, делают благопристойный вид, словно ты им совершенно безразлична, а сами мучаются, мечтают броситься в этот океан греха — где-нибудь скрытно, не при всех, чтобы не осудили. Они мечтают стать порочными, грязными, и ты в их глазах всего лишь возможность сладостно испачкаться. Они молятся в храме, но как только приходят домой, запираются на ключ, чтобы достать припрятанные скабрезные открытки. А ты не такой. Для тебя женщина — это подарок природы, прекрасный, как версальские дворцы, и зов плоти лишь возможность сделать женщину счастливой. Для таких, как ты, храм — весь мир. Я это поняла по песне. Это не Франция… это не та Франция, которая есть. Откуда ты?

Эмансипация, подумал Виктор. Желание отомстить за свое униженное, неравное положение. Протест против общественного лицемерия. Для Глафиры это был личный протест. Для Анни… Она же свободна. Или она готова мстить за всех женщин планеты? А что, если проверить?

Он встал, подошел к Анни, и, протянув руку, погладил ее упругие, непослушные локоны. Она не отстранилась и продолжала смотреть на Виктора большими, взволнованными, чуть влажными глазами; ее рот был слегка приоткрыт.

— Откуда ты? — повторила она, и ее левая рука легла Виктору на плечо.

— Из России.

— Твои глаза не обманывают. Разве есть другая Россия, чем эта?

— Наверное, всегда есть, ее просто не замечают…

За огромным зеркальным окном зашумел дождь, и порыв ветра отшатнул занавеску. В комнате стало почти совсем темно.

— Подожди… — Анни подошла к окну и захлопнула форточку.

Она не привыкла жить в гостиницах, подумал Виктор. Женщина в своей квартире в первую очередь думает о том, то зальет подоконник. Здесь — даже не в квартире, а в своем доме. Квартиры тут съемные.

Анни вернулась. Тихо, не торопясь, подошла к Виктору; ее ладонь скользнула по лаку опущенной крышки пианино. Она приближалась совершенно бесшумным шагом, словно Виктор видел замедленную съемку в каком-то старом фильме; лицо ее наплывало, будто приближаемое трансфокатором, и он вдруг заметил, как дрожат ее ресницы и расширяются ноздри. Обоняние почувствовало знакомую цитрусовую свежесть ее духов. Теперь Анни была уже близко; медленно, словно во сне, она подняла обе руки и положила на плечи Виктора, затем, приподнявшись на цыпочки, она дотянулась до его уха и одними губами прошептала:

— Мы с тобой станцуем удивительный танец… Только не проси, чтобы я в это время пела или что-то рассказывала, как Шахерезада. Бедная Шахерезада, она не знала, что тысячу и одну ночь можно провести гораздо интереснее…

— …Не убирай руку.

Анни смотрела в потолок; легкий ветерок из приоткрытого окна, пахнущий недавним дождем и распускающейся сиренью, овевал и сушил ее разгоряченное тело.

— Теперь ты понял? — спросила она его. — Мое тело это скрипка, и на нем можно исполнять Страдивари. Ты думаешь, что подарил мне минуты наслаждения? Ты подарил мне свободу. Свободу от этого мира с его поклонами, притворными улыбками и слезами, показным целомудрием и замасленными взглядами. Мне казалось, что я поднялась куда-то ввысь, и всего этого больше нет. Ничего нет, кроме нас.

— Знаешь, мне тоже показалось, что мы оба далеки от этого мира.

— Это наши миры далеко от нас,и мы не знаем, когда вернемся… Мне надо было прогнать тебя навсегда. Или остаться с тобой навсегда. Сейчас я не могу сделать ни того, ни другого. Ты не влюблен в меня, а я влюбилась в твою песню. Утром ты уйдешь на службу, а что будет потом, не знаю ни я, ни ты.

— Я понимаю. Чтобы разобраться в себе, нужно время.

Анни повернулась к нему боком, и ее плечо фотографическим силуэтом отпечаталось на фоне газовой занавески, подсвеченной лампой уличного фонаря.

— Ничего ты не понял. Пусть все идет, как идет. Судьба все решит сама. Давай, я тебе подушку поправлю.

Она ткнула кулачком в бок пухлой, невесомой подушки, которая подалась под ее рукой, не оказав никакого сопротивления. Виктор машинально поправил кобуру с браунингом, чтобы она не скользнула вниз с кровати по тонкому шелку простыни.

— За него ты волнуешься больше, чем за меня… Он не может выстрелить?

— Нет. Для этого надо передернуть затвор.

— Ничего в этом не смыслю. А без этого он не может так, случайно?

— Так в стволе нет патрона, чем он будет стрелять? А когда передергиваешь, патрон из обоймы идет в ствол.

— А, так вот что ты делал с ним там, в саду? — Анни вдруг рассмеялась. — Прости, я вспомнила, это давно было. В парке молодые офицеры часто забывали на скамейках свои сабли. Ты похож на офицера. Но ты не забудешь своей сабли. Я точно знаю.

— А почему они забывали сабли?

Она снова рассмеялась.

— Вправду не догадываешься? Когда офицер на скамейке с девушкой, сабля ему мешает, и он ее отстегивает. А потом ему не до сабли… А вот нам ничего не мешает.

Она легко соскользнула с блестящих шелков кровати, подошла к двери в гостиную, и, открыв ее, жестом подозвала Виктора к себе.

— Пойдем… Пойдем со мной.

Пианино серело в темноте огромной челюстью открытых клавиш. Анни на миг остановилась перед ним, и Виктор сначала подумал, что она хочет что-то сыграть; но она тихо опустила крышку, повернулась и села на нее.

— Подойди…

Виктор приблизился: она обвила его как лиана, и впилась в губы.

— Милый, я хочу еще летать…

Глава 17 Мертвые не кусаются

В пятом часу утра Виктор покинул гостиницу. Меньше шансов столкнуться на улице с кем-то знакомым.

Мадам Безносюк уже не спала, и к появлению Виктора в столь ранний час была индифферентна, как лейкоцит к развивающемуся мицелию. Если читатель слышит подобную фразу впервые, он может просто поверить автору на слово. Короче, Виктор у нее условных рефлексов не вызывал.

Зато Виктор, ступив на доски арендованной жилплощади, почувствовал легкое беспокойство. В комнате явно кто-то побывал. Лебезный столик был переставлен к самому окну, один из ящиков комода чуть выдвинут, а верхняя подушка примята, словно на нее оперлись рукой, заглядывая за комод.

Он подошел к окну и осторожно отодвинул штору. Створки рамы были заперты изнутри на массивные шпингалеты — такие он помнил по Старому Корпусу.

«Так, замок не взломан. И что сперли?»

Виктор нагнулся, и дернул на себя нижний ящик комода — там, под постельным бельем, лежала коробка с патронами.

Коробка была на месте. Виктор пересчитал желтые масляные столбики: все как было, не взяли ни одного. Ревизия простыней и нательного недостачи не выявила. На всякий случай Виктор заглянул под мебель и в печку — не подсунули ли чего.

«Может, хозяйка? У нее свой ключ».

Виктор кубарем скатился по крашеным деревянным ступеням и постучал в дверь собственницы жилья.

— Федора Игнатьевна! Федора Игнатьевна!

— Что вы гремите, как полиция? — проворчала Безносюк, отворяя дверь. — Ни свет ни заря, просто спасу нет…

— Простите, Федора Игнатьевна. Скажите, вы вечером или ночью в моей комнате не были?

— Я вам не привидение, чтобы ночью по квартирам шастать. Сняли комнату, так сами ее и содержите. Я сдаю без прислуги и самовара.

— Да, конечно. Просто ночью в моей комнате кто-то побывал.

— Батюшки светы! Нечто замок сломали?

— Да замок-то цел, вот я и спросить у вас, не могли бы вы по делам каким заходить.

— Нету у меня дел в вашей комнате! Ежели кража, извольте в полицию заявить, я вашим вещам не сторож. Много унесли?

— Ничего не украли. Просто комод открыли и столик подвинули.

На лице мадам Безносюк отразилось разочарование.

— Фу ты! Тогда и в полицию нечего ходить. Что они искать будут? Замок цел, а стол вы сами подвинуть могли и забыть, так они скажут. Обувку только зря собьете, ходивши.

— Так, а вот этот ваш жилец, что на этаже, он не мог?

— Какой еще жилец? Да этот жилец крохи хлеба не возьмет, где ночует. И дружки его не полезут, почто им шум и полиция? Разве из залетных какой, да и то у местных прознает, если голова на месте.

«Так. Допустим, она не врет. Кто еще мог? Охранка или контрразведка? Проверяли?»

С проходной Виктор сразу же заскочил к Брусникину.

— Георгий Андреевич, случайно не ваши люди ночью двигали мебель в моей комнате?

— Я не отдавал такой приказ. Проверю, но стопроцентно не они. Не их профиль — мебель двигать. Вот если надо трубу шатать — зовите. А что пропало?

— Ничего.

— А что Веристов говорит?

— Пока не спрашивал.

— Мой совет — поинтересуйтесь у него. У охранки свои методы. Теперь вопрос к вам. Вы знаете этого человека?

С небольшой матовой карточки, которую Брусникин положил на стол, на Виктора таращил глаза Сыдяев в пестрой косоворотке и пиджаке.

— С этим человеком я вчера столкнулся на заводской территории, когда он приставал к несовершеннолетней.

— И что вы сделали?

— Припугнул охранкой. Насколько понимаю, у вас тут правоохранительные органы беспомощны из-за того, что ни жертвы, ни родители не заявляют, боятся работу потерять?

— Может быть. Как вы понимаете, это не по части контрразведки. Просто этого человека утром обнаружили в лесу возле кладбища висящим в петле. Что вы об этом скажете?

— Почему не на самом кладбище? Хотя забыл — самоубийц же там не хоронят.

— Есть основания считать, что это инсценировка самоубийства.

— Хотите честно? Особо не сожалею, но это не мой метод.

— А вас и не подозревают. От Веристова уже пришли сведения о вашем железном алиби.

— Я подозревал, что у него агентура в гостинице. Чем же тогда могу помочь следствию?

— Следствию — ничем. Следствие, зная Сыдяева, готово списать на самоубийство, полагая, что это сделал кто-то из родных потерпевших, или знакомых парней. Черное правосудие, так сказать. Но Сыдяев потому и действовал безнаказанно, что подбирал жертв, от которых не мог ожидать мести.

— Поэтому контрразведка и заинтересовалась?

— Не только. Все три последних смерти в поселке связаны с вами, Виктор Сергеевич. Прунс якобы узнает вас — и ему подстраивают несчастный случай. Вырошников разговаривает с вами — и его, как сейчас уже почти точно установлено, убивают, имитируя самоубийство. Сыдяева вы припугнули и он труп. Я не говорю, что это вы организовали, однако вполне возможно, что вы, сами не подозревая, породили обстоятельства, приведшие к их гибели.

— Маньяк убивает людей, с которыми я разговариваю?

— Вряд ли. Большинство, как видите, живет и здравствует. Самое главное, что вы — это единственное, что связывало этих людей. Другая зацепка — Сыдяева, скорее всего, убили люди, которых он знал, и потому позволил заманить себя в лес. Но это мало что дает — в Бежице почти все знакомы со всеми, за исключением разве что мадемуазель Суон, и, конечно, вас. Ну и третья — при не слишком искусных инсценировках преступники практически не оставляют следов, так что, похоже, организатор акций один и тот же, и весьма многоопытный.

— Понятно. Стрельбище или тир где-нибудь поблизости есть?

— Зачем? Я вон по выходным хожу в лес тренироваться.

— Хочу напроситься к вам в компанию.

— Не возражаю. Тем более, у меня есть еще пара неприятных новостей.

— Кого еще убили?

— К счастью, не совсем. Господин директор обещал вам в помощь двух новых спецов, Жмакина и Гоглачева. Так вот, сегодня вечером Жмакин отравился грибами, а на Гоглачева, на того, что вернулся из Англии, ночью в поезде напали бандиты, когда он пошел покурить в тамбур. Ударили кастетом и выбросили из вагона. Сотрясение мозга и перелом ноги.

— Если это диверсия, то сделано очень оперативно.

— Мы проверили телеграммы, отправленные из Бежицы и Брянска, на предмет кодового сообщения. Пока ничего подозрительного.

— А из Орла?

— Полагаете, шпионы летали в губцентр на аэроплане и оттуда телеграфировали? Но это бы заметила половина обывателей.

— Беспроволочный телеграф. По крайней мере, до Орла могли задействовать какой-нибудь передвижной передатчик, а оттуда уже послали телеграмму. У вас есть радиоперехват?

— Да, и несколько раз наши радисты, как и радисты охранки отмечали странное явление. Что-то похожее на короткую передачу без всякого смысла, сплошной треск. Сначала вообще очень короткий сигнал, потом перерыв десять секунд и беспорядочный треск. Возможно, какие-то опыты.

— Возможно, ускоренная передача.

— Предлагаете записать на фонограф, потом прокрутить с малой скоростью? Но для этого надо знать начало передачи. Иначе при каждом щелчке в наушниках наши радисты изведут гору валиков. Кстати, те, кто принимает передачу, должны покупать валики.

— Не обязательно. Могут записывать на намагниченную проволоку.

— Ну что же, это уже зацепка. Остается перерыть всю Бежицу вместе с окрестностями, чтобы найти радиоустановку. Ну, и наконец, новость — не знаю, приятная ли она для нас с вами или нет. Буховцев дает вам на усиление господина Ярчика. Временно, до излечения Жмакина, это где-то до следующей недели.

— Ярчик, насколько знаю, специалист по литью.

— Не только. Был на должности во втором механическом, рекомендации превосходные, но потом попросился в литейку. Ни у нас, ни у Веристова на него пока ничего нет. Да и с выбором не густо, чтобы и грамотный, и не пил, и в политике не замешан. Но — на всякий случай старайтесь не посвящать его во все работы.

— Понятно. К изделию допускать не будем.

— Раз понятно, у меня больше нет вопросов. Сослуживцам скажете, что были у меня по поводу сигнализации.

— Зачастил я к вам по поводу сигнализации. Давайте еще идею подкину по поводу охраны объекта. В лаборатории профессора Розинга недавно свершили грандиозный замысел — показать улицу в дневном свете…

Возвращаясь в «секретку», Виктор столкнулся лицом к лицу с разгневанным Дмитрием Медведевым.

— Зачем же так-то, Виктор Сергеич? Полиция теперь, следствие… Зачем вы так?

— Я? Я думал, что это ваши. Точнее, большевики.

— Да вы что? Наши — ни в жизнь, истинный крест! Выходит, кто-то другой? То-то капитан Брусникин к вам особого интереса не имел.

— Служба у него такая — проверять. Кстати, вы, случайно, не слышали, кто мной интересовался со времени прибытия в Бежицу?

— Было такое. Степка Жердяй интересовался.

— Это из местных гопников что ли?

— Не, то не гопник, то самый известный хулиган на всем Кладбище. А вы вроде как барышне сильно помогли, которая ему симпатична. Поблагодарить хотел, но та сказала, что вы ничего знать не должны. А он вроде даже к ней серьезно, он за нее убить может. Такая вот история.

«Может убить. Про Фросю капитан не знает. Так не Жердяй ли замешан?»

— А Жердяй этот, он по квартирам не того?

— Не, что вы. Хулиган он и есть хулиган, он не домушничает. Хулиганы, они же для форсу…

«Значит, уголовный криминал отбросим. Кто еще? Загадочные шпионы и охранка?»

Ярчика Виктор перехватил еще в подъезде «секретки».

— Иван Бенедиктович, вы ко мне?

— Поступаю в полное распоряжение. Хотя, честно говоря, дел куча.

— Тогда лучше рабочее место не менять, идемте к вам в корпус, объясню вам задачу. Мне сказали, что вы также специалист по мехобработке. Речь идет о горячей прокатке шестерен…

Вопреки ожиданиям, Виктора, Ярчик ничуть не обиделся на то, что его не пустили в «секретку»; беседу продолжили в в комнате заводской конторы, где у Ярчика был отдельный закуток с конторским и чертежным столами.

— Мне кажется, — взволнованно заговорил он, глядя на набросанную Виктором кинематическую схему челябинского стана 1957 года, — надо разделить внедрение этой технологии на этапы. На первом начинаем катать неточные колеса для всяких сеялок-веялок. Дефекты там не так важны. Затем осваиваем горячее-холодную прокатку для тракторов. Боремся с короблением и закатами. А первые опытные партии прокатаем на шарошечном станке — поставим индуктор и зубчатый валок. Зубчатки с модулем в пять миллиметров на нем пойдут. Одновременно пробуем ваш высокочастотный нагрев для закалки зубчаток и деталей паровозов…

Опять как в советском производственном романе, подумал Виктор. Даже лучше. Ни вредителей, ни доносов на передовика. Может, потому, что сердца людей еще не разделила гражданская война? Нет такой ненависти, озлобления друг на друга. Классовую вражду приглушили.

— Давайте сделаем так, — предложил Ярчик. — Сейчас я подберу все бумаги и сделаю предварительные прикидки как по стану, так и по электрическим машинам — там же еще трансформатор нужен, чтобы снижать напряжение? Посоветуюсь с электриками и технологами кузнечного производства. А если сегодня вы свободны, мы бы могли вечером посидеть у вас и переговорить, чтобы до вечера вы смогли бы заняться основным проектом.

— Каким проектом?

— Ну, вы же изобретаете огнетушитель? Анни мне рассказывала, да и на заводе уже все говорят. Мне тоже так удобнее распланировать день, потому что литье с меня хоть и сняли, но наверняка то одно без меня не решить, то другое.

— Согласен. Встречаемся после гудка.

Виктор открыл дверь, чтобы выйти, и стал, как вкопанный. На пороге стоял Веристов.

— Господа, произнес начальник охранки, отстраняя Виктора и входя в комнату, — у меня не совсем приятная весть. Как вы знаете, у нас в Бежице снова труп. Поскольку такие вещи теперь случаются чуть ли не каждую ночь, орловское начальство отбило с утра телеграмму, чтобы ваш покорный слуга отправился с личным составом на завод и произвел опрос ранее видевших покойника. Как вы понимаете, хотя бы формально все это придется провести. Мои люди уже сидят во втором механическом, а я решил заглянуть к вам, чтобы опросить сначала вас, Иван Бенедиктович, потом вас, Виктор Сергеевич, — кстати, вы собрались куда-то идти?

— К себе. Мы уже обсудили дела.

— Отлично, тогда я после зайду к вам, а сейчас, надеюсь, не отниму много времени у господина технолога.

Веристов появился у Виктора после обеда, вызвав его для разговора на улицу.

— Вы вчера передали мадемуазель, что я просил? — задал он вопрос с ходу.

«Из гостиницы уже настучали».

— Да. Вечером.

— Отлично. Полагаю, события ускорились. Что подозрительного?

— Это не ваши люди ночью проникали ко мне в комнату и двигали вещи?

— Нет. Что-то пропало? Или, наоборот, прибавилось?

— Ничего.

— Все нормально.

— Вечером сегодня будете там же?

— Нет. Мы договорились с Ярчиком у меня на квартире вместе подумать над методом прокатки шестерен.

— Это великолепная идея. Просто замечательная идея! — неожиданно воскликнул Веристов. — Только, прошу вас, всегда помните, что можете рассчитывать на мою помощь.

«Чего это его на производственные дела потянуло? Охранка хочет кого-то съесть на заводе? План по вредителям, ставящим палки в колеса? Или, наоборот, на меня уже кто-то телегу накатал?»

— Спасибо, пока все нормально, сами справляемся.

— Ну, это пока… Ладно, не буду мешать новым идеям. До встречи!

Глава 18 Слово и дело дворянина

— Да, скромно живете, — промолвил Иван Бенедиктович, входя в комнату Виктора. — С соседями-то хоть порядок? А то такие шекспировские страсти порой бывают…

— Это временно. Знаете, пока устроишься, пока что… На первых порах экономил.

Закрыв за собой дверь, Виктор на всякий случай запер ее на задвижку. Прокатка, она вроде как секрет фирмы, мало ли что.

— Ну, с вашими способностями, — продолжал Ярчик, — вы довольно скоро снимете нормальные меблирашки на Елецкой с горничной и кухаркой. Кстати, — и он вынул из-за пазухи плоскую фляжку, — не вспрыснуть ли нам начало такого проекта? Настоящий французский.

— Большое спасибо, — Виктор вдруг почему-то вспомнил, чем окончилось распитие коньяка с Альтеншлоссером, — но я уж воздержусь сегодня. Желудок что-то побаливает.

Отказ, казалось, ничуть не огорчил Ярчика.

— Тогда, конечно, повременим, — молвил он, пряча флягу обратно, — а у меня к вам, Виктор Сергеевич, дело есть на сто миллионов.

— Интересно… Да, чаю хотите?

— Если ради меня, то не стоит. Дело вот какого характера. Я прямо скажу — вы у нас, Виктор Сергеевич, феномен.

— Да тоже скажете. Скорее, больше неудачник.

— Все можно изменить… Скажите, вас действительно устраивает, что с вашей работы основные купоны стригут Буховцев и компания, а вам предлагают остатки?

— Вы же сами сказали — скоро сниму приличную квартиру, значит, рост будет?

— Это как сказать… Комфорт вы от хозяев получите. Приличная квартира, прислуга. Чтобы быт не отвлекал от идей. Потом вас женят на юной горячей бесприданнице, чтоб вдохновляла, купите себе «Форда», купите дачку за городом и будете туда ездить. Но это потолок. Другие положат в карман миллионы, а с вас под разным соусом будут тянуть и тянуть идеи.

— Ну что ж, там увидим. Война скоро, чего загадывать.

— Кому война, а кому… На костях и крови тысяч Общество наживет миллиарды. Думаю, что вы это уже давно поняли. Хуже то, что и ваше скромное благополучие в один прекрасный день кончится. Буховцев и те, кто стоит за ним в столице, играют на росте курса акций. Эта игра затягивает, выйти из нее невозможно. От вас потребуют все больше проектов, вскоре их число превысит возможность финансирования, и вам придется открывать новые, чтобы как-то завершить старые. Думаете, я не представляю трудностей и расходов, которые повлечет за собой этот ваш новый метод? Вскоре мыльный пузырь лопнет, вас обвинят во вредительской деятельности и посадят, а, может, повесят, как шпиона.

— Предлагаете вовремя смыться?

— А вы не сможете смыться. У вас, насколько я понял, есть причины скрывать прошлое. Мне-то это ни к чему, но для Общества это возможность держать вас в Бежице под присмотром тайной полиции и военной контрразведки. Да если бы вы и были кристально чисты — интерес к вам всегда можно подогреть. Здесь все, от мала до велика, чем-нибудь, да обязаны Обществу. Вас не выпустят за пределы уезда. Попытаетесь уехать — найдут и вернут.

— Оптимистичная картина.

— И это — лучший вариант. Есть и худший. Дошли слухи, что вас по приезду в Бежицу угораздило впутаться в какую-то игру между местными карающими мечами. А это значит, что ваша судьба может печально решиться уже в ближайшие дни.

Сейчас предложит какую-то комбинацию, подумал Виктор. Зачем? В чем его выгода? Ярчик, человек вне подозрений, с чистой анкетой, грамотный инженер, новатор и передовик, да к тому же в приятелях мадемуазель Суон. Двойник, в которого стреляли, и который по сему поводу совершенно не переживает. Истинный ариец, характер нордический, стойкий… И еще что-то он знает о проблемах с Брусникиным и Веристовым, и работал с Сыдяевым в одном цеху. Не заведи он этот разговор, все бы эти обстоятельства никогда не сложились…

Виктор молча подошел к окну, из которого неслась волна аромата цветущих лип, освеженных в парикмахерской весеннего дождя, и закрыл его на шпингалет. Он хотел выиграть время. Ярчик тоже выдерживал паузу.

Из форточки долетели чьи-то голоса и отдаленное цоканье копыт.

— Ну что ж, — нарушил молчание Виктор, — давайте определимся с планом работ по прокатке на эти ближайшие дни, чтобы завод мог внедрить технологию без меня.

— Напрасно вы полагаете свое положение безнадежным. У меня есть план… Я знаю людей при дворе императора с достаточно высоким положением; имен в этих стенах называть не будем. Но, чтобы мне к ним пробиться, нужны или большие деньги, или феномен, с помощью которого можно получить очень большие деньги. Как вы понимаете, феномен — вы.

— Заодно вы выбираетесь из провинции, и делаете карьеру. Ничего личного, просто хочу понять ваш интерес в этом деле.

— Вы правы, — улыбнулся Ярчик. С вашей помощью я делаю головокружительную карьеру, и ради этого готов рисковать. Я помогу вам сегодня же бежать отсюда.

— Бежать? — удивленно воскликнул Виктор. — Куда? Вы уверены, что охранка не достанет меня в столице, несмотря на покровителей?

— За границу. Например, в Швейцарию. Там вы получите лабораторию, людей, оборудование. Под вашим началом будут работать первоклассные инженеры и ученые. Вы заметили, как в России любят соплеменников, уехавших в Европу? Здесь вы будь хоть семи пядей во лбу, но вас будут держать за второй сорт, пока вы не доберетесь до Европы и не устроитесь там на службу в какую-нибудь фирму. И тогда местное общество будет страдать по вас, как впечатлительная барышня: ах, у него мировое признание! Ах, мы его потеряли! Ах, как бы нам этого человека соблазнить вернуться — ведь это же не то, что наши, косорукие, это Ев-ро-па!

— Заметил, заметил, — хмыкнул Виктор. — Есть у нас такие.

— И вот тогда, — с жаром продолжал Ярчик, — вот тогда вы станете по-настоящему богатым человеком. Вы почувствуете вкус настоящей жизни. Купите себе поместье на берегу Фирвальдштетского озера, заведете черный «Эксцельсиор» с пятилитровым двигателем и шофером и яхту для прогулок. Если захотите, сможете основать свое дело. Деньги не дают свободы: ее дают лишь очень большие деньги. Конечно, на ваших результатах будут обогащаться люди, которые обладают астрономическими состояниями, но это будет куда более справедливый дележ. Да и результаты в такой лаборатории будут куда выше, чем в здешних закутках.

— Как же вы организуете мое бегство под носом у охранки?

— Багаж знаменитой Стеллы Суон смотреть не будут. Да, сама мадемуазель едет с вами. Именно вы способны решить ее затруднения, после чего она оказывается в вашей полной власти. Вы ведь не против ее общества? Остальное полностью беру на себя.

Ну, вот он, человек для контакта, подумал Виктор. Стоило намекнуть Анни, что гостапо вышло на убийцу Прунса, как ее неревнивый приятель утром получает доступ к проекту, а вечером предлагает вместе бежать за бугор.

Остается самая малость — выяснить, кто больше врет. Если Ярчик — то он из того самого шпионского гнездышка, которое ликвидировало трех, и еще двоих временно вывело из игры, чтобы внедрить в проект своего человека. Покушение — инсценировка. Повод познакомиться, войти в доверие. А если Ярчик прав? Тогда Брусникин и Веристов тупо куплены дирекцией и разыгрывают перед ним комедию… а кто тогда Ярчик? Представитель конкурентов, большого денежного мешка, что имеет при дворе большую волосатую лапу? Возможно. И еще эти конкуренты убили Прунса. А что удивительного? Нет такого преступления, на которое не пойдет капитал за большую прибыль — так, кажется.

— В Швейцарию? Интересно, никогда не был в Швейцарии… — Виктор тянул время, пытаясь обдумать ответ. — Очень заманчивое предложение. А сколько конкретно там будут платить, и какие гарантии? Какие документы потребуется подписать? А то, знаете, пообещать можно…

— Слово дворянина! Бумаги будут в Москве, там, скажу прямо, уместен торг, и мы с вами в этом торге будем на одной стороне. Можете рассчитывать на годовой доход, как у министра. Да и притом, выбора у вас особо нет, Виктор Сергеевич.

— Это точно… Но и рискованно.

— Вы боитесь риска? Странно, вы производили на меня иное впечатление.

— Я люблю расчетливый риск. Надо подумать. Тем более, не обижайтесь, но в этом деле я пока мало знаю вас, как компаньона, при всех прекрасных отзывах. Завтра я дам ответ.

— Виктор Сергеевич… — Ярчик встал и рассеянно похлопал себя по карманам, словно ища сигареты. — Завтра не получится. Бежать надо именно сегодня. Не могу все объяснить, но другого случая не будет.

— Ну, тогда это судьба. У меня принцип, я не могу сразу так…

— Жаль. Жаль… Простите, у вас можно закурить?

— Да, пожалуй…

Не успел Виктор моргнуть, как на него уже смотрел черный зрачок карманного семизарядного зауэра.

Глава 19 Нет отбросов — есть агентура

— Сударь, — тихо произнес Ярчик, не сводя с Виктора дула пистолета, — будьте благоразумны отдать мне свое оружие и патроны. Вы все равно не успеете его достать. Власть переменилась.

Виктор вздохнул и приподнял ладони вверх.

— Вы забыли сказать «медленно достаньте и положите», — сказал он, — и «не делайте резких движений».

— Рад, что имею дело с умным человеком, — ответил Ярчик, — я жду.

Виктор не спеша подошел к столику у окна, достал сперва из правой кобуры обоймы, затем из правой — браунинг, положил на стол, и, повернувшись отошел к кровати.

— Я искренне сожалею, — сказал Ярчик, забирая обоймы, — но ваша нерешительность погубила бы нас обоих, и Анни тоже. Я вынужден это сделать. Потом вы поймете, что для вас это лучший выход, но можете не благодарить.

— Господи, как в плохом детективе. Мы уже не партнеры? Кстати, мадемуазель прекрасно сложена и темпераментна.

— Искренне рад, — безразлично проронил Ярчик. Он вынул обойму из браунинга, взял левой рукой, и начал выщелкивать из нее патроны по одному себе в карман, считая полушепотом — «Раз… два… три… четыре… пять… шесть…»

— Все честно… — закончил он; Виктор услышал за спиной щелчок возвращенного магазина и приглушенный стук. — Можете опустить руки и повернуться. Возвращаю вам вашу собственность — все-таки она прилично стоит.

Виктор обернулся. Его браунинг лежал на столе.

— Просто потрясающее благородство… — он подошел к столу, взял оружие и, не спеша, вернул его в кобуру под мышку.

— Я дворянин, — произнес Ярчик, пряча зауэр во внутренний карман. — Патроны верну позже. Пожалуйста, отоприте дверь. Не хотелось бы злоупотреблять преимуществом.

«Как же его бдительность усыпить?»

— Ну что ж, вы помогли сделать выбор, — улыбнулся Виктор. — Скажите, а гидроплан я там смогу купить? Там же озеро.

— Это обсудим потом, — сухо ответил Ярчик. — Открывайте дверь.

«Не прокатило. Будем ждать момента».

Он спокойно подошел к двери и поднял руку к щеколде.

— Не нужно, — услышал он за спиной голос Веристова. — Господин барон, будьте благоразумны, теперь вы не успеете. Власть опять меняется.

Виктор осторожно повернул голову, и заметил, что Ярчик поднимает руки, а из открытой двери шкафа спускается Веристов. В руках начальника охранки, словно бластер в фантастическом романе, сверкнул автоматик, похожий на «Аграм» — хромированный, как елочная игрушка, с изящными черными рукоятками из эбонита и коротким магазином патронов на двадцать; на стволе даже виднелась резьба под глушак.

«…Прошу вас, всегда помните, что можете рассчитывать на мою помощь…»

— Засада, — криво усмехнулся Ярчик. — Вы оба делаете роковую ошибку. Предлагаю расстаться друзьями.

— Барон, станьте к печке и положите на нее руки, мне надо их видеть. Виктор Сергеевич, подойдите к окну и посмотрите, не видно ли там приятелей барона и экипажа.

Виктор осторожно подошел сбоку, обогнув столик, и, чуть отодвинув угол шторы. Выглянул наружу.

— Нет, экипажей не…

В комнате послышался глухой удар и грохот. Обернувшийся Виктор увидел, как на кровати сползает за подушки выбитый из рук автомат, а Ярчик душит поваленного на пол Веристова, оседлав его сверху.

— Hilfe!!! — заорал Ярчик.

Едва Виктор успел сделать пару шагов в их сторону, выхватывая браунинг из кобуры, как рама окна вылетела с треском и звоном; по полу разлетелись осколки толстого оконного стекла и упавшего со стола зеркала. В коридоре послышался топот; кто-то ударил плечом в дверь, но массивная защелка выдержала. Развернувшись к окну, Виктор увидел в проеме фигуру мужчины; левой рукой он держался снаружи за наличник, чтобы не упасть с пошатнувшегося столика, а правой, в которой был зажат карманный офицерский маузер, он пытался стянуть с лица упавшую штору — палка от гардины свалилась ему за спину.

Думать было некогда. Виктор щелкнул предохранителем, вытянул руку в сторону тела, обмотанного шторой, и нажал на спусковой крючок.

Белая вспышка озарила комнату, грохот выстрела, отраженный стенами, ударил по ушам. Фигуру под сорванной шторой отбросило назад, в проем окна; тело падало наружу без криков и стонов, и лишь треск разрываемой ткани занавески, зацепившейся за кусок сломанной рамы, и хруст дощатой оградки палисадника указали на его судьбу.

— Грабют! Помогите! Грабют! — приглушенный крик Безносюк раздался откуда-то с первого этажа.

В тот же момент в дверь ударили топором, и желтая щепка проломленной филенки отскочила к ногам Виктора. Он рванулся к кровати, давя по пути валяющиеся на полу осколки стекла, бросил на покрывало ставший ненужным браунинг, и дотянулся до автомата, еще хранившего тепло чужой руки. Ручка затвора оказалась слева, вместо предохранителя у этой примитивной машины был просто вырез на крышке ствольной коробки; лишь падение на мягкие подушки уберегло всех от случайного выстрела. Левой рукой Виктор дернул ручку на себя; сухой треск двери, доносившийся за спиной, не оставлял времени на то, чтобы подробней рассмотреть конструкцию.

Перехватив переднюю рукоять, он развернулся к двери. Филенка уже была проломлена и через щербину на месте высаженной доски к щеколде тянулась чья-то рука с засученной по локоть рубашкой. Виктор коротко нажал на спуск — не целясь, ведя дулом поперек двери; автомат выплюнул очередь, и ствол подкинуло выше. Кто-то дико, по-животному, заверещал там, за дверью, середину которой наискось разметили пулевые дырки; рука скрылась из пролома. Виктор понял, что оттуда будут стрелять и полоснул второй — длинной, справа налево, взяв пониже; пули прошили дверь и тонкие, в одну доску, перегородки. Крик оборвался.

Невидимая Безносюк продолжала голосить в форточку: «У-би-ва-юют!!!». Остальные жильцы, заслышав пальбу, похоже, предпочли затаиться в комнатах.

В магазине оставалось еще на пару очередей. Виктор навел автомат на Ярчика, который, сидя на Веристове, бил его головой об пол.

— Хенде хох! — заорал Виктор. — Нихт бевеген, ду аршлох! Убью, сука!

Ярчик, тяжело дыша, приподнялся и поднял руки.

— На пол, блин! На пол, я сказал! Мордой вниз! Руки за голову! Не дергайся, я нерв…

Он не успел закончить: Веристов, высвободив руки, молниеносным движением ударил барона с двух сторон ладонями по лицу — как показалось Виктору, даже не сильно. Тот повалился ничком почти без вскрика. Веристов отполз в сторону, сел на пол, держась за горло, и судорожно пытаясь глотнуть воздух. Лицо его было залито кровью из рассеченной брови, кровь стекала по подбородку и алыми пятнами расплывалась по разодранной рубахе.

— Ампула в воротнике, — осипшим голосом выдавил Виктор, — я проверю.

— Сле…дите за дверью… — Веристов, наконец, вздохнул, и тут же его слова прервал приступ кашля. — У вас… с оружием лучше.

Сидя на полу, опершись левой рукой, он перевернул тело барона на бок, и с треском рванул ворот.

— Есть… — сперва он хотел спрятать белый измятый лоскут себе в карман, но, передумав, сунул рядом за дверцу поддувала.

— Эй, в доме! — из пустого проема окна донесся четкий командный голос Брусникина. — Дом окружен! Сопротивляться бесполезно! Предлагаю сложить оружие и выходить по одному!

Виктор хотел подойти к окну и ответить, но Веристов сделал отрицательный жест.

— Георгий Семеныч! Это ротмистр Веристов! — крикнул он, став в простенке между дверью и печкой. — Мы с Ереминым в комнате, фон Айзенкопф у нас на мушке.

— Держитесь! Сейчас из полиции подъедут!

Скривившись от боли, Веристов вытащил из кармана вороненые наручники.

— Очнется, дернется — бейте не глядя, не бойтесь зацепить. Хочется поскорее отмучиться.

— Лю-юди! Ре-жуут! — сиреной воздушной тревоги долетал в комнату голос Безносюк. Сизый пороховой дым вытягивало сквозняком в коридор через дырку в двери.

Закованного Ярчика-Айзенкопфа Веристов прислонил к печке и, обшарив одежду, вытащил, помимо бумажника и документов, уже знакомый зауэр и куцый, похожий на игрушку «штейр-пипер» в кобуре на лодыжке. На пояснице под пиджаком оказалась финка, до которой Ярчик так и не смог дотянуться, а из внутреннего карман, глухо стукнув об пол, выпал легкий алюминиевый кастет с шипами. Веки барона задергались; он открыл глаза, и тут же застонал от боли.

— Шайзенкопф, — не выдержал Виктор, — нафиг вам был этот арсенал? Вам нужен был пистолет с одним патроном.

Барон хрипло рассмеялся, тут же закашлявшись. Распухшая губа немного мешала ему говорить.

— Один патрон… Я идиот. Трижды показать, что вы не держите патрон в стволе. Сыдяеву, танцовщице и мне у Общественного собрания. Три раза. Если что-то показать человеку трижды, он решит, что так будет всегда… А перед разговором — дослали и пополнили обойму. Или вы собрались тут показать оборону Севастополя? Недооценил я вашу агентуру, Николай Семенович.

— Хватит комплиментов, барон, — оборвал его Веристов. — Сколько у вас людей и где? Может, колено вам прострелить при попытке нападения?

— Лишнее. Я проиграл, забирайте все. Здесь четверо, и Ковач с глухонемой служанкой должна была подъехать в экипаже. Полагаю, ее спугнули люди капитана. Остальных мы потеряли раньше. Сыдяева вчера господин Еремин напугал охранкой, да так, что он решил выйти из игры. Пришлось устранить. Еше один агент, что проник под видом рабочего в цех бронеходов, а потом уничтожил Прунса, должен был ждать наших людей в условном месте. Но пропал. Видимо, понял, что его тоже прикончат. А Прунс был двойным агентом. Блестящим агентом, у него просто талант — жить с двойным дном. Это вы здорово придумали — подсунуть ему Еремина, даже я на это попался…

«О чем это он? Провокация?»

— Прунс вашего Еремина узнал, и после вас тут же побежал к нам. Жадность сгубила, хотел хорошей жизни и сейчас. Конечно, я тут же дал ему задание, чтобы он сказал вам, будто обознался. И будь господин Еремин обычным изобретателем — неудачником, все бы на этом и кончилось. Но милейший Виктор Сергеевич начал сеять направо и налево доброе и вечное, и, самое главное — разумное. Тут и дураку понятно, что вы возьмете Прунса в оборот, а через него выйдете на нас. Выхода не было.

— А Вырошников?

— Не наш человек. Он все равно бы застрелился. Флукос разыграл покушение на меня, а потом подкинул вам труп, чтобы я смог быстро сойтись с Ереминым через Анни. С Ереминым у вас гениально, начиная с задержания у станции. Признайтесь, сколько умов над этим в Москве работало?

— Лучше скажите, сколько умов работало в Берлине, чтобы убить человека лишь для знакомства вас с Ереминым, — не выдержал Веристов, — или это ваша импровизация?

— Какие красивые слова, Николай Семенович. Идея принадлежит местному контингенту, они же исполнители. Как говорится, нет отбросов, есть агентура. Вы же находите людей, готовых за три червонца внедриться в конспиративные организации?..

Виктор вдруг понял, что ему совершенно наплевать на произошедшее. Даже руки не дрожали, хотя они, по его представлениям, должны дрожать. Как будто в нем сработал ограничитель, не позволяющий впасть в ступор и психануть. Он стрелял на поражение в Рафаэля в романовском СССР, но как чувствовал себя после этого, не помнил. Не хотел помнить. И тогда тоже не было выбора.

Из-под двери поползло немного темной жидкости, и Виктор понял, что это кровь. Она не вызвала никаких чувств, даже тошноты, как и окровавленное, страшное лицо Веристова. Ему хотелось лишь того, чтобы выветрился запах пороха, который он так любил в детстве, закладывая круглые бумажные пистоны в жестяную копию браунинга. Сейчас этот дым был противен. Хотелось дожить до времени, когда в здешней России запретят короткоствол. Шпионов на душу населения не так уж много.

— …Теперь главное, барон. Имена ваших агентов при дворе.

— Агентов… Которых вы вычислили, но не можете взять. Без моих доказательств, конечно. Это продается. Мне нужны твердые гарантии жизни от Кабинета. Лучше от Председателя Кабинета. И гарантии сносного существования. Не хочется быстро сгнить в камере. А теперь можете резать меня на куски.

— Любите жизнь, барон?

— Я еще вижу в ней смысл. Мне не нравится война с Россией, в которой победит Британия или Соединенные Штаты.

— Понимаю, барон. И только врожденная стеснительность помешала вам раньше перейти на нашу сторону.

— Раньше… — Ярчик-Айзенкопф криво усмехнулся, — раньше была возможность сорвать банк.

— Ну что ж, — Веристов провел рукой по лицу и поглядел на ладонь, выпачканную кровью, — переговоры о сделке пройдут в более подготовленной нами обстановке. Вам спешить некуда.

— Господин ротмистр, мы в коридоре! — послышался за дверью голос капитана. — Не стреляйте!

— Вас слышу! — откликнулся Веристов. — Их четверо, и еще Суон!

— У двери трое в решето, под окном Флукос с пулей в груди. Мадемуазель со служанкой взяли в гостинице.

— Открывать? — спросил Виктор. Веристов кивнул.

Глава 20 Буджумы под ковром

На пороге, в легком тумане еще не осевшей известковой пыли, показался Брусникин, одетый в черный долгополый лапсердак, доходивший до голенищ рыжих и потертых стоптанных сапог, и в помятом картузе мышиного цвета, косо нахлобученном на растрепанный парик. Половину лица его, как маска, закрывала фальшивая борода лопатой, а в руке блестел никелем тяжелый армейский браунинг. Позади капитана в коридоре Виктор заметил пару людей с оружием, одетых в простые пиджаки и рубахи навыпуск; на одном был синий дворницкий передник.

— Вы ранены, господин ротмистр? — воскликнул он, увидев Веристова.

— Пустяки, — ответил тот. — Царапина.

Виктор положил автомат на комод, открыл верхний ящик и подал Веристову полотенце для перевязки, а затем внимательно посмотрел на Брусникина в накладной бороде.

— Простите, вы в самодеятельности не участвуете? — сорвалось у него с языка.

— В офицерском училище, — ответил Брусникин на полном серьезе, — играл в духовом оркестре. А что?

— Нет, все нормально.

Брусникин поставил свой браунинг на предохранитель и сунул его в большую набедренную кобуру, которую скрывали необъятные полы лапсердака.

— Капитан, у вас не найдется закурить? — обратился к Брусникину сидящий на полу Айзенкопф. — Я знаю, что вы предпочитаете «Сальве» с фильтром.

Капитан проигнорировал вопрос и повернулся к Веристову.

— Мои поздравления, господин ротмистр. Я восхищен вашей смелостью.

— Не нужно, капитан… — Веристов отер лицо вторым поданным полотенцем. — Айзенкопфа взяли ваши люди, мы только оказали содействие. В конце концов, безопасность завода лежит на вас. Можете забирать задержанного с поличным.

— Простите, Николай Семенович… Вы отдаете нам… нашему ведомству, свою победу?

— Победа у нас, Георгий Андреевич, общая. А передо мной начальство поставило другую, более крупную задачу. Вот изъятые вещи… — Поразмыслив, он бесцеремонно раскрыл бумажник барона, и выудил из него часть ассигнаций. — Это хозяйке за волнение и убытки.

Айзенкопфа подхватили под руки и вытащили из комнаты, деловито отпихивая ногами в сторону лежащие на полу тела нападавших; сапоги оставили на досках кровавые отпечатки следов.

— Однако, Виктор Сергеевич, — заметил капитан, — для сугубо штатского человека вы неплохо владеете специальным оружием.

— Господин Еремин — агент государственной тайной полиции, — Веристов завязал узел на самодельной повязке, похожей на чалму. — Надеюсь, это исчерпывающий ответ на многие вопросы, которые вы бы хотели ему задать.

«Что это?» — подумал Виктор. «Благодарность за спасение жизни? Или попытка завербовать? Вряд ли этот молодой и перспективный столь наивен, что полностью мне поверит. Это ведь и немецкая разведка могла инсценировку устроить. Или он так и думает? И затеял со мной игру? Что за более крупная задача? Веристов о ней для отмазки сказал? Или интрига намного глубже, чем я ее себе представляю?»

— Что я слышу! — воскликнул капитан. — Загадочный Снарк оказался Бужумом, как говорил старина Льюис? А мы ведь тоже здесь благодаря Еремину. Вы, Виктор Сергеевич, подали мне идею насчет радиоустановки. Не долее, как к вечеру меня осенило насчет реквизита танцовщицы Суон, который никто не может видеть, и который постоянно таскают на извозчиках из гостиницы и обратно. В покоях мадемуазель мы обнаружили передатчик, устройство для пробивания дырок в бумажной ленте для ускоренной передачи, которое она прятала в пианино, и шифровальную книгу. Вещи были почти собраны. Мы сразу бросились сюда. Я понял, что Айзенкопф собирается обсуждать на вашей квартире не прокатку шестерен.

— Ну что ж, теперь пианистка в наших руках. Можно вести радиоигру.

— Увы, господа! Не хотел говорить при Айзенкопфе. К сожалению, актриса при аресте отравилась синильной кислотой. Не уследили.

«…Наверное, вы правы. Мне повезло. Скоро все кончится, и наступит покой. Покой, которого я так долго ждала…»

И тут Виктор вспомнил.

Он вспомнил, что это была за песня — та, странная, что Анни исполняла в «Русском Версале» в тот самый вечер, когда он, ничего не подозревая, сидел за одним столиком с Добруйским и Брусникиным.

Это был слоуфокс «Первый знак» из довоенного фильма «Шпион в маске». Из фильма тридцать третьего года.

Виктор смотрел этот фильм. В конце инженер Ежи смертельно ранит шпиона, лицо которого скрыто противогазом, срывает с него маску и видит под ней лицо актрисы Риты Хольм, с которой он был близок, и которая исполняла эту песню в варьете.

«Скоро все кончится, и наступит покой. Покой, которого я так долго ждала…»

— Плохо, — произнес Виктор.

— Плохо, капитан, — повторил он. — Я рассчитывал на ее перевербовку после ареста барона. Новый агент, которого немцы наверняка забросят, скорее всего, вышел бы на нее.

— Увы, — Брусникин печально развел руками.

— В вещах попадалось что-то странное… необычное?

— Да. Мы раскрыли секрет молниеносного переодевания. Наряды мадемуазель были на лентах — на одну пришитаполоса шерсти, на другую — репьи, закрепленные какой-то особой смолой. Стоит чуть прижать полоски — и они соединятся, будто склеенные.

— Застежка — липучка.

— Да, мы тоже так назвали.

— А из чего сделаны крючки… репьи?

— Обычный репейник. Только неизвестно чем обработан. Впрочем это все на один-два номера, прислуга все время перешивала на запасные. Осыпаются.

Попаданец не стал бы лепить горбатого, подумал Виктор, придумал бы нейлон и ультрафиолет. Они ж на мелочи не размениваются, эти попаданцы, им надо осчастливить человечество, или хотя бы нагнуть полмира. Значит, у немцев попаданца не было… Да нет, же, это ничего не значит, сказал себе Виктор. Попаданец может ни бум-бум в технике и химии. Немцы ищут человека из будущего, они верят в невозможное, значит причины были. Оттого агентура и бросилась, как преступники, вошедшие в азарт при виде легкого, неслыханного куша. Анни наблюдает, как ее подельщики убивают людей, и играет в дамский роман на фоне трупов, играет самозабвенно, уходя в роль всем телом и душой. Флукос создает образ демонического злодея в маске, Ярчик-Айзенкопф — благородного рыцаря, что возвращает пленнику его шпагу. Как там, у Стругацких — «Отягощенные злом»? Черта с два, это окрыленные злом. Веристов рассчитал точно — пустил слух именно в тот день, когда они были готовы слететь с катушек. И Айзенкопф не стал готовить ситуацию, а бросился напропалую втирать со Швейцарией…

— Николай Семенович! Вы живы? Да как же это… Разве можно?.. А ну как убили бы… весь розыскной пункт же без начала… черт…

Из коридора, споткнувшись о ближнее тело в темно-синей поддевке, валявшееся ничком, пробирался Дионисий, в расстегнутом мундире, пряча в кобуру угрожающего вида «Кольт-Браунинг». Следом за ним в дверях возникло некое подобие омоновцев — трое в черной фоме, в здоровенных солдатских ботинках, черных стальных шлемах Адриана и обшитых тканью бронежилетах из прессованной проволоки. Двое из них были с уже знакомыми Виктору подобиями «Стена», третий держал в руках нечто более внушительное, с деревянным прикладом. Девайс напоминал «Томми-ган», но отличался огромным, как у «Льюиса», диском магазина и торчащими книзу пулеметными сошками.

«Вот и верь в советские фильмы про жандармов…»

— Дионисий Павлович, приведите форму в порядок и доложите обстановку, — поморщившись, отрезал Веристов.

Дионисий застегнул пуговицы и вытянулся в струнку.

— Докладываю. Наш человек доложил о стрельбе из аптеки по телефону. В оружейной мне доложили о том, что вами взят по оперативной надобности малый пулеметный пистолет системы Прилуцкого. Прибыл на место со штурмовым полувзводом.

— Полувзвод отправьте в казармы. Вышлите мой автомобиль и с ним человека три из лучших стрелков, поставьте рядом с домом в переулке. Организуйте наблюдение за толпой и домом силами агентуры из близлежащих домов. Когда народ разойдется, подошлете агента в штатском для дальнейших указаний. Вопросы есть?

— Никак нет-с!

— Исполняйте.

От виселицы, похоже, отвертелся, подумал Виктор. Пока отвертелся. Непонятно, почему начальник гостапо сдал всю добычу конкурентному ведомству. Впрочем, в шкуре гостаповца немецкие шпионы донимать точно не будут. Как там у Кэрролла — Снарк оказался Буджумом? Хоть горшком, лишь бы не в печь.

Дальше размышлять не хотелось. Не хотелось задавать вопросы капитану и узнавать подробности, не хотелось строить из себя суперагента. К горлу накатывал комок, вызывая тошноту — не из-за крови и трупов, нет. В ушах, как сигнал поломанной материнки, стоял тонкий комариный звон; он понял, что их заложило, как после самолета.

На автомате Виктор почувствовал, что надо прийти в себя, а для этого чем-то себя занять. Он нагнулся и поднял залетевший под кровать браунинг, еще хранивший тепло выстрела, достал обойму и начал по одному снаряжать возвращенными патронами. Кто знает, может тут через секунду опять понадобится. Потом надо будет почистить.

Он ушел в себя, тупо смотря, как прибывшие полицейские брезгливо, боясь выпачкать форму, утаскивают тела из коридора, и как доктор с желтым кожаным чемоданчиком усаживает Веристова на стул, чтобы промыть рану и наложить нормальную чистую повязку. Место происшествия никто не осматривал и не фотографировал, протоколов не писали, понятых не приводили. Скорее всего, жильцов предупредят о неразглашении.

Переступая через кровавые следы, в комнату вошла мадам Безносюк; трофейные купюры спасли ее от начинающегося обморока гораздо лучше, чем нашатырный спирт, и через мгновенье она, стоя в своем темно-зеленом платье фертом посреди комнаты, оценивала масштабы разгрома и планировала, кого пригласить, от поломойки до стекольщика. Полученная сумма устроила ее настолько, что она была не против повторения.

Пришел поручик и капитана вызвали по делам. Он вежливо откланялся.

Виктору никто не предлагал никуда пройти, и в конце концов конце концов в комнате они остались одни с начальником тайной полиции — Надя забрала у него рубашку застирать от крови. Вечерело; закатное солнце окрашивало в розовый цвет крыши казарм и видневшийся вдали парадный подъезд Старого Корпуса. Из разбитого окна доносился галдеж толпы и хриплые крики урядника: «Па-прашу разойтись! Преступники схвачены! Па-прашу не толпится!». Но народ отступал подальше и продолжал глядеть. На крыши соседних домов через слуховые окна полезли мальчишки, кто-то залезал на неокрепшие деревца, чтобы не пропустить ни единого момента события.

Хотелось завалиться с ногами на кровать и тупо смотреть в потолок.

— М-да, — промолвил Веристов, разглядывая повязку на голове в осколок зеркала, — пожалуй, я единственный здесь раненый.

— Ваш автомат, — Виктор кивнул в сторону комода. — В следующий раз держите его на ремне, так труднее отобрать.

«Если просто отмазывал от армейцев — сейчас спросит, откуда знаю».

— Спасибо. Мы их недавно получили.

«Не спросил. Неужели всерьез считает меня агентом? Нет, глупости».

— Довольно рискованно, без прикрытия, — продолжил Виктор. — Барон мог оказаться не столь благородным.

— Другого выхода не было. Сообщники фон Айзенкопфа заметили бы наших людей у дома. Да, кстати, в Германии не удалось отыскать никаких следов барона фон Айзенкопфа или описаний его внешности, к нам просто попали сведения, что главу германской агентуры в Бежице зовут именно так…

«Рассказывает — значит, понимает, что я не агент. И что дальше? Завербует в агенты?»

— …В этой ситуации, — продолжал Веристов, — у нас не оставалось никаких средств, кроме провокации. Вечером вы пускаете через мадемуазель Суон слух о том, что мы вышли на убийц Прунса, ночью выводят из строя двух человек, которые должны были с вами работать, а утром я узнаю две вещи: что на их подмену некого поставить, кроме Ярчика, и что пунктуальный Ярчик, который ни разу не взял работы на дом, собирается обсуждать технические вопросы у вас на квартире. К тому же он знаком с мадемуазель, и она же вас с ним недавно свела… Пришлось класть голову тигру в пасть. Кроме того, я ждал, что вы будете на моей стороне.

— Понятно… Что теперь делать дальше?

— Ну, теперь, когда ваша верность отечеству и престолу не вызывает сомнений, у меня только просьба оказать еще одну маленькую помощь. Нет-нет, стрелять не придется. Просто опознать одного человека по фотографии, если видели.

«Кого это еще? Фросю?»

Веристов вынул из внутреннего кармана небольшой кусочек картона, толстого, как переплет подарочного издания, с наклеенным на него пожелтевшим фотоснимком и протянул Виктору. Уголок картонки был слегка надломлен — видимо, тоже пострадал во время драки.

Первого человека на снимке Виктор узнал сразу. Это был царь Николай II, в серой шинели с двумя рядами пуговиц и сдвинутой набок фуражке. Второй… Справа с императором, весело улыбаясь и поглядывая на него, стоял молодой мужчина в расстегнутой нейлоновой куртке, из-под которой выглядывал свитер, и махал левой рукой фотографу.

«Этого не может быть… Потому что не может быть никогда».

И дело было не вовсе не в нейлоновой куртке — он ждал и даже надеялся, что ему покажут что-то подобное. То мощное изменение реальности, которое он наблюдал, не могло быть случайным, и фото попаданца никак не удивляло.

Дело было в другом.

На снимке был он сам, только моложе на двадцать лет.

— С возвращением вас, Виктор Сергеевич! — голос Веристова вывел его из оцепенения.

Часть третья Пьянки при дворе короля Артура

Русский нигилист соединяет в себе западных: атеиста, материалиста, революционера, социалиста и коммуниста. Он отъявленный враг государственного и общественного строя; он не признает правительства. Это не мешает ему, однако, пользоваться, где и насколько можно, тем самым правительством, под которое он подкапывается.

Из всеподданнейшего отчета III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и Корпуса жандармов за 1869 год

Оставит пахарь детям зрелый урожай,

Подвижник — даст в наследство лучший мир…

Йасу, перевод М. Магдалинской, «Суздальское вече», 3, 2018, с. 61

Глава 1 Прыгнуть из бездны

— У вас такой вид, словно вы этого никак не ожидали…

Голос шефа бежицкого отделения тайной полиции звучал несколько удивленно.

«Конечно, не ожидал», думал Виктор. Попав в альтернативный восемнадцатый год, где он чуть не угодил под машину, под пулю и на эшафот, Виктор Сергеевич менее всего ожидал, что ему в конце концов покажут его же фотку рядом с царствующей особой.

— Это не фотомонтаж? — спросил он.

— Что такое фотомонтаж? — быстро переспросил Веристов. Выражение лица у него было, как у рыболова, разглядывающего крючок, с которого только что сорвался двухпудовый сазан.

— Ну, делают два снимка, из одного вырезают фигурку, наклеивают на другой, ретушируют и снова снимают. Можно сделать, например, вас рядом с императором.

— Нет. Вы хотите сказать, что вы не Еремин Виктор Сергеевич, родившийся в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году в Бежицком районе города Брянска?

«Бред. Я не мог здесь быть раньше…»

— Если я честно признаюсь, вы отправите меня в сумасшедший дом.

— Похоже, нас повезут вместе. Ваш ответ?

— Это я, но на снимке не я.

Веристов промолчал. Сквозь белую марлю повязки на его голове проступило пятнышко темной крови, никак не желавшей остановиться. Он встал, подошел к окну, и зачем-то задвинул на место висевшую на погнутой петле створку выбитой рамы; осколки стекла лопались под его подошвами.

— Пожалуй, это самое лучшее доказательство нашего с вами здравомыслия, — медленно и тихо проговорил он, глядя в окно, из которого доносились голоса зевак с улицы и басистые окрики околоточного, охранявшего место происшествия. — После вашего явления в девяносто восьмом мы совершили невозможное. Мы свели вничью японскую, отложили германскую, предупредили одну революцию и еще две поставили под вопрос. Мы строим новое общество, выскабливая гниль из нашей государственной машины. Это изменит массу обстоятельств. Ничего удивительного в том, что вы совершили путешествие во времени лет на двадцать позже и попали к нам впервые уже в другое время. Странно только, что вы родились в тот же год… Да, кстати: вы ведь к нам из коммунистического будущего?

— У нас нет коммунистического будущего.

— Да? Значит, мы все же их предотвратили? — с жаром воскликнул Веристов. — Революцию, гражданскую? А новую Отечественную?

— Николай Семенович… Все гораздо сложнее. У нас несколько разных реальностей, разных историй, я попадаю уже в пятую. Тот Еремин, похоже, из другого мира, чем я. Он… он объяснил вам, как это происходит?

Веристов пожал плечами.

— У меня нет сведений об этом. Может, он и объяснил, но, сами понимаете, дело секретное: в него было посвящено очень мало лиц. Записи, сделанные со слов пришельца, долгие годы хранились в сейфах, и лиц, которым поручался розыск новых людей из будущего, почти ни во что не посвящали. Потом здание внезапно сгорело вместе с документами; лет двадцать реформы, которые больше походили на дворцовый заговор, двигались на основании устных преданий. Одна из немногих сохранившихся вещей — вот эта фотография, розданная для опознания.

— Тогда зачем весь этот… это… — Виктор не находил подходящего слова.

— Дорогой Виктор Сергеевич, вы и представить себе не можете, сколько в первый год после пропажи Вас по этой фотографии притащили людей в полицию, и сколько потом еще пять лет являлось самозванцев и просто умалишенных. Другое дело, что Прунс видел вас в молодости, потому что появились вы именно здесь в Бежице. Но его уничтожили.

— А часы? Вы же знали, что мой двойник из СССР?

— Там не было СССР. Ваш двойник — это РУС. Российская Уния Советов. Объединение национальных республик советов, имеющих единого президента и параллельные государственные структуры. Это дает шестнадцать голосов на Форуме Наций. Примерно так как-то. Герб — серп и молот на пятиконечной звезде, в венке колосьев и шестерни.

— Наверное, красиво… Но разве я не могу оказаться внедренным дезинформатором?

— Знаете, почему вы отказались от Швейцарии? Вы прибыли из страны, где население слишком хорошо знает цену крови, которой оплачивается недостаток еды и патронов. Штатские люди в Европе или в России так, как вы, не рассуждают. Пока не рассуждают.

— У нас уже не все так рассуждают.

Веристов поднял с пола стул, смахнул с него мусор и присел, пристально глядя на Виктора.

— Надо было забрать и фляжку, — усмехнулся он, — так быстрее ждать. Кстати, а почему вы не спросите, что будет дальше? Похоже, что ваша собственная судьба вас совершенно не тревожит.

— Ну, вы меня уже легендировали капитану, как своего агента, значит, скорее всего, в крепость не запрете и казачий полк для охраны не приставите, чтобы не привлекать внимания. За город ликвидировать вы тоже вряд ли повезете — это проще было сделать здесь. Трупом больше, трупом меньше… А поскольку тайная полиция работает в Бежице как подполье с партизанской базой в лесу — скорее всего, повезете на конспиративную квартиру.

— Конспиративную квартиру? — хмыкнул Веристов. — Интересное сравнение. Да, сейчас вас отвезут на квартиру с прислугой в доме на Елецкой. Квартиру снимает для своих целей один наш знакомый, который иногда кое о чем просит нас, а мы иногда просим его. За квартирой будет внешнее наблюдение, для вашего же спокойствия. Несколько дней в столице будут решать, что с вами делать, тем более, что надо разобраться со связями Айзенкопфа при дворе, чтобы подлинные сведения о вас не стали достоянием немецкой, японской, британской или французской разведок. Так что неделю можете спать спокойно.

— Ну, это вряд ли. Меня тут тревожит целая куча вещей, начиная от войны, разрухи и голода и кончая испанкой и продажей героина в аптеках. Вам, наверное, уже доложили о моем звонке из аптеки?

— Ваш предшественник не предупреждал про героин и инфлюэнцу. Война, революция, разруха, голод — об этом сведения получили.

— Двадцать лет назад это было неактуально. Героин надо как можно скорее запретить, а то получим хуже, чем у китайского императора с опиумом.

— Заметано, как говорят в РУС. Завтра проведем изъятие из аптек и у купивших. С испанкой сложнее. Ваш брат по времени сообщил об антибиотических препаратах и некоем крустозине, получаемом из плесени, к сожалению, он почти ничего о нем не знал. Двадцать лет исследований в секретных лабораториях позволили предположить, что речь идет о зеленой плесени, ученые ее называют пенициллум крустозум, и про которую еще с середины прошлого века известно, что она имеет слабые антисептические свойства — как, впрочем, многое из того, что нас окружает. А теперь вопрос к вам: есть ли там у вас этот пенициллин, или что-то похожее, и если да, то, случайно, не из пенициллум крустозум?

— Она самая. Пенициллин у нас называется.

— Да?! — лицо Веристова засияло, брови вскинулись вверх, в глазах вспыхнула искра возбуждения, и весь он чуть ли не завертелся на месте. — Виктор Сергеевич, вы же… Ну ладно… Короче, можете поздравить. Удалось, удалось выделить. Столько лет бесплодных поисков, и — удалось. Если бы не вы… не ваш собрат, ученые сто раз бы доказали, что это мартышкин труд. Правда, вырабатывать это чудо пока удается в малых количествах, эффект неоднозначный, короче, работаем на будущее. А меня тревожит вот что. Вы ничего не заметили странного, необычного до и после момента, когда сюда попали? Ну, кроме всего вот этого… — и он обвел руками пространство.

— В первый момент чуть под машину не попал.

Лицо ротмистра выразило крайний интерес.

— Вы… вы оказались прямо на рельсах?

— Почему на рельсах?

— Вы сказали — машина.

— Не понимаю… Какая машина на рельсах? — удивленно спросил Виктор.

— Как какая? — в голосе ротмистра прозвучало ничуть не меньшее удивление. — Пассажирская или товарная. Вы же на станцию попали?

— А, паровоз? Нет, я у церкви попал. Это грузовик пивоварни Буркатовского.

Из окна донесся автомобильный клаксон.

— Ну вот, это наш… — улыбнулся ротмистр. — Знаете, мы их тут по голосам узнаем. При наших дорогах авто на Орловщине редкость, вот в столице их уже можно найти на каждой улице. Так вот к чему я это: я знаю это грузовое авто, и в Бежице оно почти не появляется. В основном его можно увидеть в Брянске. Опросим хозяина и шофера.

— Полагаете, меня забросили сюда, чтобы убить?

Ротмистр вздохнул.

— Недорого бы я дал за вашу жизнь здесь, если бы после первого визита мы бы не попытались предотвратить войну и революцию.

— Двойник называл фильм «Шпион в маске»? — быстро и неожиданно спросил Виктор.

Все-таки попаданство чему-то учит. Но профессиональная выучка ротмистра не подводила.

— Что за фильм? — произнес он с подчеркнутым безразличием. — Кинематограф? Почему это так важно?

— Анни пела песню начала тридцатых. Из польского фильма. Тогда уже появились звуковые.

— Ну, они и сейчас есть, по патенту Виксцемского и Полякова, но это жутко дорого. В России всего две звуковых залы, «Прогресс» в Москве и «Меллофон» в Питере. А вы не могли ошибиться?

— Я даже могу сказать, что Анни слышала песню из фильма, а не с советской пластинки, вышедшей через несколько лет. Особенности исполнения. Вот это — «А-а, а-а-а» два раза. Если двойник был лет на двадцать моложе, мало вероятности, что он смотрел этот фильм. Застежку-липучку придумают в Швейцарии в пятидесятых. Материалы подходящие появятся, синтетика.

Веристов молчал. Задавать очевидный вопрос, чтобы получить очевидный ответ, он не хотел, а больше сказать было пока нечего. На лестнице послышались шаги — твердые, уверенные. Дверь отворил незнакомый Виктору поручик в синей форме.

— Господин ротмистр, автомобиль подан, как приказывали.

Глава 2 Мечты синеблузницы

Горничная сделала книксен и сказала, что ее зовут Любашей.

Квартира, куда отвезли Виктора, находилась на третьем этаже нового дома с магазинами. Застройщики, похоже, чувствовали расширение среднего слоя: дом был пятиэтажным, зато квартиры имели по четыре комнаты, а не пять, как у Глафиры, потолки были пониже, исчезла черная лестница, но добавилась такая интересная фича, как туалет для прохожих на первом этаже. Жилплощадь, похоже, сдавалась с меблировкой; комнаты, отделанные бежевыми штофными обоями, не были загромождены вещами, но интерьер был подобран по единому стилю. Белые французские кресла в зале, белый секретер в кабинете, белая кровать с белыми тумбочками в спальне, белый круглый столик с белыми полумягкими стульями в столовой, пухлый белый с золотистой вышивкой диван, наклоняющееся зеркало в прихожей в бежевой раме, несколько фарфоровых ваз и пара картин, где рисунок, казалось, лишь оттенял белизну картона — от всего этого веяло не больничным казенным холодом, а какой-то необыкновенной чистотой и свежестью. Если жилец снимал эту квартиру для встреч с любовницей, то это, похоже, была женщина с хорошим строгим вкусом, не терпевшая окружать себя излишней мишурой или прибегать к дешевым приемам подогрева страсти в виде красных драпировок и абажюров; квартира должна была служить рамкой для ее совершенного, холеного тела и не отвлекать собеседника от ее речи, от звуков ее голоса, которым она управляла возлюбленным.

Горничная была аккуратно подобрана под этот интерьер. Она была молода — на вид Виктор определил ее возраст лет в двадцать — двадцать пять — и хорошенькая: хорошенькая настолько, чтобы у входящего прямо с порога проснулся интерес к женщинам, но не до такой степени, чтобы отвлечь внимание от той, ради которой эта квартира была снята. Горничная была лишь частью прелюдии к предстоящим наслаждениям; ее ноги были не от ушей, но бедра под темно-синей юбкой до щиколоток, чуть пышнее, чуть аппетитнее стандартов античных статуй, проговаривались о скрытой пылкости натуры. Чуть неправильный вздернутый носик на кругловатом лице, пухловатые губы бантиком, ямочки на щеках, внимательные зеленоватые глаза, нарочито-смущенно прикрытые полуопущенными веками, завитые щипцами мелкие кудряшки темно-каштановых волос, сильные, но не оргубевшие пальцы — все это вместе складывалось в одно слово — хорошенькая.

Но что больше всего поразило Виктора в горничной — это ее блузка. До этого он считал подобные произведения модельеров исключительно привилегией середины двадцатого столетия. Блуза была в тон юбке, светло-синяя, и полностью закрывала все от середины бедер до шеи и кистей рук, но была сделана из такого тонкого материала, что могла бы не закрывать ничего. Сквозь нее просвечивали все подробности дамского белья начала двадцатого столетия, хотя, впрочем, и здесь были предусмотрительно установлены ограничения: данный природой размер бюста был скромнее, чем у Мэрилин Монро, и, очевидно, чем у дамы жильца. По той же причине белье было шелковым, но не кружевным. Спереди картину, словно бронежилет, прикрывал снежно-белый накрахмаленный передничек.

Веристова наряд не удивил.

— Любаша, господин Еремин пока будет жить здесь до завершения дел. Позаботься о нем как следует, и чтобы никому ничего. Вещи гостя без его разрешения не трогать, не убирать. Ты поняла?

— Я все поняла, Николай Семенович, — прощебетало создание в прозрачной блузке, глядя на Веристова широко раскрытыми невинными глазами, — я все сделаю, как вы велели.

— Вот и отлично. Ужин готов?

— Готов, Николай Семенович, только горячее подогреть. Прикажете накрывать?

— Когда гость прикажет. Я не задерживаюсь. Виктор Сергеевич, если надо связаться с нами, в кабинете телефонный аппарат с прямой линией. В остальном поможет Любаша. Полагаю, с вашим опытом давать инструкции излишне. За квартирой будет установлено наблюдение, если заметите — не удивляйтесь. Постарайтесь сейчас просто отдохнуть, а мне, извините, пора.

Он потрепал девушку по щеке, от чего она смущенно зарделась, и удалился.

— Виктор Сергеевич, — пропела горничная, — куда прикажете отнести ваши вещи?

Немного барахла, из которого самым ценным была коробка с патронами, уместилось в маленький черный фанерный чемоданчик в руке Виктора.

— Спасибо, Любовь… простите, как по отчеству…

— Любаша. Любаша зовите меня.

Широко раскрытые глаза девушки теперь отражали Виктора в свете электролампочки в прихожей.

— Любаша… я… поставлю чемодан в спальне под кровать.

— Я покажу, где спальня, — щебетала Любаша, открывая дверь, — сюда проходите… Ой! Что же это вы разуваетесь?

— Грязно же будет.

— Я помою. А туфли почищу.

— Да не надо, я сам.

— Да что же вы сам? Это же прислуга вам не нужна, выходит?

— Да нет же, я не хочу, чтобы вас увольняли… нужна мне прислуга, нужна. Я скажу, что вы почистили и помыли. У меня такой каприз.

— Все, как прикажете, — Любаша чуть опустила веки, — пройдемте, я провожу вас в спальню.

Она пошла по коридору впереди, чуть покачивая бедрами — не пытаясь вызвать желание, просто у нее так само получалась. Чувствовалось, что она хотела бы выглядеть скромной перед гостем, но пробуждающаяся природа и дресс-код ставили ее в двусмысленное положение. Во всем этом сквозила какая-то беззащитность зависимого человека, постоянно скрываемый легкий страх оказаться жертвой злоупотребления властью — страх, который может превращаться в желание бросить вызов и пойти навстречу неотступно следующей по пятам угрозе.

Вот в чем разница между ней и Лизой из рейха, подумал Виктор. Там четкая служба и нерушимый контракт, здесь неформальная договоренность, которую могут нарушить в любой момент. Прав старик Достоевский: те, что чувствуют себя не «на службе», а «в услужении», на Запад и поглядывают. Интересно, насколько Любаша надежный человек?

Спальня дышала вечерней прохладой, и шелковые занавески шевелились от легкого ветерка. Приятный хлебный запах березовых сережек вызывал ощущения какой-то затаенной радости и умиротворения; вдали за окном сияли вершины сосен, подкрашенные заходящим солнцем. Розовый зефир облаков тихо таял на светло — голубой лазури вечернего неба. Было по-деревенски тихо, и даже отдававшийся вдали цокот копыт лишь подчеркивал нежность и спокойствие этого давно ушедщего мира.

«Э-эх! Люди жили…»

— Вам накрыть в столовой или прикажете принести сюда? — осторожный вопрос Любаши вывел Виктора из созерцания.

«Ужин в постель… Нет, барство это».

— Наверное, чуть позже… Хотелось бы немного отойти. Попозже перекушу немного, а потом спать.

— Как скажете. Одежда у вас порохом пахнет. Если вы пожелаете, я могу сделать ванну, а ваши вещи вывешу проветрить.

— Действительно, надо бы помыться, а то кто знает, как там дальше. Я сам приготовлю, я знаю как с дровяной колонкой обращаться.

— Зачем же вам возиться? Я сделаю, а пока вы моетесь, постелю кровать и приготовлю ужин. Вы не хотели бы почитать книгу? В кабинете есть книги.

— Спасибо, вы очень любезны. Неудобно как-то — вы будете работать, а я слоняться.

— Ой, вы меня на «вы» называете? — смутилась Любаша. — Вы, верно, из-за границы.

— Да. Я из одной страны, название которой не могу вам назвать.

— И не надо! А у нас с прислугой проще разговаривают, а когда вы на «вы»… я даже стесняться начинаю. Ванну вам какую, горячую или не очень?

— Теплую. Мне просто помыться.

Из-за белой, похожей на «русские окна» застекленной створки шкафа на Виктора глядели корешки книг и авторы с незнакомыми, порой странно звучащими фамилиями — Гейнце, Зарин, Крушеван, Ахшарумов, Пазухин, и даже один с фамилией Роман Добрый. Не Демьян Бедный, а Роман Добрый. Виктор для интереса вытащил томик, неожиданно увесистый по причине обложки из толстого, как фанера, картона с рельефными, тиснеными узорами. «Гений русского сыска И.Д. Путилин»…

«Лицо горбуна» — прочел он на наугад раскрытой странице, «было ужасно. Сине-багровое, налившееся кровью, оно было искажено пьяно-сладострастной улыбкой. На коленях его, если можно только эти искривленные обрубки назвать коленями, сидела молодая пьяная девочка лет пятнадцати…»

«Формат», подумал Виктор.

Вернув гения сыска на место, он пролистал наугад еще штуки три: все они оказались детективами русских авторов. Дама этих книг явно не читала; похоже, они были подобраны для развлечения жильца. Не было здесь и любовной лирики, словно постоянная гостья ревновала своего поклонника к их героиням.

Мощная мальцевская ванна на высоких бронзовых «курьих ножках» благоухала геранью. Вместо двух кранов в «коммуналке», мало изменившихся за столетие, здесь сиял желтизной начищенной латуни настоящий смеситель, с причудливым, рычагом из двух кривых, похожих на вагонный стоп-кран, дужек, между которыми, словно вывеска магазина, висела переворачивающаяся кнопка с надписями «Душъ» и «Ванна». Из сместителя росла такая же сияющая латунная труба, которую где-то в высоте увенчивала золотым солнцем душевая головка.

«Это ж замахаться всю эту медяшку драить. Вот господа прислугу и заводят. Как это Любаша со всем управляется…»

…Вода погрузила тело Виктора в невесомость. Тепло тягучей жидкостью влилось через кожу; он почувствовал, как тает, растворяется та неведомая пружина, которая держала его на взводе, голова откинулась назад, и сами собой начали опускаться веки.

«Нет! Не спать! Это только реакция от нервного напряжения».

Красный махровый халат в голубую полоску побуждал к праздности. Виктор заставил себя взять в руки ковшик, и, спустив воду, начал споласкивать ванну, приоткрыв дверь, чтобы не скапливалась сырость.

— Ой! Чего же это вы сами-то! — воскликнула Любаша, заглянув в дверь.

— А я люблю мыть ванны! — отпарировал Виктор. Сервис уже начинал казаться ему немного навязчивым.

— Вы интересный… А я постелила кровать и все взбила, пойдемте, посмотрите!

Перина на кровати вздымалась, как кучевые облака перед грозой, и Виктор подумал, что под такой, наверное, будет жарко.

— Спасибо… Любаша, — Виктор сделал скромную попытку натурализоваться в роли зажиточного слоя.

— Вам не понравилось? — упавшим тоном произнесла девушка.

— С чего вы… ты… вы взяли?

— Когда господам нравится, они обычно треплют по щеке. Иные ущипнут или шлепнут… но это неприятно.

— Вы взрослая девушка, зачем я вас вдруг буду трепать по щеке?

— Не знаю… принято это.

— В стране, где я жил, это совсем не принято.

— Хорошо… я поняла… а… а накрывать прикажете в столовой?

«С этими швами белье напоминает комбинезон парашютиста».

— Вам нравится моя блузка? — нежным голоском спросила Любаша, поймав его взгляд.

— Я таких здесь еще ни разу не видел. Что это за ткань?

— Муслин это.

— Дорогой?

— Мне хозяйка подарила. У нас его мало носят. Она сказала, мне очень идет… а вам нравится только блузка?

О боже, опять все начинается, подумал Виктор. И здесь контракт с интимными услугами, как на вилле германской разведки?

— Если господин Веристов беспокоится, не переживаю ли я из-за той женщины, певицы… Пожалуйста, передайте, что все в порядке.

Любаша внезапно отшатнулась от него; ее глаза с длинными ресницами раскрылись еще шире, в них блеснули слезы, и она зашмыгала носом.

— Зачем… зачем же вы так? — воскликнула она с болью в голосе. — Я старалась… я просто хотела, чтобы вам было уютно… зачем?

Виктор подошел к девушке и взял в ладони ее дрожащую руку.

— Прости, Любаша, я не хотел тебя обидеть… Мне очень нравится блузка. Мне очень нравится то, что под блузкой, мне очень нравится, как ты обо мне заботишься. Просто… посто там, где я жил раньше, немного другие обычаи, все воспринимается иначе.

— Я поняла… простите..

— Это ты прости. Ты, кстати, ужинала?

— Нет, нет еще… убирала квартиру, мне сказали, что будет очень важный гость.

— Тогда давай соберем ужин в столовой на двоих. Я помогу, и не возражай.

— Хорошо… а кто-то придет? Вам достать костюм из шкапа?

— Никто не придет. Мы поужинаем вместе.

— Как это можно… вместе с прислугой?

— Любаша, мы просто поужинаем, потому что ты проголодалась. У нас там есть такой обычай, хотелось бы его его соблюсти.

— Хорошо… я сию минуту…

Она бросилась к двери в кухню, но, спохватившись, повернулась:

— А вам водочки? Или коньячку?

— Слушай, а что ты будешь пить? Не выпивать, а так, чтобы к столу, для разговора?

— Да я что… Наливочки разве что брусничной немножко…

Глава 3 Потом была тишина

— Вы за мной так ухаживаете за столом, словно я ваша барышня…

Жаркое из баранины пахло так аппетитно, что даже тихий и прохладный дождик, который начал сыпать за окном, не омрачал торжественного настроения. Брусничная, разлитая в тонкие бокалы синего стекла с узорчатой гравировкой, была мягкой, градусов в тридцать. После первых же глотков щеки Любаши заалели, глаза заблестели, и она стала поминутно хихикать, так что Виктор забеспокоился, не спаивает ли он ее.

Перед ужином Виктор сделал над собой усилие, старательно вычистив и смазав браунинг. Внезапно стало ясно, что теперь он зависит от этого красивого куска металла, легкости хода деталей, аккуратности сборки. В предыдущих реальностях у него было либо простое оружие последнего шанса «на всякий пожарный», либо, как в самолете Люфтганзы, скорее декоративное. Всякий пожарный кончился. Начиналась война, и бой мог завязаться в любую минуту и в любом месте.

— Я видела, как господа за дамой ухаживают, — продолжила Любаша. — У вас похоже.

Не будем морочить девчонке голову, подумал Виктор, хватит уже двух погибших в разных реальностях.

— Там, где я жил, так положено, — ответил он. — Там нет различий между людьми… не было.

— Жаль, что нельзя спрашивать, где вы жили… Наверное, там очень хорошо. А вы только не сердитесь, вы и вправду мне понравились. Как вошли, так дрожь почувствовала, и прямо стыдно сказать, — она прижала ладонь ко рту и хихикнула, — подумалось, что хорошо бы было, чтобы вы ко мне приставать начали. Я бы, конечно, не допустила… но на сердце бы так сладко от того стало.

— И чем это я тебя так распалил? Я старый и некрасивый.

— Не говорите так. Вы надежный. Вон иные прямо так в красивых словах рассыпаются и все из себя, как с картинки, а потом и говорят девушкам: «Извини, ты понимаешь, что мы наделали глупостей и к этому не надо серьезно относиться». А вы разборчивый и не обманете, не бросите.

— Захвалишь. А если я скажу, что у меня было много женщин?

— И вы их всех бросили?

— Ни одну вообще-то… Просто так складывались обстоятельства.

— Вот видите.

— Селедочки еще будешь для аппетита?

Любаша улыбнулась.

— Буду. А ведь вы мне ее предложили, чтобы разговор перевести.

— Любаш… Тебе сколько лет?

— Девятнадцатый в феврале пошел.

— Ну вот. Обязательно встретишь парня, надежного и непьющего. Полюбите друг друга, будете жить душа в душу.

— Да, а потом его в солдаты заберут. Сейчас война с Европами начнется, пуще японской. Две империи на нас пойдут; а еще говорят, за них турки и румыны. Вот молодых и забреют, а девушке оставаться солдаткой, а то и вдовой.

— Любаша, но ведь кто-то должен тебя защищать? Нас всех? Кто не допустит сюда, нам брянскую землю, убийц и насильников, которые будут грабить, сжигать людей заживо в их домах, вешать на площадях?

— Разве немцы татары?

— Да это не немцы, это нацисты.

— Что такое нацисты?

— Вроде упырей. Пока всем упырям в могилы осиновые колья не забить, они опять возрождаться будут и кровью людской питаться.

«Что ей рассказать о коричневой чуме?» — думал Виктор. «Это надо видеть. Взять с собой, показать кинохронику, мемориал в Хацуни. Показать, как после распада Союза Америка двадцать лет вытаскивала нацизм из могилы, вытаскивала из могилы Бандеру, взращивала в Восточной Европе, в бывших республиках. Здесь даже слов, чтобы это описать, не выдумали. Хотя одно есть — упыри. Пусть осиновых кольев побольше заготовят, может так дойдет».

Любаша улыбнулась.

— Образованные люди говорят, упырей не бывает. Сказки все это.

— Раньше не было. Понимаешь, нацизм — это не порода людей, это не идея, это технология, как на заводе. Берут человека и обрабатывают по науке, как заклепки. Всю Европу на эти заклепки могут пустить.

— Вот как, значит… — протянула Любаша, и глаза ее погрустнели. — Стало быть, на войну теперь надо всем миром идти? Как в старину, всем селом против нечисти?

— Женщинам — на заводы идти, патроны делать, снаряды, винтовки. Жизнь в тылу поддерживать. И ждать любимых своих…

Лампочки в люстре внезапно замигали; на мгновение остывающие, покрасневшие нити в них вновь ожили, разгораясь желтоватым светом, и снова умерли; все погрузилось во тьму.

— Любаша, пригнись! — воскликнул Виктор. Он сорвался с места и, выдергивая браунинг из кобуры, вжался в простенок между окном и кафельным монолитом печи.

— Что с вами? — раздался Любашин голос из темноты. — Это, верно, на станции. Сейчас свечи принесу.

— Смотри, осторожней.

— Точно, на станции… Видите, и уличные погасли, и напротив нет.

Виктор отодвинул газовую занавеску. Снаружи была абсолютная чернота, без звезд, и только кое где-на земле, в окнах появлялись тусклые красноватые огоньки — видимо, для зажиточной публики происшествие не было чем-то новым и необычным. Вдалеке, в окнах литейного, тускло багровело пламя печей.

Свечи в большом пятисвечевом канделябре были стеариновые. Видимо, господа любили романтику. На стенах заплясали отсветы профиля Любаши, с чуть растрепавшимися локонами.

— Вы продолжайте, — сказала она после того, как Виктор вернулся за стол, — вы очень хорошо рассказывали, как вот солдаты уйдут на войну и их ждать будут. А вот парень на войне, о чем он думать будет?

— Любаш, об этом не расскажешь. Об этом песни сложат. Много песен.

— Интересно, каких? Все, печальные, верно?

— Ну, как сказать? Печальные, не печальные…

— Услышать бы хоть одну… О чем петь будет, какие слова выберет.

— Одну могу… Это такой старый романс, малоизвестный…

«Темная ночь, только пули свистят по степи…»

Удивительная это была песня; в послевоенном Союзе слова ее знал каждый, каждый помнил негромкий, с хрипотцой, голос Бернеса. В их студенческой группе, с первого курса, с первой поездки в колхоз в сентябре, «Темная ночь» была их застольной; петь ее можно было без голоса, простые и понятные слова шли, казалось, из самого сердца.

«И поэтому, знаю, со мной ничего не случится…»

Потом была тишина.

Они с Любашей молча сидели и смотрели на свечи, на трепет чуть зазубренных кончиков пламени, на зыбкие, словно плывущие по стенам тени. Они слушали, как вкрадчиво потрескивают фитили, и редкие дождевые капли стучат по карнизу. И никто не решался первым проронить слово в тишину этой ночи, словно бы тут, рядом, эта благоухающая липой, березой, яблоневым цветом и сиренью ночь уходила в черное пространство войны.

Точка перехода, подумал Виктор. Только не физическая.

Наконец Любаша вздохнула и стала задумчиво вертеть в руках мельхиоровую вилку.

— Наверное, поручик сочинил… из господ образованных. Слова больно уж складные. А песня недавняя, с японской.

— Почему ты так решила?

— Про телеграф поют.

— В проводах? Да, наверное…

…Электричества в тот вечер так и не дали, хотя на самом заводе загорелись огни. На кухне зажгли керосиновую лампу, приземистую, толстую; бока ее сверкали начишенной медью, как судовой колокол. Вопреки бурным протестам Любаши, Виктор закатал рукава и сам вымыл посуду в тазу, куда девушка подливала из чайника горячую воду; когда он позволил стереть с ее щеки пятнышко грязи, она смущенно зарделась, и, хихикнув, закрылась рукавом.

— Я буду все вытирать, — сказала она, взяв полотенце, — а вы только подавайте.

Виктор бережно передавал ей прямо в руки белые, расписанные тонкой позолотой тарелки и чашки; подымая глаза, он замечал, что Любаша поглядывает больше на него, чуть прищурившись, наклонив голову так, чтобы взгляд виднелся из-под тонких дуг бровей. Губы девушки растягивала легкая улыбка, которая подчеркивала округлую свежесть щечек и ровным рядом открывала верхние зубки, словно на картинке из модного журнала. Виктор вдруг понял, что это — своего рода код, которым девушки и молодые женщины показывают здесь, как они свежи и здоровы, дают понять, что время и тяжелая жизнь еще не успели оставить на них никаких следов.

Бьющаяся утварь кончилась, и Виктор ослабил внимание к точной передаче; Любаша, увлекшись позированием, пропустила пас и только что вымытая ложка со звоном упала на пол.

— Ах! — воскликнула Любаша и стремительно присела, чтобы поднять прибор; Виктор хотел ее опередить, они не рассчитали и стукнулись лбами, ухватив ложку с разных сторон. Он хотел спросить «Не больно?», но в этот момент Любаша начала терять равновесие, левой рукой ухватилась за пиджак Виктора, а ее носик ткнулся ему в щеку; от лица девушки веяло свежестью и земляничным мылом. Бросив ложку, он порывисто притянул Любашу к себе и прижал ее губы к своим.

Все, что он видел в отблеске керосиновой лампы — это растрепавшийся локон Любаши и ее неестественно огромные глаза, как у красавиц на открытках пинапа. Она слабо попыталась двигать головой, но, похоже, это породило лишь волну желаний; руки ее стали слабеть и она уронила ложку, шаря освободившейся рукой по одежде Виктора, словно пытаясь за него зацепиться. Оторваться от ее губ было невозможно; Виктор почувствовал, что горячее тело девушки начинает обмякать, откидываясь назад. Он испугался, не задохнется ли Любаша, приподнял ее и посадил на ближайший табурет, придерживая под спину.

— Воды… воды дать? — спросил он ее в некоторой растерянности.

— Нет… — прошептала она, — нет, пожалуйста, не делайте так больше… Вы ведь меня не любите… не надо так…

— Тебя никогда никто не целовал?

— Целовали… много раз… не так… — произнесла она, постепенно приходя в себя. — Здесь так не умеют… Я словно отдавалась вам. Пожалуйста, больше не надо так… потому что мне страшно хочется еще, но так не надо…

Бедная девушка, подумал Виктор. Демократизм приняла за слабость к женскому полу. Позаигрывать с барином, тот подарит чего-нибудь в расчете на взаимность.

— Без любви, конечно, не надо, — спокойно произнес Виктор. Он снова хотел сказать что — то вроде «В стране, где я жил, был такой обычай», но это показалось ему крайне глупо. Он пробормотал первое, что пришло в голову.

— Просто ты очень приятная собеседница и не только.

— Спасибо, — улыбнулась Любаша; ее голос снова был спокойным и певучим.

— За что?

— Вы хотели обмануть, но не смогли. Значит, вы добрый.

Перед глазами Виктора на мгновение возникла темная струйка крови, сочившаяся из-за двери в коридор, и отпечатки сапог на полу.

Добрый, думал он. Надо будет спросить у попа, как это тут соотносится. Хотя Паисий однозначно благословит оружие, ибо направлено против антихриста.

…Каморка прислуги была похожа на душный пенал, половину которого занимала узкая кровать с железной спинкой. От предложения Виктора «я — на диване, вы — в спальне» Любаша категорическиотказалась. Сошлись на компромиссе: Виктор занял роскошную господскую кровать, а Любаша постелила себе на мягком диване в гостиной.

Глава 4 Тайна часовни

Веристов, заложив руки за спину, неторопливо мерил шагами тесную кубатуру секретки. Рассохшая доска пола скрипела под ногами, ротмистр морщился и поглядывал на Виктора, зарывшегося в синьки и справочники.

Руководство только что созданного Бюробмаша — Бюро Общего Машиностроения — должно было прибыть на станцию Бежица с минуты на минуту. Но не прибывало. Веристов позвонил на станцию, и с другого конца провода ему крякающим голосом сообщили, что поезд задерживается по неуказанной причине. Полевой аппарат в ящике из деревянных досок обосновался на столе с ночи по приказу того же шефа тайной полиции.

Самонова в секретке не было — с утра вызвали к директору по тому же телефону.

— Ладно, — вздохнул Веристов, — пока там выясняют… Виктор Сергеевич, вы у нас тут уже прилично повидали, не терпится спросить — что, с точки зрения потомков, у нас идет не так? Только, пожалуйста, откровенно, для нас ваше мнение намного выражений верноподданности. Любые ваши слова пойдут только на благо России, — продолжил он.

«Хитрый, черт, знает, на что брать…»

— На благо России, говорите? А нельзя на благо России без этих будущих ЧК, без репрессий? Ведь эти репрессии потом десятилетиями вспоминать будут.

— Странно… — задумчиво произнес Веристов. — Странно это слышать от человека, который, не раздумывая, уложил четверых.

— Так это ж враги. Или я выстрелю, или меня.

— И там — враги. Вы у нас недавно, и, верно, не представляете себе, до какой мерзости может дойти холуйская душа. Вы не знаете, что это за люди. Пьяные от крови вражеские солдаты будут при них бросать младенцев в огонь, а они будут стоять рядом, и радоваться, и говорить — «Вот, это царь виноват! Это царь не может нас защитить! Убейте царя!». Вы, наверное, мне не поверите…

— Почему? Уродов всегда хватает.

— И что же выходит? Миллионы крестьян, рабочих пойдут сражаться не за прибыли заводчиков и банкиров, а защищать свои семьи, жен, матерей, детей своих защищать от орды разбойников, насильников и убийц. А тысячи уродов будут им стрелять в спины, срывать поставки хлеба, оружия и патронов, распускать лживые и панические слухи, подбивать народ на беспорядки в тылу. Да просто будут убивать поодиночке, германская агентура даст оружие и деньги на террор и диверсии. Скажите честно, вам не хотелось бы таких уничтожать?

— Честно — хотелось. Но мы же не фашисты! Ну, эти как их…

— Я понял. В той реальности тоже были фашисты. И мы не будем… мы не позволим нашим генералам снаряжать карательные экспедиции, пороть и вешать, сжигать деревни, брать заложников. Под страхом расстрела запретим. Но именно поэтому мы будем заранее выселять и проводить предварительные аресты. Это более человечно! Мы дадим этим людям возможность зарабатывать своим трудом и умением, и вернем их на свободу, когда исчезнет угроза Отечеству. Поймите вы и еще одно — лучше это сделать теперь, чем когда народ будет изможден мировой и гражданской войнами, ожесточится к своим врагам и захочет мучить их в неволе.

— Добрые и культурные репрессии?

— Малым насилием не допустить большого.

Как возразить Веристову, Виктор пока не представлял. Все зависит от того, во что эти благие намерения выльются. Ему захотелось переменить тему.

— Да, кстати, — заметил он. — Вы когда-то обещали рассказать про дело Обросимова. Может, это как-то поможет оценить здешнюю ситуацию.

— Дело очень простое. Господин Обросимов, будучи начальником одного из здешних казенных учреждений, принуждал своих подчиненных жертвовать деньги на ту самую часовню, которую вы с таким интересом рассматривали. Мне удалось доказать, что он имел целью подрыв государственных устоев.

— Может он, просто хотел, чтобы у населения была часовня в этой, как ее, шаговой доступности? Может, он ради народа старался? А ему вредительство припаяли.

На губах Веристова появилась снисходительная улыбка.

— Виктор Сергеевич, по-видимому, в вашем некоммунистическом будущем таких вещей нет, или вы с ними не сталкиваетесь. Такие, как Обросимов, своей услужливостью опаснее врага. Если чиновник видит, что лицо, от которого он зависит по службе, может добиться дачи денег — пусть даже на самые прекрасные цели и из самых искренних, благородных намерений, — то этот чиновник начинает понимать, что и он может использовать свою власть для того, чтобы принудить давать деньги тех, кто от него зависим. Что это может остаться безнаказанным, что это можно прикрыть благовидным поводом. В итоге мы снова придем к той повальной системе взятки, казнокрадства, кумовства и растрат, акую имели во времена Гоголя и Щедрина. Да, это жестоко по отношению к одному человеку. Но что можно сделать в условиях, когда в розыскном пункте еще не было ни нынешнего штата агентов, ни специалистов по разбору бухгалтерских книг, когда народ вообще не хотел с нами иметь дело, потому что бывший начальник пункта сам погряз в злоупотреблениях? К нам после этого хоть стали сразу ходить обыватели и заявлять о взятках и произволе.

— Ну хорошо, а где…

Виктор замялся. Получалось, что Веристов точно так же злоупотребил своей властью, как и Обросимов. Но как самому Веристову об этом сказать?

— Вы хотели спросить, а где гарантия, что теперь мои подчиненные не усмотрят в этом право оговаривать и сажать в тюрьму невинных?

— Ну… точнее, интересно, как вам этого удалось избежать.

— А никак. Гарантии нет. Поэтому, когда чувствую соблазн так поступить, я прихожу к часовне и думаю, не причиню ли я больше зла, чем смогу искоренить.

Этот хоть задумывается, в отличие от Альтеншлоссера из рейха, подумал Виктор. Интересно видеть человека, в котором уживается сразу Жеглов с его «Вор должен сидеть в тюрьме» и Шарапов с его жаждой соблюдения писаного закона. Живая общественная целесообразность и ее устои. Отними устои — и все будет, как в Сомали, когда все решает штурмовая винтовка. Отними живую целесообразность — устои перестанут поддерживать, ибо они никого не защищают, и снова будет Сомали. А может, Жеглов и Шарапов на самом деле есть в каждом человеке, и их вечный спор — внутренний диалог?

А ведь тут есть и те, что не задумываются, подумал Виктор. И что с ними делать? Топить в море? Или они будут топить в море?

— Я рад, — дипломатично ответил он, — что в тайной полиции есть люди, которые задумываются, как защитить права человека.

Веристов пожал плечами.

— Вы не знаете, что Третье Отделение было учреждено как раз для того, чтобы защищать права человека?

— Понятия не имел. От кого же?

— От царских сатрапов.

— Это что, альтернатива?

— Даже не пропаганда. Ввиду обширности Российской империи государь ей практически не управлял. Как и у древних персов, все решали назначенные на места начальники, которые поворачивали закон, как им вздумается. Возникла необходимость в аппарате, который бы представлял власть царя на местах, и давал возможность простому, не имеющему власти человеку обратиться прямо к государю. Император Николай поставил основной задачей Третьего Отделения защитить обывателей от произвола чиновников, выявлять взяточников и казнокрадов. Вы помните, кто появляется у Гоголя в последнем действии «Ревизора»? Жандарм. В городе все повязаны круговой порукой, кроме одного — жандарма. Но среди прочих обязанностей Третьего отделения была еще и цензура, поэтому многие наши писатели и поэты не жаловали это ведомство вниманием. Хотя не все — господину Тютчеву, к примеру, его служба на поприще цензуры не мешала свободе мыслей и творчества почему-то.

— Так ему и жизнь в Германии Россию любить не мешала.

— Вот видите. Конечно, и недостатки были, зачем скрывать… Кстати, а как у вас в искусстве показывают наше ведомство?

Не найдя ничего лучшего, Виктор корото пересказал содержание комедии «О бедном гусаре замолвите слово».

— Я так и знал, — хмыкнул Веристов, — ваш Рязанов, возможно, гений синематографа будущего, не спорю, но мировоззрения у него, как у нигилиста прошлого века. «Честный русский не может быть другом правительства»… Он все перевернул. Для проверки полка не надо было устраивать идиотских провокаций, надо было помочь местному отделению. Разбирать жалобы обывателей, укрепить агентуру, наладить информирование о делах в полке, настроениях, разговорах. Судя по вашему рассказу, вместо усиленных занятий боевой подготовкой перед войной, гусары предавались безделию, погрязли в пьянках и любовных шашнях, в расположении полка свободно шлялись проститутки — материалов для донесения в столицу более чем хватало. Но вместо исполнения своего служебного долга герой картины впутывается в роман с девицей, которая, к тому же, невеста одного из офицеров. Ну и артиста надо было сразу же освободить — видя справедливость, к жандармам сразу же потянутся обыватели, видя в них заступников. Вы согласны?

— Наверное, с точки зрения вашего ведомства, этот фильм выглядит именно так, — дипломатично ответил Виктор.

— Ну да бог с ним, с Рязановым, оставим его цензуре будущего. А что еще у нас вызывало ваше неприятие?

— Еще что тут в глаза бросается — это полицейский мордобой.

— Вы правы, — неожиданно согласился Веристов. — Это зрелище для новой цивилизованной страны непристойно. В течение ближайших лет все российско-подданные будут уметь читать и писать, и это само собой исчезнет.

— То-есть, бьют морду, чтобы стали грамотные?

— Неграмотность для новой цивилизованной страны непристойна.

Какая-то логика в этих словах была. Жуткая, средневековая, но — железная. В конце концов, в реале массовое рукоприкладство тоже прекратили, когда все стали грамотные. Грамотный накатает телегу.

— Что вас еще у нас возмутило с точки зрения коммунистической морали? С пьянством боремся, конечно, не методами чека, но сдвиги есть. Вы же видели в пасху — чинно, степенно, придет рабочий домой, опрокинет рюмочку, без всяких там массовых безобразий, как раньше. С проституцией начали бороться, но одних запретов тут тоже мало — надо поднимать нравственность. Пока публичные дома закрыли. Иконоборчество для борьбы с религией считаем неуместным, сперва надо невежество искоренить. Вы уж не обессудьте.

— Да что там, с этим у вас для восемнадцатого года более-менее. Вот свастика смущает. У нас ее фашисты использовали.

— Это вроде трикветра у вашего собрата по времени? Там это был символ Третьего Нашествия и попытки геноцида русского народа. Поэтому мы не используем трикветр.

Внезапная догадка озарила сознание Виктора.

— Изменения в их мире произошли после девяносто восьмого? — спросил он.

— Мы тоже об этом подумали, — кивнул Веристов. Судя по темпам развития событий, кто-то изменил их историю после ихней революции пятого года. Была даже идея, что кто-то вашего собрата забросил на машине времени на десять лет раньше, чем забросили к ним, чтобы исключить действующий вариант истории. А вы явились, как у Дюма, двадцать лет спустя, словно проверить, как выполнена работа. Ревизор империи, одним словом.

— Так вот, как ревизор, я не понял одного. Если у них победил коммунизм в развитой части человечества, с кем они там воюют или готовятся воевать? Судя по вашим словам, у них бронепоезд на запасном пути.

— Ну, это очень просто. Их реальный коммунизм не совсем похож на мечты нынешней социал-демократии. Это такая политика. Общество идет на существенный рост издержек товарного производства за счет затрат на нужды общества, и замедляет сиюминутное промышленное развитие, но восполняет это отсутствием колоссальных потерь от войн и революций.

— То-есть, у них не такой коммунизм?

— Нну… У них несколько коммунизмов, кроме российского. Есть австрофранкогерманский, основанный на стремлении установить разумный порядок во всем. Есть скандинавский, где главное — добиться высоких доходов и распределить их для процветания всех. Восточноазиатский основан на преданности человека своей фабрике. Американский означает, что удачей надо делиться с теми, кому меньше везет. В общем, так как-то. Устройство коммунизма нашему ведомству в то время как-то было мало интересно.

— А российский? Что известно о российском?

— Ну, тоже немного, в общем, исходят они из того, что несправедливая экономика не может быть эффективна. Все союзы коммунистических стран хотят мира, и все держат порох сухим.

— Понятно, что ничего не понятно. Ладно, замнем, может, я, то-есть, он, тут сам появится.

Ручка на двери внезапно повернулась; Веристов удивленно взглянул на Виктора, словно бы он был причастен к этому неожиданному событию. Но чуда не произошло; в распахнувшуюся дверь вошли капитан Брусникин и мужчина, на вид лет тридцати, в кожаной куртке, когда-то темно-коричневой, но ставшей серой от пыли; пыль покрывала и верхнюю половину его лица, а на руках виднелись темные пятна грязи и смазки.

— Господа, — начал капитан, поздоровавшись, — у меня к вам пренеприятное известие. Поезд, на котором должны приехать ожидаемые вами персоны, пытались пустить под откос.

Глава 5 Кулацкий террор

Веристов не отвечал ничего. Когда вас чем-то ошарашивают, то это, возможно, хотят узнать, как вы будете реагировать. И не всегда ясно, в ваших ли это интересах. Виктор тоже молчал — просто не знал, что говорить. Пол слегка подрагивал от работы молотов — словно бы рядом на стройке забивали сваи.

— Собственно, у меня к вам три известия, — продолжал Брусникин. Первое — позвольте представить вам штабс-капитана Семаго, который должен был приехать вместе с ожидаемым вами господином Кондратьевым, и является советником от Военного министерства по вопросом новых видов вооружений в будущем Бюро. Господин ротмистр… господин Еремин, о нем вы слышали…

— Очень приятно, — заметил Веристов, обращаясь к Семаго, — вы, наверное, хотели бы с дороги умыться?

— Да, разумеется, господин ротмистр.

— В сотне шагов отсюда прекрасная баня на разные вкусы. Можете принять ванну и выпить чашечку кофию с мараскином, это взбодрит. Там же и почистят одежду.

— Второе известие, господа, я уже сообщил, — продолжил Брусникин после ухода поручика. — Место в низине перед трубой, там, где путь идет под уклон, и могло быть много жертв. По счастью, тамошний обходчик пошел смотреть пути вне своего привычного времени, обнаружил двух типов, занятых установкой на рельсах адской машины, и, подкравшись из-за болотных кустов, убил обоих своим молотком прежде, чем они успели пустить в ход оружие. Заложенную мину обезвреживают саперы, а чтобы предупредить нас о задержке, господин поручик воспользовался самокатом, что и объясняет его вид.

— Интересные дела, — Веристов вынул из портсигара папиросу, но тут же нервно смял ее в пальцах и сунул в карман. — Есть еще одна организация?

— У одного из убитых нашли в кармане фальшивый паспорт и британские фунты. Если это попытка уничтожить руководство Бюро, зачем подрывать весь состав? Возможно, это германская провокация, не связанная с Бежицей.

— Скорее всего, — кивнул Веристов, — но я не склонен спешить с выводами. Британцы платят деньги, чтобы развязать в области кулацкий террор, это, господа, тоже факт.

«Англичанка гадит?» — удивился Виктор. «А как же Антанта? Мы же вроде как союзники…»

— У России, — словно бы угадав вопрос, продолжал Веристов, — сейчас только два надежных союзника — армия и флот. Третье известие хорошее или плохое?

— Нейтральное и казенное. Мне поручено наладить контрразведывательную работу в Бюро во взаимодействии с гостапо.

— Можно считать, что работа уже начата.

Не успел Брусникин взяться за ручку двери, как та отворилась, и капитана чуть не сбил с ног Самонов, влетевший в помещения, как центрфорвард с мячом сквозь строй защитников. На лбу его выступали крупные капли пота, борода всклочена, густые темные волосы сбились; несмотря на расстегнутый ворот рубашки и распущенный узел галстука, конструктор задыхался, в горле его, как в паровом котле, что-то сипело и булькало.

— Здравствуйте, Константин Павлович, — спокойно произнес капитан.

— Уфф… уфф… Господа, простите, здравствуйте… уфф…

— Вы насчет террористов или еще что-то случилось?

— Уфф! Случилось! Да! Господа, вы не представляете… уфф…

— Не представляем. Милейший Константин Петрович, пожалуйста, присядьте, отдышитесь и сообщите нам, что случилось.

Веристов подал высокую чертежную табуретку и чуть ли не силой усадил в нее Самонова. Тот пошарил по карманам, извлек из них огромный, как у фокусника, тонкий шелковый платок и отер лоб.

— Уфф… Благодарю… благодарю… Тракторный!

— Что с тракторным? — спросил Веристов ласково-спокойным тоном психиатра. — Новый пожар, авария? Коськин все-таки его обрушил? Раз пожарные не бьют в колокола, это что-то неявное.

— Да… да… Приехал господин Лохматин из Правления… Господа, будут строить цеха тракторов.

— Бронеходов?

— Бронеходов — само собой, а к ним, то-есть, отдельно, цеха тракторов, целый завод. Правление выпустило акции, нашлись предприимчивые люди, банкиры… Дают фантастические суммы. Не могу прийти в себя.

— С чего это вдруг? — удивился Виктор. Тракторный бум добивал его представления о царской России, пусть даже и альтернативной.

— Политика раскулачивания.

— Простите, в смысле…

— Политика замены кабального кулацкого ссуживания в долг зерна денежными кредитами Крестьянского банка. На этом развились артели и крупные единоличники. Банк дает ссуду на трактор или другую технику. Поскольку банк заинтересован вернуть кредит, он нанимает маклера, а тот находит покупателя. Таким образом, урожай куплен на корню. Также крестьянин или артель подписывают обязательства, какие агротехнические работы они обязаны выполнить, какой семянной материал закупить, обязательства соблюдать предписания местной лаборатории по выгодным срокам пахоты, сева и уборки. Ну и министерство сельского хозяйства дает рекомендации, что сеять в этом году, чтобы не было перепроизводства.

— План, что ли? А если крестьянин не захочет сеять, что прикажут?

Самонов удивленно привстал с табуретки.

— Как это не захочет? Ну да, можно поехать на ярмарку, искать покупателей, торговаться. И прослыть дурачком, у которого все не как у людей. Кому он там в своем уезде продаст выгоднее, чем маклер, что ведет дела с большими людьми? Крестьяне — это не герои книг Брет Гарта, они за деньгами не охотятся, им надо не прогореть и потихоньку копить денежку. Вы же сами на их месте так и поступите, разве нет?

— Ну, наверное, да.

— И вот эта политика, — Самонов встал, подошел к шкафу с чертежами, вытащил из кармана гребешок и попытался пригладить им растрепавшиеся волосы, глядя в стекло дверцы, — эта политика дает нам рынок общей емкостью в миллион тракторов! Правление решило закупить у Форда готовый завод, на котором будут выпускать двадцатисильные машины «Форд и сын». Корпуса разместят за нынешними в сторону Болвы.

— И деньги нашлись?

— От выпуска и размещения акций за границей. В Европе недостаток земли, и рост пахотных площадей позволит увеличить экспорт хлеба. Просто покупать технику за границей Кабинет запретил. Европейские трактора в массе своей дороги и ненадежны; машины же «Форд и сын» проверены и, по примерным подсчетам, выпуск их в России позволит снизить цену до четырехсот американских долларов за штуку. Через десять-пятнадцать лет каждый третий выпускаемый трактор в мире будет российским.

Самонов умолк, удовлетворенно поглаживая бородку.

А ведь это почти реал, подумал Виктор. Большевики решили массово выпускать трактора в девятнадцатом. И начали с того же «Фордзона-Ф». И даже на паровозном, если книгам Ильенкова верить, выпускать пытались, но — разруха, отсутствие крупных инвесторов… Тем не менее, за довоенные пятилетки наделали тракторов даже не треть, а сорок процентов от мирового производства. Фантастика — не в книгах, фантастика — это жизнь наших дедов.

Глава 6 Человек из Айзенгарда

…Запоздавший поезд, нагоняя время оборотами огромных, красных колес паровоза НВ, достиг Бежицы спустя полчаса. Еще минут через двадцать на пороге комнаты появился молодой человек с высоким лбом, зачесанными на пробор волосами, коротко подстриженными усиками, в темном, несмотря на летнюю жару, костюме, белой рубашке и галстуке. В середине семидесятых он вполне мог бы сойти за своего, учитывая консерватизм фасонов Клинцовской фабрики.

— Кондратьев Григорий Васильевич, из Авамграда, — отрекомендовался он.

— Из Айзенгарда? — удивленно переспросил Виктор. К пришельцам из мира фэнтези он еще не привык.

— Авамград — это под Царицыном, — уточнил Кондратьев. — Авиастроительный, авиамоторный, завод цельнотянутых труб, опытный цех, аэродинамическая лаборатория, институт авиаинженеров, летная школа и испытательный аэродром. Впервые в истории российской промышленности по единому плану построен комбинат, где наука, инженерные знания и рабочее мастерство сплотились на основе лучшего организационного опыта Америки и Европы. Самолеты на паровозных заводах мы строить не сможем, а тратить время на кустарные мастерские предприимчивых заводчиков средней руки бессмысленно. Частная инициатива должна расцвести вокруг Авамграда на поставках узлов и деталей со всей России. Ну и никто не запрещает частному капиталу смелые эксперименты в тех неисследованных областях, где крупная фирма не имеет права идти на риск.

— Короче, НПК? — вырвалось у Виктора. — Научно-промышленный комплекс? Уже?

Веристов кивнул головой.

— Господин Кондратьев, продолжил он, — имеет опыт конструирования и наладки производства самолетов, и его организаторская практика пригодится для создания нового бюро. Кроме того, он, как и господин штабс-капитан, посвящен. Виктор Сергеевич, у вас есть возражения?

— Нисколько.

— Тогда, с позволения присутствующих, — Кондратьев придвинул к себе чертежную табуретку и уселся на нее, положив ладони на стол, — у меня сразу пара вопросов к Виктору Сергеевичу. Это не по бронеходам. Я посмотрел чертежи и расчеты, вы везде используете то, что мы только начинаем применять в авиации, то-есть весовое проектирование и пропагандируемую господином Гастевым методику изобретать, расчленяя машину на отдельные функциональные элементы и отделяя их геометрическую и физическую сущность от имеющихся образцов. Похоже, наша промышленная наука на верном пути. Гастев, кстати, налаживал в Авамгарде систему культурного производства и быстрого обучения работников путем установки человеческой психики, но об этом как-нибудь потом. По самому бронеходу у меня вопросов почти нет, единственно, наверное, надо будет заменить сложный в изготовлении мотор «Испано-Сюиза» на нашу новую секретную разработку. Для ее создания были тайно приглашены конструкторы из Америки, их разместили на даче в Коктебеле и они находились там, пока не предложили конструкцию мотора, одного из самых мощных в мире, и в то же время легко изготавливаемого на конвейере. В честь своего своеобразного освобождения из коктебельской дачи они назвали мотор «Либерти».

«Да, такого можно и к нам попаданцем…»

— А первый вопрос, — продолжал Кондратьев, — у меня по электрической тензометрии. Виктор Сергеевич, вы просто не представляете, насколько это важно для авиастроения, точнее, наверное, представляете. В самом ближайшем будущем дерево и полотно уступят место специальным маркам алюминия и нержавеющей стали.

Виктор положил на стол тетрадь с коленкоровой обложкой.

— Здесь все сведено на первое время. Принцип действия, приспособления для изготовления датчиков, технология наклейки и измерений, схемы усилителей, как делать розетки, как тарировать на балочке. Если удастся получить констатановую проволоку диаметром хотя бы тридцать микрон, мы сможем изготовить датчики достаточно малых размеров.

— Тридцать микрометров — это можно. Алмазным волочением, например.

— Для уменьшения диаметра, чтобы не обрывалось, можно электропластический эффект использовать.

— Что это такое?

— Если пропускать по проволоке импульсный ток высокой частоты, порядка ста ампер на квадратный миллиметр, она станет на четверть пластичнее.

— Так это же… это же открытие! — воскликнул Кондратьев. — Что же вы молчали! Это целый индустриальный переворот, особенно при производстве осветительных ламп и аудионов!

— Я же не знаю полностью всех особенностей, просто слышал об этом. Это же целая теория, для нее развитие физики надо.

— К черту физику. Мы сузим задачу для конкретных видов проволоки, посадим за лабораторные установки десятки человек и проведем тысячи опытов. Это не совсем научно, но быстрее, чем ждать новых открытий. Потом пусть теоретики ломают головы.

Виктор вздохнул. С одной стороны, хотелось продвигать НТР. С другой стороны, вся эта суета наводила на мысль, что его уже решили перебрасывать с танков и Кондратьева вызвали принимать дела.

— Ну, что ж… — и он развел руками. — Тогда уж удвойте число установок, потому что есть еще и магнитопластический эффект. В теории и у нас до конца не разобрались.

— Великолепно! — воскликнул Кондратьев. — Мы закладываем великое будущее русской инженерной науки. Может быть, даже пора говорить об Инженерной Академии, под сенью которой будут заниматься не столько законами природы, сколько их проявлениями в живом и неживом и применении на благо человечества. Но это все, так сказать, в сторону. Второе, что мне крайне хотелось бы узнать — это все, что вы знаете о сварке. Буквально все.

— Там же и по сварке. Давайте так — вы посмотрите, какие будут вопросы…

Кондратьев придвинул к себе тетрадь и жадными, быстрыми движениями стал листать страницы. «Скорочтению он учился, что ли…» — подумал Виктор.

— Вот здесь! — воскликнул Григорий Васильевич, хлопнув ладонью по тетрадному листу. — Трансформатор для устойчивой дуги! Ведь сколько мучились, сколько… А это что? Самоподдержание мощной дуги?

— Это для сварки под флюсом. Там дальше расписано, что и зачем. Поскольку дуга не видна, все должно быть полностью автоматизировано. Но это огромный труд, там по пути будет уйма мелочей, тонкостей, которых я не знаю. Терпения хватит довести?

Кондратьев спрыгнул на пол и зашагал взад и вперед по комнате, потирая руки, вернулся к столу и вновь забрался на табурет; его руки обхватили голову, взъерошив волосы.

— Хватит ли терпения… — повторил он слова Виктора как бы про себя… Виктор Сергеевич, Виктор Сергеевич, да у кого же не хватит терпения, как у русского человека? В Авамгарде я видел людей увлеченных, они горят своей работой, как будто в смертном бою, они могут сутками не замечать голода, не спать… Европейский человек берет педантичностью и аккуратностью; мы возьмем фанатизмом. Умрут, но не бросят, это… это не красивые слова, это действительно так, такие люди…

Глава 7 Еда и патроны

…Обедали в той же секретке. Веристов решил подстраховаться и заказал по телефону блюда в судках из заводской гостиницы. Вместе с судками передали белоснежную накрахмаленную скатерть; в отсутствие антибиотиков для лечения желудочно — кишечных заболеваний она была не роскошью, а гигиеной. Компанию их разделил и вернувшийся из бани с еще мокрыми волосами Семаго.

В белых фарфоровых тарелках золотыми солнечными дисками, приправленными зеленой мозаикой засушенных укропа и петрушки сиял суп из гусиных потрохов — несмотря на странность названия, блюдо получилось нежным и аппетитным, и красноватые куски мяса, плававшие в бульоне, производили впечатление чего-то изысканного.

Между ложками супа Кондратьев продолжал увлеченно рассказывать об Авамгарде; он жил идеей этого города, для него это было тем самым новым миром, той самой волшебной страной, которую он хотел раздвинуть на всю Россию, заменив драночные, замшелые крыши изб на невиданные дворцы из бетона, где из стеклянных стен струятся лучи тысяч ламп накаливания. Светлое будущее было для него рядом; он уже дышал его воздухом.

— Вы представляете, — торопливо говорил он, прихлебывая наваристый, отдающий чесночком бульон, — наш небесный город уже начал ломать образ мыслей всего общества. Люди видят, что русский рабочий может работать аккуратнее немца, точнее немца, настойчивее немца, что наш инженер способен превзойти немца в способности продумать все до мелочей. А то, представьте себе, еду я в поезде, и один господин знаете, какой пример привел в доказательство превосходства немецкого гения над нашим мужиком? Не поверите. Немецкие полевые бордели.

— Они изобрели новый способ?

— Способ обычный, организация другая. Бордели созданы как тыловые подразделения, девушки и прислуга состоят на воинской службе. Немцы точно подсчитали, на какую численность солдат и офицеров должен быть рассчитан бордель и расходы на его содержание до пфеннинга. Посещение по билетам в зависимости от чина и успехов по службе, сами услуги регламентированы, как воинский устав. Немецкого офицера девушка встречает в зале, он с ней танцует, угощает за столиком, потом они идут в комнату и проводят ночь. Унтер-офицеров одна девушка обслуживает двоих за ночь, по пять часов на каждого, без танцев, ужин в комнате, каждого из посетителей девушка встречает одетой. Солдату на веселое времяпрепровождение отводится всего час, девушка уже в постели, и за ночь обслуживает десятерых, после чего — отдых, питание и гигиенические процедуры, которые позволят восстановить ее способности к следующему вечеру. При трудностях снабжения войск количество гостей может быть временно удвоено, после чего девушке положен отпуск…

— Скажите, — не выдержал Виктор, — а разве не отвратительно превращать женщину в автомат для сброса семени?

— Вы удивитесь, но при их нынешнем патриотическом угаре многие дамочки добровольно идут. Так сказать, не щадить живота своего на благо Отечества, трудиться до седьмого пота ради тех, кто защищает родной очаг от ненавистных русских дикарей, которые, как у них считают, будут делать все это совершенно бесплатно и негигиенично. Пропаганда у них такая.

А потом они придут к технологиям уничтожения людей — столь же педантично и продуманно, подумал Виктор. Не солдат — гражданского населения. Волосы для матрацев, абажюры из кожи, номерки на детских ботинках, как у Михалкова — «снятый Гитлером с жертвы три тысячи двести девятой».

Это не идеология, думал Виктор. Это просто итог развития европейского общества, где все продается, где страна — это не люди, а территория, ресурсы, вещи, и важен лишь вопрос, чья это собственность и кому должна предупреждать по закону или согласно интересов нации. Ради собственности территории, ради интересов акционеров и финансистов, можно бомбить и обстреливать мирных граждан, детей, женщин и стариков в той или иной стране, морить их голодом и оставлять без лекарств. Человеческая жизнь перестала быть для Европы ценностью. Все по Экзюпери — европейцы заменили собор грудой камней. «О благе Общности они станут судить с помощью арифметики, и арифметика будет руководить ими. Им невыгодно возвыситься до более великого, чем они сами. Следовательно, они возненавидят все то, что отличается от них, потому что над собой они не найдут ничего, с чем они могли бы слиться. Всякий чужой обычай, иная раса, иная мысль неизбежно станут для них оскорблением».

Он был один из последних романтиков, этот Экзюпери, который пытался возродить естественную для нашего рода веру в Человека, но он погиб, а остальные вымерли или выродились. Может быть, Экзюпери вернется в Европу из России, а с ним вернется и Человек — нечто большее, чем нынешняя сумма миллионов «никто», связанная обетом взаимной терпимости.

Виктор не стал говорить об этом вслух. Эта Россия сама разберется в духовном. Сейчас для нее важнее всего патроны и еда. Еда и патроны. Без этих двух вещей разбираться будет некому.

— Во всяком случае, сами девицы с нами воевать не будут, — задумчиво произнес он. — Воевать будут солдаты. Честно говоря, беспокоит, — вот, сделаем мы бронетехнику, самолеты для армии, а с самой армией как положение? Вооружение, боеприпасы, наконец, умение воевать и настрой? С японцами, насколько понял, вышло получше чем у нас…

— Это по части Алексей Никодимыча, — Кондратьев кивнул в сторону Семаго, — человеку военному и карты в руки.

— С вашего позволения господа, — откликнулся Семаго, — я доложу ситуацию после того, как мы вместе разгромим это творение искусных поваров. Война войной, а обед по расписанию. Сейчас мне кажется, что такой вкусноты я не едал в ресторанах Москвы и Петербурга.

… Покончив с едой, Семаго привычным движением машинально поправил усы строго параллельно полу.

— Стратег большевизма Ленин, — отчеканил он голосом политрука на занятиях ППР, — учит нас подходить к любой задаче вопросу системно…

— Вы читаете Ленина? — вырвалось у Виктора.

— Некоторые его работы, полезные армии, выдают у нас для чтения с соответствующим грифом и без выноса из расположения части, — невозмутимо ответил Семаго. — Системный подход предполагает, что мы рассматриваем вещь на трех уровнях, как бы этажах. Это проблемы самой вещи, проблемы основных частей, на которые вещь может быть разделена посредством умозрительных рассуждений, и проблемы той сущности, частью которой сия вещь является. Итак, господа, задача первая: воевать с германцами с помощью прежней тактики просто нельзя. Например, по количеству тяжелых орудий немцы и австрияки превосходят нас в десятки раз. Расположив их на расстоянии, недоступном для контрбатарейной борьбы, немцы могут спокойно разрушать наши укрепления и уничтожать солдат. Это значит, что мы должны воевать так, чтобы лишить немцев этого преимущества. Второе: внутри армии мы видели задачу, чтобы офицеры не относились к нижним чинам, как к быдлу, а нижние чины, часть которых будет набрана из революционно настроенных рабочих, не подняла офицеров на штыки при поражении. И, наконец, третье: война, как говорил тот же Ленин, есть продолжение политики другими средствами. А политическая задача состоит в том, чтобы по итогам войны развитые страны признали Россию новым жандармом Европы. Страной, которая способна прийти на помощь жертвам будущих завоевателей и надежно их защитить. А для этого мы должны иметь армию, способную быстро захватывать любую из стран Европы, чтобы принудить ее к миру. Мы должны уметь вести молниеносную войну.

— Блицкриг, что ли? — снова не выдержал Виктор.

— Точно так-с, — невозмутимо подтвердил штабс-капитан. — Блицкриг.

— И как вы собираетесь это делать?

…Во всех попаданческих романах положено подробно расписывать, каким образом доблестная армия императора будет нагибать всех, с описанием тактики и ТТХ разных видов оружия. Отступить от этого просто моветон. Поэтому, если читателю неинтересно, что представляет собой российский блицкриг, и чем будут бить фашистов, он может смело пропустить следующую главу. Тем более, если он (читатель) не собирается холиварить на эту тему на каком-нибудь военно-историческом или просто форуме.

Глава 8 Российский блицкриг

— Начнем с нейтрализации германского превосходства в артиллерии, — продолжал Семаго. — Мы должны вести маневренную войну, применяя совершенно новый, созданный в России вид сражения — глубокую операцию. Вам понятно, о чем я говорю?

— В общем и целом… Но это требует вообще всю армию в корне менять.

— А ее и меняют. Новая тактика — новая армия. Поясню свою мысль. Суть нашей новой тактики в том, что у нас, образно, говоря, действуют две армии, армия прорыва и армия удержания. После прорыва обороны противника штурмовыми группами при поддержке бронетехники, артиллерии и аэропланов, в прорыв вводятся подвижные части армии прорыва, основу которых составляет конница. Для ее поддержки мы используем броневики, аэропланы и подвижную артиллерию в виде бомбометов на грузовиках Форда. Задача армии прорыва — не дать противнику отступить на новые подготовленные позиции, обгоняя отступающие колонны, глубоко вклиниться в расположение войск противника, рассечь их, нарушить тылы и снабжение, захватить важные транспортные узлы и перерезать коммуникации, в конечном итоге — окружить части противника, отрезав их от снабжения. Следом за армией захвата должна двигаться армия удержания, состоящая в основном из пехоты. Задача армии удержания — закрепиться в захваченных пунктах, не допустить прорыва окружаемых частей или их деблокады противником, организовать бесперебойное снабжение своих частей на занятой территории. Армия удержания не может подтянуться пешим ходом, поэтому ее перевозят на тачанках, а теперь — на грузовиках Форда. На пятитонных грузовиках Пузырева для поддержки пехоты доставляют бронеходы и артиллерию. Ваш бронеход, господин Еремин, благодаря скорости около тридцати верст в час и длительной жизни гусеничных цепей может быть использован как для прорыва обороны противника, так и развития наступательных операций. По сути дела, реализация вашего проекта позволит, наконец, превратить бронетехнику из средства, придаваемого пехотным или кавалерийским частям, в самостоятельный род войск, действиям которых подчинена пехота и кавалерия. Таким образом, тяжелая артиллерия немцев, лишенная подвижности, теряет свои преимущества, и, более того, может становиться добычей наших войск. Всякие детали, вроде выбора ширины участка прорыва, чтобы наступающие войска не были подавлены огнем с флангов, опускаю, если это пока не интересует.

Семаго оперся обеими ладонями на стол и победоносно обвел глазами окружающих, ожидая реакции.

— В общем, понятно, — резюмировал Виктор. Грубых ляпов он со слов не заметил, а изображать из себя великого тактика тоже не хотелось.

— Поэтому сейчас, скажу прямо, мне хотелось бы узнать от вас не столько про бронеход — главное, что вы показали решаемость задачи, — а про средства связи. Глубокая операция требует высокой скоординированности частей, и здесь уже недостаточно не только посыльных с пакетами, но и полевых телефонистов. Мы уже начали производство грузовых моторов Форда с передвижными установками радиотелеграфа. Господин Бонч-Бруевич в Нижнем Новгороде этой зимой продемонстрировал военному ведомству изобретенные им аудионы в стальной оболочке с питанием нитей накала от шестивольтового автомобильного аккумулятора и анодных цепей — от умформера. Это позводит создать установки для радиофонной связи на уровне батальона. Так что я горю нетерпением узнать от вас именно секреты слаботочной техники.

— Давайте по очереди, — не выдержал Веристов. — Вызовем Бонч-Бруевича, Термена, Розинга, а господин Еремин подготовит предложения. Сейчас закончим с бронетехникой, чтобы хотя бы одна работа могла быть продолжена самостоятельно и сейчас. Мы не знаем, до какого срока господин Еремин в нашем распоряжении.

— Прекрасно. Тогда продолжу о том, что меняет тактика глубокой операции в техническом плане. Помимо связи, полностью меняется роль пехоты. Раньше пехтуру у нас рассматривали как самый дешевый род войск, где нужна большая масса людей с примитивным и дешевым вооружением. Такой подход не может быть применен к пехоте, входящей в армию удержания. Большие расходы, требуемые для перемещения масс такой пехоты, затраты на конные и механизированные средства, приводят нас к необходимости предельно сократить число личного состава, требуемого для перевозок, за счет насыщения пехоты автоматическим оружием и бомбометами. Это же позволит снизить мобилизационное напряжение в ходе войны, оторвет от семей меньше кормильцев, и уменьшит опасность недовольства и бунтов, особенно в крестьянской среде. Вот вам и решение внутренней политической задачи.

— Понятненько, — протянул Виктор. А автоматическое оружие — это автомат Федорова?

— Нет. Ружье-пулемет Федорова — это в ближнем прицеле лишь для частей особого назначения. Есть сомнения насчет убойной силы облегченных патронов Арисаки или Каркано. Конечно, оно чертовски заманчиво, но спешка, господа, хороша при ловле назойливых насекомых. Потому приходится заниматься комбинаторством. Я, с вашего, позволения, закурю.

— Это у Виктора Сергеевича спрашивайте, — поспешил ответить Веристов. — Он у нас некурящий.

Виктор закивал в знак согласия. Штабс-капитан приоткрыл окно, достал из кармана пачку «Явы» — не красную советскую, а папиросную, желто-зеленую, — и, прикурив от потертой, длинной, как гильза патрона, австрийской латунной зажигалки, продолжил.

— Лет двадцать назад у нас пытались добиться, чтобы винтовка была одновременно и крепостным ружьем, а пулемет — крепостной картечницей. Отсюда и требования стрельбы на дистанции до двух километров. В современной войне крепости теряют свое значение, войска воюют в поле. Так что систему вооружения пришлось пересмотреть.

«Значит, мосинка из-за крепостей? Кто бы подумал…»

— Практическая дальность стрельбы из винтовки в поле метров шестьсот, — произнес штабс-капитан, выпустив на улицу струйку табачного дыма, — поэтому основное оружие пехотинца — облегченный мосинский карабин без штыка с этой самой прицельной дальностью. Винтовки с динным стволом только у взводных снайперов. На больших дистанциях пехоту противника поражают пулеметы и бомбометы.

— Без штыка — это что, вообще без штыка?

— Так я же говорил — время дешевой пехоты прошло. Вместо штыка пехотинец получает пятизарядный «бульдог», цену которого в массовом производстве удалось снизить до трех рублей, как у пугача. Правда, подобные поделки бьют всего шагов на десять и быстро изнашиваются, но и пускать их в ход придется редко. Также нынешний пехотинец вооружен ручными гранатами и финским ножом, которым также можно пилить сучья для костра или резать проволочные заграждения.

«Вроде штык-ножа от АК», подумал Виктор.

— Ну, я на станции у солдат и автоматы видел, — сказал он. — Такие, как у охраны розыскного пункта.

— Вы о пистолет-пулеметах системы Коровина? Ими вооружают в основном охрану, а в пехоте их выдали унтерам, чье основное дело командовать. Фактически это оружие ближнего боя,мощнее, чем пистолет, с дальностью стрельбы сто метров, дешевое, едва ли не из водопроводных труб. Основа же огневой мощи отделения — это ружье-пулемет системы Бертье-Дегтярева с дальностью стрельбы в тысячу метров с сошек. Собственно, отделение теперь строится вокруг ружья-пулемета.

— Как у немцев?

— Скорее, немцы теперь делают, как у нас. Вернее, пытаются. У них появился легкий пулемет Бергмана с питанием от ленты, в полтора раза тяжелее системы Бертье. Что-то подобное у нас на вооружении роты — облегченные Максимы-Токаревы. Ну и в роте теперь есть «Тульский самовар». Это бомбомет системы Лихонина. Стреляет оперенными бомбами два с четвертью дюйма на дистанцию до километра, то-есть, по атакующей пехоте. На уровне батальона есть пулеметные роты со станковыми «Максимами», а также батарея батальонных бомбометов три с четвертью дюйма, они бьют до двух с половиной километров, то-есть, по передовым укреплениям противника.

— Мощно, — хмыкнул Виктор. — Конницу в момент выкосят.

— По этой причине кавалерия уже давно не та. Все эти «Шашки — к бою!», все в прошлом. При встрече с противником бойцы спешиваются и ведут бой в пешем строю, а лошадей отводят в безопасное место. Кавчастям придают современную связь, артиллерию, бронеходы и аэропланы для эффективного прорыва обороны противника, а в прорыв будут вводить бронетехнические подразделения, чтобы не дать противнику оторваться и организовать оборону.

— И до всего сами додумались?

— Ну, ваш предшественник кое-что подсказал — с автоматическим оружием, минометами, а составлять из частей всю головоломку уже самим пришлось. Кстати, если будете предлагать подствольный гранатомет, то это уже пробовали и отказались, сложно. Вместо этого в каждом отделении есть мортирка два дюйма с четвертью, с дальностью стрельбы обычной ручной гранатой двести метров. Весит, как карабин, скорострельность впятеро выше, чем у подствольной системы. С недавнего времени во взводе по штату положен бронебойный расчет… — штабс-капитан замялся, — но укомплектование пока встречает трудности. Для защиты от шрапнели стрелки носят стальные шлемы, а штурмовым подразделениям, в которые отбирают самых крепких и решительных, дают броневые нагрудники. Кроме того, штурмовикам дают на отделение два больших пистолет-пулемета Семенова и Лучинского.

— Большие пистолет-пулеметы — это что?

— У него длинный и толстый ствол, приклад и питание холщовой лентой в двести патронов. В отличие от ружья-пулемета, стрелок может вести огонь с рук, что важно для боя в домах и траншеях.

Виктор вспомнил бандуру, что держал в руках омоновец Дионисия.

Рассказ Семаго наверняка вызвал бы ожесточенный флейм на форумах альтисториков и на ВИФе. Может быть, даже небольшой холивар. Кое-что Виктору казалось нелогичным. Но, в отличие от альтернативного тридцать восьмого, в теории блицкрига военные пока серьезного тупика не видели и Виктора помочь не просили, а сам он не был настолько искушен в стратегии и тактике Первой мировой, чтобы выискать серьезные недлочеты.

С авиацией они, похоже, сами разобрались, подумал Виктор. Ну, это понятно, вундервафля и все такое. Судя по появлению новых секретных орудий — похоже, и с артиллерией. Танки пытались, но уперлись в ресурс гусениц, технологию бронекорпуса и в компоновку — у самолета все авионикой определяется, а тут не так явно. И в связь. Короче, им нужен был специалист по танкам и связи, а главное — с опытом путешествий по времени, который не наделает глупостей…

Глава 9 Вызов эпохи

На столе затрещал полевой телефон. Резко, надтреснуто, неровно.

— Это меня… — Веристов поднял увесистую трубку с огромным, как блюдце, черным диском наушника. Из наушника что-то громко и неразборчиво захрюкало.

— У аппарата…Чей приказ?.. Вас понял… Какие сроки?…Да, можете докладывать.

Он неторопя, как бы чуть задумавшись, опустил агрегат для разговора на расстоянии в вишневый ящик и, чуть замешкавшись, крутнул ручку для отбоя.

— Ну, все… — произнес он. — Господа, Виктор Сергеевич вынужден в течении ближайшего часа нас оставить, о подробностях, надеюсь, расспросов не будет. Виктор Сергеевич, от вас я жду мнения о замеченных недостатках и промахах военной реформы и вывод, сможет ли господин Кондратьев самостоятельно, без вашей помощи, вытянуть нашу танковую столицу.

— Вы знаете, я господину Кондратьеву верю. Вообще вы тут за двадцать лет такое провернули… Насчет армии — с моей точки зрения неспециалиста недочетов не заметил. Во всяком случае, значительно лучше нашей первой мировой. Да и по танкам я ведь тоже не все учел… вот только сейчас подумал, а как у пушки Гочкиса с затвором, как в башне управляться будут… ну, короче, не надо на мои проекты смотреть, как на истину в последней инстанции.

— Шестифунтовое орудие Гочкиса англичане используют в бронеходах, — спокойно заметил Семаго, — только ствол короче…

…- Не ожидал, не ожидал… — задумчиво произнес Веристов уже на заводском дворе. — Полагал, будем в гости спецов приглашать, продвигать разные отрасли. Председатель что-то задумал, и, скажу прямо, относительно вас, судьбы вашей, у меня некоторое беспокойство. Не время вас в столицу тащить.

— Значит, информация для него не главное. Информацию проще и безопаснее получить здесь. Если я верно понял Айзенкопфа, рулит у вас фактически Председатель. Только предпочитает держаться в тени, а это означает склонность к политическим комбинациям. Власти в стране у него хватает, остаются три вещи. Первая — произвести мной на кого-то впечатление, вторая — я должен на кого-то повлиять. Воздействовать мной на противника или мобилизовать союзника. Насколько я понимаю, Англия, Франция и США хотят стравить нас с Германией и разграбить обе страны. С русофобией немцев тоже англичанка активно гадила?

— Вы так догадливы, или у вас там что-то подобное?

— У нас это типовое. Берут страну, делают там переворот, дурача мозги населению избавлением от кровавой тиранией или борьбой с коррупцией, потом это население болванят и внушают ему, что во всем виновато население другой страны. Разжигают войну и на ней наживаются.

— Прямых улик у нас нет, но, похоже, вы правы. За нашим будущим кровавым врагом стоят наши не менее кровавые друзья.

— Они не понимают, что немцы могут в этой истории и Париж взять?

— Понимать-то понимают… Виктор Сергеевич, в этой истории все несколько сложнее. Ваш двойник предупредил нас о будущей германской, которая окончится распадом империи и долгой кровавой смутой. В тот момент нам казалось, что лучший способ — отсрочить войну — это тайно помочь революции в Германии, тем более, что, по тогдашней теории радикальных социал-демократов, пролетариат должен победить в развитой стране, ну а потом уже культурные, построившие социализм немцы, долны помочь русским рабочим осуществить правильную, образцовую революцию в нашей стране, и все будут ходить с красными флагами и распевать «Марсельезу». И мы, в отличие от вашей реальности, помогли. Как вы знаете, революция в Германии произошла в 1914 году, она нанесла удар по немецкой экономике и отсрочила войну на четыре года. Но после этого наши союзники по Антанте, на словах притворяясь нашими лучшими друзьями, стали вкладывать золото в германский животный шовинизм. Обстановка ненависти после гражданской смуты стала для этого лучшей почвой. Они взрастили зверя, чтобы растерзать Россию.

— Тогда кто же будет виноват в грядущей войне? Антанта, вырастившая нацистов? Россия, которая помогла революции в Германии? Или германский империализм, который бы все равно напал на Россию?

— А вам сейчас не все равно?

— Ну, должна же быть какая-то объективная точка зрения.

— Виктор Сергеевич, я думал, что вам понятна одна простая вещь: на войне объективных точек зрения не бывает. На войне есть одна абсолютная истина и она абсолютно субъективна: либо вы убьете, либо вас убьют. Все, кто считает, что могут своим разумом подняться выше точек зрения обеих сторон — а этим часто любит бравировать часть нашей интеллигенции — это просто будущие жертвы. Римскому солдату нет дела до чертежей Архимеда… Кстати, у вас там, случайно, не либералы у власти?

— У нас демократия, — дипломатично ответил Виктор, — европейские ценности.

Веристов хмыкнул.

— Европейская демократия — это свобода выбора власти, у которой нет свободы действий. Вы голосуете за партию, а после выборов вам говорят: никакого вмешательства государства, все должно плыть само, как дерьмо по речке. Так вы не закончили мысль: на кого вы должны, по-вашему здесь повлиять или произвести впечатление?

— Не знаю. Кайзер наверняка не суеверен, и понимает, что будет решать не чудо-оружие, а экономический потенциал и позиция стран Антанты. Англичане, французы, японцы, США? Они слишком хотят поживиться на нашем разграблении, чтобы можно было их уговорить. Кто бы у них там ни был.

— Хорошо. А третий вариант?

— Ну это просто. Меня, как феномен, захотят выгодно кому-то продать. Чисто для личной выгоды Председателя.

— Будь это лет двадцать назад… В России кое-что изменилось. Да и вашего предшественника не продали.

— Куш слишком велик. Двадцать лет назад цена вопроса была ниже, мировой войной не пахло. Да и система власти была немного другой.

— Не хотелось бы в это верить. А если откинуть третий вариант?

— Тогда, вероятнее всего, кайзер Вильгельм. В нашей истории он слишком боялся ответственности, шарахался между самоуверенностью и нерешительностью. Возможно, у Председателя есть план.

— Вряд ли. Революция избавила его от того и другого. В сущности, до 1914 года Вильгельм был большим ребенком, пройдя через огонь и кровь, он возмужал. Но мысль о том, что Германия должна править миром, превратилась у него в неизлечимую манию. До революции его политика представляла собой сплошные зигзаги, он даже как-то объявлял себя покровителем мусульман всего мира. Теперь его линия проста, как прусский плац. Он жаждет уничтожить Россию, пугает французов и англичан русской революционной угрозой и тайно обещает поделиться добычей со всеми, включая США, Турцию и Японию.

Они вышли за проходную. Где-то от вокзала послышался трезвон колокольчиков, и зычные крики «Па-берегись!»

— Не за нами карета? — спросил Виктор.

— Нет. Мы пройдемся пешком до станции, там сядете на вагон бензоэлектрической тяги — на всякий случай там будет пара наших людей. В Брянске на вокзале вас встретит агент Кошкодамский, Платон Семенович, с ним едете в спальном до Москвы. Его знают ваши сопровождающие, он знает вас по фотографии, так что пароль не нужен. Багаж вам доставят прямо в вагон. Для германской разведки вы сейчас лишь агент, который успешно закончил спецоперацию и возвращается для получения нового задания. Но браунинг держите наготове. Встречу с радиоспециалистами постараемся организовать в столице. Сейчас не оглядывайтесь: те, кто за нами следует, тоже наши люди. Говорить тоже будем, увы, о вещах отвлеченных: нас могут читать по губам.

— А раньше?

— Раньше это было частью дезинформации. Так как вам, Виктор Сергеевич, наш будущий город?..

Интересно, исчерпан ли на сегодня лимит на крушения поездов, подумал Виктор. Впрочем, они могут поднять на уши людей и организовать охрану, повод-то есть. Да и что у них еще есть? Аэропланом и без английских шпионов опасно. Автомобилем? Виктор вспомнил засаду у моста в третьей реальности. Не, ну его нафиг, этот автомобиль…

Глава 10 Пароль не нужен

Агент Кошкодамский, человек неприметного вида и среднего возраста, с высоким лысоватым лбом и широкими скулами, в чуть потертой синей австрийской куртке, встретил Виктора прямо на выходе из автовагона, приветственно махая рукой и широко улыбаясь. Виктор сделал шаг навстречу; Кошкодамский ухватил протянутую руку и энергично потряс.

— Ба, Виктор Сергеич! Поздравляю, поздравляю! Начальство в восторге!

Виктор скосил глаза: его «сопровождающие», пара худощавых молодых людей в темно-серых костюмах, рубашках без галстуков и светлых фетровых шляпах с невозмутимыми лицами прошагали мимо в сторону перехода через пути в сторону привокзальной площади.

Здание вокзала более всего напоминало Виктору Старый Корпус — те же пряничные красно-белые стены с арками окон на втором этаже, только паровозная копоть придала зднию цвет переспелой вишни. Короткие платформы оказались мощеными, а не с деревянным настилом, причем платформа у самого вокзального здания была высокой, с крепкой стенкой из красного кирпича. К платформе было подано в сцепе десяток разноцветных вагонов, в основном зеленые, немного меньше — желто-бронзовые, пара темно-синих, как полицейские мундиры, а также багажный коричневый. Через пути тянулись разорванные клочья грязного, перемешанного с дымом пара от «щуки», вытягивавшей линялый красно-коричневый товарняк в сторону Рижского Поста.

— День добрый, Платон…

— Семенович.

— Платон Семенович… Это наш? — Виктор осторожно кивнул в сторону состава.

— Наш, киевский. Давайте поспешим, а то уж первый звонок дали.

— А что, там что-то случилось? — негромко спросил Виктор, когда они шли по дощатому настилу перехода.

— Случилось. Еще как случилось, — так же вполголоса, продолжая широко улыбаться, ответил Кошкодамский. — Но, ради бога, до столицы ни полслова. Изображайте радость: после такого успеха вас ждут награда и повышение.

Они прошли сквозь редкую толпу вышедших размяться пассажиров; Виктор обратил внимание, что возле зеленых народ был одет по-простому и часть людей спешила с чайниками к кирпичной будке с огромной вывеской «Кипяток», с замазанным твердым знаком, и жестяным чайником навроде пиктограммы. Кошкодамский провел его мимо этой толпы к синему вагону, где пассажиров было немного, но общество уже было совершенно иным — дамы в дорогих, но строгих дорожных платьях с непривычно высокой талией, в клетчатых длинных пиджаках или блузках, наводящих мысль об офисном стиле, и мужчины в спортивных коротких куртках, тужурках и френчах. «Второе место» — бросил Платон Семенович высокому кондуктору.

В длинном вагоне, который казался лишь немного короче аммендорфовского, было лишь пять купе — широких, словно спальня в хрущевском доме, с ореховыми панелями понизу и парой диванов, обитых, будто театральные кресла, чем-то вроде плюша. Непривычно маленькое окно закрывала вышитая шелковая занавеска, в которой запутался майский жук. Сходство с дачным домиком довершали светло-апельсиновые обои и неоткидной столик с зеленым сукном на крышке и ящиком, как у письменного стола; в массивных бронзовых бра на стенах под вытянутыми вверх плафонами уже красовались электролампочки.

— Вы какое любите место, по ходу или против? — спросил Кошкодамский.

— Без разницы.

— Тогда ваше вот это, — и он кивнул на диван со стороны Бежицы, — устраивайтесь. Вот ваш бессрочный паспорт и, так сказать, небольшая подъемная сумма в сто пятьдесят рубликов, мало ли что вдруг в дороге случится.

— Небольшая?

— Вам положили жалование полковника. Это еще один повод для радости.

— Предлагаете обмыть в вагоне-ресторане? Если он есть?

— Вагон есть, но мелькать там не стоит. Провиант уже с нами, и, кстати, тоже на казенные. Ели вы не проголодались, то лучше ближе к ужину.

«Что-то не так», подумал Виктор. «Странно, с чего бы это так одаривать — полковник, это три сотни верных. Оно, конечно, я тут уникум, вроде как по легендам бас-профундо до революции больше Шаляпина получал. Однако бас-профундо легко мог в другой хор уйти, а тут даже не то, что не дадут, а совесть, черт возьми, продаться не позволит. Меня хотят купить? А какой смысл покупать человека, над которым висит ужас будущей войны с немцами, а, может, и гражданской, голода, террора, смерти от газов или тифозной вши? Скорее, усыпить бдительность выигрышем, чтобы легче было уговорить рискнуть, участвовать в какой-то ихней комбинации, которую я, сам еще пока не знаю как, но своими действиями могу поломать».

За окном резко и гулко ударили в колокол, и, через пару минут, что-то сильно грюкнулось в вагон; волна прокатилась по всему составу. «Черти, как товарняк долбают» — подумал Виктор. В закрытом зальчике купе почувствовался запах запах табака: очевидно, господин Кошкодамский много курил. Приоткрыв окно под одобрительный взгляд Платона Семеновича, Виктор заглянул под полку и обнаружил там вместо своего чемоданчика добротный, чуть потертый, объемистый кожаный саквояж и складную корзинку для пикников.

— А где… — вопросительно повернулся он к Кошкодамскому.

— Это ваши, — спокойно ответил тот. — Оно удобнее и так принято.

Из вещей Виктора не только ничего не пропало, но и наоборот, прилично прибавилось. Сверху лежал черный матерчатый несессер со станком безопаски и пачкой лезвий «Old Gold» к нему, кисточкой со стаканом, мылом, одеколоном, складным грибком-коробочкой для шитья и прочими полезными мелочами, включая зеркальце с защитной крышкой. Под несессером Виктор обнаружил еще одну смену шелкового белья и две пары эластичных фильдекосовых носков, по длине больше похожих на гольфы; набор в дорогу также дополняли объемистая коньячная фляжка, спичечница, шведский нож и, похожий на оклеенную кожей большую зажигалку, плоский карманный фонарик «Eveready» с лампочкой в торце. В корзинке оказались завернутая в станиоль вареная курица, бутерброды с сыром, плоские банки с консервированной ветчиной и сардинами, а также соль в пакетике. Из духовной пищи оказался карманный томик рассказов Александра Грина «Дьявол оранжевых вод» в бумажной обложке.

— За это надо где-то расписаться?

— Виктор Сергеевич, — снисходительным тоном произнес улыбающийся Кошкодамский, — Общество нажило на вас миллионы. Я понял, что взятки вы даже под страхом виселицы не возьмете, но в данном случае это не подкуп, а безделушка на память.

Виктор вздохнул, опустил полку и выглянул в окно, откинувшись на мягкую пружинную спинку дивана. На перроне что-то кричали друг другу на прощанье, словно флажки, мелькали белые пятна платков и жилистый носильщик прокатил мимо пустую тележку.

«Словно смотрю кино», подумал он. «А ведь я фактически уже не в Брянске. И, наверное, никогда сюда не вернусь. Даже бежицкий собор не рассмотрел, как следует».

Снова ударил колокол, состав дернуло, словно товарняк, вагоны закачались на стрелках и станционном пути, словно трамвай на разъезженных рельсах; только когда здания вокзальной слободы остались позади и поезд набрал ход, они понеслись ровно, под тяжелое дыхание паровоза. За Полпинкой в кривой дым тяжелым облаком закрыл низенькие домишки, купе наполнил кислый запах угля, и Кошкодамский поспешил закрыть окно.

Глава 11 Солнечный угар

— Что-то долго стоим, — вздохнул Кошкодамский.

Путешествие в Москву шло без особых приключений.

Россия из окна вагона, вопреки ожиданиям Виктора, оказалась вовсе не есенинской и грусть не наводила, хотя и желания петь песню «Как удивительны в России вечера» не возникало. Более всего увиденное в дороге напоминало какие-то циклопические декорации к киносъемкам. Низенькие некрашеные избы, разбросанные в живописном беспорядке, но не покосившиеся, а прямые, аккуратные и довольно свежие, под ровными, в основном тесовыми крышами; разные бревенчатые сараи и лабазы, цеха лесопилок и всяких мелких фабрик, часть из которых желтела свежей древесиной, зажиточные побеленные кирпичные дома частников и вишнево-красные казенные строения железных дорог, похожие на детали игрушечного макета — все это словно специально было выстроено для его проезда, и искусная рука художника нанесла на строения слегка заметную печать времени. Нигде не было видно запустения, деревни и хутора попадались на каждом шагу, и везде копошились люди. Приметой отсталости были разве что дороги: булыжные узкие шоссе попадались редко, пейзаж повсеместно украшали мало разъезженные грунтовки, живописный декадентский узор которых покрывал зеленый травяной ковер ровных мест, кое-где оживляясь хлипкими деревянными мостиками. Поражало изобилие лошадей, хотя несколько раз на глаза попадались черные, как паровозы, маленькие и неуклюжие трактора. Ярко-красный легковой автомобиль с черным кожаным верхом мелькнул у переезда. Над этим всем смотровыми вышками подымались мельницы и множество деревянных церквушек без особых украшений.

Народ в основной массе был одет скромно и однообразно, как показалось бы современному человеку — безлико. Народная масса — видимо так на нее и смотрели пассажиры первого класса, прогуливавшиеся по перрону узловой станции Сухиничи, ожидая, когда откроют семафор.

А ведь у этой публики первого класса и у нас могло быть другое будущее, подумал Виктор. Без гражданской войны, без расстрелов и ссылок. Чтобы революции не было снизу, ее надо сделать сверху, как здесь. Только для этого нужно было что-то, что заставило бы власть проявить политическую волю, а не просто превращать государственный аппарат в мальчика на побегушках при господствующем классе, и этим могло быть лишь осознание реальности будущей социальной катастрофы или внешняя угроза.

В мозгу Виктора вдруг блеснула простая и ясная мысль: предоставленный сам себе, своим стихийным желаниям, господствующий класс в России всегда использовал свое положение не просто для того, чтобы нахапать побольше денег и власти — ему нужно было предельно унизить и затоптать остальные слои. Петровские реформы, с точки зрения общегосударственной, открыли России путь к веку просвещения; но они же стали для помещичьего дворянства возможностью вплоть до середины 19 века делать крепостного крестьянина все более бесправным, доведя его почти до положения раба из южных штатов, и даже отмену крепостного права превратить в издевательство, полностью подчинив своим интресам и обобрав мужиков до нитки. Нарождающийся класс буржуа дважды, при Александре Втором и Николае того же номера, воспользовался своим влиянием не для того, чтобы объединить страну в новую, процветающую нацию — стихия этого класса, подчиненная хватательному инстинкту, затратила историческую эпоху на то, чтобы коррумпировать власть и поставить собственную нацию в рабскую зависимость от колониальных держав, что, в конечном итоге, и довело до войны и революции.

«Жалко ли мне эту публику в нашем времени?» — подумал Виктор, и понял, что — нет. Они не понимали, что живут за счет того, что потери России за счет умерших в младенчестве были сопоставимы с людскими потерями в годы Великой Отечественной. Они считали это естественным, и могли рассуждать, стоят ли все революционные идеалы одной слезы ребенка — мертвые дети, как известно, не плачут. Их потомки не понимают этого и сейчас, и считают октябрь семнадцатого года не великим историческим уроком, усвоив который, наша страна дожила до следующего столетия, а трагедией, и винят в ней уже не Ленина и не Маркса, а Дарвина, и, похоже, в своей ненависти к граблям, на которые они наступили, дойдут до Пифагора, штаны которого на все стороны равны. И только когда внешняя угроза отрежет им возможность накопить капиталы и смотаться за рубеж, а личная безопасность будет зависеть от благополучия миллионов других личностей, брезгливо именуемых «персоналом», когда об этот персонал нельзя будет вытирать ноги, потому что спасения не придется ожидать ни от кого, кроме собственного народа, тогда начинает доходить основной смысл учения Дарвина — выживать среди хищников надо всем племенем. В первую мировую у господ была возможность свободно уехать в Англию, Францию или Америку, что и привело к революции. В Великую Отечественную советскую номенклатуру за бугром ждала в лучшем случае панель, в худшем — смертная казнь, и так победили. Здесь, похоже, тайная полиция и военные со своими намеками на лакеев задумали сжечь элите мосты. Удастся ли? И не превратится ли в массовое и бессмысленное избиение невиновных?

— Мне это начинает не нравится, — продолжал Кошкодамский. — Как у вас с оружием? Я, конечно, наслышан, но береженого…

Виктор откинул полу пиджака и расстегнул кобуру.

— Интересно, — хмыкнул Платон Семенович, опознав браунинг, — хороший выбор для задания, на котором открываешь огонь первым… ну, мы с вами друг друга понимаем. У меня обычно другая работа, надо быть готовым к внезапности. По этой причине ношу два, как говорят урки, шпалера.

Он вынул из кармана пиджака маленький черный пистолетик с широким лепестком спускового крючка и стволом-коротышкой, который показался Виктору слегка кривым.

— «Ле Франсе», — торжественно объявил Кошкодамский, — не совсем обычная модель. Не слишком точна, но стреляет исключительно самовзводом, благодаря чему всегда готова к действию, а случайный выстрел просто невозможен, что важно, если дойдет до рукопашной. Для более решительных действий держу в кобуре за спиной армейский «Штайер», он меня еще не разу не подводил. Оно, конечно, не патриотично, но отечеству бы сперва армию обеспечить.

Водворив на место «Ле Франсе», Кошкодамский выглянул за дверь и, подозвав идущего по коридору обер-кондуктора, о чем-то с ним пошептался.

— Обошлось, — с явным облегчением вздохнул он, вернувшись на место и откинув голову назад, на спинку дивана. — Обходчик обнаружил лопнувшую рельсу, ее меняли, поезда уже скоро пойдут. Можно с легким сердцем приступить к уничтожению провианта.

— И часто у вас рельсы лопаются?

— Понятия не имею. Но если очень интересует…

— Поверьте, это не праздный вопрос.

Через мгновнье в дверях купе уже стоял обер-кондуктор. Было такое впечатление, что Кошкодамский просто вынул его из своей шляпы, как фокусник. Молодой служащий путей сообщения в выглаженном мундире своими донкихотскими усами и редкой шкиперской бородкой на круглом лице напоминал рок-музыканта начала восьмидесятых из местного ДК. «Хиппует», подумал Виктор.

— Ну, это, значицца, от обходчика все зависит-то, — задумчиво изрек обер-кондуктор. — Они же, знаете, академиев всяких не кончали, они на своем опыте привыкают рельсу понимать. У каждого свои способы, можно сказать, секреты. Работают годами, кажную рельсу осматривают, как под колесом играет, как свет от солнца али фонаря отражается. То великое искусство есть…

— Платон Семенович, не найдется ли у вас бумаги и карандаша? — спросил Виктор, как только обер-кондуктор исчез из поля зрения. — Что-то в своем подарочном наборе я их не обнаружил.

— Найдется. А для какой цели, можно узнать?

— Ну, можно сказать, изобрел новый способ обнаружения скрытых трещин в рельсах. Или даже не изобрел, а обосновал, так скажем.

— Виктор Сергеевич, — укоризненно покачал головой Кошкодамский. — мы же с вами договаривались.

— Никаких секретов, Платон Семенович, — Виктор развел руками, — обычный молоток граммов триста. Всего лишь распространение передового опыта. Начнется война, призовут на железку кого попало, крушения воинских эшелонов начнутся, а там — выявление вредителей, расстрелы дураков всяких. Дураков не жалко, а вот солдат наших жалко.

Кошкодамский скривил рот, но полез за пазуху за записной книжкой с карандашом.

— Пишите сейчас. А то после ужина неровен час, напутаете…

…Солнце зашло, и задержавшийся поезд стремительно затягивало в сумеречную даль цвета индиго. Надрываясь, кричал и плевался дымом коломенский паровоз.

Пейзаж за окном потерял свою новизну и перестал интересовать Виктора. Принятый для аппетита ароматный, бархатистый финь-шампань шустовского завода привел в состояние покоя и сосредоточенности; маленький полированный мирок старинного купе стал казаться законченным и совершенным. Кошкодамский развернул купленную на узловой станции газету с киножурнальным названием «Новости Дня»; Виктору очень хотелось узнать, что происходит в мире, но попросить он постеснялся, и, ругая свою недогадливость, полез в саквояж за книгой.

Александра Грина он не узнал. Нет, в Грине осталось самое главное — загадки. Каждый рассказ был похож на китайскую шкатулку, открывая которую, мы обнаруживаем в ней еще и еще одну, и ломаем голову над ее секретом, стремясь добраться до последней, в которой, по нашему разумению, должен лежать бриллиант. Сохранился и изысканный романтизм как бы существующей рядом с нами загадочной и манящей своими тайнами страны, страны-мистификации, страны-иносказания, где так легко сказать жизненную правду, обманом выдав его за фантазию. Сохранился дух авантюры и трагические развязки. Вместе с тем гриновский романтизм стал как-то более «советским». Исчезло чувство безвыходности и неизбежного рока, и даже гибель героя лишь предвещала будущую победу его замысла; эта победа превращалась в вечный монумент герою рассказа. Машина перестала быть зловещей противоположностью духа, превратившись в некое рукотворное чудо, и это роднило нового Грина с Уэллсом или Жюлем Верном. В прочитанном так и не мелькнул тип интеллигента Серебряного Века, беспомощного духовного гурмана. Грин-Ландию населяли люди, обуреваемые духом поисков и открытий, созидания и переустрйства — будь то поиски затерянных экзотических стран, открытие тайн природы, постройка гигантского корабля в Гартоне, или, на худой конец, восстание в Гель-Гью. Мещанское захолустье было раздавлено американской мечтой, впереди было открытое море, чайки и восходящее солнце, и свежий ветер бросал в лицо брызги, сорванные с барашков волн.

И вот тут до Виктора дошло, что Россия уже изменилась настолько, что в ней появилась советская литература. Однако и в этой новой литературе новый Грин все так же оставался волшебником слова; казалось, что его фразы, свежие и пластичные, полные тонкой и озорной иронии, просто источали какой-то восторженный, дурманящий аромат.

…Искусство слова в России появилось не сразу. Классическая русская литература была рождена дворянами. Человек жил в своем имении, и мог представить себе другие страны, иные времена, людей, живших по правилам и приличиям, далеким от того, что его окружало, он должен был прочесть в книге яркие и образные описания всего этого. С того момента, как образование становится условием карьеры тысяч людей, и они, получив это образование, начинают интересоваться чем-то за пределами своего земельного надела, а тратят весь день на его обход, русская литература испытывает невиданный подъем, вершина которого сияет в двадцатом веке. Писатели достигают виртуозности и совершенства: сочетая слова, они могут заставить читателя плакать и смеяться, любить и ненавидеть, могут довести до ума и сердца любую идею, передать чувства, тончайшие, как шелковый платок и яркие, как извержение вулкана. Слово становится оболочкой мыслей и чувств и объединяет человеческий разум.

Разрушение дворянской культуры и появление модернистов лишь побудило к поискам, к попыткам выйти за устоявшиеся каноны, смешивать в ретортах творческой лаборатории стили, искать, словно новые химические формулы, новые сочетания слов и звуков. Но цель исканий оставалась все той же — отыскать новое совершенство, сплести узор букв на листе в потрясающие пейзажи и портреты, заставить звучать с немого листа бумаги проникновенную музыку, провести читателя в мир незнакомой мудрости и откровений. Закат Российской империи стал веком алхимиков в поисках чуда.

В СССР литература стала чем-то вроде официально не признанной церкви. Страна виделась людям, как поместье размером в шестую часть света, а книги — возможностью понять и найти объяснение всему, что происходит не только за видимыми пределами пространства и времени, но и в самом поместье, начиная от причин сияния звезд и тайн океанских глубин, до самых сложных и спорных проблем истины и морали. Любые попытки как-то ограничить или направит этот процесс вели лишь к росту мастерства. Если писатель не хотел работать в стол, то он должен был выделиться из массы себе подобных за счет владения слогом.

Случайно или нет, но крах СССР превратился в разрушение литературы, как таковой. Кино, телевидение и компьютерные игры, сваленные в один Интернет-котел, быстро сформировали в мозгу читателя широкий набор удобных, практичных и увлекательных иллюзорных миров, которые стали столь же знакомыми и привычными, как и мир реальности, а часто даже и более привычными. Возникает соблазн просто выбрать мир, о котором читатели думают, что знают, поселить туда героя и, не мудрствуя лукаво, расписать действия и диалоги. Пошел к Кривому Болоту, зарубил орка, заработал 236 очков опыта, взял меч, кинжал и травы, продал торговцу за 150 монет, прокачал умение чуять врага задницей, и так 26 романов вперемежку с дворцовыми интригами офисного разлива, принцессами и ведьмами из персонала того же офиса, и перечислением для фанатов бродилок технических данных оружия и артефактов. Владение литературным словом подменяется стилизацией, описания — ссылками на стереотипы в воображении масс, мысли не нужны, ибо отвлекают от действия. Слово из универсальной кисти художника, изображающего краски, звуки, запахи и вкус создаваемого мира превратилось в набор ссылок на засевшие в мозгах стереотипы. Послесоветская литература начинает умирать, а вместе с ней умирает и грамотность; если слово стало пиктограммой — неважно, как оно написано, важно, чтобы узнавалось. Чтение для масс становится столь же полезным, как лузгание семечек: оно приятно и позволяет убить время. Выбор, чего читать, определяется лишь привязанностью к определенному сорту литературных семечек, поэтому основная задача креативного класса та же, что и у наркоторговцев — вызвать привыкание к их товару. Раньше такую продукцию отнесли бы к графомании. Но графомания безвредна, ибо остается личным развлечением; к сожалению, лузгание книг — это форма потребления, и ей соответствует бизнес — модель.

Смерть художественного слова ставит крест и на творческой свободе. Не владея слогом, невозможно описать мир, еще никому не известный. В советское время никакие запреты, никакие организации не могли лишить писателя личной свободы, ибо он умел передать свое душевное состояние бумаге, и вся борьба власти сводилась лишь к попыткам поймать слово, которое уже вылетело. Писатель, не владеющий слогом, становится рабом: его душевные порывы не могут выйти за пределы его оболочки, как сигнал за пределы испорченного модема, и он обречен изрекать лишь то, что не выходит за рамки привычных иллюзий. Вот почему в наше время так много литературных негров.

— Интересно пишет?

«Не читал Грина? Не интересовался психологией? Или профессиональное любопытство? Что сказать?»

— Слог хороший. В школьную программу… в гимназиях по литературе не дают читать?

— Там сейчас Джека Лондона преподают. «Любовь к жизни». Молодежь должна быть сильной душой и телом, чтобы перенести тяготы будущих войн. Война, оно, конечно, не приведи господь, но если не будут мечтать о подвигах, то следующее поколение утонет в кокаине и сифилисе под утонченные рассуждения о бесплодности жизни, — с этими словами Кошкодамский сложил шелестящую газету вчетверо и задумчиво выглянул за занавеску, где за стеклом двигался темнеющий лес. — Бежица более здоровое место, чем столица. В белокаменной вера отцов уже не действует, а любовь к власти, деньгам и азарту хороша лишь для вербовки осведомителей, но страна на ней не удержится… Хотя внешне мы процветаем, скоро сами увидите.

— А в газетах что нового?

Кошкодамский улыбнулся широкой американской улыбкой.

— Ничего. Провинциальные сплетни и рассуждения Спиноз калужского погребка о том, стоит ли России воевать с немцами и австрияками. Смешные люди, скажу я вам. Невоможно ужиться с соседом, у которого не все дома.

Глава 12 Путь рыбки-лоцмана

В столицу поезд прибыл утром. Ночь прошла под неусыпным оком агента Кошкодамского; предложение Виктора спать посменно было отклонено.

Москва появилась как-то неожиданно. Она выросла в том месте, где в советское время возле железнодорожных путей выныривали метрошные. Она выросла в виде какого-то провинциального городка с разнокалиберными и разноцветными купеческими домиками, с какими-то запущенными строениями из красного кирпича, напоминавшими крепостные, с извозчичьими пролетками вместо трамваев и закопченным зданием веерного депо, где зелено-красные паровозы выпускали в невыспавшееся ярко-синее небо свежие облака.

По вагону расходились запахи мыла, одеколона и самоварного дымка. Жиллеттовская безопаска ничем не отличалась от советской довоенной, качество лезвия из красно-черного пакетика было примерно как «Нева».

— Повезло вам, — флегматично заметил Платон Семенович, — новый Брянский вокзал увидите.

Если читатель не знает, Брянский вокзал — это тот самый Киевский, который снимают во всех фильмах. Еще не окруженный высотными домами, он показался Виктору гигантским ангаром, поглощающим поезд, и внутри полупустынным. Внезапно Виктор понял, для чего Шухову потребовалось делать такой высокий свод: там, наверху, среди паутины железных балок, плавал паровозный дым и оттуда же из-под стеклянных оком, словно с облаков, доносилось усталое дыхание локомотивной машины. Всхлипнули тормоза и поезд стал.

— Позвольте, — Кошкодамский проскочил вперед Виктора, и, спрыгнув с подножки, протянул руку какому-то неприметному молодому человеку с треугольным лицом и слегка оттопыренными ушами.

— Позвольте представить, — продолжил он, обернувшись к Виктору, который уже ступил на перрон, — господин Радынов, Кондратий Иванович, ээ..

— Без чинов, господа, — улыбнулся молодой человек. — Просто Кондратий Иванович.

Виктор заметил в паре шагов слева худощавого мужчину спортивного сложения, который с видимым безразличием водил глазами по поезду; похоже, он никого не встречал. Такой же торчал у соседнего вагона в пяти шагах справа.

— Кондратий Иванович, — продолжал Кошкодамский, — вас проводит, а мое дело сделано. Позвольте откланяться и храни вас господь в белокаменной.

— Как доехали? — спросил Радынов, не переставя холодно улыбаться; в его лице чувствовалось что-то восточное. Виктор понял, что вопрос риторический.

— Без происшествий. Куда идти?

— На Брянскую площадь. Авто уже ждет.

На краю пустынного поля из брусчатки, у края ступенек, ждал солидный, блестящий, как начищенный лаковый ботинок, «паккард» в два цвета — черный и желто-коричневый, с белами спицами и огромными тарелками фар. Выступающие за радиатор клыки рессор, вольный изгиб крыльев, каретный наклон кузова с огромным, напоминавшим «кепку-аэродром» кожаным тентом — все это было последней данью уходящему стилю нуво. Изящная, стильная и красивая вещица. Водитель в кожаной куртке и крагах предупредительно распахнул им дверь. Диван из черной кожи издавал приятный запах обувного магазина в детстве; неторопливо урчал мощный, как у «Волги», двигатель. Это было не средство передвижения и даже не роскошь — при всей своей элегантности в машине почти не было излишеств. Это было сознание. Владелец машины должен был ощущать себя небожителем. Человек владел машиной, как вещью — машина завладевала его сознанием. Он должен был думать, как думают владельцы «паккардов» и поступать, как поступают они. Реклама еще не имела всепоглощающего воздействия на человека, ее скромные, жалкие потуги в виде бумажных листков и афиш не могли заставить человека сделать нужный фабриканту выбор — лишь сама вещь была способна брать людей в плен.

Когда они тронулись, Виктор заметил, что из-за угла, от Брянской, вынырнул темно-серый открытый «РБВЗ» армейского типа и последовал за ними; в кузове сидели шестеро.

— А эти кто? — спросил он у Радынова.

— Не волнуйтесь, это охрана… Кстати, как вам наша карета прошлого?

— Карета — во! — ответил Виктор, показав большой палец. — Бензина, небось, много ест?

— «Паккард» — это сбережение денег в казне. Он удивительно надежен на любых дорогах, что важно для кремлевского гаража. Государь император и Председатель ездят на «Роллс-Ройсах», для дежурных поездок разных чинов используем «РБВЗ»… Да, хотел вас спросить — вы там, у себя, в Федерации, не помышляли о статской службе?

— Ну, я же человек техники. Инженер.

— Вы человек, увлекающийся техникой, — Радынов произнес последние слова с некоторым нажимом, — но в вас есть порядочность и преданность Отечеству, причем благополучие Отечества вы ставите выше интересов партии или великих идей преобразования мира; последним у нас частенько грешат люди увлекающиеся и способные.

— Жизнь, знаете, научила. Исторический опыт.

— Возможно. Но это не все. Важно, чтобы на службе был человек не жадный до денег, но знающий себе цену. Если первый в конце концов проявит слабость и проворуется, то бессеребряник бледный со взором горящим наломает дров — он же считает себя новым Христом, он за сирых и убогих радеет. Особенно если он обижен прежней властью. Наконец, не все понимают, что власть — это не произвол, вы отвечаете за людей, находящихся под вашим началом. Не может быть, чтобы ваше государство не интересовали люди, обладающие таким сочетанием качеств. А остальному, поверьте, с вашим умом выучитьсяся особого труда не стоит. Я начинаю понимать, почему высшие силы для путешествий во времени выбрали именно вас…

«Что-то он слишком льстит» — полумал Виктор. «Хочет сунуть куда-нибудь в аппарат? Опасно. Если инженерам тут делить нечего, в политике сожрут в два счета».

— Ну, у нас там вообще считается, что государство надо ограничивать и сокращать аппарат. А создавать условия для малого и среднего бизнеса.

— Какого бизнеса? — переспросил Радынов, чуть поморщившись.

— Малого. И среднего. Базовое звено рыночной экономики. Учитывая положительные черты, государство должно оказать содействие.

— Звено, простите, чего? У большевиков есть красивый лозунг, что пролетарию нечего терять, кроме цепей, но это уходит в прошлое. Вы это имели в виду?

«М-да, ему это все митинговые лозунги… Надо чего поконкретней».

— Ну, они, бизнес, создают рабочие места, достижения внедряют… — судя по выражению лица собеседника, эти слова ясности не прибавили, — а, вот еще: предпринимательская инициатива создает неудовлетворенный спрос… нет, не так, предпринимательская инициатива, ориентировыва… ориентируясь на потребителя, всегда устремляется туда, где есть неудовлетворенный спрос, и оставляет те сферы, которыеперестают отвечать запросам рынка. Таким образом, поддерживаются оптимальные хозяйственные пропорции.

— Если я вас правильно понял, — Радынов с трудом сдерживал улыбку, — сапожник перестает шить ботинки и начинает строить линейные корабли? А крупным акционерным обществам у вас запрещено проявлять инициативу?

— Не запрещено, но… — Виктор почувствовал, что окончательно сбился, — короче, играет оно, малый и средний бизнес… он играет… сейчас, сейчас… наибольшую роль в развитии предпринимательства.

— Как играет? Или у вас вообще нет больших заводов и фабрик?

— Есть… пока… Личностную роль он играет. Прежде всего. Где-то так.

— Вы как-то книжно… Сами где служите?

— Небольшая фирма по компьютерам… ну, счетным устройствам.

— То-есть, вы работаете если не в малом, то среднем. И как вот у вас там эта личностная роль?

— Не знаю. Ну вот просто работаем, ищем, за что люди готовы деньги платить, или организации. Чем крупнее заказчик, тем лучше, если не кидает.

— То есть, для малого бизнеса, чем крупнее бизнес, тем лучше?

— Наверное…

— Тогда зачем поддерживать малый бизнес? Надо поддерживать акул крупного, и при них, как рыбки-лоцманы, прокормятся владельцы мастерских.

«Паккард» притормозил, пропуская на перекрестке Смоленской c тем, что Виктор всегда помнил, как Садовое кольцо, ярко разукрашенный трамвай с прицепным вагончиком. Сбоку остановился красный «мерс» с кожаным тентом и огромным капотом, из которого по-авиационному сияли хромом выхлопные патрубки; он был свежевымыт, прокачан и нагловат. Шофер в желтой куртке, на заднем сиденье — молодая дама; с любопытством заглянув в незашторенные окна машины, она увидела Виктора и улыбнулась. Виктор небрежно улыбнулся в ответ и сделал брежневский приветственный жест рукой. Для нее он человек в «паккарде». Бедная девушка, подумал Виктор, как мало в Москве мужчин в «паккарде».

— Наверное, все дело в том, — вернулся он к разговору, — что здесь малого бизнеса очень много, короче, тут все это неактуально.

— А у вас продавец управляет десятком торговых машин, как рабочий станками? Или официант в ресторане?

«Вот прицепился. Хотя хуже будет, если начнут расспрашивать про атомную бомбу. Впрочем, наверняка от предшественника по науке и технике все, что могли, просекли. И научные теории все равно проверять надо, а пока нечем».

«Паккард» катился как-то по особенному ровно и плавно, за окном проезжали приятные домики в стиле модерн. Асфальт на Арбате? Неплохо… А перестроечных фонарей тогда все-таки не было.

Они обогнали трамвай. Надо было что-то ответить.

— Продавец у нас, как продавец. В чем проблема-то?

— Я могу понять, если бы государство поддерживало именно ту часть делового мира, которая принимает на себя долю бремени забот о подданных, как это происходит у вас в Бежице, — с улыбкой произнес Радынов. — Просто поддерживать мелкого хозяина, не ставя условий, в надежде, что он сам, руководствуясь собственным корыстным интересом, даст империи желаемое процветание — это идея красивая, но наивная. Чего хочет мелкий собственник? Любым способом взять доступные блага жизни. Любым. В определенных обстоятельствах, порожденных долгим господством помещичьей и казенной собственности, сознание мелкого буржуа выливается у человека в непреодолимое стремление урвать себе все, что плохо охраняется или не имеет определенного хозяина. Именно это и было главной причиной поражения вашей России в великой войне. Не большевики, нет. Вашу империю погубило сознание воинствующего мещанина. Живи своей ничтожной жизнью, пей все, что горит, совращай все, что шевелится, тащи к себе все, что плохо лежит, обмани ближнего прежде, чем он себя, если не страшно — ограбь, убей и предай; это нормально, это твое право жить как можешь.

— Маяковский не предлагал у вас свернуть головы канарейкам?

— Звезда российского синематографа, что стихи пишет? Знаете, пока нет, но это в его духе мятежного патриота. Мне, собственно, любопытно, почему ваше государство так стремится лишить себя твердой опоры служивых людей и хватается за тех, кто готов променять державу на фунт браунгшвейгского сервелата. Я так понимаю, подобный опыт в вашем мире не был единичным?

«К чему-то пытается склонить. Пока непонятно, к чему», недоверчиво подумал Виктор. «А Маяковский у нас тут что, звезда немого кино?»

— Ну, вы преувеличиваете… — ответил он. — Просто на чиновников жалоб много.

— А вы представляете, — тут же отпарировал ему Радынов, — что начнется, если у нас правительство попытается управлять страной, только выполняя желания жалобщиков. Столько друг на друга понапишут…

Виктор понял, что его ставят в тупик. В потребительском обществе даже европейская демократия стала заложником кляуз. Парламент, как инструмент власти, вообще говоря, необходим для того, чтобы найти решения общих проблем, на которые у разных крупных слоев общества имеются разные взгляды, или разумно распорядиться накопленными общими богатствами. Ну, например, решить вопрос, как предотвратить наводнения в том или ином краю. Григорий Романов в Ленинграде, возможно, был для кого-то не слишком приятен в личном общении, но по его инициативе на общие деньги построили дамбу, которая спасает от убытков ныне живущих горожан. Хотели ли ленинградцы, чтобы их защитили от наводнений? Несомненно, особенно жители подвалов. Но вряд ли можно подумать, чтобы каждый из них отдельно подавал в Смольный личные прошения прекратить разгул стихии; иногда общая потребность не может быть осознана иначе, как сверху, человеком, которые представляет себе, как логически состыковать проблему и имеющиеся в распоряжении средства и технологии. С другой стороны, хочет ли большинство населения, чтобы животноводов обязали давать свиньям игрушки, а прочим установили размеры и вид фруктов и овощей? Население, как и Розалию Павловну у Маяковского, волнует лишь не потерять «десять копеек на киле». Но есть кляузное меньшинство, которое добьется своего гораздо быстрее, чем большинство, которое часто просто привыкло мириться со своими проблемами.

К счастью, их беседа прервалась: «паккард» вынырнул с Воздвиженки на Моховую, направляясь к Троицким воротам. И тут Виктор ахнул.

Во-первых, Кремль был совершенно белый. Белая стена за кудрявыми деревьями Александровского сада, белая Троицкая башня.

Во-вторых, слева и поодаль, поперек Манежной протянулась незнакомая Виктору ажурная эстакада; маленькая зеленая электричка в три вагона проскочила поверху в сторону Кремлевского проезда.

— Тут поезда пустили? — воскликнул Виктор.

— Это метро, — торжественно произнес Радынов. — первая линия от Замоскворечья до Тверской заставы. Давайте посмотрим, время у нас еще есть.

Постучав в стекло, он сделал жест водителю, чтобы тот свернул на Моховую.

— Метро построено по образцу американского элеватора, — продолжил Радынов, когда они, проскочив под эстакадой, обогнули Английское собрание. — Правда, последующие линии решено строить под землей в неглубоких тоннелях, чтобы сократить отчуждение земли. Кроме того, скорость поездов во многих местах снижена из-за крутых кривых, чтобы обойти церкви и прочие исторические здания. Впрочем, у тоннельного метро тоже много противников — знаете, плохие грунты, подземные воды…

Эстакада метро шла прямо по Красной площади: перед стеной на месте нынешних трибун и Мавзолея, за шеренгой низеньких, недавно посаженных деревьев, в сторону собора Василия Блаженного протянулась ажурная линия виадука. Авто миновало памятник Минину и Пожарскому, и впереди, на Васильевском спуске, перед изумленным взором Виктора предстало огромное, примерно с гостиницу «Россия», здание из стекла, похожее то ли на гигантскую оранжерею, то ли на выставочный павильон; оно сверкало в лучах восходящего солнца, словно бриллиант на фоне чистой утренней небесной лазури. Тонкие острые башенки, похожие на минареты, поднимались по углам прямоугольного корпуса и делили его боковые плоскости, создавая гармонию между обликом здания двадцатого века и видом Кремля. Пространство между башенками, словно кружевным орнаментом, было покрыто четырьмя рядами огромных сводчатых оконных проемов-витрин в стиле модерн, каждый из которых был забран мелкой сеточкой переплетов.

— Дворец Съездов? — вырвалось у Виктора. — То-есть, простите, новый дворец императора? Или Думы?

— Это Цеимво. Центральный Императорский Вокзал. Здесь сойдутся все линии метро для пересадки. Кроме того, здесь можно будет взять билет на любой вокзал столицы сухопутного, водного и воздушного сообщения. В будущем Москва станет портом пяти морей. А разве вы не слышали обо всем этом в Бежице?

— Нет. Знаете, как-то с первого дня занимали другие вещи.

— Я в курсе. Тогда вы, наверное, не знаете и о питерском метрополитене?

— С таким же вокзалом?

— Почти. Там линия над каналами.

«Паккард», обогнув здание вокзала, повернул на набережную. Москворецкий мост оказался двухэтажным и двухъярусным; поверху катили поезда, а под ними, в ажурной стальной коробке, ехали извозчики и трамваи. На Москва-реке вместо речных трамвайчиков Виктор увидел массу старых деревянных барж и паровые буксиры.

Машина вьехала в Кремль через Тайницкие ворота.

Глава 13 Возвращение Гулливера

— Добро пожаловать! Не ожидал, не ожидал, что второй раз при своей жизни увижу вас, господин «Гулливер»!

Это был довоенный кабинет Сталина. Тысячу раз виденный Виктором в разных фильмах и на фотографиях, настолько привычный, что Виктор уже не хотел когда-нибудь прийти туда на экскурсию. Казалось, что он полжизни провел здесь, глядя на полированные дубовые панели, зеленое сукно и пухлые валики кресел. Только лампа другая — бронзовая, с зеленым вытянутым рефлектором, как под люминисцентнную трубку.

И хозяин кабинета, стоявший напротив Виктора, был не Сталин. Высокий человек с лысиной и высоким ленинским лбом, ухоженными французскими усами от киношного Эркюля Пуаро и чуть всклокоченной раздвоенной бородой, изрядно раскрашенной пятнами проседи.

Это был Столыпин. Тот самый Председатель Кабинета и человек, о котором Виктор имел самые отдаленные представления. Берии в этом смысле повезло больше.

— Петр Аркадьевич, — после небольшой паузы ответил Радынов от двери, — мы еще не успели сообщить Виктору Сергеевичу его конспиративное имя. Точнее, имя его предшественника.

Чертовы проверки, подумал Виктор. Столыпин по внешности и сильному, сдержанному голосу напомнил ему актера Алексея Петренко. Кстати, Петренко играл Сталина, хозяина этого кабинета в его реальности. Мистика какая-то.

— Кондратий Иваныч, — продолжал Столыпин, — мы тут наедине обсудим наши дела, а вы передайте секретарю, чтобы насчет чайку распорядились.

— А как же… — вырвалось у Радынова, но Столыпин сделал успокаивающий жест левой рукой.

— Пусть так, — ответил он. — На то есть воля провидения.

«Как-то уже по гриновски начали говорить…»

А ведь у него не забрали браунинг перед встречей, подумал Виктор. И Столыпин хочет остаться с ним наедине, — а к тому времени даже в его реальности премьер стал объектом для покушений. Провоцирует? Хочет проверить, не является ли задачей Виктора убить Столыпина? Воля провидения… Считает, что если Виктор в него выстрелит, это и будет спасение России? Готов пожертвовать собой?

Белое кожаное кресло у стола мягко, как перина, обволокло тело. Столыпин остался стоять, медленно прохаживаясь у карты империи. В его движениях чувствовалось скрытое волнение.

— Виктор Сергеевич, — начал он, — с обстановкой вы в целом знакомы. Начну с главного: благодаря вашему коммунистическому предшественнику мы смогли понять, что Россия, вплоть до конца прошлого столетия стояла перед выбором двух ложных идолов. Первый идол — это западничество, когда считалось, что Россия отстала и должна слепо пройти тот же путь, что и Англия, Франция и Германия, невзирая на иные географические и исторические особенности. Никто не замечал, что приход цивилизации сплошь и рядом нес с собой не процветание, а катастрофы. Индия, страна, где земля родит в изобилии круглый год, где джунгли изобилуют добычей, тысячелетиями не знала голода. До момента, пока британцы не принесли туда цивилизацию! Испанцы, ступив на землю Америки, нашли там земной Эдем. Крестьяне нынешней Мексики устраивают голодные бунты в краях, где атцеки наполняли свои пирамиды золотом.

В дверь постучали. Худощавый молодой офицер вошел с подносом и расставил на столе чай в позолоченных подстаканниках, конфеты и фрукты. Как только за ним закрылась дверь, Столыпин продолжил свою речь.

— Признаюсь, и я когда-то был очарован блеском цивилизации. Дрезден, Вильно, Ковно… Вы… Ваш предшественник дал мне понять простую истину: если реформы приведут к ухудшению жизни большинства подданных, то такие реформы не нужны.

«И это человек, который подавлял восстания крестьян. Что же мой двойник ему сказал такое?»

Виктор вдруг заметил, что Столыпин почти не двигает правой рукой. У Сталина левая рука, у этого правая. Зазеркалье.

— Слепое преклонение перед западом, — произнес Петр Аркадьевич чуть ли не сталинскими интонациями, — вело Россию к кровавой революции и гражданской войне. Но точно так же, к такому же трагическому финалу, привел бы Россию другой идол, славянофильство. Славянофильство, которое возводило в культ любое порождение стихий в российском обществе. Давая временные плоды, как при Александре Миротворце, оно понуждало тысячи людей бросаться в другую крайность, в слепую веру в просвещенную Европу. Это был тупик.

Столыпин отодвинул левой рукой кресло перед столом и присел.

Еще важный момент: похоже, он не курит, подумал Виктор. За чай браться не хотелось. Похоже, Председатель сейчас скажет что-то важное.

— В девяносто восьмом году, — продолжал Столыпин, — меня внезапно вызвали в Петербург из Ковно и познакомили с вами… ну, вы понимаете. Не буду утомлять вас подробностями, да и время не терпит, к сожалению. Короче, ваш двойник сыграл роль в моей карьере, да и, пожалуй, в жизни. Я понял, что нет у меня права умирать, не попытавшись, не попробовав предотвратить той страшной беды, которая нависла над всеми нами. Двадцать лет я собирал лучшие умы России, чтобы они на ощупь искали третьего пути. То, что получилось — вы видите.

Он немного помолчал и добавил. — Жду вашей оценки.

Что бы у него спросить-то, подумал Виктор. Оценки тут рано давать.

— Это верно, что Россия организовала революцию в Германии?

Столыпин откинулся назад в кресле — как показалось Виктору, с облегчением.

— Вот вы о чем… — неспешно произнес он, помешивая чай ложечкой. — А двадцать лет назад вы хотели меня уничтожить, как реакционера… Значит, что-то произошло, значит, есть в нынешней России шанс классам договориться без пролития крови.

— Я хотел вас убить?

— Вы потом признались. Когда мы уже нашли друг в друге двух решительных людей, желающих счастья народу. И поняли, что ни один, ни другой готовых рецептов, увы, не имеет.

— А все-таки насчет Германии?

— Да что Германия? Гостапо любит преувеличивать свои заслуги. Не проявили себя мировым жандармом, кое-кого выслали, вместо того, чтобы в Сибирь упечь, а главное — озаботились защитой прав некоторых прогрессивных людей в Германии от произвола властей. И ведь Англия с Францией тогда тоже озаботились, всем хотелось придавить конкурента. И даже в основном они и озаботились. А как дошло до оружия — виновата одна Россия.

— Допустим. Ну, раз мы друг в друге нашли, тогда второй вопрос — моя роль в вашей комбинации. Я уже не могу быть пешкой, а то ведь натворим сейчас такое, что через сорок лет приведет к гибели человечества. Есть уже опыт расхлебывания чужих вмешательств из благих намерений.

Столыпин нервно постучал ложкой по столу и задумался. А выбор у Председателя не безграничен, подумал Виктор. И времени, похоже, мало.

— В преферанс не играете? — внезапно спросил Председатель.

— Насчет последствий — не блефую. Могу дать обоснования, что и как.

— Верю. Короче, дело вот в чем. Двенадцать лет Кабинет управлял страной, стараясь избежать чрезвычайных мер. Когда правительство объявляет чрезвычайные меры, оно наживает врагов. Мы старались их не наживать, и нам это до недавнего времени удавалось. Удавалось находить общий язык с Думой и Советами, нормально работать с государем, находить путь, обходя камни дворцовых интриг… Через несколько месяцев этот опыт не будет стоить ломаного гроша! Война это особое время, когда будет разрушено все — деньги потеряют цену, крестьянину не будет смысла везти продукты в города, рабочим не будет смысла стоять у машин, и каждый, слышите, каждый будет думать лишь о том, как он сможет дожить до следующего утра. И чтобы в этот момент спасти страну, нам надо ввести в Кабинет особого человека. Этот человек, как мыслитель просвещенной эпохи, посвятит себя великим идеалам, но станет действовать, как дикарь — из здравого смысла и ради простых жизненных потребностей. Вершина его политики — спасение жизни простых обывателей. Это сложно объяснить словами…

— Да все понятно. В вашу команду нужен кризисный менеджер.

— Именно так… И знаете, такой человек есть.

— Кто же это? — себя на подобную роль Виктор совершенно не представлял.

Столыпин сделал паузу и немного севшим голосом произнес:

— Ленин.

Глава 14 Страна багровых куч

Признание Председателя немного успокоило Виктора. Во всяком случае, за дешевку его здесь держать в ближайшее время не смогут, и на пакет акций «Ройял Датч Шелл» не обменяют.

— Неплохой выбор, — сказал он. — На меня хотят поймать Ленина, как на живца?

— Обижаете, Виктор Сергеевич. Зная и ценя ваши убеждения, никогда не предложил бы вам роли гостаповского провокатора. В настоящее время интересующее нас лицо легально проживает в Швейцарии и живет на доходы от публикации экономических трудов, которые открыто издаются в Европе. Насколько нам известно, сейчас он заканчивает обширную работу, посвященную политике и экономике общества двадцатого века. Я хочу предложить вам поехать к Ленину и попробовать убедить его дать принципиальное согласие войти в состав Кабинета. Предварительные условия уже сообщены, конкретные детали могут быть обсуждены позже, сейчас важно только одно — видит ли Владимир Ильич возможность такого шага на условиях, которые бы не были бы заведомо неприемлемы для нас. Ваша миссия не причинит вашему вождю ни малейшей опасности.

— Мне уже предлагали прокатиться к нейтралам. Полагаете, что германскую разведку так легко водить за нос?

— Германская разведка будет убеждена, что вы, как наш агент, будете водить за нос Ленина. И что ваша расшифровка в Брянске будет подана большевикам как способ вашей конспирации. Иногда сущая правда может выглядеть, как отъявленная ложь — все зависит от того, как подготовить к ней человека. Немцы ждут от нас лжи и коварства. И те крохи правды, которые мы позволим им стащить с нашего стола, лишь помогут их самообману. Тем более, что этой ночью они уже лишились ядра своей агентуры.

— Допустим. Но за мной еще может охотиться третья сторона из другого времени, если не вообще из таких сфер, о которых даже я не имею понятия. Пока явных признаков не было, но кто знает. А до Женевы путь неблизкий.

— Это тоже учли. Вы полетите на дирижабле «Россия», который совершает рейсы между европейскими столицами. Этот воздухоплавательный снаряд спроектировал один итальянец, господин Нобиле. Он уверяет, что дирижабль так надежен, что на нем можно лететь на Северный полюс — правда, мы еще не пробовали.

— Если вздумаете лететь, подумайте сперва, чем людей спасать будете.

— Знаете, почему господин Нобиле так уверен? Ткань! Ткань с наших секретных казенных фабрик. Это открытие сделали на рубеже века два немца, Габриэль и Маас. Никто не обратил внимания. Никто, кроме тайной полиции, не знал, что даст миру какая-то смола из аптечного снадобья. И через несколько лет юный студент-химик Дима Каверин находит способ, как в автоклаве превратить эту несчастную смолу в нити тоньше и прочнее шелка.

— Капрон?

— Да! Это слово вашего предшественника мы помнили. Это наше будущее — дирижабли, парашюты, судовые снасти, пневматики аэропланов, детали радио и даже дамские чулки. Короче, сейчас дирижабль на пути в Москву, в ожидании его подготовки и отлета вы проведете несколько дней на подмосковной даче под охраной. За это время вам успеют организовать несколько тайных встреч с нашими учеными.

— Дело настолько спешное, что вас не интересуют знания из будущего?

— Нам надо, чтобы Ленин вошел в правительство до августа. Ему еще надо привыкнуть к нашей России. Когда вернетесь, обещаю, что будете заниматься исключительно наукой и никакой политики. Разве вы не об этом мечтали?

Столыпин взял из вазы голландские сливочные трюфели, и, развернув бумажку, отправил в рот. Подтолкнул вазу Виктору — типа, ну, что же вы, как в гостях, будьте как дома.

Ну что же, это тайм-аут, подумал Виктор. Он вытащил из вазы небольшую ванильную шоколадку, шурша станиолем, отломил дольку. Практически советский, сказал он себе. Допустим, Столыпин хочет все-таки заманить Ильича в ловушку. Так Ленин не лох базарный, просечь должен. Иначе его всякие эсеры с меньшевиками только бы и разводили. С другой стороны, ну очень большой риск — отпустить попаданца, чтобы он все секреты будущего революционерам разболтал.

Надо понимать, что во время встречи он, Виктор будет без контроля со стороны гостапо. Работающего под контролем Ильич раскусит с пяти минут разговора. Значит, можно предупредить — раз, и обсудить — два. И вообще, это наверняка «уровень битвы с боссом». То самое задание, после которого его вернут домой. Все по штампу — к Гитлеру возили, к Лонгу возили, теперь к Ильичу…

А вот это и странно, подумал Виктор. После участия в войне с США в девяносто восьмом — опять рядовое задание. Что не так? Стоп: чем отличается восемнадцатый от тридцатых-пятидесятых? Интригой. Россия еще не великая держава, интриги послабее. И в этой комбинации растет его, Виктора, роль, как личности. Ладно, надо соглашаться. Может, скорее вернут. Или угробят. Кто их знает, тех, кто устраивает все эти попадания. Но и у них должна быть логика. Главное, не выглядеть отработанным материалом. В этой жизни вообще нельзя выглядеть отработанным материалом.

— Вообще-то я мечтаю попасть домой, — нарушил тишину Виктор после очередной дольки ванильного. — Но я согласен. За державу обидно.

Последние слова Столыпин понял по-своему.

— Ну что ж, честно, и… другого не ожидал. Ваше скорое согласие сэкономило уйму времени, поэтому в оставшийся час хотел бы расспросить, есть ли у вас демократия? Здесь, знаете, много споров о том, возможна ли она в России, нужна ли она России, а если да, то какая именно? Наверное, это вопрос покажется вам наивным…

— Ничего, — успокоил Виктор. — У нас тоже об этом спорят.

…Вишнево-красная кабинетный кабинетных часов мерно и звучно отзвонила десять. Посыльный, или как его там, дважды переменил чай — третий стакан распространял аромат свежих ягод земляники. Столыпин подощел к окну, и распахнув его, впустил в простой кабинет шум листвы, отдаленный грохот состава метро и басистые гудки речных буксиров. Шелковую занавеску заколыхал теплый, ласковый майский ветер.

— Сударь, я думаю, что демократия у вас все-таки есть, и народ ею пользуется. Пользуется для того, чтобы превращать государство из органа для решения общих проблем в лакея, мальчика на побегушках. Простой обыватель не будет думать об освоении богатств Сибири или необходимости электрификации, и он не понимает, когда государство этим занимается. Ему важно почистить колодец или починить крышу. Это у вас называется — «важны конкретные дела», делать лишь то, что каждый обыватель сразу почувствует, и при этом говорить «чего изволите?». Государственные люди при демократии — это слуги народа, но какая может быть система в работе этих слуг, если барин нанимает управляющего лишь для того, чтобы тот по утрам варил кофе и подавал в постель? Да, народ у вас получил власть, но оказался невежественным и безвольным правителем, который, к тому же ничего не хочет выслушивать в свой адрес, кроме лести. Не удивительно, что у вас канонизировали нашего нынешнего государя, который в вашей истории привел Россию к гибели.

— Вы критикуете государя?

— Милейший Виктор Сергеевич, государь здесь и в вашей истории — можно сказать, разные люди. Я не могу себе даже вообразить, чтобы наш государь, во время войны, на краю гибели Отечества, покинул свой пост и отрекся. Он бы что-то сделал, не знаю, что, может, что-то отчаянное, может быть, погиб — но даже смертью своей отодвинул бы Россию от пропасти. Ваш император, коли ваши историки не врут, просто бросил страну и проявил свою ничтожность. И ваш народ должен либо осознать свою ничтожность, либо попробовать разобраться в книгах и счетах, и распределить между слугами их обязанности. И научиться выслушивать верных слуг, когда они говорят не совсем приятные слуху вещи из чувства верности и желания защитить хозяина и его имущество.

«Надо полагать, ему бы больше понравилось первое», подумал Виктор. «Настоящий монархист».

— А как это согласуется с рыночной экономикой? — Виктору хотелось что-то возразить, но в каком месте пробить эту железную логику, он не знал.

— Сударь, в том, что вы там называете рыночной экономикой, — Столыпин встал, и, сжимая кулаки заходил по кабинету, — три четверти вашего делового мира надо, как у вас там говорят, оптимизировать, а по-простому говоря — упразднить. Это не фабриканты, не скотопромышленники, не владельцы пароходных компаний, это ничто. Это ростовщики, спекулянты и маклеры! Это люди, которые мешают расти товарному производству, используя свое положения для взимания комиссионных, и придумывают для оправдания своего паразитизма эту вашу теорию постиндустриального развития, называя свой паразитизм сферой услуг.

— Так это что же, — возразил Виктор, — и нашу компьютерную фирму надо закрыть? Она тоже сфера услуг.

— Не надо. Вы так же полезны, как бригады путейских рабочих или паровозное депо, где исправляют больные машины. Вы, как говорят большевики, рабочая аристократия.

«Если бы еще в нашей России это понимали».

— Самое страшное, — продолжал Петр Аркадьевич, — что никакой попаданец вам не поможет. Но есть надежда, что пережив нашествие очередного смертельного врага, — а я не сомневаюсь, что и там, в вашем великом будущем, Россию не оставят в покое, — народ ваш возмужает, и распорядится своей властью, опираясь на столетиями накопленную мудрость. Иначе территория нынешней империи при торжестве демократии будет выглядеть из космоса, как страна багровых куч, покрытая заревами бессмысленных мятежей и племенных войн. Народ, движимый лестью и мелкими корыстными интересами, обретя подлинную власть, распадется на народцы, которые до бесконечности будут грабить, избивать и унижать друг друга, как мальчишки с соседних улиц.

— Не хотелось бы вновь нашествия.

— Ну-у — пробасил Петр Аркадьевич, разведя руками, — что вам сказать? Храни вас бог и здесь, и, если вернуться счастье выпадет — там…

Глава 15 Наймитник или отхожие работники отрываются

— Утро доброе! Как вам ночь на новом месте? Собаки не шибко лаяли? — это были первые слова, которые Виктор услышал от ожидавшего его в гостиной Радынова.

«Подмосковная дача», где поселили Виктора, была вовсе не похожа на те прянично-кружевные домики, картинки которых не раз он находил в Инете. По виду в этой даче чувствовалось что-то старое, довоенное: длинный, приземистый одноэтажный дом с мансардой, выкрашенный в зеленовато-серую и серо-коричневую краску в тон окружавших его сосен. Большие проемы окон и веранды, отражавшие голубое неб над вершинами деревьев, слегка пугали, словно с ними было связано что-то не совсем приятное из детских воспоминаний; утреннее солнце разукрасило крышу и стены яркими желтыми пятнами. Только вот была она совершенно новенькой, свежей, как гимназистка перед свиданием, из комнат еще не выветрились запахи масляной краски, сосновой смолы и чистого лака, что смешивались с благоуханием хвойного леса с примесью дровяного дымка из кухни.

Отделка дома была скромной; главным украшением здания был высокий четырехгранный шпиль над слуховым окном, возвышавшийся над большой, светлой верандой у входа. Другая большая веранда, открытая, была пристроена сбоку к зданию прямо к столовой; вчера вечером, по случаю хорошей погоды, туда выносили стол для ужина и ставили сияющий желтый самовар. В плане дом напоминал букву «Т», в приземистой вертикальной палочке которой располагалась прислуга, два туалета, ванная, кухня, дровяной сарай, кладовые и ледник; верхняя перекладина была поделена лестницей на два крыла. В левом от входа разместили Виктора: семиметровая спальня с широкой кроватью, гардеробом и туалетным столиком, пятнадцатиметровый кабинет с двухтумбовым столом, этажеркой-вертушкой, телефоном и пишущей машинки, напротив — конференц-зал тех же размеров с прямоугольным столом, стульями и местом стенографистки. К конференц-залу примыкала библиотека; шкафы до потолка были забиты философскими, историческими и экономическими трактатами, среди которых Виктор обнаружил и классиков марксизма. То ли хозяин дома был просвещенным гостаповцем, то ли все это собрали здесь специально, чтобы дать Виктору подковаться перед встречей с Ильичем — было непонятно, да и выяснять не хотелось. Вчера, при беглом осмотре, бросилась в глаза неизвестная ленинская работа — «Надежды и крах глобализации» в двух томах, но тратить время не хотелось — в конце концов, ему обещали встречу с живым автором.

Большую часть правого крыла занимала приличная зала, размером с две смежных комнаты двухкомнатной хрущевки: столовая, она же гостиная с фортепиано, буфетом и итальянскими пейзажами на стенах. К зале примыкала пара комнат — семиметровок. Одна из них предназначалась для послеобеденного отдыха — в торце обтянутый светлой кожей диван, над которым почему-то висело огромное зеркало в дубовой узорчатой раме, овальный стол под вышитой скатертью и четыре кресла. Вход в другую был под лестницей, возле перехода в санитарно-кухонно-хозяйственную часть, и этот вход был закрыт. Комнаты в мансарде занимала охрана, свободная от несения службы. Проходя мимо лестницы, Виктор чувствовал, как оттуда тянет табаком и слышал реплики — «А вот мы вашу даму!» «А вот мы вашего валета!». Охрана состояла из молодых людей в кепочках, немного хулиганского вида, которые во время дежурства прохаживались по территории, держа местные «Аграмы» под широкими плащами.

Участок леса, где стояла дача, был обнесен высоким тесовым забором, внутри которого был устроен еще один, из «колючки». По коридору между двумя заборами была натянута проволока, вдоль которой бегали лохматые вислоухие песики в половину человеческого роста, у ворот стояли бревенчатая сторожка и каретный сарай, где размещалась пара «РБВЗ», а рядом, замаскированный веточками, постоянно дежурил угловатый броневик с башней.

— Все нормально, Кондратий Иванович, — улыбнулся Виктор. — Собаки ученые, зря не лают. Как там наши электронщики?

— Вы их вчера немного удивили. Они ждали от вас новых устройств, а вы им так долго рассказывали про пентод косвенного накала, и эти, как их…

— Купроксный диод и селеновый выпрямитель. Понимаете, для армии нужна массовая аппаратура, а эти комплектующие сэкономят нам уйму ламп. Вам нужны не лаборатории и даже не заводы. Вам нужна целая отрасль. Со схемами — скорее, определил удачные. Супергетеродин аж несколько человек изобрели, с триггером Бонч-Бруевич меня опередил, так что электронно-счетные машины наши. Я уже так, по мелочам напрогрессировал, вроде полосового фильтра или АРУ. Телевидение — это уже после войны, материалы накидаю, оставлю. Сейчас главное — технология электровакуумных приборов, методы расчета, а я в основном-то радиолюбительством занимался, а на заводе — по механике. В другой надо было вуз идти, в другой…

— Ну, не казните себя. Как мне доверительно рассказал Лев Сергеевич, одна ваша идея записи на целлулоидную пленку с ферроксидным слоем — это прорыв, это новый вид эфирной борьбы с армией противника. А магнетрон и «волновой канал»? Ваш предшественник подал нам идею радиолокатора, но наши эксперименты в Кронштадте, как и опыты Хюльсмайера в Германии, скорее, отбили интерес у командования флотом к этой новомодной игрушке.

Часы в углу отбили четверть часа. Радынов достал свои карманные и сверился, затем подошел к темному резному ящику с циферблатом, и, открыв стекло, подвел минутную стрелку.

— Сейчас подадут завтрак. Вас не утомляют мои беседы?

— Лишь бы они принесли пользу.

— Взаимно, взаимно. А ваши вечерние рассказы о будущем навели меня на некоторые размышления. Вам не интересно, какие?

— Интересно. Надо же знать, какое мнение складывается обо мне в политическом сыске.

— Не совсем в сыске, и совсем не о вас, а об обществе вашего будущего. Я пришел к выводу, что у вас, в России, нет рабочего класса. Ни марксового пролетария, ни нового русского рабочего с автомобилем и коттеджем, мечты господина Столыпина.

— А кто же у нас тогда по найму работает?

— Этот класс существовал в России задолго до промышленных пролетариев. Были такие люди — наймиты, отхожие работники. Пролетарий селится у фабрики, живет в семье, ходит на работу, рабочий поселок для него родина, фабричные для него братья и товарищи. Наймит отрывается от своей семьи, от своего хозяйства и уходит искать хозяина, которому можно наняться. Нанимается он один, безо всяких профсоюзов, живет в доме хозяина, выполняет не строго определенные работы, а почти все, что хозяину надо, и уйти не может, потому что у хозяина просто денег не будет для расчета, ему товар продать надо. Положение может быть разное, тут и чуть ли не членом семьи может стать, за одним столом с хозяевами, а может быть червем, рабом забитым — какой хозяин, и как отношения сложатся, если слаб характером, быстро на нем ездить станут. Разве это не напоминает вам, отношения с работником в вашем российском бизнесе? Заметьте, Виктор Сергеевич среди наймитов есть преуспевающие люди, что заставляет остальных верить в удачу и не протестовать против уклада общества.

— У нас не живут в доме хозяина.

— Я понимаю. Но ваш хозяин тоже отрывает человека от семьи, требует отказываться от себя и подлаживаться под отношения хозяйского дома.

— Допустим. Хотя и здесь можно остаться самим собой.

— Хотите иметь моральное превосходство перед тварями дрожащими? Понятно и знакомо, даже естественно. Но ваши отношения между хозяином и наемным работником — это подкоп под государство. Нет-нет, речь не о пролетарии-могильшике, этого класса, как я сказал, у вас не имеется. Речь о наймите. Ваше государство, ваша демократия, старается работать для наймитов с российским подданством, а ведь этот класс- не народ.

— Не народ? — хмыкнул Виктор. — А кто же тогда народ? Чиновники, бизнесмены? Военные?

— Народ — это не класс, — улыбнулся Радынов. — Понятие народа полагает чувство единоутробности. А наймит, как я уже говорил, отрывается от своей семьи, своего хозяйства, от родных мест. Он отрывается от «опчества», своей крестьянской общины, его успех зависит от того, как он вживется в чужой дом, чужую семью, насколько он сможет стать там своим, родным. Его семья, его родня — хозяин. Так и ваши отхожие работники отрываются. Поманит их, к примеру, Европа — а они же люди образованные, язык изучить, ремесло другое им нетрудно — вот и скажут: «Мы вам не будем братьями. Мы едины с Европой». Ни нацией не связаны, ни классовым братством. Где хороший хозяин, там и семья, там и отечество. Я понятно?

— Понятно. Господин Добруйский развивал похожую теорию.

— Жизнь учит… Так вот, ненависть наймита к государству, к тем, кто ему служит, это от бессилия перед нанимателями. Хотя кроме государства, никто не пытается защишать интересы наймита, вы же рассказывали. Ваши наймиты против произвола хозяина почти не протестуют, не пишут писем государю, хотя все грамотные, не проводят собраний и демонстраций, хотя это разрешено, не создают своих партий, хотя это ваша демократия не преследует. Они не добились ни пенсий, ни школ, ни детских садов, ни больниц, все это скорее поддерживает государство в силу советских традиций, на которые опасно покушаться. Даже выдачу зарплаты без задержек им смогло устроить только государство. Но они все будут говорить — «Чиновники — воры, чиновники грабят народ и все до одного ездят в роскошных машинах с шоферами». Это аутосуггестия, самогипноз.

— Что же вы предлагаете? Не слушать мнения наймитов? Вернуться к диктатуре?

— Вы будете смеяться, но я предлагаю устроить у вас то же, что и у нас. Революцию сверху. Государство должно изменить отношения между хозяином и служащими, и начать прежде всего с себя, со своих служащих, не заигрывая с настроениями наймитов. Государство должно вести себя с народом не как денщик, а как домашний врач, нанятый для поправки доровья.

— Ну что ж, — пожал плечами Виктор, — очень логичные выводы с точки зрения чиновника эпохи Николая Второго.

— Намекаете на то, что пожив у вас в будущем, я бы изменил эти выводы?

— Не знаю. Чужая душа — потемки.

Странно, что они уже второй день говорят об этом, подумал Виктор. Обрабатывают? Делают монархистом? Зачем? Зачем Ленину монархист? Или это у них главная проблема? Это у них главная проблема, это они пытаются ее решить… В любой реальности, при любом строе надо не дать себя переделать. Потому что если человека переделывают, то не для того, чтобы ему было лучше, а чтобы было лучше тем, кто переделывает.

В дверь постучались. Русый казачок в белом торжественно внес сияющий, как маленькое солнце, самовар, и вернулся, чтобы вкатить дубовую тележку с завтраком. Из прислуги во всем доме не было ни одной женщины, как в лаборатории из второй реальности — это Виктор приметил еще вчера. Питание на усадьбе оказалось не царским, а, скорее, этаким скромно-мещанским и навевало воспоминания об образцовом министерском общепите бериевских времен: утренний стол украсили голубцы, гречневая каша с грибами, пирог с капустой и морковное суфле. Похоже, на дачу взяли неплохого повара, но — с указанием делать питание не столько изысканным, сколько здоровым.

— Сегодня у нас суббота — промолвил Радынов, повязывая салфетку, — дирижабль уже прибыл и через двое суток будет готов к отлету в Швейцарию. Сейчас решают вопрос с кандидатурой агента, который будет сопровождать вас в поездке, накануне отлета вас представят друг другу, чтобы вы смогли познакомиться и привыкнуть.

«Познакомиться и привыкнуть. Значит, будет какая-то легенда и — не вызывать подозрений. Значит, за нами будут реально охотиться и никакого прикрытия. Вот вам и зарплата полковника. Хотя, через полгода деньги тут могут ничего не значить. Самым ценным будет казенный паек, казенная квартира, одежда, медикаменты, оружие и мандат царской ЧК».

— Итак, двое суток. — продолжал Радынов. — Перед смертью, как говорится, не надышишься…

— Перед чьей смертью?

— Нет-нет, это в другом смысле. Суббота и воскресенье будут посвящены встречам с учеными, попытаемся заполнить пробелы и утраченную информацию от вашего предшественника. Отдохнуть у вас будет возможность во время полета. Не возражаете?

— Нисколько.

— Сегодня привезут биологов и врачей, и по этому поводу нам надо обговорить один щекотливый вопрос.

— Меня должны вскрыть, как лягушку?

— Ну что вы… Даже не сопряжено с неприятными ощущениями. Просто некоторые ученые очень хотели бы получить образцы вашего семени.

— Генетики, что ли? Когда они смогут разобраться в этом, у них будут идентичные образцы посвежее.

— Не совсем. Наши евгеники обещают неслыханно поднять могущество России за счет улучшения породы людей. Сократа или Платона, мы, конечно, уже не найдем…

— То-есть, если я верно понял, вы, то-есть, они, хотят использовать меня, как донора для детей из пробирки. Производство Платонов и быстрых разумов Невтонов, которые будут прогрессировать человечество за счет генетической памяти?

— Надеюсь, вам говорит что-то имя господина Тимирязева?

— Да его у нас каждый школьник знает. Он же доказал, что Солнце — источник всего живого на Земле! Но он же это… вроде как был против вейсманистов-морганистов?

— Ну, он считает, что германские мендельянцы, отрицающие Дарвина, извратили Менделя, и превратились в клерикалов и националистов… надеюсь, вы представляете, о чем речь. Так вот, господин Тимирязев самолично призвал цвет российской биологии к евгеническим экспериментам. Определенные плоды уже есть, например, господин Кольцов научно доказал необычайное богатство российского генофонда, что является величайшей и наиболее ценной особенностью нашей расы. Задача нашего государства на ближайшее полвека — дать каждому ребенку такие условия воспитания и образования, чтобы особенности его наследственных черт принесли наибольшую пользу России. Но наука идет дальше! Она уже говорит о создании такого поколения людей, которые могут трудиться вдвое плодотворнее, чем представители рас Европы и Америки. Есть результаты! Теперь, когда нам посчастливилось встретить человека будущего, справедливо ли будет для нас с вами отказываться от такого великого шанса?

«Так вот откуда ноги растут у идей пролетарской расы и переливания крови буржуев. Ладно хоть тут для полноценности расы хотят социальные условия создавать, а не уничтожать неполноценных…»

— Послушайте… — Виктор не знал, что убедительнее сказать, — в нашем будущем дать образование, медицину, культуру, ну, каждому человеку развиваться по способностям — это да, это хорошо, это полезно. Ну а с выращиванием суперменов пока не подтвердилось. Хотя ученым это вряд ли сейчас объяснишь. Скажите им… ну, что наша религия запрещает самоудовлетворяться. Табу такое.

Радынов вздохнул — как Виктору показалось, с некоторым облегчением, — и отправил в рот блестящий от жира золотистый кусочек голубца, источавший легкий аромат капусты, лавра, розмарина и грибов на фоне дразнящего благоухания тушеногокабанчика.

— Я понимаю, — ответил он, хорошенько прожевав, — я вас хорошо понимаю. Все в мире должно быть привычным человеческому естеству — как это утро, этот завтрак, как этот дом в свежей тишине леса. С одной стороны, приятно уйти от мира, от суеты и переживаний, с другой — одиночество скита точно так же противоестественно людской природе. Человеку нужны простые радости, ведь верно?

— Попаданец всегда вынужден жить настоящим, — уклончиво ответил Виктор, и попытался сменить тему. — Я смотрю, на даче нет женщин. Надеюсь, это место не легендируют, как тайный клуб, этих, как они у вас называются, ну, наверное, вы поняли.

— Кстати, о прекрасной половине человечества, — оживился Радынов. — Вы правы, действительно их отсутствие тяготит. Как вы смотрите на приятные встречи в здешнем уединении с молодыми симпатичными дамами, порядочными и благовоспитанными? Дамами, которое хотели бы оказаться в полной вашей власти в опочивальне или на лоне природы?

— При дворе появился гарем? Или я внушаю здесь страсть, как Григорий Распутин?

— Вы о Новых, что ли? Это всего лишь один из стаи мошенников с отваром из дубовой коры, которую он выдавал за чудесное снадобье. К счастью, гостапо не допускает ко двору шарлатанов, а в здешние пенаты всяких экзальтированных барышень. Женщины, которые хотели бы с вами встретиться, — в основном те, что лишены счастья иметь детей из-за болезни мужа, и, кстати, мужья дали им полное согласие. Что может быть лучше семейного счастья? Так сказать, приятное с полезным…

— А подобрали их те же самые евгеники?

— Российская евгеника из моральных соображений категорически отвергает всякое принуждение к улучшению рода. Поэтому среди врачей организован сбор сведений о подобных случаях, отбор кандидатур с совершенным фенотипом и разъяснение возможности иметь детей с родословной великих людей.

— Я — великий? А великих водят, как бычков — производителей? Впрочем, да, многие великие будут не против.

— Вы — уникальный. Вы — генетическое разнообразие. А генетическое разнообразие повышает шанс улучшить человека. Взгляните на российские земли. Будущие люди смогут жить в Сибири и на Камчатке так же легко, как в климате Италии и Греции. Мы начинаем эпоху великого заселения, которое раздвинет горизонты всему человечеству…

«Почему они так спешат? За два дня до отъезда? Либо они боятся, что меня после главной миссии выдернут обратно в наше время — ну, если, конечно, Ильич главная миссия, — либо со мной что-то может случиться в Швейцарии. Те же немцы уберут или англичане. Нет, так не пойдет. Пусть обеспечивают прикрытие».

Виктор поставил стакан чая на стол и задумчиво поболтал там ложечкой.

— Вы знаете… — медленно произнес он, потому что пока не знал, что ответить, — я как-то сейчас не вполне уверен…

— Все будет великолепно, — поспешил заверить его Радынов. — Наши врачи помогут нужными препаратами… это совершенно безвредно и даже полезно. «Так целуй же меня, так ласкай же меня…» Уверяю вас, это будут незабываемые ночи, сразу несколько красавиц до утра успеют обрести счастье.

— Я о другом. Я сомневаюсь, что приличная женщина после такой вязки сможет воспитать нормального ребенка. Надо по человечески. Вернусь из Швейцарии, и где-то по неделе на встречи с каждой из кандидаток. Ухаживания, разговоры, узнать друг друга, понравиться… Что-то вроде мимолетного курортного романа. Это окончательно и без вариантов.

— Ловлю вас на слове. Как вы смотрите на то, чтобы это было где-нибудь под Ливадией, там как раз располагает? Плеск моря, запах кипариса, крики чаек над заходящим солнцем…

За окном послышался шум подъезжающего автомобиля: для человека современного это примерно как на лужайку заехал трактор «Беларусь». Квакнул клаксон. Не прошло и минуты, как дверь распахнулась, и в комнату стремительно ворвался пожилой, чуть полноватый мужчина в светлом костюме, с высокой ленинской залысиной на лбу, седыми усами и бородкой клинышком, похожий на дипломата. Глубокие, широко раскрытые глаза на его побледневшем лице светились какой-то затаенной болью.

— Господа! — возбужденно воскликнул он, даже не поздоровавшись. — Господа, кто из вас Виктор Сергеевич! Господа, я… Человечество в опасности!

Глава 16 Песец вовремя

— Даниил Кириллович, доброе утро, — спокойно произнес Радынов. — Вот это Виктор Сергеевич, а человечество в опасности — это ко мне. Виктор Сергеевич, позвольте вам представить господина Заболотного, светило нашей эпидемиологии из Киева, проездом на симпозиуме, если не ошибаюсь. Господа, пожалуйста, проходите в залу для совещаний, и расскажите, чем мы сможем помочь, а я распоряжусь насчет чая.

Заболотный, извиняясь, поздоровался, долго тряся руку Виктору; тому ничего не оставалось делать, как вежливо отвести его в конференц-зал, где стенографистка, широко раскрыв глаза, ухватила отточенный карандашик в готовности уловить кажое слово. Стараясь успокоиться, ученый сел за стол, достал очки и зачем-то стал протирать стекла носовым платком, потом спрятал очки обратно в кожаный очешник. Тем временем в конференц-зал вошел подвижный молодой человек с эйнштейновской шевелюрой, усиками и строгим выражением лица; он отрекомендовался как Башенин из военно-медицинской академии. Виктор почувствовал смутную тревогу: гости приехали явно не по вопросу продолжения рода.

— Даниил Кириллович, — Виктор решил взять инициативу в свои руки, — расскажите, пожалуйста, по порядку: кто, что, где, когда, почему и что из этого следует.

— Нуте-с, нуте-с… — Заболотный уже взял себя в руки. — Кто: солдаты. Что: пурпурная лихорадка, по описаниям это то, что вы назвали «испанкой». Где: форт Райли в Америке. Почему: пока не установлено. Известно, что в форте содержали много скота и птицы. Что следует… голубчик, что из этого следует, вы представляете лучше нас. В форте ввели карантин, но случаи заражения уже отмечены в нескольких городах. Вудро Вильсону направлена телеграмма с призывом запретить рукопожатия по всей стране; очевидно, к этой мере придется прибегнуть и у нас, если болезнь проникнет в Европу. Нам нужно все, что вам известно о методах лечения и о методах лечения того, что у вас называют гриппом. Судя по вашему звонку в Бежице, опасность нешуточная. Кстати, сколько у вас там было смертных случаев, в вашем мире?

— Точно не помню… То ли пятьдесят, то ли сто миллионов. Переболела треть населения планеты.

Заболотный и Башенин растерянно переглянулись.

— Ну, это из-за войны, — поспешил успокоить Виктор. — Скученность народа, бедность, антисанитария, переброска по странам воинских контингентов… Наконец, долго секретили и упустили время. Вот если бы сейчас… Вот если бы врачи всего мира против войны выступили, чтобы совместно бороться с новой угрозой! Конечно, это наивно, но…

— Почему наивно? — вернувшийся с кухни Радынов нервно потирал руки. — Совсем даже не наивно… Если бы вы сразу сообщили нам масштаб трагедии… Сильные мира сего, затевая войны, обычно думают, что гибнут будут солдаты, а они, цвет нации, будут спокойно сидеть в ресторанах и обсуждать положение на фронтах. Вот страшная болезнь, от которой нет спасения, и которая входит во дворцы с той же легкостью, как в хижины бедняков… вот что вызовет в Европе настоящий страх, настоящую панику, и заставит смотреть на Россию с надеждой, а не с ненавистью.

— Но ведь я не знаю, как ее лечить. Когда была эпидемия, не было лекарств, а потом не было такой же болезни, вирус все время меняется. Про нынешние знаю только названия — афлубин, амиксин, арбидол… да и в основном помогает вакцинация, а как приготовить вакцину, я тоже не знаю.

— Германия не знает, что мы не знаем. И потом, когда начнут бороться с эпидемией, отложат войну. В вашем времени война уже шла к концу, в нашем — еще не начата.

— Стихийное бедствие, как фактор политики?

— Да. В конце концов, гостапо может задействовать все свое влияние, чтобы пробудить общественность европейских стран. Здесь подойдут любые движения — монархисты, клерикалы, анархисты, националисты.

— Господа, — осипшим голосом прошептал Заболотный, — давайте пока оставим политику. Виктор Сергеевич, голубчик, пожалуйста, расскажите нам все что вообще вам известно о так называемом «гриппе», что было раньше, что теперь. Кто-нибудь из родственников им болел?

— Да я сам болел. С детства много раз. Он же меняется.

— Вот видите, видите… Давайте, я вас буду спрашивать, а вы рассказывайте…

…Ласковый полуденный ветерок гулял по комнате. За столик в углу присела свежая стенографистка, в белой закрытой блузке и темно-синей юбке; та, что ранее вела запись, аккуратно закрыла тетрадочку и вышла расшифровывать. Уже четвертая, подумал Виктор. Специально под них автомобиль отрядили. А вчера с электронщиками как-то вживую, без записей. С электронщиками — это диалог инженера с инженерами, там важно передать мысль, логику, ее лучше запишет специалист. А здесь нужна информация, которую он, Виктор, не понимает, не осмысливает, просто помнит. Вовремя охранка подсуетилась.

— Виктор Андреевич, — Заболотный нервно крутил в руках чайную ложечку, — Виктор Андреевич, какое мнение у вас складывается обо всем этом?

Башенин пожал плечами.

— Прежде всего, сбивает разнообразие клинической картины, типичны разве что высокая температура и поражение верхних дыхательных путей. Обратите внимание, что те формы гриппа, которыми неоднократно переболел господин Еремин, не сопровождаются проявлениями геморрагии. Развитие пневмонии при гриппе наводит на мысль о том, что можно попробовать вводить крустозин в форме ингаляций аэрозолей, чтобы препарат попадал в место скопления возбудителей. Во всяком случае, это поможет борьбе с осложнениями. Виктор Сергеевич вспомнил о некоем препарате под названием интерферон, но мы пока о нем ничего не знаем. С другой стороны, поиски крустозина усилили внимание к антибактериальным препаратам животного происхождения, и господину Лащенко удалось выделить мурамидазу. Наконец, происходит проверка противоопухолевого действия веществ, выделенных из молок осетра…

— Из осетра? — переспросил Виктор.

— Вы что-то вспомнили?

— Не знаю. Помню, какой-то препарат выделяли то ли из икры, то ли из осетра и что-то тоже вроде против гриппа. Случайно вот попалось в «Науке и жизни», но что там было…

— Все равно надо проверить.

Даниил Кириллович нервно потер пальцами переносицу.

— Как чертовски мешает эта секретность обстановки! Почему нельзя собрать всех коллег… ладно, не будем об этом. В ваших глазах, господин Радынов, я вижу немой вопрос, понимаю, что этот вопрос не праздный, попробую высказать мнение. Во-первых: распространение инфекции преимущественно воздушно-капельным путем, меры понятны, и большинство из них те же, что мы должны принимать при всякой опасной эпидемии. Насколько мы видим по первым случаям, в Америке болезнь распространяется вдоль путей сообщения вместе с вирусоносителями. Непосредственная задача охранки — поддержать в обществе порядок, не допустить паники, одним этим можно спасти тысячи людей. Теперь о лечении. Насколько я понял, в будущем основное лечение симптоматическое — жаропонижающие, болеутоляющие, противокашлевые, укрепляющие, витамайны… Интересны некоторые народные средства, особенно мед, но об этом потом, это не главное. Противовирусное лечение в следующем веке представляет для нас полнейшую загадку, как и препараты. Пока представляет. Антибиотические средства, по моему предположению, используются медициной будущего в этом случае для лечения воспалительных осложнений и вторичной бактериальной инфекции. Касательно вакцины — у нас просто пока больше времени, и есть надежды, что волна эпидемии у нас начнется осенью, когда придут холод и сырость, когда простудные заболевания, недостаток солнца, свежих фруктов и ягод создадут благоприятные условия.

Заболотный сделал паузу и нервно побарабанил пальцами по столу. Радынов сидел с непроницаемым лицом.

Почему-то думают, что попаданцы могут сделать в прошлом практически все.

— Знаете, — продолжал Заболотный, — мне никак не дают покоя поражения сердечно-сосудистой и нервной системы с многочисленными кровоизлияниями и кровотечениями. Здесь есть сходство с геморрагическими лихорадками, однако названные лихорадки, как вы знаете, обычно передают животные и насекомые, и тогда не случилось бы пандемии.

— Полагаете, возбудитель обладает сильнодействующими токсинами? — спросил Башенин.

— Коллега, если это токсины, куда они исчезли в последующих подвидах вируса? Вирус в будущем постоянно менялся, но таких серьезных проявлений геморрагии наши потомки не заметили, а это же не фунт изюма, простите за сравнение. Почти сто лет появления все новых и новых подвидов, делающих бессильными лекарства, и ни токсинов не открыли, ни точного повторения клинической картины пурпурной лихорадки. Невероятно!

— Если не токсины, то что же?

— У меня есть скромное предположение, что это аллергическая реакция организма на вирус или на какое-то вещество, им выделяемое. Необычно сильная, смертельная. В эпидемию выжили те, чей организм не обладал такой гиперреакцией, и это передалось по наследству. Но это пока только скромное предположение. Виктор Сергеевич, вы когда-нибудь слышали о такой гипотезе там, у себя, в следующем веке?

— Не помню. Честно, не помню, — вздохнул Виктор. — Чем я еще могу помочь? Может, меня изучать надо… только без вскрытия.

— Ну что вы, что вы, — замахал руками Заболотный. — Не могли бы вы быть так любезны дать анализ крови из вены? Нас предупредили, что вы не можете долго быть в нашем распоряжении. Необходимые инструменты у меня с собой, пусть только на всякий случай еще раз прокипятят шприц в стерилизаторе на кухне…

Глава 17 Реванш ботаников

…По потолку нахально ползало несколько мух. Тяжелый майский жук прерывистым зуммером гудел у окна, запутавшись в тонкой кисее занавески.

Виктор сидел, откинувшись на спинку дивана и зажав локтевым сгибом левой руки ватку, от которой пронзительно несло медицинским спиртом. Он чувствовал, как по телу разливается приятный покой и невесомость — светила медицины настояли принять бокал кагора под закусь грецкими орехами. Виктор смотрел на желтые солнечные пятна на крашеном дощатом полу, и ловил себя на мысли, что ему безралична и будущая война, и испанка, от которой, как он ясно понял, в этом мире вылечить не смогут. Здесь надо жить даже не днем, а часом, думал он. Радоваться солнцу на крашеном полу, майскому теплу, жуку в кисейной занавеске, запаху сосны в новом доме.

За окном затухало тарахтенье машин и гудки клаксонов. В открытом проеме двери показался Радынов с какой-то неестественной, наклеенной улыбкой на лице, навевавшей воспоминания о немых фильмах; Виктор почувствовал в этой улыбке плохо скрываемый страх. Ну да, одно дело — отправиться в поход, получить там ранения или даже погибнуть — это для них понятно, это в них с детства воспитывали, а вот так, как в двадцатом веке — похоронить семью, видеть вокруг себя множество нелепых, случайных, беспощадных смертей, беззащитные жертвы, стариков, младенцев, беременных и больных, понимая, что не можешь их спасти — к такому они еще не привыкли.

«Страх — плохой советчик…»

— Не волнуйтесь, — сухо сказал Виктор. — Есть прекрасная возможность построить везде санэпидстанции, заставить массы соблюдать личную гигиену и заставить ваш бизнес создать санитарные условия на производстве и в быту. И вообще возможность сплотить нацию. Предупредите сразу ваших олигархов, что на Кипре они не спасутся.

— Вы хотели сказать — на Капри?

— На Капри, на Кипре… Спасти их может только отказ от роскоши и вложение в медицину и санитарию. Сделайте так, чтобы они поняли, что у них безвыходное положение.

— Да. Жаль только, что для сплочения нации большая беда нужна.

«Прямо как у Жванецкого», подумал Виктор. «Это вам не по ресторанам о пользе жертв войны для величия России рассуждать».

— После обеда у нас кто? — спросил он.

— Сельскохозяйственная наука.

— Ботаники? Еще одна катастрофа?

— Ну, этот ваш голод тридцатых. Отдыхайте, я пока распоряжусь насчет обеда.

…«Ботаников» оказалось двое. Похоже, у охранки не было такого ясного и продуманного плана, как у бериевского МГБ в пятьдесят восьмом, и она действовала в пожарном порядке, подыскивая людей более-менеее известных и надежных.

Приват-доцент Прянишников, несмотря на академическую бородку клинышком и академический высокий лоб, выглядел вовсе не пожилым человеком. Даже седина лищь начинала серебрить аккуратно зачесанные волосы. Виктор помнил его лицо на почтовой марке и обложке книги из серии «ЖЗЛ», и проклинал себя за невежество. Наверняка с исторической личностью встречаешься, а и не знаешь, что и как себя вести.

Второго ученого Виктор узнал с порога. Вавилов. В этой реальности — только что защитившийся магистр с кафедры Прянишникова, энергичный тридцатилетний человек в светлой тройке, темноволосый, с усмешкой под пышными усами. Типичный жизнерадостный скептик.

— Виктор Сергеевич, — в глазах будущего светила генетики и жертвы режима сверкали задорные искры, — вы, пожалуйста, не гневайтесь, но мне показалось, что история «голода тридцатых» вашими историками превращена в миф. Ваша семья жила в это время не в деревне?

— В поселке. Сельским хозяйством там не занимались.

— Вот видите. В городе — да, голодание наверняка было. Но ведь основное число умерших почему-то в деревне, а ведь туда, наоборот, должно было бежать городское население, чтобы найти продукты.

— Так я же говорил. Власть отбирала хлеб.

— Сударь мой, — Вавилов постепенно начинал заводиться, — голодные годы для России, это обычное вековое явление. Почему в народе говорят «Хлеб всему голова»? Хлеб для крестьянина — все равно, что золото для средневекового купца. Это валюта, за которое можно купить все. Это та пища, которую можно брать с собой в поле, в дорогу. Но на столе у крестьянской семьи в основном «коренья» — репа, свекла, брюква, морковь, картошка. На зиму заготовят кислую капусту, это предотвращает цингу. Власти забирали репу?

— Не слышал. Только про зерно.

— Забирали зерно и давали коммунистическим хозяйствам сельхозорудия и машины. Наверное, это привело к сильному недоеданию, но никак не может объяснить гибель семи-восьми миллионов человек, о которых заявляет ваша история. Сударь, либо ваши историки лгут относительно числа жертв, либо это не голод, а что-то другое. Тем более, у вас же потом, как вы сами сказали, была большая война, враг дошел до Москвы и Волги. Должно было умереть больше — лучшие угодья были разорены захватчиками, обрабатываемые земли сократились, тягловая сила и скот были реквизированы для армии. Ведь так?

— Ну, голодно, конечно, было. Так ведь картошку сажали, кормовую брюкву ели, тем и спасались.

— А в тридцатом не спасались? Чем вы объясните, что больше всего жертв голода было в самых плодородных местах России?

— Наверное, часть раскулачили, часть в города бежало, убирать урожай было некому…

— Тогда умерли бы в городах! Еще одна маленькая деталь — вы сказали, что наибольшая смертность была в апреле-июле.

— Так написано было. Статистика.

— Либо статистика врет, либо… Вы же не из тех городских, Виктор Сергеевич, что считают, что булки на деревьях растут. От голода мрут зимой, когда запасы кончатся. А в мае-июле, в наших местах, в сельской местности, голый и бездомный от голода умереть не может. Знаете, сколько природа дает нам пищи в лесу и на лугах? Нормальной, ценной пищи, которой еще предки наши далекие жили? Крапива, корни одуванчика, лопух, хвощ полевой, борщевик — десятки одних трав и кореньев! А рыба в реке?

— Тогда отчего же смертность? — Виктор менее всего ожидал такого бурного обличения антисталинистов от жертвы культа.

— Виктор Сергеевич, знаете, на что больше похожа картина, нарисованная вами? На смертность одна тысяча восемьсот девяносто второго года, когда после голода началась холерная эпидемия. И именно она-то и унесла больше всего жизней.

— Думаете, холера?

— Холерная или другая эпидемия. На это косвенно указывает и описанный вами вид пострадавших. Нет признаков дистрофии, зато налицо опухание, кишечные расстройства, помрачение сознания, очевидно, вызванное токсинами, которые выделяли возбудители болезни… Полагаю, с выяснением причин голода мы только зайдем в тупик. Также понятно, что Виктор Сергеевич прибыл к нам не с образцами высокопродуктивных сортов и не поведает нам агрономических открытий на опыте садового участка. Если уважаемый Дмитрий Николаевич не возражает, предлагаю ограничить круг вопросов к гостю из будущего известными ему методами борьбы с голодом в военное время и основными открытиями в области биологии и агробиологии, которые могут быть в гимназическом курсе.

— И еще обязательно об удобрениях! — воскликнул внимательно слушавший Прянишников. — Главная проблема России еще с минувшего века — это истощение почв.

«Да», подумал Виктор, «похоже, сегодня не мой день».

Из технологий голодных времен он вспомнил посадку картошки глазками, причем выяснилось, что это немного подновленная идея самого Прянишникова, который видел в ней смысл лишь в условиях голода. Про ДНК, РНК и прочие приблуды молекулярной генетики в рамках школьного курса Вавилов слушал с удовольствием, но, как выяснилось, для доказательства теории современникам потребуются, как минимум, годы опытов. Немногим лучше оказалось и с удобрениями: Виктору удалось вспомнить лишь общие черты производства нитрофоски, для налаживания которого требовались годы работы, и роль микроудобрений, которые здесь надо было еще научиться применять.

— Не отчаивайтесь, друг мой, — философски утешил Виктора Прянишников, — вы подтвердили главное: нет увеличения плодородия без удобрения, а минеральное питание растения не может быть оторвано от агротехники. Вы подтвердили верность нашей методологической основы о диалектической взаимосвязи организма и среды! Именно эта идея и лежит в будущем учении об экологии.

— Дмитрий Николаевич, но это же капля в море.

— Труд, Виктор Сергеевич, упорный и настойчивый труд сотен инженеров и агрономов позволит превратить ваши наброски в заводы, которых еще не видела Европа. Знаете, что этой весной в Растяпино заработала первая русская фабрика синтеза аммиака по методу Габера? А, кстати: есть планы разработки фосфоритов под Брянском в Полпино. Как минимум миниморум, ссылаясь на вас, мы можем ускорить развитие российской промышленности искусственных туков.

— Ну, хорошо… лишь бы нитратами не перекормили…

— Виктор Сергеевич! Да поймите же, ваши данные как раз и позволят предотвратить раскол науки, абсолютизацию травопольной системы и противопоставление азотных туков естественному восстановлению плодородия почвы. Ладно, не будем втягивать вас в наш спор с Вильямсом.

«Похоже, я тут ненароком придавил в корне лысенковщину», подумал Виктор.

Глава 18 Главный академик Иоффе

Последний день перед отлетом прошел на одном дыхании. До обеда и после пригласили физиков. Прямо как районная олимпиада — те тоже по воскресеньям проводили.

Делегацию возглавлял Иоффе. Тот самый, что у Высоцкого «главный академик Иоффе». Абрам Федорович Иоффе, цветущий человек средних лет, внешне похожий на типичный образ хозяйственника из довоенного кино, отец советской физики, одним из первых определил заряд электрона. Помощник Рентгена. Организатор науки, это хорошо. Худощавый лысоватый Фридман — глядя на него, сразу становилось ясным, почему физиков зовут «яйцеголовыми». Специалист по теории относительности и решению уравнений Эйнштейна. Третий был совсем молодым ученым, немного за двадцать. Тамм, один из создателей водородной бомбы.

Так, им нужна бомба, подумал Виктор. Иоффе и молодой Тамм, это будут учитель и ученик. Непонятно только, зачем им в этой компании Фридман. Просто нужен математик, разбирающийся в физике? Или нужен прорыв в картине мира, общее влияние российской науки на мировую?

Выдающиеся умы эпохи непринужденно сидели за столом и размешивали в стаканчиках колотый сахар. Расспросов не будет, подумал Виктор, им нужна лекция.

— Можно начинать, Виктор Сергеевич, — нарушил тишину Иоффе. — Больше уже не подойдут.

И это «больше не подойдут» внезапно завело Виктора. Он, постоянный победитель школьных олимпиад по физике, стоит перед ними, как школьник, не выучивший урок.

— Спасибо, — улыбнулся Виктор. — Итак, ядро атома состоит из протонов и нейтронов…

По комнате словно пронесся ветер: на лица ученых отразилось… нет, не интерес — удивление. Удивление неожиданностью.

— Ах да, нейтрон, — упредил вопрос Виктор. — это частица, не имеющая заряда. Рассмотрим, как мы можем экспериментально доказать существование нейтрона. Чтобы получить нейтроны, облучаем альфа-частицами какой-нибудь легкий элемент, например, бериллий. Источником альфа-частиц может быть радиоактивный полоний… Примерно такая установка…

Карандаш Виктора забегал по листу.

— Теперь, если перед вот этим окошком поставим пластинку парафина, число частиц, регистрируемых счетчиком, заведомо возрастет. Дело в том, что парафин содержит много атомов водорода, а их масса близка к массе нейтронов, потому что ядро атома водорода — это просто протон. Нейтроны сталкиваются с ядрами атомов водорода, с протонами, то есть, и выбивают протоны из парафина, а уж они-то, эти протоны, попадают в камеру Вильсона и мы можем увидеть их следы. Сами же нейтроны мы в камере Вильсона не заметим…

Ну вот, господа ученые, думал Виктор, вот вам мировое открытие.

— Значит, масса ядра, вы говорите, равна сумме массы протонов и нейтронов? — взволнованно спросил Иоффе.

— Ну… почти равна. Нейтрон можно рассматривать, как частицу с массовым числом единица. Очень близко к массе протона.

— Интересно… интересно. Но это все надо проверять.

— Пожалуйста. Главное, поосторожнее с радиоактивным полонием. Благодаря пониманию, что такое нейтрон, мы можем наконец разгадать тайну ядерной энергии. Теперь, как определить массу нейтрона…

Больше экспериментальной базы, думал Виктор. Можно годами биться над проблемой, и все из-за того, что нет средств проникновения в тайны материи. Это микромир, здесь пять органов чувств бесполезны.

— Дл того, чтобы получить в линейном ускорителе протонов напряжение семьсот киловольт и выше — а это надо для того, чтобы придать частицам энергию, позволяющую проникнуть через потенциальный барьер ядра атома — нам понадобиться необычный генератор высокого напряжения. Делаем такой вот конвейер из ткани, поверхность которой электризуется, один конец конвейера засунем в полый шар, и от конвейера проволочкой снимаем заряд, статику снимаем, на этот шар изнутри. Что у нас получилось? Заряд должен быть только на наружной поверхности, верно? Электроны идут туда, все изнутри наружу, и напряжение на поверхности шара растет, растет… ну, пока его не пробьет через воздух. В общем, все зависит от размера шаров и изоляторов.

— Остроумно! — не выдержал Тамм. — Как мы до сих пор не догадались до этого способа?

— Ну, не было просто необходимости, — улыбнулся Виктор. — Еще большую энергию частицам можно придать, разгоняя их в циклотроне, именно эта машина необходима для исследований искусственной радиоактивности и ядерных реакций.

— Можно расщепить ядро урана?

— Можно вообще создавать новые элементы периодической системы Менделеева, расщепляя ядро. Даже те, которых нет в природе.

— М-да, в рамках описанной модели атома… — протянул Иоффе. — Господа, если вся эта теория подтвердится, считайте, что в руках человечества философский камень. Так как же устроен это ваш циклотрон?

— Сейчас, сейчас… Ну, как ясно из названия, он разгоняет частицы по кругу, точнее, по спирали, за счет высокого напряжения переменной частоты в однородном магнитном поле. Поэтому создать мы его сможем, когда у нас будут электронные триоды мощностью в десятки киловатт и на напряжение киловольт десять и больше, и кенотроны. Ну а пока рассмотрим условия стабильного движения частицы в циклотроне…

Кохиноровский грифель в руках Виктора снова забегал по бумаге. Хорошо с детства читать «Юный техник». То, что узнал в детстве, не забывается.

— Слушайте, вы там у себя занимались физикой атомного ядра? — спросил Иоффе.

— Разве что в школе.

— Если у нас в дальнейшем будет возможность встретиться — меня господа предупредили, что такой возможности может и не быть, но я оптимист, — Виктор Сергеевич, знайте, что у меня всегда найдется место для вас в будущем институте. Я чувствую, что наука подошла к такому моменту, что она жизненно важна инженеру, но и инженер жизненно важен для нее. Да и задатки исследователя, прежде всего экспериментатора у вас развиты. Вам, похоже, раньше доводилось ставить опыты. Ведь так?

— Вы правы. Но в другой области.

— Короче говоря, сударь, как бы ни сложилась ваша судьба — милости прошу к нам.

…Когда на улице закрякал сигнал РБВЗ, унося авторов гениальнейших открытий двадцатого века в их блестящее будущее, в груди у Виктора медленно начал подыматься комок какого-то тоскливого чувства; так бывает у человека, только что очнувшегося от сна о далекой, прекрасной и недоступной жизни. Он понял, что всего этого для него уже больше не будет — России, прогрессорства, бесед с умными и душевными людьми. Опять начиналась новая жизнь, с пугающим и неизвестным будущим.

Виктор опустился на диван, откинув голову назад. Похоже, что к даче подъехал мотороллер — глуховатый, стрекочущий звук завершился коротким выстрелом из выхлопной трубы и заглох. Виктор полез за пазуху и расстегнул кобуру. Привычка. Уже привычка.

За дверью послышались знакомые шаги, и на пороге появился Радынов с двумя большими фибровыми чемоданами.

— Ну что ж, — как показалось Виктору, Радынов сказал это со вздохом облегчения, ставя чемоданы у стены — пора начинать наши сборы в дорогу.

— Приму ванну перед сном, — ответил Виктор. — Это все для меня?

— Не все. С вами поедет наш агент. Было бы неосмотрительно посылать вас одного.

— Разумеется. Он подъедет в аэропорт? То-есть, на летное поле или как там?

— Агент здесь. Вам надо немного привыкнуть друг к другу.

«Привыкнуть? Что это значит? Это монстр какой-то? Или иностранец?»

— Заходите пожалуйста! — крикнул Радынов в полуоткрытую дверь.

В комнате появилась женщина.

— Прошу любить и жаловать. Эмма Германовна Еремина-Краузе, будет сопровождать вас в поездке в качестве супруги.

Глава 19 Скалолазка

Виктор окинул даму критическим взглядом. На вид, по нашим меркам, ей еще не было сорока. Высокая, в темно-синем жакете, длинном платье того же и белой блузке, светлые волосы; она могла бы выглядеть приятной блондинкой, если бы не выражение худощавого лица. На Виктора в упор смотрели два сверлящих глаза, в которых чувствовался упрек и, где-то там, в глубине — скрытая боль и удивление, подчеркнутое высоко взметнувшимися, с изломом бровями. Узкий рот под строгим и прямым носом был плотно и презрительно сжат. Короткие, стриженые волосы, пряди которых неловко прикрывали ухо, казалось, подчеркивали отчужденность.

«Не могли найти получше этой мымры», — подумал Виктор. «А, может, специально подбирали. Чтобы не отвлекались на создание генетического разнообразия. Посмотрим на ее качества оперативног сотрудника».

— Рад приветствовать вас, Эмма Германовна, во вновь обретенном семейном гнезде. Наверное, устали с дороги? Распоряжусь, чтобы подали ужин, ну и наше знакомство надо как-то отметить. Не знаю, есть ли здесь шампанское, но что-нибудь приличное найдется. Будете вино или коньяк?

— Надеюсь, вы понимаете, — процедила Эмма, — что наш с вами брак чисто фиктивен. На бумаге мы в нем давно состоим, и это избавляет нас обоих от излишней пылкости взаимных чувств на людях. Проще говоря, не надо меня для вида тискать в объятиях.

— Прекрасно. Ничто не будет отвлекать от выполнения задания правительства. А как насчет ужина?

— Согласна, — холодно ответила она. — Кондратий Иванович, мне приготовлена комната?

— Вот ключи. Я позову прислугу, чтобы занесла вещи.

— Не доверяю прислуге. Если нет возражений, господа, я сделаю это сама.

— Тогда, с вашего позволения, — улыбнулся Радынов, — я сам отправлюсь на кухню распорядиться, а вы пока притирайтесь.

Пока Эмма относила вещи — в ту самую комнату, которую держали запертой, — Виктор плюхнулся на диван. «Если эта дама хочет тут всех строить», подумал он, «посмотрим, насколько у нее выдержки, как у агента».

— Прошу вас, сударыня, — сказал он вернувшейся Эмме, указав на диван, — кто знает, может, эта дача — последний спокойный уголок мира на ближайшие четверть века.

Эмма не стала выговаривать, что Виктор предложил даме сесть, но сам не встал. Она неторопливо подошла к дивану и села на середину, не опираясь на спинку и держась прямо, как доска, так что грудь ее, хоть и не достигавшая объемов Мерилин Монро, обращала на себя внимание.

— Вы хотели меня о чем-то расспросить? — произнесла она с несколько нарочитым безразличием.

— Хотел бы спросить номер телефона… Шучу. Меня заинтриговало: с чего вы взяли, что я обязательно буду пользоваться любой ситуацией для того, чтобы сделать вас доступной? Вам так меня представили?

— Каждый человек, — начала она подчеркнуто учтивым тоном, как будто объясняя ребенку элементарные вещи, — каждая личность рождается, как животное и дикарь. Только воспитание делает его членом общества. Воспитание — это надстройка над животной основой, которая может рухнуть под грузом обстоятельств, и тогда наружу вырываются инстинкты. Полагаю, вы знаете, что происходит в Германии. Газеты, уличные афиши, ораторы в пивных и на площадях превратили обывателя в животное. Они только обнажили сдерживаемую религией и приличиями дикарскую наклонность низов немецкого среднего класса стать господами над другими людьми, чтобы делать покоренные народы такими, как хотят господа, заставить их чувствовать то, что хотят господа, превратить эти народы в вещь, в полную собственность, в рабов. Немецкие политики сыграли на вечном страхе и чувстве бессилия низов немецкого среднего класса перед лицом экономической стихии, на враждебности и завистливости людей, видящих перед собой роскошь и могущество магнатов, сыграли на невежестве и предрассудках, запугав его всепожирающей русской ордой. Теперь это стадо любит кайзера, любит своих попов и промышленников, генералов и полицейских и ненавидит нас лишь за то, что мы не желаем быть рабами этого стада. Эпидемия оскотинивания перекинулась в Австро-Венгрию, Италию, расползается по Европе. Подавленные инстинкты вырвались на свободу. Надеюсь, я понятно объясняю?

— Абсолютно. Людей превращают в животных, и эти животные любят людей, которые их превратили в животных. Обычная групповая зоофилия. Для этих новых европейских ценностей я слишком консервативен.

— В любом человеке, Виктор Сергеевич, дремлет подавленное чувство познать тайну, проникнуть за запретные барьеры, и поездка вдвоем, вдали от своего общества, морали, привычных вещей, побуждает это чувство вырваться на свободу. Разве не так?

Виктор улыбнулся. «Эффект командировочного романа под соусом высокой политики», подумал он. «Интересно, чьих чувств она больше боится, моих или своих? Дома, небось, муж ревнивый».

— Сударыня, — тепло произнес он, — как исследователь, я не рассчитываю найти в вашем теле и ваших реакциях молодой, прекрасно сложенной и привлекательной женщины чего-то совершенно нового и неожиданного. Потребности утвердиться за счет вашей покорности я тоже не вижу. Сейчас меня больше интересуют не формы, а их содержание, профессиональные качества. И вообще, как это все будет происходить? Переводчиком, насколько понимаю, будете вы?

Он ожидал, что Эмма вспыхнет и разозлится. Но она была непроницаема.

— Да, говорить с местными буду я. Знаю немецкий, французский, английский, итальянский и эсперанто, могу, хоть и с трудом, объясниться с испанцами, венграми и финнами. Была в Швейцарии, знаю законы, обычаи и порядки. Владею огнестрельным и холодным оружием, обучалась приемам джиу-джитсу и искусству конспирации. Фотографирую на обычные и миниатюрные камеры. Знаю азбуку Морзе, занималась плаванием, альпинизмом, теннисом, изучала йогу. Могу управлять автомобилем, аэропланом и самокатом.

— Аэробикой не занимались?

— Нет. Что это такое?

— Ну, раз не занимались, обойдемся. Прекрасный набор навыков оперативного агента, особенно эсперанто.

— Да, после войны это будет единый язык в Европе.

— Неплохая идея. Если европейцы навязывали нам свой менталитет, почему бы нам не навязать свой?

— Похоже, вы нашли общий язык, — вернувшийся кухни Радынов весело потирал руки.

— Не совсем. Я, например, предпочел бы, чтобы Европа перешла на одесский суржик. А еще хотелось бы поскорее получить полный инструктаж — перед заданием надо хотя бы выспаться. Адреса явок, пароли, вдруг мы там потеряем друг друга. Ну и аксессуары — документы, деньги, зонтик с ядом и прочая спецтехника.

— Зонтик не понадобится, адреса явок вам лучше не знать. Документы и деньги перед полетом передаст Эмма Германовна, в Цюрихе вас встретит наш человек, Томас Мюллер…

«Это из „Баварии“ что ли?»

— …Фамилия вам ничего не говорит, таких много, Эмма Германовна знает его в лицо. В случае непредвиденных обстоятельств выходите на местных чинов и просите их связаться с посольством. Взятку попросят — не скупитесь. Хотя, скорее всего, ее не попросят. Сами ни в коем случае не предлагайте. Разговорничек вам тоже дадут. Если не будет непредвиденных обстоятельств — Эмма Германовна, как надежный ваш проводник, расскажет, что делать. Да, и ваш браунинг придется оставить здесь, а то через границу не пустят. Оружие по необходимости получите на месте.

— Надеюсь, не для того, чтобы убеждать Ленина?

— Ну, естественно, нет. На всякий случай.

— Вообще, как я должен воздействовать? На что напирать, какая тактика обработки?

— Никакой. Председатель полагает, что Владимир Ильич сам придет к надлежащим выводам, расспрашивая вас.

«Либо они поднялись до уровня теории хроноагентов девяносто восьмого», подумал Виктор, «либо… Во второй реальности это еще не использовали сознательно, фюрера уламывал Гиммлер, все вышло чисто случайно. В третьей сам Сталин инструктировал, и то чуть не сорвалось. В четвертой никуда не посылали, просто сидели и ждали, когда рванет… Самонадеянность? Нет, нет, не похоже, этот тип не мог столько продержаться, будучи простым лохом. И столько сделать даже при козырях в лице первого меня. Нет. Нет. Что-то задумал этот Председатель. Где-то я уже слышал… Ну да, этого друга из „Приключений принца Флоризеля“ тоже звали Председателем. Не по Эдгару ли По погоняло? Клетчатый… нет, это ложная ассоциация. Будем начеку. А эту даму, если что, большевики сами определят».

… Ужин прошел безмолвно. Эмма Германовна пунктуально жевала, следя за осанкой и не поддерживая разговоров; завершив трапезу, она вежливо откланялась и удалилась в свою келью, сославшись на желание отдохнуть. Виктор с Радыновым вышли в на веранду.

Уходящее за вершины деревьев солнце просвечивало через молодую листву берез на поляне у дома. В воздухе висел медовый аромат, и хипповые пряди с сережками элегантно раскачивались легким дуновением ветерка.

— Возможно, это будет вам интересно, — произнес Радынов, опираясь слегка расставленными руками о крашеные резные перила. — Наши психологи обработали данные наблюдений за вами, показания агентов, опросов. И нашли кое-что весьма важное для нас.

— Признаит психического расстройства? Тогда все это, — и Виктор обвел рукой окрестности, — очень просто объяснить. По крайней мере, для меня.

— Нет, что вы… В общем, они установили, что ваше общество способно на холодную, но неистовую ярость к врагу. Видимо это и помогало вам победить.

— Ну и что же в этом нового?

— Виктор Сергеевич, основная сила будущей войны — это мобилизованный крестьянин. Человек, которому с детства твердили «не убий», «смиряйся», человек, который жил в страхе перед наказанием божьим, перед тем, что он не воскреснет в день страшного суда. В старые времена мужика ставили в армейскую среду палками, физическим мучением меняя его психический тип. Теперь мы подошли к рубежу, когда армейской среды нет, когда армейская среда — тот самый крестьянин. Пытаться делать из массы мужиков зуботычинами защитников отечества — только озлобить их против офицерства. Только внутренняя ярость к врагу способна поставить их в общий строй. Но это не все. Война каждый день топчет христианскую веру. Право и обязанность убивать, брать чужое, ежедневный страх смерти, неубранные трупы и смрад, боль, голод, отрыв от семьи — какие страшные закоулки сознания это высветит? Во что превратятся люди, прошедшие через войну? А ваша, советская ярость — это не одичание, она подчинена рассудку, это что-то от средневекового рыцарства. Ваша ярость благородна! И вот, когда времени до отлета почти не осталось, последнее, что я хочу у вас попросить… до возвращения… научите нас правильной ярости!

«Последнее? Между словами была пауза… так почувствовалось… Считает, что не вернусь? Или он не может встретиться? Хотят какая разница, он не он… Мог ли он проговориться? Или он нарочно… тогда зачем? Самое простое — они думают, что меня до возвращения вытянут в наше время. А зачем усложнять?»

— Хороший вопрос, — хмыкнул Виктор. — А кого вы будете потом ненавидеть?

— Простите, не понял вашей мысли.

— Я расскажу о советской военной пропаганде, она научит ненавидеть врага. Но война кончится. С химоружием проще, оно охраняется, и за ним присматривает госбезопасность. А ненависть — это оружие масс. Его можно направить против власти, или власть, чтобы избежать этого, направит нее на кого-то еще. На коммунистов, безбожников, иноверцев-инородцев, на нового внешнего врага. Кого в России будут ненавидеть после войны?

— Никого, — тут же ответил Радынов. — Никого. Русский человек милостив к поверженномуврагу. Оружие масс, говорите. Да, оружие. Оружие, которое на Руси без дела не вынимали, и без славы не вкладывали.

— Ладно, — Виктор на мгновение в задумчивости прикусил губу, — но тут же продолжал, — я открою вам секрет благородной ярости. Да, закон этой войны — убей. Убей врага прежде чем он убьет тебя. Но причина безграничной ненависти к врагу — любовь. Солдат каждую минуту должен помнить, что там, далеко, его ждет любимая и верит, и готова встретить его любым, и это ее он защищает здесь от врага. Солдат должен помнить детей своих, их глаза, ту радость над детской колыбелькой — он их защищает. Солдат должен помнить мать свою, что дала жизнь, и отца, подымавшего в детстве на руки. Солдат должен любить своих товарищей и думать о них в минуту боя, не о себе, и так некогда ему будет думать о смерти. И все это — жены, дети, родители, товарищи — все это вместе наша Родина, и это наша земля, и никому нас с нее не изгнать.

— Значит, война — это любовь?

— Война — это последний способ сохранить любовь. И справедливость. Когда человеку его враги не оставляют другого выбора, когда… Когда иначе жизнь его больше смысла иметь не будет. Вот так, наверное…

Глава 20 Глава Ложь умирающей тревоги

Утром было великолепное синее небо, обрамлявшее серебристый, сияющий в солнечных лучах дирижабль.

Дирижабль был огромен. Когда в третьей реальности Виктор видел дирижабль в небе, он и не предполагал, насколько гигантским тот покажется вблизи. Пузатая матерчатая рыба, размером с девятиэтажную «китайскую стену» подъездов этак на пять, была привязана к земле десятками тросов, напоминая опутанного веревками Гулливера; толпа людей, окружившая серебристого гиганта, состояла в основном из стартовой команды и охраны. Тросы были знакомого желтоватого цвета. «Капрон» — догадался Виктор. На пузатом боку, который словно дышал под легкими порывами ветра, старославянскими буквами было выведено «Россия».

Эмма по случаю полета одела длинное бело-зеленое полосатое платье с двумя рядами мелких блестящих пуговиц сверху донизу и широким белым отложным воротничком, и темно-зеленую шляпку с широкими полями от солнца и страусовым пером. Всю дорогу на летное поле она держала в руках угловатый, как кейс для инструмента, коричневый саквоях, распространявший запах свежей кожи. Похоже, в местных условиях это должно было выглядеть обыденным и внимания не привлекать.

За полсотни метров от аппарата их «Паккард» остановил человек в незнакомой форме; к машине тут же подскочила пара носильщиков с тележками на больших велосипедных колесах.

— Ну, господа, с богом, — Радынов в светлом костюме и, почему-то, в кепке, пожал Виктору руку. — На вас, Виктор Сергеевич, и на вас, Эмма Германовна, теперь вся надежда.

Молодцеватый стражник пограничной охраны, выглаженный и с лакированными усами, тщательно проверил их паспорта и билеты, и со словами «прошу вас, господа», передал в руки ожидавшего внутри гондолы стюарда, который осторожно провел их в каюту. Будущая временная обитель оказалась довольно узким пеналом, стены которого были обиты китайским голубым шелком с золотыми птичками; верхняя койка с ограждением из сетки была подвешена потолку, а возле нижней, на узком столике у здоровенного, как крышка выварки, иллюминатора, стояла ваза с цветами. Скромный интерьер завершали откидной умывальник, вентилятор и туристская табуретка из алюминиевых труб с матерчатым сиденьем. Электрический светильник в круглом молочном плафоне на потолке ностальгически отдавал пятидесятыми. Из речи стюарда Виктор понял главное: курить только в специальном месте, чуть ли не под угрозой выбрасывания за борт с парашютом, санузел и умывальник в хвосте, столовая, она же кают-компания — в голове, у них вторая очередь на питание, а вызывать стюарда есть электрическая кнопка. Как и, самое главное, для чего пользоваться углекислотным огнетушителем, Виктор знал с детства.

— Миленько, — произнес он, окинув взглядом помещение. — Я боялся, что в креслах спать придется. Я, естественно, наверху. Поскольку табуретка не слишком удобна, вы не возражаете, если я иногда буду сидеть на нижней полке?

— Это можно, — небрежно процедила Эмма. — Нашим врагом на ближайшую пару дней будет скука. Я взяла в дорогу роман Шарлотты Бронте. А вы, наверное, собираетесь играть в карты?

— Предлагаете выбор оружия убивать время? Предпочел бы козла забивать.

— У вас там приносят языческие жертвы в полете?

— Я про домино. Но, пожалуй, здесь не будет компании.

— Я предпочла бы прогулки верхом. Но, боюсь, здесь тоже не будет компании.

— Кстати, о компании. Есть информация, кто наши соседи и какова слышимость?

— Об этом позаботились. Нас не подслушают, даже используя стетоскоп или стержень.

В дверь постучали. Стюард с колокольчиком проверил, нет ли в каюте провожающих, предупредил о том, что судно готовится к взлету, посоветовав встретить момент отрыва от земли сидя, и, уходя, оставил на столе коробку леденцов «от закладывания в ушах». Эмма взяла леденец и стоически присела на койку.

«А ведь в наше время такой полет стоит бешеных денег» — мелькнуло у Виктора.

Чихнули и застрекотали моторы, над головами путешественников что-то загудело, зашипело и начало поскрипывать. Виктор на всякий случай откинулся назад и взялся руками за края койки. Послышался звук рожка, гондолу качнуло и дернуло вправо, и мимо окна упало что-то вроде троллейбусных вожжей; Эмма инстинктивно ухватилась за руку Виктора. Спустя секунду она уже взяла себя в руки и сидела ровно.

— Хотите взглянуть, как взлетаем? — вежливо предложил ей Виктор. — Извините, а то я у окна…

— Не сейчас.

Земля медленно и неторопливо поплыла вниз и назад. Моторы шумели не слишком сильно — казалось, что дирижабль сопровождают три кукурузника. Вскоре выяснилось, что и летит от на высоте кукурузника — метров пятьсот, не более, и со скоростью кукурузника, вот только своим покачиванием напоминает речной теплоход. Внизу, как на игрушечном макете, проплывали рощи и деревеньки, а чуть поодаль виднелась железная дорога, и сизый паровозный дымок стелился по окрестности. Виктор понял, что дирижабль ориентируется на линию. «А как же ночью?» — подумалось ему, и от этой мысли стало довольно тоскливо. Чтобы развеяться, он встал и вышел в коридор.

В салоне-столовой стоял негромкий гул голосов — наверное, это был бы полушепот, если бы не срекотанье моторов. Два из четырех столиков заняли картежники, за остальными на плетеных диванчиках и креслах кучковалась и беседовала штатская публика; фраков, золотых цепанов и других атирибутов роскоши, Виктор не заметил, и отнес пассажиров по виду к интеллигенции. Дам было всего четыре; одна из них, молодая и стройная, была в ярко-сиреневом авангардном платье с крупными черными пуговицами и кружевным шарфом на шее, конец которого свешивался из-под косого клапана на груди, опускаясь до пояска. С ней уже вели беседу, распушив перышки, два кавалера. Виктор спокойно подошел к крупной тарелке иллюминатора и посмотрел вниз.

— Добрый день. Вы есть русский?

Спрашивающий его человек был невысоким мужчиной за тридцать, с большой залысиной на лбу, усами Кисы Воробьянинова из гайдаевского фильма, в пепельно-серой тройке с широким галстуком и с пенсне со шнурком на вытянутом вниз носу; лицо его чем-то напоминало пасхальное яйцо. Судя по запаху табака, он был только что из курилки.

— Добрый день. Виктор Еремин, из России.

— Конрад Майснер, Германия, репортер. Вы напоминаете мне эльзасца, и я решил говорить с вами. Путешествия есть возможность найти интересного человека, собеседника. Я имел много путешествий по России, это есть много фотографических снимков, есть несколько книг, что я написал здесь. Но время другое, и я вынужден совершать этот полет. Я расскажу о нем в моей новой книге.

— Я совершенно неинтересен для прессы.

— Но есть причина ехать с супругой в Швейцарию на этом летательном аппарате, так?

— Дела коммерции. Можно было обойтись и без меня, но фирме нужен взгляд технического специалиста. Жена — переводчик.

— Подробности есть тайны коммерции? Да, это обычное дело. Наверняка это что-то относится к производству оружия, скоро вся коммерция станет производством оружия. Этот воздушный корабль тоже часть производства оружия, многое в нем есть большой секрет, такой, что не знает сам Цеппелин. Я не расспрашиваю. Чужие тайны не всегда полезны для здоровой жизни.

— Почти угадали. Россия предстоит масштабная война с голодом и болезнями, противник должен быть полностью истреблен.

Конрад машинально подправил усы параллельно полу.

— Да, это так, я не буду спорить. Но политики имеют странные методы бороться с голодом и болезнями. Я видел тайную карту будущей Европы — не надо спрашивать, как это получилось. Русский император хочет иметь свою территорию до Штеттина у моря, дальше Острава, Нойзоль и Кашау. Он считает, это славянские земли, это есть часть России… должна быть.

— А разве не Босфор и Дарданеллы?

— Нет, это обывательские разговоры о Константинополе есть бросить тень на плетень. Это манипуляция. В то же время Россия хочет территории до Штеттина. Именно поэтому царь Николай устроил в Германии красную революцию. Я не совсем это понимаю. Я знаю, русский народ очень мирный, русские не есть завоеватели, зачем вам Штеттин?

Добродушная жертва германской пропаганды, подумал Виктор. Опасность не столько в оголтелых юнцах, на которых начинает коситься само общество, а в этих добродушных обывателях, с молчаливого согласия которых бесчинствует будущее пушечное мясо. «Какой фашизм? Где у нас в республике вы видели фашизм? Какая война? Это Россия хочет на нас напасть…».

— Значит, царь Николай устроил революцию и хочет напасть на государство, которое имеет в разы более мощное производство? И отобрать кусок территории? Я верно понял?

— Именно так. И еще царь Николай хотел убить эрцгерцога Фердинанда…

— На дуэли?

— Вы шутите… Он нанял убийц. Он одурманил русских и теперь рабочие и крестьяне хотят быть его рабами. Они не хотят свободы, я в этом сам убедился.

— Весь народ?

— Почти весь. Есть мыслящие люди, их очень мало в России.

— Ну, в таком случае… — Виктор сделал паузу, — царь Николай просто величайший человек в мировой истории, и я рад послужить России.

— Вы не шутите, — произнес Майснер после небольшого молчания. — Мне очень приятно было с вами познакомиться.

— Были в кают-компании? — спросила его Эмма после возвращения.

— А здесь больше некуда, кроме мест общего пользования. Камбуз не интересует, в рубку не пускают.

— Что говорят?

— Имел вербальный контакт с журналистом Конрадом Майснером. Кто-то ему показывал карту с захватническими планами России. Похоже, пятая колонна иностранцев провоцирует. Короче, он решил мотать из России.

— Это не новость… Да, прошу не придавать значения тому, что я давеча взяла вас за рукав.

— Да ладно. Муж-то ревновать не будет, что летим в одном купе?

— Не будет, — безразличным тоном ответила Эмма. — Дело в том, что я убила своего мужа.

Глава 21 Лилия для миледи

— Бывает, — небрежно заметил Виктор. — в этом месяце я убил четырех человек, и моя любовница отравилась. Правда, не из-за меня.

— Из-за чего же?

— Мы разошлись с ней в вопросе о роли России в будущем мировом устройстве.

— Идейная, значит… — негромко и задумчиво произнесла Эмма.

Психопатку на такое задание не пошлют, она непредсказуема, подумал Виктор. Значит, были веские причины. Супружеская измена или измена Родине. А может, она вышла замуж для задания, за того, которого надо было ликвидировать. Важно, чтобы она не чувствовала в моей реакции испуга. А ответ, даже такой, ее вряд ли смутит.

— Интересно, сколько здесь стоит обед? — спросил Виктор, чтобы сменить тему, а заодно показать, что неожиданное признание Эммы ему глубоко фиолетово.

— Бесплатно. Если брать не более пяти блюд.

Эмма оказалась права. В кают-компании плавали ресторанные запахи и тихо играла музыкальная шкатулка. Кухня на дирижабле была французской. На первое Виктор заказал суп потофё, потому что суп королевы Марго и суп а-ля Тортю по названию показались ему еще более подозрительными. Перед Виктором тут же очутилась тарелка, содержимое которой было похоже на наваристые мясные щи, причем бульону было мало, а мясо и овощи лежали массивными кусками; морковка вообще лежала целиком. Со вторым блюдом было проще: тушеная телятина с печеным картофелем таковой и оказалась. Эмма выбрала суп королевы Марго, который был похож на суп с курицей из советской столовки и паштет из свиной печенки. Наслаждаться шедеврами камбуза мешало только одно обстоятельство — среди соседей по шестиместному столику оказался все тот же Конрад Майснер.

«Случайность? Или германская разведка?»

— Прошу прощения, мадам не играет в карты или гадает? — учтиво обратился Конрад к Эмме. — Понимаете, общество кают-компании практически некому скрасить.

— Но я же не единственная дама на борту?

— Другие тоже, увы… Скажите, не мог ли видеть вас в шестнадцатом году в Твери на выставке рисунков, забыл, как звали этого художника… О да, я припоминаю, господин Соколов. Не могли вы быть на выставке Соколова?

— Нет, — сухо отвелила Эмма. — Я мало интересуюсь художниками. Спросите супруга. Хотя в шестнадцатом он точно не был в Твери. Могу подтвердить.

— А не сыграть ли нам после обеда в «Монополию»? — решил перевести разговор Виктор. — В нее могут играть и дамы. Нужно только достать плотной бумаги, карандаши, ножницы и игральные кости…

Идею реализовали тут же после обеда. Эмма удалилась в каюту, сославшись на легкое головокружение из-за качки, а новоявленные компаньоны принялись расчерчивать квадрат и вырезать купюры, карточки, фишки, дома и отели; вместо кубиков Виктор соорудил шестигранные волчки из картона и зубочисток. Возле их стола собралась добрая половина пассажиров, которые с увлечением переводили друг другу правила и пояснения, что значит «бесплатная стоянка». В компании появилась и первая дама, лет сорока на вид, в непривычных бесформенных брюках, и, по-видимому, феминистка.

Ну вот и рождается виртуальный мир, подумал Виктор. Они пытаются получить здесь то, о чем втайне мечтают в мире реальном — возможность быстро нажить состояние благодаря удаче, не глядя на традиции общества, религию, кризисы и войны. Не надо ежедневно вкалывать на собственную фирму, достаточно лишь верно сделать ставки и вовремя подставить ножку конкуренту; это мир, где если не тебе платят, то платишь ты, и только один в конце заберет все.

Виктор резался в этот символ забугорья еще со студенческих лет — в общежитии они обычно забуривались к девчонкам и сидели чуть ли не до утра за клеенчатым полем, забывая обо всем на свете, — но здесь как-то быстро вылетел. Тут же к нему подошел господин лет сорока пяти, с мясистым носом и прилизанным пробором, и быстро заговорил по-французски.

— Экскузе муа, месье, же не парле по франсе, — попытался ответить Виктор. — Ай кен спик инглиш. Унд их шпрехе дойч шлехт.

Незнакомец перешел на английский, сообщил, что его зовут Филипп Готьер, он франко-подданный и фабрикант детских игрушек, и хотел бы немедленно приобрести права на «Монополию».

— Месье, я в путешествии и при мне нет необходимых бумаг, — попытался возразить Виктор, но Готьер был неумолим.

— Вы подпишете расписку, что уступаете права на данную игру. Остальное сделают мои юристы. Я немедленно плачу три тысячи франков наличными.

— Разве это деньги для людей в воздушном путешествии?

— Хорошо, назовите вашу цену.

— Сегодня прекрасный день, поэтому цена действительно символическая — семь тысяч.

Месье Готьер покачал головой.

— Это невозможно.

— Что означает «возможно»?

— Три тысячи сто франков. Вы не сможете продать эту игру дороже в России, покупатель должен уметь читать и считать.

— Но я лечу в Швейцарию. Ради того, что наличными, могу сделать скидку. Шесть тысяч пятьсот.

— Три тысячи сто пятьдесят. Это все, что я могу.

— Рубль растет. Удачные инвестиции требуют рисковать деньгами. Посмотрите, как они азартно играют.

— Три тысячи двести…

В конце концов сошлись на четырех тысячах двухстах тридцати, и Готьер принялся тут же сочинять договор.

«Сейчас накатает чего-нибудь, и залетишь на миллион».

— Я приглашу супругу прочесть, — сказал Виктор. — Эмма всегда читает мои бумаги. Семейная традиция.

Коридор за распашными дверьми с толстыми, армированными проволочной сеткой стеклами и круглыми молочными плафонами под потолком встретил Виктора полумраком и легким ветром с запахом озона из вентиляционных отдушин. Дверь каюты не подалась нажиму на ручку, и Виктор спокойно вставил ключ в скважину.

В свете незашторенного иллюминатора посреди узкого пенала каюты стояла полуодетая Эмма; она вскрикнула, и Виктор тут же ретировался, прикрыв за собой дверь.

Было о чем задуматься. Но не о прелестях спутницы.

На обнаженных загорелых плечах Эммы он заметил неровные, cпускающиеся вниз к лопаткам, тонкие светлые полоски. Шрамы.

Он не успел осмыслить своего нового открытия, как дверь приоткрылась и в ней спокойно показалась Эмма.

— Заходите же, — сказала она равнодушно и без привычной надменности. Случившееся, похоже взволновало ее: платье на груди вздымалась от глубокого дыхания и чуть раздувались ноздри. — Я переодевалась для полуденного сна.

— Да я, собственно, вот с чем. Тут иностранец предлагает четыре тыщи за игру. Франками.

— Вот как? А я и не знала, что вы шулер.

— За авторские права на игру. «Монополия», помните, за столом.

— Ах, да… — медленно протянула она. — Чувствуете подвох?

— Мы живем в неидеальном мире, мадам. Вы могли бы посмотреть документ, который он предлагает подписать? А то вляпаемся. Или, может, просто отказаться?

— От четырех тысяч франков? Неразумно. Подождите, я переоденусь и выйду.

…Сделку отметили в буфете кают-компании. Но даже и после рюмок мартеля, которые Виктор, к удивлению месье Готьера, тянул медленно, чтобы не притупить бдительность, его не оставляло чувство тревоги. Что-то было не так, слишком легко дались эти деньги, а расписка в том, что он, Виктор Еремин, переуступает права на придуманную им игру, казалась филькиной грамотой. На всякий случай он пощелкал пальцами по бумаге записки, чтобы проверить, не написана ли она стряхивающимися чернилами и погладил поверхность листа, пытаясь выявить подклейку. Все чисто. Похоже, если Готьер затеял аферу, ему была нужна не подпись.

— Эмма, — сказал Виктор, когда они вернулись в тесный пенал каюты, — какая ваша доля? Я ваш должник, без вас я бы не получил этот маленький выигрыш.

— Оставьте эти деньги при себе, они пригодятся. Мне ничего не нужно.

— У-у, когда женщина говорит, что ей ничего не нужно, она хочет все… Хорошо, в Швейцарии будет свободная минута, зайдем к ювелиру. «Лучшие друзья девушек — это бриллианты».

— Я не девушка, но, полагаю, в вас говорит справедливость, а не желание купить расположение. Только после того, как закончим дела.

— Естессно… Эмма, а вы были в контрразведке противника?

— Что? — произнесла она тоном равнодушного удивления.

— Шрамы.

— Нет. Это муж.

— Тогда понятно. Извините…

— Вам ничего не понятно, — сказала Эмма после некоторой паузы. — Он не был садист. Он просто смотрел на женщин, как на диких животных, которых надо укрощать, подчинять своей воле, иначе они его разорвут. Похоже, его глодал маниакальный страх быть подкаблучником, детские воспоминания или что-то в этом роде. Может быть, он имел перед глазами примеры, когда мужчины попадали в крепостное состояние. Может, он сам был из тех людей, которые подспудно склонны верить, что женщина, которой они добились, принесла им неслыханную жертву, что на их шею теперь накинута петля и они навеки проданы в рабство предмету своей страсти. Может, он просто внушил себе, что женщина, оказавшись с ним на одной ступени, быстро найдет слабину в его душе и начнет вить веревки. Никто не бывает так жесток, как человек с душой раба… Тонкий хлыст в руке возвращал его душе покой, крики боли и искаженное лицо жертвы приносили успокоение. Физические страдания не были для него ни источником наслаждений, ни средством начать вожделеть женское тело; он рассчитывал ими подавить волю, превратить человека в послушное существо. Это была операция, которой он постоянно подвергал меня, чтобы исцелить себя. Будто объезжал строптивую лошадь на конюшне, мое сопротивление лишь усиливало его упорство. Однажды я поняла, что он скорее убьет меня, чем поймет, что я никогда не покорюсь его воле…

— И третье отделение спасло вас от каторги, предложив вербовку?

— Полиция ничего не смогла доказать. Именно это и привлекло чиновников гостапо. Мне предложили бороться с человеческой мерзостью. С ордой насильников, которая собирается идти нас укрощать.

— Вы боялись, что если между нами завяжутся романтические отношения, я увижу вашу спину, и буду смотреть на нее, как Д'Артаньян на лилию?

— Никогда не смотрите на мою спину. Не говорите о ней.

— Попробуйте кому-нибудь выговориться. Тому, кто поймет, и кого такие вещи не шокируют. Агент не должен иметь слабых мест, они ведут к провалу.

— Вам? — Эмма вскинула на него глаза с расширенными от внутренней боли зрачками. — Выговориться вам?

Виктор пожал плечами и сел на нижнюю койку. Он не знал, как ответить.

— Предлагаю вздремнуть, — произнесла она после некоторого раздумья, — еще час до полдника.

Но не успел Виктор забраться на верхнюю койку, как в каюту постучали.

В дверях стоял помощник командира в белоснежном кителе. Окладистая шкиперская бородка делала его похожим на немецкого подводника из «Das Boot».

— Господа, — произнес он, — прошу прощения за доставленное беспокойство, но на судне случилось происшествие. Пропал пассажир, и я должен убедиться, что его нет в этом помещении корабля.

Глава 22 Цейлонский чай для мисс Марпл

— Будьте любезны, — сказала Эмма, поводя плечами и закутываясь в длинный шелковый китайский халат с птичками. — А кто пропал?

— Господин Конрад Майснер, германский подданный, билет до Берлина — ответил помкомандира, оглядывая поднятый рундук.

— О, ужас! Он же недавно сидел с нами за столом и весело беседовал. А куда он мог пропасть? Этот воздушный шар набит, как кладовка.

— Дирижабль, мадам, дирижабль. Вы не были бы столь любезны показать содержимое вашего багажа? Я еще раз приношу извинения от имени командира, но речь может идти о жизни и смерти.

— Думаете, его того? Расчленили? — встрял Виктор.

— Мы уповаем на то, что эта история окажется смешным недоразумением.

… Смешным недоразумением дело не стало. В полдник четверть пассажиров косилась на пустующее соломенно-желтое кресло за столиком Виктора. Разговоры притихли.

«Прекрасный сюжет для Агаты Кристи», думал Виктор. «Похищение на дирижабле. Главное, отсюда некуда деваться. А Кристи еще не пишет. За первый роман она получила двадцать пять фунтов… это получается, двести пятьдесят рублей или меньше семисот франков. Готьер за игру отвалил четыре тысячи. Многовато. Хотя Кристи в двадцатом — начинающая писательница, кто ее там знает, будут ли читать, а игра — верняк, железно, и типа запретов на нее нет».

У Агаты Кристи на дирижабле наверняка совершенно случайно оказался бы Пуаро или Мисс Марпл. Началось бы частное расследование и расспросы, и кого-нибудь еще наверняка убили, может, даже двоих или троих, что оживило бы сюжет. При этом мотивы убийства оказались бы практически у всех пассажиров и экипажа, а приличное алиби при первой же проверке рассыпалось. И по какой-нибудь случайно найденной заколке или шнурку от ботинок читатель бы проник в философию убийцы. А убийца может сидеть совсем рядом, и на него никаких подозрений. Например, командир дирижабля.

«Кстати, а почему бы не командир?» — мелькнуло в голове у Виктора. «Кто, как не он, знает, где на дирижабле убить человека и спрятать тело? Ну и чего тут думать, в каюте капитана и прятать. Он же сам организует поиски, а у него не ищут. А с чего это я взял, что Майснер убит? Может он вошел в сговор с командиром и тот живьем его прячет. Может, этот Конрад в розыске».

Дальше воображать себя Эркюлем Пуаро Виктору не хотелось. Кто знает, вдруг это окажется сюжет рассказа «Десять негритят».

К ночи «Россия» сделала посадку в Варшаве — последней остановке в России. Помимо пограничников, на борт поднялись чины из гостапо, устроили полный досмотр вещей и кают и облазили весь дирижабль. Пассажиров опрашивали по одному в просторной капитанской каюте, задавая одни и те же вопросы — как познакомились, о чем говорили, когда видели в последний раз, что показалось подозрительным, у кого могла возникнуть неприязнь, где находились с такого-то по такое-то время, кто может подтвердить. К одиннадцати формальности закончились. За стеной гондолы лил дождь, дирижабль медленно покачивался на якорях, и стало ясно, что они не взлетят, пока не распогодится. Все, что так романтично и таинственно выглядело в детективах, обернулось в жизни тошнотворным занудством. И вообще, приключения интересны, когда они происходят с другими.

Эмма отложила книгу, зашторила иллюминатор и переключила лампы на тусклый синий свет ночника.

— Мы никогда не знаем, когда оборвется наша жизнь, — задумчиво произнесла она. — Только что с нами был человек, разговаривал, делился планами, и вдруг, по велению всевышнего, что-то срабатывает, и его уже нет. Жить надо сегодня.

— Полагаете, Майснера уже нет в живых?

— У меня острый слух. Я слышала разговор следователя с командиром. Они склоняются к мысли, что это самоубийство. Дверь гондолы запирается ключом, но Майснер мог проникнуть в килевой тоннель и выброситься через люк для осмотра ветрянки. Парашюты на месте. Если, конечно, Майснер не принес на борт своего.

— Странный вид спорта. На самоубийцу он тоже не похож.

— Он мог скрывать. Для репортера важно владеть лицом и речью.

Виктор промолчал.

— Вас не смутит то, что я вам сейчас скажу? — внезапно спросила Эмма.

«Чем она может еще огорошить? Про убийство она уже говорила, помешательство или болезнь исключены. О чем-то серьезном охранка бы предупредила. Скрыла что-то от охранки? Вряд ли».

— Не удивлюсь, если вы — наследная принцесса австрийского императора. Угадал?

— Нет… Я решила провести над собой опыт. Я хочу знать, смогу ли быть такой же идейной, чтобы отдать себя целиком мужчине, если это потребует наше общее дело. Я хочу узнать это сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня. Ничто так не пробуждает желания продолжать род, как близкая гибель соплеменника, верно?

Не дожидаясь ответа, Эмма села ближе к Виктору и положила руки ему на плечи. Ее лицо, с чуть закатывающимися глазами и припухшими полуоткрытыми губами, медленно приближалось, и Виктор ощутил запах лаванды от ее волос. Внезапным порывом он обхватил ее плечи, сжал их и приблизил к себе; Эмма беззвучно подалась, Виктор повернул ее слабеющее тело вбок и вниз, прижав лопатками к мягкому матрасу койки, и их губы встретились. Похоже, Эмма была совсем не против продолжать род; задыхаясь от поцелуев, она гладила плечи Виктора, легким нажимом приглашая к дальнейшему сближению. Рука Виктора скользнула с плеча по шелку халата ниже, в сторону талии; Эмма мотнула головой, подставив губам шею, из ее открытого рта вырвалось взволнованное дыхание, учащавшееся вместе с ласками.

— Сейчас… Я сама, сама…

Отодвинув Виктора, она стала под синим светом ночника и стала быстро развязывать шелковый пояс; халат ночной птицей соскользнул с ее тела. Эмма присела, ухватив за края длинную ночную рубашку, и быстрым движением подняла ее вверх, откинув за себя, как что-то лишнее, ушедшее.

— Не глядите на мою спину… Не надо…

Они упали в мягкое лоно койки. Казалось, что Эмма воспринимает происходящее как игру, какой-то необычный танец, в котором партнер кружит ее по залу и показывает новые па; с любопытством и удивлениям следя за реакцией своего естества, она следовала его движениям, подыгрывала им, словно подчеркивая, что позволяет делать все. Жажда нарастала в ней, глаза затуманились, зов ее тела оттеснял остатки сознания в самые дальние закоулки мозга, и вскоре ее горячая плоть жила самостоятельной, неподвластной рассудку и воле жизнью, двигалась, дышала — и это было так же для нее естественным, как тот самый стакан воды.

…Над головой тихо шумел вентилятор, и в такт ему шумел за окном весенний дождь.

— Вы довели меня до белого каления… Почему это называют долгом? Это нарушение всякого долга, в том числе и супружеского… Если я к утру не отойду, скажите стюарду, чтобы принес завтрак в постель, — негромко произнесла Эмма без сердитых ноток в голосе.

— У тебя талант любить.

— Мне двадцать восемь и красота скоро увянет.

— Не увянет.

Виктор провел рукой по телу Эммы, она слабо сопротивлялась, и не препятствовала этому движению.

— Будешь загорать и заниматься спортом.

— С моей спиной? Разве только в горах.

— Далась тебе эта спина… — Виктор перевернул Эмму на живот, не обращая внимания на ее протесты. — Спина как спина. Ты неплохого сложения.

Эмма попыталась повернуться обратно, приподнявшись на локте; Виктор положил руки на ее талию, слегка сжав. Она протянула ладони вниз, стремясь освободиться от объятий, но Виктор лишь крепче держал ее стан.

— Хватит, — сказала она, в изнеможении отпустив руки, — не хватало еще синяков на боках. Переверните меня обратно.

— Привыкай.

— Вам не кажется, что мы перенеслись куда-то в будущее? Где все позади. Вы обратили внимание, какая тишина? И дождь. Я чувствую его запах. Он прибил к земле угольный дым с варшавских заводов и теперь пахнет луговыми цветами и липовым цветом. Я потеряла целую жизнь. Как хочется начать ее сначала. С чистого листа, с запаха мяты и ванили, со скошенного сена на лугу и теплого ветра. С солнца, что играет на реке у зарослей рогоза. Как хочется все изменить…

— Мы летим, чтобы все изменить.

— Вы верите, что в России когда-нибудь будет, как в Швейцарии?

— Попробуем. Никогда не поздно попробовать.

Глава 23 Два шага до коммунизма

Ослепительно синее небо с редкими клочками облаков проплывало под дирижаблем. Синее небо, ярко-зеленые холмы, расчесанные под гребенку террасами, сверкающие белые скалы, игрушечные дома серо-булыжного цвета с красной черепицей крыш.

Вот она, Швейцария.

Из остатка путешествия Виктор запомнил воздушную панораму столицы Германии. Второй день ушел на перелет Варшава-Берлин-Париж; в последний они прибывали уже затемно, а стартовали часа в четыре утра, так что Эйфелевой башни из окна увидеть так и не довелось. На третий день около полудня их ждала посадка в Цюрихе. В остальном эти полтора дня круиза напоминали медовый месяц.

Эмма просто поразительно переменилась. Перед Виктором была чуткая, нежная и хрупкая женщина, на лице которой была написана какая-то трогательная искренность и беззащитность. По привычке она продолжала называть Виктора на «вы» даже в самые бурные моменты их путешествия, позволяя, тем не менее, обращаться к себе на «ты».

— Вы никогда здесь не были? — спросила она Виктора, любуясь из иллюминатора прилепившейся к горному склону деревушкой.

— Никогда.

— Здесь есть интересный обычай. Когда ремесленник выучится, он обходит пешком всю страну — Швейцария не больше нашей губернии. Он обходит села и города, видит другие порядки и ремесла, и, возвратясь домой, пытается применить все лучшее из того, что видел. В пути он знакомиться с такими же путешественниками, и они помнят друг о друге всю жизнь, и если где-нибудь, в самом забытом уголке, случается беда, все люди, вся Швейцария готова прийти на помощь. Путешественники рассказывают о своем походе детям и те, с малых лет мечтают вырасти и точно так же отправиться в путь, побывать в других краях, увидеть других людей, а затем вернуться под крышу родного дома.

— Коммунизм практически? Теперь ясно, чего Ильич здесь поселился.

— Отчасти вы правы. Здесь грамоту знают даже самые бедные. При острой нехватке земли люди не знают голода. Многое из того, что в России делает власть или богатые меценаты, здесь делают сами обыватели, объединяясь в общества и союзы. Здесь очень много союзов — профессиональные, стрелковые, союзы по благоустройству улиц и парков, союзы народного образования. Швейцарцы сами, по доброй воле, создают пожарные команды, выбирают начальников, изучают пожарное дело и тренируются, чтобы при случае быстро и умело бороться с огнем. Если вы поживете здесь, то придете к выводу, что государства вообще не нужны — все, что делают чиновники, могут выполнять по доброй воле сами обыватели, если в них есть обычаи дружбы и сознание необходимости подчиняться друг другу ради общей цели. Коммунистические идеи не придуманы революционерами. Это веками сложившийся образ жизни народов, который не смогла разрушить даже буржуазная жажда наживы.

— И как же она не смогла разрушить? Государство-то буржуазное?

— Народ смог добиться, что правительство сократило рабочий день до десяти часов. Детский труд запрещен, женский ограничен, на фабриках должны быть санитарные условия. Если заводчик хочет создать фабрику, он должен составить о ней положение, которое утверждает правительство, и сами рабочие могут высказать о нем свое мнение…

«Да тут, однако, почище социализм, чем у нас в России… А как же интересы бизнеса? Как же инвестиции?»

— …Потом, здешние рабочие живут не только платой за наемный труд, а часто имеют огородик и кустарное производство.

— Так это почти как в Бежице.

— Здесь пошли дальше. Многие мануфактурные работы фабриканты дают на дом крестьянам, чтобы они имели заработок в межсезонье, а иные даже ставят крестьянам станки.

— Интересный способ развития малого и среднего бизнеса… А в Бежице Тенишева гимназию открыла, школы, больничку. Приют устроила. Сейчас развивать будут, литейный завод с микрорайоном строить.

— Вас удивит, но в Швейцарии уже везде так. Есть школы для детей, а для младенцев открыты ясли и детские сады. Есть бесплатные ремесленные школы. Благотворители открывают народные университеты, где рабочим читают лекции профессора в вечерние часы.

— Так значит, наверное, и у нас могли бы жить, как в Швейцарии? Губернию обходить, к гражданскому обществу приучаться…

— Вряд ли великие державы когда-нибудь дадут России такую же спокойную жизнь.

— То-есть, все дело в спокойной жизни?

— Ну конечно. Чтобы люди смогли договориться, найти разумные правила, нужно время. Вы слышали о коровьем праве?

— Здесь даже у коров есть права?

— Ну, почти… Альпийскими пастбищами владеют общины, и крестьяне в общине договариваются держать столько скота, сколько может прокормит пастбище. На корову начисляется мера земли, на козу четверть меры, и так для всякой домашней скотины…

Внезапно Виктора озарило.

Социализм и был магистральным путем развития всех цивилизованных стран в начале этого века, подумал он. Мирный, культурный социализм, без расстрелов и экспроприаций. Революцией, сбившей мир с пути, был капитализм, буржуазная революция, не щадившая ни людей, ни традиций. Время прошло — и цивилизованное общество вновь начало возвращаться к консервативным, веками отточенным обычаям, не отказываясь от благ промышленного общества, но отбросив безграничную жажду наживы, как нелепую революционную крайность. Маркс и Энгельс просто не успели дожить до того момента, когда усталость человечества от буржуазного эксперимента станет заметным.

«А не была ли первая мировая попыткой мира наживы остановить этот путь?» — подумал Виктор. «Разве может быть нормальной для живых существ война, массовое уничтожение себе подобных? Да, для оболваненного лавочника, которого, как собаку, натаскали бросаться на русских, война естественна. Но он не соображает, этот лавочник. Соображает тот, кто его оболванил. Оболванить целую нацию могут только люди с большими деньгами и только ради еще больших денег…»

Легендарный Цюрих оказался размером Коломну. Этакий райцентр, уютно примостившийся на берегах бухты длинного, как водохранилище, озера, в устье реки, среди рассыпанных по долинам других городков, напомнивших Виктору микрорайоны. Город, беспорядочно выставивший в небо толпу сгрудившихся вместе черепичных островерхих крыш. Город, словно сошедший со страниц журнала «Пионер», с иллюстраций сказок Александра Шарова, Вениамина Каверина или Юрия Самсонова. Бегство в страну приключений, подумал Виктор.

Тем не менее вблизи этого скопища сказочных домиков оказалось ровное зеленое поле с длинным сараем, где дирижабль благополучно и деловито поймали за тросы и прикрепили к земле. На борт поднялся гладко выбритый пограничный чиновник с таможенником, и, после проверки документов и осмотра багажа, торжественно объявил, что Виктору и Эмме разрешено ступить на землю конфедерации.

Земля оказалась теплой, пахла луговыми цветами, и по ней к Виктору и Эмме спешил невысокий полноватый человек в коричневой тройке, с круглым лицом, толстыми губами и мясистым носом и залысиной, обрамленной курчавыми рыжеватыми волосами и бакенбардами.

— Господа! — воскликнул он по-русски. — Господа! Виктор Сергеевич! Эмма Германовна!

— Это кто? — тихо спросил Виктор у Эммы, которая снова была в своем платье для путешествий в зеленую полоску.

— Этот господин и есть Мюллер… Томас Иоганнович! Как я рада вас здесь встретить! Как здоровье любимой тетушки?

— Тетушка Анна, увы, лишь недавно оправилась от тяжелой болезни и хромает на правую ногу, доктор уверяет, что это пройдет.

— Дай-то господи… Куда нам следовать?

«Похоже, это был пароль и отзыв. Судя по реакции Эммы, если тетушка болела, это нормально».

Мюллер помахал над головой руками, и через пару минут к дирижаблю подкатил пароконный экипаж. Пароконный — это значит, приводимый в движение парой коней, а не паром и лошадью. За кучера был худощавый парень лет двадцати с немного помятым лицом.

— Это Франц-Иоганн, — представил парня Томас, — наш человек. Сирота, — почему-то добавил он через пару секунд.

Коммунистический Цюрих не имел такого глянцевого вида, как сейчас. Представьте себе старую часть Риги советского времени, но где-нибудь на озере Рица — и вы получите первое впечатление о городе. В то же время в этом неглянцевом Цюрихе везде скользило тихое обаяние ретро, начиная от цокания копыт и неторопливого подпрыгивания коляски на булыжниках, и кончая угольным дымком из кухонных труб. По причине теплой и ясной погоды городская жизнь переместилась прямо на улицу, где булыжники мостовой грелись под солнцем, как дремлющие коты. За низкими палисадниковыми заборчиками появились кафешки под зониками, кустари прямо на улицах делали свои сувениры в расчете на то, что любопытствующий прохожий заглядится на мастерство рук и доброе сердце подтолкнет его купить что-нибудь из поделок; среди кустарей Виктор заметил вышивающих дам вполне респектабельного вида.

Народ свободно ходил по самой середины улицы, степенно уступая дорогу экипажам и велосипедистам; Виктора еще удивило обилие людей с большими, как кузов мотороллера «Муравей», ручными тележками, в которые впрягались и толкали натруженными руками их владельцы; в некоторые из тележек вместе с хозяевами были запряжены их собаки. На перекрестке дорогу им пересек омнибус, похожий на большую карету. Невдалеке послышался звонок трамвая.

— Мы едем в дом сапожника? — Виктор начал что-то припоминать из виденных в детстве фильмов.

— Мы едем в дом Старика, — с серьезным видом на лице ответил Томас.

— Разве Старик живет не в доме сапожника?

— Старик живет в доме Старика. Это на окраине. Там меньше шума и чистый воздух.

— Господин Ульянов последние несколько лет неплохо зарабатывает экономическими исследованиями, — улыбнулась Эмма. — С поиском издателей помогли и русские друзья. Мировое революционное движение пошло на убыль, а вот развитие промышленности…

И тут Виктора словно током ударило.

Впереди, на углу улицы, стояла и непринужденно беседовала группа людей в штатском и с автоматами Калашникова.

Под цоканье копыт их коляска приближалась, и в следущее мгновенье Виктор понял, что это не АК. Чуть подлиннее, как симоновский карабин, и газовой трубки над стволом нет. С калашами эти стреляющие девайсы роднили только широкие рожки магазинов. Но это уже были детали.

«Это путч? Я же ничего не слышал… Только началось?»

— Это кто? — вполголоса спросил он у Томаса.

— Где?

— Ну вот эти партизаны?

— А, нет, нет. В общем… короче, все по порядку. Здесь, в Швейцарии вообще нет армии. Есть милиция.

— Полиция?

— Нет, полиция — это как раз полиция. А это, ну как лучше сказать, народное ополчение. Весь кадровый состав страны можно собрать в один полк. Но воинскую повинность несет все мужское население до пятидесяти лет. Каждый юноша, отбыв повинность, получает на руки три комплекта обмундирования, оружие, патроны и пакет с секретным предписанием, который он обязан вскрыть по объявлении войны. Каждые несколько лет он является на сборы с оружием, которое он хранит дома. Естественно, при вторжении в страну неприятельской армии, части отрядов ополченцев придется с боем прорываться к месту сбора, поэтому ополченец должен иметь особое, мощное оружие.

— Автомат?

— Фабрики Швейцарского промышленного общества, взяв за основу винтовку системы Мондрагона, которую они производили по заказу, переделали ее под легкий патрон, по образцу патронов Каркано или Арисака, и укоротили ствол. Вышло оружие, достаточно удобное для цивильных граждан, которые не упражняются каждодневно в ружейных приемах, и позволяющее даже малочисленной группе ополченцев вести плотный огонь благодаря самозарядности. В случае крайней нужды, это ружье позволяет вести непрерывный огонь, подобно пулемету.

— Так это и немцы могут такое сделать?

— Швейцарское промышленное общество сотрудничает с известной немецкой фирмой «Зауэр и сын» и они хотели производить такие ружья и в Германии. Нонемецкое командование отвергло систему Мондрагона, так как окопная пыль выводит механизм из строя. Швейцарские же стрелки содержат ружье в чистоте и смазке, в совершенстве знают его устройство, а в горах мало пыли.

— Это хорошо, что мало пыли, — согласился Виктор. Перспективы атаки кайзеровской армии со штурмгеверами как-то мало его радовали. — Кстати, мне сказали, что здесь на месте дадут оружие.

Томас поморщился, вытянув вперед нижнюю губу.

— Господа, — протянул он извиняющимся тоном, — в этой маленькой стране каждая семья должна иметь оружие. Чем больше оружия, тем лучше. Но здесь вы не можете ходить по улице с заряженным револьвером, если вы не полицейский или инкассатор с сумкой, полной денег.

— А как же эти? С мандрагорами?

— Вы можете нести по улице ружье, исполняя казенную повинность явиться на сборы. Но патроны должны быть отдельно от ружья. За малейшее нарушение можно угодить в тюрьму. После германской революции с этим очень, очень строго.

— А агентура иностранных разведок, которая, возможно, охотится за нами, тоже будет соблюдать закон?

— Господин Еремин, что я могу вам сказать? Работа агента государя императора — это смертельный риск. Пока что ваша поездка к Ульянову не нарушает никаких местных законов, вас не могут арестовать, как шпиона. А с пистолетом — могут. Для вашего успокоения: хозяин дома, который снимает Старик, держит в этом доме целый арсенал, хотя он вряд ли понадобится. После европейских революций Швейцарию наводнили политэмигранты из разных стран — социалисты, анархисты, терорристы и бог знает кто, все прекрасно уживаются и обсуждают вопросы революционной борьбы за столиками в кофейнях. Здесь могут обчистить карманы, но самый последний бомбист-эсер хочет иметь место, где чувствует себя в безопасности. В прошлом веке было нашумевшее дело Мари Жанре, она травила людей из интереса, но такие случаи редки…

— Вряд ли немецких шпионов остановят здешние нравы. Мы будем жить в гостинице?

— Нет. Вас устроят в комнате в доме Старика.

— В комнате можно держать оружие?

— Кажется, там есть подходящий шкаф.

…Тем временем их экипаж, обогнув стороной центр, покатил по окраинным улочкам с заборами коптящих паровозным дымом фабрик, потемневшие цеха которых с огромными, словно вытаращенными на прохожих окнами вызывали в душе некоторую тревогу. Наконец, путники выехали из города и вскоре очутились в небольшом поселке со старыми двухэтажными домами. Солнце подернулось легкой дымкой перистых облаков, было не жарко, с ослепительных вершин гор веял ветерок с запахом тающеого снега и озона.

Коттедж, у которого остановился их экипаж, был двухэтажным, старым и прокопченным, живописной зелени и плюща на стенах не наблюдалось. Нижний этаж — камень, второй — фахверк, переплет потрескавшихся коричневых брусьев на оштукатуренной стене. Неприменные дощатые жалюзи на окнах напоминали о старой детсадовской прачечной.

Томас, несмотря на полноту, живенько соскочил с экипажа и постучал в калитку. Вышедшая служанка, сухощавая дама неопределенных лет, с простым крестьянским лицом и при передничке неторопливо объяснила по-немецки, что фрау Крупски недавно отправилась на рынок, а герр Ульянов должен скоро подъехать, и что она сестра служанки, которая сегодня хворает и просила ее заменить, и что захворавшая сестра ничего не говорила о том, что сегодня должны быть гости, и она очень извиняется, что не успела ничего приготовить к встрече…

В это время в конце улицы послышалось неторопливое тарахтенье мотора, и спустя несколько секунд из-за угла показался господин в сером костюме и желтой соломенной шляпе от солнца, который восседал на стильном, длинном черном мопеде; машина блестела медными и хромированными частями, напоминая пишущую машинку Ундервуда, и оставляла за собой облако пыли и синеватого дыма. Незнакомец лихо подкатил к крыльцу, слез с мопеда (на треугольном плоском баке Виктор заметил надпись «Вандерер»), снял огромные летные очки-консервы и приветственно поднял шляпу.

И в этот момент изумленный Виктор узнал в незнакомце Ленина. Только без бородки клинышком. Аккуратно подстриженные и расчесанные усы были, лоб ленинский, волосы сзади приглажены, уши чуть оттопырены… А вот бородки-то и нет.

Глава 24 Миллионы для диктатуры пролетариата

Вообще Виктор ожидал встретить здесь какого угодно Ленина. В кепке и задрипанном пиджаке рабочего, в буржуйской тройке и с галстуком, во френче, в спортивной куртке и никер-бокерах, в домашнем халате и даже в местном прикиде с короткими штанами на подтяжках. Но Ленин-байкер — это как-то разрывало шаблоны. Да еще и с гладко выбритым подбородком.

…Обстановка в коттедже была спартанской. Столы из досок а-ля послевоенное правление колхоза, стулья работы местного столяра, особо не заморачивающегося с дизайном, кухня со сковородками на стенах и плитой, что виднелась через раскрытую дверь, лестница на второй этаж. На стенах никаких украшений. И везде бумаги, газеты, книги — на двух столах, на дощатом крашеном стеллаже, на полках и грудами на полу.

«А ведь мог бы и прибарахлиться, раз моцик купил. Похоже, ему просто не надо. Ничего лишнего, только то, что для работы. Моцик время экономит…»

— Поразительно! — воскликнул Владимир Ильич, раскрывая переданный Эммой пакет. — Нет, вы видите? Охранка платит большевистской партии миллионы с расчетом, что значительная часть этой суммы большевики потратят на вызволение своих товарищей из тюрем Германии, Италии и Австро-Венгрии и на поддержку революционного движения в этих странах. Я всегда говорил, что сила социал-демократического движения — это противоречия между лагерями национал-империалистов. Можете спокойно передать господину Столыпину, что он не ошибся в расчете, но без иллюзий. Наша партия не чеховская Душечка и не меняет курса ради того, чтобы попасть в объятия мецената и благодетеля.

Для Виктора показалось немного странным, что Ленин просто суховато и привычно с ним поздоровался, а не стал трясти руку с возгласами «А! Это вы тот самый товарищ Еремин? Феноменально! Горю желанием узнать, что помешало России построить коммунизм». Скорее всего, Ильич просто пока к нему присматривается, не спеша начать разведку боем. Чек — это понятно, а вот попаданец научно необъясним. Ленин — это чисто логическая модель поведения, это Виктор понял еще со школьного обществоведения. Берия — эмпирик, он анализирует информацию, но сам лезет в теоретические обобщения лишь настолько, насколько нужно, чтобы практически решить вопрос, остальное дело ученых. Берия — это разведчик. Сталин живет подсознанием, интуицией, осторожно взвешивает результат, и переводит его в форму рассудительных фраз. Сталин — это судья. Гитлер вообще живет нервными окончаниями, эмоциями, чувствами, которые непроизвольно складываются в слова. Гитлер — это креативщик и шоумен. Хью Лонг, похоже, мужичок себе на уме с подвешенным языком. Романов, судя по результатам, типичный инженер, ему главное, чтобы работало. Насчет Столыпина не будем спешить. А вот Ленин… Ленину надо встроить его, Еремина, в систему знаний о мире, вписать в логику. Впихнуть невпихиваемое.

— Владимир Ильич, — произнесла тем временем Эмма, — первая часть моей миссии здесь выполнена, а вторая и основная часть моей миссии — представить вам господина Еремина.

— Господина Еремина, — повторил Ленин. — Да, я в курсе. Эмма Германовна, как вы посмотрите на то, чтобы мы побеседовали с господином Ереминым на прогулке по ближним окрестностям? Сегодня очень благоприятная погода.

— Владимир Ильич, на господина Еремина ведет охоту кайзеровская разведка.

— На меня, Эмма Германовна, вела охоту царская охранка. Поверьте моему опыту конспиратора, если немецкие агенты увидят нас открыто гуляющими на природе, они решат, что неподалеку наши люди. Да и попытаться напасть на человека здесь днем опасно — стоит только позвать на помощь, как сбежится вся округа. Короче, я жду Виктора Сергеевича на прогулку минут через сорок: нужно разобрать почту.

«Германовне он не доверяет. Логично. Кстати, с ней не все ясно, если мужик такая тварь, чего сразу не сбежала, если из благородных. Хотя… Сексуальное рабство и в наше время встречается. Хотя, действительно, может скрывать форсированный допрос. Или что вляпалась в какую-то историю в ходе операции. А от кого скрывать допрос? Охранка все равно будет проверять. Если только это не допрос самой охранки. Били, чтобы завербовать? На сломленную личность вроде не похожа. Все как-то сложнее. Надо вечером еще раз рассмотреть».

— Полагаюсь на ваше знание немецкой идеологии, — улыбнулась Эмма. — Где мы можем оставить свои вещи? Я бы хотела переодеться, и, если не возражаете, остаток дня помочь по хозяйству. Не люблю сидеть без дела, и не чуждаюсь грязной работы.

Комната оказалась на втором этаже, такого же колхозного вида, но с вешалкой, сундуком и кроватью. Из-под кровати торчал низкий обшарпанный ящик, в коем Виктор обнаружил огневую мощь швейцарской армии. Девайс был похож на РПК — длинный, увесистый, с сошками, и к нему прилагались барабанные магазины; разве что трубки над стволом нету. Подергав затвор и нажав на спуск, Виктор убедился, что швейцарише машиненгевер в порядке, и, пока вождь пролетариата просматривал ящик без всякого модема, набил магазин патронами из картонной коробки — похоже, что цинки тут были только в полевых условиях.

— …Здесь хороший вид на озеро…

Потемневшая от дождей скамейка из жердей под молодыми сосенками, по вечерам, видимо, служила местным влюбленным. Тепло, хвойный запах, свежий горный ветер и тихий шум ветра в раскидистых кронах.

— …И здесь, Виктор Сергеевич, нам никто не помещает. Вы знакомы с теорией диалектического и исторического материализма?

Во всех книгах о Ленине непременно описывают хитро прищуренные глаза. Но сейчас Виктор бы не назвал их такими. Узкий разрез глаз есть, а взгляд какой-то грустноватый и любопытный.

— Примерно, Владимир Ильич. Она была в школьной и вузовской программе. Но давали ее не совсем творчески.

— Ничего страшного. Главное, вы знаете терминологию, и мы с вами можем говорить на одном языке. Мне нужно от вас вкрадце весь ход естественно — исторических событий за сто лет вашей истории, характеристику общественных систем, их социально-классовую структуру и отношения между классами, результаты политики социал-демократов и коммунистов во власти, и, самое главное, обстановку в стране и в мире перед общим крушением формаций, называющих себя социалистическими и коммунистическими…

Беседа продолжалась дотемна. Виктор ждал, что Ильич будет перебивать рассказ взрывами гнева, криками «Политические проститутки!» и даже стучать кулаком по скамье, но ничего этого не было. Ленин никакого личного отношения почему-то не выражал, но дотошно вьедался в самые неожиданные подробности, в том числе и по технологии и организации производства, которые к истории, казалось бы, дела не имели. И еще этот разговор показался Виктору похожим на тот самый рассказ швейцарского ремесленника про свои путешествия, о котором утром говорила Эмма.

…Как только после ужина Виктор и Эмма поднялись в свою комнату, Эмма тут же закрыла дверь на крючок и повисла на шее.

— Вы опиум… Мой организм стал требовать вас. Он изнывает и не подчиняется мне. Не думала, что я такая жадная. Это, наверное, горный воздух.

Ее пальцы ловко и аккуратно расстегивали пуговицы и крючки на платье. Как хорошо, что к концу двадцатого века будет практичная одежда, подумал Виктор.

— Вы будете смеяться надо мной, но я все время думала о вас. Что бы я ни делалала, вы не выходили у меня из головы. Я не могу больше терпеть. Я хочу на вас броситься.

Сдернув покрывало, Эмма упала на кровать; ее тело стройной полосой вытянулось по диагонали на пододеяльнике, руки заложены за головой.

— Ну-с, — тоном врача произнес Виктор, — повернитесь на живот, посмотрим…

— Посмотрите что? Вы что, хотите изучить, куда меня больнее ударить хлыстом? — быстро спросила Эмма, и не дожидаясь ответа Виктора, продолжила. — Я покажу.

Она подняла ноги вверх, подтянув колени к животу, и удерживая их левой рукой за подколенки, а правой рукой провела по желобку между бедрами и ягодицами.

— Вот здесь… Хорошо, что сюда не попадало. Если вы ударите меня хлыстом сюда, точно поперек, невыносимая боль лишит меня сознания и я не почувствую остальных ваших ударов… Но вы этого никогда не сделаете. Вы ведь не берете женщину ради своего удовольствия, вы хотите дарить ей радость. Вы не требуете от женщины жертвы, вы хотите разделить с ней жизнь.

— А если ты ошибаешься? — Виктор присел на кровать возле ее горячего, дразнящего тела. — В каком месте, ты говоришь?

— Здесь…

— Здесь? А, может, здесь? — рука Виктора скользнула по вспотевшему желобку к середине тела. — Здесь, еще чувственнее.

— А-а, нет!.. — томно простонала Эмма, опустив ноги, — я сейчас кусаться начну…

Виктор перевернул ее на живот и подтянул ноги, разворачивая к краю кровати.

— Зачем…

— Тебе так неудобно?

— Не знаю… Я вся ваша… Вы меня объездили.

— Ты не лошадь…

Пальцы раскинутых рук Эммы инстинктивно хватали пододеяльник, ее волосы разметались, она мотала головой и запрокидывала ее, пытаясь сдержать рвущиеся из груди стоны.

— …Мне кажется, у вас там все счастливы. Нет больных и нищих. Нет войн и одиноких людей.

Эмма сидела на кровати возле Виктора, ее растрепанные волосы силуэтом просвечивали на фоне лунного света из окна. А она выносливая, подумал Виктор.

— Представь себе, есть. И войны есть. И вообще, здесь капиталисты превратили село в культурный город, а у нас за годы строительства капитализма сделали из него грязную и пыльную барахолку, в которой жить не хочется.

— Ну, почему так? Мне кажется, если бы там все были такие как вы, войн бы не было.

— Не знаю. Давай немного вздремнем и снова продолжим массаж. Только про насилие не надо, я даже кино про него не люблю.

— Если бы про все можно было забыть… Вы разделили мою жизнь на три части. Первая — это шрамы. Они всегда будут багрово-синие, налитые кровью. Боль разбивает разум, как тарелку об пол, остаются только животные инстинкты. Боль стерла всю память, кажется, что до нее меня не было. Вид шрамов преследует, ткань рубашки режет тело ножом, жжет раскаленной кочергой; когда они бледнеют, появляются новые, и тогда все сначала… Вторая часть — это месть. Холод и безразличие. Бесконечная месть, как опресненная вода на судне в тропиках, ее пьешь и не напьешься. Третья часть — это вы. Вы наполнили меня, во мне что-то разлилось и холод ушел. Проснулось желание жить. Буйное, до неприличия, до бесстыдства, до жара внизу. Хочется быть с вами, слышать ваш голос, видеть ваши глаза, чувствовать ваши прикосновения, сливаться с вами в порыве неодолимого влечения. Я влюблена в вас, как кошка, и мне решительно все равно, что вы думаете.

«Ей просто надо выговориться», подумал Виктор. «Со временем будет нормальная женщина. По возрасту только что из комсомола. А трудная юность — это все забудется».

— Захвалишь, — сказал он. — Неужели так больше никого не было?

— Было. Не так много, нет. В любовники набивались часто, но — среди них никого, чтобы так… Обычно отваживаю. Слушайте, вы можете взять меня с собой? Я знаю, что был человек, похожий на вас, он вернулся.

— Эмма, я всегда возвращался один. Это от меня не зависит, я не знаю, так получается.

Эмма откинулась на спину, глядя в потолок.

— Понятно… Ну что ж, тогда мне придется стать вещью. Дорогой вещью. Как в «Бесприданнице». Вы же не Карандышев, и не станете в меня стрелять. И не Паратов. Вы — герой еще не написанной пьесы. Но все это будет не сейчас…

— Это будет.

— Вас в этом убедил господин Ульянов?

— Да ни в чем он не убеждал. Рассказывал ему, как там у нас в будущем. Полагаю, он просто выудит у меня информацию и мы вернемся домой. А Ленин будет гением и вождем революционеров всех стран.

— Рассказывайте ему все. Узнав о трудностях пути, он будет более сговорчив. Но хватит. На улице дождь… Вы слышите, как шумит листва, как бурлит вода в водосточной трубе между окнами? Я это слышу. Вам надо отдохнуть. Не хочу делить вас с политикой между двумя простынями…

Глава 25 Классики и капуста

|После завтрака Виктор переоделся в прозодежду и помогал Владимиру Ильичу пропалывать грядки в огороде, с утра, пока не жарко. С утра Ильич заметно оживился и немного стал походить на киношного.

— Знаете, Виктор Сергеевич, — произнес он, кидая вырванную траву в жестяное ведерко, — работа огородника это лучшее физическое упражнение для человека. В будущей России горожане обязательно должны иметь домик с садом или летний домик за городом, чтобы уйти от нездоровой городской жизни.

— Будут, Владимир Ильич. У многих будет огород или дача. В будушем.

— Могу вас поздравить. Либо вы действительно из будущего, либо я всю жизнь недооценивал гениальность охранки. Этот ваш рассказ о вашем времени хорошо укладывается в идеи моей новой книги, которую гостапо еще не читало. Я только сегодня, рано утром, отправил рукопись в наше издательство.

— Значит, тест прошел успешно?

Владимир Ильич хитро прищурился.

— Вы подтвердили мою гипотезу о государстве. Вы позволили мне добавить несколько страниц, которых не хватало для завершения пятилетнего труда. Книга будет называться «Государство и социализм». Вы помните марксистскую теорию государства?

— Конечно. Государство — это есть машина для поддержания господства одного класса над другим, — Виктор выдал Ленину его же собственную фразу из полного собрания сочинений. Экономика — это базис, государство — политическая надстройка, вот так примерно.

К удивлению Виктора, Ильича ничуть не обрадовало то, что его цитируют в двадцать первом веке. Более того, похоже, Ленин вообще никогда не слышал этой цитаты.

— Знаете, наши марксисты — да, пожалуй, и ваши тоже, ответил Ленин, немного морщась, — слишком упрощают, говоря об экономическом базисе и государственной надстройке в России. Маркс обычно — подчеркиваю, обычно — рассматривал случай, типичный для Европы: есть буржуазия, есть пролетариат, каждый из этих классов осознает свои классовые интересы, государство есть орудие классового диктата буржуазии, пролетариат должен сломать эту государственную машину, чтобы осуществить свою, пролетарскую диктатуру. Все просто и наглядно, как в школьном опыте с динамо-машиной. Так вот, в России нет этой схемы в чистом школьном виде. Нет!

Указательный палец Ленина вытянулся и он резко ткнул им в сторону капустной рассады.

— Что же мы имеем в России? Во-первых, химически чистый пролетарий столь же редок, как и элемент радий. Большинство рабочих — это вчерашние крестьяне, они живут привычками и мыслями крестьянской общины, где важна взаимопомощь, а не борьба с работодателем за свои права. Можно дать им образование, понимание того, как управлять заводами и фабриками через нанятых ими представителей буржуазной интеллигенции. Но морально, в большинстве своем они к этому еще не готовы, у них нет в этом потребности, они ее не чувствуют. С другой стороны, народившаяся буржуазия в России классово настолько незрела и инфантильна, что не способна сделать государство своим инструментом власти, в отличие от буржуазии крупнейших промышленных стран — Англии, Германии, Франции, Соединенных Штатов. Эта буржуазия не способна нанять юристов, которые составят законы, закрепляющие права буржуазии, как господствующего класса, и не способна добиться принятия этих законов. Эта буржуазия неспособна спроектировать собственный механизм устойчивой и эффективной власти. На своих предприятиях эта буржуазия копирует лучшие или худшие формы крепостничества; что же касается государства, то тут буржуазия либо заходится в низкопоклонства по отношению ко всем власть имущим, безотносительно к их бюрократической тупости, выдавая это за патриотизм, либо носится с маниловскими планами разрушить всю государственную машину и скалькировать европейские законы и государственные механизмы один к одному, невзирая на различия, продиктованные ходом исторических событий и национальными особенностями…

Так, и Ильич тут поменялся, подумал Виктор. В нашей реальности Ленин писал «Государство и революция» в подполье, когда шла мировая война и Россия разваливалась. Опыт за четверть века после Маркса и Энгельса не обобщить толком, да и чего тут особо мудрить — идет драка за передел мира, кто не с нами, то враг, власть надо брать, иначе полная… или, как он там в своих работах говорил, «противоречия обострились». Здесь наоборот — куча времени, материал для анализа, да ситуация вроде как в старые схемы не влезает, значит, что? У Ильича, как у ученого, новые идеи появились. Было «Государство и революция», а теперь «Государство и социализм»…

Значит, переговоры вести с альтернативным Лениным, решил Виктор. Ладно. Посмотрим.

— В этих условиях, — продолжал вождь мирового пролетариата, — государство уже не может быть простой настройкой над общественными отношениями, потому что оно не становится надстройкой само, механически. По Марксу, всегда есть класс, который это государство, как надстройку формирует. Здесь этого класса нет, не созрел, это еще не класс, а рассада, которую надо кому-то поливать и пропалывать. Формирование государства, как системы власти, системы институтов общества, в значительной мере предоставлено представителям этих институтов, чиновникам, нанятой ими массе казенных служащих и все более привлекаемым на государственную службу представителям буржуазной интеллигенции — ученым, инженерам, врачам, педагогам и агрономам. Этому способствует и объективная необходимость иметь в казенной собственности значительную долю экономики для ее ускоренного развития, в частности, железные дороги, проволочный и беспроволочный телеграф, почту, создаваемую сеть электрических станций и линий передачи тока. Таким образом, в России образовалась, помимо буржуазии, пролетариата, и огромной массы крестьянства, еще одна большая группу людей, занимающая особое положение по отношению к собственности и общественному разделению труда. Группа, которая формируется как еще один общественный класс. Этот класс не столько отчуждает себе в собственность сами материальные средства производства, как это делает буржуазия через финансовые механизмы, сколько присваивает возможности, вытекающие из положения каждого представителя этого класса в государстве. Будет большим упрощением рассматривать господство этого класса, как государственный капитализм; при госкапитализме используются чисто капиталистические механизмы присвоения, в то время как третьему классу важны не деньги сами по себе, не имущество, а те полномочия, которое общество позволяет ему присвоить. В вашей реальности то, чем владеет этот класс, если не путаю, называется «административный ресурс»?

— Да. Так получается, марксизм устарел, что ли?

— Глубочайшее заблуждение! Если не возражаете, мы продолжим нашу беседу, не отрываясь, так сказать, от ростков нашей будущей телесной пищи.

Виктор не возражал, и Ильич продолжил лекцию, впрочем, не забывая с те же увлечением воевать с лезшими из земли одуванчиками, пока те не успели выбросить свой десант.

— Понимаете, марксизм, как и всякая наука, держится на непрерывном обобщении научных фактов, и развивается, когда наука обнаруживает новые факты, которые нельзя объяснить с позиций действующих теорий, которые этим теориям противоречат. У вас в тридцатых годах столкнулись со множеством новых фактов, которые надо было осмыслить, но в то время вы бы вряд ли смогли это сделать. Чтобы поднять теорию на новый уровень, надо не просто иметь факты, которые противоречат старой теории. Нужно накопить много фактов, чтобы разделить случайное и закономерное, выделить типичные явления, найти для них те отличительные признаки, которые отражают их суть, надо, наконец, разобраться в их сути. Короче говоря, до конца века вы были просто обречены на эмпирику и попытки притянуть за уши все новые явления и общественные процессы к работам Маркса столетней давности, пока эти попытки не дискредитировали сам марксизм. Гипотеза, которая логически объясняет происходящее у вас, у меня есть, и, если вам интересно, могу вам ее изложить.

— Необычайно интересно! — воскликнул Виктор. В конце концов, читатель с мнением Ленина может соглашаться или не соглашаться, но было бы странно не узнать, что думает о нашем мире человек с энциклопедическим образованием.

— Прежде всего, сказанное вами полностью подтвердило мой вывод, что империализм есть высшая и последняя стадия капитализма — капитализма в Марксовом понимании этого слова. Империализм прикрывает собой фазу перехода капитализма в дремлющее, компромиссное состояние, когда над частнособственническим базисом появляется сильная, во многом самодостаточная политическая надстройка, а представители этой надстройки образуют тот самый третий класс, о котором я вам уже рассказывал. Такая надстройка у вас называется «социальное государство». Оно представляет собой частный, особый случай государства, и его задача не сводится к простому насилию одного класса над другим. Вы читали марксово «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»?

— Смутно. Давно было, — Виктор помнил, что в институтской программе что-то попадалось, но сейчас он не помнил даже, что такое «брюмер».

— Короче, там рассматривается случай государства, которое представляет собой исключение из марксовой же концепции государства, как органа насилия правящего класса. Ввиду незрелости классов бонапартистское государство действует самостоятельно, и буржуазия рукоплещет уничтожению своего же органа классового господства, то-есть, буржуазного парламента. Но у Маркса написано о государстве именно раннего капитализма, и его выводы нельзя чисто механистически переносить в сегодняшний день. Понимаете?

Виктор кивнул.

— Не буду утомлять вас анализом этой работы, просто отмечу, что Маркс в ней рассматривает бонапартистское государство, как явление случайное, явление абсолютно негативное, каким оно собственно и было, и делает вывод, что бонапартистское правительство стремится сделать политической опорой своего режима средний класс, в данном случае в основном парцелльное крестьянство, то-есть, середняка, или, применительно к вашей будущей ситуации, это мелкий и средний бизнес. Надеюсь, вам это понятно.

— Мелкие лавочники, как опора фюрера?

— Виктор Сергеевич, ну вы же понимаете, что поспешное упрощение и обобщение не всегда делает знание научным. Ваша история показывает, что в двадцатом веке и позже перед обществом, перед нацией часто возникает задача совершить скачок в своем развитии, чтобы защититься от колонизаторов, а подчас и вообще людоедов с машинами. Целым народам не оставляют места на земле, места в будущем развитии мира — им что же, прикажете всем умирать? Нет, и еще раз нет! И общество, которое вынуждено совершать этот скачок в развитии из простого чувства самосохранения- это общество, сложенное из незрелых классов, потому что другим, зрелым, появиться неоткуда, на это нужны многие годы, которые история этому народу не оставила. Поэтому в новом веке бонапартистское государство не единичный случай, а типичный! Одна из типичных, закономерных форм развития государства. И признавши это, сказав «а», мы должны сказать и «б»: есть бонапартизм и бонапартизм. В двадцатом веке возникают разные формы государства, в котором класс управленцев из классовой прислуги становится самостоятельным, и мы уже не можем рассматривать все эти формы, как в равной степени реакционные и неустойчивые. Раз такое государство есть потребность широких общественных масс, значит, такое государство стихийно или осознанно будет развиваться от низших, примитивных, грубых форм к высшим. И это будет продолжаться, пока общество не достигнет такой степени развития, когда люди не будут нуждаться в государстве вообще. Мы должны различать бонапартизм реакционный, который тормозит приближение общества к этому состоянию сознательного самоуправления, и бонапартизм вынужденный, который вольно или невольно помогает этому процессу хотя бы тем, что не позволяет разрушить общество и низвести его до состояния первобытной дикости, когда все вопросы будут решаться прямым насилием, как в шайке разбойников…

Так, подумал Виктор, стало быть, Ильич успел понять, чем пахнет будущий нацизм. И то, что братаний в завтрашней войне не будет.

…- И это все, Виктор Сергеевич, блестяще подтвердила ваша история, — продолжал Ленин. — Товарищ Троцкий, конечно, сильный логик. Он твердо следовал представлениям Маркса и Энгельса 19 века: Россия — это только остановка в пути, главное — мировая революция, и пролетариат развитых стран поможет построить русским братьям счастливое и справедливое общество… Не поможет. Не по-мо-жет! Пролетариат, в том виде, в каком его видели Маркс, и Энгельс, в двадцатых-тридцатых годах разлагается, его захлестывает мещанское, мелкобуржуазное болото, погоня за личной выгодой, а на этом играют финансовые и промышленные магнаты, растлевая рабочих, заражая их жаждой легкой добычи. Они говорят рабочему: наша страна развита лучше, у нас много оружия, пойди и отними силой у соседа все, что ты пожелаешь. Отрезвить этот растленный пролетариат может только его поражение в войне с Россией. С новой Россией, которая за пятнадцать лет ценой неимоверных народных усилий создаст заводы, фабрики, получит корабли, бронетехнику и авиацию — не имея зрелого и сознательного рабочего класса, с массой людей, в процессе перековки. Могло ли это чудо создать полуанархическая стихия вчерашних крестьян? Не могла.

Виктор кивнул. Хотя все советское время его учили прямо противоположному. Пусть говорит, хоть какая-то информация о мыслях и настроениях.

— Вы хотите сказать, Сталин…

— Да, да, да! Сталин создал вынужденное бонапартистское государство. Хотел Сталин стать советским Бонапартом, или не хотел, но стать им он был вынужден, либо на его место стал бы кто-то другой, помоложе. Я не могу окончательно судить, насколько сталинское государство было прогрессивным, насколько реакционным, но главную задачу, мировую задачу оно выполнило! Человечество было спасено от нашествия цивилизованных людоедов! Сталин никогда не был сильным философом, но у него хорошая интуиция эмпирика. А потом, после победы, после смерти Сталина, пошло опьянение успехами, головы закружились. Бонапартистское государство объявили причиной всех бед, провозгласили коммунизм с сегодня на завтра, не заметив, что процесс разложения, омещанивания рабочего, вашего советского человека, все равно идет, семья и школа этого процесса не остановят, и надо искать причины и средства лечения. При Брежневе сделали полшага назад, признали, что бонапартистское государство в какой-то мере будет, никуда не деться, но и омещанивания не остановили, вернее сказать, боялись признать этот общественный недуг. В итоге — переворот, контрреволюция, и снова бессмысленная попытка строить теперь уже капиталистическое государство без зрелой буржуазии, на одних идеалах Великой Французской революции, безжалостно разбивающиеся о цинизм переродившегося, глобального колониализма мировых держав.

Ильич поднял ведро с сорняками и высыпал его в яму — на перегной.

— Чтобы осмыслить сущность подобного государства на протяжении двадцатого века, — продолжал вернувшийся Ильич, — мы с вами должны рассмотреть основные объективно-исторические явления, которые его породили. И, если вы готовы прослушать кратенькую лекцию человека из прошлого о том, что у вас там творится в будущем, мы начнем…

Глава 26 Государство как революция

— Итак, — сказал Ленин, снова принимаясь за борьбу с сорняками, — первое из явлений, изменивших ваш мир — революционное изменение самого характера производительных сил, появление фордизма. Что такое фордизм? Это массовое производство, основанное на электрификации всего фабричного оборудования и разделении человеческого труда на простейшие, атомистические операции, благодаря чему производительность труда может быть повышена в десятки раз. Таким образом, рабочий может произвести гораздо больше товаров, чем нужно классу буржуазии. Возникает вопрос: кто будет покупать это изобилие товаров? Ответ на это дал Генри Форд. Если раньше, при Марксе и Энгельсе, рабочий класс трудился, чтобы обеспечить все большее потребление буржуазного меньшинства, то Форд предложил новую экономическую модель: авто, произведенные рабочими, должны покупать сами рабочие, благо возросшая производительность труда позволяет платить им столько, чтобы они смогли купить авто. То-есть, сама логика развития производительных сил толкает капитализм к социализму, заставляет самих частных собственников допускать элементы социализма. Понимаете?

— Да. Это мне в четвертой реальности объясняли. В Союзе девяносто восьмого.

— Отлично. Но воля отдельных представителей буржуазии еще не могла привести к изменению всей политической системы. Потребовалось, чтобы рыночная экономика перестала работать, чтобы рынки и финансовая система были разрушены в результате мировой войны и кризиса, который у вас называют Великой Депрессией. Это — вторая предпосылка. Ну, и, наконец, третья предпосылка — это то, что часть чиновничества и буржуазной интеллигенции осознала себя самостоятельным классом и выработала свои политические платформы. При этом влияние буржуазии и пролетариата на ход истории ослабевает. Рабочий класс, который находится на переходной стадии от класса голодных и рабов, к классу зажиточных рабов с гигиеничными цепями и ошейниками, теряет ориентиры, и его захлестывает мелкособственническая психология, а буржуазия, напуганная революционной волной, готова отдать свое господство первому встречному за гарантию сохранения капиталов. В раннем СССР политическое течение третьего класса представляло собой сталинизм, в Европе — разновидности фашизма, в Америке — то, что называется «новым курсом».

— То-есть, вы хотите сказать, что сталинизм и фашизм одно и то же?

— Ни в коем случае! Сущность фашизма — это корпоративное государство. Государство, в котором разные классы, разные сословия объединяются на принципах, похожих на принципы средневековых гильдий. Помните, вам Альтеншлоссер про ганзейские законы говорил? Это и есть корпоративность. Сталинизм — это государство, построенное в условиях, когда революция разом уничтожила в обществе классовые и сословные перегородки. Фашизм не пытается уничтожить классы и социальные прослойки, он путем государственного насилия пытается задушить борьбу между ними. Для сталинизма такой задачи просто нет, поэтому фактически нет и такого зажима личности, даже тогда, когда в условиях надвигающейся войны общество фактически превращается в казарму. У сталинизма другая задача — быстро превратить страну из аграрной в индустриальную, опираясь во многом на методы государственного насилия, потому что свободный рынок разрушен империалистической войной.

— Хотите сказать — Столыпин решил строить в России именно фашизм? Что революции еще не было, есть частный бизнес?

— Совершенно верно! — воскликнул Владимир Ильич. — У господина Столыпина просто нет выбора. Либеральная политика себя исчерпала, что у вас прекрасно показали Керенский и компания, всего за полгода превратившие империю в бурлящий революционный котел. Совершить пролетарскую революцию, даже просто национализировать банки ему не дадут. Остается только претворять в жизнь учение папы Льва Тринадцатого. Чтобы рабочие и крестьяне проявляли себя, как общественники, в семье, на рабочем месте, в своем квартале, в профкоме и черной сотне. У Сталина-то хоть рабочий до директора или министра дорасти мог. Потом, даже если Столыпин и очень захочет, у него нет возможности провести в России последовательные демократические реформы. К началу двадцатого века в России наступил кризис монархии, которая уже не способна быть основой власти, однако вся государственная система в империи построена, как у вас говорят, под авторитарный режим, а чиновничья элита будет всеми силами пытаться сохранить авторитарное правление если не по сути, то хотя бы по форме. Как показывает ваша история, в этих случаях почти всегда возникали прочные диктатуры, последней из которых в Европе был греческий режим «черных полковников». Помните, сколько он продержался?

— Так что же, тупик выходит? Россию гитлеровский режим ждет?

— Ну, с этим вы немного перегибаете. Жестокость гитлеровского нацизма все-таки предопределили три вещи: ожесточение народа вследствие империалистической бойни, национальное унижение немцев в результате Версальского договора, ну и, наконец, то, что озлобленный немецкий обыватель педантично довел идею корпоративного государства до идеи уничтожить все остальны нации, чтобы не мешали. В России, в отличие от государств Европы, народы, вошедшие в состав империи, не истребляли, а национальное угнетение лишь представляло собой форму угнетения классового. Так что фюрер из господина Столыпина не выйдет, и диктатура у него выйдет как бы недостроенной. За неименением католических традиций, это государство будет использовать положительный опыт помещичьей России, опыт господ Мальцовых и Тенишевых. То, что вы увидели в Бежице, и есть образцовое место будущей столыпинской державы.

— Мне там повезло. Попал в струю.

— Благодаря, заметьте, советской власти, которая дала вам бесплатно университетское образование и не позволила к пятидесяти годам превратиться на заводской каторге в немощного инвалида. Но вернемся к нашей гипотезе. Вторая мировая война приводит к ревизии корпоративного государства. Прежде всего, эта ревизия означает освобождение от националистических крайностей, и опять-таки это происходит благодаря существованию Советского союза, который имеет атомную бомбу, в результате чего начинать следующую мировую войну становится опасным для обеих сторон. Фашистское государство — это корпоративное государство эпохи подготовки к войне, социальное государство, о котором говорил ваш Эрхардт — это корпоративное государство войны холодной. Если в фашистском государстве человек существует для нации, то в новом корпоративном политическая бюрократия провозглашает, что она существует для человека. Государство существует для человека, общественные организации, церковь существуют для человека, этот лозунг «третий класс» крадет у коммунистов для того, чтобы закрепить свое господствующее положение, не прибегая к прямому насилию в таких масштабах, как раньше, потому что масштабы насилия уже не могут быть оправданы жизненными интересами нации. То, что было раньше, политики обзывают тоталитаризмом и всячески клеймят — это позволяет откреститься от той крови, которой стоило построение рая. Теперь они говорят народу, что государство не должно подчинить себе все общество, а просто отдельные лица, общественные институты, не могут без государства справиться с разными социальными проблемами. При этом третий класс преследует и свои интересы, поскольку в фашистском государстве представителей третьего класса чаще подвергают репрессиям за халатность, казнокрадство и взятки. Что, конечно, преступления фашизма не оправдывает.

— Короче говоря, шведский социализм, — вздохнул Виктор. — Жаль, что только не унас.

— Ну, это не социализм, — хитро улыбнулся Ильич. — Не знаю, что там понаписали в ваших учебниках, но социализм — это тот строй, в котором основные средства производства действительно передали в руки народа, а не тот, в котором частного собственника постоянно насилуют, чтобы он и об обществе подумал. А знаете, почему шведский социализм не у увас?

— Ну, потому… не знаю, короче.

— Слушайте. Примерно четверть века новая форма социального государства на Западе в общем всех устраивала. Коммунистические партии теряют влияние или перерождаются в буржуазно-реформистские, новых великих депрессий не случается, рабочий класс Западной Европы живет даже лучше, чем Восточной. Государственное регулирование помогло постепенно восстановить мировой рынок. И вот тогда частный бизнес решает, что, раз рынок восстановлен, то социальное государство сыграло свою роль, и его можно ликвидировать, чтобы убрать все издержки, связанные и с ростом зарплаты рабочим, и с разными социальными благами, которые частный бизнес вынужден оплачивать. Но просто взять и упразднить уже установившийся порядок, как вы понимаете, нельзя из-за той же косности общества. Решающую роль сыграла вторая причина — Советский Союз продолжает обгонять западные страны по темпам роста, в основном по двум причинам: более низкий уровень потребления населения позволяет капитализировать большую долю прибыли, и в СССР выше доля населения, занимающаяся непосредственно производительным трудом. Не нужно столько персонала, который обслуживает продажу и борьбу за сбыт.

— То-есть, вы считаете, что Советский Союз развалился, потому что выигрывал?

— Его развалили, потому что выигрывал. Энергетический кризис семидесятых, на котором Союз откровенно наживается, приводит общественность Запада к мысли, что надо срочно что-то менять. И тут на политическую арену выходит британская премьерша Маргарита Тэтчер, и говорит англичанам: давайте сегодня снизим социальные расходы, наши товары станут дешевле, мы их продадим больше в странах, где высоки социальные издержки, а, следовательно, есть и спрос, получим дополнительные доходы и с них повысим зарплату рабочим, вернув им то, что они потеряли. И в Британии эта дамская уловка срабатывает. Политики других стран начинают кивать на Тэтчер, говоря, что социальное государство неэффективно, и начинают гонку за урезание социальных благ. Но тут получается, как у вашего Мавроди: первые, которые начали свертывать социальное государство, выигрывают, а когда либерализация охватывает весь мир частного бизнеса, то выясняется, что это путь к новому кризису перепроизводства, поскольку стран с высокими социальными издержками больше нет, потребление везде сократилось. Опять-таки этот вопрос решается при социализме, поскольку средства можно направить на развитие производства, но либеральная политика такогорегулирования рынка не допускает. Что же делать? Частный бизнес находит очень простой выход: перенести наиболее трудоемкое производство в страны с низким уровнем жизни, со слабо развитой социальной сферой, где, скажем, сборка автомобилей обойдется намного дешевле, чем в Америке или Германии. Но вот загвоздка — в этих странах идет борьба против неоколониализма. Иностранные фирмы национализируют. Что делать?

— Ну, что делать, они в Чили показали. Альенде унасекомили.

— Унасекомить унасекомили, но ведь на штыках нельзя сидеть. И тогда международный частный капитал прибегает к дешевому базарному приему. Есть несколько небольших стран с дешевой рабочей силой — Сингапур, Южная Корея, Тайвань, ну, еще нескольких, куда идут большие капиталовложения. И потом мировой бизнес на эти страны показывает, и говорит «Видите? Эти страны создали условия для свободного вложения капитала, гарантии защиты чужой собственности и произошло экономическое чудо. Пустите в страну иностранный капитал, не пытайтесь строить социальное государство, и к вам придет иностранный капитал и тоже совершит чудо». Хотя те же Южная Корея и Тайвань создали базис для вложений как раз с помощью авторитарного корпоративного государства. Вы ведь сами рассказывали про их пятилетние планы.

— Что было, то было, Владимир Ильич.

— Как вы понимаете, здесь тот же обман, что и у Мавроди. Выигрывают те, кто пришел первым, остальные просто начинают гонку за отказ заботиться о собственном населении. Что получается в результате? Если при марксовом капитализме один класс работал, а другой потреблял, то здесь одни страны работают, а другие потребляют, рассказывая всем, что они обязаны своим процветанием не присвоению труда рабочих в других странах, а исключительно демократии и свободе рынка. Советскому народу обещали место среди стран, которые потребляют, а сунули в очередь на биржу труда.

— Это у нас быстро поняли.

— Но весь вопрос в том, что дешевая рабочая сила, как и любой природный ресурс, быстро исчерпывается. Сначала источником дешевой рабсилы у вас была Латинская Америка. Но вот люди выбираются из нищеты, начинают организовать профсоюзы, начинают требовать более высокой зарплаты и того самого социального государства, которое поддержит их при увольнениях, болезнях, несчастных случаях. Издержки опять растут! Значит, надо искать новые страны с дешевыми рабочими руками, и капитал идет в Китай, где бывшие крестьяне готовы работать за горсть риса. Именно трудовыми руками китайцев была создана база вашего нынешнего информационного общества…

Ильич в нескольких местах повторялся, подумал Виктор, а сейчас он излагает то, что ему, Виктору, должно быть очевидно по второй реальности. Когда такой блестящий оратор повторяется — значит, хочет внушить какую — то мысль, или подводит к выводу, который ему нужен. Значит, сейчас должен быть вывод.

— …Однако, вернемся к реальности и ко времени, в которое вы попали…

Да, подумал Виктор, сейчас должен быть вывод.

— …Если здешняя Россия в ближайшее десятилетия выживет, как государство, или даже рухнет, но не превратится в чужие колониальные владения, и какая-либо партия построит на руинах империи новое государственное образование, то в любом случае государство сможет существовать только в форме власти этого самого третьего класса. Власть третьего класса может быть под имперским флагом, под красным флагом рабочего движения, под каким-нибудь флагом формальной буржуазной демократии, но это будет власть третьего класса. Это неизбежно, потому что обусловлено политической беспомощностью как буржуазии, так и пролетариата; и тот, и другой класс будет ненавидеть бюрократию и стремиться ее свергнуть, но нарастающий хаос, угроза внешней колонизации и невозможность в промышленном обществе будущего существовать без электричества, требующего от экономики порядка и стабильности, вынудят и буржуазию, и пролетариат вновь и вновь отдавать эту власть в России третьему классу. Поэтому рассмотрим интересы этого характерного, нетипичного для старой буржуазной Европы, класса…

— Наверное, он заинтересован в своем господстве? Как и остальные два? — Виктор решил вставить свои пять копеек в новое учение.

Владимир Ильич, казалось, нисколько не возмутился тем, что его перебивают; слова Виктора лишь прибавили ему энтузиазма.

— Именно так, именно так! Причем явление вашего двойника из мира, охваченного коммунистическими настроениями, создало в России архиуникальную ситуацию. Стихийно здешний третий класс шел к разложению и краху государства. Вы, то-есть ваш двойник, показав, что ждет в будущем представителей этого класса и их детей, подтолкнули этот класс к объединению и социальной зрелости. Теперь этот класс, в отличие от первых двух, знает, что он хочет, знает, как этого достичь, и, что самое важное, здраво оценивает ситуацию. Это уже не тот класс чиновников Луи Бонапарта, который метался между осколками общества с кнутом и пряником. Нынешний третий класс понимает бессмысленность запретительных мер в отношении буржуазии, и, в условиях угрозы со стороны других государств, понимает необходимость дать образование рабочему и крестьянину. Основное средство его борьбы за власть — дать и буржуазии, и пролетариату взаимно приемлемые условия, чтобы они и не хотели развиваться, как классы, делая время от времени уступку тому и другому, и тут же показывая массам их незрелость и беспомощность. Он развился сам, и это лишило буржуазию и пролетариат стимула к их политическому развитию. Хозяин платит рабочим гроши? Пожалуйста, есть тред-юнионы, которые защищает тайная полиция, и которые остановили абсолютное обнищание пролетариата. Буржуазии не нравятся ограничения свобод? Есть казенные заказы и планы, который обеспечат держателям акций стабильные доходы. Представители буржуазии и пролетариата могут в известных рамках покричать и повозмущаться, но они сами боятся трогать это государственное здание, ибо не знают, как без этого всего жить. То, что мы видим теперь в России — это тихая революция третьего класса.

Глава 27 В.И. Ленин. Либерастия и поцреотизм

На обед были окрошка и пельмени. Эмма оказалась, ко всему прочему, еще и неплохой хозяйкой — или ее специально учили?

Вместе с пищей Виктор пережевывал идею революции сверху. В принципе, оно было логично. В СССР-98 тоже было что-то вроде революции сверху. И тоже «третий класс». Правда, после советских представлений о дремучем невежестве царских чиновников, как-то было трудно поверить, что они на такое способны, но, в принципе, процент дураков за прошлое столетие мало менялся. Все зависит от того, дают ли им командовать, то-есть, кого выдвинут наверх. За двадцать лет вполне могли сделать мичуринскую селекцию.

Владимир Ильич за столом оживленно шутил о разных мировых новостях и не заговаривал об эсерах. Виктор еще в детстве вычитал, что если Ленин говорит об эсерах, у него портится настроение и он даже может взорваться.

На улице стояла жара под тридцать, совершенно неожиданно вслед за по-осеннему прохладной ночью. Еще пара недель, и, наверное, можно купаться.

«Почему Старик не переходит к переговорам? А, собственно, что мне дали для переговоров? Какие условия? Я сам — условие переговоров. Меня сюда привезли, Старик смотрит на меня и решает. Значит, надо терпеливо слушать его лекции и ждать, пока созреет. Может, ему вообще пофиг, он просто выторговал возможность внушить смежной цивилизации свои идеи. Надо просто терпеливо ждать…»

— Предлагаю подождать, когда зной спадет, — заявил Ильич, когда посуда была вымыта. — Кстати, вечером тут в соседней деревне праздник, Магда тоже отпросилась, тут у людей чувство коммуны. Не хотите ли тоже посмотреть? Вы ведь раньше не были в Швейцарии?

— Я бы с удовольствием, Владимир Ильич. Но, понимаете, я здесь в командировке. И, потом, есть реальная опасность. Вы же сами писали, что капитал ради прибыли не остановится ни перед каким преступлением.

— Это писал Маркс… Я понимаю, что Столыпин вас торопит. Судя по новостям из Германии, кайзер действительно намерен объявить войну в августе. Книга направлена в издательство, чек передан товаришам. Постараюсь дать вам ответ до вечера, чтобы Эмма Германовна успела телеграфировать сегодня. А пока давайте устроимся где-нибудь в теньке на воздухе, чтобы я успел рассказать то, что хотел. Кто знает, что нам сулит завтрашний день.

— …Так, на чем мы вчера остановились?

Вот теперь он похож на киношного Ильича, подумал Виктор. Появились прищуренные глаза и усмешка.

«Значит, он уже что-то решил. Почему медлит, не говорит? Может, то, что он сейчас скажет — это послание нам, в двадцать первый век? И вообще он сказал так, как будто распорядился всеми делами перед каким-то решительным событием».

— На революции сверху.

— С революцией сверху мы уяснили… Вернемся к ситуации в вашей России. В вашем мире возникает вопрос: а что же будет делать ваш обезличенный капитал после того, как все страны земного шара станут промышленно развитыми, и рабочие в них не захотят быть новым пролетариатом и потребуют социального государства? Когда исчерпается вот этот природный ресурс рабов? Какое-то время можно сохранять эту систему за счет роста военных заказов, когда государство искусственно наращивает потребление. А дальше?

Ильич очертил в воздухе рукой круг и прищурился.

— Мне думается, они у вас найдут очень простой выход. Более того, как мне кажется, Соединенные Штаты у вас этот выход нашли и уже ставят опыты. Вспомните крестьян: сначала они расширяли угодья подсечным земледелием, затем, когда леса свели, перешли на трехполье. То же произойдет и здесь. Банкирская клика со всемирным центром в США организует в так называемых новых индустриальных странах войны и революции, результатом которых становится полный упадок экономики и разруха. В результате — вот она, та самая дешевая рабочая сила, обнищавшее, доведенное до нищеты население, готовое вновь работать за миску похлебки. Новые промышленные страны разделят на три группы. Первая — это страны, где выгодно вкладывать капитал, строя новые заводы и фабрики на костях народа. Вторая группа — это уже индустриализованные после разрухи страны, где строительство социального государства назрело, оттуда начинают постепенно выводить капитал, идя на временные уступки для трудящихся массам. Наконец, третья группа — это страны с активным бегством капитала, с депрессией, страны, которые готовят к войне, анархии, разрухе. Причем эта колониальная система уже не рухнет, как прежняя. Кто бы не сверг старое правительство в колониальной стране, какой бы вождь, какая бы партия ни пришла к власти — на следующий день в страну нагрянут американские эмиссары и скажут народу: «Зачем вам мучиться, строить светлое будущее собственным трудом? Вот рядом страна совершила экономическое чудо, за несколько лет поднялась из руин, потому что она создала условие для вложений частного капитала. И вы можете получить чудо, если примете наши условия и дадите свободу нашему частному капиталу». И большая часть населения, отравленная инстинктами близорукого обывателя, которому кусок хлеба с маслом дороже свободы, на это пойдет, и согласится. Никто из этих людей, отравленных обещанием экономического чуда, быстрого вхождения в семью цивилизованных государств, и не подумает о том, что он в старости, или его дети будут лежать в луже крови под развалинами этого экономического чуда — всего лишь за то, что посмели всерьез захотеть вот в эту самую цивилизованную семью!

— То-есть, будет «разделяй и властвуй»? — спросил Виктор. Сказанное вождем мирового пролетариата слишком хорошо походило на то, что он видел последние десять лет.

— Да, причем в двух направлениях. Кастовое деление будет перенесено буржуазией на нации. Высшая каста — это Соединенные Штаты, которые имеют больше всего капитала и самую большую в мире армию. Но и эта держава не сможет держать под контролем всю планету, даже при помощи ваших цифровых коммуникаций. Северная Америка будет опираться в своем владычестве на Германию, Британию, Францию, Японию и еще ряд стран, которые составят вторую касту. Благополучие этих стран будет зависеть от стабильности финансов и военной мощи Америки, но они сохранят некоторую самодостаточность, и их будет удерживать в новой системе доля от грабежа третьей касты, грабежа, который они будут вынуждены организовывать и поддерживать ради того, чтобы сохранить стабильность, и подкармливать на минимуме свое социальное государство. Ваша Россия находится где-то между второй и третьей кастой, и ваше нынешнее правительство двадцать лет боролось за то, чтобы она попала в число стран второй касты, а Европейский союз стремится выпихнуть ее в третью. Это не потому, что у вас правительство было хорошее или плохое, а потому что ваши обыватели выбрали иллюзию экономического чуда вместо мира, где все богатства надо создавать собственным трудом. И получили новое средневековье.

— Так что же нам делать, Владимир Ильич? Ведь должно же быть новое Возрождение?

Ильич вздохнул и сунул руки в карманы.

— Развитие человечества, дорогой Владимир Сергеевич, имеет свои подъемы и спады. И если ваш народ, ваши политики, сами не решили этой задачи, то, скорее всего, вы ищете ее решение не там, вы слишком скованы шорами привычных решений. Сейчас в вашей России есть два крайних течения, с противоположным отношением к государству. Первое, которое у вас называют либерасты, не имеет ничего общего с нынешним буржуазным либерализмом в той же Англии. Британский либерализм построен на владении колониями, это свобода для расы господ в условиях мирового колониального рабства, когда колонии дают избыток средств. Британский либерализм основан на двух киплинговских азбучных истинах: экономикой большой колониальной империи невозможно управлять, в ней будет господствовать инициатива банкира и торговца, это первая истина. Вторая истина в том, что господствующий класс метрополии должен проявлять экономическое рыцарство к неимущим от избытка своего. С субъективной стороны британский либерализм стоит, как на незыблемой скале, на исторических, позднефеодальных традициях, которые англичане добросовестно поддерживают, как систему.

— Владимир Ильич, но ведь либеральные течения есть в разных странах, не только в Англии. И у них разные принципы. Знаете, у нас, то есть, не унас, а на Западе, был такой известный философ, классик либерализма, Карл Поппер… в Интернете как-то на него наткнулся… так он считает, что политику следует ограничиться борьбой со злом, вместо того, чтобы бороться за «позитивные» и «высшие» ценности — такие, как счастье и прочее.

Владимир Ильич расхохотался.

— Ваш Поппер берется философствовать и рассуждать о политике, не имея ни малейшей способности даже просто логически мыслить! — воскликнул он. — Между добром и злом есть диалектическое единство. Кризис перепроизводства — это зло?

— Да.

— Борьба с кризисом — это борьба со злом?

— Конечно, Владимир Ильич.

— А что является идеальной целью борьбы с кризисом? Вы же инженер, вы же тут про ТРИЗ рассказывали.

— Такое общество, где не надо бороться с кризисом. Где кризис перепроизводства невозможен.

— Ну вот, а это уже борьба за позитивную и высшую ценность — бескризисное развитие экономики. Либералы предлагают народу следить за тем, как политики соскребают плесень со стен сырых подвалов, где этот народ живет, вместо того, чтобы выдвинуть вождей, которые будут бороться за переселение в светлые квартиры с сухими стенами. Так что у вашего классика либо неумение мыслить, вызванное страхом перед империалистическими мировыми войнами, либо это обычная демагогия мелкого буржуа, который возводит в культ свои мелкие эгоистические интересы!

«Похоже, логика — это его конек, как юриста» — подумал Виктор. Переспорить Ильича в этом вопросе было явно бесполезным.

— Но самое страшное, Виктор Сергеевич, то, что у вас нет даже своих Попперов, нет влиятельных здравых либералов. Практически нет. Есть либерасты. Внутри российского либераста сидит российский нигилист-разночинец девятнадцатого века, радикальный анархист. Кредо ваших либерастов — это слепая, непримиримая вера в то, что бонапартистское государство есть архизло. Это культ, обожествление государства, как машины господства одного класса над другим, через парламент и демократию. Либераст видит только одно правильное государство — которое служит классу, классовым интересам, и ему наплевать, способен ли этот класс свои интересы разумно сформулировать, или это кто-то будет делать за него. Российский либераст защищает не интересы народа, и даже не интересы российского капитала, он служит американскому лорду-протектору, которые и диктуют России свою волю от имени российских политических недорослей. Если вы покопаетесь в их организации, то наверняка найдете прямую или косвенную поддержку колониальных держав. Политики Европы и Америки были бы бесконечными глупцами, если бы не использовали этот шанс. Взывать к разуму либерастов бесполезно, это движение, несмотря на псевдо интеллигентное обличье, основано не на знаниях и разуме, и даже не на рассудке обывателя, а на животном, суеверном страхе. Либерасты постоянно накачивают себя страхом репрессий, голодоморов, любовно собирают все гнусности, которые произошли в период бонапартизма и упиваются ими с мазохистским наслаждением. Они патологически ненавидят всех, кто имеет отношение к казенной службе и стремятся уничтожить их, как класс, ликвидировав учреждения и должности, а оставшихся превратив в быдло, в трактирных лакеев.

— Владимир Ильич, но не все же у нас либерас… либералы! — воскликнул Виктор. — Есть и патриоты.

— Слабость вашего патриотического движения, Виктор Сергеевич, в том, что оно тоже незрело. И как только оно в силу обстоятельств внешней угрозы станет массовым, его может захлестнуть волна того, что у вас называют поцреотизмом. Поцреот, Виктор Сергеевич, это не патриот, это по своей психической сути тот же либераст, но верящий, что бонапартистское государство есть архидобро. Либераст не верит в способность третьего класса создать разумное государство, поцреот не верит, что создать разумное государство сможет кто-то, кроме третьего класса. Поцреоты накачивают себя страхом падения общественной морали, всеобщего невежества, спаивания и физического вымирания народа. Поцреоты вытесняют тихий, здравый патриотизм, и дают бюрократии развиваться в самых уродливых формах, которые ведут к загниванию и краху третьего класса.

— Ну, хорошо. Ну, допустим. Но ведь всегда есть какие-то люди с тараканами. Неужели они вот так вот все прямо не дают нам придти к этому самому Возрождению? И в чем оно, Возрождение?

— Сейчас, Виктор Сергеевич, ваша Россия должна прежде всего выжить, как государство, как общество, которое способно что-то выработать взамен той мясорубке, в которую глобальный капитал превращает планету. И главная опасность — это не столько наличие внешнего врага, который стремится поставить ваш народ на колени и сделать рабами, готовыми работать за миску похлебки, а недопонимание того, что происходит. Ваше общество, пытаясь понять причины провала реформ, стоит перед проблемой осознания классовой незрелости — как класса буржуазии, так и рабочих — невозможностью построения государства, служащего интересам рабочих, бизнеса, среднего слоя, кого угодно, потому что у вас еще долго не будет разумного бизнеса, рабочих, другого слоя, кроме самого государства. Общество должно осознать необходимость вынужденного, продуманного и планируемого отступления к современному государству бонапартистского типа не на месяц, не на год, а на десятилетия, необходимость найти способы развивать и реконструировать это государство, чтобы оно не превратилось в бюрократическую тиранию. Это тяжело и будет вызывать массу протестов. И наибольшая опасность, которую я у вас вижу — это раскол общества на либерастию и поцреотизм. И те, и другие мешают холодному, здравому, практическому взгляду на социальное государство, как необходимый временный инструмент, которым должны овладеть новые трудящиеся массы и сделать орудием не примирения классов, а постепенного стирания раздела общества на классы.

«Так. В нашей реальности Ленин призывал отступить к нэпу, к вынужденному отступлению к капитализму. Здесь он призывает уже нас отступить к бонапартизму. Нэп свернули ради бонапартизма. И тоже вынужденно. А ради чего свернут бонапартизм?»

— И как долго должно у нас быть такое государство? И не получится так, что этот третий класс просто не захочет уступать своей власти никому?

— А это зависит от того, как будет идти осознание классами своих интересов и целей и рост активности масс. Это стихийно-исторический процесс. Люди должны понять угрозу пассивного, скотского существования ради того, чтобы делать деньги и получать удовольствия. Могу лишь сказать, что подтолкнет их к этому. Это угрозы и насилие со стороны высшей касты, Соединенных Штатов, которые разрушат мечты об умной нации, которая покорит глупую нацию, и угрозы со стороны вашего собственного бизнеса, разрушающего ради наживы природу и нравственную среду общества, которые разрушат либеральные иллюзии об инвесторе, как благодетеле. Выбор у россиян очент простой: либо бросить страну на произвол судьбы и проиграть, либо бороться за то, чтобы стать хозяевами в собственной стране. Готового же рецепта, как действовать потом, как перейти от социального государства к коммунистическому обществу, где свободное развитие каждого станет условием свободного развития всех, у меня, человека девятнадцатого столетия, нет. Эту задачу придется решать людям двадцать первого века.

«Короче, решайте сами… Ну, а что ты от него хотел? Ленин же не бог и не пророк. Он просто излагает свои личные взгляды на нашу жизнь, так, как он их видит. У него есть теория, он с ее точки зрения и смотрит».

— В общем, — вздохнул Виктор, — у нас тяжелее всего с этим самым осознанием. Отсюда и все беды.

— Так это неудивительно! Многие привычные понятия в ваших условиях становятся с ног на голову. Возьмем, к примеру, национально-освободительные движения. Столетиями врагами украинских трудящихся были польские и российские помещики, а затем и буржуазия этих двух наций. Поэтому борьба за равноправие наций, право на самоопределение вплоть за отделение была и борьбой за возможность строить социальное государство. И мы, большевики, всячески поддерживали эту борьбу. В вашем же мире националисты юго-западной окраины, или, как у вас их зовут, бандерлоги, — это борцы за разрушение социального государства, и ради этого их будет кормить мировой капитал. Столетиями буржуазное государство подавляло личность человека, и борьба за права личности была борьбой за торжество коммунизма. Но в ваших условиях лозунг борьбы за права личности превращен мировым капиталом в лозунг борьбы против социального государства, которое и дает представителям трудящихся классов стать личностью, дает возможность быть грамотным, быть культурно развитым, иметь средства к существованию, заниматься творчеством. Столетиями самые прогрессивные мыслители внушали, что власть должна опираться на разум ученых. Но как в ваших условиях доверять ученым, которые живут и работают на деньги Соединенных Штатов, на гранты, которые идут прямо из-за рубежа или через частные фонды-посредники в России? Вы должны критически пересмотреть все… А теперь, Виктор Сергеевич, ответьте, пожалуйста мне: вы хотите, чтобы я согласился на предложение Столыпина?

— Нет, Владимир Ильич. Ни в коем случае.

Эти слова у Виктора вырвались сами. Но уже в следующее мгновение он понял, почему он их произнес.

— Почему вы этого не хотите? Вы же за этим сюда прилетели?

— Я понял… Я все понял, Владимир Ильич. Столыпину нужен зицпредседатель. Человек, на которого можно свалить неудачи, массовые жертвы во время войны, репрессии ЧеКа. После войны он выставит вас кровавым тираном и палачом, а сам будет править, такой белый и пушистый.

— Белый и пушистый? Ну что ж, это вполне возможно. Вы подтвердили мои предположения, как и предположения товарищей по партии. Но вы, Виктор Сергеевич, рассуждаете, как инженер, а не как политик. Раз Столыпину нужен человек, на которого нужно свалить вину за поражения, значит, он в себе, как в руководителе государства, не уверен. А человек, в котором нет фанатичной веры в свои силы, в победу, не может выиграть войну, потому что не может заразить этой верой окружающих. А это миллионы жертв, лишних жертв. На одной чаше весов — миллионы жизней, на другой — моя чистая и незапятнанная репутация человека, который мог сохранить эти жизни, но побоялся грязи и крови. Передайте Эмме Германовне: я согласен.

Глава 28 Ночь без подмоги

Вернувшись из Цюриха, куда она ездила на телеграф вместе с Надеждой Константиновной, Эмма привезла две корзины еды, чтобы отметить историческое решение. Заодно она поменяла франки на швейцарские. От предложения Виктора поехать вместе и зайти к ювелиру Эмма, вопреки женской логике, решительно отказалась.

— Еще назад надо ехать, надо экономить, сказала она. — В Москве сочтемся. Охраняйте Старика, он теперь первое лицо государства. В доме хоть ружье-пулемет есть.

— Когда и как отъезжаем? Опять дирижаблем?

— Вы с Владимиром Ильичом дирижаблем, мы оформляем все дела и поездом. Встречаемся в Москве.

За ужином поднимали бокалы. Пили привезенный Эммой фандан, вино с терпким, бархатистым и немного необычным вкусом — казалось, в него добавлены апельсины. Оно было легким, градусов десять-двенадцать, но вскоре Виктор почувствовал тяжесть в ногах, и что его клонит ко сну.

«Надрызгался, алкаш», зло подумал он про себя. «Так и мировую революцию проспать можно».

Ильич, наоборот, чрезвычайно разговорился и принялся ругать интеллигенцию.

— А вы знаете, в чем трагедия русской интеллигенции? — спросил он Виктора.

— В том, что быдло ее ненавидит?

— Нет. Вы, похоже, не увлекаетесь философией, и считаете интеллигентом каждого образованного человека. Между тем, к интеллигенции в России могут причислить и человека, умственным трудом не занимающегося, и наоборот — не всякого ученого, врача, писателя назовут интеллигентом. Наша интеллигенция — это, скорее, секта или монашеский орден, круг избранных, которые считают себя носителями высших духовных идеалов, которые стоят над темными массами и бросают им, этим массам, идеи либерализма, как римские патриции серебряную мелочь. Интеллигенты считают, что они и только они — ум, честь и совесть нашей эпохи, они, и только они способны сострадать всем униженным и оскорбленным, и они обязательно должны быть к оппозиции к государству, к церкви, к армии, ко всяким учреждениям общественного устройства. Они живут по своим нравам и устоям и даже внешне стараются выглядеть не так, как все. Они фанатично верят в идеи западного либерализма, и видят в российской власти и вообще в византийских традициях нашего общества абсолютное зло. Вы знаете, они даже переплюнули западных революционеров!

— Нет, честно говоря, не знаю. Здешние революционные движения для меня темный лес.

— А с другой стороны, что такое быдло? У нас и у вас постоянно совершают ошибку, считая быдло каким-то определенным классом: например, есть интеллигенция и есть быдло. Это неправда. Точно так же глубоко неправы те, кто считает быдлом всю интеллигенцию, или буржуазную интеллигенцию, если хотите. Было есть в любом классе, и, к сожалению, часто принимают за быдло весь класс, или наоборот — быдло принимают за класс. В вашу перестройку люди, думая, что слушают интеллигенцию, часто слушали быдло, которое внутри этой интеллигенции угнездилось. Пьющее, образованное, страдающее от собственной бесполезности, волнуемое мировыми проблемами и рецептами коктейлей быдло, в целом, симпатичное и вызывающее сочувствие, потому что оно не свободно от насаждаемых государством моральных заповедей. После краха Советов оно у вас вымирает, и на смену ему приходит совсем другое быдло — спортивное, уверенное в себе, вороватое, наглое, жлобское, озабоченное совсем другими вещами — деньгами, роскошными домами, яхтами, властью, тянущее к себе в кубышку все: часы соседа, антикварные вещи, модисточек в содержанки и прочая. Потому что мировая буржуазия насаждает именно такие моральные заповеди. И это быдло, что испражняется на всех, кто ниже, и лижет задницы всем, кто выше, уже никакой симпатии не вызывает. Советский люмпен в интеллигентах отдаст нуждающемуся последнее, послесоветские заберут последнее. Советский люмпен в интеллигентах — это смысл и трагедия России, послесоветские люмпены в интеллигентах — это сифилис и позор России…

— За Интернационал! — воскликнул Виктор, поскольку Эмма уже вновь наполнила бокалы. — Ленин в третьем, и я за третий!

«Все. Понесло. Надо завязывать».

Закусив, он отпросился выйти, и, безжалостно очистив желудок, чему помог несколькими кружками холодной воды, какое-то время смотрел в темноту. Его окружала тишина, звезды на небе скрывались в дымке, прохладный ветер выдувал из головы остатки дурмана.

«Расслабились. Надо проверить оружие. Не нравится мне эта эйфория».

Вернувшись в дом, он извинился, и сказал, что хотел бы прилечь отдохнуть. Как ни странно, это желание тут же поддержала Эмма, которая сама осталась для продолжения банкета. Когда он подымался по лестнице, в спину ему летел голос Ильича.

— Товарищ Еремин, а помните, вы мне говорили про капиталистов: дескать, вначале были пираты, дети пиратов станут купцами, а внуки — промышленниками. Чушь! Вы забыли про генетику. Дети бандитов не перестанут быть бандитами. Они просто принесут законы преступного мира на свои заводы и фабрики. Еще страшнее будут внуки — они распространят мораль и понятия воровской шайки на науку, культуру и образование и построят на них мировую политику…

Автомат оказался на месте и в исправности. Подчиняясь какому-то неясному чувству тревоги, Виктор присоединил барабан и не обернув оружие тряпками, сунул в незапертый сундук.

…Проснулся Виктор от того, что хотелось пить. Перед этим снилась какая-то чушь — будто он с бывшими знакомыми из Коломны, с ВНИТИ и Коломзавода, убирает мусор на Набережной. Вместо фонтана — планшайбы на Набережной высилась огромная, метров пять высотой, статуя оленя. «Почему из ВНИТИ, это же не Коломна» — подумал Виктор и проснулся.

Была глубокая ночь, и тусклый свет лампадки-ночника едва позволял различать окружающие предметы. Эммы рядом не было. Голова была тяжелой и ее будто сдавливали невидимые обручи. Дверь была слегка приоткрыта и снизу доносились мужские голоса, говорящие по-немецки.

— Курт, поможешь мне отнести русского в экипаж. Внимательно соберешь все вещи.

Сон прошел моментально. Виктор соскользнул с кровати, и подкрашись к двери, закрыл ее на крючок, затем бросился к сундуку. Он был пуст. Автомата и патронов не было.

«Эмма! Она схватила автомат… Почему я не слышал выстрелов? Ее убили? Внезапно и бесшумно?»

Кто-то уже поднимался по лестнице, уверенно и неторопливо. Виктор схватил стул и с размаху запустил им в окно: с треском посыпались толстые стекла.

— Алярм! Фойер! Алярм! — заорал он в пустую темноту. Где-то залаяли собаки.

— Виктор Сергеевич! — за дверью раздался голос с сильным немецким акцентом. — Это есть бессмысленно. Все житель ушли соседний деревня нах… Нах праздник, это так.

— Назад! — крикнул Виктор. — Стреляю без предупреждения!

— Виктор Сергеевич, ви не можете стреляйт, ви не иметь оружие…

«Откуда он знает? Они убили Эмму? Почему он знает, что нет другого оружия?»

— …Будьте благоразумны. Подумайте о жизнь Владимир Ильич и Надежда Константиновна.

— Они у вас в заложниках?

«А Эмма? Он ее не назвал? Скрылась? Убита?»

От удара в дверь крючок вырвало. На пороге стоял коренастый мужчина с браунингом в руке — из-за полутьмы черты лица его было трудно рассмотреть.

— Я есть Пауль, — ви должны взять одежда и ехать с нами. Иначе жители этот дом будут мертвы. Эмма не есть вам помощь. Эмма есть наш агент, она помогайт нам, она помогайт Германия.

«А вот это копец, подумал Штирлиц… Немцы слили сеть через Айзенкопфа, но оставили глубоко законспирированного агента, чтобы выманить меня в Швейцарию. Ну да, это же проще. Тащить меня из Бежицы через половину Европы нереально. Проще спровоцировать охранку, Столыпина, Ильича, чтобы они сами сунули меня в пасть».

Глава 29 Тройной капкан

— Господин Пауль, я нестерпимо хочу пить, — сказал Виктор, — я вчера слишком много выпил. Если позволите мне выпить немного вина, я приду в себя, и мне будет проще понимать вас.

— Это можно. Курт! — крикнул он в открытую дверь. — Кружку вина! Того, что на кухонной полке! — последние слова он произнес уже по-немецки.

«Того, что на полке. В плетеной бутыли. Это вино хозяев. Почему именно этого? Эмма нас опоила!»

— Могу ли я увидеть Ленина и Крупскую, чтобы убедиться, что они живы?

— Это нельзя. Если господин Ленин или Крупская увидайт нас всесте, я должен их убивайт. Такой приказ.

Невидимый Курт протянул с лестницы кружку. Пауль осторожно взял ее и поставил на подоконник.

— Ви просиль. Берите. Пейте. Без глюпый шютка.

Принесенное вино показалось Виктору почти безвкусным. Во всяком случае, точно не вчерашний фандан.

«Надо как-то потянуть время. Мало ли, может из большевиков кто-то нагрянет. Или, наоборот, полиция. О чем спросить… А, кстати. Этот журналист спросил у Эммы, не видел ли он ее выставке…»

— Спасибо, — произнес Виктор, ставя кружку на подоконник. — Он мне помогло. Вот вы, наверное, все знаете. Вот Эмма… Она причастна к исчезновению Майснера?

— Я отшень сожалейт, но господин Майснер узналь ваша спутница. После обеда Майснер вошель к вам в каюта для шантаж, до этого он смотрель коридор, нет ли свидетель. Эмма убиваль его булавкой с яд и выбрасываль в иллюминатор. Нет другой выход.

— Я понимаю… Кстати, это ее здорово заводит. Вы не пробовали вместе с ней замочить кого-нибудь, а потом задуть?

— Задуть что?

— Свечку задуть. Девочка просто кипятком фонтанирует.

— Ви есть циник, Виктор. Это есть хорошо. Цинизм есть способ принять жизнь, как она есть. Разные люди ставиль на монархизм, социализм, либерализм, но только тот, кто поставиль на цинизм, будет забирайт все. Ви будете забирайт все, Виктор. Роскошная жизнь, богатый дом с прислуга, картины и прочий искусство, любовь женщин, которые есть ваша мечта, слава и восхищение. Самый неожиданный ваш фантазия станет ваш жизнь.

— А если мне это не нужно?

— Ви хотеть наука? Великие проекты? Никакой проблема. Тысячи людей исполнять ваша воля и замыслы. Ви послужить заветным мечтам человечества, Виктор.

— А если мне нужна просто Россия? Я ее получу?

— Несомненно! Несомненно, Виктор! Ви получить Россия! Чистый, богатый Россия, везде порядок и культур! Новый Россия есть мечта!

— А если я не хочу готовой, чистой и богатой? Если я ее сам хочу сделать такой, и чтобы никто не мешал?

— Я сожалейт, Виктор, ми не можем говорить много время с умный и романтичный человек, как ви есть. Надо безопасное место долго думать. Я должен говорить, теперь ви идти с нами потому, что ви идти с нами. Нет другой выход. Я не хочу причиняйт лишний неудобств.

«С этого бы и начинал…»

— Прекрасно. Пока я одеваюсь, можно Эмму позвать? С ней мне будет как-то спокойнее, понимаете?

— Я понимайт вас. Это можно. Курт! Позови Эмму!

— Хозяин, ее нет, — донеслось через полминуты снизу. — И винтовка с ней.

— Пауль, а вы уверены в том, что она только на вас работает? Если она вас пристрелит, мне как-то все равно, а если меня?

— Курт! Проверьте на улице! Посмотрите в сарае!

Из разбитого окна донеслось удаленное тарахтенье.

— Что есть это? — спросил Пауль у Виктора.

— Боюсь ошибиться, но, похоже, горячая фрау угнала ленинский броневик и смоталась. Наша компания ей наскучила, захотелось разнообразия в постели.

— Виктор Сергеевич, вам не надо говориль глюпость! — взвизгнул немец. Но Виктор уже раскрыл бумажник.

— Пауль, а деньги-то ей брать зачем? Вы же меня всего увозите.

— Какой деньги?

— Артельный деньги. Несколько тыщ местных. А тут, видите, только из будущего.

— О боже… Курт! Курт! Проклятье! Где вы, Курт?

Ему ответило только эхо.

— Оставайтесь где стоите! — Пауль повернулся к двери, но внезапно резко дернулся, словно судорога прошла с его ног до головы, затем тело его начало обмякать, он осел на колени и плюхнулся навзничь. Из груди его торчала рукоятка ножа.

Виктор резко нагнулся за стулом. Стул был дубовый, увесистый. Оружие последнего шанса.

— Не двигаться! — из проема двери скользнул луч фонарика, голос был почти без акцента. — Не бойтесь, я ваш друг. Я офицер его величества короля Георга Пятого и пришел вам помочь. Британская разведка к вашим услугам, сэр.

— Спасите Ленина и Крупскую! Они где-то здесь, в доме.

— Мне жаль, Виктор. Их тела уже остыли. Похоже на отравление. Поверьте, мне очень жаль.

Виктор опустил стул.

— Но как же… Это Эмма! Она отравила их и усыпила меня, потом позвала сообщников. Позовите полицию, людей, кого-нибудь!

— Эмма — немецкий агент? По моему мнению, она скрылась и может привести на помощь, — произнес незнакомец, выключив фонарик и пряча что-то во внутренний карман плаща. — Не доверяйте местным полицейским чинам, Виктор. В их рядах могут быть люди, работающие на Германию. Не забывайте, что здесь кругом живут немцы. Это значит — родственные связи и возможности вербовки. А мне можете доверять, Россия и Британия пока союзники, а на тонкости политиков, мне, как офицеру, глубоко наплевать. Вы собрались?

— Да.

— Мы должны уходить отсюда немедленно. Следуйте за мной. Запоминайте — мое имя для вас Джемс Уоткин. Я член географического общества имени сэра Хаггинсона и я изучаю обычаи ткачей-надомников. Прошу вас!

Они вышли в освещенную залу: стол еще стоял неубранный. У двери, ничком, в луже крови, валялось тело мужчины с ножом в шее: по-видимому, это и был тот самый Курт.

При свете Виктор разглядел Уоткина. Он был в темном плаще и фетровой шляпе с широкими полями, делавшей его чем-то похожим на пастора; в остальном совершенно ничего примечательного — темные волосы, хорошо выбрит, лицо смугловатое, скуластое, как будто родом из Индии.

— Будьте добры поспешить, сэр! Мы не имеем времени для прощания! — сказал Джемс, когда Виктор сделал шаг в сторону спальни. — Каждая минута приближает нашу встречу с усопшими на небе.

Он открыл входную дверь, и…

Виктор обмер. Прямо за дверью, в луче света, падавшего из комнаты, стояла Варя из романовского СССР, в каком-то нелепом костюме: то ли юбка, то ли брюки.

«Она что, с ума сошла? Или это я сошел?»

— Гретхен? — воскликнул Уоткин. Он попятился назад с вытаращенными, от ужаса глазами, поворачиваясь, пока не уперся в стенку, затем достал из внутреннего кармана плаща угловатый армейский веблей-скотт. Виктор хотел крикнуть Варе «Беги, он вооружен», но какой-то странный, животный спазм вдруг стиснул его горло.

Уоткин сунул ствол пистолета себе в рот и нажал на спуск.

— Фу, как некультурно, — сказала Варя голосом фрекен Бок.

Глава 30 Первая жертва, последняя жертва

— Это же англичанин, — выдавил из себя Виктор. — Союзник.

— Это был немец, — ответила Варя.

— Откуда вы знаете?

— Из его мыслей, конечно. Санаторий, корректирующие методики… В общем, наука продвинулась.

— И что еще удалось прочитать?

— Немцы опасались, что, работая по принуждению, вы будете вредить. Поэтому организовали инсценировку, по которой вы якобы у англичан. Кстати, Курта тоже ликвидировала Эмма, чтобы дать возможность липовому британцу проникнуть в дом, а сама смылась на мопеде с деньгами и чеком.

— С тем, что привезла, в смысле, чеком? Но ведь Ленин сказал, что передал его?

— Она передала фальшивый. Мюллер не мог его сам обналичить, человек, который должен это сделать, должен прибыть в Цюрих завтра. Настоящий чек Эмма должна была передать своим сообщникам на рынке. Она это и сделала, только она сделала два фальшивых чека. И на рынке отдала тоже фальшивый, в то время, когда банки уже закрыты. До этого сообщники не показывались в деревне, чтобы не вызывать подозрений. Эмма чувствовала, что ее уберут, сразу или позже.

«…Ну что ж, тогда мне придется стать вещью. Дорогой вещью…»

— Черт с ним, с чеком. Ленин убит. Все провалено, все…

— Ничего не провалено. По дороге объясню. Здесь вы уже никому ничем не поможете, а народ скоро начнет возвращаться.

Деревня, которая вчера казалась Виктору такой милой и уютной, словно вымерла. Только лай собак из-за заборов, словно сигнализация, провожал их по улице.

— Столыпину не нужел был ситуативный лидер, — торопливо объясняла Варя. — Ему нужна была жертва. Ленин в последние годы через большевиков усилил идейное влияние на техническую интеллигенцию в России. Он видел в инженерах новый, руководящий класс государства. Злодейское убийство Ленина немецкими шпионами должно всколыхнуть российскую технократию и сплотить ее вокруг Кабинета. Сам факт убийства. Своего соперника в цюрихском ученом Столыпин никогда не рассматривал. И что Эмма — двойной агент, в охранке прекрасно знали. Потому Радынов так и торопился с учеными — он знал, что вы не вернетесь. Для Столыпина важнее целый класс прогрессоров, система. Машина прогресса, которая проломится в будущее, и которая не исчезнет в самый неподходящий момент.

— Вот как… «Ваша миссия не причинит вашему вождю ни малейшей опасности…». Вы все это узнали телепатией?

— А чем еще? Я была в Москве. Масса детски доверчивых людей. С современными СМИ восстание устроить — раз плюнуть.

— Выходит, Председатель решил моими руками убрать Ленина и сдать немцам? Послал именно меня, чтобы ради меня убрали свидетелей?

— Он не хотел вас посылать. На этом настоял сам Ленин. Главное условие. Столыпин только воспользовался случаем.

— Умыл руки… И никакой революции не будет?

— Вот теперь как раз будет. Революция сверху. Перед вашим приездом Ленин закончил работу «Государство и социализм», о чем Столыпин не знает. После убийства Ленина эту работу прочтут в Россиидесятки тысяч людей, она станет их святыми писанием. Помните, у Маяковского — «Стала величайшим коммунистом-организатором даже сама Ильичева смерть»? После войны и победы они совершат социалистическую революцию сверху, и Столыпин будет вынужден либо плыть по течению, либо его сметут. И этот, новый социализм, уже не рухнет в восьмидесятых, потому что в нем не будет ни своих Хрущевых, ни Горбачевых.

— Но ведь из-за меня убили людей. Понимаете?

— Понимаю. И без вас бы убили людей. Убьют миллионы людей, потому что начинается мировая война. России нужна эта жертва.

— И обновленному СССР — тоже? Вы ведь тоже воспользовались ситуацией?

— С чего вы взяли?

— Вы же сами сказали, что были в Москве. Чтобы добраться сюда, нужно несколько дней. Что вам стоило с вашей телепатией связаться с большевиками и предупредить, а не одной сюда ехать?

— Могу сказать, чего стоило. Несколько сот тысяч ни в чем не повинных жизней. Да, все прекрасно, большевики предупреждены, Ленин скрывается, книгу «Государство и социализм» начинают понимать в конце тридцатых после Великой Депрессии. А до этого — процент невиновных, погибших от руки царских чекистов, разгул бюрократии, бессмысленные репрессии, культы личности. А теперь эту книгу в России поймут в начале двадцатых.

— Но это же убийство!

— Виктор Сергеевич, а будущие жертвы столыпинского террора — это не убийство? Жертвы, которые вы могли сократить — но не захотели?

— Понятно. Все тот же почерк. Уничтожим единицы, чтобы спасти тысячи. Не боитесь скатиться до терроризма?

— Да, боимся! Вы не знаете, не можете знать, как я сама хотела, чтобы меня убили вместо Ленина и Крупской! Но я не имею права! И вы не имеете права! Сворачивайте сюда, тут у меня рояль в кустах, то-есть, мотоцикл.

Армейский «Харлей-Дэвидсон» с литровым двухцилиндровым мотором, двумя цепями, хромированными деталями и большой, похожей на колокольчик фарой, смотрелся основательно. Такой винтажный боард-трекер, мечта байкера.

— Я потребовала, чтобы приделали второе седло, — сказала Варя. — Тут сил, как у «Иж-Планеты», должен вытянуть.

…Они неслись по ночной Швейцарии. Точнее, «неслись» — это громко сказано. Дороги здесь были довольно укатанные, а иной раз чуть ли не ровнее иных мест в Брянске с разбитым асфальтом, но нестись по дороге, которая все время виляет и чуть ли не делает мертвую петлю, не имеет смысла, если нет погони, а погони не было. В основном их облаивали собаки, но под колеса не кидались — воспитанные. Несколько раз на дороге попадалось что — то вроде полицейских постов, которые равнодушно пропускали двухколесную машину; правда, один раз въедливый блюститель порядка просто стал на дороге и замахал руками, требуя остановиться, а когда подъехали ближе — неожиданно отскочил в сторону и заорал «Хайль Гитлер!». Часа через полтора езды они свернули на луг где-то в глухом месте, где дорога серпантином подымалась в горы и неподалеку шумела невидимая в темноте река.

— Вот здесь я сложила тур, — сказала Варя, глуша мотоцикл и сдвигая на лоб очки. — Как вы в тот раз в Америке ночью место нашли? Кстати, с вами все в порядке? Как прогулка?

— Нехорошо смеяться над чувствами зомбируемых. У нас это вообще считается пропагандой нацизма.

— А, вы про того полицейского? Этой Европе нацисты уже внушают. И народ ну очень быстро схватывает.

Она повернула руль, и поймала лучом фары маленькую кучку камней.

— Вот там станете, когда я скажу. Надо еще минут сорок подождать.

— Как, уже все? Это переход в Россию?

— В Россию, в Россию. Удобно, правда?

— Вы раскрыли секрет?

Варя вздохнула.

— Ничего мы не раскрыли. Нам просто подбросили информацию. Ученые спорят… Но мы пока не настолько знаем тайны этого мира, не позволяет наша техника такие приборы делать, чтобы их раскрыть. Вот, решили попробовать.

— А вы как же? Остаетесь, или со мной?

— Есть вторая точка. Потом и подальше. И третья, запасная. Есть гипотеза, что на этот раз перебросит туда, в зависимости от того, кого переправляют. Если вас — в Россию, если меня — в СССР. На случай, если к этой не успеем.

— А нельзя так — вы сначала, а я — потом и подальше? Список хочу сократить.

Варя вздохнула.

— Кажется, я начала уставать… Что за список?

— Длинный список. Погибшие на Пэ Эм Вэ, от испанки, потом ихняя Че Ка дров наломает… Вы же само говорили.

— Понятно… Вам нельзя долго здесь. Как только присутствие хроноагента станет всеми признанным фактом, этим ту же воспользуются. Враги России скажут: «Русские третьесортная раса, дикари, пришельцы их специально выводят в лидеры, чтобы уничтожить мировую цивилизацию. Великие цивилизации должны объединиться и спасти человечество, указав дикарям их место». Разве вы не видите, что эта Россия не готова воевать со всем миром? Кто будет здесь вашим союзником? Движение неприсоединения в ООН? Где оно здесь, ООН, где они, третьи страны?

— А не поздно пить боржом? Или всех, кто меня видел, тоже, как Ленина?

— Виктор Еремин в этой реальности должен стать мифом. Легендой охранки для дезинформации противника. Этот прием войдет во все здешние учебники.

— Архивы моего предшественника тоже вы спалили?

— Не мы. Но, похоже, те, кто это сделал, думали так же. И не ошиблись. Разве то, что вы видели здесь, построили не русские? Разве это придумали не русские, российские ученые и инженеры? Вы же видите, эта Россия сама меняет свою жизнь, осознав свое будущее. Не лишайте Россию ее победы! Это же моя… ваша Родина.

— Ясно… А если немцы свалят все трупы на меня?

— Не свалят. Охранка полагала, что вас после выполнения главной задачи вытащат назад в свое время. Потому и не побоялась оставить вас немцам. В Бежице вы этой задачи еще не выполнили. А здесь вы дрались, как лев, ликвидировали трех германских террористов, но у вас не было противоядия. А потом лже-Еремина настигнет вражеская пуля по дороге в Россию. Не волнуйтесь, никого не станут убивать, просто подберут подходящий труп. И похоронят с почестями.

— Это уже неважно… Слушайте, Варя, мне все здесь внушают, что у нас после всей этой демократизации и попыток строить гражданское общество, неизбежна эпоха сталинизма, бонапартизма, авторитарного государства какого-то. И что мы должны воспринять это нормально. Вот вы скажите, у вас там все же к демократии идут, ну неужели мы не можем быть свободной страной?

— Я для вас последняя надежда услышать то, что вы хотите услышать? Виктор Сергеевич, а что такое у вас свобода? Что такое независимость? Кто у вас гражданское общество? Вот те, кто по всем городам уничтожают природу, застраивая поймы — гражданское общество? Или те, для кого важно купить квартиру с красивым видом, а как будут жить потомки, на это наплевать? Ну покажите, что вы общество, защитите хотя бы среду своего жизнеобитания. Свобода начинется с очень простого шага — с умения переступить через свои личные интересы ради других. С шага от животного к человеку. И пока у вас этого не поймут, вы будете вечно выбирать между своим авторитарным государством и оккупационным режимом.

Виктор молчал. Мысли путались.

Где-то неподалеку прокричала ночная птица. Крик был странный, незнакомый.

— Все, — сказала Варя. — Вам пора.

Глава 31 Цена пары секунд

В глаза ударил яркий солнечный свет. Виктор зажмурился и на миг остановился.

Мир наполнился шумом. Голоса, шум моторов, музыка откуда-то сзади, тепловозный гудок где-то неподалеку.

Виктора окутало тепло. Тепло майского вечера. Кто-то слега толкнул его, пробормотав «Стал тут…» и пошел дальше.

Запах альпийских цветов сменился запахом пыли и бензина.

«Получилось. Получилось…»

И тут по ушам ударил резкий визг тормозов — рядом, совсем рядом, — глухой удар и мир взорвался ропотом и криками.

Виктор открыл глаза. В полушаге от него стоял черный «Фольксваген-пассат» с помятым капотом. Людская масса на переходе рванулась к нему, как опилки к магниту.

Виктор обошел машину и заглянул через головы окруживших ее. С левой стороны, на асфальте, навзничь лежал незнакомый парень с окровавленным лицом — похоже тот самый, что пару секунд назад толкнул Виктора. Из приоткрытой двери «Фольксвагена» показалось лицо блондинки с широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Уроды! Прямо на переход неслась!

— Скорая? Скорая? Человека сбили, умирает! У Тимашковых! Фамилия? Да какая, к черту, фамилия!

— Небось, по телефону… Вы видели?

И тут Виктор понял, что он, наверное, единственный из присутствующих, кто не видел происшествия.

«Они не убили меня. Они спасли. Отправили в прошлое и спасли. Но вместо меня погиб другой. За меня гибнут другие, и я в долгу…»

Он повернулся и неторопливо двинулся в сторону Почты.

— Отец, а ты куда? — перед Виктором вырос молодой парень в куртке. — Ты же в двух шагах был!

— Это я должен был погибнуть, — медленно ответил Виктор, глядя в глаза парню. — Они научились сдвигать время катастрофы…

— Да оставь его, — парня потянули за рукав, — Не видишь, человек в шоке. Тут и так пол-Бежицы видело.

…В субботу Виктор выбрался к часовщику на XXII Съезда, и тот, без долгих рассуждений, вставил звено из чьего — то старого, поломанного браслета. Там, где оказался бессильным менеджмент фирмы с мировым именем, дело решили простые рабочие руки.

К концу лета вся эта история стала казаться Виктору дурным сном. Он нашел недорогой чайник, фирму прибрали москвичи, но мировая экономика как-то стала оживать… в общем, в зарплате они не проиграли, хотя и не выиграли.

И когда на деревьях уже начала золотиться листва, Виктор обнаружил в почтовом ящике квитанцию на получение бандероли из Москвы. Бандероль оказаась из какой-то неведомой фирмы, и Виктор вроде там ничего не заказывал. По виду как коробка DVD.

«Рекламная акция, наверное. Ошиблись», подумал он и вскрыл бандероль только дома.

Внутри действительно оказался бокс от DVD, без наклеек. По весу на бомбу не тянуло, а «белый порошок» можно было и в письмо насыпать.

Аккуратно открыв бокс, Виктор обнаружил там старую открытку. Точнее — звуковое письмо шестидесятых, на куске пленки. Песня про глобус. «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой…»

На обороте гелевой ручкой было начеркано несколько строк.

Уважаемый Виктор!

Нашел эту забавную вещь на Интернет-аукционе и решил послать Вам.

Нет, я не предлагаю встречу. Понадеемся на судьбу, которая сведет нас в самом неожиданном месте, в самое неожиданное время. Думаю, у нас обязательно будет предмет разговора.

С искренним уважением

Ваш Дитрих-Иоганн Альтеншлоссер

Конец

Измеров Олег Васильевич Стройки Империи (Полный текст)

Часть I. Вернувшийся в игру.

1. Ровесник революции.

- Давайте по порядку, гражданин. Ваше фамилия, имя отчество, место и год рождения?

- Еремин Виктор Сергеевич, город Брянск, год рождения одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмой.

- Гражданин, вы серьезно?

Старшина милиции из линейного отделения, согласно предъявленному удостоверению - Сысоев Петр Ефремович, - выглядел как-то невзрачно. Человек, похоже, тянул служебную лямку с низов, быт устроен, есть домик и участок где-нибудь возле Ново-Советской, на высокие должности не рвался, отбарабанит свое и пойдет чинить крышу и кормить курей.

На этот раз Виктор даже не успел толком понять, что угодил в другое время. Факт попаданчества он осознал, когда увидел, как прямо на него, по асфальтовой полосе тротуара, несется тетка лет сорока, в деревенской кацавейке мехом внутрь, старых бесформенных ботах и с бурой хозяйственной сумкой из кожзама.

- Вот он! Вот он, гад! Держите! Люди добрые, хватайте его, это же полицай!

Сумкой она пыталась ударить Виктора, но в единоборствах была не сильна, и Виктор увернулся. Тут же подоспели вежливые люди с повязками ДНД на рукавах пальто; по счастью, они сразу же остановили и тетку ("Спокойно, гражданка! Без самосуда разберемся!"). Виктору предложили пройти; как человек, с жизненным опытом ДНД, ОКОД и даже Осодмила, он согласился.

- Извините, это, конечно, же, невероятно. Хотел сказать, что пятьдесят возраст. Налетели тут, запутался.

- Пожалуйста, соберитесь. Стало быть, выходит, год рождения восемнадцатый?

Милейший человек старшина, подумал Виктор. Значит, это шестьдесят восьмой. Довольно странный год. В капстранах молодежь внезапно стала бунтовать против капитализма, а в соцстранах - против социализма. В Чехословакию войска ввели, в Штатах массовые беспорядки до кровопролития. А потом быстро все стихло. Революция, устроенная непонятно кем. Ни рабочим, ни бизнесу она была ни к чему. Масса левых группок, каждая из которых считала себя самой левой, и ничего не знала про себя, кроме того, что она левая.

Хотя это наверняка другая реальность и в ней другие заморочки. Четыре раза другая реальность. Хорошо хоть сейчас опять закинуло туда, где в детстве помнится, и, судя по форме товарища старшины, это что-то на тему старого доброго СССР.

- Семнадцатый, - уточнил Виктор.

- Вот как... Стало быть, ровесник революции. А меня вот к концу войны призвали, под Прагой ранило, но не сильно.

Фигово, подумал Виктор. Война была, и у него, у Виктора, как раз призывной возраст. А, стало быть, может существовать двойник-предатель. Личность подозрительная, откуда - неведомо, стало быть, осудят - и к стенке. Правда, не сразу, судить будут. Если свидетели узнают в нем, Викторе, какого-нибудь местного гада, можно сколько угодно говорить, что ты - это не ты. Еще и какие-нибудь дела послевоенные повесят.

- Хильков это, я говорю, у немцев служил! - заорала тетка со стула у стены. - Он, он расстреливал, я сразу узнала!

- Подождите, гражданка, не все сразу, - остановил ее старшина. - По порядку давайте. Ваша фамилия, имя и отчество.

- Талакина, я, Любовь Семеновна... Вокзальная, сорок семь живу. Дом на две семьи такой.

- Про дом, гражданка Талакина, после. Вы утверждаете, что это гражданин Хильков, который во время войны служил у немцев, и участвовал в расстрелах?

- Он, точно он! Вы на груди посмотрите, у него наколка там, орел и якорь, синяя такая!

Виктор облегченно вздохнул. Куртка кожаная на месте - стало быть, не вселенец.

- Гражданин Еремин, покажите, пожалуйста, место на теле, о котором говорит гражданка Талакина.

- Пожалуйста... Одежду можно сюда повесить?

Снимать рубашку было боязно. А вдруг все-таки что-то проявилось? Перемещение так и осталось для Виктора тайной, и мало ли что.

- Вот, глядите...

- Поближе к свету, пожалуйста... Подойдите, гражданка Талакина. Что вы видите?

- Ну как же... Как же я ошибиться-то могла? Ведь вылитый Хильков-полицай!

- Следов от сведения наколки тоже не видно. Вы, гражданин, можете одеваться. Приносим извинения, ошибочка вышла.

- И меня уж простите! Ну, сама не знаю, как получилось! Прям как ударило! Вылитый, вылитый он!

Натягивая свитер, Виктор обратил внимание на стены отделения. Три портрета - Дзержинский, Косыгин и какой-то мужик незнакомый с жесткими чертами лица. Не Хрущев, с Брежневым сходство только прическа, высоким округлым лбом немного напоминает Романова, но тот должен быть сейчас намного моложе. Ничего близкого из портретов членов Политбюро, которые носили на демонстрациях, Виктор не припоминал.

Большой широкий плакат на реечках: лейтенант в форме и при фуражке сверлил зрителя глазами на фоне эпизодов постовой службы, гаишной и еще какой-то; надпись наверху гласила "Милиция на службе народа". Служебное всякое - "Их разыскивает...", себя на фотках не обнаружил. Зеленые коробки ведомственной рации, с тумблерами, увенчанные круглой жестянкой динамика, микрофон - радиосвязь есть. Другой динамик - черный кирпичик с желтой решеткой, висевший у двери, тихо мурлыкал что-то классическое. На окне столетник. Верно, старшина держит, для лекарства.

- Вам, гражданка Талакина, спасибо за бдительность, но следующий раз не налетайте, а сообщите нам. Хорошо, если просто конфуз, а то ить преступник может быть вооружен. Вы оружие при себе имеете? - старшина обратился уже к Виктору.

- Не ношу, - ответил Виктор, и тут же добавил: - Не полагается.

"Пусть думает, что имею отношение к службе"

- Да, гражданин Еремин, - добавил старшина, снимая трубку с угловатой пирамидки карболитового телефона, - пустая формальность, но положено. Пожалуйста, сообщите, где вы работаете, чтобы мы могли подтвердить вашу личность, или домашний адрес. Друзей, родственников. Или, если есть паспорт, покажите. Хотя паспорт редко кто носит...

"А вот это белый полярный зверек семейства псовых... Причем полный."

2. "С ослов потерпевшего".

А ведь жизнь уже почти что задалась, подумал Виктор. И цены на нефть вверх пошли, и чайник он купил, и браслет часов починил, и даже за лето удалось наконец сделать ремонт в ванной. Звуковой открытке Альтеншлоссера он особого внимания не придавал. У Дитриха в Германии, небось, кризис среднего возраста плюс депрессия на почве арабов в Берлине, гей-парадов и законов против отрицания холокоста. Истинному арийцу с нордическим характером и верному слуге молодящегося фюрера это как-то в напряг, вот и накатило, расчувствовался.

И, действительно, после открытки как-то ничего не случалось, минула пара недель октября, с деревьев облетели листья, и в скучном, холодном, переполненном автомобилями и заплатками рекламных афиш городе почувствовался легкий запах приближающейся зимы.

Все произошло в субботу, 24 октября 2009 года, когда Виктор решил заглянуть в хозяйственный магазин на Почтовой. Ничто не предвещало. В Литве утром взорвался газопровод, по телеку призвали не хоронить демократию ("Да пожалуйста, хоть в мавзолей ее" - подумал Виктор), и в течение суток ожидались сильные дожди. По погоде Виктор надел черную, шитую на заказ еще в 90-х утепленную куртку из черной натуральной кожи и кожаную кепку из клиньев; остальным прикидом были китайские джинсы и толстый черный свитер домашней вязки.

Нудный дождь сыпал все утро, Виктор боялся, что эта вода с неба зарядит на весь день, и, подумав, он взял зонт и вышел из подъезда под простуженное, затянутое рваными облаками небо. Было не слишком холодно, и только сырость раздражала после теплой квартиры. Подъем на мостик на Орджоникидзеграде даже разогрел его.

"Когда же это произошло?" У остановки он повернул на тротуар по Вокзальной к Почтовой... затем почувствовал внезапный холод, как порыв ветра. И он еще не успел осознать, что происходит, как на него налетела эта тетка...

- Виктор Сергеевич! Место работы ваше.

Пора колоться, подумал Виктор. Вот деньги будущего, вот мобильник. У вас же должны быть центры какие, где паранормальные явления изучают. Шестьдесят восьмой, разгар веры в фотонные звездолеты, в журналах про НЛО пишут, про Бермудский треугольник и палеоконтакты всякие. Ефремов как раз в этом месяце "Час быка" должен публиковать. Ничего такого, просто нуль-транспортировка в параллельное пространство прямым лучом. Соединить усилия в достижении лучшей жизни, и все такое.

- Да вы не бойтесь, мы вашему начальству объясним, что это простая проверка, - вежливо успокоил старшина Сысоев. - Поймут. Сейчас же знаете, осеннее обострение. Обстановка накалилась, шпионы, диверсанты и прочая засылка подрывной литературы. Обычное дело.

"Отставить попаданца."

- Номер телефона ваш рабочий...

- Номер... А вы знаете, забыл, - внезапно выпалил Виктор.

- А где работаете? - рука Сысоева потянулась к задрипанной синей книге, на обложке которой еще угадывался силуэт пузатого телефона.

- И это забыл. Я н-не шучу, серьезно, я не могу назвать никакого места работы, ни телефона, ни адреса, где подтвердят, что я -это я.

- Место жительства?

- Слушайте, серьезно, я не помню. Вот почему-то уверен, что в Брянске наверняка меня не узнают, а если узнают, то обознаются.

- И как же, гражданин Еремин, вы это объясняете?

- Никак. Я не помню, что делал до того, как с этой гражданкой столкнулся.

- Гражданка Талакина, вы помните, что делал гражданин Еремин, когда вы его увидели?

- А я не видела! Я вот как-то внезапно его увидела и совсем рядом, а что до этого, не видела и не могу сказать.

- Да, - вздохнул Сысоев. - Дело начинает запутываться.

И он воткнул авторучку в круглую мишень письменного прибора с колпачком, что вращался на маленьком хромированном шарике. Знакомый по детству прибор, на старом, с пятидесятых годов, столе, крышка которого была обтянута каким-то заменителем. За окном загудел колокольчик с площади: "Граждане пассажиры! Электропоезд до станции Жуковка..."

Дверь, обитая изнутри черным дерматином, отворилась, и в комнату вошел веселый худощавый парень лет двадцати пяти; когда он скинул мокрую казенную накидку, набросив ее на рога потертой стоячей вешалки, Виктор увидел на милицейской шинели погоны со звездочкой младшего лейтенанта.

- Опять моросит, когда ж установится... А у нас, Ефремыч, тут происшествие, что ли?

- Иван Семеныч, - отозвался Сысоев, - хорошо, что вы подошли. Докладываю по порядку. Гражданка Талакина, что на том стуле у окна, опознала вот в этом гражданине Еремине бывшего прислужника немцев Хилькова, и с нарядом дружины означенный гражданин Еремин был доставлен сюда. После чего нами было установлено, что гражданин Еремин не имеет особой приметы Хилькова, как-то: наколки на груди. Однако гражданин Еремин сделал устное заявление, что он забыл свое место работы и жительства и вообще что делал до того, как его увидела гражданка Талакина...

- Ого, - хмыкнул Иван Семенович. Он подошел к столу, вынул из командирской сумки какую-то бумагу, по виду - документ с ризографа, и протянул Сысоеву. Тот прочел, отодвинув подальше, - дальнозоркость, и задумчиво протянул "У-уу!", потом кивнул в сторону Виктора.

- Так вызывать, что ли?

- Минутку. Виктор Сергеевич, у вас при себе деньги?

"Это что же, тут при всем народе взятку берут? Или штраф полагается? Хотя один черт, откуда местной валюте быть..."

Виктор для виду пошарил по карманам.

- Нет, нету денег.

- А документы?

- И документов.

- И вещей при гражданине не было, чемодана, рюкзака? Ну, все сходится. - довольно провозгласил младший лейтенант и пояснил дружинникам. - Группа преступников, входя в доверие, подмешивает попутчикам в поезде средства, ведущие к потере памяти, забирает вещи, деньги, документы. Вам, товарищи, большое спасибо, надо теперь посмотреть в окрестностях станции, нет ли еще людей, потерявших ориентацию.

- А мне что делать? - поднялась со своего места тетка.

- А вам благодарность будет по месту работы. Подождите минутку, сейчас подъедут, в протоколе распишетесь, как свидетель.

...Через четверть часа в дежурке работала целая группа. Виктора сфотографировали, записали показания, сняли отпечатки пальцев, только не обыскивали; отсутствие денег и документов было занесено в протокол, как второпях начеркал Сысоев, "с ослов потерпевшего", то-бишь, с его, Виктора, слов. Медсестра взяла у Виктора кровь из вены, а потом им занялся психиатр, толстячок-флегматик, похожий на Санчо Пансу, и выглядевший воплощением доброты.

- Так вы, говорите, совсем не помните, что было до сегодняшнего дня?

- Когда пытаюсь вспомнить, то вспоминается какой-то сон вместо реальности.

- Так-так... А с чего вы взяли, что это сон?

- Ну как же. Представляется, что я якобы жил в будущем, да еще и история там, в будущем, другая. Разве такое может быть?

- Рассудительно, рассудительно... А чем она другая? Революции не было, войны?

- Война была, и революция... Но там дальше вещи совсем абсурдные, например, Союз развалился. Разве такое возможно? Вон, пятьдесят лет простоял, развивается.

- Ну, есть такие граждане, которые верят, что он развалится, немного их, правда. Но вы думаете, это абсурд.

- Конечно. Просто нелепость.

- Так-так... А скажите, сколько будет шестью семь?

- Сорок два.

- А сколько ног у транзистора?

- Обычно три. Есть такие, у которых корпус одним из выводов, есть с четвертым выводом, который припаян к корпусу, как экран.

- Хорошо, хорошо... А в каком году было подписано Пекинское соглашение об экономической взаимопомощи?

Беседа длилась с полчаса. На все, что в этой реальности не должно было измениться, Виктор отвечал уверенно, по остальному сослался на амнезию и ложные воспоминания. Кстати, минут десять ушло на расспросы о будущем, и, похоже, что методы лечения хронического алкоголизма интересовали доктора всерьез.

Закончив собеседование, жизнерадостный психиатр подошел к младшему лейтенанту, и они скрылись за дверью второго кабинета дежурки.

"Сейчас отвезут", подумал Виктор, "главное, ни в чем с ними не спорить".

Где-то со стороны Фасонки послышался хрипловатый, низкий гудок. Похоже, товарняк. Разъезжаются с электричкой на станции.

Дверь отворилась, и психиатр подошел к Виктору.

- Виктор Сергеевич, - произнес он, улыбаясь, - ну что, до результатов анализа я ничего сказать пока не могу, постарайтесь отвлечься и не думать о случившемся. Не переживайте насчет вот этой вот мнимой памяти, скорее всего, это результат развитой фантазии и начитанности, попытка сознания компенсировать провал. Постарайтесь не замыкаться в себе, сосредоточьтесь на своей работе, заполняйте досуг, общайтесь с другими людьми, найдите творческое увлечение. На природе гуляйте, в парке, если, конечно, погода. Короче, старайтесь жить полноценной жизнью. Все будет хорошо, это я вам обещаю. Всего доброго.

- Так вы его с собой не берете? - спросил Сысоев.

- Пока не вижу в этом острой необходимости. Виктор Сергеевич с нашей точки зрения дееспособен, может работать по специальности, и, желательно, чтобы он оставался в привычном ему окружении, ну, если нет возражений со стороны милиции.

- Ну, что будем делать, Ефремыч? - вздохнул младший лейтенант. - Были бы у гражданина родственники, купили бы ему билет за казенный счет. К контингенту "бомж" не отнесешь, в дом инвалидов справки нет, первое время ладно, талоны на питание и где-нибудь тут на диванчике на ночлег, но это затянется...

- Можно?

В дверь просунулся молодой человек в пальто, которого Виктор сначала принял за студента. Вихрастый, веснушчатый, курносый, чем-то похож на Шурика из "Операции Ы", но при этом в шляпе, с желтым портфелем в одной руке и большим черным зонтиком в другой. С зонтика капало на бурый линолеум.

- Вам, гражданин, по какому делу? - моментально отреагировал Сысоев, но незнакомец подошел к младшему лейтенанту и достал свое удостоверение.

- Вот... Корин... Валентин Иваныч... лейтенант госбезопасности.

- Чем можем, товарищ лейтенант? - мгновенно отреагировал Иван Семенович.

- Простите... где я могу видеть гражданина Еремина, Виктора Сергеевича?.. Сказали, он у вас.

3. Логово смерти.

Ничего службистского в фигуре товарища лейтенанта не чувствовалось. Абсолютно штатский человек, голосом даже какой-то неуверенный, и как-то было совсем непохоже, что товарищ из столь серьезной организации. Скорее, какой-нибудь младший научный в одном из тихих подмосковных городков, что уютно устроились посреди соснового леса и поодаль от станции, названной в честь ближайшей неприметной деревни. В довершении всего, Корин, повесив на рожок пальто и шляпу, небрежно пристроился на краешке одного из столов отделения, случайно задев настольную лампу за жестяной конус абажюра.

- Виктор Сергеевич, можете пока повесить вашу куртку, мне надо с вами немного поговорить. Бумага такая вот пришла проводить штатные проверки подобных случаев. С врачом я уже беседовал, насчет состояния можете не объяснять... Техасы у вас китайские?

- Что, простите?

- Техасы, ну брюки ваши.

- А-аа... - протянул Виктор, поняв, что речь идет о джинсах. Он покосился на лейбл, на котором ясно виднелись иероглифы. - Наверное. Я по-ихнему не разберу. А чего, нельзя?

- Можно, можно. У меня вон костюм ихний.

"Значит, с Китаем торговля есть. Уже легче."

- Я вот к чему, - продолжал словоохотливый Корин, - сейчас с Запада пошла мода, зрелые люди стараются носить молодежную одежду. Ну вот, как вы - куртка, свитер, техасы. А молодые, наоборот, стараются выглядеть лет на сорок-пятьдесят. Все смешалось.

- Я не из-за моды, - ответил Виктор. - Просто практично и долго носится.

- Может быть. Бросилось в глаза, что вид современный.

- Ну, как выяснилось, я на какого-то урода похож.

- Я в курсе... Понимаете, вот... семья гражданки Талакиной в войну погибла, была расстреляна. Она чудом уцелела. И ей время от времени видится в разных людях один из исполнителей казни. Если не ошибаюсь, вы случай четвертый. Так что на этого полицая вы не похожи. Тем более, три года назад этого Хилькова все-таки разыскали, судили, приговор приведен в исполнение. А вот следы войны, они, увы...

- Ну, хорошо... в смысле, что нашли, хорошо, а печально, что такое горе у нее. Никаких претензий не имею.

- За границей были?

- Нет, - машинально ответил Виктор, и понял, что попался.

- Вы это точно помните?

- Я почему-то в этом совершенно уверен. Можно же по фотографиям проверить.

- Да ездит-то много. Но вы, значит, точно не ездили... А часы не "Сейко" решили брать?

- Часы мне подарили. На день рождения. Я так думаю.

- На юбилей?

- Вроде нет... Не уверен, не хочу врать. Все равно же проверите.

- Ну, в принципе... Войну помните?

- Только по фильмам почему-то. И остатки войны. Как бомбу нашли возле садика.

- Какого садика?

- Детского... пробормотал Виктор, поняв, что окончательно запутывается. - Что напротив фабрики-кухни.

- Так, - Корин соскочил со стола и повернул к себе телефон, - сейчас проедем, покажете.

... Между детских песочниц, беседок и качелек неторопливо бродили взрослые дяди с большой рамкой. Улица была оцеплена.

Бело-голубой "Циклон", микроавтобус размером со старый Рафик, только более угловатый, и с облицовкой радиатора почему-то как у старого "Форд-Транзита", торчал под дугой ресторанного балкона опустевшей фабрики-кухни. Если рванет, стена прикроет. В кузове, помимо Виктора, товарища Корина и шофера, торчал молодой парень со связным приемничком, настроенным на армейскую волну.

- Обнаружен металл, - флегматично прокомментировал парень радиоперехват. - Глубина около метра, недалеко от водопроводной трубы. После войны точно не разобрали бы. Копать начинают.

Двигатель продолжал негромко урчать. Дождь, кажется прекратился, и шофер выключил дворники.

...В дверцу постучали снаружи. Старлей в плащ-палатке просунул голову в салон.

- Товарищ лейтенант госбезопасности, машину придется отогнать за оцепление. Обнаружен стабилизатор авиабомбы.

- Вас понял, товарищ старший лейтенант, отгоняем машину. Наше присутствие здесь больше не требуется.

- Откуда знали про бомбу? - спросил Корин, пока "Циклон" выруливал на по лужам на асфальте в сторону Ульянова.

- Если я скажу, что ее найдут через двадцать лет, в психушку направите?

- Утверждаете, что это вещий сон?

- Могло быть совпадение.

- Вы очень уверенно о ней говорили.

Корин открыл портфель. В его руке блеснул серебристым алюминием диктофон размером чуть меньше картонной коробки из-под компьютерной мыши.

- И что мне за это будет? - спросил Виктор.

- Благодарность объявить полагается. Как-никак, логово смерти обнаружили. Только сперва, конечно, личность установим. Смотрели фильм "Ты можешь все"?

- Не помню такого.

- Там человек вслепую на машине ездил. Научпоп, короче.

- Может... Не знаю, не помню.

- Не припоминаете других случаев с боеприпасами, взрывными устройствами, оружием? Ну. в этом вашем сне о будущем?

"Феномен. Перемещение во времени тут не доказано. НЛО никто не щупал. А феномены - они попадаются и как раз в это время их начинают изучать. В том числе и компетентные органы... Вот и легенда приплыла. Главное-естественность и искренность."

- Нет. Как с детсадом, не помню. Вроде как на выезде из Бежицы в сторону Отрадной, вдоль леса где, пара снарядов была выкопана и лежала. Но где их там выкопали...

- Не в насыпи?

- Вроде нет.

- Тогда долго искать... Ладно. Что я могу для вас сделать?

"Занесите, пожалуйста, в протокол, что я при аресте не оказывал сопротивления" - мелькнула в мозгу фраза из "Мертвого сезона". Кажется, ее говорил Банионис.

- Я бы хотел устроиться на работу, и хотя бы койку в общежитии. А документов нет.

- Какая у вас специальность?

- Локомотивостроение, это раз, бытовая техника...

- Какая именно?

- Бытовая электроника, магнитофоны, механика. Ну и опыт работы с ЭВМ некоторый.

- Вы уверены?

- Как в бомбе.

- Хорошо. Конструктором магнитофонов по механике пойдете?

- А как же без документов... и прочее..?

- Это филиал, там другая система. Тут, на территории БМЗ, новый цех ТНП, там же и КБ. Вы сами согласны?

- Еще бы!

- Тогда подвезем к проходной, а там уже сами. Обед вроде уже кончился?

- Наверное. Почти два.

- Почти час. У вас на час вперед. А по минутам почти как же. Только сперва в паспортный заскочим... Кстати, вот и он.

4. Схватка с эйджизмом.

У дежурки торчала пара желто-синих патрульных "Волг" - кузов-универсал с необычно высоким клиренсом, на крыше мигалка и пара матюгальников. "Типа внедорожники" - подумал Виктор и, толкнув ручку стальной двери с огромным, как в кафе, стеклом, зашел внутрь. В вестибюле торчали фанерные МПС-овские диванчики и стенды из тех же реечек на зеленых крашеных стенах.

- Гражданин Еремин, Виктор Сергеевич, - прохрипело радио над входом, - вас просят пройти в кабинет номер восемь.

За обитой черным дерматином дверью с алюминиевой восьмеркой оказался паспортный стол с более консервативным интерьером - барьер, остекленная стена и полукруги окошек.

- Сюда проходите - прошипело из коробочки динамика над одним из окошек. Виктор приблизился. Брюнетка в форме и с короткой прической хлопнула дубовой дверцей и протянула Виктору бумаги и школьную авторучку мышиного цвета с открытым пером.

- Распишитесь в получении справки на три месяца.

С полученной на руки бумаги на Виктора смотрела его фотка, снятая на вокзале, с уголком и печатью, а из текста следовало, что оная бумага удостоверением личности не является, но, тем не менее, служит основанием для прописки и трудоустройства гражданина.

"Циклон" продолжал тарахтеть у подъезда, и Корин махал оттуда рукой.

- Мы подвезем. Нам все равно в Брянск.

Знакомо, подумал Виктор. Здесь еще когда со Стальзавода едут на Рынок, говорят "в Город", а если с Почты до улицы Грибоедова - "в Брянск".

Угол Институтской и Ульянова мало поменялся. Милый послевоенные квартал желтых "болгарских" домиков стоял на своем месте, как и вся каменная дореволюционная застройка. Старый Базар вплоть до Больничной был обнесен забором; фанерный щит на углу к проходным гласил, что здесь будет возведен экспериментальный микрорайон-сад. Инженерный корпус был тоже на своем месте. Почти. Вместо четырехэтажного кирпичного здания здесь высилась семиэтажная глыба из сборного железобетона с лентами окон и огромными буквами "НТП" на фасаде.

"Почему "НТП", а не "БМЗ"? Переименовали?"

Виктор бросил взгляд в сторону Радицы. Над знакомой с детства желто-оранжевой проходной виднелись буквы "БМЗ".

- Сориентируетесь? - Корин придержал шляпу, вознамерившуюся слететь от неожиданного порыва осеннего ветра. - Похоже, это место тоже вам знакомо.

- Вы правы. Кажется, будто я это все где-то видел, это называют "дежа вю". Интересно, наука когда-нибудь разгадает то, что со мной произошло.

- Постарайтесь пока отвлечься, доктор же советовал. Ну, успеха вам!

Виктор проводил глазами "Циклон" и постоял пару минут. Надо было перестать беспокоиться и начать жить. Точнее, погрузиться в реальность.

Он поймал себя на мысли, что не чувствует себя здесь чужеродным. Своего вокруг было даже больше, чем в Союзе девяносто восьмого. Наверное потому, что сравнивал с Россией девяностых, а здесь почти тот же Союз школьных лет. Прикиды на улице недалеко ушли от нынешних. От пейзажа слегка веяло провинциализмом и заводской окраиной. Лужи на неровном асфальте, бетонная лестница без подступенков на стекляшку крыльца, газончик с увядшими цветами.

На Ульянова не было троллейбусных проводов. Не успел Виктор удивиться этому открытию, как в сторону Рынка проехал здоровенный красно-желтый автобус, по виду один к одному тролль "ЗиУ-5", но без рогов, и с радиатором на морде, роднившем его по виду с первыми городскими "Икарусами". Навстречу ему со звуком инвалидки протарахтел беленький минивэн размером с "Запорожец", за ним - мелкий грузовичок с тентом, даже поменьше "уазика", со смешной пузатой кабиной и маленькими колесиками; на тенте были шашечки и надпись "КГП Брянскавтотранс. Грузотакси". Впрочем, тут же с Ульянова к проходным въехал здоровый "трак", нечто среднее между "Колхидой" и "КамАЗом", и крупными буквами "З И Л" на кабине; в кузове покачивались ящики защитного цвета. Для шестьдесят восьмого как минимум не отстают, подумал Виктор.

"Ладно. Осмотрелись. Хватит маячить."

Вывеска над входом разъясняла: "Научно-технический парк Госкомтехники СССР". По бокам висели поменьше - "СКБ-1 НПО БМЗ", "СКБ-2 НПО БМЗ"... "ИВКЦ АСУ НТП"... наконец, Виктор нашел подходящее, оно гласило "СКТБ-9 БРЭА НПО Союзпотребтехприбор".

За дверями оказалась небольшая проходная с квадратными оконцами бюро пропусков и серым алюминиевым телефоном на стене со списком внутренних номеров. Виктор набрал приемную.

- Аллё? - выкрикнул ему в ухо звонкий девичий голос.

- Простите, это СКТБ-9 БРЭА, как его, НПО...

- Это товарищ Еремин? - голос повысился до уровня трамвайного звонка.

- Да, я на проходной.

- Подождите, к вам вышли! - крикнул голос и утонул в коротких гудках.

Спустя пару минут по коридору застучали каблучки и мимо вахтера прошагало улыбающееся нечто неземное. Вернее, это была совсем юная шатенка с подведенными повыше бровями, пучком волос на затылке, в светло-апельсиновой водолазке. Из под короткой мини в крупную шотландскую клетку в тон водолазке выглядывали аппетитные колени в плотных чулках того же приглушенно-апельсинового цвета. Видимо, здесь это было модно. В руках она держала темно-красную картонную папку.

- Вы Еремин? Подойдите, пожалуйста.

Стараясь выглядеть строгой, и чуть не подворачивая ноги на шпильках, она забрала бумагу у Виктора, соединила с той, что вынула из папки, и сунула в окошко. Через пару минут оттуда вылезли другие, на которых Виктору предложили расписаться. В итоге эволюций справка Виктора вернулась с разовым пропуском, который тут же отдали вахтеру.

- Простите, а ваше имя - отчество? - спросил Виктор, когда они уже шагали по коридору со стенами из рифленого стекла, длинными плафонами выключенных ламп дневного света и плакатиками "Экономьте время", "Экономьте электроэнергию", "Экономьте трудоемкость изготовления" и "Экономьте материал рациональным формообразованием". Из-за высокого, метра три с половиной потолка, коридор казался ущельем.

- Меня зовут Марина... Евгеньевна, - суровым тоном ответило неземное существо. - Нам в сектор "Северный" шестого этажа.

Лифт был вполне современный, с автодверьми, хотя и скрипел. На входе в "Северный-6" сидел при тумбочке еще один вахтер, которому Марина просто сказала - "Товарищ со мной". Каблучки цокали по литому полу.

- Константин Аркадьевич на совещании в облисполкоме, - изрекла на ходу Марина. - Он направил вас на собеседование к Петросову, его зовут завсектор... То-есть, зовут Викентий Андреевич, а он завсектор у механиков. Вот сюда.

Они остановились у стеклянной двери с табличкой "СК-043". Не успела Марина открыть дверь, как оттуда вылетел худощавый рыжеватый парень со шкиперской бородкой, в табачного цвета костюме, с бежевой рубашкой без галстука и комсомольским значком. Из помещения вдогонку послышался женский смех.

"Молодых тут что ли обижают?"

- О, Мариночка! - воскликнул парень. - А пожарная инспекция у нас уже была.

- Кхм... это... как это... - Марина замялась от неожиданности. - Викентий Андреевич, это и есть Виктор Сергеевич. Вам Костя... Константин Аркадьевич звонил?

Парень замялся. Виктор решил не терять времени.

- Здравствуйте. Еремин Виктор Сергеевич, направлен к вам. Имею опыт конструкторской работы, проектирование бытовой аппаратуры магнитной записи, образование высшее техническое, в силу обстоятельств временная трудность с документами, языки английский со словарем.

Петросов как-то оторопело глянул на Виктора. Пауза затягивалась.

- Немецкий... со словарем... - решил добавить Виктор, - делал инженерные расчеты, практика работы со счетной техникой имеется.

Петросов поднял руку и почесал затылок, взъерошив непослушные волосы.

- Виктор Сергеевич... - выдавил он из себя. - Как бы это объяснить. Вас не смущает... вас не будет смущать то, что вы не такой, как все?

"Это еще про что?" - удивился Виктор.

- Я, пожалуй, пойду, - прощебетала Марина, и, не дождавшись ответа, удалилась по коридору. Виктор оглядел себя.

- Понимаете, я только что с вокзала, просто так получилось, что другой одежды у меня нет, а эта просто практична, не мнется. С получки обязательно переоденусь, как положено.

- Нет же, нет, все не об этом. Понимаете, мы здесь не просто рисуем что-то по техзаданию. Мы творим будущее. Мы создаем технику будущего. Вам это подойдет?

- Конечно! Обожаю создавать технику будущего.

Петросов от удивления развел руками.

- Я даже не знаю, что сказать...

Виктор почувствовал, что ему хочется есть - сегодня он еще не обедал. Где-то в его сознании шевелилась мысль, что в СССР 60-х не могут просто так взять и отказать, если человек не со справкой об освобождении, но причина колебаний завсектора ему была непонятна. Конечно, тот мог прижать ставку для какого-то знакомого. Но и в этим случае можно было пойти к начальнику бюро, и спросить, нужны ли какие-то еще специалисты. Это СССР, и здесь решают не рекрутеры и не менеджеры по кадрам. В конце концов можно было попроситься временно. Кроме того, завсектор, судя по всему, не имел какой-то твердой позиции и искал человека, просто находка оказалась неожиданной.

- Викентий Андреевич, - Виктор решил взять быка за рога, - а нельзя ли мне ознакомится с работой, и сразу выяснится, подхожу или нет. Это же не номенклатурная должность, что человек все равно будет рваться.

- Ну... ладно, короче сами увидите.

За дверью оказался обычный зал с кульманами, и тут-то Виктору стало все ясно. Из-за досок выглядывали лица молодых девчонок, где-то чуть-чуть за двадцать, на одних лицах было написано удивление, на других - разочарование. Глаза казались расширенными из-за теней и густо подведенных ресниц. Короткие белые халатики, из-под которых выглядывали колени в чулках - белых, черных, цветных и с узором. Хвосты одиночные и в стороны, "бабетты", "запятые", прямые с челкой хипповые, и еще что-то забытое с локонами. Мужской половины было примерно четверть, того же возраста; парни смотрели, скорее, с любопытством.

Но в следующую секунду все это уже не имело значения. Слева от входа вместо кульмана стоял двухтумбовый стол, а на нем, среди бумаг - салатного цвета сооружение, похожее на пишущую машинку "Роботрон", на которую сверху, вместо рычагов и бумаги, поставили телевизор. Примитивно-угловатые очертания ящиков вызывали воспоминания о каком-то старом фильме про роботов. Сзади на стенке висел самодельный плакатик: "Экономьте биты, они складываются в килобиты".

"Терминал. Реально, в каком-то шарашкином КБ - терминал!"

Виктор скинул куртку и повесил на крючок у двери. Сдаваться он не собирался.

- Вадим, - кивнул Петросов молодому худощавому брюнету с широкой голливудской улыбкой, курчавыми волосами и орлиным профилем, что сидел почти у самой двери, - покажи товарищу конструктору, в чем у нас проблемы.

- Здравствуйтэ! А вас к нам как, в порадке шефской помощи? - в голосе Вадима чувствовались заметный кавказский акцент и столь же заметная ирония.

- На производственную практику. Еремин Виктор Сергеевич.

- Очень приятна. Пагава Вадым Георгиевич, ведущий по издэлию "Карна". Прошу вас, проходитэ в наше святилище.

Святилище оказалось лабораторией, отгороженной от зала стеклянной перегородкой. Гудел пластмассовый оконный вентилятор. Детали лентотяг, верстаки, низковольтные паяла, авометры и осциллографы - все это показалось Виктору старым, но довольно знакомым. В торце комнаты, у окна, возле ящика с маленьким квадратным экраном - спектроанализатором, лежал скелет магнитофона. Желто-зеленый хром штампованного шасси навевал приятные воспоминания.

"Да это же "Пионер", из ранней брошюры Лопатина. Ребята решили слепить свою разработку, чтоб без дефицита, с моторчиками от проигрывателей..."

- Вот эта наша красавица "Карна". Тут видно устройство механики, - важно произнес Вадим. - Она имэет трехмоторную схему...

- Понятно, - остановил его Виктор. - Проблема в чем?

- В детонации, и не только, - буркнул стоящий сзади Петросов, запустив пальцы руки в шкиперскую бородку.

- Покажу, да? - рука Вадима потянулась к выключателю спектроанализатора.

- Можно на словах, - ответил Виктор.

- Во-пэрвых. Наши тэхнологи не могут обеспечить обработку тонвала, допуски и шэроховатость не могут. Говорят, нэт оборудования, пока нэт, производство собираем из чего попало пока. Во-втарых, это пассик. Ролик прижимной гадытся, ролик научились, шлифуем с жидкой углекислотой. Пассик круглый пробовали, квадратный пробовали - нэ гадытся, дэтонация все одно большая.

- Понятно...

- Это нэ только это. Пэремотка - плохо тянут движки, грэются, потому что характэристика у них жесткая. Это нэ специальные, как на МАГе, это дэшевые, от проигрывателя простого движки. Есть идэя их дорабатывать, ставить ротор точеный из стали... но это нэ хорошо, это трудозатраты, мы гарантии на комплектующие тэряем. Начальство НПО вообще хочэт эту разработку нашу закрывать и брать лэнтотягу от "Чайки".

- Это все проблемы?

- Пока нэ подвэзли, но если надо, я папрошу коллектив, они сообразят.

- Пока не нужно. Надо обдумать.

Далида нежным голосом ворковала из приемничка на окне "Урок твиста". Мотив знакомый, под него еще пацанами в школе распевали "У бегемота нету талии". Судя по виду, приемничек был самодельный.

"Радиолюбители, однако..." подумал Виктор, и машинально стал двигать рукой в такт Далиде. "А мы его по морде чайником, а мы его по морде чайником..."

- Вам пагромче поставить? - с голливудской улыбкой произнес Вадим.

- Не нужно. Просто люблю старую эстраду.

Петросов, не выдержав, фыркнул. Пора, подумал Виктор. Хиппари еще никогда не сдавались битникам.

- Значит, для тонвала подбираем ролик игольчатого подшипника.

- Игольчатого? - удивленно переспросил Вадим.

- Да. Их обрабатывают по стабильной технологии, по допускам и поверхности должно подойти. Лучше всего, если договориться с ГПЗ о поставке самих иголок, если что, берем сам подшипник и разбираем. Да, о подшипниках: вместо шариковых ставим бронзографитовые, снижаем шум. Это-раз.

Виктор оглянулся на Петросова, тот кивнул - продолжайте, мол.

- Теперь за пассик. Отливаем викель, это что-то вроде рукава, надеваем на оправку, шлифуем и режем гребенкой.

- Плоский? Он же соскочит. Даже буртик не помогает, захватывает и слетает.

- Делаем скосы на ведущем шкиве, тогда все время к середине тянуть будет. С маховика канавку убирайте, все шлифуем напроход.

- Смэло... А подмотка-перемотка что можно прэдложить?

- Чтобы снизить нагрузочный момент, юзаем понижающую передачу. На этой бумажке можно?

- Да, вот карандаш.

- Ставим ролик на рычаге с подтормаживанием, движок крутится в одну сторону, за счет тормозного момента движок прижимает к левому подкассетнику.

- Подкатушнику.

- Да-да, это же бобинная тачка. Ну а крутится в другую - прижимает к левому. Подкатушнику. Экономим один движок.

- Но так даже японцы не дэлают. Виктор Сергеевич, если нэ сэкрет, аткуда такая компоновка?

"Из "Радио" восемьдесят третьего."

- Оттуда, - непринужденно произнес Виктор тоном Никулина из "Бриллиантовой руки".

Наступила пауза. На радио сменили пластинку, и теперь Миансарова радостно пищала: "Как две нитки, мини-мини экономное бикини!" В русском кавере пляжной песенки чувствовался явный намек на плакаты в коридоре.

- Понял. Понял, малчу, - Вадим оперся ладонями о стол, наклонив голову набок. - Хотя нэт. Здесь будет нэдостаток, как у всех лентотяг с роликами. Ролик постоянно прижат, ползучесть резины, образуется вмятина. Хотя это и подмотка, нэхарашо равно как-то...

- Вмятина, говорите. Делаем выключатель питания с поворотной ручкой, когда выключают, рычаг заодно отводит ролик.

- М-да. Жэлэзно.

- Ну что, Вадим, - хмыкнул Петросов, - как молодежная сборная?

- Маладежная сборная еще себя покажэт! Но против такого состава сочту за честь достойно проиграть.

5. Обратная сторона медали.

Кажется, я превысил лимит среднего обывателя, подумал Виктор. Хотя, с другой стороны, для этих пацанов норма - это генератор идей. Мир коммунизма должен состоять из ученых, изыскателей, изобретателей и народных умельцев. Первопроходцев, в общем. Кружок юных прогрессоров, другой критерий "свой-чужой". И еще. Меня рекомендовали из КГБ, подумал Виктор. Что могут подумать о человеке, рекомендованном КГБ и без паспорта? Например, перебежчик. Оттуда. Потому-то Вадим и не стал уточнять... Идет проверка, допустили только к бытовухе. Работал где-нибудь на AMPEX или RCA, эмигрантские компании, поэтому хорошо знаю русский. Почему сбежал в Союз? А из-за левых взглядов. Насмотрелся на гримасы капитализма. Действительно, насмотрелся, так что это естественно. Стоп. А почему не знаю свободно языка страны, откуда сбежал? А нельзя говорить, из какой страны, если к побегу причастно КГБ, это может раскрыть детали оперативной деятельности. Тогда пусть будет Philips. Хотя и в этих Нидерландах наверняка инглиш и дойч свободно шпарят. А вот эмигрантского бизнеса там как раз нет, и нафиг там русский кому нужен. Что же остается? Во-первых, менталитет. Русский, поживший в западной среде, но русским так и остался. И как же туда попал этот русский? Семья эмигрантов - не похоже. Военнопленный, попал в американскую оккупационную зону? Не подходит, не воевал. Гражданское лицо, захваченное немцами и вывезенное в Германию... А что я такого должен был свершить, что они не шлепнули меня у первого оврага или не сгноили в арбайтлагере? Наконец, невозвращенец в послевоенные годы, по молодости и глупости. Специалистом радиопрома американцы заинтересоваться могли, и в фирму могли пристроить. Потом вербовка советской разведкой и возвращение... Красиво, но очень шатко. В общем, тупо меньше ответов о прошлой жизни. "Потерял память" - говорить с иронией, дескать, так положено отвечать. Намек поймут. В СССР 60-х прекрасно понимали намеки...

- Виктор Сергеевич, - Петросов, взяв за рукав, отвел его в сторону, - сейчас в отделе есть ставка конструктора только третьей категории. Пойдете? Ну и премии есть. Понимаете, без стажа работы больше третьей все равно не дадут, а там посмотрим, что удастся выбить.

- А сколько это?

"Надо сделать вид, что есть выбор..."

- С квартальными, с тринадцатой, ночными будет выходить две с лишним тысячи.

- Новыми? - вырвалось у Виктора.

Петросов пожал плечами.

- Какие у кассира будут.

"Хрущевской деноминации не было... Не, все равно до фига для шестьдесят восьмого. Или у них такая инфляция?"

- До двух с половиной, в зависимости от ночных и прочего, - уточнил Петросов, - и сегодня получите подъемные, бухгалтерия подведет под мартовское постановление Совмина, гарантии и компенсации, как приглашенному из другой местности, приравненному к молодым специалистам.

- Согласен. Главное, работа интересная, с внедрением в производство, и коллектив, смотрю, хороший.

- Коллектив замечательный! Так, не будем терять времени, сейчас к Сдолбунову и с ним прямо к Лике и к Тарыкиной.

Хождение по кабинетам не заняло много времени. Сдолбунова (он же Константин Аркадьевич, он же начальник бюро) пришлось подождать еще полчаса в стеклянной приемной, где Марина поминутно пудрила свой симпатичный носик, отстукивая какие-то бумаги на электрической пишмашинке - здоровой, угловатой и чем-то похожей на переднюю часть немецкого танка; с внешним видом Марины это дизайн совсем не сочетался. На стене, точнее, на одном из рифленых стекол перегородки, висел огромный интуристовский постер - календарь: девушки в бикини на морской прогулке в катере на подводных крыльях. "Вы хотите знать, почему в Абхазии люди становятся приветливыми и простодушными? Проведите отпуск в Пицунде, новые отели ждут вас." И маленькая приписка внизу: "Проверьте, не противопоказано ли вам дышать горным воздухом с запахом реликтовой сосны, купаться в прозрачной морской воде, посещать древние храмы и любоваться вечными снегами на вершинах". Из других примет времени были красные конференц-кресла на металлических ножках и кашпо, из которых свисала бело-зеленая полосатая листва традесканций.

Сдолбунов появился как цунами, в шумном окружении парней и девушек комсомольского возраста с трубками для чертежей, папками и распечатками на лентах; похоже, все бюро набрали из молодых специалистов, да и сам начальник явно не достиг тридцати, и его возрастное превосходство обозначалось разве что ярким галстуком в полоску и пышными усами а-ля Михай Волонтир. Невзирая на протесты Марины, толпа ввалилась в кабинет, туда же просочился и Петросов. Из-за незакрытой двери донеслось "Ну так ты берешь?" "А за это пусть контора следит, мы уже сэкономили больше" "Все, я звоню. Так, по очереди, не галдеть!". Через секунду Петросов уже материализовался в приемной и прикрыл стеклянную дверь.

- Берем товарища! - он потряс перед Мариной какими-то бумагами. Сергей Викторович... э-ээ, Виктор Сергеевич, идемте за мной!

- Ну ты прямо как "М-65" до Пекина! - воскликнула Марина, вставляя свой в пишущий танк листы бумаги с копиркой.

"Что за М-65?" - думал Виктор, торопясь по стеклянному коридору за шефом. "Танк? Ракета? У них была война с Китаем? А как же джинсы?"

Лика оказалась кадровиком - темноволосая барышня с короткой прической, по возрасту - лет под тридцать, и одетая сравнительно строго, то-есть, жакет крупной вязки из золотистой и коричневой нити с двумя рядами пуговиц и такая же юбка, из-под которой виднелись острые колени в ивово-коричневом капроне; венчала прикид цветастая голубенькая косынка, обматывающая горло. Похоже, во всем корпусе было не жарко. Голову Лика держала чуть назад, слегка приоткрывая рот с пухлыми, манящими губами, явно подражая моделькам из "Бурды"; тонкое кольцо блестело на безымянном пальце левой руки.

На боковом столике, там, где у современных офисных барышень стоит лазерный принтер, громоздилась потертая механическая "Украина".

- Анжелика Николаевна, - ласковым тоном произнес Петросов, - сегодня вас прямо не узнать. "Лейпциг"? "Варна"? "Берлин"?

- "Пекин". Сама вязала, - усталым голосом произнесла Лика.

- Неужели?

- Неужели. Сдолбунов уже звонил.

- И что?

- Это же нарушение.

- Справка же есть.

- Аттестата нет, трудовой нет. Как я подпишу категорию вопреки письму министерства? Есть же решение внедрять профстандарты.

- Анжелика Николаевна, тут есть некоторые обстоятельства...

- Сдолбунов говорил про обстоятельства.

- И что?

- Официально от товарищей бумаги нет, что принять в нарушение пункта четыре. Если каждый будет нарушать, что со страной будет? А если пограничники нарушат?

- Лика, ну не выгонять же человека на улицу.

- Есть работа, которая не требует диплома.

- Человек нам тему спас, а мы его в дворники?

Лика задумалась, выудила из ящика стола тонкими пальцами белую пачку "Явы" с красным кружком и тут же кинула ее обратно.

- Да... - неторопливо произнесла она. - Что-то с нами всеми происходит... А кто будет отвечать?

- Под мою личную.

- Вы не мой начальник.

- Коллектив берет товарища на поруки. На перевоспитание. Проведем комсомольское собрание и утвердим на бюро.

- А серьезно?

- А на войне как? Тоже так же? Бумага важнее человека?

- Не напоминайте мне про войну, - медленно, раздельно произнесла Анжелика. - В конце войны я попала в детдом, не помня своих родителей, одна фамилия-имя-отчество, да и то... Я оформлю. Когда пройдет медосвидетельствование и принесет справку.

- Так можно потом в поликлинику. По положению двести двадцать один, острая производственная необходимость в работнике.

- Да. Да. Я забыла... Я оформлю сейчас.

Тарыкина, похоже, до прихода Виктора была в бюро единственным сотрудником, достигшим элегантного возраста. За большим двухтумбовым столом с бумагами восседала дама с тонким намеком на приятную полноту. На ее лице, окаймленном пышным начесом соломенных осветленных волос, под высоко поднятыми, с угловым изломом, бровями, выделялись большие карие глаза; в ее взгляде чувствовалось какое-то царственное величие, рожденное не занимаемой должностью, а умением ставить себя в разговоре с мужчинами. Ее губы, подчеркнутые темно-розовой помадой, складывались в добродушную улыбку с оттенком снисходительности, а в ушах покачивались крупные голубые сережки, намекая на некоторый консерватизм взглядов. Строгий серо-коричневый полушерстяной костюм с прямым жакетом, локти которого прикрывали черные нарукавнички, вежливо представлял взгляду посетителей античные линии колен в светлом капроне; по этой причине хозяйкой кабинета специально к костюму был подобран двухтумбовый стол без передней доски. Короче, Тарыкина выглядела эффектной женщиной на все времена, мягкой в общении и непреклонной в поступках, от которой в этом учреждении зависело многое, но сейчас внимание Виктора привлекла вовсе не она. Слева, занимая солидный кусок стола, возвышался салатно-зеленый, похожий на осциллограф, бухгалтерский калькулятор с маленьким зеленоватым монитором и распечаткой цифр на ленте; на крышке чуда техники возлежали старые потертые счеты, видимо, для проверки. Сзади из агрегата, помимо шнура питания в черной резине, торчал толстый телевизионный кабель.

"Чего, калькулятор в локальной сети? Ну ни фига себе..."

- Вот тут такая вещь, Майя Андреевна... - Петросов протянул через стол пачку бумаг и кивнул Виктору, чтобы присаживался у конференц-приставки.

Тарыкина молча приняла документы и принялась неторопливо просматривать. вглядываясь в строчки. Зазвонил вэфовский телефон, черный и элегантный, как рояль; она подняла трубку, выслушала и ласковым тоном, не терпящим возражений, произнесла "Перезвоните через двадцать минут". Наконец, она подняла голову и взглянула на Петросова.

- Ну что, - сказала она после некоторой паузы, - раз кадры его оформили сегодняшним числом, то они и отвечают. Заявление на выдачу подъемных Константин Аркадьевич подписал. Лимиты не исчерпаны, у нас за счет экономии во втором квартале есть резерв. Аля в отгуле, я подготовлю ведомость и выдам. Члены семьи приехавшие у товарища имеются?

- Нет, я один.

- Билеты за проезд от прежнего места жительства?

- Ничего не сохранилось, в милиции говорят, что украли.

- Тогда могу только половину тарифной ставки. За билеты - когда принесете.

Майя Андреевна провела по щели в приборе белой пластиковой картой с рыжей магнитной полосой, постучала по клавишам, глядя на четыре ряда голубоватых цифр маленького дисплея, затем нажала кнопку, и машина отстучала кусок ленты, с которой Тарыкина вписала черным "Паркером" округлые числа в книги и бланки. Наконец, Виктору предложили расписаться в ведомости, и Майя Андреевна отсчитала ему пятнадцать салатово-зеленых бумажек с портретом Ленина, извлеченных из глубин коричневого сейфа в углу кабинета. Именно портретом, а не барельефом. Пятьдесят рублей сорок седьмого года реальной истории.

"В сорок седьмом, похоже, все по-нашему. Ну да, все логично. Меня забрасывают через двадцать лет после первого попаданца."

- Будете планировать расходы, - продолжила Майя Андреевна, - учтите, что у нас теперь зарплата на машине и пятого будете получать по новой инструкции с авансом в размере оплаты календарных дней до пятого по тарифной ставке и премиальными за предыдущие календарные месяцы. Двадцатого аванс шестьсот. Это чтобы не было вопросов...

- Так, дело уже к концу дня, - сказал Петросов Виктору в коридоре. - Вы сейчас в гостинице?

- Нет, пока нигде. В общежитии места не найдется?

- В каком общежитии? - в голосе Петросова прозвучало искреннее удивление. - Они сейчас только на стройках. Подъемные есть, вам надо в квартирное бюро на Куйбышева, в пристройке к "Тканям"... ну, в общем, это напротив Дома Стахановцев.

- А, то-есть, на частном секторе.

- Это у них на частном, у нас на государственном, - хмыкнул Петросов. - В общем, увидите. Бюро до шести, так что я вас отпускаю, устраивайтесь. Завтра с утра в поликлинику, она тоже на Куйбышева. Да, вот ваша справка и направление от предприятия на медкомиссию. Кстати, хотите немного подзаработать?

- Кто ж не хочет?

- У нас в климкамерах сейчас блоки гоняют, завтра надо после работы подежурить половину второй смены, потом сменщик подойдет. За это ночные часы начислят, а суббота теперь нерабочая, так что выспитесь. Это рядом, в опытном цеху БМЗ.

- Согласен. На обустройство деньги нужны.

- Заметано. Пропуск на территорию оформят, только там ночью не заблудитесь. Тогда завтра первые полдня у вас нерабочие, после поликлиники до обеда свободны.

"Хочет двух зайцев убить, чтоб за справкой в нерабочее... Ладно, все равно выгодно."

...До Пожарки местность особых изменений не претерпела, "колонки" были на месте. Но уже от Бани в глаза бросились четыре "башни-близнеца" - розоватые панельные девятиэтажки, за которыми скромно пряталось довоенное здание военкомата. В реальности Виктора на этом месте стояли три типичных хрущевки. Из любопытства Виктор свернул перед Пожаркой; следующим удивлением была большая синяя вывеска "Улица Сталина" на угловой башне.

"Так, культ тут не развенчивали, учтем. Похоже, и Хрущева не было. Башенки-то каркасно-панельные и стоят уже лет пять, судя по растительности".

За кварталом башен-близнецов показался знакомый по воспоминаниям детства забор, за которым в паутине ветвей старых деревьев, затаилось приземистое довоенное здание старой больницы.

"Это и есть здесь поликлиника. Теперь ищем бюро".

Виктор прошел до конца забора и свернул на Ростовскую. На углу, там, где в его реальности в шестидесятых выросла кирпичная пятиэтажка с магазинами "Оксана" и "Огонек", стояло здание в шесть этажей, песочно-желтое, крупноблочное и с одним подъездом; квартал заводских казарм был полностью надстроен до двух этажей видимо где-то в пятидесятых - дома были аккуратно оштукатурены. На Комсомольской его встретили респектабельные панельные дома с высокими потолками, но не похожие на "сталинки" второй реальности, с эркерами вместо балконов, рассекавших серо-сиреневые плоскости стен, узкими фризами и умеренно оживлявшими фасады накладными украшениями в виде пятиконечных звезд в венках и пилястр на пару этажей. Нижние этажи, почти сплошь отведенные под магазины, были отделаны имитацией бриллиантового руста, отформованной прямо на панелях. Несмотря на скромность украшений, здания смотрелись довольно торжественно.

"Много каркасно-панельных, кирпич не уважают. Значит, домостроительные комбинаты построили раньше, когда несущие панели еще не отработали. О чем это говорит? Было больше ресурсов после войны. Откуда, за счет чего? Китай в начале пятидесятых еще такой роли не играл, нищета там была деревенская. Остается меньшая гонка вооружений и попаданец. Либо такой крутой попаданец, что он открыл Сталину супер-мега-рояли, либо... либо он затормозил гонку вооружений..."

За спиной у Виктора послышались отдаленные рокот и свист. Он повернул голову - в просвете между молоденькими деревцами по улице Сталина со скоростью такси промчались три боевые машины пехоты, зеленые, словно стелющиеся вдоль земли, на восьми колесах и зачехленными башнями, с угловатыми, как колуны, носами. Из-под брезента виднелись очертания тонких автоматических пушек. Было в их стремительном беге что-то от тактической ракеты.

"Прямо, как "Фреччиа", только ниже. Намного ниже, на целый метр. Видать, из воинской части, что на Молодежной. Однако, качественно гонку вооружений мы явно не проигрываем."

Куйбышева, как местный Бродвей, сияла нэповскими вывесками, из которых не всегда можно было понять, что где продают, и усталый глаз Виктора уже переставал различать все эти "Ивушки", "Тюльпаны", "Силуэты", "Лады", "Лели", "Прогрессы" и "Спутники". К счастью, на витринах обычно было то, чем торгуют, и они служили для магазинов все-таки окнами, а не рекламными щитами, видимо, для той же экономии оплаты за свет.

Автомобили политическую ситуацию мало проясняли, хотя странности продолжались. По дороге Виктор заметил несколько такси - "Победу" цвета черного кофе, пару двухцветных тачек "Москвич-стиляга", и одно новое. Но то была не воспетая Эльдаром Рязановым старая "Волга", автомобиль - диван, автомобиль - танк, символ страны, рвущейся к неведомому, как сияющий олень на капоте. По Куйбышева, мимо молоденьких каштанов и елочек, словно французская модель на подиуме, продефилировала элегантная в своей строгости машина - желтый минивэн с черной крышей, похожий на аквариум из-за больших стекол, за которыми виднелся просторный, как карета, обитый оранжевой кожей салон, отделенный, как в лимузинах, перегородкой от водителя. Это такси было символом эпохи, но другой эпохи - желания получить великую мечту сейчас и в доступном виде. Советский человек хочет ездить в лимузине? Нет проблем, достаточно позвонить. Шофер подаст машину к подъезду и отвезет. Правда, это не такой быстрый лимузин и не вызовет зависти у прохожих; зато по карману, а вызывать зависть у других некрасиво. Да, он потом уедет, но эта вещь и услуги шофера больше не нужны, пусть ими пользуются другие. Этакое необычное сочетание потребительских ценностей с идеалами коммунизма.

Виктор вдруг понял, что он еще не видел здесь ни одного личного автомобиля крупнее "Запорожца". Были какие-то странные кары размером с "горбатого", но какого-то космического вида; казалось, что по улицам ездят большие пластмассовые детские игрушки. Встретилась светло-желтая тачка, напомнившая по дизайну "Москвич-408", но на метр короче. И, наконец, по Куйбышева протарахтел зеленый вездеход размером с инвалидную коляску. С другой стороны, микролитражки встречались ему так же часто, как в конце семидесятых. Похоже, что и здесь торжествовал тот же самый принцип: мечта сейчас, но по доступным ценам.

"Ткани", которые здесь скрывались под гордой вывеской "Виолетта", оказались там же, где и при раннем Брежневе - в довоенном магазине на два этажа на американский манер. На кирпичной шестиэтажной пристройке с аркой - на месте снесенной деревянной двухэтажки - виднелась надпись "Горница" с пояснением - "Квартирное бюро". Внутри оказалось что-то похожее на сберкассу или регистратуру в поликлинике - барьер, за ним две девушки, одно кресло пустует, видимо, на случай наплыва народа. Очереди не наблюдалось.

- Сюда подходите, - улыбнулась Виктору брюнетка в блузке в горошек и бордовом вязаном жакете. - Снимать, сдавать, размен?

- Я на работу устроился. Теперь с жильем надо решить.

- Значит, квартиросъем. Что вам предложить?

- А что есть квартироснять?

- Ну... что вам нужно.

- Койку, наверное. Там, где соседи непьющие, желательно.

Девушка с удивлением посмотрела на Виктора и он почувствовал, что снова ляпнул что-то не то.

- Простите, а куда вы устроились?

- Конструктором в бюро.

- Обычно люди вашего возраста снимают комнату или квартиру, а не молодежку.

- Чего, можно и квартиру снять? - услышанное как-то плохо сочеталось со всем, что знал Виктор о квартирном вопросе 60-х.

- Если хотите - квартиру.

- Без очереди?

- Какой очереди?

- Ну, на квартиры на очередь надо становиться?

Девушка посмотрела на Виктора уже с какой-то жалостью.

- Не надо. Вам сколько комнат?

- И по метражу ограничений нет? Даже трехкомнатную можно?

- Вам трехкомнатную надо на одного? Есть свободная на Куйбышева. Все удобства, сталинские потолки, большая кухня, паркет, ковры, полированный гарнитур, цветной телевизор, радиола-стерео, телефон, в доме вахтер, уборщица, горничная, стирка-глажение, доставка обедов из домовой кухни.

- Интересное предложение...

- Тогда оформлять? В месяц три с половиной.

- Три с половиной чего?

- Тысяч, конечно.

- Столько в месяц?

- А как вы думали, почему такую зарплату платят?

Так, система понятна, подумал Виктор. Деньги на строительство жилья все равно выделять пришлось бы. Они входят в зарплату, за счет нее государство сдает жилье и пускает на строительство, потому жилье свободно, но на него надо зарабатывать. А малоимущие как же? Им целевую помощь платят? Ладно, сейчас это неважно...

- У меня зарплата две тысячи.

- Так бы сразу и сказали. Подождите немного.

Девушка подошла к вертушке, крутнула, вытянула ящик и перебрала карточки.

- Могу предложить в экономе. Отдельная квартира однокомнатная, десять метров, планировка типа "С-1 Ателье". Совмещенный санузел с душем, электроплита, мебель, радиоточка, вахтер. Вместе с оплатой за воду, отопление, свет по льготному, у вас выходит примерно пятьсот рублей. Дешевле - это если на общей кухне.

"Значит, у них норма - за жилье процентов двадцать от дохода, как в Европе. На общей кухне проще засыпаться. Не будем жмотничать."

- Десять метров, говорите?

- Да... Это вам достаточно?

- Вполне. Далеко от третьих проходных?

- На Вокзальной у Орджоникидзеграда. Можно от Рынка на автобусе, можно пешком.

- Оформляйте.

6. Бикини для одинокого мужчины.

Обратно через мост Виктор шел в тайной надежде, что его перебросит обратно. Может быть, этому миру только отечественного трехмоторного магнитофона и не хватало. Может быть, этот Вадим в восемьдесят восьмом году станет политическим лидером и кризисным менеджером и спасет страну от развала. И будет вспоминать, как двадцать лет назад один пожилой человек спас их тему, и с тех пор он никогда не отчаивался в самых тяжелых ситуациях, зная, что из них есть выход. Этакий блиц-перенос.

По дороге он заскочил в местный фастфуд: пельменная на первом этаже панельного дома с эркерами. Пельменную Виктор засек по запаху; подняв голову, он увидел, что над ее окнами было выведено "Илона". В местный бизнес-ланч вошли куриный бульон с яйцом, пельмени из минтая, салат из свежей капусты и чай с яблоком. Обошлось все это рублей примерно в шесть, по масштабу цен вполне по-советски. Пельменная чистенькая, буфетчица в белом кокошнике, или как он там. С потолка свисали белые стеклянные маслины светильников, на стенах художник изобразил разноцветными линиями очертания танцующих красавиц. Типа авангард. Невидимый магнитофон играл что-то джазовое, инструментал, для настроения. И еще плакатик у раздачи - "Кухня в СССР должна быть здоровой и спокойной".

...Чуда не произошло. Эконом был виден еще от автостанции - серое шестиэтажное здание параллельно линии путей, на месте частных домов, как замена общаге напротив рынка. Зато церквушка Петра и Павла, неизменная спутница его временных путешествий, была сохранена; здесь ее выкрасили каким-то темно-коричневым антисептиковым лаком, а у ворот старого деревянного забора висела новенькая вывеска:

Культотдел БРИК

МУЗЕЙ РЕЛИГИИ

народных суеверий и мистицизма

12-00 - 20-00 без выходных

Чуть подальше на заборе висела афиша: "Русские колдуны: кто они? Лекция с показом типовых чудес."

Рынок совершенно не изменился, а на месте будущего универмага Тимашковых расположилась стоянка такси, пара длинных, облицованных зеленым волнистым стеклопластиком павильонов - "Селена" с одеждой, "Меркурий" с обувью, а рядом с побеленной стеной довоенного хлебозавода торчала похожая на кафе стекляшка мебельного, с пророческим названием "Ванга". Над перекрестком на проводах елочным фонариком болтался светофор без сигналов для пешеходов. Со стороны III Интернационала горел зеленый, и Виктор уже хотел переходить на ту сторону, как сзади раздался, рокот, пыхтенье и свист, и в сторону БМЗ проехала циклопическая фура с "кразовской" мордой и восьмиколесным тягачом. На синем тенте красовалась белая, забрызганная местами дорожной грязью надпись "Союзмежавтотранс".

"Здесь машины даже при зеленом свете могут делать правый поворот..." - процитировал про себя Виктор детскую книжечку про ОРУД. "Хорошо, что машин мало."

На мосту Виктор глянул в сторону платформы Профинтерна - а вдруг и собор на месте? Но за перестроенным под Дворец Пионеров Общественным собранием, прямо на месте крахтовских бараков, подымался квартал серых крупноблочных домов под шиферными крышами.

...Здание эконома стояло прямо у тротуара, и черный цоколь у входа расписывали доморощенные граффити. Две неровных пятиконечных звезды, горящий немецкий танк, домик с трубой, надписи "М+Т=Л" и "F.".

Вестибюль напоминал общагу. Бабушка-вахтерша на входе с табличкой "Дежурный", телефон-автомат, на стене потайной квадратный выключатель, белый, с парой черных клавиш, вполне привычного вида. А вот и дверь с надписью "Комендант". Виктор толкнул ручку.

В кресле возле стола сидела миловидная, осветленная до блондинки дама лет сорока пяти, с химической укладкой и сережками в ушах, в цветастом платье, на которое была кокетливо накинута белая шаль из козьего пуха; она бойко шевелила спицами, глядя в экран старого "Рекорда". Судя по аккуратно подведенным помадой губам, дама была в ожидании случая. Увидев Виктора, она улыбнулась, отложила вязание и степенно подошла к столу.

- Здравствуйте, - медовым голосом пропела она на приветствие Виктора. - Вас, товарищ, к нам из бюро?

- Да. Вот ордер, квитанция об оплате аванса за неделю, справка из паспортного.

- Очень приятно. Меня Евдокия Кузьминична зовут. А вы один, стало быть, вселяетесь?

- Конечно. Иногда человеку приходится начинать все сначала.

- Я понимаю... Здесь хорошо, дом образцовой культуры, не шумят, сантехника в идеальном порядке, стараемся. Квартира четыреста двенадцать, четвертый этаж. Я вас сейчас запишу, и идемте принимать сдаваемое имущество.

Путь на четвертый этаж по лестнице показался Виктору ближе, чем обычно. Евдокия Кузьминична подымалась впереди, потряхивая локонами и стараясь показать, что она не утратила стройности фигуры и свежести; одна тысяча девятьсот сорок восьмой год для нее никогда не кончался.

- Виктор Сергеевич, а вы в самодеятельности, случаем, не принимали участие?

- А это здесь обязательно?

- Нет, ну что вы... Просто мы ищем новые, формы культурного досуга, просмотры там, клубы по интересам. Вот, начали проводить вечера "Для тех, кому за тридцать". Можно прилично посидеть, отдохнуть, вы бы рассказали что-нибудь.

- Спасибо за приглашение, Евдокия Кузьминична. Только сначала бы вселиться. Ну и потом узнать, не рано ли мне еще на такие взрослые мероприятия ходить.

Евдокия рассмеялась, прикрыв рот уголком платка.

- Ох и шутник вы, Виктор Сергеевич, как я погляжу, ох и веселый человек! Обживетесь, присмотритесь, обязательно приходите, таким, как вы, там всегда рады.

В длинном коридоре, вдоль которого тянулись двери квартир, потолок показался Виктору немного низковатым. "Коммуникации, наверное, там спрятали..."

- А вот и ваша, - произнесла Евдокия, выуживая из кармана платья ключ с брелком. - Вам понравится. Удобное место, вид на природу...

Переступив порог, Виктор понял, что несколько переоценил степень решения жилищной проблемы. Потолок в квартире был ниже, чем в хрущевке - еще сантиметров на двадцать. Но главное - и это он понял, когда через один шаг оказался в комнате - что слово "десять" означало не полезную, а общую площадь квартиры.

Слева от входа располагался совмещенный санузел, где путь к унитазу лежал через кафельный квадрат для душа; для принятия водных процедур надо было отгородиться занавесками от унитаза и двери, причем полотенцесушитель висел над унитазом. Впрочем, для гигиены в это пространство еще был вписан миниатюрный рукомойник и рядом с ним - кронштейн для рулона; видимо, специальная туалетная бумага здесь уже стала стандартом.

Прихожая оказалась намного меньше, чем в бессемейке Зины: впрочем, прихожей это было назвать нельзя - скорее, коридорчик с крючками для одежды, полочками для обуви и веником. Но самое удивительное ждало в комнате - кухня, вернее, то, что должно ею быть, размещалось именно здесь же, в комнате, хотя необходимый минимум присутствовал: мойка, электроплита на пару конфорок, над которой торчал белый эмалированный зонт жестяной вытяжки и даже миниатюрный холодильник, висевший над мойкой, чтобы при размораживании текло прямо в раковину. Остальное убранство комнаты составляли два шкафа по стенам, три стула, люминисцентный светильник в плоском плафоне под потолком и стандартный динамик у двери, черный с белой накладкой и надписью "Ревна".

- А кровати у вас где выдают? - вырвалось у Виктора.

- А кровати, Виктор Сергеевич, у нас здесь. И письменный столик здесь. Просто мебель у нас современная, она у нас по-новому трансформируется.

И Евдокия в доказательство откинула из стенок полутораспальную кровать с двумя подушками, столик и гладильную доску, а из-под плиты выдвинула стол-книжку.

- А я так считаю, Виктор Сергеевич, что одинокому человеку большая квартира вовсе ни к чему. И дорого, и уборки много. Другое дело, когда вдвоем живут. Там и кухня отдельная понадобится, и лоджа, и кладовка. И семейным скидку делают. В маленковской шестерке так совсем недорого выйдет.

- Это мысль. Надо будет подумать.

- А вы подумайте... Ой, да что же это я вас заговорила. Давайте по описи примем и отдыхать устроитесь. Значит, секция мебельной стенки с кроватью - одна....

После подписания акта безоговорочной капитуляции перед большой кухней, превращенной в жилье и прозванную Виктором мысленно "бикини-квартирой", Виктор понял, что за оставшийся час ему нужно обзавестись личными вещами. Осмотр помещения показал наличие нескольких алюминиевых кастрюль, чугунной сковородки, набора столовой посуды на четыре персоны, пары комплектов постельного белья и трех полотенец - пару вафельных и банного. В шкафу был обнаружен чистый и глаженый домашний халат, а в прихожей - войлочные тапочки. На стенке одиноко стоял зелено-голубой орловский будильник - Виктор завел его и поставил время. Нашлась даже сумка-авоська, сплетенная из широкой пластиковой ленты, с парой вискозных хозяйственных сеток внутри - видимо, это осталось от предыдущего жильца. Для полного счастья не хватало предметов личной гигиены, бритвы, и, конечно, продуктов. И еще нужен был приемник - слушать западные голоса.

Проводив в коридоре Евдокию - она посоветовала ему сразу же приходить по возникновении каких-либо проблем - Виктор тут же столкнулся в коридоре с крупным мужиком под пятьдесят в помятых тренинках и с велосипедным насосом в руке. На щеке у мужика розовел заметный шрам.

- О! Сосед! - воскликнул мужик. - Меня Сашок зовите, я из четыреста четырнадцатой. А я - то гадал, кому двенадцатую сдадут. А вас как звать-то?

- Виктор Сергеевич.

- Сталбыть, Сергеич. Александр, - он указал пальцем на себя, - и Сергеич - он перевел палец на Виктора. Пушкин, что в парке стоит, он тоже Александр Сергеич. Полкуска содрало государство за квартиру-то?

- Пятьсот. А что, дешевле она?

- Не, по прейскуранту так оно и есть. Тут вона что: нехорошая это квартира. Один жилец вселился, отож человек культурный, все такое, так сбежал с задолженностью. Уволился с завода и задолженность натекла. Другой вселился - он под этим делом в драку влез, нанес, сталбыть, телесные повреждения, короче, год ему дали. Тоже степенный, интеллигентный, все книжечки таскал с библиотеки, спортом занимался, спорт его и погубил. И вот последний только вселился, двух недель не пожил - пропал, вещи, документы оставил, пропал. Так и не нашли. А я по натуре человек всегда, добрый, весь этаж подтвердит, вот, и раз так, хочу чистосердечно предупредить: чего-то тут не тое. Сейчас, извиняйте, спешу, а свободное время будет, покумекаем. Явно усе не тое...

7. Анискин без Фантомаса.

Первым из нужных Виктору предприятий советской торговли оказался "Лель" - магазин галантереи, трикотажа и парфюмерии, названный так, видимо, в честь одноименного одеколона. Располагался он на первом этаже довоенной трехэтажки у Рынка, и в его длинном чреве с массивными колоннами, пыльной белой лепниной и темными, лакированными под орех прилавками Виктор без особого труда нашел смену белья, безразмерные носки, и прочие нужные в осень премудрости вплоть до мочалки и гуталина. Касс было две, и надо было сначала отобрать товар у продавщицы, она откидывала на бухгалтерских счетах сумму, откладывала отобранные товары в сторону, после этого надо было стать в кассу, там сказать что-то вроде "В третий отдел двадцать семь шестьдесят", вернуться с чеком и забрать товар. Чеки продавщица накалывала на короткую спицу на подставке - чтобы не терялись, и видно было, что товар взяли.

Секция парфюмерии Виктора озадачила. "Шипр" для человека его положения был хорош в пятидесятых, но сейчас уже не формат, "Консул" еще не изобрели, пресловутый "Лель" в круглом картонном футляре под Палех - это слишком дорого, как, впрочем, и "Огни Москвы", а бутыль "Свежести", похоже, была скорее для сведения пятен. Парфюмерные наборы вроде "Рябинушки" были подарочными и потому отпадали. В конце концов круглолицая девушка с челкой и значком Брянскпромторга на черной водолазке предложила ему выбить "В полет" - "Это же в честь Гагарина!".

Зато пасту Виктор выбрал сразу - незнакомая ему "Новинка-67" содержала фтор, кальций и какие-то полезные лесные травы; народ еще не просек фишку и продолжал разбирать по дешевке "Лесные" и "Мятные" и какую-то импортную пенящуюся. И - о, счастье! - уже есть нержавеющие лезвия "Спутник" в белых с золотом пачках. За целый червонец. Бриться, по-видимому, придется на кухне, она же столовая, значит, нужно небольшое зеркало...

- Скажите, а стиральный порошок у вас всегда бывает? - спросил Виктор у немолодой продавщицы секции бытовой химии, только что пробившей очередному покупателю рижский набор пятновыводителей с ужасной картинкой убегающего пятна на зеленой коробке.

- Индийского сейчас нет, - вздохнула она. - Берите наш, всегда в ассортименте.

- То-есть, он не пропадает? Отечественный?

- Куда пропадает? Кто его уворует, о чем вы говорите, гражданин? Этого добра в любом сельпо навалом, как стиралки стали продавать.

- То-есть, я могу прийти и позже. Я просто недавно приехал устраиваться на работу.

- Можете позже. Тогда шампунь возьмите, мужчинам тоже нужен уход за волосами, - и она указала на полочку с рядом желтых и зеленых флаконов. - "Сирень", "Ивушка", "Ромашка", "Ладушка", "Солнышко"...

- Ромашковый. Еще мыло посчитайте, "Русский Лес", "Банное" и два рулона... нет, рулон бумаги...

- Полиэтиленовые пакеты считать?

- Да, парочку. На улице сыро.

На улице уже стемнело, в лучах длинных люминисцентных светильников танцевали мелкие капли измороси, и Виктор пожалел, что оставил зонт в экономе. Со стороны новой больницы по улице ползла туманная муть, она казалась мягкой и похожей на пленку тех самых полиэтиленовых пакетов, в которые он засунул покупки. С простенков дома на него смотрели старые лепные афиши магазина, разъяснявшие, что здесь можно купить мыло, духи, одеколон, белье... эти списки Виктор помнил в далеком детстве, и теперь от них веяло каким-то домашним теплом. Прохожие выглядели беспечно и совсем не зажато; скорее большинство из них, бегая после работы за покупками, были озабочены своими делами. Под одним из простенков на кирпичах было выведено красной масляной краской "F.".

Следующим магазином в этом доме должна быть "Гастрономия". Но как только Виктор толкнул массивную лакированную дверь - ее еще не успели заменить модерновой стеклянной - как до его обоняния донесся запах овощей, картошки и сухофруктов; сюда из подвала у Почты перенесли коопторговский магазин.

- Виктор Сергеевич! Добрый вечер!

Перед Виктором стояла молоденькая, чуть круглолицая темноволосая девушка в стильной куртке "милитари" из синтетической замши, с погончиками и накладными карманами. Короткую прическу прикрывала белая вязаной шапочка, а руки оттягивали бурая хозяйственная сумка из дешевого кожзама и капроновая сетка с картошкой и кабачком.

- Не узнали? Я Лара, из нашего сектора. Лариса, то-есть. После этого рижского детектива, как его, ну, где такси угнали, наши меня зовут Мара. В честь девушки-сыщика. Вы, конечно, нас еще не запомнили.

- Теперь запомню, - улыбнулся Виктор. - Слушайте, вам, наверное, тяжело. Давайте я сумкивозьму.

- Не надо. Вы, наверное, покупать что-то будете.

- Я передумал. Вам куда донести?

- Только до остановки, она рядом. Если хотите, можете взять картошку, она действительно тяжелая...

На улице Лара раскрыла оранжево-розовый зонтик, стараясь большую часть его держать над Виктором.

- Не нужно, - ответил он. - У меня куртка непромокаемая.

- Вы хотите помочь мне, а я хочу помочь вам, - ответила она, но все же придвинула зонтик к себе. - У меня тоже не намокает, но и не дышит. Она нетканая.

- А у вас всем дают прозвища, как в школе?

- Наши прозвали вас "Дядя Анискин". Не обижайтесь на них, пожалуйста.

- Не вижу причин обижаться. Анискин вроде человек хороший.

- Они не из-за возраста, а потому что вы пришли и сразу разобрались.

- Вам далеко ехать с такими сумками?

- Нет. Я у остановки у Стальзавода живу, дом такой двухэтажный у бани. Там недалеко.

- А у Стальзавода продуктовых нет?

- Я думала по пути с работы. Меня должен был Паша встретить у гастронома, почему-то не встретил... Мы с ним немного поспорили вчера.

- Может, что-то задержало?

- Он бы позвонил... А вы уже устроились с квартирой?

- Да. Снял в экономе, за линией

- Это который как маленковская шестерка?

- Лара, я часто слышал про маленковскую шестерку, но никогда не задумывался, что это такое. За мою жизнь дома как только не называли.

- Ну как же? Это просто. Дом без лифта может быть не выше пятнадцати метров. При Сталине это пятиэтажный, а при Маленкове решили, что если делать этаж не три метра, а два с половиной, можно вместо пяти этажей сделать шесть и сэкономить. Поэтому в маленковской шестерке высота квартир два тридцать. Ну, минус потолок. А в девятиэтажках все равно лифт, и там до потолка два с половиной.

- Ясненько. Пришел Маленков - поели блинков...

- А товарищ Берия домам придумал серии. Помните, частушка была?

- Не помню. Времени на частушки как-то не оставалось.

- У нас во дворе пели. Там атомное убежище было, мы на санках зимой с него катались. А мальчишки сделали ракету из киноленты, и она полетела в белье, и им всем здорово влетело.

Автобусная остановка оказалась не у хлебозавода, а на старом месте, напротив церкви. Павильонов и скамеек на ней не было - только жестяная табличка.

- Вы не волнуйтесь, автобус скоро придет. Он часто ходит.

И тут Виктор чуть не открыл рот от неожиданности. Мимо них, стараясь не обдать грязью пассажиров на остановке, аккуратно прокатила вазовская "восьмерка": точнее, он поначалу принял это за "восьмерку". Нечто было ярко-алого цвета, двухдверное, с изящным однообьемным кузовом и квадратными фарами. Пока это чудо поворачивало у светофора к Стадиону, Виктор понял, что перед ним все же не "зубило" восьмидесятых; машинка была размером с "Оку", куцым капотом, переходящим в панорамное стекло, напоминала жука и тарахтела маломощным движком.

- Красивая? - слегка толкнула его в бок Лара.

- Их уже выпускают?

- Это же "Лада" ижевская. Помните, два года назад - звезда Туринского автосалона?

- "Лада"? "Фиат", наверное, умер от зависти.

- Ну да, они же предлагали завод нам строить под будущую модель с передним приводом. Наши опередили. А ту, что Фиат предлагал, они только довели и начнут делать с будущего года на заводах Бьянки.

- А Ижевск не "Москвичи" делает? - Виктор понял, что после промаха с "Ладой" можно палиться окончательно.

- "Москвич" переходит на такси. Стране нужны экономичные такси, как в Лондоне. И "Буран" для села оставляют.

- Вы неплохо разбираетесь в авто.

- Я записалась на вождение в ДОСААФ. Мечтаю купить машину, но это еще не скоро. Очень не скоро.

- Пока очередь подойдет?

- Очередь на что? Просто надо устроиться в жизни, ну и где-то подрабатывать, чтобы выплачивать кредит. Пока потихоньку коплю на первый взнос. Ну и льготы семейным и с детьми. А пока можно будет брать в прокате. Но я хочу свою, с прокатными часто аварии.

- Техническое состояние?

- Нет, машины нормальные. Дело в человеке. Сейчас у многих права. В ДОСААФ учат бесплатно.

- Совершенно бесплатно?

- Тоже хотите? Абсолютно бесплатно, только с условием, что еще научитесь водить грузовик, БТР или танк. Это ж все для обороны. Так что у меня еще будет на грузовик с прицепом.

- А чего бьются, если учат?

- Ездят мало. Пока не купишь машину, она редко нужна. Так что у меня план: сначала в прокате, потом все равно свою. Сейчас все планируют заранее...

- Кстати, о планах. Как у вас проставляться положено? Сегодня я, понятное дело, не успел...

- Никак. Даже чаем. У нас в порядке эксперимента коллектив из группы выпускников. И когда нам, одним из всего института, доверили, мы для себя решили - получек и премий не обмывать, за прием на работу и отпуск не проставляться, дни рождения - чай с пирожными, первого мая после демонстрации идем на природу на шашлыки, перед Новым годом - в кафе. Короче, никакого спаивания коллектива. Студентами погуляли и хватит.

- А седьмого ноября?

- На квартиру, если у кого возможность...

- Лара!

Из-за отошедшего на противоположной стороне ЛАЗика, похожего на бело-голубой огурец, показался парень; он замахал руками, и прямо рванул через улицу без перехода, благо машин не было.

- Лара, ты извини, я опоздал... Приемка придралась.

- Все нормально, мне помогли. Паша, это Виктор Сергеевич, он теперь в нашем отделе.

- Спасибо... смущенно пробормотал Паша и забрал у Виктора сетку с картошкой.

- Не за что.

- Ой, автобус! - воскликнула Лара. - Наш!

Хорошие люди, подумал Виктор. Лара общительная, парень у нее адекватный. Хорошо, если в секторе все такие будут. Товарищ Берия, значит, домам придумал серии. Выходит, Хрущев до верховной власти не дошел, а Лаврентий Палыч до Косыгина в экономике отметился. Ну что ж, один бонус у этого Союза уже есть. Наделали меньше глупостей.

Гастроном, оказался сразу на углу с III Интернационала. Ну, удобное место. На две улицы сияли крупные надписи: "НЕВА".

"Рыбный, что ли?"

Внутри гастроном был перестроен под самообслуживание. Стены и потолок сохраняли роскошный декор пятидесятых, только в люстры и бра были вкручены похожие на обрезанные милицейские жезлы здешние экономичные лампы. Прилавки, для торговли развесными товарами, были сохранены, но по всему торговому залу уже были расставлены стеллажи штучного товара с баночками, пакетами, и коробками. В глубоких купелях холодильных стеллажей дремали молочные бутылки с этикетками разных цветов - тетрапаками, похоже, здесь еще не увлекались. Народ суетливо бродил с проволочными корзинками. Виктор примерил себя к этой толпе. Пальто, мужские и женские, твид и джерси, классические и с погончиками, куртки из болоньи, прямые болоньевые полупальто на резине, от дождя... А вот и кожаная куртка, чуть попроще, чем у него. И кепка. Правда, другая. Это таксист. Странно, с момента попадания он здесь видел мало "Волг"... Это не главное. Главное, он не будет сильно выделяться.

Не обращая внимания на стеклянные банки с овощами, Виктор сразу поспешил туда, где с потолка свисала вывеска "Мясо". Война здесь была, приток из деревни уже должен быть, а это значит, дефицит, и...

Виктор уткнулся в витрину, забитую мясом и колбасой разных сортов; ажиотажа или даже очереди к продавщице, скучавшей за синими, похожими на перевернутую балалайку, весами, не наблюдалось. В глаза почему-то сразу бросились аппетитные ломти буженины. Ценники были набраны из пластмассовых цифр на брусочках, навроде "Лего", но самое интересное - они были двойными. Например, на говядину с этикеткой "Высший" стоял черный ценник в двадцать рублей, и рядом красный уже в тридцать шесть, на "Первый" - в восемнадцать рублей, и рядом - тридцать два сорок и так далее.

- Простите, - обратился Виктор к скучающей продавщице в синем халате, - а по какой цене отпускают?

- Вы из деревни, гражданин? - удивилась она. - Справа - это с акцизом! Вы знаете, что такое акциз?

- Ах, окцы-ыз! - произнес Виктор, чуть растягивая слова и "окая". - Ну да, конечно, читали. У нас ить оно больше свойское. Таперича все понятно. То-то одних колбас двенадцать сортов.

- Пятнадцать, - флегматично поправила продавщица. - На Фокина - двадцать, в Савеловском в Москве - около полусотни. По номенклатуре сто тридцать сортов, но сами понимаете, временные недостатки. Если чего не нашли, в коопторге поищите, там местные цеха привозят.

Изобилие уже особой радости не вызывало. Цена докторской с акцизом подскакивала до тридцати семи рублей, а краковская тянула на шестьдесят один сорок. Явным контрастом к этой роскоши были серые кучи ливерки, которую предлагали всего за шесть сорок и сало за восемнадцать - и то и другое безо всякого акциза.

"Не будем спешить. Посмотрим другие отделы. Во всяком случае, с дефицитом тут справляются тупо повышением цен. Интересно, а как у них с детским питанием - карточки или матпомощь?"

Может показаться странным, что главный герой, вместо того, чтобы строить планы спасения мира, занудно изучает, где что почем. Но, во-первых, пока неясно, от чего и от кого надо здесь спасать мир, а, во-вторых, шестидесятые в СССР - это время, когда что купить, уже есть, а на что купить, еще нет. Это время, когда становится неприличным носить еще годное пальто, купленное после войны на барахолке, когда советский человек понимает, что у него есть вполне материальная мечта и на нее надо накопить или заработать. Это счастливое детство общества потребительских идеалов, когда эти идеалы еще вполне разумны. Цены перестали снижать и повышать, и жизнь стала напоминать компьютерную игру, где надо правильно покупать, чтобы скорее подняться на следующий уровень.

"Птица-дичь", где рекламировались куры местной фабрики "Рассвет" - девятнадцать рублей кило и диетические яйца по два червонца десяток, уложенные рядами в гнезда из папье-маше, внушила Виктору некоторый оптимизм. Дичь ему предложили спросить в коопторге, а за курами была очередь человек пять. Виктор, следуя инстинкту советского человека, уже хотел спросить "кто крайний", но решил посетить еще рыбный, и вскоре продавщица уже отвешивала ему филе трески, которая оказалась более чем вдвое дешевле.

Дальнейший шопинг масштабных экономических открытий Виктору уже не дал. Порадовали две находки - стограммовые пачки соли за гривенник (кто-то догадался, что людям не всегда нужен килограммовый кирпич), и банки цвета металлик с растворимым кофе на сто и двести граммов, возле которых была вывешена красная табличка "Новинка". Никто эти банки здесь не разметал, они спокойно пылились на стеллаже рядом с зелеными коробочками молотого и в зернах. Растворимого в шестьдесят восьмом он не помнил, да и как-то особо в эти годы народ больше чаем увлекался.

Внезапно он понял, что не может просто так уйти, не взяв одну банку. Не то, чтобы он привык к кофе, нет. Он почувствовал в этом предмете офисной жизни какую-то связь со своей эпохой. Он понял, что эта банка нужна ему для уверенности в этом мире, как складной нож в кармане хулигана.

"В конце концов", подумал он, "могут быть какие-то праздники, или кто-то зайдет в гости". Ему вдруг стало ясно, что он просто уговаривает себя.

...Обратно Виктор шел через переезд на Почтовой - обе руки оттягивали авоська со всяким добром и сетка с картошкой и овощами, и лезть через мостик не хотелось. Продовольственную корзину нового советского человека шестидесятых завершали трехсотграммовая фляжка коньяка и двести граммов "Одесской". И то и другое было нужно на случай появления каких-то непредвиденных проблем, требующих лично-делового некогнитивного общения: проще говоря, если для решения вопроса потребуется с кем-то выпить. С одной стороны, три звездочки полностью снимали вопрос о должном уважении к другой стороне переговоров, с другой, в отличие от водки, можно было много не пить. Одесская же могла пойти на бутерброды для закуски, как и шпроты, которые здесь свободно лежали по шесть пятьдесят; народ, похоже, относился к деликатесам совершенно прагматично.

Автоматический шлагбаум мигал парой светофорных огней. Мимо Виктора в сумерках прогрохотала электричка на Брянск - красно-белая, в шесть вагонов, похожая на послевоенные секции, с дверями, сдвинутыми к середине, как у зарубежных. Здание ДОСААФ уже приобрело знакомые Виктору очертания, а на старом, потемневшем от времени дощатом заборе, отделявшем улицу от железнодорожных казарм, была выведена известкой большая буква "F.".

За Почтовой, в тумане ночной измороси, сияли огни маленковских шестиэтажек, подсвечивая желтизной тяжелые облака, ползущие прямо над крестами антенн. Похоже, это замена Новому городку, подумал Виктор. Повышенные затраты из-за сноса и расселения крахтовских бараков, зато в пешей доступности от завода и местных благ. Не дожидаясь поднятия шлагбаума, народ темной струйкой потек через пути к родному жилью, к теплым и светлым квартирам, ужину и телевизорам.

Когда Виктор ступил на квадратный метр прихожей своего нового жилья, он увидел на полу белое пятно; бумажку, похоже, подсунули под дверь. "Счет за коммуналку, что ли?" - мелькнуло у него в голове. Он зажег свет, поднял сложенный вчетверо листок из тетради в клетку и посмотрел. Листок был в пятнах свежего, еще не успевшего пожелтеть силикатного клея; вырезанные из газетных заголовков буквы складывались в слова:

МНЕ НУЖЕН ТРУП

Я ВЫБРАЛ ВАС

ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ

ФАНТОМАС

8. "Так что вы уж поосторожнее..."

Человек двухтысячных и позже, получив подобный мессадж, подумал бы, что за ним охотится маньяк. Но Виктор прекрасно помнил, как в его школьные годы такие записки куда только не рассовывали. Именно с таким текстом. Поэтому он спокойно распихал продукты во все емкости модульной мебели и решил поджарить картошку под доносящиеся из динамика мелодии Андрея Петрова из советских кинофильмов.

Восьмичасовые новости по радио начались с репортажа об Олимпийских играх в Мехико; наша сборная уверенно лидировала по числу золотых медалей, уступая лишь США. Следом за этой радостной вестью было объявлено о начале деловой встречи Косыгина с Чжоу Энь Лаем, "в духе взаимопонимания и плодотворного сотрудничества". Выпуск новостей продолжили бодрые рапорты о советских достижениях. Космонавты Аникеев и Шонин продолжали нести звездную вахту на станции "Заря-1" и посвятили день экспериментам по получению сверхчистых материалов в невесомости. На ВДНХ представлен опытный образец настольной ЭВМ "Интеллектор", позволяющей решать задачи без изучения машинных языков. В эксплуатацию досрочно введен еще один агрегат Красноярской ГЭС.

Третья часть, как и полагалось, была посвящена международным делам и оказалась обширной и тревожной. Президент Франции Шарль де Голль ввиду массовых беспорядков объявил о введении в стране чрезвычайного положения и приступил к формированию Комитета Национального Спасения. В ФРГ партия "Народный союз", получившая большинство в парламенте, добилась принятия закона, объявлявшего Судеты, Восточную Пруссию, Эльзас и Лотарингию временно оккупированными территориями...

"Как бы войны не было" - мелькнуло в голове у Виктора. Особенно его беспокоила ФРГ: под названием "Народный союз" однозначно скрывались нацики. А Де Голль в отставку не пошел, видимо из-за тех же нациков. Внешняя угроза...

- Президент США Джон Кеннеди... - продолжил диктор.

"Кеннеди жив??? Его не убили в шестьдесят третьем?"

Известие о том, что Кеннеди жив, поразило Виктора ничуть не меньше, чем первые минуты первого попадания, когда он узнал, что во главе двух величайших держав мира стоят Берия и Гитлер.

Странно, что он жив, подумал Виктор. Судя по охоте за всей его династией, "Джи-Эф-Кей" к шестьдесят восьмому должны были замочить по любому... Это не просто смена лидеров. Поменялась расстановка сил, приоритеты штатовской верхушки. Ладно, что дальше...

- ... В своем выступлении перед Конгрессом объявил студенческие волнения, охватившие ряд крупных городов Восточного побережья, следствием международного заговора двух великих держав, СССР и Китая. Американская газета Дейли Уорлд, комментируя это факт, охарактеризовала его, как очередную предвыборную утку...

"Странно, он же вроде как против военщины был и вообще", подумал Виктор. "Хотя - шестьдесят восьмой, в Пиндостане выборы. А выборы все объясняют. Важнее другое. С Китаем не просто нормальные отношения, Китай по ходу в союзниках. А это меняет весь расклад на международной арене."

Остальные сообщения для Виктора были уже более привычны. Прогрессивная общественность требовала остановить грязную войну во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже и наказать виновников убийства пятисот человек в деревне Ла Мей. Несколько человек были убиты в ходе столкновений с полицией в Лондондерри, в связи с чем на Калининской площади в Киеве прошел митинг трудящихся с требованиями предоставить независимость народу Северной Ирландии. Африка пробуждалась, тайваньский катер обстрелял китайских рыбаков. И еще как-то вскользь прозвучало о "новых нападениях на евреев в Братиславе".

Белые кубики сала в черном ложе сковороды стали прозрачными и золотистыми, и все жилое пространство заполнил запах кухни. Виктор включил вентилятор - вытяжка в этой Диогеновой бочке оказалась вовсе не роскошью, - добавил ярко-желтого ароматного масла, и скинул ножом с доски тонкие белые ломтики картошки со стружками лука. Жир затрещал, и Виктор поспешил прикрыть сковороду крышкой.

"Ревна", пообещав назавтра в Центрально-Нечерноземном районе дожди, местами со снегом и опускание столбика термометра до безрадостной отметки, перешла к трансляции арий из классических оперетт. Эллиптический динамик 1ГД-28, неизменный спутник бытовой радиотехники эпохи нототении и фаворит юных радиолюбителей, изо всех сил старался преодолеть узость рамок бакелитового корпуса, но тщетно, и Виктор прикрутил звук.

Итак, холодная война здесь была, но несколько странная. Прежде всего, ничего не сказали ни о НАТО, ни о Варшавском договоре, равно как о лагерях капиталистическом и социалистическом. Еще более странной была ситуация с ФРГ: то ли над ней потеряли контроль США, то ли сознательно закрыли глаза на неонацизм. И еще: совсем ничего про ближневосточный конфликт и израильскую военщину. Про израильскую военщину ничего, а в Братиславе с какого-то бодуна нападения на евреев.

Готовая картошка благоухала, и Виктор подумал, что к этому блюду неплохо бы квашеной капусты и малосольные огурчики. Ладно, подумал он, обживемся, и будем готовить. "Морозко" на одного хватит. Горячую воду не отключат - отопительный сезон...

Примерно в час ночи Виктор проснулся от выстрелов. Спросонья он подумал, что он дома, в своем времени, и какой-нибудь магазин решил отметить очередной месяц на рынке. Но под окном завыла милицейская сирена в два тона и на светлых полосатых шторах зарницами сверкнули оранжевые отблески милицейской мигалки. Виктор вскочил к окну. Вначале было спокойно, потом в сторону вокзала, по проезжей части, не разбирая луж, рванула группа пацанов человек пять; через несколько секунд со стороны вокзала раздались крики, свист, улицу молнией озарила вспышка и тут же что-то грохнуло. Зазвенело разбитое стекло. На желтых послевоенных двухэтажках загорались огни, и мужской голос орал в форточку "В милицию звони!"; в частном секторе залаяли дворняги. Крики раздались снова, уже гораздо дальше; минут через десять все утихло и свет в окнах стал дружно гаснуть.

Утро встретило Виктора сочным гудком, долетевшим с БМЗ; спустя некоторое время ему стали вторить хрипловатые с Фасонки и Отрадного. Динамик молчал. Виктор достал трансформер и раскрутил розетку, потом заглянул за дырчатую картонку на самом девайсе. Все было в норме.

- А комендант когда будет? - спросил он вахтершу на выходе. - Динамик что-то не работает.

- А у мене тоже не работает. Это, видать, ночью порезали.

- А что ночью было?

- Кладбище с центром дралось на крахтовских. Как маленковских шестерок понастроили, так драки сызнова и пошли. С деревни едуть, квартиры снимають, у них культура своя.

- А бригадмилы или как их теперь?

- Дружинники, они ж до одиннадцати. Но такой давно не было, обычно там человек по пять, а тут, говорят, целой толпой валили, как милиция приехала, они все и бечь кто куда. Бандитский район стал, одно слово, вот только после указа гайки стали крутить, утихать стало. На Власовой будке народ счас купаться не ходит, так оне там по вечерам из обрезов шмаляют и что с войны осталось.

"Так, картина знакомая, только это было на Новом Городке. А по ночам постреливали до середины семидесятых. Но у нас позже взялись."

В старой поликлинике вход был не с Куйбышева, а сбоку, и в вестибюле толпился народ возраста в основном не пенсионного. Медичка в регистратуре ворчала, выписывая справку.

- Кать, ну когда к нам перестанут на профосмотр гонять? У них же в новом инженерном поликлиника на первом этаже. Там бы сразу и смотрели.

- Подождите... - сказала полненькая Катя, и подошла к окошку, уминая на ходу тульский пряник, - ему же в инженерной можно. Письмо Минздрава, ну, после той статье в "Крокодиле"...

- А они знают? Вот сейчас товарищ пойдет, а они завернут обратно, потому что у них нашей справки нет.

- Погодь, я им звякну.

Катя отложила пряник и взялась за трубку пузатого бюрократического телефона с белыми буквами на черном диске, путаясь в проводе, который еще не был витым, а свисал со стола причудливыми петлями.

- Маргарита Степановна! Это из первой районной. Вы осмотр при приеме на работу проводите? Ну как же?.. А письмо от двенадцатого? Нет, ну вы посмотрите. У нас... Я говорю, у нас больных... Новое здание построят в девятой пятилетке, как бээмзевскую сдадут! Да, вот это, за подписью... Ну я его к вам тогда... Гражданин! - крикнула она, уже оторвавшись от трубки, - идите на третьи проходные, в инженерном корпусе на первом этаже. Там вообще почти никого.

Выходя, Виктор заметил, что в вестибюле стояли два газетных автомата - серые шкафы с окошком наверху и надписью "Союзпечать" на железной груди, в одном были "Известия", а в другом - "Брянский рабочий". Порывшись в мелочи, Виктор обнаружил трехгривенный: похоже, эту монету здесь специально для автоматов и ввели. Виктор кинул ее в чрево автомата "Известий" и нажал рычаг; автомат щелкнул, и из щели под стеклянным окном выскочил угол номера.

"Пока буду проходить, почитаем" - подумал он, сворачивая газету и пряча в карман куртки.

Инженерная поликлиника порадовала его чистотой и безлюдьем: на прием в этот ранний час пришли только пара женщин с ОРЗ, одна закрывала бюллетень, другая открывала. У терапевта Виктор успел мельком заглянуть в печатный орган.

В глаза ему бросился заголовок во всю первую полосу, кричащий жирными прописными буквами:

"ЛУННАЯ ПРОГРАММА США ЗАКРЫТА"

Виктор впился в текст передовицы.

"На вчерашней пресс-конференции президент США Джон Кеннеди заявил журналистам, что он прекращает выполнение разрекламированной программы "Аполлон", предусматривающей посадку на поверхность Луны аппарата с человеком на борту. "Америка не может тратить миллиарды долларов лишь для того, чтобы показать миру, что Америка может их тратить", сказал он. Как стало ясно из дальнейшей речи президента, выделенные средства и созданные ракеты "Сатурн" решено использовать для создания и вывода на орбиту сверхтяжелых космических станций, на которых будет размещено шпионское оборудование и оружие для уничтожения спутников противника. "Это решение президента еще раз доказывает, что американское правительство готово принести развитие человечества в жертву аппетитам военно-промышленного комплекса" - так прокомментировал решение Джона Кеннеди президент Академии Наук СССР Мстислав Федорович Келдыш..."

Этого еще не хватало, подумал Виктор. Звездные войны в этой реальности начинаются на десять лет раньше.

Дальше было не так интересно. Первая полоса вещала об успехах электрификации и газификации, путях научно-технического прогресса, и только сбоку, словно в траурной рамке, "Международные комментарии" осуждали действия лидера АФТ-КПП Джорджа Мини, выступившего за дальнейшую эскалацию войны в Индокитае и жесткую позицию по отношению к "советско-китайскому блоку". На одном из снимков передовицы Виктор заметил знакомое квадратное лицо, которое он видел на портрете в линейном отделении; подпись мелким шрифтом гласила: "Первый Секретарь ЦК КПСС Ф.Р. Козлов на укладке первого кубометра бетона в основание Кольской АЭС".

"Фрол Козлов!" - в мозгу Виктора моментально всплыла фраза партийного босса Гриднева из романовского СССР-98:

"Культ личности Козлова после 22-го Съезда и ограниченный конфликт с США в шестьдесят шестом из-за Тайваня. Так что вы уж поосторожнее с историей..."

Правда, на культ личности снимок явно не тянул (хотя кто знает, каким должен быть культ личности в шестьдесят восьмом?), да и про войнушку с США Виктор пока тоже ничего не слышал, хотя, может быть, просто повода не было. Самое главное, что Козлов, как и Кеннеди, тоже был жив. А Виктор, наведя справки после возвращения в Интернете, точно знал, что Козлов Фрол Романович скончался в 1965 году и вроде как от инсульта из-за атеросклероза. Известно, что Козлов считался возможным преемником Хрущева. В остальном мнения современников расходились, одни считали Фрола Романовича грамотным организатором, другие называли неумным и нечистоплотным карьеристом. Хотя Виктор уже убедился, что оценки современников в зависимости от личных отношений с историческим персонажем могут меняться до прямо противоположных.

- Скажите, а прививки какие вы делали?

- Да все, какие надо, я еще с советских... эээ... со сталинских времен их аккуратно делаю.

Врачиха, улыбчивая темная шатенка с начесом под белой шапочкой, покачала головой.

- Справки нет... Ладно, по возрасту, если жили в городе, вам должны были сделать, никуда бы вы не делись. От гриппа в этом сезоне иммунизировались?

- Совсем недавно, в этой... как ее... в поликлинике, в общем.

- Покажите... Есть покраснение, это нормально... Температура, недомогание было?

- Немного. Но уже прошло!

- Нормально. Можете одеваться...

Остальные кабинеты Виктор проскочил быстро.

"Надо срочно вражий голос слушать", подумал он, проходя по стекляшке вестибюля НТП, "те всякие сплетни вытащат. Если их Козлов сильно бесит, значит - наш человек. А так вроде в Союзе жить можно, народ о машинах мечтает, и жилье хоть маленькое, а по карману".

Почему ему пришли в голову "Культтовары", он так и не понял. В его реальности в эти годы приемник можно было купить в универмаге, появился и магазин радиотоваров, под двусмысленным названием "Огонек"; то ли это было первым, что пришло в голову, то ли потому, что секция радио должна быть там наверняка.

На улице дул ветер, подсушивая вчерашние лужи на потрескавшемся асфальте; серая пелена облаков тянулась где-то в вышине над потемневшими скелетами деревьев.

- Скажите, а на каком доехать до "Культтоваров"?

Молодая женщина в светлом платке посмотрела на него с любопытством, как на приезжего.

- А до него дойти можно. Он на Комсомольской. Пройдете два квартала, у роддома свернете, ну, там еще железная арка будет, и напротив музыкалки как раз он. Музыкалка такая старинная, как теремок, это вот сразу за памятником Камозину, это летчик такой, он на Больничной живет...

- Спасибо. Исчерпывающе.

- Что вы говорите?

- Спасибо! Я понял, где это!

9. "Я снова в СССР!"

Магазин оказался на старом месте, в довоенном зеленом доме с черным цоколем, отделанным под руст. Прямо от входа, за колоннами был отдел игрушек, где на полках дремали забавы его детства - голубой заводной робот, желтый танк на батарейке, который мог объезжать стулья без всякой электроники, конструктор, похожий на "Лего", но с круглыми детальками... Виктор вдруг почувствовал, что он хочет купить сборную модельку МиГ-17 - всего за семнадцать здешних рублей! - склеить ее, выкрасить, наклеить кальки и поставить на полку над кроватью. Избегая соблазна, он рванулся вправо, и интуиция его не обманула: перед ним оказался радиоотдел. Трехэтажные стеллажи во всю стену были заставлены полированными ящиками: квадратные - телевизоры, длинные и низкие - радиолы.

- Чего хотите выбрать? - пижонистый продавец с усиками по виду лет тридцати явно хотел перевыполнить план и не отпускать покупателя. - Новинки третьего квартала - цветной телевизор "Лазурит-2", микротелевизор "Парус", стереорадиола "Юрмала" со светомузыкой...

Виктор внезапно узнал этого продавца. Это он, в двубортном костюме и с голливудской улыбкой, во второй реальности пятьдесят восьмого года показывал ему телевизоры в здешнем универмаге. Продавец не погиб в войну и пришел в "Культтовары", потому что нового двухэтажного универмага здесь не построили. Все равно приятно.

Старый знакомый воспринял замешательство Виктора по-своему и перешел к агрессивному маркетингу.

- Похоже, вы часто бываете в поездках, - предположил продавец. - В таком случае вам просто не обойтись без этого...

Изящным жестом фокусника он продемонстрировал Виктору нечто, очень похожее на айфон в кожаном футляре.

- А что это?

- Это айфон, - произнес продавец с таким видом, будто всю жизнь провел в билайновском салоне. - А это зарядка к нему.

- Это айфон? Настоящий? - Виктору показалось, что он еще спит в экономе.

- Настоящий. К юбилею Советской власти выпущен. "Фон" - это с греческого звук, а приставка "ай" - святой, это в честь Ай-Петри, или горы Святого Петра, потому что выпускает Симферопольский завод телевизоров, Симферополь в Крыму, а Ай-Петри - это у них символ края, который не только является всесоюзной...

- Он работает? - выдавил из себя Виктор, раздавленный эрудицией труженика прилавка.

- Конечно. Вот записная книжка, вот включаете радио. В кармане свободно...

- Так это приемник с записной книжкой? То-есть, в записной книжке?

- Выполненный на новейших отечественных микросборках. Госпремию за них дали.

- Скажите, у вас АРТы есть?

- АРЗ? Александровского радиозавода?

- Нет, мобильные телефоны.

- Вы, наверное, "Голубой огонек" смотрели? Нет, там же сказали, что в розничную продажу - это на перспективу. Пока только по организациям. Ну и это же все на хозрасчете - сам "кирпич" недорогой, но там тариф по минутам, как на междугородке, да еще за номер платите. Выгоднее дойти до будки и за двугривенный куда угодно. Но обещали, что в девятой пятилетке модернизируют сети и снизят.

"Война все-таки сказалась... Но меньше, чем у нас. Мобильники у них есть, судя по фразе, здоровые."

- Что ж, будем жить простыми радостями... Что посоветуете из приемников?

- Вы знаете, у нас большой выбор. Самые простые и дешевые - транзисторы четвертого класса, карманные и переносные, цена от двухсот до двухсот пятидесяти.

- Недорого...

- Так китайский монтаж. Ввиду дешевизны продаем без рассрочки.

- А в рассрочку что?

- Могу посоветовать "Спидола-67" и "Киев-5". Современное оформление, хороший звук. Стоят порядка восьмисот. Настоящий советский монтаж. Есть подешевле, третий класс, идут за пятьсот примерно. Есть короткие, мощность как у четвертого класса, звук лучше четвертого. Тоже все советские.

- Они и от сети и батареек?

- Только от батареек, разумеется. Могу предложить универсальный блок питания за сто десять рублей, подходит ко всем.

- То-есть, отдельно еще блок питания?

- Если хотите вместе, то вас, как ценителя настоящей аппаратуры, заинтересуют "Петергоф" и "Даугава". Все волны, встроенный трансформатор, цена всего тыща сто.

- Всего?

- Это экспортируют в Европу! Немцы и англичане берут!

- Ну, что немцу хорошо... Мне вообще для небольшой квартиры.

- Вы обставляете квартиру и экономите? Минимальный вариант - это "Восток", китайский монтаж и корпус, длинные, средние, короткие, и всего триста сорок. Но для вас, честно скажу, это будет несолидно. Это в деревню берут на кухню ставить. Поверьте, мне, человеку со стажем работы в сети и победителю соцсоревнования: вам лучше взять недорогую радиолу. Вы выгадаете двести рублей, чем если будете брать транзистор и проигрыватель в чемодане. И звук лучше.

- Самая дешевая какая?

- "Звезда", триста шестьдесят, тоже теперь китайская. Длинные, средние и панель. Вы живете далеко от линий электропередач? Частный сектор, или?

- У железной дороги.

- Э, нет, не пойдет, трещать будет. Специально для вас рекомендую - "Проксима-5", недорого, семьсот десять, Ижевский завод. Все диапазоны, включая УКВ. Оформим в рассрочку.

Он показал Виктору на длинный ящик , половину которого занимал проигрыватель.

- Надо померить, влезет ли он в стенку.

- Есть более компактный - "Бердск-68"... Слушайте,товарищ, а может вам уцененка подойдет?

- Какая уцененка?

- Специально для вас. Обратите внимание - "Проксима-С" выпуска шестьдесят пятого года. Всего четыреста семьдесят после двух уценок. Все диапазоны и УКВ. Ижевский монтаж, будет работать, как автомат Калашникова.

Представленный Виктору ящик напоминал уменьшенную копию павильона "Радиоэлектроника" на ВДНХ. Или, точнее, павильон на ВДНХ делали те же дизайнеры. В берлоге Виктора девайс смотрелся бы вполне прилично.

- И что же с ним не так? Уценили за что? Два раза?

- Ну, во-первых, устаревший дизайн, шкала под динамиком. Сейчас это не модно, сейчас модно длинное и низкое. А главное, видите, пластмасса пожелтела. Потеря товарного вида. А так работает, сейчас включим, проверим... - продавец наклонился к Виктору и зашептал, - берите, я вам в порядке исключения скидку выпишу юбилейного покупателя, и рассрочку по максимуму. Первый взнос восемьдесят рублей, это почти ничего. Он нам все показатели успешной реализации портит. У нас уже хотели скинуться и сами купить, но если бы сначала премию, а потом купить...

- Так вам из-за него премию снижают? Конечно, поможем.

- Да? - засиял продавец. - Тогда я оформляю кредит, а вам наша карточка в отдел пластинок. Купившим радиолу скидка на пластинки.

Виктор понял, что его раскручивают на покупки, но все же решил посмотреть. В конце концов, если есть проигрыватель, надо хоть что-то на нем крутить.

Не дойдя полшага до прилавка музотдела, он замер.

С картонного конверта, из которого продавщица только что вынула диск - гранд, на Виктора смотрели Джон Леннон, Пол Маккартни, Ринго Старр и Джордж Харрисон.

Надпись внизу конверта гласила:

Квартет "Жуки"

Снова в СССР

Брюнетка с подведенными глазами поставила гранд на проигрыватель и опустила иглу.

- I'm back in the USSR! You don't know how lucky you are, boy! - весело заорал динамик знакомыми голосами.

- Пробиваю, - кивнул молодой парень в кепке и отправился к кассе.

"Нет, это не может быть. Подражатели какие-то. Из Югославии небось"

- Скажите, это кто поет? - поинтересовался Виктор.

- Это "Жуки", тут написано. Эстрадный квартет из Англии.

- А кто, какой состав?

Продавщица сняла пластинку с вертушки и равнодущно посмотрела на "яблоко".

- Дэ Леннон, Пэ Мак-Картни...

- А еще есть такая?

- Но это же молодежная музыка. Для вашего возраста у нас есть Рознер, Зоя Рождественская...

- Пусть молодежная. Я просто тащусь от "Жуков". Есть такая еще?

- Выбивайте, тринадцать рублей.

- У меня скидка за радиолу. Вот карточка.

- Тогда десять.

- А еще что-нибудь подобное? Западные рок-группы?

- Так они же поют непонятно. У нас в основном наши берут. А эти - для школ, на уроках английского разучивать, или те, кто на инструментах играет...

И она показала на соседний стеллаж, где были разложены популярные в народе инструменты. Судя по электрогитарам рядом с балалайками и баянами, народ продвинулся.

- То-есть, у вас нет?

- Конечно есть, вот каталог, выбирайте...

10. Будь Карузо Баранкин

...Тащить радиолу в тринадцать кило до эконома с Куйбышева оказалось не так сложно - Виктору помог какой-то парень, которому оказалось по пути. Просто помог, даже вместе подняли на этаж, а потом категорически отказался взять за труды деньгами или бутылкой коньяка - "Да вы что! Мне помогают, и я помочь должен!". Совершенно незнакомый парень, с папкой на молнии, студент по виду. Потрясающая страна, одни драки устраивают, другие помогают просто так, будто при коммунизме. Виктору поймал себя на мысли, что ему тоже хочется сделать что-то для других просто так, чтобы должником себя не чувствовать.

Купленная радиола с пачкой пластинок, несмотря на желтую решетку динамиков, внезапно придала комнате совсем другой вид, уютный и обжитый; Виктор внезапно догадался, почему. К концу шестидесятых бытовой техникой обзавелись почти все, кто жил в отдельных квартирах, она означала, что обитатель этой жилплощади не алкаш, а человек с культурными потребностями. Конечно, лучше бы здесь выглядел телевизор, но даже при китайской сборке самый дешевый потянул бы тысячи на полторы. Кроме того, чтобы не выделяться, надо было узнать, что народ ставит в экономах.

"Так. А ведь с ночной могут и гопники обчистить..."

Откинув отвертку из трансформера, Виктор отвинтил заднюю картонную часть радиолы и пристроил слева над трансформатором пакетик с мобилой и российскими деньгами. Оставив в бумажнике сдачу - серо-голубой червонец и разноцветные казначейские рубли, похожие на фантики, он рассовал оставшуюся зелень по трем другим нычкам. Выносить радиолу через вахту, пожалуй будет сложновато, подумал он, а внутри простому домушнику копаться нет времени.

К зданию НТП Виктор подошел уже к половине второго, и он думал лишь о том, успеет ли пообедать: в перерыв везде должны быть очереди. Общепит он обнаружил по запаху тушеной капусты, плывшему по коридору первому этажа и бело-синему плакату над дверями:

"Быстро есть в столовой - значит, экономить время!"

Тревога оказалась напрасной: в столовке уже сделали конвейер, и к окошечку, из которого выплывали подносы, стояло человек десять. Комплексов было три: за четыре рубля, шесть, и восемь, и, чтобы выбрать нужный, надо нажать одну из трех кнопок на стене, а потом дать деньги в кассу, которая уже пробила чек. Виктор выбрал среднюю, и ему достался салат из квашеной капусты, суп с курицей, рыба жареная с рисом и стакан компота из свежих яблок, на котором стоял пирожок с повидлом. Хлеб стоял в вазочках бесплатно, как соль и горчица: это был священный продукт, который должен быть доступен даже человеку без гроша в кармане. Виктор оглядел соседние столы; в комплексе за восемь был борщ, голубцы, винегрет и кофе с ватрушкой, а за четыре суп был молочный, без выпечки и салата. Поодаль виднелось окошечко для сдачи подносов с сентенцией, написанной почему-то старославянской вязью: "В нашей столовой порядок такой: поел - посуду убери за собой!".

Так, подумал Виктор, значит, если работу будут давать сидячую, вполне хватит за шесть, а постоянно бегать по этажам - за восемь. По вкусу, вроде готовят прилично, хоть и однообразно. В выходные обед варим дома, так дешевле. С получки начинаем искать зимнюю куртку и обувь, в крайнем случае тут наверняка можно японские часы загнать. Возможность подкалымить искать однозначно, тем более, мастера на дом по мелочам наверняка дорого. Именно по мелочам, штекер, к примеру, подпаять, они часто отваливались. А для этого надо заводить знакомства.

- Приятного аппетита! Нормально прошли?

К его столику подсел Петросов, сияющий так, как будто наша сборная уже победила канадцев.

- На днях из Москвы к нам приедет группа товарищей из головного института и министерства. Будет мозговой штурм, нужны идеи, как обогнать японцев по магнитофонам.

- Завалим Европу дешевой китайской бытовкой?

- И автомобилями. Тут некоторые пищат, что мы не просто подарили заводы, а оставили в нашей собственности, вроде эксплуатации. Так ведь китайские братья довольны, они зарабатывать хоть нормально стали. Автомобиль, конечно, не купят, приемник купят. Но, понимаете, одной низкой цены мало. Нужны новые идеи. Вы там подумайте.

- Какой вопрос? Все для блага человека, подкинем.

В сектор они поднимались вместе.

- Виктор Сергеевич, вы говорили, у вас есть опыт работы с ЭВМ?

- Да, в основном с малыми, вроде стола. Ну, у каждой серии есть свои особенности...

- Ребята все покажут. Пока задача такая - тут одну программу прислали по почте, надо ввести в машину, - сказал он, входя в комнату, - а наши все загружены.

- Просто ввести и все?

- Да, пожалуйста, не надо там ничего менять и оптимизировать.

Петросов взял со стола почтовый конверт и вытащил оттуда гармошку листов с круглыми дырочками по краям.

- Вот вам программа, держите... Инночка, подойди на минуту!

К Виктору неторопливым шагом приблизилась цветущая девушка с ямочками на щеках, улыбкой Жанетт Хардинг и темными распущенными волосами до середины предплечий. Виктор уже заметил, что каждая представительница прекрасного пола здесь старается выбрать неповторимую расцветку и узор чулок. На этой леди были плотные черные; впрочем, они ей шли.

- Это Инна Леонидовна, лучший математик группы, то-есть, уже сектора... Слушай, ну внешний вид-то!

- Викентий Андреевич, - протянула Инночка, - когда я иду в цех, я прячу волосы под косынку. По правилам техники безопасности.

- Хорошо. Включите видеотерминал и покажите Виктору Сергеевичу, как вводить.

- Он включен. Виктор Сергеевич, халат надевайте и присаживайтесь, - и Инночка пододвинула легкий трубчатый стул для себя, попытавшись максимально подтянуть край своего халата к коленям от середины бедра. Желание выглядеть "как все" и природная стеснительность явно вызывали в ней когнитивный диссонанс.

- Черт, совсем из головы вылетело, - Петросов взялся левой рукой за лоб, - Люба, выпиши сегодня товарищу халат! Э-ээ... два халата, белый и еще синий для работы в лаборатории. Пока возьмите в шкафу, там для командировочных висят. А умыться можно в лаборатории.

- Так я ж с утра умывался.

- При работе с видеотерминалом полагается вымыть лицо и руки, - пояснила Инна, - это не с машинки вводить.

- Сначала о самой системе, - важно произнесла Инна, когда Виктор, наконец, уселся на вращающееся кресло, чувствуя себя хирургом перед операцией, - у нас в цоколе стоит комплекс на микросхемах из четырех "Минск-67", с коммутатором и устройствами проводной связи с другими комплексами. Вы знаете, что такое операционная система?

- В общем, представляю...

- Начнете работать - постепенно освоите. Здесь УМОС - универсальная многозадачная операционная система. Комплекс может одновременно работать со всеми видеотерминалами в этом здании. Я вызвала экранный редактор и он создал новое досье - видите, наэкране мигает зеленая звездочка?

Виктор взглянул. Звездочка, похоже, была белая, просто телевизорный кинескоп спереди закрыли большим зеленым стеклом. Загадочное "досье" видимо, было файлом.

- Вы можете набирать текст на экране, - продолжала лекцию Инна, - проверять и исправлять ошибки, и сохранять его в досье, машина каждый раз меняет содержимое.

- Это понятно.

- Это теперь ясно. Раньше, чтобы что-то посчитать, надо было написать программу на бланках, сдать листы в перфораторную, получить перфокарты, пронумеровать, чтоб не перепутались, сверить набивку, сдать на выполнение, машина выдает ошибку и все начинается сначала. Видеотерминал повышает производительность ЭВМ в десятки раз.

- Потрясающе, - хмыкнул Виктор. - При таком прогрессе ЭВМ скоро будет стоять на каждом столе.

- Ее в кармане носить будут. - без тени улыбки произнесла Инна. - Она будет понимать голос, и связываться с банками данных во всех концах земли.

- Двадцать четыре на восемьдесят? - Виктор положил руку на ящик.

- Да. По новому ГОСТу.

- Мануалы есть?

- Мандуалы? - хихикнула Инна. - Это вроде гамандрилов?

- Ну, техдокументация.

- А, руководства? Конечно.

Она выдвинула ящик и положила на стол несколько увесистых альбомов с цветными комиксами, где каждое действие разжевывалось до уровня четвероклассника. Впрочем, похоже, что в этом Союзе компьютеру учили сразу после принятия в пионеры.

С командами удалось разобраться быстро. Сложнее оказалось с техникой. Виктора все время сбивало то, что "Esc" оказалась под единицей, а "Ctrl" на месте "Tab"; ошибки же приходилось просто забивать. Машина тормозила не по детски, зеленый шрифт прописных букв на экране через пять минут стал реально напрягать, но Виктору хотелось заплатить этому миру за помощь, которую ему утром оказал этот незнакомый молодой парень, и он упорно продолжал щелкать клавишами, сверяясь с текстом программы, и каждые пару минут набирая комбинацию сохранения. Он стал специально поминутно моргать и время от времени поглядывать вдаль, чтобы глаза не так утомлялись.

Нудно гудевшие с потолка лампы дневного света комфорта не прибавляли. Ко всему прочему, в отделе негромко играл динамик; музыку каждые четверть часа перебивали прогнозы погоды, информация о новых товарах и полезные советы, перемежаемые афоризмами из польского журнала "Пшекруй". Виктор помнил эти афоризмы с детства. Они попадались ему в каждом номере "Науке и жизни", эти прикольные фразы выдуманных личностей или из выдуманных книг "Пи", "Ву" и "Будь Карузо баранки"; последнее название он так и не понял, и почему-то всегда считал его продолжением повести "Баранкин, будь человеком!"

Спустя полчаса лучший математик группы заглянула ему через плечо, и, не говоря ни слова, тихо вернулась на место. Еще через полчаса Виктор заметил, что сотрудники начали перешептываться, и искать повод пройти мимо, осторожно посматривая в его сторону. Наконец, Инночка как-то странно, боком подошла к нему.

- Виктор Сергеевич! А вы не забыли про перерыв?

- Так обед уже прошел.

- Я не про него. По охране труда положено перерывы делать.

- Да я не устал... Просто клавиатура немного непривычная, это замедляет. Несколько страниц осталось.

Инночка чуть ли не в прострации взяла уже отложенные листки программы и открыла рот.

- Вы что... - в ужасе выдавила она, - вы что, ввели больше тридцати тысяч знаков?

11. Приключения Электроника или детство Терминатора

Виктор совершенно не представлял, чем комсомолку могут напугать тридцать тысяч знаков.

- А чего, зависнет, что ли? - выпалил он первое, что пришло в голову.

- Не зависнет, там оверлей... За половину смены более тридцати тысяч обрабатывать не положено.

- Предупреждать надо, - полушепотом ответил Виктор.

- Случилось страшное, да? - с другой стороны из-за терминала свесился на стол Вадим. - Инес, что такое, скажи мне!

- Он... он набирает быстрее, чем машина думает.

- Виктор Сергеевич, а ви, случайно, не робот? Кино недавно такой был, Роберт звали.

- Я тоже когда-то читал про роботов, - пожал плечами Виктор, - "Приключения Электроника или детство Терминатора". Любая машинистка быстрее печатает.

- Машиныстка нэ может быть "ватником", - глубокомысленно заявил Вадим. - Она на экран нэ слэдыт.

- Молодая, потому и не следит.

- Лагычно, - протянул Вадим и после паузы добавил: - а машина у нас нэ зависаит, у американцев зависаит. Патамушта у американцев интернационал бизнес машин, а у нас союз рабочих и машин.

Сказав это, он вернулся на место, и лицо его излучало радость познания еще одной тайны Вселенной.

- А что, - обратился Виктор к Инне, - норму могут повысить, если много набирать?

- Премию с прибыли больше дадут. Но ведь здоровье дороже!

- Инна, а вы давно на машинах?

- С института. У нас там "Урал-60" стоял, он так грелся, что мы у него волосы сушили...

-...Виктор Сергеевич, вы закончили? Я вам покажу ваше рабочее место, и вам надо расписаться.

Любочка, аппетитная девушка со светло-рыжими волосами и светло-синим платьем под халатом, она же старший техник по снабжению, провела Виктора в угол зала, где его ждали серый однотумбовый стол из железного листа с пластиковой столешницей и кульман. Кульман был "беушный", но хороший, с изящными литыми ногами, черной блямбой противовеса и новой, мало исколотой доской. Виктор расписался за обещанные халаты ("бязевый - один, диагоналевый - один, стираете сами") и принадлежности, причем педантичная Любочка заставила его открыть и проверить готовальню, которую она важно называла "набор НЧК-14" - "а то бывает, получают, и говорят, что некомплект". Внутри футляра из папье-маше на красных бархатных ложах, словно ордена, мирно почивали хромированные чертежные инструменты; их безукоризненный порядок навеял Виктору приятные воспоминания о заводе.

Минут через пять после того, как Виктор расписался за матответственность, к его столу подошла низенькая веснушчатая девушка без халата, назвалась Евгенией Васильевной из объединенного профкома, и спросила, хочет ли он стать на учет.

- Наверное, ж все в профсоюзе, - флегматично ответил Виктор, - взносы, как и раньше, один процент, ничего не поменяли?

- Разве вы не знаете? После четырнадцатого съезда полпроцента, - ответила Женя, - аппарат ВЦСПС сейчас сократили, поскольку профсоюзные санатории и прочее передали Минсоцразвития. И у нас на предприятии путевки через отдел соцразвития. Поэтому теперь многие спрашивают, для чего нужен профсоюз. Отвечаю: теперь наша основная задача - обеспечить участие трудящихся в управлении. Ученые доказали, что в нашей стране только отдельные несознательные граждане хотят работать в условиях "я - начальник, ты -дурак"...

- Начальники или подчиненные?

- Неважно! Скажите. вы честный, сознательный, опытный, и хотите думать своей головой?

- Скромность не позволяет мне это сказать.

- Отлично. Если вы член профсоюза, начальник будет с вами советоваться, вы сможете участвовать в группах качества, советах по организации труда, материального и морального поощрения, вас будут знакомить с проектами решений, которые вас коснуться, вы сможете предложить что-то свое или написать возражения. Если хотите, вас могут выдвинуть в совет предприятия или наблюдательный совет трудового коллектива. И это все за десять рублей в месяц. Если не хотите - будете простым исполнителем.

"Так, если я правильно понял, быть простым исполнителем тут моветон. Партии или там Совмину нужны активные строители коммунизма... а заодно и контроль за номенклатурой, чтоб не борзела."

- Ставьте на учет, конечно.

- Карточку на профбилет можете после выходных занести, - сказала Женя, забрала заявление и удалилась.

- Правильно сделали! - из-за доски выглянуло миловидная брюнетка с двумя озорными хвостиками волос, - а то мы боялись, вдруг вы отделу стопроцентный охват подпортите.

- Ну так может, вам и по комсомолу стопроцентный охват сделать.

- Так у нас комсорг есть. Рустамчик! Подойди на минуту.

- Ну чего у тебя опять, Филонэнко? - к кульману подошел парень в прическе а-ля Дин Рид, но с усами и прищуренными, как у Ильича, глазами; из под расстегнутого халата у него выглядывали красный мохеровый свитер и джинсы цвета морской волны, расширенные книзу наподобие дудок.

- Товарищ в комсомол хочет.

- Издеваешься, Филонэнко. Нехорошо издеваться.

- А что? Мог бы поручения выполнять.

- Какие поручения?

- Политинформации у вас часто проводят? - спросил Виктор. - А то по радио про политику мало.

- Про политику сейчас молчат, - хмыкнул Рустам. - У Америки дела плохи, им надо ограниченный ядерный конфликт в Центральной Европе, чтобы народ от борьбы отвлечь. Обстановка напряженная, сами видите.

- А это не перерастет в глобальный конфликт?

- Конечно, перерастет. Но это будет последняя война в истории человечества.

- Да ладно, - отмахнулась Филоненко, - фон Тадден по дружбе нефть получает...

- Фон Тадден просто популист и демагог. Не сегодня - завтра его неофашисты уберут. И штатовцы на это глаза закроют. Как говорят у нас в Кулябе...

- У нас в Полтаве так не говорят, у нас кажуть "Ось побачим".

- Уля, не нервируй меня. И вообще, надо работать.

- Да, вот как раз черчу и думаю - а кто бы напомнил победителю соцсоревнования, что надо работать?

"Фон Тадден? Это который в НДП был? И с кем это у него дружба? Или это нефтепровод "Дружба"? Немецкая партия - это НДП и она у власти в ФРГ? Почему американцы это допустили, они же влияют на ФРГ? И где ГДР? Почему я здесь не слышал про НАТО и Варшавский Договор?"

...Дежурство на стенде оказалось делом простым и очень выгодным. Климатические камеры, где гоняли блоки магнитофона, работали по программе, и надо было каждые полчаса подходить и сверять параметры. Если параметры вышли за допуска, надо было остановить испытания, вынуть дефектный блок и вновь задать режимы для годных. Оставшееся время можно было дремать урывками на старом кожаном диване в бытовке, поставив кухонный таймер - он противно трещал, когда выходило время.

Все это хозяйство размещалось в утепленном ангаре-пристройке - он стоял за забором, на месте нынешнего памятника революционерам, с бетонными барельефами и стелой. Памятниками в этой реальности, похоже, еще не увлекались. В ангаре тускло горели лампы дежурного освещения, пахло машинным маслом и сварочной копотью; силуэты разрывных машин и стендов вызывали воспоминания об инопланетном корабле в фильме "Чужие", жужжали привода, кашляли компрессоры и огромные промасленные цилиндры тяжело вздыхали сжатым воздухом.

Участок малых и средних климкамер был отгорожен легким заборчиком в углу ангара, и на нем поддерживалась необычная для машзавода чистота. Белые шкафы и шкафчики на фоне желто-серых стен, по которым, словно клубок змей, расползались во все стороны тускло поблескивающие цинком вентиляционные короба, синие трубы пневматики, красные пожарные краны и черные кабеля - все это создавало атмосферу какого-то голливудского боевика. Казалось, что из-за ближайшей колонны выйдет Джейсон Стэйтем с озабоченным выражением лица и почешет небритый подбородок.

Обозрев окрестности, Виктор принялся за "Известия", но там больше ничего нового не нашлось. На второй полосе было пространное интервью с неизвестным Виктору конструктором Нестеровым о новом стрелковом оружии для Советской Армии.

"- Расскажите, пожалуйста, - спрашивал журналист, - чем объяснить принятие на вооружение еще одной системы, после того, как автомат Калашникова, распространенный в наших Вооруженных силах и НОАК, показал в Индокитае убедительное превосходство над новейшими образцами американского оружия?

- Новый автомат предназначен для наших частей высокой мобильности. Система Михаила Тимофеевича Калашникова почти идеальна. Идеальна для широкомасштабного военного конфликта, подобного Великой Отечественной, с применением оружия массового поражения. Однако наши противники, стремясь избежать удара возмездия по своей территории, стремятся навязать нам тактику ограниченных войн, и измотать в них нашу экономику. Для высокомобильных частей нужны легкие и компактные автоматы, с меньшей отдачей, чтобы при стрельбе очередями было легче поразить цель. Такое оружие и было создано нашим КБ под новый малоимпульсный патрон..."

На снимке Виктор увидел изящный булл-пап с ручкой сверху, как у американских винтовок.

"...Скоро на вооружение нашей армии поступит еще одна система. Нет, это не волшебное сверхоружие, но вещь необходимая и принципиально новая. Называется она АПО - автомат персональной обороны. Сорок процентов наших военнослужащих не призваны входить в бою в непосредственный огневой контакт с противником. Это танкисты, водители, артиллеристы, штабные работники, к примеру. Для них мы создали оружие, которое сочетает в себе огневую мощь автомата, а по весу и размерам чуть больше автоматического пистолета..."

Они готовятся к войне в Европе, подумал Виктор. Новые автоматы, колесные БМП, силы быстрого реагирования... Они готовятся к войне, в которой США вместо себя подставит другую страну, достаточно большую, чтобы измотать СССР. И, похоже, это Германия. Союз разносит ракетами Европу, а затем США диктуют свои условия. Сразу двух соперников сразу. Китай пока слишком слаб, чтобы быть решающим игроком, это не конец двухтысячных.

Одним словом, подумал Виктор, это снова руины и жертвы. И, скорее всего, это в конце концов, ядерные боеголовки на СССР. На Брянск, на всех этих людей, на него самого. Ближе к финалу, когда Союз истощит силы. Та же бредовая затея, что и у Гитлера, но с иезуитским расчетом. Что опаснее для мира - взбешенный близким концом психопат, или система расчетливых циников, сумевшая обмануть сама себя?

К одиннадцати сменщик почему-то не пришел. Виктор несколько раз заходил в будку мастеров, где резались в "козла" заводские дежурные слесаря, и на обшарпанном старом столе с обтянутой дерматином крышкой стоял карболитовый телефон; но никто не звонил. Без четверти двенадцать по крыше и стеклам ангара забарабанил нудный осенний дождь, и в свете фонарей, освещавших обезлюдевшее пространство заводского двора, замелькали мокрые хлопья.

В половине двенадцатого в дверь бытовки постучали.

- Виктор Сергеевич, вы извините... Жену отвозил... Мальчик, понимаете... Мальчик!

На пороге, с непокрытой головой, стоял парень в вымокшей куртке, и струйки воды стекали по его счастливому лицу.

12. "Я не интеллигент, я технарь"

- Простите... Простите, у вас сигареты не найдется? Мои все размокли...

Это была молодая женщина, и первое, что бросилось в глаза Виктору - это аккуратное каре рыжих волос с прямой челкой над длинными, подведенными ресницами, из-под которых выбивался умоляющий взгляд; чуть вздернутый нос придавал лицу с овальным подбородком немного озорное выражение. Посиневшие от холода губы с трудом пытались вытянуться в вымученную улыбку.

Женщина была в светлом демисезонном пальто трапецией, с большими кругами темных пуговиц и бросающимися в глаза косыми линиями больших карманов; для нынешней погоды это казалось слишком легким, и шея, обнаженная, без всякого платка или шарфа, которая выглядывала из свободного отложного ворота, лишь подчеркивала несоответствие наряда погоде. Серо-оранжевый зонт не защищал хозяйку от кружащихся в воздухе мокрых хлопьев, они падали и впивались в ткань, пропитывая ее ледяной влагой. На ногах, вместо высоких сапожек, на которые уже поголовно перешли здешние представительницы прекрасного пола, были обыкновенные туфли - по моде шестьдесят восьмого, с низкими каблуками и острыми носками; ноги, затянутые в светлый капрон, по-видимому, давно уже промокли, а из туфель можно было выливать воду. Небольшая круглая шапочка на голове была относительно сухой, но было неясно, что же она все-таки защищает.

- Не будет?..

Женщина повторила это упавшим голосом; она зябко сжалась, приложив к груди руки, в которых была плотно сжата рукоять зонта, как будто ветер собирался его вырвать, по висящей на плече бежевой сумке стекали крупные капли, и Виктор вдруг почувствовал, что незнакомке по-настоящему холодно и ее, наверное, уже бьет озноб.

- Я не курю... Что-нибудь случилось? - последние слова вылетели у него как бы сами собой.

- Ничего! Ничего, все в порядке! - поспешила ответить она. - Все нормально, я иду домой. Спасибо...

- Далеко?

- Что?

- До дома далеко идти?

- А... а зачем вам знать, где я живу?

- Я не хочу знать, где вы живете. Просто узнать, далеко ли вам шлепать по лужам в таком наряде.

- Ну какая вам разница...

- И все-таки?

- Где-то час... Автобус ушел.

- А такси?

- Туда не берут в это время. Или дерут по-сумасшедшему, - и она назвала сумму, явно превышавшую наличность Виктора. - Некоторые предлагают подвезти так, но... сами понимаете...

- Вот черт, у меня тоже голяк. С дежурства иду.

- Послушайте не надо мне платить за такси! Все нормально, я д-дойду...

Виктор заметил, что у нее от холода дрожат губы.

- Так. Сейчас попьете горячего чая, согреетесь, а потом дальше пойдете. Так и слечь недолго.

- Все уже закрыто...

- Да я рядом, вон, видите эконом у вокзала? Меда нет, сгущеное молоко есть.

Она отшатнулась к водосточной трубе, попав под ливень, текший мимо желоба.

- Не надо! Я сама дойду!

- Я не предлагаю вам вечер проводить со мной! - чуть не выкрикнул Виктор, начиная сердиться. - Тем более, уже второй час. Выпьете чай, обсохнете и идите куда угодно.

Она колебалась; на ее побледневшем лице отражалась внутренняя борьба. Тогда Виктор взял ее за руку и повел через перекресток в сторону дома.

- Куда... куда вы меня тащите?

- Можете милицию звать. В отделении тоже сухо.

Женщина смирилась и покорно пошла за ним по Вокзальной, то и дело спотыкаясь и попадая туфельками в лужи, где плавала тонкая кашица тающего льда: очевидно, в ее представлении Виктор не укладывался в стереотипный образ грабителя или маньяка. "Черт ее знает, зачем я ее веду" - мелькнуло у него в мозгу. На гулящую или аферистку его неожиданная попутчица не походила, и попыток навязываться не предпринимала, скорее, наоборот; с другой стороны, она ни разу не упомянула о семье и на правой руке ее не было кольца. Хотя здесь некоторые не носят, и не все расписываются. Шестидесятые. Приятель? Тогда бы она ему позвонила. Или спросила две копейки, или сколько у них тут в автомате. Позвонила бы каким-нибудь знакомым, подруге. Похоже, или близких у нее в Бежице нет, или...

- Вас как зовут?

- Что вы сказали?

- Ну, вас как зовут? Меня зовут Виктор Сергеевич. А вас? Это для вахтерши. Если что, скажем, что вас должен был встретить мой знакомый, но его вызвали в командировку...

- Не надо. У меня есть паспорт. А зовут Соней, разумеется.

- Вы не похожи на соню.

- Софья. В честь Ковалевской. Родители хотели, чтобы я стала математиком.

- Получилось?

- Вы действительно меня не узнали? Я пою в группе "Деснянка". Соня Ларина. В группе прозвали "Софи Лорен", но я на нее ни капли не похожа. Что вы остановились?

- Нет, идемте скорее, а то голос застудите. Я недавно в городе. А что, вас после концерта не развозят?

- Я же говорю, автобус ушел. Точнее, я на него опоздала, но это неважно...

- ...Господи, так вы ж простудитесь! - воскликнула вахтерша, когда Соня предъявила паспорт. - Вам надо срочно горячего чаю и в постель!

- Вот как раз чаем и будем поить, - ответил Виктор. - Искусство принадлежит народу, и народ не должен дать ему пропасть.

- Интересно, какую часть из этого совета вы собираетесь выполнить первой? - спросила Соня, когда они уже поднимались по гулкой лестнице, озаряемой скудным светом пятиваттных газосветных ламп: казалось ни в одной из реальностей призывы к экономии не понимали столь буквально, как в этой.

- Вас, наверное, уже дома заждались. Телефона нет, звякнуть, чтоб не беспокоились?

- Не ждут. И в этом смысле тоже.

- Не волнуйтесь, я не затаскиваю в постель мокрых, застуженных и голодных женщин. Даже если они так сексапильны.

Соня инстинктивно хихикнула.

- Интересно... А вначале вы не показались мне таким интеллигентом.

- Я не интеллигент, я технарь... Вот и наш этаж.

Квадратный метр прихожей казался входом в темную пещеру; Виктор пропустил Соню вперед и нащупал выключатель.

- Проходите в комнату. Туфли в душе на батарею, пусть сохнут.

Никелированный электрочайник в руке оказался слишком легок для чаепития вдвоем; Виктор сунул его в раковину. Лебединая шея смесителя исторгла из себя бурлящую струю.

"Она же, наверное, и не ела. Омлет с вермишелью пойдет? Это недолго."

Обернувшись, он увидел, что Соня сидит на корточках возле батареи, прижав ладони к теплому чугуну радиатора. Легкая строгая блузка темнела на лопатках, пропитанная дождевой влагой, и липла к коже, проявив сквозь себя узкие полоски бретелек; низ простой раскошенной юбки тоже набух от воды и соскользнул до середины бедер, открывая темную полосу резинки чулка. Виктор дотронулся до ее плеча, и почувствовал, что Соня дрожит. От прикосновения она резко обернулась.

- Я повесила пальто на плечики в душевой, с него внизу капает... - быстро проговорила она, левой рукой пытаясь вернуть непослушный край юбки на положенное ему расстояние не выше пятнадцати сантиметров от округлого колена.

- Вот что: вам надо срочно в теплый душ и переодеться в сухое. Горячую воду у нас пока не отключили.

- Какой душ, что вы говорите...

- Там внутри нормальная защелка. Сухое... тут в комплекте есть халат, я его не надевал, он должен быть чистый и глаженый. Попьем чай, высушим одежду утюгом. Вы умеете сушить утюгом, а то я не знаю, как с блузкой?

- Умею... Слушайте, какой халат, какой душ? Как это вы представляете, что я приду в дом к незнакомому человеку, пойду у него мыться, надену его халат... Мы ведь даже не на "ты", верно?

- Ну, если в этом проблема, давайте на "ты". Иди греться в душ, пока не заболела. Вот... - он порылся в шкафу, - вот он, халат, с ним все нормально.

- Но... если кто-нибудь зайдет, и я в этом халате?

- Кто? Кто зайдет сюда во втором часу ночи? Женщина, не серди меня.

Он сунул халат в руки Соне и направил ее в сторону душевой. Мысли его обратились в сторону белой пластиковой дверцы холодильника. Экономия, похоже, относилась и к отоплению; Виктор вдруг почувствовал, что ему хочется чего-то горячего.

В кухонном шкафчике ему сразу бросилась в глаза блестящая банка растворимого кофе; она затмевала собой скромную пачку цейлонского, предлагая себя нахально и бесстыдно, как девушка легкого поведения из итальянских фильмов.

"Чего я жду? Нового Года? И кого на него звать?"

13. Пришедшие с холода

...Дверь в душевую снова распахнулась, и оттуда вырвались клубы пара, в которых, как на эстраде восьмидесятых, показалась Соня в махровом халатике. Судя по расположению пуговиц, фасон халата был мужской, но длина явно намекала на режим всемерной экономии; впрочем, Соня от этого только выигрывала. Горячая вода совершенно преобразила ее: на щеках появился румянец вокруг ямочек, распаренная и свободная, она вступила в комнату так, словно выходила на сцену в луч прожектора. Мокрые рыжие волосы слегка выбивались из-под чалмы, накрученной из банного полотенца, а еще из-под этой чалмы на Виктора смотрели глубокие умные темно-карие глаза.

- С легким паром!

- Спасибо... У тебя уже и стол накрыт? А я собиралась помочь...

Она подсела к "книжке"; ноздри ее чуть расширились, как у кошки, принюхивающейся к еде.

- Кофе, я так понимаю, с коньяком? - последние слова она произнесла с оттенком подозрения.

- Ну, по такой погоде на стол надо графинчик "Столичной" ставить. Но - не держу, не склонен к употреблению, как в анкетах пишут. А это - так, сосуды расширяет.

- Ты еще и непьющий? И без семьи? С ума сойти. Никогда бы не поверила.

- Так получилось. Не по моей вине. Ты ведь тоже вроде одна?

- Да... и частично, наверное, по моей вине. Я всегда виню себя. И это хорошо, что нет графина, я бы отказалась. Сигареты тоже - для вида, или если очень нервничаю.

Соня села за столик, и тут Виктор обратил внимание, что она прекрасно сложена. Особенно ноги - про них нельзя было сказать "стройные и худые", но они были действительно стройные, и их плавные, обтекаемые, как у спортивной машины, линии наверняка притягивали поклонников и вызывали зависть подруг. Вернее всего было бы назвать их сочными.

Соня отхлебнула из чашки глоток горячего, ароматного, черного, как ночь, напитка, потом снова подняла глаза на Виктора.

- Я поняла, в чем дело. Ты просто из военного поколения. Тогда люди не были разделены квартирами. Не было мужчин и женщин, были наши и фрицы, и нашим надо помогать, потому что... ну, вы сами понимаете. Было очень страшно?

Виктор пожал плечами.

- Мне стыдно в этом признаться, но я не был ни дня на фронте.

- А где?

- Работал... На одном радиозаводе.

- Я поняла. Я не буду спрашивать подробности. Знаешь, у моей подруги был дядя, он чинил радиоприемники, ну, вот, а когда он умер, оказалось, что он когда-то делал приборы для бомбы.

- Омлет остынет.

Соня ловкими движениями разделила большую солнцеподобную лепешку на широкие дольки.

- А я войну плохо помню. Помню, что все время хотелось есть, помню, как зимой было холодно. Мы на севере жили, в эвакуации, там что-то вроде леспромхоза. Лес помню, не такой как у нас, там одни сосны, прямо до неба, и воздух... какой там воздух... Да, и после войны вначале больше всего запомнилось, как хотелось есть, и чтобы мама испекла большой-большой белый хлеб. Ну а потом как-то наладилось, в школе подкармливали. Закончила Новозыбковский педагогический, направили в Брянск, в Шестнадцатую школу, учить детей математике, но математика из меня не вышло.

- А почему так далеко, в Новозыбковский?

- Была причина. Сейчас это уже неважно.

"Проксима" тихо напевала нежный вокализ. "Па-да-да-да, да-да-да-да..." Похоже на трио "Меридиан". Хотя какой тут "Меридиан", до него еще лет десять.

- А ты действительно, недавно здесь живешь. И все твои вещи можно уложить в чемодан.

- Радиола туда не влезет.

- Так это твоя? - спросила она обрадовано.

- Ты коллекционируешь радиолы? Ну, судя по лицу.

- Нет-нет. Просто это значит, что ты надолго. И ты не похож на шпиона. Шпион бы взял что-нибудь вроде "Спидолы" такой переносной, или проигрывателя. А там рация. Я в кино видела.

- В Брянске много шпионов?

- Во всех городах, закрытых для иностранцев, могут быть агенты иностранной разведки. В открытых - тем более. Так что нам надо быть бдительными.

- Да, об этом везде говорят. Мир неспокоен. Поэтому к нам засылают коварных шпионов и соблазнительных шпионок.

- Надеюсь, последнее ко мне не относится?

- Я похож на человека, который водит домой шпионов, пришедших с холода?

- Читаешь плохие самиздатовские подстрочники?

- Читаю про бдительность. Ле Карре вроде работал в Ми-6?

- Да мне все равно. Просто это переводится как "Шпион, вернувшийся в игру".

"Шпион, вернувшийся в игру. Интересно, относится ли это здесь ко мне? Нет, конечно, разведывательной информации никто не требует. И так и не выяснено, кто это делает и зачем. МГБ из второй реальности, скорее всего, действительно посредник, но кто за ним стоит? Похоже, они и сами не знают, а то начали бы шастать по мирам. Интересно, Соня не может быть из ЦРУ? Нет. Нет. Она не напрашивалась ко мне домой. И вообще она скоро уйдет. Зачем я ей?"

- Дай мне передник, - требовательно сказала Соня, когда с импровизированным ужином было покончено, - я сама уберу и вымою посуду. Пока утюг поищи, и одеяло, чтоб на нем сушить.

Виктор подошел к окну и выглянул на улицу. Под длинными ладьями уличных фонарей с газосветными трубками вертелась все та же ледяная смесь, водосточные трубы двухэтажных шлакоблоков напротив изрыгали себя легкие водопады, и какой-то запоздалый грузовик выплеснул на землю газона целое цунами из лужи на проезжей части.

- Что ты там увидел? - Соня тихо подошла к нему сзади, заглянув через плечо, и легко и нечаянно потерлась грудью о его спину; Виктор услышал, как при этом сбилось ее дыхание.

- Дождь и снег. Ты высушишь одежду и через пару минут будешь такая же мокрая. Тебе завтра рано на работу?

- Нет, в эту субботу без утренников... а зачем тебе?

- Предлагаю подождать до утра, когда будет автобус. Все не одной по темени. Вчера тут стреляли на Крахтовских.

- Ты будешь из-за меня сидеть до утра?

- Посидим, поговорим, послушаем музыку. Как в кафе. Успею выспаться.

- Вообще-то я не люблю кафешек. Лет пять назад в "Зинке" любила с подругами посидеть, сейчас - нет. Обязательно подсядут подогретые ценители таланта, закажут шампанского и бутерброды с черной икрой, и будут кидать бессмысленные остроты, пренебрежительно рассуждать говорить о вещах, в которых совершенно не смыслят, и кидать липкие взгляды.

- Ну, на тебя трудно не засмотреться.

- Но не так. Ты смотришь в глаза, а потом уже на ноги.

- Заметила?

- А для кого мы их открываем?

Она отошла на пару шагов назад, скользящим движением опустила руку вниз, и сделав полшага вперед, потянула ладонь вверх от согнутого колена; материя потянулась за ладонью, обнажив слегка порозовевшее после душа тело еще сантиметров на пять - и Соня тут же, как бы стыдясь произошедшего, повернулась к Виктору спиной, повернув голову в его сторону.

- У вас в группе показывают стриптиз? - улыбнулся он.

- Шутишь. Худсовет бы разогнал. А ты, значит, был в Риге? Есть только одно место в Союзе, где можно увидеть стриптиз. Правда, не совсем, а только до бикини. Такой стриптиз, как у них, нам не нужен, - при последних словах она как-то хитро прищурилась.

- Но и чересчур закрываться тоже не следует. Наш человек хочет видеть все наше.

- И как, удалось увидеть?

- Сознаюсь, был я в Риге. Зимой, в командировке на несколько недель. И как-то совершенно случайно изучал.

- Хорошо, что ты не начал рассказывать, что был за границей, - она состроила гримаску, и произнесла деланно скучающим тоном, - "Знаете, вот этот галстук я привез из Лондона. А тут я в Париже на фоне Нотр Дам. Шестая слева это Бриджит Бардо, а второй в центре я. Знаете, а вот у них в Стамбуле..." Вы знаете, как у них в Стамбуле?

- Мне как-то по барабану, - ответил Виктор, - Стамбул - город контрастов.

Разговор плавно переходит к теме "расскажи о себе", подумал он. Соня начинает заигрывать - то ли оттого, что нечего делать, то ли после душа располагает, то ли хочет выяснить, отчего я к ней так безразличен на фоне всеобщего внимания. А это опять ведет к теме "расскажи о себе"...

- Жаль, что взял не телевизор, - сказал он, - было бы что смотреть.

- И что бы мы смотрели? Передачи кончаются в двенадцать.

"Черт, еще один прокол."

- Слушая тебя, теряешь чувство времени. Сразу видно человека искусства.

- А ты считаешь себя неинтересным собеседником... Верно?

Виктор пожал плечами.

- Не знаю. Не задумывался.

- Но не обязательно говорить о работе, можно о книгах, о музыке... Можно я гляну?

Она подошла к полке и потянула на себя один из конвертов пластинок.

- Так ты, оказывается, битломан? - удивленно спросила она, обернувшись. - Ты слушаешь мерсибит?

- Разве это запрещено? Диски фирмы "Мелодия".

- Ну да, но... И "падающие камешки"... Это же музыка молодежи, бунтующего поколения.

- "Роллинги" прекрасные музыканты. Это один из лучших их альбомов, кстати. А грязный имидж - это только реклама, шоу-бизнес. Нравы Запада, когда талант вынужден служить прибыли. Но к музыке это не относится, "Aftermath" - это же классический ритм-энд- блюз, но группа решила экспериментировать с африканскими инструментами... А поют они о все о тех же вечных темах, о несчастной любви. Ты "Paint it black" слыхала? Забойная вещь!

- Ну да, но... Знаешь, я думала, что для того, чтобы это понять, надо родиться в другом поколении. Мне проще, я прежде всего певица, мне интересны новые, свежие краски, то, что заведет публику... Слушай, а... а вот это вообще психоделика! Это молодые энтузиасты из Министерства культуры протолкнули, а пластинка не расходится, нет спроса, железно в уценке будет.

- В какой уценке? - Виктор буквально подскочил к Соне, чуть не выхватив пластинку из ее рук. - Это же "Пинк Флойд"! В семидесятые за этим в Союзе гоняться будут!

- Откуда ты знаешь, что будет в семидесятые?

- Мода на это придет. И на тяжелый рок, ну, вроде "Лед Зеппелин".

- А это кто?

- Кто, "Лед Зеппелин"?

- Да, да. Что ты так волнуешься?

- Так это же... - Виктор запнулся, лихорадочно вспоминая хронологию. - Это же новая молодая группа, еще ни одного диска!

- И что? - на лице Сони было написано совершенно неподдельное удивление.

- Так там... там гениальные пацаны - Роберт Плант, Джимми Пейдж, Джон Бонэм и этот, как его, Джон Пол Джонс! Народ будет с ума сходить!

Соня с подозрением и некоторой укоризной взглянула на него.

- Разыгрываешь? "Лед Зеппелин" - это "Свинцовый дирижабль".

- Так это же хард.

- Какой хард?

- Ну, хардрок, тяжелый рок. Игра слов, ассоциативное название.

Соня вернула на место красочный конверт "Волынщика в воротах рассвета" и подошла к Виктору.

- Когда ты говоришь о роке, ты похож на школьника. Интересно, а как к этому относятся... ну, твои одногодки?

- Я же не навязываю им Маришку Верес.

- Вереш? Это та, что недавно в "Скандально-синие" перешла?

- Она самая.

- Неплохой вкус... Знаешь, я поняла. Ты из тех, кому нужна внутренняя свобода. Обычно люди ищут внешней. Хипарям нужна свобода одеваться, диссидентам - свобода поступков, а ты не борешься за свободу, ты просто свободен. От чужих мнений, от того, как выглядят и поступают другие. Для тебя нету слов "так принято". А это самое трудное - не делать чего-то только потому, что так делают другие. Слушай, а ты, наверное, и твист танцуешь?

- Твист - это старо. Вот шейк сбацать... но соседи снизу будут против.

- Отпад... А давай какой-нибудь медленный, на "Маяке" они всю ночь идут. Мы тихо поставим радио. Ты современный медленный танцевал?

- Спрашиваешь. А ты будешь танцевать в тапочках?

- А я буду босиком, как Сэнди Шоу. На ковре тепло.

Современный медляк в шестьдесят восьмом в СССР, если кто не помнит - это кружиться, лениво переминаясь с ноги на ногу в такт музыке. Главное здесь то, что партнеры стоят близко друг к другу, хоть и не прижимаясь, и обнимают друг друга за плечи и талию. Можно вдыхать аромат "Огней Москвы" и слышать неровное дыхание партнерши. Такая вот смесь невинного романтизма и эротики. Но от Сони ни "Огнями Москвы", ни "Пиковой дамой" или каким-то другим признаком эпохи после душа уже не пахло. От нее исходило легкое благоухание ромашкового шампуня и чистой кожи.

Светлая, неспешная мелодия кругами расходилась по комнате, источая какой-то особый, сокровенный уют. Похоже на "Um acht bis um acht", подумал Виктор, и тут же спохватился. Да что же он, в самом деле!

- Это из фильма "Еще раз про любовь"? - спросил он.

- "96 минут про любовь". В "Победе" уже прошла, в "Металлурге" идет. Ты уже сходил?

- Да. Кончается тяжело.

- Очень. Вот эта сцена, когда Евдокимов в мыслях говорит с погибшей Наташей... Прямо комок подкатывает.

"В фильме нет этой сцены. Во всяком случае, в моей реальности. Приходит Мышка, говорит, что Наташа погибла и Евдокимов просто уходит куда-то в пространство..."

- Можно, я положу голову тебе на плечо? - спросила Соня.

- Почему ты спрашиваешь?

- Вдруг это тебе неприятно.

- С какой стати?

- Люди разные бывают.

- Не понял, - недоуменно протянул Виктор. В его голове мелькнула киношная фраза: "Геша, ты бы ушел от такой женщины?"

- На самом деле? - Соня, казалось, была удивлена не меньше. - Странно, рок-музыка, запад... Никогда не слышал?

"Господи, ну что за привычка говорить подтекстом, как в пьесах шестидесятников. Что она вообще в виду имеет?"

- По-моему, в этом фильме, ну, столько-то минут про любовь, была фраза "С незнакомыми людьми легко".

- Я о другом. О том, что приняли летом в Германии. Ну, то, что не болезнь, а такое состояние организма.

"Ах, ты вот что обо мне думаешь, да?" Какая-то стихийная, первобытная волна ярости взлетела в его душе, ударив в голову, как прибой о волнолом; перед глазами словно сработала фотовспышка, только вместо объектива на него в упор смотрели два карих, насмешливых глаза.

И тогда он порывисто притянул к себе голову Сони и припал к ее губам, жадно, горячо, ненасытно вливаясь в ее слабо подергивающееся тело. Соня коротко простонала носом, попыталась мотать головой, но не в силах была оторваться. Ее глаза начали закатываться и тело ослабло, Виктор вдруг испугался, что она задохнется и оторвался от ее манящего рта; Соня тут же оттолкнула его и отпрянула к окну, задев ногой сохнувший на полу раскрытый зонтик: по счастью, тот не пострадал.

- Не надо, - повторяла она, тяжело дыша, - не надо.

Виктор пожал плечами.

- Это не болезнь, - сказал он как можно более равнодушным тоном. - Это, это, как его... стояние организма.

- Я... тебя разозлила...

- Какие пустяки по сравнению с продолжением. Ты само совершенство.

- Не надо так целовать... без любви.

- Ну, тогда это был самый оригинальный способ бросить мужчину к своим ногам, который я когда-нибудь видел.

- Я тебя разозлила, - повторила Соня уже более спокойно.

- Я же сразу сказал, что не затаскиваю в постель мокрых, застуженных и голодных женщин.

- Да, но ведь я уже сухая, согретая и накормленная, значит, меня можно... Прости, что я говорю.

- Ты просто растерялась. Для тебя это просто неожиданно.

- Н-не знаю... Знаешь, давай я теперь тебя поцелую. А то как-то не по-людски.

Она медленно подошла к Виктору и легко коснулась его лица своими губами. Руки Виктора скользнули по ее спине вверх, к плечам, он приблизил ее к себе, чувствуя, как запах ромашки начинает кружить ему голову.

- Нет-нет, так не надо, - прошептала она, - твои поцелуи слишком откровенны...

Она отстранила губы, откинув голову назад, и тогда Виктор припал к гладкой, разгоряченной внезапным происшествием коже шеи, там, где ее только-только открывал широкий ворот; Соня непроизвольно хихикнула от щекотки.

- Ты сейчас задохнешься. Давай я тебе воротник рубашки расстегну.

Легкими пальцами она вытолкнула из петли маленькую белую пуговицу; ее ладонь скользнула ниже и принялась за вторую.

- А если я тоже расстегну?

Правая рука Виктора направилась от плеча к большой, светлокоричневой пуговице банного халата.

- Нет-нет... там ничего нет, кроме меня... что ты делаешь... пожалуйста, не надо... ну я же сейчас не выдержу...

14. Вечер долгой ночи

...В пепельном тумане рассвета хрипло загудел тепловоз, не рядом у переезда, а дальше, видимо, где-то возле Фасонки. Соня сидела на кровати, полуприкрывшись простыней и задумчиво глядела в серый прямоугольник окна, куда-то поверх крыш, где в утреннем небе переплетались размытые черные ветви старых деревьев. Виктор поднял руку, провел по обнаженным плечам девушки и запустил пальцы в растрепавшиеся за ночь рыжие волосы. Она повернула голову и улыбнулась.

- Будильник не зазвенит, я его выключила. Хотела тебя сама разбудить, не хочется нарушать тишину этого утра. Хочется тишины... Я не слишком шумно вела себя вечером?

- Ну, если соседи к четырем не побежали на вахту, и не сказали, что здесь режут, все нормально.

- Или им до фонаря... Ты считаешь меня развратной женщиной?

- Ты похожа на женщину, у которой было мало случайных связей. И постоянные не задались.

- Ты прав. А я так хотела выглядеть развратной. Глупость, скажешь. Глупость. Даже потянула тебя на коврик. Ты мне не поверишь, но эта оригинальность со мной впервые. Хотела понять, как это у них.

- В зарубежных фильмах?

- Да... Даже хотела на себя посмотреть в зеркало шкафа. Не получилось. Я всегда закрываю глаза и раскрываю рот. Ничего не могу с собой поделать.

- И как эксперимент?

Она зябко повела плечами.

- Ну... не продавливается, как сетка, но почему-то чувствовала себя очень беззащитной, а хотелось очень опытной... Хотелось чувствовать, что могу закрутить голову любому мужчине, а потом тут же легко оставить. Не получилось. Ты моя неудачная жертва.

- Вчера готовилась встретиться с другим?

- Готовилась. Я не ношу с собой дежурный набор. Просто оказалось, что встречаться нет смысла. И вообще за певицами принято ухаживать, но не связывать с ними судьбу.

- Кто это сказал?

- Не сказал. Намекнул. Это уже неважно. А я не могу бросать сцену. Не могу и не хочу. Я уже вышла из комсомольского возраста.

- Не бросай. Зрителям нравится?

- Увы.

- Увы нет?

- Увы да. На каждом концерте просят исполнить "Поезд, ты уходишь, как поезд..." Таривердиев-Евтушенко, ты знаешь.

- Помню. "Поющие гитары".

- Да, они и для фильма записывали. "Нету бога, нету бога, есть лишь поезд и он далек..." Выплескиваешь себя наружу, публика аплодирует, смотрит восхищенными глазами, а потом такое чувство, что тебя выпотрошили, вынули все снизу доверху, ни мыслей, ничего... Истощение. Снаружи, правда, не видно.

- Снаружи ты просто изумительна, - улыбнулся Виктор и медленно опустил левую руку, ведя ее по спине, и затем легким касанием переведя на талию; простыня сползла вниз, открывая горячую, чуть влажную кожу. - Лучшие ноги Франции.

- Ты льстишь. У французских манекенщиц они тоньше и мускулистее, я видела в журнале. И сами они какие-то... утонченные, как Нина Шацкая. Мне надо сесть на диету.

- Не делай этого. Ты естественна и желанна, как женщина. А француженкам надо показывать не чувства, а платья.

- Мирей Дарк показывает чувства или платья? Только не говори, что ты не ходил на закрытый показ "Гали". Ее сравнивают с Мерилин Монро.

- Знаешь, как-то пропустил. Обшарил весь Интернет, но где скачать, не нашел.

- Не надо делать вид, что ты ядерный физик, и знаешь много незнакомых слов.

- Скажем проще. Мне нравится, что ты - это ты, и не похожа на Мерилин Монро.

- Уговорил. Не буду брать пример с Мирей Дарк. Следующая у тебя будет похожа на меня?

- Зачем следующая?

- У тебя было много женщин. Кстати, я так и не спросила, есть ли у тебя семья.

- Была. Знаешь, бывает так, что человек живет, нормально, устоявшейся жизнью, и вдруг остается один, без близких и друзей. И возможности вернуться туда, где было все так знакомо и любимо, уже нет, или, может, есть только надежда, но видимых путей никаких, а чудеса... ты видела когда-нибудь в Брянске волшебника? Нет. И я - нет. И все это совершенно вопреки твоей воле.

- Прости. Война сломала много судеб...

- Не будем об этом.

- Ты не спрашиваешь,одна ли я.

- Жду, когда расскажешь.

- Даже не знаю, о чем.

Соня подняла руку и начала нервно теребить огненную прядь волос. Виктор взял ее ладонь в свою, уловив легкую дрожь пальцев.

- Я любила. Не один раз. Почему-то не сложилось. Последний раз... мы собирались на этой неделе подавать заявление, но... Вот так.

- Может, поторопились? Еще все склеится?

Соня покачала головой.

- Нет. Только не спрашивай подробностей.

- Я не подглядываю в замочные скважины. Просто люди иногда спешат рвать отношения. Что-то в ком-то не нравится, решают молчать, авось притрется, все это копится, ну и...

- Нет. Это не то, что ты думаешь. Мне все говорили, что мы - идеальная пара.

- И все же?

- Тебе это не надо знать. По крайней мере, сейчас.

Наступила пауза. Виктор понял, что надо менять тему.

- Кстати, а ты выступаешь в этом платье? Ну, которое сохнет? Я недавно в городе и еще не был ни на одном твоем концерте.

- Нет, конечно. Сценическое, оно у меня длинное до пят, красное и блестящее. Такие вот рукава прозрачные из крупной сетки, а у кистей вот так из красного капронового газа. Это в Англии все женщины на сцене в платьях выше пояса и разрезами по бокам. А у нас промышленность тканями обеспечивает.

- А мне нравится, что ты на публике, как принцесса.

- А ты боишься смерти? - спросила она после небольшой паузы.

"Ни фига себе переходы!"

- Когда думаешь о других, как-то не до этого.

- Ты прямо как из дискуссии в "Юности". Думать о других или думать о себе. Жить великой мечтой или простыми радостями... Днем у нас сегодня торжественный концерт в честь гидростроителей. Буду исполнять романтическую балладу про Асуанский гидроузел. "Раскаленный песок не остыл под луной, над водою огней звездопад. Ветром волжских полей, стаей птиц в вышине мои письма к тебе полетят..." В таком белом круге "пистолета", и Юра пронзительное соло на скрипке. И у людей слезы на глазах наворачиваются.

- А вечером ты что делаешь?

- А вечером концерт. И завтра вечером. Выходные, люди хотят отдыхать. У нас неудобная жизнь - репетиции, концерты, снова репетиции, творческие вечера, репетиции, гастроли, репетиции... Правда, сельские клубы улучшаются. Везде по области стройки. Новые дома, дороги асфальтируют, магазины в два этажа и опять же клубы. "Живешь в Брянске - будь строителем", лозунг такой... Хотя послушай... Знаешь, где "Боржич"?

- "Боржч"?

- Короче, кафе "Брянский квас". На выходе из парка перед "Победой". Подходи завтра к четырем.

- Ты там выступаешь?

- Издеваешься? Будут бежицкие богемные посиделки. Это не "Зинка". У нас традиция - собираемся, сидим, танцуем, начальство исполкомовское приходит. Между дневным и вечерним.

- С удовольствием приду, если пустят.

- Пустят. Только не вздумай там коньяк заказывать и вообще не шикуй. Многие из людей искусства живут очень скромно, и то, что они не могут позволить себе то, что за соседним столиком - это их обижает.

"Решила показать подругам. Ну и хорошо. Войдем в светское общество."

Соня свесила ноги через край матраса, поискала ногами тапочки, гибко, по кошачьи, поднялась и потянулась за халатом.

- Сон прошел... Я поджарю рыбу и сварю картошку. Это у тебя треска?

- Проголодалась?

- Наверное, кофе действует. Я обычно чай пью.

- Тогда я тоже. Все равно два дня свободных.

Нет, это не так, как с Анни Ковач в восемнадцатом, и не как с Ингой Ласмане в девяносто восьмом, подумал Виктор. Я сам ее сюда пригласил. Что она сделала для контакта?.. Попросила закурить. Курящие женщины не слишком привлекательны для мужчин. Надавить на жалость? А что сделает обычный нормальный мужик из нашего времени, когда у него просит закурить незнакомая промокшая женщина? Что угодно, только к себе не потащит. Интересно, почему я это сделал, подумал Виктор. Повел себя, как советский человек зрелого возраста из шестидесятых. Если Соню подкинули спецслужбы, они считали, что я местный совок. А зачем им местный совок? И кому "им"? Если у товарищей КГБ есть вопросы, они могут их задать гораздо проще. ЦРУ? БНД? Ми-6? С какого бодуна? Чем я их мог заинтересовать? Только тем, что временную справку оформили с подачи КГБ. Что в этом особенного? Если они только не ищут человека, сходного по приметам...

"Почему она спросила, не боюсь ли я смерти?.."

В комнате блеснула вспышка и раздался тихий хлопок.

Спустя мгновение комнату с легким гудением снова озарило неяркое голубоватое сияние, уже ровное и немигающее.

Это Соня включила кухонную подсветку. С лампой ЛД на двадцать ватт и стартером. Джеймс Бонд в Союзе станет заикой.

...- Оставь, я сама. Ты толсто срезаешь. Все мужчины режут так, будто у них наряд на кухню. А я так не могу. Не могу забыть, когда картофельная кожура была пищей. Лучше сала нарежь.

- Экономия - это сейчас тренд.

- Это сейчас мания. Люди хотят успеть попользоваться перед войной. Хоть дикарем, но в Ялте, хоть маленькая, но квартира, хоть микролитражка, но машина... Я тоже хотела успеть. И потому опаздывала.

Она вскинула на Виктора свои глаза, большие, выразительные, как у красавиц с иллюстраций Коби Уитмора.

- А если ближайшие пять лет войны не будет?

- Наше поколение будет копить на дорогое и качественное. Молодежь будет искать себя.

- А не погонится за джинсами и пластинками?

- Ты как будто с Марса вернулся. У тебя тоже есть джинсы и пластинки. Это все, что нужно для счастья? Это нам всегда не хватало быта. А им не хватает себя. Все предыдущие поколения сделали себя с нуля. Сделали великую революцию. Построили Днепрогэс. Победили фашистов. Восстановили страну. Перекрыли сибирские реки и отправили человека в космос. А у них, у нынешних, нету этого, им нечем доказать. Они отправятся в путь и будут строить свои жизни с нуля. Четверть миллиарда великих строек. Майк Давидоу даже книгу о нас написал - "Империя строек"...

"Давидоу... Знакомое что-то. По фамилии - Миша Давыдов, в англоязычной стране натурализованный"

-...Мужчины обычно не умеют жарить треску. Они ее делают быстро и портят, она сухая получается. Плохо, что у тебя нет майонеза и уксуса. Придется делать просто с яйцом...

Было похоже, что Соня считает приготовление пищи своей исключительной сферой в доме, и вчера просто постеснялась хозяйничать. Вчера она чувствовала себя здесь чужой - ночь поменяла представления о сфере обитания, и теперь казалось, что она всегда существовала в этой миниатюрной клетке между постоянной комнатой и зыбким, словно виртуальная реальность, местом работы в виде залов и сцен.

Щелкнув, ожил динамик, проспавший сигналы точного времени, гимн и утренние новости - линию, видимо, починили вчера. Утреннюю тишину прорезал голос Кикабидзе - "Твердят друзья, что сошел с колеи...". Мелодию Виктор узнал сразу, эта турецкая песня была спутником каждых колхозных вечеров в студенческие годы, но здесь, в этой реальности, ее исполняли почему-то по-русски. Он хотел прикрутить громкость, но Соня остановила.

- Не надо. Хорошая вещь. "Хер акшам вотка ракы ве шарап, ичтикче делирир инсан олур харап..."

- Любишь репертуар Дарио Морено?

- Это не только мужская песня. Видел, как Севда Фердаг ее поет в фильме "Злодеяние"?

- Да, как много в этой жизни я упустил...

- Ну, это с какой стороны. Эффектно, но - моральный облик... И представляешь, саму Севду "Мелодия" выпустила, а на концертах - только слова Дербенева. Где логика?

Слегка задрожали стекла - по улице к вокзалу прокатил автобус; как и в реальности Виктора это был шестнадцатый. Только здесь он почему-то по кольцу через Ново-Советскую...

- ...Ну, вот и все. Я побежала. Не забудь в воскресенье с двенадцати!

Обернувшись, она послала воздушный поцелуй Виктору, - ухоженная, сытая и сияющая от счастья. Шаги туфелек затихли по коридору. Стукнула легкая, с толстым рифленым стеклом дверь на лестницу.

Начинался день.

15. Аляска для народа.

- Бер-резы, бер-резы, ра-адные беррезы не спят! - раздавался из-за стенки голос соседа.

Из необременительных, но важных задач дня были наушники и антенна - увлекшись пластинками, он совершенно о них забыл. Хотелось узнать последние идеологические диверсии и всякие измышления, порочащие строй. По мелочам - было любопытно, чем в этой реальности занимаются Сахаров и Солженицын, уехал ли Галич, и посадили ли Синявского с Даниэлем. Ну и вообще, что в этом Союзе считают порочащим измышлением, а что нет, поскольку в нашей истории шестидесятых, если говорить о своей стране один позитив, могли принять не за патриота, а за сексота. Естественным было иногда добавлять негатива, но не доходящего до измышления, а при случае твердо заявить - "Это болтают враги!"; но для этого надо было знать, что болтают враги. Если говорить эти слова слишком часто, сочтут за идейного дурака, а попаданцу это вовсе ни к чему. Все эти странные для современного человека обычаи появились из-за хрущевской оттепели, с которой в этом шестьдесят восьмом было совершенно неясно. То-есть, Виктор пока знал лишь то, что Хрущева на вершине власти нет, культа нет, борьбы с культом тоже нет, и битлы свободно.

На выходе из эконома дежурила новая вахтерша с вязанием. На стенке возле нее мутным желтым скотчем был прилеплен тетрадный листок, а на нем аккуратно выведено "Зовите меня Тетя Шура".

- Теть Шура, а не подскажете, есть в Брянске специальный магазин радиотоваров или вроде того?

Тетя Шура посмотрела на него поверх очков; пальцы ее продолжали машинально перебирать петли вязальным крючком.

- А вот бежицкая есть "Электроника" на Мало-Мининской и в Брянске на Макаронке что в желтом доме. Теперь Макаронку остановку и переименовали на "Электронику", а сама Макаронка теперь на Брянске-втором с лета. Ежели в Бежице чего нет, лучше сразу на Макаронку...

Вокзальная встретила его холодным, как вода из уличной колонки ясным утром; лужи затянулись корочкой льда, шершавой от вчерашних нерастаявших хлопьев и в бугорках жухлой травы по обочинам запутались обрывки затвердевшего снега. Над проводами и голыми ветвями деревьев висело чистое, чуть розоватое от невыспавшегося солнца утреннее небо, и ветер доносил из частного сектора легкий запах топящихся печей вперемежку со сладковатой примесью дымка последних костров сжигаемой в садах листвы.

Виктора вдруг охватило чувство, что он когда-то все это уже видел - и серый эконом, и эту мало изменившуюся улицу, и это небо - давно, в школьные годы, когда он бегал с пацанами по Новому Городку возле ветки на Камвольный, и старая замасленная "овечка", устало пыхтя, протаскивала мимо них несколько вагонов с товаром. Он поймал себя на мысли, что просто хочет съездить в Брянск, чтобы посмотреть, что с его городом стало в этой, еще мало познанной им реальности, и повернул к Орджоникидзеграду. Проходя по мосту, он заметил, что видневшийся вдали путепровод на Литейной уже открыт и по нему движутся машины.

Между павильонами на месте будущего торгового дома Тимошковых была стоянка такси - вечером он на нее не обратил внимания. На стоянке тусовалось несколько старых "Москвичей" с шашечками и один "йелловый кар", как Виктор прозвал про себя новое такси со сдвижной дверцей. Лениво просыпающийся рынок показался ему маленьким и малолюдным: сквозь пышные бетонные балясины забора, уместные где-нибудь на помещичьей усадьбе, Виктор разглядел давно канувшие в лету весы для автомашин, а квадратная будка киоска "Союзпечати" и огромный полинялый плакат облигаций трехпроцентного займа на торце зеленого деревянного павильона с фотографией вызвали у него какое-то щемящее чувство тоски. "Интересно, могу ли я здесь встретить самого себя?" - подумал он и направился к павильону остановки - широкому квадратному навесу из труб с шиферной крышей. Не верх дизайна, но практично.

- Тройка! - послышалось у него за спиной. Повернув голову, Виктор увидел знакомый красно-желтый автобус номером с "3-к", на котором спереди висело "Стальзавод-Автовокзал", а на табличке у задней двери, как летопись, были расписаны этапы большого пути, среди которых обнаружились "к-н Бессмертия" и "м-н Электроника". Виктора буквально внесло в распахнувшиеся двери под возгласы "Проходите вперед, там же свободно!" и кинуло на первое попавшееся сиденье на заднем колесе и обратно по ходу. Прямо напротив него на стенке висела касса - слегка облагороженный дизайном ящик со стеклом наверху, куда кидали мелочь на резиновую ленту. Чтобы оторвать билет, надо было покрутить ручку - она же протягивала ленту с мелочью, которая, достигнув края, со звоном падала в глубину ящика. Виктор бросил полтинник, но билет не вылез.

- Водитель! - заорали с площадки. - Билеты! Передайте там!

По рукам от дверей поползла катушка, которую живо впихнули в кассу, как рожок в автомат.

- Вы сколько кидали? - спросил у Виктора какой-то мужчина в шляпе.

- Один!

Виктору тут же оторвали и сунули в руки красный билет. Виктор посмотрел номер: нет, счастливым он не был. Народ шумно рассредоточился по длине автобуса с непременным "Не стойте у дверей, пройдите! - Я сейчас схожу!", и в салоне оказалось еще довольно просторно. На задней площадке у его кресла стояла компания двадцатилетних битников, ну очень веселая; не успели они доехать до Почты, а компания уже затянула - "Мы дети города, горожане..."

- Что вы там поете? - гаркнула вожатая из динамиков. - Другим ехать мешаете!

- Подождите! - крикнул один из них, парень, постриженный под горшок и чем-то напоминавший молодого Высоцкого. - А вот мы сейчас спросим у поколения, прошедшего войну и трудные послевоенные годы. Извините, - и он обратился к Виктору, - вы не могли бы сказать, мешаем мы вам этим вокальным произведением или не мешаем?

- Лично мне - нет, - пожал плечами Виктор. - Это же Ада Якушева. Если негромко, какой вопрос.

- Вот! - просиял парень. - Товарищ водитель, поколение, прошедшие войну, тоже любит песни Ады Якушевой с радиостанции "Юность"! Давайте же в честь этого дадим что-нибудь тихое, душевное - "Вечер бродит по лесным дорожкам, ты ведь тоже любишь вечера..."

Мощный трехсотсильный дизель урчал где-то под полом, как у "Икаруса", и запросто разгонял длинную, похожую на сарай машину; водитель лихо проходил повороты, так, что стоящие пассажиры крепко хватаясь за хромированные поручни, раскачивались из стороны в сторону, как на палубе корабля в свежий ветер. Они быстро проскочили Мало-Мининскую и вырвались на простор между Бежицей и Брянском. Пожелтевшая и побуревшая деснянская пойма показалась Виктору лысоватой; обширные луга лишь кое где оживляли заросли кустарника возле стариц, да вдалеке виднелся массив леса у Болвы. Мост с чугунным ограждением и массивные металлические столбы фонарей с литыми узорами наверху вызывали ностальгию.

За Первомайкой автобус с размаху нырнул в облетевшие сады Городища. Вереница ярких, разноцветных домов выстроилась за аккуратными деревянными палисадниками. Желтые, голубые, красно-коричневые и салатовые избы, среди которых изредка попадались дореволюционные кирпичные, выкрашенные в белый цвет с красными наличниками. Виктора удивило это разноцветье, столь непохожее на памятный ему неброский вид частного сектора шестидесятых; он внезапно догадался, что дома красят за счет коммунальных служб, для улучшения их сохранности, но смысл столь щедрого поступка оставался для него неясен. На будущем Чашином Кургане Виктор увидел, что неказистое здание Благовещенской церкви восстанавливают, и дорога все так же делает дугу вокруг нее, и это тоже было непонятным для этих экономичных шестидесятых. Был в этом какой-то странный, неведомый Виктору расчет. Но какой?

Пединститута еще не было, как и нового здания аэропорта. Все те же пестро выкрашенные домишки, как декорации переднего плана, тянулись на фоне серо-коричневого занавеса "Соловьев". Курган удивил Виктора; здесь он был примерно на четверть ниже, и вместо эпической бетонной звезды на его вершине стояла круглая стеклянная беседка с высоким шпилем, окруженная кольцом только что высаженных березок. Еще несколько минут - и они свернули в узкую улицу старого троллейбусного кольца, которое здесь, наверное, никогда не появится.

- Магазин "Электроника"! - раздалось в динамиках.

...Это был все тот же дом, напротив довоенной сталинки. Тот же и совсем другой. Похоже, в тихом закоулке под боком у БЗПП решили достраивать престижный район; на месте унылой серой пятиэтажной казармы со стандартной стекляшкой понизу здесь горделиво подымался к белесому небу серо-голубой утес в семь этажей с высокими потолками и стройным рядом широких витрин с небольшими навесами, чтобы прохожий мог спокойно подойти и посмотреть товар, не подвергая себя капризам погоды. Стены, аккуратно расчерченные линиями пилястр и карнизов на прямоугольники, наводившие мысль о костях домино, оказались из панелей; роскошь явно пытались удешевить и сделать более доступной.

Интерьер "Электроники" жил в шестидесятых. На стенах висели огромные красочные барельефы из фанеры со стилизованными экранами телевизоров, телевышками, антеннами, кругами радиоволн, видами приемников и пластинок, которые кое-где разбавляли женские личики и силуэты людей. Художник явно пытался соединить коммерческую рекламу, пинап, монументальную пропаганду достижений страны и личные хипстерские вкусы. Длинное, похожее на галерею помещение магазина, было доверху забито товарами; в живописном беспорядке разложенными на прилавках, стеллажах, горках и витринах. Просторные альковы были заполнены телевизорами на ножках и тумбочках, крупногабаритные радиолы подпирали стены и в одном из углов Виктор увидел целый рассадник акустических систем - вертикальных ящиков, обтянутых тканью, коробок, громадных угловых тумб и даже шаров. Прямо на него из этой электронной толпы выплыл массивный, словно качок, и угловатый, как мебельная стенка, цветной телевизор с ярлыком в шесть тысяч рублей; пытаясь его обойти, Виктор наткнулся на желтый деревянный проигрыватель, который для уменьшения места откидывался вертикально, пытаясь прикинуться частью мебельной стенки. Рядом примостился длинный полированный ящик приставки искусственного эха и настоящий электронный орган. Творческая мысль народа фонтанировала. Слово "дефицит" на этом сегменте рынка не имело смысла. Здесь нужны были просто деньги.

В конце магазина он обнаружил отдел деталей и принадлежностей, где люди солидного вида и подростки внимательно изучали витрины и рылись в каталогах. Первыми на глаза попались транзисторы, и Виктор с радостью заметил среди них "семечки" - дешевые миниатюрные триоды, залитые в блочок из черной пластмассы. Глаза разбегались среди коробок с радиоконструкторами и наборами для сборки, паяльниками и паяльничками, катушками проводов и брошюрками "Телеантенна своими руками". Венчало все это великолепие набор измерительных приборов и дешевый двухламповый осциллограф с пятисантиметровым экраном. Поняв, что запутывается, Виктор спросил продавщицу: наушники обнаружились возле большой пластиковой линзы к старым телевизорам. Вместе с антенной аксессуар вылился в тридцатку.

Солнце ушло в серую, холодную дымку и только глыба "Электроники" продолжала освежать пейзаж. К остановке у старого деревянного дома - в восьмидесятых в нашей реальности здесь появится аптека - подкатывал степенный желто-красный бас. Виктор ускорил шаг и впрыгнул в закрывающиеся двери. Вперед, в Брянск...

На повороте после Первой Школы в глаза бросилось красноватое здание кинотеатра Демьяна Бедного на месте будущей книжки гостиницы "Брянск"; оно было в лесах и сверху, похоже, вновь выводили купол Ильинской церкви. Старый дореволюционный дом, полукаменный - полудеревянный и закрывавший вид на здание, был наполовину разобран. Спасо-Гробовская уже была восстановлена и обнесена аккуратной оградкой, но действующей явно не была. Старо-Воскресенская работала, но старый облик ей так и не вернули - квадратная, с большими окнами, она была похожа на какой-то баптистский храм в Америке. До Судка все это перемежалось старыми деревянными домишками, за которыми, со стороны Десны, виднелась кучка престижных довоенных зданий, и круглая беседка на одном из них была все та же, что и в нашем мире.

С правой стороны, на ровном месте, вместо знакомых кирпичных пятиэтажек, выросли четыре мощных корпуса песочно-желтого цвета, в семь этажей, с высокими потолками и стеклянными лентами магазинов понизу. Новые - один из магазинов еще готовили к сдаче. Архитектурных деталей на них, правда, не замечалось, и только спускавшиеся по фасаду ленты застекленных балконов намекали на внутреннюю роскошь

"У них при этой всей экономии продолжают строить сталинские дома?" - подумал Виктор. "А прочему бы и нет? Государство сдает квартиры, значит, есть слой высокооплачиваемых работников, есть спрос на престижное жилье с видом на проспект..."

Пространство за элитными стенками было уставлено уже знакомыми башнями; напротив Февральской раскинулся остров облетевших садов, мещанских изб и обветшалых купеческих двухэтажных домишек, деля этот кусок проспекта пополам. Плакат на заборе гласил, что к концу девятой пятилетки здесь появится Сквер Поэтов, новое здание облфилармонии, а по обе стороны от нее два музея - историко-краеведческий и музей искусств.

"Так, филармония тут на месте цирка. Ну, логично, место-то тихое, культурное. А церкви видать, для общего ансамбля с филармонией решили восстановить. Вообще, цирк здесь будет? И если да, то где?"

- Три года - и не узнать места!

К Виктору повернулась сидевшая рядом с ним тетка в платке и пальто-джерси.

- Что вы говорите?

- Да я заметила, вы все смотрите, как на новое. Деревня деревней тут было, а как в шестьдесят пятом начали строить - прям как Москва! Вот вы не скажете, это надолго все строят или так?

- Ну, институты ж думают. Главное, чтобы войны не было.

- Да вот, немцы-то опять на нас собрались! С ними Европа, а с нами Китай. И вот иногда думаешь, не дай бог, если опять все начнется. Только вот жизнь установилась, только установилась...

На краю оврага Виктор увидел огромный щит с подъемными кранами и знакомым лозунгом:

"Живешь в Брянске - будь строителем!"

Дорога спустилась вниз, и автобус покатился по мосту - не такому высокому и помпезному, как на Сталинском проспекте, но с претензиями на роскошь в виде помпезных чугунных фонарей с виноградными гроздьями плафонов наверху. Въезд на мост украсила пара колонн с аллегорическими знаками в виде щита и меча.

Площади Ленина здесь еще не было. Была улица Советская, скверик с мерзнущими клумбами и беседками с облетевшей сеткой плюща, свежевыкрашенный особнячок Могилевцевых и эпическая панельная семиэтажка гостиницы "Десна" на месте скучного розоватого одноименного курятника из его реальностями. На фасаде гостиницы, расчерченном по вертикали белыми ребрами каркаса через каждую пару окон, виднелась цифра года постройки - "1964". На ограде особняка Могилевцевых Виктор увидел очередной плакат будущей реконструкции: площади Ленина здесь не предполагалось, новый корпус облгорисполкома на плане вытягивался позади особняка, не вылезая по высоте, пересекал Советскую, пропуская ее через себя, сквозь огромную, словно пасть, арку и смыкался с "Десной". Ленин стоял на своем старом месте перед театром - точнее на месте нынешнего Тютчева, и от универмага была только половинка.

"Изменения реальности идут где-то с середины пятидесятых. Плюс время проектирования и строительства, инерция системы, в конце концов. Подтверждается. Подтверждается - первый попаданец на двадцать лет раньше, в сорок восьмом. Как и в прошлые разы..."

Универмаг встретил его знакомыми стрелками "Солнечная линия" и "Театральная линия". Виктор решил довериться интуиции, поднялся на второй этаж, повернул на "Солнечную" и очутился в секции "Мужская одежда", где полненькая продавщица в синем рабочем халате неторопливо листала журнал мод.

- Скажите, что у вас на зимний сезон? Из верхней одежды?

Продавщица оживилась, и пригласила Виктора к вешалкам.

- Недавно чешские пальто завезли. Отличный пошив, с меховыми воротниками, последняя мода, все хвалят. Не хуже немецких. Рост у вас третий, размер, полноту помните?

- А почем они? - по опыту пребывания Виктор уже понял, что если что-то очень хвалят, то это дорого.

- Тысяча восемьсот. Но это же чешское! Смотрите, воротник натуральный мех...

- А подешевле ничего?

- Ну... Есть советское, Минск, натуральная шерсть сто процентов, классический фасон, двубортное, воротник каракуль. На вас будет очень солидно смотреться. Тысяча триста.

Минское пальто было мечтой советского бюрократа и гарантировало полное погружение зрелого мужчины любого века в местную окружающую среду. Чем-то оно напоминало машину "ЗИМ" - монументально, консервативно и практически вечно. На такое было хорошо скопить. Но времени копить не было.

- Будете мерить? Смотрите, материал какой...

- Материал хороший. А еще дешевле ничего?

- Дешевле куртка - эскимоска полуспортивная. Нейлон сто процентов, китайский пошив. Шестьсот рублей.

- Взглянуть можно?

Продавщица пожала плечами, и перебрав вешалки, представила перед Виктором изделие ширпотреба.

Это была настоящая "Аляска", дефицит восьмидесятых, темно-синяя, с ярко-оранжевой подкладкой, стальной "молнией", крупной, как гусеницы танка и капюшоном, отороченным полоской синтетического меха.

- Ничего... на вас сидит... повернитесь, пожалуйста... А вы лыжным туризмом увлекаетесь?

- Увлекался. Они у вас часто бывают? Я с получки хотел зайти.

- Да эти постоянно. Синий, зеленый и коричневый, все размеры. Это ж китайцы, мы им бронетранспортеры, они нам куртки. Можно в рассрочку. Заходите с получки, лежать будет.

Побродив по секциям, Виктор присмотрел прочие части зимней экипировки: ботинки на ранту фасона "Дембельский аккорд", но с синтетическим мехом (двести рублей), китайская лыжная шапочка с китайским шарфом в тон куртке и китайские теплые кальсоны с начесом под китайские джинсы заместо китайского трико из нашего времени. Мысленно он представил свой будущий вид: выходило что-то знакомое.

"Так это Никулин в "Операции Ы", только будет не так пестро", вспомнил он. "А Никулин взял из жизни, только утрировал. Значит, люди тогда так одевались. Выглядит немного неказисто, совково. И это хорошо. Большинство народу тут или из села понаехало, или с частного сектора, а это та же деревня."

16. Сувенир калибра 7,62.

Улица встретила Виктора холодной струей ветра в лицо. По небу плыла серая вата облаков. Прогуливаться как-то сразу расхотелось.

От улицы Грибоедова, за Судком, уходили в перспективу стены комфортных семиэтажек. Вдали, в конце проспекта, темным силуэтом на небесном экране прорисовывалась бетонная стела памятника на площади Партизан. Виктор прошел до моста через Судок, мимо палисадника еще не снесенного деревянного домика, и на основании колонны заметил чугунную табличку с текстом:

Мост им. Ленина

Гушосдор ГКВД

1962

"О как, значит пять лет назад у них еще структура НКВД была, только название поменяли. Может, и сейчас есть? Пройти пару кварталов, проверить? А какая разница? На уровне области и так и так милиция и госбезопасность - разные ведомства."

От оврага сифонило. Снизу, из глубины, послышался лай дворовых собак. Мимо проурчал старый "Москвич".

Если гипотеза с нарастающим влиянием попаданца верна, подумал Виктор, то на Фокина, у кинотеатра "Октябрь", в доме постройки пятьдесят пятого года будет большой книжный магазин. А там можно взять "Историю" и все узнать.

Он повернул назад, к перекрестку, где на стальных шестах стояли молочные шары с синими надписями "Переход", а вместо "зебры" дорожку размечали вделанные в асфальт стальные шашечки.

Фокина действительно оказалась островком его реальности, с парой львов у входа в городской сад и с тем самым желтым, похожим на графскую усадьбу екатерининских времен, здании кинотеатра "Октябрь", пробудившие какие-то детские воспоминания двойным изгибом гирлянды под круглой аркой. Именно здесь, в лучшем храме киноискусств области, в пятьдесят девятом произошла страшная трагедия. Обвалился потолок в зале, собравшем пятьсот людей. Двести оказались погребенными под рухнувшими балками и жагрой. Полсотни спасти не удалось.

И тут Виктора бросило в жар.

"Почему, почему я там, в пятьдесят восьмом, не сказал об этом? Они же могли быть живы!"

С афиши "Сегодня" на него с немым укором смотрело лицо Никулина. "Убийство в библиотеке", комедия. Такого кино в его время не было...

Спокойно, подумал Виктор. В другом пятьдесят восьмом этот кинотеатр не мог развалиться. Не было Великой Отечественной, восстановления, послевоенной нищеты и спешки. Не было отступлений от проекта - судя по помпезному Сталинскому проспекту, скорее всего, не было. Никто в той реальности не погиб...

"А здесь? Вдруг изменение уже тогда начало действовать? Строили чуть получше, чуть добротнее... И здесь он обвалится в шестьдесят девятом? Или в семьдесят девятом?"

Он чуть ли не вбежал в дубовые двери под декоративным портиком. В фойе было тихо; сеанс недавно начался, над кассой висела табличка: "Билеты только в предварительной".

- Что ж вы так опоздали? - контролерша поняла его волнение по-своему. - Теперь после журнала. Билет ваш?

- Что? Нет, я сейчас не иду. Я потом... У меня вопрос такой... - он замялся, не зная, как перейти к делу. - Я недавно приехал в Брянск, советовали сходить сюда... скажите, это правду говорят, что тут потолок обваливался?

- Еще чего! - женщина посмотрела на Виктора так, будто он свалился с Луны. - Вы глупость всякую слушайте! Это когда-то Панков-директор, он Берии написал, что кинотеатр построен вредительски. Лаврентий Палыч же строитель, ученый. Комиссия с Москвы приезжала, крышу меняли, бетон закачивали, грунт укрепить. А тут уж наговорят - обваливался, как же... А вы помните, как Берия на пуск домостроительного комбината приезжал?

- Меня тогда в Брянске не было... Солидный был руководитель.

- А что, разве он умер?

- Разве я сказал, что он умер?

- А, ну вот и я считаю - он на пенсию рано ушел. В МАРХИ лекции читает, говорит, - молодым дорогу надо. Может, оно и верно...

Книжный был на своем месте. Огромные арки окон, вход на углу. Виктор взял учебники за десятый - новейшей и СССР - и волоховский "Брянск" в зеленой обложке с красной полосой.

За Луначарского асфальт прерывался ступеньками, и по обе стороны потянулись дореволюционные дома. Без видимых изменений.

Базара не было. Цепь киосков, ограждавшая торговые ряды, была сломана, и серый некрашеный забор ограждал территорию. У забора сиротливо стоял модерновый "Союзпечать", похожий на автоприцеп, отделанный красными рейками, и под пологим шиферным навесом. Возле трубчатой ограды, отделявшей от проезжей части ряд светильников с трубками дневного света, стоял еще один фанерный щит, с белой летающей тарелкой на фоне голубого неба.

"То тарелками пугают, дескать, подлые, летают..." - всплыли в памяти слова Высоцкого.

Он перешел дорогу и приблизился к тайне: надписи гласили, что на месте базара к концу той же девятой пятилетки будет парк аттракционов, а посредине - цирк, волею архитектора принявший вид искомой летающей тарелки. У поворота, на холме, окруженный облетевшими зарослями деревьев, стоял целым и невредимым Покровский собор; куполов на нем не было, но барабаны уже оделись в леса. Подойдя поближе, Виктор прочел на паспорте строительства, что "ансамбль зданий 19 века" восстанавливается для размещения Дворца занимательной науки и техники и Центра технического творчества молодежи. "Ладно", подумал он. "Не восстановление памятника, конечно, но и не худший вариант..."

С Горького через перекресток оживленно пробегали машины в сторону Радицы. Виктор дошел до угла, где в отреставрированном двухэтажном особнячке стиля модерн расположился "Дом Одежды"; вместо понтонного вдали по улице виднелся каменный мост, от которого, на месте железнодорожной ветки, протянулось объездное шоссе на Володарку.

- Простите, не подскажете, сколько время? Я забыл завести.

Перед Виктором стоял парень в серой демисезонной куртке битловского вида, в берете, очках и с прической, как у Коренева. Этакий образец приличного мена из интеллигентной семьи, который смотрел на Виктора открытым доверчивым взглядом; губы его складывались в чуть стеснительную, извиняющуюся улыбку "извините за беспокойство, но вот так получилось".

- Двадцать пять второго, - ответил Виктор, посмотрев на часы.

- Спасибо! Вы оружием не интересуетесь?

"Значит, спросить время - повод..."

- Каким оружием? - безразличным тоном слегка любопытствующего человека ответил Виктор.

- Например, ТТ времен войны, без ржавчины... Двести пятьдесят. - продолжал парень, продолжая невинно улыбаться, как будто интересовался, где тут поближе столовая.

С собой ствола у него наверняка нет, подумал Виктор. Он не дурак, понимает, что может нарваться. Под интеллигента косит здорово, дерзок и самоуверен. Если возьмут, скажет, что пошутил.

- Пока не надо, - ответил Виктор. Если это опер - он тоже пошутил. Пока не война, пистолета не надо. И не будем в глазах этого мутного пацана выглядеть фраером. Пусть думает, что не ошибся. Такая публика определяет по приметам, кому сбагрить. Интересно, какие же приметы он нашел у меня, думал Виктор. Часы... Он недаром спросил время. Человек в кожаной куртке с импортными часами, но старается не выделяться. А может, у них здесь тусовка, "у базара". Базара нет, а тусовка есть. Место людное, пересадка на автобусы с разных районов.

- Извините. - Парень обезоруживающе улыбнулся и порулил в сторону гарнизонного универмага.

Надо уходить, подумал Виктор. Пацан наверняка работал не один. Стопудово подельщики пасут. А хвост попаданцу не нужен.

Он повернулся и пошел в сторону остановки - в том же направлении, куда намылился сбытчик. Сообщники будут ломать головы. Это хорошо. Очаг возбуждения в коре мозга подавляет соседние участки.

- Маршрутное! Маршрутное! - послышался женский голос сзади.

Взвизгнули тормоза и прямо напротив Виктора остановился голубой автобус с одной дверью, размером этак с "пазик", но угловатый и похожий на аквариум. На борту красовались знакомые шашечки, и надпись "Артель Восход"; картонка за лобовым стеклом гласила "До Камвольного через Володарский р-н. Билет 1,5 р.".

К автобусу подбежали две девчушки и открыли дверь.

- До Бежицы идет? - машинально крикнул им Виктор.

- Идет! - ответила одна, с округлым лицом, ямочками на щеках и бедовыми глазами. - Вкруговую! Садитесь!

В "аквариуме" оказались самолетные кресла с спинками; не успел Виктор бросить себя в свободное у окна, как снаружи раздался крик "Погодите!" и в салон влетел мужик в драповом демисезоне - тот самый Сашок из четыреста четырнадцатой.

- А! Сосед! - воскликнул он, захлопывая дверь и плюхаясь на место рядом, - Тоже в Брянск прибарахлиться? Давай, я на билет передам.

Он сунул Виктору полтинник с данных ему двух рублей и пустил по ряду дальше; к удивлению Виктора, через десяток секунд им вернулись два билетика.

- Хотел к Советской на автобус вернуться, - пожаловался Сашок, - нога от холода разболелась. Ранение. Ишь сколько прошло, а воно все равно в непогоду свербит. Ладно вон, затарился, на углу кружечку пропустил... Не та погода, чтоб на лугу с девками кувыркаться.

"Аквариум" заурчал и покатился по улице. Салон был полупустой, и пассажиры расслабленно откидывались на спинки кресел, чтобы отдохнуть в дороге. Том Джонс весело орал шлягер "Help yourself" из динамика над кабиной водителя. На окнах сверху болтались ламбрекены с кисточками. Для полного счастья не хватало только кондиционера.

- А ты вообще раньше где работал? - Сашок явно набивался на разговор.

- На одном большом заводе, - уклончиво ответил Виктор.

- А что за город?

- Да так. На Брянск похож.

- Да не, называется как?

- На картах он пока не обозначен.

- Вона чего... Понятно... Судьба, небось, помотала по Союзу?

- Да. Поездил.

"Связан ли Сашок с торговцем оружием? А может, это проверка? Местная банда приняла за залетного гастролера, теперь вынюхивает - кто, зачем, а может и дело предложить? Будем осторожны."

- Артельный автобус? - Виктор попытался сменить тему.

- Аха... Кооперация.

- Выгодно?

- Как везде. Лопатой деньги не гребут.

Маршрутка была не совсем похожа на нынешнюю: водителя можно было попросить остановить в любом месте улицы, точно так же и пешеходы могли посигналить рукой, как такси. В Бежице она свернула на Институтскую: пользуясь случаем, Виктор попросил остановку у подъезда старого корпуса. Сашок забеспокоился.

- А чего здесь? Она ж до вокзала.

- Дела. - коротко ответил Виктор, и, попрощавшись, сошел.

17. Коммунизм построят вчера.

Новый корпус только начинал строиться; на углу, из-за забора, вырастал железобетонный каркас, и даже Станислав Лем не смог бы угадать в этом белом скелете с торчащими прутьями арматуры силуэт будущего здания. Вдали, за стройкой, виднелось третье общежитие - не серый кирпич с плоскими стенами, а башня панельной десятиэтажки с низкими потолками, похожая то ли на заводоуправление "Лития", то ли на горисполком в нашем реале.

В старом корпусе еще пахло масляной краской, как пахнет в школе после начала учебного года. На вахте тихо дремала бабушка; спокойно пройдя мимо нее, Виктор приблизился к большой доске объявлений. "Десять лет студенческому КБ", "Киностудия "Синусоида" представляет новый фильм "Тайна двух замдеканов"", "КВН! Встреча команд ФТМ и МТФ", "Состоится предварительная защита"...

Под широкой лестницей с литыми узорными балясинами пряталась небольшая коричневая дверь во двор; она оказалась открытой. Кафедра в этой реальности могла оказаться где угодно, но Виктор решил пойти по наитию.

Трамвая во дворе в окружении яблонь он не обнаружил, зато на месте плаца военной кафедры лежали рельсы узкоколейки, огибавшие кольцом сарай лесопилки и груды досок, накрытых пленочными навесами, потемневших от дождей опилок и скопившегося металлолома; ветка от кольца шла прямо до кафедры, где под окнами лаборатории стоял красный тепловозик, как на детской железной дороге, с двумя кабинами и надписью "Целина". Табличка у двери напротив гласила, что кафедра локомотивостроения стоит на том же самом месте, словно телепортировалась из семидесятых.

Виктор толкнул дверь; за ней оказалась знакомая лестница. Ноги сами несли его на второй этаж.

В большом зале стояла жара и гудение. Высокие, опутанные паутиной проводов серые, зеленые и коричневые шкафы мигали лампами. В форточке надсадно тужился бытовой вентилятор, пытаясь ускорить тепловую смерть Вселенной. У стола, где качались стрелки вольтметров и нервно дергались самописцы, вычерчивая на графленых бумажных лентах замысловатые красные линии, увлеченно болтали трое незнакомых парней и девчонка. На стене Виктор заметил чертеж муфты. Той самой, которую он предложил в альтернативном пятьдесят восьмом.

- ...Статью Дорницкого в "ЭТТ" не читали?

- Серега вообще не читает "ЭТТ". Он, кроме "Вестника ВНИИЖТ" и трудов ВНИТИ, ничего.

- Ладно, что там Дорницкий?

- Опять полемика. Восмиосный или шестиосный с повышенной на ось.

- А динамика?

- А асинхронный?

- А пульсация момента? Вам всем не кажется, что мы нашими результатами похороним тему лет на десять?

- Не боись. Что-нибудь изобретут.

Старший, в белом халате - похоже, из аспирантов - наконец, обратил внимания на Виктора.

- Здравствуйте. Кого-то ищете?

- Вы не подскажете, где я могу увидеть профессора Камаева?

Парень почесал подбородок.

- Анатолия Алексеевича? Знаете, он теперь где-то к шести подойдет. У нас тут долго будут сидеть, пока сторож не выгонит. А вы с завода?

- Я из КБ по магнитофонам. А у вас тут, говорят, научная школа по моделированию динамики. Вон какие машины стоят.

- КБ -это у третьих проходных? Так это у вас машины. Аналоговые достигли потолка, их проще программировать, но погрешности...

- В чертежном корпусе котельную из подвала убрали... - начала девушка.

- Мы убирали, - вставил курчавый брюнет с усиками, - третий трудовой семестр.

- Саш, можно, ты потом пояснишь? Так вот в чертежном корпусе в подвале в девятой пятилетке у нас будет институтский ВЦ. И с вами по линии соединят.

- И заодно новый корпус достроят. Вату на кафедру высшей математики поставят. Курсовые считать будем.

- Для курсовых тебе Камаев персональный компьютер на кафедру выбил. Первый и единственный в институте. Лично в Зеленоград ездил.

- Персональный компьютер? - Виктор подумал, что он ослышался.

- Ну да. Миш, покажи товарищу.

Персональный компьютер был размером с кассовый аппарат и оказался программируемым калькулятором - правда, покруче, чем "МК-61", который когда-то был у Виктора. Дисплей в три строки, программы на магнитных картах, встроенный принтер на бумажной ленте, настольный графопостроитель и какой-то серый ящик размером с системный блок.

- Многомассовую систему он, конечно, не потянет, - пробасил Миша, - хотя простые дифуравнения берет. Методом Рунге-Кутта. Мы на нем регрессионный анализ делаем и разложение в ряд Фурье. Вот это, - и он ткнул пальцем в ящик, - расширитель памяти на двадцать тысяч бит. Из опытной партии, технологический. Его испытывали, на стальную плиту роняли.

- И как, выдержал?

- Корпус поцарапали. Самим красить пришлось.

- А остальных преподавателей тоже не будет?

- Может, на стендах кто. Это вон напротив здание...

- Спасибо, я знаю.

Переменившийся ветер потянул по проходу между корпусами сладковатый дым сжигаемой кучи старой травы. Виктор уже хотел переходить пути узкоколейки, но что-то его остановило.

"Подожди лезть со своим прогрессорством", - сказал он себе, "вечно ты во всех реальностях во что-нибудь влипнешь. Ладно, за феномена, бомбы видящего, ты из линейного выпутался и вид на жительство получил. За лентотягу на работе устроился. Попросили тебе дать идеи по магнитофонам - вот и думай. Осмотреться надо. Кафедра не убежит, на нее и через неделю зайти можно. И вообще - сперва изучи местные проблемы, что у них актуально. Советы постороннего не всем нравятся. С наскока не надо."

Он повернулся и пошел к двери, еще одной двери вод вор под другой лестницей, к библиотеке. В здании бывшей гимназии двери во двор были только под лестницами - ученикам там было делать нечего.

Хотелось есть. Последняя аудитория на углу коридора была переделана под буфет; Виктор решил зайти.

За столиками сидели несколько пацанов и что-то обсуждали. К удивлению,Виктор не обнаружил прилавков и буфетных стоек, как и самой буфетчицы. У стены было несколько столиков, на которых стояли корзины с пирожками и бутербродами, электрочайник, чайник с заваркой, кувшины с соком и стаканы на подносе; в углу белел холодильник "ЗИС-Москва", старый и монументальный. А еще на столе стояла коробка с бумажными деньгами и тарелка с мелочью и лежал ценник, отпечатанный на машинке, как меню.

"Вот растяпа буфетчица", подумал Виктор, "ушла и даже деньги оставила".

- Скажите, а буфет работает? - спросил Виктор у пацанов, которые, судя по выражению лиц, обсуждали какой-то прикол на последней паре.

Компания посмотрела на Виктора так, будто к их столику подошел индус в дхоти и с тюрбаном на голове. Смесь удивления и любопытства.

- Конечно, работает, - неуверенно протянул один.

- А девушка надолго отошла?

- Чья девушка? С нами девушки не было.

- Которая товар отпускает.

- Она только к закрытию придет. Убрать, что не продали.

- Так вы говорите, что буфет работает.

- Так вы видите, что он работает.

- Ну так буфетчица только к закрытию будет.

- Верно.

- А говорите - буфет работает.

- Так вы же видите - работает.

Виктор почувствовал себя, как Михаил Задорнов, когда тот просил в "Макдональдсе" огурец, не порезанный с огурца.

- Я вижу, что буфет не закрыт, - сказал он. - А кто мне отпустит?

- А здесь самообслуживание.

- А платить кому?

- Так здесь самообслуживание, - повторил парень, глядя на Виктора с каким-то сожалением.

- Что, и платить - самообслуживание?

- Короче. Просто берете, что надо, кладете деньги в коробочку, и берете сдачу.

- И никто ничего?

- В смысле?

- Все сознательно кладут, сколько положено? - Виктор подсознательно почувствовал, что слово "украсть" в этом обществе просто вызовет шок.

- А как же? Понимаете, это специально сделано, чтобы в буфете не было наценки. Нет буфетчицы - все дешевле. Это же выгодно! И если кто обжулить захочет, он же весь институт платить дороже заставит. Ему же после этого жизни не будет!

- Теперь понятно. Честность - это экономия.

Компания за столом заулыбалась. Виктор подошел к корзинам, взял пару пирожков с рыбой, налил себе в чистый стакан чай с сахаром, положил в коробку два рубля и с легким сердцем сел за свободный столик. Пацаны продолжали весело обсуждать уходящий день. Хотелось не торопиться, медленно попивать чай и откусывать понемногу от пирожков, от этих правильных, мягких пирожков со вкусом детства.

А ведь действительно, когда честные все, это всем выгодно, подумал Виктор. Можно сэкономить на торговых наценках. А если просто работать на других, сколько можешь, а брать только самое необходимое, без чего нельзя обойтись, можно вообще жить без денег. Все ждали, когда построят коммунизм, а он был рядом, скромный и повседневный. Люди искали его, глядя на звездное небо, не думая, что он может оказаться в буфете; так парень не замечает скромную девушку, которая могла бы сделать его счастливым на всю жизнь. Жаль, у общества пока нет способа так же просто гнобить всех жуликов. Сколько могли бы сэкономить...

18. Массаракш, как высшая и последняя.

В келье эконома Виктор набросился на учебники.

До сорок восьмого все был так же. Интерпретация немного другая. Например, в разделе про Великую Отечественную были "десять сталинских ударов". А до этого был параграф про тридцать седьмой год. Репрессии назывались "ежовщиной", а Берия был представлен, как борец с репрессиями и за восстановление социалистической законности.

А вот с 1948 года началось что-то непонятное. Прежде всего, Трумена прямо перед выборами ухлопал некто Деннис Райхард, пуэрториканец с немецкой фамилией. Ухлопал из винтовки "Манлихер-Каркано" с оптическим прицелом, заявил что действовал в одиночку и сделал это ради свободы Пуэрто-Рико. А потом Райхарда до суда ухлопал некто Марти Линсон, юноша, ветеран войны с контузией, якобы свихнувшийся на почве смерти Трумена, и упрятанный в психиатричку. Потрясающее сходство с убийством Кеннеди в нашей реальности.

На выборах 1948 года побеждает Томас Дьюи, который тут же начинает тормозить разгорающуюся "холодную войну". В учебнике Дьюи был показан, как "представитель здравомыслящей части антикоммунистических кругов США, отказавшийся от доктрины Монро, но признающий объективную необходимость мирного сосуществования разных общественных систем". Доктрина Дьюи была основана на лозунге конвергенции (в сноске гордо подчеркивалось, что ее впервые выдвинул в 1944 году русский социолог Питирим Сорокин, а потом уже Гэлбрейт, Ростоу, Бернхэм и прочие иностранцы). То-есть США на мировой арене боролись за сближение экономических систем, чтобы избежать гибели цивилизации.

Вот тут и развилка, подумал Виктор. У Штатов в сорок восьмом году все шансы на мировую гегемонию. Зачем им хвататься за конвергенцию? Одно дело - ученые и гуманисты, другое - правящие круги, опьяненные ядерной мощью. Тем более, СССР свою бомбу готовит в глубокой тайне и взорвет ее лишь в следующем году. Разведка? Кто-нибудь из Спецкомитета продался, перебежал на запад? Засыпалась агентура в Штатах? Нет. Был бы другой результат. Вряд ли американцы так испугаются еще не готового проекта русских. Скорее, это спровоцирует их начать войну...

Виктор положил книжку на подоконник, открыл форточку и прошелся по комнате. Нос защекотал запах печей и сжигаемой листвы. Везде в этом городе запах дыма, подумал он. Хорошо еще, что реконструкцию тяги ввели, а то бы еще и паровозы углем коптили.

СССР купил Дьюи и убрал Трумена? Маловероятно. НКВД это не сделает даже при поддержке Ковальчука из второй реальности. А почему Ковальчука? Почему не Вари с ее гипнозом-телепатей?

Стоп, подумал Виктор, начнем все по порядку. Здесь Трумена убрал пуэрториканец. В нашей реальности пуэрториканцы пытались его убрать два года спустя, не получилось Почему не получилось? Потому что полезли с пистолетиками. А киллер со снайперкой... Если он промахнется, его могут подправить стрелки со спецслужб. Беспроигрышно. Что получается? Те, кто убрал Трумена, предполагали, что на него могут покушаться пуэрториканцы, и разрабатывали сценарии будущих политических убийств? Или они о них просто знали? Попаданец в США из нашей истории?

Допустим, подумал Виктор, допустим. Что же он мог сообщить американцам такое страшное? Гитлеру сказали о крахе рейха. Кайзеру - о поражении Германии и революции. Брежневу - о распаде СССР. Царю Николаю - о революции и расстреле семьи. Американским шишкам сказали о крахе Америки. Страшном, катастрофическом, вызывающим дикий ужас. Но ведь краха не было. Или... Или он рассказал о будущем крахе? Америку в нашем мире ждет катастрофа? Такая, что кризис девяносто восьмого в альтернативном Союзе просто мелкая неприятность?

"А это уже информация. Информация для нашей реальности. И вообще редкий случай, когда с первых дней миссии становится ясно, кто и как. Вышли, ясное дело, не на Трумена. Трумен, Дьюи в этой игре исполнители. Трумен, скорее всего, оказался неуступчивым. Фишка дальше не идет..."

Виктор продолжил чтение.

В сорок девятом году, вскоре после успешных испытаний в СССР атомной бомбы, в Москве состоялась встреча на высшем уровне мистера Дьюи и Сталина. Иосиф Виссарионович конвергенцию отверг, как учение, служащее интересам буржуазии, но вместе с тем горячо и искренне приветствовал желание избежать новой войны и предложил свою доктрину, то-есть мирное соревнование двух общественных систем. Судя по достигнутому в сорок восьмом году довоенному уровню производства, отмене карточной систем и снижению цен, Сталин явно предполагал это соревнование выиграть. Короче, несмотря на идеологические различия, стороны все же нашли общий язык в послевоенном переустройстве мира.

Прежде всего, договорились об ограничении ядерных вооружений и ядерных испытаний ("мировая общественность горячо приветствовала"). При этом уломали Великобританию остановить ядерную программу уже на выходе, а Франция и Китай свои программы так и не начали. Брюссельский пакт так и не превратился в НАТО и вскоре фактически был похоронен, соответственно, не появился и Варшавский договор. Вместо этого глав стран - победительниц удалось уговорить сесть за общий стол и согласиться на присутствие в Европе "сил поддержания мира" в лице частей советской и американской армии на военных базах, которые должны были вмешиваться для предотвращения конфликтов между европейскими государствами, а также при угрозе гражданской войны. Британию и Францию каким-то невероятным образом уломали не участвовать - в учебнике это объяснялось ростом национально-освободительной борьбы в колониях. Дьюи переформатировал даже "план Маршалла", сделав из него совместный план американо-советской помощи для восстановления европейской экономики.

Неожиданным сюрпризом для Виктора стало то, что Дьюи полностью поддержал сталинские требования по Турции о возврате СССР бывшей российской территории, перешедшей Турции после первой мировой. Поскольку Турция сильно зависела от американской помощи, Дьюи просто прогнул ихнее правительство.

Встречные уступки Сталина оказались не столь эффектны, но не менее серьезны. Прежде всего, руководство СССР фактически отказалось от радикального строительства социализма в странах своей сферы влияния; последовательного объяснения этого в учебнике Виктор так и не нашел, кроме туманных ссылок на разные объективные обстоятельства, незрелость рабочего класса и национальные особенности. Можно было понять лишь то, что в идеале пытались получить нечто вроде советско-финских отношений семидесятых, и это худо-бедно удалось. К 1950 году Германия была объединена, как нейтральная, демилитаризованная и демократическая страна. Все это казалось какой-то утопией, хотя последнее можно было списать на идеологизированность учебника.

Самое невероятное произошло с Израилем. СССР и США провели через ООН введение миротворческих сил в зону конфликта, при этом как раз в тот момент, когда ЦАХАЛ перешла в наступление. Конфликт был заморожен, создано ПАГ - палестинское арабское государство, а Израиль с меньшей, чем в нашей реальности территорией, огороженный советскими и американскими союзными войсками, начал кантонизироваться - разделяться на внутренние автономии по регионам мигрантов. В число госязыков вошли идиш и русский. После того, как планы на расширение территории Израиля были похоронены, поток желающих эмигрировать туда иссяк до ручейка сильно обиженных; в СССР как раз в это время появляется статья Сталина "О перегибах в борьбе с космополитизмом". Смысл статьи был вкратце в том, что борьбу с теми, кто насаждает в России комплексы неполноценности, надо вести решительно и принципиально, но в ходе изживания русофобии недопустимо скатываться до мелкобуржуазного антисемитизма, равно как и замазывать недостатки, препятствуя здоровой критике и самокритике. В свою очередь, ПАГ, "несмотря на попытки британских колонизаторов превратить независимое государство в катализатор новой войны на Ближнем Востоке", развивалось как спокойная (по сравнении с нашей реальностью) страна с полуфеодальным укладом и светской монархией.

"Массаракш, и еще раз массаракш", сказал себе Виктор. "Здесь вообще все шиворот-навыворот".

Чувство голода снова дало знать о себе. Не надо здесь приучать себя к сухомятке и пирожкам, подумал Виктор. Неизвестно, сколько здесь придется сидеть. Бесконечно везти не может. Не придет поддержка, не откроется точка перехода, в конце концов, любая случайность реальной жизни может поломать все.

Виктор взял авоську и спустился в вестибюль. Топать до Куйбышева через переход было лень, и он решил пройтись до знакомого здания на углу Почтовой.

- А о вас Никомский расспрашивал, - сказала ему комендантша, выходя из кабинета, - узнавал, откуда приехали и где работаете. Интерес какой-то у вас к нему.

- А что за Никомский?

- Сосед ваш. Он всех просит Сашком его звать.

- А, этот... Меня тоже спрашивал. А кто он вообще?

- Полицай бывший.

- Как полицай?

- Ну как - по молодости, по глупости, к войне призывной возраст не наступил, вот немцы и притянули амбары охранять. После войны, знамо дело, отсидел свое, сейчас в УКСе сварщиком. Так, человек тихий, вот семьи не завел - какая ж пойдет-то?..

"Так, час от часу не легче. С таким прошлым могли и повязать. И мало ли какие связи могли быть на зоне."

Он толкнул ручку двери; сырая тяжесть надвигающегося тумана пахнула ему в лицо. День угасал; серое небо медленно гасло, по мокрому от росы асфальту была размазана коричневая сыпь умерших листьев.

"Почему мне это мировое устройство кажется бредом? Потому что оно не соответствует рассудочным действиям лидеров нашей реальности. А чем определяются эти рассудочные действия? Тем, как Сталин и Дьюи видят ситуацию тогда и в будущем и их интересами. Интересы у них, допустим те же. Причины менять нету. Ситуация на сорок девятый почти такая же. Остается видение будущего. С Дьюи все понятно. Допустим, у него информация о крахе Америки. Почему Сталин пошел на уступки? Почему, пусть с осторожностью и частично, принял ту же конвергенцию? Почему не прокачал ситуацию? У него же козырь на руках, бомба готовая. Странно... Так. На чем основана эта конвергенция? Что этот Питирим Сорокин писал? Что либерализм и тоталитаризм не связаны с определенным строем, и его выбирают по обстоятельствам. Ну это понятно. А что у нас изменило обстоятельства? В нашей реальности Сорокин ни Трумена, ни Сталина не устроил. Так, мы пошли по кругу... Наплевать дяде Джо на эту новую идею. Должно быть что-то проще. Страх, чувство самосохранения..."

Знакомый двухэтажный дом на пересечении улиц, с большим окном на торце срезанного угла казался желтым кораблем, выплывающим из нагромождения серых айсбергов маленковок. Гастроном был на первом этаже; второй этаж, как и на памяти Виктора, занимал промтоварный, он еще закрывался по выходным, и лестницу, ведущую наверх, закрывали большим деревянным щитом.

Это не информация о гибели Америки, подумал Виктор. Это информация о гибели человечества. Ядерная катастрофа. Вот что их сблизило.

"Это что же, у нас в будущем - ядерная война? В нашем будущем? И меня послали не ради этой реальности, а чтобы я предупредил наших?"

- Виктор Сергеевич! Добрый вечер. Тоже в наш продмаг решили?

Виктор поднял глаза. Перед ним, улыбаясь, стояла Лика.

19. Тайна серебристой мерлузы.

На свежем воздухе, или, как говорят англичане, outdoor, Лика предпочитала неброское бежевое полупальто, белый вязаный платок из козьего пуха, не мнущий прически, и светло-коричневые полусапожки. Странно, подумал Виктор, эффектная одинокая женщина наверняка бы старалась обратить на себя внимание. Не хочет знакомств на улице?

- Я здесь рядом живу, - продолжала Лика. - А вы, значит, выбрали у вокзала в экономе? Мне сообщили из бюро и комендантша. Век коммуникаций. Сведения без грифа по телефону с подтверждением. До сих пор не могу привыкнуть.

Они подождали у двери, пока из магазина выйдут; для экономии тепла была открыта одна половинка. Внутри гастронома висели с люстр бумажки для мух и чувствовался запах хлеба, капусты и постного масла. За пирамидами консервных банок у стены виднелось знамя победителей соцсоревнования. Возле двери, как трон, виднелась круглая кабинка кассы. Интерьер не меняли с пятидесятых, и двойные названия отделов, выведенные на лепных медальонах, создавали странную смесь неестественного и знакомого. "Птица-дичь", "Воды-соки", "Мясо-колбасы", "Молоко-масло", "Овощи-фрукты", немного необычное "Вино-пиво" и, похожее на заклинание Хогвардса, "Бакалея-гастрономия". Картину завершал белый монументальный холодильный шкаф с блестящими стрелами петель и схемы разделки туш. Возле прилавков бродило и разглядывало товары немного народа - того самого, которого, если верить отдельным гражданам, истребили в гражданскую, японскую и двух мировых, гноили в лагерях и морили голодом вплоть до начала 50-х, спаивали и развращали воровством в 60х. Спаянные, развращенные, заморенные и сгноенные выглядели вполне позитивно.

- Как вы думаете, - произнесла Лика деловым тоном, - если в девятой пятилетке обещали снижать акцизы на мясо, то выполнят?

- Я оптимист, и верю в лучшее. А вы?

- Женская интуиция мне подсказывает, что да, - сказала она, разглядывая красочные банки "Великой стены", - импорт мяса в этом году сократился, а экспорт зерна - увеличился.

- Импорт зерна?

- Экспорт. То, что вывозят - это экспорт, что ввозят - импорт. Кстати, вы не обижаетесь, что я к вам подошла формально?

- Я уже забыл об этом.

"Значит, зерно здесь экспортируют. Так и сейчас в России его экспортируют. А импортируют мясо, потому что не хватает мяса. И это одна из причин акциза... А почему у нас в это время Союз покупал зерно, а не мясо? Видимо, потому что Хрущев взялся перегонять Америку по мясу, а кормов не хватило. Неужели все из-за такой простой вещи?"

- Что же взять... - задумчиво произнесла она. - Попрошу порезать граммов сто колбасы и сыра. А вы что решили?

- Я, пожалуй, рыбу возьму, полкило. И квашеной капусты с огурцами.

- Полкило на одного? Не хватает животных белков?

"О черт, тут же более углеводная диета. И ведь раньше не раскололи. Правда, вместе с дамой в альтернативный продмаг ходил только в девяностых, там уже так же питаются..."

- И фосфора. Врачи посоветовали.

- Берите филе серебристой мерлузы, оно токсины выводит.

- Почему вы думаете, что мне надо их выводить?

- Не думаю. Просто по телевизору так сказали. Купила ленинградский "Адмирал" уже три года, и смотрю каждый вечер. Вы экономите?

- Ну, пока устроюсь...

- Так это прекрасно. Ненавижу, тех, кто тут же просаживает получку, а потом у всех клянчит...

Мерлуза оказалась хеком, героем пафосной советской рекламы в стихах и совершенно не пафосных народных частушек. Дальнейший шопинг новых открытий об этом мире не принес, а Лика явно начала проявлять интерес к его жизни, и Виктор вздохнул с облегчением, распрощавшись с ней на Почтовой.

Вахтерша эконома огорошила его новым известием:

- Вот вы, сразу как ушли, значит, так у вашей двери двух парней заметили. Открыть пытались, но не получалось Мисины их спугнули. Сказали, что ошиблись, хотя вроде не пьяные. И сразу на выход пошли, мимо меня прошмыгнули, я их запомнила.

- И что там могли украсть? Казенный холодильник?

- Ну, мало ли что думали, может, деньги кто оставляет, вещи ценные. Молодые пацаны, чего соображают-то... Сейчас вон кого за кражи судят? Подростков в основном.

Слишком много случайностей, думал Виктор, подымаясь на этаж. Сперва этот торговец оружием - случайно. Тут же на месте совершенно случайно оказывается Никомский, и расспрашивает о прошлом. Ну, хочется поговорить, общительный. Совершенно случайно потом расспрашивает комендантшу, так, к слову пришлось. И еще он совершенно случайно бывший полицай. Стоит отлучиться в гастроном, как тут же случайно два пацана пытаются проникнуть в помещение. Типа, откинулся с кичи, а на воле брюлики какие остались, вот он с ними на дно и залег. И радиолу купил. Чтобы брюлики спрятать?

"Типа беспредел? Вора обокрасть? Хотя, если это зелень, пацаны безбашенные, какая им разница? Они ж не надеются, что сядут, что мстить им будут. Наглые, непуганые и опасные."

В комнате все оставалось на месте. Порывшись в ящиках, Виктор нашел здоровую коробку из-под кухонных спичек, совершенно не нужную при электрической плите; то ли прошлый жилец был ушлым курильщиком, то ли просто что-то в ней хранил. Мобильник и деньги разместились в ней совершенно свободно; пришлось даже напихать внутрь мятую газету, чтобы гаджет не болтался. Чтобы коробка не раскрылась, Виктор завернул коробку в газетный лист и обернул бечевкой: получилось что-то напоминающее самодельную бомбу. Пришлось дополнительно сунуть закладку в бумажный кулек, а его - в плетеную авоську.

Симку и карту памяти Виктор предусмотрительно вынул и, обернув пленкой, сунул их в щель под подоконником. Мало ли кто из адресной книги сейчас в Брянске живет.

До вокзала было пройти пару шагов. Прогресс и экономия уже наложили свой отпечаток на этот знакомый по первому попаданию уголок: массивные дубовые диваны МПС уже были заменены на гнутые из фанеры, вестибюль украсили две машины для справок, с хлопаньем ворочавшие стальные листы с расписаниями, на стене уже была смонтирована схема железных дорог с лампочками, монументальная и совершенно бесполезная, а вместо упраздненного окна камеры хранения у стен выстроились серые шкафы автоматов - непривычные, старые, с большой блестящей ручкой, как у дверцы самосвала. Инструкцию, напечатанная почему-то белым на черной жести, гласила, что надо купить в киоске за полтора рубля жетончик и забирать вещи через пять дней. Или снова купить жетончик. До того, чтобы проплатить нужный срок, как в романовском СССР, здешняя наука еще не дошла.

Черные ручки на внутренней стороне двери выставляли четыре цифры кода. Виктор быстро покрутил их по очереди наугад в обе стороны несколько раз и вразбивку. Роковые вещдоки нашли успокоение в серой глубине шкафа.

На выходе из вокзала, на Виктора налетел порыв ветра; через покрытый трещинами асфальт площади летела куча бурых листьев. Запахнув ворот, Виктор повернул вдоль платформы к переезду.

Одноэтажный филиал универмага уже светился огромными окнами. Хозяйственный отдел снова был в конце, под вентилятором, вделанным в глухую кирпичную стену. Под стеклом витрины Виктор увидел цилиндр для замка; их уже можно было купить отдельно, для экономии.

...Связка с новыми ключами со стуком упала на полку. Интересно, надо ли здесь говорить коменданту и отдавать один ключ, подумал Виктор, в конце концов, это не общежитие, а жилец мог просто забыть. Теперь надо было спокойно приготовить ужин, почитать наш учебник, и послушать вражьи голоса.

Путь к конвергенции оборвала Корейская война. Точнее, Ли Сын Ман, который в 1951 году совершенно бредово напал на "северян". До этого Сталин и Дьюи практически договорились о создании единой демократической Кореи, в которой пройдут свободные выборы и проведут реформы, направленные на мирную ликвидацию остатков феодализма. Ли Сын Ман испугался, что Дьюи его сливает, да и лобби американского ВПК помогло, недовольное сокращением оборонного бюджета. Дьюи понял, что его тянут в "холодную войну" и ограничился поставками вооружения; Сталин заявил о полном невмешательстве в конфликт и потребовал разделить воюющие стороны вооруженными силами под эгидой ООН, в то время как Китай, ссылаясь на непосредственную опасность для своих границ, поставлял Ким Ир Сену боевую технику и добровольцев. В итоге, через три месяца боевых действий, от лисынмановской Южной Кореи ничего не осталось, хотя, с другой стороны, Ким Ир Сен сохранил дипотношения с США. На Дьюи посыпались обвинения в капитуляции перед красной угрозой, в результате чего на выборы 1952 года республиканцы выставили более харизматичную фигуру в лице генерала Эйзенхауэра. Как и в нашей реальности, Эйзенхауэр победил, причем противником его от демократов оказался довольно одиозный Стром Тэрмонд, которого в учебнике клеймили, как "ярого антикоммуниста, расиста и поджигателя войны".

Эйзенхауэр продержался в президентском кресле два срока, причем его правление ознаменовалось неким политическим застоем. Все восемь лет генерал балансировал между конвергенцией и "холодной войной". Казалось, он не знает, куда он должен идти и вести нацию; прежняя стратегия потерпела крах при столкновении с безжалостной правдой жизни, а новая не просматриваясь. Но, проигрывая в стратегии, Эйзенхауэр брал свое в тактике. К явному неудовольствию Черчилля, в начале февраля 1953 года он нанес "визит вежливости" Сталину, и, хотя формально никаких соглашений заключено не было, непродолжительная получасовая встреча с больным вождем имела далеко идущие последствия. Практически сразу после нее Сталин объявил, что вынужден уйти с поста в связи с резким ухудшением состояния здоровья. Тут же спокойно и тихо произошла полная перестановка в высших эшелонах власти. Пост Генерального секретаря ЦК КПСС (который сразу же внесли в устав партии) занял Маленков, на пост Председателя Совета Министров был выдвинут Берия, а на место Председателя Верховного Совета поставили Булганина. К весне Сталин скончался в больнице и на этот раз местом упокоения его стал ленинский Мавзолей.

"Что же они не передрались-то", подумал Виктор. "От реальности отличается только визитом Эйзенхауэра. Он их развел по понятиям? Что он мог им сказать? Сталин в нашей реальности просился в отставку, ему не дали. Почему не дали? Боялись ответственности? А как тут не бояться, если над страной висит угроза ядерной войны? Стоп, это, кажется зацепка. Эйзенхауэр мог дать гарантии того, что резкого поворота в отношениях не будет, и США не планируют ядерного нападения на СССР. Сталин ждал до выборов, все ждали до выборов. А раз все пучком - пришли к соглашению."

И тут Виктор понял, что в учебнике нигде не упоминается фамилия Хрущева. Ни как руководителя, ни как вредителя, уклониста или чего подобного. Просто нет человека. Хотя до войны он был поставлен на Москву и даже внедрял троллейбус. Троллейбус... А в этом Брянске нет ни троллейбуса, ни трамвая, зато автопром процветает.

Второй непоняткой было то, что Булганина поставили не на Совет Министров, а на Верховный Совет. Хотя, с другой стороны, Булганина по всем источникам, характеризовали, как человека грамотного, исполнительного, но без инициативы. Таким образом, назначение Булганина, с одной стороны, позволяло поднять роль законодательной ветви власти, которая до этого была лишь канцелярией, оформлявшей партийные решения, а с другой - сохранить авторитарность власти при отсутствии культовой фигуры во главе. Перевод Маленкова на должность генсека формально понижением не был, если бы не назначение в премьер-министры более энергичного Берия. Одним словом, складывалось не слишком устойчивое, но все же равновесие власти.

Виктора начали мучить противоречивые чувства. С одной стороны, ему было страшно интересно, что же было дальше. С другой - нервные клетки требовали фосфора и хотелось готовить ужин. Точнее, хотелось есть, но для этого надо было приготовить ужин.

"Так, мы знаем развилку и примерно что сейчас", сказал себе он. "Экзамен по истории вряд ли будут устраивать. Надо приготовить на выходные суп и второе. Это тебе не начинка к пирожкам в бессемейке Зины, а холостяцкая жизнь шестидесятника. Если за собой не следить..."

После ужина попытка слушать западные станции многого не дала. "Радио Свобода" вообще не удалось отыскать. "Голос Америки" передавала тревожное сообщение, что американские спутники обнаружили в океане неопознанные объекты, которые перемещаются со скоростью самолета и превышают размеры любого из стратегических бомбардировщиков в несколько раз. Перечисление версий, включавших и пресловутые НЛО с пришельцами, закончилось выводом, что Козлов и Мао ведут человечество к ядерной катастрофе. Излюбленная тема о правах человека и диссидента в СССР так и не прозвучала; то ли с демократией у нас было все в порядке, то ли Штатам было не чем хвастаться. За тоталитаризм и репрессии доставалось Китаю. В сводке новостей дикторша поведала о новой кровавой бойне в городе Кент, штат Огайо; по официальным данным, в ходе столкновений погибло восемь бойцов Национальной гвардии и уничтожено около двадцати "участников банд"; кроме того, "в результате применения "живого щита" бандитами захвачена разведывательная бронемашина Кадиллак".

Когда Виктор наткнулся Би-Би-Си, там читали диссидентский роман про репрессии тридцатых. Виктор вначале подумал, что это Солженицын, и по времени вроде как подходило. Оказалось - Тарсис, который в этой реальности не попал в психушку, а был сразу же выдворен из страны. Британская пропаганда старалась сохранить культурный вид, сдержанно хвалила Косыгина за реформы и сетовала на ограниченность частной инициативы. Похоже, у них было с "Голосом" разделение труда и работали они на кооператоров.

"Немецкая волна" удивила вообще. Когда Виктор наткнулся на нее, шла передача с опровержением холокоста. В паузе на текущие новости сообщили о многотысячных пикетах возле советских военных баз в Чехословакии, с лозунгами: "Русские, убирайтесь домой!" и "Нет - оккупации, да - инкорпорации". Далее приятный женский голос дикторши поведал о том, что германский генерал Гофман в 1918 году создал Украину, после чего Виктор выключил радиолу.

"Хватит", подумал он. "Надо отвлечься, и отдохнуть, а то, чего доброго, еще мания преследования разовьется. Честность и порядочность здесь как бы общинами, за стенами которых спокойно воруют и гопничают. Как раньше говорили - "улица", "влияние улицы". В этом экономе люди меняются часто, вот он еще общиной не стал. Надо посмотреть, может быть, и квартирку сменить на место более спокойное. Вон, Соня где-то за городом устроилась. А сейчас надо просто стелиться и спать. Завтра выходной..."

Проснулся он от холода - из неприкрытой форточки сверху фрамуги веяло ночным заморозком. Чертыхаясь, Виктор вылез из-под одеяла и потянул за бельевую веревку на окне, чтобы захлопнуть. Можно было возвращаться в объятия Морфея.

Обернувшись, он вздрогнул.

На фоне кухонной стенки стоял человек в обтягивающей черной одежде, лица его было невозможно разглядеть - оно скрывалось в тени за пределами квадрата окна.

"Мне нужен труп. Я выбрал вас..." - мелькнуло в голове.

20. Стрела моремана.

Спокойно, подумал Виктор. Если незнакомец не убил его, когда он стоял к нему спиной, то это либо это не главная его цель, либо он любитель театральных эффектов и это тоже шанс.

- Вам кого? - спросил Виктор безразличным голосом, как будто ему постучали в дверь.

- Извините, - послышался низкий грудной женский голос, - я не хотела вас пугать.

Фигура шагнула к выключателю. Виктор поморщился от вспышки ламп дневного света.

Перед ним стояла дама с темными волосами, в черном, туго обтягивающем фигуру трико с металлическим отливом, как у танцовщиц восьмидесятых. В нашем времени она была бы похожа на сорокалетнюю актрису, активно занимающуюся фитнесом, но не худышку, черты лица выразительные, хотя и не совсем правильные. Что-то в ней было от Анны Маньяни в старом фильме "Рим - открытый город".

- Ошиблись номером? Похоже, у "Просама" проблемы с качеством.

- Это не ошибка, - спокойно ответила она. - Позвольте представиться: Фаина Матвеевна Родова. Вас, Виктор Сергеевич, я знаю, знаю, кто вы и почему здесь. Впрочем, мы с вами заочно знакомы: я стала прототипом героини вашего писателя Ивана Ефремова.

- Интересно. Таис Афинской, что ли?

- Здесь он ее еще не написал. Мое имя он изменил на Фай Родис.

Сумасшедшая баба, прочитавшая первую главу в "Технике - молодежи", подумал Виктор. Хотя, скорее, рукопись - про скафандр будет в следующем номере. А про Таис откуда знает? А очень просто, если не написал, значит, напишет в будущем. Попробуем заговорить.

- Присаживайтесь. Хотите кофе с коньяком?

- У меня нет потребности в возбуждающем напитке, и я не устала.

"Точно свихнулась."

- Можете потрогать мою руку, - сказала она. - это действительно скафандр.

"Самое главное - не противоречить."

Пальцы почувствовали гладкий и упругий материал. Действительно, скорее металл, чем ткань.

- Неплохо, - хмыкнул Виктор, - рад за отечественных металлургов.

- В своей реальности вы живете на Орловской, номер вашего паспорта, который вы с собой не взяли...

"Читает мысли? Идеомоторные акты, вот зачем надо было коснуться одежды? Но о паспорте я не думал..."

- Это психотерапия такая? Никогда не слышал. Ну что ж, говорите, что надо делать, хорошо бы, чтоб получилось.

- Вы не верите мне. Я не собираюсь вас лечить, вы пока не нуждаетесь в помощи. О чем мне рассказать - о вас, о ваших событиях 2009 года?

- Ладно. Я готов верить чему угодно, если так надо.

- Похоже, вы еще не готовы к контакту, - произнесла Фаина после паузы.

- Похоже, мы еще не готовы к контакту. Вас проводить?

- Отвечать вопросом на вопрос в вашей среде невежливо, но вы не боитесь стрелы Аримана? Вернее того, что писатель этим называл?

- К сожалению, Фаина Матвеевна, я немного подзабыл роман. А в журнальном варианте философские отступления, скорее всего, сократят.

- Если говорить просто, в плохо устроенном обществе благие намерения превращаются в бедствие.

- Не боюсь. Знаете, почему?

- Говорите, я готова слушать вас.

"А, значит мыслей без контакта не читаем. Уже хорошо."

- Потому что любое общество, Фаина Матвеевна, плохо устроено с точки зрения будущего общества, которое уже решило проблемы того, старого общества. И тогда получается, что ничего хорошего вообще сделать нельзя, прогресс останавливается, и лучшего общества нет. Но если вы здесь, значит, такое общество есть. Значит, идеи добра в обществе с более тяжелой ноосферой, из которого вы вышли, все-таки не стали вредными, и этой вашей стрелы Моремана нет.

- Аримана. Это зороастрийский бог зла.

- Прошу прощения, оговорился. Нет этой стрелы бога зла. Если бы она была, ни вас, ни общества вашего бы не было, не развились бы вы, только глубже себя в грязь запихивали. А что есть - есть просто неумение доводить хорошие замыслы до практических дел. Но в технике это дело наживное, значит, и в обществе тоже должна быть наука внедрения. Я вас не запутал?

- Я поняла вашу логику. Для нас она слишком неожиданна. Да, мы преодолеваем стрелу Аримана, но тщательным взвешиванием последствий каждого дела. Охраняем дело от слепой игры. Как ее собираетесь преодолеть вы? У вас нет под рукой институтов и академий, способные осуществить миллионы проб. Только ответьте честно. Ложь - главное бедствие, разъедающее человечность.

- Честно? Пожалуйста. Если я правильно вас понял, в вашем Великом Кольце социальная программа - это выстрел неуправляемой ракетой. Тщательно взвесили последствия, долго думали, кнопку нажали, движки импульс дали, а там по баллистической траектории, по воле стихий природы. И тут выясняется, что природа не совсем такая, как вы там со стартовой площадки себе представляли, и ваша ракета летит черт те куда. Так нельзя делать. Я удивляюсь, как вы там, в этом Великом Кольце, еще развиваетесь. Социальная программа должна быть управляемой, как крылатая ракета, что летит над землей, огибая препятствия.

- Вроде дисколета?

"Что, и о крылатых ракетах не знаем?"

- Разве вы не читали в "Технике-молодежи" за шестьдесят третий год?

- У нас не было времени для такого глубокого изучения местных журналов.

- Ладно... Что такое идея? Это отражение потребности решить какую-то осознанную или неосознанную проблему, попытка представить мир без этой проблемы. Человек перестал быть животным, пытаясь решить проблемы своего рода. Это естественная форма существования.

- Допустим, что этот так.

- Прекрасно. Если за идеей стоят проблемы, которые мы поняли, или почувствовали интуицией, то что? Значит, мы должны выявлять проблему, изучить ее, найти причины, и определить цель - то есть, достичь идеальной ситуации, когда мы можем считать, что проблемы больше нет. А чтобы понять, достигли мы этой цели или куда-то пошли не туда, мы должны четко определить признаки. Дальше все, как в автоматической системе. Намечаем контрольные точки, и в них проверяем, какие проблемы у нас решаются, какие возникают. По итогам анализа корректируем цель. Это называется "анализ программ".

- Но у вас нет возможности сделать столько попыток, как сделала природа. Природа триллионы раз бросила свои кости, а вы гордитесь первыми пробами, как мудрым экспериментам.

- Уважаемая Фаина Матвеевна! Да ежели мы будем действовать слепым методом проб и ошибок, мы точно кости отбросим! Любой проект, технический или социальный - борьба за расширение границ человеческого знания. Хотите иметь то, что никогда не имели - придется делать то, что никогда не делали. Конструктор сперва выявляет, каких знаний, каких данных у него нет, чтобы создать проект, изучает проблемы с той техникой, что создали до него, ищет их причины и способы решения, переводит образы и идеи в измеряемые показатели. Мозгом тоже надо уметь пользоваться, развивать инженерное мышление, как умение танцевать или играть на скрипке.

- Вы хотите сказать, что у вас уже решили проблему человечества - попытки добиться повышения структур без создания к тому базы, стремление получить нечто за ничто? Не обманываете ли вы себя?

- Значит, у нас разные человечества и разная логика. Или просто инженер привык решать проблемы там, где гуманитарии способны их только ставить. Извините, но вы хотели правды...

- Не стоит извиняться. Меня оскорбила бы только ложь. Ваши слова надо обдумать.

- Пожалуйста. Давайте я вас провожу.

- Спасибо, в этом нет нужды. До встречи...

В лицо Виктору повеяло холодом. Он понял, что лежит на постели в экономе, и на него дует из незакрытой форточки.

"Приснилось."

Где-то недалеко ночную тишину разорвал басовитый гудок. Поезд приближался. Пассажирский - он сразу узнал легкий перестук цельнометаллических вагонов, который не спутаешь с громыханием товарняка, словно молотом колотящего по шпалам. Поезд пронесся через станцию напроход и его шум затих вдали. Странно, подумал Виктор, пассажирский должен был остановиться на Орджоникидзеграде...

Он встал, закрыл раму и осторожно обернулся. Комната была пуста.

"Приснилось. Тогда про попаданцев, теперь научная фантастика пошла."

21. Приют комедиантов.

Воскресное утро было ясным и холодным. Белые ветви берез с желто-коричневыми остатками кроны сияли на чистом ярко-голубом небе, пожухлая трава, перемешанная с уже облетевшими листьями, была покрыта серебром легкого инея. Хотелось просто погрузиться в эту осень, как в воды хрустального ручья и пить большими глотками этот прохладный воздух, раствориться в этой бездонной сияющей синеве и оттуда, с высоты полета, осторожно гладить хрупкие лучи остывающего солнца.

Виктор опустил иглу проигрывателя, и тягучие, вибрирующие звуки "Медового пирога" заполнили пространство комнаты. Надо настраивать себя музыкой, подумал он. И вообще, сегодня расслабиться, погрузиться в этот мир "Сержанта Пеппера" и "Сатисфакшн", ежедневной игры в экономию и договоров взаимной честности, нерушимых, как детские дворовые клятвы, в этот мир наизнанку, массаракш...

А может, это как раз и не массаракш, подумал он. Здесь опасаются и презирают воров, гопников, тех, кто поет блатные песни, а на милицию смотрят, как на своих защитников, и помогают ей, ходя в дружины. У нас блатняк слушают по радио, и рассказывают в соцсетях и репортажах ужасы про беспредел блюстителей порядка. Здесь стараются, чтобы каждый человек работал, потому что труд каждого обогащает остальных, и покупал лишь то, что надо, чтобы быстрее развить технологии. У нас стремятся, чтобы работало как можно меньше, а покупали как можно больше. Здесь предлагают дать взаймы и получить проценты, у нас - взять кредит и платить проценты...

"Выходит, это наш мир - наизнанку? Или просто здесь мир нормальный для всех, а у нас - для кого-то, а мы все на изнанке нашего мира? Мы чужие в собственной стране? Или мы живем в оккупации? Здесь возникает чувство, словно наша Россия, действительно оккупирована этим самым "мировым сообществом", или как его там, и нам, как Индии, надо бороться за независимость?"

"Медовый пирог" сменился вкрадчивым соло "Дня из жизни", самой безумной и самой гениальной битловской композиции, гремучей смеси случайных мыслей и ассоциаций с глубокими философскими раздумьями. Фанаты будут еще многие десятилетия спорить, укурились ли создатели песни в момент творения или нет, но, во всяком случае, к каждому такту и слову песни неосознанно вели месяцы и годы упорного труда и развития таланта; внезапно настал день, когда осколки случайно сложились в прекрасную мозаику.

"Странно, что ее пропустили в Союзе..."

Он взял в руки конверт. "...Произведения британского ансамбля "Жуки" отличает глубокая социальная проблематика. Так, песня "День из жизни" из альбома "Сержант Перец" содержит острую критику морали буржуазного общества..."

День из жизни начинался. Надо было готовить завтрак и убрать квартиру. Главное преимущество такой квартиры - легко убирать. И еще куча времени до тусовки артистов...

"В кино, что ли, сходить..."

Пластинка кончилась, щелкнул автостоп. Виктор машинально бросил взгляд в сторону радиолы.

Завтра совещание по магнитофонам, подумал он. В шестидесятые культовая тачка - "Грюндиг", потом "Акай", потом "Шарпы" из комиссионок за дикие цены. Опоздали тогда с ними. Опоздали с поколением. С двумя поколениями. Два поколения выросли с чувством, что советский радиопром не может сваять ничего культурного. А если...

"А если - наоборот? Если тут будут гордиться нашими магами, как луноходом и "Калашниковым"? Это отсрочит развал Союза? Или уменьшит опасность развала? Пылинка на чашу весов истории, которой не хватало? До четырех есть время. Нужна идея. Нужна идея, которая позволить выскочить вперед даже при отставании в технологии, при недостатке капвложений и рынка..."

...Над крышей кафе "Русский квас", словно кокошники, на фоне вечерней синевы неба сплетались белые ветви берез, подсвечиваемые розовыми лучами заходящего солнца. Большая веранда, по-деревенски застекленная рамами с частым переплетом, делала его похожим на старую избу-читальню в парке кинотеатра "Металлург"; крыльцо увенчивали резные лошадки.

Виктор потянул на себя ручку двери.

- Сюда, сюда!

Вдоль вытянутой залы с деревянными столбами стояли столики на шесть мест; Соня махала из-за одного из них.

- Я только что подошла. Решила нарушить правило женщины всегда опаздывать. Знакомьтесь: это Виктор Сергеевич. Наш брянский Ариэль Брайс, радиоконструктор и энтузиаст рок-музыки. А это, - она указала на пару, сидящую напротив, - Иннокентий Павлович и Нинель Сергеевна.

- Можно просто Иннокентий, - заметил мужчина. Он, похоже, недавно разменял четвертак и для солидности носил неширокую интеллектуальную бородку, усы и очки со строгой оправой; в своем темном костюме он чем-то напоминал пастора. Его дама имела вид светской львицы: ее правильное овальное лицо со слегка пухлыми губами, подчеркнутыми перламутровой помадой, прямым носом и хитровато-любопытными глазами, которые подчеркивали серо-голубые тени, было окаймленосветлыми волосами, уложенными в геометрически выверенную строгую прическу стиля от Видал Сассун. Рука, обтянутая в темную перчатку, держала мундштук с сигаретой; этот нюанс должен был подчеркнуть скрытое превосходство над окружающим миром.

- Можно просто Нинель, - произнесла дама с легким оттенком снисхождения.

- Можно просто Виктор.

- Софи, вы просто прекрасно смотритесь вместе, - продолжил Иннокентий, держа в руке раскрытое меню, - тебе нужен был зрелый мужчина.

- Ты прав, - заметила ему Нинель, - быть зрелым мужчиной, это как раз то, что иногда тебе не хватает.

- Постараюсь исправиться. С годами.

Похоже, что это ее бывший приятель, сказал себе Виктор. А это новая его бывшего. Соня что-то хочет ему доказать?

"А кто-то сейчас пропадает... А, может быть, к лучшему это, а?" - мурлыкали в стиле ранних битлов прилепленные под потолком шары колонок. "Оловянные солдатики", заря русского рока.

- Что ты будешь? - спросил он Соню, развернув меню.

- На твой вкус.

- Тогда исполним перформанс - вишневый квас, окрошка, мясо в горшочках, блины, и все это употребляем в пищу.

- У, а я думала, ты исполняешь только хэппенинг.

- Когда я участвую в акции, цель которой мне неясна, то предпочитаю исполнить перформанс.

- Вы, наверное, уже читали солженицынский "Архипелаг ГУЛАГ"? - улыбнулся Иннокетий.

"Это что, у них тут диссиденты? Или наоборот, провокация? Или творческие шестидесятники выявляют в своей среде сексотов?"

- Не в моем вкусе, - уклончиво ответить Виктор.

- Смело, - качнул головой Иннокентий, - смело. Когда человек говорит, что книга, удостоенная Сталинской премии, не в его вкусе - это говорит о независимом мышлении.

Это же надо так вляпаться, подумал Виктор. Александр Исаевич оказывается у Фрола Козлова в фаворе. Или его разыгрывают? Или это опять совершенно другой "Архипелаг"? Да и не рановато ли в шестьдесят восьмом?

- Ну, что поделать, - вздохнул он. - Не воспринимаю я как-то этот слог.

"В любом случае это можно представить, как шутку".

Его собеседник не обиделся.

- Ну что ж, - ответил он, это всего лишь очередной виток спора физиков и лириков. Точнее, конфликт оптимистичных и пессимистичных взглядов на научный, технический и нравственный прогресс. А я вот - нонконформист, мне по душе выбор истинных человеческих ценностей.

- Да, я вижу этот выбор, - Соня взглянула в сторону Нинель.

- Софи, ну, зачем упрощать? Просто так бывает - живет человек, и в один прекрасный день ему вдруг открывается зияющая бездна бытия. Бездна, о которой он раньше не подозревал, расточая дни и часы на суету повседневных дел. Может, он просто повзрослел, может, это неожиданная страсть, может, что-то еще, о чем никто не знает. Это уже неважно. После этого события в жизни уже нет покоя. Есть риск, жажда принимать решения, каждое из которых не дает гарантий успеха...

- Экзистенциально.

- Полмира на гребне волны, поднятой Сартром и Камю. Это судьба. Вы думаете, "Архипелаг" получил Сталинскую за особые литературные достоинства? Политика, только политика. В стране должен быть свой великий писатель-экзистенциалист. Независимость от импорта чужих идей. Скажите, - он обратился к Виктору, - вот вы тоже не живете, как все, не довольствуетесь нашими разноцветными гитарами, вашей душе нужны "Жуки", "Катящиеся камни", "Шокирующие голубые". Экзистенциализм есть в каждом.

- Фирма "Мелодия" выпускает, - уклончиво ответил Виктор.

- Конечно. И это политика. Показать, что мы часть мировой культуры. А народ ограничивает себя плачущей девочкой в автомате. И августом, в котором сбыться не может что-то такое, что сбывается ранней весной. Утрирую, конечно. Но думаю, что все человечество никогда не станет жить идеей ефремовского аскетизма, которую насаждают нам в виде культа всеобщей экономии. Ну почему, например, я вместо "Москвича" не могу иметь семисотый "БМВ"? Это ведь тоже микролитражка.

- У тебя есть семисотый "БМВ", - равнодушно заметила Нинель. - Кабриолет цвета мечты.

Виктор заметил, что Нинель не пытается выглядеть роковой женщиной. Превосходство под видимой скромностью и терпением.

- Да, но чего это стоило? - Иннокентий достал платок, провел им по потеющему лбу и продолжал. - Связи, знакомства, подпольные маклеры, фининспекция, чуть ли не ГУГБ из-за реваншистов в Германии. Конечно, и здесь можно сказать - "Все так поступают". Но каждый из нас должен себя спросить - а есть ли у меня право действовать, как все, чтобы с меня брало пример человечество? Реваншисты тоже оправдываются тем, что они - как все. Я считаю, что каждый человек должен отвечать за то, что он протаптывает колею, из которой потом не выбраться всем. А вас, Виктор Сергеевич, что волнует?

- Меня волнует, кто же такой загадочный Боржич, у которого мы собрались. Основатель нового направления в искусстве или местный меценат?

- Ни то, ни другое, - улыбнулась Соня. - Председатель кооператива. У нас завод выпускает только хлебный квас в бочках. Боржич стал варить домашний квас, в общем, кучу сортов, и открыл сеть кафе. Минздрав поддерживает, потому что это полезно.

- А обком рассчитывает, что это заменит пивные, - добавил Иннокентий.

- Правильно рассчитывает, - губы Нинель затронула улыбка. - Гораздо приятней посидеть у Боржича, чем в маленковской пивной.

- Намечается что-то вроде капустника?

- Нет, что вы. Здесь мы общаемся, свободно обсуждаем всякую всячину, заводим знакомства, слушаем оценки других о себе. Просто подойти к незнакомому человеку и сказать - "Здравствуйте, вчера был на вашей выставке, и мне показалось, что в полотне "Утро в кондитерском отделе" чувствуется влияние Сикейроса" - так пока не принято. А здесь это возможно.

"Короче, социальная сеть. А меня включили в группу. Интересно, для чего?"

Перед эстрадой медленно кружились три молодые пары, не обращая внимания ни на кого. Немолодая официантка в праздничном деревенском наряде принесла заказ. Густая постная окрошка оказалась аппетитной, и совсем не похожей на общепитовский "холодный борщ из свеклы"; на нечто подобное Виктор случайно наткнулся на практике в Полтаве, в одной из местных столовых.

- Сергей Константиныч! Сергей Константиныч!

В кафе появился пожилой полноватый мужчина в коричневом пиджаке.

- Это Курагин! - шепнула Соня Виктору. - Облуправление культуры!

22. Двойное убийство в кафе Боржич.

Курагин, улыбаясь и приветствуя знакомых как кинозвезда, прошел к их столику и решительно сел на резной табурет.

- Софья Петровна, так это и есть товарищ Еремин, который увлекается музыкой в стиле рок? Очень приятно!

- Я, собственно, не музыковед, - осторожно поправил Виктор.

- Это неважно. Все мы с чего-то начинали. Кстати, вам не доводилось воевать на Ленинградском фронте? Ваше лицо немного знакомо... или я ошибаюсь...

- Нет, увы...

"Сейчас начнет докапываться. Надо переводить на современную музыку."

- Значит, обознался, - продолжал Курагин. - Там меня первый раз ранило, в госпитале лежал. Хотели ногу отнять, хирург хороший попался, спас. Вот показалось, не в госпитале ли видел. Ну да ладно, что теперь об этом. Меня вот какой вопрос интересует. Советская культура не может закрываться от новых молодежных стилей, тем более, в наш век техники. Будут слушать, переписывать. Вы, конечно, знаете, что у нас есть политика интеграции новых молодежных субкультур в нашу культуру, создание произведений в новых стилях, выражающих наши, советские ценности...

"А, вот почему битлы свободно. "

-...Выступая в Перми, Фрол Романович Козлов сказал, что Министерству культуры не хватает опережения. Умения не просто реагировать на события в современной музыкальной жизни, а активно их формировать. В связи с этим хотелось бы вас спросить - куда, на ваш взгляд, идет развитие массовой музыкальной культуры? Что будет слушать наша молодежь в семидесятых?

- Но я же не музыковед, - повторил Виктор.

- У нас тут конфликт поколений. Старшие, грамотные знатоки музыки рок просто не воспринимают, а у молодежи все на ура, нет критического взгляда. Вы- единственное исключение. Так что скажете?

- Ну, диско будут слушать, - вырвалось у Виктора.

- Что это такое?

- Музыкальный стиль такой. Ритмы на основе сальсы.

- Сальсы? - Курагин оживился. - Вполне возможно. В США как раз новая волна, мода на сальсу.

- Но сальса, это не главное... Диско - это не просто музыка, это способ слушать музыку. Это музыка для дискотеки. Дискотека, это, как сказать...

- Вроде кафе с музыкальным автоматом, где танцуют? У нас в Брянске тоже такие есть.

- В семидесятых дискотека будет другой. Она будет в больших залах, и там представление ведет диск-жокей, который рассказывает о группах, о хитах, то-есть, популярных записях, составляет программу, ну и заводит публику, как тамада на свадьбе. И цветомузыка.

- Цветомузыка? Идея Скрябина? Это интересно. Но сейчас к ней интерес падает.

- Падает интерес к неэффектным приставкам. А там будет световое шоу. Прожекторы, шар с зеркалами, лампы-вспышки.

- Как в цирке? Представляю... Пожалуй, это будет захватывать, особенно молодежь.

- Но самое главное - это будет музыка. Музыка, созданная специально для звукозаписи. С трюковой записью, когда один человек исполняет несколько партий, один музыкант играет на разных инструментах, синтезаторы.

- Электронная музыка? Как у Мещерина и АНС? Очень перспективное направление. Здесь мы, честно говоря, еще мало работаем. Вы знаете, что ученые предложили для синтеза звуков использовать ЭВМ?

- Цифровые синтезаторы? Да, за ними будущее.

- Слушайте, а вы не могли бы примерно хотя бы голосом изобразить вот это?

- Но я же не певец. Смеяться будете.

- Я тоже не Айвазовский. Пойму.

"Что же ему изобразить-то? Лишь бы про биографию снова не спрашивал. Из "Бони М" или отечественное? А если... Ладно, Ральф Зигель здесь не обидится."

- Есть одна вещь, ну на слова не обращайте внимания, это еще так, рыба для рифмы, текста нет. Значит, начало вот так - надо ритмично, зажигательно - Ху! Ха! Ху! Ха!

Мы мчались - ветер бил в глаза раскосые,

С дальних стран - Ху! Ха! Ху! Ха!

Дрожит земля, услышав имя грозное -

Чингис-хан! - Ху! Ха! Ху! Ха!

Пускай коней копыта

Взметнут песок,

Не раз от смерти были

На волосок,

Но силы нет, чтоб одолела нас!

Чин-Чин-Чингис-хан-

Топот копыт по степи ураганом мчится,

Чин-Чин-Чингис-хан-

В бой нас зовет, пусть под ноги ковыль клонится,

Чарку подыму я - о-хо-хо-хо!

За дружбу боевую - а-ха-ха-ха!

Чему бывать, тому не миновать!

- А дальше? - спросил Курагин.

- Еше не придумал.

Курагин потер пальцем перенсицу.

- А знаете, мне понравилось, серьезно, - сказал он после некоторой паузы. - Есть, знаете, русская удаль. И даже рыба, как вы говорите, подходит.

- "Минтай - рыба на все вкусы!" - вставил с улыбкой Иннокентий.

- Э нет, здесь есть зерно. Насколько понял, это ведь блоковскими "Скифами" навеяно - "С раскосыми и жадными очами". Панмонголизм, идея России как переходного звена между Западом и Востоком, звена, без которого разразится мировая катастрофа. "Держали щит меж двух враждебных рас Монголов и Европы!" Верно?

- Ну... - Виктор не знал, как ответить на такой вопрос без ошибки, - без борьбы нашего народа за мир Восток и Запад себя точно уничтожат... Уничтожили бы.

- Вот. Идея интуитивно верная, соответствует художественной форме. Только слово "Чингиз-хан", не совсем, он вроде как завоеватель считается. Ну это ладно, у нас есть профессиональные поэты, члены Союза, они сделают текст как надо. Софья Петровна, ну, раз вы товарища Еремина для русского рока открыли, вам и карты в руки. Сможете со своими ребятами записать и аранжировать?

- Спрашиваете! Конечно, справимся!

- И о самом представлении, о номере вместе подумайте, о предложении, как устроить новую советскую дискотеку...

"Так, Соня, значит, привела меня сюда, чтобы убить двух зайцев. Заставить ревновать своего бывшего и продвинуться в шоу-бизнесе. Двойное убийство в кафе. А полулегальный "Джингис-хан", под которого весь конец семидесятых оттягивались, значит, выразитель блоковской идеи уникальности России. Убиться веником."

...До остановки Соня держала его под руку. Погода испортилась, небо завесило потемневшим от влаги и сумерек туальденоровым халатом, и по лужам расходились кольца от мелких, занудных капель. Двое под зонтом. Соня говорила без умолку.

- Я сегодня переговорю с ребятами, и мы позвоним, когда можно будет встретиться. Мелодию я запомнила, сегодня запишу. "Чингис-хана" надо посвятить Александру Блоку. А у тебя идеи таких песен есть еще, да? Надо готовить концертную программу, а с "Чингис-ханом" будем пробиваться на всесоюзный конкурс... А, вот мой автобус. Дальше не надо провожать, чао, я позвоню на работу, до встречи!

Ее лицо за окном на задней площадке утонуло в холодной дали промокшей улицы. Капли падали в лужи, и у Виктора вдруг возникло чувство, что он в каком-то черно-белом неореалистическом фильме шестидесятников; нет, мир вокруг оставался цветным, но непогода поздней осени создавала какой-то непередаваемый колорит картин Ордынского, Хуциева или Лиозновой. В душе была какая-то светлая поэзия неустроенности - этих луж, этой небесной сырости, потемневших кирпичных стен, паутины озябших веток, трещин на асфальте, торопящихся прохожих в куртках и пальто, с темными зонтами, в кепках, шляпах и платках. Возможно, в другое время эта картина показалось бы ему унылой и скучной, но здесь в этом спешащем по своим делам мире, чувствовался беспорядок строительной площадки после только что законченного дома, окруженного кучами строительного мусора, ненужными досками, канавами, которые еще не успели зарыть, остывшей гудроновой печью, угловатой и похожей на сгоревший танк, и только что сколоченной опалубкой для заливки будущего бетонного тротуара.

У этого мира было ясное будущее. У него, Виктора, в этом мире было ясное будущее - по крайней мере, в этот момент так казалось. Будущее было у Сони, у этих прохожих под навесом остановки, у девчонки за рулем автобуса. Это было их будущее, они его строили и им управляли. Нечто похожее Виктор чувствовал месяц назад во сне, где видел деревья и незнакомые здания у Старого Аэропорта, и было просто хорошо, как будто решены все проблемы.

23. "Умирая, они боролись".

- Нам, кажется, по пути? Вы ведь к переезду идете?

Анжелика с хозяйственной сумочкой в руках приближалась к нему со стороны сквера Камозина.

Секунду назад он остановился у памятника комсомольцам у "Победы". Мемориал был совсем иным, чем в нашей реальности; вместо бетонной стелы-кирки, пронзенной стволом винтовки со штыком, здесь тянулась вверх гигантская раскрытая ладонь Прометея с трепещущим в сумеречном небе алым цветком Вечного Огня, совсем как в фильме "Туманность Андромеды". На невысоком, грубо обтесанном гранитном камне, лежащем перед ладонью, были высечены слова:

"УМИРАЯ, ОНИ БОРОЛИСЬ"

Раньше этот памятник как-то некогда было разглядывать, надо было устраивать жизнь. Сегодня он шел мимо него в кинотеатр, расслабиться и отвлечься. Три зала, на ближайший сеанс ждать не так уж долго.

- Оригинальное решение, - он кивнул в сторону памятника. Лика поняла это, как утвердительный ответ.

- Да, это конкурс объявляли... Понимаете, у меня такая беда случилась - отвалился штекер от телевизора. Ну этот, которые новые, трубочкой. А сейчас к монтеру поздно, воскресенье, артель "Победа" закрыта, надомники отдыхать хотят, вот думаю, кто из ребят поближе живет, может, спросить...

- Паяльник нужен, - ответил Виктор.

- А у меня есть паяльник. Обычный, правда, не низковольтный. И там к нему припой и канифоль. Покойный супруг любителем был. Но я не знаю, как паять.

- Ну так давайте я посмотрю, если сам штекер нормальный, там делов на десять минут. Все равно делать нечего.

- Правда? Слушайте, вы просто находка. Тут недалеко идти...

Маленковская шестерка отличалась от привычных Виктору хрущевок еще более низкими потолками. Квартира Лики на четвертом этаже была привычной комнатой-двадцатиметровкой с проходной нишей, к которой лепилась небольшая кухня и узкий квадрат прихожей, куда выходили двери санузла и встроенного шкафа. Интерьер был более чем стандартным. У окна, в углу напротив ниши, на почетном пьедестале тумбочки покоился тот самый 'Адмирал', с черточками на серой панели динамика и маленьким красным шильдом с силуэтом корабля наверху, в противовес изящной ручке переключателя каналов. Вазочка без цветов на кружевной салфетке увенчивала его наподобие короны. У дальней стены - диван кровать, над которым висел обязательный коврик, письменный столик у окна и круглый обеденный под трехрожковой люстрой - посередине. Остальное пространство у стен делили трехстворчатый гардероб и низкий сервант с панорамным стеклом, за которым отсвечивал джентльменский набор дятьковского хрусталя; на открытой полке, возле кувшина и фарфоровых статуэток - ночник из оргстекла и транзистор. Увенчанная будильником книжная этажерка горделиво несла коричневый чемоданчик проигрывателя. У дивана - бра-тюльпанчик.

Транзистор сразу привлек внимание Виктора: не какой-нибудь, а экспортная "Даугава", такая же, что ему предлагали в магазине, за тысячу сто, компактная, элегантная, как рояль и блестевшая серебряной гальваникой. За такую цену можно купить радиолу.

"Подарок, наверное."

- У вас хороший вкус, Анжелика Николаевна.

- Вешайте одежду в прихожей, берите тапочки. Паяльник у меня в ящике на кухне лежал. Сейчас подам.

- И подставку под горячее там захватите заодно, чтобы паяльник класть.

Штекер был просто оторван, что показалось Виктору странным; первоначальная пайка была хорошая.

- Неудачно дернули? - спросил он Лику, которая тащила инструменты и табуретку.

- Я его при грозе всегда вытаскиваю и сую в батарею, чтобы молния не попала. Не выдержал, наверное. В старом телевизоре покрепче был.

- Так у вас коллективная антенна. Разве там нет заземления? Вы просто узнайте в ЖКО, может, и не надо антенну тергать...

- Спасибо, я обязательно уточню!

Лика удалилась на кухню, и оттуда послышался гром кастрюль и звук закипающего чайника.

- Ну вот и все. Пользуйтесь.

Виктор повернул ручку громкости и подождал, когда нагреется. Заиграла музыка, и на экране появилась сельская улица.

- Это новый клуб колхоза "Рассвет", - радостным голосом сообщил диктор, - он стал настоящим центром культурного отдыха односельчан. Помимо художественной самодеятельности, здесь работают различные кружки...

- Спасибо... - Лика метнулась к серванту и в ее руке появилась бутылка беленькой.

- Ни-ни, ни в коем случае!

- Извините... Сколько с меня.

- Да ну что вы, право! Я ж по знакомству. Вместе работаем.

- Виктор Сергеевич, ну что ж это такое? Я вас не отпущу, пока не попробуете моего пирога. Вы же сказали, вам все равно спешить некуда. А у меня телевизор, вы не представляете, что по нему иногда показывают...

- В Ленинграде открылся первый международный симпозиум по проблемам развития компьютерной анимации, - подтвердил спрятавшийся в ящике диктор, - участникам был показан короткометражный фильм "Кошечка", впервые в мире с начала и до конца нарисованный вычислительной машиной...

"Этак их и съемками "Аватара" не удивишь", подумал Виктор, "Стругацкие в этом мире будут писать сценарии для блокбастеров..."

- Вот, - Лика встряхнула "Брянским рабочим" с недельной программой, - сейчас будет "Карнавальная ночь". Моя любимая комедия. Идемте, поможете мне собрать на стол.

На кухне уже занял свое почетное место возле розетки пузатый "Саратов" с ручкой, как у автомобиля; на нем стоял похожий на "Селгу" новенький приемник "Комсомолец", с антенной и двумя диапазонами коротких волн.

Пока Виктор расставлял на прозрачной полиэтиленовой клеенке "под кружева" тарелки и блюдца, Лика выудила из серванта графинчик с красной наливкой и маленькие стаканы.

- Спасибо, не надо, я не употребляю... - попытался снова запротестовать Виктор, но Лика его осадила.

- И прекрасно! Просто идеальный мужчина! Я тоже не употребляю, это просто каплю в лечебных целях, чтобы не простыть. На улице дождь усилился. Это брусничная. А пить мы будем краснодарский чай с вареньем.

Старая добрая "Карнавальная ночь" сохранила название, но внутри оказалась немного другой. Не было любимого народом Ильинского. Вместо него Огурцова сыграл не менее любимый народом и более молодой Папанов. Папановский Огурцов по фильму оказался бывшим начальником КВЧ зоны: жесткий человек с командным голосом, который хотел, чтобы все было по уставу: вот тут - терем-теремок, столько-то кубометров теса, тут - лектор про жизнь на Марсе, бабу-ягу... тут Огурцов говорил не "воспитаем в своем коллективе", а "подберем из своего контингента". Новый Огурцов был по-своему логичен, и больше напоминал Дынина из "Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен". И секретарша у него была не Носова, а Аросева, пани Моника, как в "Безумном дне". Лектора Никадилова сыграл Мартинсон; лектор у него вышел не наивным старичком - ботаником, которого Виктору всегда было откровенно жаль, а энергичным болтуном-демагогом, которому было совершенно о чем говорить, и который от жизни на Марсе до лезгинки успел проскочить международное положение, проблемы любви и дружбы и урожаи свеклы. В общем, был явный сдвиг в сторону сатиры.

Полной неожиданностью для Виктора оказалось отсутствие Гурченки. Точнее, Леночка Крылова была, но играла ее... не догадаетесь... Надежда Румянцева. Правда, пела за нее за кадром Анна Котова, но энергетика образа была потрясающей. Роль электрика Гриши Кольцова досталась Леониду Быкову - вышел наивный принципиальный юноша, которого Леночка Крылова постоянно подбивала на разные поступки; зато в сцене со звуковым письмом стеснительный Быков смотрелся даже органичнее.

- Вы знаете, - заметила Лика, - я тоже каждый раз смотрю и не могу оторваться, все уже по-новому видится.

- Да, - согласился Виктор, - у меня действительно ощущение, что в такой постановке вижу первый раз.

- На следующей неделе в "Победе" будет "Убийство в библиотеке", надо будет сходить. Никулин играет.

Виктор ждал, что Лика начнет расспрашивать его о прошлом, но она сама обходила эту тему, непринужденно ведя беседу на темы, для которых Виктор мог найти простые ответы: об игре актеров, вставных номерах в фильме и джазовой музыке.

- Я смотрю, вы тоже любите эстраду, - заметил он. - А в проигрывателе не надо ничего заодно посмотреть?

- Нет-нет, - торопливо ответила она, - с ним все в порядке, и вообще я не часто им пользуюсь.

Проницательный читатель ждет фразы "После фильма Виктор Сергеевич помог Анжелике Николаевне убрать со стола и вымыть посуду".

Таки да.

24. Дожить до понедельника.

- Надежда Румянцева просто наша Джульетта Мазина, - продолжала Лика под впечатлением от фильма. - Помните ее в "Девчатах"? А "Московские приключения" вместе с Мастрояни?

"Даже с Мастрояни? Повезло. Мастрояни повезло."

- Да, потрясающий диапазон. Особенно комедийные роли.

- На улице дождь усилился... Сейчас "Музыкальный антракт" идет, может, переждете?

- Ненадолго.

Они сели на диван. На экране показалось лицо Кристалинской. "В нашем городе дождь, он идет днем и ночью..." Совсем как в фильме "Доживем до понедельника".

- Оказывается, вы любите не только зарубежную эстраду?

- С детства люблю эту песню... Что я говорю - мне кажется, что эту песню я люблю с детства. Она в старом добром стиле сентиментального романса.

- Я знаю, что она вам напомнила. "Что молчишь, дорогая, вниз ресницы склоня..." "Недотрога", помните? Была пластинка Виноградова.

- Начало там хорошее. Тадам-тадам, тадам-тадам, - та-а-дам... Кстати, о французской эстраде - вы в кабинете сразу мне напомнили Жаклин Буайе.

- Ох, - и Лика расхохоталась, - значит, я выгляжу на пять лет моложе паспорта? Кстати, вы на меня тогда не обиделись за бюрократизм?

- Ничуть. Каждый должен исполнить свой долг.

- Тогда, я, наверное, смогу задать вам один вопрос... вы, похоже, из тех людей, которые отнесутся к этому спокойно.

"Что-то из биографии? Где был во время войны?"

- Скажите, - продолжала Лика, - как вы относитесь к тому, чтобы взять меня замуж?

- Прямо сейчас?

- Я что, похожа на женщину, которая предлагает себя мужчине на вечер подобным образом?

- Нет, я подумал, что это шутка.

- Совершенно серьезно. Пойти в загс, зарегистрироваться. Создать нормальную семью. Я была замужем один раз... овдовела... Нельзя все время жить прошлым.

- У меня даже нет паспорта.

- Но мы же не завтра идем. С паспортом уладится, я помогу.

"Интересный вариант. А как же Соня? И потом... Здесь какой-то подвох. Чего это она так сразу."

- Подождите... То-есть, вы уверены, что у меня не найдется семья?

- Мы живем в век техники. С нашего ВЦ можно по "Стреле" связаться с облстатом, а от них - с Москвой. Как кадровик, я должна знать, за что расписываюсь. Еремин Виктор Сергеевич, родившийся в марте семнадцатого года, ни в одном паспортном столе и загсе не зарегистрирован. Ни сам по себе, ни в браке, ни как отец, сын или прочий родственник.

- То-есть, вы уверены, что я не беглый анонимщик... то есть алиментщик?

- Уверена. Не жулик, не аферист, не шпион. Вы пришли устраиваться под своей фамилией. У меня стаж работы с людьми, я это чувствую.

- Ну, раз вы в курсе, вас не смущает?

- Нисколько. Это не главное.

- Анжелика Николаевна, вы прекрасная женщина и чудесная хозяйка, но понимаете...

- Понимаю. Я видела вас с Софьей Петровной у остановки. И нисколько не переживаю по этому поводу. Софья Петровна хорошая девушка, красавица, а для одинокого мужчины, очутившегося в незнакомом городе, просто естественно случайное мимолетное увлечение.

- Вы предлагаете прервать отношения?

- Зачем? Они сами исчезнут. Люди привыкают друг к другу, а затем начинается просто жизнь - репетиции, концерты, дежурства на заводе, освоение продукции в производстве... Как поют на эстраде - "Первых писем и объятий пыл, то ли есть, то ли был..." Незаметно, и вы и она начнете друг другом тяготиться. Вам Виктор Сергеевич, нужен уют, постоянство, спокойная и налаженная жизнь, дом, куда вы приходите с вечными производственными проблемами, и где вас встречает та, которая вас понимает, как инженера. Я могла бы просто подождать... Но, думаю, мы взрослые люди. Не тороплю и не предлагаю решать немедленно.

Она откинулась на спинку дивана, положив ногу на ногу, и заложив руки за голову, демонстрируя беззащитность.

- Ну что ж, - пожал плечами Виктор, - жизнь покажет. Я просто не могу бросать человека.

- И это правильно, - улыбнулась Лика. - Именно это мне в вас и нравится. Сами понимаете, молодежный коллектив, вчерашние студентки, загадочный незнакомец с новыми идеями - о вас уже весь корпус судачит - какая-нибудь влюбится, как старшеклассница в учителя. А вы умеете держать себя в руках и у вас не сносит крышу.

- Неужели я здесь единственный, кому не сносит крышу? Если не секрет, почему именно я? Вы же не скажете, что это любовь с первого взгляда?

- Не скажу. Виктор Сергеевич, вы слышали когда-нибудь об электронных свахах?

- Никогда не доверял личную жизнь компьютерам. А что, если программа сглючит?

- Напрасно. Наука установила, что люди, вступившие в брак с помощью ЭВМ, почти никогда не разводятся. Академик Берг сказал, что через десять-пятнадцать лет все будут советоваться с машиной. Век информации. Короче, у нас на ВЦ ребята достали такую программу, а у меня, как кадровика, есть электронная картотека и ваша анкета. И представьте себе, для меня машина выбрала вас. Именно вас. Просто созданы друг для друга.

- И что же теперь делать?

- Сегодня, наверное, уже ничего. А то еще буду думать, что разрушила чье-то счастье. Кстати, слышала сегодня новость от подруги. Объявилась банда, на вокзале грабит ячейки, ну эти, автоматические камеры хранения, знаете. И милиция не знает, как это делают...

По Почтовой через переезд медленно ползли скопившиеся перед электричкой машины. Шел мелкий, как пыль, снег, он висел пеленой в свете газоразрядных уличных трубок и желтоватых фар, пятнами раскрашивал землю, прочерчивая линии теплотрасс и беспорядочные мазки луж, оседал на крышах и багажниках машин, залетал в форточки, предвещая нежданную близость зимы.

"Анжелика просто развлекается от одиночества. Кокетничает. Хотя по обстановке, квартира наверняка куплена и выплачена. Содержать одной, конечно, тяжеловато. Брак по расчету? Компьютер и может организовать брак по расчету. Например, семейность поможет идти по служебной лестнице."

Виктор заметил, что на послевоенных двухэтажниках уже начали ставить красные флажки в тройные железные кронштейны. Ну да, скоро Седьмое Ноября. Годовщина революции.

"И что это за намек на грабежи камер перед уходом? Запоминается первая и последняя фраза. Проверка? Лика как-то связана с теми, кто пытался проникнуть в комнату? То-есть, я забираю коробку, на меня нападают на обратном пути, пока не найден другой тайник?"

Дойдя до эконома, он оглянулся назад, перед тем, как войти; немного подождал в вестибюле у окна, чтобы видеть, кто на улице. Признаков "хвоста" видно не было.

"Ей безразлично, что я встречаюсь с Соней. Ей безразлично, что у меня нет прошлого, и что человек с моей фамилией и датой рождения не найден, то-есть, что я живу под чужим именем. Допустим, она считает, что я уголовник, и скрываюсь с очень крупным хабаром. Настолько крупным, что можно рисковать купленной квартирой, ибо - регистрация брака, то-есть, выйдет с конфискацией. Вот квартира и смущает. Проще вытянуть денег в неофициальной связи. Хотя брака пока нет, предложить и расписаться не одно и тоже. Либо слишком уверена, что за мной не придут. Иначе все это "ну возьмите меня" слишком странно, тем более, без явного желания близости. Похоже, никого нет... Пора идти."

Алая звезда на шпиле вокзала расплывалась в снежном тумане. На перроне в лучах прожекторов, словно привидения, перемещались силуэты пассажиров. Со стороны Фасонки послышался резкий свисток и нарастающий гул. В суете прибывшего поезда проще взять кладь.

Пакет оказался на месте, и плотные грани коробки чувствовались сквозь бумагу. Виктор со вздохом облегчения положил его в авоську.

В экономе было прохладно, маленький термометр-сувенир на стенке показывал девятнадцать. Виктор зашторил окна и начал разворачивать коробку.

Внезапно он вздрогнул.

Внутри, в газетную бумагу была завернута пара крупных гаек. Ни мобильника, ни денег.

25. Волк за флажками.

Только без паники, подумал Виктор. Спокойно разберем, кто это мог сделать и чем это грозит. Сами по себе эти предметы ценности в данный момент не имеют, и их утрата проблемы не создает.

"Допустим, это гэкаведешники. Но вряд ли они положат гайки. Им проще взять у ячейки с поличным, или ничего не трогать, а установить слежку, чтобы связи выявить. Имитировать кражу, чтобы посмотреть, как прореагирую? Глупо. Я у них на виду, они сами дали вид на жительство. Проще вызвать повесткой. Вариант второй - уголовка. Опять-таки какая? Если это охотники за мифическими бриллиантами, вряд ли они гайки подложат. Они хотели, чтобы я не пошел сразу в милицию, а с краденым, я, конечно, не пойду. Они думали, что воруют у фраера, им надо было выиграть время... Зачем надо было выиграть время? Наводчик в зале. Милиция при тревоге может обратить внимание, может перекрыть выходы. Значит, скорее всего, это просто вокзальные воры, и это случайность."

Виктор сунул гайки с бумагой обратно в коробку, открыл шкафчик под раковиной и кинул коробку в мусорное ведро.

"Как же они могли сделать это? Вроде все правильно. Неужели... Черт, я идиот! Ведь знал же, знал!.. Нет, нет, они не могли это сделать сейчас, нет. Хотя вообще да. Но они же не догадались! В моей реальности не догадались! Лет через десять... Если эти ка-меры только появились, должно пройти время, должны прийти новые, грамотные, изобре-тательные воры. Или попаданец..."

Он заходил взад и вперед по комнате; если, конечно, можно было так назвать пару шагов вперед и назад.

"И что они теперь будут делать? Снесут в УГБ? Это если только у них угрозыск на хвосте сидит, и они боятся, что с артефактами им шпионаж припаяют. Не стали бы они вообще лазить, легли на дно. Тихо подкинут в УГБ? Они такие патриоты? Как-то не верится. Самое простое - выбросить от греха, или припрятать. Скорее всего, припрятать. Почему? Жадность. А вдруг за это нехилые деньги заплатят. Тогда кто-то попозже выйдет на связь. Дескать, случайно нашел. И выйдет на связь тоже случайно. Будем ждать. А пока они облегчили мне задачу, спрятали артефакты. Готовим ужин и опять за историю."

...Очередная смена руководства совпала с началом космической эры. В 1959 году Берия передал пост главы правительства Косыгину "в связи с необходимостью коренной реформы системы управления экономикой", а сам возглавил Госкомитет по строительству и архитектуре, гдеи пребывал по настоящее время. Козлов стал генсеком в 1961 году, в связи с уходом Маленкова на пенсию. Булганин же просидел в своем более спокойном кресле до 70-летия, и его сменил приятный и остроумный Леонид Ильич Брежнев.

Политику Эйзенхауэра учебник охарактеризовал как непоследовательную и половинчатую. Гонка ядерных вооружений не была разморожена, зато усилилась гонка обычных. Борьба за военное превосходство переместилось на территорию третьих стран, выросло число малых войн, переворотов, оживились террористические организации.

Мечты о мирной, демилитаризованной Европе с буржуазными демократиями постепенно начали таять. В шестидесятом году в Венгрии произошла попытка неофашистского переворота, сопровождавшаяся массовыми жертвами, так, что пришлось вмешиваться советским войскам; хотя Штаты этот переворот не поддержали, он стал пробным шаром дестабилизации Европы. В Румынии установилась буржуазно-националистическая диктатура, впрочем, до поры до времени поддерживавшая отношения с СССР. Еще сложнее вышло с Германией, из которой страны-победители вывели войска по договору, заключенному при Дьюи. Демократической и демилитаризованной республики не получилось, и после восстановления экономики к началу шестидесятых во власти незаметно оказались люди с нацистским прошлым или мечтой о реванше.

Приход Кеннеди в 1961 году под лозунги "энергичного ответа русско-китайскому союзу" означал открытый переход к холодной войне, но войне особого рода. Стратегией этой войны, как было описано в учебнике, стали "действия по обострению отношений СССР и КНР с промышленно развитыми странами, имеющие целью постепенной изоляции ведущих социалистических стран и втягивание их в неядерные войны по всему миру". При Кеннеди ООН стала фактически так же беспомощна, как Лига Наций в тридцатые, и Козлов даже поставил вопрос о переносе штаб-квартиры ООН в нейтральную Швейцарию.

К концу первого президентского срока Кеннеди из-за своего популизма угодил в яму, которую рыл для русских. Карибского кризиса так и не произошло, и вообще Куба после национально-освободительной революции осталась нейтральным островом, поддерживающим отношения как с СССР, так и с США. Американские компании, потерявшие из-за Кастро больше миллиарда национализированных баксов, проявляли недовольство и требовали немедленных разборок по понятиям. Милитаризация реваншистской Германии, хотя она и шла по планам сталкивания СССР со странами Европы, в США понравилась тоже не всем - многие помнили, чем закончился эксперимент с Гитлером. По тем же причинам конгрессмены не позволили Кеннеди протолкнуть милитаризацию Японии, как "восточного противовеса". К шестьдесят третьему году, после двухлетнего рывка, замедлился рост экономики. Наконец, как и в нашей истории, в Южном Вьетнаме произошел очередной переворот, и проамериканский режим дышал на ладан, благо из Северного Вьетнама в Южный перебрасывались уже целые воинские части. Накануне выборов 1964 года перед демократами замаячил призрак повторения корейской капитуляции, что открывало путь в Белый Дом Барри Голдуотеру, ястребу, агрессивному антикоммунисту, которого постоянно склоняли в советской прессе нашей реальности, и стороннику начала гонки ядерных вооружений. В этих условиях Кеннеди не то, что была нужна маленькая победоносная война в Индокитае - надо было просто показать американским обывателям, что их Джон круто сварен.

И под этот шумок "эскалации американской агрессии" в Европе, в 1966 году произошло тихое присоединение Австрии к Германии. Новый аншлюс обошелся без танков - бархатная, ненасильственная "революция достоинства", отстранившая от власти коалицию народной и социалистической партий и толпы народа с лозунгами "Австрия - это Германия", "Хотим в Священный Союз" и "Тадден наведет порядок" особой тревоги у европейского сообщества не вызвали. Следующим кандидатом на евроинтеграцию, похоже, должна была стать Чехословакия, где неожиданно усилились антисоветские настроения. Повторение сценария тридцатых нарушала Япония, с шестьдесят четвертого года взявшая курс на рост экономического сотрудничества с СССР, правда, не отказавшись от претензий на острова. И, наконец, в союзники Германии снова напросилась Турция, в поисках немецких инвестиций, как альтернативе антипомещичьей реформе.

"Они вышли из-под контроля", подумал Виктор, откладывая книги. "США доигрались с выращиванием карманных агрессоров. Накрылась конвергенция. Германия нарастит ресурсы, захватывая страны Европы, а там создание ядерных ракет - вопрос времени. Кеннеди в нашей реальности прекрасно штамповал "Минитмены" и "Б-52". Если он не хочет лезть в ядерную гонку, как Голдуотер, значит, просто не может. Кризис и политическая нестабильность. Ядерная гонка угробит Штаты экономически. Что же у нас в остатке? Ядерная война в Европе с ограниченным числом зарядов и высокими иллюзиями реваншистов выжить. И попаданец ничего не изменит. Рустам сказал - Тадден популист, и нацики его уберут. Придут не политики, придут вожаки отмороженной толпы, а на них не воздействуешь, как на маразматика-фюрера. Мы все на реакторе, который идет вразгон."

26. Поколение убедителей.

- Виктор Сергеевич! Доброе утро.

Уля Филоненко, сияющая, как заря, догнала его на подходе к инженерному корпусу. Щеки ее раскраснелись от ветра, дыхание парило: ночью снова морозило, и выпавший снег покрывал землю тонкой ветхой простыней, проявив полосы теплотрасс. Колючий, щекочущий горло туман полз с реки, где на середине еще кружила легкими водоворотами на старых опорах моста незастывшая рябь; водосточные трубы показывали утренним прохожим ледяные языки и школьники, спешившие на занятия, раскатывали в черные полосы вчерашние лужи на тротуаре.

- Вы пешком? Я каждый день езжу с Софьи Перовской, а сегодня бац - новость! - она встряхнула зажатым в руке номером "Брянского рабочего". - В Брянске планируют делать автобусное метро!

- Автобусное метро? Это как? Под землей на автобусах?

- Вот! - и Уля развернула газету. На рисунке Виктор увидел что-то вроде гибрида мостовой фермы и восьмиколесного ракетовоза, но с выпуклым, как экран кинескопа, лобовым стеклом.

- Видите? Это новый львовский автобус на сто двадцать человек, - продолжала она на ходу. - Турбина на природном газе с электроприводом позволит развивать скорость до ста километров в час. В Брянске есть газопровод, и такие автобусы пустят между районами города, они будут мчаться, как такси. Конечно, это все вначале делали для военных. Сюда, сюда! - и она потянула Виктора в ближайший лифт, где были места.

- В автобусе будет низкий пол, - щебетала Уля, когда кабинка ползла наверх. - Остановку сделают в один уровень со входом, и будем прямо шагать в двери, как в метро... Ой, здесь выходим.

- В десять часов, - бросил ему Петросов, проходя мимо кульмана. - Совещание в десять, в классе техучебы. Успели что-то подготовить?

- Рисунки есть, записку не закончил.

- Без записки, тезисно набросайте.

- К вам Анжелика не заходила? - в дверь отдела просунула голову Марина, споткнувшись каблуком-шпилькой о порог.

- Нет, не видели...

- С утра ее вызывают, а она не пришла. Вообще на работу не вышла.

- Может, заболела?

- Она бы позвонила с автомата. Она всегда звонит.

- Кто-нибудь видел ее?

- Я вчера видел, - ответил Виктор. - Встретила на улице, попросила зайти к ней штекер подпаять, я помог. По виду вроде как нормально. Но это вечером было, мало ли что могло случиться.

- Магла на улица нога подвэрнут, скорый помощ отвез. Тфу, тфу, нэ слгазыт.

Кабинет техучебы, похоже, служил и конференцзалом. Вместо компьютера и лазерного проектора в центре, на тумбе из стальных трубок возвышался здоровый ящик эпилиаскопа, с двумя объективами: узким и длинным, словно ствол пушки - для диапозитивов, и толстым, с большой круглой линзой над ящиком с жалюзи и дырками для охлаждения лампы - для рисунков. "Аппарат Гарина в натуре...".

По праву хозяина территории, совещание вел Сдолбунов, который не стал тратить время на вступление, а сразу представил московских гостей. Александр Вениаминович Ваганин, человек моложе сорока, с высоким лбом, аккуратной стандартной канадкой и внимательными, сверлящими глазами, над которыми, словно козырьки дота над амбразурой, нависали черточки бровей, оказался замзавотделом ширпотреба их госкомитета (примерно так это звучало, если не утомлять читателя полным титулом или еще менее понятными аббревиатурами). Второй гость оказался постарше, и был представлен публике, как Кадаченко Василий Евграфович, инструктор ЦК, курировавший сложную бытовую технику. Был он похож на вузовского замдекана: доброжелательное выражение лица, редкий пробор с проседью и светлая тройка с синим галстуком. Ему же по старшинству Сдолбунов и первое слово; но Кадаченко вежливо отказался.

- Полагаю, здесь народ молодой, а молодежь у нас грамотная и сознательная, ее за Советскую власть агитировать и призывать ударным трудом крепить могущество страны не надо. Она нам сама ударный труд показывает. Партия, как вы знаете, у нас теперь концептуальная власть, так что моя задача - послушать, понять ситуацию, разобраться, что мы там, у себя в Москве, еще недоработали и упустили. А по сути вопроса, думаю, все исчерпывающе сообщит Александр Вениаминович.

Ваганин поднялся с места в президиуме, щелкнул тумблером эпидиаскопа. На экране появился магнитофончик, похожий на "Десну".

- Вкратце еще раз напомню предмет разговора,если до кого-то не было доведено. Пять лет назад "Филипс" создал компактную кассету, и, чтобы перекрыть кислород японцам из "Сони", отказался от платы за лицензию. Этот коммерческий ход привел к тому, что филипсовская кассета стала вытеснять с рынка кассеты фирм "Ар-Си-Эй", "Грюндиг" и прочие, фактически претендуя на то, чтобы стать мировым стандартом звукозаписи. То, что кассетам принадлежит будущее в бытовой звукотехнике, можно не сомневаться - это что-то вроде записываемой пластинки. Три года назад многим казалось, что все просто - зачем изобретать велосипед, надо делать то же самое. Но не тут-то было...

Он сменил фотку на листок с графиками. "Презентация", подумал Виктор.

-...Героические усилия НПО "Искра" позволили нам выяснить три неприятные вещи. Во-первых, для производства компактной кассеты с пленкой шириной три и восемь на уровне Запада нужны новые капвложения, и это снижает отдачу от тех вложений, которые сделали в Шостке и Казани, чтобы наладить производство пленки "Сирена" шесть и три миллиметра для люкс-стереозаписи. "Филипс" рассчитывает выиграть за счет мирового рынка. Такого же выигрыша на мировом, догоняя лидера, мы не получим, а внутренний ограничен Союзом - массовый китайский покупатель может позволить себе максимум дешевые транзисторы, а "ганьбу" консервативны и смотрят на хорошие катушечные. Во-вторых, кассетный магнитофон - сложная бытовая техника, которая требует квалифицированных рабочих кадров и хорошо оснащенного производства, поэтому мы пока не можем даже частично перенести его в Китай для удешевления. В-третьих, качество звука даже у самого "Филипса" хуже катушки, из-за чего оперативно созданную "Припять", по сути, аналог филипсовского магнитофона шестьдесят пятого года, наш покупатель просто не принял. Кассетные магнитофоны ведущих зарубежных фирм и сейчас уступают катушке по таким показателям, как уровень шумов и диапазон воспроизводимых частот...

Для иллюстрации Ваганин ткнул указкой в графики на экране. Смотрелось убедительно.

- Цель нашего разговора. Высказать идеи, как мы можем резко изменить положение с показателями кассетных магнитофонов на компактной кассете, либо предложить альтернативу в виде улучшения катушечных магнитофонов до того момента, когда сама компактная кассета не начнет вытесняться более прогрессивными видами звукозаписи, например, гибким магнитным диском или поперечно-строчной оптической записью...

"С поперечно-строчной он, положим, загнул...."

- По принципу "совещания пиратов", прошу высказываться, начиная с самого молодого и неопытного участника, а потом проведем мозговой штурм.

Коллектив захмыкал и оживился. Ваганин вопросительно поглядел на начальника бюро.

- Понимаете, Александр Вениаминович, - ответил Сдолбунов, стараясь сохранить серьезный вид, - самый молодой у нас самый старый. Техническое противоречие по Альтшуллеру.

- А, ну если по Альтшуллеру, так может, и дадим слово первым?

Виктор неторопливо поднялся с места, положил рядом с эпидиаскопом картонный файл с рисунками и подошел к доске.

- Товарищи, как следует из выступления товарища Ваганина... Ну, в общем, мы имеем типичную для бизнеса ситуацию, когда производить новый товар не на чем, сделать качественнее, чем у конкурентов, мы не можем, сделать дешевле, мы не можем, но нам надо забрать этот сегмент рынка. Значит, нам нужна новая идея. Нам нужна идея, которая изменит реальность на рынке. Которая изменит взгляды потребителей на товар так, что в глазах покупателя товар конкурента обесценится, и теперь конкурентам придется догонять нас.

- И что за идея? - раздался голос с "камчатки". На невидимого оппонента зашикали.

- Вопрос правильный, товарищи! - отпарировал Виктор. - Поясняю. Смотрим сильное и слабое место "Филипса". Сильное место - это кассета. А слабое место - то, что "Филипс" сейчас пытается делать кассетники в том же формфакторе, что и переносные катушечники и транзисторы шестидесятых. Они льют новое вино в старые меха! И на этом можно сыграть!

- И в каком же формфакторе предлагаете делать вы? - на лице Ваганина отразился интерес пополам со скепсисом.

- Семидесятых!

По кабинету пронеслось приглушенное "У-уу..." Ничего, подумал Виктор, главное сейчас - веско обосновать.

- Делаем для кассеты новую линейку аппаратов, которые будут на пике спроса в семьдесят восьмом. Вот тут у меня эскизы.

Он вытащил из файла первый рисунок и сунул его под лампу эпидиаскопа.

- Первое изделие назовем "дека". Это чисто стационарный аппарат, который входит в комплекс с подобными по длине, ширине и оформлению корпусами - приемник, усилитель, дека, проигрыватель. Покупатели изделия - меломаны, любители хорошей музыки, качественного звука. Пока их немного, но, по мере роста благосостояния советских граждан, людям надоест слушать музыку на уровне патефона, начнут искать хорошую, надежную и удобную аппаратуру. А кассета позволяет легко менять записи, и еще - мы делаем в деке функции отката, просмотра и автопоиска, при которых пленка быстро протягивается, слегка касаясь головок, и схема считает число пауз. Так легко найти нужную запись...

- Погодите, погодите... - Ваганин поднял руку, пытаясь остановить Виктора. - Но ведь проблема кассетных магнитофонов - это как раз плохое качество звука и надежность!

- Вот теперь главное, - и Виктор сунул под лампу следующий лист, - мы делаем кассету на освоенной нашей промышленностью пленке шириной шесть и три десятых и со скоростью девять с половиной!

- Это как у Ар-Си-Эй, что ли?

- Поменьше. У Ар-Си-Эй была вдвое больше, это неудобно. А это будет сто пятьдесят на сто. Вот здесь, - Виктор показал указкой на экране, - вырезы, где входят подвижные стойки ЛПМ. Когда кассета вставлена, они отходят вниз и вытягивают ленту на головки. И это избавляет нас от визгов и скрипов, когда засоряется прижим кассеты. И ЛПМ сам неубиваемый, как у катушечного.

- Интересно. То-есть, вы предлагаете создать с нуля новую кассету?

- Причем для ускорения можно попытаться наладить партнерство в этом деле с фирмой "Сони"... ну, если политические вопросы там какие не помешают. Сейчас "Филипс" фактически перешел "Сони" дорогу, они будут пытаться искать альтернативу. А у них есть опыт пробиваться на западные рынки.

- С японцами, говорите... А вы знаете, дельцы от "Сони" действительно вышли на МРЭП с предложениями сотрудничества, совместных производств и прочее. Вот идей говорить с ними пока маловато. А кассета... Вы потом изложите подробно, это интересная мысль.

- Обязательно, - кивнул Виктор. - Продолжим. Для того, чтобы создать спрос на деки, необходимо перестать смотреть на магнитофон как на средство самодеятельной звукозаписи. Конечно, функция такая остается, но в основном на деках будут слушать качественные студийные записи, которые будут покупать в магазинах. Я тут походил - даже в этом районе неплохой выбор.

- Но это же надо новые студии создавать... - начал Сдолбунов, но тут Виктору на помощь неожиданно пришел Ваганин.

- Выйдем через облисполкомы на артели промкооперации, - сказал он, - для качественной перезаписи с катушечных копий тут особо сложной техники не надо. Будут писать по заказам.

Значит, "Elcaset" тут появится на восемь лет раньше, подумал Виктор. Тогда, в середине семидесятых, этот формат опоздал, а сейчас... Через пару пятилеток подтянем процессоры и лазеры и займемся компакт-дисками, а элкасеты доживут в фонотеках до девяностых. И "Сонька" уже партнер на равных. Китайский-то рынок за нами, хе-хе.

- А остальная продукция ряда? - в голосе Ваганина уже появились нотки нетерпения.

- Да, значит, следующий продукт... - и Виктор снова сменил эскиз под лампой, - назовем его "бумбокс". Название эффектное, для экспорта подходящее. Это фактически замена радиолы. Центральный блок с магнитофоном и приемником в пластмассовом корпусе, к нему пристегиваются колонки... две акустические системы, каждая с двумя динамиками, основной и "пищалка" для высоких частот. Сверху ручка, можно использовать, как стационарный аппарат, можно вынести в сад, во двор, как патефон, принести на место отдыха на природе потанцевать. В будущем для массового потребителя, в том числе и на экспорт.

- На Запад не пойдет, - поморщился Сдолбунов, - дешево смотрится.

- Вот навороченный корпус, с металлизацией... Это ж простор для дизайнеров! И потом, для продвижения на Западе создаем и пропагандируем субкультуру уличных танцев брейк и хип-хоп.

- Чего-чего?

- Спортивно-акробатический танец, когда танцоры по очереди импровизируют из разных элементов под музыку, соревнуясь друг с другом в сложности и красоте композиции. В Союзе может использоваться для пропаганды физвоспитания.

- Позвольте мне один вопрос, не относящийся прямо к заклепкам...

Спокойно сидевший до этого Кадаченко привстал и подошел к экрану.

- Товарищи, современный маркетинг в капстранах - это не только система управления предприятием, которая создает условия для приспособления производством к общественному спросу, это еще и способ заставить людей покупать товары, которые им не всегда нужны. Вы, Виктор Сергеевич, предлагаете пойти еще дальше. Вы предлагаете с помощью маркетинга менять образ жизни людей, чтобы при измененном образе жизни у них возникла потребность именно в вашем товаре, а не товаре конкурентов. Вы предлагаете от управления производством перейти к управлению потребителем. Я правильно понял?

"У, а это уже политика. Попробуем вывернуться."

- Ну, я не предлагал так широко. В данном случае такой прием поможет нам выиграть гонку со странами капитализма, и одновременно поможет физическому развитию молодежи.

- А вы зря не предлагали широко, - улыбнулся Кадаченко. - У нас до сих пор производство товаров массового спроса развивалось само по себе, а работа по воспитанию нового человека - сама по себе. А ведь вещи, их реклама, влияют на сознание человека. Вещи могут сформировать обывателя, эгоиста, а могут и добросовестного труженика, скромного, чувствующего свой долг перед обществом. Более того, экспортируя наши товары массового спроса на мировой рынок с помощью таких методов, которые предложил товарищ Еремин, мы можем экспортировать наш советский образ жизни, нашу мораль. Тот же самый, как его, брейк и хип-хоп - наши композиторы могут написать для этого музыку, наши поэты - слова, переводчики переведут на другие языки - и мы можем проповедовать гуманизм, дружбу народов, коллективизм через наши, советские бумбоксы. Над этим стоит подумать. Извините, я вас отвлек... Продолжайте.

"Потрясающе. "

- Так, на чем я... Так, третий вид товара, как совершенно правильно было отмечено в выступлении...

Кадаченко махнул Виктору рукой, дескать, без чинов.

- Короче, - Виктор сменил лист, - экспортное название для этого вида товара - "Уолкмен", или, по-русски, человек на прогулке. Это проигрыватель кассет на наушники, размер примерно с футляр для очков, питается от двух никель-кадмиевых аккумуляторов "Уран". Динамика нет, наушники -ракушки в ухе, только воспроизведение и перемотка в одну сторону. Вместо стирающей вторая воспроизводящая головка, доходит до конца пленки, включается реверс, проигрывает вторую дорожку, и так до бесконечности. Человек носит "Уолкмен" в футляре на поясе. Он может идти по улице, ехать в автобусе, работать и слушать свою любимую музыку. Поскольку там только маломощный усилитель, схема резко упрощается. Все это носится в маленькой кобуре на поясе.

- Так кассета больше него будет.

- Поэтому для "Уолкмена" создается специальная кассета примерно пятьдесят на тридцать миллиметров, с магнитной лентой для компакт-кассет толщиной вначале восемнадцать микрон. При скорости два и четыре десятых сантиметра в секунду продолжительность звучания такой кассеты будет, как у долгоиграющих пластинок, впоследствии можно будет уменьшить толщину вдвое.

- А вас не смущает то, что интерес населения к миниатюрным приемникам быстро упал? Торговля не хочет брать айфоны, они залеживаются.

- Так в приемнике вы слышите то, что транслирует станция. А здесь человек сам выбирает для себя то, что хочет слышать, не мешая окружающим. Молодежь будет брать.

- А что думает молодежь? - Ваганин обратился к публике.

- А я бы купил - крикнул с места Толик из электронщиков. - Макет паяешь и "Аргонавтов" слушаешь.

- Ага. "Алконавтов", - съязвила Лара, сидевшая рядом. - А сколько будет стоить?

- А мы за счет масштаба производства - прогрессивные технологии. Вот так.

- Да, кстати о технологиях, - заметил Виктор. - В миниатюрном ЛПМ применяем штампованные детали и вместо роликов зубчатые колеса из полиамидов и термопластичного полиуретана. Так что надо сосредоточить выпуск лентотяг на одном заводе с максимальной автоматизацией и мощным инструментальным производством, чтобы снизить себестоимость.

- О чем мы говорим? Благосостояние китайских трудящихся растет...

- Благодаря нашим заводам там. И стройкам в Сибири.

- Какая разница? Главное, что растет, а раз штука при массовом производстве дешевая, будут брать вслед за транзисторами. Это же какой рынок!

- Оснастка. Высокоточные станки кто выделит? Особенно под пленку и головки.

- Мужики... и миленькие старушки тоже... это же опять предмет для торга с "Сонькой". Если внешэконом не против...

Разговор плавно перетекал в мозговой штурм вокруг деталей и технического исполнения. Камень, брошенный в реку времени в точке неустойчивого течения, поворачивал ее русло.

27. Бригада.

- Ну что ж вы от нас кадры прячете?

Они стояли впятером в пустеющем кабинете профобучения - Виктор, Петросов, Сдолбунов, Ваганин и Кадаченко. Народ шумно растекался по секторам и отделам: процесс пошел и пока не требовал руководящего направления.

- Только на днях приняли.

- Переманили с ящика?

- Нет, случайно. По направлению.

- Случайно в таких вещах не бывает, - хмыкнул Ваганин, и обратился к Виктору: - Раньше где работали?

- Да тут такая история получилась, долго рассказывать... В общем, очутился в этом городе без денег и паспорта.

- Без паспорта? - переспросил Кадаченко. - За это не беспокойтесь. К концу недели будете с паспортом. Заедем в облисполком, переговорим. Если, конечно, не в бегах, был у меня раз такой случай. Если честно, ничего не натворили?

- Да откуда? - искренне удивился Виктор. За время после попадания ему не довелось даже перейти улицу в неположенном месте.

- Ну, тогда к вам пока вопросов нет, вы свободны, главное, больше не теряйтесь: ваше КБ будем расширять, - подытожил Ваганин. - А пока хотелось, пока есть немного времени, хотелось бы с Константин Аркадьичем обговорить некоторые вопросы...

Когда Виктор вернулся с обеда, его тут же подозвал Петросов.

- Темой руководить доводилось?

- Да, есть опыт.

- Это хорошо. Но это на будущее. Пусть сначала все утвердят, включая новое штатное расписание и зарплату. В общем, под вашу идею нас расширяют. Теперь лишь бы не сглазили...

В дверь снова заглянула Марина. Она была почему-то взволнована.

- Извините... Виктора Сергеевича срочно вызывают.

Она сказала именно "вызывают", не говоря к кому.

- Ладно, - махнул рукой Петросов, - потом обговорим...

Они шли с Мариной по коридору; когда они миновали стеклянную дверь начальника бюро, в душе у Виктора закралось странное беспокойство. Впереди снова замаячила дверь кабинета техучебы.

- Сюда, пожалуйста...

За дверью Виктора уже ждали три человека в милицейской форме. Два молодых парня сержантского состава и один постарше, без фуражки, которую он положил на стол. Марина предпочла выскользнуть обратно в коридор.

- Проходите, пожалуйста. лейтенант Щегольцов, Семен Павлович, следователь, - старший назвал подразделение, которое Виктор не запомнил, - вы не могли бы нам помочь и ответить на несколько вопросов?

- Относительно прошлого?

- Нет, насчет потери памяти я в курсе. Вы говорили, что заходили вчера вечером домой к гражданке Найденовой, Анжелике Николаевне.

- Да. Я ее случайно встретил на улице, она попросила подпаять штекер к антенне. Поскольку мы в одном трудовом коллективе, я решил помочь.

- Поподробней, пожалуйста. В какое время заходили, когда ушли, что делали.

- А она что, пропала?

- Вам сейчас объяснят. Расскажите, пожалуйста.

- Ну, я пришел к ней, подпаял штекер, это было как раз перед началом кино, "Карнавальной ночи", минут за пятнадцать-двадцать. Анжелика Николаевна предложила мне магарыч, но я отказался, я не пью..

- Не пьете, это хорошо... А дальше?

- Дальше, раз я отказался, она предложила попить чаю и посмотреть "Карнавальную ночь". Я согласился, чтобы не обижать. Потом помог убрать посуду, говорили, была какая-то музыкальная передача, уже не помню, где-то не более получаса, я попрощался и ушел.

- Это все? Вы хорошо помните?

- Ну да. Провалов памяти у меня больше не было.

- Ничего странного не произошло? Не заметили? Может, кто-то еще был в квартире?

- Нет, больше никого - ну, если нигде не прятался. А что произошло?

- Понимаете, Виктор Сергеевич, - Щегольцов говорил медленно, подбирая слова, - гражданка Найденова была сегодня обнаружена в своей квартире без признаков жизни, висящей на бельевом шнуре.

- Кошмар... - вырвалось у Виктора. - Но я не заметил никаких признаков депрессии или склонности к самоубийству. Даже наоборот.

- А что-нибудь странное в разговоре?

- Да, была одна вещь, которая показалась мне необычной. Она предложила мне взять ее замуж.

- Она призналась вам в любви?

- Нет, совсем нет. Она сказала, что выбрала меня с помощью ЭВМ.

- И что вы ей ответили?

- Она знала, что я встречаюсь с другой женщиной, и сообщила мне, что подождет, пока мои отношения с ней не распадутся. То-есть, она была уверена, что мы, то-есть, я, что я расстанусь с той женщиной через какое-то время и смогу взять ее замуж. Она все это обсуждала спокойно, никакой личной драмы не чувствовалось.

- Иными словами, вы считаете, что ваш отказ никак не мог служить причиной самоубийства?

- Она вообще не была похожа на человека, способного на самоубийство. Скорее, холодная, расчетливая, волевая. Но и не роковая. Слишком уж напрямую - если это, конечно, не часть более тонкой игры - привлечь внимание экстравагантностью, отделить себя от соперниц, вызвать любопытство к себе. Я, конечно, могу ошибаться, поскольку не знаком с ней долгое время...

- А с той, другой женщиной вы знакомы долгое время, и кто она?

- Это Соня Ларина, певица. Нет, недолго, мы случайно познакомились. Был дождь, она замерзла.

- Значит, случайно познакомились с гражданкой Лариной и случайно зашли к гражданке Найденовой. Одну минуточку...

Лейтенант пододвинул к себе потертый белый телефон и стал крутить диск.

- Клавдию Сергеевну дайте... Это Щегольцов. Клава? Как результаты. Да? Да... Понятно. Спасибо.

- Виктор Сергеевич, - произнес он, повесив трубку, - экспертиза установила, что гражданка Найденова не покончила жизнь самоубийством. Это было убийство с инсценировкой самоубийства. В квартире, кроме ваших отпечатков пальцев и гражданки Найденовой, других не обнаружено. Чем вы это объясните?

- Я ушел незадолго до девяти. Никого на лестничной клетке не видел. Оснований подозревать кого-то конкретно у меня нет.

- Хорошо... - Лейтенант надел фуражку, и спрятал в папку листы бумаги, на которых записывал ответы Виктора. - К сожалению, я вынужден вас задержать по подозрению в причастности к убийству гражданки Найденовой и допросить в отделении. Прошу следовать с нами.

"А вот это уже задница, полная. Элементарно труп повесят. Надо колоться."

- Семен Павлович, - обратился Виктор к лейтенанту, - у меня просьба государственной важности. Просьба позвонить в управление госбезопасности товарищу Корину, Валентину Ивановичу, и сообщить, что я, то-есть, гражданин Еремин, вспомнил.

- Это можно, - согласился Щегольцов. - Но сейчас вы проедете с нами и там расскажете, что вы хотели передать товарищу Корину и многое другое.

"Не верит", мелькнуло в голове у Виктора, "думает, уловка. И еще - у них может быть своя ведомственная драчка с гебистами. Изолируют и никакого попаданца. Проще всего повесить на человека без прошлого, вышка и все. Показания выдавят. Это конец..."

Конец первой части.

Часть II. Орден для дырки.

1. Расстрел откладывается.

- Пройдемте, гражданин, - высокий сержант приблизился к Виктору.

Что должен делать попаданец в СССР шестидесятых, когда на него вешают убийство? В литературе это не написано.

Дурацкая ситуация из плохого детектива, подумал Виктор. "Я был у нее, но я не убивал". Да еще и главные вещдоки попаданца сперли. Есть, конечно, часы и одежда, но есть и желание побыстрее закрыть очевидное дело. А что симка и карта памяти принадлежат именно ему, а не какому-то другому гражданину попаданцу, еще доказать надо.

Дверь скрипнула, и Виктор обернулся. На пороге стоял Корин, держа в руках портфель и очки, и пытаясь протереть стекла. Из кармана пальто торчали небрежно засунутые туда черные кожаные перчатки.

- Извините, - пробормотал он совсем не по-служебному и протянул удостоверение Щегольцову. Дождавшись, когда тот представится, Корин выудил из портфеля какие-то бумаги, косо пристроив очки обратно на нос, передал бумаги Щегольцову и поправил очки, но потом снова их снял, пытаясь протереть.

Щегольцов взял бумаги; по мере того, как он углублялся в их содержание, лицо его принимало удивленное выражение, но к концу чтения взгляд его стал совершенно безразличным. Он вернул документ, затем вынул из своей папки исписанные листы опроса и также протянул их Корину.

- Ну что ж, - произнес он, улыбаясь, - теперь это уже не наша статистика. Задержанного вы доставлять будете или нам помощь оказать?

- Какого задержанного?

- Гражданин Еремин задержан по подозрению в соучастии в убийстве гражданки Найденовой. Имеет для вас заявление, говорит, что-то вспомнил.

- Мы располагаем уликами, которые полностью снимают подозрения с товарища Еремина, - спокойно ответил Скорин. - Протокол задержания составлен?

- Тогда какое задержание, товарищ лейтенант? - улыбнулся Щегольцов. - Вы уж извините, товарищ Еремин. Не были поставлены в известность, не предупреждены.

"Он меня что, за агента госбезопасности принимает? Не будем разубеждать..."

- Все нормально, - ответил Виктор. - Служба такая.

- О чем вы хотели рассказать? - спросил Корин, когда они вышли в коридор.

- Я вспомнил, где еще одна бомба.

- Почему сразу не сообщили? Решили приберечь на крайний случай? Кстати, снаряды на Новом Городке мы нашли. На этом месте дорогу к заводу планируют. Вы понимаете, что могло быть?

- Для этой не будет дороги. Она в болоте, в овраге. Ее еще лет десять не найдут.

- Уверены?

- Практически.

- Тогда сейчас едем на квартиру Найденовой. С вашим руководством я договорился.

На улице урчал уже знакомый "Циклон".

- Счасс... - протянул Корин, затем сунул руку в карман, вынул оттуда серую коробочку размером с портсигар, покрытую молотковой эмалью, и выдвинул антенну; вытащив из другого кармана авторучку, он сунул ее в отверстие маленького, словно игрушечного, диска, и стал набирать номер.

- Евгений Тарасович! Это Корин. Сейчас подъезжаю. Да, со мной. Все, до связи.

- Радиотелефон? - спросил Виктор, когда коробка скрылась в кармане.

- Да. В "Ардоне" контакт забарахлил, приходится по городскому. Что вас удивило? Проходите, - и лейтенант открыл дверь микроавтобуса.

- Я думал, они больше, - пробормотал Виктор, залезая внутрь.

- Второе поколение. На микросхемах. Микросхемы установочная серия, их мало, на стройки народного хозяйства пока такую технику не выделяют.

- Ясно... Убийцу, значит, нашли?

- Пока нет. Не знаю, обрадует это вас или нет. Мы получили сведения, что гражданка Найденова Анжелика Николаевна сотрудничала с иностранной разведкой. Вчера с ней имел контакт их связной, за которым мы вели наблюдение. Предположительно, он ее и ликвидировал. Постарайтесь внимательно вспомнить вашу вчерашнюю встречу. Любую мелочь, которая могла показаться вам странной.

- Ну, кроме предложения взять ее замуж...

- Я просмотрел показания. Детали быта, поведения.

- Штекер был обломан, несмотря на хорошую пайку. Она объяснила, что сует в батарею для заземления, но там есть лапка, вроде защелки... В общем, не совсем убедило.

- Вот-вот. Попытайтесь вспомнить, что запомнилось, как инженеру.

- Два приемника хороших, оба с КВ. Премирование ценным подарком?

- Уже посмотрели, в них ничего нет. Еще что-нибудь?

- Предложил проигрыватель посмотреть, она сразу сказала, что с ним все в порядке, она им не часто пользуется. Хотя это, наверное, уже паранойя.

- Может, и паранойя... Да, вы знаете, в анализах ничего не нашли, послали в Москву. Либо ничего нет, либо что-то новое, из арсенала зарубежных спецслужб, либо следствие гипноза. Врачи предполагают расщепление личности, с психогенной амнезией по типу переключения. Это и легло в основу милицейской версии: убийство совершила ваша вторая личность, о которой вы сейчас ничего не помните.

- То-есть, если бы не вы, то в лучшем случае, меня до конца жизни заперли бы в дурке?

- Скажу честно, мы эту версию тоже пока полностью не исключаем. Есть сведения, что связник должен был встретиться с Найденовой, человека с его приметами видели возле дома. Прямых улик нет.

- Понятно. Расстрел откладывается?

- Какой расстрел?

- Это из какого-то фильма про гражданскую. Фраза запомнилась.

- Ну, значит с памятью не все безнадежно. Премьера фильма, который вы вспомнили, была в Москве была в прошлом месяце. Даже знаем, что Дунский и Фрид искали Сашу Брусенцова, с которым сидели в лагере под Интой... Ведь вы Инту тоже помните? Судя по реакции?

- Да. Но не такую, как Дунский с Фридом. Помню зиму и железную дорогу, как будто лет через двадцать в будущем. Может, это и не Инта вовсе?

- Может. Короче, в ваших интересах, Виктор Сергеевич, максимально нам помочь... Приехали.

Обстановка в знакомой квартире напомнила Виктору кадры из кинодетектива. По людям в форме можно было подумать, что обыск проводит межведомственная следственная группа; хотя, судя по судьбе Виктора, прибывшие раньше товарищи из УВД, ввиду важности дела просто продолжали помогать своим коллегам из УГБ. Как это соотносилось с местным процессуальным кодексом, Виктор понятия не имел. На диване, видимо, уже осмотренном, скучали понятые из числа соседей. Поскольку Корин ни с кем не здоровался, похоже, он уже здесь был.

- Свидетель? - спросил у Корина высокий седоватый мужчина в синей тройке.

- Он самый, Геннадий Михалыч. Не нашли?

- Ищут.

- Проигрыватель еще не смотрели?

-...Подойдите, пожалуйста...

Понятые обступили столик. Из нижней крышки, оклеенной коричневым павинолом, один за другим вылезали тронутые ржавчиной винты. Но пыли, обычной спутницы бытовой радиотехники и системных блоков, внутри не было видно.

- Что скажете? - Корин обратился к Виктору.

- Похоже, его таскали на дачу, или что-то в этом роде.

- А насчет начинки?

- Думаю, это не серийный. Механизм сильно облегчен и сделан компактным. Шасси из алюминия, вместо асинхронного двигателя маленький коллекторный с пассиком. Вместо трансформатора миниатюрный блок питания с ферритовым кольцом, работает на высокой частоте. Ну и усилитель транзисторный, а был, скорее всего, ламповый. Но совать в такой большой чемодан такую мелюзгу нет смысла.

- Детали, я гляжу, с советской маркировкой?

- Да. Но обратите внимание, платы залиты эпоксидкой. В бытовке так не делают - ремонтировать плохо.

- Ваши выводы?

- Либо это оригинальная любительская конструкция, либо проигрыватель сознательно облегчен и в нем сделано пространство для устройства тайника. Скорее всего, что-то вкладывалось - видите, тут упоры-кронштейны, которые сейчас ничего не несут.

- Ну что ж, наши эксперты, скорее всего, придут к сходному выводу.

- Такое вроде было в кино?

- В кино был муляж. Но в зарубежных спецслужбах есть подразделения, которые изучают книги и фильмы, узнать что-то полезное... Геннадий Михайлович, пока, наверное, мы со свидетелем вряд ли тут будем еще полезны, есть смысл, пока не стемнело, проехаться еще в одно место, а потом вернемся для завершения формальностей.

- Добро.

2. Йеху войны.

-...Здесь лучше пойти пешком.

- Зачем? Машина проедет.

- Я не уверен, что дорога идет так же, как... как я это представляю.

- Как же вы найдете?

- По рельефу. Он не менялся... в смысле, он лучше запомнился.

Они шли по глинистой, утоптанной тропе посреди дороги с заросшими колеями и невысокой, задавленной колесами, сухой травой. Под ногами хрустели корочки льда; после дневной оттепели снова прихватывал мороз. В полутьме гаснувших сумерек, за тянувшимися вдоль дороги кривыми шеренгами посадок обрезанной малины виднелись аккуратненькие стандартные домики-хозблоки под рубероидными крышами, выкрашенные во все цвета радуги.

- Что-то заметили?

- Они все одинаковые.

- Если пустить на самотек, будут тащить с предприятий. Лучше уж всем типовые, в кредит.

Виктор оглянулся, пытаясь за облетевшими ветками яблонь, слив и вишень увидеть шоссе.

- Где-то тут. Хотя тут немного по-другому... не так, как я себе представлял... Тут слева должна быть тропинка, проход между участками на ту сторону. Осторожно, дорога подмерзла.

Тропа, заросшая невысокой травой, вела по откосу промоины на дно оврага. Слева в овражный склон словно врезался небольшой круглый водоем, из середины которого подымались кусты ивняка; тонкий ледок покрывал почти всю поверхность кроме края, от которого через тропу тянулась тонкая полоска ручейка.

- Похоже на воронку, - заметил Корин.

- Это и есть воронка. Бомба попала в твердый грунт, а вторая угодила в низину, где болото.

Миновав серую будку общественной уборной и пройдя метров десять, Виктор остановился.

- Где-то здесь. Участок поиска в длину между двумя тропами к переходам через ручей. В ширину - от малины до ручья.

- Здесь какие-то ямы. В одной недавно разбит лед. Как будто там что-то утопили.

- Садоводы берут торф на удобрение, затем яма заполняется грунтовой водой и они берут на полив и на разные нужды.

- Откуда вы это знаете?

- Нетрудно догадаться.

Корин обломил веточку невысокой ивовой поросли, поднявшейся у развилки тропинок, и теребил ее в руках. Было тихо, и только журчание незамезшего ручья, срывавшегося с корней срубленного когда-то дерева, и отдаленный шум машин на дамбе не позволяли сделать это молчание природы мертвым и зловещим.

- Как вы думаете, война будет? - неожиданно спросил Корин.

- Не знаю. Не хотелось бы. А вы как думаете?

- Скорее всего, да. Одиннадцать процентов годового роста убеждают другие народы гораздо сильнее, чем Маркс с Энгельсом. Только вот для одних мы - пример, а для других - добыча. Идемте обратно. Завтра пришлем саперов. По ночи еще куда-нибудь провалятся.

Корин пропустил Виктора вперед, и они стали вместе подыматься к дороге.

- И еще, - добавил Корин. - Запад слишком долго жил фобией ядерной катастрофы. Их ученые спрогнозировали, что гонка вооружений приведет к гибели человечества. Помните фильм Хичкока "Энни должна умереть"?

- Не смотрел такого.

- Не помните или не смотрели?

- Не помню, и не смотрел. Американцы не видели наших ужасов.

- Ну вот он как раз приезжал, изучал блокаду Ленинграда.... Западные политики с конца сороковых через прессу, литературу, кино и телевидение, воспитывали в массах ядерную фобию, чтобы обеспечить сторонникам конвергенции голоса избирателей. А всякая фобия в конце концов превращается в эйфорию, в желание играть с опасностью. Они и начали играть. Скаутские игры, кинобоевики, книжные бестселлеры... Американский обыватель сегодня верит, что при нынешнем пороге стратегических вооружений он будет смотреть войну по телевизору, что взрывы вулканов равны тысячам бомб, и Землю это не погубило. И что наконец-то он избавится от этих русских азиатов, устраивающих войны против демократии и превративших Европу в концлагерь. Что вы смеетесь?

- Ну, тупы-ые...

- Если бы. Они умные, но они стали заложниками мировой сети банкиров и военных корпораций. Это доходы, это рабочие места на заводах, это налоги, за счет которых строят школы и больницы. Советская угроза позволила США просто напечатать бумажные доллары и наводнить ими страны Европы. Это как организм наркомана, который уже не может прожить без морфия. И ради этого морфия европейские реваншисты из людей делают йеху. Помните у Свифта - человекообразные существа, которые живут не разумом, а примитивными чувствами и эгоизмом? Йеху войны. В той же Чехословакии дело не в евреях: в самой Германии стремятся показать, что реваншизм - это нацизм с человеческим лицом, евреи - это основатели Германии, а гомосексуалисты - это вроде национальности. Им нужно расшатать чешское государство, вызвать недовольство советскими войсками и вообще русскими, которые якобы насаждают во власть воров и мошенников, а потом сделать тихий переворот и призвать немцев, чтобы те принесли порядок.

- Ну, наши-то вмешаются?

- Вмешаться - будет война, и не вмешаться - будет война. Потому и готовимся к обоим вариантам с одним исходом.

- Понятно. А куда сейчас едем?

- Придется оторвать у вас еще немного времени. Оформим протокол допроса, как свидетеля, с выездом на место преступления, покажете, где и что было. Это тоже в ваших интересах...

3. "А народ - это мы".

- А мы уже вчера созывали комсомольское собрание, и решали, то ли писать поручительство от коллектива, что вы не могли умышленно, либо, если вдруг неумышленно, просить, чтобы вас направили в спецКБ, потому что можете принести большую пользу стране!

Лара, свежая от утренних холодов, как юные актрисы в цветных фильмах середины пятидесятых, застегивала белый халат. Вокруг толпились коллеги по работе.

- С чего вы взяли, что меня хотят забрать?

- У коллектива чутье. Ведь бывают ошибки? И товарищ Берия на двадцатом съезде говорил, что были ошибки и нарушения соцзаконности. И с этим будут бороться, опираясь на народ, а народ это мы.

- Но вы же меня совсем не знаете. Мало ли...

- Я человека всегда сразу чувствую, - отпарировала Лара. - Вот я сразу поняла, что это убийство. И что вы не можете кого-то убить.

- Вы считаете, что совсем не могу?

- Это про что? Так на войне совсем другое. Там надо.

- Ну, не совсем на войне. Но во врага.

- Во врага - это правильно. И мы все поможем следствию найти убийцу. Сегодня всех будет опрашивать УГБ, и может кто-то случайно что-то вспомнит такое. Лика могла случайно шпиона разоблачить, и... Знаете, какая сейчас обстановка?

...Вчерашний вечер закончился для Виктора нудно и рутинно. Формальные процедуры на месте преступления несколько разнообразил Щегольцов - он заехал передать новой следственной группе какие-то бумаги.

- Так это вы, значит, тогда помогли бомбу найти? - улыбаясь, спросил он у Виктора. - Мне доложили. Значит, вроде ясновидящего... Ну, с убийством это уже не в нашей епархии, а вот с кражами из автоматических камер хранения ничего увидеть не можете? Вроде никаких зацепок, а одна кража за другой. В щель бумагу не запихивают в расчете, что подумают, спортилась, рядом тот же код наберут. Электромеханики неполадок не находят. Потерпевшие не набирают год рождения. Никто не подсматривает, блокнотов для записи шифра потерпевшим не предлагали - знаете, есть такой воровской прием, по выдавленным цифрам читать. Начальство в гневе. Может, у них там кто-то мысли читает, цифры шифра?

- Я не ясновидящий, - ответил Виктор. - Так получилось. Могу подсказать версию, как инженер. Давно эти камеры появились?

- В Москве уж как лет десять, на Орджограде в конце прошлой пятилетки поставили. Самообслуживание, знаете, экономия.

- Я не знаю схемы ячейки, это просто предположение, - в этом месте Виктор сделал паузу, почесав нос, чтобы усилить внимание ждущего собеседника, - короче, если при переключении шифратора контакты под током, то он излучает радиоволны. И их можно поймать приемником, как треск, и подобрать шифр, не зная его.

- Там замыкает, если за ручку потянуть.

- Надо, чтобы зуммер включался или что-то не очень громкое, когда тянет. Чтобы обращало внимание, что подбирают пароль.

- Мы сперва его в дежурке поставим. Чтоб ловить...

-...Хватит, оставьте человека в покое, работать надо, - замахал руками Петросов, входя в комнату конструкторского сектора. Все нормально, Виктор Сергеевич? Тогда у меня с ходу вопрос, где делать шестерни для стиляги.

- Для кого?

- Да это ребята вчера придумывали русское название для вашего "Уолкмена", вот и прилепилось "Стиляга". Стиляги, они ж ведь хиляли по броду... Так вот, хотелось бы завод протяжек перетянуть к нам, а для этого нужен опытный образец. В ближайшее время. В области делать негде.

- В принципе, на Орловском часовом заводе есть где делать оснастку. Но это ж другое министерство.

- И что же, что другое министерство? Идет реформа, пора отвыкать от времен наркоматов.

- Можно? Тогда и заказать там пресс-формы и штампы. А на опытные чтобы из пластмассы нарезали. Ну и тонвалы для опытной серии там же.

- Только у них пока ничего не выходит с пресс-формами. Они же все по плану должны внедрять эти пластмассовые колеса для будильников. Экономия цветмета и все такое. Мучаются, точность не идет. Кстати, пластмассу какую предлагаете?

- СТД.

- Ну, в общем... Перспективный материал. Первый в Союзе завод по его выпуску обещали сдать в начале девятой пятилетки. Страна ждет. Короче, сейчас для Москвы что-нибудь надо простое, чтобы на коленке сделать без точного оборудования и показать, что работает, и нормальное звучание. Да, главное в том, что двигателя с центробежным регулятором подходящих размеров тоже нет.

Виктор задумчиво дошел до кульмана, застегивая халат, рассеянно потрогал головку чертежного прибора. Неподалеку по заводским путям прошел тепловоз, крышка стола задрожала, случайно войдя в резонанс, и по ней тихо поползла массивная, похожая на кусок мыла, резинка-профи.

- А может, вибродвигатель забодяжить? - спросил он. - С пьезоэлементами.

- Что, как у Коляды? - воскликнул Пагава. - Нэ пойдет. Там скорост пратяжки неравнамерный.

- Зачем, как у Коляды? Два пьезика на подкассетники, один на тонвал.

- Три двигатэля? Как у "Карны"?

- Три. Кнопками прижимать и отодвигать, один ВЧ-генератор.

- Слушайтэ, это же нэвозможно!..

Виктор уже открыл рот, чтобы возразить, но Пагава опередил его.

-...Это нэвозможно гениальный мысль! - воскликнул он. - Слушайтэ, я на четвертый курс читал работу Архангельского, он суперпозицией объясняет, про Лавриненко читал, слушайтэ, теория есть. Архангельский и Лавриненко, это явление, физика. Коляда - это способ применить физический явлений, да. Виктор Сергеич нашел для способ нужный схему, геометрий, как композитор из нот мелодию. Теперь можно делать дэтали, рассчитать, выбрать что мы можем сдэлать. Была идэя - будет вещь, издэлие. Мы же сделаем это впервые в мире!

"Опять с прогрессорством засветился. И ведь просто искал выход из положения."

- Ничего особенного. В Союзе многие делают впервые в мире. У нас страна такая, пятьдесят лет советской власти.

- Что страна? Не будэм за страну, Одэсса вэлика, а страна еще больше. Вот этот микрокассэта и вибродвигатэль, я так скажу, они созданы друг для друга. Вата есть, математик-программист есть, пишите командировка в Киевский политех, я там всех на уши поставлю!

- Не надо пока никого на уши ставить - охладил его Петросов. - Как сказал на всесоюзном конкурсе артистов эстрады Аркадий Райкин, надо смотреть ширше и глыбже. Надо наладить связи с технологами, чтобы нашли способы дешевого массового производства пьезодвигателей. Это новое направление, где Союз может выскочить вперед.

- Это вряд ли, - вздохнула перебиравшая распечатки Инночка, - группа Б не приоритет.

- Уже давно приоритет.

- Приоритет, но не первый.

- Так мы зацепим первый. Вибродвигатель за один период поворачивает на очень малый угол. Значит, что? Значит, мы получили прецизионный шаговый двигатель, сколько импульсов дали, на столько и повернет. Для управления можно использовать ЭВМ. А это значит что?

- Что мы можем делать устройства для ЭВМ! - послышался звонкий голос за спиной у Виктора.

- Правильно, Ларочка! Мы можем делать приводы для принтеров и магнитных дисков. А это - перспективное направление. Более того, ряд НИИ им уже занялся. Объединяем усилия с бытовкой, получаем что? Критическую массу для выделения средств под создание новой технологии.

"Стоп", подумал Виктор. "Кто из нас прогрессор, он или я? Хотя какая разница. Зато буду выглядеть обычным советским рационализатором-изобретателем на таком фоне..."

- Поэтому на сегодня, Виктор Сергеевич, - продолжал Петросов, - просьба попытаться прикинуть простейшую компоновку "Стиляги" на вибродвигателях под компакт-кассету. Поскольку у нас снижается расход батарей и лучше с детонацией, делаем макет, используя максимум того, что есть - кассеты, головки, тонвалы два с половиной миллиметра. Быстренько показываем это в министерстве, что мы можем все это производить в самое ближайшее время. Задача ясна?

- Понял. Будем решать.

- Да, сегодня у нас вторник. Вас устроит дежурство на стенде в среду, с четырех... Э-ээ, это уже четверг с четырех, сразу на работу до обеда, и потом свободны до пятницы. Идет?

- Вполне.

- Значит, решено. Теперь о печальном. Похороны Анжелики Николаевны, предположительно, в пятницу, если не задержат из-за экспертизы. Это будут уточнять... Сегодня будет опрос, меня просили еще раз напомнить просьбу - попытайтесь вспомнить все, что знаете, слышали, видели, с кем общалась, с кем заметили, в общем, все. Не исключено, что завтра жертвой окажется кто-то из нас - даже так стоит. Вопросы есть?

- У меня, - Рустам, оттеснив Виктора, продвинулся к столу начсектора. - Я тут накидал новый вид корпуса и панели...

Виктор вытащил из рулона лист ватмана и начал прикалывать к доске. Две кнопки согнулись. Надо взять в хозмаге резиновый клей, подумал он.

Затрещал телефон. Не тот, что на столе шефа, а второй, возле видеотерминала - или ВТ, "ваты", как его здесь называли. Оказавшаяся рядом Уля подняла трубку.

- Вас, Виктор Сергеевич. Какая-то женщина.

- Салют! У тебя там какие-то неприятности? Ты не молчи, мы, если что, в облисполком пойдем, - Виктор узнал голос Сони.

- Нет, все нормально.Разобрались.

- Как со свободным временем в среду-пятницу?

- В четверг вечер свободный.

- Отлично. Подходи к шести в ДК, там после репетиции обсудим дискотеку с ребятами.

- Нет проблем.

- Вот и ладушки. Целую. Пока!

В трубке послышались гудки. Виктор положил ее, но не успел отнять руку, как телефон снова разродился неровным треском. Машинально Виктор ухватился за серый полистирол трубки и поднес к уху.

- Виктор Сергеевич? - произнес металлический голос, каким в фантастических фильмах обычно говорят роботы.

- Слушаю вас.

- Хочу вернуть вам вещи, которые у вас похищены.

4. Ловкость ног.

Скорее всего, это проверка, подумал Виктор.

- Вы говорите о паспорте? - спросил он.

- Нет. Это не документы.

Вор не будет возвращать чемодан, если следовать легенде, подумал Виктор. Значит, мобильник, его сбыть некому.

- Но я не заявлял о пропаже вещей.

- Вам незачем это делать. Вещи оказались у меня и я могу их вернуть.

- Какие вещи? Там есть мои инициалы, фотокарточка, записная книжка?

- Нет. Нам лучше поговорить при встрече. Когда вы свободны?

- Знаете, вам лучше отнести эти вещи в милицию. Если они окажутся моими - естесттвенно, с моей стороны вознаграждение, я не жадный.

- Я вас понял, - ответила трубка металлическим голосом.

В ухо снова запикали гудки.

- Это не про Анжелику? - спросила Уля.

- Нет. Кто-то нашел какие-то вещи, спрашивал, не мои ли, а что - не сказал.

- Это могут быть жулики, - убежденно сказала Уля. - Подождите...

Она подняла трубку и ее пальцы быстро закрутили диск.

- Никита? Донцова дайте. Никита? Узнал? Слушай, ты можешь сейчас посмотреть, кто последний звонил на наш номер? Для меня. Нет, ты ради меня это можешь сделать, а не с моста в Соловьях прыгать? - и, повернувшись к коллективу, продолжила: - Сейчас узнаем! Новая АТС на транзисторах, там ЭВМ пишет, откуда куда звонили...

- Да? - сказала она в трубку через минуту. - Нет, не мне звонят. Потом обьясню. Мне работать надо, чао-какао!

Трубка легла на рычаг, телефон дринкнул отбой.

- С "кирпича" звонили, на бежицкую вышку, - торжественно произнесла Уля. - Телефон с добавочным стройтреста. Я записала номер и сама сообщу.

- То-то я смотрю, голос такой странный.

- Это вокодер. Полосу сжимают, чтобы больше номеров впихнуть.

"Уже интересней", подумал Виктор, возвращаясь на свое место за кульманом. "У преступника есть радиотелефон. Хотя, если преступник такой продвинутый, он может и сам его сделать. Или воспользоваться краденым."

- А на бежицкую вышку - это где? - спросил Виктор.

- На Литейной. У "кирпича" передатчик слабый, а то бы аккумулятор пришлось в рюкзаке таскать. Так что "кирпич" передает на вышку в районе, от нее сигнал идет на АТС. На прием "кирпич" ловит сигналы с центрального передатчика на Телецентре, он сразу на весь город. В Клинцах и Новозыбкове по одной вышке. Через две пятилетки начнут внедрять сотовую связь, и тогда у каждого тракториста телефон будет. А сейчас для расширения ставят местные коммутаторы в сантиметровом диапазоне, через них можно звонить через один канал на районную вышку.

Закончив импровизированную лекцию, Уля взглянула в зеркальце на обратной стороне чертежной доски и поправила прическу. При такой фигуре наверняка кто-то был готов броситься ради нее с моста или выйти в открытый космос. Ладность ног и никакого мошенства.

Интересно, чей это был телефон, подумал Виктор. Хотя она сама доложит, нет смысла лезть с любопытством в каждую дырку. Если коммутатор в сантиметровом, при технике конца шестидесятых радиус будет в сотни метров. Например, на крупном объекте....

Виктор взглянул в окно. Лучи утреннего солнца, пробивающиеся со стороны "Соловьев", позолотили верхушки кранов и неровный скелет "китайской стены" на выезде.

"А ведь оттуда можно видеть наше окно через бинокль. Преступник наблюдал за мной и позвонил сразу, как только положил трубку, чтобы сразу взял я... Он за мной следит. Ладно, сделаем вид, что этого не знаем."

Грифель хрустнул, осыпав мелкие крошки на белый лист. Чертыхнувшись, Виктор достал техническое лезвие и начал чинить. Надо будет взять опасную бритву или медицинский скальпель, как тогда, в старой доброй нашей реальности.

"А если это связано? Странное предложение Лики, ее убийство, кража из ячейки, звонок?"

...О предложении купить пистолет он вчера сообщил следователю УГБ, худощавому мужчине неопределенных средних лет, спокойному и вежливому до безразличия.

- Почему сразу не сообщили в милицию? - спросил он Виктора.

- Подумал, что розыгрыш или вроде того. Предлагать огнестрельное оружие на улице, незнакомому человеку...

- И еще подумали, что милиция не примет заявление, потому что ни человека, ни улик?

- Такие сомнения тоже были.

- Зря. Хотя, к сожалению, отдельные работники органов в отдельных случаях дают основания. Ну что ж, составим словесный портрет...

...Допустим самое плохое, подумал Виктор, это иностранная разведка и она охотится. Разведка охотилась во всех реальностях, почему бы и не в этой. Но тогда получается, как у Ильфа и Петрова с Корейко - "Грузите апельсины в бочках". Сбить с толку? Заставить нервничать? А если дичь отчубучит совсем не то, что ждали? Задача разведчика - создать ситуацию, когда другие будут вынуждены делать то, что ему нужно, сами того не подозревая. Будем исходить из того, что часть происшествий - действия агентуры, а часть - стихийные обстоятельства. Только вот непрофессионал в этом не разберется, а он, Виктор, непрофессионал. И потом, а с какого бодуна здесь зарубежные спецслужбы поверят в попаданца? Кто сказал, что они в каждой реальности действуют по шаблону?

"Заклепки" пока особых трудностей не вызывали. Все, что знал Виктор об аналоге из будущего, позволяло определиться к компоновкой и основными данными. Лентотяга не вылезала за размеры кассеты, что позволяло запихнуть все устройство в заветные габариты изделия от фирмы "Сони" семьдесят девятого года. Качество звучания вытянет по советскому третьему классу, для мирового уровня шестидесятых сойдет только так. Вот маховик и шкивы лучше всего из нержавейки, а это дефицит. Хотя зачем весь делать из нержавейки? Насаживаем трубу из нержавейки и шлифуем в сборе. Чтобы в СССР сделать что-то полезное, надо быть изобретателем. Если в наши КБ по магнитофонам выписать японцев, они сделают себе харакири, так ничего и не создав...

"...Будем рассуждать проще. Анжелика - находка для шпионов, она сидела на национальной базе персональных данных. "Контора" направляет в КБ человека ниоткуда, который прекрасно знает западную технику, любит западную музыку, одевается как человек с Запада, или как советский креакл, который тоже одевается, как человек с Запада. И они тоже решат, что я - перебежчик от них, возможно, носитель ихней гостайны. Логично проверить, а потом - завербовать или ликвидировать. Связной в Брянск в это время - совпадение, активизация действий спецслужб перед конфликтом. Раз так, то готовых инструкций у связного нет. Есть рация, будет связываться по рации. Пока проверят, пока сообщат, что похожего перебежчика нет - несколько дней. И что тогда? А если есть совпадение, как с полицаем?"

- Трудности есть?

Это подошедший Петросов. Знал бы он, что в этой ситуации трудности.

- Примерно так. Вот внешний вид.

- Современно. Симпатично. Ничего лишнего, угловатый стиль, удачные пропорции, соотношение синей и белой частей смотрится...

"После работы достать симку с картой и признаться Корину. Такой степени интеграции здесь ни в одной стране нет. По крайней мере, у здешнего ГКВД нет мотивов ни ликвидировать попаданца, ни прибегать к форсированным методам допроса."

День до гудка пролетал незаметно. После обеда пришли электронщики со схемой на десяти транзисторах, которую уже рвались макетировать, а Рустам притащил самопальные стереонаушники из стаканчиков для сыра "Виола" и уже рисовал, как это будет при пластмассовом литье. Выходило мощно и неубиваемо. Распогодилось, желтоватые лучи вечернего солнца падали на затертую компоновку Виктора, на столы, просвечивали сквозь прически красавиц сектора. Настроение начало улучшаться.

Из лаборатории доносились звуки рок-баллады - "Аа-уа! Там, где тропинка к ручью подбегает, красная девица слезы роняет! Аа-уа!"; это Пагава продолжал отлаживать "Карну".

- Это что, "Сокол"? - поинтересовался Виктор у проходившей мимо Инны.

- Это тролли.

- Какие тролли?

- Группа "Тролли". У них есть железные вещи.

- Железные в смысле металл?

- Железные в смысле слегач... Ой, простите...

- Ничего, я понял.

В открывшихся дверях показалось взволнованное девичье лицо.

- Надюша! - обрадовался Петросов. - Плату ГСП на два сантиметра увеличивай спокойно! Мы все укомпоновали.

- Я не за этим... Виктор Сергеевич! Вас снова зовут. Следователь.

"Ну вот", думал Виктор, проходя по коридору мимо нового плаката "Говорите по телефону кратко, экономьте время собеседника". "Звонок-проверка, сейчас предъявят мобилу..."

Следователь был не Корин и не тот мужик, что вчера опрашивал. Молодой худощавый парень среднего роста; судя по прическе, его кумиром был Пол Маккартни. Впрочем, молодежи с таким говорить проще.

- Виктор Сергеевич, вам не доводилось в субботу быть на вокзале?

- Я там рядом живу и часто хожу мимо. Иногда захожу внутрь. Вдруг это поможет с памятью.

- Не доводилось случайно видеть там вот этого человека?

С появившегося перед Виктором фоторобота смотрело лицо человека с прямоугольным, оканчивающимся тупым углом подбородка лицом, маленькими глазами под низкими черточками бровей, с коротким пробором, небольшим носом и узкой полоской рта, как будто человек собирался присвистнуть. Рядом на листе была его фигура в светлой синтетической куртке без воротника, темных брюках и серой кепке.

- Может, он к вам подходил, что-то спрашивал?

- Нет, такой не подходил. Не запомнился.

- Возьмите на всякий случай эракопию. Возможно, этот человек окажется близко от вас, попытается заговорить. Делайте вид, что его не знаете, внимательно слушайте, что он скажет или спросит.

- Это он ее из-за меня?

- Все может быть. Возможно, он считает, что Анжелика Николаевна передала вам какую-то вещь, о значении чего вы не догадывайтесь. Сувенир с тайником, или что-то вроде этого.

- Она мне ничего не передавала.

- Так и скажете. Поскольку он мог видеть вас с товарищем Кориным, он будет осторожен, если нет прямой угрозы раскрытия или чего-то еще чрезвычайного. Постарайтесь не проявлять страха в разговоре. Хотя некоторое волнение в разговоре об убитой естественно. Извините за некоторый цинизм.

- Ничего.

"Он уже опросил передо мной Улю. Или она не сказала про звонок, что очень странно, либо звонок не имеет отношения к делу. К этому делу."

... Красноватые сумерки обещали потепление. Виктор смешался с толпой из третьих проходных, с людской массой, которая о чем-то беседовала, шутила, озабоченно пробивалась к остановке с названием "Баня", ручейками растекалась по ближним улицам, спешила через переход по Институтской, пропуская редкие машины. Перед Виктором мелькали разноцветные полупальто, куртки, теплые платки и кепки; внезапно он ощутил себя школьником, случайно попавшим в этот взрослый водоворот много лет назад. Как там сказала Соня - четверть миллиарда строек? Четверть миллиарда людей строят свою жизнь, буднично, незаметно, и он, сам того не желая, уже стал их частью. Мир полутонов, мир скрытых, совсем не плакатных мостов между "мое" и "наше".

Филиал универмага встретил его шумом голосов и суетой покупателей, спешивших отовариться по дороге. Здесь все было, как и раньше: направо и прямо громоздились вешалки с одеждой, стеллажи с обувью и свисали с потолка размотанные рулоны тканей а из левого крыла слышалась музыка и доносился запах мыла; эту часть здания оккупировали секции электро- культ- канц- пром- хоз- и музтоваров. Филиал был похож на нынешние магазинчики, где на каждом сантиметре арендованной площади стараются разместить половину Яндекс-маркета. Сразу за входом в левое крыло какой-то мужик возле прилавка вертел в руках черную кинокамеру, чем-то напоминавшую перевернутый клюв попугая: еще одна советская мечта воплощалась в жизнь. "Пробейте "Сумерки", пожалуйста!" - доносилось рядом из секции пластинок. Еще через несколько шагов возле выкрашенной масляной краской стены выстроились разноцветные велосипеды, красные ижевские мотоциклы за три с лишним тысячи и элегантный, пахнущий лаком и заводской смазкой, мотороллер космических очертаний. В отростке, уходящем куда-то вглубь, с потолка свисали модерновые люстры со стеклянными и пластиковыми абажюрами, а на полу творением кубиста громоздились ряды холодильников, стиральных и швейных машин; люди прохаживались вдоль них, открывали дверцы шкафов и заглядывали в баки, прикидывая, как это великолепие вписать в ограниченный метраж своего жизненного пространства.

Резиновый клей Виктор нашел в скромном уголке за оцинкованными ведрами, тазами, детскими корытами, выварками и деревенскими стиральными досками. Впрочем, выбор клеев был для того времени неплохим, от продвинутого циакрина и наборов эпоксидки до брутальной классики в виде темно-коричневых плиток столярного с отпечатком веревочной сетки и серых пачек обойного клейстера. Главным достоинством последних было отсутствие надписей "Огнеопасно!" и "Ядовито!"

После универмага, в начале Комсомольской бросилась в глаза старая железная арка над узкой проезжей частью, поставленная здесь лет пятнадцать назад по странному капризу архитектора - она была частью его школьных лет. Виктор по диагонали пересек парк, от калитки у трибуны для пионерских линеек, до выхода у детской площадки: опустевший детский бассейн был засыпан опавшими листьями, в сумерках одиноко торчали карусельки и желтел угловатый фанерный купол эстрады, похожий на творения кубистов. Он не помнил, чтобы на этой эстраде кто-то выступал - обычно использовали большую, старую раковину у дворца культуры, пока она однажды ночью не сгорела дотла.

У закрытого переезда в ожидании глухо ворчали машины; вскоре перед Виктором пронесся зеленый пассажирский, с табличками "Симферополь-Ленинград", без остановки на станции и с завешенными окнами. В экономе уже загорались огни, и его глыба на фоне лилового стекла неба казалась символом времени.

- Меня никто не спрашивал? - спросил он у вахтерши.

- Нет, никто не интересовался. Ждете кого?

Со стороны красного уголка слышалась музыка из телевизора и чей-то смех. Виктор поднялся к себе, запер дверь изнутри щеколдой и, не зажигая света, сунулся к окну.

В щели под подоконником не было ничего. Для верности Виктор осторожно сунул туда тонкий столовый ножик из нержавейки. Ничего. Последние надежные артефакты бесследно испарились.

5. Покрой бездны.

Если человек оказывается в безвыходном положении, ему надо в первую очередь удовлетворить свои первичные потребности. Так проще подготовиться к остальному.

Виктор зажег свет, включил для настроения радиолу и стал готовить ужин. Надо было расходовать картошку, пока не начала гнить. Погреба и балкона здесь нет.

Спокойные звуки "Лунной серенады" - не Глена Миллера, а Зацепина - подняли настроение. Магомаев велик, подумал Виктор. Интересно, можно ли здесь попасть на его концерт? Или это дорого? Хотя нет - мясо можно заместить рыбой, а вот искусство принадлежит народу.

Магомаева сменил Макаров - "Закурю-ка, что ли, папиросу я...". Затем в узком пространстве эконома, словно мяч от стен, запрыгали мажорные аккорды "Ариэля". "Облади, облада, горе не беда, как-нибудь переживем." Мягкий позитив.

"Посмотрим, что у них в этих кельях для культурного досуга".

Красный уголок эконома напоминал трансформер. Лучшее место, в углу у окна, отвоевала высокая тумба симферопольской телерадиолы "Нейтрон"; рядом на стене, под самым потолком, висела трубка экрана для показа слайдов или кино, окруженная с обоих сторон настенными кашпо, а под ней вдоль стены выстроилось несколько столов-книжек. Противоположная стена была занята абстрактной композицией из стоек и полок, по которой были живописно разбросаны цветы в горшках, книги, коробки настольных игр и всякие безделушки, по-видимому принесенные жильцами. Наконец, стена напротив окна была застроена шкафами из древесностружечной плиты, выкрашенными масляной краской: белые, желтые, красные и синие прямоугольники дверец, разделенные узкими коричневыми линиями, выдавали неразделенную любовь декоратора к творчеству Пикассо. На мгновение Виктор почувствовал себя на сцене в спектакле театра "Современник".

Телевизор был включен; передавали речь Косыгина на каком-то заводе. Несколько жильцов проводили время, глядя на экран.

- Во время встречи с товарищем Чжоу Энь Лаем, да и с другими китайскими товарищами, - говорил Косыгин, - меня часто спрашивали, не ведет ли нынешняя реформа, с ее ставкой на хозрасчет и самоокупаемость предприятий, на получение прибыли, в конечном итоге к капиталистическому рынку с его стихией и хаосом. Я всегда отвечал: нет, не ведет...

Виктор придвинул к себе стул, стоящий с краю, и сел. Премьер-министр говорил без бумажки, довольно бойко, немножко резковатым баритоном, но гладко, словно диктор теленовостей. Типичная речь советского руководителя.

- ...В развитых капиталистических странах получение максимальной прибыли, - продолжал он, - это цель работы предприятия, а развитие товарного производства и удовлетворение потребности - лишь средство получения этой прибыли. В условиях нашей реформы главная цель предприятий, всех хозяйствующих субъектов - это всемерный рост производства товаров, нужных как непосредственно советским гражданам, так и всему нашему обществу в целом, а получение высоких прибылей - это средство достижения этой цели. Чтобы поменять местами по сравнению с капиталистической системой цель и средство, и нужна плановая, государственная система управления...

Выхваченное крупным планом лицо Косыгина уже было в морщинах, но в нем еще не чувствовалось печати дряхлости. Высокий лоб с залысинами на висках, небрежный "ежик" прически, делавший премьера похожим на пожилого рабочего, и крупный прямой нос, который казался чуть-чуть наморщенным - все это производило впечатление энергичного и сурового человека, типичного командира, не переносящего общих фраз и панибратской болтовни.

-... Некоторые из разработчиков реформы говорили мне: "Зачем вы начинаете создавать ОГАС, давайте развивать рыночное саморегулирование, такая реформа не потребует никаких капиталовложений!" Такая точка зрения глубоко ошибочная. Стихийное, не управляемое целенаправленно развитие экономики всегда ведет к кризисам, к потерям, которые при нынешних масштабах производства намного превысят объем тех средств, которые мы уже вложили и планируем дальше вложить в развитие ОГАС...

- Слушайте, а может, на вторую переключим? Там "Клуб Фантастики" и кино сейчас покажут. "Хроники звездолета "Парус"". А речь все равно в газете будет...

В красный уголок зашли двое парней и трое девчонок явно из жителей этого улья, в домашнем. Похоже, они еще не успели завести свой телевизор, а, может, экономили.

- Политикой не интересуетесь, значит? - недовольно спросил пожилой седой мужчина, видимо, пенсионер, и, видимо, несогласный не столько с предложением, сколько с его бесцеремонностью.

- А я знаю, чего вы ждете, - сказал парень постарше, в коричневой курточке с передом из синтетического вельвета и небрежным чубом с бакенбардами под Алена Делона, - вы ждете, чего он скажет о войне. Он не скажет, вопрос уже решен. И перед тем, как наше поколение туда уйдет, просто хочется чего-то посмотреть. Если, конечно, вы не против.

- А я чего, я не против, - проворчал пенсионер, - просто спрашивать надо, а не так.

Парень защелкал ручкой селектора. На десятом канале на экране возникло лицо Капицы.

- Иван Антонович, читатели из Тамбова интересуются, придерживаетесь ли вы сейчас концепции "упрощения вещей", и не приведет ли это к унылому однообразию будущего общества?

Камера повернулась, и в кадре очутилось лицо Ивана Ефремова. А ведь я могу тут встретить его живым, подумал Виктор. И братьев Стругацких тоже.

- Видите ли, - начал Ефремов, - роман был написан в эпоху увлечения неоклассицизмом, когда дома и вещи стремились утяжелить декоративными украшениями, часто неоправданными. Говоря современным языком, речь шла о том, что вещи должны стать технологичными, удобными и функциональными. Любой специалист по художественному конструированию объяснит это лучше меня. И вообще, серьезно тревожит, что некоторые мои, скажем так, "болельщики", пробежав книгу по диагонали, делают вывод, что богатство - это абсолютное зло...

- "Бедность есть мандат революционности", - улыбнулся Капица.

- Примерно так. На самом деле я против узкого, мещанского понимания богатства, как мира роскоши, мира вещей, которые позволяют эгоистической натуре чувствовать себя выше окружающих. Коммунистическое общество - это общество, которое состоит из баснословно богатых людей! Только вот главным богатством считаются не вещи, предметы, которые, конечно, тоже будут, а умение, культура, воспитанность, степень совершенства души и тела. И еще - люди коммунистического общества, будучи баснословно богатыми, будут еще и баснословно щедры. Разделяя свое богатство с другими, они делают себя во много раз богаче. Нынешнюю пропаганду экономии не надо рассматривать, как призыв к простому аскетизму или хуже того, к скупости. Это попытка показать человеку, что кроме потребления вещей, есть еще наслаждение произведениями искусства, радость познания, счастье творчества, нелегкое счастье воспитания детей.

- Спасибо, Иван Антонович. К сожалению, время беседы подходит к концу, и сейчас зрители увидят художественный фильм "Хроники звездолета "Парус"", снятого по мотивам ваших произведений.

- Очень далеким мотивам, - недовольно заметил Ефремов.

- Ну, это значит, будут и другие фильмы. Надеемся...

"Хроники" действительно оказались далеко от "Туманности Андромеды". Вернее сказать, это были советские "Чужие".

Более точно, это был приквел. У опытного звездолета "Парус" накрылись движки, и он сел на планету Железной Звезды. Прекрасная планета, хотя и темная. В ожидании подмоги земляне побродили по окрестностям, понабрали разных представителей флоры и фауны на пару тысяч Нобелевских премий, наткнулись на спиралодиск, то-бишь, звездолет инопланетной цивилизации, и давай его ковырять лазером. Вышло то же, что и в фильме в нашей реальности, то-есть из дырки пыхнуло, сожгло робота, и дыру заварило. Но что-то просочиться успело, потому что вскоре фауна планеты начала мутировать, появились летающие электрические медузы, которые пробрались в корабль и, несмотря на попытки отстрела мерзких тварей лазерными миниганами, они сожрали всех землян по одному, высасывая из скафандров. Последняя оставшаяся в живых член экипажа записывает речевой дневник для тех, кто их найдет, и в финале трагически отступает по коридору: дескать, остальную картину дорисует воображение зрителей.

Ужастик получился для шестидесятых вполне сносный, хотя и с основным упором на психологию, а не спецэффекты. Короче, фильм об охране окружающей среды.

Вернувшись в келью, Виктор первым делом проверил тайник. Артефакты не вернули.

"Будем рассуждать логически", подумал Виктор. "Допустим самое паршивое: карты и мобильник попали к шпиону-связнику. Какая его задача и какую ситуацию он попытается создать? Ну, во-первых, передать супер-изделие русских своим... А почему русских? Там латиницей написано - Самсунг. И внутри тоже надписи иностранные. Самсунг такого не делает. Зачем русским делать прибор с иностранными надписями? Кидать на экспорт технологии стратегической важности - какого рожна? Да еще и под чужим брендом?"

Виктор задернул окно и щелкнул выключателем. Помигав, загорелась лампа, наполняя комнату нудным гулом.

"А чей бренд-то? Корея коммунистическая, если там есть радиофирмы, то советские филиалы. Супер-пупер северокорейский девайс. Зачем? И почему эта штука у какого-то непонятного русского? Он ее из Зеленограда выкрал? И бродит с офицерами УГБ? Не вяжется. А, может, это все туфта и лажа, дезинформация, и этого странного русского просто подсовывает контрразведка?"

Он подошел к радиоле и щелкнул выключателем. Сейчас прогреются лампы и будет музыка.

"Ясень пень, связник свяжется со своими. И сделал он это, скорее всего, сразу после ликвидации Найденовой. Потому он и упер рацию, а корпус, важную улику, оставил нужна была связь, а проигрыватель в руке привлекает внимание. Что ему ответят хозяева? Однозначно потребуют проверить меня, может, будет ждать еще одного человека. Нелегалу надо время, их в Брянске в загашнике пачками не держат. Стало быть, связной ближайшие дни будет наблюдать за мной, уточнять ситуацию. Там будет ясней и с УГБ. Значит, за эти несколько дней надо осторожно подкинуть побольше полезных вещей для Союза, чтобы поверили в дружественность намерений хотя бы."

-... Советскими спутниками наблюдения "Амур" в последние дни было зафиксировано массированное перемещение частей германского и австрийского бундесвера в сторону границы с Чехословакией, - раздался в тишине знакомый голос Левитана. - Советское правительство заявляет, что в случае попыток аннексии Чехословакии и нарушения тем самым стратегического равновесия в Европе Советский Союз примет соответствующие меры для обеспечения общеевропейской безопасности, включающие применение вооруженных сил...

"Начинается заварушка", подумал Виктор. "Как бы не опоздать... А то ведь по обстановке и ликвидировать могут. Или те или другие."

6. "Очаровательный убийца, вы его полюбите."

Утро среды выдалось спокойным и безмятежным. В лучах трубок-фонарей, как в старом сувенире, спокойно плавал мелкий, игольчатый иней, создавая вокруг ламп акварельно-расплывчатый ореол. Утоптанный снег на тротуаре схватило тонкой корочкой льда; за пределами вокзала тротуары здесь никто не посыпал, кроме жителей привокзальных бараков, украшавших пространство перед калитками темными пятнами шлака и золы. Угольный, паровозный дым выползал из труб бараков и нехотя размазывался по местности, забираясь в нос. Последний день октября, подумал Виктор, и от этой мысли почему-то стало грустно.

У закрытого шлагбаума нетерпеливо урчала очередь грузовиков, в которую затесались куцый служебный автобус и желтый фургончик-"Запорожец". Качающийся конус света озарил ветви деревьев у бараков; послышался долгий стонущий гудок, и вскоре по главному пути проследовал товарняк. Незнакомый Виктору лобастый серый тепловоз из трех коротких, как огрызки, секций, поравнялся с переездом; бормотание дизелей, свист раскручивающихся турбокомпрессоров и натужный вой зубчатых колес, передававших сорок тонн тяги, заметались между заборами у горловины станции.

- Интересуетесь? - послышался голос справа. Голос принадлежал высокому, худощавому мужчине в темно-сером пальто с широким поясом и светлой теплой кепке. - Будем знакомы, Леонид Вочинников, газета "Брянский рабочий". То, что "Эл. Мостовой" - так это я. У меня редакционное задание, подготовить материал о встрече с так сказать, московскими гостями. Я, кстати, недалеко живу. От Почтовой чуть в сторону "цыганского гастронома". Знаете?

- Гастроном знаю. Пока не знаю, что именно можно рассказывать прессе.

- Раньше на ящике работали? Это же все-таки бытовая техника.

- Ну, есть еще секреты фирмы. Надо согласовать с начальником.

- Тогда, если не возражаете, после обеда. У меня еще репортаж о ходе испытаний брянского судового дизеля "Пересвет". Он наше главное оружие в войне с датчанами.

"Что за фигня? СССР собирается начать войну с Данией? Почему об этом молчат СМИ, а болтает какой-то печатный областной орган?"

- Представляю себе заголовок в "Вошингтон пост", - улыбнулся Виктор. - "Русские аннексировали Данию". "Советская угроза".

- Это торговая война. БМЗ наращивает производство гигантских дизелей на экспорт и выпуск будет доведен до полусотни в год. Дизель десять тысяч сил размером с четырехэтажный дом, делают по лицензии всемирно известной датской фирмы. "Пересвет" позволит сбить плату за лицензию. Хотите партнерства с западными фирмачами - делайте собственную продукцию!

"Нашим бы промышленникам эти речи в уши", подумал Виктор, но сказал другое:

- Ну вот видите, тут такие достижения. А магнитофон что, две дощечки....

- Недооцениваете, недооцениваете! На западе в этой сфере огромные деньги!

Мимо громыхали платформы с гусеничными машинами под брезентом. По силуэту как "мотолыги", армейский гусеничный транспортер МТ-ЛБ, но, судя по тяжким ударам колес на стыках, много тяжелее. Катки и широкие гусеницы, что высовывались из-под края брезента, явно принадлежали тяжелой технике.

- В Прибалтику гонят, - заметил Вочинников. - Мы стоим накануне грандиозного шухера, как говорил Попандопуло.

- Старые самоходки мишенями на учения?

- "Барбарис", штурмовые машины пехоты. Их на базе пятьдесят пятых делают. Защита от кумулятивных снарядов и все такое. Похоже, когда начнется чешская заварушка, наши нанесут удар на Берлин по кратчайшему пути, из Польши. Пока у реваншистов на границе мало ядерных фугасов.

"Вот они какие, диванные аналитики шестидесятых!" - подумал Виктор, но сказал другое:

- Интересно, как у них там с памятником в Трептов-парке?

- Неужели не слышали?

- Последние годы у меня было мало времени.

- Представьте себе, сохранили для воспитания школьников. Учат их, что если немцы будут сражаться так же геройски, Германия покорит весь мир. И могилы наших воинов в порядке содержат. И даже концлагеря, как свидетельство трагических ошибок.

- Отказались от геноцида?

- Признан устаревшим, как святая инквизиция. Говорят, скоро наука кого угодно в немца переделает через электроды в мозгу.

- Вот гады!

- И не говорите...

Последняя платформа уползла к Фасонке. Не дожидаясь, когда откроют шлагбаум, народ повалил по черным шпалам перехода.

- А вы знаете, - продолжал Вочинников, когда они повернули на Ульянова за зданием ДОСААФ, - у меня давно есть такое желание написать фантастический роман. Сейчас многие пишут. Но нет хорошей идеи. О космосе пишут все. Может, о будущем? Как вы его себе видите?

"Если он журналист, это либо случайная фраза, либо утечка информации от дружинников.", думал Виктор, поворачивая, чтобы перейти дорогу к политехникуму. "Воспоминания о будущем расползаются по Бежице... Но это может быть и не журналист. Нас друг другу не представляли."

- У меня есть другая идея. Сатира на буржуазное общество. Конторский работник и специалист по ЭВМ по имени Нео внезапно узнает страшную правду. Всё, что его окружает, это иллюзия, Матрица вычислительной машины...

- Не пойдет, - убежденно ответил Вочинников.

- Слишком "не наше"?

- Это плагиат. Идея из романа Даниэля Галуйе "Иллюзатор-3". Пару лет назад перевели, еще дискуссия была в "Технике-молодежи"... Ну, мне в первую проходную.

"Посмотрим. После обеда..."

...- То-есть, вы предлагаете вытеснить большой кассетой катушечные магнитофоны?

Товарищ Малюжный, прилетевший утренним рейсом из Киева, из головного КБ при заводе "Маяк", и по пути уже закинувший вещи в заводскую гостиницу возле проходных, улыбаясь, разглядывал серые, похожие на оберточную бумагу, эракопии. Это был крупный человек в костюме цвета молочного шоколада, без галстука, с круглым, чуть полноватым лицом, на котором уже наметился второй подбородок, академически правильным носом, разделявшим узкие, словно постоянно прищуренные глаза в окружении пухлых век, и темными волнистыми волосами, которые были уже украшены проседью, а на висках образовавали начало будущих залысин. Люди с такой внешностью обычно играют в советских шпионских фильмах разъездных агентов по продажам, или, как тогда было принято говорить, коммивояжеров.

- Да. Дека с кассетой на шестимиллиметровке должна стать убийцей бобинников.

- Слово-то какое у вас - "убийцей", - глаза Малюжного сложились в хитрые кошачьи щелки. - Не наше.

- Не наше. На этом построим рекламу для американцев. Сыграем на низменных инстинктах обывателя. "Очаровательный убийца, вы его полюбите."

- Не в этом дело. По данным зарубежных фирм, в семидесятых ожидается бум катушечных аппаратов высокой верности воспроизведения, или, как он их называют, "хай-фай".

- Ну, фирмы могут многое заявлять для рекламы.

- Это мы знаем. Как вы понимаете, ряд ведущих промышленных стран Запада развивают промышленный шпионаж... В общем, мы живем в реальном мире. Это не для рекламы, они действительно так планируют.

- Из этого и исходим. Сейчас в Союзе пять классов магнитофонов, от высшего до четвертого. Катушку оставляем для аппаратов высшего класса. Ее купят меломаны, дискотеки, кооперативные студии звукозаписи. Кто-то же селится в квартиры по три тысячи в месяц, значит, при всей экономии платежеспособный спрос есть. Ценовой диапазон таких аппаратов - пятьсот... э-э... естественно, не будет, а будет пять - десять тысяч. Стационарные деки с большой кассетой займут нишу первого и второго класса, бумбоксы - второго и третьего. Это то, что мы технически одолеем. Ну а четвертый и третий класс оставляем микрокассете. Дотянем на этой линейке до восьмидесятых, а там пойдет цифровая запись.

- То что японцы пытались делать с механизмом видеомагнитофона и ЭВМ? Да, это очень, очень перспективно. Студийная звукозапись, помехоустойчивая связь. Но для простой рабочей семьи...

- В восьмидесятых пойдет и для бытовки. Вы могли мечтать об этом в сорок восьмом? - и Виктор показал на монитор.

- В сорок восьмом я в Германии служил. Не до того было... Будем считать, убедили. Сейчас как раз собираются открывать новое производство в Ростове при ящике. Вот им и отдать катушку.

- И оставить катушке одну скорость - девятнадцать.

- Протяжку, наверное, есть смысл для всех этих кассет унифицировать?

- Две протяжки. Для деки - двухмоторная электромеханическая, функции поиск, откат, просмотр. Те, что по параметрам не пошли на первый класс, ставим на второй. Для бумбокса - на первых порах одномоторная механическая, без отката-просмотра. Механическую логику мы пока не потянем.

- И точно так же, если не идет на второй класс, ставим на третий?

- Именно.

- Хоть это и не мой вопрос, а что будете делать с некондицией для микрокассет?

- Ставим на диктофоны и телефонные автоответчики.

- Ладно, вернемся к нашим баранам. Мы прикинули, асинхронный двигатель вылезет с банку сгущенки и весом килограмм. Плюс маховик. Тяжеловато получается.

- У нас же есть мощные транзисторы для бытовки и даже тиристоры. Ставим двигатель-маховик с магнитом и полупроводниковым коммутатором. Сразу экономия веса.

- Но это же надо специальное оборудование обмотки мотать.

- Делаем с осевым магнитным потоком. Простые цилиндрические катушки в штампованнном поддоне. Тут кольцо из магнитотвердого феррита, как для динамиков. Технологично при любом объеме выпуска.

Малюжный откинулся на спинку стула.

- Вы знаете, - произнес он после долгой паузы, - летя сюда, я был почти уверен, что встречусь здесь с очередным дилетантом, пробивающим через начальство свои идеи. Я - штатный скептик. Меня держат для этого, иначе мы просто завалимся от обилия бредовых предложений, которые выдают люди, начитавшихся статей и книг про гениальных изобретателей, которых затирают бюрократы. Моя задача - вежливо выслушать вас и раздраконить. Так вот, раздраконивать вас я не хочу.

Он сделал паузу. Виктор тоже молчал. "Пусть сам скажет", думал он.

- Что мне понравилось... Комплексный подход. Вы не увлечены своей идеей, вы расчетливо и въедливо строите план ее внедрения. Я не знаю, хороша или плоха ваша идея, я настроен к ней предвзято после неудачи картриджа Ар-Си-Эй. Но я вижу, что с таким подходом вы сделаете эту кассету и убедите значительную часть мира ее покупать. Так делают американцы. Раньше не работали в США?

- Я похож на человека, который работал в США?

- Не совсем. Вы сделали одну большую ошибку, которую бы не сделал американец. У вас здесь тоже курить нельзя? - последние слова Малюжный произнес, повернувшись к завсектору. Тот сочувствующе развел руками.

- Я тоже люблю читать в "Науке и жизни" комиксы про инспектора Варнике, - улыбнулся Виктор. - Что же сделал бы американец?

- Автомагнитолы. Ваша кассета - хорошие качественные автомагнитолы. В отличие от "Стерео-Эйч", эта кассета хороша и для машины, и домашней аппаратуры. Универсальность - это конкурентное преимущество. Недооцениваете достижения советского автопрома, недооцениваете...

- Не помешаю? Здравствуйте.

В открывшуюся стеклянную дверь вошел Корин. Большая заячья шапка на его голове, серая и лохматая от измороси, придавала ему растерянный вид. Прямо день свиданий, подумал Виктор.

- Новости насчет Лики? - встревожено спросил Петросов.

- Нет, - смущенно пробормотал Корин, почему-то взглянув на календарь с рекламой туристского телевизора, - новостей нет, мне тут попутно одно поручение дали, связанное с ширпотребом, и товарищ Еремин мне понадобится, как специалист. Можно на пару минут нам поговорить вон в том помещении? - и он кивнул на лабораторию.

Закрыв дверь, Корин достал из кармана пальто и поставил на стол перед Виктором красно-белую пачку сигарет "Столичные".

- Спасибо, - сказал Виктор, - я не курю.

- Я в курсе. Скажите, вот с этой вашей микрокассетой можно сделать диктофон с пачку сигарет?

- Можно, если оставить только запись и воспроизведение. А разве не делают?

- Вот образец из одной не слишком дружественной нам страны.

Образец оказался коробочкой цвета слоновой кости, и по размерам был здоровее сигаретной пачки. Вернее, он немного не доходил до "Олимпуса" китайской сборки, который в девяностых валялся в каждой приличной радиолавке.

- Можете взять в руки, посмотреть, - сказал Корин. - Не взорвется.

Коробка оказалась довольно увесистой. С одного из торцов виднелась длинная крышка, из которые торчали утопленные в корпус усики. Виктор нажал на них, и на ладонь, словно обойма из пистолета, выскочила кассета из фрезерованного металла; под тонкой прозрачной крышкой виднелись катушки с проволокой.

- Армейский какой-то. Как будто из цельного куска алюминия делали. Так надо?

- Видимо, им проще так было делать. Их же немного надо. Что скажете?

- Ну, если с ним не надо падать при вспышке слева и вспышке справа, можно и в пачку. И делать их десятками тысяч. По цене радиолы.

- Вы хотите сказать, что знаете технологию, которую не знают зарубежные лаборатории спецтехники?

- Технология обычная. Точное пластмассовое литье, листовая штамповка. Самое трудное - пайка под микроскопом. А лучше сделать под нее специальную микросхему, чтобы почти без рассыпухи. Каскады с непосредственной связью. Бытовка в этой области спецухе сто очков вперед даст.

- И абсолютно бесшумным сделаете?

- Вчера только обсуждали пьезопривод. Бытовая техника сейчас становится источником технического прорыва, те же микропроцессоры для бытовых калькуляторов.

- Откуда вы знаете Ковшовича? - быстро и без нажима спросил Корин. Вся его рассеянность испарилась мгновенно, и перед Виктором предстал другой человек, изготовившийся к тигриному прыжку.

- Не знаю я Ковшовича. Вы про микропроцессоры? Про идею объединить микросхемы арифметического устройства ЭВМ в одном корпусе? Эта идея носится в воздухе. Я не могу вам рассказать, как в наших условиях сделать четырехразрядное арифметическое устройство, но это возможно в ближайшие годы и без меня. Серийный "Минск" уже на микросхемах, а не на транзисторах.

- Жаль... - произнес Корин после некоторой паузы. - Жаль. Мне на миг показалось, что до разгадки остался один шаг. У меня к вам просьба никому не рассказывать об этой части нашего разговора. Будут спрашивать - вы дали консультацию по одному случаю, связанному с бытовой техникой, это следственная тайна. Дальше - как решит начальство, не хочу вперед забегать. Считаю, что вы правы, для работы над этим диктофоном надо набирать группу из тех, кто успешно проектирует ширпотреб, и надо снимать ограничения по номенклатуре комплектации и применения технологий...

"А ведь Корин неплохо подготовился", подумал Виктор. "Для разработки меня? Или просто я случайно попался, как человек, который может решить их проблемы?"

-...Думаю, можно попробовать привлечь людей из вашего КБ, которые уже втянулись в работу, - продолжал Валентин Иванович. - Возьмем у всех согласие на проверку по нашей линии...

"Постепенно выпадаю из подозрения. Очень жирно для ЦРУ разбрасываться тем, что у самих нет. Да и допустят, скорее всего, к очень узкому участку."

-... Кстати, помните, вы говорили о взломщиках ячеек на вокзале?

- Да, что-то было. Неужели помогло?

- Нашли. Представьте себе, молодой парень, слесарь, хороший слесарь-ремонтник с Камвольного, увлекался радиотехникой и придумал именно так, как вы описали. Очень глупо. Воровал ради азарта, вещи у него дома в сарае нашли, он не знал, кому их сбыть.

"Если нашли мобильник... Корин смотрит, как я прореагирую. Он не пацанчик, он просто умеет войти в доверие к технарям..."

- Ужасно. Посадят теперь? Ну, вещи вернет, но это ж все равно статья.

- Не посадят. Он найден дома мертвым, инсульт. Неожиданный инсульт у здорового молодого мужчины, спортсмена, он на Стадион тренироваться после работы ездил. Давление хоть в космонавты.

- Печальный конец.

- Не конец.

Виктор с искренним удивлением посмотрел на Корина.

- Есть признаки, - продолжал тот, - что гражданин Бородков, так его звали, скончался в результате действия контактного яда, используемого американскими спецслужбами.

7. "Вас надо было убирать сразу."

На любой войне прежде всего надо оценить обстановку.

- Полагаете, оба этих преступления связаны и совершены одним и тем же лицом? - выдал Виктор дежурную фразу из полицейского сериала.

- Обычная тактика западных спецслужб - использовать уголовников, морально разложившихся элементов, алкоголиков, наркоманов, людей, имеющих разные грехи перед Родиной. Например, Незнамова могла прятать в ячейке камеры хранения некий предмет, интересующий связного. Может, даже тот же передатчик. Агент был замечен на вокзале. Есть такой прием в арсенале западных разведслужб - спровоцироватьвокзального вора на кражу, чтобы потом требовать выполнения поручений. Естественно, не сразу по "пятьдесят восемь-один" в редакции от шестьдесят третьего, а всего лишь хищение личного имущества граждан из определенной ячейки за долю от добычи. То ли Бородков что-то заподозрил, увидев украденные вещи, то ли ценность этих вещей была так велика, что надо было его ликвидировать, как свидетеля.

- А не получится так, что я буду следующим? Я в тот вечер был у Незнамовой. Да и странное предложение супружеского ложа... Такие вещи тоже в арсенале спецслужб.

- Виктор Сергеевич, раз мы сейчас беседуем, можете не волноваться, - заявил Корин, смотря на Виктора ясным и убежденным взглядом комсомольца, строившего Усть-Илим. - Вас надо было убирать сразу. До того, как вы встретитесь с нами или милицией. Конечно, вы можете оказаться крупным ученым или конструктором, носителем гостайны, за которой охотится разведка. Это нами проверяется, но подтверждений пока нет. Допустим, что вы забыли тему, над которой работали, организацию, коллег, все детали, которые знали, как свои пять пальцев, утратили навыки профессии. Но вы не могли при этом ниоткуда взять столько знаний по магнитной звукозаписи. Материалы, технологию производства, допуски и посадки, правила оформления чертежей, ситуацию на мировом рынке. И не фрагментами, а комплексно. Вы над этим работали, и, похоже, совсем недавно. Пропавших без вести крупных специалистов по нашей линии тоже нет. Сейчас же век кибернетики, машина быстро находит.

- Скажите, а это верно, что человека с моими данными вообще не было в СССР?

- Кто вам это сказал?

- Незнамова.

- Почему не сообщили об этом?

- Думал, обычная практика кадровиков. Неофициальная. Мощный ВЦ, компьютерная связь, надо использовать. Плюс личная инициатива и личные связи.

- Да, ВЦ образцовый... - Корин подошел к окну, и его взгляд уставился в небо цвета стираных бинтов; затем он резко повернул голову к Виктору и произнес: - Мы пока не нашли человека с вашими данными. И это похоже на расщепление личности. Возможно, Виктор Сергеевич Еремин - это действительно человек, рожденный вашим воображением. Впрочем, в той части картотек, где фотографии записаны на микропленку и могут обрабатываться перцептронами, среди разыскиваемых лиц Вас тоже не обнаружено. Надеюсь на то, что нам прежде всего поможете вы сами.

"Значит, не помогут. Пока колоться."

- Вообще бывают случаи самые невероятные, - продолжал Корин. - Вот лет двадцать назад в одном закрытом городе сняли с поезда человека, у которого был паспорт гражданина СССР, как он говорил, образца семидесятого года, другие деньги, и часы, изготовленные то ли в семьдесят третьем, то ли в семьдесят пятом. Уверял, что прибыл из будущего. Прямо как у Абрамовых в "Глазах века".

- И что?.. В смысле, из новой техники, он что-нибудь знал?

- Нет. Говорил, что в нашем светлом социалистическом будущем он ударно трудился в глухой тайге охотником-промысловиком, и из цивилизации у него был один приемник на полупроводниках, оставленный в избушке. А при проверке гражданин оказался агентом иностранной разведки, заброшенным с целью оказать влияние на наши отношения с Китаем. Предсказывал, что китайцы укрепят экономику и двинутся завоевывать СССР, и что спасет только альянс с Америкой. Его опознали выжившие узники лагеря военнопленных, где этого гражданина завербовал абвер. А после войны он оказался в американской оккупационной зоне, и янки не побрезговали. Правда, легенда глупая, но тогда у них служба еще слабовата была. Это сейчас они Ми-6 за пояс заткнули... Разведку, конечно, а не вертолет.

"Су-уки!!!" - мысленно заорал Виктор. "Это американцы все и подстроили! У них был попаданец! Они замочили Трумена и подбросили НКВД липу! Обреченного шпиона, дискредитировать попаданцев! Не-на-ви-жу-у!!!"

Но вслух он этого не сказал. Попаданец не должен терять лицо в таких ситуациях.

Он мысленно досчитал до пяти и произнес совсем другое.

- Чем я могу помочь в поимке шпиона? Меня, понимаете, мучает то, что Анжелика могла погибнуть из-за меня. А ведь могла стать на путь исправления, если бы вовремя. И не пропал бы человек.

- Ничего самостоятельно не предпринимайте. Можете больше испортить. Да, постарайтесь не особенно удивляться разным неожиданностям, если они не грозят вам явными неприятностями.

- Мне ждать неприятностей?

- Честным советским гражданам беспокоиться не об чем, - уклончиво ответил Корин. - Хотя... Никуда на прогулки не собираетесь в позднее время? Проблемы с подростковым хулиганством, на Коммунальной за Металлургов ночью избили двух парней.

- Кладбищенские?

- Да. Уже слышали?

- Я в ночь с четырех на стенде дежурю, - уклонился Виктор от ответа.

- Обычно такое с семи до одиннадцати. Да и на Крахтовку дружинников с завода нагнали. Побили за "лабиринтом" на частном секторе, где не патрулируют...

Вернувшись на место, Виктор почувствовал, что обстановка в зале стала как-то более непринужденной. Коллектив решил, что если Виктор связан с пышным ампирным зданием на тихой улице, то уж точно не для того, чтобы брать на карандаш кто что болтает. Малюжный, атакованный в отсутствие Виктора все тем же молодежным коллективом, успел загореться идеей развития "Элькасет" до восьми дорожек, идеей, которую он сам же и выдал.

- Понимаете, - с жаром объяснял он Пагаве, - мы делим пополам каждый сердечник, как у Филипса, и получаем вдвое большее время записи...

В конце концов гостя из Киева увел к себе начальник отдела; похоже, что Сдолбунов решил для верности закрепить результаты разведки боем обедом в неофициальной обстановке. Разговоры незаметно сползли на политику: только в России можно одновременно чертить деталировки и обсуждать мировые проблемы.

После обеда Сдолбунов привел в сектор показать народу молоденькую - похоже, что только со студенческой скамьи - круглолицую девушку в темном платье.

- Это товарищ Ситковская Тамара Андреевна, - произнес Сдолбунов и вздохнул. - Новый сотрудник отдела кадров.

Коллектив посмотрел на Ситковскую с сожалением. Та замялась, и обвела взглядом сектор, остановившись глазами на Викторе.

- Да, прошу прощения, - она обернулась к Сдолбунову, - тут как раз...

Она подошла к Виктору, что-то вытаскивая из черной папки на "молнии".

- Вы товарищ Еремин? Только что из милиции приходили... Ваш паспорт нашли, вот.

И она протянула Виктору новенькую книжечку в зеленой, не потертой обложке.

8. Под своим именем.

- Как нашли? - растерянно спросил Виктор.

"Зеленый - точно не мой. Провокация? Проверить, как отреагирую? Или это ЦРУ подкинуло? Не могли они так быстро сделать фальшивый паспорт... если заранее не готовили, конечно, но тогда почему не в эконом подкинуть?"

- Граждане нашли, или воры подбросили, - пожала плечами Тамара Андреевна. - Если бы еще трудовую книжку и диплом принесли...

Виктор раскрыл документ. Паспорт оказался знакомого сталинского образца, по виду совсем новый, бессрочный, выданный гражданину Еремину Виктору Сергеевичу, 1917 года рождения, русскому, служащему, невоеннообязанному. Выдан ОВД Бежицкого района 22 октября 1968 года, на основании паспорта, выданного в пятьдесят третьем году. Прописка была проставлена уже в экономе, а вписанные лица отсутствовали.

У любого человека, знакомого с историей Виктора с момента его появления в шестьдесят восьмом, сразу возникли бы вопросы. С воинского учета его разряд могли здесь уже снять по возрасту. Но любой милиционер сразу спросит, как это личность Виктора сразу не удостоверили в паспортном столе, когда выдавали справку, если сохранились документы обмена паспорта, где он был в Брянске до прописки, и, наконец, как ему обменяли паспорт без прописки.

- Что-то не так? - спросила Тамара Андреевна.

- Я не помню своего паспорта... У меня была потеря памяти, вам, наверное, не сказали... Скажите, это точно из милиции принесли?

- Ну да. Девушка такая, в форме, удостоверение предъявила.

"Я не помню своего паспорта. Я не помню своего паспорта..."

- Ну, если все официально... Просто не ожидал. Здорово милиция работает.

Улучив момент, Виктор нашел в телефонной книге адрес приемной УГБ. Выйдя в коридор и миновав вахтера КБ - хорошо, что он попутно не табельщик, - Виктор, не дожидаясь лифта, скатился по ступеням на первый этаж.

- Скажите, а городской тут есть? - спросил он вахтершу в вестибюле.

- Городской у меня, давать не положено, - ответила она. - Вон на стене через девятку звоните. В город монету кидать.

"Через девятку так через девятку. Интересно, тут городские прослушивают? Хотя какая разница, я им же и звоню."

Увесистая карболитовая трубка, хранившая холод продуваемого вестибюля, легла в ладонь, как рукоять пистолета. Двугривенный звякнул и был проглочен аппаратом.

- Товарища Корина? - ответил певучий девичий голос. - Минутку, сейчас соединят.

В телефоне что-то защелкало и затрещало.

- Виктор Сергеевич? - голос Корина казался спокойным и равнодушным. - Чем могу вам помочь?

- Понимаете, тут такое... Сейчас мне принесли мой паспорт. Говорят, что из милиции, говорят, что нашли.

- У вас от этого какие-то неприятности?

- Да никаких, просто он странный какой-то...

- То-есть, паспорт вызвал у вас подозрения, не имеющие определенных оснований... Скажите, вы хорошо помните свой паспорт, выданный бежицким ОВД два дня назад?

- Я не помню, чтобы мне два дня назад паспорт выдавали.

- Тогда все правильно, - произнес Корин тоном разъяснения материала ученику, - то, что вы не помните этого, полностью соответствует ранее данным вами показаниям.

- Но они же тоже... Когда выдавали справку, они же не сказали, что мне там паспорт выдавали. Возможно, я перестраховываюсь, но это показалось мне странным.

- Ну что ж, бывает. Да, врач предупредил меня, что вам нежелательно часто волноваться. Нашелся документ, и слава богу.

"Ни черта не понять, но, похоже, это ими же и санкционировано."

- Простите. Я, наверно, стал чересчур подозрителен.

- Нет, что вы обратились - это правильно, это хорошо. Тем более, после того, что случилось. Так бы каждый человек сделал. Поэтому, возникнут какие-то подозрения - всегда звоните, обращайтесь.

- Вам на какой этаж?

Темноволосая девушка с кипой распечаток под мышкой надавила на кнопку "2". Двери лифта закрылись.

"Значит, в ГУГБ решили легендировать меня, как Виктора Еремина, потому что я представляю интерес для Москвы. Не разъясняют - значит, исходят из того, что я или действительно потерял память, или буду этого придерживаться. Быстрые поиски ничего не дали, будет долгая проверка. Интересно, здесь в Брянске есть десятилетний школьник Виктор? Наверное, но десятилетние школьники в поле зрения ГУГБ не попадают. Самого себя или родителей здесь лучше не искать, мало ли какие для них неприятности..."

Двери лифта со вздохом растворились. Свернув в знакомый коридор, Виктор увидел, что с противоположного конца навстречу ему торопится Вочинников. Они поравнялись с дверями сектора почти одновременно; в этот самый момент дверь распахнулась, и из нее выскочил Петросов.

- Леонид Викторович? - широко улыбнулся он, протягивая руку журналисту. - А мы вас ждем. У нас в КБ из такого солидного издания первый раз, так что давайте сейчас пройдем к руководству, и подробно расскажем о событии.

- А... - растерянно начал журналист, показывая на Виктора.

- Его сейчас ждут. Виктор Сергеевич, там Штевнер с очень срочным делом к вам. А вам, Леонид Викторович, сейчас все расскажем, - и Петросов буквально потащил Вочинникова по коридору в сторону приемной шефа.

Штевнер оказался рослым жизнерадостным брюнетом с курчавыми волосами, чуть тронутыми проседью. При виде Виктора он вскочил со стула, энергично потряс руку и тут же раскрыл на петросовском столе коричневую папку.

- Вот, - торжественно произнес он. - Надо только подписать.

- Что это? - с подозрением спросил Виктор.

- Рацухи. Ваши. Вот ручка. Вот галочки карандашом, где ставить.

Виктор перевернул несколько листов. Это были все его идеи по "Карне", превращенные в десяток рацпредложений.

- Слушайте, давайте я изучу...

- Пролистайте, если хотите убедиться, что это не смертный приговор, и подписывайте. Все уже оформлено.

- Но как же...

- Виктор Сергеевич, вы хотите премию в эту получку?

- Не откажусь.

- И соавторы ваши хотят. И БРИЗ хочет премию за перевыполнение соцобязательств по числу поданных за месяц. И это надо сейчас показать Майе Андреевне, чтобы видела, что мы не липу подсовываем. Если что не так, можете меня потом из окна выбросить.

Коллектив захихикал. Виктор с мысленным вздохом отвинтил колпачок и начал ставить росписи. Штевнер собрал бумаги в портфель, помахал рукой девушкам и покинул сектор пружинистой походкой под доносившиеся из лаборатории хриплые вопли группы "Дорс".

"Похоже, Джим Моррисон и тут зашибает", подумал Виктор и обрадованно вздохнул, когда тягучую композицию сменили звуки попсового шведского квартета, из которого Ульф Вальберг позднее переберется в "Сикрет Сервис". Если, конечно, современный читатель представляет себе, кто это и что это.

Кроме самого пьезодвигателя, где Виктор надеялся действовать методом "грубой силы", то-есть, применить пьезоэлементы и детали самых больших размеров, которые еще могут влезть в корпус, механизм особых проблем не вызывал.

"Кассету будем базировать по стойкам", подумал он. "Это концепт, пусть лучше на токарном обработают..."

Прекрасное начало заклепочного отступления (действительно, чем АИ-магнитофоны хуже АИ-танков?) было убито на взлете высоким голосом Лары.

- Неужели этот гонконгский грипп такой жуткий, что от него умирают?

- Наши вообще думали, что это американское бактериологическое оружие. У Нади там родственник в Китае на юго-востоке в каком-то медицинском филиале работает, говорит - с пятьдесят седьмого такого не видели.

- Хорошо дружить с Китаем, хоть раньше тревогу забили.

- Да ладно, чего говорить, от гонконгского всем сделали.

"От гонконгского... А у меня-то от другого! Поликлиника НТЦ еще работает?"

На этот раз он не дождался лифта, и рванул прямо вниз по узкой лестнице вокруг шахты.

В поликлинике было тихо, свободно и пахло хлоркой. Пожилая уборщица водила тряпкой по зеленому релину. В кабинете терапевта горел свет.

- Извините, можно? Я насчет прививок от гриппа.

- Так вы же говорили, что сделали. Показывали место прививки.

Это была все та же улыбчивая врачиха, она стояла у стеклянного шкафа и что-то туда укладывала. Когда Виктор вошел, она повернула голову в его сторону.

- Понимаете, тут выяснилось, что это была прививка не от того гриппа.

- Присаживайтесь, пожалуйста. - Она вернулась на место и села на стул, запахивая халат. - Что значит "не от того гриппа"?

- Ну, от другого. Не от гонконгского.

- Этого быть не может. Всем делают только одной вакциной.

- Так получилось.

- Что значит "получилось"? От чего, по вашему, вам делали?

- От этого, как его... От свиного гриппа.

Врачиха наморщила курносый носик.

- Вы работали зоотехником? На ферме?

- Нет.

Ее рука потянулась за градусником в стакане.

- Давайте мы вам температуру померим.

- Нет, у меня нет жара.

- Вы очень волнуетесь. Может, вам успокоительного?

За спиной скрипнула дверь. Пожилая медсестра принесла чью-то историю болезни, врачиха, кивнув, машинально пробормотала "- Нет, спасибо", и положила бумагу на стол. Подходящий момент выходить из разговора.

- Вы, конечно, правы, - поспешно произнес Виктор. - Раз медицина говорит, что сделали ту, прививку, значит, ту. Извините.

- Если вы иммунизированы, даже если вы заразитесь другой формой гриппа, болезнь будет протекать в более легкой форме.

- Да? - обрадовался Виктор. - Большое спасибо! Извините за беспокойство.

- Да ничего. Если почувствуете недомогание, сразу обращайтесь, а не пытайтесь переносить на ногах, или самолечением. Пик заболеваний будет месяца через два-три. Ну и смертность от этой формы в основном после шестидесяти пяти, вам еще рано...

- Нет, Виктория Павловна, вы представляете? - донесся ее возмущенный голос из-за картонной двери, когда Виктор уже вышел в коридор. - Свиной грипп! Надо же такое придумать. Начитаются всякого...

9. Глаза, смотрящие сквозь.

"А ведь я не мог попасть в этот вокзал. С самого первого раза. Раз войны во второй реальности не было, значит, должно было сохраниться довоенное здание. Оно похоже, но другое. Я сразу внутри должен был это понять..."

Виктор стоял на привокзальной площади. Моросил мелкий дождь, и старый зисовский автобус тарахтел на остановке, от него подымались легкие клубы пара.

Виктор уже дошел до эконома - надо было поужинать и поспать перед ночным дежурством - как вдруг какое-то непреодолимое предчувствие заставило его пройти лишнюю сотню метров.

И тут он вспомнил, глядя на сверкающую в тумане рубиновую звезду на шпиле, что в первой реальности вокзал должен был быть другим. Похожим, но другим. Без башни, с более высоким залом и одноэтажными галереями по бокам. В войну его взорвали, точнее, почти взорвали, но не стали восстанавливать, построили новый, тоже в виде жирной буквы "Т", лежащей вдоль путей.

"Может, все-таки все это мираж, галлюцинации? Каждый раз? А как же продукты после четвертой реальности? Как же часы Ступина из третьей? Может, вообще все, начиная с того момента, как я вошел в этот вокзал в феврале - бред? Долгий, бесконечный бред? Может, я вообще не просыпался в то утро и лежу в коме? Или... Нет, если загробная жизнь есть, она должна выглядеть как-то иначе... наверное..."

Он обошел здание и снова вошел в ту же дверь, толкнув старые, затертые от рук до бронзового блеска, массивные ручки с шишечками.

В зале бродил народ, пол был старый, бетонный, и гигантская схема с лампочками висела слева. Настенные бра с шишками, потемневшие от времени, были выключены. Под потолком Виктор увидел сырое пятно - видно, было неладно с крышей. Зал жил своей жизнью, независимой он него Виктора, и претендовал на объективную реальность, данную в ощущениях.

Подойдя к механическому расписанию, он ткнул наугад в одну из клавиш, здоровенных, как рычаг офисного дырокола; автомат, словно птица, захлопал серебристыми крыльями, листая их за толстым стеклом, в котором отражались огни газосветных трубок, для экономии протянутых между колоннами, и остановился на поезде Мариуполь-Ленинград. Все совпадало - оргстекло, прикрывавшее надписи на клавише, сопротивлялось пальцем и было холодным, из туалета несло хлоркой, автомат шумел точно так же, как тогда, в детстве, до слуха доносись голоса людей, поодаль, в зале ожидания гудел тяжелый механический полотер. Динамик, зашипев, начал объявлять прибытие. Когда человек видит во сне места, где он бывал наяву, он обычно не обращает внимание на несоответствия, пока не проснется и не начинает вспоминать сон; но Виктор прекрасно помнил вокзал в разных реальностях и, прокручивая перед мысленным взором его варианты, он нигде явных несоответствий не находил.

"А может, действительно, есть только одна Реальность, и это она? А все, что было до этого - ложная память? Я, Виктор Еремин, семнадцатого года рождения... Бред, бред. Часы на руке..."

Он поспешно взглянул на запястье, чтобы убедиться, что и часы до сих пор не увели; черный циферблат "Ориента" и темно-серый металл браслета вернули спокойствие. "Чушь, чушь", сказал он себе и поспешил прочь.

На перроне в глаза ему блеснул луч прожектора, на высокой ноте крикнул сигнал. К дальнему перрону неторопливо подкатывала странная, красно-белая электричка, похожая на старые западные - две секции по три вагона, двери не по краям, а чуть сдвинуты к середине. Скрипнули тормоза, и из распахнувшихся дверей повалил народ. Теряясь в толпе, Виктор поспешил через площадь к эконому.

И тут Виктор увидел его.

Человека с фоторобота. Человека с туповатым безразличным выражением лица, маленькими глазами и узким ртом, в светло-бежевой спортивной болоньевой куртке. Было в нем что-то от водителя грузовика с завода, скучающего в ожидании, когда грузчики заполнят кузов ящиками с тяжелыми стальными деталями, которые налево не загонишь. Человек двигался навстречу ему по Вокзальной - от переезда по тротуару со стороны станции.

Их глаза встретились. Человек не выразил никаких эмоций, просто посмотрел насквозь Виктора, словно тот был из стекла. Чтобы спрятать волнение, Виктор согнул руку и посмотрел на часы, словно что-то вспомнил и торопился.

Когда он вновь поднял глаза, человека с фоторобота уже не было. По этой стороне дороги шло мало людей, они текли по другой, к крахтовским панелькам и магазину; человек словно растаял в вечернем тумане, в моросящем дожде.

В фойе эконома никого не было. Вахтерша куда-то отлучилась. Виктор пододвинул к себе старый карболитовый аппарат, и принялся вертеть диск.

Корина дали не сразу, в трубке что-то жужжало и потрескивало, пару раз в ухо влетал резкий шум. Похоже, ему звонили на мобильник. Наконец, откуда-то из глубины космоса прорвался спокойный вежливый голос: "Здравствуйте. Я вас внимательно слушаю."

- Я его видел, - проговорил Виктор, глотнув слюну и глядя на дверь, - того, кого вы искали.

- Когда и где?

- Только что. Вокзальная на перекрестке с Баумана, нечетная сторона.

- Понятно. Виктор Сергеевич, не пугайтесь, но, возможно, вы их интересуете. Это неудивительно, учитывая обстоятельства вашего появления в Брянске.

- И что мне теперь делать?

- У вас сегодня ночное дежурство?

- Да. Позвонить начальству отпроситься? Хотя я не знаю домашний телефон...

- У товарища Петросова молодежка без коммутатора и без вахты, так что не позвоните. Звонить никуда не надо. Поужинайте, отдохните и идите на работу. Делайте вид, что ничего не произошло. Вы меня поняли? Не бойтесь, пока вы ведете себя естественно, вам ничего не угрожает. Иначе вы бы уже мне не звонили.

- Понятно.

- Кстати, Виктор Сергеевич, у меня приятная новость. В болоте тоже нашли. Москва отмечает хорошую работу управления. Так что с нас причитается.

- Любой советский человек сделал бы тоже самое.

- Увидел сквозь землю? Не скромничайте. И берегитесь простуды, а то вдруг дар пропадет.

...В Брно произошел крупный еврейский погром, радио сообщило о человеческих жертвах. Президент Ота Шик направил в Брно воинские части, объявил чрезвычайное положение и назвал требования еврейских общин присоединиться к Германии политической провокацией. Рабочие ленинградского завода "Звезда" осудили фашиствующих молодчиков и направили открытое письмо Генеральному Секретарю ЦК КПСС с заявлением, что они поддержат помощь вооруженных сил СССР в борьбе чехословацкого народа против возрождающейся коричневой чумы.

НАСА направил президенту Кеннеди предложение совершить "экспедицию чести" на Луну, которая обойдется в двадцать раз дешевле программы "Аполлон". В проекте предложено использовать корабль "Джемини" с посадочным модулем открытого типа. То-есть, кресло с космонавтом верхом на двигателе. Депутат от Брянской области, летчик-космонавт, герой Советского Союза Юрий Гагарин в своем заявлении охарактеризовал это предложение как "бессмысленный риск ради денег и рекламы" и призвал американских астронавтов не участвовать.

В городах США продолжались расовые волнения. В Вашингтоне действовал бессрочный комендантский час. Президент Кеннеди принял решение использовать для охраны важных правительственных учреждений и объектов легкие танки и бронетранспортеры.

Филиал Харьковского завода тяжелого машиностроения в третьем квартале увеличил выпуск нового спортивно-прогулочного катера "Бриз", способного развивать скорость шестьдесят километров в час.

Новая комедия "Бриллиантовая рука" в Китайской народной республике собрала рекордное число кинозрителей. Министр культуры КНР Сяо Вандун призвал китайских кинематографистов учиться у режиссера Леонида Гайдая искусству создания оптимистичных и жизнерадостных картин, высмеивающий упадочный стиль западного кинематографа.

После рассказа о спорте и погоде приятный женский голос предложил прослушать концертные записи Валерия Ободзинского.

У этой шкатулки неплохой звук, подумал Виктор. Высших частот не хватает, зато низы приятные. И еще - Гагарин и в этой реальности Гагарин, и он жив.

Картофельная соломка подрумянивалась, по комнате шел запах жареного лука. На это надо было потратить драгоценное время, оторвать его у короткой дремы перед сменой, но после случившегося хотелось чего-то привычного, что бы напомнило о детстве.

Как здесь спокойно и просто относятся к надвигающейся войне, подумал он. В его родном, советском шестьдесят восьмом была священная память о Великой Отечественной, гордость за подвиги, фильмы, наконец, каждый пацан с детства играл в войну, самостоятельно, без всякой пропаганды, и даже пионерская "Зарница" появилась из этой потребности игры в войну, во взрослых. Воевали прадеды, воевали деды, отцы жили в готовности к войне и, наконец, для их собственного поколения, как для японских самураев, было важно не только достойно жить, но и достойно умереть, "а не так как этот", как говорил герой Олега Ефремова в фильме "Айболит-66". Но угроза гарантированного уничтожения человечества заставляла каждодневно вбивать в голову населению - "Мы за мир", "Мы армия мира", "Миру-мир, смерти-смерть".

Здесь не было реальной угрозы ядерного уничтожения. Пока вокруг были руины и пепел, пока не зажили раны и боль по погибшим друзьям, родным и близким, желание мира было простым и естественным, как воздух. Руины исчезли, сердца успокоились. И теперь все надеются, что конфликт в Европе будет ограниченным. США захочет воевать чужими руками и лишь ограничить СССР и Китай. Германия побоится пустить в ход свой скромный ядерный потенциал, как Гитлер не решится начать химическую войну. Германия просто хочет вытеснять русских из Европы вообще без серьезной заварушки, добиваясь мелких уступок. Даже если погибнут миллионы людей - это в основном солдаты НОАК, павшие в бою на советской технике, и горе в их семьях скоро сменится чувством почета и уважения. Не так уж много будет этих семей на такой огромный народ, зато на портреты смотрят дети в школах. Эйфория у противника, спокойствие у здешних наших. Нет силы, которая смогла бы остановить бойню с неизвестным концом.

Золотистая соломка картофеля с румяными шкварками, два яйца, крепкий, свежезаваренный чай с теплой, с хлебокомбината, булкой - что может быть лучше после трудного дня? Часть осталась на сковороде, перекусить перед уходом.

А, впрочем, сила есть, подумал Виктор. Благородство победителя. Наташа из второй реальности просекла сразу - советский народ во глубине души дворяне. Советских людей воспитали в школе по образцу, принятому для дворян, окружили классической культурой расцвета дворянства, дали моральный кодекс, достойный рыцарского ордена и посвящали в рыцари, в пионеры и комсомол. Мечта тех, кто уничтожал сословное общество - все должны стать дворянами, высшим классом.

Благородство и великодушие победителя... Вот почему, подумал Виктор, в романовском СССР Гаспарян и Семиверстова хладнокровно смотрели на гибель американцев, на "живой щит" в Югославии и считали баланс потерь и выживших. Тайное сообщество посвященных, у которых украли победу. Точнее, хотели украсть.

И у нас, подумал Виктор, в нашей реальности со времен угара перестройки только и делали, что крали победу. Внушали в наше сознание, что мы - не победители.

"Но что же будет у нас, с нашими людьми, когда они поймут, что у них больше нет причин проявлять благородство, что мир подчинятся не закону, а силе? Не становимся ли мы страной Гаспарянов и Семиверстовых? Да и кто дал нам возможность стать иной страной, забивая в угол, принимая нашу доброту за слабость? С волками жить... Черт, мне бы о своей судьбе думать, а я - о человечестве. Раньше в иной реальности ругал себя, что думаю о себе; сейчас - что не думаю. Что-то происходит со мной здесь, в этом сером, дождливом, дымном, скучном, жмотническом, каким еще? - сырым и холодном... и вместе с тем таким уютном Эсесесере. Соня? Может, и она."

Ночь показалась теплой; густой туман заливал Бежицу и лениво ворочался в свете фонарей. В этом тумане вязли лучи прожекторов на высокой решетчатой мачте над станцией, тонула, словно в облаке, звезда над вокзалом Орджоникидзеград и терялись концы улиц. Туман пах печным дымом, углем и прелыми осенними листьями с оттенком солярового дыма и масла. Вокзальная была тиха и пустынна; как раз самая середина третьей смены, все, кто с пересменка, давно уже спят за окнами с тюлевыми занавесками и хлопчатыми шторами с крупным абстрактным рисунком. Со стороны Ново-Советский послышался крик петуха. Маленковские дома с погашенными окнами расплывались в небе, окрашенном голубоватым сиянием станционных прожекторов. Открытый переезд выглядел сиротливо, поезда не ожидалось, и за узким окном будки виднелся силуэт женщины в форме; железная дорога работала, как часовой механизм, день и ночь. Одинокая бездомная собака пересекла дорогу возле здания ДОСААФ и скрылась в направлении Дома Пионеров.

Виктор решил не рисковать, и от переезда свернул чуть направо, на Майской Стачки. Заводская гостиница, в которой он встречался с Анни, была оштукатурена и выкрашена в желтый цвет; сбоку виднелась вывеска "Молочная кухня". Памятник Ленину подсвечивался снизу; на Комсомольской бросились в глаза небольшие круглые фонтаны с лавочками напротив подъездов, по причине осени они не работали, и побуревшие кленовые листья устилали их чаши.

"Шпион забрал мобильник у Бородкова, затем стащил симку и карту памяти. Допустим, он сумел все это сложить и увидел действие. И системную дату. Бородков был ему больше не нужен. Зачем ему надо было устранять Незнамову, непонятно. Если только Лика не решила выйти из игры - как-то она обольщать не торопилась. В отношении меня он не будет действовать сразу, сначала с центром свяжется. И что же ему ответят хозяева? Будем исходить из того, что в Штатах в сороковых был попаданец. Скорее всего дадут задание не предпринимать активных действий, проверять информацию, искать подходы. И не выпускать из поля зрения. Попаданец для ЦРУ намного важнее мобильника, над которым лет двадцать будут безуспешно колдовать специалисты: эту пропасть в технологиях им не взять. Артефакты останутся в Брянске, пока здесь не появится другой сообщник. Если я сегодня видел агента, то либо у него нет сообщников, и он вынужден вертеться в опасной для него Бежице, а не залечь на дно или скрыться, либо он отвлекает внимание, но тогда не обязательно попадаться на глаза именно мне. ГКВД прорабатывает версию, что агент интересуется именно мною, заявление про попаданца только все запутает. Послезнания попаданца хорошо объясняются версией феномена-ясновидящего, Мессинг у них был. И есть или был какой-то загадочный Ковшович, вероятно, крупный спец по микропроцессорам, человек, которым интересуются американцы. Так что ГКВД, вероятно, пришло к выводу, что американцы интересуются феноменом для использования в разведцелях... Логично. ГКВД берет агента, ибо он тут мечется, забыв всякую осторожность, находит артефакты - ну не армия же тут шпионов, надо заброску подготовить, это время - и тогда можно расшифроваться. Да и придется, потому что у меня же спросят, что и откуда."

Сзади послышался треск ледка в луже.

Виктор обернулся; ему показалось, что какая-то тень метнулась с тротуара за подстриженные кусты акации. Он повернул влево и перешел на проезжую часть. Шестьдесят восьмой, без двадцати четыре, Комсомольскую можно смело считать пешеходной зоной.

Он еще раз обернулся, сворачивая у роддома к первым проходным. Тихо. За забором поднимался пар от теплотрасс и доносилось тарахтение мотовоза. "Там уже наши" - мелькнуло в голове.

10. Только заклепки, только хардкор.

- Я тут на всю третью смену. Макошин Семен Петрович, СКБ-3, перспективное. Инженер-испытатель, стенд восемьдесять шесть - это тут, за четвертым пролетом. Попросился в вашу бытовку, все ближе чем от будки мастера. Работать, оно не значит замахаться.

Макошин был веселым мужиком лет тридцати, с квадратным из-за выступающих скул лицом. Хитро прищуренные глаза, хорошо расчесанные, но непослушные волосы буквой "М" над высоким лбом и торчащие в стороны округлые уши. Этакая типичная для шестидесятых наружность работяги, выходца из колхоза, с желанием если не способностями, так упорством получить образование с хорошим аттестатом и устроить себе прочную и обеспеченную жизнь в городе. Чувачок общительный, и, несмотря на простоватый вид, себе на уме. Руки огрубевшие, но без наколок - в детстве глупостью не страдал.

На столике Виктор заметил потрепанную книгу, завернутую обложку из газеты; сверху шариковой ручкой было выведено "Сыновья человека с каменным сердцем". Знакомо. Полуклассика зарубежной литературы. И экшен вроде как имеется, но - историческое и написано старым слогом. Чтобы на дежурство брать такое, а не советский приключенческий бестселлер, надо иметь терпение одолевать Толстого и Достоевского и вообще любить книгу - не как источник знаний, а для души.

Блоки работали нормально - Виктор слышал, что универсальные усилители собрали в опытном цеху на "ящике". Монтаж выглядел идеально, ни единой брызги припоя. Интересно, как это все будет выглядеть в серии?

- Перспективное - это поезд на магнитной подвеске?

- Этим занимаются МИИТ и Киев. А у нас тепловоз с асинхронным двигателем... Это, кстати, не вы в субботу заходили на кафедру? Из КБ по магнитофонам?

- Это я заходил.

- Передумали искать Камаева?

- Решили вопрос в рабочем порядке... Хотя наверняка еще понадобится.

- Не стесняйтесь, приходите. Очень хороший человек, у нас его все уважают.

- А элементная база-то у вас есть?

- Инвертор на тиристорах. Вот с динамикой проблемы. На стенде Апановича получается, что электродвигатели будут просто раскачивать тепловоз. Понимаете, из-за того, что магнитное поле статора вращается неравномерно...

- Понятно. У вас же не индукторный, тот можно хоть прямоугольным питать. Но индукторный не потянете, тиристоры по частоте не пойдут.

На лице Макошина появилось удивление, и он полез в карман за сигаретами. Вытащив пустую пачку он чертыхнулся и бросил ее в урну в углу.

- Вот черт, завязать же решил... Виктор Сергеевич, вы, случайно, не у Тихменева работали?

- Только читал. И что собираетесь делать?

- Предлагали на циклоконвертор перейти и, меняя угол открытия вентилей, делать синусоиду. Не нужно коммутировать тиристоры - когда меняется направление тока, они сами закрываются. Впрочем, вы, наверное, это же знаю.

- Да, знаком. Но тогда частота генератора должна быть в несколько раз выше частоты двигателей! Понадобится генератор высокой частоты, герц четыреста, потери растут.

- Должен быть какой-то выход.

- А не рано ли вам вообще хвататься за такие двигатели? На маневровых коллекторные работают вполне надежно.

- Ну вот, и вы то же самое... У асинхронных двигателей жесткая характеристика. Если одна ось начинает пробуксовывать, она не идет в разнос, а сила тяги переносится на другие оси. Получается, что вместо тяжелого и дорогого восьмиосного тепловоза мы можем поставить серийный в шесть осей - экономия!

- Конечно. А часть шестиосных можно заменить четырехосными. Дизель-то на маневрюках маломощный.

- Ну вот, а чтобы асинхронный двигатель работал на разной скорости, нужно менять частоту. В начале века это пытались делать электромашинными преобразователями, это дорого, ненадежно. Сейчас появились тиристоры. Но у них ток не синусоида. Можно широтно-импульсную модуляцию делать, но эта дикая сложность. В том числе и по системе управления. Проще надо, проще.

- Ну так если у коллекторного двигателя нет жесткой характеристики, ее можно сделать регулированием напряжения. Питаем каждый двигатель через тиристорный регулятор. Регулятор проще, дешевле и меньше по весу. Начинает отдельная ось пробуксовывать, моментально снижаем на ней напряжение и увеличиваем на других двигателях, если они держат. Это та же самая жесткая характеристика. И вы получаете что? Время на отработку асинхроника, на создание новых тиристоров, микросхем систем управления. Эффективная полумера.

- Не понял, - сказал Макошин. - У коллекторного двигателя мягкая характеристика. Правда, можно сделать с независимым возбуждением, такое пробовали в Харькове. Но с асинхронным не сравнить.

- Так это если вы не можете мгновенно регулировать напряжение и ток. Мгновенно! Когда вы регулируете его генератором, ток и напряжение меняются медленнее, чем срывается сцепление. Но тиристорный регулятор позволяет сделать это в ничтожные доли секунды, насколько позволяет индуктивность обмоток. И у нас уже не коллекторный двигатель постоянного тока. У нас совершенно новый двигатель, симбиоз железки и шкафа с полупроводниками. Нагрузка меняется медленно - характеристика по идеальной гиперболе, быстро - резкое падение тока не дает якорю раскручиваться и колесо снова хватается за рельс. А двигатели других осей получают больше тока, пока хватает у них сцепления.

- Хм, получается и ступеней ослабления поля не надо? Независимое возбуждение, регулируем, как хотим? Электрический вал создается только системой управления?

- Именно так. Электроника может все.

Макошин встал и подошел к окну бытовки, медленно глядя на размытые туманом окна соседнего цеха. По мокрой асфальтовой полосе за чередой тонких, недавно посаженных деревьев, жужжа, проехал электрокар.

- Заманчиво, - протянул он, - весьма заманчиво. Но - у нас остаются ограничения коллекторных двигателей по силе тяги. То-есть, все равно на...

Его слова оборвал резкий удар. За окном грохнуло, мощно, с металлическим призвуком, и эхо заметалось между корпусами. Виктору показалось, что он слышал звон разбитых стекол. Инженер-испытатель резко обернулся к Виктору.

- Война? Но ведь тревоги не было.

- Что-то на заводе рвануло.

- Диверсанты, что ли?

- Я не в курсах, но на заводе есть чему рвануть и без диверсантов. Компрессорная, масляник на подстанции, кислородный баллон сварщика. Утечка газа в печи. Паровозов нет?

- Пару лет назад последний на пьедестал поставили. На Стальзаводе еще бегают. Там горячие цеха.

- Со Стальзавода мог на станцию сплотку вытянуть. Станция рядом с заводом.

- Давайте до мастера прогуляемся. Не нравится мне это.

- Тут же под боком пожарка мощная.

- Мало ли. Может, кого спасать надо или что, а мы сидим.

Странный инженер, подумал Виктор. Если он долго на производстве, ко всяким ЧП должен привыкнуть. Тревоги нет, очага поражения не видно. И почему идти вместе? Он один боится? Смешно? Или не хочет меня оставлять? Или хочет меня куда-то завести? Обычный прием хакера - оглоушить новостью, создать очаг возбуждения в мозгу, который затормозит соседние участки, и это притупит бдительность, сделает человека внушаемым? "Война" - это слово должно человека, по возрасту прошедшего войну, ввести в состояние шока.

Взрывов больше не доносилось. Виктор закрыл бытовку, и шел с инженер-испытателем полутемным пролетом, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на случайном масляном пятне. Громада ангара тихо дышала в ночи частью работающей техники, напоминая чрево гигантского чудовища; воя сирен и свиста пожарных машин не слышалось, кое-где на проход между оборудованием сверху капало, то ли конденсат, то ли крыша была халтурно сделана. Будка мастера светилась у стены большим фонарем, и четверо рабочих за неимением аварийной ситуации забивали козла. Ободранная хромированная пепельница на столе была полна окурков, и из нее подымалась тонкая струйка сизого дыма. Потрясающий способ убивать время, подумал Виктор. На стенке висел плакат: пограничник с биноклем, и надпись "Гляди в оба, не пропусти нарушения техпроцесса".

- А, Петрович! Заходи! - воскликнул тот, что сидел лицом к двери, степенный мужик этак под пятьдесят, с округлым лицом и седыми волосами. - Пневматика что ли, забарахлила?

- Да все пупком. "Бортовые системы работають нормально..." Я за телефоном, одному другу в пожарке звякнуть. Слышали, грохнуло.

- То не у нас грохнуло. "Работають нормально", гришь? Вон у мастера... Вась, двинься, дай человеку пройти.

Макошин подвинул к себе потертую черную "Багту". Зажужжал диск.

- Кать, ты? Эт, я. Узнала, узнала... Слышь, Катюха, чего там такое сейчас грохнуло, не знаешь? А? Ну да... Да. Не, я в норме. В норме, говорю! У Пахомыча вот тетка прихворнула. Не, не ОРЗ. Руку обожгла. А... Ну ладно, пока...

- Чего случилось-то? Бомбу испытывают, али учения? - поинтересовался молодой светлый парень в синем комбезе.

- В котельной хлопок. Это что во дворе за зубной. Без жертв и особых разрушений, стекла побило.

- А-а, ну это бывает. Набирают туда баб на сезон, зарплата хреновая. Одно слово - жилкомхоз, житье на калыме. А откуда пожарка-то узнала? С жильцов кто звякнул?

- Да я не спрашивал, - бросил Макошин, перебираясь к двери, и вновь подвигая игрока на проходе, который буркнул - "Ты в кости-то не смотри, а то мигнешь ему... знаем вас".

"Действительно, откуда заводской пожарке знать, если вызова не было? А ведь этот друг был уверен, что ему доложат. Обратно, зачем меня тащил, не хотел выпускать из поля зрения?"

- Нормальный тут коллектив в цеху? - спросил Виктор, когда они возвращались обратно в бытовку. Просто надо было как-то этого странного мужика разговорить.

- Коллектив как коллектив, а что?

- Ну, как работяги к интеллигенции относятся?

- Насчет выпивки? Не, сейчас с этим борьба.

- Да я не об этом. Без неприязни?

- А с чего им? Общее дело. Это у американцев мечта - роскошь и слава, а мы свою мечту сами строим. В каждом рабочем часть инженера, в каждом инженере часть рабочего. Так ведь?

"Блин, я рассуждаю, как иностранец в Союзе. Надо сгладить."

- Не, я насчет того, что Ленин говорил. Что не мозг нации, а...

- А, так это сейчас ученые с института марксизма-ленинизма объяснили. Передача была. Ленин вовсе не хотел буржуазных интеллигентов оскорбить. Его буквально понимать надо.

- Да? - удивился Виктор. Из прошлого визита в восемнадцатый год он, конечно, понял, что Ильич говорил без намеков, но что он понимал буржуазных интеллигентов в чисто физическом смысле, как экскременты, это в голове не укладывалось.

- Вот именно, - подтвердил Макошин. - Мозг, это то, чем думают. Мозг нации - это те люди, что за страну думают. Не только ученые.Вот дворник, скажем, придумал на своем участке отдельные урны для разных отходов поставить, оградки наладил - он за страну в масштабах своего участка думает, и другие могут пример взять. Он - мозг нации. Инженер нашел способ улучшить техпроцесс или изменить конструкцию, устранить недостаток. Он подумал. Он - мозг нации. Верно?

- Ясен пень.

- А вот кто такие буржуазные интеллигенты? Ну, те, кто для своего народа что-то придумал - это прогрессивные, они не виноваты, что капитализм у них пока, он, силен, собака, этот капитализм. Возьмем Германию, там реваншисты. И вот там есть такие певцы, актеры, писатели, которые доказывают, что Сталин обходился с Россией хуже, чем Гитлер с Европой.

- А, так это Сталин Хацунь сжег? И убил восемьдесят тысяч людей в оккупацию? Во как, а мы и не знали...

- Даже не в Сталине дело. Понимаете, убивать чужой народ - это для них это хорошо, это справедливо. Это так надо. Даже не потому что они себя высшей расой считают, просто это их раса, и чтобы их раса жила, им надо убивать другие народы, это нацизм у них такой замаскированный. И они не по принуждению так пишут и говорят, не под дулом пистолета. Они в самом деле так думают. У них совесть есть?

- Черт его знает. Может, из-за поражения, Гитлера хотят выгородить.

- Да на кой им теперь Гитлер сдался. Просто люди, которых общество наживы внутри себя переварило и через прямую кишку выпустило. Отброшены они им, и обиду с того чувствуют. И от отсутствия настоящего дела они не думают, а обиды свои изливают. Можно на Россию изливать - они на Россию бочку и катят. Это как кодла пацанов ищет, над кем можно поиздеваться и в шнобель не схватить.

- Комплекс неполноценности?

- Да не то, чтоб комплекс... Это не то, что их люди в дерьмо толкают, а они сопротивляются. Нет. Они сами чувствуют себя дерьмом, согласились с этим, и требуют, чтобы их уважали не как людей, а как дерьмо. Потому Ленин так и сказал. Верно?

- Нет, ну... - Виктору хотелось возразить, но он никак не мог подобрать нужных слов, - не все же они такие? Может, большая часть просто пропагандой обмануты? Когда Ленин жил, они только газеты читали и сами думали. А сейчас радио, телевидение, социальные сети...

- Какие сети?

- Ну эти.. как их... в которые народ завлекают. Шоу там разные.

- Пропаганда, это да, - согласился Макошин, - пропаганда у них сильная. И еще церковь. У нас церковь просто культура, а у них - религиозный дурман.

"Что-то я не заметил этой сильной пропаганды по ихним радиоголосам", подумал Виктор. "Преувеличивают? А может, фон Тадден просто хитрит? Может, ему не нужна большая война с русско-китайскими братьями навек? Он же не психопат и не штатовская шестерка. Может, ему просто надо, прикрываясь Америкой, отжать от Союза европейские страны, как часть фирм у конкурента, и балансировать между блоками. Не два лагеря, не четыре империи, а три мировых полюса. Американцы хотят воевать с русскими руками немцев, немцы хотят построить Великую Германию угрозой американских бомбардировщиков. Интересный расклад."

- Вот-вот, - согласился Виктор. - И среди диссидентов наверняка обманутые есть. Может, кто и патриот, но ему мозги загадили.

- Ярый антисталинист не может быть патриотом России, - отрубил инженер-испытатель. - Потому что ненависть к Сталину рано или поздно превращается в ненависть к народу, который сделал Сталина своим вождем.

11. Темная материя, четвертак за метр.

Один из блоков все-таки сдох. Поплыл по параметрам за допустимые пределы. У конструкторов это называется - "параметрический отказ". Почему так вышло, будут разбираться электронщики.

Виктор принес блок в бытовку и поставил на стол. Вишнево-красный квадрат гетинакса с тускло поблескивающими баллонами ламп и грязно-серой колодкой разъема таил в себе головоломку, сложившуюся из десятков случайных событий.

Семен Петрович пошел на свой стенд восемьдесять шесть. Детище бюро нестандартного оборудования выдавало свое присутствие в цеху приглушенным рокотом.

Зря я начал диссидентов оправдывать, подумал Виктор. Во-первых, неясно, что тут у них за диссиденты. Пока что узнал про одного Тарсиса; если Иннокентий не троллил насчет Солженицына, тот здесь круто альтернативный. Во-вторых, если они и вправду такие, как здешняя "гнилая интеллигенция" из Германии, особо жалеть их нечего. Самих немецких интеллигентов считать пропагандисткой уткой не было оснований. Если для России 21 века это голимый реал, то для здешней реваншистской Германии тем более. В третьих, непонятно, что здесь делают с теми, кто сочувствуют диссидентам. Хотя если бы делали чего-то страшное, тут бы по радиоголосам вопили. Об узниках совести и все такое.

А ведь и в здешнем Союзе что-то не очень об ихних узниках, подумал Виктор. Ну там, "Свободу Анджеле Дэвис". Хотя Анджела Дэвис - это не сейчас, это в семидесятых...

Скрипнула дверь, и в бытовку вернулся Макошин, вытирая на ходу мокрые руки. Темный рабочий халат, материя четвертак за метр, источал запах смазки и сырости; инженер-испытатель скинул его с каким-то чувством облегчения и повесил на гвоздь.

- Клапан опять травил, - бросил он на ходу и устало опустился на ободранный стул из трубок и фанеры. Взял со стола книгу и принялся листать, пытаясь найти страницу c загнутым уголком.

- Историей интересуетесь? - Виктор кивнул на книгу. Может, этот коллега расскажет чего-нибудь безопасное о себе и о стране.

- Ну так не мемуары же Хрущева читать, - не моргнул глазом ответил Макошин.

- А что, он тут мемуары написал? В смысле, я не любитель мемуаров. Он же на Москве был?

- Ага, был. До войны. Троллил москвичей.

- В смысле?

- В смысле, троллейбус внедрял. До того, как его прорабом строительства коммунизма назначили. Неужели не помните?

- Ну, я же не иностранный разведчик, чтобы все знать.

Макошин непроизвольно усмехнулся и дернул головой.

- Интересный вы человек... Короче, он в Политбюро по развитию общественного самоуправления был. Бригадмилов в ДНД перекрестил, народный контроль, товарищеские суды, руки-поруки, оборонно-массовое. Солженицына в лауреаты вытащил. "Зарницу" поднял, как после юбилея на пенсию ушел, ею, как ветеран и занимается. На союзный финал обязательно в форме приедет, шутит, ядерный взрыв ему показывают. Имитатор, конечно.

(Для современного читателя требуется пояснить, что слово "имитатор" относится к ядерному взрыву, а не к бывшему члену Политбюро. Даже если возникают какие-то ассоциации.)

- А что он хоть написал-то? - Виктор интуитивно чувствовал, что информация о Хрущеве более полезна для его безопасности, чем любопытство.

- Да на каждой второй странице Сталина хвалит. Говорит, если бы не помер, то он, Хрущев то есть, смог бы принести больше пользы стране.

"Почему бы и нет? Пока Никита Сергеевич сам не стал властью, он был частью культа. И очень активной. И еще - он тоже был здесь протекцией Солженицыну, но совсем другой протекцией, с другими запросами..."

- Да, - Макошин решил перехватить инициативу, - как там все-таки с решением для асинхронного. Вы обещали.

"Я ничего не обещал", подумал Виктор. Было ясно, что инженер-испытатель крстьянским нутром почувствовал, что Виктор ответ знает. Темнить никакого смысла не было. Пусть прогрессируют, сами напросились.

- Если у нас пока туго с тиристорами, - начал он, - немного пожертвуем электрической машиной. Сделаем не трех-, а шестифазной.

- Но это же удорожание!

- Это удешевление. С широтно-импульсной модуляцией инвертор по цене локомотива у вас выйдет.

- Ну, электроника шагает семимильными...

- Не так быстро. А потом, получим что-то работающее сейчас, выловим проблемы, сэкономим на внедрении следующих. Тактика.

- Разумно...

- Шесть фаз - это вдвое выше частота переключений, ток приближаем к синусоиде. Плюс меняем угол коммутации...

Виктор набросал график карандашом на завалявшемся в бытовке желтом тетрадном листе.

- Ну и не гонимся за низкой частотой скольжения ротора. Это подымет пусковую, опять-таки сглаживание.

- Потери растут.

- Растут потери в двигателе. Зато снижаются потери за счет того, что колесо не скользит по рельсу.

- Оттого что боксования в движении нет?

- Именно так. Из-за скольжения мы можем до трети мощности потерять. А при вытягивании состава маневровым на сортировочную горку у нас сила тяги на пределе.

Макошин еще раз внимательно посмотрел на график и схему, сложил листок и сунул во внутренний карман.

- Занятно... К нам перейти не думаете?

- Если с магнитофонов выгонят - попрошусь.

- Ловлю на слове...

...Утро последнего дня октября окуталось густым серым туманом; растаявшие вечером, и так и не успевшие схватиться за ночь пленкой льда высыхающие лужи отдавали запахом сырой земли, и слабый ветер гонял по ним последние, еще не осевшие на дно листья, заводя их к неприветливым асфальтовым берегам и бухтам. Капли росы висели на ветвях молодых саженцев, выстроенных рядами вдоль заводских проездов и огороженных потемневшими за лето срезками с заводской лесопилки. Знакомый зеленый маневрюк с ярко-красными метельниками, заимствованными конструктором с последних паровозов, неторопливо прокатил перед Виктором, вытаскивая сплотку себе подобных к заводским воротам, в сторону не видных отсюда станционных путей. Навстречу Виктору, от проходных, уже шагали рабочие утренней смены - беспечные, поглядывающие искоса на стенды "Достижения наших работников", "Молния - И.В. Фомин сварил 100 метров швов без единого замечания" и "А ты подписал обязательства работать без брака?" Насчет партии, пятилетки и коммунизма и всяких там "планов-досрочно" агитации не наблюдалось; похоже, здесь уже тихо вырос культ качества.

- Будете скорый завтрак?

Полная буфетчица лет под сорок, в белом халате, произнесла эти слова голосом автоответчика. Конечно, человек, зашедший в утренний пересменок, возьмет скорый завтрак, потому что не ел дома, а до звонка надо успеть. Виктор кивнул.

- Умственного, физического? - продолжила буфетчица в диалоговом режиме.

- Умственного.

Перед Виктором появился поднос с чашкой куриного бульона, который можно было пить без ложки, румяными поленцами блинов с творогом и стаканом томатного сока. На стакане траурно возлежал большой бутерброд с яйцом.

- Тридцать процентов дневного рациона, - прокомментировала буфетчица, - сдачу заберите.

Следующим шагом, подумал Виктор, здесь будет робот. Точный и вежливый. Это не кафе Боржича, здесь экономят время.

У лифтовых дверей уже толпились люди; Виктор не стал ждать, и толкнулся в дверь на лестницу. К третьему этажу он остановился, чтобы перевести дух, и тут услышал, что кто-то на предыдущем пролете задел ногой перила; железные прутья загудели. Виктор повернулся, тихо спустился на пару ступенек и заглянул за угол: лестница была пуста. Проклиная себя за мнительность, он повернулся и ускорил шаг.

На четвертом этаже из внезапно раскрывшейся двери "СК-043" на него вылетел Викентий Андреевич.

- Здравствуйте! Паспорт при вас? - быстро спросил он.

- При мне. Разве я опоздал?

- Нет. Вам надо сейчас в "О-3" с паспортом. Прямо сейчас.

12. При неясных обстоятельствах.

- "О-3" - это что и где? - переспросил Виктор.

- Это отдел. Первый этаж, там все объяснят. А после обеда в актовый зал с профделегацией, там собрание будет.

- Тоже объяснят?

- Ну... вам там быть обязательно, - как-то хитро и немного смущенно произнес завсектор. - Это всего полчаса.

То, что при всей этой жуткой экономии какое-то мероприятие проводится в рабочее время, удивило, но не очень. Вполне вписывалось в ряд советских странностей, когда двор флагмана отрасли могли украсить огромным лозунгом "Экономика должна быть экономной", но при этом тратить рабочее время на политинформации. В хрущевские времена экономия на сметной стоимости объектов за счет отказа от штукатурки и разных украшений терялась в многочисленных простоях, когда число заложенных объектов, о ходе строительства которых героически рапортовали начальству, превышало возможности стройиндустрии. Постоянно не хватало то бетона, то арматуры, то панелей, то техника на другом объекте, а запой сварщика мог привести к срыву сдачи. В конце концов, подумал Виктор, это может быть важное заявление или ценное указание в связи с обострением. Например, хватать всех подозрительных, к которым он, Виктор, относился в первую очередь.

Вывеска "О-3" была у двери с окошком, забранным сварными прутьями. На стук ставня отворилась внутрь и в амбразуре показалось красное круглое лицо лысого мужчины.

- Еремин Виктор Сергеевич? - произнес мужчина голосом вежливым, но с командными нотками, и пронизывая посетителя оценивающим взглядом. Похоже, из силовых.

- Так точно. Вот паспорт, - и Виктор сунул новообретенную корочку в щель под решеткой. Корочка исчезла и окно закрылось, словно документ был проглочен автоматом. Через полминуты что-то лязгнуло, дверь отворилась, и мужчина пригласил Виктора внутрь, в маленький коридорчик со столом.

- Проходите налево, - отчеканил он, но паспорт не вернул.

За дверью налево оказался кабинет с парой столов, где сидел другой мужик, седой и коренастый; он пригласил Виктора присесть и объяснил, что ему оформляют допуск. Бумаги, с которыми Виктор ознакомился и подписал, чего-то нового и необычного не содержали, но он досконально и не спеша изучил их, опасаясь упустить какую - нибудь подковыку. Мужчина не торопил; въедливость Виктора, пожалуй, даже ему нравилась. "Задержитесь немного", бросил он, пряча документы в папку; как только он скрылся в двери, в кабинет тут же вошел Корин.

- Как дежурство? У меня тут еще одна бумажка. Неразглашение сведений о ходе следствия, которые я должен сообщить вам.

- Может, можно не сообщать? Меньше знаешь - крепче спишь.

- Есть решение.

Когда хотят, чтобы решение не оспаривалось, подумал Виктор, о нем сообщают безлично, как о стихийном природном явлении, независимом от человеческой воли. Если "товарищ имярек принял решение", можно просить товарища имярек или его начальство, требовать и жаловаться. Если говорить, что "решение есть", это подталкивает человека к мысли, что что-то свершилось помимо его воли. Ураган, наводнение, снежная буря, и за это никто не отвечает. Начальное умение, которое прокачивает себе бюрократ первого уровня - уходить от личной ответственности, ставить людей перед фактом. Ладно, не будем придираться, сказал себе Виктор. Товарищ Корин - "душман душмани", враг моего врага. Того самого врага, на котором висит два трупа, а, может и больше...

- Отлично, - промолвил Корин, рассматривая закорючку подписи. - Скажите, боеприпасы времен войны вам еще не вспоминались? Вам потрясающе везет.

- Нет. С точным местом обнаружения - нет. Много их валяется.

- Да. остатков войны много... И людей тоже. Лежит такой человек спокойно себе, а потом вдруг бах - и выясняется, что он служил в зондеркоманде.

"Проверка? Бывший убийца не выдержит груза преступлений, сорвется?"

- Сколько угодно такого. Тоньку Гинзбург еще не поймали?

- Какую Тоньку Гинзбург?

- Которая пулеметчица. У локотских полицаев.

- Так вы полагаете... она сейчас Гинзбург?

- Разве нет?

- Если вы о той, что полторы тысячи человек расстреляла, то она в разработке как Антонина Макарова, москвичка.

- Об этой.

- Где? Есть мысли, где она может скрываться?

- Попробуйте проверить Лепель, в Белоруссии. Конечно, ее может там и не быть, но... Если не сильно затруднит.

- Не затруднит... - Выражение лица Корина вдруг стало жестким, заиграли желваки на скулах. - Один из расстрелянных этой гражданкой - мой отец... Но мы отвлеклись. Скажите, не этот человек попался вам вчера вечером?

С фотографии на Виктора смотрело лицо с пустым взглядом и странно оскаленным ртом. На лбу и щеке виднелись какие-то темные пятна.

- Похож. Если я верно понял - труп?

- Вы правы. Был обнаружен утром в районе бывшего переезда, что возле силикатного. Предположительно, был сбит ночным поездом в сторону Жуковки, при неясных обстоятельствах.

- И кто его мог убить?

- Почему вы считаете, что его убили?

- Беспечный шпион - абсурд. А раз обстоятельства "неясные" - значит, не при задержании.

- Почему вы считаете, что это шпион?

- Потому что проходит по вашей части и похож.

- Разумно. Да, это действительно разыскиваемый нами человек, фото опознали соседи Найденовой и служащие на вокзале. При нем обнаружен бесшумный пистолет "Вальтер", спецаппаратура без знаков изготовителя, средства шифрования, документы на разные имена, крупная сумма денег и яды. Похоже, он не собирался ночевать в Брянске и забрал из тайников все. Или почти все.

- А что-нибудь особо интересного из радиоаппаратуры не было?

- Интересуетесь магнитофонами? Даже два. Один встроен в рацию для ускоренной передачи, в ту самую, что он забрал из проигрывателя Найденовой. Другой - в контейнере с оборудованием для электронной разведки.

"Либо агент полный дурак, либо его кто-то убрал. Тот, кому он подчинен. Агенту надо смываться, он здорово наследил. Он наследил, и босс замел следы. У КГБ... то-есть, у ГУГБ есть шпион в трупном виде, есть вещдоки, дело можно закрывать. Артефакты по логике у босса. И он их может вывезти."

- Валентин Иванович, я, конечно, не следователь, я только детективы смотрел. Но вы не находите, что слишком много улик? И куда он собирался уходить, в партизаны? Или в Бордовичах спортивный самолет угнать? Если он хотел прыгнуть на товарняк в сторону Рославля, это проще сделать между "Орджоградом" и "Фасонкой", там станционные пути, и шляется там половина Бежицы от Стадиона, так что на посторонних не смотрят.

- Согласен. Версия убийства нами отрабатывается. И в рамках этой версии - не может ли убийца быть как-то связан с вами?

- У меня нет алиби?

- Строго говоря, нет, если бы вы незаметно вышли из эконома в девятом часу. Но речь совсем о другом. Ряд лиц, имевших контакт с агентом, имели контакт и с вами. При этом никто не знал о вас до вашего внезапного появления здесь. С появлением до сих пор неясно. О дерзких убийствах советских граждан американскими спецслужбами в Брянске дошло уже до ЦК. На раскрытие брошено максимум возможных оперативных ресурсов, и попутно на проверку вашего появления, как человека, причастного к событиям. Установлено, что вы не въезжали в город на поезде, самолете, междугородном автобусе. Электрички на перекладных и попутные грузовики проверить сложнее, но работа ведется. Вы действительно не помните, как сюда приехали? Все равно мы со временем найдем.

- По гроб жизни буду вам обязан, если сумеете разобраться, как я здесь очутился.

- Виктор Сергеевич, если вы сами хотите помочь нам, ответьте на такой вопрос - что, по вашему мнению, мы могли упустить из виду, расследуя это дело? Ваше чутье что-нибудь подсказывает?

- Разве что эту самую память о другом будущем. Ее изучали только психиатры. И еще вещи. Выпускаются ли такие часы фирмой "Ориент", есть ли такая фирма джинсов в Китае, нет ли в материале одежды материалов, еще не выпускаемых в мире.

- Именно так и поступили бы, если бы задались целью доказать, что вы притворяетесь советским человеком... Но вы им не притворяетесь. Более того, возникает впечатление, что вы родились и выросли в СССР, но искусно притворяетесь иностранцем.

- Эмигрантом?

- Нет, здесь сложнее. Например, вы были удивлены, что государство сдает квартиры в наем. Для иностранца из капстраны это естественно. А вы реагировали так, будто жили в Корее. Есть и другие случаи, когда вас удивляли общеизвестные вещи.

- Мне надо стать на путь исправления? Если я правильно понял, внешне?

Корин встал и подошел к окну. Облака расходились, сквозь голые ветви деревьев за молочно-белой пеленой проглядывал розовый рассвет. Где-то рядом крикнул два раза маневровый тепловоз, лязгнули сцепки, колеса заскрипели в крутой кривой заводского двора.

- Виктор Сергеевич, вы неправильно поняли. Не надо вам меняться, это само пройдет со временем. Я к чему говорю? По поведению человека можно понять, кто он такой. Даже если он притворяется. Просто не хватит людей за всеми наблюдать, иначе мы бы давно всех шпионов выловили. А с вещами сложнее. К примеру, часы. Часы - это выгодный товар. За рубежом развелось куча подпольных фирм, которые делают механизмы в одном месте, корпуса в другом, собирают в третьем и все это выдают за опытные партии известных фирм. В любом иностранном порту вы увидите кучу лавочек с надписями "Распродажа", "Ликвидация заведения", "Дешевый сбыт конфискованной контрабанды". Там морякам дальнего плавания и туристам продадут подделку. С одеждой еще безнадежнее. Век полимеров, куча лабораторий по всему миру ведут исследования, выпускают опытные партии волокна. Да и не факт, что техасы настоящие китайские, а не пошиты на подпольной фабрике в психдиспансере. Есть в нашей стране товарищи, которые нам вовсе не товарищи.

- Валентин Иванович, у меня такое чувство, что разговор идет вокруг и около какой-то одной вещи. У вас новая версия?

- Да. Но я боюсь ее сказать вам. Не потому, что я трус, просто мы не знаем всего масштаба возможных последствий.

"Неужели он решил сказать, что я попаданец? Нет, нет, он выуживает это из меня. Надо подождать. Пусть скажет сам. Что мешало сказать это сразу?"

- Валентин Иванович, если это такая ответственность, может и не стоит об этом говорить? Вы и так много сделали для меня, зачем мне вас подводить под незнамо что.

- Ждете, чтобы об этом сказал я?

Виктор пожал плечами. Пожатие плечами получилось стильно, в духе фильмов Элема Климова.

Корин снова присел и оперся локтями на стол.

- Виктор Сергеевич, у нас есть версия, что вы изобретатель.

13. Контрабанда под гипсом.

- И что? - невольно вырвалось у Виктора.

Из всего, что он успел узнать об этом альтернативном СССР, изобретатель - это не государственное преступление, и даже нисколько не криминально.

- Поясню, - ответил Корин. - Предположительно, раньше вы работали конструктором, в войну - на режимном предприятии, по брони, и на фронт потому не попали. После войны что-то не сложилось, ну, донос там или авария, или что-то еще... Короче, в конце концов попали на гражданское предприятие, без особых перспектив роста, продукция не самая передовая. А способности есть. И вот у вас возникает мысль дать стране изобретение, которое сделает переворот в какой-то технической области, имеющей оборонное значение. Ради этой идеи вы отказываетесь от личной жизни, от всего. И были бы вы обычным неудачником, но на изобретение вы все-таки набрели. И на такое, что попали в поле зрения зарубежных спецслужб.

Интересный поворот, подумал Виктор. По крайней мере, можно свободно прогрессировать. Вундерваффе родить, конечно, не удастся, но "пользу нашему родному государству"...

- Рассмотрим логику спецслужб, - продолжал Корин. - Если у вас не выкрали изобретение и не вынудили рассказать о нем под давлением, значит, они пришли к выводам, что идею не удастся реализовать без вас. Нужны не просто ваши знания, нужен ваш стиль мышления. Короче, им нужны вы, как американцам были нужны фон Браун или немецкие физики. Сотрудничать с ними вы не согласитесь, переправить вас насильно в багажнике невозможно. Но есть такой способ вывоза за границу культурных ценностей - на полотне известного художника сверху пишут что-то не относящееся к народному достоянию, официально продают и оформляют документы на вывоз. И тогда вас подвергают обработке сознания, ведущей к психогенной амнезии. Делают другой личностью.

- Это реально? - вырвалось у Виктора. - Ихние шпионы могут менять личность человека?

- Уже пятнадцать лет ЦРУ проводит так называемую программу "МК-ультра". По нашим оценкам, на нее тратят примерно двенадцатую часть бюджета разведки. Это исследования различных методов изменения личности - от внушения до физических и химических методов. Работы по этой программе отнесены к высшей степени секретности. Известно, что они проводят опыты на людях, причем иногда на тех, кто этого не подозревает. Есть подозрения, что нынешняя волна массовых беспорядков в разных странах - это отчасти результат испытаний нового оружия на массовой аудитории. С начала шестидесятых подобные работы усиленно ведутся также в Германии. Как вы понимаете, я не могу сказать вам все, что нам известно об этих работах... короче, мы исходим из того, что часть агентуры ЦРУ обладает средствами перестройки мыслей. Например, для вербовки. В данном случае вы должны были помимо своей воли стать другим человеком, другой личностью, которой оформлен выезд из СССР.

- А что, у нас из Союза выехать так просто?

Корин потер подбородок.

- Интересно... - протянул он. - Вы снова реагируете так, как если бы не было периода сосуществования и демократизации Европы, когда режим выезда смягчили. Короче, у тех, кто с вами работал, что-то не получилось. Ваше другое эго-состояние представило себя жителем будущего, да еще с приходом к власти левацкой группировки, которой вы, кстати, не симпатизируете. Знаете, как писатели создают разные антиутопии, картины будущего? Вот ваше воображение такую картину и написало. Такая смена личности вызывает у вас эмоциональный шок, вы начинаете чувствовать себя человеком, попавшем в другое время, попадаете в состояние паники и бессознательно бежите, при этом агенты, которые вас психологически обработали, вас теряют. По научному - диссоциативная амнезия и диссоциативная реакция бегства. На Орджоникидзеграде к вам возвращается способность адекватно воспринимать действительность, вы осознаете, что не могли перемещаться во времени. Однако истинная личность к вам не возвращается. Необходимость как-то состыковать реальность и ложную память о прошлом приводит к появлению третьей личности, которую зовут Виктор Сергеевич Еремин. Почему третьей? Потому что среди выезжающих из СССР нет людей с таким "ФИО". Как вы восприняли то, что я вам сообщил?

- Шерлок Холмс умрет от зависти. Но меня беспокоит одна вещь - как из меня собираются вытаскивать это самое изобретение.

- Не волнуйтесь. Секретные устройства обычно снабжают самоликвидаторами. И те, кто придумал технологию расщепления личности для вывоза людей, наверняка позаботились о таком самоликвидаторе. Поэтому мы ничего трогать не будем, пока не найдем ключ. А ключ должен быть у агента, который обязательно войдет в контакт с вами, чтобы вас вывезти. И тут все сходится. Незнамова, видимо, ранее получившая информацию о поиске вас, дает шифровку, в Брянск прибывает связник, находящийся в этот момент на территории СССР, устраняет Незнамову и временного подельщика. Затем появляется другой более глубоко законспирированный агент. Мы полагаем, что это резидент, живущий в Брянске или Бежице, но с Незнамовой он не контактировал. Матерый, законсервированный на случай чрезвычайных обстоятельств. Этот "другой" устраняет связника с вещественными доказательствами. Заметает следы. Ну и вы пока что нужны им живым.

"Потрясающе. Действительно, кто сказал, что УГБ будет отрабатывать только простые версии, вроде шпиона или военного преступника? Они ищут ответ, который объясняет все. То, что человека не удалось пока найти - не будем преувеличивать возможности баз данных шестьдесят восьмого, не могут они там держать фотки всех граждан и автоматически распознавать. И тут как раз эта црушная программа... Это логично - раз Штаты впалили крупное бабло, значит, у них были результаты. Раз были результаты, значит, они должны использовать это оружие у нас. И наверняка у ГУГБ есть свои закрытые темы по изменению личности, на них сидят доктора с кандидатами и обнадеживают. А может, кто-нибудь из местных талантов даже осчастливил первыми результатами по психотронике. Почему нет?"

- Ну и что мне теперь делать?

- Ваше положение не так уж плохо. Вы не проявляете депрессии, склонности к суициду, каких-либо фобий. Некоторое чувство тревожности есть, но для человека, за которым охотится ЦРУ, вы, пожалуй, даже слишком спокойны. Чувствуется, что психологически вы к этому готовы и стараетесь держать себя в руках. В запой не ударяетесь. Поэтому мы хотим предложить вам два варианта. Первый - мы вывозим вас в город, где вас не сможет найти иностранная разведка. Будете работать конструктором приборов, применять умения и опыт на пользу общества. Второй - вы остаетесь в Брянске, и вы будете вроде Семен Семеныча в "Бриллиантовой руке". Ну, с той разницей, что вариант "с трупа" исключается, поэтому оружия с холостыми патронами и пачек по пять тысяч у вас не будет.

"Великолепно", подумал Виктор. "Этот парень с внешностью эмэнэса из Соловца прекрасно все продумал. Он понимает, что видит собой не малодушного человека. Струсить, уехать в безопасное место и потом вечно мучиться от потери собственного "я", по его расчетам - не для меня. Но надо предложить выбор. Надо предложить выбор, чтобы воля человека не заставляла его сопротивляться принуждению, а толкала его именно в направлении выбора. В направлении, нужном УГБ. Только вот наши направления совпадают. Я не собираюсь торчать здесь неопределенно долго в ожидании случая, пока миссия будет выполнена..."

- Пусть будет Семен Семеныч. На вокзал я уже заходил.

- На вокзал - можете. Но не требуется.

На стене висел динамик. Не новый, с карболитовым корпусом, и молчал. Если напряженная обстановка - нельзя выключать, чтобы не пропустить сигналы ГО. Внутренняя связь?

"Попрогрессировать, что ли? Пользуясь моментом."

- Валентин Иванович, а я, случайно, не активную броню для танков изобрел?

- Что вы под этим имели в виду? - Корин выташил из портфеля блокнот и карандаш.

Виктор быстро набросал эскиз и кратко пояснил; он ожидал удивления или критики, но на лице сотрудника ничего не отразилось.

- А поподробнее? - спросил Корин. - Технические данные, методы производства, способы расчета?

- Увы. Только в общих чертах.

- Ну, вот и хорошо. За это кое-кому дали Сталинскую премию и доктора наук. Целый институт больше десяти лет трудился.

- Но я тут такого не видел.

- Правильно. Это совсекретная вещь, и она будет для немцев сюрпризом. Немцы тоже ведут работы, но довести до образца, пригодного для постановки на вооружение, не успеют. А для них он гораздо важнее. У "Леопардов" слабая броня, как у тридцатьчетверки, их делали для мелких стычек в демилитаризованной Европе. Вот "Граубер" - штука серьезная. Но - пока дорогой, ненадежный, большой серией немцы его не тянут...

"Для своей профессии Корин прекрасно эрудирован... Хотя почему бы и нет? Шестидесятые, всякие там "Наука и жизнь" и "Техника-молодежи", по телевидению просвещают, а не кормят мыльными операми. Да и в нашем реале с военно-техническим в шестидесятые было на уровне."

- Виктор Сергеевич, а вот откуда вы знали об этой системе?

"Неожиданно удобный вопрос в свете предыдущей мысли..."

- Мне показалось, что в этом иллюзорном будущем я прочел о ней в Интернете. Это такая сеть ЭВМ, где можно читать книги, слушать радио, смотреть телевидение, посылать друг другу письма и телеграммы, говорить по видеотелефону.

- Про этот Интернет в "Технике-молодежи" как-то было, только называли по-другому. А когда-то тоже совсекретная разработка. Но это для будущего. Для семидесятых. А на Марс наши первые слетали или американцы? И кто каналы там выкопал, узнали?

- Нет. Космонавтов на Марсе не было. На Луне станций тоже не будет, ну, во всяком случае в начале следующего века.

- Странно... Сейчас идет такими темпами... Правда, была куча аварий на опытных кораблях без человека на борту в шестьдесят пятом - шестьдесят шестом, первую станцию в океан уронили, хорошо, что тоже в беспилотном. Об этом, пожалуйста, никому, в газетах это обычные запуски спутников. Главное, Козлов орбитальные отстоял, теперь сами видите... Наверное, война тяжелая была в этой вашей?

- Нет, войны, слава богу, не было.

- Роботы через полвека будут мыслить, как люди?

- Нет, что вы! Восстания машин можно не ждать... Мне так кажется.

- А отчего Союз развалился?

- Да вроде как предали его... Не, ну это же, сами понимаете, врачи говорят, что иллюзия, какая тут логика-то?

- Да, конечно. А вот то, что сейчас видите СССР, он, как вы думаете, может развалиться? Его могут предать?

- Так это от нас всех зависит! Если мы сами не наделаем глупостей, если сами не забудем, что нельзя свою страну за шмутки продавать, если мы поймем, какую страшную катастрофу народам мира этот развал принесет, мы его не дадим предать! Наше будушее от нас зависит!

Корин в задумчивости нахмурил лоб потер левой рукой подбородок.

- Разумно... - неторопливо произнес он, - вы очень разумно рассуждаете. Как нынешнее поколение шестнадцатилетних. "Мы не верим в идеалы коммунизма, мы сами носители коммунизма. Мы построим такой коммунизм, какой хотим."

- Простите, я ничего не говорил про коммунизм!

- Нет, все правильно, не волнуйтесь. Все нормально... Просто вот что получается, Виктор Сергеевич. Вы чувствуете себя человеком пятидесяти лет, и не пытаетесь выглядеть моложе. Вас не тяготит возраст, вы не ищете молодежных компаний. Но при этом вы мыслите, как поколение, для которого я, комсомолец, начинаю чувствовать себя староватым. Вы носите техасы не для того, чтобы выглядеть молодым, или показать принадлежность к творческим интеллигентам. Вам просто так удобно, это для вас естественная, привычная одежда. Вы любите "Жуков", потому что вы их понимаете, они вам нравятся. У вас нет измененной личности другого возраста. Более того, у вас нет важных признаков диссоциативного расстройства идентичности - хаотического стиля жизни, забывчивости, резких смен настроения, утраты связи с реальностью, противоречивой информации о себе. Будь они у вас, это сказалось бы на вашей инженерной работе. Но вы о своем мире все прекрасно помните! Вы держите в голове кучу технических знаний и умеете ими распоряжаться. Вы даже помните фильмы, снятые перед вашим появлением здесь. Короче, у вас никакого раздвоения личности, как она обычно бывает. Вывод о диссоциативном расстройстве идентичности основан на вашем же заявлении, что то, что вы видите, не соответствует тому, что вы помните. Вы понимаете, о чем я?

- То-есть, вы хотите сказать, что я симулирую?

- Логичный вывод, - произнес Корин. - Логичный, но ошибочный.

"Запутывает? А потом что-нибудь типа на кого ты работаешь? Внезапно?"

- Если бы вы, Виктор Сергеевич, просто симулировали потерю памяти, вы бы воспроизвели все необходимые признаки известной формы расстройства, а не ставили бы специалистов в тупик. Ну и наконец, эти странные обнаружения неразорвавшихся боеприпасов, знания о нарушениях при строительстве кинотеатра без знания последствий. Все это можно выразить одним словом...

- Попаданец? - вырвалось у Виктора.

- Интересуетесь Стругацкими? - моментально отпарировал Корин.

- Почему именно Стругацкими, а не Абрамовыми, к примеру?

- Абрамовы? Да, мне как раз вспоминались "Глаза века"... Но "Попаданец" - это не у Абрамовых, а у Стругацких. Отрывки сейчас публикуют в "Искателе". Максим Ростиславский, из коммунистического будущего, попадает на фашистскую планету и борется за свободу и справедливость. Вот... А ваш случай можно описать одним словом: феномен.

"Братья "Обитаемый остров", что ли пишут? По времени как раз. А Главлит не тормозит, стало быть? Или все по схеме - нет Хрущева, нет разоблачения Сталина, нет и антисоветизма?"

- Короче, инструкции такие. Никакой самодеятельности категорически. С нами не связываетесь - если, конечно, агент не придет и не скажет "Здрасьте, я шпион иностранной державы", чего он, конечно, не сделает. Если надо, вызовем вас повесткой, как свидетеля. Ни за кем не наблюдаете. Просто живете, как обыватель. Остальное наше дело. Понятно?

- Понятно. Естественное поведение.

- И в личной жизни тоже. Людям, которые с вами знакомы, ничто не угрожает.

14. Поколение селфи.

- Это у нас не сделают. Даже для сами понимаете чего.

В секторе его уже ждал Самарин, технолог с "ящика", лысоватый мужик за тридцать, прикомандированный для совместного участия, как-то: сократить бумажную волокиту при передаче и согласовании. Просмотрев накиданные чертежи, Самарин согласился со всем, кроме двухмиллиметрового тонвала.

- Дело-то не в ограничениях, - продолжал он. - Не вытянем мы по биению и некруглости.

- И где можно сделать?

- Тут давеча вы ролик от подшипника на тонвал предлагали. И здесь то же самое. Заготовку из ролика игольчатого подшипника. Мы тут уже с вашими прикинули, есть подходящий по длине, три миллиметра.

- Но нам же два надо.

- На два короткие. А почему вы три не хотите? Для филиппсовских кассет допускается до трех включительно.

- Снижается частота вращения, ухудшается способность маховика сглаживать колебания. А тут и так габариты поджимают.

- У вас же здесь вибродвигатель, а не привод от пассика. Тридцать килогерц колебания, за гранью ультразвука. Маховик может быть легче.

"А ведь верно", мысленно согласился Виктор, ругая себя за то, что сам не догадался до такой простой вещи. И вообще он ждал, что технолог будет тупо зарубать документацию, не предлагая ничего взамен.

- Вы раньше конструктором работали? - спросил Виктор. - Чувствуется изобретательность.

- Радиолюбительством увлекаюсь. Карманный диктофон с кассетой делал, даже на ВДНХ попал. Потому к вам и прислали.

- А производство пробить не пытались?

- Двигателя хорошего не нашлось, да и считалось, качественной записи это не может обеспечить. А до пьезокерамики не догадался.

-...По сообщениям информационных агенств, в больницы Праги поступает много убитых и раненых...

Голос приемника ворвался в их беседу; видимо, передавали важное сообщения и кто-то прибавил звук.

- Почему наши не вмешиваются? - резкий, срывающийся голос Инны перекрыл притихшее пространство сектора, отскочил от стекол, растерянной птицей заметался между кульманами. - Чего они ждут? Неужели у нас в ЦК боятся этих фашистов?

- Да пойми ты, военные монополии США и ждут, чтобы мы вмешались. Перед выборами загнать Кеннеди в угол и заставить его защищать Германию от советско-китайской угрозы. Ни одна реклама не даст им столько прибыли, как эта бойня.

- Я не понимаю. Не понимаю!

Инна порывисто вскочила и подбежала к окну; расстегнутый халат развевался крыльями птицы. Она положила руки на стекло, словно пытаясь согреть их теплом неуютный осенний мир снаружи и подняла голову, глядя на серую пелену редеющих облаков над Старым Базаром.

- Не понимаю! - повторила она. - Кеннеди же президент, глава государства. Почему он не остановит этих... это... Американцы же сами на весь мир кричали, что новая война это гибель! Почему они все теперь этого не видят? У их президента есть власть или нет?

- У них демократия.

- У нас тоже демократия.

- У нас советская.

- А что это у них за демократия, если народом правят банки, правят всякие там корпорации, фонды? Ну да, лишь бы Кеннеди на третий срок, как Рузвельт, слава богу, двадцать вторую поправку не ратифицировали, надо выждать, не обострять... Что толку, если не он решает? И почему наши все это терпят? Кровь в Европе и ложь в Америке? Мы же сильная страна, с нами многомиллионный Китай!

- Слушай, ты тоже неправа! - не выдержала Люба. - Криком тут ничего не сделать. Там наверху тоже не лапти сушат. Если неправильный момент выбрать, жертв будет больше... наверное.

- Да... я неправа, - ладони Инны медленно скользнули вниз по стеклу. - Вы правы. Вы вот все думаете так же, просто молчите. Вы правы, потому что молчите. Ладно... хватит собраний, надо р-работать.

Она запахнула халат и села на место. Новости кончились, и в приглушенном приемнике ансамбль Зевина с энтузиазмом запиливал "Хали-гали". Тревожно взвизгивали синкопы, словно музыкант звал о помощи.

- Согласен, - ответил Виктор, повернувшись к Самарину. - Три миллиметра. Мы откорректируем чертежи.

Собрание после обеда оказалось награждением отличившихся в охране общественного порядка. Помимо грамот, пятеро получили ценные подарки: троих парней с дизельного КБ наградили именными часами "Космонавт" за задержание опасного преступника, ветерану-внештатнику вручили хрустальную дятьковскую вазу за многолетнюю помощь, а пятым оказался сам Виктор, которого совершенно неожиданно вызвали на сцену, поздравили, пожали руку и дали коробку из красного картона с надписью "Спутник" - "за помощь в обнаружении взрывоопасных предметов времен войны".

По возвращении в сектор Виктора окружили сотрудники и бурно обсуждали событие.

- А пасматрэть можно? - любопытствовал Пагава. - Па размэрам как раз Уолкмен...

Виктор открыл. Внутри оказался фотик в футляре из мягкого кожзама, навроде "Чайки"; футляр был не на ремне, а просто цеплялся на пояс, как "мыльницы" девяностых.

- Ничего. За двести сорок такой.

- "Смена" лучше, у нее кадр больше.

- А эта меньше и наводить проще.

- Даже если есть "Зоркий" или "ФЭД", такой все равно хорошо иметь, - констатировал Викентий Андреевич. - Его можно везде с собой таскать, как записную книжку. Вы снимать умеете?

- С детства. Только у меня увеличителя нету.

- В артели "Победа" проявят и отпечатают...

"Везде таскать, как записную книжку... Никогда не снимайте эти часы... Шпионский гаджет? Почему тогда не сказали? Надо, чтобы я не знал? Что там - радиомаяк, передатчик? И почему не записную книжку с приемником? Хотя приемник - это очевидно, а эта мыльница с электроникой не ассоциируется. Ладно. Зато впервые возможность пофоткать альтернативную реальность."

Уходя, он запихнул фотик в карман куртки, оставив в столе коробку с инструкцией. На автобус до Нового Городка можно было сесть у Бани; Виктор прошел дальше - до филиала универмага.

В полуденном филиале лениво бродили пенсионерки, и динамик из "Радио-Музыки" тщетно зазывал покупателей зажигательными звуками такого еще недавно модного твиста "Селена"; звонкие голоса солисток квартета "Аккорд" разлетались по длинному, как пенал, торговому залу. Фотоотдел порадовал полным ассортимент свемовских пленок; на витрине Виктор даже обнаружил дефицитный в его реальности, но совершенно не нужный здесь "Микрат". Похоже, Самиздат действительно увлекался пиратскими переводами Ле Карре, а не антисоветчиной.

Увидев футляр в руках у Виктора, продавщица тут же выложила на прилавок зеленую коробочку "Фото-32" в кассете. Одну.

- Вы читаете мысли? - спросил Виктор.

- "Спутник" обычно берут те, кто дома не проявляет, - затараторила девушка. - У кого это второй аппарат, берут пленки заранее. На слайды нужнаполноформатная, значит вам черно-белую. Снимаете по случаю, значит одной надолго хватит. Здесь объектив два и восемь, значит, "32" все равно что "65" для "Смены", а зерно ниже. Те, кто проявляют в ателье, берут в кассете, потому что кассету сдают в ателье и получают возврат...

- Вы просто Шерлок Холмс.

- Мы комсомольский коллектив и у нас вымпел, - произнесла девушка таким тоном, словно была сертифицированным специалистом Cisco по архитектуре систем. - Я выписываю?

Внутри аппарата ничего подозрительного не оказалось. Разве что под крышкой видоискателя.

Выходя из универмага, Виктор заметил на столике у дверей бурую коробку размером с приличный офисный ксерокс, с двумя круглыми дырками примерно с циферблат будильника на передней стенке, из которых торчала черная плотная ткань. Бокс для зарядки, который был здесь непонятно кому нужен и смотрелся данью уходящей эпохи. Грядет поколение селфи, подумал Виктор.

Последний день октября был прохладным и практически сухим. Легкий ветер морщил лужи по краям тротуара. Длинная, низкая казарма довоенной больницы выглядела странно и неуместно в ряду семиэтажек с высокими потолками; стесняясь, она пряталась за облетевшими зарослями осин и потемневшим от погоды решетчатым деревянным забором с каменными столбиками. На остановке никого не было; видимо, автобус приходил недавно. Виктор глянул в сторону поворота; этот угол Куйбышева с забором, дореволюционными зданиями по Ульянова и двухэтажным, еще не надстроенным военкоматом казался кадром, вырезанным из детства.

- Простите, это не вы меня искали в лаборатории? - раздался знакомый голос.

Виктор повернул голову. Рядом стоял низенький человек в пальто и темной шляпе, еще не старый.

Профессор Камаев. Легенда его родной кафедры.

15. Разбег в известность.

- Здравствуйте... Анатолий Алексеевич... - растерянно вымолвил Виктор.

Внезапно он понял, что профессор почти его ровесник. К тому же он был без неизменных очков, что делало его еще моложе. Увидеть довоенного Королева или живого Чкалова - это было вроде как в кино, а тут человек, которого знал при жизни, и который всегда воспринимался на два поколения старше.

- А вы... Виктор Сергеевич? - с любопытством произнес профессор.

- Да. Из НТЦ.

- Так это вы давеча заходили на кафедру? И это ваша идея про тиристорное управление? Мне Макошин сегодня рассказывал.

- Ну, я пока просто заходил, узнать возможности... У нас немного другой профиль. Например, может понадобиться изучение динамики пьезодвигателей, магнитных накопителей информации для ЭВМ, лазерных считывателей с оптических дисков. Устройства точного позиционирования.

Анатолий Алексеевич внимательно посмотрел на Виктора снизу вверх.

- Интересно, интересно... Вы слышали, что по косыгинской реформе БИТМ будут преобразовывать из транспортного в политех?

Виктор отрицательно покачал головой.

- На автобус или в ту сторону? - профессор кивнул в направлении института.

- Нам по пути.

Потрескавшийся асфальт зябнул под холодным небом. Профессор продолжал развивать мысль.

- Целый ряд брянских предприятий и филиалов требует специалистов по механике приборов. Есть смысл развивать это на базе именно нашей кафедры, потому что локомотив завтрашнего дня будет набит электроникой и точной механикой, как стратегический бомбардировщик. Если мы сейчас упустим это направление, мы проиграем фирмам Сименс и Альстом...

"Стоп", подумал Виктор. "Это я попаданец, это же я должен рассказывать!"

- И вот эта идея искусственной характеристики электрической машины прекрасно укладывается в темы автоматики и приборов! - воскликнул Камаев. - Вы явно эту идею недооценили, вы должны были не держать ее в себе, а ходить и везде пробивать. Электронное управление переворачивает представление инженера об электрической машине и ее характеристиках.

- Анатолий Алексеевич, я только до ней додумался. Случайно.

- В таком готовом и выношенном виде? Ну да ладно. Знаете, в чем-то... в чем-то вы правы. Реализация этой идеи упрется в один момент. Не в ограничение мощности тягового двигателя - это временно. В саму физику сцепления. Веса составов, грубо говоря, выбираются, исходя из плохого сцепления - влажные рельсы, масло. И эта физика сцепления еще плохо изучена. Даже попадаются вещи, которые мы не можем объяснить. Вот, например, на электровозах постоянного тока напряжение в контактной сети всего несколько киловольт, и при трогании с места через колеса в рельсы идет большой ток... ну, вы знаете. И вот обнаружили, что этот ток способен повысить сцепление примерно вдвое. Физики объяснений не дают. Есть гипотеза, что ток выжигает загрязнения - масло, влагу. Но это только догадки.

- Интересно... - задумчиво произнес Виктор. - Вы на лекциях это не рассказывали.

- Может и рассказывал, не помню... А вы были у меня на лекциях?

- Слышал. - Виктор понял, что снова прокололся. - Так это можно использовать!

- Пробовали. Но тяговый ток, он ведь меняется не так, как нам надо по условиям сцепления. Ну и в электровозах переменного тока он меньше, а в тепловозах вообще нет.

Они подошли к перекрестку. Оштукатуренный Дом Стахановцев на углу с Харьковской выглядел дорогой игрушкой; белые гладкие пилястры красиво и торжественно выделялись на желто-песочном фоне стены, увенчанной под крышей греческим портиком. Элитное жилье.

"Интересно, квартиры тут по карману стахановцам? Или им дают скидку? Или льготную ипотеку?"

- Так это... - неуверенно сказал Виктор. - зачем тяговый, можно через два соседних колеса ток от отдельного источника пропустить. И регулировать, когда надо.

- От отдельного, говорите? - Анатолий Алексеевич остановился и пристально поглядел на Виктора. - А как же тяговый ток?

- На тепловозах никакого тягового тока нет, только на электровозах... А там можно отдельный токосъем для тягового тока. Легкую одноосную тележку для токосъема самое простое, а потом можно будет тиристорной коммутацией.

- Послушайте, да вы... Нет, ну вы посмотрите! Вы понимаете, что говорите?

Лицо профессора взволнованно раскраснелось. "Ну вот, все испортил", подумал Виктор.

- Вы тут ходите, как кустарь-одиночка, с этой идеей, на кафедру забредаете, страдаете ерундой, а это же... это же возможность открытия! - воскликнул профессор. - У нас было явление, которое толком не изучали, потому что не знали, как применить. Теперь у нас есть способ применения! Мы можем открыть хоздоговорную тему, построить стенд, купить оборудование, мы сможем взять в субподрядчики специалистов по трению и износу из институтов РАН! Доступ к приборам вплоть до электронного микроскопа! Если мы разберемся в механизмах влияния тока, это - открытие!

Внезапно он согнул руку и поднес к глазам здоровую блямбу часов, карманный трофейный "Мозер", переделанный под ремешок.

- Простите, опаздываю на лекцию, - и он махнул рукой в сторону улицы Сталина. - Не исчезайте!

Его фигура скрылась за облетевшими кустами возле двухэтажного магазина тканей на другой стороне Куйбышева. Блин, надо было заснять для истории, подумал Виктор.

Через полсотни метров в глаза бросилась витрина книжного. Вывеска "Ариадна" была тонким намеком на содержание; понимание намека приобщало прохожего к слою советской интеллигенции, побуждало зайти и духовно обогатиться.

"Иннокентий говорил про Солженицына... Вот и проверим."

...Книги лежали стопками на прилавках, заполняли высокие, до потолка, стеллажи, их корешки торчали из решетчатых призм вертушек. По стенам уходящих вглубь здания коридоров виднелись рулоны карт. Запахи типографской краски, клея и бумвинила не могла выгнать даже полуметровая труба вентилятора в одном из окон.

"Где же он будет? Политическая или художественная?"

Виктор двинулся наугад; через несколько шагов в глаза ему бросился стоящий на стеллаже фолиант в сером ледериновом переплете и красно-бурыми тиснеными буквами, тиснутыми брусковым шрифтом: "АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ".

- Извините, вон ту можно показать? - спросил Виктор продавщицу в синем рабочем халате, ушедшую с головой в "Адьютанта его превосходительства".

- Это Солженицын, - равнодушно произнесла женщина, оторвавшись от нетленного произведения Болгарина и Северского. - Подарочное издание.

- Ну да... А про что он пишет?

- Это "Архипелаг ГУЛАГ".

- Я вижу. А про что?

- Ну так это "Архипелаг ГУЛАГ". Тот самый.

- Про лагеря?

- Ну а про что же еще.

- А что он про лагеря пишет?

- Это тот самый "Архипелаг ГУЛАГ".

- А посмотреть можно?

- Вы не читали?

- Я плохо читал и не понял.

- А он же сидел, этот писатель, - раздался рядом ломающийся юношеский голос.

Виктор обернулся. Голос принадлежал худощавому пацану с прической "под горшок" и очками а-ля Джон Леннон. Десятиклассник, похоже.

- Он тогда в леваках был, - продолжал юный битник. - Грезил всякими там мировыми революциями, хотел с Америкой воевать. Вот и посадили. А потом он там посмотрел публику и осознал. Ну, в общем, и книга об этом, как он осознал.

- Нормальная книга?

- Нудновата. Ну и Сталина уж много хвалит с Берией.

"Мама, роди меня обратно... Солженицын-фантаст, которые не сидел во второй реальности - это еще ладно. Но Солженицын, который сидел, и написал панегирик Сталину, за то, что он, то-есть, Солженицын, сидел... Бред, бред... Я брежу. Вот и открылась истина. Это перемещение действительный бред. Надо еще что-то спросить."

- А из Стругацких у вас что-нибудь есть? - Виктор выпалил первое, что пришло в голову.

- Стругацких разобрали, - оживилась продавщица. - Привоз в первой декаде. Есть Днепров, Гансовский, Мирер, Жемайтис, Казанский, Емцев с Парновым, Соколова... Если зарубежных ищете - выкинули нового Кларка, а еще Лем и Брэдбери. Фантастика хорошо идет, на одной ей план и вытягиваем.

- Кларка, это "Космическую Одиссею"? - Виктор помнил, что "Одиссея" появится где-то в семидесятых.

- "Космические течения". "Одиссея" - это новое кино, книга не вышла еще.

- Ясно... Ефремов есть?

- "Лезвие бритвы" последний вот только что взяли. Теперь когда подвезут. Будете что-то из фантастики брать?

- А что у вас из Зиновия Юрьева? Или Ильи Варшавского?

- Минуточку... - продавщица подошла к картотек и порылась в ящике. - К концу квартала обещали подвезти "В Дономаге".

"Блин, слишком связно для бреда. Слишком связно. Слишком реально."

Выходя, Виктор мельком глянул на прилавок отдела политической литературы. Выступлений вождей и материалов съездов было мало; в основном работы по экономике. Среди томиков по организации планирования, бухучета и хозрасчета мелькнула книженция с названием "Тюрьмы и лагеря. Хозяйственная деятельность советской пенитенциарной системы".

Выгодная тема, подумал Виктор. В его реальных шестидесятых, после хрущевских разоблачений, гулаговская тема стала чем-то вроде порнографии - запретной и вместе с тем грязной. Здесь же никаких эмоций, только расчет. Кто-то зарабатывает госпремию, кто-то - защищает диссер по экономике труда заключенных. Жаль, не заглянул в раздел "Строительство". Наверняка найдется книжка по оптимальному проектированию ИТЛ.

У Почты, напротив остановки, красовалась знакомая гипсовая скульптура с футболистами. Фырча, подошел автобус до Северной и зашипел дверьми; Виктор вошел с задней и взялся за поручень, глядя, как в телевизор, в большое заднее окно, ожидая прихода кондуктора.

- Виктор Сергеевич, добрый день! У вас в бюро вторая смена? - раздался рядом уверенный женский голос.

Виктор обернулся. Рядом с ним стояла Нинель Сергеевна в светлом пальто-джерси и в модной широкополой шляпе.

"Среди рабочего дня? А ведь она вполне может быть тем самым резидентом..." - мелькнуло в голове.

16. Кубический персик.

- Добрый день, - улыбнулся Виктор. - Никак не ожидал вас встретить здесь.

- Так у вас там вторые смены или это секрет? - деланно-удивленно произнесла Нинель.

- Что? А, нет. Ночью дежурил на стенде.

- Тогда почему не ожидали? У нас тоже бывают отгула.

- Я думал, у вас машина.

- У меня новый итальянский "Фиат-124" в тон прическе, - снисходительно-доброжелательным тоном пояснила Нинель. - Но я экономлю. Сейчас прилично экономить. Как там Соня?

- Как раз еду к ним на репетицию, - уклончиво ответил Виктор. - Клуб стальзавода.

- Оказывается, нам по пути. Я живу в бериевском коттедже за "Металлургом".

- У Лаврентия Палыча коттедж в Брянске?

- Смеетесь. Типовой панельный коттедж - четыре квартиры, столовая внизу, две спальни наверху. Типовым людям нужно типовое жилье. А из вас с Соней выйдет хорошая пара. Перспективный инженер и талантливая певица.

- Представьте себе, я слышал от одного человека прямо противоположное мнение.

- Надеюсь, вы не приняли его всерьез? Все зависит от того, что искать в союзе двух людей. Вы ведь не романтичный юноша? А у Сони есть одна ценная черта - взаимность.

- Вы хотите нашего союза?

- Не скрою... Иннокентий имеет прекрасные перспективы в столице. Но с его характером он их легко упустит. Чтобы реализоваться, ему нужна руководящая и направляющая... - она сделала многозначительную паузу, - личность.

- Очевидно, он ее нашел?

- Как видите. Но есть одно "но". Это не должно выглядеть, будто я его увела. Все должно быть прилично. Это будет очень много значить. Понимаете?

- Улавливаю.

- Хорошо, что появились вы. Благодаря вам все выглядит совсем иначе. Просто два человека пересмотрели свой выбор. Результат реализованной плодотворности по Фромму, он нынче в моде.

- Вы философ?

- Социальный психолог. Пишу докторскую. Начинать лучше в провинции. Но - наступает момент, когда надо быть ближе к Академии общественных наук. На темах управления психологией людей можно дорасти до членкора, если не выше. Сейчас появляются потрясающие идеи. Например, гипнопедия через портативные радиотелефоны. Представьте себе общество образованных вежливых людей... Поэтому партия поставила задачу на перспективу создать дешевые радиотелефоны и обеспечить ими в СССР все население.

- Каждому по мобильному телефону, чтобы можно было массово программировать мозги? Гениально. Я горд за наших ученых.

- Не скромничайте. Я слышала, вы ведь тоже подали интересную идею? Новый взгляд на связь мира вещей и сознания, с практическим выходом. Может выйти крепкая статья для ВАКовского журнала. Если что, поможете?

- Не обещаю... но и не возражаю. Я просто не знаю, насколько буду располагать свободным временем.

Нинель Сергеевна снисходительно улыбнулась.

- Это уже не проблема. Вернее, это проблема всех. Как вам наши новые кварталы? - и она кивнула головой в окно.

Напротив стальзаводской бани, на стеклянных постаментах магазинов, подымался стройный ряд девятиэтажных башен, оттесняя деревянные полубараки к забору воинской части.

- Здорово! Опережающими темпами, я смотрю.

- Немного однообразно, но внутри вполне удобно. Особенно для тех, кто хочет жить рядом с работой... Не думаете со временем перебраться в такой?

Виктор не успел найти, что ответить. За остановкой "Холодильник" автобус зафыркал и стал, не доехав пару десятков метров до новенького путепровода. Открылись двери, и водитель виновато поплелся назад, к заглохшему двигателю.

- Возвращаться - плохая примета... - задумчиво произнесла Нинель Сергеевна, глядя назад, на рыжий стеклопластиковый навес остановки. - Вы не против пройтись пешком? Тут десять минут, практически как от остановки.

- Я знаю. Мимо Фасонки.

На полосе газона между дорогой и тротуаром у забора овощебазы тянулись оцеплением тонкие саженцы лип, подвязанные к колышкам. Где-то на стальзаводе насвистывали последние паровозики. Толпа, вышедшая из автобуса, рассосалась.

- Как часто мелкие случайности оборачиваются удачей... Вы не находите? - задумчиво произнесла советская львица. Вид у нее при этом был совсем не отстраненный. Обычная женщина.

- Вы хотели поговорить без публики?

- Да. Виктор Сергеевич, вы были на войне?

"Вот оно."

- Не помню, врачи говорят, что это амнезия, но, к счастью, это не опасно и пройдет. Следов ранений нет.

- Я тоже не помню, хотя была в оккупации. Когда фрицев прогнали, мне было три года. Помню дом, огород, как родители из сил выбивались, чтобы нас накормить после войны. Я решила никогда не жить в бедности, и чтобы они тоже не жили. И в Москву я хочу не столько для себя. Отдать долг. Это принцип, цель жизни... Хочу, чтобы вы это поняли.

- Я не собирался вам мешать.

- Хорошо, если и Соня не будет. Вы интересный человек для социопсихолога. Вы обычный и необычный. Интересно, что именно Соня в вас нашла? Она резко изменилась, я это заметила.

Где-то за овощебазой свистнул тепловоз - резко, тревожно, и через несколько секунд в конце улицы, упиравшейся в пути, показался и сам поезд. Непривычный, цвета морской волны, пассажирский тепловоз, похожий на знакомые Виктору экспортные "Людмилы", но длинный, на тележках по восемь осей, продолжал кричать о своем приближении к станции; следом за ним тянулись такие же синие вагоны с полностью зашторенными окнами и большими табличками "Туристский".

- Интересно, что они увидят... - заметил Виктор. Или они спят?

Нинель остановилась и внимательно посмотрела не него.

- Значит, действительно амнезия... Это секрет, но это каждая собака знает. Это китайцы. Воинский контингент. Новая война будет легче предыдущей. Живая сила из братской страны и наша техника. Ну и наши летчики-ракетчики, там, где нужен грамотный народ. Все равно наших потерь будет намного меньше.

"Значит, предположения насчет роли КНР верные".

- Теперь мы в роли второго фронта?

- Не совсем. Это такой расчет. Чжоу Энь Лай налаживает с Косыгиным мирную торговлю, а председатель Мао рассчитывает на репарации. Ему нужно военное производство, ему нужны свои ракеты с ядерными боеголовками. А добровольцев у них хватит. Товарищ один недавно оттуда приехал, рассказывал.

- Понятно. А чем я необычный? - Виктор решил свернуть в сторону от политической темы. Политический флейм, он и в фейсбуке бесполезен, а здесь тем более.

- Как бы вам объяснить... - Нинель сделала паузу, чуть прикусив губку, словно собираясь с мыслями, но, похоже, ее целью было больше приковать к себе внимание, - во-первых, вы не завидуете тем, у кого машина. Ни восхищения, ни неприязни, ничего. Будто приехали из Америки.

- Надо, чтобы я завидовал?

- Нет, что вы! Но есть естественные реакции. Допустим, вы из прежней интеллигенции, которая выше скопидомства. Или комсомольцев - романтиков, самоотверженных ученых, ну вы понимаете. Но тогда бы вас возмутил цинизм Мао Цзе Дуна - жертвовать людьми ради первенства державы. Те, кто живет духовными потребностями, очень требовательны к морали, и не только у нас.

- Знаете, я подумал, что с Китаем не так уж плохо. Возможны худшие варианты. С большим числом жертв. А так - развиваются, приемники делают, а не массовый террор устраивают.

- И вы говорите об этом легко. Не переживая. В отличие от товарищей, поработавших в Китае. Хотя, в общем, они того же мнения.

- Старею, наверное.

- Не похоже. Вы взвешенно ко всему относитесь. Прямо как герои Ефремова. Например, я могу с вами спокойно говорить о сексе, и вы не подумаете обо мне плохо.

- С чего бы мне думать о вас плохо? Кстати, а как Иннокентий отнесется к тому, что мы прохаживаемся вдвоем и спокойно говорим о сексе?

- Никак. Во-первых, он человек расчета, и решил сойтись со мной ради расчета. Во-вторых, у него ко мне привыкание. Не только психологическое, но и физическое привыкание. Я вошла в его обмен веществ.

- Неужели вы его спаиваете?

- Ох! - Нинель задохнулась от вспышки смеха. - Дело совсем в другом. Именно в сексе.

Асфальтовая дорожка поворачивала направо и, нырнув под путепровод, продолжала свой бег между деревьев лесополосы; несмотря на облетевшую листву, осины, поросшие понизу кустами ивы, словно ширма, закрывали тропу от посторонних глаз. Спереди и сзади не было видно прохожих. "Уж не пытается ли она меня соблазнить?" - мелькнуло у Виктора. "А может, провоцирует? Приставание, попытка изнасилования? Не, ну ее на фиг. Попробуем отшутиться"

- Значит, он пьян от любви?

- Задача партии - достичь духовного и физического совершенства советского человека, не так ли?

- Несомненно.

- Для этого есть спорт и все прочее. Но большинство женщин, занимаясь спортом, развивают не все мускулы. Они просто не знают, что там тоже надо развивать. Об этом не пишут "Работница" и "Смена". Вы понимаете, о чем речь?

- Мне кажется, я понимаю.

- Я стараюсь быть всесторонне развитой, - произнесла Нинель с серьезным выражением лица. - Более того, хочу дойти до совершенства. Это интересно, это нужно, и, наконец, это приятно. Как в спорте - упорный труд и радость победы. А вы как считаете?

- Приятно иметь дело с мастером спорта.

Нинель хихикнула, но тут же убрала улыбку.

- Сильные ощущения влияют на выделения гормонов, тот самый обмен веществ. Я могу сделать так, что мой мужчина не сможет долго без меня. Он будет голодать, и другие, как понимаете, утолить его не способны, не научились. Одно плохо - достижениям чемпионов рукоплещут зрители. А здесь - тем, кто почувствовал, нет смысла разъяснять, а другие не поймут правильно. Вы - исключение.

Слева послышался реактивный свист и урчание: в просвете между уже заполоняющими лесополосу кустами орешника и низеньким подлеском Виктор увидел, как пара знакомых БМП выкатились из распахнутых заводских ворот и свернули в сторону Отрадного. Облака силикатной пыли, поднятые с асфальта мощными колесами, медленно сочились через поредевшую после листопада броню посадок.

- Они здесь часто, - прокомментировала Нинель. - Этот уютный микрорайон в не слишком уютном месте создан ради них... и не только для них.

Тропинка окончилась ровной площадкой станции Фасоннолитейная. Изменение истории еще не успело коснуться этого места. Низкий, необычный пенал здания с колоннадой арочными окнами, и тройной, как на стадионах, коричневой аркой для прохода людей к поездам. Виктор взял Нинель за руку, чтобы помочь перейти через путь.

- Вы джентльмен, - произнесла она. - А хотели бы оценить мои достижения?

- Решили пополнить коллекцию зависимых?

- Нет, мы не будем вводить в привычку. Просто оценить. Кроме того, у меня тоже есть слабость - я любопытна. И можете не беспокоиться, я не придаю таким эпизодам большого значения. Это как дегустация - можно позволить, главное не злоупотреблять.

- Спасибо, но две партнерши сразу - это не мой принцип. Даже как дегустация.

- Вы не делаете исключений?

- Это надо обдумать.

Они вышли на аллею Металлургов - прямой, как стрела, отрезок асфальта в несколько сот метров. По затее архитектора, этот кусок асфальта должен был стать что-то вроде аллеи побед и трудовой славы от площади и проходных, но торжества не получилось. Слева и впереди, посреди голого поля, размеченного высокими мачтами электролиний, мерзло на ветру серое здание подстанции, полуприкрытое от дороги молодыми облетевшими кленами. Справа, за небольшим пустырем, размеченным будками то ли подстанций, то ли газового хозяйства, под углом к дороге, желтело приземистое, похожее на сарай, здание стальзаводского клуба. Впереди, за силуэтами подъемных кранов, Виктор заметил знакомый куб кинотеатра "Металлург"; гигантское окно на фасаде делало его похожим на одноглазого циклопа. Главным украшением пейзажа была железная арка над аллей, но особого смысла в ней не усматривалось.

- Вам туда - Нинель Сергеевна показала в сторону клуба, и добавила с оттенком игривости - До свидания!

"Персик. Кубический персик" - мелькнуло в голове у Виктора.

17. Плюшевое диско.

Виктор посмотрел на часы, затем - в спину удаляющейся Нинель.

Когда-то, в детстве, это место было для него краем земли. Здесь начинались Неведомые Дали, куда шагали мачты электропередач, куда уводили рельсы и куда уезжали грузовики. Чувство волнения от встречи с неизвестным... здесь он его не чувствовал, и само место выглядело не совсем уютным. В воздухе висела пыль от проехавшего мимо тягача со строительными панелями, и запах горячего железа и паровозного угля смешался с ароматами местного пива из станционного буфета. Радовало лишь то, что вокруг не было даже намеков на бытовой мусор - все ненужное исчезало в клепаной железной воронке огромной урны, похожей на хвостовую часть авиабомбы.

Надо оценить ситуацию, сказал он себе.

Версия первая и официальная - спорт. Как в анекдоте - "Индийские йоги меня еще не пробовали". Возможно. Но слишком рискованно для такой мадам. В этом городке Нинель уже давно спалила бы свою репутацию. Что-то должно заставить ее пойти ва-банк.

Версия вторая. Он ей нужен для карьеры. Пишет докторскую, статья, даже ваковская... ну, не такой предмет, чтобы решать через постель. Статья - затравка. Ну и насчет постели - возможно, только дразнится. Хотя дразниться опасно. Обострять с Соней и прочее... Что-то она увидела критически важное для членкора. Но - основная фигура все же Иннокентий, он, Виктор, на подхвате. Что же эта социологичка могла увидеть?

Версия третья. Нинель живет в том же районе, где убрали связника. Вумбилдинг в СССР еще не известен. Это значит... Это пока ничего не значит. У "Металлурга" живут тысячи человек, а в научных библиотеках социопсихолог может выкопать любую камасутру. Инъяз у нее наверняка на уровне. Но для резидента у нее способностей хватает.

Виктор повернул и зашагал в сторону клуба. Вдали виднелись крепкие, приземистые здания, чуть особняком отстоящие от аллеи. Бывший лагерь для немецких военных военнопленных. Наши, они же не фашисты, что сорок тысяч на Урицком замучили. Здесь здания строили сами немцы, строили аккуратно и на совесть. Добротные казармы потом отдали под ПТУ. По иронии судьбы, на клубе красовался указатель - "Коммунистическая улица". Пейзаж в духе раннего Войновича.

Мимо клуба наперерез Виктору весело продефилировала группа битлоподобных пацанов лет пятнадцать-шестнадцать. Одежда обычная, не форменная. Похоже, старшеклашки. Если ничего не поменялось, за "Металлургом" должна быть школа.

- Ты пришла и съела маргарин! Йеллоу субмарин! Йеллоу субмарин! - горланила компания на всю округу, но агрессии не проявляла.

В клубе на больших арочных окнах тяжелыми бордовыми волнами свисали плюшевые французские шторы. Из зала слышалась инструментальная цыганочка от "Shadows".

- Добрый день! Как ваши успехи? Софья Петровна в зале.

На Виктора смотрел, улыбался и протягивал руку Вочинников.

- Материал по новым советским магнитофонам мне уже дали, читайте в "Машиностроителе". Не хочу упускать новости культуры. Думаю, можно пробиться с этим и в центральную прессу. Гардероб не работает, проходите так, повесите в зале.

Цыганочка оборвалась. Навстречу Виктору доносились фразы творческого процесса.

- Стоп, стоп, стоп! Джон, ну чего сегодня с тобой? Соберись. Мы же не можем завтра дать хуже "Поющих гитар".

- "Поющие гитары"... "Серебряные гитары"... "Червоны гитары"... Стас, это же не Сан-Ремо, это сновальщицы, прядильщицы и, самое главное, гладильщицы. Народ будет в восторге. Лично я гарантирую.

- Мальчики! - знакомый голос Сони взял высокую ноту. - Ну как вы не понимаете, что нам нельзя вот так вот! У нас же шанс!

- Софи, вон твой шанс с корреспондентом идет. Не упусти.

Соня была в белой капроновой блузке, скромно украшенной рюшами, и клетчатой немаркой полушерстяной мини-юбке; в ее наряде смешались потребность в простой одежде для репетиции, желание понравиться, продемонстрировать вкус, и необходимость экономить. Сейчас такой наряд отнесли бы к офисным. Роскошь и невысокий достаток отличались в этом обществе лишь оттенками скромности; чтобы встретить кого-то по одежке и не ошибиться, человек должен был сам быть из тех, кого провожают по уму. Мужская часть ансамбля просто была в рубашках без галстуков, рубашках, которые на сегодня оказались в шкафу в чисто стираных и выглаженных, и простеньких брючках. Только на ударнике красовались джинсы, почему-то черные, и черная рубашка - похоже, то было воспоминание о стиляжной молодости пятилетней выдержки. Это и был тот, кого звали "Джоном".

- Так, давайте не терять времени, - Соня была сама деловитость. - Прогоним сейчас "Чингиз-хана", пусть Виктор Сергеевич посмотрит.

- Это теперь "Всадники Октября", заметил Стас, беря в руки соло-гитару.

...Текст оказался действительно выдержанным, о героях-комсомольцах гражданской. Странным Виктору показалась только одна фраза - "с фашизмом у истоков первый бой". Конечно, могло быть, как у Ильфа и Петрова - "Действие происходит у нас, а фашист переодетый", но для гражданской как-то рано.

- Как? Сойдет? - осторожно спросил "Джон", когда последние звуки улетели из форточки куда-то в сторону Кладбища.

- Ну... Исполнение просто потрясающее. Но диско, понимаете, оно немного не так. Это вот как-то... Ну, "Апачей" оно напоминает.

- Советский народ обожает Хенка Марвина, - снисходительно разъяснил ветеран движения стиляг. - Даже поколение героев войны и двух революций. Это же не Пит Таунсенд. Гитары надо экономить.

- Я понимаю. Но диско - это когда публику надо зажечь. Главное, чтобы заводило.

- Зажжем, - с улыбкой успокоил Виктора Стас. - Это же пока для конкурса.

- Призовое будет - развернемся! - бросился подтверждать остальной состав. - Зал, зал оборудовать сперва надо!

- А новый текст как? - Соня явно хотела спросить, понравилось ли Виктору ее пение, но побаивалась.

- Нормально, наверное... только при чем фашисты у истоков...

Наступила какая-то напряженная тишина. "И Штирлиц подумал, не сболтнул ли он что-нибудь лишнее" - мелькнуло в голове у Виктора.

- Ну это ж... ну как его... так надо... - протянул Стас. Из его голоса было ясно, что он и сам не уверен что так надо.

"Не вляпаться бы тут во что-нибудь диссидентское..."

- Это смена вех, - неожиданно заметил Вочинников. После этого тишина стала еще напряженной. Как будто журналист сказанул то, что все знают, но говорить не положено.

"Основной упор делайте на частичную потерю памяти..."

- В смысле - "смена вех"? - переспросил Виктор. - А то ж, так сказать, можно и, вы понимаете. Люди, они разные.

- М-мм... - задумался над фразой Вочинников. - А, нет. - с облегчением продолжил он через пару секунд. - Это не то.

- А, ну если... тогда что ж тут.

- Как раз насчет этого нет.

- Ну, главное, что не Пит Таунсенд.

- Да уж конечно... - протянула Соня. - Кто знает, до скольки сегодня?

- Где-то еще час. Потом балетный кружок придет.

- А давайте покажем "Одинокого пассажира"!

Вступление оказалось душещипательной и протяжной цитатой из "Очи черные". Но затем... Затем Виктор услышал мощный ритмический накат, почти как у "Eruption"; знакомая мелодия "One way ticket" ударами дизель-молота сотрясала сцены старого зала.

- Дай мне силы! Дай мне силы! - глуховато, как заклинание в магическом танце африканского племени, повторяли мужские голоса; гитаристы, встав в круг, пританцовывали, гипнотизируя зрителя звуками аккордов и движениями.

Круг расступился и из его глубины, двигаясь, как будто в индийском танце, выдвинулась Соня с микрофоном в руках; выступив вперед, она приблизила к губам его блестящий сетчатый шарик.

- Я возьму билет до станции Печаль,

Где туман забвенья мне укроет даль.

У-у, у-у! Увези, откуда нет возврата!

На ночной перрон не выйдешь провожать,

Будет пуст вагон - мне нечего терять.

У-у, у-у! Ничего из прошлого не надо!

Я умчусь туда, где в тайге глухой

Новые огни городов,

Туда, где я смогу понять без слов,

Где же ты, моя любовь?

- Дай мне силы! Дай мне силы! - эхом рефрена ответил ей мужской состав.

Этот неумолимый ритм песни уже был ближе к привычному диско студенческих лет Виктора. "Еще не Прешис Уилсон, но уже не Седака" - подумал он. Концовка тоже чем-то напоминала эрапшеновскую.

- Ну как? - спросила Соня в микрофон, еще не отойдя от танца.

- Здорово! Я даже не ожидал!

- Ну вот! А некоторые считают, что это примитив, и потакание неразвитым музыкальным вкусам.

- Где, в управлении культуры считают?

- Нет. Музыкальный критик Павлецкий.

- Так это не Бетховен. Этот, как это, физическое развитие молодежи, вовлечение в спорт и вообще после напряженного труда...

Дверь хлопнула, и в зал влетела девушка, похожая на игрушечную пожарную машину. Из-под распахнутого ярко-красного пальто виднелось серое платье мини, служившее фоном для широкого легкого шарфа с широкими белыми и красными полосами, который был завязан узлом на шее. Плотные белые чулки оттеняли красные осенние сапожки, а на белой шапочке-беретке сиял огромный алый помпон. Картину завершали курносый нос, короткая нэповская прическа и пухлые губы с неяркой помадой. Сейчас бы такой наряд показался эксцентричным, но, судя по выражениям лиц хроноаборигенов, девушку в нем воспринимали скорее как столичную штучку.

- Вы, конечно, извините, но сегодня раньше! - выпалила она с порога. - Комиссия из РОНО! Надо подготовиться, в общем. Учащиеся тоже предупреждены, уже идут.

"Да, до Modern Talking сегодня продвинуться не выйдет..."

18. Три войны с фашистами.

- ...Нам вроде по пути, вы не возражаете, если я задам несколько вопросов? - обратился Вочинников к Виктору, когда они вышли из клуба. Виктор хотел вежливо отказать, но Соня его перебила.

- Да, конечно, нам по пути. Очень приятно, что вы расскажете читателям о нашем новом репертуаре, учитывая то, что работа пока еще в стадии поиска, хотя уже, как видите, есть определенные результаты, - протараторила она, как спортивный комментатор в голевой момент у ворот нашей сборной.

- Не возражаю, - вмешался Виктор, - если ответите всего на один мой. Что такое "Смена вех"?

- Вас это действительно интересует?

- Очень. Вдруг что-нибудь диссидентское, а я не знаю.

- Нет, ну что вы. Это идея Самого.

- Тогда об этом должно быть на каждом углу.

- Ну, можно сказать, что будет. Сейчас есть отдельные статьи в академических журналах, диссертации... Проба, отработка на публике. Поэтому у нас в редакции тоже в курсе. Пресса должна отражать, выражать и нести. Верно?

- "Нести" для прессы - слово двусмысленное.

- А из вас, Виктор Сергеевич, мог бы выйти журналист... Короче, идет поиск форм, чтобы это могло воспринять ваше поколение.

- Знаете, я уже достаточно видел, чтобы правильно воспринять и не отклониться от линии. Я сознательный гражданин, и хочу проводить активно. Это какой-то социальный эксперимент?

Вочинников улыбнулся.

- Как вам это объяснить... У нас отметили пятьдесят лет Советской власти, Советской армии, комсомолу, будет сто лет со дня рождения Ленина. Это значит, что поколение, которое воевало в гражданскую в шестнадцать-двадцать лет вполне сознательно, уже уходит, их остается все меньше и меньше. А новому поколению, нынешним подросткам, надо объяснить, зачем было убито столько людей в эту Гражданскую, если через полвека есть капитализм, есть частный сектор в Союзе. Надо объяснить, за что боролись. Чтобы было ясно видно, что не зря, и никто не думал, "а вот если бы победили белые".

- Интересная мысль. Не сочтите меня циником, но любое государство должно заботиться о том, чтобы его не уничтожили изнутри. Хотя бы для того, чтобы было кому чинить водопровод, а по улицам ходить безопасно.

- Почему циником? Сейчас это патриотично.

- И как будут объяснять по-новому? Надо же быть в курсе. Чтоб как только, так сразу. Не допуская.

На углу возле территории бывшего лагеря немецких военнопленных, торчала какая-то непонятная будка, и Виктор поймал себя на том, что не помнит, была ли она в его реальности. Вот сколько раз ходил - а не помнит.

- Все очень просто, - продолжил журналист. - Белое движение, это первые фашисты. Ну, не все конечно. Большая часть - это люди, не разобравшиеся в революции, обманутые, наконец, просто мобилизованные. Фашисты - это ряд вождей белого движения, в первую очередь, Колчак. Есть научные труды, где все доказано.

- Кажется, улавливаю... Гражданскую войну назовут войной с фашистами?

- Первой войной с фашистами. А сорок первый - сорок пятый - это Великая война с фашистами.

- Россия - родина фашизма, получается? Не-не-не... родина борьбы с фашизмом?

- Именно борьбы с фашизмом. Тот, что в гражданскую - это колониальный фашизм. Не русский фашизм. Фашизм, насажденный в России колонизаторами. Англичанами, японцами, немцами. Колчак был британским агентом. Бандеровщина и прочие националисты - тоже виды колониального фашизма.

"Германские реваншисты героизируют нацистов, отсюда и реакция. Интересно, Козлов додумался сам, без попаданцев?"

- А что, с бандеровцами такие проблемы?

- Нет, что вы. Не умалчивают. С бандеровцами нет ни "таких" проблем, ни иных проблем. Проблем с ними просто нет. Нет бандеровцев - нет проблем.

- И что, это все, о чем говорят недомолвками?

- Ну, не все же такие авангардисты. Кстати, я заметил, для комсомольца первых пятилеток вы очень спокойно относитесь к крикливой современной моде.

- Вы про эту девушку, что репетицию прервала? Обыкновенная французская молодежная мода 60-х. Это же не скинхеды.

- Бритоголовые? - Вочинников недоуменно пожал плечами. - Лет через десять о них никто не вспомнит. Вся шумиха из-за того, что они связаны с германскими реваншистами. На Западе психовойна, не то, что у нас...

Жестом гида журналист показал правой рукой на окрестности. Как раз в этот момент троица дошла до угла; кинотеатр "Металлург" стоял на месте, но окружение его было не совсем знакомым. Квадратную площадь окружали похожие друг на друга двухэтажные "стекляшки" с абстрактно-кубистическими фасадами из белого и красного кирпича. На плоских крышах виднелись огромные неоновые буквы, они складывались в четыре надписи: "Услада", "Голуба", "Любава" и "Милена".

"Да, это не психовойна", подумал Виктор. "Это психоделика."

- Дома свиданий? - непринужденно спросил он. - Make love, not war?

Соня хихикнула.

- Это очень просто, - ответила она. - Это гастроном, общепит, рембытсервис и универмаг.

- Элементарно. Как я сразу не догадался? Четыре девушки и "Металлург".

- Ой, смотрите! - воскликнула Соня.

Навстречу им по аллее Металлургов катил элегантный желтый спорткар в стиле концептов Луиджи Сегре. Изящные стремительные очертания, панорамное стекло, фары, закрытые плексигласовыми обтекателями придавали какую-то женственность. Размером это чудо дизайна было примерно с "Запорожец" и тарахтело инвалидным движком. Машина остановилась у тротуара возле "Любавы", из нее вышел парень в бурой нейлоновой куртке и направился к стеклянным дверям.

- Самодельная, - прокомментировал Вочинников. - Парень один с Макаронки сварганил, четыре года возился. Талант, художник.

- Это надо заснять! - Виктор вытащил из куртки кожаный футляр. - Меня вот как раз сегодня за найденную бомбу премировали.

- Кстати, - уцепился журналист, - как вы ее нашли?

- Случайно. Ничего интересного. Каждый советский человек поступил бы также. Вот те, кто ее обезвреживал - это да, это герои, о них писать надо.

- Слушай, сними меня на фоне этой машины! - Соня потащила Виктора через дорогу.

- Нет проблем. Жаль, что пленка черно-белая.

Она грациозно стала перед дверцей, чуть выставив вперед правую ногу. Виктор несколько раз щелкнул, на всякий случай с разной диафрагмой. К этим местным пленкам надо еще приноровиться.

- Знаете, мне надо торопиться, - сказал подошедший журналист. - Провентилировать, как там мой фельетон про подснежников.

- А райком что, тему про подснежников разрешил?

- Райком эту тему поднял. Завод оформляет оформителей на рабочую сетку, они слабо загружены. А можно было их объединить в артель и перевести на хозрасчет.

- Да, есть еще у нас, так сказать... Резервы экономии. Ежели в нужном ключе, то освещать важно.

- Виктор Сергеевич, вы не пробовали писать фельетоны?

- Нет. Разве теперь это обязательно?

- Профорг вам еще об этом не сказал? Шучу, конечно. Слушайте, как вы смотрите на то, чтобы договориться еще встретиться, и вы мне подробней расскажете об этом музыкальном эксперименте?

- Положительно. Созвонимся.

- Прекрасно. Телефон редакции в справочнике, и городском и внутреннем. Да, зачем вам тратиться на проявку? Заходите в редакцию, обработаем профессионально. Что надо, и карточки сделаем, и пленки отмотаем, у нас есть специальная, с мелким зерном. А взамен вы дадите опубликовать то, что у вас хорошо получилось.

- Такая щедрость за счет народа?

- Бросьте. Мы просто стимулируем рабкоров и фотокоров. Гонорары у нас маленькие, а пленкой - можем. Идет? До скорого!

- Ты молодец, - зашептала ему Соня, ухватив за рукав, - он заинтересовался. Леонид Сергеевич часто печатается в "Брянском рабочем" и "Брянском комсомольце", и хорошо знаком с Клименко, а он вращается в обкоме, и, главное, собкор ТАСС. Так мы можем вытащить наш коллектив в центральную прессу. Сейчас много битловых коллективов. Он поможет выделиться...

"Как-то уж очень щедро в этом мире расчета и экономии", подумал Виктор, глядя на удаляющуюся фигуру Вочинникова. "Что он хочет? Селфи на фоне статуи сталевара? А он не может быть приставлен от УГБ? Фотоаппарат от УГБ, теперь и контроль, чего на него снимают. Да и вообще журналист - прекрасная легенда для встреч и ведения разных бесед. Похоже на то..."

19. Двухэтажная Россия.

- А как у тебя с паспортом? - спросила Соня, когда они с сумками продуктов вышли из "Услады". - Продвигается?

- Нашли.

- Как нашли?

"Она была уверена, что не найдут? Хотя - кто был уверен в обратном? Не надо быть слишком подозрительным."

- Через милицию.

- Он с тобой? Глянуть можно?

Виктор протянул картонную книжечку. Соня быстро перелистала страницы, чуть задержавшись на страницах "Семейное положение".

- А... а что было в предыдущем паспорте?

- Когда я этим поинтересовался, мне очень вежливо намекнули, что у меня нет никаких причин этим интересоваться.

- Даже так... Пошли на "шестнадцатый". Он идет почти до эконома.

- Едем до Почтовой?

- Едем к тебе, - удивленно произнесла она. - Ты стесняешься своей квартиры? Или я не вовремя?

- Не, ну что ты... Я просто задумался о работе. Извини.

"Ну, Соня вне подозрений... А почему вне подозрений? Потому что ни одна здешняя спецслужба не могла так быстро засечь мое появление, изучить, подготовить сцену под дождем и вообще... Хотя стоп. Все это верно, если ЦРУ не знало заранее. А в реальности-38 знало. Собственно, и вреальности-18. В реальности-98 вроде как я сам спалился с файлами из будущего, но ЦРУ явно этого ждало. То-есть, где-то пятьдесят на пятьдесят, что меня тут могли ждать и готовиться. И даже подготовить отвлекающую операцию с Ликой, как с малоценным агентом. Что в пользу этой версии? Ничего. Ничего кроме того, что у меня квалифицированно уплыли мобильник и симка. Что я могу сделать? Ничего, кроме естественного поведения и наблюдательности."

К остановке подрулил новенький желтый "ЛАЗ" - странный, угловатый, с тремя дверьми, огромными, как у какой-нибудь нынешней "Сетры", лобовыми стеклами и квадратным скворечником номера на крыше. "Опытный какой-нибудь", - подумал Виктор.

Народ рванулся в раскрытые двери занимать места; Виктору и Соне не досталось, и они стали в проходе, впереди торчавшей между двумя встречными сиденьями кассы, к которой все время просили передавать полтинники.

Ново-Советская все еще была местом для неспешного движения. По левой стороне тянулись знакомые Виктору благообразные сталинские двухэтажки с палисадами; пустырь по правой вплоть до Литейной был загорожен посеревшими от дождей заборами, из-за которых высовывались краны, железобетонные остовы, кучи балок и арматуры; выглядывавшая из ворот земля была размешана колесами самосвалов.

- Здесь будет МЦОТ, межведомственный центр оздоровления трудящихся, - щебетала Соня. - Поликлиники восьми заводов, кроме Камвольного. А здесь, вон, видишь, колонны уже возводят? Это МДКОТиЦМ. Межзаводской дворец культуры и отдыха трудящихся и центр молодежи. Сюда переселят БПиМК из сарая в ЦПКиО что за ДК БМЗ.

- Что переселят?

- Планетарий. А ты знаешь, какой тут зал будет?

Автобус, вздохнув, остановился на перекрестке с Литейной. Виктора вдруг словно током ударило: вместо привычных с детства хрущевских кирпичных и панельных пятиэтажек в сторону Литейной тянулась плотная застройка панельного двухэтажного таунхауса. Зеленые, желтые, красные и синие квадраты квартир разбивали длинные панельные зигзаги и меандры; широкие окна, не разделенные на рамы, напомнили Виктору о финских домиках. Автобус тронулся; мимо окна проплыли узкие дворы, с разноцветными полотнищами белья на веревках, с молодыми яблонями и клумбами в палисадниках; среди них виднелись турники, детские качельки и песочницы. Из двухэтажного океана росли трехэтажки школ и магазинов. Таунхаус, как разлившаяся река, затопил место панельных и каменных пятиэтажек до Дружбы, место серых хрущевских двухэтажек и площадь, занятую в бытность Виктора стандартными частными домами. Таунхаус осреднил это многообразие милым скромным бытом рабочего поселка.

- Лабиринт, - произнесла Соня. - Здесь большие квартиры, для многосемейных. Но тем, у кого радикулит, тут плохо. Место низкое, болотистое. И шпаны хватает. Сейчас начали разводить по квартирам тревожные кнопки, чтобы соседи сообщали, если драка во дворе.

Они проехали мимо "цыганского гастронома"; старое здание бывшей пожарной каланчи Пробного Хутора было приведено в порядок и покрашено, на нем виднелась большая вывеска "БЮТ". Как понял Виктор, надпись относилась к юным техникам, а не к Юлии Тимошенко.

Сидящие тетки обсуждали уличные бои в Далласе, где восставшие спалили несколько броневиков Нацгвардии. Судя по разговору, резервистов изматывали вспышками массовых беспорядков то в одном, то в другом городе, моментально сходившими на нет по приближению войск. Америка втягивалась в какую-то странную и опасную игру, где адреналин от угрозы ареста если не заменял виски и марихуану, то успешно их дополнял. Это было похоже на издевательство кучи мелких подростков над здоровым пьяным детиной, словно сотни тысяч студентов, бомжей, развозчиков пиццы и мелких клерков внезапно утратили способность мыслить, как взрослые и степенные люди.

Здесь этого нет, подумал Виктор. Здесь это только у подростков, они и есть подростки. Прямо как плакатное сравнение капитализма и социализма. И еще - лица людей в автобусе. Какие-то непосредственные, открытые, все эмоции можно читать, как открытую книгу. Никто не улыбается, не принято, а глаза добрые. Разве у них нет проблем? И что происходит с Америкой? Похоже, тут не только Вьетнам. Как-то мало здесь про американские преступления во Вьетнаме. Интенсивность боевых действий ниже? Вьетнамизация раньше?

- У тебя на работе все нормально? - спросила Соня.

- Да. А что?

- Ты как-то странно задумчив.

- Город изучаю.

- Ты у нас раньше был?

- Ну кто не знает Брянска?

- Как раз не знают. Закрытый город для иностранцев.

- Я шучу.

- А серьезно?

- А серьезно - фотиком премировали.

- Просто ты очень сосредоточен. Как Баталов в кино про курчатовцев.

- У нас нет реактора. У нас "товары - народу". Две дощечки.

- Разве в кино было про реактор?

- Я не вдавался в подробности, Главное - игра актеров.

- Не знаю, мне всегда казалось, у него есть лучшие роли, особенно про войну... Поворачивайся, продвигаемся к выходу.

- Не рано?

- У Школы много сядет.

- ...Ты знаешь, я заметила, я рядом с тобой начала меняться, - задумчиво произнесла Соня, пройдя в комнату эконома и расшторивая окна, чтобы надвигавшиеся сумерки не слишком быстро потребовали зажечь свет, - я хочу расписаться с тобой, и чтобы мы вдвоем сняли нормальную однокомнатную квартиру в башне.

- Может, я просто сниму?

- А скидка семейным? - Соня вскинула на него удивленные глаза. - Забыл? Нормальную квартиру, чтобы комната девятнадцать метров, вся комната. Чтобы был сервант и большой телевизор на тумбочке, тогда его можно смотреть с диван-кровати. А у меня есть магнитофон, я на нем слушаю наши концертные записи и разные новинки. Для тебя поставим письменный стол у окна, чтобы ты мог работать над своей техникой. А что лучше возле дивана - торшер или бра?

- Торшер. А бра - у телевизора, для подсветки.

- Слушай, я тебя не напугала своими планами? Насчет расписаться?

- Ничуть.

- Серьезно? Я вдруг поняла, что несу какую-то чушь, как испорченная мещанка.

- Почему чушь? Естественное женское желание строить семейное гнездо. Ты же не бросаешься из одного брака в другой.

- Глупости, я не хочу бросаться из одного брака в другой. Я вообще с трудом знакомлюсь... в общем, когда ты подошел ко мне под этим дождем, я переживала все, как катастрофу. У меня был такой круг - ансамбль, работа, зрители. А теперь хочется жить, как все... хотя бы после концертов и репетиций. Надо будет привезти халат, чтобы не брать твой. Ты не против?

- Почему я должен быть против? Место есть.

- Ты все-таки удивительный человек. Ты вот это все спокойно слушаешь, вместо того, чтобы... Ну, я не знаю. Думала, как-то иначе... Ты знаешь, для тебя нет слов "так не принято". И при этом не смотришь на меня, как... Не понимаю, как это объяснить. Думала, что так не бывает.

- В мире все меняется. Принято, не принято... И я хочу сказать спасибо этому холодному дождю со снегом.

Соня опустила сумочку на стул, подошла к стенке. Щелкнул выключатель "Проксимы".

- Давай разберемся с продуктами. - Она заглянула в тесную коробочку холодильника. - Подай сюда красную авоську...

Индикатор настройки свелся. Из радиолы, под ритмичные звуки пианино и ударника донесся голос Великановой - "И что бы я ни делала, и что бы ни надела я, при тебе и без тебя, это только для тебя..."

Соня заглянула в авоську.

- Так... Вот это... это не надо укладывать, я приготовлю голубцы. Ты любишь голубцы?

Виктор не успел ответить.

Раздался стук. Он обернулся, и увидел, что незакрытая Сонина сумочка, соскользнув со стула, рассыпалась; из нее вывалился кошелек, помада, пудреница, круглое зеркало в молочно-белой оправе из гнутого оргстекла, связка ключей и разные мелочи, на которые Виктор уже не обратил внимания.

Он увидел на полу выпавший из сумочки маленький черный пистолет.

20. Покушение начнется после полудня.

- Не бойся, он не выстрелит, - сказала Соня. - Затвор надо передернуть.

- Наградной? - спросил Виктор.

Он узнал его. Карманный "Вальтер" девятой модели, прозванный в народе "дамским". Без гравировок, простой и изящный, выпуск начала сороковых. Такие тащили с войны, как сувениры и на всякий случай. Такими не премируют. Надо было усыпить бдительность.

Наступила неловкая пауза, и только Гелена Великанова продолжала скороговоркой многозначительный последний куплет - "И только мне все кажется, мне почему-то кажется, что между мною и тобой ниточка завяжется..."

"Броситься, завладеть оружием? А где гарантия, что она не носит второй? Если бросится сама - не носит. Тогда сбить с ног, и..."

- Не совсем, - помедлив, ответила Соня. Вздохнув, она спокойно подошла к сумочке, и выудила из него маленький флакончик пробных духов. Убедившись, что с ним все в порядке, она присела на корточки и подобрала зеркальце, помаду и пудреницу. И только потом, наведя в сумочке порядок, она аккуратно сунула туда пушку. Угрожать ею она явно не собиралась.

- Я не хотела рассказывать,- произнесла она, небрежно положив сумку на секретер. - Пару лет назад один шизик убить угрожал. Причем убить после полудня. Милиция выделила сотрудника в штатском охранять, ну и вот это, больше для спокойствия. Шизика поймали, а пистолет предложили оставить. На память и на всякий случай. Вдруг сбежит. Я сразу не предупредила тебя, извини. Получается, подвергаю тебя опасности.

- Меня опасности? Да ладно... А как же в войну? Разрешение хоть дали, а то милиция найдет...

- Они все нас знают. Мы всегда на десятое ноября выступаем. Начальство УВД просто без ума.

- "Если где-то человек попал в беду, мы поможем, мы все время на посту..."

- Не слышала. Довоенная?

- Лет тридцать назад слышал.

- Мы обычно выступаем во втором отделении, идем на "бис". Про службу номера в первом отделении, во втором идет лирика и юмористы. На этот раз готовим "Сумерки", те самые, васильевские, что все критики ругают - "И стоим с тобою рядом мы на пороге тьмы...".

- А как же программу утвердили, если ругают?

- Они сами просили! Зам начальника управления лично просил, нельзя ли разучить к празднику, люди просят! Знаешь, они у себя там любят душевные и сентиментальные вещи, которые хорошо петь в застолье. Наверное, потому что по службе имеют дело с человеческой грязью, вот и тянет к светлому и чистому. Как ты смотришь, если я приготовлю голубцы? Здесь наверняка у коменданта есть прокат мясорубок...

- И разрешение выдали?

- Не помню. Для меня хуже нет разбираться с бумажками... Да нас же все знают.

"Наивно все как-то... Неправдоподобно. Хотя кто бы это все говорил? Допустим, это и есть так. Тогда понятно, почему она так спокойно согласилась пойти к незнакомому человеку. И вообще вся наша встреча выглядит немного иначе. А где была сумочка, когда она была в душе? Не помню. Не помню... Не обратил внимания. И еще - она не ухлопала ни своего бывшего, ни соперницу. Не пришло в голову? Пистолет для нее существует только как защита от маньяка, а не вообще? Или она не допускает, что можно из-за этого... Или... Или она прекрасно владеет собой и расчетлива."

-...Фрол Романович Козлов и президент Франции Шарль Де Голль во время ялтинской встречи подписали соглашение о совместном производстве спасательных экранопланов вертикального взлета и посадки... - радиола перешло от музыки к новостям.

"Ладно, пусть Соня оттуда. Тогда какого черта ей сегодня таскать эту пушку? И вообще ее таскать? Если это не местный вербованный агент, а хорошо подготовленная резидентура - а в пользу этого говорит отсутствие явных родственников в Брянске, она о них не заикалась - то где же эти десятки способов убийства, которым шпионов обучают, и вообще? Тогда она бы не прокололась с пистолетом. Если только не с целью расшифроваться. А на кой ляд? Тем более, перед человеком под колпаком контрразведки. И вообще "модель девять" не для спецслужб, слабенький. Именно дамский гражданский пистолетик. Посмотреть, как отреагирую? Опять-таки зачем? Хорошо, допустим, этот дамский "вальтер" для легенды. Бредовая легенда. Я же у "Шурика" могу спросить, и Соня это знает. Может, она специально на провал идет? Как это, как его, "Вариант Омега" кино? Ну так и проверим..."

- Вить, ты это слышал?

- Про студентов на баррикадах в Бухаресте?

- Да какие студенты? На телевизоры второго класса цены понизили! Теперь будет меньше трех тысяч. Они из блоков, теперь часть блоков начали делать в Китае.

- А наших рабочих куда, сократят?

- Ты чего? Там план увеличат!

"Черт, опять прокол..."

- Не, ну давно там, при Сталине, бывало такое.

- При Сталине телевизоры были с маленьким экраном, - ответила Соня голосом непогрешимого человека, и добавила: - Сейчас конец шестидесятых.

"А с другой стороны, если в УВД об этой пушке знает каждая собака, с чего тогда не предупредили меня? Или Соня как раз прикрытие? Тогда почему...Кстати, ни в одном из попаданий дамы не удивлялись, что у меня есть пестик."

...В комнате витал запах капусты и жареного лука. Вытяжка - это вытяжка, но кухня - это все-таки кухня.

Соня медленно надавила пальчиком на выключатель. Ее темный силуэт проявился на фоне незашторенного окна, как на фотопластинке; она подошла к Виктору и обняла его правой рукой за плечо. От капроновой блузки полетели мелкие искры. Виктор повернул ее к себе; она откинула назад голову и тогда он коснулся губами ее шеи у ворота. Соня хихикнула, чуть отстранившись левой рукой.

- Щекотно... Я немного волнуюсь, как перед премьерой. Я хотела показать тебе стриптиз в танце, соблазнить и покорить, поэтому и повела сюда... но здесь поняла, что это глупо. Мечтаю в жизни играть роль роковой красотки, а на самом деле мне очень нравится чувствовать себя слабой женщиной. Те, кто видят меня на людях, этого не знают. И ошибаются.

"Иннокентий не знал, и принял Соню за вампа. И Незнамова тоже не догадалась."

Соня откинула кровать, и села на край, опершись ладонью левой руки на одеяло; ее правая рука скользнула по ее груди, пальцы нащупали верхнюю пуговицу блузки, маленький шарик с частицей хрусталя, изображающей бриллиант. Вторую пуговицу ее пальцы покорили уже более привычно и уверенно. Так волнуются на приеме у врача, когда давно решились идти, но запах больницы и вид инструментов рождают инстинктивную боязнь.

Соня отняла левую ладонь от одеяла, и ее пальцы привычным движением расстегнули пряжку пояска, ослабив его давление на бока. Не делая паузы, она встала и потянула легкую ткань вверх, освобождаясь от своей невесомой брони, для глаз, от привычного вида в обществе. Руки, как в танце, взметнулись вверх, и свет уличного фонаря, разукрашенный переплетом ветвей облетевшего дерева, щекотал ей подмышки. В темноте хлопали вспышки микромолний, когда блузка проходила прическу; наэлектризованная комбинация с кружевами охватила силуэт, прилипнув к коже, словно бы девушка только что вышла их воды. Аккуратно, словно священнодействуя, Соня сложила блузку и повесила на спинку стула; ее руки снова поднялись взмахом крыльев, и пальцы стали вытаскивать невидимые заколки из прически. Тонкие куски черной проволоки легли на полке секретера рядом с сумочкой, в глубине которой покоился пистолет. Точка невозврата была пройдена.

- Помоги... - тихо прошептала она, повернувшись спиной.

Виктор нащупал за кружевами тонкую жестяную пластинку, которая своими крюковатыми пазами впивалась в ткань лифа, стягивая его тугим, давящим ободом. Обод раскрылся; девушка вытянула сдавшуюся ткань привычным движением, ее плечи чуть дрожали. Не удержавшись, Виктор протянул руки вперед, и его ладони наполнились. Из раскрывшегося рта Сони вылетел вздох, похожий на стон, она попыталась двинуться, но руки ее безвольно упали. Голова откинулась назад, и растрепавшиеся волосы скользнули по лицу Виктора.

- Мы так и будем стоять? - неуверенно произнесла она. - Мне надо... сложить одежду.

Скрытая защелка боковой молнии чуть заедала. Видимо, ржавчина. Зато не так снашиваются, как пластмассовые.

- У тебя вторая профессия раздевать женщин? - спросила Соня, чуть сбивчиво - ее дыхание уже стало неровным. - Или они не спешат это делать сами?

- Это просто прогресс нашей легкой промышленности.

Виктор провел рукой по облегающему капрону комбинации, почувствовав жар и трепет Сониного тела; азарт просыпался в ней раньше инстинкта. Соня засмеялась.

- Сразу видно неженатого... Белье из Германии. Мы туда тепловозы, они - белье. Говорят в Европе очень дорогая медь...

- Чулки тоже?

- Не спеши... - Соня перехватила его пальцы у резинки, прижав к внутренней стороне бедра. - Они тебе нравятся? Может, мне их не снимать?

- Мирей Дарк снимает.

- Ты так хорошо ее знаешь? Впрочем, она тоже пока не замужем. У тебя есть варианты. Признайся, ты ее хочешь... спасти от дождя? Мокрого, холодного?

- Она тебе не соперница. Давай ей сосватаем Алена Делона? Нормальный парень, спортсмен.

- Мы сюда говорить пришли или...

Ее полураскрытые губы сами потянулись к губам Виктора.

...За окном прогудел ночной поезд. Соня легко скинула ноги с кровати, вернула на место съехавшую на пол подушку, и, подойдя к окну, распахнула форточку, подставив себя под холодную струю осеннего воздуха с туманом. Закинув руки за голову, она минуту стояла под форточкой, как под горным водопадом; очертания ее фигуры напоминали те сувенирные чеканки, которые вошли в моду в нашей реальности лет на десять позже. Затем она скользнула под одеяло. Она жила ощущениями предыдущих минут: каждая клеточка ее тела еще была заведена и требовала обратить на себя внимание.

- Во мне борются две женщины, - взволнованно начала Соня, - ты, уже, наверное, понял. Одна воображает себя личностью без условностей, рвется показать себя жрицей свободной любви. Но это внешне. Другая - тихая, незащищенная, но не обидчивая, нет. Одна хочет играть и радоваться победой, влиянию на людей. Другая хочет, чтобы все это не было просто приятной физиологией. Она надеется, что все глубже... что человек меняется, и чувство поднимает его выше, делает, чище, добрее... Я, наверное, болтаю глупости?

- Ну почему? Очень естественно для этой минуты. Ты была изумительна.

- Угу. Я просто была девушкой, которую пригласили на танец и ведут в ритме вальса. Необычно увидеть окно вместо лица.

- Ты все-таки открыла глаза?

- От удивления. Наверное, ты хотел ублажить ту мою часть, которая воображает себя жрицей любви. Или подчинить ее.

- С этой частью все нормально? - Виктор протянул руку и погладил Соню. Она схватила его за запястье, но не стала отодвигать, а удержала ладонь на месте.

- Не надо все сводить к анатомии. И к физике тоже. Хорошо, что ты не называешь меня нейтронной звездой.

- Почему?

- Нейтронные звезды быстро остывают.

- Вот как? Не знал...

- Знаешь, почему с тобой хорошо? Можно выговориться и ты все поймешь. Ты принимаешь мир, как есть, и меня, как есть, и не пытаешься вогнать в какие-то принципы. Ты человек другого времени.

- Да. Я из двадцать первого века.

- Шутишь. Человек из двадцать первого века сейчас бы говорил о стройке моста через Берингов пролив. Или о творчестве Василия Аксенова, как родоначальника советского модернизма...

- Скорее, постмодернизма.

- Неважно, как это будет называться. Просто люди будущего совершенно не будут понимать нас с тобой. Они намного выше мечты о телевизоре с экраном шестьдесят сантиметров в квартире с высокими потолками. А почему?

- А ты уверена, что они будут выше?

- Конечно! У них же все будет, и не только телевизоры, телефоны, машины. Главное - у них будет огромная, мирная Земля, без войн и неурожаев, вся сияющая праздничными огнями в честь дня уничтожения последнего малярийного комара в долине Конго. Этим людям станет тесно на планете, они рванут в пустынные дюны Марса возрождать древние цивилизации. Наши песни покажутся им смешными и отсталыми. Они будут петь об искрах, которые роняют роботы-сварщики защитного купола над городом Цандер. Они придумают новую, электронную музыку и новые танцы с изощренной пластикой. Мы в их мире неандертальцы.

- Люди двадцать первого века будут искать твои записи и выкладывать их в компьютерные сети. И спрашивать друг друга: "А кто помнит нашу брянскую Софи Лорен? А у кого есть запись концерта в ДК БМЗ? А у меня с магнитной ленты, но я почистил на компьютере и исправил спектр..."

- Тратить машинное время на ансамбль прошлого? Фантастика.

- Машинное время будет стоить копейки. А Василий Аксенов лучшие свои вещи написал сейчас.

- Что ты говоришь? Он рано умрет? Как Пушкин и Лермонтов?

- Он будет жить долго. Я не знаю, как это объяснить... Это творчество, тут по-всякому бывает. И Земля еще будет содрогаться от бомб и снарядов.

- Враждебная цивилизация из космоса?

- Нет, но... В общем, мы это все можем еще избежать. Может быть, все будет лучше. Наверное, лучше.

- Я знаю, ты все это выдумал... Но ты так убежденно говоришь! Попробуй писать фантастику. Сейчас в народе масса талантов.

"Нормальная женщина. Лика на нее наговаривала. И вообще, если я застряну на всю оставшуюся жизнь, то надо брать два телевизора. Не будет споров, что смотреть."

21. Гибридная война.

Они спускались вниз по лестнице эконома. Соня шла, держа его под руку, чуть опустив и повернув голову в его сторону, ноги в высоких сапожках аккуратно опускались на ступени, от выбивавшихся из-под шапочки рыжих волос исходил аромат розы и хризантемы. Типичная скромная девушка середины шестидесятых, подумал Виктор. В другой руке Сони была сумочка, та самая, с пистолетом, Соня держала ее впереди себя, так что нижний край сумочки был на уровне колена. Похоже, изящная игрушка немецкой фирмы была для нее совершенно бесполезна. Просто милицейские чины решили сделать приятное. И еще - оружие никак не деформировало психику Сони. Видимо, потому, что в ее детские годы этого добра на Брянщине валялось навалом везде, да и сейчас навалом.

Снова сырой туман на улице. Густой, похоже, он полз сюда с Болвы, с пойменных озер, и у него был неприятный болотный запах. Слегка моросило, сырые пятна на асфальте наводили грусть. Скорей бы уж заморозки, подумал Виктор.

Из тумана появилась фигура - парень в синем нейлоновом полупальто, кепке, воротник почему-то по-шпионски был поднят; увидев их, он вынул из кармана руку и замахал ею. Виктор узнал артиста из вчерашнего ансамбля, имени которого он не успел узнать. Вообще как-то странно, что их вчера не познакомили, подумал он, журналист подозрительно быстро увел их с Соней.

"Может, мне ограничивают контакты с ними?"

- Софи! На минуту!

- Постой, я сейчас, - сказала Соня и подошла к парню, который что-то начал быстро ей рассказывать полушепотом.

"Ревнивого соперника только не хватало... Хотя что же он Иннокентия-то не отшил? Отношения с предыдущим были очень близкие."

Соня помахала ему рукой - иди, мол, сюда.

- Знакомься, это Леонид Ильич, - сказала она. - Ленчик, расскажи, в чем дело.

Ленчик слегка покраснел, и, сбиваясь, начал.

- Ну, это... в общем, мы выходим из клуба, ну и Гриша предложил по пивку, только неясно, идти ли к "Металлургу", или к Стадиону...

- Короче, - оборвала Соня.

- Ну, в общем, подъехала тут серая "Волга" и товарищи предложили Стасу ехать с ними, и отвезли в Большой Дом на собеседование. Как раз по поводу вот этой песни.

- Что-то не так? - спросил Виктор. - Ну так еще творческий процесс, чего надо поправить, пусть скажут, это мы всегда. А то мало ли что, действительно. Тут всегда надо. В русле чтобы.

- Нет, нет, совсем другое тут... Короче, нас хотят на Белградский фестиваль демократической молодежи.

"За границу? Ну, это просто в сфере компетенции компетентных товарищей... А что так испугало?"

- Ну!!! - воскликнула Соня. - Об этом же только мечтать можно было! Ты представляешь, это... это... Ленчик!

- Софи! - протянул Леонид Ильич. - Там половина этих борцов просто бандиты.

- Ленчик, не говори ерунды. Черт-те что подумать можно. Бандиты - это если в подворотне поймают, а эти все любят нашу страну.

- Любят нашу отчизну странною любовью. Тебе никогда не приходило в голову, что у многих из этих борцов брак с коммунизмом по расчету?

- Просто они выросли в капстране при жестоких режимах. И вообще, ты что, струсил? А если война, ты сдаваться побежишь?

- Софи! Я не струсил! Я не хочу быть подлецом!

- Тебе что, предложили стучать? На нас?

- Нет, что ты... Но то, что предложили - против моей совести! Стас согласился, а я так не могу!

- Дорогой Леонид Ильич, - вежливо спросил Виктор, - может вы что-то неправильно поняли?

- Что неправильно! Они наш номер попросили переделать.

- И только? - удивилась Соня. - А в чем проблема?

- Они хотят переделать именно так, как Виктор Сергеевич... Жестче, там товарищи так и сказали - "больше агрессии". И потом... потом они спросили, нет ли такой песни, чтобы подводила к бунту, к беспорядкам. Но не прямо а так вот... этак. И чтоб культурно. И чтобы про нашу страну.

- "Москау! Москау! Бей стаканы в кабаке! Мы танцуем на столе! Ах-ха-ха-ха-ха! Хей!" - пропел Виктор.

Цитата из незабвенного хита "Джингис-Хана" произвела на Ленчика ошеломляющее впечатление. Он вытаращил глаза и приоткрыв рот, смотрел на Виктора. Выражение лица было такое, словно его только что окатил из лужи проехавший самосвал.

- Да... - наконец выдавил из он себя. - Именно это они и хотят.

- Мой юный друг, - торжественно произнес Виктор, - мы просто обязаны нести демократические ценности народам, томящимся под игом тоталитарных режимов.

- Это... это ценности? Да на Западе это просто запретят!

- И прекрасно! Прекрасно. Они запретят, мы будет транслировать на них по радио, молодежь запишет на магнитофоны, которые мы им продадим за их западную валюту. Вместе прекрасно сработаем.

- Но это же... А как же все то, чему нас учили все эти годы? Грядущая эра красивых умных людей без страха и упрека?

- Ленчик! - воскликнула Соня. - То, что мы откажемся, ничего не изменит! Страна найдет красивых и умных. И согласных. Вместо нас в Белград поедет Иосиф Кобзон, Юлия Тимошенко или... Алла Пугачева!

- Это Аллочка из агитбригады "Юности"? Ты шутишь? Я понимаю еще - Нина Коста, наша советская Эдит Пиаф. Да мало ли - Таланова, Иошпе, Суворова, она у самой Ирмы Яунзем училась. Пугачева, тоже скажешь!

- А что? Девочка старается, поет для тружеников Севера. Гражданская тематика, не какой-нибудь там Челентано. Скромные наряды, по сцене не прыгает, отсебятины всякой не сочиняет. Лет через десять напоет на заслуженную республики. Может, даже духи в честь ее выпустят, как для Капиталины Лазаренко.

- Особенно если выйдет замуж за Киркорова. У того голос.

- Слушай, откуда у тебя столько ненависти к молодым талантам? Опять творческий кризис? Дыхни!

- Да никакого кризиса! Софи, я тебя не узнаю. Ты же сама всегда говорила, что нельзя нести со сцены людям ложь! Ты мне только скажи - ради чего я должен это сделать? Ради квартиры и телевизора?

- Как вы все словами бросаетесь! - не выдержал Виктор. - Чуть пятнышко на вашем хрустальном идеале, и уже все - "ложь", "империя лжи"! А не хотите в будущем разрушенные города и трупы детей? Не хотите целые страны, обезумевшие от нацизма? Не хотите пустой и разоренный мир, где все живут страхом потерять средства к существованию, планету - концлагерь без колючей проволоки?

- Виктор! - воскликнула Соня.

- Что "Виктор"? Вы, Леонид Ильич, хотите эру красивых умных людей, но чтобы на пути к ней без грязи, вшей и вонючих портянок!..

- Прекратите! - крикнула Соня. - Прекратите оба! Как дети!

- Извините за резкость!

- Это вы извините... - произнес после некоторой паузы притихший Ленчик. - Наше поколение не воевало... и не делало атомную бомбу... Но мы можем! Не надо вот так вот про нас думать! Если бы мне сказали - физически в грязь, в кровь, под пули, я бы не думал, а вот душой... Наверное, вы правы.

- Он хороший парень, только иногда на него находит, - пояснила Соня, когда нейлоновая спина Ленчика удалилась по направлению к станционному мосту, - трудное детство.

- Бывает. А Юлия Тимошенко... она что поет?

- Не слышал? Это же которая у Рознера начинала, теперь они фолк-бит-группу создают. "Каблучки по асфальту стучат, ля-ля-ля..."

- Пашковская, что ли?

- Это ее девичья фамилия. Она же за Тарапуньку вышла.

- Ну да, я по старой памяти.

- Ты был с ней знаком? Я могу начать ревновать. В ней какая-то колдовская красота. Мужчины среднего и старшего возраста влюбляются и теряют голову. Козловский сватался!

- Нет, я просто по телевизору.

- Все равно я не поверю... Ты таинственный человек.

"Кстати, разница в возрасте у них с Тарапунькой лет двадцать..."

- Соня, а загсы у вас тут по субботам работают?

Она остановилась и взглянула в его глаза; щеки ее порозовели.

- Это предложение, да? Давай после Белграда. Укрепим материальную базу. И вообще, сейчас такая обстановка, мало ли что.

- Я думал, за рубеж легче выпускают, если есть семейное положение.

- Это раньше. Сейчас без разницы, если не целевая группа. Носители секретов или вроде того. Певица Соня Ларина выбрала свободный мир... Новость-однодневка. Вон Мондрус в Германию уезжала за заработками, сейчас вернулась. Реваншисты пару концертов сорвали - потянуло в нормальную страну.

- А когда Белград?

- Ты совсем заработался. В декабре. С лета перенесли. Разве ты не слышал, что вокзал взорвали, больницу? Так что мы как раз успеваем.

- Куда? Там же террористы.

- Сейчас там спокойно. Конечно, иностранные разведки туда зашлют шпионов провокации устраивать. Но нас будут сопровождать товарищи.

"Кто там взрывал?.. Глупый вопрос. В Югославии шестидесятых всегда найдется, кто взрывал."

Переезд был открыт и свободен. Надоевший туман скрывал фермы Болвинского моста. Они дошли до сквера перед фабрикой-кухней, где облезлые гипсовые олени тихо сырели за ветками растущих кустов, маленький фонтан с железными журавлями был засыпан облетевшей листвой, и над вершинами молодых тополей словно кружила площадка парашютной вышки. Справа виднелась покрашенная заводская гостиница с вывеской сбоку "Молочная кухня"; реальности неожиданно пересекались в этой точке.

- Мне в ту сторону, - вздохнула Соня. - Я в ДК, и потом я еще подрабатываю в музыкалке. Слушай, давай я тебе дам пистолет.

- Зачем?

- Ты заходил к этой женщине, ее убили. Леонид Викторович говорил, нашли труп на старом переезде и недавно еще мужика с Камвольного убили. В народе болтают, что появился маньяк.

- Весь народ болтает?

- Леонид Викторович сказал, что в народе болтают, я пока не слышала.

- Пусть болтают. Пистолет пусть будет у тебя. Так надо.

- "Так надо"... Ты таинственный человек, - вновь повторила она. - Такое впечатление, что у тебя совсем недавно была семья. Но ты абсолютно уверен, что она не найдется.

- В паспорте же ее нет.

- Паспорт... да, он как-то неожиданно нашелся.

- Можно зайти проверить, тут рядом. Со скольких работает?

- Слушай, - она стала перед ним и в упор посмотрела в глаза, - у тебя задание? И насчет загса тоже?

"Только не хватало тут сцены", подумал Виктор.

- Скажем так, - ответил он, - насчет загса, это наше личное. Только наше с тобой. Ничье больше. Насчет остального... Если бы я оказался маньяком или шпионом, ты бы первая догадалась. Почувствовала.

- Да. Я бы почувствовала твой страх. Страх разоблачения, страх перед судом. А ты в Союзе, как в родительском доме, у своих. Значит...

- Значит, оружие должно остаться у тебя. И не волнуйся. Думай о Белграде.

- Понятно. Ты ничего не скажешь. Я задала глупый вопрос.

- Нормальный вопрос. Когда-нибудь я смогу ответить на все вопросы.

- Главное - когда сказал, что это наше личное, у тебя глаза не обманывали. Будь осторожен, - она сжала своей рукой в перчатке его ладонь, - пока-пока!

.

22. Узелок затягивается

- Вам тут пакет оставили, - Инночка небрежно кивнула на стол Виктора, - по кольцевой почте.

- Спасибо, - машинально пробормотал Виктор, натягивая рабочий халат. Глаза Инны внезапно скользнули по нему каким-то заинтересованным, оценивающим взглядом. С чего бы это, подумал Виктор. Впрочем, девушка эмоциональная, опять же международная обстановка...

На конверте, надписанном неровным женским почерком, в графе "Адрес отправителя" было выведено "Жанна Л." Виктор аккуратно отклеил клапан; внутри оказалась пачка отэренных серых листов, отпечатанных на машинке.

"Тая очень любила свою работу", прочел он сверху. "Она была путевой обходчицей, но когда ее спрашивали, кем она работает, она гордо и официально произносила - "обходчик путей"."

"Очерк какой-то", подумал Виктор. "Ошиблись?"

Штемпеля отделения отправителя на конверте не было. Адрес местный, бежицкий. В памяти Виктора сразу всплыло, как в комедии "Служебный роман" Оля Рыжова передавала через секретаршу любовные письма.

- Вы не знаете, откуда это могло попасть в почту? - Виктор задал Инне первый попавший в голову вопрос. Та растерянно пожала плечами.

- Могли прямо бросить в абонементный ящик. А что?

- Просто адрес какой-то знакомый - Ульянова, 118, квартира восемь. Горсправка по телефону с какого часа?

- Не надо никуда звонить, - улыбнулась Инночка. - Ульянова 118 - это четырнадцатая школа. Там нет квартир.

- Розыгрыш?

- Что-то вас часто разыгрывают, - девушка хитро прищурилась, и, повернувшись, отошла на свое место. Из приоткрытой двери в лабораторию доносился медленный романтический блюз: "На земле и в небе чужие глаза..." Где-то он его уже слышал, давно, лет сорок тому назад. Ах да, тот фильм назывался "Западня". Подходящее название.

-...Здравствуйте. Меня зовут Мухаммед Талибов.

Виктор оторвался от кульмана. Перед ним стоял высокий мужчина лет сорока. Виктор не обратил внимания, когда тот вошел - мало ли народу совершает производственное движение.

- Мухаммед, простите, кого? Ой, нет, извините... Еремин Виктор Сергеевич.

- Это вы извините... Талибов Мухаммед Гасанович, инженер по художественному конструированию.

- Товарищ Талибов только что с курсов повышения квалификации ВНИИТЭ, - пояснил Петросов. - Прикомандирован по решению главка.

- Да. Бросили на усиление, - подтвердил Мухаммед Гасанович. - Но я не жалею - тема очень интересная.

Мухаммед Гасанович говорил чисто, без всякого акцента. С его кавказской внешностью, в элегантном темном, явно из хорошего ателье, костюме с подобранным в тон галстуком по моде трехлетней давности, с его чисто западной манерой уверенно держаться, согнув руку в локте, словно бы между пальцев по привычке лежала невидимая сигарета, со свежей аккуратной прической и резкими складками возле скул, он мог бы сойти за американского еврея итальянского происхождения, из числа служащих правительственных учреждений. Облик довершала тонкая белая линия носового платка, выглядывавшего из нагрудного кармана пиджака. Местные советские на работе так не носили, непрактично.

"Джеймс Бонд бы из него неплохой в кино получился. Типичный лидер, уверен в себе, будет гнуть свою линию", подумал Виктор.

Подозрения оправдались. Ознакомившись с документацией, Талибов сразу же разнес в пух и прах дизайн бумбоксов.

Первым его тезисом оказалось желание сочетать дизайн бумбокса с телевизором. Пришлось объяснять, что бумбокс будет стоять совсем в другом месте мебельной стенки, а не представлять собой телерадиокомбайн, в результате чего дискуссия плавно перетекла на дизайн интерьера современной квартиры и мебельных стенок в частности. Виктор с удивлением узнал, что столь привычные формы польских мебельных гарнитуров позднебрежневского времени - дурной вкус, и что стенка должна быть похожа на стеллаж для деталей в цеху, иметь много открытых полок с легкими стойками для воздушности. Пришлось призвать на помощь женское большинство коллектива; девушки тут же сориентировались и убедили гостей, что с открытых полок они замучаются убирать пыль, нужно больше закрытых шкафчиков для белья, и что хрусталь Дятьковского завода воспитывает в советском человеке чувство красоты. Аргументы были в основном эмоциональными.

Второй раунд для Виктора был менее удачен. Талибов сразу заявил, что брутальный угловатый ящик с серебристой металлизацией а-ля Sony 80-х нетектоничен, не лаконичен, неэргономичен и непрактичен, что пластмасса и круглая форма динамика диктует плавные очертания корпуса, что передняя панель перегружена мелкими надписями и органами управления, и это признак формализма, а профиль шарповской ручки неудобен для руки.

Став за кульман, дизайнер за полминуты изобразил свой идеал бумбокса. Идеал оказался похожим на гибрид истребителя МиГ-17, робота Сепульки из реальности Виктора и станции "Марс-1". Эквалайзер исчез под откидным лючком, похожим на дверь самолета - снаружи остались только крупные, оттененные другим цветом, клавиши и основные ручки управления. Рукоятка для переноски стала короткой и рельефной; она как бы венчала конструкцию. Антенна космическими штырями глядела в стороны и вверх. Тонкую сетку динамиков прикрывали грубоватые, как на авто, решетки молдингов. Было в этой конструкции что-то неземное.

- Нам надо уйти от этих стандартных немецких черно-блестящих коробок, - произнес Мухаммед Гасанович, оглядывая творение. - Нужен свой стиль геометрического модернизма, подчеркивающий целостность формы. Развитие формы отстает от материала, мы рядим материал в старые одежды, которые ассоциируются у нас с арифмометрами двадцатых годов. Сейчас век кибернетики, роботов, космоса, он диктует нам простоту и элегантность, выверенную математической формулой. Он диктует нам новое содержание предмета. Нужно больше автоматизации. Например, сделать в приемнике электрическую настройку, и вместо шкалы - цифры. Магнитола-робот, как столик-официант у Лема.

- А вы знаете, я поддерживаю, - подумав, сказал Виктор. - У нас сейчас действительно есть возможность создать альтернативную... альтернативный стиль бумбоксов в восьмидесятых. Новую культовую вещь.

...В обед Талибов вежливо пропустил Виктора вперед в очереди.

По залу разливался запах гуляша и старенький вальс кружил между столиками мягкий душевный голос Лидии Клемент: "Нам снятся дальние пути и яркий звездный свет..." В перерыв человек должен отключаться и думать о хорошем.

- В Москве попал на ее концерт, - заметил Талибов, - чудом достал билеты.

- Она жива? - вырвалось у Виктора.

- Слушаете "Голос Америки"?

- Нет, в автобусе что-то говорили, будто бы.

- Любит народ трепать про артистов... У нее новая программа, романсы на стихи Есенина. Если не доводилось, обязательно послушайте.

"Чисто говорит... А если он и вправду американец? Прекрасная легенда, почему не похож на русского. Ну и если уловят какой-то акцент. А ведь он должен еще и на своем национальном..."

- Приятного аппетита! - произнес Талибов, присаживаясь со своим подносом за столик Виктора.

- Нуш опсун! - улыбнулся Виктор в ответ.

- Вы о чем?

- "Приятного аппетита", по азербайджански.

- Я никогда не был в Азербайджане, - произнес Талибов, укладывая на колени бумажную салфетку. - Отец был красным командиром, служил на Дальнем Востоке. Мать - военфельдшер. Вскоре после моего рождения была крупная провокация... В общем, вырос в русской семье, друзья отца. Сейчас, к сожалению, тоже уже никого не осталось.

"Значит, родственников нет, очень удобно для агента... А если у человека действительно трагедия? Как это мерзко, подозревать... А меня разве не подозревают? Вот и я становлюсь, как Ленчик - выбор между интересами страны и моралью. Тонкая грань, за которой благородное дело переходит в преступление.... Где она, эта грань?"

- Виктор Сергеевич, я заметил, вы были не в восторге от оформления деки под малахит и в палехском стиле, но ничего не сказали. Почему?

- Но это же, как вы сами сказали, нетектонично. Вы были против украшательства, и вдруг...

- Понимаете, я считаю сомнительной эстетическую самоценность набора квадратных ящиков с электроникой. Дека - это дорогая вещь, это что-то вроде рояля. К тому же это на экспорт. Хотя, возможно, уже после войны.

- Полагаете, будет заваруха?

- Слышали вчера о зверских расправах над коммунистами в Венгрии?

- Вчера устраивал личную жизнь. Сейчас трагедии каждый день. Печально.

- И наши на этот раз не вмешиваются. Хотя войска стоят.

- Боятся международной изоляции России?

- Черта с два! - жестко обрезал Талибов. - Венгрия - это отвлекающий момент. А заварушка настоящая будет в Чехословакии, когда туда влезет бундесвер, и США создадут единый фронт против советско-китайского блока. Поближе к президентским выборам, чтобы сказать избирателям "Коней на переправе не меняют".

"В принципе, повторяет все ту же версию. В данной ситуации вряд ли мне впаяют политику..."

- Да, Кеннеди надо отвлечь народ, - заметил Виктор, - что-то он не по-детски там возбудился. Как вы думаете, с чего бы это, в смысле, беспорядки.

- Не верите в неустранимые противоречия капитализма?

- Рабочий класс, похоже, зарабатывает себе деньгу, а протестуют деклассированные. Или я что-то неверно понимаю?

- Верно понимаете. Никто толком не может объяснить. Конечно, Кеннеди со своими реформами и сам наломал дров. Например с выносом трудоемких производств в Мексику. Прибыльность растет, но и безработица тоже. Много невостребованных людей, они бунтуют. А тут еще этот скандал с пенсионерами.

- Зажал пенсии?

- Ну как сказать... У американцев частные пенсионные фонды, вроде сберкнижек. И вот чтобы они не обанкротились в кризис, правительство приняло программу переселения малооплачиваемых пенсионеров в страны Латинской Америки. Строят там такие поселочки аккуратные, продукты там дешевле, местных нанимать дешевле. Экономия бюджета. Но прогрессивная общественность возмущается. В Союзе такое вообще невозможно, здесь семья - ячейка общества строителей коммунизма, преемственность поколений и все такое.

- "И душу хозяин приберет, как залог" - пропел Виктор на мотив "16 тонн".

- В Америке многие хорошо живут, - возразил Талибов, - те, у кого, образование, кто умеет устроиться, и сам по глупости не пустит все по ветру, не думают о старости.

- Вы были в Америке?

- На курсах читал дизайнер оттуда. Ну, мы, естественно, его разговорили на предмет тамошней жизни. Он не снимает квартиры, у него загородный дом с бассейном. Так удобнее, не шумно, воздух чистый. С бассейном - у них в порядке вещей. У него, жены, старшего сына - машина. У каждого. Год назад купил себе новый шестицилиндровый красный "Мустанг", это не совсем рационально, это машина для души. Вы видели "Мустанг"?

- Шестьдесят седьмого года? Разумеется.

- И наверняка она вам понравилась.

- У васочень привлекательный империализм. С уверенностью в завтрашнем дне, без продажных политиков, бандитизма и кризисов.

- Гангстеры, мэры-мафиози - об этом там больше пишут. Читатель любит остренькое. Но если самому специально не нарываться и элементарно разбираться, что к чему, можно спокойно прожить. Кризис... На кризисе, если с умом, можно делать деньги, даже много.

"Пробует склонить к эмиграции?"

- То-есть, этот профессор...

- Дизайнер.

- То-есть, этот дизайнер расписывал американский образ жизни. Знаете, я не слишком в восторге от капитализма, особенно в России.

- Ну как вам сказать... Он не старался показать американский образ жизни лучше. Он считает, что СССР и США в принципе сравняются по уровню жизни, немного раньше, немного позже. Это просто другая система жизни. Для людей, которые умеют приспосабливаться, устраиваться. У нас это называется мещанство. Ну или талантливый человек находит дельца, который входит к нему в партнеры, правда, тут надо смотреть, чтобы не облапошил. В советской стране хорошо работать на благо общества. Общество, конечно не всегда вспомнит, что вы для него сделали, но большей частью. А вот если вы своим трудом или талантом построили себе хороший быт, квартирку в доме с хорошими потолками, дачу, машину, вам начинают завидовать и кричать "А не жирно ли?". Хотя все добыто трудом. Поэтому принято выглядеть скромным, едва ли не скупердяем.

- Нет в мире совершенства, - улыбнулся Виктор, - как отметил один из героев Экзюпери.

- Ох уж этот стоический антиисторизм... А вот судя про проекту, Виктор Сергеевич, вы смогли бы жить и там и там.

- Агитируете?

- Просто голая констатация факта. Кстати, волкмен под филиппсовскую кассету у вас получился.

- Хотите подсластить пилюлю?

- Совершенно искренне. Немного нюансировки и пойдет на экспорт в те страны, где нам не удастся навязать в торговой войне свой формат кассеты...

...После обеда Виктор заглянул в письмо.

Это была ксерокопия главы из повести или романа. Производственного романа, про предвоенное время. Шпионы, вредители и загадочные убийства. Только вот война там начиналась в сорок третьем, и еще кое-что не так. По-нынешнему, альтернативка.

- Не написали, кто?

Виктор поднял глаза. Перед ним стояла улыбающаяся Лара, прижимая к себе рулоны чертежей.

- Нет. Копия куска чьей-то рукописи.

- Могли вложить что угодно, хоть газету. По-моему, кто-то просто хочет обратить на себя внимание.

- И кто же?

- Ну, кто его знает... - губы Лары сложились в задумчивую гримаску. - Я думаю, кто-то, кто знает вас и где-то рядом живет или работает.

"Значит, кто-то вроде Рыжовой из "Служебного романа"? Как-то совсем не к месту и времени".

- Может, тот, кто звонил? Ну, насчет вещей?

Лара пожала плечами.

- В общем, похоже, что кто-то хочет поговорить или встретиться, но не знает, как это сделать... как подойти.

- Почему?

- Мне не хотелось бы гадать... Не переживайте, если надо, еще раз попытается.

Она прошла к своему месту, чуть зацепив халат Виктора краем свернутого в трубку ватмана.

Звонок наполнил коридоры шагами и голосами. Народ разбегался на выходные.

- Я закрываю и опечатываю! - воскликнул Петросов. - Сегодня "Динамо" Киев!

К лифту не было очереди - трудящиеся массы весело спешили мимо вахтерши, чтобы шумным водопадом скатиться вниз по бетонным ступеням.

В вестибюле Виктор буквально столкнулся с Вочинниковым.

- А я вас ждал! - бесцеремонно ответил тот, тряся руку Виктора. - Представляете, добыл сенсацию, а "Машиностроитель" выйдет только в понедельник. В "Брянском рабочем" уже будет.

- Сенсацию? - переспросил Виктор.

- Бомбу. Газетную бомбу. Нашли женщину-палача, что в Локте расстреляла уйму людей при немцах. Антонина, как ее там...

- Гинзбург.

- Да. Кто бы мог подумать... Кстати, мое письмо еще не получили?

- Так это ваше письмо? - И Виктор вынул из кармана конверт со странным адресом.

- Нет, конечно. Там чей адрес?

- Там некая Жанна указала адресом школу. Может, это и не "она", а "он".

- А само письмо что, анонимка?

- Вот письмо. Можете читать, там ничего личного.

Журналист быстро перелистал серые листки и даже понюхал их.

- Аммиак уже выветрился... Это глава из рукописи нового романа Юрия Мытника. Есть такой в Брянске писатель-фантаст. Роман выходит в Приокском издательстве. Точнее, он послан туда, но его мурыжат, знаете, после Шпанова у некоторых идиосинкразия на военную фантастику. Ну а пока суть да дело, рукопись начала гулять по Брянску в эракопиях. И это для вас... не хочу огорчать, но вам грозят серьезные неприятности со стороны компетентных органов.

- Могут обвинить в распространении антисоветчины?

- Да что вы, - усмехнулся Вочинников. Просто тот, кто вам отправил это письмо, убежден, что убийство Незнамовой и труп на переезде - ваших рук дело.

23. Вариант "Омега-68".

- Если убежден, пусть обратится в УГБ, это по их части, - равнодушно ответил Виктор. - Он вам сам сказал об этом?

- Мне никто ничего не говорил, - медленно произнес Вочинников. - Это следует из содержания главы. Железная дорога, труп. Намек прозрачный.

"Странный ход мыслей. Странный для обычного корреспондента. Но если Вочинников - агентура УГБ, то это проверка. Даже если в УГБ стопудово уверены, что Незнамову убил связник, все равно будут проверять, не был ли я организатором убийства. Со связником я мог общаться через тайник. Через те же ячейки на вокзале. Если УГБ не знало про ячейку, значит, постоянной слежки за мной не было. И в ночь убийства связника у меня нет стопудового алиби. Бабушки имеют привычку спать на вахте. Корин сам намекал. Правда, проверка глуповатая, но если Вочинников просто заурядный осведомитель..."

- "Грузите апельсины в бочках", - улыбнулся Виктор.

- Я понял, - ответил журналист. - Но у автора письма, видимо, есть какие-то основания считать, что вам есть что скрывать. У меня есть кое-какие мысли, но об этом лучше не здесь. Вы куда сейчас?

- Как все. По магазинам, потом домой.

- Будем считать, что нам по пути.

На фасаде здания рабочие в люльке растягивали кумачовую перетяжку с белыми буквами "Слава Великому Октябрю!". На столбах по Ульянова зябли под хмурым вечерним небом флажки - утром их еще не было, а сейчас их трепал свежий ветер, отдающий прелым листом, болотной пойменной водой и дровяным дымом. Город начинал готовиться к празднику.

- Что вам говорит фамилия "Тарбовский"? - спросил Вочинников, когда они поравнялись с мебельным на Институтской.

- Тарковский? Это вроде режиссер? Хотя я могу путать.

- Тарбовский. Тоже разыскиваемый военный преступник, участвовал в карательных акциях в Польше и Чехословакии. Для палача личность незаурядная. Ухитрился сделать при немцах неплохую карьеру, как хороший знаток войны с партизанами, считалось, что он сбежал в Аргентину, но вот недавно появилась информация о нахождении его в СССР. Естественно, органы работают.

- Погибший на переезде и есть Тарбовский?

- Да ну что вы. Тарбовский, семнадцатого года рождения, рост сто семьдесят пять... описание сходно с вашим.

- Меня уже путали с другим полицаем.

- Да, ребята из ДНД описали ваше появление здесь. Согласитесь, тут у любого возникнут вопросы.

- Ну, хорошо, что с вами этого не случилось.

- Мне проще, я тут почти абориген. Короче, в Союзе просто не осталось живых свидетелей, кто помнит Тарбовского. Он работал на абвер, занимался подготовкой агентов для засылки в партизанские лагеря и антифашистское подполье, и уничтожал тех, кто потом мог бы опознать его, как прислужника немцев. Те, что остались, живут за рубежом. А сейчас, знаете, в Европе советских не очень любят. Могут и похожего опознать.

- Разберутся, кому надо.

- Вы же знаете, что в нашем мире правда может всплыть уже без признаков жизни. Или вы выросли в другой стране?

- А что, есть страны сплошного торжества справедливости? Ошибку могут совершить и в отношении вас. И что, теперь не жить?

- Да, я тоже не защищен от роковой ошибки. Никто не защищен. Просто, насколько я в курсе, у вас намного больше шансов попасть в жернова. Другие могут рассказать, где они были с сорок первого по сорок пятый, представить подтверждения. Сколько ветеранов на заводах работает... А для органов такой соблазн отчитаться, тем более, после успеха с Тонькой-пулеметчицей. Будет жаль, если такой разносторонний и способный человек так глупо исчезнет.

"Значит, проверка основана на провокации... Поведение должно быть естественным."

- У вас есть какой-то план?

- Пока только мысли. Есть связи, есть знакомые, есть... Надо подумать, пока есть время.

- А может, не стоит? Вдруг я все-таки пособник фашистов. А вам неприятности.

- Впервые вижу честного и принципиального "пособника". Обычно они другие.

- От меня что-то потребуется?

- Думаете, я ради выгоды? Нет. Просто хочу быть порядочным. А быть порядочным - это значит не только шагать в единых рядах, но, если надо, бороться с системой.

- Вас не устраивает система? - воскликнул Виктор. - Для шестьдесят восьмого весьма неплохо. Жилье доступно, очередей нет, продукты свободно, инженеры с руками требуются. Компьютеры - мы могли только мечтать в эти годы. Бытовка, электроника... битлы свободно... Да что битлы? Посмотрите, какие люди вокруг! Общество нормальных, адекватных людей. В нем просто отдыхаешь. Нет вот этой накопленной злобы, ненависти на власть от бессилия, выпендрежа нет, жажды идти по головам...

- Идти по головам... К сожалению, есть, как и многое другое.

- Ну не так, чтобы это все было нагло, так чтобы люди чувствовали себя рабами... В этой системе веришь в справедливость, потому что видишь вокруг много адекватных людей. Вот оказались вы вдруг в незнакомом городе без всего - вы не пропадете, у вас будут заработки, крыша, еда. Главное в этой системе - вы сможете всегда своим трудом построить себе жизнь.

- Я вас понимаю. Первое время на новом месте, когда все быстро устроилось, даже, простите, больше чем устроилось, хочется верить в жизнь, хочется верить в людей, хочется верить в прекрасную страну. Потом, после медового месяца с этой новой жизнью начинаются будни, вроде нашей негласной цензуры печати.

- Ну, я не журналист, мне немного трудно это понять.

- Менее чем за месяц вас дважды чуть не арестовывали. Невежество - демоническая сила.

Он ждет вопроса "Что же мне делать?", подумал Виктор.

- Что же мне делать?

- Думаю, мы попозже встретимся и переговорим.

- Во всяком случае, спасибо за искреннее и бескорыстное желание помочь.

Проверка будет продолжаться, подумал Виктор, шагая уже один по Куйбышева. Старая вывеска "Спорттовары" из гнутых газосветных трубок уже загорелась лиловым сиянием; одна из трубок тревожно моргала в опускающихся сырых сумерках. Начал накрапывать мелкий, почти незаметный дождик. Из ближнего двора доносилась веселая музыка: проходя мимо арки, Виктор заметил, что во дворе, на месте, свободном от палисадников, столбов для бельевых веревок и качелек стоит старый автобус, раскрашенный яркими цветами, с огромной надписью "ЗАЙКА" и чуть пониже - "Мультфильмы за 50 коп". Передвижное кино для детей.

"Интересно, о чем думает настоящий шпион, когда он близок к провалу?" - подумал Виктор, и тут же понял, что это ему совсем не интересно.

Итак, подумал Виктор, если верить этому Вочинникову, на него могут навесить дела военного преступника. А зачем? Каких-то условий или требований ему пока не поставили. Дали время, чтобы помучился. Может, в этом и есть проверка - заставить нервничать. выдать себя?

Ладно, все равно пока это не удастся узнать, сказал себе Виктор. Важно понять, что делать. Попробуем просто подойти к этому, как к технической задаче. Если "провал" все равно неизбежен, надо его устроить самому, и такой, который выгоден именно ему, Виктору. А какой провал ему выгоден? Провал в качестве попаданца. Выдать себя, как попаданца. Слишком много напрогрессировать. Это и есть основное отличие от Тарбовского - судя по рассказу, тот не изобретатель.

"Прямо как в фильме "Вариант Омега"", усмехнулся про себя Виктор. "Вариант Омега-68".

И тут он заметил, что стоит возле перекрестка у коттеджей в стиле модерн, и, если повернуть налево, он выйдет на Старый Корпус. И что его туда приглашал Камаев.

24. "Здесь нет шпионов".

- Анатолий Алексеевич пошел домой четверть часа назад. Он придет завтра на занятия.

В лаборатории тихо гудели вентиляторы аналоговой машины. Не эпических зеленых и коричневых шкафов, а новой, цвета "белая ночь", с ячейками блоков, похожих на кассеты в салоне видеопроката, и пугающей своим звукосочетанием надписью на пульте: "УАВК-1".

Мужчина в вязаной зеленой безрукавке и черной рубашке с расстегнутым воротом и повязанным под нее на шею на манер галстука бело-коричневым платком пытался добиться от машины взаимопонимания, щелкая по бурым кнопкам, выстроившимся в несколько рядов, как у кассового аппарата. В его каштановых волосах виднелась проседь; он был один в этом полутемном зале, где часть потолочных светильников из экономии была погашена. Очки в темной целлулоидной оправе - такие обычно носят в фильмах шестидесятников важные бюрократы - придавали его лицу сосредоточенность.

- Веселый, - произнес он, и, увидев недоумение Виктора, пояснил: - Зденек Веселый. Не прозвище, такая фамилия.

Виктор уловил в речи незнакомца небольшой акцент.

- Виктор Еремин. Тоже фамилия.

- Я не шпион, - продолжал Зденек. - Здесь нет шпионов. Я поступил на службу и жду советское подданство. Преподаю электрооборудование и автоматику. Раньше работал - завод "Шкода", Чехословакия.

- Хороший завод. Сюда из-за беспорядков?

- Был завод. В России не все знают, что происходит в Европе. Не интересуются. У нас тоже не интересовались. Жизнь идет хорошо, зачем о чем-то думать?

- Больше не выпускает электровозов?

Зденек оперся на пульт и встал; лицо его стало задумчивым. Его сутуловатая, с широкими округлыми плечами фигура выделялась на фоне окна с серым занавесом сумерек; сняв номенклатурные очки, он подошел к форточке и щелкнул подвесным выключателем белого вентилятора.

- С вашего позволения, - произнес он, вынимая из кармана трубочку с изогнутым мундштуком и пузатой, потемневшей от времени каповой чашей. - Я пытаюсь, как у вас говорят, "завязать с этим", но иногда отступаю.

- Сначала все было хорошо, - неторопливо продолжил Зденек, выпустив струйку дыма в сторону гудящего белого круга. - СССР восстанавливался, было много заказов на разную технику. Когда подписали Венское торговое соглашение, все радовались, будто снова выгнали немцев. Низкие пошлины, много товаров, огромный рынок Европы, Азии и Америки. В один прекрасный день оказалось, что русские заводы выпускают электровозы и тепловозы вдвое дешевле, и это не демпинг. Вы видели БМЗ? Завод работает, как огромные часы. Первой пала "Колбен-Данек". Ну, не первой, сначала советские машины заполонили Венгрию, Румынию, Югославию, Польшу. Затем нашим железнодорожникам предложили советские электровозы. Тоже вдвое дешевле. Не помогло даже партнерство с известным шведским концерном. Здесь дешевле медь, топливо...

Машина пискнула; Зденек подошел к пульту и пощелкал клавишами, затем вернулся к окну, держа трубку в согнутой руке.

- Мы имеем следующий итог. Сумело сохраниться только германское локомотивостроение, оно подтянуло под себя австрийское, шведское и швейцарское. Заводы "Браш" и "Инглиш Электрик" в Англии теперь под полным контролем "Дженерал Электрик". Французское и итальянское пока существует за счет партнерства с советским, это больше политика. Я рассказал пример. То же самое творится во всей остальной тяжелой промышленности. Автомобили в Европе большей частью американские и советские. Разумеется, растет безработица. Особенно для молодежи, она не видит себе места.

- Но если Союз что-то вам продает, он же что-то покупает?

- Да, конечно. Легкая промышленность цветет. Одежда, обувь, бижутерия, и все это стоит не так дорого, как машины. И на советском рынке теперь конкуренция между европейскими и китайскими товарами. Те, кто не нашел места в этой системе, уезжают.

- К нам в Союз?

- Здесь принимают в основном инженеров и квалифицированных рабочих, берут на предприятия на Урале, в Сибири, на Дальней Востоке. Чтобы устроиться в Европейской части и перевезти семью, нужно хорошую голову и много работать. Об этом здесь газеты не пишут.

- Но все же есть перспектива?

- Для технократии, скажем так. Остальные едут на Запад, там хватает своих кадров, там нужно то, что у вас здесь называют "обслуживающий труд". Сантехники, официанты, прислуги. В Германии теперь высокий уровень жизни, там несложно устроиться. Но там на приезжих смотрят, как на людей второго сорта. Произвол хозяев, обсчеты, домогательство к женщинам. Нет профсоюзов, нет прав, если не понравилось - высылают.

Зденек потер правой рукой выбритый подбородок, и взглянув на трубку, затянулся, чтобы она не погасла; струйки дыма тянулись к гудящему вентилятору.

- Вы не будете обижаться, - осторожно спросил он, - если я скажу, что у нас сейчас многие не любят русских?

- Мне все равно, - ответил Виктор. - в Европе постоянно кто-то обижается на русских и наоборот. Это проблема тех, кто обижается. Мне непонятно, почему чехи рвутся к немцам, если, как вы говорите, к ним там плохо относятся.

- Очень просто! - воскликнул Зденек и шагнул навстречу Виктору, глядя ему в глаза. - Это очень просто! Если Чехословакия войдет в состав Германии, все ее национальности будут немцы. Граждане Германии. Они будут имеет права граждан Германии, социальную защиту, пенсии, будут членами профсоюзов. Они смогут свободно искать хорошую работу и их никогда не вышлют. А немцы будут строить заново заводы... может, будут строить, я не уверен. Но там так думают многие. Там все говорят, что наш президент, наше чешское правительство, наши чиновники проворовалось и не хотят инкорпорации, потому что их арестуют за преступления. И наше проворовавшееся правительство чувствует себя спокойно, потому что прячется за советские войска, за советские танки и ракеты, и пока советские базы не выведут, простой человек ничего не может сделать. Так они говорят.

"Понятно, почему об этом умалчивают в СССР. Потому что в этой Европе нас уже никто не ждет, как освободителей. Немцев будут встречать цветами, а некоторые даже кричать "Прости нас, Гитлер!". Вот почему у США есть не только причина, но и повод оказать военную помощь реваншистам. Вот почему наши не могут вмешаться сразу. Готовятся, ждут, когда противник сделает какой-то просчет."

Зденек нервничал. Виктор заметил, что у чеха начал подергиваться глаз; видимо инженер говорил ему наболевшее, накопленное за долгие месяцы.

- Но вы же приехали сюда? - негромко спросил Виктор.

- Я ландскнехт. Ландскнехты - это были такие солдаты, верно и умело сражающиеся за хорошее жалование. У меня семья, я просто хочу спокойно заниматься моей любимой работой, чувствовать себя полезным, чувствовать уважение коллег. И не в будущем, а сейчас. Извините, что я рассказываю сугубо личный вопрос. Иногда хочется выговориться совершенно незнакомому человеку, даже агенту тайной полиции.

- Я не полицейский агент, можете не беспокоиться. У нас же не Запад какой-нибудь. Кстати, я тоже недавно в этом городе, и, скажем прямо, тоже хочу заниматься любимой работой и налаживать личную жизнь, - улыбнулся Виктор.

Похоже, Зденек ожидал другого ответа; с минуту он сосредоточенно посасывал трубочку, глядя на то, как пятиканальный самописец выводит какие-то непонятные кривые на ленте в рыжую координатную сетку. Бедный мигрант, подумал Виктор, его все время гложет опасение, что с этой заварушкой в иностранцах снова начнут разоблачать врагов народа, и, чтобы заглушить это чувство, он сам бросается навстречу опасности, провоцируя собеседника.

- Но, если даже и агент, предположим... - неторопливо проговорил Зденек. - Советская власть никогда не поверит, что пан Веселый приехал сюда по идейным убеждениям, хотя у меня достаточно причин ненавидеть фашистов, и старых, и новых. Однако ее вполне устроит лойяльный аполитичный обыватель, полезный в народном хозяйстве. Это даже лучше. Идейный товарищ может идейно разойтись с властью, когда поймет, что любая власть - это грешные люди, а не секта подвижников. И тогда власти придется думать, как объявлять его врагом государства. Власть по-своему права, фанатики, которым не нужны слава и деньги, иногда бывают опаснее осторожных мошенников, они никого и ничего не замечают ради торжества своих идей. Обывателю все равно, он соблюдает свою часть контракта. Обывателями проще управлять. Заметьте, советское общество теперь очень прагматично...

Он подошел к пульту и щелкнул выключателем, остановив змеиное движение ленты самописца. Тонкие паучьи ноги перьев замерли. Еще несколько аккордов по кнопкам - перемигивание неоновых ламп остановилось, перестал метаться зеленый зайчик на экране осциллографа.

- Спасибо, - вздохнул Виктор. - Я зайду сюда завтра. Поскольку вы по автоматике, наверняка еще будем общаться.

- Очень рад... Да, днем заходил журналист из заводской газеты, его зовут Вочинко, или Вочинок...

- Вочинников?

- Да. Так он спрашивал про вас. Не специально искал вас, так, между делом спросил, я даже не понял, зачем.

"Почему Вочинников? Почему бы открыто не расспросить? На меня скрытно ищут информацию. Такая у них теперь штатная форма проверки, или..."

-...Мне понравилось в России, что здесь не принято развязное отношение к женщинам, - рассуждал Зденек, провожая Виктора до двери, - люди, конечно, разные, но среди них, я заметил, принято выглядеть, поступать, как представителям светского общества, даже если человек очень скромно одет. Нет простонародья, даже здешние деревенские жители походят на малоземельных дворян. Россия сегодня Европа больше чем Европа...

...Знакомая Виктору лестничная клетка кафедры была озарена мерцающим холодным блеском единственной газосветной лампы. Где-то внизу, в полутьме послышался шорох; Виктор подошел к перилам короткой лестничной клетки и заглянул вниз, но лишь услышал, как слегка скрипнула осторожно прикрываемая входная дверь. Он вихрем слетел по ступенькам и выскочил наружу.

Он рассчитывал увидеть там кого угодно - студента, преподавателя, аспиранта, хозяйственного работника, просто какого-то случайного человека. Но кусок двора между кафедрой и лабораторией был пуст, и только красный тепловозик стоял немым свидетелем происходящему. Слева, из двери под лестницей Старого Корпуса, упал луч света; Виктор бросился туда, подчиняясь странному безотчетному желанию побыстрее столкнуться с неизвестностью, таившей в себе возможную угрозу. В этот момент его двигало то же чувство, что и Зденека, минуту назад выкладывавшего первому встречному человеку историю жизни и политические взгляды.

Во втором вестибюле, напротив закрытых касс, среди фикусов и пальм щебетали две парочки.

- Простите, здесь сейчас не проходили? - обратился к ним Виктор. Парни пожали плечами, одна из девчонок, темноволосая, в водолазке и в джинсах, кротко пролепетала "Нет, мы никого не видели". Поблагодарив, Виктор повернул к вестибюлю на Институтской. Там было пустынно, гардеробы закрылись, и из динамика институтской трансляции доносился веселый, с нотками показной вульгарщины, голос Тамары Кравцовой - "Наша жизнь, наша жизнь - лотерея! Не бери пустой билет!". Картину сюра довершал сидящий в вахтерской "гайке" пенсионер: не обращая внимания на Кравцову, он прижимал к уху черный приемник размером с книгу, блестящий ус тонкой антенны делал вахтера похожим на киношного марсианина. Из динамика доносились свист и шипение, и на вопрос Виктора пенсионер лишь отрицательно помахал рукой, не отрываясь от своего занятия. "Слегач" - мелькнуло в голове у Виктора. И только на улице, когда в его лицо пахнуло прелым листом и щек коснулись мелкие капли то ли мелкой измороси, то ли сгустившегося до выпадения в осадок тумана, Виктор понял, что вахтер чуть ли не в открытую слушал Запад.

25. Обратный отсчет.

По своему советскому опыту Виктор знал, что Запад лучше слушать к ночи, на коротких прохождение радиосигналов, и все важное однозначно будут повторять. Вахтер, помнивший сталинские времена, естественно, не баран, и наверняка случилось что-то важное, но не настолько, чтобы немедленно брать с собой деньги, документы и трехдневный запас пищи - об этом бы сообщила трансляция. Так что самым разумным было не спешить, пройтись по магазинам, обдумать завтрашний разговор с Камаевым - ну, если, конечно, до утра не будет атомной войны или переворота в Кремле, а это уж вряд ли.

Внезапно Виктор понял, что с крыльца корпуса он машинально двинул к Харьковской, и уже дошел до каменных столбов ворот в заборе. Он хотел было повернуть обратно, но за вылинявшим дощатым забором послышалось бренчание, и к перекрестку зашагала шобла явно поддатых пацанов, из числа "заросших".

- Пара-лепупа! Пара-ле-пу-по-чка! - горланили пьяные голоса. Дальше шла нецензурщина.

Не успел Виктор сообразить, чем именно ему это грозит, как почувствовал за спиной какое-то движение. Он отшатнулся в сторону: мимо него проскочило трое спортивного парней с красными повязками, у одного на левом запястье - небольшая железная коробка. "Наручная рация!" - мелькнуло в голове. Несколько силуэтов возникли из калитки двора общаги преподавателей, тени появились из прохода между старыми заводскими казармами, из калитки сталинского дома, не изменившегося в этой реальности. Несколько секунд - и кодло оказалось окружено превосходящими силами.

Они готовятся к массовым беспорядкам, подумал Виктор. Супротив обычной шпаны такие отряды быстрого реагирования не требуются. А заодно дают студенческой массе вместо митингов возможность проявить себя шерифами нашего городка. Убить двух зайцев. Писали, что в шестьдесят втором Козлов приказал применить оружие в Новочеркасске... Интересно, здесь были подобные вещи?

...Эфир в приемнике выл и свистел. Похоже, к радиовойне готовились обе стороны, но в СССР применили шумы, похожие на человеческую речь - спутать мозги слушателей, чтобы те не могли отделить важную новость от помехи. Время от времени в шум вплеталось резкое бибикание, похожее на код Морзе.

Лойяльный и свободный от глушения Париж сдержанно сообщил, что на Вацлавской площади Праги началась бессрочная акция протеста. Участники волнений ставят палатки и сооружают баррикады из автомобильных покрышек; по сообщениям полиции, на площадь проносят бутылки с бензином. Де Голль успел выступить с заявлением, в котором сообщил, что он считает происходящее внутренним делом Чехословакии, но обращает внимание, что политическая нестабильность может привести к новой войне в Европе и призывает обе стороны перейти к разрешению конфликта мирным путем в рамках конституции страны. Похоже, маршал не без оснований полагал, что Франция на очереди. Корреспонденты отмечали, что на площадь стекается все больше людей; развернуты пункты питания, горят костры в бочках для обогрева, постоянно возникают стихийные митинги групп с криками "Долой!" и "Смерть предателям!". Французы освещали события скупо, как будто у них действовала негласная цензура не превращать передачи в учебник для бунтарей, и русской редакции это тоже касалось.

В дверь резко и настойчиво постучали. Виктор сбил настройку и перещелкнул клавишу на УКВ. Человек с наушниками или меломан, или слушает Запад; но меломан в мире легальных битлов может слушать только качественную трансляцию на УКВ.

-         К телефону вызывают... Да не туда - на этаже. Тут коммутатор.

От соседа чувствовался запах местного пива и рыбы.

- Отдыхаем? А может, это... - и он щелкнул пальцем по горлу.

- Я звонка жду, - ответил Виктор. Человек, который ждет звонка, обычно собрался что-то делать, и выпить-закусить не планирует.

Телефон без номеронабирателя робко жался на тумбочке со снятой трубкой. Похоже, только на входящие. В трубке звенел взволнованный голос Сони.

- Я тебя не оторвала? Нас завтра перенесли на первое отделение, можно пойти в "Победу" на одиннадцать. Ты как?

- С прошлого года не был в кино. А что идет?

- "Ночь живых мертвецов". В Зеленом.

- В самом деле?

- Шучу. "Убийство в библиотеке". С Никулиным, и в стиле нуар.

"На этот фильм меня хотела затащить Лика... Ерунда, на Никулина в комедии Рязанова, наверное, весь Брянск сходил."

- Прекрасно. Главное, не Ингмар Бергман.

- Тебе не нравится Бергман?

- Нравится. Просто меня посетила мысль, что кризис традиционной семьи - это для нашей страны не актуально.

- О, значит, ты не стал холостяком, боящимся серьезных отношений. Да, не жди меня у кинотеатра. Меня подвезут к вокзалу на служебном автобусе в начале одиннадцатого. Заодно поднесу кое-какие вещи.

- Решила переехать?

- Ты что? У нас не Запад, так не делают. Сначала фестиваль, потом заявление, и надо будет подыскать, что снять повыгоднее. Я тебя не пугаю своим рационализмом?

- Ничуть.

- Ты восхитителен. В моей жизни было много чувств. Ты делаешь меня рассудительной. Когда мы вместе, я могу быть собой и не бояться, что на меня обидятся и не поймут. Ты единственный, кто не спросил, была ли я раньше замужем. И единственный, кто не удивится, если я сама признаюсь тебе, что нет, не была. Ладно, все я не могу говорить! До завтра! Пока-пока!

Послышались гудки. За коридорным окном моросил мелкий осенний дождь, и мокрый асфальт блестел в свете фонарей. Красные флаги на домах обвисли и потяжелели.

"У чехов началась "цветная революция"... Обратный отсчет пущен. Пара недель, затем свержение ихнего правительства и присоединение к "рейху", со вводом войск бундесвера. Значит, война, значит, ГУГБ необходимо срочно изолировать всех подозрительных. Неважно, что человек бомбу нашел и что-то там изобрел для магнитофонов. Есть странный человек, неизвестно как попал в город, и им интересуются зарубежные спецслужбы. Завтра, возможно, последний шанс свободно прогрессорствовать."

26. "Вас прирежут бритвой Оккама".

- Вот здесь в реферате надо написать, что Ленин подчеркивает...

- Ленин всегда подчеркивает. Уже все рукописи исчеркал.

Парень и девушка на верхней площадке лестницы, завидев Виктора, почему-то поспешили ретироваться. Подошел к полуоткрытой двери кафедры, он услышал из-за нее знакомый голос Камаева.

- Вот этого юношу прошу не обижать... Представьтесь, пожалуйста.

- Григян... Михаил Ваганович. НИИпроммаш, Колбино.

- В общем, товарищи столкнулись с рельсовым транспортом, и поручили направление молодым специалистам. Просьба не мучить товарища командировочного вопросами по его работе, во-первых, он человек там новый, а во-вторых, не обо всем можно рассказывать...

"Не вовремя пришел", подумал Виктор. Деваться было некуда, и он шагнул вперед.

Максакову и Михальченко он узнал сразу, поразившись их молодости. Даже тогда, в семидесятых, они виделись ему маститыми учеными, солидными людьми другого поколения; здесь же они выглядели комсомольцами, вчерашними выпускниками, полными замыслов и фантазий. Из-за ящиков АВМ показалось лицо Камаева-младшего, вполне комсомольского возраста. Неужели он уже доцент? Еще несколько молодых людей, незнакомых ему по своей реальности, что-то обсуждали, перекладывая бумаги на столе. Одного из сотрудников кафедры он вспомнил по портрету - доцент Штепа, здесь он должен заниматься динамикой. В глубине лаборатории, за пультом виднелась спина Зденека.

Гость кафедры Григян был вообще пацанчик, только что со студенческой скамьи, с детски-удивленным взглядом под вскинутыми бровями; бородка, усы и квадратные очки с массивной оправой не были похожи на следование моде, и вообще они как-то не совсем ему шли, а скорее, были похожи на попытку чувствовать себя опытным самостоятельным человеком во взрослом коллективе. "Уж не дразнили ли его в институте?" - мелькнуло в мыслях; но, впрочем, держался этот пацан уверенно, как опытный конферансье на сцене. И еще - в углу у фикуса скромно притулился Вочинников. Знал, что буду, и пришел, подумал Виктор; ну что ж, пусть тоже послушает.

Сначала он хотел удержаться в теме усилителей сцепления, но тот самый пацанчик из Колбино совершенно неожиданно задал вопрос о перспективных конструкциях ходовой части; судя по тому, как вопрос был поставлен, молодой специалист был явно в теме на уровне отчетов ВНИИЖТ, ВНИТИ и ВЭЛНИИ конца шестидесятых нашей реальности. Виктор начал отвечать, и вскоре понял, что Григян, каким-то образом моментально ухватывая суть ответов, вытягивает из него полную картину локомотивостроения двадцать первого века. Виктора понесло, и он выложил то, что знал, включая разработки двадцать первого века Альстома, Сименса и Бомбардье.

- Спасибо за интересный и даже увлекательный рассказ, - улыбнулся Анатолий Алексеевич, когда Григян как-то внезапно смутился и прекратил расспросы. - Какие будут мнения коллег?

Аудитория резко оживилась и забурлила репликами.

- Очень интересная гипотеза магнитопластического эффекта, основанная на роли спинов в изменении подвижности дислокаций под действием поля...

- К сожалению, пока только гипотеза. И пока только предсказывающая возможность эффекта. Точно так же и нет доказательств электропластического эффекта. Уверенность - это еще не научный факт.

- Но результаты исследований Загоруйко и Шарпа вполне укладываются.

- А на возможность электропластического эффекта, - в лаборатории зазвенел голос Максаковой, - указывают результаты опытов Троицкого и Спицына по износу фильер. Правда, они еще их проверяют и не опубликовали. Есть сомнения, что это все же результат джоулева нагрева.

- Елена Николаевна, не спешите. Проверять надо, проверять... И надо подключать металлургов. Представляете, какая экономия при производстве проката?..

- Извините... - Михальченко поднялся с места и подошел к покрытой линолеумом доске, - я кратко по той части выступления, которая о приводах. Мне кажется, уважаемый коллега недооценивает возможности группового привода, особенно его повышенные тяговые свойства. Электровозы Е42 и Е62 хорошо идут на экспорт в страны Европы, и их эксплуатация развеяла многие, скажем так, мифы, связанные с групповыми приводами. Наконец, наша гордость, Октябрьский экспресс на двести километров в час, пущенный в эксплуатацию к юбилею советской власти, тоже с групповым приводом, и в этом есть значительный вклад нашей кафедры. Применение колес с зацеплением Новикова, поводковых карданов, двенадцатипульсовых вентильных двигателей - перспективы этого направления на сегодняшний день очевидны. Жаль, что Николай Александрович сегодня забюллетенил...

Пожалуй, вырисовывается неплохая локомотивная альтернативка, подумал Виктор. Он дипломатично согласился и ответил еще на полдюжины вопросов; при этом он обратил внимание, что Григян, раскрутив обсуждение, теперь выключился и внимательно наблюдает. Может, Камаев его специально для мозгового штурма проинструктировал? Единственный, кто не имеет системных знаний, но очень быстро схватывает. Ну, еще Вочинников, ему, как журналисту, положено, но тот как-то по верхам, а до этого с полуслова доходит смысл. А этот странный журналист наверняка к нему подойдет, наверняка он именно для этого и выслеживал его на кафедре.

Вочинников нагнал Виктора на Харьковской, после того, как он распрощался с обоими Камаевыми и повернул к парку.

- А вы универсал, оказывается! Материала на целый очерк - "Так рождается завтрашний день".

- Ну уж и завтрашний день. Сумбурно, сыро, очень сыро. Тем более, что готовился к разговору только по сцеплению, но тут молодой товарищ начал задавать вопросы... Пришлось импровизировать.

- Вы не прибедняйтесь. Если это импровизация... Я вот тоже совершенно не могу принять ваш пессимизм относительно скоростных поездов на воздушной подушке, когда французы уже достигли скорости четыреста километров в час. Вы же наверняка слышали про реактивный поезд Бертена?

- Слышал. А затраты? А шум? С пассажирами тоже будут пороховой ускоритель навешивать?

- А стремительность развития техники? Через пять-десять лет обязательно что-то придумают, и с шумом разберутся. Кстати, вы раньше не встречали этого вундеркинда? Ну, что Анатолий Алексеевич представлял?

- Никогда не видел.

- Странно. Такое впечатление, что где-то в прессе мелькало, не помню где. У вас не возникало впечатления, что он не знает этой области техники вообще, но гениально хватает суть?

- Возникало. Союз большой, талантов много.

- Не спорю. Кстати, кто-то из экономистов подсчитал, что если бы не дружба с Китаем, наших инженеров пришлось бы осенью отправлять убирать картошку, как это было после войны. Вы, наверное, помните?

- После войны вообще люди голодали.

- Да. А так, у китайцев рабочие руки, а на наших десять процентов взрослого населения с высшим образованием просто горячий спрос. Мы придумываем, китайцы делают то, что попроще, мы покупаем, всем пока это выгодно...

- Я рад, что у нас хорошие отношения с Китаем, и рад, что вам понравился мой, если можно так выразиться, не слишком удачный доклад. Хочу успеть, просто хочу как можно больше успеть.

- Разумно. Вот, кстати, получил тут по своим связям.

Вочинников вынул из внутреннего кармана пальто карточку девять на двенадцать и протянул Виктору. Карточка, была свежая, на "Униброме", репродукция.

- Тот самый отморозок?

- Как видите, похож на вас. И это, увы, не дилетантские рассуждения. Место расстрела.

- Несите в органы. Это ваш гражданский долг.

- А если я не верю в единство гения и злодейства?

- А в подлинность верите? Что мешает взять мою нынешнюю фотку, убрать морщины, пятна на коже, подправить волосы?

- Ретушь и фотомонтаж? Ну, это еще со времен дагерротипов делали. Омолодить можно, монтаж сделать можно, даже имитировать повреждения пленки, засветку. Но! Экспертиза выявит мазки и склейки.

- Это если не в цифре.

- Что значит "в цифре"?

- Кадр "Лейки" - двадцать четыре на тридцать шесть. Доступная фотопленка сороковых, объектив, по нонешним временам средненький, в общем, не более трех мегапикселей. Если машина отрендерила "Кошечку"...

- Имеете в виду иконику? То, что применяют для снимков из космоса? А вы мне все больше нравитесь. Интересная версия. Правда, не знаю, насколько она убедительна для товарищей из УГБ. Что заставит наших врагов привлекать такие силы, чтобы опорочить и убрать одного человека руками Советской власти?

- Об этом надо спросить у врагов.

- А они прямо так и скажут. И у следствия есть более простое объяснение. Виктор Сергеевич, вас прирежут бритвой Оккама.

- Есть другой вариант?

- В воскресенье как раз встречаюсь с одним товарищем "оттуда" - фамилию не буду называть, вы понимаете. По итогам звоню вам и встречаемся для разговора в месте, где нет посторонних глаз.

- Оттуда - это откуда?

- Что-то беспокоит?

- Товарищ, случайно, не того?

- Ну что вы! Все железно. А вот, кстати, к нам спешит вундеркинд.

Григян действительно чуть ли не бежал к ним, одной рукой застегивая на ходу бежевое двубортное полупальто. Другой он поддерживал под мышкой толстую папку из кожзама. На шее его болтался легкий шарфик в большую шотландскую клетку.

- Э! Погодите, пожалуйста!

- Вы нам? - спросил Вочинников.

- Скажите, пожалуйста, - спросил Григян, поравнявшись с ними, - где здесь можно посмотреть сувениры?

- В "Галантерее" на Куйбышева. А что, уже уезжаете?

- Потом не знаю, могу не успеть. Надо заранее. И хочу брянский сувенир найти, который только здесь делают.

- Тогда на рынке посмотрите. Слева у входа лотки кустарей.

- Спасибо! - лицо Григяна излучало просто детскую радость, и он помахал папкой. - Анатолий Алексеевич много материалов дал, все, которые надо. Виктор Сергеевич, ваш доклад очень понравился, очень. Вы берегите себя, пожалуйста.

- А мне вы ничего не пожелаете? - улыбнулся Вочинников.

- Зачем ничего? Хорошего пожелаю, здоровья пожелаю, еще раз увидеться. Журналист такая важная профессия!

- Спасибо, но вам надо поспешить. А то рынок закроется.

Григян пожал руки и чуть ли не побежал в сторону рынка, свернув на Сталина. Вочинников проводил его взглядом.

- Он даже забыл спросить, где рынок.

- Если он приехал с Орджограда на электричке, он его видел.

- Тогда успеет, - Вочинников взглянул на часы, - черт, заговорился. Уже минут десять, как я должен... впрочем, это к нашим делам не относится. Ждите звонка!

"Этот Григян тоже мутный. То ли знает про локомотивы, то ли не знает, но искусно имитирует."

27. Хотят ли русские войны.

"Умирая, они боролись", - снова бросилась надпись на памятнике комсомольцам.

Может быть, потому у нас так стараются вычистить память о комсомоле, что "умирая, они боролись", подумал Виктор. Нет, не все члены ВЛКСМ; те, кому ставят памятники. Люди, отдававшие жизнь за победу в горячих и холодных войнах.

Длинный и высокий кассовый зал "Победы" был мрачноват, как католическая церковь; две очереди, разделенные перилами, шли к окошкам в глубине.

- Два на одиннадцать, подальше от экрана, - привычно произнес Виктор. Кассирша, вздохнув, вытащила бумажку с планом зала и отчеркнула два квадратика, затем поставила росчерки на сине-зеленой полосе и тиснула штамп. Как это похоже на канцелярию, мелькнуло в голове. Большую часть жизни брал билеты, а внимания не обращал...

До фильма была уйма времени. Захотелось снова мотануть в Брянск, сменить обстановку. Привычка народа шестидесятых - на выходных мотать в Брянск.

"Кстати, Мессинг еще жив", подумал Виктор. "Или, по крайней мере, должен быть жив и должен быть в СССР. Почему его не тащат для проверки? Феномен к феномену, так сказать. Старость, болеет? Ну так меня к нему можно. Эмигрировал? Пошел в отказ? Или тут вообще что-то с ним случилось? Может, вообще его роль преувеличена? Что он у меня увидел в тридцать восьмом? Войну и робота? Если по его словам, все в пределах фантастики тридцатых. Не были ли видения Мессинга в "стране победивших белых" просто самовнушением в обстановке военной части? Артист, человек впечатлительный..."

Длинный, похожий на мерседесовский, ярославский автобус шел маршрутом "десятки", вокруг летного поля; Виктор специально сел на него, чтобы увидеть другую часть центра - ту, откуда обычно шли на демонстрацию.

Поле показалось ему пустым и унылым; вдалеке, у ангара, торчали зеленые "кукурузники", небольшие вертолеты, похожие наоранжевых стрекоз, и несколько серебристых "антоновых" на высоких аистиных ногах.

Деревенские окраины были раскрашены в радужные цвета; пестроцветье частного сектора разбавляли пригородные базы и автохозяйства. На месте памятника летчикам грустно торчали заросли облетевшего орешника, и только белая изгородь центрального кладбища с пышной бетонной балюстрадой указывала, что город опять начался.

- Дворец Комсомола! Следующая Таксопарк!

Дворец Комсомола стоял на месте "Полтинника", частично прихватив прилегающий сквер; здесь он не терялся в глубине площади, а стал ее центром. Слева виднелись светло-серые новые корпуса "Кремния", напротив, через дорогу, выстроилась шеренга девятиэтажек заводского микрорайона, прикрывшись полосой магазина. Девятиэтажки отгородили от площади желтый послевоенный хлебозавод, а Дворец - от еще не снесенного частного сектора.

Сам Дворец полукруглой стекляшкой фасада напоминал выставочный павильон, а над фойе выступал большой прямоугольник зала; судя по афишам, там был кинотеатр. "Интересно, широкоформатный?" - подумал Виктор. Центр сквера украшал памятник - трубач с горном и в буденовке. Кто там был изображен, Виктор увидеть не успел - двери зашипели и автобус тронулся.

Автовокзал оказался малость поновей - длинный сарай из стекла и бетона, с плоским козырьком входа. Таких, наверное, здесь куча в других городах. До площади Партизан тянулись старые деревянные дома. На остановке перед площадью Виктор вышел - хотелось посмотреть на знакомые места.

Здесь, казалось, время остановилось. Стела, скульптуры, Вечный огонь - все было как в его, Виктора, реальности. За памятником площадь перекрывал зеленый забор, из-за которого виднелись еще не снесенные дома частного сектора. У перехода, на каркасе из труб, красовался щит с макетом будущей реконструкции площади. Позади стелы, в отдалении, чтобы не подавлять ее своими масштабами, должен был появиться Дворец Культуры с филиалом музея - специально про освобождение Брянска. Справа, на месте нынешнего "дома с часами", планировалось не менее эпическое здание ГВЦ - государственного вычислительного центра; как следовало из пояснения на щите, здесь должен расположиться главный электронный мозг области, с которым можно будет связаться из каждого предприятия и учреждения, а в перспективе - из каждой квартиры.

"На Интернет замахнулись? Однако..."

- Извините, пожалуйста, а вы на войне были?

Перед Виктором остановились трое школьников со значками юнармейцев - точно такие же стояли на посту перед Вечным Огнем. Видимо, только что снялись с караула.

- Из моей семьи за освобождение Брянска воевал другой человек. И погиб в этих местах.

- Извините, - произнесла девочка с двумя пышными бантами и наглаженным галстуком. - Он в Брянске похоронен? Мы носим цветы и... ухаживаем... Может, он в нашем звене?

- Это под Жуковкой, на берегу. Там много погибло. Не знаю, есть ли его фамилия на памятнике.

- Так нельзя, - убежденно произнесла девочка, - надо обязательно разыскать, и чтобы фамилию написали. Если что-то надо, мы поможем. Героев с каждым годом все меньше. И о каждом должна быть память. А мы пойдем, надо еще уроки учить.

"А ведь я в этой реальности мог воевать под Брянском и здесь погибнуть. Почему я не думал об этом раньше? Во второй реальности войны не было, в третьей и пятой - еще не было, в четвертой была давно, и только здесь она дышит мне в затылок..."

Высокий торец бериевской семиэтажки делил мировое пространство на две части - Проспект Ленина и купеческие домики в облетевших садах, еще не тронутые временем. Молочные шары с надписью "Переход" стояли дозором перед голой полосой асфальта, огражденной железными пятачками. Интересно, здесь кто-то попадает под машину? Если только очень умудриться...

"Опять не покидает мысль, что жизнь всех нас, родившихся в Союзе, измеряется войной. До войны, после войны, столько-то лет от войны, поколение, не видевшее войны... "

- Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины... - рокочуще донеслось из "летающей тарелки" паркового репродуктора на углу площади. Евтушенко и здесь Евтушенко.

"Русские... что хотят русские..." - мелькнуло в голове у Виктора. "Что такое русский народ? Люди, которые собрались на пепелище Первой мировой, построили себе страну, защитили страну, сделали свою страну величайшей в мире. Никто это им не делал, никакие инвесторы, все своими руками. Ни бог, ни царь и ни герой. Все эти крещения Руси, битвы, петровские реформы стали лишь многовековой эпохой зачатия и рождения русского народа, который в двадцатом веке превратился из защитника самого себя в защитника человечества от эпидемий безумия, золотой лихорадки, коричневой чумы, от новых одичавших фанатиков, по сравнению с которыми киношные зомби детьми покажутся. Отнимите у русского народа советский период - все, он рассыплется, со всеми этими "духовными скрепами", потому что все это собрание народов, вер, идей скреплено гигантским степлером священной войны с фашизмом. Кем мы будем без этого главного скрепа? Кучей племен, в безумной злобе травящих и уничтожающих друг друга, как это было во всех колониальных владениях на всем земном шаре."

От семиэтажки монумент показался немного выше, чем в нашей реальности; то ли из-за низких, еще не снесенных частных домов позади, то ли его действительно приподняли, чтобы памятник не терялся на фоне будущих гигантов.

"Нет, мы не избранный народ. Не было бы нас, где-нибудь в другом месте планеты сложилась цивилизация, ставшая иммунной системой человечества. Мы - закономерность стихийного хода истории. И уничтожив нас, вы ничего не добьетесь. Не потому ли все попытки уничтожить нас, Россию, русский народ, всегда превращаются в попытки уничтожить разумное человечество?"

От угла площади он не увидел привычной серой кирпичной коробки с окнами, которую звали кинотеатром "Родина", и которая сохранилась в романовском СССР. Вместо нее стояла желтая кирпичная коробка со стеклянной галереей внизу; для оживления вида на торце коробки появилась циклопическая фреска с панорамой города, на которой были запечатлены все основные достижения, и с фигурой рабочего и колхозницы в центре. Гремучая смесь соцреализма и Сикейроса.

Виктора вдруг охватила неясная тревога; так бывает с человеком после яркого, реалистичного сна, когда он видит знакомые места в необычном, гротескном виде, узнавая их и одновременно не узнавая. Скудное осеннее солнце клонилось к закату, подсвечивая проспект со стороны памятника, и от этого чувство скрытой угрозы только нарастало.

Он оглянулся по сторонам; у синей телефонной будки два мужика в серых демисезонных пальто и кепках болтали нарочито безразлично, словно беседа их не занимала. Виктор демонстративно посмотрел на часы и двинулся быстрым шагом к остановке у техникума; глянув в отражении в стекле витрины киоска, он заметил, что один из мужиков следует сзади в некотором отдалении.

"Лишь бы не уголовка", мелькнуло в голове. Перейдя дорогу, он быстрым шагом рванул ко входу в ближайший магазин; это оказались "Спорттовары".

В воздухе висел запах кожи, масла, бензина и краски. Ближняя ко входу веломотосекция приятно поразила Виктора обилием товаров, от детских самокатов до грузовых мотороллеров и подвесных моторов; диковинным монументом, подпирая потолок, высилась дюралевая мотолодка. Он прошелся мимо стеллажей с палатками, лыжами и туристским инвентарем, мельком взглянул на шахматы и тренажеры, безразлично отнесся к удочкам и сачкам, и приценился к спортивным трико, лыжным костюмам и туристским ботинкам, заманивавшим покупателя скидками. "Хвоста" в магазине не было. Виктор осторожно глянул из окна на улицу, мысленно благодаря советскую торговлю за то, что в ней витрины магазина что-то дают увидеть внутри или снаружи; мимо по тротуару спешили незнакомые люди, и счастливая мамаша с коляской, одной рукой держась за никелированную дугу, трясла красной погремушкой.

Вынырнув из другой двери магазина, Виктор перешел улицу, и толкнулся в стеклянные двери гастронома. Разницы в ассортименте по сравнению с бежицким он не нашел; похоже, главный проспект области должен был привлекать народ в основном духовной пищей. Поболтавшись между прилавками, Виктор понял, что тащить отсюда продукты в другой район совершенно незачем: похоже, это понимали и остальные, потому что больших очередей не наблюдалось.

Перед гушосдоровским мостом Виктор еще раз перешел улицу - это была возможность повертеть головой. Ничего подозрительного. Но когда Виктор перешел через Судок к гастроному, у книжного киоска он снова увидел все тех же мужиков, которые уже вполне открыто посматривали на него и ждали.

Это уже не слежка, подумал Виктор. Слишком странно и непрофессионально, словно человек должен догадаться, что за ним следят. Опять расчет на то, что запаникую, как с Вочинниковым? Обострилась ситуация? Или это вообще что-то другое, о чем я не догадываюсь? Или это милиция начала работать по своей линии? Нет, нет, это вряд ли. Дела передали, бумага закрыта. Энтузиасты-расследователи - это для наших сериалов. Ладно, есть указание Корина ложить на все и держаться естественно. Нам пофиг.

У входа в универмаг бросился в глаза новый плакат - "Демонстрация перспективной бытовой техники". Ну что ж, подумал Виктор, зайдем, посмотрим.

Вестибюль универмага был непривычно полон народом, пришедшим поглазеть на диковинки, которые расставили на двух стендах у начала Солнечной и Театральной линии. Аккуратно протиснувшись в толпе зевак к плюшевому ограждению на никелированных столбиках, Виктор обомлел. Перед его глазами были таблички: "Кухонная СВЧ-печь" и "Малогабаритный видеомагнитофон".

Центром внимания публики оказалась микроволновка, которая была размером с телевизор и космически блестела хромом; рядом на блюде из зеленоватого закаленного стекла лежала только что приготовленная курица гриль. Перед этим великолепием ходила худощавая девушка в мини и больших очках, более похожая на учительницу начальных классов, и разъясняла будущим покупателям достоинства моментального приготовления пищи.

- Такую курицу вы сможете приготовить всего за шесть минут, - ворковала она вкрадчивым голосом, - за две с половиной минуты приготовить кило мяса, и за четыре минуты испечь пирог... тоже килограммовый. Допустим, сейчас праздник, и к вам пришли гости, человек десять, а в доме ничего нет. Имея такую печь, вы сможете приготовить праздничный обед и накрыть стол всего за полчаса, и совершенно не устанете. Высокочастотная печь сделает вашу жизнь праздником...

- Да она стоит пять тысяч! - раздался голос из толпы. - Проще на плите сделать!

- Здоровье каждого из нас значительно дороже. А те часы, которые каждая женщина проводит сейчас у плиты, складываются в целые годы непрожитой жизни. Например, вы, - она обратилась к Виктору, - наверное, скептически относитесь к таким вещам, но пройдет несколько лет...

- А почему скептически? - перебил Виктор. - Нормальная вещь, со временем будет в каждой семье. И дешевле сделают. Займутся отехнологичиванием конструкции.

- Ой, а вы, случайно, не конструктор? - обрадовалась девушка. - их и в Брянске собираются делать.

- Нет, я не по этим изделиям... Но я конструктор. Товарищи! - Виктор обратился к окружавшей его толпе. - Вот эти печи действительно будут в каждом доме! Как сейчас утюг или электроплитка. Вон телевизоры тоже были недоступны, а сейчас доступны. Но это в будущем. А сейчас такие печи лучше ставить в буфетах. Вместо того, чтобы держать пищу горячей, не зная, сколько народу купит, можно просто взять из холодильника и сразу разогреть покупателю. Это экономия электроэнергии и продуктов.

- Действительно, интересная мысль... - девушка была несколько смущена, - я запишу... А что вы скажете о видеомагнитофоне?

- Тоже в будущем в каждой квартире. А сейчас дорого. И снимать на видеокамеру - тоже пока неудобно и тяжело в сравнении с кинокамерой. Значит, надо делать товар коллективного пользования. Красные уголки в экономах, студенческих общежитиях и так далее. Смотреть любимые фильмы и передачи. Только надо создать сеть видеопроката, где можно взять посмотреть катушку с записанным фильмом, и чтобы был большой ассортимент фильмов и передач. Он, я смотрю, у вас пока черно-белый?

- Да. Цветные пока на студиях.

- Когда появятся цветные, кооперация может создавать такие мини-кинотеатры - телевизор, кресла, магнитофон, и воздушную кукурузу продавать. Есть же много повторных лент, для которых большой зал зрителей не соберет, а ставить нормальный кинопроектор в малом зале накладно. Можно в кафе фильмы показывать. Но главное - нужен видеопрокат, как услуга. Запишите, пожалуйста...

...Когда Виктор выбрался из толпы глазеющих, к нему подошел полноватый мужчина в темном костюме и галстуке.

- Зернов Иван Михайлович, торговая фирма "Электронсбыт". Очень понравились ваши идеи. В системе торговли работаете?

- Нет. Конструктором бытовой техники. Но не оттуда, где микроволновки.

- Это неважно... У нас появляются конструкторы, которые сразу думают, как продать то, что они рисуют. Реформа действует. В нашу систему не хотите?

- Да я только что устроился...

- Понятно. Но, если что, вот мой рабочий телефон. Кстати, цветной видеомагнитофон действительно перспективен. Вы видели новую модель "Урана"?

Он подошел к одному из телевизоров на стенде, с не слишком большим экраном, и щелкнул выключателем. Изображение оказалось цветным и неожиданно сочным.

- Кинескоп с сеткой вместо маски. Размеры как у черно-белого. Но пока не получается увеличить размеры экрана.

- Делайте с малым кинескопом. Для кухни.

- Цветной? Для кухни?

- Ну он же дешевле с хроматроном, или как он у вас называется. А монтаж удешевят микросхемы.

- Занятно... - произнес Зернов и машинально прибавил звук.

На экране метались людские фигуры, горели груды покрышек.

- Беспорядки в городах Чехословакии нарастают, - услышал Виктор голос Игоря Кириллова, - в Праге действиям полиции препятствуют депутаты парламента, вставшие между полицейскими и участниками волнений...

- Атомную бомбу кинут и мир успокоится - с чудовищной невозмутимостью произнес Зернов.

- Думаете, до этого дойдет? А как же общественность, борьба за мир? Пагуошское движение?

- Какое Пагуошское движение? - Зернов лениво двинул плечом. - Вы извините, надо помогать Верочке, а то ее совсем вопросами засыпали...

28. Иван Васильевич меняет историю

- Пагуошское движение? Нет, никогда не слышала.

К началу одиннадцатого Соня у эконома не появилась. Виктор подошел к "Победе" за полчаса до сеанса и не зря; уже через пять минут в свете фонарей он увидел, как от Дворца к нему спешила она. Рыжие локоны выбивались наружу из-под теплого платка, и светлые полусапожки давили остатки не сметенной вовремя листвы. В руке Соня держала объемистую хозяйственную сумку. Другая, дамская сумочка болталась на ремне через плечо, и Виктор невольно вспомнил про "Вальтер".

- Прости, я не успела позвонить, - взволнованно ответила она, когда Виктор забирал у нее неизменный атрибут советской женщины, оказавшийся, впрочем, не слишком тяжелым. - Публика долго не отпускала.

"Значит, ученые у них ядерную угрозу не контролируют. Ну да, конвергенция-дивергенция, ответственность политиков, зачем тут дергаться, это мешает карьере. Че тут думать, делаем, а наверху - только в гуманных целях. И фантасты крутились в среде не диссидентов, а верноподданных."

Контролерша машинальным движением оборвала два сине-зеленых билета. В огромном фойе "Победы" уже не играл джаз; на полотно экспонировали виды Брянска из диапроектора, и похожий на секретер музыкальный автомат крутил за полтинник Мануэля. Под звуки "Tonight" перед эстрадой дергались молодые парочки, оставившие на креслах пальто и куртки.

- Рано пришли... Я рано пришла. - вздохнула Соня. - Поставь сумку, тебе, наверное тяжело держать. Там халат и кое-какие вещи.

- Пойдем в буфет. Возьмем шампанского или коктейлей.

- В кинотеатре алкоголь запрещен. Только пирожные и шоколад.

- Возьмем пирожные и шоколад. У вас тут очень экономно живут.

- Везде экономно живут. Шиковать неприлично.

- А как же сталинские квартиры?

- Те, кто там живут, тоже не шикуют на публике.

- Интересно, что говорят американцы, когда приезжают к нам?

- Они говорят, что русские очень рациональны. Слышал, Форд недавно построил совместное предприятие с ЗиЛом?

- Микроавтобусов "Циклон"?

- "Космоплан". Хорошо идут в Америке. Косыгин сказал, надо иметь у нас немного образцовых капиталистических предприятий, чтобы учиться опыту.

- Следишь за новинками автопрома?

- Все следят. Просто ты не смотришь телевизор. Пока не смотришь. В Союзе скоро все будут смотреть телевизоры, даже на Чукотке, через спутник.

Фильм оказался потрясающим. Не то, чтобы они с Соней хохотали полтора часа, хотя зал то и дело взрывался от хохота - нет, дело не в этом... Это надо видеть. Надо погрузиться в эту атмосферу пессимизма, недоверия, разочарования и цинизма, созданную великим режиссером. Надо видеть эти сцены, то погружающие зал в мрачную темноту, то, наоборот, создающие контрастными планами чувство потустороннего, фантастического мира, перекрещенного косыми линиями оконных переплетов, так похожими на тюремные решетки. Надо ощутить себя потерянными в огромном городе, городе дождя, с блестящими от воды стенами зданий и тротуарами, с отражениями фонарей в лужах, с каплями в свете фар. Надо прочувствовать это медленное нагнетание напряжения от эпизода к эпизоду, вплоть до появления призраков. Надо было слышать эту музыку - прекрасную музыку Андрея Петрова, доводящую зрителя до чувства элегантной безнадежности.

Наверное, нет смысла лишний раз напоминать читателю о прекрасной игре Никулина, Евстигнеева, Папанова и Миронова. Читатель видел этих актеров и может представить. Точно так же не надо знакомить читателя с блистательной Фаиной Раневской, сыгравшей роль комендантши, или рассказывать о том, с каким неподражаемым шармом Ирина Скобцева воплотила образ вдовы убитого академика. Пожалуй, стоит лишь потратить два слова на то, что именно Рязанов этим фильмом хотел сказать.

С повестью в нашей реальности фильм разошелся. Картина получилась не просто о фальсификации истории, и не просто о том, что ушедшие великие люди, к сожалению, не могут прийти в будущее и предъявить счет за опороченную честь и достоинство. Фраза Ростовского в повести о том, что управлять историей "не только можно, но и нужно" в фильме превратились в целый монолог о необходимости манипуляции массой, причем со ссылками на зарубежный опыт.

В финале, как у Дюрренматта, было поставлено жирное многоточие. С одной стороны, назначенный на место Зубарева "человек со стороны" (актер Михаил Погоржельский) недвусмысленно намекает карьеристу Ростовскому, что "негры" для написания монографий ему не понадобятся, а с другой, в ответ на гневную тираду молодого и принципиального научного сотрудника Антона двусмысленно отвечает: "Вы правы. С перегибами пора кончать. Меня для этого и направили. Теперь мы будем работать по-новому. Без этих грубых подтасовок, на подлинной научной основе".

То ли новый начальник всерьез хотел очистить историю и педагогику от политических манипуляций, но опасался высказать это прямо, то ли просто собирался манипулировать дальше без явных прогибов, сохраняя вид научной объективности, сказать было трудно.

Виктор периодически переводил взгляд с экрана на Соню. Сложный философский подтекст фильма ее мало интересовал; она сопереживала героям, по-детски искренне смеясь над их комичными положениями, иногда просто аплодировала. Как хорошо, что здесь не ходят в кино с попкорном, подумал Виктор, он весь бы был рассыпан по полу.

"Если она тоже играет, у нее талант круче, чем у Скобцевой..."

- Ноябрь, а еще тепло, - вздохнула Соня, когда толпа зрителей после сеанса вынесла их в ночь, полную запаха прелого листа и света фонарей на аллеях Пушкинского парка, - зима кислая будет. Как фильм, понравился?

- Рязанов гигант. Я не ожидал, что такое можно снять. Смело, очень смело.

- У него всегда сатира. Козлов в прошлом году сказал по телевизору, что наша историческая наука не должна быть флюгером, который крутится, куда ветер дует. Вот он и снял кино.

- Это связано со "сменой вех"?

- Конечно. Раньше в учебниках писали то, что скажет партия. Теперь партия будет говорить то, что ученые напишут в учебниках.

- То-есть, будут прикрываться научной мыслью?

- Опираться. Научная мысль развивается, появляются новые теории. Конечно, ученые должны понимать свою ответственность перед обществом... Короче, по телевизору так объясняли.

Прекрасные времена, подумал Виктор. Времена, когда люди говорят "так сказали по телевизору". По телевизору плохого не скажут. Пройдет лет сорок, и они будут говорить "я нашла в Интернет".

В глубине аллеи, за прямоугольной чашей фонтана, заваленной до весны потемневшей листвой, в свете фонарей тихо грустил Пушкин. Над деревьями кремлевским созвездием сияли красные огни на вершине парашютной вышки, и над ними, среди неярких звезд, медленно ползли огни транспортного самолета.

- Пошли через Брод. В парке уже темно, - сказала Соня, и потянула Виктора на асфальтовую дорожку вдоль высокой ограды, за прутьями которой дремал особнячок в стиле модерн, окруженный детскими горочками, песочницами и качельками.

- Могут напасть?

- Можем напугать влюбленных. Пусть себе целуются. Ты знаешь, в девятиэтажках на Молодежной обещали скидки.

- Лишь бы войны не было.

- Война... - Соня зябко повела плечами, - война, война... Иногда мне кажется, мы уже привыкли жить на вулкане. Мы все спокойно говорим о войне, о ядерном оружии, и обсуждаем между собой, что будет носиться будущим летом и как лучше расставит мебель в квартире. Думаю, из Белграда, если что, артистов и специалистов вывезут.

- Надеюсь. Если я что-то понимаю в этом мире, заварушка начнется не там.

- Уже началась.

- Сегодня?

- Давно. Пока мы ходим в кино, репетируем, ездим на природу, в Индокитае американцы жгут напалмом деревни. Каждый день сотни людей гибнут ради нас. Не из-за нас, а ради нас. Наши испытывают новые ракеты, китайцы получают закаленный в боях командный состав, и все потому, что американцы решили покорить несколько маленьких гордых народов. Или стереть их, как фашисты. И мы все знаем, что эти заживо сгоревшие женщины и дети спасли сотни тысяч наших женщин и детей, может быть, миллионы. И спокойно выбираем на Куйбышева лиловый кримплен, и думаем, будет ли он к лицу... У Рязанова, наверное, наболело.

- Но вы же можете действовать на души. Своими песнями, музыкой.

- Как раз сегодня и было. "Что потерял ты здесь, парень, из теплого штата Невада? Слышишь, как мать рыдает, увидев твои награды?" Просили исполнить на "бис". А потом они расходятся и обсуждают новостройки. Видишь "Журавли"? - она кивнула на горящие в ночи огромные окна фабрики-кухни. - Народ отдыхает и танцует шейк.

- Может, там свадьба, - возразил Виктор. - Не отменять же ее. И я очень рад, что кримплен не дефицит, и никто не ворчит, что советская власть не может обеспечить народ тканями. Якобы не может обеспечить, конечно.

- Только не говори, что наш кримплен имеет всемирно-историческое значение. Это у тебя от тридцатых. Отсталые элементы не хотели замечать достижений. В тридцать седьмом тебе было двадцать лет... Ты помнишь тридцать седьмой?

- Я помню тридцать восьмой.

- Все равно. Сейчас отсталых элементов нет. Теперь достижения во всем. Жить надо в настоящем времени. Если человек долго живет в другом времени, он теряет свое.

...Одинокое окно эконома долго горело на бледном фасаде, освещенном газосветными трубками фонарей, и рыжая луна, уходящая за кромку леса над куполами Троицкой церкви, была похожа на это окно. Завершалась неделя, и Виктор еще не знал, что принесет ему следующий день.

29. Маски сброшены.

- Вас не подвезти?

Корин стоял у знакомого бело-голубого "Циклона", затормозившего на углу Почтовой.

- Да я вообще в гастроном иду... Я зачем-то понадобился?

- Скорее мы вам понадобились. Вы ничего не хотели бы нам сказать?

Прозрачное, светло-голубое небо чашей висело над Бежицей. Хриплый гудок маневрового донесся со станции. Пахло дровяным дымком и где-то в соседнем дворе слышались крики ребятни: "- Вада! - Нет, не вада!"

Внезапно Виктор почувствовал, что он смертельно устал от ожидания непонятно чего. Так бывает, когда до зарезу надо сделать какую-то работу, и после длительных попыток начинаешь понимать, что от тебя совершенно ничего не зависит.

- Да, конечно. Если ко мне есть какие-то вопросы, можно меня просто вызывать и спросить, а не присылать Вочинникова с какими-то неопределенными намеками? Чтобы можно было отвечать просто существительными и глаголами - он встретился, она сказала, он передал?

Корин потупил голову в некотором раздумье. Было слышно, как урчит мотор "Циклона".

- Вочинников больше не будет вас беспокоить, - неторопливо произнес Корин, и после некоторой паузы добавил, - он арестован.

- Надеюсь, не из-за меня?

- Из-за вас. Ему предъявлено обвинение в шпионаже. Взяли с поличным, во время сеанса радиосвязи, когда он запрашивал у своих зарубежных хозяев разрешения ликвидировать вас.

- Поздравляю. Значит, это и был тот самый? И теперь... ну, это... все ясно?

- Да как вам сказать... Кстати, я вас не сильно напугал?

- Я уже морально подготовился.

- Ну, это хорошо. Тогда я познакомлю вас с одним хорошим человеком, который нам всем очень помог.

Он махнул рукой. Дверь "Циклона" хлопнула. К ним подошел молодой жизнерадостный брюнет в бежевом двубортном полупальто и шарфике в крупную шотландскую клетку. Очень знакомая одежда...

- Простите, это случайно не вы были на кафедре с этим... - Виктор повел рукой у своего подбородка. - Товарищ Григян?

- Позвольте представить, - произнес Корин. - Тофик Гасанович Дадашев, артист Москонцерта. Поскольку он уже выступал на публике, пришлось прибегнуть к небольшому маскараду.

- Вы? Тот самый знаменитый Тофик Дадашев?

Тофик Гасанович смутился и даже немного покраснел.

- Виктор Сергеевич, вы так говорите, будто я сам Вольф Мессинг. Я только год работаю.

- Ну, вы явно покрепче Мессинга... Так это, как его... вы теперь все знаете?

- Ничего мы не знаем, - сердито ответил Коорин. - Давайте сядем в машину, там не так холодно.

- Давайте по порядку, - начал Корин, устраиваясь на диване из винилискожи. - Благодаря товарищу Дадашева мы установили следующее. Во-первых, вы, Виктор Сергеевич Еремин, всерьез думаете, что вы из будущего, причем другого будущего, и вообще путешествовали по разным временам нашей истории. При этом вы абсолютно разумно полагаете, что с такими мыслями вас могут принять за сумасшедшего, и стараетесь вжиться в реальность. Но этого мало. Господин Вочинников, матерый агент ЦРУ, тоже абсолютно убежден, что вы явились к нам из будущего. В этом его убедил ликвидированный им агент, который сообщил о похищенном у вас радиотелефоне со встроенной микро-ЭВМ и принадлежностях к нему и каких-то непонятных деньгах "Банка России". По словам Вочинникова, агент ликвидировал гражданина Бородкова, который произвел кражу из камеры хранения. Сам агент проник в вашу квартиру и обнаружил в подоконнике тайник с принадлежностями к телефону. Практически сразу нашел. Есть такой местный обычай - класть монеты под подоконник.

- Да? - удивленно произнес Виктор. - А я и не знал...

- Также на совести этого агента и убийство Незнамовой - ему показалось, что она хочет выйти из игры, потому что ей не удалось добиться, чтобы вы остались у нее на квартире. Она должна была подмешать вам в чай специальное средство, и потом заявить, что вы принудили ее к вступлению в связь, чего она не сделала. Агент сообщил Вочинникову месторасположение тайника, после чего Вочинников столкнул его под поезд и начал попытку шантажировать вас двойником-предателем. Так что версия с загипнотизированным изобретателем отпадает. Остается вопрос, почему американские спецслужбы бросили целую сеть ради одного человека в городе, где есть целый ряд объектов, имеющих стратегическое оборонное значение?

- Так вы же видели мобильный телефон.

- Вы никогда не смотрели пьесу Робера Тома "Ловушка для одиного мужчины"?

- Смотрел два раза, двадцать лет тому вперед. Это имеет отношение?

- Вочинников ничего не обнаружил в тайнике. Тайник был пуст и Вочинников запаниковал. Он решил, что предметы и валюта попали к нам. Вы своим выступлением на кафедре вообще вынудили его потерять осторожность. В итоге резидента мы взяли, но у нас нет улик для подтверждения вашей версии. С медицинской точки зрения вы ничем не отличаетесь. Разве что хорошим здоровьем для своего возраста. Мочеполовая система как у тридцатилетнего мужчины, словно не было войны, голода и прочего. Но это может быть по разным причинам.

- А телепатия? Разве это не детектор лжи?

- Виктор Сергеевич, так называемый "детектор лжи" у нас считается незаконным методом ведения следствия, как и пытки. Он выявляет не истину, а субъективные представления о ней гражданина на бессознательном уровне. Представления, которые могут быть результатом внушения или самовнушения. То-есть, можно внушить человеку, в том числе и под гипнозом, что он убийца, затем проверить "детектором лжи", и он покажет, что тот якобы убийца. Это разновидность признания, а еще Вышинский в своем учебнике писал, что глубоко неверно смотреть на признание как на "царицу доказательств". Одним словом, если с Вочинниковым все более или менее ясно, то вам придется "жить в ожидании Элизабет", потому что неизвестно, то ли это неизвестное науке явление, то ли вам это внушили, а Вочинникова дезинформировали с целью какой-то пока неясной нам игры. Вочинников не видел никакого телефона с ЭВМ, и не знает, был ли он там, или это вымысел.

- Может, темнит, и вещдоки уже у американцев?

- Это тоже проверяется, но все говорит против. У вас есть какие-нибудь другие серьезные доказательства? Кроме личных предметов, о них мы уже говорили.

- А то, что я, например, сообщил о магнитопластическом эффекте, который еще не открыт?

- Вы умеете читать мысли?

- Нет.

- И я нет. А вот Тофик Гасанович умеет. У него особый дар. И у вас, возможно, свой дар. В общем, можете не волноваться, в психбольницу вас точно не заберут, вы при любых своих идеях абсолютно нормальны для общества. Что это за дар и как вы можете быть полезны стране - еще предстоит изучать. Долго изучать. С бомбой мы можем сразу проверить, а вот что-то более сложное, что потребует большого труда и денег...

- Я понял. То-есть, я могу оказаться дезинформатором, который подкинет с десяток полезных идей, а затем поведет развитие по неверному пути.

- Либо последствия реализации этих идей дадут совершенно неожиданные последствия вплоть до катастрофических. Вы сами все прекрасно понимаете.

- Но тогда надо защитить Ларину. Из-за меня она может погибнуть. Вочинников же запрашивал о ликвидации.

- Софья Петровна, как вы знаете, поехала к дневному концерту, с ней все будет нормально. Кстати, а почему вы не о себе волнуетесь?

- Потому что вокруг меня всех убивают. И если бы я остался у Лики, она была бы жива.

- Незнамову бы убрали позже, когда она будет не нужна. Если человек связался с иностранной разведкой, наивно думать, что у него будет долгая жизнь. А насчет Софьи Петровны не волнуйтесь. Пришла ответная шифровка - ЦРУ запрещает вас ликвидировать. И тоже непонятно, игра это или их кто-то всерьез убедил. А вы что скажете, Тофик Гасанович?

- Ничего нового, Валентин Иванович. Виктор Сергеевич, а что, Мессинг точно упал в обморок?

- Упал.

- И в вашем этом... там Союза нет?

- Так получилось. Надеюсь, тут этих ошибок не повторят.

- Могу только повторить. Виктор Сергеевич совершенно искренен.

- Тофик Гасанович, а вы можете это как-то... гипнозом там или чем...

- Не берусь. Пока, думаю, это не надо трогать. Изучать надо.

- Понятно. Тофик Гасанович...

- Я понял. Прогуляюсь до Промтоваров.

- Виктор Сергеевич, - продолжил Корин, когда Дадашев вышел, а стекло между водителем и салоном было поднято, - вы можете сообщить нам что-то такое, что может сейчас знать очень ограниченный круг людей, но будет известно всем через сорок лет?

- Могу сказать, как действует "жучок" в американском посольстве без батарейки.

- ЦРУ его уже давно раскрыло. Просто история не афишируется обеими сторонами. Слушайте, давайте зайдем с другой стороны. Допустим, есть некто, кто вас сюда заслал. Засылают всегда с определенной целью. Допустим, вы - наивный человек, который не догадывается, как именно его используют, и не может ничего сообщить, если его раскроют. Но, если исходить из.. из ваших субъективных представлений, вы выполняли задание несколько раз. Верно?

- Четыре раза.

- У вас есть соображения, в чем может быть это задание? Что общего?

- Попадание происходит всегда перед возможной мировой войной или политическим кризисом, ведущим к мировой войне.

- Уже что-то.

- Во всех случаях наши... ну, те, которые со стороны СССР или России, органы национальной безопасности использовали меня в операции, которая предотвратит войну или ослабит ее последствия. Правда, в девяносто восьмом больше пытались выяснить, как я должен влиять.

- Выглядит бредово, но логично. По данной версии, вас подбрасывают, как туза в рукаве, чтобы мы сами решили, как его использовать. И обстановка действительно напряженная. Конфликт вокруг Чехословакии грозит перерасти в войну с применением оружия массового поражения, если учесть возможную эскалацию войны советско-китайского блока с США, странами, на которые США имеет политическое влияние, ну и естественно, Германией, где к власти приведут ярых неонацистов. По этой версии, для предотвращения войны мы должны придумать политическую комбинацию, в которой используют вас. Верно?

- Пока не вижу противоречий, - осторожно ответил Виктор.

- Так вот, вся эта версия держится на одном допущении - что ЦРУ действительно верит в вас, как в человека из будущего. Если же ЦРУ блефует, то рассчитывает, что наша операция вызовет эффект, который нужен американским политикам, а им сейчас нужна большая война любой ценой. Электронное устройство, сделанное на недоступных человечеству технологиях, было бы вещественным доказательством, что ЦРУ не блефует, либо оно блефует, но мы можем убедить американцев в реальности пришельца из будущего. Этого доказательства нет. Пока оно не появится, мы не можем идти ни на какие комбинации с использованием вас.

- И когда оно появится?

- Мы отрабатываем версию, что устройство попало к случайному человеку, естественно, будут попытки проверки через наших людей там. Но, если не произойдет чуда, то это займет неопределенно долгое время. События же развиваются быстро, военный конфликт может начаться в течение ноября, чтобы повлиять на итог выборов американского президента.

- Американцы начнут мировую войну ради победы на выборах?

- Вполне реально. США на грани революции, они там на все готовы.

- То-есть, я никак не смогу помочь предотвратить войну?

- Слишком велик риск, что попадем в ловушку. К тому же, есть вариант, что телефон попал в руки агента другой разведки, например, БНД. Немцы будут молчать об этом, чтобы столкнуть американцев с нами, а нас - лишить козыря в вашем лице.

- Ну, а то, что я как с неба свалился? Вы же не нашли, как я попал в Брянск. И не найдете.

- Возможно. Но доказать, что вы действительно не могли попасть в Брянск каким-нибудь не противоречащим науке способом, практически невозможно. Нет вменяемых свидетелей материализации вас из воздуха. Кстати, мы так и не нашли Еремина Виктора Сергеевича, школьника пятьдесят восьмого года рождения того же месяца и числа. Значит, никакого перемещения во времени не было.

- Это не во времени. Я же объяснял.

- Ни один ученый такой возможности не допускает. Нужны доказательства.

- Что же делать?

- Вы еще спрашиваете? Да о вас можно кино снимать! Бомбу нашли. Две бомбы. Предложили новое направление в бытовой электронике. Подсказали ученым БИТМа революционную идею. Целую шпионскую сеть помогли раскрыть. Работать вам надо. Вы приносите, как инженер, реальную пользу стране, и сейчас надо думать больше о том, чтобы вы не особо разбрасывались, иначе будем иметь кучу идей, не доведенных до ума. В бытовом отношении у вас тоже жизнь налаживается. Да, кстати, вы дали нам подсказку, как здесь сделать СССР вечным.

- Какую?

- Маркетинговую. Мир - рынок общественных систем, и на нем всегда надо делать что-то новое, чтобы на товар был спрос. Идея лежала, что называется, на поверхности. Но кто знает, сколько бы мы потеряли времени, прежде чем додумались до такой простой вещи - переформулировать привычные понятия, поставить новые условия задачи. Как лучше изложить эту идею руководству страны, убедить конкретных людей - это уже наши проблемы. Ваше задание выполнено. А с войной и миром мы решим сами. Нас миллиард. Не "золотой миллиард", а боевой миллиард человечества.

Наступила пауза. В "Циклоне" глухо стучало сердце мотора, и подрагивало сиденье.

- Знаете, что... - нарушил молчание Корин, - попробуйте сегодня на воздухе прогуляться. Дождя вроде не обещали.

30. Призрак появляется днем.

"Как-то странно и нелепо закончился разговор", думал Виктор, шагая через переезд к фабрике-кухне. "Корин как будто не договаривает что-то важное, что я не должен знать. Хотя ситуация дурацкая. Есть полусумасшедший изобретатель, иногда проявляющий паранормальные способности, и ЦРУ ради него бросает целую армию шпионов, не считаясь с потерями. Причем в городе, где шпионам работы по уши. Для УГБ это выглядит просто дико. С их точки зрения то ли ЦРУ кто-то развел, то ли само ЦРУ пытается разводить в духе фильма "Высокий блондин в черном ботинке". Но зачем? А вещдоки уплыли в неизвестном направлении. "

На площади перед Дворцом Культуры играл духовой оркестр. Перед большим щитом у ограды музыкальной школы толпился народ и стояла машина, заменяя трибуну. Виктор подошел поближе.

- Товарищи! - говорил какой-то мужчина в длинном пальто и шляпе, - Сегодня мы торжественно открываем этот стенд с планом будущей центральной площади Бежицы. Ее будут строить двадцать лет, и после завершения это будет самая большая площадь в Европе, товарищи! Она будет больше площади имени Куйбышева в городе Куйбышеве, больше Плас Дефиляд в Варшаве, почти вчетверо больше Дворцовой площади в Ленинграде и восемь раз больше Красной площади в Москве. Сейчас, как вы знаете, первомайская и ноябрьская демонстрации проходят на проспекте Ленина, это требует перекрытия движения транспорта и народное хозяйство несет убытки. После завершения строительства демонстрации будут проходить в Бежице безо всякого перекрытия транспорта, который будет двигаться в основном по улицам Сталина и Ульянова. Это огромная экономия, товарищи! Предлагаю открыть стенд и передать слово одному из ведущих специалистов ЦНИИ экспериментального проектирования товарищу Камкину!

Оркестр грянул туш. Под аплодисменты полотно поползло вниз и перед глазами Виктора открылось что-то вроде куска яндексовской карты. Сориентировавшись, Виктор понял, что мегаплощадь протянется на целый километр, от III Интернационала до Металлистов.

"Фигасе", подумал Виктор, "еще одна стройка Империи".

Из динамиков зазвучал голос архитектора.

- Прежде всего, обратите внимание вон на то здание на северной оконечности площади. Это Театр юного зрителя, здание из алюминия, стекла и бетона по индивидуальному проекту. Предусмотрен зал на восемьсот мест...

В толпе кто-то присвистнул.

- Детская студия, бассейн, уголок живой природы и кружковые помещения, - невозмутимо продолжал архитектор. - Таким образом, это будет не просто театр, а центр воспитания детей дошкольного и младшего школьного возраста. Теперь обратите внимание на центр площади. Там появится девятиэтажное здание, в котором разместятся райком, райсполком, райсовет, дом политпросвещения, нарсуд и другие районные организации, чтобы можно было не ходить по инстанциям, а найти все сразу в одном месте...

- Хорошо бы, - произнесла тетка справа, - особенно если собес там же.

- У левого фасада здания будет монументальная скульптурная композиция... Содержание композиции определят ближе к завершению строительства. Теперь вот это вот длинное низкое здание напротив. Это новое для Брянска здание, и называется оно МТЦ. Многофункциональный торговый центр. Там будет универмаг, продовольственный универсам и туда переедут павильоны колхозного рынка. Над всем этим будет возвышаться небоскреб гостиницы высотой двадцать два этажа, на котором разместятся антенны радиотелефонной связи...

На Виктора вдруг накатила волна грусти. А ведь могло это быть и в нашей реальности, подумал он. Ну, может, чуть позже. И неужели это все здесь останется великими довоенными планами?

Он выбрался из толпы и направился в сквер, к круглому фонтану, странному наследию сталинской эпохи, где под круглой чашей, покоящейся на четырех колоннах, сидели рыба, лягушка, утка и еще кто-то, - Виктор прошел мимо, так и не выяснив этого. Грызла досада, что с Вочинниковым ЦРУ развело его, как лоха. Какого черта он связал этого типа с госбезопасностью, почему не позвонил Корину, когда началась эта история с двойником? Хотя Корин сам инструктировал ничего не делать и ждать. Им надо было вытащить телепата для проверки.

Выйдя из сквера, он машинально двинулся по бульвару 50-летия Октября, подумав, что его переименовали, наверное, в прошлом году. Улица показалась ему похожа и не похожа; отличие было лишь в том, что вместо пятиэтажек, выросших к середине шестидесятых, здесь были башни девятиэтажек.

В конце улица неожиданно оказалась точь в точь, как в нашей реальности тех лет: новенькая школа, выросшая в окружении частных домов и асфальтированная дорога мимо Больницы, завершавшаяся лестницей в пойму и летней стеклянной кафешкой у обрыва, закрытой по случаю конца сезона. Ступени вели вниз, к дороге на пляж; кусты по бокам еще не выросли, на горизонте не было видно зданий Десятого Микрорайона, сбегавших по высокому склону холма, и от этого место начинало казаться пустым и голым. Людей не было видно.

"А вдруг моя миссия действительно закончена? И вот сейчас я пройду по этой лестнице, и незаметно окажусь в нашей пойме, в нашем времени. Может быть, это там, удеревянного столба электросети".

Виктор двинулся вперед, сначала осторожно, потом ускоряя шаг. Столб остался позади. Прохладный воздух обвевал его лицо, над головой от налетевшего порыв ветра шумели ветви деревьев. Дорога уводила вперед, к небу в конце желто-бурого коридора.

Он остановился. Прямо перед ним лежала серо-желтая полоса пляжа, а за ней неторопливо катилась Десна, и ветер морщил рябь на ее зеркале. Это был все тот же шестьдесят восьмой, и он отличался от его шестьдесят восьмого - вдоль дороги у пляжа стояли аккуратные парковые скамейки. Чуда не произошло.

Внезапно глухой удар долетел до него с неба; редкие оставшиеся листья закружились, опадая с ветвей. Далекий монотонный гул наполнял пространство. Летчики тренируются на сверхзвуке.

А может, войны не будет, подумал Виктор. Не самоубийцы же они все там на Западе. Игра на нервах избирателей, фарс клоунада... Низкий ядерный потенциал Америку не спасет. Война затянется, у России и Китая технологии и ресурсы. Неужели они этого не понимают...

- Добрый день, Виктор Сергеевич! - услышал он голос за спиной. - Хорошее место для размышлений о жизни.

Голос показался знакомым. Виктор обернулся - и обмер.

Перед ним, в мягком полупальто из твида и модной "патрульной" кепке-милитари стоял Альтеншлоссер.

Конец второй части.

Часть III. Прыщавая революция.

1. Агент поневоле.

- Давайте договоримся, вы не делаете глупостей, - произнес Альтеншлоссер. - Оружия и ампулы с ядом у вас нет. При попытке нападения буду вынужден стрелять вам в ногу, и это не в ваших и не в моих интересах.

Альтеншлоссер вынул из кармана руку в кожаной перчатке; в кулаке была зажата массивная авторучка, черневшая на конце отверстием ствола.

Значит, его тоже забросили, подумал Виктор. Штандартенфюрера СС из второй реальности, который успешно перебрался в нашу, а затем...

- Поступил приказ взять живым? Ваш человек хотел сразу ликвидировать.

- Вочинников не наш человек. Он работал на янки. А я всегда был патриотом. Как и вы, Виктор.

- Хотите предложить работать на БНД?

- Ну, зачем так плохо думать о старых знакомых? Вы же помните, я никогда не предлагал вам стать предателем. Несмотря на менее благоприятную для меня обстановку, у меня более выгодное для вас предложение, не расходящееся с вашей моралью. Чтобы изложить его, мне потребуется некоторое время, в течение которого вы не предпримете бесполезных попыток сдать меня властям. Пройдемте к скамейке - мне будет спокойнее, когда вы присядете.

- А ведь это я должен быть в претензии на вас, - сказал Альтеншлоссер, держа авторучку-пистолет так, словно бы просто опирался рукой о скамью. - У меня в вашем новом мире была карьера, дом, машина, даже женщина, с которой я собирался заключить постоянный союз. В один прекрасный день я вышел из своего "Мерседеса" - машины этой марки хороши в любые времена - и обнаружил себя здесь. Не совсем здесь, в Германии, но с пластиковой карточкой вместо марок. К счастью, предзнание - великая сила. Я быстро понял, что изменение истории произошло после войны, и нашел людей, которым, по данным следующего века, было что скрывать. Они мне помогли. Я легализовался и вскоре открыл собственное дело - Догадайтесь, какое?

- Технических и экономических прогнозов?

- Почти. Я открыл детективное агентство, которое нелегально занималось промышленным шпионажем. Точнее, выдавало за добытые материалы некоторые знания о будущем. Я не настолько разбираюсь в технике, как вы, Виктор, но у меня прекрасная память. В политику я лезть не собирался. Более того, я вам скажу, что реваншисты - это американская затея давления на советско-китайский блок. Кеннеди хочет использовать немцев, как пушечное мясо против русских, чтобы самим американцам не воевать. Но фон Тадден не идиот. Он хочет использовать американцев, чтобы они давали кредиты и другую помощь для войны, которую он вести не собирается. Козлов, который слаб во внешней политике, но у которого есть такая крупная фигура, как Андрей Громыко, хочет использовать фон Таддена и американцев для давления на Чжоу Энь Лая, чтобы не дать подняться китайскому национализму, на котором хотел бы сыграть Кеннеди. Чжоу Энь Лай, который прекрасно понимает замысел Козлова, хочет использовать СССР, чтобы сделать Китай самостоятельной державой. Но если русские и китайцы играют в свою игру, то у американцев достаточно сил в какой-то момент заставить фон Таддена играть в чужую. А я, как вы знаете, Виктор, нацист. Для меня весь американский народ не стоит слезы одного немецкого ребенка.

- Только американский?

- Вы же знаете, Виктор, я циник и реалист. Кроме Европы, в мире есть Индия, Ближнй Восток, Африка. Южная Америка. Если вам удастся ослабить влияние американцев, Германия получит шанс укрепиться, как неоколониальная держава. Без жертв, без разрушений, с использованием туземного контингента. А России необходима возможность выбора партнеров. Ставить только на Китай, при традиционном китайском национализме, опасно, вы ведь это хорошо понимаете?

- Я так понимаю, вы хотите сказать, у нас общие интересы. Но тогда у нас странный разговор, - и Виктор покосился на авторучку-пистолет.

- К сожалению, мне не пришлось выбирать обстоятельства. Люди из БНД серьезно взялись за мою фирму и за меня. Некоторые якобы добытые данные совпали с тем, что получили в БНД, короче, меня приняли за человека со сверхспособностями и предложили выполнить одну работу. Если говорить точнее, они не оставили мне другого выхода. Агент "Синица" - тот самый, которого Вочинников бросил под поезд, работал заодно и на Германию. Он и сообщил нам о мобильнике "Самсунг" и о вас, разумеется. Мое задание было в том, чтобы встретиться с "Синицей" в Брянске и проверить информацию, что я и сделал. Получил адрес тайника, забрал столь интересующие вас вещи, даже не пришлось ликвидировать агента - это сделало ЦРУ. Теперь понимаете, почему мы с вами разговариваем?

- Хотите меня впридачу к вещам?

- Хочу вернуть вещи владельцу. Не верите?

- Нет.

В воздухе загудело, и над холмами пронеслись два самолета, похожие на дельфинов.

- Тренируются, - флегматично произнес Альтеншлоссер. - Понимаете, когда я взял в руки ваш мобильник, у меня возник вопрос, а кто и зачем сунул меня в эту эпоху. Если вы возвращались назад, если первый наш попаданец исчез, значит, и со мной может быть то же самое. Надо просто сделать то, что они хотят. Как вы думаете, что?

- Смотря, кто они и на какой стороне.

- Начинаем рассуждать. Допустим, я сюда не попадаю. С "Синицей" встречается любой другой агент БНД, и доставляет ваш мобильник в Германию. В этом случае я не нужен. Тогда для чего я нужен? Отдать мобильник вам. Потому что у меня, в отличие от любого другого на моем месте, есть интерес сбежать из этого времени. И мой личный интерес совпадает с нравственным, потому что вы, Виктор, должны сорвать планы сделать немцев американским пушечным мясом. Единственное, что мне нужно - вы должны дать мне спокойно уйти. Моим новым хозяевам из БНД я сообщаю, что Вочинников провалился, а вещи из будущего попали к чекистам. Какое-то время уйдет на проверки, а интуиция мне подсказывает, что те, кто меня сюда направил, найдут способ вытащить, чтобы не запутать комбинацию. Вам ясен ход мыслей?

"Здесь что-то не так. Какая-то разводка. Не может быть так, чтобы..."

- Вы хотите сказать, что готовы отдать бесценную технику из будущего врагам?

- Вокруг слишком много врагов, Виктор. Берия же тогда не побоялся отдать вас вместе с техникой нам?

- На время и в общих интересах.

- Иногда судьба человечества может зависеть от нескольких людей, которым она не безразлична. Сейчас я не могу влиять на германское правительство. Я оказался в роли мелкого полицейского провокатора, и эта роль меня не устраивает.

С реки послышался стук; из-за прибрежных кустов вынырнула плоскодонка с мотором. Днище под задранным носом гнало буруны; казалось, плоскодонка вот-вот превратится в глиссер. Мужик в плащ-палатке и резиновых сапогах, видимо рыбак, сидел на корме и внимательно смотрел вдаль, держась за ручку подвесного мотора.

"Где же подвох?"

- Допустим вы меня убедили, - нарушил паузу Виктор. - Тогда зачем так рисковать, не проще ли подбросить вещдоки мне или в органы?

Глаза Альтеншлоссера стали какими-то злыми и холодными.

- Я почувствовал слежку, Виктор, - ответил он. - Похоже, что после убийства Незнамовой здесь подняли на ноги всю контрразведку. Несмотря на мою осторожность при контактах с "Синицей", я, очевидно, попал в поле зрения. Мне нужно, чтобы вы выполнили одну просьбу - убедили УГБ, что меня надо выпустить за границу.

- А с какой стати они меня послушают?

- Скажете, что я - ваше прикрытие из будущего. Часть операции по спасению мира.

- И они поверят?

- Конечно, я же передал вам вещи.

- Думаете, я смогу их обмануть?

- Зачем обманывать? Вы скажете чистую правду. Как вы думаете, для чего высшие силы, приславшие сюда вас, прислали еще и меня? Разумеется, для прикрытия. Чтобы я передал вам вещи, попавшие в руки ЦРУ.

- Вы можете показать мне эти вещи?

Свободной рукой Альтеншлоссер залез во внутренний карман пальто, вынул оттуда пакет из мутного полихлорвинила и положил перед Виктором.

- Забирайте, - произнес он.

Виктор осторожно заглянул внутрь пакета. Мобильник, деньги, симка - все, что он когда-то прятал.

"Здесь должна быть ловушка... Контактные яды?"

- Спасибо... Дитрих, вас не затруднит сначала открыть крышку и показать, те ли там внутренности? УГБ вряд ли обрадуется, если я принесу бомбу или микрофон, или что-то ядовитое, что сработает в руках у Косыгина, когда ему будут показывать?

- Не доверяете старым знакомым?

- Новым. Это же побывало в руках у ЦРУ.

- Я проверял. Но, чтобы вы не сомневались... Держите руки на коленях, чтобы я мог их видеть.

Дитрих зубами стянул перчатку с левой руки, и, придерживая корпус правой, в которой он продолжал держать авторучку-пистолет, перевернул мобильник и открыл крышку.

- Что-то не так? Я сомневаюсь, Виктор, что ЦРУ смогло так быстро сфабриковать муляж. И вряд ли они бы выкрали эту штуку, если имели такой же образец.

Закрыв крышку, он вынул платок, и тщательно протер корпус, а заодно и симку.

- Вы ведь хотели получить мои отпечатки пальцев, Виктор?

- Фу-ух... Сдаюсь, - вздохнул Виктор. - Давайте начистоту: я хотел бы, чтобы вы тоже были на нашей стороне. Ну, вы сами говорите, что против войны и прочее. Жаль, что так не выйдет. Я могу это забрать?

- Конечно.

Виктор, не вставляя симку, сунул пакет в карман.

- Через сколько времени я могу о вас заявить, чтобы вы успели скрыться?

- Часа через четыре. Ауф видерзеен! Приятного вам дня!

Альтеншлоссер встал, и Виктор вдруг почувствовал, что в его взгляде мелькнуло легкое презрение. Презрение к проигравшему.

- Впрочем, вы обманете, - процедил Дитрих.

Послышался хлопок и Виктор почувствовал колющую боль в бедре. Он не успел опустить взгляда. На окружающий его мир внезапно нахлынула обволакивающая темнота, как будто при низком давлении. "Это все?" - мелькнуло в голове, и он не успел ужаснуться этой мысли, как перестал что-либо чувствовать и понимать.

2. Лотерея без проигрыша.

- Дядя, вам плохо?

Вначале был жар. Виктор почувствовал жар, как будто он только что выпил стакан перцовки. Голова трещала. Вокруг все еще была темнота, и сквозь эту темноту пробивались слабые детские голоса.

- Я говорю тебе, он не пьяный. Это, наверное, инфаркт!

Виктор с трудом разлепил онемевшие, непослушные губы.

- Позвоните... в госбезопасность... Нападение на Еремина... Приметы нападавшего...

Темнота нарастает. Еремин снова проваливается в нее. Успел ли он сказать самое важное?

-...Вы меня слышите?

Виктор медленно открыл глаза. Мир покачивался, но жара уже не было. Тупая ломота в затылке медленно отступала. Он понял, что его рука согнута в локте. Наверное, внутривенное.

- Полагаю, через полчаса он сможет нормально говорить, - полный врач в белом халате стоял у стеклянной двери и объяснял невидимому собеседнику. - Пока пусть полежит на кушетке. Тамара, присмотрите на всякий случай.

- Хорошо, Викентий Павлович.

Медсестра присела на стул со стороны окна. Ей не было еще тридцати; из-под шапочки выбивались светлые волосы, и пухлые аппетитные губы выделялись на овале лица со здоровым румянцем щек. Какие большие, добрые глаза...

- Лежите, лежите. Врач велел лежать.

- Пакет... где...

- Его взяли товарищи. В штатском. Вы шептали про какой-то яд. Поэтому они взяли с собой, проверять, наверное.

- Тамара, у вас есть дети?

Она широко улыбнулась.

- Есть двое бутузов. Растут. А что?

- Главное, чтоб не болели...

- Я учусь на вечернем на педиатра. А вам не надо говорить много. Пусть лекарство рассосется. Сердце не схватывает?

- Только от вида красивых медсестер.

- Это от вливания, это пройдет. Лежите. Закройте глаза и отдыхайте.

- Мне надо видеть, кто меня спас.

- Мы многих спасаем, работа такая. И все вы влюбляетесь. Но это проходит.

-...Ну-с, как ваше самочувствие? Теперь можете сесть. Тошноты не чувствуете? Дыхание не затруднено?

- Вроде нет.

Возле врача, поближе к двери, стоял Корин с накинутым халатом.

- ... Ну, что я вам скажу, - доктор обращался к Корину, - похоже на неизвестный курареподобный препарат-миорелаксант, в сочетании с веществом, вызывающим сильный седативный эффект. К счастью, не вызывает расстройства дыхания и цианоза, а то было бы гораздо хуже. Препарат был введен внутримышечной инъекцией в верхнюю треть левого бедра. Судя по описанию, препарат отличается практически мгновенным действием, но весьма нестойкий. Состояние пациента быстро улучшается, переливания крови не требуется.

- Могу я с ним переговорить?

- Через час можете вообще забирать. При условии, что сегодня будет отдыхать, а завтра зайдет в поликлинику для осмотра и анализов.

- Так быстро?

- Похоже, что создатели этого средства заботились о том, чтобы его нельзя было обнаружить в крови через несколько часов. То-есть, человек не поймет, что с ним произошло. Последствий переохлаждения тоже не наблюдается. Видимо, до момента обнаружения прошло немного времени.

- Все же нам надо ненадолго побыть наедине.

- Пожалуйста...

За медсестрой Тамарой закрылась дверь. Корин присел рядом на жесткую медицинскую койку.

- Все хорошо. Вещи у нас, все работает, специалисты обещали не ломать.

- Альтеншлоссер... его задержали?

- Вы этого человека имели в виду?

На протянутой Виктору фотокарточке был Дитрих, в том же самом пальто и кепи. Снимок был сделан на улице, видимо, скрытой камерой.

- Да-да, это он! Его надо взять! Он тоже оттуда!

Корин не спешил с ответом; он спокойно положил карточку во внутренний карман пиджака.

- Вы уверены, что он из будущего?

- Последний раз я видел его в две тысячи восьмом году.

Корин не удивился, и спокойно произнес.

- Вы не волнуйтесь. Я должен вам сказать одну вещь, которая относится к строго секретной информации. Этому человеку мы должны дать уйти.

- Но почему?!

- Если он из будущего, у него тоже могут быть вещи, которых нельзя сделать в нашем времени, которые он по тем же причинам прячет?

- Как минимум, пластиковая карточка с полупроводниковым устройством. Он упомянул о ней.

- Надеюсь, он ее не уничтожил. Теперь смотрите. Альтеншлоссер сообщает своим хозяевам из БНД о провале агента, о том, что вещдоки попали в руки контрразведки ГКВД. А Виктор Сергеевич Еремин ни в чем не бывало ходит по Брянску, а не спрятан в бункере под охраной, как носитель совсекретных сведений об оружии и технологиях будущего. И БНД возьмется за Дитриха и заставит выложить все, включая его карточку. Это нам и нужно. Как им теперь показать ваш радиотелефон - это еще вопрос, а вот вещам, полученным от своего человека, они поверят.

- А если он ее уничтожил?

- Тогда Альтеншлоссера могут убрать, раз он темнит. И одним прогрессором на стороне противника меньше.

- То-есть, если я буду спокойно работать, его могут убить?

- Вы давно знаете этого человека? Что вы можете о нем сообщить?

- Он из второй реальности. Штандартенфюрер СС, непосредственно контактировал с Гиммлером.

- Научный работник?

- Не похоже. Рассказывал, что разбирал жалобы в каком-то институте. О технике разговоров не заводил. В Германии, с его слов, создал агентство промышленного шпионажа, сливал информацию о будущем. Говорил, что не разбирается, просто хорошая память. Или не специалист, или тщательно скрывает.

- Из контрразведки?

- Разведка или контрразведка, точно не скажу.

- И вас волнует его судьба? Что представляла собой вторая реальность?

- Гитлер в сорок первом не напал, но в пятьдесят восьмом свихнулся на идее ядерной овйны. Альтеншлоссер входил в число людей, которые вошли в контакт с нашей разведкой и помогли сорвать эти планы. Поскольку Альтеншлоссер не выполнил приказа склонить меня к невозвращению, ему пришлось бежать в нашу, то-есть, мою реальность. Сейчас он передал мне предметы из тайника, чтобы предотвратить ввязывание Германии в войну.

- Ну, это в его версии... - Корин задумчиво почесал подбородок. - Как вы считаете, этот человек мог бы сотрудничать с нами? Какие у него особенности характера, слабости?

- Сомневаюсь. Это человек долга, и понимает, что если свяжется с нашей разведкой по личной инициативе, то обратного пути не будет. Только если на это поступит приказ из какой-нибудь группы властных лиц в Германии.

- И вы хотите, чтобы этот человек работал на реваншистов. Со знанием будущего.

- Но я же не фашист.

- Ну, насчет этого теперь можно не сомневаться.

- Насчет меня теперь все ясно?

- Насчет вас нам сейчас совершенно неважно, попали ли вы из другого времени, из другой, как вы говорите, реальности, или прилетели с Альфа Центавра и выдаете себя за землянина. Нам важно убедить в этом Кеннеди, но не организовывая вашей встречи. И чтобы Кеннеди убедил в этом финансовых и промышленных воротил. Потому что если придет Уоллес, ядерная война практически неизбежна. Уоллес рвется к высшей власти и не брезгует никакой демагогией. Он играет на самых низменных чувствах и предрассудках - страх, ненависть, жестокость, расизм. Он выйдет из кризиса, превратив Америку в полицейское государство, где голос народа не позволит предотвратить самые безумные авантюры. Уоллес - это Гитлер сегодня. Наша задача в двух словах - его остановить.

3. Что сказал лавочник с Лавочной улицы.

"Ну вот оно, задание" - подумал Виктор.

- Если Уоллес так опасен, почему наши газеты об этом молчат?

- Если мы развернем пропаганду против Уоллеса, аналитики ЦРУ решат, что мы считаем его опасным, и тогда военно-промышленный комплекс сделает ему победу. А так - если русские молчат, значит, знают, как провести дядю Джорджа. Значит, надо оставить Кеннеди, он уже имел с русскими дело. Такая логика.

- А что, избиратели никак не влияют?

- Могут устроить скандал с нежелательным кандидатом, разгласить порочащую информацию, подкупить, избирателей, подтасовать голоса... Ну, и как в "Бриллиантовой руке", наконец - труп.

- Чей труп?

- Одного из кандидатов. Но я надеюсь, до этого не дойдет. Тем более, большинство сторонников Кеннеди и Уоллеса - одни и те же. Простые американские мещане. У вас в будущем известна теория мелкого лавочника?

- Что надо развивать мелкий бизнес?

- Развивать мелкий бизнес... Само по себе не так плохо, у нас тоже есть частники и кооперативы, но если не учитывать теорию мелкого лавочника, это плохо кончится для страны. Вы слышали, что Гитлер пришел к власти благодаря мелким лавочникам?

- Да. Но думал, это красивая пропагандистская фраза.

- Лавочник - это не только человек, который держит магазинчик. Это психологический тип. Как раньше говорили, тип мещанина. Но это уже давно не тот тупой и жадный обыватель, как у Маяковского. Это человек приятной наружности, организованный, порядочный в быту гражданин и даже активный общественник. Ему важно благоустройство двора, вежливость продавцов, чистота в цеху. Это очень хорошо. В нашей стране они очень похожи на сознательных советских граждан. Есть только одно отличие, и оно очень опасно. Если для сознательного советского гражданина мир - это вселенная, то мир лавочника - это лавка. В широком смысле, не просто торговая палатка. Лавка - это все, что лавочник относит к своей собственности, это все, на что он имеет исключительное право, или решил, что имеет. Это - "мое". Не то, чтобы вне этого "мое" ничего не существовало, просто это "мое" становится центром мироздания. "Мое" - это мера всех остальных вещей. То, что за пределами - это мура, отвлеченная философия, которой парят мозги. Лавочник понимает только то, что он может держать в лавке. Почему в Германии в тридцатых победил Гитлер, а не коммунисты? Потому что коммунисты говорили вещи правильные, но сложные. Непонятно, как все будут трудиться на общее благо, как это потом будут делить. А вот если скажут - "Пойдем, ограбим другие народы, мы сильны" - это понятно.

- Что-то подобное я слышал.

- Ну вот. Чем русский человек отличается от западного - процент лавочников меньше. Нам нужна справедливость. Нам нужна правда. Западному человеку нужно "мое". А все, что нельзя втиснуть в "мое" - это "чужое". А все чужое они ненавидят, потому что "не мое", потому что нельзя прибрать к рукам. Лавочники терпеть не могут политику. Любую - правую, левую, коммунистов, анархистов, либералов. Все политики для них - жулики, проходимцы, паразиты на теле общества. Цель всех этих начальников и политиков - отнять, помешать, разрушить все, что нажито непосильным трудом. Лавочник никому не верит. Правда ни за кем, правда для лавочника - он сам. Вот он видит простого честного парня, который говорит, что все политики мошенники и воры, этот парень для лавочника свой, он ему верит. Все остальное он просто не поймет. Понятно?

- Да, в общем... Да, встречаются.

- Чего хочет лавочник? Сохранить свое. Вот больше ничего, просто сохранить свое. И если начинается какая-то политическая буча - чтобы все это кончилось, и навели порядок. Правые, левые, независимость, оккупанты - без разницы. Чтобы были деньги и побольше. Остальное - это не важно, не существенно, это все для проходимцев. Важное - это "мое", и лавочник поддержит любого, кто это "мое" защитит. Теперь посмотрим на Америку. Ну, мелких хозяев там много самих по себе. Но этого мало. Любой рабочий, любой служащий, который худо-бедно устроился, мыслит, как лавочник. Лавочная улица, лавочная страна. И тот же расизм у них по расчету. Рабочему наплевать, что его босс - негр, если с боссом нормальные отношения. Но если бедные негры вселились в соседний дом - пиши пропало, квартал превращается в трущобы, цена дома этого рабочего, его собственности падает. Если негр соглашается на ту же работу за меньшую плату - это безработица. У вас такого в несоветской России нет?

- Бывает. С трудовыми мигрантами. И нетрудовыми тоже.

- Ну вот... На это и рассчитывает Уоллес. Он делает ставку на американское большинство, которое устало от жирных и ленивых политиков, от пенсий, которых не хватает на жизнь, от бунтарей и войны, которая забирает деньги, но не дает результата. Это лавочное большинство видит двух честных парней, Уоллеса и Кеннеди, которые говорят простым языком, с простыми людьми, и этому большинству все равно, который из двух придет к власти и наведет порядок. Это же так просто - навести порядок. Этих выгнать, тех посадить. Раньше это сделать что-то мешало - негры, коммунисты, китайцы, русские, а теперь непременно получится. У обоих честных парней для этого есть штурмовики. У Кеннеди - Национальная Гвардия, у Уоллеса - Ку-клукс-клан, минитмены, бэрчисты, масса сторонников в полиции и пожарники, которые в Америке большая сила и они спаяны с полицией. Все остальное для доброго американского лавочника за пределами его мозга. Поэтому все решат военные промышленники. Производители оружия могли бы поставить других - Хэмфри или Никсона. Но это все политиканы, лавочникам они не по нутру.

- Разве ВПК у них так силен? Все-таки годы конвергенции, а не гонка вооружений?

- Военно-промышленный комплекс в США пока не господствует, но это активная и быстро растущая часть бизнеса, которая тесно связана с правительством и контролирует научно-технический прогресс. Поэтому банкиры их поддержат.

- Если они оба от ВПК, какая нам разница, Уоллес или Кеннеди?

- Кеннеди все же лавирующий политик. Он хочет дать торговцам оружием разумный кусок прибыли, но чтобы умирали за это только европейцы. Он устал от Индокитая, и хочет, чтобы СССР получил свой Индокитай в Европе. Он будет сохранять демократию, чтобы сталкивать лбами влиятельные финансово-промышленные группы, играя на разнице интересов. Уоллес видит выход в полной мобилизации Америки. Придавить демократию, и за счет этого убить двух зайцев и в Европе, и в Индокитае, а затем полностью вытеснить нашу страну с Ближнего Востока. Он не соображает, что когда Америка влезет в ограниченный неядерный конфликт с участием СССР, он уже не сможет остановить эскалацию этого конфликта, пока тот не вырастет в глобальную ядерную войну.

- Ясненько, - промолвил Виктор после некоторой паузы. - Что я должен делать?

В кабинете потемнело. В стекло забарабанила снеговая крупа.

- Погодка, однако, - Корин кивнул в сторону окна. - У нас к вам много вопросов, но это когда придете в форму. Скажите, Союз развалился от внешнеполитического давления? Военная угроза, постоянный страх, паника, трудности мобилизационного периода?

- Наоборот. Перестройка, гласность, открытость, разоружение. Американцы лучшие друзья.

- Понятно... - Виктору показалось, что в голосе Корина скользнуло облегчение. - Сейчас поедете с одним нашим товарищем, вашим тезкой, на склад. Там вам подберут зимнюю одежду по безналичному расчету. Если будут спрашивать, что делали в это время - ходили по магазинам, к холодам готовились.

- На склад - это что-то со спецсредствами будет?

- Обычная одежда. По безналичному - это на складе выписывают. А в магазине - за деньги. Финансовая дисциплина такая.

- Да я за свои возьму. Пятого получка.

Корин улыбнулся.

- Это наша большая к вам просьба. Даже не моя просьба. Мало ли что там будет до пятого.

- Ну, что ж... Если просьба... А как я объясню, откуда деньги?

- Скажете, что милиция нашла ваши деньги, вернула. Перед прибытием в Брянск вы не взяли аккредитив по старому месту жительства, а сняли все деньги с книжки. Из-за них вас и ограбили. А теперь вернули.

- В субботу?

- У нас такие службы по скользящему графику. Как в депо. В общем, вы купили зимние вещи, и остаток положили на книжку. Ее тоже получите.

- Книжку тоже вернули?

- Вы прибыли без книжки. Сняли все деньги с книжки и закрыли. Вы открыли ее сегодня, в отделении на Куйбышева. Паспорт же у вас на руках.

- Сберкассы - в воскресенье?

- И в воскресенье. В интересах планового развития и производства товаров... Ну, как самочувствие?

- Головокружение почти прекратилось.

- Прекрасно. Обговорим с медициной, как вам силы восстанавливать, и машина ждет внизу.

...Потемневший асфальт блестел на солнце мелкими лужицами. Где-то высоко над головой ветер гнал на запад остатки туч. На примятой зелени остатков травы кружевным покрывалом лежал тающий снег.

Что-то изменилось в окружающем мире: Виктор не сразу это понял. Неожиданно исчез запах сжигаемых листьев, заполнявший город все эти дни. Воздух был чистый, холодный и сырой. Как по команде, перестали жечь костры. Не сговариваясь, люди решили, что наступила зима.

Знакомый "Циклон" тарахтел за высоким деревянным палисадником с белеными кирпичными столбами.

- Не шатает? Помочь?

- Нормально. Воздух-то у вас какой хороший...

4. "Ален Делон не пьет одеколон".

- Прошу вас... Меня Виктором зовут.

Новый спутник и тезка был совсем молодым парнем - худощавым, среднего роста, со скучным не примечательным лицом. Встретишь такого на улице и не обратишь внимания. Кургузое, не совсем складное полупальто и кепка набекрень никак не вязались с профессией. По прикиду чисто рабочий пацан со Стальзавода.

- А по отчеству как?

- Виктор... Марксович. Тогда это модно было, такие имена. А когда отец с войны пришел, уже в моде классика была. Меня в честь победы и назвали.

Машина рванула по Больничной, и Виктор, ухватившись за спинку кресла, неуклюже плюхнулся на место возле зашторенного окна.

- А это так надо? - кивнул на занавеску.

- Вы же по легенде в ЦУМе. А мы по объездной через Болву и Снежеть. Оптовый на Брянске-втором за линией. Куда тут смотреть? Одни кусты.

- На Чашин Курган, например.

- А что за курган? Я тут родился, а о таком не слышал.

- В Городище, где остановка у клуба и церкви. К реке чуть пройти за кладбище, там лысый курган с вершиной, как чаша. Там с десятого века Брянск и основали.

- А разве не на Покровской?

- Еще до Покровской. Лет через десять археологи установят.

- Можно еще раз подробней? - Виктор Марксович достал голубой автокарандашик и блокнот.

- Конечно. Дайте я примерно место раскопа нарисую...

... За окном послышался крикливый гудок электровоза. "Циклон" сбавил ход.

- Здорово! - произнес Виктор Марксович. - Чего ж вы раньше не сказали?

- Так не сезон. Копать летом надо.

- А мы уже подъезжаем, уже у барахолки. Да, через Брянск-второй сейчас новый путепровод начали строить. Дорога-то стратегическая.

Одноэтажный склад затерялся в лабиринте строений, нагроможденных с восточной стороны станции еще с дореволюционных времен, и изрезанных вздувшимися жилами подъездных путей. Заведующий вышел им навстречу: был он невысок и худощав, его голый, с розоватыми пятнами череп окаймляли седоватые кудри, и он был не слишком доволен, что в субботний день опять дергают. В руке он держал стакан в вагонном подстаканнике, и недопитый чай цвета янтаря нервно колыхался за гранеными стенками.

- Это вот для этого товарища подобрать одежду? - буркнул он, поставив стакан на видавший виды стол с полинявшим зеленым сукном.

- Да. В общем, нужны зимние вещи.

- Что-то особенное подыскать?

- Обычное. Чтобы из толпы особо не выделялся.

- Так.. так... Как раз на его размер есть двубортные ленинградские пальто, первый сорт, чистая шерсть, воротник каракуль.

- Хороший товар, но не пойдет. Черную дубленку подберите, но не зайцевского фасона, а как в кино у Трентиньяна.

- Натуральную?

- Естественно.

- Французские, значит. Плохо их берут, плохо, потому мало заказываем. Но в наличии есть. Алевтина Павловна!..

Дубленка показалась Виктору неудобной и тяжеловатой. Алевтина Павловна с пакетом в руках окатила его критическим взглядом.

- Павел Афанасьевич, - обратился Виктор Марксович к завскладу, - вы не находите, что она как-то не так сидит?

- Жеан Гуизе производство, - обидчивым тоном откликнулся тот, - сорт первый. Ален, понимаете, Делон не жалуется.

- Ален Делон не пьет одеколон, - выдал Виктор культовую фразу Кормильцева из наутилусовского хита "Взгляд с экрана". - Ален Делон пьет двойной бурбон.

- Бурбон - это на продовольственный, здесь не по номенклатуре. Что будем решать?

- Да, - протянул тезка, осмотрев Виктора с разных сторон и подергав дубленку, - что-то я недопетрил. Виктор Сергеевич, ваши предложения.

- Знаете, я тут в цуме китайскую куртку присмотрел... полуспортивную...

- Финскую, - решительно поправил Виктор Марксович.

Он отступил на шаг, на всякий случай еще раз глянул на дубленку, и махнул рукой.

- Снимайте. Нужна финская "Парка" на натуральном меху удлиненная. И чтобы из настоящего "дюпона", черного цвета.

Принесенная финская "аляска" отличалась от изделия китайских товарищей красивыми кожаными нашивками, блестящими карабинчиками и кучей карманов.

- Вот, - резюмировал Виктор Марксович, - вот в ней действительно фигура Делона. И к техасам подходит. Подберите еще к ней черные немецкие зимние ботинки, натуральная кожа и мех, и ушанку из кролика, мех некрашеный. Не нашу.

- Канадская есть из кролика, - подсказал завсклад, - несколько. Мы в Канаду минские трактора поставляем. Тоже вид полувоенной и нашивка на ней круглая.

- А что, советских нет таких? - спросил Виктор, когда они после всех бумажных процедур садились в микроавтобус.

- Есть. Но у вас развалился Союз, и здесь вы должны любить все западное. Как стиляги.

- Но я не стиляга. Я бы и отечественное носил.

- Виктор Сергеевич... Короче, так надо. Понимаете?

- Понимаю, - ответил Виктор, хотя ничего не понимал. - А как же со скромностью? Общественность не осудит?

- Насчет этого не беспокойтесь. Народ от китайского не отличит.

Значит, это все неспроста, подумал Виктор. Нужен определенный прикид. Похоже, готовят к какой-то операции, где одежда должна быть частью легенды. Народ не отличит... А кто отличит? Кто-то из спецов или из-за бугра? Дресс-код, условный знак? А Марксович тоже - видок, как у блатного пацана с Орловской, а в шмутках рубит, как Дом Моделей...

"Циклон", покачиваясь и подпрыгивая на рельсовых ветках, пронизавших пространство складов, как рояльные струны, выкарабкался из лабиринта проездов; спустя несколько минут он затормозил и стал, по расчетам, еще в Фокинке.

- Подождите пару минут...

Марксович толкнул за собой дверь, но слабовато; замок не щелкнул, и дверь немного приоткрылась. Тезка возвращаться не стал.

"Невнимательность? Прокол? Или... Что там, снаружи?"

Виктор осторожно заглянул издали через образовавшуюся щель, стараясь бы то не видным снаружи.

Это был сквер возле депо; он был разбит недавно и невысокие деревца оголенными кронами не закрывали старого здания. Посреди сквера, на небольшом постаменте, стоял зеленый паровоз с тендером. Даже здесь, холодный, с погашенной топкой, он высился над серым потрескавшимся асфальтом, и скрытая мощь веяла от двухметрового цилиндра котла, гордо поднятого над стройным рядом огромных, в высоту потолка маленковской квартиры, колес и стальных мускулов движения. Тонкая белая линия площадки на высоте в два человеческих роста уходила вдаль, обрываясь у будки, которая казалась на этом гиганте такой маленькой и скромной. Было в этой машине что-то от пропорций античных храмов.

"Пассажирский "ИС"... Ну и красавец! А в нашей реальности единицы сохранились".

Спина Виктора Марксовича показалась у монумента; минуту он неподвижно стоял, потом, повернувшись, поспешил обратно.

- Классный памятник, - не выдержал Виктор, когда тезка захлопнул дверь, и они снова куда-то порулили. - У нас такого нет.

- Отец помощником работал. Крушение было...

- Понятно...

Со станции долетел электровозный гудок - ровный, басовитый сигнал машины в несколько тысяч сил. Казалось, локомотивная бригада телепатически-незримо услышала их разговор и салютовала ушедшим, всем, кто своим здоровьем и жизнью поднял этот край из руин и довел до точки нового взлета.

5. Заложник без права выкупа.

На углу перед коопторговским подвалом стояла гипсовая скульптура из детства. Взрослый и какой-то мальчик. Виктор только сейчас обратил на нее внимание.

Из машины его высадили на Комсомольской, в проезде между довоенным домом и будущим сквером Морозова. В полусотне шагов - сберкасса. Та самая сберкасса, куда в альтернативном пятьдесят восьмом поспешил часовщик, чтобы заложить в МГБ о подозрительном "Ориенте".

Сберкасса показалась мелкой и зачуханной. Барьерчик, на окнах - решетки, на стенах - плакаты с призывами хранить деньги, покупать трехпроцентный займ и брать кредиты. Старый стол с бланками извещений и перьевыми ручками у старой эбонитовой чернильницы. На стене - здоровые часы с боем.

Виктор подошел к барьеру и, не зная, что собственно делать, подал паспорт. Девушка молча встала и через минуту вернулась, протянув Виктору его паспорт и серую книжечку со счетом в восемь тысяч пятьсот сорок два рубля. Несколько месячных зарплат, подумал Виктор, здесь явно привычное дело.

Стараясь не посадить кляксу, он аккуратно расписался в получении ученическим пером, воткнутым в солидную, сталинских времен, вставочку из бронестекла, и хотел уже выйти на свежий воздух, но спохватился.

- Скажите, могу я погасить кредит со счета?

- Какой кредит?

Виктор подал бумаги за радиолу - после кражи из камеры хранения он таскал финансовые документы с собой.

- Сколько хотите перечислять?

- Весь остаток.

Государство зря платить не будет, думал он, шагая знакомой дорогой к вокзалу, а в этом по-американски расчетливом и прижимистом СССР - тем более. Даже если полагать, что это вознаграждение за возможно спасенные детские жизни, пойманных шпионов и выданную нацистскую преступницу. Здесь награждают публично, чтобы Родина знала героев. Или - по результатам предварительного торга. Как на продажного, на него здесь не смотрят, подумал Виктор, и это как раз очень хорошо. Значит, это что-то вроде командировочных, подотчета. И еще - нет никаких гарантий, что у БНД здесь нет другой агентуры. Например, подстраховать того же Альтеншлоссера, он у немцев из вербованных, а не из проверенных и воспитанных агентов. Что они могут сделать? Самое простое - захватить Соню и шантажировать. Требуя не заявлять о похищении. Тупо, конечно, сейчас это штамп любого криминального сериала. А почему они должны что-то изобретать? Да и для СССР конца шестидесятых заложники - новинка, редкость...

Мимо, в сторону Орджоникидзеграда, с фырканьем проехала зековская машина. Обычный бортовой "газон" с погруженным в кузов оцинкованным коробом, у выходного проема перед решетчатой дверью - пара часовых с судаевскими автоматами. Странно, но зековскую машину он увидел только в этой реальности...

Как же вывести из этого дела Соню, думал Виктор. Не надо рассчитывать, что оперативные работники будут охранять всех его знакомых, тут и на Альтеншлоссера группы захвата не нашлось. Или не должно было найтись? Чтобы была встреча без слежки, и все чисто? Тогда и с Соней тоже может получиться, чтобы "чисто". Война - это миллионы жертв. Одной больше, одной меньше...

Просто сказать - все, мы разошлись? После того, как позвал в загс? Еще застрелится, чего доброго. Бредовая ситуация. Убьют шпионы или убьет он сам. При самом лучшем раскладе морально убьет. Может, и ее хотят спасти, отправив на этот фестиваль в Югославию? Чушь, там наоборот, опаснее, лучше бы этих битломанов перед оленеводами петь отправили. В его реальности даже Кеннеди застрелили...

А ведь в его реальности и Уоллеса застрелили, подумал Виктор. Позже, в семьдесять втором. Правда, не совсем, он до конца жизни парализованным был. Как же ему раньше в голову не пришло? Два кандидата, Кеннеди и Уоллес, жертвы покушений.

На мосту сифонило. Ветер разгонял по небу последние облака, и неяркое солнце подсвечивало рыжеватые дымы далеких стальзаводских труб. Серый трехсекционный тепловоз прорезал гудком идиллическую тишину у переезда; через минуту он уже обдал сизым соляровым дымом железные балки пешеходного моста у решетчатых щитов с табличками "Опасно! Высокое напряжение!", и под ногами Виктора покатилась на запад длинная вереница ржаво-коричневых шестиосных грузовых вагонов, однообразных, не разбавленных платформами, полувагонами или хопперами.

"Странно для товарняка... Замаскированный военный эшелон? Или... Или все эти путешествия были только в моем мозгу? Почему все-таки в самый первый раз я попал в вокзал пятидесятых, а не предвоенный? Что еще там должно было сохраниться? Я должен был видеть трехэтажную поликлинику у Первых проходных вместо техникума. Она была? Не обратил внимания, торчит какое-то здание, и ладно. А вот вечерняя школа на месте дореволюционной больницы точно была. Почему? Старая же больница в пятьдесят восьмом еще была ничего, там второй этаж надстроили. Хотя и маленькая. Две довоенных школы, за вокзалом и на Молодежной. За вокзалом я был при переносе, темно было, школы мог не заметить. Должен был увидеть еще одну школу, мощную, четырехэтаэжную, с окна бессемейки. Вспоминай, вспоминай..."

Вагоны продолжали свой бесконечный бег. Состав на две тысячи тонн, а может на все три.

"Что-то в этом направлении светилось. А школа или нет, не вспомню. Не до того было. Вот каменное училище исчезло, а приют - нет. Это, пожалуй, самый важный довод в пользу галлюцинаций. Если расширять площадь перед ДК, они бы снесли в первую очередь приют. Каменное училище и вечерняя школа... Что еще? На углу Комсомольской, где Детский Мир, должно быть такое же довоенное здание, как напротив Почты. Вспоминай же... Четырехэтажное крупноблочное здание там было на углу нынешней Медведева, а потом... И оно не должно было там находиться, там должен быть "Горелый дом". Он еще до войны горел, и, вроде, не раз. Какой-то над этим домом рок висел. А он не мог во второй реальности просто сгореть к началу пятидесятых? Так, что решили не восстанавливать, а строить по новой технологии и СНИПам? Еще - на Молодежной... "

Виктор на мгновение остановился.

"На Молодежной был второй Дом Специалиста. Как и положено. Значит... Или это реальность, или я видел лишь то, что знал о Бежице до первого попадания. Замечательно. Опять хожу по кругу. Будем исходить из того, что все реально."

- Але? А вот он как раз идет. Виктор Сергеевич! - крикнула ему с порога старушка-вахтерша, махая в воздухе трубкой телефона.

- Ну что еще там... - машинально вырвалось у Виктора.

В трубке раздался тревожный, надрывный крик Сони.

- Это ты?! Ты не представляешь, что случилось! Это ужасно!

"Почему мне, а не в милицию или еще куда? Или..."

- Ты где находишься?

- О чем ты?

- Ты где? Что вблизи тебя?

- Да при чем тут это?

- Тебя похитили?

- Не говори глупостей! Я что, кавказская пленница? - Виктору показалось, что голос Сони поднялся до "соль" седьмой октавы. Хотя, конечно, это просто показалось.

- Спокойно, связки береги. Что случилось? Ты застрелила не того маньяка?

- Того... То-есть, не застрелила. В общем, Егор приехал.

- Он тебе угрожает?

- Ага, попробовал бы. Мы с ним знакомы со школы, потом... слушай, не путай меня, он теперь в Брянске и он все эти годы меня ждал.

- А ты его?

- Да, но я не знала... теперь это неважно.

- То-есть, ты уходишь к Егору?

- Он сделал мне предложение... тоже... а как же ты?

- Ну ты его хорошо знаешь? Где он был все это время, и все прочее?

- Ну конечно, что я, дура, что ли? Я сначала не знала, что это он приехал, потом он меня нашел... И чтотеперь делать? Я уже сделала выбор. Я выхожу за него.

- Ну, тогда поздравляю.

- Это что, ты меня вот просто так оставляешь?

- Мы взрослые люди. Или ты готова передумать?

- Нет... В общем, через полчаса я заеду за вещами.

- Ну и прекрасно. Как раз успею согреть чайник.

6. Шведская семья.

- Ну, проходите. У нас, правда, тесновато...

Счастливый соперник Виктора оказался парнем простоватого вида, в коротком пальто, голой головой и с большим портфелем о двух замках. Он стеснительно мялся в коридоре эконома, пока Соня не ухватила его за руку и не втянула силой в прихожую.

- Вот, - сказала она, сияя, - это Виктор Сергеевич, это Егор... Егор, ну что ты стоишь?

- Здравствуйте, - произнес парень, спокойно протягивая руку Виктору. - Никогда не думал, что вот так...

- Люди, ну сейчас шестьдесят восьмой год, - отпарировал Виктор. - Спутники связи, вычислительные машины, радиотелефоны. Ученые расщепляют атомы, скоро ступят на поверхность других планет, и это... в общем... - он почувствовал, что запутывается, - в общем, я хочу, чтобы Соня была счастлива.

- Я буду... счастлива. - смущенно ответила Соня. - Обязательно буду.

- Ну чего вы в дверях-то стоите, - перехватил инициативу Виктор. - Давайте хоть с холода кофе попьем, с коньяком, раз уж такой день. У меня есть.

- Коньяк за мной, - решительно возразил Егор, расстегивая портфель, и вытаскивая из него янтарную бутылку пятизвездочного "Арарата", - раз такой случай, и чтобы обиды не было.

Рядом с "Араратом" из портфеля появились шпроты, палка краковской и кусок голландского сыра.

- Да ну, какие обиды, - ответил Виктор. - Сейчас посмотрим, что у нас есть.

- Я готовлю, - решительно заявила Соня. - Мужчины, вешайте одежду и давайте собирать стол.

Автор понимает, что Виктор Сергеевич одной фразой уничтожил динамичное развитие целой линии сюжета. Наличие интимной близости главного героя с главными и неглавными героинями резко упрощает задачу создания современных романов и сериалов. Не поделившие мужика героини (или герои, не поделившие бабу) начинают страдать, интриговать и вынашивать планы мести, что дает возможность зрителю или читателю проглотить нужный объем текста или экранного времени. Кроме того, после интимной близости у героев и героинь появляется повод сходиться или расходиться под соответствующий фрагмент музыкальной темы сериала, подмонтированный в эпизод.

В остальном те же сериалы у нас до ужаса похожи на штампованные советские производственные фильмы с несколькими отличиями. Во-первых, если в советском фильме герои что-то весомо, грубо, зримо делают - точат детали, кладут кирпичи, валят лес, что-то или на что-то забивают - но забивают конкретно - то в нынешнем сериале совершенно непонятно, что же полезного делает главный герой в кабинете, за десктопом (ноутом, и-подом и прочее), проходя по заведению, на совещаниях и деловых встречах, или просто торча на улице в пробке. Предполагается, что они делают деньги, но как деньги и благосостояние главного героя получаются из показанного ничегонеделанья и пустой болтовни - совершенно неясно. Возможно, это коммерческая тайна менеджеров, креативщиков и олигархов.

И дело не в специфике управленческого труда. Если в советском фильме герой может довольно убедительно поругаться на планерке от того, что под отгрузку продукции железнодорожники недодали вагонов, то в сериале герой, похоже, не представляет, что такое вагоны, сколько их надо и вообще какая у него продукция; его видение предприятия не простирается дальше бухгалтерских отчетов, в которых он также ни бельмеса (единственная грамотная фраза, которую он может рожать - "Я в налоговую"). Как остается неясным и то, что делает весь показанный в сериалах остальной персонал, а именно офисный планктон; впрочем, некоторые из персонажей могут заваривать кофе. Любимые для советского кинематографа вопросы перевыполнения плана в текущем квартале, освоения новой продукции и повышения качества оной путем осознания главным героем своего долга перед обществом заменены вопросами, как разорить или замочить конкурента, отбиться от рейдеров и купить чиновников, горестно сокрушаясь при этом, какие те продажные. Партсобрания заменены фуршетами и сауной, вопросы экономии - вопросами имиджа в виде показа роскошных интерьеров. Единственными, кто делает в сериалах что-то реальное, остаются бандиты, хакеры, террористы и те, кто их ловит.

Поэтому, если в сериале не раскрыта тема естественного результата влечения полов во всех аспектах, сюжет просто не на чем строить. Ну, не на проблеме же выбора предметов личной гигиены в СССР, несмотря на всю ее сложность и многообразие!

- Стоп-стоп, хватит, - остановил Егор Виктора, когда тот налил ему в стопочку этак до четверти знакомой по шестидесятым коньячной дозы, - вы же говорили, что пьете коньяк?

- Я его в кофе добавляю, - отбоярился Виктор, почувствовав, что опять делает что-то не то, - для расширения сосудов.

- Виктор Сергеевич непьющий, я же говорила.

- Его наливают немного, и пьют мелкими глотками, - пояснил Егор. - Лимоном сейчас не закусывают, это вкус забивает. Главное в коньяке - это вкус, ну и для аппетита на праздничном столе. Нам еще в вузе на марксистско-ленинской эстетике рассказывали. Борьба со старорежимной традицией опрокидывать стопку перед обедом.

- Ну, работяги на силикатном, наверное, до такой сознательности не сразу дойдут?

- Почему на силикатном? - удивилась Соня. - Егор на ящике работает.

- О, так мы коллеги? - улыбнулся Виктор.

Эта невинная фраза привела Егора в скрытое замешательство. Пожалуй, даже если бы Виктор заявил "Здравствуйте, я любовник вашей невесты", это произвело бы меньшее впечатление. Впрочем, через мгновение лицо Егора уже вновь озаряла невинная улыбка, и они спокойно стукнулись стаканчиками за знакомство. Отпили очень немного, так что в памяти Виктора сразу всплыла шутка Михаила Задорнова.

- Ну что ж, скоро догоним Америку по культуре "дринков", - произнес он, взяв с тарелки бутерброд с сыром.

- Американцы пьют много, - поморщилась Соня. - И курят. Помните, в "Птицах" там все женщины курят?

- Хитчкоковские, что ли?

- Ну да, фильм ужасов. Помните, как спорили о том. нужно ли нам такое кино?

- Это скрытая реклама табачных фирм.

- А нам лектор на продленном сеансе перед фильмом рассказывал, что "Птицы" - это иносказательная картина надвигающегося краха процветающего буржуазного общества...

"Проксима" оборвала веселенькое мурлыкание "Нью Водевиль Бэнд" - тот самый знаменитый "Винчестерский собор", который в известном Виктору брежневском Союзе звучал чуть ли не в каждой третьей телезаставке, только в версии от Джеймса Ласта.

- Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение! Передаем экстренное сообщение ТАСС! В одиннадцать часов по московскому времени группа вооруженных лиц совершила нападение на советское посольство в Праге...

- Сволочи, - вздохнул Егор, когда смолк голос диктора и в комнату ворвались нервные, тревожные звуки концерта 84701 Шостаковича для фортепиано с оркестром, - жаль, что наши только нотой ограничились.

- Только не говори, как в институте, что ты сразу пойдешь в военкомат. С вашими изделиями на фронт ни одного не пустят.

- И что ты знаешь о наших изделиях?

- Вся Бежица знает, что вас, если что, на казарменное переведут. Будете жить в лагерях в зоне рассредоточения и ездить на завод на машине. Гражданская оборона называется.

- Давайте не будем об этом, - вздохнул Виктор. - Не будем о работе, не будем о политике.

- А о чем? - искренне удивилась Соня. - Обо всем остальном обычно говорят на работе.

- Ну, о чем... О музыке, например.

- Господи, только бы в Белграде ничего не сорвали.

- Не сорвут, - убежденно заявил Виктор. - Ну должны же теперь что-то придумать после этого...

- После чего?

- Погрома посольства, конечно, - подсказал Егор.

- Давайте я долью.

- Еще хватает, - ответила Соня, поболтав стаканчик и поднеся его к носу, как фужер. - Представляете, каких-то пять лет назад большинство думало, что коньяк пахнет клопами...

Посидели прилично. Прилично - это не по объему выпитого и не по времени: когда Егор, прощаясь, прятал "Арарат" в портфель, оставалась ровно полбутылки. В привычные впечатления Виктора о шестидесятых это явно не вписывалось. Хотя вполне вписывалось в квартиру-студию с совмещением душа с унитазом, в роскошные микролитражки и мечты Сони о большом телевизоре.

"Интересно, радисты там медицинский спирт не попивают?" - подумал Виктор, и тут же у него в мозгу вспыхнула другая мысль.

"А с чего ты взял, что этот парень радист? Он этого не говорил... И чего он дернулся при словах, что мы коллеги?"

- Я тут перчатки не оставляла? - Соня вернулась с полдороги, когда шаги груженого сумками Егора уже удалялись по лестнице. - А, вот, они, в кармане, я забыла...

- Соня, - Виктор легонько тронул ее за рукав, - ты точно проверяла, что он с ящика? А не просто так говорит? Мало ли...

- Ой, а ты все-таки ревнуешь? - обрадовалась она. - Я говорю, у меня знакомые в милиции. И некоторые дежурят в выходные. А картотека у них на машине, и машина работает круглые сутки. Да, он оттуда. Больше они не скажут, нельзя. У нас, если кто-то в семье там работает, никогда ни о чем не спрашивают. Просто - работает на ящике. И никто не знает, сколько их там. Ну ладно, все, пока...

Допустим, на ящике, подумал Виктор. И не конструктор. Наверняка Соня уже рассказала этому кенту про рок и магнитофоны. Если конструктор - слово "коллеги" удивить не должно. И еще есть несколько лет, о которых он, судя по разговорам за столом, не рассказывал не только ему, но и Соне. Спокоен, сдержан, неброская внешность... Нет, нет, если на ящике - он не шпион, там трижды проверят. Остается... Остается, что он из системы ГУГБ. И именно так понял про коллег. Получается, его перевели в Брянск, чтобы Соня вернулась к нему...

"Это связано с Белградом? Не, слишком сложно... Или со мной? Соня стала мешать и ее мягко вывели из игры? Чему, кому и как?.."

За окном снова потемнело, с неба посыпалась снежная крупа. Из пространства за стеклом, чуть подсвеченного заревом крахтовских пятиэтажек, на Виктора взглянуло его отражение. Человек, вовсе не измученный, и, по местным меркам, вполне благополучный.

"Софья Петровна хорошая девушка, красавица, а для одинокого мужчины, очутившегося в незнакомом городе, просто естественное случайное мимолетное увлечение...." - всплыли в памяти слова Лики.

"Странно, я до сих пор думаю о Лике, как о живой. Нелепо, нелепо... Могла бы жить, быть счастливой."

Красивый, певучий голос Юлии Пашковской лился из динамиков "Проксимы":

- У любви своя дорога, песен много, счастья много, но бывает и печаль...

"Соне так будет лучше."

7. Народу закрыта дорога к корыту.

После обеда непогода развеялась и воскресенье казалось ясным и теплым - чуть прохладнее, чем вчера, потому что земля остывала, лишившись одеяла из облаков. На душе было спокойно и легко. После ухода гостей он вздремнул на полчаса. Сновидений Виктор почти не помнил, перед его мысленным взором всплывали лишь картины блужданий по видоизмененной его фантазией Молодежной, где он то шел мимо путепровода, то лазил по каким -то довоенным каменным домам, то ли полуразрушенным, то ли на капремонте.

И все-таки сон отличался от этой другой реальности - нечеткостью, зыбкостью, изменением обстановки. Там, во сне, были чувства, но и они отражали какую-то неестественность, похожую на восприятие человека в раннем детстве. Беспричинный восторг, беспричинная тревога, какая-то видимость важных занятий - нет, то, что окружало Виктора после пробуждения, не было продолжением сна.

Уход Сони воспринимался чуть ли не как хэппи-энд.

"Интересно, куда меня пошлют на этот раз в поисках мира? В Германию? Но фон Тадден не диктатор, его самого могут скинуть нацики. В США? К Джи-Эф-Кей? Он может проиграть выборы. К Уоллесу? Он исполнитель. Его бы не пустили так далеко, если бы он на кого-то не работал. А кто заказчик? Сорос? Он только начинает раскручивать спекуляции. Рокфеллеры? Морганы? Ротшильды? А имеют ли они здесь такой же вес, как у нас? Ничего не слышал здесь о засилье банкиров, даже в советской пропаганде. Тогда в Японию? Или в Китай? А зачем в Китай? Есть угроза раскола коалиции?"

Он окинул взглядом жилище. Пол он вымыл еще утром - так, от нечего делать. На сегодня оставалась стандартная готовка и стирка - порошок он наконец-таки купил, между делом, по дороге с работы.

Тут его ждал сюрприз: обещанное продавщицей "всегда в ассортименте" означало, что он должен выбрать из десяти видов советского порошка, кроме которого было еще шесть сортов жидкого снадобья в мутно-полупрозрачных полиэтиленовых бутылях и три сорта стиральной пасты.

- И что вы можете посоветовать? - спросил он продавщицу. - Что-нибудь универсальное есть?

- Берите "Тайд", он все моет.

- А у вас и "Тайд" есть? - удивился Виктор.

- Только под заказ по записи. Открытку пришлют. Дорогой он.

- Тогда что-нибудь попроще и сейчас...

Через несколько минут в авоське Виктора оказались две пестрые коробки со знакомыми названиями - "Лотос" для цветного белья и "Новость" для шерсти и синтетики. И еще он узнал, что в экономах обязательно должна быть комната со стиральной машиной, "а если не будет, в ЖКО жалуйтесь".

На время готовки Виктор включил динамик - послушать новости. Но не было ни музыки, ни новостей - эфирное время в это воскресное утро было отдано чему-то вроде ток-шоу под знакомым названием "Человек и закон". Обсуждали резонансные дела.

Первым делом месяца, возмутившим всю советскую общественность шестьдесят восьмого, было убийство таксиста в Ленинграде. Молодому пацану не хватило рассчитаться в ресторане, он пошел, заколол заточкой таксиста и забрал выручку, триста рублей местными. Причем пацан был даже не слишком пьян - грамотно замел следы, спрятал труп, перегнал машину в другое место, и спокойно вернулся в ресторан догуливать с друзьями.

Судя по разгоревшимся страстям в студии, наглые мажоры в этом Союзе были редкостью, как мамонты в вечной мерзлоте. Какой-то психолог в студии даже пытался доказывать, что убийство - результат постоянного психологического подавления тяги к роскошной жизни. И что если бы пацан мог ездить на роскошной машине, он бы за тридцатку в переводе на наши советские никого бы не прирезал, а начинал бы с тысячи. На психолога зашикали и назвали такое предположение несовместимым с советской моралью.

"Черта с два", подумал Виктор. "Такие и за червонец пришьют."

- Следующей темой нашего разговора, - продолжал ведущий, - будут преступления, для которых нет срока давности. На днях нашими органами госбезопасности найдена и арестована по обвинению в особо тяжких преступлениях пособница немецких оккупантов, женщина-палач Антонина Макарова...

Виктор насторожился.

- Пока у нас нет возможностей раскрыть нашим слушателям детали оперативно-розыскных мероприятий, позволивших выйти на след преступницы. Поговорим сейчас о составе преступления, о тех кровавых злодеяниях, которые творились во времена так называемого "локотского самоуправления" под началом изменников Родины Каминского и Воскобойника, поговорим о тысячах жертв фашистского режима, пытавшегося лицемерно прикрыть зверские убийства и массовые казни "полицейской республикой"...

О преступлениях "бригады Каминского" Виктор знал. Накопившееся белье он сложил в таз, а не в матерчатую авоську; он сделал это машинально, по старой памяти, и только потом вспомнил, что в таз в эти времена белье складывали, потому что оно после отжима мокрое.

- Стиральная машина? - удивилась комендантша, которую он застал в красном уголке у телевизора и со спицами. - Она у нас есть, только не фунциклирует.

- Сломалась?

- Да что вы! - На лице Евдокии Кузминичны расплылась улыбка. - Новая стиральная машина. Под нее специально подводку сделали, и комнату отвели, как постановление вышло. А машину-то с завода привезли позже и поставили, но не подключили. Повода не было.

- Никто не обращался? Жильцы не знают?

- Как не знают? - обидчиво ответила комендантша. - Я объявления по всем этажам вывесила, а они не идут. Экономят, по привычке в тазах стирают, чтобы в счет не входило. А если никто не обращается, так и вызывать мастера смысла нету, я так думаю. Может, посмотрите? Я, смотрю, вы уже так настроены.

За белой оргалитовой дверью, среди кафеля, окаймлявшего пространство комнатки только до половины высоты, Виктора ждала метровая металлическая тумба, в бумажной обертке, окованная нестругаными сосновыми рейками, чтобы не поцарапать, и повязанная длинными колбасками из бурой мешковины, набитыми ватой. Сзади послышалось позвякивание: Евдокия Кузминична положила на пол ящик с инструментами, старый, с деревянной ручкой.

- А вот, может, что понадобится.

Виктор оглядел комнату. На стене виднелась брутальная заводская розетка с заземлением и крышкой, водопроводный кран с трубой, и у раковины ниже капронового колена торчал вверх и вбок отросток с крышкой - для сливного шланга. На обратной стороны двери он увидел самодельный плакат с огромной стиралкой, похожей на помесь робота из "Звездных войн" с первой ступенью ракеты "Союз". Синими рублеными буквами было выведено:

"Закроем народу дорогу к корыту,

Машина - вот символ советского быта!"

- Посмотрим...

Крепкие, загнутые гвозди со скрипом вылезали из дерева. Машина освобождалась от тары, словно древняя статуя с острова Пасхи от вековых песчаных наносов. Она и была похожа на идол с острова Пасхи - круглые ручки переключателей напоминали глаза, а между ними под грубыми листами оберточной бумаги оказалась впадина, чем-то похожая на огромный плоский нос. Сверху этого носа красовалась надпись "Медея", и Виктору сразу вспомнился полевой синтезатор "Мидас" из бессмертного произведения Стругацких.

- А как же она стирает? - удивился Виктор, когда сокровище полностью предстало перед его глазами. Ни люка, ни крышки сверху на агрегате не наблюдалось.

- Да запросто, - произнесла Евдокия Кузминична. - Я в экономе на Крахтовской видела.

Подойдя к машине, она взялась рукой за наклонную панель, и откинула ее наподобие полки секретера. Под панелью открылось круглое отверстие, где за серым резиновым гофром блеснул алюминиевый барабан с дырками и черным крестом карболитового активатора, выглядевшего здесь совсем неуместно.

- Вот сюда белье кладете программу ставите и включаете. Пятнадцать программ, на любые ткани. Бак большой, и в нее ложут вдвое.

- Вдвое чего? - спросил Виктор, заворожено глядя в раскрытую пасть чуда техники.

- А вы не знаете? Два кило в обычную. А в эту четыре. Сама стирает, сама отжимает, сама воду греет. В ней кибернетика, ей наша женская рука не нужна. Но домой ее только в большие квартиры берут - она ж на рубль в час накручивает. Но народ вовлекать надо. Я даже плакат людям нарисовала, только сама подключить не решалась. Три месяца зарплаты с вычетом жилья стоит, еще отвечай. А вы конструктор, вы все знаете.

Кузминична поправила локоны и снова сложила руки на груди, запахнув платок.

- А крышка с нее где? - Виктор показал на отверстие бака.

- Так не нужно. Бак под наклоном, с нее не льется. К ей сзади шланги подключают. - Евдокия деликатно намекнула на продолжение работы.

Шланги оказались в лежащей рядом картонке; подключить их труда не составляло. Самым трудным оказалось снять машину с дощатой подставки - агрегат оказался тяжелым, как несгораемый шкаф. Комендантша мобилизовала пару соседей с первого этажа. Вместе задвинули бандуру на положенное место у раковины.

- Машину ставят... машину ставят...

У открытой двери прачечной комнаты стал собираться народ, посмотреть, как на шоу. Кузминична отошла к двери, чтобы обозревать картину издали.

Стирка заняла минут двадцать. "Медея" плотоядно урчала, фыркала, булькала раствором и нервно тряслась, несмотря на всю монументальность. В круглой открытой пасти то бултыхалась пена, то бешено мотались отжимаемые вещи. Глубоко в железном нутре поскрипывали пружины и громко клацали реле. Вопреки опасениям Виктора, из ожившего динозавра бытовых услуг ничего не вылетело и даже не выплеснулось - кроме запаха порошка, пропитавшего всю прачечную. В остатке Виктор получил чистое, но немного мокрое белье, которое можно было повесить в комнате, не опасаясь, что с него накапает.

За окном распогодилось. Надо было как - то убивать время до глажки: впервые с момента попадания Виктор почувствовал момент, когда просто нечего делать. И тут он вспомнил про фотоаппарат.

8. Руины подождут.

- Извините, вы не знаете, этот мост снимать можно?

- Вы, гражданин, прямо как из-за границы, приехали! - отпарировала Виктору женщина лет сорока, спускавшаяся с хозяйственными сумками, на дорожку, ведущую через овраг в сторону довоенной пожарки.

- Не, я из тайги. Стройка.

- А, ну тогда понятно. Этот мост нужно снимать! Его все снимают, газетчики снимают, телевидение приезжало снимать. Шнейдеров приезжал для Клуба снимать, его по этому мосту летом возили.

После моста Виктора потянуло снимать старинную водокачку на Покровской горе; здесь она была в строительных лесах. Спустившись к Арсеналу, он отщелкал исчезнувший особнячок с обувным магазином, звонницу и, наконец, восстанавливаемый собор. В поисках выгодного ракурса он оказался неподалеку группы из людей лет тридцати - сорока; один из них, худощавый и наиболее интеллигентного вида, был похож на священника. Они шумно спорили; тон задавала женщина в сером твидовом пальто с двумя большими пуговицами и круглой шапке, скрывавшей укладку.

- Иван Андреевич, - обратилась она к лысоватому мужчине в широкополой серой шляпе, - собор стоит действительно прямо посередине будущей магистрали. Получается, что мы уже потратили часть денег на восстановление, а вы предлагаете сносить. Разве это по хозяйски? Были бы это наши с вами средства, а это народные.

- Маргарита Сергеевна... Ну вы же видите, что когда все это строилось, никто не думал о движении. Дорога просто обогнула холм. И холм мешает. Исходные данные, перспективный план до восемьдесят четвертого года известен. Никак здесь больше магистраль не провести, или через холм, или снести кучу домов до Покровской горы. Тоже старинных.

- И ничего нельзя сделать? Дело здесь даже не в слезных просьбах отца Михаила. Хотя ему проще было бы смолчать, а потом рассказывать пастве, что безбожники все разрушили. Понимаете, у нас город по площади равен Ленинграду, а число старинных зданий на единицу площади до смешного мало. Ну как мы покажем, что восемьсот лет городу? Есть постановление о развитии туризма. Что мы покажем туристам из старины? На заводы их водить нельзя.

- Маргарита Сергеевна, что можно сделать? Пустить дорогу вокруг "Дормаша" - это лишить транспорта большую часть Калинина, - продолжал настаивать архитектор.

- Должен быть выход. В Москве вон сколько домов двигают.

- Двигают по ровному месту. А здесь холм. Тем более колокольня вообще скоро сама упадет. Место плохое, осадка. Разве что здесь все снести, а построить потом на новом месте.

- Это новодел, - вздохнул отец Михаил. - а здесь каждый камень намоленный. Как же это объяснить...

- Ясно, - подытожила Маргарита Сергеевна, - если специалисты не видят выхода, нужен свежий подход. Простите, товарищ!

Она решительно подошла к Виктору.

- Здравствуйте. Вы, я смотрю, фотографируете?

- Да. Это можно?

- Конечно. Вы по профессии кем будете?

- Инженер.

Из опасения Виктор не стал уточнять: дама, похоже, была из местного начальства и кто знает, что у нее на уме.

- Отлично. Вот вы как считаете: как передвинуть собор в сторону от дороги, если он на холме, а двигать можно только по одному уровню?

Сопровождающая публика подтянулась и окружила Виктора. Уйти от ответа было невозможно.

- Здания, если не ошибаюсь, по рельсам двигают или двутаврам... - неуверенно начал он. - Ну, наверное, насыпь сделать, и по ней подвинуть... а потом... потом и не нужно опускать... насыпь так и остается...

- Иван Андреевич! - дама резко повернулась к архитектору. - Ваше мнение по предложению товарища... простите, имя-отчество?

- Виктор Сергеевич.

- Нну... - архитектор сложил губы трубочкой, словно собирался засвистеть, - а знаете, это - выход. Можно подготовить свайное поле, сделать нормальный фундамент, утрамбовать грунт по пути следования, укрепить или заморозить... Но это надо насыпать целый холм, причем близко к берегу. Подмыть может.

- Так мы же собираемся передвигать русло Десны для расширения площади "Дормаша"! - всплеснула рукой Маргарита Сергеевна. - Заодно передвинем и в районе набережной. Намытый песок пойдет на холм. Расширится парк, а то цирковые помещения прямо упираются в набережную.

- Тогда понижение у реки будет. И так базар весной заливало.

- На понижении устраиваем пляж и спуск с набережной. Пляж в самом центре. Место досуга. Что скажете?

- Заманчиво. Но это полная переделка проектной документации...

- Ну так переделывайте. ЭВМ вам вне очереди поставили? Надо использовать.

- Маргарита Сергеевна, - подал голос высокий суховатый мужчина лет пятидесяти, державшийся чуть позади, - с передвижкой мы однозначно превышаем лимит бюджета. Надо что-то урезать.

- Отодвиньте пока восстановление Свенского. Руины подождут, они не в центре. А теперь давайте к колокольне пройдем, посмотрим, чего с ней делать...

Группа степенно проследовала дальше. Отец Михаил, чуть приотстав, вернулся, и пожал Виктору руку.

- Спасибо! Я буду молиться за вас, Виктор Сергеевич.

- Не за что. Главное, назад не требуйте.

- Ну, что вы! Это нереально. Тут бы договориться о возобновлении богослужений на праздники. Спасибо!

- Скажите, а вот Маргарита, ммм... Сергеевна... Я просто приезжий.

- Зампредисполкома облсовета. При Коновалове уже назначили: Домну Павловну-то в министры... Простите, меня зовут. Храни вас господь!

"День прожит не зря", подумал Виктор. Он прошел в другой конец бывшего базара, щелкнул панно с видом будущего цирка, ижевскую "Ладу" у гарнизонного универмага, желтое такси-микроавтобус, миниатюрный пикап, внедорожник, похожий на "Лэнд Крузер", и камазоподобный зиловский грузовичок.

- Увлекаетесь авто? - раздался рядом знакомый голос.

Нинель Сергеевна, держа в руках кожаную сумочку, с улыбкой глядела на него.

- Я из автомагазина, - она кивнула на двухэтажный дом. - Вы в Бежицу? Могу подвезти.

Хороший кадр, подумал Виктор. Красивая блондинка на фоне двухэтажного здания сталинских времен и вечернего неба с облаками. Даже в черно-белом виде пойдет. Лицо выразительное.

- Спасибо, - ответил он, - но я еще хотел пройтись. С детства увлекаюсь фотографией.

- Чем же вы снимали в детстве? - спросила она. - Неужели сами сделали?

- Дырочную камеру может сделать любой школьник.

- Еще одна сторона вашей загадочной личности... А давайте угадаю: вы сегодня просто решили занять время. Мне Соня все вчера рассказала.

- Ну, раз вы все знаете... Так что вы теперь свободны от обязательств.

- А я не собираюсь от них отказываться, - Нинель загадочно улыбнулась. - Хотите, мы поедем ко мне прямо сейчас?

...Если это УГБ вывело Соню из игры, думал Виктор, значит, она кому-то мешала. Пока Вочинников был на свободе, ее безопасность никого не трогала. И уникальный объект в лице попаданца что-то не собираются немедленно прятать от чужих глаз. Чтобы дурить БНД с Альтеншлоссером?.. Альтеншлоссера, если верить Корину, просто отпустили. Отпускают мелочь, чтобы клюнула крупная рыба? А кто крупная рыба? Ждут, когда сюда директор ЦРУ на цырлах прибежит? Нет, глупость. Ценнее попаданца может быть только попаданец, который больше знает. Знает что? Типа Ландау сюда не пошлют - еще под автобус попадет. А вот попаданец, который больше знает о переброске...

- Неужели вы боитесь? - на лице Нинель отразилось крайнее изумление.

- Необычайно соблазнительное предложение. Но у меня принцип: никогда не соблазнять чужих женщин...

...Как же я сразу не понял, думал Виктор. По логике органов, кроме наивных лохов, которых используют, и посредников для прикрытия, должен быть кто-то еще. Тот, кто держится в тени и докладывает в Центр. Куратор. Который знает механизм переходов, чтобы подсказывать, кого куда. Вот если такого взять...

- Принцип? - Нинель Сергеевна удивленно вскинула брови. - Это благородно и мужественно. В таком случае вы же не откажетесь просто зайти в гости на чашечку кофе? Поговорим о современном искусстве.

- Иннокентий ревновать не будет?

- Он в Москве. И сегодня ему будет некогда вспоминать о нашем городе - труженике, городе - воине.

- Вот как?

- И меня это совершенно не беспокоит. Так как, едем?

Она смотрела на Виктора в упор веселыми шальными глазами, словно бросая ему вызов.

- О кей, мне надо только позвонить. Дела.

- Автомат у автомагазина... Каламбур. У меня в машине пока нет телефона. Говорят, со временем это будет доступным. Правда, не такой, как у должностных лиц, там стоят скремблеры, чтобы никто не подслушал.

В синей железной телефонной будке на крашеной стенке было нацарапано "СЛЕГ". Значит, Стругацкие и здесь написали "Хищные вещи века", и это очень известно. Впрочем, тут это в тему.

Ниже была нацарапана свастика. Здесь это было не героизацией и не экстремизмом. Здесь это было просто нецензурное ругательство. Грязное и страшное.

Черная эбонитовая трубка долго и противно пищала. Затем послышались шипение и щелчки.

- Виктор Сергеевич? - голос Корина казался спокойным и равнодушным. - Как самочувствие?

- Прекрасно. Извините за беспокойство...

- Что-то случилось?

- Меня пригласили в гости. Нинель Сергеевна, знакомая Лариной.

- Заметили что-то подозрительное?

- Пока нет.

- Вас тревожит, не угрожает ли вам опасность?

- Ну, скажем так, предшествующие события дали основания.

- Вам надо сегодня отдохнуть. Завтра рабочий день. Если пригласили в гости, почему бы не сходить?

- Я вас понял. Спасибо.

"Значит, они уверены, что сегодня никто ничего не спланирует. Да и кто сейчас полезет после ряда провалов?"

Виктор повесил трубку и обернулся. У тротуара мягко урчал мотором "Фиат" бежевого цвета - тот самый, который в нашей реальности превратили в "копейку".

- Все в порядке? - спросила Нинель медовым голосом, когда он садился в машину.

- Да. Договорились.

- Дверцу только аккуратней, пожалуйста... А то некоторые привыкли к "Волге". На новых моделях там коробка-автомат, вы в курсе?

- Не интересовался.

Салон был отделан светлокоричневой кожей. Чисто дамская машина.

- Мне советовали "Рено" с передним приводом. Но я остановилась на этой. Она ближе мне по духу. Еще советовали наш "Спутник". Его хвалят шведы, он не так ржавеет зимой, как новый "Фольксваген". Меня это не касается, я все равно почти не езжу зимой...

Разогнавшийся "Фиат" лихо завернул возле обувного за храмом. Нинель уверенно и крепко держала двумя руками тонкую баранку руля, ни на секунду не отрывая глаз от дороги. И тут только Виктор заметил, что они не пристегнуты.

- А за ремень тут не оштрафуют? - осторожно заметил он.

- Американская привычка? Со следующего года у нас тоже начнут переходить. Козлов обеспокоен ростом жертв на дорогах.

- И чем же можно объяснить эту привычку, если человек не из Америки?

- Многим. Например, вы редко ездите в частных авто и много читаете научных журналов.

- Вы проницательны.

- И поэтому вы не задаете мещанский вопрос, возможны ли такие заработки у скромного социального психолога. Вы знаете, что есть хоздоговора и частная практика. Особенно в Москве - а я почему-то уверена, что вы тоже на периферии не задержитесь.

- Предлагаете общее дело?

- Предлагаю извлечь максимум выгоды из нашей ситуации. Но об этом позже, когда приедем. Не хочу отвлекаться от движения.

Нинель выглядела спокойно, даже хладнокровно. Казалась, что она взялась опровергнуть все мнения о блондинках за рулем. Машина легко повиновалась ей; на ее лице Виктор не замечал ни следа рассеянности или ухода в свои мысли. Вождение, похоже, доставляло ей удовольствие, но не захватывало до азарта. Она выдерживала дистанцию, аккуратно включала сигналы, быстро реагировала, но не суетилась. И еще - она явно не была похожа на нимфоманку, и вообще на женщину, увлеченную жаждой физической близости.

"Игрок", подумал Виктор. "Интересно, что за комбинацию она предложит?"

9. Люди на Болоте.

Не доезжая до Северной, машина свернула влево. Из знакомых зданий на этом куске Литейной остались двухэтажные "болгарские" домики и аккуратное здание Тринадцатой школы. Справа почти до леса тянулись цветные полосы Лабиринта; на краю поля, у остова снесенной конюшни, подымались над облетевшими дубами и березами наклонные стрелы автокранов.

Почтовый переулок был тот и не тот, что помнил Виктор. Та же одна полоса асфальта с канавами по сторонам. Но куры по широкой обочине не бродили, и собаки почти не бегали. За ровными линиями одинаковых палисадников виднелись одинаковые двухэтажные кубики-особняки, панели которых напоминали холсты кубистов.

- Здесь рядом, - пояснила Нинель, - дом на Болоте.

- Вы же говорили - за Металлургом.

- Так это и есть Болото. Было здесь болото, его осушили. Чуть было под эксперимент не попало - пластмассовые дома строить. По виду как летающие тарелки. Вовремя отказались.

"Фиат" немного попетлял по кварталам и остановился у серых ворот гаража.

- Я поставлю машину, - улыбнулась Нинель. - А вы пока проходите в калитку. У меня нет собаки, в доме сигнализация.

Участок был небольшой - сотки три, и украшен кустами роз, цветочными клумбами и перголой с облетевшим плющом, перед которой желтым мятном виднелась площадка для мангала.

По дорожке от гаража, ступая легкими шагами, приблизилась Нинель Сергеевна и поднялась на крыльцо.

- Вот здесь я живу, - произнесла она, когда Виктор помогал снимать с ее плеч пальто, - налево гостиная, прямо по лестнице - кабинет и спальня. Но вы ведь не собирались в спальню? Или все-таки передумали?

Виктор почувствовал легкий, воздушный аромат "Фиджи", исходивший от волос и чуть раскрасневшегося лица Нинель. Незабываемая гамма ароматов жасмина, розы, фиалки, мускуса и еще чего-то неизвестного, созданная талантом Гая Лароша, чтобы женщина в холодный, хмурый день поздней осени смогла почувствовать тепло солнечного курорта и расслабиться.

В последних словах фразы Нинон он тоже уловил нотки легкого пляжного томления.

- Я просто в гости на чашечку кофе, - спокойно ответил Виктор.

- Тогда нам налево.

Белый телефон, своими округлыми очертаниями похожий на голову плюшевого мишки, стоял на тумбочке у зеркала. Если что, можно позвонить. Если, конечно, он не отключен. В самом зеркале отражалась красная деревянная маска с мочальными космами на стене напротив и скалила Виктору редкие зубы. Но эта экзотика уже мало трогала.

- Простите, можно от вас позвонить?

- Нерешенные вопросы? Пожалуйста. В пятницу забарахлил, так приходил мальчик-связист, все исправил, и ничего не взял. Сказал, что это по вине АТС. Я даже заподозрила, что он в меня влюбился.

Виктор набрал номер работы и услышал длинные гудки. Подождав немного, он повесил трубку.

- Нет никого, - улыбнулся он. - Значит, попозже к вечеру.

- Значит, ничего не будет отвлекать.

Интерьер гостиной показался Виктору стандартным, но респектабельным. В углу, в строгом полированном ящике, парил над паркетом солидный "Альтаир", опираясь на тонкую хромированную трубу с четырьмя тонкими лапами, напоминавшими стрелки часов и елочную крестовину. Полупустая стенка-стеллаж, на которой виднелось пара десятков книг, пластинки в ярких конвертах, полуабстрактные сувениры, немного хрусталя и столового фарфора, завершалась в глубине комнаты платяным шкафом. Там же, на стенке, дремала радиола из блоков, с угловатым проигрывателем в корпусе из полированных дощечек и крышкой из оргстекла - рацию там прятать было бы неудобно. Диван-кровать, пара легких поролоновых кресел-ракушек и журнальный столик вносили в этот прямоугольный мир нотку уюта, как и торшер с небольшим пластмассовым абажюром. На полке торшера свернулся клубочком параллельный телефон - маленький, белый, с трубкой над номеронабирателем, чтобы хозяйка могла болтать, не слезая с дивана. Со скетча над диваном в глаза Виктора заглядывала Мерилин Монро в черно-белых тонах.

- Ну что ж, располагайтесь, - Нинель кивнула на диван. - А я поставлю кофеварку. Хорошо, что вы не из фанатиков кофе, а то есть такие, которые признают только в турке. Посмотрим, что идет...

Она подошла к телевизору. Раздался щелчок, и спустя десяток секунд из динамиков послышалось:

- Обновив самое существо жизни нашего народа, Октябрьская революция была вместе с тем стимулом национально-освободительного движения...

На экране показалось лицо старца с седой бородой и каким-то светлым, благородным выражением лица и добрыми, но немного печальными глазами. Облачен он был в церковную одежду; Виктор сразу разглядел белый патриарший куколь и панагию.

- ...И мы, вместе со всеми нашими соотечественниками, испытываем глубокое удовлетворение, что все эти начинания, созвучные евангельским идеалам, находят в наши дни все большее понимание и поддержку со стороны широких кругов верующих людей многих стран мира...

- Документальный, - пояснила Нинель, - это он в прошлом году говорил, на пятидесятилетии. Но в эту годовщину по сути мало чем будет отличаться...

Она перещелкнула канал. Зазвучала арабская музыка, и голос диктора за кадром стал рассказывать о древностях Судана.

- Пойдет?

- Похоже на Египет.

- Да, там были фараоны... Хотели бы там побывать?

"А вот это вопрос", подумал Виктор. "Начинает склонять к выезду?"

- Наши там чего-нибудь строят? - с деланным интересом ответил он.

- Нет, как турист.

- Я слышал, там неспокойно.

- С нашими армией и флотом это не наши, а их проблемы... Я вот о чем. Виктор Сергеевич, вам пора постепенно привыкать к другому уровню потребностей. Чтобы не выглядеть белой вороной.

На кухне зафыркала кофеварка. Через пару минут на столике был строгий немецкий сервиз с худощавым кофейником и чашечками-конусами, украшенными поверху модерновым орнаментом из черных ромбиков и красных полосок. Чашки источали густой аромат кофе и ликера с ванилью. В вазочке лежали пышные банты слоеных рогаликов с кремом и ягодами.

- "Калуа"? - спросил Виктор.

- "Брянский кофейный". Кстати, здесь делают неплохие ликеры. Вы интересуетесь не только роком... Но на дипломатических приемах вам вряд ли придется бывать, а там, где будете, обычно с ликером пьют из чашек.

- Вы решили ввести меня в определенный круг высшего общества?

Судан на экране кончился. На видовой заставке между передачами под романтические звуки квартета Кулля показался шпиль Адмиралтейства.

- Я не телепатка, - ответила Нинель после некоторой паузы, - но у меня есть связи. Уверена, что скоро вас переведут в Москву или в один из уютных подмосковных городов, где много молодежи и прекрасно устроенный быт. Чтобы двигаться там, вам понадобится супруга.

- А как же Ипполит... то-есть, Иннокентий?

Нинель рассмеялась и дотронулась рукой до плеча Виктора.

- О, нет, конечно. У меня есть подруга, чуть постарше Сони. Она вам понравится, и вы друг другу прекрасно подойдете.

- Иннокентий, случайно не у нее?

- Вас это смущает?

- Напротив. У него прекрасный вкус.

- Тонкий комплимент, - усмехнулась Нинель. - Она девушка хорошая. Спокойный характер, хозяйственная. Просто ей не повезло. У нее был друг, научный сотрудник, знаете, есть такая новая наука - экология. Умный, выдержанный, перспективный. Близкий к начальству. За ним она была бы, как за каменной стеной. Но - оформить отношения она так и не решилась, а потом они разошлись, вернее, она разошлась.

- Какие-то проблемы?

- Никаких конфликтов. Просто ей нравятся люди более старшего, военного поколения. Они ей ближе, она считает, что в них нет наносного, ненужного. А они видят ее, как человека не их времени. Так что вы просто идеальный случай.

- Как ее зовут?

- Лена.

"Ого, да это прямо героиня "Июльского дождя"! На самом деле была такая история? Или это доказательство, что хотя бы эта реальность - иллюзия?"

- Судя по удивленному лицу, вы о ней слышали?

- Вы так описываете... образно... прямо как будто мы уже знакомы.

- Я вас представлю на подходящем междусобойчике, - продолжала Нинель. - Поговорите, расспросите друг о друге.

- Полагаете, я не покажусь ей поколением наносного и ненужного?

- У меня чутье. Лена как-то жаловалась на застывшее время. Ей не хватало движения, взрыва, точки на горизонте, куда надо идти. А вы, извините, вы - воплощение ее идеалов. Вы начинаете двигать вперед все, с чем ни сталкиваетесь. Технику, искусство, социологию. Вы родственные души. Просто Лена не научилась сама создавать движение вокруг себя, а в тридцать на стройку ехать поздно.

"Нинель умеет манипулировать людьми, использовать слабости и заводить нужные связи. Хорошее качество для агента... Зачем похищать попаданца, который под колпаком у ГУГБ? Можно пристроить к нему человека, которому объект будет доверительно сливать информацию о будущем. Возбуждать нежные чувства рассказами о голубых городах и невиданных машинах. Честной, скромной и мечтательной советской девушке."

Техническая пауза на телестудии затянулась, и секстет Гараняна сменил квартет Кулля, как наряд часовых на посту уставшей страны. Прекрасный релакс на выходные, подумал Виктор. Если все так, как представляет Нинель, Иннокентий со своей философией - временное разнообразие, и скоро Лена увидит в нем заезженную пластинку. Если уже не увидела.

- Интересно... - начал Виктор. - Вы, достигнув физического совершенства, пытаетесь установить чисто духовную гармонию. Но хотелось бы знать, что же я могу сделать для вас в благодарность за счастье семейной жизни.

- Вы хотели сказать, чем должны заплатить? Не будем смягчать определения. Отвечу прямо - это не сделка. Вы не из тех, кого можно купить. В Москве мы будем взаимно полезны друг другу. Если вы не спешите - а вы не спешите, обсудим план совместных действий.

- Я готов.

- Сейчас по телевизору будет "Мистер Питкин за витриной универмага". В счет погашения процентов по кредиту, который мы им дали на наши прессы. Ну, вы знаете - у них там кризис, волнения,студенты против правительства лейбористов, вот и пришлось часть брать культурой. Давайте посмотрим, а потом обсудим? А то я чувствую, вас незнакомая обстановка немного волнует... И не стесняйтесь, берите рогалики. Я их брала на фабрике-кухне.

10. Жизнь наверху.

Дубляж киностудии имени Горького сделал половину английского фильма.

Мистера Питкина, то-есть, актера Нормана Уиздома, озвучивал Вицин, а Пегги говорила голосом Дануты Столярской. Не то чтобы вещь настолько убойная, как "Питкин в больнице", но посмеяться можно. Чисто для отдыха, несмотря на социальный подтекст.

То ли действовал ликер, то ли обстановка стала более привычной, но через полчаса фильма у Виктора появилось чувство, что он пришел в гости к старой знакомой и всегда жил в этом времени. Привычным был интерьер, привычным был черно-белый телевизор, еще совсем новый, и уж совсем привычны далекий лай собак и гудки тепловозов, долетавшие с промышленной зоны. Надвигавшийся вечерний туман занес в комнату слабые запахи болота и окалины; фильтры на стальзаводе были еще слабоваты. Нинель от души смеялась, иногда трогая Виктора за руку - "Смотрите, смотрите!"

На фоне лиц хохочущих героев появилась надпись "Конец фильма". Нинель гибко выскользнула из-за стола и щелкнула выключателем; мир на экране свернулся в точку и погас. На обратном пути она небрежно надавила сетевую клавишу транзисторной радиолы, и тут же в гостиную, порывом свежего ветра ворвался звонкий, жизнерадостный голос Анны Герман. Веселые тромбоны где-то в пространстве и времени под бодрый ритм ударника выпиливали твист "Солнечный день".

Их глаза снова встретились, и Виктор едва не вздрогнул от удивления.

Это была другая женщина. Внешность Нинель не изменилась, но лицо выражало совершенно другой характер. Холодная, идеально красивая улыбка, легкий прищур чуть насмешливых глаз очень уверенной в себе личности. Виктор почувствовал, как в ее зрачках блеснул опасный огонек; где-то за ним, в глубине, затаились хитрость и кокетство. Женщина, финал разговора с которой трудно предсказать.

- Рогалики в самом деле изумительные, - небрежно бросил он, - у вас великолепный вкус.

- Вы не инженер Гарин, - задумчиво произнесла она, дотронувшись правой рукой до края столика, - а я не Зоя Монроз. Но мы договоримся.

- Я весь внимание.

Нинель присела на диван. Ей явно не хватало длинного мундштука с легкой сигареткой в пальцах.

- Я уж говорила, вас переведут в Москву. После проверки попадете в число личных референтов одного из ответственных работников Госкомтехники. Это практически решено.

- А если не пройду проверки? Есть некоторые сложности...

- Пройдете. Если не будете спрашивать, что за проверка. Не волнуйтесь, никто не будет проверять вашу стойкость на допросах или сумеете ли вы выстрелить во врага.

- Во врага? Пока не промахивался.

- Я верю. Вы произвели наверху впечатление человека, который знает многое из того, о чем другие не догадываются. Явно об этом не говорят, но я поняла. Поэтому будете работать... - она сделала многозначительную паузу, - по профилю бытовой электроники.

- Понятно. "Мирный трактор".

- Нет, - Нинель сделала насмешливую гримаску, - как здесь в доме. Товары-народу.

- Накануне войны?

Опасный огонек вновь разгорелся в ее глазах. Казалось, она сомневается, стоит ли делать важное признание, но азарт ей уже не позволял остановиться.

- Война, как учит нас партия, - это продолжение политики иными средствами. Ученые считают, что война при современном вооружении продлится несколько месяцев. Если не раскрутится в тотальную, чем наши все время пугают американцев. Американцам тотальная война не нужна. Им нужно полностью разрушить промышленность Европы и погрузить ее население в нищету, чтобы советско-китайский блок оказался на долгие годы связан восстановлением континента. За это время американцы ставят фашистских диктаторов в Латинской Америке, в Африке и странах Ближнего Востока, и прибирают себе ресурсы значительной части земного шара. Опять оказываются выигравшей стороной и собирают силы для войны против нас.

"Значит, она считает, Корин пугал с ядерной войной?"

- А если все-таки эскалация?

- Наши не хотят всеобщей войны. Слишком уж народ помнит ту. Поэтому основная война начнется тогда, когда перестанут падать бомбы. В Европе в основном легкая промышленность, ширпотреб. Ее разрушение вызовет сильный перекос на послевоенном рынке, который используют американцы. Поэтому восстанавливать все же придется, но не у них, а у нас. Вы же инженер, вы же понимаете, что налаженный завод расширять проще, чем разбирать руины.

- А кто будет работать? Китайцы?

- Европейцы. Мы откроем дорогу для их беженцев. Мы снизим плотность населения Европы в несколько раз, и заселим наши необозримые просторы Урала, Сибири и Дальнего Востока людьми, способными ассимилировать с русским народом. Тем самым мы избежим появления в восточной части СССР крупных, плохо ассимилирующихся диаспор. Надеюсь, вы поняли.

- Человечество не расценит это, как этническую чистку?

- Ну что вы? Все добровольно, даже война добровольно, их никто не заставляет с нами воевать.

- А с Европой что?

- Она станет похожей на пригороды Ленинграда. Красивая возрожденная природа, восстановленные памятники старины и музеи, тихие улочки старых городов, традиционные деревни. Зона отдыха, туризма, местных продуктов и сувениров. Сейчас в Союзе развивается массовый туризм, а вы представляете, сколько будет ездить китайцев, когда они дотянут до нашего уровня жизни?

Твист давно кончился, и квартет "Электрон" ритмично наяривал джазовый стандарт "Неверность" в ритме босса-новы. Где-то в углу щелкнул автомат, и, разгоняя наползавшие сумерки, под потолком вспыхнули две лампочки из пяти. Экономия.

- Ясно, - вздохнул Виктор. - Европа - для культурного отдыха. А наша задача - быстро развить производство ширпотреба взамен ихнего.

Нинель снисходительно хмыкнула, встала из-за стола и неторопливо прошлась перед Виктором походкой пантеры.

- Наша задача - это власть, - жестко произнесла она. - Власть над людьми, которая должна быть у нас с вами в гуманных, благородных целях. Вы видели, чтобы я сделала кому-нибудь плохо?

- Ну что вы. Вы были готовы отдать себя для других.

- Идея переселения Европы давно витала в ЦК, мне довелось быть в рабочей группе по этому вопросу. Но у этой идет есть слабое место. Наш народ переплавился в одном котле. Три войны, три революции. И вдруг он разбавляется миллионами людей, далекими от наших традиций. Мы, конечно, можем отсеять белоэмигрантщину, карловаков, ну и естественно, профашистских элементов, но это не переделает социальную психологию лойяльных переселенцев, она все равно будет не советская. Управлять идеями, пропагандой, мы больше не сможем. Считалось, что это приведет к краху страны. И тут вы предлагаете формировать духовный мир людей через их вещи. Простая мысль, но время для нее настало только сейчас, когда быт стал важной частью человеческой жизни. И управляя производством предметов быта, мы сможем формировать сознание европейцев. Устроить там мирный континент с добрыми, культурными людьми...

В сознании Виктора вдруг всплыли слова Гаспаряна - из того, немыслимого СССР девяностых: "...Политтехнологии, они как наркотик. Каждый раз требуется все большая доза... И тогда у США появится возможность свергнуть российскую власть, как самозваную..."

- А это не мягкое насилие над личностью? - эти слова, казалось, вырвались у него сами. - Вы же понимаете, что не всем нравится, чтобы ими манипулировали. Вы прекрасно учитываете это в быту. Почему вы думаете, что в масштабе всего народа людей с сильным - да, черт возьми, с нормальным советским характером поглотит инертная масса? Что ихние европейские Корчагины, Маресьевы, не знаю уж кто, Экзюпери там с Фучиками, примирятся и будут жить в этой массе?

Нинель холодно пожала плечами.

- А вы хотите, чтобы они и дальше убивали друг друга? - ответила она.

- Не хочу.

- Правильно. Для героев найдутся славные дела. В лабораториях, в экспедициях, в космосе, наконец. Вы этому поможете. Даже не представляете, как поможете.

- И что я должен сделать?

- Готовиться пройти проверку. Закончатся формальности, знакомлю вас с Леной, и по ходу дела объясню, что, как и с кем. План переселения Европы снова стал нужен ЦК, а это значит, что ЦК нужны новые люди, которые его реализуют. Вы даете идеи, я тащу вас наверх.

- Уверены, что там мне понравится?

- Безусловно, - Нинель снова сделала гримаску. - Во-первых, вы не относитесь к нытикам- интеллигентам, которые при слове "переселение" начитают истерику - ах, это депортация, это тоталитарное общество, уничтожение народов через ассимиляцию и прочее, и прочее и прочее. Вы смотрите на проблемы, а история показывает, что они преодолимы. Америка - это первое переселение Европы. Еще Австралия, но она поменьше. В Америке что, все это белое население считает себя обиженным народом? Ничего подобного, они сами еще потом и негров депортировали. И вы, похоже, это прекрасно понимаете. С другой стороны, в вас нет ненависти к Европе, вообще вы не зациклены на идеях. Это как раз то, что нужно нашей номенклатуре. Человечные, морально зрелые прагматики.

Похоже, наверх она пробьется, подумал Виктор. Такие могли бы работать в разведке. Может, она и работает в разведке? И не мелким расходным материалом, которые кладут в постель? Постель для нее любимый вид спорта, она впускает в себя мужчин, думая о них, как виртуозная парикмахерша в салоне красоты думает, какой шедевр она сможет сделать из сложного клиента... Либо она слишком любит переделывать людей. Оптом и в розницу.

- Значит, я удачная заготовка для этого дела? - улыбнулся Виктор. - Удачная заготовка и уникальный советский станок...

- Но-но! - Нинель погрозила пальчиком. - Не пытайтесь меня разозлить. Впрочем, я понимаю, что это не личное. Вы, Виктор Сергеевич, не настолько наивны, как может показаться при поверхностном взгляде. Вы разумно осторожны: в раздражении собеседник может раскрыть деталь предложения, которое не в ваших интересах. Там это пригодится.

"Другое создание зависимости. Постепенное. Сейчас она ничего подозрительного не предложит. Прекрасно знает, что завтра содержание этого разговора могут попросить пересказать в УГБ. "Закончатся формальности..." Если за этим и есть какой-то криминал, то я об этом узнаю лишь тогда, когда пройду проверку и войду в доверие. А может, это обычный карьеризм, и даже вполне здоровый."

- Теперь "во-вторых", - продолжала Нинель. - Оказавшись наверху, вы не будете гоняться за барской роскошью, но и не окажетесь среди тех, которые живут, словно село после войны поднимают. Снимете трехкомнатную со сталинскими потолками где-нибудь в Хорошево-Мневниках, чтобы много не платить. Поставите там цветной "Уран" и рижскую стереофоническую радиолу. Потом заведете стандартную загородную дачу с мансардой, возьмете в рассрочку белый "Арбат-универсал" для семейных поездок. Ну и конечно, вы же фотолюбитель. Вместо "Спутника" возьмете поприличнее "Комету" с автоматикой, ну и что-то солидное для цветной съемки, скажем, "Киев-робот" тысячи так за две с половиной. Будете собирать книги и пластинки, вывозить супругу в отпуск смотреть туристские достопримечательности. Практически идеальный стандарт советского выдвиженца... Я что-то не так сказала?

- Я не понял только одного... - задумчиво протянул Виктор, - как советские выдвиженцы следуют этому стандарту. Наверное, это детский наивный вопрос, но меня всегда удивляло, как это выходит в массе. Есть власть, есть возможность злоупотребить ею. Разве не так?

- Вопрос, который задают все технари, - со снисходительной улыбкой произнесла Нинель. Наверху мы с вами не будем руководством, принимающим решения. Мы будем в кругах референтуры, технической и гуманитарной элиты, которой доверяют готовить принятие решений - по знаниям, опыту, чувству ответственности. Та часть номенклатуры, к которой мы будем заходить в кабинет, служит по принципу пожизненного найма, как в японских фирмах. Пришедший на службу в молодости получает мало и работает много: он зарабатывает репутацию. Мотается по стройкам, по отстающим колхозам, не щадит себя ради страны. Потом приходят оклады, льготы, хорошие места и квартиры. И человек знает, что ему на этом пути нельзя оступиться. Он идет шаг за шагом к своей вершине, помня, как тяжело и трудно ему досталась возможность дойти до средних ступеней служебной лестницы. А потом ему уже поздно меняться. И как шеф, он задает пример для всех, кто с ним работает. Нищие фанатики или пижоны, тыкающие в глаза другим своей купеческой роскошью, в этой системе редкость.

- Интересно... Ну, а если это просто любовь к технике? Вот если я захочу видеомагнитофон? Сейчас?

- Вы же не записались на него в рассрочку на будущий выпуск. Вы ищете максимум удовольствия за разумную цену. Скорее, повезете Лену по туристским местам, чтобы пофотографироваться. Селигер, Суздаль, Самарканд, Соловки... Молодая супруга, свежие впечатления, романтика. Да, и фотография - это же хобби! Каждый состоявшийся человек должен сегодня иметь хобби. Лене понравится. Со своей стороны, как ее подруга, я помогу Лене стать для вас идеальной женой. Во всех отношениях. Две счастливые советские семьи не должны распасться.

- Три.

- Что вы говорите? - на губах Нинель мелькнула недовольная гримаска.

- Три счастливые советские семьи.

- Софья Петровна? Да, она, пожалуй, тоже пойдет наверх. И не всю же жизнь только петь... Общественная жизнь, фестивали, борьба за мир... Вы сообразительны. Нам не помешает свой человек в массовой культуре.

Все-таки похоже на вербовку, подумал Виктор. Предлагают достаток и молодую жену. Здесь, в Союзе, не за бугром... Не похоже на разведку. Если они вообще не за дурака считают. Так может быть, и не разведка? Может, какой-то клан или группировка у власти, которой нужен козырь. "Пятая колонна"? Но кто же тогда должен стоять за ней, чтобы Нинель могла говорить так спокойно и открыто? Штаты? Нет. Здесь - нет. Не то соотношение. Мы сильны, с нами многомиллионный... Стоп.

- Кажется, я понял, кому нужно выселение Европы, - улыбнулся Виктор, глядя в глаза Нинель. - "Вставай, кто рабства больше не хочет..."

- Вы правы. В ЦК КПК есть товарищи, которые это поддерживают. Народ в деревнях бедный, неприхотливый. Есть кому разбирать руины и возделывать поля. Чьими-то руками надо создавать этот туристский рай.

- А не боитесь, что получите китайских националистов с двух сторон Союза? У них же тоже может быть в самый неожиданный момент "смена вех".

- Это будет бояться Америка. И попросится к нам в союзники.

- А не захочет перезагрузиться? СССР и Китай взаимно гробят друг друга в щебенку, в городке остается только один шериф.

- Интересное слово - "перезагрузиться"... Что-то от битников... хотя для вас... Отвечу так - нет. В ближайшее время - нет. Из Индокитая вернулось более двух миллионов молодых людей с посттравматическим стрессовым расстройством. Там начинается новый вид расизма - боязнь коммунистических азиатов.

- Вам, как психологу, виднее.

- Да, - лицо Нинель стало каменно-холодным. - У меня была командировка во Вьетнам. Молодым, подающим надежды специалистом, в составе большой группы врачей и психологов. Жест доброй воли. Исследовала посттравматические расстройства у бойцов Народной Армии, добровольцев НОАК, местного населения. Важная и актуальная тема для "Эм-О" и "Гэ-О". Там погиб мой первый муж. Почти муж, мы не успели расписаться.

- Бомбежка?

- Местная инфекция. Хотя нам сделали прививки от всего, что можно. Может, бактериологическое, может, химия и напалм породили новую заразу.

- Печально...

- Надо жить. - Нинель покрутила в руке пустую чашку и решительным движением поставила ее на стол. Ее глаза сузились и смотрели колючим прищуром. - Надо на руинах строить новую, счастливую жизнь. Вы ведь тоже все потеряли... Кстати, вы, случайно, туристских песен не пишете?

- Стихи, - Виктор понял, что она имеет в виду бардов. - На которые можно писать песни. Иногда.

- Прекрасно. Лена умеет играть на гитаре. Ей понравится.

11. Три цвета памяти.

"Какая же она настоящая?"

Сухой ветер гнал пыль в сторону леса по Ново-Советской, словно в темноту тоннеля - туда, где неподалеку от опоры мощной линии электропередач нашли угаданные Виктором снаряды. Трещали флаги на домах, и в холодном сиянии газосветных трубок над аллеей болтало полусорванную перетяжку со словами "...стойную встречу!". У железных дуг остановки кучковались пассажиры, щуря глаза; над ними, со стены "Металлурга", в лучах прожектора щурился Ильич, надвинув на уши кепку и направляя в будущее движением руки революционных матросов, сталеваров, партизан, строителей и космонавтов. Холод заморозка надвигался на город издалека, с невидимых полярных шапок и просторов Сибири.

Нинель открылась ему с совершенно неожиданной стороны. Не пресыщенная львица с буйными фантазиями, не властная авантюристка. В случайной реплике, словно в треснувшей скале, проглянуло то, что не было видно под оболочкой - женщина трудной судьбы.

"Наверное, это было для нее трагедией. А потом - попытка переломить себя, переломить судьбу... Переломить саму природу. Она просто не могла иначе начать жить снова. И это все объясняет. Или... Или это финальная фраза, формирующая имидж. У Лики тоже погиб муж. Странное совпадение..."

Подошел старый потрепанный автобус, тускло светя подфарниками - какой-то гибрид из ЗиСа середины пятидесятых и "Мерседеса" тех же времен, неторопливый, по-деревенски жаркий от включенных печек и пропахший бензином, но, тем не менее, блестевший начищенным хромом полосы под лобовым стеклом. Виктор успел бросить себя на заднее сиденье, обтянутое после ремонта новым коричневым автобимом; в пыльный треугольник окна с трудом различались размытые пятна неоновых вывесок. Шипело и крякало АГУ, от рядом сидящего мужика несло табаком и псиной, но люди, казалось не замечали, этих мелочных неудобств. Вчера было хуже, завтра будет лучше; стоящие в проходе справа парень в болоньевой, смешно топорщащейся куртке и девушка в коричневом полупальто с двумя пуговицами, настолько коротком, что оно прикрывало фигуру чуть ниже того места, где должно заканчиваться бикини, с темной запятой волос и ямочками на щеках, смотрели друг на друга и для них вообще не было ни вчера, ни сегодня, ни завтра, а какое-то радостное много-лет-вперед, свежеумытое, полное разноцветных звезд и с ликующим серебряным голосом Татьяны Шмыги за кадром.

"Неужели это счастье будет расколото? Неужели этот парень упадет с разорванной осколками грудью у горящего дома под Билефельдом, а эта девушка навеки останется здесь, под бетонными обломками заготовительного? И прервется еще одна ниточка жизни?"

Автобус тормознул перед светофором, и девушка, не удержавшись, упала прямо в объятия своего друга; а, может, она этого случая хотела и ждала.

"Кто сказал, что есть какая-то высшая справедливость, кроме нас? Кто сказал, что человек слаб и беспомощен? Мы не можем... Мы не имеем права быть слабыми и беспомощными. Никто, кроме нас. Никто, кроме нас..."

...Утро понедельника выдалось сухим, ясным, но еще не морозным; природа нехотя прощалась с последним теплом, предвкушая запоздалую, но долгую и студеную зиму.

Понедельник - день легкий, думал Виктор. Он шел на работу уже привычной дорогой мимо Типографии, видел, как у Первой Проходной сливались людские ручейки, видел знакомый, свежепокращенный гигантский корпус цеха со все той же надписью "1914". На подходе к бетонному кораблю НТП, плывущему по бледно-золотой чаше рассветного неба, его уже узнавали сослуживцы, здоровались, улыбались, обгоняли, как будто от того, как скоро они станут за кульман, приблизятся новые выходные. Разноцветные пальто, кепки вперемежку с косынками, и радостные, искренне радостные глаза. Двадцать три года без войны. На производство идут те, кто не видел выстрелов и бомбежек.

- Виктор Сергеевич, доброе утро! Как ваше здоровье?

На Виктора в упор смотрели большие черные глаза Иннночки, и в них отражалась тревога.

- Утро - доброе, самочувствие - прекрасное. Двадцать секунд - полет нормальный.

На лице Инночки появилась невольная улыбка, но тут же исчезла.

- Виктор Сергеевич, а вы западное радио слушаете?

"Ни фига себе вопросик!"

- Какое западное? Сейчас какое-то глушат, это, наверное, нельзя слушать.

- Да, это враги... Враги передавали, что войска сосредоточены на границе с Германией, под видом смены личного состава вводятся новые части, ну, разумеется, это все вранье и провокация, и я этому ни капли не верю.

- Ну да. Как сказал один товарищ в дежурке на вокзале, это у запада осеннее обострение.

- Виктор Сергеевич, я слышала, у вас вроде как сверхспособности. Ну, бомбы обнаруживаете, будущее знаете...

- Прогнозирую. Обычный научный прогноз. А с бомбой сам не знаю, как получилось.

- Да, верно, главное, получилось. Виктор Сергеевич, скажите, вот со всем этим... У нас будут ну, это... Вроде дела врачей... Вы понимаете.

- Будут ли преследовать евреев? Не будут. Глупость какая, преследовать человека за национальность. У нас пятьдесят лет советской власти.

- Вы так считаете? Обычно, как война... Ну, видите, что на Западе.

- А у нас советская страна. Я в Брянске даже ни одного космополита не видел.

- Вы считаете, что у нас другая страна и другие люди?

- Конечно! - воскликнул Виктор. - Где вы видели здесь безработицу? Наркоманов? Нищих пенсионерок, роющихся в помойке? Разве здесь ждут со страхом увольнения или пенсию? Здесь говорят о бешеных ценах на коммуналку или лекарства? Здесь где-то запрещают говорить на родном языке? Где здесь, поступая в вуз, думают не о том, как сдать экзамен, а сколько платить за учебу и дают взятки, чтобы не отчислили? Здесь даже диссиденты, ругая руководство страны за какие-то запреты, за бюрократизм, не называют это руководство ворами и жуликами, потому что над ними, над диссидентами, народ просто смеяться будет! Народ может завидовать тому, как живет Косыгин, но даже сумасшедшему в голову не придет выдумать, что у него, ну там, вилла в Швейцарии, да еще и за незаработанные деньги. Ну не может быть такого здесь! Это только у них, у загнивающих. А бытовую технику мы сделаем! Обязательно сделаем! Вы не представляете, какое это счастье - создавать будущее своей собственной страны, а не пользоваться чужим, что не тычут постоянно, что вы, русские, ничего не умеете...

На губах Инночки появилась грустная улыбка.

- Не знала, что вы такой патриот... Наверное, да, вы правы, сейчас все слышат - вам дали бесплатное образование, и никто не представляет, как это оно может быть за деньги. Или как можно не сделать операцию человеку, спасти жизнь, если ему нечем платить. Но ведь этого даже за границей нет. Ну, бывает, но как-то не так. Конвергенция, век социальных государств. Ну и они же там не загнивают! Они соревнуются. Выставка была в Москве, "Интербыттехника", там у них ничем не хуже... Алексей Николаич сам говорил, есть чему поучиться.

- Не технически, политически загнивают. Вы говорите, сверхспособности. Ну так вот, я так думаю, что лет через двадцать западное общество будет за свободный рынок и продажу госимущества в частные руки. Чтоб все на коммерческой основе.

- Вы что, всерьез верите, что народы мира могут вернуться к дикому капитализму? В девятнадцатый век? Угроза реваншизма - это понятно, это хотят грабить другие народы. Зачем им себя грабить?

- Запросто. В один прекрасный день народу будут говорить - давайте снизим расходы на социалку, снизим налоги, к нам придут инвесторы, построят небоскребы и дороги, и мы будем жить, как короли. И народ поверит.

Черные, тонкие дуги бровей Инночки поднялись кверху.

- Народ, что, дурак?

Виктор только пожал плечами и толкнул дверь вестибюля, вежливо пропуская девушку вперед.

Возле лифта уже выстроилась очередь.

- Пожалуй, я быстрее дойду пешком, - улыбнулся Виктор. - Сидячий образ жизни вреден.

- А я подожду. Встретимся наверху!

Викентий Андреевич, несмотря на ранний час, уже бегал по комнате. Похоже, рабочий день начинался бурно.

- Вадим! Вадим! - кричал он Пагаве. - Как новый вариант по "Карне"?

- Начэртили, - невозмутило ответил Вадим, натягивая халат на широкие плечи. - Кагда панымаеш, что чэртить, палучается скоро. Но - нэ согласовали.

- Согласуем. Собирай полный комплект, соберем рабочую группу, технологов, нормоконтролеров, подпишем прямо белки и под "Эру". Пока техбюро готовит документацию на оснастку, копирсектор сделает кальки и все подписи уже как надо. Виктор Сергеевич! Хорошо, что вы пораньше. Собирайте по "Стиляге" все: эскизы, миллиметровки, расчеты, все. После обеда дают еще три человека, чтобы сразу их загрузить работой.

- А куда мы их посадим? - Ульяна крутилась у зеркала, взбивая помятую ветром прическу.

- Были б люди, а куда посадить найдем, - бросил на ходу Петросов, направляясь к двери.

- Согласно режиму наказания в приговоре, - флегматично съязвил Рустам.

- Не смешно! Они какого возраста?

- Скорее всего, молодые... девушки.

- Пришел поручик, все опошлил.

- Догони начальника в коридоре и спроси. Лично я за прекрасную половину человечества.

Планерка продолжалась недолго. Коллектив успел обсудить лишь анонс в "Кинопанораме" съемок "Эксперимента доктора Абста" и ночное самосожжение студента на Карловом мосту, впрочем, не отрываясь от кульманов. Это напомнило Виктору лекцию в БИТМе, когда они слушали преподавателя, сдирали конспекты по другому предмету и одновременно играли в "балду". Насчет студента коллектив быстро сошелся в мнении, что в Праге все долбанутые. Вернувшийся Петросов произвел в секторе движение; казалось, что с его перемещением между столами спрессовывается само пространство.

- Все! - ликующе воскликнул он. - "Стилягу" перевели на финансирование госкомитета. Открыли темы по переносному, стационарному и микрокассете. Мы делаем работу союзного значения. Со-юз-но-го! Черт, даже не верится... Виктор Сергеевич!

Он дошел до стола Еремина и взял его за локоть.

- У меня для вас две новости. Первая однозначно хорошая. Пришла справка, что в тридцать восьмом году вы учились на заочном в ЛИИЖТ и закончили с отличием. Остальное, к сожалению, сгорело в блокаду. Так что вам дают вторую категорию. Насчет другой новости не знаю... В общем, на вас пришел запрос через главк откомандировать на две недели в Ново-Знаменку, центр "Интерпроект", консультировать. По каким вопросам, не сообщили. Прибыть надо завтра...

"Это и есть проверка? Или простое совпадение?"

- Ну а хоть какие-то сведения, какие материалы брать с собой или доклад подготовить? А то приеду и скажут - "А чего вы просто так приехали?"

- Ничего. Саму телеграмму не могу показать, она ДСП. Пятого ноября быть на месте.

- А хоть где она, Ново-Знаменка - то, не в тундре? А то, может, неделю придется чапать.

- Московская область. Марина заказала по брони билет на "Десну" в четырехместное купе, бухгалтерия оплатит.

- Понятно. Это на "Брянске-первом" в кассу?

- Нет-нет. Предвариловку на Куйбышева видели напротив детсада? Там с паспортом и заберете после работы. На Киевском там в справочном спросите, как доехать. Если в этой Ново-Знаменке есть НТЦ, автобус наверняка ходит.

- Тогда нормально, - флегматично согласился Виктор. - Вот только зарплату не успею получить...

- Я договорился, чтобы вам дали сейчас, с командировочным авансом. Теплая одежда есть? Обещали похолодание.

- В выходные купил.

- Отлично. Значит, как придут новые сотрудники, вводите в курс дела. В ваше отсутствие руководить временной рабочей группой будет Рустам. Пагава добивает "Карну", кое-кого с нее забираю на кассету...

Пополнение оказалось молодым и с широкой гагаринской улыбкой.

- Вот это вот товарищ Хохловский Павел Андреевич, - представил его завсектор. - Постарайтесь не обижать, он ЛИТМО окончил в этом году. С отличием.

- А остальные? - с разочарованием протянул Вадим.

- Радугин - радист, Зимина - разводчица. Будут сидеть в профильных секторах.

- А по пластмассовому литью? - Вадим аж подскочил на стуле. - Корпусные, шестерни? Это же целая наука! А тут еще Еремина в командировку. Как работать?

- К концу недели пластмассовика прикомандируют с ОЧЗ на два месяца. Затыкаем дырку по "Стиляге" и делаем обходной прототип корпуса бумбокса, отрабатываем акустику. За это время должны усилить. Хорошие пластмассовики - дефицит.

А ведь они сделают, подумал Виктор. Десяток грамотных энтузиастов сделают то, на что западные фирмы убили десять лет. Зачем нам фэнтези? Вот настоящие эльфы и маги, которые произносят заклинание "Интеграл по поверхности!" и вдыхают жизнь в мертвую природу. Чудо. Обычное волшебство, доброе.

Паша присел на стул рядом с Виктором. Питомец знаменитого ленинградского вуза смотрел на Еремина, как на гуру, от которого должен был услышать про смысл жизни и основную тайну мироздания. Что же ему рассказать-то за оставшиеся четыре часа? О лентотягах будущего? Или обучить ТРИЗ, тайному оружию, перед которым отступает Темная Материя, открывая Светлый Разум? ТРИЗ требует времени...

- Представьте себе, -начал Виктор, - что нам первыми предстоит ступить на поверхность другой планеты. Мы должны совершить то, что до нас в истории человечества никто не делал. Нам некому подсказать, что там будет и как действовать. Что для нас будет самым опасным?

Паша наморщил нос.

- Ну, наверное, вулканы там, метеориты... нет, наверное, какие-то неизвестные явления, к которым мы не готовы.

- К которым мы не готовы... То-есть, мы должны в первую очередь уяснить, где кончаются наши знания о новой планете, и где начинается неизвестность. Неизвестность, которую мы не можем заменить нашими догадками и фантазией. Мы должны точно знать. Мы должны определить, как мы будем добывать информацию о том, чего мы не знаем, найти методы эксперимента, испытаний, методы наблюдения. Так же и в конструировании - наша ошибка начинается там, где мы перешли тонкую грань между знаниями и нашим допущением, домыслом. Не продумав, не уточнив информацию. Чтобы избежать ошибки, мы должны выяснить, где начинается эта грань...

Он не замечал, как вокруг них собралась вся группа, и даже Петросов что-то с интересом черкал в своем блокноте, видимо, конспектируя. Сколько лет Виктор шел к этой лекции? Казалось, что история инженерного искусства России, оборвавшись в его реальности, неожиданно связалась в узелки здесь, чтобы обогнать ход времени.

Только бы не война.

12. Необыкновенный отель.

Экспресс "Десна" стоял у третьей платформы.

Вообще-то это был неторопливый экспресс, который отчаливал из Брянска около полуночи, принимая отужинавших дома пассажиров в постели, чтобы прибыть на Киевский вокзал к началу рабочего дня, позволив пассажирам выспаться, умыться и позавтракать с традиционным стаканом чая. В монументальном МПС-овском подстаканнике.

На этот раз Виктор прибыл на вокзал городской электричкой; угловатая трехвагонка с четырьмя сиденьями в ряду вместо шести, с широким проходом для стоящих, как в метро, пассажиров, моталась за двадцать минут между Брянск-Орловским и Отрадным с утра до поздней ночи, прибывая как раз под поезд. Вокзал мало чем отличался от нашей реальности; пройдя по его залам, Виктор заметил на стенах массу фресок на тему героев-партизан.

Дежурный буфет и киоски не привлекли его внимания: все необходимое для путешествия вместилось в здоровую дорожную сумку из брезента и кожзама, купленную по случаю в галантерее под игривым названием "Светлячок", рядом с предварительными кассами. В "Светлячке" ему тут же предложили со скидкой новую электробритву "Агидель" с плавающими ножами - ту самую, которую через семь лет Барбара Брыльска подарит Ипполиту в "Иронии судьбы". Подумав, Виктор согласился. Кто знает, будет ли всегда возможность возиться с мылом и станком, а "Агидель" - это вещь. Особенно если застрять здесь надолго... Произнеся про себя слово "надолго", Виктор понял, что ему явно не помешает заскочить в сберкассу и взять аккредитив.

...Несмотря на поздний час, вокзал жил пассажирами ночных поездов. К двум часам часть из них уедет; другая рассосется по комнатам отдыха или просто тихо устроится на диванах из гнутой фанеры в зале ожидания. Публика была пестрой. Запоздалые тетки с плетеными корзинами, в ватниках и платках, что продавали в воскресный день по дворам поздние осенние яблоки и теперь спешили на последние пригородные, соседствовали со студентками в ярких пальто и шляпках, возвращавшихся от родителей в столичные общежития.. Транзитные военнослужащие и мужики, вербованные на стройки, семейные пары и командировочные. Командировочных больше всего. Ноябрь, курортные сезоны кончились.

Собранная сумка особо руки не тянула, несмотря на значительный объем. Большую ее часть занял сложенный зимний прикид. Из ценного там был фотоаппарат с парой запасных кассет и упомянутая уже электробритва. Остальное было обычным джентльменским набором советского командировочного; недостающую часть Виктор приобрел на той же Куйбышева. Командировки в реальном Союзе шестидесятых требовали подготовки, как к небольшому турпоходу: можно было на сутки застрять на каком-нибудь вокзале из-за отсутствия билетов для пересадки, можно было сутками ждать на аэродроме погоды, можно было угодить в какое-нибудь неустроенное общежитие в пункте назначения, где за досрочным вводом объекта в эксплуатацию забывали наладить людям быт. Современного человека это, наверное, будет раздражать; но наверняка меньше, чем проблема остаться без пенсии из-за того, что работодатель платит серыми.

Ночное движение вокзала показалось Виктору знакомым и скучным. Между колоннами, над спуском в тоннель, висело механическое табло: посадка на экспресс уже была объявлена. Звонкое эхо шагов металось по тоннелю, на беленом потолке которого упрямо проступали закрашиваемые разводы сырости; в воздухе пахло хлоркой и занесенной ветром с поверхности чугунной пылью тормозных колодок. Наверху что-то скрипело и громыхало, словно бы там, на огромной лежанке из рельсов, ворочался железный великан.

Свежевымытые ярко-синие вагоны с желтой полосой блестели под лучами прожекторов, заливавших перрон ксеноновым светом. Виктору сразу бросилось в глаза, что вагоны длиннее обычных зеленых калининских "ЦМВ" в составе на соседнем пути. И еще над крышами вагонов экспресса не подымался дымок.

Холодный осенний ветер с Десны тащил по путям тонкое одеяло тумана. На перроне напротив экспресса рассредотачивались пассажиры. Виктор шел мимо сумок, чемоданов и рюкзаков; в молодежной компании звенела шестиструнка, и чей-то хрипловатый голос "под Утесова" выводил:

- На Украине фашисты власть организуют быстро,

Стал фон Гоп одесским бургомистром!

"Время на год с опережением?" - подумал Виктор. Шедевр Трегубовича по повести Курочкина в его реальности вышел на экраны только к следующему 23 февраля.

"А может, и вообще не вышел, а песню знают, как бардовскую..."

Поодаль, в сторону серого от копоти здания депо Брянск-1, на проходном пути между первой и второй платформами, он увидел красный электровоз с выпуклыми, как стрекозиные глаза, стеклами кабины.

"Три тележки... Не две трехосные, как у чехов, а три двухосные. Вот почему Михальченко говорил за групповой привод..."

Проводница в болоньевом полупальто цвета морской волны, со значком "Десна" и в круглой шляпке с крылышками МПС - видимо, фирменный стиль поезда - с серьезным видом рассматривала помятую голубую бумажку билета, похожую на продуктовую карточку времен войны - цена не впечатывалась, а вырезалась ножницами по купонам. Чулки на ней были белые и вязаные. Тоже к форменному стилю.

- Первое купе, - сказала она, хотя Виктор и так понял это по номеру места. - За постелями ходить не надо, все на местах.

- А за постель сейчас или потом?

- Фирменный - бесплатно.

- Даже если кто не хочет?

- Кто не хочет, едет межобластным днем. Там кресла, как в самолете. А нашим едут до Москвы и спят. Утром что будете - чай с лимоном, кофе, томатный сок?

- А почем кофе?

- Это фирменный, кофе бесплатно. Носильщика... - машинально начав дежурную фразу, она глянула на сумку Виктора и тут же поправилась, - такси в Москве заказывать? Это платно.

"Кто заказывал такси на Дубровку?" - мелькнула в голове папановская фраза из культовой ленты Гайдая. Лишняя информация о маршруте для посторонних.

- Спасибо, я сам разберусь. Я в Москве когда-то часто бывал...

"А где же котел?" - мелькнуло в голове у Виктора, когда он вскарабкался по крутым ступеням в вагон. Сразу налева от входа была дверь в коридор со стеклом; дальше в тамбур выходили две двери с понятным знаком в виде пары нулей, светящихся зеленым, - точнее, не двери, а гофрированные стальные ширмы с ручками, вроде жалюзи на киосках, только на боку. Виктор повернул налево; милого сердцу каждого советского пассажира уголка с титаном, блестевшего загадочными краниками, ручками, круглыми циферблатами и фильтром, тоже не наблюдалось, зато в перспективе коридора он насчитал целых двенадцать дверей вместе с купе проводника. Там, поодаль, провожали какого-то молодого парня ("Ну ты, как доедешь, сразу звякни с междугородки"); ближе - белый коридорный динамик мурлыкал новости и погоду:

- Предприятия страны успешно осваивают новые виды бытовой техники, - чеканила слова дикторша. - Последняя новинка, над которой работают в конструкторском бюро НТЦ в городе Брянске - это карманный магнитофон. Его предполагаемые размеры - примерно с записную книжку, а о предполагаемых характеристиках говорить еще рано. Рижский завод выпустил новую модель посудомоечной машины...

Виктор толкнул дверь купе; напротив его места, на подвернутом постельном белье, сидели три мужика в синих спортивных фуфайках с эмблемой брянского "Динамо". На целлофане с их стороны лежала расчлененная вареная курица, порезанное сало, желтая домашняя картошка и огурцы. Хлеб, само собой разумеется, присутствовал.

- Во, команда в полном сборе! - воскликнул тот, что сидел у окна. - Доброй ночи, проходите. От родственников в столицу?

- Командировка, - небрежно бросил Виктор, подняв полку, и забрасывая большую сумку в ящик рядом с багажом попутчика. Полки оказались мягкими, без этих знакомых ватных матрацев, которые надо сворачивать. Удобно. - Конструктор, кое-какие вопросы надо решить.

- Согласовать и завизировать? Понятно, куда ж производство родное без этого... А нас вот на соревнования. Сашок, ты это... пока Степаныча нет, давай еще по одной.

Тот, кого звали Сашком, вытащил из висевшей у входа затрепанной командирской сумки алюминиевую фляжку со вмятиной; в руках у троицы появились складные стаканчики.

- Присоединиться не желаете? - вежливо предложил Сашок. - Дорога, она вещь скучная, даже ночью.

- Большое спасибо, но - не могу. С утра ответственный разговор. Может, работа всего коллектива зависит.

- Так это... за коллектив! И трудовые успехи.

- Сань, харэ, - махнул рукой средний. - Человек не хочет пить, не надо. Дело добровольное, как наше спортивное общество. Кто не хочет на спортивных аренах, тот может у станка рекорды давать. Верно говорю?

- За рекорды!

Троица чокнулась и налегла на пищу.

- Извиняюсь, - Сашок снова обратился к Виктору, - вы сейчас будете ложиться, или позже.

- Да как тронемся. А то мало ли.

- Вы, товарищ, не волнуйтесь. Как только в люлю, мы свет гасим и тихо будем, чтоб не мешать. А то ж действительно, коллектив подводить... Коль, ты сало подрубай. Домашнее сальце, - последнее слово он сказал с ударением на "е". - А то ж нарезано, заветрится, теплынь в вагон-то.

В дверь постучали. Сашок прибрал флягу.

- Здравствуйте, простите, никто не поменяется на соседнее? У меня верхняя полка...

Девица с голливудской улыбкой, широко раскрытыми глазами, и с наивным, как у Агнеты Фельдског перед журналистами, выражением лица, стояла в дверном проеме. Черная водолазка и немнущиеся смесовые брюки подчеркивали стройность крепкой фигуры.

- Конечно, махнемся, - ответил Коля. - А вы не скажете, как вас зовут? И это... вы тоже спортом занимаетесь?

- Зовут Маша... У меня разряд по биатлону.

- У-у, серьезно... А я, значит, Николай, и мы едем на соревнования по легкой атлетике в закрытом помещении. Вот... Давайте вещи помогу перенести.

- Не надо, у меня легкая, - и девушка пододвинула спортивную сумку с желтой полосой.

- Сань, пошли, посмолим в нерабочий тамбур, - сказал тот, что сидел у окна. - Чего-то на курево потянуло.

Через десять секунд в купе остались только Виктор и девушка.

- Все ушли... - протянула Маша. - Вы мне не подержите полку, пока я вещи поставлю?

Спортивная сумка заняла свое место в ящике.

- Спасибо... - девушка ловко застелила постель обратно и, поправив волосы перед зеркалом на двери, села напротив. - Вот и все. Теперь можем перейти к делу.

Прибавив звук радио, она развернула перед ним красное удостоверение сотрудника ГУГБ.

- Что-то случилось?

- Да. Получены новые разведданные. Мне поручено вас с ними срочно ознакомить. Вы полагаете, что вас вернут в будущее после выполнения задания?

- Обычно так и было.

- Исходя из полученной нами информации, если в течение ближайших недель нам с вами не удастся изменить историю, обратно в свое время вы вернуться не сможете. Более того, до семидесятого года ни я, ни вы не доживем.

"Неужели все-таки тотальная война?" - мелькнуло у него в голове.

13. Циклоп промчится ночью.

- Спортсмены разговору не помешают? - предусмотрительно спросил Виктор.

- Это тоже наши.

- Конспиративно... В поезде есть кто-то из "не наших"?

- На всякий случай. По легенде, вещей не нашли, и вас продолжают проверять.

- Ладно... Если я что-то понимаю в международных делах, мы на грани масштабного военного конфликта. Что-то может быть еще хуже?

- Может. Ядерные фугасы фон Таддена в значительной мере оказались блефом. Однако в Германии неожиданно обнаружились ядерные снаряды "Циклоп" малой мощности. Где-то около двадцати тонн в тротиловом эквиваленте каждый. Точное число неизвестно, по имеющимся данным - несколько тысяч.

В динамике оркестр Эдди Рознера пилил веселенький твист, и звучный голос Катажины Боверы с легким акцентом выводил - "Как хорошо мне с тобой в этот вечер, нам быть с тобой навсегда по пути..."

- Против наступающих танков?

- Против танков и пехоты НОАК на нашей технике. И самое сложное в том,что Германия не могла все это так быстро произвести.

- США? Заклятые союзники?

- Предполагаем, что да. Скорее всего, это сделали через частно-государственную компанию "Лунар Технолоджис", она производит промышленные ядерные заряды малой мощности. Подземные хранилища, тушение газовых фонтанов и тому подобное. Расчет простой: малые заряды тайно переправить проще, а реваншисты, скорее всего, израсходуют их против наших войск. Невыгодно с таким зарядом стратегическую ракету строить. Даже с разделяющейся головной частью.

- А если попадет террористам?

Маша пожала плечами.

- Американских политиков сейчас больше волнуют пятнадцать тысяч погибших за год в Индокитае. Своих, из-за которых идут бунты. Мирное население их не волнует ни во Вьетнаме, ни в Польше. Им нужен новый тип войны. Война - шоу, когда важна не боеспособность, а эффектные кадры на телевидение. Им нужно показать американскому обывателю боевик, где "ковбой Америка" освобождает маленький городок от бандитов и устанавливает свой закон.

- "Капитан Америка".

- Да, капитан. Ну, вы поняли.

- Как раз не понял.

- Чего не поняли?

Все-таки копия Агнеты, подумал Виктор. Или это она и есть? Перебралась в Союз в этой реальности?

- Даже если Таддена сменят вконец отмороженные нацики, они же понимают, что в ответ на эти пукалки Союз отработает десятками килотонн по промышленным центрам, транспортным узлам, бункерам командования, аэродромам и прочее. У Минобороны после применения противником оружия массового поражения полный карт-бланш. Облом-с.

- Все не так просто. Атомные снаряды приведут к большим потерям прежде всего среди живой силы НОАК. Это не только выигрыш во времени и возможность США отмобилизоваться. В верхушке КПК есть довольно сильная группировка, естественно, связанная с военными, проамериканской ориентации. Китай - это примерно то, что у нас в тридцатые. Нет единой нации, в партии все аплодируют и готовы перебить друг друга. Американцы вкладывают в Тайвань, недавно там даже сделали свой истребитель, высокие темпы развития и очень богатая верхушка, вызывающая зависть у многих китайских чиновников. В китайских верхах все больше руководителей мечтают стать миллиардерами. Поэтому Мао-Цзе-Дуну нужна победоносная война, чтобы укрепить позиции и одних противников ликвидировать, других - повязать доносами на соратников и сделать верными слугами. А при неудаче... Сами понимаете.

- И что, они его унасекомят? При таком культе личности?

- Если они его ликвидируют, то, вы правы, удержаться у власти им будет действительно трудно. Только председателя Мао это уже вряд ли утешит. Поэтому Мао-Цзе-Дун при поражении может действовать по принципу: если не можешь предотвратить мятеж - возглавь его.

- То-есть, тоже переметнется к американцам?

- Вас это не удивляет, значит, вы понимаете ситуацию. Для массового террора в Китае уже созданы из школьников и студентов отряды так называемых "красногвардейцев". Пока они безобидны, но им, как подростковым хулиганским кодлам, все равно, кого и за что. Будут просто безнаказанно убивать, по-животному, детей, стариков, женщин. В этом возрасте ни мозгов, ни жалости. Если блицкриг в Европе удается - их вообще могут не использовать, с частью группировки Мао тихо разберется, часть станет верно служить председателю. Если провал - смена курса и большая чистка всех симпатизирующих Советскому Союзу.

- Хунвейбины?

- Да, это китайское название. Но самое опасное, что НОАК из союзника тут же превращается в противника. Командиры будут бояться за свои семьи и подчинятся любым приказам. При этом в нашей армии недостаточно мотострелковых частей - рассчитывали на братьев навек, а мотострелковые части НОАК, с нашей боевой техникой, будут действовать совместно с вооруженными силами Германии и США. У США ядерного вооружения тоже хватает.

- Угробят планету?

- Они просчитали, что не всю. Даже план приняли на случай нашей оккупации. Местное население подлежит ликвидации. Не своими руками, конечно. Руками предателей. Бывшие полицаи, уголовники, остатки украинских националистов, бывшие раскулаченные, репрессированные священники, перемещенный контингент из Крыма и Кавказа... Из них сформируют сформируют айнзатцгруппы, они будут расправляться с безоружными. Для борьбы с партизанским движением сформируют и обучат ягдкоманды из китайских военнослужащих. КНР будет обеспечивать порядок на территории и снабжать трудовым контингентом предприятия, которые будет строить западный капитал.

- То-есть, ультранационалистические "товарищи" продадут нас Америке за нашу территорию и западные инвестиции... А они не боятся, что их братья навек потом национализируют предприятия и природные богатства и угрохают своих хозяев?

- У американцев основное условия сотрудничества - это установление чанкайшистской диктатуры и принятие западного образа жизни. Будет феодально-фашистский режим с продажной верхушкой, фактически марионеточный.

Значит, надо спасти еще и десятки миллионов китайцев, подумал Виктор. Будет, как "культурная революция", а то и похуже, "как Пол Пот Кампучию". Одни члены мирового сообщества изобретают технику массового убийства, другие просто забивают палками, как собак. Долбаное мировое сообщество.

- Вы считаете наше поражение возможным? - спросил он.

- Мы потому и существуем, как страна, потому что считаем поражение возможным и ищем средства его избежать... Скажите, а у вас там, в будущем действительно все так плохо?

- Что именно?

- Вас не удивляет, что братский народ может предать.

- Братские народы только и делают, что предают. Человечество научилось зомбировать массы. Можно было все это не рассказывать. Нас не отгеноцидили, но... Вот я пожил тут всего ничего, но мне все равно, действительно ли нас американцы отстреливать тут хотят или это ваша пропаганда, и они просто хотят навязать нам свой строй и менталитет. Не получится у них нас переделать, и рано или поздно они придут к выбору - либо признать нас равными себе, либо уничтожать с маской приличия и чтобы самим в крови не запачкаться. Короче: что и как я должен делать?

- Давайте по порядку. По легенде, у нас нет ваших вещей. Пусть БНД и ЦРУ считают друг друга обманщиками. Вы для нас - всего лишь странная личность с необычными способностями. "Интерпроект" - это созданный при Косыгине небольшой научный городок, где изучают, точнее, пытаются изучать различные непознанные феномены вместе со специалистами из других стран. Выезд иностранцев за пределы городка ограничен. В "Интерпроекте" под видом ученых и их персонала также работает агентура различных западных спецслужб - собирают данные о наших представителях науки, командируемых с различных предприятий и учреждений, пытаются входить в доверие, следят, не разболтает ли секретные сведения, ищут пути для вербовки. Официально вас будут изучать только наши, а потом обсуждать с зарубежными коллегами.

- В общем, гадюшник. Как туда безопасно добраться?

- Туда ходит только служебный транспорт. Выйдете из вокзала, пройдете налево, через дорогу подойдете к вестибюлю метро Арбатско-Филевской линии, что в сквере. К вам приблизится человек в пальто и кепке, спросит: "До Семенихинской фермы кому?" Вы ответите - "Мне в Ново-Знаменку". Он укажет вам человека, к кому подойти. Подойдете, спросите: "Вы, случайно, не до Ново-Знаменки едете?" Ответ - "До шлагбаума подброшу". Вы: "А сколько возьмете?". Он "Да сколько не пожалеете. Бензин казенный.". Идете вместе с ним, он довозит до проходной. Там предъявляете паспорт и командировочное, вахтер звонит по телефону, подойдет сотрудник института, расскажет, куда идти.

"Квест в натуре".

- И к чему там готовиться? С кем можно контактировать, с кем нельзя?

- Свободное время не регламентируется. Задача следующая - ЦРУ должно убедиться, что вы действительно из другого времени, хотя с вас взяли обязательство не говорить это иностранцам, чтобы не создавать дутых сенсаций.

- Случайная утечка? И как я должен ее организовать?

- Вы не должны ничего организовывать. Пока неизвестно, как они хотят вас проверить.

- Инъекцией скопуламина, гипнозом, телепатией? А если просто решат уничтожить?

- Исключено. У американцев вы в машинной картотеке сюрвайверов - людей, которых решено сохранить, для последующей работы на правительство или крупные корпорации. Если, конечно, они не погибнут в ходе боевых действий, или от голода и болезней. Короче, пока войны нет, они гарантируют вам жизнь.

- Уже лучше, - усмехнулся Виктор. - Ну, они убедятся, что я оттуда, дальше что делать?

- Пока вы больше ничего не должны знать. Новые инструкции получите на месте.

- Ясненько... Все сходится.

- Что сходится?

- Все сходится. В США в сорок восьмом году появился пришелец из будущего. Поэтому история начинает отличаться, а ЦРУ так уверено. Даже операцию по компроментации попадания в СССР устроило.

- Хорошая версия. Стройная. А почему вы думаете, что это у нас был попаданец, а не у вас? И наши, и зарубежные ученые сходятся в мнении, что после такой тяжелой войны период конвергенции был неизбежен. А у вас и США как-то странно повели себя, и в окружении Сталина леваков проворонили, а потом и реставрацию капитализма, которая, кстати, началась с левацких лозунгов, которые тут же незаметно превратилась в антикоммунистические. Нет логики в вашей истории. Вы об этом не задумывались?

Радио заскрипело и кашлянуло. "Скорый поезд номер шестьсот второй сообщением Брянск- Москва..."

- Виктор Сергеевич, у вас есть какие-то неясности, вопросы?

- Если я понял правильно, основная инструкция такая же, как у ваших коллег из других реальностей. Вести себя естественно. Тогда вопросов нет... впрочем, только один, если это не тайна следствия. Почему Найденова ввязалась во все это? Что ей не хватало?

- В начале войны она потеряла родителей. Как потом выяснилось, они погибли в фашистском концлагере. Советские работники. В детдоме фамилию не знали... придумали. После войны ее разыскал один человек оттуда, показал фальшивки, что якобы ее родители были врагами народа, предателями, попросил выполнить незначительное поручение, чтобы все это осталось в тайне. Так ее и втянули.

- Гибель мужа, летчика, тоже с этим связана?

- Мы пытаемся выяснить. Это все, что пока мы можем вам сказать...

"Спортсмены" пришли, когда уже погасили свет. Спиртным от них совершенно не пахло.

14. Левый груз.

- А он мне и говорит - это было наказание за грех! Ну, то, что немцы нас окружили, что столько людей положено, что деревни жгут. И понес про богоотступничество, про попрание святынь, надругательство над верой и прочее. Мать моя женщина! Я-то сначала рот открыл, а как дошло - за винтовку. Я тебя, говорю, суку фашистскую - извиняюсь, товарищ - я тебя сейчас к твоему богу отправлю и депешу пошлю - либо помогает нам фрицев давить, либо, как с ейным фюрером покончим - за бороду, с облака и в военный трибунал. Вот не поверите, я, при рождении сам крещеный, а тут не выдержал.

Попутчик Виктора, сидевший впереди на черном, жестком диванчике вахтовки - старого, серо-зеленого вездехода, спереди напоминавшего армейские "доджи", но с угловатой коробкой кузова над задней осью - был по виду лет под пятьдесят, крепкий на вид, в кепке и немного мешковатом черном пальто, которое он носил, наверное, со времен запуска первого спутника и кирзачах. Типичный колхозный бригадир или заведующий фермой. Сидевший рядом собеседник, наоборот, являл собой образ вредителя из довоенных фильмов - хрущевская шляпа на круглой лысине, упитанное лицо с чуть брезгливым взглядом и усики "плюгавочка".

- И чего дальше? - спросил собеседник вредительской внешности.

- Чего-чего... Дальше Гитлер застрелился, вот чего. Супротив нашего народа нельзя идти. Бога, ученые говорят, и тогда не было. А придурка того, я больше никогда не видел. Видать, напугался, и сидит тихо где-нибудь, злобу на власть копит и на наш Первый Украинский. Вы, кстати, где воевали?

- Мне нечего рассказать. Служил в авиации. За всю войну ни одного врага не уничтожил.

- В транспортной авиации? Да это ж герои. В тыл врага к партизана летали.

- Товарищ, вы не поняли. Служил на аэродроме, в воздух не подымался. У нас американские самолеты перегоняли. Ленд-лиз.

- У, так американцев видали? И как они? Правда, что у них у всех часы небьющиеся были?

- Я не видел американцев. Промежуточный аэродром. Летчики - да, герои. Бились часто. От переутомления.

- Да... - протянул "бригадир". - А вы, случаем, не с Первого Украинского? - он повернулся к Виктору.

- Я вообще тыловая крыса, - флегматично протянул Виктор. - На патефонном заводе работал.

- Знаем мы эти коломенские патефоны, - подмигнул "бригадир", - раз сам чуть не подорвался...

Утром все шло по плану. Почти.

Санузел оказался тесноватой кабинкой без окна, с миниатюрной раковиной у двери-ширмы, но чистый и, главное, - без очередей: в вагон их втиснули четыре вместо двух. Главный прокол оказался с освежителем воздуха: в кабинках стоял такой густой духан корицы, что Виктор невольно подумал: "Лучше бы тут нагадили".

Проводница принесла кофе и завтрак с бутербродами, мощно и соблазнительно благоухавшие краковской колбасой. Кофе был молотый и тоже натурально благоухал.

Столица встретила Виктора легким сухим холодком, красными флагами на домах и транспарантами "Четвертая часть ученых мира находится в СССР", "Учитесь экономить", "Развивайте марксизм", "Мир-народам Европы", ну и, конечно, "Слава Октябрю". С фасада дома по Второму Брянскому глядел в будущее целеустремленный Ильич.

Не успел Виктор сделать и пары шагов по площади, как перед ним вырос незнакомец в коричневой кожаной куртке и квадратных очках и направил на него микрофон. На боку незнакомца болталась репортерская "Награ". Справа в лицо Виктора нацелился кинокамерой какой-то хиппарь в короткой расстегнутой "болонье", а слева круглолицая брюнетка в красном пальто, с улыбкой хипесницы, моргала длинными ресницами и заглядывала ему в глаза.

- Иржи Карпентер, телеканал "Эн-Би-Си Ньюс", - отрекомендовался незнакомец хорошо поставленным, слегка нахальным голосом. - Могу ли я задать вам пару вопросов для миллионов телезрителей нашей страны?

"Провокация?" Виктор огляделся по сторонам. Буквально в паре шагов стоял милиционер и безразлично взирал на происходящее. Похоже, что в этом Союзе американских журналистов особо не стесняли. На помощь Виктору никто не бросался.

"Если это не обычный папарацци, его цель - проверить, не сопровождает ли меня УГБ. И чего делать?"

- Good morning, ladies and gentlemen, - ответил Виктор, растянув на лице голливудскую улыбку. - Good morning, America. My name is Victor, I'm Russian engineer, and I just arrived in Moscow on a business trip. Our nations must live in peace and friendship. I'm sorry, I have things to do. Have a good one!

Продолжая улыбаться, Виктор решительно двинулся к переходу. Мистер Карпентер замешкался; через секунду он овладел собой и непринужденно затарабанил что-то в свой микрофон. Виктор разобрал только "The New Soviet person!".

"Он еще и чех к тому же..."

Угловатый павильончик "Киевской" в углу сквера, соединивший в себе аскетизм и древнеримскую торжественность, чем-то напомнил Виктору Берлин пятьдесят восьмого; павильон был снесен непонятно почему через четыре года в нашем времени.

Вокруг павильона шлялись типы с автомобильными ключами на пальцах. Пару раз Виктору предложили транспорт не в его направлении; наконец, его маршрутизировали к типу в потертой летчиковской кожаной курке с "молнией", и тот отвел его на Брянскую улицу, где и была припаркована пресловутая вахтовка, в которой уже сидел "бригадир". "Вредитель" напросился уже перед самым отъездом.

Кутузовский проспект полыхал флагами. У развязки на окружной мелькнул фанерный щит с Лениным; вахтовка свернула на север. На бензоколонках тоже висели флаги, и лишь когда они свернули на какое-то однополосное шоссе, наглядная агитация стала встречаться реже, в основном на школах, клубах и магазинах. Было похоже, что все это буйство алых полотнищ было выставлено на показ иностранных гостей, не заглядывающих в глубинку.

Виктор вновь осторожно скосил глаза на попутчиков.

"Один из них наверняка из УГБ. Иначе зачем затевать весь этот спектакль. Но тогда в машине должен быть и зритель оттуда."

Вахтовка тормознула перед переездом. Застонал гудок, и перед машиной лениво прокатилось полдюжины мазутных цистерн с пыхтящим "эшаком". Стелющийся белый пар повис за окнами, отгородил посадку молоденьких сосен перед насыпью. Промышленная ветка, подумал Виктор. Паровозы передают на подъездные пути.

"Сажать агента в эту машину - значит посылать его прямо на провал. Не, на такое ЦРУ не пойдет. Хотя... Они уже на потери не смотрят. Ставка больше, чем куча жизней."

- Ново-Знаменка! Кто садился? - крикнул водитель в приоткрытый самодельный "глазок" между кабиной и кузовом.

Вахтовка тормознула. За окном виднелись сосны и придорожные кусты. Вслед за Виктором к двери потянулся "вредитель".

- Так вам же дальше, - заметил ему "бригадир".

- Мутит чего-то, отговорился тот, - тут уже рядом.

Виктор задержался у "глазка", роясь в карманах, протянул несколько бумажек, но шофер отвел руку.

- Да ладно, отец!

- Ну, чтоб обиды не было, берите...

- Не. Не возьму. Тут, значит, дело такое - до шлагбаума народ не раз подвозил, а от шлагбаума - ни одного. Так что ладно! Вот назад поедете, тогда рассчитаемся!

"Странный разговор... Что он хотел сказать? Предупреждает? Бояться попутчика?"

Спрыгнув с крутой лесенки из двери вахтовки в придорожную пыль, Виктор огляделся. Дорога шла по сосновому лесу; напротив, через влажную от росы асфальтовую полосу, от нее ответвлялась еще одна, перегороженная шлагбаумом, и уходила в чащу. У шлагбаума стояла на кирпичах полинялая будка из старого армейского кунга, с решетками на окнах, а за ней - гаишный мотоцикл, никем не охраняемый; похоже, здесь никому не приходило в голову, что у милиции можно что-то украсть.

Вахтовка зафырчала и откатилось в глубь шоссе. Бессознательно накатило чувство тревоги. Виктор оглянулся по сторонам: он был один. Вылезший попутчик словно растворился где-то в придорожных кустах. То ли он знал тропу, ведущую к месту своего назначения, то ли просто уединился, потому что прихватило, то ли решил следить.

Виктор пересек сырую, потемневшую полосу асфальта и подошел к шлагбауму. Отсюда было видно, что дорога, чуть углубившись в лес, делится надвое; взгляд упирался в рыжие стволы и придорожный подлесок.

Стекла будки были грязными и немытыми; за ними ничего не было видно. После недолгих колебаний Виктор поднялся на крыльцо и потянул дверь.

За потертым, "беушным" столом сидел молоденький, светловолосый сержант с наивным деревенским выражением лица. Приветствие Виктора его сразу оживило, и улыбка на его лице растянулась до слегка оттопыренных ушей.

- Здравствуйте... товарищ! Вы это... Обращайтесь! Этсамое, слушаю вас.

- Извините, не подскажете, как пройти в Ново-Знаменку?

- А вам, этсамое, поселок, или, обратно, в институт?

- В институт, наверное, сначала. Я командировочный.

- А это направо, этсамое. Идете туда и выйдете. Пешком здесь рядом... этсамое.

Виктор поблагодарил, и отправился к двери. Взявшись за ручку, он неожиданно для себя обернулся назад.

- Этсамое... еще хотите вопрос, или, этсамое, заявление сделать, а тогда я ручку и бумагу дам.

- Нет, то-есть, да. Скажите, как отсюда обратно до Москвы?

- Этсамое, здесь служебным с поселка ездют. Утром и вечером. Столб с расписанием, этсамое, стоит, он к столбу и приходит. Нормальный автобус, этсамое, потому как тут же наука живет и работает, этсамое. Давки нету.

Виктор зашагал вправо по обочине - на всякий случай, опасаясь встречных. "Интересно, насколько Стругацкие были знакомы с реальными наукогородками?" - думал он.

Не успел он прошагать и двухсот метров, как дорога свернула, и Виктор уперся прямо в проходные, похожие то ли на большой киоск Союзпечати, то ли на маленькую кафе - стекляшку, но со звездами на воротах, как на военной части. Вывеска под фонарем гласила:

ГКНТ СМ СССР и АН СССР

НИПТЦ "ИНТЕРПРОЕКТ"

Чуть пониже висело:

ЭКОНОМЬТЕ ВРЕМЯ РАБОТНИКОВ ВАХТЫ

ПРЕДЪЯВИТЕ ПРОПУСК В РАЗВЕРНУТОМ ВИДЕ

Работница вахты в синей форме дремала у никелированного турникета. Виктор постучал в окошко пропускного бюро, за которым, словно портрет в раме, грустил профиль полненькой брюнетки с начесом и ямочками на щеках. Профиль ожил, внимательно рассмотрел документы, и с дежурной улыбкой предложил сперва пройти в камеру хранения. У Виктора возникло ощущение какой-то старой компьютерной игры: вот от толкнет ручку, и...

Улыбаясь, из-за барьера на Виктора глядел его недавний попутчик из вахтовки. Тот, который "вредитель".

15. "Про Буратино не надо".

- Капитан Ивашов, Егор Семенович, - сказал "вредитель", предъявив удостоверение. - Давайте ваши вещи. Обстановка накаляется. Похоже, у нас не более двух дней.

- Красный день календаря?

- Да. Народ настроен праздновать, советское правительство на трибуне Мавзолея, войска к параду готовятся. Держите паспорт, пропуск, талоны на питание, направление в ведомственную гостиницу. Вещи в номер отнесут младшие научные сотрудники. Вы завтракали?

- В фирменном поезде утром дают что-то вроде завтрака.

- В буфете на первом этаже вас накормят горячим, я договорился. Потом проведут в лабораторию психов, то-есть, психофеноменов, побеседуете с товарищами, некоторые из них будут вам знакомы, не удивляйтесь. Через полминуты подойдет товарищ Лехтонен, Павел Ойвович, он вас проведет и все покажет. С вашей стороны - честно отвечайте на вопросы в лаборатории и как-нибудь аккуратно попадитесь в ловушку за ее пределами. У зарубежной агентуры ради вас чуть ли не горячая линия. Такого еще никто не видел. Все понятно?

- Ничего не понятно. А если у меня в лаборатории что-то спросят, что я не должен в своей реальности разглашать?

- Не спросят. Сообщайте то, что считаете возможным. Не первый раз попадаете, сами разберетесь, что наш мир должен знать, что не должен. А то еще развалите своими знаниями нашу планету к чертовой бабушке, нам это тоже ни к чему. Ученые говорят, человечество до некоторых знаний дозреть должно, вот и соображайте. Понятно?

- С этим понятно. Неясно с ловушкой.

- Если бы кто-то знал и инструкцию написал... Я бы с удовольствием сыграл эту роль вместо вас. Сами понимаете, невозможно. Надеюсь на вас. Человечество надеется.

- Хорошо... Ваш собеседник в вахтовке - шпион?

- На такие вопросы обычно не отвечают. Но учитывая ситуацию... Сведения о вашем прибытии в Ново-Знаменку уже в американском посольстве.

...Территория института напоминала парк, во глубине которого виднелось здание, которое словно составили из двух коробок - горизонтальной, лабораторного трехэтажного корпуса с огромными окнами, и белой административной башни с девятью стеклянными лентами окон. По углам здания торчали темно-зеленые коробки телекамер. Чуть поодаль, из-за деревьев виднелись округлые то ли склады, то ли цеха и серая приземистая полоса ведомственного гаража. Сходство с парком придавали скамеечки и несколько бетонных скульптур в стиле Эрнста Неизвестного. Врочем, это мог быть и сам Эрнст Неизвестный. Из наглядной агитации встретился щит с надписями "Ученые за мир" на двадцати языках. Административный корпус венчал лозунг по-латыни. "Cogitations poenam nemo patitur" - "Никто не несет наказания за мысли".

Павел Ойвович был человеком молчаливым. Они вместе прошли по коридорам с цветами на окнах и жесткими пластиковыми стульями для посетителей, поднялись на лифте и остановились у одной из дверей с кнопками кодового замка. Немногословный спутник Виктора нажал на кнопку вызова: за дверью щелкнуло и створка чуть отошла. Жестом руки Виктор был приглашен внутрь.

- ...Скажите, а это действительно ваша одежда? В смысле, у вас там в будущем так ходят?

На Виктора смотрел круглолицый низкорослый человек с детской прямой челочкой на лбу и любопытным взглядом за толстыми стеклами сильных очков. Этим вопросом он огорошил Виктора прямо с порога. Помимо спрашивавшего, в комнате было человек пять - сорокалетняя дама с выходящим из моды высоким начесом на затылке, высокий седой курчавый мужчина в тройке с галстуком в синюю полоску, два парня в черных свитерах и круглолицая юная шатенка в брюках и с хвостом на затылке. Сама комната была похожа на телестудию: на три кресла перед матерчатым задником нацелились софиты и объективы двух серебристых коробок на высоких треногах, а на длинном столе в глубине комнаты мерцали экраны телевизоров и замерли в тревожном ожидании алюминиевые катушки видеомагнитофонов.

Человек с челочкой показался сильно знакомым. Физик? Конструктор ракет? Компьютерщик?

- Да, - несколько растерянно ответил Виктор. - В России так ходят... и в Китае тоже.

- Странно, - знакомый незнакомец продолжал оглядывать Виктора со всех сторон, словно Тарас Бульба сыновей, - кошмарное отставание от прогресса науки и техники. Все те же природные материалы, нет легкости... Она, одежа то-есть, не безразмерна?

- Нет.

- Невероятно!

- Уважаемый коллега, - заметила дама мужику в челочке, - ваша задача в том и состоит, чтобы сделать очевидное невероятным... то-есть, невероятное очевидным. Позвольте представиться: Коломенцева Валентина Кузминична, руководитель группы, член-корреспондент... ну это не важно. Семен Евгеньевич Зарубин, ИНК имени Сталина, доцент, - она указала на седого мужчину в тройке, - Натан Борисович, простите, все время забываю...

- Стругацкий, - подсказал человек в челке. - И я Борис Натанович.

- Вы - Стругацкий? - выдохнул Виктор.

- Да а что, мы у вас тоже известны?

- По вам Бондарчук недавно кино снял!

- Мы что, создали что-то на уровне Толстого или Шолохова? Потом сюжет не расскажете?

- Обязательно! А с Аркадием Натановичем все в порядке?

- Нормально, он в депрессии оттого, что вы проморгали коммунизм. Потом, может, присоединится...

- Потом, потом, - Валентина Кузминична нервно ухватилась за пуговицу на жакете. - Это наши ассистенты: Павел Николаевич, Константин Андреевич... Молодые люди, вы аппаратуру подготовили? Давайте начинать! Виктор Сергеевич, прошу вас...

Виктора усадили в зеленое кресло и нацелились в него видеокамерами. Опрос значительно отличался от того, что было во второй реальности. То-есть, спрашивали, как казалось Виктору, совершенно бессистемно, но план разговора, похоже, был совершенно непродуман, беседа то и дело превращалась в диспут, в который втягивались все, кроме ассистентов.

Первый диспут начался уже минут через двадцать и по высокодуховным вопросам.

- То-есть, как это у вас религию возрождают? - Зарубин глядел на Виктора, как профессор Преображенский на Шарикова за столом.

- Ну, передачи... церкви строят...

- Восстанавливают исторические, разрушенные леваками?

- И новые тоже.

- Зачем???

- Ну это ж, как его... основа государства.

- Какого государства?

- Российского... ну, может, еще...

- А что, у вас не знают, что церковь уже двести шестьдесят восемь лет не основа государства? Разве в учебниках нет про петровский переворот?

- Ничего такого не помню.

- Так может, у нас хронодесант с петровских? - Коломенцева сняла очки, но тут же их снова надела. - А потом сгладилось.

- Подождите, подождите.... - Зарубин задумчиво исподлобья посмотрел на Виктора. - Скажите, а Синод у вас был?

- Был, - уверенно ответил Виктор. Он еще по детским диафильмам помнил, что в Ленинграде есть такое здание - "Сенат и Синод".

- Значит и петровский переворот был! Церковь от князя Владимира и до Петра объединяла княжества, родовое дворянство, потому что царь тогда не мог контролировать территорию государства войсками и полицией. Местные могли только бояться бога. А при Петре настал абсолютизм, и все уже решала армия. Церковь стала мешать, а просто ее упразднить нельзя было, народ неграмотный, крепостной, бунты пойдут. Вот Петр и подчинил церковь государству. Раньше государство опиралось на церковь, а при абсолютизме, наоборот, церковь - на государство. Для верующих ничего не изменилось. Они как ходили в церковь, так и продолжали ходить. Понятно?

- Вроде как.

- И именно этот период, синодальный, стал периодом небывалого расцвета как государства, так и церкви. Именно созидательный потенциал государства позволил создать Исаакий, Казанский, Христа Спасителя... Кстати, его предлагают восстановить.

- А дальше?

- А что дальше? - Зарубин нервно потер подбородок. - Дальше абсолютистское государство себя исчерпало, стало мешать промышленному развитию, и народ стал ненавидеть царских чиновников и попов, как особый вид царских чиновников. У вас, небось, царя Николашку попы проклинают?

- Нет, как это... Церковь его святым объявила.

- Объявила святым человека, из-за упрямства которого тысячи священников стали жертвой гражданской войны? Человека, который продолжал впутывать церковь в проигранную политическую игру? Ничего не понимаю. Вам известно, что после революции девятьсот пятого церковь захотела отделиться от государства, восстановить патриаршество? Дескать, кесарю - кесарево, а мы к рабочим, порубанным шашками, отношения не имеем? Так вот, Николай Второй не разрешил. Хотел продлить агонию режима и утопил церковь вместе с собой.

- Ну так его же это... расстреляли зверски.

- Там еще не все ясно, что и как. Временное правительство хотело пришить Николаю госизмену, но доказательств не нашли. В Тобольск отправили из-за опасности самосуда народных масс. Наркомюст в восемнадцатом тоже собирался судить. Инициатива ликвидации шла от Уралсовета, там чуть до терактов и нападения на поезд не дошло. В общем, теперь в наших учебниках это рассматривают, как местный трагический эксцесс. Да и какой из него святой? Жалкая тряпка. Потребовали от страну бросить на произвол судьбы - бросил, потребовали бы от веры отречься - отрекся бы, да никому не надо было... Впрочем, Виктор Сергеевич, я не настаиваю. Хотите считать его святым - пожалуйста. У нас в Союзе полная свобода убеждений, если, конечно, не в форма антисоветской пропаганды. Кстати, а как к этому относятся ваши ведомства, ответственные за разъяснение массам государственной идеологии? Это же восхваление руководителя, развалившего страну!

- Так это... У нас нет государственной идеологии.

- Но церковь считается основой государства? А церковь - это идеология.

- Семен Евгеньевич, - вздохнул Виктор, - я же все-таки не депутат, не член правительства. Давайте я лучше про "Буратино" расскажу.

- Про Буратино не надо.

- Это тяжелая огнеметная система.

- Ну что ее, за два дня сделают? Погодите, я, кажется, понял. После разрушения старой государственного идеологического аппарата, поскольку все равно в нем была необходимость, функции переданы... скажем более осторожно, попытались передать этакому синдикату, ну, короче, корпоративный принцип, как у Муссолини?

- Мы не фашисты! - взорвался Виктор. - Мы демократическая страна! И если нападают, то нападают на нас!

- Вот! Неплохо! - внезапно воскликнул Борис Натанович. - Очень удачно!

Что именно было "неплохо" и "удачно", Виктор так и не понял, потому что разговор тут же перевели на другую тему.

Техники касались довольно мало. Например, попросили образно описать действие высокоточных гиперзвуковых крылатых ракет, но тут же ушли от их устройства, завалив расспросами о том, как эффектно выглядят старты и поражение цели. От этой темы перешли к современному военному кино, и много расспрашивали о фильме "Черная акула". Военные вопросы как-то незаметно перешли к фантастике, постапу и компьютерным игрушкам. Единственная тема, с которой угадал Виктор, оказался СПИД; но собеседников интересовали не столько способы борьбы, сколько описание бессилия человечества с этим недугом в девяностых.

В коридоре зазвонил школьный звонок.

- Так, перерыв, товарищи! - воскликнула Коломенцева. - Виктор Сергеевич, вы сейчас идете в стекляшку. Нам принесут в термосах, будем обсуждать результат.

16. Летающие тарелочки, реваншисты и вампиры.

"Так, им что-то надо сделать за два дня", думал Виктор, шагая по коридорам института, "и это не попытки случайно выудить нужную информацию. При всей абсурдности беседы, у них своя система".

Внимание Виктора привлекла сине-зелено-черная фреска на стене коридора. Космонавт, неестественно вывернув голову в шлеме, смотрел в сторону ангаров в стиле фантазий выпускников ВХУТЕМАСа. На заднем плане в гудроновое небо с блестками звезд взлетала ракета в виде бидона с ножками и футбольным мячом наверху.

"И уж явно это не саракшевский дурдом с ментаграммами для телика.. "Лаборатория психов", так, кажется, сказал этот кент... Так, так, а что они там смогут действительно сваять? Партисторик, фантаст, членкор неизвестно чего... физиков особо не наблюдается, что они вообще могут? Похоже на легенду, маскировка, для отвода глаз от того, что я не должен знать. Лаборатория психов... А, может, это все буквально? Группа подготовки психологических диверсий? Например, воздействия на толпу в Праге или на западных политиков."

Еще одна фреска. Ученый со светящимся шаром на ладони на фоне голубого пространства, в котором спиралью закручены заводы, поля с комбайнами и космическая станция.

На Виктора чуть не налетели сзади - низенький лысоватый мужчина перебирал на ходу в руках какие-то черновики с формулами, столкнувшись с ним, пробормотал "Простите, коллега...". Вокруг ламинарно струился неторопливый поток людей, и это было непривычно. Как правило, в таких учреждениях народ в перерыв рвался в столовку занять очередь, а потом еще пробежаться по магазинам. Здесь сотрудники релаксировали, как в санатории.

"Меня отправили в столовку одного... Значит, это тоже часть провокации? Какой? Надо показать западной агентуре настоящего попаданца, чтобы поверили, а тем временем... А что тем временем? И еще эти расспросы похожи на допрос для подготовки легенды разведчика, как в кино. Стоп, а почему бы нет? Покажут вблизи настоящего попаданца, и, в разных местах, фальшивых, которые должны говорить, как настоящий, ибо ничем другим не отличаются. Тогда понятно, почему здесь Стругацкий. Создать по обрывкам сценарий, сюжет, картину мира. Напугать Кеннеди десантом попаданцев? Типа, у нас всемогущие союзники из будущего? Если надо, и армию высадят? Глуповато, с точки зрения попаданца, но что США об этом знают? Пока это единственная версия, которая все объясняет".

Виктор вдруг понял, что он так и не спросил, а где же здесь та самая "стекляшка" и сейчас движется "на автопилоте" в ту же сторону, что и неспешное течение людей в коридоре. На втором этаже поток вынес в переход к невысокой квадратной пристройке, стены которой состояли из огромных полос стекла; на входе, над головами идущих, словно в метро, висели две огромные стрелки - "Актовый зал" и "Столовая". В переходе запахло кухней: казалось, этот загадочный аромат неизведанных вкусных блюд архитекторы решили не пускать в лаборатории, чтобы он не пугал малюток-инопланетян и мыслящих осьминогов, и поэтому вынесли трапезную за пределы корпуса.

- Вам на первый, в зал командировочных, - меланхолично произнесла дежурная у входа, взглянув на талон.

Зал для командировочных был невелик и напоминал провинциальные рестораны позднего хрущевского времени, когда архитекторы пытались совместить модерн с режимом всемерной экономии. Раздаточной не было; вместо нее виднелось что-то вроде маленькой эстрадки с иссиня-черным задником в белую вертикальную полоску, как на костюмной ткани. Два непонятно зачем сделанные оконных проема с редкими стальными прутьями, изображавшими то ли решетки, то ли стеллажи, служили опорами для белых кашпо, за которыми виднелся все тот же костюмный задник. Основным украшением зала была куча плафонов, свисавших с потолка на проводах в живописном беспорядке: плафоны были верхом минимализма и походили на двухцветные консервные банки, черные и железные вверху, а снизу белые, молочного стекла. Посреди зала экзистенциальным вызовом висел длинный и узкий конический плафон, похожий на дырявый рупор с сурдиной. Впрочем, внизу модернизм кончался; два ряда круглых столиков с белыми скатертями и полукреслами на железных ножках смотрелись вполне уютно.

По залу бродили четыре тетеньки, сошедшие с послевоенных картин об изобилии колхозного строя; впрочем, они оказались вполне приветливыми и проводили Виктора на его место.

"Санаторий", - подумал он. "Впервые вижу, чтобы в институтской столовке по местам рассаживали. Неэкономично это... Стоп. Ну я и тупой: стопудово тут микрофоны. А без рассадки запутаются."

- Добрый день! - Месье Еремин, я не ошибаюсь? А меня зовут Жан-Луи Дане, приехал из Франции. Я уфолог, это такие тарелочки.

На Виктора смотрел плечистый молодой человек роста этак метр восемьдесят пять, гладко выбритый и с прической под Дина Рида. Развитую мускулатуру прикрывал бежевый пуловер, из-под которого виднелась клетчатая рубашка с галстуком. Отодвинув кресло, уфолог спокойно сел за столик Виктора и начал листать меню.

- Бонжур! Вы прекрасно говорите по-русски.

- Я родом из Марселя, детство прошло среди русских. Читал Пушкина, Достоевского, Толстого и Пастернака. Пушкин занимателен, Достоевский мрачен, Толстой похож на Гюго, а "Доктор Живаго" мне не понравился. Читали ли вы "Девяносто третий год" Гюго? Романтизм и трагедия революционного террора. Пастернака надо читать тем, кто собрался идти в монастырь... Кстати, не желаете аперо с корой хинного дерева? В этом кафе не подают ничего крепче сидра. Приходится, как здесь говорят, приносить и распивать.

В его руках появилась потертая оловянная фляжка размером с пачку "Беломора".

- Нет, спасибо.

- Еще непривычно, что здесь подают все сразу. Как я узнал, это из экономии. Одна девушка может обслужить больше персон... Скоро подойдут наши соседи. Это немцы.

Слова и фразы вылетали у Жана-Луи быстро и непринужденно, как у ведущего телешоу; Виктору было немного странно это было слышать на фоне степенно расходящихся по своим местам посетителей.

- Из Германии? - переспросил он.

- Да, доктор Конрад Зигель, профессор психологии, и его переводчица и личный секретарь, Габи Лауфер. Как раз по вашему случаю. Профессор старый пройдоха - вчера он уговаривал меня продавать ему любую информацию о вас. Советы ему не доверяют и не позволили напрямую работать с вами. Остерегайтесь его - возможно, он связан с немецкой или американской разведкой. Делает вид, что не знает русского языка, а сам подслушивает разговоры. А вот мадам еще о-ля-ля! Профессор таскает ее для прикрытия, хотя она вряд ли догадывается об этом. Кстати: она совершенно одинока и, судя по глазам, в поиске мужчины. Но - очень осторожна и боязлива. Я пробовал познакомиться с ней поближе; она намекнула, что я слишком молодой и легкомысленный. Попробуйте, может к вам у нее будет больше доверия.

- Полагаете, у меня есть шансы на успех у молодой красивой женщины?

- Несомненно. Здесь в городке только так называемые культурные развлечения. Невозможно найти девушек - я имею в виду тех, кто признает свободную любовь. Мне рассказывали, что советские ажаны тщательно следят за соблюдением строгой морали. Из этого я делаю вывод, что мадам также не в состоянии воплотить в жизнь все желания, которые диктует ее молодой и полный сил организм в этом зеленом раю. И ее непременно потянет к человеку, в котором она не подозревает сотрудника тайной полиции. А в вас-то уж она точно его не подозревает. Вы - объект изучения. Кстати, они к нам идут.

По проходу между столиками двигался седой полноватый человек в темно-синей пиджачной паре. Красный галстук на белой рубашке издали бросался в глаза. Из ворота рубашки античной колонной подымалась толстая шея, перераставшая в щеки и подбородок. Над подбородком виднелась стандартная улыбка под коротко подстриженными седыми усами, почти не выделявшимися на загорелом лице, приветливый взгляд за стеклами очков в тонкой золотой оправе, правильный стандартный нос, который даже казался чуть маловат по отношению к шее, и венчала это все простенькая прическа с пробором. Было в этом человеке что-то от добродушного морского льва с субантарктических островов вблизи Новой Зеландии, только усы короче.

Рядом с профессором, почтительно отставая на пол-корпуса, следовала женщина по виду лет под тридцать, в строгом коричневом платье со скрытыми пуговицами, белым отложным воротничком и широким поясом с большой пряжкой, однотонный капрон цвета африканского тела, без всяких провокационных сеточек и кружев, обтягивал линии ног. Женщина была стройна, но это еще не была входившая в моду худоба; спортивная фигура, скорее, была данью эталонам красоты все той же Марики Рекк. Овальное лицо с густым макияжем ресниц казалось немного удивленным и беззащитным; длинная шея и локоны прически-боб, менее пышной, чем у Жаклин Кеннеди, только подчеркивали эту беззащитность. Хорошо выраженные скулы с удлиненными макияжем глазами создавали легкое впечатление чего-то восточного. В этой женщине не было стандарта фотомодели или провокационности актрисы; она, скорее, производила впечатление давней знакомой, неожиданно встреченной в этом лесном уголке. Жан-Луи тут же поднялся и, представляя Виктора, услужливо отодвинул даме ее стул; она застенчиво прочирикала "мерси, месье" и оставалась стоять, ожидая, когда босс займет свое место.

Виктор вдруг с ужасом осознал, что он не знает всех тонкостей обеденного этикета у немцев и французов. На всякий случай он взял карандашик и стал черкать в меню заказ на следующий день. Не будем подчеркивать внимание к даме, думал он, хватит уже Инги из советских девяностых.

- Здраф-стфуй-те! - громко произнес профессор, присаживаясь за столик. - Я есть Конрад Зигель и я ре-фа-шист... о, найн, найн! я есть ре-фан-шист.

- А меня зовут Габи, - произнесла женщина, почти без акцента, - то-есть, Габриэла. Я секретарь-референт, и я вне политики.

- Очень приятно. Меня зовут Виктор Еремин и я не склонен к злоупотреблению спиртными напитками.

Конрад вопросительно повернул массивную шею в сторону Габи, та перевела. Изо рта профессора вулканически вырвался громкий смех; он хохотал заливисто, откидывая голову назад, и даже вытер проступившие слезы платком.

- Русский юмор... - по-немецки произнес он, отдышавшись, - это очень неожиданный ассоциативный ряд. Способность к сопоставлению несовместимых вещей. Вы очень незаурядная личность, господин Еремин, мне жаль, что пока мне неразрешили работать с вами. А мы, немцы, аккуратный народ и не можем нарушить запрет, даже если он странно выглядит.

- Из-за реваншизма?

- О, нет! В России пропаганда делает из мухи слона. Да, у нас в Германии есть люди, которые хотели бы завоевывать силой другие страны, но их очень, очень мало. Это радикальная молодежь. Большинство немцев не хотят войны. История дает очень тяжелые уроки. Но, скажите, почему мы не должны идти навстречу той или иной маленькой европейской стране, жители которой хотят объединить с нами свою культуру, свои законы, свою историю? Достижения науки и техники притягивают народы к своему лидеру. Но - вы правы, хватит о политике. Изучим меню. Я здесь осваиваю русскую кухню, и открыл в ней глубокое философское содержание, нравственный закон. Когда-нибудь напишу об этом в журнале.

- Мадам, - уфолог призывно взглянул на Габи, отложив почерканный листок меню на стол, - как вы находите идею посетить сегодня местный "Брассери-Липп", известный местному обществу под названием "Три сосны"? Там выступают поэты и шансонье, не говоря уже о непризнанных в России мыслителях. Чисто духовное наслаждение, при аскетической, но исключительно полезной кухне.

На лице Габи проявился розоватый оттенок смущения.

- Жан-Луи, произнесла она с нарочитым оттенком возмущения, - я нахожу, что вы очень назойливы. К тому же я не люблю суеты. Последнее время ее слишком много.

- Мадам, отказ - это визитная карточка приличия. Но до вечера еще много времени и решение можно изменить.

- Если считаете мой отказ кокетством, вы ошибаетесь. У нас с вами разное положение, господин Дане. В вашем положении можно проявлять любое легкомыслие, потому что русским нужны хорошие отношения с Де Голлем. Для меня важнее всего репутация.

- Мадам, о каком легкомыслии идет речь? Я сам искренне возмущен сорбоньерами, призывающими изобретать новые виды неестественного секса. Я предлагаю наслаждаться духовными ценностями русской научной элиты. Вы же ходите в кегельбан?

- Иногда. К тому же вы и там проявляете назойливость.

- Настойчивость, мадам. Если бы я не был настойчив, я бы так и не написал книгу о Тунгусском феномене Думаете, туда так легко добраться? Представьте, я там встречал комаров размером с кошку. Настоящие летающие вампиры. И все, мадам, ради любви. Любви к научной истине.

- Похоже, везут нашу тележку. А я не разговариваю за едой.

Кормили не ресторанно, но вполне сносно. Виктору привезли винегрет с рыбой, большую тарелку наваристого украинского борща, в которой на красной глади бульона расплывался белый остров первосортной сметаны, присыпанный свежей зеленью; на другой тарелке благоухали приземистые зеленые цилиндры фаршированных кабачков, и довершали ансамбль кусок советской творожной запеканки, румяной и скромной, как передовица производства из послевоенного фильма, на пару с верным служащим советскому человеку яблочный компотом с пирожком. Профессор, подвязывая салфетку, с вожделением наблюдал, как перед ним появляется картофельный салат, суп с клецками, круглые котлетки со швабским гарниром из картошки и макарон, основательный кусок шарлотки и пивная кружка, доверху наполненная яблочным сидром янтарного цвета; похоже, изучение русской кухни было пока чисто теоретическим. Меню уфолога отличалось крестьянской простотой и многообразием: жирная фасолевая похлебка со свининой, чисто советский салат из кальмаров, котлета по-киевски, рататуй с перцем и овощами, немного печеночного паштета с желтой розочкой из масла, блины и кофе с заварным пирожным. На аппетит месье Дане явно не жаловался, и, похоже, кулинария не была для него национальным культом. Впрочем, последнее можно было списать на увлеченность наукой. Что же касается Габи, то она, наоборот, сидела на диете: ее выбором был салат из тертых огурцов с укропом, кружка бульона, вареное яйцо с тушеной картошкой, творожный десерт и стакан чая с лимоном.

- Это помогает от избыточного веса и омолаживает организм, - сказал Виктору профессор, указывая на кружку с сидром, - я его всем настоятельно рекомендую.

- Спасибо, - ответил Виктор, - но я вряд ли успею сильно пополнеть за время командировки. К тому же здесь алкоголь, а это может помешать исследованиям. Исказит картину.

Профессор пожал плечами и присупил к неторопливой и тщательной церемонии приема пищи. Габи, казалось, вся ушла в трапезу; она делала это так аккуратно, тщательно и сосредоточенно, как будто ставила химический опыт в лаборатории. Пожалуй, в этот момент для нее действительно больше ничего в мире не существовало. Виктор успел заметить, что ей, скорее всего, чуть больше тридцати, и она просто сияет здоровьем. Габи не выглядела холеной женщиной, проводящей полдня в парикмахерских, салонах красоты и за прочими процедурами, призванными сохранить юношескую свежесть; на щеках ее играл легкий природный румянец, и диктуемый модой макияж не закрывал природных черт лица, а порой казался даже излишним. Что же касается месье Дане, то для него церемония обеда была чем-то вроде искусства, где операции с подготовкой пищи и приемом ее сочетались с непринужденной беседой.

- Знаете, что больше всего удивило меня в России? - обратился от к Виктору.

- Наверное, то же, что и Наполеона - русские?

- О, нет! - засмеялся Жан-Луи. - Русских в Марселе много. Меня удивила ваша информатика.

- Меня тоже. Не ожидал таких быстрых темпов.

- В Америке электронных машин больше, чем в России. Однако людей, пользующихся машинами, в России уже сейчас больше. Система ГСВЦ, подобной которой нет ни в одной стране мира, превращает вычислительную машину из предмета роскоши в вещь, доступную каждому ученому, руководителю фабрики, конторским рабочим или технологам, следящим за линией станков-автоматов. Американские машины быстрее считают. Но из-за вечных остановок машин решать задачи лучше на русских. Когда я здесь пробовал смоделировать траекторию тунгусского тела по картине вывала деревьев...

Кто же из них шпион, думал Виктор. Профессор? Слишком примитивно. Габи избегает контактов. Пока избегает. Месье Дане... Предупредив о профессоре, он мог пустить на ложный след. Пытался обратить внимание на Габи. Это отвлекает и расслабляет внимания. Значит, не будем отвлекаться на Габи, а будем следить за речью француза. С компьютерами он явно хотел польстить. Потешить национальное самолюбие. Посмотрим, что будет дальше.

- А вы следили за Олимпиадой? Летней?

Попаданец не следил за Олимпиадой, подумал Виктор. Вернее, следил, но давно. Где же она была-то... В Мехико, кажись. "Трудные звезды Мехико..." Одно и воспоминание, что эта песенка. Ну да, еще Боб Бимон прыгнул в длину, рекорд четверть века держался. И появился "фосбери-флоп", прыжок в высоту спиной к планке. А если здесь не в Мехико? И если не Боб Бимон?

- Отрывками. Наши штангисты старались. Ну и бокс, борьба, легкая атлетика традиционно.

- А футбол? Советская сборная была в прекрасной форме. Динамичная, напористая игра. Хурцилава просто творил чудеса. Еще чуть-чуть, и наши могли встретиться с вашими в полуфинале. Увы! Наши проиграли японцам, а ваши - венграм. Причем, помните? Весь первый тайм шла атака ворот венгров. Но - какая-то потрясающая череда невезений. Логофет теряет мяч, когда все видят, что надо пасовать Малофееву. Бышовец промазал по пустым воротам. И, наконец, Банишевского уносят с поля с травмой. Это просто злой рок.

- Но ведь нельзя сказать, что венгры играли плохо?

- Венгры взяли золото, разве они могли играть плохо? Новак - это просто легенда, это его вторая Олимпиада. Но готов спорить на что угодно и с кем угодно - в этой встрече венгры были расслаблены. Если бы в четвертьфинале с ними встретились мы...

- Ну, это все-таки игра.

- Меня утешает то, что честь Франции, как всегда, защитили велогонщики. Это наш национальный спорт.

"А если это и есть проверка? Не может быть, чтобы советский абориген не следил за Мехико. Или это неправильный советский абориген."

17. Ромео и предмет гигиены.

Вернувшись в лабораторию, Виктор застал членов "научной команды" взмыленными, словно бы он открыл дверь только что по окончании эпического скандала.

- Как пообедали? - вежливо осведомился Павел Ойвович, как будто речь шла о скучной рутинной работе над отчетами.

- Прекрасно. Познакомился с реваншистом, ловеласом и офисной работницей.

- Можете не рассказывать. С этим все нормально. Вернемся к нашей "Кинопанораме". Да, у вас есть какие-то вопросы?

- Два. Почему вопросы какие-то сумбурные...

- Так надо. Пока ничего не могу сказать. Если второй вопрос тоже об этом...

- Нет. Скажите, почему у нас такие успехи в информтехнологиях... ну, это, в кибернетике, ЭВМ.

- Так это после того, как Косыгин ездил в Минск и встретился с Пржиялковским. И тот пожаловался, что когда КБ выделили в отдельную организацию, работа замедлилась, потому что все вопросы стали решать через директоров предприятий. Тогда и появилось постановление Совмина о новой организации работы НПО, ну и вообще производство вычтехники стали строить, как отдельную подотрасль, по опыту Главкосмоса. Начиная от создания новых интегральных схем, прогрессивных технологий массового производства машин периферии, и кончая специальным заводом производства операционных систем и типовых программ. В результате расширенная система ГСВЦ укомплектована машинами единой серии "Минск", на них централизованно ставят основной набор программ, планово обновляют оборудование и эти самые программы. И на местах, когда надо что-то свое, программируют на основе библиотек стандартных подпрограмм. У нас вон тоже ставили и на курсах повышения подробно рассказывали.

- И вложили в это столько, сколько в ядерные программы и космос, вместе взятые, - вставил слово Борис Натанович. - Поэтому у нас во всем экономия. Все ради будущего.

- Ну, в ядерные вы меньше вложились, чем мы, - отпарировал Виктор.

- Так, коллеги, коллеги, не будем увлекаться! - Коломенцева нервно теребила в руках платочек. - У нас набросан план, давайте пробежим по нему. Мало времени. Виктор Сергеевич, в кресло пожалуйста, в кресло. Камеры проверьте...

После обеда шоу чем-то напоминало нынешний КВН: не всегда остроумно, но абсурдно. Смысл, беседы, казалось, совершенно потерялся; у Виктора что-то спрашивали, он что-то отвечал, окончательно перестав следить за ходом беседы. В конце концов у него сложилось мнение, что вся эта пестрая компания людей хочет, чтобы он о чем-то проговорился. И вообще чем дальше, тем больше все это походило на какй-то розыгрыш.

"А может, эти иностранцы в столовке вовсе не иностранцы", - мелькнула у него мысль, "а меня подозревают, как опасного государственного преступника, и ждут, когда я на чем-нибудь попадусь, для того и затеяли спектакль. Кто сказал, что это именно мой мобильник и все прочее? Может, БНД или ЦРУ дали вещи попаданца своему агенту, а настоящего попаданца убили или он у них за границей. Может, и со сроками нападения специально накручивают. Народ-то в общем не в панике."

Одна из камер забарахлила.

- Новую! Новую срочно со склада! - закричала Валентина Кузминична. - А вы пока снимайте этой! Потеряем время - потеряем все!

"А что? Вполне нормальная версия... И ведь эта чемпионка по сексу Нинель говорила, что будут проверять! Она что-то знала? Умеет же она в постели профессионально выдаивать секреты. И мне предлагала, но осторожно. А может, и "ловущка" - проверка? И вообще интересно, чему она обучит Лену и какая эта Лена чисто по жизни, как человек."

Звонок в коридоре оборвал творческий процесс чуть ли не на полуслове. Борис Натанович изможденно опустился на полукресло, прикрыв глаза рукой. Зарубин нервно шарил по костюму, ища папиросы, Коломенцева судорожно ухватилась за бумаги на столе, судорожно перекладывая их, как пасьянс. Павел Ойвович решительным жестом протянул Зарубину пачку "Явы", затем снял с вешалки куртку и кепку Виктора и услужливо поднес ему.

- Я могу еще... если надо... - растерянно произнес Виктор.

- Не надо, - Павел Ойвович терпеливо подождал, пока Виктор оденется, - товарищи будут работать здесь, вы где-то через пять минут пройдете на выход по указателям - стрелкам, повернете направо, проходная и выход в городок за корпусом. Ведомственная гостиница у парка рядом со стадионом, в общем, там все в центре.

Он посмотрел на часы, сделал паузу и протянул Виктору его зонтик.

В коридоре было тихо; похоже, что после конца рабочего дня струдники покинули места, как по сигналу воздушной тревоге, и только где-то вдали по коридору были слышны приглушенные голоса. Под потолком жужжали лампы, словно стая заблудившихся ос. Виктор не знал, относить ли такое поведение, не слишком типичное для научного мира, на отношение людей к работе или на режимные требования; он просто пошел в глубину пустого коридора, туда, куда указывали стрелки с надписью "К выходу". Пахло натертым паркетом, и на окнах одиноко грустили герани и традесканции. В какой-то из комнат не выключили динамик, и эхо разносило через тонкие перегородки нежный высокий голос Зои Виноградовой - "Ходишь ты мимо, а ищешь меня, ищешь меня среди белого дня..."

- Эй! Помогите! Кто-нибудь! - приглушенно донеслось до него.

Он остановился у белой двери с номером 317 - простой белой двери с коричневой ручкой и врезным замком. Голос был женский и доносился оттуда.

- Э-эй! Есть кто-нибудь!

Виктор отошел за стену и осторожно потянул ручку на себя: дверь подалась. Он рывком дернул ручку, держась за стеной; дверь распахнулась без скрипа и остановилась полуоткрытой. В замочной скважине изнутри торчал ключ.

- Кто там? Подойдите, пожалуйста!

В комнате что-то негромко гудело; ни шагов, ни другого подозрительного шума не было слышно. Виктор осторожно заглянул за дверь.

Большой зал был заставлен шкафами аналоговых машин, опутанных проводами и образующих между собой лабиринт. Голос доносился из узкого прохода между стальными шкафами.

- Ну где же вы?

Голос показался Виктору знакомым. Он осторожно подошел к проходу и заглянул внутрь. Там стояла Габи, прислонясь лопатками к серым блокам аппаратуры и пыталась что-то нащупать за спиной.

- Виктор Сергеевич? О боже! Помогите мне!

- Что с вами?

- Я зацепилась платьем и боюсь порвать. Попробуйте пролезть дальше и нажать задвижку, чтобы выдвинуть блок... Нет-нет, в куртке вы не пролезете, там тесно.

"Вот это и есть западня? И что им надо? Куртка? Или она заорет об изнасиловании? А чего орать, тут полна хата наших сотрудников"

Он скинул куртку, и, словно в замешательстве, помотался по залу, как будто ища, куда повесить. Людей с кинокамерами не было видно.

"В коридоре?"

Он подошел к двери, закрыл ее и повернул ключ.

- Ну что же вы?

Виктор положил куртку на ближайший стул и полез между шкафами.

- Извините, я подумал, может, надо отключить все это, чтобы током не стукнуло.

- Не надо. Она не работает. Вот там, за мной, такая ручка... Я не могу дотянуться.

Габи втянула живот и постаралась максимально втиснуться в стенку, встав на цыпочки; Виктор осторожно стал протискиваться вглубь. Синтетика платья соприкоснулась с шерстью свитера и слегка подалась; на Виктора пахнуло элегантно-чувственным ароматом роз и пиона, приправленным для остроты нотами черного перца и свежего бергамота. Легкий жар здорового тела проник через грубую вязку свитера; румянец на лице Габи усилился.

- Ай! - воскликнула она.

- Что такое?

- Нет-нет... все в порядке.

Виктор, наконец, протиснулся в пространство в лабиринте машины; впереди, у окна, стоял небольшой столик с бумагами.

- Где защелка?

- За спиной, чуть ниже... просуньте руку...

Виктор присел на корточки. Кусочек ткани платья оказался зажат за краем ячейки блока, защелкнувшейся, как дверь сейфа. Виктор поддел небольшой рычажок. Невидимая пружина чуть толкнула ячейку вперед, освободив одежду.

- Уфф! Огромное спасибо! - воскликнула Габи, оказавшись на свободе. - Посмотрите сзади, там ничего не порвалось?

- Нет, все в порядке. Как вас угораздило?

- Профессор ушел, я задержалась разобрать ленты самописца... Сама не знаю, просто неудачно повернулась.

- С вами все в порядке? Вы вскрикнули.

- Нет-нет, все хорошо. Просто я... Просто я подумала, что, наверное, иногда хорошо бы потерять репутацию.

- В смысле?

- Не будем об этом. Вы настоящий рыцарь. Вы не воспользовались моей беспомощностью.

- Почему я должен был воспользоваться?

- Ну, когда вы закрыли дверь, я подумала, что за свое освобождение мне придется чем-то заплатить.

- Ах да, извините. Я машинально. Все так неожиданно. Извините еще раз.

- Ну что вы! Все прекрасно. Ваша куртка, кепка и зонтик, вы можете их забыть... Знаете, когда я волнуюсь, я часто что-нибудь забываю.

Габи открыла шкаф и накинула легкое зимнее пальто из твида в большую розовую и коричневую шотладскую клетку с узким черным воротником из лисы; на голову она надела шляпку из той же ткани, что и пальто. Сегодня это смотрелось бы экзотично, но выглядело мило.

- Я не буду брать с собой бумаг, - произнесла она, разглядывая себя в маленькое зеркало из сумочки, - мы их закроем и их никто не украдет... О! Ключи! Я, кажется, потеряла ключи...

- Они в двери.

- Да, я совсем растерялась, совсем забыла... Прошу вас.

Габи погасила свет, и они вышли из лаборатории. Пока она закрывала дверь, Виктор еще раз окинул взглядом ее ладную фигуру. Он вдруг поймал себя на мысли, что стоит и ожидает Габи. "Надо проследить, вдруг куда-нибудь втюхается" - мелькнуло у него в голове.

Фрау Лауфер простучала мимо него каблучками и подошла к окну. Внезапно ее лицо изменилось.

- О боже... - произнесла она упавшим голосом. - Он опять здесь.

- Кто?

- Месье Дане. Вы его видели за обедом. Он специально ждет меня, чтобы донимать своими ухаживаниями.

- Если он к вам пристает, почему вы не пожалуетесь на него?

- Ну, это нельзя назвать "пристает", как это здесь понимают... Он не домогается меня. Он красиво ухаживает, говорит комплименты, он вежлив и обходителен. Такие умеют быть приятными для дам. Я хотела бы иметь такого мужчину.

- Тогда в чем проблема?

- Жан-Луи ухаживает за мной только потому, что здесь он не может вызвать девушек в номер или завести случайное знакомство в баре. Я не могу быть предметом мужской гигиены.

- Я тоже не знаю здесь мест или дам, которые хотели бы скрасить на время его одиночество. Тем более здесь все на виду.

- Я придумала! - воскликнула Габи. - Мы с вами спустимся вместе, как будто вы меня провожаете. Думаю, это его охладит. Вы ведь не против того, чтобы еще немного помочь мне?

- Почему я должен быть против?

- Я не знаю... Может быть, вам неприятно мое общество?

- Почему? Ваше общество всегда приятно, ваш супруг, наверное, должен быть счастлив с такой прекрасной половиной.

- У меня нет мужа, - вздохнула фрау Лауфер. - Мы разошлись задолго перед поездкой.

- Простите, я забыл.

- Жан-Луи уже успел вам это рассказать? Он думает, что я брошусь на него от голода. Что от его красивых слов я разомлею и начну раздеваться. Хорошо, что вы не относитесь к таким людям. Идемте.

Она взяла Виктора под руку. Ему показалось, что Габи ходила с ним под руку всю жизнь, привычно и непринужденно, отставая на полшага.

- Вы прекрасно говорите по-русски.

- До вывода войск мое детство прошло в русской зоне оккупации. И часть юности. Даже успела немного поработать в русской комендатуре. Кажется, я немного стала русской. Здесь немного другие обычаи, другой уклад жизни. Но мне это знакомо, и я это хорошо понимаю. Конечно, здесь тоже есть бюрократизм. Например, от меня потребовали кучу медицинских справок для вьезда в страну и дали разрешение, когда убедились, что у меня идеально здоровый организм. И еще мешает политика. Когда узнают, что я из Германии, сразу становятся замкнутыми и осторожными. Но я их понимаю. Это, наверное, никогда не забудут.

- Вообще обстановка напряженная.

- Да, здесь надо быть осторожными. Вообще осторожными. Тот же Жан-Луи - ведь он может оказаться "ромео".

- Влюбчивым и склонным к суициду?

- Нет, нет, это совсем другое. "Ромео" - так называют шпионов, которые ухаживают за секретаршами и конторскими сотрудницами, влюбляют их в себя, и те разбалтывают им разные секреты. Возможно, месье Дане работает на СДЕСЕ, и там хотят узнать что-то о профессоре или завербовать его.

- Если здесь так опасно, зачем же вы согласились ехать? Деньги?

- Нет, это не главное. После развода мне хотелось побыть там, где ничего не напоминало бы о привычной жизни... Знаете, мы не ссорились, и он был довольно состоятельным человеком. Просто я однажды узнала, что у него есть любовник. Я не оговорилась, именно любовник, мужчина. Муж сказал, что ему так необходимо. Можно было делать вид, что ничего не произошло. Но я не смогла. Я хочу начать все заново. Я молода и могу полюбить. Стать прекрасной хозяйкой дома и доставлять радость любимому человеку.

- А вы не боитесь, что я тоже могу оказаться...

- Кем?

- "Ромео".

Габи рассмеялась и тесней прижалась к Виктору.

- Нет-нет, вы не русский шпион! Вы... с вами я чувствую себя легко и естественно. С вами хочется быть откровенной, выговориться. И вы ведь не спрашиваете меня о профессоре, и не пытаетесь вскружить мне голову и сделать так, чтобы я в вас влюбилась.

- Вы можете в меня влюбиться?

- Кто знает! - шутливым тоном воскликнула она. - Кто знает! Мы, женщины, загадочный народ. Мы можем искать мужчину среди разных людей, а настоящая привязанность может прийти неожиданно.

- Мадам, я поражен! - воскликнул Дане, увидев Габи в месте с Виктором. - Неужели я пожертвован моему русскому другу? Это, как здесь говорят, забить клин на добрососедские отношения наших стран.

- Вбить клин, - улыбнулась Габи. - Жан-Луи, я уверена, что вы будете окружены женским вниманием, если у вас будет репутация человека, который серьезно смотрит на отношения мужчины и женщины. Русские девушки хотят секса, но мечтают о семье.

- Мадам, я обязательно последую вашим советам. Но не убивайте хотя бы надежду на то, что вы когда-нибудь позволите мне открыть калитку в ваш благоуханнный сад.

- Живите с надеждой, Жан-Луи. Но я уже решила, кто будет входить в мою калитку. И петли в ней хорошо смазаны, так что посторонняя помощь не понадобится.

18. Женщина на крючке.

- Жестоко вы его, - заметил Виктор, когда силуэт Дане остался позади.

- Зачем мучить человека? Не будем об этом. Вы меня дважды спасли. Будем друзьями.

"Похоже, ей действительно хочется. Часто вспоминает об этом. С профессором, видимо, ничего нет. И ей приятно общество человека, который ее уважает, а не оглядывает, говоря про себя "Я бы вдул". Ей хочется помечтать и с кем-то пройтись под руку."

Серый кирпичный домик проходной грустил у шоссе, засыпанного желтой хвоей. Коридор сосен оканчивался панельными четырехэтажками.

- Вы раньше здесь были? - продолжала Габи.

- Никогда.

- Тогда позвольте мне быть вашим гидом. Вы тоже в гостиницу? Тогда нам по пути.

- Похоже, что здесь нет другого пути, - Виктор кивнул в сторону домов в конце просеки. - А лесные тропы сейчас не лучшее место для прогулок.

- Мне сказали, там нет хищников.

- Там просто сыро. И сейчас уже ни грибов, ни ягод. Зима на носу.

- Это правда, что на их сбор не надо разрешения?

- Нет, точнее... Если у этой территории нет какого-то особого статуса. Но тогда, наверное, висели бы объявления.

- Дорожки никто не убирает. Здесь дикая древняя природа. Хотя не самый лучший сезон, мне здесь нравится. Мне кажется, мы в Европе начинаем терять свою естественность. Маленький городок, где я раньше жила, был похож на аквариум. Чистый, ухоженный аквариум с искусственным гротом. Даже казалось, что в нем булькают пузырьки воздуха и по улицам проплывают степенные вуалехвосты. Я повзрослела, подавила свою юношескую привычку к сигаретам, начала крутить хула-хуп, и стала чуть ли не абстиненткой. Я хотела быть правильной, образцовой женщиной, как в журнале про моды и домашнее хозяйство. А здесь все иначе. Здесь чувствуется нетронутый мир, как во времена конунгов. Есть чувство естественной опасности, и в то же время это придает силу и жажду жить. И наши вредные привычки здесь кажутся вредными и смешными. Вы ведь из Брянска? - спросила она неожиданно.

- Да. Там тоже леса. Но возле города нет диких зверей.

- Там ведь было имение Теодора Тютчева... Федора Тютчева?

- Почему "было", оно есть. Не могу сказать, насколько его восстановили... Так получилось, что в Овстуг не заезжал. Но должны.

- Я читала, там каждый год праздники поэзии. Тютчев много переводил стихов Хайне, у вас его называют Гейне.

- Которого запрещали при этом... - Виктору не хотелось напоминать даме о Гитлере.

- О, сейчас Хайне национальное достояние! Расизм запрещен. Я люблю его стихи.

- "На севере диком стоит одиноко..."

- Это перевод Лермонтова. В нем немного другой смысл. Я тоже пыталась перевести. Получилось вот что:

- Северный кедр на вершине пустой,

Где вьюги кружит пелена,

Прикован, и панцырь его ледяной

Склоняет в объятия сна.

И грезит он, что в палестинской земле,

В плену раскаленных песков,

Безмолвная пальма на голой скале

Скорбит под молитвы ветров .

- Есть такая руская песня, я слышала по радио, - продолжала Габи, - "Но нельзя рябине к дубу перебраться". Но у Хайне еще и иной смысл - северная, европейская цивилизация, и Восток, они не могут сойтись, каждый из них прикован к своему образу мысли. Некоторые считают, что Хайне отразил, как это... душевное раздвоение, состояние еврея, человека восточной культуры, среди потомков древних суровых германцев. Я думаю, это не важно. В России мне кажется, что это не так, что здесь Европа и Восток вместе.

- Так вы пишете стихи?

- Немного, для интереса. Для себя. Но здесь, в России, просто культ стихов. Культ поэтов. Здесь читают стихи, ищут их в журналах, переписывают в тетради, декламируют на вечерах, поют под гитару и слушают по радио. Книги, поэты - это новая религия.

Виктор обернулся. Сзади еще неторопливо тянулись домой сотрудники института. Три женщины, пара мужчин. А, может быть, сотрудники, но не института. Дорога хоть и в лесу, но людная.

"Француз говорил, профессор таскает ее для прикрытия... А если наоборот? Жан-Луи неплохо знаком с терминологией спецслужб. Хотя и Габи знает про "ромео"... Но про "ромео" ее могли инструктировать перед выездом. В СССР были инструктажи. Почему в Германии их не может быть? Только там было строго насчет контактов с гражданами капстран..."

Сзади послышался сигнал. Мимо Виктора и Габи неторопливо протарахтел миниатюрный красный спорткар. Спереди он напомнил Виктору аристократичный "Вольво" из сериала "Святой", сзади - реактивный самолет без хвостового оперения. Судя по звуку маломощного движка, чудо было чисто отечественным.

"Итак, три варианта. Первый - Габи забыла или положила на инструктаж. Не вяжется с ее осторожным поведением в столовой. Второе - ее контакт санкционирован. Тогда это грубовато и может вызвать подозрение. Потом как-то не видно в Габи профессиональной интриганки. Плохо скрывает эмоции, или не пытается меня окрутить, или просто не умеет этого делать. Третье - Габи используют втемную, надеясь на то, что ее наивность и беспомощность не вызовет подозрений. В том числе и у наших органов, которые наверняка копали на нее информацию. Жан-Луи пытается нас свести. Однозначно. Положим, так; тогда сегодня меня попытаются вывести на другого человека. Посмотрим, на кого..."

- Вы задумались? Наверное, я утомила вас своими рассказами?

- Ну что вы. Просто я здесь никогда не был. Это большой поселок?

- Нет. И я не видела здесь старых домов. Все живут вот в таких башенках в четыре этажа. Похоже на рабочий район.

Лесная дорога плавно в улицу, и жилые дома терялись среди нетронутых многолетних сосен. "Санаторий" - мелькнуло в голове у Виктора.

- Гостиница на городской площади. Здесь большая площадь перед чем-то вроде ратуши, там местная власть.

Все важные здания были сосредоточны вокруг небольшой площади, увенчанной зданием с большим советским гербом; перед подъездом на постаменте из красного гранита стоял бронзовый бюст Ленина. У памятника уже была собрана трибуна, группы флагов окаймляли площадь торжественной рамкой, флаги были развешены на фасадах, и со стен домов глядели плакаты на красной ткани, расписанные белой и черной краской, изображая революционных солдат, героев-комсомольцев, бойцов Великой Отечественной, сталеваров, космонавтов, в общем - всех, кто творил эти пятьдесят один год истории.

- Послезавтра будет демонстрация. Я еще не видела, как празднуют здесь. Только в гарнизоне, но это совсем другое.

- Может, махнем в Москву? Парад посмотрим.

- Я не очень люблю парады и шествия... Хотя это совсем другое. Я пока не знаю... Не знаю даже, отпустят ли меня или будет работа. А вы хорошо знаете Москву?

- Думаю, Красная площадь никуда не исчезла. А куда бы вы вообще хотели?

Габи пожала плечами.

- Не знаю... Я еще туда не ездила... не с кем. Говорят, там большие очереди в музеи и театры. Сложно попасть. Я... я хочу узнать, где что находится в городе, куда можно пойти. Я хочу понять, что такое Москва, что такое Россия.

- Тогда, может, на ВДНХ? Только там фонтаны, наверное, уже не работают.

- Виктор, вы очень заботливы... - она на мгновение слегка сдавила руку, за которую держалась, - но я еще не знаю планов профессора, вдруг он решит работать в праздник. Ну и мне надо подумать. Вы приглашаете меня в поездку, но совершенно меня не знаете. У меня может быть масса недостатков. Например, я очень влюбчива. Хотя... Наверное, вы не сочтете это большим недостатком.

В сгущающихся сумерках на домах вокруг площади засияли вывески. "Манжерок", "Аэлита", "Тантра", "Ассоль"...

"Полный комплект советской фантастики. И куда же двигаться?"

- Вот это гостиница.

С четырехэтажного здания на Виктора пялились лиловые буквы "Амальтея".

...За барьером скучала круглолицая дама лет сорока, в коричневом жакете и с "вавилоном" на голове.

- Все, дальше меня не надо провожать, - затараторила Габи, высвободив руку. - Надо перевести одну русскую статью, так что в этот вечер моим собеседником будет пишущая машинка.

- Даже не будете ужинать?

- Закажу ужин в номер. До свидания!

- Ауф видерзеен, мадам!

Габи улыбнулась, помахала ручкой и направилась к лестнице.

"Она ведь говорила, что оставит бумаги на работе. Или там у нее другие?"

19. Темные аллеи.

- Еремин Виктор Сергеевич?

Дама на ресепшене листала паспорт, как будто пыталась выявить шпиона.

- Да. Вот командировочное.

- Командировочное не надо, у нас на вас броня. Вас в четыреста двенадцатый, вещи туда занесли, номер готов. Распишитесь вот тут и вот тут и получите ключи.

- А заполнять...

- Уже заполнено, согласно сопроводительному... Извиняюсь, а вы не предсказатель будущего? Хочу спросить, что будут носить в следующем сезоне. Плащ из кожзаменителя стоит брать?

- Думаю, он будет в моде и в семидесятые. Но это зависит, кому как идет.

- Это конечно. До вас в номере гражданин жил, стаканы с водкой двигал силой внушения. Потом выяснили, что это фокус... Телевизор ставить в номер? Или приемник?

- Нет, не надо. Я экономлю.

- Сейчас все экономят. Но телерадиоаппаратуру часть берут. Пишущую машинку, арифмометр, ЭВМ?

- Что, можно ЭВМ?

- В кладовке лежит. Но ее никто не спрашивает, она как мотоцикл с коляской по цене.

- Тогда воздержимся.

...Номер был одноместный и похож на школьный пенал. У окна вдоль стены стояла фантастическая комбинация из письменного стола, платяного шкаф-пенала и кровати на верху, и все это было выкрашено в зеленый цвет. Маленький коридор с вешалкой, за узкой дверцей - крохотный санузел без душа. Сумки надо было засовывать на антресоль над коридором. Зато на столе возвышался серый пузатый телефон от "ВЭФ".

- Мне ничего не говорили про телефон, - заявил Виктор коридорной.

- Они во всех номерах. Положено. Как будут все с радиотелефонами, тогда уберут.

- А ЭВМ тут куда ставить?

- На стол ставится.

- Так это калькулятор? Ну, электронный арифмометр?

- Арифмометр - это если без программы, - усталым голосом произнесла коридорная. - А ежели машина сама делает все по программе, то это ЭВМ. Сейчас даже школьники знают... Распишитесь за приемку.

"Надо будет завтра достать аппарат и попросить кого-нибудь сфоткать меня с этим чудом на память. С ? АБС селфи может и не разрешат, а это похоже, не секретно... И еще - чего-то я проголодался."

- А здесь питание только в кафе-ресторане или поблизости есть обычная столовая?

- Диетка за "Искателем". Она до восьми, если сейчас, то еще успеете.

"Искателем", вопреки наивным предположениям Виктора, оказался не завод, а клуб. Над желтым прямоугольником окна кассы горел фонарь; касса была открыта на улицу, и рядом с ней виднелась обозначенная завтрашним числом афиша "Творческий вечер артиста театра и кино В. С. Высоцкого".

Виктора что-то толкнуло, и ноги сами понесли к окну. За полураспахнутыми шторками скучала кассирша.

- Скажите, а за сколько дней продано?

- Чего?

На Виктора уставились усталые безразличные глаза. Женщина хотела поскорее дотянуть до конца рабочего дня, дома ждало невыстиранное белье и некормленые дети.

- Билетов.

- Вы пойти хотите? Завтра подходите перед сеансом, будут свободные. Один день только.

- Простите... Простите, это тот самый Высоцкий?

- Какой "тот самый"? Артист Высоцкий, Владимир Семенович, из Театра Эстрадных Миниатюр. Будут сцены и песни из спектаклей. Да вы, наверное, его по радио слышали. Про альпинистку поет.

- И что, есть билеты?

- Они часто ездят, артисты эти, - вздохнула кассирша. - Предварительная с наценкой, подходите завтра, сэкономите. Сразу после работы подходите.

- Почему вы думаете, что я из института?

- Вы командировочный. Здешние не спрашивают...

Когда Виктор вышел из диетки, было холодно и сухо; ветер разогнал облака и звезды висели над тротуаром застывшими снежинками. Длинный прямоугольник городского сада был озарен зажженной загодя праздничной иллюминацией и фонарями; на аллеях были видны фигуры людей, ничуть не боявшихся прогуливаться в вечерний часть по месту, обычно считавшимся не слишком безопасным.

"Подходящее место для засад, как говорил Винни-Пух. А может, здесь? Русский не попрется в лес по ночи, а прошвырнуться перед сном по парку, воздухом подышать... Почему нет?"

В парке пахло прелой листвой в кучах и легким дымком. Холод овевал лицо, бодря и настораживая.

Парк показался Виктору немного странным. Что-то в нем было не так, как будто в "Матрице". Мгновение спустя он понял, в чем дело. Прямой была только одна аллея - центральная, кторая пронзала парк в длину, словно шпагой. Тропинки, что шли поперек, были протоптаны посетителями и аккуратно заасфальтированы, не всегда спрямлены, и вели к калиткам; забор, похоже, возвели после того, как люди проложили здесь для себя естественные пути. Скульптур почему-то здесь не было; лишь в центре парка стоял одинокий фонтан, очевидно, для того, чтобы у него встречаться. В чаше в виде восьмиугольной звезды, на обложенном гранитными валунами постаменте, стояла фигура женщины в длинном платье со старинным фонарем в руке. Фрези Грант из "Бегущей по волнам". Памятник Несбывшемуся в центре этого очага культуры. Институт и поселок - памятник Несбывшемуся. Мечте о чудесах, развеявшейся под холодным ноябрьским ветром.

Интересно, подумал Виктор, что должны чувствовать здесь жители, те, что сейчас за окнами свих четырехэтажных башен готовят ужин или смотрят телевизоры. Весь город - единственный шанс достигнуть Несбывшееся. Открыть передачу мыслей на расстояние, пожать руку инопланетянам... Что они чувствуют, когда понимают бесплодность своей мечты? Что говорят женам, детям? Или после кризиса этот объект прикроют и отдадут помещения под разработку чего-то нужногт стране, например, дозиметрических приборов?

А ведь ты сам здесь и есть несбывшееся, сказал себе Виктор. Тот самый пришелец из другого времени и реальности. Это для них невозможно, а ты взял и пришел. Из мира, где никогда не было такого шестьдесят восьмого. И все твои путешествия - путешествия по Несбывшемуся. Германия могла не напасть на СССР. Гражданская война могла раньше кончиться, а царское правительство могло вообще не допустить развала страны. И советское могло не допустить. Не сбылось, не сбылось, не сбылось...

"А вдруг это знак перехода? Символ вот этого всего, что случилось? Достаточно шагнуть туда... Куда? Должна быть подсказка места и времени. Или подсказчик. Сейчас кто-нибудь подойдет и спросит о погоде..."

- Бонсуар, месье! Решили прогуляться перед сном? Сейчас холодные вечера.

Виктор поднял голову. Перед ним, в свете фонаря, высился Жан-Луи Дане в длинном кожаном полупальто и улыбался.

- Здесь красивая местность, - машинально выпалил Виктор фразу-пароль из фильма "Посредник".

- Вполне европейский стиль, - Дане махнул рукой в сторону бронзовой Фрези Грант. - Здесь не чувствуешь себя иностранцем. Кстати, пару минут назад видел мадам Лауфер, она прогуливалась одна в той стороне парка. Похоже, ей тоже нечего делать в этот вечер.

- Она сказала, что будет работать в номере.

- О, эти загадочные женщины... Она испугалась завязывающихся отношений, сбежала в номер, потом стала жалеть о своем поступке и вышла в парк, чтобы успокоиться. Наверняка она сейчас мечтает вас увидеть.

- Месье Дане, вы хотите нас свести?

- О, нет, это не то, о чем вы подумали. Мстить женщине недостойно мужчины. Но - задета моя гордость знатока людей. Скажем так, я хочу доказать себе, что я разбираюсь в женских душах, познакомив двух прекрасных людей. Никаких тайных помыслов.

- Допустим.

- Зачем допускать, вы можете проверить. Проходите до конца парка, и, если у мадам не появилось безотлагательных дел, она будет рада продолжить прогулку с вами. Логически вы ничего не теряете. Вариант первый: вы не встречаете мадам, дышите воздухом и возврашаетесь в отель. Вариант второй: вы встречаете мадам, обмениваетесь фразами приличия и возвращаетесь в отель каждый сам по себе. Вариант третий: между вами завязывается светская беседа и вы вместе возвращаетесь в отель. Погода не оставляет более романтических вариантов. Кстати! Я не знаю, как в других местах России, но здесь можно опасаться уличных банд или грабителей не более, чем за стеной аббатства Фонтевро.

"Так, сыр в мышеловке. Значит, все произойдет здесь..."

...Темный силуэт цепочной карусели, похожий на высокую хрустальную люстру, мелькнул за деревьями. Намокший пластик ограды небольшой танцплощадки, хранил, как обрывки воспоминаний, не отклеившиеся клочки афиш. Пустые скамейки не манили случайных прохожих. Молчали репродукторы.

Виктор сделал вид, что смотрит на часы и мельком оглянулся. Вроде ничего подозрительного.

Впереди показались прутья ограды и второй выход. Калитка была открыта. Из нее в парк вошли две совсем молодые девчонки, ничего не боясь, ничего не подозревая. Прошли, весело болтая, мимо Виктора, и скрылись в глубине главной аллеи. Габи не было. Никто не подходил. Деревья тихо и спокойно дремали. За калиткой на домах сияла бледная мозаика окон. И здесь в квартирах лампы дневного света...

Если Дане не соврал, выходит, что Габи ушла куда-то в район за парком. Или свернула в боковую аллею.

"Может, тоже свернуть?"

Виктор не спеша пошел обратно; первой встретилась тропка налево. Он осторожно углубился в парк и, пройдя шагов десять, он услышал чьи - то голоса. Виктор стал и прислушался: говорили по-немецки. Он сошел с дорожки и стал осторожно продвигаться между кустами.

На детской площадке с обычными для того времени беседками, висячими и перекидными качельками и круглыми барабанами каруселей, стояли двое, мужчина и женщина. Похоже, они специально выбрали для прогулки место, которое в столь поздний час никто не посетит. Они не были похожи на влюбленных: стоя друг против друга, они спокойным, рассудительным тоном обменивались фразами, словно вели деловой разговор.

Это были профессор и Габи.

"Выйти к ним? Дане хотел, чтобы я здесь внезапно появился? Или он просто видел идущую сюда Габи? И что делать, если они сейчас меня тут застукают? Да ничего. Француз сказал, что Габи гуляет здесь одна. Меня обеспокоило, вдруг хулиганы. Подошел, вижу, она не одна. Остановился в раздумьях, может, я тут лишний. С другой стороны, место странное. Может простой человек растеряться, задуматься, не знать, чего делать? Запросто."

Они говорили вполголоса: как Виктор ни вслушивался, он не мог разобрать слова. Так продолжалось минуты три или пять. Наконец, профессор, стянув с руки кожаную перчатку, полез за отворот пальто и протянул Габи какой-то небольшой предмет: та кивнула - Виктору показалось, что она произнесла слово "данке", - обменялась с профессором еще парой фраз, и, повернувшись, пошла твердым и спокойным шагом к главной аллее. Мерный стук ее каблучков по асфальту казался Виктору неожиданно громким, он подался назад, за куст, чтобы остаться незамеченным. Не глядя по сторонам, Габи достигла конца тропинки и свернула на аллею в сторону гостиницы.

До слуха Виктора донесся легкий щелчок. Лицо профессора озарил бледный огонек газовой зажигалки; спустя секунду он погас и красный светлячок зажженной сигареты застыл на темном силуэте, словно точка лазерного прицела. Профессор курил торопливо, жадно затягиваясь; не закончив, он погасил окурок о край железной урны и бросил его, затем таким же размеренным шагом пошел в ту же сторону.

"Ну вот, все и выяснилось. Встреча агентов. В институте и гостинице боятся прослушки, по лесу ночью бродить - вызовет подозрения. Значит, им и надо попастся. И что там передал профессор? Это подбросят мне, подсыплют или еще как? Посмотрим."

После ночного парка номер гостиницы показался теплым и даже уютным. Что-то в нем было от глубокой лисьей норы. В динамике серебряным колокольчиком переливался чистый, высокий голос Маргариты Суворовой - "Любовью первой, долгожданной, ласковый, мой желанный, я тебя люблю..."

За окном тревожным предчувствием висела ночь. Господи, как же он все-таки хорош, этот здешний мир, похожий на купе скорого поезда, подумал Виктор. Завтра - послезавтра все решится. Решится неожиданно, непредсказуемо для него.

"Все ли я сделал, чтобы сохранить этот мир, эту грустную осень перед первым снегом, где перемешано реальное и несбыточное, где люди только-только оттаяли, пришли в себяпосле страшной войны? Не знаю. Надо не думать, об этом, надо выспаться, завтрашний день потребует много сил."

20. Сказка о колобке.

Ничто не предвещало беды.

За окном светился утренний туман в огнях фонарей, и стекла были покрыты тонкими черточками капель дождя. По радио оркестр Поля Мориа мурлыкал вечную мелодию "Love is Blue". Пропикали сигналы точного времени, и голос Левитана взволнованно изрек:

- В ночь с пятое на шестое ноября в отношении частей советских войск, находящихся на территории дружественной нам Чехословакии в полном соответствии с имеющимися мирными договоренностями, была совешена беспрецедентная по масштабам провокация. По этому поводу ТАСС сделал заявление...

"Война? Ограниченный конфликт? Немцы бомбили?"

- Толпы граждан, в основном из числа безработной молодежи и студентов, поддавшись на провокации националистических элементов, сумели проникнуть на территорию советских военных баз и заблокировать взлетно-посадочные полосы и пути выезда боевой техники. Цель этой националистической авантюры - спровоцировать кровавые столкновения между совесткими военнослужащими и теми из жителей, кто пошел на поводу у националистических подстрекателей...

Они блокируют воинские части, чтобы совершить переворот и ввести немецкие войска, подумал Виктор. Это хуже, чем локальный конфликт и гражданская война. Это начало крупной войны в Европе. А стычки с войсками спровоцируют восстание. Дерево прыщавой революции хотят полить кровью мирных жителей, чтобы вся Европа поднялась против русских. Все так знакомо...

- Советское правительство требует от президента и правительства Демократической Республики Чехословакия принятия решительных мер по восстановлению законности и порядка и выполнения мирных соглашений. В противном случае советская сторона оставляет за собой право расценить бездействие чехословацких властей, как сговор с националистическими элементами и попытку руками доверчивых граждан развязать военный конфликт в самом сердце Европы...

Вот оно, настоящее попаданчество, сказал себе Виктор. А не какое-нибудь "Галактический штрафбат выносит мозг Сталина".

В конце выпуска новостей дикторша поделилась новостью, что "к вечеру в Москве температура снизится до минус трех градусов, ветер слабый до умеренного, временами снег". Виктор облегченно вздохнул и полез на антресоль доставать парку и зимние ботинки.

Люди на шоссе уплывали в подсвеченное синеватыми огнями пространство, прикрываясь от пронизывающей мороси черными зонтами. По шоссе бегала взад и вперед небольшая пятнистая дворняга, не тявкала, а нюхала людей, словно потеряла свой дом и хозяев, заменявших ей родителей. Было в этом что-то от ранних лент Василия Ордынского.

"Ну вот и пригодилась одежа... А ведь не зря ее мне дали. Может быть, чтобы "попастся", мне именно ее и нехватало? Скорей бы... Уже все рано, что это будет. Завтра мир проснется не от праздничного салюта в Москве, а от разрывов боеприпасов".

Впереди замаячило знакомое пальто в розовую и коричневую шотландскую клетку. Габи шла не торопясь, словно ей некуда было идти и нервно вращала зонт рукой. Поравнявшись, Виктор поздоровался: Габи повернула лицо, которое показалось чуть опухшим, и Виктор сразу заметил красные, как после слез, глаза.

- Что-то случилось?

Габи постаралась улыбнуться, но губы дрожали и стягивались в кривую усмешку.

- Нет, нет, все хорошо. Даже очень хорошо.

- Я же вижу по глазам, что что-то случилось.

- Да... то-есть, нет, что вы.

- Что-то с родственниками?

- Нет, храни их бог, с ними все прекрасно.

- По службе?

- Нет-нет. Напротив, профессор меня хвалил и дал премию. Большую премию.

- Неужели из-за меня?

- Да... нет, что вы. Нет.

- Ну скажите, что случилось, а то я буду думать, что из-за меня.

- Не надо... Ладно. Профессор дал премию... дал премию потому что мы познакомились. Он просил меня рассказывать о том, что вы будете говорить, вы понимаете. Вы ужаснетесь, но вначале я согласилась. Просто, как исполнительный работник. Ночью я поняла, как это ужасно, что я буду шпионить за вами. Нам не надо больше видеть друг друга, Виктор. Премию придется вернуть...

"Так вот о чем они говорили в парке..."

Габи достала из кармана платок и поднесла к носику.

- Подождите... Что просил узнать обо мне профессор?

- Он не сказал. Он запретил что-то специально выспрашивать. Он сказал, что я не сумею это правильно сделать и вы догадаетесь. Просто слушать и запоминать.

- То-есть, если я буду рассказывать о картинах Дейнеки, это не будет поводом упрекнуть вас в недобросовестности?

- Нет, конечно, если я подробно перескажу.

- Давайте так: вы оставляете премию себе, мы будем встречаться и разговаривать. Деньги-то вам не лишние.

- А разве так можно? Это честно? - глаза Габи округлились, она вскинула брови вверх.

- Абсолютно честно. Я не собирался делиться с вами никакими тайнами. Вы добросовестно докладываете профессору информацию, которая не причинит вреда ни моей стране, ни вашей. Профессора это устраивает.

"Стоп, а если она мысли читает? А, с другой стороны, какого черта тогда меня посадили за столик рядом с ней, а не ограничили контакты с иностранцами? В случайность я не верю. Значит, ловушка здесь... а, может быть, ловушка - это я. Ловушка УГБ."

На лице Габи отразились колебания.

- Я... я никогда не попала в такую ситуацию. У вас, наверное, больше опыта... Но если вы думаете, так можно... да-да, я согласна. Это даже интересно, это как игра.

- Хотите, после работы пойдем на концерт Высоцкого? Это такой артист, известный.

- Я не знаю, будет ли у меня время... Я скажу профессору.

- Обязательно скажите. Добросовестное выполнение поручения, развитие отношений.

На лице Габи появилась, наконец, естественная улыбка.

- Да, наверное так... Я именно так и скажу. Знаете, вы очень добрый человек, Виктор. Это бывает все реже. Мир становится практичным и жестоким.

- Квадратиш, практиш, гут?

- Да, мир становится квадратным. Я долго искала слово, как назвать нынешнюю Германию. Она квадратная. Все квадратное. Она не допускает кривого, неправильного, природного.

Из тумана выплыла полоса забора с проходной.

...В кабинете Виктора встретил только Павел Ойвович.

- Они сейчас подойдут. Пока раздевайтесь, вешайте одежду.

- Павел Ойвович, мне надо сделать заявление. Есть подозрения, что в отношении меня пытаются проводить вербовочные мероприятия.

- Давно?

- Если исходить из явных фактов - с сегодняшнего утра.

- Пожалуйста, изложите устно явные факты.

- Ну что ж, - сказал Павел Ойвович выслушав краткий пересказ, - нам известно, что господин Зигель ищет возможности получить информацию о вас. Если у нас возникнут к вам вопросы, мы их зададим.

- А мне что делать?

- Следуйте той легенде, которую сами придумали для Габи. Не то, чтобы эта легенда была идеальна, но для вас естественна. Никаких других специальных инструкций. Да, и не думайте от том, что вам непременно надо попасть в ловушку. Вообще забудьте о ловушке. Это уже наша забота, вы можете не волноваться. Общество фрау Лауфер не вызывает у вас неприязни?

- Нет, но если надо...

- Не надо. Пусть все идет именно так, как вы ей предложили, как вы сами хотите. А с вопросами нашей компетенции мы сами разберемся.

Дверь распахнулась, и в нее шумно ввалились Коломенцева, Стругацкий и остальные участники творческого процесса.

- Вы готовы? - воскликнула в порога Валентина Кузьминична. - Сейчас включат камеры и будем снимать. Идея всем ясна? Это я не вам, Виктор Сергеевич. Вы сейчас расскажете о проблемах фундаментальной и технической науки в период глобализации.

- У нас или у них?

- Везде! Проблемы ярче и выпуклее.

- И потом - про успехи Китая в вашей реальности и космическую военную технику Союза девяностых, - добавил Борис Натанович, вешая в гардероб клетчатую чешскую куртку.

- Товарищ Стругацкий, соблюдайте очередь! - возмутилась Коломенцева. У нас плотный график.

- Пожалуйста, хотя как автор идеи...

- Как автору идеи я буду ходатайствовать о присвоении вам внеочередного звания... сами придумаете чего. По местам товарищи! По местам!

За кипучей деятельностью чуть не прозевали обед. Когда Виктор Сергеевич появился в столовой, соседи по столику уже ожидали заказ.

- Готов поспорить с кем угодно, - Жан-Луи продолжал уже начатый разговор, - сегогдня ночью в Чехословакии будет переворот. Полиция парализована, власти бездействуют, войска не знают, что делать, правительство бы сбежало, но ему не дают выехать.

- Меня это не беспокоит, - задумчиво ответил профессор. - я хотел бы знать, как это отразится на статусе иностранных граждан в России. Я не государственный чиновник, не носитель государственных тайн, не депутат и не журналист, я ученый. Я даже не подлежу призыву на военную службу, это я специально отметил при вьезде. Я не против, если нам ограничат перемещение, но оставят в этом городке. Это моя работа, мои исследования, я специально приехал сюда на деньги благотворителей нашего университета.

- Господа, - вздохнула Габи, - я надеюсь, завтра из-за этого в Москве не отменят праздник. Меня совершенно не интересует военный парад, но Виктор Сергеевич обещал показать мне Москву. Кстати, Жан-Луи, а почему вы не ездите по выходным в Москву развлечься? Полагаю, в большом городе для этого больше возможностей?

- Я неорганизованный человек, мадам, - отпарировал Дане. - Я выбираюсь в столицу, как только получаю пропуск в тот или иной институт или университет, получаю там информацию и тут же еду сюда ее обработать. По выходным меня, как назло, посещает вдохновение и я сажусь за свою машинку и работаю. Я мог бы попроситься на завтра составить вам компанию, но чувствую, что буду в ней лишним.

- Ваши чувства вас не обманывают, Жан-Луи.

- В таком случае я поеду с утра посмотреть на военный парад у Кремля. Я тоже читаю лекции студентам, и они меня не поймут, если я не побываю на празднике русской революции. Ленин, Троцкий, Мао, Че - это теперь как имена великих футболистов или звезд эстрады. Мы живем в эпоху великой битвы циников и романтиков, что не мешает ни тем ни другим есть вкусные блюда, пить хорошие вина и любоваться очаровательными женщинами...

После обеда съемки продолжались, как заметил Виктор, весело и непринужденно. Группа обменивалась шуточками, Павел Ойвович даже вставил к месту анекдот про Сталина, чем поставил Виктора в неловкое положение - он не знал, как принято реагировать здесь именно в таких случаях.

- Все! Закончили! - внезапно воскликнула Коломенцева. - Забираем все материалы, переходим в ла-бо-ра-торию "Бэ"! Спасибо, Виктор Сергеевич, прекрасная работа, надеюсь, после всего этого мы еще не раз встретимся!

Сияющий Борис Натанович потряс руку Виктору, пробормотал "Спасибо, спасибо!", но на попытки Виктора заговорить только замахал руками и со словами "Потом, некогда!" схватил куртку с вешалку под мышку и выскочил в коридор. Экраны погасли под щелчки тумблеров. Через несколько секунд Виктор остался наедине с Павлом Ойвовичем.

- А чего это? - удивленно спросил Виктор.

- Завтра праздник. На час короче.

- Но они же вроде еще куда-то работать пошли!

- Так надо. А вы отдыхайте. Сегодня вечером, завтра, отдыхайте, как все. Вы же собирались завтра пригласить госпожу Лауфер на ВДНХ?

- Это можно?

- Разумеется.

- А сегодня хотел пригласить на концерт Высоцкого.

- Любите творчество Высоцкого?

- Я не видел его живьем в своей реальности. А тут такой случай.

- Вот и прекрасно. Организуете культурный досуг гостье нашей страны, заодно и поможете разрушить стереотипы западной пропаганды советским искусством. Желаю удачи!

Павел Ойвович ободряюще улыбнулся и протянул руку.

"Они выполнили свою задачу. Я больше не нужен. "Забудьте о ловушке..." Значит, мной могут пожертвовать."

- Постойте! - воскликнул Виктор. - Вот, возьмите. Это очень важно. Сейчас просто не понимают, как это важно для будущего. Хотелось бы отдать это перед... Ну, вы понимаете.

Он достал из кармана куртки несколько сложенных листков бумаги и протянул Павлу Ойвовичу. Тот развернул их и вскинул глаза на Виктора.

- Почему это так важно для будущего?

- Это будет обязательной частью каждого компьютера. Манипулятор "мышь" для ввода информации. Когда будет графический интерфейс... В общем, я там изложил.

Павел Ойвович молча подошел к столу, отодвинул ящик и вынул из него мышь. Компьютерную мышь. Правда, она была похожа на половинку теннисного мячика с выступом и единственной кнопкой.

- Вот, - произнес он. - "Колобок", наши попытались скопировать и улучшить новейшую разработку "Телефункен". Ваша, с двумя кнопками и колесиком - должна быть лучше, эргономичнее. Сегодня же дадим специалистам. Большое вам спасибо.

- Так она уже есть?

- Ну, такой пока нет, - улыбнулся Павел Ойвович. - Виктор Сергеевич, вы принесете стране большую пользу, как изобретатель, надо только поберечь здоровье и отдыхать. Сейчас надо отдохнуть. Поторопитесь. Погода портится.

Из-за леса на поселок наползала тяжелая грязно-лиловая туча с белыми космами. Она росла и расплывалась, словно чернила, налитые на промокашку.

"Вот и зима", подумал Виктор.

21. Ружье на стене.

Снежный вихрь обрушился на сад института, заполнил собой все пространство. Мелкие снежинки крутились в воздухе, сливаясь в туман, падали на еще не остывший асфальт и исчезали.

Габи с раскрытым зонтиком ждала его у колонны, под козырьком крыльца вестибюля. Увидев Виктора, она тут же радостно замахала ему рукой.

- Это настоящий буран! Послушайте, шеф отпустил меня на весь праздник. Когда он узнал, что вы пригласили меня на концерт, он очень обрадовался и дал еще денег. Он сказал, что это аванс, что русский не должен думать, что германские женщины в чем-то нуждаются... Простите, я кажется, говорю глупости... Вы просто мой благодетель. Идемте.

Она сама взяла Виктора за руку и они пошли по аллее. Габи продолжала щебетать.

- Вы представляете, я просто волнуюсь, как школьница. Вы принесли в мою жизнь полосу удачи. Ваш зонтик... Немедленно раскройте его, иначе я приведу в клуб снежную статую.

Витктор заметил, что вместо скромных коричневых утром, теперь из-под пальто виднелись кружевные нейлоновые чулки, тоже коричневые, но более светлого тона и с тонким бежевым орнаментом, приковывающим взгляд. Наверное, где-нибудь опять зацепилась, подумал Виктор.

Очереди почти не было; правда, билеты достались только в амфитеатр. Погода бесновалась, и Габи сразу же потянула Виктора в фойе. В очереди в гардероб на Виктора посыпались отголоски чужих бесед.

-...В Театре миниатюр для него явно не тот масштаб. Вот Театр оперетты... Просился на Таганку, его не взяли...

- ... Явно подает надежды. Думаю, со временем будет так же известен, как Кукин, Клячкин Юлий Ким или Визбор...

- Он считает своим учителем Анчарова...

- ...Ну, несколько удачных песен это еще не поэзия. Окуджава - это поэзия.

- Современная поэзия - это все-таки Евтушенко и Ахмадулина. В основном.

- Слушайте, а по-моему, он пишет явно под влиянием Слуцкого...

- Мне почему-то думалось, что это будет вроде большой пивной, - сказала Габи, когда они сели на свои места. - А это похоже на муниципальный театр. Странно.

- Почему?

- Люди приходят отдыхать.

- Француз говорил, здесь есть кафе. Но артист театра вряд ли там будет выступать.

- Почему?

- Так организованы гастроли. Они по домам культуры.

- А почему только в домах культуры?

- Такой порядок, - ответил Виктор. Он и сам не понимал, почему Высоцкий не поет в ресторанах и кафе. А может, и поет - этот вопрос в новой реальности пока изучить не удалось.

- Тогда понятно, - успокоилась Габи.

"Как говорил американский контрразведчик Чарльз Рассел, женщины-разведчики являются самым опасным противником, причем их труднее всего изобличить. По мнению англичан, женщины более решительны, меньше сомневваются, меньше подвержены угрызениям совести. По мнению тех же англичан, женщин лучше всего использовать для вербовки агентуры среди мужчин. Но Габи сразу расшифровалась про интерес ко мне..."

- А что представляет его творчество? Я читала в одном из журналов, что Высоцкий, как феномен современной русской культуры, - затараторила Габи, - представляет собой форму существования в контексте русской советской традиции экзистенциального направления философского осмысления человеческого существования, а также историческую интенцию экзистенциализма ко внеконцептуальным формам бытия философского сознания в культуре.

- Интересная мысль, - задумчиво произнес Виктор, который привык воспринимать Высоцкого несколько проще. - Я не думал, что все так глубинно.

- Все дело в том, что центральная проблема, вокруг которой семантически завязывается фабула его произведений, - продолжала Габи, - это сугубо экзистенциальная проблема бытия человека в предельно экстремальной ситуации.

- Ну да. В горах, например. Альпинистка моя... там, скалалалолазка моя...

- И вот эта ситуация требует от героя произведений Высоцкого существования на грани и за гранью возможного и одновременно раскрывающей невозможные, но в предельном экзистенциальном напряжении реализуемые духовно-нравственные горизонты личности. Я не помню имени автора этой статьи, к сожалению...

- Мне трудно возразить против такой трактовки... В общем, это надо видеть и слышать.

"Женщины более наблюдательны, у них сильнее развита интуиция, она любит усидчиво, терпеливо и методично копаться в мелочах, в подробностях. Допустим, версия с профессором - это только интрига, предлог для личного общения. Чтобы что-то узнать таким образом из всяких мелочей, нужно время. Значит, ей придется как-то форсировать ситуацию..."

...Высоцкий появился на сцене с гитарой, но вид его, по нынешним временам, был немного затрапезный. Молодой парень в черной водолазке и широких, чуть мешковатых джинсах. Гладкое и вовсе не выразительное лицо. Владимир Семенович поставил гитару на стул и постучал по микрофону.

- Слышно? Прежде всего, я хочу заранее немного извиниться перед зрителями. На всех концертах меня обычно просят сыграть или спеть что-нибудь смешное. Ну там отрывки из роли Мишки Япончика, жулика из "Крушения республики Итль", спеть сатирические куплеты про уголовников и прочих любимых нашим народом особ. Ну, наш кинематограф, он если снимает человека в каком-то одном плане, то так дальше и использует. У меня к вам немного другое предложение, я хочу показать вам отрывки серьезных ролей, которых вы, к сожалению, не увидите в театре и на экране, и спеть разные душевные, но не смешные песни. Товарищи не возражают?

Зал зааплодировал. Тогда Высоцкий взял в руки гитару и произнес.

- "Спасите наши души!". Эта песня родилась, когда наша труппа гастролировала в Севастополе, нас пригласили подводники, тепло встретили и поведали о трудностях флотской службы...

Собственно читателю, который ждет, что попаданец обязательно будет петь в прошлом песни Высоцкого, потому что он, читатель, знает и любит эти песни, можно не рассказывать, как проходил концерт Высоцкого. Читатель знает это лучше автора.

Правда, в программе вечера были в основном серьезные вещи - например, монолог Гамлета, - а песни были в основном про войну, про любовь, и про людей тяжелых и опасных профессий. Но зал взрывался аплодисментами и просил на бис, а на сцену несли оранжерейные розы, хризантемы и гвоздики.

- Ну, как экзистенциальность? - спросил Виктор, когда зрители, наконец, отпустили любимого артиста.

- Это просто фантастически, - тихо произнесла Габи. - Высоцкий потрясающий актер и потрясающий мужчина.

- А я уж боялся, что не понравилось.

- "Выстрела в спину не ожидает никто"... Как это верно сказано. Он находит верные слова. То, что мы чувствуем, то, что в нас, но мы боимся себе сказать. Это не протест против системы. Это учение, проповедь против нашего собственного несовершенства. Экзистенциальность... Не знаю. Здесь есть что-то такое, чему мы еше не придумали назвалие. Лишь бы его не распяли через три года.

- А что, могут распять? У нас не какой-нибудь там загнивающий. У нас влась народа.

Ее губы тронула болезненная улыбка.

- Вы тоже человек его религии... Я знаю, что жизнь может быть страшной. Очень страшной. А когда вас пытаются пугать, в вас рождается природная ярость, чистая и бесконечная, она заливает ваши дущи и тогда из них уходит страх. Высоцкого надо изучать в бундесвере.

- Почему в бундесвере? - В памяти Виктора мгновенно всплыла песня "Солдаты группы "Центр"".

- Я слышала такое мнение, и не могла понять, почему. Теперь понятно. Высоцкий - это скоп.

- Какой еще "коп"?

- Скоп. Дружинный певец, сочинитель германской эпической песни в древнее время. Его герои либо образцы мужества, физической касоты и храбрости, либо героические злодеи, страстные в своей злобе и мести. То, что нужно солдату. Солдаты - это особый народ, это народ на высшей ступени варварства. Боевые друзья составляют единый род.

- Бундесвер? Возможно. Но наши солдаты - это люди преданные своим невестам, своим отцам и матерям, своим детям.

- О. нет, нет, мы перешли к политике и пропаганде. Я не хочу о политике.

На улице было тихо и морозно. Тонкий снежный покров, исчерченный точками следов и разделенный иполосами теплотрасс тихо лежал под небом, на котором среди звезд проплывали клочки облаков. Снег припорошил кусты и ветви, крыши редких машин и детские беседки во дворах. С крыш домов капало.

- Как хорошо... Уже зима? - спросила Габи.

- Нет, скорее всего, все это растает.

- Очень красиво, но холодно... Послушайте, я предлагаю пойти ко мне в номер, и, как это говорят у вас, обмыть премию.

- "Обмыть" - не слишком хорошее слово.

- О, извините, пожалуйста, я этого не знала. Тогда отпраздновать премию. Кроме того, завтра праздник, годовщина великой русской революции. Хочется посидеть где-нибудь в уютном месте. Но не в кафе, там сегодня будет очень много народу.

"Ну вот она, ловушка. И что она собирается сделать в номере? Заорет, что ее насилуют? Она могла это сделать в институте. Тем более, здесь закрытый городок, и куча агентуры наших. Это не на Западе. Напоит и обыщет? Однозначных артефактов при мне нет. Часы могли сфабриковать наши... Сделает компроментирующие фото? Кому они нужны тут? Я что, судья, депутат, мэр? Соблазнит и заставит потерять голову? Не смешите... Свяжет и введет скопуламин, или вообще пригрохает? За номером наверняка следят, да и сомневаюсь, что человека из будущего так дешево разменяют. Ну, в принципе, слить могут, но чтобы так дешево..."

Под ногой хрустнул легкий ледок из лужи.

- Говорят, чего хочет женщина, того хочет бог. Значит, это предопределено свыше.

Габи улыбнулась.

- Я не знала, что русские такие фаталисты.

- Погода располагает.

- Ах, так это все от погоды? Я не знала.

- А что, профессор тоже фаталист?

- Нет. Скорее, наоборот. Вы знаете, чем занимается господин Зигель, и почему он так щедр на деньги?

- У нас говорят - "Чем меньше знаешь, тем крепче спишь". Шучу.

- Господин Зигель связан с крупными магнатами. Его теории считаются спорными, но ему дают деньги, надеясь, что случайный результат окупит все. Он генетик.

- Возможность исправить дурную наследственность?

- Возможность конструировать людей, как машины. Человек-пекарь, человек - шофер...

- Человек - солдат?

- Да. Деньги дают именно для этого. Человек, у которого есть разум, но при необходимости нет усталости, боли, жалости к себе и другим, страха.

"Начинает сливать профессора? Зачем?"

- Господин Зигель произвел на меня впечатление добропорядочного обывателя. Неужели за деньги он готов поступиться моралью и совестью ученого?

- О нет, конечно. Он верит, что генетическое оружие избавит человечество от ужасов ядерного.

- Так он не только реваншист, но и гуманист?

- Те, кто создавали атомную бомбу, тоже считали себя гуманистами... Впрочем, вас не пугает перспектива будущего, где людей сделают биороботами?

- Вам же она не мешает служить профессору.

- У меня нет выбора... Пока нет. А вы так спокойны, как будто у русских такое оружие уже есть.

- Я не верю, что такие работы в обозримом будущем дадут результат.

- Вы тоже специалист по генетике?

- Нет. Но исходя из объема вычислений, требуемых для расшифровки генома человека, и мощности современных ЭВМ, нетрудно сделать выводы... О, кстати, "Кулинария" еще работает. Я возьму торт, потому что винные отделы уже закрыты, испечь пирог самому здесь негде, а все цветы в этом городе подарили Высоцкому.

- Вы знакомы с нашими обычаями?

- Немного.

В кондитерском отделе царил легкий ажиотаж; небольшая очередь смешалась, и крики "Бисквитный с кремом будет? Бисквитного ждать?" "А "Сказка"? Еще две "Сказки" запишите!" метались между огромными прямоугольниками аквариумного стекла. Чтобы не заставлять даму ждать, Виктор ухватил первое, что внесли с кухни, и это был песочный фруктовый, в виде большой круглой корзиночки, заполненной темно-пурпурными вишнями и золотистыми дольками персиков.

Гостиница с припудренными снегом елочками перед фасадом смотрелась как-то новогодне, и даже венчавший ее плакат, на котором уместились Смольный, сталелитейный цех, спутник связи "Молния" и салют, был вполне уместным. Вокруг плаката мигали неоновые лампочки, изображая движение перфоленты - по-видимому, творение местных умельцев.

- Скажите, - спросил Виктор у стойки администратора, забирая ключи, - а до какого часа можно находиться в чужом номере?

- Вы собирались в номер госпожи Лауфер, или госпожа Лауфер - в ваш?

- А как можно? Завтра годовщина Великой Октябрьской революции, мы собирались чай с тортом попить.

- Для проживающих никаких ограничений. У нас ученые останавливаются, так порой всю ночь в одном номере сидят, тайны материи обсуждают. Для посторонних до десяти. И если чай, то лучше у госпожи Лауфер, у нее номер больше и телевизор. Если она, конечно, не против.

- Я не против, - зарделась Габи. - Я хочу пригласить господина Еремина в гости.

Странная гостиница, странный администратор, подумал Виктор. Хотя, в научных городках могут быть свои порядки. Да и если это ловушка для иностранцев, то наша агентура тоже должна иметь возможность нормально работать.

22. "Нельзя быть умнее своего века".

- ...Я возьму торт, а вы, пожалуйста, помогите мне снять пальто...

- Думаете, в России так не принято?

- Некоторые стесняются...

Номер Габи уже был типовой одноместной девятиметровкой, с душем, диван-кроватью, , креслом, письменным столом, стол-книжкой и небольшим буфетом с холодильником-баром внизу. На столе громоздились телефон, портативная пишущая машинка в футляре, солидный транзисторный приемник, похожий на "Океан", но в черном пластмассовом корпусе, и телевизор с экраном сантиметров так на тридцать с ручкой наверху, из-за чего он напоминал дорожную сумку. Интерьер дополнял торшер-тумбочка у дивана, с большим желтым плафоном, похожим на тюльпан.

- Я смотрю, вы тут вполне обжились, - улыбнулся Виктор.

- Не "Шератон", конечно, но жить можно. У господина Зигеля двухкомнатный, у меня, конечно, скромнее. Почти все предоставлено гостиницей, кроме вот этой штуки, - и она указала на бежевый электробудильник на тумбочке. - Это господин Зигель сам купил мне в местном "промторге". Недавно. Чтобы я не проспала на службу. Представляете, при мне выбирал, потом отдал. Это забавно: я всегда вставала вовремя. Наверное, про меня кто-то говорил сплетни. Может, даже Жан-Луи. Помогите мне расставить стол...

Подойдя к окну, Габи задернула занавески.

- Прекрасный десерт, - сказала она, сняв крышку с торта. - Но это был бы слишком легкий ужин для такой погоды. Русские коллеги подарили мне бутылку молодого кахетинского, но не было повода ее открыть...

- Кахетинское с тортом?

- Почему с тортом? Мы празднуем премию. Я закажу в номер.

- Спасибо, я...

- Вы - мой гость. И я хочу встретить вас по-русски.

Она сняла трубку и набрала номер.

- Кафе? Примите, пожалуйста, заказ из триста пятого... Что вы можете предложить к кахетинскому? Да, горячее обязательно. Сладкого не надо. Кофе по восточному, мелкого помола, со сливками.

Грациозным движением руки Габи повесила трубку и щелкнула выключателем телевизора. Виктор заметил, что неловкость ее куда-то исчезла, и теперь она держалась, словно модель на подиуме.

Из динамика вырвался веселый марш. На проснувшемся экране Костя Потехин играл соло на бревнышках хлипкого моста, словно на ксилофоне.

- О, в России тоже есть такой фильм? - воскликнула Габи, присаживаясь на диван. - Я видела его лет десять назад. Но там другая музыка, другие актеры, и... он цветной.

- "Веселые ребята" - это довоенный. Начало тридцатых.

- Это просто фантастика. Никогда его не видела. Хотя смотрела много русских комедий. Он должен быть смешной... Смотрите, смотрите! - и она ухватилась за руку Виктора, залившись хохотом.

Ладонь была теплой и, похоже, не слишком холеной; Виктор почувствовал на подушечках слегка огрубевшую кожу складывающихся мозолей. Он положил сверху свою руку.

- Ох, простите, - Габи покраснела и осторожно потянула руку к себе. - Я увлеклась.

В дверь постучали, и после крика Габи "Войдите!" высокая и тонкая, как фотомодель, девушка в платье с коротким кружевным передником, немного архаичным в этой модерновой ночлежке, вкатила в номер тележку с блюдами. На столе появилась благоухающая жареная скумбрия под соусом ткемали с гарниром из лобио, селедка под шубой и бутерброды с брынзой и рижскими шпротами.

- Кофе принесете через полчаса, - отпустив девушку, Габи достала из холодильника протянула Виктору бутылку этак на ноль семь литра с резьбовым колпачком. - Давайте начнем, пока не остыло и не заветрилось. У нас в Германии культ свежей и здоровой пищи.

Жидкость в бокалах чайного цвета подозрений на первый взгляд не вызывала.

- Сейчас в Германии произносят тосты?

- А когда вы последний раз были в Германии?

- Увы, не был. Пограничная служба может подтвердить.

- Обычно короткие... Давайте наслаждаться жизнью, как этим бокалом вина!

Вино оказалось терпким, кислым, но легким. Градусов десять-двенадцать, определил Виктор. Каких-то странных привкусов он не уловил. Похоже, в этой бутылке действительно было кахетинское.

После первого бокала Габи оживилась, и стала более раскованной. Она смеялась, комментировала веселые моменты фильма, и подкладывала еду в тарелку Виктора.

- Какой у нас будет второй тост? - спросила она, напоминая Виктору, что пора наполнить бокалы.

- За нашу встречу. Прекрасную встречу, прекрасный вечер в наше тревожное время.

Абсолютно неясно, в чем же тут ловушка, думал Виктор. Ко сну не клонит, каких-то аномальных изменений не чувствуется, кахетинское в голову не ударяет - такое впечатление, что выпил кружку пива. Похоже даже, что вино сильнее действует на Габи. Обольщать Габи тоже не умеет, разве что считает, что путь к сердцу мужчины идет через желудок. Слишком много для того, чтобы просто потерять бдительность. Не будем сбрасывать со счетов самое простое - Габи простодушная немецкая разведенка, постоянно влезающая в какие-то истории. Ну тем лучше. Посидим вечер, разойдемся, завтра съездим смотреть Москву.

- По-моему, Орлова здесь вылитая Ли Перри... Ах! Бык! Бык на балу! Смотрите, смотрите, сейчас будет очень смешно! - И Габи вновь схватила Виктора за рукав.

- ...Боже, как сентиментально, - сказала она, как только Орлова закончила петь "Сердце в груди бьется, как птица". - Давайте смягчим это еще одним бокалом и покончим с горячим и закусками. Вы знаете, я почти не пью вино, но за два последних дня произошло столько событий... Хочется сбросить этот груз.

- И в компании это сделать проще.

- Причина, почему я вас позвала, не в этом. Но - я расскажу после тоста.

- Третий - за дам. То-есть, за очаровательную хозяйку этого милого, хоть и временного уголка.

- О боже, сейчас вы наговорите мне комплиментов и я растаю. Нет, что я говорю - тост мне понравился, - и она посмотрела на Виктора через вино в бокале.

Затрещал телефон. Габи со вздохом опустила осушенный бокал и подошла к письменному столу.

- Халло? - произнесла она игриво, и ее брови тут же удивленно взметнулись вверх. - Неужели? Какая жалость...

- У них что-то не в порядке с машиной кофе, - обратилась она к Виктору. - Они извиняются и просят подождать еще полчаса.

- Нормально, - кивнул Виктор. - Я чувствую, что прямо сейчас в меня торт не влезет.

- Да, мы согласны! - крикнула Габи в трубку и плюхнулась обратно на диван. - Я тоже чувствую, что переела. Погода вызывает аппетит.

- Как раз досмотрим кино.

- Оно меня рассмешило и растрогало. Я хочу признаться, что вы мне не безразличны. Нет-нет, не надо делать из этого далеко идущих выводов. Мне интересно с вами разговаривать, слышать ваше мнение о поэзии, о жизни... Смотрите, смотрите, сейчас начнется драка!

"Все-таки хотят пришить сексуальные домогательства", подумал Виктор. "Почему так примитивно? Хотя... А может, наоборот? Может, они исходят из того, что попаданец не боится вляпаться в скандал с примитивным хипесом? Вляпается либо лох, - а лоха бы расшифровали еще в Брянске, - либо попаданец, который знает себе цену. Допустим. Извечный вопрос - ну и чего делать? Раскрываться или наоборот? Подождем развития."

Кино продолжалось, но Габи никак не пыталась спровоцировать в Викторе интереса к себе. В дверь постучалась та же утонченная девушка, убрав посуду и поставив кофе. В воздухе повис непередаваемый аромат; Виктор вспомнил, что такой же он почувствовал лет сорок назад в кафе где-то в районе Киевского вокзала.

"Интересно, этот стройный рум-сервис работает на нас или на них? Хотя их тут наверняка проверяют."

- О, да это настоящий "Herztraum mit Fruechten"! - воскликнула Габи, попробовав торт. - Как в пекарне у Крюгера на Вассерверкштрассе.

- На Вассерверкштрассе? - задумчиво переспросил Виктор. - Там была пекарня?

"Пусть ломает голову над невинным вопросом. Был ли я на Вассерверкштрассе, откуда слышал про пекарню и прочее."

- Это другая Вассерверкштрассе. Не в Берлине. И у Крюгера сбоку была розочка из крема, а здесь нет крема и все заглазировано желе. Но это неважно, как вы находите?

- Абсолютно неважно. Лишь бы не на Ульменштрассе.

- Я одно время жила на Ульменштрассе. До развода. Боже, как это было давно...

Хор торжественно вывел "Тот никогда и нигде не пропадет!" на фоне титров. Затем на экране появилась Мирей Матье и с энтузиазмом начала петь "Когда же взойдет заря, товарищ?" - про Октябрьскую революцию. Габи встала с дивана и приглушила звук.

- Не любите французской эстрады?

- Ее все любят. А мадемуазель Матье обожают даже реваншисты, хотя она сторонница де Голля. Ее у нас называют второй Эдит Пиаф. Просто бравурные песни вызывают не слишком приятные воспоминания. Жаль, что в гостинице нельзя использовать свечи. Даже неоновых нет. А при свечах так хорошо сидеть и разговаривать.

- О чем?

- Например, о кино. Знаете, я убедилась, что русское кино - не развлечение и не пропаганда. Это самовыражение, которое государство ограничивает рамками общепринятого порядка. Эти рамки довольно свободны. Неделю назад в институте устроили просмотр фильма, он назывался "Разбудите Мухина", нас тоже почему-то пригласили...

"Сегель здесь тоже снял эту комедию?"

- Там студент из нашего века попадает в разное прошлое?

- Точнее, оно ему снится, и он пытается его менять. Это философская притча. Мне запомнилась фраза, которую говорит инквизитор. "Ты совершил тяжкий грех, сын мой. Нельзя быть умнее своего века. Ты во все вмешивался."

- Ну, а если человек не вмешивался? Если попал в другой век, и просто хотел жить, как все? Добывать пищу своим умом и руками? А век в его жизнь вмешался. Вот надвигается ядерная война, и к человеку пришли, и говорят: ты можешь помочь, ты из другого времени, попытайся спасти себя и всех нас. Что делать?

- Да... Если человек не пытается менять время, время пытается изменить его.

- И потом, что значит, быть умнее века? В прошлом тоже неглупые люди. Можно знать будущее, предупредить о явных ошибках, но другая дорога может привести к другим ошибкам. О которых там, в будущем, даже не задумывались, потому что там свои проблемы.

- Вы говорите, как человек из будущего, - улыбнулась Габи.

- Каждый ученый смотрит на мир из будущего, которое он пытается увидеть.

- С вами очень интересно. Хотите еще торта?

Виктор заметил, что от двойного кофе с ликером на щеках Габи расцвели розы, а глаза начали сиять.

- Спасибо, он очень сытный. Если вы тоже не хотите, можно эту половину оставить на завтра.

- В холодильнике есть место... У них очень крепкий кофе. Вам не жарко?

- Нисколько. Можно у вас руки помыть?

- Конечно! А я позвоню, чтобы убрали посуду.

Габи действительно вызвала официантку; пока тонконогая красавица устраняла следы ужина, она удалилась в душ, и, похоже, не только вымыла руки, но и освежила разгоряченное лицо - с ее губ исчезла помада. В движениях Габи стало чувствоваться некоторое волнение, радостная возбужденность, она немного прибавила звук телевизора и присела на диван рядом с Виктором. На экране шел видовой фильм о достижениях страны к годовщине революции, в закрома сыпалось зерно, из ворот завода выезжали самосвалы, и на борт сверхзвукового лайнера подымалась вереница пассажиров. "Рукотворная птица, созданная в конструкторском бюро Мясищева, связала скоростным мостом столицу нашей страны со столицей Китайской Народной Республики..."

"Так вот он какой, загадочный М-65 до Пекина!"

- Мы говорили о кино... Вчера я смотрела по телевидению фильм "Западня", русский фильм по рассказу американского писателя...

- Драйзера.

- Да-да. Там актриса, которая играет Имоджин, еще очень похожа на Одри Хепберн в фильме "Завтрак у Тиффани", но это не Хепберн.

- Жанна Болотова, наверное?

- Я не помню. Но фильм... Я очень хотела бы вам об этом рассказать. Это больше похоже на европейское послевоенное кино. Главные герои, мужчина и женщина, ведут игру. Она хочет скомпроментировать журналиста порочной связью, он хочет влюбить ее в себя, чтобы она рассказала планы продажных политиков. Это ему почти удается, она дает показания, но когда они расстаются, она его целует, и ловушка захлопывается. Весь фильм - игра, скольжение на краю бездны, гениально передано состояние души людей, втянутых в интригу. Он шел как раз после того, когда господин Зигель предложил следить за вами. Понимаете, во мне все перевернулось...

- Поэтому вы плакали?

- Да, все оказалось так близко... Вы не знаете многого. Перед отъездом со мной говорил один штатский чиновник с выправкой офицера, расспрашивал, готова ли я выполнить поручения ради отчизны. Я сочла это обычной формальностью, я раньше никогда не ездила в Россию. Меня спрашивали коллеги, почему от меня требуют заполнять столько бумаг, анкет, каких-то тестов, хотя я никогда не была связана с секретными исследованиями. Наконец, столько медицинских справок - требовали ли их русские? Некоторые лица из благотворительных фондов, которые встречались с господином Зигелем, больше похожи на военных в штатском. Я даже догадываюсь, чем его могли шантажировать. Но меня не шантажировали. Меня проверяли, готова ли я в трудный час исполнить свой долг, как добропорядочная немка...

- И что же это за долг?

- Они не договаривали. Но ведь я была готова исполнять, не задумываясь. И вот этот фильм... Во мне все перевернулось.

- Неужели это кино так подействовало?

- Вы вправе мне не верить... Мне кажется, мы с вами в такой же игре, как и в этом фильме. Только у Драйзера герои играют сами, а вами и мной играют огромные и беспощадные государственные машины.

- Вас мучает чувство беспомощности?

- Да. Я не знаю, какой должна быть развязка игры. Когда на карте судьба Европы, судьба одного человека не значит ничего. Мне страшно, Виктор. Мне страшно, потому что я одна. Нет близких людей, ничего, за что я могла бы уцепиться и хотя бы почувствовать необходимость жертвы, которую от меня обязательно потребуют. Я не готова жертвовать, я не знаю, ради кого это надо.

"Нервный срыв? Решила раскрыться?"

- И что вы собираетесь делать?

- Знаете, я не труслива. Когда мне угрожает опасность, мне хочется броситься навстречу ей, чтобы скорей наступила развязка. Вам тоже наверняка знакомо это чувство. И я...

В воздухе повисла тяжелая пауза. Виктор смотрел на Габи, в ее широко раскрытые глаза, и ждал завершения фразы, боясь неосторожным словом заставить девушку снова уйти в себя.

- ...В общем, я знаю, как ускорить развязку.

23. Третий дубль.

"Надеюсь, это не самоубийство?" - мелькнуло в голове у Виктора.

- Может, сначала проясним ситуацию? - спросил он. - Все-таки вы не одни, нас двое.

- Не беспокойтесь, я не собираюсь совершать какой-нибудь страшный поступок. Кино подсказало мне выход. Мы должны поцеловаться.

- Думаете, меня или вас хотят шантажировать?

- Не обязательно. Но если нас подталкивают к сближению, мы должны это показать. Нашим, вашим, все равно. Может, ваши хотят, чтобы я потеряла голову, может, наоборот. Если мы сделаем это сознательно, мы сохраним здравый рассудок и силы, чтобы выпутаться. К тому же в этом отеле, скорее всего, ваши кинокамеры, а не наши.

- Интересный ход мыслей.

- Вы же сами предложили мне подыграть профессору. Теперь подыграем вашей стороне.

- Ну, если вы думаете, что здесь наши кинокамеры, по логике здесь должны быть наши микрофоны.

- Ну и пусть. Я устала ждать неизвестности.

Габи встала и выключила телевизор, затем подошла к дивану и протянула руку Виктору.

"Дурацкое положение. С другой стороны, хоть что-то будет ясно."

Он взял руку Габи и поднялся. Рука была холодна, так, что Виктор испугался, не плохо ли у нее с сердцем. Внезапно Габи отстранилась от него ладонью левой руки.

- Нет, - сказала она, - нет, я так не могу сразу. Давайте поступим так: выпьем брудершафт и поцелуемся.

"Что-то подсыплют в бокал?"

- А поскольку в шпионских фильмах в таких случаях что-то подсыпают в бокал, предлагаю вам налить вино и выбрать бокал.

"Может, ее собрались отравить? Подставить, как с Незнамовой? Второй раз одно и то же - это малоубедительно..."

Они переплели локти, и Виктор вновь почувствовал терпкий вкус кахетинского. Габи закрыла глаза и вытянула губы; Виктор взял ее за плечо и осторожно поцеловал, чувствуя под пальцами легкую дрожь тела девушки. Габивыдохнула "Фу-ух", подошла к дивану и присела, поставив бокал на столик.

- Ты поцеловал меня, как жену, уходя на работу, - сказала она.

- Представь себя женой, - ответил Виктор, присаживаясь рядом. В комнате ничего не происходило. Тикал будильник, за окном слышалась песня подгулявших граждан.

- Не могу, - вздохнула Габи. - Я совсем забыла, как чувствовать себя женой... Ты чувствуешь?

- Я не могу чувствовать себя женой.

- Я о другом. Ничего не произошло. На улице лежит белый снег, нас двое и ничего не происходит.

- А что должно произойти?

- Наверное, ничего, - с легкой грустью в голосе сказала она. - Наверное, у меня просто очень богатая фантазия и мнительность. Придумала целую шпионскую историю. Забудь все, что я наговорила.

"А может, все проще? Она столько раз намекала на одиночество. Может, она просто хочет ласки и боится, что на нее будут смотреть, как на доступную?"

- Может быть, мы просто неправильно целовались?

- А как надо?

- Например, так...

Виктор притянул Габи за плечи к себе и припал к ее губам, придавив к спинке дивана. Габи замычала и сделала слабые попытки вырваться; но ее руки тут же ослабли и начали гладить Виктора по спине. Ее левое колено непроизвольно подтянулась вверх, ткань платья поползла назад, обнажая бедра. "Хватит, довольно", внезапно прошептала она и отстранила Виктора, подавшись вперед.

- Что ты наделал... - произнесла она, глядя широко раскрытыми глазами перед собой.

- Ты же сама хотела.

- Что ты обо мне будешь думать?

- Что ты потрясающая. И что ты обязательно должна быть счастливой.

- Я... Я сейчас рассержусь, - неуверенно сказала Габи и Виктор заметил, что она начинает раздувать ноздри.

- Разве у вас в Германии запрещены связи с иностранцами?

- Я не знаю. А у тебя? У тебя могут быть неприятности?

- А мне все равно. Ты же сама говорила, что камеры тут наши.

- А тогда... - Габи на мгновение замолкла, и в ее глазах появилось что-то вроде отблеска надежды. - Может быть, тогда нужен третий дубль?..

- О-о, ты европеец? - томно простонала Габи, когда ее губы стали свободными. - Я думала, русские сразу набрасываются на женщину, если она позволила поцелуй.

- Ты этого боялась или надеялась?

- Боялась... немножко. Боялась, что ты будешь неосторожен. Надеялась, что ты... ну, скажем, положищь руку на колено и она скользнет... чтобы я была готова...

- Примерно так?

- О-оо... да, так хорошо... Мне хочется тянуть эти минуты...

Она взяла Виктора на запястье, но лишь чуть прижала его руку, чтобы ладонь его сильнее чувствовала тепло под тонкими узорами ажурного чулка.

- Лучше, чем профессор?

Габи откинула голову и из ее рта вырвался короткий смех.

- Нет, нет, что ты... Там, дома, у господина Зигеля есть студентки. Юные и неопытные. Они визжат в лаборатории, когда понимают, что достаточно строили глазки и показывали ножки и пора переходить к делу. Это здорово заводит профессора. Каждая думает - "Я самая лучшая, со мной все будет по другому". Я не могу визжать и фальшивить, делать вид, что ничего не знаю. Иногда мне доводится это слышать... даже не иногда, слишком не иногда. Тогда мне хочется ложиться, этого требует мое тело. Оно требует первого, кого увижу... Но так нельзя, меня с детства так учили. И я не допускаю. Я женщина, я должна беречь себя для того, кому я сама могу позволить.

Ее дыхание стало неровным, но она продолжала; казалось, присутствие Виктора освободило ее и она хотела скорее выговориться.

- Я не могла завести роман с профессором. Это не позволила бы его жена, фрау Зигель. Она смотрит, как это говорят, сквозь пальцы, на его тренировки с молодежью. Даже если свежих цветочков будет сразу по несколько. Они ей нужны, они возвращают господину Зигелю уверенность и пылкость на их семейном ложе. Фрау Зигель видит разницу между развлечением и увлечением. Я взрослая, у меня есть характер, я могу увести мужчину. И она избавится от меня, как только между нами возникнет что-то больше, чем служба.

- Ты хотела бы меня увести?

Рука Виктора двинулась. Габи вздрогнула, изо рта ее вырвался глубокий вздох; она попыталась сильнее ухватить Виктора за запястье, но тело ее начало обмякать, и она бессильно повисла у него на шее.

- Я... я хотела, чтобы ты меня увел, - шептала она. - Мне иногда бывает страшно. От разговоров о войне, от людей, марширующих на улице. У них фанатичные и пустые глаза. Когда нас бомбили союзники, я была еще малышкой. С тех пор во мне живет страх. Во всех живет. Марши на улице - это наркотик, он убивает этот страх. Люди готовы броситься в войну, чтобы получить свободу от этого страха перед победителями, как морфинист готов отдать все за спасительный укол. С тобой мне не страшно, с тобой нет этого мира с ожиданием бомбежек, нет угрозы, что тебя уволят, нет фрау Зигель, которая ждет, как тигр в засаде, когда я подам какие-то знаки внимания, нет нервного хохота тонконогих студенток, когда в них проникают. Только ты и я, и я хочу быть твоей Габи...

Она отпустила запястье, ее левая рука гибко обвила шею Виктора, их губы сомкнулись. Нежный, протяжный стон приглушенно донесся из ее груди, она гладила его спину, наслаждаясь свободой и близостью.

Рука ее протянулась к выключателю.

24. Кошмарные времена в Шпессарте.

-...С моей стороны это было безумием.

На спинке стула аккуратно висела ярко-розовая комбинация с кружевами.

Габи лежала на скомканном пододеяльнике разложенного дивана и смотрела в потолок.

- Не знаю, что вдруг на меня нашло, - продолжала она. - Но мне понравилось. Мне было хорошо. Я полностью обессилела.

Ее плечи были мокрыми от пота. Она взяла в свои ладони руку Виктора и приблизила к глазам, словно пыталась в сумраке разглядеть линии на ладонях.

- Ты старалась.

- Я полностью ушла в это... Кажется, я поняла, в чем дело. Вы, русские - натуралы.

- А что, и профессор тоже?.. Не натурал?

- Натурал, натуральный, как бы это сказать... естественный... Природный! Вот то, что я хотела сказать. Вы остались связаны с природой. То, что у нас принимают за дикость - это связь с природой, естественный образ жизни. Вы очень осторожно подходите к цивилизации. Отбрасываете шелуху, случайности. Вы смотрите на наши ошибки... А ведь нацизм был еще и бунтом против слепой веры в прогресс, в игрушки прогресса, попыткой вернуться к природе, ко временам Тора. Только этот бунт был таким же слепым. Слепая вера в возврат к прошлому, к вечным устоям так же чудовищна, как и вера в прогресс нашей Европы, которую мы сами в себе холим и лелеем.

- У тебя не русские корни?

- Нет. Кажется, меня просто потянуло к природе.

- Именно ко мне?

- Другие русские ставили перед собой барьер. Ну, не барьер, а такая табличка с надписью "Ферботен!" Образно ставили. Сразу чувствуешь, как смотрит, как разговаривает. Я не могу ослушаться таблички, я привыкла к порядку. А ты не ставил таблички. Хотя это не объясняет того, что со мной произошло. После развода я не стала монахиней. Но я не была неразборчивой. "Aber weiter kann nichts sein" - как в "Трехгрошовой опере" Брехта. Да, я допускала близкие отношения. Однако не раньше, чем через две недели. Не понимаю, что со мной случилось, что я так нарушила собственные правила. Я всегда следила за тем, что делаю.

- Ты сама говорила, что нас подталкивают к сближению.

- Вечером я наговорила кучу глупостей. Мне что-то сильно ударило в голову. Может быть, вино, может, это после Высоцкого. Я бросилась на тебя, как сумасшедшая. "Ach, es schien der Mond die ganze Nacht!" Сейчас я пришла в себя, но я ни о чем не жалею.

- Значит, не было ни премии, ни этого... студенток у профессора...

- Премия была. Деньги в сумочке, могу показать. Была странная встреча в парке, какая-то игра в шпионов. Профессор боялся, что его подслушают. Я даже подумала, что это повод, и что он хочет ко мне приставать в кустах, потому что соскучился по запаху женщины. Но он говорил так, будто я ему совсем безразлична.

Она положила руки под голову.

- Про студенток это тоже правда. Ужасная правда, потому что там нет любви, одна физиология, с жуткой педантичностью, чтобы не допустить зачатия. Я так не хочу. Я хочу, чтобы меня понимали, ценили, как человека. Хочу, чтобы был уютный семейный очаг. Я умею хорошо готовить, умею красиво обставить дом при скромных средствах. Здесь, в России, пока не такой большой выбор вещей, как в Германии, но вполне достаточный. Просто нужно выбирать со вкусом.

- Ты хочешь замуж. Я сразу это понял, на первой встрече. Поэтому не пытался увлечь тебя, не зная, смогу ли я дать тебе все, что тебе нужно. Дом, счастье, уверенность в будущем.

- Ты порядочный. И надежный. Но похоже, я сейчас готова принять любую вспышку страсти за любовь, поэтому не будем спешить. И еще надо разобраться в ряде очень странных обстоятельств. Ты не возражаешь, если я включу радио?

Габи соскользнула с разложенного дивана и, не зажигая света, подошла к столу. Лампочка шкалы очертила ее обнаженный силуэт; каштановые волосы почти не растрепались, и завиток локона все также окружал ее ушко.

Эфир был полон шума и помех; несколько раз Габи натыкалась на приятную мелодию, но не останавливалась.

- Я хочу послушать немецкое радио, - огорченно произнесла она, - но здесь теперь все заглушают. Скорей бы это все кончилось...

Сквозь гул эфира внезапно прорвалась речь. Это был Париж на русском языке; похоже, Франция еще оставалась в союзниках.

- По последним сообщениям из Праги, - вещал мелодичный женский голос, - в городе сложилась непонятная обстановка. После захвата повстанцами Дома радио на Виноградской, когда они передали обращение к народам Европы прийти на помощь народу Чехословакии, борющегося , как они утверждали, "за свободу от просоветского коррумпированного режима", все ожидали немедленного штурма правительственных зданий. Но теперь похоже, что штурма не будет. Собравшиеся на Вацлавской площади, еще недавно с энтузиазмом скандировавшие "Долой правительство!", сейчас погрузились в глубокую депрессию. Они говорят о разочаровании в идеалах революции, о том, что их лидеры продали Чехословакию немцам. По непроверенным слухам, произошел целый ряд самоубийств. Повсюду в городе слышны сирены машин "скорой помощи". Со стороны Дома радио слышны выстрелы. Хотя в районе отключено электричество, передачи повстанцев продолжаются; по-видимому, они используют аварийные электростанции...

- Mein Gott... - прошептала Габи.

- Что - нибудь случилось?

- Нет, ничего... ничего! Просто в мире происходит что-то странное. Мне на секунду подумалось, не начало ли конца света. Наверное, я на самом деле мнительная.

- Может, поищем какую- нибудь музыку?

- Да, я поищу... потом!

- Анастасия, сейчас на связь по телефону выйдет Фрида Лаборде, - перебил дикторшу мужской голос, - возможно, мы узнаем причину разительной перемены. Алло, мадемуазель Лаборде, вы слышите нас!

- Да! Да! - голос, прорвавшийся сквозь телефонные помехи, имел значительный акцент, - я нахожусь на советской авиабазе в Чешских Будейовицах, точнее, уже за пределами авиабазы. Протестующие, которые занимали взлетную полосу, стали буквально падать от изнеможения и засыпать прямо на земле. Появилось много солдат. Солдаты оттаскивают людей в стороны от полосы, затем их относят на носилках и гасят костры, которые жгли протестующие, чтобы согреться. Полоса свободна.

- Куда уносят?

- Офицер мне сказал, что в госпиталь, эти люди нуждаются в помощи.

- Это не не может быть применение каких-то усыпляющих газов?

- Нет, я и другие журналисты находились рядом с протестующими и ничего не почувствовали. Нам просто приказали покинуть территорию.

- Фрида, что у вас там за шум?

- Это взлетают самолеты. Как только люди стали слабеть и падать, объявили тревогу. Сейчас взлетают русские сверхзвуковые самолеты, у них под крыльями что-то вроде бомб или ракет.

- Куда они летят?

- Я постараюсь узнать подробности и выйти снова на связь!

В динамике щелкнуло, и через мгновение все тот же приятный голос дикторши произнес: "Этот было сообщение Фриды Лаборде, а сейчас в эфире музыкальная пауза".

Габи выключила приемник и молча застыла у стола.

- Чего нового в мире? - попытался разрядить обстановку Виктор.

- Ты что-нибудь знаешь об этом?

- О событиях в Чехословакии? Понятия не имею. Похоже, прыщавая революция внезапно накрылась медным тазом.

Габи неожиданно расхохоталась, повернулась к Виктору и встряхнула головой.

- Как ты сказал? Прыщавая революция? Ты прав, милый! Какое нам, взрослым людям, дело до этих куколок? У нас игры для взрослых...

Она бросилась к дивану, упав на заскрипевшие пружины матраца, и стала на колени.

- Теперь я в твоей власти, - тихо произнесла она, осторожно опускаясь на четвереньки, и приближая губы к лицу Виктора, - погладь меня.

Она тяжело задышала, когда Виктор провел рукой по ее спине.

- Я люблю тебя. Я люблю тебя...

...Сквозь сон Виктор услышал мужскую речь.

В номере пахло сыростью и шампунем "Шоненбергер" с вербеной - похоже, Габи только что приняла душ. Теперь она сидела у стола, натянув на себя свежую сиреневую комбинацию, обмотав мокрые волосы косынкой и наклонившись над приемником, поставленным на малую громкость. На сей раз это была Москва.

- Сегодня, седьмого ноября в пять часов утра, - доносился из приемника голос Левитана, - части германской армии совершили попытку проникнуть на территорию республики Чехословакия и были встречены огнем пограничных войск. В полном соответствии с имеющимися союзническими обязательствами наши Вооруженные Силы нанесли ракетно-бомбовый удар по вторгшемуся агрессору. Председатель ЦК КПК товарищ Мао Цзе-Дун также заявил о том, что Народно-освободительная армия Китая окажет всемерную военную помощь правительству Чехословакии...

- Ты не спишь? - Габи бросилась к Виктору, казалось, пытаясь удержать его в постели. - Боже, кажется, началась война! Ты ведь не бросишь меня, нет?

- Подожди, - Виктор отстранил девушку и прибавил громкость.

-...Десантно-транспортные самолеты противника были уничтожены в воздухе. По имеющимся данным, к настоящему моменту вся территория Республики Чехословакия освобождена от вторгшихся частей бундесвера. Руководство СССР направило германской стороне заявление, в котором сделало резкое предупреждение...

- Пока это тянет на пограничный военный конфликт.

- Да? Думаешь, это не... не начало войны?

- ...и дадут сокрушительный отпор подобным нарушениям! - завершил Левитан. Экстренное сообщение кончилось, и дикторы перешли к обычному перечислению результаты предпраздничной трудовой вахты и событий культурной жизни. После прогноза погоды вещание разродилось радостным маршем - "Мы, коммунисты, правдой сильны своей..."

- Может, это попытка путча и провокация каких-нибудь неонацистов, - задумчиво произнес Виктор, - разберутся. Кстати, с легким паром!

- Что? Ах, да. Ты хочешь принять душ? Там есть еще одно полотенце и мочалка. Я пользовалась своими, нам это рекомендовали перед поездкой.

"Будем надеяться, что она не станет стрелять через дверь. У нее была возможность раньше, как и обыскать мои вещи. И вообще это все какой-то бред. Почему немцы полезли, если путч провалился? Творится что-то неестественное, прямо как в старом эфэргешном фильме, . "Представьте, привидения бывают в наши дни, бывают в наши дни, бывают в наши дни." Кошмарные времена в Шпессарте..."

Когда Виктор вышел из душа, небо уже начало светлеть. Габи убрала постельное белье, сложила диван и оделась; теперь на ней было серое клетчатое платье с широким поясом, темная блузка с высоким воротом и черные чулки. Вещи Виктора были аккуратно сложены на стуле. Мурлыкал телевизор.

- Мне удалось поймать Би-Би-Си, его меньше глушат, - грустно сказала она. - Фон Тадден заявил, что чехословацкое правительство отравило протестующих, и поэтому германский народ пришел на помощь чехословацкому, чтобы помешать расправе над мирными людьми. Кеннеди тоже осудил чешское правительство и обещал, что если советско-китайский блок используется ситуацией для захвата чужих территорий, он окажет Федеративной республике военную помощь... Виктор, мне страшно. Даже самые храбрые люди не могут привыкнуть к войне.

Она подошла к нему и положила голову на грудь.

- Ты же гражданское лицо, - ответил Виктор, - наверное, вас вывезут через какую-нибудь нейтральную страну. Когда конфликт закончится, мы сможем снова встретиться. Ты же видишь, что идет по телевизору?

- Что? Какой-то фильм, там солдаты...

- "Армия Трясогузки", детский. Если бы начались масштабные действия, пустили бы что-то посерьезнее. Ты звонила своему шефу?

- Да. Он не может связаться с посольством, там занято. И еще он просил, если к обеду ситуация не прояснится, выехать в Москву и добраться до посольства. Ты сможешь мне помочь?

- Если за мной не придут и если выезд не перекрыт. Лучше не допускать нарушений режима. Мне никто не звонил? Я предупредил администратора, что задержусь в твоем номере.

- Никто.

- Значит, я пока не нужен.

- Ты произнес это так спокойно... Знаешь, я бы хотела остаться с тобой в России. Даже просто любовницей. Меня возбуждает чувство тревоги. Я могла бы работать переводчицей, на них большой спрос во время войны...

"Надо как-то связаться со своими, узнать, что делать, а для этого выбраться из номера", подумал Виктор.

- Ты не помнишь, с какого времени здесь столовые?

- Что? - Габи не понимающе уставилась на него.

- Столовые. Пока деньги здесь что-то значат, надо позавтракать.

- Кафе внизу круглосуточно. Ученые - беспорядочный народ. Я закажу в номер.

- Полагаю, лучше пройтись, чтобы не создавать впечатления, что мы прячемся. Кроме того, если ты со мной рядом, сразу будет видно, что ты не русофобка. Может, ты вообще из антифашистов.

- Я поняла. Только немного погоди, я сделаю прическу. Как ты думаешь, эта одежда подходит?

- Нормально. Звезду на пилотку цеплять не надо. А я пока заскочу в свой номер. У меня там зубная щетка. Привычка, - и он развел руками.

В вестибюле было умиротворяюще тихо, и в честь праздника на стойке администратора появился букет красных гвоздик и красивый постер с "Авророй". Администраторша его поздравила; не было похоже, чтобы трагические события в Европе как-то повлияли на привычный ход жизни.

- Кафе в праздник работает? - осведомился он.

- Оно всегда работает. Сегодня туда привезли парфе, можете угостить даму.

- Обязательно. Надо показать, что мы за мир и счастье всех народов.

Узкий закуток его номера сегодня казался необычайно уютным. Виктор подошел к телефону.

"Так, а куда звонить? Они же не дали номера для связи. Пойду спрошу на вахте."

Он уже повернулся к двери, как за его спиной затрещал звонок; Виктор бросился к столу и схватил трубку.

- Виктор Сергеевич? - услышал он голос Лехтонена.

- Я слушаю.

- Вы не могли бы вернуться в номер госпожи Лауфер?

- Сейчас. Только кое-что заберу.

- Хорошо. По возможности оставайтесь в ее обществе.

- Какие будут вводные в связи с... вот этим всем?

- Никаких. Ориентируйтесь по обстановке.

- А как вам позвонить, если что?

- Вы не должны нам звонить. Так надо.

- А если что-то случится?

В трубке послышались шорохи, наступила пауза. Наконец, знакомый голос произнес:

- Никто толком не знает, что случится в следующие часы.

25. Выстрел в спину.

Габи стояла у окна с расческой в руке и смотрела наружу, на площадь, где трактор "Беларусь" со щетками и бульдозером сгонял остатки снега перед демонстрацией.

- Ты готова?

Она медленно повернула лицо. Губы сложились в кривую усмешку.

- Выстрела в спину не ожидает никто, - устало произнесла она. - Ваш Высоцкий был прав. Никто не ожидает выстрела в спину...

- Что-то случилось?

- Конрад исчез.

- Кто?

- Конрад, профессор. Я не могла до него дозвониться, позвонила администратору. Мне сказали, что господин профессор ушел из гостиницы с портфелем. Его случайно видела горничная, идущая на смену; он шел к лесу, там есть тропа на железнодорожную станцию. Ушел давно, сразу после моего звонка.

- Ладно, без него разберемся. Сейчас не сорок восьмой, открытость, в стране куча иностранцев.

Габи криво усмежнулась.

- Ты ничего не знаешь обо мне, мой милый. Совсем ничего... После развода у меня были денежные затруднения. Я связалась с одним коммивояжером... в общем, меня арестовали в Швеции за контрабанду наркотиков, которые оказались в образцах игрушек. И тут со мной встретился один господин, который предложил замять дело, если я соглашусь подписать бумаги о сотрудничестве с американской разведкой. Ты не удивлен, милый?

"А вот этого не мог ожидать даже Штирлиц"

- Удивлен тем, что ты это рассказываешь.

- Мне уже все равно, - протянула Габи. - Конрад не генетик. Он психолог. Это была программа американцев по развитию интуиции для разведки. Я оказалась лучшим подопытным кроликом. Но методы надо проверять в боевой обстановке и меня привезли сюда. Сначала надо было просто играть секретаршу и переводчика. Нас здесь было трое - Конрад, Жан-Луи и я.

- Дане работает на ЦРУ?

- Его отец сотрудничал с немцами и был убит "маки". Азарт, любовь к деньгам и женщинам в конце концов привели его к нам. А теперь Дане больше нет. Он же говорил тебе, что едет посмотреть парад. Жана-Луи Дане больше нет, есть человек с другим паспортом и с другой фамилией. Дане помог нам сойтись и теперь должен исчезнуть. Я понимала, что это ловушка, что тебя специально посадили за наш стол и оставили без присмотра агентов. Но отказаться было нельзя. От меня требовалось выяснить, действительно ли ты из другого времени.

- Ты выяснила?

- Да. Ловушка была в том, что ты из будущего, но совершенно не похож на такого человека будущего, как мы его представляем. Как представляют наши ученые. Поэтому ваша тайная полиция запретила Конраду длительные контакты с тобой, но допустила мои. Чтобы я решила, что ты - фальшивый пришелец. Суть ловушки я должна была разъяснить Конраду условными фразами.

- И что ты ему сказала?

- Ничего. Не успела. Когда я звонила утром, я еще терялсь в догадках, а когда меня озарило, то Конрад исчез. Значит, почувствовал слежку. Они оба сбежали. А за мной скоро придут, милый. У меня нет адресов явок, нет оружия, нет паспортов на разные фамилии, ничего нет. Мне некуда бежать.

Ее ладонь сжалась в кулак, но тут же разжалась, руки бессильно повисли.

- Жизнь кончена. Из лагерей я выйду старухой. Можешь сдать меня властям, у тебя будет меньше неприятностей...

Она отвернулась и стала к окну. Редкий снег тихо и молчаливо кружил в воздухе.

Виктор почувствовал, что он ошарашен. Нет, не самим признанием - он был готов к этому варианту, а тем, как обыденно и безразлично Габи произнесла эти слова.

"Странная игра... Или... Или она решила покончить с собой? Я пойду, а она... А ситуация, кстати, подходящая".

- Ты говоришь, что не успела передать информацию профессору? Это было единственное задание?

- Это больше не имеет значения. Все не имеет значения...

- Ошибаешься. Если ничего не изменилось, то при явке с повинной агенты, не успевшие выполнить задания, освобождаются от ответственности.

- Что? - она резко повернулась, шагнула к Виктору и вцепилась ему в плечи. - Это не пропаганда? Это правда?

- Ну, должно быть. Сама понимаешь.

- А если?

- Есть идея лучше? Пока не пришли, звони.

Она схватила трубку.

- Номер телефона?

- Я не знаю. Не, вправду не знаю. Набери администратора, у нее телефонная книга.

Габи лихорадочно тыкала пальцами в диск, сбивалась, нервно хлопала ладонью по рычагу.

- Халло! Администратор? - голос ее срывался. - Это номер триста пять, мадам Лауфер. Вы можете соединить меня с политической полицией.. у-ге-бе... У меня важная информация для них...

Пока шли длинные гудки, Габи нервно кусала нижнюю губу, когда она начала говорить, Виктор заметил капельки крови.

- Дежурный! Дежурный! - затараторила она в трубку. С вами говорит Лауфер Габриэла-Мария-Элизабетта, гражданка Федеративной республики... республики Германия. Я хочу сделать заявляние... сделать добровольное признание. Я сотрудничала с американской разведкой и хочу сдаться. Ново-Знаменка, отель "Амальтея", комната триста пять. Со мной в номере... здесь мужчина, его имя Виктор Еремин, он знает и одобряет мое решение...

Она растерянно протянула трубку Виктору, - Просят тебя.

- Алло!

- Гражданин Еремин... Виктор Сергеевич?

- Так точно. Подтверждаю. Иностранная гражданка, вчера случайно познакомились по месту командировки. Полагаю, серьезно. Больше никого.

...Через три минуты в номере были Лехтонен и два парня в демисезонных пальто. Они вошли спокойно, как старые знакомые, Павел Ойвович жестом предложил Габи присесть на диван.

- Сейчас вы ответите на несколько наших вопросов и напишете заявление о явке с повинной. Желаете воды, сигарет?

- Спасибо... Это правда, что если человек не успел выполнить задание разведки, его не посадят в тюрьму?

- Абсолютная правда. Только к вам, к сожалению, это не относится.

- Почему??? - взвизгнула Габи.

- Вы выполнили задание.

Он подошел к тумбочке, взял будильник и карманным ножом отвернул шурупы. Внутри оказался крохотный механизм, прикрытый здоровой платой с деталями.

- Микрофон с передатчиком. Зигель записал разговор и получил всю необходимую информацию. Сейчас эту игрушку начали глушить.

- Но как?? Он же купил его в обычном вещевом магазине! Я могу показать, есть свидетели!

- Купил, а потом подменил на такой же.

- Или ваши люди, когда меня не было в отеле. Вы ведь не боялись, что этот сюрприз взорвется у вас в руках?

- Разумно. Сейчас мы пригласим одного человека, и вы все поймете.

Лехтонен подошел к двери номера и приоткрыл ее.

Через несколько секунд на пороге показался улыбающий рослый парень в кожаном пальто с прической под Дина Рида.

Жан-Луи Дане.

- Желаете воды? - снова спросил Лехтонен у Габи.

- Не надо.

Она стала вдруг очень спокойной. На губах заиграла холодная усмешка.

- Я знаю, что вы хотите спросить. Да, мой провал запланирован. Потому что он все равно бы случился, раз вы позволили так близко подобраться к объекту. Но тогда Конрад не стал бы оставлять в номере аппаратуру, чтобы она попала к вам. Это нелогично.

- Это нелогично, если считать, что Зигель ждал информации от вас, госпожа Лауфер, - ответил Павел Ойвович. - А вы ему нужны были не как аналитик, и не как Мата Хари, а просто чтобы разговорить объект. Он ждал информации от аппаратуры. Месье Дане, расскажите о том, что господин Зигель скрыл от госпожи Лауфер.

- Это в некоторой степени интимные подробности, - улыбнулся Жан-Поль. Господин профессор передал мадам Лауфер средство, чтобы подмешать в вино, и сказал, что оно разжечь сексуальное влечение господина Еремина, ну и тот в порыве страсти должен раскрыться мадам, которая будет жестоко играть его чувствами. Однако профессор совершенно разумно решил, что господин Еремин под действием немецкой химии может наболтать неизвестно чего, и на самом деле дал препарат для возбуждения женщин, чтобы мадам была горяча в постели. Короче, нужна была обычная проститутка, но их в здешнем городке не достать, да и господин Еремин показался мне противником любви за деньги.

- Конрад свинья, - ледяным голосом произнесла Габи, - я всегда это знала, но не считала, что он может предать товарищей по оружию. Это, скорее, свойство вашего рода, Жан-Поль.

- Моего отца казнили боши за месяц до моего рождения, - спокойно ответил Дане, - он был в Сопротивлении. Желание отомстить я впитал с молоком матери. Теперь я получил удовлетворение. Могу ли я быть чем-то еще полезным? - обратился он к Лехтонену.

- Спасибо, господин Дане. Вы можете быть свободны.

- Оревуар, месье, оревуар, мадам! - Жан-Поль изобразил подобие реверанса и удалился.

- Что вы теперь скажете? - обратился Лехтонен к Габи.

Виктор ждал, что Габи разрыдается или устроит истерику. Но на ее лице не дрогнул ни один мускул. Стальное лезвие ненависти блеснуло в глубине ее зрачков.

- Стиль Дюма... - сказала она. - Граф поставил на плечо леди клеймо проститутки и отправил в темницу... У меня есть только одна просьба - дайте мне возможность отомстить моим бывшим хозяевам сейчас, а не тогда, когда я вернусь из сибирских лагерей.

- У нас будет возможность поговорить об этом, - подчеркнуто вежливо произнес Лехтонен. - Сейчас прошу вас одеться и следовать за нашими сотрудниками.

Когда захлопнулась дверь, Павел Ойвович подошел к Виктору и пожал ему руку.

- Спасибо вам. Вы нам очень помогли в эти дни. Даже не представляете, как.

- Интересно, когда она настоящая? - задумчиво произнес Виктор. - Вроде матрешки. Каждый раз все новые лица... и так до бесконечности.

- Это выяснят. Сейчас перейдем в ваш номер, там уже принесли завтрак. Перекусите и поедем в другое место.

- А документы? Командировка? За гостиницу рассчитаться? Аккредитив?

- Все тип-топ. Тем более, что вас уже уволили переводом.

Он протянул Виктору красное удостоверение ГКВД СССР.

- Открывайте, открывайте.

Внутри оказалась фотка Виктора, подпись, печать и надписи, из которых следовало, что Еремин Виктор Сергеевич состоит в должности ведущего специалиста по безопасности ЭВМ в штате МГВЦ ОГСИСиАУ ГКВД.

- Так что поступаете в наше распоряжение.

- Понял. А где этот ГВЦ ОГСИС и это... АУ, как добраться? Завтра же рабочий день по календарю.

- Будете жить в Москве на служебной квартире. Утром, или когда срочно понадобитесь, за вами будет приезжать дежурная машина, водитель подымется, позвонит дверь. В подъезде внизу вахтер, он знает наших водителей.

- Восхитительно. Прямо как у белых людей.

- А у вас там в России, что, расовая дискриминация?

- Образное выражение. Вроде как из книги или фильма.

- Образное так образное, - улыбнулся Лехтонен. - Значит, первое ваше служебное задание на ближайшие сутки - ждать. После попытки аннексии небольщими силами на чешско-германской границе затишье, там сосредотачиваются части бундесвера, в Федеративной республике объявлена всеобщая мобилизация. Президент Кеннеди убеждает американцев вступить в войну на стороне Германии. А другого говорить он не может, потому что ему в спину дышит Уоллес. В общем, если через несколько часов конфликт перерастет в мировую войну, вы все равно не сможете на это повлиять.

26. Там лилии цветут.

...Приемник в машине пафосно мурлыкал - "Мы готовы всегда, мы готовы всегда на борьбу за Советскую власть..."

Белая "Волга-спорт", изящная, приплюснутая и стремительная, мчалась по шоссе в сторону столицы. Если бы Виктор встретил ее на современной улице, то счел бы пришельцем из восьмидесятых. Было в ней что-то то ли от "Биззарини", то ли от "Шевроле-корвета"... хотя нет, пожалуй, эта прелесть на колесах была больше всего похожа на "Ламборджини-Миура", только выглядела чуть спокойней, как бы домашней. Салон был элегантно отделан черной кожей, хотя и без излишеств.

- Коля, найди нам чего-нибудь полиричнее, - попросил Лехтонен, устроившийся рядом с Виктором на заднем сиденье.

Сидящий спереди Коля, смуглый улыбчивый темноволосый        парень с узким разрезом глаз, щелкнул кнопкой приемника, и бравурную мелодию сменил нежный, струящийся голос Аллы Иошпе - "За окном о чем-то плачет вьюга, вьюга, вьюга...". Снег не таял, он был похож на тонкий слой побелки, набрызганной на пол неумелыми малярами и затертый грубыми подошвами спецобцуви. Желто-коричневатый рассвет вставал над припорошенным лесом.

- Если не секрет, что от меня потребуется дальше? - спросил Виктор.

- Не секрет... В обозримой перспективе контактов с сотрудниками иностранных спецслужб у вас не предвидится, так что можно не волноваться. Поселитесь на ведомственной квартире в доме специалистов одного "ящика", там сигнализация, охрана и убежище с проходом в метро для эвакуации. Сегодня отдохнете.

- Если немцы дадут.

- Дадут. Бундесвер - это гигантское подобие наших кадрированных дивизий. Для масштабной войны Германии надо мобилизовать резервистов. Ввод небольшого воинского контингента из полноценных боеспособных частей должен был подтолкнуть группы боевиков в Праге к действиям по свержению власти. Но вышло только с телерадиоцентром.

- На что они рассчитывали? Это же авантюра.

- Все было продумано. В чешских вооруженных силах были командиры, которые должны были отдать приказ не оказывать сопротивления. Пятая колонна. Но после деблокады наших гарнизонов чешские военные не решились поддержать переворот. Переворот и войну должна была освятить кровь. Кровь, которую должны были пролить мирные чешские граждане у наших военных гарнизонов. После этого чехи должны были быть против нас, миллионы людей в Европе против нас. А это сорвалось, и сейчас против нас идет чисто импровизированная ложь о неизвестных газах, волнах, психогенераторах, лазерах, скоро на инопланетян валить начнут.

- Но надо же и нам как-то объяснить, что там произошло.

- Объясним, - хитро усмехнулся Павел Ойвович. - Я всегда говорил - не надо перебарщивать с метамфетаминами.

- Их наркотой кормили на майдане?

- Первитин. Его еще солдатам вермахта давали, и это тоже помогло им дойти до Москвы. Немцы не стали его ввозить через границу, а создали у чехов сеть подпольных лабораторий, благо производство дешевое. На этих наркотиках толпа должна была лезть под гусеницы наших танков. Только на всякую пятую колонну есть шестая. Очередную дозу подменили на каолин, вот и пошла массовая абстиненция. А следы первитина выявят в больницах, так что скоро это все станет достоянием мировой общественности.

- Так что, все кончилось?

- Все только началось. Нет крови чехов, есть кровь немцев и австрийцев. Фон Тадден, не получив легкой победы, не может отыграть назад. Американская политическая система тоже в тупике, два кандидата соревнуются в том, кто лучше поможет немцам стать пушечным мясом и втянет в это дело американцев. Фактически вопрос решает Конгресс, а там каждый хочет сделать политический капитал, спекулируя русско-китайской угрозой. Нет другого выхода, кроме войны, едрена корень...

- Что же нам делать?

- Нам с вами - ждать. Вопросы есть?

- Да. Наших много погибло?

- Нет. В основном потери у чешских пограничников. "Суслики" и "Яшки" работали как на учениях. Ну и артиллерия тоже, хотя это не так красиво, как реактивные самолеты, взлетающие на глазах у иностранных журналистов. Роскошное начало - малой кровью, могучим ударом, да еще на чужой территории. Чем кончится - пока неизвестно. Поэтому стране важно, чтобы вы были в ясном уме и твердой памяти.

"Волга-спорт" притормозила у переезда. Какая-то местная однопутка, подумал Виктор. Там, впереди, за шлагбаумом, катились платформы с техникой, какие-то крытые вагоны. К мокрому, потемневшему брезенту коростой прилипали пятна несдутого ветром снега.

- У меня есть один вопрос к вам, довольно щекотливый, - продолжил Павел Ойвович. - Не знаю, как задать.

- Задавайте прямо, - вздохнул Виктор. - Наши люди воюют, какие, к черту, деликатности.

- Надо устаканить вашу личную жизнь. Избежать случайностей. Нинель Сергеевна предложила вам познакомиться с Красинской Еленой Васильевной. Это хороший выбор. По нашей линии к ней вопросов нет. Характеризуется положительно, ровный характер, скромная, общительная, выдержанная, трудолюбивая, аккуратная. Умеет готовить, любит детей. Кстати, вы не удивлены, что...

- Когда Нинель рассказала о телефонистах, я сразу понял. Но это же не только от меня зависит.

- Ну, дело не в разборчивости. Просто человек не занимался устройством личной жизни. Живет в комнате в коммуналке, оставшейся от матери, снять что-то получше не пыталась. Несправедливо, когда хороший человек, а счастья в жизни нет.

- А я не поломаю ей жизнь? Привяжется, понравлюсь, а потом исчезну.

- Вы получили какую-либо прямую или косвенную информацию от тех, кто вас использует, о целях вашего задания и о том, что можно считать его завершением?

- Как всегда - ничего.

- Тогда будем исходить из худшего для вас варианта - что это окажется надолго. Ну и Елена Васильевна взрослый серьезный человек. Хотите взглянуть?

Он протянул Виктору пачку фотографий. На снимках Виктор увидел миловидную, слегка худощавую девушку с насмешливыми глазами на остром лице. Простая, немного небрежная стрижка без локонов и начеса. Свитерок, скромная блузка, тут простое светлое платье, тут плащ без особых изысков... А вот у моря в купальнике. Слитном шерстяном. Явно не роковая обольстительница и не наивная красотка. Обычная советская молодая женщина. Да, такая могла быть агентом ЦРУ, но не из тех, что подкладывают в постель. Спокойная, незаметная, исполнительная, ровные отношения с сослуживцами, и терпеливо выуживает нужную информацию из случайных фраз и оставленных по небрежности документов. Но этот вариант исключен. Ее проверяли.

- Хорошенькая, - дипломатично резюмировал Виктор. - Похоже, не стремится, чтобы на нее обращали внимание. Поэтому ее принимают за замужнюю, и не знакомятся. Ну, разве если кто-то влюбится с первого взгляда.

"Хватит. Хватит здесь романов. Если надо для дела, познакомимся, заведем платонические отношения."

Последний вагон, погромыхивая ползунами, скрылся за придорожным леском. Девяностосильный движок заурчал, и "Волга-спорт", разбрызгивая лужицы на разогретом шинами асфальте, миновала переезд.

МКАД в целом выглядел, как провинциальная окружная дорога. Четыре полосы, разделенные газоном с пожухлой, присыпанной снегом травой, разношерстные автомобильчики, сбивающиеся в стаи с дистанцией под полсотни метров, редкие фуры с угловатыми кабинами, чем-то похожие на кусок американского гусеничного БТРа. Пейзаж время от времени оживляли необычные новые "Волги" с американистым узким темным радиатором, отчего в облике машины появлялось что-то от "Плимута-GTX", классического маслкара, повседневной тачки для крутых менов, незабвенного стиля шестидесятых, который был безжалостно убит энергетичским кризисом. Футуристическую картину дополняли сине-белые, похожие на пучеглазых лобастых рыб с короткими хвостами, автобусы; Виктор сумел разобрать на кузове одного из них хромированные буквы "Карпаты".

"Волга-спорт", почувствовав свободу, резво бросилась в погоню за горизонтом, оставляя позади неторопливых частников и грузовики.

- Максим, не рвись, - поморщился Павел Ойвович. - Гололед обещали.

Они миновали знакомую старую развязку на Киевском шоссе; не прошло и минуты, как они свернули к центру по новой дороге. По обоим сторонам тянулся частный сектор, старые избы, покрашенные в разные цвета. Сколько лет осталось жить этой старой Москве? Сколько лет вообще осталось жить Москве в этой реальности?

Из-за леса выросли краны и длинные "китайские стены"; новый микрорайон медленно и неудержимо давил остатки старого быта. В свежих посадках елочек робко пряталась отреставрированная голубенькая церковь, маковку которой уже позолотило вставашее из тумана солнце.

- Деревня Коньково, - объявил Лехтонен. - Обещали по плану метро через три пятилетки. А вот и наш дом.

Высокий дом-трилистник из желтоватых панелей и с застекленными лоджиями разбавлял однообразие растущих "китайских стен". Двор окружал невысокий заборчик из зеленых стальных прутьев, даже без пик наверху. Перелезть через него особого труда не составляло - похоже, аборигены не считали для себя возможным штурмовать такие преграды. С другой стороны, забор ничуть не подавлял и тех, кто оставался снаружи - мало ли оградок у всяких там больниц, школ и садиков.

"Волга-спорт" миновала автоматичский шлагбаум на посту и остановилась рядом со съездом в подземный гараж. На козырьке крыльца бросилось в глаза необычно большое количество таблеток - светильников: одна из немногих деталей, наряду с забором и высокими уличными фонарями вдоль дорожек двора, указывала на ВИП-принадлежность здания. Удостоверение пришлось предъявлять на входе, где вместо старушки сидел вахтер солидной комплекции в форме и со здоровенной кобурой на боку.

Интерьер фойе, куда сходились три коридора, мыслей о номенклатурной роскоши не наводил. Стены были украшены двумя однотонными фресками, похожими на иллюстрации из книг. На одной - девущка в скафандре, улыбаясь, идет по чужой планете. Сюжет другой был какой-то философский: справа орел собирается терзать Прометея, слева офицер и дама, то ли Наташа Ростова и князь Андрей, то ли Анна Каренина с Вронским, а внизу это все венчала женская головка с прищуренными глазами и пышными локонами, то ли из прошлого, то ли из будущего. Четыре серых лифта холодно поблескивали металлом.

На восьмом этаже фрески были попроще. Город будущего с монорельсами и вертолетами с одной стороны и гигантский корабль на подводных крыльях в бурном море - с другой. Видимо, художнику хотелось чего-то далекого и светлого. А поскольку во всем этом был оптимизм и даже где-то действительность в ее революционном развитии, замысел без труда утвердили.

- Вот и ваше бунгало, - произнес Павел Ойвович, когда они подошли к лакированной двери слева в конце небольшого коридора в крыле трилистника. - Или у вас в будущем так не говорят?

27. Полпути наверх.

Квартира оказалась трехкомнатной, и сочетала в себе попытку примирить хрущевский минимализм со сталинской роскошью. По площади и планировке, с проходной гостиной она вполне соответствовала "трешке" в панельном доме, и ничем не напоминала бунгало. Прихожая в виде буквы "Г" со встроенной вешалкой показалась Виктору не слишком удобной. В гостиной балкона почему-то не было; в углу, напротив двери, на массивной полированной тумбочке царственно восседал цветной "Рассвет" - внушительный куб, классика зари цветного телевидения, с длинной черной полосой решетки динамика сбоку экрана, внизу которой блестела хромом ручка переключателя каналов, а выше в два ряда выстроились ручки настройки и переключатель на дециметровый диапазон. Из-за стекол тумбочки виднелись пластинки.

Это был не просто телевизор. Он внушал. Внушал силу, внушал уверенность в силе государства, в народе, который собирал это чудо техники. Телевизору вторил квадрат радиолы "Рапсодия" у стены напротив окна - строгий, элегантный, с большой акустикой ниже черной полосы шкалы настройки, он напоминал о принадлежности хозяина жилья к людям с развитым художественным вкусом. Пространство между окном и дверью в кабинет стандартно занимал диван-кровать, над которым висела небольшая репродукция - картина Попкова "Выходной день": лыжники, поезд и березы вбагровых лучах заката. Напротив дивана - полированная стенка: на полках за стеклом - чайный сервиз, несколько хрустальных ваз для цветов и конфет, ладьи для салатов, стопки тарелок... среди этого аскетичного разнообразия Виктор сразу узнал знаменитьый шуваловский хрустальный сервиз "Банкетный"; это изящество форм, эту филигрань сверкающих алмазных граней нельзя было спутать ни с чем в любой реальности. На открытых полках разместилась черная статуэтка-часы, немного книг и художественных альбомов и штук пять декоративных тарелок. Тут же, на стенке стоял черный телефон. И еще от сталинского миропорядка здесь был квадратный стол со скатертью, на котором стояла ваза. Стол, за которым неторопливо и торжественно завтракали, обедали и ужинали - здесь он еще не был вытеснен легкомысленным журнальным столиком или униженным до узкого квадрата столом-книжкой, вытаскиваемой по причине больших торжеств.

Коля, занесший сумки, тут же открыл шкаф и полки и стал раскладывать вещи Виктора. Лехтонен подошел к "Рапсодии" и положил на полированную крышку ключи от квартиры.

- Вот... Обживайтесь до завтра. Продукты на кухне, горючее, ежели чего, в стенке. Что бы ни случилось, до завтрашнего дня на это вы влиять не будете. А вот это носите с собой...

Он вынул из внутреннего кармана пальто рацию "уоки-токи", изящную, прямоугольную, с серебристой решеткой динамика и сверкающей антенной, и протянул Виктору.

- Это дуплексный радиотелефон, работает через ручной коммутатор в этом доме. То-есть, как раньше - называете телефонистке такой-то номер. Не совсем удобно, зато в рацию встроена засекречивающая аппаратура временной стойкости. Передавать секретную информацию в разговоре она не позволяет, но противник не сможет оперативно отследить по звонкам ваше местонахождение и действия. Гарантированный радиус действия при работе с антенной на доме - пять километров, со служебной машиной - километр. То-есть, если надо куда-то выехать из района, обязательно вызываете машину. При передвижении по району держитесь освещенных открытых мест или людных, например, магазин. Главное - следите, чтобы не украли рацию.

- Может, лучше вообще не выходить?

- Надо выходить. Все ваши предыдущие задания основаны на том, что вы сохраняли поведение, естественное для вас в будущем. Осваивайтесь.

Он подошел к телевизору и щелкнул кнопкой. Через минуту тишину комнаты разорвала мелодия "Марша ракетчиков" - "Тверже шаг! Слушай враг! Страшись ответа грозного!". На засветившемся экране на фоне кремлевской стены и Мавзолея за тягачами медленно плыли огромные стальные колонны с тупыми носами.

- На Красной площади - наши новейшие стратегические ракеты, способные поразить противника в любой точке земного шара! Они снабжены разделяющимися боеголовками, что позволяет им прорвать любую противоракетную оборону любого противника!

- Работает, - флегматично заключил Лехтонен, пожал на прощание руку Виктору и удалился вместе с Колей.

Виктор повесил одежду, одел тапочки и принялся осматривать апартаменты. Санузел был раздельным, и в ванной стояла стиралка-полуавтомат "Тула-66", барабанная, но для экономии места с верхней загрузкой. Кухня удивила Виктора тем, что в ней был выход в застекленную лоджию; во всем остальном гарнитур кухни почти не отличался от современного без наворотов; правда, холодильник оказался однокамерным, зато рядом с раковиной Виктор обнаружил моечную машину с круглым верхним люком, как в танке. Колонки не было, плита оказалась электрической. Похоже, что люди в этой реальности, а может, в этом социальном слое не придавали кухне того священного места, которое она займет у нас в 70-х, кухне в отдельной квартире, где готовили пищу, трапезничали, смотрели телевизор, выпивали с друзьями и обсуждали политику, сознательно свернув подаренную государством жилплощадь до узких границ шестиметровой клетушки.

Не хватало только микроволновки и пресловутого телевизора; вместо этого на окне уютно примостился "Восход", новенький УКВ приемник, чтобы готовить под музыку и новости - и никакой рекламы.

В кабинете в глаза бросился угловатый двухтумбовый стол, на котором расположились пишущая машинка, самый настоящий электронный калькулятор, инженерный, размером с лежачий системный блок от "Хьюлетт-Паккарда", еще один черный телефон и маленький катушечный диктофон - угловатый пенал, по длине как жесткий диск в три с половиной дюйма, но немного поуже и вдвое толще. На корпусе виднелись надписи "Notebook" и "Made in USSR"; взяв в руки девайс, Виктор обнаружил, что и весит он, как пара сигейтовских "винтов".

На книжном шкафу стоял еще один приемник - всеволновой "Нептун", переносной, в корпусе из полированных дощечек, на семнадцати транзисторах и с дюжиной белых клавиш у черной шкалы настройки. Рядом - танковые часы со светящимися стрелками, в оправе из бронестекла. Резким диссонансом выглядело старое послевоенное полукресло, чуть потертое, пришедшее сюда из сороковых, но ужасно удобное. На стенах - фотографии космических аппаратов, похоже, с ВДНХ. Виктор пробежался по названиям на корешках книг. Дифисчисление... прикладная механика... теория сигналов... справочники... Он бережно снял с полки один из томов "Энциклопедии механизмов" Артоболевского и перелистал. Ажурные линии чертежей внезапно напомнили что-то забытое; Виктор почувствовал себя студентом - первокурсником, только вступающий в этот прекрасный и увлекательный мир науки, который тогда казался таким прочным...

В спальне никаких сюрпризов не обнаружилось. Двуспальная кровать, комод, еще один телефон на тумбочке, рядом с маленькой настольной лампой и еще один приемник, на комоде - будильник, настольный транзистор и ночник в виде цветка из прозрачной пластмассы.

Везде телефоны и приемники.

"Чтобы не пропустить звонок или сообщение", - подумал Виктор. "Надо все время держать включенными? И почему здесь нет трансляции?" Трехпрограммник он заметил только в прихожей.

"Все очень просто", - подумал он спустя минуту. "Во время войны они просто не будут сдавать приемники. Им разрешают. Люди, получившие доверие. Люди на полпути наверх".

И еще он подумал, что людям, которых вселяли в эту квартиру, было особо некогда думать о быте. Были два кресла, но не было торшера, культового предмета нашего косыгинского периода. Слой полуаскетов, выросших из рабочих общаг и строительных вагончиков. Слой прорабов Строек Империи...

Он вернулся в гостиную. На экране по Красной площади шли люди со знаменами и воздушными шарами; камера выхватила из потока живую экспозицию на машине "Комсомол покоряет космос". Виктор вздохнул, подошел к телику и щелкнул выключателем, затем сел на диван и откинул голову назад. Ничего не хотелось. Если что-то случиться, ничего уже не успеть.

Виктора разбудил будильник в спальне - видимо кто-то, заводя, не обратил внимания на то, что звонок поставлен на дневное время. Виктор подошел и прихлопнул крышку. Время было послепослеполуденное, парад наверняка уже прошел, но темнеть еще не начинало и хотелось есть.

На кухне Виктор обнаружил приличный запас пищи, начиная от трех сортов колбасы, "Одесской", "Любительской" и "Эстонской", куска карбоната и костромского сыра, до банок сардин и свиной тушенки, не считая столь обычных вещей, как макароны, соленые огурцы, крупы, суповые пакеты и сало. Икры, правда не было, но можно было вполне праздничный стол накрыть. Умиляли два тетрапака, с молоком и кефиром. Прогресс широко шагал по советскому быту. Вот только все это надо было готовить. Вариант с бутербродами и омлетом выглядел не самым лучшим.

За окном светило солнце, за забором бегала детвора, стараясь оставить свои следы на нежной пороше. Редкий день хорошей погоды.

"Интересно, есть ли тут столовые или кафе, и работают ли они в праздник? Или, хотя бы кулинария с полуфабрикатами".

В коридоре из трехпрограммника тихо мурлыкал Визбор. "Еще в предстоящие войны тебе предстоит уцелеть..."

"Оптимистично", подумал Виктор, натягивая куртку.

Легкий морозец обветривал щеки. Миновав проходную, Виктор наугад повернул налево, в сторону ближайшей "китайской стены", над которой в акварельном небе плыли тонкие обрывки облаков.

- Здравствуйте!

Он произнес эти слова машинально, шедшей навстречу женщине в кирпичного цвета пальто; видимо, она показалась ему знакомой.

- Здравствуйте... - растерянно оветила она, остановившись. - А вы, наверное, Виктор Сергеевич?

Теперь Виктор узнал ее. Та самая девушка со снимков, что показывал в машине Лехтонен. Остренькое лицо, живые, выразительные карие глаза.

"Не может быть! Откуда она здесь?"

- Да. А вы Елена Васильевна.

- Точно... - Лена слегка смутилась. - Вам... Вам Нинель Сергеевна рассказывала?

- Она очень точно вас описала. Но я не думал, что мы вот так столкнемся на дорожке.

- Вы здесь живете?

- Да, в "трилистнике". Срочно перевели в Москву, дали служебную.

- Понятно. Тогда не буду спрашивать, куда перевели.

- Почему?

- Все, кто живут в "трилистнике", не говорят, где работают.

- Тоже живете в этом микрорайоне?

- Нет. Мы с подругой ехали с демонстрации отметить у нее. А ей позвонили и вызвали на работу, что-то там случилось. Так что я на остановку.

- А где вы живете?

- В Колодезном, в коммуналке, с мамой. Всегда там жили. Как-то не было смысла снимать что-то другое.

- Так это на другом конце... А интересно, здесь в кафе мы можем посидеть и отметить? Я тут только утром вселился, соседей не знаю, знакомые кто на дежурстве, кто на демонстрации.

- А зачем кафе? - лицо Лены удивленно вытянулось. - У вас же квартира. В гости в "трилистники" пускают. Правда, я там никогда не была.

"Потрясающая незамутненность приличной девушки. Ну ладно. Никаких интимов. Посидим, чай попьем."

- Тогда я приглашаю вас в гости, - улыбнулся Виктор. - Вы не знаете, где тут можно торт достать?

- А вот туда чуть пройти. У остановки двухэтажный гастроном, на втором этаже фабрика - кухня. И она печет изумительные торты.

- Тогда ведите, показывайте. А то я вообще из провинции.

- Стесняетесь?

- Почему?

- Провинциальные все стесняются. А у вас такой вид, будто всю жизнь жили в столице.

"А она ничего", подумал Виктор, шагая со своей новой спутницей по асфальтовой дорожке с раскатанными до блеска замерзшими лужами. "Одевается не по последней моде, но стильно, подстрижена, спортивна, с ней легко в общении. Будем дружить, ходить на выставки, пить чай. И компетентные товарищи будут спокойны."

В "Руанте" (так назывался гастроном) Виктор не заметил давки и очередей. Была праздничная суета, отовсюду слышались магические слова "взвесьте", "выпишите", "пробейте". Из динамиков доносилась ритмичная и нагловатая мелодия "мэдисона", последней попытки джазовой музыки удержать позиции на танцполах под неудержимым напором рока. Когда Виктор добрался до ущелья между стеклянными прилавками кондитерского отдела, где памятником эпохи стояли посредине зеленые весы со стрелкой и надписью "1 деление=5 граммам", Лены рядом не оказалось.

- Гражданин, какакой берете? - выпалила замотанная продавщица в белом халате.

- Ну... скажите "Киевский" с какими орехами, с арахисом?

- С каким арахисом? Арахис - это арахис, а там орехи.

- Тогда "Киевский".

- Что еще берете?

- Ничего... нет, еще десять заварных. Свежие?

- Сегодняшние. Все сегодняшнее.

С Леной он столкнулся, уже отходя от кассы. В ее руках были бумажные пакеты.

- Ну зачем... у нас... у меня там все есть.

- Это мандарины, тепличные огурцы и помидоры и сметана, - неторопливо произнесла Лена. - Я сделаю салат. Неудобно идти в гости с пустыми руками.

- Надо какой-нибудь пакет взять...

- У меня есть две сетки, капроновые, просто руки заняты. Подходите к столику, я все уложу.

В конце концов договорились, что Виктор несет сумки, а Лена - торт.

- Какой сегодня хороший день... - произнесла Лена, глядя на припорошенные сосны, которых пощадила строительная техника. - А вы помните войну?

- Стыдно сказать, но я не был на фронте.

- Значит, не можете сказать, где вы были.

- Вам рассказала Нинель Сергеевна?

- Нет. Но на всех печать войны. Видно, кто воевал, кто сидел, кто отсиживался. Кто писал заявления в военкомат и эти заявления рвали. Видно, кто немцам прислуживал. Некоторые прячут это очень глубоко, но все равно вылезает. Видно у кого были какие пайки.

- Может, я где-то был по снабжению, и...

- Не может. У вас очень честные глаза.

- Лена, а вы помните войну?

- Мечтаю ее забыть. Нас с мамой вывезли из блокадного Ленинграда. Отец погиб в самом конце, в боях за Прагу. Сгорел в танке. После войны долго жили в какой-то времянке. Училась на заочном, подрабатывала где только можно. Все ждала, когда начнется настоящая биография, а она так и не началась.

- У вас героическая биография. Когда-нибудь ее будут изучать.

- Изучать дощатую времянку? Вы шутите. Ее давно снесли.

- Лена, ваше поколение сотворило чудо. В ваши лица, запечатленные камерой, будут вглядываться, как в полотна художников эпохи Возрождения. И говорить: "Господи, какую страну..."

Он запнулся, Следующим словом должно было стать "...прогадили".

Лена поняла по-своему.

- Вы идеализируете нас, потому что мы молодые. Молодые, молодежь, молодым дорога... Молодым нет преград, молодые хозяева земли. Капица как-то по телевизору рассказывал про холодное пламя. Наше поколение - это холодное пламя. Оно строит новые города. Но не порыву, а по точному расчету, математически выверяя, где будет завод, где клуб, сколько детей родится, на сколько мест ясли и школа, сколько шагов делает человек из дома на краю микрорайона до булочной. Мы избавились от пороков Запада - бездумного романтизма, наивного идеализма и бесплодного инфантилизма. Мы больше не верим в идеалы. Мы рассчитываем их на ЭВМ и чертим по лекалам. А вы верите в идеалы?

- Ну, если я вас идеализирую - наверное, верю?

Пропуска у них не спрашивали - Виктор, видимо, проходил по фейс-контролю.

- Я думала, у вас куча неразобранных вещей, поэтому стесняетесь отмечать у себя, - сказала Лена, оглядывая гостиную. Она оказалась в длинном бежевом свитере с закатанными ниже локтя рукавами, на три четверти прикрывавшем темнокоричневое платье длины этак шестьдесят шестого года. На демонстрацию в ноябре вполне практично.

- У меня почти нет вещей, - ответил Виктор. - Нечего разбирать.

- А там у вас что? - кивнула Лена на вторую дверь.

- Кабинет. Только там тоже никаких бумаг. Проходите.

Лена слегка скользнула глазом по письменному столу - видимо, инженерный калькулятор не был для нее новинкой, - и подошла к фотографиям на стене, внимательно их изучая.

- Вы имеете какое-то отношение к этому? - спросила она.

- Никакого. Я конструктор бытовой техники.

- Понятно... Скажите, а у нас скоро полетят на Марс?

- Если войны не будет.

- Не хочу о войне... Идемте разберем покупки. Вы, наверное, тоже сегодня не обедали?

На кухне Лена, не обращая внимания на протесты Виктора ("Вы же гостья!") тут же надела халат и налила в кастрюлю воды чистить картошку.

- Не могу видеть, когда мужчины толсто кожуру срезают. Лучше доставайте продукты, тарелки, ставьте чайник. У вас есть кофеварка?

- А кто его знает, чего здесь есть.

- У конструкторов бытовой техники всегда есть кофеварка.

- Елена Васильевна, а вдруг я не конструктор? Может, я жулик и снимаю эту квартиру по блату.

Лена усмехнулась.

- В госкомовских домах не бывает жуликов. И по блату сюда просто не пустят.

В приемной вдруг зазвучал гонг. Обычный звонок брежневской эпохи - "Бимм-боммм!". Такие все ставили на замену обычных трещалок.

Лена вдруг вздрогнула, и в ее больших карих глазах отразился страх.

"Здесь боятся внезапного звонка в дверь? Что-то не слышал о недавних репрессиях. Или это возможно в госкомовских домах?"

28. Они убили Кенни.

- С праздником! А мы к вам. Решили зайти, посмотреть, как на новом месте.

В дверях стояли Павел Ойвович, его спутник Коля и две дамы.

"Вот и прекрасно", подумал Виктор. "Будет легкий культурный корпоративчик с разговорами."

- Проходите, проходите! - воскликнул он. - А это Елена Васильевна, давняя знакомая.

Лена робко выглянула из-за двери, вытирая руки.

- Просто Лена. Мы познакомились несколько минут назад на улице.

- Фантастика, - произнес Коля. Несмотря на восточную внешность, по русски он говорил совершенно чисто. - Позвольте представится, Николай Степанович, это моя жена Люся. Коллеги Виктора Сергеевича.

- Меня зовите просто Пашей, - улыбнулся Павел Ойвович, снимая пальто со своей дамы. - Нюш, а тебя как представить?

- Представь меня в белом платье от Диор на берегу Сены. Меньше, чем на "Анна Николаевна", не согласна... Шучу, можно просто Нюша. Сейчас все на кухню, распределяем обязанности. Я в кулинарии взяла заливное в жестяных тарелочках, надо выложить в первую очередь, чтобы не развалилось. Паша, помоги Виктору Сергеевичу раздвинуть стол.

- Не нагружайтесь, - шепнул Виктору Павел Ойвович. - Поищите лучше какую-нибудь музыку.

Первое, что попалось под руку Виктору - это новенький диск "Дождь и слезы" Поля Мориа. Черный круг пластинки завертелся; Виктор опустил иглу, и в комнату нежным водопадом хлынули звуки "Alouette", шедевра, известного нескольким поколениям советских людей по заставке передачи "В мире животных".

Квартира наполнилась суетой; казалось, здесь собираются не шесть человек, а целых двадцать.

- Подождите с картошкой. У меня в сумке кастрюля тушеной картошки, на гарнир только разогреть.

- А с чем горячее...

- А у меня как раз котлеты. Делаем нарезку колбасы и салаты. Николай! Вот тебе консервы, открываете, выкладываете. Виктор Сергеевич! Держите полотенце, будете вытирать тарелки и фужеры.

- Тут машина есть...

- Машина потом, сейчас просто ополоснуть, а то они в серванте запылились.

На стол легла свежая клетчатая скатерть. Краем глаза Виктор следил за Леной: ее захватил этот праздничный водоворот, он что-то резала, с кем-то спорила насчет блюд и улыбалась.

- Да наши мужчины самые идеальные! - воскликнула Люся в ответ на чью-то реплику. - У всех в праздник говорят о работе и международной политике. У нас - о новой выставке в Манеже или премьере в Ленкоме.

- Лена, а вы ходите на лыжах? - спросила Анна Николаевна.

- Когда-то бегала. На электричке на выходные ездила, сейчас некогда.

- Когда дали два выходных, мы стали выезжать по субботам на турбазу. Сосны, домики, шашлык, места красивые. Виктор Сергеевич, как вы насчет лыж?

- Я-за. Когда снег нормальный будет.

- Не, ну конечно, ну конечно!

- Большое спасибо, - шепнул Виктор Павлу Ойвовичу, когда они вышли в гостиную, выставляя на стол нарезку.

- Вам спасибо. Кто еще может провести праздник с человеком из будущего?

- Подруга Лены, которую внезапно вызвали на работу в этот праздник - не может.

- Она получит путевку на турпоезд, летом. Такие двухэтажные вагоны с куполом, пейзажи смотреть. Если войны не будет. А если будет - все это окажется такими мелочами... Так, что там у нас в баре?

За откидной полированной дверцей оказалась бутылка "Наири", с этикеткой цветов шоколада и золота, и грузинские вина - белое "Гурджаани" и красное "Мукузани" с медальками. Найденный там же ликер и графинчик "Столичной" решили не ставить.

- Девиз времени - не напиваться, а наслаждаться жизнью с бокалом в руке! - прокомментировал Павел Ойвович. Кстати, вы знаете, что у нас сокращается объем продаж ординарных портвейнов и полностью прекращен выпуск местных крепленых вин? Только сидры. Потребление алкоголя снижено до уровня одна тысяча девятисотого года. Вчера в новостях передавали.

- Как же вы жить-то будете?

- А как вы живете? По данным, не склонны.

- Ну так... Революция, гражданская война, сухой закон?

- Это который до рыковки? - усмехнулся Павел Ойвович.

- До нее. Воспетой Булгаковым.

- Сейчас на "Ленфильме" как раз снимают "Собачье сердце".

- Да ну???

Виктор, в принципе, ожидал, что здесь, в этой реальности, вполне могут перенести на экран "Бег", "Белую гвардию" или даже "Ивана Васильевича", но только не эту культовую вещь перестройки.

- Новое прочтение молодого режиссера Станислава Говорухина. Преображенский и Борменталь несут идеи нарождающегося фашизма, творцы сверхидеи, одержимые попытками создать высшую расу, Шариков - что-то вроде Тарзана или Пятницы, наивный дикарь, попавший в западную цивилизацию. Вся история будет показана как забава пресыщенного садиста, поставившего себя над обществом. Политически очень актуально. И вообще, съемки курирует наше ведомство. Булгаков писал талантливо, и лучше дать молодежи нашу трактовку, чем она будет искать текст в самиздате. Ученые доказали, что большая часть людей, видевших экранизацию, не читает книгу... Подождите, у меня с собой ножик со штопором.

Следующий альбом Поля Мориа назывался по русски "Любовь печальна" и начинался с "Дилайлы"

- О, эту я знаю. Ла-ла-лай, Дидлайла! - пропела Анна Николаевна, ставя на стол селедочницу.

- Дилайла, - машинально поправил Виктор.

- Ее Мулявин по телевизору поет, ансамбль белорусский такой есть - "Лявоны". "Я-а умираю в холодном сияньи луны!" - пропела она. - И этот, из зарубежных, Том Джонс. А вы, говорят, специалист по ихней эстраде?

- Немного.

- Говорят, вы там какой-то новый танец изобрели? Нас научите?

- Обязательно научу. Там еще не все проработано.

- Опята сюда. Это я сама солила! Урожай этого года.

- А мне недавно говорили, в моду могут опять войти старые танцы, - сказала Лена, ставя на стол блюдо с горкой бутербродов со шпротами. - И называется это "ретро". Как вы думаете?

"Блин, опять цитата из "Июльского дождя"", подумал Виктор. "Правда, неточная. А, может, это все-таки знак? Лена знает, где точка перехода... или укажет... Такое впечатление, что я не знаю самого главного, а все или почти все молчат и не договаривают."

- Обязательно войдут, - ответил он. - Рок-н-ролл, например.

Лена прыснула от смеха, приняв его слова за шутку. Начинало смеркаться, и он щелкнул обоими выключателями люстры. На него посмотрели с удивлением.

- Так светло же еще, - заметила Люся.

- Так ведь праздник... - Виктор замялся, пытаясь не расшифроваться перед Леной. - Такое счастье, что люди уже четверть века встречают его без затемнения!

- Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить...

"С произведениями искусства все понятно", подумал Виктор. "Там, где вмешивается государство или влияет политика, начинает меняться. Солженицын пишет позитивный "Архипелаг", Огурцов оказывается из КВЧ. А "Дилайла", она как была, так и есть."

- Так, все, садимся, садимся! Мужчины, открывайте бокалы, наливайте бутылки! Тьфу, открывайте пробки, наливайте бокалы!

- Кому чего?

- Полагаю, выражу общее мнение, всем мужчинам по коньячку. Такой день... Но - немного, немного!

- Только сообщающиеся сосуды расширить, и все! Кто из дам тоже будет? Марочный.

- Нет-нет, только вино. Говорят, коньяк клопами пахнет.

- Это домыслы вражеской пропаганды. Но желание дамы - закон!

- Люся, что тебе положить?

- Виктор Сергеевич, вы как-нибудь к нам в Душанбе загляните, - подмигнул Коля. - Такой потрясающий город стал - удивитесь. Большие дома, сады, фонтаны... Город будущего. Москвичи приезжают на стройке зарабатывать.

"Москвичи едут к таджикам зарабатывать на стройках. Я брежу. Хотя... Хлопок - стратегическое сырье. Особенно если еще и в Китай экспортировать."

- Внимание! - Павел Ойвович постучал вилкой по бутылке и поднялся из-за стола. - Первый бокал всегда положено поднимать за кого? Правильно, за виновника торжества. За имениннника. В этот день родился новый мир. Виктор Сергеевич, кстати, родился не сегодня, но в этом году. Виктор Сергеевич, если не секрет, а вы какого происхождения?

- Из крестьян. Середняков. Потом - из путевых рабочих.

- А Николай из какого сословия?

- Мой дед и дед моего деда были дехкане. Бедно жили. В девятьсот втором году бунтовали даже, совсем есть нечего было. Отец красным командиром стал.

- Людмила у нас откуда?

- С Екатеринбурга. У нас династия металлургов. Рабочим по три-четыре месяца не платили зарплату, оттого и поднялись. А до того везде пьянство было и воровство.

- А мои с Бессарабии родом, - улыбнулась Анна Николаевна. - Дед гончаром был, золотые руки. Только кроме рук, другого золота в доме не заводилось.

- А вы, Елена Васильевна?

- А мы питерские. Дед на Обуховском заводе работал, его чуть не зарубили, когда стачка была. Со шрамом потом ходил, шашкой лицо задело.

- Ну вот... А мои, как теперь, говорят, предки, батрачили на помещика. Так вот, к чему я это. Выходит, мы здесь собрались, в новом современном доме, в отдельной квартире с цветным телевизором, образованные люди, ходящие в театр и смотрящие балет, исключительно благодаря виновнику торжества, Октябрьской революции. Так выпьем за то, чтобы еще ей прожить столько же и больше!

"Великолепный конец истории, как в советском кино. Праздничный стол, тост за страну, потом споют что-то хорошее и радостное. Так может, это все? А вдруг рядом, в соседней комнате, на лестничной клетке, точка перехода? Я вроде как все сделал, что они задумывали..."

- Виктор Сергеевич, второй тост!

"Так, а что ж говорить-то на этом корпоративе? За Сталина вроде как уже не принято... За партию? И ей, родимой, тоже тут не напрягают. Надо сказать, что-то важное, главное..."

- Товарищи, я не готовился, потому не в стихах будет... Я хочу поднять тост за родителей именинника. За наш народ. Сколько его не били, сколько не втаптывали в землю, а он все равно подымался, побеждал и строил новую жизнь лучше прежнего. Не верьте тем, кто скажет, что у нас плохой народ, и что его надо переделывать под западные стандарты. Они хотят забрать нашу землю и сделать нас рабами. Не верьте тем, кто скажет, что наш народ совершил преступление, забрав в свои руки все богатства страны, и что теперь наш народ должен каяться и покорно вернуться к многовековым традициям. Может, что-то и совершил наш народ по неграмотности и отсутствию опыта, но он все искупил кровью, спасши человечество от фашизма, и ни у одной страны мира не хватит денег, чтобы расплатиться за это спасение. Я поднимаю тост за тех, кто защищает нашу землю от врагов. Я поднимаю тост за всех, кто трудом своим делает нашу жизнь богаче и краше. Я поднимаю тост за наших женщин, которые растят продолжение нашей жизни, нашей страны. Я подымаю наш тост за родителей именинника, и пусть им всегда хватит мудрости, чтобы не дать ему пропасть в нашем безжалостном мире!

- Хороший тост...

- Виктор Сергеевич, запишите мне его, пригодится для банкета.

- Нюш, я запомнил, потом продиктую. У меня память хорошая.

- Отличные грибки!

- Оливье передайте там, кому не хватает, на тот край...

Третий тост был печальным. За всех, кого нет рядом. Отблески ламп тихо играли в гранях дятьковской рюмки, и Виктору внезапно вспомнились все, кто был с ним в этих путешествиях по времени. Охрана лаборатории номер 6-б, мужики, которые погибли, защищая его в не нашем пятьдесят восьмом. Сопровождение в тридцать восьмом, все, кто остались лежать на старой дамбе моста у вокзала. Ленин и Крупская в восемнадцатом. Если бы он тогда знал... Если бы знал...

- Давайте я пустые тарелки соберу, и принесу горячее, - сказала Лена.

- Я помогу, - Виктор начал приподыматься, но Лена жестом осадила его.

- Сидите, я справлюсь. Я ближе к кухне.

"Вот и наступает финал. Красивый, праздничный финал. Я успел сказать прощальное слово".

За стеной на кухне мурлыкал приемник. Видимо, забыли выключить.

- Виктор Сергеевич, а... - сидевшая рядом Люся замолчала на полуслове, уставившись куда-то в сторону прихожей. Виктор повернул голову.

У дверей в кухню стояла Лена. Без горячего, с каким-то растерянным лицом.

- Они убили Кенни, - произнесла она упавшим голосом.

- Кого? - машинально переспросил Виктор.

В комнате повисла гнетущая тишина.

- Только что передали, - наконец выговорила Лена, - убили Кеннеди.

"Как же у них теперь выборы?" - мелькнула и тут же погасла мысль у Виктора.

"Какая разница", подумал он через секунду. "Остается Уоллес. Корин говорил - "Наша задача - его остановить". Выходит, не остановили. Выходит, ядерная война..."

29. Первый удар.

-Спокойно, товарищ, спокойно... - пропел Павел Ойвович, - Коля, включи здесь, ты ближе к приемнику.

Щелкнула клавиша. "Рапсодия" пошипела на УКВ, выплюнула обрывок музыкальной фразы, и поймала обрывок фразы дикторши.

-...по соообщениям агентства Ассошиэйтед Пресс, персональный самолет президента США "Стратолайнер", на борту которого находился президент СЩА Джон Кеннеди с супругой и ряд других официальных лиц, совершал полет над малонаселенными районами штата Невада в сопровождении истребителей. В три часа сорок минут по местному времени учебный реактивный самолет "Цессна", принадлежавший частному владельцу и совершавший полет в том же районе, внезапно изменил курс и, не реагируя на предупреждения диспетчера, предпринял сближение с самолетом президента. Сопровождавшие самолет истребители, после предупреждения предприняли попытку сбить нарушителя, после чего связь с ними и самолетом президента США прекратилась...

"Теракт... или инсценировка теракта. Джи-Эф-Кей, небось, в связи с обострением в бронированом членовозе ездил. А тут и новый Освальд до ареста не доживет..."

- ...В указанном районе, - продолжала дикторша, - наземными наблюдателями была замечена яркая вспышка и огненный шар, а также значительное повышение уровня радиации. Командование воздушно-космической обороны Северной Америки заявило о том, что в районе происшествия не было замечено в воздухе других объектов, включая ракеты или неопознанные цели. Необъяснимая вспышка в атмосфере и потоки ионизирующего излучения также были замечены экипажем космической станции "Заря-1". Специалисты выдвинули предположения, что в районе катастрофы произошел ядерный взрыв мощностью порядка одной килотонны в тротиловом эквиваленте...

"Офигеть! Они его атомной бомбой? С кучей шишек и народа? Это же бред какой-то! Если только сейчас не объявят, что это какая-то международная террористическая организация, навроде "Спектра" и пойдут мочить патлатых бунтарей по всем штатам. Или свалят на Мао. Или и то и другое. А потом война все спишет."

-...В район места катастрофы направлены подразделения национальной гвардии, спасатели, вертолеты военно-воздушных сил США. Население близлежащих городов предупреждено о необходимости принять меры, необходимы в случае ядерной атаки и радиоактивного заражения...

- А вот этого никто не ожидал, - произнес Павел Ойвович. - Почти как ровно в четрыре утра по ихнему.

- И что теперь будет? - спросила Лена.

- Действуем по ранее утвержденному плану. Переходим к горячему, пока оно не остыло. Николай вам поможет.

- ...Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин в телефонном разговоре по "горячей линии" с вице-президентом США Линдоном Джонсоном предложил оказать помощь Соединенным Штатам в проведении поисковых работ с помощью установленного на космической станции "Заря-1" орбитального телескопа "Галилей" и других научно-исследовательских приборов...

- Великолепные котлеты...

Люся легко и непринужденно работала вилкой и ножом, разрезая котлеты. Интересно, подумал Виктор, у них профессия требует знать этикет за столом, или этому обучают в школе?

- Это пожарские котлеты, воспетые Пушкиным, - ответила Анна Николаевна. Для них нужна кура, а это дешевле, чем из говядины и свинины. Но их сложнее готовить, нужен холодильник.

-...Председатель ЦК КПК товарищ Мао Цз-Дун в своем заявлении отметил, что исчезновение самолета президента США является неслыханной провокацией, направленной против мира и борьбы народов за путь коммунистического развития на всей планете. "От кого бы ни исходила эта провокация", было сказано в заявлении, "китайский народ всегда готов стать на защиту своих революционных завоеваний"...

- Я хочу поднять этот бокал... - начала Люся.

- Рюмку.

- Короче, емкость. Я хочу поднять эту емкость за настоящих мужчин. За тех, кто был поднят по боевой тревоге остановить реваншистов. За космонавтов, для которых одна незакрученная гайка на корабле или плохая пайка может оборвать жизнь. За моряков и шахтеров. За тех, кто в мирные дни всегда на невидимом фронте. Короче, за всех вас. Чтобы вы любили нас и возвращались.

- Прекрасный тост.

-...Старший аналитик Центрального командования США Эдмонд Ричардсон, обратившийся вчера с просьбой предоставления ему политического убежища в СССР, сообщил о том, что ему известны планы подготовки корпуса морской пехоты США к проведению операций по захвату советских баз атомных подводных лодок в Мурманской области и на Камчатке в случае крупномасштабного военного конфликта между вооруженными силами Ташкентского договора и бундесвером. Эдмонд Ричардсон объясняет свое решение попросить убежище в СССР тем, что командование вооруженных сил США длительное время требовало предоставлять от него заниженные оценки военного потенциала Советского Союза и Китайской Народной Республики. "Я был и остаюсь патриотом Америки", заявил Ричардсон, "и мой долг - спасти ее от безумцев, играющих с ядерным оружием"...

- Они всегда готовились. Конвергенции - дивергенции, это для ихних домохозяек. Если Америка не будет показывать силу в разных странах, борющихся за независмость, вся Южная Америка национализирует американские компании. Медь, фрукты, сборка автомобилей... А когда капиталисты без крови расставались со своим добром?

- Если смотреть из их журналов, там у все женщины - домохозяйки. И все холеные, будто весь лень торчат в салонах красоты. Нет такой, что работает. А вот у нас фотографии, возьмите, сборщица на автозаводе, или крановщица, ну, может, не только что из парикмахерской, но красавицы они! Живые, глаза живые.

- Это реклама. Реклама американского образа жизни. Американцев приучают быть пупом земли. Самые большие автомобили, самые, пардон, грудастые женщины, и все страны должны на них, великих, работать. Это не так грубо, как у Гитлера про высшую расу, но лет двадцать они все в это поверят. Немцев накачивали, что мир вырождается, что у них, немцев, была великая идея, а их растоптали и унизили, и что они должны теперь показать всем. Психология побитого подростка, записавшегся в секцию бокса. Они теперь в это поверили. И американцы поверят, что у них самая передовая наука, самая лучшая культура, что все человечество должно смотреть им в рот и перенимать их образ жизни. Вот это страшно.

- Через двадцать лет как еще все повернется. Диалектика природы!

Анна Николаевна постучала вилкой по бокалу.

- Товарищи мужчины! А мы танцевать сегодня будем? У нас Седьмое Ноября или проводы в Советскую Армию? Или может, пора уже песню - "Дан приказ, ему на запа-ад...".

- Точно! - воскликнула Люся. - Сегодня все-таки пятьдесят первая годовщина, Прагу не сдали, давайте по этому поводу, что-нибудь такое живое и самое современное, что на танцплощадках играют.

- Сейчас найдем, - махнул рукой Павел Ойвович, и начал рыться в тумбочке под телевизором.

"Живым и современным" оказался битловский хит "Облади-облада", которым до семидесятого года сосед Виктора выносил мозги всему дому, выставляя магнитофон на подоконник третьего этажа.

"Облади-облада" была из разряда тех песен, которые ни в коем случае не надо переводить с английского. За всю жизнь Виктор так и не понял, чем могла понравиться англичанам немудреная история про Десмонда, ИЧП, который имел торговое место на базаре, наскреб денег на обручальное кольцо для невесты, которую звали Молли, влез в ипотеку и завел детей (это почти все содержание песни). Нэповские "Бублички" по сравнению с этим казались целым романом Достоевского. В Союзе "Облади-облада" вызывала дикий восторг, потому что почти никто не разбирал, о чем поют, а под мотив можно потрястись. В конце концов Виктор пришел к мысли, что простым англичанам была близка мысль из припева, типа, все пучком и жизнь продолжается. Короче, песня о тяжелой судьбе представителей малого бизнеса, которые не жалуются на налоги и произвол.

"А может, я в этой реальности первый и последний раз танцую", подумал Виктор.

Он представил себе, что это не битлы, а "Мани-мани" от "Аббы". Как будто дискотека в четвертой битмовской общаге, году так в семьдесят девятом. Перед глазами всплыди зажигательные движения Бобби Фаррела, культового танцора "Бони М". Тело вдруг само вспомнило пластику, все то, что он "давал" на третьем курсе. Нет, конечно, не Бобби Фаррел, но кое-что...

Сперва ему показалось, что он будет выглядеть странно; но тут он заметил, что и Павел Ойвович, и остальные, внимательно наблюдают за ним и стараются повторять.

Свободнее, легче, расслабленнее... Не надо подражать тем, что в наше время просто прыгали. "Daddy, daddy cool..."

- Это и есть новый танец? - спросила запыхавшаяся Анна Николаевна.

- Так... Проба.

- Павел Ойвович, так ведь это... - начал Коля.

- Я понял. Набросай записку вчерне. Завтра вместе с этим к Федорычу. Цикл "нагрузка-расслабление", транс, в общем, все.

По неписанным законам вечеринок после быстрого танца всегда должен быть медленный. Медляк оказался хитом "Любовь носится в воздухе" от "Шокинг блю". Виктор подошел к Лене и пригласил ее с легким поклоном; Лена смутилась и пошла навстречу. В этот момент Виктор жалел, что легендарная "Венера" появится только через год. Если вообще после кризиса она появится.

Ее руки лежали у него на плечах, ближе к шее, почти соприкасаясь; Виктор поддерживал партнершу ладонями чуть выше талии, как и остальные, и ему внезапно пришло в голову, что здешний медляк просто придумали, как дозволенный способ обниматься на людях, причем как со своими, так и с чужими женщинами. Он начал пытаться вести партнершу под музыку; Лена легко чувствовала его движения и следовала им.

- Вы танцуете танго? - спросила она.

- Горячее аргентинское танго, танец страсти?

- Ну, я бы такое сама не смогла. Да и в квартире нет места. Просто я вижу, вы любите танцевать.

- Просто вы идеальная партнерша. Где-нибудь учились?

- На танцплощадке. Берия тогда уже сказал, что запреты джаза были перегибом.

Хит кончился; Виктор довел даму до места и учтиво откланялся. Вот так и продолжать, подумал он. Светское общение, интеллектуальные беседы, не заходя далеко. С Леной общаться приятно.

- У вас тут на лоджии можно перекурить? - спросил подошедший Коля.

- Ну конечно.

- А пепельницы не найдется? На кухне что-то не нашел. Если что, в крайнем случае консервной банкой воспользуемся...

- Подождите, я посмотрю в кабинете.

Массивный диск синего стекла со впадиной и лунками на бортах оказался в ящике письменного стола, без следов пепла - видимо, лень было забирать после предыдущего хозяина. Виктор секунду в раздумье подержал его в руке; взгляд его упал на приемник.

"Что же там, черт возьми, происходит?"

Он нажал на крайнюю клавишу, раздался щелчок и через секунду через редкие помехи прорвалась речь. Аппарат почему-то оказался настроен на волну Парижа на русском языке.

- У нас пока нет прямых доказательств, - говорил, слегка грассируя, обозреватель, - что Советский Союз применил в пограничном конфликте лазерное оружие, однако...

"Чего-чего? У них, что, попаданцы из нашего завтра?"

30. Туз в рукаве.

- Есть подтвержденные свидетельства, - продолжал французский обозреватель, - что с мест конфликта вывозят трупы, которых можно в целом определить, как военнослужащих бундесвера, часть их сильно обожжена или обгорела.

- Это не может быть ядерное оружие? - спросила ведущая.

- Нет, проникающей радиации или радиоактивного заражения в районе конфликта пока никем не зарегистрировано.

- Скажите, насколько вероятна возможность создания такого оружия и использования его советскими войсками?

- Ученые считают, что оружие такой мощности пока может существовать только теоретически. Если выяснится, что Советский Союз действительно имеет на вооружение такие мощные лазеры, это значит, что он располагает секретными технологиями, которые недоступны самым развитым странам мира. Ну, или русским помогают инопланетяне, высшая цивилизация. Во всяком случае такое сверхоружие русские будут хранить в глубокой тайне...

Виктор выключил приемник и вернулся на кухню.

- Там французы что-то про лазерное оружие говорят, - сказал он Коле, протягивая пепельницу.

- Французы? Ну, пусть говорят. Все равно ничего толком не знают, - загадочно ухмыльнулся Коля и пошел курить на лоджию.

- Хлеб порезанный еще есть? Прогнозируют, что если войны не будет, средняя площадь снимаемого жилья скоро увеличится на двенадцать процентов.

- Вот хлеб, рижский... Виктор Сергеевич! Идемте, идемте к столу!

В гостиной Павел Ойвович держал в руках большой потертый чехол.

- А я знаю, у кого в этом доме можно достать гитару! Елена Васильевна, вы давеча говорили, что вы играете!

- Только если будете подпевать! - сказала Лена и, достав инструмент, села на диван.

- Что-нибудь новое из мира студенческой и туристской песни...

- Посмотрим, - сказала Лена, подкручивая колки. - Виктор Сергеевич, а вы знаете что-нибудь такое новое? Один человек говорил мне, что вы пишете стихи.

- Любительские. Смеяться будете.

- Не будем. Говорят, что в Союзе почти все пишут стихи. А я подберу музыку.

"Наступает момент, когда попаданцу надо петь, и к тому же не Высоцкого. Высоцкого я сам слышал. И вообще народ избалован бардами. Что же им такое выдать-то в духе шестидесятых?"

- Ну, если все пишут... Мотивчик примерно такой - тарарам, пару-рам, пару-рам, тара-рам, пару-рам, пару-рам... Да-да, именно. Ну, попробуем.

Теплый дождь постучал на заре

В неостывшую плоскость окна,

Чтоб сказать, как по мокрой земле

Вновь неслышно проходит весна.

Он крадется по глянцу листвы,

Чтобы вновь кто-то чувствовать смог,

Изумрудную свежесть травы

На откосах стальных дорог.

На вернувшегося с кухни Колю зашикали, и он присел на стул. Виктор продолжал.

Ветер тучи угонит вдаль,

Вытрет мокрые лица домов -

Это просто природе жаль

Безмятежных предутренних снов.

Это просто не надо спешить,

Это просто еще не пора

Обрывать последнюю нить,

Чтоб сегодня ушло во вчера...

Анна Николаевна машинально водила вилкой в такт мелодии. Кто-то начал тихо подпевать без слов.

Розоватый разрез луны

На бескрайнее небо лег,

Сквозь хрустальный объем тишины

Не спеша проплывает дымок.

Не вини себя, не вини,

Что туман на душе не осел,

Что по-прежнему манят огни,

До которых дойти не сумел.

Лена смотрела на Виктора, словно пытаясь угадать в его глазах ноты. "Наверное, нравится?" - мелькнуло в голове.

И совсем где-то рядом ответ,

Но его называть не спеши...

А в аллеях каштановый цвет

Как сияние горных вершин,

А в аллеях лиловой волной

Закипела шальная сирень,

Где-то там твой счастливый цветок -

Отыщи его, если не лень...

Лишь бы не сорвался голос, думал Виктор. Лишь бы не сорвался. Перед его глазами вдруг всплыл вечер на Ворскле, в Полтаве, на технологической практике. Боже, подумал он, какие времена прекрасные были, какая мирная страна...

И еще не слабо - напролом,

И не вытянут главный билет,

И единое правило - в том,

Что единого правила нет...

Тем, кто верит усталым ветрам,

Тем, кто знает - еще не конец,

Теплый дождь стучит по утрам

В неостывшую плоскость сердец.

Замолк последний аккорд и в комнате повисла зыбкая вечерняя тишина.

- Признайтесь, Виктор Сергеевич, вы любили стихи Павла Когана! - воскликнула Люся.

- Ну, так это... - Виктор замялся в поисках нужного слова, - Коган, это Коган. Жаль, что война убивает лучших, и так рано.

- Случайно не пересекались? - спросила Лена. - Вы почти ровесники.

- Увы.

"А ведь я со своей любительской рифмовкой мог погибнуть под Новороссийском, а Павел Коган - выжить и издать гениальную поэму о войне... И сколько здесь может погибнуть гениальных поэтов, художников, конструкторов и просто хороших людей... Чем, чем им можно еще помочь?"

- "Тем, кто знает-еще не конец..." - задумчиво произнес Павел Ойвович. - Лена, можно инструмент? Нашу, студенческую... "Когда мне изменяет дева, недолго я о том грущу..."

- Ах, черт возьми, крамбамбули! Подать сюда крамбамбули! Крамбам-бим-бамбули! Крамбам-бу-ли! - подхватила кампания веселый припев.

Потом была "Пять ребят о любви поют" - не тот развязный и знакомый Виктору по студенческим временам дворовый вариант, а ранний, Карпова и Благонадежина, и Виктор с трудом сдержался, чтобы машинально не выпалить последней строчкой - "Уже пьяными голосами". Была старая "Ты уедешь к северным оленям" и еще какие-то несколько незнакомых, но душевных.

После песен торт пошел на "ура".

31. Окно роста.

...За окном уже давно горели огни недавно заселенной "китайской стены". Виктор носил посуду на кухню, где курносенькая Люся, рассказывала Лене, как обращаться с посудомоечной машиной.

- Вот все складываете в корзину, как в стиралку. Сюда заливается раствор... Где-то в шкафчике под раковиной должна быть "Немезида..." А, вот, целая бутылка. Это заливать в воду, получается раствор...

- Ну и муторная штука, - вырвалось у Лены. - Да я быстрее руками все перемою.

- Это потому что устаревшая машина. Сейчас настольные выпускают. Там спереди откидывается. Ничего, приучайтесь. Это экономит время. Пока она крутится, можно гладить белье.

Люся нажала кнопку, и под круглым танковым люком крышки машины что-то зажурчало. Люся подошла к окну; раздался легкий щелчок выключателя и в форточке мягко зажурчал вентилятор, выбрасывая на улицу пар и кухонные запахи. Рокот вентилятора тут же был заглушен гулом двигателя мосудомойки. Рядом с Виктором зарокотал компрессором холодильник. На окне в этом многозвучии что-то бормотал приемник; Виктор повернул ручку погромче.

- Новыми трудовыми победами отметили юбилей Великого Октября ждановские судостроители, - говорила дикторша таким тоном, будто речь шла о рождественском подарке, - сварщик Николай Иванович Мартыненко сварил без единого дефекта на двенадцать процентов больше шва, чем на предыдущем этапе соцсоревования...

"Войны пока нет", подумал Виктор.

- Приятное известие ждет наших покупателей в будущем году, - заворковал бархатный баритон диктора. - Теперь можно будет сдать старый телевизор в пункт приема за плату в десять рублей за каждый сантиметр диагонали экрана. Деньги не будут выдаваться на руки, а будут засчитываться при покупке нового телевизора...

Через полчаса в квартире остались только Виктор и Лена. Тарелки и чашки выстроились в шкафчике на сушилке, и совместными усилиями даже пропылесосили ковер в гостиной, для чего из кладовки был торжественно извлечен голубой шар "Сатурна".

- Можно, я воспользуюсь телефоном? - усталым голосом спросила Лена.

- Позвонить домой, чтобы не волновались?

- Вызвать такси. В праздник найдут свободное не раньше, чем через час. Даже частники не спасают, столица растет... А в автобусе давиться с пересадкой не хочется.

- Какое такси? - воскликнул Виктор. - Поедете на моей служебной.

- А не будет неприятностей за использование в личных целях?

- Лена, у меня инструкция пользоваться служебным транспортом за пределами района.

- Даже так? - в голосе Лены скользнула явная ирония. - Я не хочу, чтобы ради меня вы шли на нарушение.

- Можете сами убедиться. Пока отдыхайте, садитесь на диван, посмотрим, что у нас на праздник у акул телебизнеса.

Лена пожала плечами, но со вздохом облегчения села на диван, закинув ногу на ногу, и положив Куки на колено.

- По Ленинградскому телевидению сейчас "Крепкий орешек". Это на ДМВ надо переключить.

Подойдя к глыбе "Рассвета", Виктор щелкнул длинной клавишей тумблера сети, затем надавил мелкую, как на автоматическом карандаше, кнопку переключателя диапазонов. На дециметровом надо было настраивать ручкой, как приемник; оставалось дождаться, пока прогреются лампы.

- У вас на боку радиодиспетчер? - спросила Лена.

- Что?

- Ну, как сейчас в больницах. Такие приемники, по которым вызывают врачей и сестер.

- Вроде того.

Экран засветился "снегом"; Виктор покрутил ручку, пока не послышалась бодрая музыка, и не появились мультяшные титры. Похоже, что легендарное творение Теодора Вулфовича и Ефима Севелы, на которое в детстве Виктор ходил в кино три раза, осталось сугубо безальтернативным.

- А как вы относитесь к такому кино? - спросила Лена, когда Виктор опустился на диван рядом, скрипнув пружинами.

- Брюс Уиллис нервно курит в стороне.

- А это кто?

- Не, ну этот, как его... Тони Кертис. Я их все время путаю.

- Некоторые ветераны возмущались, письма писали. Романов в Ленинграде даже хотел запретить показ по телевидению. Но Козлов сказал, что фильм нормальный и не антисоветский.

- Ну так Козлов же сказал.

- А вот лично вы как считаете?

- Лично мне он настроение поднимает. А вам?

- Мне... - Лена на мгновение задумалась, но тут же расхохоталась на реплику Соломина "На фронт! Только на фронт!".

Цвета на экране казались не слишком сочными, особенно сложно было с цветом лиц, которые после "цифры" казались Виктору то желтоватыми, то зеленоватыми. Фильм действительно оказался таким же, что и в нашей реальности. Виктор даже начал подозревать его маркером точки перехода. Но вокруг ничего не происходило. Никто не звонил в дверь, не материализовывался из воздуха, наконец, Лена вела себя совершенно естественно и координат окна на границе не сообщала.

- Ну все, - вздохнула она, - когда отзвучали аккорды финального марша, - мне пора. Все было чудесно.

Виктор щелкнул кнопкой выключателя и подошел к телефону. Прозрачный лиск тихо жужжал, возвращаясь в свое положение. В трубке щелкнуло, длинный гудок тут же оборвался, и строгий женский голос произнес "Диспетческая слушает!".

- Скажите, можно машину для Еремина Виктора Сергеевича?

- В какое время и куда подавать?

- Сейчас, к дому. Адрес...

- Спасибо, мы знаем. Ожидайте звонка.

-Ну что? - спросила Лена.

- Сказали ожидать звонка.

- А сколько ожидать, не сказали?

Он не успел ответить. В прихожей раздался знакомый звук гонга.

- Артем Петрович, - отрекомендовался невысокий мужчина в коричневой кожаной куртке и без шапки. - С вещей что-нибудь помочь нести?

- Нет-нет, - Лена торопливо ухватилась за сумку. - Мы сейчас оденемся, вы извините.

- Я подожду.

- Проходите сюда, что ж там в коридоре стоять...

У подъезда в свете фонаря стояла обычная "Волга", ГАЗ-21, или, как ее называли в семидесятые годы, "старая" - светло-синего цвета, с блестящим "китовым усом" хромированого молдинга. Справа от места водителя, на переднем сиденье, в машине дожидался еще один человек.

На Лену эта машина произвела совершенно неожиданное впечатление.

- У тебя синяя "Волга"? - воскликнула она удивленным голосом.

- Какая в гараже была, - пожал плечами Виктор. - Не перекрашивать же. Сейчас везде экономия.

Лена еще более странно посмотрела на него и полезла на заднее сиденье, чуть не стукнувшись головой о кузов в проеме двери. Коренастый, с короткой стрижкой под горшок мужчина на переднем сиденье напоминал своим видом "братка" из начала нулевых, который решил сменить имидж и подался в депутаты.

- Володя, - представился он. - Сменщик Артем Петровича.

Спереди на месте приемника торчал автомобильный телефон с кнопками вместо диска. Двигатель на холостых оборотах урчал как-то непривычно шумно, заглушая хлопанье дворников.

- Куда ехать? - спросил водитель, захлопнув дверь.

- В Сокольники. Колодезный переулок. Дом... - Виктор покосился на Лену.

- Дом два, корпус один.

- Принято.

"Волга" басовито заурчала, развернулась и выехала из ворот. На шоссе она резко рванула вперед, словно "Ниссан Патрол" пятого поколения. Двигатель взревел, Виктора вдавило в диван. Лена инстинктивно ухватилась за ручку на двери и за рукав Виктора. В общем, все было отлично, кроме шума - казалось, что они ехали в машине фаната - стритрейсера.

Со Старокалужского шоссе они выехали на Ленинский проспект - видимо, водитель хотел показать Виктору побольше праздничной иллюминации. Над проспектом светилили красные звезды с колосьями пшеницы, на домах сияли надписи "Пусть всегда будет солнце!" и "Октябрь", гирлянды с бегущими огнями, на одном из домов из лампочек был сделан силуэт "Авроры" с прожектором и надпись "Пусть светит!". "Волга" легко обгоняла попутные машины по левому ряду; проспект казался скоростным шоссе.

- Смотрите, смотрите! - воскликнула Лена, показывая в окно.

Они приближались к Кремлевской набережной. Высоко в темном небе над Москвой парил аэростат с огромным багряным флагом и портретом Ленина, на котором скрещивались лучи зенитных прожекторов.

- На "Окно роста" смотреть будете? - спросил Артем Петрович. - На праздник первое включение.

"Плакаты Маяковского, что ли?" -подумал Виктор. "Какие-то особенные, что их смотреть ездят?"

Лена кивнула; на проспекте Маркса водитель свернул влево. В окно Виктор увидел знакомые новоарбатвские небоскребы, увешанные, как новогодние елки, гирляндами разноцветных ламп; через проспект протянулись полосы бегущих огней.

Они остановились возде одного из зданий; на торце его Виктор увидел огромную светящуюся панель, которую наши современники приняли бы за плазменную, если бы не грубоватая мозаика автомобильных ламп, от которой изображение на стене напоминало снимки в старой газете. С экрана на них глядел Ленин; через несколько секунд его сменил герб Советского Союза, а затем - взлетающий сверхзвуковой лайнер, космонавты на станции, программисты у пульта ЭВМ - все то, что в уходящем году можно было считать достижением.

Окно роста страны.

- Первый в мире таких размеров, - пробасил Володя, - японцы телевизор сделали три на четыре, а наш - семнадцать на тринадцать.

Они с Леной вышли из машины и постояли несколько минут, разглядывая сменяющиеся картины. Толпа зрителей была не слишком велика - люди останавливались, любовались зрелищем и снова шли дальше по своим делам. Виктор вдруг понял, что для них, для этих людей, гигантский экран из лампочек уже не чудо, а всего лишь техническая экзотика, одно из многих достижений, которое пока еще дорого, чтобы поставить его в любой квартире.

- Помните у Брэдбери, телевизорные стены? - спросила Лена. - Интересно, как будут жить люди, если у них будет несколько таких стен и пятьдесят программ. Они, наверное, будут не отрываться от пульта управления, и все время переключать, боясь пропустить самое интересное.

- Они не будут смотреть телевидение. Уйдут в компьютерные сети. Будут общаться друг с другом и сами создавать телепрограммы и фильмы.

- В школе в нашем районе есть свой телецентр. Кабельный. Юные техники сами спаяли телекамеру и поставили отремонтированные старые телевизоры, которые хотели выбросить на помойки... Ну, ладно. Поедем, а то мотор работает, государственный бензин...

...Довоенный пятиэтажный дом с серыми кирпичными стенами - плоскими, почти без балконов - уходил в темное небо казенной глыбой.

- Трехметровые этажи, - заметил Виктор.

- И общие кухни, - вздохнула Лена. - Давно хотят расселить, но жильцы не едут. Каждый двор живет большой семьей. Детская площадка, садик, эстрада с будкой киномеханика. Кино теперь не крутят, автобус с мультиками ездит. Есть проект поставить там проекционные телевизоры.

На лестнице горели тусклые лампочки в патронах и вилась по стенам старая проводка на роликах.

- Мы почти пришли, - сказала Лена, остановившись у окна на площадке между этажами. - Ваша машина ждет вас. Было очень приятно провести время, товарищ конструктор бытовой техники.

- Месяц назад я был тут вообще никем и думал, где устроиться на работу.

- Устроиться на работу в СССР? Нашего инженера везде с руками оторвут.

- А может, я не наш. Вдруг я на самом деле аферист и заправила черного бизнеса. Шью поддельные импортные куртки.

- Ну перестатьте, пожалуйста, - сердито произнесла Лена. - За кого вы меня принимаете? Квартира в госкомовском доме, синяя "Волга", и... Как же я сразу не догадалась? Это ведь не радиодиспетчер. Я знаю, у кого такие карманные рации. Вот мне похвастаться нечем. Обычная работа, хотя мне она нравится и я не собираюсь искать другую.

- Лена, вы замечательный человек и просто украшаете вашу работу.

- Вы же ничего обо мне не знаете! - с неожиданной болью в голосе воскликнула она. - Ничего! У меня был жених, я ждала ребенка, мы собирались пожениться... Он утонул в реке, на моих глазах, просто выехали на природу. Ребенка я потеряла. Я пыталась наладить жизнь, но почему-то не везло. Наверное, уже не повезет.

- Лена, вы обязательно будете счастливы! Не надо просто так на себя... Вы замечательный человек, вы прекрасная женщина, хозяйка... Ну не может так быть, чтобы не везло, не может. Верьте мне.

- Спасибо... Все, не провожайте меня дальше. Вот мой телефон.

Она вынула из сумочки блокнот, черканула на нем несколько цифр и вложила в руку Виктора.

Он не успел разглядеть номера. Лена внезапно обеими руками обхватила его за шею и крепко поцеловала в губы. Через мгновение она отпрянула со словами "Все, все, дальше не надо" и побежала по лестнице наверх. Хлопнула дверь.

"Вот и пойми их, этих женщин."

32. Архитектор перестройки.

На обратном пути Виктор рассуждал холодно, и, как ему казалось, даже цинично. Лена три дня будет приводить в порядок впечатления и взвешивать "нра" и "не нра", а также переживать, что о ней могли подумать. За три дня с человечеством может случиться все, что угодно. Если по истечении срока высянится, что жизнь на Земле все еще существует, и телефонная связь работает, можно будет позвонить и договориться пойти на какую-нибудь выставку.

Сменщик Володя травил анекдоты про армянское радио.

Набюдая за водителем, Виктор почувствовал что-то странное, непривычное. Внезапно он понял: он не переключает передачи! Нет, рычаг коробки находился на своем месте, на руле, но водитель его не трогал.

- Артем, за нами от кольца красный "Шевроле" с превышением скорости, - внезапно сказал Володя.

- Вижу. Дипкорпус?

- Незнакомый. Может, интурист решил погонять. Пропустим?

- Попробуем оторваться у светофора.

На перекрестке зеленый сменился желтым; двигатель взревел, и "Волга" скакнула вслед за последними машинами, успев проскочить ло красного.

Водитель так и не снимал рук с руля.

- Заменжевал нарушать, - произнес он.

Володя подавил несколько кнопок на радиотелефоне.

- "Роза-два", я "Сирень-девять". За нами от Садово-Самотечной следует красный "Шевроле", не опознан.

- Это вы сейчас на Горького на светофоре рванули? - откликнулась невидимая "Роза-два".

- Мы. Сейчас не видим.

- Следуйте по маршруту четырнадцать. Прикроем.

- На Крымский вал и далее по Варшавскому, потом на Нахимовский, - пояснил водителю Володя.

- Да знаю...

- Интересно, сколько в этой машине сил? - спросил Виктор через несколько минут, когда стало ясно, что иномарка отстала.

- В "Шевроле" или в нашей?

- В нашей.

- Одинаково. Двести.

- В "Волге"?

- В синей "Волге".

Остаток пути прошел без приключений. Глазеть на иллюминацию уже особо не хотелось. Вернувшись в квартиру, Виктор первым долгом включил телевизор на первую программу.

На экране появился молодой Игорь Кириллов на фоне студии с надписью "Экстренный выпуск новостей".

- ...Обнаружили тела президента США Джона Фицжеральда Кеннеди, его супруги Жаклин Кеннеди, других пассажиров и экипаж самолета без признаков жизни...

Виктор прибавил звук.

- ...От имени Верховного Совета Союза ССР, Совета Министров Союза СССР и Политбюро ЦК КПСС в адрес американского правительства и Конгресса США отправлены телеграммы с выражениями искреннего соболезнования по случаю трагической гибели...

Он защелкал ручкой селектора. На второй тоже были новости.

- ...Установлено, что непосредственно перед катастрофой с самолетом президента США сблизился частный учебно-тренировочный самолет типа "Цессна", на борту которого, как предполагают специалисты, находился ядерный заряд мощность которого соответстврвал примерно килотонне в тротиловом эквиваленте. В результате воздействия на самолет президента США и находящиеся рядом истребители сопровождения ударной волны и других факторов ядерного взрыва, все самолеты получили повреждения, которые привели к их падению на землю и гибели пассажиров и экипажей. Американские власти пытаются выяснить, что побудило владельца и пилота самолета "Цессна" Мэттью Ронана совершить это преступление, а также установить, каким образом в его руках оказалось ядерное оружие...

В прихожке снова раздался гонг.

"Вызывают?" - мелькнуло в голове у Виктора. Он пошарил в кармане в поисках ключа.

- Губернатор штата Алабама Джордж Уоллес, претендующий на пост президента Соединенных Штатов, сделал заявления, в котором назвал убийство прежидента Кеннеди величайшим вызовом американской нации за все время ее существование и дал клятву приложить все усилия, чтобы найти и покарать каждого, кто, как он выразился, "причастен к этому чудовищному злодеянию"...

Виктор щелкнул выключателем телевизора и пошел к дверям.

- Кто там?

- Извините, ваши гости забыли вернуть гитару, - послышался голос. Голос принадлежал явно пожилому человеку и имел легкий кавказский акцент.

"Если я правильно понял Лену, в госкомовском доме бандитов не будет".

Он открыл дверь.

На пороге стоял Берия.

Виктор сразу его узнал. Берия был без пальто, в синем однобортном костюме-тройке, нейлоновой белой рубашке в полоску, ворот которой был расстегнут, и синем модном галстуке с блестящими кубиками и ослабленным узлом. Лицо его значительно постарело; на лбу появились складки морщин, на шее наметился второй подбородок, а щеки начали становиться дряблыми. На затылке виднелись редкие остатки седых волос, зато переносицу, вместо пенсне, украшали очки в модной пластмассовой оправе - точь-в точь как у Стива Мак-Куина в "Афере Томаса Крауна", только не с синими стеклами.

- Здравствуйте, Лаврентий Павлович! - произнес Виктор. - Проходите, пожалуйста. А я и не знал, что вы на гитаре играете.

- Здравствуйте, - произнес Берия, скинув туфли и переобуваясь в домашние тапки, - я не играю, играет мой товарищ, я пришел к нему в гости. Он приболел немножко.

Гитара в чехле оказалась у дивана. Берия взял ее в руки и присел, словно собираясь осматривать, цела ли.

- А вы играете на гитаре, Виктор Сергеевич? - спросил он.

- Нет, это Лена, знакомая... Лаврентий Павлович, простите, а как к вам по званию обращаться?

- Академик архитектуры, - ответил Берия. - А зачем по званию? Людей по делам знать. надо... Да, Виктор Сергеевич, можно один вопрос личного характера?

- Пожалуйста... Чаю хотите?

- Нет, мы с другом только что пили чай с вареньем. Хорошее варенье, из кизила, коллеги из Поти прислали. Вот вы на вокзале Орджоникидзеград говорили, что якобы у вас есть фантазии про будущее и другую историю. Скажите, в этих фантазиях что со мной стало? Если плохо, все равно скажите, это же только фантазии.

- Плохо. Вас осудили за измену Родине в пятьдесят третьем. И расстреляли.

- Ну что ж, я так и думал. А я вот там, в фантазиях, успел освободить половину заключенных в стране?

- Успели.

- Вот и хорошо. Не зря, значит, там жизнь прожил.

- Лаврентий Павович, как вы думаете, будет война или не будет? К чему готовиться?

- Я это у вас хотел спросить, Виктор Сергеевич, но вы, похоже, ответа не знаете. Хотя вы один ответ все же дали - можно избежать мировой войны. Вопрос, как? Но я на это уже не отвечу. Мне журналисты давно уже прозвище придумали - архитектор перестройки. Раньше вся наша страна выглядела как деревня. Скоро ни в одном городе, ни в одном поселке не останется ни одного барака. Люди будут жить в квартирах со всеми удобствами - кто в маленькой, кто в большой, но со всеми. Это самая большая, самая заветная моя мечта. Вы знаете, что это я проектировал дома этой серии?

- Нет. Просто дом будущего!

- Все так говорят... - проморщился Берия. Это не лучшая моя работа. Необходимо менять технологию. Монолитный железобетон дает больше разнообразия, формы здания можно сделать ближе к природным за счет криволинейных поверхностей. Жаль, что вы не строитель...

Он поднялся с дивана, держа гитару в руках.

- И еще жаль, что у нас с вами мало времени. Я много размышлял, почему, после такой войны, в Европе снова появился фашизм. Руководство Советского Союза много сделало для того, чтобы сделать Европу мирной, нейтральной и демократической. Чтобы каждый рабочий, глядя на мирное соревнование нашей страны и Соединенных Штатов, сравнивая наши достижения, сам свободно решил, какой строй для него самый лучший. Насильно мил не будешь, так говорят... Так вот, скажите мне, старому человеку, почему они у себя в странах снова выбирают насилие? Почему они имея конституции, имя свободы и права, снова ищут себе диктаторов, фюреров? Почему?

- Если бы мы это знали, Лаврентий Павлович... Возможно, наша история пошла бы по другому.

Берия тяжело вздохнул. "Ну вот", подумал Виктор, "вторая встреча и второй раз у меня нет ответов. Сегодня даже меньше, чем тогда, в феврале пятьдесят восьмого."

- Наши ученые говорят, что человека тоже можно программировать, как машину, - сказал Берия. - Можно даже распознать, какой из кандидатов на выборах собирается стать фюрером, диктатором. Это несколько шагов. Хотите знать?

- Допустим...

- Первый шаг - надо напугать обывателя. Воздействовать на его примитивные чувства, на все его фобии. Надо сказать, что олигархи захватили власть, что все политики продажны, все газеты лгут, что все магазины торгуют некачественными продуктами, вода и воздух загрязнены, лекарства не лечат, везде падение морали и умственная деградация. Надо говорить обо всем, что вызывает у людей страхи. Страх вызывает в мозгу людей очаг возбуждения, и этот очаг тормозит соседние учстки мозга, и люди частично теряют способность размышлять. Я понятно объясняю?

Виктор кивнул.

- Как только это будет сделано, второй шаг - надо провести границу, противопоставить будущего диктатора всем остальным. Он - честный, он говорит шокирующую правду, и неважно, правда это или ложь, очаги возбуждения, рожденные страхом, мешают задуматься и проверить. А всех остальных надо заклеймить, как лжецов, которые пытаются обмануть, оклеветать, замолчать правду. Тогда обывателя нельзя будет переубедить.

- Ясно. Зомбирование.

- И когда обыватель потеряет доверие ко всем, кроме будущего диктатора, обещайте ему все, что он хочет услышать. Логика не имеет смысла. Обещайте, что налоги снизят, чтобы повысить доходы, и что доходы повысят, чтобы строить больше дорог, школ и госпиталей. Обещайте, что деньги не будут тратить на помощь другим странам, и страна сосредоточится на своих социальных проблемах, и тут же обещайте величие нации. Обещайте рабочим социализм и дельцам свободу частного бизнеса. Народ будет за вас. Вам все ясно?

- Не все. Неясно, как от этого прийти к диктатуре.

- Это уже совсем просто. После выборов надо сказать, что все директивы саботируют чиновники и прочие враги, поэтому нужны чрезвычайные полномочия. Объявить об этом под митинги и факельные шествия, пугая обывателей нарастающим хаосом. Теперь понятно?

- Теперь - да.

- А вот мне непонятно. - задумчиво произнес Берия. - Мне непонятно, как это возможно - если часть людей знает, как распознать демагогов, кликуш и политических шулеров, рвущихся к власти, - почему люди продолжают верить демагогам и кликушам? Почему умные люди молчат и позволяют толпе привести к власти будущих тиранов?

Виктор промолчал. Готового ответа у него не было.

- А впрочем, - продолжил Берия, - большое вам спасибо. Вот мой адрес и телефон.

Он вынул из кармана визитку, протянул ее Виктору, и, попрощавшись ушел.

Вряд ли гитару забыли случайно, подумал Виктор. Сегодня слишком много "неслучайностей". Встреча с Леной и приход гостей явно не случайность. Значит, этот академик архитектуры хотел как-то повлиять на Виктора. О чем шла речь? Если отбросить строительство - Виктор не строитель, - то о зомбировании масс и приходе к власти диктатора. Речь о Германии? О Европе? Но там по-другому. Там Германия отжимает европейские страны, стараясь оставаться в целом демократией, если, конечно, ультрас не устроят переворот. О том, что в Штатах придет Уоллесу? Но это банально, и, кроме того, Корин уже говорил с ним об этом более подробно.

Виктор прошелся по комнате и подошел к телевизору.

"А может, речь вообще шла о нашей реальности? О приходе диктатора в России или республиках? Нет, чушь. Косыгинскому СССР сейчас просто не до нас. Разгадку надо искать в этой реальности..."

Он включил телевизор

- ...Как сообщили журналистам официальные представители правительства США, в настоящее время готовится церемония приведения к присяге нынешнего вице - президен-та США Линдона Джонсона. Точное время и место проведения церемонии по соображе-ниям безопасности прессе не сообщается. После принесения присяги Линдон Джонсон приступит к исполнению обязанностей президента США до ближайших выборов...

"Боятся новых терактов. Или делают вид, что боятся"

Далее дикторша сообщила, что программа передач изменилась, и вместо юмористического шоу "Подвальчик сеньоры Вероники" будет показан художественный фильм "Александр Пархоменко".

Так, развлечения кончились, сказал себе Виктор. Он надавил на кнопку "Выкл" и стал мерить шагами гостиную.

"Кто же мог убить Кеннеди? Надо искать, кому это выгодно. В первую очередь Уоллесу и его команде. Но это самая глупая версия. В нынешней ситуации войну могли начать и Кеннеди, и Уоллес. А затевать такой беспредел с атомной бомбой только для того, чтобы замочить конкурента - ну это бред. На это никто не подпишется. Глупее может быть только версия, что Кеннеди взорвали, чтобы свалить все на Уоллеса..."

Он пошел на кухню, достал из холодильника бутылку лимонада и скинул жестяную крышку открывалкой из трансформера. Холодная струя, шипя, хлынула в стакан.

"Наши отпадают. Нашим это невыгодно, как и китайцам, при всей возможной незамутненности товарища Мао. Тем более, что у Мао нет бомбы. Или, пока считается, что нет."

На вкус лимонад оказался действительно со вкусом лимона и чуть-чуть приятно горчил. Похоже, натурпродукт.

"Допустим, убийство Кеннеди хотят повесить на нас. Опять глупо. Штатовский обыватель и так накачан пропагандой, зачем жертвовать такой крупной фигурой в политике и кучей народа. Фон Тадден тоже стопудово на это не пойдет. Потому как вылезет. Остается только какая-нибудь отмороженная террористическая группировка, но для шестьдесят восьмого она слишком могущественна получается, просто джейсбондовщина какая-то. И еще инопланетяне или попаданцы..."

Он поставил лимонад в холодильник, и, сполоснув стакан, вернулся в гостиную.

"Уоллес пока не президент. За президента Джонсон. И еще непонятно, какая там позиция конгрессменов, по крайней мере, пока им не назовут виновных. Во всяком случае, версия с маньяком-одиночкой не проканает. Так что сидеть и ждать всю ночь развязки у приемника не имеет смысла, тем более, что завтра на работу..."

Виктор расстелил кровать и поставил будильник на шесть. В темном окне мигали алые отблески иллюминации. Он закрыл глаза; в голову не лезло ничего путного, и он заснул со вполне земной мыслью, что у Лены, в общем, неплохая фигура.

Проснулся он от звонка телефона. Он нащупал рукой настольную лампу, и щелкнул выключателем, чтобы, снимая трубку, ненароком не дать отбой. Мельком он взглянул на "Ориент": было двадцать минут третьего.

- Виктор Сергеевич! - раздался в трубке знакомый голос Лехтонена. - Вас срочно вызывают на работу. Машина внизу. Перекусывать или брать еду не надо, у нас дежурная столовая.

"Ну вот и началось" - мелькнуло в голове.

33. Судный день.

Синяя "Волга" неслась по пустым улицам. Гирлянды праздничной иллюминации дружным хороводом пролетали над лобовым стеклом.

- За полчаса до смены вызвали, - недовольно пробурчал Володя, уминая за неимением гамбургера котлету в тесте, - какая-то фигня начинается. Вчера потребовали резину сменить. А старая еще нормальная и тоже с шипами.

- А куда едем? - спросил Виктор.

- Не волнуйтесь. Доедем.

Они остановились в каком-то переулке. Машина, подождав минуту открытия створок механических ворот, проскользнула между старых жилых домов и остановилась во дворе-колодце, в который вклинилась торцом восьмиэтажная коробка офисного здания.

Дверь открыл подошедший к машине Лехтонен.

- Осторожно, не поскользнитесь, - предупредил он. - Вчера лопалась труба отопления на чердаке, натекло.

- Да, было бы глупо сейчас трахнуться головой и не узнать судьбу человечества, - ответил Виктор. - Следующего попаданца пришлют в шиповках.

Мороз усилился; на черном квадрате неба над головой горели яркие звезды и невидимый самолет проползал между ними, отмечая свой путь прерывистыми отблесками огня. Стеклянные двери заиндевели; Лехтонен протащил Виктора через высокий турникет, кинув охраннику какую-то бумажку и потянул к лифту. Из открывшихся дверей шагнула женщина в белом халате. Похоже, здесь и вправду был вычислительный центр.

Лифт завершил движение вверх на административном этаже, где у телефона сидел еще один охранник; увидев Виктора с Лехтоненом, он вскочил и чуть ли не вытянулся по стойке "смирно". Полутемный коридор выглядел как в заурядном офисе, и у Виктора закрались подозрения, что его просто пристроили в какой - то бумажный отдел.

- Ситуация следующая, - пояснил Павел Ойвович. - Джонсон принял обязанности президента. До этого, сразу после объявления о смерти Кеннеди, прекратил работу Сенат и закрылась Нью-Йоркская биржа. Вооруженные силы приведены в высшуюю степень боевой готовности, в некоторых штатах объявлено чрезвычайное положение. Деморализованных студентов и чернокожих американцев часть упросили разойтись, наиболее упорных тихо успокоили, применив резиновые дубинки и слезоточивый газ. Об отставках в правительстве пока не слышно. Короче, затишье, Эл-Би-Джей в ближайшее время должен появиться в Белом доме и сделать правительственное заявление.

- Предложит план борьбы с бедностью?

- Нет у них особой бедности. Конвергенция пятидесятых: социальные программы вместо пушек, снос трущоб, пособия и прочее. Сейчас это больше истерия, нагнетаемая прессой и радикалами. Нашей пропаганде это, конечно, выгодно.

Они остановились у двойной двери.

- Семен Евгеньевич уже здесь? - спросил Лехтонен у секретарши, сонно протиравшей глаза под портретом Дзержинского.

- Сейчас подъедут, - ответила она. - проходите в кабинет, остальные уже собрались.

"А какая же фамилия и должность у того, которые подъедут?" Расспрашивать было некогда, Лехтонен открыл дверь и чуть ли потянул Виктора внутрь.

Кабинет был небольшой, с мебельной стенкой, на которой гордо стояли БСЭ, ПСС, УК и УПК РСФСР и в которую был встроен здоровый минский приемник выпуска этак начала шестидесятых, с кучей диапазонов, но одним динамиком. Телевизор высился в углу, на этажерке над массивным катушечным видаком. На окнах - жалюзи, на стене висел такой же портрет Дзержинского, что и в приемной, только побольше. За двухтумбовым столом буквой "Т" сидели Коломенцева, Зарубин и еще пара товарищей, один под тридцать, другой за сорок, в похожих темно-коричневых костюмах, при белых рубашках и галстуках.

- Гриневский Дмитрий Савельевич, - отрекомендовался тот, который постарше. А это товарищ Бородич, Илья Назарович, ваш непосредственный начальник на новой работе.

- Очень приятно...

Виктор уже думал расспросить, чем же он конкретно будет заниматься на новой работе, но тут дверь, отделанная лакированной фанерой, и напоминавшая дверь шкафа, распахнулась, и внутрь спокойно и уверенно вошел мужчина лет за пятьдесят, не слишком высокий, с большой черной папкой в руке. Внешне он производил впечатление типичного зрелого мужчины пятидесятых: чуть жестковатые черты худощавого лица с глубокими носогубными складками, высоким лбом с тремя бороздами морщин и легкими залысинами буквой "М", которые в советском кино обычно встречались у инженеров и прочих интеллектуалов. Большой нос с горбинкой, чуть заостренные ушные раковины и выступающий подбородок придавали лицу какой-то стародворянский облик: не хватало только пенсне и усиков. Виктор вдруг подумал, что этот человек наверняка был на фронте, и еще он понял, что так и не узнал его фамилии и должности. Сказалась привычка не спрашивать о том, что к служебным обязанностям не относится.

Махнув рукой - "Сидите, сидите, товарищи!", Семен Евгеньевич сел в кресло и раскрыл папку перед собой.

- Не будем терять времени, - произнес он, положив обе ладони на стол. - Павел Ойвович, познакомьте Виктора Сергеевича с результатами монтажа.

Лехтонен быстро поднялся со своего места, нажал выключатель телевизора и что-то пощелкал на видаке. На экране замигало, пошла сыпь, растр задергался, словно кто-то пытался крутить старую зажеванную видеокассету. Появилось черно-белое изображение; Виктор узнал себя.

Запись была похожа на любительскую попытку сделать трейлер для ютуба, когда из "Иронии Судьбы" получается ужастик про маньяка. Только без музыки, и изображение все время дергалось и срывалось.

"Так вот оно что..."

Вот что означали эти бессмысленные сеансы в Ново-Знаменке, подумал Виктор. Вот почему туда пригласили Стругацкого. Вот почему под него подложили Габи, которая шла на явный провал только для того, чтобы выявить подлинность попаданца. И вот почему Габи его не убрала. Он живой ключ, токен, проверка подлинности данных...

- Группа Алешина изучила наиболее типичные фобии американцев, относящихся к влиятельным кругам, в особенности, те из них, которые подсознательно внушаются прессой, телевидением и массовой культурой, - начал Лехтонен, выключив запись. Они пришли к выводу, что к наиболее сильным скрытым коллективным фобиям относится боязнь войны, а также машинного интеллекта. В капиталистическом обществе машину привыкли рассматривать, как конкурента человека. На этом основании был выбран сценарий с игрой на обеих фобиях: широкое применение кибернетики в военном деле приводит к тому, что электронно-вычислительные машины стран с оружием массового поражения принимают самостоятельное решение начать новую мировую войну, которая приводит к гибели американской цивилизации. Путем монтажа эпизодов съемок был составлен фильм, который должен был навести американцев на мысль, что этот сценарий произошел и об этом рассказывает пришелец из будущего.

- Убедительно! - заметил хозяин кабинета. - Даже я догадался.

- Затем фильму придали вид склееного из бракованных фрагментов записей, которые якобы подлежали уничтожению, и через сотрудника института, который дал ЦРУ согласие на мнимую вербовку, но действовал по нашему заданию, эта дезинформация вечером шестого ноября ушла в американское посольство. Американская агентура в Ново-Знаменке дала подтверждение о подлинности пришельца.

- Тем самым подтвердив нашу версию, - заключил Семен Евгеньевич. - Поясните товарищу Еремину, о чем идет речь.

- Мы исходили из косвенно подтвержденного предположения, - продолжил Лехтонен, - что в конце сороковых годов спецслужбами США был обнаружен пришелец из будущего, который сообщил о грядущей ядерной катастрофе. Для предотвращения этой катастрофы секретные службы США организовали убийство Трумена и поворот американской политики от начавшейся эскалации так называемой "холодной войны" к доктрине конвергенции. Без наличия пришельца и знаний о будущем такой поворот не поддается логическому объяснению: Дьюи тоже до сорок восьмого голубем мира не был. Поскольку в мире товарища Еремина катастрофы не было, возможны три версии. Первая - пришелец в сороковых был из другого мира. Вторая - Виктор Сергеевич прибыл из будущего, которое тоже кем-то было изменено. Ну и третья - в мире товарища Еремина катастрофа еще впереди.

"Утешил, блин... Хотя, с другой стороны, а кто у нас этого не опасается?"

- Таким образом, наша дезинформация корреспондируется с информацией первого пришельца в США. При этом наверняка не будет совпадать время катастрофы и ее причины, что американские эксперты скорее всего объяснят тем, что первый пришелец изменил историю. Данная дезинформация должна создать у правительственных кругов США ощущение угрозы, страха перед бунтом машин, что будет усилено раскрытием информации о первом пришельце. Это вызовет легкую панику, которая неизбежно будет усилена до средней карьеристами в спецслужбах, прежде всего в ЦРУ, потому что это удобный случай увеличить финансирование конторы, а для лиц, причастных к операции - возможность продвинуться по службе. В итоге складывается ситуация, когда американское правительство на основе предубеждений и фобий может отказаться от планов войны в Европе и искать пути урегулирования отношений с нашей страной...

"Не наивно ли?" - подумал Виктор. "Хотя программа "Звездных войн" тоже была игрой на предубеждениях и фобиях. И поди ж ты, чего-то добились."

-...Основной проблемой для нас является наличие второго пришельца, Дитриха Альтеншлоссера, нациста по убеждениям, прибывшего из гитлеровской Германии пятьдесят восьмого года в реальность товарища Еремина, а из нее - в эту реальность. Альтеншлоссер работает на БНД, правда, по его словам, вынужденно, и пытается любыми путями выйти из игры. Будем исходить из ситуации, что Альтеншлоссер успел рассказать германским органам национальной безопасности, что в реальности Еремина нет мировой войны, то-есть, пока нет. Отсюда следуют два варианта развития событий. Первый - БНД держит информацию о пришельце в секрете и американцы вообще ничего не узнают. Второй вариант - немцы передают эту информацию американским патрнерам. Однако старый лис Маккоун скорее всего решит, что это дезинформация германской стороны, потому что немцы боятся лишиться военной поддержки, в первую очередь ядерной. В пользу этого решения будет говорить и тот факт, что мы допустили прямой контакт их агента с Ереминым, не опасаясь, что Еремин может разгласить факт дезинформации.

- Поэтому вы, Виктор Сергеевич, и не были посвящены в цель съемок, - пояснил Семен Евгеньевич. - То, что вы не говорили о катастрофе, воспринималось американской агентурой как то, что вам запретили о ней говорить. Таким образом, давая противнику фрагменты правдивой информации, исходя из логики его анализа, мы должны привести его к ложному выводу. Извините, что мы вынуждены были все так поступить...

- Все нормально, - поспешил ответит Виктор. - Все-таки шанс не лежать под радиоактивными руинами.

- Ну вот и отлично. Да, о вашем знакомом, Альтеншлоссере. Похоже, он снова решил с вами встретиться...

34. Как продавать политиков.

Гриневский по привычке поднялся с места, но опустился обратно после жеста Семена Евгеьевича, который махнул рукой - мол, сидите, сидите.

- Докладываю. Альтеншлоссер с документами на имя Иштвана Немета, гражданина Венгрии, торгового представителя фирмы "Тоот и Тоот", легально пересек границу через контрольно-пропускной пункт Чоп. Фирма "Тоот и Тоот" - подставная фирма для закупки приборов из Германии в обход эмбарго, люди часто меняются. Официальная цель приезда - предложения товара, переговоры, заключение сделок с московскими ведомствами. Едет на темно-вишневой машине "Москвич-спорт-кабриолет", шестьдесят шестого года выпуска, венгерской сборки. Вчера вечером он выехал из мотель-кемпинга "Святошино" в Киеве, где останавливался на отдых, и движется по шоссе Москва-Киев, в настоящее время приближаясь к Брянску.

"Лихо! Он что, Рэмбо или уверен, что его не возьмут?"

- Есть следующие версии его появления, - продолжал Гриневский. - Первая - поскольку он был использован в качестве курьера неизвестной цивилизацией, то сейчас он везет для Еремина данные о месте и времени перехода в свою реальность. Это означало бы, что Еремин успешно выполнил задание. Однако на момент перехода границы никто, даже инопланетяне, не могли бы дать гарантии, что задание выполнено успешно.

- Но они могут знать об этом из будущего, - возразил Семен Евгеньевич.

- К моменту приезда будущее может измениться. Это подтверждает перенос Еремина в девяносто восьмой год, где тоже действовало несколько пришельцев. Вторая версия исходит из того, что Альтеншлоссера сейчас использует другая сверхцивилизация, для того, чтобы вывести Еремина из игры. Но свидетельств в подтверждение этого нет. Третья версия - у Альтеншлоссера крупные неприятности с БНД, и он действует сам по себе. Но тогданепонятно, почему он не сдался на границе. И, наконец, четвертая версия - БНД приготовила какую-то ловушку, и рассчитывает на то, что мы не будем сразу брать Альтеншлоссера. Целью, очевидно, является товарищ Еремин. Поэтому контакта Еремина и Альтеншлоссера решено не допускать.

- Спасибо, - произнес Семен Евгеньевич. - Вернемся к текущей обстановке. Надеюсь, все прояснится после заявления Джонсона о том, на кого возложат вину, и как будет действовать американское правительство... Виктор Сергеевич, в зависимости от обстоятельств, возможно, понадобятся ваши знания человека будущего. У вас есть вопросы, касающиеся политической ситуации?

У Виктора было два вопроса, касающихся политической ситуации.

Первый: "Это, выходит, из-за меня замочили Кеннеди?"

Второй: "Какого рожна црушникам надо было ядрену бомбу рвать? Неужели не было средств просто заставить написать заявление? Типа - май феллоу эмериканс, я устал и ухожу... дайте мне и семье столько-то миллионов пенсии, ранчо и вечную неприкосновенность при любом режиме..."

Но Виктор понял, что задавать их глупо.

Во-первых, никто в Союзе не загонял американское общество в такой тупик, чтобы им надо было ради нормального мирного сосуществания идти на столь жуткое преступление против собственной страны и своего народа. Во-вторых, товариши из шестьдесят восьмого, похоже, и сами обескуражены такой развязкой (или завязкой) из плохого голливудского блокбастера.

- Если конечно, не секрет, - начал Виктор, - пытались ли здесь устроить в Штатах что-то вроде цветной революции? Ядерный потенциал ниже, и последствия меньше.

- Позвольте мне, - сказал Зарубин, поправляя галстук. - Еще при Лаврентий Палыче началась разработка операциии взаимодействия с политическими движениями за рубежом под кодовым названием "Холдинг". В отличие от открыто осуществляемой поддержки коммунистических и социалистических организаций по линии КПСС, в операции "Холдинг" помощь и организационная поддержка оказывалась движениям и политическим группам, представляющим интересы мелкой и средней буржуазии. Целью этой операции было не усиление влияния на государственные системы крупных капстран с демократической системой правления, а их экономическое ослабление. Политически активная и радикально настроенная мелкая и средняя буржуазия должна была бороться за то, чтобы перераспределить государственную помощь и заказы от крупных корпораций в свою пользу и тем самым ослабить военно-промышленный потенциал государственно-монополистического капитализма. И, в конечном итоге, подтолкнуть крупные фирмы США к более тесному сотрудничеству с нами.

- Ничего личного, только бизнес? - улыбнулся Виктор. - И какая же у них идеология? Шведский социализм? То-есть, социал-демократия?

- Да что вы, - Зарубин ответил Виктору широкой голливудской улыбкой. - Люди с потребительской психологией в идеях не разбираются. Они ждут, когда их убедят взять кандидата, как новый стиральный порошок. Никакой теории, только демагогия, Внушить обывателю, что у него страшные проблемы. Старые порошки не отстирывали пятна, вашу рубашку придется выбросить. Но есть "Тайд"! Забудьте о проблемах, ваше белье будет чистым и свежим. Так же и политика - это умение продать. Вас грабят банки и крупные корпорации. Большие супермаркеты грозят разорить вашу лавочку. Политики продажны и в союзе с мафией. Вы просрочили выплаты по кредиту и суд хочет выселить вас из дому. Но есть Мистер Тайд, наш решительный парень! Он покончит с коррупцией и мафией, покончит с финансово-промышленной олигархией, всем даст субсидии и льготы и повысит минимальную зарплату с полутора до пяти долларов в час - это же так просто. И мытье жирной посуды из тяжкой обязанности станет источником радости, как сказал Зиновий Юрьев в повести "Альфа и Омега". Об этом просто надо кричать на каждом углу. В обществе потребителей важна не правда. Обыватель живет стадом, он верит тому, что всем известно. И еще. В обществе потребителей каждый знает, что ему все врут. Врет реклама, врут журналисты, врут кандидаты на выборах, врут врачи и священники, врут страховые агенты и коммивояжеры, врут продавцы горячих собак и воздушной кукурузы, и, самое главное, сам обыватель постоянно врет жене, боссу, друзьям и клиентам. Надо кричать, что все врут. Открыто, громко кричать, что все врут. И тогда обыватель наивно поверит, что на этот раз ему соврут чистую правду.

"Как это все знакомо. И как это все достало...", подумал Виктор.

- И это как, подействовало? - полюбопытствовал он.

- Не так, как ожидали. Курс Дьюи на конвергенцию одновременно стал курсом на защиту американского общества от внешнего влияния. В итоге в американской политике резко вырос популизм, что сейчас давало очки Уоллесу и резко сковывало действия покойного Кеннеди. С другой стороны, активизировался анархический радикализм среди молодежи и подростков, а эти длинноволосики, накурившись марихуаны, могут повернуть куда угодно, в том числе и к фашистской антисоветской диктатуре. Короче, издержки перевесили политическую выгоду.

- А в Европе - тоже заварушка из-за этого?

- Операцию "Холдинг" начали проводить в Германии, когда стало ясно, что германские фирмы не собираются уступать нам позиции в европейских странах. А просто продавать сырье в обмен на станки - это уже мало интересно. Нефте- и газопроводы дали валюту, но привели к падению цен на топливо. Вначале даже добились временных результатов, но активизация борьбы мелкой и средней буржуазии резко ускорила волну реваншизма. Волнения антисоветских радикалов в Восточной Европе - это уже работа германских и американских спецслужб. Общие интересы борцов за рынок сбыта и прибыль.

"Теперь понятно, почему ролик помогали сочинять Стругацкие, а не Ефремов. В этой войне античные герои не нужны."

Телефон на столе зазвонил. Семен Евгеньевич поднял трубку.

- Так... Так... Понятно. Занесите эракопию.

И добавил, положив трубку.

- Джонсон только что сделал заявление.

35. Бомба под Капитолием.

В дверь зашла секретарша, положила на стол несколько листов бумаги в картонном файле. Семен Евгеньевич, спокойно передвинул файл Гриневскому, благо тот сидел ближе.

- Все не надо, только основную суть в нашей части. Если что, есть МИД, есть МО, они свои задачи сами решат.

Вот тут во всех романах должен быть саспенс, то-есть напряжение. Жуткое напряжение. Представьте себе, что новый президент США все свалит на Россию, и объявит войну. Американский народ психологически подготовлен, и видит русских причиной всех несчастий, от падения курса акций до обнаружения дефектов в новой, только что купленной машине марки Понтиак Файерберд 400, самой красивой из всех Файербердов, когда либо выпущенных. Американский народ готов поверить в то, что русские угрохали Кеннеди атомной бомбой через русского шпиона, потому что в фильмах Уорнер Бразерс шпионы русские. Казалось, что через несколько секунд кадры учебного фильма по гражданской обороне со словами диктора "Так будет если это случится", станут неумолимой реальностью.

Но никакого саспенса не было, а происходящее выглядело серой и унылой бюрократической процедурой в унылом, хотя и уютном кабинете. Тикали здоровые настольные часы в корпусе под орех, вечные спутники старых почтовых отделений. Виктора удивляло внешнее безразличие окружаюших. Было в этом что-то хичкоковское. Как в фильме "Неприятности с Гарри", когда окружающие ходят вокруг обнаруженного трупа и рассуждают: " - Он не из местных. - Но умер здесь. - Как неудачно!".

Гриневский не торопясь раскрыл файл, пробежал глазами листок, затем отодвинул его в сторону, и принялся за следующий. В комнате царила тишина. Телефоны не звонили, не выли сирены на улице. У Виктора по спине пополз неприятный холодок.

- Если вкратце, - произнес Гриневский, закончив читать. - Ответственность за преступление взяла на себя международная террористическая организация "Фергельтунг", которая ставит целью месть за жертвы бомбежек союзников. Предполагалось совершить два взрыва, вторая бомба эквивалентом шестнадцать тонн тротила обнаружена под Капитолием и обезврежена. Дальше идет политическая риторика... Короче, правительство США не будет оказывать военную помощь Германии...

"Ну, слава богу" - подумал Виктор.

- Правительству Германии предъявлены ультиматумы немедленно покончить с реваншизмом и неонацизмом, выдвинут ряд требований, которые ставят Германию в политическую и экономическую зависимость от США. В частности, требование размещения в Германии военных баз США и заключение договоров, по которым командование бундесвера обязано согласовывать свои действия с Министерством обороны США. В итоге Германия в нынешних границах, то-есть, включая Австрию, станет сателлитом США в Европе. Остальное - детали.

- Спасибо... - судя по выражению лица Семена Евгеньевича, он, казалось, услышал именно то, что хотел. - А не могло быть так, что вся эта комбинация и была затеяна американцами с самого начала именно с целью подмять Германию и Австрию под свое влияние? Просто ситуация постепенно стала неуправляемой - массовые волнения, втягивание США в военные авантюры - все это требовало все большей и большей эскалации напряженности. В результате стихийным выходом не могло быть ничего другого, кроме крупномасштабной войны. А мы своей информацией помогли привести правящие круги США к временному согласию перед внешней угрозой. К круговой поруке, которая и позволила создать у американцев состояние шока и внушаемости. Протесты, по крайней мере, на время, подавили, от военной катастрофы в Индокитае отвлекли, и теперь появляется возможность тихо оттуда убраться, не слишком потеряв лица: из двух зол меньшее. Немцы напуганы перспективой войны на два фронта, и теперь даже генералы и бывшие нацисты потребуют от Таддена мира. Оставшихся в меньшинстве безголовых ультра утихомирят. При этом Америка теряет возможность ослабить нас руками европейцев, но и мы оказываемся перед постепенно нарастающей военной угрозой германо-австрийского и британо-американского блока.

- Вы сказали "шок"... - Коломенцева впервые с начала совещания взяла слово. - Вы извините, у меня в голове не укладывается, что в США мог созреть заговор убийства собственного президента, к которому причастны сотни людей. Достать ядерные заряды, пусть даже промышленные... И потом, фон Тадден может шантажировать американцев тайными поставками ядерного оружия малой мощности.

Она достала из ридикюля пудреницу, повертела в руках и с досадой засунула обратно.

- Я сказал - "шок", вы сказали - "не мог созреть..." - задумчиво произнес Семен Евгеньевич, откидываясь на спинку кресла. - Мне тоже кажется, что американцы на этот раз президента не убивали. Кеннеди запутался в делах и хотел красиво уйти. Победителем, так, чтобы передать власть следующему из своего клана - Роберту, ныне сенатору от штата Нью-Йорк, известному своей либеральной позицией, требованием отменить раздел 14-6 закона Тафта-Хартли, поддержкой борьбы негров за свои права и так далее. Эта позиция перспективна, но нужен эффектный рекламный ход, чтобы фамилия Кеннеди не напоминала о похоронках из Индокитая и бунтах. Поэтому Джи-Эф-Кей соглашается на небольшой спектакль со взрывом бомбы и раскидыванием по пустыне обломков самолетов. И это всех устраивает. Устраивает Конгресс, устраивает команду Уоллеса, которому гарантирован успех минимум на один срок, устраивает банкиров и биржевиков, устраивает военных промышленников, не говоря уже об уставших от волнений обывателях. Никто не будет кричать, что американский народ обманули. Это круговая порука.

Семен Евгеньевич обвел глазами присутствующих.

- В чем слабость этой версии? - произнес он.

- В том, что это версия, - вздохнул Гриневский. - Психологически американская олигархия устала от потрясений и вполне может пойти на круговую поруку. Даже если это приведет к дальнейшему загниванию политической системы. Но это еще не доказательство.

- Проверять будут другие, - хозяин кабинета положил ладони на стол. - Тем более, у нас нет прямой информации и по первому пришельцу, а заодно и убийству Трумена. Если удастся получить доказательства - это будет уже не муляж, а реальная бомба под Капитолием.

Затрещал звонок пузатого, красно-коричневого телефона. Семен Евгеньевич поднял трубку, затем щелкнут тумблером громкой свзи. Невидимый динамик зашипел под столом.

- Повторите, пожалуйста!

- На развязке объект свернул на Карачевское шоссе и движется в сторону Брянска-второго!

- В Брянске что-то могло остаться из будущего? - Семен Евгеньевич повернул голову в сторону Виктора.

- У меня - ничего.

- Пусть инспектор проверит документы на вьезде. Обострение обстановки и все такое. Машину пусть осмотрит на грязь и прочее. Пока не задерживать...

- Что скажете? - обратился он уже к присутствующим, повесив трубку.

- Либо в БНД, или лично Альтеншлоссер, не знают, что Еремин уже в Москве - но они должны догадаться, поскольку думают, что аналого-цифровой радиотелефон у нас, либо проверяют, но зачем тогда использовать обреченного на провал агента, либо... либо это именно расчет на провал, попытка отвлечь внимание...

- От чего?

- Пока никаких версий...

Снова звонок.

- Объект движется по Московскому проспекту к путепроводу, - сообщил резкий голос из динамика. - Инспектору на ломаном русском объяснил, что хочет отдохнуть в ресторане на Брянске-первом, там очень вкусный гуляш в горшочках. Вокзальный ресторан проверили, он работает круглосуточно, такое блюдо есть, фирменное. Машина абсолютно чистая.

- Значит, заранее заехал ночью на мойку на трассе, чтобы посты не придрались? Докладывайте непрерывно.

- В Бежицу проще свернуть с Калинина на Красноармейскую и через поле, - подсказал Виктор.

- Объект проехал мост и движется по Калинина мимо развязки в сторону базара... бывшего базара. - продолжил голос из Брянска после некоторой паузы.

- То-есть, не свернул в Бежицу?

- Он может свернуть до Покровской горы... Проехал Арсенал, идет по Калинина! Если свернет, скорее всего за мостом на Речной. Туда уже вызвали машины. Можно попытаться уйти по горе, но для этого надо знать местность, и не на такой машине.

- Он вас не заметил?

- Его ведут несколько машин. Пока не реагирует...

Несколько минут прошли в напряженном молчании. Где-то там, за четыреста километров, по ночному городу мчались машины, и силуэт Альтеншлоссера за рулем всплывал в памяти Виктора.

- Виктор Сергеевич, - к нему повернулся Гриневский, - вы больше других контактировали с объектом. У вас есть предположения насчет его действий?

- А кто его знает... Человек коварный, замыслы скрывает. Хладнокровен... А, впрочем, есть одна черта: любит красивые эффекты и неожиданность. Скорее всего, от самолюбования.

- Возле Пушки объект не свернул к вокзалу, а продолжает движение по Калинина! Увеличил скорость! Идет в направлении рощи "Соловьи"!

- Там же тупик, - не выдержал Виктор.

- Какие важные объекты в этом районе? - крикнул в трубку Семен Евгеньевич.

Лицо его изменилось после ответа.

- Что? Перекройте выезды к Дуки и "Ирмашу".

- Объект миновал кладбище. Скрылся из виду, там поворот.

- Догоняйте!..

- Машина объекта обнаружена за низководным мостом у рощи "Соловьи", - прохрипело через пару минут из динамика, - объект исчез. Воинская часть у аэродрома поднята по тревоге, организуется прочесывание леса. Организуем преследование со служебными собаками... В машине на сиденье водителя найдена записка.

- Читайте! - командным тоном отчеканил Семен Евгеньевич. - Открытым текстом!

- Сию минуту!, - в динамике что-то защелкало, закашлялось и вновь прорезался голос. -"Дорогой Виктор! К сожалению, вынужден воспользоваться тем шансом возвращения, который был предоставлен вам - первым и на данный момент единственным. Жизнь, увы, жестока, и каждый должен позаботиться о себе. Судя по истории с самолетом, вы меня поймете. Филь эрфольг! Ваш Дитрих."

- Доложите о результатах поиска, - Семен Евгеньевич повесил трубку, и посмотрел на Виктора. - Что за история с самолетом?

- Вкратце - Альтеншлоссер считает, что я пойму принцип "своя рубашка ближе к телу".

- Что, на ваш взгляд, хотел сказать Альтеншлоссер этим письмом?

- Что он получил время и место перехода для меня, но воспользовался сам.

- Либо просто путает следы. В девяносто восьмом было несколько пришельцев. Что, если на территории СССР есть еще один, и его надо ликвидировать? Такой, который известен Альтеншлоссеру?

- Ковальчук, что ли?

- Товарищ Бородич, - Семен Евгеньевич повернулся в сторону шефа Виктора, - распорядитесь, пожалуйста, чтобы в малом зале дежурные специалисты подготовили оборудование для словесных портретов. Попробовать составить фотороботы всех, кто перемещался через время, кого знает товарищ Еремин.

- Там Домашова придется из дому вызывать. Где-то через полчаса.

- Павел Ойвович, почему сразу не составили словесные портреты? Когда узнали, что сверхцивилизация может присылать курьеров или прикрытие?

- В третьем случае действовали незнакомые люди. Прикрытие со знакомыми товарищу Еремину людьми используется сверхцивилизацией для эвакуации с враждебной территории. Был сделан вывод, что сверхцивилизация передаст данные для возвращения нам.

- Все равно составьте... По вашей логике, Альтеншлоссер должен передать данные для перехода нам, и если он этого не сделал, это ловушка?

Лехтонен не успел ответить. Зазвонил все тот же междугородный телефон; Семен Евгеньевич поднял трубку, не включая громкой связи, произнес "Слушаю... Короче... Что?!.. Спасибо", и снова опустил трубку на рычаги.

- Вот что, товарищи... Собака легко взяла след, а когда объект свернул с тропы, следы просто великолепно видны на свежевыпавшем снегу. На опушке наверху склона оврага они обрываются. Вокруг чистый, нетронутый снег. Будто объект улетел...

- Ранцевый вертолет?

- Тогда бы снег сдуло. И там рядом радар аэродрома, летающий объект появился бы на радаре. Последние шаги говорят о том, что объект не бежал, а спокойно шел, не боясь преследования. Выходит, он действительно переместился.

"И это что, все?" - пронеслось в голове у Виктора. "Это что, я теперь должен застрять здесь пожизненно?"

- Тогда получается одно из двух, - продолжил Семен Евгеньевич. - Манипуляция пришельцем основана на учете его естественного поведения в определенных обстоятельствах. Либо в случае с Альтеншлоссером сверхцивилизация грубо промахнулось - но тогда непонятно, как у них получалось до сих пор, либо...

Он обвел присутствующих внимательным взглядом.

- Либо так и должно быть, и это значит, что товарищ Еремин с нашей помощью задания не выполнил. То-есть, нас ждет что-то действительно страшное, отчего Альтеншлоссер панически бежал к месту переброски, нарушив указания забросившей его сверхцивилизации.

- И что же это такое?

Коломенцева произнесла эти слова совершенно спокойно. Казалось, в минуту опасности в ней сработал ограничитель.

- Дело в том, Валентина Кузьминична, что мы пока не знаем, что произойдет, и не знаем, каким образом товарищ Еремин должен повлиять на ход событий. В практике разведывательно-диверсионных служб далеко не все операции оказываются успешны.

- То-есть, нам не удалось предотвратить главную катастрофу, потому что мы ее проглядели?

Слова Коломенцевой повисли в воздухе. В кабинете было тихо, и Виктор только слышал, как на столе, словно отсчитывая последние минуты перед взрывом, тикают старые владимирские часы в помпезном деревянном корпусе.

36. Банда четырех.

- Виктор Сергеевич, - сухо произнес Семен Евгеньевич, - вам известны природные катастрофы в наше время, эпидемии, аварии, которые без принятия мер могли приобрести характер мировой катастрофы?

- Нет. Разве что астероид Икар... Кстати, я ничего о нем не слышал.

- Пролетел астероид, летом. Все уже забыли. Другого ничего не помните?

- Ничего. Ничего, что было бы сравнимо с Великой Отечественной.

- Значит, остается только то, что человечество само натворило. Уже легче. Предположим, что Альтеншлоссер выполнил свою задачу и сверхцивилизация вывела его из игры. Таким образом, или он не способен предотвратить угрозу, или сделал свою часть работы... Виктор Сергеевич, вы заметили в разговорах с фрау Лауфер что-нибудь необычное? То, что отличается от представлений о западных людях в вашем мире в 60-е годы?

- Я не контактировал с западными немцами в шестидесятые. А по книгам и фильмам - это может быть не совсем верно...

- Ничего страшного. Интересует все, что привлекло ваше внимание.

- Ну, собственно, там ничего особенного... у профессора шашни со студентками... Ах да, насчет страшного. Она говорила про страх. Что во всех живет страх... и что многие готовы броситься в войну, чтобы избавиться от страха перед победителями.

- Именно так и сказала?

- Да, почти так. Получить свободу от страха перед победителями... как наркоману нужна доза, что-то вроде этого.

- Интересно...На что еще обратили внимания?

- В остальном, ничего особенного. Ну, что мы, русские, ближе, к природе...Что фашизм был слепым протестом, попыткой возвращения к природе.

- Как вы считаете, она испытывала этот страх?

- Думаю, она умела его подавлять. А подавленный страх вызывал эйфорию, поиск острых ощущений, адреналина ей хотелось. Была склонна пренебрегать опасностью.

Семен Евгеньевич взял авторучку из прибора, что-то записал на листке и протянул Гриневскому. Тот, прочитав, кивнул, встал со стула, и, забрав свою папку, вышел.

- Итак, товарищи, - продолжил разговор хозяин кабинета, - у нас типичная нерешаемая задача: как действовать, когда мы ничего не знаем. Делим задачу на несколько более простых. Виктор Сергеевич, вы говорили, в девяносто восьмом году первый пришелец умер от старости. Вы проверяли эту информацию? Видели какие-то доказательства?

- Нет. Мне просто сообщили.

- То-есть, это тоже пока не факт. Как и неясно, какая сверхцивилизация его прислала. Значит, пока мы можем опираться только на следующее: - мы обнаружили пока агентурную деятельность одной и той же сверхцивилизации. Если верить тому, что сообщил нам товарищ Еремин, задачей сверхцивилизации является не изменение естественно-исторического пути развития, как в "Конце вечности" американского фантаста Азимова, а предотвращение крупных катастроф на промышленной стадии развития, когда земная цивилизация может совершить ошибки, ведущие к длительной деградации и самоуничтожению...

- Простите, что перебиваю, - спросила Коломенцева, - но это значит, что как только мы достигнем достаточной степени совершенства, нас оставят в покое, или выйдут на прямой контакт?

- Не будем загадывать так далеко...По логике получается, что предельный срок пребывания пришельца - два-три месяца, иначе последствия вмешательства становятся труднопредсказуемыми. С другой стороны, внедрять пришельца за несколько часов до катастрофы бессмысленно, потому что с земной стороны надо организовать операцию с его участием, на это нужно время. Две недели у нас прошло, значит, катастрофа должна произойти в ближайшие месяц-полтора. Для более поздней пришлют другого прищельца. Характер угрозы будет ясен в одну, максимум две недели. Отсюда тактика - ждать. Словесные портреты отменяются, товарища Еремина пусть сейчас отправят на квартиру, завтра, то есть, сегодня, пусть отдыхает за работу по вызову в ночь, завтра... А черт, завтра нерабочая суббота. Короче, Виктор Сергеевич, выходите в понедельник. Никто не знает, что потом будет, а силы и здоровье нужны. Мы с вами делаем перерыв, собираемся после обеда, обменяемся у кого какие идеи. Пока все...

...Затрещал будильник.

"Мне это все приснилось?" - мелькнуло в голове у Виктора.

Он протянул руку и щелкнул кнопкой настольной лампы на тумбочке.

Была половина седьмого утра. У лампы лежал карманный атлас Москвы - вчерашний подарок Бородича. Не сон.

И еще он наконец узнал фамилию босса, у которого проводили совещания. Горбовский. Фамилия ничего не говорит. Поэт в это время такой должен быть, Глеб Горбовский. Не родственники?

-...Он не из института, а из Оскома-9, - говорил вчера Бородич. - Это сложно в двух словах объяснить, потом привыкнете, поймете. Межведомственные принципы организации проектов без согласования с руководством ведомства. Это начиналось с создания атомной бомбы. "Девятка" - это техника, потребность в которой возникнет на следующей стадии развития, из проблем, которые породит нышешняя техника. Например, сейчас быстро развиваются ЭВМ. В будущем в стране будут миллионы машин, связанные в единую сеть. Информация, заложенная в них, станет стоить так же дорого, как оборудование заводов, электростанции, железные дороги. И в этом мире расцветет киберпреступность. Будут кибермедвежатники, будут кибершпионы, киберхулиганы и кибервандалы. Войны будут вести кибердиверсанты. Оружие массового поражения оставляет победителю пустыню. Кибероружие останавливает электростанции, нарушает технологический цикл заводов, вносит хаос в работу учреждений, дезорганизует операции войск, останавливает баллистические расчеты для ракет и сбивает с курса самолеты. Это способ захватить все богатства страны без разрушения, и именно поэтому империалисты вложат в это направление средств не меньше, чем в ракеты. Искать защиту надо уже сейчас...

...Виктор выключил лампу и повернулся на другой бок. Сон пришел сразу - яркий, цветной, непонятный и почему-то пугающий. Он видел не то Брянск, не то Москву. Была какая-то высокая старинная башня с воротами, из красного кирпича, а за ней книжный магазин; Виктор нашел в нем много старинных книг о технике, но никак не мог выбрать, чего ему надо, а хотелось взять все. Потом он видел Верхний Судок, почему-то без домов и почти без деревьев, а по склонам ходили лошади и было лето. У Десны были старые купеческие дома и пристань, и наверху были купеческие дома, он пошел мимо них, надеясь вернуться в книжный, но попал на площадь к Драмтеатру, перед которым была большая яма. Затем он пытался уехать в Бежицкий район, но попал в место, которое одновременно было похоже и на Курган, и на Кремний, и автобусов больше не было.

Он проснулся с каким-то тяжелым чувством. За окном было уже светло, и в нижнем углу стекла начали расти морозные узоры. Часы показывали девять. В квартире стояла тишина.

Странная тревога, смешанная с чувством обреченности наполняла грудь. Виктор не чувствовал такого с самого момента попадания. Что-то инстинктивное, как в раннем детстве.

"В самом деле, надо отдохнуть", подумал Виктор.

Взгляд его упал на карманный атлас, почему-то мелькнула мысль, что надо отнести его в кабинет.

"Нептун" с нажатой клавишей диапазона стоял на том же месте. Виктор наклонил приемник к себе и внимательно посмотрел на шкалу.

Там были диапазоны шестнадцать и девятнадцать метров. Пять диапазонов коротких волн, от шестнадцати до пятидесяти метров.

Виктор вышел в гостиную. На радиоле был стандартный набор диапазонов, с короткими волнами от двадцати пяти. На кухне - только ультракороткие. В спальне - длинные, средние и ультракороткие.

"На кухне - просто слушать новости и музыку по московским программам", подумал он. "В спальне - московские и ночью западную музыку на средних. В кабинете...В кабинете, чтобы слушать запад. Люди в госкомовских домах могут слушать запад. Может, быть, даже обязаны. Но не распространять..."

Наушник нашелся в одном из ящиков. Виктор воткнул его в гнездо и нажал клавишу диапазона шестнадцати метров.

Здесь действительно не глушили. Через минуту он набрел на "Голос Америки".

- ...А теперь новости в более подробном изложении. По сообщениям источников, близких к правительству Федеративной Республики Германия, к восставшим национал-радикалам присоединились отдельные части бундесвера. Используя танки и бронетранспортеры, восставшие захватили ряд складов вблизи восточной границы, где, по непроверенным данным, находятся запасы ядерного оружия...

"Те самые снаряды "Циклоп"? Альтеншлоссер знал, оттого и рванул в Союз?"

- ...Лидеры повстанцев, называющие себя "Совет четырех", поставили перед германским правительством ультиматум не соглашаться на условия урегулирования в Европе, выдвинутые президентом США Линдоном Джонсоном и немедленно объявить в стране военное положение для защиты от агрессии. В настоящее время на военных базах США в Великобритании и Норвегии идут подготовка к вылету стратегических бомбардировщиков с ядерным вооружением, для того, чтобы нанести удар по группировкам мятежников, если те не проявят благоразумие и не сдадутся властям. Накануне Конгресс США предоставил президенту Джонсону полномочия для проведения таких акций безопасности. Как известно, постоянные полеты бомбардировщиков с ядерным вооружением на борту было прекращено после потери нескольких атомных бомб у берегов Дании и Гренландии...

Штаты хотят замести следы ядерной аферы, подумал Виктор. Даже если наши не вмешаются, это будут массовые жертвы среди населения и радиоактивное заражение. А если террористы еще и ударят по верным правительству войскам...или по сопредельной территории...

- Командующий вооруженными силами Германии фельдмаршал Гофман распространил заявление, что будет сбивать американские самолеты, если те войдут в военное протранство Германии. Сейчас он пытается восстановить порядок в войсках и организовать подавление мятежа...

Виктор бросился в комнату и включил телевизор.

Засвистела развертка. Из динамика полилась веселенькая джазовая мелодия в ритме твиста. На засветившемся экране появился рисованный пузатый рыжий человечек на люстре.

- Малыш! Со мной не соскучишься! - послышался голос артиста Ливанова.

"Офигеть. Казалось, этот мультик про Карлсона появился только вчера. А столько лет прошло..."

Он защелкал каналами. На второй программе шел черно-белый спектакль, и Андрей Миронов кого-то упрашивал уступить ему билет на самолет. На третьей программе рассказывали о климате Африки. Четвертая программа утром не работала.

Виктор щелкнул выключателем и экран погас. Пару секунд Виктор стоял в раздумьях, потом бросился к радиоле. Центральное радио ясности не внесло.

Он снял трубку телефона и начал крутить диск - рабочий номер Бородич ему оставил вчера. На другом конце линии долго трещало, затем послышались хриплые стонущие гудки. Телефон взяла девушка. В ухо Виктора певуче зазвучало - "Алло-о...Слушаю вас.."

- Это Еремин беспокоит. Можно товарища Бородича?

- Его нет на месте...Перезвоните через полчаса, пожалуйста.

- А с кем можно? У меня экстренное.

- Подождите минуточку.

Трубка на другом конце легла на стол, что-то загремело, и затем прорезался все тот же женский голос:

- Соединяю вас с заместителем директора.

Что - то затрещало, послышался и оборвался писклявый сигнал и стук - видимо, трубку брали с рычага.

- Слушаю вас, Виктор Сергеевич.

Голос принадлежал женщине лет сорока; низкий, чуть хрипловатый, спокойный и строгий.

- Прошу прощения, мне не звонили, чтобы я приехал на работу?

- Не звонили, - хладнокровно ответила женщина. - Вы должны сегодня отдыхать. Выходите в понедельник. Это приказ.

- Прошу прощения...я слышал по радио...случайно по не нашему...

- Виктор Сергеевич, мы в курсе. Отдыхать - это устный приказ Косыгина. Если вы понадобитесь, вас с морского дна достанут.

Виктор смущенно пробормотал "спасибо" и "извините за беспокойство" и дал отбой.

"Они говорили, что признаки катастрофы появятся через несколько дней. А если это сейчас?"

37. "Президент требует родить его обратно".

Они хотят, чтобы я не вмешивался, думал Виктор. Полагают, что могут разрулить сами, ну а когда на горизонте замаячит конкретный трандец... Населению не сообщают. А что сообщать, если пока прямой угрозы радиоактивного заражения нет. А даже если американцы сбросят бомбы... Кто знал об аварии на "Маяке" в пятьдесят седьмом?

"А если им нужен этот конфликт? Что я знаю об отношениях Косыгина и Козлова? О положении Козлова и его конкурентах? О сменовеховцах? А если партноменклатура готовит тихий переворот, чтобы укоротить власть ГКВД? Массовых репрессий в низах не видно, а что у них тут наверху? Скольким здесь не нравится позитив о лагерях? Есть же наверняка родственники посаженных?"

Виктор прошелся по комнате. Стояла тишина - тишина дома, где одни жильцы ушли на работу, а другие отдыхают с ночной смены.

Допустим, конфликт в Европе нужен ГКВД, чтобы удержать власть, подумал Виктор. Тогда они должны знать, как его разрулить. Или должны были знать, но что-то пошло не так...В обоих случаях его, Виктора, будут держать в стороне от дела, чтобы не помешал. Вариант: одна из сторон согласилась на создание "мирового правительства" с американцами. И это может быть любая сторона, силовики или партайгеноссе, в нашем случае скорее силовики - американцы будут стараться внедрить своих людей в среду успешных прагматиков. Главное, чтобы народ сплотился вокруг угрозы. А видимость, ее создадут...

"Нет, что-то не вяжется. Нет пропагандистской кампании, какой образ врага, они все скрывают до последней минуты. Похоже, они всего этого не ждали. И что же делать? Затаиться и выжидать. Надо уметь ждать. Ждать, сколько потребуется..."

Он вернулся в спальню и лег, закрыв глаза и заложив руки за голову. Сон подкатил незаметно и быстро, и снова цветной. Он был в каком-то другом городе, то ли в командировке, то ли на студенческой практике, и пошел с приятелями на рынок. Спуск к рынку закончился на улице, шедшей параллельно набережной; на ней стояли невысокие послевоенные дома с магазинами. Виктор заглянул внутрь: в магазинах была богатая сталинская отделка, но пришедшая в ветхость, даже дубовые панели потемнели и нуждались в новой лакировке. Тогда он пошел по этой улице влево, и вскоре вышел к морю, где был пляж и причал. Стоял теплый летний вечер, было тихо, и за причалом город заканчивался, только в море спускались крутые отроги скал, ограничивая бухту.

Сон казался почти реальностью; но в этом городе не шумела листва, ветер не доносил йодистый запах с моря, не жужжали пчелы и с серой мостовой не подымалась пыль. На площади у пирса было тихо и печально. Выражения лиц людей не отпечатывались в памяти, и не вызывали ответных чувств. Словно в детстве, душу наполняла тихая радость, причина которой была неясна, как и цель блужданий - то, что компания, с которой он шел, куда-то делась вовсе не тревожило.

Виктор с трудом выбрался из этого сна; снаружи все было привычным, по подоконнику царапали когти прилетевшего воробья, и наволочка подушки еще хранила легкий запах утюга. Было уже после пяти и хотелось есть.

Желания немедленно бросится к приемнику и узнать, чем все кончилось или началось, у Виктора не возникало. Если в первые дни он был один в этом знакомом и одновременно чужом мире, с новыми неизвестными опасностями, то теперь он стал частью системы, и выживание этой системы стало условием его выживания; похоже, в системе понимали, что и выживание системы тоже зависит от его судьбы. Ему был нужен здешний Союз, с его кремлевскими звездами, с его мощной армией, с миллионами таких же, как он обычных людей, работающих для страны, а, значит, и для него, Виктора, и в то же время этим миллионам нужен был он, Виктор, он мог им помочь, хоть и не знал еще, чем.

В ожидании большой войны важно выспаться и поесть, пока есть возможность.

Холодильник мягко и привычно тарахтел компрессором. Виктор разогрел остатки вчерашнего пиршества и заварил молотый кофе. Кто знает, когда в этом мире удастся попить натуральный кофе первого сорта Московского пищекомбината, по ГОСТу шестьдесят шестого года. Семь десятых процента кофеина за семь двадцать в магазине.

Посуду по привычке помыл вручную. Тугие струи, шипя, изливались из леечки на высокой гусиной шее смесителя. Как это, оказывается, приятно - шум воды в тихой кухне, когда день клонится к закату.

"Нептун" безмолвно ожидал хозяина на частоте вражьего голоса. Виктор вздохнул и надавил на кнопку.

- ...Первые стратегические бомбардировщики с ядерным оружием на борту только что поднялись в воздух с норвежской авиабазы Будё, и, по последним поступившим данным, правительство Швеции дало разрешение на пролет военных самолетов США над своей территорией. Авиабаза предназначалась в основном для операций в случае нападения СССР, и является на сегодняшний день одной из немногих, где ядерный арсенал находится в высокой степени готовности. Как известно, военные доктрины крупнейших ядерных держав до недавнего времени были основаны на так называемой "стратегии гуманности" - принципе применения ядерных зарядов в качестве оружия последнего шанса после того, как начнется широкомасштабная война с применением обычных вооружений. Сегодня, когда в руках террористических групп оказались арсеналы с оружием массового поражения...

Виктор опустил палец на выключатель.

"Теперь посмотрим, что наши официально, и к чему готовиться."

Телевизор прогревался. Виктор подумал, что вернее было включить радио: специального новостного телеканала тут нет. Но экран уже засветился, и появилась студия с вывеской "Политклуб".

Александра Бовина Виктор узнал сразу. Трудно было его не узнать, тем более, что усы были на месте. Тогда, в той, Виктора реальности, Бовин был вроде как против ввода войск в Чехословакию. Интересно, а против чего он сейчас? В Чехословакии и так наши войска. Или он против ввода войск в Германию?

-...Нынешний мятеж в Германии, - продолжал Бовин, - это результат чудовищной и непоправимой ошибки Соединенных Штатов. После объединения Германии американские эмиссары буквально завалили поддержкой откровенных неонацистов, чтобы открытый реваншизм фон Таддена выглядел здравой умеренной альтернативой. Американские политики изнасиловали юную германскую демократию, а теперь, когда она не только зачала от них фашизм, но и родила, президент Джонсон требует родить его обратно.

- Родить обратно фашизм?

- Да. Пока именно это.

- Александр Евгеньевич, наши телезрители хотели бы знать ваш прогноз дальнейших событий, - спросил незнакомый Виктору молодой ведущий. - В частности, спрашивают, почему наши, как выражаются они в своих звонках, теряют время и не разворачивают действия на территории Германии, как государства - агрессора.

- Я бы сам хотел его знать... События меняются стремительно. Самое опасное сейчас - это военное вмешательство извне, без согласия германского правительства. Прежде всего, вмешательства со стороны США. Многие западные политики, с которыми я общался, наивно полагают, что американское правительство сможет восстановить в Германии парламентскую демократию. Зададим себе простой вопрос: а нужна им там демократия? Скорее, после подавления мятежа американскими штыками, американцы установят там такой же неоколониально-фашистский режим, как в ряде стран Латинской Америки, уничтожат руками этого режима не только коммунистов, но и просто либералов и прогрессивно мыслящих людей. И вряд ли стоит ожидать, что этот режим тут же попрет на рожон, то-есть, на советско-китайский блок. Немцев не пошлют сразу на восток, где они были и где они уже получали. Сначала с их помощью придавят те государства, которые выступают за мир и добрососедские отношения с восточными партнерами. В первую очередь, это Франция, где нет наших баз...

Затрещал телефон. Виктор бросился к нему и схватил трубку.

- Еремин слушает!

- Виктор Сергеевич, это я, Лена. Я была у подруги, возвращалась, шла мимо, решила позвонить. Я из автомата возле ворот.

- Вы хотели встретиться?

- Да... то-есть, нет, просто поговорить. Я не буду заходить, некогда.

"Неожиданно... Это провокация? Послана, чтобы ликвидировать? Или дать координаты точки перехода? А как же немцы, как же снаряды "Циклоп" и американские бомбардировщики с ядерными зарядами?"

- А почему некогда? Я как раз кофе заварил. Отвезу на машине.

- Не сегодня. Мне честно, некогда.

"У ворот наверняка есть наружка. Если какие-то подозрения, контакта бы не допустили. Попробуем осторожно. Усилить бдительность, не поддаваться на..."

- Я сейчас спущусь.

- Я жду у ворот... - В трубке запикало.

На экране вместо Бовина сияла заставка с кремлевским дворцом и звучали позывные Интервидения. По щелчку выключателя изображение свернулось в точку и исчезло.

"Рацию взять... А где же к ней зарядка? Тут небось аккумулятор не двухнедельный. И в столе не было... Ладно, на передачу не работал, наверное, хватит. Вернусь, позвоню, спрошу."

В вестибюле вахтер проводил Виктора равнодушным взглядом. Он машинально пробормотал "Добрый вечер", и толкнул ручку двери.

На стеклянном чистом небе загорались первые звезды. Здесь все было реальным - и легкое дыхание мороза на щеках, и запах дымка, долетавший из частного сектора, и угасающее зарево на горизонте, и крики детей, раскатывающих лужи. С ветвей уснувшего у ворот дерева вспорхнула синица. Где-то неподалеку из раскрытой форточки заливался Горовец - "Если печаль придет порой, если уснуть нельзя никак, я набираю номер твой - просто так, просто так..."

"Проснуться бы сейчас в своем мире..."

38. "Просто так"

Знакомый силуэт Виктор увидел сразу. Лена подбежала навстречу; по случаю раннего мороза на ней было серо-зеленое однобортное пальто с темным меховым воротником и четырьмя большими пуговицами, две из которых расположились почти на плечах, а две других - на самой талии. Сейчас такое пальто выглядело бы немного странным, но Лене очень шло. Светлые сапожки до середины лодыжек и круглая темная меховая шапочка создавали неповторимый колорит конца шестидесятых.

- Здравствуйте. Я шла от подруги, решила позвонить... - повторила она, и ее большие глаза взглянули на Виктора с растерянностью и надеждой.

- Вы не замерзли, Лена?

- Нет, что вы... Я закаленная, я хожу на лыжах, сегодня посмотрела на градусник в форточке и надела зимнее пальто. Наша легкая промышленность выпускает хорошие теплые пальто, так что вы не беспокойтесь.

- Лена, вы прекрасны. Жаль, что сейчас почти зима, и не продают цветов.

- Мороз же. Цветы замерзнут.

- Можно сделать стеклянный ящик, вроде аквариума, поставить туда свечку, чтобы согревало, и торговать у метро.

- Отличная идея! Надо подсказать кому-нибудь из соседей.

- А не посадят за такой бизнес?

- Если купить патент, то не посадят. Сажают за черный бизнес, беспатентный, когдачто-то воруют и затем делают. А за серый штрафуют. Это когда берут патент для прикрытия, но нарушают условия.

- А когда не нарушают, это белый?

- Да.

- Давайте посидим в каком-нибудь местном кафе и обсудим.

- Да мне некогда... Я вот чего, - и она взяла Виктора за кнопку на кармане куртки. - Вы, пожалуйста, не подумайте ничего насчет вчера.

- Все в порядке. Я никогда не спешу с выводами. И вчера было все совершенно естественно.

- Вы так считаете?

- Сейчас шестьдесят восьмой, конец двадцатого века. Темп жизни меняется. Акселерация, информационный взрыв... А вы представляете, какими будут отношения людей, когда они будут смотреть друг на друга с разных концов земли через единую компьютерную сеть? Когда весь мир будет говорить друг с другом через клавиатуры?

- Представляю... - карие глаза в упор взглянули на Виктора. - Миллионы криков о помощи. О голоде, войнах, гибели близких. Кто-то будет отстукивать на электрической машинке последние слова под завалами убежища, отрезанный в горящем доме, замерзая в таежном лесу. Из каюты тонущего корабля или с борта падающего самолета. Вы правы. Надо жить, пока это еще возможно. И не стесняться эмоций. Спасибо вам.

- За что?

Лена подняла голову и взглянула на его. Ее губы растянулись в привычную, открытую, чуть наивную улыбку. На щеках заиграли ямочки.

- Вы помогли это понять. Вы - хороший человек и ездите на синей "Волге", - она сдвинула тонкую черную перчатку и посмотрела на часы - квадратную "Чайку" на черном ремешке. - Мне пора. Мы можем пройти до остановки.

"До остановки - открытая местность. Если разрешили ходить по микрорайону, угрозы нет."

Неровно уложенный асфальт тротуара блестел пятнами раскатанных замерзших луж. Бледным сиянием загорелись трубки фонарей, множа тени прохожих и рассеивая вокруг себя светящиеся круги из висевших в морозном воздухе льдинок.

- Елена Васильевна, а если бы у меня была не синяя, а черная "Волга", это круче или нет?

Лена повела плечами.

- Ну это просто. Люди, которые ездят в черной "Волге", ну, как бы сказать, могут быть разные. А если человек ездит в синей "Волге" - этого не может быть. Хотя ездят разные. Понятно.

- Абсолютно. Но есть и минусы. Человек может в любую минуту внезапно уехать в командировку, и, возможно, навсегда.

- А как же в войну? Люди уходили. В боях за оборону Москвы погиб каждый второй. Более полумиллиона погибло. Поэтому я не могу смотреть, если кто-то бросает мусор или пишет на стене. Это все равно, что писать на памятнике. Из каждого дома уходили люди.

- Но сейчас не война.

- У нас на работе сегодня получили похоронку. Сын одной из сотрудниц. Сейчас война, просто другая. Одни идут по повестке, другие сами выбирают. Гибнут при испытании новой техники, в научных лабораториях, в экспедициях. А в это время кто-то спокойно и безопасно решает вопросы карьеры. С черной "Волгой" можно ошибиться...

- Я тоже не просил синюю "Волгу", так получилось. Елена Васильевна, я действительно обыкновенный инженер. Просто так сложились обстоятельства.

- У нас в стране все обыкновенные люди. Министры, космонавты, знатные токари, артисты балета, ученые. Я так поняла, вы долго работали там. Вы быстро привыкнете. Все привыкают.

Они прошли мимо компании пацанов и девчонок. Пацаны были с битловскими прическами. Звенела гитара - "Все спешат, все бегут от мороза в уют, только два чудака бредут..."

- Мне кажется, я здесь всегда жил, - усмехнулся Виктор, кивнув на компанию.

- Американские прически и городской сентиментальный романс, как в эмигрантском ресторане. Приходит новое поколение.

- А раньше? "Не пойду об скалы я чесаться, мой позвоночник может поломаться..."

- Ой, не надо! Я когда-то была стилягой. Ненадолго. Джаз - это одно, а когда человек просто хочет выделиться ради своего эгоизма - это другое... Ну вот и остановка.

Полуторадюймовые гнутые трубы поддерживали похожий на крылья бабочки навес, раскрашенный местными кубистами. У бордюра посадочного кармана уже столпилось полтора десятка человек.

- Елена Васильевна, может, все-таки подброшу на моей?

- Не надо. Мне недалеко, потом еще в одно место...

- А как вы смотрите на то, чтобы в эти выходные сходить в театр или на выставку?

- В воскресенье я вечером свободна. Созвонимся. Мой автобус, идет, все, пока!

Она легко побежала к очереди к задним дверям и, перед тем как исчезнуть в салоне, повернулась и помахала рукой.

Автобус зафырчал, крутя, как хвостом, белым дымком из выхлопной трубы. Виктор проводил его глазами. Уходить не хотелось; трудно сказать, сколько бы он еще стоял, если бы его не окликнули. Он обернулся и увидел спешащего к нему Лехтонена.

- Началось? - с тревогой спросил Виктор.

- Виктор Сергеевич, вы извините, мы забыли вам передать зарядное устройство к рации.

Он протянул Виктору небольшой сверток.

- Сейчас там запасной комплект заряженных аккумуляторов, придете домой, поставите их в батарейный отсек. Те, что сейчас стоят, поставите на зарядку. Там лежит инструкция, разберетесь.

- И это все?

- Еще раз извините... Я сказал вам, что Елена Васильевна живет в комнате, оставшейся от матери. Я оговорился, она живет с матерью. Надеюсь, это...

- Все нормально. На выходные планируем куда-нибудь сходить в культурное место, вот хотел, посоветоваться с вами, куда лучше пригласить... Что с бомбардировщиками?

- С какими бомбардировщиками? - невозмутимо спросил Лехтонен.

- Которые наши сбивать собирались.

- С этими уже все.

- Уже сбили? Что-то народ не обсуждает речь Молотова.

- Вы сейчас куда идете? Домой? Я расскажу по пути.

-...В БНД что-то узнали о готовящемся мятеже, и ослабили внимание к Альтеншлоссеру. Альтеншлоссер, скорее всего, почувствовал, что что-то назревает, и тут ему подбрасывают информацию о канале в другое время. И он, естественно, бежит, чтобы воспользоватсья этим каналом. Мы пока не знаем, как ему удалось добраться до нашей границы, важно другое. В БНД расценили его действия, как побег на нашу сторону. БНД выходит на фон Таддена и они фактически устравивают дворцовый переворот - министр обороны и ярый антикоммунист Франц-Йозеф Штраус подает в отставку, ряд крупных военачальников арестованы, а фон Тадден через голову депутатов бундестага обращается к Косыгину с просьбой о военной помощи. Наши части вместе с частями НОАК вошли на законном основании на территорию Германии как раз в тот момент, когда с авиабазы в Будё поднимались первые "Стратофортресс" с ядерным оружием. Наши подняли перехватчики. В планы Джонсона такая ситуация не входила, и бомбардировщики успели повернуть над Балтийским морем. Получается, что кураторы Альтеншлоссера из сверхцивилизации использовали его побег для давления на германское правительство, и для предотвращения ядерного конфликта.

- Почему бы им просто не сообщить ему его точку перехода?

- Есть одна версия... Знаете, почему неонацисты не взорвали ядерные заряды?

- Я даже не знал то, что они их не взорвали. Я не знаю, чем кончилось.

- Времени на подготовку спецоперации не было. И тогда вспомнили про вашу вчерашнюю информацию о страхе. Решились на совершенно бредовую вещь - атаковали склады, где хранились "Циклопы", открыто, с танками, пехота с криком "Ура!". Неонацисты драпали почти без сопротивления. Сначала низко прошли самолеты, создали шумом шокирующий стимул, а крик "Ура!" воссоздал образ опасности. Далее - инстинктивная реакция и животная паника. Вечером будет выпуск новостей и официальное сообщение.

- Рискованно.

- Поэтому вам ничего и не говорили, что вы скажете - "рискованно". Получается, что угроза была, и для ее устранения требовалось участие в игре вас и Альтеншлоссера. Несмотря на то, что большой подготовки не потребовалось. Случайная информация, которая помогла решить задачу.

- Хотите сказать, что мое задание здесь выполнено, и надо ждать курьера, как вы говорите, сверхцивилизации?

- Есть такая версия. Поэтому, Виктор Сергеевич, у меня к вам одна просьба. Если на вас выйдет человек, который что-то знает о сверхцивилизации, постарайтесь в разговоре прозондировать его на предмет возможности прямых контактов сверхцивилизации с нами. Хорошо, конечно, думать, что где-то в пространстве и времени, есть боги, которые помогут разумному человечеству спастись. Только где гарантии, что они не ошибутся? Что, если где-то существует сверхцивилизация, которой земляне просто мешают? Хочется, чтобы наши взаимоотношения с той сверхцивилизацией, что нам помогает, были построены на взаимном доверии.

- Думаете, там не предусмотрели такого шага?

- Думаю, предусмотрели, поэтому не перегибайте. Главное, не навредить. Намекните, что мы ищем пути мирного сотрудничества в обоюдных интересах. Если откажут, не настаивайте. Могут просто подбросить информацию - переход в таком-то месте в такое-то время. Тогда сразу сообщите нам. Пришлем ученых с приборами, надо же попытаться открыть эту тайну природы.

Послышался гул, и над крышами пролетел тяжелый самолет; в темном небе были видны только бортовые и проблесковый огонь. "Гражданский" - с облегчением подумал Виктор.

- Павел Ойвович, а если это не та угроза?

- Ситуация вокруг Германии предсказуема. Нас ждет длительная борьба за влияние на Германию и германскую политику. Да, сейчас мы, по сути дела спасли десятки или даже сотни тысяч немцев. Но это скоро забудут. Свободный мир не любит помнить уроки истории. Джонсон уже заявил журналистом, что Америка выиграет гонку вооружений. В ответ в тех же сегодняшних вечерних новостях объявят об успешном опытном полете нашего воздушно-космического самолета в беспилотном режиме. Пока не орбитальном, но это пока... Ну и последний из срочных вопросов. В вашей прессе публиковались когда-нибудь эти снимки?

Он вытащил несколько черно-белых фотографий, и, не передавая Виктору, медленно перетасовал их, как карты. На снимках были американские военные, самолет Б-52 и ядерный взрыв.

- Это из фильма Кубрика, - хмыкнул Виктор. - "Доктор Стрейнджлав, или как я перестал бояться и полюбил атомную бомбу". В начале шестидесятых сняли.

- Так вот, Стэнли Кубрик ничего подобного не снимал. И американцы в сорок восьмом приняли это за исторический фильм.

- Получается, что попаданец из нашей реальности, и нам ничего не грозит?

- А вот это мы не знаем. Даже если в их руках оказалась цифровая запись фильма, вряд ли они сделали столь далеко идущие выводы только по ней. Короче, - продолжил он, пряча фото во внутренний карман пальто, - это еще одна причина поискать каналы связи с нашими неожиданными потусторонними союзниками. Самочувствие у вас как?

- В норме.

- Ну, дай бог... Тогда до понедельника!

Госкомовский трилистник сиял окнами-звездами на фоне морозного неба. Вахтер дежурно улыбнулся Виктору.

"За продуктами завтра схожу. Пока есть."

Жизнь складывалась. Катастрофа еще неизвестно когда будет. Квартира со всеми удобствами, приличная потенциальная хозяйка на горизонте, опасных связей с агентами зарубежных спецслужб не предвидится. Работа по специальности и по призванию. Компьютерная безопасность - это ничем не хуже ширпотреба, думал Виктор. С шишками, видимо, контачить не придется, ну и ладно. Так даже спокойнее.

Вещи в гостиной дремали, ожидая нового владельца, и обстановка уже не казалась Виктору гостиничной и казенной. Включив свет, он щелкнул сетевой кнопкой радиолы, и вечернюю тишину прорезали резкие риффы "Песни ночного сторожа", бунтарской композиции в стиле "Роллинг Стоунз" от группы "Аргонавты": "Эй! Кто там хо-дит?! Эй-эй! Кто ходит?!"

- Спокойно, свои - раздался за спиной незнакомый голос со знакомыми интонациями.

"Кажется, насчет опасных связей я поторопился".

- Ночью каждый жулик прячется во тьму! - орал солист "Аргонавтов".

- Свои обычно в дверь звонят, - негромко ответил Виктор.

- Обстоятельства, увы. У меня нет оружия. Можно оглянуться и убедиться.

Виктор медленно повернулся на голос и оторопел.

В дверях кабинета стоял он сам.

В том же черном свитере, джинсах и обуви. Словно отражение в зеркале. В открытых ладонях ничего не было.

- Вот мы и встретились, - невозмутимо сказало отражение.

39. Основная ценность.

- А я думал, фильмы про Фантомаса - это комбинированные съемки, - невозмутимо сказал Виктор, разглядывая двойника. - Записка не от вас была?

- Какая записка?

- "До скорой встречи. Фантомас."

- Я в детстве тоже смотрел это кино. Давно это было.

- Вторую экранизацию?

- Юннебеля. Какая она по счету?

- Какое совпадение. Тоже смотрел в детстве и тоже Юннебеля.

- Я понял. Как вы хотите проверить, что я тоже из будущего и не снюсь вам?

- Что в вашем мире вместо свастики?

- Это в каком смысле? А, я понял. Трикветр. Я помог построить в вашем мире коммунизм?

- В моем - нет.

- Жаль... Еще вопросы или перейдем к делу?

- А если вы телепат и читаете ответ по мыслям?

- Хорошо, перейдем к вещдокам.

Двойник отступил в кабинет, и тут же вернулся с курткой Виктора; из внутреннего кармана он достал "Самсунг" и пакет с деньгами и всякой мелочью и положил на стол гостиной.

- Забирайте, это ваше. Проверьте телефон. Вряд ли тут кто-то сделает копию.

Виктор остался на месте. "Аргонавты" замолкли, и теперь из радиолы дущевно лился голос Макарова: "Здравствуй, солнечный город. Вот и встретились вновь..."

- У меня есть предложение, - сказал Виктор. - Давайте позвоним в местные компетентные органы и скажем, что так и так, Центр вызывает срочно, что мы можем за оставшееся время. Что пришельцы все равно эвакуируют, у них сверхвозможности и все такое.

- Вы не рветесь обратно в свой мир? Судя по обстановке, комфорт вы любите, но роскошь или власть вам не предложили...Вы встретили здесь свою любовь?

- Пока нет. Эвакуацию ведь делают только с враждебной территории?

- Понял...И чего будем делать? Для меня это только второе путешествие. И то оно будет коротким.

- Почему нельзя открыто? Избежим недоразумений, за мной наверняка наблюдение.

- Есть загвоздка: нельзя, чтобы они ставили приборы в месте переброски. Я не знаю, почему.

- А в четвертой реальности это было можно.

- Не знаю. Может, дырка в пространстве-времени не та, может, тут реальность другая, нельзя ей по мирам шастать. Не знаю!

- Не верите, что это можно им объяснить? Но мы же еще не пытались.

Двойник прошелся туда-сюда по комнате, и плюхнулся на диван. Пружины заскрипели.

- Все верно...Единственное, что не будет делать шпион или провокатор - это не позвонит в госбезопасность. Я понял. Уникальная возможность вести внутренний диалог, глядя на самого себя со стороны. Не находите?

- Тогда я звоню?

- Не верю я, что бюрократическая машина сама собой откажется от возможности...Вы же прожили столько же, вы же видели! Мы с вами видели! Чудес не бывает.

- А если это не совсем бюрократическая машина? Если там все-таки есть люди, готовые взять на себя ответственность за страну? И притом, это - тупик. Сами понимаете.

- Твою мать! - Двойник Виктора вскочил и заходил по комнате; на его лице играли желваки. Внезапно он остановился и повернулся к Виктору.

- Черт с вами! Звоните! Или погодите, я сам буду говорить! Наберите сами их номер. Пусть делают, что хотят...

...Зажужал номеронабиратель. Дождавшись гудка, Виктор аппарат в руки и шагнул навстречу двойнику. Тот нервно перехватил протянутую ему трубку.

- Здравствуйте. Говорит двойник товарища Еремина из другого мира... из будущего. Предлагаю срочно встретиться и обсудить ситуацию. Виктор Сергеевич здесь... Нет, его не удерживают. Желательно без оцеплений и групп захвата. Я никуда бежать не собираюсь.

С этими словами он положил трубку на рычаги.

- У вас там что, тоталитаризм? - сочувственно побеспокоился Виктор, водружая аппарат на положенное ему место на тумбочке.

- Понятия не имею. У нас нет этого слова. Насчет здешних пока не уверен.

- У вас там вроде коммунизм?

- Второй этап.

- А можно в двух словах? Пока не подъехали.

- Да все очень просто. Первый этап - это когда решена проблема с нищетой и социальным изгойством рабочего класса. Государство берет обязательство по пяти основным социальным принципам и восемнадцати дополнительным. Второй этап - это когда устранены возможности крупных злоупотреблений правом частной собственности. Дальше идут разные варианты в зависимости от национальных особенностей, хода истории и прочее. Начиная от идеи диктатуры пролетариата, которая нигде в чистом виде не была реализована, и кончая социал-либерализмом и религиозными направлениями. Дальнейшее развитие пока уперлось в то, что ниуда не делись противоречия между нациями и цивилизациями. Не просто верхушка хочет жить за счет чужих народов, а народная масса хочет. И никаким воспитанием это не искореняется. Так что у нас на неопределенную перспективу есть армия, органы правопрорядка, секретные службы и места заключения. А также угроза новых войн.

- Ну так это не совсем коммунизм, а просто так называется.

- Ни одна идея человечества не реализовывалась в чистом виде. Дизель хотел сделать угольный двигатель, а создал нефтяной....

Из прихожей послышался знакомый гонг.

Их было трое. Лехтонен, Гриневский и сам Горбовский. Спокойно сняли пальто в прихожей, как будто просто зашли к сослуживцу. Двойнику представились сухо, официально, удостоверений не показывали. Виктор выключил радиолу, чтобы не мешала.

- Ну-с, - степенно произнес Горбовский, - внимательно вас слушаем. Итак, что вы хотели нам сообщить?

- Вкратце, - двойник проглотил слюну, волнуясь, - необходимо дать возможность вернуться товарищу Еремину, и, через непродолжительное время, - мне. Без каких-либо приборов в местах переброски.

- Хорошо, что позвонили, - Горбовский поднял вверх указательный палец, - правильно сделали. После того, как карманный радиотелефон исчез из сейфа, стало ясно, что за товарищем Ереминым номер один кто-то придет в самое ближайшее время. А как ему проще всего уйти от наблюдения? Проще всего, если есть двойник, который отвлечет внимание. Короче, пришлось бы брать обоих... Ладно. Есть ли какая-то возможность войти в контакт со сверхцивилизацией, которая вас отправляет?

- Нет. В данном случае - нет...Понимаете, я даже не знаю, почему они не хотят, чтобы это изучали. Может, быть информация, которую вы получите, на что-то повлияет, не совсем хорошо, может, она создаст опасность...Мне трудно это обяснить.

- Ну почему же...С вашего позволения, мы присядем.

Горбовский развалился в одном из кресел, его помощники сели на диван. Виктор тоже присел на край дивана. Кто знает, сколько тут говорить будут. Он хотел предложить кофе или чай, но не знал, не собъет ли это кого-то с толку и не испортить всю кашу или как ее там.

- Это очень знакомая нам ситуация, - продолжал Горбовский, откинувшись на спинку кресла. - Очень часто, когда человек узнает вещи, которые ему знать не положено, или которые от него скрывают, он может получить на свою шею много неприятностей. Может даже потерять жизнь. Возможно, сверхцивилизация боится, что мы спутаем их планы, возможно, считает, что мы, овладев тайной перемещений, можем стать для кого - то опасными, и тогда нас попытаются уничтожить...Ну что будем делать, товарищи? Павел Ойвович, ваше мнение?

- Кратковременность задания говорит еще и о том, что сверхцивилизация боится вербовки лиц, которых использует. Слишком мало времени для сбора данных, разработки...

- Стоп, это понятно. С лицами что предагаете делать?

- Убежден, надо действовать исходя из интересов безопасности государства, а, может, и всего человечества, - быстро проговорил Лехтонен. - Это не побег в капстрану, который бы нанес однозначный ущерб Союзу. Это другая ситуация. Проявив недоверие, мы можем потерять возможных союзников.

- Если это союзники, - заметил Гриневский. - Может, это лишь попытка как-то нас использовать в своих интересах.

- Все союзники действуют в своих интересах. Предлагаю отпустить пришельцев, если надо - под мою личную ответственность.

- Подождите с ответственностью, Павел Ойвович, - задумчиво произнес Горбовский.

Он вынул из рукава крохотный микрофон.

- Можете заносить технику.

В замке заворочался ключ, и в комнату вошел человек с массивным кейсом. Положив кейс на стол, он раскрыл его и выдвинул антенну.

- Соедините с "Севером" по каналу стойкой защиты.

Специалист чем-то пощелкал в чемодане и протянул Горбовскому трубку кремового цвета.

- Здравствуйте, Алексей Николаевич. Уже доложили? Да, на квартире. Оба. Да... Нет, сверхцивилизация пока не хочет идти на прямой контакт. Возражают даже против установки аппаратуры в месте переброски. Что? Приказ понял. Есть выполнить, товарищ Председатель Совета Министров! - последние слова прозвучали с неожиданной радостью.

"Все. Решили брать."

- Вас спрашивает. - Горбовский протянул трубку Виктору.

"Предложит золотые горы? Или просто объяснит сложность международного положения?"

Кремовая пластмасса была гладкой и хранила тепло руки. Он поднес круглую коробку со стальной мембраной к уху.

- Здравствуйте, Виктор Сергеевич, - раздался четкий глуховатый голос.

- Здравствуйте, товарищ Председатель Совета...

- Давайте просто по имени-отчеству. Скажите прямо - вы хотите вернуться домой?

- Ну конечно! Если возможно.

- Если возможно... Скажите, товарищ Еремин, как вы думаете, за что умирали лучшие представители рабочих и крестьян полвека назад?

- За Советскую власть, наверное...

- За свободу. Наш народ заплатил очень дорогую цену за свободу. Неимоверно высокую. И в гражданскую, и в Великую Отечественную. Никто, никогда не имеет права отнимать свободу ни у вас, ни у вашего народа там, в другом времени. Вы свободные люди. Раз решили - отправляем домой!

- Спасибо...

- Вам спасибо... Скажите, что вам у нас больше всего понравилось?

- Люди. Нормальные люди.

- Ну, пока, к сожалению, не все такие. А из техники, достижений?

- Компьютеры. Здорово продвинулись, даже не верится.

- Когда за инициативу не наказывают, а поощряют, наши люди горы свернуть могут. Ну ладно. Дайте трубочку вашему собрату по разуму.

Виктор молча протянул руку с трубкой двойнику.

- Здравствуйте, слушаю... Не, ну не совсем коммунистического, как здесь считают. Да... Да... Все нормально.... Не знаю. Это как-то само... Спасибо, и вам здоровья!

Послышались гудки. Двойник растерянно повертел трубкой, пока ее не принял специалист и не вернул в кейс.

- Ну, все понятно? - произнес Горбовский. - Есть приказ - оказать содействие в возвращении вас обоих на родину.

"Косыгин не смог найти решения, исходя из политической выгоды. И решил просто, по-человечески. И еще надо было чем-то отчитаться перед Политбюро... а тут все просто и ясно - пришельцы унесут в свои далекие миры знание о главной ценности этого общества."

- Вопросы, пожелания имеются?

- Да какие вопросы? - усмехнулся двойник. - Я здесь проездом, лишь бы на рейс не опоздать.

- У меня одна просьба, - сказал Виктор. - Позаботиться о Елене Васильевне Красинской, чтобы... Чтобы у нее жизнь наладилась.

- А она вам кто?

- Знакомая. Отметили Седьмое Ноября, проводил до дома, планировали на выходные куда-нибудь на выставку... Короче, у нее была личная трагедия, это несправедливо. Она хороший человек.

- Прямо как у Экзюпери... Мы в ответственности за тех, кого приручили. Поможем. Не беспокойтесь.

40. Серый автомобиль.

Это был "Зис-110" - серый, длинный, с надписью "Мосфильм" на дверях. На бампере, прямо перед монументальным, похожим на церковный орган, хромированным радиатором, стояла третья фара.

От предложенного двойником плана "от сверхцивилизации" - выйти к остановке, где за углом будет ждать вызванное такси, - решили отказаться.

- Доставим на бронированной машине с охраной, - категорически заявил Горбовский. - На киностудии есть списанная из правительственного гаража, для исторических фильмов. Так надежнее. К тому же, никто не знает, может, эти ваши там, наверху, как раз на это и рассчитывали.

От легкого мороза дубела кожа куртки, ветер холодил голову под кепкой. Над "трилистником" сияли простывшие звезды. Черная треугольная тень с ревом и свистом пронеслась над их головами, и на утонувших в сумерках деревьях загалдели проснувшиеся вороны.

"На посадку. А я так и не слетал на сверхзвуковом..."

Салон лимузина был обит потертым велюром и отдавал стойким запахом "Примы", бензина, рыбы и дыма от костра. Видимо, историческое кино касалось темы личной жизни вождей.

Два охранника ждали на откидных. Горбовский залез в салон первый и пригласил расположиться на диване обоих Викторов Сергеевичей, затем махнул рукой Лехтонену, который расположился на переднем кресле.

Старый приемник, слегка жужжа на средних волнах, выводил бархатным баритоном Юрия Пузырева - "Только кто мне придумает новый Тайшет, кто другую найдет Ангару..."

- Остатки былой роскоши, - проворчал Горбовский, пролезая на край дивана.

- Классная тачка, - хмыкнул Виктор. - Спутникового навигатора на ней не хватает.

- Ну, "Коралл" пока только на судах. Ученые обещают со временем сделать такой приемник спутниковой навигации, который помещается в багажнике. На вездеходы в тайге поставим, на вертолеты.

Длинная машина неторопливо развернулась и выехала за ворота.

Да, - вздохнул Горповский, - рано уезжаете. "Девятка", это у нас что-то вроде американской "РЭНД корпорейшн". Мозговой танк. Ну да ладно...Нашим специалистам дали ваши записи о будущем. Результаты засекречены, но сообщаю под свою ответственность. Кто знает, может, что-то измените.

- Что-то должно случиться в нашей реальности? - с тревогой спросил Виктор. - Война, экономическая катастрофа?

- Я не знаю, как ваше общество это переживет. В худшем случае - народы СССР практически будут уничтожены, а территорию заселят колонисты, на которых будут вкалывать экономические рабы из Азии. В лучшем - ну это от вас там зависит. У вас были все шансы сохранить страну в восьмидесятых, вы это позорно продули.

- Но у нас, и у руководства страны, теперь есть опыт. Мы могли развалиться в девяностых, но выжили. У нас была гражданская война, бандитский беспредел, у нас сожгли парламент. А теперь за пять дней Россия разгромила армию, подготовленную по стандартам НАТО. Мы стали другими.

- Новый опыт - новые иллюзии. Ваши правящие классы живут утопией тринадцатого года. Фантастической картиной, когда акулы бизнеса в свободной конкуренции развивают экономику, а народ ликует, ибо покупает все больше шмуток, которые у вас называются гашетами. И все это в идиллических декорациях балов, красавиц, лакеев и юнкеров, имитирующий последний год царизма. А пропасть между иллюзией и реальностью, когда трудящийся человек превращен в дерьмо и мусор, и его после десятилетий труда на Россию кидают с пенсией, покрывается распродажей бесконечных природных ресурсов за большие деньги. Это похоже на утопию, в которой жили правящие классы России того самого тринадцатого года. Тогда казалось, что европейские капиталы текут рекой, долги сами собой исчезнут, страна развивается небывалыми темпами, и все это в красивой идиллической упаковке дворцов и парков под церковные песнопения, оркестры пожарных команд в народных садах и фейерверки. К сожалению, наши и ваши историки вульгарно преувеличили роль большевиков. Мало кто думал, насколько приближает крушение страны крах утопии господствующих классов. Ситуация, когда очевидные шаги не делают, потому что они не вписываются в миражи солнечных городов.

- Вы знаете, в чем очевидные шаги в будущем?

- Рассмотрим эту зе ситуэйшн... В две тысячи восьмом году Россия прошла точку невозврата вот этой самой "пятидневной войной". Не то чтобы ваши господствующие классы очень хотели дать отпор. Они просто поняли, что если они позволят убивать российских миротворцев, то народ сметет власть. Народ в России сметает не жестокую власть, а бессильную. Это естественный отбор власти, почему Россия и существует. Так вот, в августе две тысячи восьмого настал момент, когда закончилась эпоха "входа в мировое сообщество". Эпоха, когда Россия могла что-то сдавать, искать компромиссы с американской гегемонией, подкупать западных партнеров газом и российскими рынками сбыта. Началась новая эпоха империалистических мировых войн. Вам не дадут спокойно жить. На вас натравят еще одну бывшую республику СССР, и судя по поставкам оружия, это будет Украина, затем Прибалтика. Но Прибалтика - это прямой конфликт с НАТО, а украинцев Пентагон может сделать пушечным мясом для американского капитала, не ввязываясь в войну напрямую.

- Я так понимаю, вы говорите про Ющенко. В две тысячи четвертом я слышал мнения, что на Украине наступает фашизм, что Украина расколется на западную и восточную, что там даже начнется гражданская война. Прошло пять лет, у нас там две тысячи девятый, когда я переносился, Украина была одним государством, никакой гражданской войны там не было. А Ющенко, насколько знаю, потерял популярность и на следующих выборах провалится. Его политика себя исчерпала.

Гобовский поморщился.

- Посмотрите еще через пять лет. Пятидневная война была в Пекинскую Олимпиаду? А в две тысячи четырнадцатом у вас Олимпиада в Сочи. Ваши, не задумываясь, бросят все национальные ресурсы на эту рекламу страны перед акулами мирового бизнеса и упустят ситуацию на Украине. Идеальный момент для нового удара американцев. Боюсь, то, что вы увидите, будет для вас неожиданным. И жутким. Но масштаб трагических событий...как бы вам сказать...

Машина остановилась перед светофором. На стене дома мерцал неоновый плакат ушедшего праздника "Мир-народам!"

- Жители России вспомнят, что они советские люди, - продолжил Горбовский. - После того, что случится...что увидят. И эта советскость будет не в лозунгах. Глубже. Где-то в самой основе человеческой души. Я однажды видел, как в одной деревне женщины пришли на митинг девятого мая с портретами погибших мужей, братьев и сыновей. Сами пришли, никто не организовывал. Мне кажется, однажды произойдет что-то массовое, спонтанное. Например, вся Россия выйдет на улицы с портретами дедов и прадедов. Или что-то другое, подобное. И это будет жить своей жизнью в народе. Это единственная надежда.

- Тогда о чем беспокоиться?

- Это напугает ваших глобальных империалистов. Они утроят, удесетерят усилия, чтобы взорвать вашу страну изнутри. Знаете, отчего у вас стабильность? У вас между трудовым народом и миром бизнеса стоит целый слой людей на государственной службе. Людей, которые не дают этим двум классам столкнуться в прямой борьбе, которые своим ежедневным трудом сглаживают, как говорил Маркс, классовые антагонизмы. Оба класса не любят эту прослойку, видят в ней помеху. И, как только господствующие классы этот миротворческий контингент истощат в целях экономии - тогда самое время для противника устраивать то, что они делали у нас в Чехословакии и у вас по всему миру. Знаете, мы тоже столкнулись с таким парадоксом. По марксистской теории, государство вроде как должно отмирать, и бюрократический аппарат должен сократиться. А на практике нам нужно все больше и больше людей для управления. В стране огромное число школ, детсадов, больниц и поликлиник, учреждений культуры, и всем этим надо управлять, как и спроительством дорог, ЛЭП и подстанций. Мы не может до бесконечности вешать соцкультбыт на предприятия, от этого прибыль снижается. Одна надежда на ЭВМ, но пока ни одна машина человеческий мозг не заменит.

- У нас они тоже не заменяют, - вставил Виктор. - если нет мозгов, ни один компьютер не поможет. Ну, допустим. Короче, откуда, по-вашему, ждать врага? Мужики работают, студенческий бунт у нас тоже вряд ли проканает. Теперь протест по мелочи, вроде монетизации льгот.

- Это сейчас, - ответил Горбовский. - В обстановке внешней угрозы проамериканская "пятая колонна" быстро потеряет свое влияние на общество и превратятся в глазах большинства в кучку одиозных отщепенцев, которую ненавидят и презирают. Если американцы не дураки - а у нас нет никаких оснований считать своих противников дураками - то они будут использовать так называемых демократов или либералов для отвлекающего маневра. Пошуметь, накалить обстановку. Реальные же силы для государственного переворота западные спецслужбы будут создавать внутри и под прикрытием общественных структур, считающихся патриотическими. Например, в недрах казачества, военизированной организации, где человек получает достаточную подготовку, чтобы стать штурмовиком.

- Ну вы скажете, - хмыкнул Виктор. - Казаки по закону служат.

- Казаки - по закону. Что не исключает формирования в их массе законспирированных профашистских организаций. Или, например, церковь. Формально она должна была стать столпом государства. Но жесткого контроля, как при царе, у вашего государства над церковью нет, народного контроля за тем, кому и куда идут деньги - тоже. Церковь может вербовать, делать зависимыми от религии чиновников, депутатов, судей, которые будут действовать не по воле народа, а по желанию священнослужителей. Все эти конспиративные структуры будут объединяться на черносотенной основе. Культ жертв большевистских репрессий, ненависть ко всему советскому, а на этой почве - ко всем свободомысляшим людям. Боевики, выросшие под крылом у казаков, будут сеять хаос в стране, а священники - удерживать богобояненных должностных лиц и руководителей правоохранительных органов применить силу закона, оставаясь при этом в тени. При этом и те и другие будут вроде как оказывать власти услугу, показательно нападая на раздражающих общество псевдолибералов...

Он не успел договорить. Скрипнули тормоза.

- Приехали! - вокликнул водитель, и зачем - то выключил мотор.

Они вышли из машины. Это была аллея в парке, никих известных Виктору ориентиров не было. "Сокольники?" - мелькнуло в голове. Туман, подсвеченный голубоватым свечением уличных фонарей, затягивал небо.

- Есть немного времени, - произнес двойник. - Короче, по моему сигналу идете к урне из асбестовой трубы у скамейки, буду корректировать, если промедлите или будете спешить.

На ЗиСе вспыхнула третья фара посреди радиатора, яркая, как прожектор. Виктор зажмурился, Горбовский прикрыл глаза рукой.

- Это чтобы глаза приспособились, - пояснил Лехтонен. - Вы же в день должны попасть.

- Спасибо за предупреждение, - обратился Виктор к Горбовскому, - но ваши аналитики все-таки мало знают наш мир, и у них другой исторический опыт. И если мы в девяностые не пропали...

- Начинайте выдвигаться, - прервал его двойник. - Ничего из вещей не забыли?

Под ногой хрустнул ледок. Виктор вдруг почувствовал, что он больше никогда не увидит этого мира, странного, но все же доброго, не увидит радостных лиц молодежи из магнитофонного КБ, беззаботного народа на улицах, а самое главное - здесь он оставит чувство человека, творящего завтрашний день. Неужели там, в его собственном мире, ему никогда не доведется почувствовать это вновь?

"Это все суета, ведь не вся еще жизнь прожита..." - всплыли в мозгу слова из "Прощания с Братском". Кто все-таки придумал эту строку - Гребенников или Добронравов?

- Главное, не допустите монархизации! - послышался за спиной крик Горбовского. - Монархия в промышленную эпоху у вас дважды погубила страну! В семнадцатом, и после Брежнева, когда закостеневшая верхушка, превратившаяся в царедворцев, не смогла вовремя снять слабого руководителя! Не допустите в третий раз, вы уже не сможете подняться!

Виктор хотел ответить, но никак не мог найти правильных слов. Перед глазами были деревья, остатки снега на листве за дорожкой, и скамейка со стоящим рядом серым асьестовым цилиндром.

- Чуть - чуть помедленнее! - это голос двойника.

- Мы еще придумаем новый Тайшет! - внезапно само вырвалось у Виктора. - И другую Ангару найдем!

Он закрыл глаза перед последним шагом в неведомое.

41. Радиус поражения.

Повеяло теплом и сыростью.

Виктор открыл глаза.

Он стоял на площади у вокзала Орджоникидзеград. Был серый октябрьский день, с неба сыпалась какая-то водяная пыль, у аптечного павильона стояли лотошницы, прикрывшись пленкой.

Перед Виктором стояла пожилая женщина...вернее очень пожилая, с ввалившимися щеками и широко раскрытыми глазами. Седые растрепанные волосы торчали из под мятой беретки, окаймляя морщинистое лицо, старое нейлоновое полупальто придавало ей бомжовый вид.

Виктор вздрогнул. Это была Талакина. Сколько ей сейчас? Восемьдесят? Девяносто?

Старуха смотрела на Виктора в упор, затем покачала желтым прокуренным пальцем.

- Не-ет, - проговорила она, - ты не он. Тот моложе. Моложе...

Виктор обошел сгорбленную фигуру. В спину ему неслось:

- Я найду...Люди говорят, пока не найду, не помру...

"Надо вспомнить самое важное - за каким чертом я поперся в хозяйственный за линией в этот день. Не хватало еще и тут изображать амнезию."

Он перешел дорогу. Стылые капли шлепались в лужи с голых ветвей. Поодаль, у переезда, скопилась очередь иномарок.

"Черт, не пил, а чувство, как с бодуна...Допустим, этот чекист прав, и в Олимпиаду через пять лет что-то произойдет. И что делать? Пойти в ФСБ, так и так, я был в прошлом, где Козлов вместо Брежнева и дружба с Китаем, там просили передать, что в Сочинскую американцы что-то забодяжат на Украине, но народ снова станет советским, и лишь бы в России не было царя...Галоперидол обеспечен. Трудно быть попаданцем, но хуже всего - быть попаданцем в собственной реальности..."

Виктор шел по тротуару мимо череды промокших двухэтажных домов, и холодный октябрьский ветер потихоньку возвращал его в знакомый мир, где стабильную, размеренную жизнь, построенную годами труда, может внезапно оборвать кризис, дурость кого-то там в верхах фирмы или просто война. Где люди привыкли жить в радиусе поражения, надеясь вовремя пригнуться.

"В конце концов, у меня еще есть время. У всех у нас есть время. Мы еще живы. Мы еще можем все изменить..."

От переезда донесся гудок. Грохот колес эхом заметался по зябнущим дворам. Длинный нефтяной состав шел своим привычным путем на северо-запад, отсчитывая на стыках секунды уходящей мирной эпохи.

Конец книги

Примечания

1

Как выяснилось позднее, при выполнении операции отхода группы Ковальчука силами ВМФ СССР был блестяще проведен отвлекающий маневр, благодаря которому вертолеты и не смогли прибыть в данный квадрат вовремя. Сущность маневра В.С. Еремину так и не была раскрыта.

(обратно)

2

Н.р. — Нашей реальности.

(обратно)

3

По-немецки Hund — «собака», Hetzen — «травить».

(обратно)

4

Ряд движущих частей экипажной части паровоза раньше назывались «движением».

(обратно)

5

В этом месте Ворд автоматически пытался исправлять фразу на «обликом орале». Хотя речь шла не о Билле Клинтоне

(обратно)

6

По-видимому, Виктор имеет в виду Ассунту Патанэ, героиню фильма «Девушка с пистолетом» (в советском прокате — «Не промахнись, Асунта!»), которая приехала из Сицилии в Англию совершить месть по понятиям. Кстати, Ассунту играет Моника Витти, которая в рыжем парике похожа на раннюю Пугачеву. Или наоборот.

(обратно)

7

«Комиссией… также выявлены случаи, когда на должности околоточных надзирателей, ввиду отсутствия желающих из-за невысокого жалования и трудных условий работы, принимались личности из числа приказчиков и конторщиков, ранее уволенных за пьянство и халатность, исключенных студентов…» В. Молоток, «Недолго музыка играла…», Губ. Голос, 7 сентября 1934 г.

(обратно)

8

В записях В.С. Еремина было написано «ментовским». Автор полагает, что это опечатка.

(обратно)

9

Фраза дается без перевода.

(обратно)

10

Случайно выбранное оперативными службами USS имя, не имеющее никакого отношения к тому, как Черчилль называл Сталина.

(обратно)

11

Так б. президент США, а в описываемой реальности один из организаторов американского голодомора Гувер называл «сухой закон».

(обратно)

12

Так В.Еремин перевел слово fancy, букв. «фантазии, галлюцинации». Словарь английского сленга переводит как «обалденно».

(обратно)

13

Перевод неточный.

(обратно)

14

Идиоты.

(обратно)

15

См. «Дети империи», начало ч.3.

(обратно)

16

Это полный текст заголовка.

(обратно)

17

Отечественный паровоз серии Л, названный так в честь конструктора Л. Лебедянского. Далее – «Пятилетка», паровоз, увиденный В. С. Ереминым во второй реальности (см. «Дети Империи»).

(обратно)

18

Точнее – ВикКИ.

(обратно)

19

Техническое задание.

(обратно)

20

«Сдайся, крошка, сдайся» (англ.).

(обратно)

21

Планово-экономический отдел.

(обратно)

22

Имеется в виду игра Doom.

(обратно)

23

Административно-хозяйственный отдел.

(обратно)

24

Цитата из телефильма «Семнадцать мгновений весны» (Т. Лиознова – Ю. Семенов).

(обратно)

25

НВП – начальная военная подготовка; ГО – гражданская оборона; ТТХ – тактико-технические характеристики.

(обратно)

26

Ну может же быть у главного героя хоть какая-то слабость!

(обратно) name=t478>

27

Известная композиция «Жизнь сквозь розовые очки». Автор слов сама Эдит Пиаф.

(обратно)

28

Слова из песни А. Зацепина и Л. Дербенева «Полосатая жизнь» к кинофильму «Двенадцать стульев» Л. Гайдая, не вошедшей в фильм.

(обратно)

29

Романовская минималка, по оценкам разных экспертов, составляет от половины до двух третей средней российской зарплаты 2010 г.

(обратно)

30

Музыка стиля Lounge.

(обратно)

31

Информационные системы.

(обратно)

32

PC – персональный компьютер, или у нас ПК.

(обратно)

33

«Студенческая прощальная» (Н. И. Власов.).

(обратно)

34

«Прощальная комсомольская» (Дм. и Дан. Покрасс – М. Исаковский).

(обратно)

35

Острое респираторное заболевание. Для профилактики ОРЗ в романовском СССР четвертой реальности широко применялись соки, морсы, кисели из малины, смородины, клюквы, которыми местные жители утоляли жажду вместо воды.

(обратно)

36

Жилищно-коммунальный отдел. Иными словами, то, что до реформы ЖКХ выполняло обязанности ТСЖ.

(обратно)

37

Да, действительно (англ.).

(обратно)

38

Советское название блока процессора (арифметическо-логическое устройство).

(обратно)

39

В четвертой реальности данным термином обозначают параллельный интерфейс подключения накопителей, аналог IDE. Проще говоря, это то, через что у них подключают жесткие диски, накопители для дискет, CD и прочая.

(обратно)

40

ЦУБ – цельнометаллический унифицированный блок.

(обратно)

41

Персонаж из кинофильма «Бригада» (реж. Алексей Сидоров).

(обратно)

42

Библиотека векторной графики на языке программирования АЛГИН, созданном в романовском СССР в четвертой реальности.

(обратно)

43

АЛГЭМ и АЛГЭК – языки программирования, созданные в реальном СССР.

(обратно)

44

В четвертой реальности – Центры информации и Центральный банк информации.

(обратно)

45

В четвертой реальности – цифровой видеодиск, DVD.

(обратно)

46

В четвертой реальности переводится как «медляк».

(обратно)

47

Ох уж эти американцы (англ.). В данном случае Семиверстова перефразирует фразу «O, those Russians» из известной в СССР песни группы «Бони М» «Rasputin».

(обратно)

48

Здесь: дорогие американцы (англ.).

(обратно)

49

Все стихи, приведенные в книге, где не указано авторство, принадлежат О. Измерову.

(обратно)

50

 Читатель может записать, как это делается, на случай, если вдруг доведется попасть в эту реальность.

(обратно)

Оглавление

Олег Измеров Дети Империи

  Инструкция для читателей

  От автора, или мы, типа, все из будущего

  Часть I. Вход без пропуска

    1. Дверь захлопнулась

    2. Полет белой вороны.

    3. В родном чужом городе.

    4. Инфильтрация.

    5. Меченый.

    6. Рояль в кустах.

    7. Самоучка – механик.

    8. «Будь стильным!»

    9. Санитары города.

    10. Идентификация без Борна.

    11. Блондинко без угла.

    12. Гримасы капитализма.

    13. Как стать звездой.

    14. Парашют для лестницы.

    15. Про войну и любовь.

    16. Рупор трудящихся масс.

    17. Производственный роман.

    18. Трамвай с Мекки Мессером.

    19. Дорога в храме.

    20. Детство не возвращается.

    21. Связь в большом городе.

    22. Утро открытий.

    23. Всех позже смолкнет соловей.

    24. Никто не знает, что ждет завтра.

  Часть II. Человек не оттуда.

    1. Главный по тарелочкам.

    2. Лаборатория номер 6-б.

    3. Будни санаторного режима.

    4. Моцарт отечества не выбирает.

    5. Хороших дел в пятницу не начинают.

    6. Антоновка вступает в бой.

    7. Время амазонок.

    8. Великая Отечественная термоядерная.

    9. Если нельзя хакнуть систему…

    10. Мрак под фонарем.

    11. Пароль – щепотка соли.

    12. Официальное шоу.

    13. Ударница креативного бизнеса.

    14. Игры без разума.

    15. На круги своя.

    16. Один из уцелевших.

    17. Берегите розы.

    18. Два билета на ночной экспресс.

    19. Понаехали тут всякие.

    20. Успеть все.

    21. Блюз четвертого купе.

    22. Третий Рим в одиннадцать часов.

    23. «А из нашего окна…»

    24. Оберег.

    25. Встреча с бессмертным.

    26. Фишка номер один.

    27. Продолжатель.

    28. Стиль будущего.

    29. Никто не уйдет обиженным.

  Часть III. Рейх, вечный рейх.

    1. Свободный выбор.

    2. Кто пишет учебник истории.

    3. Статист.

    4. Трудности перевода.

    5. Маэстро, музыку!

    6. Апокалипсис НАУ.

    7. На следующий день.

    8. Окно в Европу.

    9. На крыше мира.

    10. Летучий корабль.

    11. Стражи неба.

    12. Воплощение немецкой мечты.

    13. Слишком много сыра.

    14. Андрий Бульба и его роль в нашей истории.

    15. Хвост из затылка.

    16. Ностальгия.

    17. Зависшие между реальностями.

    18. Образ будущего.

    19. Чай вдвоем.

    20. «Non, je ne regrette rien»

    21. Путь в логово зверя.

    22. Управление временем.

    23. Семнадцать мгновений зимы.

    24. «Von acht bis um acht».

    25. Отец-основатель и империя.

    26. Операция после полудня.

    27. Террористы.

    28. Да придет Спаситель.

    29. Борт не просит посадки.

    30. «К вам больше вопросов нет».

    31. И двух миров мало.

Олег Измеров Задание Империи

  От автора

  Часть I. В атмосфере страха и жасмина

    1. Мир дизельпанка

    2. Серый автомобиль

    3. Россия, которую мы потеряли

    4. Фрилансер

    5. Свято место пусто не бывает

    6. Ужин у бубновой дамы

    7. Шнель-бидин

    8. Здесь вам не тут

    9. Полет над гнездом вампиров

    10. Идейный отец кибертеррора

    11. Гремя огнем, сверкая блеском стали

    12. Дальновидение

    13. Туда и обратно, но не хоббит

    14. Кабинет номер 14

    15. Одна ночь в июне

    16. Варяг по профессии

    17. Не на том острове

    18. Основатели и империя

    19. Берег юности

    20. Тайна истории

    21. Грехопадение на лоне природы

    22. Бриллиантовый дождь

    23. Брянск — это рынок

    24. Ритмы Бродвея

    25. Между Угольной и Дальней, не доходя до Высокой

    26. Пират 20 века

    27. День капканов

    28. Под тяжестью улик

  Часть II. Неправильные пчелы

    1. Инопланетянин

    2. Канун всемирного потопа

    3. Кубинос партизанос

    4. Проверка на всхожесть

    5. Стальная фора

    6. Силикатные джунгли

    7. Страсть от имени и по поручению

    8. На пороховой бочке

    9. Лишь бы киношники не напутали

    10. Свято место пусто не бывает

    11. Маски-шоу

    12. Минута славы

    13. Те же и Вольф Григорьевич

    14. Дешевый ширпотреб

    15. Не откладывайте жизнь на завтра

    16. Петля времени

    17. «У вас идеи, у меня — связи.»

    18. Ночной позор

    19. Главная улика

    20. На пороге

    21. «Выходит, они знали?»

    22. И звезды наши алые сверкают небывалые…

    23. Смертельное желание

  Часть III. Расшаренная Америка

    1. Кровные узы

    2. Ходы троянским конем

    3. Власть — не всегда главное

    4. Тихий уголок

    5. Тюрьма как мечты обывателя

    6. Скелеты в шкафу

    7. Бомбовоз принца Кирну

    8. Воздушная тюрьма

    9. Нью-Димокраси

    10. С новозыбковской каланчи

    11. Мечты идиота

    12. «Вперед, легионеры, железные ребята»

    13. «Пока танцуешь, кормят»

    14. Абырвалг оф Америка

    15. Не думай о секундах свысока

    16. «И развеет ветер дым…»

    17. Отец циников, пошляков и космополитов

    18. Оральный кабинет

    19. Западня

    20. Еще одно «S»

    21. Темная сторона силы

    22. Сорванные башни

    23. Сумерки

    24. «Я решил изменить сценарий»

    25. Смертельная доза

    26. Война миров: бой местного значения

    27. Нечеткий выбор

    28. Воздушный разводчик

    29. Последний герой

    30. Право на один звонок

    31. Из книги Г. Гудериана «Верный солдат фюрера», Данциг, 1951

    32. «Все только начинается»

Олег Измеров Ответ Империи

  Предисловие

  Часть первая Попаданец, XX век

    Глава 1 Осень в Зазеркалье

    Глава 2 Пассажир с «Титаника»

    Глава 3 Привет из Туареда

    Глава 4 Разорванная петля

    Глава 5 «Коннект» с Википедией

    Глава 6 Секрет фирмы

    Глава 7 Леди де Венчур

    Глава 8 Права первой ночи

    Глава 9 Сети Советов

    Глава 10 Тонкий клиент

    Глава 11 Утомленные стронцием

    Глава 12 Марши с Лубянки

    Глава 13 Классовые бои с тенью

    Глава 14 Визит дамы

    Глава 15 В двух шагах от войны

    Глава 16 Рыба белой королевы

    Глава 17 Всем, кому не предстоят допросы

    Глава 18 Стройбат из будущего

    Глава 19 «Вроде зебры жизнь, вроде зебры…»[28]

    Глава 20 Пленных не брать

    Глава 21 Дворцовый переворот

    Глава 22 Принц без плана

    Глава 23 Эльфы под подозрением

    Глава 24 Семь шагов творения мира

    Глава 25 Учение дона Карлоса всесильно

    Глава 26 Треснувший лед

  Часть вторая Слон в муравейнике

    Глава 1 Деловые люди

    Глава 2 Вопрос жизни и смерти в одном флаконе

    Глава 3 Сумерки: перезагрузка

    Глава 4 Атака хронов

    Глава 5 Трудно быть багом

    Глава 6 Регрессор

    Глава 7 Найти кошку в стоге сена

    Глава 8 «Здравствуйте, я ваша гида»

    Глава 9 Месть глобальным оккупантам

    Глава 10 Горизонталь власти

    Глава 11 Дыра в паутине

    Глава 12 Тайна двух полушарий

    Глава 13 Луженые глотки свободы

    Глава 14 Цифровая западня

    Глава 15 Конец эльфийского питомника

    Глава 16 Помни о смертных

    Глава 17 Торг продолжается

    Глава 18 Волны на зеркале

    Глава 19 Гондурас не беспокоит

    Глава 20 Эрисихтон, как зеркало русской революции

    Глава 21 Линия огня

    Глава 22 Никогда не говори «гоп!»

  Часть третья Битва с кадавром

    Глава 1 Мир после полудня

    Глава 2 «Берегите свою…»

    Глава 3 Пипифакс в подъезде

    Глава 4 Не хлебом едины

    Глава 5 Война за Луну

    Глава 6 Скованные одной кровью

    Глава 7 Забудьте слово «шанс»

    Глава 8 Попытка к бедствию

    Глава 9 Эра Великого Конца

    Глава 10 Игра с нечеткой целью

    Глава 11 Искусство чесать репу

    Глава 12 Маленькие комедии большого дурдома

    Глава 13 Пушкин в роли пулемета

    Глава 14 Призрак «Мозиллы»

    Глава 15 Удар покойника

    Глава 16 Глас Божий

    Глава 17 Оперативная необходимость

    Глава 18 Одиночный пролет

    Глава 19 Вынос для мозгов

    Глава 20 Королевские выборы

    Глава 21 Трындец низкой интенсивности

    Глава 22 Раскованная игра

    Глава 23 В окопах бремени

    Глава 24 Аннушка, Чубайс и все-все-все-все

    Глава 25 Меч в крови дракона, или За державу больше не обидно

    Глава 26 «Встанет народ разбуженный»

    Глава 27 Стрелок и сорванные башни

    Глава 28 Падение черного козодоя

    Глава 29 Передача с того света

    Глава 30 Клинтон оттягивает свой конец

    Глава 31 Песенка на память

Олег Измеров РЕВИЗОР ИМПЕРИИ

  Часть первая Загадочный пассажир

    Глава 1 День водолаза

    Глава 2 Село особого значения

    Глава 3 Пылающий Эрос или опасности там, где не ждешь

    Глава 4 Облом попаданцев, или кадры решают не все

    Глава 5 Бесплатная путевка на Канары

    Глава 6 3/4 суток Виктора Сергеевича

    Глава 7 «Не беру» уже на горизонте

    Глава 8 Печаль моя светла

    Глава 9 «А я, знаете, за вами слежу»

    Глава 10 Музыкальный квест

    Глава 11 «Они сами вас найдут»

    Глава 12 Без самовара и прислуги

    Глава 13 Цена покаяния

    Глава 14 Тело рабочего класса

    Глава 15 Генератор чудес и продавец эфира

    Глава 16 Сделай, что не сможешь

    Глава 17 Телефонное право

    Глава 18 Два последних дюйма

    Глава 19 Эра малосердия

    Глава 20 Двести пятьдесят шесть оттенков серого

    Глава 21 «А может, и не было, ее, этой страны?»

    Глава 22 «С братьями Карамазовыми контактов не имеет»

    Глава 23 Первый знак

    Глава 24 «Фантастика-то, под чего не дали денег»

    Глава 25 Волнения на расовой почве

    Глава 26 Бизнес — опиум для народа

    Глава 27 Тайны дома № 5

    Глава 28 Шайтан-труба

    Глава 29 «Белый бедный бледный бес»

    Глава 30 «А говорите, с головой все в порядке»

    Глава 31 Пятница выживания

    Глава 32 Смерть не каждому к лицу

  Часть вторая Окрыленные злом

    Глава 1 Дайвинг в сухом бассейне

    Глава 2 Гусляр его величества

    Глава 3 «Сударь, вы член?»

    Глава 4 В поисках золотого миллиона

    Глава 5 Выбор оружия. Просто выбор оружия

    Глава 6 Место, где нет прошлого

    Глава 7 Фантомас бросает вызов

    Глава 8 Очередная глава для фанатов WoT

    Глава 9 Время черного передела

    Глава 10 Пуля находит цель

    Глава 11 Тайна бархатной ночи

    Глава 12 Право на мозолистое тело

    Глава 13 Достучаться до небес

    Глава 14 Битва бобра с козлом

    Глава 15 Путь на второй уровень

    Глава 16 Голубой герой

    Глава 17 Мертвые не кусаются

    Глава 18 Слово и дело дворянина

    Глава 19 Нет отбросов — есть агентура

    Глава 20 Буджумы под ковром

  Часть третья Пьянки при дворе короля Артура

    Глава 1 Прыгнуть из бездны

    Глава 2 Мечты синеблузницы

    Глава 3 Потом была тишина

    Глава 4 Тайна часовни

    Глава 5 Кулацкий террор

    Глава 6 Человек из Айзенгарда

    Глава 7 Еда и патроны

    Глава 8 Российский блицкриг

    Глава 9 Вызов эпохи

    Глава 10 Пароль не нужен

    Глава 11 Солнечный угар

    Глава 12 Путь рыбки-лоцмана

    Глава 13 Возвращение Гулливера

    Глава 14 Страна багровых куч

    Глава 15 Наймитник или отхожие работники отрываются

    Глава 16 Песец вовремя

    Глава 17 Реванш ботаников

    Глава 18 Главный академик Иоффе

    Глава 19 Скалолазка

    Глава 20 Глава Ложь умирающей тревоги

    Глава 21 Лилия для миледи

    Глава 22 Цейлонский чай для мисс Марпл

    Глава 23 Два шага до коммунизма

    Глава 24 Миллионы для диктатуры пролетариата

    Глава 25 Классики и капуста

    Глава 26 Государство как революция

    Глава 27 В.И. Ленин. Либерастия и поцреотизм

    Глава 28 Ночь без подмоги

    Глава 29 Тройной капкан

    Глава 30 Первая жертва, последняя жертва

    Глава 31 Цена пары секунд

Измеров Олег Васильевич Стройки Империи (Полный текст)

  Часть I. Вернувшийся в игру.

    1. Ровесник революции.

    2. "С ослов потерпевшего".

    3. Логово смерти.

    4. Схватка с эйджизмом.

    5. Обратная сторона медали.

    6. Бикини для одинокого мужчины.

    7. Анискин без Фантомаса.

    8. "Так что вы уж поосторожнее..."

    9. "Я снова в СССР!"

    10. Будь Карузо Баранкин

    11. Приключения Электроника или детство Терминатора

    12. "Я не интеллигент, я технарь"

    13. Пришедшие с холода

    14. Вечер долгой ночи

    15. Аляска для народа.

    16. Сувенир калибра 7,62.

    17. Коммунизм построят вчера.

    18. Массаракш, как высшая и последняя.

    19. Тайна серебристой мерлузы.

    20. Стрела моремана.

    21. Приют комедиантов.

    22. Двойное убийство в кафе Боржич.

    23. "Умирая, они боролись".

    24. Дожить до понедельника.

    25. Волк за флажками.

    26. Поколение убедителей.

    27. Бригада.

  Часть II. Орден для дырки.

    1. Расстрел откладывается.

    2. Йеху войны.

    3. "А народ - это мы".

    4. Ловкость ног.

    5. Покрой бездны.

    6. "Очаровательный убийца, вы его полюбите."

    7. "Вас надо было убирать сразу."

    8. Под своим именем.

    9. Глаза, смотрящие сквозь.

    10. Только заклепки, только хардкор.

    11. Темная материя, четвертак за метр.

    12. При неясных обстоятельствах.

    13. Контрабанда под гипсом.

    14. Поколение селфи.

    15. Разбег в известность.

    16. Кубический персик.

    17. Плюшевое диско.

    18. Три войны с фашистами.

    19. Двухэтажная Россия.

    20. Покушение начнется после полудня.

    21. Гибридная война.

    22. Узелок затягивается

    23. Вариант "Омега-68".

    24. "Здесь нет шпионов".

    25. Обратный отсчет.

    26. "Вас прирежут бритвой Оккама".

    27. Хотят ли русские войны.

    28. Иван Васильевич меняет историю

    29. Маски сброшены.

    30. Призрак появляется днем.

  Часть III. Прыщавая революция.

    1. Агент поневоле.

    2. Лотерея без проигрыша.

    3. Что сказал лавочник с Лавочной улицы.

    4. "Ален Делон не пьет одеколон".

    5. Заложник без права выкупа.

    6. Шведская семья.

    7. Народу закрыта дорога к корыту.

    8. Руины подождут.

    9. Люди на Болоте.

    10. Жизнь наверху.

    11. Три цвета памяти.

    12. Необыкновенный отель.

    13. Циклоп промчится ночью.

    14. Левый груз.

    15. "Про Буратино не надо".

    16. Летающие тарелочки, реваншисты и вампиры.

    17. Ромео и предмет гигиены.

    18. Женщина на крючке.

    19. Темные аллеи.

    20. Сказка о колобке.

    21. Ружье на стене.

    22. "Нельзя быть умнее своего века".

    23. Третий дубль.

    24. Кошмарные времена в Шпессарте.

    25. Выстрел в спину.

    26. Там лилии цветут.

    27. Полпути наверх.

    28. Они убили Кенни.

    29. Первый удар.

    30. Туз в рукаве.

    31. Окно роста.

    32. Архитектор перестройки.

    34. Как продавать политиков.

    35. Бомба под Капитолием.

    36. Банда четырех.

    37. "Президент требует родить его обратно".

    38. "Просто так"

    39. Основная ценность.

    40. Серый автомобиль.

    41. Радиус поражения.

*** Примечания ***